Ари — сирота. У нее глаза цвета морской волны, а волосы настолько светлые, что при луне кажутся седыми. Приемные родители научили девушку легко управляться с шестью видами огнестрельного оружия. Она может в три секунды свалить с ног любого. Поэтому, когда в семнадцать лет Ари направляется на поиски собственного прошлого, ни у кого не возникает сомнения, что она сумеет за себя постоять. Но никто не может и предположить, с чем придется столкнуться Ари, ведь зло зачастую скрывается под маской красоты… Впервые на русском языке!

Келли Китон

Ее зовут Тьма

Посвящается Мэри Китон.

Ты в детстве за руку меня взяла и увела в леса,

Там сдернула покров с моих фантазий

И посвятила в удивительные тайны:

Где феи обитают, духи пляшут,

И домовые прячутся от леших.

Покров и ныне поднят,

Но жаль, что больше нет тебя со мной.

1

Я сидела в кафетерии, и моя правая коленка под столиком подпрыгивала, будто очумелый отбойный молоток. Адреналин струился по жилам, побуждая меня бежать куда подальше, рвать отсюда когти и никогда больше не заглядывать в Рокмор-хаус.

Дыши глубже.

Если я сейчас же не возьму себя в руки и не успокоюсь, я своей одышкой только капитально себе напорчу. Перспектива так себе, особенно если учесть, что в этой психушке полно свободных палат.

— Вам это действительно необходимо, мисс Селкирк?

— Лучше Ари. Да, доктор Жиру, — энергично кивнула я. — Я проделала такую дорогу не для того, чтобы идти на попятный. Мне нужно знать.

Мне не терпелось поскорее покончить со всем этим и как-то — как-нибудь! — унять трясущиеся руки. Но я просто положила ладони на стол — вот так, ровно и спокойно.

Доктор огорченно вздохнул, слегка разжав тонкие, потрескавшиеся от загара губы. Его взгляд, казалось, говорил: «Не обессудь, детка, ты сама просила». Затем он открыл архивную папку и откашлялся.

— В те времена я еще тут не работал, но давайте посмотрим… — Он пролистнул несколько страниц. — После того как ваша мать отдала вас на попечение социальных служб, она провела остаток жизни здесь, в Рокморе. — Доктор стал листать дальше. — По собственной воле, — продолжил он. — Содержалась здесь шесть месяцев и восемнадцать дней. Покончила с собой накануне двадцать первого дня рождения.

У меня перехватило горло. О черт!.. Этого я никак не ожидала.

Новость повергла меня в шок и в клочья разнесла перечень вопросов, которые я давно заготовила в уме. Все эти годы я перебирала возможные причины, по которым мать когда-то бросила меня. Я даже допускала мысль, что за тринадцать лет она, вполне возможно, успела отойти в мир иной. Но покончить с собой?

Да, дурья башка, об этом-то ты и не подумала!

В голове нескончаемой чередой проносились ругательства, и мне больше всего хотелось бухнуться лбом о столешницу — может, хоть так удастся вдолбить в голову ошеломляющую весть.

В четырехлетнем возрасте меня приняли на попечение власти штата Луизиана, а через шесть месяцев моей матери не стало. Все это время я неотступно размышляла о ней, рисовала ее в своем воображении, гадала, чем она занимается, вспоминает ли свою покинутую крошку, а она меж тем лежала в земле и ни хрена не думала и не делала.

В моей груди рос вопль, которому я не дала вырваться наружу. Вместо этого я пристально разглядывала свои руки. Коротко остриженные ногти на фоне белой крышки стола походили на блестящих черных жучков. Я с трудом подавила желание согнуть пальцы и вцепиться в ламинированное покрытие так, чтобы кожа отстала от ногтей, — все лучше, чем изнемогать от скорби, сдавливающей и опаляющей сердце.

— Пусть, — произнесла я, совладав с собой. — А что с ней было не так?

Вопрос обжег мне язык подобно кипящей смоле. Я густо покраснела и торопливо убрала руки под стол, незаметно вытерев потные ладони о джинсы.

— Шизофрения. Галлюцинации — вернее, всего одна…

— Какая же?

Доктор снова раскрыл досье и сделал вид, что вчитывается в данные. Видно было, что он здорово нервничает и не решается сказать мне правду. Я была на него не в обиде: кому же приятно сообщать несовершеннолетней девушке о том, что ее мамочка ошизела настолько, что свела счеты с жизнью?

На щеках доктора проступили пунцовые пятна.

— Здесь написано… — начал он, сделав над собой усилие, — что все из-за змей… Будто бы у нее в голове под кожей завелись змеи, и она чувствовала, как они шевелятся и пытаются выйти наружу. Несколько раз она расцарапывала себе голову до крови. Ковырялась в ней кухонным ножом, стянутым в кафетерии, чтобы извлечь их оттуда. Ни увещевания врачей, ни препараты так и не убедили ее в том, что змеи — лишь плод ее воображения.

Холодок пробежал у меня по затылку и пополз ниже, по всей спине. Змей я ненавидела лютой ненавистью.

Доктор Жиру захлопнул папку и поспешно произнес сочувственным тоном:

— Но нельзя забывать и о том, что многие тогда пережили посттравматический стресс. Вы были еще ребенком и мало что помните, но…

— Кое-что я помню.

Разве такое забудешь? Вместе с сотнями тысяч людей я чудом спаслась, когда на Новый Орлеан один за другим обрушились два урагана четвертой категории. Стихийное бедствие накрыло не только город, но и всю южную половину штата. Жителей Луизианы оно застигло врасплох, и ни один из беженцев домой не вернулся. Даже сейчас, спустя тринадцать лет, никто, будучи в здравом уме, не решался соваться за Периметр.

— Значит, нет надобности объяснять вам, почему ваша мать оказалась здесь? — печально улыбнулся доктор Жиру.

— Нет.

— Тогда хватало подобных случаев, — скорбно продолжил доктор, глядя в пространство и обращаясь уже не ко мне, а непонятно к кому. — Психозы, страх утопления у пациентов, на чьих глазах погибли близкие… И конечно, змеи. Наводнение выгнало их из болот на сушу. Вероятно, ваша мать стала непосредственной очевидицей какого-то жуткого происшествия, вызвавшего у нее галлюцинацию…

В моем сознании, словно в диапроекторе, замелькали видения жуткого стихийного бедствия и его последствий, уже порядком подзабытые. Я непроизвольно вскочила, хватая ртом воздух и желая побыстрее убраться к черту из этого жуткого места посреди болот, поросших мхом и кривыми плакучими деревьями. Меня, как маньячку, тянуло забиться в судороге, чтобы стряхнуть с себя образы, липнущие к коже, но усилием воли я осталась невозмутимой. Глубоко вдохнув и вцепившись в край черной футболки, я прокашлялась и сказала:

— Благодарю вас, доктор Жиру, что смогли встретиться со мной, несмотря на поздний час. Мне, кажется, пора.

Я медленно развернулась и направилась к двери, не очень-то представляя себе, куда мне теперь идти и что предпринять. Пока главным для меня было просто идти.

— Вы желаете забрать ее вещи? — спросил доктор Жиру.

Я застыла на месте.

— Формально они теперь ваши.

Внутри у меня все сжалось. Я обернулась.

— Кажется, в камере хранения осталась какая-то коробка. Я сейчас принесу. Прошу… — указал мне на скамейку доктор. — Я вернусь буквально через минуту.

Скамейка. Посидеть. Хорошая мысль! Я тяжело опустилась на край скамьи, уперла локти в колени и устремила взгляд на свои сведенные перевернутой буквой V ступни. Я так сидела до тех пор, пока не вернулся запыхавшийся доктор Жиру. Он принес выцветшую коричневую обувную коробку. Она выглядела довольно увесистой, но, к моему удивлению, даже разочарованию, оказалась совсем легкой.

— Спасибо. Ах да, вот еще что… Моя мать похоронена где-то в окрестностях?

— Нет. Ее похоронили в Греции.

Я не сразу поняла.

— Вы хотите сказать, в каком-то американском городишке с названием Греция или?..

Доктор Жиру улыбнулся, сунул руки в карманы и покачался на каблуках.

— Не-ет. В настоящей. Оттуда приехала семья и затребовала ее тело. Я уже говорил, что в тот период я здесь не работал, но сведения, наверное, можно раздобыть в следственном управлении. Например, на чье имя была выдана расписка в получении, и все такое прочее…

Семья.

Это слово показалось мне таким чуждым, таким фальшивым, что я усомнилась, не ослышалась ли я. Семья. В сердце, вдруг сделавшемся невесомым и воздушным, встрепенулась надежда, готовая вылиться в мелодию из диснеевского мультика, исполняемую премиленькими синичками в сопровождении поющих белочек.

Но нет. Пока обождем. Не все сразу.

Глядя на коробку, я тут же укротила свой порыв. Прежде я так часто обманывалась, что не могла сразу поддаться чувствам. Я гадала, какие еще ошеломляющие открытия готовит мне нынешний вечер.

— Всего доброго, мисс Селкирк.

Я помедлила секунду, провожая взглядом доктора, которого уже ждали в застекленном эркере пациенты, а затем направилась к высоким двустворчатым дверям. Покинув обветшалое здание особняка, приспособленного под психиатрическую лечебницу, и шагая к припаркованной перед ним машине, я мысленно уносилась все дальше в прошлое — к ужасному концу моей матери и к собственному сиротскому детству. Выходило, что я внебрачная дочь несовершеннолетней девицы, лишившей себя жизни.

Ни хрена себе! Здорово.

Гравий хрустел под подошвами, ему вторила нескончаемая трескотня сверчков и кузнечиков и крики лягушек-быков. Во всей стране уже наступила зима, но здесь, на Юге, январь выдался, как всегда, теплым и влажным. Я крепче обхватила коробку, вглядываясь сквозь поросшие мхом стволы виргинских дубов и кипарисов в непроглядную густую тьму. Там, на заболоченном озере, чудилось мне, шевелились тени, но чернота стояла неприступной стеной. Я смигнула. Это просто слезы подступили к глазам.

У меня перехватило дыхание. Я и не думала, что будет так… больно. Не ожидала, что доподлинно узнаю ее историю. Торопливо смахнув слезинки с уголков глаз, я пристроила коробку на пассажирском сиденье и тронулась в сторону Ковингтона в Луизиане по единственной извилистой дороге, соединявшей Рокмор-хаус с неким подобием цивилизации. Ковингтон расположился у самого Периметра, на границе между заброшенными землями и остальной Америкой, — приграничный город с гостиницей «Холидей инн экспресс»[1].

Положив коробку на гостиничную кровать, я сняла ботинки, стащила с себя поношенные джинсы и футболку. Я принимала душ утром, но после посещения клиники мне не терпелось смыть с себя депрессивный смрад и толстый слой липкой южной сырости, приставшей к коже.

Включив в ванной душ, я начала развязывать тонкую черную тесемку на шее, следя, чтобы с нее не соскользнул мой любимый талисман — платиновый полумесяц. В ночном небе я больше всего любуюсь лунным серпиком; он особенно красив в ясную холодную погоду в окружении мерцающих звездочек. Месяц настолько мне по душе, что я даже вытатуировала его под уголком глаза на правой скуле — подарок самой себе в честь окончания средней школы. Татуировка напоминает мне о месте моего рождения — о Городе-Полумесяце. О Новом Орлеане.

Правда, это бывшее его название. Теперь город известен как Новый-2 — царственный, угасающий, навсегда утраченный мегаполис, не поддавшийся власти наводнения. Ныне Новый-2 — частное владение. Это путеводный маяк и прибежище для всевозможных неудачников, а также скопище разномастной нечисти, по крайней мере, так поговаривают.

Стоя перед высоким зеркалом ванной в черном бюстгальтере и трусиках, я склонилась к своему отражению и притронулась к крохотной татуировке на лице. Я думала о матери, которую даже не успела по-настоящему узнать. Может быть, и у нее были такие же глаза цвета морской волны, глядящие сейчас на меня из зеркала, и такие же волосы…

Я вздохнула, распрямилась и стала распускать тугой узел на затылке. Неестественные. Ненормальные. Ненавистные. Мне приходилось употреблять и более сильные эпитеты для описания густых прядей, рассыпавшихся теперь по плечам и кончиками щекочущих поясницу. С извечным пробором посередине. Все одной длины и настолько светлые, что в лунном сиянии кажутся седыми. Волосы… Проклятие всей моей жизни. Роскошные, сияющие глянцем и необыкновенно прямые, будто их утюжил целый полк парикмахеров. Но такими они были от природы.

Нет. Не от природы…

Я опять испустила тяжелый вздох. Я давным-давно перестала бороться с ними. Едва я поняла — а было мне в ту пору около семи лет, — что мои волосы привлекают нездоровое внимание некоторой части моей приемной родни мужского пола, причем от мала до велика, я испытала все способы избавиться от шевелюры. Я состригала ее, красила, сбривала, а будучи в седьмом классе, даже похитила из школьной лаборатории соляную кислоту, развела ее водой в раковине и погрузила патлы в раствор. Волосы сгорели до основания, но через несколько дней отросли снова — той же длины, того же цвета, неотличимые от прежних. И так повторялось до бесконечности.

Вот почему я научилась скрывать их, насколько возможно: в пучках, косах, под шляпами. Одевалась я преимущественно в черное и уже в отрочестве сумела поставить себя так, что большинство парней с должным пониманием относились к моим отказам. А если без понимания, то и с этим я теперь умела справляться.

Мои нынешние приемные родители, Брюс и Кейзи Сандерсон, оба выступают поручителями под залог. В их обязанности входит вносить за ответчиков требуемую сумму, чтобы дать тем возможность избежать ареста до слушания дела в суде. Если обвиняемый игнорирует явку в суд в назначенный срок, мы вместе разыскиваем его и возвращаем в руки правосудия, так что терпеть из-за беглецов издержки нам не приходится. Благодаря Брюсу и Кейзи я легко управляюсь с шестью видами огнестрельного оружия, могу в три секунды свалить с ног стокилограммового верзилу и надену наручники на злоумышленника, даже если у меня будет свободной всего одна рука. Подобные занятия называются у нас «семейным досугом».

Затуманенное отражение улыбнулось мне из зеркала. Сандерсаны — порядочные и славные люди, настолько порядочные, что не раздумывая одолжили семнадцатилетней приемной дочери свою машину, позволив ей отправиться на поиски собственного прошлого. Кейзи тоже выросла в неродной семье, поэтому поняла меня без лишних слов и не вмешивалась, предоставив мне все делать самой. Вот бы мне с самого начала оказаться именно у них! Я насмешливо фыркнула. Вот-вот, если бы наши желания превращались в доллары, я звалась бы Биллом Гейтсом.

Ванная наполнилась теплым паром. Я знала, что делаю. Стараюсь оттянуть решение проблемы. Мой классический модус операнди. Я никуда не двинусь, пока не приму душ и не облачусь в пижаму. Только тогда я открою треклятую коробку. «Давай кончай с этим, нюня!» И я стащила с себя оставшееся белье.

Через полчаса подушечки моих пальцев сморщились от воды, а воздух в ванной настолько увлажнился, что стало трудно дышать. Я тщательно вытерлась и надела любимые старенькие клетчатые шорты и тонкий хлопковый топ. Скрутив еще сырые волосы в узел и натянув на вечно зябнущие ноги пушистые носки, я по-турецки уселась посреди огромной гостиничной кровати. Возле коробки. Она лежала прямо передо мной.

Я зажмурилась. По рукам и ногам ползли мурашки. У меня даже подскочило давление. Я поняла это по тому, как мучительно и тревожно сдавило грудь.

Не будь же ребенком!

Это всего-навсего глупая коробка. Мое прошлое, всего-навсего…

Кое-как совладав с собой, я сняла крышку, подтянула коробку поближе и заглянула внутрь.

Там оказалось несколько писем и пара ювелирных коробочек. Негусто для наследия целой человеческой жизни. Скорее всего, содержимое обувной коробки повлечет куда больше вопросов, чем ответов, — обычное дело в моих прежних поисках. Упав духом, я все же запустила руку в коробку и схватила лежавший сверху на стопке писем простой белый конверт. Перевернув его, я увидела небрежную надпись синими чернилами — мое имя.

Аристане.

Я пораженно выдохнула: вот так черт! Моя мать писала мне!

Я не сразу свыклась с этой мыслью. Держа письмо в дрожащей руке, я некоторое время гладила большим пальцем буквы неверного почерка, затем вскрыла конверт и развернула вложенный в него единственный блокнотный листик.

Моя нежно любимая, милая Ари!

Если ты читаешь это послание, значит, ты все же нашла меня. Я же про себя надеялась и молила, чтобы этого никогда не произошло. Мне было так жаль покидать тебя! Знаю, это покажется нелепостью, но уверяю тебя, иного выхода не было. Скоро ты сама поймешь почему, и мне от этого только горше. Но сейчас, раз уж тебе все равно выдали в Рокморе эту коробку, беги оттуда немедленно. Не вздумай показываться в Новом Орлеане и среди тех, кто что-нибудь знает о тебе. Как бы мне хотелось оберечь тебя! Сердце щемит, как подумаю, что и тебе предстоят те же самые испытания! Я очень люблю тебя, Ари. Я прошу у тебя прощения — за все, за все!

Я вовсе не сумасшедшая, не думай. Умоляю, крошка моя, БЕГИ скорее!

Мама.

Я в испуге соскочила с кровати, выронив письмо, словно оно обожгло мне пальцы. «Что еще за черт?!» Сердце от страха бешено колотилось, а волоски на коже встали дыбом, словно наэлектризованные. Я бросилась к окну и сквозь занавеси поглядела, в порядке ли моя машина на парковочной стоянке позади гостиницы. Но все было нормально. Я потерла себе плечи и стала расхаживать туда-сюда по номеру, грызя ноготь левого мизинца.

Затем я снова бросила взгляд на письмо, на его убористые рукописные строчки. «Я вовсе не сумасшедшая, не думай. Умоляю, крошка моя…»

Крошка моя, крошка моя…

У меня набиралась всего горстка смутных воспоминаний, но эти слова… Мне показалось, я даже слышу мамин голос. Нежный. Любящий. С улыбкой. Я вдруг осознала, что воспоминание реальное, не похожее на тысячи выдуманных мной за долгие годы детства. Боль скрутила мне сердце. За левым глазом я почувствовала ноющий укол — предвестник близкой мигрени.

Столько лет! Как же это несправедливо!

В груди бушевала волна адреналина. Ища выхода, она ринулась вниз по руке, но я, как мне ни хотелось, не заорала и не грохнула кулаком о стенку, а лишь сильно закусила нижнюю губу и что есть мочи сжала кулак.

Всё, проехали. Ход мыслей типа «жизнь так несправедлива» все равно заведет в тупик. Пробовали, знаем. Повторения не требуется. Обижаться не на кого.

Я со стоном швырнула письмо обратно в коробку, плотно закрыла крышку и стала одеваться. Запихав вещи в рюкзак, я сунула коробку под мышку. В течение тринадцати лет моя мать не давала о себе знать, а теперь ее загробное послание велит мне бежать отсюда, спасаться. Как бы ни обстояли дела, я спинным мозгом чувствовала, что обстоят они неважно. Может, конечно, меня напугали и ввели в паранойю слова доктора Жиру. А может статься, как недвусмысленно подсказывало мне лихорадочно работавшее сознание, что моя мать — вовсе не жертва суицида.

2

Я торопливо спустилась на первый этаж, к гостиничной стойке, сдала ключи и через заднюю дверь вышла к машине. Уличный фонарь гудел и вспыхивал, временами ярко освещая повисшую в воздухе туманную дымку. Из-за цепей ограды, что отделяла парковку с одного края от буйно порасшей сливной канавы, доносилось пение сверчков и лягушек.

С каждым шагом мой скептицизм возрастал, а вместе с ним — осознание глупости моего поведения. Почему, черт возьми, я должна удирать из-за какого-то письма? И чего именно мне опасаться в Новом-2? Объяснения своего прошлого? Ответа на вопрос, почему я такой уродилась? Новых сведений о жизни моей матери?

Она предостерегала меня для моего же блага, но, вероятно, даже загадывать не могла, что ее единственное чадо в будущем окажется напарницей поручителей под залог. Я запросто разделаюсь не только с любым обитателем Нового-2, но и вообще со всяким, кто встретится на моем пути.

Я снова положила коробку рядом с собой, затолкала раздутый рюкзак под сиденье и долго не двигалась с места, вцепившись в руль и укоряя себя за нерешительность. Перед отъездом из Мемфиса я навела справки о Рокмор-хаусе и о городе, где я родилась, — о Новом Орлеане. Брюс и Кейзи, классные люди, доверили мне одну из своих машин, зная, что я взрослее и ответственнее иных совершеннолетних. Пока что мне семнадцать, я досрочно сдала выпускные экзамены, а на работе уже зарекомендовала себя надежным партнером. Всего через полгода я смогу на законных основаниях носить оружие и стану полноправной сотрудницей фирмы «Сандерсон. Залог и поручительство».

Однако — тут я склонилась к рулю и легонько стукнулась об него лбом — Брюсу и Кейзи я обещала, что съезжу только в Ковингтон, а если мои поиски поведут в Новый-2, то я дождусь их и одна туда ни за что не отправлюсь.

Но теперь, прочитав мамино письмо, я горела желанием немедленно пуститься в путь. Я столько лет ждала… И цель теперь была так близка!

Ночь привела мои размышления в сущий разброд. Но Ари Селкирк всегда слыла решительной особой! За свою жизнь я только и делала, что боролась с неприятностями, я попадала и в гораздо худшие передряги. Черт, данная ситуация — это просто цветочки по сравнению с тем, что бывало!

Придя к такому выводу, я откинулась на сиденье, вставила ключ в зажигание, но повернуть его не успела: зазвонил мобильник.

— Да.

— Малышка, как идут дела? — Это звонил Брюс.

— Хорошо. Кажется, я не зря сюда приехала. Кое-что отыскала, но надо еще немного покопаться. И слышишь, поблагодари своего брата за помощь, ладно?

Несмотря на то, что этот дохляк содрал с меня втридорога за свои следственные услуги.

— Еще бы. Так ты завтра приедешь? У нас два свежих дела. Неплохо, если бы ты была под рукой.

«Неплохо, — мысленно передразнила я. — А еще лучше, если бы мне удалось выяснить, кто я такая и почему я отличаюсь от всех остальных девушек на планете».

— Алло, ты слушаешь?

— Ага. — Я помолчала. — У меня, э-э, есть еще кое-какие зацепки. Я проверю их и сразу вернусь. К завтрашнему вечеру, наверное, успею.

Я крепко зажмурилась, чувствуя себя полным ничтожеством, поскольку не выложила все начистоту и не призналась, что собираюсь податься в Новый-2. Впрочем, я боялась, что, скажи я об этом Брюсу, он не разрешил бы мне. Изначально я намеревалась выехать из Ковингтона на рассвете и вернуться в Мемфис. Теперь я и сама не знала, что предпринять, и спрашивала себя, какого черта я рассчиталась в гостинице.

Нет, все ты знаешь. Ты рванёшь за Периметр. В Новый-2.

Поговорив с Брюсом, я, наконец, включила зажигание и оставила мотор на холостых оборотах. Мне нужен был еще один день. Его хватило бы, чтобы добраться до Нового-2, наведаться в Городскую благотворительную больницу, получить разрешение просмотреть регистрационную запись о своем рождении и, если повезет, узнать имя своего отца. Тем не менее ехать туда на своей машине было, пожалуй, рискованно: Новый-2 славился количеством угнанных автомобилей. Я вовсе не желала с позором вернуться в Мемфис без колес, учитывая, что уже нарушила данное слово.

Может быть, администратор за гостиничной стойкой подскажет мне, где здесь автобусная станция? Наверное, поблизости найдется хоть одна, по крайней мере, должна быть. Если же нет, мне придется пока обождать. Но ведь за спрос денег не берут, верно?

Отклонившись назад, я уже хотела схватить рюкзак, но, взглянув в зеркало заднего вида, невольно содрогнулась. За машиной стоял кто-то темный и совершенно неподвижный. Меня, словно молния, пронизал страх, вызвав стойкое ощущение, что я неожиданно попала в фильм ужасов.

Вот черт! Неизвестный не двигался с места и упорно маячил в зеркале, похожий на привидение. Я медленно перевела руку от рюкзака к бардачку, открыла его и нашарила в нем девятимиллиметровый ствол, предусмотрительно положенный туда Брюсом. Они дали мне служебную машину, а в каждой из них имеется подстраховка. Я пока что несовершеннолетняя и не имею права ею воспользоваться, но что-то подсказало мне, что сохранение законности сейчас меня меньше всего должно волновать, и если я смогу просто отпугнуть этого типа, то вреда никому не будет.

Стиснув в ладони рукоять пистолета и ощутив при этом огромное облегчение, я выпрямилась и сделала глубокий вдох, стараясь воспринимать ситуацию как учебную. Я тысячи раз проигрывала подобные встречи: попытки к бегству, самозащиту, аресты…

Затем я открыла дверцу и вышла из машины.

Он оказался высоким, с коротко остриженными русыми волосами, в черной футболке. Сзади на кожаном ремне через плечо висел круглый щит. Впрочем, не эти приметы заставили мое сердце бешено забиться и рвануться вон из горла — моим вниманием тут же завладел ослепительно сверкающий и, очевидно, смертельно опасный клинок в руке у незнакомца, нечто среднее между кинжалом и коротким мечом.

Злоумышленник был дюжего сложения, и стоило ему окинуть меня взглядом с головы до ног, а затем встретиться со мной глазами, как у меня в ушах отдалась мольба моей матери — БЕГИ!

Я крепче стиснула рукоять пистолета, видя, что неизвестный переместился в сторону от багажника, запирая меня между двумя автомобилями и стеной гостиницы.

Я слегка попятилась, проскользнула между капотом и кустами и оказалась с другой стороны машины. Он следовал за мною, как тень.

— Эй, послушайте, не знаю, что вы там задумали, но может, все-таки бросите ваш нож, а?

Здесь, позади отеля, нас практически никто не мог увидеть, разве что по дорожке неподалеку от парковки проехала бы запоздалая машина. Но вообще-то мне следовало рассчитывать только на себя.

Незнакомец надвинулся на меня во всю ширину своих могучих плеч. Мне вовсе не хотелось в него стрелять, но я почему-то догадалась, что моя пушка ему до фени. Он вдруг заговорил — на непонятном языке и с такой непреклонностью в рокочущем, повелительном голосе, что я тут же поняла: ничего доброго эти незнакомые слова мне не сулят. Больше всего они напоминали предсмертное напутствие.

— Давай-ка не глупи! — Я отступила, запнувшись о поребрик. — Не больно-то мне надо тебя убивать!

Расстояние между нами еще сократилось, и теперь незнакомец стоял всего в метре от меня. Он занес надо мной клинок и выговорил на исковерканном английском:

— По велению Атана потния избавляю тебя от жизни!

Черт побери, он и вправду убить меня хочет! Клинок сверкнул в воздухе. Я спустила курок. Выстрел прогремел в ночи, словно разорвавшаяся бомба, и легкая отдача сотрясла мое тело.

Пуля попала ему в бедро. Нападавший вздрогнул, замер на секунду, а затем подступил ко мне еще ближе. Я вытаращила глаза, во рту у меня мигом пересохло. Ах да, он, наверное, наширялся и теперь под балдой! Скорее всего…

Он снова занес надо мной длинный клинок. Кровь гулко и медленно стучала у меня в ушах. Та секунда, пока он опускал клинок с таким неистовством, что даже зарычал от напряжения, растянулась для меня в вечность. Я едва помню, как выставила вперед руку с оружием и снова выстрелила, поразив злодея в правое плечо. От такой раны он бы не умер, но совершенно точно выронил бы проклятый кинжал.

Незнакомец застыл с полуопущенной рукой, наблюдая, как из пулевого отверстия струится кровь. Потом он перевел на меня обезумевший взгляд и оскалился в улыбке. О черт!..

Он сделал пару шагов и качнулся вперед. Я схватила его за руку, надеясь, что мне хватит сил удерживать раненого противника на расстоянии. Наши лица сблизились — настолько, что в его глазах я разглядела фанатичный блеск. По левому виску нападавшего стекала струйка пота. Он выругался сквозь стиснутые зубы на своем непонятном языке и замахнулся на меня кулаком здоровой руки, но я перехватила удар, подставив локоть и напрягшись всем телом, чтобы противостоять боли. В ту же секунду я двинула ему коленом в пах с силой, достаточной для того, чтобы оставить вмятину на автомобильном капоте.

Клинок брякнулся об асфальт. Наконец-то!

Мигом оценив ситуацию, я метнулась вперед и на бегу подхватила с земли кинжал. Узел волос рассыпался, и они немедленно упали мне на глаза. Я ринулась к дорожке, огибающей гостиницу, но не успела даже свернуть за угол, как нападавший снова догнал меня. Его цепкие, словно щупальца осьминога, пальцы схватили меня за лодыжку, и от неожиданности я взвизгнула и взмахнула руками, теряя равновесие. О нет!

Я успела сгруппироваться и сначала упала на локти, но через долю секунды крепко приложилась лбом об асфальт. Кинжал и пистолет со звоном отлетели. Боль брызнула во все стороны, и моя голова будто растрескалась на мелкие фрагменты. Я буквально ослепла и не видела кругом ничего, кроме резкого испепеляющего света.

От шока я словно оцепенела, слушая, как бешено и не ровно колотится в груди сердце. Мной начинала овладевать паника — состояние из разряда тех, что начисто парализуют способность защищаться, если вовремя не взять себя в руки. «Если сбили с ног, лупи куда попало! — наставительно загремел в моих ушах голос Брюса. — Делай что угодно, лишь бы снова подняться!»

Загнав приступ паники подальше вглубь, я перевернулась на спину и стала лягаться наудачу. Под ногу попалось что-то мягкое. Руками я лихорадочно шарила над головой и, нащупав рукоять кинжала, тут же схватила его, села и начала остервенело тыкать им во все стороны, надеясь снова попасть в цель.

Клинок наткнулся на препятствие. Я надавила сильнее. Кровь так оглушительно стучала в ушах, что я почти ничего не слышала.

Понемногу ко мне вернулось зрение. Нападавший стоял на коленях между моих ног. Обеими руками он держался за клинок у самой рукояти кинжала, глубоко утопленного в его груди. Незнакомец смотрел на меня широко распахнутыми от удивления глазами, словно никак не ожидал поражения.

Время шло, а он все не отводил от меня взгляда. Постепенно изумление в его глазах сменилось сожалением. Он вытянул вперед руку и коснулся моих волос.

— Какие красивые… — прошептал он по-английски и потер прядку окровавленными пальцами.

Затем он еще что-то забормотал на своем диковинном наречии, но тут его сотряс приступ кашля. Незнакомец сморщился, плотно смежил веки и повалился назад всем телом, соскользнув с пронзившего его кинжала и оставив в покое мои волосы.

Лягушки и сверчки распевали как ни в чем не бывало.

Откуда-то издалека доносился шум машин. Но все эти мирные ночные звуки, не имевшие ничего общего с тем, что здесь произошло, перекрывались моими лихорадочными попытками вдохнуть в грудь побольше воздуха. В горле заложило и сильно пересохло, глаза щипало от слез. Я неотрывно смотрела на лежавшего у моих ног парня. На вид ему было не больше двадцати пяти. Ни здоровьем, ни внешностью не обижен. Мог бы жить себе, как все нормальные люди, встретить симпатичную девчонку, жениться на ней, родить детишек…

О боже! Я сейчас убила человека вот этим чертовым клинком! Мои пальцы непроизвольно сжали эфес кинжала.

Никакой семейный досуг у Сандерсанов не оправдал бы подобного поступка.

Я провела по мокрым от слез глазам трясущейся рукой. В другой я все еще стискивала рукоять клинка и даже не осознавала, что судорожно сведенные пальцы уже побелели от напряжения. Потрясенная, я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Еще бы! На меня напал неизвестный. Я сражалась за свою жизнь. Я убила его…

Достань мобилъник. Набери 911. Подними же наконец свою задницу и делай что следует!

Да, я знала, как надо поступать в таких случаях. Глубоко вдохнув несколько раз, чтобы унять бешеное сердцебиение, я оперлась на бедро, чтобы встать, но убитый мною противник вдруг дёрнулся всем телом.

Оцепенев от ужаса и безвольно раскрыв рот, я наблюдала, как мертвец оторвался от земли и завис на несколько секунд в воздухе, превращаясь в дым, понемногу рассеивающийся от дуновения ветерка.

В ошеломлении я снова откинулась назад и села, опершись на руки и усиленно моргая. Хватка пальцев на рукояти кинжала ослабла сама собой, и в свете фонаря на его сияющем лезвии ярко заалела кровь. Я резко хохотнула.

— Неужели это правда?

В тишине ночи мой хилый голосок был едва слышен. Я запрокинула голову и выкрикнула в усеянное звездами небо:

— Да, правда!

Неужели кто-то вздумал гипнотизировать меня? Или я в Рокморе свалилась с лестницы? Или слишком сильно ударилась башкой об асфальт? Черт знает что!

Сквозь набежавшие слезы я рассматривала кинжал, валявшийся на мостовой между моими раздвинутыми ногами.

Кровь. Клинок.

Но как бы то ни было, я точно знала одно: все произошло на самом деле. В руках у меня имелось неоспоримое доказательство. Моя мать, чокнутая она или нет, все же не зря предостерегала меня.

3

Неожиданно глухой рев мотора и оглушительная музыка вторглись в сумбур моих ощущений. Меня ослепил яркий свет. Завизжали тормоза. Запахло паленой резиной.

Я опомнилась, но слишком поздно. Заслонив глаза рукой, я попыталась побыстрее откатиться в сторону, вдруг сообразив, что сижу посреди проезжей боковой дороги, прямо на пути у надвигающегося автомобиля. Он застиг меня врасплох, совершенно растерянную после всего увиденного и пережитого. Пульс учащенно стучал, казалось, во всех участках тела, но само оно словно онемело, а мозги заволок сплошной туман.

Грузовик вильнул вбок и резко затормозил. Его передний левый бампер навис так близко, что можно было вытянуть руку и дотронуться. Меня обдало выхлопной струей, и от ее вони к горлу подступила дурнота. Из кабины со стороны водителя свесилась чья-то тщедушная фигурка. Я убрала руку с лица. Рокот мотора рассылал вокруг вибрирующие волны, сотрясая меня и землю подо мной, подобно медленному непрерывному электротоку.

— Эй, ты жива? — спросила девчонка в комбинезоне и твидовой кепке.

Я хотела ей ответить, но голос не повиновался мне.

— Ты пьяная, что ли?

— Нет, — прохрипела я.

Я перекатилась на бок, потом встала на коленки, опершись руками об асфальт, чтобы помочь своему обессилевшему телу оторваться от земли. С трудом поднявшись, я вытерла руки о джинсы.

— И то ладно. А теперь не отойдешь ли с дороги? Мне еще почту загружать.

Я оглядела девчушку повнимательнее. Ее хрупкое тело тонуло в рабочем комбинезоне, заляпанном смазкой, под ним виднелась светлая фланелевая рубашка в полоску. Темно-русые волосы заплетены в косички, зеленые глазки смотрели проницательно, по переносице рассыпались веснушки, а на щеке красовалось масляное пятно. На фургоне под тонким слоем черной краски угадывался выцветший логотип UPS[2].

— Так ты из Нового-два… Доставляешь оттуда почту.

— И что?

Я сглотнула, вполне отдавая себе отчет в том, что мое умственное состояние из-за недавнего потрясения далеко от идеального и принимать решение с бухты-барахты, пожалуй, было бы опрометчиво. Но знала я и то, что если не воспользуюсь возможностью, плывущей мне прямо в руки, то потом себе этого не прощу. Всего-то на денек! Мне за глаза хватит одного дня.

— Мне нужно как-нибудь попасть в ваш город. Девчонка прищурила левый глаз и, ничуть не смущаясь, смерила меня с головы до ног оценивающим взглядом.

— Ты что, тоже из тех попугаев?

— Каких еще попугаев?

— Ну, как их там… паранормальных туристов!

Она помахала руками и изобразила нечто, похожее на крик попугаев.

— Тебе сколько лет?

— Скоро тринадцать.

Мои брови сами собой поползли вверх.

— И тебе в двенадцать лет доверяют развозить почту?

Девчонка выразительно закатила глаза и положила руки на огромный руль.

— Ты, наверное, раньше не бывала в Новом-два? — (Я лишь пожала плечами.) — Там все совсем не так, как тут, за Периметром. — Затем, видимо что-то подсчитав в уме, заявила: — можешь ехать со мной, но не бесплатно.

— Сколько?

— Двадцать баксов.

— Идет. Я буквально секундочку…

Торопливо подхватив валявшиеся на дороге пистолет и кинжал, я побежала к машине за маминой коробкой. Кинжал я засунула в рюкзак — под углом, чтобы не слишком торчал наружу, а пистолет заткнула за пояс. Напоследок я заперла машину.

— Я только быстренько выгружу мешки на почте — и дело сделано, — пообещала девчонка, когда я влезла в кабину.

Она бегло покосилась на мой рюкзак, но про пистолет и нож ничего не сказала. Вместо этого она выставила вперед замасленную ручонку:

— Крэнк[3].

— Ари, — ответила я и пожала ее маленькую ладошку. Крэнк потянула за массивный рычаг переключения передач и выжала сцепление. Махина несколько раз дернулась взад-вперед, пребольно тыча мне в бок холодной металлической ручкой дверцы, и наконец лениво тронулась с места.

Из отеля на звук выстрелов никто не вышел. Неужели не слышали? Проводив взглядом здание гостиницы и парковку позади нее, я ощутила сбегающий вниз по спине тревожный холодок. Либо персонал и постояльцы намеренно не стали вызывать полицию, либо полночные выстрелы вблизи Периметра считались в порядке вещей. Возможно, по этой же причине Крэнк нисколько не обеспокоило то, что я взяла с собой оружие. Впрочем, оба эти предположения меня совсем не порадовали.

Крэнк подъехала к почтовому отделению с черного хода, сдала назад к разгрузочной эстакаде, затем вскарабкалась по лесенке, открыла задние дверцы фургона и побросала почтовые мешки в три разных ящика. С эстакады она подхватила два новых мешка, помеченных для Нового-2, зашвырнула их внутрь фургона, и мы наконец-то тронулись в путь.

Фургон вырулил на шоссе 190, ведущее к югу. В одном месте оно было перегорожено, но три выцветших, выкрашенных в оранжевый цвет бетонных бруска были сдвинуты в сторону, оставляя достаточно места для проезда.

По моим прикидкам, мы проехали около десяти миль, прежде чем пересекли линию, формально названную Периметром. Это событие прошло бы и вовсе незамеченным, если бы не линялая придорожная табличка с надписью

«ГРАНИЦА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ. ВПЕРЕДИ ОПАСНАЯ ЗОНА. ПРОЕЗД БЕЗ ГАРАНТИИ БЕЗОПАСНОСТИ». Буквально в нескольких метрах от нее был установлен другой знак: «ВЛАДЕНИЕ НОВЕМА. ПРОСИМ ЧТИТЬ НАШЕ ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НОВЫЙ ОРЛЕАН».

Если не считать шума мотора и прыжков на ухабах, наша долгая поездка проходила в тишине, доступной скорее взору, чем ушам. Молчание царило над проплывающими мимо нас унылыми равнинами, черными остовами разрушенных городов, заброшенными придорожными закусочными, заправками, автомобилями. По мере продвижения вглубь штата дорога все ухудшалась. Растрескавшийся асфальт пестрел выбоинами, на нем попадались целые участки, сплошь заросшие травой.

— Здесь почти никого не осталось, — пояснила Крэнк, угадав мое настроение по выражению лица. — Все перебрались в Новый-два или живут в окрестностях города.

— Почему же они не уехали? — затаив дыхание, спросила я.

После того страшного разрушения государство предпочло умыть руки, объявив город и прилегающую к нему территорию зоной бедствия. Всем желающим было предложено покинуть ее. Распались муниципальная, региональная и государственная инфраструктуры Нового Орлеана, а заодно и его экономика. Отказавшиеся от переселения должны были отдавать себе отчет в том, что эта земля больше не зовется Америкой.

Тогда девять старинных семейств Нового Орлеана создали альянс под названием Новем и выкупили разрушенный город вместе с близлежащими округами. Очевидно, что обе стороны только выиграли от той эпохальной сделки. Американскому правительству отпала надобность ломать голову, как поступить с Новым Орлеаном. Вырученные от его продажи восемь миллиардов двести миллионов долларов пошли на выплаты беженцам и пострадавшим от урагана. А Новем получил то, к чему изначально стремился: получить город в собственность.

В первое время СМИ подняли настоящую шумиху вокруг Новема. Их привлекали разнообразные слухи и суждения относительно непостижимой покупки бросовой земли, а также богатство и влияние, приобретенные альянсом в связи с владением и управлением целым мегаполисом. Появилась даже книга о кланах, составивших Новем, и об их обширной родословной в Новом Орлеане. За ними закрепилась репутация знаменитостей, а со временем — людей практически легендарных. Сомнительные личности, попадавшиеся то тут, то там в фамильных древах Новема, только множили число загадок, небылиц о ведьмах, вампирах и королевах Вуду.

Кланы Новема ни разу не подтвердили и не опровергли ни один из домыслов. Они никогда не давали интервью, а на всеобщее обозрение выставили себя всего один раз: когда совершали знаменитую покупку. А затем семейства уединились в разоренном стихией городе, предоставив жителям по ту сторону Периметра строить какие угодно предположения. В скором времени Новый-2 пополнил пресловутый перечень, куда наряду с ним входили Зона 51, Розуэлл[4], Лох-Несс с его чудовищем и прочие паранормальные объекты с роящимися вокруг них гипотезами и теориями заговора. Те нечеткие снимки и сообщения о монстрах и зверствах, что регулярно доставляли из города жадные до сенсационных разоблачений репортеры и просто охотники за сверхъестественным, лишь подстегивали интерес к земле, лежащей по ту сторону Периметра. И теперь, спустя тринадцать лет, в Америке хватало тех, кто всерьез считал Новый-2 прибежищем все возможных чудовищ и паранормальных объектов.

Фургон протрясло на целой череде выбоин. Крэнк, втянула голову в плечи, сама ответила на мой невысказанный вопрос:

— Новый-два для многих — дом родной.

Она без конца подпрыгивала на пружинном сиденье, так что даже щеки тряслись. Я перевела взгляд на ее ноги. Они покоились на деревянных брусках, привязанных к педалям, чтобы она могла до них достать.

— Некоторым просто некуда больше податься, а другие упрямы до чертиков и сами не хотят никуда уезжать.

— А ты сама из каких?

— Из тех и других, наверное, — смешливо фыркнула Крэнк. — Мой отец утонул во время наводнения. Когда подошли войска и стали прочесывать город, приказывая всем эвакуироваться, наш дядя спрятал маму и братишку. Тогда многие так поступали. А потом уже я родилась. Ты куда едешь?

Я крепче прижала к груди коробку.

— Хочу разузнать о своих родителях. Я родилась в Благотворительной больнице за несколько лет до урагана.

— Без балды? Серьезно?

Я насилу подавила смешок. Крэнк чем-то напоминала опытную женщину в теле девочки-подростка.

— Серьезно.

— Ну, тогда мой брат сможет тебе в этом помочь. Он настоящий спец во всяких поисках. Тебе есть где остановиться?

Ах да… Я вовсе не загадывала так далеко вперед, когда влезала в кабину попутного грузовика.

— Пока негде.

Мне всего-то и нужен один день на то, чтобы разыскать ту больницу и добиться разрешения на просмотр соответствующих записей. Не возвращаться же теперь назад!

— Ладно, можешь пожить у нас. В гостинице для туристов — там, во Французском квартале, — ты разоришься.

Такой щедрости от попутчицы я никак не ожидала. Правда, еще меньше я предполагала, что повезет меня в Новый-2 водитель двенадцати лет от роду.

— Ну, не знаю…

— Честно, комнат у нас завались. Сорок баксов за ночь — соглашайся! — Поскольку я молчала, Крэнк решила уточнить: — Подходит?

— Еще бы. Почему же нет? — вздохнув, ответила я и, убаюканная ездой, стала бездумно глядеть в ночной мрак.

Мимо нас промелькнули жалкие островки развалин, оставшихся от Мандевилла, и мы приблизились к месту, где когда-то стоял контрольный пост перед платным шоссе через озеро Понтчартрейн. В одной из будок теплился свет и смутно темнел силуэт охранника. Крэнк притормозила. Охранник — судя по очертаниям фигуры, это был мужчина, — взмахом руки пропустил нас.

Грузовик въехал на одну из линий двойной эстакады, и я покрепче стиснула чертову ручку. Другая сторона моста была непроезжей: толстые плиты перекрытий исчезли и из воды одиноко торчали мощные бетонные опоры. Большинство из них были увенчаны птичьими гнездами. Крэнк покосилась на меня с издевательской улыбочкой и добавила газу.

— Еще двадцать четыре мили, — промурлыкала она, по-моему, слишком откровенно любуясь моим беспокойством.

Затем девчонка наклонилась, нащупывая ручку радио и почти не глядя на приборную доску. Машина начала смещаться к ограждению, пока не оказалась в угрожающей близости от него. Одной рукой я изо всех сил вцепилась в ручку дверцы, а другой как можно теснее прижала к себе коробку.

— Эй, Крэнк!

Реанимированный приемник жизнерадостно взвыл, и моя спутница наконец выпрямилась, снова завладела рулем и вывернула на левую полосу, где ограждение и вовсе отсутствовало. Впрочем, она тут же исправилась, вошла в привычный водительский транс и постепенно выровняла маршрут по самой середине шоссе.

Двадцать четыре мили по мосту, низко нависшему над спокойной озерной гладью, показались мне однообразными, за исключением самых последних, где волосы на голове порой вставали дыбом. За двадцать четыре мили в сопровождении зайдеко[5] мой желудок превратился в болезненный клубок мышц, а пальцы на ручке двери почти что одеревенели. Когда мы наконец достигли суши, я чувство вала себя так, словно добрую сотню раз сделала упражнение «сесть-встать». Подобной музыки я наслушалась на всю оставшуюся жизнь.

Мы проехали через Метайри[6], в этот ночной час непривычно погруженный в темноту и тишину: вместо тысяч огней я заметила по пути лишь несколько освещенных окон. Затем мы свернули на шоссе 61, а оттуда — на Вашингтон-авеню, которая несколько раз успела поменять название, прежде чем пересекла Сент-Чарльз-авеню в Гарден-Дистрикт. Крэнк даже не подумала притормозить перед местом встречи двух автомагистралей. Она вылетела на перекресток и там свернула налево. Впрочем, предосторожность была здесь явно излишней: никакого другого транспорта на улицах не наблюдалось. Дорогу освещали редкие зажженные фонари. На Сент-Чарльз-авеню параллельно мостовой поблескивали, убегая вдаль, трамвайные рельсы.

Гарден-Дистрикт, некогда прекраснейший из городских районов, превратился в полупрозрачное подобие самого себя. Буйно разросшиеся сады, лишенные регулярной стрижки, хлынули наружу через кованые ограды и растеклись по округе, заполоняя ее беспорядочным сплетением кустов и лиан.

Крэнк свернула на Ферст-стрит, и мы словно перенеслись на сотню лет назад. Дома, несмотря на облупившуюся краску, полусгнившие двери, сломанные перильца и треснутые, разбитые или заколоченные досками оконные стекла, стояли вдоль улицы, подобно горделивым часовым в парадном карауле. Со всех сторон их обступали старинные виргинские дубы, укутанные в сероватые узорчатые шали испанского мха.

Грузовик свернул на Колизеум-стрит и вдруг, взвизгнув тормозами, резко остановился. Меня бросило вперед, но ремень безопасности вовремя щелкнул, избавив меня от катапультирования через ветровое стекло. Я отлетела назад, на сиденье, а Крэнк тем временем перевела рычаг на нейтралку, поставила на ручник и выключила зажигание.

Сердце у меня стучало, тело все еще сотрясалось от мощных вибраций мотора, а уши словно заложило ватой.

— Вот мы и дома! — звонко объявила Крэнк. — Пойдем!

Я выпрыгнула из кабины, не выпуская из рук коробки, и закинула на плечо рюкзак. Едва мои ноги коснулись твердой земли, меня посетило непреодолимое желание рухнуть на колени и возблагодарить Бога за то, что оставил меня в живых после стольких испытаний, но я все же воздержалась, пытаясь наконец обрести устойчивость.

— Сюда! — крикнула мне из темноты Крэнк.

Я ступила на тротуар и задрала голову, обозревая нависшего над нами темного каменного исполина. Ух ты!

Двухэтажный дом на углу Ферст-стрит и Колизеумстрит стоял посреди запущенной лужайки за черной металлической оградой, окруженный густыми дебрями. Его высокая прямоугольная громада выцветшего лиловатого оттенка была украшена двойными портиками, кружевными коваными перилами и черными колониальными ставнями, обрамлявшими огромные окна. Из некоторых окон пробивался тусклый свет, приглушенный темными шторами, грязью и копотью.

Мне этот дом полюбился сразу. Красота, омраченная временем и запустением, но не утратившая достоинства. Да, такое место было явно по мне.

Воспрянув духом от мысли, что я, кажется, все же не зря сорвалась с места и приехала в Новый-2, я вошла вслед за Крэнк в главные ворота, увитые спутанной стебельчатой массой с мелкими душистыми цветочками. Целые заросли их взбирались и по боковой стене, обвивая балюстраду второго этажа. С крыши над верхним портиком нависал черный фонарь.

— Клево, да? — спросила через плечо девочка, отпирая дверь.

— Ты здесь живешь?

— Угу. В общем-то, формально мы не являемся владельцами дома, но за все это время никто не заявил права на него, поэтому мы считаем его своим. Здесь в ГД — так мы называем Гарден-Дистрикт — пустых особняков навалом. Лучшие давно захвачены скваттерами, но и этот очень даже ничего. Есть в нем комнаты похуже, но остальные вполне сносные. — Она предостерегающе подняла руку: — Двадцать за поездку и сорок за комнату!

— А-а, конечно.

Я поставила рюкзак на ступеньку, выудила из него бумажник и отсчитала в раскрытую ладошку Крэнк три двадцатидолларовые банкноты.

Мы оказались в просторном, высотой в два этажа холле с паркетным полом и широкой лестницей вдоль одной из стен. Нижняя часть лестницы слегка загибалась по направлению к входной двери и у самого основания расходилась веером, напоминая разлитый из кувшина мед. С потолка свисала огромная люстра. Ее металлическое кружево было столь искусной и изящной выделки, что казалось, будто его выткал некий волшебный паукбронзоткач.

Большие проемы с обеих сторон холла вели в другие помещения. Слева располагалась огромная столовая с внушительным длинным столом и десятком стульев с высокой спинкой. Потолок украшал выцветший расписной плафон, а стены были оклеены бордовыми с золотом обоями, тоже поблекшими и кое-где отставшими. По периметру столовой через равные промежутки висели бра черного цвета, все они, за исключением двух, горели. Два высоких окна были обрамлены тяжелыми старинными бордовыми шторами.

— Шикарно, да? — спросила из-за спины Крэнк. — Мы зовем ее Склепом, потому что обстановочка тут как в фильме про вампиров.

— Чудесно, — пробормотала я.

Плашки паркета в вестибюле кое-где подгнили, и, пока мы шли к лестнице, я старалась на них не наступать. Обои, как и в столовой, местами отклеились, а то и вовсе отвалились, но Крэнк верно подметила: условия показались мне вполне сносными. Если честно, я сочла, что внутри дом не менее прекрасен, чем снаружи.

— Вначале я покажу тебе твою комнату.

Напротив столовой через холл находилась гостиная. Она занимала всю левую часть первого этажа. Те же высокие потолки, две пропыленные люстры и два камина у дальней стены, а над ними зеркала в позолоченных рамах. Отделка гостиной, как и столовой, а возможно, и всех остальных комнат, поражала обилием лепных корон и узоров. Одно из окон было на скорую руку заколочено досками, из которых торчали гвозди.

— Можешь занять комнату напротив моей, — окликнула меня с лестницы Крэнк. — И осторожней на шестнадцатой ступеньке!

Я шла и считала, вовремя перешагнув через опасную ступеньку, а затем последовала за девочкой в широкий коридор. Она остановилась у первой двери налево и посторонилась, пропуская меня вперед.

— Входи.

Внутри было темно и пахло отсыревшим деревом. Крэнк щелкнула выключателем, и над нами тускло загорелась маленькая люстра, свисавшая из центра лепного медальона на потолке. Пол оказался дощатым, с широки ми половицами. В спальне тоже было два высоких окна. Я осторожно переступила порог — половицы заскрипели под ногами, но выдержали.

— Отсюда вид на сад сбоку. Матрац весь заплесневел, и мы давным-давно его выкинули, но я могу принести тебе свой спальный мешок. Вода в кране есть, но на твоем месте я бы не стала ее пить. Зато душ принимай сколько угодно и туалетом пользуйся. Вот дверь в туалет, в каждой спальне есть свой. Новем в первую очередь бросил все средства на восстановление Французского квартала,

Но со временем у нас тоже все наладится и будет как прежде. Пойду скажу брату, что ты приехала.

И не успела я поблагодарить Крэнк, как она исчезла, оставив меня посреди старинной спальни с металлическим каркасом кровати без всякого матраца, выцветшим овальным ковриком на полу и мраморным камином, на полке которого приютилась целая связка свечей разной длины.

Над кроватью висело написанное маслом полотно с изображением матери с двумя детишками; с обеих сторон картину обрамляли позолоченные бра, судя по всему, неисправные.

В углу стояло высокое бюро, а возле камина расположился длинный комод и зеркало. Я подошла ближе, привлеченная человеческим черепом. Его обрамляли разноцветные бусы для Марди-Гра, а на макушке черепа красовался черный цилиндр. Череп выглядел как настоящий — и я даже ахнула. В его оскаленных зубах торчала сигара. На комоде я нашла и другие предметы: серебряное зеркало-щетку с ручкой, маленькую коробочку для ювелирных изделий и пустую винную бутылку с воткнутой в горлышко свечкой.

Зеркало комода помутнело от времени и треснуло в правом верхнем углу. Из него на меня глянуло мое притихшее, заблудшее отражение. Ничего не попишешь. Мне бы и в голову не взбрело, что я в кои-то веки соберусь за Периметр. Другие — понятное дело: туристы, любители погулять на празднике Марди-Гра, исследователи, занимавшиеся паранормальными явлениями. Но подавляющее большинство людей сюда даже не совалось.

Я встала у окна и посмотрела вниз, на одичалый сад. В дальнем левом его углу рос толстенный дуб, практически скрытый пеленой сплетенных лиан и длинноворсовым покрывалом серого мха. Лужайку устилал толстый ковер палой листвы, из-под которого пробивались лиловые цветочки. У скульптурного ангела, воздевшего к небу лицо и руки, не хватало одного крыла. Изваяние кое-где облепил зеленый лишайник. У меня по спине пробежал холодок: под листвой я заметила непонятное шевеление.

— Я принес кое-что вкусненькое! — раздался внизу чей-то голос.

В доме сразу забегали, оживленно переговариваясь. Крэнк просунула голову в раскрытую дверь спальни.

— Генри вернулся!

Я положила рюкзак и коробку прямо на пол у комода и вышла за Крэнк к лестнице. Правда, разглядев как следует компанию, сгрудившуюся в холле, я на полпути запнулась и ухватилась за железный поручень, чтобы невзначай не упасть.

Тот, кого я определила как Генри, держал большую сумку с апельсинами. Вокруг него вместе с Крэнк крутились еще двое малышей. Генри, вероятно, был моим ровесником или чуть постарше: на его подбородке уже проступала рыжеватая поросль. Волосы у Генри были нестриженые, того же медно-рыжего оттенка, что и щетина, и собраны на затылке в хвост. Впрочем, гораздо больше меня поразили его глаза. Как и мои, они были не совсем обычные в общепринятом смысле. Почти карие, но слишком светлые, к тому же чересчур отдавали желтизной, чтобы быть обычными.

Кто-то разрезал сумку ножом, и из нее вывалилось несколько апельсинов. Вся компания разразилась смехом. Крэнк с ребятишками бросилась собирать с пола раскатившиеся в разные стороны фрукты. Самая младшая быстро схватила апельсин и вдруг, резко повернувшись, в упор посмотрела на меня. Она выглядела крохотной и хрупкой, почти тщедушной, с огромными черными глазами и темными кругами под ними. Вытянутое личико девочки было бледным, и его едва оживляли розовые губы. Ее нечесаные волнистые черные волосы падали на плечи. На груди у малышки болталась на тесемке золотая маска для Марди-Гра.

Крошка медленно растянула губы в улыбке, обнажив ряд белейших зубок, среди которых совершенно ясно выделялись два миниатюрных… клычка.

Сердце у меня ёкнуло, и я поспешно отвела глаза в сторону.

Спокойно, Ари.

Внизу вдруг все затихли и задрали головы. Уставились на меня. Мое сердце бешено заколотилось. Я осторожно сняла руку с перил, развернулась и на негнущихся ногах пошла обратно, вверх по лестнице.

Какого черта меня сюда понесло?

Новый-2 был странным и опасным местом. Я же все знала заранее, но…

В полной тишине я поднялась к себе в комнату, чтобы забрать вещи. Тут до меня донеслись шепотки, а потом на ступеньках раздались чьи-то шаги.

— Крэнк сказала, что тебе нужны какие-то сведения, — произнес Генри, прислонившись к косяку со скрещенными на груди руками.

Я подхватила с пола рюкзак.

— Больше не нужны.

Он покачал головой и двинулся ко мне.

— А ты чего ожидала — пятизвездочную гостиницу? Компашку парней с мобилами и айподами, в новомодных шмотках от «Аберкромби и Фитч»?

Меня подзуживало просветить его, что айподы — теперь уже прошлый век, а фирма «Аберкромби и Фитч» давным-давно закрылась. Но я промолчала и нагнулась, чтобы взять коробку.

— А что у тебя за пушка?

Черт! Я выпрямилась, сообразив, что мой пистолет торчит из-за пояса у всех на виду.

— Она с лицензией.

Только не с моей…

— Да я не об этом.

Меньше всего мне сейчас хотелось делать подробный доклад о том, зачем я заявилась в Новый-2 и почему непременно с оружием. По правде сказать, до меня уже и без того дошло, какую ужасную ошибку я совершила.

Генри заслонял собой выход из комнаты. За его спиной дети во главе с Крэнк таращили на меня глаза. Я двинулась к двери, сердито зыркнув на Генри.

— Можно пройти?

После минутной напряженной паузы он миролюбиво вскинул руки и посторонился со словами:

— Да пожалуйста! Просто не представляю, как ты своим ходом будешь добираться до Периметра. Попробуй поискать здесь такси или автобус «Грейхаунда»[7] — может, повезет!

Остальные засмеялись. Я тоже криво улыбнулась: «Спасибочки», а затем очертя голову ринулась вон из комнаты мимо Генри и прыснувших в разные стороны детей. Я понимала, что веду себя глупо, но ведь у той девчонки клыки… А глаза Генри… Все это слишком задевало меня за живое, напоминало о собственных странностях. Вот почему меня в который раз потянуло спасаться бегством.

Я с грохотом слетела вниз по лестнице, предусмотрительно миновав сломанную ступеньку. Мне не давала покоя мысль, на кой же черт я все это затеяла. Да, мне хотелось побольше разузнать о матери, а в Новом-2 я рассчитывала добраться до регистрационных записей о своем рождении и, может быть, выведать в них имя отца. Просто имя, вот и все! Ведь история семьи была пределом моих мечтаний, но я же не выжила из ума и понимаю, что легче, наверное, достать звезду с небес!

Но если я и вправду не выжила из ума, то мне надо было держаться от Нового-2 как можно дальше и подождать, как и было обещано, пока Брюс и Кейзи не поедут сюда вместе со мной. Впрочем, тогда еще я знать не знала, что получу от матери это чертово письмо, и тем более не ожидала, что на меня нападет незнакомый псих, превращающийся в невидимку!

Я была уже на середине холла, когда входная дверь отворилась и на пороге появился какой-то парень.

В одной руке он сжимал лямку видавшего виды рюкзака, а другой закрывал за собой дверь. Высокий. Под метр девяносто, наверное. На нем были рваные джинсы, черные ботинки и старая, вылинявшая до невразумительного сероватого оттенка футболка с группой Айран Мейден. Его левое запястье было перехвачено темным кожаным браслетом с серебряной змейкой. Голова пришельца была опущена, и его лица я сразу не разглядела: мешали длинные пряди иссиня-черных волос.

Я, как последняя идиотка, застыла на месте. Незнакомец поднял голову, и меня ошеломил взгляд самых поразительных в мире серых глаз! Боковым зрением я заметила, что рюкзак медленно выскользнул из его руки и свалился на пол.

Во рту у меня пересохло. Щеки пылали, поясница взмокла. Черные брови незнакомца были сведены вместе, отчего он выглядел немного насупленным и даже мрачноватым, но трогающие душу глаза в обрамлении густых, чернильно-черных ресниц смягчали общее впечатление. Лицо у него было симпатичное; по-моему, оно равно подходило и поэту, и крутому парню — в зависимости от ситуации. Он плотно сжал губы, которые казались темнее, чем у большинства, и прищурил глаза. Глядя, как каменеет его лицо, я попятилась со странным ощущением, что он видит меня насквозь, что он все обо мне знает.

— Знаешь, тебя уже ищут.

4

К горлу тут же подкатил ком, и мне на ум пришел недавний маньяк, орудовавший кинжалом. Я так сильно стиснула изнутри зубами щеку, что прокусила кожу. В рот хлынула теплая, железистая на вкус жидкость.

— Кто меня ищет?

— Новем.

— Ага, — смекнула я, — они уже пытались убить меня. Но второго шанса я им не дам. И близко к себе не подпущу.

Парень еще сильнее сдвинул брови.

— Новем не собирается убивать тебя.

Крэнк обошла вокруг меня, затем, вспрыгнув, уселась на длинный стол у стены и принялась болтать ногами.

— Это точно, имей в виду.

— Тебе-то откуда знать? — недоверчиво покачала головой я.

— Оттуда, что Себастьян — мой брат, и он в курсе всего, что творится в Новом-два. У него работа такая — все знать.

Я вскинула бровь и поглядела на парня, ожидая подтверждения, но он молчал.

— Новем нанял Баса для разных поручений, чтобы сведения добывать и всякое прочее. — Крэнк лихо перевернула кепку козырьком назад. — Но кто охотится за тобой, Ари? Это, случайно, не из-за того окровавленного кинжала у тебя в рюкзаке?

Я медленно сомкнула веки и сосчитала до пяти. Я убила человека. Он испарился у меня на глазах. Здесь мне встретилась девчушка-гот с клыками. А теперь за мной, кажется, гонится Новем. Я допускала это «кажется», потому что не очень-то доверяла словам Крэнк. Как же меня угораздило вляпаться в подобное? Впрочем, я тут ни при чем, заварила всю кашу моя мать. И меня понемногу начали одолевать сомнения, так ли нужна мне правда о ней.

Я вынула мобильник из футляра на поясе. Пусть Брюс приедет за мной. Он, конечно, разозлится до чертиков, но непременно приедет.

— Мобильники в Новом-два не берут, — донесся из-за спины голос Генри.

Я глянула на дисплей — сигнала не было.

— Прекрасно. А у вас есть телефон или автомат где-нибудь поблизости, откуда можно позвонить?

— Да она настоящий чайник, — прокомментировал мальчик, сидевший на ступеньке и чистивший апельсин.

Он был примерно одного возраста с Крэнк и показался мне до того необычным, что даже отвлек на секунду мое внимание. Кожа кофейного оттенка, зеленые глаза и короткие темно-русые дреды. Брови тоже были светлыми.

— Без денег или знакомств тут не получишь ничего: ни телефонов, ни Интернета, — пояснил Генри, — Ничего, кроме водопровода, электричества и почтовой доставки. Добро пожаловать к нам в Новый-два.

— Ари родилась в Благотворительной больнице, — вмешалась Крэнк. — Она хочет найти записи о своем рождении. Бас, ты ведь правда можешь ей помочь?

Себастьян, избегая смотреть на меня, подхватил с пола рюкзак.

— Нет. Пусть едет домой.

И пошел вверх по лестнице. Крэнк сердито фыркнула, остальные промолчали. Себастьян в полной тишине медленно топал вверх по ступенькам. Я безнадежно поглядела на дверь, потом снова на лестницу и даже застонала от мысли, что мне, кажется, придется упрашивать мистера Само-Гостеприимство.

Я взбежала за Себастьяном по ступенькам и догнала на площадке второго этажа.

— Эй, подожди-ка минутку. — (Он нехотя остановился вполоборота). — Послушай, если ты что-нибудь знаешь… почему эти люди преследуют меня…

Со своим ростом сто семьдесят с хвостиком я была ненамного ниже Себастьяна, но под его сумрачно-грозным взглядом вдруг ощутила себя недомерком. Этот парень явно не привык откровенничать. Себастьян покосился на ребят, собравшихся кучкой на лестнице, и замкнулся, посуровел. Затем он придвинулся ко мне и еле слышно произнес:

— Несколько часов назад Новему передали по телефону твое имя и описание… Полиции, а также всем, кто работает на Новем — а это практически каждый житель города, — было поручено разыскать тебя.

Доктор Жиру. Только он мог позвонить. Но зачем?

— Значит, и ты на них работаешь.

— Они просто хотели повидаться с тобой. Однако никто и словом не обмолвился, что собирается тебя обидеть. А про твой кинжал, о котором болтает Крэнк, я ровным счетом ничего не знаю. Да, я на них работаю. Но я не всегда с ними соглашаюсь.

И он стал удаляться по коридору, пока не скрылся в комнате в самом его конце. На меня волной нахлынуло изнеможение. Я понурилась, чувствуя на себе несколько пар глаз, устремленных снизу, со ступенек. В этот момент мне больше всего хотелось остаться наедине с собой, что бы отдохнуть, обдумать хорошенько все, что со мной приключилось. Мое опрометчивое решение или желание — назовите как угодно — дать деру не сулило ничего хорошего. На дворе стояла ночь. Мне нужно было где-то переночевать. К тому же я уже заплатила. Я вздохнула: с этого надо было начинать.

Я вернулась в спальню, подняла коробку и уселась прямо на коврик перед камином. Вскоре в коридоре послышались чьи-то шажки, и я смирилась с тем, что на уединение мне в ближайшее время рассчитывать нечего.

В комнату гуськом просочились Крэнк, странноватый мальчик и клыкастая малышка, уже успевшая нацепить золотую карнавальную маску. Все тоже уселись кружком на коврике. Мальчишка потянулся к камину, пощелкал пальцами над охапкой поленьев — и они тут же вспыхнули. Он немного погрел руки над огнем и снова повернулся к нам.

— Ничего особенного, просто фокус такой, — пояснил он, заметив мое крайнее изумление. — Что у тебя в коробке?

Да уж, ни фига себе… Ну, фокус так фокус, придется верить на слово.

— Осталось кое-что от матери.

Из коридора донеслись глухие звуки барабана, затем еще и еще, сливаясь в непрерывный ритм, от которого сотрясались стены и пол моей спальни. Темп убыстрялся, набирал обороты, ярился, все совершенствуясь, пробирал меня до гусиной кожи, до костей, до самого сердца, пульсируя с ним в такт.

— Это Себастьян, — пояснила Крэнк. — Он играет, когда не в настроении.

Я не стала спрашивать, что она имеет в виду: в настроениях я разбираюсь не лучше, чем в самих людях. Сквозь барабанный грохот я различила еле слышную музыку или пение и поняла, что Себастьян, вероятно, аккомпанирует радиоприемнику или компакт-диску. Не знаю, что это была за композиция, но под нее тянуло или танцевать, или улечься на пол, закрыть глаза и рыдать взахлеб.

Огонь в камине разгорелся, и на стенах комнаты заплясали тени. В их круговерти череп заговорщицки ухмылялся мне, будто знал какую-то тайну. Отблески пламени посверкивали на разноцветных бусинах, отражались от черного атласного цилиндра. «Надо бы имя ему придумать», — мелькнула у меня мысль, и я не смогла решить, что же страшнее: череп или девчушка, пялившая на меня сквозь прорези золотой маски черные блестящие глазки.

— Это Даб, — Крэнк кивнула на паренька, — а это Виолетта. Она молчунья.

Виолетта все еще прятала в ладошках апельсин. Время от времени она подносила его к носу и нюхала, не сводя с меня круглых глаз. Эта девочка чем-то напоминала мне эксцентрично одетую куклу-гот, каких носят в толпе на Марди-Гра. И — небывалое дело! — я вдруг почувствовала прилив доброты к этому странному ребенку. Ей на вид было всего-то лет десять.

— Кажется, ей поправилась твоя татуировка, — заметил Даб, выстукивая дробь на коленях, обтянутых хаки. — Ты что, тоже doue?

— Я что?

— Doue. Новем так называет фриков. Странных типов. Ну, то есть… нас, — шумно выдохнув, заключил он.

Даб был весь словно сгусток нервной энергии. Его тело находилось в постоянном движении.

— У Виолетты зубы странноватые, у Генри глаза не такие, как у всех. У меня фокусы, у Крэнк…

— Ничего, — огорченно перебила та. — Я нормальная.

— Да, но никто не умеет так разруливать дела, как ты, — возразил Даб. — А еще… — Тут он одну руку прижал к сердцу, а другую простер перед собой, будто собирался петь серенаду. — Ты починила нам холодильник, и с тех пор ты заправила в нашей компании чудиков.

Крэнк склонила голову, выразительно скосив глаза, но было заметно, что комплимент пришелся ей по вкусу.

— А ваш брат Себастьян? — спросила я. — Он тоже нормальный?

Не считая тою, что он болван и психованный ударник в придачу.

— Себастьян не очень-то любит об этом распространяться. Но он умеет читать людей, понимаешь? Чувствовать то же, что они. Иногда даже чересчур.

Где-то рядом все еще стучали в барабаны, но уже не так неистово, не так быстро. Ритм выровнялся, стал устойчивым и прочувствованным — другого слова не подобрать. За этим размеренным гулом, наполнявшим весь коридор, угадывалось нечто другое, гораздо большее.

— А как насчет тебя? — немного успокоившись, спросил Даб. — Видок у тебя тоже непростой…

— Да уж, спасибо!

— Ну как же: татуировка на скуле, волосы белые, глаза немного не того. — Он пожал плечами. — Такие и бывают doue — вот все мои выводы.

— Может, она тоже не хочет об этом распространяться, — намекнула Крэнк, улыбнувшись мне исподтишка.

Я улыбнулась в ответ и принялась разглядывать свои руки. И верно, такая тема меня не прельщала. Я всегда избегала ее. К тому же сиюминутные откровенности не в моих правилах.

— Святые уголья! — воскликнул вдруг Даб.

Я подняла голову — он вытаскивал кинжал из моего рюкзака.

— Да на нем, смотри-ка, кровь!

— Отдай сейчас же!

Я резко встала на колени и вырвала у него из рук кинжал, а потом и рюкзак.

— Фу-ты ну-ты! Прошу прощения…

Даб сел на место с таким видом, будто я раздула невесть что из какой-то ерунды. Но это была вовсе не ерунда, и он не имел права шарить в моих вещах. Абсолютно никакого. Я снова затолкала кинжал в рюкзак, надеясь, что кровь на нем уже засохла и не перемажет мне всю одежду. Ай да умница, Ари! Надо было сразу думать, а потом уже запихивать в шмотки кинжал!

— Слушай, не трогай пока мои вещи, договорились? А завтра утром я от вас свалю.

— Попробую еще разок переговорить с Басом, — пообещала Крэнк. — Он точно сможет тебе помочь с больницей и вообще…

— Крэнк, ты не обижайся, но его помощь лично мне ни к чему.

Девочка пихнула Даба локтем, и оба встали. Виолетта даже не пошевелилась, и Крэнк пришлось нагнуться и потянуть ее за руку:

— Пойдем, Ви.

Темноволосая крошка злобно шикнула на нее, но послушалась и ушла вместе со всеми.

Крэнк принесла мне спальный мешок, и я подождала, пока за дверью спальни воцарится полная тишина, нарушаемая только скрипами и потрескиваниями старого дома. Тогда я взяла с каминной полки две свечи, зажгла их от раскаленных докрасна углей и поставила на пол прямо перед собой. Наконец-то я осталась совсем одна. Ни каких тебе помех, детей, барабанов — ничто больше меня не отвлекало. Хотя, если честно, такая долгая отсрочка лишь помогла мне собраться с духом перед тем, как рас смотреть прочее содержимое коробки.

Я перевела дух и сначала открыла две маленькие ювелирные коробочки. В одной оказалось серебряное колечко с выгравированной надписью на греческом, блестящее, прелестное и совсем простенькое. Я примерила его на безымянный палец правой руки — оно пришлось как раз впору. Во второй я обнаружила старинный медальон, до того потертый, что невозможно было разобрать ни рисунок на его лицевой стороне, ни надпись на ребре. Может быть, там было изображено солнце, а может, и нет. Я убрала медальон обратно в коробочку и вынула газетную вырезку. В ней шла речь о какой-то женщине из Чикаго. Ей отрубили голову. Ее маленькая дочурка по имени Елени осталась круглой сиротой. Мое сердце тяжело стукнуло в груди. Вот, блин! Мою мать тоже звали Елени, значит, в заметке, наверное, говорилось о моей бабушке.

Следом я достала пожелтевшее письмо, адресованное моей матери.

Милая Елени.

Если ты читаешь это письмо, значит я, как и все мои предшественницы, потерпела неудачу. Я подвела тебя.

Когда ты вырастешь и повзрослеешь, то поймешь, что не похожа на других. Так было и со всеми нами. Ни одна женщина в нашем роду, насколько мне удалось выяснить, не пережила свой двадцать первый день рождения. И у каждой оставалось по дочери. Видимо, сама судьба предопределила для нас такой удел, и он неизменен.

Ты тоже не избежишь этой участи, если только не найдешь способ избавиться от проклятия. Моя мать покончила с собой, когда я была совсем маленькой. Мне от нее не досталось ничего, но позже я узнала, что моя бабка, а до нее и прабабка — все умерли одинаково.

Скоро настанет и мой черед: я это чувствую кожей, всем нутром. Мое время пришло. Что я только не делала! Перевидала множество оккультистов, шарлатанов и священников, но проклятие осталось при мне. Не миновать его и тебе. Но я изо всех сил сопротивляюсь безумию. Я не уступлю ему. И я не поддаюсь желанию окончить все одним махом. Может, хоть так я переборю напасть.

Найди же средство, Елени! Излечи наше наследственное сумасшествие! Как жаль, что скоро нам предстоит навсегда расстаться!

Я навеки буду с тобой.

Твоя мама

Слезы щипали мне глаза, в горле застыл ком. Я аккуратно свернула письмо и сунула его обратно в конверт. Просто не верилось, но в глубине души я знала: все написанное здесь — правда. Сама судьба распорядилась их жизнью, теперь пришла моя очередь.

На щеку упала теплая капля — я смахнула ее рукой.

Да плевала я! Не собираюсь я ни умирать, ни беременеть в ближайшие три с половиной года! Так что вся эта хрень, проклятие или что там еще, на мне и закончится.

Отсеченная бабушкина голова значила только то, что кто-то явился к ней и убил ее, потому что сама она не соглашалась поддаться безумию и покончить с собой. И на парковке гостиницы тоже приходили по мою душу. Немного переусердствовали, ведь мне еще нет двадцати одного, но явно пытались меня прикончить.

Я потерла ладонями лицо. У меня недоставало сведений. С точностью я могла сказать только вот что: я не похожа на других (это я знала с самого детства), какое-то существо пыталось меня убить и все женщины в нашем роду прокляты, поэтому не доживают до двадцати одного года.

Двадцать один… Совершеннолетие, мать твою…

Сложив пальцы домиком, я пристроила на них подбородок, пытаясь обрести хоть немного самообладания и понять, как же действовать в том хаосе, в какой за одну ночь превратилась моя жизнь. Мне удалось уничтожить то существо, что приходило за мной. Может, и проклятию теперь конец?

Хлипкий довод…

Впрочем… Я же здесь. В Новом-2. Единственный разумный шаг сейчас — как можно больше накопать о своей матери, об отце, выяснить наконец, зачем Новем хочет повидаться со мной. Или поквитаться со мной…

Завтра. Все успею за завтрашний день.

Назавтра я проснулась и ощутила, что голова у меня болит, а затекшие локти и спина ноют от спанья на жестком полу. По алому сиянию позади моих сомкнутых век я догадалась, что сквозь шторы пробивается луч солнца.

Но вот свет перегородила тень, и я зажмурилась плотнее. Заскрипели половицы. Я открыла глаза и помертвела: прямо на меня уставил темно-синий взгляд белый аллигатор.

— Паскаль, это Ари, — пропищал над ухом детский голосок.

Надо мной, стоя на коленях, склонилась Виолетта в задранной на самую макушку пурпурной карнавальной маске, украшенной стразами. Прямо над моим лицом она держала небольшого аллигатора-альбиноса. Стоило ему только щелкнуть зубами — и моего носа как не бывало!

Я замерла, боясь лишний раз дыхнуть на молочную кожу рептилии. Наконец Виолетта поднялась на корточки, повернула крокодильчика мордой к себе и чмокнула его в нос.

— Молодчина, Паскаль, — шепнула она и опустила его на пол.

Затем она надвинула на лицо полумаску, с боков заостренную и украшенную двумя перышками. Паскаль поковылял к выходу и исчез за дверью. Я перевела дух и села, не зная, о чем говорить с этой эксцентричной девчушкой. А Виолетта снова уставилась на меня. Ее бледные ручки были сложены на коленях, а черное платьице сильно смахивало на дамское платье для коктейлей. Ноги были обтянуты колготками, хотя, возможно, когда-то они были женскими гольфами, но это скрывал подол платья. Обувью Виолетте служили мальчишеские мокасины, которые ей явно были велики.

— Это твой аллигатор?

Я оглянулась на дверь, чтобы удостовериться, не надумал ли Паскаль вернуться.

— Он ничейный. — Виолетта склонила головку набок. — Ему понравились твои волосы. Они цветом как его кожа.

Я непроизвольно убрала за ухо выбившуюся прядь.

Я и забыла, что распустила волосы на ночь. Мне не терпелось собрать их и спрятать за спину, но в то же время почему-то не хотелось, чтобы Виолетта поняла, какое я придаю им значение, поэтому оставила волосы как есть, и они окутали меня всю, свешиваясь на грудь и доставая кончиками до самых колен.

— И мои зубки ему нравятся. У него такие же, — продолжила Виолетта, помаргивая круглыми глазками в прорезях маски.

Я даже похолодела от такого признания.

— А зачем, Виолетта, тебе такие зубки? — поинтересовалась я, внутренне напрягшись и втайне надеясь, что мой вопрос не вызовет у нее желания раскрыть свою истинную сущность и броситься на меня, обнажив клыки.

— Чтобы есть, конечно. — Виолетта снова склонила головку. — Ты другая.

Затем она встала и вышла, неслышно ступая по полу черными хлябающими мокасинами. Я проводила ее озадаченным взглядом, все еще под впечатлением от этого восхитительного ребенка. Вовсе не ее маски зачаровали меня, и не острые зубки. Виолетта растопила что-то в моей душе, возможно, разбудила дремавший в ней таинственный сестринский или материнский инстинкт. Наверное, то же самое испытали Брюс с Кейзи, когда впервые увидели меня — некое непостижимое сродство, стремление приголубить. Я помотала головой. Какая мне разница? Вечером меня уже здесь не будет.

Заметив в проеме двери идущего по коридору Себастьяна, я поспешно отвела взгляд. Он невольно повернул голову и споткнулся на ровном месте, видимо, вовсе не ожидал увидеть меня здесь, да еще сидящей на полу.

Внутри у меня все опрокинулось, а к щекам прилила кровь. Его загадочные серые глаза, похожие на ртутные омуты, манили и затягивали вглубь. Ага, а ртуть — это отрава, дуреха ты этакая…

Впрочем, я тут же сообразила, что смотрит он вовсе не на меня, а на мои волосы. Как и все прочие. Мне показалось, что это длится вечность, хотя прошла всего секунда или две. Себастьян отвернулся, и в коридоре раздались его удаляющиеся шаги. Я тут же стряхнула с себя наваждение, быстро собрала волосы и, на ходу скручивая их, устремилась ему вдогонку.

— Себастьян!

Он застыл посреди лестницы, всей своей позой выказывая неприязнь, однако я, поспешно закручивая волосы в узел, не подала вида, как ужасно смущаюсь в его присутствии. Остановившись двумя ступеньками выше, я наконец справилась с прической и опустила руки.

— Послушай, я понимаю, ты не рад, что я поселилась у вас, но Новем… Ты и в самом деле думаешь, что они не желают мне зла?

Уголок его рта пополз вверх, выражая подобие улыбки. Или гримасу.

— Да, в самом деле, — ответил Себастьян.

Я прикусила губу, а затем неожиданно выпалила:

— Если ты поможешь мне раздобыть нужные сведения, то я пойду с тобой, чтобы встретиться с Нов…

Входная дверь резко распахнулась и грохнула о стенку так, что дверная ручка увязла в гипсокартоне. В холе немедленно возникла Виолетта с Паскалем под мышкой. На пороге стояли трое парней, все примерно одного возраста — около двадцати. Средний покосился на Виолетту и, покачав головой, произнес:

— Добро пожаловать в Дом Неудачников!

Двое других захохотали, а он перевел взгляд на лестницу, где стоял Себастьян.

— В ваших рядах пополнение? — Потом он обратился непосредственно ко мне: — Прелесть моя, уж лучше где-нибудь на болоте, чем тут, с этими лузерами.

— Чего тебе здесь нужно, Рэй?

Себастьян с такой силой вцепился в перила, что костяшки его пальцев побелели. В этот момент из столовой показался Даб. В руках он держал апельсин, который собирался очистить, но Рэй вырвал у него апельсин. Я сочла за лучшее спуститься еще на ступеньку.

— Эй! — возмутился Даб.

Рэй швырнул апельсин на пол.

— Что такое, Даб? Эх ты, гаденыш-полукровка!

— Пошел ты, Рэй-монд!

Рэй угрожающе двинулся к Дабу, и следующие мгновения протекли передо мной, словно в замедленной киносъемке.

Виолетта опустила Паскаля на пол, надвинула на личико полумаску, словно приготовилась к бою, и бросилась на обидчика всем своим тщедушным тельцем. Она, как осьминожек, обвилась вокруг него руками и ногами и вонзила острые клычки в бицепс. Рэй вскрикнул, пытаясь стряхнуть ее с себя, и почти оторвал, но Виолетта крепко уцепилась за него всеми крохотными конечностями. Рэй выругался по-французски и рванул сильнее. Виолетта отлетела в сторону, стукнулась о пол и прокатилась по гладкому паркету.

Тут я не выдержала.

Я обошла Себастьяна и сбежала по ступенькам, но Даб и Крэнк опередили меня и кинулись к девчушке. Виолетта самостоятельно поднялась на ноги, утерла кровь с губ и подбородка и пулей бросилась вон из дома в сад. Краем глаза я успела заметить, как она зарывается в жухлые листья.

Затем я снова повернулась к Рэю. Кровь кипела во мне,

подогретая адреналином и злобой. Больше всего меня задевает за живое, когда обижают детей. По себе знаю, каково им приходится.

— А со мной так же слабо?

С этими словами я двинула Рэю в челюсть, с удовольствием ощутив привычную боль, пробежавшую от кулака вверх по руке. Его приятели поспешили на помощь, и я с готовностью приняла бой.

Я задам вам, говнюки!

Когда подоспел первый, я быстро крутанулась, схватила его за руку и перекинула через плечо. Противник грохнулся на пол, и в тот же момент я ощутила на затылке дыхание второго спутника Рэя. На миг я встретилась взглядом с Себастьяном. Его глаза улыбались мне, подбадривали, побуждая показать, на что я способна. Я дерзко оскалилась, чувствуя, что парень уже обхватил меня за талию, собрала силы для удара и резко откинула голову назад, затылком угодив прямехонько в лицо нападавшему. Тот захрипел. Естественно, ему перепало гораздо сильнее, чем мне. Я развернулась и пнула его ногой в живот. Он тут же рухнул на пол рядом с товарищем.

Затем я отступила на шаг и с колотящимся сердцем оглядела результаты своих усилий. Даб за моей спиной присвистнул, но я по-прежнему не спускала глаз с Рэя. Он единственный из троицы не был еще повержен и потому представлял угрозу.

— Чертова стерва! — взревел Рэй, одной рукой держась за покусанное окровавленное плечо, а другой потирая челюсть.

Вид у него был бледный — хуже, чем в начале визита. Я ухмыльнулась и жестом послала его подальше. Рэй побагровел, и его губы разъехались в стороны, словно он собрался меня покусать. Сзади неслышно подошел Себастьян.

— Она моя, — спокойно произнес он. — Я первый нашел ее.

— Ага, и теперь все будут превозносить тебя до небес, правда, Ламарльер?

Рэй сплюнул. Его приятели тем временем кое-как поднялись на ноги.

— Что ж, лучше тебе не тянуть и привести ее поскорее. Иначе Grandmere[8] не поймет.

С этими словами они ретировались. Даб выдернул из стены дверную ручку, чтобы закрыть за ними дверь, а я набросилась на Себастьяна:

— Как это я твоя? Какого черта?

— Рэй тоже работает на Новем. Он просто пытался первым разыскать тебя. Судя по всему, кто-то видел, как ты приехала с Дженной.

— С Дженной?

— С Крэнк. — Он долго молчал, а затем наконец произнес: — Я помогу тебе найти сведения.

Вот и ладненько…

Набрав в грудь побольше воздуха — пригодится в общении с Мистером Индивидуальность — я последовала за Себастьяном через французские двери[9] в сад за домом. Даб с Крэнк стояли посреди патио на поросших мхом плитах и глядели на кучу палой листвы. Все здесь, несмотря на зиму, пропиталось сыростью, и сад больше напоминал джунгли. В нос бил резкий запах влажной почвы, перепревшей растительности и едкий аромат белых цветочков, облепивших со всех сторон дом.

— Ви, он ушел. А ты пропустила крутую расправу Ари! — Даб подкрепил свои слова серией кулачных ударов по воздуху и звуками воображаемых попаданий в тело противника. — Ну же, Виви, вылезай хотя бы ради меня! Я хочу лично выразить тебе благодарность!

Из-под листьев на нас смотрели черные глазки. Крэнк тоже принялась уговаривать Виолетту, а я придвинулась к Себастьяну и спросила:

— Что с ней происходит? И откуда эти вампирские клыки?

— Виолетта не вамп, — тихо усмехнулся Себастьян. — Даб в прошлом году нашел ее на болоте. Она жила там в плавучем охотничьем доме, причем совершенно одна. Даб три месяца ее прикармливал — только тогда она согласилась прийти к нам. Виолетта появляется и исчезает, когда захочет, любит всякие странные вещи, например маски, и фрукты, но никогда их не ест.

Я подняла брови и, покачиваясь на пятках, изрекла:

— Значит, ты все-таки способен связать несколько предложений кряду?

Себастьян кинул на меня сердитый взгляд и насупился.

— Пойдем, нечего время терять. Виолетта сама выйдет, когда сочтет нужным.

5

— Здесь красиво, — сказала я, любуясь видами ГарденДистрикт, пока мы с Себастьяном шагали по Сент-Чарльзавеню.

В ответ он только хмыкнул. Впрочем, я вовсе не собиралась делиться с ним своими мыслями и впечатлениями: без слов было ясно, что мой попутчик не склонен поддерживать разговор. А я не имела ничего против. Мои навыки общения всегда оставляли желать лучшего. Поэтому я приноровилась к размеренной поступи своего проводника и охотно предалась размышлениям, походя переступая через трещины в мостовой и огибая ветви, низко нависшие над садовыми оградами, отягощенные мхом и обильно разросшейся лозой.

Если бы какой-нибудь волшебник проник в мои мысли и потом создал бы для меня идеальный город, то это место больше всего напоминало бы, наверное, ГарденДистрикт. Прежде у меня ни разу не возникало чувства, что я попала к себе домой. Оно появилось у меня, вероятно, оттого, что я родилась здесь, к тому же здесь жила моя мать, но, скорее всего, не только поэтому. Все дело было в особой атмосфере квартала, в его заброшенности, в легком налете тлена на всем, куда падал взгляд, в буйстве трав и деревьев, в величественных старинных особняках, без сомнения облюбованных привидениями, в темных закоулках, куда никогда не заглядывал солнечный свет, во всем, что таилось в глубине запущенных садов, вдали за пустырями, за наглухо заколоченными окнами. Этот дух жил и в тех нелепых созданиях, кому Новый-2 стал домом: в Виолетте, Дабе и Крэнк. И даже — я покосилась на своего спутника — в Себастьяне с его нахмуренным взглядом, темно-красными губами и шевелюрой цвета воронова крыла. Всем им вольно дышалось в городе, которому плевать, такой ты или не такой, потому что он и сам не похож на все другие.

Впрочем, не все в нем покорилось запустению. Мы прошли мимо дома, обжитого богемной компанией человек этак из двадцати. На крыльце сидел парень, виртуозно наигрывая на двенадцатиструнной гитаре что-то испанское, романтическое. Рядом с ним женщина в тюрбане рисовала на холсте картину. Из открытых окон доносились оживленные голоса и стук молотков по дереву. Какой-то тип развалился в старом гамаке, подвешенном между колоннами; он вяло поднял руку в знак приветствия, едва наметив пальцами букву V. Гитарист вскинул голову и кивнул Себастьяну.

Еще несколько особняков, и мы перешли на другую сторону Сент-Чарльз-авеню, на трамвайную остановку.

— В Благотворительную больницу, кажется?

— Ага. Как ты думаешь, нам удастся раздобыть записи обо мне?

Себастьян пожал плечами и запустил пятерню в шевелюру, придав ей непокорный и нечесаный вид.

— Не так уж это и трудно…

— Ты еще кого-нибудь знаешь в Новом-два по фамилии Селкирк?

Показался трамвай. Себастьян покачал головой и выудил из кармана мелочь.

— Билет стоит доллар двадцать пять.

— Ох… вот дерьмо.

Пока трамвай тормозил, я сбросила рюкзак на мостовую, расстегнула на переднем кармане «молнию» и достала два доллара. Себастьян ждал меня на ступеньках. Я быстро поднялась в салон, заплатила за себя и села на деревянную скамью наискосок от Себастьяна.

Некоторое время мы ехали молча, но мой спутник вдруг скользнул на сиденье рядом со мной, чем несказанно меня удивил. Я поспешно отодвинулась к окну. Следя глазами за водителем трамвая, он, понизив голос, спросил:

— Ну, ты не хочешь рассказать мне, что там за тип хотел тебя убить?

Наши плечи соприкасались, и я старалась вдыхать не слишком глубоко, потому что пахло от Себастьяна офигенно приятно.

— Не очень-то…

Я старательно таращила глаза в окно.

— Он жил в Новом-два, как считаешь?

— Не знаю, что и думать, — нахмурилась я. — По его поведению, так он вообще с другой планеты. — Я снова отвернулась к окну и пробормотала: — Я дважды выстрелила в него, а ему хоть бы хны. — В голове пронеслись видения прошлой ночи. — Мистика какая-то… И моя мать меня предупреждала. Она давно умерла, но заранее знала, что за мной будут охотиться. Она написала мне об этом в письме, вот он и явился, как по волшебству…

— И ты его прикончила, — торжественно произнес Себастьян, взглядом выражая сочувствие, что мне пришлось так поступить.

— Ага, его собственным кинжалом прикончила… Кажется, да.

Мне вспомнилось исчезновение моего обидчика. Я не могла с уверенностью сказать, куда именно он подевался. Может, он умер, а может, отправился куда-нибудь зализывать раны. Впрочем, Себастьяну о продолжении этой истории знать было не обязательно. Черт, мне вообще было не ясно, зачем я ему и начало-то рассказала.

Трамвай слегка качнуло, и меня прижало к Себастьяну. Наши лица сблизились. У меня мигом пересохло во рту, а внутри разлилось блаженное тепло. Мне как-то сразу стало так надежно, но не в смысле «спокойно», а напряженно и волнующе одновременно. Его взгляд прогулялся по моим чертам и застрял в районе губ. Я перестала дышать.

Трамвай резко остановился, и я вовремя опомнилась, иначе слетела бы с гладкой деревянной скамьи на пол.

— Кэнал-стрит! — объявил водитель.

Себастьян уже успел подняться и подойти к выходу. Я поспешно вскочила, мысленно задав себе крепкий нагоняй. Я приехала сюда по делу, а не для того, чтобы строить глазки какому-то парию только потому, что он в высшей степени таинственная личность и едва не сразил меня наповал своим обаянием, а на ударных играет, как никто другой. Если только он, как и я, обладает сверхъестественными способностями, мое дело — труба.

— Нам надо сделать пересадку. Здесь, на Кэнал-стрит. Тогда доедем почти до самой больницы. А там и пешком недалеко, — сказал Себастьян, когда я выскочила из трамвая.

На Кэнал-стрит мы сели на другой трамвай и остаток пути проделали в молчании, чему лично я была только рада. Я не могла оторвать взгляд от руин, оставшихся на месте бывшего делового квартала и центральной части города. Небоскребы и прочие здания, разрушенные, выпотрошенные, являли собой невыдуманные картины апокалипсиса. Было вполне очевидно, что Новем пока даже не касался этого района.

Выйдя из трамвая, мы еще около трех кварталов прошагали до Благотворительной больницы. Себастьян быстро перешел улицу, а я, наоборот, застыла на месте, взирая на вздымавшееся передо мной огромное здание. Именно здесь моя мать произвела меня на свет. Сердце у меня учащенно забилось. Пришел ли мой отец встречать ее? Входил ли он в эти парадные двери с цветами? Или с воздушными шариками? С белым плюшевым медвежонком?

— Ари! — Себастьян остановился на тротуаре, воздев руки в жесте, означавшем: «Что случилось?»

Да опомнись же ты! Я передразнила жест Себастьяна даже с большей язвительностью, нежели он того заслуживал, и, не обращая внимания на его вопрошающий взгляд, потрусила к главному входу. Он нагнал меня со словами:

— Тебе лучше подождать здесь.

— Тебе предстоит многое узнать обо мне. И я не собираюсь маяться ожиданием, — отворяя двери, усмехнулась я.

Я вошла первой, угадывая его протестующие мысли: «Очень мне надо что-то узнавать про тебя. Лучше я сам посижу в уголке и буду бычиться на всех, кто пройдет МИМО».

Мы миновали вестибюль и оказались в приемной.

— Здесь все документы в электронном виде.

— А я думала, что у вас и в помине нет…

— Компьютеры у нас как раз есть. Бумага долго не выдерживает в этом климате, поэтому, когда Новем выкупил Новый-два, все сохранившиеся записи были переведены в файлы.

Мы остановились у лифта. Себастьян нажал нижнюю кнопку, и створки немедленно раздвинулись. Мы вошли.

— И каков наш план? Просто пробираемся в архив и берем все, что нам надо?

— Да.

— Ух ты! Впечатляет… — Я восхищенно закатила глаза.

Лифт опустился на один этаж и, звякнув, остановился. Я выскочила наружу, даже не дождавшись, пока двери полностью разойдутся.

Нас встретило ледяное безмолвие. Шагая по коридору, где гулким эхом отдавались наши шаги, я старалась не слишком раздумывать о том, что обычно размещают в больничных подвальных помещениях, но по спине все равно пробегал неприятный холодок.

Себастьян свернул налево, отворил дверь с надписью «Архив» и зашел туда, словно к себе домой. Во мне шевельнулось подозрение: слишком уж просто все выходило.

В кабинете оказалось четыре письменных стола — два незанятых, а за двумя другими сидели сотрудницы. Они оторвали взгляды от мониторов и уставились на нас. Секунды через три, не меньше, до них дошло, что мы вовсе не из больничного персонала, а неизвестные подростки, причем престранные, в джинсе, во всем черном, то есть, без сомнения, злоумышленники. Впрочем, так оно и было. При этой мысли я невольно улыбнулась.

Старшая из женщин поднялась, собираясь что-то сказать, но прямо перед ней неожиданно возник Себастьян, так быстро, что его перемещение осталось для меня незамеченным. Он вытянул руку и приложил ладонь к щеке женщины. Околдованная его взглядом, она приподняла голову, а Себастьян склонился к ее уху, губами почти касаясь его, и что-то зашептал. Веки женщины затрепетали.

Вторая женщина словно приросла к стулу и не сводила поражённого взгляда с коллеги, настолько увлеченной интимной беседой с пришедшим, будто ей не было никакого дела до окружающих. Себастьян убрал руку с лица женщины, и та снова села на стул. Ее широко открытые, невидящие глаза прозревали нечто сокровенное, доступное только ей одной.

Себастьян обернулся ко второй сотруднице. Мое

сердце колотилось от осознания того, что я стала свидетельницей чего-то тайного, для меня вовсе не предназначенного, но тем не менее я стояла как вкопанная, не в силах ни уйти, ни отвести взгляд, даже если бы этого пожелала.

Увидев, что Себастьян двинулся к ней, женщина помладше тоже вскочила со стула. Себастьян был на целую голову выше ее. С чрезвычайным спокойствием и сосредоточенностью он снова вытянул руку и провел пальцем по ее подбородку. Женщина застонала так, словно мечтала о подобном прикосновении всю свою жизнь. Он что-то пошептал и ей, и вскоре вторая женщина уже сидела, перенесшись в мир удивительных грез, как и ее коллега.

Себастьян обернулся ко мне. Мои губы невольно приоткрылись, а откуда-то из самых глубин поднялась и стала медленно и неумолимо разливаться по всему телу жаркая волна, грозя выплеснуться наружу. Мне вдруг сделалось душно в атмосфере архивного кабинета. Я закашлялась.

— Клевый фокус. Ты что же, гипнозом владеешь или как?

Он задержал на мне взгляд чуть дольше, чем следовало бы, и теплая волна вновь всколыхнулась во мне. Себастьян тем временем откатил женщину помоложе вместе со стулом от компьютера и завладел ее клавиатурой.

— Имя матери?

Я подошла к монитору.

— Елени Селкирк.

— Дата твоего рождения?

— Двадцать первое июня две тысячи девятого года.

— Родовые травмы, изъяны? Кесарево сечение или естественные роды?

«О да, один громадный изъян имеется, — хотелось мне ответить, но я сказала:

— Никаких. А про другое не знаю.

Он еще немного постучал по клавиатуре, потом отодвинулся в сторону.

— Есть. Роженица Селкирк. Девочка. Отец не зарегистрирован.

Я таращилась на монитор, не желая признать очевидное. Быть того не может! Он должен быть зарегистрирован! Но сколько ни просматривала файл, я не нашла в нем ничего для себя существенного, доселе неизвестного.

— Пусто…

Себастьян снова склонился над клавиатурой и выбрал подраздел: «Оплата счета».

— Давай посмотрим, кто оплачивал пребывание в больнице. Здесь также содержатся данные о страховке и о лицах, вписанных в нее, если они были.

И верно, могла бы и сама догадаться, впрочем, через минуту-другую мне и самой это наверняка пришло бы в голову.

На экране отобразились сведения об оплате счета. А вот и страховка… В карту, кроме самой Елени, никто не вписан. Правда, в графе «Участие в оплате» указана некая Жозефина Арна.

— Жозефина Арна… Черт, это еще кто такая? Себастьян выпрямился и помрачнел. Взъерошив пальцами шевелюру, он уставился на меня с суровым, можно сказать, со злобным видом.

— Жозефина Арна — это моя бабушка.

Женщины на стульях зашевелились, видимо очнувшись от транса или от чего-то там еще, куда отправил их Себастьян. Он быстро вывел файл на главную страницу, схватил меня за руку и повлек к выходу.

— Пошли, по дороге поговорим!

Услышав такие новости, я не сразу оправилась от потрясения, но Себастьян не стал ждать, пока я очухаюсь, и вытолкнул меня за дверь.

— Да подожди ты минутку, куда мы сейчас?

Мы снова оказались в коридоре. Я выдернула у него руку.

— Черт побери, Себастьян! Я ни хрена не понимаю!

Я догадывалась, что говорю чересчур громко, но в тот момент мне было совершенно наплевать, услышит нас кто-нибудь или нет. Себастьян завел меня в ближайшее помещение — в морг. Я отошла от двери и вопросительно посмотрела на него.

— Ну?

— Новем состоит из девяти семейств…

— Ага, послушай-ка, не надо мне тут лекций по истории, ясно? Я все прекрасно знаю про эти девять семей. Про них известно всем и каждому.

В серых глазах Себастьяна вспыхнула досада. Он покачал головой.

— Чужаки думают, что все про нас знают. Моя бабка

Жозефина — глава рода Арна. А наш род Арна — один из тех девяти, что выкупили Новый-два тринадцать лет назад.

У меня вырвался смех. Впрочем, Себастьян и не думал шутить. Он говорил на полном серьезе.

— Ваш род… Ваш род владеет своей долей в Новомдва. — Я принялась прохаживаться, нарезая небольшие круги и недоверчиво посмеиваясь. — А твоя бабушка была знакома с моей матерью и оплачивала ее больничные счета. Просто непостижимо!

Я отвернулась от Себастьяна и уперла руки в бока. Гнев закипал в моих жилах, а взгляд блуждал по стерильному боксу, подмечая и анатомический стол, и две каталки с трупами, накрытыми синим брезентом, и стену с квадратными ящиками, скрывающими, вероятно, еще множество мертвых тел.

Абсолютно непостижимо… Я снова обернулась к Себастьяну, усилием воли заставляя себя не отвлекаться на обстановку, но два трупа за спиной все же не слишком располагали к задушевной беседе.

Я тихо выругалась, пытаясь собраться с мыслями. Мамино предостережение, нападение, исчезновение заколотого убийцы… Наследственное проклятие, а теперь еще вот — одна из глав Новема оплачивала счета моей матери. Выходит, они и обо мне знают? Может, потому и хотят встретиться со мной? Неужели они все это время за мной охотились?

— И что теперь? Идти потолковать с бабулей? Выспросить у нее, зачем она подсылала ко мне киллера? — Я закрыла руками лицо и покачала головой, выражая свое неприятие этой идиотской ситуации.

— Да, так и было задумано. Считаю, нам надо сходить к ней и поговорить.

— Конечно, ты так считаешь… Ты ведь у них на побегушках. Всегда так поступаешь? — Я попятилась в приступе шизофренического страха, вспыхнувшего подобно тлеющим угольям, на которые плеснули бензина. — Спасибо, но я как-нибудь обойдусь. Думаю, на этом нам лучше расстаться.

Я обогнула стол для вскрытий, руками перехватывал его холодные края. На всякий случай я старалась держаться от Себастьяна подальше и готова была пихнуть в него передвижной стол, если вдруг ему придет в голову какая-нибудь гадость. Уголок его рта загнулся вверх в подобии печальной улыбки.

— Мне это не помеха, если бы я действительно что-то замышлял против тебя.

Я кинула взгляд через плечо, отыскивая запасной выход из помещения, но его не было. Себастьян стоял напротив единственной двери и терпеливо смотрел на меня, словно родитель, ожидающий окончания истерического припадка у своего ребенка. Мне до ужаса захотелось вышибить из него эту невозмутимость.

— Ари, — наконец произнес он, — наша Жозефина — стерва и махинаторша, но она вовсе не убийца. Новем не нанимает киллеров с кинжалами, могу жизнью тебе в этом поклясться. Если Жозефина знала твою мать, может быть, она знает и ответы на все твои вопросы. И я не позволю ей и никому другому тебя обижать.

— Ты ведь меня даже толком не знаешь! Ты не хочешь ничего обо мне знать, так какого же черта тебе защищать меня?

Он надолго замолк с непроницаемым лицом. Я заметила только, что его глаза потемнели и приобрели стальной оттенок, а на подбородке задергалась жилка. Наконец он сказал:

— Мы с тобой — одно и то же. Я-то знаю, каково…

— О, я тебя умоляю! Откуда же тебе знать? Ничего ты не понимаешь! Ты даже не представляешь…

— …каково быть непохожим? Фриком среди фриков? Поверь мне Ари, ты в Новом-два. Половина ребятишек здесь даже не ходят в школу. Они работают. Работают! Другая половина — из Новема, и они такие подонки, что тебе и не снилось!

Как же мне хотелось привести свои доводы, рассказать, что я гораздо страннее, чем кажусь на самом деле! Однако я вовремя прикусила язык. Не стоило связываться, к тому же сам Себастьян, кажется, не слишком спешил выложить мне подробности о своих офигительных гипнотических способностях. А мне зачем раскрываться перед ним нараспашку?

— И ладно, — наконец произнес Себастьян и распахнул дверь. — Поступай как знаешь.

И хрен с ним. Пусть сам катится, куда захочет… А я и одна справлюсь. Мне всегда было легче одной. Здесь, в Новом-2, творятся всякие сверхъестественные штуки. Где же еще я смогу разузнать о моем проклятии, как не в этом городе? И для этого мне не нужен никакой Себастьян!

Да, но твоя мать тоже жила здесь, но от проклятия не избавилась…

Я пощупала языком внутренность щеки. Она еще саднила он недавнего укуса. От неутешительной мысли у меня вырвался невольный вздох отчаяния.

— Тебе что-нибудь известно о проклятиях?

Себастьян замер, услышав мой вопрос, и я догадалась, о чем он думает: нужно поскорее сматываться, плюнуть на меня и на мои грубости. Наверное, так ему лучше всего и было поступить.

Себастьян снова прикрыл дверь морга и обернулся ко мне. Даже тупица, глядя на его лицо, сообразила бы, как все это его достало. Почти так же, как и меня.

— Кое-что, — обронил он. — А зачем тебе?

В памяти всплыли строчки из писем. Все мои предшественницы в роду были обречены умирать, не достигая двадцати одного года. Как бы мне того ни хотелось, отрицать очевидное я была не вправе. Я знала, что это не вымысел. Я чувствовала это по себе. Убитый мною злодей, мои волосы, эти письма — все было наяву.

— Затем, что род наш проклят. И я вместе со всеми. Проклята не в том смысле, что у меня дерьмовая жизнь или что я не совсем нормальная, а в самом прямом. — Я говорила правду, но Себастьяну мои слова, наверное, казались колоссальной туфтой. — Слушай, мне ведь только одно и нужно: чтобы мне подсказали для начала, с какой стороны подступиться. Надо как-то избавиться от этой фигни, выдрать ее из себя, чего бы мне это ни стоило.

Прежний гнев вдруг сменился ощущением полного разгрома. Поддавшись всепоглощающему пессимизму, понурила плечи и застыла в неподвижности, совсем как трупы в прозекторской.

— А как тебе такая идея? — предложил Себастьян. — Я знаю одного человека, который умеет снимать заклятия. Давай, я отведу тебя к самому могущественному шаману в Новом-два. А как только покончим с этим, прогуляемся с тобой по улочкам Старого квартала. Ну а уж потом пойдем и вместе выспросим у Жозефины про твою мать.

Думаю, вид у меня в этот момент был примерно такой же, как у мультяшного хомячка, застигнутого машиной врасплох на ночном шоссе. Вот уж никак не ожидала, что он такое предложит, особенно учитывая мои недавние намеки на его причастность к темным делишкам.

— Мм…

Черт возьми, какого же ответа он от меня дожидается? «Идет»?

Себастьян улыбнулся, и на его щеках образовались две ямочки. Пресвятая Мария, Матерь Божья! На миг я забыла, как дышать.

— Отлично, — подытожил он, все еще улыбаясь. — А теперь пойдем отсюда. Не то окоченеем.

6

Крэнк оказалась права: Новем сосредоточил большинство, если не все усилия и средства на восстановление Французского, или Старого, квартала, как называл его Себастьян. Мы скорым шагом припустили по Бурбон-стрит. Каждое здание на ней было отреставрировано, каждое оконное стекло, ставня или железные перила заменены или подновлены. Даже пешеходные дорожки, которые, по словам Себастьяна, именовались здесь тротуарами, оказались отремонтированными. Все, вплоть до последней мелочи, выглядело как на старых открытках. Французский квартал процветал, как и прежде, ведь он являлся крупнейшей статьей дохода. Именно сюда стекались туристы: фестиваль Марди-Гра и поныне собирал огромные людские толпы.

Начинался Марди-Гра шестого января, и сейчас празднество было в самом разгаре. Через несколько недель, в феврале, в ночь накануне Жирного четверга должны были пройти заключительные грандиозные уличные шествия и балы. А в ожидании их здесь каждые выходные организаторы устраивали местные балы и шествия. Карнавальные маски и костюмы шли у торговцев нарасхват.

Во Французском квартале жизнь и вправду била ключом. Бары, антикварные лавки, рестораны, клубы, гостиницы держали свои двери распахнутыми. Мулы медленно тащили открытые экипажи с туристами. На оживленных перекрестках наяривали музыканты. Впрочем, никаких машин, за исключением редких грузовичков по доставке товара, я не приметила: въезд сюда на личном транспорте был воспрещен. «Чтобы сберечь историческую атмосферу», — пояснил Себастьян.

— Аллея Вуду, — сообщил он, когда мы свернули на Думейн-стрит. — Она представляла собой пеструю мешанину из домов и магазинчиков, в основном представляющих предметы культа вуду. Вот такие, например, — Себастьян ткнул пальцем в магазинчик на первом этаже, в витрине которого были выставлены многочисленные мешочки, наборы для заговоров, мощи, статуэтки, шарфы, самодельные куколки, — обычная приманка для туристов.

Мы подошли ближе. Из магазинчика в этот момент выходила экскурсионная группа, которую возглавляла гид, одетая как Мари Лава, незабвенная королева вуду.

— Где же настоящие? — спросила я, сойдя с тротуара на мостовую и огибая толпу туристов.

Себастьян сунул руки в карманы.

— В подсобках, на задворках, в частных домах, на болотах…

Мы вернулись на тротуар и миновали длинную череду зданий, обступивших улицу с обеих сторон. Здесь было уже не так многолюдно, но не менее живописно: дома радовали взор яркими красками креольского стиля. Раскрытые настежь окна, обрамленные узкими деревянными ставнями, впускали в комнаты прохладный речной бриз.

Но даже здесь, в жилом районе, вуду напоминало о себе на каждом шагу. На дверях, перилах, воротах — везде красовались бусы, цветы, обетные свечки, амулеты григри, самодельные куклы, яркие шарфы, безделушки и изображения святых.

Себастьян остановился у одних таких ворот и потянул на себя. Железные петли жалобно заскрипели. Во внутренний дворик вел сумрачный тоннель, где эхо наших шагов гулко отскакивало от кирпичной кладки сводчатого потолка и стен домов, выстроенных в креольском стиле.

У меня заслезились глаза, когда из темноты тоннеля мы неожиданно попали в ярко освещенный и просторный внутренний дворик, обнесенный высокими стенами. В его центре весело бил фонтан, и отовсюду доносился щебет птиц, сновавших среди листвы и перепархивавших с ветки на ветку. В дальнем левом углу росло раскидистое банановое дерево, также увешанное бусами и шарфами.

— Пойдем, — тихо позвал Себастьян.

По мощеной тропке мы прошли в патио, каменная ограда которого достигала второго этажа дома. На первом этаже по фасаду располагались три французские двери. Средняя из них была распахнута; ее створки подпирали напольные растения в горшках, и здесь же стояла вырезанная из дерева статуя Девы Марии в человеческий рост с бусами вокруг шеи.

Внутри, в густых клубах ладана и курений, плясали в солнечных лучах пылинки. В комнате было не повернуться из-за обилия вещей — причудливых, старинных, кричаще-ярких. Их было столько, что у меня глаза разбежались.

— Себастьян Ламарльер, — произнес кто-то глубоким, певучим голосом с заметным каджунским акцентом.

Из-за угла показалась фигура, облаченная в легкий халат с широкими рукавами. Из-под халата выглядывали длинные босые ступни. На смуглом лице выделялись темные глаза, курчавые седые волосы были коротко острижены, в ушах болтались внушительных размеров кольца, а одна рука была сплошь унизана перстнями. В другой — человек держал букетик маргариток.

Я невольно смутилась: впервые в жизни я затруднилась с определением половой принадлежности. Мой взгляд скользнул на шею вошедшего в поисках адамова яблока, но его скрывал пестрый шарф, концы которого были перекинуты за спину.

— Жан Соломон, — по-французски почтительно поздоровался Себастьян.

Так, во Франции Жан — мужское имя. Стало быть, это мужчина…

Жан обошел длинный прилавок и вынул из-под него цветочную вазу.

— Это для Легбы, — пояснил он, с наслаждением понюхал маргаритки и сунул букет в вазу.

Затем он жестом велел нам подойти ближе. Его теплые мудрые глаза и задушевный располагающий голос поубавили мое смятение. Не находя подходящих слов, я лишь робко улыбнулась Жану. Наконец хозяин прервал затянувшееся неловкое молчание, отодвинул в сторону вазу и положил ладони на прилавок

— Бастьян, что за диковинку ты привел ко мне в магазин? — И он лукаво покосился на меня, но в лучистом взгляде его загадочных глаз угадывалась глубина и всеведение.

— Себастьян привел меня к вам, чтобы узнать, можете ли вы снять с меня проклятие… Очень древнее.

Брови Жана поползли вверх — не знаю, от услышанного или оттого, что я ответила за Себастьяна.

— И верно, очень древнее… — Он оперся подбородком о ладонь. — Лунная тату — просто прелесть. А как вас зовут, chere?[10]

— Ари.

— А что, мисс Ар-и-и-и, вы предложите лоа в обмен на снятие проклятия?

Я была уже наслышана о том, что божества вуду, которых шаман призывает себе на помощь, зовутся лоа. Вышеупомянутый Легба, очевидно, служил жрецу проводником в мир духов. По крайней мере, именно так я представляла себе, как все происходит в вудуизме. Однако об оплате я как-то не подумала, а денег у меня оставалось в обрез.

— Вот как мы сделаем, — предложил Жан. — Мы посмотрим, что там у вас за проклятие, а лоа скажут нам, чего бы они хотели взамен, c'est bоп?[11]

— Спасибо, — облегченно вздохнула я.

Жан подмигнул мне, и я заулыбалась, чувствуя, как с моих плеч словно свалился тяжкий груз. Хоть какое-то продвижение…

Жан выскользнул из-за прилавка и торопливо повел нас с Себастьяном в просторную комнату, углы которой были забиты стульями и всяким хламом, а середина оставалась незанятой. У дальней стены расположился алтарь, заляпанный свечным воском, снедью, засохшей кровью и сплошь уставленный идолами вуду и изображениями христианских святых. В глаза бросилась фотография какой-то женщины в тюрбане и внушительное изваяние распятого Христа. У ног статуи свернулся клубком желтый питон, не очень крупный, но, если дело касалось змей, размер не имел для меня значения.

Кровь тут же отхлынула от моего лица, и страх пронизал все мое существо, подобно электрическому разряду.

Руки и ноги мигом окоченели, а сердце заколотилось, словно один из барабанов Себастьяна. Я застыла, не в силах сдвинуться с места. Подальше от него… Да, надо держаться от него подальше.

— Не бойся, — подбодрил меня Себастьян, заметив мое замешательство. — Змеи помогают шаманам лучше сконцентрироваться, чтобы установить связь с духами.

— Сюда, сюда!

Жан закрыл створчатую дверь и подошел к алтарю. Он бережно поднял питона, водрузил его себе на плечи и принялся зажигать алтарные свечки. Змея тем временем обвила кончик хвоста вокруг его шеи.

По моей спине и затылку побежали мурашки. Жан обернулся и двинулся к нам. Я поняла, что еще шаг — и убегу, просто ничего не смогу с собой поделать. Питон неотрывно смотрел прямо на меня. Но Жан остановился, глубоко вдохнул и сомкнул веки.

— Легба, — почтительно прошептал он, обеими руками поглаживая питона. — Папа Легба, открой мне врата, я хочу войти. Когда я вернусь, я задобрю лоа. Рара Legba oиvri bауе-а рои тwen, рои тwen pase. Le та toиnen, та salyie lwa уо. Рара Legba oиvri bауе-а рои mwen, рои тwen pase. Le та toиnen, та salyie lwa уо.

Жан снова и снова повторял нараспев каджунское заклинание, как некую мантру. Одновременно он раскачивался из стороны в сторону, все глубже погружаясь в транс. Питон колыхался туда-сюда вместе с хозяином, удерживая равновесие с ловкостью ползучей твари и не сводя с меня немигающего взгляда. Я вдруг заметила, что мы с Себастьяном слегка колеблемся в такт Жану.

Неожиданно он замер, будто окаменел, и я едва не подскочила на месте. Чтобы унять сердцебиение, я принялась отсчитывать секунды. Сосчитала до шести, но волнение не улеглось. Жан медленно открыл глаза. Они странно изменились. Взгляд стал мягче. Жан улыбнулся и, глядя то ли на нас, то ли мимо нас — не разобрать, произнес что-то нечленораздельное.

— Чего тебе надобно?

Я сглотнула и метнула быстрый взгляд на Себастьяна. Вид у него был встревоженный, как и у меня, а лицо побледнело. Заметив, что Жан слегка откинул голову и уставился на веер, прикрепленный к потолку, я перевела дух для храбрости и откашлялась.

— Э-э… Мне нужно найти способ избавиться от своего проклятия.

Я не заметила, как Жану удалось в мгновение ока перевести взгляд с веера на меня — все произошло слишком быстро, со сверхчеловеческим проворством. Я застыла на месте. Голова питона плясала у плеча Жана, целясь в меня.

И вдруг будто все силы ада вырвались на свободу. Жан или Папа Легба — кто его знает — завопил и стал прыгать и скакать, будто объятый пламенем. Питон свалился на пол и скользнул под алтарь, напоследок зашипев на меня. Между Папой Легбой и Жаном Соломоном, препиравшимся с самим собой на два разных голоса, все жарче разгорался спор. Я медленно пятилась, слушая невообразимые обрывки фраз на ломаном английском и французском языках.

— Она не причинит зла… — произнес Жан. Себастьян схватил меня за руку.

— Ха! Легба не боится!

Жан обернулся ко мне через плечо, потом подбежал вплотную и, вытягивая шею, встал передо мной нос к носу. Я боялась дышать.

— ТЕБЕ НЕ ИСПУГАТЬ МЕНЯ!

На лбу и висках Жана Соломона взбухли жилы, его щеки тряслись от ярости. Выпрямившись, он прошествовал обратно к алтарю, неистово жестикулируя и повторяя:

— Бесчестье, бесчестье, бесчестье!

Затем я узнала прежний голос Жана: Ш-ш! Ш-ш! Ш-ш! — и еще какие-то неразборчивые увещевания, которыми хозяин пытался утихомирить рассерженного духа.

В ответ ему — очередная брань, после чего Жан Соломон перегнулся пополам — и все затихло. Мне слышно было только, как в ушах стучит кровь да чирикают в саду птицы. По коже снова поползли мурашки. Я что было сил вцепилась в руку Себастьяна, но он не отнимал ее, да и сам стискивал мою чересчур крепко, до боли.

Наконец Жан распрямился и подошел к нам. Вид у него был растерянный, сконфуженный и даже немного испуганный.

— Уходите, — попросил он усталым и каким-то женоподобным голосом.

— Но…

— Простите, мисс Ари, но лоа вам не поможет.

У меня внутри похолодело от отчаяния.

— Послушайте, я моту заплатить. Я достану денег. Пожалуйста, я хочу хоть что-нибудь узнать, что угодно! Что он вам сказал?

Но Жан подвел нас к французским дверям, надавил ручку, и створки сами собой распахнулись. Хозяин жестом велел нам выйти.

— Прошу, уходите.

Я медлила, и Себастьян тихонько дернул меня за руку. Жан Соломон уставился в пол и не смотрел на нас, но, едва мы оказались во дворике, вышел вслед за нами и плотно прикрыл дверь в дом. Я удивилась.

— Ваше присутствие здесь оскорбило лоа, — очень тихо, очевидно опасаясь быть подслушанным, заговорил Жан. — Я сам в этом виноват, но я разглядел, кто вы такая, только когда вступил в связь с Легбой. Никогда больше сюда не приходите.

— Но почему? Что все это значит? — У меня невольно сжались кулаки. Так и хотелось заорать на незадачливого шамана. — Что со мной не так, черт возьми?!

В глазах Жана проступила печаль.

— Надеюсь, вы никогда об этом не узнаете…

И, покачав головой, он отвернулся, чтобы уйти.

— Пожалуйста, Жан! — взмолилась я. Он видел мое проклятие, он знал, в чем оно состоит, — единственный из людей. — Помогите же мне!

Боже правый, как же я ненавидела упрашивать! От этого мне сделалось так противно, что в груди все больно сжалось и закололо. Жан вздохнул, затем снова покачал головой, будто заранее осуждая себя за опрометчивый поступок. Отклонившись на всякий случай подальше от дверей, он произнес:

— Вы хотите знать прошлое и то, что на вас наложено? Растолките в порошок, а лучше в пыль кость Алисы Кромли — и вам все станет ясно. Кости поведают вам ваше предание. Скажи, Себастьян!

Тот кивнул, и Жан, удовлетворившись таким ответом, попрощался:

— Удачи, chere!

Затем он вошел в дом и запер за собой дверь. Я посмотрела на Себастьяна.

— Он ведь пошутил, правда?

Себастьян взял меня за руку и повлек из дворика к каменному тоннелю.

— К сожалению, это совсем не шуточки.

Похоже что…

Я вырвала у него руку и пошла вперед по тоннелю к Думейн-стрит. Не дожидаясь Себастьяна, я выскочила за ворота, хлопнув ими так, что замок автоматически защелкнулся, и направилась в южную часть города. Мне всего-то и хотелось — выглядеть и жить как все! Всего-то! Почему же эта гребаная нормальность так трудно достижима? Ну почему?

Глаза щипало от слез, глупых и жгучих слез. Я утирала их рукой. Глубоко в груди зародился вопль, распирая внутри ребра и наполняя сердце адским страданием.

Я судорожно потянула носом воздух, как вдруг…

Яркая вспышка ослепила меня. Мозг прошила насквозь ужасная боль. Я вскрикнула, схватившись за голову, рухнула на колени прямо на тротуаре и сложилась пополам, ударившись локтями о брусчатку. Пальцами я вцепилась в волосы, в самые их корни, потому что боль, зародившаяся во всех закоулках черепа, разрасталась и сочилась сквозь кожу, а потом рикошетом возвращалась обратно, усиливая мои мучения. Не в состоянии выдержать приливы и отливы агонии, я закричала что было сил.

Нет мочи терпеть…Нет мочи!

Кто-то взял меня за плечи, потянул, поставил на ноги… Я открыла глаза, но ничего не увидела, ослепнув от боли, и мокрой щекой прижалась к чьей-то груди. Запах Себастьяна, его футболки… Он что-то говорил, хотя слов я не понимала, и нежно касался губами моего виска. Ощутив его теплое дыхание, я прижалась плотнее, ища утешения, поддержки, некоего избавления, но боль все не унималась. Каждое движение отдавалось в моей голове новыми спазмами.

А потом, слава богу, все прекратилось. Себастьян крепко обнимал меня, а я, прижавшись к его груди, уткнувшись в нее, не спешила открывать глаза. Теперь я была не одна. Какое счастье, что на этот раз я была не одинока.

7

Неторопливая джазовая мелодия лилась под мягкий аккомпанемент ударов сердца Себастьяна, звуки фортепианных клавиш струились сквозь мое полусонное сознание, подобно безмятежному бризу. Тупые отголоски боли витали вокруг головы — последствия приступа, постигшего меня посреди Думейн-стрит. Руки, подхватившие меня в тот момент, обнимали и сейчас.

Правой щекой я прижималась к тонкой ткани футболки Себастьяна, ухом приникнув к тому месту, где сердце. Одна его рука покоилась на моем затылке, перебирая распущенные волосы, вторая была распластана на голой пояснице — там, где задралась рубашка. Меня окутывало тепло — его тепло, его запах, его ладони. Я сидела боком к нему, уютно пристроив бедро меж его ног, и чем больше приходила в себя, тем учащённое билось мое сердце. Внутри все похолодело, а мои нервные окончания пульсировали от такой непривычной близости… от дикого смущения перед Себастьяном из-за того, что мы слишком уж долго обнимаемся.

Может, пора и меру знать?

Незаметно переведя дух и закусив нижнюю губу, я подняла голову и открыла глаза, затем, упершись в Себастьяна обеими руками — одной в грудь, другой в плечо, — выпрямилась, сидя на его колене. Распущенные волосы лавиной упали мне на лицо. Никогда еще мне не приходилось так обниматься с парнем, чувствовать рядом тепло его тела, ладонями ощущать твердость мышц и упругость кожи.

Я посмотрела на него, впервые радуясь распущенным волосам и тому, что они закрывают мое лицо. По крайней мере, сейчас они служили мне надежным укрытием. Себастьян расслабленно расположился в угловой кабинке, головой откинувшись на спинку темно-зеленого диванчика. Бармен протирал стойку, пианист наигрывал что-то, а официантка подавала напитки другой паре посетителей — единственной, кроме нас, в темном зале. Входная дверь была распахнута прямо на улицу.

Я снова перевела взгляд на Себастьяна. Сквозь полуопущенные веки его непостижимые глаза внимательно изучали меня. Цветом они теперь напоминали пепел, серебристо-серую дымку. Губы его в покое темно рдели, по бледному горлу проходили едва заметные толчки. Я боялась пошевелиться — просто не решалась. Мне вдруг стало неловко оттого, что волосы закрывают мне лицо. На душе сделалось безмятежно, я ощущала себя совершенно непринужденно, а вот с телом все было далеко не так просто. Кровь струилась по жилам со скоростью света, а откуда-то изнутри то и дело проскакивали электрические искры.

Себастьян бережно пропустил прядь моих волос между пальцами. Мое сердце заколотилось сильнее, потому что потом он погладил мою щеку и, положив руку мне на затылок, притянул к себе.

Мне казалось, что я все еще сплю, что я попала в страну грез.

Себастьян, наверное, ощущал то же самое, потому что я не заметила в нем ни малейшего напряжения и без лишних пауз, без колебаний, медленно, но верно проложила путь к его губам. Замерев над ними на одно лишь неосязаемое мгновение — так близко, что наши дыхания смешались, — я ощутила в себе полный и абсолютный переворот. Тогда я слегка коснулась его губ.

Меня словно окатила волна прохладного адреналина. Мы сдвигались все ближе, все теснее. Себастьян отстранялся — я настигала. Касания наших языков пробудили во мне сонмы порхающих мотыльков. Я наконец-то поняла, что означает выражение: «мотыльки в животе».

Он прижал меня к себе еще сильнее, крепче, проникая языком все глубже, словно голодающий в попытке насладиться вкусом каждого мгновения. Я и раньше умела целоваться, представляла себе технологию, но впервые в жизни увлеклась настолько, что забывала дышать и желала лишь, чтобы поцелуй длился до скончания веков, пока наша планета не рассыплется в прах.

Познала, что такое жить — не просто быть, а жить в прямом смысле слова.

— Ой, блин! — воскликнул кто-то над самым ухом. Задохнувшись, я отодвинулась. По ту сторону столика весело ухмылялась официантка.

— Простите, не хотела мешать. Я подойду попозже… Себастьян распрямился, потер ладонями лицо, взъерошил волосы. Я неловко откашлялась, с новой силой ощутив недавнее смятение. Впрочем, ему все равно не под силу было охладить жар нашего поцелуя, обоюдный пыл, до безумия приятный, волнующий и такой соблазнительный.

— Ничего, — с трудом произнесла я прерывающимся голосом. — Принесите мне воды, если у вас есть…

Еще бы у них не было воды! Ничего глупее не придумала.

— А тебе, Себастьян?

— Тоже воды. Спасибо, Пэм.

Пэм удалилась. Себастьян положил ладони мне на бедра.

— Как ты себя чувствуешь? — На его щеках на мгновение проступил румянец, и он смущенно усмехнулся: — То есть как голова? Еще болит?

— Нет, все прошло. И спасибо… за помощь. Где мы?

— В «Габонне». В квартале от того места, где у тебя случился приступ. Я всегда сюда прихожу. А такое часто бывает?

— Что часто бывает?

Он улыбнулся уголком рта:

— Вопли на улице, падение на колени. Рыдания…

По правде говоря, я не знала, что ему ответить. В последнее время у меня действительно участились мигрени, но такой сильной боли я еще ни разу не испытывала.

Официантка принесла воду. Я залпом выпила полстакана. Ледяная жидкость помогла мне встряхнуться, и голова наконец прояснилась. Поставив стакан на стол, я принялась скручивать волосы в узел.

— Лучше оставь так…

Чувствуя, что мои щеки опять покраснели, я с улыбкой спросила:

— Это комплимент?

— Да. Мне нравится. Они такие…

— Странные? Необычные? Ненормальные? Мне все это говорят.

Покончив с прической, я выразительно закатила глаза.

— Я хотел сказать, что они красивые.

— О!

Отлично. Вот тебе и болван… Мне стало ясно, что я неисправимая пацанка и не привыкла ко всяким там ухаживаниям и девчачьим штучкам. В детстве я обычно или держалась подальше от мальчишек, или дралась с теми, кто не давал мне прохода.

— Извини, — сказала я, решив выложить все начистоту. — Знаешь, я вообще-то пока ни с кем не встречалась… И не целовалась.

— То есть парень дома не ждет?

Я не могла понять, подтрунивает он надо мной или просто любопытствует. Пожалуй, то и другое вместе.

— Нет…

— Что так?

— Наверное, просто мне чаще всего попадались такие, кто повернут на спорте, гормонах и тусовках.

— А тебя все это не интересует?

— Может, и интересовали бы, — пожала я плечами, — живи я иначе, но увлечения моих ровесников из обычных семей давным-давно стали мне безразличны или вообще всегда казались бессмысленными. — Я комично поклонилась. — Знакомься, перед тобой продукт недофинансированных всем-на-все-наплевательских социальных служб.

— Кажется, пора перекусить, — усмехнулся Себастьян. — Но как бы вкусно здесь ни кормили, я придумал кое-что получше. Давай пойдем в другое место. Что скажешь?

— Что же этакое ты придумал?

— Бенье[12].

При этом слове у меня в желудке немедленно заурчало. Себастьян улыбнулся мне в ответ — по-своему, неотразимо.

— Уж это мне вполне по силам!

До меня вдруг дошло, что мы сидим и улыбаемся друг другу, как два идиота. Я тут же отвела глаза. Пока Себастьян нашаривал вкармане несколько долларов, чтобы оставить их на столике для Пэм, я подхватила рюкзак и пулей вылетела из кафе.

Небо к этому времени заволокло, но грозой вроде не пахло. На самом деле тучи были для меня настоящим спасением, потому что после той адской мигрени я не представляла себе, как в ближайшее время пережить хоть малую порцию яркого солнечного света.

У «Габонны» Себастьян свистнул кучеру, чей экипаж уныло плелся по Сент-Энн-стрит. Тот помахал в ответ, развернулся и остановился рядом с нами.

— Bonjour, mesarnis![13] Куда прикажете нам с мисс Пралине отвезти вас в такой славный денек?

Он одарил меня ослепительной белозубой улыбкой, и я улыбнулась в ответ, ступив на подножку его скрипучей коляски. Отважившись совершить набег на Новый-2, я никак не ожидала, что в программу посещения войдет прогулка по Французскому кварталу в экипаже, поэтому развлечение показалось мне очень заманчивым. Тем более с таким попутчиком…

— Площадь Джексона, — велел Себастьян кучеру, усаживаясь рядом со мной.

— Вы слышали, мисс Пралине? Площадь Джексона! Кучер слегка стегнул поводьями по объемистому крупу, и мисс Пралине двинулась рысью.

Можно было, конечно, добраться до места в тысячу раз быстрее, но замысел состоял в том, чтобы ехать не торопясь и наслаждаться видами и звуками Старого квартала. Себастьян прислонился ко мне плечом, и я, следуя его примеру, тоже оперлась об него. Немного непривычно, но приятно.

Мне очень нужна была подобная передышка, чтобы на время забыть обо всех своих неприятностях и передрягах, и я с готовностью выслушивала пояснения кучера о достопримечательностях, которые попадались нам на пути, и послушно смотрела туда, куда направлял палец Себастьян, показывавший мне нечто, по его мнению, достойное внимания.

— А вот здесь, — произнес кучер, пока мы неторопливо проезжали мимо трехэтажного особняка с двускатным крыльцом и железными перилами, — говорят, и жила небезызвестная Алиса Кромли.

То же самое имя назвал мне Жан Соломон. Подстрекаемая любопытством, я метнула на Себастьяна многозначительный взгляд, наклонилась к кучеру и поинтересовалась:

— А кем была эта Алиса Кромли?

Кучер полуобернулся ко мне и заерзал на своем красном облучке. Его глаза так и горели от желания поведать мне какую-то байку.

— Кем была Алиса Кромли, спрашиваете вы? Алиса Кромли была квартеронкой,[14] необыкновенной красоты креолкой, какой в Старом квартале отродясь не видывали. За ней увивался целый рой воздыхателей, но она кое-что о них знала. Видите ли, знала такие вещи, о которых возлюбленной догадываться не положено, понимаете, на что я намекаю? — Он похихикал. — Дело в том, что Алиса была ясновидящей, по крайней мере так говорят. Она неслыханно разбогатела на предсказаниях желающим их судьбы. И никогда не ошибалась, если, конечно, сама того не желала, ясно? А в один прекрасный день она взяла и пропала. С концами. Еще через две недели в Миссисипи нашли двоих утопленников. Опознать их не удалось, потому что, видите ли, они долго пробыли в воде. Но по слухам, бренные останки одного из несчастных, отдавших Богу душу, были облачены в лучший наряд Алисы Кромли. — Кучер опять захихикал и подстегнул нерадивую ослицу. — Один из ее ухажеров воздвиг ей гробницу на местном кладбище. Никто до сих пор не знает, какую именно. Говорят, внутри погребены оба тела. Видимо, из расчета, что одно наверняка принадлежит несравненной Алисе. — Кучер пожал плечами. — Возможно, тот обожатель смекнул, что одна из двух лучше, чем вообще ничего.

По словам Жана Соломона, ее кости и поведают мне о моем прошлом. Как же, держи карман шире…

Наша коляска миновала собор Святого Людовика и выкатила на площадь Джексона. Залюбовавшись высоким церковным шпилем, я на какое-то время начисто забыла об Алисе Кромли. Мисс Пралине повлекла экипаж дальше, мимо многоквартирных домов Понталба, старейших во всех Соединенных Штатах. Дома из красного кирпича были украшены длинными балконами с витыми решетками, на первых этажах разместились магазинчики. В центре площади высилась конная статуя Эндрю Джексона[15]. В ней чувствовалась энергичность, которой мне так не хватало, и при взгляде на президента я ощутила небывалый душевный подъем. Все кругом дышало живостью, многоцветьем и красотой. Здесь было подлинное царство гадалок, ювелиров, мастеровых, музыкантов — эклектичная мешанина из всего на свете.

Мы направились к Риверуолку и далее к Декатурстрит, где находилась стоянка конных экипажей. Расплатившись с кучером, Себастьян помог мне выбраться из коляски, и мы пешком прогулялись до кафе «дю-Монд». Себастьян не выпускал моей руки, и я не отнимала свою: мне понравилось. А если он не возражал, то и я была не против.

Почуяв запах свежевыпеченных булочек и кофе, я вновь ощутила в желудке голодные спазмы. Мы выбрали столик снаружи под тентом в бело-зеленую полоску. Себастьян заказал блюдо с бенье и два кофе, я же во все глаза разглядывала живописную площадь, наблюдая за ее толчеей и поражаясь количеству зелени.

— Спорим, твоя мама приводила тебя сюда, — прервал мое созерцание Себастьян.

— Почему ты так решил?

Он пожал плечами, едва заметно улыбаясь уголками темно-красных губ.

— Раз она жила в Новом Орлеане, значит, наверняка бывала здесь. Это из разряда реальных фактов.

Пожалуй, он был прав: я не считала себя местной жительницей, однако не сомневалась, что все поголовно ходят в кафе «дю-Монд».

— Верно, — тихо согласилась я, незаметно оглядывая посетителей. — Наверное, она водила меня в это кафе…

Если бы только у меня сохранились хоть какие-то воспоминания! Интересно, как все это выглядело? Мы приходили сюда с мамой, садились за один из столиков…

— Значит, ты решила разыскать Алису Кромли? — сменил тему Себастьян, искусно маскируя насмешку, но не достигнув в этом ощутимых успехов.

— Ох… Нет уж, спасибочки. Лучше я попытаю счастья у твоей бабушки, чем пойду тайком откапывать из могилы чьи-то кости и перетирать их в порошок.

Меня даже передернуло. В этот момент подошла официантка с заказом.

— Что, слабо? — Себастьян долил сливок себе в кофе. — Гробокопательство — вот где поймешь, что такое настоящая жизнь!

Я поперхнулась от смеха — хорошо еще, не успела приняться за кофе.

— Скажешь тоже!

В промозглый январский день в Старом квартале обжигающий кофе пришелся очень кстати. Я отхлебнула несколько глотков, взялась за бенье и разломила. Его начинка еще дымилась.

— Дело твое! — не отступал Себастьян. — Даб — лучший гробокопатель во всей округе. Тебе стоит взглянуть, что ему удалось отыскать.

— Даб? Даб разрывает могилы? Это наколка, да? — Бенье так и таял во рту. Я даже замычала от удовольствия. Черт, как вкусно!

— Многие пацаны этим промышляют. Нам всем надо как-то зарабатывать на жизнь. Крэнк возит почту. Я работаю на Новем. Генри очищает здания от крыс и змей. А Даб грабит могилы. Все, что найдет, сдает в сувенирные или антикварные лавки.

— Нездоровая какая-то фигня…

Брови Себастьяна поползли вверх.

— Да, — согласился он, — зато мы как раз не слишком озабочены спортом, гормонами и тусовками. Он поклонился точно так же, как я недавно: — Знакомься, перед тобой продукт Нового-два. — И засмеялся искренним, заразительным смехом, от которого на его щеках снова появились потрясающие ямочки…

— Расскажи лучше мне о девяти семьях, о Новеме, — попросила я, желая увести разговор подальше от трупов и кладбищ, а заодно отвлечься от неприличного любования своим экскурсоводом. — Почему они до сих пор все делают втайне?

— Вовсе не втайне. Просто их, в отличие от вас, не заботит мнение посторонних.

— Что же тогда их заботит? — Я откусила от нового бенье.

— Сохранность города. — Себастьян не отставал от меня и между делом жевал свой пончик. — Родословная его жителей, предоставление убежища единомышленникам, которых здесь не будут ни осуждать, ни превращать в подопытных крыс.

— В подопытных крыс?

Себастьян пристроил локти на краю стола.

— В нашем городе обрели свой дом многие из тех людей, кого Новем называет «одаренными». Как ты считаешь, что сталось бы с Виолеттой или с Дабом — да и со мной — если бы мы жили по ту сторону Периметра?

Нетрудно догадаться…

— Если бы вы не научились скрывать свои способности, вам бы жизнь медом не показалась, — тихо ответила я, вспоминая собственный опыт.

— Вот именно. В Новом-два тебе не нужно ни от кого прятаться, но если так уж захочется, то всегда пожалуй ста. Никто не будет критиковать тебя лишь за то, что ты не похожа на других, — вот чего изначально добивался Новем.

Сердце у меня екнуло.

— Потому что они и сами непохожие…

Новем не просто девять старинных семей, не просто старые деньги; они не такие, как все. «Doue», как сказал Даб. — Себастьян кивнул.

— А остальные в вашей семье, другие Арно, они как ты? Тоже владеют гипнозом?

Себастьян задумался, даже на время забыл про пончик.

— Да, они и это умеют…

Мне так хотелось верить ему, верить в то, что не Новем подослал ко мне убийцу в Ковингтоне, что они на моей стороне и вполне порядочные люди, в общем и целом.

Но опыт многих лет научил меня допускать наихудшее. Как ни прикинь, а так гораздо безопаснее, чем довериться! кому-то, отдать свои подозрения ему во власть, а потом получить от него удар в самое сердце.

Мы допили кофе и съели с блюда все бенье. Себастьян расплатился.

— Ну что, готова сейчас встретиться с Жозефиной?

Я встала и закинула на плечо рюкзак.

— Сейчас так сейчас — какая разница?

8

Пока мы шли через площадь, Себастьян добросовестно исполнял роль гида. С обеих сторон к собору Святого Людовика примыкали внушительного размера исторические постройки. Справа располагалась пресвитерия, преобразованная Новемом в элитную частную школу — колледж. Себастьян должен был посещать занятия в этом заведении, но, как правило, прогуливал их. Слева высился Кабильдо[16], сохранивший за собой функции музея еще с нью-орлеанских времен, хотя его третий и четвертый этажи были теперь заняты Новемом под официальную и деловую канцелярию. Там собирался и Совет Девяти, куда входили только старейшины пресловутых семейств. Каждая из девяти семей владела также апартаментами и личными офисами в домах Понталба, Протянувшихся по обеим сторонам площади. Словом, у Новема на площади Джексона все находилось под рукой.

По мере приближения к цели во мне постепенно возрастало напряжение. Задрав голову, чтобы еще раз поглазеть на церковный шпиль, я поинтересовалась:

— Сколько же в точности лет вашему роду?

— Первый из Арна прибыл в Новый Орлеан в тысяча семьсот семьдесят седьмом году. Он был третьим отпрыском знатного французского рода. Их поместье находилось под Нарбонной.

У скамеек напротив собора играло трио музыкантов. Поднимался ветер, низкие тучи заволокли солнце, в воздухе повеяло промозглой сыростью — начинался дождь. Мы успели нырнуть под одну из арок Кабильдо, когда на мостовую упали первые капли.

Внутри царила замогильная тишина. На первом этаже сохранились кое-какие музейные экспозиции, но я не успела их толком рассмотреть, поскольку Себастьян сразу же потянул меня к лестнице.

Площадка третьего этажа больше напоминала новомодную деловую контору в стиле ретро — вплоть до секретарской стойки на входе. Сидящий за ней молодой человек взглянул на нас, узнал Себастьяна и коротко кивнул ему, после чего вернулся к своим бумагам. Себастьян выпустил мою руку.

Мы устремились в длинную галерею, тянувшуюся по фасаду здания; наши шаги по навощенным паркетным полам гулко отдавались в ее стенах. Через сводчатые окна в галерею просачивалось предгрозовое мертвенное свечение, пробивавшееся из-за туч.

На полпути нам встретился коридор. Себастьян свернул, и я за ним. Окон в коридоре не было, электрического освещения тоже. Чем дальше мы углублялись в него, тем сильнее сгущалась тьма.

У последней двери справа мы остановились. У меня стучало в висках. Жозефина Арна вместе с моей матерью оплачивала ее больничные счета. Они наверняка были знакомы. Может быть, она даже знала моего отца. Я судорожно сглотнула, стараясь не слишком зарываться в своих надеждах. Однако сейчас я была так близка к цели!

Приемная оказалась такой же старообразной и благо лепной, как и все остальное в этом здании. На роскошные кресла было страшновато садиться, а полотна на стенах, вероятно, стоили целое состояние. Я пожалела, что в офисе не пробивается фоном какая-нибудь музыка — все же лучше, чем это гнетущее безмолвие.

Мы подошли к столу, за которым сидел мужчина лет тридцати, красивый, и, с моей точки зрения, совсем не походил на секретаря. Его темно-каштановые волосы были сзади собраны в хвост. Черты лица отличались строгой правильностью. При виде нас он поджал губы и прищурил глаза.

— Бастьян, неужели решил взяться за ум?

— Дэниел, а я никогда и не терял его, — ощетинился Себастьян.

— Верю с трудом, если учесть твои пропуски занятий и проживание в затхлом старом Гарден-Дистр…

— Скажи лучше Жозефине, что мы пришли.

Дэниел сцепился взглядом с Себастьяном, потом снизошел и до меня.

— Значит, разыскал-таки ее, — процедил он, оценивающе оглядев меня, будто недоумевая, на кой ляд я понадобилась его шефине. — Мадам будет довольна. Входите.

Он взял телефонную трубку и что-то тихо в нее сказал. Мы с Себастьяном подошли к двустворчатой двери в кабинет. Перед тем как открыть ее, Себастьян посмотрел на меня и скорчил гримасу, очевидно означавшую: вот где повеселимся! Я вздохнула поглубже перед встречей с той, которая, предположительно, знала ответы на все вопросы.

Черноволосая женщина отложила телефонную трубку и медленно поднялась из-за стола, оправляя полы розового блейзера и розовую юбку. Под блейзером белела накрахмаленная блузка. Волосы женщины были зачесаны вверх валиком, в ушах поблескивали жемчужные серьги, шею украшала камея. Очень старые деньги. Очень старый мир. И совсем нестарая бабушка, судя по ее виду.

— Bonjour, Grandmere[17].— Себастьян расцеловал Жозефину в обе щеки.

Я на миг закрыла глаза и, сдерживая смех, покачала головой. Нет, дальше, кажется, уже некуда… Жозефина тянула самое большее на двадцать с хвостиком, так что доводиться Себастьяну бабушкой она никак не могла. Даже безмозглый кретин это сообразил бы…

Себастьян отступил немного назад, и Жозефина сосредоточила все внимание на мне. Он солгал мне. Наговорил сорок бочек арестантов, а я поверила. Боже, ну почему я такая идиотка? Мне было невыносимо стыдно за свою глупость, за то, что развесила уши перед каким-то придурком. И почему? Потому что он симпатичный, потому что выказал ко мне неподдельный интерес?

— Ну, знаете… — вырвалось у меня.

Затем я резко развернулась и направилась к двери, стараясь не подать виду, как мне обидно. Я понятия не имела, какие у него планы, но с меня было довольно.

— Ари!

Я даже не обернулась. Тогда он схватил меня за руку, и я занесла кулак, готовая в любой момент заехать ему как следует.

— Это шутка такая, Себастьян? Что, выпал свободный денек — почему бы не закрутить с какой-нибудь новой девчонкой? Развлечься захотел, да? Посмотреть, податливая попалась или как? Пусти! — Я вырвала у него руку, избегая взгляда вероломных серых глаз. — Все, проехали!

Я бросилась к двери, но Себастьян оказался проворнее и загородил мне проход. Я ахнула и приросла к месту, чувствуя, что бледнею. Так быстро не бывает… В глубине сознания я услышала призыв удирать, наподдать ему и слететь вниз по лестнице, но не могла пошевелиться. В глазах Себастьяна застыли тревога и сожаление, а может, даже мольба… На его щеках от досады играли желваки.

— Прости, Ари, но я не думал… — едва слышно произнес он и провел ладонью по лицу. — Я надеялся, что ты поймешь правильно. Вспомни, сколько всего разного ты здесь уже навидалась. Помнишь, о чем я говорил тебе в кафе? О doue, о непохожих? Я не лгал тебе. Мы непохожие… — Не разжимая хватки цепких пальцев, удерживавших меня, он возвел глаза к потолку. — Я же помочь тебе хочу! Клянусь тебе, Жозефина — моя бабушка.

Я отступила на шаги несколько раз сморгнула, пытаясь стряхнуть наваждение, помутившее мне рассудок. Верно, до сих пор мне как-то удавалось укладывать в голове все сверхъестественные штучки-дрючки. Поделом мне! Теперь это паранормальное дерьмо обрушилось на меня неудержимым потоком, и от него не было спасения. Я больше не могла затолкать его в какой-нибудь тайничок мозга и начисто о нем забыть.

— Но кто ты в самом деле?

Прядь иссиня-черных волос упала ему на лицо. Себастьян с глубоким вздохом откинул ее, открыл было рот, но так ничего и не сказал — наоборот, крепко стиснул зубы. Похоже, он и сам не знал, что мне ответить.

— Он один из Арно, — произнес за него чувственный женский голос с французским акцентом.

Себастьян криво ухмыльнулся, показывая тем самым, что согласился бы быть кем угодно, только не Арна.

— Проходите, садитесь, вы оба, — пригласила Жозефина.

Бросив на Себастьяна испепеляющий взгляд, я направилась от дверей к одному из стульев перед ее столом.

И отлично. Пусть все идет как идет. Мне уже все равно. Главное — разузнать про мою мать. А потом можно смываться отсюда.

— Что ж, если не считать отметины на щеке, ты вылитая мать, — заметила Жозефина, пристально оглядев меня с головы до ног.

Я вытаращила на нее глаза, одной рукой схватившись за спинку стула, а другой — за живот. Признание Жозефины будто окатило меня ледяной волной. У меня, конечно, остались о матери какие-то смутные воспоминания, но я всегда сомневалась в их достоверности и мучила себя вопросами. Ответ на один из них был наконец получен, отозвавшись во мне одновременно счастьем и мукой.

— Садись же, — велела Жозефина.

Сама она тоже уселась в кресло и принялась внимательно рассматривать меня.

Дыши глубже. Краем глаза я заметила, что Себастьян опустился на стул рядом. Сердце у меня бешено стучало, а ноги стали словно ватные. Присесть и вправду не мешало…

— Когда мне позвонили из Рокмор-хауса, я вначале не поверила. Но… — Жозефина простерла ко мне руки и улыбнулась, что случалось, очевидно, крайне редко, поскольку кожа на ее лице, казалось, вот-вот треснет, — приходится верить глазам! Вот она ты!

— Значит, вы знали о Рокморе. И знали, что моя мать содержалась там.

— Твоя мать пренебрегла моим советом и бежала из Нового Орлеана. Разыскать ее, впрочем, не стоило особого труда, но на это, так или иначе, ушло несколько месяцев.

— И вы тем не менее оставили ее там.

— А что иное мы могли бы сделать, дитя мое? Ее рассудок угасал, ей требовался постоянный надзор, так что лечебница явилась наилучшим вариантом. К сожалению, к тому времени, как мы отыскали твою мать, ты уже затерялась в недрах системы, иначе ты могла бы обрести с вой дом здесь, с нами.

Себастьян тихонько фыркнул.

— Откуда вы знали мою мать?

— Елени обратилась ко мне за помощью за несколько месяцев до нашествия ураганов. Твоя мама, Ари, была весьма необычной женщиной. Ты, вероятно, и сама уже об этом знаешь, oui[18]?

— Если под «необычной» вы подразумеваете «проклятой», то да, знаю.

Жозефина пожала плечами, словно не усматривала в этих понятиях ни малейшей разницы.

— А кто мой отец?

— Кто он, твоя мать предпочла держать в секрете. Эта сука лгала мне и даже не пыталась это скрывать.

Я скрестила на груди руки.

— А сами вы кто?

— Я Жозефина Изабелла Арна, дочь Жака Арно, основателя нашего рода, первым ступившего на нью-орлеанскую землю.

Я рассмеялась громко и пронзительно — так смеются на грани умопомешательства.

— Выходит, вы дочь того француза, который приехал сюда в тысяча семьсот семьдесят седьмом году? Значит, вам сколько лет? Триста с гаком? Вы уверены, что вам самой не пора в Рокмор?

Жозефина поперхнулась от смеха.

— А ты крепче духом, чем твоя мать. Устойчивее.

С каждой секундой во мне усиливалось разочарование.

— Зачем вы помогали матери?

— Она была напугана. И одинока. Уверяла меня в своей уникальности. Я догадывалась, что и она непохожая, но лишь позже смогла в полной мере осознать величину ее могущества.

— И в чем оно?

— Я хочу помочь тебе, Ари. В нашем городе найдутся те, кто охотно уничтожил бы тебя из-за твоих возможностей. Твоей матери следовало остаться в Новом Орлеане, как я ей и советовала, но, когда налетели ураганы, она запаниковала. Не поверила, что я смогу защитить ее, что все мы, объединив усилия, отстоим город. Но мы отстояли, и теперь он наш. Если бы она осталась с нами, то могла бы выжить. — Жозефина потеребила ручку на столе. — Я пожелала встретиться с тобой для того, чтобы предложить тебе свое покровительство на время твоего пребывания в нашем городе. Мы вместе исследуем твою родословную и выясним, в чем состоит твой дар. Но взамен ты должна пообещать мне свою преданность и принести кровавую клятву верности роду Арно и никакому другому.

— То же самое вы предлагали и моей матери? Вы помогали ей не по доброте сердечной?

— У меня нет сердца, дорогая моя, и мой внук тебе это подтвердит, — усмехнулась Жозефина, а Себастьян только хмыкнул. — Так мы условились, дитя мое?

— Вы даете мне слово освободить меня от проклятия?

— Власть девяти семейств способна свернуть горы. И да, я даю тебе слово.

Я вовсе не собиралась задерживаться в Новом-2, после того как эта гнусь — проклятие, сведшее в могилу мою мать, — навсегда исчезнет из моей жизни. И я тем более не имела намерения вместе с Жозефиной исследовать мою родословную, но ей знать об этом было вовсе не обязательно. Я не верила ни единому слову, слетевшему с ее безупречных губ. Но я не могла отрицать и тот факт, что имя Жозефины Арно значилось в больничной регистрационной карте. Она и вправду знала мою мать, и у меня из ума не шел тот призрачный убийца, кинувшийся на меня с кинжалом. Поверила ли я, что Жозефине под силу избавить меня от проклятия? С большой натяжкой. Но я все же приехала сюда. Кроме меня, попытать счастья было некому, поэтому неприкрытая ложь Жозефины, предлагавшей мне сотрудничество, нимало меня не заботила.

— Отлично. Вы снимете с меня проклятие, и тогда я дам вам клятву.

— Мне нужно всего два дня, чтобы подготовиться к ритуалу. А пока ты побудешь под надежным присмотром семейства Арно. Охранником тебе я назначаю Этьена. Ты можешь пока пожить…

— Черта с два она будет жить у вас! — Себастьян вскочил как ошпаренный.

— Твои помыслы и пожелания, Себастьян, чрезвычайно мало влияют на принятие мною решений.

— Этьен — козел!

Жозефина, проигнорировав его выпад, пристроила локти на столе и поинтересовалась:

— А как, скажи на милость, я должна поступить?

— Хотя бы не вешать на нее Этьена!

Я, не выдержав, встала. Черт с ними, пусть хоть целый день тут препираются.

— Спасибо за предложение, но я и сама о себе позабочусь. Мне нужно позвонить приемным родителям и сообщить, что я задержусь здесь еще ненадолго.

В кабинете повисла тишина, слышны были только раскаты грома где-то в отдалении.

— Прекрасно, — наконец изрекла Жозефина. — Иди, а я займусь делами. Себастьян приглядит за тобой. Со звонком обратись к Дэниелу.

Она уткнулась в бумаги на рабочем столе, но напоследок напомнила:

— Жду тебя здесь через два дня.

Пока Дэниел набирал номер в Мемфисе, меня била нервная дрожь. Новем, оказывается, располагал телефонной связью, возможно даже Интернетом. Дэниел протянул мне трубку. На четвертом гудке в ней отозвались.

— Сандерсон. Залог и поручительство. Кейзи слушает.

Я отошла к дальней стене. Себастьян в ожидании прислонился к двери, скрестив на груди руки и всем своим видом показывая, как ему не терпится побыстрее убраться отсюда.

— Кейзи, это я.

— Боже мой, Ари! Где ты? Брюс без конца звонит тебе на мобильник, но каждый раз натыкается на голосовую почту. Мы думали, ты уже тронулась в обратный путь… — Она замолкла, и я живо представила себе ее — с двумя морщинками на переносице, сильнее проступившими от беспокойства, и привычку убирать за ухо рыжие волосы длиною до плеч. — У тебя все хорошо?

— Просто замечательно. Я здесь встретила кое-кого, кто знал мою маму. Она предлагает мне задержаться еще на несколько дней. Мне и самой очень хочется задержаться…

— Ах вот как… — Долгое молчание в трубке свидетельствовало о том, что я повергла Кейзи в ступор. — Ты же знаешь, Ари, я всегда была на твоей стороне и не стану тебе препятствовать, если таковы твои намерения. Но я все-таки за тебя отвечаю. Она рядом? С ней можно поговорить?

От неожиданности я вздрогнула.

— Разумеется, но ты подожди сердиться… — Дыши глубже. — Я сейчас в Новом-два. Прости, я знала, что вы бы не хотели отпускать меня одну, но мне повезло — меня сюда подбросили, очень быстро, а здесь я познакомилась с Жозефиной и… — Я задохнулась от нехватки слов, понимая только, что смылась без предупреждения и соврала — и кому? Первым из приемных родителей, кому на меня не наплевать.

В трубке молчали. Наконец оттуда донесся вздох Кейзи.

— Если честно, у меня сразу было такое чувство, что ты можешь туда поехать прямо из лечебницы, когда все разузнаешь. Послушай, я все понимаю, правда! Но тебе нельзя так сбегать и не уведомлять нас, где ты находишься! Тебе ведь еще нет восемнадцати. Нам с Брюсом не все равно, если с тобой что-то случится. Может быть, тебе в это верится с трудом, но…

— Нет, — резко перебила я, — я знаю, что вам не все равно. Я проштрафилась. И мне стыдно.

— Брюс, правда, заставляет тебя мыть туалет в конторе и ходить на тренировки, но в остальном мы тебя не напрягаем. Ты же знаешь, как он переживает, не подумал бы кто, будто мы нагружаем тебя тяжелой работой: Прошу только… не закрывайся от нас, ладно? Проблемы так не решаются, и всем от этого только хуже.

— Ладно.

Как же мне стыдно! Просто ужасно. Можно сколько угодно раз повторять это ей и себе самой, но все равно невозможно передать, как гадостно я себя чувствую.

— У меня в пять встреча. Передай трубку этой твоей Жозефине.

Себастьян вприпрыжку бежал за мной по лестнице, крича вдогонку, чтобы я его обождала, но я не останавливалась. А ну его к черту!

Гнев и унижение бурлили во мне. Я злилась на Себастьяна, на Жозефину и на себя саму — за вранье. Я дерьмо, вонючее дерьмо, да и как еще можно себя назвать? Когда Брюс узнает, он просто взбесится. И Кейзи — как она расстроилась!.. Фу, какая мерзость! Лучше бы она наорала на меня, а не стала уверять, что все понимает и принимает мой поступок как есть, да еще и первой сделала шаг навстречу… Я всего этого не заслуживаю. И самое скверное, что теперь они не смогут мне доверять, как прежде.

С грохотом стукнув входной дверью, я выбежала вон, в промозглую сырость, с трудом сдерживаясь, чтобы не завопить от бешенства. На улице накрапывал дождь. Музыканты ушли, и площадь обезлюдела. Лишь окна первого этажа в домах Понталба уютно светились в серой измороси, придавая окрестностям еще большее уныние.

Я принялась расхаживать посреди мостовой. Несмотря на освежающий холод, от меня валил пар: то ли от перегрева, то ли от внутреннего накала, то ли от неприкрытой ярости, которую я тут же обернула против Себастьяна.

— Кто ты, черт тебя возьми? И не вздумай увиливать или отделываться дурацкими полунамеками, как ты привык! Я не шучу, Себастьян! Я не знаю, насколько еще меня хватит терпеть все это!

Уперев руки в бока, я требовательно сверлила Себастьяна взглядом. Его натянутость постепенно сменилась унылостью.

— Моя мать — урожденная Арно, — произнес он, — но, что бы они там ни говорили, я больше похож на отца. — Его лицо отвердело. — Девять семейств подразделяются на три группы. Кромли, Хоторны и Ламарльеры — могущественные чародеи. — Себастьян поморщился, словно ему прямо в зуб вкололи дозу новокаина, и, подставив лицо дождю, с глубоким вздохом продолжил: — Рамси, Детанели и Сииклеры — так сказать, полубоги-полулюди, или оборотни. А Арно, Маидевили и Батисты в вашем мире зовутся… вампирами.

Внешне я осталась невозмутимой, лишь молча смотрела на него. Но внутри вдруг все опало, и кровь застыла в жилах от осознания искренности его признания. Всё правда. И всё сходится. Там, за Периметром, лишь посмеиваются и качают головами, когда слышат бредовые уверения в существовании здесь паранормальных явлений: вампиров, призраков и прочих феноменов Нового-2. Теперь и я тут, со своим проклятием… Детишки с Ферст-стрит… Себастьян, способный взглядом обращать обычных женщин в зомби…

— Ты вампир! — расхохоталась я.

Да-да, Ари, ты сама видела, как тот парень растворился в воздухе…

— Наполовину, — возразил Себастьян, как будто подчеркивая существенную разницу. — Мой отец не вампир. Он был из Ламарльеров. И я вовсе не трехсотлетний извращенец, целующий юных девушек, ясно? Мы с тобой одного возраста. Меня тоже родили, как и тебя.

Он воздел руки, глядя на меня так, словно хотел сказать: «Знаю, ты думаешь, что я чокнутый», потом повернулся и побрел прочь по мостовой. Дождевые капли стекали по моему лицу. Впереди тонул в тумане и тучах Французский квартал.

Неожиданно Себастьян обернулся и сделал несколько шагов мне навстречу, раскинул руки и вскрикнул в отчаянии:

— Добро пожаловать в Новый-два!

Он явно страдал, а я не могла понять почему. Потом он снова отвернулся, вобрав голову в плечи от дождя. Сердце у меня в груди екнуло. Меня бил неудержимый озноб — от холода и от его слов. Стоило ли так изумляться? Было бы с чего! Я столько лет мирилась с собственной непохожестью, я наслушалась вдоволь баек и домыслов, сплетаемых вокруг Новема. Мое проклятие… Дети Гарден-Дистрикт…

Что же ты теперь предпримешь, Ари? Сбежишь? Притворишься нормальной и открестишься от всей этой потусторонней дряни? Или останешься и попробуешь справиться, чтобы разгадать, кто ты на самом деле?

Я расхаживала по мостовой, словно лев по клетке, туда-сюда, не сводя глаз с Себастьяна, чей силуэт постепенно таял в пелене дождя. Тогда я укусила себе щеку изнутри — сильно, до крови. Ее вкус вернул мне ощущение человечности, натуральности. И в Новом-2 живут люди из плоти и крови. Они тоже умирают, тоже кого-то любят, отчего-то мучаются и борются за жизнь. Все это относится и к dоие, к одаренным. И к Новему.

— Себастьян!

Я бросилась ему вдогонку. Он обернулся лишь через несколько шагов. Дождь припустил сильнее. Я понятия не имела, что сделаю в следующее мгновение. Просто бросилась к нему, обхватила и сжала в объятиях.

Вначале Себастьян оставался неподвижен — то ли от неожиданности, то ли от обиды, — но потом отмяк и сам обнял меня очень крепко, притянув к себе совсем близко, прижавшись носом к моей шее. Когда мы оба вымокли насквозь, он посмотрел на меня, взял мое лицо в ладони.

— Я-то думал, ты пошлешь меня подальше и уедешь отсюда ко всем чертям. Мне казалось, что после всего сказанного я тебя больше никогда не увижу.

— Вот увидишь, я справлюсь. Как ты считаешь, я здорово влипла?

Кривая улыбка прорезала его лицо.

— Эге, кое-что проясняется!

У меня на душе оттаяло. Себастьян поцеловал меня мокрыми от дождевых струй губами.

9

— В первую очередь мы восстановили и обжили этот район. На период нашествия ураганов семейства отставили все разногласия в сторону и объединили усилия в попытке сохранить от разрушений как можно больше городской территории — Французский квартал, ГарденДистрикт. Деловые районы приняли на себя немалый удар стихии, поэтому они по большей части до сих пор в руинах. Когда бедствие закончилось, старейшины девяти родов собрали совет, забыв о прежних распрях, и взялись за обсуждение. Как только им стало очевидно, что у правительства нет средств для возрождения города, они слили капиталы и выкупили эту землю. С тех пор город — их собственность. Новем контролирует здесь все: банки, недвижимость, туризм, торговлю — что ни возьми.

Я слушала Себастьяна, прихлебывая горячий чай из пластикового стаканчика. Когда дождь превратился в ливень, мы кинулись спасаться от него сюда, в близлежащую книжную лавку-кафе.

Себастьян рассказывал вполголоса. Его серые глаза серебристо мерцали на бледном лице, оттененные мокрыми черными волосами и темно-красным ртом. Я могла бы смотреть на него целую вечность, но он об этом не должен был знать — никогда.

— В городе и окрестностях живут еще всякие разные, — продолжал Себастьян. — Новем предоставляет убежище всем и каждому при условии, что приезжие будут чтить их законы и не привлекать к себе внимания. Не все местные жители — непохожие. Среди них немало обычных людей.

Грея ладони о стаканчик, я внутренне вздрогнула.

— Значит, твоя мама была…

— Вампиршей? — Себастьян усмехнулся так, словно и сам не очень этому верил. — Да. Единственной дочерью Жозефины.

— А я всегда думала, что вампирами становятся, а не рождаются. Что у них детей не бывает.

— Именно так почти все и думают. — Себастьян улыбнулся и слегка пожал плечами. — А мы, в свою очередь, не видим особой необходимости разуверять окружающих. В общем-то, это прописные истины. Мы не какая-то отдельная порода, ничего подобного; просто когда-то, очень давно, мы сделались обособленной ветвью человеческого эволюционного древа и дальше развивались отлично от вас. Ты, наверное, удивилась бы, если бы узнала, сколько существует таких ветвей. Впрочем, верно: вампиром можно стать, а можно родиться. Те, кто становится, зовутся Обращенными — бывшие человеческие особи, превращенные в вампиров.

— А про детей?

— Дети рождаются довольно редко. Вампам нелегко зачать ребенка, но иногда это все же получается. Вначале ребенок развивается как обычно, но по мере взросления его организм перестает стареть. Вот почему большинство Рожденных вампов выглядят на двадцать с небольшим. — Он хотел добавить еще что-то, но заколебался и покачал головой: — Но надо ли тебе все это знать?

— Ага, так интересно… — Я фыркнула. — Аж крышу сносит.

— Тебе еще повезло, что не надо таскаться к мистеру Фраюна занятия по молекулярной биологии! Там бы тебе все разъяснили и про простых смертных, и про doue — вплоть до геномного уровня.

— Скукотища смертная, да?

— Ага…

Себастьян умолк, а я закусила губу и задумалась над его рассказом.

— Но ведь ты лишь наполовину вампир?

Он поставил локти на край стола и оперся о них.

— Я выдам тебе краткую версию сути дела. Есть дети, родившиеся от обоих вампиров. Их зовут Детьми Крови. Это своего рода элита; они самые могущественные среди нас и самые противные. Я имею в виду, их эго возносится на высоту Эвереста. Детей, родившихся от человека и вампира, зовут Детьми Дня. У них встречаются разные особенности, и они неравнозначны по силе и слабости. В отличие от Детей Крови, Детям Дня, для того чтобы выжить, вовсе не обязательно пить кровь. Но стоит им повзрослеть, как в один прекрасный момент они тоже ощущают подобную жажду. И если они хоть раз попробуют крови, — он дернул плечом, — то будут постоянно нуждаться в ней точно так же, как и изначальные вампиры.

— А как обычно бывает? Они пробуют ее? Себастьян понурился и кивнул.

— Вампиру трудно устоять перед ней, причем это не зависит, от кого он рожден, — еще понизив голос, пояснил он.

Его тяжкое признание повлекло за собой долгое неловкое молчание. Наконец я откашлялась и спросила:

— Кто же ты в таком случае? Дитя Дня?

Себастьян отвел глаза, и его кадык резко заходил на горле.

— Нет. Другая половина меня — из Ламарльеров. Они тоже не совсем люди. ДНК чародеев немного отличается от человеческой, так же как у вампиров и оборотней, однако свои способности чародеи передают по женской линии, то есть через мать…

Значит… Кем же тебя следует считать?

— Я привык считать себя выродком.

— Ха-ха! — не выдержала я. — Я себя тоже!

Себастьян безропотно склонил голову, словно уступая мне авторские права на этот титул.

— А если серьезно, в детстве папа однажды тайком провел меня в закрытую библиотеку пресвитерия, куда обычных студентов не допускают. Там хранится старый престарый книжный хлам. Он подвел меня к небольшой каменной плите и сказал, что на ней записана история полукровки, похожей на меня. Папа называл ее Рожденная Тьмой.

— Рожденная Тьмой, — эхом откликнулась я.

— Вот-вот, потому что тьма скрывает все, что в ней. Таков по сути и я. Огромный вопросительный знак, понимаешь? Никто и ни за что не сможет сказать, какие во мне спрятаны особенности, проклятия и потребности, до тех пор, пока они сами не проявятся. Кому-то для выживания нужна кровь, кто-то обходится и без нее, а кто-то может сдерживать эту потребность.

— О… — По моему затылку разлился жар, и я беспокойно заерзала на стуле. — А ты… То есть какой у тебя тип?

Себастьян покачал головой и загадочно уставился куда-то за мое плечо.

— Не знаю. Невозможно предсказать, когда проявится жажда и проявится ли вообще.

Что ж, уже легче… Я плотнее обхватила стаканчик.

— И сколько вас здесь таких?

Себастьян откинулся на спинку сиденья, вскинув руки.

— Я перед тобой.

— Ты один-единственный…

— В Северной Америке — да. Думаю, во всем мире еще парочка наберется. Я же сказал: мы рождаемся крайне редко.

А как же Крэнк? Она ведь тебе сестра?

— Ари, Дженна мне не сестра. Не кровная.

— Но… — Я непонимающе свела брови. Себастьян молчал, очевидно подбирая слова.

— Наш город, как бы сказать, помогает сплачиваться. Все здесь ищут себе подобных — тех, с кем можно не опасаться за свою жизнь, — и сбиваются с ними в целые семьи. Виолетта очень хорошо это просекла. Именно поэтому она теперь чаще бывает с нами, чем где-то еще. — Он снова пожал плечами, судя по виду, недовольный тем, что заболтался и обнаружил свою сердечность. — У Дженны погибли родители, а потом и брат. Ее из-за этого слегка шибануло. Когда я наткнулся на нее, она сидела над трупом брата и почему-то решила, что я — это он, потому и пошла со мной. Я ни разу не пытался ее разубеждать, просто не видел необходимости травмировать еще сильнее. Зато так она совладала с горем и примирилась с неизбежным.

У меня в груди болезненно сжалось от этой повести.

— А отчего он погиб?

— Точно не знаю. Я обнаружил их в бывшем центре города, в деловом квартале. Там одни руины. Никогда не ходи туда ночью, да и в любое время суток одна. Это место — сплошной бандитский притон; думаю, Новем нарочно его забросил. Пусть лучше злодеи хозяйничают в этих развалинах, чем расползутся по Старому кварталу и Гарден-Дистрикт. — Себастьян взглянул на витрину в ливневых потеках: — Дождь, кажется, уже перестал…

Я не настаивала на продолжении разговора, понимая в глубине души, что мне и самой неприятно было бы при случае отвечать на вопросы Себастьяна. Когда-нибудь, возможно, он окажет мне взаимную любезность.

— Не хочешь пройтись до рынка? Я обещал всем, что куплю провизии к ужину.

— Конечно.

От кафе через площадь было рукой подать до Французского рынка, расположившегося у реки. Когда мы входили в него, на небе выглянуло солнышко. На рынке кипела толпа: туристы и местные жители нашли здесь приют от недавнего ливня. Вокруг нас пестрело многоцветье фруктов, мяса и сыров, зелени и садовых украшений.

Себастьян целенаправленно устремился за нужными покупками, а я принялась неторопливо бродить меж лотков, внимательно или бегло оглядывая товары, присматриваясь к покупателям и пытаясь угадать, кто из них обычные люди, а кто — нет. Мне было интересно, раз уж я doue, смогу ли я почуять разницу меж ними.

Однако каждый в толпе был по-своему примечателен. В Новом-2, помимо прочих, обосновались последователи языческих культов, викканцы и прочие неформалы, поэтому по покрою одежды или пирсингу на теле невозможно было о чем-либо судить.

Оставив свои шпионские замашки, я начала скользить взглядом по прилавкам, принюхиваясь к ароматам кофе, выпечки, свежесрезанных цветов и даже самой реки — ее запах просачивался на рынок с легким дуновением ветерка. В отдельных киосках продавали бусы, маски и костюмы для Марди-Гра. Закруженная хороводом красок всех цветов радуги, я блуждала по тесным палаточным закоулкам, предоставив Себастьяну торговаться из-за кулька картошки.

Праздничные бусы были прохладными на ощупь, они струились между пальцев, подобно воде. Маски были очень красивы, но вместе с тем жутковаты и обольстительны. Мой взгляд упал на черную бархатную маску с черной опушкой, окаймленную золотым кантом, и я сразу же вспомнила о Виолетте. Я решила, что такая вещица придется ей по вкусу, и даже представила себе, как она украсит ею свою макушку. Я скинула рюкзак прямо на землю и достала оттуда запасы мелочи.

У другого лотка я прикупила несколько бенье для Даба и Генри и металлическую головоломку для Крэнк. Затем я задумалась, чему обрадовался бы Себастьян и не сочтут ли его друзья подозрительным, что я всем купила подарки.

В самом конце длинной крытой галереи я приметила стойки с шарфами, колыхавшимися на ветру. От сильного его порыва несколько шарфов обмотались концами вокруг моей шеи, облепили лицо, и я поспешно обернулась, выглядывая среди толчеи Себастьяна. Высвободившись, наконец, из шелковистых объятий, я устремилась обратно, но врезалась со всего маху в возникшего на моем пути человека.

— Ой, простите…

Никакого ответа. Незнакомец не пошевелился, даже не вздрогнул, и у меня внутри все сжалось от зловещего предчувствия. Я подняла голову.

Опять черная футболка и похожий на первого белобрысый верзила. С теми же гребаными щитом и кинжалом. Моя рука сама потянулась к оружию, заправленному за пояс, но кругом было полно людей. Злодей застиг меня врасплох, и я колебалась, как поступить.

Напрасно я медлила! Он схватил меня за руку, резко развернулся и потащил вон из здания рынка.

— Эй! — дернулась было я, встряхнувшись перед лицом опасности. — Себастьян! — Я тормозила пятками и упиралась что было сил, свободной рукой пытаясь разжать стальную хватку его пальцев. — Пусти меня!

Но он не отпускал — наоборот, сам дернул меня так, что я едва не упала. Теперь он крепко удерживал меня за оба запястья и тащил по направлению к реке. Случайно мой взгляд упал на торговца шарфами. С потупленным взором он потихоньку пятился в глубь палатки, и я заподозрила неладное. Все, по-видимому, было не случайно. Я снова закричала, надеясь привлечь внимание туристов, но мы уже удалились от рынка на несколько метров, и шум толпы вкупе с гудками суденышек перекрывал мои вопли.

При виде воды мной овладел внезапный ужас. Неужели он задумал меня утопить? Я уперлась и нагнулась, исхитрившись укусить белобрысого за руку. Он на мгновение ослабил захват. Я тут же освободила одно запястье и, не теряя времени, заехала злодею кулаком в левую скулу. Затем я выхватила из-за пояса пистолет, но мне не удалось направить его на обидчика, поскольку тот снова проворно завладел моей рукой, отведя ее в сторону и не давая прицелиться. Все попытки одолеть его были тщетны ми: мы были слишком неравны по силе и габаритам.

Что ж, в таком случае следовало изменить стратегию. Наши взгляды встретились, и я криво улыбнулась ему. Он на миг растерялся, а я тем временем резко подняла колено и двинула ему в пах. Он стиснул меня за руки еще крепче, но перегнулся пополам и застонал — наилучшая поза для удара в лицо. Я без промедления воспользовалась ею.

Верзила вскрикнул и выругался на том же диковинном языке, на котором говорил его прежний подельник. Потом он распрямился. Его лицо налилось кровью, из носа стекала тонкая струйка, а на висках набухли вены. Он изготовился к удару головой, и у меня не было ни малейшего шанса его предотвратить. Перед глазами вдруг все поплыло и залилось багровым туманом.

Я слышала ровный гул мотора. Благодаря ритмичному покачиванию и плеску волн о пластиковый борт судна я медленно пришла в себя. Одна щека саднила, расцарапанная ворсинками синего коврового покрытия, устилавшего палубу. Окончательно очнуться и прояснить мозги мне помогла обдувающая меня влажная струя прохладного и свежего воздуха. Я не шевелилась, разглядывая ноги стоявшего у штурвала человека. По всей вероятности, он вел катер по Миссисипи.

Пистолета при мне не оказалось. Мне не было нужды двигаться, чтобы убедиться в этом: я больше не ощущала его металлического прикосновения к коже. Зато мой рюкзак не исчез и теперь стоял на скамье рядом с панелью управления. Внутри был спрятан кинжал, и раз мне не суждено было сохранить пистолет, то заменить его должен был клинок.

Я встала на четвереньки, упираясь руками для равновесия в ворсистый пол. В голове тут же взвихрилась пульсирующая боль. Дыши. Надо перетерпеть. От речной качки меня мутило, что крайне затрудняло дальнейший подъем. Вот черт! Я снова покосилась на рюкзак и прикинула, что наилучший вариант для меня сейчас — вовсе не удар кинжалом. Проще было сбросить похитителя за борт, застав его врасплох и кинувшись на него всем телом.

Однако после удара стокилограммовой туши с дубовой башкой встать на ноги на зыбкой палубе было равносильно езде на велосипеде по жидкой грязи с завязанными глазами. Катер вышел на отмель и замедлил ход, готовясь пристать к берегу. Я поняла, что в моем распоряжении всего несколько секунд, пока похититель занят швартовкой. Я через силу вскочила и ринулась на него в тот момент, когда он поворачивался ко мне.

Катерок клюнул носом, приставал к небольшому причалу. Сила инерции бросила меня на всем ходу прямо на грудь белобрысого верзилы, и он поневоле обнял меня, дожидаясь полной остановки катера. Из-за его плеча мне в глаза блеснуло напоследок закатное солнце, уходящее за черную линию горизонта, в мерцающую гладь реки и болот, раскинувшихся по обе стороны Миссисипи. Я невольно зажмурилась.

Теперь я точно пропущу ужин с Себастьяном и детьми. Удивительно, до чего нелепые мысли посещают нас в критическую минуту. Если не считать неудачи у шамана, приступа мигрени и разговора с Жозефиной, сегодняшний день благодаря Себастьяну стал одним из лучших в моей жизни, пока не явился этот идиот, накачанный стероидами, и все не испортил.

Верзила отпихнул меня с таким ожесточением, слов но чересчур близкий телесный контакт со мной был ниспосланной на его голову ужасной карой. Я рухнула на ворсистый ковер, оцарапав локти и ударившись затылком о борт.

— Козел, — процедила я сквозь сжатые зубы, потирая ушибленное место.

Он насупился и ответил, видимо, что-то равнозначно выразительное, затем бросил мой рюкзак на причал, привязал катер и потащил меня за собой.

Оказавшись на твердой земле, я вознесла хвалу небесам, больше всего желая немного постоять на месте, пока мое тело не отвыкнет от качки. Но Дубоголовый уже волок меня дальше, и, завидев впереди цель нашего путешествия, я обомлела.

Неподалеку от реки, посреди рощи древних дубов, на чьих ветвях, подобно отрепью давно вымерших призраков, повис бородатый мох, расположился внушительный плантаторский особняк. Он стоял в совершенном уединении на ухоженной лужайке посреди огромного болота, словно непокорный остров, отказавшийся погрузиться в ил. Воздух пропах речной водой и прибрежным илом, но речной ветерок и закатная прохлада рассеивали густоту запахов. Лягушки и кузнечики уже завели свои обычные рулады.

Вдоль третьего этажа особняка тянулся длинный балкон. Массивные белые колонны фасада по толщине не уступали стволам росших вблизи дубов. Несколько высоких окон, обрамленных ставнями, источали тусклый свет.

Мы шли через лужайку, и мои ноги вязли в мягкой траве, словно в песке. В голове мелькали обрывочные планы побега и вопросы, но от моего похитителя невозможно было ничего добиться, поскольку он, кажется, ни бельмеса не понимал по-английски. Тем более, оказавшись перед самым домом, я уже сама не была уверена, что могу вымолвить хоть слово. У меня даже перехватило дыхание. Дом был огромными в то же время изящным, и, казалось, пробуждал в душе некое сочувствие к себе. Печаль. Одиночество. Он был похож на прекрасную даму, покинутую всеми посреди серо-зелено-черного океана под надежной защитой матрон-дубов в изорванных шалях.

Мы поднялись на террасу и подошли к парадному входу. Внутри холл слабо освещался большой люстрой.

Пустынно и полутемно. Мечта любого дизайнера интерьеров. Шаги наших мокрых грязных башмаков глухо отдавались на дощатом полу. Похититель потащил меня мимо роскошной закругленной лестницы в заднюю часть дома, подталкивая вправо, к двери, расположенной как раз под лестницей. Он пробормотал что-то полушепотом, и передо мной открылся вонючий лаз, чьи ступеньки были едва видны в тусклом свечении старинных железных фонарей. Меня насторожила несуразность происходящего: ступени вели вниз! Как же это возможно посреди болота? Допустим, особняк изначально выстроили на твердом участке, но теперь и ему грозило затопление, как всей прочей территории Нового-2 и его окрестностей.

Увидев стены, сложенные из плотно пригнанных камней, я почувствовала, как учащенно забилось у меня сердце. Места стыков кое-где сочились грязными потеками, как будто здешние камни исходили черными слезами. При взгляде на них я вдруг представила, что они раздаются под напором воды — и в подвал в поиске легкой добычи сползаются болотные жители.

Перед нами маячил вход в длинный тоннель, и у меня сразу пересохло в горле. Мы, должно быть, спустились не меньше чем на два этажа, и от мысли о довлеющей над нами тяжести здания, опирающегося лишь на болотные зыби, у меня вмиг вспотели ладони, а сердце вот-вот готово было выпрыгнуть из груди. Надо было как-то выбираться отсюда, причем немедленно, иначе паника, вызванная клаустрофобией, чего доброго, заставила бы меня наделать глупостей.

Верзила потащил меня по коридору. Фонари на стенах, словно по волшебству, зажигались сами собой по мере нашего продвижения. Я с ужасом заметила по обеим сторонам клетки — тюремные камеры, спереди забранные железными решетками с толстыми ржавыми прутьями, опутанными паутиной. Внутри их царил мрак, а зловоние, превосходившее все разумные пределы, с каждым шагом делалось все невыносимее. Дышать становилось совершенно нечем.

У меня подвело желудок, и, когда похититель энергично подтолкнул меня вперед, я споткнулась и упала на коленки, стараясь заглушить позывы к рвоте, но меня снова грубо встряхнули и поставили на ноги. Все мое тело покрылось холодной испариной, во рту жгло от подступившей желчи. Через четыре камеры похититель остановился и открыл засов в следующей.

— Нет! — пискнула я, повернулась и приникла к нему, как ребенок. — Пожалуйста, не надо!

Слезы струились по моим щекам. Я пальцами цеплялась за его футболку, а он упорно разгибал их, и так, стоя совсем близко друг к другу, мы некоторое время боролись — я за свою драгоценную жизнь, а он, не жалея сил, пытался отстранить меня. Я до того перепугалась, что в отчаянии быстро-быстро бормотала что-то дрожащим голосом. Черта с два я войду в эту камеру! Ни за что! Господи, прошу тебя, нет!

Наконец силы оставили меня, и верзиле удалось отцепить меня и пихнуть в камеру. Я упала на спину, и дверца с грохотом закрылась за мной. Встав на четвереньки, я поползла обратно к решетке, то и дело оскальзываясь и пачкая ладони о какую-то слизь.

— Не бросайте меня здесь! Пожалуйста! — крикнула я ему вдогонку.

Но в коридоре уже никого не было, и все фонари погасли. От горючих слез, обильно струившихся по лицу, у меня заложило нос. Я прижалась щекой к холодным прутьям, безуспешно пытаясь удержать хоть крупицу света, хоть на миг вновь увидеть свет!

— Прошу вас…

Но меня окутывали непроглядная тьма и ничем не нарушаемое молчание. Я долго горевала, пока не выплакала все слезы. Устав стискивать пальцами прутья решетки, я сползла вниз и привалилась к ней, все еще не решаясь полностью отцепиться: я непроизвольно жалась к выходу, страшась неизвестной опасности, возможно подстерегавшей меня внутри камеры.

Вокруг по-прежнему царило безмолвие, и я наконец тоже затихла, понемногу успокаиваясь. Поразмыслив, я пришла к выводу, что похититель, привезший меня сюда, был из той же шайки, что и тип в Ковингтоне. Убив того, первого, я вовсе не разрушила проклятие. Меня снова начало мутить. Неужели меня поместили в эту камеру, чтобы обезглавить, как некогда мою бабушку? Нет! Этого ни за что не должно случиться! Я плотнее сомкнула веки, медитируя на тихое «кап-кап-кап», раздававшееся совсем рядом, и на ровный звук чьего-то дыхания, исходивший то ли из соседней камеры, то ли из клетки напротив.

Вдруг поблизости кто-то шевельнулся, всхрипнул, и я тут же насторожилась. По моей спине пробежал неприятный холодок, а руки и ноги от испуга мигом покрылись гусиной кожей. В камерах содержались другие узники. Я здесь была не одна. Это несло облегчение, но служило и не меньшим поводом для беспокойства. Союзники или недруги? Мирные или опасные?

Я просидела у решетки, наверное, не один час, раздумывая, что сейчас делают Себастьян и ребятишки у себя на Ферст-стрит. Ищут ли меня до сих пор? Или уже отчаялись? Вернулись домой на ночлег?

В камере наискосок затеплился огонек. Я протерла глаза ладонью. Свет все разгорался, впрочем, очень тусклый, какой дает крохотный свечной огарок. На стене той камеры проявилась тень, обладатель которой, вероятно, сидел у противоположной стены, и я не могла его видеть.

— Эй, вы там! — От крика мой голос охрип и так ослабел, что был едва слышен. Я окликнула снова: — Кто тут?

— Она спрашивает, кто тут, — резко прокаркал чей-то скрипучий голос дальше по коридору. — Бедная детка. Бедное, бедное дитя!

Я услышала издевательский, злорадный смех, похожий на скрежет острия по стеклу. Мне сделалось еще больше не по себе. Казалось, некая птица, мерзкая и противная, обрела дар речи.

— Привыкай, деточка, привыкай… Она хочет знать, кто тут. Кто тут, кто тут, кто тут…

Снова раздался тот же душераздирающий смех, но вскоре смолк. Другой голос, тоже вдали по коридору, велел «заткнуть клюв».

Теперь свет появился и в других камерах. Их обитатели, в отличие от меня, успели где-то разжиться огарками. Тень в камере наискосок сдвинулась с места, и к решетке подошла темная неясная фигура, озаренная сзади тусклым сиянием.

— В чем твоя вина? — обратился ко мне низкий мужской голос, проникновенный и спокойный.

— Ни в чем. Я ничего плохого не сделала…

Кругом захихикали. У меня на глаза опять набежали слезы, но я не дала им воли.

— По-твоему, может, и ничего, но Она считает иначе…

— Кто — Она?

— Ты, верно, из Красавиц… — раскатисто усмехнулся незнакомец.

— Кого-кого?

— Только Красавицы обычно не имеют понятия, почему очутились здесь. Привлекая к себе излишнее внимание, они лишают поклонения Ее… — Он вздохнул. — Красавицы всегда погибают так скоро…

— Никакая я не Красавица!

Вот уж кем я никогда себя не считала. Глядясь в зеркало, я не раз подмечала, что могла бы ею быть, если бы не странного цвета волосы и глаза зеленовато-голубого оттенка, слишком светлые для нормальных. Слишком необычные, чтобы считаться прекрасными.

— И я ни за какие шиши не собираюсь здесь погибать!

Человек присел у своей решетки и спросил:

— Почему, в таком случае, ты сюда попала?

— Если бы знать! Я хожу себе спокойно по Французскому рынку, как вдруг на меня бросается какой-то странный тип, который таскает с собой повсюду щит и кинжал!

— Французский рынок? — приглушенно переспросил мой собеседник, — В городе? В Новом-два?

— Ага, — нехотя ответила я, — А при чем тут Новый-два?

— Сыны Персея, — откликнулся тот, — Ловцы τέρας. Им в город доступ воспрещен. Черт возьми, — сдавленно ругнулся он, — Она нарушила пакт.

— Простите, если я немного не в курсе дел, но кто такие эти чертовы ловцы τέρας? И что означает этот ваш пакт?

Нынешний — вернее, уже бывший — пакт подразумевал соглашение между Новемом и Ею, заключенное после нашествия ураганов. Мы передали Ей ловца τέρας, предавшего Ее, в обмен на обещание впредь не разрушать наш город. В переводе с греческого τέρας означает «монстр». Любое существо, которое не является человеком. Сыны Персея охотятся на них — на несчастных горемык, которых сотворила сама Ведьма.

Существо с птичьими повадками снова заклекотало от смеха, и я даже представила, как оно подпрыгивает, передразнивая:

— Ведьма! Ведьма, Ведьма, Ведьма!

— Заткнешь ли ты… чертовка… свой клюв? — раздраженно произнес прежний голос.

— Раз уж Она на это пошла, ты, вероятно, очень опасна для Нее. Кто ты? — обратился ко мне мой собеседник, не обращая внимания на перепалку других заключенных.

— Ответьте вы первым. Кто такая Ведьма?

В коридоре послышались шепотки, неясные, неуверенные, повторявшие одно лишь слово. Постепенно оно обрело форму.

У меня волосы едва не встали дыбом, когда я расслышала в общем хоре птичий, исполненный ужаса сип:

— Афина!

10

От недоверия к ним я расхохоталась, и отрывистое эхо разнеслось по всему коридору, постепенно угаснув и сменившись монотонным и навязчивым стуком капающей воды о камень. Сначала вампиры, чародеи и оборотни. А теперь еще вот это…

Никто в окрестных камерах не шевелился, все примолкли. Я решила, что мой вызванный неведением смех только пуще опечалил обитателей подземной темницы. Он, вероятно, живо напомнил им о первой проведенной здесь ночи, исполненной ужаса и неверия в происходящее.

— Вы уже давно здесь? — обратилась я к прежнему собеседнику.

— Мысли о времени лишь ускоряют наступление безумия, — кротко произнес тот, — Лучше не спрашивай. Никому из нас не хочется об этом думать…

— А Афина… это, что ли, та греческая богиня, которая ошивается на Олимпе?

— Чем же вы провинились, если она так взбеленилась на вас?

— Я рожден, чтобы властвовать, — рассмеялся человек.

В глубине коридора кто-то шепотом откликнулся:

— И я рожден.

— И я тоже!

— И я!

— И я!

Мое сердце гулко забилось. Единственное преступление узников тюрьмы состояло в том, что они родились на свет. Может быть, и со мной та же история?

Похожее на птицу существо заголосило:

— Рождена или сотворена! Рождена или сотворена! Мы все здесь рождены или сотворены.

— А вы? — прижимаясь лицом к решетке, громко окликнула я, стараясь докричаться до конца коридора.

— Сотворена! Сотворена! Она сотворила меня, Она! — визгливо завопила псевдоптица.

По моим рукам побежали мурашки. Из темноты до меня донесся незнакомый женский голос:

— Сотворена…

По откликам я насчитала семерых заключенных. Я была восьмой. «Рожден, чтобы властвовать» — такое я еще могла уразуметь, но «сотворена»?

— Что все-таки это означает — «сотворен»?

— Переделан из человека… в кого-нибудь другого, — пояснил человек наискосок от меня. — В τέρας, например. Это своего рода кара. За то, что выступил против Нее. Л иногда и просто по своей прихоти. Афина сурова, пристрастна и не терпит, чтобы ее затмевали. Для того чтобы ее прогневать, порой достаточно лишь быть красавицей.

Другие узники при его словах оживились, и в общем шуме я расслышала знакомый птичий голос:

— Но не всех нас бросили сюда по этой причине! Один из нас попал в темницу не потому, что был рожден или сотворен.

— Пошла к черту! — произнес прежний раздраженный голос.

Явно мужской. Акцент был тот же, что и у тех двоих, которые напали на меня. Теперь я знала, что это греческий акцент. Птица сердито заскрежетала в ответ, и мне пришлось зажать уши из-за резонирующего от стен тюрьмы эха.

Потом все снова замолчали. Я прислонила голову к решетке и, закрыв глаза, попыталась успокоиться. Разум тем не менее безостановочно ворошил события двух последних дней, предшествовавших похищению. Темница наверняка находилась где-то поблизости от Нового-2. Само имение, по всей видимости, некогда — или совсем недавно — являлось одной из многочисленных плантаций по берегам Миссисипи. Прежде всего следовало каким-то образом выбраться из камеры и попасть на причал. Или на дорогу в город. Я не собиралась навеки оставаться здесь, в кромешной тьме, посреди вонючего болота, которое могло в любую минуту сокрушить стены темницы и утопить меня в скользкой, вязкой, удушающей тине.

От подобной мысли мое сердце опять испуганно забилось, и я сжала кулаки, отчаянно желая разнести все вокруг, разломать эту клетку или поломать себе руки-ноги — какая разница. Я выстукивала по полу пяткой со скоростью курьерского поезда — слабое воплощение энергии, требовавшей выхода. Меня больше устроило бы хрястнуть ногой или заехать кулаком в стену и изувечить себя. Безрассудное желание, спору нет, но мне подумалось, что в подобную минуту толика боли не повредит.

Однажды, семи лет от роду, меня на целых три дня заперли в грязной собачьей конуре и в качестве еды бросали через решетку сухой собачий корм. Ради наказания. Приемная мамаша № 2 приготовила на ужин куриную грудку, внутри совершенно сырую. Нарочно. А когда я отказалась от угощения, она прижала меня к полу и запихнула кусок недоваренной курицы мне в глотку. Меня стошнило прямо ей на руку в тот момент, когда маменька пыталась залепить мне рот клейкой лентой. Закончилось все очередными мытарствами уже в новой приемной семье. И черт с ней… Я выжила в той конуре, а в этой камере выживу и подавно.

Я громко шмыгнула и вытерла нос. Вглядываясь в тусклые огоньки в глубине коридора, снова предалась воспоминаниям.

Но мои мысли невольно обратились к Брюсу и Кейзи, своим нынешним добродушным и улыбчивым, деловым и строгим родителям, по-своему не чающим души во мне. Затем мне на ум пришли Крэнк и Виолетта; подарки для них до сих пор лежали в рюкзаке, неизвестно где обретавшемся. И еще я думала о Себастьяне… Стоило его образу возникнуть в моем сознании, как под ложечкой образовалась невесомая пустота. А как приятно было идти с ним, держась за руку, в кафе «Дю-Монд»! От его поцелуя я тогда совсем потеряла голову — просто проживала тот момент, ни о чем не заботясь.

Из темноты донеслось чье-то покашливание. Я приподняла голову, оторвавшись от решетки и уняв наконец нервную дрожь в колене. Очевидно, сейчас я испытывала то же самое, через что пришлось пройти прочим обитателям темницы: панику, неверие и страх. Я слегка прикусила нижнюю губу. Вероятно, они все тоже когда-то подумывали о побеге…

Я принялась наугад ощупывать прутья решетки в поисках замка. Он оказался квадратным, с большой замочной скважиной, в которую без труда влез кончик моего мизинца. Я покрутила пальцем, ощупывая зазубренные края отверстия.

— Его нельзя отпереть, — произнес человек в камере наискосок, — Наше могущество тут бессильно.

Я замерла.

— Могущество?

Он хотел что-то сказать, но в этот момент дверь наверху распахнулась, и в коридор проник долгожданный луч света — не слишком яркий, но после нескольких часов непроглядной тьмы он показался мне ослепительным солнечным сиянием. Я заслонила глаза ладонью. На лестнице раздались шаги: к нам кто-то спускался.

— Удачи, деточка, — напутствовал меня птичий голос.

Я оцепенела и, ухватившись за решетку, всмотрелась в силуэт прежнего собеседника, ища у него утешения, защиты — сама не знаю чего.

— Он отведет тебя к Афине, — поспешно пояснил тот. — Сама она здесь не появляется. Все кончится быстро, и ты ничего не успеешь почувствовать…

Фонари в коридоре зажигались один за другим, шаги все приближались. Наконец у моей камеры остановился черный силуэт — мой недавний похититель. Ловец τέρας. Мой рюкзак был перекинут у него через плечо. Ловец вставил в скважину ключ, отпер дверь и потянулся ко мне.

Я не успела ни о чем подумать: сказались годы тренировки и сумасшедшее желание освободиться. Я схватила ловца за запястье и со всей мочи дернула на себя, зная, что этого он нипочем от меня не ожидает. Он мог еще допустить, что я попытаюсь сбежать, выскочить из клетки, но никак не залучить к себе!

Вконец растерявшись, ловец поперхнулся и неловко подался вперед. В камере он тут же поскользнулся на липком полу и ткнулся вглубь, во мрак. Я же успела сорвать с его плеча рюкзак. Птица взвизгнула, еще кто-то рядом беспокойно заерзал. Ловец громко выругался.

Я быстро расстегнула «молнию» на рюкзаке и нащупала кинжал, потянула за лезвие и в конце концов сжала в ладони эфес. Теперь следовало быть начеку. Сердце у меня бешено колотилось, так что даже в руках и ногах я ощущала биение пульса. У меня имелось преимущество: мои глаза успели свыкнуться с темнотой. Я крепче стиснула рукоять клинка.

В камере послышалось какое-то движение. Краем глаза поймав надвинувшийся на меня силуэт ловца, я резко опустилась на колени и села на пятки. Он принялся беспомощно шарить перед собой, не понимая, куда я могла деться, пока не споткнулся о мои колени. Потеряв равновесие, ловец клюнул носом и повалился на меня. Я отклонилась назад — так сильно, что достала затылком склизкий пол, — при этом клинок направила вверх. Ловец рухнул на решетку и захрипел.

На мое лицо упали теплые капли, крепко и тошнотворно запахло нагретым металлом. Кровь ловца стекала по лезвию мне на руки, щекотала кожу. Я боялась пошевелиться и лишь тяжело переводила дыхание. Кругом не было слышно ни звука, в камерах все притихли. Мышцы спины и живота понемногу начинало сводить от тяжести тела, которое я удерживала на весу. Руки затекли, но я терпела. Труп вдруг дернулся, а еще через миг убитый ловец превратился в дым и растворился во мраке. Тяжкий груз исчез, и я в изнеможении повалилась на бок.

Поверив наконец в происшедшее, я поспешно вытерла окровавленные руки о джинсы и энергично потрясла ими, стараясь унять дрожь в пальцах. Это не сразу помогло. Сунув кинжал обратно в рюкзак, я выдернула из замка ключ и затем выбралась из клетки.

Путь к свободе — от моей камеры до лестницы — освещали фонари, но я почему-то медлила. Обернувшись к погруженному во мрак коридору, я ощутила, как мои воспаленные нервы взывают к немедленному бегству, но все стояла на месте, прислушиваясь к гулким ударам сердца.

— Я свободна! — крикнула я.

В камерах снова затеплились огоньки, достаточно яркие, чтобы осветить проход между камер. Я подошла к решетке напротив, но за ней никого не оказалось. В следующей томился мой недавний собеседник. Он стоял у самой решетки, взволнованно поблескивая глазами. Разглядев как следует его лицо, я ахнула:

— О господи!

— Что такое? — нахмурился он.

— Ничего, — ответила я, трясущимися руками возясь с замком, — Просто вы мне напомнили кое-кого…

Дверца распахнулась, и человек вышел в коридор. Он был высоким, как Себастьян, и сверлил меня серыми, как у моего друга, глазами. Невзирая на его косматую черную бороду и длинные спутанные космы, я не сомневалась, что именно так выглядел бы Себастьян лет через тридцать.

Человек поторопил меня выпустить и других заключенных, и я стала подходить к дверцам камер и отпирать их, не успевая даже толком разглядеть их обитателей. Впрочем, все они были во многом похожи: немытые, обросшие и нечесаные, в истлевших лохмотьях. Их роднили и горящие глаза, в которых застарелый ужас постепенно сменялся просто страхом, затем проблеском надежды на избавление, поначалу слишком хилой, чтобы перерасти в веру.

Подступив к очередной клетке, я невольно отпрянула и от испуга едва не задохнулась.

— Быссстрее! — зашипел знакомый птичий голос.

Я охнула, но потом непослушными пальцами лихорадочно вставила ключ в замок. Птица когтями держалась за прутья клетки, а ее острый загнутый клюв маячил по ту сторону решетки прямо у моего лица. Наконец замок поддался. Осмелев, я взглянула в черные птичьи глаза с желтым ободком и разглядела в них хоть и слабый, но все же признак человечности. И печаль. Птица мигнула и тихо произнесла, будто пристыженная:

— Сотворена…

Я дернула на себя дверцу и попятилась. В коридор, переваливаясь, вышла двухметрового роста гарпия — в моем лексиконе не нашлось бы более подходящего слова для ее описания. Полуженщина-полуптица, престрашная с виду.

Оставалось отпереть еще две камеры. Я двинулась к первой из них — в ней стояла кромешная тьма. В отпертую мной дверцу стремглав выбежало существо, верхняя половина которого тоже была женщиной, а нижняя — пауком. Кровь отхлынула от моих щек. Паучиха произнесла: «Благодарю» и кивком высказала то, что не могли бы выразить никакие слова. О черт!..

Теперь последняя камера. Я, не мешкая, двинулась к ней. Ни в коем случае нельзя останавливаться: только так можно уберечь себя от истерики. Под конец у меня уже так тряслись руки, что я едва не выронила ключ. Неожиданно мне на плечо тяжело опустилась рука старшего двойника Себастьяна.

— Не надо. Он остается.

— Как? — смешалась я.

Человек, сидевший в камере, даже не удосужился подойти к дверце. Его темный силуэт с одним подтянутым к себе коленом нечетко вырисовывался на фоне стены.

— Но мы не можем его так здесь бросить…

— Он из ловцов τέρας, точно такой же, как и тот, которого ты сейчас убила. Он засадил в это подземелье одного из нас, и он не уйдет отсюда.

Внутри у меня неприятно похолодело, и я медленно перевела взгляд с темного силуэта в камере на бородача. Необъяснимый страх боролся во мне с чувством, похожим на жалость. Заключенный оказался ловцом τέρας, одним из наемников Афины. Но в чем бы он ни провинился, чем бы ни прогневал ее, несправедливо было бы оставить его здесь одного. Несправедливо и нечестно. Я покачала головой.

— Скорее! — поторопил голос гарпии уже со ступенек. Старший Себастьян отнял у меня ключи и направился к выходу из подземелья. Я же будто приросла к месту, н

Выбежав из дома, мы убедились, что в нем пусто. Я повела всю компанию через обширную лужайку к дубовой роще, а от нее — к домикам, выстроенным позади особняка. Путь нам освещал лунный диск с ущербом в четверть.

Обогнув особняк, мы увидели подновленные хижины, когда-то служившие жилищами рабам. Возле них я остановилась, тяжело переводя дух. От бега у меня жгло в легких, но я, не теряя ни минуты, принялась осматривать окрестность в поисках тропы. В зарослях лозы вскоре обнаружилась еле заметная дорожка, уводившая в глубь болота, в пальмово-кипарисовые дебри.

Вдруг кто-то из моих спутников страдальчески взвыл. Я обернулась. Бывшая женщина-паук стала просто женщиной. Она стояла нагишом на коленях, запрокинув голову и безвольно уронив по сторонам руки. По ее залитому лунным сиянием лицу струились слезы радости и облегчения. Ей помогли подняться на ноги.

— Две сотни лет я ждала этого превращения! Благодарю тебя!

Я взглянула в ее темные глаза. Она была воистину величава, эта новоявленная Царица Ночи, окутанная водопадом черных волос, поразительная и обольстительная.

— Не за что, — произнесла я, стараясь говорить спокойно, но ответ получился смазанным.

Сощурившись, словно только что заметила мои светлые волосы и морского оттенка глаза, она спросила:

— Ты τέρας?

Я уже собралась сказать «нет», но потом засомневалась, как я должна ответить на этот вопрос и почему я оказалась здесь, в этой проклятой дыре. Пришлось признаться:

— Я сама не знаю, кто я.

Старший Себастьян легонько тронул меня за плечо.

— Ты знала бы, если бы была сотворена. Некоторые из сотворенных, например Арахна, могут на время обретать человеческий облик.

— Здесь я с вами всеми расстанусь, — объявила Арахна и обернулась ко мне: — Если когда-нибудь я тебе понадоблюсь, назови мое имя — и я услышу.

И, кивнув нам напоследок, она устремилась в болотный мрак.

— И я здесь с вами расстанусь, — подхватила гарпия.

Склонив ко мне крупную голову и клювом едва не касаясь моего носа, она пристально поглядела мне в глаза, затем подняла лапу, когтем потрогала мою татуировку на скуле, взъерошила мне волосы и рассмеялась.

— Красавица дала мне свободу — подумать только! Я когда-то была как ты… Не давай Ей добраться до тебя, детка. А я полечу, поохочусь в болоте.

Она склонилась еще ниже и задела клювом мою щеку. У меня по спине пробежал озноб. Гарпия шепнула мне:

— Выкрикни мое имя — и я услышу тебя, где бы ни была. Она помолчала и назвала мне имя, похожее на магическое заклинание. Я почувствовала, как по коже вновь поползли мурашки. Гарпия же развернула тяжелые кожистые крылья и взлетела, взвихрив сухую листву под нашими ногами и разметав мои волосы. Вскоре она скрылась из виду.

Я обернулась к похожему на Себастьяна мужчине. Он все еще провожал взглядом тень одного из узников. Мы с ним стояли одни посреди темной безлюдной улицы. Он слегка запрокинул голову, медленно прикрыл глаза, затем глубоко и с наслаждением вдохнул. Вокруг него возник ветерок, взметнув его лохмотья и космы, — легкое торнадо, обволокшее лицо и силуэт моего спутника и на миг скрывшее его от моих глаз. Смерч счистил с него всю грязь, а рвань заменил на джинсы, накрахмаленную белоснежную сорочку и черный пиджак из тонкого сукна. Его черные волосы, собранные сзади в хвост, открыли моему взору свежевыбритое лицо с островком щетины на подбородке. Темный татуированный завиток прорастал слева из-под воротничка, взбирался по шее к подбородку, обертывался вокруг уха и завершался у виска.

Сердце у меня стучало. Я мучительно сглотнула, поборов желание попятиться. Человек поглядел на меня, и я окончательно оцепенела от потрясения. Голос не повиновался мне, все тело тряслось мелкой дрожью. Я смогла лишь кивнуть, пытаясь занести очередное сверхъестественное явление в реестр уже виденных мною за последние два дня чудес. Честное слово, тут нечему было удивляться по сравнению с тем, что я узнала в темнице у Афины и испытала за ее пределами!

— Ты, как я понимаю, знакома с моим сыном.

11

— Себастьян — ваш сын, — эхом откликнулась я.

Мне не приходило в голову усомниться и оспаривать очевидное. Они были очень похожи: те же черные волосы, серые глаза и одинаковые черты лица, хотя у Себастьяна губы казались чуть полнее и темнее. Возможно, мне просто необходимо было высказать правду вслух, чтобы она превратилась для меня в реальность.

— Мишель Ламарльер.

Он протянул для пожатия руку, не сводя с меня дружелюбных глаз, в которых угадывалось глубинное понимание происходящего. Замешкавшись под его решительным взглядом, я затем торопливо протянула руку, затрепетав от некоего волнующего предвкушения. Моя ладошка утонула в его широкой руке, и я сразу почувствовала себя крохотной, слабосильной и тщедушной девчонкой. Так оно, наверное, и было, но вообще-то подобное соображение должно было меня только огорчить.

— Вы не могли бы мне показать, как пройти в Гарден-Дистрикт? — спросила я, чувствуя все возрастающую неловкость.

Мишель выпустил мою руку и, сощурившись, огляделся, чтобы сориентироваться.

— Вон туда.

Я медленно перевела дух и переступила, собираясь тронуться в путь по улице, застроенной с двух сторон малоэтажными домами.

— Как поживает мой сын?

Но ведь я совсем не знаю Себастьяна… поспешно отвела глаза, устыдившись нелепой мысли, прокашлялась и, поудобнее прилаживая лямки рюкзака на плечах, уставила взгляд в растрескавшийся асфальт.

— У него, кажется, все более-менее нормально. Но я, честно говоря, не слишком близко с ним знакома… Он мне кое в чем помогает. И его бабушка тоже. Вернее, она собирается нам помочь… то есть мне.

— Жозефина?

— Да. Она ваша мать?

Тут я вспомнила, что именно Себастьян говорил о Жозефине. Она была его бабушкой по матери.

— Видит Бог, я бы не пережил такой напасти! Нет, Жозефина — мать моей жены. В чем же они тебе помогают?

— Снять заклятие, — тут же призналась я, решив довериться ему во всем, — С меня снять.

Мишель задумчиво покивал, шагая рядом со мной по пустынной улице с заложенными за спину руками. Старинные особняки, деревья и машины окутывала густая тень. Тусклые огни неоновых фонарей поблескивали то здесь, то там в немытых оконных стеклах, отчего предрассветная тьма казалась еще гуще. Я уже успела остыть после недавнего марафона, и меня холодило от утренней свежести.

— А почему вы… — Я смешалась, не находя нужных слов для вопроса. По моему затылку пробежал озноб, никак не связанный с непросохшей испариной.

— Мое единственное преступление — особая наследственность, а также противостояние безрассудству Афины. Как тебя звать, дитя?

— Ари.

Мне вспомнился рассказ Себастьяна о категориях внутри девяти семейств. Ламарльеры — чародеи, их дарования передаются через мать.

— А мне говорили, у вас одни женщины умеют…

— Колдовать?

Я пожала плечами. А каким другим словом можно было описать то, что он только что проделал?

— Порой и мужчины на это способны, — пояснил Мишель.

— Значит, Себастьян тоже…

— На одну половину волшебник, на другую — вампир. Гремучая смесь!

Вот-вот, этот фактик он от меня утаил!

— Я не видел сына около десяти лет, — с печалью и раскаянием произнес Мишель, — Он, вероятно, решил, что я бросил его, оставил на произвол судьбы. Не сомневаюсь, Жозефина уж постаралась меня очернить в мое отсутствие, и боюсь, как бы под ее влиянием мой сын не переменился ко мне.

— Можете об этом нисколько не беспокоиться. Себастьян везде играет по собственным правилам.

Мишель довольно осклабился. На его глазах выступили слезы гордости за сына.

— Молодец…

Я кивнула, но тему не поддержала. Десять лет — приличный срок для разлуки; я представила себе, какие невеселые мысли бродят сейчас в голове у Мишеля.

— Скажите, почему гарпия не вернула себе человеческий облик, как Арахна? Это ведь была гарпия?

— Да, — негромко усмехнулся Мишель, — И за все время, что я провел в той помойной яме, она назвала свое настоящее имя лишь тебе, Ари. Храни его в памяти как дар. Гарпия не может превратиться обратно в женщину, потому что Афина своим колдовством лишила ее этой способности. А Арахну она нарочно сотворила такой и наделила возможностью к преображению, чтобы та своей прелестью заманивала врагов Афины, потом обращалась бы в паука и поражала их, — Мишель остановился и посмотрел на меня в упор, — Ты освободила всех нас и убила Сына Персея. Она теперь удесятерит погоню за тобой.

— Пока только удвоила, — покривилась я, — Я убила двоих…

— Значит, тебе удалось то, что никому пока было не под силу, — Он изумленно заморгал. Мы двинулись дальше по улице, и Мишель продолжил: — Тебе придется остаться в городе, под защитой нашего семейства. Ламарльеры входят в Новем, силы девяти родов хватит, чтобы оградить тебя от посягательств.

— Спасибо, но мне нужно любой ценой снять с себя заклятие. Жозефина знает, как этого добиться. А потом я сделаю ноги из этого кошмара, уж извините…

Мишель потер подбородок.

— Будь поосторожнее с Жозефиной.

— Я в курсе, меня уже предупредили. Но она была знакома с моей матерью и может мне помочь.

Он вдруг застыл на месте, пристально уставившись на меня. Я поняла, что он впитывает сведения обо мне и тут же мысленно их обрабатывает. Меня трясло: к какому бы заключению он ни пришел в результате, оно вряд ли оказалось бы обнадеживающим.

— Дочь Елени! — пораженно прошептал Мишель.

У меня внутри опять все похолодело.

— Немудрено, что за тобой охотятся…

Я не спросила, кто именно: Жозефина или Афина. Мне почему-то стало все равно, мне лишь хотелось быть нормальной. Может, избавившись от проклятия, я перестану представлять интерес для них обеих.

Мишель положил руку мне на плечо и сказал:

— Не бойся, я ведь для тебя стараюсь…

Я съежилась, и мостовая вдруг уплыла у меня из-под ног. Все вокруг заволокло тьмой.

В моей голове мелькали образы — разрозненные и хаотичные. Темница. Виолетта в карнавальной маске. Молочно-белая морда Паскаля с открытой пастью и острыми зубами, нацеленная прямо мне в нос. Моя мать перед зеркалом с залитым слезами лицом, трясущимися руками пытается выковырять змей из-под волос. Гарпия, хлопанье ее огромных развернутых крыл, звон стекла, щебет целого птичьего оркестра. Лучи солнца. Свежие душистые простыни.

Свежие простыни?

Я быстро открыла глаза. Птички и вправду чирикали совсем рядом, снуя и перепархивая в ветках лозы, вьющейся у окна. Я широко зевнула и протерла глаза, смахнув затуманившую их пелену. Во всем теле ощущались усталость и оцепенение; мне казалось, что и лицо у меня отекшее и изнуренное. Но, сперва потянувшись как следует, а затем снова свернувшись калачиком на мягком матраце, я почувствовала, что постепенно прихожу в себя. Лопасти потолочного веера медленно вращались, приятно обдувая меня ветерком.

Скоро выяснилось, что я спала на первом этаже, в комнате с видом на зеленый дворик — похожий был у Жана Соломона на Думейн-стрит. Кто-то переодел меня в белую маечку и белые пижамные штаны на тесемке.

Я слезла с кровати, по дощатому полу подошла босиком к французским дверям и распахнула их. Передо мной над Французским кварталом сиял зимний закат. Воздух к вечеру остыл, но солнце успело нагреть гравий, и от него исходило тепло. Выходит, я проспала целый день от рассвета до сумерек. Впрочем, если целую ночь потратить на высвобождение из «божественной» темницы, а потом тащиться через болото в лоно цивилизации, то такая сонливость вполне объяснима.

Двери не заперты — значит, я не в тюрьме. Наоборот, в мягкой постели, под заботливой охраной Мишеля. Он знает о моей матери, а может, и о моем проклятии кое — что…

За высокой кирпичной стеной послышались цоканье копыт по мостовой и скрип колес экипажа. Из каменного перехода во дворик доносились чьи-то приглушенные голоса. Я невольно стиснула ручку балконной двери: если бы моя мама была сейчас здесь, со мной! Как мало я знала ее! Увидеть бы ей, какой я стала! Теперь я понимала, почему маме захотелось жить именно в этом городе. Он был воплощением красоты — такой, какую можно не только увидеть, но и ощутить на слух и даже на вкус. Я еще раз вдохнула побольше прохладного воздуха, чтобы избавиться от мучительного щемления в груди, затем вернулась в спальню.

На комоде высилась аккуратная стопка одежды. Не моей — та, вероятно, уже не перенесла бы и самой бережной стирки. Джинсы, черная футболка, мои собственные черные ботинки, основательно почищенные… новые носки и белье. На полу рядом с комодом лежал мой рюкзак. Я быстро проверила его и с облегчением убедилась, что его даже не открывали. Пистолета в нем, понятное дело, не оказалось — его забрал ловец τέρας. Зато кинжал был на месте, а большего мне и не требовалось. Этот клинок по смертоносной силе не мог сравниться ни с каким пистолетом.

В смежной со спальней ванной я быстро ополоснулась под душем, дважды промыв перепачканные волосы и походя размышляя, каким образом я здесь оказалась, что мне теперь предпринять и как, черт побери, выудить у Мишеля всю правду, какую он только знал. Выжимая воду из волос, я недоумевала, почему Афина ополчилась на меня и не Она ли, собственно, прокляла весь мой род. Но с чего вдруг греческой богине обрекать моих предшественниц умирать в двадцать один год? Зачем наделять нас волосами, которые невозможно изменить, и глазами цвета океанской волны? Ведь они так или иначе привлекают внимание, а Мишель утверждал, что Афине это нож острый. Тогда зачем?

Я вытерлась, воспользовалась разложенными на столике туалетными принадлежностями, затем оделась во все чистое и достала из-под мойки фен. Впрочем, у меня не хватило терпения досушить волосы до конца, и я принялась сооружать из еще влажной копны что-нибудь менее буйное и сколько-нибудь приличное. После всех процедур, почувствовав прилив бодрости, я закинула на плечо рюкзак и вышла из спальни в поисках съестного. Я не могла припомнить, когда ела в последний раз.

Ах нет, могла. Бенье с Себастьяном.

Дом оказался огромным, уставленным древними артефактами и антиквариатом. Ни дать ни взять, настоящее логово чародея. На третьем этаже располагалась огромная гостиная; из-за высокой двустворчатой двери доносились голоса. Вскоре оттуда вышла служанка с подносом, и я предусмотрительно спряталась за массивную напольную вазу. В гостиной говорили обо мне. Когда служанка ушла, я выглянула из-за вазы и поняла, что попала в библиотеку с богатой коллекцией книг. Удостоверившись, что в ней никого, кроме меня, нет, я выскользнула из укрытия и носком ноги тихонько приоткрыла дверь.

— Слишком опасно оставлять ее у нас, Мишель, и ты сам это знаешь. Афина направит на нас весь свой гнев и могущество.

— Роуэн прав. Ты же видел, что получилось, когда мы приютили Елени. Нам это стоило целого города! Ураганы разрушили здесь всё практически до основания.

— Но все вместе мы сможем защититься! Вместе мы — сила, — возражал Мишель, — И этой силы достаточно, чтобы принять дитя под свой кров.

— Пока на ней проклятие — ни в коем случае! — спорил с ним еще чей-то голос, — Это дитя для нас опаснее всякой Афины — и для всех в нашем городе. У нас не хватит никаких сил остановить ее. Когда она повзрослеет, то будет способна на все, что угодно!

— Проклятие еще не затронуло ее, и пока она для нас безвредна. А если ей помочь от него избавиться, — предложил Мишель, — она станет не нужна Афине и совершенно безопасна для нас.

— Помочь ей избавиться, говоришь? — Я узнала голос Жозефины, — Да ты понимаешь, какой клад мы приобретаем в ее лице? Только подумай об ее безграничных возможностях! Воистину богоравных! И их-то мы навеки искореним?!

Из-за двери послышался звук удара, как будто чем-то твердым стукнули по дереву.

— Жозефина, ты сама-то понимаешь, что говоришь? — резко оборвал ее Мишель, — Вот из-за чего мы в тот раз попали в беду! Не задумай ты тогда использовать Елени в своих целях, мы сейчас были бы в менее плачевном положении. А теперь ты хочешь перекинуться на ее дочь? И все ради власти?

— Ради защиты, — отрезала Жозефина, — Афина враждует с нами со времен инквизиции. С тех самых пор она и пытается стереть всех нас с лица земли. Она не на шутку боится, что мы превзойдем ее в могуществе и что ее собственные творения однажды обернутся против нее и ее опрокинут! Мы должны оставить это дитя у себя, чтобы она стала той, кем ей предначертано быть. Тогда ни Афина, ни любое другое божество не осмелятся восстать на нас.

— Что же ты предлагаешь? Заточить ее в темницу? Нет, я запрещаю!

— Ты не волен ничего запрещать, Мишель, — усмехнулась Жозефина, — Все решает совет. Большинством голосов.

— Мне вовсе не нравится идея так поступить с девочкой, — вмешался совершенно новый голос, — но город не выдержит второго подобного удара, какой обрушился на нас тринадцать лет назад. В Новом-два царит покой, а мы добивались его не одну сотню лет. Приютить или помочь этой девчушке — значит объявить Афине войну. Я за то, чтобы она уехала за Периметр и сама выпутывалась из своих осложнений.

— Нет, ей нельзя туда ехать, — возразил Мишель, — Подумай сам, Николай. От Афины ей нигде не укрыться. Девочка даже не подозревает, на что способна. Как только она попадет в руки богини, та захочет и непременно обратит дитя против нас. Нам необходимо оставить ее у себя, но не в качестве оружия, а просто как ребенка, нуждающегося в защите!

У меня пересохло в горле, сердце колотилось как сумасшедшее. Я прислонилась к стене. В ушах бешено стучало, и я ничего не могла больше расслышать, даже если бы и попыталась.

Не зная, что предпринять, я просто бросилась вон из дома, на мостовую, едва не налетев на экипаж с туристами. Лошадь обдала меня своим теплым дыханием. Я шарахнулась на другую сторону улицы. На углу я остановилась и, хватая ртом воздух, уцепилась за фонарный столб. На глазах выступили слезы, но я загнала их обратно. На секунду мне захотелось вернуться, ворваться в библиотеку и выкрикнуть им всем, что они не правы. Что никакое я не оружие и что у меня в помине нет того могущества, которым обладает Новем или doue!

Что ж, я сама приму за них решение. Уеду из Нового-2. Если Афина наслала на город ураганы только из-за того, что Новем дал приют моей матери, то как она должна взъяриться теперь, когда я убила двух ее ловцов и выпустила из тюрьмы пленников!

Внутренне опустошенная, я негнущимися ногами мерила улицы Французского квартала, собирая мысли в кучу и решая, что теперь предпринять. Солнце клонилось к горизонту, и вокруг уже зажигались фонари. Можно было, конечно, отыскать телефон-автомат и позвонить Брюсу и Кейзи, но я бы ни за что не согласилась впутать их в это балаганное представление уродов, в котором мне отводилась ведущая роль.

На площади Джексона я потратила последние пять долларов, купив у лоточника сытный пирог с креветками, и опустилась на одну из скамеек. У собора трое музыкантов исполняли джаз. Невдалеке выступал огнеглотатель. На одежде зевак, украшенной блестками, на их масках и украшениях переливались блики. Вокруг меня шелестел гул толпы, слышались смех, обрывки музыки — наилучшее время суток, если хочешь затеряться, тем более когда луна уже взошла над городом и он зажил ночной жизнью.

Фургончик Крэнк с намалеванным на нем логотипом UPS маячил впереди, припаркованный у тротуара на том самом месте, куда она впервые привезла меня и где я поселилась — у дома 1331 на Ферст-стрит в Гарден-Дистрикт. Рядом с ним притулилась старая «тойота-камри» без номеров, с облепленным наклейками бампером. Я остановилась под раскидистым дубом, увешанным лохмотьями мха, и еще раз оглядела темную улицу и железные ворота особняка, затем подняла глаза к окнам третьего этажа. Новему, вероятно, уже было известно о моем побеге, но мне вовсе не хотелось оставлять здесь вещи моей матери. Пробраться к дому по улицам Гарден-Дистрикт не составило труда: я старалась держаться в тени, а единственным освещением в окрестностях, не считая нескольких фонарей на Сент-Чарльз-авеню, служили редкие непогашенные окна.

Посасывая изнутри щеку, я долго осматривала из укрытия громаду знакомого особняка и лужайку позади него. На коже медленно оседала ночная сырость. Холодный воздух будто застыл, и вокруг тоже все замерло. Пора!

Я метнулась через улицу, стараясь ступать неслышно и выбрав целью угол кованых железных ворот, густо облепленный плющом. Там будет несложно взобраться. Спрыгнув на мягкий ковер палой листвы, я крадучись поспешила к заднему входу, по-прежнему не выступая из полумрака. Помедлив на секунду за кустом магнолии, я опрометью бросилась через патио к французским дверям, скользнула внутрь и тихо прикрыла за собой створки.

В доме горел свет, но ни шагов, ни голосов я не услышала. Холл был пуст, никого не оказалось ни в Склепе, ни в гостиной. На лестнице я остановилась и еще раз с тайной надеждой прислушалась. Ни души! Тогда я взбежала по ступенькам и кинулась в свою спальню. Если бы только мне посчастливилось выбраться отсюда незамеченной, не пускаясь в лишние объяснения и избежав ненужных прощаний… Может, это не слишком вежливо, зато сколько облегчения для всех заинтересованных лиц!

Дверь спальни была приоткрыта. Оставалось лишь легонько толкнуть ее и пробраться внутрь. Однако на пороге я застыла в замешательстве.

Намоем — бывшем Крэнк — спальнике свернулась калачиком Виолетта. Она лежала спиной ко мне, а рядом, изогнувшись вдоль ее тельца, расположился Паскаль. Я переступила с ноги на ногу, и половицы подо мной заскрипели. Паскаль приподнял голову и медленно повернул ее ко мне. Пока он, помигивая, таращился на меня, Виолетта проснулась и обернулась через плечо.

Она тут же приняла сидячее положение, отодвинув Паскаля, чтобы ненароком его не раздавить, а затем и вовсе переложила крокодильчика на пол. На шее у нее болталась на веревочке ярко-синяя маска. Виолетта водрузила маску себе на макушку и уставилась на меня своими серьезными темными глазищами. Я мгновенно ощутила в груди прилив доброты; мне захотелось присесть с ней рядом, поговорить и…

Нет, мне надо ехать.

— Привет, Виолетта!

Чувствуя на себе взгляд круглых детских глаз, я направилась к коробке и подхватила ее под мышку. Что за глупая мысль! Начнем с того, что Виолетта обходилась без меня все эти годы, и девочку вряд ли расстроит неожиданный отъезд гостьи, прибывшей всего на несколько дней.

Я прижала коробку к груди. В горле у меня застыл ком. Я вдруг поняла, что мы с Виолеттой — одно и то же. Мы непохожие и обе одинокие. Но кое-чему в ней я завидовала и даже восхищалась. Она принимала себя такой, какой была, и не пыталась скрывать или переделывать свою сущность. А я только о том и мечтала, чтобы поскорее стать нормальной и навсегда избавиться от своего нынешнего «я».

— Тебя Себастьян ищет. Все ушли тебя искать, — тоненьким голоском сообщила Виолетта, невозмутимо поглаживая Паскаля. — Ари, что с тобой случилось?

— Ничего, — Я отвернулась, крепче стискивая в руках коробку, — Всего тебе хорошего, Виолетта. Всегда оставайся прежней.

Уже в дверях я услышала:

— И ты тоже оставайся…

Я стала спускаться по лестнице.

12

Уже внизу, в холле, я вспомнила о подарках, приобретенных мной вчера на рынке перед столкновением с ловцом τέρας. На ходу бросив рюкзак на столик у входа, я поспешно выудила из него головоломку, предназначенную Крэнк, и бенье для мальчиков, вероятно уже черствых, как камень. Затем я достала маску, купленную для Виолетты, и не удержалась — погладила ее бархатистую поверхность. Больше всего на свете мне хотелось надеть такую маску и спрятаться под ней от всех! Я к этому всегда стремилась. Меня исподволь разъедало чувство вины. Я поступала не совсем красиво — не так, как привыкла… Впрочем, чья шкура должна была пострадать от нападок греческой богини — Виолетты или моя? Кого мечтала обратить в орудие мщения алчущая власти вампирша?

Неожиданно волосы у меня на затылке встали дыбом, в душу закрался леденящий страх.

Кто-то стоял позади меня. Я закрыла глаза и как можно глубже и спокойнее вдохнула, незаметно сжав кулаки. Да, сзади кто-то есть… Высокий, крепкий и безмолвный, словно статуя. Я напрягла мышцы.

резко согнула колени, развернулась и выставила вперед одну ногу, зацепив ею ногу незнакомца и с силой потянув на себя. Он потерял равновесие и завалился назад, но — странное дело! — почему-то не упал.

Подтянув ногу обратно, я сконцентрировалась, готовая к атаке, но мой противник внезапно повернулся лицом вниз, легко, словно мячик, отпружинил от пола пальцами и кончиками ботинок и снова выпрямился как ни в чем не бывало. Мистика какая-то… Судя по всему, он был не совсем человек.

Я переступила для равновесия и замахнулась, но он успел перехватить мою руку. Я изготовилась для нового удара, но незнакомец поймал и другую руку. Его жесткое угловатое лицо засияло надменным торжеством победы. Как они обожают этот приемчик! И не думают, кретины, о том, что их причиндалы, и коленные чашки, и голени ничем не защищены от пинка. Вдруг у меня в голове будто что-то щелкнуло.

— Дэниел? — Моментально вспомнив и лицо, и имя посетителя, я так и застыла с поднятым коленом. Это был секретарь Жозефины, — Какого черта вас сюда принесло?

Судя по его физиономии, здесь он оказался лишь по долгу службы. Дэниел раздраженно нахмурился, проигнорировав мой вопрос, и отпустил мои запястья, затем достал из-за пазухи черного вечернего костюма белый конверт. Еще бы ему не злиться! Вместо того чтобы сейчас танцевать в этом наряде на балу или на вечеринке по случаю Марди-Гра, ему пришлось тащиться сюда.

Он помахал конвертом перед моим носом. Я поспешно выхватила послание и извлекла оттуда открытку с приглашением на бал. Прочитав ее с бьющимся от волнения сердцем, я сконфуженно вздернула брови, как вдруг мое внимание привлек коротенький, аккуратно выведенный под приглашением постскриптум.

— Они у нее, — прошептала я, комкая в руке открытку.

Дэниел одернул пиджак, сухо кивнул и вышел. Козел…

Жозефина Арно держит их у себя! Новему теперь нет необходимости прочесывать весь город, чтобы меня обнаружить: достаточно было взять в заложники моих друзей и теперь я явлюсь к ним сама. Я могла только гадать, все ли из их старейшин знают о происках Жозефины, или они единогласно высказались за такое решение.

— Что там написано?

Виолетта уже успела спуститься в холл и теперь стояла на нижней ступеньке с Паскалем в руках. Я так рассвирепела, что не смогла произнести ни слова и молча протянула ей измятый кусок картона. Виолетта посмотрела на приглашение с таким видом, словно я дала ей теннисный мячик, затем вернула мне со словами:

— Я не умею читать.

От изумления я на секунду застыла на месте. Виолетта не умеет читать? Во мне сразу всколыхнулась жалость к ней. Бедному ребенку было негде выучиться. Даб нашел ее посреди топей, в охотничьей сторожке, где она жила одна-одинешенька, а школ и учителей на болоте негусто…

Я пересказала девочке, о чем говорилось в приглашении, стараясь, чтобы предательская дрожь в голосе не выдала мои эмоции.

— Что же нам теперь делать?

— Думаю, — ответила я, — придется нарядиться и идти на бал!

Личико Виолетты медленно озарила хитроватая улыбочка, обнажившая кончики блестящих клычков, от вида которых у меня сердце опять ушло в пятки.

— Чудесно!

Она со всех ног бросилась вверх по лестнице, но на полпути обернулась.

— Пойдем же, выберем себе костюмы и маски! У меня их завались!

Я поспешила подняться вслед за ней. Виолетта привела меня в конец коридора, к двери напротив спальни Себастьяна. Там она сняла с черного шнурочка на шее ключ и отперла замок.

Переступив порог, мы попали в настоящее царство карнавала. Ночник, накрытый красным шарфом, освещал двуспальную кровать, все четыре стойки которой буквально ломились под грузом бус, ярких шарфов и масок. Словно я попала в мир Марди-Гра. Маски облепили и все стены комнаты, не оставив свободным ни дюйма. Посреди пола и в углах высились горы вечерних платьев и костюмов. Свет, отраженный от блесток, бисера, стразов, радугой переливался на потолке. Зачарованная волшебным зрелищем, я спросила:

— Это все твое?

Виолетта положила Паскаля на кровать.

— Теперь мое. Я сама их собрала.

— Зачем?

Виолетта поглядела на меня так, будто я не понимала очевидных вещей, и принялась рыться в кучах вычурных платьев и великолепных костюмов.

— Бал у Арно строго официальный. У каждого семейства он свой, а в последнюю ночь Марди-Гра они устраивают бал совета. Тебе нельзя опозориться. Нет, такое не пойдет… О-о, вот это!

Стоя в ворохе разбросанных нарядов, словно крошечная темноволосая фея посреди россыпи самоцветов, Виолетта подала мне черное атласное платье с белой отделкой. Его корсаж без лямок искрился тысячей жемчужин и кристаллов, подобных узору созвездий на чернильно — черном ночном небосклоне.

— Оно хорошо сочетается с твоей татушкой и подходит к волосам. Как домино — черное с белым!

Попирая ножками ранее отвергнутые варианты, она вручила мне свой выбор и подошла к стене в поисках подходящей маски. Честно говоря, мне было все равно, в чем идти на бал; главное — попасть в дом к Жозефине и вызволить своих друзей. Но мои руки невольно погладили нежную ткань, а сердце замерло от… предвкушения? Наверное, во мне все же что-то оставалось от девчонки, потому что платье, на мой взгляд, было и вправду умопомрачительным.

— Вон ту, — показала мне Виолетта.

Я проследила взглядом за ее пальчиком и увидела сверкающую полумаску из белого атласа с загнутыми вверх кончиками, черной опушкой и инкрустацией из стразов, которая скрывала только глаза, брови и переносицу.

Моего роста хватило, чтобы снять маску со стены, и Виолетта смогла заняться поисками наряда для себя. Я было подумала оставить девочку дома, но какое право я имела командовать ею? Ровным счетом никакого. Этот ребенок был вполне самостоятельным. Бог знает сколько времени Виолетта прожила совершенно одна на болоте. Она привыкла поступать по-своему и, возможно, даже оскорбилась бы, вздумай я ей перечить.

— Скажи, Виолетта… — обратилась я к ней, стянув с себя джинсы и рубашку и облачаясь в платье.

— А?

— В Новом-два есть школы?

Не поворачиваясь ко мне и продолжая копаться в развалах одежды, она лишь вздернула костлявые плечики.

— У Новема есть школа, но только для своих детей и для детей богатеньких. В общем, не для нас. Но раз в неделю в ГД приходит женщина, она учит всех, кому хочется.

Виолетта выглянула из-за груды шмоток. Теперь на ней было фиолетовое платье, доходящее ей до середины икр. Из-под подола выглядывали носки в бело-черную полоску и непомерно большие черные ботинки. Девочка стянула с макушки прежнюю маску и выбрала на комоде, среди кучи других масок, бело-лиловую, под цвет платья, как нельзя лучше оттенявшую ее пышные темные волосы. Весь этот комплект а-ля панк оказался на удивление гармоничным. «Феечка-панк», — прозвала я про себя Виолетту.

Увидев, что я воюю с «молнией» на спине, Виолетта развернула меня и помогла ее застегнуть. Платье оказалось облегающим, его плотный корсаж приподнял мне груди, и меж них залегла непривычная для меня ложбинка. Обнаженные плечи и шея вызывали ощущение уязвимости, но я сочла, что его вполне можно пережить. Подол платья полностью скрывал мои ботинки, поэтому я решила не переобуваться и завершила свой наряд, натянув на лицо маску.

Я сразу оценила, как приятно быть невидимкой. Никто вокруг не догадался бы ни кто я, ни в чем мой изъян, если бы не предательски узнаваемые волосы. Я скрутила их на затылке в тугой узел. Виолетта протянула мне пару клипсов из черных камушков и кубиков циркония. Ожерелья не потребовалось. Клипсы и маска прекрасно дополняли платье. Застегнув на талии кожаный пояс, я прицепила к нему сбоку клинок τέρας. Свободный, струящийся низ платья ничуть не стеснял движений, и кинжал мне совсем не мешал. — Отлично.

Сбегая по ступенькам, я вдруг подумала, что все происходящее очень напоминает сон, грезу, в которой я, будущая королева бала, важно шествую вниз по лестнице и пышном старинном дворце, и мне предстоит необыкновенная ночь.

Прохладный воздух пустынной улицы и прибой красок и звуков — шелеста юбки, радостного хихиканья Виолетты, прочих разрозненных шумов — еще больше подстегнули мое оживление. Мы устремились в жутковатую темноту улицы вдоль череды обветшавших, полуразрушенных особняков. Легкая ткань платья ласкала мне ноги, я едва дышала от потаенного возбуждения и ловила себя на мысли, что не пристало так откровенно наслаждаться моментом. Но в маске я ощущала себя другим человеком — своим не ведающим застенчивости двойником. Маска сообщала мне красоту, загадочность и могущество, словно именно я была властительницей этой ночи и присущей ей магии — я, и никто другой. И теперь я вступала в свои права.

Я успела основательно запыхаться, когда мы добежали до Сент-Чарльз-авеню и вскочили в трамвай, переполненный разряженными для карнавала туристами. Виолетта заплатила за проезд, так как я, чересчур увлеченная игрой в маскарад и спасением друзей, забыла обо всем на свете. Хорошо хоть кто-то из нас не терял головы.

По мере приближения к Французскому кварталу разговоры в трамвае становились все громче и игривее. Наконец мы сошли и быстро двинулись в сторону Ройял-стрит, куда уже стекались толпы костюмированных и просто нарядных участников ночного парада. Над кварталом витали обрывки музыки, сливаясь с веселым смехом гуляющих и вступая порой в состязание с мелодиями, долетавшими из клубов и баров.

Семейство Арно занимало дом на углу Дофин-стрит и Орлеан-стрит. Его трехэтажную громаду украшали два балкона с кружевными коваными перилами. С их железных завитков свисали ветви папоротника, высокие окна были празднично освещены, в них скользили тени. Из дома до нас долетали фрагменты классических произведений.

Мы с Виолеттой остановились на тротуаре напротив дома, наблюдая за компанией мужчин и женщин в масках, направляющейся к парадному входу. Их встречали двое привратников в ливреях. Я принялась невольно комкать в руке сложенную открытку. Мы прибыли заранее и в костюмах. Кажется, кроме этих двух явных преимуществ, других козырей у нас не было. Настоящая же схватка должна была развернуться в доме.

— Ты готова?

Виолетта вложила свою ручонку в мою ладонь, тихонько пожала ее, затем задрала голову, и я увидела, как ее глаза сияют сквозь прорези маски:

— Ещ-ще бы!

13

Комнаты второго этажа были полны фланировавших туда-сюда людей. В первую минуту я даже растерялась от ослепительной пестроты их карнавальных нарядов. В распахнутые окна на легких крыльях ветерка вплывали обрывки смеха и разговоров, смешиваясь с нежными переливами струнного квартета, доносившимися из бального зала на третьем этаже. Я поднялась туда, где играла музыка.

От нереальности зрелища у меня мгновенно перехватило дух, словно я перенеслась в неизвестное государство многовековой давности. Я принялась протискиваться сквозь скопище гостей в глубину зала, к балконным дверям, откуда открывался вид на обширную террасу за домом, уставленную круглыми столиками. На каждом из них красовались букеты свежих цветов и горели канделябры. Под сияющими гирляндами, развешанными на ветвях деревьев, неслышно сновали официанты.

Ухватившись за кованые балконные перила, я всмотрелась в сборище на террасе, взглядом отыскивая Жозефину и Мишеля. Впрочем, выявить их среди масок было попросту невозможно. Мне захотелось поделиться разочарованием с Виолеттой, но она куда-то исчезла.

Я тут же бросилась отыскивать ее по всему дому, окликая шепотом: «Виолетта!», но девчушки и след простыл. Привратники уже закрыли парадный вход и переместились к задним дверям, значит, Виолетта была где-то здесь — как и прочие из ее компании. Жозефина не посмеет их обидеть, так ведь? Себастьян все же ей внук, а остальные — его друзья… Впрочем, она сама призналась, что лишена сердца.

Незаметно, но досконально проверив помещения второго этажа, я, подбирая юбку, поспешила на третий этаж, намереваясь осмотреть бальный зал. В нем уже начались танцы, и скопище гостей глазело теперь на ослепительный разноцветный вихрь кружащихся пар. Огибая их, я медленно двинулась в обход залы.

— Ах, красавица из красавиц! — произнес рядом голос с французским акцентом.

Незнакомец галантно взял меня за руку, помогая лавировать среди зрителей.

— Повальсируем?

Раскрыв рот, я тихо отступила под его напором, и, вытесняемые толпой, мы оба вдруг оказались в бальном кругу. Его теплая ладонь, выпустив мою руку, легла мне на талию, он привлек меня к себе и закружил. Я тут же напряглась и попятилась. Его рука скользнула вниз по моей спине, но он меня не отпустил.

— Я неважно танцую, — пробормотала я, от смущения сама не своя.

Я никогда не увлекалась танцами, и вообще я была здесь, среди всего этого сборища, совершенно чужой.

— Мне, честно говоря, надо бы…

— Один лишь танец! Пожалуйста.

Двигаясь в такт с танцующими, он убыстрил темп, и мы с головокружительной быстротой описали по залу круг. У меня по всей спине выступила испарина, а глаза лихорадочно искали просвета в бесконечном людском мельтешении…

— Расслабьтесь, machere, доверьте мне вести вас!

Он тут же завертел меня, увлекая вперед, унося в общем потоке, и я всеми силами старалась не отстать.

— Вдохните же! Увидите, это поможет! — посмеиваясь, посоветовал мой партнер.

Я сразу его послушалась и с удивлением обнаружила, что начисто забыла про дыхание! Моя рука увереннее лежала на его плече, а ноги уже сами собой выписывали несложные па. Мы пронеслись мимо лестницы. Мой взгляд взмыл под потолок, но маска мешала обзору, и я решила внимательнее приглядеться к своему партнеру. Меня и тянуло улизнуть от него, и хотелось остаться.

Его глаза, нос и щеки скрывала безыскусная золотая маска, но он был явно молод и высок ростом. Губы незнакомца растягивались в полуулыбке, а глаза сверкали, подобно двум изумрудам на ярком свету. Русые, тронутые солнцем волосы слегка курчавились за ушами и над воротничком нарядной белой рубашки. От него исходил легкий аромат одеколона. Я вдохнула глубже: как чудесно пахнет!

Загадочность, придаваемая маской, позволила мне хотя бы на один танец разнежиться, стать немного не собой — юной барышней, кокеткой и причудницей, обожающей сюрпризы и танцульки. Я кружилась и кружилась в вальсе, забывая о времени, меняла без конца партнеров, и под их масками мне с каждым разом мнились все более загадочные и пригожие лица. Музыка опьяняла меня; разгоряченная, я упивалась своей красотой и веселостью.

Вдруг очередной танцор выпустил меня, и я, хохоча, одна завертелась по залу, пока меня вновь не обхватили за талию сильные руки и я по инерции ткнулась с размаху лицом в чью-то грудь.

— Ах, извините! — еле переводя дух, пролепетала я, — Это снова вы!

Ко мне вернулся мой первый партнер. Он привлек меня ближе, прижимая теплую ладонь к моей спине, склонился к моему уху и слегка коснулся его губами. Внутри у меня будто пролетел легкий порыв ветра.

— Не извиняйтесь. Я совсем не в обиде.

Он поцеловал меня в ухо, и мы снова унеслись в танце.

— Кто вы и как вас звать? — спросил молодой человек, — Нимфа? Сирена? Принцесса фей?

Кокетничать, оказывается, очень приятно: я враз почувствовала свою власть над ним.

— Ни разу не попали, — улыбаясь, откликнулась я.

— Ах да, берите выше — Он прижал меня к себе вплотную, так что мы почти обнялись, и потерся щекой о мой висок, — Я буду звать вас Лунной Королевой.

Я засмеялась.

— Кто же тогда вы?

— Стоит подумать. — Он отстранился и посмотрел на меня с высоты своего роста, раздвинув губы в ухмылке. — Быть королем, вероятно, ужасно скучно. Я бы лучше согласился стать… консортом[19] королевы.

Мои щеки пылали, а дыхание то и дело прерывалось. Его губы скользнули с моего виска на щеку, медленно проторили путь к уху и лениво двинулись дальше, к шее. Моей спине сделалось горячо от набегавших вибраций, но мне хотелось большего. Я готова была очертя голову ринуться в омут ощущений. И плевать на последствия! Молодой человек, словно угадав мое нетерпение, прижимал меня к себе все крепче, а я не противилась и с готовностью подставляла ему шею.

Мы кружились по залу, и у меня все больше пересыхало во рту. Краем сознания я понимала, что события развиваются чересчур странно и стремительно, но расписной плафон зала и огни, сливающиеся в непрерывный красочный калейдоскоп, не давали мне сосредоточиться.

Молодой человек сжал меня в объятиях и покрыл мою шею легчайшими мелкими поцелуями, обдавая ее горячим дыханием. У меня сразу подкосились колени, глаза закатились, и я едва не завалилась назад. Музыка, болтовня и смех отступили куда-то на задний план. Не чуя ног, я плыла по залу, и передо мною то там, то сям вспыхивали случайные, фривольные образы: женщины и мужчины в масках, склоненные к шеям своих партнеров, парочки вдоль стен, поцелуи, сладострастные вздохи… Я выделила среди прочих темноволосую пару; он приник губами к горлу своей партнерши, а она, запрокинув голову и сомкнув веки, прижималась спиной к стене.

Мы описали еще круг. У меня в ушах грохотало от прилива крови, и я уже не слышала музыки, вяло и нехотя что-то отвечая своему партнеру. Внутри меня бушевал пламень. Вновь оказавшись напротив темноволосой целующейся парочки, я невольно скосила на них глаза… О боже! Тот мужчина ощерился, его клыки на глазах удлинились и вонзились в подставленную шейку девушки. В тот же самый момент мой партнер легонько пощекотал языком у меня за ухом. Черными накрашенными ноготками я впилась ему в плечо, увидев, как девушка раскрыла рот и, кажется, застонала от удовольствия. Впрочем, возможно, мне это просто померещилось, но ее всхлип громко отдался у меня в ушах. Сердце у меня стучало оглушительно, внутри все переворачивалось, и я была не в силах вздохнуть. Взор у меня туманился, и все вокруг вертелось каруселью… Неожиданно я спиной почувствовала опору. Мой партнер прижал меня к стене в глубине зала и зубами легонько покусывал мне шею. Я гибла и ничуть не жалела об этом, ведь я уже была не я, а девушка в маске, любимая и желанная. Да…

И вдруг он отодвинулся. Меня обдало холодным сквозняком. Я растерянно замигала, недоумевая одурманенным разумом и жалея только, что нам помешали.

— Оставь ее в покое, Габриель, — произнес рядом знакомый голос.

Опьянение не отступало, но я адским усилием воли заставила себя собраться в кучу, подозревая, что что-то и в самом деле пошло наперекосяк, да и сама я, кажется, порядком окосела.

— Она не хочет, чтобы ее оставляли в покое, — возразил мой партнер. — Спроси у нее сам.

Зал по-прежнему вращался вокруг меня, но уже понемногу прорезалась музыка и голоса звучали громче. Вперед выдвинулось чье-то лицо в незатейливой черной маске. Человек поднял ее, и меня словно окатили ледяной водой.

— Себастьян?

14

спешно поморгала, и оба собеседника передо мной разом вошли в фокус. Тогда, разобравшись, что к чему и что я едва не натворила, я заалела, словно раскаленное солнце. Вот идиотка! В тот момент меня одолевало единственное желание: просто исчезнуть, испариться, подобно удушливой гари.

Здесь меня окружали одни вампиры, кровососы, беззастенчиво насыщавшиеся за счет тех, кто готов был подставить им свои ослепительно-белые шеи. Ввергнутые в подобие гипнотического транса, они жаждали только утоления своей чувственности новизной ощущений. И не вмешайся вовремя Себастьян, я могла примкнуть к их числу.

Неужели я оказалась такой слабой, что готова была ответить на желание Габриеля?

— Ари, как ты? — обратился ко мне Себастьян.

Я наконец-то отлипла от стенки.

— Распрекрасно.

Но я до ужаса досадовала на собственную наивность и легковерие, меня злил и мой неостывший пока телесный жар, и излишне тесный корсаж. Хорошо еще, что на мне была маска: она хотя бы частично скрывала мое пылающее лицо. Как старательно я ни прятала глаза, от меня не укрылось, что бал продолжался и что одни пары в зале танцевали и перешептывались, а другие разбрелись обниматься по затемненным углам и вдоль стен.

— И ты такой же, Себастьян?

Он стиснул зубы, а Габриель рассмеялся, сощурив глаза в прорезях золотой маски.

— Себастьян будет отпираться, но он ничем от меня не отличается.

Глаза Себастьяна потемнели от гнева. Дернув подбородком, он огрызнулся:

— Пошел ты, Батист! Никогда в жизни я не буду таким, как ты и вся ваша братия! — После столь резкой отповеди он не менее решительно схватил меня за руку и потянул за собой, — Всё, пошли отсюда!

— Даже тебе, Ламарльер, негоже так обращаться с дамой. Не мешало бы спросить у нее, желает ли она идти с тобой?

Мне не терпелось убраться отсюда подальше, пока эти двое не поссорились и не наломали дров.

— Спасибо за танец, — едва не поперхнувшись, поблагодарила я Габриеля, показывая тем самым, что разговор окончен.

Он сразу подтянулся и с величайшей церемонностью поклонился мне.

— Благодарю вас, Дама Лунного Света!

С этими словами он удалился. Себастьян же потащил меня в противоположную сторону, проталкиваясь зигзагами сквозь плотную массу танцующих, пока не вывел на свободный пятачок у балконной двери по фасаду. От уличной прохлады, проникающей через распахнутые створки, у меня в голове разом просветлело.

— Что, черт возьми, здесь творится? И где все остальные? Где Виолетта?

— Что творится? Творится то, что мы все ищем тебя со вчерашнего вечера, когда ты куда-то испарилась с рынка, вот что!

Себастьян полоснул меня сердитым взглядом, порывисто надвинул маску на лицо и, раздувая ноздри, ушел на балкон. Вцепившись одной рукой в железные перила, он запустил другую пятерню в шевелюру, с шумом выдохнул и сделал вид, что разглядывает веселое карнавальное шествие внизу, но его профиль даже под маской показался мне угрюмым. Иссиня-черные волосы, длинными прядями спадавшие по обеим сторонам черной атласной маски, придавали ему сходство с хищной птицей. На нем были белая рубашка и черные слаксы, и по контрасту с черной маской губы на его бледном лице казались еще краснее. Возможно, впрочем, причиной этому послужил обычный гнев.

Однако донесшийся снизу торжественный звук горна не оставил и следа от моего восхищения. И этот дом, этот бал, и все остальное сыграли со мной мерзкую шутку: превратили в податливую марионетку в руках чертова кровососа. От злости я что было силы стиснула балконные перила, так что даже костяшки на руках побелели.

— Виолетту я не видел, — наконец произнес Себастьян. — Что, черт возьми, с тобой приключилось?

— Долго рассказывать. Твоя бабушка прислала мне записку, что Даб, Крэнк и Генри у нее.

— Мы все тебя ищем целые сутки без перерыва. Бабушка сообщила мне, что ты придешь сюда сегодня, и я отправил ребят домой отдыхать, — Он, явно смутившись, уставился на меня.

— Ты уже говорил со своим отцом?

Себастьян задрал маску на макушку и посмотрел на меня как на ненормальную.

— Со своим отцом? Мой отец бросил нас, когда я был еще ребенком.

Ах черт… Мой гнев сразу поостыл.

— Себастьян, это не так. Его держала в темнице Афина. Теперь он здесь, во Французском квартале. И я не очень давно виделась с ним.

В лице Себастьяна что-то дрогнуло, он страшно побледнел и пошатнулся. Я решительно взяла его за руку, увела обратно в зал и усадила на длинную скамью у стены. Он, словно на автопилоте, покорно последовал за мной, опустился на скамейку и сильно потер ладонью лицо. Его всего трясло, а из меня помощница, к сожалению, была неважная. Я не могла подсказать ему, как разобраться с прошлым. Я и со своим-то не умела справиться. Себастьян сидел неподвижно, опершись локтями о колени и понурив голову, а я стояла рядом, не представляя, что надо говорить и что делать. Наконец я сорвала с лица маску, и тут он поднял на меня безжизненные серые глаза, в которых, однако, брезжил проблеск надежды.

— Это точно был он?

— Ага, вы с ним так похожи! — Я вертела в руках маску, отчаянно желая быть хоть в чем-нибудь ему полезной. — И он вовсе не бросал вас. Я сама видела эту тюрьму.

— Черт! — пробормотал Себастьян и спросил недоверчиво: — И где же он сейчас?

— В одном доме в этом квартале. Я оттуда ушла, потому что услышала…

— Что услышала?

Я запнулась.

— Что твоя бабушка не хочет отпускать меня из Нового-два. Она вообразила, будто я новый вид оружия, которым она собирается защитить Новем от Афины. Но я же не такая, как вы все. У меня нет ни могущества, ни дарований противостоять богине.

— Снова это имя! Ты говоришь об Афине, о греческой богине?

— Ага. Круто, да? — Я неуверенно улыбнулась, — Твоя бабушка тринадцать лет назад спрятала у себя мою мать. Афина из-за этого взбесилась и наслала на город ураганы. Теперь она знает, что я в Новом-два, и охотится за мной. Если верить тому, что я слышала, она тоже хочет пустить меня в оборот — против Новема.

Себастьян покачал головой и тяжко вздохнул.

— Господи Иисусе… Ты, случаем, не знаешь почему?

— Понятия не имею!

Повисло долгое молчание. Наконец я решилась спросить то, что давно таилось у меня на задворках сознания:

— Я помню, что ты рассказывал вчера в кафе…

Впрочем, он мог тогда солгать или просто не сказать всей правды. Я в нерешительности взглянула на него сверху вниз и наткнулась на внимательный взгляд его серых глаз.

— Габриель говорил правду? Ты действительно такой, как он?

— Пусть Габриель Батист провалится ко всем чертям! Ему-то очень улыбается, чтобы я закончил тем же, чем и он! — Себастьян глухо и утробно застонал, — Сказать честно, быть может, я за всю свою жизнь не захочу попробовать кровь, а может, в один прекрасный день не смогу одолеть жажды и кровь будет мне необходима, как и им всем. Черт его знает!

У меня перед глазами снова пронеслись недавние образы и ощущения нынешнего бала, тем более выразительные от осознания того, что однажды и Себастьян, возможно, окажется среди его завсегдатаев. Подумав о Габриеле, я тут же задалась вопросом, каково было бы чувствовать себя в объятиях Себастьяна.

— Он не должен был злоупотреблять твоей наивностью.

— Он и не злоупотребил! — От возмущения распрямилась я в полный рост.

— Мне нельзя дольше здесь оставаться! Могу поспорить, что твоя бабушка, если она меня найдет, добром отсюда уже не выпустит.

— Ты пришла ради ребят?

— Да, но, судя по всему, она просто соврала, чтобы меня к себе заманить. Нужно было это предвидеть.

Я еще раз оглянулась в надежде заметить Виолетту. Себастьян поднялся со скамьи и взял меня за руку.

— Пойдем, не отставай.

Я послушно начала пробираться с ним сквозь толпу, глядя строго перед собой и не позволяя себе соблазниться видениями вампирских утех. Но перед притягательностью руки Себастьяна, крепко стискивавшей мою ладонь, я была бессильна. От него веяло порядочностью и надежностью, хотя я знала, кто он такой и на что способен.

Мы спустились вниз, во внутренний дворик, где сборище гостей значительно поредело, но нам все равно пришлось огибать шумные компании, столики и официантов по пути к небольшому двухэтажному домику для гостей.

Оказалось, впрочем, что внутри он больше походил на студию. В комнате, скупо озаренной из дворика светом гирлянд, обнаружились мольберты, холсты и прочая утварь для занятий живописью, а также длинная столешница и мойка. Отдельные двери вели в гостиную, спальню и кухню.

— Здесь можно побеседовать спокойно.

Я остановилась на пороге и сдернула маску.

— С каких это пор парни любят беседовать?

Себастьян обернулся, с изумлением обнаружив, что я застыла на месте. Тогда он вернулся, крепко схватил меня за руку и подвел к диванчику.

— Послушай, если моя бабушка не хочет отпускать тебя из Нового-два, а за тобой по пятам гонится богиня, то да, я хочу с тобой побеседовать! Рассказывай с самого начала.

Я села рядом с ним, взмахнув юбкой, и положила маску на колени. Стразы на ней таинственно замерцали в тусклом свете уличной иллюминации. Я вздохнула, закинула ногу на ногу и слегка развернулась, чтобы видеть Себастьяна.

А затем я поведала ему обо всем, что знала сама, начиная с посещения Рокмор-хауса: о письмах в коробке, о проклятии, об уничтоженных мной подосланных убийцах, о плантаторском особняке у самой реки и о тех спорах, что я подслушала в доме у Мишеля. Наверное, кому — то моя история показалась бы надуманной, но я ничего в ней не преувеличила. Для меня она была самой что ни на есть жизненной, и по мере изложения я чувствовала, как мои слова обретают силу и вес. Я позабыла про прежнее недоверие и больше не считала себя сумасшедшей.

Я перестала прятаться, ведь я, как и Виолетта, тоже была непохожей. И здесь, в Новом-2, мне не нужно было притворяться перед Себастьяном.

— Не понимаю, — выслушав меня, сказал Себастьян, — зачем Афине обрекать женщин в вашем роду на такие глаза, как у тебя, и волосы оттенка… лунного сияния?

Он потрогал тугой узел у меня на затылке и слегка потянул. Я перехватила его руку.

— Не надо, прошу тебя…

Но Себастьян продолжал понемногу ослаблять плотно скрученный узел. У меня перехватило дыхание и пересохло во рту, а сердце билось все быстрее и чаще.

— Зачем, — тихим, проникновенным голосом продолжил он, — наделять твоих прародительниц красотой, чтобы потом обречь их на смерть накануне двадцати одного года?

— Не знаю…

Я разглядывала свои руки, безвольно лежавшие на коленях, и дрожала от ночной прохлады. При его словах мне почему-то вспомнилась гарпия.

— И я даже не уверена, так ли уж мне это интересно.

Полностью распустив мне волосы, Себастьян принялся согревать мои ладони в своих.

— Пока мы не разгадали тайну твоего прошлого, нам лучше не попадаться им на глаза.

Ужасно жаль, что нельзя просто взять и спросить об этом у Новема. Им, я так понимаю, все досконально известно. Я замолчала, прислушиваясь к шуму бала. Из дворика доносились взрывы смеха, звяканье серебряных приборов, музыка. Большинству гостей эти звуки, вероятно, услаждали слух, но только не мне. Что касается меня, то их обманчивая беззаботность только усиливала таившуюся здесь угрозу.

— Где же остальные, как ты думаешь? — спросила я Себастьяна, — Домой они не возвращались. Там была одна Виолетта.

— Не знаю. Бабушкин посыльный застал нас у реки, где мы искали тебя, и Генри сказал мне, что они пойдут обратно в ГД. А я отправился сюда, переоделся и стал ждать тебя.

— А где может быть твой отец?

— Если он вернулся, то должен был тоже явиться на бал. Но вначале надо проверить, не подослала ли Жозефина кого-нибудь к ребятам и не перехватили ли их в мое отсутствие. Она рехнулась, если решила, что вправе насильно удерживать тебя здесь или брать в заложники моих друзей, — Себастьян взглянул на часы и поднялся с дивана, — У нас еще есть время.

Я встала вслед за ним и поддернула юбку, пряча в складках ткани клинок терад.

— Для чего?

Себастьян неожиданно отвел глаза и слегка угловато двинул плечом.

— К полуночи бал переходит в легкое буйство.

У меня внутри екнуло.

— Как это — в буйство? — на всякий случай поинтересовалась я, хотя уже предугадывала ответ.

— Сейчас такая пора, — пояснил Себастьян, — можно позволить себе немного… расслабиться. А пройдет Марди-Гра, начнется Великий пост. Мы тоже его соблюдаем — таков обычай. Поэтому в период празднеств…

Они упиваются кровью и, наверное, вволю предаются сексуальным и прочим наслаждениям. Ему не обязательно было произносить это вслух. Я поняла Себастьяна без слов и вдруг ощутила себя жалкой и маленькой рядом с ним.

— И что, неужели тебя никогда не тянуло попробовать? Хотя бы разочек?

— Я и не говорил, что меня не тянуло. Просто я не хочу, чтобы кровь правила моей жизнью, как у некоторых. Стоит только ощутить ее на вкус — и подсядешь, как на наркотик. — Себастьян взглянул через окно на развлекавшихся гостей, — Такая теплая, густая, и ее всегда мало…

— Типа шоколада, — поигрывая маской, кивнула я.

На моем лице застыла неловкая ухмылка. Кейзи утверждает, что у меня странноватый юмор и проявляется он в совершенно неподходящих ситуациях. Себастьян растерянно моргнул, а потом разразился хохотом. Ни у кого до Себастьяна я не встречала такого добросердечного смеха и такой изумительной улыбки. От нее его серые глаза чудесно озарялись, а на щеках появлялись симпатичные ямочки.

— Ну да, типа шоколада, наверное…

У нас обоих чуть-чуть отлегло от сердца. Себастьян взял меня за руку, отворил дверь, и я снова надвинула на лицо маску.

— Ни за что не отставай, тогда будешь цела и невредима. Сейчас отыщем Виолетту, проверим, нет ли здесь всех остальных, а потом выберемся к черту из этого дома.

15

Себастьян начал проталкиваться впереди меня сквозь толпу, но вместо того, чтобы глядеть ему в спину, я то и дело отвлекалась по сторонам: слишком притягательно и волшебно переливались вокруг атласные наряды, блестки и яркие карнавальные маски. Казалось, весь дом был пронизан трепетом тихих шепотков, музыкой, цветом и светом, отражавшимся во всем и вся.

Себастьян быстро продвигался по залу, и я улавливала только обрывки происходящего в нем, стараясь не слишком всматриваться, но все же подмечая чересчур многое. Я легко уступала соблазну проникнуть взглядом в самые темные и потаенные закутки, где парочки уже не ограничивались беседой или танцем в обнимку. У меня все замирало внутри, стоило сверкнуть на свету миниатюрным белым клыкам или зардеться у кого-нибудь в уголке рта капельке крови, точь-в-точь похожей на драгоценный рубин, прежде чем проворный язычок не слизнет ее…

Но Себастьян упрямо влек меня за собой, и мне поневоле приходилось поспевать за ним. Он задержался у балкона на третьем этаже, и я с наслажден нем вдохнула свежий, остывший за вечер воздух. Надо же, черт возьми, как-то проветрить мозги!

Снаружи донесся все нараставший звон литавр и оглушительный барабанный бой, вскоре полностью заглушивший музыку оркестра. Гости кинулись смотреть на приближавшееся карнавальное шествие, и Себастьян, чертыхнувшись, крепко сжал мою руку. Толпа вынесла нас на балкон и притиснула к перилам.

Едва из-за угла показались первые участники парада Марди-Гра, все собравшиеся вокруг нас приветствовали их улюлюканьем, чокались друг с другом так, что вино переливалось через край бокалов. Глаза сверкали, а щеки пылали от возбуждения, подогретого алкоголем и чувственными наслаждениями праздничной ночи.

Под балконом неторопливо, один за другим, катились помосты; каждый из них представлял ту или иную сторону жизни моря.

— Парад Посейдона, — пояснил Себастьян.

В ладье, будто бы выплывшей из самой глуби веков, стояли люди, изображавшие древних воинов. Их лица были обращены к нашему балкону, хотя выражение глаз в прорезях гладких золоченых масок с крючковатыми носами оставалось неразличимым. Их наряд составляли длинные узорчатые плащи, белые чулки и треуголки а-ля Наполеон. С балкона «мореходам» посылали призывные выклики, но ни один из них и бровью не повел, продолжая молча таращиться на нас. Мне отчего-то сделалось не по себе.

На следующем помосте резвились русалки. Они метали бусины в многочисленную толпу по обеим сторонам улицы и подбрасывали их до самого балкона. Я чувствовала, что сзади на нас напирают все сильнее, прижимая к железному ограждению, и тогда Себастьян обнял меня за талию — в бессознательном порыве оберечь, как я поняла, а вовсе не из желания потискать. Он нагнулся к самому моему уху, почти касаясь его губами, и шепнул:

— Пока все глазеют на парад, надо осмотреть дом.

В этот момент внизу проплыл очередной помост со стилизованным утесом и полуобнаженными сиренами, разлегшимися возле него в ожидании доверчивых мореплавателей. Их сопровождала музыка, по всей видимости, обозначавшая приманку, пресловутое пение сирен.

Неожиданно среди скопища зевак внизу, словно тусклые вспышки, промелькнули чьи-то смуглые лоснящиеся тела, и толпу огласили радостные вопли. На помост с сиренами запрыгнули мужчины в одних набедренных повязках и бронзовых, под цвет кожи, масках. Пригнувшись, они затаились, а сирены принялись подманивать их сладострастными улыбками. Мужчины в масках не заставили себя ждать и подползли ближе, а потом и вовсе возлегли с морскими дивами в недвусмысленных позах. Зрители возликовали.

Щеки у меня горели, а нервы натянулись как струна. Я больше не могла выносить такое. Мне показалось, что я сама подпала под гипноз музыки сирен. Но это же невозможно! Или все же?.. Нынешняя вечеринка чем-то походила на сплошной грандиозный кайф. Я по неопытности слегка перебрала образов и мелодий и забалдела до дурноты. Мне пришлось крепко зажмурить глаза, чтобы снасти рассудок от окружающего поголовного разгула. Надо было выбираться отсюда к черту. Но сначала следует осмотреть дом. Найти Виолетту и остальных и потом делать ноги.

Себастьян рядом пошевелился, прижимаясь ко мне бедром, и я ощутила прикосновение клинка к коже. От жара тела он нагрелся, а туго затянутый пояс начинал сдавливать талию, зато служил хорошим напоминанием о том, что расслабляться сейчас не время.

Над нашими головами взлетали конфеты и низки бус. Мы с Себастьяном боком стали пробираться вспять, и наши места у перил тут же заняли другие гости. Мы отступали, подобно убегающей волне, до тех пор пока вновь не оказались в доме у Жозефины.

Боже, мне необходимо было срочно избавиться от этого невозможного платья! Оно вдруг стало слишком тесным, я в нем задыхалась. Сорвав с лица маску, я поддернула край корсажа и слегка оттянула его, пытаясь немного охладить разгоряченное тело, — все безрезультатно.

— Пойдем.

Себастьян скорыми шагами уже направлялся к выходу из опустевшего теперь бального зала. Я поспешила за ним следом.

Вдруг французские двери сами собой захлопнулись.

Затем еще одни. И еще одни…

Я с разгона затормозила посреди безлюдного танцзала и оглянулась на балконные створки, сами собой закрывшиеся. Сквозь стекло видно было, что часть гостей безуспешно стремятся попасть внутрь. Отовсюду слышались стук закрываемых дверей и щелканье замков.

А затем воцарилась тишина.

Только одна дверь оставалась открытой.

Мы с Себастьяном уставились на нее, ожидая, что и она вот-вот захлопнется, но дверь как будто выжидала. У меня по спине пробежал холодок предчувствия.

Полупрозрачные белые занавеси у створок всколыхнулись, воздух вокруг задрожал и переливчато замерцал.

И вдруг в проеме материализовался чей-то статный силуэт.

Кровь застыла у меня в жилах.

У меня не было никаких сомнений по поводу того, кто вошел в этот зал. Но как такое могло быть?

Створки за гостьей захлопнулись с таких грохотом, что я вздрогнула.

Высокая. Безупречная фигура. Вся затянутая в облегающий костюм из тонкой матовой кожи темно-оливкового цвета. Разводы на коже навели меня на мысль, что ее содрали с некой огромной рептилии.

Афина.

Ее лицо белизной соперничало с фарфором, глаза светились, словно два изумруда, а черные волосы волной ниспадали до самой поясницы. Волосы были оплетены шпурами, на которых колыхались полоски кожи, сухожилия и костяные шарики; казалось, что они находились там уже несколько столетий. На висках, на самой границe между волосами и кожей, были вытравлены крошечные магические знаки.

Изогнув полные, винного оттенка губы, Афина гортанно выкрикнула:

— Уж не надумала ли ты бежать?

В ее звучном самоуверенном голосе вибрировали властные нотки. Начисто лишившись дара речи, я окинула ее потрясенным взглядом — с головы до пят.

— Я ведь не один год слежу за твоей жизнью, дитя.

Язык не желал мне повиноваться, а сама я словно приросла к месту и во все глаза глядела на направлявшуюся ко мне богиню. На ее лице застыла недобрая торжествующая ухмылка. Я сильнее стиснула руку Себастьяна.

Приглядевшись к ее одежде повнимательнее, я ощутила, как к горлу подкатывает дурнота. Мать твою… Костюм шевелился! Он ерзал на Афине, словно живой. На нем проступали не очень четкие очертания огромной сплющенной морды неизвестной твари, которую освежевали, а снятую кожу выдубили и смастерили из нее этот… наряд.

— Нравится? — с задорным огоньком в глазах осведомилась Афина. — Сшито из кожи Тифона. Змея как змея, не смотри, что бывший Титан.

Я поняла, почему богиня выбрала именно это облачение: тактика устрашения. Обычное запугивание. Афина окинула меня бесцеремонным взглядом, безуспешно пытаясь разыграть равнодушие, как будто она и вправду не испытывала ко мне ни малейшего интереса.

— Первая из вас была куда красивее, но глаза и волосы у тебя, я вижу, те же.

— Мне они не нужны, — с трудом выдавила я в ответ, — Можешь забрать их.

От смеха она задорно сощурилась.

— Думай, прежде чем сказать, дитя, не то ведь я могу понять тебя дословно! Твои волосы и глаза — не моя заслуга. Они даны тебе от природы.

— Но…

— Афина, ты здесь не у себя!

Услышав выкрик взбешенной Жозефины, я едва не подпрыгнула. Глава семейства Арно с треском распахнула одну из дверей и вплыла в залу, словно королева английская на званом приеме.

— Ты нарушила наш пакт!

— А пошла ты со своим дурацким пактом, вампирша!

— Ты обещала, что носа больше не сунешь в Новый Орлеан. Иначе мы ни за что не передали бы тебе нашего заложника — ловца τέρας. Таковы были условия договора.

— Но девчонка меняет все, Жозефина, и тебе это хорошо известно. Ты же понимаешь, я не могу оставить ее вам. Ну и что ты теперь намерена делать? Защищать ее, как когда-то ее родителей? Ты и ее так же предашь?

Я свирепо уставилась на хозяйку дома.

— Вы говорили, что помогали моей матери!..

Жозефина обеспокоенно забегала глазами.

— Твоя мать была молодая и бестолковая. Где ей было рассудить, что для нее лучше…

Тем временем в зал чередой вошли и другие члены совета и обступили нас широким кругом. Дверь, через которую они все проникли, тут же захлопнулась и сама закрылась на замок. Оглянувшись украдкой, я убедилась, что гости на балконе до сих пор поглощены карнавальным шествием, хотя некоторые из них стучались в застекленные створки в надежде попасть внутрь. Но Новем, вероятно, счел необходимым сохранить конфиденциальность переговоров.

Мишель поприветствовал меня степенным кивком, взглядом показывая, что он на моей стороне, но я не спешила ему доверять. Как можно было поверить хоть кому-нибудь после всего, что здесь произошло?

Себастьян потрясенно застыл и крепко стиснул мою руку: своего отца он не видел почти десять лет. Ответив на его пожатие, я затем попыталась высвободиться, давая ему понять, чтобы он шел теперь к Мишелю, но Себастьян остался возле меня.

— Хватит болтовни, девчонка моя по праву!

И Афина нетерпеливо схватила меня за голое плечо. Я ахнула, и ужас вместе с воздухом ринулся мне в гортань и дальше в легкие. Кожу обожгло леденящее прикосновение ее холодных пальцев.

Себастьян по-прежнему не выпускал моей руки, и Афина задержала на нем гневный взор. Воздух в комнате наэлектризовался: члены Новема вытянули руки в стороны и между кончиков их пальцев, замыкая круг, заискрилась голубоватая черта.

— Мы однажды уже прогнали тебя отсюда, Афина, — веско и непреклонно произнесла Жозефина, — Мы и теперь так поступим.

Богиня запустила пальцы с крепкими ногтями мне в волосы, больно впиваясь в кожу и грозя вот-вот расцарапать ее до крови. Затем она, сама деспотичность и беспощадность, неторопливо обернулась к Жозефине и произнесла угрожающе-спокойным низким голосом:

— Ну же, сомкни ряды! Спусти на меня свою свору и утопи свой званый вечер в крови!

В страхе посмотрев на хозяйку дома — та, очевидно, и вправду взвешивала все «за» и «против», — я поняла: ради достижения заветной цели Жозефина без колебаний согласится, чтобы укокошили всех ее гостей.

Кожаный рукав Афины вдруг пошевелился так близко ко мне, что я непроизвольно дернулась. Меня паутиной оплела паника.

— Зачем я тебе?! — в отчаянии выкрикнула я, упираясь и пытаясь вырваться из стальных пальцев богини.

Афина оторвала застывший взгляд от Жозефины и склонилась к самому моему лицу. И тогда я воочию увидела, из чего соткана богиня войны. Ее безупречной красоты черты вдруг явили мне ад, ужаснее которого невозможно было ничего вообразить, — гибель, сражения и человеческие останки. А над всем этим царила она — полускелет с пустой глазницей, кишащей червями, хотя второй ее глаз по-прежнему переливался изумрудом. Улыбка Афины больше напоминала мертвенный оскал, а под ее взлохмаченными космами и гниющей плотью остова, внутри черепа, под ребрами томились, не находя себе покоя, души воинов, обретших в ней преисподнюю.

Вернув себе обычный прекрасный облик, Афина распрямилась и, самодовольно ухмыльнувшись, промолвила:

— Пусть девочка сама решит.

Взглянув в лицо воплощению смерти и войн, я поняла, что могущества богини довольно, чтобы при желании развеять Новый-2 в пыль. Может быть, и существуют в мире политические методы, законы и конвенции, которые удержали бы ее в узде, но только не теперь. Афина не остановится перед тем, чтобы уничтожить все живое на планете, лишь бы заполучить свой трофей — меня.

— Нет, — воспротивился Себастьян, угадав, к чему я склоняюсь.

Он еще крепче сжал мне руку, но я высвободилась.

— Недалек тот день, — произнес Мишель, не сводя с Афины глаз, — когда сотворенные тобой существа пойдут на тебя войной. И тогда посмотрим, как помогут тебе твои боги!

— Пусть только попробуют! — резко обернувшись, огрызнулась она, — Им меня не одолеть! А ты, Ламарльер, лучше попридержи язык, не то я отправлю тебя туда, откуда ты сбежал!

Очевидно, Мишель сильно уязвил ее. Я, покрывшись от страха мурашками, лихорадочно искала выход из положения. Мне вспомнились Арахна с гарпией, но у меня не хватало духу позвать их, ведь я не знала, на что способна Афина в гневе.

— Тринадцать лет назад, — невозмутимо продолжал Мишель, сверля Афину ненавидящим взором, — ты почти добилась своего и едва не истребила нас всех. Скажи, Афина, ведь ты сожалеешь, что наслала на город ураганы и наводнение? Твоя жажда власти дорого тебе обошлась, не правда ли?

— Ни о чем я не жалею, еще чего! — прошипела Афина.

— Как не жалеть! Твои ураганы сделались неуправляемыми. Не прояви ты тогда неумеренное усердие, ты удержала бы в своих руках эгиду[20], а не утопила бы ее по оплошности в океанской пучине!

Афина разинула рот. Мишель, очевидно, высказал то, чего она от него услышать не ожидала. Он только печально улыбнулся.

— Чем еще заниматься в тюрьме, кроме как разговорами? Если бы твой отец, великий Зевс, дожил до наших дней, вот бы он, наверное, посмеялся! Ты потеряла эгиду — его самую надежную защиту, ради которой, собственно, и убила его, так ведь? А вместе с эгидой ты утратила и неуязвимость.

Афина, ощетинившись, обратила прищуренный взгляд на Мишеля и резко дернула меня к себе:

— С эгидой или без, а я все еще сильнее вас. А эта негодница, — она взъерошила мне волосы, — вполне заменит мне ее. Я сниму ей голову с плеч, сдеру с нее кожу и сооружу себе новый щит, лучше прежнего. А может, сделаю себе кирасу или боевой плащ… — Она пощекотала пальцем мне щеку. — Кожа на все сгодится.

— Думаю, Афина, ты забываешься! — рассмеялась Жозефина. — Ты убила того, кто один в целом мире мог изготовить для тебя новую эгиду. Наверное, ты лишилась не только мудрости, но и вообще рассудка?

Ах, черт возьми… Я не решалась поднять на нее глаза. Сначала Мишель выступил против Афины с открытым забралом, а теперь и Жозефина… Услышав ее слова, богиня глубже вонзила ногти мне в плечо, и на мгновение меня пронзила резкая боль, а потом вниз по руке поползла тонкая струйка крови. Афина прямо-таки кипела от злости, и нас всех словно придавило удушливым покровом.

— Я не стану дожидаться другого случая! Жозефина, ты сдохнешь первой, а расправиться с тобой поможет мне эта девчонка!

— Она тебе не поможет, — возразила Жозефина, — Она еще не вошла в силу.

— Что ж, — ехидно улыбнулась Афина, — тогда ускорим ее взросление!

И она приставила ладонь к моей груди.

— Нет!

Жозефина кинулась к нам, и круг разомкнулся. Богиня выставила вперед свободную руку и мощным ударом отбросила хозяйку дома к самой стенке, не замечая, что сзади к ней подоспел Себастьян. Мишель крикнул ему: «Не вздумай!», но тот уже мертвой хваткой сдавил сзади богине шею. Он сжимал все сильнее, но плоть расступалась под его нажимом, пока в конце концов его локоть не прошел сквозь Афину, и Себастьян, потеряв равновесие, повалился навзничь.

От ладони Афины распространился жар, он проник мне в грудь, прошел через все тело и достиг головы. И тогда меня пронзила та же невыносимая боль, что я недавно ощутила на улице, выжигая мне мозг, распирая кровеносные сосуды под волосами, вызывая в них нестерпимое натяжение и пульсацию. Где-то в глубине моего существа зародился крик; он все разрастался, пока не вырвался наружу нечеловеческим воплем.

Закатив глаза от боли, я успела заметить, как Мишель удерживает Себастьяна от новой попытки напасть на Афину, а Жозефина возвращается на место, чтобы замкнуть круг. Члены совета завели песнопение, усилившее энергетическую линию защиты, но мне это не помогло. Я умирала. Моя голова должна была вот-вот взорваться, или сплющиться, или расплавиться.

Раньше я ни за что бы не поверила, что способна кричать с такой силой, так громко и так долго, словно вопль исторгался из самых потайных закоулков моего организма.

В сознании замелькали непонятные вспышки: прекрасная женщина, похожая на меня, добрая, сердечная и нежная, в каком-то храме у моря, плачущий младенец, бесчисленные смерти на протяжении целых столетий, бездна невзгод…

Этому должен настать конец. Должен всему прийти конец. Боже! Но я не хочу умирать!

Правой рукой я схватила Афину за запястье и изо всей силы потянула вниз, пытаясь убрать ее ладонь от моей груди и прекратить агонию.

Гнев закипал во мне, на секунду он даже пересилил боль, раздирающую мне мозг. От всех этих видений, от зрелища бесконечных смертей и страданий, выпавших на долю моих предков по вине Афины, грудь мне распирала ужасная злоба. Я ни в чем не была повинна — и никто из моих предшественниц.

Я открыла воспаленные глаза и уставилась на Афину, все сильнее сжимая ее запястье и не жалея на это последних сил.

— Я… тебя, — прошипела я, спеша высказаться перед кончиной, — за все, что ты сотворила с ними… за все причиненное тобой зло… проклятущая…

Афина вздрогнула, и под ее дрогнувшими веками я уловила промельк боли. Богиня конвульсивно дернулась, упорно не желая поддаваться, но я, стиснув зубы, неумолимо тянула ее руку вниз. Поглядев на ее запястье, я вдруг заметила, что кожа Афины под моими пальцами высохла и посерела.

Мы обе в ошеломлении попятились друг от друга, и я сразу воспользовалась преимуществом: что-что, а откладывать несущественное на потом я всегда умела. Сейчас самым главным для меня было победить в схватке. Я сжала кулак и размахнулась — так, что Брюс, увидев меня, остался бы доволен. Удар пришелся Афине аккурат в челюсть, и ее голова беспомощно откинулась назад. Сердце у меня бешено колотилось, от головной боли перед глазами все плыло. На месте коленей я ощущала странную пустоту и не понимала, как я все еще держусь на ногах, но на всякий случай заняла оборонительную позицию, готовясь к ответной атаке.

Афина медленно ощупала рукой челюсть. В ее изумрудных глазах сквозило изумление; могу поклясться, что в них на миг отразились ранимость и замешательство. А потом она исчезла — вот так, просто взяла и пропала. Мгновение — и от нее не осталось и следа.

Ноги окончательно подвели меня, и я с размаху села на пол бального зала. Подол моего платья надулся и опал, и я вдруг ощутила себя в нем совсем ребенком, как все тут меня называли, девчушкой, вырядившейся в эффектный вечерний туалет и вообразившей себя взрослой, ничегошеньки не смыслящей в укладе общества, в которое попала волею судьбы. В сравнении со своими новыми знакомыми — выходцами из Старого Света и Древнего мира — я и вправду была сущим несмышленышем.

Мишель наконец выпустил Себастьяна, и тот опрометью кинулся ко мне и спросил, опустившись рядом на колени:

— Ари, ты как? Все нормально?

Я смогла только вяло кивнуть. Жозефина, цокая каблуками, подошла ко мне и дернула за руку.

— Вставай, не время рассиживаться.

— Жозефина, — требовательно пророкотал ей в ответ Мишель, — Негоже так относиться к человеку, который только что спас твой дом от уничтожения!

Она собралась было спорить, но тут подошли остальные члены совета, как видно, тоже недовольные не слишком вежливым обращением со мной. Жозефина отцепилась от меня и, оглядев всех, сказала:

— Ладно. Афина убралась зализывать раны, но это лишь начало. Ради этой девчонки она непременно развяжет войну.

И, поддернув шуршащий подол, она поспешно удалилась, на ходу крикнув прислуге, чтобы отперли все двери, и дав знак ошеломленным оркестрантам снова играть.

Мишель подал Себастьяну руку, помогая подняться.

— Жозефина права.

Я подобрала подол и встала, а за мной Себастьян. Он сразу подошел к отцу, с которым не виделся долгие годы. Они взялись за руки, и Себастьян растерянно глядел то на них, то пристально всматривался в лицо родителя. В серых глазах Себастьяна плескались такие эмоции, что он вдруг тоже показался мне просто мальчишкой. Мишель не выдержал и заключил его в крепкие объятия.

Я не стала им мешать. А гости снова заполнили зал, заиграл оркестр, и официанты чередой внесли подносы с закусками и шампанским.

Однако в толпе я сразу заметила Виолетту, которая бодро шла ко мне по натертому до блеска полу. Я узнала и ее колыхавшееся при ходьбе фиолетовое платье, и маску ему в тон. Приблизившись, она подняла маску и спросила:

— Что такое я опять пропустила?

До меня вдруг дошла абсурдность происшедшего в этом зале, и я расхохоталась, да так, что не могла остановиться. Виолетта терпеливо выжидала, тараща на меня круглые глаза, а потом заявила:

— Я устала. Пошли домой.

Я смигнула, и моя веселость разом улетучилась.

В глазах предательски защипало. Я раскрыла ладонь, и Виолетта вложила в нее крохотную ручонку.

— Да, пойдем домой.

К черту Новем с их советом. Мы сматываемся!

Мы направились к выходу из зала, проигнорировав окрик Жозефины немедленно вернуться. Афине целой вечности не хватит, чтобы зализать раны, я в этом не сомневалась, а мне в данный момент хотелось только одного — вернуться в ГД, в старинный особняк и побыть там нормальным человеком, пусть хотя бы всего на одну ночь.

— Эй, постойте-ка!

Мы уже вышли из дома, когда нас догнал Себастьян. Я остановилась посреди улицы. Шествие закончилось, но зеваки, не желая так скоро расставаться с празднеством, по-прежнему бродили туда-сюда небольшими компаниями.

Я впервые увидела счастливого Себастьяна, как будто долго нависавшая над ним темная туча наконец унеслась прочь.

— Разве ты не останешься с отцом?

— Мне бы не хотелось отпускать тебя в ГД одну, — Он слегка покраснел и неловко сунул руки в карманы, — Если бы не богиня, которой понадобилось заполучить твою шкуру и уничтожить всех из Новема, тогда да, я остался бы с ним подольше и многое наверстал.

— Вовсе она не одна, Бастьян, — оскорбленно пискнула Виолетта.

— Знаю, малышка, — улыбнулся он, — но лишние защитники Ари не помешают, — Встретившись со мной взглядом, он добавил: — Мой отец просит тебя остаться у него. В его доме тебе будет безопаснее.

Но я сама знала, где мне лучше.

— Я подумаю, но сейчас мне страшно хочется переодеть это платье и чего-нибудь поесть. Я просто умираю с голоду. К тому же Афина в первую очередь будет разыскивать меня в домах Новема, а не в трущобах ГД.

Себастьян кивнул и цветистым жестом пригласил:

— Прошу вас, дамы!

Я ощутила в груди странный трепет. Он предпочел меня. Значит, я ему небезразлична. Да, я понимала, что все вокруг, весь мой привычный мир катится в тартарары и сама моя жизнь висит на волоске, но сиюминутное ощущение счастья искупало любые напасти.

По тротуару мы зашагали к остановке трамвая, чтобы доехать на нем до дома.

16

Даба, Генри и Крэнк мы застали в гостиной. Они расселись прямо на полу вокруг журнального столика и играли в покер. Посреди столика высился горшок, полный монеток, золотых протезов, камей и старинных украшений. Тут же стояли кастрюлька с гумбо[21] и грязные тарелки. Пахло от похлебки восхитительно.

— Где, ребята, вас черти носили? — осведомился Себастьян, плюхнувшись на диван и устало вытянув ноги.

— А-а, вы на бал ходили!

Крэнк бросила карты на столик и принялась пожирать глазами мой шикарный черно-белый туалет. Я же опустилась на подлокотник дивана и невольно поморщилась: пояс под платьем натер мне кожу до крови. Даб многозначительно покосился на Крэнк, и та немедленно притворилась равнодушной.

— Чешется, наверное…

— Чешется.

Я охотно стянула бы с себя платье прямо здесь, в гостиной. Я смертельно устала, и подняться наверх у меня не было сил. Зато никто не запретит мне снять этот чертов пояс. Я снова встала, отвернулась от них, приподняла юбку и отцепила клинок, затем положила его вместе со всей неудобной амуницией на боковой столик. Обернувшись, я смутилась: все глаза были устремлены на меня.

— Что?

Светлые глаза Даба многозначительно переместились с кинжала на меня.

— Я от нее в восторге.

— Предлагаю поселить ее у нас, — широко улыбнулась Крэнк.

Генри метнул карту на столик мастью вниз.

— Ага, — подытожил он, — она очень даже впишется в вашу команду чудиков.

— Хо-хо! — отозвалась Крэнк, сдавая ему карту, — Так что там был за бал?

— Бал у Арно! — нараспев протянула Виолетта, пулей вылетела из гостиной и громко затопала по лестнице.

Себастьян тяжело вздохнул и по привычке запустил пятерню в волосы.

— А вы, ребята, где были? Я-то думал, вы направились прямо домой, когда я ушел.

— Мы по пути решили немного порыскать там-сям. — Даб кивнул на драгоценную добычу на столике. — Кто выиграет горшок, тот и отнесет его на продажу Спитсу.

— Кто такой Спите? — поинтересовалась я, скидывая ботинки.

— Один антиквар в Квартале, — откликнулся Себастьян.

Тем временем вернулась Виолетта вместе с Паскалем и выпустила его в гостиной.

— Играете? — спросил Даб меня с Себастьяном.

— Нет, — отказалась я, — а вот гумбо попробовала бы.

— Угощайся, — кивнул на кастрюлю Генри, — Суп принесла мисс Морган, и наши petitsbebes[22] уписывали его так, что за ушами трещало.

Крэнк с досадой пихнула его.

— Ой, больно же!..

— Тогда перестань называть нас младенцами! Ты и сам от гумбо балдеешь. Всегда, между прочим.

— Нет, — не согласился Даб, — Генри балдеет от мисс Морган. У него с ней любо-о-о-о-овь!

Генри залился свекольным румянцем, выискал в горшке массивный золотой зуб и ткнул им Даба в лоб.

— Никакая это не любовь, идиот!

Даб с Крэнк рассмеялись, а Себастьян налил нам по миске супа. Я устроилась на диване, подобрав под себя ноги, подложив для мягкости под них подушечку и расправив вокруг себя платье.

— Мисс Морган, — пояснил Себастьян, подавая мне полную миску, — так сказать, учительница-миссионерка.

Раз в неделю она наведывается в ГД и привозит детям еду.

— Да, Виолетта мне рассказывала.

Я так проголодалась, что глотала не жуя, но суп оказался вкусным до чертиков и очень сытным. Игра в покер шла своим чередом, и в очень скором времени выигрыш достался Крэнк. Она торжествовала победу с таким злорадством, на какое способны только профи на татами. Зная теперь от Себастьяна правду о ней — то, что она вовсе ему не сестра, — я приглядывалась к Крэнк внимательнее, сочувствуя ее былым злоключениям. Бедная девочка…

Раньше я считала, что порядком наслышана о Новом-2, но, только приехав сюда и проведя здесь две ночи, поняла, что совершенно не представляла себе, каков этот город на самом деле. Мне и в голову не приходило, что в нем помимо паранормальной ерундистики есть покинутые на произвол судьбы дети, которые обитают в заброшенных домах и выживают, борясь за существование всеми доступными им способами.

Удивительная компания, и я очень гордилась тем, что меня приняли здесь как свою.

Вскоре они один за другим перебрались наверх спать — все, кроме Генри. Он развалился на стуле напротив дивана и, глядя то на меня, то на Себастьяна, спросил:

— Может, все-таки кто-нибудь из вас расскажет мне, что случилось с вами за вечер?

Ночник на краю столика помигивал, и длинные тени на стенах колебались из стороны в сторону. Желтоватые глаза Генри зажглись в свете лампы, и их потусторонний накал наводил на мысль о хищнике, притаившемся в непроходимой чаще. Я кивком дала согласие, и Себастьян выложил Генри все перипетии минувшего вечера, опустив лишь мой танец с Габриелем и наш разговор в домике для гостей.

— Значит, это Афина насылала ураганы… — Генри покачал головой.

— Кто ее знает! Может, она просто усугубила их мощь или вызвала последний, самый разрушительный. И все же… — Себастьян взглянул на меня и добавил: — Мы так и не подобрались к разгадке, при чем здесь твоя мама.

— Наверное, Афина хотела заполучить ее, так лее как меня сейчас.

— И непременно живой, иначе бы она просто прикончила тебя прямо на балу.

— И ты вообще без понятия, почему эта долбаная богиня войны хочет сражаться из-за тебя с Новемом? — уточнил Генри.

Я пожала плечами.

— Так, и что теперь? Она придет за тобой. Когда-нибудь она поймет, что ты не на стороне Новема, и пожалует прямоТогда над Дабом, Крэнк и Виолеттой нависнет опасность — я сразу поняла, к чему клонит Генри. Мое присутствие в их доме поставило их всех под угрозу. Сквозь ком в горле я произнесла:

— Я уеду.

— За Периметром Афина не знает удержу, — нахмурился Себастьян, — Стоит тебе уехать — и она в туже миy проведает об этом. Там тебе точно не спастись, а в нашем городе Новем, по крайней мере, выставил караулы. Афину они, конечно, не остановят, но ее власть здесь гораздо слабее.

— Спасибо за ваш вотум доверия…

— Она боится тебя, — продолжал убеждать Себастьян, не обращая внимания на мой сарказм, — Я сам это ощутил, догадался по ее поведению. Все дело в твоем проклятии. Что бы она ни сотворила с твоими предками, она этим, кажется, больше навредила себе самой.

Я вспомнила, как схватила богиню за запястье и как кожа на нем ни с того ни с сего отвердела. Генри встал со стула, потянулся, заложив руки за голову, и зевнул.

— Да уж, много нам от этого проку, если мы даже не знаем, в чем заключается проклятие.

Я поглядела на него и задумалась. Тишину нарушало только громкое тиканье высоких напольных часов.

— Есть способ узнать, — наконец произнесла я и перевела взгляд на Себастьяна.

— Алиса Кромли, — подтвердил он.

Генри пораженно застыл, выпучив глаза.

— Черта с два! Не надейся, Себастьян, что я снова пойду с тобой к этой уродихе! Ни в жизнь!

— Ты знаешь, где ее искать? — вскинулась я, вытаращившись на Себастьяна, — Так вот о чем говорил Жан Соломон… Ты уже раз толок ее кости!

— Было дело, — еле слышно признался он, — Несколько лет назад мы отыскали ее на кладбище Лафайет.

— Ага, чтобы он узнал всю правду о… — начал Генри, но Себастьян досадливо перебил:

— Какая разница! Мы с тобой знаем, где ее склеп. Я знаю, как совершить ритуал. Ари выяснит, что ей нужно, и тогда, может быть, нам в конце концов улыбнется удача.

Против богини войны? Меня душил смех.

— Выйдем перед рассветом, — категорично заявил Себастьян, многозначительно взглянув на Генри.

Я было подумала, что рыжий верзила пустится в пререкания, но он только кивнул и вышел из гостиной, бормоча себе под нос, что не мешало бы немного соснуть: до восхода солнца оставалось всего несколько часов. Едва он скрылся, я спросила:

— Почему перед рассветом?

— Потому что все обряды лучше удаются в переходное время: или от ночи к утру, или от дня к вечеру.

— А-а…

Электричество снова мигнуло. Мой взгляд рассеянно бродил по затененным углам обширной гостиной, навевая мысли о том, что мы с Себастьяном сидим на крохотном островке посреди необъятного комнатного мрака, отрезанные от остального мира. Первым нарушил молчание Себастьян:

— Иди поспи.

Мне сразу вспомнилась «Габонна», где я прикорнула у него на груди, а потом очнулась, чувствуя себя в тепле и безопасности. По затылку мигом разлилась горячая волна.

— Кажется, сейчас мне будет не до сна.

— И мне тоже.

Снова воцарилась тишина, но она нисколько не тяготила. Я вздохнула, поудобнее примостилась среди мягких подушек и пристроила голову на руке, покойно лежавшей на подлокотнике дивана. Без слов стало ясно, что никому из нас не хочется разлучаться, тащиться наверх, в свою спальню, чтобы попытаться уснуть. Нам не оставалось ничего другого, как слегка перебить сон, хотя я и па дрему едва ли могла рассчитывать.

Себастьян, скрестив руки на груди, откинулся на спинку дивана, водрузил ноги, чтобы лучше отдохнули, на журнальный столик и прикрыл глаза. Я, стараясь расслабиться, некоторое время разглядывала его, но в моей голове вихрем носились мысли, вороша в памяти так и эдак события последних дней, вызывая сожаления о несделанных делах и несбывшихся желаниях.

Больше всего меня мучили воспоминания о ловце τέρας, покинутом мной в темнице. Она до сих пор так живо представлялась мне, что я будто снова вдыхала тюремную вонь. Его голос, ожесточение… и сиюминутное проявление доброты, когда он указал мне кратчайший путь к свободе. Но к чему? Зачем ему? И прежде всего, как он туда попал? Вероятно, он чем-то крепко насолил Афине… Меня жгло раскаяние за то, что мы оставили его там одного, — позорная ошибка, как бы ни считали Мишель и прочие.

Ключ к разгадке могли дать кости Алисы Кромли. Если я пойму, какая власть над Афиной таится во мне и почему она любой ценой стремится заполучить меня, может, одного этого хватит, чтобы оградить от нее и меня, и Новый-2 на веки вечные? И тогда, когда все наконец устроится и уляжется, я смогла бы вернуться в тот плантаторский особняк и освободить ловца-

Дыхание Себастьяна выровнялось. Удивительно, как быстро он уснул, учитывая обстоятельства. Брюс тоже такой: умудряется отрубиться где угодно и в какой угодно позе, как правило, от силы минут за пять.

Волосы Себастьяна в свете ночника отливали чернотой. Прядь, упавшая на лоб, придавала его лицу что-то мальчишеское, беззащитное… Я рассматривала его профиль, чувствуя, как внутри меня порхают конфетти. Во сне он расслабился и его лицо лишилось того хмурого выражения, которое, наверное, уже вошло у Себастьяна в привычку. Уголок его рта чуть дернулся. Боже, как мне нравились его темно-красные губы! Абсолютно неповторимые и такие притягательные…

Я беззвучно рассмеялась.

Но дело было не только в моей прихоти, но и во взаимном влечении, вызванном сходством натур. Даже здесь, среди ненормальностей Нового-2, Себастьян оставался особенным, результатом слияния двух совершенно разных семейств.

Я глядела, как вздымается и опадает его грудь. Я тихо фыркнула от мысли, которая прежде нипочем бы не пришла на ум Ари Селкирк, а о том, чтобы признаться в ней вслух, раньше не могло быть и речи!

Все еще улыбаясь, я прикрыла глаза. Да-а, каких только фокусов не проделывает со мной затейник Новый-2!

Когда я проснулась, кругом было по-прежнему темно, но беглый взгляд на окно подсказал мне, что над городом скоро займется рассвет. Я полулежала на диване, приникнув головой к груди Себастьяна, а он во сне обнял меня. Рядом с ним было так тепло и уютно, а от его кожи исходил аромат, сравнимый с запахом кристально чистой воды, какая бывает в горных озерах штата Теннесси, что мои глаза снова сами собой закрылись, словно не слыша внутреннего призыва: «Пора!»

Его рука, лежавшая на моей, пошевелилась, и по моей коже пробежал приятный трепет. Теперь и он проснулся. Вот черт! Себастьян откашлялся, и я поспешно отняла голову от его груди. Он выпрямился, а я зевнула и принялась потягиваться, стараясь не встречаться взглядом с его серыми глазами: мне было немножко совестно, что меня и во сне неудержимо тянуло к нему. Наверху заскрипел пол, значит, Генри тоже встал. Себастьян, щурясь спросонья, вгляделся в циферблат часов. Я улыбнулась. Взъерошенным он показался мне еще симпатичнее.

— Блин, пора идти, — пробормотал Себастьян.

Он убрал с вытянутых ног мое платье, снял их со столика и сгорбился, упершись локтями в колени. Волосы упали ему на глаза. По лестнице вразнобой затопали шаги. Судя по их количеству, Генри спускался не один. Он вошел в гостиную, а за ним гурьбой ввалились Даб, Крэнк и Виолетта.

— Я устал им говорить, что они с нами не идут!

— Уж не знаю, Генри, чего ты там накурился и вообще в каком мире живешь, но лично нам ничьего разрешения не требуется, — насмешливо фыркнул Даб.

Крэнк с Виолеттой покивали. Под мышкой Виолетта держала Паскаля; она успела снова облачиться в привычное черное платьице, а карнавальную маску, по обыкновению, задрала на макушку. Я поднялась и оправила подол.

— Мне надо переодеться.

Предоставив остальным делать выводы, я взбежала наверх и поменяла бальный туалет на ту одежду, что приготовил мне Мишель, когда я гостила у него в Квартале. Закончив приготовления, я еще раз проверила, на месте ли в рюкзаке кинжал τέρας.

Спустившись вприпрыжку обратно в вестибюль, я застала всю компанию в сборе. Себастьян застегивал на сумке «молнию», остальные мялись у дверей с угрюмыми и непреклонными физиономиями.

— Я так понимаю, мы идем все вместе? — спросила я.

— Мы в свободной стране, — Себастьян закинул сумку за плечо, — Если кому-то сильно достанется, Благотворительная больница рядом.

Выйдя на Колизеум-стрит, все устремились вперед, а я на минутку задержалась и еще раз взглянула на номер 531 по Ферст-стрит. В мглистом предрассветном мраке здание являло собой фантастическое зрелище: черная размытая громада, похожая на жутковатого безмолвного великана, стоящего на страже разоренных окрестностей. Я с уважением кивнула ему. Теперь это был мой дом, и я любила его. Я навеки сохраню благодарность Брюсу Кейзи за все, что они сделали для меня, но в Мемфисе я никогда не чувствовала себя своей. Больше всего в жизни мне хотелось бы остаться и прожить жизнь здесь, в ГД, но на свой лад, а не по указке Новема.

Впрочем, еще не известно, представится ли мне когда-нибудь такая возможность. Предстоит разобраться с сущим пустяком: отделаться от назойливой погони за мной вема и греческой богини войны.

— Ари! — окликнул меня Даб.

Напоследок еще разок оглянувшись на дом, я бросилась догонять ребят и, поравнявшись с Себастьяном, спросила:

— Почему ты сказал: «Если кому-то сильно достанется»?

— Во время ураганов наводнение захватило и кладбище. Часть его затоплена, и с тех пор ее так и не осушили.

— Правильнее называть его «Болотное кладбище Лафайет», — хохотнул Генри, — Город мертвых. Царство ползучих тварей.

У меня по спине пробежала волна озноба, и я невольно содрогнулась. Чудненько…

— Я же сказал: если кого-то и укусят, то больница неподалеку.

Интересно, в какой части кладбища покоятся останки Алисы Кромли?

Вслух я не спросила, так как на самом деле и не хотела узнать. Главное: войти и выйти живой — вот о чем сейчас следовало думать. Нас целая компания, может быть, «ползучие твари» испугаются и расползутся при нашем приближении кто куда?

Меня кто-то тронул за руку — это Виолетта пристроилась рядом. Голова Паскаля у нее под мышкой моталась вверх-вниз в такт ее семенящим шажкам.

— Хоть бы она лежала в болоте, — с явной надеждой произнесла Виолетта.

Виолетта с Паскалем смогут при случае разогнать змей. И в самом деле, отличная идея, тем более что Виолетта никуда не собиралась от меня отходить.

Кладбище Лафайет № 1 раскинулось в четырех кварталах от Ферст-стрит. Близкий рассвет высветлил чернильное небо до блеклого пурпура. В поредевших потемках проступили окрестности, четче обозначились тени в глухих закоулках, ярче засеребрились длинные пряди мха, свисавшие с дубов и кипарисов у высокой кладбищенской ограды. За ней, словно серые призраки, высунувшиеся из рыхлой почвы, проглядывали могильные надгробия. Генри толкнул ворота, и они завизжали так жалобно, что сердце у меня ушло в пятки. Сырой кладбищенский воздух пропах тиной и мокрым камнем, вмиг напомнив мне о плантаторском особняке на берегу Миссисипи. У главного входа обнаружились залежи мусора и палой листвы, кованую надвратную арку густо оплели заросли вьющейся лозы. Поднырнув под них, я ступила на мощеную тропку, щелистую и обильно поросшую мхом и сорной травой.

Тишину нарушал только сухой шелест под нашими ногами, попиравшими эту освященную землю. По обеим сторонам тропинки уходили вдаль бесконечные ряды надгробий, которым резец придал сходство с миниатюрными мраморными и гранитными храмами.

Время и стихия оставили здесь свои отметины. Памятники выцвели, на них появились трещины, вокруг валялись мраморные обломки. Наводнение выворотило из земли множество надгробий и отнесло к ограде, где они нагромоздились друг на друга бесформенной кучей. В ней, посреди листвы и зарослей, проглядывали человеческие останки и остатки погребальной утвари, отданные на волю непогод.

Я шла, глядя в спину Себастьяну, и недоумевала, какая неотложная надобность заставила его однажды посетить подобное место в поисках Алисы Кромли.

В конце длинной аллеи Генри в нерешительности остановился. Себастьян без слов обошел его и свернул в следующий ряд, где могилы теснились друг к другу, расположившись как попало. Уже порядком рассвело, так что можно было разглядеть под ногами всякие мелочи. Я сошла с тропинки, заприметив под одной из мраморных плит расколотый череп. Даб легонько подтолкнул меня к куче надгробий.

— Не трать время, — сказал он, правильно вычислив направление моего взгляда, но истолковав его совершенно навыворот, — Тут уже все обчищено.

— То есть как все?

— А так. Все, что было в могилах: кольца, ожерелья, ценные вещицы. Вон в той я нашел громадный рубин.

— Ты что, грабишь могилы?

От Себастьяна я уже слышала, что Даб промышляет гробокопательством, но сама мысль об этом до сих пор вызывала у меня неприятие. Он пожал плечами и пинком отшвырнул с тропинки мраморный обломок.

— Еще бы. Им-то теперь вряд ли это понадобится. А откуда, ты думаешь, мы вчера вечером добыли те штучки? Мы сбываем их Спитсу, он сдает их в антикварные лавки, и там их уже раскупают туристы.

Я представила себе приезжих простаков, цепляющих на себя покойницкие украшения, и меня бросило в дрожь. Вспомнила я и об обстановке своей здешней спальни.

— Только не говори мне, что череп в моей комнате настоящий.

Крэнк за его плечом прыснула со смеху, и кончики ее коротеньких косичек, торчащие из-под кепки, затряслись.

— Это Юджин Гуд со Святого Людовика № 1.

Я знала, что Святой Людовик № 1 — одно из кладбищ Французского квартала. Не удивительно, что череп так действовал мне на нервы, ведь он был настоящий, человеческий!

Я пригнулась, чтобы пройти под веткой, лежавшей поперек сразу нескольких надгробий. Аллея в самом конце упиралась в железную кладбищенскую ограду. Себастьян обогнул угол одного из склепов и направился дальше вдоль забора. Мягкий лиственный ковер под нашими ногами постепенно превращался в жидкое месиво, почва набухла от влаги, сильнее запахло болотом. Впереди нас, насколько хватало глаз, из черной гнусной жижи выступали могильные камни.

Себастьян свернул в сторону, и я с облегчением перевела дух: по крайней мере, нам не! Теперь из-под ног неслось громкое «хлюп-хлюп-хлюп». Но радовалась я преждевременно: при мысли о том, что приходится месить грязь вперемешку с трупами, у меня сразу подвело желудок, и нервы, казалось, вот-вот сдадут.

— Здесь, — тихо произнес Себастьян, остановившись перед одной из усыпальниц.

Две ступеньки вели к железной входной двери высотой под два метра. По обеим сторонам от нее высились мраморные урны, заполненные илом и мусором с проросшими пучками травы. Склеп был облеплен лишайником и водорослями. На двери виднелась надпись «Речные ангелы, 1867». Пока я рассматривала ее, под моими ботинками скопилась темная жижица.

Виолетта отпустила Паскаля, и он торопливо зашлепал прочь — наверное, чтобы добыть себе завтрак. Я оглянулась на темную гладь болота, где среди теней тускло отблескивали глаза множества неведомых тварей, и от всей души понадеялась, что это обыкновенные лягушки и аллигаторы.

Генри с Себастьяном толкали массивную железную дверь, открывавшуюся вовнутрь, пока щель не расширилась настолько, что позволила пролезть в усыпальницу. Затем Генри отошел, отряхивая грязь с рук, и заявил:

— На этот раз я останусь тут, а вы все ради прикола сходите!

Себастьян скинул с плеча сумку, расстегнул «молнию» и вынул толстенную, ванильного оттенка свечу.

— Даб!

Мальчик щелкнул пальцами над фитилем, и перед нашими лицами взметнулся язычок пламени. Себастьян посмотрел на меня.

— Готова?

Я напоследок вновь оглянулась на болото. Там теперь светилось гораздо больше глаз — тысячи крохотных мерцающих точек, колеблющихся на водной глади. Они таращились на нас и чего-то выжидали. Я прогнала нелепую мысль о том, что обладатели этих горящих глаз пришли по мою душу, и, одолевая дрожь во всем теле, двинулась к усыпальнице.

Вслед за Себастьяном я поднялась по растрескавшимся мраморным ступенькам. Он уже вошел внутрь, и рыжеватое пламя свечи указывало мне путь.

Я без труда боком пролезла внутрь.

В склепе, сыром и затхлом, дышалось с трудом. Около двух с половиной метров в длину и двух метров в высоту. Увенчанный остроконечным сводом, склеп свободно мог вместить стоя четверых, а то и пятерых.

Вдоль каждой стены тянулись две длинные полки, уставленные погребальными урнами и ящиками. Они же заполняли и все пространство на полу под полками.

— Раньше гробницы использовались по многу раз. Вот почему в каждой из них столько захоронений. В старину существовал обычай вынимать из гроба останки умершего последним родственника, перекладывать их в один из ящиков, а на освободившееся место приносить другой гроб с новым покойником. Как только он там сгнивал или еще кто-нибудь в семействе отправлялся на тот свет, все повторялось заново. Развлечение для мертвецов, вроде «музыкальных стульев».

— Очень мило.

Я осмотрелась в тесной гробнице. Более древние ящики уже растрескались, прогнили, и из них кое-где высовывались кости. Несмотря на тяжкое сердцебиение, я изо всех сил старалась не слишком глубоко вдыхать запах тлена.

— Кто же из них Алиса?

Себастьян направился к дальней стене, вдоль которой расположилась длинная мраморная скамья. На поверку она оказалась каменным саркофагом. Над ним в мраморной стене была выдолблена ниша, в ней ютился старый заплесневелый огарок свечи.

— Ты же говорил, что кости перекладывали в ящики…

— Все, кроме этих. Помнишь, кучер рассказывал легенду… про двух утопших в реке? Выдумки, и только. — Себастьян поставил свечу на полочку ниши и опустился перед саркофагом на корточки, — Помоги-ка сдвинуть.

Себастьян занял место у одного из углов, я присела у другого, взявшись за шероховатую мраморную крышку.

— Какова же подлинная история?

— Алису Кромли убил ее любовник — из ревности. Никто в точности не знает, как это случилось, но ни в какой реке она не тонула. Лежа на смертном одре, она подробно рассказала ему, что надо проделать с ее телом. Пересказала какой-то обряд вуду. Он сделал все, как она просила. То ли побоялся проклятия, то ли, как поговаривали, действительно любил ее. Взялись?

Я кивнула, понимая, что надо вдохнуть поглубже, иначе сердцу и легким не поздоровится. Я сжала зубы и через силу набрала в грудь воздуха, решив, что лучше сделать это сейчас, чем когда крышка отойдет в сторону и гробницу заполнит запах… Алисы Кромли. Слегка сдвинув тяжеленую мраморную плиту к углу, мы, оба уже покрывшись испариной, поднажали с другой стороны, пока гроб не приоткрылся почти наполовину. Себастьян, сидя на полу, перевел дух; корни его волос взмокли от напряжения.

— Думаю, хватит.

Он утер рукавом лоб, поднялся и взял с полочки свечу, затем нахмурился и заглянул внутрь саркофага. Я, стоя на коленях, последовала его примеру: через край окинула взором последний приют нечестивой Алисы Кромли. Увиденное так поразило меня, что я беспомощно всплеснула руками, ища опоры, и чуть не повалилась назад, но успела ухватиться за выщербленный бортик. В гробу лежала совершенно не тронутая тлением необыкновенно красивая креолка.

Алиса Кромли.

Ее платье давно превратилось в гниющие лохмотья, но кожа и волосы поражали свежестью, точно покойницу положили сюда лишь несколько часов назад.

— Это невозможно, — потрясенно прошептала я.

Услышав за спиной насмешливое фырканье, я отвернулась от нагонявшего жуть зрелища и увидела, что Себастьян скалит зубы.

— И это после всего, что с тобой случилось? — поинтересовался он, вскинув одну бровь, — После всего, что ты видела? Вампиры. Богиня. Гарпия.

— Ага, и все они, в общем и поодиночке, не могут быть правдой. Как и эта Алиса Кромли.

Веселье Себастьяна в здешней обстановке показалось мне слегка неуместным.

— Только не в Новом-два. Тут нет ничего невозможного.

— А как насчет победы над греческой богиней?

— Надо поторопиться, пока солнце не взошло.

Себастьян расстегнул сумку и извлек из нее садовые ножницы.

— Боже мой…

Мой желудок снова подвело, и к горлу подступила дурнота.

— Я так понял, самая почетная обязанность достается мне…

Видимо, он ничего другого и не предполагал, потому что, не дожидаясь ответа, повернулся к гробу, нагнулся и приподнял босую ногу Алисы. Я заметила, что на ней не хватает одного пальца.

Вздрогнув, я отвернулась, но треск кости под ножницами оглушительно отдался в стенах гробницы. Мне казалось, что с минуты на минуту пробудятся рассерженные мертвецы, озлобленные на нас за то, что мы оскверняем их товарку, и я едва удержалась, чтобы не удрать оттуда со всех ног.

— Быстрее, — шепнул Себастьян, усаживаясь на пол спиной к саркофагу.

Он вынул из сумки ступку и пестик, ободрал с отрезанного пальца плоть, просушил косточку, бросил ее в чашку и принялся толочь, то и дело поглядывая на меня. Я стояла перед ним неподвижно, словно окаменев.

— Ты хочешь узнать или нет?

Я мучительно сглотнула, стараясь не поддаваться панике, но руки и ноги все равно дрожали от страха и слабости. Внутренний голос истошно вопил: «Беги же! Беги, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого кошмара, из этого мрачного склепа. Беги и не оглядывайся, и никогда больше не вспоминай!» Но вместо этого я, с трудом согнув колени, опустилась на пол рядом с Себастьяном и принялась смотреть, как он перетирает в ступке малюсенькую косточку.

В глубине души я уже понимала, что содержимое ступки так или иначе перекочует в мой организм, но думать об этом мне пока не хотелось. Я просто наблюдала и не задавалась лишними вопросами.

17

Прошло несколько томительных минут, прежде чем Себастьян постучал пестиком о край чашки. На ее дно осыпался со стенок мельчайший костяной порошок.

— Подставь руку.

Я потянула носом воздух, но осталась неподвижна. Нет, на это я не способна. Я заглянула в бездонные серые глаза Себастьяна, но они оставались непроницаемыми. Его подбородок дрогнул — едва заметно, но от меня ничего не ускользало. А потом он сам взял мою руку и опрокинул содержимое чашки мне в ладонь.

— Мне тоже было страшновато, — спокойно признался Себастьян, — Но если понадобится, я смогу повторить. Это же просто кость, или пыль, совершенно безвкусная. Толченый булыжник. Вдохни.

Я сосредоточила все внимание на крохотной кучке порошка в руке — всего-то с четверть горсти. Приблизив его к лицу и услышав, как под ребрами неистово колотится сердце, я наконец поднесла ладонь к самому носу и вдохнула.

Пыль устремилась по носовым проходам и осела в гортани — твердые крупинки вкуса… камня, действительно, как уверял Себастьян, и слишком сухие для моего пересохшего горла. Они слиплись в один комок, и я не могла их проглотить. Внутренности болезненно сжались в приступе тошноты. Меня и вправду едва не вырвало, но неожиданно перед глазами поплыло, и во всем теле я ощутила странное покалывание, словно под кожей струится слабый электроток.

Гробница накренилась, заваливаясь набок, будто карнавальный потешный домик.

Я ощутила, как одной стороной лица крепко прикладываюсь об пол; впрочем, нет — о ладонь Себастьяна. Его рука смягчила мое падение, а потом тихо выскользнула из-под моей щеки. Мой неподвижный взгляд был устремлен на длинный язычок пламени поставленной на пол свечки, которая освещала колени Себастьяна, а чуть поодаль смутно выступали из мрака погребальные ящики. Мной овладело полное оцепенение, похожее на паралич, но сознание продолжало свое медленное, безостановочное вращение, напоминавшее езду на карусели. Веки становились все тяжелее, норовя сомкнуться, пока зрение окончательно не померкло, уступив место ослепительному свету.

Мои кулаки сами собой сжимаются, а тело цепенеет и немеет.

В самой глубине моего существа медленно зарождается яростный вопль, порожденный гневом, несправедливостью и страхом. Он рвется прочь из горла, и в нем звенят и безысходность, и отрицание.

Из крохотного темного закутка, где обитает, мое собственное сознание, я постигаю, что случилось со жрицей. Однако я отказываюсь принимать в себя ее переживания, и, несмотря на могущество ясновидящих останков Алисы Кромли, неимоверным усилием воли заслоняюсь от них. Я оберегаю свой рассудок от видений изнасилования, той несчастной, вспышками проносящихся в моем мозгу.

И вот все кончено.

Жрица остается лежать на цветных плитах пола, по которому разметались ее серебристого оттенка волосы. Скорченное тело женщины сотрясают рыдания, а ее белоснежная туника спереди по подолу запятнана кровью.

Мой гнев крепнет, распаленный столь мучительным зрелищем в моем воображении. Горло перехватывает, и я чувствую, что мои глаза и щеки мокры от слез.

Новая, вспышка — и передо мной уже другая картина.

Я слышу голос — слишком знакомый. От него по спине бегут мурашки.

Афина.

Ее голос я знаю, но не язык. На этом языке говорил с жертвой насильник. Та же чужестранная речь, но на этот

— Ари!

Я лежала на каменном полу, мотая головой из стороны в сторону и стукаясь затылком о твердые плиты. Кто-то сильно потряс меня за плечи.

— Ари, черт побери, дыши давай!

Судя по голосу, это Себастьян. «Дыши…» Зачем? Мне и так прекрасно. И вообще все прекрасно… Так сладко спится… Я снова поуютнее устроилась в цепенящей тьме, где было так тепло дремать.

Вдруг кто-то бухнул кулаком мне прямо в грудь.

Вот черт!

Я разом распахнула глаза и села, разинув рот и ничего не видя перед собой. Легкие жгло, словно огнем, а сердце заходилось от жестокой боли. Задыхаясь, я хватала ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Постепенно ко мне вернулось зрение, а вместе с ним и осознание того, что надо побыстрее вдохнуть, набрать в грудь побольше воздуха.

Господи Иисусе, дышать, только бы дышать!

Мозг наконец выслал легким нужный сигнал. Я откинулась назад и сделала отчаянно долгий вдох. Сердце тут же принялось качать кровь по жилам с такой силой, что пришлось снова и снова глотать воздух, чтобы его насытить. Себастьян, отстранившись, с облегчением утер ладонью пот со лба и взял меня за руку. Помолчав и не сводя с меня глаз, он признался:

— Ты совсем перестала дышать. Застыла и не издавала ни звука. Все это время. Даже не моргнула ни разу!

Меня затрясло в конвульсиях. Я сглотнула набежавшие слезы и недоверчиво переспросила:

— Неужели?

Я очень даже отчетливо помнила, как в забытьи кричала, стонала и плакала. А еще лучше я запомнила свое прошлое. То есть не мое, а моей прародительницы. Дикая, душераздирающая история. В моей груди разрасталось мучительное отчаяние, такое же, как у той жрицы. Я поникла головой и спрятала лицо в ладонях.

— Ты все видела…

Я поглядела на Себастьяна, и мои руки безвольно упали на колени.

— Да, — еле слышно прохрипела я, — Все видела…

Он промолчал, и я тоже не знала, что к этому добавить.

— Ты не против, если мы выберемся отсюда?

Он пристально посмотрел на меня, и в его глазах на краткий миг промелькнули беспокойство и страх за меня. Впрочем, они тут же исчезли. Себастьян кивнул и принялся убирать ритуальные принадлежности в сумку.

Надвинув тяжелую крышку на саркофаг с трупом Алисы Кромли, опровергающим все законы природы, мы наконец-то вылезли из склепа. Небо на востоке прорезали полосы золота и пурпура, явив глазу сокрушенное жутковатое кладбищенское великолепие. Высокая железная ограда вздымалась наподобие боевых копий — страж устоявших в схватке со стихией надгробий, поверженных склепов и поросших мхом человеческих останков.

Осторожно переступая онемевшими, дрожащими ногами, я спустилась по растрескавшимся ступеням и уперлась взглядом в спины друзей. Странно, я и не думала, что они отвернутся. Мне казалось, они будут поджидать меня, сгорая от нетерпения все поскорей разузнать.

Все четверо стояли шеренгой. Плечом к плечу. Никто из них даже не шелохнулся.

— Эй, ребята! — окликнула я, чувствуя, что волоски на руках постепенно вздыбливаются.

— Ш-ш-ш! — еле заметно кивнул Генри.

Я бросила испуганный взгляд на Себастьяна и подошла поближе, чтобы посмотреть, что привлекло их внимание.

Крик застрял у меня в горле.

Змеи. Не меньше тридцати. На самой грани земли и воды, где болото подступает к кладбищу. Снуют и изгибаются в жиже, свиваются в клубки… Таращатся на гробницу. На меня.

Я попятилась и упала прямо на ступеньки, пребольно ударившись спиной и рассадив локти о камни. Один только взгляд, всего один навеки запечатлелся в моем мозгу раскаленным клеймом — и ужас, равного которому я в жизни не знала. Он подгонял меня, заставляя пятиться, спасаться любой ценой.

Я встала на четвереньки, оцарапав ладони и коленки о зазубренные расщелины в мраморе, с трудом поднялась и ударилась в бегство. Только не останавливаться! От неестественного страха, сдавившего сердце и легкие и беспощадно гнавшего кровь по жилам, звон стоял в ушах, а ноги подкашивались, но я неслась вперед, огибая могилы и перепрыгивая через разваленные гробницы, и замедлила бег лишь тогда, когда передо мной выросли опутанные лианами кладбищенские ворота, сулящие свободу.

Перед ними я остановилась, тяжело дыша и бессильно уронив руки. Рюкзак соскользнул с плеча и свалился на землю. По моим щекам и даже по шее струились слезы, а я между вздохами пыталась свыкнуться с недавним зрелищем.

Кошмар. Жуткий, отвратительный кошмар.

Услышав за спиной торопливые шаги, я тут же смахнула с лица слезы.

Первой подоспела Крэнк.

— Ты что?

— Ничего, все нормально.

— Ты, оказывается, боишься змей.

Даб подбежал и в изнеможении опустился на каменную глыбу. Себастьян, бросив под ноги сумку, последовал его примеру. Он подтянул к себе одну ногу и нарочито бесстрастным тоном заметил:

— Впервые вижу, чтобы они так себя вели.

Я хотела иронически усмехнуться, но поперхнулась, и у меня вырвался только короткий всхлип. Вот и я впервые такое вижу… Держась за бока, я запрокинула голову и уставилась в рассветное небо, все больше светлеющее навстречу дню. Мне нестерпимо хотелось завопить что есть мочи, но я молчала. Наконец, сильно содрогнувшись всем телом, я энергично потерла лицо, словно хотела вычеркнуть из сознания и само видение, и ужасающее осмысление того факта, что змеи явились туда ради Принесли дань поклонения своей королеве. Медузе. Горгоне. Той, что унаследовала семейное проклятие и однажды обречена превратиться в чудовище. В мерзкую тварь, проклятую до такой степени, что один ее взгляд обращает человека в камень — в застывший валун наподобие того, на котором устроились Даб с Себастьяном.

Вот что получила я в наследство от предков. Вот что ждет меня в будущем.

Такая хрень и богиню до смерти напугает. Еще бы! Я даже фыркнула со смеху.

— Ну? — еле переводя дух, спросил Генри, когда мы все уже направлялись к воротам, — Что ты видела в склепе?

— Ничего, — ответила я, вся во власти печали и страха.

Виолетта шагала как ни в чем не бывало, зажав под мышкой Паскаля. Мне было невмочь смотреть в глаза рептилии, и я отвернулась, тут же наткнувшись на насупленную физиономию Генри и недоверчивую — Крэнк.

— Мы тащились сюда с тобой в такую даль, а ты не хочешь нам рассказать?

— Крэнк, я не просила вас идти со мной, — От собственных слов я поежилась, понимая, что на такие отговорки способны только отъявленные негодяйки, — Извини, просто мне… Я не могу.

Как им рассказать? Выложить все и увидеть на их лицах испуг и омерзение?

— Ты сама, без нашей помощи, ни за что бы не разгадала, — заметил Генри, — Мы заслужили право знать твоих врагов. Если Афина пойдет на нас войной, это затронет и всех нас.

— Не затронет, если меня здесь не будет.

Крэнк непонимающе поглядела на меня, а потом сжала кулачки и выпалила:

— Что ты такое говоришь? Ты что, уехать собралась?

Вскинув от беспомощности руки, я уставилась в одну точку за плечом Крэнк, совершенно не представляя себе, что можно сказать в такой ситуации. Только не правду о том, кто я такая и кем стану в недалеком будущем. Я бы не пережила, если бы они, сверкая пятками, дали от меня деру — от меня, явного выродка даже для их странноватой компании, отщепенки даже по меркам приемлющего всех и вся Нового-2. Если бы такое случилось, куда мне тогда деваться? Где бы меня, черт возьми, после этого приняли? И кто?

Нет, как бы то ни было, пусть друзья обижаются сколько угодно и пусть даже мне суждено безвозвратно покинуть Новый-2. Все же лучше, если я унесу эту тайну с собой в могилу.

Мои мысли нарушило резкое карканье, пронзившее хрупкую утреннюю тишь.

На шпиле одной из гробниц поблизости приземлился ворон и, шумно взмахнув несколько раз крыльями, неторопливо сложил их.

— Ари, в любом случае скажи нам, — попросил Себастьян.

Ворон снова каркнул, словно вторя просьбе Себастьяна. Словно насмехался надо мной. Нет, это уже чересчур!

Но мои приятели тоже изумленно воззрились на странную птицу.

Значит, не я одна слышала…

По моему телу разлился ужас, а ворон тем временем обратился в женщину в черных одеждах. Она сидела на корточках на крыше склепа, вцепившись пальцами с устрашающе длинными ногтями в острый выступ. На ее губах играла жутковатая улыбочка.

— Расскажи нам, Ари! Поведай, что ты там видела!

Афина.

В ее спутанные, зачесанные наверх волосы были вплетены увядшие цветы и изумруды.

Я с трудом сглотнула и ощутила, как мышцы в моем теле разом напряглись и все переживания от недавнего видения всколыхнулись с прежней силой и остротой.

— Тебе ли этого не знать, кусок дерьма!

Я сама удивилась, с какой злостью обозвала богиню. Но эти обидные слова сорвались с языка сами собой, после того как я вместе с Медузой прошла через все ее лишения. А все из-за чего? Из-за ее красоты? Из-за какого-то вонючки-небожителя, овладевшего жрицей в храме самой Афины?

Чтоб ей провалиться, этой Афине!

Ее глаза сузились в две неприметные щелочки. Она иронически склонила набок голову, но по высоко вздымающейся груди богини я поняла, что смогла-таки уязвить ее. И чудесно.

— Ну что ж, — скривив безупречные губы, сказала Афина, — если ты сама не хочешь сказать им, придется тогда мне.

18

— Нет! — выкрикнула я.

Афина же поудобнее уселась на кровле склепа, спустила ноги вниз и принялась болтать ногами, словно ребенок. От ее самодовольной ухмылки дрожь пробрала меня до самых костей.

— Пожалуйста, — прошептала я, презирая себя за просительный тон, — не надо…

— О-о! — Афина радостно захлопала в ладоши, — Придумала! Давай-ка лучше покажем им для наглядности! Так сказать, сделаем предварительный набросок будущего. Пока только образ, чтобы никто не пострадал. Зато ты сама, Ари, уяснишь, что ты — им не чета!

рухнула на колени и сдавленным голосом взмолилась:

— Нет, прошу тебя, не делай этого!

Афина злорадно изогнула уголок рта, и по злобе, вспыхнувшей в самой глубине ее глаз, по немыслимому высокомерию ее взгляда я поняла, что упрашивать поздно. Богиня простерла ко мне руки, и от них отделились две зеленоватые звенящие стрелы. Я не успела даже подняться и осталась стоять на коленях. Парализующая мощь Афины вихрем окутала меня, растрепала одежду и волосы. Узел на затылке не выдержал и распался, светлые волны волос взметнулись вверх и рассыпались по плечам. Мой желудок свело судорогой, а мне самой ужасно захотелось скорчиться, свернуться клубочком, спрятаться от себя самой, но невидимая сила не давала мне согнуться и вынуждала держать голову высоко поднятой, а плечи — распрямленными. Я боролась с этой силой, пот ручьем тек по моей спине, но все напрасно.

Я вскрикнула, пытаясь поднять руки и пригладить шевелюру, положить конец глумлению, но руки не слушались меня. Та же непостижимая сила приподняла меня с колен и поставила на ноги, развернув лицом к друзьям. Я стояла, широко раскинув руки, словно на чистосердечном признании, и смотрела в их бледные лица.

Себастьян… Он успел сделать лишь шаг мне навстречу, но, как ни старался, не мог ни продвинуться дальше, ни помочь мне. И все остальные тоже застыли на месте.

Одни глаза пока подчинялись мне, но, встретившись взглядом с Себастьяном, я почувствовала, что и они неумолимо стекленеют. В горле застрял ком, а сердце зашлось в безумном, болезненном ритме.

И вдруг мои волосы разделились на пряди и скрутились в извивающиеся жгуты, а кожу под ними ожгло, словно огнем.

Я отвратительно взвизгнула и крепко зажмурилась, желая только, чтобы все поскорее прекратилось.

А потом я ощутила, как что-то зашевелилось там, под кожей. Я разинула рот, чтобы глотнуть воздуху, но ничего не получилось. От омерзения и страха меня трясло, нервы натянулись, будто канаты, а по щекам стекали слезы.

Наконец скальп растрескался, и из-под него поднялись гладкие округлые струйки дыма. Они обвили вздыбленные кверху пряди и превратились в смутные призраки ясивых тварей, туманные устрашающие прообразы своих будущих воплощений. Белесые, желтоватые, оранжевые тени гнусным ореолом сплетались и скручивались вокруг моей головы. Я, сама того не желая, видела их даже сквозь сомкнутые веки.

Сердце еще раз гулко стукнуло и затихло, утомленное паникой и переизбытком адреналина в венах. Мои глаза против воли широко раскрылись. Афина приказывала мне смотреть — смотреть на моих друзей.

Мои друзья.

С разинутыми ртами, с перекошенными и побелевшими от ужаса физиономиями, они сбились в кучку и хватались друг за друга в поисках защиты.

«Нет же, только не уходите!» — хотела я попросить их, но не могла издать ни звука.

А Себастьян, хотя и пытался прежде преодолеть незримый барьер и прийти мне на помощь, уже успел сделать шаг назад.

Он отступил.

Я все поняла, и внутри груди у меня вдруг что-то опало и обрушилось; наверное, суровая, неумолимая правда собрала там остатки надежд и разбила их на осколки. Впрочем, чему тут удивляться? Не питай иллюзий — и не разочаруешься. Не верь никому, никого не люби — и не придется страдать. Я сама же отступила от собственных правил. Да и какой нормальный или хотя бы мало-мальски здравомыслящий человек не удерет при виде меня, не обделается или не впадет в шок? Винить здесь некого.

Крэнк, уцепившись за руку Генри и прижавшись к ней щекой, таращилась на меня круглыми, как летающие тарелки, глазами. Ребята продолжали потихоньку пятиться. Все, кроме Виолетты. Девчушка стояла как вкопанная и медленно задирала на лоб карнавальную маску. На ее личике застыло выражение по-детски неподдельного изумления и восторга.

Генри кинулся к ней и дернул за руку, но Виолетта резко обернулась и обнажила клычки. Генри, будто ужаленный, тут же ее выпустил. Вся компания уже отошла за ограду и, взявшись за кованую решетку, окликала оттуда Виолетту. Я едва слышала их голоса, которые тонули в хаосе боли и страдания, смерчем заполонившем мой мозг.

Будто в знак протеста, Виолетта, скрестив ноги, уселась на землю. Другие оставили попытки дозваться ее. Генри оттащил Крэнк и Даба от решетки, и они вместе кинулись прочь по улице, уводящей от кладбища. Себастьян перед воротами еще помедлил, обернувшись и напоследок бросив на меня свой непостижимый взгляд, а потом устремился вслед за приятелями.

Афина наконец выпустила меня, и я рухнула наземь как подкошенная, со свистом выдохнув из легких застрявший в них воздух и щекой приложившись к влажной почве. Какая приятная прохлада.

Слишком ослабевшая и затравленная, я была не в силах пошевельнуться.

Афина спрыгнула с крыши склепа и направилась ко мне. Носком башмака она ткнула меня в плечо и перевернула на спину.

Я глядела в лицо богини-язычницы, жестокосердой ведьмы, для которой в аду, если он существует, наверняка уготовано особое место. Она же опустилась на корточки и заботливо утерла с моей левой щеки слезные потеки, а потом заговорила, опершись локтями о колени:

— Ты им не чета, детка моя. Они все отвергли тебя. И тоже! Даже им ты не нужна. Тебе нет места ни в Новом-два, ни вообще в этом мире, потому что ты чудовище. Твое пристанище — рядом со мной!

Все в моей груди немилосердно сжалось от несказанного отчаяния и одиночества. Афина говорила правду. Ведьма была права.

— Даю тебе время на раздумья до сумерек. Войди под мою сень, дочь Медузы! Я дам тебе и кров, и богатства, какие только пожелаешь! А ты за это покорись мне и признай меня госпожой, — Она взяла прядь моих волос, потеребила ее в пальцах и, не сумев скрыть во взгляде зависть и обиду, добавила: — А иначе что тебе предстоит? Куда тебе идти? Кто знает… может, со временем я и сниму с тебя проклятие и дарую тебе жизнь, как у всех. Будь же послушной девочкой, Аристана, стань моей любимицей, и я подумаю!

Афина поднялась и скрылась из виду, и по моей щеке вновь пролегла мокрая дорожка. Я устало сомкнула веки, перевернулась на бок, свернулась калачиком и стала тихо орошать слезами сырую траву. Все у меня болело — и внутри, и снаружи. Наконец-то я поняла, что значит быть разбитой. Я уже не могла противиться всепоглощающей тоске и безвольно отдалась во власть онемелой безысходности.

Через некоторое время рядом опустилась Виолетта, а затем улеглась, прижавшись спиной к моей спине. Незначительный с виду поступок девочки вызвал у меня невыносимую муку и новые потоки слез. Только эта крошка не отреклась от меня — наоборот, выказала и сочувствие, и доброту, и преданность.

Я проснулась оттого, что на лицо моросил тепловатый дождик, по спине было тепло. Нехотя расправив затекшие мышцы, я приняла сидячее положение и поглядела через плечо. Виолетта сладко спала, свернувшись на траве, а рядом с ней растянулся Паскаль. Ее ручонка, хрупкая, почти младенческая, покоилась на жухлых листьях перед ее лицом.

Я протерла опухшие от рыданий глаза. От рези в них все заволакивало туманом. Зато на меня лавиной нахлынули воспоминания: о моих предках, о проклятии, о стараниях Афины подчинить меня своей воле.

Я тяжело вздохнула, собрала разметавшиеся волосы и перекинула их через плечо. Теперь я понимала, отчего моей матери пришлось расстаться с жизнью и почему все ее предшественницы закончили свою так же плачевно. И мне стала ясна причина, гнавшая гарпию подальше от людей, в болото. В одиночестве гораздо спокойнее, несравненно лучше, чем видеть вокруг себя перепуганные, искаженные ужасом лица, в том числе и тех, кто тебе дорог.

Издали донеслись нелепые для кладбища звуки музыки. Духовой оркестр. Труба. Барабаны. Литавры.

Виолетта сморщила носик, и ее черные ресницы на бледных щечках дрогнули. Стиснув в малюсенькой горсти мягкий мох, она тоже села, заправила пышные темные волосы за ухо и запрокинула голову, вглядываясь в пасмурное небо.

Я беспокойно поерзала на месте. Одежда снизу вся отсырела от лежания, волосы с одной стороны тоже намокли: дождевая влага стекала на них со щеки.

— Виолетта, почему ты не ушла?

Паскаль осторожно забрался девчушке на колени. Она погладила тонкими пальчиками его спину и, отвернувшись от накрапывающего дождика, подняла на меня черные загадочные глаза.

— Ты была такая красивая, — многозначительно призналась она.

Мое изъязвленное сердце опять пронзила боль. Я сглотнула набежавшие слезы, но заставила себя рассмеяться.

— Спасибо.

Только Виолетта, куколка-гот, неравнодушная к земноводным тварям и карнавальным блесткам, не чуждалась меня. Со времени моего приезда в Новый-2 мы с ней совсем мало бывали вместе, но и недолгое наше общение породило подобие дружбы, основанной, как я для себя определила, на уникальности двух созданий, признавших друг в друге родственную душу. Вот почему она осталась подле меня, не покинула в трудную минуту, и я поняла, что совершу ради нее все, что угодно.

— Шествие приближается, — сказала Виолетта и мотнула головой в сторону музыки, — Детский парад. Мы тоже должны были в нем участвовать. Уже смеркается.

Мои ноги и руки мгновенно покрылись мурашками. Прямо над землей тонким серым покрывалом, наброшенным поверх мокрой травы, висела влажная пелена дождя, а небеса скрывала от глаз плотная дымка вперемешку с густыми тучами. Узловатые ветви раскидистого дуба поблизости прорезали небосклон наподобие черных молний.

— Она скоро вернется, — произнесла Виолетта. — Что ты тогда будешь делать?

Я бросила взгляд на острую верхушку гробницы, где недавно восседала Афина, и призналась:

— Понятия не имею.

— А ты ее убей!

— Я? Убить богиню?

Девочка пожала плечами и встала, стряхивая с платья и волос сухую траву, камешки и прочий мусор. Затем она поправила на макушке маску, но оставила личико открытым. Музыка звучала все громче, но участники шествия Марди-Гра оставались неразличимы в тумане. Я тоже поднялась, взмахнув неубранными волосами и невольно сотрясаясь всем телом. Теперь-то я знала, кто я и что со мной вскоре случится… В голове промелькнула мысль: сколько моих предшественниц все же предпочли жизнь смерти, смогли примириться с превращением и дальше существовать в образе чудовища? А скольких из них прикончил клинок ловца τέρας? В конечном итоге, участь у нас у всех одна. Почему же Афина пощадила именно меня?

Выбора у меня, кажется, нет — надо уйти с ней. Или сбежать куда-нибудь. Проклятие Афины пострашнее, чем сама смерть.

— Она пришла! — подтолкнула меня Виолетта.

Я быстро обернулась. Афина сидела поодаль на толстом дубовом суку. Она тут же спрыгнула на землю и неторопливо направилась ко мне.

— Ты решилась, горгона?

Эта тварь, даром что богиня, была причиной стольких смертей и страданий в моем роду, за целые столетия загубила тысячи женщин, и в этот самый момент я поняла, что ни за что не покорюсь ей. Лучше умереть, как все прочие. Но все же мне хотелось как-нибудь отомстить ей.

— Да пошла ты, Афина!

Виолетта схватила меня за руку и крепко стиснула в своей. Надо было бы оттолкнуть девочку, велеть ей бежать отсюда, но это привлекло бы к ребенку ненужное внимание Афины.

Богиня залепила мне оплеуху с такой поспешностью, что застала меня врасплох. Я ахнула от боли, в ушах зазвенело, и лицо обдало жаром.

Стиснув зубы и сжав кулаки, я постепенно овладела собой. Афина грубо взяла меня за подбородок, стиснула его в своих цепких пальцах и нагнулась ко мне. Ее глаза источали непостижимое сияние, и, если бы не жестокая ухмылка, она могла бы показаться даже прекрасной.

— Попридержи язык, малышка, или я насажу твою голову на кол, как поступила с твоей мамочкой!

— Моя мама покончила с собой, — с трудом выговорила я, взбешенная тем, что Афина посмела упомянуть о ней.

— Я забрала ее тело. И выделила для него чудесное местечко рядом со своим храмом.

Гнев ослепил меня, и перед глазами на миг все побелело. Собрав все силы, я замахнулась на Афину, но она перехватила мою руку. Пригнувшись ближе и не обращая внимания на мои попытки освободиться, богиня прошипела:

— Ты слышишь музыку, Аристана? Там твои друзья, все выкормыши Нового-два. Сейчас они пройдут мимо кладбища и сложат головы под натиском моих воинов!

Серая дымка позади Афины пришла в движение, туман заклубился, распадаясь на клочья и ошметки — призрачные воплощения ее воли. Одни притаились за надгробьями, другие медленно расхаживали туда-сюда, третьи прыгали на землю с веток деревьев — мерзкие, уродливые творения, достойные фантазии самого Франкенштейна. Воинство Афины.

— Вот эти… — отпустив мой подбородок, указала богиня себе за плечо, — и будут теперь твоей семьей. Они порождения моей власти и проклятий, как и твоя прародительница И они готовы поклоняться тебе, а ты станешь их королевой. Ты ведь из их числа и моя сподвижница, так что пойдем с нами, и я больше никогда не ступлю ногой в Новый-два.

Музыка приблизилась, стала громче. Я украдкой взглянула в ту сторону и сквозь железную решетку различила смутные очертания процессии, медленно шествовавшей по улице мимо кладбища. Скоро они минуют ворота, и, если Афина не надула меня, им всем грозит опасность. Я обернулась к ней и спросила:

— Почему бы тебе сразу не убить меня, как всех других?

— Потому что ты не похожа на других, и я найду для тебя лучшее применение. — Ее лицо отчего-то смягчилось, — У тебя бунтарская душа, Ари. И я когда-то была такой: вступала в схватки с теми, кого не могла одолеть, единственно из соображений чести и справедливости. Но все эти идеи: надежды на лучшее, простодушие, оптимизм, верность — эфемерны, и что в результате остается? Тебе пора повзрослеть, отыскать свое место и понять, что тебе нужно от жизни. Присягни мне, и с тобой ничего плохого не случится.

Я сузила глаза, ощутив, как во мне крепнет необъяснимая уверенность в себе. Афина прилагала чересчур много усилий, чтобы оправдаться и убедить меня. Она дала мне массу времени на раздумья и не убила, даже безоружную. Меня вдруг разобрал смех.

— Ты ведь боишься меня, признайся!

Афина растерянно заморгала, но потом распрямилась и, скривившись, процедила:

— Я богиня войны, крошка моя, и никого не боюсь, потому что мне неведома смерть. Я и есть смерть, так как богиню смерти я придушила в ее же постели. Подумай хорошенько, смотри — твои друзья уже пришли!

Шествие, вместо того чтобы миновать ворота, повернуло и потянулось сквозь них.

Все участники парада были в масках, все шли пешком.

Люди в масках встали полукругом позади меня и Виолетты. Музыка смолкла. Мое сердце тревожно забилось, и от этого я еще больше смешалась. Они что, с ума посходили?

Человек в черном плаще шагнул вперед и поднял маску. Себастьян. Он встретился со мной взглядом, кивнул, и на меня словно подуло свежим ветерком. За ним вышел еще один. Мишель. Следом — остальные восемь. Весь Новем был в сборе. И Даб, и Генри, и Крэнк тоже пришли. Нахмуренные и готовые сразиться за меня.

Они все вернулись.

А в ворота входили все новые ряды подкрепления.

Афина злобно оглядела прибывших, и ее щеки побагровели от гнева.

— Это не ваше дело, Новем! — прошипела она, — Я сотворила ее. Она моя!

— Она перестала быть твоей с тех пор, как ты ополчилась на собственное создание и приказала убить Медузу. Ты и раньше не повелевала горгонами. Они всегда считались свободными и сами выбирали, как им жить, — твердым и звучным голосом возразил ей Мишель.

Они вместе с Себастьяном подошли и встали возле меня. Уродливый строй звероподобных тварей и полулюдей позади Афины забеспокоился. Они зашипели, готовые ринуться в атаку, схватиться с врагом и уничтожить его.

— Неужели вы станете воевать со мной из-за нее?! — вскипела Афина, — Она же бесполезна вам! Она еще не выросла и не набрала силу!

— Да, — подтвердила Жозефина, — пока не выросла, но наш долг — оградить ее от тебя. Как только она обретет могущество, ты, Афина, никогда больше не сможешь причинить вреда Новому-два.

Разъяренная Афина на миг явила всем свой тлетворный лик и вновь стала прежней.

— Значит, войны не миновать!

— Будь осмотрительна в своих деяниях, богиня, — предупредил Мишель. — Мы равные противники.

Но Афина, не слушая его, простерла руки, запрокинула голову и издала неестественно пронзительный боевой клич, от которого у меня зазвенело в ушах. Себастьян схватил нас с Виолеттой за руки и оттащил с переднего края схватки. Еще миг — и семейства Новема со сверхчеловеческой скоростью кинулись на Афину и ее приспешников. Их плащи развевались, силуэты мелькали, разгоняя туман. Чудища набрасывались на них с лету, атаковали, визжали; кровь лилась ручьями и извергалась фонтанами.

Себастьян тянул меня к воротам, я спотыкалась на мраморных обломках и упиралась, вскрикивая:

— Пусти!

Едва мы оказались в арьергарде Новема, он возразил:

— Тебе нельзя здесь оставаться.

— Нет, я должна! Это мой бой, и мне надо его принять!

— Тебе нужно уходить! Они жизни не пожалеют, чтобы тебя защитить!

Я смутилась и от неожиданности застыла на месте.

— Но почему?

Себастьян подступил вплотную и тихо признался:

— Отец мне все рассказал. Ари, ты из породы богоборцев.

— Что-что?

— Все из-за Афины. Когда она прокляла Медузу и наделила ее способностью обращать в камень любого, кто ей встретится, то забыла исключить самих богов. Потом она осознала свое упущение и сотворила ловцов τέρας. Они были призваны уничтожить и Медузу, и всех ее потомков. Тебе одной дарована власть превращать Афину и других богов в каменные изваяния.

— Почему же она сразу не убила меня, как всех остальных?

— Потому что раньше ей служило опорой могущество эгиды. Благодаря щиту Зевса Афина была практически неуязвима. Но она потеряла его, и теперь ей нужна ты — новое оружие по истреблению богов, и всех нас, и еще черт-те кого… — Он снова подтолкнул меня к воротам: — Беги же!

Вдруг двое чудищ прорвались к нам сквозь ряды Новема. Один из них кинулся на Себастьяна. Тот пригнул монстр перелетел через его спину и кубарем покатился по земле. Другой, размахивая устрашающего вида мечом, устремился прямо на меня. Я приняла боевую стойку и засадила страшилищу в колено, развернулась и, нанеся хук слева, выхватила у него из рук меч. Используя импульс от удара, я обернулась вокруг себя, замахнулась и, задействовав центробежную силу, снесла противнику голову с плеч. Она откатилась прочь и исчезла под покровом тумана.

Боже! Мое сердце бешено колотилось, и я сама не верила, что могла совершить подобное. Но у меня не оставалось времени на раздумья: меня атаковал еще один, и я вступила с ним в схватку, успев лишь крикнуть Себастьяну, чтобы он увел Виолетту и других ребятишек подальше.

Но девчушка уже проворно карабкалась на дерево, а ее друзья храбро сражались, одолевая или отвлекая противника за счет небольшого роста. Семейства Новема изощрялись в применении паранормальных способностей. Вампиры, хотя ни в кого не умели превращаться, являли в сражении не меньшее ожесточение и неистовство, нежели оборотни, когтями и зубами твердо державшие боевой рубеж. Я на миг замерла, узнав Габриеля, даже без маски. Смертоносными клыками он терзал горло одного из страшилищ.

В этот момент кто-то, подмигнув мне, пронесся мимо, взвился вверх и грянулся о землю бурым волком. Это был Гюнтер Дешанель, один из бывших узников темницы Афины.

А затем мой взгляд отыскал саму богиню, державшую в каждой руке по мечу. Она вращала ими со сверхъестественной скоростью, готовая изрубить на куски каждого, кто осмелится напасть на нее. Ее глаза полыхали ядовитой зеленью.

Мою голову вдруг пронзила резкая боль: кто-то напрыгнул на меня и вцепился в волосы. Я позвала на помощь Себастьяна, но он в этот момент отбивался от двух нелюдей. Нападающий нашарил мою шею и стиснул ее шершавыми культяпками так, что перехватило дух. Я лягнула ногой воздух, пытаясь вывернуться, но безрезультатно. Мне в лицо глумливо ухмылялась серая морщинистая физиономия безволосой, безгубой твари с двумя дырочками вместо носа, скаля преострые зубки частотой в несколько рядов.

Тут я и вспомнила про Арахну и гарпию.

Но прежде мне нужно было сбросить с себя мерзкую тварь.

Я повалилась на спину и, собрав последние остатки сил, закинула назад ноги, изогнулась всем телом и зажала голову страшилища между коленями. Дернув как следует, я освободилась от его захвата, набрала в грудь побольше воздуха и, вложив в зов всю мощь, на какую была способна, выкрикнула в туман два слова:

— Мапсора! Арахна!

Я ощутила, как пространство вокруг меня видоизменяется, заряжается энергией их имен, электризуется и сгущается в облака. Я хотела пуститься наутек, снова и снова взывая к их помощи, но в этот момент воин Афины выскользнул из-под моей ноги и сдавил мою голову в своих когтистых лапах. Он стискивал ее и тянул вверх с нечеловеческой силой, словно хотел оторвать ее. Боже, терпеть такое долго невозможно, как немыслимо бороться с этим здоровенным уродом! Одной клешней он снова обхватил меня за шею и принялся душить.

Мое сердце билось все медленнее, в черепе нарастало напряжение, дыхание угасало. Шум битвы отодвинулся куда-то вдаль.

Вдруг откуда ни возьмись подул ветер. Он всколыхнул пелену тумана и разворошил сухую листву и мусор. Округу потряс громкий пронзительный крик. До меня донеслось хлопанье огромных крыльев, и в следующий миг кто-то подхватил моего обидчика и оторвал от земли вместе со мной. Монстр оставил в покое мою шею, и я упала на спину с полуметра высоты, с изумлением наблюдая, как вверх взвивается облачный торнадо — гарпия, уносящая в когтях добычу. Еще через несколько мгновений тело страшилища пронеслось вниз и разбилось об одно из надгробий.

Мапсора села на землю у моих ног, а я только хватала ртом воздух, удивленная тем, что мой призыв был услышан.

— Спасибо.

Крохотные ноздри на клюве гарпии раздувались. Она быстро повернула голову и замерла, остановив взгляд на Афине. Затем я разглядела и Арахну. Та расшвыривала врагов направо и налево, пролагая дорогу к богине, так надолго лишившей ее свободы.

Оттолкнувшись мускулистыми лапами, Мапсора оторвалась от земли, взвилась вверх и, на миг пропав в тумане, тут же ринулась вниз, метя прямо в Афину. Арахна, разметав противников, тоже устремилась к своей обидчице, и обе твари нанесли удар одновременно.

Но не зря Афина прозывалась богиней войны. Она выставила вперед оба меча и, поймав нападавших на клинки, с силой отшвырнула их назад. Гарпия кувырком отлетела прочь и проскребла по земле огромными когтями, оставив позади себя грязную борозду. Она развернула свои необъятные крылья и издала душераздирающий клекочущий вопль, громкостью соперничающий с боевым кличем самой Афины. Богиня обернулась на крик, и в этот момент Себастьян с Мишелем, сблизив ладони, метнули удар молнии прямо Афине в грудь. Я растерянно заморгала, но решила отложить на попозже раздумья о необычных способностях своего друга.

Магический удар отбросил Афину назад. Гарпия тем временем снова поднялась в воздух, а Арахна лежала без движения, но богиня, видимо, быстренько сообразила, что ее войско вот-вот капитулирует перед Новемом, что ее могущество в Новом-2 ослабло и ей, того и гляди, грозит поражение.

— Отступаем! — приказала Афина своей армии и взглянула на небо.

И как раз вовремя: сверху, сложив крылья, на нее камнем падала гарпия. Афина сию же минуту растворилась в воздухе. Мапсора вытаращилась на пустое место, но успела развернуть крылья за две секунды до приземления. Заваливаясь на один бок, она задела оперением влажную почву и, едва не увязнув в ней, отчаянно захлопала крыльями, а затем взлетела на крышу одной из гробниц. Из-под ее цепких когтей посыпались черепичные осколки.

Воины Афины один за другим пропали в тумане, и все вокруг окутала тишина, нарушаемая лишь монотонным шумом дождя. Земля была усеяна поверженными участниками сражения. Их призывы и стоны оглашали жутковатое кладбищенское безмолвие.

Я направилась к Себастьяну и Мишелю, туда, где на крыше склепа сидела Мапсора, но на пути наткнулась на чье-то растерзанное тело и споткнулась от неожиданности. Господи, да это же Дэниел! Я поспешно присела возле него. Из его разорванного горла толчками изливалась кровь, глаза беспрерывно моргали, а губы шевелились, силясь что-то произнести, но не издавали ни звука.

— Боже мой, Дэниел! — прошептала я, опускаясь на колени, но не зная, чем здесь можно помочь.

Рядом оказалась Жозефина, и я с надеждой спросила:

— Он ведь выживет, правда? Он же вампир. Он должен выжить.

Следом подоспели двое ее помощников, очевидно тоже вампиров, и подняли Дэниела. Его голова, державшаяся на тоненькой полоске кожи, отделилась от тела и осталась лежать на земле. Почувствовав дурноту, я с размаху шлепнулась на мох.

— Он уже мертв, — совершенно равнодушным голосом откликнулась Жозефина и отошла.

Два вампира тут же бросили тело ее бездыханного секретаря, и оно застыло бесформенной кучей, которая на глазах стала оседать и вскоре превратилась в кучку пепла.

Я срыгнула ядовитой желчью, но заставила себя проглотить ее и, пошатываясь, побрела прочь от этого места. Ступая наугад меж могилами, я мельком уловила, как Виолетта спускается с дерева.

Себастьян, заприметив меня издали, обернулся, и наши взгляды встретились. Я хотела было заговорить с ним, но затылок вдруг защипало от нехорошего предчувствия, а волоски на руках поднялись дыбом.

Сзади неизвестно как очутилась Афина. Она обвила меня руками за талию, скользнув губами вдоль уха.

— Знаешь, что скажу? — Она понизила голос до зловещего шепота. — Если я тебя не заполучу, то другие и подавно. А перед тем, как убить тебя, — произнесла она уже во всеуслышание, — я хочу поблагодарить тебя за то, что ты оставила своего отца в темнице, хотя всех остальных освободила!

У меня внутри все сжалось.

— Что?

— Смешно, правда? — расхохоталась Афина. — В твою мать, в горгону, влюбился ловец τέρας! Влюбился в монстра, которого ему велено было уничтожить! При отделении души от тела подумай о нем и о тех наказаниях, которым я подвергла его за предательство: за то, что оставил Елени жизнь, хотя мог запросто прикончить ее. Подумай о пытках, которые ждут его теперь. Прощай же, маленький монстр!

Афина оттолкнула меня, и я рухнула на колени, воспринимая все, словно в замедленной киносъемке: лицо Себастьяна, искаженное ужасом, и Виолетту — неясное пятно, скользящее вниз по стволу дерева. Теперь я знала, что такое шок и что значит «быть в шоке».

Афина замахнулась клинком τέρας, чтобы отсечь мне голову.

Время замедлилось до такой степени, что все происшествия моей жизни хаотичным потоком хлынули в мое сознание. Впрочем, одно из них выделилось и застряло в мозгу: эпизод на балу у Арно, когда я стиснула запястье богини и обратила его в камень.

До превращения в горгону мне оставалось еще три с половиной года, могущество пока дремало во мне, но однажды я все же смогла им воспользоваться. Вот в чем состояла разница: я отличалась от своих предшественниц. Другая эпоха, законы эволюции, отцовские гены. Невзирая на все эти факторы, я твердо знала одно: я из породы богоборцев!

Клинок со свистом рассек воздух, и краем сознания я уловила два вскрика: мужской и детский. Но все это уже не имело значения. События развивались слишком быстро, и никто из моих друзей не успел бы прийти ко мне на помощь. Кровь стучала у меня в ушах, а взглядом я следила, как меч описывает дугу по направлению к моей шее.

Я склонила голову еще ниже и выставила над собой руку, ощущая в ней непривычное колотье. В ладони, развернутой навстречу клинку, я сосредоточила весь свой гнев и все страдания — мои собственные, и материнские, и те, что некогда пришлись на долю Медузы, нашей прародительницы.

Клинок обрушился на мою ладонь.

И разбился о камень.

Оглушительный треск многократным эхом огласил окрестности, вынуждая всех пригнуться к земле, словно под воздействием мощной взрывной волны. Вскинув руку еще выше, я отшвырнула обломанное острие меча и поймала на себе изумленный взгляд богини.

В ушах гулко и медленно бился пульс.

Да, я совершила невозможное. Эта же мысль трепыхалась в ошеломленных глазах Афины. И тем не менее это было явью. Моя рука, побелевшая под стать мрамору, постепенно приобретала обычный телесный оттенок. Я поняла, что могу управлять своей силой и мне вовсе не обязательно принимать некий чудовищный облик, чтобы прибегнуть к ней. Афина все еще не могла опомниться от замешательства, а время уже возвратилось к привычному течению. Неожиданно на Афину сзади прыгнула Виолетта. Она обхватила богиню за шею, вонзила ей в затылок крохотные клычки, тут же занесла ручонку и всадила ей в сердце небольшой кинжал.

Афина захлебнулась визгом.

От потрясения и испуга я опять села на землю. Согласный зов многих голосов, окликнувших Виолетту, разнесся далеко за пределами насквозь промокшего кладбища.

А потом они исчезли.

Пропали за пеленой тумана. Рукоять сломанного меча Афины брякнулась о мраморную плиту, а Виолеттин окровавленный кинжальчик мягко воткнулся во влажный мох.

— Виолетта! — не выдержав, завопила я.

19

Прошли три дня и три бессонные ночи, наполненные тревогой и кошмарами. Виолетта не вернулась, и никто не знал, как ее вызволить. Афину с тех пор тоже никто не видел и ничего о ней не слышал.

Три дня подряд я ходила на кладбище Лафайет, звала Паскаля, искала его возле гробниц и заглядывала буквально в каждую щель. Я была в долгу перед девочкой и знала, что она одобрила бы мое намерение, поэтому решила не оставлять попыток до тех пор, пока не найду Паскаля.

Последние два дня Себастьян почти не выходил из своей комнаты и с такой яростью лупил по ударным, что хоть беги из дому.

Для спасения моего отца Мишель выслал к плантаторскому особняку у реки небольшой вооруженный отряд, но, как мы и ожидали, никакой тюрьмы там не оказалось, как будто никогда и не было. Впрочем, даже на это Мишель согласился далеко не сразу. Мой отец убил во имя Афины множество ни в чем не повинных людей и τέρας. Но любовь к моей матери преобразила его и дала силы выступить против богини, за что он и расплачивался все эти годы. А теперь — по моей вине — ему предстояло страдать неизмеримо дольше.

Я вновь и вновь воскрешала в памяти тот момент, когда собиралась выпустить его из темницы. Все-таки я была права! Нужно было тогда прислушаться к себе — воспользоваться счастливой возможностью. Я ведь могла потребовать, чтобы Мишель отдал мне ключи. Я должна была воспротивиться, не уходить, пока узники не выйдут на свободу!

Сожаление и чувство вины ядовитыми шипами вонзались мне в сердце. Мне любой ценой необходимо было разыскать отца, поэтому я с явным облегчением влезла в кабину фургончика Крэнк и покинула Новый-2, избавляясь на время от тягостных воспоминаний. Мы снова переправились через озеро Понтчартрейн и вскоре прибыли в приграничный городок Ковингтон, где нас уже поджидали Брюс и Кейзи.

— Ты и вправду решилась? — крепко обняв меня, спросила моя опекунша.

Я воспользовалась случаем и пристально вгляделась в ее круглое доброе лицо с ярко-синими глазами, всегда такими искренними. Теперь в них стояли слезы. Приемным родителям я сообщила только, что мне удалось раздобыть очень важные сведения о моем отце и что нельзя медлить, иначе следы могут опять затеряться.

— Конечно решилась. Я должна найти его.

Затем подошла очередь Брюса. Он заключил меня в медвежьи объятия, обдавая крепким ароматом лосьона после бритья. Я с удовольствием вдохнула знакомую пряную смесь и прижалась к мягкой фланели его рубашки.

— Ну, будь по-твоему, — пробормотал он, — Не забывай наших уроков. Мы будем часто тебя навещать.

Я кивнула.

— Бумажная волокита займет еще месяца два, — сказала Кейзи, — но у Новема, как видно, есть связи, и они явно ими воспользовались, потому что чертовски быстро добились разрешения на передачу опеки. Когда оформят все документы, мы дадим тебе знать.

— Спасибо.

Мишель Ламарльер в скором времени должен был стать моим законным опекуном, по крайней мере на ближайшие полгода, до моего восемнадцатилетия.

Сандерсоны помогли мне перенести из своего внедорожника в фургон мои пожитки, надо сказать, очень скудные: всего-то две дорожные сумки, набитые шмотками и обувкой, да еще пара коробок с книжками и разной мелочевкой, собранной мною за время отрочества.

— В одну из коробок я положила фотоальбом, — глотая слезы, добавила Кейзи.

Брюс захлопнул задние створки фургона и незаметно шепнул мне на ухо:

— Там есть кое-что и от меня. — (По его голосу я догадалась, что речь идет об одном из средств самозащиты.) — Мы любим тебя, малышка.

— Взаимно, — сквозь ком в горле ответила я.

Потом они еще раз обняли меня напоследок и распрощались. Для меня настал самый тяжелый момент. Фургон тронулся с места, но я справилась с собой и проглотила набежавшие слезы. Лишь после того как Крэнк выгрузила на почте привезенные мешки, забрала корреспонденцию для Нового-2 и мы отправились в обратный путь по разбитому шоссе, я украдкой вытерла глаза.

Лучи закатного солнца отражались от озерной глади, превращая ее в зеркало, сияющее всеми оттенками синевы, пурпура и золота. На горизонте проступали контуры Нового-2, напоминая мне ту ночь, когда я вместе с Крэнк впервые ехала по мосту через озеро в Город-Полумесяц. Только теперь наш путь лежал не в ГД. На этот раз мы направлялись во Французский квартал.

Фургон нарушил правила, въехал на пешеходную улицу и медленно покатил по Ройял-стрит, старательно объезжая людей и конные экипажи. Сгущались сумерки, предвещая очередное карнавальное шествие и праздничный бал — действа, мне теперь малоинтересные. Крэнк припарковала фургон возле Кабильдо.

— Я подожду тебя здесь.

Я кивнула, выдохнула и, напустив на себя серьезность, выпрыгнула из кабины.

Подковки черных ботинок клацнули о камни мостовой. Сбоку бились о джинсы новенькие ножны с клинком τέρας. Я шла изъявить свою волю, поэтому нарочно выставила его напоказ. Еще одни маленькие ножны с острым кинжалом Виолетты были заткнуты за отворот ботинка и спрятаны под штаниной. Волосы я заплела у висков в косички, собрала и стянула на затылке тугим узлом.

Открыв тяжелую дубовую створку, я надула пузырь из жвачки и решительно вошла в здание.

Совет Девяти уже собрался.

Поднявшись на третий этаж и не удостоив секретаря даже взглядом, я быстро прошла по овеянным историей коридорам Кабильдо и рывком распахнула дверь в зал собрания. Руку я на всякий случай держала на эфесе клинка.

На меня устремились девять пар глаз. Лица семерых членов совета были для меня новыми, но по отрывочным сведениям, добытым от Генри, Себастьяна и прочих, мне не составило особого труда угадать, кто есть кто. Ни один из них, впрочем, не удивился моему появлению.

Стоило мне, однако, представить себе Виолетту и тот момент, когда мы с ней в масках и бальных платьях бежали по Ферст-стрит, припомнить ее голос и заверения, что я просто красавица, увидеть будто воочию, как она прыгнула на Афину и поразила ведьму в самое сердце, у меня сразу прибавилось сил. Я схватила стоявший в углу стул и нарочно протащила его по паркету, надеясь, что от дикого скрежета у членов Новема по спине побегут мурашки. Развернув стул у большого овального стола заседаний, я села и медленно обвела взглядом присутствующих. В зале собрались главы всех девяти кланов: чародеи Кромли, Хоторн и Ламарльер, вампиры Арно, Мандевиль и Батиста, а также трое оборотней-полубогов Рамси, Дешанель и Синклер.

Я снова набрала в грудь воздуха, надула пузырь из жвачки и сказала:

— Я хочу записаться в пресвитерию.

Жозефина в дорогом костюме кремового цвета принужденно хохотнула, но ее смех никто не поддержал. Мишель первым нарушил молчание:

— Думаю, к этому нет никаких препятствий.

— Еще бы ты думал иначе, Мишель! Скажи нам, Ари, почему ты изъявила желание посещать школу Новема?

— Ну, я собираюсь здесь остаться, и вообще-то мне кажется, что я вам нужна. Вам всем потребуется моя помощь. В Новый-два скоро придет война.

— Но у нас хватит сил, — возразил Сорен Мандевиль. — Их вполне достаточно, чтобы защитить город и жителей.

— Когда-то, может, и хватало, но теперь у вас нет ничего и,— сказала я, устремив испепеляющий взор на Жозефину и давая понять, что поквитаюсь с ней за ее предательство, за то, что выдала отца Афине, когда он искал защиты у Новема, — чтобы выторговать себе перемирие.

— У нас есть ты, — не моргнув глазом, ответила Жозефина.

— Жозефина, прошу тебя, — вмешался Роуэн Хоторн. — Мы же договорились о том, что обеспечим мисс Селкирк неприкосновенность. И мы сами сражались с Афиной — нашу роль в схватке никто не умаляет. А грозить юной барышне… это уже чересчур.

— Ты хочешь сражаться, вступить в войну, а взамен просишь лишь прибежища и обучения? — с подозрением поглядел на меня Брэн Рамси.

— Мне нужны знания, — Я подалась вперед и оперлась локтями о стол, ощутив, как часто забилось от волнения в груди сердце, — Я все хочу узнать и об Афине, и о других богах, о далеком прошлом — обо всем, что имеет отношение к моему проклятию. И мне известно, что в пресвитерии есть потайная библиотека, о которой студенты колледжа даже не подозревают. Так вот, мне и туда нужен доступ.

Все молчали, лишь несколько человек ахнули от изумления.

— Ты просишь слишком многого, — заметил Брэн.

Тогда заговорила Нелл Кромли, и, глядя на нее, я поневоле задалась вопросом: неужели эта темноволосая синеглазая ведьма — кровная родня Алисе Кромли, кости которой обрели приют в моих легких?

— Мы не зря утаиваем эти знания от чужаков. В стены библиотеки имеем допуск только мы девятеро да еще переводчики. Даже нашим родственникам туда вход заказан. Прости, детка, но ты слишком юна и неопытна, поэтому попросту не постигаешь, чего требуешь от нас. Бремя ответственности за обладание подобными сведениями воистину колоссально.

Если бы она только знала, какое «бремя» отягощает меня буквально с рождения! И мне поперек горла встал ее намек на мою якобы бестолковость и безответственность — да-да, поперек горла! Раздражение вконец подточило мое спокойствие, и, оглядев сидевших за столом, я спросила напрямую:

— Кто-нибудь из вас способен уничтожить хотя бы одного бога? То есть взять и убить, не сходя с места и ни в кого не превращаясь? — Я многозначительно поглядела на Нелл. — А я однажды смогу. Я даже сейчас почти уже могу, и мне для этого необязательно читать книжки в вашей библиотеке! Вы же сами видели, что я проделала на кладбище! Афина боится меня.

Мишель неприметно улыбнулся, и его глаза решительно заблестели.

— Сомнительно, чтобы Ари намеревалась раструбить наши тайны и нашу историю всему свету. Если Афину в результате и вправду удастся повергнуть, то, допустив Ари в нашу библиотеку, к нашим знаниям, мы только выиграем. Мой сын смог бы ей в этом посодействовать…

— Браво, Мишель! — с издевкой фыркнула Жозефина, — Твой Бастьян — просто силища!

— А как же наши дети? — взвился Сорен, — Ты считаешь, что мы согласимся доверить тайные сведения только твоему сыну?

— Он однажды станет главой нашего рода, — возразил Мишель, — и в любом случае будет обладать ими.

— Oui! — вспылил Сорен, — Когда займет твое место, но никак не раньше! Это общее для нас всех правило.

Другие согласно закивали. Мишель откинулся на спинку кресла и пожал плечами, но своими попытками помочь мне (а также тем, что тайком провел сына в библиотеку и показал ему табличку с историей о Дочери Тьмы, — об этом члены Новема, очевидно, понятия не имели) он так или иначе заслуживал восхищения. Теперь-то я поняла, откуда у Себастьяна пренебрежение к авторитетам.

— Я бы, пожалуй, еще подумал, — протянул Николай Дешанель, — при условии, что она будет ходить туда одна, без права выноса чего бы то ни было: артефактов, свитков или книг. И чтобы не делала никаких пометок или записей — только то, что сможет запомнить.

— Я согласна, — поспешно произнесла я.

Память у меня, конечно, далеко не фотографическая, но если бы мне попалась информация, выводящая на Афину с Виолеттой, то я вряд ли позабыла бы ее. К тому же мне не терпелось приступить как можно скорее.

— Итак, каков наш план? Вы записываете меня в школу, даете допуск в библиотеку, и тогда… — многозначительно улыбнулась я, — посмотрим, как справиться с вашей богиней.

За столом раздались смешки.

— Но с чего вдруг? — вмешался еще один старейшина Новема Симон Батист. — Ты вполне толковая девушка и могла бы где-нибудь скрыться, исчезнуть из поля зрения Афины. Что понуждает тебя заниматься всем этим — становиться богине поперек дороги, помогать нам защищать город? Чего ты в самом деле добиваешься, а? Богатства, власти, влияния?

Мое сердце екнуло, но я выдержала пристальный взгляд всемогущего вампира. От предвкушения кровь застучала в висках. Моя решимость объяснялась просто.

— Я хочу отомстить.

Мой уверенный голос, окрепнув, раскатами прокатился по залу. Я не спеша откинулась на спинку кресла. Прежнее волнение понемногу улеглось. Месть. Я не успокоюсь, пока не покараю богиню. Я добьюсь, чтобы Виолетта вернулась в Новый-2 живой и невредимой, а мои предки смогли почить в мире. Я обязательно освобожу своего отца. И пока жива Афина, я ни за что не сдамся.

Предаваясь размышлениям, я едва следила за ходом обсуждения и слышала только, что все девять членов совета единогласно произнесли: «Да».

Тогда я поняла, что однажды, рано или поздно, неважно, каким способом, но я совершу свое возмездие.

Благодарности

Я искренне признательна замечательным сотрудникам «Simon Pulse» и в особенности моему выдающемуся редактору Эмилии Роудс. Какое занимательное и увлекательное путешествие мы проделали вместе! Для меня было счастьем работать с вами.

Спасибо несравненной Мириам Крисс за веру в эту книгу, за помощь в осуществлении моей мечты и за хлопоты по деловым вопросам, позволившие мне сосредоточиться на самом произведении. Я благодарю вас за то, что позволили мне бесконечно совершенствоваться в писательском ремесле. Быть с вами — одно удовольствие!

Огромное спасибо моей доброй подруге и собрату по перу Дженне Блэк, которая читала мою книгу по мере ее написания. Ей первой я отчиталась: «Все! Наконец-то работа закончена!»

Я благодарю и Кэмерин Лонг. Она ознакомилась с первой половиной рукописи на самой ранней стадии создания и затем послала мне сообщение: «Ненавижу тебя!», потому что я заставила ее томиться неизвестностью. Лучшего признания я в жизни не получала! Ты всегда была моей сторонницей, Кэм, и спасибо тебе за это.

Сердечно обнимаю девушек из «Destination Debut» за оптимизм, участие и содействие. Не представляю, что бы я без вас делала!

И разумеется, я очень признательна моим маме и папе, семье и всем друзьям за постоянную поддержку, а Одри, Джеймсу и Джонатану — за готовность терпеливо сносить мои «закидоны» и позволять мне время от времени уноситься в мир фантазий. Спасибо вам, что вовремя возвращали меня с небес на землю и не давали терять почву под ногами.

Сеть отелей средней стоимости, расположенных, как правило, у магистральных автодорог.
UPS (сокр. от United Parcel Service) — Единая служба доставки посылок, транснациональная корпорация, предоставляющая услуги экспресс-почты.
Здесь прозвище девочки означает, что она отличается от обычных людей, не такая, как все.
Зона 51 — американский военный аэродром, расположен на юге штата Невада. Особая секретность базы, само существование которой правительство США признало с большой неохотой, сделала ее предметом многочисленных теорий заговора, в особенности о неопознанных летающих объектах (НЛО). Розуэлл — город на юга-западе США, административный центр округа Чавес штата Нью-Мексика. Мировую известность город приобрел в связи с «Розуэлльским инцидентом»1947 года, одним из наиболее известных происшествий, рассматриваемых как обнаружение НЛО.
Зайдеко — музыкальный стиль, зародившийся в начале ХХ века в юге западных областях Луизианы среди креолов и каджунов. Для него характерно обильное синкопирование и быстрый темп.
Крупнейший пригород Нового Орлеана, населенный пункт на юго-востоке штата Луизиана.
«Грейхаунд ов Америка» — национальная автобусная компания по обслуживанию пассажирских междугородних и трансконтинентальных маршрутов.
Бабушка (
Застекленные створчатые двери
Дорогая
Идет?
Пончик квадратной формы без отверстия в середине, посыпанный сахарной пудрой, — кулинарная особенность Луизианы.
Здравствуйте, друзья!
Квартеран — представитель белой расы с четвертью негритянской или индейской крови.
Эндрю Джексон (1767–1845) — седьмой президент Соединенных Штатов (1829–1837), военный и государственный деятель.
Здание бывшей испанской колониальной администрации, где проходила церемония оформления покупки Луизианы.
Здравствуй, бабушка
Да
em
style name="2"
Густой суп из стручков бамии.
Младенцы