Как детский писатель искоренял преступность, что делать с неверными жёнами, как разогнать толпу, изнурённую сенсорным голодом и многое другое

Карен Эдуардович Налбандян

Истории из армянской истории

История первая. О князьях

Самые древние из армянских дворянских родов ведут своё начало ещё от отцов-основателей времен переселения из Вавилона.

Многие парфянского происхождения.

Забавна история двух родов.

Из варяг в греки

Багратуни – рыцари-венцевозлагатели. Основатель рода был евреем, которого очередной армянский царь хохмы ради вывез из Вавилона. Последующие 300-400 лет шёл тяжёлый, трудный процесс абсорбции. Ребята были принципиальные, стояли насмерть. Цари, впрочем, тоже. Каждую сотню лет очередным Багратуни предлагался выбор. Те, как положенно отказывались. Тогда срубались головы у пары-другой донов, остальные шли на компромисс. Так их планомерно научили воевать и охотиться по субботам, есть свининку и др.

Добили их, впрочем, иначе. Для того чтобы жениться, юноша из этого рода должен был подписать бумагу об отказе в совершении обрезания – у всех своих потомков.

Дранг нах вестерн

Мамиконяны – ещё один славный род потомственных военных.

Основатель рода – некий Мамгон – был китайцем. Уж неизвестно по какой причине, но в начале первого тысячелетия светила этому мужику в Китае вышка по полной программе – с последующим истреблением всего семейства. Не дожидаясь неприятностей, собирает он родных и близких и двигается на запад – аж до самой Персии. Шах принимает его если не с распростёртыми объятьями, то с удивлением – точно. Удивление становится ещё больше, когда вслед первому косоглазому появляется целое посольство – с ультиматумом о выдаче.

Окончательно обалдев, шах посылает китаезу в самую западную провинцию – типа в изгнание. После чего резонно сообщает делегации, что по причине общей поганности путей сообщения диссидент их всё равно что сдох. Прикинув, во сколько сядет гонять экспедиционный корпус за тридевять земель, посольство принимает извинения, и, тихо матерясь по-китайски, возвращается на родину.

Тем временем обоз с диссидентом добирается до провинции – попав аккурат в мятеж и войну за независимость. Естественно, всё персидское чиновничество сваливает оттуда со страшной скоростью. А мужику-то терять нечего. Ему, как и любому нормальному невозвращенцу одна дорога – точно на запад. Так что он немедленно переходит на сторону мятежников. От зрелища китайца, худо-бедно но изъясняющегося на армянском шизеет уже армянский царь и приходит к выводу, что такого уникума всегда полезно оставить при себе – на худой конец за деньги показывать можно: "Надо же – разговаривает!"

Впрочем шах в это время тоже не дремлет. Немедленно издается приказ с обещанием разных бенефиций в стиле: "А кто решится на это, на это/ Тот принцессу поведёт под венец". Словом, один из родов Севера соглашается ударить в спину, пока шах будет наступать по фронту.

…Убедившись, что шах северян продинамил, царь начинает соображать, кого бы подослать к мятежникам. Чтоб и человек был верный, и родных среди заговорщиков не имел, и вообще, чтоб всё как в фильмах про ниндзю.

О ниндзях бедняга, бывший, судя по всему, обычным чиновником понятия не имел и даже по видику не смотрел, но отступать некуда – раз, на работу без знания языка взяли – два, гражданство обещали – три.

Втереться к мятежнику в доверие, выманить его "на шашлык", а потом организовать несчастный случай на охоте – после китайской шкуродерской школы жизни было что банан очистить. По той же китайской привычке ниндзя ещё и всех родственников мятежниковых зачистил, да так основательно, что последних двух уже лично царю пришлось спасать.

Мол вот тебе замок егойный, вот тебе земли егойные, вот тебе гражданство армянское, вот тебе фамилия – Мамиконяном будешь – только подпиши бумагу, что к потерпевшим претензий не имеешь.

Что сказать… Последующие годы Мамиконяны служили стране верой и правдой. Воевали и занимались дипоматией, разбивали многотысячные армии и гибли в одних застенках с царями, шли на сговор с гуннами Атиллы и ложились под вражескую элефантерию…

История вторая. Легко и сладостно говорить правду в лицо тирану

Памятника Чаренцу, армянскому писателю, погибшему в 1938-ом. Обратите внимание на шарф, плавно превращающийся в "воротник" гильотины. На этот памятник вообще можно было смотреть часами, обнаруживая всё новые аллюзии.

Собственно история

…Когда Чаренц совершенно точно уясняет себе, что ни сегодня-завтра его заберут, он вывозит семью в отдалённое село. После чего подъезжает верхом к дому Наркома Внутренних Дел Армении и начинает высказывать всё, что он о поименованном наркоме думает. А матерщинником Чаренц был знатным.

Выходит на балкон второго этажа нарком Хачик Мугдуси – местный аналог Ежова. Слушает. Долго, говорят, слушает, потом вздыхает.

И роняет: "Иди домой, Чаренц, мы сами за тобой придём".

Вместо эпилога

Хачика Мугдуси расстреляли в том же 1938-ом.

История третья. Вано Сирадегян, или Как писатель государством управлял

1994-ый. Третий год армянской независимости.

Страна в кольце блокады. Зима – полгода. Света нет сутками. На границах – бои.

Вырубленные парки, тёмные заснеженные улицы, по которым бродят стаи одичавших псов, с фенотипом от поколения к поколению всё более волчьим. Дома – украшены кляксами копоти из печных труб. Хлеб по карточкам – полфунта на рыло. Очереди за керосином. Небо, расчерченное линиями "левой" проводки.

И беспредел уголовный. Люди на улицу и днём-то без опаски не суются, а ночью город так просто вымирает. Грабёж, убийства, трупы, всплывающие в водохранилище. Открыто делят сферы влияния воры в законе.

Так что сообщение о назначении министром внутренних дел известного детского писателя Вано Сирадегяна вызвает на промороженных кухнях лишь невесёлый смех. Курьёз, типа.

Смех сменяется лёгким удивлением, когда детский писатель сообщает стране, что "Здесь есть один вор – я". А потом начинают погибать авторитеты преступного мира. Их взрывают, расстреливают прямо в "Мерседесах". Иногда они просто исчезают.

Помню, как прикатывают к больнице машину, разукрашенную в решето, со следами мозгов на лобовом стекле. Неизвестные личности расстреляли известного вора в законе вместе со всей семьёй.

Постепенно народ перестаёт бояться ночных улиц – всё ещё тёмных, но уже безопасных.

В 1995-го, после подавления народного выступления, писатель благоразумно подаёт в отставку, заняв место очень своевременно усопшего мэра Еревана. (Мне посчастливилось увидеть эпитафию на могиле того: "Революцию задумывают гении, делают фанатики, пользуются сволочи". Покойный, очевидно, относил себя к первой категории, хотя успел попользоваться плодами Бархатной революции в полной мере).

И тут начинается вторая часть истории. Писатель, министр, мэр – в первую очередь он – ереванец. И он любит этот город.

В 1994-ом я записывал: "Вано решил сделать невозможное – вернуть тот город, которого нет. Проблема в том, что другими стали мы". И на самом деле ещё осенью 1994-го в возрождение верилось плохо. Разруха казалась незыблемой и вечной. Сам Вано – Дон Кихотом. Коим не был ни разу.

Потому как город стал оживать. Вновь вернулись на постаменты пущенные на металлолом скульптуры – некоторые нашли, другие отлили заново – по макетам. (Так мы увидели в руках "Музы" лиру, отломанную ещё до моего рождения).

Была ещё у города такая легенда, что давным-давно, во времена чуть ли не сталинские, плавали в Лебединном озере белые лебеди.

Романтично, но неправдоподобно. Писатель решил сделать легенду реальностью. В озере появились лебеди, а на бережку менты – в том же количестве.

Злые языки утверждали, что в случае утери вверенной птицы, менту предоставлялась полная возможность покрякать самому.

Наследие тёмных лет – уродливые чугунные намордники сменились зеркальными витринами, на улицах появились изящные фонари (содержание их возлагалось на владельцев ближайших магазинов).

И уже летом 1995-го мы как встарь стали собираться в сквере у Оперы, садились с гитарой на траве…

Были конечно и маразмы. Сама по себе идея порадовать выпускников на последний звонок, разбрасывая с вертолёта цветы, была очень даже недурна. Но зачем было использовать розы? И выкидывать их снопами штук по 20?

А в апреле 1998-го участились несчастные случаи в правительстве. Президент Тер-Петросян сотоварищи уловил намёк и гордо убыл в отставку. Он собирался убыть и из страны, но этого ему не дали. Так и поселился затворником на "Чёрной даче" (Особняк тёмного туфа над ущельем, где по легенде же Лаврентий Палыч своеручно застрелил тогдашнего Первого Секретаря Армении).

Новый Президент скинул военную форму и положил на конституцию и Библию. Руку положил, в смысле. И обещал чего-то гарантировать, а чего-то защищать.

Детский писатель оказался врагом прогрессивного человечества, каковое в лице родичей безвинно убиенных авторитетов, потребовало самого сурового наказания. Он ещё похаживал на суд, от души развлекаясь. А когда стало не смешно – просто вышел на минутку и бесследно растворился в пространстве. Преемника ему назначать не стали, подчинив МВД гэбэшному министру.

История четвёртая. Аршак, или Короли не уходят в отставку

Отношения армянского царя Аршака-номер-не-помню с персидским шахом Шапухом-номер-не-помню-аналогично (век 5-6-ой) складывались весьма непросто.

В общем-то вышло до чрезвычайности просто, а именно Аршак со своим министром иностранных дел Мамиконяном оказались у Шапуха в роли незванных гостей. То есть, звать их никто не звал, а просто захватили и приволокли.

Ну и стал Шапух прозванивать Аршака на предмет пригодности того на роль марионеточного правителя.

Метод был выбран оригинальный: взяли круглый шатёр, половину засыпали землёй из Армении, половину оставили как есть. Пока высокие договаривающиеся стороны вели переговоры на той стороне, где как есть, Аршак выражал готовность всемерно сотрудничать и содействовать. Как только переходили на армянскую, начинал он "говорить речи гордые и дерзкие".

Поняв, что с мужиком не то, что каши, а даже пары яиц в мешочек не сваришь, Шапух бросил царя в тёмную.

Потом вызвал непотопляемого Мамиконяна (рост – метра полтора от силы), и поинтересовался: "А каким таким образом, ты, головоногая козявка, мне двадцать лет противостоял?"

Немотря на лысину, рост и возраст – трусов среди Мамиконянов не водилось.

И тот сказал шаху, как сказал бы любой дипломат: "Пока сильна была страна, стоял я на двух горах. Одной был ты, второй – римский император." В смысле – дело в балансе.

Услышав это, шах немедленно приказал дипломата умертвить, набить чучело и поставить в камеру к Аршаку, чтоб тому было нескучно.

А сидели они в башне Anhush – что на армянском – "неупоминаемый", а на иврите – "безнадежный". На фарси явно это значило тоже что-то нехорошее, поскольку любое упоминание об её узниках каралось летальным исходом. Словом – те же 10 лет без права переписки. И ничего – сидел себе бедняга, пока его шут, отличившийся к тому времени на службе шаха -типа Шико, не получил за подвиги свои право на любое желание. Вот он и пожелал – увидеть шефа. Шах расстроился, а потом решил свидание с узником замка Иф-таки предоставить. Ну, тот натащил к экс-царю в камеру-одиночку харчей – до фига, выпивки, газет последних, сам прислуживать стал, как встарь. Чучелу тоже налили.

Тут царь резко вспомнил, кем он был, вопросил окружаюших, как же он дошел до жизни такой и немедленно сделал харакири столовым ножиком.

История пятая. Достойные vs достойных

Читал Егише – «Слово о войне Армянской» – V век нашей эры. Вообще-то война с персами, а по сути – гражданская война.

Не война Роз, и не война Тайра с Минамото. Одни и те же фамилии по обе стороны фронта.

И кульминация войны – сражение при Аварайре (26 мая 451 года), когда Вардан Мамиконян со своим отрядом врезался в строй персидских "бессмертных" – в сущности спецназа того времени.

Надеялся к этому моменту он похоже только на чудо, поскольку весь его фланг в полном составе перешёл на сторону противника и ударил ему в спину. И всё, что оставалось – добраться до полководцев противника раньше, чем доберутся до него самого.

Терять ему тоже было особенно нечего: некоторые источники утверждают, что именно он снял две заставы, которые по всем договорам обязывался охранять и этим открыл дорогу гуннам Аттилы – чтоб в решающий момент связать Риму руки.

Как бы то ни было, дальше всё происходило почти как в "Возвращении Короля":

Когда Мушкан Нисалавурт увидел это, он стал поджидать слонов Арташира, который восседал на одном из них в высокой башенке, как в укрепленном городе. Громким звуком витых труб он поторопил свои полки, и его передовые отряды взяли Вардана в кольцо.

Только в жизни чуда не произошло. Эльфы у Вардана не служили, а если и служили, то Леголасовой квалификацией не обладали.

Кончилось всё, конечно, по-мокрому. Но сама эта сумасшедшая атака так потрепала персидскую армию, что о дальнейшем наступлении думать не приходилось.

Словом, получилось что-то вроде битвы под Можайском (Бородино), где французы в сущности выиграли сражение, но проиграли войну.

Сходство усугубляется тем, что именно после этого сражения в стране начала подниматься партизанская война.

А заканчивает летописец фразой, которую можно высечь на памятниках жертв любых гражданских войн:

Ибо не было стороны, которая победила, и стороны, которая понесла поражение: доблестные выступили против доблестных, и потерпели поражение обе стороны.

История шестая. О неверных жёнах

Из Судебника Смбата Спарапета (13-ый век).

Заставший супругу с любовником и убивший обоих – судим не будет.

Если же убит лишь один из них – надлежит супруга судить, как за преднамеренное убийство, поскольку может статься так, что вступил он в сговор с тем, кто остался в живых, дабы избавиться от другого.

Логично?

История седьмая. Железный Хромец

В армянских легендах жирной чёрной полосой проходит Тамерлан.

Одна из легенд о нём из кнги Ганаланяна ("Армянские легенды и предания", 1970-какой-то год) так и начинается: "Отправляясь в поход приказал Тамерлан каждому воину бросить у дороги камень…". Кстати, тут я никого в плагиате не подозреваю, скорее всего в его войске это был стандартный способ подсчёта потерь.

Так вот, армия Тамерлана режет и выжигает какой-то городишко. Всё идёт по стандартному сценарию, но тут из-за угла выскакивает местный священник и вежливо интересуется у завоевателя, как ему не стыдно.

Дружина уже совсем собирается топтать святого человека "гнедыми конями", но тут Тамерлан резко спешивается. После чего предлагает священнику: "Знаешь, дедуль, лезь сам на моё место, посиди, а там и расскажешь, что видел и слышал". И подсаживает старика в своё седло.

Дед рассказывал потом, что оказавшись в седле, услышал голос с неба, вещавший: "Убивай! Режь! Жги!".

Дедуля тихо слезает с коня со словами: "Да, отсюда на самом деле так видно".

Похожий случай, говорят, имел место ещё в Белерианде в Первую Эпоху, когда Мелькор посадил Хурина на горе "видеть своими глазами и слышать своими ушами".

История восьмая. Нжде, или История полководца

1920-ый год. Советские войска входят в Армению, перестреляв попутно осточертевших стране маузеристов. Население наслаждается относительным спокойствием.

Наступает время расплачиваться. Ленин отдаёт Турции город Карс – в обмен на Батуми – стране нужны порты. Потом следуют ещё уступки. И ещё. Территории сдаются одна за другой, при всемерном участии большевистского правительства Армении и полном всенародном равнодушии.

К моменту когда приходит время сдавать стратегически важный Зангезурский район на юге, народу уже в общем-то по барабану. Привыкли.

До фильма "Иван Васильевич меняет профессию" с бессмертной фразой "Ты пошто, сука, казённые земли разбазариваешь?" – ещё без малого полвека.

Против только один человек – бывший студент юрфака Санкт-Петербургского Университета Гарегин Нжде.

Каковой со своим отрядом и является фактическим хозяином спорного района.

Поняв, что каши не сваришь не с красными, ни с белыми, мужик предпринимает следующие действия.

1. Район провозглашает Независимой Республикой Нагорная Армения.

2. Свой отряд гордо называет армией Независимой Республики.

3. Себя а) производит в генераллисимусы – предвосхитив тем самым молодецкую троицу ХХ века Сталин-Франко-Чан Кай Ши. б) объявляет законно избранным президентом Нагорной Республики.

4. Вводит в своей армии обязательное обучение бусидо (в собственной трактовке)

5. И держит круговую оборону против белых, красных, турок и самого дьявола (вплоть до производства святой воды в промышленных масштабах). Причём держит успешно – бо в войне в горах численность – фактор не самый главный.

Понятно, что так или иначе падение Нагорной Республики было лишь вопросом времени. Но тут Нжде делает свой самый фантастический ход. А именно.

6. Посылает посольство в Москву. Посольство вступает в прямые переговоры с ленинским правительством о присоединении Республики к Советской России при условии вступления в состав Армении. Все дружно вздыхают от облегчения и на радостях от благорастворения такого потенциального конфликта соглашаются на всё.

Нжде успевает собрать вещички в виде а) Личного маузера б) Шкуры одного из последних в стране барсов и удрать за границу до того, как красные вступают в Зангезур.

Дальше – эммиграция.

После войны, как и многих других деятелей Белого Движения, Нжде выдают СССР.

И тут происходит самое странное. Его, пленного контру не ставят к стенке, как тех же Семёнова, Шкуро и др (или тех повесили?).

С контрой обращаются исключительно бережно.

В 1952-ом контру привозят в Ереванскую тюрьму.

А как-то раз будят под утро – на выход. Сажают в воронок. В том же воронке обнаруживается начальник Ереванского ГБ.

Воронок едет в район монумента Победы – это плато где-то метров 500 над городом.

Все вылезают.

Нжде смотрит.

Вид оттуда всегда потрясающий – Ереван, дальше – долина – до самого Арарата. У меня, кж на что привычный, каждое утро там на работу ездил – а и то дыхание перехватывало.

А тут ещё то, что внизу лежал не одно-двухэтажный заштатный городок, из которого он уезжал. Заново отстроенный по единому проекту город розового туфа.

Потом все садятся в воронок и уезжают.

Вы можете представить себе начальника Московского ГБ, показывающего Шкуро Москву, скажем с Воробьёвых Гор?

Словом, обратно во Владимирскую тюрьму Нжде поехал, не пикнув.

Умер в 1955, там же, в заключении.

В Музее Истории Армении хранятся два экспоната: его Маузер и последнее письмо жене – на отличном русском.

История девятая. О рыбаках и рыбах

Годы – 1970-ые.

Министерство рыбного хозяйства всерьёз озабочено длиной рабочего дня рыбаков Севана.

Работают, понимаешь, от восхода до восхода, а как там насчёт завоеваний социализма? Типа восьмичасового рабочего дня и пятидневной недели?

Наконец в недрах министерства рождается проект указа. Что-то типа "Перевести рыболовные хозяйства озера Севан на восьмичасовой рабочий день – с 8:00 до 16:00".

Хорошо, министр Ерзинкян был человек с чувством юмора. Прочитал он проект и наложил высочайшую резолюцию:

"Настоящий указ довести до сведения рыб"

История десятая. Как разогнать толпу?

1940-50-ые годы.

Ереван.

Лето.

Жара.

Пыль.

Скука.

И тут событие – трамвай задавил ишака.

Почти немедленно собирается толпа численностью в половину тогдашнего города. Разгонять бесполезно – масса, изнурённая сенсорным голодом наконец обрела ЗРЕЛИЩЕ.

Все призывы типа "Граждане, разойдитесь" не действуют.

Наконец появляется легендарная личность. Милиционер Андрей.

Подходит. Осматривает место происшествия.

И произносит ровно четыре слова, в общем-то обычных в таких обстоятельствах, после которых толпа рассеивается в две минуты:

"Родственников пострадавшего попрошу остаться"

История одиннадцатая. Конд, или о цыганах и граффити

Конд – район Еревана.

Краткий экскурс в историю: в одна тысяча семьсот лохматом году на Ереван движется армия очередного завоевателя. Жители, понимая, что надеяться не на кого – кроме себя, а бояться нечего – кроме страха – лезут на стены и штурм отбивают. Вместе с коренным населением в обороне участвует случайно оказавшийся в городе цыганский табор.

При последующей раздаче наград, благодарная мэрия выделяет цыганам на поселение ближний холм. Где табор и оседает.

За два века цыгане смешиваются с окружающим населением и порядком ассимилируются.

Впрочем, нелюбовь к всйческим властям здесь сохранили намертво.

Ещё в советскую эпоху бульдозеры, приезжавшие сносить древние развалюхи бывало встречали пулемётным огнём.

Да и район откровенно хулиганский. Словом, ходить через холм и утомительно и небезопасно.

И решают прорыть под ним тоннель. Как в анекдоте про Брежнева – прокапывают два.

На некоторое время довольны все.

Кроме неугомонного Первого Секретаря. Каковой завёл моду ходить на совещания к главному архитектору города и давать ценные указания.

И приносит нелёгкая начальство именно на то совещание, где решается, где строить

Почтампт. Проект здания всем ужасно нравится – высоченное здание – стекло, бетон, алюминий.

Первому секретарю он тоже нравится. Берёт он макетик, обходит кругом рельефную карту города и говорит: "А поставим мы его на холме. Чтоб был ещё выше".

Спорить с начальством желающих не было. Объяснять, что именно в этом месте холм – полый, как у Мэри Стюарт тоже никто не решился.

Словом, вышло чудо природы – небоскрёб, построенный на пустоте.

А вот в туннелях стали твориться дела дивные. Стальные стены под действием чудовищного давления постепенно поплыли. Вспарывая асфальт. И приобретая причудливо изогнутые формы переполненного водой резинового шарика.

Плюс полумрак и неуверенность, что всё это не обрушится именно на твою голову – пока ты идёшь весь этот километр – создают в туннелях совершенно психоделическую атмосферу приправленную ещё и клаустрофобией.

Которую прохожие стали выражать в виде граффити.

Такой выставки психованного граффити, как в этих тоннелях, я не видел нигде, ни до, ни после.

История двеннадцатая. Ереван. Клондайк.

Вначале был Дом Специалистов.

Дом повышенной благоустроенности построили в 1937-ом году – специально для советской научной интеллигенции. В тот же год сдали в эксплуатацию и ещё два объекта: здание НКВД – знаменитый Ледокол (архитектор Кочар, как водится, стал первым зеком в своем детище) и соединяющую оба здания улицу Московскую (расстояние – 200-300 метров). Ибо не фиг казённую горючку зря палить. Благо маршрут обещал стать накатанным.

Так вот, когда известный журналист Владимир Григорян наконец сумел переехать из этой благоустроенной клетки в новый дом, его поразил там жуткий дубильник. "Как в Клондайке, Ей-Богу!". Так и адрес свой стал писать: "Ереван, улица такая-то, дом такой-то (Клондайк)". Потом номер дома плавно выпал, но письма приходили. Выпало название улицы – но письма всё равно продолжали приходить. Так и жил он по адресу всего из двух слов:

Ереван. Клондайк.

История триннадцатая. Хромой Марк

История Марка Григоряна начинается году эдак в 1938-ом.

Когда некой несчастливой ночью в Ереване приземляется правительственный самолёт. И не один. В самолёте – группа зачистки, в главе с самим Анастасом Микояном.

Сколько врагов народа хватают в ту ночь неизвестно, да и не суть важно.

Что к стенке ставят самого начальника НКВД Хачика Мугдуси – мелочь, а приятно. Но отношения с рассказываемой истории не имеет.

Где-то под утро, злой и невыспавшийся Микоян интересуется, какой вредитель проектировал ЭТОТ город. И КАК этот вредитель представляет себе эвакуацию построенного им города в случае войны. За главным архитектором посылают воронок, но вразумительного ответа не получают. Вызывают – в порядке иерархии – следующего. Результат – тот же. Всех путей эвакуации – грунтовая дорога по дну ущелья с соответствующей пропускной способностью.

В конце концов очередь доходит до молодого (38 лет) архитектора Марка Григоряна. У коего в загашнике обнаруживается проект однопролётного моста через вышеупомянутое ущелье.

Микоян ободряюще рыкает: "Будешь главным архитектором" – и переходит к делам прочим.

Южный мост, названный Киевским, был построен в рекордные сроки – уже через два года.

Огромнейшая арка на наиболее вероятном направлении вторжения с юга – она могла бы сложиться при подрыве уже одной опоры. А на противоположном берегу противника ждал голый плац, окружённый в виде буквы П двумя высоченными зданиями-близнецами. Окна – бойницы, по башенке на крышах.

Между ними начиналась улица Киевская – резкий подъём в гору, здания того же дизайна, и ни единного деревца. Словом – готовый коридор смерти.

Кстати, о смерти – сам Киевский мост стал любимым местом самоубийц. Каждая зарубка на его перилах – человеческая жизнь.

А Марк Григорян построил ещё много чего. Тут и здание ЦК (о нём поговорим позже), и площадь Ленина – как писала Большая Советская Энциклопедия второго издания – одну из красивейших в мире – наравне с площадью Звезды, Тянь-янь-мень и Красной площадью. Уже в Лондоне меня поразило точное сходство бортика бассейна на Трафальгарской площади, с аналогичным бортиком площади Ленина.

Её иногда так и называют: Площадь Хромого Марка

История четырнадцатая. Меня зовут к себе большие люди, чтоб я им пел "Охоту на волков"

Апрель 1970. Ереван. Народ валом валит в КГБ, точнее в его клуб.

Далее – цитата.

По словам Татарского, Высоцкому однажды предложили выступить в Ереване, причём, пообещали заплатить наличными весьма немалую сумму.

Высоцкий согласился, прилетел в Ереван, где у трапа его уже ждала машина. Отработал концерт, получил, как договаривались, конверт с деньгами, а в придачу ещё и ящик с фруктами и коньяк, и только после этого решил поинтересоваться: "Кстати, ребята, где я хоть выступал, скажите. Что за организация?" – "Это Комитет государственной безопасности, Владимир Семёнович".

История пятнадцатая. Злой мальчик

Ереван. 1930-ые.

Живёт в городе чудак-человек. У чудака есть всё – семья, дом, сад.. В саду растут алые розы. Чудак продаёт их на центральной улице города. А красивым женщинам – так просто дарит.

Чудак безумно влюблён в знаменитую актрису. Влюблён безнадёжно и на дистанции.

Но до такой степени, что это начинает действовать кой-кому на нервы.

Очередной поклонник актрисы подходит к нему прямо на улице и всаживает в живот финку. Аллея, фонари, снег, Моро-Цой удаляется, за кадром играет "Группа крови". В жизни всё выходит немного по-другому. Потому что безобидный чудак не падает на колени, а вырывает нож у себя из живота и всаживает в сердце нападавшему. А сам выживает.

За это он получает свою кличку Карабала – "Чёрный (или злой) мальчик". Под ней он и останется в истории Еревана. А в нагрузку к кличке – срок.

…В тюрьме он встречается с поэтом Чаренцем (про него см. историю вторую). Поэт погибает, чудак-человек выживает и тут.

…На свободе всё оказывается ещё хуже. Жена и сын с бывшим зэком общаться не собираются. Дом конфискован. Сад вырублен.

Есть ещё кумир. Чудак часы напролёт простаивает у знакомого дома. Но никто не выходит. То есть выходят – но не те, кто ему нужен. Пока он сидел в тюрьме – актриса умерла.

Остаётся последнее – доставать откуда-то цветы и дарить их девушкам. И ещё один цветок – на могилу актрисы.

К этому моменту его настоящего имени никто не помнит. Все называют его только по прозовищу.

"Я не злой. Просто больной" – устало отвечает он.

…В 1991-ом году ему поставили памятник. Старик с корзиной, протягивающий цветок прохожим. В руках у статуи почти всегда был свежий цветок.

История шестнадцатая. Дом-музей, или Снова о Чаренце

Вы не задумывались, как будут выглядеть дома-музеи нынешних великих? Тех, что родились в хрущёвках и пятнадцатиэтжках? С аккуратно отреставрированной надписью мелом "Здесь был Вася" (ограждение, красная лента), обгорелыми спичками под потолком (защитное покрытие) и аккуратно подновляемой лужей искусственной мочи в углу.

Так вот, с похожей проблемой столкнулись устроители музея Чаренца. Проблема была решена блестяще. Квартира поэта – четвертом этаже. Государство скупило все квартиры под ней. И вот что вышло.

Подвал. Аккуратно востановленная улица старого Карса, где Чаренц родился. Вместо пола – булыжная мостовая. Вместо стен – диарама города.

Поднимаемся этажом выше. Революция, гражданская война, Серебряный век и т.д.

И так – виток за витком винтовой лестницы – вся жизнь. Без прикрас – например отдельная экспозиция – шприцы, которыми поэт кололся (наркота не экспонируется).

А самый шок – последний этаж. Не знаю, как это удалось устроителям (подсветка? звуковой фон?) но в квартире навсегда остановилось время. Там теперь всегда атмосфера той ночи 1937-го.

Кстати. Если подняться не через музей, а по подъезду, там будет обычная дверь обычной квартиры. С табличкой "Чаренц". И непременно откроется дверь напротив, и на пороге появится древняя бабка и будет ругать "этих проклятых хулиганов". Так вот, бабка та, в некотором роде тоже экспонат – любовница поэта.

Так-то.

История семнадцатая. О второй жизни музейной техники

Cтоял в Ереване в Парке Победы танк Т-34. Собственно и не танк даже, а так – бронированная коробка.

Когда в 1990-ом начались военные действия, пришли серьёзные бородатые ребята и танк вывезли. Подработали. Поставили новый мотор – от бульдозера, или чего мощнее. И воевала эта машина аж до 1992-го (?), когда стало хватать современной российской техники.

После этого танк вернулся на постамент – уже своим ходом. Где и пребывает поныне.

А вот зенитное орудие времён Второй Мировой – не вернулось.

Как не вернулись пушки с самолёта Миг-21. С этими пушками вообще анекдот вышел. На них облизывался я. Приходил с отвёрточкой и гаечным ключом. Откручивал по винтику, надеясь свинтить и уволочь тихим вечерком. Это так, интеллигенское уважение к экспонатам. Может, и вышло бы чего – да только пришли всё те же бородатые ребята и взялись за дело всерьёз. Зацепили пушки грузовичком да дёрнули со всей дури. С мясом.

А вот не фиг зевать!

История восемнадцатая. Об экстерриториальности

В начале 90-ых годов отношения посольства США в Армении с местным населением носили отпечаток патриархальной идилличности.

Само посольство тогда ещё не напоминало осаждённый форт – стоял небольшой особняк безо всякой ограды, рядом сиротливо обретался флагшток. Флаг с флагштока регулярно уводили – на звёздно-полосатые штаны, бо материя добротная и расцветки – самый писк.

Ещё в посольстве можно было ознакомиться с последней западной прессой, покопаться в Медлайне, посмотреть легендарный справочник "Кто есть кто" и даже (по предварительной записи) слазить в сеть "Интернет", поражавшую воображение невиданной скоростью – аж цельных 0.1 Кб/сек

Кроме того при посольстве имелся Американский Университет Армении – единственное в блокадной постсоветской Армении место, где можно было посмотреть, притом на халяву, хорошее кино. Не порнуху в экранке – а классику Голливуда. "Юлия Цезаря" с Марлоном Брандо, "Доктора Стренджелова" и др.

А ещё рядом с посольством находилась школа Чехова.

Ну и вот, детишки из оной школы как-то решают поиграть за посольством в снежки.

Через пару дней МИД Армении получает от США ноту, с требованием "Оградить посольство от происходящих непосредственно рядом с его территорией криминальных разборок".

История девятнадцатая. Марк Красс и армянский театр

Марк Красс погибает в Парфии в 53 году д. н. э.

Отрубленную голову Красса парфянский военначальник Сурен послает своему царю.

Когда курьер с головой прибывает в столицу, парфянский царь со своим союзником – царём армянским сидят в театре и смотрят "Вакханок" Эврипида, так что курьер садится в уголку и старается не отсвечивать.

Там его и замечает исполнитель главной роли, знаменитый актёр забыл-как-звали. В нужный момент, он голову у гонца выдёргивает, поднимает – вместо прилагающегося по сценарию муляжа и говорит (строго по сценарию) – что-то вроде "Вот, царь, голова убитого тобой оленя".

Бурные и продолжительные аплодисменты. Красса вызывают на бис.

Этот день принято считать днём рождения армянского театра.

История двадцатая. Будах Ируканский (армянский вариант)

Буниат Себастаци совсем не собирался становиться великим армянским врачем. Всё, что ему требовалось – наваять научную работу.

На первом этапе, как и всякий серьёзный учёный XVII века, он десять лет собирает литературу.

На втором – ещё пять лет её читает.

На третьем этапе полагается сесть и написать добросовестную компиляцию…

И тут случается неприятность. Даже две.

Во-первых, мощное землетрясение в Персии.

Во-вторых, ватага российских спасателей под руковоством Стеньки Разина. Спасатели спасают из-под завалов всё, что только можно, имущество граждан и особо пригожих гражданок (ну помните песню, про спасённую в том походе персидскую княжну). Буниата Себастаци никто в набежавшую не кидает, но ситуация тоже не подарок. Дом разрушен, книги погибли, деньги и имущество спас Стенька Разин.

И начинает доктор помаленьку заниматься практикой. Теоретическая подготовка у него великолепная, здравый смысл на месте – пошёл клиент. И обосновался на новом месте, и дом построил, и медицинскую династию основал, и один из потомков его со мной на одном курсе учился.

А книга? Книгу он-таки написал, но это была уже совсем другая книга. Хранится в Матенадаране – музее древних рукописей.

История двадцать первая. Мединститут. Выпуск-1942

В годы Отечественной войны весь четвёртый курс мединститутов экспресс методом доводят до ума и бросают на фронт. Получается что-то вроде булгаковских "Записок молодого врача", но ещё круче, с учётом военного бардака.

После войны выжившие возвращаются в институт и садятся досиживать последние два курса. Теорию они из лекторов рвут, на практике убедившись, что без неё – никуда.

И не у одного преподавателя волосы встают дыбом от фразы типа "Профессор, а почему вы говорите, что операции на открытом сердце невозможны? Я сам три такие под Курском сделал "

Работал у нас в больнице один дедушка. Сам он чаще всего уже не оперировал. Приглашали его в особо сложных случаях, либо если что-то на операции шло совсем уж наперекосяк.

История двадцать вторая. Торт

Торт был неописуем. Поражал воображение. Шесть на девять метров, украшенный домами, лесами, озёрами…

Понятия не имею, откуда взялось это чудо в Ереване, на Новый год-1990.

Народу набежало – тыщи. Фотка сохранилась: торт на дне осушённого по случаю зимы Лебединного озера и – тыщи алчных глаз.

…В давку мы, понятно не полезли. Но мегафонные вопли слышали отчётливо: "Дедушка, дедушка, вылезьте из торта. Неудобно же".

История двадцать третья. Военно-полевая зоология, или Знание-сила

Очередному из рода Багратуни, Смбату здорово не повезло. Он попал на арену цирка. Римского.

На номер под названием "бестиарий". И не в роли белокурой бестии, а совсем даже наоборот.

Товарищ был профессиональным и потомственным военным, воевал всю сознательную жизнь, дослужился на наши деньги где-то на полковника или бригадного генерала (OF-5 – OF-6 по классификации НАТО) и находился на момент попадания в плен в превосходной физической форме.

Но будь ты хоть Арнольдом Шварценеггером и А.В. Суворовым в одном лице – много ли навоюешь в одних портках, когда прёт на тебя, скажем, полтонны взбесившейся говядины?

Смбат изящной полувероникой пропускает тушу мимо себя и стадион оглашается оскорблённым мычанием: в каждой руке человек держит по рогу. Бык пытается улизнуть, Смбат ловит его за заднюю ногу, следует что-то непонятное, после чего скотина остаётся без копыта.

Как я сказал, был товарищ профессиональным военным. Что среди прочего в то время подразумевало хорошее знание природы. Так что он немедленно понял, что бык старый. А у старых животных и рога и копыта держатся не очень прочно.

Номером вторым против Смбата выпускают медведя. Схватка получается короткой, но эффектной. Человек быстрым шагом подходит к животному, испускает душераздирающий вопль и даёт ему в ухо. Медведь без лишних слов валится на землю.

Уязвимое место медведя, особенно долго содержавшегося в неволе – слабая сердечно-сосудистая система. При внезапном сильном стрессе она не справляется – и может последовать что угодно – в диапазоне от простого обморока до остановки сердца.

Стадион ревёт и махает поднятыми пальцами. Император топает ножками: “А я хочу, чтоб его сожрали, и точка!”.

И выпускают на Смбата льва. Ибо против лома нет приёма.

Всё. Кода. "Барлог. А я и так до смерти устал".

Дальше начинается нечто непонятное. Лев готовится к прыжку. Человек делает резкий рывок в сторону. Лев делает небольшую перебежку и снова начинает готовиться. Снова рывок. И так несколько раз. Стадион свистит и улюлюкает. А потом затихает. Поскольку лев, начисто игнорируя человека, трусит куда-то в сторону.

Перед прыжком лев, как и все кошачьи, прижимается к земле. Если в этот момент жертва делает рывок, прицел сбивается и всё нужно начинать сначала. После нескольких попыток в дело вступает стандартное правило отношений хищник-жертва: жертва должна окупать расходы энергии, затраченной на охоту. У кошачьих это выраженно очень сильно. Несколько попыток, и хищник бросает заниматься безнадёжной охотой и ищет добычу полегче.

Тем временем на императоре виснет красавица жена: "Зверюшек-жалко-и-мальчика-тоже!". Ну и хозяин цирка: "Ты что, – говорит, – мне матерьял портишь?"

Смбату приносят одежду, искупаться и приглашение отужинать нынче ввечеру у императора.

После чего отправляют в почётную ссылку в Африку.

История двадцать четвёртая. Легенда о поэте

Живёт в Стамбуле в середине XIX века поэт Петрос Дурьян.

Лет ему…надцать – молодое дарование. Поскольку спрос на его поэзию не превышает предложения, и даже совсем наоборот, подрабатывает парнишка тем, что пишет чегой-то там для театра. Сценарии типа, ещё что-то. Попутно болеет туберкулёзом.

Заваливается как-то в театр, а там две актрисы. Одна – другой: "Смотри, какой красивый мальчик". Вторая (громким шепотом – "Ты что, не видишь, помрет ведь скоро").

От такого нетактичного заявления парнишка сваливается в крутую депрессию, возвращается домой и…, думаете, пьёт горькую? Если бы – пишет стихотворение. Свое самое знаменитое. "Ltchak" – "Озерце". Один из шедевров армянской поэзии, кстати.

И через пару месяцев помирает, в возрасте еле-еле двадцати лет.

А стихотворение вводят в школьную программу. И начинает проявляться план страшной мести поэта потомкам.

Потому как стихотворение – да, красивое – но написано было-то на версии армянского, с теперешней совместимой весьма слабо. И всем школьникам, включая гипотетических потомков той чертовой актрисы приходилось форменным образом продираться, зубря его наизусть. Всё равно как учить наизусть "Выстребаны обстряхнутся…". Когда понимаешь не более 10% от текста, задача решается тупым зазубриванием.

Тут общество наносит ответный удар. К столетию поэта требуется его портрет. Но тут обнаруживается, что ни на художника, ни на фотографа, ни даже на вшивую мыльницу тот при жизни не заработал. И красивых сестёр у него тоже не было, чтобы сфотошопить лицо в мужскую одежду, да растиражировать, как портрет Великого (так в аналогичной ситуации обрели портрет Абовяна).

Зато в СССР живёт и работает знаменитый Герасимов. Так что какими-то неведомыми дипломатическими усилиями удаётся обрести череп юбиляра, захороненный в совсем недружественной Турции, склеить из черепков и восстановить по нему портрет.

Всё проходит чинно и благородно, юбилей отгремел… а череп остался.

На кафедре анатомии родного универа. И ведь выкинуть – не выкинешь, в Турцию обратно не вернёшь, на наглядное пособие – тоже не раскрасишь, а хоронить отдельно черепушку – глупо как-то получается. "Здесь зарыта голова великого армянского поэта"… Бред. И, к тому же, очень уж на армянское старушечье проклятие смахивает "Чтоб я голову твою зарыла".

Словом, лежит он там на столе у завкафедрой, кушать не просит. Завкафедрой меняются, Дурьян остаётся.

Потом ему работу подыскали – пепельницей работать.

История двадцать пятая. Ещё о театре

1856 год. Стамбул. Армянская община пребывает в полном расколе. Тут разногласия и политически-партийные, и религиозные – не суть важно. А важно то, что народ уже не то, что не здоровается, а одним воздухом дышать не желает.

Мкртич Пешикташлян понимает, что так жить нельзя. А что он может сделать? Кто он вообще? Ну – поэт, ну драматург… Ну так и что? Кто с ним считаться вообще будет, с таким несерьёзным человеком? Народ уже жаждет приступить к гражданской войне.

И тогда Пешикташлян основывает театр. Первый в Стамбуле театр на армянском языке. Народ шипит "Романтик", но на представления ходит, как на работу.

Чтоб было понятно – кино-радио-телевизора-интернета пока не изобрели, и изо всех искусств самым мультимедийным остаётся именно театр.

Понятно, что будь ты хоть католик, хоть правый, хоть левый, хоть, страшно сказать, коммунист, а смотреть спектакль всегда интереснее на родном языке. И на родные темы.

Потянулся народ.

А в театре атмосфера соответствующая. Красиво. Собачиться в таких условиях как-то неудобно. Потихоньку и здороваться народ начал, и за жизнь болтать. Тут и темы общие для разговоров появились.

В общем, перетянули кризис.

Оставалось им ещё целых 60 лет.

История двадцать шестая. Диарея легионеров

Когда римская армия вторгается в Армению, она открывает для себя две вкусности – абрикосы (латинское название Armeniac) и армянскую же воду. И то, и другое – просто здорово, но вот совмещать не рекоммендуется.

Как пишут летописцы, армия "задержалась на месяц в садах армянских".

Чтобы уточнить, где именно: полегионно – под кустиками.

История двадцать седьмая. Проблемы реквизита

"Пленники Барсова ущелья" – история робинзонады нескольких армянских школьников в занесённом снегом ущелье в двух шагах от дома.

В тысяча девятьсот лохматом году решают на "Арменфильме" снять по книге фильм. На местности, понятно.

И вот, значится, сидит реквизитор, пригорюнившись, и костерит сценариста на чём свет стоит: "Ну почему не бревно, не камень, не пень, наконец?! Зачем выпендриваться-то было?".

Съёмочная группа начинает мало-помалу подтягиваться ему в тыл, мол, что случилось, кто тебя обидел?

Pеквизитор тычет пальцем в сценарий. А конкретно в строчку: "Авдал присел на корточки".

После чего следует вопль души:

"Ну где я ему их здесь найду, корточки эти?! Из Еревана везти?!"

История двадцать восьмая. Об алмазах и сверхдоходах

1770-ый год. Армянский купец Григорий Сафрас приводит в Персию судно с грузом сахара.

В порту обнаруживаются ещё три английских корабля с аналогичным грузом. Цена – 10 у.е. за центнер.

Сафрас предлагает 9.

Англичане спускают до 8.

Сафрас – до 7.

Англичане до 6. Типа по цене грязи – престиж дороже.

И тут Сафрас делает гениальный ход: скупает через подставных лиц весь груз трёх кораблей.

А став монополистом, устанавливает невиданную цену в 11 у.е. за центнер. И народ покупает – а куда ж ты денешься?

Деньгу зашибает чудовищную, но теперь возникает вопрос – как унести ноги?

Шаху как раз позарез требуются наличные (помните у Высоцкого "и вассалы восстать норовять"?), так что происходит обоюдно выгодный обмен – сколько-то центнеров сахароусловных единиц – на алмаз "Дерианур" (400 карат). Алмаз конечно не Сильмарилл и даже не Аркенстон – куча трещин и дефектов – но "мы люди негордые".

В Европе алмаз гранят, отчего он усыхает раза в два.

После чего реализуют за 250 тыщ рублей (сколько это в ценах 1770-го года).

Покупает алмаз ещё один армянин – придворный ювелир Иван Лазарев, проведит минимальный апгрейд, и немедленно продаёт графу Орлову. Уже за 400 тыщ.

Мог смело просить и миллион – у графа проблема. Зовут проблему Гришей Потёмкиным.

Сам граф его с императрицей и познакомил, куриоз, мол, пародист крутой – чьим хошь, мол, голосом говорить может.

Выяснилось, что он ещё много чего может. Что царицу удовлетворить, что Крым завоевать, что потёмкинских деревень понастроить. В общем, многоталантливая личность.

Граф ему уже и глаз выбивали – а всё равно не помогло, вылетает Орлов из фаворитов, как пробка из шампанского.

Подарить крутой бриллиант – для Орлова последний шанс вернуть фавор.

На презентации народ ходит вокруг, ахает – чудо-то мол какое.

А княжна Голицына возьми да брякни: " Нет, господа, этот Орлов бесподобен!" (А уж как на дядюшку Оскара смахивает).

И всё – становится алмаз – "Орлов".

Вставляют его в скипетр, причём при профессиональной оценке устанавливается цена в 2,4 миллиона рублей.

И о прочих.

Орлова из фаворитов вышибают ("Не помог камень индийский, не помог").

Сафрас тихо умирает через пару лет "в богатстве и благополучии".

Иван Лазарев становится одним из основателей дворянского рода Лазарянов.

* * *

Был я как-то в одноимённом зале Ереванской картинной галереи, смотрит там с портретов XVII, XIX веков хорошо знакомое лицо моего однокурсника – Саши Лазаряна

История двадцать девятая. Объяснить затмение

3 августа 1654-го. В славном граде Тебризе смятение. Средь бела дня меркнет солнце и опускается тьма.

Правитель вызывает мудрых людей Тебриза и требует разъяснить ему, что происходит, а главное – к чему? Для самого многомудрого предусмотрен призовой фонд (фрукты и изюм).

Мудрецы собираются на консилиум.

Предлагаются следующие версии:

а) Это к смерти царя

б) Быть войне!

в) К мору.

г) А,Б,В вместе

Но приза они не получают.

А получает скромный армянский священник с версией происходящего д): Затмение – явление, происходящее, когда Земля попадает в тень, отбрасываемую Луной.

Потому как на дворе уже вполне семнадцатый век, и лица эпохи – не князь Игорь с Кончаком, а Иоганн Кеплер и Галилео Галилей.

История тридцатая. Возвращение Каменной Гостьи

Hачало сороковых годов. Выдающемуся скульптору Меркурову заказывают для Еревана памятник Ленину. A под материал передают три тонны великолепного белого мрамора. При близжайшем рассмотрении оказывающиеся статуей Ея Императорскаго Величества Екатерины II. Причём не абы какой, а работы Опекушина, той самой, которая стояла в своё время в зале заседаний Думы.

Меркуров, конечно, советский придворный скульптор почти номер один (вождей давно ваяет стахановскими методами) но никак не варвар.

Екатерину он прикапывает в уголку мастерской – под грудой битого камня и прочих отходов производства, в отчёте пишет, что доверенный мрамор запорол (и ему ужасно стыдно).

Проходит ещё десять лет. Екатерина покоится под грудой мусора.

Время по прежнему сталинское, но…помните как там было "а мне огонь не страшен"?

Скульптор стар, жить ему остаётся что-то около года, и, похоже, на всех вождей по эту сторону рассвета ему давно плевать. Посему всю груду каменного боя он пересылает своему старому другу Марку Григоряну – в Ереван.

Марк Григорян, в свою очередь, переправляет императрицу в Ленинакан, где она и покоится 20 лет – до времён вегетарианских.

Засим склульптуру перевозят в Ереван и устанавливают в Музее Армении – вначале в запасник, потом на задний двор.

Народная тропа постепенно протаптывает себе туда дорогу – а кому не охота сфоткаться в позе "Вася танцует полонез с Екатериной II"?

А что с Лениным? Да в общем-то ничего. Ереван своего истукана обретает уже в следующем, 1940-ом году.

Качество (какой мрамор? Кованная бронза, "Слушайте вашу любимую "Валенки", Иван Иваныч, и не выпендривайтесь"), компенсируется количеством (большой. Очень.).

Владимир Ильич тоже становится местом паломничества. Причина правда другая – фига в кармане от Великого. Знал последний школьник – если подойти к истукану да посмотреть с определённого ракурса – обнаруживается, что вождь прогрессивного человечества занят похабным занятием, более приличествующим именно пресловутому школьнику. "Отсюда так видно"

После 1991-го вождю накидывают за ухо петельку, декапитируют, а тулово повергают на задний двор Музея – к ногам Императрицы.

В июне 2003-го года усилиями Лужкова Екатерина возвращается в Третьяковку.

И теперь, когда я читаю "По словам хранительницы "Третьяковки", домой она вернулась покрытая пятнами ржавчины, в трещинах, без скипетра и креста из короны. Их пришлось восстанавливать по имеющимся документам из другого материала. У великодержавной царицы не хватало на руках даже нескольких пальцев", то хочется сказать – она бы, крыса музейная, лучше подумала, что если бы не та пара трещин да пара пальцев, да не люди порядочные – была бы та Екатерина уже полвека как дедушкой Лениным.

История тридцать первая

Это эпидемия?

Зима 1995 года.

В армянском парламенте обсуждается проблема гриппа. Вызывают главного инфекциониста страны. Идут слушания, инфекционист чего-то докладывает.

Встаёт тут какой-то депутат и задаёт вопрос: "А скажите, этот теперешний грипп – это на самом деле эпидемия?"

Инфекционист долго молчит. Смотрит. Потом пожимает плечами и молча кивает – на зал.

Полупустой и периодически оглашающийся оглушительным чихом.

История тридцать вторая

Изо всех искусств…

Год 1995-1996. Ереван. Министр внутренних дел – детский писатель. Пописывают и министр обороны и министр национальной безопасности.

Итак, скромный двухэтажный особняк на проспекте Баграмяна. Внезапно все подходы к нему блокируют мощные джипы с армейскими номерами и полицейские "Хьюндаи".

Полиция контролирует входы и выходы.

Прохожие в удивлении:

– Что, сегодня здесь заседание Совета Обороны?

– Нет, выбирают нового председателя Союза Писателей.

История тридцать третья

Заученная беспомощность, или Сказ о запретном городе

Парламент Армении. В прошлом – ЦК. Три корпуса. Длины чудовищной, что с фасада никак не заметно.

Вокруг – ухоженный парк по типу французского – дорожки, подстриженные газоны, клумбы, скамейки, на которых никто ещё не процарапал "Здесь был Вася"…в общем, альтернативная реальность.

По периметру – стена, ограда, проходные.

Нормальный гражданин видит этот райский сад, как ему и полагается – сквозь металлические прутья. Впрочем никаких "живут буржуи" – пространство за оградой воспринимается не как часть реального мира, а скорее, как продолжение виртуальной реальности – той, что в новостях по телевизору.

После бархатной революции 1991-го парк открывают для широкой публики. Стену и ограду, впрочем, не убирают.

Публика в парке чувствует себя неуютно. Как правило всё сводится к робкому кругу строго по дорожкам.

Так что, когда спустя года три парк снова закрывают, никто особо не огорчается. Похоже, даже и не замечает.

Это уж как всегда: права, которыми не пользуешься, очень быстро теряешь.

Дальнейшая история взаимоотношений двух реальностей куда менее идиллична.

25 сентября 1996 года. После основательно сфальсифицированных президентских выборов многотысячная толпа идёт на штурм райского сада, голыми руками выносит чугунные прутья ограды – каждый толщиной в руку и врывается в парламент. Обходится без смертоубийства, всё сводится к битью морд особо одиозных политиков. Намёк оказывается не понят. В город вводят войска (ещё один пункт развлекательной программы для участников Всемирной Шахматной олимпиады), ограду восстанавливают и продолжают – по принципу "Ничего не забыли и ничему не научились".

А через три года, всё той же проходной, пройдут в альтернативную реальность пятеро в длиннополых плащах.

Во главе с малоизвестным пока журналистом Наири Унаняном.

История тридцать четвёртая

Когда наступит завтра.

История реальная, слышал от одного из участников спасательной операции в Ленинакане-88.

7 декабря 1988 года. 11:40. Ленинакан.

Двое инженеров некого института садятся на лифт, кабинка бодро идёт наверх…и тут начинается чертовщина. Грохот, треск, падение…и тишина.

Это сейчас Спитакское землетрясение – страшный, но эпизод истории. А тогда? И какие мысли могут придти человеку от полной изоляции и неизвестности? Особенно нормальному советскому человеку конца восьмидесятых.

Короче, откапывают кабинку через двое суток.

Инженера вылезают наружу, осматривают лежаший в руинах город. Людей, в незнакомой, но явно натовской военной форме. Слушают говор – также незнакомый, но с преобладанием английского. Переглядываются.

И, не сговариваясь, синхронным движением делают "руки вверх".

История тридцать пятая

Побратимы

У Еревана много городов-побратимов. От понятных Москвы-Питера-Киева-Одессы до экзотических Исфагана и Подгорицы.

Итальянская Карарра даже как-то подарок прислала – монумент белоснежного каррарского мрамора – пара огромных рук, поднимающихся прямо из пьедестала.

Ереван отдарился весьма симпатичным фонтанчиком "Два барана" (копия стоит неподалёку), а скульптура, ставшая одним из символов города, получила народное название "Унылые руки".

Ещё один побратим – Антананариву, столица Мадагаскара. Город славен улицей Мориса Беневского и первым в мире автомобильным шоссе (1901 год).

Ну, да это преамбула, а амбула начинается аккурат в блокадном 1993-ем (война, хлеб по карточкам, свет по часу в день, керосинки, свечи, печной обогрев и праздничное настроение когда температура на борту доходит до 12 градусов).

И вот, значится, получает ереванская мэрия (или ещё горсовет?) письмо из этого самого Антананариву. А в письме написано, что в последнее время в Антананариву прямо жизни нет.

И спасти город может только одно: надувной стадион.

Каковой надлежит отослать побратимам со всей возможной поспешностью.

Проглядели, в общем ребята распад Союза. А может просто на место не принесли, не сопоставили новость с фактом прекращения халявы.

Не знаю, что отписала им мэрия, но на этом, вроде, побратимство и накрылось тряпочкой.

История тридцать шестая

" Сорок дней Муса-Дага" – что дальше?

Франц Верфель "40 дней Муса-Дага".

Книга написана по мотивам реальных событий 1915 года…Офицер турецкой армии Габриэл Багратян – уже много лет живёт во Франции. Женат на француженке, их сыну уже 13-14 лет. Да и сам – натуральный европеец. Ну и решают приехать в Турцию,типа, "Вот твоя родина, сынок". Все в восторге, до чёртиков впечатлений, неприятность правда случилась, полицейские заходили, паспорта забрали. И слухи начинают идти, что армян будут выселять. Тут жена-француженка высказывается в том духе, что "Ну не средневековье же, на дворе как никак тысяча девятьсот пятнадцатый год".

Офицер решает выяснить в чём дело, идёт к местному начальнику, где его жестоко избивают.

Короче, погибать как барану офицеру – пятно. Он уговаривает жителей окрестных деревень не сдаваться, а обороняться. Они уходят на гору Муса-Даг (это – на средиземноморском побережье) и сорок дней держат оборону против кадровой турецкой армии, пока их не спасает случайно оказавшаяся неподалёку французская эскадра. Параллельно идёт описание судьбы тех жителей деревни, кто сдался туркам.

Под конец – идёт погрузка на корабли, а офицер вдруг понимает, что ему некуда возвращаться. Сын погиб при обороне, с женой они расплевались. А эммигрировать не хочет. Словом, остаётся. И погибает.

"Падая, он ухватился за деревянный крест и увлек его за собой. И крест сына лег ему на грудь" – Так заканчивается книга.

А в жизни? В жизни всё складывается и хуже, и лучше.

Хуже – потому как реальная осада продолжается не сорок, а все пятьдесять дней.

А лучше, потому что Мовсес Тер-Галустян – прототип Габриэла Багратяна, руководителя обороны Муса-Дага, в отличие от персонажа остаётся жив. Переезжает в Ливан, селится в Бейруте, где и живёт ещё 70 лет. Несколько десятков лет бывает бессменным депутатом ливанского парламента и умирает в 1986 году, в возрасте 99 лет.