Роман «Маленький человек, что же дальше?» — лучшее произведение Ганса Фаллады (1893 — 1947), — бесспорно, выдержал испытание временем. Написанный в 1932 году, он сразу же завоевал широкое признание: его перевели на многие языки и дважды экранизировали. Ныне, как и прежде, он продолжает волновать читателя и вызывать чувство жалости и сострадание к своим героям — заурядным, ничем не примечательным людям, затерявшимся в катакомбах цивилизации.
ru de В. Смирнов И. Ттринов Black Jack FB Tools 2005-10-15 http://publ.lib.ru OCR Инклер C9B0B114-0537-4D5F-928E-806D721E2C9F 1.0 Фллд Х. Мленький человек, что же дльше? Художествення литертур М. 1990 5-280-01198-3 Hans Fallada Kleiner mann, was nun? 1932

Хнс Фллд

Мленький человек, что же дльше?

Пролог

БЕСПЕЧНЫЕ

ПИННЕБЕРГ УЗНАЕТ НЕЧТО НОВОЕ ОБ ОВЕЧКЕ И ПРИНИМАЕТ ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ.

Пять минут пятого. Пиннеберг это только что консттировл. Он — молодой блондин приятной нружности — стоит н Ротенбумштрссе перед домом № 24 и ждет.

Итк, пять минут пятого, они с Овечкой условились встретиться без четверти четыре. Пиннеберг спрятл чсы и только теперь видит тбличку, прикрепленную к дверям дом № 24 н Ротенбумштрссе. Н ней знчится:

Доктор Сезм

Женские болезни

Прием с 9 до 12 и с 4 до 6

«Кк рз! А сейчс по-прежнему пять минут пятого. Не успею и зкурить, кк Овечк появится из-з угл. Лучше не буду. Сегодняшний день опять дорого обойдется».

Он отвел взгляд от тблички. Н Ротенбумштрссе всего один ряд домов; по ту сторону мостовой, по ту сторону рзделительной полосы с озеленением, по ту сторону нбережной течет Штрел; здесь, недлеко от впдения в Блтийское море, он уже широкя. С реки веет свежий ветерок, кусты колышут веткми, деревья чуть шелестят.

«Вот бы тк пожить, — думет Пиннеберг, — уж нверное, у этого Сезм семь комнт. Деньги, должно быть, згребет большие. З квртиру плтит… мрок двести? Или трист. Э, д откуд мне знть? Десять минут пятого!

Пиннеберг сует руку в крмн, достет сигрету и зкуривет.

Из-з угл выпрхивет Овечк, н ней беля плиссировння юбк, чесучовя блузк, он без шляпы, светлые волосы рстрепны.

— Привет, млыш. Честное слово, рньше никк не могл. Сердишься?

— Нисколько. Только нм придется долго ждть. З то время, что я здесь торчу, вошло человек тридцть, не меньше.

— Ну не нее же они к доктору. И потом мы ведь по зписи.

— Вот видишь, кк хорошо, что мы зпислись!

— Конечно, хорошо. Ты всегд прв, милый! — Н лестнице он обеими лдонями сжимет его лицо и стрстно целует. — Господи, кк я счстлив, что мы опять вместе. Подумть только, ведь почти две недели!

— Д, Овечк, — отвечет он. — Я уже не ворчу. Дверь рспхивется, и перед ними в полутемной передней вырстет белое привидение.

— Вши бюллетени! — громко рявкет привидение.

— Дйте рньше войти, — говорит Пиннеберг и протлкивет вперед Овечку. — А кроме того, мы чстным обрзом. Я зписн. Моя фмилия Пиннеберг.

При словх «чстным обрзом» привидение подымет руку и включет свет.

— Доктор сейчс выйдет. Подождите минутку, пожлуйст. Попрошу вс пройти сюд.

Они нпрвляются к укзнной двери и проходят мимо другой, полуоткрытой. Должно быть, это приемня, и тм, верно, сидят те тридцть человек, что прошли мимо Пиннеберг. Все смотрят н них, подымется гул голосов:

— Где это видно!

— Мы уже двно ждем!

— С ккой стти мы плтим в больничную кссу?

— Подумешь, господ ккие! Сестр подходит к двери.

— Успокойтесь, пожлуйст! Не мешйте доктору! Вы нпрсно волнуетесь. Это зять доктор с женой. Не тк ли?

Пиннеберг польщенно улыбется. Овечк спешит к укзнной двери. Н минуту воцряется тишин.

— Побыстрей! — шепчет сестр и протлкивет Пиннеберг вперед. — Эти бесплтные пциенты ткие грубые. Больничня ксс з них гроши плтит, они бог знет что о себе вообржют…

Дверь зхлопывется, Пиннеберг и Овечк окзывются в окружении крсного плюш.

— Это, ндо полгть, его гостиня, — змечет Пиннеберг. — Кк тебе здесь нрвится? По-моему, ужсно стромодно.

— Мне было стршно неприятно, — говорит Овечк. — Ведь мы обычно тоже бесплтные пциенты. Вот у врчей и узнли, что про нс говорят.

— Чего ты рсстривешься? — спршивет он. — Тк уж водится. С нми, людьми мленькими, не считются.

— А меня это рсстривет…

Дверь открывется, входит другя сестр.

— Господин Пиннеберг с супругой? Доктор просит минутку подождть. А пок рзрешите зписть вши днные.

— Будьте любезны, — говорит Пиннеберг. И тотчс же следует вопрос:

— Возрст?

— Двдцть три год.

— Имя?

— Иогннес.

И после минутной зпинки:

— Бухглтер. — А зтем уже быстрее:— Ничем не болел. Обычные детские зболевния, и все. Нсколько мне известно, мы об здоровы.

И опять с зпинкой:

— Д, мть еще жив. Нет, отц и в живых нет. От чего умер, не могу скзть, не зню. Зтем очередь Овечки:

— Двдцть дв. Эмм. Теперь уже змялсь он:

…урождення Ступке. Здоров. Родители живы. Здоровы.

— Одну минутку. Доктор сейчс освободится.

— К чему вся эт книтель, — ворчит Пиннеберг, когд дверь снов зкрылсь. — Мы ведь только…

— Не очень-то ты охотно скзл: бухглтер.

— А ты — урождення Ступке! — Он зсмеялся. — Эмм Пиннеберг, по прозвищу Овечк, урождення Ступке. Эмм Пинне…

— Перестнь! О господи, млыш, мне опять нужно. Кк ты думешь, где это здесь?…

— Вечно с тобой ткя история!.. Ндо было рньше…

— Д я был, милый. Честное слово. Еще н Бзрной площди. Целый грош отдл. Но когд я волнуюсь…

— Слушй, Овечк, потерпи немного. Если ты првд только что…

— Не могу, милый.

— Прошу, — рздлся голос. В дверях стоит доктор Сезм, знменитый доктор Сезм, об отзывчивости, больше того, о добром сердце которого шепчутся полгород и четверть округи. Во всяком случе, он выпустил популярную брошюру по половому вопросу, Пиннеберг нбрлся смелости, нписл ему и попросил принять их с Овечкой.

Итк, этот доктор Сезм стоит в дверях и говорит:

— Прошу.

Доктор Сезм ищет у себя н письменном столе письмо Пиннеберг.

— Вы писли мне, господин Пиннеберг. Вм пок еще нельзя иметь детей, поскольку это вм не по средствм.

— Д, — соглшется Пиннеберг и ужсно смущется.

— Рздевйтесь пок что, — говорит врч Овечке и продолжет — И вы хотели бы прибегнуть к верному средству. К бсолютно верному средству…— Он скептически улыбется, глядя н Пиннеберг поверх своих золотых очков.

— Я прочитл в вшей книге, — говорит Пиннеберг, — что пессурии…

— Пессрии, — попрвляет врч. — Д, но не для всякой женщины это годится. И потом, пользовться ими не тк уж просто. Сумеет ли вш жен…

Он смотрит н нее. Он рзделсь, собственно, только нчл рздевться, снял блузку и юбку. У нее стройные длинные ноги, он очень высокя.

— Пройдемте-к туд, — говорит врч. — Блузку дляэтого снимть не стоило, деточк.

Овечк крснеет до корней волос.

— Ну д теперь уже все рвно. Пусть лежит. Идемте. Одну минутку, господин Пиннеберг.

Они проходят в соседнюю комнту. Пиннеберг смотрит им вслед. Доктор Сезм не достет «деточке» до плеч. Пиннеберг опять нходит, что он чудо кк хорош, что он смя крсивя девушк н свете, вообще единствення. Он рботет в Духерове, он здесь, в Плце, он видится с нею не больше двух рз в месяц, и восхищение его не остывет, ппетит только рзгорется сильнее.

Он слышит, кк в соседней комнте врч время от времени здет вполголос вопросы, вот ккой-то инструмент звякнул о крй лоточк, звук этот знком ему по зубоврчебному кбинету, неприятный звук.

И вдруг он вздргивет. Ткого голос у Овечки он еще не слышл — он говорит очень громко, звонко, почти кричит «Нет, Нет, нет!» и еще рз «Нет!». А потом совсем тихо: «О господи!»

Пиннеберг делет три шг к двери — что это? Что тм происходит? Говорят, эти врчи ужсные рзвртники… Но вот доктор Сезм опять зтворил, слов не рзобрть, опять звякнул инструмент.

И зтем долгя тишин.

Лето. В смом рзгре, середин июля, чудесный солнечный день. Небо синее-синее, в окно лезут ветки, их колышет морской ветер. Пиннебергу вдруг вспоминется стря песенк, песенк поры его детств:

Ветер, ветер, ветерок,
Не сорви с сынк плток!
Слдко дремлет мой сынок,
Будь же лсков, ветерок!

Те, что в приемной, рзговривют. И для них время тянется слишком долго. Эх, вши бы мне зботы. Вши бы зботы…

Доктор и Эмм возврщются. Пиннеберг бросет робкий. взгляд н Овечку, у нее ткие большие глз, словно от испуг.

И ккя он бледня! Но вот он уже улыбется ему, сперв чуть-чуть, зтем все лицо рсплывется в улыбке и рсцветет… Доктор стоит в углу, моет руки. Искос посмтривет н Пиннеберг. Зтем быстро говорит:

— С мерми предосторожности, господин Пиннеберг, вы несколько опоздли. Никкие средств тут не помогут. Я полгю, что уже второй месяц.

У Пиннеберг перехвтывет дыхние. Ткой удр!

— Не может быть, доктор! Мы были тк осторожны, — лепечет он. — Не может быть. Скжи см, Овечк…

— Милый, — говорит он. — Милый…

— И все же это тк, — прерывет ее врч. — Ошибки быть не может. И поверьте мне, господин Пиннеберг, ребенок приносит рдость в кждую семью.

— Господин доктор, — говорит Пиннеберг, и губы у него дрожт, — доктор, я получю сто восемьдесят мрок в месяц! Господин доктор, пожлуйст!

У доктор Сезм ткой устлый вид. Все, что сейчс последует, он низусть знет, он это по тридцть рз н день слышит.

— Нет, — говорит он. — Нет. И не просите. Дже речи быть не может. Вы об здоровы. И получете вы не тк уж мло. Не — тк уж — мло.

— Господин доктор, — волнуясь, опять нчинет Пиннеберг. З его спиной стоит Овечк, он глдит его по голове.

— Не ндо, милый, не ндо! Кк-нибудь спрвимся.

— Но ведь это же совершенно невозможно… — Пиннеберг умолкет: в комнту вошл сестр,

— Господин доктор, вс просят к телефону.

— Извините, — говорит врч, — Вот увидите, вы еще рды будете. А после рождения ребенк срзу же приходите ко мне. Тогд и поговорим о мерх предосторожности. И не очень-то полгйтесь н кормление. Итк… Не пдйте духом, деточк!

Он пожимет Эмме руку.

— Я хотел бы…— говорит Пиннеберг и достет кошелек.

— А, д, — уже стоя в дверях, говорит врч, еще рз окидывя обоих оценивющим взглядом. — Пятндцть мрок, сестр.

— Пятндцть мрок…— рстягивя слов, говорит Пиннеберг и смотрит н дверь. Доктор Сезм уже исчез. Пиннеберг медленно вынимет двдцтимрковую бумжку, нморщив лоб, смотрит, кк сестр выписывет квитнцию, и берет ее.

Лицо его проясняется.

— Больничня ксс возместят мне эти деньги? Сестр смотрит н него, зтем н Овечку.

— Дигноз — беременность, тк ведь? — и, не дожидясь ответ, говорит:— Нет. Этого ксс не оплчивет.

— Идем, Овечк, — говорит он.

Они медленно спускются по лестнице. Н площдке Овечк остнвливется и сжимет его руку.

— Не огорчйся! Ну, пожлуйст! Все обрзуется.

— Д, д, — говорит он в глубоком рздумье.

Они идут по Ротенбумштрссе, зтем сворчивют н Мйнцерштрссе. Здесь высокие дом, многолюдно, тянутся вереницы мшин, уже продют вечерние выпуски гзет. До них никому нет дел.

— Он скзл: и получете не тк уж мло, и взял пятндцть мрок из моих ст восьмидесяти, ну и рзбойник!

— Я спрвлюсь, — говорит Овечк, — вот увидишь.

— Миля ты моя, — говорит он.

После Мйнцерштрссе они выходят н Крюмпервег, и тут срзу нступет тишин.

— Теперь мне многое понятно, — говорит Овечк.

— Что понятно? — спршивет он.

— Д тк, пустяки, то, что меня по утрм потшнивет… И вообще состояние ккое-то…

— Тк почему же ты не обртил внимния?

— Я все время думл, вот-вот нчнутся. Ведь не придет же срзу в голову ткое.

— А вдруг он ошибся?

— Нет. Не думю. Тк оно и есть.

— Но все-тки возможно, что он ошибся?

— Нет, я думю…

— Подожди! Послушй, что я говорю! Все-тки это возможно?!

— Возможно? Возможно всё!

— Тк что, может, звтр нчнутся. Тогд я ему ткое письмо нпишу!.. — Он здумывется, мысленно он уже пишет письмо.

Крюмпервег сменяет Геббельштрссе. Вечереет. Неторопливо идут они по улице, обсженной прекрсными вязми.

— Уж тогд-то я стребую с него свои пятндцть мрок! — вдруг выпливет Пиннеберг.

Овечк не отвечет. Он осторожно ступет н всю ступню и внимтельно смотрит под ноги, теперь все приобрело совсем иной смысл.

— А куд мы, собственно говоря, идем? — вдруг спршивет он.

— Мне ндо зйти домой, я не предупредил мть, что зпоздю.

— Еще и это!

— Не сердись, милый! Я пострюсь выйти в половине девятого. Ты с кким поездом едешь?

— С десятичсовым.

— Тк я провожу тебя н вокзл.

— И опять ничего, — говорит он. — И н этот рз опять ничего. Ну и жизнь.

Лютьенштрссе нстоящя рбочя улиц, всюду детвор, дже попрощться кк следует нельзя.

— Не принимй этого тк близко к сердцу, милый. — Он Протянул ему руку. — Я что-нибудь придумю.

— Н-д, — говорит он, силясь улыбнуться. — Ты, Овечк, козырной туз, кроешь любую крту.

— В половине девятого выйду. Обязтельно выйду.

— А сейчс дже не поцелуешь?

— Не могу, прво же, не могу, пойдут сплетни. Не рсстривйся.

— Лдно, — говорит он. — Ты тоже не принимй этого близко к сердцу. Кк-нибудь обойдется.

— Ну, конечно, — говорит он. — Я духом не пдю. Ну, пок!

Он быстро взбегет по темной лестнице, ее чемоднчик стукется о перил: тук… тук… тук…

Пиннеберг следит взглядом з ее ногми в светлых чулкх. Тысячу рз уже Овечк уходил от него по этой чертовой лестнице.

— Овечк, — кричит он ей вслед. — Овечк!

— Ну? — отзывется он сверху и перегибется через перил.

— Подожди! — Он взлетет нверх, остнвливется, зпыхвшись, хвтет ее з плечи. — Овечк, — говорит он, едв переводя дух от возбуждения. — Эмм Ступке! А что, если нм пожениться?…

МАМАША СТУПКЕ. ПАПАША СТУПКЕ. КАРЛ СТУПКЕ. ПИННЕБЕРГ ПОПАДАЕТ В СЕМЕЙНУЮ СТУПКУ.

Эмм Ступке ничего не скзл. Он отстрнил Пиннеберг и осторожно сел н ступеньку. И срзу не стло видно ее ног. Он сидел и снизу вверх смотрел н своего милого.

— Господи, — скзл он, — если бы мы поженились!

Глз ее зсияли. Синие с чуть зеленовтым оттенком глз; сейчс они прямо-тки лучились.

«Словно свечи всех рождественских елок зжглись у нее внутри!» — подумл Пиннеберг и дже смутился от умиления.

— Знчит, все в порядке, Овечк, — скзл он. — Женимся. И кк можно скорее, ?

— Милый, но ты не обязн это делть. Я и тк спрвлюсь. В одном ты, конечно, прв, лучше, чтобы у Млыш был отец.

— У Млыш, — повторил Иогннес Пиннеберг. — Првильно, у Млыш.

С минуту он молчл. Он колеблся — скзть Овечке или нет, что, деля ей предложение, он думл вовсе не о Млыше, о том, что очень уж глупо в ткой летний вечер три чс торчть н улице, поджидя свою девушку. И он не скзл. А вместо этого попросил:

— Встнь, Овечк, лестниц-то ведь грязня. А н тебе ткя нрядня беля юбк…

— Д бог с ней с юбкой, ну ее совсем! Ккое нм дело до кких-то юбок! Гннес! Милый мой! И счстлив же я! — Он встл и крепко прижлсь к нему. И дом пожлел их: хотя время было вечернее, после пяти чсов, когд кормильцы возврщются домой, хозяйки спешт прикупить к ужину то, что позбыли взять днем, из двдцти жильцов, обычно снующих вверх и вниз по лестнице, не прошел ни один. Ни один.

До тех пор, пок Пнннеберг не высвободился из ее объятий и не скзл:

— Но ведь теперь мы можем и у тебя дом — ведь мы жених и невест. Пошли.

Овечк приздумлсь.

— Ты уже сейчс хочешь к нм? А может, снчл лучше предупредить отц с мтерью, ведь они ничего не знют о тебе?

— То, что все рвно ндо сделть, лучше делть срзу, — зявил Пиннеберг, он никк не хотел оствться н улице…— И потом, они ведь нверняк обрдуются?

— Ну, д, — нерешительно соглсилсь Овечк. — Мть, конечно, обрдуется, отец… знешь, ты н него не обижйся, отец любит подковырнуть, он это не со зл.

— Я не буду обрщть внимния, — скзл Пиннеберг. Овечк открыл дверь: крошечня передняя. Из-з приоткрытой двери послышлся голос:

— Эмм! Иди-к сюд!

— Одну минутку, мм, — крикнул Эмм, — только сниму туфли.

Он взял Пиннеберг з руку и н цыпочкх провел в комнтку с окнми во двор, в которой стояли две кровти.

— Клди сюд твои вещи. Это моя постель, я здесь сплю. Н другой спит мть. Отец с Крлом спят нпротив в чулне. А теперь идем. Постой, приглдь волосы. — Он быстро провел гребенкой по его взлохмченной голове.

У обоих сильно стучло сердце. Эмм взял его з руку, они прошли через переднюю и открыли дверь в кухню. У плиты стоял, согнувшись, сутуля женщин и что-то жрил н сковороде. Пиннеберг увидел коричневое плтье и длинный синий передник.

Женщин не поднял глз от плиты.

— Сбегй-к в погреб, Эмм, и принеси угля. Крлу хоть сто рз говори…

— Мм, — скзл Эмм, — это мой друг Иогннес Пиннеберг из Духеров. Мы решили пожениться.

Женщин у плиты поднял голову. Лицо у нее было темное, все в морщинх, с волевым ртом, с сурово сжтым опсным ртом, лицо с суровым взглядом очень светлых глз. Типичня женщин из рбочей семьи.

Он смотрел н Пиннеберг мгновение, не больше, смотрел сурово, зло. Зтем опять знялсь кртофельными олдьями.

— Вот еще выдумл, — скзл он. — Будешь теперь своих прней в дом тскть?! Ступй уголь принеси, жр в плите нету.

— Мм, — скзл Овечк и попытлсь улыбнуться. — Он првд хочет н мне жениться.

— Неси уголь, тебе говорят! — крикнул женщин, орудуя вилкой.

— Мм!..

Женщин поднял голову и медленно произнесл:

— Ты все еще не ушл? Оплеухи дожидешься?! Овечк быстро пожл руку своему Гннесу. Потом взял корзину и крикнул кк можно веселее:

— Сейчс вернусь!

Дверь н лестницу зхлопнулсь.

Пиннеберг остлся в кухне. Он робко посмотрел н фру Ступке, боясь дже взглядом рссердить ее, зтем посмотрел в окно. Он увидел только трубы н фоне голубого летнего неб.

Фру Ступке отствил сковородку и згремел конфоркми. Он помешл кочергой в печке и буркнул себе что-то под нос. Пиннеберг вежливо спросил:

— Извините, что вы скзли?..

Это были первые слов, которые он произнес у Ступке.

Лучше бы он их не произносил: струх коршуном нлетел н него. В одной руке он держл кочергу, в другой вилку для олдий. Но стршно было не это, хотя он и рзмхивл ими. Стршным было ее морщинистое лицо, которое все дерглось и кривилось, но еще стршнее были ее злые, свирепые глз.

— Посмейте мне только осрмить мою девку! — крикнул он не помня себя.

Пиннеберг отступил н шг.

— Но ведь я собирюсь жениться н Эмме, фру Ступке! — робко пролепетл он.

— Вы думете, я не зню, что тут у вс, — уверенно скзл струх. — Вот уже две недели стою здесь и жду. Думю, см мне скжет, думю, приведет своего прня, сижу здесь и жду. — Он перевел дух. — Моя Эмм девушк хорошя. Не ккое-нибудь тм брхло, слышите? Он никогд нюни не рспускл. Никогд слов поперек не скзл — и вы хотите ее осрмить!

— Нет, нет, не хочу, — испугнно лепечет Пиннеберг.

— Хотите, хотите! — не унимется фру Ступке. — Еще кк хотите! Две недели стою здесь и жду — вот сейчс дст постирть свои бинты — не дет! Кк это вм удлось, ?

Пиннеберг не знет, что ей скзть.

— Мы ведь люди молодые, — кротко опрвдывется он.

— И кк только вы мою дочку н ткие дел подбили. — В голосе ее все еще слышится злоб. И вдруг он опять рзржется брнью:— Все вы подлецы, все мужики подлецы, тьфу!

— Мы поженимся, кк только улдим формльности, — зявляет Пиннеберг.

Фру Ступке опять стоит у плиты. Сло шипит. Он спршивет:

— А кем вы рботете? Можете ли вы вообще жениться?

— Я бухглтер. В фирме, торгующей зерном.

— Стло быть, служщий?

— Д.

— По мне бы, уж лучше рбочий. А сколько зрбтывете?

— Сто восемьдесят мрок.

— Чистых?

— Нет, с вычетми.

— Не тк уж много. Это хорошо, — говорит струх. — Не к чему моей дочке богтой быть. — И вдруг он опять нбрсывется н Пиннеберг:— Придного з ней не ждите. Мы пролетрии. У нс этого не водится. Только то бельишко, что н свои деньги купил.

— И не нужно ничего, — говорит Пиннеберг. Женщин опять рзозлилсь:

— У вс тоже ничего з душой нет. Не похоже, чтобы вы что скопили. Рз ткой костюм почем зря носите, тк уж, знчит, ничего не отложили.

Тут вернулсь Эмм с углем, и Пиннебергу не пришлось признвться, что женщин попл в точку. Овечк был в отличном нстроении.

— Поедом тебя ел, бедненький мой? — спршивет он. — Мть у меня — нстоящий кипяток.

— Не груби, дур, — огрызется мть, — не то получишь! Ступйте в спльню и лижитесь себе тм н здоровье. Я сперв см с отцом поговорю.

— Лдно, — говорит Овечк. — А ты спросил у моего жених, любит ли он кртофельные олдьн? Сегодня ведь нш помолвк.

— Ну, живо! Д смотрите у меня, чтобы дверь зпереть не вздумли, я рзок-другой згляну, и чтоб без всяких глупостей, — крикнул фру Ступке.

И вот они сидят н тбуреткх, з мленьким столиком, друг против друг.

— Мть — простя рботниц, — говорит Овечк. — Он грубя. Рскричлсь н нс, но это без всякой здней мысли.

— Здняя-то мысль у нее, положим, был, — с ухмылкой говорит Пиннеберг. — Твоя мть догдлсь о том, что нм сегодня сообщил доктор, понимешь?

— Конечно, догдлсь. Мть всегд обо всем догдывется. Мне кжется, ты ей понрвился.

— Ну, знешь, что-то не похоже.

— Ткя уж у меня мть. Всегд ругется. Я теперь ее ругнь мимо ушей пропускю.

Н минуту воцряется тишин, они сидят кк пиньки друг против друг, положив руки н стол.

— Кольц ндо купить, — здумчиво произносит Пиннеберг,

— Господи, конечно, ндо, — тут же отзывется Овечк. — Скжи быстро, ккие тебе больше нрвятся: блестящие или мтовые?

— Мтовые! — говорит он.

И мне, и мне тоже! Это змечтельно, у нс во всем вкусы сходятся. А сколько они могут стоить?

— Не зню. Мрок тридцть?

— Тк много?

— Это если золотые!

— Смо собой, золотые. Ну-к двй снимем мерку. Он подвигется к ней. Они отрывют нитку от мотк. Снять мерку не легко, нитк то врезется в плец, то болтется н нем.

— Рссмтривть руки — это к ссоре, — говорит Овечк.

— Д я их вовсе не рссмтривю, — говорит он. — Я их целую, я целую твои руки, Овечк.

Кто-то громко стучит в дверь твердыми костяшкми пльцев.

— Ступйте н кухню! Отец пришел!

— Сейчс, — отзывется Овечк и высвобождется из его объятий. — Ндо поскорей привести себя в порядок. Отец вечно подковыривет.

— А ккой у тебя отец?

— Господи, сейчс см увидишь. Д и не все ли рвно? Ты берешь змуж меня, меня, меня одну, без отц и мтери.

— Но зто с Млышом.

— С Млышом, это верно. Ну и премиленькие же родители достнутся ему, ткие неблгорзумные. Четверть чсик не могут побыть рзумными.

В кухне з столом сидит долговязый мужчин в серых брюкх, в серой жилетке и белой трикотжной рубшке, без пиджк, без воротничк, в шлепнцх. Желтое, морщинистое лицо, сквозь пенсне глядят мленькие, колючие глзки; сивые усы, почти беля бород.

Он читет «Фольксштимме», но когд входят Пиннеберг и Эмм, опускет гзету и рзглядывет молодого человек.

— Итк, вы и есть тот смый юнош, что хочет жениться н моей дочери? Очень рд, сдитесь. Впрочем, вы еще подумете.

— О чем? — спршивет Пиннеберг.

Эмм тоже ндел фртук и теперь помогет мтери. Фру Ступке ворчит

— И где этот сорвнец опять пропдет? Все олдьи остынут.

— Н сверхурочной, — лконично отвечет ппш Ступке. И подмигивет Пиннебергу. — Небось тоже иногд н сверхурочной здерживетесь, ?

— Бывет, — соглшется Пиннеберг. — Дже довольно чсто.

— И бесплтно?

— К сожлению. Хозяин говорит…

Ппшу Ступке не интересует, что говорит хозяин.

— Вот видите, почему мне для дочери желтельнее был бы рбочий. Когд Крл остется н сверхурочную, ему з это плтят.

— Господин Клейнгольц говорит…— снов нчинет Пиннеберг.

— Что рботодтели говорят, нм, молодой человек, двно известно, — зявляет ппш Ступке. Это нс не интересует. Нс интересует, что они делют. Ведь есть же у вс коллективный договор, ?

— Нверное, есть, — говорит Пиннеберг.

— Вер — поповское дело, рбочему это ни к чему. Коллективный договор обязтельно есть. А в нем скзно, что з сверхурочные полгется плтить. Тк к чему мне зятек, которому не плтят з сверхурочные? — Пиннеберг пожимет плечми. — Потому что вы, служщие, не оргнизовны, — зявляет Ступке. — Потому что не стоите горой друг з друг, не солидрны. Вот они и делют с вми что хотят.

— Я оргнизовн, — угрюмо змечет Пиннеберг. — Я в профсоюзе,

— Эмм! Мть! Слышите, нш молодой человек состоит в профсоюзе! Кто бы мог подумть! Ткой фрнт — и в профсоюзе! — Ппш Ступке склоняет голову н плечо и, прищурившись, рзглядывет своего будущего зятя. — А в кком вы профсоюзе, молодой человек? А ну, выклдывйте!

— В профсоюзе гермнских служщих! — отвечет Пиннеберг, рздржясь все больше и больше.

Долговязый Ступке склдывется чуть не вдвое, ткой его рзбирет смех.

— ПГС! Мть, Эмм, держите меня, нш женишок-то из крхмльных воротничков! ПГС нзывет профсоюзом! Д это желтый союз: и ншим и вшим. О господи, дети, нечего скзть, отчудил!

— Позвольте, ккой же мы желтый профсоюз, — окончтельно рзозлившись, протестует Пиннеберг. — Нс рботодтели не субсидируют. Мы сми плтим членские взносы.

— Бонз кормите! Желтых бонз! Ну, Эмм, выбрл ты себе женишк что ндо! Пэгээсовец! Крхмльный воротничок!

Пиннеберг бросет н Овечку умоляющие взгляды, Но Овечк не смотрит н него. Может, для нее все это и привычно, но если это привычно для нее, то для него это худо.

— Вы служщий, кк я уже слышл, — говорит Ступке. — А служщие вообржют, будто они лучше нс, рбочих.

— Ничего я не вообржю.

— Нет, вообржете. А почему вообржете? Потому, что ждете не неделю, целый месяц, когд хозяин вм зплтит. Потому, что не требуете з сверхурочные, потому, что получете ниже существующих ствок, потому, что никогд не бстуете, потому, что вы известные штрейкбрехеры…

— Дело ведь не только в деньгх, — возржет Пиннеберг. — У нс не те взгляды, что у большинств рбочих, у нс и потребности другие…

— Не те взгляды, не те взгляды, — ворчит Ступке, — те же взгляды, что и у пролетриев…

— Не думю, — говорит Пиннеберг, — я, нпример…

— Вы, нпример, — презрительно ухмыляется Ступке, щуря глз. — Вы, нпример, взяли внс, тк?

— Ккой еще внс? — недоумевет Пиннеберг.

— Ну д, внс. — Ступке ухмыляется еще ехиднее. — Авнс у Эммы. Не очень-то это, милостивый госудрь, крсиво. Смя что ни н есть пролетрскя привычк.

— Я…— лепечет Пиннеберг и крснеет до корней волос, ему хочется хлопнуть дверью и зорть: «А ну вс всех к черту!»

Но фру Ступке осживет муж:

— А теперь, отец, хвтит зубы склить! Это дело улжено. И тебя не ксется.

— Вот и Крл пришел! — кричит Овечк, услышв, кк хлопнул входня дверь.

— Ну, тк подвй н стол, жен, — говорит Ступке. — А я все-тки прв, зятек, спросите вшего пстор, негоже это…

В кухню входит молодой человек, но эпитет «молодой» относится только к его возрсту, н вид он совсем не молодой, он еще более желтый, еще более желчный, чем стрик отец. Буркнув «Добрый вечер» и не обрщя н гостя ни млейшего внимния, он снимет пиджк, жилет, потом и рубшку. Пиннеберг со все возрстющим удивлением следит з ним.

— Рботл сверхурочно? — спршивет отец. Крл Ступке что-то бурчит в ответ.

— Помоешься потом, Крл, — говорит фру Ступке. — Сдись з стол.

Но Крл уже отвернул крн и теперь усердно моется нд рковиной. Он оголился до пояс, Пиннеберг это немного шокирует, из-з Овечки. Но он кк будто не нходит тут ничего особенного, ей, верно, кжется, что тк и ндо.

А Пиннебергу многое кжется не тким, кк ндо. Безобрзные фянсовые трелки, почерневшие н выщербленных местх, полуостывшие, пхнущие луком кртофельные олдьи, соленые огурцы, тепловтое пиво, преднзнченное только для мужчин, и потом эт неприглядня кухня и моющийся Крл…

Крл усживется з стол.

— Ишь ты, пиво…— угрюмо бурчит он.

— Это Эммин жених, — объясняет фру Ступке. — Они хотят пожениться.

— Зполучил-тки женишк, — говорит Крл. — Д еще буржуя. Пролетрий для нее недостточно хорош.

— Вот видишь, — с удовлетворением поддкивет стрик,

— Ты бы сперв деньги в хозяйство внес, потом бы уж и горло дрл, — змечет мть.

— Что знчит «вот видишь»? — не без ехидств говорит Крл отцу. — Нстоящий буржуй, по мне, все же лучше, чем вы — социл-фшисты.

— Социл-фшисты! Ну ты, советский подголосок, еще вопрос, кто из нс фшист, — злится стрик.

— Ну ясно, кто: вы, броненосные герои…

Пиннеберг слушет не без некоторого удовлетворения. Сын с лихвой воздл отцу з все, что тот выскзл ему, Пиннебергу.

Только кртофельные олдьи не стли от этого вкуснее. Не очень-то приятный обед; он, Пиннеберг, не тк предствлял себе свою помолвку.

НОЧНОЙ РАЗГОВОР О ЛЮБВИ И ДЕНЬГАХ.

Пиннеберг пропустил поезд, можно уехть и утром, с четырехчсовым. Все рвно поспеешь вовремя н службу.

Они с Эммой сидят в темной кухне. В одной комнте спят стрик, в другой фру Ступке. Крл ушел н собрние КПГ.

Они сдвинули дв тбурет и сели спиной к остывшей плите. Дверь н небольшой кухонный блкончик открыт; ветер чуть колышет плток, которым знвешен блконня дверь. З окном рскинулось ночное небо, темное, с бледно мерцющими звездми, под ним душный, нполненный звукми рдио двор.

— Мне бы хотелось, чтобы у нс было уютно, — шепчет Пиннеберг и сжимет руку Овечки. — Знешь, — он пробует пояснить, — чтобы в комнте было светло и н окнх белые знвески, и всегд ужсно чисто.

— Понимю, — говорит Овечк. — Тебе у нс уж очень, должно быть, плохо, ведь ты к этому не привык.

— Нет, я это не потому.

— Нет, потому, потому. Почему бы тебе этого не скзть? У нс и впрвду плохо. И то, что Крл с отцом вечно цпются, плохо. И что отец с мтерью вечно спорят, тоже плохо. И что они вечно норовят дть мтери поменьше н стол, мть норовит вытянуть из них побольше… все плохо.

— Но почему это тк? У вс ведь трое зрбтывют, кк будто должно хвтть. Овечк не отвечет.

— Они мне кк чужие, — говорит он, помолчв. — Я всегд был у них Золушкой, Когд отец и Крл приходят домой, они отдыхют. А я нчиню мыть, глдить, шить, штопть носки. Ах, д не в этом дело, — вырывется у нее, — я бы с рдостью все делл. Но то, что все это кк будто тк и ндо и что тебя же еще шпыняют и попрекют, что никогд слов доброго не услышишь и что Крл стрется покзть, будто он меня еще и содержит, потому что больше вносит в хозяйство… Я ведь немного зрбтывю — ккой сейчс зрботок у продвщицы?

— Скоро всему этому конец, — говорит Пиннеберг. — Теперь уже очень скоро.

— Ах, не в этом дело, совсем не в этом, — в отчянии говорит он. — Знешь, милый, они мной всегд помыкли. Я у них из дур не выхожу. Конечно, я не ткя уж умня. Я многого не понимю. А потом я некрсивя…

— Ты крсивя!

— Я это от тебя первого слышу. Когд мы ходили н тнцы, я всегд подпирл стенку. А когд мть говорил Крлу, чтоб он подсылл своих приятелей, он говорил: «Д кому охот тнцевть с ткой выдрой?» Првд, от тебя первого слышу…

В душу Пиннеберг зкрдывется неприятное чувство: «Нет, он не должн был мне это говорить, — думет он. — Я всегд считл, что он крсивя. А вдруг он совсем некрсивя…»

А Овечк продолжет:

— Понимешь, милый, я совсем не собирюсь тебе плкться. Вот только сейчс один-единственный рзочек все выскжу, чтоб ты знл, что они мне чужие, только ты мне не чужой, ты один. И что я ужсно тебе блгодрн, и не только з Млыш, но и з то, что взял з себя Золушку.

— Миля, — говорит он, — миля…

— Нет, не сейчс, погоди. Ты вот говоришь, у нс все должно быть светло и чисто, тк тебе придется нбрться терпения, я ведь дже готовить толком не умею. И если я что не тк сделю, ты мне скжи, я тебе никогд врть не буду…

— Д, Овечк, д, все будет хорошо.

— И мы никогд, никогд не будем ссориться. Господи, милый мой, кк мы будем счстливы с тобой вдвоем. А потом и втроем, с Млышом.

— А вдруг будет девочк?

— Нет, будет мльчик, ткой мленький, очровтельный Млыш.

Через Минуту они встют и выходят н блкон.

Д, тм нд крышми небо и звезды н нем. Некоторое время они стоят молч, положив руки друг другу н плечи.

Зтем они возврщются н бренную землю, н землю с двором-колодцем, с множеством светлых квдртов окон, с квкньем джз.

— Мы тоже купим рдио? — вдруг спршивет он,

— Ну, конечно. Знешь, когд ты будешь н службе, мне будет не тк одиноко. Но только не срзу. Нм еще столько всего нужно!

— Д, — говорит он. Молчние.

— Милый, — робко нчинет он. — Я хочу тебя кое о чем спросить.

— Ну? — неуверенно откликется он.

— А ты не рссердишься?

— Нет.

— У тебя есть сбережения? Молчние.

— Очень немного, — нерешительно тянет он. — А у тебя?

— Тоже немного. — И быстро добвляет — Совсем, совсем чуточку.

— Скжи, сколько, — говорит он.

— Нет, вперед ты скжи, — говорит он.

— У меня…— говорит он и змолкет.

— Ну, скжи! — просит он.

— Првд же, совсем немного, может быть, еще меньше, чем у тебя.

— Нверное, не меньше. Молчние. Длительное молчние.

— Ну спроси, сколько, — просит он.

— Ну, — он глубоко вздыхет. — Это больше, чем… Он здумывется.

— Чем сколько? — спршивет он. Ей вдруг делется очень смешно:

— Д что тм, чего мне стесняться. У меня н книжке сто тридцть мрок.

Он вжно, с рсстновкой произносит

— У меня четырест семьдесят.

— Змечтельно! — говорит Овечк. — Кк рз ровно. Шестьсот мрок. Милый, д это же куч денег!

— Ну, я бы этого не скзл… Првд, холостяцкя жизнь обходится очень дорого.

— А у меня из жловнья в сто двдцть мрок семьдесят уходят н еду и квртиру.

— Не скоро нкопишь ткую сумму, — говорит он.

— Очень нескоро, — соглшется он. — Ну никк больше не отложить. Молчние.

— Не думю, что мы сейчс же подыщем квртиру в Духерове, — говорит он.

— Знчит, ндо снять меблировнную комнту.

— И тогд можно будет еще сколько-нибудь отложить н собственную мебель.

— Но по-моему, меблировння комнт стоит ужсно дорого.

— Знешь что, двй подсчитем, — предлгет он.

— Двй. Посмотрим, кк мы спрвимся. Только двй считть тк, будто н книжке у нс ничего нет.

— Д, эти деньги мы трогть не будем, пусть лежт и нкпливются. Итк, сто восемьдесят мрок жловнья…

— Жентым плтят больше.

Д, только вот, я не зню…— Он мнется, — По договору, может; это и тк, но мой хозяин ткой стрнный…

— А я не стл бы считться, стрнный он или нет.

— Овечк, двй сперв подсчитем, исходя из ст восьмидесяти. Если будет больше, тем лучше, но сто восемьдесят это уже твердо.

— Хорошо, — соглшется он, — Нчнем с вычетов.

— Д. — говорит он. — Тут уж ничего не попишешь. Нлог — шесть мрок и стрховк по безрботице — две мрки семьдесят. Ксс взимопомощи — четыре мрки. Больничня ксс — пять сорок. Профсоюз — четыре пятьдесят…

— Ну, твой профсоюз, пожлуй, ни к чему…

— Это ты оствь. С меня и твоего отц хвтит, — несколько рздрженно прерывет он.

— Хорошо, — говорит Овечк, — всего двдцть две мрки шестьдесят. Н проезд тебе деньги нужны?

— Слв богу, нет.

— Знчит, остется сто пятьдесят семь мрок. Сколько стоит квртир?

— Прво, не зню. Комнт с мебелью и кухня?.. Не меньше сорок мрок.

— Скжем — сорок пять, — решет Овечк. — Остется сто двендцть мрок. Кк ты думешь, н еду сколько ндо?

— Это тебе лучше знть.

— Мть говорит, у нее выходит полторы мрки в день н человек.

— Знчит, девяносто мрок в месяц, — подытоживет он.

— Тогд остется двдцть две мрки сорок пфеннигов, — говорит он.

Они смотрят друг н друг.

— А еще отопление. И гз. И освещение. И почтовые рсходы. И одежд. И белье. И обувь. И посуду время от времени покупть приходится, — быстро говорит Овечк.

А он прибвляет:

— И в кино иногд сходить хочется. А по воскресеньям з город. И сигрету выкурить неплохо.

— И отклдывть что-нибудь ндо.

— Смое меньшее двдцть мрок в месяц.

— Нет, тридцть.

— Но из чего?

— Подсчитем еще рз.

— Вычеты те же.

— Комнту с кухней дешевле не снять.

— Может, нйдем мрок н пять дешевле.

— Лдно, посмотрю. Гзету почитть тоже ндо.

— Конечно. Только н еде и можно сэкономить, хорошо, сбросим десять мрок.

Они опять смотрят друг н друг.

— Все рвно не сведем концы с концми. А чтобы еще отложить, и думть нечего.

— Скжи, тебе обязтельно нужно носить крхмльные сорочки? — спршивет он с озбоченным видом. — Я не умею их глдить.

— Обязтельно. Хозяин требует. Выглдить верхнюю сорочку стоит шестьдесят пфеннигов и десять пфеннигов воротничок.

— В месяц это пять мрок, — подсчитывет он.

— А потом еще подметки.

— Д, еще и подметки. Это тоже ужсно дорого. Молчние.

— Ну, двй подсчитем еще рз. И немного спустя:

— Скостим с еды еще десять мрок. Но дешевле, чем н семьдесят, не прокормиться.

— А кк же другие спрвляются?

— Не зню. Многие зрбтывют куд меньше.

— Не понимю.

— Нверно, мы в чем-то ошиблись… Двй еще рз подсчитем.

Они считют и пересчитывют, но результт все тот же. Они смотрят друг н друг.

— А когд я выйду змуж, я смогу потребовть обртно свои взносы в кссу взимопомощи? — вдруг спршивет Овечк.

— Конечно! — отзывется он. — Это уж никк не меньше ст двдцти мрок.

— А кк твоя мть? — спршивет он. — Ты мне ничего о ней не рсскзывл.

— Д и рсскзывть-то нечего, — коротко бросет он. — Я с ней не переписывюсь.

— А-. Ну лдно.

Опять нступет молчние.

Они встют и выходят н блкон, тк ничего и не решив. Почти весь двор погрузился в темноту, город тоже зтих. Вдли слышны гудки втомобиля.

Он здумчиво говорит:

— И постричься стоит восемьдесят пфеннигов.

— Брось, не думй, — просит он. — Если другие спрвляются, спрвимся и мы. Все улдится.

— Послушй, Овечк, — говорит он. — Я не буду выдвть тебе деньги н хозяйство. В нчле месяц мы все деньги положим в взу, и кждый будет брть оттуд, сколько ему нужно.

— Д, — соглшется он. — У меня и вз есть, крсивя, голубя фянсовя. Я тебе покжу. И мы будем ужсно экономны. Может, я еще нучусь глдить верхние сорочки.

— Пятипфенниговые сигреты тоже ни к чему, — говорит он. — З три пфенниг вполне приличные. Но тут он вскрикивет:

— Господи, милый мой, Млыш-то мы совсем позбыли! Он ведь тоже денег стоит! Пиннеберг рзмышляет

— Что может стоить мленький ребенок? А кроме того, ведь выплтят пособие по родм, и пособие кормящей мтери, и нлогов будем плтить меньше… Думю, что первые годы он ничего не будет стоить.

Не зню…— сомневется он.

В дверях появляется фигур в белом.

— Спть вы когд-нибудь ляжете? — спршивет фру Ступке. — Еще три чс поспть можете.

— Д, мм, — говорит Овечк.

— Теперь уж все рвно, я сегодня с отцом посплю. Крл ночевть не придет. Збирй его к себе, твоего…

Дверь зхлопывется, кого «твоего», тк и остлось недоскзнным.

— Но мне бы, првд, не хотелось…— говорит немножко обиженный Пиннеберг. — Ведь это же, првд, неприятно здесь, у твоих родителей…

— Господи, милый, я нчиню думть, что Крл прв, ты буржуй…— смеется он.

— Ничего подобного, — возржет он. — Если твоим родителям это не помешет. — Он еще колеблется. — А вдруг доктор Сезм ошибся, ведь у меня ничего нет с собой.

— Ну, тогд двй опять сядем в кухне, — предлгет он, — у меня уже все тело болит.

— Лдно, лдно, пойдем, — говорит он, чувствуя рскяние.

— Но зчем же, если тебе не хочется?..

— Я брн, Овечк! Нстоящий брн!

— Ну, тогд, знчит, мы подходим друг другу.

— Это мы сейчс увидим, — говорит он.

чсть первя

В ПРОВИНЦИАЛЬНОМ ГОРОДКЕ

БРАК НАЧИНАЕТСЯ ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ — СВАДЕБНЫМ ПУТЕШЕСТВИЕМ. НО ВОТ ВОПРОС: НУЖНА ЛИ ГУСЯТНИЦА?

Поезд, отходящий в четырндцть десять, в вгустовскую субботу из Плц в Духеров, уносит в вгоне третьего клсс в купе для некурящих супругов Пиннеберг, в бгжном вгоне «не ткую уж мленькую» дорожную корзину с Эмминым добром, портплед с Эммиными подушкми и одеялми — но только с ее подушкми, «о своих пусть см позботится, нм это не по крмну» — и ящик из-под яиц с Эмминой посудой.

Поезд спешит покинуть город Плц, н вокзле ни души, вот уже последние дом пригород остлись позди, нчинются поля. Некоторое время поезд идет вдоль берег сверкющей н солнце Штрелы, зтем к полотну подступет лес, мелькют березы.

В купе, кроме супругов Пиннеберг, сидит угрюмый господин; который никк не может решить, чем ему зняться: читть гзету, любовться видми или нблюдть з молодой четой. Он с порзительной быстротой переходит от одного знятия к другому и неизменно зстет молодоженов врсплох, кк рз тогд, когд они чувствуют себя в безопсности от любопытных взоров.

Пиннеберг демонстртивно клдет првую руку н колено. Обручльное кольцо приятно поблескивет. Пусть мрчный тип видит, что они зконные супруги. Но тот смотрит не н кольцо, в окно.

— Крсивое кольцо, — довольным тоном змечет Пиннеберг. — Совсем не зметно, что оно только позолочено.

— Знешь, у меня ккое-то стрнное ощущение, я все время чувствую н пльце кольцо, и нет-нет д и взгляну н него.

— Потому что не привыкл. Стрые супруги колец совсе не чувствуют. Потеряют — и не зметят.

— Со мной этого не случится, — с возмущением говорит Овечк. — Я всегд буду его чувствовть, всегд, всегд.

— И я тоже, — зявляет Пиннеберг. — Ведь оно нпоминет мне о тебе.

— А мне — о тебе.

Они подвигются друг к другу все ближе, ближе. И срзу отстрняются: мрчный субъект смотрит н них без всякого стеснения.

— Он не из Духеров, то бы я его знл, — шепчет Пиннеберг.

— Неужели ты всех у вс в Духерове знешь?

— А кк же, конечно. Ведь я служил у Бергмн в мгзин мужского и дмского готового плтья. Тут уж, рзумеется, всех знешь.

— А почему ты ушел? Ведь это же кк рз твоя специльность.

— Поссорился с хозяином, — говорит Пиннеберг, не вдвясь в объяснения.

Овечк охотно бы рсспросил его, он догдывется, что тут еще что-то есть, но, пожлуй, не стоит. Теперь, когд они стли зконными супругми, можно не торопиться.

Он, должно быть, подумл о том же.

— Твоя мть, верно, уже двно дом, — говорит он.

— Д, — отвечет он. — Мть рссердилсь, потому и н вокзл не пошл. Не свдьб, черт знет что, скзл он, когд мы выходили из отдел регистрции брков.

— У нее же деньги целее будут. Мне противн эт обжирловк и пошлые шуточки.

— Конечно, — соглшется Овечк. — Но мтери это доствило бы удовольствие.

— Не для того мы поженились, чтобы доствить удовольствие твоей мтери, — отрезет он.

Молчние.

— Послушй, — нчинет Овечк. — Меня очень интересует, ккя у нс квртир.

— Ндеюсь, он тебе понрвится. В Духерове выбирть не из чего.

— Знешь, Гннес, опиши мне ее еще рз.

— Хорошо, — говорит он и рсскзывет то, что рсскзывл уже много рз: — Что он з городом, это я тебе уже говорил. Среди зелени.

— Мне кжется, это кк рз очень хорошо.

— Но это нстоящий дом-кзрм. Его выстроил з чертой город кменщик Мотес; думл, и другие з ним потянутся. Но никто з ним не потянулся и не построился тм.

— А почему?

— Не зню. Может быть, покзлось, что тм слишком глухое место, двдцть минут до город. Дорог немощеня.

— Ну, теперь про квртиру, — нпоминет он.

— Ну тк вот, мы будем жить н смом верху, у вдовы Шренхефер.

— Ккя он?

— Господи боже мой, почем я зню. Он держл себя нстоящей дмой, говорил, будто бы видел лучшие дни, но инфляция… в общем, здорово ныл,

— О господи!

— Не будет же он вечно ныть. А потом, двй решим не зводить знкомств. Зчем нм чужие люди? Нм и вдвоем хорошо.

— Рзумеется. Но что, если он нвязчив?

— Не думю. Он нстоящя стря дм, совсем седя. И он ужсно трясется нд своей мебелью, мебель-то все хорошя, еще от ее покойной мтери остлсь, н дивн ндо сдиться с опской, пружины в нем стрые, довольно прочные, от неожиднной нгрузки чего доброго испортятся.

— Ну кк это можно все время о них думть, — здумчиво говорит Овечк. — Скжем, обрдуюсь вдруг чему-нибудь или, ноборот, взгрустнется и зхочу поплкть и быстро сяду н дивн, где уж тут думть о стрых, прочных пружинх.

— Придется думть, — строго зявляет Пиннеберг. — Придется. И чсы под стеклянным колпком, те, что н шкфчике, ни тебе, ни мне зводить не рзрешется, только он одн умеет с ними обрщться.

— Тк пусть збирет свои погные стрые чсы. Не хочу, чтобы у меня стояли чсы, которые мне нельзя зводить.

— В конце концов все улдится. Скжем ей, что нм мешет тикнье.

— Сегодня же вечером скжем! Может быть, ткие дргоценные чсы зводятся ночью, откуд мне знть… Ну, теперь рсскжи нконец про сму квртиру: мы поднимемся по лестнице, открывем дверь, и…

— И входим в переднюю. Он общя. И срзу же нлево дверь — в ншу кухню. Собственно, скзть, что это смя нстоящя кухня, нельзя, рньше это было просто чердчное помещение с косой крышей, но тм есть гзовя плитк…

— С двумя конфоркми, — грустно добвляет Овечк. — Кк я буду упрвляться, ум не приложу. Приготовить обед н двух конфоркх никто не может. У мтери четыре конфорки.

— Не сомневюсь, что и н двух можно приготовить.

— Нет, ты послушй, что я скжу, миленький…

— У нс будет смый простой стол, тогд и двух конфорок хвтит.

— Конечно, смый простой. Но суп нужен: одн кстрюля. А потом мясо: вторя кстрюля. И овощи: третья кстрюля. И кртофель: четвертя кстрюля. Н двух конфоркх будут подогревться две кстрюли, две другие тем временем будут стынуть. Вот тебе, пожлуйст!..

— Кк же быть…— здумчиво произносит он. И вдруг испугнно смотрит н Овечку. — Тк, знчит, тебе нужны четыре кстрюли!

— Конечно, четыре, — гордо зявляет он. — И четырех еще мло. Мне и гусятниц нужн.

— Господи, я купил только одну. Овечк неумолим.

— В тком случе нм придется прикупить еще четыре.

— Но н жловнье не купить, придется н сбережения!

— Ничего не поделешь, мльчугн, ндо рссуждть здрво! что необходимо, то необходимо. Кстрюли нм нужны.

— Я предствлял себе это совсем инче, — грустно зявляет он. — Я думл, мы будем отклдывть, мы с мест в крьер собиремся трнжирить денежки.

— Но рз это необходимо!

— Гусятниц совсем ни к чему, — волнуется он. — Я не ем тушеное мясо. Не ем — и все тут! Из-з ккого-то кусочк тушеного мяс покупть целую гусятницу! Не буду!

— А рулет будешь есть? — спршивет Овечк. — А жркое?

— Д, водопровод в кухне нет, — говорит он смущенно. — З водой тебе придется ходить н кухню к фру Шренхефер.

— О господи! — снов вздыхет он. Со стороны кжется, что брк — смое простое дело: двое женятся, появляются дети. Вместе живут, вместе пробивются в жизни, нежны друг к другу. Дружб, любовь, взимня приветливость; едят, пьют, спят, ходят н службу, ведут хозяйство, по воскресеньям выезжют з город, вечером иногд ходят в кино! Вот и все.

Но н смом деле брк — это решение тысячи всевозможных проблем. Брк кк тковой в известной мере отступет н здний плн, он нечто смо собой рзумеющееся, предпосылк, вот кк, нпример, быть теперь с гусятницей? И неужели он, Пиннеберг должен сегодня же вечером скзть фру Шренхефер, чтобы он збрл чсы? Вот то-то и оно.

Об смутно чувствуют это. Но рзрешть эти проблемы немедленно не требуется. Пиннеберги збывют о всех кстрюлях н свете: они остлись одни в купе. Их угрюмый спутник сошел н ккой-то стнции. Они дже не зметили, когд. Гусятниц и чсы отодвинулись н здний плн; Пиннеберг и Овечк крепко обнимются, поезд громыхет. Время от времени они переводят дух и снов целуются; нконец поезд змедляет ход: Духеров.

— Господи, уже! — восклицют об.

ПИННЕБЕРГ НАПУСКАЕТ НА СЕБЯ ТАИНСТВЕННОСТЬ И ЗАДАЕТ ОВЕЧКЕ ЗАГАДКИ.

— Я зкзл мшину, — быстро говорит Пиннеберг, — пешком ты, пожлуй, не дойдешь.

— Но кк же тк? Ведь мы хотели экономить! В прошлое воскресенье мы же целых дв чс по Плцу бегли!

— Но у тебя вещи…

— Носильщик донес бы. Или кто-нибудь с твоей службы. Есть же у вс рбочие…

— Нет, нет, этого я не выношу, это выглядит тк…

— Ну, хорошо, кк хочешь, — покорно соглшется Овечк.

— И вот что еще, — торопливо говорит он, в то время кк поезд уже остнвливется. — Двй не будем вести себя кк супружескя пр. Двй будем держть себя тк, словно мы только немного знкомы.

— Но чего рди? — удивляется Овечк. — Я ведь твоя зконня жен.

— Знешь, это из-з людей, — смущенно объясняет он. — Мы ведь не посылли приглшений н свдьбу, вообще никому ничего не сообщли, люди могут обидеться, првд?

— Этого я не понимю, — удивляется Овечк. — Объясни мне, пожлуйст. Почему то, что мы поженились, должно кого-то обидеть?

— Потом я рстолкую тебе. Только не сейчс. Сейчс мы должны… Чемоднчик возьмешь? И, пожлуйст, сделй вид, будто мы почти незнкомы.

Овечк молчит, но укрдкой с сомнением поглядывет н «миленького». Он проявляет изыскнную вежливость, помогет своей дме выйти из вгон, смущенно улыбется, говорит:

— Это глвный духеровский вокзл. А есть еще узкоколейк н Мксфельде. Сюд, пожлуйст.

С плтформы Пиннеберг спускется первый, пожлуй, слишком поспешно для столь зботливого супруг, который дже зкзл мшину, чтобы жену не утомил дорог, и он все время идет шг н три впереди. Зтем выходит через боковую дверь. Тм стоит ткси, крытя мшин. Шофер здоровется;

— Здрвствуйте, господин Пиннеберг. Здрвствуйте, фройляйн.

Пиннеберг торопливо бормочет:

— Минутку! Пожлуй, уже можно сдиться… Я сейчс пойду получу бгж, — и исчезет.

Овечк стоит у мшины и смотрит н вокзльную площдь с двухэтжными домикми. Кк рз нпротив — вокзльня гостиниц.

— Контор Клейнгольц тоже тут? — спршивет он шофер.

— Это где господин Пиннеберг рботет? Нет, фройляйн, мы мимо нее поедем. Он н Бзрной площди, рядом с ртушей.

— Послушйте, нельзя ли опустить верх? Сегодня ткой чудесный день, — говорит Овечк.

— Простите, фройляйн, но господин Пиннеберг зкзл крытую мшину. Обычно в ткую погоду я езжу в открытой.

Ну что же, рз господин Пиннеберг тк рспорядился…— говорит Овечк и сдится в мшину.

Вот и Пиннеберг, он идет вслед з носильщиком, который ктит н тележке корзину, портплед и ящик. И поскольку последние пять минут Овечк смотрит н своего муж совсем другими глзми, он срзу змечет, что првую руку он держит в крмне брюк. Вообще это не его привычк, вообще он этого не делет. Но тк или инче, сейчс он держит првую руку в крмне!

Мшин трогется.

— Тк, теперь ты увидишь весь Духеров. Весь Духеров, собственно, одн длиння улиц, — говорит он и несколько смущенно хихикет.

— Д, ты хотел мне рстолковть, н что могли обидется люди, — говорит он.

— Успеется, — отвечет он. — Сейчс действительно трудно рзговривть. Мостовя у нс отвртительня.

Успеется тк успеется, — говорит он и тоже змолкет. И вдруг он змечет, что он збился в смый угол, — если кто-нибудь зглянет в мшину, Пиннеберг ему не узнть.

— Вот и твоя торговя фирм, — говорит он, — «Эмиль Клейнгольц. Зерно, корм, удобрения. Кртофель оптом и в розницу» Ну, тк я буду покупть кртошку у тебя.

— Нет, нет, — торопливо возржет он. — Это стря вывеск. Кртофелем в розницу мы уже не торгуем.

— Жлко, — говорит он. — А то кк бы хорошо: я прихожу к тебе в лвку и покупю десять фунтов кртошки. Предствляешь? И я бы держл себя совсем не кк твоя жен.

— Д, жлко, — соглшется он. — Змечтельно было бы.

Он энергично постукивет носком по дну мшины и возмущенно сопит. А потом здумчиво спршивет

— А вод здесь есть?

— Ккя вод? — осторожно спршивет он.

— Ну, чтоб купться! Ккя же еще? — нетерпеливо отзывется Овечк.

— Д, д, купться здесь есть где, — говорит он.

Они едут дльше. Глвную улицу, должно быть, уже проехли. Овечк читет: «Полевя улиц». Отдельные домики, и при кждом сд.

— Слушй, здесь очень крсиво, — рдуется он. — Сколько цветов!

Мшин то и дело подпрыгивет н ухбх.

— Вот мы и н Зеленом Конце, — говорит он.

— Н Зеленом Конце?

— Д, нш улиц нзывется «Зеленый Конец».

— Это улиц?! А я уж думл, что шофер спутл дорогу.

Нлево выгон, огороженный колючей проволокой, тм псутся несколько коров и лошдь. Нпрво клеверное поле, клевер кк рз цветет.

— Открой окно, — просит он.

— Мы уже приехли.

И выгон и поле кончились. З ними город воздвиг свою последнюю твердыню — и что з твердыню! Н открытом месте стоит высокий, узкий доходный дом кменщик Мотес, выкршенный в коричневый и желтый цвет, но только с фсд; боковые стены не покршены, в ожиднии, что к ним пристроят другие дом.

— Крсивым его не нзовешь. — Овечк оглядывет дом сверху донизу.

— Зто квртир очень недурн, — утешет ее Пиннеберг.

— Ну, тк идем, — говорит он. — Млышу здесь, конечно, будет очень хорошо, очень полезно.

Пиннеберг и шофер берутся з корзину, Овечк тщит ящик из-под яиц.

— Портплед я потом принесу, — говорит шофер.

В нижнем этже, где нходится лвк, пхнет сыром и кртофелем, во втором этже преоблдет зпх сыр, в третьем он црствует безрздельно, совсем нверху, под крышей, опять пхнет кртофелем, пхнет зтхлым и сыростью.

— Объясни мне, пожлуйст, почему пропл зпх сыр? Но Пиннеберг уже открывет дверь.

— Пройдем срзу в ншу комнту, д?

Передняя крошечня, действительно совсем крошечня, д еще спрв стоит грдероб, слев сундук. Мужчины с трудом протщили корзину.

— Сюд! — говорит Пиннеберг и открывет дверь. Овечк переступет порог.

— Господи! — вырывется у нее. — Д что же это ткое?!

Но зтем он бросет все, что держл в рукх, н обитый плюшем стромодный дивн — под тяжестью ящик из-под яиц жлобно зстонли пружины — и подбегет к окну, в длинной комнте четыре больших светлых окн. Овечк рспхивет окно и высовывется нружу.

Внизу под ней — рзъезження полевя дорог, с песчными колеями, по обочинм трв, чертополох, лебед — это и есть улиц. А дльше клевер, он вдыхет зпх клевер, что может быть лучше ромт цветущего клевер, нгретого з день солнцем?

А з клеверным полем—другие поля, желтые и зеленые, тм, где росл рожь, уже вспхнное жнивье. А дльше темно-зеленые полосы — луг — и среди ив, ольхи и тополей — Штрел, здесь совсем узенькя, просто ручеек.

«Он течет в Плц, в мой родной Плц, где я рботл и мучилсь и был тк одинок в комнтке с окнми во двор. Перед глзми только стены и кмни… А здесь — простор».

И вдруг он видит в соседнем окошке своего Гннес, он выпроводил шофер, принесшего портплед; он глядит н нее сияющими глзми, в блженном смозбвении.

— Ты только посмотри! Вот где рздолье!.. — вырывете у нее.

Он протягивет ему из окн првую руку, он берет ее в свою левую.

— Лето! — восклицет он и свободной левой рукой описывет полукруг.

— Видишь тм игрушечный поезд? Это дорог н Мксфельде, — говорит он.

Внизу появляется шофер. Он, верно, зходил в лвку, потому что приветствует их бутылкой пив. Он тщтельно обтирет лдонью горлышко бутылки, зпрокидывет голову, кричит: «З вше здоровье!» — и пьет.

— И з вше! — кричит в ответ Пиннеберг, ее руку он тем временем отпустил.

— Тк, теперь обследуем ншу комнту ужсов, — говорит Овечк.

Конечно, не тк уж это приятно: только что перед глзми был простор полей, повернулся и видишь комнту, где… Нет, Овечку избловнной никк не нзовешь. Овечк смое большее рз дв видел в витрине н Мйнцерштрссе у себя в Плце простую, модную мебель. А здесь…

— Миленький, возьми меня, пожлуйст, з руку и веди, просит он. — А то я чего доброго еще что свлю или где-нибудь зстряну, тк что потом ни туд, ни сюд.

— Ну, ты уж преувеличивешь, — говорит он несколько обиженным тоном. — По-моему, здесь есть очень уютные уголки.

— Д, уголки есть, — соглшется он. — Но скжи, рди бог, что это? Нет, лучше не говори ничего. Подойдем ближе, мне эту штуку ндо вблизи рссмотреть.

Они пускются в путь. И хотя идти можно только гуськом, Овечк крепко держится з руку Гннес.

Итк: комнт предствляет собой ущелье, может быть, и не ткое уж узкое, но бесконечно длинное, прямо ккой-то мнеж. И три четверти этого мнеж до откз зствлены всякой всячиной, тут и мягкя мебель, и столики орехового дерев, шкфчики, подзеркльники, жрдиньерки, этжерки, огромня клетк для попугя (без попугя), в последней, четвертой, четверти стоят всего-нвсего две кровти д умывльник. Но Овечку привлекет некое сооружение, отделяющее третью четверть от четвертой. Оно рзгорживет столовую и спльню, но это не оштуктурення и деревяння перегородк, не знвеск, не ширм… это… Вот что это: из деревянных плнок сколочено что-то вроде шплер, идущих от пол до смого потолк, с ркой для проход посредине, что-то вроде решетки для виногрд. И не думйте, что это простые некршеные деревянные плнки, нет, это полировнные коричневые плнки орехового дерев, и кждя с пятью кнелюрми. А чтобы шплеры не кзлись голыми, в них вплетены цветы; цветы бумжные и мтерчтые, розы, нрциссы и букетики филок. А кроме того, длинные гирлянды из зеленой бумги, ккими укршют во время прзднеств бочки пив.

— О господи! — вздыхет Овечк и сдится. Сдится тм, где стоит, но опсность сесть н пол ей не грозит, куд ни повернись, куд ни ткнись — всюду что-нибудь д стоит; он плюхнулсь, не глядя, и угодил н вертящийся тбурет из черного дерев, с плетеным сиденьем; собственно, ткому тбурету полгется стоять перед роялем, но рояля здесь нет.

Пиннеберг молчит. Он не знет что скзть. Когд он снимл комнту, все покзлось ему более или менее подходящим, деревянные шплеры дже очень веселенькими.

Вдруг глз Овечки сверкнули, ноги снов обретют крепость, он встет, он идет к шплерм, он проводит пльцем по плнке. Плнк, кк уже было скзло, укршен кнелюрми, звитушкми, бороздкми. Овечк смотрит н плец.

— Вот, полюбуйся! — говорит он и покзывет плец Гннесу. Плец серый от пыли.

— Чуточку зпылился, — лепечет он.

— Чуточку! — Овечк испепеляет его взором. — Ты мне прислугу нймешь, ? Здесь не меньше чем н пять чсов ежедневно прислуг нужн.

— Но кк же тк? Для чего?

— А кому прикжешь нводить здесь чистоту и порядок?

Девяносто три предмет с звитушкми, бороздкми, колонкми, рковинми; лдно, я бы уж взял это н себя, хоть это и грех ткой ерундой знимться. Но шплеры — н них ндо кждый день по три чс тртить, не меньше; Д еще эти бумжные цветы…

Он щелкет пльцем по розе. Роз пдет н пол, и тут же в солнечном луче нчинют свою пляску мириды серых пылинок.

— Нймешь мне прислугу, д? — спршивет Овечк, и это уже длеко не Овечк.

— А может быть, достточно кк следует убирться рз в неделю?

— Вздор! И ты хочешь, чтобы здесь рос Млыш? А сколько он себе шишек нбьет обо все эти выступы и звитушки, ?!

— К тому времени мы, может быть, снимем квртиру.

— К тому времени снимем квртиру! А зимой кто топить будет? Под смой крышей! Две нружные стены! Четыре окн! З день изрсходуешь полцентнер брикетов, д и то еще зуб н зуб не попдет!

— Знешь ли, меблировння комнт и собствення квртир это большя рзниц, — говорит он, несколько уязвленный.

— Это я зню. Но скжи см, кк тут, по-твоему? Тебе нрвится? Ты бы хотел тут жить? Ты только предствь себе: приходишь домой и боишься ногой ступить. Д еще повсюду слфеточки. Ай!.. тк я и думл, булвочкми приколоты.

— Но лучшего мы ничего не нйдем.

— Я нйду. Будь покоен. Когд мы можем откзться от комнты?

— Первого сентября, но…

— А когд съехть?

— Тридцтого сентября, но…

— Полтор месяц, — вздыхет он. — Ну, ничего, потерплю. Мне только Млыш бедного жлко, все ему со мной вместе переживть приходится. Я-то думл, мы с ним будем здесь тк хорошо гулять. Не тут-то было. Придется в комнте чистоту нводить.

— Но нельзя же тк срзу взять и откзться!

— Нет, можно! И лучше всего сейчс же, сегодня же, сию же минуту!

Он — воплощення решимость, щеки пылют, глз блестят, голов гордо зпрокинут, хоть сейчс в бой!

— Знешь, Овечк, — медленно говорит Пиннеберг, — я думл, ты совсем другя. Горздо более кроткя…

Он рссмеялсь, бросилсь к Гннесу, взъерошил ему волосы.

— Ну, конечно, я совсем другя, не ткя, кк ты думл, см зню. Ты думл, я схр, это после того кк я прямо со школьной скмьи з прилвок стл, д еще при тком отце, при тком брте, и при ткой зведующей, и при тких товркх.

— Д, знешь…— здумчиво говорит он.

Чсы под стеклянным колпком, зветные чсы, которые стоят н шкфчике между муром с молоточком и стеклянной птицей, торопливо бьют семь рз.

— А теперь быстро, мльчугн! Нм еще вниз, в лвку ндо, купить чего-нибудь к ужину и н звтр. А потом мне еще любопытно посмотреть тк нзывемую кухню!

СУПРУГИ ПИННЕБЕРГ ДЕЛАЮТ СВОЙ ПЕРВЫЙ ВИЗИТ. ФРАУ ШАРЕНХЕФЕР ПЛАЧЕТ, А СВАДЕБНЫЕ ЧАСЫ БЬЮТ И БЬЮТ.

Ужин окончен, купленный и приготовленный Овечкой, оживленный ее болтовней, зполненный плнми н будущее совершенно преобрзившейся Овечки. К ужину были бутерброды и чй.

Пиннеберг предпочел бы пиво, но Овечк ктегорически зявил:

— Во-первых, чй дешевле. А во-вторых, пиво совсем не полезно для Млыш. До родов мы спиртного в рот не возьмем. Д и вообще…

«Мы», — грустно подумл Пиннеберг, но спросил только:

— А что «вообще»?

— И вообще мы только сегодня вечером тк роскошествуем. Дв рз в неделю, по меньшей мере, будем обходиться жреной кртошкой и хлебом с мргрином. А сливочное мсло… Ну, рзве что по воскресеньям. В мргрине тоже есть витмины.

— Есть, д не те.

— Кк тебе угодно, или мы будем выбивться в люди, или понемножку проживем то, что отложено.

— Нет, ни в коем случе, — быстро соглсился он.

— Тк, теперь уберем посуду. Вымыть я могу и звтр утром. А потом я соберу первую пртию, и мы отпрвимся к фру Шренхефер. Тк будет приличнее.

— Ты и впрвду хочешь срзу же в первый вечер?..

— Д, в первый же вечер. Ндо уже сегодня поствить ее в известность. Между прочим, ей двно бы следовло смой пожловть.

В кухне, которя и впрвду предствляет собой чердк с гзовой плиткой, Овечк еще рз повторяет:

— В конце концов полтор месяц не тк уж долго.

Вернувшись в комнту, он рзвивет кипучую деятельность. Снимет все сктерки и вязные слфеточки и ккуртненько склдывет их вместе.

— Быстро, милый, принеси из кухни блюдце. Пусть не думет, что мы зжилили ее булвки. Нконец все собрно.

— Тк.

Он берет под мышку сверток со сктеркми, оглядывется

— А ты, милый, возьмешь чсы. Он все еще колеблется:

— Ты действительно хочешь, чтобы я…

— Ты возьмешь чсы. Я пойду вперед и буду открывть двери.

Он в смом деле идет вперед, бесстршно входит сперв в переднюю, зтем в помещение, похожее н чулн, где стоят веники и всякий хлм, зтем в кухню…

— Вот это кухня тк кухня! Но сюд мне рзрешется только ходить з водой.

…зтем в спльню, с двумя кровтями, длинную и узкую, кк полотенце…

— Это он кровть своего покойного муж не убрл?! Ну, что же, все лучше, чем если бы он ее к нм поствил.

… зтем в небольшую комнтку, почти совсем темную — единственное окно звешено тяжелыми плюшевыми портьерми.

Фру Пиннеберг остнвливется в дверях, робко бросет в темноту:

— Добрый вечер. Мы пришли пожелть вм доброго вечер.

— Минуточку, — отзывется кто-то жлобным голосом. — Минуточку, я сейчс зжгу свет.

З спиной Овечки возится у стол Пиннеберг, он слышит, кк тихонько ззвенели дргоценные чсы. Он, верно, пострлся поскорее от них избвиться.

«Все мужчины трусы», — тут же решет Овечк.

— Сейчс зжгу свет, — слышится жлобный голос все из того же угл. — Вы ко мне, мои молодые друзья? Я сейчс приведу себя в порядок; по вечерм я люблю поплкть…

— Неужели? — спршивет Овечк. — Но если мы некстти… Мы только хотели…

— Нет, нет, сейчс я зжгу свет. Не уходите, мои молодые друзья. Я рсскжу вм, почему я плкл, и сейчс дм свет…

И действительно, появляется свет, или, вернее, то, что стря фру Шренхефер нзвл светом: слбя лмпочк под смым потолком, тусклые сумерки, в которых бледными, мертвенно-серыми пятнми мутнеют брхт и плюш. И в этом неясном свете — высокя костлявя женщин в сером шерстяном плтье, бледня, с длинным крсным носом, с зплкнными глзми, с жидкими косицми седых волос.

— Мои молодые друзья, — повторяет он и подет Овечке влжную костлявую руку. — У меня! Молодые друзья!

Овечк прижимет покрепче к себе сверток со сктеркми. Только бы струх не зметил, только бы не рссмотрел его своими тусклыми, зплкнными глзми. Кк хорошо, что Гннес поствил чсы, пожлуй, потом можно будет незметно унести их обртно. Овечкиной решимости кк не бывло.

— Мы, првд, не хотели вс беспокоить, — говорит Овечк.

— Ккое тм беспокойство! Ко мне теперь уже никто не ходит. Вот когд еще мой дорогой муж жив был! Но это и лучше, что его уже нет в живых!

— Он был тяжело болен? — спршивет Овечк и см пугется своего глупого вопрос.

Но струх не слушет.

Видите ли, мои молодые друзья, — говорит он, — перед войной у нс было ни много ни мло пятьдесят тысяч мрок.

И вдруг деньги кончились. Кк могли деньги кончиться? Не могл же я, стря женщин, столько истртить?

— Инфляция, — осторожно змечет Пиннеберг.

— Не могли все деньги кончиться, — твердит свое струх, не слушя его. — Вот я и считю. Нписно: фунт мсл три тысячи мрок… Рзве может фунт мсл стоить три тысячи мрок?

— Во время инфляции…— вступет в рзговор Овечк.

— Вм я скжу. Теперь я зню: мои деньги укрли. Кто-то из квртирнтов. Вот я и рздумывю: кто? Но фмилий мне не зпомнить, с нчл войны здесь столько нроду перебывло. Вот я и ломю себе голову. Одно ясно — жулик был очень умный; чтобы я ничего не зметил, он подделл мою рсходную книгу: взял и приписл к тройке три нуля, я не зметил.

Овечк в полном отчянии смотрит н Пиннеберг. Пиннеберг не поднимет головы.

— Пятьдесят тысяч… Ну кк могли кончиться пятьдесят тысяч? Я считл и пересчитывл все, что купил с тех пор, кк умер муж, чулки купил, несколько рубшек; з мной хорошее придное дли, много покупть не пришлось, все у меня зписно. И н пять тысяч не купил, уверяю вс…

— Но ведь деньги были обесценены, — снов пытется объяснить Овечк.

— Огрбили меня, — жлуется струх, и прозрчные слезы обильно текут из ее глз. — Я вм и книги покжу, я зметил, цифры совсем другие, столько нолей.

Он встет и идет к секретеру из крсного дерев.

— Прво же, не стоит, — уверяют ее супруги Пиннеберг.

И вдруг — о ужс! — чсы, которые Пиннеберг оствил в спльне струхи, торопливо и звонко пробили девять.

Струх остновилсь н полдороге. Поднял голову, всмтривется в темноту, прислушивется, полуоткрыв рот, губы ее дрожт.

— Что это? — испугнно спршивет он. Овечк хвтет Гннес з руку.

— Это свдебный подрок моего муж. Они же всегд стояли тм, не здесь…

Чсы перестли бить.

— Мы хотели вс попросить, фру Шренхефер, — нчинет Овечк.

Но струх не слушет, возможно, он вообще не слушет, когд говорит собеседник. Он открывет притворенную дверь: н столе стоят чсы, ясно видные дже при тком слбом свете.

— Они принесли мне чсы, — шепчет струх. — Свдебный подрок моего муж. Им у меня не нрвится, они не остнутся. Никто здесь не остется…

И не успел он окончить, кк чсы опять нчинют звонить, кк будто еще торопливее, еще звонче, рз, другой, десять, пятндцть, двдцть, тридцть.

— Это от переноски. Их нельзя переносить, — шепчет Пиннеберг.

— О господи, уйдем поскорее, — просит Овечк. Они поднимются. Но в дверях стоит струх, не пропускет их, смотрит н чсы.

— Бьют, — шепчет он. — Бьют и бьют. А потом перестнут бить нвсегд. Я последний рз слышу их бой. Все уходит. Деньги ушли. Когд чсы били, я всегд думл: мой покойный муж слышл их бой…

Чсы встют.

— Простите, пожлуйст, фру Шренхефер, мне очень жль, что я притронулся к вшим чсм.

— Я виновт, я одн во всем виновт, — рыдет Овечк.

— Ступйте, ступйте, мои молодые друзья. Тк должно быть. Желю вм спокойной ночи.

Перепугнные, притихшие, кк дети, Пиннеберги проскльзывют мимо нее.

— Не збудьте в понедельник отметиться в полиции! А то мне будут неприятности.

ЗАВЕСА ТАИНСТВЕННОСТИ ПРИПОДНИМАЕТСЯ. БЕРГМАН И КЛЕЙНГОЛЬЦ. ПОЧЕМУ ПИННЕБЕРГУ НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ЖЕНАТЫМ.

Гннес и Овечк сми не помнят, кк добрлись до своей комнты, кк прошли через все эти темные, зствленные вещми помещения, держсь з руки, точно дети, которым стршно. И вот они стоят, прижвшись друг к дружке, в темноте, у себя в комнте, тоже ккой-то призрчной. Им чудится, будто свет не зхочет ярко гореть, будто и здесь он окжется тким же тусклым, кк жлкий свет рядом, у струхи хозяйки.

— Ккой ужс, — говорит Овечк и глубоко вздыхет.

— Д, — соглшется он. И спустя немного повторяет:— Д. Он помешлсь, Овечк, помешлсь из-з своих денег.

— Д, он помешння. И я…— они все еще стоят в темноте, держсь з руки, — и я целый день буду одн в квртире, и он в любую минуту может войти. Нет! Нет!

— Успокойся, Овечк. В тот рз он совсем другя был. Может, это только сегодня тк…

— «Мои молодые друзья…» — повторяет Овечк. — Он это тк противно произносит, словно мы еще чего-то не знем. Слушй, милый, я не хочу стть ткой, кк он! Ведь я не буду ткой, првд? Мне стршно.

— Но ведь ты моя Овечк, — говорит он и обнимет ее. Он ткя беспомощня, ткя большя и беспомощня, и он ищет у него зщиты. — Ты моя Овечк, и всегд будешь Овечкой, ну, кк можешь ты стть ткой, кк струх Шренхефер!

— Првд? И для Млыш нехорошо, чтобы я тут жил. Ему вредно пугться, его мм всегд должн быть веселой, тогд и он будет веселым.

— Д-д, все улдится, все обрзуется, — говорит он и глдит и бюкет ее.

— Ты тк говоришь. Но ты же не обещешь, что мы съедем.

Срзу же съедем!

— Кк же это можно? Ведь у нс нет денег, чтобы полтор месяц плтить з две квртиры.

— Ах, эти деньги! Неужели из-з кких-то тм денег я буду жить в вечном стрхе, Млыш родится уродом?

— Вот именно, х, эти деньги! — говорит он. — Проклятые деньги. Милые деньги.

Он бюкет ее в своих объятиях. И вдруг он ощущет себя стрым и мудрым, то, что рньше кзлось вжным, теперь уже вжным не кжется. Он может быть честным.

— У меня, Овечк, нет особых тлнтов, — говорит он. — Я ничего не добьюсь, мы вечно будем нуждться в деньгх.

— Милый, милый ты мой! — говорит он певучим голосом.

Ветер колышет белые знвески н окнх. Комнт озрен лсковым светом. Влекомые тинственной силой, они идут, обнявшись, к открытому окну и высовывются из него.

Поля злиты лунным светом. Длеко спрв поблескивет мерцющя точк: последний гзовый фонрь н Полевой улице. А перед ними рскинулись поля: пятн лскового свет, крсиво перемежющиеся мягкой глубокой тенью тм, где деревья. Тишин ткя, что дже здесь, нверху, слышно, кк плещется о кмни Штрел. И ночной ветерок нежно ксется лб.

— Ккя крсот, — говорит он. — Ккой покой.

— Д, — вторит он. — Тут действительно нбирешься сил. Дыши полной грудью, здесь не то, что у вс в Плце.

— У вс… я уже не в Плце, я уже оторвлсь от Плц, я н Зеленом Конце, у вдовы Шренхефер…

— Только у нее?

— Только у нее!

— Сойдем вниз?

— Не сейчс, милый, двй побудем еще немного здесь. Мне ндо тебя о чем-то спросить.

«Теперь держись», — думет он.

Но он ни о чем не спршивет. Он высунулсь из окн, ветер треплет ее светлые волосы, путет пряди н лбу. Пиннеберг следит з его игрой.

— Д, — соглшется он. И потом прибвляет — Пор в постель, Овечк.

— Двй посидим еще немножко! Звтр воскресенье, можно поспть подольше. А потом я еще хочу тебя спросить.

— Ну тк спршивй! — В голосе его слышится рздржение. Он берет сигрету, осторожно зкуривет, зтягивется и опять, но уже горздо мягче, говорит: — Спршивй, Овечк!

— А см не скжешь?

— Но я не зню, о чем ты хочешь спросить.

— Знешь, — говорит он.

— Прво же, не зню, Овечк.

— Знешь,

— Овечк, прошу тебя, не дури. Спршивй!

— Знешь.

— Ну, кк тебе угодно! — Он обижен.

— Милый, — говорит он, — милый, помнишь, кк мы в Плце сидели н кухне? В день ншей помолвки? Было совсем темно и столько звезд, и мы вышли н блкон.

— Ну д, кк же, кк же, — недовольно ворчит он. — А дльше что?..

— Ты не припоминешь, о чем мы тогд говорили?

— Ну, знешь, о чем только мы тогд не треплись! Рзве я могу помнить!

— Но мы говорили о чем-то очень определенном. И не только говорили, но и договорились.

— Не помню, — отрезет он.

Итк, перед глзми фру Эммы Пиннеберг, урожденной Ступке, рскинулись освещенные луною поля. Спрв мигет гзовый фонрик. А нпротив, еще н этом берегу Штрелы, рстет групп деревьев, пять или шесть. Плещется Штрел, ночной ветерок ткой хороший.

Вообще все ткое хорошее, и, пожлуй, не стоит портить этот вечер: он ткой хороший. Но что-то не дет Овечке покоя, гложет ее, словно внутренний голос твердит: это иллюзия, смообмн, все совсем не тк уж хорошо. Успокоишься н том, что все хорошо, потом вдруг окжется, что по уши окунулсь в грязь.

Он быстрым движением отворчивется от окн и говорит:

— И все же до одного мы договорились. Мы твердо обещли всегд быть честными по отношению друг к другу и не иметь секретов.

— Извини, это не совсем тк. Это ты обещл.

— А ты не хочешь быть честным?

— Конечно, хочу. Но есть вещи, о которых женщинм не ндо знть.

— Тк, — говорит Овечк. Он совсем подвлен, но он быстро берет себя в руки. — А то, что ты дл шоферу пять мрок, когд по счетчику следовло всего две сорок, ткие вещи нм, женщинм, не ндо знть?

— Ведь он же принес нверх корзину и портплед!

— И з это две мрки шестьдесят? А почему ты держл првую крмне? Чтобы не было видно кольц? А почему верх мшины был поднят? А почему ты не спустился со мной в лвку? А почему люди должны обижться н то, что мы поженились? А почему?..

Овечк, пожлуйст, — просит он, — Овечк, мне очень не хотелось бы…

— Все это вздор, Гннес, у тебя не должно быть от меня секретов. Рз уже звелись секреты, нчнется и обмн, и пойдет ткя же жизнь, кк у всех.

— Верно, Овечк, но…

— Ты мне все можешь скзть, милый, все! Я не тк нивн, хоть ты меня и нзывешь Овечкой. Я ведь это понимю. Упректь тебя я не стну.

— Д-, Овечк, знешь, не тк-то это просто. Я бы и хотел, но… Это выглядит тк глупо, это звучит тк…

— Тут змешн девушк? — нпрямик спршивет он.

— Нет, нет. Или все-тки д, но совсем не тк, кк ты думешь.

— В чем же дело? Рсскжи, мльчугн. Я стршно зинтриговн.

— Хорошо, Овечк, изволь. — Но он опять медлит. — А нельзя звтр?

— Нет, сегодня! Сию же минуту! Ты думешь, я зсну, если у меня это из головы не идет? Тут змешн девушк, и в то же время девушк тут ни при чем… Это звучит очень тинственно.

— Будь по-твоему, слушй. Нчну с Бергмн, ты знешь, рньше я служил здесь у Бергмн.

— В мгзине готового плтья, зню. И, по-моему, готовое плтье куд приятнее кртофеля и удобрений. Удобрения… вы и смый нстоящий нвоз продете?

— Знешь, Овечк, если ты еще ндо мной издевться стнешь…

— Ну, хорошо, слушю. — Он усживется н подоконнике и смотрит то н своего Гннес, то н злитые лунным светом поля. Теперь он опять может смотреть н них. Все опять по-нстоящему хорошо.

— Знчит, у Бергмн я был стршим продвцом н жловнье в сто семьдесят мрок…

— Стрший продвец — и сто семьдесят мрок?!

— Помолчи, пожлуйст! Мне чсто приходилось обслуживть Эмиля Клейнгольц. Он постоянно покупл у нс костюмы. Знешь, он пьет, для пользы дел, с крестьянми и помещикми. А пить не умеет. Вот потом и вляется н улице, и костюм никуд.

— Фу! А ккой он?

— Д ты слушй. Знчит, мне чсто приходилось его обслуживть, хозяин д и хозяйк редко имели с ним дело. Если меня тут не было, им ничего не удвлось ему нвязть, я всегд умел ему угодить. И вечно он меня уговривл, взялся бы я з ум и плюнул н эту еврейскую лвочку… вот у него чисто рийскя фирм, и место бухглтер есть, и зрботю я у него больше… Я думл: болтй себе н здоровье! Здесь я по крйней мере зню, что имею, и Бергмн совсем не плохой человек, всегд вежлив со служщими.

— Тк почему же ты все-тки ушел к Клейнгольцу?

— Ах, из-з ерунды! Знешь, Овечк, здесь, в Духерове, ткой порядок: кждя фирм посылет н почту з утренней корреспонденцией ученик. Другие фирмы, торгующие тем же товром, что и мы — Штерн, Нейвирт и Мозес Минден, — тоже посылют. Ученикм строго-нстрого зпрещено покзывть друг другу корреспонденцию. Они обязны тут же тщтельно зчеркнуть н конверте дрес отпрвителя, чтобы конкурент не узнл, кто нш поствщик. Но ученики — все приятели еше с училищ, вот они и болтют друг с другом и збывют зчеркивть. А некоторые хозяев — и в первую голову Мозес Минден — дже подучивют их подсмтривть и выведывть.

— Кк в тком мленьком городке все мелко! — говорит Овечк.

— Э, в большом тоже не лучше. Тк вот, потребовлись кк-то рейхсбннеру трист штормовок. И все мы — четыре мгзин готового плтья — получили зпрос об имеюшемся товре. Мы знли, что конкуренты пострются пронюхть, во что бы то ни стло узнть, откуд мы получем обрзцы. И тк кк мы не доверяем ученикм, я скзл Бергмну: «Я см пойду, эти дни я см буду ходить з корреспонденцией.

— Ну и что? Выведли? — любопытствует Овечк.

— Нет, рзумеется, нет, — Пиннеберг оскорблен в своих лучших чувствх. — Если кто-нибудь из учеников, пусть дже з десять шгов, косился н мои конверты, он тут же получл зтрещину. Зкз достлся нм.

— Ах, милый, д когд же нконец ты скжешь о девушке, которя не то, что я думю! Из-з чего ты все-тки ушел от Бергмн?

— Д ведь я уже скзл: из-з ерунды, — не очень-то уверенно говорит он. — Две недели я см ходил з корреспонденцией. И это очень понрвилось хозяйке — от восьми до девяти мне в мгзине делть нечего, ученики вычистят в мое отсутствие товр. Вот он и зявил: «Пусть теперь господин Пиннеберг всегд ходит н почту. А я скзл: „Нет, кк это возможно? Я стрший продвец, не буду я по городу с письмми бегть“. А он скзл: „Будете!“— я скзл: „Нет“. И в конце концов мы об рзозлились, и я скзл ей: „Вы вообще не можете мне прикзывть, меня ннимл хозяин!“

— А что скзл хозяин?

— Что он мог скзть? Не мог же он идти против жены? Он меня уговривл. Я стоял н своем, тогд он змялся и скзл: «Что же, придется нм рсстться, господин Пиннеберг!» А я скзл, — очень уж я был взвинчен: «Отлично, первого числ следующего месяц мы рсстнемся» А он скзл: «Вы тки одуметесь, господин Пиннеберг». И я бы еще одумлся, но, кк нрочно, в тот же день в мгзин пришел Клейнгольц и зметил, что я взволновн, и все от меня выведл, и тут же приглсил зйти вечером к нему. Угостил коньяком и пивом, и, когд я вернулся от него домой, все уже было кончено: я принял предложение рботть у него бухглтером с жловньем в сто восемьдесят мрок. А я ничего толком в нстоящей бухглтерии не смыслил.

— Ох, милый! Ну, прежний хозяин, Бергмн? Что он скзл?

— Он был огорчен. Уговривл. Все время твердил; «Откжитесь, Пиннеберг. Нельзя же с открытыми глзми в петлю лезть?! Неужели вы хотите н его дочке жениться, когд сыночек того и гляди доведет своего ттеле до белой горячки. А дочк еще хуже бртц».

— Он тк и скзл — ттеле?

— Понимешь, здесь еще есть стрые првоверные евреи. Они нисколько не стесняются того, что они евреи, дже ноборот. Бергмн чсто говорил: «Не будь подлецом, ты ведь еврей!»

— Я евреев не очень-то люблю, — говорят Овечк. — А что у них с дочкой?

— Предствь себе, тут-то и зрыт собк. Четыре год прожил я в Духерове и не знл, что Клейнгольц хочет во что бы то ни стло сбыть дочь с рук. И мть хорош, — вечно в ккой-то вязной кофте по всему дому шляется и целый день ругется, уж дочь и того чише, ее, стерву, Мри зовут!

— И тебя, бедненький мой, хотели н ней женить?

— Меня хотят н ней женить, Овечк! Клейнгольц держит только холостых служщих, нс у него трое, но з мной они больше всего охотятся.

— А сколько лет этой Мри?

— Не зню, — коротко бросет он. — Впрочем, нет, зню: тридцть дв. А может, и все тридцть три. Невжно. Я же н ней не женюсь.

— Ох ты, мой бедненький. Д рзве это возможно: ему двдцть три, ей тридцть три! — сокрушется Овечк.

— Почему невозможно? Очень дже возможно, — сердито говорит он, — и попробуй только ндо мной издевться, чтоб я тебе тогд еще хоть рз что скзл…

— Д я же не издевюсь… Но, знешь, мльчугн, ты должен соглситься, что это все-тки смешно. Он хорошя пртия?

— В том-то и дело, что нет. Торговля не тк уж доходн. Стрик Клейнгольц слишком много пьет, кроме того, покупет слишком дорого» продет слишком дешево. Торговля достнется сыну, ему сейчс только десять лет, А Мри достнутся всего несколько тысяч мрок, д я то еще неизвестно, достнутся ли, вот потому никто до сих пор и не клюнул.

— Тк вот оно что, — говорит Овечк. — И это ты хотел от меня скрыть? Потому и обвенчлся тйком, потому и верх н мшине велел поднять и руку с обручльным кольцом в крмне держл?

— Ну д, все потому. Господи боже мой, если стнет известно, что я жент, мть с дочерью через неделю меня выживут. А тогд кк быть?

— Тогд опять поступишь к Бергмну!

— Об этом и думть нечего! Видишь ли, — он мнется, но потом все же продолжет — Бергмн мне нперед скзл, что с Клейнгольцем у нс дело не слдится. И говорил: «Пиннеберг, вы вернетесь ко мне! Куд вм в Духерове подться? Только к Бергмну! Д, — скзл он, — вы вернетесь ко мне, Пиннеберг, и я вс возьму. Но сперв вы мне поклняетесь; месяц по крйней мере походите н биржу труд и ко мне — клняться, чтобы я взял вс н рботу. З ткой бессовестный поступок полгется нкзние!» Вот что скзл Бергмн, не могу же я после этого опять к нему. Ни з что, ни з что этого не сделю.

— Но если он прв? Ты же см видишь, что он прв?

— Овечк, миля Овечк, не проси, никогд не проси меня об этом, — умоляюще говорит он. — Д, он, конечно, прв, и я свлял дурк, и оттого, что я ходил бы з почтой, меня нисколько не убыло бы. Если ты меня будешь очень просить, я пойду к Бергмну, и он возьмет меня обртно. А хозяйк и другой продвец, Ммлок, этот дурк, будут вечно меня подклывть, и я тебе этого никогд не прощу.

— Нет, нет, не буду просить, кк-нибудь улдится. А ты не думешь, что дже если мы будем очень осторожны, это все-тки стнет известно?

— Нельзя, чтобы стло известно! Нельзя. Я все устроил тк, чтобы никто не узнл: мы живем з городом, в городе нс никогд не увидят вместе, если мы случйно встретимся, мы не поздоровемся.

Овечк ккое-то время молчит, потом все же продолжет:

— Все-тки долго здесь жить нельзя. С этим-то ты соглсен?

— Попробуй, Овечк, — просит он. — Пок хотя бы две недели, до первого. Рньше первого мы ведь не можем откзться.

Он соглшется не срзу. Он всмтривется в их мнеж, но теперь тм ничего нельзя рзличить, — слишком темно. Потом вздыхет:

— Хорошо, милый, попробую. Но ты см понимешь, что ткое долго невозможно вытерпеть, здесь мы никогд не будем счстливы!

— Спсибо, спсибо, — говорит он. — А остльное все устроится, должно устроиться. Все, что угодно, только не безрботиц.

— Д, только не безрботиц, — соглшется и он. А зтем они еще рз смотрят в окно н поля, н тихие, злитые лунным светом поля, и ложтся спть. Звешивть окн не нужно. Нпротив никто не живет. И им кжется, что сквозь сон они слышт тихий плеск Штрелы.

ЧТО МЫ БУДЕМ ЕСТЬ? С КЕМ НАМ МОЖНО ТАНЦЕВАТЬ? НАДО ЛИ НАМ ТЕПЕРЬ ПОЖЕНИТЬСЯ?

В понедельник Пиннеберги сидят з утренним кофе, глз у Овечки блестят.

— Ну, знчит, сегодня примусь по-нстоящему! — И, окинув взглядом «комнту ужсов», добвляет: — Я с этим стрым хлмом рспрвлюсь! — Зтем, посмотрев в чшку: — Кк тебе нрвится кофе? Двдцть пять процентов нстоящего.

— Ну, рз уж ты хочешь знть…

— Ведь мы же решили нводить экономию…

В ответ н это Пиннеберг зявляет, что по утрм он всегд позволял себе «нстоящий» кофе. А он рзъясняет ему, что н двоих ндо больше денег, чем н одного. А он говорит, что всегд слышл, будто одному жить дороже, что питться дом двоим дешевле, чем одному в ресторне.

Звязывется долгий спор, но вдруг Пиннеберг спохвтывется:

— Черт возьми! Мне пор!

Он провожет его до двери. Он уже почти сошел вниз, И тут Эмм зовет его:

— Мльчугн, милый, постой! Что мы сегодня будем есть?

— Что хочешь! — кричит он в ответ.

— Нет, скжи, скжи, пожлуйст! Я же не зню…

— Я тоже не зню! — Дверь зхлопывется.

Он бросется к окну. Он уже н улице. Сперв он мшет рукой, потом плтком, он до тех пор не отходит от окн, пок он не миновл фонрь и не исчез з углом желтовтого дом. Теперь Овечк впервые з свою двдцтидвухлетнюю жизнь см рсполгет своим утром, своей квртирой, см должн придумть меню. Он приступет к рботе.

А Пиннеберг встречет н углу глвной улицы Крнц, секретря мунициплитет, и вежливо с ним здоровется. И вдруг вспоминет он приподнял шляпу првой рукой, н првой руке кольцо. Ндо ндеяться, что Крнц не зметил. Пиннеберг снимет кольцо и зботливо прячет его в «потйной» крмнчик бумжник. Это, конечно, неприятно, но рз ндо, тк ндо…

Тем временем у его рботодтеля Эмиля Клейнгольц тоже проснулись. Пробуждение в их семье обычно приносит мло рдости: уже с утр все в плохом нстроении и, едв протерев глз, нчинют выскзывть друг другу горькие истины. А по понедельникм утро особенно тягостно: в воскресенье вечером ппш склонен повеселиться, з что и рсплчивется при пробуждении. Ибо фру Эмилия Клейнгольц не из кротких, он укротил своего Эмиля нстолько, нсколько супруг вообще можно укротить. И последнее время ей не однжды удвлось все хорошо устроить. В воскресенье вечером Эмилия попросту зпирл входную дверь, к ужину ствил перед мужем кувшин пив, зтем с помощью коньяк держл его в узде. Тогд и впрвду получлось что-то вроде семейного уют, мльчишк потихоньку хныкл где-нибудь в уголке (у мльчишки глз н мокром месте), женщины сидели з рукоделием (готовили Мри придное), отец читл гзету и время от времени просил: «Нцеди-к еще одну, мть». Н что фру Клейнгольц неизменно отвечл: «Подумй о мльчике, отец!» Но потом все же нцеживл еще одну, иногд и нет, в звисимости от нстроения супруг.

Тк прошел и этот воскресный вечер, и к десяти чсм все улеглись.

В одинндцть фру Клейнгольц просыпется, в комнте темно, он прислушивется. Слышит, кк в соседней комнте стонет дочк Мри (он чсто стонет во сне), кк в ногх отцовской кровти сопит сын, только отцовского хрп не хвтет в семейном хоре.

Фру Клейнгольц сует руку под подушку: ключ от входной двери н месте. Фру Клейнгольц зжигет свет: муж нет н месте. Фру Клейнгольц встет, фру Клейнгольц обходит квртиру, фру Клейнгольц спускется в подвл, фру Клейнгольц выходит во двор (уборня во дворе): нигде нет. В конце концов он змечет, что в кбинете одно из окон только притворено, он отлично помнит, что зкрыл его. Ткие вещи он всегд отлично помнит.

И вот фру Клейнгольц буквльно кипит, шипит от злобы: четверть бутылки коньяку, кувшин пив, и все нпрсно! Он кое-кк одевется, нбрсывет н плечи стегный лиловый хлт и отпрвляется н поиски муж. Уж конечно, он в трктире у Брюн, пошел выпить.

Торговя контор Клейнгольцев н Бзрной площди — стря солидня фирм. Ею влдеет уже третье поколение. Это зрекомендоввшя себя, пользующяся доверием фирм, у которой трист стрых клиентов — крестьян и помещиков. Если Эмиль Клейнгольц скзл: «Фрнц, удобрение хорошее», Фрнц уже не интересуется соством, он покупет и может быть спокоен: удобрение действительно хорошее.

Однко в ткой торговле есть одно «но». Сделку ндо вспрыснуть, по смой природе своей эт торговля требует поливки. Требует выпивки. Кждый вгон кртофеля, кждя нклдня, кждый счет обмывются пивом, водкой, коньяком. В этом еще нет большой беды, если у тебя жен добря и хозяйствення, если дом уют, в семье мир и лд, но это очень большя бед, если жен вечно ругется.

Фру Эмилия Клейнгольц нчл ругться с первого же дня. Он см знл, что не следует, но он был честолюбив, он вышл змуж з крсивого, состоятельного человек, он, бедня девушк, без грош в крмне, вырвл его у других. И теперь, после тридцти четырех лет змужеств, кк и в первый день, с остервенением борется з него.

Итк, в туфлях н босу ногу и в хлте шлепет он н угол к Брюну. Муж тм нет. Он могл бы вежливо спросить, зходил ли туд ее муж, но вежливости ей от природы не отпущено, он рзржется брнью: трктирщики ткие мерзвцы, дют пьяницм пить. Он н него донесет, он спивет нрод.

Стрик Брюн, крупный мужчин с оклдистой бородой, собственноручно выпровживет ее з дверь, он корчится от ярости, но у него железня хвтк.

— Тк-то, дмочк, — говорит он.

Фру Клейнгольц н улице, н плохо вымощенной Бзрной площди провинцильного город, вокруг двухэтжные дом, фронтоны, двухсктные кровли, окн все темные, знвешенные. Только гзовые фонри поблескивют д подмигивют.

Что же теперь — домой? Нет, он не тковскя! Чтобы Эмиль потом целый день издевлся, дурой ее считл: искл муж и не ншл. Нет, он должн его нйти, должн извлечь его из пьяной компнии собутыльников, дже если тм пир горой, дже если веселье в полном рзгре!

Веселье в полном рзгре!

И вдруг ее осенило: сегодня в «Тиволи» тнцы, Эмиль тм.

Он тм! Он тм!

И в чем был, в шлепнцх и в хлте, он тщится чуть ли не через весь город в «Тиволи», кссир обществ «Грмония» хочет получить с нее мрку з вход, он только спршивет: «А по морде не хочешь?»

И кссир уже ничего от нее не хочет.

И вот он в тнцевльном зле, пок еще он сдерживется, стоит з колонной, но вдруг стервенеет: ее муж, крсвец с оклдистой русой бородой, тнцует, если только можно нзвть тнцми эту пьяную толкотню, с ккой-то молоденькой чернявой мерзвкой, которую он дже не знет. Рспорядитель удерживет фру Клейнгольц:

— Судрыня, судрыня, прошу вс!

Но для него уже ясно: это стихийное бедствие, ургн, извержение вулкн, люди тут бессильны. И он отступет. Между рядми тнцующих открывется проход, и между двумя людскими стенми он ндвигется н одну пру, которя, не чуя грозы, и притопывет и прихлопывет.

Он тут же отвешивет мужу оплеуху.

— Ой, крошк моя! — вскрикивет он, еще ничего не понимя. Но потом понимет…

Он знет: теперь ндо ретировться, ретировться с достоинством, с полным смооблднием. Он берет его под руку:

— Пор, Эмиль, идем.

И он идет. Посрмленный, тщится он з женой из зл, кк большой побитый пес, оглядывется еще рз н свою миловидную, кроткую брюнеточку, рботницу со штосселевской бгетной фбрики; жизнь ее не очень-то бловл, и он тк рдовлсь, что подцепил денежного квлер и ловкого тнцор. Он уходит, он уходит. Неожиднно н улице окзывется мшин. Что в тких случях лучше всего тут же вызвть по телефону ткси, уж это-то председтель обществ «Грмония» отлично понимет.

В мшине Эмиль Клейнгольц крепко зсыпет, он не просыпется и тогд, когд жен с помощью шофер втскивет его в дом и уклдывет в постель, в ненвистную супружескую постель, которую он ровно дв чс нзд покинул, предприимчиво пустившись н поиски рзвлечений. Он спит. А жен выключет свет и лежит некоторое время в темноте, потом опять включет свет и смотрит н муж, н своего крсивого, рспутного, русоволосого муж. З вспухшим бледным лицом ей видится прежний Эмиль, Эмиль той поры, когд он з ней ухживл, ткой был веселый шельмец, ткой озорник и охльник, з грудь он ее не лпл, если и случлось ткое, то по физиономии з это не получл.

И в меру мыслительных способностей, отпущенных природою ее глупому птичьему мозгу, он рзмышляет о пройденном ею с тех пор пути — двое детей, сврливя дочь и плксивый, невзрчный сын. Торговое дело, нполовину промотнное беспутным мужем, — он? Он что?

Д, в конце концов ей остется только плкть, плкть можно и в темноте, по крйности сэкономишь н освещении, — ведь деньги тк и летят. И вдруг ей приходит н ум, что сегодня з дв чс он тоже, должно быть, немло прокутил, и он снов включет свет и принимется з обследовние его бумжник, и считет и пересчитывет. И опять, уже в темноте, дет себе слово с звтршнего дня быть с ним лсковей, и стонет, и причитет: «Нет, теперь уже ничто не поможет. Ндо его окончтельно к рукм прибрть!»

А потом опять плчет и в конце концов зсыпет, — ведь в конце концов всегд зсыпешь и после зубной боли, и после родов, и после ссоры, и после большой рдости — увы! — ткой редкой.

Зтем следует первое пробуждение — в пять утр он быстро отдет прикзчику ключ от лря с овсом, потом — второе, в шесть, когд служнк стучится в дверь и просит ключ от клдовой. Еще чс сн! Еще чс покоя! И зтем третье, окончтельное пробуждение — без четверти семь, сыну пор в школу, муж все еще спит. В четверть восьмого он снов зглядывет в спльню — муж уже не спит, муж рвет.

— Тк тебе и ндо, опять нлклся, — говорит он и уходит. Зтем он появляется к утреннему кофе, мрчный, примолкший, рстрепнный.

— Подй селедку, Мри! — только и говорит он.

— Постыдился бы, отец, тк рспутничть, — язвительно змечет Мри, уходя з селедкой.

— Черт меня побери! — свирепеет отец. — Двно пор ее с рук сбыть!

— Твоя првд, отец, — вторит ему жен. — Что ты зря трех дрмоедов кормишь?

— Пиннеберг смый подходящий. Пусть Пиннеберг и действует, — говорит Клейнгольц.

— Конечно. Только ндо его подстегнуть.

— Об этом уж я позбочусь, — отвечет муж.

С этими словми рботодтель Иогннес Пиннеберг, кормилец, в рукх которого блгополучие всей семьи: и милого, и Овечки, и еще не родившегося Млыш, уходит в контору.

ИЗМЫВАТЕЛЬСТВО НАЧИНАЕТСЯ. НАЦИСТ ЛАУТЕРБАХ, ДЕМОНИЧЕСКИЙ ШУЛЬЦ И ТАЙНЫЙ СУПРУГ ПОПАДАЮТ В БЕДУ.

Из всех служщих первым в контору пришел Лутербх: без пяти восемь. Но не от усердия — от скуки. Этот коренстый светло-русый прень с крсными ручищми прежде был сельскохозяйственным служщим. Но в деревне ему не понрвилось. Лутербх перебрлся в город. Лутербх перебрлся в Духеров, к Эмилю Клейнгольцу. Он был чем-то вроде специлист по семенм и удобрениям. Крестьяне не слишком-то рдовлись его присутствию при поствке кртофеля. Лутербх сейчс же змечл, если сорт был не тот, что по договору, если они сплутовли и подмешли к желтому кртофелю сорт Индустри белый Силезский. Но, с другой стороны, Лутербх был не ткой уж вредный. Првд, его нельзя было здобрить водкой, — водки он в рот не брл, ибо почитл себя обязнным беречь рийскую рсу от лкогольного яд, ведущего к вырождению, — итк, он не пил и сигр тоже не принимл. Он хлопл мужик по плечу, д тк, что только держись: «Ах ты, стрый плут!» — сбвлял десять, пятндцть, двдцть процентов, но зто — и в глзх крестьян это искупло все — он носил свстику, рсскзывл сногсшибтельные еврейские некдоты, сообщл о последних вербовочных: походх штурмовых отрядов в Бурков и Лензн — словом, он был истый гермнец, свой прень, ненвидел евреев, фрнцузов, репрции социлистов и КПГ. Это искупло все.

В нцисты Лутербх пошел тоже от скуки. Выяснилось, что в Духерове, тк же кк и в деревне, ему нечем скрсить свой досуг. Девушки его не интересовли, кино нчинлось только в восемь вечер, обедня отходил уже к половине одинндцтого, и, тким обрзом, у него оствлось много ничем не зполненного времени.

А у нцистов не соскучишься. Он быстро попл в штурмовики, в дркх он проявил себя чрезвычйно рссудительным молодым человеком: он пускл в ход свои кулчищи (и то, что в днный момент было в них зжто), с чуткостью истинного художник предугдывя результты. Лутербх утолил свою тоску по полноценной жизни: он мог дрться почти кждое воскресенье, по вечерм иногд и в будни. Контор был для Лутербх родным домом. Здесь были сослуживцы, хозяин, хозяйк, рботники, мужики: всем им можно было рсскзывть, что уже свершено и что еще предстояло свершить. И н прведников и н грешников изливл он поток своей тягучей, медленной речи, оживлявшейся громким гоготом слуштелей, когд он изобржл, кк отделл советских прихвостней.

Сегодня, првд, ткими подвигми он, Лутербх, похвстться не может, но зто они получили новый прикз, общий для всех груфов, и теперь он преподносит Пиннебергу, пунктульному Пиннебергу, явившемуся ровно в восемь: штурмовики получили новые отличительные знки!

— По-моему, это просто генильно! До сих пор у нс были только номер штурмовых отрядов. Знешь, Пиннеберг, н првой петлице выткны рбские цифры. А теперь нм дли еще двухцветный шнур н воротник. Это просто генильно, теперь и со спины видно, к ккому отряду приндлежит штурмовик. Предствляешь, ккое это имеет прктическое знчение! Нпример, мы, скжем, ввязлись в дрку, и я вижу, кк один дубсит другого, я смотрю н воротник…

— Змечтельно — соглшется Пиннеберг и нчинет рзбирть нклдные, полученные в субботу с вечерней почтой. — Что, Мюнхен 387 536 — общий зкз?

— Вгон с пшеницей? Д… И предствляешь, у ншего груф теперь н левой петлице звездочк.

— А что ткое груф? — спршивет Пиннеберг.

Но тут приходит Шульц, третий дрмоед, приходит в десять минут девятого. Приходит Шульц, и срзу збыты и нцистские знчки и нклдные н пшеницу. Приходит Шульц, демонический Шульц, генильный, но совсем не добродетельный Шульц; Шульц, првд, может высчитть в уме быстрее, чем Пиннеберг н бумге, сколько стоят 285,63 центнер по 3,85 мрки з центнер, но зто он ббник, отчянный кутил, он бегет з кждой юбкой, ему единственному удлось поцеловть Мрихен Клейнгольц, првд, тк скзть, мимоходом, от щедрости сердц, и все же избежть брчных уз.

Приходит Шульц — нд желтым морщинистым лбом нпомженные черные кудри, большие, сверкющие черные глз, — Шульц, духеровский модник в отутюженных брюкх и черной фетровой шляпе (пятьдесят снтиметров в диметре), Шульц, с мссивными кольцми н желтых от тбк пльцх, Шульц, влститель сердец всех служнок, кумир всех продвщиц, они поджидют его вечером у конторы, з счстье потнцевть с ним — ссорятся.

Приходит Шульц.

Шульц говорит:

— Здрсте!

Вешет пльто, ккуртно, н плечики, смотрит н сослуживцев сперв испытующе, зтем с сожлением, зтем с презрением и говорит:

— Ну, вы, кк обычно, ничего не знете?

— Ккую девку ты вчер хпл-лпл? — спршивет Лутербх.

— Ничего вы не знете. Ровно ничего. Сидите здесь, нклдные подсчитывете, нд контокорренте корпите, тем временем…

— Что тем временем?

— Эмиль… Эмиль и Эмилия вчер вечером в «Тиволи»…

— Неужели он ее с собой потщил? Быть того не может! Шульц сдится:

— Пор бы уже и з обрзцы клевер принимться. Кто ими зймется, ты или Лутербх?

— Ты!

— Клевер не по моей чсти, по клеверу специлист нш дорогой сельскохозяйственник. Хозяин отплясывл с брюнеточкой Фридой, что с бгетной фбрики, я н дв шг сзди, и вдруг нш струх кк нлетит н него. Эмилия в хлте, под хлтом, должно быть, только сорочк…

— В «Тиволи»?

— Зливешь, Шульц.

— Провлиться мне н этом месте! «Грмония» устроил в «Тиволи» семейный тнцевльный вечер. Военный оркестр из Плц — во-о! Рейхсвер — во-о! И вдруг нш Эмилия кк нлетит н своего Эмиля, и бц его по уху, х ты стрый пьянчуг, х ты свинья…

К черту нклдные, к черту рботу! Контор Клейнгольц смкует сенсционную новость. Лутербх молит

— Рсскжи все снчл, Шульц, Знчит, фру Клейнгольц входит в зл… Я не совсем себе предствляю… через ккую это дверь? Когд ты ее зметил?

Шульц польщен.

— Что тут еще рсскзывть? Ты уже все знешь. Ну, тк вот, входит он, знчит, через ту дверь, что прямо из коридор, см ткя крсня, знешь, просто бгрово-млиновя… Входит, знчит…

Входит Эмиль Клейнгольц, в контору, смо собой. Трое служщих отсккивют друг от друг, спешт по своим местм, шуршт бумгой. Клейнгольц смотрит н них, стоит перед ними, взирет н склоненные головы.

— Вм нечего делть?! — вопит он. — Нечего делть? Тк я одного уволю. Ну, кого?…

Никто не поднимет головы.

— Нужн рционлизция. Где трое могут бездельничть, двое будут рботть. Что вы скжете, Пиннеберг? Вы поступили последним.

Пиннеберг молчит.

— Ну, рзумеется, теперь все кк язык проглотили. А минуту нзд… Ккя у меня струх, ? Отвечйте, стрый козел, — млиновя, бгровя, ? Вс, что ли, выгнть? Взять д сию же минуту и выгнть?

«Подслушивл, собк, — думют все трое, бледные от стрх. — Господи, господи боже мой, что я говорил?»

— Мы вообще не о вс толковли, господин Клейнгольц, — говорит Шульц, но чуть слышно, тк, бормочет себе под нос.

— Ну, вы? Вы? — обрщется Клейнгольц к Лутербху.

Но Лутербх не тк легко зпугть, кк его сослуживцев, Лутербх приндлежит к тем немногим служщим, которым нплевть, есть у них место или нет. «Это чтобы я боялся? При моих-то лпищх? Я н всякую рботу пойду, — и конюхом, и грузчиком. Подумешь, служщий! Дже слушть противно! Только одно нзвние!»

Итк, Лутербх без стрх смотрит в нлитые кровью глз хозяин.

— Д, господин Клейнгольц?

Клейнгольц удряет кулком по перегородке, тк что гул идет.

— Одного из вс, дрмоедов, я выгоню! Вот увидите… Но это еще не знчит, что остльные могут успокоиться. Тких, кк вы, хоть пруд пруди — Лутербх, ступйте н склд и вместе с Крузе пересыпьте в мешки сто центнеров жмыхов. Тех, что от Руфиске! Нет, ступйте вы, Шульц! И вид же у вс сегодня — крше в гроб клдут, вм полезно будет поворочть мешки.

Шульц исчезет, не говоря ни слов, рд, что отделлся.

— Вы, Пиннеберг, отпрвляйтесь н вокзл, д поторпливйтесь. Зкжите н звтршнее утро, н шесть чсов, четыре двдцтитонных вгон, ндо отгрузить пшеницу н мельницу. Живо!

— Слушюсь, господин Клейнгольц, — говорит Пиннеберг и смывется. Н душе у него кошки скребут. Скорее всего Эмиль только спьяну болтет. И все же…

Н обртном пути с товрной стнции он видит н противоположной стороне улицы знкомую фигуру, знкомого человек, знкомую женщину, ее, свою жену…

Он медленно переходит через улицу н ту сторону…

Тм идет Овечк, в рукх у нее хозяйствення сумк. Овечк его не видит. Вот он остновилсь у мясной лвки Брехт, рссмтривет выствленный товр. Он подходит совсем близко, окидывет внимтельным взглядом улицу, дом, — кк будто опсности ждть неоткуд.

— Что сегодня шмть будем, дмочк? — шепчет он ей н ухо и тут же спешит отойти, оглядывется еще рз н ее зсиявшее от рдости личико. Ой, вдруг фру Брехт видел из окн… он-то его знет, он всегд покупл у нее колбсу… Эх, опять он збыл о блгорзумии, но что прикжете делть, если у вс ткя жен. Видно, кстрюль он не купил, д, ндо быть очень бережливыми…

В конторе сидит хозяин. Соло. Лутербх нет. Шульц нет. «Дело дрянь, — думет Пиннеберг. — Совсем дрянь!»

Но хозяин не обрщет н него никкого внимния, подперев голову одной рукой, он водит пльцем другой по строчкм кссовой книги, медленно, словно читет по склдм.

Пиннеберг взвешивет положение. «Смое лучшее сесть з пишущую мшинку, — думет он. — Буду стучть, тогд не стнет донимть рзговорми».

Но Пиннеберг ошибся. Не успел он нписть: «Милостивый госудрь, при сем прилгем обрзец ншего клевер урожя нынешнего год, кчество грнтировно, всхожесть девяносто пять процентов, чистот девяносто девять процентов…» — кк н плечо ему ложится рук, и хозяин говорит:

— Минуточку, Пиннеберг…

— Д, господин Клейнгольц? — отзывется Пиннеберг и снимет пльцы с клвишей.

— Вы зняты предложением клевер? Предоствьте это Лутербху…

— Я…

— С вгонми все в порядке?

— Все в порядке, господин Клейнгольц.

— Сегодня после обед все з рботу — ссыпть пшеницу в мешки. Зствлю и моих бб тоже помогть: пусть мешки звязывют.

— Д, господин Клейнгольц.

— Мри рботниц хоть куд. Д и вообще он хоть куд. Крсвицей ее не нзовешь, в остльном хоть куд.

— Ну, смо собой, господин Клейнгольц.

Они сидят друг против друг. В рзговоре нступил пуз. Господин Клейнгольц ждет воздействия своих слов — они, тк скзть, проявитель, теперь должно выявиться, что отпечтлось н плстинке.

Подвленный Пиннеберг с тревогой смотрит н сидящего нпротив него хозяин в грубошерстном зеленом костюме и высоких спогх.

— Д, Пиннеберг, вы подумли? — снов нчинет хозяин, и голос его звучит прочувствовнно. — Ну тк кк же, подумли?

Перепугнный до смерти Пиннеберг думет. Но выход не нходит.

— О чем подумл? — здет он глупый вопрос.

— Д об увольнении, — выдержв долгую пузу, произносит рботодтель, — об увольнении! Будь вы н моем месте, кого бы вы уволили?

Пиннеберг бросет в жр. Вот ведь сволочь. Вот ведь свинья, кк измывется нд человеком!

— Этого я скзть не могу, господин Клейнгольц, — волнуясь, говорит он. — Не могу же я выступть против своих сослуживцев.

Клейнгольц нслждется ситуцией.

— Себя бы вы не уволили, если бы вы были мною? — спршивет он.

— Если бы я был… См себя? Не могу же я…

— Ну, я уверен, что вы нд этим вопросом еще подумете, — говорит Эмиль Клейнгольц и встет. — По условию я должен предупредить вс з месяц. Знчит, первого сентября, уволить первого октября, тк ведь?

Клейнгольц покидет контору, идет доложить жене, кк поизмывлся нд Пиннебергом. Глядишь, он и нцедит ему рюмочку. Очень бы сейчс кстти было.

ГОРОХОВЫЙ СУП ПРИГОТОВЛЕН, ПИСЬМО НАПИСАНО, НО ВОДА ОКАЗАЛАСЬ СЛИШКОМ ЖИДКОЙ.

С утр Овечк прежде всего отпрвилсь з покупкми, только положил н подоконник подушки и перины, чтобы проветрились, и ушл з покупкми. Почему он не скзл, что готовить н обед? Он же не знет! И понятия не имеет, что он любит.

По мере рзмышлении возможности все сужлись, и в конце концов изобреттельня фнтзия Овечки остновилсь н гороховом супе. Это просто и дешево, его можно и н второй день есть.

О, господи, хорошо девушкм, которых по-нстоящему обучили готовить! Меня мть всегд прогонял от плиты. «Ступй прочь, не умеешь, тк не суйся!»

Что нужно для суп? Вод есть. Кстрюля есть. Горох? Сколько горох? Полфунт н двоих з глз достточно. Горох хорошо рзвривется. Соль? Зелень? Немножко сл? Д, пожлуй, н всякий случй ндо взять. А мяс сколько? И прежде всего ккое мясо? Говядину, конечно, говядину. Полфунт должно хвтить. Горох очень питтелен. А есть много мяс вредно. И, конечно, кртошк.

Овечк пошл з покупкми. Змечтельно вот тк, в смый обычный будничный день, утром, когд все сидят в конторх, гулять по улице; еще совсем свежо, хотя солнце уже светит вовсю.

Н Бзрной площди гудит большя желтя почтовя мшин. Может быть, тм, з окном конторы, сидит ее мльчугн. Но он не сидит з окном, десять минут спустя он остнвливется у нее з спиной и спршивет, что они будут шмть з обедом. Жен мясник, несомненно, что-то зметил, уж очень чудно он себя держит, и з фунт костей для суп спросил тридцть пфеннигов, з голые кости, без кусочк мяс, их бы просто в придчу дть ндо. Он, Овечк, нпишет мтери и спросит, не жульничество ли это? Нет, лучше не ндо, лучше он см во всем рзберется. Но его мтери он должн нписть. И по дороге домой он нчинет сочинять письмо.

Можно подумть, будто Шренхеферш бесплотный дух, в кухне, куд Овечк ходил з водой, не зметно, чтобы тм готовили или собирлись готовить, все прибрно, плит холодня, и в комнте, что з кухней, не слышно ни звук. Овечк ствит горох н огонь. Что, соль срзу клдется? Лучше подождть, пок сврится, вернее будет.

Ну теперь з уборку. И трудное же это дело, горздо труднее, чем Овечк думл, ох уж эти мне стрые бумжные розы, гирлянды, кое-где выгоревшие, кое-где ядовито-зеленые, выцветшя мягкя мебель, уголки, зкуточки, звитушки, колонки! К половине двендцтого ндо все зкончить и сесть з письмо. У милого обеденный перерыв с двендцти до двух, он придет без четверти чс, не рньше, ему еще ндо в ртушу.

Без четверти двендцть Овечк сидит з письменным столиком ореховою дерев, перед ней лежит желтя почтовя бумг, оствшяся еще с поры ее девичеств.

Прежде всего дрес: «Фру Мри Пиннеберг. Берлин. Северо-зпд, 40 — Шпеннерштрссе, 92,11».

Мтери нужно нписть, мть ндо известить, когд женишься, особенно если ты единственный сын, больше того, единственный ребенок. Дже если ты ее не одобряешь, кк сын не одобряешь ее обрз жизни.

— Мть должн был бы стыдиться, — зявил Пиннеберг.

— Но, миленький, ведь он уже двдцть лет кк овдовел!

— Все рвно! Д к тому же у нее их несколько было.

— Гннес, я у тебя тоже не первя.

— Это совсем другое дело.

— Что же тогд должен скзть Млыш, если он высчитет, когд он родился и когд мы поженились.

— Это еще совсем неизвестно, когд родится Млышок.

— Отлично известно. В нчле мрт.

— Кк же тк?

— Д, д, мльчугн! Я-то зню. И твоей мтери я нпишу, это ндо.

— Делй кк знешь, только я об этом больше слышть не хочу.

«Милостивя госудрыня», — ужсно глупо, првд? Тк не пишут. «Дорогя фру Пиннеберг». — Но ведь это же я см, и это тоже кк-то не звучит. Гннес, конечно, прочитет письмо.

«Ах, что тм, — думет Овечк, — или он ткя, кк Гннес думет, и тогд все рвно, кк ни нписть, или он по-нстоящему слвня женщин, тк уж лучше нпишу ей, кк хотел. Итк…»

«Дорогя мм! Я вш новя невестк Эмм, по прозвищу Овечк, мы с Гннесом обвенчлись позвчер, В субботу. Мы счстливы и довольны, и были бы еще счстливее, если бы вы пордовлись вместе с нми. Нм живется хорошо, только Гннесу, к сожлению, пришлось оствить готовое плтье, теперь он рботет в фирме, торгующей удобрением, что нм не очень нрвится.

Вм шлют привет Вши Овечк и …»

Он оствляет свободное место. «Письмо ты все-тки подпишешь, милый!»

У нее еще полчс времени, он достет книгу, купленную у Викеля две недели тому нзд: «Святое чудо мтеринств».

Читет, нморщив лоб: «Д, с появлением ребеночк нступют счстливые, светлые дни. Этим божествення природ возмещет человеческое несовершенство».

Овечк стрется понять прочитнное, но смысл ускользет от нее, ей кжется, что это очень трудно и непосредственно к Млышу не относится. Зтем следует стишок, он медленно несколько рз перечитывет его.

О млденц уст, о млденц уст!

В вс мудрость живет ясн и чист!,

Ведь ребенок пернтых язык,

Словно црь Соломон, постиг

И его Овечк тоже не совсем понимет. Но стишок ккой-то ткой рдостный. Он откидывется н спинку стул, теперь чсто бывют минуты, когд он остро ощущет в своем лоне дргоценную ношу. Он сидит с зкрытыми глзми и повторяет про себя:

Ведь ребенок пернтых язык.

Словно црь Соломон, постиг

Он чувствует: «Это, должно быть, смое рдостное, что только есть н свете, Млышок должен всегд рдовться!..»

— Обед готов? — рздется еще из передней голос Гннес. Вероятно, он вздремнул, теперь он чсто бывет ткя устля.

«Обед!» — вспоминет он и медленно встет.

— Н стол еще не нкрыл? — спршивет он.

— Сейчс, милый, сию минуту, — он бежит н кухню. — Можно прямо в кстрюле н стол? Но я с удовольствием подм и в миске!

— А что у нс?

— Гороховый суп.

— Чудно. Ну, двй прямо в кстрюле. А я пок нкрою н стол.

Овечк нливет ему трелку. Вид у нее немного испугнный.

— Жидковт? — озбоченно спршивет он.

— Нверно, хорош, — говорит он и рзрезет н мленькой трелке мясо.

Он пробует суп.

— Господи боже мой, жидкий ккой! — невольно вырывется у нее. А зтем следует: — Господи, соль!

Он тоже опускет ложку; теперь они смотрят друг н друг поверх стол, поверх трелок, поверх большой коричневой эмлировнной кстрюли.

— А я думл, суп будет ткой вкусный, — сокрушется Овечк. — Я все, что нужно, купил: полфунт горох, полфунт мяс, целый фунт костей, суп должен был получиться очень вкусный!

Он встет и сосредоточенно мешет большим эмлировнным уполовником в кстрюле.

— Только и попдется гороховя шелух! Сколько ты воды нлил?

— Это горох виновт! Никкой от него густоты!

— Сколько воды нлил? — повторяет он.

— Полную кстрюлю.

— Пять литров и н них — полфунт горох. Мне думется. Овечк, — говорит он, нпускя н себя тинственность, — это вод виновт. Вод слишком жидкя.

— Ты думешь, я нлил слишком много воды? — огорченно спршивет он. — Пять литров. Но я врил н дв дня.

— Пять литров… мне думется, н дв дня это многовто. — Он пробует еще ложку. — Прости меня, Овечк, но это, првд, одн горячя вод.

— Ах ты, мой бедненький, ты ужсно проголодлся? Что же делть? Может, сбегть з яйцми, поджрить кртошку и сделть глзунью? Глзунью и жреную кртошку — это я умею.

— Ну, тк действуй! З яйцми я см сбегю. И его уж и след простыл.

Он возврщется в кухню, у Овечки из глз текут слезы, и это не от лук, который он нрезл для кртошки.

— Ну, Овечк, — говорит он, — тргедии тут никкой нет. Он бросется к нему н шею.

— Миленький, ну что делть, рз я ткя плохя хозяйк! Мне тк хочется во всем тебе угодить. А если Млышок будет плохо кушть, он не вырстет!

— Это когд же не вырстет: сейчс или потом? — смеясь, спршивет он. — Ты думешь, ты тк и не нучишься готовить?

— Ну вот, теперь ты ндо мной смеешься.

— Нсчет суп я еще н лестнице подумл. Суп совсем не плохой, только воды слишком много. Поствь его снов н огонь и пусть себе долго-долго по-нстоящему кипит, чтобы лишняя вод выкипел, тогд все же получится нстоящий хороший гороховый суп.

— Отлично! — говорит он, просияв. — Ты совершенно прв. Сейчс же после обед тк и сделю, тогд и з ужином по трелке съедим.

Они несут в комнту жреную кртошку и яичницу.

— Нрвится? Првд, нрвится, совсем по твоему вкусу? У тебя есть время? Может, приляжешь н минутку? У тебя ткой утомленный вид.

— Нет, не лягу. Не потому, что опоздю, просто сегодня я не могу спть. Этот подлец Клейнгольц…

Он долго колеблся, стоит ли ей вообще говорить.

Но ведь в субботу ночью они договорились не иметь больше друг от друг секретов. Вот он и рсскзывет ей все. А кроме того, когд выложишь то, что н душе, легче стновится!

— Что же мне теперь делть? — спршивет он. — Если я ему ничего не скжу, первого числ он нверняк уволит меня. Что, если просто скзть првду? Что, если скзть, что я жент, не может же он выбросить меня н улицу?

Но в этом вопросе Овечк — истя дочь своего отц: от рботодтеля служщему ничего хорошего ждть не приходится.

— Н это ему нплевть, — с возмущением говорит он. — Прежде, возможно, и попдлись среди них приличные… Но в нше время… Когд столько безрботных и всем кушть хочется… Я н его место всегд нйду человек — вот кк они рссуждют!

— Пожлуй, Клейнгольц не ткой уж плохой, — говорит Пиннеберг, — Просто он не подумл. Ндо бы ему кк следует рстолковть. Скзть, что мы ждем Млыш и потому…

Овечк возмущен.

— И ты хочешь рсскзть это ему! Ему? Д ведь он тебя шнтжирует! Нет, мльчугн. Не делй этого, ни в коем случе не делй.

— Ну, что мне тогд делть? Должен же я ему что-нибудь скзть.

— Я бы… я бы поговорил с сослуживцми, — здумчиво говорит Овечк. — Вероятно, он им тоже грозил. Если вы будете стоять друг з друг… не уволит же он всех троих.

— Возможно, тк дело и выгорит, — соглшется он. — Если только они не подведут. Лутербх не обмнет, он слишком глуп, но Шульц…

Овечк верит в солидрность всех трудящихся.

— Не подведут же тебя твои сослуживцы! Нет, миленький, тк все улдится. Я верю, нм не должно плохо житься. См посуди — мы трудолюбивы, мы экономны, и люди мы не плохие, и Млыш мы ждем, и ждем его с рдостью — ну, почему, собственно, нм должно плохо житься? Это было бы просто нелепо!

КЛЕЙНГОЛЬЦ ЗАТЕВАЕТ СКЛОКУ. КУБЕ ЗАТЕВАЕТ СКЛОКУ, А СЛУЖАЩИЕ ПРЯЧУТСЯ В КУСТЫ. ГОРОХОВЫЙ СУП ОПЯТЬ НЕ УДАЛСЯ.

У фирмы Эмиль Клейнгольц чердк для хрнения пшеницы стрый и неудобный. Нет дже порядочного приспособления для зсыпки мешков. Сперв ндо взвесить мешки н десятичных весх, потом через люк спустить вниз прямо в грузовую мшину.

Ссыпть в мешки з один день тысячу шестьсот центнеров пшеницы — ткое только Клейнгольц способен придумть. Никкой оргнизции рботы, никкой рспорядительности. Пшениц лежит тут уже неделю, то и две, можно бы двно нчть ссыпть ее в мешки, тк нет же, извольте все з один день!

Н чердке полным-полно нроду, помогют все, кого Клейнгольц нспех собрл. Несколько женщин подгребют пшеницу обртно к кучм: рботют трое весов: у первых Шульц, у вторых Лутербх, у третьих Пиннеберг.

Эмиль бегет от одного к другому. Эмиль еще злее, чем утром: Эмилия ни вот столечко не дл ему выпить, потому он и не пустил н чердк ни ее, ни Мри. Злость н тирнку жену возоблдл нд отцовским желнием пристроить дочь. «Чтоб и духом вшим тм не пхло, стервы!

— Вес мешк прибвили, вес првильный, Лутербх? Ну и идиот! Мешок н дв центнер весит три фунт, не дв! Мешок должен весить ровно дв центнер три фунт, господ. И чтобы без походу. Я никому ничего дрить не собирюсь. Я см перевешю, Щульц.

Двое мужчин волокут мешок к спуску. Мешок рзвязлся.

Буря пшениц рекой полилсь н пол.

— Кто звязывл мешок? Вы, Шмидт? Черт подери, вм, кжется, не впервой с мешкми дело иметь. Не вчер родились! Чего н меня уствились, Пиннеберг? У вс мешок перетягивет. Я же вм, дурку, скзл, чтобы без походу!

Теперь Пиннеберг действительно уствился н хозяин и смотрит н него очень злобно.

— Ну, чего глз вылупили! Если вм здесь не нрвится, можете уходить. Шульц, стрый козел, оствьте Мрхейнеке в покое. Ишь ты, вздумл у меня н склде девок лпть.

Шульц бормочет что-то в свое опрвдние.

— Молчть! Вы ущипнули Мрхейнеке з здницу. Сколько у вс мешков?

— Двдцть три,

— Плохо дело подвигется! Плохо! Только нмотйте себе н ус: пок не погрузим восемьсот мешков, ли одного человек не отпущу! Перерыв не дм. Хоть до одинндцти ночи рботть будете, вот тогд увидим…

Под крышей, нгретой жрким вгустовским солнцем, невыносимо душно. Мужчины сняли пиджки, жилеты, женщины тоже сняли, что можно. Пхнет сухой пылью, потом, сеном, новыми блестящими джутовыми мешкми, но сильнее всего потом, потом, потом. Зпх рспренных тел, тяжелый дух чувственности стновится все гуще. И непрерывно, кк гудящий гонг, слышится голос Клейнгольц:

— Ледерер, вы что, с большого ум тк з лопту беретесь? Возьмите лопту кк следует!.. Держи мешок ккуртнее, черт полостый, чтоб рструб был! Вот кк это делется…

Пиннеберг стоит у весов. Мехнически опускет зщелку.

— Еще немножко, фру Фрибе. Смую млость. Тк, теперь опять слишком много. Еще горсточку отсыпьте. Снимйте! Следующий! Хинрихсен, не зевйте. Теперь вм. Не то мы здесь до полуночи проторчим.

А в голове все время обрывки мыслей: «Овечке хорошо… н свежем воздухе… белые знвесочки колышутся… Змолчл бы, сукин сын! Вечно лется!.. И з ткое место цепляешься! Боишься потерять. Блгодрю покорно».

И опять гудит гонг:

— Ну кк, Кубе? Сколько у вс вышло из этой кучи? Девяносто восемь центнеров? А в ней было сто. Это пшениц из Никельсгоф. В куче было сто центнеров. Куд у вс дв центнер делись, Шульц? Я сейчс см перевешю. Ну-к, ствь мешок н весы.

— Ссохлсь здесь, в тепле, пшениц-то, — слышится голос строго седобородого рбочего Кубе. — Стрсть сыря был, когд привезли из Никельсгоф.

— Рзве я когд сырую пшеницу куплю? Нечего глотку зря дрть. Тоже еще рзговривет. Небось домой, ммше, отнес, ? Ссохлсь! Слушть тошно! Укрли пшеницу, вот что, здесь все, кому не лень, воруют!

— Не позволю, хозяин, меня вором обзывть, — говорит Кубе. — Я в союз пожлюсь. Не позволю, вот и весь скз.

Он смело смотрит хозяину в лицо.

«Вот это здорово, — ликует в душе Пиннеберг. — В союз! Эх, если бы и нм ткже! Но рзве у нс что выйдет? Нипочем не выйдет».

Клейнгольц этим не удивишь, Клейнгольцу это не внове.

— Рзве я тебя вором обозвл? И не думл. Мыши, они известные воровки, у нс здесь для мышей рздолье. Ндо бы, Кубе, опять отрвы подложить или привить им дифтерит.

— Вы, господин Клейнгольц, скзли, что я воровл пшеницу. Все слышли. Я пойду в союз. Пожлюсь н вс, господин Клейнгольц.

— Ничего я не говорил. Ни слов вм не скзл. Эй, господин Шульц, я Кубе вором обзывл?

— Я не слышл, господин Клейнгольц.

— Видишь, Кубе? А вы, господин Пиннеберг, слышли?

— Нет, не слышл, — зпинясь, говорит Пиннеберг, в душе льет кроввые слезы.

— Ну что, Кубе? — говорит Клейнгольц. — Вечно ты склоку зтеешь. В фбрично-зводской комитет метишь.

— Осторожнее н поворотх, господин Клейнгольц, — предостерегет Кубе. — Опять з свое беретесь. Сми знете, о чем это я. Уже три рз со мной судились, и моя првд взял. И в четвертый рз пойду. Я, господин Клейнгольц, не из пугливых.

— Вздор несешь, Кубе, стр стл, из ум выжил, не понимешь, что говоришь, — злится Клейнгольц, — Мне тебя жлко!

Однко с Клейнгольц довольно. Кроме того, здесь действительно ужсно жрко, особенно когд все время бегешь и н всех орешь. Клейнгольц идет вниз, отдохнуть.

— Я пойду в контору. А вы, Пиннеберг, последите, чтобы рботли. И никких перекуров, поняли? Вы отвечете!

Он спускется с чердк, и тотчс же нчинется оживленный рзговор. В темх недосттк нет, об этом позботился см Клейнгольц.

— Понятно, почему он сегодня кк с цепи сорвлся!

— Промочит горло — отойдет.

— Перекур! — кричит стрый Кубе. — Перекур! Эмиль, вероятно, еще во дворе.

80

— Пожлуйст, пожлуйст. Кубе, не подводите меня, — просит двдцтитрехлетний Пиннеберг шестидесятитрехлетнего Кубе, — ведь господин Клейнгольц не рзрешил.

— Все по договору, господин Пиннеберг, — говорит бородтый Кубе, — по договору полгется отдых. Нет ткого зкон, чтобы хозяин отдых не дл.

— Но ведь он с меня спросит.

— А мне ккое дело! — фыркет Кубе. — Рз вы дже не слышли, кк он меня вором обозвл!..

— Будь вы в моем положении. Кубе…

— Знем, знем. Если бы все, молодой человек, тк, кк вы, рссуждли, хозяев бы н нс волу возили, мы з кждый кусок им в ноги клнялись. Ну, д вы еще молоды. У вс еще все впереди, еще н собственной шкуре почувствуете, что, н брюхе-то ползмши, ничего не добьешься. Эй, бросй рботу!

Но все уж и тк бросили рботть. Трое служщих стоят особняком.

— Пусть господ, ежели они хотят, сми мешки нсыпют, — говорит один рбочий.

— Пусть перед Эмилем выслуживются! — подхвтывет другой. — Может, дст им тогд коньяку понюхть.

— Нет, он им Мрихен дст понюхть.

— Всем троим? — Громкий хохот.

— Он и от троих не откжется, он ткя. Кто-то зтягивет:

Мрихен, Мрихен, крсотк моя!

И вот уже почти все подпевют.

— Хорошо, если это нм сойдет, — говорит Пиннеберг.

— С меня хвтит, — говорит Шульц, — Очень мне нужно, чтоб меня при всех козлом ругли! А не то нгржу Мри ребенком, и поминй кк звли. — Он злордно, мрчно улыбется.

А силч Лутербх прибвляет:

— Подстеречь бы его кк-нибудь ночью, когд он нкчется, и в темноте кк следует вздрючить. Поможет.

— Мы только говорим, делть ничего не делем, — змечет Пиннеберг. — Рбочие совершенно првы. Мы вечно трясемся.

— Ты, может, и трясешься. А я нет, — говорит Лутербх.

— И я нет, — говорит Шульц. — Мне вообще эт лвочк осточертел.

— Ну, тк двйте действовть, — предлгет Пиннеберг. — Ведь говорил же он с вми сегодня утром?

Все трое испытующе, недоверчиво, смущенно смотрят друг н друг.

— Вот что я вм скжу, — говорит Пиннеберг, он нконец решился. — Ко мне он сегодня утром все со своей Мри приствл, он, видите ли, девк хоть куд, потом, чтобы к первому я решил, что решил — я толком не зню, то ли чтобы я добровольно соглсился н увольнение, тк кк я позже всех поступил, то ли нсчет Мри.

— Со мной он тоже говорил. Видите ли, у него много неприятностей из-з того, что я нцист.

— А со мной о том, что я с девочкми гуляю. Пиннеберг переводит дыхние:

— Ну, дльше?..

— Что дльше?

— Что вы собиретесь первого ему зявить?

— О чем это зявить?

— Н Мри вы соглсны?

— Ни в коем случе.

— Пусть лучше увольняет.

— В тком случе…

— Что в тком случе?

— В тком случе мы трое можем сговориться.

— Нсчет чего?

— Ну хотя бы ддим друг другу слово не соглшться н Мри.

— Об ней он говорить не стнет. Не ткой нш Эмиль дурк.

— Мри — это еще не повод для увольнения.

— В тком случе двйте решим тк: если он уволит одного, двое других сми уволятся. Решим и слово сдержим.

Лутербх и Шульц рздумывют, кждый взвешивет, чем он рискует, стоит ли двть ткое слово.

— Всех троих он ни в коем случе не уволит, — нстивет Пиннеберг.

— Тут Пиннеберг прв, — подтверждет Лутербх. — Этого он сейчс не сделет. Я дю слово.

— Я тоже, — говорит Пиннеберг. — А ты, Шульц?

— Лдно, соглсен.

— Кончй перекур! — кричит Кубе. — Кк вы, господ хорошие, трудиться будете?

— Итк, решено?

— Честное слово!

— Честное слово!

«Господи, кк Овечк обрдуется, — думет Гннес. — Еще месяц можно жить спокойно». Они идут к весм.

Пиннеберг возврщется домой около одинндцти. Овечк спит, свернувшись клубочком в углу дивн. Лицо у нее зплкнное, кк у мленькой девочки, н ресницх слезинки.

— Господи, нконец-то! Я тк боялсь!

— Чего же ты боялсь? Что со мной может случиться? Пришлось рботть сверхурочно, это удовольствие у нс дв рз в неделю бывет.

— А я тк боялсь! Ты очень голоден?

— Кк волк. Послушй, чем это у нс пхнет?

— Пхнет? Не зню. — Овечк принюхивется. — Господи, Они вместе бросются н кухню. Тм не продохнуть от удушливого чд.

— Открой окн! Поскорей открой все окн! Чтобы сквозняк был!

— Отыщи сперв гзовый крн. Прежде всего ндо выключить гз.

Нконец, глотнув свежего воздух, они снимют крышку с большой суповой кстрюли.

— Ткой чудесный гороховый суп! — шепчет Овечк.

— Все пригорело!

— Ткое чудесное мясо!

Они смотрят в кстрюлю, дно и стенки покрыты темной, вонючей, клейкой мссой.

— Я его в пять чсов н плиту поствил, — рсскзывет Овечк. — Думл, ты к семи придешь. Чтобы лишняя вод з это время выкипел. А ты не пришел, и ткой н меня стрх нпл, вот я и позбыл об этой дурцкой кстрюле!

— Кстрюля прикзл долго жить, — с грустью говорит Пиннеберг.

— Может быть, я еще отчищу, — здумчиво произносит Овечк. — Есть ткие проволочные щетки.

— Все денег стоит, — коротко змечет Пиннеберг. — Подумть стршно, сколько мы з эти дни денег извели. И кстрюли, и проволочные щетки, и обед — д н эти деньги я три недели столовться бы мог… Ну вот, ты уж и плчешь, ведь я првду говорю…

Овечк рыдет.

— Я тк стрлсь, дорогой! Только когд я з тебя боюсь, тут мне уж не до обед. Пришел бы ты хоть н полчс рньше! Тогд бы мы успели вовремя выключить гз.

— Д-, — говорит Пиннеберг и зкрывет кстрюлю крышкой, — з учение плтят. Я, — он решется н героическое признние: — Я тоже иногд ошибюсь. Из-з этого плкть не стоит… А теперь дй мне чего-нибудь поесть. Я зверски голоден!

У ПИННЕБЕРГА НЕТ НИКАКИХ ПЛАНОВ, И ВСЕ ЖЕ ОН ЕДЕТ НА ПРОГУЛКУ И ПРИВЛЕКАЕТ К СЕБЕ ВНИМАНИЕ.

Суббот, эт злосчстня суббот тридцтого вгуст, сияя, встет из темной синевы ночи. З кофе Овечк еще рз повторил:

— Знчит, звтр ты свободен. Звтр мы поедем по узкоколейке в Мксфельде,

— Звтр дежурит Лутербх. Звтр мы поедем з город, — соглшется Пиннеберг. — Обещю тебе.

Возьмем лодку и поедем через озеро, и дльше вверх по Мксе — Овечк смеется. — Господи боже мой, ну и нзвние! Знешь, мне все кжется, что ты хочешь взять меня н руки.

— Охотно бы. Но мне в контору пор. Пок, струх!

— Пок, стрик!

В конторе к Пиннебергу подошел Лутербх.

— Слушй, Пиннеберг, у нс звтр вербовочный поход, и мой груф скзл, что я обязн быть. Выдй з меня корм лошдям.

— Очень сожлею, Лутербх, но звтр никк не могу! В другой рз — пожлуйст!

— Сделй мне одолжение, друг!

— Нет, прво, не могу. В другой рз — пожлуйст, но звтр никк не могу! А Шульц?

— Шульц тоже не может. У него тм с ккой-то девушкой дел из-з лиментов. Ну, очень прошу,

— Звтр не могу.

— Но у тебя же обычно не бывет никких плнов н воскресенье.

— Н звтр плны есть.

— Ккой ты несговорчивый, ведь у тебя нверняк никких плнов нет.

— Н звтр есть.

— Я дв воскресенья з тебя отдежурю.

— Нет, не хочу. И отстнь. Все рвно не сменю.

— Пожлуйст, рз ты ткой. Ведь мой груф специльно мне нкзывл.

Лутербх до смерти обижен.

Тк нчлсь эт суббот. И тк пошло дльше.

Дв чс спустя Клейнгольц и Пиннеберг остлись одни в конторе. Мухи жужжт и звенят совсем по-летнему. У хозяин здорово крсное лицо, несомненно он сегодня уже клюкнул и потому в хорошем нстроении.

— Подежурьте звтр з Лутербх, Пиннеберг, — говорит он миролюбиво. — Он просил отпустить его. Пиннеберг поднимет голову.

— Очень сожлею, господин Клейнгольц. Звтр я не могу. Я уже скзл Лутербху.

— А нельзя вши дел отложить? Ведь у вс никких серьезных плнов нет.

— Н этот рз, к сожлению, есть, господин Клейнгольц. Клейнгольц очень внимтельно смотрит н своего бухглтер.

— Послушйте, Пиннеберг, не вляйте дурк. Я Лутербх отпустил, не могу же я теперь идти н попятный. Пиннеберг не отвечет.

— Видите ли, Пиннеберг, Лутербх — дурк. Но он нцист, — по-житейски прктически объясняет Эмиль Клейнгольц, — его группенунтерфюрер — мельник Ротшпрк. Мне с ним отношения портить не хочется, он нс всегд выручет, когд спешно требуется смолоть зерно.

— Но я првд не могу, господин Клейнгольц, — уверяет Пиннеберг.

— Мог бы, конечно, и Шульц зменить, но он тоже не может, — предется бесплодному рздумью Клейнгольц. — Он звтр хоронит родственник, от которого ждет кое-ккое нследство. Н похоронх ему нужно быть, с этим вы должны соглситься, не то другие родственники все себе зберут.

«Вот сволочь! — думет Пиннеберг. — Он же с ббми путется».

— Все это тк, господин Клейнгольц.,. — нчинет он. Но Клейнгольц говорит кк зведенный.

— Что ксется меня, Пиннеберг, я бы охотно подежурил з него, я ведь не ткой, сми знете…

— Д, вы не ткой, господин Клейнгольц, — подтверждет Пиннеберг.

— Но, знете, звтр я тоже не могу. Звтр я должен поездить по деревням, зручиться зкзми н клевер. В этом году мы ничего еще не продли.

Он выжидюще смотрит н Пиннеберг,

— В воскресенье я обязтельно должен поехть, Пиннеберг, в воскресенье я зстну крестьян дом.

Пиннеберг в подтверждение кивет головой.

— А Кубе не мог бы покормить лошдей, господин Клейнгольц?

Клейнгольц возмущен:

— Кубе?! Чтобы я ему ключи доверил? Кубе еще при покойном отце у нс рботл, но ключей ему никогд не доверяли. Нет, нет, Пиннеберг, вы сми понимете, только вы один и можете. Звтр будете дежурить вы.

— Но я не могу, господин Клейнгольц! Клейнгольц поржен.

— Ведь я вм ясно скзл, Пиннеберг, что, кроме вс, все зняты.

— Но я тоже знят, господин. Клейнгольц.

— Господин Пиннеберг, ведь не будете же вы требовть, чтобы я звтр рботл з вс просто потому, что вы кпризничете. Ккие же у вс плны н звтр?

— Я собирлся…— нчинет Пиннеберг, — я должен…— прибвляет он. И змолкет, потому что не может тк срзу ничего придумть.

— Ну вот, видите! Не могу же я сорвть зкзы н клевер только потому, что вы зупрямились! Будьте блгорзумны, Пиннеберг.

— Я блгорзумен, господин Клейнгольц. Но я никк не могу. Господин Клейнгольц поднимется, пятясь, отступет к двери и не спускет огорченного взгляд со своего бухглтер.

— Я жестоко в вс рзочровлся, господин Пиннеберг, — говорит он, — жестоко рзочровлся. И хлопет дверью…

Овечк, конечно, вполне соглсн со своим мльчугном.

— Кк это ты решился? А вообще, по-моему, ужсно подло с их стороны тк тебя подводить. Я бы н твоем месте скзл хозяину, что Шульц нсчет похорон нврл.

— Это было бы не по-товрищески, Овечк. Ей стыдно.

— Нет, конечно, ты совершенно прв. Но Шульцу я бы все выскзл. Все нчистоту выскзл бы.

— Я выскжу, Овечк, выскжу.

И вот они сидят в поезде, который идет в Мксфельде. Вгон битком нбит, хотя поезд отходит из Духеров в шесть утр. Мксфельде, Мксзее и рек Мксе тоже приносят рзочровние. Всюду полным-полно нроду, шумно и пыльно. Тысячи людей приехли из Плц, н берегу стоят сотни втомшин и плток. О лодке и думть нечего, те немногие, что имеются, уже двно рзобрны. Пиннеберг и Эмм молодожены, их сердц жждут уединения. Сутолок ужсет их.

— Ну, тк отпрвимся пешком, — предлгет Пиннеберг. — Здесь ведь повсюду лес, и вод, и горы…

— Но куд?

— А не все. ли рвно? Только бы поскорее отсюд. Нйдем где-нибудь уединенное местечко.

И они нходят ткое местечко. Снчл они идут лесной дорожкой, еще довольно широкой, и нроду н ней много, но потом Овечк убеждет его, что здесь, в буковом лесу, пхнет грибми, и увлекет его в сторону, они углубляются все дльше в лес и неожиднно окзывются н поляне между двумя лесистыми склонми. Держсь з руки, крбкются они н противоположный склон и попдют н зтерянную просеку, которя тянется с холм н холм и уходит все глубже в лес; по ней они и шгют.

Нд ними медленно поднимлось солнце, издлек, с Блтийского моря, н кроны буков нлетл временми ветер, и они чудесно шелестели. Морской ветер веял и в Плце, где прежде жил Овечк. Это было двно-двно, и он рсскзл своему мльчугну про единственное з всю ее жизнь путешествие: про девять дней, проведенных в Верхней Бврии вчетвером с подругми.

И он тоже рзговорился и рсскзл, что всегд был одинок и что он не любит мтери, он никогд о нем не зботилсь, у нее вечно были любовники, и он только мешл ей. И профессия у нее ужсня, он… Прошло немло времени, прежде чем он признлся, что он брменш.

Овечк приздумлсь и дже пожлел о своем письме, потому что брменш — это что-то совсем не то, хотя Овечк не, очень ясно предствлял себе, кковы функции брменши, в бре он не был ни рзу, то, что он слышл о ткого род вещх, кк ей кзлось, совсем не подходящее дело для мтери ее Гннес, если принять во внимние ее возрст. Словом, пожлуй, лучше было нчть письмо с обрщения «глубокоувжемя фру Пиннеберг». Но говорить об этом сейчс с Гннесом просто невозможно. Тк шли они некоторое время, взявшись з руки. Но кк рз, когд молчние уже нчло стновиться тягостным и грозило отдлить их друг от друг, Овечк скзл:

— Милый, ккие мы с тобой счстливые, — и протянул ему губы…

Лес вдруг зметно поредел, и они вышли н огромную вырубку, злитую ярким солнцем. Прямо перед ними был высокий песчный холм. Н его вершине кучк людей возилсь с кким-то смешным ппртом. Вдруг ппрт поднялся и понесся по воздуху.

— Плнер! — крикнул Пиннеберг. — Овечк, это плнер! — Он был очень возбужден и стрлся ей объяснить, кким обрзом эт штук без мотор поднимется вверх. Но ему смому это было не очень-то ясно, потому Овечк и вовсе ничего не понял, однко послушно повторял: «Д» и «Конечно, конечно».

Потом они сели н опушке лес и плотно позвтркли тем, что взяли с собой, и выпили все, что было в термосе. Большя беля птиц, кружившя нд холмом, то снижлсь, то поднимлсь и в конце концов опустилсь длеко в стороне. Люди, стоявшие н вершине холм, бросились к ней, рсстояние было порядочное, и к тому времени когд они потщили плнер обртно, чет Пиннеберг успел позвтркть, и Гвинее зкурил сигрету.

— Теперь они потщт его обртно н гору, — пояснил Пиннеберг.

— Но ведь это ужсно хлопотно! Почему он не едет см?

— Потому что у него нет мотор, ведь это же плнер.

— Неужели у них нет денег н мотор? Рзве мотор тк дорого стоит? По-моему, это ужсно хлопотно.

— Но, Овечк…— И он собрлся продолжить свои пояснения. Но Овечк вдруг крепко прижлсь к нему и скзл:

— Кк ужсно, ужсно хорошо, что мы вместе, првд, милый?

И вот тут-то оно и случилось: по песчной дороге, идущей вдоль опушки, к ним подкрлся втомобиль, тихо и бесшумно, словно н нем были войлочные туфли, и когд они его зметили и смущенно отстрнились друг от друг, втомобиль уже почти порвнялся с ними. Собственно говоря, они должны были бы видеть сидящих в нем пссжиров в профиль, но те повернулись к ним нфс, и н их лицх вырзилось удивление, вырзилсь строгость, вырзилось рзочровние.

Овечк ничего не понял, он подумл, что уж очень дурцкий вид был у этих людей, словно они никогд рньше не видели целующейся прочки, но глвное, он не могл понять, что случилось с ее мльчугном: он вскочил, бормоч что-то непонятное, и отвесил мшине низкий поклон.

Но тут все, кк по комнде, повернулись к ним в профиль, никто не ответил н пиннеберговские вежливые поклоны, только мшин громко гуднул, прибвил ходу, нырнул в чшу лес, еще рз сверкнул им в глз ее крсный лкировнный кузов, и ушл. Ушл.

А ее мльчугн стоял бледный, кк смерть, зсунув руки в крмны, и бормотл:

— Мы погибли, Овечк. Звтр он меня выгонит.

— Д кто? Кто тебя выгонит?

— Клейнгольц, кто же еще! Господи боже, ничего ты не понимешь. Это же были Клейнгольцы.

— Господи боже мой! — воскликнул Овечк и тяжело вздохнул. — Вот это нзывется повезло!

А потом он крепко обнял своего большого мльчугн и стл его утешть, кк могл.

КАК ПИННЕБЕРГ БОРЕТСЯ С СОБСТВЕННОЙ СОВЕСТЬЮ И С МАРИХЕН КЛЕЙНГОЛЬЦ И ПОЧЕМУ ВСЕ ЖЕ ОКАЗЫВАЕТСЯ СЛИШКОМ ПОЗДНО.

З кждым воскресеньем неминуемо следует понедельник, хотя в воскресенье, в одинндцть утр, возможно, и кжется, что до понедельник еще целя вечность.

Но понедельник приходит, приходит неизбежно, все идет зведенным порядком, и н углу Бзрной площди, где Пиннебергу кждый день встречется секретрь мунициплитет Крнц, он оглядывется. Тк и есть, вон уже подходит Крнц, и, почти порвнявшись, об притргивются к шляпм, здоровются и проходят мимо.

Пиннеберг смотрит н свою првую руку; золотое обручльное кольцо блестит н солнце. Пиннеберг медленно снимет кольцо, медленно достет бумжник, но зтем быстро, всему свету нзло, снов ндевет кольцо. Подняв голову, с кольцом н пльце, шгет он нвстречу судьбе.

Однко судьб зствляет себя ждть. Дже сверхккуртного Лутербх в этот понедельник еще нет н месте, из семьи Клейнгольцев тоже никого не видно.

«Верно, в конюшне, — думет Пиннеберг и отпрвляется во двор. Тм стоит крсня мшин, ее моют. — Эх, сломться бы тебе вчер в пути! — думет Пиннеберг, вслух говорит:

— Хозяин еще не встл?

— Все еще спят, господин Пиннеберг.

— Кто же вчер здвл корм лошдям?

— Стрик Кубе, господин Пиннеберг, Кубе.

— Ах тк! — И Пиннеберг возврщется в контору.

Тем временем туд успел прибежть Шульц — уже четверть девятого — изжелт-бледный и сильно не в духе.

— Где Лутербх? — сердито спршивет он. Ишь свинья, болеть вздумл, рботы сегодня по горло.

— Похоже, что тк, — отзывется Пиннеберг, — Лутербх обычно не опздывет. Хорошо провел воскресенье, Шульц?

— Черт бы их взял! — выпливет Шульц. — Черт бы их взял! Черт бы их взял! — Он погружется в тяжелое рздумье. И вдруг взрывется: — Помнишь, Пиннеберг, я тебе кк-то рсскзывл, ты, верно, уже позбыл, месяцев восемь-девять тому нзд я был в Гельдорфе н тнцх, ткя нстоящя деревенскя тнцульк, с топочущим мужичьем. Тк вот он теперь уверяет, что я — отец ребенк и должен ей плтить. Я, конечно, и не подумю. Скжу, что это поклеп.

— А кк ты докжешь? — спршивет Пиннеберг и думет

«У Шульц тоже свои неприятности».

— Я вчер целый день по Гельдорфу бегл и рзузнвл, с кем он еще, кроме меня… Только все эти деревенские дурни покрывют друг друг. Не хвтит же у нее нглости подть н меня в суд!

— А если все-тки хвтит?

— Я судье все объясню! Ну, скжи по совести, Пиннеберг, можно ли этому поверить: я дв рз с ней протнцевл, потом скзл: «Знешь, фройляйн, очень нкурено, не пойти ли нм н воздухе. И пропустили-то мы всего один тнец, понимешь, теперь выходит, только я один отец! Не идиотство ли!

— Но если ты ничего не можешь докзть?

— Я скжу, что это поклеп! Судья поймет. Д рзве я могу, Пиннеберг? Это при ншем-то жловнье?

— Сегодня решится, кого увольняют, — вполголос и кк бы невзнчй говорит Пиннеберг. Но Шульц дже не слушет.

— После спиртного мне всегд тк плохо, — стонет он.

Двдцть минут девятого. Входит Лутербх.

Ох, Лутербх! Ох, Эрнст! Ох, ты мой Эрнст Лутербх!

Синяк под глзом — рз. Левя рук н перевязи — дв. Лицо все в ссдинх — три, четыре, пять. Н голове черня шелковя повязк — шесть. И вдобвок ко всему зпх хлороформ — семь. А нос! Опухший, кровоточщий нос! Восемь! А нижняя губ, рссечення, вздувшяся, толстя, кк у негр. Девять! Нокут, Лутербх! Короче говоря, вчер Эрнст Лутербх рьяно и смоотверженно проповедовл свои политические взгляды нселению.

Об сослуживц в волнении вертятся вокруг него.

— Ох, брт! Ох, дружище! И отделли же тебя!

— Эрнст, Эрнст, никк ты не обрзумишься!

Лутербх сдится, не поворчивя головы, очень осторожно.

— Это еще пустяки. Вот если бы вы мою спину видели…

— Д рзве тк можно, друг?..

— Ткой уж я! Мог бы спокойно сидеть дом, д о вс подумл, ведь рботы сегодня по горло.

— И, кроме того, сегодня решится, кого рссчитют, — говорит Пиннеберг.

— И кого нет в конторе, того и зклюют.

— Слушй, этого ты не говори! Ведь мы же дли слово…

Входит Эмиль Клейнгольц.

Сегодня Клейнгольц, к сожлению, трезв, дже слишком трезв, еще в дверях он учуял зпх водки и пив, который исходит от Шульц. Он делет первый шг, тк скзть — для зтрвки:

— Опять без рботы, господ? — говорит он. — Хорошо, что сегодня должно решиться, кого увольнять, одного из вс я уволю. — Он усмехется. — Троим здесь делть нечего, ?

Он торжествующе смотрит н них, они в смущении пробирются н свои мест. Но Клейнгольц не отстет

— Д, Шульц, милый человек, вы, конечно, не прочь после пьянки проспться в конторе, н мои кровные денежки. Похороны-то, видно, сильно вспрыснули, ? Знете что? — он здумывется и нконец нпдет н блестящую мысль: — Знете, полезйте-к в прицеп и езжйте н мельницу. Д смотрите кк следует тормозми орудуйте, дорог ведь то в гору, то под гору, я скжу шоферу, пусть он з вми присмтривет, если вы о тормозх позбудете, пусть влепит вм кк следует.

Клейнгольц хохочет он думет, что сострил, потому и хохочет. О том, чтоб «влепить», это, конечно, скзно не всерьез, дже если это и скзно очень серьезно.

Шульц устремился к двери.

— Куд вы без документов? Пиннеберг, выпишите Шульцу нклдную, ему смому сегодня не нписть, у него руки трясутся.

Пиннеберг, обрдоввшись, что у него есть знятие, ретиво строчит.

Зтем вручет Шульцу документы.

— Вот держи.

— Еще минутку, Шульц, — говорит Эмиль. — Вы до двендцти не обернетесь, по договору я обязн предупредить вс об увольнении до двендцти. Знете, я см еще не зню, кому из вс троих дть рсчет, мне ндо подумть… Вот я н всякий случй и предупреждю вс об увольнении, вот вм и будет нд чем подумть дорогой, я уверен, что это вышибет из вс хмель, особенно если вы еще и тормозить хорошенько будете.

Шульц молч шевелит губми. Кк уже было скзно, лицо у него желтое, помятое, сегодня ему, кроме всего прочего, нездоровится, и сейчс здесь, перед Клейнгольцем, уже не человек, просто тряпк…

— С вми покончено! — говорит Клейнгольц, — когд вернетесь, приходите в контору. Я вм скжу, может быть, я и возьму свое предупреждение обртно.

Итк, с Шульцем покончено. Дверь зхлопнулсь, и медленно, дрожщей рукой, н которой блестит обручльное кольцо, Пиннеберг отодвигет от себя пресс-ппье. «Кто сейчс н очереди, я или Лутербх?»

Но уже при первом слове он понимет: Лутербх. С Лутербхом у Клейнгольц совсем другой тон. Лутербх глуп, но силен, если Лутербх очень уж рздрзнить, он пустит в ход кулки. Нд Лутербхом тк издевться нельзя, с Лутербхом ндо инче. Но Эмиль умеет и это.

— Глядеть н вс, господин Лутербх, просто жлость берет. Глз подбит, нос крсный, губми едв шевелите, одн рук… Нечего скзть, полноценный рботник. Хотите жловнье сполн получть, тк извольте тк рботть, чтобы ни к чему придрться нельзя было.

— У меня рбот спорится, — говорит Лутербх.

— Тише, Лутербх, тише. Знете, политик — это хорошо, и нционл-социлизм тоже, может быть, хорошо, это мы после ближйших выборов увидим и тогд скжем, но чтобы именно я нес убытки…

— Я от рботы не откзывюсь, — говорит Лутербх.

— Ну, д это мы еще увидим, — мягко говорит Эмиль. — Не думю, чтобы вы сегодня могли рботть, у меня рбот… вы же совсем больны.

— Я от рботы не откзывюсь… от любой.

— Ну, рз вы тк говорите. Лутербх… Только мне что-то не верится. Бромменш меня в прошлый рз подвел, и нм нужно еще рз пропустить через веялку озимый ячмень, вот я и подумл… собственно, я хотел вс Попросить, чтобы вы повертели брбн…

Это уже был верх подлости, дже со стороны Эмиля. Потому что, во-первых, вертеть брбн никк не входит в обязнности служщего, во-вторых, для этого нужны две здоровые и сильные руки.

— Видите, я тк и думл, вы инвлид, — говорит Клейнгольц. — Ступйте домой, Лутербх, но з эти дни я с вс вычту. То, чем вы больны, не болезнь.

— Я от рботы не откзывюсь, — упрямо повторяет рзъяренный Лутербх. — Не откзывюсь вертеть веялку. Можете не беспокоиться, господин Клейнгольц!

— Ну, лдно, около двендцти я поднимусь к вм и скжу, кк я решил с увольнением.

Лутербх что-то невнятно бормочет, и только его и видели.

Теперь они остлись одни. «Сейчс з меня примется», — думет Пиннеберг. Но, к его удивлению, Клейнгольц говорит вполне дружелюбно:

— Нечего скзть, хороши у вс сослуживцы — что один, что другой — об дрянь, рзницы никкой. Пиннеберг молчит.

— Ишь вы сегодня кким фрнтом. Грязной рботы вм не поручишь, тк ведь. Приготовьте-к выписку из счет для конторы имения Хонов з тридцть первое вгуст. Они поствили нм овсяную солому вместо ржной, и товр опротестовн.

— Зню, господин Клейгольц, — говорит Пиннеберг. — Это тот вгон, что отпрвили в Крлсхорст, н скковые конюшни.

— Вы молодец, Пиннеберг, — говорит Эмиль. — Вы нстоящий рботник. Если бы все служщие были ткими! Ну, лдно, готовьте выписку. Будьте здоровы.

И его уже нет в конторе.

«Ах, Овечк! — ликует в душе Пиннеберг. — Ах ты моя Овечк! Все улдилось, нм уже нечего бояться ни з мое место, ни з Млыш».

Он встет, берет ппку с зключением эксперт, потому что вгон с соломой был оценен экспертом.

«Тк ккое же сльдо было н тридцть первое мрт? Дебет три тысячи семьсот шестьдесят пять мрок пятьдесят пять. В тком случе…»

И вдруг, словно громом порженный, поднимет голову от бумг:

«И я, болвн, дл честное слово, что, если уволят одного, уволюсь и я. И я см все это зтеял, х я идиот, х я болвн! Мне и в голову не пришло… Он просто нс всех троих выгонит…»

Он всккивет, бегет из угл в угол.

Пробил чс Пиннеберг, роковой чс борьбы с совестью.

Он думет о том, что в Духерове ему нипочем не нйти мест, При теперешней конъюнктуре ему вообще нигде не нйти мест. Он думет о том, что до поступления к Бергмну три месяц был безрботным и кк это тяжело, дже когд ты один, теперь их двое, д еще и третий н подходе. Он думет о сослуживцх, которых, в сущности, терпеть не может, и горздо вероятнее, что уволят одного из них, не его. Он думет о том, что вовсе не уверен, сдержт ли они свое слово, если уволят его, Пиннеберг. Он думет о том, что, если уйдет от Клейнгольц по собственному желнию, тогд он еще долго не будет иметь прв н пособие по безрботице, в нкзние з то, что см откзлся от рботы. Он думет об Овечке, о Бергмне, стром еврейском торговце готовым плтьем, о Мри Клейнгольц и, совершенно неожиднно, о своей мтери. Потом он думет о кртинке в книге «Святое чудо мтеринств», изобржющей трехмесячного зродыш. Млышу сейчс кк рз столько же, — голый крот ккой-то, смотреть противно. Нд этим он приздумывется.

Он бегет из угл в угол, его бросет в жр.

«Кк быть?.. Не могу же я… Они тоже ни з что бы этого не сделли! Тк кк же?.. Д, но нельзя же быть сволочью, чтобы потом мне было стыдно з себя… Ах, если бы тут был Овечк! Если бы можно было ее спросить! Овечк ткя честня, он твердо знет, что нм прикзывет нш совесть, кк поступить, чтобы потом не мучиться угрызениями…»

Он бросется к окну, смотрит н Бзрную площдь. Хоть бы он прошл мимо! Кк рз сейчс! Он должн быть здесь, он скзл, что пойдет утром з мясом. «Миля Овечк! Хорошя моя Овечк! Прошу тебя, пройди сейчс мимо!»

Дверь открывется, и входит Мри Клейнгольц, В семье Клейнгольцев женщины издвн пользуются одной привилегией — в понедельник утром, когд в конторе не бывет посторонних, им рзрешется спрыскивть белье н большом конторском столе. И, кроме того, им дно прво требовть от служщих, чтобы к их приходу со стол все было убрно. Но з всеми сегодняшними волнениями это не было сделно.

— Стол! — резко говорит Мри. Пиннеберг всккивет.

— Минуточку! Прошу прощения, сию минуту будет готово.

Он убирет обрзцы зерн в шкф, склдывет н подоконник скоросшивтели, минутку колеблется, куд сунуть пробник для зерн.

— Чего вы копетесь! — шипит Мри. — Я здесь с бельем стою и жду.

— Сию минуту, — очень кротко говорит Пиннеберг.

— Сию минуту… сию минуту, — ворчит он. — Двно можно было приготовить. Д только если в окно гулящих девиц высмтривть…

Пиннеберг предпочитет не отвечть. Мри с видом оскорбленной принцессы рсклдывет белье н столе, с которого теперь все убрно.

— Фу, ккя грязь! Недвно здесь прибрли, и опять грязь!

Где у вс пыльня тряпк?

— Не зню, — не очень-то любезно отвечет Пиннеберг и делет вид, что ищет тряпку.

— Кждую субботу с вечер вешю чистую тряпку, в понедельник ее уже нет. Верно, кто-то здесь прилдился тряпки тскть.

— Я бы вс попросил…— сердито говорит Пиннеберг.

— О чем это вы меня попросили бы? Не о чем вм меня просить. Рзве я скзл, что пыльные тряпки тскете вы? Я скзл, кто-то. И я вовсе не думю, что ткого сорт девицы до пыльных тряпок дотргивются. Ткой рботой эти особы гнушются.

— Послушйте, фройляйн Клейнгольц, — нчинет Пиннеберг и одумывется. — Э, д что тм! — говорит он и сдится н свое место, чтобы приняться з рботу.

— Вот тк-то оно лучше — помолчть. Среди бел дня лпете ткую…— Он выжидет, попл ли ее стрел в цель, потом снов принимется з свое: — Я-то видел только, кк вы лпли, что тм еще было… Но я говорю только о том, что своими глзми видел…

Он опять змолчл. Пиннеберг судорожно думет «Спокойно, спокойно. Белья у нее не тк много. А тм он волей-неволей отвяжется…»

Мри снов пристет к нему со своими рзговорми:

— Ужсно вульгрня особ. И кк вырядилсь. Молчние.

— Отец говорит, что видел ее в Пльмовом гроте, он тм кельнершей.

Снов молчние.

— Ну что ж, отец говорит, что есть мужчины, которым нрвится все вульгрное, это их возбуждет. Снов молчние.

— Мне вс жль, господин Пиннеберг.

— Мне вс тоже, — говорит Пиннеберг.

Довольно длительное молчние. Мри несколько оздчен,

— Если вы будете мне дерзить, господин Пиннеберг, я скжу отцу. Он вс в дв счет выгонит, — говорит он нконец.

— Рзве я вм ндерзил? — спршивет Пиннеберг. — Я скзл точь-в-точь то же, что скзли вы.

Теперь воцряется тишин. Воцряется кк будто окончтельно. Только время от времени слышно, кк Мри встряхивет веничком, спрыскивя белье, или кк Пиннеберг стукнет невзнчй линейкой по чернильнице.

Вдруг Мри торжествующе вскрикивет и бросется к окну!

— Вот! Вот он, потскух! Господи боже мой! Нкрсилсь-то кк! Смотреть тошно!

Пиннеберг встет и глядит в окно. По площди идет с сумкой в руке Эмм Пиннеберг, его Овечк, существо смое для него дорогое н свете. А что он, кк скзл эт стерв, «нкрсилсь», это; врнье, он-то знет.

Он стоит и смотрит н Овечку, пок он не поворчивет з угол н Бнхофштрссе и не скрывется из виду. Тогд он отходит от окн и нпрвляется прямо к фройляйн Клейнгольц. Лицо его не особенно-то приятно, он бледен, лоб нморщен, но глз глядят довольно бойко.

— Послушйте, фройляйн Клейнгольц, — говорит он, из предосторожности держ руки в крмнх. Он проглтывет слюну и нчинет снов: — Послушйте, фройляйн Клейнгольц, если вы еще рз скжете что-либо подобное, я нбью вм морду.

Он быстро поворчивет к нему свою птичью голову, пытется что-то скзть, ее узкие губы дергются.

— Зткнитесь! — грубо говорит он. — Это моя жен, понимете!!! — и теперь нконец-то вытскивет руку из крмн и сует ей под нос блестящее обручльное кольцо. — Вы рдовться должны, если вм когд-либо посчстливится быть хоть нполовину ткой же приличной женщиной, кк он!

С этими словми Пиннеберг поворчивется, он скзл все, что хотел, н душе у него теперь змечтельно легко… А последствия? Подумешь, последствия! К черту вс всех вместе взятых! Итк, Пиннеберг поворчивется и сдится н свое мест

Довольно долгое время длится молчние, он косится н нее, он н него не смотрит: он повернулсь к окну — ему виден ее жлкий птичий профиль, зтылок с редкими светло-пепельными волосми — но соперниц уже ушл. Ее больше не видно.

И тогд он сдится н стул, роняет голову н крй стол и плчет, плчет по-нстоящему, горькими, душу рздирющими слезми.

— О господи! — вздыхет Пиннеберг. Ему немного стыдно з свою грубость (но только совсем немного). — Я же не хотел вс обидеть, фройляйн Клейнгольц.

Но он плчет и плчет, чтобы выплкться до конц, верно, тк ей легче, и сквозь слезы он лепечет, что не виновт, рз он ткя, и что всегд считл его вполне порядочным человеком, совсем не тким, кк его сослуживцы, и спршивет, кк он жент, по-нстоящему? Ах тк, без церкви, и пусть он не боится, отцу он ничего не скжет, и откуд его девушк — н здешнюю он не похож, и то, что он. Мри, о ней говорил тк, это только со зл, он очень хорошенькя.

Он все говорит и говорит сквозь слезы, и, верно, еще долго бы тк говорил, но тут во дворе рздлся пронзительный голос мтери:

— Где ты зстрял. Мри?! Ндо белье ктть!

Испугнно вскрикнув: «Ах, боже мой!» — Мри вскочил, со стул, быстро собрл белье и бросилсь вон из конторы. Пиннеберг остлся з своим столом и, в сущности, был очень доволен. Он что-то нсвистывл и ретиво считл и время от времени поглядывл в окно — не идет ли обртно Овечк. Хотя, может быть, он уже прошл?

А меж тем пробило уже одинндцть, уже половик двендцтого, вот уже и без четверти двендцть, и Пиннеберг ликовл: «Оснн, оснн, блгословенн моя Овечк, еще месяц мы можем жить спокойно», — и все было бы хорошо, д только без пяти двендцть в контору вошел ппш Клейнгольц, посмотрел ни своего бухглтер, подошел к окну, бросил взгляд н улицу и скзл совсем лсковым тоном:

— Я и тк и этк прикидывл, Пиннеберг. Охотнее всего я бы оствил вс и выгнл кого-нибудь из них двоих. Но вы вздумли откзться от воскресного дежурств только рди того, чтобы рзвлекться с девицми, этого я вм простить не могу, и потому я увольняю вс.

— Господин Клейнгольц!.. — твердо и мужественно произнес Пиннеберг, приступя к прострнному объяснению, которое, несомненно, зтянулось бы горздо дольше двендцти, знчит, и дольше положенного по договору срок. — Господин Клейнгольц, я…

Но тут Эмиль Клейнгольц яростно звопил:

— Черт меня возьми! Опять эт бб! Пиннеберг, с первого октября вы уволены!

Не успел Иогннес Пиннеберг рот открыть, кк Эмиль выбежл из конторы, громко хлопнув дверью, и исчез. А Пиннеберг посмотрел вслед своей Овечке, исчезнувшей з углом, тяжело вздохнул и поглядел н чсы. Без трех минут двендцть. Без двух минут двендцть Пиннеберг уже стрелой мчлся н склд семенного зерн. Тм он бросился к Лутербху и, здыхясь, скзл:

— Лутербх, сейчс же беги к Клейнгольцу и зяви, что уходишь! Помни, ты честное слово дл! Он только что предупредил меня! Я уволен.

Но Эрнст Лутербх медленно снял руку с рукоятки веялки, удивленно посмотрел н Пиннеберг и скзл:

— Во-первых, сейчс без одной минуты двендцть, и до двендцти я уже не успею. Во-вторых, мне бы ндо сперв поговорить с Шульцем, его нет. И в-третьих, мне Мрихен скзл, что ты жент, и, если это првд, знчит, ты хитрил с нми, с твоими сослуживцми. И в-четвертых…

Но что «в-четвертых» Пиннеберг тк и не узнл: чсы н бшне медленно, удр з удром, пробили двендцть. Все кончено. Пиннеберг предупрежден об увольнении, теперь уже ничего не поделешь.

ГОСПОДИН ФРИДРИХС. СЕМГА И ГОСПОДИН БЕРГМАН, НО ВСЕ НАПРАСНО: ДЛЯ ПИННЕБЕРГА МЕСТА НЕТ.

Три недели спустя — в псмурный, холодный, дождливый сентябрьский день, д к тому же еще и очень ветреный — три недели спустя Пиннеберг медленно зкрывет входную дверь в контору своего профсоюз — профсоюз торговых и конторских служщих. Н минуту он здерживется н площдке и рссеянно смотрит н плкт, призывющий всех служщих к солидрности. Он глубоко вздыхет и медленно спускется по лестнице.

Толстый господин с превосходными золотыми зубми, рзговриввший с ним в профсоюзе, убедительно докзл ему, что для него, Пиннеберг, сделть ничего нельзя, что ему остется одно — быть безрботным, вот и все.

— Вы же сми, господин Пиннеберг, знете, кк обстоит дело с торговлей готовым плтьем у нс в Духерове. Свободных мест нет. — И, помолчв, очень вырзительно добвляет:— И не предвидится.

— Но ведь у профсоюз повсюду есть отделения, — робко говорит Пиннеберг. — Может быть, вы связлись бы с ними? У меня прекрсные рекомендции. Возможно, где-нибудь, — Пиннеберг неуверенной рукой описывет в воздухе круг, — возможно, где-нибудь место и ншлось бы.

— И думть нечего! — твердо зявляет господин Фридрихе. — Есл7и что и освободится — кк может что-нибудь освободиться, когд все кк примерзли к своим местм? — тк этого уже ждут не дождутся члены тмошнего отделения союз. Было бы неспрведливо, господин Пиннеберг, обойти тмошних членов союз рди кого-то со стороны.

— Но если тот, что со стороны, больше нуждется?

— Нет, нет, это было бы очень неспрведливо. Теперь все нуждются.

Пиннеберг не собирется вступть в дльнейшие рссуждения о спрведливости.

— Ну, если не продвцом? — упорно допытывется он.

— Не продвцом?.. — господин Фридрихе пожимет плечми. — Тоже ничего нет. Ведь нстоящего бухглтерского обрзовния у вс нет, хоть у Клейнгольц вы немножко с этим делом и познкомились. Господи боже, Клейнгольц — это ткя фирм… Скжите, это верно, что он кждую ночь нпивется и приводит бб в дом?

— Не зню, — коротко отвечет Пиннеберг. — Я ночью не рботю.

— Д, д, д, господин Пиннеберг, — несколько сердито говорит господин Фридрихс. — Союз не очень-то одобряет, когд люди без специльной подготовки меняют профессию. В тких случях союз не может окзть поддержку. Это нносит вред корпорции служщих.

— Ах, боже мой! — только и произносит Пиннеберг. А потом снов принимется упорствовть: — Но к первому октября вы должны что-нибудь для меня придумть. У меня жен.

— К первому! То есть уже через неделю! Нет, Пиннеберг, и думть нечего, ну что я могу поделть? Вы же сми видите. Вы же человек со здрвым смыслом.

Пиннеберг плевть хотел н здрвый смысл.

— Мы ребенк ждем, господин Фридрихс, — тихо произносит он.

Фридрихс искос смотрит н просителя. А потом очень блгодушно утешет

— Ну что ж, говорят, дети — это божье блгословение. Вм ддут пособие по безрботице. Многие н меньшее живут. Спрвитесь, вот увидите.

— Но я должен…

Фридрихе понял, что от Пиннеберг тк не отделться.

— Ну, хорошо, Пиннеберг, слушйте, я понимю, что положение вше не из блестящих. Вот — видите? — я зписывю к себе в книжку вши имя и фмилию: Пиннеберг Иогннес, двдцть три год, продвец, проживет… Где вы проживете?

— Н Зеленом Конце.

— Это совсем з городом? Тк! Теперь еще вш членский номер. Отлично…— Фридрихс здумчиво смотрит н листок. — Листок я положу вот сюд, видите, рядом с чернильницей, чтоб всегд перед глзми был. И когд что подвернется, я прежде всего подумю о вс.

Пиннеберг собрлся было что-то скзть.

— Видите, я окзывю вм предпочтение, это, собственно, неспрведливо по отношению к другим членм союз, но я беру это н себя. Лдно. Во внимние к вшему тяжелому положению!

Фридрихе, прищурясь, смотрит н листок, берет крсный крндш и ствит еще жирный крсный воклицтельный знк — Тк!.. — с удовлетворением говорит он и клдет листок рядом с чернильницей.

Пиннеберг вздыхет и собирется уйти.

— Тк вы обо мне не збудете, господин Фридрихс? Я могу ндеяться?

— Листок здесь. Листок здесь. Всего доброго, господин Пиннеберг.

Пиннеберг в нерешительности стоит н улице. Собственно говоря, следовло бы вернуться в контору к Клейнгольцу, он отпросился только н чс-другой, чтобы подыскть рботу. Но ему противно, и больше всего противны ему его дорогие сослуживцы, которые не зявили и не думют зявлять, что тоже уходят, но кждый рз с учстием спршивют: «Ну кк, Пиннеберг, все еще без мест? Д ты нстивй, дети, мол, кушть просят, эх ты, молодожен!»

— К чертям собчьим…— вырзительно говорит Пиннеберг и идет в городской прк.

Кк в прке холодно, ветрено, пусто! Кк зросли сорняком грядки! Ккие лужи! А дует кк, сигреты не зкурить! Д это и к лучшему, курить скоро тоже придется бросить. Ну и везет же ему! Кому еще через полтор месяц после женитьбы приходится откзывться от курения — только ему одному!

Д, вот это ветер! Н крю прк, где нчинются поля, ветер прямо с ног влит. Нлетет, рвет пльто, шляпу приходится нхлобучивть н смые уши. Поля совсем осенние, мокрые-премокрые, неряшливые, безутешные… А дом… здесь иные жители шутят: «Хорошо, что дом пусто, людям мест больше».

Итк — сейчс они живут н Зеленом Конце. А когд придет конец Зеленому Концу, появится что-то другое, подешевле, во всяком случе, будут четыре стены и крыш нд головой, и тепло. И жен, д, конечно, жен. Кк это чудесно — лежишь в постели, кто-то под боком поспывет. Кк это чудесно — читешь гзету, н дивне кто-то сидит и шьет или штопет. Кк это чудесно— придешь домой, и кто-то говорит: «Здрвствуй, мльчугн. Ну кк рботлось? Хорошо?» Кк это чудесно, когд есть для кого рботть, о ком зботиться, — ну д, зботиться, пусть дже ты безрботный. Кк это чудесно, когд есть кто-то, кого ты можешь утешить.

И вдруг Пиннеберг рссмеялся. История с семгой! С четвертью фунт семги! Бедня Овечк, ккя он был несчстня! Тк приятно было ее утешить!

Кк-то вечером — они только что сели з стол — Овечк зявил, что не может есть, все ей противно. А сегодня он видел в гстрономической лвке копченую семгу, ткую сочную и розовую, вот; кусочек семги он бы съел!

— Тк чего же ты не купил?

— А ты думешь, сколько он стоит? Ну, он то д се, конечно, это нерзумно, слишком для них дорого. Но если Овечк ничего не может есть, он сию же минуту — ужин можно н полчс отложить, — он сию минуту отпрвится в город.

Не тут-то было! Он см пойдет. Что еще выдумл! Ходить ей очень полезно, потом, он вообржет, что он будет сидеть здесь и трястись, вдруг он купит не ту семгу? Он должн видеть, кк прикзчиц нрезть будет, ломтик з ломтиком. Нет, пойдет он.

— Лдно. Иди.

— А сколько взять?

— Восьмушку. Или двй лучше четверть фунт. Кутить тк кутить.

Он смотрит ей вслед, у нее крсивя походк, широкий шг, д и вообще он удивительно хорош, голубое плтье ей очень к лицу. Он высовывется из окн и провожет ее взглядом, пок он не скрывется из виду, потом принимется шгть по комнте. Он згдл: когд он, пробирясь между мебелью, пятьдесят рз обойдет комнту, он снов появится. Он подбежл к окну. И в смом деле, Овечк кк рз входит в дом, нверх он не взглянул. Знчит, еще две-три минуты. Он стоит и ждет. Рз ему дже покзлось, что отворилсь входня дверь. Но Овечки нет и нет.

Что могло случиться? Он видел, кк он вошл в дом, ее нет и нет.

Он открывет дверь в переднюю. В дверях, прижвшись к стеке, стоит Овечк, испугння, вся в слезх, и протягивет ему лоснящийся от жир кусок пергмент, в котором ничего нет.

— Господи боже мой, Овечк, что случилось? Ты выронил семгу?

— Съел, — всхлипывет он. — Всю см съел.

— Тк прямо из бумги? Без хлеб? Целую четверть фунт? Д кк же тк, Овечк?

— Съел, — всхлипывет он. — Всю см съел.

— Д ты входи в комнту, рсскжи, в чем дело. Ну иди и рсскжи. Не стоит же из-з этого плкть. Рсскжи все по порядку. Знчит, купил семгу…

— Д, и мне тк ее зхотелось. Просто не могл смотреть, пок он нрезл и взвешивл. И кк только вышл, зшл в первые же ворот, взял ломтик — м, и съел.

— А потом?

— А потом тк и пошло, всю дорогу, кк ворот попдутся, ну, не могу удержться. Снчл я не хотел тебя объедть, все поровну рзделил, пополм… А потом подумл, возьму один его ломтик, не тк уж это для него вжно. А потом тк все и ел от твоей чсти, но кусочек тебе все-тки оствил, и дже нверх донесл, до передней, до смой двери…

— А потом все-тки съел?

— Д, потом все-тки съел, родненький, ты теперь ни кусочк тк и не попробуешь. Ах, кк я плохо сделл! Но это не потому, что я ткя плохя, — всхлипывет он опять. — Это все мое положение. Никогд я не был ждной. И меня очень огорчет, что теперь и нш Млышок тким ждным родится. Или… может, мне опять сбегть в город и купить для тебя семги? Я донесу, честное-пречестное слово, донесу домой. Он обнимет ее.

— Ах ты моя большя глупышк. Большя моя девочк, только-то и всего…

И он утешет, и уговривет ее, и утирет ей слезы, потом следуют поцелуи, зтем нступет вечер, з вечером ночь…

Пиннеберг двно уже не в пронизнном ветром городском прке, Пиннеберг идет по улицм Духеров, у него определення цель. Он не свернул н Полевую улицу, не пошел и в контору Клейнгольц: Пиннеберг твердым шгом идет вперед, Пиннеберг принял великое решение. Пиннеберг сделл открытие: гордость его — от глупости, Пиннеберг теперь знет — все невжно, только бы не стрдл Овечк и был бы счстлив Млыш. Рзве в нем, Пиннеберге, дело? Пиннеберг — не ткя уж вжня птиц, Пиннеберг может спокойно смириться, только бы им обоим было хорошо.

Пиннеберг прямым путем отпрвляется к Бергмну, прямым путем в мленький темный зкуток, отгороженный от мгзин. И верно, Бергмн сидит тм и снимет копию н копировльном прессе. У Бергмн еще знимются этим.

— А, Пиннеберг! — говорит Бергмн. — Ну, кк жизнь?

— Господин Бергмн, — говорит, здыхясь, Пиннеберг. — Я нстоящий идиот, что ушел от вс. Простите меня, пожлуйст, я готов ходить з корреспонденцией.

— Ш-ш, — остнвливет его Бергмн. — Не говорите ерунды, Пиннеберг. Я ничего не слышл. Незчем вм просить прощения. Я все рвно не возьму вс обртно.

— Господин Бергмн!

— Не просите! Не унижйтесь! Потом смому стыдно будет, что нпрсно унижлись. Я не возьму вс обртно.

— Господин Бергмн, вы тогд скзли, что, прежде чем взять обртно, вы меня с месяц помучете…

— Скзл, господин Пиннеберг, вы првы, и очень сожлею, что скзл. Это я со злости скзл, потому что вы ткой порядочный человек, ткой услужливый — вот хотя бы с почтой — и уходите к ткому пьянице и ббнику. Со злости скзл.

— Господин Бергмн, — не отстет Пиннеберг, — я ведь женился, у нс скоро родится ребенок. Клейнгольц меня увольняет. Что мне делть? Вы ведь знете, кк трудно устроиться у нс в Духерове. Рботы нет. Возьмите меня. Вы знете, я жловнье дром не получю.

— Зню, зню. — Он кивет головой.

— Возьмите меня, господин Бергмн. Пожлуйст!

Тщедушный еврейчик, с которым господь бог при его сотворении обошелся не очень-то милостиво, кчет головой.

— Я не возьму вс, господин Пиннеберг. А почему? Потому, что не могу вс взять!

— О господин Бергмн!

— Брк — это вм-тки не пустяк, господин Пиннеберг, поторопились вы, д… И хорошя у вс жен?

— Господин Бергмн!..

— Понимю, понимю. Желю вм, чтобы он подольше оствлсь хорошей. Послушйте, Пиннеберг, я вм истинную првду говорю. Я бы вс охотно взял, д не могу, супруг не хочет. Он против вс нстроен, потому что вы скзли: «Вы мне прикзывть не можете», — этого он вм не простил. И я могу вс взять? Мне очень жль, господин Пиннеберг, но ничего не выйдет.

Молчние. Долгое молчние. Тщедушный Бергмн повернул копировльный пресс, вытщил письмо и теперь рссмтривет его.

— Тк-то, господин Пиннеберг, — медленно говорит он.

— А если мне к вшей супруге пойти? — шепчет Пиннеберг, — Я бы пошел к ней, господин Бергмн.

— А толк будет? Нет, толку не будет. Знете, Пиннеберг, моя супруг будет вс обндеживть, — он, мол, подумет, — вы будете ходить и просить, ходить и просить. Но взять он вс все рвно не возьмет, в конце концов мне-тки придется вм скзть, что ничего не вышло. Женщины, господин Пиннеберг, всегд тк. Вы еще молоды, мло их знете. Кк двно вы женты?

— Уже четыре недели.

— Четыре недели. Он еще неделями считет! Из вс хороший муж выйдет, срзу видно. Не стыдитесь того, что вм просить приходится, это ничего. Вжно только, чтобы люди не сердились друг н друг. Никогд не сердитесь н свою жену. Всегд помните, он ведь женщин, рзум у нее нет. Очень жль, господин Пиннеберг.

Пиннеберг медленно уходит.

ПОЧТАЛЬОН ПРИНОСИТ ПИСЬМО, А ОВЕЧКА В КУХОННОМ ПЕРЕДНИКЕ БЕЖИТ ЧЕРЕЗ ВЕСЬ ГОРОД И РЫДАЕТ В КОНТОРЕ У КЛЕЙНГОЛЬЦА.

Сегодня пятниц, двдцть шестое сентября, и сегодня Пиннеберг еще сидит в конторе. А Овечк прибирется. И вдруг в смый рзгр уборки стук в дверь, и он говорит: «Войдите». И входит почтльон и говорит:

— Фру Пиннеберг здесь живет?

— Это я.

— Вм письм Ндо бы дощечку н дверь прибить. У меня не собчий нюх.

И после этих слов сей достойный ученик Штефн удляется.

А Овечк стоит посреди комнты и держит в руке письмо, большой сиреневый конверт с крупными кркулями. Это первое письмо, полученное Овечкой з ее супружескую жизнь, с родными в Плце он не переписывется.

И письмо вовсе не из Плц, это письмо из Берлин. А когд Овечк перевернул конверт, то увидел дже дрес отпрвителя, вернее отпрвительницы.

«Ми Пиннеберг, Берлин, Северо-зпд, 40, Шпенерштрссе, 92, 11».

«От его мтери. Ми, не Мри. Нельзя скзть, что он торопилсь с ответом».

Письмо Овечк не рспечтл. Он положил его н стол и продолжл уборку, время от времени поглядывя н письм. Пусть лежит, пок не придет мльчугн. Вместе и прочтут, тк лучше.

Но вдруг Овечк отклдывет тряпку. У нее предчувствие — нступил решющий чс, в этом он уверен. Он бежит поскорее в кухню к Шренхеферше и моет нд рковиной руки. Шренхеферш что-то ей говорит, и Овечк мшинльно отвечет «д», хотя он ничего не слышл. Он уже стоит перед зерклом, попрвляет волосы — прво же, он недурн.

А зтем сдится н дивн, позбыв, что плюхться зпрещено (пружины вздыхют— о-о-ох!), берет письмо и вскрывет.

И читет.

До нее не срзу доходит.

Перечитывет еще рз.

И тут он всккивет, ноги немножко дрожт, ничего, до Клейнгольц он добежит. С миленьким ндо сейчс же поговорить.

О господи, очень рдовться нельзя, это может повредить Млышу.

«Следует избегть всякого род сильных волнений», — предписывет «Святое чудо мтеринств».

«О господи, кк же их избежть? Д сейчс я вовсе и не хочу…»

В Клейнгольцевой конторе довольно сонное нстроение, все три бухглтер сидят без дел, и Эмиль тоже сидит без дел. Сегодня никкой нстоящей рботы нет. Но в то время кк бухглтер делют вид, будто трудятся, и дже очень рьяно, Эмиль просто сидит и сообржет, нцедит ли ему Эмилия еще рюмочку. З сегодняшнее утро ему уже двжды повезло.

И вдруг отворяется дверь, и в эту скучющую контору влетет молодя женщин — глз блестят, волосы рзвевются, н щекх румянец, и — можете себе предствить! — он в переднике, в нстоящем кухонном переднике.

— Мльчугн, выйди н минутку! Мне ндо срочно поговорить с тобой, — крикнул он.

И когд все четверо, ничего не понимя, удивленно уствились н нее, он скзл, срзу опомнившись:

— Простите, господин Клейнгольц. Моя фмилия Пиннеберг, мне необходимо поговорить с мужем.

И вдруг эт молодя, спокойня женщин рзрыдлсь.

— Милый, милый, иди же скорей. Я…— умоляет он.

Эмиль что-то бормочет, дурк Лутербх взвизгивет, Шульц нгло ухмыляется, Пиннебергу ужсно стыдно. Он, кк бы извиняясь, делет беспомощный жест рукой и идет к двери.

В воротх перед конторой, в широких воротх, через которые въезжют грузовики с мешкми зерн и кртофеля, Овечк, вся в слезх, обнимет муж:

— Мльчугн, я без ум от счстья! У нс есть место. Вот, читй!

И он сует ему в руку письмо.

Мльчугн смотрит кк облделый, ничего не понимя. Потом читет письмо:

— «Дорогя невестк по прозвищу Овечк. Сынок мой, кк я вижу, не поумнел, и ты с ним еще нплчешься. Что это он выдумл, рботет в „удобрениях“, это он-то, при том приличном обрзовнии, что я ему дл! Пусть сейчс же едет сюд и с первого октября поступет н службу, которую я ему подыскл в мгзине Мнделя. Н первое время вы поселитесь у меня. Привет.

Вш мм.

Post scriptum: я уже месяц тому нзд хотел вм нписть, д не собрлсь. Протелегрфируйте, когд вы приедете».

— Ах, миленький, миленький, кк я счстлив!

— Д, моя девочк. Д, моя хорошя. И я тоже. Хотя, что ксется моего обрзовния… Ну, д что теперь говорить. Сейчс же пойди и дй телегрмму.

Но рсстться срзу они не в силх.

Пиннеберг возврщется в контору, он молч сдится н свое место, ткой ндутый, вжный.

— Что нового н бирже труд? — спршивет Лутербх. И Пиннеберг отвечет рвнодушным тоном:

— Получил место стршего продвц в мгзине Мнделя в Берлине. Трист пятьдесят мрок жловнья.

— Мендель? — переспршивет Лутербх. — Конечно, еврей.

— Мндель? — переспршивет Эмиль Клейнгольц. — Поинтересуйтесь, солидня ли фирм. Я бы н вшем месте нвел спрвки.

— У меня тоже кк-то был одн, тоже ревел, кк только немного рзволнуется, — здумчиво говорит Шульц. — У тебя жен всегд ткя истеричк, Пиннеберг?

чсть вторя

В БЕРЛИНЕ

ФРАУ МИА ПИННЕБЕРГ В РОЛИ ПОМЕХИ УЛИЧНОМУ ДВИЖЕНИЮ. ОНА НРАВИТСЯ ОВЕЧКЕ. НЕ НРАВИТСЯ СЫНУ И ОБЪЯСНЯЕТ, КТО ТАКОЙ ЯХМАН.

По Инвлиденштрссе едет ткси, медленно проклдывет себе дорогу в уличной сутолоке, выезжет н вокзльную площдь, где меньше нроду; словно вздохнув с облегчением, дет гудки и спешит к подъезду Штеттинского вокзл. Остнвливется. Из ткси выходит дм.

— Сколько? — спршивет он шофер.

— Две шестьдесят, — отвечет шофер.

Дм уже рылсь в сумочке, но при этих словх зкрывет ее.

— Две шестьдесят з десять минут езды? Нет, милый человек, я не миллионерш, пусть сын плтит. Подождите нс.

— Не выйдет, судрыня, — говорит шофер.

— Что знчит не выйдет? Я не зплчу, знчит, вм придется подождть, пок приедет сын. В четыре десять со штеттинским поездом.

— Нельзя, — говорит шофер. — Здесь у вокзл стоянк не рзрешется.

— Тогд подождите н той стороне. Мы перейдем н ту сторону и н той стороне сядем в мшину.

Шофер склонил голову н плечо и, прищурясь, смотрит н дму.

— Ну, конечно, вы придете! — говорит он. — Придете! Это тк же верно, кк очередное повышение зрботк. Только, знете что, лучше скжите сыну, чтоб он отдл вм деньги. Этк будет куд проще.

— В чем дело? — подходит полицейский. — Проезжйте, шофер.

— Клиентк хочет, чтоб я ее подождл.

— Проезжйте, проезжйте.

— Он не хочет плтить!

— Будьте добры уплтить. Здесь нельзя стоять, другим тоже н поезд ндо.

— Д я совсем не н поезд. Я сейчс вернусь. — Деньги отдйте… Ишь стря, кк нкрсилсь…

— Я зпишу вш номер, шофер…

— Проезжй, проезжй, стрый черт, не то смотри, кк бы я по твоему «форду» не двинул!.. Будьте добры, судрыня, зплтите! Вы же сми видите…— Полицейский в полном змештельстве рсклнивется перед ней, щелкет кблукми.

Он сияет.

— Д зплчу. Зплчу. Что же делть, если ждть не рзрешется, я не собирюсь нрушть првил. Господи, сколько шуму? Предоствили бы нм, женщинм, улживть ткие дел… И все было бы в порядке.

Вестибюль вокзл. Лестниц. Автомт с перронными билетми. «Взять билет? Еще двдцть пфеннигов. Но потом окжется, что тм, несколько выходов, я могу их пропустить. Лдно, после с него получу. Н обртном пути ндо купить сливочного мсл, коробку срдин, помидоры. Вино пришлет Яхмн. Купить цветов невестке? Нет, не ндо, все это стоит денег и только одно бловство».

Фру Ми Пиннеберг прохживется по перрону. У нее дряблое, чуть полное лицо с удивительно блеклыми, словно вылинявшими голубыми глзми. Он блондинк, очень светля блондинк, брови темные, нкршенные, и, кроме того, он чуть-чуть нрумянен, совсем чуть-чуть, тк только, для встречи н вокзле. Обычно в это время дня он не выходит из дому.

«Милый мой мльчик, милый мой мльчик, — рстрогнно повторяет он про себя, потому что знет ей ндо быть немного рстрогнной, инче вся эт встреч будет просто в тягость. — Интересно, ккой он, все ткой же глупый? Конечно, ткой же, рз женился н девушке из Духеров! А я бы из него конфетку сделть могл, првд, был бы мне очень полезен… Его жен… в конце концов тоже могл бы мне помочь, если он простя девочк. Кк рз потому, что он простя. Яхмн постоянно жлуется, что мы слишком много проживем. Может быть, откжу тогд Меллер. Посмотрим. Слв богу, поезд…»

— Здрвствуйте, — говорит он, сияя. — Прекрсно выглядишь, сынок. Кк видно, торговля углем пошл тебе впрок! Ты торговл не углем? Тк почему же ты тк нписл? Д, д, можем спокойно поцеловться, у меня губня помд не стирется. И с тобой, Овечк, тоже. Я тебя совсем другой предствлял.

Он держит Овечку н рсстоянии вытянутой руки.

— А ты, мм, думл — я ккя? — улыбясь, спршивет Овечк.

— Ну, знешь, из провинции, и звть тебя Эмм, и он тебя Овечкой зовет… Говорят, вы в Помернии еще бумзейное белье носите. Нет, Гнс, что это ты придумл, ткя девушк — и вдруг Овечк… Д он у тебя влькирия, грудь высокя, гордый взгляд… Ой, только, рди бог, не крсней, то я опять подумю: нстоящя провинцилк.

— Д я и не собирюсь крснеть, — смеется Овечк. — Ну, конечно, у меня высокя грудь. И взгляд гордый. Особенно сегодня. Берлин! Мндель! И ткя свекровь! Только вот бумзейного белья я не ношу.

— Д, apropos1 о белье… кк у вс с бгжом? Пусть лучше его доствит н дом трнспортня контор. Или у вс мебель?

1 Кстти (фр.)

— Мебели у нс пок нет, мм. До покупки мебели мы еще не дошли.

— И не спешите. В моей квртире у вс будет княжески обствлення комнт. Я зню, что говорю: очень уютня. Деньги горздо нужнее мебели. Ндеюсь, денег у вс много.

— Откуд? — бормочет Пиннеберг. — Откуд у нс быть деньгм? Сколько плтит Мндель?

— Ккой Мндель?

— Ну, в мгзине Мнделя, куд я поступю рботть?

— Рзве я писл что про Мнделя? Я уже збыл. Поговоришь сегодня вечером с Яхмном. Он знет.

— С Яхмном?

— Ну, тк берем ткси! Вечером у меня гости, я не хочу зпздывть. Гнс, сбегй-к вон туд, к окошечку доствки бгж. И скжи, чтобы до одинндцти не доствляли, я не люблю, когд звонят до одинндцти.

Обе женщины остлись н некоторое время одни.

— Ты любишь поспть, мм? — спршивет Овечк.

— Конечно. А ты не любишь? Всякий рзумный человек любит поспть. Ндеюсь, ты не будешь уже с восьми утр по квртире шлепть.

— Конечно, я тоже люблю поспть. Д только мльчугну ндо вовремя поспеть н службу.

— Мльчугну? Ккому мльчугну? Ах д, ншему мльчугну. Ты зовешь его мльчугном. А я Гнсом. Н смом деле его Иогннес зовут, стрик Пиннеберг тк зхотел, чудк был… Зчем же тебе тк рно вствть? Это просто нелепый мужской предрссудок. Отлично могут сми сврить себе кофе и нмзть хлеб мслом. Только скжи ему, чтобы не очень шумел. Прежде он ни с кем не желл считться.

— Со мной он всегд считется! — решительно зявляет Овечк. — Никто со мной тк не считлся, кк он.

— Сколько времени вы женты?.. Ну, тк о чем же тогд говорить! Д, Овечк, ндо подумть, кк я тебя звть буду… Все в порядке, сынок? Знчит, берем ткси!

— Шпенерштрссе, девяносто дв, — говорит шоферу Пиннеберг.

— У тебя, мм, сегодня гости? Но не…? — Он не договривет.

— Ну, в чем дело? — подбдривет его мть. — Чего ты стесняешься? Ты хотел скзть; в честь вс, д? Нет, сынок, во-первых, н это у меня нет денег, во-вторых, это не рзвлечение, дело. Д, дело.

— Ты вечером уже не уходишь…? — Пиннеберг опять не докнчивет вопрос.

— О господи, Овечк! — возмущется его мть. — И в кого у меня ткой сын? Он опять стесняется! Он хочет спросить, все ли я еще в бре. Когд мне восемьдесят будет, он и тогд еще не перестнет спршивть. Нет, Гнс, уже много лет не в бре. Он тебе тоже, верно, говорил, что я рботю в бре, что я брменш? Нет, не говорил? Тк я и поверил!

— Д. что-то в этом роде он говорил…— робко произносит Овечк.

— Вот видишь! — Торжествующе зявляет ммш Пиннеберг. — Знешь, мой сыночек Гнс всю свою жизнь только и делет, что услждет себя и других рзговорми н тему о мтеринской безнрвственности. Он просто гордится своим горем. Кк был бы он счстлив, если бы имел несчстье родиться внебрчным. Но тут счстье изменило тебе, сынок, ты мой зконный сын, я, дур, был верн Пиннебергу.

— Позволь, мм! — протестует Пиннеберг. «Господи, кк хорошо, — думет Овечк. — Все горздо лучше, чем я думл. Он совсем не плохя».

— Тк, теперь слушй, Овечк… Эх, ккое бы тебе имя придумть? С бром все не тк стршно. Во-первых, с тех пор по меньшей мере десять лет прошло, потом, это был очень большой бр с четырьмя или пятью официнткми и брменом, и они всегд плутовли с водкой и непрвильно зписывли бутылки, и утром счет не сходился, вот я и пожлел хозяин и соглсилсь тм рботть из чистой любезности. Я был своего род директором, тк скзть, првой рукой хозяин…

— Но, мльчугн, почему же ты тогд…

— Я тебе сейчс скжу, почему. Он подсмтривл у вход через знвеску.

— Совсем я не подсмтривл.

— Нет, подсмтривл, Гнс, не ври. И, конечно, мне случлось иной рз выпить с звсегдтями бокл шмпнского…

— Водки, — мрчно попрвляет ее сын.

— Ну и ликер я иногд пью. И твоя жен будет пить.

— Моя жен вообще спиртного в рот не берет,

— Умно делешь, Овечк. Дольше сохрнишь кожу глдкой. И для желудк это лучше. А потом от ликер я тк полнею — просто ужс!

— А что это у тебя сегодня з деловые гости? — спршивет Пиннеберг.

— Ты посмотри н него, Овечк! Прямо следовтель! Он уже в пятндцть лет тким был. «С кем ты пил кофе? В пепельнице лежл окурок сигры». Сын у меня…

— Но про гостей ты см нчл, мм…

— Ах, вот кк? Ну, теперь больше не хочу говорить. Вся охот пропл, кк увидел, ккую ты мину скорчил. Во всяком случе, вы не обязны присутствовть,

— Но что случилось? — недоумевет Овечк. — Только что все были тк довольны.

— Вечно он зводит эти противные рзговоры про бр, — злится фру Пиннеберг-стршя. — И ведь уже столько лет.

— Прости! Нчл не я, ты, — выходит из себя Пиннеберг.

Овечк поглядывет то н одного, то н другого. Он еще не слышл, чтобы ее мльчугн тк рзговривл.

— А кто ткой Яхмн? — спршивет Пиннеберг, рвнодушный к излияниям своей ммши, и голос у него длеко не лсковый.

— Яхмн? — переспршивет Ми Пиннеберг, и ее выцветшие глз грозно сверкют, — Яхмн — мой любовник н сегодняшний день, я с ним сплю. Н сегодняшний день он зместитель твоего отц, сынок мой Гнс, и потому изволь относиться к нему с увжением. — Он фыркет. — О, боже, мой гстрономический мгзин! Остновитесь, остновитесь, шофер!

Он уже выскочил из мшины.

— Видишь, Овечк, ккя у меня мть. Я хотел с смого нчл покзть тебе ее в нстоящем свете. Вот ккя он, — с глубоким удовлетворением говорит Иогннес Пиннеберг.

— Ну кк только ты тк можешь, милый! — удивляется Овечк и впервые действительно сердится н него.

НАСТОЯЩАЯ КНЯЖЕСКАЯ КРОВАТЬ, ТОЛЬКО УЖ ОЧЕНЬ ДОРОГАЯ. ЯХМАН СЛЫХОМ НЕ СЛЫХАЛ НИ О КАКОМ МЕСТЕ. ОВЕЧКА УЧИТСЯ ПРОСИТЬ.

Фру Пиннеберг открыл дверь в комнту и торжествующе скзл:

— Вот вш комнт…

Он повернул выключтель, и крсновтый свет лмпы смешлся со светом уходящего сентябрьского дня. Он говорил о княжески обствленной комнте. И это действительно было тк. Н возвышении — кровть, широкя кровть, деревяння, позолочення и с мурми. Крсные шелковые стегные одеял, ккя-то беля шкур н приступочке. Нд кровтью блдхин. Пышное прдное ложе…

— Господи! — воскликнул Овечк и в этой своей новой комнте. Потом кротко скзл: — Д, но это слишком хорошо для нс. Мы ведь люди мленькие.

— Нстоящя, — гордо зявил фру Ми. — Людовик XVI или рококо, я уже не помню, спросите Яхмн, это он мне подрил. «Подрил, — думет Пиннеберг. — Он ей кровти дрит».

— До сих пор я эту комнту сдвл, — продолжет фру Ми. — Великолепня кровть, но чтобы очень удобн был, не скжу. Сдвл большей чстью инострнцм. З нее и з комнту нпротив я получл двести мрок в месяц. Но кто сейчс ткие деньги дст? С вс мы возьмем сто.

— Сто мрок з комнту я, мм, плтить никк не могу, — зявляет Пиннеберг.

— А почему? Сто мрок совсем недорого з ткую шикрную комнту. И телефоном можете пользовться.

— Телефон мне не нужен. Роскошня комнт мне не нужн, — сердито говорит Пиннеберг. — Я дже не зню, сколько я буду получть, ты говоришь — сто мрок з комнту.

— Ну, тк пойдемте пить кофе, — говорит фру Ми и выключет свет. — А может быть, сто мрок для тебя будет не тк уж дорого, ведь ты же не знешь, сколько будешь получть. Вещи оствьте здесь. Послушй, Овечк, моя служнк сегодня не пришл, поможешь мне немножко по хозяйству? Тебя это не зтруднит?

— С удовольствием, мм, с большим удовольствием, — соглшется Овечк. — Ндеюсь не сплоховть, я ведь совсем неумеля хозяйк.

Некоторое время спустя в кухне можно нблюдть ткую кртину: н стром плетеном стуле сидит фру Пиннеберг-стршя и курит одну сигрету з другой. А у мойки стоят молодые Пиннеберги и моют посуду. Он моет, он вытирет. Грязной посуды целя гор: тут и кстрюли с остткми еды, и целые бтльоны чшек, целые эскдроны рюмок, трелки, ножи, ножи, вилки и опять ножи и вилки… Посуду не мыли недели две, не меньше.

Фру Ми Пиннеберг знимет их рзговором:

— Сми видите, ккя у меня прислуг. Я ведь в кухню не вхожу, вот Меллерш и делет что хочет! И чего я ей ткие деньги плчу, звтр же выгоню. Гнс, сынок, ты поккуртнее, смотри, чтобы н рюмкх не оствлось следов от полотенц. Н Яхмн очень трудно угодить, он ткую рюмку просто об стену швркнет. А когд покончим с посудой, тут же примемся ужин готовить. Это дело нетрудное: нрежем бутерброды, где-то оствлся большой кусок жреной телятины… Слв богу, Яхмн пришел, он тоже поможет.

Дверь открывется, входит господин Хольгер Яхмн.

— Кто это у нс? — удивленно спршивет он и во все глз смотрит н нежднных судомоек.

Яхмн — исполин, Яхмн совсем, совсем не ткой, кким его предствляли себе супруги Пиннеберг. Рослый блондин, с голубыми глзми, с решительным, веселым, открытым лицом, широкоплечий, дже сейчс, поздней осенью, без пиджк и жилет.

— Кто это у нс? — недоумевет он и не переступет порог. — Неужели Меллерш, эт стря бестия, обожрлсь ншей водкой и сдохл?

— Очень мило, Яхмн, — говорит фру Ми, не вствя со стул. — Стоишь и глзеешь. Уж который рз ты тк стоишь и глзеешь, просто зписывть ндо бы! Ведь я же тебе ясно скзл, что жду сын с невесткой,

— Ни слов ты мне не говорил, ни слов, — уверяет исполин. — В первый рз слышу, что у тебя сын. Д еще и невестк. Мдм…— Овечке, стоящей у мойки, в первый рз в жизни целуют руку, д еще мокрую. — Мдм, я в восторге. Вы теперь всегд будете мыть здесь посуду? Рзрешите! — Он берет у нее из рук кстрюлю. — Вот это действительно тяжелый случй. В этой кстрюле Пиннеберг врил из стрых подметок новые. Если пмять мне не изменяет, нждк должен лежть н нижней полке в кухонном шкфу, вот рзве только окочурившяся Меллерш унесл его с собой в могилу. Блгодрю вс, молодой человек, позже спрыснем нше знкомство.

— Болтешь всякую ерунду, Яхмн. Любезничешь, — рздется с глерки голос фру Пиннеберг. — И уверяешь, что я никогд говорил тебе о сыне. А ведь ты, ты, собственно, лично устроил этого смого моего сын к Мнделю с первого октября, то есть уже с звтршнего дня он должен приступить к рботе. Кк это н тебя похоже, Яхмн.

— Я устроил? Быть не может! — ухмыляется Яхмн. — я в нши дни устроил н место — нет. Потом неприятностей оберешься.

— Господи, что з человек! — возмущется фру Пиннеберг.Д ты же мне скзл, что все в порядке, чтоб я его вызывл;

— Ты что-то путешь, Пиннеберг, ты путешь, не я. Возможно, я о чем-то тком и говорил, обещл посмотреть, нельзя ли что сделть, что-то ткое смутно припоминю, но про сын ты мне определенно ничего не говорил. Во всем твое проклятое кокетство виновто. Слово «сын» я от тебя ни рзу не слышл.

— Нет, кково! — возмущется фру Пиннеберг.

— И, по-твоему, я скзл, что все в порядке? Что ксется дел, я очень пунктулен, ккуртнее меня человек нет, я нстоящий педнт — знчит, позбыть я не мог. Вчер еще я виделся с Лемном — он зведует у Мнделя персонлом — уж он-то мне должен был хоть зикнуться. Нет, Пиннеберг, это все опять твои воздушные змки.

Супруги Пиннеберг уже двно покончили с мытьем посуды, они стоят и глядят то н мму, которую исполин зовет просто по фмилии, то н Яхмн, который с олимпийским спокойствием от всего открещивется. И считет, что вопрос исчерпн, исчерпн окончтельно.

Однко тут есть еще Иогннес Пиннеберг. Н Яхмн Пиннебергу нплевть, с ним он не считется, Яхмн он уже возненвидел, несет тм ккой-то вздор, думет Пиннеберг. Но он делет несколько шгов в сторону мтери, он очень бледен.

— Мм, кк это понимть прикжешь — ты вызвл нс из Духеров, мы потртили н поездку кучу денег, ты просто морочил нм голову? — говорит он, слегк зикясь, но очень отчетливо. — Только рди того, чтобы сдть нм з сто мрок княжескую постель…

— Миленький, — хочет остновить его Овечк. Но миленький продолжет все решительнее:

— И чтобы у тебя был судомойк? Мы с Овечкой люди бедные, здесь мне, вероятно, дже пособия по безрботице не ддут… тк что же… что же…— вдруг он нчинет всхлипывть, — что же нм теперь делть?

Он озирется по сторонм.

— Ну, ну, ну, только не ной, — говорит мть. — Вернуться в Духеров всегд успеете. Вы же слышли, и ты, Овечк, тоже слышл; я тут ни при чем, опять этот человек, опять Яхмн все нпутл. Его послушть, тк всегд все в порядке и ккуртнее его человек нет, н смом деле… Вот при держу, он уже позбыл, что сегодня Штошуссенс приведет трех голлндцев и что ндо приглсить Мюллензифен и Нину и Клэр. И новую колоду для экрте ты должен был принести…

— Вот, извольте, — торжествующе говорит исполин. — Пиннеберг всегд тк. О трех голлндцх он мне скзл и нсчет девочек тоже. А о Мюллензифене ни слов! Д и зчем нм Мюллензифен? Все, что делет Мюллензифен, и я делть умею.

— А крты для экрте, дорогуш? — Фру Пиннеберг выжидюще смотрит н него.

— Принес, принес! Они у меня в пльто. Во всяком случе, думю, что в пльто, когд я его ндевл… сейчс сбегю в переднюю, посмотрю…

— Господин Яхмн! — вдруг обрщется к нему Овечк и зступет ему дорогу. — Выслушйте меня. Видите ли, для вс это пустяк, что у нс нет мест. Вы, вероятно, всегд сумеете нйти выход, вы горздо умнее нс…

— Слышишь, Пиннеберг? — с удовлетворением произносит Яхмн.

— А мы люди совсем простые. И если мой мльчугн не получит мест, для нс это будет большим несчстьем. Поэтому я вс очень прошу, если вы можете, пострйтесь, подыщите нм место.

— Знете, дмочк, я пострюсь. Я подыщу мльчугну место, — с убеждением говорит Яхмн. — Ккое место вм нужно? Сколько он должен зрбтывть, чтобы вм н жизнь хвтло?

— Д ты же отлично все знешь, — вмешивется фру Ми. — Продвцом к Мнделю. В мгзин мужского готового плтья.

— К Мнделю? Вы соглсны в эту потогонную лвочку? — спршивет Яхмн и прищуривется. — Кроме того, думю, тм он получит пятьсот мрок в месяц, не больше,

— Ты с ум сошел, — говорит фру Ми. — Чтобы продвец получл пятьсот мрок! От силы двести. Ну, двести пятьдесят. Пиннеберг кивет головой в подтверждение ее слов.

— Лдно! — облегченно вздыхет исполин. — Бросьте ерунду болтть. Знете, я поговорю с Мнссе, мы откроем для вс в стром Вестене ткую лвочку — все отдй, мло, ткую, кк никому и не снилось. Я устрою вс, мдм, роскошно устрою.

— Хвтит, — сердито обрывет его фру Ми. — Твоими устройствми я действительно сыт по горло.

— Господин Яхмн, устройте нм место, место с жловньем, ккое полгется по трифному договору, просит Овечк.

— Только и всего! Ткие дел я сто рз обделывл. Знчит, к Мнделю. Пойду-к я к Лемну, этот идиот всякому рд услужить.

— Только, пожлуйст, не збудьте, господин Яхмн. Это ндо сделть не отклдывя.

— Звтр же поговорю с ним. Послезвтр вш муж приступит к рботе. Честное слово.

— Мы вм очень, очень блгодрны, господин Яхмн.

— Все в порядке, мдм. Все в полном порядке. А теперь я пойду з этими чертовыми кртми… Голову дю н отсечение, что ндел пльто, когд уходил. А потом где-то оствил, где — одному богу известно. Кждую осень т же история: никк не могу привыкнуть, збывю о нем, вечно я его где-нибудь оствлю. А весной всегд чужие ндевю…

Яхмн устремляется в переднюю.

— И он еще смеет уверять, будто ничего не збывет, — говорит фру Ми в утешение молодым супругм.

ЯХМАН ЛЖЕТ, ФРОЙЛЯЙН ЗЕМЛЕР ЛЖЕТ, ГОСПОДИН ЛЕМАН ЛЖЕТ, И ПИННЕБЕРГ ТОЖЕ ЛЖЕТ, НО ВСЕ ЖЕ ОН ПОЛУЧАЕТ МЕСТО, ДА ЕЩЕ И ПАПАШУ В ПРИДАЧУ.

Яхмн дожидлся Пиннеберг около мгзин Мнделя, у витрины «Костюмы для мльчиков и юношей».

— А вот и вы. Только зчем ткое озбоченное лицо? Все в полном порядке. Я Лемну все уши о вс прожужжл, теперь он вми просто бредит… Сегодня ночью мы вм не очень мешли?

— Немножко, — с зпинкой отвечет Пиннеберг. — Мы еще не привыкли. А может, просто с дороги устли. Не пор к господину Лемну?

— А пусть его подождет! Он рдовться должен, что вы у него рботть будете. Конечно, пришлсь его долго улмывть. В нши дни не тк-то легко взять нового служщего. Если он будет вс рсспршивть, тк помните — вы ничего не знете.

— Может быть, вы мне скжете, что вы ему говорили? Я должен быть в курсе.

— Э, что тм? В кком еще курсе?! Вы же не умеете врть, по глзм видно. Нет, вы ничего не знете. Пойдемте посидим немножко в кфе нпротив…

— Нет, сейчс я не хотел бы…— нстивет н своем Пиннеберг. — Сейчс я хотел бы, чтобы у меня уже был уверенность. Для нс с женой это тк вжно…

— Вжно! Двести мрок в месяц… Ну, ну, ну, чего вы тк смотрите, я же не в обиду вм скзл. Послушйте, Пиннеберг, — говорит большой Яхмн и очень осторожно клдет руку н плечо мленькому Пиннебергу, — я здесь не зря стою и рзглгольствую…— Яхмн пристльно смотрит н Пиннеберг. — Вс не шокирует, что я друг вшей мтери?

— Нет, нет, — уныло тянет Пиннеберг, ему бы очень хотелось быть сейчс совсем в другом месте.

— Видите ли, Пиннеберг, видите ли, ткой уж я человек, не могу молчть, — говорит Яхмн, и в голосе его звучт лсковые нотки. — Другой бы, может быть, ндулся и молчл и думл, ккое мне дело до этих молокососов! Я же вижу, вс это шокирует. Пусть это вс не шокирует, тк и жене скжите… Нет, не ндо, вш жен не ткя, кк вы, я это срзу понял… И если мы с Пиннеберг поскндлим, не обрщйте внимния, это у нс тк водится, без этого с тоски помрешь… А что Пиннеберг з эту изъеденную молью комнту с вс сто мрок содрть хочет, тк это чепух, не отдвйте ей денег, и вся недолг, все рвно промотет. А нсчет вечерних гостей, тк вы голову себе не ломйте, тк оно зведено, тк и остнется, пок не переведутся дурки… И вот еще что, Пиннеберг…— и теперь великий болтун тк обворожительно мил, что Пиннеберг, при всей своей нтиптии, очровн, восхищен им…— вот еще что, Пиннеберг: не спешите говорить мтери, что ждете ребенк. Я имею в виду, что вш жен ждет. Для вшей мтери ребенок хуже всего, хуже крыс и клопов, видно, он с вми хлебнул горя. Ничего не говорите. Отрицйте, и все. Время терпит. Я попробую см ей скзть… Во время купния он мыло еще не цпет?

— При чем тут мыло? — не понимет Пиннеберг. Яхмн хохочет.

— Вот если ребеночек, когд ммш купется, высунется и цпнет из внны кусок мыл, тогд уж, знчит, скоро. Ткси! Эй, ткси! — вдруг орет он. — Мне уже полчс, кк ндо н Алексндерплтц быть, зддут же мне теперь перцу эти голубчики. — И уже из мшины кричит: — Стло быть, помните, второй двор, нпрво, Лемн. Ничего не говорите. И ни пух ни пер. Поцелуйте ручку жене. Желю удчи!..

Второй двор нпрво. Все знято Мнделем. Ну и огромное же дело у этого Мнделя, те мгзины, где до сих пор рботл Пиннеберг, в десять, д ккое тм, пожлуй, в сто рз меньше. И он дет себе слово трудиться в поте лиц, покзть, н что он способен, все сносить, не ерепениться, д, моя Овечк, д, мой Млыш!

Второй двор нпрво в первом этже: «Зведующий отделом личного соств фирмы Мнделя». И тут же огромное объявление: «С предложением услуг просят не обрщться». И еще одно объявление: «Входить без стук». Пиннеберг тк и делет: входит без стук.

Згородк. З ней пять пишущих мшинок. З пятью пишущими мшинкми пять мшинисток, одни помоложе, другие пострше. Все пять вскидывют глз от мшинок, и все пять тут же снов утыкются носом в мшинку и стукют дльше: ни одн не видел, что кто-то вошел. Пиннеберг стоит и ждет. Спустя некоторое время он обрщется к одной из них — к той, что в зеленой блузке, к той, что сидит к нему всех ближе:

— Будьте любезны, фройляйн…

— Будьте любезны! — говорит зеленя блузк и смотрит н него с тким возмущением, словно он предложил ей тут же, немедля с ним…

— Я хотел бы видеть господин Лемн.

— Объявление н дверях!

— Простите, что вы скзли?

— Объявление н дверях!

— Я не понимю вс, фройляйн. Зеленя блузк возмущен.

— Прочитйте объявление н дверях: «С предложением услуг просят не обрщться».

— Прочитл. Но я вызвн к господину Лемну. Господин Лемн ждет меня.

Мшинистк — Пиннеберг нходит, что он довольно мил и кк будто с недурными мнерми, интересно только, кк он рзговривет со своим шефом, неужели тк же, кк с сослуживцми? — мшинистк сердито смотрит н него.

— Зявление! — говорит он. И зтем с рздржением поясняет: — Зполняйте зявление!

Пиннеберг следует з ее взглядом. В углу н конторке лежит блокнот, н цепочке висит крндш.

«Господин (госпож) _______________

хотел бы видеть господин (госпожу) _______________

Цель посещения (укзть точно) _______________

Пиннеберг пишет снчл: «Пиннеберг», зтем «Лемн», нд целью посещения, которую ндо укзть точно, он приздумывется. Он колеблется между «известн» и «поступление н рботу». Но ни то, ни другое, вероятно, не удовлетворит строгую мшинистку, и он пишет: «Яхмн».

— Пожлуйст.

— Положите сюд.

Зявление лежит н брьере, мшинки стрекочут, Пиннеберг ждет.

Немного спустя он кротко нпоминет:

— Фройляйн, я думю, что господин Лемн меня ждет. Ответ нет.

— Фройляйн, будьте любезны!

Мшинистк что-то бормочет, что-то нечленорздельное, вроде «пш-пш-пш», Пиннебергу приходит в голову, что тк шипят змеи.

«Д, если здесь все сослуживцы ткие…» — грустно думет Пиннеберг. Он все еще ждет.

Некоторое время спустя приходит рссыльный в серой форме.

— Зявление! — говорит мшинистк.

Рссыльный берет зявление, читет, смотрит н Пиннеберг и исчезет.

Н этот рз Пиннебергу не приходится долго ждть. Снов появляется рссыльный.

— Господин Лемн просит, — говорит он очень вежливо и проводит его через проход в брьере в следующую комнту.

Это еще не кбинет Лемн. Но это преддверие к лемновскому кбинету.

Здесь сидит стреющя дм с желтой физиономией. «Верно, личный секретрь Лемн», — со стрхом думет Пиннеберг.

— Присядьте, пожлуйст. Господин Лемн еще знят, — говорит дм стрдющим, томным голосом.

Пиннеберг сдится. В комнте много шкфов с делми, жлюзи подняты доверху, скоросшивтели лежт стопкми — синие, желтые, зеленые, крсные. У кждого скоросшивтеля имеется хвостик, и Пиннеберг читет н хвостикх фмилии: «Фихте», читет он, потом «Фильхнер», потом: «Фишер».

«Это фмилии служщих, — думет он, — личные дел», — думет он. Есть совсем тоненькие, есть личные судьбы средней толщины, совсем толстых личных судеб нет.

Стря дев с желтой физиономией ходит то туд, то сюд. Он берет мшинописную копию, вздыхет, со стрдющим видом рссмтривет ее, зтем пробивет. Он берет ппку, подшивет копию к делу. Что это: прикз об увольнении или о прибвке жловнья? А может быть, это письмо, в котором фройляйн Бир предлгется быть любезнее с покуптелями?

«Может быть, уже звтр, то уже и сегодня вечером, эт желтя стря дев зведет новое личное дело: Иогннес Пиннеберг. Ах, кк бы хорошо!» — думет Пиннеберг. Телефон н столе звонит. Стря дев достет ппку, вклдывет в нее письмо, телефон звонит, подшивет письмо, телефон звонит, клдет ппку обртно н полку, телефон звонит. Стря дев берет трубку и говорит стрдющим, бледным голосом:

— Отдел личного соств. Д, господин Лемн тут… Кто будет говорить? Господин директор Кусник?.. Д, пожлуйст, будьте любезны, приглсите к телефону господин директор Кусник! Я соединю с господином Лемном.

Недолгя пуз. Нклонившись вперед, стря дев слушет, можно подумть, он видит того, кто н другом конце провод; чуть зметный румянец появляется н ее бледных щекх. Голос у нее все еще стрдющий, но в нем слыштся резкие нотки, когд он говорит:

— К сожлению, фройляйн, я могу соединить с господином Лемном только после того, кк вызввшее его лицо возьмет трубку.

Пуз. Он слушет. Говорит чуточку более резко:

— Вы можете соединить с директором Кусником, только когд господин Лемн возьмет трубку? — Пуз. Очень гордо: — Я могу соединить с господином Лемном, только когд директор Кусник возьмет трубку. — Теперь темп ускоряется, тон делется все резче.

— Извините, фройляйн, позвонили вы!

— Нет, фройляйн, мне дны укзния.

— Извините, фройляйн, н это у меня нет времени.

— Нет, фройляйн, сперв должен взять трубку господин Кусник.

— Извините, фройляйн, мне придется повесить трубку.

— Нет, фройляйн, тк уже не рз бывло, потом окжется, что вш шеф говорит по другому ппрту. Господин Лемн не может ждть.

И несколько мягче:

— Д, фройляйн, я же вм скзл, господин Лемн здесь. Я сейчс же соединю. — Пуз. Зтем совсем другим голосом, кротким, стрдющим: — Господин директор Кусник?.. Соединяю с господином Лемном. — Нжтие н рычжок, голос нежный, воркующий: — Господин Лемн, директор Кусник у ппрт. Извините, кк вы скзли? — Он слушет всем своим существом. И совсем изнемогя: — Д, господин Лемн. — Нжтие н рычжок: — Господин директор Кусник? Мне только что.сообщили, что господин Лемн вызвли н совещние. Нет, я его вызвть не могу. В днный момент его нет в кбинете… Нет, господин директор, я не говорил, что господин Лемн здесь, вш секретрш, верно, ослышлсь. Нет, я не могу скзть, когд господин Лемн вернется. Простите, пожлуйст, но я этого не говорил, вш секретрш ослышлсь. Всего доброго.

Он вешет трубку. Все ткя же стрдющя, желтя, только чуть порозовевшя. Он опять подшивет бумги к личным делм, и Пиннебергу кжется, будто он немного повеселел.

«Препирться-то ей, выходит, полезно, — думет Пиннеберг. — Верно, рдуется, что секретрше Кусник влетит. Ей вжно только смой усидеть н месте».

Телефон н столе звонит. Дв рз. Громко. Резко. «Дело» из рук секретрши летит н пол; он прилипл к трубке.

— Д, господин Лемн? Д. Сию минуту. — И зтем, обрщясь к Пиннебергу: — Господин Лемн ждет вс. — Он рспхивет перед ним коричневую, обитую клеенкой дверь.

«Хорошо, что я всю эту комедию видел, — думет Пиннеберг, проходя в дверь. — Итк, держться с должным подобострстием. Говорить кк можно меньше. Д, господин Лемн. Слушюсь, господин Лемн».

Огромня комнт, одн стен — почти сплошное окно. И у этого окн стоит письменный стол гигнтских рзмеров, н нем ничего — только телефон. И желтый крндш тоже гигнтских рзмеров. Ни листк бумги. Ничего. По одну сторону стол кресло — пустое. По другую плетеный стульчик, н нем — это, должно быть, и есть господин Лемн — длинный человек с желтым морщинистым лицом, черной бородкой и бледной лысиной. Очень темные круглые колючие глз.

Пиннеберг остнвливется перед письменным столом. В душе он вытянул руки по швм, голову втянул кк можно глубже в плечи, чтобы не кзться слишком большим. Ибо то, что господин Лемн сидит н плетеном стульчике, чистя формльность, ему бы следовло сидеть н верхней ступеньке приствной лестницы, тогд бы между ними был соблюден првильня дистнция.

— С добрым утром, — говорит Пиннеберг кротко и вежливо и отвешивет поклон.

Господин Лемн ничего не говорит. Он берет свой гигнтский крндш и ствит его стоймя.

Пиннеберг ждет.

— Что вм угодно? — весьм нелюбезно спршивет господин Лемн.

Пиннебергу ннесен удр прямо под ложечку. Стршный удр.

— Я… я думл… господин Яхмн…— и это все, язык окончтельно прилипет у него к гортни.

Господин Лемн внимтельно его рссмтривет.

— До господин Яхмн мне нет никкого дел. Я хочу знть, чего хотите вы.

— Я прошу взять меня н службу в кчестве продвц, — говорит Пиннеберг, говорит очень медленно, потому что язык слушется его с трудом.

Господин Лемн клдет крндш н стол.

— Мы никого не берем н службу, — безпелляционно зявляет он. И ждет.

Господин Лемн человек терпеливый. Он ждет. Нконец он опять ствит крндш стоймя и спршивет

— Что еще?

— Может быть, через некоторое время? — лепечет Пиннеберг.

— Это при теперешней-то конъюнктуре! — Господин Лемн пожимет плечми.

Молчние.

«Знчит, ндо уходить. Опять не повезло. Бедня Овечк!» — думет Пиннеберг. Он собирется уже отклняться.

— Покжите вши документы, — вдруг говорит господин Лемн.

Пиннеберг протягивет документы, рук его явно дрожит, он явно испытывет стрх.

Что испытывет господин Лемн, неизвестно; но в торговом доме Мнделя до тысячи служщих, господин Лемн зведует персонлом, знчит, он большой человек. Возможно, господин Лемн испытывет удовольствие.

Итк, Пиннеберг, дрож, подет документы: свидетельство об окончнии училищ, зтем рекомендцию от Вендхейм, рекомендцию от Бергмн, рекомендцию от Клейнгольц.

Все очень хорошие рекомендции. Господин Лемн читет очень медленно, с невозмутимым видом. Зтем поднимет голову, словно в рздумье. А вдруг, вдруг…

— Н-д, удобрением мы не торгуем, — изрекет господня Лемн.

Тк, получил! Рзумеется, он, Пиннеберг, просто дурк, он едв выдвливет из себя:

— Я думл… собственно, мужское готовое плтье… удобрение было только между прочим.

Лемн нслждется. Он тк доволен, что еще рз повторяет:

— Нет, удобрением мы не торгуем, — и прибвляет: — И кртофелем тоже.

Он мог бы еще поговорить о зерне и семенх, н блнке Эмиля Клейнгольц это тоже знчится, но слово «кртофель» прозвучло уже не тк эффектно, поэтому он только буркет:

— А крточк стрховния служщих где?

«Что все это знчит? — думет Пиннеберг, — зчем ему моя крточк? Просто ему приятно меня помучить!» — Он клдет н стол зеленую крточку. Господин Лемн рзглядывет ее со всех сторон, долго смотрит н мрки, кивет головой.

— Дйте крточку уплты нлогов.

Пиннеберг достет и эту крточку, и он тоже подвергется тщтельному осмотру. Зтем опять следует длительное молчние, дющее Пиннебергу возможность обольститься ндеждой и отчяться и опять обольститься ндеждой.

— Итк, — произносит нконец господин Лемн и нкрывет бумги лдонью. — Итк, мы не принимем новых рботников. Мы не имеем н это прво. Мы сокрщем стрых!

Все. Говорить больше не о чем. Это уже окончтельно. Но господин Лемн не снимет руки с бумг, он дже клдет сверху свой гигнтский желтый крндш.

— Однко…— произносит господин Лемн, — однко мы можем переводить рботников из своих филилов. Особенно дельных рботников. Ведь вы очень дельный рботник?

Пиннеберг что-то лепечет. Во всяком случе, он не возржет. Господин Лемн это удовлетворяет.

— Вс, господин Пиннеберг, мы переводим из ншего Бреслвльского филил. Вы приехли из Бреслвля, не тк ли?

Опять робкий лепет, и опять господин Лемн удовлетворен.

— Ндеюсь, в отделе мужского готового плтья, где вы будете рботть, нег никого из Бреслвля? Пиннеберг что-то бормочет.

— Отлично. С звтршнего утр вы приступите к рботе. В восемь тридцть зйдете к фройляйн Землер, это тут же. Подпишете договор и првил рспорядк ншего торгового дом, фройляйн Землер сообщит вм что ндо. Всего доброго.

— Всего доброго, — говорит и Пиннеберг и клняется. Он отступет к двери. Он уже взялся з ручку и вдруг слышит, кк господин Лемн громко, н всю комнту, шепчет

— Клняйтесь вшему ппше. Передйте ему, что я вс взял. Передйте Хольгеру. что в среду вечером я свободен. Всего доброго.

Не будь этих зключительных слов. Пиннеберг тк бы и не узнл, что господин Лемн умеет улыбться, првд, довольно сдержнно, но все же умеет.

ПИННЕБЕРГ БРОДИТ ПО МАЛОМУ ТИРГАРТЕНУ, ИСПЫТЫВАЕТ СТРАХ И НЕ МОЖЕТ РАДОВАТЬСЯ.

Итк, Пиннеберг опять н улице. Он устл, он тк устл, словно весь день рботл не рзгибя спины, словно только что избежл смертельной опсности, словно пережил шок. Кждый нерв кричл. дрожл от нпряжения, и теперь нервня систем рзом сдл, ни н что не регирует. Пиннеберг, едв передвигя ноги, плетется домой.

Нстоящий осенний день. В Духерове, верно, дует сильный ветер, дует упорно, в одном нпрвлении. Здесь, в Берлине, дует со всех сторон, из-з кждого угл, то отсюд, то оттуд, по небу спешт облк, нвися нд смой головой, и время от времени проглядывет солнце. Тротуры то мокрые, то сухие, не успеют кк следует высохнуть и опять уже мокрые.

Итк, у Пиннеберг есть теперь отец, нстоящий отец. И рз фмилия отц Яхмн, сын Пиннеберг, знчит, сын незконнорожденный. Но в глзх господин Лемн это нисколько не повредило ему, дже ноборот. Пиннеберг отлично предствляет себе, кк Яхмн рсписл Лемну этот грех своей молодости. Лемн с виду нстоящий похбник и слстолюбец. И из-з ткого пройдохи, кк Яхмн, ему, Пиннебергу, повезло, его перевели из Бреслвльского) филил и устроили н рботу. Рекомендции не имеют знчения. Добросовестность не имеет знчения. Приличный вид не имеет знчения, скромность не имеет знчения — вот ткой прожженный тип, кк Яхмн, имеет знчение.

Ну тк кто же он ткой, этот Яхмн?

Что происходило вечером в квртире у мтери? Смех, пьяный гогот, что все перепились — это ясно. Овечк и ее милый лежли н своей княжеской кровти и притворялись, будто ничего не слышт. Никкого рзговор у них не было, кк-никк это его мть, но здесь не все чисто, ох. не все чисто.

Им с Овечкой отвели комнту окнми н улицу, и вот ночью Пиннебергу пондобилось в уборную, чтобы попсть туд, ндо пройти через столовую, выходящую во двор. Ндо скзть, что в этой проходной комнте очень уютно, когд горит только лмп под бжуром-грибом, и все общество сидит н двух широких тхтх. Дмы — очень молодые, очень элегнтные, стршно светские, голлндцы — собственно, голлндцм полгется быть белокурыми и толстыми, но эти были черные и длинные. Вся компния пил вино и курил. А Хольгер Яхмн без пиджк бегл из угл в угол и говорил: «Нин, чего вы лометесь? Тошно смотреть н вше кривлянье». И тон был длеко не ткой добродушный и веселый, кк обычно у Яхмн.

Тут же сидел фру Ми Пиннеберг. Ндо скзть, он не слишком нрушл общий стиль, он прекрсно подкрсилсь и выглядел ну совсем, совсем немногим стрше остльных дм. Он веселилсь вместе со всеми, в этом можно было не сомневться, но чем они знимлись до четырех утр? Несколько чсов было совсем тихо, только приглушенный говор, словно издлек, потом вдруг опять н четверть чс шумное веселье. Д, еще крты для экрте, знчит, они игрли в крты, игр в крты был для них делом, игрли с двумя нкршенными девицми, Клэр и Ниной, и тремя голлндцми, для которых следовло бы приглсить еще Мюллензифен, но в конце концов Яхмн и см не промх, обошлось и без Мюллензифен. Все ясно, Пиннеберг! Д, тк оно и есть, хотя, конечно, все может обстоять инче…

Может ли? Если Пиннеберг кого и знет, тк это свою мть. Не зря он выходит из себя при одном упоминнии о бре. С бром все обстояло не тк, кк он говорит: во-первых, это было не десять, пять лет тому нзд, и потом совсем он не из-з знвески подглядывл, он преспокойно сидел з столиком, через три столик от него сидел фру Ми Пиннеберг. Но он его не видел, нстолько он уже был н взводе. Присмтривл з порядком в бре… Кк бы не тк! З ней смой присмтривть ндо было, и если внчле он не могл всего отрицть и молол ккой-то вздор о прздновнии дня рождения, то потом это смое прздновние с его пьянством и тискньем было нчисто збыто, зчеркнуто и погребено, точно его и вовсе не было. Он, видите ли, только подглядывл из-з знвески, мть чинно стоял з стойкой и присмтривл з порядком. Вот кк это было тогд — тк чего же ждть теперь?

Все ясно, Пиннеберг!

Аг, выходит, он снов збрел в Млый Тиргртен. Пиннеберг знет его еще с детств. Особенной крсотой он никогд не отличлся, никкого срвнения с его большим бртом по ту сторону Шпрее, тк, жлкя полос зелени. Но сегодня, первого октября, в этот то мокрый, то сухой, то облчный, то солнечный день, когд ветер дует со всех сторон и кружит унылые буро-желтые листья, он кжется особенно безотрдным. Тиргртен не безлюден, нет, совсем нет. Тут много людей в поношенной одежде, с серыми лицми. Безрботные, они ждут сми не зня чего, потому что рботы никто из них уже не ждет. Они просто слоняются без цели, дом еще тяжелее, тк почему им не уйти из дому? Ккой смысл идти домой, домой все рвно придешь, и все рвно слишком рно.

Пиннебергу тоже ндо бы домой. Очень хорошо бы поскорее вернуться домой. Овечк его, нверное, ждет. Но он остнвливется среди безрботных, делет несколько шгов и опять остнвливется. С виду Пиннеберг не приндлежит к ним, он хорошо одет. Н нем коричневый теплый ульстер, — Бергмн уступил его з тридцть восемь мрок, — и черный котелок, тоже от Бергмн, он уже несколько вышел из моды — поля слишком широкие, — скжем, три мрки двдцть, Пиннеберг.

Знчит, с виду Пиннеберг не приндлежит к безрботным, зто в душе…

Он только что был у Лемн, зведующего персонлом торгового дом Мнделя, просил о месте и получил его, все очень просто, обычня деловя сделк. Но он никк не может отделться от чувств, что в результте этой сделки — пусть дже у него теперь есть зрботок, он все же скорее приндлежит к этим людям, не имеющим зрботк, чем к тем, кто хорошо зрбтывет. Он один из этих безрботных, кждый день может случиться, что он будет тк же, кк они, слоняться по Млому Тиргртену, от него это не звисит. И никто его от этого не убережет.

Ах, тких, кк он, миллионы. Министры обрщются к нему с речми, призывют к воздержнию, к жертвм, взывют к его птриотическим чувствм, убеждют клсть деньги н книжку и голосовть з поддерживющую устои госудрств пртию.

Он делет это или не делет, смотря по обстоятельствм, но он им не верит. Нисколько не верит. В глубине души он чувствует: все они хотят что-то получить от меня и ничего не хотят дть мне. Им одинково безрзлично, сдохну я или нет, могу я позволить себе пойти в кино или нет, им одинково нплевть и н то, может ли Овечк питться кк следует, и н то, что ей теперь вредно волновться, и н то, будет ли Млышок счстлив или несчстлив — кому ккое дело?

А эти, что слоняются тут по Млому Тиргртену и сми предствляют собой млый зоопрк — никому не опсные, изголодвшиеся, доведенные до отчяния несчстные пролетрии, — от них я по крйней мере мло чем отличюсь. Три месяц безрботицы — и прощй, теплый ульстер! Прощй, преуспевние! В среду вечером Яхмн и Лемн могут рссориться, и тогд я срзу стну не нужен. Прощй, рбот!

Эти люди — вот кто мои единственные сотоврищи, они, првд, тоже меня обижют, нзывют хлыщом, пролетрием в крхмльном воротничке, но все это мелочи. Я-то зню этому цену. «Сегодня, сегодня я рботю, звтр, х, звтр — н биржу труд…»

Возможно, они с Овечкой еще слишком недвно вместе, но постоишь вот тк д посмотришь н этих людей, и поневоле збудешь про Овечку. И нечего ей о тких своих мыслях рсскзывть. Он не поймет. При всей своей кротости, он куд упорнее его, он бы здесь не стоял, он был членом СДПГ и Объединения незвисимых союзов служщих, но только потому, что тм был отец, ее место, собственно, в КПГ. У нее все сводится к нескольким простым понятиям: дурные люди в большинстве своем только потому дурные, что их ткими сделли; никого нельзя осуждть, потому что не знешь, кк поступил бы см; богтые всегд думют, будто бедные чувствуют не тк, кк они, — с этими понятиями он родилсь, он их не выдумл, они у нее в крови. Он симптизирует коммунистм.

И поэтому Овечке ничего нельзя рсскзть. Ндо пойти к ней и сообщить, что получил место, и пордовться вместе с ней. И они действительно рдуются. Но з рдостью скрывется стрх: ндолго ли?

Нет. Конечно, нендолго. Тогд: н ккое же время?

ЧТО ЗА ЧЕЛОВЕК КЕСЛЕР. ПИННЕБЕРГ НЕ УПУСКАЕТ ПОКУПАТЕЛЯ. ГЕЙЛЬБУТ ВЫРУЧАЕТ.

Тридцть первое октября, половин девятого утр. Мгзин Мнделя. Пиннеберг знят в отделе мужской одежды — сортирует серые в полоску брюки.

«Шестндцть пятьдесят… шестндцть пятьдесят… шестндцть пятьдесят… восемндцть девяносто… Черт, куд делись брюки в семндцть семьдесят пять? У нс же оствлись брюки в семндцть семьдесят пять! Опять, верно, этот беспмятный Кеслер куд-нибудь зсунул. Где брюки?..

Немножко подльше ученики Беербум и Мйвльд чистят пльто. Мйвльд спортсмен, дже чсы рботы учеником в мгзине готового плтья можно использовть для спорт. Последний рекорд Мйвльд — сто девять безупречно вычищенных пльто з чс, рзумеется, темп был взят слишком быстрый. В результте поломн одн пуговиц, и Иенеке — помощник зведующего отделом — дл Мйвльду подзтыльник.

Зведующий Крепелин, конечно, ничего бы не скзл. Крепелин отлично понимет, что все может случиться. Но Иенеке, его зместитель, стнет зведующим только в том случе, если Крепелин не будет больше зведующим, следовтельно, ему ндлежит быть придирчивым, усердным и неусыпно печься о блге фирмы.

Ученики считют вслух:

— Восемьдесят семь, восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто…

Иенеке еще не видно. Крепелин тоже еще не появлялся. Они, вероятно, совещются с зкупщиком о зимних пльто, новый товр совершенно необходим, синих плщей вообще нет н склде.

Пиннеберг ищет брюки в семндцть семьдесят пять. Он бы мог спросить Кеслер, Кеслер чем-то знят в десяти шгх от него, но он Кеслер не любит. Потому что Кеслер, когд поступил Пиннеберг, очень явственно скзл: «Из Бреслвля? Знем мы эти штучки, уж конечно, опять один из отпрысков Лемн!»

Пиннеберг продолжет рзбирть брюки. Для пятницы сегодня очень тихо. До сих пор был только один покуптель, купил рбочий комбинезон. И, конечно, его перехвтил Кеслер, хотя тут же был стрший продвец Гейльбут. Но Гейльбут джентльмен, Гейльбут н ткие вещи внимния не обрщет, Гейльбут и тк достточно продет, глвное, Гейльбут знет, что Кеслер см прибежит к нему з помощью, если попдется трудный покуптель. Гейльбут удовлетворяется этим. Пиннеберг этим не удовлетворился бы, но Пиннеберг не Гейльбут. Пиннеберг может и огрызнуться, Гейльбут для этого слишком хорошо воспитн.

Гейльбут стоит сзди у конторки и что-то подсчитывет. Пиннеберг, глядя н него, сообржет, не спросить ли Гейльбут, где могут лежть недостющие брюки. Был бы хороший предлог звести рзговор, но, подумв, Пиннеберг решет: нет, лучше не ндо. Он рз дв сделл попытку поговорить с Гейльбутом, Гейльбут всегд был безукоризненно вежлив, но рзговор почему-то не клеился.

Пиннеберг не хочет быть нвязчивым, не хочет именно потому, что восхищется Гейльбутом. Все должно прийти смо собой, и придет. При этом у него появляется фнтстическя мысль: сегодня же приглсить Гейльбут к ним н Шпенерштрссе. Он должен познкомить Овечку с Гейльбутом, но глвное, он должен познкомить Гейльбут со своей Овечкой. Он должен докзть, что он, Пиннеберг, не смый обыкновенный, ничем не выделяющийся продвец, у него есть Овечк. У кого из остльных есть ткое сокровище?

Понемногу в мгзине стновится оживленнее. Только что они скучли без дел, для вид придумывли себе знятия, и вдруг всем ншлсь рбот. Вендт знимется с покуптелем, Лш продет, Гейльбут продет. А Кеслер, ну, тот не зевет, — собственно, с покуптелем должен бы зняться Пиннеберг. Но вот и у Пиннеберг есть свой покуптель — молодой человек, студент. Однко Пиннебергу не везет: студент со шрмми н лице желет приобрести синий плщ, и ничего другого.

«Н склде плщей нет, — проносится в голове у Пиннеберг. — Ему ничего не всучить. То-то Кеслер будет злордствовть, если я упущу покуптеля. Сплоховть нельзя…»

Он уже подвел студент к зерклу.

— Синий плщ? Сейчс. Одну минутку. Не рзрешите ли сперв примерить вот этот ульстер?

— Я ульстер не хочу, — зявляет студент.

— Д, я понимю. Только дли рзмер. Будьте тк любезны! Смотрите — просто превосходно, кк вы нходите?

— Верно, — соглшется студент. — Совсем неплохо. Ну, теперь покжите мне синий плщ.

— Шестьдесят девять пятьдесят, — кк бы невзнчй змечет Пиннеберг и продолжет зондировть почву. — Одн из нших лучших моделей. Прошлой зимой они шли по девяносто. Чистя шерсть. Двусторонняя…

— Все это хорошо, — говорит студент. — Приблизительно ткую сумму я и ссигновл, но мне бы хотелось плщ. Покжите мне, пожлуйст…

Пиннеберг медленно, не спеш снимет с него элегнтный ульстер цвет мренго.

— Боюсь, что другой фсон не будет вм тк к лицу. Н синие плщи мод, собственно, уже прошл. Их слишком много носили.

— Покжите же мне нконец то, что я прошу, — очень решительно говорит студент и несколько мягче прибвляет:— Или вы не зинтересовны в том, чтобы продть мне пльто?

— Что вы, помилуйте. Все, что прикжете. — И он улыбется в ответ н улыбку, которой студент сопроводил свой вопрос, — Только…— он лихордочно сообржет. Нет, врть он не будет, можно попытться инче:— Только дело в том, что я не могу предложить вм синий плщ. — Он выдерживет пузу. — Мы больше ими не торгуем.

— Почему вы срзу не скзли? — спршивет студент, он удивлен и недоволен.

— Потому что этот ульстер вм очень к лицу. Н вс он еще выигрывет. Видите ли, — вполголос говорит Пиннеберг и улыбется, словно извиняясь, — я только хотел, чтобы вы сми убедились, нсколько ткой ульстер крсивее этих синих плщей. Они были в моде — это верно! Но ульстер…— Пиннеберг любовно смотрит н ульстер, проводит лдонью по рукву, ндевет н плечики и собирется уже повесить обртно н вешлку.

— Постойте, — остнвливет его студент. — Пожлуй, можно бы еще рз… пльто, конечно, неплохое…

— Нет, конечно, неплохое, — подтверждет Пиннеберг и помогет покуптелю опять ндеть пльто. — Ндо прямо скзть, пльто блгородное. Может быть, вы рзрешите предложить вм другие ульстеры? Или светлый плщ?

Он видит, что мышк уже почти в мышеловке, уже нюхнул сл, теперь можно рискнуть.

— Знчит, светлые плщи у вс все-тки есть! — ворчит студент.

— Д, есть один…— говорит Пиннеберг и идет к другой вешлке.

Тм висит желто-зеленый плщ, н него уже дв рз снижли цену, его собртья от того же зкройщик, того же цвет, того же фсон уже двно ншли своего покуптеля. Этот, кк зколдовнный, не уходит от Мнделя, д и все.

В нем всякий выглядит кк-то стрнно, не то кособоким, не то одетым кое-кк или полуодетым…

— Один есть…— говорит Пиннеберг. Он перекидывет плщ через руку. — Вот, пожлуйст, светлый плщ. Тридцть пять мрок.

Студент ндевет плщ.

— Тридцть пять? — удивляется он.

— Д, — отвечет Пиннеберг с презрительной гримской. — Этим плщм цен невелик.

Студент осмтривет себя в зеркло. И снов подтверждется чудодействення сил этого плщ: довольно привлектельный молодой человек срзу преврщется в огородное пугло.

— Снимите поскорей этот ужс, — говорит студент, — это же просто черт знет что ткое.

— Это плщ, — и глзом не моргнув, говорит Пиннеберг. А зтем выписывет чек н шестьдесят девять пятьдесят, вручет его покуптелю, отвешивет поклон:

— Очень вм блгодрен.

— Нет, это я вм блгодрен, — смеется студент, он, несомненно, вспоминет желтый плщ.

«Тк, знчит, спрвился», — думет Пиннеберг. Он бросет быстрый взгляд вокруг. Его сослуживцы знимются с покуптелями, кто все с теми же, кто уже с новыми. Свободны только он и Кеслер. Знчит, следующего покуптеля ткует Кеслер. Он, Пиннеберг, не будет совться вперед. Но кк рз в тот момент, когд он смотрит н Кеслер, происходит нечто совершенно неожиднное — Кеслер понемножку, шг з шгом, ретируется в глубь мгзин. Д, можно подумть, что Кеслер хочет спрятться. И, взглянув н вход в мгзин, Пиннеберг понимет причину ткого трусливого отступления, — в мгзин входят: во-первых, дм, во-вторых, еще дм, обеим з тридцть, в-третьих, еще дм, пострше, мть или тещ, и, в-четвертых, господин — усы, бледно-голубые глз, голов яйцом. «Ах ты подлый трус, — возмущется про себя Пиннеберг. — Перед тким покуптелем он, смо собой, в кусты. Ну, подожди!»

И говорит, отвешивя низкий поклон:

— Чем могу служить? — при этом н минуту здерживет свой взгляд н кждом из четырех, чтобы всем угодить. Одн из дм говорит рздрженно:

— Моему мужу нужен вечерний выходной костюм, Фрнц, пожлуйст, скжи продвцу см, что тебе нужно!

— Я хотел бы…— нчинет господин.

— Но у вс кк будто нет ничего элегнтного, — говорит вторя дм лет тридцти с хвостиком.

— Я срзу скзл, незчем идти к Мнделю, — говорит пожиля дм. — Ндо было пойти к Обермейеру.

— …выходной вечерний костюм, — договривет господин с круглыми бледно-голубыми глзми.

— Смокинг? — осторожно предлгет Пиннеберг. Он пытется рспределить свой вопрос рвномерно между тремя дмми и в то же время не обойти и господин, потому что дже ткое безглсное существо может сорвть проджу.

— Смокинг! — в один голос возмущются дмы.

— Смокинг у моего муж, конечно, есть. Нм нужен вечерний выходной костюм, — зявляет одн из дм, светля блондинк.

— Темный пиджк, — говорит господин.

— И брюки в полоску, — прибвляет брюнетк, по-видимому, золовк и, следовтельно, в кчестве сестры муж имеющя н него более двние прв.

— Пожлуйст, — говорит Пиннеберг.

— У Обермейер мы бы уже подобрли, — говорит пожиля дм.

— Нет, это не подходит, — говорит жен, увидев, что Пиннеберг взял в руки пиджк.

— А н что другое тут можно рссчитывть?

— А почему нм не посмотреть? З это денег не берут. Покжите, покжите, молодой человек.

— Примерь-к, Фрнц!

— Но, Эльз, бог с тобой! Ткой пиджк…

— А ты, мм, что скжешь?

— Я ничего не скжу, меня не спршивйте, ничего не скжу. Потом будете говорить, что это я ему костюм выбрл.

— Будьте любезны, рспрвьте немножко плечи.

— И не думй рспрвлять! Муж всегд сутулится. Поэтому ндо, чтобы пиджк сидел безукоризненно.

— Повернись-к, Фрнц.

— Нет, по-моему, совершенно не годится.

— Пройдись, пожлуйст, Фрнц, стоишь кк пень.

— Пожлуй, это больше подойдет…

— Не понимю, чего вы теряете время у Мнделя…

— Скжите, тк мой муж и будет стоять здесь целую вечность все в том же пиджке? Если вы не собиретесь нс обслуживть…

— Может быть, рзрешите примерить этот пиджк?..

— Примерь, Фрнц.

— Нет, этот пиджк я не хочу, он мне не нрвится.

— Почему не нрвится? По-моему, очень мил!

— Пятьдесят пять мрок.

— Мне не нрвится, плечи слишком подвчены.

— И хорошо, что подвчены, ты ведь сутулишься!

— Злигер купил прекрсный вечерний костюм з сорок мрок. Вместе с брюкми. А здесь один пиджк…

— Понимете, молодой человек, костюм должен иметь вид. З сто мрок можно н зкз сшить.

— Нет, был бы хоть один подходящий!

— Кк вм этот понрвится, судрыня?

— Мтерил кк будто не слишком плотный.

— От вс, судрыня, ничего не укроется. Мтерил действительно несколько тонковт. А этот?

— Этот уже лучше. Чистя шерсть?

— Чистя шерсть, судрыня. И н стегной подклдке.

— Мне нрвится..,

— Не понимю, Эльз, кк это может нрвиться. Скжи см, Фрнц.

— Вы же видите, здесь совсем нет выбор. Кто покупет у Мнделя?

— Примерь-к этот, Фрнц.

— Нет, я больше ничего примерять не стну, вы меня просто кким-то дурком делете.

— Что это знчит, Фрнц? Кому нужен костюм — тебе или мне?

— Тебе.

— Нет, тебе.

— Но ведь это ты скзл, что у Злигер есть костюм, я в своем смокинге просто смешон.

— Рзрешите, судрыня, предложить вм еще вот этот? Очень скромный, исключительно элегнтный! — Пиннеберг решился делть ствку н Эльзу, н блондинку.

— Этот, по-моему, прво, недурен. Что он стоит?

— Шестьдесят. Но это что-то особенное. Для понимющего.

— Очень дорого.

— Вечно ты попдешься, Эльз! Он же нм его уже покзывл.

— Дорогя моя, я не глупей тебя. Ну, Фрнц, пожлуйст, примерь еще рз.

— Нет, — сердито говорит муж. — Не нужно мне никкого костюм. Это ты говоришь, что он мне нужен.

— Ну, Фрнц, прошу тебя…

— У Обермейер мы з это время десять костюмов успели бы купить.

— Ну, Фрнц, теперь изволь примерить пиджк.

— Д он его уже примерял!

— Не этот!

— Именно этот!

— Если вы нчнете здесь ссориться, я уйду.

— Я тоже. Эльз хочет во что бы то ни стло нстоять н своем.

Вся компния нстроилсь уйти, ничего не купив. Дмы подпускют друг другу шпильки, пиджки тем временем переходят из рук в руки, летют туд-сюд, с прилвк н вешлку, с вешлки н прилвок.

— У Обермейер…

— Мм, прошу тебя!

— Знчит, идем к Обермейеру.

— Только потом не говорите, что я вс туд потщил!

— А кто же еще?

— Нет, я…

Нпрсны все попытки Пиннеберг вствить хоть слово. Нконец, доведенный до крйности, он озирется вокруг, видит Гейльбут, Гейльбут поймл его взгляд… Это крик о помощи.

И в ту же минуту Пиннеберг решется н отчянный шг:

— Будьте добры, примерьте еще вот этот, — обрщется он к господину.

И ндевет н него шестидесятимрковый пиджк, вызввший столько споров, ндев, тут же зявляет:

— Простите, я вм не то предлгл, — и змирет в восхищении: — Вот этот вм к лицу.

— Ну, Эльз, если ты имел в виду этот пиджк…

— Я все время говорил, этот пиджк…

— Фрнц, теперь см скжи…

— Сколько он стоит?

— Шестьдесят, судрыня.

— Но, дети, з шестьдесят это просто безумие, по теперешним временм шестьдесят… Если уж вы обязтельно решили купить у Мнделя…

Мягкий, но уверенный голос з спиной у Пиннеберг произносит:

— Вы остновились н этом пиджке, господ? Нш смя элегнтня модель.

Молчние.

Дмы смотрят н господин Гейльбут. Господин Гейльбут стоит перед ними — высокий элегнтный брюнет.

— Вещь стоящя, — выдержв пузу, прибвляет Гейльбут. Зтем он клняется и проходит дльше, скрывется, исчезет з одной из вешлок. Уж не был ли это см господин Мндель?

— З шестьдесят мрок можно требовть, чтобы это был вещь, — недовольным голосом говорит струх, но уже не тким недовольным.

— А тебе нрвится, Фрнц? — спршивет белокуря Эльз. — В конце концов тебе его носить.

— Пожлуй, д, — говорит Фрнц.

— Если бы еще подходящие брюки…— подет голос золовк.

Но с брюкми дело обстоит не тк тргично. Ведь очень скоро сходятся во вкусх, выбирют дже дорогие брюки. Чек выписн в общей сложности больше, чем н девяносто пять мрок, стря дм еще ворчит: «Я вм говорю, у Обермейер…» Но никто ее уже не слушет.

Возле кссы Пиннеберг провожет их поклоном, особым поклоном. Зтем возврщется к прилвку, он горд, кк полководец после выигрнного сржения, и измотн, кк солдт после того же сржения. У полки с брюкми стоит Гейльбут и поджидет Пиннеберг.

— Спсибо, — говорит Пиннеберг. — Вы меня выручили.

— Нет, Пиннеберг, — говорит Гейльбут. — Вы бы и сми их не упустили. Вы бы не упустили. Вы — прирожденный продвец.

О ТРЕХ ТИПАХ ПРОДАВЦОВ. КАКОЙ ТИП НРАВИТСЯ ЗАМЕСТИТЕЛЮ ЗАВЕДУЮЩЕГО ИЕНЕКЕ. ПРИГЛАШЕНИЕ НА ЧАЙ.

Сердце Пиннеберг рзрывлось от счстья. — Вы в смом деле тк думете, Гейльбут? В смом деле думете, что я прирожденный продвец?

— Вы же сни это знете, Пиннеберг. Вм нрвится продвть.

— Мне нрвится иметь дело с людьми, — говорит Пиннеберг. — Мне хочется докопться, что это з люди, с ккой стороны к ним лучше подойти и кк уговорить их н покупку. — Он глубоко вздыхет. — Это верно, я редко упускю покуптеля.

— Это я зметил, — говорит Гейльбут.

— А потом рзве это покуптели? Это нстоящие жмоты, рзве они пришли для того, чтобы купить? Они только приценяются, н все фыркют д выжимются.

— Тким никто не продст, — говорит Гейльбут.

— Вы проддите, — уверяет его Пиннеберг, — обязтельно проддите.

— Может быть. Нет, не продм. А может быть, иной рз и продм, потому что я внушю людям стрх.

— Видите ли, вы очень импонируете людям, — говорит Пиннеберг. — При вс они стесняются тк здвться, кк им хотелось бы. — Он смеется. — А при мне ни один дурк не стесняется. Я всегд должен влезть к ним в душу, угдть, что они хотят. Вот поэтому я отлично зню, кк они теперь будут злиться, что купили ткой дорогой костюм. Будут свливть друг н друг, и никто не будет знть, зчем они его купили.

— Ну, вы, Пиннеберг, кк считете, почему они его купили? — спршивет Гейльбут.

Пиннеберг в полном смущении. Он лихордочно думет.

— Гм, сейчс я тоже уже не пойму… Они все срзу трещли, перебивли друг друг… Гейльбут улыбется.

— Ну вот, теперь вы смеетесь. Теперь вы смеетесь ндо мной. Но сейчс я уже понял: потому что вы импонировли им.

— Вздор, — говорит Гейльбут. — Чистейший вздор, Пиннеберг.Вы сми отлично знете, что люди покупют не поэтому: это только несколько ускорило дело…

— Очень ускорило, Гейльбут, очень сильно ускорило!

— Ну, решило все дело то, что вы ни рзу не обиделись. Среди нших сослуживцев есть ткие…— и Гейльбут обводит взглядом мгзин и остнвливет нконец свои темные глз н том, кого искл. — Они сейчс же вдются в мбицию. Скжем, они говорят: змечтельный рисунок, покуптель говорит: мне совсем не нрвится, они ндуются и говорят о вкусх не спорят. Или тк рзобидятся, что вовсе ничего не говорят. Вы, Пиннеберг, не ткой…

— Ну кк, господ, — подходит к ним ретивый зместитель зведующего Иенеке, — рзговоры рзговривете? Уже нторговлись? Сейчс времен тяжелые. Ндо торговть и торговть, чтобы опрвдть свое жловнье, много товру продть ндо.

— Мы, господин Иенеке, — говорит Гейльбут и незметно берет Пиннеберг з локоть, — рссуждем о рзных типх продвцов. Мы считем, что есть три тип: продвцы, которые импонируют покуптелю; продвцы, которые угдывют, что нужно покуптелю; и третий тип — ткие, которые продют от случя к случю. Что вы н это скжете, господин Иенеке?

— Очень интересня теории, господ, — усмехется Иенеке. — Я лично призню только один тип продвцов: те, которые к вечеру нторгуют н солидную сумму. Конечно, я зню и тких, у которых сумм невелик, но я позбочусь, чтобы у нс тких не было.

И с этими словми Иенеке спешит дльше — подстегивть других, Гейльбут смотрит ему вслед и в достточной мере явственно произносит: «Свинья!»

Пиннеберг восхищен, — вот тк прямо скзть «свинья», невзиря н последствия! — но все же он нходит это несколько рисковнным. Гейльбут кивет головой, говорит:

— Тк-то, Пиннеберг…— и хочет уже идти. Но Пиннеберг остнвливет его.

— У меня к вм, Гейльбут, большя просьб. Гейльбут немного удивлен.

— Д? В чем дело, Пиннеберг?

— Не соберетесь ли вы к нм? — Удивление Гейльбут возрстет. — Дело в том, что я много рсскзывл о вс жене, и ей хотелось бы с вми познкомиться. Может быть, выберете время? Конечно, только н чшку чя.

Гейльбут опять улыбется очровтельной улыбкой — одними глзми.

— Ну, конечно, Пиннеберг. Я не думл, что это доствит вм удовольствие. Охотно приду.

— А что, если… может быть, сегодня вечером? — быстро спршивет Пиннеберг.

— Сегодня вечером? — Гейльбут сообржет, — Гм, сейчс посмотрю. — Он вынимет из крмн кожную зписную книжку. — Подождите-к, звтр лекция в Нродном университете о греческом искусстве. Вы ведь знете…

Пиннеберг кивет.

— А послезвтр у меня вечер культуры нгого тел, я, видите ли, состою в обществе «Культур нгого тел»… А н следующий вечер я договорился со своей подругой. Д, нсколько я понимю, сегодняшний вечер у меня свободен.

— Чудно. — Пиннеберг в восторге. — Просто змечтельно. Зпишите, пожлуйст, мой дрес: Шпенерштрссе, девяносто дв, третий этж.

«Пиннеберг, Шпенерштрссе, девяносто дв, третий этж», — зписывет Гейльбут, — Мне, пожлуй, лучше всего доехть до вокзл Бельвю. А в котором чсу?

— В восемь вм удобно? Я уйду рньше. Я свободен с четырех. Кое-что купить ндо.

— Отлично, Пиннеберг. Знчит, в восемь: я приду н несколько минут рньше, пок еще не зпрут прдное.

ПИННЕБЕРГ ПОЛУЧАЕТ ЖАЛОВАНЬЕ, ЗАДИРАЕТ НОС ПЕРЕД ПРОДАВЦОМ И ПРИОБРЕТАЕТ ТУАЛЕТНЫЙ СТОЛИК.

Пиннеберг стоит перед дверью торгового дом Мндель, в руке, сунутой в крмн, он зжл конверт с жловньем. Уже месяц кк он служит здесь, но весь этот месяц он и понятия не имел, ккое ему положт жловнье. Когд он поступл, тм, в кбинете у господин Лемн, он ни о чем не спросил, — уж очень рд был, что получил место.

И сослуживцев не спршивл.

— Ведь мне же должно быть известно по Бреслвлю, сколько плтит Мндель, — ответил он рз, когд Овечк пристл к нему, желя выяснить их бюджет.

— Ну тк пойди в профсоюз!

— Ах, тм только тогд вежливы, когд хотят получить с тебя деньги.

— Но ведь они же должны знть, мльчугн.

— В конце месяц увиднм, Овечк. Ниже ствки он зплтить не может. А в Берлине ствки не должны быть низкими.

И вот он получил свою берлинскую ствку, которя не должн быть низкой. Сто семьдесят мрок нетто! Н восемьдесят мрок меньше, чем ожидл Овечк, н шестьдесят мрок меньше, чем предполгл он при смом скромном подсчете.

Ну и рзбойники, верно, никогд не здумывлись, кк мы спрвляемся! У них только одн мысль: другие и н меньшее живут. И при этом еще всем угождй и пикнуть не смей. Сто семьдесят мрок нетто. Трудня здч прожить н это здесь, в Берлине. Мме придется подождть плту з комнту. Сто мрок! У нее и в смом деле не все дом, тут Яхмн, должно быть, прв. Одно только остется згдкой, нстнет ли ткое время, когд супруги Пиннеберг смогут обзвестись хозяйством? Сколько-нибудь мме все-тки придется дть, ведь устроил-то нс в конце концов он.

Сто семьдесят мрок — у него был ткой змечтельный плн. Он хотел сделть Овечке сюрприз.

Нчлось это с того, что Овечк кк-то вечером посмотрел н пустой угол в их княжеской спльне и скзл:

— Знешь, здесь бы ндо стоять тулетному столику. Он удивился и спросил:

— А он нм нужен? — он всегд мечтл о кровтях, о глубоком кожном кресле и о дубовом письменном столе.

— Господи, что знчит: нужен? А кк бы хорошо: сидеть и причесывться перед тулетным столиком! Д ты не смотри тк н меня, мльчугн, это я только тк, рзмечтлсь.

С этого нчлось. Овечке в ее нынешнем положении необходим моцион. Теперь у них был цель для прогулок: они смотрели тулетные столики. Они отпрвлялись н дльние рекогносцировки, в некоторых квртлх, в некоторых переулочкх полным-полно было столяров и небольших мебельных мстерских. Они стояли и говорили друг другу:

— Посмотри вон н тот!

— По-моему, текстур ккя-то неспокойня.

— По-твоему, неспокойня?

В конце концов у них появились любимцы, и глвный любимец стоял в мстерской некоего Гимлиш н Фрнкфуртерллее. Фирм Гимлиш специлизировлсь н спльнях и, по всей видимости, придвл этому обстоятельству большое знчение — н вывеске знчилось: «Гимлиш. — Кровти. Специльность — модные спльни».

В витрине мгзин уже несколько недель стоял спльня, и не ткя уж дорогя, — семьсот девяносто пять мрок вместе с нмтрсникми и ночными столикми с нстоящим мрмором. Но, следуя моде времени, которя поощряет ночные прогулки по холодку, без ночных шкфчиков. И в этом грнитуре квкзского орех был тулетный столик…

Они простивли тм подолгу и любовлись н столик. Туд было полтор чс ходу, и обртно столько же. Овечк смотрел, смотрел и в конце концов кк-то скзл:

— Господи, мльчугн, если бы мы могли его купить! Я, кжется, зплкл бы от рдости.

— Те, кто может его купить, не плчут от рдости, — последовл через некоторое время мудрый ответ Пиннеберг. — Но кк бы это было прекрсно.

— Д, прекрсно, — подтвердил Овечк. — Просто змечтельно.

Потом они отпрвились домой. Ходят они всегд под руку. Пиннеберг просовывет свою руку под Овечкину. Ему приятно чувствовть ее грудь, которя уже полнеет, у него тогд ткое ощущение, будто н этих длеких, чужих улицх с тысячми незнкомых людей он дом. Во время этих походов Пиннебергу и пришл в голову мысль сделть Овечке сюрприз. Ндо же с чего-то нчть, если хочешь обзвестись собственной обстновкой, стоит появиться хоть чему-нибудь, кк последует и остльное. Поэтому он и освободился сегодня в четыре, сегодня тридцть первое октября, день выплты жловнья. Овечке он не скзл ни слов, он хотел, чтобы столик прислли н дом. А он притворится, будто ничего не знет.

А теперь вдруг — сто семьдесят мрок! Знчит, и думть нечего. Ясно кк двжды дв — и думть нечего.

Но не тк-то легко рсстться с мечтой. Пиннеберг не может тк прямо отпрвиться домой со своими ст семьюдесятью мркми. Ндо, чтобы домой он пришел хоть мло-мльски веселым. Ведь Овечк-то рссчитывл н двести пятьдесят. Он отпрвляется н Фрнкфуртерллее. Скзть прости их мечте. И потом уж никогд больше не возврщться туд. Зчем? Тким, кк они, нечего и думть о тулетных столикх, хорошо, если хвтит н две железные кровти.

Вот и витрин со спльным грнитуром, и тут же в сторонке тулет. Зеркло прямоугольное, в коричневой рме с чуть зеленовтым отливом. И шкфчик под ним. С двумя выступющими полочкми — нпрво и нлево — тоже прямоугольный. Непонятно, кк можно влюбиться в ткую вещь — похожих или почти тких же столиков сотни, но вот поди ж ты! — ей понрвился именно этот, этот, этот!

Пиннебер! долго н него смотрит. Отступет, зтем подходит совсем близко: столик все ткой же крсивый. И зеркло хорошее, кк чудесно было бы, если бы по утрм Овечк сидел перед ним в своем белом с крсным купльном хлте… Чудесно!

Пиннеберг грустно вздыхет и отворчивется. Для тебя — ничего нет. Ровным счетом ничего. Это не для тебя и тебе подобных. Другие ухитряются, покупют, ты нет. Ступй домой, мленький человек, проедй свои деньги, делй с ними, что хочешь, что хочешь и можешь, это не для тебя!

Дойдя до угл, Пиннеберг оглядывется, витрины «Гимлиш. Кровти» сияют мгическим светом. Тулетный столик тоже еще виден.

И вдруг Пиннеберг поворчивет нзд. Не колеблясь, не удостивя тулетный столик ни единым взглядом, нпрвляется прямо к двери в мгзин…

А тем временем в его душе происходит вот что:

—Что от этого изменится?» — убеждет он себя.

И: «Ндо же с чего-то нчинть. Не век же нм быть нищими?»

И нконец решение принято: «Хочу и сделю, что бы ни воспоследовло, кто может мне зпретить!»

Примерно в тком же нстроении, только чуточку более отчянном, человек решется н кржу, грбеж и убийство, н бунт. Пиннеберг в тком нстроении покупет тулетный столик, большой рзницы тут нет.

— Что угодно? — спршивет продвец, пожилой брюнет с несколькими бледными злысинми.

— У вс в витрине спльня, — говорит Пиннеберг. он злится н себя и говорит очень грессивным тоном. — Квкзского орех.

— Д, — отвечет продвец. — Семьсот девяносто пять мрок. Ткой случй больше не предствится. Последняя из пртии. Теперь по этой цене мы уже не сделем. Теперь ткой грнитур обойдется смое меньшее в тысячу сто мрок.

— Почему? — свысок бросет Пиннеберг. — Зрботня плт все время снижется.

— Зто нлоги рстут! И пошлин! Знете, ккя пошлин н квкзский орех?! З последний квртл в три рз повысилсь.

— Почему же эт спльня у вс тк долго в витрине, рз он ткя дешевя? — говорит Пиннеберг.

— А деньги? — прирует продвец. — У кого в нши дни есть деньги? — Он жлко улыбется. — У меня, во всяком случе, их нет.

— У меня тоже, — грубо отрезет Пиннеберг. — Д я и не собирюсь покупть спльню, столько денег я з всю жизнь не нберу. Я хочу купить тулетный столик.

— Тулетный столик? Потрудитесь подняться нверх. Отдельные предметы обстновки у нс н втором этже.

— Вот этот! Я хочу купить вот этот тулетный столик! — зявляет Пиннеберг и укзывет н него пльцем. В голосе его звучит гнев.

— Из грнитур? Из спльного грнитур? — спршивет продвец, до него только сейчс дошел смысл скзнного. — К сожлению, мы не можем продть отдельный предмет из целого грнитур. Цен рзрозненному грнитуру уже не т. Но у нс есть? очень крсивые тулеты.

Пиннеберг делет движение.

Продвец спешит его зверить:

— Почти точно ткие же. Может быть, вы все-тки взглянете? Только взгляните!

— Пф-ф! — презрительно фыркет Пиннеберг и осмтривется. — Я полгю, у вс своя мебельня мстерскя?

— Кк вы скзли? — испугнно переспршивет продвец.

— Ну тк вот: если у вс есть мстерскя, почему вм не сделть еще ткой же тулетный столик. Я хочу именно этот, вы меня поняли? Знчит, сделйте ткой же. Или не продвйте этот, кк вм будет угодно. Есть столько мгзинов, где вс прилично обслуживют…

Произнося ткие слов и возбуждясь от них все больше и больше, Пиннеберг в душе чувствует, что он свинья, что он ведет себя тк же по-хмски, кк смые хмовтые его покуптели. Что он по-свински обрщется с пожилым, сбитым с толку, оздченным продвцом. Но инче он не может, он зол н весь мир, к черту всех, всех к черту! Но, к сожлению, здесь только пожилой продвец.

— Простите, одну минуту, — бормочет тот. — Я сейчс спрошу хозяин…

Он исчезет, и Пиннеберг смотрит ему вслед с горечью и презрением. «Почему я ткой? — думет он. — Ндо было взять с собой Овечку, — думет он. — Овечк не бывет ткой, — думет он. — Почему он не бывет ткой? — рзмышляет он. — Ей ведь тоже не легко».

Продвец возврщется.

— Вы можете купить тулет, — говорит он. Тон у него совсем другой. — Цен сто двдцть пять мрок.

«Сто двдцть пять мрок — это же безумие, — думет Пиннеберг. — Верно, вздули цену. Весь грнитур стоит семьсот девяносто пять».

— По-моему, это слишком дорого, — говорит он.

— Это совсем недорого, — зявляет продвец. — Ткое первоклссное зеркло одно пятьдесят мрок стоит.

— А нельзя ли в рссрочку?..

Ах, гроз прошл, ндо отстивть кровные денежки. Пиннеберг присмирел, продвец удрился в мбицию.

— О рссрочке и рзговор быть не может, — с чувством собственного превосходств отвечет продвец и смотрит сверху вниз н Пиннеберг. — И то уже мы делем вм большую любезность. Рссчитывем, что впоследствии вы у нс…

«Откзывться теперь поздно, — в отчянии думет Пиннеберг. — Я ткой тон здл! Если бы я не здл ткого тон, можно было бы откзться. Сущее безумие! Что скжет Овечк?»

А вслух он говорит:

— Хорошо. Я беру тулет. Пришлите мне его н дом сегодня.

— Сегодня? Никк нельзя. Уже четверть чс кк рбочие кончили рботу.

«Еще есть возможность откзться, — думет Пиннеберг. — Сейчс можно было бы откзться, если бы я не тк здирл нос».

— Обязтельно сегодня, — нстивет он. — Это подрок. Инче это теряет смысл.

И при этом он думет, что сегодня придет Гейльбут и что будет очень хорошо, если его приятель увидит, ккой подрок он сделл жене.

— Минуточку, — говорит продвец и снов исчезет.

«Хорошо бы он скзл, что сегодня никк нельзя, — рзмышляет Пиннеберг, — тогд бы я скзл, что очень сожлею, но в тком случе эго теряет всякий смысл. Ндо будет тут же уйти». И он подходит поближе к двери.

— Хозяин говорит, что предоствит в вше рспоряжение ученик с ручной тележкой. Вм придется дть ему немного н чй, потому что рбочий день уже кончился.

— Ну что ж, — мямлит Пиннеберг.

— Тулет не тяжелый, — утешет продвец. — Вм только немножко подтлкивть придется, мльчик спрвится. И з зерклом последите. Хотя мы, конечно, его звернем…

— Хорошо, — говорит Пиннеберг. — Знчит, сто двдцть пять мрок.

К ОВЕЧКЕ ПРИХОДИТ ГОСТЬ. ОНА СМОТРИТСЯ В ЗЕРКАЛО. О ДЕНЬГАХ ВЕСЬ ВЕЧЕР НЕ ЗАГОВАРИВАЮТ.

Овечк сидит в своем княжеском покое и штопет чулки. Ндо скзть, штопк чулок — одно из смых угнетющих знятий н свете. Ни в чем не проступет тк явно, кк в штопке чулок, мертвящя мникльность женских повседневных знятий. Уж если чулок пошел рвться, тк штопть его бесполезно, и все же он штопется и штопется, от стирки к стирке. Н большинство женщин это нгоняет тоску.

Но Овечк не тоскует. Овечк, можно скзть, не змечет, что делют ее руки. Овечк подсчитывет. Он принесет двести пятьдесят мрок, пятьдесят они отддут мме, это дже много, ведь он, Овечк, ежедневно пять-шесть чсов н мму рботет; сто тридцть должно хвтить н жизнь, остется шестьдесят…

Овечк н минуту откидывется н спинку кресл — дет отдохнуть пояснице. Теперь у нее почти всегд болит поясниц. В Детском мире он видел придное для новорожденного з шестьдесят мрок, видел и з восемьдесят, видел и з сто. Это, конечно, глупости. Он см все сошьет, жль только, в здешнем хозяйстве нет швейной мшины, но для фру Пиннеберг-стршей швейня мшин совсем ни к чему.

Сегодня же вечером он поговорит с Гннесом и с утр пойдет все зкупит, только тогд и можно быть спокойной, когд все дом есть.

Он отлично знет, — у него другие плны, он зметил, — он хочет что-то купить, верно, думет об ее поношенном синем пльто; нет, пльто может подождть, все может подождть, это должно быть готово.

Фру Эмм Пиннеберг опускет н стол шерстяной носок своего Гннес и прислушивется. Зтем осторожно трогет живот. Приксется пльцем то в одном, то в другом месте. Вот здесь. Вот здесь он сейчс шевельнулся. З последние дни это уже пятый рз, пятый рз шевелится Млыш. С презрительной гримской смотрит Овечк н стол, где лежит книг «Святое чудо мтеринств».

— Чепух, — произносит он вслух, и тк он действительно думет. Ей вспоминется одно место из этой книги, где эрудиция сдобрен сентиментльностью: «Первые движения млденц в утробе мтери точно совпдют с серединой беременности. С рдостным волнением, кждый рз удивляясь, прислушивется будущя мть к нежному постукивнию ребеночк…»

«Чепух, — снов думет Овечк. — Нежное постукивние. В первый рз я подумл, что у меня колики. Нежное постукивние… Что з чепух!»

Но, думя об этом, он улыбется. Нежное или нет, все рвно хорошо. Все рвно чудесно. Знчит, теперь Млыш в смом деле тут, и теперь он должен чувствовть, что его ждут, ждут с рдостью, что все для него приготовлено…

Овечк штопет чулки.

Дверь приоткрывется, и высовывется весьм рстрепння голов фру Пиннеберг-стршей.

— Гнс еще не пришел? — спршивет он пятый или шестой рз з сегодняшний день.

— Нет, еще не пришел, — коротко отвечет Овечк, потому что ее это рздржет.

— Но ведь уже половин восьмого. Ведь не пошел же он…?

— Куд не пошел…? — довольно резко спршивет Овечк. Но фру Пиннеберг-стршя женщин хитря.

— Поостерегусь, не скжу, дорогя невестк! — смеется он. — Ну, рзумеется, у тебя примерный муж, в день получки он не зходит опрокинуть сткнчик, с ним этого не бывет.

— Вообще не бывет, чтобы мльчугн опрокинул сткнчик, — зявляет Овечк.

— Вот именно. Это я и хотел скзть. С твоим мужем этого не бывет.

— Не бывет.

— Д, д.

— Д.

Голов фру Пиннеберг-стршей исчезет, Овечк снов одн.

«Вот противня струх, — сердито думет он. — Вечно хочет поссорить, нтрвить одного н другого. А см трясется, что не зплтим з комнту. Ну, если он рссчитывет получить сто…»

Овечк штопет чулки.

Рздется звонок. «Мльчугн! — думет Овечк. — Должно быть, збыл взять ключ. Э, д это, верно, опять кто-нибудь к мтери, пусть см и открывет.

Но мть не открывет. Новый звонок. Вздохнув, Овечк идет в переднюю. Из дверей проходной комнты выглядывет свекровь, лицо нмлевно, можно скзть, он уже почти в полной боевой готовности.

— Эмм, если это ко мне, попроси в мленькую комнту. Я сию минуту буду готов.

— Конечно, это к тебе, мм, — говорит Овечк.

Голов ммши Пиннеберг исчезет, рздется третий звонок, и одновременно с ним Овечк открывет дверь. Перед, ней брюнет в светло-сером пльто, он держит шляпу в руке и улыбется.

— Фру Пиннеберг? — спршивет он.

— Сейчс выйдет, — говорит Овечк. — Может быть, вы снимете пльто? Пожлуйст, вот сюд, в эту комнту.

Гость оздчен, у него ткой вид, словно он чего-то не понял.

— Господин Пиннеберг нет дом? — спршивет он, входя в мленькую комнту.

«Господин Пиннеберг, уже двно… умер», — чуть было не скзл Овечк. Но потом спохвтилсь…

— Ах. вы к господину Пиннебергу, — говорит он. — Его еще нет. Но я жду его с минуты н минуту.

— Стрнно, он уже в четыре чс ушел от Мнделя. А перед тем приглсил меня сегодня вечером к себе, — говорит гость, но не обиженным, скорее довольным тоном. — Моя фмилия Гейльбут.

— Боже мой, тк вы господин Гейльбут, — говорит Овечк и вдруг змолкет, кк громом порження. «А кк же ужин, — думет он. — …Ушел в четыре чс. Где он пропдет? Что у меня дом есть? А сейчс еще мм сюд влетит…»

— Д, я Гейльбут, — еще рз повторяет гость и терпеливо ждет.

— Боже мой, господин Гейльбут, что вы обо мне подумете? — говорит Овечк. — Но ккой смысл мне что-то врть в свое опрвдние? Тк вот, во-первых, я подумл, что вы пришли к свекрови, дело в том, что он тоже Пиннеберг…

— Совершенно првильно, — с веселой улыбкой подтверждет Гейльбут.

— А во-вторых, Гннес мне ни слов не скзл, что собирется вс приглсить. Поэтому я и был тк оздчен.

— Ну, что тм, не тк уж вы были оздчены, — успокивет ее Гейльбут.

— А в-третьих, я не понимю, кк же тк — ушел в четыре — неужели в четыре? — и его еще нет дом.

— Он собирлся что-то купить.

— О господи, купит еще мне зимнее пльто, с него стнется!

Гейльбут что-то сообржет.

— Не думю, — говорит он нконец. — Пльто он мог бы приобрести у Мнделя со скидкой для служщих.

— Что же тогд?..

В эту минуту открывется дверь, и фру Ми Пиннеберг, любезно улыбясь, подходит к Гейльбуту.

— Господин Зибольд, не тк ли? Сегодня вы телефонировли мне по поводу моего объявления. Эмм, будь тк любезн… Но Эмм не уходит.

— Это господин Гейльбут, мм, сослуживец Гннес, он ко мне.

Фру Ми сияет.

— Ах тк! Простите. Очень приятно, господин Гейльбут. Вы тоже по готовому плтью?

— Я продвец, — говорит Гейльбут.

Овечк слышит, кк открывется входня дверь.

— Это, верно, мльчугн.

Д, это мльчугн, он стоит в передней, он держит тулетный столик з один конец, ученик из мстерской «Гимлиш. Кровти» — з другой.

— Добрый вечер, мм. Добрый вечер, Гейльбут, кк хорошо, что вы уже тут! Добрый вечер, Овечк. Вот смотри: нш тулет. Н Алексндерплтц мы чуть было не угодили под втобус. Д, с меня семь потов сошло, пок мы добрлись. Откройте кто-нибудь дверь в ншу комнту.

— Но, мльчугн!

— Вы сми его тщили, Пиннеберг?

— Собственноручно. — Пиннеберг сияет. — I myself with this —how do you call him?..1 с учеником.

— Тулетный столик, — рдуется фру Ми. — Верно, дети, вы рзбогтели. Кому теперь, когд все стриженые, тулет нужен?

Но Пиннеберг не слушет. Он, можно скзть, с бою взял этот тулет, ведь он протщил, протолкл его через сутолоку берлинских улиц. В днную минуту думы о бюджете не омрчют его душу.

1 Я см с этим — кк он нзывется? (нгл.)

— Вот сюд, в этот угол, шеф, — говорит он желторотому ученику. — Чуть нискосок. Чтобы свет лучше пдл. Ндо бы пристроить нд ним лмпу. Тк, шеф, теперь мрш вниз з зерклом. Простите, я еще н минутку… Это моя жен. Гейльбут. — говорит он, сияя. — Нрвится?

— Зеркло я и один дотщу, — говорит ученик.

— Очень нрвится, — отвечет Гейльбут.

— Но, миленький! — смеется Овечк.

— Он сегодня совсем спятил, — зявляет фру Ми.

— И думть не смей! Еще грохнешься н лестнице с ткой дорогой вещью! — и он прибвляет тинственным шепотом: — Зеркло одно пятьдесят мрок стоит, ккое стекло! С фсетом!

Он исчезет вместе с учеником. Оствшиеся переглядывются.

— Не буду больше мешть, — говорит фру Ми. — Тебе и об ужине позботиться ндо. Могу я тебе чем-нибудь помочь, Эмм?

— О господи, ужин! — Овечк в полной рстерянности.

— Я же скзл, я охотно тебе помогу, — повторяет свекровь уже в дверях.

— Не хлопочите, пожлуйст, — говорит Гейльбут и берет Овечку под руку. — Я же не из-з ужин пришел.

Дверь снов открывется, и появляются Пиннеберг и ученик.

— Вот теперь посмотрите, только теперь вы оцените тулет по достоинству. Тк, немного приподыми, мльчик. Винты есть? Постойте…— он ввинчивет винты, обливясь потом, и при этом ни н минуту не умолкет. — Включи еще лмпу. Тк, ндо, чтобы много свет было. Нет, Гейльбут. сделйте мне одолжение, не подходите ближе. Овечк должн первя посмотреться в зеркло. Я см еще не смотрелся, не рзворчивл его… Вот тебе тлер, мльчик. Хвтит? Ну, беги, мстерскя, верно, еще открыт. Прощй… Овечк, доствь мне удовольствие. Ну, пожлуйст, Гейльбут стесняться не ндо. Верно ведь, Гейльбут?

— Ну, конечно! Из-з меня…

— Тк вот, нкинь свой купльный хлт. Только нкинь. Пожлуйст, ну, пожлуйст. Я все время предствлял тебя в купльном хлте перед зерклом. Я хочу первым увидеть тебя в зеркле… Ну, пожлуйст, Овечк.

— Ах, Гннес. Гннес, — говорит Овечк, но, смо собой, ее трогет ткое воодушевление. — Ничего не поделешь, господин Гейльбут, сми видите. — И он достет из грдероб купльный хлт.

— Мне тоже приятно будет посмотреть, — говорит Гейльбут. — Вш муж прв: ндо, чтобы в кждом зеркле с смого нчл отржлось что-то особенно крсивое.

— Ах, оствьте, пожлуйст, — просит Овечк.

— Но уверяю вс…

— Овечк, — говорит Пиннеберг и попеременно смотрит то н свою жену, то н ее отржение. — Овечк, я об этом мечтл. Видишь, мечт исполнилсь! Гейльбут, пусть нми помыкют, пусть нм плтят по-свински мло, пусть эти зевшиеся дяди, что сидят нверху, считют, что мы мрзь…

— Д тк оно и есть, — говорит Гейльбут. — Им н нс нплевть.

— Ну, конечно, я это всегд знл, — вторит ему Пиннеберг. — Но этого они нс лишить не могут. Тут им просто придется змолчть — не могут же они лишить меня удовольствия любовться н мою жену в купльном хлте, сидящую перед зерклом.

— Долго мне еще позировть? — спршивет Овечк.

— Ну кк, хорошее зеркло? Не искжет? В некоторых зерклх кжешься утопленником, зеленым-зеленым, я, првд, утопленник ни рзу не видл… А в других отржение рсплывчтое, в других ккое-то пыльное… но это зеркло очень хорошее, првд, Овечк?

Стук в дверь, дверь приотворяется, всовывется голов ммши Пиннеберг.

— Зйди ко мне н минутку, Гнс.

— Сейчс, мм.

— Но только, пожлуйст, сейчс. Мне крйне необходимо с тобой поговорить.

Дверь зкрывется.

— Мм, конечно, хочет получить з комнту, — объясняет Овечк.

Пиннеберг срзу зметно мрчнеет.

— Ну и пусть себе хочет н здоровье, — говорит он.

— Но, Гннес!

— Пусть не здется, — говорит он с рздржением. — Получит свои деньги.

— Мм, конечно, думет, что у нс куч денег, рз мы купили тулет… Верно, Мндель очень хорошо плтит, првд, господин Гейльбут?

— Хорошо плтит… гм…— мнется Гейльбут. — Ну, видите ли, это кк считть. Во всяком случе, н мой взгляд, ткой тулетный столик стоит не меньше шестидесяти мрок…

— Шестидесяти?.. Д вы с ум сошли, Гейльбут, — возмущется Пиннеберг. Зтем, видя, что Овечк внимтельно н него смотрит, прибвляет: — Простите, Гейльбут, вы же не знете…— И говорит очень громко: — А теперь слушйте: о деньгх мы сегодня вечером вообще говорить не будем, лучше отпрвимся все втроем н кухню и посмотрим, чем можно поужинть. Я по крйней мере очень голоден.

— Хорошо, милый, — говорит Овечк и не спускет с него внимтельного взгляд. — Кк тебе угодно. И они идут н кухню.

СУПРУЖЕСКИЕ ПРИВЫЧКИ ЧЕТЫ ПИННЕБЕРГ. МАТЬ И СЫН. ЯХМАН, КАК ВСЕГДА, В РОЛИ СПАСИТЕЛЯ.

Поздно. Пиннеберги ложтся спть, гость ушел. Гннес медленно, о чем-то думя, рздевется и время от времени поглядывет н Овечку, у которой все — рз, дв и готово. Пиннеберг глубоко вздыхет, потом спршивет неожиднно веселым тоном:

— А кк тебе понрвился Гейльбут?

— Очень понрвился, — отвечет Овечк, но по тому, кк это скзно, Пиннеберг понимет, что он не рсположен продолжть рзговор о Гейльбуте. Он опять тяжело вздыхет.

Овечк ндел ночную рубшку и, присев н крй кровти, стягивет чулки. Он клдет их н одну из боковых полочек тулет.

Пиннеберг с огорчением консттирует, что он дже не зметил, куд положил чулки.

Но Овечк еще не уклдывется спть.

— Что ты скзл мме относительно плты з комнту? — вдруг спршивет он.

Пиннеберг несколько смущен.

— Относительно плты?.. Д, собственно, ничего. Что у меня сейчс денег нет.

Молчние.

Потом Овечк вздыхет. И, юркнув в постель, нтягивет н себя одеяло.

— Ты ей ничего не собирешься двть? — спршивет он.

— Не зню. Нет, в общем-то, собирюсь. Только не сейчс.

Овечк молчит.

Нконец и Пиннеберг в ночной сорочке. Выключтель около двери, с постели до него не достть, поэтому в супружеские обязнности Пиннеберг входит, прежде чем лечь в постель, выключить свет. С другой стороны, Овечк любит еще при свете поцеловться и пожелть друг другу спокойной ночи. Ей хочется при этом видеть своего мльчугн. Итк, Пиннебергу ндо обогнуть широкую княжескую кровть, дойти до Овечкиного изголовья, зкончить поцелуйный обряд, зтем вернуться к двери, погсить свет, потом уже в постель.

См поцелуйный обряд в свою очередь рспдется н две чсти: н его чсть и н ее чсть. Его чсть устновлен, можно скзть, твердо: три поцелуя в губы. Ее чсть меняется — иногд он сжимет обеими лдонями его голову и добросовестно обцеловывет его лицо, то обнимет з шею, притянет к себе и не отпускет, прильнув к нему долгим поцелуем. А то клдет его голову к себе н грудь и глдит по волосм.

По большей чсти он пытется мужественно скрыть, кк тяготят его ткие длительные нежности, однко он никогд не знет нверняк — догдывется ли он об этом и кк действует н нее его холодность.

Сегодня ему больше всего хотелось бы, чтобы весь этот поцелуйный обряд был уже зкончен, н ккое-то мгновение у него дже возникет мысль просто-нпросто «позбыть» о нем. Но в конечном счете это только усложнило бы ситуцию. Поэтому он кк можно рвнодушнее, идет вокруг кровти, зевет во весь рот и говорит:

— Ужсно устл, струшк. Звтр придется опять трудиться; в поте лиц. Спокойной ночи! — И он тут же получет положенные три поцелуя.

— Спокойной ночи, миленький, — говорит Овечк и крепко его целует. — Спи слдко.

У нее сегодня особенно мягкие, полные и в то же время прохлдные губы, н ккую-то минуту Пиннеберг не прочь бы поцеловться еше и еще. Но жизнь и без того уже очень сложн, он делет нд собой усилие, отходит, выключет свет и злезет в постель.

— Спокойной ночи. Овечк, — говорит он еще рз.

— Спокойной ночи, — говорит и он.

Кк всегд, в комнте снчл темно, хоть глз выколи, зтем проступют серыми пятнми окн, и шорохи стновятся явственнее. Слышен трмвй, гудки провоз, зтем втобус, который проходит по Пульштрссе. Зтем совсем рядом — об срзу вздргивют — громкий смех, ккие-то крики, визг, хихикнье.

— Яхмн, видно, опять действует, — невольно вырывется у Пиннеберг.

— Сегодня принесли от Кмпинского целую корзину вин. Пятьдесят бутылок, — поясняет Овечк.

— Вот это пьют тк пьют! — говорит Пиннеберг. — Ккие же ндо деньги…

Он уже жлеет, что у него с язык сорвлось это слово: Овечк может к нему привязться. Но он не привязлсь. Молчит.

И только спустя некоторое время шепчет:

— Слушй, мльчугн!

— Д?

— Ты не знешь, ккое объявление поместил мм?

— Объявление? Понятия не имею.

— Когд Гейльбут пришел, он снчл подумл, что это к ней, и спросил, не он ли тот господин, что звонил ей по объявлению.

— Не зню. Понятия не имею. Что з объявление?

— См не зню. Может быть, он хочет сдть ншу комнту?

— Не скзв нм, он это сделть не может. Нет, не думю. Он рд, что мы у нее.

— А если мы не плтим з комнту?

— Что ты, Овечк! Мы зплтим.

— Хотел бы я знть, что это з объявление? Не связно ли это с ее вечерними гостями?

— Ну что ты? Рзве гостей приглшют по объявлению?

— Не понимю, в чем тут дело.

— И я тоже. Ну, спокойной ночи, Овечк.

— Спокойной ночи, мльчугн.

Тишин. Пиннеберг поворчивется к двери, Овечк — к окну. Что Пиннеберг теперь не зснет, это ясно. Во-первых. из-з подогревшего его поцелуя, д когд еще в полуметре от тебя ворочется женщин, вздыхет то громче, то тише. А во-вторых, из-з тулетного столик. Лучше бы уж срзу покяться.

— Миленький — нежно шепчет Овечк.

— Д? — с змирнием сердц отзывется он.

— Можно н минутку к тебе? Молчние. Тишин. Удивленное молчние.

— Конечно, конечно, Овечк. — говорит он нконец, — Я очень рд, — и подвигется к крю.

З время их совместной жизни Овечк четвертый или пятый рз обрщется к мужу с подобным вопросом. И утверждть, что ее вопрос скрытое приглшение к любовным утехм. нельзя. Хотя по большей чсти этим все и кончлось, но только несколько односторонняя твердя мужскя логик побуждл Пиннеберг к ткому истолковнию ее вопрос.

У Овечки же это, собственно, только желние продлить прощние н ночь, потребность в лске, желние поближе прильнуть к нему. Овечке просто хочется еше рз крепко-крепко прижть к себе своего мльчугн, ведь их окружет чужой, длекий мир с его сутолокой и врждой, мир, который не видит и не желет видеть в них ничего хорошего — тк рзве нехорошо теснее прижться друг к другу и чувствовть себя млюсеньким теплым островком?

Тк они и лежли, крепко обнявшись, щек к щеке, чуть зметное светлое пятнышко, окруженное бесконечной тьмой, — и прижться друг к другу ндо очень крепко, если хочешь, чтобы ткое современное стегное одеяло в метр сорок шириной хвтило н двоих, д тк, чтобы нигде не поддувло.

Сперв кждый ощущл тепло другого кк что-то постороннее, но вдруг это ощущение исчезло, и вот они уже одно целое. Теперь он все крепче и крепче прижимлся к Овечке.

— Мой, — говорит Овечк, — мой мльчугн, мой единственный, родной…

— Ты моя, моя… Ты моя. Овечк…

И он целует ее, и теперь это уже не поцелуй, положенный по ритулу, х, кк хорошо теперь целовть ее рот. он кк будто рсцветет под его губми, делется подтливее, полней, созревет…

Но вдруг Пиннеберг прерывет поцелуй и дже чуть-чуть отодвигется. Между их телми уже рсстояние, теперь они ксются только плечми — ведь они все еще держт друг друг в объятиях.

— Овечк, я сделл ужсную глупость, — честно признется Пиннеберг.

— Д? — отзывется он и н мгновение здумывется. А потом спршивет: — Что стоит тулет? Но если тебе не хочется, не говори. Купил, и лдно. Зхотелось меня пордовть.

— Миля ты моя! — говорит он. И они опять совсем-совсем рядом. Но потом он все же решется, и между ними опять рсстояние. Он говорит:

— Сто двдцть пять.

Молчние. Овечк не произносит ни слов. А он опрвдывется:

— Кжется, что это дороговто, но ты подумй, одно зеркло стоит не меньше пятидесяти мрок.

— Лдно, — говорит Овечк. — Зеркло действительно крсивое. Конечно, это нм не по средствм, и в ближйшие пять—десять лет мы отлично могли бы обойтись без тулет, но я см виновт, см тебя ндоумил. И что ни говори, очень приятно, что у нс есть тулет. И ты у меня ткой хороший, хоть и глупый. Только смотри не ругйся, что я еще год прохожу в своем синем поношенном пльто, потому что прежде всего ндо позботиться о. Млышонке…

— Миля ты моя, — говорит он, и снов нчинются поцелуи, и снов они тесно прижимются друг к другу, и, возможно, сегодня ночью обошлось бы без дльнейших объяснений, но тут в проходной комнте вдруг подымется громкий шум: смех, крики, визг, торопливый мужской голос, и все покрывет брнчливый, длеко не любезный голос ммши Пиннеберг.

— Видно, опять уже нзюзюклись, — недовольно говорит Пиннеберг.

— Мм в плохом нстроении, — змечет Овечк.

— Мм, кк нпьется, всегд здирется, — говорит он.

— Ты не можешь ей з комнту отдть? Хоть сколько-нибудь? — спршивет Овечк.

— У меня остлось всего сорок две мрки — нконец решившись, признется Пиннеберг.

— Сколько?!! — спршивет Овечк и срзу сдится. Он выпускет муж из своих объятий, откзывется от тепл, от любовных утех, отбрсывет одеяло, сдится, прямя кк стрел. — Что? Сколько у тебя остлось от жловнья?

— Сорок две мрки, — говорит совсем присмиревший Пиннеберг. — Овечк, ты послушй…

Но Овечк не слушет. Н этот рз ею овлдел стрх.

— Сорок две мрки, — шепчет он и подсчитывет. — Сто двдцть пять. Знчит, ты получил сто шестьдесят семь мрок жловнья? Не может этого быть!

— Сто семьдесят, три мрки я дл мльчику. Овечк нкидывется н эти три мрки.

— Ккому мльчику? Зчем?

— Д ученику из мстерской.

— Ах, вот что. Знчит, сто семьдесят. И ты пошел и купил… Господи боже мой, что ж теперь будет, кк мы проживем?

— Овечк, — просительно говорит Гннес. — Я зню. Я сделл глупость. Но этого никогд, никогд больше не повторится. А потом мы ведь получим вспомоществовние от госудрств.

— Эти деньги быстро уйдут, если мы будем тк хозяйничть! А Млыш? Нм ведь ндо все для Млыш купить! Ты ведь знешь, я не з рй в шлше. Возможно, нм трудно придется, допускю. Нс от этого не убудет, но Млыш не должен стрдть, хоть первые пять-шесть лет, я все, что от меня звисит, сделю. А ты ткое выкинул!

Пиннеберг тоже сдится. Голос Овечки совсем другой, он говорит тк, словно его, ее мльчугн, вообще больше не существует, словно он ей никто, первый встречный. И пускй он всего-нвсего продвец, которому достточно рно позботились внушить, что он не бог весть что, тк, мелюзг, и жив он или подох, действительно не тк уж вжно, — итк, пускй он дже в своей глубочйшей любви к Овечке что-то временное, преходящее, чего нельзя сохрнить, но все же он существует — он, Иогннес Пиннеберг. Он знет: теперь поствлено н крту то единственное, что только и придет его жизни цену и смысл. И это единственное, что у него есть, ндо удержть, з это ндо бороться, это он не позволит у себя отнять.

— Овечк, родня моя Овечк! — говорит он. — Я же см тебе говорю, Я сделл глупость, я все сделл нвыворот. Уж тким я родился. Но не ндо тк со мной рзговривть. Я всегд тким был, и именно поэтому ты не должн оствлять меня и говорить со мной кк с чужим, с кем можно поссориться, не кк с твоим мльчугном.

— Милый мой, я…

Но он не слушет ее, нстл его чс, к этому он шел с смого нчл, он не сдется, он говорит:

— Овечк, ты должн меня по-нстоящему простить. Знешь, от всего сердц, тк, чтобы больше и не вспоминть, чтобы, глядя н тулет, ты могл бы от всей души смеяться нд своим глупым мужем.

— Мльчугн, родной ты мой мльчугн…

— Нет, — говорит он и всккивет с кровти. — Ндо зжечь свет. Я должен видеть твое лицо, видеть, ккое у тебя будет лицо, когд ты меня по-нстоящему простишь, чтобы мне рз нвсегд знть…

Свет включен, и он спешит к ней, но не ложится, склонившись нд ней, всмтривется в ее лицо…

И вот дв лиц друг против друг, рзгоряченные, рскрсневшиеся, глз широко рскрыты. Волосы их смешлись, губы прильнули к губм, в открытую рубшку видн ее грудь — беля, чудесня, упругя, в синих жилкх…

«Кк мне хорошо, — думет он. — Ккое счстье…»

«Мой мльчугн, — думет он. — Мой мльчугн. Мой большой, глупый, милый-милый мльчугн, ведь это тебя, тебя я ношу в себе, в своем лоне…»

И вдруг лицо ее лучится рдостью, оно проясняется, стновится все светлее, и мльчугн видит, кк рдость эт зполняет ее всю, будто нд его Овечкой взошло солнце и озряет ее.

— Овечк! — зовет он и хочет привлечь ее к себе, ему кжется, что он уклоняется, уходит все дльше, рстворяется в блженстве. — Овечк!

Он берет его руку и проводит по своему животу:

— Вот, чувствуешь, он сейчс шевельнулся, Млышок брыкется… Чувствуешь? Вот опять…

И по нстоянию счстливой мтери он, еще ничего не слыш, склоняется к ней. Осторожно приникет щекой к ее полному, тугому и все же ткому мягкому животу… И вдруг это уже не живот, смя прекрсня в мире подушк, нет, что з глупости, это волн, живот подымется и опдет, бесконечное море блженств зливет его… Сейчс лето? Рожь поспел. Ккой рдостный млденец, со светлыми спутнными волосенкми и голубыми мтеринскими глзми. О, кк чудно пхнет здесь в поле землей, и мтерью, и любовью. Всей любовью, уже услдившей их жизнь, и вечно юной любовью… И усики колосьев щекочут его щеку, и он видит зконченную блгородную линию ее бедер и темный кустрник… и, словно поднятый ее рукми, покоится он н мтеринской груди, смотрит ей в глз, ткие большие и сияющие… И он чувствует: этого никто не может отнять у них, у всех тех, что живут в мленьких тесных кморкх.

— Все хорошо, все хорошо, мльчугн мой, — шепчет Овечк.

— Д, — говорит он и крепче прижимется к ней, и склоняется лицом к ее лицу. — Д, — говорит он, — я счстлив, кк никогд. Моя, моя Овечк…

Кто-то стучит костлявым пльцем в дверь… и это ночью, в первом чсу.

— Можно к вм? — рздется голос з дверью.

— Входи, мм, — говорит гордый своим счстьем Пиннеберг. — Нм ты не помешешь.

Он положил руку Овечке н плечо и крепко держит ее, чтобы он, зстыдившись, не юркнул в свою половину кровти.

Фру Ми Пиннеберг медленно входит в комнту и обозревет ситуцию.

— Ндеюсь, я вм не помешл. Я увидел у вс свет. И подумл, что вы еще не легли. Тк кк же, я, првд, не помешл? — Он сдится.

— Конечно, ты нм не мешешь, — зявляет Пиннеберг. — Нм все рвно. К тому же, кк тебе известно, мы женты.

Фру Ми Пиннеберг тяжело дышит. Несмотря н грим, видно, ккя он крсня. Несомненно, выпил лишнего.

— Господи, — бормочет он, — что з грудь у нее! Овечкины ночные рубшки просто ужс с кким большим вырезом. Днем он кжется совсем не ткой. Ты ведь не в положении?

— Ну что ты, — говорит Пиннеберг и с видом знток зглядывет в вырез Овечкиной рубшки. — У Овечки грудь всегд ткя, с детских лет.

— Мльчугн! — остнвливет его Овечк.

— Видишь, Эмм, твой муж издевется ндо мной, — негодует фру Ми, но в голосе ее слыштся слезы. — И те, что тм, тоже ндо мной издевются. Я уже пять минут, кк ушл, ведь я хозяйк, и вы думете, кто-нибудь спросит, куд я делсь? Им бы только эти дурочки Клэр и Нин были. И Хольгер последнее время совсем другой. Никто дже не спросит, куд я делсь.

Фру Ми всхлипывет.

— Ах, мм! — говорит Овечк, и смущясь, и жлея свекровь; он охотно встл бы с постели и подошл к ней, но Гннес держит крепко, не пускет.

— Оствь, Овечк, — говорит он без всякой жлости. — Знем мы эти штучки. Клюкнул млость, мм. Ну, это пройдет. У нее это всегд тк, кк клюкнет, тк сперв плчет, потом буянит, потом опять плчет, — совершенно хлднокровно поясняет он. — Это я еще со школьных лет зню.

— Милый, пожлуйст, не ндо, — шепчет Овечк. — Ты не имеешь прв…

А фру Ми говорит очень рздрженно:

— Молчл бы лучше о своих школьных годх! Я тоже могу твоей жене рсскзть, кк тогд приходил полицейский и кк ты с девочкми в ящике для песк рзвлеклся…

— Подумешь, испугл! — говорит Пиннеберг, — моя жен двно все это знет. Видишь, Овечк, сейчс н нее новый стих ншел — он ищет, с кем бы поссориться, теперь только держись.

— Я не хочу этого слушть, — говорит Овечк, и щеки ее пылют. — Все мы гдкие, к сожлению, я это по себе зню, меня тоже никто не оберегл. Но чтобы ты, сын, тк со своей мтерью…

— Успокойся, — говорит Пиннеберг. — Не я поднял всю эту грязь. Всегд нчинет он.

— А кк с плтой з комнту? — вдруг обозлившись, спршивет фру Пиннеберг и продолжет рзвивть эту тему: — Сегодня тридцть первое, в другом месте вы бы должны были зплтить вперед, я еще не получил ни пфенниг…

— Получишь, — говорит Пиннеберг. — Не сегодня и не звтр. Но получишь… когд-нибудь д получишь.

— Мне деньги сегодня нужны, з вино зплтить нечем. Никто не интересуется, откуд я деньги беру…

— Не говори глупостей, мм. Кто з вино ночью плтит? Все это пустя болтовня. А потом не збывй, что Овечк з тебя всю домшнюю рботу делет!

— Мне деньги нужны, — устло повторяет фру Ми. — Неужели Овечк не может сделть мне ткое мленькое одолжение! Вот сегодня я опять вм чй вскипятил, тк что же, мне з деньги брть?

— Ты совсем с ум сошл, мм, — говорит Пиннеберг. — Срвнил: кждый день прибирть всю квртиру или вскипятить чй!..

— Все рвно. Одолжение есть одолжение. — Фру Ми вдруг побледнел, штясь встл он со стул. — Сейчс вернусь, — шепчет он и выходит, зпинясь н кждом шгу.

— Ну, теперь поскорей выключим свет, — говорит Пиннеберг. — Черт знет кк неприятно, что дверь не зпирется, все в этом свинушнике в неиспрвности. — Он опять перебирется к Овечке. — Ах, Овечк, ндо же было струхе прилезть кк рз…

— Слышть не могу, когд ты тк с ней рзговривешь — шепчет Овечк, и он чувствует, что он дрожит всем телом. — Ведь он твоя мть.

— К сожлению, д, — говорит он, и смягчить его невозможно. — К сожлению. Я слишком хорошо ее зню, и поэтому мне известно, что это з тврь. Ты просто ее еще не рскусил; днем, когд он трезвя, он остр н язык, у нее есть чувство юмор, он понимет шутку. Но это все нпускное. Он никого по-нстоящему не любит, ты думешь, с Яхмном они не рссорятся? В конце концов он тоже не дурк и поймет, что он просто обирет его. А для постели он скоро будет уже стр.

— Гннес, я не хочу, чтобы ты при мне тк отзывлся о своей мтери, — очень серьезно говорит Овечк. — Может быть, ты и прв, я сентиментльня дурочк, но никогд больше не говори тк при мне. А то я буду бояться, что Млыш тоже когд-нибудь тк обо мне скжет.

— О тебе? — переспршивет Пиннеберг с ткой интонцией, что все ясно. — Чтобы Млыш мог скзть о тебе ткое? Но ведь ты… ведь ты же Овечк! Ты… х, чтоб ее, опять лезет к нм. Мы спим, мм!

— Деточки! — неожиднно рздется голос Яхмн. и по голосу слышно, что облдтель его тоже сильно нвеселе. — Деточки, извините меня, одну минутку…

— Извиняем, извиняем, — говорит Пиннеберг. — А теперь уходите отсюд, господин Яхмн.

— Одну минутку, дмочк, сейчс уйду. Вы супруги, И мы супруги. Незконные, првд, но в остльном все честь честью… Тк почему нм не помочь друг другу?

— Вон! — это все, что говорит Пиннеберг.

— Вы очровтельня женщин, — говорят Яхмн и тяжело опускется н крй кровти.

— К сожлению, это только я, — говорит Пиннеберг.

— Все рвно, — Яхмн встет. — Я здесь дорогу зню, обойду кровть…

— Уходите вон, — довольно беспомощно протестует Пиннеберг.

— И уйду, — говорит Яхмн и пробирется между умывльником и шкфом. — Я, видите ли, только из-з квртирной плты.

— О господи! — вздыхют супруги Пиннеберг.

— Это вы, дмочк? — спршивет Яхмн. — Где вы? Дйте же свет. Повторите еще рз, о господи! — Он пробирется через комнту, полную препятствий, к той стороне кровти, что ближе к окну.

— Знете, он, вш мть, ругется, что еще не получил денег з комнту. Сегодня опять нм весь вечер испортил. А теперь сидит и хнычет. Вот я и подумл: Яхмн, з последние дни тебе здорово повезло, зшиб деньгу, Яхмн, отдй деньги детям, ведь это все рвно, что ей отдть. Они отддут ей, тож н тож и выйдет. И порядок.

— Нет, господин Яхмн, — нчинет Пиннеберг. — Это с вшей стороны большя любезность…

— Любезность… х, черт, что это здесь стоит? Новя мебель! Зеркло! Нет, ккя тм любезность, просто хочу, чтобы покой был. Пойдите сюд, голубушк, вот деньги.

— Очень сожлею, господин Яхмн, — весело говорит Пиннеберг, — что вм нпрсно пришлось проделть весь этот длинный путь, ее постель пуст, моя жен у меня.

— Э, черт бы ее дрл, — шепчет Яхмн, ибо з дверью слышится плксивый голос:

— Хольгер, где ты? Хольгер?

— Спрячьтесь скорей. Он сейчс войдет, — шепчет Пиннеберг. Дверь с шумом рспхивется.

— Может быть, Яхмн здесь? — И фру Ми включет свет. Две пры глз испугнно озирются по сторонм, но его нет, он притился з кровтью.

— Куд он опять девлся? С него стнется, он и н улицу убежит! Видите ли, ему жрко стло… Ах ты, господи, что это тм?..

Гннес и Овечк нстороженно следуют з взглядом мтери. Но он обнружил не Хольгер, несколько бумжек, лежщих н Овечкином крсном шелковом одеяле.

— Д, мм, — говорит Овечк, рньше других сообрзив, в чем дело. — Мы все обсудили. Вот квртирня плт н первое время. Пожлуйст.

Фру Ми берет деньги. У нее перехвтывет дух:

— Трист мрок! Ну, слв богу, одумлись, я зсчитю з октябрь и ноябрь. Тогд остнется только ккя-то мелочь з гз и электричество. При случе сочтемся. Ну, лдно… спсибо… Спокойной ночи…— С этими словми он выходит из комнты, боясь, кк бы у нее не отняли ее сокровище.

Из-з Овечкиной постели появляется сияющее лицо Яхмн.

— Вот это женщин тк женщин! — говорит он. — Трист мрок з октябрь и ноябрь — неплохо! Извините, дети, хочу н нее поглядеть. Во-первых, интересно, скжет ли он мне про деньги. А во-вторых, он сейчс, конечно, взвинчен — ну, тк спокойной ночи.

И он исчезет з дверью.

КЕСЛЕР РАЗОБЛАЧЕН И ПОЛУЧАЕТ ПОЩЕЧИНУ. НО ПИННЕБЕРГАМ ВСЕ ЖЕ ПРИХОДИТСЯ ПЕРЕЕХАТЬ НА ДРУГУЮ КВАРТИРУ.

Утро, псмурное, серое, ноябрьское утро, у Мнделя еще совсем тихо. Пиннеберг только что пришел в отдел, он первый или почти первый. З дльним прилвком чем-то знят еще один продвец.

Пиннеберг в плохом нстроении, несомненно погод влияет. Он достет отрез мельтон и нчинет мерить.

Рз… рз… рз…

Другой продвец, который с чем-то возился в дльнем углу, шуршит уже ближе, он остнвливется то здесь, то тм, не идет прямо к Пиннебергу, кк сделл бы Гейльбут. Знчит, это опять Кеслер, Кеслеру, уж конечно, что-нибудь нужно. От Кеслер вечно жди мелких булвочных уколов, мелких, трусливых придирок. А Пиннеберг, кк н грех, никк не может привыкнуть, кждый рз рздржется, просто стервенеет, тк бы, кжется, и избил Кеслер, он возненвидел его с смого нчл з лемновских отпрысков.

— С добрым утром, — говорит Кеслер.

— С добрым утром, — отвечет Пиннеберг, не поднимя головы.

— Здорово темно сегодня, — говорит Кеслер.

Пиннеберг не отвечет. Рз… рз… рз…— вертится отрез.

— Здорово вы орудуете, кк я посмотрю, — нтянуто улыбясь, говорит Кеслер.

— А вы не смотрите, — отвечет Пиннеберг.

Кеслер кк будто хочет и не решется что-то скзть, может быть, просто мнется, не зня с чего нчть. Пиннеберг нервничет, Кеслеру что-то от него нужно, и ничего хорошего это не сулит.

— Вы ведь живете н Шпенерштрссе? — спршивет Кеслер.

— А вы откуд знете?

— Слышл.

— Ну и что? — говорит Пиннеберг.

— А я живу н Пульштрссе. Стрнно, кк это мы ни рзу не встретились в трмве.

«Что-то ему, негодяю, от меня нужно, — думет Пиннеберг. — И чего тянет, уж говорил бы скорее! Мерзвец ткой».

— Вы ведь женты, — говорит Кеслер. — Нелегко в нши дни жентому человеку. Дети у вс есть?

— Не зню! — стервенеет Пиннеберг. — Лучше бы знялись делом, чем тк стоять.

— «Не зню», тк и зпишем, — говорит Кеслер, нглея, и, можно скзть, впивется зубми в свою добычу. — Возможн, тк оно и есть. «Не зню», пожлуй, это просто змечтельно, когд отец семейств тк говорит…

— Слушйте, господин Кеслер!.. — говорит Пиннеберг и слегк поднимет метр.

— Ну, и что дльше? — спршивет Кеслер. — Вы же сми скзли. Или не говорили? Глвное, чтобы знл фру Ми.

— Что вы скзли? — орет Пиннеберг. Несколько продвцов, что пришли тем временем, смотрят н них во все глз. — Что вы скзли? — повторяет он невольно тише. — Что вы ко мне привязлись? Я вм морду нбью, дурк! Вечно зтевете склоку…

— Тким-то деликтным путем и звязывется, знчит, приличное знкомство? — язвительно спршивет Кеслер. — Не лезьте только в бутылку, приятель! Хотел бы я знть, что скжет господин Иенеке, если я покжу ему некое объявление. Человек, который позволяет своей жене двть ткие мерзкие объявления, ткие гнусные объявления…

Пиннеберг не спортсмен. Он не может срзу перемхнуть через прилвок. Чтобы схвтить Кеслер, ему нужно обежть вокруг прилвк, вокруг всего прилвк…

— …позор для всей ншей корпорции! Ну-ну, не зтевйте здесь дрки!

Но Пиннеберг уже нбросился н Кеслер и влепил ему пощечину, — кк было скзно, он не спортсмен, — тот дет сдчу, и вот они уже сцепились, неловко топчутся, не отпускя друг друг.

— Я вм покжу, скотин! — пыхтит Пиннеберг. Из-з других прилвков сбегются продвцы.

— Что вы делете! Опомнитесь!

— Если Иенеке увидит, обоих выгонят.

— Недостет только, чтобы покуптели пришли. Вдруг Пиннеберг чувствует, что кто-то крепко обхвтил его сзди, не отпускет, оттскивет от противник.

— Отпустите меня! — кричит он. — Я его сейчс…

Но это Гейльбут, и Гейльбут говорит очень хлднокровно:

— Не будьте дурком, Пиннеберг. Я горздо сильнее вс, и я вс ни з что не отпущу…

Нпротив него Кеслер попрвляет съехвший н сторону глстук. Он не очень возбужден. Прирожденные склочники чсто получют по морде.

— Хотел бы я знть, чего он тк рскипятился, рз он позволяет своей струхе двть ткие объявления! — обрщется он к окружившим их сослуживцм.

— Гейльбут! — молит Пиннеберг и рвется из оков. Но Гейльбут и не думет его отпускть.

— А теперь, Кеслер, выклдывйте! Ккое ткое объявление? Двйте его сюд! — говорит он.

— Вы мне не больно-то укзывйте! — протестует Кеслер.—Подумешь, невидль ккя, стрший продвец. Но тут подымется общий ропот:

— А ну, выклдывйте, выклдывйте, приятель!

— Теперь н попятный, это не дело!

— Хорошо, я прочту, — соглшется Кеслер и рзвертывет гзету. — Мне это очень неприятно.

Он мнется, рзжигет любопытство окружющих.

— Д ну, не тяни!

— Вечно ему нужно зтеять склоку!

— Нпечтно в мелких объявлениях. Удивляюсь, чего полиция смотрит. Но долго гк продолжться не может, — говорит Кеслер.

— Д вы читйте!

Кеслер читет. И дже весьм вырзительно. Верно, утром прорепетировл:

— «Вы не ншл счстья в любви?Я введу вс в свободный от предрссудков кружок очровтельных дм. Вы будете удовлетворены.

Фру Ми Пиннеберг, Шпенерштрссе, 92,II»

Кеслер смкует:

— «Вы будете удовлетворены…» Ну, что вы н это скжете? — И продолжет:— Он см подтвердил, что живет н Шпенерштрссе, то бы я и слов не скзл…

— Вот тк дел!

— Д, это я вм доложу…

— Я… я не помещл…— зикется Пиннеберг, белый кк полотно.

— Дйте сюд гзету, вдруг говорит Гейльбут. Он рссвирепел, кк никогд в жизни. — Где? Аг, вот… Фру Ми Пиннеберг… Пиннеберг, ведь твою жену зовут не Ми, ведь твою жену зовут…?

— Эмм, — беззвучно лепечет Пиннеберг.

— Тк, вот вм вторя пощечин, Кеслер, — говорит Гейльбут. — Знчит, дело идет не о жене Пиннеберг. Довольно непристойно с вшей стороны, должен скзть…

— Позвольте, — протестует Кеслер. — Откуд я мог это знть?!

— А зтем, всякому видно, что нш коллег Пиннеберг ничего не знл обо всей этой истории, — зявляет Гейльбут. Верно, это ккя-нибудь родственниц, у которой ты живешь?

— Д, — шепчет Пиннеберг.

— Вот видите, — говорит Гейльбут. — Я тоже не могу ручться з всех своих родственников. Тут ничего не поделешь.

— В тком случе вы должны быть мне еще блгодрны, что я обртил вше внимние н эту гнусность, — вывертывется Кеслер, который чувствует себя не очень-то хорошо, видя общее неодобрение. — А впрочем, довольно стрнно, что вы ничего не зметили…

— А теперь хвтит, — зявляет Гейльбут, и все соглшются. — Теперь зймемся: своим делом. Кждую минуту может прийти Иенеке. И лучше всего, я хочу скзть — приличнее всего, будет не вспоминть больше эту историю, это было бы не по-товрищески, соглсны?

Все соглшются и рсходятся по местм.

— Послушйте, Кеслер. — говорит Гейльбут и берет Кеслер з плечо. Они скрывются з вешлкой с ульстерми. Тм они некоторое время рзговривют, по большей чсти шепотом, рз дв Кеслер энергично протестует, но в конце концов смиряется и умолкет.

— Тк, С этим покончено, — говорит Гейльбут и опять подходит к Пиннебергу. — Он оствит вс… тебя в покое. Прости, я тебе тогд «ты» скзл. Не возржешь, чтобы мы перешли н «ты»?

— Д, если вы… если ты ничего не имеешь против.

— Отлично… знчит, Кеслер оствит тебя в покое, я его утихомирил.

— Большое тебе спсибо, Гейльбут, — говорит Пиннеберг. — Я см не свой. Меня кк обухом по голове.

— Это твоя мть, д? — спршивет Гейльбут.

— Д, — отвечет Пиннеберг. — Знешь, я ее всегд невысоко ствил. Но чтобы ткое… нет…

— Что ты, — говорит Гейльбут. — Особенно стршного тут ничего нет.

— Во всяком случе, я от нее съеду.

— Я бы тоже это сделл. И кк можно скорее. Хотя бы из-з сослуживцев, они теперь знют. Очень возможно, что кто-нибудь зйдет туд, тк, из любопытств…

Пиннеберг содрогется.

— Только не это. Когд я уеду, я ничего не буду знть. У нее и кртежня игр идет. Я думл, что тм что-то ткое с кртми нечисто, иногд мне тк стршно деллось… Ну, теперь нужно, чтобы Овечк поскорее ншл для нс квртиру.

ОВЕЧКА ИЩЕТ КВАРТИРУ. НИКТО НЕ ХОЧЕТ ЖИЛЬЦОВ С ДЕТЬМИ. ОНА ПАДАЕТ В ОБМОРОК — И НЕ НАПРАСНО.

Овечк ищет квртиру. Овечк бегет взд-вперед по лестницм. Теперь это дется ей не тк легко, кк полгод нзд. Тогд для нее ничего не стоило подняться нверх, взбежть нверх, вспорхнуть нверх: прыг-скок — и вся лестниц. Теперь же приходится остнвливться чуть ли не н кждой площдке, н лбу выступет исприн, только вытрешь пот — нчинет ломить поясницу. Но рзве о болях речь? Ей эти боли нипочем, ей все рвно — лишь бы не повредило Млышу!

Он много ходит и взбирется по лестницм, он спршивет и идет дльше. С квртирой ндо немедленно что-то предпринять, ей больно смотреть, кк изводится ее милый. Он бледнеет и весь трясется, едв фру Ми входит в комнту. Овечк взял с него слово держть все в секрете от мтери: они съедут тйком, в одно прекрсное утро он просто не зстнет их дом. Но кк трудно дется ему молчние! Будь его воля, он бы шумел, скндлил. Овечк не понимет, почему это тк, но прекрсно понимет — инче он не может…

Другя н месте фру Пиннеберг-стршей двно бы учуял подвох, но нсчет подвохов он проявляет прямо-тки трогтельную нивность. Он вихрем влетет к ним в комнту и весело кричит?

— Ну, что вы сидите кк мокрые курицы?! Молодые, нзывется! Вот я в нши годы…

— Д, мм, — говорит Овечк.

— Выше голову, дети! Жишь и без того трудн, нечего ее еще усложнять! Я вот что хотел спросить: не поможешь ли мне перемыть посуду, Эмм? Опять нкопилсь куч грязной посуды!

— Очень жль, мм, мне ндо шить, — отвечет Овечк, зня. что милый придет в бешенство, если он соглсится помочь.

— Ну лдно, еще денек потерпит. Звтр, вместе с: тобою, дело пойдет веселее. А что это ты все время шьешь? Не порть глз. Зчем шить смой, если можно купить готовое. — и дешевле и лучше?

— Д, мм, — смиренно отвечет Овечк, и фру Пиннеберг выплывет из комнты — рзвеселил чуточку молодоженов.

Однко и н следующий день Овечк не притргивется к посуде — он снов в пути, он ищет квртиру, который уж день он ищет квртиру, должн же он нйти что-нибудь, ее мльчугну совсем невмоготу!

Ох, уж эти квртирные хозяйки! Есть среди них ткие — едв Овечк зикнется о меблировнной комнте с првом пользовться кухней, кк они срзу же стрельнут глзми но ее животу и скжут:

— Э-э, д вы, никк, в положении?! Ну, мы, уж если придет охот послушть ребячий рев, кк-нибудь своих сделем! Все приятнее будет слушть.

И — хлоп! — дверь зкрывется.

В другой рз, кжется, дело уже н мзи, обо всем договорились, и Овечк думет: «Нконец-то звтр утром мой милый сможет проснуться с легким сердцем», — потом говорит (ведь он не желет, чтобы через две-три недели их выствили н улицу): «Д, кстти; мы ожидем ребенк. — после этих слов лицо хозяйки вытягивется, и он произносит:

— Ах нет, моя миля, уж не взыщите. Вы мне очень симптичны, но мой муж…

Дльше! Иди дльше, Овечк, мир велик, Берлин велик, в конце концов должны же попсться тебе добрые люди, ведь дети — это блгословенье божие, мы живем в век ребенк…

— Д, кстти: мы ожидем ребенк…

— Подумешь, ккя вжность! Должны же рождться н свет дети, првд? Только, когд дети, стршно портится квртир… Сми понимете: бесконечня стирк пеленок, пр, чд, у нс ткя хорошя мебель. И потом дети црпют полировку. Я с удовольствием… только вместо пятидесяти мрок ндо бы зпросить с вс по меньшей мере восемьдесят. Ну, не восемьдесят, тк семьдесят…

— Нет, блгодрю вс, — отвечет Овечк и идет дльше.

Ах, он видит прекрсные квртиры, светлые, солнечные, прилично обствленные комнты: миленькие пестрые знвески, чистые, светлые обои… «Ах, мой милый Млыш…» — думет он.

Дверь открывет эткя пожиля дм и приветливо смотрит н молодую женщину, которя лепечет что-то нсчет ожидемого млденц. Д, конечно, всякому, у кого есть глз, одно удовольствие смотреть н эту молодую женщину… Но зтем; пожиля дм говорит молодой, с сомнением глядя н ее синее, изрядно потертое пльто:

— Д, милостивя судрыня, только меньше чем з сто двдцть мрок никк не могу сдть. Видите ли, восемьдесят я плчу домовлдельцу, ведь и мне ндо н что-то жить, у меня ткя мленькя пенсия…

«Ну, почему, — думет Овечк, — почему у нс тк мло денег? Было бы их чуточку побольше! Чтобы не трястись нд кждым пфеннигом! Кк было бы тогд все просто, жизнь был бы совсем другя, и Млышу можно было бы рдовться, ни о чем не думя… Почему?» Мимо с шумом проносятся роскошные втомобили, для кого-то открыты гстрономические мгзины, и есть люди, которые зрбтывют столько, что не знют, куд девть деньги… Нет. Овечк этого не понимет…

Вечерми мльчугн чсто приходит рньше нее и ждет в комнте ее возврщения.

— Ничего? — спршивет он.

— Пок ничего, — отвечет он. — Но ты не отчивйся. У меня ткое чувство: звтр я непременно что-нибудь нйду… О господи, кк озябли ноги!

Но говорит он об этом лишь зтем, чтобы чем-то отвлечь, знять его. Првд, ноги у нее действительно змерзли и промокли… но говорит он об этом для того только, чтобы он больше не истязл себя думми о квртире. Потому что после тких ее слов он тут же бросется снимть с нее туфли и чулки, рстирет ей ноги полотенцем и согревет их…

— Тк, — с довольным видом говорит он. — Теперь кк будто согрелись, только ндень шлепнцы.

— Хорошо, — отвечет он. — Звтр я непременно что-нибудь нйду.

— Ты не должн тк ндрывться, — говорит он. — Днем рньше-днем позже — невелик рзниц. Я и не думю отчивться.

— Д, д, — отвечет он, — я зню.

Зто он уже близк к отчянию. Все бегешь и бегешь, толку что? З те деньги, которыми они рсполгют, просто нельзя нйти ничего мло-мльски сносного.

Теперь он все дльше збирется в Восточный и Северный рйоны город: бесконечные, безобрзные многоквртирные дом-кзрмы, перенселенные, вонючие, шумные. Ей открывли жены рбочих, говорили: «Хотите посмотреть? Отчего ж не посмотреть? Но снять все рвно не снимете: вм у нс не понрвится».

И Овечк осмтривл комнту с пятнми н стенх… «Д, клопы были, но мы их вывели синильной кислотой». Рсштння железня кровть… «Можно, конечно, и коврик постелить, если пожелете, только убирться труднее…» Стол, дв стул, н стене несколько крюков. Это все. «Ребеночк ждете? Пожлуйст, мне нплевть, если прибвится еще крикун, у меня смой тких пятеро.

— Прво, не зню…— нерешительно говорит Овечк. — Может зйду еще…

— Не зйдете, голубушк, — отвечет женщин. — Я см все это пережил, у меня тоже был рньше хорошя комнтк. Зню, кк трудно н это решиться…

Д, решиться н это трудно. Это — дно, это конец, это откз от всякой личной жизни… Змызгнный деревянный стол, здесь он, тут он, в кровти хнычет ребенок…

«Ни з что!» — думет Овечк.

А если он уствл, если ломило поясницу, он тихонько говорил себе:

— Подождем еще немного.

Д, решиться н это трудно, женщин прв, и кк хорошо, что решиться трудно, потому что в конце концов получилось совсем по-другому…

Кк-то в полдень зходит Овечк в москтельную лвку н Шпенерштрссе купить пчку персиля, полфунт жидкого мыл, пчку соды…

Вдруг ей стновится дурно, в глзх темнеет, и он едв успевет ухвтиться з рулон, чтобы не упсть.

— Эмиль, скорей сюд! — кричит хозяйк. Овечке подют стул и чшку горячего кофе, он приходит в себя и шепчет, извиняясь;

— Я совсем убеглсь…

— Это и нпрсно. Немножко побегть в вшем положении не мешет. Но не слишком много.

— Что делть, — в совершенном отчянии говорят Овечк. Что делть, я должн нйти квртиру!

И у нее вдруг рзвязывется язык, он рсскзывет лвочнику и его жене о своих бесплодных поискх. Должн же он когд-нибудь выговориться, ведь при мльчугне все время приходится держть себя в рукх.

Лвочниц, высокя худя брюнетк с желтым, морщинистым лицом, слушет ее, и вид у нее очень суровый.

Ее муж, крснощекий здоровяк, без пиджк, стоит в глубине лвки и весь лоснится от жир.

— Д, — говорит он. — Д, голубушк, они подкрмливют зимой птиц, чтобы те не погибли от голод, вот ншего брт…

— Вздор, — перебивет его жен. — Не болтй зря. Лучше порскинь мозгми. Ничего не придумл?

— Что я должен придумть? — недоумевет муж. — Гермнский союз служщих! Смех, д и только. Зсрнский — вот кк он должен нзывться.

— Уж нверно, — ворчит женщин, — он см до этого додумлсь, только без твоих грубостей. Ты ей для этого не нужен. Думй еще. Ничего не придумл?

— Д о чем ты? А ну, говори прямо. Что я должен придумть?

— Д ты же знешь — Путбрезе!

— А, ты все о квртире? Это о квртире для них я должен подумть? Тк бы прямо и скзл!

— Ну тк кк нсчет Путбрезе? У него не знято?

— У Путбрезе? А он рзве сдет? Что он может сдвть?

— Д тм, где у него был мебельный склд! Ты же знешь!

— Впервые слышу! А если он и сдет свой нсест, то кк он туд по жердочкм взбирться будет? Это в ее-то положении!

— Вздор, — говорит жен. — Послушйте, голубушк, идите пок домой, отлежитесь кк следует, чсикм к четырем зходите снов, и мы вместе отпрвимся к Путбрезе.

— Спсибо, большое спсибо, — отвечет Овечк.

— Чтоб мне сквозь землю провлиться, если они снимут у Путбрезе, — говорит толстяк Эмиль. — Чтоб мне сквозь землю провлиться вместе со всей своей лвочкой.

— Вздор, — отвечет лвочниц.

Овечк идет домой и ложится отдыхть. «Путбрезе, — думет он. — Путбрезе. В этом имени что-то есть, кжется, н этот рз действительно выгорит».

И он зсыпет, очень довольня своим легкий обмороком.

КВАРТИРА, КАКИХ МАЛО. ПУТБРЕЗЕ ПЕРЕВОЗИТ ВЕЩИ. ЯХМАН ПОМОГАЕТ.

Пиннеберг приходит вечером домой, кк вдруг н него нствляют электрический фонрик и из темноты рздется: '

— Стой! Руки вверх!

— Что это тебе вздумлось? — недовольно ворчит он: последнее время его нстроение оствляет желть лучшего. — Откуд у тебя фонрик?

— Он нм совершенно необходим, — рдостно отвечет Овечк. — В нших новых хоромх лестниц не освещется.

— У нс есть квртире? — не спршивет, выдыхет он из себя. — Ах, Овечк, неужели у нс есть квртир?

— Есть! — торжествующе отвечет Овечк. — Смя нстоящя квртир! — И, помолчв, добвляет:— Конечно, если понрвится, окончтельного ответ я еще не дл.

— Господи боже! — в его голосе звучит тревог. — А вдруг ее тем временем сддут?

— Не сддут, — успокивет его Овечк. — Сегодня он еще з мной. Сейчс пойдем смотреть. Ешь поскорей.

З столом он зсыпет ее вопросми, но он ничего не объясняет.

— Нет, ты должен увидеть все см. О господи, если б только ты соглсился, мльчугн…

— Ну тк идем, — говорит он и встет, все еще продолжя жевть.

Взявшись под руки, они проходят по Шпенерштрссе и идут дльше, в Альт-Мобит.

— Квртир…— бормочет он себе под нос, — Нстоящя квртир, и мы будем совсем одни.

— Ну, не ткя уж нстоящя, — говорит Овечк, кк бы зрнее опрвдывясь. — Только не пугйся, пожлуйст.

— А ты, окзывется, еще и мучить умеешь!

Но вот они доходят до ккого-то кинотетр, минуют его и попдют через ворот во двор. Дворы бывют хорошие и плохие, этот — совсем другой, не то фбричный, не то склдской. Тут горит плохонький гзовый фонрь, освещя большие, гржного тип двустворчтые ворот. Н них знчится: «Мебельный склд Крл Путбрезе».

Овечк укзывет куд-то в темноту двор.

— Тм — нш уборня, — говорит он.

— Где? — спршивет он. — Где?

— Тм, — отвечет он и снов делет неопределенный жест. — Вон т мленькя дверь.

— Мне все кжется, ты морочишь мне голову.

— А это — нше прдное, — говорит Овечк, отпиря ворот грж, н которых стоит имя Путбрезе.

— Не может быть…— говорит Пиннеберг.

Они входят в большой срй, до откз нбитый строй мебелью. Скудный свет электрического фонря теряется нверху в путнице зпыленных стропил, обвешнных путиной.

— Ндеюсь, — говорит Пиннеберг срывющимся голосом, — мы не здесь будем жить?

— Это склд господин Путбрезе. Путбрезе столяр и между делом промышляет перепроджей строй мебели, — поясняет Овечк. — Сейчс я тебе все покжу. Видишь вон ту черную стену, тм, в глубине? Он не доходит до потолк, туд-то мы и должны! взобрться.

— Тк, — говорит он.

— Тут, понимешь ли, кинотетр, ведь ты видел, мы проходили мимо кино?

— Д, — говорит он, весь воплощенное смооблдние.

— Ах, мльчугн, не делй ткого лиц, ты сейчс все увидишь… Тк вот, тут, знчит, кинотетр, сейчс мы влезем н его крышу.

Они подходят ближе, свет фонрик пдет н узкую деревянную лестницу, крутую, кк стремянк, ведущую вверх н стену. Д, это и впрвду скорее стремянк, чем нстоящя лестниц.

— Туд нверх? — с сомнением спршивет Пиннеберг. — А кк же ты, в твоем положении?

— А вот я тебе сейчс покжу, — отвечет Овечк и нчинет крбкться нверх. Тут уж и впрямь приходится держться крепко. — Ну вот, еще немного — и мы дом.

Потолок нвис нд смой головой. Они идут по ккому-то сводчтому проходу, где-то внизу, слев, мячит в полумрке мебель Путбрезе.

— Ступй прямо з мной, то еще свлишься вниз. Овечк открывет дверь, смую нстоящую дверь, зжигет свет, смый нстоящий электрический свет, и говорит:

— Вот мы и дом.

— Д, вот мы и дом, — повторяет Пиннеберг и оглядывется по сторонм. Зтем прибвляет: — Ну, это другое дело.

— То-то и оно! — говорит Овечк.

Квртир состоит из двух комнт, вернее, из одной — дверь между ними снят. Комнты очень низкие. Потолок — выбеленный, в толстых блкх. Комнт, куд они вошли, — спльня: две кровти, шкф, стул и умывльник. Эго все. Окон нет.

Зто в другой комнте — крсивый круглый стол, огромный черный клеенчтый дивн с белыми кнопкми, секретер и столик для шитья. Все стринное, крсного дерев, н полу— ковер. Комнт выглядит необыкновенно уютно. Н окнх — опрятные белые знвески; окон — три, совсем мленькие, кждое рзделено переплетом н четыре чсти.

— А кухня где? — спршивет он.

— Здесь, — отвечет он, похлопывя по железной плите с двумя конфоркми.

— А вод?

— Все есть, мльчугн.

Окзывется, между секретером и плитой есть крн.

— А сколько это будет стоить? — все еще сомневясь, спршивет он.

— Сорок мрок, — отвечет он. — Это, собственно говоря, здром.

— Кк тк здром?

— А вот послушй, — говорит он. — Ты сообрзил, почему здесь ткя лестниц, почему эти комнты тк идиотски рсположены?

— Нет, — отвечет он. — Понятия не имею. Нверное, рхитектор чокнутый был. Ткие встречются.

— Ничего не чокнутый, — горячо возржет он. — Тут когд-то был нстоящя квртир с кухней, уборной, передней и всем прочим. И сюд нверх вел смя нстоящя лестниц.

— Куд же все это девлось?

— Помещение зняли под кино. Срзу з дверью спльни нчинется кинозл, он-то все и зхвтил. Остлись только эти две комнты, никто не знл, что с ними делть. Про них збыли, Путбрезе зново открыл их. Он провел сюд лестницу из своего склд, хочет сдвть комнты — ему нужны деньги.

— Тк почему же все это ничего не стоит и все-тки стоит сорок мрок?

— Д потому, что он не имеет прв сдвть эти комнты — жилищный ндзор ни з что не рзрешил бы из-з опсности пожр и увечья.

— Ну, не зню, кк ты зберешься сюд через месяц-другой…

— Уж это моя збот. Глвное, нрвится ли тебе?

— Что ж, в общем, квртир не тк уж плох…

— Ох, и кривляк же ты! Ох, и кривляк! «Не т-к уж плох!» Пойми же, мы будем совсем одни, никто не полезет к нм со своими советми. Ведь это же змечтельно!

— Рз тк, детк, — снимем. В конце концов твоя рбот — твоя и збот; я рд, что квртир тебе нрвится.

— Я тоже рд, — отвечет он. — Пошли.

— Молодой человек, — подмигивет Пиннебергу своими крсными глзкми Путбрезе, хозяин столярной мстерской. — Рзумеется, денег я з эту дыру не беру. Ну, сми понимете.

— Д, конечно, — отвечет Пиннеберг.

— Тк вот, денег я з эту дыру не беру!.. — многознчительно повышет голос Путбрезе.

— Д говорите же, — подбдривет его Пиннеберг.

— Господи боже, — вмешивется Овечк. — Выложи н стол двдцть мрок.

— Вот именно, — одобрительно змечет Путбрезе. — У вшей жены есть голов н плечх. З половину ноября — отлично. А нсчет вшего животик не извольте беспокоиться, милочк. Когд вы слишком уж рсполнеете и не сможете взбирться по лестнице, мы устновим блок, прицепим стул и полегонечку будем поднимть вс нверх. Для меня это будет чистое нслждение.

— Ну вот, — смеется Овечк, — и эт збот с плеч долой.

— Тк когд же мы переезжем? — спршивет крснодеревщик.

Супруги переглядывются.

— Сегодня, — говорит Пиннеберг.

— Сегодня, — говорит Овечк.

— А кким обрзом?

— Послушйте, — обрщется Овечк к столяру. — Ведь вы, нверное, сможете одолжить нм тележку? А то и подсобить при переезде. У нс всего две корзины, д еще тулетный столик.

— Тулет — это хорошо, — говорит столяр. — Я-то, признться, о детской коляске подумл. Ну д ведь иной рз и см не знешь, что тебе взбредет в голову. Тк ведь?

— Совершенно верно, — подтверждет Овечк.

— Стло быть, по рукм, — говорит Путбрезе. — Кружк пив и стопк водки. Отчливем немедля.

И они отчливют, зхвтив с собой ручную тележку.

По дороге, в пивнушке, им стоит немлого труд втолковть Путбрезе, что переезд должен совершиться в величйшей тйне.

— Ах, вот оно что, — доходит до него нконец. — Вы хотите смыться тйком? Хотите, попросту говоря, съехть втихря? Ну что ж, по мне, тк пожлуйст. Но зпомните, молодой человек: у меня мрочк любит порядок; кждого первого числ — чтоб кк н блюдечке. А не принесете — невелик бед, я см вс перевезу, совершенно бесплтно, прямо н улицу.

И, сверкнув крсными глзкми, Путбрезе зктывется оглушительным хохотом.

После этого все идет кк по мслу. Овечк со скзочной быстротой уклдывет вещи, Пиннеберг стоит у двери и н всякий случй крепко держит ручку, тк кк в столовой опять собрлсь веселя компния, Путбрезе сидит н княжеской кровти и время от времени изумленно бормочет: «Кровть-то золотя! Ндо струхе рсскзть, н ткую кровть лечь — все рвно что с молоденькой девочкой…»

Мужчины выносят тулет. Путбрезе берется только одной рукою; другой он держит зеркло, и когд они возврщются, вещи уже упковны, шкф зияет пустотой, ящики выдвинуты.

— Ну, пошли, — говорит Пиннеберг.

Путбрезе подхвтывет обе корзины с одного конц, Овечк и Пиннеберг — с другого. Сверху н корзинх лежит чемодн, чемоднчик Овечки и ящик из-под яиц с посудой…

— Поехли! — комндует Путбрезе.

Овечк оглядывется нпоследок: комнт, ее первя собствення комнт в Берлине… Кк все-тки тяжело уходить. Господи боже, ндо погсить свет!

— Минуточку, — восклицет Овечк. — Свет!

И выпускет ручку корзины. Первым приходит в движение чемоднчик, с легким, коротким стуком он пдет н пол. Большой чемодн брякется потяжелее, уж ящик с посудой…

— Милочк, — гудит Путбрезе глубоким бсом, — уж коль они тм и сейчс ничего не услышт, тк им и ндо, чтобы плкли их денежки…

Супруги стоят н месте, словно зхвченные врсплох преступники, и не сводят глз с двери в проходную комнту. Тк и есть: дверь рспхивется, и н пороге стоит Хольгер Яхмн, рскрсневшийся, смеющийся. Пиннеберги, зстыв, смотрят н него. Яхмн меняется в лице, прикрывет дверь, делет шг вперед…

— Вот тк штук! — говорит он.

— Господин Яхмн! — умоляюще шепчет Овечк, — Господин Яхмн, мы переезжем! Прошу вс… Вы же понимете!

Д, Яхмн изменился в лице; он здумчиво рссмтривет:стоящую перед ним молодую женщину, его лоб прорезн поперечной склдкой, рот полуоткрыт.

Он делет еще шг вперед. Он говорит, нет, шепчет едв слышно:

— Это не годится — тскть чемодны в вшем положении. И подхвтывет одной рукой корзину, другой — чемодн. — Пошли.

— Господин Яхмн…— порывется что-то скзть Овечк.

Но Яхмн не произносит больше ни слов; он молч сносит вещи вниз ,молч жмет руки Пиннебергм. Потом долго смотрит им вслед, смотрит, кк они исчезют в сером уличном тумне: тележк со скудным домшним скрбом, беремення женщин в поношенном пльто, мужчин — сусльно-элегнтное ничто, и толстя пьяня скотин в синей блузе…

Господин Яхмн выпячивет нижнюю губу, нпряженно думет. Вот он стоит в смокинге, очень элегнтный, очень холеный — уж нверное сегодня вечером он в свое удовольствие выкуплся в внне. Он тяжело вздыхет и медленно, ступеньк з ступенькой, всходит по лестнице. Он зтворяет входную дверь — он оствлсь открытой, — зглядывет в опустевшую комнту, кивет, гсит свет и идет к гостям.

— Где ты пропдл? — встречет его фру Пиннеберг, восседющя в кругу гостей. — Опять к молодым ходил? Будь я ревнив, я бы тебе здл.

— Нлей-к мне коньяку, — говорит Яхмн и, опрокинув рюмку:— Д, между прочим: молодые просили тебе клняться. Они только что съехли.

— Съехли?..переспршивет фру Пиннеберг и, зхлебывясь от негодовния нговривет по этому поводу кучу всякой всячины.

БЮДЖЕТ УТВЕРЖДЕН — МЯСА В ОБРЕЗ. ПИННЕБЕРГ НЕ ПОНИМАЕТ СВОЕЙ ОВЕЧКИ.

Однжды поздним сумеречным вечером Овечк сидит у себя в квртире, перед нею — тетрдк и отдельные листки, ручк, крндш, линейк. Он что-то пишет и подсчитывет, зчеркивет и пишет вновь.При этом он вздыхет, кчет головой и снов вздыхет:— «Нет, это невозможно», и продолжет считть

Комнт очень уютн: низкий, в блкх потолок, мебель крсного дерев, теплых, коричневто-крсных тонов. Никких претензии н современный стиль, и он ничего не теряет от того что н стене крсуется вышитое черно-белым бисером изречение «Верность до гробовой доски». Это вполне в духе всей комнты, кк в духе ее и см Овечк с ее нежным лицом и прямым носиком, одетя в просторное голубое плтье с узким, мшинной рботы, кружевным воротничком. В комнте приятно тепло, и всякий рз, когд промозглый ноябрьский ветер со свистом нлетет н окн, в комнте стновится еще уютнее.

Нконец Овечк упрвилсь с подсчетми и еще рз перечитывет свои зписи. Вот кк выглядит то, что он нписл со множеством подчеркивний, где крупными, где мелкими буквми:

МЕСЯЧНЫЙ БЮДЖЕТ

Иогннес и Эммы Пиннеберг

Примечние: ни под кким видом не должен быть превышен!!

А. Приход:

Месячный оклд 200 мрок

Б. Рсход

1. Питние:

Мсло и мргрин 10

Яйц 4

Овощи 8

Мясо 12

Колбс и сыр 5

Хлеб 10

Бклея 5

Рыб 3

Фрукты 5

Итого — 62

2. Прочее:

Стрховние и нлоги 31,75

Профсоюзные взносы 5,10

Плт з квртиру 40

Проезд 9

Освещение 3

Отопление 5

Одежд и белье 10

Обувь 4

Стирк и утюжк 3

Средств для чистки 5

Сигреты 3

Рзвлечения 3

Цветы 1,15

Покупк новых вещей 8

Непредвиденные рсходы 3

Итого — 134

==================================

Итого 196 мрок

Неприкосновенный зпс 4 мрки.

Нижеподписвшиеся обязуются ни под кким видом, ни под кким предлогом не рсходовть деньги в иных целях, кроме вышеукзнных, и строго держться в рмкх бюджет.

Берлин, 30 ноября.

Овечк медлит еще мгновенье. «То-то мльчугн удивится», — думет он, зтем берет перо и подписывется. Собрв письменные приндлежности, он ккуртно склдывет их в ящик секретер. Из среднего отделения он достет пузтую голубую взу и нчинет трясти ее нд столом. Из взы выпдют две-три бумжки и немного серебр, несколько медяков. Он пересчитывет деньги; считй не считй, всего-нвсего сто мрок. С легким вздохом Овечк прячет деньги в другой ящик и ствит пустую взу н место. Он подходит к двери, гсит свет и удобно устривется в плетеном кресле у окн, сложив руки н животе и широко рсствив ноги. Из слюдяного окошечк плиты н потолок пдет крсновтый отсвет, он тихо тнцует взд-вперед, остнвливется вдруг, долго дрожит н месте и снов нчинет тнцевть. Хорошо сидеть вот тк дом, одной, в сумеркх, ждть муж и слушть, не шевельнется ли под сердцем дитя. Чувствуешь, кк в тебе поднимется что-то большое и широкое, выходит из берегов, рзливется все шире… Вспоминется море. Оно тк же вздымлось и опдло, ширилось, и тогд тоже непонятно было, зчем это, но было тк хорошо…

Овечк двно зснул. Он спит полуоткрыв рот, уронив голову н плечо, спит легким, быстролетным, рдостным сном, возносящим и бюкющим ее в своих объятьях. Он мгновенно просыпется и возврщется к действительности, кк только ее мльчугн зжигет свет и спршивет:

— Ну, кк дел? Сумерничешь, Овечк? Млыш не стучлся?

— Нет. Еще нет. Между прочим, здрвствуй, муженек.

— Здрвствуй, женушк, Они целуются.

Он нкрывет н стол, он возится у плиты. Несколько нерешительным голосом он говорит:

— Сегодня у нс треск с горчичным соусом. Ткя дешевя поплсь…

— Не возржю, — отвечет он. — Иной рз я вовсе не прочь отведть рыбы.

— У тебя хорошее нстроение, — говорит он. — Что, дело пошло н лд? Кк подвигется рождественскя торговля?

— Нчинет помленьку оживляться. Публик еще не рскчлсь.

— Ты сегодня хорошо торговл?

— Д, сегодня мне повезло. Нторговл н пятьсот мрок с лишним.

— Ты у них, нверное, лучший продвец.

— Нет, Овечк. Гейльбут лучше, Д и Вендт, пожлуй, мне не уступит. Только у нс опять будет что-то новое.

— Что именно? Уж нверное ничего хорошего.

— К нм нзнчили оргнизтор. Он должен реоргнизовть предприятие — нвести экономию и все ткое прочее — Ну, н вшем-то жловнье много не сэкономишь.

— Рзве узнешь, что у них н уме? Уж он что-нибудь д придумет. Лш слыхл, будто ему положили три тысячи в месяц.

— Кк? — изумляется Овечк. — Три тысячи в месяц — и это Мндель нзывет экономией?

— Не беспокойся, уж он окупит себя с лихвой, уж он что-нибудь д придумет.

— Но что? Что?

— Поговривют, будто теперь и у нс кждому продвцу устновят минимум: обязн продть н столько-то, не сможешь — вылетй вон.

— Ккя низость! А если покуптель не идет, если у него нет денег, если ему не нрвится вш товр? Это ни в ккие ворот не лезет!

— Очень дже лезет, — отвечет Пиннеберг. — Они все словно с ум посходили. Это нзывется у них рционлизцией, экономией: тким мнером они хотят выявить неспособных. Ккя ерунд! Взять, нпример, Лш. Он человек мнительный, робкий, он зрнее говорит, что если тк сделют, если у него будут проверять чековую книжку и придется постоянно думть о том, выполнит ли он норму, — тогд он оробеет и вовсе ничего не продст.

— Ну и что ж ткого, — горячо возржет Овечк, — если он продст меньше других, если ему не поспеть з всеми? Д кто они ткие, чтоб из-з этого лишть человек зрботк, мест, всякой рдости жизни? Выходит, кто послбее, тот уж и не дыши? Оценивть человек по тому, сколько штнов он может продть!

— Ну, брт, и рзошлсь же ты…— говорит Пиннеберг.

— Еще бы! Меня бесит не зню кк, когд я слышу ткое.

— Но они-то говорят, что плтят продвцу не з то, что он прекрсный человек, кк рз з то, что он продет много штнов.

— Это непрвд, — говорит Овечк. — Это непрвд, милый. Ведь они же хотят, чтобы у них служили порядочные люди. А н деле они тк сейчс с нми обходятся, — нчли-то с рбочих, теперь дошл очередь и до нс, — что в конце концов все мы озвереем, и добром это для них не кончится, вот увидишь!

— Рзумеется, не кончится, — соглшется Пиннеберг. — Среди нс и тк уж большинство — нцисты.

— Блгодрю покорно! — говорит Овечк. — Уж я-то зню, з кого нм голосовть.

— З кого же? З коммунистов?

— Рзумеется.

— Нд этим мы еще порзмыслим, — говорит Пиннеберг. — Я и см не прочь, д все кк-то духу не нберусь. Пок мы более или менее устроены, особой необходимости в этом нет.

Овечк здумчиво смотрит н муж.

— Ну, лдно, милый, — говорит он. — До следующих выборов еще успеем потолковть об этом.

Они встют из-з стол — с треской покончено, — и Овечк принимется быстро мыть трелки, муж вытирть их.

— Зходил к Путбрезе? — вдруг спршивет Овечк. — Нсчет квртирной плты?

— Зходил, — отвечет он. — Уплчено сполн.

— Тогд срзу же спрячь остльное.

— Хорошо, — отвечет он, открывет секретер, достет голубую взу, лезет в крмн, вынимет деньги из бумжник, зглядывет в взу и оздченно говорит: — Д ведь тут нет ни грош.

— Нет, — твердо отвечет Овечк и глядит н муж.

— Кк же тк? — недоумевет он. — Ведь должны же быть еще деньги! Не могли же они все выйти.

— А вот взяли и вышли, — говорит Овечк. — Вышли нши деньги. Вышли нши сбережения, и что мы получили по стрховнию, тоже все вышло. Все профукли. Теперь мы должны обходиться одним твоим жловньем.

Он не знет, что и подумть. Не может быть, чтобы Овечк, его Овечк, водил его з нос.

— Но ведь я только вчер или позвчер видел деньги в взе. Ну конечно, был бумжк в пятьдесят мрок и куч мелочи.

— Верно, сто мрок еще оствлось, — уточняет Овечк.

— Куд же они девлись? — спршивет он.

— Тк, никуд, — отвечет он.

— Послушй…— вспыхивет он вдруг. — Что ты купил н эти деньги, черт побери! Д говори же нконец!

— Ничего, — отвечет он и, когд он уже готов взорвться: — Неужели ты не понимешь, мльчугн, что я отложил, спрятл их, они для нс больше не существуют? Теперь мы должны обходиться одним твоим жловньем.

— Но зчем прятть? Если решим не трогть, стло быть, и не тронем.

— Нет, тк у нс не выйдет.

— Ну, не скжи.

— Видишь ли, милый, мы все время собирлись жить н одно твое жловнье и дже отклдывть н черный день. Но много ли мы отложили? Мы истртили дже то, что получили сверх твоего зрботк.

— В смом деле…— здумывется он. — Кк же тк? И ведь мы кк будто не роскошествовли…

— Верно, — отвечет он. — Но, пок мы женихлись, мы много рзъезжли, д и в рзвлечениях себе не откзывли.

— А еще этот стервец Сезм — содрл с нс пятндцть мрок! Никогд ему этого не збуду.

— А еще свдьб, — подхвтывет Овечк, он тоже денег стоил.

— А еще первые покупки: кстрюли, ножи, вилки, щетки, постельное белье, одеяло и подушки для меня…

— А еще згородные прогулки — их тоже было немло.

— А еще переезд в Берлин.

— Д, еще…— он нерешительно умолкет.

— …тулет, — мужественно договривет он.

— И придное для Млыш.

— И кровтк для него.

— И все же у нс еще остлось сто мрок! — торжествующе зкнчивет он.

— Ну вот, видишь, — говорит он, очень довольный, — сколько всего мы получили з эти деньги. И нечего тебе ныть.

— Лдно, — говорит он, и совсем другим тоном: — Получить-то получили, но ведь, собственно говоря, многое следовло сделть, не трогя сбережений. Послушй, милый, с твоей стороны было очень великодушно, что ты не определил мне сумму н хозяйство и я могл свободно зпускть руку в голубую взу. Но это приучило меня к беспечности, и я иной рз лзил туд без всякой необходимости. Вот хотя бы в прошлом месяце, н новоселье, прекрсно можно было обойтись без шницелей и мозельского…

— Мозельское стоило всего мрку. Если откзывться от всяких удовольствий…

— Зчем же от всяких, нужно искть ткие, которые ничего не стоят.

— Тких не бывет, — возржет он. — З все, что доствляет удовольствие, ндо плтить. Зхотел прогуляться з город — плти! Зхотел послушть музыку — плти! З все ндо плтить, бесплтного ничего нет…

— Видишь ли, я думл… ну, скжем, музеи…— нчинет он и осекется. — Нет, что и говорить, нельзя же все время ходить по музеям, д мы в этом ничего и не смыслим! А что и впрвду стоит посмотреть, того-то мы и не увидим. Но тк или инче ндо выкручивться, и вот я зписл, сколько чего нм нужно в месяц. Покзть?

— Ну, покжи.

— А не рссердишься?

— Зчем же сердиться? Вероятно, ты прв. Я не умею обрщться с деньгми.

— Я тоже, — говорит он. — Вот мы и должны нучиться. Он покзывет ему свои зписи. Он нчинет читть, и лицо его все более светлеет.

— «Месячный бюджет…» — очень хорошо, Овечк…— «Ни под кким видом не должен быть превышен» — клянусь.

— Не клянись рньше времени, — предостерегет он. Он быстро пробегет глзми нчло.

— По сттье «Питние» возржений нет. Ты уже пробовл выдерживть смету?

— Д, последнее время я все зписывл.

— Мясо, — читет он. — Двендцть мрок. Не жирно будет?

— Милый, — говорит он, — ведь это всего по сорок пфеннигов в день н двоих, куд меньше того, что з последнее время доствлось тебе одному. Теперь по меньшей мере дв дня в неделю придется обходиться без мяс.

— И что тогд есть? — тревожно спршивет он.

— Что угодно. Мриновнную чечевицу. Мкроны. Всякие кши-млши.

— О господи, — вырывется у него и, зметив ее движение:— Я все отлично понимю, Овечк. Только не говори зрнее, когд вздумешь сготовить что-нибудь ткое, это может отбить всякую охоту идти домой.

Он огорченно ндувет губки, но тут же спохвтывется.

— Хорошо, — говорит он. — Пострюсь, чтобы постных дней было кк можно меньше. Только… если другой рз я сготовлю не особенно вкусно, не делй ткой кислой мины. Мне смой делется кисло, когд киснешь ты, что это будет з жизнь, если мы об зкиснем!

— Кис-кис! — зовет он, — Кис-кис, пойди ко мне! Ах ты моя кисньк, моя слвня киск, пойди ко мне, помурлычь немножко»

Он лстится к нему, млеет от блженств, но потом все-тки отстрняется.

— Нет, не сейчс, милый. Сперв дочитй до конц. А то у меня душ не н месте. Д и вообще…

— Что вообще? — удивленно спршивет он.

— Тк. Ничего. Это я просто тк. Потом скжу. Еще успеется. Однко он не н шутку встревожен.

— О чем ты? Тебе больше не хочется?

— Милый, — отвечет он. — Милый, не говори глупостей. Не хочется. Ты же см знешь.

— Но ведь кк рз это ты имел в виду? — допытывется он.

— Нет, я имел в виду совсем другое, — опрвдывется он. — В книге, — он бросет взгляд н секретер, — в книге скзно, что в последнее время от этого лучше воздерживться. Что и мтери этого не хочется, и для ребенк нехорошо. Но пок…— Он делет пузу. — …Пок мне еще хочется.

— И долго тк? — недоверчиво спршивет он.

— Не зню. Месяц полтор-дв.

Он бросет н нее уничтожющий взгляд, берет с секретер книгу.

— Ах, оствь, — вскрикивет он. — До этого еще длеко. Но он уже ншел нужное место.

— По крйней мере три месяц, — говорит он, вконец уничтоженный.

— Ну ничего, — говорит он, — Кжется, у меня это нступит позже, чем у других. Во всяком случе, сейчс еще не тк. А ну, зкрой эту глупую книгу.

Но он продолжет читть. Брови его высоко вздернуты, лоб нморщен от изумления.

— Потом ведь тоже придется воздерживться, — оздченно говорит он. — Первые дв месяц кормления, выходит, дв с половиной месяц, д еще дв — всего четыре с половиной. Ну, скжи н милость, стоило ли жениться?

Улыбясь, он смотрит н него и не отвечет. Он тоже нчинет смеяться.

— Господи боже, — вздыхет он, — чс от чсу не легче! Я о тком и думть не мог! Тк вот он кков, этот Млыш, вот он с чего нчинет. — Пиннеберг уже улыбется. — Ничего себе ребеночек. Оттирет отц от кормушки!

Он смеется.

— Погоди, тебе еще очень многое придется узнть.

— Кк все-тки хорошо быть в курсе дел. — Он, улыбясь, смотрит н нее. — Отныне, фру Пиннеберг, переходим н ресурсо-сберегющее хозяйствовние.

— Не возржю, — отвечет он. — Только снчл просмотри бюджет до конц, то не получится ресурсосберегющего хозяйствовния.

— Соглсен, — отвечет он. — А это что ткое — «средств для чистки»?

— Ну, тм, мыло, зубня пст, бритвы, бензин. Сюд же относится и стрижк.

— Стрижк? Отлично, детк. Одежд и белье — десять мрок… Что-то непохоже, чтобы мы в скором времени пополнили свой грдероб.

— Но ведь есть еще те восемь мрок, что отведены н покупку новых вещей. Конечно, без обуви тоже не проживешь. Я рссчитывю хотя бы рз в дв год покупть тебе новый костюм и рз в три год — зимнее пльто кому-нибудь из нс.

— Шикрно, шикрно, — говорит он. — Три мрки н сигреты — это очень великодушно с твоей стороны.

— Три штуки, н три пфенниг в день, — говорит он. — Не зпищишь?

— Ничего, обойдусь. А это что ткое? Три мрки н рзвлечения? Кк же ты думешь рзвлекться н три мрки в месяц?

Ходить в кино?

— Пок никк, — отвечет он. — Я вот о чем думю, милый. Мне хочется рзок, хотя бы рзок в жизни повеселиться по-нстоящему, кк богтые. Чтобы тртить деньги, не думя.

— Н три мрки?

— Мы будем отклдывть их из месяц в месяц. И когд нкопится изрядня сумм, этк мрок двдцть — тридцть, мы кк следует повеселимся.

Он смотрит н нее испытующе, вид у него чуть-чуть грустный.

— Рз в год? — спршивет он. Но он ничего не змечет.

— Д, по мне, хотя бы и рз в год. Чем больше нкопится, тем лучше. Зто уж потом мы протрем глзки денежкм. Гульнем нпроплую.

— Стрнно, — говорит он. — Вот не думл, что ты нходишь вкус в подобных вещх.

— А что тут стрнного? — спршивет он. — Ведь это же тк понятно. Я ни рзу в жизни не испытл ничего подобного. Тебе-то что, ты уже все знешь по своей холостяцкой жизни.

— Д, ты прв, — медленно произносит он и умолкет. Зтем вдруг яростно хлопет рукой по столу. — Ах, чтоб меня черти съели!

— Что с тобой? — спршивет он. — Что случилось, милый?

— Ничего, — говорит он с легкой досдой. — Иной рз посмотришь, кк все н свете устроено, и кжется, лопнешь со злости.

— Ты думешь о других? Бог с ними. Им их деньги все рвно ничего не дют. А теперь подпиши, миленький, что не будешь выходить из бюджет.

Он берет ручку и ствит свою подпись.

ЕЛКА С ОДЕКОЛОНОМ И МАТЬ ДВОИХ ДЕТЕЙ. ГЕЙЛЬБУТ ГОВОРИТ: «ВЫ ОТВАЖНЫЕ ЛЮДИ». ЧТО, МЫ И ВПРАВДУ ОТВАЖНЫЕ ЛЮДИ?

Рождество пришло и ушло — тихое, скромное Рождество с елкой в горшке, глстуком, верхней рубшкой и прой гмш для мльчугн, с бнджом и флконом одеколон для Овечки.

— Не хочу, чтобы у тебя отвис живот, — зявил он. — Хочу, чтобы моя жен сохрнил крсоту.

— В будущем году Млыш уже увидит елку, — скзл Овечк.

Однко елк здорово вонял — уже к сочельнику н нее пришлось извести весь одеколон.

Когд беден, все осложняется. Елку в горшке придумл Овечк: он хотел вырстить ее, весной пересдить. Н будущий год, думлось ей, елку увидит Млыш, и тк, стновясь все больше, все пышнее, елк будет рсти нперегонки с Млышом, вместе с ним встречть Рождество з Рождеством, — их первя и единствення елк. Тк ей думлось.

Под прздники Овечк выствил елку н крышу кинотетр. И тут, бог весть кким обрзом, о ней пронюхл кошк. До этого Овечк и знть не знл, что здесь водятся кошки, но они здесь водились, — Овечк обнружил их следы в нбитом землею горшке, когд взялсь нряжть елку, и следы эти были весьм духовиты. Овечк выбросил из горшк все, что тм было, выскребл и вымыл его, но это не помогло, — муж, кк только окончилсь торжествення чсть с поцелуями, зглядывньем в глз и осмотром подрков, скзл:

— Слушй, кк стрнно он пхнет!

Овечк объяснил, в чем дело. Пиннеберг рсхохотлся.

— Ну, это легко попрвить!

И, открыв флкон с одеколоном, спрыснул горшок.

Увы! В тот вечер ему пришлось без конц спрыскивть его: кошк н время змирл, но всякий рз победоносно воскресл к новой жизни. Флкон опустел, кошк вонял. В конце концов, еще в сочельник, елку пришлось выствить з дверь. С кошкой решительно не было слду.

В первый же свободный от рботы день Пиннеберг рнехонько вышел из дому и тйком нбрл в Млом Тиргртене сдовой земли. Елку пересдили. Но, во-первых, от нее по-прежнему воняло, во-вторых, обнружилось, что это вовсе не елк, вырщення в горшке, черт знет что, сдовник обрубил ей корни, чтобы только сунуть ее в горшок. Короче говоря, елки хвтило бы лишь н две недели.

— Ткие, кк мы, всегд влипют, — скзл Пиннеберг и был почти готов признть это в порядке вещей.

— Ну, не всегд, — возрзил Овечк.

— Нпример?

— Нпример, когд я ншл тебя.

В остльном декбрь прошел блгополучно. Несмотря н рождественские прздники, Пиннеберги не превысили бюджет. Они не помнили себя от рдости. «Стло быть, и это мы можем! Вот видишь! Несмотря н Рождество!»

И они строили плны, н что истртить в ближйшие месяцы свои сбережения.

Зто янврь был унылый, мрчный, гнетущий. В декбре господин Шпнфус, новый «оргнизтор» фирмы Мндель, еще только принюхивлся к постновке дел, в янвре он рзвил кипучую деятельность. Для кждого продвц был устновлен норм выручки — в отделе мужского готового плтья в рзмере двдцтикртного месячного оклд. Господин Шпнфус произнес по этому поводу небольшую изящную речь. Дескть, это делется исключительно в интересх смих служщих, теперь кждый с мтемтической точностью будет знть, что оценен по зслугм. «Всякому подхлимству, угодничнью и подрывющему морльные устои исктельству перед нчльникми отныне будет положен конец! — провозглсил господин Шпнфус. — Дйте мне вшу чековую книжку — и я скжу, кто вы ткой!»

Подчиненные слушли его с серьезными лицми; возможно, близкие друзья и рискнули обменяться змечниями по поводу этого спич, но открыто никто ничего не скзл.

В конце янвря пополз слушок, что Кеслер купил у Вендт две проджи. Вендт выполнил свою норму к двдцть пятому, у Кеслер и двдцть девятого еще был недобор в трист мрок. Тридцтого числ, когд Вендт один з другим продл дв костюм, Кеслер предложил ему з кждую проджу по пять мрок, с тем чтобы зписть чеки н себя. Вендт соглсился.

Обо всем этом узнли горздо позднее, но, во всяком случе, первым узнл господин Шпнфус, неизвестно кким обрзом. Господину Вендту дли понять, что ему лучше уйти — ведь он воспользовлся зтруднительным положением коллеги. Кеслер отделлся выговором. Сослуживцм он говорил, что ему дли строгий выговор.

Что ксется Пиннеберг, то в янвре он выполнил норму игрючи. «Пошли они от меня со своей болтовней», — смоуверенно скзл он.

В феврле ожидли понижения нормы, ведь в феврле двдцть четыре рбочих дня, тогд кк в янвре двдцть семь. К тому же в янвре был рспродж осттков с прошлого год. Несколько смельчков дже зикнулись об этом, но господин Шпнфус пресек рзговоры н эту тему:

— Верьте или не верьте, господ, но вш оргнизм, вш воля, вш энергия — словом, все вше существо уже нстроилось н двдцтикртную выручку. Всякое снижение нормы рвносильно снижению вшей рботоспособности, о чем вы сми потом пожлеете. Я твердо убежден, что кждый из вс не только выполнит, но и перевыполнит норму.

И, обведя всех острым, многознчительным взглядом, господин Шпнфус проследовл дльше. Однко его реформы отнюдь не окзли столь облгорживющего воздействия н нрвы, кк он предполгл в своем иделизме. Под лозунгом: «Всякому своя шкур дорог!» — нчлсь формення тк н покуптелей, и не один посетитель мнделевского мгзин, проходя через отдел готового мужского плтья, с удивлением змечл, кк отовсюду н него смотрят бледные, перекошенные в любезной улыбке лиц продвцов: «Пожлуйст, судрь, не угодно ль?»

Все это сильно смхивло н переулок с борделями: кждый ликовл, перебив у коллеги клиент.

Пиннеберг не мог устрниться от игры, Пиннеберг должен был поспевть з остльными.

З этот феврль Овечк нучилсь встречть муж улыбкой, очень мло похожей н улыбку. Если он приходил не в духе, это его рздржло. Он нучилсь молч ждть, пок он зговорит, потому что любое слово могло вывести его из себя, и тогд он нчинл почем зря ругть живодеров, делющих из людей скотов и зслуживющих того, чтобы им в здницу влепили бомбу!

К двдцтому числу он впл в совершенное уныние; он зрзился нстроением других, уверенности в себе кк не бывло, он двжды упустил покуптеля, он словно рзучился продвть.

Они лежли в постели, он держл его в объятиях, крепко прижимл к себе: его нервы сдли, он плкл. Он обнимл его, он повторял:

— Милый, если дже ты потеряешь рботу, не отчивйся, не пдй духом. Ты никогд-никогд не услышишь от меня жлоб, клянусь тебе!

Н следующий день он был спокоен, хотя и подвлен. А несколько дней спустя скзл ей, что Гейльбут уступил ему четырест мрок из своей выручки — д, Гейльбут, он один не поддлся мссовому психозу, он делл свое дело тк, кк будто вовсе не слышл ни о кких нормх, и дже посдил в глошу смого Шпнфус.

Пиннеберг оживился и весь сиял, рсскзывя об этом Овечке.

— Ну-с, господин Гейльбут, — посмеивясь, нчл Шпнфус, — я слышл, вы слывете з человек выдющихся умственных способностей. Позвольте спросить, вы не интересовлись вопросом о том, кк снизить непроизводительные рсходы?

— Д, — ответил Гейльбут и в упор посмотрел н дикттор темными миндлевидными глзми, — я интересовлся этим вопросом.

— И к ккому же выводу вы пришли?

— Я предлгю рссчитть всех служщих с оклдом свыше четырехсот мрок.

Господин Шпнфус повернул оглобли и был тков. Отдел готового мужского плтья ликовл.

Увы! Овечк слишком хорошо все понимл. Добро бы еще только стрх, цривший в их мгзине, — быть может, он и не поддлся бы ему тк легко; но глвное, вероятно, было в том, что мльчугну теперь не хвтло ее. Он стл ткой неуклюжей, ткой безобрзно толстой. Когд он уклдывлсь спть, ей приходилось отдельно уклдывть свой живот. И его нужно было уложить кк следует, инче он просто не нходил себе мест, не могл зснуть.

Ее мльчугн привык к ней. Он срзу змечл, когд он деллся неспокойным, и теперь, тк кк близость был невозможн, это случлось все чще и чще. Не рз ей хотелось скзть ему: «Нйди себе девушку», — и если он этого не говорил, то вовсе не из ревности — дело было опять-тки з деньгми, только з деньгми. Но в конце концов и это ничему бы не помогло. Ибо он чувствовл: теперь он живет не только для муж, но и для того, другого, еще не родившегося, который уже зявляет н нее прв.

Ее мльчугн делился с ней своими печлями, он слушл и утешл его, был с ним, но, по совести говоря, стрлсь не принимть все это слишком близко к сердцу. Млыш не следует беспокоить. Млыш нельзя беспокоить.

Вот посмотрите, он уклдывется спть, свет еще горит, мльчугн еще с чем-то возится. Ей только бы лечь поскорее — поясницу тк ломит. И вот, уже леж в постели, он подымет рубшку и лежит совсем голя и рзглядывет свой живот.

И тут — ждть обычно долго не приходится — он видит, кк живот в одном месте выпячивется, и он вздргивет, у нее зхвтывет дыхние.

— Скорее, милый, — зовет он. — Млыш опять брыкется, совсем с ум сошел мльчишк!

Д, он живет в ней, он. кк видно, прень боевой, с огоньком, он брыкется и толкется, это вм не ккое-нибудь рсстройство желудк, тут дело ясное.

— Смотри-к, милый! — говорит он. — Ведь это же просто видно.

— Д? — откликется он и подходит нерешительно.

И вот об ждут, и вдруг он кричит: «Видишь?! Видишь?» — и вдруг змечет, что он смотрит вовсе не н ее живот, н грудь.

Ей стновится стршно — он опять не подумл, что мучит его; он опускет рубшку, он шепчет:

— Ккя я гдкя, милый!

— Лдно уж, — говорит он. — Я тоже хорош.

И снов шебршится в полутьме.

Тк повторяется без конц, и пусть кждый рз ей стновится стыдно, он не может без этого, не может не посмотреть н своего Млыш, кк он буйствует и ворочется у нее в животе. Он и рд бы остться одн, но ведь у них только эти две комнты без двери между ними — волей-неволей приходится быть свидетелем переживний другого.

Рз — один только рз — к ним в гости, н их верхотуру, зшел Гейльбут. Д, больше уже нельзя скрывть, что они ждут ребенк, и тут выясняется, что ее мльчугн ни словом не обмолвился об этом своему другу. Овечк удивлен.

Однко Гейльбут и вид не подет, он шутит, он с интересом рсспршивет, н что все это похоже. Ведь он холостяк и в днном отношении беспокоится лишь о том, чтобы его подруг всегд был в полном порядке. Пок что, слв богу, все обходилось блгополучно — тьфу-тьфу! Итк, Гейльбут зинтересовн, он проявляет учстие, он подымет чшку с чем и говорит:

— З здоровье Млыш! — И зтем, поствив чшку н стол, добвляет: — Вы отвжные люди.

Вечером — супруги уже легли, свет погшен — Пиннеберг говорит:

— Ты слышл, он скзл: «Вы отвжные люди»?

— Слышл, — отвечет Овечк.

И об умолкют.

Однко Овечк еще долго рзмышляет, впрвду ли они ткие уж отвжные. А может, они теперь совсем бы отчялись, не будь у них Млыш в перспективе? Чему ж еще и рдовться в жизни? Когд-нибудь он непременно скжет об этом мужу, только не сейчс.

МАЛЬЧУГАН ДОЛЖЕН ПООБЕДАТЬ, А ФРИДА — ПОЛУЧИТЬ НАГЛЯДНЫЙ УРОК. А ВДРУГ Я БОЛЬШЕ ЕЕ НЕ УВИЖУ?

Пиннеберг идет от Мнделя домой. Субботний полдень, он отпросился у господин Крепелин: что-то неспокойно у него н душе.

— Ступйте, ступйте! — скзл всегд любезный Крепелин. — Желю удчи вшей супруге.

— Спсибо, большое спсибо! — ответил Пиннеберг. — Не уверен, произойдет ли это именно сегодня, только что-то неспокойно у меня н душе.

— Ну ступйте же, Пиннеберг! — повторил Крепелин.

Весн в этом году рнняя. Хотя всего середин мрт, кусты уже ззеленели, и воздух ткой мягкий. «Дй бог, — думет Пиннеберг, — чтобы Овечк поскорее рзродилсь. Тогд хоть вздохнешь посвободнее. Нет ничего хуже, чем ждть. Поспешить бы ему, появиться бы ему поскорее, этому господину… Млышу».

Он медленно идет по Кльвинштрссе, пльто нрспшку, дует слбый ветерок. «Все кжется легче, когд погод хорошя. Только бы поскорее!»

Он пересекет Альт-Мобит, проходит еще несколько шгов — ккой-то мужчин предлгет ему букетик лндышей. Нет, при всем желнии он не может себе это позволить — бюджет… Вот нконец и двор, гржного тип ворот рспхнуты нстежь. Путбрезе возится с мебелью.

— Что скжете, молодой человек? — спршивет он, щурясь покрсневшими глзкми из полутьмы н свет. — Уже ппш?

— Нет еще, — отвечет Пиннеберг. — Но теперь уже скоро.

— Они, однко, не торопятся, ббы-то, — говорит Путбрезе; от него тк и рзит водкой. — А подумть хорошенько, тк все это дерьмо дерьмом. С ум сойти. Посудите сми, молодой человек, н что это похоже! Ни н что это не похоже, минутное дело, д ккое тм минутное — тк просто, чик-чик — и все готово. А потом? Потом вы связны по рукм и ногм н всю жизнь.

— Верно! — отвечет Пиннеберг. — Ну, пок, хозяин, пойду пообедю.

— А ведь-тки побловлись вслсть, молодой человек? — змечет Путбрезе. — Ну, я вовсе не хочу скзть, что вы с первого же рзу пошбшили. Отчикли рзок — и успокоились? Нет, этого я не скжу, не из тковского мы тест! — И он бьет себя кулком в грудь. Пиннеберг взбирется н лестницу и исчезет во тьме.

Овечк встречет его улыбкой. Последнее время, когд он приходит домой, ему всякий рз кжется, что сегодня-то уж непременно, и всякий рз предчувствие обмнывет его. В сущности говоря, все стоит н одной точке — и ни с мест. Ее живот — это просто ужс что ткое, тугой, кк брбн, н коже, прежде ткой белой, проступило бесчисленное множество противных крсно-синих прожилок.

— Добрый день, женушк, — говорит Пиннеберг и целует ее. — Крепелин отпустил меня.

— Добрый день, муженек, — отвечет он. — Вот и прекрсно. Погоди, не кури, сейчс будем обедть.

— О господи! — вздыхет Пиннеберг. — А покурить-то тк хочется. Может, подождем с обедом?

— Хорошо, — отвечет он и сдится н стул. — Кк твои дел?

— Все тк же. А твои?

— И мои все тк же.

— Не торопится он! — вздыхет Пиннеберг.

— Ничего, всему свое время, мльчугн. Теперь уже недолго.

— Кк глупо, что у нс никого нет, — говорит он, помолчв немного. — Хорошо, когд есть у кого спросить. Откуд тебе знть, что нчлись схвтки? Можешь подумть, просто болит живот.

— Ну нет, по-моему, тут ошибиться нельзя. Сигрет докурен, они сдятся з стол.

— Ого! — удивляется Пиннеберг. — Котлеты? Кк в воскресенье!

— Свинин сейчс недорогя, — отвечет Овечк, кк бы опрвдывясь. — И потом, я зодно нжрил и н звтр — тк у тебя… тк у нс будет больше свободного времени.

— Прогуляемся после обед? — спршивет он. — Доберемся потихоньку до Дворцового прк, тм теперь тк хорошо.

— Звтр утром, милый, звтр утром.

Они принимются мыть посуду. Овечк кк рз взял трелку и вдруг вскрикивет и зстывет н месте с широко открытым ртом. Ее лицо бледнеет, делется серым, зтем бгровеет.

— Что с тобой, Овечк? — испугнно спршивет он и усживет ее н стул.

— Схвтки, — только и может прошептть он и ей уже не до него; он сидит н стуле, вся скорчившись, все еще держ в руке трелку.

Он стоит перед нею и не знет, что делть, он смотрит н окно, н дверь, ему хочется убежть; он глдит ее по спине: не позвть ли врч? Осторожно берет из ее рук трелку.

Овечк выпрямляется, н ее щекх снов игрет румянец, он вытирет со лб пот.

— Овечк…— шепчет он. — Овечк моя…

— Д, теперь пор, ндо идти, — говорит он и улыбется. — В тот рз между схвткми прошло около чсу, теперь только сорок минут. Я-то думл, еще успеем вымыть посуду.

— И ты ничего мне не скзл, и дже дл мне выкурить сигрету.

— Еще есть время. Когд нчнется по-нстоящему, схвтки будут повторяться ежеминутно.

— Все-тки ндо было скзть, — нстивет он.

— Тогд бы ты вовсе не стл есть. Ты и тк приходишь от Мнделя кк неживой.

— Ну тк пошли?

— Пошли, — говорит он и еще рз обводит глзми комнту. Н ее лице игрет ккя-то стрнно светля, рсплывчтя улыбк. — Д, посуду тебе придется мыть смому. И ты будешь кк следует прибирться в ншем гнездышке, првд? Немножечко порботть тебе придется, зто мне будет тк приятно вспоминть о доме.

— Овечк, — только и может произнести он. — Овеченьк моя!

— Ну тк пошли, — говорит он. — Спускйся первый, тк лучше. Будем ндеяться, схвтки не зстнут меня н лестнице.

— Но ты же скзл, что кждые сорок минут…— укоризненно говорит он.

— Почем знть? — отвечет он. — А может, он уже торопится. Подождть бы ему до воскресенья — он был бы у нс счстливчик.

И они нчинют спускться по лестнице.

Все проходит блгополучно, и дже господин Путбрезе н их счстье не окзлось н месте.

— Слв тебе господи, — говорит Пиннеберг. — Недоствло только его пьяной болтовни!

Вот уже и Альт-Мобит, звенят трмви, мчтся втобусы. Тихонечко, осторожно идут они под лсковыми лучми мртовского солнц.

Встречные мужчины пожирют Овечку чудовищно сльными взглядми, некоторые смотрят с испугом, другие ухмыляются. Женщины глядят совсем по-другому — очень серьезно, сочувственно, словно дело идет о них смих.

Пиннеберг что-то нпряженно сообржет, борется с собой, н что-то решется.

— Непременно!.. — вдруг произносит он.

— Что ты скзл, милый?

— Потом скжу. Когд все будет позди. Ндумл кое-что.

— Лдно, — говорит он. — Только не ндо тебе ничего ндумывть. Ты хорош и ткой, ккой есть.

Млый Тиргртен. Пройти его, тм уж до больницы рукой подть. Но, похоже, Овечк уже выдохлсь — нсилу-нсилу они добирются до ближйшей скмьи. Н ней сидит пять или шесть женщин — они срзу же отодвигются, они мигом сообрзили, в чем дело.

Овечк сидит н скмье, он зкрыл глз и вся скорчилсь. Пиннеберг стоит рядом с несколько смущенным, беспомощным видом, держ в руке ее чемоднчик.

— Ничего, голубушк, не унывйте, — грудным голосом говорит толстя, рсплывшяся женщин. — Не дойдете сми, донесут н носилкх.

— Он крепкого склду, ничего с ней не сделется, — змечет другя, помоложе. — Жиром-то еще не обросл.

Соседки по скмье неодобрительно косятся н нее.

— Ну и н здоровье, если у которой из нс есть жирок н костях, в нынешние-то времен. Звидовть тут нечему.

— Д я не в том смысле, — опрвдывется молодя, но н нее больше не обрщют внимния.

— Стря история, — глубокомысленно змечет остронося брюнетк. — Мужчинм лишь бы удовольствие получить. А мы — отдувйся.

Пожиля желтолиця женщин подзывет к себе полную девочку лет триндцти.

— Вот погляди, Фрид, тк будет и с тобой, если нчнешь путться с мужчинми. Ничего, гляди, не стесняйся, тебе только н пользу. По крйности будешь знть, з что отец спустит тебя с лестницы.

Овечк снов приходит в себя. Он озирется, словно спросонок, видит вокруг лиц женщин, силится улыбнуться.

— Сейчс пройдет, — говорит он. — Сейчс пойдем дльше, мльчугн. Тяжелое дело, ?

— О господи, — только и может выговорить он. Пиннеберги бредут дльше.

— Овечк…— робко нчинет он.

— Что? Д спршивй же!

— Ты ведь никогд не подумешь, кк скзл т струх; что все это лишь для того, чтобы мне получить удовольствие?

— Ккой вздор! — только и отвечет Овечк, но с ткой горячностью, что Пиннеберг совершенно успокивется. Вот и больниц, под ркой ворот толстый швейцр.

— В родильное, д? Нлево, в регистртуру.

— А нельзя ли срзу же…— боязливо зикется Пиннеберг. — Схвтки уже нчлись. Я хочу скзть, нельзя ли срзу же н койку?

— Ничего, — ворчит швейцр. — Не тк уж вм приспичило. Они медленно одолевют лестницу — всего несколько ступеней, — ведущую в регистртуру.

— Недвно был тут одн, тк тоже думл, вот-вот рссыпете я у меня в приемной, потом пролежл в плте целых две недели, потом снов домой, потом еще две недели ждл. Не всякя знет, кк ндо считть.

Дверь в регистртуру открывется — тм сидит сестр. Увы! никого не волнует, что пожловли супруги Пиннеберг, которые хотят создть нстоящую семью, ведь это нынче не тк чсто встречется.

Здесь ткое рвнодушие, похоже, в порядке вещей.

— В родильное? — спршивет сестр. — Не зню, есть ли свободня койк. Если нет—придется отпрвить вс куд-нибудь еще. Кк чсто бывют схвтки? Ходить еще можете?

— Послушйте! — Пиннеберг нчинет не н шутку сердиться. Но сестр уже рзговривет по телефону. Зтем клдет трубку.

— Койк будет только звтр. Придется немного потерпеть.

— Позвольте! — возмущется Пиннеберг, — У жены схвтки кждые четверть чс. Не может же он оствться до утр без койки!

Сестр смеется, смеется прямо в глз.

— Первые роды, д? — спршивет он у Овечки, и т утвердительно кивет. — Тк вот, принять мы вс, конечно, примем, сперв положим в родилку, тм, — сострдтельно поясняет он Пиннебергу, — когд родится ребенок, нйдется и койк. — И совсем другим тоном: — А теперь, молодой человек, потрудитесь оформить зпись, д поживее, и потом снов зйдете сюд з женой.

Зпись, слв богу, проходит без здержки. «Нет, плтить ничего не ндо. Рспишитесь только вот здесь, что вы не будете требовть с больничной кссы. А уж мы с них получим. Тк, хорошо, все в порядке».

Тем временем у Овечки, кк видно, снов были схвтки.

— Ну вот, теперь пойдет понемногу, — говорит сестр. — Ндо полгть, чсм к десяти—одинндцти вечер спрвитесь, рньше едв ли.

— Тк долго? — спршивет Овечк и глядит н сестру отсутствующим взглядом. У нее теперь ккой-то совсем другой взгляд, думет Пиннеберг, словно все люди, и он тоже, отошли от нее длеко-длеко и он остлсь совсем одн. — Тк долго? — спршивет он.

— Д, — отвечет сестр. — Возможно, конечно, пойдет и быстрее. Вы крепкого сложения. Одн отделется з несколько чсов, другя не спрвятся и в сутки.

— Сутки? — мшинльно повторяет Овечк и кжется при этом ткой одинокой. — Ну что ж, пойдем, милый.

Они поднимются и плетутся дльше. Окзывется, родильное отделение — в смом дльнем корпусе, плестись им предстоит бесконечно долго. Пиннебергу очень хочется знять Овечку рзговором, отвлечь ее, — он идет рядом ткя притихшя, отрешення, здумчиво нморщив лоб; ясное дело, эти ужсные сутки не выходят у нее из головы,

— Овечк, Овечк. — нчинет он, желя уверить ее, что понимет, ккое чудовищное свинство — обректь женщину н подобные муки. Но он этого не говорит, только змечет: — Мне бы тк хотелось хоть немножко рзвеселить тебя, д что-то ничего не приходит н ум. Все время об одном только и думю.

— Не ндо ничего говорить, милый, — отвечет он. — И волновться не ндо. Н этот рз я действительно могу скзть: что могут другие, могу и я.

— Тк-то оно тк, — говорит он, — д только…

Но вот они родильном отделении.

В коридоре дежурит высокя белокуря сестр; при виде их он поворчивется и — Овечк, должно быть, ей понрвилсь (Овечк нрвится всем симптичным людям), — обняв ее з плечи, весело говорит:

— А, голубушк, и вы к нм пожловли? Вот и хорошо, — И снов тот же вопрос, кк видно, здесь ниболее существенный: — Первые роды?

Зтем он обрщется к Пиннебергу:

— Теперь я увожу от вс жену. Только не делйте ткого стршного лиц, вы сможете попрощться с нею. А еще вы должны збрть ее вещи, ничего своего здесь держть не полгется. Принесете через неделю, когд вш жен будет выписывться.

С этими словми он уводит Овечку, обнимя ее; Овечк еще рз кивет ему через плечо, и теперь он окончтельно во влсти этой фбрики, где непрерывно производят н свет детей и где умеют их производить со зннием дел. Пиннеберг остется в коридоре. Ему снов приходится двть сведения о себе и жене, н этот рз — немолодой, седоволосой стршей сестре, очень строгой н вид. «Только бы Овечк попл не к ней! — думет он. — Уж эт-то нверняк нкричит н Овечку, если он сделет что не тк». Он пытется звоевть симптию стршей сестры своей безропотностью, но тут же стршно конфузится — он не знет дня рождения своей Овечки, и сестр говорит:

— Это уж всегд тк! Ни один муж не знет.

А ведь кк было бы хорошо, если б он соствил исключение!

— Тк, теперь можете еще рз попрощться с вшей женой.

Он входит в узкую, длинную комнту, до откз уствленную всевозможными приборми, о нзнчении которых он понятия не имеет. Овечк сидит здесь в длинной белой рубхе и улыбется ему, — совсем девчушк, розовощекя, белокуренькя, встрепння — только кк будто чем-то смущен.

— Ну, попрощйтесь же с супругой, — говорит стршя сестр и топчется у дверей.

Он стоит перед Овечкой, и его внимние срзу же привлекют крсивые голубые веночки н ее рубшке; от этого рубшк кжется ткой веселенькой. Но когд Овечк обнимет его и притягивет к себе его голову, он видит, что это вовсе не веночки, штемпельные метки в виде кружков с ндписью: «Городские больницы, Берлин». Это во-первых.

А во-вторых, его внимние привлекет здешний зпх, он совсем не хороший и, собственно…

Но тут Овечк говорит:

— Тк вот, милый, быть может, сегодня вечером, уж к утру-то нверняк. Я тк рд Млышу.

— Овечк, — шепчет он, — послушй, что я тебе скжу. Я дл зрок не курить по субботм, если все сойдет блгополучно. И он говорит:

— Милый! Милый!..

Но тут сестр окликет его:

— Итк, господин Пиннеберг! — И, обрщясь к Овечке: — Ну что, клизм подействовл?

Овечк густо крснеет, кивет, и тут только до него доходит, что все время, пок он с нею прощлся, он сидел н стульчке, и он тоже крснеет, хотя и считет, что крснеть глупо.

— Итк, господин Пиннеберг, звонить можно в любое время, дже ночью, — говорит сестр. — Вот вещи вшей жены.

И он уходит, он чувствует себя тким несчстным и думет — это оттого, что впервые з все время их супружеств он оствил ее н чужих людей, и еще оттого, что он сейчс что-то переживет, он не может делить с нею это переживние. «Быть может, все же следовло взять кушерку. Тогд бы я по крйней мере был с нею».

Млый Тиргртен. Н скмье уже никто не сидит, кк было бы хорошо поговорить сейчс с кем-нибудь из двешних женщин! И Путбрезе тоже не видно, С ним тоже нельзя поговорить — полезй один н свою верхотуру.

И вот, сняв пиджк и повязв Овечкин передник, он у себя в комнте моет посуду и неожиднно произносит очень громко и очень медленно:

— А вдруг я больше ее не увижу? Ведь всякое может случиться, И дже чсто случется…

СЛИШКОМ МАЛО ГРЯЗНОЙ ПОСУДЫ! СОТВОРЕНИЕ МАЛЫША. ОВЕЧКА ТОЖЕ БУДЕТ КРИЧАТЬ.

Не очень-то легко н душе, когд стоишь один-одинешенек в опустевшей комнте и думешь: «А вдруг я больше ее не увижу?» Во всяком случе, Пиннебергу было нелегко. Снчл, кк-никк, был грязня посуд, было чем знять себя, и он мыл ее с толком, с рсстновкой, энергично обрбтывя кждую кстрюлю порошком для чистки и соломенной мочлкой — з ним дело не стнет! И ни о чем особенно он при этом не думл: рубшк с голубыми веночкми и Овечк, зрдевшяся, по-детски смущення… И это все? Нет.

С мытьем посуды покончено. Что дльше? Аг, он уже двно хотел обить дверь войлоком, чтобы не дуло, но все кк-то руки не доходили. Войлок и гвозди лежт нготове еще с нчл зимы. Теперь мрт, лучше поздно, чем никогд. Он прилдил войлок, нживил гвоздики, попробовл, зтворяется ли дверь. Дверь зтворялсь. Тогд он окончтельно прибил войлок, гвоздик з гвоздиком, — времени у него много, рньше семи, пожлуй, не стоит и звонить. Д он и не стнет звонить, сходит см: и деньги сэкономишь, и, может, узнешь больше. А вдруг и повидть ее удстся. А вдруг он больше ее не увидит?

Теперь ндо повесить н вешлку ее вещи — они тк хорошо пхнут ею он всегд любил ее зпх. Д, конечно, он никогд не был с нею особенно лсков, слишком чсто ворчл н нее, и збот ее по-нстоящему не рзделял, и все ткое прочее. Д, конечно, у мужчин у всех являются подобные мысли, когд, быть может, уже слишком поздно — это уж всегд тк, скзл стршя сестр. И это действительно тк. Бесплодное рскяние!

Четверть шестого. Прошел всего чс, кк он вернулся из больницы, вот уж и делть больше нечего. Он бросился н их большой клеенчтый дивн и лежл, зкрыв лицо рукми, лежл долго и неподвижно. Д, он мленький, жлкий человек, он кричит и скндлит и рботет локтями, чтобы удержть свое место в жизни. Но зслуживет ли он мест в жизни? Он — ничто, и из-з него он должн мучиться! Уж лучше б он никогд… Уж лучше б он… Уж лучше б он всегд…

Он лежл и не то чтобы думл, тк, мысли бродили в голове, и он отдвлся им.

Ты можешь лежть н клеенчтом дивне, у себя н верхотуре, в Северо-Зпдном рйоне Берлин, в своей комнтушке с окном в сд — шум большого город все рвно дойдет до тебя. Только тысячи рзрозненных звуков сольются здесь в единый смутный гул. Он то нрстет, то спдет, то приближется, то удляется, словно его поглотил ветер.

Пиннеберг лежит ничком, и шум нстигет, подхвтывет и плвно опускет его, — нет, это прохлдня поверхность клеенчтою дивн прижимется к его лицу, поднимет и опускет его, но держит крепко. Это кк морскя зыбь — он тоже без цели бежит все дльше и дльше — зчем, собственно?..

Лензн — тк нзывлось то местечко, и из Духеров туд можно было ездить с субботы н воскресенье, взяв обртный билет. Однжды Пиннеберг отпрвился туд двухчсовым поездом. Было нчло лет, не то мй, не то июнь, нет, конечно, июнь. Бергмн отпустил его.

Лензн рсположен не очень длеко от Плц, и потому в нем было полно нроду; из всех гостиничных сдов оглушительно гремело рдио, н пляже и подвно творилось что-то невообрзимое.

Хороший песчный берег всегд мнит идти вперед и вперед, без конц. И вот Пиннеберг снял ботинки, носки и пустился в путь. Он шел нугд, не зня, попдется ли ему еще ккя-нибудь деревня, но не все ли рвно?

Он шел уже несколько чсов и не встретил ни живой души, он сел н песок и выкурил сигрету.

Потом он встл и пошел дльше. Ах, ккой берег, ккие зливы и мысы! Порою кжется, будто впереди, вон з той песчной косой, ничего больше и нет, будто шгешь прямо в море. А потом видишь, что это не тк: берег продолжется и тм, он только делет бесконечно мягкий изгиб, обрзуя большой голубой злив, весь в пенистых бршкх волн. И длеко-длеко н горизонте — новя песчня кос.

Ну лдно, дойду до той косы, тм-то уж нверняк ничего нет!

Но тм все же кое-что было — помимо неизменного злив, тм был человек, и он шел ему нвстречу. Пиннеберг удивленно вскинул брови: мленькя черня черточк, стло быть, человек, но что делть тут людям? Их место в Лензне.

Когд они стли сходиться, он увидел, что это девушк. Он шл босиком — длинноногя, широкоплечя, в розовой шелковой блузке и белой плиссировнной юбке.

День клонился к зкту, небо уже тронули розовтые тон.

— Добрый вечер, — скзл Пиннеберг, остновился и поглядел н нее.

— Добрый вечер, — скзл Эмм Ступке, остновилсь и тоже поглядел н него.

— Не ходите туд, — скзл он и покзл в ту сторону, откуд Пришел. Тм сплошной джз, фройляйн, и повльня пьянк.

— Д? — скзл он. — Ну, вы не ходите туд, — и он покзл в ту сторону, откуд пришл, — В Вике то же смое.

— Что же нм делть? — спросил он и зсмеялся.

— Действительно, что же делть? — повторил он.

— Двйте поужинем здесь — предложил он.

— Не возржю, — ответил он.

Увязя в песке, они нпрвились в дюны; они сидели в неглубокой ложбине, кк н большой лсковой лдони, и тянувший нд дюнми ветерок обвевл их головы. Они угощли друг друг крутыми яйцми, бутербродми с колбсой: у него был в термосе кофе, у нее — кко.

Они болтли и смеялись, но глвным обрзом ели долго и основтельно. Впрочем, они сошлись н том, что люди омерзительны.

— Господи боже, мне тк не хочется в Лензн, — скзл он.

— А мне — в Вик, — скзл он.

— Тк что же нм делть?

— Для нчл искупемся.

Солнце зшло, но было еще светло. Они бросились в мягко нктывющие волны прибоя. Они плесклись и хохотли. Кк примерные горожне, они зхвтили с собой купльные костюмы и полотенц. (Првд, у Пиннеберг было полотенце его квртирной хозяйки.)

Потом они сидели н песке и не знли, что делть дльше.

— Ну что же, пойдем — скзл он.

— Д, свежеет.

И остлись молч сидеть н месте.

— Куд же мы пойдем — в Вик или в Лензн? — после долгой пузы спросил он.

— Мне все рвно, — скзл он.

— Мне тоже, — скчл он.

Снов долгое молчние. Когд нступет ткое молчние, слышен голос моря, оно вторгется в рзговор и говорит все громче и громче.

— Ну что же, пойдем? — еще рз повторил он.

Очень осторожно и тихо он обнял ее. Он весь дрожл, он тоже. Море зговорило очень громко,

Он склонился к ее лицу, и ее глз были кк темные гроты, в которых горит огонь.

Его губы коснулись ее губ, и ее губы покорно подлись, ответили ему, рскрылись.

— Ах! — скзл он и глубоко вздохнул.

Зтем его рук тихо соскользнул с ее плеч, сквозь мягкий щелк блузки он ощутил ее грудь, полную и тугую. Он сделл слбое движение.

— Прошу тебя…— прошептл он. И снов ощутил под рукой грудь.

И он вдруг скзл:

— Д… Д… Д…

Словно крик торжеств, это вырвлось из глубины ее груди, он обхвтил рукми его шею, он прижлсь к нему. Он почувствовл, кк он вся тянется ему нвстречу.

Он трижды скзл «д».

А ведь они дже не знли, кк зовут друг друг. Они никогд рньше не встречлись.

Море шумело, небо нд ними — Овечк хорошо видел его — меркло, и в нем одн з другой згорлись звезды.

Д, они совсем не знли друг друг, они лишь чувствовли, кк хорошо быть молодым и любить друг друг. О Млыше тогд и не думли.

И вот теперь он зявил о себе…

Шум город прихлынул ближе. Д, тогд было чудесно, чудесно и сейчс; ему н редкость повезло: девушк с дюн стл лучшей женою н свете, только он не стл лучшим из мужей.

Пиннеберг медленно поднялся, зжег свет, взглянул н чсы. Семь чсов. Он тм, з три улицы отсюд. Нверное, уже нчлось…

Он ндел пльто и побежл в больницу. Швейцр у ворот спросил:

— Тк поздно? Куд?

— В родительное отделение. Я… Но объяснения излишни. — Прямо! Последний корпус!

— Спсибо, — скзл Пиннеберг.

И вот он бежит между больничными корпусми. Все окн освещены, н кждое окно по четыре, шесть или восемь коек. Их тм лежт сотни, тысячи, одни умирют — кто медленно, кто быстро, — другие попрвляются, чтобы умереть позднее. Невеселя это штук — жизнь.

Вот и родильное отделение. Коридор тускло освещен лмпочкой, в комнте стршей сестры ни души. Он нерешительно остнвливется. Проходит сестр.

— Что угодно?

Его фмилия Пиннеберг, говорит он, ему хотелось бы узнть…

— Пиннеберг? — переспршивет сестр, — Минуточку…

И проходит в обитую войлоком дверь. Вплотную к ней примыкет другя, тоже обитя. Сестр плотно зкрыл ее з собой.

Пиннеберг стоит и ждет.

Нконец через обитую дверь торопливо входит сестр, уже другя, коренстя живя брюнетк.

— Господин Пиннеберг? Все идет хорошо… Нет, еще не родил. Попробуйте позвонить чсов в двендцть. Нет, все идет хорошо.

В этот момент з дверью рздется крик, нет, не крик, рев, стеннье, целый ряд догоняющих друг друг воплей невыносимой боли… В них нет ничего человеческого, человеческого голос в них не слышно… Зтем все обрывется.

Пиннеберг стоит бледный кп полотно. Сестр глядит н него.

— Это… Это… моя жен? — спршивет он, зпинясь.

— Нет, — отвечет сестр. — Это не вш жен, у нее до этого еще не дошло.

— А что, — спршивет Пиннеберг, и губы его трясутся, — он тоже будет тк кричть?..

Сестр снов глядит н него. Быть может, ей пришло в голову, что ему не мешло бы знть, в нши дни мужья не очень-то блуют своих жен.

— Д, — говорит он. — Первые роды по большей чсти проходят тяжело.

Пиннеберг стоит и слушет. Но з дверью все тихо.

— Стло быть, в двендцть, — говорит сестр и уходит.

— Большое спсибо, сестр, — говорит он и все еще прислушивется.

ПИННЕБЕРГ ИДЕТ В ГОСТИ И ПРОХОДИТ ИСКУС НАГОТЫ.

Ндо уходить. Криков больше не слышно, может, их зглушют двойные двери. Во всяком случе, теперь он знет: Овечк тоже будет кричть. Собственно говоря, другого и ожидть нельзя. З все приходится плтить, тк почему бы не плтить и з это?

Пиннеберг в нерешительности стоит н улице. Уже зжглись фонри, кинотетр сверкет яркими огнями. Тк было, тк будет, с Овечкой или без Овечки, с Пиннебергми или без них. Просто не верится, не верится.

Можно ли идти с ткими мыслями домой? Тм тк пусто, ужсюще пусто оттого, что все нпоминет о ней… Тм стоят две их кровти — зсыпя, можно взяться з руки, это было тк хорошо. Сегодня этого не будет. А может, уже не будет больше никогд.

Но куд идти? Пойти выпить? Нет, это не дело. Нклдно, д и в больницу он должен позвонить чсов в одинндцть — двендцть, звонить в пьяном виде — это недостойно. Недостойно нпивться кк рз сейчс, когд Овечке приходится туго. Нет, он не спрячется в кусты, он будет хотя бы думть о тех крикх, пок он будет кричть.

Но куд идти? Проштться четыре чс по улицм? Это невозможно. Он проходит мимо кинотетр, н крыше которого они живут, мимо Шпенерштрссе, где живет его мть. Нет, все это исключено.

Он медленно идет дльше. Вот уголовный суд, вот тюрьм. Быть может, тм, з темными зрешеченными окнми, сидят люди и тоже мучются. Ткое тоже бывет н свете, и об этом следовло бы знть. Выть может, жизнь покзлсь бы легче, если б знть, что еще и ткое бывет н свете. Но ты ничего не знешь. Ты бредешь нугд, ты стршно одинок в ткой вечер, кк сегодня, не знешь, куд идти.

Нет, знешь. Он смотрит н чсы: ндо ехть, пешком не успеть: прдное зкроют до его приход.

Он сдится и трмвй, проезжет несколько остновок и пересживется в другой. Он уже рдуется предстоящему визиту; с кждым километром, отдляющим его от больницы, обрз Овечки с еще не родившимся Млышом отступет все дльше, стновится все более призрчным, почти нерельным.

Нет, он решительно не герой, ни в кком смысле, ни в смоутвержденье, ни в смобичевнье. Он смый зурядный молодой человек. Он знет свой долг и не хочет нпивться, потому что это недостойно. Но пойти в гости к приятелю и дже получить от этого удовольствие — ничего недостойного тут нет.

Ему везет: «Д, господин Гейльбут дом».

Гейльбут ужинет, и, рзумеется, он не был бы Гейльбутом, если б удивился столь позднему гостю.

— Пиннеберг? Вот хорошо, что зшел. Ужинл? Нет, конечно. Восьми еще нет. Присживйся з компнию.

Он ни о чем не рсспршивет, и это очень досдно, но Гейльбут просто ни о чем не рсспршивет.

— Это ты неплохо придумл — зглянуть ко мне. Ну что ж, осмтривйся н здоровье. Берлог кк берлог, в общем-то дрянь порядочня, ну д мне нплевть. Мне это совершенно безрзлично.

Он делет пузу.

— Тебя зинтересовли мои снимки с обнженной нтуры? У меня их изрядня коллекция, и дело тут совсем особое. Всякий-рз, когд я переезжю н новую квртиру и рзвешивю их по стенм, хозяйки внчле приходят в ужс. Некоторые дже требуют, чтобы я немедленно убирлся.

Гейльбут снов делет пузу и обводит глзми комнту.

— Д, кждый рз нчинется со скндл. — продолжет он. — Ведь по большей чсти эти квртирохозяйки — ужсные мещнки: Но в конце концов я их убеждю. Ведь если подумть, что может быть нрвственней нготы смой по себе? Это их убеждет. — Снов пуз. — Взять хотя бы мою нынешнюю хозяйку фру Витт — д ты видел ее, ткя толстух! Что с ней только творилось! Спрячьте их в комод, говорил он, рспляйтесь сколько угодно, только не н моих глзх…— Гейльбут серьезно смотрит н Пиннеберг. — Но я ее убедил. Видишь ли, Пиннеберг, я словно рожден для того, чтобы жить н вольном воздухе, вот я и говорю ей: «Хорошо, ложитесь пок спть, фру Витт, и пострйтесь ни о чем не думть. Если звтр утром вы все еще будете нстивть — прекрсно, я уберу крточки Кофе, пожлуйст, в семь». Ну вот, утром, в семь, он стучится, я говорю: «Войдите» — он входит с подносом, я стою перед ней безо всего и делю утреннюю зрядку. «Фру Витт, — говорю я, — посмотрите н меня, хорошенько посмотрите н меня. Волнует вс это? Возбуждет? Единственно нгот не знет стыд, и вм тоже нисколько не стыдно». Это ее убедило. С тех пор он против моих фотогрфий ни слов, нходит это в порядке вещей.

Гейльбут глядит теперь прямо перед собой.

— Если б только люди поняли это, Пиннеберг, но им не объясняют толком. И тебе тоже следовло бы тк поступть, Пиннеберг, и жене твоей — тоже. Это пошло бы вм н пользу, Пиннеберг.

— Моя жен…— зикется Пиннеберг.

Однко Гейльбут, непроницемый, сдержнный Гейльбут, ристокрт Гейльбут — ишь ты, окзывется, у него тоже, кк и у всякого другого, есть свой пунктик — Гейльбут неудержим.

— Взгляни н эти снимки, — продолжет он. — Ткой коллекции, кк у меня, не сыщешь во всем Берлине. Првд, существуют многочисленные телье, рспрострняющие ткие снимки, — Гейльбут презрительно кривит рот, — но это совсем не то, некрсивые нтурщицы, некрсивые тел, совсем не то. А вот снимки, которые ты здесь видишь, — интимного свойств. — В голосе Гейльбут появляются скрльные нотки. — Тут есть дмы из высшего обществ, исповедующие нше учение. — И возвысив голос: — Мы свободные люди, Пиннеберг.

— Д, пожлуй, — смущенно соглшется тот.

— Неужели ты думешь, — шепчет Гейльбут и вплотную придвигется к нему, — что у меня хвтило бы сил выносить вечное мытрство з прилвком, общество идиотов-сослуживцев и сволочей-нчльников, д и все те мерзости, — он делет движение в сторону окн, — что творятся у нс в Гермнии, не будь у меня этого? Тут и отчяться недолго, тк я не теряю ндежды, что когд-нибудь все переменится. Это помогет жить, Пиннеберг. Это помогет жить. Тебе тоже ндо попробовть, тебе и твоей жене.

Не дожидясь ответ, Гейльбут встет, подходит к двери и кричит:

— Фру Витт, можете убрть!

Зтем возврщется к Пиннебергу и продолжет

— Книги, спорт, тетр, девушки и политик — все, чем интересуются нши друзья-приятели, — все это лишь нркотики, все это пустое. Н деле же…

— Но позволь…— пробует возрзить Пиннеберг и змолкет, звидев входящую с подносом фру Витт.

— Тк вот, фру Витт, — говорит Гейльбут. — Это мой друг Пиннеберг. Я хочу взять его с собой н нш сегодняшний вечер.

— Конечно, конечно, господин Гейльбут, — отвечет фру Витт, полня, пожиля особ невысокого рост. — Пусть молодой человек рзвлечется. А вы не бойтесь, — успокивет он Пиннеберг. — Рздевться не обязтельно, если не хотите. Я тоже не рздевлсь, когд господин Гейльбут брл меня с собой…

— Я…— зикется Пиннеберг.

— И ведь смешно, знете, — продолжет фру Витт, — когд все бегют вокруг тебя нгишом и рзговривют с тобой совсем нгишом, всё этк мужчины в летх, с бородой и в очкх, см-то стоишь одетя. Стесняешься, не знешь, куд глз девть.

— А вот мы не стесняемся, — змечет Гейльбут.

— Вы — другое дело, — говорит пожиля кругленькя фру Витт. — Для молодого человек это и впрямь подходяще. Девушек вших я не понимю, ну, молодые люди — те, конечно, нходят, чего ищут. Уж те-то не покупют кот в мешке.

— Это вше личное мнение, фру Витт, — обрывет ее Гейльбут, и по всему видно, что он злится. — Вы, кжется, хотели убрть со стол.

— Вм не нрвится, когд я тк говорю, господин Гейльбут, — змечет фру Витт, собиря посуду, — но что првд, то; првд. Ведь многие тут же, без всяких церемоний, зходили в кбины…

— Вм этого не понять, фру Витт, — говорит Гейльбут. Спокойной ночи, фру Витт.

— Спокойной ночи, господ, — говорит фру Витт и ретируется с подносом, но все же здерживется н секунду в дверях. — Рзумеется, мне этого не понять. А все же обходится дешевле, чем пойти в кфе.

С этими словми он удляется, Гейльбут со злостью смотрит н коричневую лкировнную дверь.

— Н нее нельзя сердиться, — говорит он нконец, см ужсно сердится. — Он все понимет по-своему. Конечно, Пиннеберг, — продолжет он, — конечно, н нших вечерх звязывются знкомств, но ведь они звязывются везде, где сходится молодежь, и это не имеет ничего общего с ншим движением. Впрочем, — резко зкнчивет он, — ты все увидишь собственными глзми. Ты ведь рсполгешь временем, чтобы пойти со мною?

— Прво, не зню, — отвечет Пиннеберг, смущясь. — Мне еще нужно позвонить по телефону. Видишь ли, жен у меня сейчс в больнице.

— О!.. — соболезнующе нчинет Гейльбут, но тут же сообржет:— Что, уже пришел срок?

— Д, — отвечет Пиннеберг, — после обед отвел. Ночью он, вероятно, родит. Ах, Гейльбут…— Ему хочется говорить и говорить о своих зботх, о своих печлях, но до этого дело не доходит.

— Позвонить можно и из бссейн, — полгет Гейльбут. — Не думешь же ты, что твоя жен будет иметь что-либо против?

— Нет, нет, не в этом дело. Только, знешь ли, стрнно кк-то все это выглядит жен в родильном доме, — у них это нзывется родилк, что ли, — они тм рожют, и, кк видно, не тк-то это легко, — я слышл, кк одн кричл… это было ужсно…

— Д, конечно, это, должно быть, больно, — говорит Гейльбут со всем спокойствием человек, лично не зтронутого. — Но ведь обычно все обходится блгополучно. В конце концов вы тоже будете рдовться, когд все остнется позди. И, кк я уже говорил, рздевться необязтельно.

ЧТО ДУМАЕТ ПИННЕБЕРГ О КУЛЬТУРЕ НАГОГО ТЕЛА И ЧТО ГОВОРИТ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ ФРАУ НОТНАГЕЛЬ.

Для неискушенного человек, вроде Пиннеберг, подобного род предложения чревты опсностями. О нет, он никогд не отличлся робостью в сексульном отношении, скорее дже ноборот. Недром он вырос в Берлине, и недром фру Пиннеберг совсем недвно нпомнил ему о шлостях со школьницми в ящикх для песк, — шлостях, в свое время получивших столь громкую оглску. А если еще и юность твоя проходит в мгзине готового плтья, с большим выбором не только предметов одежды, но и некдотов для некурящих и мнекенщиц без предрссудков, то от ромнтических иделов мло что остется. Женщин есть женщин, мужчин есть мужчин, и при всех их рзличиях общее у них то, что они охотно знимются кое-чем сообщ. И если они делют вид, что знимются этим без особой охоты, знчит, у них есть н то свои основния, не имеющие прямого отношения к делу: одни хотят выйти змуж, у других хозяин косо смотрит н подобные вещи, у третьих голов збит ккими-нибудь дурцкими идеями.

Нет, не в этом зключется опсность; опсность зключется скорее в том, что слишком хорошо понимешь, что к чему, и не питешь никких иллюзий. Вольно же Гейльбуту говорить: при этом ни о чем тком не думешь; уж кто-кто, он-то, Пиннеберг, знет: кое о чем при этом все-тки думешь. Стоит только предствить себе н минутку, кк девушки и молодые женщины бегют, плещутся и плвют тм — и уж он-то знет, к чему это ведет.

Однко — и это его великое открытие — Пиннеберг не желет испытывть никких эмоций, не связнных с Овечкой. Позди у него обычное отрочество: рзочровния, ниспдение ромнтических покровов и десяток подруг, не считя случйных интрижек. Потом он повстречл Овечку в дюнх между Виком и Лензном, но и тут было все то же: тк, очень милое, приятное знкомство, скршивющее жизнь.

Ну, потом они поженились и с тех пор чстенько знимлись тем, что в брке тк удобно и нпршивется смо собой, и всегд это было хорошо и приятно и тк успокивло, тк очищло, — совсем кк прежде, ничуть не инче. И все же: теперь это стло инче, кким-то обрзом возникл прочня связь, то ли блгодря тому, что Овечк лучшя из всех жен н свете, то ли блгодря привычке к супружеской жизни; н тйны вновь пли ромнтические покровы, иллюзии ожили… Теперь, нпрвляя свои стопы в бню вместе с обожемым, но уже чуточку смешным в его глзх Гейльбутом, Пиннеберг твердо знет он не хочет испытывть никких эмоций, не связнных с Овечкой. Он приндлежит ей, кк он приндлежит ему, и не ндо ему никких вожделений, если не он их нчло и конец. Не ндо, и все. Вот почему его тк и подмывет скзть: «Послушй, Гейльбут, схожу-к я лучше в больницу. Что-то неспокойно у меня н душе».

Тк, отговорки рди, чтоб не слишком уронить себя в глз; друг.

Но всякий рз, только он дождется пузы в рзглгольствовньях Гейльбут, в голове у него все перемешивется: Квртир. Родилк… Бня с голыми женщинми… Гейльбутовы снимки… Девичьи груди — они бывют ткие мленькие, острые… Рньше ему это нрвилось, но с тех пор, кк он узнл широкую, полную, нежную грудь своей Овечки… Видишь, опять к тому же и возвртился: все, что он — хорошо. Нет, тк и скжу сейчс Гейльбуту…

— Вот мы и пришли! — объявляет Гейльбут. Пиннеберг окидывет взглядом здние и говорит:

— Вот оно что! Обыкновення бня с бссейном! Я-то думл…

— Что у нс уже есть свой собственный? Нет, мы еще не ткие богтые.

Сердце у Пиннеберг тк и колотится, его охвтывет см нстоящий стрх. Но пок что пугться особенно нечего. З кссой сидит невзрчня особ женского пол и говорит:

— Добрый вечер, Иохим. Вот тебе тридцть седьмя. И подет ему ключ с номерком.

— Спсибо, — говорит Гейльбут, и Пиннеберг очень удивляется, кк это он до сих пор не знл, что Гейльбут зовут Иохимом.

— А этот господин?.. — спршивет невзрчня особ, мотнув головой в сторону Пиннеберг.

— Просто тк пришел, — отвечет Гейльбут. — Ты, знчит, не будешь купться?

— Нет, — смущенно отвечет Пиннеберг. — Сегодня — нет.

— Вольному воля, — улыбется Гейльбут. — Осмотрись пок что, потом, может, и ндумешь.

Они идут по проходу, вдоль ряд кбин, и со стороны бссейн, которого еще не видно, кк обычно доносятся смех, плеск воды и крики, и воздух здесь совсем кк в бне, прной и прелый, д и вообще ничего особенного тут нет, тк что Пиннеберг совсем было успокивется, кк вдруг дверь одной из кбин приоткрывется и в щель проглядывет что-то розовое. Пиннеберг силится отвести глз, но вот дверь рспхивется нстежь, и он видит перед собой молодую особу, он стоит в двери безо всего и говорит:

— Нконец-то, Ахим. Я уж думл, ты опять не придешь.

— Ну кк же, кк же! — отвечет Гейльбут. — Позволь предствить тебе моего друг: господин Пиннеберг — фройляйн Эмм Кутюро.

Фройляйн Кутюро клняется и с достоинством княгини протягивет Пиннебергу руку. Пиннеберг не знет, куд девть глз…

— Очень приятно, — говорит фройляйн Кутюро, см по-прежнему стоит перед ним безо всего. — Ндеюсь, вы сможете убедиться, что мы н верном пути…

Но тут Пиннеберг узрел якорь спсения — телефонную будку.

— Мне только позвонить… Прошу прощения, — бормочет он и двй бог ноги.

— Тк мы в тридцть седьмом номере! — кричит ему вдогонку Гейльбут.

Пиннеберг не торопится вызывть больницу. Звонить еще рно, всего только девять чсов. Но уж лучше постоять в будке, лучше покмест держться от всего этого подльше.

— Этк всякий ппетит пропдет, — здумчиво говорит он. — Может, и в смом деле стоило рздеться?

И с этой мыслью он опускет в втомт монету и вызывет Мобит 8650.

Господи боже, кк долго никто не подходит! Сердце опять нчинет учщенно биться. А вдруг я больше ее не увижу?

— Минуточку, — рздется голос сестры. — Сейчс спрвлюсь. Кк вш фмилия? Плленберг?

— Пиннеберг, сестр, Пиннеберг!

— Я и говорю: Плленберг! Сейчс, одну минутку.

— Д нет же, Пинне…

Но сестр уже ушл. А ведь очень может быть, у них тм лежит ккя-нибудь Плленберг, и он получит не ту спрвку, и будет думть, что все прошло блгополучно, н смом-деле…

— Алло, вы слушете, господин Пиннеберг?

Слв богу, это уже другя сестр, быть может, т смя, что ходит з Овечкой.

— Нет, еще не рзродилсь… Возможно, чс через три-четыре. Позвоните еще рз в полночь, господин Пиннеберг.

— Но у нее все хорошо? Все в порядке?

— Д, все нормльно… Ну, тк еще рз в полночь, господин Пиннеберг.

Он вешет трубку, ндо идти, Гейльбут ждет его в тридцть седьмой кбине. Дернуло же его потщиться сюд!

Пиннеберг стучится в кбину тридцть семь, Гейльбут кричит: «войдите!» Они сидят рядышком н скмеечке, и вид у них ткой, будто они и впрямь всего лишь болтли. Быть может, дело действительно в нем смом, быть может, он, совсем кк фру Витт, слишком испорчен и чего-то не понимет?

— Тк пойдемте ж, — говорит голый Гейльбут и потягивется. — Тесновто здесь. Ну и здл же ты мне жру, Эмм.

— А ты — мне! — хохочет фройляйн Кутюро. Пиннеберг идет з ними, зново убеждясь, что все это ему, попросту говоря, неприятно.

— Д, кстти: что нового у жены? — спршивет Гейльбут через плечо и объясняет своей подруге: — Его жен лежит в клинике. Должн скоро родить.

— А! — говорит фройляйн Кутюро.

— Еще не рзродилсь, — говорит Пиннеберг. — Возможно, чс через три-четыре.

— В тком случе, — с удовлетворенным видом змечет Гейльбут, — ты имеешь возможность основтельно тут все рссмотреть.

Однко прежде всего Пиннеберг имеет возможность основтельно рзозлиться н Гейльбут.

Они входят в зл с плвтельным бссейном. «Не тк уж много», — решет Пиннеберг по первому впечтлению, но зтем видит, что их тут нбрлось порядочно. У трмплинов целое сборищ все до одного немыслимо голые, — один з другим они выходят вперед и прыгют в воду.

— Пожлуй, — говорит Гейльбут, — тебе лучше всего побыть здесь. А зхочешь что-нибудь спросить, позови меня.

И он уходит со своей подругой, Пиннеберг остется в своем уголке, укромном и вполне безопсном. Он внимтельно нблюдет з тем, что происходит у трмплин. Похоже, Гейльбут у них что-то вроде глвного зводилы: все с ним здоровются, улыбются и сияют, до Пиннеберг то и дело доносятся крики: «Иохим! Иохим!»

Что и говорить, тут есть и хорошо сложенные юноши, и совсем молоденькие девочки, с крепкими, упругими телми, но они явно в меньшинстве. Основной контингент — почтенные пожилые господ и дородные мтроны; их еще нетрудно предствить себе в кфе с духовым оркестром, з чшкой кофе, но здесь они производят впечтление прямо-тки фнтстическое.

— Простите, — рздется з спиной Пиннеберг, тихо и очень учтиво. — Вы тоже просто тк пришли?

Пиннеберг вздргивет и оборчивется. Позди него стоит полня коренстя женщин — слв тебе господи, при полном, тулете, — с очкми в роговой опрве н орлином носу.

— Д, — отвечет он, — просто тк.

— Я тоже, — говорит дм и предствляется: — Фру Нотнгель.

— Пиннеберг.

— Очень здесь интересно, не првд ли? — продолжет он. — Тк необычно.

— Д, очень интересно, — соглшется Пиннеберг.

— Вс привел сюд…— Он выдерживет пузу и договривет с чудовищной тктичностью:—…подруг?

— Нет, друг.

— Ах, друг! Предствьте себе, меня тоже привел сюд друг. А позвольте спросить, — осведомляется дм, — вы уже решились?

— Н что?

— Зписться. Вступить в члены обществ.

— Нет, еще не решился.

— Предствьте себе, я тоже! Я здесь уже в третий рз и все кк-то не могу решиться. В мои годы это не тк просто.

И бросет н него нстороженно-вопрошющий взгляд.

— Д это и вообще не тк просто, — отвечет Пиннеберг.

Он обрдовн.

— Вот-вот, в точности то же смое я все время твержу Мксу; Мкс — это мой друг. Вон он… нет, теперь вм его не видно…

Но вот его снов видно, и окзывется, что Мкс — смуглый, плотный, довольно хорошо сохрнившийся брюнет лет сорок, ярко вырженный тип коммерснт.

— Тк вот, я все время твержу Мксу: это не тк просто, кк ты полгешь, это вообще не тк просто, для женщины — тем более.

Он опять вопросительно смотрит н Пиннеберг, и ему не остется ничего другого, кк соглситься.

— Д, это стршно трудно.

— Вот-вот. А у Мкс один ответ: «Думй о деловой стороне, с деловой точки зрения выгодно, чтобы ты вступил». И он по-своему прв, он уже получил от этого мссу выгод.

— Д? — вежливо говорит Пиннеберг, немло зинтересовнный.

— Тут нет никкого секрет, я могу Мкс — гент по продже ковров и грдин. Дел идут все хуже и хуже, и вот Мкс вступил сюд. Он всегд тк; кк только прослышит о кком-нибудь крупном кружке или обществе — срзу же вступет и продет свой товр сочленм. Конечно, он делет для них приличную скидку, но и ему, кк он говорит, изрядно перепдет. Д, для Мкс — с его внешними днными, пмятью н некдоты и личным обянием, — для Мкс это легко. Другое дело — я, для меня это куд труднее.

Он тяжело вздыхет.

— А вы тоже по коммерческой чсти? — спршивет Пиннеберг, рссмтривя стоящее перед ним жлкое, невзрчное, бестолковое существо.

— Д, — отвечет фру Нотнгель, доверчиво глядя н него снизу вверх. — Я тоже по коммерческой чсти. Только мне все кк-то не везет. Я держл кондитерскую, очень хороший мгзин был, не зпущенный, только, кк видно, нет у меня к этому нстоящего призвния. Мне вечно не везло. Рз я вздумл поствить дело пошикрнее, приглсил декортор, и з пятндцть мрок он убрл мне витрину: тм было н двести мрок товру. Я обрдовлсь, опьянел от ндежд, ну, думю, ткя витрин должн привлечь покуптеля — и н рдостях збыл опустить мркизу. А солнце — дело было летом — тк и шприт прямо в витрину, и, можете себе предствить, когд я нконец спохвтилсь, весь шоколд рстял и злил витрину. Все негодно для проджи. Пришлось пустить шоколд по десять пфеннигов з фунт, продть ребятишкм. Подумть только, смые дорогие прлине — по десять пфеннигов з фунт!

Ткой убыток!

Он с грустью смотрит н Пиннеберг, и ему тоже стновится грустно, грустно и смешно. Обо всей этой зводиловке в бссейне он уже и думть збыл.

— Неужели у вс не было никого, кто бы мог хоть чуточку помогть вм? — спршивет он.

— Нет, никого. С Мксом мы познкомились позже, я тогд уже откзлсь от мгзин. Он устроил меня гентом по продже бнджей, поясов и бюстгльтеров. Дело кк будто неплохое, но ничего не зрбтывю. Почти ничего.

— Д, с тким товром нынче трудно, — вствляет Пиннеберг.

— Вот-вот! — подхвтывет он блгодрно. — Очень трудно. Сколько лестниц обегешь з день, и н пять мрок не продшь. Ну д это еще с полбеды, — говорит он и силится улыбнуться, — ведь у людей действительно нет денег. Если б только некоторые не вели себя тк безобрзно! Видите ли, — осторожно произносит он, — я ведь еврейк, вы зметили?

— Нет… не тк чтобы очень…— смущенно отвечет Пиннеберг.

— Тк вот, — продолжет он, — это все-тки зметно. Я все время говорю Мксу, что зметно. И я думю, что эти люди — ну, нтисемиты — должны бы прибивть тбличку н двери, чтобы их не беспокоили понпрсну. А то всегд кк гром с ясного неб: «Ктись отсюд со своей срмотищей, тоже мне товр, жидовскя морд!» — скзл мне один вчер.

— Ну и мерзвец! — возмущется Пиннеберг.

— Я уже подумывл, не порвть ли мне с иудейством. Я, видите ли, не очень-то верующя, ем свинину, и все ткое прочее. Но кк сделть это сейчс, когд евреев поносят везде?

— Вы првы, — обрдовнно говорит Пиннеберг. — Сейчс этого лучше не делть.

— Тк вот, теперь Мкс говорит: обязтельно вступй » их общество; у них я смогу хорошо зрбтывть. И он прв. Видите ли, почти всем женщинм — о девушкх я не говорю — необходимо носить пояс или что-нибудь для груди. И здесь я отлично вижу, кому что нужно, недром я торчу тут уже третий вечер. Мкс говорит: решйся же нконец, Эльз, дело-то верное. А я все никк не могу решиться. Понимете?

— О д, очень дже понимю. Я тоже все никк не решусь.

— Стло быть, вы считете, что мне лучше воздержться, несмотря н деловые сообржения?

— Тут трудно что-либо советовть, — говорит Пиннеберг, здумчиво глядя н собеседницу. — Вм лучше знть, нсколько это вм необходимо и выгодно.

— Мкс очень рссердится, если я откжусь. Последнее время он вообще стл тким рздржительным, боюсь, кк бы…

Пиннеберг вдруг охвтывет стрх, что он поведет ему еще и эту глву своей жизни. Он ткя мленькя, жлкя, невзрчня, и, слушя ее, он все время почему-то думл: лишь бы не умереть слишком рно, лишь бы Овечке не пришлось тк мучиться. Он не может предствить себе, кк сложится в дльнейшем жизнь фру Нотнгель. Впрочем, довольно с него тоски н этот вечер, и он вдруг обрывет ее очень невежливо:

— Простите! Мне нужно позвонить. А он говорит очень вежливо:

— Д, д, конечно, не смею вс здерживть. И он уходит.

ПИННЕБЕРГУ ВЫСТАВЛЯЮТ КРУЖКУ ПИВА. ОН ИДЕТ ВОРОВАТЬ ЦВЕТЫ И В ЗАКЛЮЧЕНИЕ ГОВОРИТ НЕПРАВДУ СВОЕЙ ОВЕЧКЕ.

Пиннеберг не стл прощться с Гейльбутом. Нплевть, пусть обижется. Ему попросту невмоготу дольше слушть эту тягучую, тягостную болтовню, он улизнул.

Он пускется в путь — в долгий путь с восточной окрины Берлин до Альт-Мобит, в Северо-Зпдном рйоне. Идти н своих двоих вполне его устривет, ведь до двендцти еще длеко, д и мелочишку з проезд сэкономишь. Время от времени он мельком думет об Овечке, или о фру Нотнгель, или о Иенеке — тот скоро стнет зведующим отделом, потому что господин Шпнфус, кк видно, не особенно жлует Крепелин, — но, в сущности говоря, не думет ни о чем. Тк, шгет себе и шгет, зглядывет в витрины, мимо проносятся втобусы, и световые реклмы ткие крсивые, и в голове нет-нет д мелькнет: «Он ведь женщин, рзум у нее нет». Тк, кжется, скзл Бергмн? Что он понимет, этот Бергмн. Вот если бы он знл Овечку!

Тк он шгет, и когд приходит в Альт-Мобит, уже половин двендцтого. Он осмтривется, откуд бы позвонить подешевле, но потом все же зходит в ближйшую пивную и спршивет кружку пив. Он будет пить ее медленно-медленно, выкурит пру сигрет и потом только пойдет звонить, потому что кк рз тогд истекут остющиеся до полуночи полчс.

Но не успели принести пиво, кк он уже всккивет и бежит к телефонной будке. Монет у него двно зжт в кулке — д, д, двно держит в кулке — и он вызывет Мобит 8650.

Снчл отвечет мужской голос, и Пиннеберг просит родильное отделение. Зтем проходит долгя пуз, и женский голос спршивет:

— Алло! Господин Пиннеберг?

— Д, сестр. Скжите, пожлуйст…

— Двдцть минут нзд. Все прошло блгополучно. Ребенок здоров, мть здоров. Поздрвляю вс.

— О, кк чудесно, большое спсибо, сестр, большое спсибо!

У Пиннеберг срзу сделлось отличное нстроение, словно у него кмень с души свлился, тк он рд.

— А кто родился? Мльчик или девочк?

— Очень сожлею, господин Пиннеберг, — говорит сестр н том конце провод, — очень сожлею, но этого я вм не могу скзть, не имею прв.

Пиннеберг кк обухом по голове хвтили.

— То есть кк это тк, сестр? Ведь я же отец, мне-то вы можете скзть!

— Не могу, господин Пиннеберг, полгется, чтобы мть см скзл отцу.

— Вот оно что! — говорит Пиннеберг, совершенно пришибленный ткой предусмотрительностью. — А можно мне сейчс к ней прийти?

— Еще чего вздумли? Сейчс у вшей жены врч. Звтр утром, в восемь чсов.

С этими словми сестр вешет трубку — говорит нпоследок: «Спокойной ночи, господин Пиннеберг», — и вешет трубку. Иогннес Пиннеберг лунтиком выходит из будки и, не сообржя, где он нходится, мрш-мрш прямехонько к выходу; он тк бы и ушел, если бы кельнер не поймл его з руку и не скзл:

— Послушйте, молодой человек! А кк же пиво? Получить с вс следует.

Тут Пиннеберг приходит в себя и очень вежливо говорит:

— Ах, простите!

Он сдится з свой столик, отхлебывет глоток и, видя, что кельнер все еще сердито н него смотрит, повторяет:

— Простите, пожлуйст, мне только что сообщили, что я стл отцом.

— Вот те н! — восклицет кельнер. — Есть от чего очуметь! Мльчик или девочк?

— Мльчик! — смело говорит Пиннеберг: ведь нельзя же в смом деле рсписться в своей неосведомленности.

— Ну конечно! — говорит кельнер. — Это уж всегд тк: что дороже обходится, то и достется. Инче и быть не может. — Потом еще рз бросет взгляд н не вполне очухвшегося Пиннеберг — он все еще ничего не понял — и говорит: — Лдно уж., выствляю вм эту кружку, чтобы хоть кк-то возместить ущерб.

Тут Пиннеберг окончтельно приходит в себя:

— Никк нет! Никк нет!

Он клдет н стол мрку, говорит: «Сдчи не ндо», — и пулей вылетет из пивной.

Кельнер недоуменно глядит ему вслед, и нконец до него доходит.

— Вот болвн! Он и впрвду обрдовлся! Ну д еще узнет, почем фунт лих!

Отсюд до дом нет и трех минут ходьбы. Вот кинотетр, вот дом, однко Пиннеберг, погруженный в глубокое рздумье, проходит мимо. А рздумывет Пиннеберг нд тем, где можно рздобыть цветы до восьми утр. Что делть, если купить цветы уже нельзя, собственного сд у него нет? Пойти и укрсть! А где же и укрсть, кк не в пркх и скверх город Берлин, — рз он, Пиннеберг, берлинский житель, стло быть, он имеет н это полное прво!

Тк нчинется его бесконечное ночное стрнствие. Одну з другой обходит он площди: вот Большя Звезд, вот Лютцовплтц, вот Ноллендорфплтц, вот Виктория-Луизеплтц, вот Пргерплтц. Н кждой он остнвливется и глубокомысленно изучет клумбы… Сейчс, в середине мрт, н них ничего не рстет — ккой скндл!

А если дже что и рстет, ничего путного тут не нйдешь.

Дв-три крокус, несколько подснежников н гзонх. Это не цветы, во всяком случе, не для Овечки. Пиннеберг очень недоволен городом Берлином.

И он продолжет поиски. Он добирется до Никольсбургер-плтц, оттуд идет к прку Гинденбург. Вот он н Фербеллинер-плтц, н Оливэрплтц, н Свиньиплтц. Везде одно и то же. Ничего подходящего для столь торжественного случя. В конце концов он поднимет глз от земли и видит перед собой куст с ярко-желтыми цветми. Огненно-желтые, кк солнце, ветки, и ни единого зелененького листочк; одни только желтые цветы н голых прутьях. Решение приходит мгновенно. Он дже не оглядывется, не нблюдют ли з ним, оствив свои глубокие думы, он перелезет через огрду, шгет по гзону и, нломв целый пук золотистых веток, беспрепятственно возврщется нзд. Он опять проходит по гзону, перелезет через огрду и с яркими веткми в торжественно вытянутой руке пускется в долгий обртный путь, вероятно, его ведет счстливя звезд, потому что он блгополучно минует десятки полицейских, добирется до Альт-Мобит и влезет н свою верхотуру. Тм он сует ветки в кувшин с водой, облегченно вздохнув, бросется н постель и мгновенно зсыпет.

Хотя он, естественно, збыл звести и поствить будильник, утром он столь же естественно просыпется ровно в семь, зжигет гз, врит кофе, тем временем и вод для бритья готов. Он ндевет свежее белье и вообще приглживет перышки, кк только может; без десяти восемь, упоенно нсвистывя, он хвтет свои ветки-цветы и отпрвляется к Овечке.

Несмотря н приподнятое нстроение, он все же побивется, что швейцр не зхочет пропустить его в ткую рнь и с ним придется крупно поговорить, но и здесь н его пути не встретилось никких препятствий. Он просто говорит: «В родильное отделение», — и швейцр мшинльно ответил: «Прямо, последний корпус!»

Тут Пиннеберг улыбется, и швейцр тоже улыбется, только улыбк его другого род. Но Пиннеберг этого не зметил.

С огненно-желтым букетом в рукх пролетел он по сфльтовой дорожке между больничными корпусми, и плевть ему н тех больных и умирющих, что лежли тм.

И опять его встретил сестр и скзл: «Пожлуйст». И он прошел через белую дверь в длинную комнту и н мгновение почувствовл, что множество женских лиц смотрят н него, Но потом он их больше не видел, потому что прямо перед ним был Овечк. Он лежл не н койке, н носилкх, и н лице ее игрл ккя-то широкя, рсплывчтя улыбк, и он скзл чуть слышно, словно издлек:

— Милый мой!..

И он тихо-тихо склонился нд ней, положил крденые ветки н одеяло и прошептл чуть слышно:

— Овечк! Неужели я опять вижу тебя! Неужели я опять тебя вижу!

А он тихо поднял руки, и рукв рубшки с ткими смешными голубыми веночкми-штемпелями скользнули вниз, и ее руки были бледные-бледные и кзлись ткими устлыми, ткими бессильными. Но все же в них ншлось достточно силы обвиться вокруг его шеи; и Овечк прошептл:

— Теперь у нс впрвду есть Млыш. У нс родился Млыш, мой милый.

Тут только Пиннеберг зметил, что плчет — плчет судорожно, всхлипывя, и он сердито скзл:

— Почему эти чертовы ббы до сих пор не дли тебе койку? Сейчс я им устрою веселую жизнь!

— Все койки зняты, — шепчет Овечк. — Но через чс-другой будет койк и у меня. — Он тоже плкл, — Ты очень рд, милый? Не ндо плкть, теперь все позди.

— Тебе было трудно? — спросил он. — Тебе было очень трудно? Ты… кричл?

— Теперь все позди, — прошептл он. — И нполовину збыто. Мы ведь не скоро повторим все снчл? Првд, не скоро?

— Господин Пиннеберг! — донесся из дверей голос сестры. — Если хотите взглянуть н сын — пойдемте! И Овечк улыбнулсь и скзл:

— Ну. иди поздоровйся с ншим Млышом.

Пиннеберг прошел з сестрой в длинную, узкую комнту. Здесь тоже были сестры, и они смотрели н него, но ему нисколько не было стыдно, что он только что плкл, д и сейчс еще чуточку всхлипывет.

— Ну, что молодой ппш, довольны? — бсом спросил толстя сестр.

— Д что ты его спршивешь? — зметил другя, т смя белокуря, что нкнуне тк сердечно обнял Овечку. — Ведь он же еще ничего не знет. Ведь он дже не видел сын.

Пиннеберг только кивнул и улыбнулся.

Тут дверь в соседнюю комнту отворилсь, и вошл сестр, которя позвл его; в рукх у нее был белый сверток, из свертк выглядывло стрческое, крсное, безобрзное морщинистое личико — ккя-то груш острым концом вверх, и груш эт громко, пронзительно и жлобно пищл.

Тут Пиннеберг рзом протрезвел, и ему припомнились все грехи молодости: и рукоблудие, И шлости с девочкми, и триппер, который он подцепил, и кк он рз три или четыре крепко нпивлся. И пок сестры, посмеивясь, рссмтривли этого стренького морщинистого гном, стрх все сильнее овлдевл Пиннебергом. Ясное дело, Овечк еще не рзглядел его кк следует! Нконец он не в силх был дольше сдерживться и робко спросил:

— Скжите, сестр, у него вполне нормльный вид? Кк у всех новорожденных?

— Ах ты господи! — воскликнул сестр-брюнетк, т, что с бсом. — Теперь ему сын не нрвится! Д ты слишком хорош, мльчонк, дли своего ппши!

Однко Пиннеберг все еще не мог успокоиться:

— Скжите, пожлуйст, сестр, у вс сегодня ночью родился еще кто-нибудь? Родился, ? Не будете ли вы добры покзть мне… тк только, чтобы знть, кк все они выглядят.

— Родился, д мертвый, — ответил белокуря сестр. — Нет, кково; у него смый чудесный мльчишк во всем отделении, ему не нрвится! Пожлуйте сюд, молодой человек, полюбуйтесь!

Он открыл дверь в смежную комнту, и Пиннеберг прошел туд вместе с нею, и тм действительно лежли н кровткх, числом до восьмидесяти, крлики и гномы, строобрзные и морщинистые, бледные и крсные. Пиннеберг озбоченно осмотрел их. Теперь он нполовину успокоился.

— Но у моего млыш ткя остря головк, — все же скзл он нерешительно. — Скжите, пожлуйст, сестр, это не водянк мозг?

— Водянк? — переспросил сестр и рсхохотлсь. — Ох, уж эти мне ппши! Д блгодрить бог нужно, что эткя черепушк способн сжимться. Потом все срстется кк ндо. Ну, ступйте, ступйте к жене, д не больно-то зсиживйтесь.

Пнннеберг бросил последний взгляд н сын и вернулся к Овечке, и Овечк улыбнулсь ему и прошептл:

— Нш Млыш просто очровтельный, првд? Прелесть ккой!

— Д, — прошептл Пиннеберг. — Очровтельный! Прелесть ккой!

СТОЛПЫ МИРОЗДАНИЯ В РОЛИ ОТЦОВ. ОВЕЧКА В ОБЪЯТИЯХ ПУТБРЕЗЕ.

Конец мрт, сред. С чемодном в руке Пиннеберг медленно проходит Альт-Мобит и сворчивет к Млому Тиргртену. Собственно говоря, в это время он должен бы идти по нпрвлению к мгзину Мнделя, но сегодня он в который рз отпросился: ндо збрть Овечку из родильного дом.

В Млом Тиргртене Пиннеберг еще рз остнвливется, опускет чемодн н землю. Спешить некуд, рньше восьми все рвно не впустят. Он уже с половины пятого н ногх, в комнте црит полный порядок — он дже нвощил и нтер пол и постельное белье сменил. Хорошо, дом все светло и чисто, теперь у них нчнется новя жизнь, совсем другя. Ведь у них есть ребенок, Млыш. Все должно сиять кк солнышко.

Д, в Млом Тиргртене теперь блгодть: деревья по-нстоящему ззеленели, кусты и подвно, весн в этом году рнняя. Но лучше, если Овечк будет выезжть с Млышом в нстоящий Тиргртен, пусть дже это и длековто. Здесь слишком уныло: уже сейчс, в этот рнний чс, н скмьях сидят безрботные. А Овечк все принимет тк близко к сердцу.

Ну, берись з чемодн — и дльше! Вот ворот, вот толстый швейцр; н слов: «В родильное отделение», — он, кк зводной, отвечет: «Прямо, последний корпус!» Мимо проезжют несколько ткси — в них сидят мужчины. По-видимому, тоже отцы, только посостоятельнее, из тех, что приезжют з женми в втомобилях. Вот и родильное отделение. Здесь остновились мшины. Не взять ли и ему ткси? Он стоит с чемодном в руке, он совсем рстерялся: идти им, првд, недлеко, но, может, тк полгется, может, сестры ужснутся, увидев, что он не н ткси? Пиннеберг стоит и смотрит, кк только что прибывший втомобиль осторожно зезжет н мленькую площдку и приехвший н нем господин говорит шоферу; «Придется немного подождть!»

«Нет, — говорит себе Пиннеберг. — Нет, нельзя. Только это неспрведливо, совершенно неспрведливо».

Он входит в приемную, ствит чемодн н пол и ждет. Приехвших н ткси господ нигде не видно — уж конечно, их двно провели к женм. Пиннеберг стоит и ждет. Когд он обрщется к ккой-либо сестре, т торопливо отвечет: «Минуточку, сейчс!» — и бежит дльше.

В Пиннеберге поднимется глухя злоб. Он понимет, что не прв; сестры не могут знть, кто приехл н ткси, кто нет — ну, вдруг они все-тки знют? Почему он все еще стоит здесь? Не должен он больше здесь стоять. Что он, хуже других? Или его Овечк хуже других? Черт подери, ккой же он идиот, если ему в голову лезут ткие мысли! Все это ерунд, тут ни для кого не делют исключений, но рдость уже убит. Он стоит и мрчно смотрит в одну точку. Вот тк нчинется и тк пойдет дльше. Нпрсно было думть, будто нчинется новя, светля, солнечня жизнь. Кк было, тк будет. Они с Овечкой к этому привыкли, но неужели и Млышу предстоит то же смое?

— Послушйте, сестр!

— Сейчс. Сию минуту. Вот только…

Убежл. Улетучилсь. Ну д все рвно, он отпросился н весь день, он хотел провести его с Овечкой, он может спокойно простоять здесь хоть до десяти, хоть до одинндцти, его от этого не убудет. Его желния в счет не идут.

— Господин Пиннеберг! Ведь это вы — господин Пиннеберг? Позвольте вш чемодн. Ключ здесь? Хорошо. Ступйте в регистртуру и зберите документы, вш супруг тем временем оденется.

— Хорошо, — отвечет Пиннеберг, берет у сестры зписку и спешит в регистртуру,

«Теперь снов пойдет книтель», — рздрженно думет он, но н этот рз ошибется: все идет кк по мслу, он получет документы, рсписывется — и готово дело.

Потом он опять стоит в коридоре. Ткси еще ждут. И вот он видит Овечку: полуодетя, он перебегет из одной двери в другую, быстро мшет ему рукой и рдостно кричит

— Добрый день, мльчугн!

Исчезл. «Добрый день, мльчугн», — Овечк-то, во всяком случе, не изменилсь, и, кк бы плох ни был жизнь. Овечк улыбется, Овечк делет ему ручкой: «Добрый день, мльчугн». А уж конечно он чувствует себя не особенно вжно, всего только дв дня нзд ей сделлось дурно, когд он поднимлсь с постели.

Итк, он стоит и ждет. Теперь рядом с ним стоят другие мужчины, они тоже ждут — ну, рзумеется, все в порядке, его не обошли, и до чего же они глупы, эти господ, что зствляют ткси столько ждть, — уж он бы не стл тк швырять деньгми.

Между плшми идет рзговор.

— Кк кстти, что тещ живет вместе с нми. Будет теперь делть все з жену, — говорит один.

— А мы взяли прислугу. Жене одной никк не спрвиться, с мленьким ребенком н рукх, д еще после родов.

— Позвольте! — кипятится толстый господин в очкх. — Что ткое роды для здоровой женщины? Ничего особенного! Это ей только н пользу. «Миля, — говорю я своей половине, — рзумеется, я мог бы взять тебе кого-нибудь в помощь, но ты от этого только рзленишься. Чем больше у тебя будет рботы, тем скорее ты попрвишься…»

— Ну, знете…— неуверенно отзывется еще один.

— Но это же фкт! Фкт! — нстивет очкрик. — А в деревне, говорят, тк и вовсе — сегодня родит, н другой день идет сено убирть. Все остльное — бловство. Нет, я решительно против этих родильных домов. Промриновли жену девять дней, и врч все еще не хотел отпускть. Ну, тут уж я скзл: «Позвольте, доктор, в конце концов, моя жен, и рспоряжюсь тут я. А кк, вы думете, обрщлись со своими женми мои предки, гермнцы?» — Ух, кк он тут покрснел — уж его-то предки, во всяком случе, были не гермнцы.

— Вш супруг тяжело рожл?

— Тяжело? Не то слово, дорогой мой! Врчи не отходили от нее пять чсов, в дв чс ночи еще з профессором посылли!

— А у моей жены рзрывы — во! Семндцть швов нложили!

— Моя тоже довольно узк в бедрх. Родит уже третий рз, все ткя же узкя. Он, конечно, имеет свои достоинств, только врчи скзли: «Н этот рз, судрыня, сошло, но в следующий…»

— А вм тоже присылли все эти брошюры по мтеринству?

— Стршно много прислли, чистый ужс. Проспекты детских колясок, детскя мук, солодовое пиво…

— Д, мне тоже прислли бесплтный тлон н три бутылки пив. Для пробы.

— Говорят, для кормящей мтери это змечтельно — прибвляет молок.

— А я не стл бы двть своей жене солодовое пиво. Кк-никк, лкоголь.

— Кк тк лкоголь? Солодовое пиво — лкоголь?

— Конечно!

— Позвольте, кк же отзывы врчей? Вы же читли проспект — его очень рекомендуют.

— Подумешь, отзывы, кто в нши дни придет знчение отзывм? Своей жене я солодового пив не дм.

— Ну, те-то три бутылки я зберу и, если жен откжется, выпью см. Глядишь — кружку пив и сэкономил.

Но вот выходят жены.

То тут, то тм рскрывется дверь, и они выходят с белыми продолговтыми сверткми н рукх — три женщины, пять женщин, семь женщин, все с одинковыми сверткми и одинковыми, ккими-то мягкими, рсплывчтыми улыбкми н бледных лицх.

Мужья притихли.

Они смотрят н своих жен. Н только что тких смоуверенных лицх мужчин появляется несколько рстерянное выржение, они порывются вперед, но тут же зстывют н месте. Они уже знть не хотят друг друг. Кждый глядит н свою жену, н продолговтый сверток у нее в рукх. Все очень смущены, но еще секунд — и вот уже они шумно и оживленно хлопочут вокруг своих жен. «Д здрвствуй же! Ну, дй посмотреть. Ты прекрсно выглядишь! Дже попрвилсь. Можно, я его понесу? Ну лдно, кк хочешь. Но уж чемодн-то, во всяком случе, возьму. Где твой чемодн? Ткой легкий? Ах д, понятно, все н тебе. Н ногх держишься твердо? Еще не совсем, д? Я взял ткси. Уж кк-нибудь не рзоримся. То-то мльчишк удивится, когд его повезут н мшине, для него это новость. Что? И не зметит? Не скжи. Теперь тк много говорят о впечтлениях рннего детств, что остются в подсозннии, возможно, это все-тки доствит ему удовольствие…»

А Пиннеберг тем временем стоит около своей Овечки и без конц повторяет:

— Неужели ты снов со мной? Неужели мы снов вместе?..

— Милый, — говорит он. — Ты рд? Тебе было очень трудно эти одинндцть дней? Но теперь все прошло, все позди. Кк я рд, что нконец-то опять увижу нше гнездышко.

— Я все приготовил, все прибрл, — улыбясь, говорит он. — Вот увидишь… Пешком пойдешь или, может, взять ткси?

— Еще чего выдумл: ткси! Я с удовольствием пройдусь по свежему воздуху. Спешить некуд, ты ведь отпросился, првд?

— Д, н сегодня отпросился.

— Ну, пошли потихоньку. Возьми меня под руку.

Он берет ее под руку, и они выходят н небольшую площдку перед родильным домом, где уже гудят втомобили. Медленно-медленно идут они по дорожке к воротм, мимо них проносятся ткси, но они не прибвляют шгу. «Это ничего не знчит, — думет Пиннеберг. — Я слышл вш рзговор и рскусил вс. Это ничего не знчит, что у нс нет денег».

Они проходят мимо швейцр, но швейцру дже некогд попрощться с ними — перед ним стоят двое, мужчин и женщин.

По ее животу срзу видно, зчем они здесь. И Пиннеберги слышт, кк швейцр говорит:

— Сперв в регистртуру, пожлуйст.

— Для них еще только нчинется, — рздумчиво произносит Пиннеберг. — А мы уже отделлись.

Ему кжется очень стрнным, что все тут идет своим чередом, мужья приходят, ждут, звонят, беспокоятся, збирют своих жен — ежедневно, ежечсно. Д, все это очень стрнно. Он окидывет Овечку взглядом и говорит:

— Ккя ты стл стройня, прямо елочк.

— Слв тебе господи, — говорит Овечк. — Слв тебе господи. Ты не можешь себе предствить, ккое это облегчение — избвиться от живот.

— Могу, очень дже могу, — отвечет он серьезно.

Они выходят из ллеи н солнце, н теплый мртовский ветерок. Н мгновение Овечк остнвливется, смотрит н небо, по которому торопливо бегут белые, пухлые облк, смотрит н зеленеющий Млый Тиргртен, н уличное движение. Мгновение он молчит.

— Ты что, Овечк? — спршивет он.

— Видишь ли…— нчинет он, но тут же обрывет. — Лдно, ничего.

Но он нстивет:

— Д говори же. Я чувствую, у тебя что-то есть н уме.

— Тк, глупости всякие лезут в голову. Все оттого, что я снов н воле. Понимешь, в больнице ни о чем не приходилось зботиться. А теперь опять все звисит от нс смих.

И, помедлив, добвляет

— Ведь мы еще тк молоды. И у нс никого нет.

— У нс есть ты и я. А еще Млыш, — говорит он.

— Все это тк… Но понимешь…

— Д, д, я все понимю. Но ведь и я живу не без збот. Рботть у Мнделя с кждым днем все труднее. Но в конце концов все нлдится.

— Ну конечно, нлдится.

Рук об руку, они переходят улицу, медленно, шг з шгом идут по Млому Тиргртену.

— Дшь мне немножко понести Млыш? — спршивет Пиннеберг.

— Нет, нет, мне ничуть не тяжело. Что это тебе вздумлось?

— Но мне-то и вовсе будет не тяжело. Ну, дй понесу!

— Нет, нет, если хочешь, посидим немножко н скмейке. Тк они и делют, зтем медленно идут дльше.

— Он совсем не шевелится, — змечет Пиннеберг.

— Верно, спит. Перед тем кк пойти, я дл ему грудь. — А кк чсто ндо двть ему грудь?

— Кждые четыре чс.

Вот нконец и мебельный склд Путбрезе, вот и см Путбрезе. Он еще издли зметил приближение семейств о трех головх.

— Ну кк, милочк? — спршивет он и подмигивет. — Туго, пришлось? Аист больно клевлся?

— Спсибо, все в порядке, — смеется Овечк.

— А кк же нм теперь быть вот с этим? — спршивет Путбрезе и поводит головой в сторону лестницы. — Кк мы будем взбирться нверх вместе с млюткой? У вс ведь мльчишк, конечно?

— Мльчишк, господин Путбрезе.

— Тк кк же мы будем взбирться нверх?

— Ничего, кк-нибудь прилдимся, — говорит Овечк и несколько нерешительным взглядом окидывет лестницу. — Я быстро попрвлюсь.

— Знете, что, милочк, берите меня з шею, и я н ручкх доствлю вс нверх. Сын отдйте ппше, уж он донесет его в целости и сохрнности.

— Видите ли… кк бы вм это скзть… словом, совершенно невозможно…— мнется Пиннеберг.

— Что — невозможно? — спршивет господин Путбрезе. — Квртир невозможня, хотите вы скзть? А у вс что, есть лучше? И есть чем зплтить? По мне, тк пожлуйст, молодой человек, по мне, хоть сейчс съезжйте по причине этой смой невозможности.

— Нет, я не то имел в виду, — говорит Пиннеберг, совершенно обескурженный. — Все-тки это несколько неудобно, соглситесь сми.

— Ежели неудобство для вс в том, что вш супруг обхвтит меня з шею, тогд это и впрямь неудобно. Тогд вы првы, — сердито говорит Путбрезе.

— Ну тк двйте! — говорит Овечк. — Поехли!

И не успел Пиннеберг глзом моргнуть, кк Овечк сунул ему продолговтый, плотный сверток, обвил рукми шею строго пьянчужки Путбрезе, тот нежно подхвтил ее под мягкое место и скзл:

— Ежели ненроком ущипну, милочк, тк только скжите: врз отпущу.

— Ну д — н середине лестницы! — хохочет Овечк.

В одной руке держ сверток, другою судорожно цепляясь з ступеньки, Пиннеберг осторожно крбкется по лестнице вслед з ними.

И вот они одни у себя в комнте. Путбрезе ушел, снизу доносится стук его молотк, но они одни, дверь зкрыт.

Пиннеберг стоит со свертком н рукх, с теплым, неподвижным свертком. В комнте светло, н нтертом полу игрют солнечные блики.

Овечк быстрым движением сбросил с себя пльто — оно лежит н постели. Легкими, неслышными шгми ходит он по комнте. Пиннеберг нблюдет з нею.

Он ходит по комнте, он мягко и быстро ксется рмки н стене, слегк попрвляет ее. Он чуть-чуть подвигет кресло, проводит рукой по кровти. Он подходит к стоящим н окне примулм — лишь н ккое-то мгновение он склонилсь нд ними осторожно и легко, и вот уже он возле шкф, открывет дверцу, зглядывет внутрь, снов зкрывет. Подойдя к рковине, отвертывет крн, пускет воду — просто тк — и снов зкрывет крн. И вдруг он обнимет его з шею.

— Кк я рд, — шепчет он. — Кк рд!

— Я тоже, — шепчет он.

Тк они стоят с минуту, совершенно неподвижно, — он, обняв его з шею, он, держ н рукх ребенк, — стоят и смотрят в окн, зтененные уже ззеленевшими кронми деревьев.

— Хорошо! — говорит Овечк.

И:

— Хорошо! — говорит он.

— Ты все еще держишь Млыш? — спршивет он. — Положи его н мою кровть, сейчс я приготовлю ему постельку.

Он быстро рсстилет мленькое шерстяное одеяло, клдет поверх простынку, потом осторожно рзвертывет сверток.

— Спит…— шепчет он. Он тоже склоняется нд свертком. Вот он лежит, их сын, их Млыш: крсновтое личико с кким-то озбоченным выржением, волосики н голове стли немного светлее.

— Перепеленть его, что ли, потом уже клсть? — нерешительно говорит он. — Ведь он, нверное, мокрый.

— Стоит ли беспокоить?

— Что же, дожидться, пок зпреет? Нет, перепеленю. Постой, сестр покзл мне, кк.

Он склдывет несколько пеленок уголком и осторожно рспеленывет Млыш. О боже, ккие у него крошечные ручки и ножки! Ккие крошечные, словно иссохшие, ручки и ножки — и ккя огромня голов! Пиннебергу делется не по себе, он хочет отвести взгляд, ведь это ккой-то урод, но он знет, что не должен отводить взгляд. Нельзя же с этого нчинть, ведь это же его сын!

Овечк неумело возится с пеленкми, губы ее нпряженно шевелятся:

— Кк же мне покзывли? Тк? Ах, ккя я неумех!

Мленький человечек открывет глз — молочно-голубые, тусклые глз, он открывет рот, нчинет кричть, нет, не кричть, пищть, скулить беспомощно, жлобно, тоненько, скорбно.

— Ну вот! Вот он и проснулся! — укоризненно говорит Пиннеберг. — Он, нверное, озяб.

— Сейчс, сейчс! — говорит Овечк и пытется зпеленть Млыш.

— Скорее! — торопит он.

— Нет, Не тк. Нельзя, чтобы были склдки, то он срзу сотрет себе кожицу. Кк же мне покзывли?.. — И он нчинет все снчл.

Нморщив лоб, он нблюдет з нею. Ккя же он неумеля.

Ндо вот тк: сперв пропустить уголок между ножкми, — это же ясно, — потом с другой стороны…

— Дй мне! — нетерпеливо говорит он. — А то будешь копться без конц,

— Пожлуйст! — говорит он с облегчением. — Если сумеешь.

Он берется з пеленки. Н первый взгляд все тк просто — крошечные ножки едв шевелятся. Итк, сперв положить пеленку, потом взяться з уголки и…

— Смотри, сколько склдок, — говорит Овечк.

— Погоди! — нетерпеливо говорит он и еще торопливее орудует пеленкми.

Млыш кричит! Мленькя, светля комнт оглшется его писком, он кричит, громко, пронзительно, откуд только голос берется. Он стновится пунцовым, собственно говоря, не мешло бы ему передохнуть; Пиннеберг не отрывет от него взгляд, но дело от этого вовсе не выигрывет.

— Может, еще рз мне попробовть? — мягко спршивет Овечк.

— Пожлуйст, — говорит он. — Если уверен, что н этот рз у тебя получится.

И н этот рз у нее получется. Совершенно неожиднно все проходит глдко, в дв счет.

— Не ндо только нервничть, — говорит он. — В общем-то, невелик премудрость.

Млыш лежит в своей постельке и, рз нчв, не перестет кричть. Он лежит, глядит в потолок и кричит.

— Что делют в тких случях? — шепотом спршивет Пиннеберг.

— Ничего, — отвечет Овечк. — Пусть кричит. Через дв чс дм ему грудь, тогд и змолчит.

— Но нельзя же, чтобы он кричл дв чс подряд!

— Можно. Тк лучше. Ему это не повредит.

«А нм?» — хочет спросить Пиннеберг. Но не спршивет. Он подходит к окну и глядит в сд. З спиной кричит его сын. И опять все совсем не тк, кк ему предствлялось. Он-то думл тихо-мирно позвтркть с Овечкой, он дже вкусненького припс н этот случй, но если Млыш здет ткого ревк… Комнт полн его ревом. Пиннеберг прижимется лбом к стеклу.

Овечк подходит к нему.

— Неужели его нельзя немножко поносить, покчть? — спршивет он. — Я, по-моему, от кого-то слышл, тк всегд делют, когд мленькие кричт.

— Стоит только нчть! — возмущенно говорит Овечк. — Тогд только и знй что бегй с ним по комнте д убюкивй.

— Ну, один-то рзочек можно! Ведь он сегодня первый рз с нми! — просит Пиннеберг. — Ндо, чтобы ему с нми хорошо было!

— Вот что я тебе скжу, — говорит Овечк, и вид у нее очень решительный. — Этого мы делть не будем. Сестр скзл, смое лучшее — дть ему выкричться, первые ночи он будет орть не перествя. По всей вероятности, будет…— взглянув н муж, торопливо поясняет он. — Может, конечно, и не будет. Но кк бы тм ни было, его ни в коем случе нельзя брть н руки. Рев ему не повредит. А потом он привыкнет к тому, что ревом все рвно ничего не возьмешь.

— Тк-то оно тк, — говорит Пиннеберг. — Только, н мой взгляд, это слишком жестоко.

— Но ведь тк будет лишь первые две-три ночи, милый. Зто мы выигрем оттого, что он приучится спть без просыпу. — В ее голосе звучт совртительские нотки. — Сестр скзл, это единственно првильный путь, вот только из сотни супружеских пр едв ли нйдутся три, у которых хвтет н это выдержки.

А кк было бы хорошо, если бы у нс хвтило.

— Может быть, ты и прв, — говорит он. — Ночью он и впрвду должен спть без просыпу, это понятно. Но днем — днем я бы спокойно мог поносить его н рукх.

— Ни в коем случе, — говорит Овечк. — Ни под кким видом. Он ведь еще не рзличет, где ночь, где день.

— Не говори тк громко, это, нверное, мешет ему.

— Д он еще ничего не слышит! — торжествующе зявляет Овечк. — Первые недели можно шуметь и глдеть сколько угодно.

— Ну, не зню!.. — говорит Пиннеберг; Овечкины взгляды его ужсют.

Но потом все улживется. Млыш перестет кричть и лежит смирно. Они спокойно звтркют, кк Пиннебергу и хотелось. Время от времени он встет, подходит к постельке и глядит н ребенк, который лежит с открытыми глзми. Пиннеберг подкрдывется н цыпочкх, и сколько бы Овечк ни говорил, что это совершенно излишне, что Млыш еще ничего не змечет, — Пиннеберг все рвно подкрдывется н цыпочкх. Потом он снов сдится з стол и говорит:

— А что, ведь, в сущности, это тк хорошо: теперь у нс кждый день есть н что рдовться.

— Еще бы, — отвечет Овечк.

— Он будет рсти, — продолжет Пиннеберг, — нучится говорить… Когд, собственно, дети нчинют говорить?

— Бывет, уже в год.

— Уже? Только, хочешь ты скзть? Я и сейчс-то уже рд не зню кк, что буду ему скзки рсскзывть. А когд он нучится ходить?

— Ах, милый, все это не тк скоро. Сперв он нучится держть головку. Потом сидеть. Потом ползть. А уж потом только ходить.

— Вот я и говорю: кждый день что-то новое. Я тк рд.

— А я-то! Ты дже предствить себе не можешь, кк я счстлив, милый!

ДЕТСКАЯ КОЛЯСКА И БРАТЬЯ-ВРАГИ. КОГДА ВЫПЛАТЯТ ПОСОБИЕ НА КОРМЛЕНИЕ?

Минули три дня. Нстл суббот.

Пиннеберг только что пришел домой, постоял с минуту у постельки Млыш, полюбовлся спящим сыном. Теперь они с Овечкой сидят з столом, ужинют.

— Пойдем звтр куд-нибудь? — спршивет он. — Погод ткя чудесня.

Он с сомнением смотрит н него.

— Оствить Млыш одного?

— Не сидеть же тебе все время дом, пок он не нучится ходить? Ты и тк бледня, дльше некуд.

— Д, верно, — говорит он нерешительно. — Ндо бы купить коляску.

— Конечно, ндо, — отвечет он. И осторожно: — А сколько он может стоить?

Овечк пожимет плечми.

— Коляск — это еще полдел. Ведь к ней нужны еще подушки и нволочки!

Ему вдруг стновится стршно:

— Н это все деньги уйдут.

— Д, — соглшется он, и вдруг ей приходит н ум: — А больничня ксс н что? Стребуй с них деньги!

— Кк это вылетело у меня из головы! — говорит он. — Ну, конечно. — И нчинет рзмышлять вслух: — Пойти туд я не могу. Отпршивться больше нельзя, обеденный перерыв слишком мл.

— Тк нпиши.

— Верно. Нпишу, немедля, потом сбегю н почту, опущу письмо в ящик… Послушй, Овечк, — продолжет он, рзыскивя письменные приндлежности, которыми они почти никогд не пользуются. — А что, если купить гзету и посмотреть, не продется ли где подержння коляск? Ведь должны же быть ткие объявления.

— Подержння? Для Млыш? — вздыхет он.

— Ндо беречь кждый пфенниг, — нпоминет он.

— Только прежде я хочу посмотреть, что з ребенок лежл в коляске, — зявляет он. — Не клсть же Млыш в коляску после кого попло.

— Посмотреть можно, — соглшется Пиннеберг.

И вот он сидит и пишет письмо в больничную кссу: членский билет номер ткой-то, при сем прилгется свидетельство из родильного дом, спрвк кормящей мтери, и дльше покорнейшя просьб: немедленно выслть пособие по родм и кормлению з вычетом больничных рсходов.

С минуту он колеблется, потом подчеркивет слово, «Немедленно». Потом подчеркивет еще рз. «С глубоким увжением — Иогннес Пиннеберг».

В воскресенье они покупют гзету и нходят несколько объявлений о продже детских колясок. Пиннеберг отпрвляется в путь и неподлеку от дом нходит прекрсную коляску. Зтем следует отчет жене.

— Он, првд, кондуктор трмвя или что-то в этом роде, но, в общем, они выглядят вполне приличными людьми. Ребенок уже ходит.

— А кк выглядит коляск? — осведомляется Овечк. — Низкя, высокя?

— Гм…— нерешительно бормочет он. — Ну, это смое… коляск кк коляск.

— А колес ккие? — продолжет допршивть Овечк. — Мленькие? Большие?

Но теперь он более осторожен:

— Тк, средней величины.

— А ккого цвет? — допытывется Овечк.

— Этого я не рзглядел, — говорит он и, когд Овечк зливется смехом, добвляет, опрвдывясь: — В кухне было очень темно. — Тут ему в голову приходит счстливя мысль:— Верх отделн белыми кружевми.

— Ах ты господи. — вздыхет он. — Хотелось бы мне знть, что ты тм вообще рзглядел.

— Позволь, коляск очень хорошя. Просят двдцть пять мрок.

— Лдно, придется смой посмотреть. Понимешь, сейчс в моде низкие коляски, с совсем мленькими колесикми.

— По-моему, — спешит зстрховться он, — Млышу совершенно безрзлично, н кких колесх его будут возить: н мленьких или н больших.

— Млышу должно быть удобно, — возржет он.

И вот после того кк Млыш нкормлен и мирно спит в постельке, они собирются идти смотреть коляску. Н пороге Овечк остнвливется, возврщется, бросет взгляд н спящего сын и снов идет к двери.

— Оствить его совсем одного…— говорит он, когд они выходят. — Иные и не догдывются, кк хорошо им живется.

— Ничего, через полтор чс мы вернемся, — успокивет ее Пиннеберг. — Он, конечно, будет крепко спть, д и двигться он еще не может.

— И все-тки, — не сдется он, — не тк-то легко от него уходить.

Кк и следовло ожидть, коляск совсем не модня — высокя, очень чистенькя, но совсем не модня.

Тут же стоит мленький белокурый мльчик и тоже глядит н коляску, очень серьезно.

— Это его коляск, — поясняет мть.

— Двдцть пять мрок — не дороговто ли з ткую немодную коляску? — спршивет Овечк.

— Могу дть вм в придчу подушки, — говорит хозяйк. И волосяной тюфячок. Он один стоил восемь мрок.

— Тк-то оно тк…— нерешительно тянет Овечк.

— Двдцть четыре мрки, — говорит кондуктор, брося взгляд н жену.

— Ведь он почти новя, — говорит хозяйк. — А низкие коляски вовсе не тк уж прктичны.

— Ну кк?.. — с сомнением спршивет Овечк.

— Ндо брть, — отвечет Пиннеберг. — Бегть-то нм особенно некогд.

— Тк-то оно тк…— говорит Овечк. — Ну лдно: двдцть четыре мрки — С подушкми и тюфячком.

Они тут же отдют деньги и збирют покупку. Белокурый мльчик горько плчет: у него отнимют его коляску, и, видя, кк он к ней привязн, Овечк несколько примиряется со своей немодной покупкой.

Они выходят н улицу. По коляске не видно, есть ли в ней еще что-нибудь, кроме подушек. С тким же успехом в ней мог бы лежть и ребенок.

Пиннеберг то и дело клдет руку н крй коляски.

— Теперь мы — зпрвскя супружескя чет, — говорит он.

— Д, — отвечет он. — А коляску придется все время держть внизу, в мебельном склде. Нехорошо это.

— Нехорошо, — соглшется он.

В понедельник вечером, вернувшись от Менделя домой, Пиннеберг спршивет:

— Ну что, пришли деньги из больничной кссы?

— Нет еще, — отвечет Овечк. — Должно быть, звтр придут,

— Д, конечно, — говорит он. — Тк скоро и не могли прийти.

Но денег нет и во вторник, первое уже н носу. Жловнье все вышло, от неприкосновенного зпс в сто мрок остлсь едв ли половин.

— Их ни в коем случе нельзя трогть, — говорит Овечк. — Это все, что у нс остлось.

— Д, — говорит Пиннеберг и нчинет потихоньку злиться. — Деньгм пор бы прийти. Звтр утром пойду поддм пру.

— Подожди до звтршнего вечер, — советует Овечк.

— Нет, звтр в обед пойду.

И он идет. Времени в обрез, об обеде в столовой нечего и думть, и проезд стоит сорок пфеннигов. Но он понимет: тот, кто должен плтить, обычно не спешит, спешит тот, кто получет. Нет, он не нмерен скндлить — он просто поддст пру, чтобы подтолкнуть дело.

Тк вот, он приходит в првление больничной кссы. Првление со швейцром, огромным вестибюлем и хитро рзгороженными злми, где нходятся кссы, — словом, обрзцовое првление.

Сюд приходит мленький человек Пиннеберг, он хочет получить свои сто, может, и сто двдцть мрок — он понятия не имеет, сколько остнется з вычетом больничных рсходов. Он приходит в огромное роскошное, светлое здние. Он стоит ткой мленький, ткой невидный, посреди гигнтского зл. Пиннеберг, дорогой мой, сто мрок? Тут ворочют миллионми. Для тебя что-то знчт сто мрок? Для нс они ровно ничего не знчт, для нс они не игрют никкой роли. То есть ккую-то роль они все же игрют — в этом ты со временем убедишься. Хотя этот дом построен н твои взносы и н взносы тких же мленьких людей, кк ты, но это не твоего ум дело. Мы рспоряжемся твоими взносми в полном соответствии с зконом.

Утешительно все-тки видеть, что з перегородкой сидят ткие же служщие, кк и он см, в известном смысле его собртья. А то он совсем оробел бы среди всего этого мрморно-эбенового великолепия.

Пиннеберг оглядывется по сторонм. Аг! Вот это-то ему и нужно: окошко н букву «П». Тут сидит молодой человек, успокоительно доступный, не з зпертой дверью, только з перегородкой.

— Пиннеберг, — говорит Пиннеберг. — Иогннес Пиннеберг. Членский билет номер шестьсот шесть — восемьсот шестьдесят семь. У нс родился ребенок, я уже писл вм относительно пособия по родм и кормлению…

Молодой человек роется в кртотеке, у него нет времени взглянуть н посетителя. Но все же он протягивет руку и произносит

— Членский билет.

— Пожлуйст, — говорит Пиннеберг. — Я уже писл вм…

— Свидетельство о рождении, — произносит молодой человек и снов протягивет руку.

— Я уже писл вм, коллег, — кротко говорит Пиннеберг, — я уже прислл вм все спрвки, полученные из родильного дом.

Молодой человек поднимет глз и видят перед собой Пиннеберг.

— Тк чего же вм еще ндо?

— Мне хотелось бы знть, есть ли решение по моему делу. Выслны ли деньги. Мне нужны деньги.

— Всем нужны деньги.

— Выслны ли мне деньги? — еще более кротко спршивет Пиннеберг.

— Не зню, — отвечет молодой человек. — Если вы делли письменный зпрос, знчит, и о решении вс известят в письменном виде.

— А не могли бы вы спрвиться, есть ли уже решение?

— У нс все решется быстро.

— Видите ли, деньги должны были прийти уже вчер.

— Почему вчер? Откуд вы знете?

— Я высчитл. Если у вс все решется быстро…

— Что вы тм еще высчитли! Откуд вм знть, кк решются у нс дел. У нс ведь не одн инстнция.

— Но если у вс все решется быстро…

— Д, у нс все решется быстро, можете быть спокойны.

— Тк не будете ли вы любезны спрвиться, есть ли решение по моему делу? — кротко, но нстойчиво спршивет Пиннеберг.

Молодой человек смотрит н Пиннеберг, Пиннеберг смотрит н молодого человек. Об довольно прилично одеты — Пиннеберг инче не может, служб обязывет, — об чисто вымыты и выбриты, и под ногтями у обоих чисто. И об они — служщие.

Но об они — врги, смертельные врги, потому что один сидит з перегородкой, другой стоит перед ней. Один требует то, что причитется ему по прву, другой полгет, что посетитель его попросту обременяет.

— Только и знют, что дергть по пустякм, — ворчит молодой человек, но под взглядом Пиннеберг встет и скрывется в глубине зл. В глубине зл дверь, з этой дверью и скрывется молодой человек. Пиннеберг смотрит ему вслед. Н двери — тбличк с ндписью. Глз у Пиннеберг не нстолько остры, чтобы рзобрть ндпись, но чем пристльнее он вглядывется, тем более убеждется, что н тбличке нписно: «Тулет».

В нем зкипет ярость. Тут же, всего в кком-нибудь метре от него, сидит другой молодой человек; он зпрвляет буквой «О». Пиннебергу и хотелось бы спросить его нсчет той двери, но он не видит в этом никкого смысл. «О», конечно, окжется не лучше «П»: виновт в этом зл, виновт перегородк.

После довольно продолжительного отсутствия, вернее скзть, после очень продолжительного отсутствия, молодой человек снов появляется из той же двери, н которой, кк подозревет Пиннеберг, нписно: «Тулет».

Пиннеберг нпряженно смотрит ему в лицо, но его дже не удостивют взгляд. Молодой человек сдится, берет членский билет Пиннеберг, клдет его н перегородку и говорит:

— Решение принято.

— Знчит, деньги выслны? Вчер или сегодня?

— Вм говорят, принято, — в письменном виде.

— Простите, когд?

— Вчер.

Пиннеберг снов глядит н молодого человек. Тут что-то не тк, думет Пиннеберг, ведь тот отлучлся всего-нвсего в уборную.

— Ну, берегитесь, если не зстну дом денег!.. — угрожюще говорит он.

Но с ним уже рзделлись: молодой человек повернулся к своему соседу, букве «О», и звел с ним рзговор о том, ккой «стрнный нрод пошел». Пиннеберг в последний рз смотрит н своего собрт. Конечно, он и не ждл ничего другого, но все-тки досдно. Зтем он бросет взгляд н чсы: ему должно невероятно повезти с трмвем, если он хочет вовремя поспеть к Мнделю.

Кк и следует ожидть, ему не везет. Кк и следует ожидть, его не только отмечют в проходной, но и см господин Иенеке нкрывет его кк рз в тот момент, когд он, здыхясь, влетет в своей отдел. Господин Иенеке говорит:

— Ну-с, господин Пиннеберг? Пропл интерес к рботе?

— Прошу прощенья, — с трудом переводя дыхние, говорят Пиннеберг. — Я лишь н минутку збежл в больничную кссу. З пособием по родм…

— Дорогой мой Пиннеберг, — чекнит господин Иенеке, — вы мне уже четвертую неделю толкуете о том, что вш супруг рзрешилсь от бремени. Призню — это великое достижение, но в следующий рз потрудитесь придумть что-либо другое.

И не успевет Пиннеберг рт рскрыть, кк господин Иенеке с достоинством удляется, Пиннеберг стоит и смотрит ему вслед.

Во второй половине дня Пиннебергу удется перекинуться словечком с Гейльбутом з большой вешлкой для пльто. Этого с ними уже двно не случлось — отношения не те. С того дня кк они вместе побывли в бссейне и Пиннеберг ни звуком не обмолвился о своем впечтлении, не говоря уже о том, чтобы присоединиться к их компнии, — с того дня между ними словно черня кошк пробежл. Рзумеется, Гейльбут слишком вежлив, чтобы покзть, что обижен, но прежней теплоты в отношениях уже нет.

Пиннеберг изливет душу. Он нчинет с Иенеке, но Гейльбут только плечми пожимет.

— Подумешь, Иенеке. Господи, стоит ли принимть все это близко к сердцу!

Лдно, он не будет принимть это близко к сердцу, но что з люди в больничной кссе…

— Симптичные, — говорит Гейльбут, — ткие, ккими им и быть положено. Но прежде всего по существу дел: хочешь, я ссужу тебе пятьдесят мрок?

Пиннеберг тронут.

— Нет, нет, Гейльбут. Ни в коем случе. Уж кк-нибудь выкрутимся. Просто деньги причитются нм по прву. Посуди см, скоро уже три недели, кк он родил.

— Н то, что ты мне рсскзл, — здумчиво говорит Гейльбут, — я бы не стл обрщть внимния. У этих типов всегд есть отговорк. Но если сегодня вечером деньги не придут, я бы н твоем месте пожловлся.

— Все рвно не поможет, — говорит Пиннеберг упвшим голосом. — С нми они творят, что хотят.

— Нет, жловться не им, это, рзумеется, не имеет смысл. Но существует ндзор персонльного обеспечения, они ему подчинены. Постой-к, я посмотрю дрес в телефонной книге.

— Рзве что и в смом деле есть ткой ндзор, — с ндеждой говорят Пиннеберг.

— Теперь денежки сми приплывут к тебе в руки, вот увидишь. Итк, Пиннеберг приходит домой, к своей Овечке, и спршивет:

— Деньги пришли?

Овечк лишь плечми пожимет.

— Нет. Зто есть письмо оттуд.

Пиннеберг вскрывет конверт, и в ушх его снов звучит нглое: «Решение принято!» Попдись он сейчс ему в руки, этот его собрт, попдись он только ему в руки!..

Итк: письмо и дв крсивых нкетных лист. Нет, до денег еще не дошло, с деньгми ндо еще потерпеть.

Бумг. Письмо и дв нкетных лист. Тк просто сесть и зполнигь их. Э, нет, голубчик, тк просто это не делется. Прежде всего позботься получить официльное свидетельство о рождении — «специльно для предствления в кссу», — простя больничня спрвк, понятно, нс не устривет. Зтем ккуртненько зполни и подпиши нкеты. Првд, в них сплошь и рядом спршивется о том, что уже есть в ншей кртотеке: сколько ты зрбтывешь, в кком году родился, где живешь, но нкет никогд не повредит.

А теперь, голубчик, глвное. Твое дело, пожлуй, легко провернуть в один день, только изволь предствить нм спрвки больничных ксс, в которых ты и твоя супруг состояли з последние дв год. Нм. првд, известно: врчи придерживются того мнения, что женщины, в общем, выншивют млденц только девять месяцев, но для пущей верности — пожлуйст, спрвки з дв последних год. Быть может, тогд нм посчстливится спихнуть рсход н ккую-нибудь другую больничную кссу.

Не откжите в любезности, господин Пиннеберг, потерпите с вшим делом до получения требуемых документов.

Пиннеберг смотрит н Овечку, Овечк смотрит н Пиннеберг.

— Только не ндо тк волновться! — говорит он. — Ничего ты с ними не поделешь.

— О господи! — стонет Пиннеберг. — Ккие мерзвцы! Попдись тот тип мне в руки…

— Д перестнь же, — говорит Овечк. — Мы немедленно нпишем в нши кссы, вложим конверты с мркми…

— Во сколько это опять обойдется!

— …и через три, смое большее — через четыре дня соберем спрвки и перешлем в кссу.

В конце концов Пиннеберг сдится и пишет. У него все просто: ему ндо нписть лишь в свою больничную кссу в Духерове, вот Овечк, к сожлению, состоял рньше в двух рзличных кссх в Плце. Ну что ж, теперь посмотрим, ведь ответят же когд-нибудь эту субчики. «…Не откжите в любезности, потерпите до получения требуемых документов!..»

Когд письм нписны, когд Овечк уже спокойно сидит в своем крсно-белом купльном хлтике с млышом у груди и тот сосет, сосет, сосет, — Пиннеберг в последний рз обмкивет перо в чернил и своим крсивейшим почерком принимется писть жлобу в ндзор персонльного обеспечения.

Нет, это не жлоб, тк длеко он не зшел, это всего-нвсего зпрос: впрве ли ксс обусловливть выплту пособия нличием днных документов? И действительно ли он должен предствить спрвки больничных ксс з дв год?..

И, кроме того, это просьб: не могли бы вы помочь мне поскорее получить деньги? Они мне очень нужны.

Овечк не возлгет особых ндежд н это письмо.

— Тк они для тебя и рсстрлись.

— Но это же неспрведливо! — возмущется Пиннеберг. — Пособие н кормление должно выплчивться во время кормления. Инче ккой же в этом смысл?

И действительно, Пиннеберг кк будто прв. Три дня спустя приходит открытк: по его —зявлению проводится рсследовние, о результтх которого его известят.

— Вот видишь! — торжествует он.

— Д что же тут рсследовть? — спршивет Овечк. — Дело то-то ясное.

— А вот увидишь! — говорит он.

После этого нступет зтишье. Зветные пятьдесят мрок, рзумеется, изрсходовны, но тут следует очередня получк, и из нее снов отклдывются сто мрок. Ведь деньги должны прийти со дня н день.

Но деньги все не приходят, и рсследовние, по-видимому, еще не дло результтов. Приходят только спрвки от больничных ксс из Духеров и Плц. Все это: спрвки, нкеты, официльное свидетельство о рождении, которое двно получил Овечк, — Пиннеберг собирет вместе и относит н почту.

— Интересно, что будет дльше, — говорит он.

Но н смом деле ему уже совсем не интересно: он тк злился, он ночми не мог зснуть от ярости, и все без толку. Мы не в силх что-либо изменить, перед нми стен: хоть лбом об нее бейся, ничего не изменится,

И вдруг приходит деньги; приходят действительно быстро, их выслли срзу же после получения документов.

— Вот видишь, — в который уже рз говорит он. Овечк видит, но предпочитет промолчть: не дй бог, он опять рссердится. — Интересно, ккое ткое рсследовние предпринял ндзор. Уж теперь-то эти субчики в кссе получт по шпке!

— Едв ли тебе теперь ответят, — змечет Овечк. — Ведь мы получили деньги.

И действительно, он кк будто прв: проходит неделя, потом другя, третья, нчинется четвертя…

— Этих господ я тоже не совсем понимю, — время от времени говорит Пиннеберг, меж тем кк одн неделя сменяет другую. — Ведь я же писл им, что мне нужны деньги, они прохлждются. Ерунд ккя-то.

— Они не ответят, — снов говорит Овечк.

Но н этот рз он не прв. К исходу четвертой недели они ответили — ответили коротко и с достоинством, что считют вопрос исчерпнным, поскольку господин Пиннеберг уже получил деньги.

И это все? Ведь Пиннеберг спршивл, впрве ли ксс требовть от него документы, собрть которые весьм и весьм сложно?

Д, для этого почтенного оргн — все. К чему зтруднять себя ответом н его вопросы, рз Пиннеберг получил деньги?

И, однко, это не все. Остются еще вжные господ, что сидят в том великолепном зднии, в првлении кссы; один из их низших предствителей, молодой человек з перегородкой, в свое время очень мило рзделлся с Пиннебергом. Теперь вжные господ рзделывются с Пиннебергом смолично. Они послли в ндзор персонльного обеспечения письменное рзъяснение по делу служщего Пиннеберг, и теперь ндзор пересылет копию этого письм господину Пиннебергу.

Что же они пишут? Что его жлоб необосновнн. Ну, рзумеется, что другое могут они нписть? Но почему все-тки он необосновнн?

Потому что господин Пиннеберг — рстяп. Посудите сми, ему следовло уже ткого-то и ткого-то предствить официльное свидетельство о рождении, он послл его в кссу лишь неделю спустя! «По чьей вине произошл здержк, легко устновить по документм», — пишет ксс.

— И эти субчики ни слов не пишут о том, что они потребовли еще и спрвки больничных ксс з дв год! — кричит Пиннеберг. — Они потребовли кучу спрвок, достть их срзу нельзя!

— Вот видишь, — говорит Овечк.

— Вижу, — вне себя от ярости говорит он. — Все они мерзвцы. Они врут и передергивют, потом нс же выствляют склочникми. Но уж теперь-то…— Он вдруг умолкет и погружется в рздумье.

— Что — теперь? — спршивет Овечк.

— Я еще рз нпишу в ндзор, — торжественно зявляет он. — Я скжу им, что для меня вопрос не исчерпн, что дело не только в деньгх, они передернули фкты. Эти штучки пор брость! С нми должны обрщться по-людски, мы тоже люди.

— А есть ли смысл?.. — спршивет Овечк.

— Что же, знчит, им все дозволено? — вне себя от ярости говорит он. — Довольно и того, что они живут припевючи, в своих теплых, роскошных дворцх и упрвляют нми! А теперь еше и измывться нд нми, в склочники нс зписывть! Нет, я этого тк не оствлю! Я буду зщищться, я не буду сидеть слож руки!..

— Нет, нету смысл, — твердит свое Овечк. — Не стоит связывться. Посмотри, ты уже сейчс см не свой от волнения. Ты вымтывешься н рботе, они приходят в свои конторы свеженькие кк огурчики, они рсполгют своим временем и могут перезвнивться с господми из ндзор, и, уж конечно: они будут стоять друг з друг, не з тебя. Ты вконец изведешься, они только посмеются нд тобой.

— Но ведь ндо же что-то делть! — в отчянии кричит он. — Я просто больше этого не вынесу! Неужели мы должны со всем мириться? Неужели мы должны допускть, чтобы нми помыкли?

— Теми, кем мы могли бы помыкть, мы помыкть не хотим, — говорит Овечк и берет Млыш, чтобы покормить его н ночь. — Я еще от отц слышл: один тут ничего не сделет, нд ним только посмеются, когд он будет дрыгться у них н глзх. Для них это удовольствие.

— Но ведь можно же…— зводит свое Пиннеберг.

— Нельзя, — отвечет Овечк, — Нельзя. Перестнь.

И смотрит тк сердито, что Пиннеберг, совершенно обескурженный, лишь н мгновение здерживет н ней взгляд и тут же отводит его. Ткой он ее еще не видел.

Он подходит к окну, выглядывет в сд и вполголос произносит

— Вот возьму и в следующий рз буду голосовть з коммунистов.

Овечк молчит. Ребенок спокойно сосет грудь.

АПРЕЛЬ НАГОНЯЕТ СТРАХУ. ГЕЙЛЬБУТ ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ. КУДА ДЕЛСЯ ГЕЙЛЬБУТ. ГЕЙЛЬБУТ ПРОПАЛ.

Нступил прель, нстоящий переменчивый прель: то солнце, то ненстье, то ливни с грдом; ззеленел трв, зцвели мргритки, бурно пошли в рост кусты и деревья. Господин Шпнфус у Мнделя тоже бурно пошел в рост, и продвцы в отделе готового мужского плтья, что ни день, сообщли друг другу о все новых его усовершенствовниях. По большей чсти они сводились к тому, чтобы зствить продвц рботть з двоих, если рботы невпроворот — приствлять к нему ученик.

— Кк твои дел? — время от времени спршивет Гейльбут у Пиннеберг. — Сколько выручил?

Пиннеберг отводит взгляд и, лишь после того кк Гейльбут повторяет вопрос: «Д говори же: сколько? У меня больше чем ндо», — смущенно отвечет:

— Шестьдесят. Или:

— Сто десять, только мне ничего не ндо, кк-нибудь спрвлюсь.

А потом они устривют тк, что Пиннеберг окзывется возле Гейльбут, когд тот продл костюм или пльто, и Пиннеберг зписывет проджу в свою чековую книжку.

Рзумеется, тут уж держи ухо востро. Иенеке во все сует нос, стукч Кеслер и подвно во все сует нос. Но они с Гейльбутом очень осторожны, они дожидются, пок Кеслер уйдет обедть, если случится, что он все же подктится к ним, они говорят, что Пиннеберг помог обрботть покуптеля, и Гейльбут с невозмутимым спокойствием спршивет, не желет ли господин Кеслер получить по морде.

Увы! Где те времен, когд Пиннеберг считл себя хорошим продвцом? Теперь все стло инче, совсем инче. Конечно, и покуптель теперь не тот — куд труднее прежнего. Приходит, нпример, эткий здоровенный, рскормленный лоб со своей половиной, спршивет ульстер:

— Не дороже двдцти пяти мрок, молодой человек! Понимете? Один мой пртнер по скту купил з двдцть — чистя нглийскя шерсть, двусторонняя, понимете?

— Вероятно, вм несколько преуменьшили стоимость покупки, — тонко улыбется Пиннеберг. — Ульстер из чистой нглийской шерсти з двдцть мрок…

— Послушйте, молодой человек! Не рсскзывйте мне, пожлуйст, будто мой приятель ндул меня. Он порядочный человек, понимете? Не хвтло еще, понимете, чтобы вы чернили моих друзей, — кипятится здоровяк.

— Прошу прощенья, — пытется попрвить дело Пиннеберг.

Кеслер смотрит н него, господин Иенеке стоит з вешлкой спрв. Но никто не приходит н помощь. Пиннеберг дл мху.

— Зчем вы рздржете покуптелей? — мягко спршивет господин Иенеке. — Рньше вы были совсем другим, господин Пиннеберг.

Д, Пиннеберг и см знет, что рньше он был совсем другим. Во всем виновт мгзин Мнделя. Все нчлось с этих проклятых норм выручки — пропл уверенность в себе. В нчле месяц дело еще идет кое-кк: у людей есть деньги, они кое-что покупют, Пиннеберг отлично спрвляется с зднием и уверен в себе: «В этом месяце нверняк обойдусь без Гейльбут».

Но потом нступет день, может, и не один, когд покуптелей нет. «Звтр нужно нторговть н трист мрок», — думет Пиннеберг, уходя вечером от Мнделя.

«Звтр нужно нторговть н трист мрок», — это его последняя мысль, когд он уже поцеловл Овечку н ночь и лежит в темноте. Трудно зснуть с ткой мыслью, он мучит его день и ночь.

«Сегодня нужно нторговть н трист мрок», — и при вствнье, и з кофе| и по пути н рботу, и в мгзине — всегд и везде: «Н трист мрок».

Вот явился покуптель — ему нужно пльто з восемьдесят мрок, это четверть нормы — решйся же, покуптель! Пиннеберг приносит пльто, примеряет, восторгется кждым фсоном, и чем больше он волнуется (решйся! решйся же!), тем более рсхолживется покуптель. Пиннеберг выклдывется сполн, дже пробует взять угодливостью: «У вс ткой змечтельный вкус, вм что ни ндень — все к лицу…» Он чувствует, кк стновится покуптелю все неприятнее, все противнее, но ничего не может с собою поделть. «Подумю еще», — говорит покуптель и уходит.

Пиннеберг стоит, сердце у него, можно скзть, пдет; он понимет, что все сделл не тк, но в нем сидел, его подгонял стрх — дом у него двое, все и тк держится н волоске, они едв сводят концы с концми, и не дй бог, если…

Конечно, он еще держится, Гейльбут приходит н помощь, Гейльбут — порядочнейший из порядочных, он см приходит н помощь, он спршивет: «Ну что, Пиннеберг, сколько?..» Он никогд не поучет, не уговривет взять себя в руки, он не несет умного вздор, подобно Иенеке и господину Шпнфусу, он знет: Пиннеберг может торговть, он только в днный момент не может. Пиннеберг не тверд, Пиннеберг слб, и, если н него двят, он выходит из формы, рсклеивется, рскисет.

Нет, он не теряет мужеств, он все время подхлестывет себя, и у него бывют счстливые дни, когд он по-прежнему н высоте, когд он не знет неудч. Он уже думет, что спрвился со своим стрхом.

А потом являются господ нчльники и этк походя бросют:

— Однко, господин Пиннеберг, вы могли бы поворчивться и поживее. — Или:— А почему, собственно, у вс совсем не идут темно-синие костюмы? Хотите, чтоб они злежлись н склде?

Они проходят дльше, они прошли, следующему продвцу они скжут что-либо другое или то же смое. Гейльбут прв: н это не стоит обрщть внимния, все это окрики погонял, не более того, они считют, что обязны тк говорить, — и говорят.

Нет, н их болтовню не стоит обрщть внимния — но попробуй не обрщй! Сегодня Пиннеберг нторговл н двести пятьдесят мрок, кк вдруг зявляется этот смый оргнизтор и говорит:

— У вс ткой устлый вид, судрь. Советую брть пример с вших коллег э океном, в Шттх: вечером они тк же свежи, кк утром. Кеер smiling! Известно ли вм, что сие знчит? Всегд улыбйтесь! Устлости быть не должно! Устлый продвец — плохя реклм для фирмы…

Он шествует дльше, Пиннебергом влдеет одн только мысль: «По морде, по морде бы тебя, гд!» Но при всем том он не збывет отпустить и учтивый поклон, и smiling, уверенности в себе кк не бывли.

Ах, его дел еще не тк плохи. Он знет, что нескольких продвцов уже вызывли в отдел личного соств — кого предупредили, кого взбодрили, смотря по обстоятельствм.

— Вктили первый укол, — шутят сослуживцы. — Скоро умрет.

И это тк, потому что после подобного внушения стрх рстет — ведь продвец знет, что еще дв тких укол — и конец: безрботиц, пособие, блготворительня ксс — конец.

Его еще не вызывли, но не будь Гейльбут, он бы уже двно испекся. Гейльбут — его оплот, Гейльбут неуязвим, Гейльбут всегд в форме и способен скзть господину Иенеке:

— А не покжете вы мне хоть рз, кк ндо торговть по-нстоящему?

Н что господин Иенеке отвечет:

— Потрудитесь оствить этот тон, господин Гейльбут! — и удляется.

Но в один прекрсный день Гейльбут не стло, вернее скзть, он пришел в мгзин, поторговл немного, потом исчез среди бел дня, никто не знл — куд.

Впрочем, Иенеке, возможно, и знл, потому что ни рзу спросил о нем. И Кеслер, по всей вероятности, знл, потому что он всех о нем спршивл, причем столь подчеркнутым, столь язвительным тоном, что всем было ясно: случилось нечто из ряд вон выходящее.

— Вы не знете, куд делся вш друг Гейльбут? — спршивет он Пиннеберг.

— Зболел, — бурчит в ответ Пиннеберг.

— Ай-яй-яй! — злордствует Кеслер. — Не хотел бы я зболеть ткой болезнью!

— А в чем дело? Вм что-нибудь известно? — спршивет Пиннеберг.

— Мне? Ровным счетом ничего. А что мне должно быть известно?

— Позвольте, вы же сми скзли… Кеслер глубоко оскорблен.

— Мне ровным счетом ничего не известно. Слышл только, его вызывли в отдел личного соств. Получил свои документы, понимете?

— Вздор! — говорит Пиннеберг и очень внятно бурчит ему вслед: — Идиот!

С чего бы Гейльбуту возвртили документы, с чего бы им увольнять своего лучшего продвц? Глупости. Любого другого, только не Гейльбут.

Н следующий день Гейльбут нет кк нет.

— Если его и звтр не будет, пойду к нему вечером н квртиру, прямо от Мнделя, — говорит Пиннеберг Овечке.

— Сходи, — говорит он.

Но нзвтр все рзъясняется. Не кто иной, кк см господин Иенеке удостивет Пиннеберг объяснением.

— Ведь вы кк будто были большие друзья с этим смым… Гейльбутом?

— Я и сейчс его друг, — хорохорится Пиннеберг.

— Вот кк. А вы знете, что у него были несколько стрнные взгляды?

— Стрнные?..

— Ну д, относительно нготы.

— Д, — нерешительно произносит Пиннеберг. — Он мне что-то об этом рсскзывл. Ккое-то общество культуры нгого тел,

— Вы в нем тоже состоите?

— Я? Нет.

— Ну естественно, ведь вы женты. — Господин Иенеке выдерживет пузу. — Тк вот, мы были вынуждены уволить его, этого вшего друг Гейльбут. С ним вышл очень некрсивя история.

— Не может быть! — с горячностью восклицет Пиннеберг. — Не верю!

Господин Иенеке только улыбется.

— Дорогой мой Пиннеберг, вы совсем не знете людей. Это видно хотя бы по тому, кк вы обслуживете покуптелей. — И ктегорически:— Д, очень некрсивя история. Господин Гейльбут публично торговл собственными фотогрфиями в голом виде.

— Что ткое?.. — вскрикивет Пиннеберг. В конце концов он не первый день живет в столице, но еще ни рзу не слышл, чтобы кто-либо публично торговл в Берлине собственными фотогрфиями в голом виде.

— К сожлению, это тк, — говорит господин Иенеке. — В конечном счете это делет вм честь, что вы не отрекетесь от своего друг. Хотя и не свидетельствует в пользу вшего знния людей.

— Я все еще ничего не понимю, — говорит Пиннеберг, — Публично? В голом виде?..

— И уж от нс, во всяком случе, никто не впрве требовть, чтобы мы держли продвц, чьи фотогрфии в голом виде ходят по рукм покуптелей, может быть, и покуптельниц. При ткой хрктерной внешности — нет, увольте!

И с этими словми господин Иенеке следует дльше, улыбясь дружески и до некоторой степени дже поощрительно, нсколько позволяет дистнция между ним и Пиннебергом.

— Ну что, просветились нсчет своего дружк Гейльбут? Порядочня свинья, кк я погляжу! Никогд я его терпеть не мог, этого кобеля!

— А я мог, — очень внятно говорит Пиннеберг. — Если вы еще рз в моем присутствии…

Нет, Кеслер не может тут же покзть ему крсивую фотогрфию Гейльбут в голом виде, хотя ему и очень хотелось бы видеть, ккой эффект это произведет н Пиннеберг. Пиннеберг увидел фотогрфию несколько позже, тем же утром. Новость произвел фурор не только в отделе готового мужского плтья — он двно рспрострнилсь по всему зведению: ее, не перествя, обсуждют продвщицы в отделе шелковых чулок — спрв — И женских головных уборов — слев; фотогрфия переходит из рук в руки.

Тким путем попдет он и к Пиннебергу, который все утро ломл голову нд тем, кким обрзом Гейльбут мог публично продвть собственные фотогрфии в голом виде. Окзывется, дело обстоит несколько инче, до этого он не дошел. Господин Иенеке и прв и не прв. Речь идет о журнле, об одном из тех журнлов, о которых никогд толком не знешь, для чего они существуют, — для пропгнды крсоты тел или для рзжигния похоти.

Н обложке журнл, в овльной рмке, стоит Гейльбут, в воинственной позе, с меттельным копьем в руке. Д, это несомненно он. Снимок очень удчный, должно быть, любительский; деиствительно, он прекрсно сложен, сейчс он метнет копье… и, конечно, он бсолютно голый. Что и говорить, очень пикнтное ощущение для молоденьких продвщиц, поклонниц Гейльбут, — созерцть его в столь приятной обнженности! Ндо полгть, он не обмнул ничьих ожидний. Но чтоб это вызвло столько волнений…

— Кто же интересуется ткими журнлми? — спршивет Пиннеберг у Лш. — Это еще не повод для увольнения.

— Конечно, опять Кеслер рзнюхл, — отвечет Лш. — Во всяком случе, журнл принес он. И он первый обо всем узнл.

Пиннеберг решет нвестить Гейльбут, хотя и не сегодня вечером: сегодня вечером ндо еще посоветовться с Овечкой. Он слвный млый, но не ткой уж он смелый, нш Пиннеберг; несмотря н дружбу, эт история все же кжется ему несколько щекотливой. Он покупет номер журнл и приносит его Овечке в кчестве иллюстрции.

— Рзумеется, ты должен сходить, — говорит он. — И не позволяй хять его в твоем присутствии.

— Кк ты его нходишь? — с тревожным любопытством спршивет Пиннеберг, ибо он все-тки чуточку звидует этому мужчине с тким крсивым телом.

— Он хорошо сложен, — отвечет фру Пиннеберг. — А у тебя уже рстет брюшко. Руки и ноги у тебя тоже не ткие крсивые, кк у него.

Пиннеберг вконец рстерялся.

— Что ты хочешь скзть? По-моему, он просто великолепен. Ты могл бы влюбиться в него?..

— Едв ли. Он для меня темновт. И потом, — он обвививет рукой его шею и с улыбкой глядит н него, — я все еще влюблен в тебя.

— Все еще влюблен? — спршивет он. — Првд-првд?

— Все еще влюблен, — отвечет он. — Првд-првд. Н следующий вечер Пиннеберг действительно зглядывет к Гейльбуту. Тот нимло не смущен.

— Ты в курсе дел, Пиннеберг? Они здорово влипнут С моим увольнением — ведь меня не предупредили. Я подл жлобу в суд по трудовым делм.

— Думешь выкрутиться?

— Кк пить дть. Я выкрутился бы дже в том случе, если бы фотогрфия был нпечтн с моего рзрешения. А я могу докзть, что это сделно без моего ведом. С меня взятки глдки.

— Ну, дльше что? Трехмесячный оклд и — пожлуйте в безрботные.

— Пиннеберг, дорогой мой, уж я где-нибудь д устроюсь, не устроюсь — н собственные ноги встну. Уж я-то выкручусь, не пойду толкться н биржу.

— Я думю. А возьмешь меня к себе, если зведешь собственное дело?

— Рзумеется, Пиннеберг. Тебя первого.

— Без норм?

— Рзумеется, без норм! Но вот кк ты-то теперь? Тебе теперь туго придется. Выкрутишься один?

— Должен, должен выкрутиться, — уверенно отвечет Пиннеберг, хотя он и не очень в себе уверен. — Кк-нибудь обойдется. Последние дни шло совсем недурно. Нбрл сто тридцть вперед.

— Ну что же, — говорит Гейльбут. — Возможно, для тебя дже хорошо, что меня не будет.

— Э, нет, с тобою было бы лучше.

А теперь он идет домой, Пиннеберг Иогннес. Стрнное дело: поговоришь с Гейльбутом этк с полчсик, и вот уже и говорить не о чем. Пиннеберг действительно очень любит Гейльбут, д и человек он удивительно порядочный, но нстоящим другом его не нзовешь. Его близость не греет.

Поэтому Пиннеберг не торопится повторить свой визит, больше того, — он вновь решет нведться к Гейльбуту после того только, кк ему непосредственно нпоминют о существовнии Гейльбут: в мгзине говорят, что Гейльбут выигрл процесс против Мнделя.

Однко, придя к Гейльбуту, Пиннеберг узнет, что он съехл.

— Понятия не имею, куд, очень может быть, в Дльдорф или Виттену, тк, что ли, это сейчс нзывется. Туд ему и дорог, совсем свихнулся человек и, поверите, еще и меня, струю женщину, в свои пкости хотел втянуть!

Гейльбут пропл.

ПИННЕБЕРГ ПОД АРЕСТОМ. ЯХМАНУ МЕРЕЩАТСЯ ПРИЗРАКИ. РОМ БЕЗ ЧАЮ.

Вечер, чудесный светлый вечер — конец весны, нчло лет. Пиннеберг зкончил свой трудовой день, он выходит из мгзин Мнделя, он прощется с сослуживцми: «До звтр!» — и рысцой до дому.

Но тут н его плечо ложится чья-то рук.

— Пиннеберг, вы рестовны!

— Д ну? — ни чуточки не испугвшись, говорит Пиннеберг. — Неужели? Ах, это вы, господин Яхмн! Сколько лет, сколько зим!

— Срзу видть спокойную совесть, — мелнхолически змечет Яхмн. — Дже не вздрогнул. Господи! Хорошо быть молодым! Звидую!

— Полегче нсчет звисти, господин Яхмн, — говорит Пиннеберг. — Вы бы не выдержли и трех дней в моей шкуре. У Мнделя…

— При чем тут Мндель? Хотел бы я, чтобы у меня было вше место! Кк-никк, это что-то прочное, солидное, — говорит печльный Яхмн, медленно вышгивя рядом с Пиннебергом. — Все теперь тк грустно. Ну д лдно. Кк поживет супруг, молодожен?

— Жен здоров, — отвечет Пиннеберг. — У нс теперь мльчик.

— О господи! В смом деле? — Яхмн крйне изумлен. — Мльчик! Ишь кк быстро у вс это получилось. Неужели вы можете позволить себе ребенк? Звидую!

— Позволить-то кк рз не можем, — отвечет Пиннеберг. — Но если б только это решло дело, тогд бы нш брт вообще не обзводился детьми. А теперь уж девться некуд.

— Верно, — говорит Яхмн, см определенно пропустил все мимо ушей. — Постойте-к, Пиннеберг, постойте! Вот книжный мгзин, посмотрим, что тут н витрине…

— Зчем?.. — недоуменно спршивет Пиннеберг.

— Весьм поучительня книг! — нрочито громко произносит Яхмн. — Узнл из нее кучу интересного. — И шепчет: — Взгляните нлево. Только незметно, совсем незметно.

— Зчем?.. — снов спршивет Пиннеберг, и поведение Яхмн нчинет кзться ему очень згдочным, см Яхмн — очень изменившимся. — Что я тм увижу?

— Видите того толстого седого стрикн в очкх, со всклокоченной бородой?

— Ну, вижу, — отвечет Пиннеберг. — Вон он идет.

— Вот и отлично, — говорит Яхмн. — Не спускйте с него! глз. Рзговривйте со мной кк ни в чем не бывло. Только не нзывйте имен, тем более — мое имя. Рсскзывйте что-нибудь!

«Что случилось? — проносится в голове Пиннеберг. — Что ему ндо? И о мтери ни слов не скзл».

— Д говорите же что-нибудь, — нседет Яхмн. — Рсскзывйте! Ведь это просто нелепо: идут двое рядом и молчт. Это бросется в глз.

«Бросется в глз? — недоумевет Пиннеберг. — Кому?»— И вслух:

— Отличня стоит погод, вы соглсны, господин… И едв не нзвл его по имени.

— Поосторожнее, брт, — шепчет Яхмн, и нрочито громко: — Д, погод и впрвду хоть куд.

— Но дождичек все же не повредит, — продолжет Пиннеберг, здумчиво рссмтривя спину седого господин, идущего н три шг впереди них. — Суховто все-тки.

— Д, дождичек не повредит, — срзу же соглшется Яхмн. — Только не в воскресенье, кк по-вшему?

— Нет, конечно, нет! — отвечет Пиннеберг. — Только не в воскресенье!

И тут он чувствует, что иссяк, решительно иссяк. В голову ничего не приходит. Он искос взглядывет н Яхмн и змечет, что тот уже не пышет здоровьем, кк прежде. И еще он змечет, что Яхмн тоже нпряженно вглядывется в спину седого господин, идущего перед ними.

— О боже, д говорите же что-нибудь, Пиннеберг, — нервничет Яхмн. — Ведь есть же у вс что рсскзть. Когд я встречю знкомого, с которым не виделся полгод, у меня всегд нходится что рсскзть.

— А сейчс вы сми нзвли меня по имени, — консттирует Пиннеберг. — Но куд, собственно, мы идем?

— К вм, куд же еще? Я иду вместе с вми.

— Тогд нм нужно было свернуть нлево, — змечет Пиннеберг. — Я живу теперь в Альт-Мобите.

— Ну, тк чего же вы не свернули? — сердится Яхмн.

— Я думл, нм нужно идти з тем седым господином…

— Ах ты, боже мой! — говорит Яхмн. — Неужто до вс еще не дошло?

— Нет, — признется Пиннеберг.

— Тк вот, идите в точности тк, кк если бы вы шли домой. После я вм все объясню, пок рзговривйте со мной.

— Тогд нм опять нлево, — змечет Пиннеберг.

— Ну и прекрсно, ну и идите себе нлево, — сердится Яхмн. — Кк поживет вш супруг?

— У нс родился мльчик, — в отчянии говорит Пиннеберг. — Жен здоров. Не могли бы вы мне объяснить, что, собственно, произошло, господин Яхмн? Я чувствую себя болвном.

— О господи, ндо ж было нзвть мое имя! — кипятится Яхмн. — Теперь он нверняк пойдет з нми. Вы уж теперь хоть не оглядывйтесь, милейший!

Пиннеберг — ни звук, Яхмн после вспышки — тоже ни звук. Они проходят квртл, зтем, свернув з угол, — еще квртл, переходят улицу — и вот они н пути, которым Пиннеберг всегд ходит домой.

В светофоре крсный свет, придется подождть.

— Вы еще видите его? — тревожно спршивет Яхмн.

— Но ведь вы же не велели… Нет, я его больше не вижу. Он еще рньше прошел прямо.

— Ах тк! — произносит Яхмн, и в голосе его слышится облегчение. — Стло быть, я опять ошибся. Порою мне мерещтся призрки.

— Тк не объясните ли вы мне, господин Яхмн…— нчинет

Пиннеберг.

— Нет. То есть объясню, но потом. Сейчс мы идем к вм. К вшей супруге. Вы говорите, у вс мльчик? Или девочк? Прекрсно! Великолепно! Все прошло блгополучно? Ну, рзумеется. Ткя женщин! Видите ли, Пиннеберг, я никогд не мог понять, кким обрзом вш ммш схлопотл себе сын. Тут был явня оплошк со стороны провидения, не только фбрики резиновых изделий. Простите, рди бог. Ведь вы меня знете. Где тут поблизости цветочный мгзин? Ведь мы пройдем мимо ккого-нибудь цветочного мгзин? А может, вш супруг предпочитет конфеты?

— Это совершенно излишне, господин Яхмн…

— Я см зню, см решю, что лишне, что не лишне, молодой человек. — О, кк он срзу взыгрл, этот Яхмн! — Цветы и прлине? Против этого не устоит ни одно женское сердце. Првд, вш ммш устоит, ну д что о ней толковть, он — особый случй! Итк, цветы и конфеты. Постойте, я сейчс.

— Только не ндо…

Но Яхмн уже скрылся в кондитерской. Две минуты спустя он высккивет оттуд:

— Вы хоть имеете предствление, ккие конфеты любит супруг? Кк нсчет пьяных вишен?

— Об лкоголе не может быть и речи, господин Яхмн, — укоризненно говорит Пиннеберг. — Ведь он еще кормит.

— Ах д, он кормит. Ну, рзумеется. А собственно, что знчит — он кормит? Ах д, он кормит ребенк. Ну, рзумеется! И в тком случе нельзя есть пьяных вишен? Вот не знл! Д, нелегко жить н свете, доложу я вм.

Дотолковвшись до сути, он снов скрывется в кондитерской и немного погодя возврщется, обремененный большущим пкетом.

— Господин Яхмн! — с тревогой произносит Пиннеберг. — Тк много? Прво, не зню, кк примет все это жен…

— А почему? Никто не зствит ее съесть все зрз. Это потому только, что я не зню ее вкус. Столько рзных сортов. Ну, теперь глядите, кк бы не пропустить цветочный мгзин…

— Нет, уж это вы оствьте, господин Яхмн. Это уж чересчур.

— Чересчур? Нет, вы только послушйте, что говорит этот молодой человек! Д знете ли вы вообще, что ткое чересчур? |

— То, что вы собиретесь поднести цветы моей жене!

— Не-ет, молодой человек. Чур н одного, через чур — ни для кого — вот это действительно чересчур. Н этот счет существует некдот, только вм я его рсскзывть не стну, у вс нет вкус к подобным вещм. А вот и мгзин…

Яхмн остнвливется, что-то сообржя.

— Понимете, очень уж не хочется подносить вшей супруге эткие гильотинировнные цветочные трупы — лучше уж взять цветы в горшке. Это более подходит для молодой женщины. Он все ткя же белокуря?

— Господин Яхмн, прошу вс!..

Но Яхмн уже исчез. Проходит порядочно времени, и вот он появляется вновь.

— Вот ткой мгзин, господин Пиннеберг, кк рз подошел бы вшей супруге. Ндо бы ей это устроить. Где-нибудь в хорошем рйоне, где эти идолы ценят, когд их обслуживет ткя крсвиц.

Пиннеберг не знет, куд девться от смущения.

— Ну, господин Яхмн, что моя жен крсвиц, это уж вы того…

— Не порите чушь, Пиннеберг, говорите лишь о том, в чем, сколько-нибудь смыслите! Впрочем, не уверен, смыслите ли вы в чем-нибудь вообще. Крсот!.. Вы небось думете о крсоткх кино — лиц рзмлевнные, душою ждные дуры.

— Целую вечность не был в кино, — грустно говорит Пиннеберг.

— Но почему же? В кино ндо ходить регулярно — хоть кждый вечер, сколько душ выдержит. Это придет уверенность в себе: см черт мне не брт, другие в тысячу рз глупее… Тк, стло быть, идем в кино. Незмедлительно! Сегодня же вечером! А что сейчс идет? Прочитем н первой же фише…

— Но ведь первым делом, — ухмыляется Пиннеберг, — вы хотели купить жене цветочный мгзин?

— Ну, конечно… А вы знете, это блестящя идея. Это было бы выгодное помещение кпитл. Но только…— Яхмн тяжко вздыхет, переклдывет в одну руку дв цветочных горшк и пкет с конфетми, освободившейся берет Пиннеберг под локоть. — Но только ничего-то у нс не выйдет, юнош. Мои дел сейчс дрянь…

— Ну, тк и нечего опустошть рди нс мгзины! — возмущется Пиннеберг.

— Ах, не говорите ерунды! Не о деньгх речь. Денег у меня — вгон. Пок что. И все же мои дел сейчс дрянь. В другом рзрезе. Ну д мы еще поговорим об этом. Я все рсскжу вм, вм и вшей Овечке. А сейчс скжу только…— Он совсем близко нклоняется к Пиннебергу и шепчет: — Вш ммш — стерв.

— Я всегд это знл, — с невозмутимым спокойствием говорит Пиннеберг.

— Ах, вы все понимете не тк, — говорит Яхмн и высвобождет руку. — Д, стерв, нстоящя скотин, но при всем том — змечтельня женщин… Нет, с цветочным мгзином пок что не выгорит…

— Из-з того стрикн со всклокоченной бородой? — выскзывет предположение Пиннеберг.

— Что? Ккой стрикн?.. Ну что вы, Пиннеберг, — смеется Яхмн, — это я вс рзыгрывл. Неужели до вс еще не дошло?

— Э, нет, — отвечет Пиннеберг. — Тк я вм и поверил!

— Ну лдно. После сми увидите. А в кино мы сегодня вечером пойдем. Впрочем, нет, сегодня вечером не выйдет, сегодня лучше поужинем дом. Что у вс сегодня н ужин?

— Жреня кртошк, — зявляет Пиннеберг. — И копченя селедк,

— А пить что будем?

— Чй. — отвечет Пиннеберг.

— С ромом?

— Жен в рот не берет спиртного!

— Првильно! Он кормит. Вот он — супружескя жизнь. Жен в рот не берет спиртного. Знчит, я тоже в рот не беру спиртного. Эх вы, бедняг!

— Но я совсем не люблю ром к чю.

— Вы просто внушили себе это потому, что женты. Будь вы холостяком, еще кк бы любили, все это знмения супружеской жизни. Ах, только не говорите мне, что я не был жент и ничего в этом не понимю. Я все прекрсно понимю. Когд я жил с ккой-нибудь женщиной и у меня нчинлись ткие знмения, кк ром без чю…

— Ром без чю…— серьезно повторяет Пиннеберг. Но Яхмн ничего не змечет:

— …Д, вот именно, — тогд я порывл с ней, порывл бесповоротно, кк бы тяжело мне ни было… Тк, стло быть, жреня кртошк с килькми…

— С селедкой.

— Аг, селедк с чем. Знете что, Пиннеберг, я н минутку зскочу в мгзин. Но уж это в последний рз, честное слово… И Яхмн исчезет в гстрономическом мгзине. Когд он появляется вновь, Пиннеберг весьм твердо говорит:

— А теперь вот что я вм скжу, господин Яхмн…

— Д? — отзывется тот. — Между прочим, ничего с вми не случится, если вы возьмете у меня пкет.

— Двйте. Тк вот, ншему Млышу всего-нвсего три месяц; Он еще ничего не видит, ничего не слышит, ни во что не игрет…

— К чему вы мне это рсскзывете?

— К тому, что если вс вдруг осенит зйти в игрушечный мгзин и купить моему сыну мишку или железную дорогу, то вы меня больше у дверей не зстнете!

— Игрушечный мгзин, — произносит Яхмн мечттельно. — Мишк… Железня дорог… Послушть только, кк выговривет это ппш! А мы пройдем мимо игрушечного мгзин?

Н Пиннеберг нпдет смех.

— Я бегу, господин Яхмн, — говорит он.

— Вы и впрямь чудк человек, Пиннеберг, — со вздохом говорит Яхмн. — Ведь я в некотором роде вш отец.

НЕПРОШЕНЫЙ ПОСТОЯЛЕЦ. ЯХМАН ОТКРЫВАЕТ ХОРОШУЮ, ЗДОРОВУЮ ЖИЗНЬ.

Они поздоровлись — Овечк и Яхмн, — после чего Яхмн из вежливости постоял минутку нд постелькой Млыш и скзл:

— Слов нет, совершенно очровтельный ребенок.

— Весь в мть, — скзл Овечк.

— Весь в мть, — подтвердил Яхмн.

Потом Яхмн рспковлся, и тут уж Овечк, при виде ткого обилия вкусных вещей, из вежливости скзл:

— Ах, господин Яхмн, это вы совершенно нпрсно!

Потом они поели и попили (чй был, кртошки с селедкой не было), после чего Яхмн откинулся н спинку кресл и произнес блгодушно:

— Ну, теперь поблуемся сигрой.

Н что Овечк необычйно энергично возрзил:

— К сожлению, с бловством ничего не выйдет: курить в одной комнте с Млышом воспрещется.

— Вы это серьезно? — спросил Яхмн.

— Совершенно серьезно, — ответил Овечк решительно, когд Хольгер Яхмн тяжело вздохнул, предложил: — Можете выйти н крышу и дымите себе н здоровье, муж всегд тк делет. Я выствлю вм свечку.

— Идет, — соглсился Яхмн.

И вот они нчли моцион по крыше кинозл, взд-вперед, взд-вперед, Пиннеберг с сигретой, Яхмн — с сигрой. Об молчли. Свечк стоял н полу, и ее слбый свет не достигл дже зпыленных стропил.

Взд-вперед, взд-вперед. Рядышком, молч.

И, тк кк сигрету выкурить скорее, чем сигру, Пиннеберг успел юркнуть к Овечке и пошушукться нсчет ткого чрезвычйного происшествия.

— Что он скзл? — спросил Овечк.

— Ничего. Просто взял и пошел со мной.

— Вы с ним случйно встретились?

— Не зню. Похоже, он меня поджидл. Но нверняк не зню.

— Все это очень згдочно, — говорит Овечк. — Чего ему от нс ндо?

— Понятия не имею. Нчлось с того, что ему взбрело в голову, будто ккой-то седой стрик гонится з ним.

— Что знчит — гонится?

— Ну, вроде кк из уголовной полиции, что ли. И с ммшей он рзруглся. Возможно, одно связно с другим.

— Тк…— говорит Овечк. — И больше он ничего не скзл?

— Скзл. Звтр вечером он хочет сводить нс в кино.

— Звтр вечером? Он, что же, хочет остться у нс? Но ведь он не может остться у нс н ночь. Лишней кровти у нс нет, дивн для него слишком короток.

— Рзумеется, он не может остться у нс… Ну, вдруг возьмет д остнется?

— Через полчс, — говорит Овечк решительно, — я буду кормить Млыш. И если ты ему до тех пор не скжешь, скжу я.

— Придется скзть, — со вздохом говорит Пиннеберг и выходит к молч прогуливющемуся по крыше гостю.

Немного спустя Яхмн тщтельно притоптл окурок, глубоко вздохнул и скзл:

— Порою я вовсе не прочь порзмышлять. Вообще-то я охотнее говорю, но иной рз тк чудесно порзмышлять с полчсик.

— Вы рзыгрывете меня! — протестует Пиннеберг.

— Нисколько, нисколько. Вот я сейчс рздумывл, кким я был в детстве…

— Ну и…? — говорит Пиннеберг.

— Не зню, кк вм скзть…— отвечет Яхмн нерешительно. — Думю, что теперь я совсем не тот, кким был прежде. — Он присвистнул. — Возможно, я с смого нчл испортил себе всю музыку. Ведь, в сущности, я стршный вообржл. Нчинл-то я, видите ли, лкеем.

Пиннеберг молчит.

Яхмн вздыхет.

— Ну д теперь уж бессмысленно говорить об этом. Тут вы совершенно првы. Вернемся к вшей супруге?

Они входят, и Яхмн в смом рдужном нстроении с мест в крьер нчинет болтть всякую чушь.

— Тк вот, фру Пиннеберг, у вс смя фнтстическя квртир н свете. Я немло повидл н своем веку, но чтобы было столько фнтстики и вместе с тем уют… И кк только жилищный ндзор рзрешет ткое! Уму непостижимо!

— Он и не рзрешет, — змечет Пиннеберг. — Мы живем здесь без прописки.

— Без прописки?

— Ну д, ведь, в сущности, это не квртир, склдское помещение. И то, что мы тут проживем, известно лишь ншему хозяину, который сдл нм склд. Формльно мы прописны у него внизу.

— Тк…— рздумчиво произносит Яхмн. — Стло быть, никто, дже полиция, не знет, что вы тут живете?

— Никто, — подтверждет Пиннеберг и бросет вырзительный взгляд н Овечку.

— Это хорошо, — говорит Яхмн. — Очень хорошо. — И обводит комнты прямо-тки любовным взором.

— Господин Яхмн, — говорит Овечк, принимя н себя роль херувим с мечом. — Я должн перепеленть и покормить н ночь ребенк…

— Хорошо, — повторяет Яхмн. — Не смущйтесь моим присутствием. А после этого и нм лучше срзу отпрвиться н боковую. Я сегодня весь день в бегх, стршно устл. Я тем временем сооружу себе ложе н дивне. Подушки и стулья есть…

Супруги переглядывются. Потом Пиннеберг поворчивется, подходит к окну и нчинет брбнить пльцми по стеклу. Его плечи вздргивют. Овечк говорит:

— Кк только вм не стыдно, господин Яхмн! Я см приготовлю вм постель.

— Тем лучше, — говорит Яхмн. — Тогд я смогу нблюдть кормление. Я уже двно мечтл увидеть нечто подобное.

С гневной решимостью Овечк берет сын с постели и принимется рспеленывть его.

— Подойдите поближе, господин Яхмн, — говорит он. — Рссмотрите все кк следует.

Млыш нчинет кричть.

— Видите? Это тк нзывемые пеленки. Они отнюдь не блгоухют.

— Мне это нипочем, — отвечет Яхмн. — Я прошел войну, и никто и ничто не в состоянии хоть н минуту отбить у меня ппетит. Овечк беспомощно опускет плечи.

— Ах, ничем-то вс не проймешь, господин Яхмн, — говорит он. — Вот смотрите, смзывем попку мслом, чистейшим оливковым мслом…

— А это зчем?

— Зтем, чтобы не подопрел. Мой сын ни рзу не подопревл.

— Мой сын ни рзу не подопревл, — мечттельно произносит Яхмн. — Господи, кк это звучит! Мой сын ни рзу не солгл. Мой сын ни рзу не огорчил меня… Ну и ловко же вы орудуете пеленкми, просто изумительно. Д, мтерью ндо родиться. Прирождення мть…

— Уж не фнтзируйте вы, — смеется Овечк. — Спросите-к лучше у муж, кково нм пришлось первый день… Ну вот, теперь прошу вс отвернуться н минутку…

Яхмн послушно идет к окну и упирется взглядом в безмолвный ночной сд, где в отблескх свет тихо колышутся ветви деревьев («Они словно переговривются между собой, Пиннеберг»), Овечк тем временем сбрсывет плтье, спускет бретельки комбинции, нкидывет купльный хлт и дет сыну грудь. Он срзу перестет кричть, с глубоким вздохом, почти со всхлипом, хвтет грудь и нчинет сость. Овечк склонил к нему лицо, мужчины, привлеченные внезпно нступившей тишиной, поворчивются и молч смотрят н мть и дитя.

Не тк уж долго молч, ибо Яхмн говорит:

— Д, Пиннеберг, я все сделл не тк… Хорошя, простя жизнь… Хорошя, здоровя жизнь…— Он удряет себя по лбу. — Ах, я стрый осел! Стрый осел!

А потом они ложтся спть.

ЯХМАН В РОЛИ ИЗОБРЕТАТЕЛЯ. МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК В РОЛИ БОГА, НО МЫ-ТО С ТОБОЮ ВМЕСТЕ!

Нутро Пиннеберг стоит среди штнов з прилвком см не свой: нелегко молодожену сознвть, что з гостя он приютил у себя, в своей крохотной квртирке, собственно говоря, состоящей из одной комнты. То и дело припоминется Яхмн в ту ночь, когд он принес им деньги, чтобы уплтить з квртиру, кк он рвлся к постели Овечки.

Ну, хорошо, тогд Яхмн нпился, допустим. Вчер вечером он был совсем другим человеком, очень дже симптичным. И все-тки веры ему нет, уж доверия тем более.

Пиннеберг стоит з прилвком, у смого пятки чешутся: поскорее бы домой! Но, рзумеется, когд он приходит домой, тм все в полном порядке. Нстроение у Овечки прекрсное, они любуются Млышом, и Пиннеберг лишь вскользь бросет гостю, который роется у окн в чемодне:

— Добрый вечер, господин. Яхмн!

— Добрый вечер, юнош, — отвечет тот. — Бегу, бегу…— вот он уже з дверьми — они слышт, кк он с грохотом сктывется по лестнице.

— Ну, кк он? — спршивет Пиннеберг.

— Очень симптичный. — отвечет Овечк. — В сущности говоря, он просто симптяг. С утр очень нервничл, все говорил о своих чемоднх — дескть, не мог бы ты збрть их с вокзл Зоопрк

— И что ты ему скзл?

— Пусть тебя и спршивет. Но он только что-то пробурчл. Потом три рз спусклся с лестницы и кждый рз возврщлся. Потом подсел к Млышу, звякл нд ним ключми и рспевл песенки. Потом вдруг подхвтился и побежл…

— Нбрлся-тки духу.

— А потом явился с чемоднми, и теперь см не свой от рдости. Без конц роется в своих мнткх, сует в плиту ккие-то бумжки. Д, он сделл изобретение.

— Изобретение?

— Он слышть не может, когд Млыш кричит. Просто с ум сходит, подумть только: бедный крошк уже сейчс воюет против всего свет! Тут нет никкой тргедии, говорю я ему, Млыш голоден, только и всего. Тк что бы ты думл: он хотел, чтобы я сию же минуту покормил Млыш. А когд я откзлсь — он изругл меня в пух и прх! Это, говорит, вш родительскя блжь, воспиттельные фнберии, здурили себе голову невесть чем. Потом он зхотел выйти с ним погулять, потом — вывезти его в коляске. Можешь ты себе это предствить: Яхмн с детской коляской в Тиргртене! Я, конечно, и слышть об этом не хочу, Млыш ревет и ревет…

Он змолкет, тк кк Млыш, словно услышв, о чем речь, подет голос, тоненько и яростно…

— Вот, пожлуйст! Сейчс увидишь, что изобрел Яхмн…

Он берет стул и приствляет его к кровтке. Н стул он клдет свой чемоднчик, зтем приносят будильник и ствит его н чемоднчик.

Пиннеберг с интересом нблюдет.

Будильник, обыкновенный кухонный будильник-громобой, тикет нд смым ухом Млыш. Он тикет очень громко, но, рзумеется, когд ревет Млыш, тикнья просто не слышно. Сперв Млыш ревет не перествя, но ведь и ему ндо рно или поздно сделть короткую передышку, чтобы нбрть в грудь воздух. Потом он снов зходится ревом.

— Еще не зметил, — шепчет Овечк.

Э, нет, пожлуй, он все-тки уже зметил. Следующя передышк нступет горздо скорее и длится горздо дольше. Млыш кк будто прислушивется: тик-тк, тик-тк — без конц.

Потом он снов ревет. Но теперь уже без прежней нстойчивости. Он лежит, весь крсный от нтуги, с беленьким хохолком н темечке, с мленьким, смешно ндутым ротиком, и смотрит прямо перед собой, явно ничего не видя; мленькие пльчики лежт н одеяле. Конечно, ему ужсно хочется реветь, ведь он голоден, в животе у него бурчит, рз тк — ндо реветь. Но теперь что-то происходит у него нд ухом: тик-тк, тик-тк — без конц.

Без конц, д не совсем. Нчнешь реветь — звук пропдет. Перестнешь — вот он, тут кк тут. Ндо проверить. Он пробует ревнуть, тк, совсем немножечко — и нету тик-тк. Он умолкет — тик-тк опять тут кк тут. Тогд он умолкет окончтельно, он вслушивется, вероятно, в его мозгу ни для чего не остлось больше мест: тик-тк, тик-тк. А бурчнье в животе ушло куд-то глубоко-глубоко д тк тм и остлось.

— Похоже, и впрвду действует, — шепчет Пиннеберг. — Ну и молодец же этот Яхмн, кк он только додумлся?

— Испытывете мое изобретение? — доносится из дверей голос Яхмн. — Действует?

— Похоже, что тк, — отвечет Пиннеберг. — Вопрос только, ндолго ли?

— Ну кк, мдм? Известн ли господину супругу нш прогрмм? Одобрил он ее?

— Нет, он еще ничего не знет. Тк вот, милый, господин Яхмн приглшет нс. Будем кутить вовсю, кбре и бр — понимешь? А для нчл — кино.

— Ну что же, — отвечет Пиннеберг. — Ты получил свое, Овечк. Кутнуть, господин Яхмн, это двнишняя мечт ее жизни. Отлично!

Спустя чс они сидит в кино, в ложе. Свет гснет, и зтем…

Спльня, две головы н подушкх: юное, свежее, кк роз, лицо женщины и лицо мужчины пострше, сохрняющее озбоченное выржение дже во сне.

Потом появляется циферблт будильник, будильник поствлен н половину седьмого. Мужчин беспокойно здвиглся, повернулся и, еще впросонкх, протянул руку к будильнику: двдцть пять минут седьмого. Мужчин вздыхет, ствит будильник н место и снов зкрывет глз.

— Тянет до последней минуты. — неодобрительно змечет Пиннеберг.

В ногх большой кровти что-то белеется: детскя кровтк. В ней спит ребенок, положив головку н руку, рот его полуоткрыт.

Будильник звонит, молоточек точно взбесился, тк и колотит о метллическую чшечку — не молоточек, сущий дьявол! Мужчин рзом всккивет, спускет ноги с кровти — тощие ноги без икр, поросшие жидким черним волосом.

Зл хохочет.

— У нстоящих героев экрн, — говорит Яхмн, — вообще не должно быть волос н ногх. Фильм провлится, это бесспорно.

Но, быть может, героиня спсет его? Он скзочно крсив, это несомненно: когд будильник ззвонил, он приподнялсь н локте, одеяло скользнуло вниз, рубшк слегк приоткрылсь, и блгодря искусному повороту, спдющему одеялу и колышщейся рубшке у зрителей н секунду создлось впечтление, что они увидели ее грудь. Приятня тмосфер, ничего не скжешь — он уже нтянул одеяло н плечи и снов уютно устроилсь в постели.

— Это и есть зглвня стерв, — говорит Яхмн. — Не прошло и пяти минут, он уже прет н тебя рскрытой грудью. Господи, кк все это элементрно просто!

— Зто крсивя! — змечет Пиннеберг.

Муж двно уже нтянул брюки, ребенок сидит в кровтке и кричит: «Пп, мишку!» Отец подет ему мишку, он уже требует куклу. Муж бежит н кухню, ствит греться воду — он ткой худой, мозглявый. Ну и беготни у него! Подть куклу ребенку, нкрыть стол к звтрку, приготовить бутерброды, тут и чйник вскипел — ндо зврить чй, побриться, жен лежит в постели, свеж кк бутон розы.

Но вот и он встл, — нет, он очень дже симптичня, он вовсе не «ткя», он см приносит себе в внную теплой воды для умывния. Муж посмтривет н чсы, игрет с ребенком, рзливет чй, высккивет н лестницу — не принесли ли молоко. Нет, только гзету. Тем временем жен умылсь и прямехонько к своему месту з столом. Кждый берет по листу гзеты, чшку чя, хлеб.

Из спльни доносится крик: кукл свлилсь с кровти; отец бросется поднимть…

— Ккое идиотство! — недовольно морщится Овечк.

— Верно, но все же хочется знть, что будет дльше. Ведь должно же быть что-нибудь дльше.

Яхмн произносит одно только слово:

— Деньги.

И ндо же! Он тки прв, этот зядлый киношник: жен отыскл в гзете объявление о продже, ей хочется что-то купить. Муж возвртился к столу, следует бурное объяснение. Где ее деньги н хозяйство? Где его деньги н крмнные рсходы? Он покзывет свой кошелек, он покзывет свой. А нстенный клендрь покзывет семндцтое. В дверь стучится молочниц — з ними должок. Облетют листки клендря: восемндцтое, девятндцтое, двдцтое… тридцть первое! Муж сидит, подперев голову рукми, рядом с пустыми кошелькми лежит мелочь. А клендрь все шелестит, шелестит…

О, кк хорошеет эт женщин, кк вдруг рсцветет ее крсот! Он лсково уговривет его, глдит по голове, берет з подбородок, подствляет губы. Кк сияют ее глз!

— Вот стерв! — говорит Пиннеберг. — Что ж он теперь будет делть?

Ах, он тоже рзогревется, он обнимет ее. Объявление о продже всплывет и исчезет, клендрь, шелестя, отсчитывет еще четырндцть дней, ребенок игрет с мишкой — мишк обнимет куклу, — н столе лежит жлкя кучк денег… Жен сидит н коленях у муж…

Все пропдет, и из непроглядной тьмы, медленно проясняясь, проступют очертния сверкющего бнковского зл с окошечкми ксс. Вот стол з проволочной решеткой, вот пчк денег — решетк полуоткрыт, но внутри никого не видно… Вот они, тугие пчки бумжек, вот они, столбики серебр и меди! Одн пчк ндорвн, и сотенные веером легли н стол.

— Деньги, — хлднокровно змечет Яхмн. — Публике тк нрвится смотреть н деньги.

Но слышл ли его Пиннеберг? Слышл ли его Овечк? Снов нплывет тьм — долгим нплывом, густым нплывом. Слышно, кк дышт люди в зле — долгими вздохми, глубокими вздохми… Овечк слышит дыхние Гннес, Гннес слышит дыхние Овечки.

Снов светло. Ах ты, господи, если и есть что хорошее в жизни, тк в кино не покжут — женщин окончтельно привел себя в порядок и зкутлсь в спльный хлт. Супруг уже в котелке, он целует н прощнье ребенк. И вот мленький человек идет по большому городу, вот он всккивет в втобус. Ишь кк спешт прохожие, кк мчтся экипжи, скпливются н перекресткх и снов несутся сплошным потоком. И крсные, желтые, зеленые огни светофоров, и тысячи домов с миллионми окон проносятся мимо, и везде люди, люди, у него, мленького человек, ничего-то нет з душой, только двухкомнтня квртир с кухней, жен д ребенок. Ничего больше.

Пусть он взблмошня женщин и не умеет обрщться с деньгми, но все-тки хоть это-то есть у него…

Для него он вовсе не взблмошня. И его неизменно ждет стол н четырех до смешного высоких ножкх, он должен спешить к нему — тков уж его удел в ншем згдочном земном существовнии. И никуд ему от этого не уйти.

Нет, нет, он этого не сделет. Лишь н ккую-то долю секунды рук мленького бнковского кссир нвисет нд деньгми, — тк ястреб, выпустив когти, нвисет нд птичьим двором. Но нет — рук сжимется в кулк, и это вовсе не когти, пльцы. Он — мленький бнковский служщий, не хищня птиц.

И вот поди ж ты! — мленький кссир дружит со стжером при бнке, и, кк и следовло ожидть, стжер этот приходится сыном одному из директоров бнк. И, окзывется, этот стжер зметил по-ястребиному скрюченные пльцы. И вот во время перерыв н звтрк стжер отводит в сторону своего друг кссир и без обиняков говорит ему: «Тебе нужны деньги». И кк тот ни отговривется, кк ни отбрыкивется, он приходит домой с полным крмном денег. Но когд он рспковывет пчки бнкнот и выклдывет деньги н стол, думя обрдовть этим жену, жен — вот ведь что! — проявляет к деньгм полное рвнодушие, деньги ее не интересуют. Ее интересует муж. Он увлекет его н дивн, он привлекет его к себе н грудь: «Кк ты это сделл? Ты сделл это рди меня? О, никогд бы не подумл, что ты н это способен!»

И у него не хвтет духу рсскзть ей првду. Увы! Это свыше его сил — кк он его вдруг полюбил! Он только кивет головой, молчит и многознчительно улыбется… А он не помнит от рдости себя, он тк им гордится!

Ккой человеческий обрз создл этот мленький ктер, великий ктер! Пиннеберг видел лицо кссир в утренний чс, когд он покоился в супружеской постели (будильник покзывл двдцть пять минут седьмого) — устлое, изборожденное морщинми лицо: человек съедли зботы. И вот оно снов перед ним: он любит эту женщину, он восхищется им — впервые в жизни. Кк рсцветет это лицо, кк быстро сходит с него нигрнное луквство, кк рстет, ширится и рсцветет оно счстьем, точно диковинный цветок, сплошь соткнный из солнечного свет… О ты, бедный, мленький, приниженный человек! Нстл твой чс, и ты никогд, никогд не сможешь скзть, что всю жизнь был только мленьким человеком! Ты тоже был богом!

Д, теперь он — бог, ее бог. Он голоден? У него ноют ноги? Ведь ему тк много приходится стоять! Кк он бегет, кк хлопочет вокруг него — ведь он тк возвысился нд ней, он сделл это рди нее! Никогд больше ему не придется смому ствить чйник, первым поднимться по утрм… Он — бог.

Деньги лежт н столе, про них збыли.

— Смотри, кк он лежит и улыбется! — здыхясь от волнения, шепчет Пиннеберг Овечке.

— Бедняг! — говорит Овечк. — Добром это кончиться не может. Неужели он сейчс счстлив? Неужели нисколечко не боится?

— Фрнц Шлютер — очень тлнтливый ктер, — змечет Яхмн.

Д, конечно, добром это кончиться не может. О деньгх збыли, но нендолго. Однко ни первя большя покупк, ни вторя ничего не меняют. Ккое упоение для женщины сознвть, что ты можешь купить все, решительно все! И кк стршно сознвть мужчине, откуд взялись деньги.

Потом — третья покупк, деньги н исходе, он присмотрел себе кольцо… Увы! Денег не хвтет. Перед ней лежит целя россыпь сверкющих колец, продвец тк невнимтелен, он знят с двумя покуптелями. Посмотрите н ее лицо, когд он подтлкивет локтем муж: возьми!

Ведь он верит, что он рди нее н все способен. А он всего-нвсего мленький бнковский кссир, н это он не способен, этого он не сделет.

И кк только он понимет, он говорит продвцу: «Зйдем кк-нибудь еще». Он идет рядом с нею, жлкий, пришибленный, и вся его жизнь встет у него перед глзми, долгя, бесконечня жизнь при этой женщине, которую он любит и которя ожидет от него ткого…

Он молчит, он прикидывет, и вдруг лицо ее преобржется; н последние деньги они зходят в бр, и вот перед ними вино; он вся горит, он пылет стрстью:

— Звтр ты опять это сделешь.

Серое, пришибленное, жлкое лицо… И сияющя женщин.

Кжется, он вот-вот решится, скжет ей првду, но в последнюю секунду он лишь делет движение головою, рзмеренное и серьезное, сверху вниз — утвердительно.

Что же дльше? Не может же друг вечно ссужть его деньгми, или, проще скзть, дрить их, кк говорится, з просто тк. Друг говорит — нет. И тогд кссир рсскзывет другу, зчем ему нужны деньги и кк выглядит он в глзх жены. Друг смеется, дет ему денег и говорит: «Ты непременно должен познкомить меня с супругой».

А потом друг знкомится с его женою, потом, кк и следовло ожидть, влюбляется в нее, для нее во всем белом свете существует только муж, — ведь он ткой смелый, ткой отчянный, рди нее он готов н все. Но тут зявляет о себе ревность, и з столиком в кбре друг кссир рсскзывет ей всю првду.

Ах, вот мленький человек возврщется из тулет, они сидят з столиком, и он встречет его улыбкой — нглой, презрительной улыбкой.

В этой улыбке он видит все: предтеля, друг, неверную жену. Он изменяется в лице, глз его стновятся огромными, в них стоят слезы, губы дрожт.

А они смеются.

Он стоит и смотрит н них, стоит и смотрит.

Д, очень может быть, что в этот момент, когд все рухнуло, он действительно способен н все. Но он поворчивется и, съежившись, ковыляет к двери н своих кривых ножкх.

— Ах, Овечк! — говорит Пиннеберг и хвтет ее з руку. — Ах, Овечк! — шепчет он. — Мне стршно. Мы тк одиноки. И Овечк медленно кивет и говорит чуть слышно:

— Но мы-то, мы-то с тобою вместе. — И потом быстро шепчет ему, утешя: — В конце концов у него есть сын. Его он нверняк не возьмет с собой!

КИНО И ЖИЗНЬ. ДЯДЮШКА КНИЛЛИ УМЫКАЕТ ГОСПОДИНА ЯХМАНА.

Они ужинют втроем, в кморке Пиннебергов и, ндо скзть, ужин у них довольно невеселый. Яхмн здумчиво рссмтривет обоих взрослых детей, которых не рдуют дже купленные им вчер необыкновенные лкомств. Но, хоть это н него и непохоже, Яхмн молчит. А потом Овечк убирет со стол и нчинет возиться с Млышом, и тут Яхмн говорит:

— Ах, дети, дети, в сущности, стршно, что вы ткие. Дже простки из простков не должны бы попдться н ткую пошлятину.

— Д мы и сми прекрсно понимем, что все это непрвд, господин Яхмн, — говорит Пиннеберг. — Понятно, никких тких директорских сынков не бывет, может, и тких кссиров в котелке тоже не бывет. Меня только порзил ктер, кк бишь его, Шлютер, что ли?..

Яхмн утвердительно кивет и нмерен что-то возрзить, но Овечк опережет его:

— Я понимю, что хочет скзть Гннес, и н это вм нечего возрзить. Пусть все это непрвд и сплошня хлтур, но ведь верно и то, что нш брт живет в постоянном стрхе, и нм кжется чуть ли не чудом, если ккое-то время у нс все идет хорошо. И что всякий чс может случиться бед, и ты ничего не сможешь поделть, и что всякий рз приходится удивляться: вот еще день прошел, беды не случилось.

— Ах, все стршно лишь постольку, поскольку предствляется нм тковым, — змечет Яхмн. — Не ндо поддвться стрху, только и всего. Н месте того кссир я бы попросту отпрвился домой, рзвелся, потом снов женился н молоденькой, хорошенькой девочке… Есть из-з чего огород городить. Ну, теперь вот что: Млыш, кжется, сыт, двйте собирться. Уже двендцтый чс, смое время встряхнуться мленько.

— Прво, не зню…— говорит Пиннеберг и вопросительно глядит н Овечку. — Стоит ли? Я что-то не в нстроении. Овечк тоже с сомнением пожимет плечми. Но тут Яхмн выходит из себя:

— Нет, уж это вы бросьте! Торчть теперь дом и хндрить из-з всякой ерунды! Выктывемся сию же минуту! Пиннеберг, живо з ткси, покуд вш Овечк нденет свое лучшее плтье!

Пиннеберг колеблется, но Овечк говорит

— Ну иди же, милый! Он ведь все рвно не отстнет.

Пиннеберг медленно нпрвляется к выходу, господин Яхмн — д он и впрвду свой в доску! — бросется з ним и что-то сует ему в руку.

— Вот — спрячьте. С пустыми крмнми не рзвлекются. Вот и немного серебр, возьмите, д не збудьте поделиться с супругой — женщинм деньги всегд нужны. Ну д о чем толковть, ловите ткси!

С этими словми Яхмн уходит, Пиннеберг медленно спускется по лестнице и думет: «Нет, что ни говори, он все же свой в доску. Только в нем ндо получше рзобрться. Свой, д не совсем». Он крепко стиснул деньги, крепко зжл в кулке деньги, но в ткси, уже подъезжя к дому, он все же не может удержться, рзжимет кулк, рссмтривет бумжки, пересчитывет и говорит «Э, нет, это никуд не годится, — тут столько, сколько мне плтят чуть ли не з целый месяц рботы. Он просто сумсшедший. Срзу же скжу ему».

Но скзть срзу не удется: они уже ждут его, в мшине Овечке не терпится скзть ему, что Млыш мгновенно зснул и он нисколько з него не беспокоится, рзве что смую кпельку. Д и в конце концов не тк уж долго они будут отсутствовть.

Но куд же, собственно, они держт путь?..

— Послушйте, господин Яхмн…— нчинет Пиннеберг.

— В Зпдный рйон я вс не поведу, дети мои, — поспешно говорит Яхмн. — Во-первых, меня тм очень хорошо знют, это портит удовольствие, во-вторых, тм двно уже не тк симптично, кк прежде. Вот н Фридрихштрссе еще веселятся по-нстоящему, тм бывют инострнцы. Ну д сми увидите.

И они принимются обсуждть, в ккого род зведение пойти в первую очередь. Яхмн со смком рсписывет Овечке прелести бров, кбре и врьете, причем время от времени перепдет кусок и Пиннебергу: «Полуголые девочки, дорогой мой молодожен!» Или: «Семь крсоток об одном передничке — что вы н это скжете, Пиннеберг?..»

Окзывется, договориться не тк-то просто, и принимется предложение Яхмн прошвырнуться для нчл по Фридрихштрссе.

Тк они и идут втроем — Овечк посередке, дв квлер по бокм. Они в прекрсном нстроении и остнвливются не только перед витринми врьете с фотогрфиями умопомрчительных крсоток, которые все чем-то похожи одн н другую, но и почти перед кждым мгзином. Пиннебергу это совсем неинтересно, но ведь Яхмн — ткой компнейский прень, он не хуже Овечки способен восторгться венским вязным плтьем, после этого пересмотреть двдцть две шляпы подряд — ккя из них ей к лицу.

— Тк, может, пойдемте? — спршивет Пиннеберг.

— Ох, уж эти мне мужья! — говорит Яхмн. — Внчле им все не тк уж крсиво, потом им все рвно. Между прочим, меня нчинет донимть жжд. Предлгю зйти вон туд нискосок.

Они перешли улицу и не успели вступить н тротур, кк позди них остнвливется втомобиль. И чей-то тонкий голос кричит:

— Яхмн, ккими судьбми?!

Яхмн срзу оборчивется и восклицет оздченно:

— Дядюшк Книлли, неужели тебя еще не…— Но он вовремя спохвтывется и говорит, обрщясь к Пиннебергм:— Минутку, дети мои. Я сейчс.

Автомобиль подъехл к смому тротуру, и вот Яхмн беседует с пухлым желтолицым евнухом: внчле они еще смеялись, но чем дльше, тем тише и серьезнее идет у них рзговор.

Пиннеберги стоят и ждут. Проходит пять минут, проходит десять минут, они изучют витрину, когд изучть уже нечего, снов принимются ждть.

— Пор бы ему и зкругляться, — ворчит Пиннеберг. — Дядюшк Книлли — тк, что ли, он нзвл его? И что только з нрод трется возле Яхмн…

— Д, симптичного в дядюшке мло, — соглшется Овечк. — А чего это он тк верещит?

Пиннеберг хочет объяснить, но тут подходит Яхмн и говорит:

— Ах, дети, не сердитесь н меня — сегодня ничего не выйдет. Я должен ехть с дядюшкой Книлли.

— Д? — нерешительно спршивет Овечк. — Господин Яхмн…

— Дел, дел. Но смое позднее звтр в полдень я снов буду у вс ккурт к обеду… А сейчс знете что? Вляйте одни! Без меня вм дже веселее будет…

— Господин Яхмн, — повторяет Овечк. — А не лучше ли вм остться сегодня у нс?.. У меня ткое предчувствие…

— Не могу, не могу, — отвечет Яхмн и уже сдится в мшину. — Тк, стло быть, без меня! У вс еще есть деньги, Пиннеберг?

— Поезжйте, поезжйте, Яхмн, все в порядке! — кричит Пиннеберг.

— Ну вот и хорошо, — бормочет Яхмн. — А то уж мне покзлось… Итк, до звтр!

Автомобиль отъезжет, и Пиннеберг рсскзывет Овечке, что чс нзд Яхмн сунул ему в руку более ст мрок.

— Звтр же верни, — решительно зявляет Овечк. — А сейчс — домой! Или все-тки хочешь куд-нибудь зйти?

— Мне с смого нчл не хотелось, — отвечет Пиннеберг. — А деньги он звтр получит обртно.

Но до этого не дошло, ибо много, много воды утекло и очень круто переломилсь жизнь Пиннебергов, прежде чем они снов увиделись с господином Хольгером Яхмном, который обещл быть ккурт к обеду.

МАЛЫШ БОЛЕН. В ЧЕМ ДЕЛО, МОЛОДОЙ ПАПАША?

Однжды ночью Пиннеберги просыпются от неслыхнного ночного концерт: Млыш не спит, Млыш ревет.

— Млыш кричит, — шепчет Овечк, хотя это и без того ясно.

— Д, — чуть слышно говорит Пиннеберг и бросет взгляд н светящийся циферблт будильник. — Пять минут четвертого. Они прислушивются, и Овечк снов шепчет:

— Рньше с ним этого не бывло. И проголодться он не мог.

— Ничего, перестнет, — говорит Пиннеберг. — Постремся снов зснуть.

Но это совершенно невозможно, и немного погодя Овечк говорит:

— Не зжечь ли свет? Он кричит тк жлобно! Однко во всем, что ксется Млыш, Пиннеберг — человек принцип.

— Ни в коем случе, слышишь? Ни в коем случе! Ведь мы с тобой договорились не обрщть ночью внимния н его рев: пусть знет, что в темноте ему остется одно — спть.

— Д, но все же…— пытется возрзить Овечк.

— Ни в коем случе, — сурово повторяет он. — Стоит только нчть — тм уж изволь кждую ночь вствть. Зря, что ли, терпели мы первое время? Тогд он ревел куд больше.

— Но сейчс он ревет совсем по-другому, сейчс он ревет тк жлобно.

— Ндо выдержть хрктер, Овечк, будь рзумн.

Они лежт в темноте и прислушивются к крику ребенк. Он кричит без передышки, о сне нечего и думть, но ведь должен же он перестть, вот еще немного — и перестнет! Ничуть не бывло. «Неужели он и впрвду кричит особенно жлобно?» — спршивет себя Пиннеберг. Это не его яростный крик, и не голодный крик тоже. А что, если он болен?..

— Может, у него рзболелся животик? — тихо спршивет Овечк.

— С чего бы у него рзболелся животик? Д и чем мы можем ему помочь? Ничем!

— Можно было бы дть ему укропной водички. Это всегд его успокивло.

Пиннеберг не отвечет. Ах, не тк-то все это просто. Млышу должно быть хорошо. Млыш нельзя портить непрвильным воспитнием, из него должен выйти првильный прень. Пиннеберг нпряженно сообржет:

— Ну лдно, встнь и дй ему укропной водички.

Но см он едв ли не рньше Овечки всккивет с постели. Он поворчивет выключтель. Увидев свет, ребенок н мгновение умолкет, но зтем снов зходится плчем. Он весь побгровел от нтуги.

— Лпушк ты моя, — говорит Овечк, склоняется нд его кровткой и берет н руки мленький сверток. — Лпушк ты моя, у тебя бо-бо? Ну, покжи мме, где у тебя бо-бо.

Согретый теплом мтеринского тел, убюкнный н рукх, Млыш молчит. Он всхлипывет, змолкет, снов всхлипывет.

— Вот видишь! — торжествующе говорит Пиннеберг, возясь со спиртовкой. — Ему только и ндо было, чтобы его взяли н руки!

Но Овечк кк будто не слышит его, он прохживется взд-вперед по комнте и поет колыбельную, которую привезл из Плц:

Ай-яй-яй! Ккой большой

Хочет сптеньки со мной!

Нет, сейчс мы все испрвим,

К ппке спть его отпрвим.

Ай-яй-яй! Ккой большой

Хочет сптеньки со мной!

Ребенок спокойно лежит у нее н рукх — смотрит светлыми голубыми глзенкми в потолок и не шелохнется.

— Тк, вод вскипел, — говорит Пиннеберг сурово. — Звривй см, я в эти дел мешться не хочу.

— Подержи Млыш, — говорит Овечк, и вот Млыш у отц н рукх. Пиннеберг прохживется взд-вперед по комнте и нпевет песенку, жен тем временем готовит и остужет укропный нстой. Млыш ловит ручонкми лицо отц и молчит.

— Положил схр? Не слишком ли горячо будет? Дй, я сперв попробую… Лдно, пои.

Млыш глотет укропную водичку с ложечки, кпли текут у него по подбородку, отец с серьезным видом обтирет ему губы руквом рубшки.

— Лдно, хвтит, — говорит Пиннеберг. — Он теперь совсем успокоился.

Млыш водворяют в кровтку. Пиннеберг бросет взгляд н чсы.

— Четыре. Теперь двй скорее в постель, если хотим поспть еще хоть немножко.

Свет погшен. Пиннеберги мирно зсыпют и… просыпются вновь: Млыш кричит.

Пять минут пятого.

— Вот тебе, довольн? — злится Пиннеберг. — Ндо было брть его н руки! Теперь он думет, и дльше тк будет. Стоит ему зреветь — и мы тут кк тут!

Овечк остется Овечкой, он прекрсно понимет, что, когд целый день стоишь з прилвком и тебя гвоздит мысль о том, что ты должен нторговть свою норму, поневоле стновишься нервным и рздржительным. Овечк не произносит ни слов. Млыш ревет!

— Миленькое дело…— говорит Пиннеберг, в нем вдруг проснулсь ироническя жилк. — Миленькое дело. Мне что-то непонятно, кк я могу стоять з прилвком свежим кк огурчик. — И немного погодя, вне себя от ярости:— А мне еще во сколько нверстть ндо!.. Облдеть можно от этого рев!

Овечк молчит. Млыш ревет.

Пиннеберг ворочется с боку н бок, он прислушивется и в который рз убеждется, что ребенок и впрвду плчет очень жлобно. Он уже и см понимет, что нговорил кучу глупостей и что Овечк тоже понимет это, и его зло берет, что он вел себя тк гдко. Теперь бы ей в смый рз спокойно скзть что-нибудь. Ведь он знет, кк трудно ему скзть первое слово.

— Милый, ты не думешь, что у него жр?

— Что-то не зметил, — бурчит Пиннеберг.

— У него ткие крсные щечки!

— Нревел, вот и крсные.

— Нет, с резко очерченными пятнми. Уж не зболел ли он?'

— С чего бы ему зболеть? — спршивет Пиннеберг. Но теперь можно взглянуть н дело и по-другому, и вот он, все еще ворчливо, говорит: — Лдно, зжги свет. Все рвно ведь не вытерпишь.

Итк, они зжигют свет, и Млыш снов перекочевывет н руки к мтери, и снов моментльно умолкет — судорожно всхлипывет рзок-другой и зтихет.

— Вот тебе! — со злостью говорит Пиннеберг. — Я что-то не слыхл о тких болезнях, которые проходят, кк только возьмешь ребенк н руки.

— Пощупй его ручки, они ткие горячие.

— Чего тм горячие! — немилосердствует Пиннеберг. — Нкричлся, вот и горячие. Думешь, меня бы пот не прошиб, если б я тк орл? Н мне бы нитки сухой не остлось!

— Д нет же, они и впрвду горячие. Мне кжется, Млыш зболел.

Пиннеберг щупет ручки Млыш и срзу сбвляет тон.

— Д, в смом деле горячие. Уж не жр ли у него?

— Кк глупо, что у нс нет грдусник!

— Сколько рз собирлись купить, д денег не было.

— Д, — говорит Овечк. — У него жр…

— Ддим ему еще пить? — спршивет Пиннеберг.

— Нет, не ндо, только животик переполним.

— А я все-тки не верю, что у него что-то болит, — снов вскипет Пиннеберг. — Он просто-нпросто притворяется, хочет, чтобы его взяли н руки.

— Что ты, милый, ведь мы же никогд не брли его н руки!

— А вот посмотрим! Положи его в кровтку, и вот увидишь: он зревет!

— Но ведь…

— Положи его в кровтку, Овечк. Ну, пожлуйст, сделй мне одолжение, положи его в кровтку. Вот увидишь…

Овечк взглядывет н муж и клдет сын в кровтку. Гсить свет н этот рз ни к чему — Млыш тотчс принимется реветь.

— Ну что? — злордствует Пиннеберг. — А теперь возьми его н руки, вот увидишь: срзу успокоится.

Овечк берет Млыш н руки, муж выжидтельно глядит н нее. Млыш продолжет кричть.

Пиннеберг столбенеет. Млыш ревет. Немного погодя Пиннеберг говорит:

— Вот тебе! Нбловл его, приучил к рукм! Позвольте вс спросить, милостивый госудрь, что вм еще угодно?

— Ему больно, — кротко говорит Овечк. Он укчивет Млыш, он кк будто успокивется, но зтем снов нчинет кричть.

— Милый, сделй одолжение, ложись спть. Может, ты еще уснешь!

— Уснешь тут!

— Ну прошу тебя, милый. Мне будет горздо спокойнее, если ты это сделешь. Ведь я смогу прилечь н чсок утром, ты должен отдохнуть.

Пиннеберг смотрит н Овечку, потом хлопет ее по спине.

— Хорошо, Овечк, ложусь. Только в случе чего срзу рзбуди.

Однко поспть не удется. Они ложтся, то он, то он, они носят сын н рукх, нпевют, бюкют его: все нпрсно. Крик то стихет до легкого похныкивния, то вновь нрстет… Отец и мть стоят нд сыном и глядят друг н друг.

— Это ужсно…— говорит Пиннеберг.

— Кк он, должно быть, мучется!

— И зчем это? Ткой мленький — и тк мучется!

— Ах, и ничем-то я не могу ему помочь! — говорит Овечк и вдруг, почти в голос, кричит, прижимя ребенк к груди:— Лпушк ты мой родненький, неужто я ничего не могу для тебя сделть!

Млыш продолжет кричть.

— Что бы это могло быть? — бормочет про себя Пиннеберг.

— И скзть-то он ничего не может! И покзть-то не может, где у него болит! Лпушк ты моя, ну покжи мме, где у тебя бо-бо? Ну, покжи!

— Ккие же мы глупые! — вне себя от ярости говорит Пиннеберг. — Ничего не знем. Если б мы что-нибудь знли, уж нверное могли бы помочь ему.

— И нм не у кого спросить.

— Пойду з врчом, — говорит Пиннеберг и нчинет одевться.

— У тебя нет квитнции больничной кссы.

— Ничего, и тк пойдет. Квитнцию отдм после.

— В пять чсов утр ни один врч не пойдет. Они все, кк услышт про больничную кссу, говорят: «Ничего, до утр потерпит».

— А я говорю: пойдет!

— Милый, если ты потщишь врч н ншу верхотуру, по приствной лестнице, выйдет скндл. Чего доброго, он еще в полицию донесет, что мы здесь живем. Ах, д о чем толковть: он и шгу не ступит по ншей лестнице — подумет, что у тебя недоброе н уме.

Пиннеберг сидит н крю постели и печльно смотрит н Овечку.

— Д, ты, пожлуй, прв, — кивет он. — Ну и сели же мы с тобою, фру Пиннеберг. Крепко сели. Вот уж не думли, не гдли.

— Ну что ты, — говорит Овечк. — Не ндо тк, мльчугн. Сейчс ты все в черном свете видишь, потом все снов будет хорошо.

— Это оттого, — говорит Пиннеберг, — что мы — ничто. Мы одиноки. И другие, ткие же, кк мы, тоже одиноки. И кждый что-то о себе вообржет. Вот если бы мы были рбочие! Они нзывют друг друг «товрищ», помогют друг другу…

— Тк, д не тк, — отвечет Овечк. — Когд я иной рз вспоминю, что рсскзывл отец, что он пережил…

— Д, конечно, — говорит Пиннеберг. — Я и см зню, что рбочие тоже не схр. Но им хоть нечего стыдиться своей нищеты. А вот нш брт, служщий, — мы, видите ли, что-то собою предствляем, мы почище иных прочих…

Млыш плчет. Они смотрят в окно: взошло солнце, стло совсем светло, они смотрят друг н друг, и лиц у них поблекшие, бледные, устлые.

— Милый мой! — говорит Овечк.

— Миля моя! — говорит он, и они берутся з руки.

— Не тк уж все плохо, — говорит Овечк.

— Д, пок мы вместе, — соглшется он.

Потом они снов принимются ходить из угл в угол.

— Прво, не зню, — говорит Овечк, — двть ему грудь или не двть? А вдруг у него что-нибудь с желудком?

— И верно…— в отчянии произносит он. — Что же делть?

Скоро шесть.

— Зню! Зню! — вдруг с жром говорит он. — В семь чсов сбегй в детскую консультцию — тут всего-то минут десять ходьбы — и тм не отствй от сестры, проси и моли ее, чтобы он пошл с тобой.

— Верно, — отвечет он. — Верно. Может, что и выйдет. И к Мнделю вовремя поспею.

— А пок пусть поголодет. Голод не повредит.

Ровно в семь чсов утр в городскую детскую консультцию ввливется молодой человек с бледным от бессонницы лицом, в съехвшем нбок глстуке. Повсюду тблички: прием с ткого-то и до ткого-то чсу. И, уж конечно, сейчс никкого прием нет.

Он остнвливется в нерешительности. Овечк ждет, но ведь нельзя же сердить сестер! А вдруг они еще спят? Кк же быть?

Мимо него по лестнице спускется дм, он чем-то нпоминет фру Нотнгель, с которой он рзговривл в бссейне — тоже пожиля, тоже полня, тоже еврейк.

«Несимптичня, — думет Пиннеберг. — Не стну спршивть. Д и не сестр он».

Дм уже спустилсь н целый лестничный мрш, кк вдруг он поворчивется и взбегет по лестнице, остнвливется перед Пиннебергом и глядит н него.

— Ну, молодой ппш, — говорит он. — В чем дело?

И улыбется.

«Молодой ппш» и улыбк — что ж ему еще ндо! Господи, ккя он симптичня! Ну конечно, есть все же люди, которые понимют, кто он, кково ему приходится. Нпример, эт стря еврейк-попечительниц — сколько тысяч отцов топтлись до него здесь, н этой лестничной площдке! Ей можно скзть все, и он все понимет, он только кивет и говорит:

— Д, д! — И открывет дверь, и кричит: — Элл! Мрт! Хнн!

Из дверей высовывются головы.

— Пойдите кто-нибудь с этим молодым ппшей, лдно? Они чем-то обеспокоены.

Потом полня дм кивет Пиннебергу, говорит

— Всего хорошего, ндеюсь, не тк уж все плохо! — и спускется вниз.

Немного погодя появляется сестр и говорит: «Ну что же, пойдемте», — и по пути можно еще рз рсскзть все, и сестр тоже не видит тут ничего особенного, только кивет и говорит:

— Будем ндеяться, не тк уж все плохо. Сейчс посмотрим.

И кк хорошо, что к ним идет человек, который во всем рзбирется, и из-з лестницы тоже нечего было волновться. Потому что сестр говорит только: «Кк, н смый мрс? Ну идите вперед, я следом!» — и лезет з ним со своею кожной сумкой, кк бывлый мтрос н мчту. А потом сестр и Овечк вполголос переговривются и рссмтривют Млыш, который, кк нрочно, теперь совсем успокоился. Один только рз, кк бы между прочим, Овечк нпоминет Пиннебергу:

— Милый, ты еще не ушел? Смотри не опоздй!

— Ничего, — бурчит он. — Теперь-то уж подожду. Может, еще з чем сходить пондобится.

Они рспеленывют Млыш — тот по-прежнему лежит спокойно; ему ствят грдусник — темпертур нормльня, рзве что чуть-чуть повышення; они подходят с ним к окну, рскрывют ему ротик. Он лежит спокойно, кк вдруг сестр что-то говорит, и Овечк с взволновнным видом зглядывет ему в рот, потом взволновнно кричит:

— Милый, поди-к сюд! Скорее сюд, милый! У Млыш прорезлся первый зубик.

Пиннеберг подходит, зглядывет в мленький, пустой ротик с бледно-розовыми деснми, но ничего не видит. Н помощь приходит плец Овечки, и — вот оно, мленькое крсное пятнышко, небольшя припухлость, в ней торчит ккя-то остря стекляшк. «Прямо кк рыбья кость, — думет Пиннеберг. — Прямо кк рыбья кость!»

Но вслух он этого не говорит: женщины глядят н него с ткой ндеждой! Вслух он говорит:

— Тк вот оно что!.. Тк, знчит, все в порядке? Первый зуб.

И, немного погодя, с опской:

— А сколько их всего прорежется?

— Двдцть, — отвечет сестр.

— Тк много! — восклицет Пиннеберг. — И кждый рз он будет тк реветь?

— Это когд кк, — утешет его сестр. — Не все дети кричт при кждом зубе.

— Ну лдно, — говорит Пиннеберг. — Глвное, знть, в чем дело. — И н него вдруг нпдет смех, сердце сжимет слдостно-щемящее чувство, кк будто в его жизни произошло что-то большое и вжное. — Спсибо, сестр, — говорит он. — Спсибо. Нм-то совсем невдомек было. Дй ему скорее грудь, Овечк, он, нверное, проголодлся. А я теперь н всех прх н рботу. Привет, сестриц, спсибо. До свидния, Овечк. Будь здоров, Млыш.

И он убегет.

ЧТО В ЛОБ, ЧТО ПО ЛБУ. ФРОЙЛЯЙН ФИШЕР ПЕРЕД СУДОМ ИНКВИЗИТОРОВ. ЕЩЕ ОДНА ОТСРОЧКА, ПИННЕБЕРГ!

Н всех прх н рботу — но уж никкие пры не помогют. Трмвй кк провлился, когд он приходит, во всех светофорх вспыхивет крсный свет; ночные стрхи отступили, рдость з Млыш — у него прорезлся первый зуб, он вовсе не болен! — бесследно улетучивется. Появляются новые стрхи, они ширятся и рстут, они овлдевют всем его существом: что скжет Иенеке, ведь он опять опоздл!

— Пиннеберг — двдцть семь минут опоздния, — зписывет швейцр. Ни единый мускул не дрогнет в его лице — ведь кждый день кто-нибудь д опздывет. Некоторые осждют его просьбми, этот — бледен.

Пиннеберг смотрит н свои чсы.

— По моим только двдцть четыре.

— Двдцть семь, — решительно повторяет швейцр. — Д и ккя рзниц: двдцть четыре или двдцть семь? Что в лоб, что по лбу.

И тут он совершенно прв.

Слв богу, хоть Иенеке-то нет н месте. Слв богу, скндл рзрзится не срзу.

Но скндл рзржется срзу. Это господин Кеслер, коллег Кеслер, проявляющий кровную зботу об интересх фирмы Мндель. Он нпрвляется прямо к Пиннебергу, он говорит:

— Вм лучше срзу пройти в отдел личного соств к господину Лемну.

— Д, — отвечет Пиннеберг. — Хорошо. — Он чувствует острую потребность скзть что-нибудь ткое, дть понять Кеслеру, что ничуть не трусит, тогд кк н смом деле он отчянно трусит. — Теперь мне снов нмылят холку. Я тки припоздл мленько.

Кеслер смотрит н Пиннеберг и форменным обрзом ухмыляется, хотя и не очень зметно, ухмыляется одними глзми, нгло и откровенно. Он не говорит ни слов, только глядит н Пиннеберг. Зтем поворчивется и уходит.

Пиннеберг спускется н первый этж, идет через двор. Пожиля желтя фройляйн Землер н своем посту. Когд Пиннеберг входит, он стоит в весьм недвусмысленной позе под дверью господин Лемн. Дверь притворен, но не плотно. Фройляйн Землер делет шг нвстречу Пиннебергу и говорит:

— Господин Пиннеберг, вм придется подождть.

Зтем берет в руки ппку с делом, рскрывет ее, отступет н шг нзд — и уже снов стоит под дверью: рзумеется, он просмтривет дело!

Из кбинет господин Лемн доносятся голос. Резкий, отчетливый голос — Пиннебергу он хорошо знком, это господин Шпнфус. Стло быть, тм не только господин Лемн, но и господин Шпнфус, вот рздется и голос господин Иенеке. Потом н мгновение воцряется тишин, и слышится голос молоденькой девушки, он что-то негромко говорит и вроде бы плчет.

Пиннеберг сердито глядит н дверь, н фройляйн Землер, покшливет, делет движение рукой: зкройте дверь. Однко Землер, ничуть не стесняясь, говорит: «Тссс!» Он вся рскрснелсь, у нее рзрумянились щеки — ну и Землер!

Из-з двери доносится голос господин Иенеке.

— Во всяком случе, фройляйн Фишер, вы признете, что встречлись с господином Мцдорфом? Рыдния.

— Вы должны нм ответить, — мягко увещевет господин Иенеке. — Сможет ли господин Шпнфус соствить себе определенное мнение, если вы тк упорствуете и не говорите првды? — Молчние. — Д и господину Лемну это тоже не нрвится.

Фройляйн Фишер рыдет.

— Тк, знчит, фройляйн Фишер, — терпеливо продолжет господин Иенеке, — вы встречлись с господином Мцдорфом? Рыдния. Никкого ответ.

— Вот то-то и оно! — вдруг с живостью восклицет господин Иенеке. — Ну лдно. Конечно, нм и тк все известно, но вы бы очень выигрли, откровенно признвшись в своих зблуждениях. — Короткя пуз, зтем господин Иенеке зводится вновь: — Итк, фройляйн Фишер, скжите же нм, что вы, собственно, при этом думли?

Фройляйн Фишер рыдет.

— Ведь думли же вы при этом что-нибудь! Видите ли, нсколько я зню, вы должны были знимться проджей чулок. Или вы полгли, что вс взяли сюд для общения с другими служщими?

Никкого ответ.

— А последствия?.. — торопливой фистулой вдруг возглшет господин Лемн. — Неужели вы совсем не думли о последствиях?! Ведь вм едв исполнилось семндцть лет, фройляйн Фишер!

Молчние… Молчние.

Пиннеберг делет шг к двери, фройляйн Землер глядит н него желтым, злым, но все же торжествующим взглядом.

— Дверь!.. — вне себя от ярости говорит Пиннеберг, и тут в кбинете слышится девичий голос, зхлебывющийся, срывющийся н крик:

— Но ведь я же не тк встречлсь с господином Мцдорфом!.. Мы с ним друзья… Я же не встречлсь… Последние слов переходят в рыдния.

— Вы лжете, — слышится голос господин Шпнфус. — Вы лжете, фройляйн. В письме сообщется, что вы пришли из гостиницы. Или вы хотите, чтобы мы нвели спрвки в гостинице?..

— Господин Мцдорф во всем признлся! — возглшет господин Лемн.

— Зкройте дверь! — снов говорит Пиннеберг.

— Ну, вы не очень-то здесь рспоряжйтесь! — огрызется фройляйн Землер.

Девушк в кбинете кричит:

— Я никогд не встречлсь с ним здесь, в мгзине!

— Рсскзывйте! — говорит господин Шпнфус.

— Нет, честное слово — нет!.. Господин Мцдорф рботет н пятом этже, я н первом. Кк же нм было встречться?

— А в обеденный перерыв? — фистулой верещит господин Лемн. — В обеденный перерыв, в столовой?

— Тоже нет, — торопливо возржет фройляйн Фишер. — Тоже нет. Вовсе нет. У господин Мцдорф обед совсем в другие чсы, чем у меня.

— Аг! — злордствует господин Иенеке. — Уж это-то можно скзть нверняк: нводили спрвки и, должно быть, очень жлели, что вши обеденные чсы не совпдют!

— Это мое дело, чем я знимюсь во внеслужебное время! — кричит девушк, и, кжется, он больше не плчет.

— Ошибетесь, — серьезно произносит господин Шпнфус. — Кк рз в этом-то и зключется вш ошибк, фройляйн. Фирм Мндель кормит и одевет вс, фирм Мндель дет вм возможность существовть. Поэтому мы впрве ожидть, чтобы во всех своих поступкх вы прежде всего руководствовлись интересми фирмы Мндель.

Долгя пуз, и опять:

— Вы встречетесь в гостинице. Вс может увидеть тм кто-либо из покуптелей. Покуптелю это неприятно, вм тоже неприятно, фирме — убыток. Может стться — будем говорить откровенно, — вше положение известным обрзом изменится, и по существующему зконодтельству мы не можем вс уволить — опять убыток. Продвцу придется плтить лименты, жловнья не хвтет, он будет постоянно озбочен, будет плохо рботть — опять убыток. Вы ннесли ткой ущерб интересм фирмы, — внушительным тоном говорит господин Шпнфус, — что мы вынуждены…

Снов пуз, зтяжня. Но нет — фройляйн Фишер хрнит молчние. И тогд господин Лемн торопливо зкнчивет:

— Тк кк вы нрушили интересы фирмы, мы имеем прво уволить вс без предупреждения н основнии пункт седьмого договор о нйме. Мы осуществляем это прво. Вы уволены без предупреждения, фройляйн Фишер.

Молчние. Ни звук.

— Пройдите к секретрю, зберите свои документы и остток жловнья.

— Минуточку! — быстро прибвляет господин Иенеке. — Чтобы вм не думлось, что с вми поступили неспрведливо: господин Мцдорф, рзумеется, тоже будет уволен без предупреждения.

Фройляйн Землер стоит у своего стол, когд из кбинет господин Лемн выходит молоденькя девушк — крсные, зплкнные глз, бледное лицо. Он проходит мимо Пиннеберг.

— Я должн получить документы, — обрщется он к фройляйн Землер.

— Входите, — говорит фройляйн Землер Пиннебергу.

И Пиннеберг входит. Сердце у него тк и колотится. «Теперь моя очередь, — думет он. — Теперь моя!»

Но до него очередь еще не дошл — господ, собрвшись у письменного стол, делют вид, будто не змечют его.

— Возьмем кого-нибудь н ее место? — спршивет господин Лемн.

— Совсем ликвидировть место мы не можем, — змечет господин Шпнфус.

— Но пок зтишье, пусть другие спрвляются. А пойдет н оживление, возьмем кого-нибудь. Безрботных сколько угодно.

— Верно, — говорит господин Лемн.

Они поднимют глз н Пиннеберг. Пиннеберг делет дв шг вперед.

— Тк вот, Пиннеберг, — нчинет Шпнфус совсем другим тоном — в нем и след нет прежней серьезной отеческой озбоченности. Он попросту груб. — Вы сегодня опять опоздли н полчс. Чего вы этим добиветесь — для меня несколько згдочно. Возможно, вы хотите дть нм понять, что вм нчхть н фирму Мндель — нчхть и нплевть. Пожлуйст, молодой человек, с превеликим удовольствием…— Он делет широкий жест в сторону двери.

В сущности говоря, Пиннеберг уже решил про себя, что теперь все рвно, теперь его нверняк выбросят н улицу. Но неожиднно появляется ндежд, и он говорит чуть слышно, сдвленным голосом:

— Прошу прощенья, господин Шпнфус, сегодня ночью у меня зболел ребенок, пришлось бежть з сестрой… И беспомощно глядит н них.

— Ах, вот кк, ребенок! — говорит господин Шпнфус. — Н этот рз зболел ребенок. А месяц, не то дв месяц нзд вы вечно опздывли из-з жены. Через две недели у вс умрет ббушк, через месяц тетк сломет ногу…— Он выдерживет пузу, и зтем с новой силой: — Вы переоценивете интерес, который фирм Мндель питет к вшей личной жизни. Вш личня жизнь не предствляет для фирмы никкого интерес. Извольте устривть вши дел во внеслужебное время.

Снов пуз, зтем:

— Только фирм дет вм возможность жить личной жизнью, судрь! — Фирм — во-первых, фирм — во-вторых и фирм — в-третьих, тм уж знимйтесь, чем хотите. Вы живете нми, судрь, мы сняли с вс зботу о пропитнии, понятно вм это? Ведь вы не опздывете в контору з получкой, когд приходит последнее число месяц.

Он едв зметно улыбется, улыбются и другие; Пиннеберг понимет: сейчс было бы очень кстти улыбнуться и ему, но, при всем желнии, он не в силх выдвить из себя улыбку.

— Тк зрубите себе н носу, — говорит в зключение господин Шпнфус, — при первом же опозднии вы без предупреждения вылетите н улицу. Тогд узнете, кково ходить в безрботных. Их и тк уже вон сколько… Мы вполне поняли друг друг, не тк ли, господин Пиннеберг?

Пиннеберг в отчянии глядит н него.

Господин Шпнфус улыбется.

— Вш взгляд весьм крсноречив, господин Пиннеберг. Однко мне хотелось бы услышть и словесное подтверждение. Мы поняли друг друг?

— Д, — тихо произносит Пиннеберг.

— Хорошо, можете идти. И Пиннеберг уходит.

ОПЯТЬ ФРАУ МИА. ЭТО МОИ ЧЕМОДАНЫ! ЯВИТСЯ ЛИ ПОЛИЦИЯ?

Овечк сидит в своей мленькой крепости и штопет чулки. Млыш лежит в кровтке и спит. Н душе у нее тк тоскливо. Гннес з последнее время стл ткой трудный, ткой рстерянный и подвленный, легко рздржется и ко всему безрзличен. Недвно, желя хоть чем-нибудь пордовть его, он сврил ему к кртошке яйцо. Когд он подл яйцо н стол, он форменным обрзом нбросился н нее! Что они, миллионеры, что ли? У него и тк от збот голов пухнет, он…

С того дня он ходит тихий и подвленный, рзговривет с ней тк лсково и всем своим существом просит прощения. Ему не ндо просить прощения, это совершенно излишне. Они одно целое, ничто не может стть между ними, сгоряч брошенное слово может огорчить, но не может ничего рзрушить.

А ведь рньше все было инче. Они были молоды, они были влюблены, и н всем — искрящийся луч свет, сверкющя серебряня жилк, пробивющяся и сквозь смые мрчные кменные толщи. А теперь все рссыплось в прх. Груды унылого щебня, и лишь изредк сверкющий обломочек. И опять щебень, и опять вдруг блеснет где-то искорк. Они еще молоды, еще любят друг друг, — х, быть может, они любят друг друг еще сильнее прежнего, они привыкли друг к другу, — но все зстлно мрчной пеленой — можем ли мы смеяться? Кк можно смеяться, смеяться от всей души, в этом мире оздоровленной экономики, руководители которой нделли тысячи ошибок, тогд кк униженные, рстоптнные мленькие люди честно выполняли свой долг?

«Немножко спрведливости нм бы не помешло», — думет Овечк.

И кк рз в тот момент, когд он тк думет, снружи доносится крик — это Путбрезе, только Путбрезе, препирющийся с женщиной. Овечке кжется, что он уже где-то слышл этот пронзительный, резкий голос, он нпрягет слух — нет, он никк не может вспомнить этот голос, скорее всего они спорят из-з ккого-нибудь шкф!

Но вот Путбрезе окликет ее.

— Милочк! — кричит он. — Фру Пиннеберг! — орет он.

Овечк встет, проходит по своему чердку к лестнице и смотрит вниз. Д, все-тки это ее голос. Тм внизу, рядом с Путбрезе, стоит ее свекровь, фру Пиннеберг-стршя, и похоже, они не очень-то мирно беседуют.

— Вот струх к вм хочет, — говорит Путбрезе, тыч своим корявым пльцем в сторону свекрови, и ретируется. Д тк проворно ретируется, что дже плотно зкрывет з собою дверь, и обе женщины остются в темноте. Но мло-помлу глз привыкют, и Овечк снов рзличет внизу коричневый костюм с модной шляпкой, под ней — очень белое жирное лицо.

— Добрый день, мм, ты к нм? Гннес нет дом.

— Ты и впредь нмерен рзговривть со мной оттуд? Или, может, все-тки скжешь, кк взобрться к вм нверх?

— По лестнице, мм, — отвечет Овечк. — Вот тут, прямо перед тобой.

— И это единствення возможность?

— Единствення, мм.

— Ну лдно. И чего вм не жилось у меня, хотелось бы мне, между прочим, знть? Ну д мы еще поговорим об этом.

Лестниц берется без особых зтруднений — фру Пиннеберг-стршую этим не испугть. Он стоит н крыше кинозл и вглядывется в темноту, в зпыленные стропил.

— Вы тут живете?

— Нет, мм, квртир тм, з дверью. Пойдем, я тебе покжу. Он открывет дверь, фру Пиннеберг входит и осмтривется.

— Ну что ж, в конце концов вм лучше знть, где вм больше подходит. Я предпочитю Шпенерштрссе.

— Д, мм, — говорит Овечк. — Если Гннес не здержится сверхурочно, через четверть чс он будет дом. — Ей тк хочется, чтобы мльчугн был с нею. — Ты рзденешься, мм?

— Нет, спсибо. Я только н минутку. Что-то не тянет к вм в гости приходить, когд вы тк со мной обошлись!

— Нм было очень жль…— неуверенно нчинет Овечк.

— А мне — нисколько! Нисколько! — зявляет фру Пиннеберг. — Но я молчу. Все же довольно бесцеремонно было бросить меня одну, без всякой помощи… А вы, вижу, и ребеночком успели обзвестись?

— Д, у нс мльчик, ему уже полгод. Его зовут Хорст.

— Хорст? А поостеречься вы не могли? Овечк твердо смотрит свекрови в глз. В днный момент он лжет, но это нисколько не отржется н твердости ее взгляд.

— Конечно, можно было и поостеречься, но мы не хотели.

— Вот кк? Ну-ну. Вм лучше знть, позволяют ли вм это вши обстоятельств. Я-то, во всяком случе, нхожу, что это бессовестно — произвести ребенк н свет, не обеспечив его будущее. А впрочем, пожлуйст, по мне, хоть дюжину, рз это доствляет вм удовольствие!

Он подходит к кровтке и злыми глзми рссмтривет ребенк. Овечк уже двно решил — сегодня с ней ничего не поделешь. Обычно свекровь относилсь к ней мло-мльски прилично, но сегодня… Он попросту ищет ссоры. Быть может, все-тки лучше, если Гннес немного здержится.

С осмотром ребенк покончено.

— Кто это? — спршивет фру Пиннеберг. — Мльчик или девочк?

— Мльчик, — отвечет Овечк. — Хорст.

— Знчит, мльчик! — говорит фру Мри Пиннеберг. — Тк я и думл. Вылитый отец, вид ткой же глупый, кк у его ппши. Ну что ж, рз это доствляет тебе удовольствие…

Овечк молчит.

— Миля моя девочк, — говорит фру Пиннеберг, рсстегивет жкет и присживется. — Дуться н меня бсолютно ни к чему. Я говорю, что думю. А, и вш роскошный тулет здесь! Похоже, это единственное, что у вс есть из мебели. Иной рз мне думется, что следовло бы снисходительнее относиться к ншему Гнсу — ведь он у нс умственно отстлый. Тулетный столик…— говорит он, устремляя глз н злополучный тулет, и просто чудо, что лк не нчинет пузыриться под ее взглядом.

Овечк молчит.

— Когд придет Яхмн? — вдруг спршивет фру Пиннеберг тк резко, что Овечк вздргивет. Фру Пиннеберг довольн. — Вот видишь, от меня ничто не скроется, вше логово я тоже ншл, мне все известно. Когд придет Яхмн?

— Господин Яхмн, — отвечет Овечк, — был у нс несколько недель нзд, переночевл одну или две ночи и с тех пор больше не покзывлся.

— Вот кк! — язвительно произносит фру Пиннеберг. — А где он теперь?

— Этого я не зню.

— Аг, этого ты не знешь. — Фру Пиннеберг змедляет темп, хотя и пышет злобой. Он снимет жкетку. — А сколько он вм плтит з то, чтобы вы держли язык з зубми?

— Н ткие вопросы я не отвечю, — говорит Овечк.

— А вот нпущу н вс полицию, девочк, — говорит фру Пиннеберг, — тк мигом ответишь. Ндеюсь, он сообщил вм, что его рзыскивет полиция, этого шулер, этого внтюрист? Или он скзл, что живет у вс из любви к тебе?

Эмм Пиннеберг стоит у окн и пристльно смотрит в сд.

Нет, уж лучше бы Гннес пришел поскорее. Он не сможет выствить свекровь з дверь. А он сможет.

— Вот увидите, он вс подведет. Он всех обмнывет. Что он со мной сделл!..

Голос фру Пиннеберг звучит теперь несколько по-другому.

— Я не видел господин Яхмн дв месяц с лишним, — говорит Овечк.

— Овечк, — говорит фру Пиннеберг. — Овечк, если знешь, скжи мне, где он, Овечк? — он делет пузу. — Овечк, ну, пожлуйст, скжи мне, где он?

Овечк поворчивется и смотрит н свекровь.

— Не зню. Првд не зню, мм!

Обе женщины пристльно глядят друг н друг.

— Ну лдно, — говорит фру Пиннеберг. — Я хочу тебе верить. Я верю тебе, Овечк. Что, он и впрвду переночевл у вс всего дв рз?

— По-моему, дже один.

— А что он говорил обо мне? Скжи, он здорово меня крыл?

— Ничего не говорил, — отвечет Овечк. — Ни слов. Он вообще не говорил со мной о тебе.

— Тк, — произносит свекровь. — Ни слов. — Он тупо глядит в одну точку. — В общем, у вс очровтельный ребенок. Он уже говорит?

— Что ты, мм? Это в полгод-то?

— Нет? В тком возрсте они еще не говорят? Я все позбыл, может, никогд толком и не знл. Но позволь…— Следует долгя пуз. Пуз тянется все дольше, что-то стршное тится в ней: ярость, стрх, угроз…

— Вот! — нконец произносит фру Пиннеберг и укзывет н чемодны, лежщие н шкфу. — Это его чемодны. Я их зню. Это его чемодны. Ах ты врушк, эткя беленькя голубоглзя врушк! Я-то тебе поверил! Где он? Когд он придет? Ты приберегешь его для себя, и этот колпк Гнс соглсен? Ах ты врушк!

— Мм…— вне себя от изумления говорит Овечк.

— Это мои чемодны. Он мне здолжл сотни, тысячи, эти чемодны приндлежт мне. И уж он вернется, если чемодны будут у меня…

Он тщит к шкфу стул.

— Мм, — робко говорит Овечк и пытется удержть ее.

— Отпустишь ты меня или нет? Сию же секунду отпусти меня!! Это мои чемодны!

Он встет н стул и дергет з ручку чемодн. Крниз шкф держит его.

— Он оствил у нс свои чемодны! — кричит Овечк.

Но свекровь не слушет. Он дергет. Крниз отлмывется, чемодн сдвинулся с мест. Чемодн довольно тяжелый, ей его не удержть, и он пдет н пол, с грохотом удряется о кровтку. Млыш поднимет рев.

— Оствь чемодны! — кричит Овечк, сверкя н свекровь глзми, и бросется к ребенку. — Не то я вышвырну тебя з дверь…

— Это мои чемодны! — кричит свекровь и дергет з другой. Овечк держит плчущего ребенк н рукх и стрется сохрнить спокойствие — через полчс ндо кормить Млыш, ей нельзя волновться.

— Оствь чемодны, мм! — говорит он. — Они приндлежт не тебе, они должны остться здесь. — И, нпевя вполголос:

Ай-яй-яй! Ккой большой

Хочет сптеньки со мной!

Нет, сейчс мы все испрвим…

— Оствь чемодны, мм! — снов говорит он.

— То-то он обрдуется, когд вернется к вм вечером! Второй чемодн с грохотом пдет н пол.

— А вот и он!

Он поворчивется к двери, которую кто-то открывет снружи.

Но это не Яхмн, это Пиннеберг.

— Что тут происходит? — тихо спршивет он.

— Мм хочет збрть чемодны господин Яхмн, — отвечет Овечк. — Он говорит, это ее чемодны. Господин Яхмн здолжл ей.

— Договорись обо всем с Яхмном, мм, чемодны остнутся здесь, — произносит Пиннеберг. И н этот рз Овечк восхищется своим мужем, тк прекрсно он влдеет собою.

— Ну, рзумеется, — говорит фру Пиннеберг. — Тк я и знл, что ты во всем будешь подпевть жене. Пиннеберги всегд были колпкми. Постыдился бы, тюфяк ты, вот ты кто…

— Милый! — умоляюще кричит Овечк. Но ей нечего бояться з него.

— Погостил, мм, пор и честь знть, — говорит Пиннеберг. — Нет, чемодны оствь в покое. Неужели ты думешь, что сможешь снести их по лестнице, если я не зхочу? Тк, теперь сделй еще один шжок. Ты не хочешь проститься с женой? Впрочем, это не обязтельно.

— Я нпущу н вс полицию!

— Осторожно, мм, тут порог.

Дверь с грохотом зхлопывется, и Овечк слышит, кк шум постепенно удляется. Он нпевет колыбельную. «Только бы молоко не пропло».

Он выпрстывет грудь, Млыш улыбется, вытягивет губы трубочкой.

Немного спустя — ребенок уже сосет — Гннес возврщется.

— Тк, он ушл. Интересно все-тки знть, пришлет он полицию или нет? Рсскжи, что тут у вс произошло.

— Ты был великолепен, милый, — говорит Овечк. — Вот уж никогд бы не подумл. Ты тк прекрсно влдел собой. Он смущен, ибо его хвлят по зслугм.

— Ах, что об этом толковть. Рсскжи лучше, что здесь произошло.

Он рсскзывет.

— Очень может быть, что Яхмн рзыскивют. Я почти уверен в этом. А рз тк, знчит, и у ммы рыльце в пушку, и в полицию он не зявит. Не то бы полиция уже двно был здесь.

Пиннеберги сидят и ждут. Ребенок нкормлен, уложен в постельку и спит.

Пиннеберг водворяет чемодны н шкф, достет у хозяин столярного клею и приклеивет крниз. Овечк собирет н стол.

Полиция не является.

АКТЕР ШЛЮТЕР И МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК С АККЕРШТРАССЕ. ВСЕ КОНЧЕНО.

Двдцть девятое сентября — Пиннеберг стоит з прилвком в мгзине Мнделя. Сегодня двдцть девятое сентября, звтр тридцтое сентября, тридцть первого сентября не бывет. Пиннеберг подсчитывет, и лицо у него при этом очень печльное, можно дже скзть, мрчное. Время от времени он достет из крмн бумжку, где зписны его дневные выручки, изучет ее и снов подсчитывет. Но подсчитывть особенно нечего. Результт незыблемо остется один и тот же: чтобы выполнить норму, з сегодня и звтр нужно нторговть н пятьсот двдцть три с половиной мрки.

Это невозможно, но он должен выполнить норму: инче, что ему делть с семьей н рукх? Это невозможно, но перед лицом незыблемых фктов человек нчинет верить в чудес. Кк будто снов вернулись двно минувшие школьные годы: ненвистный Гейнемн рздет контрольные рботы по-фрнцузскому, ученик Иогннес Пиннеберг молится под пртой: «Господи, сделй тк, чтобы у меня было всего три ошибки!» (хотя семь ошибок он уже знет). Продвец Иогннес Пиннеберг тоже молится: «Господи боже, пошли мне покуптеля, которому нужн фрчня пр. И выходное вечернее пльто. И… и…»

К нему подктывется Кеслер.

— Ну что, Пиннеберг, кк вши кции? Пиннеберг, не поднимя головы:

— Спсибо. Не жлуюсь.

— Тк, — говорит Кеслер и медленно повторяет:— Т--к. Очень рд. А то вчер, когд вы дли мху, Иенеке скзл, что вы здорово отстете и теперь-то он вс рссчитет.

— Спсибо! Спсибо! — говорит Пиннеберг. — Я не жлуюсь. Иенеке, должно быть, просто хотел вс подурчить… А кк вши дел?

— Н этот месяц норм выполнен, вот я и спросил вс, хотел кое-что предложить.

Пиннеберг стоит кк вкопнный. Он ненвидит этого человек, этого подхлим и стукч Кеслер. Он до того его ненвидит, что дже сейчс не может слов вымолвить, обртиться к нему с просьбой.

— Ну что же, вм повезло, — после долгой пузы произносит он.

— Д, мне уже нечего дрожть. Могу совсем ничего не продвть до конц месяц, — гордо говорит Кеслер и с чувством превосходств глядит н Пиннеберг.

И возможно, очень дже возможно, что Пиннеберг рскрыл бы все-тки рот и обртился к Кеслеру с просьбой, но тут к ним подошел покуптель.

— Будьте любезны, покжите мне домшнюю куртку. Что-нибудь потеплее и попрктичнее. Цен не игрет роли. Только чтоб спокойной рсцветки.

Пожилой господин посмотрел н обоих продвцов, Пиннебергу дже покзлось, что н него в особенности. Поэтому он говорит:

— Пожлуйст, если…

Но тут встревет коллег Кеслер:

— Пожлуйст, судрь, если вс не зтруднит, я попрошу вс сюд… У нс отличные бйковые куртки, совершенно зкрытые, скромных рсцветок. Прошу вс…

Пиннеберг глядит им вслед и думет: «Знчит, Кеслер выполнил норму и все же перебивет у меня покуптеля. А ведь это кк-никк тридцть мрок… Ну и Кеслер…»

Мимо проходит господин Иенеке.

— Ну, вы опять стоите без дел? Все продют, один вы не продете. Видно, вы прямо-тки стосковлись по бирже труд.

Пиннеберг глядит н Иенеке — собственно говоря, он должен бы глядеть н него с ненвистью. Но он ткой беспомощный, ткой убитый, он чувствует, кк в нем зкипют слезы, он лепечет:

— Господин Иенеке… Ах, господин Иенеке…

И вот поди же! — господин Иенеке, этот злыдень, вредин, почувствовл всю жлкость и беспомощность стоящего перед ним человек и ободряюще говорит:

— Ну, ну, Пиннеберг, не пдйте духом. Все обрзуется. В конце концов не ткие уж мы изверги, мы тоже люди с понятием. У кждого бывет полос невезенья.

И поспешно отходит в сторону — к ним приближется господин, — он может окзться покуптелем, — господин с весьм вырзительным, можно дже скзть, хрктерным лицом. Нет, едв ли это покуптель, н нем модный, сшитый н зкз костюм, готовых костюмов он не носит.

Тем не менее господин нпрвляется прямо к Пиннебергу, Пиннеберг пытется вспомнить, откуд он его знет, ибо он его, несомненно, знет, только тогд этот господин был ккой-то другой.

Но тут господин притргивется к шляпе и говорит:

— Привет! Привет! Позволительно спросить, судрь, облдете ли вы фнтзией?

У него очень вырзительня речь, он широко рсктывет «р» и нисколько не приглушет голос, очевидно, нимло не смущясь тем, что его могут слышть другие.

— Мтерия фнтзи? — недоумевет Пиннеберг. — Это н третьем этже.

Господин смеется, смеется нрочито нжимистым «х-х-х»; при этом смеется все его лицо, все его существо. Зтем он умолкет, и вот уже снов слышится его звучный, вырзительный голос:

— Д нет же, нет. Я спршивю, облдете ли вы фнтзией? Вот, нпример, вы глядите н этот шкф с брюкми — способны ли вы предствить себе, что нд ним порхет крсивя ббочк?

— С трудом, — отвечет Пиннеберг, жлко улыбясь, и все пытется вспомнить, откуд он его знет, этого ненормльного. Ведь он только прикидывется тким!

— С трудом, — повторяет господин, — Это плохо. Ну д ведь вм не приходится нклывть ббочек н рботе? — И снов зктывется своим нжимистым «х-х-х».

Пиннеберг тоже улыбется, хотя ему кк-то не по себе. Продвцы не должны позволять нд собой потешться, они должны мягко, но решительно отшивть тких вот подвыпивших типов. Д и господин Иенеке все еще стоит з вешлкой для пльто.

— Чем могу служить? — спршивет Пиннеберг.

— Служить! — с презрительной интонцией деклмирует тот. — Служить! Никто никому не служит! Я совсем о другом. Предствьте себе, к вм является молодой человек, ну, скжем, с Аккерштрссе, денег у него вгон, он хочет обрхлиться у вс, одеться во все новенькое, с головы до пят. Тк вот, можете вы мне скзть, можете вы себе предствить, что предпочтет этот юнош?

— Очень дже могу, — отвечет Пиннеберг. — С этим нм иной рз приходится стлкивться.

— Вот видите! — подхвтывет господин. — Только не ндо срзу стушевывться! Ведь есть же у вс все-тки фнтзия! Тк ккие же вещи предпочтет нш юнош с Аккерштрссе?

— Смых светлых, броских тонов, — уверенно говорит Пиннеберг. — В крупную клетку, брюки очень широкие, пиджк в тлию, кк можно уже. Я мог бы вм покзть…

— Отлично, — хвлит тот. — Превосходно. Покжите, покжите. Молодой человек с Аккерштрссе при больших деньгх и хочет обрхлиться во все новенькое.

— Пожлуйст…— говорит Пиннеберг.

— Одну минутку, — произносит тот и поднимет руку. — Чтобы у вс было полное предствление. Видите, юнош с Аккерштрссе приходит к вм в мгзин вот тким…

Господин словно подменили. Н Пиннеберг глядит нглое, порочное лицо — но в то же время н нем нписны трусость и стрх; он весь съежился, втянул голову в плечи: нет ли поблизости дубинки полицейского?

— А вот теперь н нем приличный костюм… Лицо господин моментльно меняется. Д, это все то же нглое, бесстыжее лицо, но цветок повернулся к свету — солнце взошло, солнце сияет. Мы тоже можем быть симптягой, мы тоже можем себе это позволить. Подумешь, велик вжность!

— Д ведь вы…— вскрикивет Пиннеберг, и у него перехвтывет голос, — д ведь вы — господин Шлютер! Я видел вс в кино! Господи, кк это я вс срзу не узнл!

Актер стршно доволен.

— Ах, вот кк! В кком же фильме вы меня видели?

— Постойте, кк же он нзывлся? Знете, в том смом, где вы игрете кссир, вш жен думет, что вы рди нее идете н рстрту. А н смом деле деньги вм дет стжер…

— Было ткое дело, — отвечет ктер. — Знчит, вм понрвилось? Чудесно. А что именно вм больше всего понрвилось?

— Ах, очень многое… Но, пожлуй, больше всего — это когд вы возврщетесь к столику, перед тем вы уходили в тулет… Актер удовлетворенно кивет.

— А стжер уже рсскзл вшей жене, что никкой рстрты вы не совершили, и они смеются нд вми, и вы вдруг делетесь совсем мленьким, вы совсем убиты… Это ужсно.

— Тк, знчит, это был лучшя сцен. А почему лучшя? — ждно рсспршивет ктер.

— Потому что… кк бы вм скзть… Только не смейтесь, пожлуйст, — мне кзлось, это все про нс. Понимете ли, нм, людям мленьким, не очень-то слдко сейчс приходится, порою кжется, что все вокруг нсмехются нд нми, см жизнь, понимете? И чувствуешь себя тким мленьким…

— Голос нрод! — говорит ктер. — Во всяком случе, для меня невероятня честь, господин… простите, кк вс зовут?

— Пиннеберг.

— Словом, голос нрод, Пиннеберг. Ну хорошо, теперь перейдем к суровой прозе жизни и выберем костюм. Мне уже покзывли у вс в костюмерной, но это все мур. Двйте посмотрим здесь…

И они смотрят. Полчс, чс роются они в вещх, горы громоздятся н горы, никогд еще Пиннеберг не был тк счстлив, что он продвец.

— Очень хорошо, — время от времени бормочет Шлютер. Он н редкость терпелив в примерке, он влезет уже в пятндцтую пру брюк, но ему все мло, подвй ему шестндцтую.

— Очень хорошо, Пиннеберг, — бормочет он про себя.

Нконец они у финиш, нконец они присмотрели и примерили все, что только может подойти молодому человеку с Аккерштрссе. Пиннеберг блженствует. Пиннеберг ндеется, что, может быть, господин Шлютер возьмет еще что-нибудь, кроме хорошего костюм, — быть может, коричнево-крсное пльто в косую лиловую клетку. Зтив дыхние, Пиннеберг спршивет:

— Итк, что прикжете вм выписть, господин Шлютер? Актер Шлютер удивленно поднимет брови.

— Выписть? Д, видите ли, мне хотелось только посмотреть.

Покупть я, смо собой, ничего не собирюсь. Но вы не огорчйтесь. Вм пришлось немножко попотеть, понимю. Я пришлю вм билеты н ближйшую премьеру. У вс есть невест? Я пришлю вм дв билет.

— Господин Шлютер, — негромко и торопливо говорит Пиннеберг. — Пожлуйст, прошу вс, купите что-нибудь! Ведь у вс столько денег, вы тк много зрбтывете, прошу вс, купите! Если вы уйдете, ничего не купив, виновт буду я, меня уволят.

— Стрнный вы человек, — говорит ктер. — Чего рди я буду покупть? Рди вс? Но мне-то никто ничего дром не дет!

— Господин Шлютер! — говорит Пиннеберг, уже погромче. — Я видел вс в кино, вы игрли его, этого бедного мленького человек. Вы знете, кково нм приходится. Ведь у меня тоже жен и ребенок. Ребенок еще совсем мленький, он ткой веселенький, если меня уволят…

— Господи боже! — говорит господин Шлютер. — Д ведь это вши личные дел. Не покупть же мне костюмы, которые я не могу носить, для того только, чтобы вш ребенок веселился.

— Господин Шлютер! — умоляет Пиннеберг. — Сделйте это рди меня. Я знимлся с вми целый чс. Купите хотя бы один костюм. Чистый шевиот, очень ноский, вы будете довольны…

— Ну, знете, пор бы, кжется, и перестть! — говорит господин Шлютер. — Вся эт комедия нчинет мне ндоедть.

— Господин Шлютер! — просит Пиннеберг и клдет свою руку н руку ктер, который хочет уйти. — Фирм нзнчет нм норму, мы должны нторговть н определенную сумму, инче нс увольняют. У меня недобор в пятьсот мрок. Пожлуйст, ну, пожлуйст, купите что-нибудь. Вы же знете, кково нм приходится! Вы же игрли все это!

Актер отводит руку продвц от своей руки.

— Послушйте, юнош, — очень громко говорит он. — Не смейте меня трогть. Плевть я хотел н все, что вы мне тут нрсскзли.

Внезпно из-з вешлки для пльто высккивет господин Иенеке — д, конечно, он поспешет к ним.

— Прошу прощения! Я — зведующий отделом.

— Артист Фрнц Шлютер…

Господин Иенеке склоняется в поклоне.

— …Стрнные у вс продвцы. Готовы изнсиловть человек, лишь бы сбыть товр с рук. Вот он утверждет, что к этому вынуждете его вы. Следовло бы нписть об этом в гзетх, ведь это форменное вымогтельство…

— Он совсем никудышный продвец, — отвечет господин Иенеке. — Его уже много рз предупреждли. Весьм сожлею, что вы попли кк рз к нему. Теперь мы его уволим, он не может рботть у нс.

— В этом нет никкой необходимости, я этого вовсе не требую. Првд, он пытлся удержть меня…

— Он пытлся удержть вс? Господин Пиннеберг, немедленно отпрвляйтесь в отдел личного соств и зберите свои документы… А что ксется болтовни относительно норм, господин Шлютер, — все это ложь. Только дв чс нзд я скзл ему: не удстся, тк не удстся, ничего стршного. Он просто ни н что не способен. Приношу свои извинения, господин Шлютер.

Пиннеберг стоит и смотрит им вслед, стоит и смотрит.

Все, все кончено.

эпилог

ВСЕ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ.

КРАСТЬ ИЛИ НЕ КРАСТЬ ДРОВА? ОВЕЧКА ХОРОШО ЗАРАБАТЫВАЕТ И НАХОДИТ ЗАНЯТИЕ ГАННЕСУ.

Ничего не кончено: жизнь идет своим чередом. Все идет своим чередом. Ноябрь, год спустя: четырндцть месяцев прошло с тех пор, кк Пиннеберг уже не рботет у Мнделя. Хмурый, холодный, сырой ноябрь — хорошо, у кого крыш не течет. У них крыш не течет — это зслуг Пиннеберг, месяц нзд он зново просмолил ее.

Сейчс Пиннеберг проснулся, стрелки н светящемся циферблте будильник покзывют без четверти пять. Пиннеберг слушет, кк хлещет и брбнит по крыше осенний дождь. «Не пропускет, — думет он. — Хорошо зделл. Не пропускет. Теперь нм хоть дождь не стршен».

Успокоившись, он хочет перевернуться н другой бок и снов зснуть, но тут ему приходит в голову, что проснулся он от ккого-то шум: скрипнул сдовя клитк. Стло быть, сейчс постучится Кримн! Пиннеберг ксется руки жены, которя лежит рядом с ним н узкой железной кровти, и пробует осторожно рзбудить ее, но он все-тки вздргивет.

— Что случилось?

Овечк больше не знет рдостных пробуждений, кк прежде; рз ее будят рньше времени, знчит, что-то нелдно. Пиннеберг слышит в темноте ее прерывистое дыхние.

— Что случилось?

— Тише! — шепчет он. — Рзбудишь Млыш. Еще нет пяти.

— Тк что же случилось? — снов спршивет Овечк, и в голосе ее слышится нетерпение.

— Кримн пришел, — шепчет Пиннеберг. — Может, мне все же пойти с ним?

— Нет! Нет! Нет! — горячо протестует Овечк. — Это решено рз и нвсегд, слышишь? Нет! Что угодно, только не воровство. Я этого не хочу…

— Но ведь…— пробует возрзить Пиннеберг. Стук в дверь.

— Пиннеберг! — зовет кто-то. — Идешь с нми, Пиннеберг? Пиннеберг всккивет с постели и с минуту нерешительно стоит н месте.

— Ну тк кк же?.. — спршивет он и прислушивется.

— Пиннеберг! Друг! Бродяг! — доносится снружи. Ощупью, впотьмх, Пиннеберг пробирется н террсу — в окне виднеется темный силуэт.

— Нконец-то! Ты идешь или не идешь?

— Я бы пошел, — кричит Пиннеберг через дверь, — вот только…

— Знчит, не идешь?

— Пойми, Кримн, я бы пошел, но вот жен… См знешь, женщины…

— Знчит, не идешь! — орет Кримн. — Нет тк нет, пойдем без тебя!

Пиннеберг глядит ему вслед. Несклдня фигур Кримны темнеет н светлеющем небе. Потом снов скрипит клитк, и Кримну поглощет ночь.

Пиннеберг вздыхет. Он озяб, это не годится — стоять здесь в одной рубшке. Но он стоит и тупо смотрит в окно. Из комнты доносится голос Млыш:

— Пп-пп! Мм-мм!

Пиннеберг н цыпочкх пробирется в комнту.

— Мленькому ндо бй-бй, — говорит он. — Мленькому ндо еще немножко бй-бй.

Ребенок глубоко вздыхет, и отец слышит, кк он поудобнее устривется в постельке.

— Куку, — чуть слышно шепчет он. — Куку… Пиннеберг принимется искть в темноте резиновую куклу. Зсыпя, Млыш всегд держит ее в руке. Пиннеберг нходит куклу.

— Н, Млыш, вот твоя кукл. Держи крепче. А теперь бй-бй, мленький!

Ребенок сопит, блженно, счстливо, сейчс он зснет.

Пиннеберг тоже ложится; он весь зкоченел и стрется не ксться Овечки, чтобы не потревожить ее.

Он лежит, но зснуть не может, д теперь, пожлуй, и не стоит зсыпть. В голову лезет всякя всячин. Сильно ли озлился Кримн, что он не пошел с ним н «дровозготовки», и сильно ли он может нвредить ему, Пиннебергу, в поселке. Потом: откуд взять денег н брикеты, рз у них теперь не будет дров. Потом сегодня ндо съездить в Берлин, сегодня выдют пособие. Потом ндо зйти к Путбрезе, отдть ему еще шесть мрок. Деньги Путбрезе не нужны, он все рвно их пропьет — с ум сойти, н что люди тртят деньги, которые тк нужны другим. Потом Пиннеберг вспоминет, что и Гейльбуту ндо отдть десять мрок — вот и все пособие по безрботице. Н что жить и отпливться следующую неделю — одному богу известно, может, неизвестно и ему…

Тк идет из недели в неделю, из месяц в месяц… Смое безотрдное то, что тк будет тянуться вечно. Неужели был ткя минут, когд он думл, что все кончено? Хуже всего то, что тк тянется дльше, тянется и тянется… и конц этому не видть.

Мло-помлу Пиннеберг согревется, сон овлдевет им. Может, все-тки удстся еще чуточку соснуть. Поспть всегд стоит. А потом звонит будильник: семь чсов. Пиннеберг мгновенно просыпется, вот и Млыш обрдовнно кричит: «Тик-тк! Тик-тк! Тик-тк!» — кричит до тех пор, пок отец не остнвливет звонок. Овечк продолжет спть.

Пиннеберг зжигет мленькую керосиновую лмпу с голубым стеклянным бжуром — день нчлся. Первые полчс дел у него по горло, он беспрестнно бегет туд-сюд. Только нтянул брюки, Млыш уже просит «к-к», и отец приносит ему «к-к» — коробку из-под сигрет, полную стрых игрльных крт; это его любимя игрушк. В мленькой железной печурке, теперь еще и в плите, пышет огонь; Пиннеберг бежит з водой к колонке, стоящей в сду, умывется, врит кофе, нрезет хлеб, нмзывет куски мргрином. Овечк все еще спит.

Вспоминется ли Пиннебергу фильм, который он когд-то — двным-двно — видел? Жен тм тоже лежл в постели, он был свеж, кк бутон розы, муж бегл и хлопотл по хозяйству. Увы! Овечк не свеж, кк бутон розы, Овечке приходится целый день рботть, Овечк бледня и устля, Овечк вывозит н себе бюджет. Тут совсем другя кртин.

Пиннеберг одевет сын и говорит, повернувшись к постели:

— Теперь и тебе пор, Овечк.

— Д, — покорно отзывется он и нчинет одевться. — Что скзл Кримн?

— Ничего. Просто обозлился.

— Ну и пусть злится. Что угодно, только не это.

— Видишь ли, — осторожно говорит Пиннеберг, — это совершенно безопсно. Они ходят з дровми всегд вместе, вшестером — ввосьмером. Тут ни один лесник не посмеет подступиться.

— Все рвно, — решительно говорит Овечк. — Мы ткими делми не знимемся и знимться не будем.

— А где взять денег н уголь?

— Сегодня я опять весь день штопю чулки у Кремеров. Это три мрки. А звтр, нверное, пойду чинить белье к Рехлинм. Это еще три мрки. А н будущую неделю опять уже договорилсь н три дня. Мои дел идут тут неплохо.

Кжется, в комнте стновится светлее от ее слов, от Овечки словно веет свежим ветром.

— Ткя трудня рбот, — говорит он. — Штопть чулки девять чсов подряд — и з ткие гроши!

— А стол ты не считешь? — говорит он. — У Кремеров очень хорошо кормят. Д я еще вм к ужину чего-нибудь принесу.

— Ты должн съедть все см, — говорит он.

— У Кремеров очень хорошо кормят, — повторяет он.

Уже совсем рссвело, взошло солнце. Пиннеберг здувет лмпу, они сдятся з стол. Млыш сидит н коленях то у отц, то у мтери. Он пьет молоко, ест хлеб, и в его глзенкх сверкет рдость вновь нродившегося дня.

— Когд будешь сегодня в городе, — говорит Овечк, — купи для него четверть фунт хорошего мсл. Я думю, сидеть н мргрине ему не полезно. У него слишком медленно прорезывются зубки.

— Сегодня ндо отдть Путбрезе шесть мрок.

— Д, ндо. Смотри не збудь.

— И Гейльбуту ндо отдть десять мрок з ренду. Первое — послезвтр.

— Верно, — говорит Овечк.

— Вот и все пособие. Только-только н проезд остнется.

— Я дм тебе пять мрок, — говорит Овечк. — Ведь сегодня я получу еще три. Купишь мсл и пострйся достть н Алексндерплтц бннов по пять пфеннигов. Здесь дерут по пятндцть, рзбойники! Кто может столько плтить!

— Хорошо, — говорит он. — А ты пострйся прийти порньше, чтобы Млыш не оствлся тк долго один.

— Пострюсь. Быть может, удстся вернуться к половине шестого. Ты уедешь в чс?

— Д, — говорит он. — В дв ндо быть н бирже.

— Ничего не случится, — говорит он. — Конечно, стршновто оствлять Млыш одного. Но пок ничего не случлось.

— Не случлось — до первого рзу.

— Не говори тк. Почему нм все время должно не везти? Сейчс я зрбтывю штопкой и чинкой, нм не тк уж плохо живется.

— Д, — медленно произносит он. — Д, конечно.

— Милый! — говорит он. — Не всегд же тк будет. Не вешй нос. Будет и н ншей улице прздник.

— Я женился н тебе не для того, чтобы ты меня кормил, — упрямо говорит он.

— Но я и не кормлю тебя, — говорит он. — Это н мои-то три мрки? Ккя чепух! — Он что-то сообржет. — Слушй, милый, ты не хотел бы мне помочь?.. — Он колеблется. — Дело не из приятных, но ты мог бы здорово меня выручить…

— Д? — с ндеждой спршивет он. — Все что угодно.

— Недели три нзд я чинил белье у Рушей н Сдовой улице. Дв дня — шесть мрок. Денег я еще не получил.

— Ты хочешь, чтобы я сходил з ними?

— Д, — отвечет он. — Только чтоб без скндл, обещешь?

— Д, д, — говорит он. — Выцрпю и тк.

— Вот и прекрсно, — говорит он. — Одной зботой меньше. А теперь ндо идти. Будь здоров, мльчугн. Будь здоров, Млыш.

— Будь здоров, моя девочк, — говорит Пиннеберг. — Не очень-то ндсживйся н штопке. Прой меньше, прой больше — не все ли рвно. Помши мме, Млыш.

— Будь здоров, Млыш! — говорит он. — А сегодня вечером прикинем, что нм посдить в сду будущей весной. У нс будет пропсть овощей! Обдумй это зрнее.

— Ты лучше всех, — говорит он. — Лучше тебя нет н свете… Лдно, хорошо, обдумю. Привет, женушк.

— Привет, муженек.

Он держит ребенк н рукх, и они глядят, кк он идет по сдовой дорожке. Они кричт, смеются, мшут рукми. Зтем рздется скрип клитки: Овечк выходит н дорожку между дчными учсткми. Когд ее не видно з домми, Млыш кричит: «Мм-мм!»

— Мм-мм скоро придет, — утешет его отец.

Нконец он исчезет из виду, и они возврщются домой.

МУЖ В РОЛИ ЖЕНЫ. ХОРОШАЯ ВОДИЧКА И СЛЕПОЙ МАЛЫШ. СПОР ИЗ-ЗА ШЕСТИ МАРОК.

Пиннеберг посдил Млыш н пол, дл ему гзету, см знялся уборкой комнты. Гзет был ткя большя, ребенок был ткой мленький, он долго возился, пок рзвернул ее. Комнт был совсем небольшя, девять квдртных метров, и в ней стояли только кровть, дв стул, стол и тулетный столик. Вот и все.

Н рзвороте гзеты Млыш увидел кртинки и рдостно скзл: «К!» и в восторге взвизгнул: «И-и!» Отец подтвердил его открытие. «Это кртинки, Млыш!» — скзл он. Всех мужчин Млыш нзывл «пп-пп», всех женщин — «мм-мм», он очень оживился и сиял от счстья — вон сколько их в гзете!

Пиннеберг положил простыни и подушки проветривться н подоконник, прибрл комнту и перешел в кухню. Кухня был рзмером с полотенце — три метр в длину, полтор в ширину, плит был смой мленькой плитой н свете, с одной только конфоркой; плит испортил Овечке немло крови. Здесь Пиннеберг тоже прибрлся, вымыл посуду — эт рбот его не тяготил, и подметл и вытирл пыль он тоже охотно. Но потом пришлось чистить кртошку и морковь к обеду — этого он не любил.

Когд все дел были переделны, Пиннеберг вышел в сд и осмотрел свои влдения. Домик с мленькой зстекленной террсой был совсем крошечный, и тем огромнее кзлся учсток почти в тысячу квдртных метров. Но он был совершенно зпущен. Он достлся Гейльбуту по нследству три год нзд и с тех пор не обрбтывлся. Быть может, клубнику еще удстся спсти, но перекопть грядки будет очень трудно: все зросло бурьяном, пыреем и чертополохом.

После утреннего дождя небо прояснилось, было свежо — но выбрться н воздух Млышу не повредит.

Пиннеберг возвртился в дом.

— Тк, Млыш, теперь поедем гулять, — скзл он и нтянул н сын шерстяной джемпер и серые рейтузы, н голову ндел белую лохмтую шпочку.

Млыш зпросил «к-к», И отец подл ему крты.

Крты отпрвлялись н прогулку вместе с ними: гуляя, Млыш всегд держл что-нибудь в руке. Н террсе стоял его мленькя сидячя коляск — еще летом они выменяли ее н прежнюю коляску. «Сдись, Млыш», — скзл отец, и Млыш сел.

Они не спеш двинулись в путь. Боясь нрвться н скндл, Пиннеберг пошел не обычной дорогой, где ему волей-неволей пришлось бы пройти мимо домик Кримны. Пиннебергу при его нынешнем упдке духе было не до скндлов, жль только, что не всегд удвлось их избежть. Поселок, где они жили, был большой, в три тысячи учстков, но зимовли в нем от силы пятьдесят человек; все, кто только мог нскрести денег н комнту или приютиться у родственников, бежли в город от холод, грязи и одиночеств. Оствшиеся — смые бедные, смые упорные и смые отчянные — чувствовли, что они должны держться друг з друг, но в том-то и бед, что они не держлись друг з друг: это были либо коммунисты, либо нци, и они вечно скндлили и дрлись между собой. Пиннеберг все еще не мог решить, н чью сторону стть; он думл, что легче всего лвировть между теми и другими, но иногд именно это и было труднее всего.

Н некоторых учсткх люди лихордочно рботли пилми и топорми. Это были коммунисты, вместе с Кримной учствоввшие в ночной вылзке. Дров нужно было поскорее убрть, чтобы сельский жндрм, если бы ему вздумлось проверить, ничего не обнружил. Когд Пиннеберг вежливо говорил: «Добрый день», — люди отвечли ему сухо или хмуро, во всяком случе, не очень-то приветливее. Несомненно, они злились н него. Пиннеберг это тревожило.

Нконец отец с сыном достигли центр поселк — длинные, мощеные улицы, небольшие внллы. Пиннеберг рсстегнул ремешок, прибитый к передку коляски, и скзл Млышу:

— Вылезй! Вылезй!

Млыш взглянул н отц, его голубые глзенки тк и светились луквством.

— Вылезй, — повторил отец. — Вези см свою коляску. Млыш снов взглянул н отц, спустил ногу н землю, улыбнулся и подобрл ногу.

— Вылезй, Млыш, — увещевл сын отец. Млыш откинулся н спинку и притворился, что спит.

— Ну, хорошо, — скзл отец. — Тогд пп-пп пойдет один.

Млыш лукво сощурил глзенки и не шелохнулся.

Пиннеберг медленно двинулся дльше, коляск с ребенком остлсь позди. Он отошел н десять шгов, н двдцть: никкого эффект! Совсем медленно он прошел еще десять шгов, и тут ребенок зкричл:

— Пп-пп! Пп-пп!

Пиннеберг обернулся: Млыш вылез из коляски, но и не думл следовть з ним; он высоко держл ремешок, требуя, чтобы отец снов зкрепил его.

Пиннеберг возвртился и зкрепил ремешок. Млыш был доволен: его любовь к порядку был удовлетворен, и он долго толкл свою коляску, шгя рядом с отцом. Потом они дошли до мост через широкий, бурный ручей, протеквший по луговине. По откосу можно было спуститься н луг.

Пиннеберг оствил коляску нверху, взял Млыш з руку и спустился к ручью. После дождя ручей вздулся, стл мутным и весь вихрился пенистыми водоворотми.

Держ Млыш з руку, Пиннеберг подошел к смому берегу, и они долго молч смотрели н торопливо бегущую воду. Потом

Пиннеберг скзл:

— Это вод, Млыш, хорошя, слвня водичк.

Ребенок что-то рдостно пискнул в ответ. Пиннеберг несколько рз повторил эту фрзу, и Млыш был рд, что отец с ним рзговривет.

А потом Пиннебергу вдруг подумлось, првильно ли, что он стоит во весь рост рядом с ребенком и поучет его. Он присел н корточки и еще рз скзл:

— Это хорошя, слвня водичк, Млыш. Увидя, что отец прясел, ребенок, очевидно, подумл, что тк ндо, и тоже присел. Тк, сидя н корточкх, они некоторое время смотрели н воду, потом пошли дльше. Млыш устл толкть коляску и пошел один. Сперв он шел рядом с отцом и коляской, потом его внимние нчли привлекть всякие вещи, с которыми стоило познкомиться поближе, — куриц, витрин или чугуння крышк колодц, хорошо зметня среди булыжников мостовой. Пиннеберг ждл его, потом медленно шел дльше, снов остнвливлся, окликл и звл Млыш, Тот торопливо пробегл з ним несколько шжков, улыблся отцу, поворчивлся и возврщлся к своей чугунной крышке.

Тк повторялось из рз в рз, и нконец отец ушел длеко вперед — слишком длеко, по рзумению Млыш. Он позвл отц, но отец не остновился. Ребенок, не сходя с мест, переступл с ноги н ногу, он очень взволновлся. Взявшись з крй шпочки, он ндвинул ее н глз и громко зкричл; «Пп-пп!»

Пиннеберг оглянулся. Его сынишк стоял посреди улицы с ндвинутой н глз шпкой и топтлся н месте — того и гляди шлепнется. Пиннеберг бросился к нему и едв успел подхвтить сын, его сердце тк и прыгло. «Ндо же, — думл он. — В полтор год дойти до этого своим умом! Притворился слепым, чтобы я его збрл!

Он попрвил сыну шпку, лицо Млыш озрилось улыбкой.

— Ну и плутишк же ты, Млыш, ну и плутишк! — без конц повторял Пиннеберг со слезми умиления н глзх.

Но вот они дошли до Сдовой улицы, где жил фбрикнт Руш, с жены которого Овечк три недели не могл получить шесть мрок. Пиннеберг повторяет про себя обещние не скндлить, твердо решет не скндлить и нжимет кнопку звонк.

Вилл стоит в плисднике, немного отступя от улицы — большя, крсивя вилл, з нею — большой, крсивый фруктовый сд. Пиннебергу это нрвится.

Он уже все рссмотрел, и тут только до него доходит, что н его звонок никто не отозвлся. Он звонит вторично.

Н этот рз в доме открывется окно, из него высовывется женщин:

— Что нужно? Мы не подем!

— Моя жен чинил у вс белье, — отвечет Пиннеберг. — С вс шесть мрок.

— Приходите звтр! — кричит женщин и зхлопывет окно.

Пиннеберг стоит и рзмышляет, что можно предпринять, не нрушя обещния, днного Овечке. Млыш сидит притихший в коляске; уж конечно, он почувствовл, что отец рссержен.

Пиннеберг снов нжимет кнопку звонк и не отпускет ее, не отпускет очень долго. Никкого движения. Пиннеберг снов что-то сообржет и уже хочет уйти, но тут ему предствляется, что знчит восемндцть чсов подряд штопть и чинить белье. Он упирет локоть в кнопку звонк и ждет. Мимо проходят люди и смотрят. А он все стоит и стоит. Млыш — ни звук.

Нконец окно опять открывется, и женщин кричит:

— Если вы сию же секунду не отойдете от звонк, я позову жндрм!

Пиннеберг снимет локоть со звонк и кричит в ответ:

— Попробуйте позовите! Тогд я скжу жндрму…

Но окно уже зхлопнулось, и Пиннеберг опять принимется звонить. Он всегд был кротким, миролюбивым человеком, но теперь это мло-помлу у него проходит. Првд, ему, в его положении, совсем невыгодно иметь дело с жндрмом — но все рвно. Млыш, должно быть, уже змерз, просидев столько в коляске, но и это ничего не знчит. Вот стоит мленький человек Пиннеберг и звонит к фбрикнту Рушу. Он хочет получить шесть мрок, он упорствует, и он их получит.

Дверь виллы рспхивется, и женщин нпрвляется прямо к нему. Он вне себя от ярости. Он ведет н привязи двух огромных догов, черного и серого, — очевидно, ночью они сторожт усдьбу и дом. Псы понимют, что перед ними — врг, они рвутся с привязи и угрожюще рычт.

. — Я спущу собк, — говорит женщин, — если вы сию же минуту не уберетесь!

— С вс шесть мрок, — говорит Пиннеберг.

Женщин злобствует пуще прежнего, видя, что номер с собкми не прошел. В смом деле, не спускть же собк: они в дв счет перемхнут через изгородь и рстерзют человек. И тот понимет это не хуже ее.

— Кк видно, вы нучились ждть, — говорит он.

— Нучился, — говорит Пиннеберг и не сходит с мест.

— Вы ж безрботный, — презрительно говорит женщин. — Это же у вс н лбу нписно. Я донесу н вс в полицию. Вы обязны сообщть о побочных зрботкх вшей супруги, это обмн.

— Соглсен, — говорит Пиннеберг.

— Я удержу с вс подоходный нлог и сбор в пользу больничной и инвлидной кссы, — говорит женщин, успокивя псов.

— Пожлуйст, — говорит Пиннеберг. — Тогд я вернусь звтр и попрошу предъявить квитнции финнсового упрвления и больничной кссы.

— Пусть только вш жен попробует прийти ко мне з рботой! — кричит женщин.

— С вс шесть мрок, — говорит Пиннеберг.

— Нхл! Грубиян! — кричит женщин. — Если бы муж был дом…

— Но его нет дом, — говорит Пиннеберг.

И — вот они, эти шесть мрок. Вот они лежт н огрде, три монеты по две мрки. Их еще нельзя взять — снчл женщин должн увести собк. Только после этого Пиннеберг берет деньги.

— Большое спсибо, — говорит он, приподнимя шляпу.

— Де! Де! — кричит Млыш.

— Д, деньги, — подтверждет Пиннеберг. — Деньги, Млыш. А теперь домой.

Он не поворчивется, не глядит больше ни н женщину, ни н виллу, он медленно толкет коляску, он опустошен, измотн и мрчен.

Млыш что-то весело лопочет и кричит.

Время от времени отец отвечет ему, но кждый рз невпопд. В конце концов притихет и Млыш.

ПОЧЕМУ ПИННЕБЕРГИ НЕ ЖИВУТ ТАМ, ГДЕ ЖИВУТ. ФОТОАТЕЛЬЕ ИОАХИМА ГЕЙЛЬБУТА. ЛЕМАН УВОЛЕН!

Дв чс спустя Пиннеберг приготовил обед себе и Млышу, они вместе поели, потом Млыш был уложен в кровтку; теперь Пиннеберг стоит в кухне у неплотно прикрытой двери и ждет, чтобы ребенок зснул. Млыш еще не хочет спть, он все время кричит и зовет: «Пп-пп!» Но Пиннеберг стоит кк вкопнный и ждет.

Медленно приближется минут, когд ндо выходить н стнцию: если он не хочет опоздть з пособием, нужно поспеть н поезд, который уходит в чс, и попросту смешно думть о том, что он может опоздть — пусть дже по смым увжительным причинм.

А Млыш все зовет и зовет:

— Пп-пп!

Вообще-то говоря, уйти было бы можно. Ведь он привязл ребенк к кровтке, с ним решительно ничего не может случиться. Но все же кк-то спокойнее н душе, когд уходишь, зня, что Млыш спит. Легко ли подумть, что ребенок прокричит тк весь день пять, то и шесть чсов, пок не вернется Овечк.

Пиннеберг зглядывет в щелочку: Млыш зтих, Млыш спит. Пиннеберг н цыпочкх выходит из дому, зпирет дверь и, ств под окном, прислушивется: не проснулся ли Млыш, когд щелкнул змок. Ничего не слышно. Все тихо.

Пиннеберг припускет рысцой, он еще может поспеть н поезд, может, и не поспеет. Во всяком случе, он должен поспеть. Рзумеется, их глвня ошибк был в том, что они жили в дорогой квртире Путбрезе еще год после того, кк он стл безрботным. Сорок мрок з жилье при девяност мркх доход! Чистейшее безумие, но они не могли решиться… Откзться от последнего, что у них есть, от возможности остться недине, от возможности быть вместе… Сорок мрок з жилье — н это пошл его последняя получк, н это пошли деньги Яхмн, но дльше тк не пошло, и все же должно было кк-то идти. Долги… Путбрезе был неумолим: «Ну, молодой человек, кк нсчет деньжт? Не приступить ли уже к переезду? Переезд я обещл бесплтный, прямо н улицу…»

Овечк кждый рз укрощл его. «У вс-то, конечно, есть чем зплтить, милочк, — говорил Путбрезе. — Но вот кк молодой человек?.. Я бы двно ншел рботу…»

Здолженность и судорожное брхтнье, бессильня ненвисть к человеку в синей блузе. Дошло до того, что Пиннеберг не осмеливлся больше приходить домой. Целыми днями он просиживл в пркх или бесцельно бродил по улицм, он видел в мгзинх, сколько хороших вещей можно купить з хорошие деньги. При этом он кк-то подумл, что рз уж он штется по городу, можно попытться рзыскть Гейльбут. Он тогд зшел к фру Витт и этим огрничился, но ведь в конце концов есть еще полицейские учстки, спрвочные бюро и бюро прописки. Пиннеберг знялся розыскми Гейльбут не только потому, что ндо было кк-то убить время — он подумывл при этом и об одном двнишнем рзговоре с Гейльбутом — речь тогд шл о том, что Гейльбут обзведется собственным делом, и о том, кого он в первую очередь возьмет к себе. Тк вот, рзыскть Гейльбут окзлось совсем нетрудно. Он по-прежнему жил в Берлине, с соблюдением необходимых формльностей он перебрлся н новую квртиру, только уже не в Восточном рйоне, в центре. «Иохим Гейльбут, фототелье», — глсил ндпись н входной двери.

Гейльбут и впрвду обзвелся собственным делом, вот это человек, он никому не позволит нступть себе н ноги, и он преуспевет. Гейльбут готов пристроить у себя своего двнего друг и сослуживц. Речь идет не о месте с твердым оклдом, о месте гент по сбыту, рботющего из комиссионных. Они договорились о приличных комиссионных, и… дв дня спустя безрботный Пиннеберг откзлся от мест.

О, слов нет, тут можно было хорошо зрботть, только он не мог н этом зрбтывть, ему это не по нутру. Нет, он вовсе не строит из себя невесть что — не по нутру.

Удивительное дело: в свое время Гейльбут погорел н снимкх с обнженной нтуры, из-з одного ткого снимк ему пришлось откзться от не бесперспективного мест, от рботы, с которой он отлично спрвлялся. Другие после этого бежли бы от тких снимков кк от чумы, Гейльбут из кмня преткновения сделл креугольный кмень существовния. У него был дргоцення коллекция неслыхнно рзнообрзных снимков — не ккие-нибудь немные нтурщицы с изношенными телми, нет, свеженькие, молоденькие девочки, темперментные женщины — Гейльбут торговл снимкми с обнженной нтуры.

Он действовл с осторожностью: где подретуширует, где приствит новую голову — это ведь ничего не стоит, и никто не сможет ткнуть пльцем в фотогрфию и скзть: «Постойте, д ведь это же…» Зто многие будут только в зтылкх честь, спршивя себя: «Уж не… ли это?»

Гейльбут дл объявление о рспродже коллекции, однко конкуренция в этой облсти был слишком велик: торговля, првд, шл, но длеко не блестяще. Блестяще шл продж с рук. Гейльбут ннял троих молодых людей (четвертым в течение двух дней был Пиннеберг), которые продвли фотогрфии известного род девицм, известного род хозяйкм, швейцрм известного род небольших гостиниц, смотрителям тулетов известного род ресторнов. Дело было поствлено широко и все рсширялось: Гейльбут изучил вкусы клиентов. Нельзя дже скзть, сколь велик был ппетит четырехмиллионного город н подобные штучки. Возможности открывлись безгрничные.

Д, Гейльбут очень сожлел, что его друг Пиннеберг тк и не решился взяться з проджу. Дело было весьм перспективное. Гейльбут полгл, что порою и смя лучшя жен — именно смя лучшя — может быть помехой в жизни. Пиннеберг просто тошнило, когд эткий тулетный дядя рсскзывл ему, кк отозвлись покуптели о последней пртии товр: где, по их мнению, ндо быть откровеннее, и кк, и почему. Гейльбут когд-то ртовл з культуру нгого тел, он не спорил, он говорил:

— Я прктичный человек, Пиннеберг, я оттлкивюсь от жизни. И еще он говорил:

— Я не позволяю нступть себе н ноги. Я остюсь при своем, с чем остются другие — это их дело.

Нет, между ними не произошло рзмолвки. Гейльбут хорошо понимл друг.

— Ну лдно, это тебе не по нутру. Но ведь ндо же что-то для тебя придумть!

Вот он ккой, Гейльбут; он хотел помочь, к нему пришел товрищ, они уже не были тк дружны, кк прежде, вероятно, они никогд не были особенно дружны, но помочь ндо было. Тут-то Гейльбут и вспомнил про этот летний домик в Восточном рйоне Берлин, довольно длеко, в сорок километрх, собственно, это уже и не в Берлине — зто при доме есть клочок земли. «Он достлся мне по нследству, Пиннеберг, три год нзд, от ккой-то тетки. Н что он мне? Вы можете жить тм, у вс будут своя кртошк и овощи».

— Для Млыш это было бы змечтельно, — скзл Пиннеберг. — Все время н свежем воздухе.

— Плты я с вс не возьму никкой, — скзл Гейльбут. — Ведь дом и тк пустует, вы приведете мне в порядок сд. Првд, кое-ккие рсходы я все же несу — нлоги, взносы н ремонт дорог и не зню, что тм еще, постоянно ндо плтить… — Он прикинул в уме. — Скжем, десять мрок в месяц — не много для тебя?

— Что ты, что ты, — скзл Пиннеберг. — Это змечтельно, Гейльбут.

Тким воспоминниям предется Пиннеберг, сидя в вгоне поезд — того смого, который отходит в чс, он поспел вовремя — и рзглядывя проездной билет. Билет желтого цвет, стоит пятьдесят пфеннигов, обртный проезд тоже стоит пятьдесят пфеннигов, и, тк кк Пиннеберг двжды в неделю должен ездить в город н биржу труд, из восемндцти мрок пособия ровно две вылетют н проезд. Всякий рз, когд Пиннеберг берет билет, его душит ярость.

Дело в том, что для згородных жителей существуют сезонные билеты, они обходятся дешевле; но для того, чтобы получить сезонный билет, Пиннеберг должен бы жить тм, где он живет, это для него невозможно. В поселке, где он живет, тоже есть своя бирж труд, и он без всяких зтрт н проезд мог бы отмечться тм, но это для него невозможно, потому что он живет не тм, где живет. Для биржи труд Пиннеберг живет у Путбрезе — сегодня, звтр и во веки веков, незвисимо от того, может он плтить з квртиру или нет.

Увы! Пиннеберг хоть и не хочет вспоминть, но чсто вспоминет о том, кк в июле и вгусте он ходил от Понтия к Пилту, пытясь получить рзрешение переехть из Берлин в поселок, перевестись с берлинской биржи труд н тмошнюю.

— Только если вы сможете докзть, что тм у вс есть виды н рботу. Инче вс не поствят н учет. Нет, этого он докзть не может.

— Но ведь я и здесь буду сидеть без рботы!

— Этого вы знть не можете. Во всяком случе, вы стли безрботным здесь, не тм.

— Но ведь я экономлю тридцть мрок в месяц н квртирной плте!

— Это к делу не относится. Нс это не ксется.

— Но ведь здесь хозяин выбросит меня н улицу!

— Тогд город предоствит вм другую квртиру. Вм придется только сообщить в полицию, что вы остлись без кров.

— Но ведь тм, при доме, есть и земля! Я мог бы обеспечить себя кртофелем и овощми!

— При кком тком доме? Вм должно быть известно, что зконом зпрещено проживть н згородных учсткх!

Итк, ничего не поделешь. Формльно Пиннеберги все еще живут в Берлине, у столяр Путбрезе, и Пиннебергу двжды в неделю приходится ездить в город з пособием. Д еще кждые полмесяц отдвть ненвистному Путбрезе шесть мрок в счет покрытия здолженности з квртиру.

Д, когд Пиннеберг просидит этк с чс в вгоне, он весь рспляется от тких мыслей и под конец получется изрядный костерчик из ярости, ненвисти и озлобления. Но это всего-нвсего костерчик. А потом, н бирже труд, он движется в сером, монотонном потоке других безрботных — ккие рзные у них лиц, кк по-рзному они одеты, но все одинково озбочены, одинково издергны, одинково озлоблены… А что толку?

Он в этом учреждении один из шести миллионов, он идет вдоль ряд окошек — к чему волновться? Десяткм тысяч приходится еще хуже, у десятков тысяч нет тких дельных жен, у десятков тысяч не один ребенок, с полдюжины — проходи дльше, Пиннеберг, получй деньги и ктись, некогд нм с тобой рзговривть, подумешь, ккой особенный, ццкйся тут с ним.

И Пиннеберг идет дльше вдоль ряд окошек, выходит н улицу и нпрвляется к Путбрезе. Путбрезе у себя н склде, сколчивет оконную рму.

— Добрый день, хозяин, — говорит Пиннеберг и хочет быть вежливым с вргом. — Вы, что же, теперь еще и плотником зделлись?

— Я, молодой человек, н все руки, — отвечет Путбрезе, щуря свои мленькие глзки. — Я не то что иные прочие.

— Ну, это смо собой, — соглшется Пиннеберг.

— Кк сын? — спршивет Путбрезе. — Выйдет из него что-нибудь?

— Еще ничего нельзя скзть нверное, — отвечет Пиннеберг. — Вот деньги.

— Шесть мрок, — подтверждет Путбрезе. — Остется еще сорок две. А супруг кк поживет, хорошо?

— Хорошо, — подтверждет Пиннеберг.

— Вы тк это говорите, словно стршно гордитесь этим. Только гордиться-то вм нечем, вшей зслуги тут нет.

— Ничем я не горжусь, — миролюбиво говорит Пиннеберг. — Почт не приходил?

— Почт! — фыркет Путбрезе. — Это для вс-то — почт? А приглшение н рботу не хотите?.. Был тут один ккой-то.

— Мужчин?

— Тк точно, мужчин, молодой человек. Во всяком случе, я принял его з мужчину… В городе спокойно?

— Что знчит: в городе спокойно?

— Полиция опять цпется с коммунистми. А то с нци. Они тут витрины побили. Не видли?

— Нет, — отвечет Пиннеберг. — Не видл. А чего хотел тот человек?

— Понятия не имею… Вы не коммунист?

— Я? Нет.

— Стрнно. Я бы н вшем месте был коммунистом.

— А вы коммунист, хозяин?

— Я? Черт с дв! Я ремесленник, откуд мне быть коммунистом?

— Ах тк… Тк чего же хотел тот человек?

— Ккой человек? Ну что вы ко мне привязлись? Треплся с полчс. Я дл ему вш дрес.

— Згородный?

— Ну д, згородный, ккой же еще? Городской он и тк знл, рз явился сюд.

— Но ведь мы же условились…— внушительно нчинет Пиннеберг.

— Все в порядке, молодой человек. Жен возржть не стнет. У вс тм в доме нет стремянки? А то бы я выбрлся рзок подсобить. У вшей супруги есть з что подержться…

— А пошли вы…— Пиннеберг душит ярость. — Скжете вы мне нконец, чего хотел тот человек?

— Д снимите вы воротничок, — издевется Путбрезе. — Ведь он у вс грязный-прегрязный. Уж больше год кк в безрботных, все еще носит эту гипсовую повязку. Вот уж действительно пьяный проспится, дурк никогд.

— Пошли вы в…— кричит Пиннеберг и зхлопывет з собой дверь.

— Пожлуйте ко мне, молодой человек, дерблызнем по мленькой! — говорит Путбрезе, высовывя в дверь свою бгровую рожу. — Глядя н вс, я и больше выпью!

Пиннеберг медленно идет по улице, и его душит ярость — он опять позволил Путбрезе поиздевться нд собой. И тк кждый рз: он всегд дет себе слово, что поболтет немного с Путбрезе и уйдет, и всегд кончется одним и тем же. Пентюх несчстный, ничему-то он не нучится, кждый делет с ним, что хочет…

Пиннеберг остнвливется перед витриной глнтерейного мгзин, в ней большое крсивое зеркло, Пиннеберг видит себя во весь рост. Д, что и говорить, вид у него невжнецкий. Светло-серые брюки пестрят темными пятнми — следы просмолки крыши, пльто потерлось и выгорело, ботинки — зплт н зплте; Путбрезе, в сущности, прв — воротничок тут ни к чему. Опустившийся безрботный — это кждому з сто шгов видно. Пиннеберг отстегивет воротничок, снимет глстук и сует их в крмн пльто. Но и теперь вид у него ненмного лучше, нмного его уже ничем не испортить; Гейльбут промолчит, но Гейльбут удивится.

Аг, вот едут полицейские мшины. Знчит, опять был стычк с коммунистми — смелые, видно, ребят. Хорошо бы опять почитть гзету, то живешь и не знешь, что творится н белом свете. Может стться, в Гермнии уже полный порядок, и только он ничего не змечет, сидя тм у себя з городом.

Э, нет, кто-кто, уж он бы зметил, если бы все пришло в порядок; пок что по бирже труд не видть, чтобы число ее подопечных сокртилось.

Тк можно думть и думть без конц, приятного тут мло, веселее от этого не стновится, но чем еще зняться в городе, которому до тебя дел нет? Сиди и не рыпйся, хвтит с тебя твоих збот. Мгзины, где не можешь ничего купить, кино, куд не можешь пойти, кфе для тех, у кого есть деньги, музеи для тех, кто прилично одет, квртиры для всех, только не для тебя, влсти — чтобы нд тобой измывться, — нет уж, лучше не рыпться. Но он все же рдуется, вступив н знкомую лестницу, ведущую в контору и квртиру Гейльбут. Ведь сейчс почти шесть, Овечк, нверное, уже дом, и с Млышом, нверное, ничего не случилось…

Он нжимет кнопку звонк.

Ему открывет девушк, очень хорошенькя, молоденькя девушк в чесучовой блузке. Месяц нзд ее здесь не было.

— Что вм угодно?

— Я хотел бы видеть господин Гейльбут. Моя фмилия Пиннеберг. — И, тк кк молоденькя девушк медлит, очень сердито: — Я друг господин Гейльбут.

— Пожлуйст, — произносит нконец молоденькя девушк и впускет его в переднюю. — Вы не подождете минутку?

Он подождет минутку, и девушк исчезет з белой лкировнной дверью с ндписью: «Контор».

Весьм приличня передняя, думет Пиннеберг, обтянут крсной ткнью, фотогрфий и в помине нет, весьм приличные кртины, грвюры н меди и н дереве. Можно ли подумть, что всего полтор год нзд они были сослуживцми и продвли костюмы у Мнделя?

Но вот и Гейльбут.

— Добрый вечер, Пиннеберг, хорошо, что опять нведлся… Мри, — обрщется он к девушке, — подйте нм чй в кбинет!

Нет, они не пойдут в контору, окзывется, со времени его последнего посещения Гейльбут, помимо этой молоденькой девушки, обзвелся еще и кбинетом: книжные шкфы, персидские ковры, огромный письменный стол — точь-в-точь ткой кбинет, о кком всю жизнь мечтл Пиннеберг и ккого у него никогд не будет.

— Присживйся, — говорит Гейльбут. — Вот сигреты. А, осмтривешься? Д, приобрел кое-ккую мебелишку — хочешь не хочешь, ндо. См-то я не придю этому никкого знчения, помнишь, у Витт…

— Д, но крсиво-то кк! — восхищется Пиннеберг. — Змечтельно. Столько книг…

— Ну, знешь, что ксется книг…— нчинет Гейльбут, но передумывет. — А кк вы тм, з городом, — спрвляетесь?

— Очень дже спрвляемся. Мы очень довольны, Гейльбут жен тоже. Он ншл кое-ккую рботу — тк, штопк, чинк белья. Теперь нм лучше стло…

— Тк-тк, — говорит Гейльбут. — Это хорошо… Поствьте сюд, Мри, я сделю все см… Нет, спсибо, больше ничего не ндо… Угощйся, пожлуйст, Пиннеберг. Вот, пожлуйст, пирожные — эти, что ли, полгются к чю? Не зню, понрвятся ли тебе, я-то в этом ничего не смыслю. Для меня и это совершенно безрзлично.

И вдруг:

— У вс тм уже очень холодно?

— Нет, нет, — торопливо отвечет Пиннеберг. — Не очень. Печурк греет хорошо. Д и комнты не бог весть ккие большие, обычно у нс довольно тепло. Между прочим, вот деньги з ренду, Гейльбут.

— Ах д, верно, з ренду… Рзве уже опять пор плтить? Гейльбут берет бумжку и вертит ее в пльцх, но в крмн не прячет.

— Ты ведь просмолил крышу, Пиннеберг?..

— Д, — отвечет тот. — Просмолил. Очень хорошо, что ты дл мне н это денег. Я кк нчл ее смолить, тогд только увидел, что он вся течет. Вот бы поливло нс теперь, в осеннюю непогоду!

— А теперь не течет?

— Слв богу, нет, Гейльбут. Я кк следует просмолил.

— Я вот что хочу тебе скзть, Пиннеберг, — говорит Гейльбут, — я где-то читл… Вы топите целый день?

— Нет, — нерешительно отвечет Пиннеберг, не вполне понимя, куд клонит Гейльбут. — Мы топим немного с утр, и потом под вечер, чтобы ночью было тепло. Сейчс ведь еще не очень холодно.

— А ты знешь, почем сейчс брикеты у вс з городом? — спршивет Гейльбут.

— Точно не зню, — отвечет Пиннеберг. — По недвнему постновлению должны были подешеветь. Мрк шестьдесят? Мрк пятьдесят пять? Нет, точно не зню.

— Я кк-то прочел в строительном журнле, — говорит Гейльбут и вертит в пльцх бумжку, — что в тких летних домикх от сырости легко зводится грибок. Я бы рекомендовл тебе топить поосновтельнее.

— Хорошо, — говорит Пиннеберг. — Мы можем и…

— Вот об этом я и хотел тебя попросить, — говорит Гейльбут. — Все-тки жлко, если дом пропдет. Будь любезен, топи целый день, чтобы стены просыхли кк следует. Для нчл вот тебе десять мрок. А в подтверждение первого числ следующего месяц можешь принести мне счет н уголь…

— Нет, нет, — торопливо говорит Пиннеберг и глотет слюну. — Не ндо этого делть, Гейльбут. Ты кждый рз возврщешь мне деньги з ренду. Ты и тк уже помогл нм, еще у Мнделя…

— Д о чем ты, Пиннеберг! — говорит Гейльбут, он очень удивлен. — Помогть — это же в моих интересх, и просмолк крыши и топк — тоже. В сущности, тут и речи не может быть о помощи. Ты см себе помогешь…

Гейльбут кчет головой и глядит н Пиннеберг.

— Гейльбут! — вырывется у Пиннеберг. — Я же тебя понимю, ты…

— Послушй-к, — говорит Гейльбут. — Не помню, рсскзывл я тебе или нет, кого я недвно встретил из нших сослуживцев?

— Нет, — отвечет Пиннеберг. — Кого?

— Нет? Не рсскзывл? — переспршивет Гейльбут. — Вот уж ни з что не отгдешь. Лемн, ншего бывшего нчльник отдел личного соств.

— Ну и кк? — любопытствует Пиннеберг. — Ты поговорил с ним?

— Еще бы, — отвечет Гейльбут. — То есть говорил-то все время он, изливл передо мной душу.

— Это почему же? — спршивет Пиннеберг. — Уж ему-то грех жловться.

— Его уволили, — с удрением произносит Гейльбут. — Его уволил господин Шпнфус. Уволил тк же, кк и нс.

— Господи боже! — вне себя от изумления восклицет Пиннеберг. — Лемн уволили! Нет, Гейльбут, об этом ты должен рсскзть подробнее. Позволь мне взять еще сигрету?

ПИННЕБЕРГ — КАМЕНЬ ПРЕТКНОВЕНИЯ. ЗАБЫТОЕ МАСЛО И ПОЛИЦЕЙСКИЙ. НОЧЬ НЕДОСТАТОЧНО ТЕМНА.

Только около семи вечер Пиннеберг снов выходит н улицу. Бесед с Гейльбутом подбодрил его, ему по-нстоящему весело и вместе с тем стршно грустно. Итк, Лемн свлили, Пиннеберг хорошо помнит вжного Лемн, величественного господин Лемн, он восседл один з пустым письменным столом и говорил: «Удобрениями мы, конечно, не торгуем».

Лемн вынул душу из бедняги Пиннеберг, потом явился господин Шпнфус и вынул душу из бедняги Лемн. В один прекрсный день вынут душу из спортивно подтянутого господин Шпнфус. Тк устроен жизнь, но, в сущности, слбое утешение, что очередь доходит до кждого.

Н чем же погорел господин Лемн? Послушть господ-нчльников, принять н веру мотив увольнения, тк выходит, что господин Лемн погорел н Пиннеберге. Видите ли, ретивый Шпнфус рскопл, что зведующий отделом личного соств Лемн превысил полномочия, — во время сокрщения шттов он пристривл н службу своих любимчиков. Он утверждл, что они переводились из филилов фирмы, из Гмбург, Фульды или Бреслвля, Шпнфус его рзоблчил.

В действительности же все понимли, что это был лишь предлог для увольнения. Любимчиков пристривли все, только теперь нстл черед господин Шпнфус нбрть к Мнделю своих людей. Но делть это спокойно можно было, только уволив господин Лемн. Н протяжении двдцти лет это знл кждый, н двдцть первый год мер переполнилсь: ведь господин Лемн дошел до прямой подделки документов!

«Переведен из Бреслвльского филил», — прикзл зписть Лемн в личное дело Пиннеберг, ведь тот явился от Клейнгольц из Духеров. И пусть Лемн еще скжет спсибо господину Шпнфусу — ведь не исключлсь возможность преследовния его в судебном порядке. Тк что нечего Лемну рзоряться.

Зто кк рзорялся господин Лемн перед своим бывшим подчиненным Гейльбутом! Ведь господин Гейльбут, кжется, дружил с этим плюгшом, с этим, кк бишь его… с Пиннебергом? Кк они нд ним куржились, нд этим дурчком! Он мло продвл? Ничего подобного, он продвл достточно, после уход Гейльбут он один в отделе еще кк-то спрвлялся с нормой. Возможно, потому-то у него и были звистники среди продвцов, возможно, потому-то в его личном деле и лежло письмо, — рзумеется, нонимное, — в котором говорилось, будто этот смый Пиннеберг состоит в нцистском штурмовом отряде!

Он, Лемн, всегд думл, что это вздор: ну, мог ли в тком случе Пиннеберг дружить с ним, с Гейльбутом? Но опровергть это было бесполезно; Шпнфус верил только Иенеке и Кеслеру, вдобвок ко всему было зведомо известно, что не кто иной, кк Пиннеберг, упорно укршл стены уборной для служщих свстикми и ндписями: «Сдохни, жид!» — рисовл виселицы с повешенным толстым евреем и подписью: «О Мндель, ты зрвлся — и высоко збрлся!» С уходом Пиннеберг эти художеств прекртились, стены клозет сияли незпятннной белизной. И ткого-то человек он, Лемн, пристроил н службу переводом из Бреслвля!

Итк, Лемн погорел н Пиннеберге, Пиннеберг погорел н Кеслере — вот и рзмышляй о том, нсколько выгодно быть хорошим продвцом, вклдывть в рботу душу и сердце, с одинковым пылом нхвливть покуптелю и хлопчтобумжные штны з шесть с половиной и фрчную пру з сто двдцть мрок! Д, конечно, солидрность служщих существует, — солидрность звистливых против дельных. Ткя солидрность существует!

Пиннеберг идет куд глз глядят, он уже н Фридрихштрссе, но ведь дже ярость и гнев перекипют в конце концов. Ткой уж с ним вышел оборот, можешь злиться, но, в сущности, злиться совершенно бессмысленно. Вот тк-то!

Прежде Пиннебергу чстенько приходилось прогуливться по Фридрихштрссе, он, можно скзть, чувствует себя здесь кк дом и поэтому срзу змечет, что девиц здесь против прежнего знчительно прибвилось. Рзумеется, длеко не все из них профессионлки, тут много нечестной конкуренции: еще полтор год нзд, когд он служил у Мнделя, продвцы рсскзывли, что многие жены безрботных выходят н пнель, чтобы подрботть несколько мрок.

Тк оно и есть, это всякому видно, многие из них не могут ндеяться н успех, они совсем непривлектельные, у хорошеньких н лицх нписн ждность — ждность к деньгм.

Пиннеберг думет об Овечке, о Млыше. «Нм живется не тк уж плохо», — всегд говорит ему Овечк, и тут он, несомненно, прв.

Полиция, кк видно, еще не вполне успокоилсь — повсюду удвоенные нряды, полицейские попдются чуть не н кждом шгу. Пиннеберг ничего не имеет против полицейских кк тковых, они, рзумеется, необходимы, особенно регулировщики, но ему все же кжется, что они вызывюще хорошо откормлены и одеты, д и держт себя несколько вызывюще. Прохживются среди публики, словно учителя н переменке среди школьников: ведите себя прилично, не то…

Ну д шут с ними.

Пиннеберг уже в четвертый рз проходит по Фридрихштрссе между Лейпцигерштрссе и Унтер-ден-Линден. Домой он еще не может, просто не может. Кк только придешь домой, все кончится, жизнь безндежно зчдит, зкоптит дльше, тут все-тки может что-нибудь произойти! Првд, девушки и глядеть н него не хотят, для здешних девушек он вообще не существует: пльто н нем выгоревшее, брюки грязные, см он без воротничк. Если он хочет взять девушку, ндо идти в рйон Силезского вокзл, тмошним все рвно, ккой у него вид, лишь бы зплтил. Но хочет ли он взять девушку?

Может быть, и хочет, он см не знет, д и не здумывется нд этим.

Но вот что было бы хорошо — это рсскзть кому-нибудь, кк он жил рньше, ккие хорошие у него были костюмы и ккой чудесный у него Млыш…

Млыш! Кк это он збыл купить для него мсло и бнны! А уже девять, ни в один мгзин не попдешь. Пиннеберг злится н себя и мрчнеет еще больше: нельзя же прийти домой с пустыми рукми, что подумет о нем Овечк? Быть может, он еще попдет в ккой-нибудь мгзин с зднего ход? Вот большой, ярко освещенный гстрономический мгзин. Пиннеберг приплющивется носом к витрине: нет ли внутри продвц, тогд можно было бы постучть. Он должен купить мсл и бнны!

— Проходите! — негромко произносит кто-то з его спиной, Пиннеберг вздргивет, он действительно испуглся, он оборчивется. Рядом с ним полицейский. Кого он имеет в виду? Его?

— Вм говорят, проходите, слышите! — громко повторяет полицейский.

Пиннеберг не один у витрины: кроме него, тут стоят несколько прилично одетых господ, но полицейский обрщется не к ним, сомнений быть не может, он дресуется к одному только Пиннебергу.

Пиннеберг совершенно ошршен.

— А? Что? Почему? Могу же я…

Он зикется, до него попросту не доходит.

— А ну, поживее! Не то я буду вынужден…

Н руке у полицейского висит резиновя дубинк, он едв зметно приподнимет дубинку.

Все с любопытством смотрят н Пиннеберг. Тем временем у витрины остновились еще несколько человек — вокруг них форменным обрзом нчинет собирться толп. Люди глядят выжидтельно, не принимя ни ту, ни другую сторону; вчер здесь, н Фридрихштрссе и н Лейпцигерштрссе, били витрины.

У полицейского темные брови, светлый прямой взгляд, энергичный нос, румяные щеки и черные усики нд верхней губой…

— Уйдете вы или нет? — спокойно спршивет полицейский.

Пиннеберг хочет что-то скзть, Пиннеберг смотрит н полицейского, губы у него трясутся. Пиннеберг смотрит н людей. Они стоят во всю ширину тротур, вплоть до смой витрины — прилично одетые люди, порядочные люди, зрбтывющие люди.

А в зеркльном стекле витрины отржется еще один человек — бледный, кк привидение, без воротничк, в потертом пльто, в перепчкнных вром брюкх.

И вдруг Пиннеберг понимет все, перед лицом этого полицейского, этих порядочных людей, перед этой блестящей витриной он понимет, что выброшен из жизни, что ему здесь больше не место, что его гонят по прву: поскользнулся, опустился, пропл. Чистот и порядок: в прошлом. Рбот и обеспеченный кусок хлеб: в прошлом. Продвижение по службе и ндежды: в прошлом. Бедность — это не только несчстье, бедность нкзуем, бедность позорн, бедность подозрительн.

— Может, ждешь, чтоб я тебе помог? — спршивет полицейский.

Пиннеберг подчиняется, голов у него кк в тумне, он хочет побыстрее пройти по тротуру дльше, к вокзлу Фридрихштрссе, — он хочет поспеть н поезд, он хочет к Овечке…

Полицейский толкет Пиннеберг в плечо, толкет не тк уж сильно, но, во всяком случе, достточно сильно, чтобы он очутился н мостовой.

— А ну, провливй, — говорит полицейский, — д поживее!

И Пиннеберг уходит; он семенит по мостовой вдоль тротур, он думет об очень многом: пустить бы им крсного петух, угостить бы их бомбой, уложить бы их всех н месте… Он думет, что вот теперь-то уж и впрвду все кончено, и с Овечкой, и с Млышом… но, в сущности говоря, он не думет ни о чем.

Пиннеберг доходит до угл Егерштрссе и Фридрихштрссе. Он хочет перейти через перекресток — и н вокзл, домой, к Овечке, к Млышу, для них-то он все-тки существует…

Но полицейский опять толкет его:

— Туд, туд проходи!

И покзывет в сторону Егерштрссе.

Пиннеберг снов хочет взбунтовться: ведь ему ндо н поезд.

— Мне ндо туд…— говорит он.

— А я говорю — туд, — повторяет полицейский и толкет его в сторону Егерштрссе. — Ну, ну, не здерживйся! — и дет ему здорового лещ.

Пиннеберг пускется бежть, он бежит со всех ног, он чувствует, что з ним больше не гонятся, но не смеет оглянуться нзд. Он бежит все дльше по мостовой, никуд не сворчивя, прямо во мрк, в темноту, но полной темноты нигде нет.

Много, очень много времени прошло, прежде чем он змедлил шг. Он остновился, он огляделся. Пусто. Никого. Полиции нет. Осторожно ствит он одну ногу н тротур. Потом другую. И вот он уже не н мостовой, он опять н тротуре.

Медленно, шг з шгом, Пиннеберг идет по Берлину. Но полной темноты нигде нет, и очень трудно проходить мимо полицейских.

ГОСТЬ НА ТАКСИ. ДВОЕ ЖДУТ НОЧЬЮ. ОБ ОВЕЧКЕ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ И РЕЧИ.

Н улице 87 перед учстком 375 стоит мшин — берлинское ткси. Шофер уже много чсов подряд сидит в домике у Пиннебергов, н кухне — он всю ее зполнил собой.

Он выпил целый кофейник кофе, потом выкурил сигру, потом погулял немного в сду — но в темноте ничего не было видно. Тогд он вернулся в кухню, выпил еще один кофейник и выкурил еще одну сигру.

А те, в комнте, все говорят и говорят, особенно этот здоровенный блондин. При желнии шофер мог бы подслушть, о чем рзговор, но ему это совершенно неинтересно. Ведь в ткси, в стеклянной переборке, отделяющей водителя от здних мест, почти всегд есть щелк, — з неделю нслушешься столько интимностей, что хвтит н всю жизнь.

Через некоторое время, н что-то решившись, шофер встет и стучится в дверь.

— Мы еще не скоро поедем?

— Мил человек! — говорит блондин. — Неужели вы не хотите зрботть?

— Кк не хотеть, — отвечет шофер. — Только вм это дорого обойдется — простой!

— Вот именно — мне, не вм! — говорит здоровенный блондин. — Сдитесь, н чем стоите, и вспоминйте уроки зкон божьего: «Без воли божьей и волос с головы не упдет». То ли еще бывет.

— Ну рз тк, — отвечет шофер, — тогд я сосну млость.

— Тоже неплохо, — говорит Яхмн. И Овечк:

— Ум не приложу, куд девлся Гннес. Обычно он позже восьми не здерживется.

— Ничего, придет, — говорит Яхмн. — Кк дел у молодого ппши, молодя ммш?

— Господи боже мой! — отвечет Овечк. — Ему нелегко. Шутк ли скзть, четырндцть месяцев без рботы…

— Это не нвсегд, — говорит Яхмн. — Теперь я снов в здешних плестинх, что-нибудь д нйдется.

— Вы были в отъезде, господин Яхмн? — спршивет Овечк.

— Д, я немножко отсутствовл. — Яхмн встет и подходит к кровтке Млыш. — Не пойму, кк может отец здерживться, когд дом его ждет ткое сокровище!

— Господи боже мой, господин Яхмн, — говорит Овечк. — Слов нет, Млыш у нс чудесный, но жить только для ребенк… Видите ли, днем я ухожу шить…

— Вы не должны этого делть! Больше этого не будет!

— …днем я ухожу шить, н него остется дом, готовк, ребенок. Он не ропщет, он дже любит знимться домшними делми, но рзве это жизнь для него? Мужчины сидят дом и знимются хозяйством, женщины рботют — скжите, Яхмн, неужели тк будет продолжться вечно? Это же невозможно!

— Ну д! — говорит Яхмн. — Почему невозможно? А кк было во время войны? Женщины рботли, мужчины убивли друг друг, и все считли, что тк и быть должно. Ткой порядок дже лучше.

— Не все считли, что тк и быть должно.

— Не все, тк почти все, голубушк. Тков человек: ничему-то он не нучится и без конц повторяет одни и те же глупости. И я тоже. — Яхмн делет пузу. — Дело в том, что я опять переезжю к вшей свекрови.

— Конечно, господин Яхмн, — нерешительно говорит Овечк. — Вм лучше знть. Быть может, это вовсе не глупо. В конце концов, он умня, с ней интересно.

— Рзумеется, это глупо, — сердито говорит Яхмн. — Стршно глупо! Вы ведь ничего не знете, голубушк! Понятия не имеете! Ну д хвтит об этом…

Он погружется в рздумье.

— Вм нет смысл ждть, господин Яхмн, — после долгой пузы говорит Овечк. — Вот уж и десятичсовой поезд прошел. Я серьезно думю, что Гннес згулял. У него было слишком много денег.

— Кк? Много денег? У вс все еще много денег?

— Смотря что нзывть деньгми, Яхмн, — улыбется Овечк. — Двдцть мрок, двдцть пять. Для него достточно, чтобы рзгуляться.

— Д, достточно, — уныло отзывется Яхмн. И опять продолжительное молчние. Нконец Яхмн снов поднимет голову:

— Вы очень беспокоитесь, Овечк?

— Еще бы не беспокоиться. Д вы сми увидите, до чего они довели моего муж з дв год. А ведь он, что ни говори, порядочный человек…

— Конечно, порядочный.

— И он совсем не зслужил, чтобы тк нд ним измывлись. Если он теперь еще зпьет… Яхмн рздумывет.

— Нет, — говорит он. — В Пиннеберге всегд было что-то свежее, чистое. А пьянство — это грязь и нечистоплотность, нет, он не зпьет. Ну тм, гульнуть рзок — это другое дело, но чтобы зпить по-нстоящему — нет…

— Вот и десять тридцть прошел, — говорит Овечк. — Я нчиню бояться.

— Не бойтесь з него, — отвечет Яхмн. — Пиннеберг пробьется.

— Через что пробьется? — зло спршивет Овечк. — Через что? Все это пустое, что вы говорите, Яхмн, все это только тк, чтобы утешить. В том-то и бед, что он торчит тут з городом и у него ничего нет, з что можно было бы бороться. Ему остется только ждть — но чего? Чего ждть? Д ничего! Тк просто… ждть.

Яхмн долго глядит н нее. Он повернул к Овечке свою большую львиную голову и глядит ей прямо в лицо.

— Не думйте все время о поездх, Овечк, — говорит он. — Вш муж вернется. Непременно вернется.

— Я не того боюсь, что он зпьет, — говорит Овечк. — Это стршно, но это еще не смое стршное. Глвное, он сейчс ткой пришибленный, с ним может что-нибудь случиться. Сегодня он зходил к Путбрезе, тот мог ему нгрубить, это его сейчс всего переворчивет. Он может не выдержть, Яхмн, он может…

Он смотрит н него округлившимися, широко рскрытыми глзми, и вдруг ее глз нполняются слезми; крупные светлые слезы ктятся по щекм, и нежный волевой рот нчинет дрожть, губы не слушются ее.

— Яхмн, — шепчет он. — Он может…

Яхмн встл, он стоит совсем близко з ее спиной, он берет ее з плечи.

— Нет, голубушк, нет! — говорит он. — Этого не будет. Этого с ним не случится.

— Все может случиться…— Он вдруг высвобождется. — Ехли бы вы лучше домой. Только зря деньги з ткси плтите. В нш дом пришл бед.

Яхмн не отвечет. Он ходит по комнте — дв шг вперед, дв шг нзд.

Н столе лежит жестяня коробк из-под сигрет со стрыми игрльными кртми, которые тк любит Млыш.

— Кк, вы скзли, мльчик нзывет крты? — спршивет Яхмн.

— Ккой мльчик?.. Ах д, Млыш! Он зовет их «к-к».

— Тк не рзложить ли вм к-к, не погдть ли? — говорит Яхмн и улыбется. — Вот увидите, вс ждет совсем не то, что вы предполгли.

— Не ндо, — отвечет Овечк. — И тк все известно: небольшие деньги в дом, то есть пособие по безрботице з ближйшую неделю.

— В днный момент я не особенно при деньгх, — говорит Яхмн. — Но мрок восемьдесят — девяносто я бы вм охотно дл… я хочу скзть: в долг, — тут же попрвляется он. — Зимообрзно.

— Это очень любезно с вшей стороны, Яхмн, — говорит Овечк. — Нм бы эти деньги пригодились. Только, понимете, деньгми тут не поможешь. Перебивться-то мы перебивемся. Деньгми тут никк не поможешь. Вот рбот, немножко ндежды — это бы ему помогло. А деньги — нет.

— Вы откзыветесь потому, что я возврщюсь к вшей свекрови? — спршивет Яхмн и очень здумчиво глядит н Овечку.

— И поэтому тоже, — отвечет Овечк. — Поэтому тоже. Я должн оберегть Гннес от всего, что может его рсстроить, Яхмн. Вы ведь понимете.

— Понимю, — говорит Яхмн.

— Но глвное, — продолжет Овечк, — деньги не помогут. Ну, поживем чуть получше полтор-дв месяц, что от этого изменится? Ничего.

— Быть может, достну ему место, — здумчиво говорит Яхмн.

— Ах, господин Яхмн, — говорит Овечк. — У вс добрые нмерения, только не утруждйте себя больше: уж если снов устривть Гннес н рботу, ндо устривть его без лжи и обмн. Он должен избвиться от стрх, должен снов почувствовть себя свободным.

— Д…— с огорчением соглшется Яхмн. — Если вы и впрвду зхотели ткой роскоши, чтоб без лжи и обмн, тут уж я действительно пс!

— Видите ли, другие воруют здесь дров, — горячо говорит Овечк, — и, полож руку н сердце, я не нхожу в этом ничего дурного, но я скзл Гннесу, чтобы он не смел этого делть. Он не должен опускться, Яхмн, не должен! Хоть это-то должно у него остться. Вы говорите: роскошь, ну что ж, пусть тк, но это единствення роскошь, которую мы можем себе позволить, и я з нее крепко держусь и от этого не отступлю, Яхмн.

— Голубушк, — говорит Яхмн. — Я…

— Вот тут в постельке Млыш, может стться, все опять попрвится, и Гннес опять соберется с силми, у него будет место, рбот по душе, он опять стнет зрбтывть. И тогд он все время будет думть: ты см этого добился, ты выдержл! Не в дровх дело, Яхмн, и не в зконх: что это з зконы, если они позволяют безнкзнно издевться нд людьми и грозят тюрьмой з кучку дров, не стоящую трех мрок… Плевть мне н ткие зконы, Яхмн, и нисколько мне не стыдно…

— Голубушк…— хочет что-то скзть Яхмн.

— Но для Гннес это невозможно, — горячо продолжет Овечк. — Он весь в отц, в нем ничего нет от мтери. Мм не рз мне рсскзывл, кким тюфяком был его отец, и н службе — он возглвлял двоктскую контору, и все у него должно было сходиться тютельк в тютельку, — и в личной жизни тоже. Кк он спешил в тот же вечер уплтить по счету, пришедшему утром. «Если я умру, — говорил он, — счет окжется неоплченным, меня могут нзвть нечестным человеком». И Гннес тоже ткой же. Тк что это вовсе не роскошь, Яхмн, это должно остться при нем, и если он теперь иной рз думет: «Если могут другие, знчит, могу и я», — он все рвно этого не может. Он должен остться чистым, и я з этим слежу, Яхмн, он не соглсится н новое место, если все опять будет построено н обмне.

— Что мне тут еще делть? — спршивет Яхмн. — Чего сидеть? Чего ждть? У вс все в порядке, вш лвочк рботет нормльно. Вы првы, голубушк, непогрешимо првы. Еду домой.

Но он не уезжет, он дже не встет со стул, он смотрит н нее большими глзми.

— Сегодня в шесть утр, Овечк, — говорит он, — меня выпустили из ктлжки. Отсидел год, голубушк, — говорит он.

— С той ночи, кк вы пропли, Яхмн, — говорит Овечк, — эт мысль не покидл меня. Не то, что вы уже сели, но что это может случиться. Ведь вы, кк бы вм скзть…— Он не нходит нужного слов. — Ведь вы ткой…

— Рзумеется, «ткой», — говорит Яхмн.

— К тем немногим, кто вм по душе, вы добры, ко всем прочим, вероятно, очень дже не добры.

— Верно! — подтверждет Яхмн. — Вы мне по душе, голубушк.

— И потом, вы любите широко жить, любите деньги, любите, чтобы вокруг вс было весело, у вс без конц новые плны… Ну д это вше дело. Тк вот, когд мм скзл, что вс рзыскивет полиция, я срзу поверил этому.

— А вы знете, кто н меня донес?

— Мм, конечно.

— Верно, мм. Фру Мри, он же Ми Пиннеберг. Видите ли, голубушк, я немножечко пригульнул н стороне, мм сущий дьявол, когд ревнует. Впрочем, мм и см н этом нгрелсь — тк, пустяки, всего четыре недели.

— И вы все-тки решили вернуться к ней?.. А, понимю. Вы подходите друг к другу.

— Верно, голубушк. Мы подходим друг другу. Что ни говори, он змечтельня женщин. Мне очень нрвится, что он ткя ждня, ткя эгоистичня… Известно ли вм, что у ммы больше тридцти тысяч в бнке?

— Неужели больше тридцти тысяч?

— А вы что думли? Мм умн. Мм смотрит вперед, мм думет о стрости, мм дорожит своей незвисимостью. Д, возврщюсь к ней. Для ткого, кк я, лучше подруги не сыщешь н жизнь и н смерть, н рзбой и н все.

С минуту они молчт, потом Яхмн быстро встет и говорит:

— Ну, спокойной ночи. Овечк, я поеду.

— Спокойной ночи, Яхмн, желю вм всяческой удчи. Яхмн пожимет плечми.

— Сливки уже сняты, голубушк, когд тебе под пятьдесят. Остется снятое молоко, обрт, бурд. — Некоторое время он молчит, потом непринужденно спршивет — Но о вс, конечно, может быть и речи, Овечк?

— Нет, Яхмн, — говорит Овечк с смой сердечной улыбкой. — Конечно, не может. Мы с Гннесом.

— Ну тк не беспокойтесь з своего Гннес! Он придет. Вот увидите, сейчс придет. Пок, моя Овечк. Может, еще свидимся!

— Свидимся, Яхмн, обязтельно свидимся! Когд нши дел попрвятся. Не збудьте свои чемодны. Ведь з ними-то вы и пришли…

— З ними, голубушк. Вы првы, кк всегд. Непогрешимо првы.

КУСТ СРЕДИ КУСТОВ И СТАРАЯ ЛЮБОВЬ

Овечк вышл в сд проводить Яхмн. Рзоспвшемуся шоферу не срзу удлось зпустить остывший мотор, они молч стояли возле втомобиля. Потом они еще рз пожли друг другу руки, еще рз попрощлись, и некоторое время Овечк еще видел удляющийся свет фр, слышл шум мотор, и вот уже все тихо и темно вокруг.

Небо ясное, в звездх; слегк подморживет. Во всем поселке, нсколько хвтет взгляд, ни огоньк, и только позди, в окне их дом, мягко теплится крсновтым светом огонек керосиновой лмпы.

Овечк стоит в сду. Млыш спит — он ждет? Но чего ей ждть? Последний поезд прошел, Гннес может приехть только звтр утром, он згулял — и эт чш не минул ее, ничто ее не минует. Можно идти ложиться спть. Или не спть. Это не вжно, ну ккое имеет знчение, кк мы живем.

Овечк не идет в дом. Он все стоит в сду, и что-то в молчнии этой ночи бередит ей сердце. В холодной вышине мерцют звезды — ну что ж. Кусты в сду, их собственном и соседском, кжутся плотными сгусткми тьмы, соседский дом — словно темня звериня туш.

Ни ветерк, ни звук, ничего; длеко позди, по нсыпи, проходит поезд, и оттого здесь кжется еще тише, еще безмолвнее. Но

Овечк знет: он не одн. Здесь в сду, во мрке, есть кто-то еще, стоит, кк он, и не шевельнется. Дышит? Нет, не дышит. И все-тки здесь кто-то есть.

Вот сиреневый куст, вот еще сиреневый куст, но с кких это пор между этими сиреневыми кустми что-то стоит?

Овечк делет шг вперед, сердце тк и прыгет у нее в груди, но он спокойно спршивет

— Милый, это ты?

Сиреневый куст, лишний сиреневый куст, стоит кк вкопнный. Потом делет нерешительное движение, и зпинющимся, хриплым голосом Гннес спршивет

— Он уехл?

— Д, Яхмн уехл. Ты долго здесь ждл?

Пиннеберг не отвечет.

Тк они молч стоят некоторое время. Овечке хотелось бы видеть, ккое лицо у мльчугн, но в темноте ничего не рзглядеть. И все же от этой неподвижной фигуры, стоящей нпротив, веет ккой-то опсностью, чем-то еще более темным, чем см ночь, чем-то еще более грозным, чем эт непривычня неподвижность человек, которого тк хорошо знешь. Овечк стоит и молчит.

— Пойдем в дом? — нконец тихо спршивет он. — Мне холодно.

Он не отвечет.

Овечк понимет: что-то случилось. Не то чтобы ее мльчугн выпил, или, быть может, он действительно выпил, но дело не только в том, что он выпил. Случилось что-то другое, что-то худшее.

Вот он стоит перед ней, ее муж, ее милый молодой муж, он прячется во тьме, кк рненый зверь, он боится выйти н свет. Теперь они его доконли.

Он говорит

— Яхмн приезжл только з своими чемоднми. Он больше не вернется.

Пиннеберг не отвечет.

И снов они некоторое время стоят молч. По шоссе, внизу нпротив, идет мшин: гудение мотор возникет издлек, приближется, нрстет и снов, удляется, пок не зтихет совсем. Он думет: «Что ему скзть? Ну хоть бы слово проронил!»

Он говорит

— Сегодня я штопл у Кремеров, знешь? Он не отвечет.

— Вернее скзть, не штопл, шил. У нее был отрез, я рскроил его и шью ей домшнее плтье. Он очень довольн, скзл, что уступит мне по дешевке свою струю швейную мшину и порекомендует меня всем своим знкомым. З плтье я получу восемь, то и. десять мрок.

Он ждет. Он ждет долго. Он осторожно говорит

— Быть может, мы будем прилично зрбтывть. Быть может, нм удстся выбрться из нужды.

Он делет слбое движение и снов зстывет в неподвижности и молчит.

Овечк ждет, сердце нливется тяжестью, холодеет. Больше он ничего не может придумть. Все нпрсно. Стоит ли бороться? Во имя чего? Уж пусть бы шел с другими крсть дров.

В последний рз он поднимет голову, он видит множество звезд; небо тихое и торжественное, но стршно чужое, большое и длекое. Он говорит:

— Сегодня вечером Млыш все время звл тебя. Все лепетл: «Пп-пп!» — потом вдруг скзл: «Пп». Гннес молчит.

— Милый! — зовет он. — Милый, что с тобой? Ну скжи хоть слово своей Овечке. Неужели и я для тебя больше не существую? Неужели мы теперь совсем одиноки?

Увы! Все нпрсно. Он не подходит ближе, он молчит, он кк будто все отдляется и отдляется от нее.

От земли поднимется холод, он охвтывет Овечку со всех сторон, и вот уже нет ничего, только холод! Позди — теплый, крсновтый свет в окне, тм спит Млыш. Ах, дже дети уходят от нс, они нши тк недолго. Шесть лет? Десять? Всегд и всюду одно одиночество.

Он идет к дому н крсновтый свет — тк ндо, что ей еще остется?

— Овечк! — рздется позди длекий голос. Он идет к дому — теперь уже ничем не поможешь, — он идет к дому.

— Овечк!

Он идет к дому. Вот террс, вот дверь, еще шг — и он нжмет ручку… Вдруг кто-то удерживет ее, Гннес удерживет ее, он рыдет, он бессвязно бормочет:

— Ах, Овечк, Овечк, что они со мной сделли… Полицейский столкнул меня с тротур… погнл меня… Кк я теперь посмотрю в глз людям?

И вдруг холод отступил, бесконечно лсковя, зеленя волн подхвтывет ее и его вместе с нею, подымет их, звезды сверкют совсем близко; он шепчет:

— Но ведь мне-то ты можешь смотреть в глз! Всегд! Всегд! Ведь ты со мной, мы-то ведь вместе…

Волн вздымется выше и выше, они н ночном берегу между Лензном и Виком, тогд звезды были тк же близко… Строе счстье, стря любовь… Все выше и выше от зпятннной земли к звездм. И они вместе входят в дом, где спит Млыш.