Берендеев Кирилл

Темная сторона

Кирилл Берендеев

Темная сторона

Не знаю, что я почувствовал. Но то, что почувствовал, совершенно точно, на мгновение мной овладело то состояние, которое можно назвать "внутренняя напряженность". А спустя миг ее пальцы коснулись моего плеча.

- Простите, вы не Артем?

Я обернулся. Отрицательно покачал головой.

- К сожалению, должен вас разочаровать.

В сущности, она не представляла из себя ничего особенного. Скорее, напротив. Обесцвеченные гидропиритом волосы, собранные в "хвост", узкое блеклое лицо с глубоко посаженными серыми глазами, выщипанные брови домиком, тонкий нос, губы в серебристо-розовой помаде - единственное яркое пятно - и невыразительный подбородок, упирающийся в поднятый воротник короткой болониевой куртки стального цвета. Ножки обтянуты серыми шерстяными лосинами и обуты в ботинки армейского образца с высокой шнуровкой. Можно предположить, что она примерно одного со мной возраста, я дал бы ей четверть века, хотя больше восемнадцати давать и не принято.

Девушка смутилась, но лишь на мгновение.

- Извините, я подумала.... Вы похожи на одного моего старого знакомого. Особенно в профиль.

Интересно, сколько она наблюдала за мной? должно быть все то время, пока я, стоя на остановке, безуспешно пытался поймать машину. Ехать в Лефортово, на другой конец Москвы, не желал ни один из остановившихся передо мной водителей. На ожидающих автобуса по соседству я попросту не обратил внимания.

Последние свои слова девушка едва заметно подчеркнула, но так, что я против своей воли спросил:

- Давно не виделись?

- Да, - она кивнула, в ушах звякнули спирали сережек. - Почти с самой школы, - и, помолчав, добавила. - Вы и в самом деле на него похожи.

Разговор принял такой оборот, что я уже просто был вынужден спросить ее имя, назвать себя и поинтересоваться номером школы. Нет, ничего не говорит.

- Это недалеко, в Беляево, - как бы оправдываясь, добавила она, упершись взглядом в мое пальто. - А вы где учились? - и замолчала, робко ожидая ответа.

Я мог бы не отвечать, по крайней мере, напрямую, мог бы сослаться на занятость и, извинившись, прекратить разговор. Способов развязывать начало знакомства много больше, чем соединять в диалог первые сиюминутные банальности, за которыми могут следовать далеко идущие намерения. Способов действительно много, но я не воспользовался ни одним. Странная мысль помешала. Вот эта несимпатичная, некрасивая девушка Аня пытается воспользоваться одним из вариантов, быть может, поначалу и вправду меня за кого-то приняв. Ничего не случится, если я уеду, хлопнув дверью перед ее обтянутыми лосинами ножками, ровным счетом, она лишь внутренно пожмет плечами, она привыкла. Она даже уже не завидует тем, кого ранее называла своими подругами и кто "доверительно", а по большому счету, из известной женской ревности, рассказывали ей о том, как вскидывались голосовавшие мужчины в кашемировых пальто, стоило им обратить на себя каплю их внимания. Она же просто повернется и медленно пойдет назад, на остановку к безликим, неспособным на память пассажирам всегда переполненного общественного транспорта, в котором по нескольку раз в день растворялась она сама.

Я поколебался мгновение, назвал номер своей школы и добавил к нему место расположения. И новый взгляд в лицо девушки Ани.

Мы встретились глазами, и она тотчас потупилась. Хотела что-то сказать, но замолчала на полуслове, произнеся лишь "жаль". Прочие, заготовленные ранее фразы, оказались растеряны, она совершенно не знала ни, что сказать, ни что делать и потому нерешительно стояла, не глядя на меня.

Я неуверенно улыбнулся.

- Хоть познакомились.

За моей улыбкой последовала и ее, перед нами неожиданно остановилась "шкода-октавия". Волею судеб мне была предложена роль, и я принял ее тотчас.

- Тебе далеко?

- На Третью Фрунзенскую.

Недалеко; тогда я, наклонившись к ветровому стеклу "шкоды" еще рассчитывал, сколько времени уйдет у меня на этот крюк до Хамовников и успею ли засветиться в нужном месте в указанное время. Еще рассчитывал, что прокручу спущенное мне дело в кратчайшие сроки и без последствий.

За рулем "шкоды" сидела дама: сухая, пожалуй даже чопорная женщина бальзаковского возраста; она внимательно разглядывала склонившуюся к стеклу фигуру в черном кашемировом пальто и стоявшую рядом переминающуюся с ноги на ногу девицу, совершенно безвкусно одетую. Тем не менее, она остановилась и пожелала узнать, куда мы направляемся. Признаться, женщина останавливалась на мой призывный жест впервые.

На какое-то время я растерялся, несколько секунд мы просто смотрели друг на друга через открытую мною дверь.

Женщина согласилась тотчас же, едва я упомянул улицу. Мне пришла в голову мысль, что в крайнем случае, возьму машину там, на Комсомольском проспекте. Анна забралась на заднее сиденье первой. Едва я захлопнул дверь, как "октавия" стремительно рванулась с места.

- Только, пожалуйста, не курите, - предупредила меня водительница, более изучая Анну, нежели меня. Женщина посматривала на ее всю дорогу, я видел порой ее холодные внимательные глаза, отраженные от поверхности зеркала заднего вида.

Едва машина тронулась, девушка расстегнула куртку, обнажив бледную шею, на которой посверкивала узкая цепочка с золотым двуглавым дракончиком, обвившим не то посох, не то скипетр, обе его головы смотрели в разные стороны, изображая таким образом букву Т. Цепочка выбилась из-под невыразительного черного свитера под горло.

- Симпатичная вещица, - произнес я, разглядывая дракончика. В зеркале заднего вида краем глаза я увидел все тот же изучающий взгляд. Мои пальцы невольно потянулись к цепочке. Анна не протестовала, напротив, ее руки освободили дорогу, занявшись прической; сняв резинку, она принялась заново создавать свой "конский хвост", как-то особенно встряхивая головой.

Жест этот показался мне смутно знакомым. Как и последовавший за ним: резинка, удерживаемая на мизинце левой руки - Аня, видимо, была левшой внезапно соскользнув, упала на сиденье, девушка вздрогнула и пробормотала фразу, которой я не ждал, но которую, быть может, предчувствовал: "да, это не он".

Подавив дрожание рук, я коснулся дракончика, взял его в ладонь. Анна, продолжая заниматься "хвостом", принялась рассказывать об этой вещице, да, червонное золото, подарок, нет, не любимого мужчины, ваш пол подобные подарки вообще дарить не умеет и не пытайся возражать. Мы незаметно перешли на "ты".

Машина свернула на Обручева, едва притормозив на светофоре. И в этот миг дракончик выскользнул у меня из пальцев, буквально стек с них, точно размягчившись от тепла рук и вернулся на прежнее место, все так же безразлично глядя в обе стороны.

Моя рука бросилась за ним следом, пальцы встретили бездушную твердость благородного металла и невольно коснулись девичьей шеи. Аня едва заметно вздрогнула, отвела мою руку и не выпустили из своей.

- Ну, хватит...

Фраза повисла в воздухе, продолжать она не решилась, боясь все испортить. Рука ее все так же прижимала мою ладонь к сиденью, мне казалось, девушка спорила с собой о границах допустимого при первом знакомстве и никак не могла придти к какому бы то ни было решению, сомневаясь и в вырвавшихся только что словах, и в позволительности моего беззастенчивого любования дракончиком, приютившимся у нее на груди. Решится ли отыграть назад или не сделает этого, опасаясь, что испытанные минутами раньше муки близорукого разглядывания, а я уже убедился в том, что девушка близорука, с трудом заготавливаемые фразы на тот или иной случай и робкие прикосновения и первые успешные диалоги так и останутся ничем, новой пустышкой, и все закончится здесь же, в салоне "шкоды", стремительно летящей по проспекту. Или посчитает необходимым соглашаться со всеми моими возможными притязаниями, стыдясь своей уступчивости, но и побоясь потерять с таким трудом обретенное знакомство.

Для меня и самого уличные знакомства были большой редкостью, так что мы с Аней на равных не знали, что предпринять и как подойти друг к другу.

Я посмотрел на ее лицо, перевел взгляд на пальцы по-прежнему сжимавшие мою руку.

В этот миг мне захотелось ее обнять.

Она и не думала возражать, подвинулась ближе и нагнула голову, давая возможность совершить задуманное. За секунду до того, как моя рука пришла в движение. Я понял это лишь когда ее затылок опустился на локтевую впадину, и плечо болониевой куртки мягко коснулось подушечек пальцев.

Мне стало тепло и уютно, как дома. И я перестал обращать внимания на взгляды, бросаемые водительницей в зеркало заднего вида. Аня произнесла несколько ничего не значащих фраз, я что-то ответил ей, тоже нечто незапоминающееся и весь путь до въезда на Крымский мост мы провели в согласном молчании.

Затем Аня стала подсказывать довезшей нас женщине как лучше добраться до места: пересечение Третьей Фрунзенской и Доватора. Она наклонилась вперед, иной раз подсказывая рукою направление, и краем глаза я заметил, что двуглавый дракончик с цепочки куда-то исчез.

Или мне так показалось. В тот миг как блеснула опустевшая цепочка, Аня застегивала куртку, поскольку путешествие наше подходило к концу. Едва машина остановилась, девушка открыла дверь и выбралась наружу. Получив деньги, женщина обернулась ко мне и медленно произнесла:

- Поосторожнее, молодой человек, - машина тотчас же стартовала с места и умчалась в сторону Комсомольского проспекта, унося с собой все прежние прожекты и решения, связанные с несостоявшейся встречей в Лефортово.

Аня подошла и взяла меня под руку.

- Тут недалеко, - сказала она, кивая в сторону домов довоенной постройки. - Вон в том дворе.

И повела меня к невысокой ограде, опоясывавшей дома. Я последовал за ней, а когда она ускорила шаг, поспешил перейти с адажио на аллегро, затем, едва мы прошли сквозь удобно расположенный проем в ограде на территорию двора, и на престо.

В еле ползущем лифте, шахта которого частично находилась в эркере в одной из стен дома, она позволили мне снова себя обнять; закрыв двери и нажимая кнопку, она прижалась ко мне всем телом и не оставила выбора. Когда лифт добрался до нужного этажа, я уже не думал ни о чем другом, кроме предстоящей миссии, к которой, чем ближе она становилась, относился все более скептически. И когда дверь, заскрипев, открылась пред нами, сначала внешняя, а, затем, и внутренняя, мне была предоставлена новая возможность, но воспользоваться ей и поцеловать Анну в бледные губы я отчего-то не смог.

Если она и заметила это, то лишь оттого, что я неожиданно замер в ее объятиях. А она требовала действий, ей нужно было спешить, и она спешила и торопливо стянула с меня шарф, и повесила черное пальто на плечики, и взяла за руку, и повела за собой в комнату, и захлопнула за мной дверь, отрезая пути к отступлению.

И я не противился более. Я принял ее нетерпение и ее страсть и постарался заразиться ею. До той минуты, пока за мною не закрылась дверь спальни, я не чувствовал ничего, кроме дружеского расположения и участия, теперь же, когда ее щеки пятнами порозовели, когда она протянула ко мне руки и позвала коснуться обнаженной груди, я не чувствовал вообще ничего.

Но и отступить не смог. Ее тонкая фигурка, ее низкие плоские груди, и мальчишеские бедра, и золотистый пушок лона до странности безумно притягивали меня. Притягивали, но не волновали, как не волнует уже нечто, с детских времен ночною грезой оставшееся в памяти, увиденное или придуманное и теперь вот смутно припоминаемое, за давностью лет по-домашнему знакомое и приятное в сумбуре снов, проведенных на правой стороне.

Она упала на постель и раскинула объятия, и приняла меня в них.

И соприкоснувшись с ее телом, ощутив его запах вновь смутно знакомый, тотчас же, словно и в самом деле вернулся во времени назад, в далекие подростковые годы, почувствовав себя неопытным юнцом, которому все происходящее - впервые, и волнение и боязнь ошибиться и не показаться тем, кем должно и так хочется быть, становились для меня превыше влечения. Я чувствовал ее обручем сжимающие объятия, слышал ее стоны и вскрики; волны, спазматически проходящие по ее телу в противоход, потрясали нас; она горела, жаждала, понуждая меня выбиваться из сил, страсть захлестывала ее, накрывала с головой... и бессильно разбивалась, где-то бесконечно далеко от меня.

Я старался и доводил ее до исступления и чувствовал как ее пальцы впиваются в спину; я старался не смотреть ей в лицо, уткнувшись в подушку, в рассыпавшиеся гидропиритные волосы, пахнущие чем-то синтетическим, старался вспомнить, воспроизвести в памяти ту девушку, с которой у меня все получалось, все, кроме совместной жизни, давно, два года назад, пытался, но никак не мог; неровное дыхание и вскрики и извивавшееся подо мной тело было чуждым, и картинка, столь любимая прежде, едва обозначившись, билась на осколки и исчезала. Мой мозг точно покрылся изморозью, застудившей желания, все мои попытки растопить его приводили лишь к новым студеным порывам.

Она протяжно, точно раненая стрелой, ворвавшейся ей в живот, закричала, изогнулась с неожиданной силой, едва не сбросив меня и, враз обессилев, вновь разметалась на подушках. А я, не в силах остановиться, задыхаясь под громогласное биение бешено стучавшего сердца, продолжал бороться с оледеневшими чувствами. Анна не воспринимала меня уже, ее руки разжались, я остался один.

Едва слышно она произнесла, точно в беспамятстве:

- Нет, ты невозможен. Сколько можно... нет, если хочешь, давай еще раз.

И, странно, в этот миг я узнал ее.

Мимолетные намеки сложились в воспоминания, словно фрагменты головоломки в картинку, ту, что много, десять лет назад, мечтал видеть, мечтал все полгода, пока встречался с ней, с Аней Плотниковой, ученицей одной из школ юга Москвы (я лишь сегодня узнал ее номер), мечтавшей поступить в институт и потому пришедшей на частные подготовительные курсы. Наша группа состояла из пяти человек, я приходил с приятелем, а уходил с ней. Ее любимой фразой была та, что она произнесла совсем недавно в машине, та самая, толкнувшая мои воспоминания; она произносила эти слова часто без всякой нужды, особенно, когда мы были одни. И только лишь я, воспользовавшись интимностью момента, украдкой целовал ее, она говорила то, что произнесла с негою в голосе мгновение назад и беззастенчиво подставляла накрашенные алой помадой губы. Как и сейчас.

Моему желанию оказалось есть за что уцепиться, и оно уцепилось, изморозь смыло обжигающей, душной волной, я исторг из себя полузадушенный хрип и замер, вконец обессилев, стараясь унять сотрясавшие меня биения сердца.

Аня удовлетворенно вздохнула, успокаиваясь, я почувствовал, как болит спина, в которую в порыве страсти впивались ее коготки.

Цепочки на ее шее уже не было, странно, что я заметил это, странно, что я вообще замечал что-то, кроме нее самой. Анна сладко потянулась, пятками сбивая простыню. Я хотел было спросить ее о золотом дракончике, как в дверь осторожно поскреблись.

От этого шелестящего звука я вздрогнул; мне и в голову не могло придти, что в квартире может быть кто-то еще. Впрочем, ничего удивительного, из всей квартиры я успел разглядеть вешалку с моим пальто да постель, в которой меня приняла Анна.

Аня подняла голову.

- Не обращай внимания, это Рэн. Моя, - она на мгновение замялась, компаньонка. Что там?

Дверь приоткрылась на ладонь.

- Я все приготовила, - донесся из-за двери тихий девичий голос.

- Хорошо. Что-нибудь выпьешь?

Я вспомнил о намечавшейся некогда встрече в Лефортове. Отголосок мысли, точно пришедший из чужого сознания, невыразительный и ни к чему не обязывающий. Я потянулся и сел в кровати.

- Только кофе... с коньяком. Если коньяк хороший.

- Есть "Хенесси", устроит? - напротив кровати располагалась березовая стенка, Аня встала, открыла дверцу бара и достала на треть пустую бутылку. Внутри, перед стеклянной задней стенкой, располагались, ожидая своей участи, еще десятка два вин в основном те или иные "шато"; среди них белой вороной в прямом и переносном смысле выделялась бутылка "Абсолюта". Дверца закрылась, Аня, все еще обнаженная, повернулась ко мне - вакханка пред алтарем виноградного бога. В этот миг она еще больше походила на ту, о которой я мечтал в такие далекие времена.

- Знаешь, мы с тобой и в самом деле встречались, - откинувшись на локти и оглядывая ее произнес я. Девушка замерла, бутылка, поднятая на уровень шеи, покачнулась во вздрогнувшей руке. Но она так ничего и не сказала. - Курсы у метро "Профсоюзная" помнишь? В девятом классе, - она резко, излишне резко покачала головой. - Как-то осенью я все приглашал тебя пойти в "Тбилиси" на "Греческую смоковницу", сразу после курсов, ты ужасно упрямилась, потом согласилась, а в самый последний момент выяснилось, что я не захватил с собой бумажник. Ну? И ты тогда....

Она вспомнила. Но все так же молчала. Я поспешил привести еще примеры, считая, что она колеблется, выбирая между да и нет, напомнил ей про забавный случай с расческой; она медленно опустила бутылку и, поколебавшись мгновение, поставила ее обратно в бар. Затем повернулась к креслу, сняла со спинки шелковый халатик, прозрачно-голубого цвета.

- Да, - произнесла девушка, - я вспомнила, - и после паузы добавила. Я с самого начала решала, ты это или Артем.

- Это я. А почему коньяк вернулся на место?

Она обернулась, завязывая пояс. Я кивнул в сторону бара.

- А, это.... Нет, просто в гостиной лучше. Пойдем, я тебя познакомлю с Рэн.

Рэн, полное имя Пак Рэн Сук, молоденькая кореянка, которой на вид не было и восемнадцати, с блеклым усталым лицом цвета сепии, коротко стрижеными волосами, отдающими в рыжину, невысокая и худая до прозрачности, серый джогинг с ярким пятном-надписью "Test the West" висел на ней как на вешалке. Я столкнулся с ней на выходе из комнаты, она несла в гостиную поднос с кофейными чашками и сахарницей.

В гостиной мне была предоставлено место за столом напротив окна; пока Рэн хлопотала над сервировкой, я впервые смог оглядеться и познакомиться с квартирой, в которую меня занесло.

Но первым меня привлекло знакомое поблескивание: на груди Анны вновь появился двуглавый дракончик, я так и не понял, когда она успела надеть цепочку, буквально секунду назад ее шея была беззащитно пуста. Задать вопрос я не решился, просто поднял глаза на стену за спиной Ани.

Ее украшали два средних размеров полотна каких-то современных импрессионистов, нечто подобное, продавалось на Кузнецком да возле запасников Третьяковки. Под ними стояла горка, совершенно забитая посудой; рядом находился пузатый комод на котором находились две полки, забитые розовыми романами и детективами в мягкой обложке. У самого окна притулился двадцатидюймовый "Панасоник"; еще один телевизор той же марки но с почти метровым кинескопом стоял за спиной Рэн, против горки. Рядом с ним пристроился блочный музыкальный центр, кажется, "Марантц", между ним и телевизором возвышались стойки, заполненные дисками и видеокассетами, сплошь пиратскими. В самом углу уютно устроился нескромных размеров трехстворчатый шкаф, одна створка, дальняя ко мне, была полуоткрыта, и из тени на свет показывались краешки пестрых платьев и рукав лилового блейзера. На самом шкафу стояла коробка с надписью: "Сервиз. Пока не трогать!".

Рэн забрала у меня чашку, я от нечего делать, полюбопытствовал, какому заводу принадлежит это бледно-зеленое чудо, прозрачное на свет и украшенное позолоченными цветками. Перевернув блюдечко, обнаружил коричневый значок с двуглавым орлом и надписью по кругу: "Фабрикъ Гарднеръ въ Москвъ" и медленно опустил антиквариат на стол. Затем взялся за сахарницу. Та же надпись. За поднос, засыпанный трюфелями; я действовал в спешке, неосторожно, и высыпал половину на стол. Обе девушки довольно улыбнулись.

Надпись оказалась иной, просто выдавленной в фаянсе: "М.С. Кузнецовъ въ Твери", только орел был прежним.

- Ты сейчас всю посуду переколотишь, - не выдержала Аня. - Успокойся, здесь все такое.

Мне поставили кофе под нос, и я успокоился.

- Сахар положить? - спросила Рэн, едва слышно, и быстро облизала пересохшие губы. Я кивнул и вспомнил об обещанном коньяке.

- Принеси "Хенесси", - распорядилась Аня, и Рэн тут же исчезла за дверью. Спустя минуту, она появилась с уже знакомой бутылкой, пустой на треть и плеснула щедрую порцию мне в кофе.

А через мгновение гарднеровская чашка полетела на пол, покрывая дорогой ковер черными разводами. Анна вскочила из-за стола и с яростью глядела на побледневшую Рэн.

- У тебя что, мозги совсем скурвились? Что ты льешь, бестолочь!? орала она. - Это же не клиент, неужели не ясно?

Я медленно поднялся с места. Воздух стал тяжелым и с трудом пробивался в легкие.

- Ты сперва бы предупредила, - холодно, и все так же тихо ответила Рэн. - У твоих знакомых на лбу это не написано.

Бутылка со звоном была водружена на середину стола.

- Я предупреждаю, когда надо. У меня тоже свои слабости могут быть.

- Все свои слабости ты до сего момента совмещала с делом.

- Черт возьми, я же не травлю твоих дружков, когда вы здесь обнюхиваетесь по полной программе. Хотя очень бы хотелось.

- А что с них взять?

- А с него ты много возьмешь, да?

- Но я же не была у него дома, - и Рэн невозмутимо пожала плечами.

Я медленно двинулся к двери. На мою персону уже никто внимания не обращал, девушки были заняты своим.

- Учти, Рэн, ты меня достала. Ты не только себя не оправдываешь, ты уже начала входить в минус. Я этого так не оставлю.

- И что, ты сама будешь травку варить и сама зелья добывать, да? Ну вари, посмотрим, что выйдет. Много у тебя дрессированных самцов тогда появится. Рекой потекут с раскрытыми бумажниками и безумно влюбленным взором.

Стараясь не шуметь, я вышел в коридор.

- Знаешь, милая, я вполне могу без твоей травки обойтись, у меня свои способы есть. Немного дольше, пусть, но все так же прибыльно, могу тебя уверить.

- От этой ящерицы двухголовой-то? тоже нашла себе приворот! Знаешь, я бы на твоем месте лучше на себя посмотрела. На твое личико одни завсегдатаи борделей и клюют.

Звук пощечины заставил меня вздрогнуть, схватить в охапку пальто и выскочить на лестничную клетку. Пока дверь закрывалась, я успел расслышать обрывок фразы: "...отделает так, что дорожки нечем нюхать будет".

Секундой спустя я уже бежал по лестнице, перемахивая через ступеньки. Пролеты внезапно кончились, я с некоторым удивлением обнаружил, что достиг первого этажа и едва не получил инфаркт, торопливо отыскивая кнопку отключения магнитного замка двери. Наконец послышался писк, показавшийся мне особенно зловещим, и я выскочил во двор.

На улице стемнело, наступил серый февральский вечер. Редкие фонари еще не зажглись, и оттого я не сразу сообразил, в какую сторону мне следует спешить. Сориентировавшись, я побежал, на ходу надевая пальто, по Третьей Фрунзенской в сторону Комсомольского проспекта.

Позади меня в могильной тиши вечера, послышался шум заводимого двигателя. Мотор коротко рыкнул, автомобиль тронулся с места.

Мне вслед замигали фары. Не сразу, но все же я остановился. Обернулся.

Тотчас же со мной поравнялась "шкода-октавия". Дверь открылась.

- Садитесь, - коротко приказала сидевшая за рулем женщина. Мне виден был ее точеный профиль, отдавая приказание, она смотрела вперед, руки ее крепко держали руль.

Я немедленно подчинился; и едва уселся в кресло, как машина сорвалась с места, помчалась, наращивая скорость, в сторону Комсомольского проспекта.

- Вы давно тут? - я не договорил, не понимая как она тут оказалась. Меня не слушали.

- И пристегнитесь. Я тороплюсь.

Дрожащими пальцами я искал замок ремня безопасности, голова кружилась и летевшие навстречу дома, казалось, исполняют отчаянный танец. Машина вывернула на Комсомольский, миновав сплошную разметку, тормоза взвизгнули, кузов чуть занесло. Я обернулся.

- Постойте, - спохватился я. Крымский мост остался позади, "шкода" подкатывала к Октябрьской площади. - Куда вы меня везете?

Лицо женщины я по-прежнему мог видеть лишь в профиль, мои слова не вызвали на нм никакой ответной реакции.

- Она чистая, - помолчав, сказала женщина. - Так что вы просто едете домой.... Да, и с вас еще двести рублей за ожидание и экстренную доставку.

На еще лице, освещаемом чередой неоновых фонарей появилась едва заметная улыбка.

Сер. Мар. 00