У всех есть ошибки молодости, грехи, о которых хочется навсегда забыть и никогда не вспоминать. Но что делать, если ты по глупости и наивности засадила за решетку невиновного человека? Как с этим жить дальше? Вот и Дина Игнатова пыталась ответить на эти вопросы. Много лет назад в подворотне родного дома убили ее бывшего поклонника. Дина видела только спины нападавших хулиганов и слышала парочку фраз, но указала следователю на своего одноклассника Даниила Кузьмина. Теперь же ее гложут сомнения, а был ли реальным убийцей Даниил, или он попал в тюрьму по ее вине. Все это мешает ее благополучной и размеренной жизни. Дина с опаской и сомнениями ждет своего личного врага, у которого скоро закончится срок заключения. Он явно захочет проведать бывшую одноклассницу и превратить жизнь Дины в самый настоящий кошмар.
Чужая жена – потемки Эксмо М. 2011 978-5-699-53405-0

Галина Романова

Чужая жена – потемки

Глава 1

Удобный шезлонг, в котором он теперь нежился под полуденным майским солнцем, стоял в центре аккуратно выстриженной лужайки. Лужайка имела форму эллипса и была обнесена живой изгородью, удачно скрывающей ее от остальной части усадьбы. Усадьба вмещала в себя двухэтажный дом с подземным гаражом, асфальтированную площадку с баскетбольным кольцом, качели под навесом, цветочные клумбы, крохотный пруд со скупо фонтанирующей в его центре струей воды, стоянку для машин, беседку, очаг, в котором часто, да и теперь тоже, готовилось мясо.

Было очень тесно среди всего этого. Ему было очень тесно там, за пределами очерченного кустарником эллипса. Тут он чувствовал себя уютнее, ему было просторнее и спокойнее. Может, потому, что жена не любила продираться сквозь колючие заросли и у него появлялась шикарная возможность побыть одному? А может, потому, что и тесть с тещей не любили эту крохотную лужайку? Не любили, не понимали его привязанности к этому скромному зеленому пятачку и без конца истошно вопили с участка:

– Владик! Владик, иди к нам! У нас тут такое…

Что там такое, он безошибочно угадывал даже на расстоянии. Научился угадывать за четыре года общения с ними. Либо кусок мяса выпал из решетки и обугливался теперь, сделавшись бесполезным. Либо супруга тестя, то есть, по-хорошему, его теща, запорошила глазик пеплом, и срочно требовалось впрыснуть туда лекарство, а руки чистые были только у него.

Чистые руки…

Господи, как он гордился своей незапятнанностью ничем еще каких-то пять-шесть лет назад. Он уважал себя, и это многого стоило! Мало этого, он уважал свои поступки, надиктованные ему воспитанием, мировоззрением, его принципиальностью. У него всегда были чистые мысли, чистые руки. И не потому, что он любил восклицать: «Все, господа, я умываю руки!» Нет! Этот возглас он всегда считал проявлением трусости. Позиция таких людей, как правило, бывала размытой, неопределенной и никогда ему не нравилась. Куда было проще и надежнее рук тех не запачкать. Он с этим родился, жил так долгие годы и надеялся с этим умереть в глубокой старости.

Не вышло! Ни черта у него не вышло! А виной всему стали его новые родственнички, провалились бы они.

– Владик!

За его спиной послышался треск раздираемого сильными руками Алены кустарника. Не захотела обходить! С другой стороны, как раз напротив того места, где он теперь сидел, имелся аккуратно выстриженный ножницами садовника проход. Куда же было проще обогнуть лужайку, прошлепав резиновыми тапками по брусчатой дорожке, протиснуться через этот проход, сделавшийся за последний год тесным для нее. И тем не менее там-то удобнее. Зачем ломиться через колючки? Сейчас нахватает их на одежду, поцарапает руки, икры, станет ныть, упрекать его.

Влад плотно сомкнул веки, притворившись спящим. Может, пощадят его на этот раз? Может, не станут теребить, что-то от него требовать, каких-то веселых рассказов, анекдотов, не станут заставлять его подтягиваться на турнике, отжиматься прямо от пыльного асфальта? Может, проявят чудеса проницательности и поймут, что ему просто хочется побыть сейчас одному? Посидеть, смежив веки, в тишине, пускай и относительной. Помолчать, погреться на солнышке. Да и помечтать, в конце концов! Он же живой человек, не робот.

– Влад! – Крупная ладонь Алены с силой трепанула его за плечо. – Хватит притворяться, я знаю, что ты не спишь! Идем к нам, ты нам нужен.

Но они-то ему не нужны, вот в чем загвоздка. Совсем не нужны! Ни с домами своими двухэтажными, ни с качелями под навесом, ни с очагом, на котором за воскресный день они могли изжарить целого барана. И что самое страшное – запросто могли его сожрать!

Они ему не нужны. Он им – может быть. Они ему – нет.

– Что случилось? – спросил Влад, не открывая глаз.

– Мама занозила палец! – сообщила Алена с таким придыханием, будто теще только что оторвало руку по самое плечо. – Ты должен вытащить занозу! У тебя же единственного здесь чистые руки, Влад!

Если что, занозой – огромной, постоянно беспокоящей и свербящей, размерами во всю его накачанную задницу, – была сама Алена – иногда, и ее родители – ежедневно. Но избавления от них, даже с его, пускай и не совсем теперь чистыми, руками не было. Избавления от них никакого не было.

– Вызови «неотложку», – порекомендовал он ей, все так же сидя с закрытыми глазами.

И, чтобы Алена окончательно от него отвязалась, сдвинул с пяток мокасины, поставил на них босые ступни и выразительно шевельнул пальцами ног.

– Ты что, Владик, издеваешься, да? – В голосе Алены зазвенела жгучая обида. – Ты хочешь, чтобы надо мной потешалось все местное отделение «Скорой помощи»?

– Почему, дорогая? – вкрадчиво поинтересовался он и незаметно приоткрыл левый глаз.

Ему было интересно понаблюдать за женой, растерявшейся из-за его вопроса. Он не сразу, не в первый и не во второй год их совместной жизни, угадал в ней эту неспособность живенько соображать. Будучи увлечен ее миловидной молодостью, Влад поначалу снисходительно рассматривал ее растерянность, рассеянность, непонимание. Считал тогда, что Алена просто устала или не знает, как ответить ему, чтобы не обидеть. С годами это заблуждение растаяло, как утренний туман под напором солнечных лучей. Не было никакой рассеянности и, вкупе с нею, растерянности от нежелания нанести ему жгучую обиду – была элементарная тупость, с которой Алена родилась.

В школе ее благополучно прикрывали спины влиятельных на тот момент родителей, в институте – тоже. Потом она вышла замуж за Влада, и необходимость прикрывать ее отпала. Она просто сидела дома, не работала, не рожала детей, не вела домашнее хозяйство. Она просто жила – тупо, неинтересно, как жил ее любимый неказистый цветок в керамическом горшке на подоконнике в кухне.

Цветок тот назывался как-то замысловато и красиво, но Владу он совсем не нравился. Он постоянно цеплялся тонкими колючими ветками за рукава его пиджака, за шторы. Без конца опрокидывался, из горшка просыпалась сухая земля – Алена вечно медлила с поливом. Одним словом, существование этого растения создавало для Влада массу неудобств, когда он с ним соприкасался.

Совсем как в последнее время в его жизни с Аленой…

– Почему, дорогая, ты считаешь, что станешь предметом насмешек в пункте «Скорой помощи»? – повторил Влад, не переставая следить за ней едва приоткрытым глазом.

– Слушай, Владь, прекрати вымахиваться, – надула Алена растрескавшиеся обветренные губы. – Сказать нормально можешь, нет? Предметом… Насмешек… Вынь занозу у мамы из пальца, и все! У тебя же чистые руки, а мы запачкались.

О, тут он поспорить не смог бы. Дорогие его родственники, тесть и теща – Константин Сергеевич и Алла Николаевна Иванцовы, – были людьми чрезвычайно деловитыми и предусмотрительными во всех вопросах, касавшихся обеспечения их жизненных удобств. Они совали свои породистые носы в такие немыслимо узкие щели, проникали в такие пласты мерзких пород, так суетливо и сноровисто пыхтели, потели, интриговали, что рядом с ними, просто бездействуя и наблюдая, запачкался бы даже ангел.

Ленка же при всем при этом благодатном воспитании оставалась просто дурой. Она ни во что никогда не вникала, ей было просто лень, а то и просто не понимала, что там и как обстоит на самом деле. Родителей своих она очень любила, слушала их с распахнутым ртом, кивала, соглашалась, пыталась учить Влада, как именно надо и им жить, чтобы у них все было так же, как у ее папы с мамой. Но, правда, без особой настойчивости, он бы такого не потерпел.

И он вот не хотел, как у ее папы с мамой! Он хотел жить так, как хочет он. Как считает правильным только он, ну и еще – немножко Ленка, конечно. Он не хотел собирать грязное досье на своих потенциальных врагов. Их и не было у него в принципе до недавнего времени.

Он не хотел сплетничать и интриговать, готовя благодатную почву для лоббирования своих интересов. Не хотел задаривать подарками родственников тех персон, которые когда-нибудь могли бы оказаться ему полезными.

– Чистеньким хочешь на всю жизнь остаться?! – зашипел как-то на него тесть, уличив Влада в невыполнении порученного ему дела. – Понятно! Кому же охота в дерьме копаться! Куда проще сливки снимать! Я ведь все это…

Тесть широко раскинул руки, будто пытался заключить в объятия весь свой приусадебный участок с домом, прудом, очагом, качелями и идиотской баскетбольной площадкой, на которой никто из них ни разу не забросил мяча в кольцо. Открыл рот, силясь что-то произнести, но споткнулся на полуслове, побагровел и замолчал на долгих три с половиной месяца.

Влад тоже общение с родней не инициировал. В гости к Ленкиным родителям не напрашивался. Его не звали, он не шел. А после трех с половиной месяцев бойкотирования, устав ждать извинений, Константин Сергеевич взял и подложил зятю свинью. Грязную, мерзко воняющую. То есть он просто-напросто сдал его одному из Владовых соратников.

Так, мол, и так, помнишь, тебя однажды не послали в командировку в Германию, а вместо тебя Влад поехал? Тот, конечно же, не забыл, поскольку собирался прокатиться за счет фирмы с любовницей и наобещал ей уже златые горы. А тут вдруг – такой конфуз и все такое.

Помнишь?

Так вот, мол, это все потому, что Владик в приватном разговоре с генеральным мягко намекнул, что командировка нужна тебе лишь для плотских утех, а не для решения важнейших вопросов. И что послать нужно кого-то понадежнее и посерьезнее. И послали кого? Правильно! Самого надежного и серьезного – Влада Ковригина. А ты со своей любовницей дома диван мял перед телевизором.

Тот малый долго потом на Влада дулся и руки ему не подавал. Хорошо еще, ума у него хватило по коридорам эту новость не разносить. А то Владику впору бы и уволиться было.

Ну, было – было такое, что уж теперь? Просто вывод для себя Ковригин сделал из всего этого весьма неутешительный: с тестем ему воевать нельзя – ни открыто, ни втихую. Сомнет, сожрет и костей не выплюнет. И плевать ему на то, что во всем, что заработано и достигнуто Владом, не было и тени заслуг самого Константина Сергеевича. Плевать! Он просто из гадкой натуры своей мог ему напаскостить, и все. Просто он этим всю свою жизнь благополучно занимался, и все всегда сходило ему с рук и способствовало накоплению его благосостояния. Почему он должен менять свои привычки?

Как же он устал от этого благополучного и уважаемого на вид семейства! Как устал от их достатка, которым они так идиотски кичились. Как устал от плаксивой тещи, от подлого тестя, да и от глупой Ленки тоже временами он уставал сильно.

Хотя нет, без тестя с тещей он Ленку еще бы и потерпел. Она хоть и дура, но весьма удобная дура. Не задает лишних вопросов, не лезет с советами, если не считать ее желания жить, как ее мама с папой. И выглядит совсем неплохо – блондинка с нежной кожей и огромными голубыми глазами. Располнела за последний год чрезвычайно, так это поправимо. Он может ее запросто на тренажеры загнать, лишь бы мама с папой не лезли.

Господи, он их почти уже ненавидел!

– Владик, ну пойдем, а? – чуть тише попросила Лена и опустилась перед его шезлонгом на корточки, что далось ей с некоторым трудом. – Я понимаю, они тебя достали. Меня тоже, если честно, но что делать? Мы же… Мы же все еще зависим от них. Идем, а?

Влад опешил. Опешил до такой степени, что вспотел. К лопаткам тут же прилипла клетчатая тонкая рубашка. И даже под резинками носков сделалось сыро. А солнце как раз за облака спряталось, и ветерком потянуло от прудика с чахлой струей посередине.

Он чего-то испугался или что?

Быстро, очень быстро, пока еще есть время держать глаза закрытыми, он должен проанализировать ее слова.

Неужели так заметна стала его неприязнь к ее родителям? С чего это она вдруг поняла, что они его достали? Потом, с чего они ее-то достали? Что он пропустил? Чего она недоговаривает? Тайны от него? У Ленки-то?!

Час от часу не легче! Вот про зависимость-то он согласен – попытался раз из-под тестя вылезти, получил бяку. Но это ведь ему понятно, а ей-то откуда?! Она что же, научилась мыслить или всегда умела, а притворялась дурочкой?

Интере-е-есное кино…

– Владик, – его щеки коснулась мягкая ладонь жены, пахнувшая жасмином, Ленка очень любила этот запах и каждое утро обливала себя из флакона с головы до пяток. – Идем, пожалуйста.

– Лен, – он поймал ее ладонь своей, подтянул к губам, поцеловал, потом замотал головой: – Режь меня, не пойду. Думаешь, мне приятно в ее рыхлой плоти ковыряться?! Я же не хирург, в самом деле.

– Они воспримут это как бунт, Владик, – прошептала его жена заговорщически и, кажется, хихикнула. – Ты готов?

– Почти.

Он чуть приоткрыл глаза и внимательно уставился на жену.

Она не сделалась другой внешне, конечно. Не стала тоньше, краше, глаже. Все оказалось точно таким же в ней, как этим утром, как вчерашним вечером, – чуть поблекшие обветренные губы, слегка пополневшие щеки, крохотные стрелочки морщинок от глаз. Но вот сами глаза…

Они смотрели на него по-другому! Совсем не так, как вчера вечером и сегодня утром. Не было в Ленкиных голубых глазищах привычной покорной нежности, от которой он порой уставал. Не нашлось там и обычной пустоты, бесившей его постоянно. Глаза ее полыхали азартом, вот! Столько огня он не помнил в них даже тогда, когда был отчаянно в нее влюблен.

Что стряслось? Что он пропустил?

– Ладно, милый, – она пощекотала его подбородок своим ртом и поднялась, успев прошептать перед тем, как снова скрыться за живой изгородью: – Скажу им, что ты спишь.

Теще вызвали-таки «Скорую». Медсестра – пожилая женщина в стареньком, но очень чистеньком халатике и высоком чепчике – все время, пока искала занозу и обрабатывала крохотную ранку, неодобрительно косилась на тестя, совравшего ей про сердечный приступ. Прилепила кусочек пластыря, свернула инструмент, защелкнула чемоданчик, подхватила его и шагнула к порогу.

– Стыдно, уважаемый! – вдруг не выдержала она и попеняла тестю.

– Минуточку! – мгновенно вскинулся тот и начал вылезать из глубокого кресла возле дивана, на котором распласталась в «страшных» муках его жена. – Вызов был ложным? И вам не пришлось оказывать помощь?

– Помощь-то помощи рознь, – поджала губы пожилая женщина и взялась за дверную ручку. – А вызов – да, сообщу, что был ложным.

– Только попробуй, гадина! – засвистел тесть, брызжа слюной. – Только попробуй, с работы соскочишь, не успев до больнички своей доехать!

– Господи, стыд-то какой, а еще пожилой человек, – покачала головой медсестра. – А что касается работы… А и увольняйте, не велика потеря. Сам на мое место, что ли, пойдешь, за четыре тысячи рэ в месяц? А иди! И я посмотрю, как ты станешь по вызовам метаться, таким вот…

Она с неудовольствием кивнула на тещу, обладавшую такими формами и таким цветущим цветом лица, что принять ее за умирающую смог бы только великий фантазер, и ушла тут же, не попрощавшись.

А теща что? Теща продолжила «умирать»! Весь вечер бедная Ленка носилась между кухней и ее спальней с какими-то склянками, баночками, притирками, салфетками и бинтами. Забыла даже поужинать, о чем мужу не преминула сообщить, укладываясь в постель.

– Ничего, тебе не помешает разгрузиться, – сонно пробормотал Влад и потрепал ее по полному бедру. – Лен, а может, ты в спорткомплекс походишь, а? Ты же у меня красотка просто, когда худенькая.

– А сейчас что? – Ленка приподнялась на локте, откинула одеяло, уставилась на свои пополневшие коленки, погладила живот. – Толстая, да?

– Пяток килограммчиков тебе надо бы сбросить, милая, а то и все десять. Ты же не работаешь, времени – вагон!

– Не работаю, – устало откинулась она на подушки. – Но времени нет, Владик.

– Куда же ты его деваешь-то? – искренне изумился он. – Кухней Маруся занимается, уборкой тоже она, глажка, стирка – все на ней! Что еще тебе делать? Детей у нас нет… пока.

Ленка вдруг нервно дернулась, заполошно вздохнула, будто он на нее замахнулся этими словами, словно бы рукой. Полежала тихо и вдруг отвернулась. А через мгновение он услышал, как она беззвучно плачет.

– Эй, ты что?

Он переполошился не на шутку. Если еще и Ленка отвернется от него следом за тестем и за тещей – а сегодняшнего самоуправства ему никто прощать не собирается, намеки за ужином следовали один за другим, – то тогда ему совсем худо будет. Она хоть и дуреха, но все же своя, привычная. И каким-никаким, но связующим звеном между ним и семейством Иванцовых она является. Где-то похвалит его, где-то заступится. А если еще и она надуется, ему тогда что же – расставаться с ними со всеми, да?

Нет, против расставания с тестем и тещей он ничего против не имеет, он как раз «за» двумя руками. Но вот к расставанию с Ленкой он совсем не готов.

Пылкая юношеская влюбленность, некогда подтолкнувшая его на создание семьи, конечно же, прошла. Она не может не пройти, и это закономерно. Такое случается со всеми практически. Но эта самая пылкая влюбленность как-то так очень удачно трансформировалась в приятную необременительную привычку. В привычку, с которой ему было удобно жить и менять ничего не хотелось. Во всяком случае, пока.

Ленку обижать нельзя, не следовало.

– Лен, ну прости меня, а? – заскулил Влад, наваливаясь животом ей на спину и запуская руки под ее бок, пытаясь повернуть жену лицом к себе. – Лен, ну что ты? Я же просто так сказал. Не хочешь, не ходи ты в этот спорткомплекс, черт с ним. Давай на диету сядем вместе. Я тоже не стану есть ничего такого, от чего женщины полнеют.

– Да при чем тут это?! – всхлипнула жена так горько, что у него самого в носу защипало. – Дело не в спорткомплексе, я бы с беговой дорожки не уходила, будь моя воля!

– Ну! И что тогда?

– А кто позволит-то? Кто?!

– Я! – Он все же повернул ее к себе, прижал, вытирая большим пальцем правой руки слезы со щеки. – Я твой хозяин!

– Это ты так думаешь, милый, – она уперлась лбом в его подбородок, стесняясь своего зареванного лица. – Эти двое думают иначе.

– Кто? Родители, что ли? – он усмехнулся. – Пусть думают, что хотят. Что мы, без них не проживем?

– Не проживем, не проживем, не проживем! – зашептала она почти истерично, снова заходясь в беззвучном плаче. – Они монстры, Владик! Они чудовища!!! Я их… Я их ненавижу!

– Ленка, прекрати, – попытался он ее остановить и даже слегка шлепнул по боку. – Нельзя так о родителях. Мне они чужие люди, но тебе-то – родные.

– Будь они прокляты!!! – вдруг совершенно спокойно, без слез, произнесла она и подняла на него глаза – холодные и непривычно жестокие. – Я часто мечтаю о том дне, когда их не станет. Совсем не станет, Владик. А в последнее время я не перестаю об этом мечтать. Совсем…

Глава 2

Совещание, назначенное на девять утра, началось в половине одиннадцатого. Удивления сей вопиющий факт почти ни у кого не вызвал. Разве что у Марии Ильиничны Ражевой, заместителя начальника отдела продаж. Но ее беззвучное гневное шевеление бровями, губами, щеками и подбородком никто всерьез не воспринимал. Почти все, присутствующие в приемной, считали ее блаженной.

Марии Ильиничне было уже за шестьдесят, пенсионные грядки по ней не просто плакали, а уже очень давно и надсадно выли, но в силу ее трудолюбия, безотказности и непретенциозности ее еще держали в замах отдела. Человек старой коммунистической закалки, Ражева была кристалльно честна, безупречно исполнительна и совсем не понимала, как можно утром прийти на работу с опозданием на полтора часа, с тем чтобы потом на эти полтора часа вечером задержаться. Существует же график работы, так? Существуют еще правила трудового распорядка и поведения на рабочем месте. Почему же они все так… Так нагло, вопиюще нагло все эти правила нарушают? Все! Все, начиная с руководителя!

Назначено совещание на девять, так будь добр его в это время и начать. Полтора часа народ трется в приемной вокруг овального стола длинноногой блудницы Таньки, которая с усердием эти длинные ноги раздвигает раз в день перед директором, а ему и дела нет. Вышел бы, отменил совещание или хоть позвонил бы, если глаза его на людей смотреть не желают. Нет, сидит в кабинете, заперся с каким-то хрычом и никаких распоряжений насчет подопечных ему людишек не отдает.

Хоть бы уже Танька к нему зашла, задом повиляла, поулыбалась, глядишь, и тронулось бы с места бесполезное ожидание с бесполезным расходованием драгоценного рабочего времени.

Так или приблизительно так думала теперь Ражева Мария Ильинична, начав уже жестикулировать в подмогу своему беззвучно шевелившемуся рту. Кто-то на нее не смотрел вовсе. Кто-то хихикал в кулачок, потешаясь над старухой – так ее за глаза называли многие. Кто-то устало закатывал глаза. Это те, кому тоже времени рабочего было жаль.

Одна Дина Игнатова поглядывала на Ражеву с сочувствием. Она ее немного понимала, а некоторые ее чувства разделяла даже на все сто. Ждать не любила потому что. Тем более так бесполезно ждать. Директора еще потому что не любила. Нет, даже не так, она его терпеть не могла. И Таньку, его подстилку, на дух не переносила.

Даже, дрянь, стулья не вытащила из зала заседаний. А могла бы! И народ вынужден стоять, подпирать стены и ждать, ждать, ждать. А чего? Очередного гневливого разноса? Так и созывать всех не было бы нужды. По телефону наорал бы. Работа к тому же стоит, а ее невпроворот. Потом сам спросит с людей за это и снова наорет.

Может, уволиться? Дина наморщила лоб, внезапно задумавшись о перспективе увольнения. Может, и правда стоит? Ее в конкурирующую компанию звали, зарплату давали в полтора раза выше. И что, если придется на дорогу тратить куда больше времени? И что, если придется жить в квартире, а не в ведомственном жилье? Подумаешь!

Да нет…

Дина со вздохом отвергла эту идею.

Подумаешь, сто раз подумаешь, прежде чем заявление на увольнение подашь. Сейчас с нее за жилье почти ничего не берут. Квартирка хоть и тесная, но зато отдельная, чистая, с хорошим ремонтом. А станет она снимать жилье, и придется половину этой хорошей зарплаты отдавать. Перспектива езды через весь город тоже не вдохновляла.

И еще было одно, из-за чего она медлила.

Анкетирование! Жесточайшее анкетирование, как при приеме в серьезные органы. И даже, болтали, тамошний директор некоторым сотрудникам предлагал пройти проверку на полиграфе. Это что? Это же никуда ведь вообще не годится! Она же не сможет обмануть машину! Такую умную и непредвзятую. Это людям можно соврать, можно что-то недоговорить, можно промолчать и отойти в тень. С этой умной машиной и подобным анкетированием проблем ей хватит на всю оставшуюся жизнь. Она же…

Она же все равно чувствовала себя виноватой, хотя виноватой словно бы и не была.

Вспомнив события десятилетней давности, Дина помрачнела. Время икс приближалось. Оно неотступно надвигалось на нее, как страшная черная грозовая туча. И как теперь? Куда теперь? Перемена места жительства и работы не помогут. В этом она была уверена.

– Заходите, – протянула секретарша Таня, выслушав распоряжения по внутренней связи. – Сейчас начнется…

Все разом шумно выдохнули, вкладывая в ее слова совершенно иной, свой для каждого смысл.

– Явились?! – немедленно взвился руководитель, забыв поприветствовать присутствующих. Не все рассесться успели. – И что мне с вами делать прикажете? Поувольнять всех к чертовой матери?!

Дина не прислушивалась. К подобным вступлениям она давно привыкла. Переживала первые полгода, потом прекратила, поняв как-то вдруг и сразу, что этот ор вообще не может для нее иметь никакого значения, ни хорошего, ни плохого. Вот Мария Ильинична Ражева всегда переживала. И так и не научилась воспринимать утреннюю перебранку с философской стойкостью. Пускалась в объяснения, волновалась, краснела, ее никто не слушал, директор с первых же слов ее перебивал, начинал говорить с кем-то еще, а она заводилась еще сильнее. Заканчивалось все обычно при закрытых дверях, это когда все уже выходили, а она оставалась. Либо валидолом, который ей пытались сунуть под язык, если ей прямо в приемной становилось плохо.

– Игнатова! – вдруг рявкнул директор. – Все мечтаешь?!

Дина вздрогнула и оторопело заморгала. Никогда прежде ее скромной персоне ведущего специалиста не уделялось внимания. Ее обходили как похвалой, так и гневом. Неужели ее время пришло?

– Слушаю вас, Валерий Юрьевич.

Дина посмотрела на него исподлобья. Не из-за дурного настроения, в котором она пребывала с той самой минуты, как на горизонте ее жизни забрезжило страшное ненастье. А из-за того, что она просто всегда так смотрела на собеседника. Манера у нее была такая, привычка.

– Она меня слушает! – фыркнул он со злобой. – Это я тебя слушаю!

– О чем? – уточнила она, потому что он внезапно замолчал, уставившись на зазвонивший телефон на его столе.

– Замолчи! – простер он вдруг ладонь в ее сторону. Оглядел всех собравшихся. – И вы все замолчите!

Звонок был важным, очень важным. Это поняли все, даже Ражева, которой уже становилось худо, щеки у нее побледнели, а на лбу выступила испарина.

Директор вдруг начал говорить, и не говорить даже, а оправдываться, таким непривычно заискивающим тоном, он почти пришепетывал, без конца увещевая какого-то Константина Сергеевича.

– Полноте, Константин Сергеевич, да ну вас! – с шелестящим смешком повторял Валерий Юрьевич через раз. – Да ну что вы… Да ну как можно! Да, да, да, конечно – да!..

Казалось, директор совершенно забыл о людях, которых он собрал у себя в кабинете, настолько он был поглощен беседой. И неприятной беседой, заметьте! Ему она была неприятна. Человек, висевший на проводе, наседал и наседал, его достаточно громкий голос слышали те, кто сидел по правую и левую руку от директора. Ражева точно слышала. И слышала предостаточно, раз на ее щеки снова вернулся румянец, испарина на лбу высохла, а глаза наполнились едким, мстительным торжеством.

Дине было плевать. Она наблюдала за всеми с отсутствующим видом, пытаясь припомнить, в связи с чем это его величество обратило вдруг на нее свое внимание? По работе был полный ажур, тут без вариантов. Таньке она на днях нахамила? Но та заслужила, дрянь такая! Что еще? Вчера вечером, уходя с работы, она наткнулась на изучающий взгляд Валерия Юрьевича. Он стоял у конторки охранника, отдавая тому какие-то распоряжения. А она как раз спускалась по лестнице. Он на нее и уставился. Начал со щиколоток, поднял взгляд к ее коленям, потом «пополз» выше, задержался на ее груди, потом на губах… Глазам женщины его внимания не досталось. И что с того? Он на всех так таращится. На всех, кроме Ражевой.

Нет, тут что-то еще было. А что?

– Понятно! Конечно, понял! Константин Сергеевич, заметано! – Подрагивающей, свободной от телефонной трубки рукой директор стукнул себя по груди, наступила тишина, трубка опустилась на аппарат, и послышался сдавленный, но все же внятный, вполне директорский шепот: – Мразота… Ох и мразота…

Тишина в кабинете воцарилась такая, что в ушах у многих зазвенело. Дина тоже напряглась. Не из-за нечаянно оброненных директором слов, а из-за того, что она вновь ждала его неприятного внимания. Но неожиданно пронесло. Зато досталось всем в куче.

– Если я узнаю, что кто-нибудь… – начал он, шумно дыша, – если узнаю, что хоть одна сволочь вынесла из этого кабинета то, что только что слышала… Пеняйте на себя!

– А то что?

Кто бы, вы думали, выступил? Ражева!

Этот божий одуванчик, еще каких-то десять минут назад готовый шлепнуться в обморок, вдруг обрел почву под ногами и смотрел теперь на предмет многих своих несчастий с вызовом, да!

– А то! – гавкнул Валерий Юрьевич и добавил чуть тише: – Пришибу, как моль… Еще вопросы есть?

Вопросов не было.

– Тогда я вас не задерживаю. Все свободны. Кроме… – его мятущийся взгляд вдруг остановился на Дине, а подрагивающий указательный перст ткнул прямо ей в лоб. – Кроме Игнатовой. Дина, останься!

Задвигались стулья, зашуршали ставшие ненужными бумаги, захлопнулись папки, потом дверь. Они остались вдвоем.

– Ты присаживайся, присаживайся, – предложил он тихо и тут же завис у нее за спиной, стоило ей опуститься на стул. – Тут такое дело…

Дина молча слушала тяжелое дыхание Валерия Юрьевича. Глаза она плотно прикрыла, считая в уме до десяти.

Если сейчас сунется к ней своими дергающимися потными руками, что она сделает? Она тогда надает ему по морде, убежит и уволится. Может, и нового места работы, куда ее настойчиво звали, ей и не видать тогда. Ясно же, что никаких хороших рекомендаций ей отсюда не получить. Но зато она останется при своих непоруганной чести и достоинстве. Это имело значение!

Ладони Валерия Юрьевича легли ей на плечи и слегка сжались.

– Не бойся меня, девочка, – хрипло обронил он. – Я не стану тебя трогать, мне Таньки достаточно.

Дина помертвела. Такой доверительный тон и откровения подобного плана явно не предвещали ничего хорошего.

– Тут такое дело… – он с грохотом отодвинул стул, тяжело сел, оперся локтем о стол, положил породистый подбородок на кулак, глянул на нее с надеждой. – Ты должна мне помочь.

– Я?! В чем?!

Помощи от нее людям было, как от дырявого зонта. Не потому, что она не стремилась быть полезной, а потому, что не получалось как-то. Все у нее не так выходило, как-то наизнанку.

– Разговор слышала?

– Разговора не слышала, – честно призналась она. – Вы что-то говорили, но… Я не вслушивалась, если честно.

– Своих проблем полно, так?

Он догадливо улыбнулся, не подозревая, как противно сжалось у нее все в животе от его улыбки.

– Приблизительно, – осторожно кивнула Дина.

– Вот и ладно. Вот и хорошо, что не слушала, – пробормотал он, погружаясь на минуту в свои мысли, но все же продолжая ее внимательно рассматривать. – Звонил один очень, очень влиятельный и очень неприятный мне человек.

Она молча подергала плечами. Ей-то что?

– Он хочет… – начал было Валерий Юрьевич, но вдруг осекся. – Короче, не важно, чего он хочет. Важно, что я должен ему это дать. То есть отвезти ему на дачу. А у меня совсем, совсем нет времени на это. Не поможешь?

– Отвезти?

– Ну да. Тебе же нетрудно?

– Но у меня нет машины, Валерий Юрьевич, – напомнила Дина.

– Не страшно. Туда автобус и электричка ходят каждые полчаса. Добраться – проблем нет. Груз нетяжелый. В твою дамскую сумку влезет.

Сумку ее он вчера видел. Вязаная, объемная, с подкладкой, в нее помещалось много чего полезного, включая зонтик и бутылку молока с батоном после похода в магазин после работы.

– Это что, деньги? Он вас шантажирует? – вспомнила она вдруг заискивающий тон Валерия Юрьевича в момент его беседы с каким-то Константином Сергеевичем.

– Ой, ну почему же сразу так-то?!

Всплеснул руками и принужденно рассмеялся. И жест его тоже показался ей принужденным, будто руки его были сведены болезненной судорогой.

– Просто… Просто…

Он тут же начал на ходу придумывать объяснения, это было видно невооруженным глазом, что он выдумать что-то пытается. Но, как назло, в голову ему не лезло ничего путного. И Валерий Юрьевич счел за благо отделаться шуткой:

– Так, знаешь, долги молодости. А по долгам следует платить, так ведь?

– Так, – осторожно кивнула Дина, и снова в животе у нее заныло, напомнив о ее долгах, срок выплаты по которым приближался.

– Ну вот! – обрадованно подхватил Валерий Юрьевич, потирая ладони. – Видишь, как мы хорошо понимаем друг друга! Поможешь?

– Помогу что? Оплатить ваши долги? Долги молодости?

И тут же подумала, что ей со своими бы долгами разобраться успеть, прежде чем…

– Зачем ты так? – Валерий Юрьевич надул губы и вылез из-за стола, погулял по кабинету, с заложенными за спину руками, попыхтел, потом начал уже приказным тоном: – В общем, так… Собирайся. Я черкну тебе адрес. Возьмешь сверток и отвезешь его по тому адресу, который я тебе – что?

– Черкнете, – вздохнула Дина и начала подниматься.

– Умница! Ступай, собирайся…

На сборы ей хватило пяти минут. Выключила компьютер, придвинула кресло к столу, убрала бумаги в сейф, переобулась в удобные туфли без каблуков, взяла сумку, в которую должен был уместиться сверток Валерия Юрьевича с его «долгами молодости». И пошла в приемную.

Таньки на месте не было. И это настораживало. Она ведь могла быть теперь в кабинете босса, с задранными ногами и приплюснутой к столу спиной. Эта парочка обнаглела настолько, что уже редко запиралась. Валерий Юрьевич – старый холостяк, Таньке тоже бояться некого. Так что они не слишком-то церемонились.

Заходить или нет?

Дина постояла перед дверью директора, потрогала ручку, прислушалась. За дверью он был не один, это точно. Слышалось какое-то движение и звуки разговора. Второй голос был женским, но…

Но, кажется, это говорила не секретарша.

Заходить или нет?

Дина чуть потянула на себя дверь, та бесшумно приоткрылась.

– И чего ты теперь хочешь? Денег? – возмущенно сипя, вопрошал Валерий Юрьевич.

– Хотя бы. Но прежде всего… Прежде, чем вы мне заплатите, я требую к себе уважения. И…

Ражева! Господи, это была Ражева, и она занималась – чем? Правильно, вымогательством. С какой такой стати? Что-то ей подслушать удалось из давешнего разговора шефа по телефону? Как-то глупо. Глупо так поступать. Мало ли о чем говорили эти двое? Мало ли что обсуждали? Может, она знала что-то еще и «присовокупила»?

Ай да Мария Ильинична! Ай да ветеран!

– И еще одно… – твердо и настойчиво произнесла тем временем Ражева.

– Ну?

– Вы возьмете на работу мою внучку. В приемную!

– Эту толстую уродину?! – ахнул Валерий Юрьевич. – Ни за что!

– Возьмете! И Коленьку возьмете!

– Хрена с два! – вскипел директор. – И пошла вон отсюда, старая гадина!

– Я-то уйду, только легче вам от этого не станет. А что касается денег… – пауза была заполнена гневным директорским сопением и легким постукиванием квадратных толстых каблуков туфель Марии Ильиничны, других фасонов она не носила. – Мне они не нужны. Оставьте их себе. Вам еще платить и платить, дорогой мой. А Верочку вы на работу возьмете!

– В финансовый отдел, – огрызнулся директор.

– Хотя бы и так. Но – в замы! И Коленьку!

– Охренела, старуха? – с болью охнул Валерий Юрьевич. Потом все же согласился: – Пусть так. Все, свободна.

Дина еле успела отскочить от двери. Ражева вышла, гордо выпятив подбородок. Глянула на нее с подозрением, потом оглянулась на дверь, чему-то кивнула и ушла.

– Кто там топчется, входите! – заорал из кабинета Валерий Юрьевич.

Дина вошла, остановилась, глянула на него и едва узнала. От холеного дородного мужика осталось одно название. Рубаха выбилась из-под штанов, будто Ражева его тут не уговаривала, а пытала. Галстук болтался на шее растянутой петлей. Волосы взъерошены, глаза покраснели. Неужели Мария Ильинична до слез его сумела довести? Интересно, что у них тут произошло?

– А-а-а, это ты, – без всякой радости протянул Валерий Юрьевич, метнулся в угол, к узкому шкафу, зазвенел ключами, открывая дверь, достал сверток, снова запер шкаф. – Вот, возьми.

Дина взяла обернутый белой бумагой сверток, взвесила его в руке. Весил он немного. Для денежных пачек, способных уместиться в таком вот объеме, он вообще ничего не весил. О каких же тогда долгах шла речь?

– Вот адрес, – директор протянул ей бумажку. – Поезжай, отдай лично в руки. Ну и… На сегодня можешь быть свободна. Отгул у тебя.

Какое великодушие! Дина чуть не фыркнула от возмущения. В адресе значился дачный поселок, расположенный в пятидесяти километрах от города. Доехать ей следовало сначала до автостанции или железнодорожного вокзала, потом – до места, там еще поплутать по узким извилистым улочкам в поисках дома номер пятьдесят дробь пять. Отдать сверток, хорошо еще, что без объяснений. И – в обратный путь. Дай бог, она часам к семи до дома доберется. Отгул у нее!

Видимо, разочарование слишком отчетливо проступило на ее лице, потому что Валерий Юрьевич неожиданно разрешил ей и завтра не выходить.

– Завтра пятница, с делами у тебя полный порядок, – пробормотал он, забыв совсем о своем вопле на совещании в ее адрес. – Давай, двигай, Дина. До понедельника… Да, и с грузом будь осторожна.

Груз, весивший чуть больше яичной скорлупы, Дина тут же положила в свою сумку. С благодарностью приняла от директора деньги на дорогу и отправилась отрабатывать отгулы.

До автостанции она добралась пешком, не дождавшись маршрутки. Купила билет и уже через десять минут ехала в чихающем копотью автобусе в дачный поселок Лесной. Народу в автобусе было немного, место у окошка нашлось, и она тут же уткнулась носом в кресло, чтобы не отвечать на вопросы какой-то прилипчивой старушки с пустыми корзинками.

– Да… Сейчас молодежь-то не заставишь на земле работать. Они сейчас деньги из ящиков выколачивают.

– Каких ящиков? – вяло поинтересовалась Дина, и то лишь потому, что старушка теребила ее за локоток.

– Компьютеров, каких же еще! Внук мой, вон, сидит за ним с ночи до утра. И все надо мной посмеивается. Говорит, ба, я за час за ним денег заработаю больше, чем ты за лето со своего участка урожая снимешь. Разве это дело?

– Не знаю, – пожала плечами Дина.

Ее к земле никто не приучал. Родители всю свою жизнь только тем и занимались, что строили свои семейные отношения. Сколько она себя помнила, столько же помнила их бурные скандальные выяснения, потом столь же бурные примирения, затем – снова ссоры и снова примирения. Развлекались они подобным образом, что ли? Она из дома уехала давно и так же давно стала самостоятельной. Собственно, никто из них ей своей помощи и не навязывал.

– Вот! И ты не знаешь! А ведь к земле надо тянуться, к ней, кормилице. Я вот, видишь, с пустыми кошелками еду, видишь? А потому, что рассады на полторы тысячи продала. Сначала вырастила в парнике, а теперь вот продала. Разве же плохо?

– Хорошо, наверное.

Дину этот разговор тяготил. Ей хотелось помолчать, подумать. Хотя бы над тем, что за невесомую вещицу велел ей передать директор уважаемому Константину Сергеевичу Иванцову. Когда Валерий Юрьевич выговаривал имя-отчество адресата, то едва не задохнулся от отвращения.

«Так плох товарищ?» – не выдержав, поинтересовалась Дина, уже стоя на пороге его кабинета.

«Он? Плох? – Директор делано рассмеялся, начав затягивать петлю галстука, будто пытался удавиться. – Поверь мне, редчайшей гнусности человечишко. Редчайшей…»

И вот теперь она везла этому гнусному человечишке нечто, упакованное в картонную коробку, бока и днища твердого картона ощутимо прощупывались сквозь белую бумагу. Хотелось напридумывать всякое на тему – а что же именно она везет, что лежит в картонной коробке, что это за плата за грехи молодости? Но эта пожилая женщина к ней пристала, – спасу нет от нее с ее грядками.

– А ты к кому едешь-то, голуба? – не отстала бабка от нее и на остановке, когда они обе сошли с автобуса. – Я ведь тут почти всех знаю, могу помочь с поисками. Вижу, что в бумажку смотришь. А? К кому?

– Да нет, нет, спасибо. Я сама как-нибудь, – поспешила отделаться от нее Дина. Кивнула на прощание и двинулась широкими шагами в сторону от автобусной остановки.

Поплутать ей пришлось прилично. Длинные ряды ветхого штакетника, казалось, никогда не закончатся. Она все шла и шла, вглядывалась в нумерацию на бревенчатых домах, кирпичных, щитовых. Цеплялась брюками за кустарник, топорщившийся по обочинам узких улочек. Пыталась рассмотреть среди разбушевавшейся в конце мая растительности хоть какое-то движение – следовало немедленно навести справки, а то ей до ночи бродить придется, – но поселок будто вымер. Может, и зря она у старухи не спросила адрес? Хотелось соблюсти секретность, к которой ее призывал Валерий Юрьевич, а вон оно как вышло.

– Я же сказала, заплутаешь!

Дина вздрогнула и обернулась. Из-за невысокого забора, выкрашенного веселенькой, лимонного цвета краской, выглядывала улыбающаяся физиономия давешней женщины. Она уже успела переодеться в ситцевый халатик и повязать голову линялой косынкой.

– Поважничать хотела, голуба? – укорила ее женщина и призывно махнула рукой. – Иди сюда-то, чаем тебя угощу. На смородиновом листе, души-исты-ый!

– Да некогда мне, – пожаловалась Дина, хлопнув ладонью по сумке. – Надо кое-что передать одному человеку, а дома с таким номером я не вижу. Он будто провалился сквозь землю!

– А номер-то каков? – Старая женщина прищурила глаза от солнца, подняв голову.

– Пятьдесят дробь пять.

– О-о-о, дак это совсем в другой стороне, голуба! Номера домов с дробями – на другом конце нашего поселка. Там коттеджи одни, там на грядках народ не лопатится. Состоятельная прослойка там проживает, как мой внук сказал бы. Ты сейчас вот что сделай: возвращайся к остановке и не вправо, а влево поворачивай по дороге.

– Так там забор высокий, – Дина с досады прикусила губу, поняв, что ходить ей тут еще с час придется.

– Вот за этим высоким забором они и ютятся, бедолаги…

Ютились бедолаги совсем неплохо. Одноэтажными за их коваными и каменными оградами были лишь беседки и гаражи, и то не у всех. Широкие въезды за громадными воротами, ухоженные газоны с сочной зеленой травой, клумбы, альпийские горки с нежно журчавшей по камням водой. Проезжая часть была достаточно широкой и пустынной. Расслабившись, Дина пошла прямо посередине, проигнорировав узкий тротуар. И едва не угодила под машину. Ядовито-желтая «Хонда» вылетела из-за поворота так стремительно и нервно, что едва не врезалась в бетонный бордюр, а следом – и в Дину. С визгом выровняв колеса, водитель взял левее и через мгновение промчался мимо девушки, быстро превратившись в маленькую точку на шоссе.

– Сумасшедший! – прошептала она, переводя дыхание – испугалась, что уж там, сильно испугалась. – Или сумасшедшая…

Почему-то сразу ей подумалось про женщину за рулем. И цвет, и марка приземистой машины намекали на прекрасный пол ее владелицы. Если, конечно, неизвестный водитель-мужчина не имел столь экстравагантных вкусов.

Дом под номером пятьдесят дробь пять она нашла без труда, он стоял за поворотом, откуда вылетела желтая машинка. И он ей сразу не понравился.

Нет, строение было хорошим, добротным, и занавесочки на окнах висели красивые, но вот вокруг дома всего было… как-то уж слишком. Много лишнего, что ли, или соседство различных пристроек – какое-то непродуманное. К чему это дурацкое баскетбольное кольцо, да еще на уровне окон первого этажа? Очаг под навесом, с развороченной поленницей дров. Поваленный шезлонг в центре небольшой лужайки, обсаженной кустарником. Прудик с зеленой водой. Неуютно как-то, серо и скучно. Тут же вспомнилась характеристика здешнего хозяина, которой ее снабдил Валерий Юрьевич, и входить в дом Дине и вовсе расхотелось. Вышел бы, что ли, этот дядя на улицу! Она отдала бы ему эту странную невесомую коробку и убралась отсюда подобру-поздорову.

– Э-эй, есть кто-нибудь? – Дина постояла у распахнутых настежь ворот, на которых, сколько она ни смотрела, так и не нашла кнопки звонка. Снова покричала: – Э-эй! Константин Сергеевич! Вы дома?

Конечно, он был дома, где же ему быть, если он созванивался с ее директором и точно должен был ждать ее приезда. Да вон, и дверь дома чуть приоткрыта.

– Ээ-эй! Есть кто живой?

Вновь – никакого ответа. Но на втором этаже, кажется, колыхнулась штора.

Дина еще постояла, подождала. Штора больше не колыхалась, к ней никто так и не вышел. Зато где-то позади дома достаточно ощутимо загромыхало, то ли дверь металлическая открылась и захлопнулась, то ли кто-то что-то уронил на асфальт под окнами.

Что ей было делать? Пошла она, конечно же, прямо на этот грохот. Может, невзирая на предубеждение ее недавней знакомой, хозяева этого дома все же занимаются высадкой томатов и капусты и теперь гремят там лейками?

Без конца оглядываясь, Дина зашла за угол дома. Нет, никого там не было. А вот дверь металлическая обнаружилась. И она тоже оказалась приоткрытой, и слабый сквозняк ее слегка покачивал туда-сюда. Может, она и грохотала?

Она решила войти.

– Э-эй, есть кто живой? – в который раз повторила Дина, толкнула металлическую дверь заднего хода и сунула нос в темный тесный коридор. – Константин Сергеевич, ау!

Константин Сергеевич не ответил. Дина прошла через коридор, который венчался просторным холлом с тремя дверями, лестницей, идущей наверх, и поворотом к выходу. Одна дверь первого этажа вела в кухню и просторную столовую, разгороженные между собой барной стойкой, вторая в спальню с развороченной необитаемой кроватью – подушки и одеяло валялись на полу, простыня была сбита. За третьей дверью обнаружилась идеально прибранная гостиная с работающим без звука телевизором, пухлыми креслами, диваном, посудным шкафом и пустой клеткой для птиц.

Вздохнув в сороковой по счету раз и мысленно «возблагодарив» Валерия Юрьевича за возложенную на нее почетную миссию, Дина начала подниматься вверх по лестнице.

Константина Сергеевича она обнаружила на площадке второго этажа. Он лежал лицом вниз перед маленьким диваном, стоявшим у лестничных перил. Лежал, широко разбросав босые худые ноги, видневшиеся из-под длинного халата. В левой руке он сжимал скомканную газету. Правая была под диваном, будто он полез туда за чем-то, что-то там искал. Но искать он, конечно же, ничего под ним не мог по причине своего бездыханного на тот момент состояния. Огромная лужа крови, уткнувшись лицом в которую лежал теперь Константин Сергеевич, была ярким тому подтверждением.

Но Дина все же опустилась рядом с мужчиной на корточки, горестно вздохнула и легонько толкала его в поясницу. Тело тяжело качнулось, и кровяная лужа издала едва слышный чавкающий звук. Ее тут же затошнило. Она вскочила на ноги и, прижимая к восставшему желудку сумку, попятилась. Но странным образом бестолковая Игнатова – как она потом сама себя охарактеризовала – попятилась не к лестнице, а почему-то в противоположную сторону. К распахнутой настежь двери, откуда тянуло сквозняком. Кажется, недавно ей почудилось, что в этом именно окне колыхнулась занавеска. Но окно в тот момент было наглухо закрыто, это она помнила отчетливо. Откуда же тогда сквозняк?

Окно оказалось открытым – теперь. И занавеска, которая прежде едва заметно колыхнулась, привлекая ее внимание, была наполовину сорвана с петель. Сорвала ее хозяйка. Это ведь только хозяйкой могла оказаться женщина в шелковом кимоно, с голыми коленками, лежавшая совсем неподалеку от распростертого на полу хозяина? Конечно! С ним она делила жизнь, с ним делила стол и кров, с ним разделила и печальную участь убитой жертвы. Ее голова тоже оказалась в луже крови. Только лежала дама в шелковом кимоно не на животе, а на боку, уткнувшись лицом в батарею. Падая, она, видимо, ухватилась за занавеску и сорвала ее с петель. Только вот…

Как же она успела окно открыть, если падала уже с простреленной головой? Если голову ей, конечно, прострелили, а не раскроили чем-то тяжелым. Может, убегая от убийцы, она увидела Дину на улице? И кинулась к окошку – открывать его, раму отомкнуть успела, а вот крикнуть – нет. Ее тут же убили, и она упала, успев в судороге оборвать занавеску.

Выходит – что?

Дина помертвела. Выходило, что, когда она вопила у ворот, убийца все время был в доме? А как он ушел? Да очень просто, господи! Погромыхал дверью заднего хода, привлекая ее внимание. И, пока она шла туда, пока стучалась, пока осторожно открывала дверь и входила, он ушел через центральный выход. Спокойным размеренным шагом и…

А почему она не слышала криков, шума борьбы, выстрелов, наконец?!

Чертовщина какая-то получалась! Да и кровь, в которой от ее легкого толчка вяло шевельнулась голова мертвого Константина Сергеевича, не показалась Дине свежепролитой. Она уже, похоже, застыла.

Вторично рот ее наполнился ядовитой горькой слюной, а в животе что-то туго заворочалось. Надо убираться отсюда поскорее, чтобы не упасть в обморок или не облеваться! Сейчас эксперты по капле слюны и пол ее, и приблизительный возраст установить могут, а если им целый завтрак на анализ подадут, то тогда вообще держись – они и адрес ее запросто вычислят.

Придерживаясь за стены кончиками пальцев, Дина на негнущихся непослушных ногах начала пробираться к выходу. Она старательно обходила взглядом голые пятки хозяйки, ее разбросанные в разные стороны по комнате мохнатые тапки с громадными помпонами. Но завернутый край шелкового кимоно, обнаживший рыхлую синеватую плоть бедра, настырно лез ей в глаза, будь оно все неладно!

С горем пополам она все же из комнаты выбралась. Вдохнула, выдохнула, зажмурив глаза, и снова – по стенке, по стенке – к ступенькам. Как спустилась она на первый этаж, как вышла из дома – не помнила. Не помнила даже, через какую точно дверь выходила – через парадную или дверь черного хода. В голове ее что-то ухало и грохотало, перед глазами все плыло, в горле саднило, ее тошнило. Очнулась она только за воротами, и то не сразу. Очнулась от странного озноба. Оказалось, что она сидит метрах в десяти от распахнутых ворот дома пятьдесят дробь пять, прямо на земле, в густом кустарнике. Сидит на траве, не пожалев новых немецких брюк, в которые ее коллега по отделу не влезла и продала их Дине с величайшей неохотой после Дининых настоятельных просьб. Коленки под подбородком, сумка на плече, зубы щелкают от ужаса, пальцы рук стиснуты в замок, плечи, спина судорожно дергаются.

Что делать-то? Куда теперь?

Господи, а коробка-то! Коробку ведь она так и не отдала!

Дина нащупала непослушными пальцами коробку в сумке. Все цело. Что теперь с ней делать?

Понятно что – отдать владельцу. То есть Валерию Юрьевичу. Пусть он сам решает, что ему теперь делать со своим долгом за грехи молодости. Кажется, он именно так и сказал…

Обратно Дина Игнатова добиралась автостопом. Опасно, конечно, было доверяться случайным людям, но куда опаснее – садиться в рейсовый автобус. Она же не идиотка, понимала, что человек она в поселке новый, непримелькавшийся. Ее запомнят сразу, и тот же водитель автобуса, обстоятельно посасывая нижнюю губу, будет перечислять полицейскому художнику ее приметы.

Господи, а та пожилая женщина! Как же она про нее забыла?! Мало того, что та ее запомнила, и хорошо, она ей еще и дорогу указала!

Вот спросит у нее полиция: никого вы, женщина, подозрительного не видели тогда-то и тогда-то, там-то и там-то? И что та бабка ответит? Конечно, скажет, видела. Мало того, что видела она незнакомку. Так молодая дамочка еще и дом, нужный вам, господа полицейские, искала! Где, как вы рассказываете, произошла страшная трагедия.

Да у тетки той и спрашивать ни о чем не надо. Она ведь до того дотошная, это сразу видно, что сама в отделение пойдет и все обстоятельно расскажет.

Но ведь Дина ни при чем! Она не убивала! Она просто приехала сюда, чтобы выполнить поручение своего босса, который сильно ненавидел и еще сильнее гневался на хозяина дома номер пятьдесят дробь пять за что-то, и…

И вот теперь пусть он все это и подтвердит представителям правоохранительных органов. Ей лично плевать, как он станет выкручиваться. Все на совещании слышали его телефонный разговор, все! И Ражева потом даже о чем-то неприятном с ним шушукалась. И она видела Дину в дверях кабинета и может все подтвердить. Что именно? Да хотя бы то, что Дину начальник вызывал!

Нет, поговорить с ним следовало немедленно. И если он решил отключить свой телефон – а он его отключил, она всю дорогу до города ему звонила, – то она напрямую к нему домой и поедет.

– Спасибо, – поблагодарила Дина пожилую супружескую пару, вызвавшуюся подвезти ее до города. – Я вам что-то должна?

Мужчина замотал головой. Тетя посмотрела на него строго, ткнула локтем в бок и прошепелявила:

– Три сотни давай.

Дина послушно расплатилась и пошла ловить такси, но вначале она позвонила на работу и долго умоляла охранника продиктовать ей адрес босса. Еле уломала парня.

Ехать в переполненном автобусе к Валерию Юрьевичу она просто не могла. Ее по-прежнему трясло от пережитого ужаса, тошнило, а глаза то и дело заволакивало тусклой пеленой, сквозь которую ничего нельзя было рассмотреть, никакого светлого будущего. Один мрак и безысходность, черт бы все побрал!

Дом, в котором жил ее босс, был новеньким, нарядным, с огромными балконами, застекленными темными стеклами, с цветниками перед подъездами, парковочными площадками, качелями, яркими горками и песочницами. Даже дышалось тут легче и приятнее, чем в ее, к примеру, районе. А все потому, что насаждения строители уберегли от выкорчевывания, и парковая зона обвила пять высоток плотным кольцом, где вольно себя чувствовали бегуны и собачники.

Подъезд был заперт. Дина минут пять звонила в квартиру Валерия Юрьевича – бесполезно. Либо его не было дома, либо он был так сильно и приятно занят, что решил никому не открывать. Оно и понятно, груз с его души упал, расплата за грехи молодости свершилась, как он думает. Теперь можно и расслабиться.

Наконец в динамике что-то скрипнуло, хрюкнуло, свистнуло, и надтреснутым голосом ее начальника недовольно спросило:

– Кто там?

– Валерий Юрьевич, это я, – она чуть не расплакалась от облегчения. До того рада была его слышать.

– Кто «я»? – удивился он.

– Дина Игнатова.

– А-а-а, понятно, – он немного помолчал и спросил со вздохом: – И чего тебе, Дина Игнатова?

– Надо поговорить.

– А до завтра это не подождет? – вдруг заупрямился босс. – Я тут несколько… м-м… занят, понимаешь?

– Валерий Юрьевич! Это очень важно! – взмолилась она, нащупывая в сумке картонную коробку. – Это касается вашего поручения.

– А что с ним не так? – Он немного, совсем-совсем чуть-чуть обеспокоился, кажется.

– Я его не выполнила, – призналась Дина и опасливо покосилась на двух подростков, которые наблюдали за ней, стоя неподалеку у скамейки.

– Почему? Что значит – не выполнила?! Как такое возможно вообще?! – забубнил Валерий Юрьевич. – Константин Сергеевич был дома?

– Дома… Был… – она нервно передернула плечами, вспомнив, в каком именно состоянии тот «был дома».

– И почему ты ему это не отдала?

– Потому что… Потому что он умер! – понизив голос, так, чтобы ее не слышали эти юные оболтусы, проговорила Дина. – Да впустите же меня, Валерий Юрьевич! Я отдам вам эту чертову коробку и уйду!

Стало так тихо, что она отчетливо услышала, как колышутся волосы у нее на макушке – то ли от ветра, то ли от ужаса. Только сейчас до нее начало вдруг доходить, что весь этот чудовищный бедлам, свалившийся на нее, мог произойти – и произошел наверняка не без помощи и участия самого Валерия Юрьевича. Не то чтобы он сам продырявил головы этому мерзкому Константину Сергеевичу и его жене, но заказчиком-то он выступить мог? Мог! И ее – идиотку – он с какой целью туда послал? Правильно, с целью ее засветить! Что она благополучно и сделала. А плата за долги…

Слишком уж невесомой она выглядит, эта плата.

– Если вы сейчас же мне не откроете, я распакую вашу посылку прямо во дворе, на лавочке. И позвоню куда следует, – пригрозила ему Дина. – Ну, Валерий Юрьевич!

Зря, господи, зря она не ушла навсегда с этой работы! Чего боялась? Того, что не устроят ее анкетные данные новое руководство? Да и черт бы с ними! Еще куда-нибудь пристроилась бы. Теперь-то что?! Теперь-то она с чем осталась? С пустой, похоже, коробкой, упакованной так деловито и тщательно, и с двумя трупами за плечами.

Он должен ей ответить. Он должен ее защитить от подозрений! Он должен будет рассказать всем заинтересованным лицам, что это именно он послал ее туда с поручением. И поручение это выглядело совершенно невинным.

В динамике снова что-то хрюкнуло, скрипнуло, пискнуло. Дверь открылась, и Дина вошла в прохладное чистенькое парадное. Она совсем забыла спросить, на каком этаже расположена его квартира, и подниматься пришлось пешком, чтобы не кататься на лифте вверх-вниз.

Этаж оказался шестым. Пока она добралась, выдохлась окончательно. Сердце, уставшее колотиться из-за страха и напряжения, вообще, похоже, не билось больше, его не было слышно. Пот струился по ее спине, ногам, груди, вискам. Во рту пересохло. Она судорожно достала из сумки пудреницу, раскрыла ее, взглянула на себя в зеркальце, убедилась, что похожа на взмокшую, потрепанную жизнью мышь, и со вздохом убрала пудреницу обратно. В конце концов, ей плевать, как она выглядит! Да и Валерия Юрьевича ее внешний вид вряд ли озаботит. Судя по повисшей в домофоне – после ее угрозы – паузе, он не на шутку встревожен.

Дверь была гостеприимно приоткрыта, сантиметров на десять-пятнадцать. Из квартиры доносилось бормотание телевизора, пахло хорошим одеколоном и еще жареным мясом. Не иначе Валерий Юрьевич готовился к приему гостей или гостьи, а она вот помешала.

Переживет, решила Дина и перешагнула через порог.

– Валерий Юрьевич! Вы где?

Тишина! Снова тишина в ответ, да что же это такое!

Дина, миновав просторную прихожую, облицованную искусственным камнем, обошла все комнаты по очереди. Заглянула в спальню, гостиную, кухню, кабинет. Даже про застекленный балкон не забыла. Ну, нет нигде ее начальника, хоть ты тресни! А он должен здесь находиться! Она же с ним только что говорила. С ним, а не с тенью его и не с автоответчиком! И гостей он точно ждал. В кухне стол накрыт на две персоны. А в сотейнике на плите – гора жареного мяса, она не поленилась, заглянула и туда.

– Куда вы подевались-то, Валерий Юрьевич? – жалобно заныла Дина и остановилась перед единственной дверью, куда постеснялась зайти.

Он мог быть в ванной, конечно, она ведь свалилась на его голову так внезапно. Переодеться, там, снять банный халат, натянуть брюки или шорты… Он мог зайти туда, чтобы побрызгать на себя одеколоном, неспроста же резкий запах парфюма ударил ей в нос из приоткрытой двери его квартиры.

Мог он все это сделать? Мог, конечно, ведь это логично. Мог, но не сделал почему-то. Вместо этого Валерий Юрьевич предпочел получить пулю в голову и валялся теперь в нелепой позе между умывальником и стиральной машиной.

– И вы… тоже? – ахнула Дина и на сей раз уже без всяких проволочек дунула вон из его квартиры.

Очнулась она в сквере возле своего дома, где фирма предоставляла ей хоть и тесную, но отдельную квартирку. Очнулась внезапно, будто проснулась только что. Сразу услышала множество звуков – чей-то смех, лай собаки, шуршание автомобильных шин по разогретому асфальту. Стук собственного сердца она тоже разобрала. Невзирая на пережитое потрясение, сердце ее стучало ровно и спокойно.

Как она очутилась возле своего дома? Каким образом проделала путь из района новостроек до дома, в котором жила, – она ничего не помнила. Очень отчетливо помнила положение мертвых тел, брызги крови на полу, на стенах, батарее и на стиральной машинке. Вкус собственного страха, вязкой горечью забивший весь ее организм, Дина помнила преотлично. А вот как добралась до дома – не помнила. И коробка! Коробка из сумки куда-то подевалась!

Дина для верности тщательно ощупала сумку, боясь заглядывать внутрь. Да нет, нету там коробки. Пудреница, кошелек, мобильный телефон, тюбик помады, связка ключей – все прощупывалось, а коробки не было.

– Чертовщина какая-то, – пробормотала Дина со вздохом, поднялась и медленно побрела к подъезду.

В квартире было душно и темно. Она торопилась утром и не отдернула шторы и форточку тоже не открыла. Она сбросила туфли, швырнула на пол сумку и, войдя в комнату, сразу направилась к окошку. Резкий взмах руки, и плотная портьерная ткань разлетелась в стороны. С грохотом открылась форточка, поток свежего воздуха освежил ее разгоряченное, потное лицо, прошелся за ушами, игриво шевельнув волосы. Дина зажмурилась.

Как бы она хотела, чтобы этот миг оказался мигом сегодняшнего утра, когда она только встала с постели, надавив на кнопку будильника. Подошла к окну и – да, раздвинула шторы и распахнула форточку! Потом пошла варить кофе и жарить омлет. А затем отправилась на работу, и там…

И там-то уж точно она избежала бы необходимости выполнить поручение Валерия Юрьевича! Нашла бы три сотни причин, чтобы увильнуть. Пусть бы он Ражеву туда послал, которая свистящим шепотом пыталась чем-то его шантажировать и вывела шефа из себя. Или Таньку свою пусть отправил бы. Почему он выбрал именно ее – Дину?

Этот вопрос был «хорошим», добротным, с него, видимо, все и начиналось. Вся страшная криминальная история Валерия Юрьевича. Он же не просто так послал именно ее? Нет, однозначно! Куда, казалось бы, проще отправить с поручением собственного водителя, так ведь? Тот за полчаса обернулся бы. Ну, или за час-полтора. Почему шеф послал ее, Дину? Да еще и отгул ей на завтра предоставил? Откуда такое великодушие? У него, бывало, отпуска законного не выпросить, а тут – отгул! У них на фирме вообще этого слова не знали. А тут оно прозвучало. Почему? Не потому ли, что он был уверен – Дина не вернется оттуда живой? Тогда почему же он и сам пострадал?

– Господи! Господи!!! Что делать-то?! – Она прижала голову к стеклу, сморщила нос и заревела.

Было страшно из-за видений этих мертвых тел в лужах крови. Еще ей было страшно оттого, что завтра в ее дверь могут постучаться сотрудники полиции и вывести ее отсюда под конвоем. Станут снимать с нее показания, а сказать-то ей и нечего почти. Ей не поверят и запрут в камере.

Но еще сильнее страшило Дину то, что тот гад, хладнокровно расстрелявший всех этих несчастных, кажется, видел ее! Почему-то Дина была в этом почти убеждена: на даче ведь шторка колыхалась, дверь железная гремела… И Валерий Юрьевич погиб в тот краткий период времени, когда она, переговорив с ним по домофону, начала подниматься на шестой этаж к его квартире. Это ведь пять, максимум семь минут. Ну, еще пару минут она потратила на то, чтобы достать пудреницу, взглянуть на себя в зеркальце и пудреницу обратно в сумку убрать. Десять минут – с натяжкой. Убийца опередил Дину на десять минут. Вошел в квартиру, а Валерий Юрьевич отпер, не опасаясь, – она же так рвалась к нему. Убил его и просто ушел верхними этажами и потом – через чердак. Сложностей никаких! Все рассчитано поминутно. Выстрелов она не слышала, либо пистолет у него был с глушителем, либо головы жертвам он раскроил чем-то тяжелым и опасным.

Почему он пощадил ее?

Дина отшатнулась от окна и пошла в кухню. В холодильнике стояла двухсотграммовая пачка сока, и она выпила все залпом. Пошарила взглядом по полкам – негусто у нее с продуктами. Но и то, что там было, следовало выбросить, раз она решила сбежать.

Да, да, она так решила! А что ей еще остается?! Пойти завтра на работу, изображать полнейшее неведение и подпрыгивать от каждого телефонного звонка? Такое поведение сразу бросится в глаза всем, кто с ней работает. Не выйти на службу, воспользовавшись отгулом? Тоже не дело. Начнут задавать ей вопросы – а с какой такой блажи Валерий Юрьевич тебе отгул дал? И когда успел, если он – мертвый? Придется рассказывать о его поручении, о коробке, о том, что она шла по пятам убийцы – буквально. Или это он шел по ее пятам? А что, чем не мысль? Подслушал ее разговор с начальником – и помчался за Диной следом, на ходу отстреливаясь…

Она слепила кривой бутерброд из ломтя хлеба и докторской колбасы. Забралась с ногами на маленький диванчик в углу у стола и принялась жевать без всякого аппетита. Потом вдруг помчалась в прихожую, достала из сумки телефон, нашла фамилию под нужной буквой и, не раздумывая, позвонила Ражевой.

Мария Ильинична как будто все это время ждала ее звонка, ответила мгновенно.

– Да, Диночка, слушаю тебя, – осторожно, вкрадчиво отозвалась Ражева. И тут же, не дождавшись от Дины ни слова, спросила вдруг: – Что-то случилось?

– Случилось? – притворно удивилась Дина, перестав жевать, замерев от изумления. – Почему – случилось?

– Ну-у… Ты мне никогда раньше домой вечерами не звонила.

– Не было необходимости.

– Теперь появилась?

– Кажется, да, – Дина выплюнула на ладонь кусок колбасы, с набитым ртом и разговаривать было неудобно, и глотать сил не было.

– И?..

– Я… – она быстро перебрала в уме различные варианты и остановилась на одном, самом приемлемом, всегда срабатывавшем в детстве. – Я заболела!

– Да? – удивилась Ражева с явной насмешкой. – Что это вдруг? Когда мы с тобой столкнулись в приемной, ты выглядела вполне здоровой. Кстати, зачем тебя вызывал Валерий Юрьевич?

– Он не вызывал, – соврала Дина. – Нет, он сначала меня вызвал, но потом передумал и… И это я сама к нему пошла в кабинет, чтобы отпроситься. Голова разболелась, температура поднялась так стремительно, и желудок… Господи, Мария Ильинична, вы не представляете, как у меня болит желудок!

И, словно избавляя ее от греха, желудок ее и впрямь тонко и болезненно заныл.

– Рвота есть? – деловито осведомилась Ражева, она любила всех лечить и всем советовать, в ее сумке постоянно лежала косметичка, набитая под самую застежку всяческими таблетками и пилюлями.

– Рвоты пока нет, но тошнота присутствует, – продолжила свое вдохновенное вранье Дина. – Боюсь, что это желудочный грипп.

– Ах, брось ты эти американские диагнозы! Дизентерия у тебя начинается, вот что. Срочно вызывай врача, дорогая моя.

– Они меня в клинику положат с такими-то симптомами, – возразила Дина, подумав, что это неплохой вариант – скрыться от подозрений и преследований.

– И хорошо! И правильно! Нельзя же тебе людей заражать. Это же инфекционное заболевание, Дина! Все, лечись и не вздумай завтра являться на работу. Поняла?

Еще бы! Дина сердечно поблагодарила Ражеву, пообещав ей всерьез заняться своим здоровьем, и на всякий случай отпросилась еще и на следующую неделю тоже.

– Если это то, что вы имеете в виду, за два дня мне не вылечиться, – закончила она с печалью.

– Конечно! Двадцать один день все это лечится, как минимум. Двадцать один день… Ладно, я руководству передам, а ты лечись. Будет больничный, внесем в табель, и все.

Итак, в запасе у нее двадцать один день. За это время ей необходимо: либо скрыться куда-нибудь на веки вечные, чтобы никто не нашел ее – никогда. Либо сделать что-то такое, что на нее даже тень подозрения не падет. Либо отыскать этого мерзавца, который постоянно опережал ее минут на пять-десять, убивая людей наповал, и сдать его правоохранительным органам, получив за это не медаль – нет, а просто спокойную, размеренную жизнь. Ту самую, о которой она вечно мечтала.

Поразмышляв минут десять, Дина поскучнела.

Скрыться ей не удастся. Как говорилось давным-давно: велика Россия, а отступать некуда. Найдут! Везде найдут!

Убийцу ей тоже поймать не по силам. Не такой он дурак, чтобы наследить. А вот она-то…

Она-то наследила, и как! Отпечатков ее пальцев и в доме Иванцовых, и в квартире Валерия Юрьевича предостаточно, на три досье хватит. Опять же, имеются свидетели. В дачном поселке – пожилая женщина, которая помогла ей найти нужный дом. В районе новостроек – подростки. Они прекрасно слышали, о чем она говорила со своим боссом, ныне покойным. Ухмылялись, перешептывались. И угрозы ее в его адрес они тоже слышали. И охранник подтвердит, что она клянчила у него адрес босса.

И поэтому выходило, что избавиться от подозрений ей никак не удастся.

Что же остается? Явка с повинной? Не вариант. Ей никто не поверит. Свидетелей ее невиновности нет. А единственное доказательство – коробка, врученная ей Валерием Юрьевичем, – оказалась пустышкой. Нет, она не заглядывала внутрь. Не до того ей было. Она ее просто долго трясла возле уха и поняла почти сразу, что коробка пустая. В ней ничто не шуршало – ни странички, ни бумажечки, ничто не толкалось о бока и днище. Там вообще ничего не было!

Она вспомнила, конечно, куда она ее подевала. Посидела дома, в душноватой тишине, пожевала бутерброд, поговорила с Ражевой – и вспомнила, выстроив в ряд всю последовательность недавних событий.

Коробку Дина оставила на автовокзале, как сомнамбула, уехав из района, где проживал ее шеф, в камере хранения. Почему ее повлекло именно туда после визита к трем покойникам, Дина объяснить никак не могла. Просто она наконец все вспомнила: как вылетела на проезжую часть с вытаращенными глазами и вскинутой над головой рукой. Как она остановила частника и велела отвезти ее на автовокзал. Там она швырнула в пустую ячейку пустую коробку, потрясла ее у своего уха, не особо заботясь при этом, что ее могут увидеть. Села в машину, уже в другую, конечно. Доехала до своего района, уселась на скамейку – и почти умерла. Себя саму она в тот момент не ощущала, точно. И мысли ни одной у нее не было.

Зато теперь от них в голове стало тесно.

Коробка в камере хранения? А и пусть она там лежит! Когда ее припрут к стенке, загонят в угол, тогда у нее хоть что-то будет. На ней – на коробке этой – отпечатки Валерия Юрьевича должны иметься. Это слабый, но – аргумент в ее защиту. Больше-то ее защищать некому и нечему. Она попалась! И попалась скверно. Как, впрочем, и тогда – много лет тому назад…

Глава 3

Поминальный обед продолжался три с половиной часа. Уже давно минул тот критический временной момент, когда гости, изрядно захмелев, переставали сохранять приличествовавшие печальному случаю скорбные выражения на лицах. Уже улыбки украдкой переросли в откровенные смешки и похохатывания. Женщины вспотели, сидя внутри душной утробы ресторана, сбросили траурные накидки, обнажив голые плечи и спины. Мужчины раскраснелись, принялись тискать под столом коленки соседствующих с ними дам. Кто-то выдал похабный анекдот. Посмеялись.

Как бы до песен дело не дошло, нервозно подумал Влад и покосился на Ленку.

Вот кто действительно страдал. Вот в ком скорби было на троих! Потерять родителей, сразу обоих, еще и при таких страшных трагических обстоятельствах – такое выдержит не каждый. Она еще молодцом, держится. Страдает, но держится. Не бьется в истерике. Не рыдает, повиснув у него на шее. Не причитает без умолку. Он бы тогда точно с ума сошел!

Нет, этого ничего не было. Было тихое вселенское страдание. Влад буквально физически ощущал, как корчится в муках Ленкина невыплакавшаяся душа. Он вчера вечером, когда они уехали на ночь домой, чтобы утром, переодевшись, оказаться пораньше в крематории, не выдержал и попросил:

– Лен, ты бы поплакала, что ли!

– Зачем?! – просипела она, взглянув на него полными страдания глазами.

– Легче будет, Лен.

– А я… Я не хочу, чтобы было легче, Владик, – ответила она и зажмурилась. – Я хочу, чтобы мне было так больно… Так… Чтобы рвало все на части!

– Зачем? – Он пожал плечами и отвернулся, принявшись готовить себе ромашковый чай.

Он всегда его сам себе на ночь заваривал. Домработница Маруся к тому времени уже уходила домой. Ленка не умела делать чай так, как он любил, вот он и привык к самообслуживанию.

– Это твое здоровье, между прочим. А ты его гробишь таким вот неразумным образом. Страданию должен быть выход, – Влад встряхнул ситечко, надавил на горку раскисших от кипятка цветков пальцем, с удовольствием вдохнул травяной аромат. – Поплачь, покричи, там, я не знаю… С подругами поделись, если со мной не хочешь.

– У меня нет подруг, – сонно отозвалась Ленка.

Она сидела на широкой, обитой велюром скамейке у стола, как-то странно сгорбившись и растрепав волосы.

– Давно нет подруг.

Что да, то да. Влад за всю их недолгую совместную жизнь не помнил ни одной ее подружки. Даже шикарная свадьба обошлась без их присутствия. Были ее сестры, братья, а подруги – ни одной.

– А разве у тебя есть друзья, Владик?

– Да нет, наверное, – Влад взял кружку, подсел к столу напротив Ленки. – Знакомые, приятели имеются. А таких друзей, чтобы и в радости, и в горе… Кажется, нет.

– Как ты хорошо сказал: и в радости, и в горе, – Ленка подняла на него диковатый взгляд, повела плечами, будто замерзла. – В горе друзей иметь проще, милый. А вот в радости…

– Почему? – Влад удивленно поднял брови, радуясь уже одному тому, что ей удалось отвлечься от темы гибели родителей.

– Горе твое может кого-то озадачить, кого-то порадовать, кому-до доставить удовольствие. Не все кинутся тебе помогать, это я знаю. Но кто-то рядом с тобой все равно будет, опять же, из каких побуждений?

– Из каких?

Он изумленно смотрел на жену поверх чашки. Вот тебе и тугодумка! Какие перлы выдает! Четырех лет оказалось ничтожно мало для того, чтобы понять ее. Или все ее время всегда поглощали ее родители: ее внимание, вынужденную дочернюю заботу?

Скорее всего, скорее всего…

– Из каких же побуждений кинутся помогать тебе в беде ложные друзья, Лен? Что ты замолчала?

Она вновь поежилась и потянулась к его чашке:

– Дай отпить глоток.

Он не любил кормиться с кем-то из одной тарелки, чашки, но позволил. Жена сделала пару глотков его ромашкового чая и вернула ему чашку. Влад предусмотрительно отставил ее в сторону. Пить после нее он не станет.

– Некоторым людям приятно видеть твои муки, твою агонию, их радуют твои страдания.

– Это садизм, милая!

– Может быть, но его никто не отменял, – Лена равнодушно пожала плечами. – Думаешь, завтра на похоронах таких будет мало?

– Ну… Не знаю…

Он мало кого помнил из друзей своих тестя и тещи. Скорее всего их просто не было. У таких малоприятных людей их и не могло быть. Существовали враги, недруги, деловые партнеры, полезные люди, очень-очень полезные люди… Но друзей не было. Стало быть, и радоваться завтра их страшной кончине будет некому. Явится скопище равнодушных вежливых людей, прибывших на похороны, чтобы засветиться, чтобы с кем-то встретиться, и только.

– Завтра их будет очень много – людей, которые станут вытирать сухие глаза, говорить что-то нужное, но при этом они будут испытывать тайное удовлетворение. Вот как, мол, все вышло-то у этих Иванцовых, а у них-то самих все хорошо, все удачно складывается. Тьфу-тьфу, конечно! Но Иванцовы сами виноваты, сами напросились на такое.

– Что, прямо так и будут рассуждать? – притворно ахнул Влад, в душе этих людей очень даже понимая.

Тесть его с тещей, мягко говоря, совались порою туда, куда всем смертным ход был от рождения заказан. Ему, например. Он со своей щепетильной порядочностью не то чтобы желал использовать чужие секреты себе во благо – он их и знать не желал вовсе.

И как только удавалось этим двум пенсионерам, в таком возрасте, при своем малоподвижном образе жизни сохранять настолько энергичную, активную подлость?

– О, милый, думать станут по-разному. И тебе, полагаю, достанется тоже.

Ленка взглянула на него с каким-то нехорошим прищуром. И он сразу забеспокоился.

– И как же станут думать обо мне?

– Ну… К примеру, станут шептаться по разным углам, что мы теперь с тобой – состоятельные наследники. Что к тебе перейдут акции отца, а их у него немало. Он же тебе их завещал, не так ли?

И вновь – этот нехороший взгляд из-под растрепанной белобрысой челки. Вот этим она его разозлила, да так, что он готов был ей на голову выплеснуть остатки ромашкового чая, который она не допила – и ему не позволила.

Что за намеки, черт побери?! Это его – Влада Ковригина – бизнес! Пусть никак там его имя не фигурировало – в то время нельзя ему было светиться, он состоял на службе в муниципалитете и рассчитывал сделать со временем политическую карьеру. Со временем, правда, одумался. Но в тот момент пришлось ему фирму оформить на тестя. Больше не на кого было. Потом он тысячу раз об этом пожалел, конечно, дурак! Лучше бы на соседа оформил, чем на этого упыря! Но дело-то и деньги были не тестя! Деньги-то и сам бизнес были его – Влада. Ленке ли не знать?! Почему же она щурится? Чего язвит?

– Вот, могут и фирму сюда приплести. И интерес твой в его смерти увидеть, – вялым голосом продолжила она. – Народишко, он такой… Ему только повод создай для фантазии, такого нагородит.

Влад внутренне взорвался, но кое-как совладал с собой. Медленно вылез из-за стола, хотя – видит бог! – очень ему хотелось швырнуть стул на пол и вместе с ним – что-нибудь и из посуды грохнуть. Да так, чтобы позвончее, чтобы с боем стеклянным! Чтобы Ленкино посеревшее от страданий лицо вытянулось, чтобы глаза ее – сухие, пустые и холодные – наполнились все же слезами.

Сладил он со злостью, молодец. Отвернулся от жены, подошел к раковине, тщательно вымыл чашку, ситечко, все убрал в шкаф. Постоял минутку и, поворачиваясь, напомнил Ленке с нежной улыбкой:

– Так ведь и ты, Лен, не без греха. И ты, помнится, несколько недель тому назад шептала мне, как сильно ненавидишь их и все чаще и чаще думаешь о том, чтобы их не стало. Забыла?

– Нет. Не забыла, – она скорчилась так, что стала как будто еще меньше, чем в пору их влюбленной розовой молодости. – Потому и больно мне теперь из-за тех моих слов. Потому я и корю себя.

– А зачем тебе себя корить. Лен? – Влад сжалился и подошел к ней, присел рядышком, обнял, положил ее непричесанную головку себе на плечо. – Для чего тебе себя корить, это же не ты их застрелила?

Она в мгновение ока сделалась словно бы деревянной. Вот только что, обмякнув, она повисла в его руках, слабой ладошкой схватилась за его колено, холодными губами прикоснулась к его щеке. И сразу – бац, и будто окаменела!

– Ты почему так сказал, Влад? – зазвеневшим треснутым хрусталем голосом спросила Ленка и резко отодвинулась от мужа. – Почему?! Ты что, меня подозреваешь?!

– Сдурела, что ли?

Он растерянно заморгал, забыв уже и о ее противных намеках, и о взглядах, словно кричавших – красноречиво и осуждающе. Он совсем, совсем ее не узнавал – свою жену Ленку, с которой прожил четыре года бок о бок и о которой знал, кажется, все. Вплоть до того, с какой заторможенной неторопливостью она шевелит своими извилинами. Прежней Ленки перед ним больше не было, была какая-то другая, непонятная. И он совсем не знал, радоваться ли этому, огорчаться или опасаться ее?

– Это не я! – Она высокомерно подняла подбородок, до удивления сделавшись похожей на своего покойного отца. – Я их не убивала, запомни это, когда станешь трепаться о тех моих словах направо и налево!

– Сдурела, что ли?! – повторил он, но уже с нажимом. – Что ты такое болтаешь, хоть понимаешь сама?! Кому я стану трепаться?!

– В полиции, к примеру. Нас пока щадят, не допрашивают. Но это благодатное время скоро закончится, поверь! Скоро за нами придут…

И вот сегодня, посматривая на разошедшуюся, раскуражившуюся толпу «скорбящих», Влад вдруг понял, что Ленка была не так уж и не права. Мотивов для убийства пожилой четы Иванцовых у них всех – не счесть. Причем у множества самых разных людей. Но беда была в том, что ни Влад, ни Ленка не знали об этих контактах своих дорогих покойников. Мобильные телефоны тестя и тещи оказались пустыми, так сказали им сотрудники полиции. Никакой их картотеки ни Влад, ни Ленка так и не нашли, хотя успели перерыть весь дом до приезда представителей органов правопорядка. Они даже картошку в подвале всю перелопатили – ничего! Компьютером Константин Сергеевич не пользовался, он его презирал и не доверял этой технике. Его жена – тем более. Какой компьютер, если она занозу из собственного пальца вытащить не могла?! Ни тетрадок каких-нибудь, ни записной книжки, ни ключа от банковской ячейки – ничего!

– Лен, как же он дела свои вершил? – спросил Влад в тот вечер у жены.

Запыхавшийся и злой, он старательно обходил взглядом остывшие к тому часу тела тестя и тещи и все настаивал на том, чтобы побыстрее вызвать полицию.

– Погоди, еще не время, – уговаривала его Ленка, трясясь всем телом, как огромное сливовое желе. – Надо… Надо ЭТО найти, милый…

Что – ЭТО? Как ЭТО выглядело? Что конкретно ЭТО нечто могло в себе таить?

На эти вопросы у них ответов не было. Знали, оба знали: что-то быть непременно должно, потому что оба понимали, чем именно промышляла пожилая супружеская парочка. Но найти им ничего так и не удалось.

– Что-то пропало из дома? – это было первое, о чем спросили приехавшие полицейские.

– Нет, – твердо ответила его жена. – Деньги, документы, драгоценности – все на месте.

– Хм, странно… – пробормотал себе под нос полицейский, все время что-то вымерявший, рассматривавший комнаты под разными углами. – Почему же тогда их убили, как вы думаете?

– Мы об этом не думали никогда! – поспешно, пожалуй, слишком поспешно ответил за Ленку Влад и тут же вспомнил о ее страшном желании – навсегда и поскорее стать круглой сиротой. – То есть я хотел сказать, что…

– Да понял я, – отмахнулся от него полицейский, толстый малый в дешевом пиджаке, с потными подмышками. – Разве ждешь ее, беду-то, так?

– Так, – кивнул согласно Влад.

– Так, – повторила следом за ним Ленка. – Ничто, как говорится, не предвещало…

Да и в самом деле не предвещало, подумал только теперь Влад, пригрозив суровым взглядом некой молодой даме: та распоясалась настолько, что возжелала танцевать. Ничто не предвещало такой трагедии. Нет, конечно, Константин Сергеевич сволочью был порядочной. Но он этой самой сволочью был всю свою сознательную жизнь. И делами всяческими он прежде ворочал куда активнее, нежели в старости. Пару месяцев тому назад, пригласив Влада в баню, он под кружку пива с вяленым лещом отчасти зятю проговорился.

– Не тот я стал… – тесть со вздохом сравнил свой отвисший морщинистый торс с крепким бугристым телом Влада. – Не тот я стал, савраска старый… Бывало-то как…

– Да ладно вам, Константин Сергеевич, – смутился тогда из-за того, что, ощупав зятя взглядом, тесть полез к нему руками. – Вы еще молодцом. Боец, можно сказать!

– Тю-у-у, какой из меня теперь боец, Владик? Так, пыль одна. Давно уже ничего серьезного не рою. Очень давно! Не те времена, не тот народец. Опасно сейчас, в эпоху таких-то там технологий, находить применение моей предприимчивости. Очень опасно стало. Так, знаешь, осталась пара-тройка незавершенных дел, да выеденного яйца-то они и не стоят. Вот с твоей бы помощью, тогда – конечно. Но ты ведь у нас чистоплюй, не так ли?

Влад покрутил шеей, словно ему воротник тесной сорочки на горло давил, хотя сидел он на деревянной банной скамье совершенно голый, лишь простыней прикрытый.

– Вот и я говорю, что прошли те времена… – вздохнул тесть.

За что же их обоих уложили-то? И кто?..

Влад внимательно осмотрел загулявшуюся публику. Публика-то была вся на вид приличная: должностная, ранговая, денежная. Абы с кем Константин Сергеевич дружбы не водил. Дружить он умел насмерть. То есть так прилипал к человечку со своим умасливанием и шутливым шантажом, что тот и рад бы, но отделаться от Иванцова никак не мог.

Кто из них желал и мог его убить? И за что? Какая пара-тройка незавершенных дел тревожила его покойного тестя? Что-то было, точно. И это что-то пропало. Они с Ленкой ничего не нашли. Стало быть, все ЭТО забрал с собой убийца. И ЭТО, интересно, тесть сам отдал или убийца очень постарался, чтобы ему ЭТО отдали?

Синяки и ссадины на теле тестя свидетельствовали о том, что его били. Нет, пыткой это назвать сложно, сказали эксперты. Но избиению подверглись оба – и тесть, и теща.

– Доигрались, – произнес вдруг кто-то вполголоса у Влада над головой.

Он резко дернулся, оборачиваясь, но никого, кроме молодой официантки, за своей спиной не обнаружил.

– Что вы сказали, простите?

– Я? – та оторопело заморгала. – Я ничего не говорила!

– А кто тогда говорил? – он разозлился.

Что эта кукла тут комедию ломает? Он дурак, что ли, совсем? Отчетливо слышал, как кто-то со вздохом произнес у него за спиной – «доигрались». Причем сказано это было так, как будто итог кто-то некий подвел.

– Мужчина, я ничего такого не говорила, – раскрашенная, как апачи на тропе войны, официантка поджала губы, начав с остервенением швырять скомканные бумажные салфетки на поднос. – Я на работе, мне говорить и не положено, и некогда.

– Кто-то только что за моей спиной произнес – «доигрались»! – нервно поводя подбородком, проговорил Влад.

Почему-то вдруг ему показалось, что это может быть важным. Что человек, который многозначительно прошептал это словцо у него за спиной, сделал это не просто так. И почему именно за его спиной? Или… Или за Ленкиной? Она ведь сидит рядом.

– Лен, ты слышала? – дернул он ее за рукав черного траурного платья.

– Что слышала? – Она вздрогнула, поднимая на него пустые невыплаканные глаза.

– Кто-то вполне отчетливо произнес за нашими с тобой спинами – «доигрались»! – достаточно громко, потому что он уже завелся, повторил Влад. – Или ты тоже ни черта не слышала, как и эта?

– Я – не эта! – возмутившись, выдала свистящим шепотом официантка и гневно выпрямилась. – Вы, мужчина, вместо того чтобы оскорблять обслугу, жене выпить бы налили. На ней же лица нет!

Господи! Господи, почему он выбрал именно этот ресторан?! Что за манеры у этой обслуги?! И недешево здесь, и душно, и гости с красными рожами после третьей выпитой рюмки сидят. Одной Ленке, кажется, зябко. Обняла себя за плечи, трясется вся и смотрит на него с открытым ртом.

– Что, Лен? – Влад со вздохом потянулся к бутылке вина, налил ее фужер до краев, вложил в ледяные пальцы жены, приказал: – Пей.

Она послушно выпила, до самого дна. Отдала бокал ему, но трястись почему-то не перестала.

– Может, еще?

– Хватит с нее уже, – вновь встряла официантка с тяжелым вздохом. – Достаточно, ее сейчас стошнит, наверное. Идемте, женщина, я вас до туалета доведу.

Ленка послушно поднялась с ее помощью. И даже позволила этой хамоватой девке обнять себя за талию. И они мелкими шажками двинулись к выходу из обеденного зала. Но у самого выхода официантка вдруг оглянулась на Влада.

– Мужчина, – позвала она и, когда он обернулся, неуверенно улыбнулась: – Не могу утверждать точно, но кто-то стоял у вас за спиной, когда я подошла к вам с подносом.

– Кто?! – Он почувствовал, что бледнеет.

Ну вот! Он же не параноик! Он отчетливо все слышал. Правда, не смог никого рассмотреть, потому что народ в тот момент рядом задвигался, принявшись вскакивать со своих мест, пересаживаться, выходить в фойе, туалет, покурить.

– Кто это был?

– Не знаю… Не помню… Может, мужчина, а может, и женщина.

Понятно, что не лошадь! Он чуть не фыркнул от злости. Вовремя спохватился. Его гневливая веселость, пусть и саркастическая, может быть воспринята окружающими… неадекватно. Это им положено ржать, рассказывать анекдоты на поминках, тискать женщинам коленки под длинной скатертью, назначать им свидания…

Ему нельзя! Он – зять! Он – в числе скорбящих!

– Не помню, не могу сказать. Что-то темное на человеке надето было, мешком сидело, то ли пиджак, то ли кофта, – она продолжила перечислять подробности, которых было негусто, наморщив лоб. – Невысокий какой-то человек – это точно. Но не знаю – мужчина или женщина.

И она потащила Ленку в туалет, на ходу уговаривая ее держаться, а еще бы лучше – поплакать.

Влад посмотрел им вслед, мысленно – мимолетно – покощунствовал, что траур Ленке весьма к лицу. И что несколько дней скорби словно «слизали» с ее тела лишние килограммы, будто их и не было. И тут же вновь переключился на встревожившие его мысли.

Итак, какой-то хрен в мешковатом то ли пиджаке, то ли кофте, черного или просто темного цвета, подкрался к нему – или к ним обоим – сзади и прошептал одно-единственное слово – «доигрались». Владу в этом шепоте уже мерещилось что-то мерзкое и зловещее. Будто этот бесполый человек-невидимка угрожал им – или предупреждал их о чем-то.

Только вот для кого именно из них обоих прозвучало это предупреждение или угроза, для кого?..

Глава 4

У нее совсем не оказалось вещей. Наживала, наживала, на что-то копила, выкраивая из заработной платы, а брать-то с собой оказалось нечего. Из зимних вещей – один короткий полушубок и пара замшевых сапог. Осенняя куртка, как оказалось, никуда не годилась, и Дина без сожаления сунула ее в большой мусорный пакет. Шапок она не носила принципиально, пряча голову от холода под капюшонами. Из летних вещей тоже мало что годилось для того, чтобы забрать с собой «в ссылку». Все подходило больше для офисной жизни. Не станет же она по деревне «рассекать» на шпильках, в юбках «карандаш», в пиджаках в обтяжку, в маленьких черных и синих платьицах и дорогих шелковых брюках? Туда нужно было взять с собой что-нибудь подемократичнее. Какие-то футболки, джинсы, шорты – лето же на подходе. Ветровка не помешала бы. А у нее не было ничего такого. Не тратилась она на такое, поскольку в этом ей некуда было отправляться. Для дома – два халата. Для спанья – две пижамы. Отдыха за городом у нее не случалось, она постоянно работала. И даже в выходные торчала за компьютером, предпочитая работу тряске в пыльном загородном транспорте. Да и ехать отдыхать на шашлыки ей было не с кем.

Нет, парни с работы регулярно и с завидным упорством пытались ее завлечь, кто на дачу, кто на озеро – имелся километрах в ста от города шикарный водный простор.

Дина от подобных приглашений отшучивалась, потом как-то пару раз все же поучаствовала в массовых выездах. Устала – от приставаний пьяных коллег, от комаров, от неудобных провисших раскладушек в бревенчатых домиках, больше напоминавших амбары. И зареклась иметь дело со всеми этими выездами «на отдых», после которых полноценного нормального передыха требовалось дней десять, никак не меньше. Вот потому она и не тратила деньги на ненужную одежду, а как бы она теперь ей пригодилась!

Дина с сомнением осмотрела две дорожные сумки, наполненные лишь наполовину. Пошарила в шкафах. Ничего вроде не забыла. Перекинула через плечо сумку с документами и деньгами, отперла замок, взялась за ручку двери, потянула ее – и тут же с визгом отпрянула.

Прямо ей на лицо упала сложенная в несколько раз газета с вложенным в нее тугим конвертом – без ее собственного адреса и без адреса отправителя. Осторожно высунув нос из-за двери и убедившись, что на лестничной клетке никто не прячется, никто ее не подстерегает, не хихикает в кулак и не перезаряжает пистолет, Дина вновь нырнула в недра своей квартиры, тщательно заперев дверь.

Она швырнула послание, адресованное ей и никому иному – тут и думать было нечего – на журнальный столик, выделенный ей административно-хозяйственным отделом фирмы. Со склоненной к плечу головой она несколько минут это послание внимательно рассматривала, предаваясь идиотским мечтам.

Может, местные баптисты снова активно взялись за ее агитацию, а?! Они уже неоднократно предпринимали попытку пополнить количественно свою паству за ее счет. Может, устав ее уговаривать, они решили свои публикации ей сунуть? Вот сейчас она развернет газету, а там во всю страницу – портрет их «спасителя мира». А в конверте – душеспасительная брошюрка и чистые анкетные листы.

А может, в конверте письмо «счастья», а? Ну, пусть оно там будет, господи! Пусть корявым неверным почерком некто неизвестный призовет ее переписать глупое послание пятнадцать раз и отправить своим друзьям, чтобы через пятнадцать дней в ее жизни случилось счастливое событие. Да она не то что пятнадцать, она сорок, сто сорок все раз перепишет, лишь бы там не было ничего такого…

Было!!! И еще как! Но все – по порядку.

Сначала газета порадовала ее огромным портретом – но не «угодника святого» баптистской паствы, нет. С первой страницы, стоило ей газету развернуть, на Дину глянул Валерий Юрьевич, ныне покойный! Фотография была очень удачной, и ровесником покойника изображенный на снимке человек никак быть не мог. Там Валерию Юрьевичу, навскидку, было лет двадцать пять, никак не больше. Он выглядел удивительно пригожим и смотрел на Дину хорошо, без своеобычного тяжеловесно-вредного, излишне проницательного прищура. Да и волос на голове у ее бывшего босса было поболе, нежели в последние времена.

Под фотографией было напечатано, что такой-то и такой-то был убит выстрелом в голову в собственной квартире, по причине, никому не понятной, поскольку человек он якобы был хороший, неконфликтный, ни в каких темных делах не замеченный. Полиция на сей счет хранит гробовое молчание, версий никаких не выдвигает и своими соображениями ни с кем не делится…

Дина с судорожным всхлипыванием отбросила подальше газету, тут же вспомнив про противных пацанов на скамейке у подъезда. Все подслушали, стервецы, вдруг сдадут ее куда надо? Наверняка и приметы ее уже у сыщиков имеются. А если еще и охранник рот откроет и скажет, что она незадолго до смерти босса клянчила его адрес, то тогда для нее вообще все кончено.

Конверт можно было не распаковывать. Там явно скрывается что-то не лучше этой газеты. Может, там просто другая газетенка – и в ней напечатано про гибель супругов Иванцовых, где она тоже засветилась, мама, не горюй!

Газеты в конверте все же не было, зато там оказались фотографии. Профессиональные, красивые, выхватывающие ее лицо, фигуру, ноги, грудь – в самых выгодных ракурсах и в самые неожиданные моменты.

И когда она к дому Иванцовых подходила, и когда дом тот обходила, и как над трупом Константина Сергеевича склонилась и трогала его рукой – все запечатлела чья-то камера. И еще был снимок, когда она к дому Валерия Юрьевича приблизилась. И как потом с перекошенным лицом оттуда бежала.

– Все! – Дина выпустила снимки из рук и без сил рухнула на стул возле столика. – Это конец!

Кто-то, какая-то сволочь, может быть, даже сам убийца, наблюдал за ней. Вел ее всю дорогу от самой конторы, потому что и такая фотка там была! Все тщательно заснял, проявил и распечатал. Дождался газетных публикаций – и прислал ей потом все вместе, рядом.

Только вот зачем?! С какой целью?! С целью шантажа? Так что с нее взять?! У нее всего добра-то – две неполные дорожные сумки. И даже летних вещей толком нет, между прочим! Деньги? Денег у нее тоже почти нет. Пятьдесят тысяч рублей на банковской зарплатной карточке, которые она бережно расходовала, деньгами считать нельзя – для такого-то урода, с таким-то размахом, это чепуха!

Нет, тут было что-то еще. Что-то еще от нее потребовалось кому-то… Вопрос – что?

Она, конечно, не уродина, далеко не уродина, но представить себе, что какой-то мужчина, прельстившись ее прелестями, начал вдруг убивать людей, заманивать ее в ловушку, потом эту ловушку с лязгом захлопывать, – было очень сложно. Почти невозможно было себе представить такого мужчину! Если, конечно же, он не был законченным психом или маньяком. Что участи ее отнюдь не облегчало – совершенно не облегчало!

Дина растерянно взглянула в прихожую, где сиротливо жались бок о бок ее две дорожные сумки. Есть ли теперь смысл в ее бегстве? Куда ей бежать и – от кого?

Нет, пункт назначения она выбрала, но где гарантия, что этот псих не последует за ней и не станет каждый день снимать ее фотоаппаратом, а то и видеокамерой? Бегство в данном случае – не выход. Пойти в полицию и все рассказать? А что она им расскажет, что?! Что директор послал ее к Иванцовым, передать пустую коробку, что там она обнаружила пару трупов и, вместо того чтобы вызвать полицейских, помчалась прямиком к своему директору? А у директора утешений для нее не нашлось, зато он сам «нашелся» – с простреленной башкой?

Если ее рассказу и поверят и не отправят ее сразу же в камеру, то в психушку-то засунут – непременно и немедленно. Ей самой все произошедшее показалось бредом сивой кобылы, едва лишь она попыталась переложить все случившееся с нею в стройный и достойный слушания рассказ. А что же на все это скажут в органах?..

Дина не помнила, как долго она просидела с неестественно выпрямленной спиной на стуле, смиренно сложив на коленках руки. Может, десять минут, может, час; спина и шея у нее затекли, в пояснице начало покалывать. Может, она и до утра так просидела бы, не позвони кто-то в дверь.

Почему-то она не вздрогнула, не испугалась, а послушно пошла открывать.

Не пришло ей как-то в голову, что за дверью может стоять то самое чудовище, приславшее ей газету и фотографии. Она открыла дверь – и попятилась.

На пороге стоял персонаж всех ее последних десятилетних ночных кошмаров: отвратительно скалился и смотрел на нее без тени добра или сочувствия.

– Привет, дылда, – произнес он сквозь зубы, не переставая растягивать губы в подлой усмешке. – Я войду?

Мог бы и не спрашивать: уже вошел и даже по-хозяйски дверь запер.

– Как жизнь, дылда? – спросил он, осматриваясь в ее тесной прихожей и цепляя бейсболку на крюк вешалки. – Явно, не очень-то… Куда-то собралась? Вижу, сумки собраны у тебя?

Оказывается, он уже прошел в комнату. Пнул по пути ее дорожные сумки, подошел к столику, полистал газету, раскидал длинными пальцами фотографии. По одной из них щелкнул ногтем:

– Вот тут ты особенно хороша, дылда. Кстати, как тебе мои работы?

– Так это… Это ты?!

Странно, что у нее еще сохранилась способность говорить. Причем вполне сносно: она не сипела, не хрипела, слезами не давилась.

– Конечно, я! Кто же еще для тебя так постарается? – фыркнул ее мучитель и уселся, развалившись, на диване. Похлопал рукой рядом с собой: – Ты присаживайся, чего столбом торчать? Больше уж не вырастешь, да и не надо. Ты и так дылда.

– Прекрати, – Дина поморщилась и упорно уселась на стул, стоявший у журнального столика. Кивнула на фотографии: – Значит, и убил всех этих людей тоже ты?

Он дернулся и подскочил, будто через пухлые диванные подушки пропустили ток. Сузил темные глазищи, его губы, щеки, лоб побелели. Минуту, может, чуть дольше, он смотрел на нее, как на гадину. Вдохнул, выдохнул, расслабился и произнес с хохотком:

– А-а-а, ну да, конечно! Я же априори для тебя – убийца! Если в радиусе полумили от меня случается некое преступление, то кто это сотворил? Правильно – Данила Кузьмин! Более достойной кандидатуры нет. У кого папа высокого полета? У кого мама инвалид, а дядя, в свою очередь, военком, – трогать того не смей. А кто просто всяким дылдам улыбаться хорошо умеет, тот и под подозрение попасть не может. Так, дылда?

Она молча пожала плечами, старательно уводя глаза в сторону от Данилы.

Он упрекает ее? Наверное. И, наверное, он имеет на это право. С ее слов, с ее молчаливого согласия с Данилой Кузьминым десять лет тому назад приключилась беда. Правильнее сказать, беда приключилась с его одноклассником, который ухаживал тогда за Диной. Этого паренька компания Кузьмина… убила.

Убийство по неосторожности – такую статью инкриминировали потом Кузьмину. Но Дина-то знала, что не было это убийство проявлением ничьей «неосторожности». Была мерзкая драка пьяных уродов. И даже, что еще более верно, было избиение одного несчастного парня пятью пьяными уродами. Кто из них конкретно нанес ему тот смертельный удар носком зимнего ботинка по голове – неизвестно до сих пор. Ей – неизвестно. Тогда Дине казалось, что сделал это именно Данила. Следователь как-то очень настойчиво к этому клонил… И на суде прокурор тоже почти уговаривал ее быть понастойчивее и поувереннее в своих показаниях.

Она не особо-то старалась, давая эти самые показания. Мямлила что-то неразборчивое, плакала, просила оставить ее в покое. С ней даже случилось что-то вроде обморока. Правда, упав на чьи-то руки, Дина отчетливо видела глаза Кузьмина: он смотрел на нее из-за решетки. Он смотрел на нее так… так неправильно! Как-то слишком уж мягко и без упрека. А потом и вовсе сделал движение губами, будто целовал ее.

Наверняка ее сознание все же сыграло тогда с ней злую шутку. И не мог быть Данила мягким в тот момент и уж тем более посылать ей поцелуй через весь зал суда – не мог. Потому что после суда ее проклинали все: соседи, родители Данилы, ее собственные родители, и даже родители погибшего парня не одобрили ее действий.

– Витю теперь не вернуть, а с Данилой не надо бы так, Диночка, – плакала, встретив ее на улице, мать убитого Витьки. – Ведь десять лет прокурор запросил! Это же вся жизнь! Он, болтают, и не трогал Витю вовсе. Болтают, что в тот момент он как раз за угол… в туалет отошел.

Она этого не помнила. Помнила себя – сидевшую в стылой, перемешанной колесами машин грязной колее. И спины – много спин в темных куртках, движущихся в жутком отвратительном танце смерти. Уроды… они все били и били, кружили и кружили вокруг Вити… Он сначала орал, она орала, и он тоже… Потом он захрипел, а потом и вовсе замолчал. И кто-то крикнул в этот момент:

– Кузьма, ты чего, охренел?!

Кузьмой звали Данилу всегда, сколько она себя помнила. Больше в той гадкой компании ни одного Кузьмы не было и быть не могло. Значит, кричали ему. Почему-то этот ломавшийся от истеричного страха вопль и запомнился ей лучше всего. И когда приехала милиция, а за ней следом и «Скорая», и Дину начали вытаскивать из раскисшего до мерзлой каши снега, она только об этом и помнила. И на вопрос, на самый первый вопрос, который ей задал пожилой оперативник, – кто это сделал? – она ответила:

– Кузьмин… Данила Кузьмин, с компанией.

На «приговорный» день она в суд не пошла. Уехала, не дождавшись итогов суда. Мать с отцом на этом настаивали. Боялись, что отец Данилы самосуд над ней устроит. Грозился он будто на людях так поступить. Так что – от греха подальше – следовало ей уехать.

– Да и людям в глаза смотреть неловко, – призналась мать, укладывая все ее вещи, и летние, и зимние, в огромный баул, который они собирались отправить в багажном отделении поезда. – Шутка ли, моя дочь парня молодого на десять лет в зону упрятала!

О том, что этот парень вместе со своими друзьями отнял жизнь у своего ровесника, мать даже не вспомнила. А когда Дина ей напомнила все же, не выдержав, мать ответила с изумленным выдохом:

– Того-то уже не вернуть! А этому бы только жить и жить…

Дина уехала к своей двоюродной тетке, аж за семьсот верст от дома. Там, как считали родители, ее никто не найдет. Выучилась в институте, родители регулярно присылали ей деньги на учебу. Потом переехала сюда, еще, кстати, дальше от дома. Начала работать. Деньги родители присылать перестали. И звонили не часто, если раз в два месяца – уже хорошо. Звонки их и прежде, и теперь были скорее проявлением вежливого внимания, нежели свидетельством их родительской заботы и любви. Дине, во всяком случае, так казалось.

– Как дела? Как здоровье? – спрашивали либо мать, либо отец, все зависело, кто звонил.

– Нормально, – мямлила она в ответ и первое время после отъезда старательно сглатывала огромный ком в горле, душивший ее, мешавший говорить, выжимавший слезы на глазах.

– А с погодой, с погодой как? – спохватывались родители, если в разговоре возникала пауза. – Не мерзнешь ты там? Вещи теплые есть?

– Нормально все, – так же немногословно отвечала Дина и принималась беззвучно плакать.

– Мы бы приехали, да далеко больно. Отец не выдержит, у него сердце, – это она слышала, если мама звонила.

Если звонил отец, то Дина «узнавала», что мать не выдержала бы дороги по причине высокого давления. Потом ее спрашивали про оценки, если звонили во время сессии. Про дожди, есть ли у нее зонтик и обувь соответствующая? В какой обуви она должна была ходить в большом городе в дождь, Дина не знала. Но вяло отвечала, что у нее все в порядке и что она ни в чем не нуждается.

Кроме любви, конечно. Родительской любви. Этого ей не хватало, и очень остро. Ну, и заботу свою о дочери они могли бы проявлять не так заезженно и обыденно, интересуясь лишь наличием у нее зонта и резиновых сапог.

И только однажды родители позволили себе на шаг отойти от этого протокола. Произошло это почти в самом начале ее трудовой деятельности. Она была измотана переездом, подавлена свалившимися на нее обязанностями ведущего специалиста. Страшно трусила, что не справится. И тут – этот звонок.

Звонила мать. Поздоровалась и, как обычно, начала про погоду, про ее с отцом болячки, про то, что он, невзирая на возраст, по-прежнему засматривается на молодых, а ей это совсем не нравится.

– А кому бы понравилось, так, Диночка? – спросила мать.

– Наверное, – осторожно заметила Дина, зная не понаслышке о ревнивом норове матери.

– Вот! И я о том же! Вчера он вызвался Зинке из соседнего подъезда хлеба из магазина принести. Говорю, с какой это стати? Он в ответ крысится. А у меня нервы не железные. У меня и возраст, и давление, и вообще…

– Ма, ты меня извини…

Дина посмотрела на разбросанные по квартире вещи. Только утром она разобрала коробки, ничего еще не успела разложить по полкам. Пиджаки, юбки, платья, вешалки, колготки – все валялось где попало. Все что-то постоянно ее отвлекало. То кран холодной воды в ванной оказался неисправным, и пришлось вызывать слесаря. То свет не горел в прихожей, и следом за слесарем пришел электрик, да еще и сотню с нее содрал. А завтра снова ей на работу, и опять – к девяти. А по вечерам она уже третий день подряд на службе задерживается, чтобы во все вникнуть. Когда ей вещи-то разобрать?

– А что такое? – сразу насторожилась мать, но насторожилась с явной обидой, что дочь не дала ей выговориться.

– Мне немного некогда. Только переехала, надо разбирать шмотки. Все разбросано.

– Да, милая, это так на тебя похоже, – проговорила мать с упреком, вместо того чтобы предложить свою помощь. – Организовывать что-либо ты никогда не могла… Да, кстати, давно хотела тебе сказать, я тут на днях видела маму Данилы Кузьмина, так вот, она мне такое рассказала…

– Мама! – Она даже не ожидала, что способна так пронзительно и так громко кричать. – Я не желаю слышать – никогда и ни при каких обстоятельствах – ни про Данилу Кузьмина, ни про его родителей! Эту тему мы закрыли много лет назад!

– Но я только… – мать попыталась было вставить слово.

– Все! Хватит! Пока! – не снижая оборотов, крикнула Дина и бросила трубку.

После этого она не созванивалась с родителями почти полгода. О состоянии их дел и здоровья узнавала у тетки. Подозревала, что тетка так же «сливает» информацию о ней ее родителям. Если, конечно же, они этим вообще интересовались.

Потом мать позвонила и как ни в чем не бывало вновь принялась интересоваться погодой, жаловаться на болячки, на цены в продовольственных магазинах, на грабительские тарифы и непутевого отца. Все встало на свои места. О Кузьмине она больше и не заикалась. Дина тоже о нем не спрашивала, стараясь все забыть, хотя нет-нет, но любопытство в ней и загоралось – а что же такого могла рассказать мать Данилы ее матери? Но Дина молчала. И старалась все-все забыть. Думала, что за давностью лет о ней никто не вспомнит, ни родители злого демона, ни он сам…

Не забыл! Мало того – разыскал ее каким-то образом, хотя она свое местонахождение ото всех скрывала, о нем знали лишь ее родители и тетка, а он и явился теперь – мстить.

– Зачем тебе все это? – кивком указала Дина на фотографии.

– Догадайся, – Кузьмин улыбнулся одними губами.

– Гадить станешь?

– Фу-у-у, слово-то какое неказистое, дылда! – хохотнул Кузьмин, слез с дивана, шагнул к ней. – Гадить! Что значит – гадить?! А ну-ка, глянь на меня!

Дина нехотя подняла на него глаза. Не посмотри она на парня добровольно, он непременно ее заставит это сделать, решила она, и потому послушалась. И вяло подумала, что ни природная его подлость, ни тюрьма Кузьмина ничуть не испортили – внешне.

Он был красивым, этот чудовищный, по сути своей, человек. Светлые волосы, которые раньше спадали на его воротник, теперь были подстрижены очень коротко и торчали ежиком. Темные глаза, непонятного, то ли зеленоватого, то ли коричневого оттенка, высокие скулы, жесткий рот, прямой нос с тонкими, аккуратными ноздрями, упрямый подбородок с едва угадывающейся ямочкой.

Нет, тюрьма не наложила на его внешность серого мрачного отпечатка. Он по-прежнему был крепок телом, мускулист, что свидетельствовало о его хорошем здоровье. И зубы все были белы и целы, их Кузьмин скалил без устали с тех пор, как в квартиру вошел. И даже морщинками за минувшее десятилетие он не обзавелся, и жиром не оброс.

– Глянула, и что?

Она снова удрученно опустила голову и тут же пожалела об этом. Жесткими пальцами Кузьмин ухватил ее за подбородок и с силой потянул его вверх. Кажется, у нее в позвоночнике даже что-то хрустнуло.

– Я не стану тебе гадить, дылда, – с прежней своей ядовитой улыбкой проговорил Данила, рассматривая ее лицо, сантиметр за сантиметром, будто примеривался, в какое место лучше всего вонзить жало. – Я стану тебя медленно уничтожать!

– Почему? – еле выдавила она, потому что челюсть ее оказалась сдавленной его большим и указательным пальцами.

– То есть? – не понял Кузьмин.

И впервые легкая тень растерянности засквозила в его непонятного цвета глазах.

– Почему медленно? Убей сразу!

– Обойдешься, – он грубо оттолкнул ее лицо, отошел на метр, стиснул большие ладони под мышками. Хмыкнул гадко: – Не мечтай только лишнего…

– О чем? – Она не поняла, растирая ладонями саднившие скулы.

– Ну… Придумаешь еще себе историю, где есть злодей и красавица, которая потом этого злодея станет соблазнять, и он падет, сраженный ее чарами! У нас с тобой такой истории не будет. У нас уже сложилась одна… и давно. Да и ты на красавицу не особо тянешь. Как была дылдой губастой, так ею и осталась. Смотрю, вещичек-то мужских у тебя нет. Что, так никто после Витеньки на тебя и не позарился?

Ее будто под дых ударили, весь воздух из груди выбив разом.

Нет, ее немного царапнула обида, когда он так неуважительно отозвался о ее внешности, которую многие считали модельной. Сослуживцы без стеснения цокали языками ей вслед, когда она проходила мимо. Но не до обид по такому поводу ей теперь…

Но когда он про Витю, у которого сам же отнял жизнь, да еще в такой мерзкой форме высказался, она просто забыла об осторожности. Одним стремительным рывком поднялась, подскочила к Кузьмину и с силой ударила его по щеке, забыв и о своем страхе, и о зависимости своей от него.

И зажмурилась, ожидая ответного удара. Сейчас, вот сейчас он непременно размажет ее по стене! Он не простит ей пощечины. Не простит, как не простил вообще ничего.

Данила не ударил – он просто оттолкнул ее. Она отлетела к дивану, больно ударилась головой о стену и мешком сползла на подушки, горько зарыдав.

– Не смей никогда так больше делать, дылда, ты слышишь?! – проговорил он ей на ухо, нависнув над ней, горячо и шумно дыша ей в шею. – Никогда! Иначе я тебя… убью! Быстро и по-настоящему.

Глава 5

Влад залез в машину, порадовавшись Ленкиной сообразительности. Умница, догадалась кондиционер включить! Ее следователь отпустил раньше, продержав его сверх их общего времени еще полчаса. Вопросы всякие задавал, иной раз сам же на них и отвечал. Нехорошо отвечал, да и спрашивал с подвохом.

Влад весь издергался, изнервничался. Вспотел весь, сидя в этом казенном тесном, душном кабинете с серой мебелью, сизыми в желтую крапинку стенами и пыльным зарешеченным окном.

– А вы где были в тот день, господин Ковригин? – поинтересовался, как бы походя, тщедушный мужичок с таким же серым, как и стол, за которым он сидел, лицом. Кажется, его звали Олег Иванович, следака этого.

– Я?! – изумленно вскинулся Влад, стараясь никак не выдать своего волнения. – Я уж и не помню точно. На работе, кажется.

– Да? – Олег Иванович поднял – неестественно высоко – свои серые бровки над светло-голубыми блеклыми глазами. – А вот ваше руководство утверждает обратное.

– И… И что же оно утверждает? – Влад нервно повел лопатками, стараясь отлепить от вспотевшей спины рубашку, ну, духота просто невозможная в этом кабинете!

– Что вас в тот день до трех часов дня не было на работе.

– Да? – Он сжал губы и наморщил лоб, будто пытался вспомнить. – Дайте-ка подумать…

– Уж подумайте, дорогой вы наш господин Ковригин, – невесело ухмыльнулся одними своими бесцветными губами Олег Иванович, кажется, фамилию он носил Рыков. – Это ведь в ваших интересах.

– А вы что же, подозревать меня смеете?! – оскорбился Влад Ковригин, тут же вспомнив всю свою безупречную незапятнанную прежнюю репутацию.

– Я? – Рыков помотал головой, начавшей лысеть еще в его школьные годы, наверное, до того на ней мало осталось растительности. – Я смею все, господин Ковригин! Смею подозревать вас, поскольку вы теперь наследуете акции, принадлежавшие прежде вашему тестю.

– Это мои акции, мои!!! – не выдержав, перебил его Влад и даже кулаком себя в грудь ударил. – Бизнес был моим с самого начала, это кто хотите вам подтвердит.

– И жена?

– И жена в том числе!

– Странно, что она как раз этого не подтвердила, – желчно улыбнулся Рыков и начал смахивать с серого стола несуществующие крошки. – Я ведь не поленился, спросил ее, когда вы в туалет выходили. Она не ответила утвердительно. Сказала, что никогда в ваши с отцом дела не лезла. Ей это было неинтересно, вот как!

– Пусть так, – Влад опешил, но виду не подал. – Может, Алене и впрямь это было неинтересно, но бизнес был моим. Думаете, с какой такой блажи на все акции договор пожизненной ренты Константином Сергеевичем был оформлен, а?

– Не знаю, – равнодушно подергал плечами Олег Иванович.

– Стал бы он на меня их оформлять, если бы все обстояло иначе? Он бы их на мою жену, на свою дочь, оформил!

– Но ведь ей неинтересно? – поддел Рыков. – Зачем они ей? А вы – человек деловой, достаточно умный…

– И уж поверьте, хватило бы у меня ума убрать их как-нибудь иначе, без такого резонансного шума, – вновь вспылил Влад, неучтиво перебивая следователя.

– И как же, например?

Рыков перестал тереть серый стол морщинистой ладонью, уставившись на Ковригина в первый раз с азартным интересом.

– Ну… Не знаю, тормоза бы испортил в их машине или… Или ядовитых грибов бы для них сварил. Мухоморов! – и, не выдержав нервного напряжения, Влад истерически расхохотался.

Достал из сумки папку с документами, которые захватил на всякий случай с собой, и принялся обмахиваться ею, как веером.

Ему все не нравилось. Все! И то, что их вызвали на допрос, как уголовников каких-нибудь. Повесткой вызвали! Будто они по звонку прийти не могли! Ленка, тоже еще, корова, мямлила что-то идиотическое, слезами давилась, а толком путного ничего сказать не могла. Ведь знала же, все знала – и про бизнес, и про акции, зачем же соврала? С какой такой блажи?! Подставить его хочет или в самом деле окончательно отупела от горя?

Ладно, решил он, убирая папку обратно в сумку, с нее, дуры, взятки гладки. Самому бы надо не облажаться, играя в вопросы-ответы с этим сизым селезнем. Так закручивает, так гадит исподтишка этот следак словечками своими, что его тошнит уже! И духота… Господи, какая же духота в кабинете! Как тут можно работать? Тут просто сидеть, ни о чем не думая, не шевелясь, и то невыносимо. А уж как в таких условиях возможно плести словесную паутину, которую в самый удобный момент надо накинуть на шею подозреваемого, не дав ему шансов выкарабкаться, – Влад вообще себе не представлял!

Свихнуться же можно от этих потных подмышек, слипшихся волос, мокрого пояса на брюках! Сразу, как он сюда вошел, захотелось ему снять с себя все, швырнуть в корзину с грязным бельем и мыться, мыться, мыться под ледяной, кристально чистой водой.

Может, потому и мужик этот такой серый, тщедушный и противный, что в духоте ему работать приходится? Стало даже немного жаль этого Рыкова с его лысой головой и тусклым безрадостным взглядом.

– Вы, Олег Иванович, не подумайте обо мне ничего такого, – проговорил Влад после короткой заминки. – Я, конечно же, не убивал своих тещу с тестем. И Ленка тоже к этому непричастна.

– К вашей жене я претензий не имею, – отчего-то надулся Олег Иванович. – К вам вопросов еще много, а к Елене Константиновне… Жаль ее. Осиротеть так сразу и так жутко! Вы уж поддержите ее, а то как бы с головой у нее чего не приключилось. Тут у меня, знаете, случай был однажды…

И Рыков, этот глупый серый Рыков, маетно отрабатывающий до пенсии свой срок в душном сером кабинете, начал рассказывать Владу Ковригину какую-то совершенно идиотскую историю про свихнувшегося родственника какого-то безвинно убиенного типа. Делился какими-то подробностями – ненужными, выкладывал детали самого преступления, про изворотливость преступника говорил – кстати, им оказался близкий родственник свихнувшегося, – все говорил и говорил, практически не мигая, уставившись сквозь пыльное зарешеченное окно на улицу.

– Вы зачем мне все это рассказываете, Олег Иванович? – вежливо поинтересовался Влад, когда с этой нудятиной было покончено.

– А вы не поняли? – засиял следователь, выбираясь из-за стола.

– Не очень хорошо понял, – Влад тоже встал и даже руку протянул, надеясь наконец распрощаться с этим типом.

Руки Рыков ему не подал, отвернулся, словно бы затем, чтобы передвинуть маленькое пластиковое окошко на настенном календаре.

– А понять меня несложно, господин Ковригин, – Рыков повернулся, так и не поменяв число в пластиковом ерзающем глазке, оно и так правильным было, это число. – Никогда не знаешь, кто рядом с тобой живет – друг или враг? Сложно понять человечка, очень сложно… А жену поддерживайте, как бы не сломалась она…

Жена ждала его в заведенной машине, где ровненько и как-то обнадеживающе гудел кондиционер. Влад уселся на водительское сиденье, подставил лицо под ледяную струю воздуха и поежился.

– Да… Только попади туда к ним, сломают на раз-два, – пробормотал он и покосился на жену.

Она сидела рядом, обмякнув на сиденье, с прикрытыми глазами.

– Лен, спишь, что ли? – тронул он ее за руку.

Вспомнил тут же, что она что-то не то сказала Рыкову про его бизнес, записанный на ее папочку, но решил не устраивать разборок. Ей в самом деле ни до чего. Пока что не станет он ее ни о чем спрашивать. Потом, может быть. Пока – нет.

– Нет, не сплю, – еле слышно проговорила она, почти не разлепив губ. – Думаю!

– О чем?

Влад забросил на заднее сиденье сумку, глянул на часы: на работу до обеда он уже не успевал. Можно было бы заехать домой, у Маруси наверняка какой-нибудь вкусный супчик имеется, салатик, котлетки или овощное рагу – в этом она мастер. А можно было бы…

Вспомнив про свой оборванный рассказ в кабинете Рыкова – когда тот спросил Влада, чем он занимался в момент убийства тещи и тестя, – Ковригин вдруг покраснел.

Да, да, он не был на службе в тот момент! И дома не был тоже. И на звонок Ленкин не ответил, а она настойчиво названивала ему в течение полутора часов. Он был…

Господи, стыдно, наверное, должно быть ему за то, где он был и чем занимался? А вот отчего-то не стыдно! Только сладенько ноет внизу живота. И даже страха нет перед разоблачением.

Да и кто его разоблачить-то теперь сможет? Теща? Тесть? Так ведь нет их теперь, всё, тю-тю!

Рыков… да хрен с ним, с Рыковым! Ему он может и правду рассказать. Мужик все же, понять его должен.

– Лен, о чем ты думаешь? – напомнил он жене о себе и слегка подтолкнул ее локтем в бок. – Как вообще самочувствие?

– А никак, – улыбнулась она тускло, без эмоций. – Меня как будто нет! Страшно подумать, что когда-то я желала от них избавиться. Жутко страшно… Ненавижу себя за это, Владик! И проклинаю.

– За что? – поинтересовался он рассеянно, трогая машину с места.

Нет, домой он обедать не поедет. Заунывной мессы ему хватило за эти дни за глаза! И скорбная физиономия жены начинала уже раздражать его. Он ее высадит у дома, а сам поедет в какой-нибудь ближайший супермаркет, накупит продуктов, сластей всяких. И поедет туда, где его ждут, кажется, всегда.

Почему кажется? Потому что он еще до конца не уверен в правильности своих выводов. Вроде бы все прекрасно, замечательно просто, но слишком уж стремительно, слишком уж бурно… Нет, до самого главного они еще не добрались. Пока что оба еще робко топчутся у последней черты, перейдя которую он уже не сможет считать себя честным человеком с незапятнанной репутацией. Тесть пятнал ее, безбожно пятнал, и делать его некоторые такие вещи заставлял, от которых у Влада аж зубы сводило. Но ведь это его тесть заставлял, а тут он сам – без подсказок и тычков, все затеял… сам.

Спешить не надо, решил он, высаживая Ленку у подъезда. Но и бросать начатое он тоже не станет. Оно тянуло, манило, затягивало его, как в омут.

– Ты на работу? – вдруг спросила жена, вновь открывая дверцу машины.

– Я? – Он растерялся и завертел шеей, пытаясь высвободиться из тесных оков воротника. – Сначала по делам, потом, возможно… Да, наверное.

– Ты что, решил бросить работу, Владик? – вдруг испуганно заморгала Лена.

– С чего ты взяла?

– Ты так редко в последнее время бываешь на рабочем месте.

– С чего ты взяла? – повторил он и привычно похолодел.

Тут же, правда, и одернул себя. Ну, нет их больше, нет! Некого ему бояться! Не перед кем трястись.

– С чего ты взяла? – в третий раз спросил Влад, но уже – зло и жестко.

– Я звонила тебе несколько раз на работу, а тебя не было. И сотрудники не знают, где ты бываешь. И тогда тоже… – она опустила налившиеся слезами глаза долу, бледные щеки ее покраснели, и она вдруг сделалась на удивление неприятной. – И в тот день… я тоже звонила тебе, и на мобильный, и на рабочий. Мобильный ты не брал. На работе тебя не было. Где… Где ты был, Владик?

– Лен, отстань!

Он впервые повысил на нее голос, впервые сказал неприятное, грубое слово, за которое раньше его просто четвертовали бы. Но нет их теперь, нет! Предположить даже не мог, что так легко и приятно будет жить без них.

– Владик! Владик, не смей так со мной разговаривать! – Она тоже повысила голос до непотребного, непривычного уровня. – Я не сказала в милиции, что ты не отвечал мне, что ты не был на работе и…

– Да они знают, что меня там не было, – Влад криво ухмыльнулся, внимательно рассматривая тусклые пряди Ленкиных волос, выбившиеся из прически. – И что с того?

– А про фирму? Про фирму они тоже знают? – Ей хотелось, чтобы этот вопрос прозвучал едко, угрожающе, но не вышло, голос дрогнул, и слезы полились из ее глаз потоком. – Они знают, что ты был заинтересован в смерти отца, потому что наследовал акции?

– Мои акции! – взревел Влад и чуть двинул машину вперед. – И фирма – тоже моя! Почему ты об этом не сказала Рыкову?! Почему промолчала? И вообще, я могу теперь уйти с работы и заняться бизнесом вплотную!

– Да? – Она вытерла ладонью щеки, другой рукой продолжая держаться за дверцу еле двигавшегося автомобиля, семеня следом за ним. – А как же карьера? Ты же хотел… Владик, что происходит?! Ты как-то отдалился от меня после смерти родителей… Неужели ты думаешь?..

– Лен, я ничего не думаю, закрой дверь, – скомандовал он и нетерпеливо взглянул на часы.

Мысль, которая его только что посетила и которую он озвучил жене, неожиданно ему понравилась. А что, если и правда – уйти со службы, перестать всем кланяться, перед всеми заискивать, всем подчиняться и стать наконец свободным человеком? Что, если и правда вплотную заняться делом, которое он сам когда-то начинал, а потом перепоручил тестю? Там все в полном порядке, отчетную документацию он всегда сам проверял, не ленился. Да и заезжал на фирму периодически, там-то и наткнулся на…

Тсс, Ленка может услышать его трепетные запретные мысли! А спешить не следовало. С Ленкой все определилось давно, утряслось и сжилось. А там – еще неизвестно. Слишком уж все стремительно, слишком уж все это красиво и обжигающе…

– Владик, неужели ты думаешь, что это я?.. – продолжала она всхлипывать, труся следом за машиной.

– Что – ты? – Он чуть притормозил, заметив любопытные, повернутые в их сторону головы двух пожилых тетенек у их подъезда.

– Неужели ты думаешь, что это я их убила?!

– Очуметь можно!!! – Он вдавил педаль тормоза до предела, качнувшись всем корпусом вперед. – Лен, что ты городишь?! Ничего я такого не думаю! Отойди от машины!

– Зато я… Зато я думаю… – пролепетала она, бледнея и пятясь, дверь по-прежнему не отпускала, держась за нее крепко. – Зато я думаю, что это ты их убил!!!

Ковригин остолбенел. Такого неожиданного поворота – мало сказать, неожиданного – страшного поворота, он не ожидал. Ну, Рыков – понятно. Тот теперь на любого станет тюремные вериги примерять, работа у него такая…

Но чтобы Ленка!!! Родная жена, с которой прожил бок о бок четыре года! Из-за которой и с которой у него никогда не было проблем! Пускай и фейерверка особого не было, кое-какие удобства – да, это имелось, но чтоб и душа, и сердце вдрызг – никогда! И тем не менее эта привычная, удобная женщина, о которой он знал, казалось, все, выдает ему такое!

– Подумай и повтори еще раз. – Держась одной рукой за руль, Влад полез к ней через пассажирское сиденье, чтобы лучше рассмотреть ее бесстыдство, граничившее с сумасшествием. – Ну! Ты что только что ляпнула, не подумав, дорогая?!

– Я не ляпнула, – она тоже увидела любопытных притихших тетенек и шагнула к машине, приблизив лицо к лицу мужа. – Я хорошо подумала. И пришла к выводу, что тебе, как никому другому, была выгодна и удобна их смерть! Ты избавлялся от их гнета.

– Я не был никем и ничем угнетен, – перебил он ее, фыркнув. – Я мог попросту развестись с тобой, и это стало бы моим избавлением от этих двух, уж прости меня великодушно, старых гадов!

– Тогда бы ты потерял фирму, – горячее дыхание жены обожгло ему щеки.

– Мы оформили договор пожизненной ренты, если ты не в курсе, – ухмыльнулся Влад, настороженно наблюдая за женой, за движением на скамеечке возле подъезда и за своим мобильным телефоном: на экране засветилось только что полученное сообщение.

– В курсе, в курсе, дорогой.

Ленка как-то неприятно хмыкнула, сделавшись вдруг похожей и на тестя, и на тещу одновременно. Подошла совсем вплотную к машине. Так, что подол ее платья коснулся порожка. И зашептала ему на ухо:

– Но я так же точно знаю, когда именно этот договор был оформлен. И сколько после этого прожил мой папочка, а?

Ковригин отпрянул от нее, как от ядовитой гадины. Сделался ему неприятным и вид ее, и запах туалетной воды, набившийся, как сладкая вата, в его ноздри. Он побарабанил пальцами по рулю, улыбнулся тетенькам, не сводившим с них глаз. Скосил глаза на Ленку. Та стояла с напряженно выпрямленной спиной и чего-то ждала.

– Я их не убивал, дурочка, – проговорил он как можно мягче и убедительнее. – Меня все устраивало. Тебя что-то волновало, да, ты плакала, помню, а меня…

– Зато теперь тебя все перестало устраивать, Владик, – Ленка судорожно пригладила выбившиеся волосы, выдернула из прически шпильку, снова воткнула ее в узел волос на затылке. Потрогала сумку, висевшую у нее на боку, будто проверяла в ней наличие чего-то важного. – Я, конечно, не верю, что это… мог сделать ты, но знай… Если ты соберешься от меня уйти, я… Я тебя уничтожу…

Глава 6

Не открывая глаз, Дина заворочалась на мягкой постели, железные пружины под ней тоненько взвизгнули, и сама она едва не завизжала, вспомнив все.

Она… где она? Правильно: она в заточении, заключении, ссылке! Под надзором страшного человека, способного унизить, оскорбить, а главное, способного убить ее! Сладкий сон, вырывая ее на семь-девять часов из реальной жизни, как правило, обрывался страшным пробуждением, отрезвляющим осознанием того, что с ней произошло. А произошло: ужас просто какой-то – что.

Начальник послал ее с поручением к своему не очень хорошему знакомому. Она туда отправилась и обнаружила там парочку трупов. Развернулась, как каждая нормальная девушка на ее месте, и побежала прочь. И тут же, как всякая ненормальная, кинулась прямиком к начальнику. А его за то время, что она поднималась по лестнице в его квартиру, тоже кто-то убить успел. Она вернулась домой, сказалась по телефону коллеге по работе больной, собрала вещи, чтобы сбежать, и…

И побег не получился, потому что в тот самый момент, когда она собиралась переступить порог ведомственной квартиры, начался самый главный в ее жизни кошмар.

Вернулся Данила Кузьмин. Вернулся за ней. Вернулся каким? Жаждущим отмщения за бесцельно проведенные им в тюрьме десять лет. И, кажется, у него все получилось. Он же явился за ней не с пустыми руками. Он явился с фотографиями, могущими стать в деле об убийстве всех троих жертв главными уликами. Уликами против нее!

– Ты теперь на крючке, дылда, ага…

Эти слова в первый день их встречи он повторял каждые десять минут. В последующие дни чуть реже, но все равно – повторял.

Из-за этих слов у Дины образовалась, похоже, огромная дырка в голове, сквозь которую извне проникали все звуки и шорохи, вызывая такую боль, от которой ей постоянно хотелось визжать.

Вот и теперь, услыхав тихий тонкий скрежет пружин панцирной койки, она болезненно дернулась, затихла, с силой зажмурила глаза. Потом выдохнула, глаза приоткрыла и слегка шевельнулась. Металлический визг повторился, и голова тут же заболела просто невыносимо. Может, она с ума сходит? Неплохо бы. Неплохо было бы сойти с ума, но как-то так, чтобы ничто ее не волновало, ничто не вспоминалось, ничего бы она не слышала и не видела.

Особенно слышать и видеть ей не хотелось Кузьмина. Но эта сволочь будто нарочно постоянно крутилась у нее перед носом. Мало того, что он вывез ее в какую-то глухомань, поселил в избе, вросшей по самые окна в землю, уложил на скрипучую панцирную койку, так еще и глаз с нее не спускал. И даже до туалета ее провожал и караулил возле большого кособокого скворечника с деревянной щеколдой вместо шпингалета.

Она в первый день, как они сюда приехали, попыталась было возмутиться. И тут же получила в ответ легкий мягкий подзатыльник и обещание вообще ее на цепь посадить. Дина смирилась, замолчала, терпела, а на мучителя своего нарочно старалась не смотреть.

Со стороны крохотной кухни, вместившей деревянный стол с двумя табуретками, скамейку с керосинкой и парой ведер, раздались тяжелые шаги Кузьмина. И через мгновение в дверном проеме, задрапированном тонкой прозрачной клеенкой, появилась коротко стриженная белобрысая башка Данилы.

– Проснулась, дылда?

Дина в ответ слегка шевельнула подбородком вверх-вниз, что означало – да, проснулась.

– Вставай, готовь завтрак, быстро. Я есть хочу! – капризно заявил Кузьмин и шагнул в комнату, где спала Дина, подошел к ее койке (его ложе стояло в кухне за русской печкой) и потянул с нее одеяло. – Вставай, Игнатова!

Она переполошилась и вцепилась в край цветастого одеяла, ведь на ней была лишь короткая, выше пупка, футболка и трусы, и ничего более.

Одеяло, подушки, посуду и кое-что из еды Кузьмин привез с собой. Позволил ей взять с собой немного одежды, запретив прихватить многое из того, что она собрала в дорожные сумки. Что-то даже позволил прикупить, решив, что вечернее платье дылде на природе ни к чему.

Он никогда за те дни, что они провели вместе, не называл ее по фамилии, по имени – тем более. Только дылдой! Так было в школе, во дворе, в то время, когда они вместе росли, потом стали взрослыми и когда она начала встречаться с Витей. Дылда – и все, без имени и фамилии. Случился однажды какой-то совершенно крохотный промежуток времени, когда он называл ее по имени. Но это было так давно и казалось совершенно нереальным, что почти и не запомнилось. Постоянно – только дылда! Почему он сегодня вдруг вспомнил, что она – Игнатова?

Ни разу за минувшие дни Кузьмин не пытался смотреть на нее, не приближался к ней ближе чем на метр, за исключением того дня, когда он вновь ворвался в ее жизнь. В тот день даже до рукоприкладства дело дошло. И пинок под зад она еще получила, это когда в машину его грузиться не захотела.

Что же сегодня изменилось? Отчего она вдруг стала Игнатовой? Зачем он тянет с нее одеяло?!

– Отстань! – взорвалась Дина, резко усаживаясь на кровати.

Растянутые пружины тут же провисли под ней, коленки очутились на уровне лица. Голые коленки! Одеяло-то он с нее все-таки стянул.

– Отстань, Кузьмин! – заорала она. – Чего ты лезешь?

– Хочу и лезу, – возразил он, удивленно выпятил нижнюю губу, качнул головой. – Ты чего орешь-то? Очумела от тишины здешней? Так я тебе могу компанию для разговора составить.

– Не надо! Не нуждаюсь!

Господи, надо было хоть изредка с ним разговаривать, а не кивать, не пожимать плечами с молчаливой неприязненной гримасой на лице. Он осерчал, кажется. Потому и пристает.

– А я нуждаюсь, – продолжил он настырничать и вдруг сел на ее койку.

Койка тут же провисла еще больше, сдвинув их обоих настолько близко, что Дина ощутила на своем лице дыхание Кузьмина. Чистое, пахнущее мятой и фруктами.

Уже и зубы почистил, и побрился, неприязненно констатировала Дина. Каждое утро, невзирая на условия проживания, Данила брился, умывался, чистил зубы, обливался ледяной водой у раздолбанных ступенек крыльца. Ей он тоже рекомендовал привести себя в порядок. Дина молчаливо протестовала. Вечером бегала с парой кружек горячей воды за баню, в огород, и все. Нарочно не мыла голову, не чистила зубы, не умывалась.

– Хочешь, я тебе баню истоплю? – предложил он как-то под вечер, пару дней назад.

– И станешь под окнами торчать? – едко поинтересовалась Дина.

– Почему под окнами? – ухмыльнулся он с поганым намеком. – Я и внутрь войду, не постесняюсь.

– Не надо! – резко отвергла она его предложение. – Обойдусь!

– От тебя скоро будет вонять, как от овцы в стаде, – сморщил он нос. – А мне нюхать?

– Переживешь, – огрызнулась она и в душе порадовалась своей сообразительности.

Меньше поводов даст таким образом для приставаний этому уроду. Он хоть и утверждал вначале, что она не должна и не смеет надеяться на лавстори про красавицу и чудовище, что соблазнить ей его ни за что не удастся – хотя у нее и в мыслях ни-ни, – но пару последних дней Кузьмин как-то очень уж пристально на нее начал посматривать. Ухмылялся при этом, гад, так противно, с таким подтекстом, что не бойся она его так смертельно, непременно по башке бы ему надавала, как в отрочестве их лихом.

– Эй, Игнатова, умыться бы тебе не помешало, – Кузьмин протянул руку и потрепал ее по щеке. – Щетка зубная есть, новая, в упаковке. Можешь воспользоваться. И шампунь я прихватил, с твоей, между прочим, туалетной полки.

– Спасибо, – прошипела Дина со стиснутыми зубами. – Обойдусь!

Сидеть вот так совсем рядом с Кузьминым, благоухавшим чистотой и свежестью, было неловко. Она опустила глаза на свои коленки, прикрыв их ладонями. С горечью оглядела запущенные грязные ногти, огрубевшую кожу рук. Шевельнула пальцами на ногах, те тоже чистотой не блистали.

– Если станешь тупить, – грубая ладонь Кузьмина по-свойски улеглась ей на плечо, – я тебя насильно выкупаю, так и знай.

– Отстань, а! – попросила она плаксиво и взглянула на него исподлобья. – Ну, чего ты от меня хочешь?! Что ты ко мне пристал?!

– Я уже говорил, не повторять же все снова, – Кузьмин откинулся назад, облокотившись спиной о деревянную грубую стену. – Жить мы тут будем ровно столько, сколько я захочу.

– А как долго ты захочешь?

Она точно помнила, что сроков никаких не оговаривалось в дороге, и лелеяла надежду, что Кузьмину когда-нибудь все же надоест это дурацкое деревенское проживание с деревянным туалетом, с ледяной водой из колодца, со скудной едой, которую она готовила на керосинке или на костре. Что он устанет без сотовой связи, без электричества и телевизора, и бока у него разболятся от такой же точно, как и у нее, койки, разве что с тремя досками под пружинами.

Вот бы побыстрее ему все это надоело!

– А сколько еще ты захочешь тут сидеть? – повторила она вопрос, продолжая смотреть на Данилу исподлобья. – Каков твой срок?

– Срок-то? – Его гладко выбритые щеки неожиданно побелели, а темные, наполненные ленивым высокомерием, глаза глянули на Дину неприязненно. – А срок, дылда, – десять лет! Десять лет строгого режима! Помнишь, нет – приговор суда?

Лучше бы она не спрашивала. Не будила его воспоминаний, не провоцировала излишней жестокости. Не заставляла бы его наказывать ее. Он ведь тут же среагировал на ее вскинувшиеся плечи и подбородок. Мол, не виноватая она, сам напросился, нечего на зеркало пенять, коли рожей не вышел, и все такое. Так он «прочел» горделивую судорогу ее лица. И тут же – наказал.

Спрыгнул с койки, стащил ее, упиравшуюся, с кровати. И поволок на улицу. И плевать ему было, что она не успела обуться в резиновые тапки ядовитого розового цвета – подарок Кузьмина, черт бы его побрал! Что она занозила левую стопу на неоструганных досках пола в темных сенцах. Либо занозила, либо гвоздем каким-то ржавым проткнула, но боль ее пронзила такая, что аж до колена ногу свело. Выпихнул ее на улицу, где с утра уже жарило солнце и дышать было невозможно. Схватил ведро с водой, которое с вечера оставил у крыльца. И окатил ее с головы до ног.

Дина визжала, вырывалась, ругалась, орала – все бесполезно. Кузьмин целенаправленно, унизительно убивал в ней личность. Пока она стояла и тряслась, пытаясь отлепить от намокшего тела прилипшую футболку, чтобы не торчала ее грудь так вызывающе, не пялились бы в его сторону затвердевшие соски, эта сволочь выдавила ей на голову половину тюбика шампуня и принялась намыливать, приговаривая:

– Немытым трубочистам… Стыдно, стыдно, дылда…

Потом – еще ведро воды и еще, уже совершенно ледяной воды, потому что она не успела согреться, только что поднятая из колодца. Потом этот гад стянул с нее мокрую футболку, укутал ее плечи большим махровым полотенцем. Хотел и трусы с нее стянуть, но Дина не позволила. Лягнула его ногой в пах, да так, что Кузьмин в траву улетел.

– Не тронь меня, сволочь!!! – закричала она сквозь слезы. – Только попробуй тронуть меня!!!

– И что будет? – Данила катался по траве, свернувшись клубком, и едва слышно постанывал. – Что будет, если трону?

– Я… – Дина подхватила кончик полотенца, утерла глаза. – Я повешусь тогда, наверное, Кузьмин! Просто повешусь!

– А почему так-то? – Он встал на коленки, все еще слегка покачиваясь от боли. – Хуже Витьки, что ли, твоего покойного я, да?

– Ненавижу! – произнесла Дина и снова заревела. – Как же я тебя ненавижу… Ты… Ты мне всю жизнь сломал!

– Я, значит? – Он недобро хмыкнул и медленно поднялся на ноги. – Не ты, а я, стало быть? Ну-ну, дылда… Продолжай в том же духе… А сейчас можешь пойти и переодеться в сухое. Заболеешь и издохнешь тут в глуши, а мне потом яму копать! Хотя… Хотя я тебя и так брошу – собаки все сожрут через неделю. Их тут много бродит.

Что да, то да, тут Кузьмин не врал. Бродячих собак, одичавших, озверевших и давно потерявших свой прирученный человеком облик, тут, видимо, было немало. Дина, бегая вечерами за баню с горячей водой в кружке, слышала неясные шорохи в соседних, заброшенных усадьбах, характерное повизгивание, лай. А однажды ночью они так жутко выли, что она еле удержалась от того, чтобы не попроситься к Кузьмину в койку. Он хоть и враг ее, но все же – на двух ногах, не в шерсти и не с клыками.

Она вернулась в отведенную ей половину за прозрачной клеенкой, которой Кузьмин занавесил все дверные проемы и единственную комнату разграничил пополам, откуда он нырял за русскую печку на свою кровать. Можно было бы туда пробраться и из кухни, но он из вредности предпочитал всегда пройти мимо Дины по вечерам, когда он уже поел, посидел на крыльце, налюбовавшись на звезды. Снова умылся и разделся до трусов с носками. Ему вот просто непременно нужно было пройти мимо нее в этих трусах и носках! Чтобы она мускулатурой его совершенной полюбовалась, что ли? А ей оно надо?

Так, пару раз глянула ему вслед. Рассмотрела в поздних сумерках длинный широкий шрам, идущий от поясницы до левой лопатки.

Тут же застоявшееся воображение нарисовало ей картину тюремных расправ, когда завсегдатаи нар, скучившись, бьют новичков чем ни попадя. И до того, как картинка эта исчезла, она успела даже Кузьмина пожалеть.

А он вон как ее! Ледяной водой из колодца, на голову! Потом голой оставил ее посреди двора стоять, гадина!!!

Дина запоздало всхлипнула от стыда, вытряхнула из сумки нехитрые пожитки с вьетнамского рынка. Вытащила из разноцветной кучи полосатые лосины, темную рубашку с рукавами до локтя, нижнее белье, теплые носки. Быстро оделась, обулась в цветные кеды, купленные для нее Кузьминым там же на рынке. И пошла в кухню, где он уже нетерпеливо гремел сковородкой и разжигал керосинку.

– Отойди, – скомандовала Дина, оттесняя его от керосинки. – Нечего продукты зря переводить, их и так мало.

– Тебя вот съем, тогда и закончатся, – хмыкнул Кузьмин ей в затылок, не подозревая, как трясет ее от одного его дыхания. – Ты, оказывается, не такая уж и дохлая, дылда. Есть, есть у тебя места, которыми можно поживиться.

– Заткнись… пожалуйста, – скрипнула Дина зубами и начала разбивать яйца в глубокую сковороду. – Или я уйду.

– Куда? – протянул он с насмешкой, но отошел, сел на табуретку. – Куда ты пойдешь, горемыка?

– Куда глаза глядят, – она посолила яичницу, поперчила, всыпала горсть свежего укропа, обнаруженного ею на заброшенном огороде.

– Ну и иди! Не держу, между прочим, да, – он начал за ее спиной чем-то там барабанить. – Там на каждом посту ориентировки на тебя развешаны. Разыскивается такая-то и такая-то… Как раз тебя под белы рученьки и сцапают.

– Да уж лучше в тюрьму, чем тут с тобой! – выпалила она и тут же поняла, что снова погорячилась.

Кузьмин снова задышал ей в затылок, приплющив свою накачанную грудь колесом к ее спине.

– А ты была там, в тюрьме-то, дылда?! Была?! Свистишь тут! Выделываешься передо мной, а очутись ты там хоть на час, не так завоешь! – забубнил он ей прямо в ухо, зло и напористо. – Сломают на раз-два!

– А тебя?! Тебя сломали?

Дина переставила сковородку с поднявшейся яичницей на стол и обернулась к Кузьмину, на всякий случай отступив на пару шагов.

– Тебя сломали?

– Меня-то? – Он хитро прищурился, продолжая барабанить ладонями по ребру табуретной ножки. – Меня – нет.

– Ну, вот видишь! Тебе повезло, глядишь, и мне повезет.

Дина сняла со сковороды крышку, ловко нарезала яичницу на сегменты, отрезала от половины буханки два тонких ломтя. Они с Кузьминым в одном сошлись – хлеба оба ели мало. Пододвинула в его сторону сковородку, кусок хлеба, вилку, что означало приглашение. Села к столу, подальше от него и от сковородки. Есть ей не хотелось. Какой тут аппетит, в такой-то компании?

– Мне вообще везло, дылда, – Данила взял в руки вилку, повертел ее перед глазами, будто проверял, чистая она или между зубцов засохшая пища застряла. – Везло на хороших людей, всегда. Только однажды в моей жизни осечка случилась. Догадываешься, о ком я?

Она – во избежание лишних разборок – лишь молча кивнула.

О ней, конечно, речь, о ком же еще? Она ему жизнь испортила. Не он, убив человека, а она, указав на него, как на возможного убийцу. Вспомнив то давнее ощущение в зале суда, когда ей, затуманенной горем, показалось вдруг, что Кузьмин смотрит на нее без упрека и даже словно бы посылает ей воздушный поцелуй, Дина тяжело вздохнула. Не было этого ничего и быть не могло. Он ненавидел ее тогда, и сейчас ничуть не меньше ненавидит.

– Чего киваешь, дылда? – вдруг разозлился Кузьмин и резко толкнул вилку по столу, прямо с куском яичницы, Дина еле успела ее подхватить, чтобы она со стола не упала. – Скажи хоть слово! Нечего кивать и жать плечами! Скажи мне теперь, когда мы вот так, лицом к лицу, почему?!

– Что – почему? – Она осторожно взглянула на него, лениво жуя маленький кусок яичницы.

– Почему ты так со мной поступила тогда, десять лет назад?! Почему из пяти придурков ты выбрала именно меня?! Почему, отвечай!

И Кузьмин с такой силой грохнул кулаком по дощатому столу, что сморщился от боли и чертыхнулся. Но это был лишь краткий миг, он тут же забыл о боли в руке и уставился на нее с такой лютой, незаживающей ненавистью, что у нее в коленях закололо от страха.

«А он ведь может меня убить сейчас», – пронеслось стрелой у нее в голове. Просто взять нож, которым она только что резала хлеб и яичницу, и воткнуть его ей в сердце. Потом оттащить ее тело в огород, за баню, и бросить там на съедение одичавшим голодным псам. И они примутся отрывать от нее куски еще не остывшей плоти, рычать, толкаться лохматыми впалыми боками и станут жрать ее, жрать с аппетитом и наслаждением.

Дина еле успела выскочить во двор, ее вырвало прямо возле крыльца, где Кузьмин недавно обливал ее ледяной водой из ведра. В желудке болело и покалывало, ноги тряслись и не слушались, перед глазами все плыло и покачивалось, когда она вернулась в кухню. Кузьмин глядел в пол. Она снова села к столу.

– Я хочу узнать это сейчас, – повторил он глухо и скользнул по Дине одним из своих непроницаемых, мятущихся взглядов, которыми он ее полосовал без конца. – Именно сейчас, отвечай!

Он решил от нее не отставать. Ему плевать на ее недуг и слабость. Ему нужен ее ответ – для принятия какого-то решения, вдруг отчетливо поняла Дина. Он борется с какими-то сомнениями на ее счет, и ему требуется срочно от них избавиться.

– Я услышала, как кто-то из твоих друзей сказал: «Кузьма, ты что, сдурел?» – решила она говорить правду и только правду. – Я ничего не понимала тогда, так мне было страшно и больно.

– Тебя никто не трогал! – запальчиво отреагировал Данила. – Ты сидела в снегу, как клуша! И когда приехали опера, ты ткнула пальцем в меня!

– Потому что они сказали так…

– Они сказали так! – передразнил он ее со злой гримасой. – Ты ничего не видела, а ткнула в меня пальцем. Почему, дрянь?! Почему?!

Дина испуганно подняла на него глаза. Кузьмин был в бешенстве. Лицо бледное, губы посерели, в глазах колыхалась расплавленная лава его ненависти к ней.

– Я… – каждое слово давалось ей с трудом, его невозможно было протащить сквозь опухшее от рвоты горло. – Я не знаю… Это не было чем-то особенным… Неприязни конкретно к тебе не было, Данила.

– А что было? Ненависть? Месть? За что ты так со мной?

На какой-то миг он прикрыл полыхающие глаза веками, и ей стало немного легче дышать.

– Да нет же, нет. Не было ненависти, мести! Этого ничего не было. Я просто… Просто слышала, как кто-то это выкрикнул, вот и решила, что последний удар по его голове нанес ты. Кто-то же такое крикнул! И следователь говорил…

– Следователь говорил то, что ему было велено говорить и за что ему заплатили. А ты – дура конченая, раз и в самом деле подумала, что это я его убил, Витю твоего ненаглядного, пусть земля ему будет пухом!

– Не убивал, нет?! – зачем-то спросила она, будто он мог теперь сказать ей правду.

Не признал он своей вины тогда, не признает и теперь, десять лет прошло – не десять дней.

– Не убивал я твоего Витьку. За угол я ходил в тот момент… отлить, говоря проще, – пробубнил не очень внятно Кузьмин, снова глядя куда-то вниз, может быть, на свои крепко сжатые кулаки, которые он желал пустить в ход, и побыстрее. – А заорал Митяй.

– Почему? Почему он заорал?

Смысл этого разговора пока что почему-то не доходил до нее. Чудовищный смысл, обличающий. Ей просто было страшно от вида его невероятно бледного лица и посеревших губ, от кулаков, крепко сжатых, от угроз, на которые он был горазд все эти дни. Просто страшно, и все. А вопросы эти…

Вопросы она задавала ему скорее по инерции, просто чтобы не молчать, чтобы говорить хоть что-то, чтобы не свалиться у стола в истерическом припадке, который вот-вот ее накроет.

– Митяй-то? – Данила хмыкнул, качнул головой. – Он как раз и бил твоего Витьку по башке своими ножищами в новых ботинках. А я вернулся из-за угла дома и по роже ему съездил. Он и заорал.

– Что? Митяй?

Дина неуверенно улыбнулась, заморгав часто-часто.

Вспомнила! Вспомнила она Митяя – Димку Величкина, одноклассника Кузьмина и приятеля его закадычного. Папа у Митяя в городской управе пост юриста занимал, ездил на дорогой иномарке, менял костюмы через день, сына пытался приобщить к манерной светской жизни. Только не вышло у папаши-юриста ничего: Митяй вырос сущим болваном. Школу прогуливал, к пивной бутылке начал прикладываться класса с четвертого, кажется. Какие-то грязные истории о нем ходили – об изнасиловании одноклассниц, мелком хулиганстве, грабежах… Все это папа его утрясал, проплачивал, Митяя сажал под домашний арест. Помогало, правда, ненадолго. Через неделю после того, как папочка выпускал его из дома, Димка Величкин срывался и вновь пускался во все тяжкие.

И еще ботинки Димкины она вспомнила. Отец ими сына «премировал» за послушание в течение тридцати четырех дней. Не ботинки даже, а сапоги с металлическими нашлепками спереди и шпорами сзади, с высокими широкими голенищами, в них Величкин заправлял модные тогда штаны с мотавшейся у колен мотней.

И что? Этими самыми ботинками он… Он убил Витю?! Но как же тогда… Как же тогда Данила? Он ведь сидел на скамье подсудимых и отвечал на вопросы судьи и прокурора. И прокурор запросил – дать ему десять лет строгого режима. А он – не убивал?! А она тогда кто? Она – лжесвидетель? Она, получается, мерзкая дура, оговорившая безвинного человека?

Господи! Господи, ну нет же, нет! Ну, так ведь не бывает, не может быть такого, и всё! Было следствие, и экспериментов следственных – куча-мала. Какие-то перекрестные допросы, очные ставки и прочая дребедень, через которую им всем пришлось пройти. Следователь-то не идиот, и судья вкупе с ним, и прокурор, раз уж им главный свидетель – в ее лице – такой глупый попался.

– Так не бывает… – медленно цедя слова по букве, проговорила Дина и затрясла головой, будто пыталась вытряхнуть из повисших сосульками мокрых волос каких-то мерзких насекомых. – Так не бывает! Ты врешь! Ты все это говоришь специально, чтобы умножить и продлить мои мучения! Ты хочешь сделать меня дрянью, подлой и гадкой… Ты – убийца! Был суд и…

И вот тут он оттолкнул ее во второй раз за все это время. Но если в первый раз Дина, не удержавшись на ногах, опрокинулась на диван, то теперь она сидела на табуретке и поэтому приложилась физиономией к бревенчатой стене. Вроде и толкнул-то он ее не сильно, но щека тут же взорвалась саднящим нарывом, а из глаз брызнули слезы.

– Я не убивал! Поняла?!

Кузьмин вскочил, дотянулся до нее через стол, впился пятерней ей в плечо, а большой палец вдавил ей в рот, пытаясь разжать губы.

– Повторяй за мной дылда, ну! – приказал он, больно надавливая на ее нижнюю губу. – Ну! Повторяй: «Данила, ты никого не убивал!»

Она молчала.

– Говори! Говори, гадина! Говори! Или я тебя сейчас убью, точно! Говори!!!

Он орал, брызгал слюной ей в лицо, а большим пальцем продолжал давить на ее стиснутые зубы, пытаясь разжать их. Щека ее вздулась и горела, губы саднили, сердце молотило в груди так, что толчки его болезненно отдавались в затылке. Как раз в том месте, где его сжимали грубые пальцы Кузьмина.

Надо было что-то сказать или сделать. Надо было, может быть, произнести вслух то, чего он требовал. Но она словно окаменела. Сидела и молчала. А что она могла сказать? Данила, ты молодец, прости меня, ты никого не убивал, я ошиблась? Так, что ли? Но ведь тогда…

Тогда ей уже и самой от себя сделалось бы тошно. И так уже жизнь ей не мила, а тут вообще впору живой себя на съедение собакам бродячим отдавать. Хотя Данила, может быть, так и поступит. Зачем-то он ее сюда привез?..

– Говори, дылда, или я за себя не ручаюсь, – с хрипом уже не приказывал, а просил Кузьмин. – Говори!

Его хватка чуть ослабла, он слегка отодвинулся, перестав насиловать ее рот своим чудовищно жестким пальцем. Но руку с ее плеча так и не убрал.

– Если это так, то… – она так и сидела, не разжимая век, боялась посмотреть на него, боялась увидеть в его глазах отражение самой себя – жалкой и ничтожной. – Если это так, то я даже прощения не стану у тебя просить.

– Почему это? – отозвался он удивленно, руку с ее плеча убрал и загремел табуреткой, уселся, стало быть, на место.

– Потому что мне тогда нет прощения, Кузьмин. Просто нет прощения.

Дина приоткрыла глаза. Один глаз – из-за распухшей щеки – видел совсем плохо. Смотреть нужно было все время вперед, вниз не получалось. А перед ней сидел ее мучитель, и смотреть на него сил никаких не было.

– Почему это? – повторил он, глядя на нее теперь вполне по-человечески, и нормальный цвет лица к нему вернулся.

– За десять лет, проведенные в тюрьме за вину другого… Другой! – поправилась она с горечью и всхлипнула. – За это надо… За это надо убивать, Кузьмин. Может, ты меня… Может, ты меня и правда убьешь, а?!

– Почему?

И он вдруг глянул на нее, как тогда, в зале суда, за два дня до вынесения приговора. Мягко и с жалостливой натянутой улыбкой. Или ей тогда все это привиделось, как и теперь?

– Потому что… как мне жить-то с этим дальше, а, Кузьмин?! Как?!

Она встала и пошла куда-то, не глядя под ноги.

Загромыхала опрокинутая ею табуретка. И еще одна загромыхала. Ее отшвырнул ногой Данила, ринувшись за Диной следом.

– Черт знает что творится с этими бабами!

Дина услышала его сдавленный шепот за своей спиной, но шла, не останавливаясь. Через темные сенцы, по развороченным временем ступенькам крыльца, по двору, свернула за дом. В запущенный заросший огород, потом еще дальше, перешагнув через давно повалившийся штакетник. Она цеплялась кедами за выползшие из земли корни деревьев, спотыкалась, пару раз шлепнулась на коленки, но тут же вставала с его помощью и шла дальше. Она царапала руки ниже локтей о чертополох, но почти ничего не ощущала. Да это и не казалось ей важным сейчас.

Важным был человек, дышавший ей в затылок и помогавший ей подниматься, когда она падала. Важной была его сломанная ею жизнь. Важным было то, что жизнь эту восстановить теперь уже, наверное, невозможно. Вон он каким стал жестоким и ужасным. И это все – по ее вине! По вине ее малодушия, душевной слабости, горя, в конце концов – это ведь ее парня убили, не чьего-нибудь.

Но – все равно…

Она сломала его жизнь, и исправить теперь ничего нельзя. Это не мозаика, не пазлы, это – жизнь. Тут фрагменты так гладко не пристроишь, не поменяешь и не вдавишь пальцем в нужном месте.

Господи, господи, что же она наделала-то?! Десять лет строгого режима. Десять помножить на триста шестьдесят пять, это будет три тысячи шестьсот пятьдесят пять дней? Нет, плюс еще два дня – за два пришедшихся на его срок високосных года. Это чудовищно много! Ей такого срока не искупить.

Остановилась она неожиданно для самой себя, и для него тоже. Он сбился с шага и налетел на нее сзади, едва не свалив на землю. Еле успел поймать ее за локти. Так и остался стоять посреди вишневых зарослей – позади, крепко вцепившись в ее руки.

Дина посмотрела вперед, скосила глаза вбок. Ну что же, идеальное место для убийства. Вокруг – никого. Никого, кроме суетящихся насекомых. Молодая поросль вишневых деревьев делала это участок почти непроходимым. Если он ее сейчас тут и убьет, задушит, к примеру, она упадет лицом вниз, и ее даже видно не будет, если кто-нибудь случайно сюда забредет. Вишневые ветки сомкнутся над ней шатром, за лето они еще подрастут, заматереют и…

– Ну! Что же ты медлишь? – шепнула она; странно, но она не чувствовала ничего… почти. Ничего, кроме оглушительного раскаяния. – Убей меня, лучшего места не найти. Ну, убей, я заслужила!

Его руки выпустили ее локти, осторожно обвились вокруг ее талии и притянули к себе.

– А с чего ты решила, что я собираюсь тебя убить?

От его вкрадчивого голоса разом поднялись дыбом волосы у нее на макушке. Кофта тут же прилипла к спине, как давеча – намокшая от ведра воды футболка. Колени подогнулись, будто пораженные артритом, а дыхание сделалось тяжелым и прерывистым, как у астматика.

А что он собирается сделать, интересно?! То, о чем она подумала, или что-то иное? А о чем она подумала? А кто бы подумал по-другому, если правая рука Кузьмина осталась лежать на ее животе, а левая медленно двинулась вверх? Чуть коснулась одной ее груди, исследовала другую, дотянулась до шеи, мягко погладила впадинку между ключицами. Проделала обратный путь и сцепилась пальцами с правой.

– Ты… Ты сам сказал, что собираешься мне отомстить, – напомнила она ему, пытаясь немного отодвинуться.

– Сказал, – он кивнул, кажется, потому что его гладко выбритый подбородок прошелся туда-сюда по ее левому уху.

– Ну! Ты следил за мной!

– Следил, – точно такое же движение подбородком.

– Фотографировал!

– Ага… Фотографировал…

Руки Кузьмина, разжавшись, снова пришли в движение и исследовали ее теперь наперегонки. Живот, грудь, плечи, бока, шею… Он трогал ее без стеснения. Трогал мягко, почти с нежностью. Но ей чудился, все равно ей чудился во всем этом какой-то подвох. Вот сейчас он грубо оттолкнет ее и скажет что-нибудь хлесткое и гадкое. Она не должна быть рохлей! Не должна идти на поводу у смены его настроений. Она же ровным счетом о нем ничего не знает! Все ее знания о нем оборвались на том заседании в зале суда. Потом – информационная пустота на десять лет. Может, он стал матерым уголовником? Может, он с ума сошел и сбежал недавно из психбольницы?

– А зачем фотографировал? – попыталась она отвлечься от мрачных мыслей, бившихся изнутри в ее черепную коробку с обреченностью попавшейся в силки птицы. – Зачем?

– Ну… Ты же не дура, понимать должна, что мне очень важно держать тебя на крючке. Мне нужен был этот компромат, и я его получил, – левая рука Кузьмина окончательно обнаглела, забравшись ей под кофту и под лифчик. – А вместе с ним я получил власть над тобой. Скажи, что я не прав?

Он был прав! Она была загнана в угол и обложена со всех сторон.

С одной стороны на нее словно бы таращились въедливые глазенки словоохотливой пожилой тетки, продававшей рассаду на городском рынке. Она тыкала в сторону Дины пальцем и кивала морщинистым подбородком: она, мол, больше некому!

С другой стороны ехидно ухмылялись пацаны, тусовавшиеся у подъезда покойного ныне директора, кивали ей и ухмылялись. Им вторил охранник из их фирмы. С виду – безобидный малый, но кто его знает, что и как он может сказать при случае?

– А дальше?

Дина шагнула вперед, Кузьмин остался стоять на месте, но рук не убрал. И кольцо их вокруг ее талии сделалось жестче, требовательнее.

– Что дальше, Данила? – Дина вцепилась в его пальцы, пытаясь их разжать. – Как ты собираешься использовать эту информацию против меня? Денег у меня нет. На лавстори с обольщением и дикой страстью мне рассчитывать не приходится, ты сам сказал… Что ты сделаешь?

– Я? – Он отпустил ее. – Я могу заставить тебя сделать все, что угодно. Все, что я пожелаю!

– И что же?

– Могу заставить тебя служить мне, могу заставить тебя украсть, могу заставить тебя… убить!

Дина развернулась и внимательно на него посмотрела. Он не шутил. Не издевался. Он был серьезен, как никогда.

– Как это – убить? Я же… Я же не смогу! Я никогда не смогу убить человека, Кузьмин!!!

– Это кто так думает? – Губы его дрогнули в нехорошей ухмылке. – Это ты так думаешь?

– Я.

– Ты так думаешь про себя, так?

– Так, – она еще не понимала, куда он клонит.

– Вот и я думал про себя, что не могу убить. А ты думала по-другому. И в результате моя жизнь круто поменялась, оттого что кто-то думал обо мне иначе, чем я сам. Вот и с тобой теперь будет так, дылда.

– Как? – Невзирая на солнце, слепившее ей глаза и обжигавшее макушку, она почувствовала дикий холод во всем теле. – Как со мной будет?

– Ты теперь станешь делать то и поступать так, как я о тебе думаю. Я вот подумаю, что ты сможешь банк ограбить. И ты его ограбишь. Скажу, что можешь убить ненужного мне человека. И ты его убьешь.

– Нет! Я не смогу!

Ее заколотило. Рукава кофточки сделались вдруг слишком короткими и неудобными, и она принялась их одергивать, пытаясь вытянуть книзу. В кедах как будто хлюпала ледяная вода вперемешку с подтаявшим снегом, в котором ей уже довелось однажды сидеть, призывая о помощи. Волосы ее высохли, но в это ей тоже не верилось. Спутанные прядки щекотали шею, и по спине от этого ползли мурашки, опускаясь ниже, ниже, по ногам, сводя коленки и обдавая ступни ледяным холодом.

– Кто сказал, что ты не сможешь? – Кузьмин вытянул руку, схватил ее за запястье и потянул на себя. – Никто этого утверждать не может. На снимках отчетливо видно, как ты трогаешь покойника. Самообладанию твоему, хочу отметить, позавидовать можно!

– Но там нет фотографий, где бы я их убивала! – возразила она со слезой в голосе и пошла, увлекаемая его требовательной рукой, за ним следом, обратно – сквозь вишневую поросль, чертополох, через повалившийся штакетник. – Там нет ни единой фотографии, где бы я была с пистолетом, Кузьмин! Тебе ничего не удастся доказать!

– Это опять же только ты так думаешь, – отозвался он лениво. – А на самом деле вдруг может найтись пистолет с твоими пальчиками. И лежит он, например, в той самой коробке, которую ты спрятала в камере хранения на вокзале.

– Там не было пистолета! – заорала ему в спину Дина и, не выдержав, ударила его трижды кулаком между лопаток. – Там не было пистолета! Не было!!!

Он не сразу обернулся. Замер вначале, будто оказался перед непреодолимой преградой или противотанковым рвом, не зная, куда дальше идти и что делать. И затем начал медленно поворачиваться. Медлительность его была нарочитой, наигранной, это Дина сразу поняла. Он хотел подобной заторможенностью нагнать еще больший страх на нее. Заставить ее бояться его еще сильнее.

А ей вдруг сделалось все равно. Ну, ударит он ее, и что? Пусть дальше он ее повалит на землю, начнет пинать ногами, пусть разобьет ей лицо. И угрозами пусть сыплет, сколько ему вздумается. Ей все равно! Убивать по его приказу она не станет, ни за что! И фотографии те могут единственную вещь доказать – ее соучастие. Но никак не то, что она сама лично кого-то убила.

Плевать!!!

– Пистолета, говоришь, не было?

Он ее не тронул и даже глянул на Дину с затаенной, какой-то странной веселостью, будто очень уж удивлен был ее выпадом, будто он ему чрезвычайно потешным показался.

– А что там было, дылда? Что?! – Кузьмин снова схватил ее за плечо, привлекая к себе ближе. Шумно задышал Дине в лицо, почти касаясь губами ее щеки. – Ну? Что было в той коробке, которую ты везла на дачу к этим маразматикам? Что ты спрятала в камере хранения, а?!

– Тебе-то что за дело?

Дина удивленно покосилась на него, насколько это вообще было возможно сделать в той позиции, в которой она по отношению к нему оказалась. Увидела лишь мочку его уха, самый край мохнатых ресниц, висок с едва заметно вздувшейся веной и белобрысый ежик его волос. Почему-то увиденным она осталась крайне недовольна. Все было… каким-то вылощенным, даже, можно сказать, чрезвычайно ухоженным, совсем не несшим в себе отпечатка сложных тюремных будней. И пахло от этого мерзавца хорошо, свежо. И дыхание его тоже было свежим и чистым. Она невольно скользнула языком по своим зубам, «забывшим» на время, что такое зубная щетка. Надо было, наверное, послушаться его совета и привести себя в относительный порядок. Хотя бы для себя, не для него же, господи, помилуй!

– А мне, может, интересно, – отозвался Кузьмин после паузы.

– Интересно, что было в той коробке? – Она уперлась руками ему в грудь, попыталась отодвинуть голову и заглянуть ему в глаза. – Зачем тебе это, Кузьмин?!

– Что было в коробке, Игнатова?

Лучше бы она не смотрела в его наглые глаза, стремительно потемневшие. Лучше бы не ощущала на себе подавляющую энергетику его взгляда. Лучше бы…

Нет, а что лучше? Стоять и ощущать на своей щеке его движущиеся губы?! Вдыхать его запах, слушать его голос? Тоже радости мало. Смятение одно и нервы.

– Я не знаю! – Она поднатужилась и отпихнула его от себя, отступив на три шага.

– Чего не знаешь? – Он шагнул вперед.

– Не знаю, что было в той коробке.

– То есть? – Было ясно, что он ей не верит, так интенсивно он замотал головой и руку в ее сторону вытянул. Жест этот означал: погоди-ка, милая, давай-ка разберемся. – То есть ты моталась с этой дерьмовой картонкой по всему городу, потом помчалась с ней за город, вернулась, наткнувшись там на два трупа. Полетела дальше, нашла третий труп, вернулась на вокзал, спрятала ЭТО… – Кузьмин гневно выделил местоимение колоритным голосовым диапазоном, едва не сорвавшись на визг. – В камере хранения… Затем решила свинтить из города. И все потому, что ты не знаешь, что там, в этой коробке, было?!

– Не знаю.

Дина равнодушно пожала плечами. Вообще-то весь этот разговор ее изрядно удивил, если не сказать больше. До сего момента никаких откровений от нее Кузьмин не требовал, ни о чем таком он ее не расспрашивал. Да она и не собиралась с ним откровенничать – есть фотографии, вот пусть он ими и довольствуется. А тут – такой интерес к этой коробке, из-за которой, собственно, все и начало ломаться в ее жизни. С чего бы вдруг?

– Ты врешь, дылда, – нацелил на нее палец Кузьмин. – Я тебе не верю!

– Твое право. И мы, кажется, уже это обсуждали. Про неверие и так далее. И вообще, мне все больше хочется…

– Чего?

– Мне хочется вернуться в город, пойти в милицию и все рассказать.

Зачем она соврала, зачем? Если бы выбор какой-то и был у нее, этот вариант она и вовсе бы не рассматривала. Ей же труба тогда, крышка, как вопит постоянно Кузьмин. Ей не поверят, и даже проверять никто ее непричастность к убийствам не кинется.

– Да?!

Он был настолько ошарашен, что на какое-то время сделался очень похож на того прежнего Данилу Кузьмина, с которым она играла в детстве в войну и штандер-пандер во дворе и возле школы. Что-то забытое из того беззаботного детства и ранней юности, с расцарапанными икрами и сбитыми коленками, коснулось его облика.

Он только тогда мог именно так удивляться: широко распахивая глаза, неуверенно, растерянно улыбаясь. Именно таким она его запомнила, когда сказала ему, что начала встречаться с Витей. Таким – вполне нормальным, растерянным и человечным. Потом все стало по-другому. Потом Кузьмин вдруг резко повзрослел, связался с неприятной компанией. Начал цепляться к ней, насмехаться. Начал пропадать неделями, не появляясь в школе на занятиях. Его видели и с пивом, и с водкой, со взрослыми девицами и крутыми мужиками на крутых машинах.

Все потом исчезло из него, все. Будто какой-то пьяный, дурной дворник смахнул с Кузьмина своей поганой метлой все хорошее. А теперь – на какой-то миг – это вдруг вернулось, будто она снова ему про Витю сказала. О том, что, кажется, она влюбилась в Виктора без памяти, и о том, что они начали встречаться.

– То есть ты хочешь?.. – Он не у нее теперь спрашивал, – у самого себя, выворачивая ладонь ковшиком то вверх, то вниз, будто мысли свои взвешивал. – Лучше тюрьма, чем со мной, так?

– Приблизительно, – кивнула Дина.

Вообще-то она никаких аналогий для себя не проводила. Она просто устала от этой страшной истории, в которую попала по воле случая. Устала от присутствия Кузьмина, заставлявшего ее ненавидеть саму себя, вынуждавшего ее нервничать и чувствовать что-то неприятное, темное, растущее в ее душе, наряду с удушающим чувством вины.

Устала!

– То есть, – продолжал пересыпать из ладони в ладонь свои мысли Кузьмин. – Лучше ты сядешь в тюрьму за преступления, которых ты не совершала, чем?..

– Чем находиться в постоянном страхе разоблачения непонятно за что, – закончила за него Дина, испугавшись, что он снова «слепит» их обоих вместе, ее и себя, в своем предположительном анализе. – Пусть уж лучше этим милиция занимается.

– Чем кто?

– Чем вообще никто!

– Ладно… – как-то неожиданно, поспешно согласился Данила и хлопнул в ладоши, словно прихлопнул свою последнюю мысль, рвавшуюся наружу. – Тогда пошли…

– Куда? – Ей пришлось почти побежать за ним, так резко он стартовал с места. – Куда теперь?

– А теперь, дылда, мы возвращаемся в город. И пусть все будет так, как ты хотела. Но!.. – он резко остановился, повернулся к ней и больно ткнул ее пальцем в грудь. – Но о помощи тогда не проси!

– А я просила?! – возмутилась она, отпихивая его жесткий палец. – И можно подумать, ты мне помогал!

– А что же, по-твоему, я все эти несколько последних дней делал? – Он надул губы, как пацан, и снова стал похож на парня из ее беззаботного детства и отрочества.

– Что?!

– Я помогал тебе выжить, дылда! – ухмыльнулся он, но губы его подрагивали, то ли от обиды, то ли черт его знает от чего. – Учти… будут еще трупы…

Глава 7

В наступавшее сорокалетие Рыков Олег Иванович входил с неутешительными для себя выводами.

Оказывается, он не любит людей! И не в той связи, определенной каким-то остряком, которому больше были по душе животные. Нет! Он и животных не очень жаловал. Нет, он понимал, конечно, надобность и полезность парнокопытного скота, потому что пил молоко, употреблял в пищу кисломолочные продукты, мясо и все такое. Но вот собачек домашних и кошечек он на дух не переносил. И что касается людей…

Он совсем не любил людей. Совсем!!!

– Это, мальчик мой, тебе твоя проницательность пакость подобную подбросила, – любила сетовать его мамаша, перебирая колоду карт на все лады в иссушенных годами ладонях. – Если бы не был ты таким умником!..

Мать пристально смотрела на него поверх оправы стильных модных очков, укоризненно мотала головой, причмокивала языком и вновь принималась тасовать карточную колоду.

– Не будь ты таким-то умником… – продолжала она после паузы, в течение которой успевала разложить пасьянс. – С Женькой бы до сих пор жил, не тужил. И детей бы нарожал. И по службе бы выдвинулся.

– Продвинулся, – машинально поправлял ее Олег Иванович Рыков.

– Женька у тебя была… такая! – мечтательно закатывала мать глаза, не обращая совершенно никакого внимания на его нравоучительный тон. – Умница! Мало того, пробивная умница! Она бы тебе давно карьеру состряпала.

– Она не любила меня, ма.

Всякий раз, когда речь заходила о его бывшей жене, с которой он прожил всего каких-то полгода или чуть больше, Рыкову хотелось залезть под стол и закукарекать оттуда, как в детстве, когда он проигрывал в споре. Не потому, что он считал в раунде «Олег – Женя» проигравшим себя, нет. А для того, чтобы заставить мать замолчать. Если уж мать заводила разговор о женщине, которая после брака с ним еще дважды побывала замужем, ее было не остановить.

Он заехал к ней на какие-то полчаса. Выкроил тридцать минут драгоценного времени и заехал. А она – снова здорово!

– И все давно в прошлом, – проговорил он примирительно вместо глупого кукареканья, искренне надеясь тем самым тему закрыть.

Но не тут-то было! Мадам Рыкова – а в дачном поселке к ней обращались непременно и именно так – довольно улыбнулась.

– Как знать, милый, как знать! В прошлом… нет ничего более нового, чем хорошо забытое старое… – промурлыкала она, открывая очередную карту. – Женечка снова одна. Третий брак не оправдал ее надежд, как и ожидалось.

– Кем ожидалось? – скрипнул зубами Рыков. – Я лично ничего такого не ждал и не хотел.

– Именно поэтому ты попросил пару месяцев назад у одного нашего общего знакомого ее адрес? – И вновь пронзительный взгляд неувядающих материнских глаз поверх модной оправы. – Не надо мне врать, Олежек. Я же твоя мама! Я все чувствую, все знаю. И, кстати, умом, слава богу, ты в меня пошел. Так о чем это я? Ах да! Женечка снова в поиске!

– Я не собираюсь путаться у нее под ногами, если ты это имела в виду, – пробурчал Рыков, покраснев так, что даже кожа на его щеках натянулась, того и гляди лопнет.

– Никто и не просит! – возразила мать. – Но ты бы мог как бы случайно…

– Мам, не надо! Сколько раз она перешагивала через меня?! Думаешь, на этот раз все пойдет по-другому?! Она не любила меня! Не любила, когда я был молод и еще вполне удачлив. А теперь что?!

– А что теперь? – Мать ловким движением сгребла карты в одну кучку, вновь собрала их в колоду и потянулась к нему. – Помоги мне подняться, дружок.

Рыков послушно подставил матери руку, помог ей выбраться из глубокого плетеного кресла, стоявшего на веранде. Повел под руку в дом, где гремела посудой ее дальняя родственница, уже лет десять помогавшая матери вести хозяйство.

– Ты у меня очень умный мальчик, Олежек, – почему-то шепотом произнесла мать, перешагивая через порог прохладной прихожей. – Очень умный! И удача по-прежнему к тебе благоволит. Ты просто не используешь момента, дорогой.

– Почему ты так думаешь? – вяло попытался он запротестовать, хотя в глубине души был согласен с матерью. Ему уже давно и прочно стало все по фигу.

– Потому что я тебя знаю лучше, чем кто-либо другой! Даже лучше тебя самого! – проговорила мадам Рыкова с одышкой. – Ты мог бы использовать удачу себе во благо. Кстати, по поводу твоего последнего дела… Это шанс, мой дорогой! Еще какой шанс!

– Да ладно, ма, обычная бытовуха, – Рыков пожал плечами. – Мне велено особого значения этой стрельбе не придавать. Говорят, сейчас у каждого второго упыря с деньгами есть ствол. Нанять кого-то тоже труда не составит. Зять – лицо заинтересованное, так что я думаю в конце следующей недели собрать все материалы для того, чтобы предъявить ему обвинение.

– Зять? – Мать недоверчиво выпятила нижнюю губу. – Это глупо, милый. Тебе ли не знать?

– Глупо – что?

Олег говорил с матерью очень заинтересованным тоном, но не потому, что его слишком уж интересовало ее мнение, хотя она не раз выручала его дельными советами по ходу следствия, в нюансы которого он ее почти всегда посвящал. Он был рад, что мать отвлеклась от темы Женечки. Хоть какая-то, но все же – передышка. Лучше о криминальных делах с матерью говорить, чем о делах сердечных.

– Глупо было бы зятю этому так подставляться! Ты сам сказал, что он мужик с головой, вполне порядочный.

– Вроде так.

– Ничего не вроде, – мать шлепнула его ладонью по руке, свернула по коридору к кухне, откуда пахло укропом, помидорами и жареной курицей. – Если ты так сказал о нем сразу, значит, так и есть. Ты же людей «читаешь» с ходу, Олежек! Поэтому в них и разочаровался, да… О чем это я? Ах да! Ковригин! Так вот, не мог твой Ковригин заказать тестя и тещу, как бы они ему ни надоели. Не мог!

– Почему, мам?

Если честно, он и сам так думал. Конечно, Ковригин во время визита к нему не был до конца откровенен со следствием в лице Рыкова Олега Ивановича. Что-то промямлил насчет своего алиби. Рыков в тот момент сделал вид, что отвлекся, но на заметку его слова взял. И выяснит он все, непременно выяснит. Но… да, пожалуй, мелковат Ковригин для заказа такого масштаба. Мелковат, жидковат, трусоват. В его биографии Рыков не нашел, сколько ни старался, ни единого темного пятнышка. Ну, ни такусенького! Просто безупречный малый!

Рыков не верил безупречным, приятным в общении людям с хорошими манерами. Считал их либо лжецами, притворщиками, получившими великолепное воспитание. Либо трусами, загнавшими самих себя в жесткие, строгие рамки. Либо людьми, вынашивающими какие-то страшные планы и затаившимися до поры.

Ковригина он причислял скорее ко второй категории. К категории трусов. Он боялся, по мнению Рыкова, всех и вся. Боялся обидеть жену, боялся своих влиятельных тестя и тещу. Боялся оказаться в нелепом положении. Боялся, что его кто-нибудь начнет высмеивать, а потом станет указывать на него пальцем.

– Да, он не борец, мам, не могу с тобой в этом не согласиться. Но вот понятие порядочности…

Он подвел мать к обеденному столу, накрытому льняной скатертью в крупную, белую с синим, клетку. Бережно усадил ее на стул. Пододвинул к ней пепельницу. Мать, невзирая на запреты врачей и свой преклонный возраст, дымила как паровоз. И бросать не собиралась, всегда имея под рукой пример его отца, не пившего и не курившего никогда и умершего от инсульта в сорок девять лет.

– А что с порядочностью? – догадливо блеснула глазами мать из-под очков.

– Быть порядочным и быть удобным для всех невозможно, мам, ты же знаешь. Порядочность – это же непримиримость со многими проявлениями зла, властвующими теперь в мире. Когда-то, где-то, но все же пришлось бы господину Ковригину с кем-то повздорить, поспорить, не согласиться. А у него… Абсолютно девственно чистый лист в плане конфликтных ситуаций.

Олег сел напротив матери за стол, пододвинул к себе тарелку с хлебом.

– Прекрати кусочничать, Олег! – тут же прикрикнула на него мать. – Курица уже почти готова, да, Ариша?

Ариша – молчаливая женщина средних лет – молча кивнула и принялась ловко накладывать еду в тарелки. Сначала она обслужила свою родственницу, по совместительству – хозяйку. Поставила на стол глубокую салатницу, полную помидоров, тарелку с рассыпчатой картошкой, присыпанной укропом – мадам Рыкова любила есть именно так картошку, и чтобы без всякого соуса или масла. Поставила рядом тарелку с жареной курицей. Потом тот же набор блюд Ариша расставила перед Олегом.

– Ариша, а вы? – переполошился он, увидав, как женщина направилась к выходу.

– А-а-а, – она беспечно махнула рукой и скупо улыбнулась. – Я, пока готовила, напробовалась, сыта уже. Кушайте на здоровье. Я пойду клубнички свеженькой нарву. Уродилась она в этот год, хорошая, крупная. Я и для вас собрала кузовок, и Женечке уже отправила, по распоряжению вашей мамы.

Его как током стрельнуло под лопатками.

Мать снабжает Женьку продуктами?! Эту беспринципную транжирку, не способную позаботиться о себе в ее не очень юном уже, к слову, возрасте, мать прикармливает клубникой из их огорода?! Это же…

– Это никуда не годится, – пробормотал он вполголоса и посмотрел на мать укоризненно.

Она сделала вид, что не замечает его гнева. Докурила тонкую сигаретку, ткнула окурок в пепельницу, схватила вилку и нож и принялась с аппетитом обедать.

– Суп… Может, хочешь супа, сынок? – вдруг спохватилась она, вспомнив, что в детстве заставляла его всегда есть горячее. – Ариша сварила какой-то, кажется. То ли фасолевый, то ли гороховый.

– Его тоже в горшочке Женечке переправили? – не удержавшись, съязвил Олег. – Нет, супа я не хочу, мам.

– Смотри… – она пожала плечами, недовольно взглянула на него поверх очков. – А что я Женечке клубнику послала – не твое дело. Я с ней дружу, ты сам знаешь.

– Ага! Что-то дружба эта всегда становится на удивление тесной, когда Женечка пребывает в очередном «поиске»! Ты просто… Ты просто навязываешь ей себя, мам. И получается, что и меня тем самым ты ей навязываешь тоже! А я не хочу быть ей навязанным. Не хотел тогда, не хочу и теперь! – с обидой проговорил Олег, ложкой зачерпнул из салатницы помидоры со сметаной и набил рот этой вкуснотищей.

Мадам Рыкова не отвечала долгих десять минут. Она ковыряла картошку вилкой и ножом, все перетолкла, перемешала, но есть не стала. Взяла в руки куриное крылышко, поглядела на него и тоже отложила на тарелку.

– Я тебя не навязываю, милый. О чем ты? – выдохнула она с горечью после продолжительной паузы и вновь потянулась к сигарете.

– Мама, ну хватит, наконец! – взмолился Олег и выхватил из ее рук зажигалку и сигаретную пачку. – Кушать не стала, а все куришь и куришь! Не нужно, прошу! Ты можешь хотя бы раз сделать так, как я тебя прошу?!

– А ты? – почему-то обрадовалась мадам Рыкова. – Ты можешь хотя бы раз сделать так, как я тебя прошу?

– О чем речь… снова? – Он понял, что попался, но отступать было нельзя, иначе мать точно половину пачки высмолит за полчаса. – Хорошо, проси.

– Ты сделаешь?! – Мать прекратила попытки отобрать у него сигареты и зажигалку, неуверенно улыбнулась. – Точно сделаешь?

– Да, сделаю.

Он, конечно же, знал, о чем она его попросит. Он должен будет либо сводить куда-нибудь Женечку, либо помочь ей деньгами, хотя мать наверняка сама ей «подбрасывает», и вполне успешно, за его спиной. Либо – просто хотя бы встретиться с ней и поговорить.

А он не хотел, черт возьми! Не хотел ничего вообще знать об этой беспутной, об этой непутевой женщине!

Как же ему недавно понравилась потерпевшая, Ковригина! Такая милая, такая тихая и несчастная. Ему впервые за много лет захотелось пожалеть постороннюю женщину, по щеке погладить. А потом, может быть, сводить куда-нибудь. Не в музей, конечно, боже упаси! Она там и не увидит ничего. Ее глаза переполнены скорбью и болью. Какой музей! Просто можно было бы побродить с ней в парке или по набережной. Зайти в кафе, выпить кофе, поесть мороженого. На ужин при свечах он и рассчитывать не мог. А вот просто побродить вместе по тихим сонным улочкам вдвоем с этой тихой, милой женщиной он бы запросто согласился.

А тут – снова Женечка!!!

Как он устал от ее постоянного присутствия в своей жизни! Не видел он ее, давно не видел, а она будто постоянно рядом. И он-то не хочет, но – вспоминает ее заливистый дерзкий смех. Не хочет, но – видит ее плечи, волосы, руки. Заглядывает в ее глаза, в которых никогда не видел ничего, кроме сонной вожделенной истомы. Повзрослела она или нет, побывав столько-то раз замужем? Или все так же скачет, как стрекоза из знаменитой басни?

Нет, наверное, надломила ее, хоть немного, эта жизнь. Не просто так мать на него напирает. Видимо, Женечка подостыла, помудрела, набила себе шишек.

– Вот… – мать подсунула ему бумажку с номером телефона. – Это Женечкин номер. Позвони ей. Она ждет твоего звонка.

– Давно?

– Что «давно»?

– Давно ждет?

– Уже неделю, милый. А ты все ко мне не приезжал. А по телефону я разве могу обсуждать с тобой такие вещи? Мы же с тобой не можем и не должны пользоваться телефоном для решения важных вопросов… Это и работы твоей касается, и личной жизни. Позвонишь?

– Да, мам, я же обещал. Позвоню. Ты ешь… Пожалуйста, съешь хоть что-нибудь.

Олег сунул бумажку с телефонным номером в карман брюк, и тут же бедро его так зачесалось, будто номер тот каким-то дьявольским зельем был на листочке начертан, а не простой шариковой ручкой.

Вот позвонит он ей – и что скажет? Привет, милая? Когда-то он мог так, теперь нет, у него не выйдет. Да и виделись уже очень давно, отвыкли друг от друга. С какой стати Женька вступила в сговор с его матерью? Может, она вляпалась во что-то и ей помощь требуется? Может, ей адвоката не на что нанять? Он же краем уха слышал…

Ну, хорошо, не краем уха! Специально наводил справки после ее последнего развода. Судиться она собирается или уже начала этот процесс, со своим очередным бывшим, из-за имущества. Может, тем и интерес ее к его персоне вызван? Думает, он ей адвоката порекомендует, а то и оплатит. Или она считает, что Рыков из-за нее на должностное преступление пойдет и на ее бывшего надавит?

Нет уж, Женечка. Не дождетесь!

– Ну, а вообще-то кроме зятя убитого у тебя есть еще какие-то подозреваемые, имеются версии? – долетел вдруг до его ушей озабоченный голос матери.

– Что? – Он невольно вздрогнул и уронил кусок помидора с вилки, и она зависла в его руке, в воздухе, на пару минут. – Ах, ты об этом! Да ты знаешь… Наверное, нет. У этого зятя, мне кажется, кто-то появился. Вот он и поспешил от тестя с тещей избавиться. Акции его фирмы были записаны на тестя, с оформлением договора пожизненной ренты.

– Ага! – подхватила мать задумчиво и снова полезла за сигаретами. Олег не стал противиться – она с обедом своим уже благополучно справилась. – Стало быть, меркантильный интерес у него есть…

– Еще какой! Фирма хоть и небольшая, но с солидным, стабильным доходом. Захочется разве все это потерять? А если у него появилась любовница, значит, жену куда-то надо девать. А как это сделать, если тесть руку на пульсе его личных доходов держит?

– А что за жена у этого Ковригина? Курица?

Ему почудились ревнивые нотки в вопросе матери, понятно, почему.

– Нет, не курица, – усмехнулся он догадливо. – Нормальная вполне, умная женщина. Раздавлена горем.

– Конечно, – подхватила мать с сочувствием и с такой же ревнивой интонацией спросила: – Красивая?

– Кто?

– Не придуривайся, Олег! – Мать хлопнула свободной от сигареты рукой по столу. – Я про Ковригину спрашиваю! Красивая?

– Красивая, милая, светлая и нежная, – перечислил он сразу все ее достоинства, потому что мать все равно вытащила бы из него все по слову, он только время потерял бы на препирательства.

– И она, вижу, тебе понравилась? – неодобрительно отметила мать и поспешила занавеситься от него дымом.

– Понравилась, не понравилась… Какое это имеет значение? Она же замужем!

Он пожал плечами. И перевел взгляд на оконный проем. Ариша всегда оставляла раздвинутые шторы на окнах. Мешали ей даже тонкие тюлевые занавески. Она комкала их, сворачивала жгутом, пристраивала где-нибудь на форточке или за трубой отопительной системы. Мать ворчала, но не сердилась на нее за эту странность.

– Ей все равно это самой стирать и гладить. Пусть делает, как хочет, – равнодушно реагировала она на ядовитые замечания соседок.

Сейчас тюлевая занавеска закрывала половину окна справа, и летний солнечный день делился как бы пополам. Слева – все ярко, зелено, опрятно. Справа – тускло, измято, в ядовито-оранжевых подпалинах странного рисунка на шторе. Права Ариша, что сдвигает все в сторону. Что за нужда – красть у самой себя красоту яркого полудня?

– Замужем, да… – мать задумалась, правда, ненадолго. Тряхнула сигаретой, избавляясь от рыхлого пепельного «наконечника». – А не потому ли у тебя лишь один подозреваемый по этому делу, Олежа, что жена этого парня тебе приглянулась, а?

– Ну, мама!!!

Он нервно заерзал на стуле и принялся отодвигать от себя тарелки с недоеденной курицей, картошкой и салатом. Надо было сворачивать разговор, пока дело не зашло слишком далеко. С него на сегодня достаточно одной уступки. Он позвонит Женечке, хотя ему неприятно было думать об этом уже сейчас. Но позволить матери подозревать его в подобной грязи он не может.

Да, Ковригина хороша, ну и что? Но она, может, слишком хороша для него. Он хотя и не делал попыток, но уверенности никакой в том, что она примет его приглашение хотя бы погулять вместе, у него нет. Никакой. К тому же сажать ее мужа, чтобы освободить место рядом с ней, он не станет. Он всегда был человеком справедливым, честным и ответственным. Останется таким и сейчас, хотя этот Ковригин и кажется ему весьма скользким и неприятным типом.

– Что – мама, что – мама? – отозвалась мать беззлобно, повертела в пальцах хрустальную пепельницу, тряхнула сигаретой над ней. – Больше всего я боюсь, что ты наделаешь ошибок в жизни.

– Этого боятся все матери, – примирительно улыбнулся ей Олег.

– Я – больше всех! – возразила она с печальным вздохом. – Ты ведь у меня такой… Такой ранимый, такой уязвимый…

– И в чем же моя уязвимость, ма?

Рыков удивленно заморгал. Он вообще-то считал себя достаточно защищенным. Хорошо зная людей, прекрасно чувствуя их природу, он считал себя защищенным от проявлений низости со стороны некоторых человеческих особей.

– В том, что ты слишком хорошо разбираешься в людях, дорогой, – мать поглядела на дверь, громко позвала: – Ариша! Ариша, милая, подавай-ка чай… Ты слишком хорошо разбираешься в людях, Олежек. Это тебе насколько помогает, настолько же и вредит.

– Почему?

– Потому что ты… ты можешь оказаться обреченным на одиночество, милый, – мать покосилась на него поверх очков, и в ясных ее глазах отчетливо сверкнули слезы печали. – У тебя нет друзей.

– И что?

Он равнодушно подергал плечами. Не было у него необходимости в дружбе с кем-либо. Совсем не было! То ли он не мог дружить с людьми, потому что постоянно бывал занят. И занятость эта служила прочной, верной страховкой от рыбалок, охот, бань и всего прочего. То ли его с трудом терпели. Считали заносчивостью его молчаливую сдержанность, а нежелание напиваться и снимать чужих женщин – физическим недугом. Им неинтересно было с ним. Ему – с ними. Не было у него нужды в друзьях.

– У тебя нет женщины, – мягко напомнила мать. – Это плохо.

– У меня есть главная женщина – это ты. Еще есть Ариша, – та как раз вошла в кухню и, проходя мимо, поцеловала его в макушку с благодарственной улыбкой.

– Мы не вечные, дорогой. Вот Женечка могла бы…

– Мама!!! – взвыл Олег и полез из-за стола, в сердцах швырнув салфетку с коленей на стул. – Ну нельзя ведь всегда об одном и том же, нельзя! Я обещал, я позвоню ей!

– И что скажешь?

– О господи!

Олег метнулся в коридор, быстро нашел свою сумку. Пригладил перед зеркалом редеющие волосы. Снял с вешалки ветровку, перебросил ее через руку. И вошел в кухню с прощальной улыбкой, должной прекратить все их споры о его личной жизни.

– Ну… Мне пора. Спасибо за обед, Ариша, мама, – он по очереди расцеловал обеих женщин в щеки. – Если что, я на телефоне. Звоните.

– А как же чай, Олег Иванович? – Ариша уважительно именовала его по имени и отчеству, как он ни противился этому. – Булочки с мятным джемом, ваши любимые! Как же чай-то, а?

Мятные булочки, которые никто, кроме Аришы, не умел так выпекать, были для Рыкова невероятно соблазнительным угощением. Он с сожалением взглянул на глубокую глиняную миску, которую Ариша привезла с собой в их дом. Из-под белоснежного полотенца высовывались золотистые бока ароматной сдобы.

– Заверни мне с собой, – попросил он.

– Хорошо, – она со вздохом принялась шарить на полках в поисках термопакета, попутно ворча и негодуя: – Зачем к ребенку приставать за столом? Ел же ребенок, и ел бы себе… Зачем приставать? Вот теперь, пока доедет, все изомнет и дух не тот будет. Не тот же дух-то… С противня, оно же лучше.

– Поворчи, поворчи, – хохотнула мать. – Для двоих заворачивай, ворчунья! Про Женечку не забудь.

– Про нее забудешь! – Ариша недовольно поджала губы и нехотя положила в пакет еще пару булочек. – Эта пиявка никогда не отстанет от нашего ребенка. И сам не гам, и чужим не дам… Пиявка! Одно слово – пиявка.

Мать, уловив перемену в настроении сына – а он был чрезвычайно доволен Аришиным ворчанием, – прикрикнула на нее и ладонью по столу припечатала.

– А я что? Я ничего, – Ариша пожала плечами, вложила в руки «деточки» большущий пакет с ароматными мятными булочками. – Я тут прислуга, и все. Кто я? Я так…

– Ладно тебе, завелась, – мать примирительно улыбнулась. – Любим ведь мы тебя, сама знаешь, любим! И всю посуду разбитую тебе прощаем… Кто половину прадедова сервиза переколотил, а? А сервиз тот он из Китая привез, еще до революции. Ему цены не было! А Аришенька его об раковину – шлеп да шлеп! Так и бог с ним, с сервизом! Тарелки – они и есть тарелки… Ты вот лучше, чем ворчать, рассказала бы, как твои бабки на рынке судачили про убийство супругов Иванцовых. Дача их хоть и не на соседней улице, а все же не так от нас далеко. Мало ли! Может, какой маньяк тут орудует, а мы сидим себе и не знаем. Олежке любая информация нужна. Она для него на вес золота! А то ты все ворчишь, ворчишь, а о главном совсем забыла.

– Ерунда это все, – отмахнулась Ариша, покраснела, вспомнив о разбитых фамильных тарелках, взяла тряпку и начала стирать ею со стола капли сметаны. – Им, бабкам, только волю дай, они такого наплетут!

– А что хоть плетут-то? – заинтересовался Олег.

Такие новости «сарафанного радио» он любил. Дыма без огня не бывает. Что-то где-то просачивается рациональное сквозь засоренный всякими ахами и охами «эфир».

– Тут одна тетка постоянно ездит рассадой торговать. Мы сами у нее не раз брали саженцы на рынке. Клубнику, помидорчики… Ох, клубничку-то, клубничку-то не успела я помыть, Олег Иванович! – всполошилась Ариша и бросилась в коридор, где у порога оставила плетеную корзинку с ягодами. Вернулась, бросила клубнику в раковину. – Я щас… Быстро я… Все вымою, чистенькую возьмете.

– Ариша! – прикрикнул на нее Олег. – Прекрати немедленно!

Он не любил, когда она так срывалась и начинала ему «выкать». Не любил, когда она уводила разговор от нужной темы, а такое за ней водилось. Да и спешил он. Женечке же еще надобно позвонить! А позвонит он ей сегодня. Материнскую просьбу нужно выполнить сразу и быстро, чтобы не сидела занозой в душе и не мозолила глаза цифрами нацарапанного шариковой ручкой телефонного номера бывшей супруги.

– Вот я и говорю, – закивала она, виновато улыбаясь, успевая при этом ссыпать вымытую и очищенную от зеленых хвостиков клубнику в пластиковый сотейник. – Рассадой она торгует, за день успевает раза три в город на рынок съездить и вернуться обратно. Вот она и говорит, что в тот день видела девчонку одну. Будто она искала дом Иванцовых.

– Что-о-о?! Какая еще девчонка? Когда искала? Зачем? Она что, адрес спрашивала у тетки твоей? Где, при каких обстоятельствах? Черт знает что такое!

Олег редко выражался при своих женщинах, но тут не выдержал.

Был же, был опрос всех возможных свидетелей, и он ничего не дал! Никто ничего и никого не видел! Всех соседей Иванцовых они прочесали – пусто. По дачному поселку, как по запущенной голове, частым гребешком прошлись. Безрезультативно! Потому и остановил свой выбор Олег в пользу – то есть во вред, конечно же, зятя погибшего. А кого еще ему подозревать? Не тетку же с рассадой? Он и знать про нее не знал, а она-то и есть, оказывается, свидетельница!

– Я ничего подробнее не знаю, – растерянно развела руками Ариша. Сунула ему пакет с ягодами и мятными булочками в руки: – Нате вот, ешьте, Олег Иванович.

– Это все хорошо, спасибо, но… – он виновато улыбнулся матери, с напряженным вниманием наблюдавшей за их разговором. – Но придется тебе, Ариша, со мной до тети этой доехать.

– До какой тети? – вытаращилась на него его дальняя родственница.

– До той, что рассадой торгует. Пусть уж она мне все расскажет. Идет?

В его машине Арише редко кататься приходилось. Олег был не частым гостем у матери. Разве что с рынка с покупками ее забрать, и то, если оказия такая у него выдавалась. Ездить в его большой машине она очень любила, дивилась всегда обилию светящихся на панели управления точек, струе холодного воздуха в жару и теплого – в холод.

– В такой машине и жить можно! – восхищенно щелкала она языком и стыдливо поджимала ноги в пыльных туфлях под сиденье.

Перспективе проехаться с «мальчиком» в его большой машине она очень обрадовалась. И даже то, что мадам Рыкова недовольно поджала губы и забрюзжала что-то насчет немытой посуды и нечищеного казана, не могло испортить Арише настроения. Это ведь через весь их дачный поселок проехаться нужно, потом добраться до соседнего. Сколько народу ее увидит! Надо бы переодеться.

Но Олег переодеваться ей запретил, сославшись на свою занятость. Втолкнул ее в машину и в два счета домчал до садового домика, где проживала торговка рассадой. К огорчению Ариши, та оказалась дома, все ее надежды на то, что придется им колесить по поселку в ее поисках, иссякли. Но она хоть перед торговкой порисовалась – не зря ехала! Встала за спиной Олега, как ассистент. Брови свела, губы сжала, глаза сделала строгие-строгие, запрещающие врать и изворачиваться. Да та и не врала. Тетка тоже обрадовалась возможности поболтать, выложила все, и даже сверх того.

– Непутевая девка, – поделилась с ними пожилая женщина своими соображениями и, на манер Аришы, поджала губы. – Сразу видно было – непутевая!

– Почему? – Олег убрал в сумку блокнот с записями. – Почему вы так думаете?

– Во-первых, невежливая. Я к ней со всей душой, а она морду воротит! К кому, говорю, намылилась-то? А она не отвечает… Все равно потом заплутала, все равно пришлось ее отправлять в нужном направлении, а то бы она до вечера в наших кустах скиталась.

– А во-вторых?

Олег нетерпеливо переминался с ноги на ногу, слушать бестолковые рассуждения ему уж точно было недосуг. Главное он уловил, даму к себе в кабинет для официального протокола пригласил. Все, на этом можно было считать разговор законченным на сегодня. Но та удила закусила, попробуй-ка, повернись к ней спиной!

– Во-вторых, тяги к земле у ней нет, так хотя бы старших вежливо послушала… Нет, непутевая девка, дурная! Сначала искала тут Иванцовых, а потом и кокнула их.

– Ну, с чего вы это взяли?! – Олег всплеснул руками.

Не хватало еще, чтобы к вечеру оба дачных поселка гудели, как пасека! Только дай волю, и незнакомую девицу объявят киллером, а то и маньячкой. Доказывать этим дачным жительницам очевидное бесполезно – если бы девица вынашивала злой умысел в отношении супругов Иванцовых и имела, что еще более невероятно, ствол при себе, вряд ли бы стала она тут открыто блуждать и обнаруживать себя. Она бы прокралась, как мышка! И дорогу бы точно знала!

Но тем не менее девицу эту найти следует. Она может оказаться бесценным свидетелем. Время, когда она искала дом погибших, как раз совпадает с моментом их смерти. Может, она их еще живыми успела застать? Может, видела, как от них кто-то выходит? Возможно все, что угодно. Главное – найти ее.

– …Вы мне ее описать сумеете? И не только мне, а еще художнику, которого мы пригласили специально для беседы с вами?

Олег – уже двумя днями позже – беседовал с торговкой рассадой в своем кабинете. Вызвал ее на пятницу, а она явилась во вторник.

– Не усидела, уж простите, – покаялась она. – Больно любопытно…

Хорошо, хоть звонком его предупредила, что во вторник и явится. Олег успел с художником связаться.

– Итак… Приступим…

Девица по описанию выходила симпатичной. Высокая, стройная, худощавая, но грудастая.

– Во какие у ней титьки! – ужасалась женщина, оттягивая далеко вперед свое платье на груди. – Но сама – худая! Скулы высокие, стрижка средней длины, за уши она все волосы заправляла, волосы пегие какие-то, не поймешь, что за цвет.

– Может, русые?

– Да, да, наверное. Глаза голубоватые или серые. Не особо-то я в них заглядывала, но не карие, точно. Губы полные.

– Нос? – художник водил по листу бумаги карандашом.

– Нос? Носик аккуратненький, хороший нос. Ушки тоже аккуратные. Так, с виду-то она неплохая девка. В брюках была модных, в кофточке светленькой, с сумкой.

– Сумка большая?

– Нормальная. Не хозяйственная, конечно. Но такая… Молодежь в такую теперь все что хочет запихнет.

– У нее была сумка… набита чем-то?

– Что-то было у нее там, – задумалась женщина, из-за плеча художника рассматривая нарисованное лицо. – Что-то она все тискала и тискала там. Будто уронить боялась или потерять.

Ствол?! Рыков напрягся.

Может, зря он девчонку так сразу со счетов списывает? Может, она-то как раз и есть убийца?

– Тяжелое? В сумке было что-то тяжелое, нет?

– Нет. Угловатое какое-то, будто коробка. Но не тяжелое, она, когда пошла от автобуса, сумкой той мотала. Тяжелой-то не больно помотаешь. Я вот когда рассаду везу, корней на сто пятьдесят-двести…

Портрет был окончен лишь через три часа. Женщина измотала все нервы и Рыкову, и художнику. Тот на перекур за последний час через каждые десять минут отпрашивался.

– Слышь, Олег, ей, может, дома делать нечего, и она тут развлечений ищет, а? Что-то не внушает она мне доверия. Не внушает, совсем, – заскулил парень, когда Олег в один из перекуров вышел следом за ним. – Давай сворачиваться, а?

– Отработаем девчонку, не дрейфь. Совсем немного осталось, – пообещал Рыков, но он очень сильно в этом сомневался, очень.

Когда портрет девушки был готов, женщина воскликнула:

– Она! Точно, она! Как две капли воды! Вот мастер-то, а! – Она погладила уморившегося мастера по плечу. – А меня так-то сможешь изобразить?

Тот бочком, бочком – и к выходу. А Олег поблагодарил гражданку, проводил ее к выходу, запер кабинет и тут же помчался к стенду, где были развешаны фотографии разыскиваемых.

Что-то знакомое привиделось ему в чертах лица этой девушки. Что-то до боли знакомое!

Ну! Точно! Девушка-то пропала пару недель тому назад! Датой ее исчезновения считается следующий день после убийства Иванцовых. Об этом событии заявили ее коллеги. Заявили в связи…

Оп-па!!!

Вот это новость дня! Оказывается, в тот же самый день, когда застрелили супругов Иванцовых, в одном из новых, из модных микрорайонов был застрелен генеральный директор одной фирмы. Причина убийства выясняется. Но вроде бы никаких следов нет. Рыков это дело не вел, хотя краем уха о нем и слышал, и со своим розыском никак его не связывал. А тут, возможно, связь-то и усматривается. И связующим звеном и является эта девушка, о чьей пропаже заявили ее коллеги.

– Дела-а-а… – Рыков почесал макушку, задумчиво помотал в воздухе листом с портретом и понял, что без доклада начальству ему никак не обойтись.

Начальство, увы, пребывало вовсе не в том расположении духа, чтобы выслушивать его рассуждения, основанные на странных совпадениях.

– Ты мне факты, факты давай, Рыков! – указательным пальцем начальник брезгливо отодвинул портрет, над которым три человека трудились целых три часа. – Это все фигня на постном масле! Мало ли что бабке той привиделось? Мало ли! Она, может, так мстит своей несостоявшейся снохе, Рыков! А может, проходила мимо стенда, увидала фотографию девушки той, как там ее?..

– Дина… Дина Игнатова, – подсказал Олег, он уже был в курсе.

– Во! Дина Игнатова! Увидала она ее портрет, да и расписала вам, вислоухим, ее приметы. А вы давай быстрей зарисовывать и верить каждому слову!

– Игорь Витальевич… Товарищ полковник! – неожиданно Рыкову захотелось возразить. – Ну не бывает же таких совпадений!

– Каких, каких совпадений, Рыков?

– Девушка…

– Ну, девушка, и что?! – Полковник уже начал терять терпение, его и прежде-то не было в избытке, а после того, как разговор их затянулся, оно иссякло на глазах.

– Дина эта самая, Игнатова, приходила к своему начальнику…

– Зачем?

– Никто не знает, вот в чем дело!

Олег, прежде чем идти к шефу с докладом, позвонил в офис и, представившись по форме, озвучил несколько интересовавших его вопросов. Тут же получил дельные ответы от секретарши. Похвалил ее за хорошую память, поблагодарил за помощь и тогда-то уже и пошел к Игорю Витальевичу. А он…

– Ну! – поторопил его полковник, взглянув на Рыкова из-под кустистых с проседью бровей. – Дальше-то что? Вызвал ее начальник, и что? Ты вот вообще ко мне без вызова пришел и почти без доклада. Дельное что-то скажи, Рыков, дельное!

– Он вызвал ее к себе, что-то поручил ей сделать и даже отпустил с работы! – Рыков так округлил глаза, словно удивляясь чему-то, что кожа на его висках и переносице натянулась.

– Ух ты! – ядовито хохотнул полковник и водрузил массивные локти на стол. – Отпустил с работы? Вот это да! Это из ряда вон событие, что ли? Ты по этой причине глаза на меня так выкатил?

– Именно, товарищ полковник! Начальник Игнатовой никогда и никого не баловал подобным образом. А тут – отпустил Игнатову на целых полдня!

– Да, может, он с ней стрелку в каком-нибудь отеле забил, идиот! – заорал Игорь Витальевич, устав его слушать. – У него могла быть любовница?!

– Могла, – послушно закивал Рыков, про любовницу в лице словоохотливой секретарши ему тоже сообщили по телефону, в отделе кадров.

– Вот! А почему этой любовницей не могла быть Игнатова?!

– Потому что ею была его секретарша. И «менять коней» он, по слухам, не собирался.

– По слухам! – со злостью фыркнул полковник, покрутил в руках мягкий ластик, выкатившийся из медного карандашного патрончика. – По слухам, у нас и кур доят, Рыков. А вот пришли – и титек у кур не нашли! Дальше что?!

– А дальше Игнатова едет в дачный поселок, где проживала чета Иванцовых, ныне покойных. Блуждает по дорожкам, натыкается на женщину, с чьей помощью мы и составили этот вот портрет! – Рыков схватил со стола отодвинутый начальником лист бумаги с лицом Игнатовой, выполненным в графите. – И!.. Спрашивает у нее, как ей найти дом Иванцовых!

– Так прямо и спросила? «А где тут у вас живут Иванцовы?» – не поверил полковник. С сожалением взглянул на вентилятор, лопасти его еле вращались, перелопачивая застоявшийся сигаретный дух кабинета. Надо было соглашаться на кондиционер, да! Поскромничал он. Вытянулся перед проверяющим, пацаном безусым, в струну, зубы оскалил, как дурак, и башкой замотал. Нет, мол, нам не надо! Мы уж как-нибудь по старинке, с вентилятором! Да и штаны в кабинетах нам просиживать некогда, горят все на работе-то. Тут и правда сгоришь от духоты такой и из-за бестолковых подчиненных.

– Нет, про Иванцовых она ничего не говорила… кажется, – неуверенно произнес Рыков. – Она спросила о конкретном адресе: улица Лесная, дом пятьдесят дробь пять. А это как раз и есть дом Иванцовых.

– Понял я, – сморщился полковник и втиснул под язык таблетку, думал, обойдется, ан нет: «заложило» всю левую сторону груди, шевельнуться страшно. – Дальше!

– Дальше ее никто не видел. Была она в доме Иванцовых или нет – непонятно. Но два трупа там обнаружены, это сто процентов.

– Остряк! – фыркнул полковник, но уже чуть мягче. – Дальше!

– Дальше: Игнатова эта возвращается в город, звонит охраннику фирмы и клянчит у него адрес своего директора.

– Клянчит? Она что же, его не знала?

– Выходит, нет.

– Охранник адрес ей сказал?

– Да, назвал он ей адрес Валерия Юрьевича.

– Директора?

– Так точно, товарищ полковник.

– Дальше? Она туда поехала или нет?

– Поехала! И… И там – очередной труп, – Олег вновь выпучил глаза, надеясь, что его изумление передастся и полковнику, сам-то он очень час назад этому совпадению удивился.

– Чей труп? – не сразу понял Игорь Витальевич, в голове его из-за таблетки зашумело, застучало, глаза заволокло пеленой, зато дышать сразу стало легче.

– Ее директора! Его тоже убили!

– Застрелили?

– Не знаю пока. Еще не знаю, кто ведет дело. Не состыковывался.

– Не состыковывался он! – проворчал полковник и потянулся растопыренной пятерней к левой стороне груди.

Он никогда не показывал своего недуга на людях, стеснялся, прятал нездоровье за хмурым обликом, иногда и за грубостью. Лучше уж пусть считают его зверем, чем больным.

– Надо было сначала состыковаться, а потом уже с докладом ко мне спешить!

– Так ведь не подпустят меня к этому делу, товарищ полковник! Сами знаете, начнут темнить, острить… Будто мы не одно дело делаем!

– А-а-а, вот почему ты тут? Понял. Благословить тебя нужно?

– Так точно, товарищ полковник!

– Благословить его! А ты уверен, что она была там, у директора? – Рыков в ответ промолчал. – Вот видишь, не уверен. Она могла просто адрес узнать – и не поехать. Могла же, Рыков?

– Могла.

– Могла и поехать, но тогда… Тогда ты должен добыть тому подтверждение. А они у тебя есть? Нет. Вот видишь, Рыков, как все плохо.

В самом деле, все было плохо. Воздух в кабинете, казалось, так же, как и кровь в голове полковника, пульсировал и бился, залепляя глаза, уши, забивался в ноздри, не давая дышать. И был бы при этом горячим и вязким, как кипящий мармелад в медном тазу, в котором бабушка его варила давным-давно…

– Рыков… Ты, это… Открой окно, а, друг, и дай воды своему полковнику, а то сдохнет он из-за тебя сейчас, наверное.

Игорь Витальевич откинулся на спинку служебного кресла, оттянул пониже служебный галстук и расстегнул пару пуговок на форменной рубашке. Что это его сегодня так разобрало, а? С утра все нормально было. Вернулся он с пробежки бодрым и свежим. Выпил, как всегда, стакан сока, только что отжатого. Милая, заботливая Танечка – жена – строго следила за его рационом. Потом тарелка каши, две витаминки. Выехал на работу. Потом что было? После этого он ведь разволновался, что же это было?

Ну, конечно! Вспомнил! Как же тут, забудешь, когда такие новости с самого утра!

Позвонил давний приятель, с которым они вместе службу начинали много лет тому назад. Виделся полковник с ним не часто, но уж если виделся, то на всю катушку. Приятель его, невзирая на свой уже приличный возраст, все еще носил капитанские звездочки и продолжал торчать в операх, прокурив свое нутро и берлогу до черноты непотребной.

– Привет, Гоша, – поздоровался он с полковником сегодня утром с беззлобным ехидством. – Побегал, сочку попил, кашки поел?

– Зависть – хреновая штука, Сашок, – на той же волне отозвался полковник, выводя машину из дворов на проспект. – Женился бы, и для тебя бы сок с утра выжимали.

– Да уж! – заржал Сашка. – Соки из меня все давно уже повыжали, тут спорить сложно! Да и такой, как твоя Танюшка, больше нет. Все себе, все себе захапал – и звание, и должность, и жену! Весь в шоколаде, гад!

Полковник остановил машину у светофора, лениво зевнул, подумал, что Сашка либо с бодуна, либо после свиданки с телкой какой-нибудь оголтелой, раз несет с утра такую ахинею. Но он совсем не злился на друга в тот момент, привык уже за много лет приятельских отношений к репликам подобного рода. И даже не заподозрил он, что этот прокуренный бобыль сумеет так вот запросто с утра самого взять да и испоганить ему весь день грядущий.

А он взял и испоганил!

– Ничего не слышал, Гоша? – вкрадчиво так спросил Сашка между тремя глубокими затяжками.

– Нет, а что?

Полковник тронул машину на зеленый свет, вежливо пропуская всех и вся вперед. Пусть не думают, что раз у него удостоверение есть в кармане и погоны на плечах, то он не способен быть корректным в быту и на дороге. Он может, да. Он такой!

– Наш с тобой дружок в городе, болтают, объявился, – и Сашка опять глубоко, с причмокиванием, затянулся. – Как тебе такая новость, Гоша?

– Какой дружок?!

Он еще не хотел верить, быть такого не могло! Но уже заныло вовсю под левой лопаткой, где оставил свою отметину их общий с Сашкой «дружок», если они, конечно, об одной и той же сволочи подумали.

– Правильно мыслишь, Гоша, правильно, – Сашка мерзко хихикнул. – Небось отметина-то от его ножа заныла, да?

– Кузя Козырь?! В городе?! В нашем?!

У него в горле аж засвистело все, как в глотке у Соловья-разбойника. И город вокруг его машины приобрел вдруг сизый, мертвенный какой-то цвет, поглотивший солнце и радость, им излучаемую.

– Какого черта, Сашка!!! Ты меня разыгрываешь, старый хрен! Я тебе не верю!

Он еще пытался сопротивляться. Еще надеялся, что его старый приятель просто совершенно съехал с катушек. Обкурился до такой степени, что никотин, заполнив организм сверх предельно допустимой концентрации, съел остаток его разума. Или он пьян? Или вообще с ума сошел от старости и одинокой собачьей жизни в однокомнатной своей захламленной квартире, с вечно грязными простынями, горой немытых тарелок в раковине и сигаретными окурками под ногами?

– Врешь, сволочь старая? – уже тише и без всякой надежды переспросил полковник.

– Не вру, Гоша. Кузя Козырь в городе.

– И зачем он тут? Что твои шестерки говорят?

– А ничего! Прикинь, Гоша! – Сашка вдруг истерически расхохотался. – Такое несут!..

– И?!

– Будто в завязе он плотной. С блатными вообще никак не пересекается. Что в церковь ходит… Б…!.. – не выдержал, выругался старый приятель, хотя и не терпел мата, невзирая на холостяцкую жизнь свою. – Эта сука, порезавшая столько народу, пырнувшая тебя в спину и меня в ляжку, ходит теперь в церковь! Как тебе, а?!

Игорь Витальевич ощутил острую боль под левой лопаткой. Она надавила мощной лапой слева от позвоночника и минуты через две-три начала ковырять шрам от ножа Кузи Козыря острым когтем. Даже пришлось остановиться, съехав на обочину.

– Что?.. – заговорил было он, но голос подвел его, полковник сорвался на такой же истеричный крик, как и Сашка. – Что он, мать твою, делает в нашем городе?! Как посмела эта мразь вернуться… после всего?!

– У него спросить надо, – излишне кротко ответил приятель и даже зевнул, правда, притворства в том зевке было немерено. – Может, извиниться захотел перед тобой? Или передо мной! А может, службу заупокойную приехал справить – по всем, им безвинно убиенным. Знаешь, Гоша, что я тебе скажу…

– Что? – Игорь Витальевич закрыл глаза, чтобы не видеть мерзкой серой тучи, словно накрывшей разом весь город, чтобы не ощущать рези в глазах от сизых теней, попрятавшихся в подворотнях.

– Что-то скоро в городе начнется, помяни мое слово.

Он мысленно увидал, как, деловито впятив губу, кивает сам себе Сашка. Дымит нещадно и кивает.

– А разве еще не началось? – невесело ухмыльнулся полковник.

– А что началось?

– Да у меня за последние три недели – три огнестрела. Характер схож.

– А стволы? – навострил уши старый опер.

– Пока что экспертиза работает, но вроде один и тот же.

– Да-а-а… Думаешь, это Кузя?

– Ничего я не думаю! – заорал Игорь Витальевич и сердито крутанул ключ в замке зажигания. – Пусть лошадь думает, у нее голова вон какая большая! Думаю я! Мне надо думать, как с огнестрелами дело разгрести, а что касается этого упыря… Извини, конечно, но попадется он мне с оружием в руках – завалю эту паскуду!

Сашка довольно хохотнул, идею поддержал и даже пистолет незасвеченный предложил для таких благородных целей.

– Обойдусь как-нить, – скривился полковник, оборвал разговор и поехал на работу…

Первую половину дня он лютовал, потом немного успокоился, и тут явился этот противный Рыков с портретом и начал нести околесицу. Как же тут опять не взбеситься? Даже с сердцем плохо стало. Ну, ничего, таблетка под языком. Из окна какой-никакой, а прохладой веет. Вентилятор, опять же, в помощь ему.

– Что стоишь? – взглянул он из-под набрякших век на Рыкова. – Иди, а!

– Ну а как же быть с Игнатовой, товарищ полковник? Чую, что-то тут не так.

– Чует он! «Начуешь» ты еще один труп, только и всего, поверь мне, – Игорь Витальевич тяжело, с присвистом, вздохнул. – Если она не убийца, то давно уже мертва, поскольку шла по следам преступника. Ты ведь к этому и клонишь, так?

– Так точно, – Рыков спрятал за спину портрет. – Она не могла бы так хладнокровно убить, товарищ полковник. Посудите сами…

– Да понял я! – отмахнулся от него полковник. – Сначала якобы она двух стариков завалила, а потом поехала к начальнику своему – и его следом грохнула. Так не бывает, если она не отморозок полный. Да ведь еще адрес начальника узнала, зачем же ей светиться…

– Незачем, так точно! – на подъеме подхватил Рыков.

– Чему ты радуешься-то, не пойму? Дурак ты, что ли, Олег?! – Полковник покачал головой, погладил пальцами грудь, подышал осторожно – вроде отпустило. – Девку уже, может, как свидетеля прибили давно, а он радуется! Не просто же так она пропала!

– Не просто так, – отчаянно закивал Рыков. – Но вряд ли убийца стал бы светиться, забирая ее из дома.

– То есть?

– Мне в отделе кадров сказали, что, по словам соседки Игнатовой, ее забрал на машине какой-то мужчина. Игнатова шла…

– Добровольно?

– Будто бы и добровольно, но при этом она испуганно оглядывалась по сторонам.

– Во, уже! – поднял палец полковник, на миг забыв про боль в сердце и про поганого Кузю Козыря, из-за которого он и разболелся так. – Кто-то вывез ее. Кто? Куда? Номер машины у тебя есть?

– Не могу знать, с соседкой лично не беседовал.

– Так побеседуй лучше, чем приплясывать тут передо мной! Описания этого самого гостя Игнатовой добудь. Если уезжали они белым днем, то его могли хорошо рассмотреть, и номер… Номер машины не забудь узнать. Все, ступай!

Рыков, пятясь, вышел. А Игорь Витальевич потянулся к телефону.

– Привет, дорогая. Как ты там? – ласково поздоровался он с женой, и сердце тут же защемило вновь оттого, что ему предстояло ей сейчас сказать. – На дачу собираешься?

– Да, ты меня, Игореша, уже на пороге застал. Как бы что-нибудь не забыть… – рассеянно отозвалась Танюша. – Тебя к выходным ждать или когда?

– Милая, я что звоню-то… – полковник закрыл глаза, представив себе, как жена сейчас нетерпеливо дергает туда-сюда приоткрытую дверь и как через минуту ею громко хлопнет, разозлившись. – Ты на дачу не езди пока.

– В смысле?

– В самом прямом. Отложи, говорю, поездку.

– Игорь! Но мы же договорились с Самсоновыми! – В голосе жены зазвенела жгучая обида. – Ты что, забыл?!

Нет. Он ничего не забыл. И что с Самсоновыми они затеяли на конец недели сабантуй, он отлично помнил. К ним дети из-за границы, с внуками, должны были нагрянуть. Их Танюшка просто обожала, не имея своих и тоскуя по детским шалостям. И помочь в приготовлениях она должна была их соседке, Самсоновой. Они хотели вымыть весь дом, переклеить обои в комнате младшего Ванечки. Наготовить плюшек, ватрушек, блинчиков. Одним словом, к выходным только-только должны были управиться.

– Я не забыл, – ответил Игорь жестко, без прежней нежности в голосе. – Но тебе надо остаться дома!

Повисла пауза. Он слышал, как Таня с грохотом захлопнула входную дверь, которую держала уже открытой. Как со злостью швырнула связку ключей на тумбочку под телефоном. Чертыхаясь, разулась. Проходит в комнату, с протяжным выдохом усаживается в кресло.

– Ну! – прозвучало через минуту в трубке. – Жду объяснений! Причина, дорогой, должна быть очень веской! Такой… Короче, я прощу тебя в одном случае: разве что на завтра планируется конец света.

– Не на завтра… Он уже наступил, Тань.

– Что?!

– Он вернулся! Он опять вернулся в наш город!!! Эта… Эта гадина снова здесь!!!

Она моментально поняла, о ком речь. По тому, как она протяжно застонала и, кажется, даже всхлипнула, он узнал, что она догадалась. И замолчал.

А что он мог сказать? Что он мог сказать в свое оправдание: что он не виноват, что работа у него такая? Что отголоски прошлых лет нет-нет да и настигнут в самый неподходящий момент? И тогда приходится менять все планы, прятаться, сидеть безвылазно дома, не отвечать на телефонные звонки и даже не выходить в подъезд за почтой.

Такое уже бывало пару раз в их совместной жизни. Танюшка всегда переносила это очень тяжело. А кто бы обрадовался? Это же не приключение. Это страшная проза жизни, опасная и кровожадная.

Теперь вот – снова случилось.

– Милая, я тебя очень прошу, – мягко начал полковник, зажмурился и представил себе лицо своей любимой женщины, все в слезах. – Ты только не плачь, не плачь. Это…

И он снова запнулся. Он не знал, надолго это или нет! Он не знал, зачем прибыл в их город Кузя Козырь – преступник со стажем, который, по слухам, завязал и начал каяться перед иконами в храме. Не знал, зачем он тут и надолго ли. Что мог сказать жене?

– Терпи, любимая, терпи! – только и сумел он вымолвить.

– Сколько, Игореша?! – уже со слезами воскликнула Таня, значит, он не ошибся, она в панике. – Как долго придется терпеть?!

– Пока я жив, милая…

Глава 8

Он не шел домой, он крался. По-другому он не мог, ведь он…

Господи, он даже не понял – как это произошло с ним?! Как он мог взять – и так беззаветно влюбиться?! Не просто увлечься первой встречной красивой женщиной, а вполне осознанно и насмерть влюбиться.

Как же ему теперь быть?! Что делать?!

Влад остановился на лестничной площадке перед своей дверью, с тоской посмотрел на ровный металлический прямоугольник, стилизованный под карельскую березу. Дверь была дорогой до невозможности. Тесть покойный на том настоял, чтобы непременно именно такую им доставили, откуда-то из Белоруссии.

– Дом – это твоя крепость, зять, – поучал он его, хотя платить за дверь не стал, предоставив эту возможность все тому же зятю. – И запираться он должен на все замки. Чтобы враг не прошел, так сказать…

И ржал как ненормальный при этом. Видимо, считал шуткой упоминание о врагах. Считал, что враги в современном мире если и есть, то пустяшные. Не способные отстрелить башку старому засранцу. А ему взяли и отстрелили! И теще тоже вдобавок.

Влад вздохнул, опустил на резиновый коврик сумку и начал рыться в карманах брюк, пытаясь найти ключи. Не было их в штанах. Видимо, он их в сумку бросил, вместе с брелоком от служебной машины, когда к Соне пошел.

Соня, Сонечка, Софья…

Господи, имя-то какое прекрасное! Чистое, милое, так раньше графинь называли, княжнам еще доводилось носить это имя.

А она и была, как княжна, как графиня, как королева, милая Софочка! Тонкая, высокая, с изящными нежными пальчиками и милым курносым носиком, усыпанным веснушками. Белокожая, темноглазая, с гривой черных волос, заплетенных в старомодную косу.

Когда он увидел ее в первый раз, то…

Нет, не влюбился, конечно, взрослый он уже, не пацан, чтобы с первого взгляда влюбляться. Но вслед ей посмотрел, конечно. Очень ему понравилось, как она шла по коридору его собственной фирмы с бумагами. Строгая узкая юбочка до колен, белая блузка, застегнутая почти до подбородка, средний каблучок закрытых туфелек, скромный ремешок простеньких часиков на запястье, дешевые серебряные сережки в ушах и никакой, ну, почти никакой косметики.

Это он уже потом, в кабинете, захваченном его тестем, ее рассмотрел, когда вникал в бумаги, которые Софья принесла ему для ознакомления. Тесть его представил проверяющим и даже на родство их не намекнул. Держался сдержанно и строго. Влада это вполне устраивало – в тот момент. Проверяющий так проверяющий. Главное, что доступ к бумагам ему не перекрыл, старый хрен.

Он начал перелистывать бумаги, время от времени невольно поворачивая голову в сторону Софьи, которую тесть оставил сидеть за столом, на всякий случай. Вот и рассмотрел всю ее, от пяток до макушки. Просто так смотрел, без особого мужского интереса. У него же Ленка была, а это – долг и обязательства. А еще тесть с тещей, это уж долг и обязательства в энной степени.

Потом тестя с тещей не стало, и Влад приехал в фирму уже хозяином. Собрал весь коллектив, представился, и вновь взгляд его дольше положенного задерживался на Соне.

А она будто и не замечала повышенного внимания к себе со стороны нового работодателя. И вообще, сделала вид, что не узнала его. А потом, когда он оставил ее в кабинете, теперь уже своем, и напомнил о том дне, когда он предстал перед ней проверяющим, Соня слегка улыбнулась.

– Надо же… – проговорила она, справившись с первым изумлением. – А я вас даже и не узнала.

– Честно?

– Честное слово, не узнала, – она приложила изящную кисть руки к груди. – Вы тогда были… Как бы это сказать…

– Незаметным? – подсказал Влад и догадливо ухмыльнулся ее смущению. – Обладал, обладал Константин Сергеевич такой способностью – низводить человеческие и личностные достоинства на нет! Да и фигурой он был, видимо, такой значительной, что на его фоне любой другой терялся. Согласны?

– Нет, – без раздумий ответила Соня и быстро приложила свои тонкие пальчики к побледневшим щечкам. – Ой, простите! Наверное, я не должна так говорить.

– Как?

– Ну… Правду не должна говорить.

– Какую правду? Говорите, говорите, Соня, не стесняйтесь, – он встал со своего места, выдвинул стул, стоявший рядом с ее стулом, сел, почти касаясь локтем ее локтя. Глянул доверительно в ее темные глаза, счел, что взгляд у нее открытый, чистый, и решил немного пооткровенничать: – Я ведь и сам, знаете ли… не особо жаловал покойника.

– А говорите, фигура он значительная! – выдохнула Соня с облегчением. – Если честно, то мерзкой фигурой он был! И деньги у вас воровал!

– Как это?! А те бумаги, что вы мне показывали… Они были в порядке, как бы…

– Существовала еще одна бухгалтерия, Владислав Иванович. Кто за нее отвечал, не знаю, но точно – не я! Он обкрадывал не только вас, но также и тех людей, чьи деньги привлекались для всевозможных проектов. Он… Как жил, так и помер, простите меня.

Она так взволнованно и импульсивно рассказывала об этом, вся раскраснелась, прядки волос выбились из ее старомодной прически, и Влад неожиданно для самого себя – и для нее, разумеется, тоже, – взял и заправил ей волосы за ушки. Она почти не отреагировала, лишь благодарно улыбнулась ему, продолжая вскрывать тайные мерзкие коросты, оставленные покойным тестем на девственно чистом теле его личной – Владова – фирмы.

Он же создал чистый, легальный бизнес! Создал сам, своими руками, на свои чистые, честные деньги, с чистыми мыслями и побуждениями! Зачем же он так все, гад, осквернил?! С какой целью?! С целью наживы? Все мало ему было, все боялся – не нахапается…

– Это еще не вся проблема, Владислав Иванович. – Соня, словно запыхавшаяся во время ответа у доски школьница, облизала пересохшие губы. Теперь уже сама заложила прядки волос за ушки. – С двойной бухгалтерий можно все быстро решить, просто прекратив этим заниматься.

– А еще не прекратили?! – Он надул щеки и с шумом выдохнул. – Уволю всех к чертовой матери! Кроме вас, конечно же, Сонечка, кроме вас…

– Здесь много честных людей. Не все работали по его преступной схеме, – заступилась она за сотрудников, чем вызвала новую волну умиления в его душе. – Посвященных было не так уж и много. Человека два-три, не больше. Но тут другая проблема, Владислав Иванович…

И в этот момент их перебили. Кто-то ввалился в кабинет, он уж точно не запомнил, кто именно. Показалось, что их была целая толпа. С какими-то нелепыми букетами, конфетами, фужерами и шампанским. Поднялся гвалт, гогот, его принялись поздравлять. А с чем? Что он свою фирму взял свою в руки. Так состояние-то какое у этой фирмы? И что-то там постоянно Соня говорила о каких-то проблемах. Что еще за проблемы? Какие?

Поговорить им больше в тот день не удалось. И он не нашел ничего лучшего, как взять и заехать к ней домой, чтобы побеседовать в простой, непринужденной обстановке, чтобы никто им не мешал и не вваливался в кабинет без доклада. Порядочки, тоже…

Зачем он к ней поехал? На что надеялся? Что пронесет? Не заденет его? Что его природная порядочность и моральная устойчивость защитят его от красоты девушки? Или он уже давно – в подсознании – грел мысль о том, что ему как воздух теперь нужна какая-то чувственная острота? Устал он давным-давно от Ленкиной духовной безликости, утомился от ее горестной нынешней апатии, вот и решился?

Черт его знает, как там все было, что его подогревало! Да и нужно ли это все анализировать? Он просто взял это великолепное восторженное чувство и примерил его на себя. И оно пришлось его душе как раз впору.

Он поехал к ней в тот же день, поехал без звонка. Вошел беспрепятственно в подъезд, который не запирался, но оказался на удивление чистеньким, не вонючим. Поднялся на третий этаж, позвонил в дверь, обитую черным дерматином. С гукающим сердцем слушал тишину за дверью и все боялся, что она не откроет. А может, куда больше боялся, что откроет. И ждал этого – и боялся.

Сонечка открыла. На ней был короткий ситцевый сарафанчик в желтый горошек. Мохнатые белые тапочки и оранжевая ленточка, перехватывавшая ее темные волосы. Больше ничего! Полная грудь вольготно лежала в вырезе сарафана. А у сарафана был такой глубокий вырез, что Ковригин без конца туда таращился. Где уж тут было обсуждать проблему, ради которой он будто бы и явился к ней.

– Владислав Иванович, вы меня совсем не слушаете, – мягко упрекнула она его минут через двадцать своих безуспешных попыток ввести его в курс мерзких дел, оставленных ему в наследство покойным тестем. – Может, мне следует переодеться?

И она даже привстала с дивана, на котором сидела и куда усадила и его, пригласив пройти в единственную комнату своей малогабаритной квартирки. Он резво схватил ее за руку и усадил намного ближе к себе.

– Не нужно… – почти шепотом проговорил Влад.

– Не нужно что? – Соня подняла на него темные глаза, смутилась и отвернулась. – Не нужно что, Владислав Иванович?

– Не нужно переодеваться. Ничего не нужно. Просто… – он судорожно подыскивал слова, пропавшие куда-то вслед за разумом. – Просто посидим, поговорим. Да у меня не так уж и много времени, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула она серьезно и немного отодвинулась. – Вы прослушали про главную проблему, Владислав Иванович.

– Да? – Он удивленно вскинул брови, снова скосив глаза на вырез ее сарафана.

Груди в корсаже было тесно, и три верхние пуговки были расстегнуты. Он бы с радостью расстегнул и оставшиеся. Он бы выпустил на волю ее молодую сочную плоть, он бы трогал ее руками, теребил ртом, он бы…

– Владислав Иванович, они уже звонили, понимаете!!! – вторгся в его запретные вязкие мысли ее тревожный голосок. – Вышли на главного бухгалтера, а она ни при чем! Я точно вам говорю, что она ни при чем!!! Они позвонили и недвусмысленно дали понять, что накажут…

– Кого?! Кто?!

Ковригин опустил глаза ниже подола ее сарафана, надеясь избавиться от томительного вожделения, но не тут-то было. Ниже подола сарафана были ее ноги, тронутые нежным загаром, коленки, щиколотки, аккуратные пальчики с крохотными ноготками, выкрашенными в какой-то нейтральный милый тон. Ну что он мог услышать в тот момент, что?! Хорошо, удрать успел вовремя. Пока еще руки, ноги и голова его слушались.

Но вот сегодня…

Сегодня все «отказало» в его организме. Все тормозные колодки полетели к чертовой матери, как сказал бы его новый водитель. Да, он обзавелся таковым. Если тесть покойный имел шофера, почему же ему нельзя? Парень оказался словоохотливым, но без навязчивости. Приветливым, но не до той простоты, от которой порою тошнит. И понимающим, что было очень важно при теперешней занятости и загруженности Влада.

Парень сразу понял, куда надо шефа везти после девятнадцати ноль-ноль. Сразу сообразил, что никто Влада больше утешить не способен, кроме Софочки. Никто не сможет разгладить складочки на начальствующем челе, кроме нее. И просто, без всяких слов, взял да и подкатил к ее подъезду.

– Это что? – Влад испуганно вжался в сиденье и даже сумкой кожаной прикрыться попытался. – Ты куда меня привез?

– Ну… – веснушчатое лицо водителя сморщилось в доброй улыбке. – Туда, наверное, где вас ждут больше всего. И туда, куда вам больше всего теперь хотелось бы попасть. Я же умею слушать! Вижу, не слепой, неприятности вам одни оставил в наследство ваш покойный тесть. Порядочная гнида, скажу я вам, он был… Ладно, о покойных либо хорошо, либо никак. Вы ступайте, ступайте, Владислав Иванович, Софья – девушка великолепная…

Так и сказал – великолепная! Не хорошая, не славная, не порядочная, а именно – великолепная. И еще добавил, что она понимающая и умная. Впрочем, одно тянуло за собой другое, по мнению Ковригина.

– Она – это тот человек, кто вам по настоящему нужен, – подвел черту под своим монологом водитель и полез из машины. Сунул Владу ключи. – Вот, я как-нибудь доберусь. Такси поймаю, на крайний случай. А Софья… Она поможет вам со всем этим непорядочным дерьмом разобраться.

И ушел, оставив Влада стоять у подъезда девушки.

Честно? Пошел он туда не сразу. Долго, наверное, минут двадцать торчал у машины, терзая себя, размышляя, уговаривая. К чему он только не прибегал, господи! И воспоминания будил в себе – про их счастливое с Ленкой прошлое. И Божьи заповеди на помощь себе призывал. И совестил себя, и называл себя подонком.

Не помогло! Все он отмел, скомкал и забыл тут же, стоило лишь вспомнить, как Сонечка сегодня улыбнулась ему во время встречи в офисе. В конце концов, она так и не рассказала ему об их самой серьезной проблеме. О том, кто звонил, кто угрожал их главному бухгалтеру. Он сейчас пойдет и спросит ее об этом.

Пошел, спросил, правда, не об этом.

– Ты… Ты ждала меня? – задал он первый вопрос, стоило ей открыть дверь и попятиться, чтобы его впустить.

– Да, ждала, – ответил Соня, она же была честной и умной, врать не привыкла. – Владислав Иванович, я…

– Тсс! – зашипел он на нее и, швырнув сумку на пол, накрыл ее рот ладонью. – Не надо ничего говорить, милая, не надо, это лишнее…

Она еще что-то пыталась сказать, потому что ее губы под его ладонью шевелились, пока он нес ее на руках в комнату. Потом, когда он положил ее на диван и встал перед ним на колени, медленно проводя рукой по всему ее телу вниз-вверх и обратно, она все же спросила:

– Ты в этом уверен?

– В чем? – засипел он, как простуженный.

– В том, что хочешь этого?

– О да!!! Я хочу… Я смертельно этого хочу!!!

Ковригин быстро, сам не ожидая от себя такой прыти, скинул с себя практически все, оставшись в трусах и носках. Прилег с ней рядом, стянул с ее плеч лямки крохотного сарафанчика в желтые горошки. Начал расстегивать пуговицы, смотрел, любовался, трогал, целовал. Соня не противилась, но и не помогала ему. Она восприняла это как-то уж слишком серьезно, с непонятной обязательностью. Будто факультативное задание выполняла. Послушно привстала, когда он начал ее раздевать. Послушно снова улеглась. Послушно приняла его, со странным печальным вздохом, который он даже поначалу принял за обреченный. Потом, правда, это ощущение забылось. Унеслось куда-то, вместе со всем, что его окружало в тот момент. Ничто не казалось ему важным, кроме наслаждения, пик которого он приближал своим стремительным натиском.

Все получилось. И ее наслаждение он почувствовал, и свое к нему присовокупил. И легким смущением ее потом наслаждался. Приятным таким смущением, милым стеснительным румянцем и коротким смешком. И не было никакой обязательности, что он придумал? Все было славно и красиво и, главное, непринужденно. И кофе потом «в постель» был. И поздний ужин, который они вместе приготовили.

Господи, он же никогда этим не занимался, как же вышло-то, что все у него получилось: вкусно, красиво?

– Ты знаешь, мы ведь так с тобой и не поговорили о главном, – напомнила Соня, играя с его пальцами и поочередно целуя каждый. – Все ты меня отвлекаешь!

– Нет, это ты меня отвлекаешь, – Влад повернулся на живот и впился ртом в ее гладкую, молодую, загорелую кожу, от которой пахло почему-то разогретой на солнце травой и одновременно – морозной свежестью. – Я не могу думать ни о чем, когда ты рядом.

– Владик, прекрати. Это очень важно!

Соне ловко удалось выскользнуть из его рук, добраться до стула, на котором лежала его рубашка. Она быстро вдела руки в рукава, запахнулась плотно и села от него подальше.

– Это страшные люди, Владик! Страшные!

– Какие люди? Кто они? – Он попытался встряхнуться, но короткая рубашка открывала слишком много его взору, слишком.

– Я говорила тебе, что они звонили с угрозами!

– Кому они угрожают? – Он поднял глаза и поразился тревоге, исказившей ее милое лицо. – Тебе?

– Нет. Они сейчас угрожают Валентине Ивановне.

– Это?

– Это наш… Твой главный бухгалтер! – Она сердито стукнула кулачком по своей голой коленке. – Валентина Ивановна Фокина. Ты же с ней знакомился!

– Забыл, прости, забыл. И чем они ей угрожают? Чего требуют-то?

– Денег!!! Они требуют денег!!!

– Сколько?

– Двести тысяч долларов! – Сонечка страшно округлила глаза, сделавшись похожей на маленького, испуганного насмерть совенка.

– Ну… Это не такие уж и большие деньги, – попытался он пошутить.

– Да, но у тебя их нет, – возразила Сонечка. – У тебя все средства в обороте. Те, я имею в виду, которые не успел украсть твой тесть! А украл он очень много!

– И эти двести тысяч в том числе? – Он начал немного приходить в себя, сел на диване, тряхнул головой. Потянулся к полупустой чашке, выхлебал остатки кофе, едва не подавившись гущей.

– И эти двести тысяч, Владик!

– А это тоже мои деньги?

– Нет. Это не твои деньги. Это деньги тех страшных людей, которые теперь звонят и требуют их возврата.

– А как они очутились у нас? А! Понял! Мой покойный папа, – он с отвращением произнес последнее слово, кофейная гуща скрипнула на зубах. – Привлек инвесторов в очередной раз – и просто-напросто кинул их. Правильно?

– Совершенно! – Она обрадованно выдохнула и даже решилась пересесть к нему на диван, погладила его всклокоченную макушку, поцеловала в щеку. – Он даже не пытался приступать к реализации проекта, представляешь! Он хотел в очередной раз как-то там перекредитоваться, пустить их деньги в оборот, снять проценты, а потом деньги вернуть обескураженным инвесторам.

– И такое бывало?

Влад сплюнул на ладонь вязкую черную слюну, подумал рассеянно, что это не кофейная гуща, скорее всего, а желчь на тестя и всю его родню – в совокупности – поднялась и лезет из его организма.

– Такое бывало много раз. Я вообще не удивилась, что… – Соня внезапно запнулась. Смутилась, запахнулась в его рубашку еще плотнее. – Прости…

– Да что ты смущаешься, миленькая? – хмыкнул он, обнял ее за талию, привлек к себе. – Ты не удивилась, что его грохнули? Так?

Она кивнула, зарываясь в его шею лицом.

– И я не удивился. Только… Только как бы это убийство на меня не захотели повесить!

И он рассказал ей о своем визите к Рыкову. О том, как этот противный серый мужик в сером кабинете задавал ему серые гадкие вопросы, от которых на душе у него становилось так же мерзко и серо.

– Он считает, что у меня нет алиби, представляешь! – закончил Влад со вздохом.

Он, рассказывая ей об этом, все ждал, что она напряжется, отодвинется, замкнется в себе. Одним словом, ждал ее испуга. И сам боялся. Но еще больше боялся, что она начнет щебетать и нежничать, жалея его. Потому что знал: искренности в этом щебете нет и быть не может. Это всего лишь временная передышка, пауза, которую берут, чтобы не засмущаться насмерть.

Но не случилось ни того, ни другого. Соня слушала внимательно, не отодвигалась, не напрягалась. А когда он закончил, она посмотрела на него строго и спросила:

– А у тебя нет алиби?

– Да так… Такое хлипенькое весьма… – Влад покраснел так, что даже кожа на его загривке натянулась. – Тот человек меня вряд ли и запомнил.

Она думала всего лишь мгновение, потом едва слышно ахнула, опалив его полыхавшее лицо своим горячим дыханием, и снова спросила:

– Ты что, был у проститутки?!

– О господи!!! – Он замычал так, будто ему только что без наркоза вскрыли давно и сильно саднящую рану. – Ну почему сразу?.. Ну почему сразу у проститутки, Сонь?! Что ты?.. Ну… Да, ну да, был! Был у проститутки! Осуждаешь?!

Отвернулся от нее, начав искать глазами свои трусы со штанами. Нашлись они под его ногами, валялись кучкой. Хотел уже было взять их в руки и начать одеваться, когда услыхал, как она за его спиной тихонько хихикает.

– Ты что, хихикаешь? – возмутился он, резко поворачиваясь.

Она не хихикала, она просто давилась смехом, тыча в него пальчиком. А второй рукой зажимая себе рот, расползавшийся во все стороны от хохота.

– Бессовестный! Какой же ты бессовестный! – рассмеялась она в полный голос, когда он схватил ее и повалил на диван, подмял ее под себя, снова начав терзать ее жадным своим ртом. – Как не стыдно, фи! Ты покупал любовь, фи! Какой же ты противный, Ковригин! Как не стыдно!

Господи, как же легко-то ему было с ней! Каким незамысловатым, оказывается, и непретензионным может быть ощущение полного счастья. Когда не нужно кичиться своей добродетелью, когда не нужно ничего скрывать, притворяться спящим, бояться в чем-то кому-то отказать. А можно просто взять и наказать бессовестную, смеющуюся над тобой девчонку, небольно шлепнув ее по заду.

– Любовь купить нельзя, дурочка, – шепнул он ей на ухо, когда она, насмеявшись вволю, затихла. – Это не покупается! В этом и с этим можно только жить, дышать. Это, как воздух, не покупается.

– А зачем тогда? – Ее темные глазищи дразнили его и все еще смеялись над ним. – Хотелось профессионалку?

– Честно? – Он попытался вспомнить свой глупый порыв, который стоил теперь ему неприятностей в виде отсутствия алиби.

– Честно!

– А вот просто захотелось, и все…

– А меня? Меня тоже просто захотелось? – Она настороженно затихла под ним, напряглась стрункой, тонкой и звенящей.

– Да… – начал он медленно. – Тебя мне тоже захотелось, но не просто и не на раз. А надолго, может быть, навсегда…

Глава 9

Рыков так и не доехал до Женечки, ни вчера, ни позавчера. Клубнику съел сам, булочки тоже. Обойдется, решил он. Ей фигуру еще беречь и беречь, неизвестно, сколько раз она еще замуж соберется. Ему вот лично не страшно располнеть. Он ведь никому не нужен.

Неутешительность этого вывода настигла его в самый неподходящий момент. Рыков как раз набил рот последней мятной булочкой и поднял бокал с чаем, когда так про себя нехорошо подумал.

А что, он и правда никому не нужен? Ну, не считая матери, конечно, и Ариши. Но, кроме них-то, получается, никому? А почему? Почему так вышло?

Да потому, тут же ответил он сам себе, что он одинокий сорокалетний придурок, живущий иллюзорным ожиданием какого-то грядущего необыкновенного чуда. Ну, вот-вот сейчас, ну, если уж не сегодня, то завтра-то – непременно! Кто-нибудь, как-нибудь возьмет да и полюбит его. А за что? За что его любить-то? За фанатичную преданность выбранному делу? За серую прозу жизни? За скуку бытовую, из-за которой он спешил поскорее упасть в постель и забыться сном, чем попытаться хоть как-то, хоть чем-то ее разбавить.

– Неудачник… – горестно шепнул самому себе Рыков и попытался поймать собственное отражение в здоровенном блестящем холодильнике. – Права была Женька, что ушла от меня.

Надо же, впервые за многие годы жгучей обиды на нее он подумал о ней без неприязни. Она же…

Она же хорошая была, Женечка, и хорошенькая. Он очень любил ее, очень! Правда, незаметно как-то он это делал, получается. Слишком незаметно, раз она смогла бросить его с такой легкостью.

Ей стоило позвонить. Рыков судорожными глотками загнал остатки мятной булочки в желудок, хлебнул из чашки. Взял мобильный телефон, нажал на единичку. Женечка всегда была для него номером один. На двоечке был забит рабочий телефон. Стало быть, работа шла вторым номером. А Женечка всегда думала иначе. Странно!

– Але, я слушаю.

Рыкову сделалось нехорошо от того, каким неожиданно печальным оказался ее голос. Кажется, даже в голосе этом отчетливо слышалась слеза.

– Привет, это я, – произнес он через силу.

– Олег?! Ты?!

Она так изумленно и искренне ахнула, что можно было подумать, звонят ей с того света. Хотя в каком-то роде он для нее – покойник. Все же умерло между ними. И, значит, оба они друг для друга мертвы.

– Я, я, не узнала?

– Нет, голос-то я узнала. Просто номер… Номер твой у меня был не забит, вот я и…

Она неожиданно прикусила язычок, поняв, что проговорилась.

Конечно, в памяти ее телефона не было и быть не могло его номера. Она могла звонить ему на домашний, забыть легкий номер сложно. Могла звонить его матери, сохранив ее номер – под ее именем и отчеством. Но вот объяснить всем своим последовавшим после Рыкова мужьям, кто такой Олег, она бы не смогла никак. Ее же наверняка ревновали, сцены устраивали. Он-то устраивал и ревновал, чем от него могли отличаться другие?

– Мать сказала, что ты хотела со мной о чем-то поговорить, – перешел к делу Олег, быстро сообразив, что уже трех минут общения с ней ему хватило, чтобы вновь начать теребить свое израненное сердце. – Что-то случилось?

– Я? Поговорить? – Женечка делано хохотнула. – Да нет, собственно, я…

– А, ну ладно, тогда пока.

Он взбесился так, что едва телефон не раздавил.

Жеманная дрянь! Вот вечно она так, вечно! Сначала вынудит его совершить что-то, а потом в кусты. Ведь если разобраться и вспомнить все как следует, она сама подвела его к тому, чтобы он указал ей на дверь. А он не хотел этого делать, совсем не хотел! У него даже подробностей всех в памяти не осталось, только теперь и всплыли. Так и полагал, что она сама от него сбежала.

Она, все она…

– Олег! – вскинулась Женечка испуганно. – Прости! Ну, прости меня! Конечно, конечно, я просила твою маму, чтобы ты мне позвонил. Ты ведь на мои звонки не отвечаешь.

– Меня постоянно нет дома, – недовольно буркнул он и не выдержал, поддел ее: – А мой телефон у тебя в память не «забит», понимаешь. Кто я такой, чтобы мой номер хранить в памяти аппарата?!

– Не злись, пожалуйста, – тихо попросила она с незнакомой прежде интонацией. Снова как будто слезы просочились. – Мой прежний, Вадик…

– Ах, он был Вадиком! – перебил ее со злостью Рыков. – А до этого был Владик, а еще до этого Саша – или Аркаша? Жень, ты там в мужиках не запуталась своих, а? Как тебе башку-то они до сих пор не оторвали, блуднице такой!

– Я не блудница, – слабо возразила она и все же заплакала, виновато сопя в трубку. – Я просто… Я просто запуталась, Олег. Сильно запуталась! И теперь…

– И теперь я должен все распутывать, так? – догадался он и стиснул зубы так, что заныло за ушами.

Он так и знал! Он предвидел, что ее возобновившийся интерес к его персоне – не что иное, как крик о помощи. Куда-то она вляпалась со своим Вадиком, или Владиком, или Сашей с Аркашей.

– Ты ничего никому не должен, Олег, – возразила Женечка голосом маленькой обиженной девочки. – Мне так уж тем более. Я же такая… Такая дрянь!

– Не смею возразить, – огрызнулся он, но уже подленько заныло что-то в душе, заныло… И Женьку, всю в слезах, он себе представил, растрепанную, беззащитную, и все же милую и… родную. – Ты много ошибок наделала, Жень.

– Очень, Олег! – с надеждой воскликнула она и слезы лить прекратила.

– Исправить которые практически невозможно, – сурово добавил он, лишая ее всяческих обходных путей.

– Я этим сейчас и занимаюсь как раз, – неожиданно повеселела она.

– Чем занимаешься?

– Исправлением ошибок! Я… Я продала свою квартиру и отдала все деньги Вадику, – с непонятной радостью отчиталась она.

– Вадику? Какому Вадику? – Он даже не сразу понял, что это ее последний, кажется, муж. – Почему Вадику? Как – продала квартиру?! В центре?! Там деньги неподъемные должны быть!

– И были. Именно неподъемные, – она все же вздохнула с горечью, прорвавшейся сквозь ее показушную радость.

– И что? Ты отдала их Вадику?!

– Отдала.

– Но зачем?! Зачем, помилуй господи?! Он же голожопым был до встречи с тобой, Женька!!! – заорал он и прикусил язык, как и она только что.

Сейчас она обо всем догадается. Догадается, что он время от времени наводил справки о ней и ее «избранниках». А значит, интересовался ею. А следовательно, и не остыл еще до конца.

Если сейчас она снова начнет жеманиться и намекать на это, решил Рыков, он отключит телефон и больше уже никогда, никогда ей не позвонит. И уж тем более не станет ею интересоваться.

– Был, Олег, был голожопым. Стал весьма и весьма обеспеченным. Я ведь ему и машинку свою отдала, – с печалью в голосе призналась Женечка и снова заплакала.

Машинку свою с откидным верхом Женька любила больше всего на свете, даже больше себя самой, кажется. При разводе с предыдущим (перед Вадиком) мужем она так вцепилась в эту машинку, так бесновалась и рыдала в суде, что муж – очень влиятельный и очень пожилой человек – оставил ей к машинке еще и квартирку в центре города.

Зря оставлял. Она все равно все профукала. Ох, и чудище!

– Зачем ты это все сделала, Жень? Зачем продала квартиру, зачем отдала деньги, машину?

Олег наконец насторожился. Не первый год он в органах, понимал, что такие щедрые подарки при разводах делаются только в качестве отступного.

– Куда ты вляпалась, Жень? – строго спросил он, хотя и давал сто раз себе зарок не влезать в ее бракоразводные разборки. – Что ты натворила?!

– Я?! Ты что, с ума сошел, да?! Ты же меня знаешь, я обидеть могу только бордюрный камень, наехав на него по неосторожности. Ну и… тебя еще. Незаслуженно, Олег! Ты простишь меня?!

– Почему ты своему Вадику отдала все, отвечай! – заорал на нее Рыков, поняв, что она уводит куда-то не туда этот важный разговор. – Ну! Или я сам у него спрошу!

– Не надо!!! Умоляю, нет!!! Ты не посмеешь!!! – взмолилась она с такой агрессивной силой, что он снова опешил.

Зачем же тогда она просила о звонке, если ей не нужна его помощь?

– Ты боишься за свою жизнь, Жень? Что случилось? Почему так? Ты боишься?

– И за свою жизнь, и за твою, и за маму твою, и за Аришу, – скороговоркой принялась причитать Женька, сделавшись похожей на раскудахтавшуюся курицу. – Это страшный человек! С ним тягаться сил ни у кого не хватит! Он… Он коронован, Олег!

– Он… что?!

– Он вор в законе! – с благоговейным ужасом поведала его бывшая жена.

– Вор, значит? В законе? – Он не выдержал и заржал, правда, ума у него хватило сделать это беззвучно.

Но Женька все равно поняла.

– Смеешься? – подозрительно притихла она и выдохнула: – Это хорошо, что смеешься. Это уже хорошо. Как ты живешь-то, Олег? Не женился?

– Ты же знаешь, зачем спрашиваешь?

Он вытер выступившие слезы полотенцем для рук, уловил неприятный кислый запах, исходивший от него, сморщился и швырнул полотенце на пол. Так он быстрее запустит его в стирку, а то все забывает и забывает. Совсем захирел без женщины его дом.

– Так чего ты хотела, Жень? Помощь моя тебе не нужна, вора в законе мы боимся, – он вновь хохотнул, теперь уже вслух. – Чего ты хотела-то?

– Я? – Она протяжно вздохнула и опять скороговоркой произнесла едва слышно коротенькую молитву. А потом… – Я хотела бы вернуться к тебе, Олег. Только не отвечай сразу, пожалуйста!!!

А он хотел ответить быстрым и категоричным – нет!

– И не думай, что мне некуда теперь идти и негде жить.

А он именно так и подумал!

– Меня зовут к себе и подруги, и мама твоя помощь свою предлагала. И вообще, у меня под Калугой квартира от бабушки осталась, и дом под Ижевском есть, от тетки. Не думай, пожалуйста, что я решила использовать тебя в качестве запасного аэродрома.

Он только что именно эту мысль и катал в голове.

– Я просто поняла… Поняла, что ты – самый лучший в моей жизни мужчина, Олег, – с чувственным напором закончила Женечка, вздохнула и добавила: – Во-о-от…

Он молчал, и она замолчала.

Он понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Она, может, тоже об этом думала. Он рассеянно водил глазами по собственной кухне, где она когда-то хозяйничала. Вспоминал, как больно было ему касаться всех этих шкафов, чашек, вилок, тарелок после ее ухода. Клялся себе, что выживет, что не повторит такого больше никогда. Не позволит с собой сотворить подобное! Он лез в холодильник и замирал у открытой дверцы, забывая, зачем его открыл. Захлопывал сверкающую дверцу, прижимался к прохладному металлу лбом и клялся себе, клялся…

– Олег, почему ты молчишь? Ты против?

Он понимал, что во второй раз такой боли ему просто не пережить. Если это случится с ним еще раз, он просто-напросто сломается. Но…

Но, господи, как же плохо было ему все эти годы одному!!! Как тошно, противно, каким тускло-сизым казался каждый день. Серо-осклизлыми и бесконечными казались каждые сумерки. А утро, долгожданное утро после мучительной бессонной ночи никак не наступало, и все тут.

– Олег?.. – Голос Женечки тревожно подрагивал. – Олег, что?!

Он закатил глаза и обругал себя трижды, прежде чем обронить то, за что потом себя, возможно, еще не раз проклянет:

– Приезжай, Женька. Приезжай, я без тебя не могу, черт возьми…

Глава 10

Возвращение в город получилось скомканным и противным. Кузьмин совершенно не церемонился с ней и не подбирал выражений. Впихнул ее в машину, на заднее сиденье.

– Сиди и не вякай! – приказал он тоном, не терпящим возражений. – Если тебе приспичила нужда ментам сдаваться, сделаешь это в городе. По дороге не вздумай бузить. Если остановят, молчи. Я тебя не похищал, между прочим!

– Да? А что же ты со мной сделал? – огрызнулась Дина.

Ей почему-то до слез было обидно, что он так с ней разговаривает. Как с ничтожеством, в самом деле! С какой-то пожилой тетушкой, встретившейся ему по пути, у которой Кузьмин узнавал дорогу, он был до такой степени вежливым, что Дину едва не затошнило. А ей он второй час подряд грубит, рычит на нее и не смотрит почти в ее сторону.

Может, оно и к лучшему. Может и хорошо, что не смотрит. Смотреть на нее теперь – то еще удовольствие: волосы, как пакля, одета не пойми во что.

– Я с тобой, дылда, пока еще ничего не сделал, – хмыкнул он противно и повернул зеркало заднего вида, так, чтобы видеть ее. – И делать ничего не собираюсь. Так что не надейся. Пытался помочь, уберечь тебя от неприятностей, а может быть, даже и от смерти самой, но… Но раз тебе это не нужно – скатертью дорога в органы. Там тебя встретят, дылда! Там тебя так встретят!!! Поверь, на всю жизнь запомнишь! Мне ли не знать… Да, не забудь сказать, что ты когда-то давно свидетельствовала в суде против меня.

– Это еще зачем? – не поняла Дина.

– Может, зачтется пакость твоя. Менты это дело любят…

– Какое?

– Пакостничество!

Все, больше до самого города – ни слова.

Дина сердито смотрела на его белобрысый заросший затылок, рассматривала мочки ушей, от чего-то вдруг показавшиеся ей трогательными. Крепкая шея торчала из воротника тонкой клетчатой рубашки без рукавов, и на шее обнаружилась родинка. Очень тоже трогательная, между прочим. В какой-то момент она даже поймала себя на мысли, что любуется его сильными руками, вспомнила, как он этими руками ее трогал в зарослях, и…

И уловила на себе его взгляд в зеркале.

Он тоже наблюдал за ней! И заметил, конечно, заметил, что она его рассматривает. И хмыкнул довольно, сволочь.

– Витю я тебе никогда не прощу! – зачем-то брякнула она.

– Оп-па! – Кузьмин заржал, замотав головой. – Перегрелась ты, что ли, дылда? При чем вообще тут твой Витя покойный сейчас, а? И я при чем? Выяснили вроде все, дылда! А-а-а, я понял. Ненавидеть меня пытаешься, а не получается, так? Рассматриваешь меня. Может, даже и любуешься. Так, дылда?

– Урод! – вспыхнула Дина и, привстав, стукнула его по плечам обеими руками. – Какой же ты урод, Кузьмин!

Он снова довольно заржал и молчал потом уже почти всю дорогу до города. Тишину нарушил лишь однажды. Затормозил на светофоре и спросил:

– Итак, тебя куда доставить-то, дылда? К ментам везти или к дому? Или еще какие-то варианты есть? – Он долго смотрел на нее, но теперь уже сквозь темные очки, выражение его глаз рассмотреть было невозможно.

Дина запаниковала, не зная, что ответить.

А и правда, куда ей податься?! В милицию идти ей расхотелось почти сразу, как только она брякнула об этом. Домой? А что ее там ждет? В лучшем случае рассказы соседей о том, что ее ищет милиция. В худшем – засада. И хорошо еще, если засаду организовали представители органов. А если убийца? Хотя…

Она ведь подумывала, и всерьез, что убийца – Кузьмин или кто-то из его сообщников. Так что возле дома ее могла ждать лишь милиция.

Других вариантов пребывания в этом городе у нее не было. Идти ей некуда и не к кому. Да и с Кузьминым, хоть он и сволочь самонадеянная, и подозревала она его, одному богу известно в чем, все же как-то было спокойнее. И знают они друг друга давно, и вообще…

– Ну! Чего молчишь?

– Не знаю я, – промямлила Дина. – В милицию я всегда успею. Домой – не могу. А больше…

– Понял, не дурак, – хмыкнул Кузьмин и резко вывернул руль влево.

Они исколесили весь город, кажется, прежде чем остановились на тихой, утопавшей в зелени улочке. Здесь стоял всего лишь один жилой двухэтажный дом с одним подъездом. Вокруг дома был разбит красивый садик, стояло несколько припаркованных машин, детская площадка была красиво и ярко оборудована, имелся большущий стол, обитый оцинкованным железом, и скамейки вокруг него. Сейчас там сидело четверо мужчин пенсионного возраста и пара на пару играли в шахматы.

– Привет, мужики, – Кузьмин, не прячась, подошел к ним со спины, поочередно пожал всем руки. – Как игра?

– Привет, Данила, – охотно поздоровались они с ним, как с давним знакомым, чему Дина несказанно удивилась – он же недавно в городе? – Игра? Так себе игра. То ли жара, то ли еще что-то мешает. Твоя?

Тут все разом обернулись на Дину, стоявшую чуть в стороне со своей огромной сумкой. Она чуть от стыда не провалилась сквозь землю от такого пристального внимания. Одежка на ней – пугало краше наряжают, страшный рыночный трикотаж, до первой стирки, называется. Волосы в колтун сбились. На подбородке сегодня утром прыщ обнаружился. Кеды в пыли. Бр-рр, отвратительная девица! Смешно будет, если Кузьмин назовет ее своей.

А он и не назвал, сволочь!

– Нет, так, знакомая давняя, – небрежно кивнул он в ее сторону. – Приехала в город из деревни, жить негде, кошелек украли. Как всегда это и бывает с деревенскими клушами, так ведь? На вокзале ее подобрал, а то еще денек-другой – и на панели очутилась бы.

И он незаметно от мужчин подмигнул ей. А ей снова хоть плачь. Клуша, значит, деревенская! Ну-ну…

– Да, что да, то да, – зачмокали разом мужики сочувственно. – Сейчас наивных девок мало, конечно, рыси одни. Но таких мало. И их вычисляют, н-да!

– Каких? – Кузьмин уже было поволок ее за локоток к единственному подъезду, но тут вдруг остановился. – Каких, Григорий Михайлович?

Дядька, по виду самый старый их всех, снова поднял взгляд на Дину. Но глазом на соперника по игре косил – а вдруг тот фигуры переставит?

– Таких, как эта, Данил. Хорошая девка, поверь.

– И чем же она хорошая-то, Михалыч? – Кузьмин присвистнул, отступил на шаг и начал рассматривать ее, как товар на сельской ярмарке, только еще пощупать оставалось. – Дылда, она и есть дылда!

– Дурак ты, Данила! – покрутил Григорий Михайлович пальцем у виска, продолжая наблюдать за соперником. – Не туда смотришь, не туда! Глазки у девки хорошие, а в глазках – вся суть их бабьей натуры. Слышь, Андрей, вот эта пешка разве тут стояла, а?! Чего ты моргаешь, чего моргаешь, спрашиваю?!

Разговор был окончен, и Кузьмин поволок ее к подъезду. Там было прохладно, чисто, на подоконнике между вторым и первым этажами гнездились фиалки в ярких пластмассовых горшках. Дверь, к которой подвел ее Данила, блестела яркой охрой. На полу лежал мохнатый серый коврик.

– А… А мы где? – почему-то шепотом спросила Дина, когда Кузьмин достал из кармана штанов ключ и начал отпирать дверь.

– Мы-то? – Он покосился на нее, со вздохом отобрал у девушки громоздкую сумку, втолкнул в прохладную прихожую. – Мы дома, дылда. Дома! Входи, осматривай помещение. Обживайся.

Квартира была двухкомнатной. Большущая кухня с громадным окном и широченным подоконником. Дине тут же захотелось перетащить на этот подоконник все фиалки из подъезда. Больно уж пусто на нем было. Ничего, кроме стопки газет и каких-то бумаг. Старенький пузатый холодильник «Мир» в дальнем углу. Раковина чугунная, выкрашенная той же охрой, что и входная дверь. Обеденный стол, новый, овальный, персон на десять. Правда, стульев вокруг него было всего пять. Стулья тоже были новые с шелковой (!) обивкой. Очень не вязался этот яркий шелк, явно дорогой, с крашеной раковиной и лампочкой, свисавшей на длинном гнутом шнуре с потолка. И с полками посудными этот шелк тоже не вязался. Вот микроволновка, тостер и кофеварка как-то еще с ним соседствовали, а все остальное…

– Миленько, – пробормотала Дина себе под нос и пошла осматривать комнаты.

В гостиной, достаточно просторной и светлой, стояли два посудных шкафа с пустыми полками, в одном серванте, правда, виднелась полупустая бутылка виски и два низких толстостенных стакана. Большой диван с горой ярких подушек. И пять точно таких же, как и в кухне, стульев, выстроившихся вдоль стены.

В спальне было полно мебели, но все какой-то разномастной. Шкаф – дорогой, огромный – темная вишня. Комод рядом с ним – намного светлее и совсем из другой оперы. Два пуфа, оба из разных гарнитуров. Широченная кровать с балдахином (!).

Но главным предметом обстановки в спальне оказался худосочного вида мужичок, раскинувшийся на простынях под балдахином.

– Господи! – ахнула Дина и попятилась, плотно прикрыла дверь и обернулась к Кузьмину, растянувшемуся на диване. – Кто это?!

– Где? – Он лениво приоткрыл один глаз.

– В спальне! Там кто-то спит!

– Кто?

– Мужчина! Весь… такой… – она помахала растопыренными пальцами в воздухе. – Расписной! Он… Он весь в татуировках, Данила!

– Ай! – охнул он притворно и прикрыл рот кончиками пальцев. – Что вы говорите?! Мужчина, в наколках, в моей спальне?! Ужас какой!

– Прекрати идиотничать, – Дина со вздохом опустилась на один из стульев у стены.

В том, что разукрашенный татуировками мужчина, беззаботно почивавший под балдахином, имел уголовное прошлое, она почти не сомневалась. Не к клубу же фанатов какого-нибудь известного рэпера он принадлежит, в конце концов! Там все загорелые, накачанные, с серьгами в ушах. Этот – бледный, лысый, ребра обтянуты кожей; в сатиновых черных трусах и со страшными мозолями на огромных ступнях.

Уголовник! Как пить дать уголовник! Вопрос – что он делает в кровати Кузьмина – оставался открытым. Хотя…

Кому, как не этому расписанному под пасхальное яйцо дяде – она углядела купола с крестами на его боках, – совершать заказные убийства?! Кузьмин поумнел за годы тюрьмы, сам теперь никуда не полезет. Наверняка, да что там – стопроцентно, в койке мирно посапывает тот самый мужик, который и на даче всех убил, и начальника ее тоже грохнул.

Вот попала! Вот она попала, дура!!!

– Кто он, Кузьмин? Убийца, да?!

Дина смотрела на свои ладони с четкими ровными линиями, обещавшими ей когда-то спокойную сытую жизнь с мужем и тремя детьми. Это все ей преподавательница философии «предрекла», когда Дина училась в институте.

Помешана была тетя на хиромантии, совершенствовалась постоянно, что-то изучала, даже на симпозиумы какие-то летала за границу. Интересно, а сегодняшнюю ситуацию она видела на ее ладони или нет? Если видела, почему смолчала? Если нет, то грош цена всем ее изучениям и предсказаниям!

Какая, к черту, спокойная сытая жизнь?! Дина… она же без работы, без жилья, в кошельке пусто, на банковской карте – почти пусто. Какой муж, какие дети? Ее окружение теперь – сплошные уголовники, чье общество вряд ли может обещать ей долгую жизнь.

– Это мой друг, – неожиданно отозвался Кузьмин минут через десять, устал, наверное, изображать сонную негу. – Друг, который помог мне выжить там, куда ты меня отправила посредством своего болтливого языка и куриных мозгов. Ох, дылда… Если бы не он, меня теперь на свете не было бы вообще!

Лучше бы и не было, чуть не ляпнула она. Некому тогда было бы убивать супругов Иванцовых, ее начальника, никто ее не сфотографировал бы – как она склоняется над убитыми, как пытается повернуть тело мертвого Иванцова. Да ничего вообще бы тогда не было! Она бы передала эту чертову коробку из рук в руки и забыла бы на веки вечные и о дачном поселке, и вообще обо всем!

Коробка! Она о ней как-то и забыла совсем. И странное дело: она совсем не помнила – рассказывая свою страшную историю Кузьмину, – обмолвилась она о коробке или нет? Если да, то почему он не заинтересовался этим всерьез? Если нет, то надо молчать и дальше.

– Ты вообще когда-нибудь способен будешь простить меня или нет?

Дина взглянула на него.

Красивый, хорошо тренированный и, можно было бы добавить, довольный жизнью парень, если бы не постоянная настороженность в его взгляде. В этом, надо думать, тоже она виновата? Кузьмин лежал на подушках, разбросав ноги и закинув руки за голову. Он вздрогнул, услышав ее вопрос, но не повернул голову в ее сторону. Продолжал смотреть, не мигая, в потолок.

– Данила, я задала тебе вопрос.

Зачем-то она встала со стула и пошла к дивану.

Зачем? Что ее подтолкнуло? Отсутствие разума. Куриные мозги, как сказал только что Кузьмин. Больше никаких причин не было, похоже.

Села с краю, уставилась на его загорелый твердый живот, обнажившийся, потому что рубашка его задралась. Поползла глазами выше, нашла подбородок, слегка тронутый щетиной. Рот, сомкнутый в одну тугую линию. Глаза, не мигавшие и искавшие ответ где-то на потолке. И захотелось…

– Что ты делаешь, дылда?! – Он поймал ее руку еще до того, как она успела дотронуться до его щеки, когда она потянулась к ней, поддавшись очередному непонятному порыву.

– Я? – Она смутилась. – Не знаю.

– А я тебе скажу, что ты делаешь, – Кузьмин осторожно потянул ее за руку на себя. – Ты пытаешься меня соблазнить, дылда! Смешно и неумело! Ты же… Ты же такая дура, дылда!

– Отстань, урод!

Она начала вырываться, но безуспешно. Кузьмин рывком уложил ее рядом с собой, развернулся и навис над ней, рассматривая ее лицо с наглой понимающей улыбкой. Она видела, как бьется жилка на его загорелой шее. Слышала его дыхание, сдержанное и вполне спокойное. Ей бы так научиться дышать, когда он рядом!

– Ну, какой же я урод, Диночка? – прошептал он вкрадчиво, втискивая свое колено меж ее ног, обтянутых дешевыми лосинами из цветного, в полоску, трикотажа. – Я очень даже симпатичный. Многие женщины, не тебе чета, между прочим, готовы в ногах у меня валяться. А ты?

– Что – я?!

Она вдруг вспомнила, что на ней отвратительного вида трусы, резинка которых натирала ей пупок. Лифчик с полуоторвавшейся лямкой, прицепленной ею утром булавкой. И вообще, она не готова!

– Данила, не смей! – запыхтела она, изо всех сил упираясь локтями в его грудь.

– Не смей – что? Я же ничего не делаю. – Его усмехавшиеся глаза изумленно округлились.

Он и в самом деле ничего не делал такого. Просто навис над ней и потешался, потешался, гад! Ну, и еще это чертово колено, которое нагло вторглось меж ее ног и ползло все выше и выше.

Вдруг ей вспомнилось, как тогда, давно, еще до Вити, они как-то шли вечером вместе с Кузьминым домой. Откуда они возвращались? Из школы? С тренировки? Из кино? И возвращались ли вообще, может, просто прогуливались?

Она не помнила!

Они шли рядом, это Дина помнила отчетливо, и болтали о чем-то забавном. Смеялись, помнила, до упаду, когда полил дождь. Да такой сильный и холодный, что они мгновенно промокли до нитки и промерзли до костей. Влетели в первое попавшееся по пути парадное. Стуча зубами и похохатывая, Кузьмин начал растирать ее руки, плечи и все время спрашивал, в порядке она или нет.

А она не была в порядке! Ей было очень холодно и очень стыдно. Тонкая кофта промокла, облепив ее тело и выставив на всеобщее обозрение затвердевшие соски под тонким кружевом лифчика. Юбка тоже прилипла к ногам, и она все пыталась ее отлепить и разгладить окостеневшими пальцами. Волосы повисли слипшимися прядками, нос покраснел, губы наверняка посинели. Она не была в порядке, потому что самой себе она казалась неуклюжей и некрасивой.

– Эй, ты чего? – Его руки прекратили растирать ее плечи и руки, плотно обхватив ее талию. – Совсем скисла, да?

– Нет, – едва шевеля губами, шепнула она и подняла на него беспомощный взгляд. – Не надо, Данила.

– Чего не надо?

Он не понял или сделал вид, что не понял. Да и разве мог он понять, что, пытаясь согреть ее, обнимая, он лишает ее способности дышать вообще? Ей казалось, что даже мокрая кофточка на груди вздувается от бешеных скачков ее бедного сердца. Она же никогда…

Она же никогда прежде не обнималась, не целовалась с парнями. Не прижималась к ним. И не позволяла крепко обнимать себя за талию, как это делал теперь Данила… пытаясь ее согреть.

– Не надо! – Она попыталась отступить, вцепилась в его ладони, начала разжимать его пальцы. – Не надо, Данила.

– Так я же ничего не делаю, – возразил он, и пальцы его медленно разжались. – Я же ничего с тобой не делаю…

Домой из того темного гулкого парадного она летела, не разбирая дороги. Лужи – не лужи, грязь, колея – ей было плевать! Дома долго стояла у окна, наблюдая за дождем, избороздившим мокрыми следами стекло. И все мучилась вопросом: почему у нее так гадко на душе? Почему так неприятно ворочается что-то у самого сердца? Оттого, что Кузьмин…

А что он? Он же ничего! Он просто пытался согреть ее. И смотрел на нее внимательно и серьезно. Он же ничего такого не имел в виду, так?

То ощущение с годами ушло, забылось, а сейчас вдруг вернулось. Это оттого, может быть, что он делал с ней? Или оттого, что ничего – почти – не делал?

– Данила, – выдохнула она ему прямо в лицо и зажмурилась. – Ты, это… Поцелуй меня, а! Пожалуйста…

Может, он и поцеловал бы. Может, и стер бы из ее души неприятное болезненное воспоминание, повторившееся сегодня очень остро, как будто и не прошло много лет с той поры. Но ему помешали. Дверь спальни с треском отлетела в сторону. Дина вздрогнула, оттолкнула Данилу и мгновенно очутилась на стуле, с которого поднялась несколько минут назад. Положила руки на коленки, обтянутые полосатым трикотажем, и уставилась на дядьку исподлобья.

– Здрасьте вам! – клоунски поклонился мужик в сатиновых трусах.

Его расписные бока ходили ходуном от тяжелого, с присвистом дыхания, обширная лысина блестела от пота. Огромные босые ступни. Он стоял на полу так: пятки вместе – носки врозь. Крупные, навыкате, темные глаза смотрели на Дину с настороженным интересом. Потом мужик, удовлетворившись ее скупым кивком, взглянул на Данилу и, вопросительно ткнув в нее пальцем, спросил:

– Она?

– Она, – кивнул Данила, вновь с ленивой тигриной грацией растягиваясь на диванных подушках.

– Ишь ты… Какая она… – мужик шагнул к Дине, присел на корточках, заглядывая ей в лицо снизу. – Вся растрепанная… Ты, что ли, трепал ее, Даня?

– Жизнь у барышни тяжелая, – хмыкнул без выражения Кузьмин, повернулся на живот, подоткнул кулаки под подбородок, взглянул на Дину хищно: – Под статьей ходит.

– А-а-а, вспомнил! – рассмеялся беззвучно мужичок, не вставая, продолжая рассматривать бедную Игнатову. – Мокрушничаешь, стало быть, девка, так?

– В смысле? – Дина еще больше насупилась.

Она, конечно же, знала, что означает это блатное слово. И, разумеется, поняла, в какой связи применил его к ней этот тщедушный дядька с вытаращенными глазищами. Но решила прикинуться непонимающей. Очень уж он ей не понравился! Было в нем что-то от огромного гремучего змея, хотя размерами он явно не вышел. Так и ждала, что сквозь растрескавшийся сухой бесцветный рот просочится сейчас его раздвоенное жало и начнет медленно жалить, убивать ее, убивать, убивать беспощадно.

– Убиваешь потихоньку? – все так же, с хохотком, спросил дядя и с хрустом распрямил коленки, поднимаясь.

– Сами вы… – она поискала нужное слово, но тут же прикусила язык, поймав на себе остановившийся взгляд этой гремучей гадины. – Отстаньте! Данила, чего он?!

Кузьмин промолчал. А дядька, пользуясь его молчаливой поддержкой, заходил по комнате со скрещенными за спиной руками. При этом его совершенно не волновала комичность его вида. И девушки он явно не стеснялся.

– Итак, милочка, – менторским тоном начал он. – Ты должна рассказать нам, что все это значит?

– Что именно?

– То, что запечатлено на фотографиях, которые показал тебе Даня. Ты была в доме, где отстрелили жопы этим старым пердунам? – уточнил он, но, скорее для себя, потому что тут же кивнул: – Была! Значит…

– Но я не убивала!!! – взвизгнула Дина. – И вам это известно лучше, чем мне!

– Почему это? – Он приостановился напротив нее, стеклянный взгляд его вытаращенных глаз уставился на нее.

– Потому что это вы их убили, – пояснила она, не став хитрить. – Я так думаю.

– О как! – обрадованно подхватил мужик, но тут же вновь стал серьезным, присел на соседний стул, оперся ладонями о свои костлявые коленки. – А если я скажу, что не делал этого, поверишь?

– Нет.

– Почему?

– Но вы же были там!

– Был, – неожиданно признался он и глянул на нее, будто даже с сочувствием.

– И фотографировали?

– Фотографировал.

– И?..

– Но не убивал. И ты была, но не убивала. Кто же тогда?

– Я не знаю, – пожала она плечами.

– И я не знаю.

– А потом еще убили моего начальника! – трагическим шепотом произнесла Дина и покосилась на собеседника.

– А за что?

– Кто же его знает! Я поехала к нему сразу…

– Это я знаю.

– Говорила с ним по домофону. А пока поднималась, его… Его убили, короче.

– А зачем ты к нему поехала-то, девушка? – с приторной ласковостью обратился к Дине мужик, повернулся к ней лицом и, что было совершенно не к месту и не ко времени, подмигнул ей. – Прямо, как только тех покойников обнаружила, сразу к нему и бросилась. Любовник твой, что ли?

– Говорю же – начальник! Он с нашей секретаршей любовь крутил. Я была не в его вкусе.

– А в чьем же ты вкусе? – Он снова подмигнул ей и взглянул на Кузьмина из-за ее плеча. – Уж не в твоем ли, Даня?

Кузьмин снова промолчал. Он лежал с закрытыми глазами и изо всех сил старался убедить их обоих, что он засыпает. Даже голову накрыл одной из подушек.

– Н-да… Дела… – мужик несколько раз с присвистом вдохнул, выдохнул, потом ткнул костлявым пальцем в ее коленку. – Так зачем к нему поехала-то, я прослушал?

А она и не говорила, захотелось ей фыркнуть. Но остереглась, подавила это желание. С этим опасным типом – а что он опасен, сомневаться не приходилось, – играть в пререкания не стоило. Мигом ей голову оторвет. И заступиться за нее некому. Кузьмин притворяется спящим. А больше тут никого нет.

– Я приехала сказать ему, что Иванцовы мертвы и что…

Тут следовало бы ей вплотную перейти к теме поручения, с которым ее отправили в дачный поселок. То есть рассказать про коробку, врученную ей покойным Валерием Юрьевичем. Не рассказывать – опасно. И она ведь вспомнила: она сказала про коробку Кузьмину, когда он орал что-то про пистолет, который она, возможно, спрятала в камере хранения.

И Дина решилась:

– И что коробку, которую надо было им передать, я им так и не вручила.

– А что в коробке? – с пристальным вниманием рассматривал ее расписанный, как будто под гжель, мужик.

– Я не знаю. Легкое что-то. Может, и ничего там не было.

– Как это? – Вытаращенные темные глаза округлились еще больше. – Пустая, что ли?

– Может, и так.

– А зачем тогда?.. Что-то я не понял. Хм-м, смысл-то какой?! Знал он, что ли, что ты их живыми не застанешь? Так-так-так… Слышь, Даня, что за базар? – позвал дядька Кузьмина. Тот лениво повернулся, сбросил с головы подушку, посмотрел на них сонными рассеянными глазами. – Может, он и правда эту дуреху отправил к старым козлам с пустышкой, чтобы засветилась она там?

– Не знаю, – недовольно буркнул Кузьмин. – И знать не хочу. Пусть коробку покажет, там и решим.

– А коробку ты в камере хранения на вокзале оставила? – уточнил дядька.

– Да.

– И не забрала еще?

– Нет.

– Ну, что же! Хоть и немного, но уже кое-что. Тогда едем, посмотрим, что там тебе надо было дяде Косте передать, да так и не было передано.

Дядька сорвался с места и потрусил в прихожую. На ходу опомнился, вспомнив, что он в одних трусах. Вернулся в спальню, одевался минуты две, не больше. Вышел в тщательно выглаженных брюках, светлой рубашке навыпуск, с длинными рукавами. Это чтобы росписи его идиотской не было видно, догадалась Дина. Хотя ситуации это помогало мало. Рожа у дяди была такая, что сведущий человек запросто мог бы статьи закона по ней угадать.

– Я готов. Поднимайся, Даня, едем.

Кузьмин недовольно покачал головой, о причинах его мрачного настроения можно было только догадываться. Сполз с дивана, встал между дядей и Диной и первым шагнул в прихожую.

И в этот момент в дверь постучали. Странно как-то постучали, неравномерно. Определенного условного ритма в этом стуке Дина не уловила, чего нельзя было сказать о ее низкорослом спутнике. Он мгновенно напрягся и попятился.

– Нашел все-таки, сука! – прошипел он и с плаксивой ноткой в голосе обратился к Кузьмину: – Вот что я говорил тебе, а!!! Не надо было сюда ехать! Ведь нашел он меня, сука!!!

Стук повторился, но уже более настойчиво и громко.

– Открывать? – озадачился Данила, оборачиваясь к мужику. – Не побежишь же!

– Да хватит уже, отбегался, – проворчал тот и удрученно махнул рукой. – Открывай, чего там!

Кузьмин шагнул к входной двери, щелкнул замком, и в следующий миг квартира наполнилась оглушительным топотом, криками, матом. Щелкали затворы, орали в голос закутанные в камуфляж по самые глаза омоновцы. Их троих бросили на пол. Пинали в ноги, заставляя их раздвинуть. Заламывали руки, давили стволами между лопаток. И снова орали и орали, приказывая не шевелиться и молчать. Когда Кузьмин попытался было что-то возразить и даже назвал какую-то звучную фамилию, к кому ворвавшимся следует обратиться, чтобы все выяснить, ему просто дали по зубам прикладом.

– Молчи, сука!!! – приказал ему здоровяк со злыми глазами – их только и было видно в прорезях маски. – Молчи, а то пристрелю при попытке к бегству!

Дине приказывать было не нужно. Она как будто окаменела, ничего не соображала и почти не чувствовала, как ее тщательно обыскивают, забираясь грубыми пальцами даже под нижнее белье. Как орут на нее и грубо толкают носком тяжелого ботинка, приказывая перевернуться на спину.

– Прекратите! – заорал Кузьмин, выплевывая кровь на рубашку. – Девушка вообще ни при чем! Не трогайте ее!!!

И снова получил прикладом – по шее. После чего дернулся и затих, уткнувшись лицом в пол.

Странно, но дядечка в светлой рубашке с длинными рукавами все это время преспокойно лежал на полу и тихонько посмеивался. Дине даже показалось, что он ей опять подмигивает. Может, он так с ума сходит? Да от такого ужаса и сойдешь!

– Девушку, говоришь? – рокотнул вдруг кто-то из присутствующих, уже после того, как Данила упал лицом в пол. – А ну-ка, парни, давайте-ка сюда эту девушку. Глянем, что за шмара.

Дину рывком подняли с пола, потянув за руку так, что у нее хрустнуло в плече и под лопаткой. И поставили перед лицом пожилого мужчины, чье лицо не было спрятано под маской. И одет он был в гражданское – в темно-синие джинсы, серую футболку и неофициальные плетеные штиблеты.

– Так-так-так, – седой краснолицый гражданский внимательно смотрел на нее какое-то время, а потом вдруг спросил: – Игнатова?

– Д-д-да-а, – еле справившись с заиканием, она интенсивно закивала. – Совершенно верно, я Дина Игнатова, я…

В помощь ее ошалевшей психике тут же, выбивая искры из-под копыт, табуном примчались спасательные мысли, что эти ребята в камуфляже явились сюда, чтобы вызволить ее из плена. Ее потеряли, ее ищут, о ней беспокоятся! И вот ее спасители тут! Обыскали ее они скорее по ошибке, приняв за сообщницу этих двух преступников. А теперь седой пожилой мужчина ее узнал, и теперь…

– Игнатова, значит? Ну-ну.

Мужчина сделал какой-то непонятный Дине знак своим спутникам, и ее отвели в сторону. Поставили лицом к стене, заставив задрать руки вверх и сцепить их на затылке. Краем глаза она видела, как тот – в штатском – медленно подходит к другу Кузьмина, садится перед ним на корточки и свистящим шепотом что-то ему говорит.

– И вам не хворать, гражданин начальник! – весело поприветствовал его дядечка в наколках. – Запомнили, стало быть, наш условный сигнальчик-то, да?

– Как же мне его забыть, Кузя, если я в ту ночь еле жив остался? Век помнить буду, век! Да ты вставай, Кузенька, вставай. Чего пластом-то лежать, господи! Чай, не чужие.

Сильные руки замотанных по самые глаза в камуфляж мужчин подняли с пола тщедушного мужичка, поставили его перед гражданским, попутно уперев ему в ребра автоматный ствол.

– Зря вы так, гражданин начальник, – с сожалением сказал мужичок, кого «гражданский» назвал Кузей. – Налицо превышение должностных полномочий.

– А что я превысил, Кузенька? – тихо, но очень злобно рассмеялся гражданин начальник. – В дом ты меня сам впустил.

– Так вы в доме беспредел творите с мирным населением, – Кузя укоризненно покачал головой.

– Это ты-то – мирное население?! – оскалился седой. – Ты – угробивший не одну человеческую жизнь! Ты – которому убить человека, как поссать сходить! Ты…

– Я за то сполна заплатил, гражданин начальник, – не обиделся Кузя. – Бо€льшую часть своей жизни просидел. Только, можно сказать, жить начал. А вы не даете!

– Я говорил тебе, чтобы ты в моем городе больше не появлялся?! – Сильная рука с короткими толстыми пальцами вцепилась вдруг в горло Кузи и надавила на его кадык. – Говорил?!

– Говорил, говорил, гражданин начальник, – захрипел Кузя, беспомощно закатывая выпученные глаза. Лицо его приобрело странный сизый оттенок. – Только ведь я с мирной миссией! У меня и свидетели имеются. С миром я, с ми-и-иром…

Он дернулся всем телом и начал оседать на пол. Тип, державший автоматный ствол у его ребер, беспокойно замотал головой и что-то зашептал седому. Тот сердито взглянул на мужчин, распростертых на полу, тоже настырно замотал головой и вновь присел перед Кузей на корточки.

– А зачем ты тут, Кузя? Скажешь правду, отпущу. Соврешь – закрою до выяснения. Ну? – и, чтобы привести в чувство занемогшего от удушья пожилого дядьку, больно ткнул ему между ребер пальцем. – Ну, Кузенька, говори. У нас мало времени!

Кузя захрипел, задергался, принялся шумно глотать воздух, закашлялся, громко и надсадно. Еще раз получил между ребер и наконец пришел в чувство.

– Как ты был сукой, гражданин начальник, так ею и остался, – спокойно, будто и не умирал от удушья минуту назад, проговорил он. – Зря я тебя тогда не кончил. Очень, очень теперь сожалею.

Гражданский наотмашь ударил его по лицу – раз, другой, дождался, пока из разбитых губ и носа хлынет кровь, и удовлетворенно крякнул. Встал на ноги, подошел к Кузьмину, начавшему вяло шевелиться.

– Это кто такой? – спросил он у автоматчика.

Тот неуверенно пожал плечами.

Тогда седой повернулся к Дине и задал ей тот же самый вопрос.

– Это? Это мой давний знакомый, – промямлила она с обидой, недоумевая, отчего это ее заставили держать руки вверху, если явились ее спасать?

– Имя! Имя у этого знакомого есть, гражданка Игнатова? – заорал он на нее.

– Кузьмин. Кузьмин Данила.

Автоматчик со злыми глазами нервно дернулся и что-то быстро зашептал седому. Тот сначала будто и не поверил, подошел к Кузьмину ближе, перевернул его ногой, уставился на его разбитое в кровь лицо. Потом неожиданно развел руки в сторону и замотал головой, процедив в сердцах сквозь зубы:

– Ну, твою мать, а!!! Давай их всех в отделение, там разберемся, кто из них кто…

Глава 11

Он вернулся от Сонечки в диком душевном смятении, поздно вернулся, между прочим, а жены-то и не было дома! Это как, интересно, называется?!

Влад медленно обошел всю квартиру. Комната за комнатой, метр за метром. Нет Ленки – нигде! Все на своих местах. Даже ужин приготовлен и оставлен под большим толстым полотенцем на плите. Нет только ее сумочки, ее туфель и расчески, которую она вечно бросала в сумку в последний момент, взяв ее с полки под зеркалом.

Он схватился за мобильный. Начал ей названивать, не сообразив, что поздно он начал беспокоиться, может, ее с самого утра дома нет. Она ведь ответит ему сейчас и спросит об этом. И что он скажет? Что он только что проснулся и заметил, что ее нет? Глупо! Она могла уйти из дома за полчаса до его возвращения и…

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – безликим голосом доложил Владу оператор.

– Черт знает что! – рявкнул он, гневно раздувая ноздри перед зеркалом в прихожей. – Где ее, интересно, черти носят?!

Главное, спросить-то об этом было не у кого! Раньше каждый Ленкин шаг контролировали ее родители. Она потом уже начала их тихо ненавидеть за этот постоянный надзор. Теперь родителей нет в живых. Влад провел весь вечер и бо€льшую часть ночи у любовницы. Стало быть, Ленкино поведение оставалось бесконтрольным.

Где она?!

После получасовых душевных мытарств и трех рюмок коньяка Влад решился позвонить Марусе.

– Кто? Что? – Она долго пыталась понять, кто звонит ей так поздно. Протяжно зевала и без конца шептала: «Господи». – Владик, вы?! Что-то случилось?! Я не выключила утюг? Газ?!

– Маруся, простите меня, пожалуйста.

Он с облегчением рассмеялся, хотя время для веселья было вовсе и неурочным. Но это бытовое беспокойство Маруси немного снизило остроту его страха за жену. Если Маруся беспокоится только лишь из-за этого, то в остальном, стало быть, в доме должен быть полный порядок. Так ведь?

– Простите меня, Маруся, все в порядке с утюгом и газом. Я просто хотел спросить, когда вы ушли сегодня?

– Я? Погодите… Но вы же сами разрешили мне уйти пораньше, – с обидой отозвалась она.

– Да не волнуйтесь вы! Нет у меня к вам претензий, – он начал терять терпение, нервно теребя в руках рюмку. – Просто я вернулся домой позднее обычного, а Лены нет дома. Она при вас была?

– Да, она все время была дома. А потом… Ей кто-то позвонил, она и уехала. Попросила накрыть ужин полотенцем, чтобы он не остыл.

– А сама она что, ужинать не собиралась? – едко поинтересовался он, пытаясь сообразить, кто мог позвонить Ленке, из-за чего она так резво и резко собралась?

– Не знаю я, Владислав Иваны-ыч, – заныла Маруся сонно и недовольно. – Она ушла при мне. При мне не вернулась. Вот я и…

– Вы-то во сколько ушли? – Влад закатил глаза. – Хотя бы это я могу узнать?

– Я ушла без двадцати пять.

– А Ленка?

– Она ушла… В три часа… почти. Не было еще трех, без чего-то там. Она ушла, а потом, спустя какое-то время, часы начали бить в гостиной. Вот я и…

– Спасибо, Маруся, простите ради бога, что разбудил. Да, чуть не забыл! – Влад с грохотом опустил рюмку в раковину, посмотрел на газовую плиту, на которой стоял нетронутый семейный ужин. – Она… Она не сказала, кто ей звонил?

Обычно Ленка с Марусей не то чтобы сильно уж откровенничала, но пожаловаться время от времени на что-то ей могла. Либо на дурное настроение мужа, либо на отцовский гнев, или на материнскую чрезмерную опеку. Высокие цены на продукты, плохая погода и летнее время, не позволявшее ей высыпаться, было вообще темой номер один. Маруся внимательно слушала, а потом Владу нет-нет да и проговаривалась.

– Нет, не сказала, – лишила она Влада всяческих надежд.

– Жаль… Жаль, еще раз извините.

Он уже почти положил трубку, когда Маруся вдруг истошно завопила.

– Я вспомнила! – закричала она, когда он прижал трубку к уху. – Этот звонок ее очень расстроил, вот!

– Кто звонил, она не сказала? Звонок ее расстроил?

– Точно! Расстроил!

– Это все?

– Нет, еще она добавила, когда уходила: «Когда же это все закончится!» – вот!

– Это все?

– Да, это все. Она ушла, потом часы пробили. И все, – Маруся шумно зевнула в трубку. – Да, Владислав Иваныч, все.

– Звонили ей на домашний или на мобильный? – спохватился он, прежде чем проститься.

– Не знаю. Она была в другой комнате, я не видала.

Маруся простилась с ним до утра и пошла досыпать. Влад опустился на кухонный стул и крепко задумался.

Кто позвонил его жене? Он не знал ее подруг, потому что их у нее не было. Она не раз говорила, что хорошей дружбы не бывает. А значит, ее не бывает вообще. Родственников ближе Влада у нее не было. Кузены и кузины – не в счет. Они могли позвонить и иногда звонили. Но чтобы сорвать Ленку с места, чтобы расстроить ее настолько, что она воскликнула: «Когда все это закончится!..»

Он не знал таких.

И даже если и свалилось на ее голову какое-то плохое известие от родственников и сорвалась она, чтобы кому-то помочь или что-то там еще, то почему ее до сих пор нет дома? Почему, черт побери, не отвечает ее телефон?! И ему она не звонила. Он-то свой телефон не отключал. А она не звонила.

Вообще, у них в последние дни что-то ничего не складывалось и не клеилось. Он старательно не будил в ней подозрений на свой счет, был очень предупредительным. Внимательным. Не грубил ей, плотно сжимал челюсти, когда хотелось облаять ее в ответ. Она-то задиралась! Задиралась, вне всяких сомнений. А вчера…

Вчера утром, когда он завтракал, Ленка влетела в кухню, едва проснувшись, со злым, перекошенным лицом.

– Это что?! Что, я тебя спрашиваю?!

В лицо ему полетел яркий картонный квадратик. Он даже не понял, что это. Поднял его неторопливо с пола, начал так же неторопливо рассматривать. Не то чтобы ему было так уж интересно. Просто время тянул, чтобы не наорать на нее и не послать ко всем чертям… умылась бы сперва хотя бы. Похожа-то она на кого?

– Ну!!! Что ты молчишь?! – прошипела Ленка, подойдя к нему совсем близко. – Что это?!

– Это? Это, милая, карточка цветочного салона, – с принужденной улыбкой пояснил Влад. И потрепал ее за полное бедро.

Отчего-то эта мимолетная ласка ее особенно взбесила.

– Не смей меня трогать! – заорала Ленка громче прежнего и отскочила от него, как от костра. – Трогай тех, кому ты цветочки даришь!

– Никому я не дарю, – обиженно протянул Влад. – Просто я хотел выбрать для тебя букет и…

– Просто ты врешь! – больно ткнула она его указательным пальцем в плечо. – Врешь! Все время врешь!!! Если хотел, отчего же не выбрал?!

Конечно, он соврал. В мыслях у него не было покупать ей цветы! Да она после похорон видеть их не могла! Свежи в ее памяти были охапки роз, гвоздик, хризантем, которыми завалили могилы ее родителей.

Неудачной была эта попытка обелить себя, весьма неудачной. Он действительно был в том салоне и выбирал букет, но не жене, а Сонечке. Букет он так и не купил. Счел, что сделает это как-нибудь потом, а вот визиточку-то их взял и в карман пиджака сунул. Конечно, тут же о ней и забыл, а вот Ленка ее нашла. По карманам, стало быть, шарила? Стало быть, перестала ему доверять?

– Лен, ну, Лен, ну, что ты? – позвал он жену, но та не отозвалась, умчавшись с кухни.

Ковригин бросил завтрак, с сожалением взглянул на недоеденный кусок колбасы и омлет, вылез из-за стола и пошел ее искать. Нашел, обнял, зашептал что-то. Она расплакалась, уткнувшись носом ему в плечо. Начала просить прощения за свою подозрительность, склочность. Он в душе устыдился, вспомнив о Сонечке, прижал к себе жену еще крепче. И они даже любили друг друга в то утро. Не с пылом и жаром, конечно. Торопливо, скорее наспех как-то. Но она шептала ему о своей любви, и он что-то мекал в ответ. И думал даже, уезжая в тот день из дома, что у его Ленки просто на фоне горя сдали нервы. Она ни о чем таком не подозревает и не догадывается на его счет.

А у нее, вон, оказывается, свой личный «счет» имеется, «счет», сокрытый от всех! «Счет», который ее напрягает, заставляет нервничать и сбегать из дома. Заставляет отключать телефон и не звонить мужу.

Влад вымыл рюмку, полазил по кастрюлям. Овощное рагу давно остыло, мясо в густой подливке подернулось жирной пленкой. Есть ему расхотелось сразу же. Он сдернул с кастрюлек полотенце, убрал все в холодильник, принял душ и лег в постель. Засыпая, он все думал и думал об этих двух женщинах. И мучился вопросом: а если ему придется выбирать, кому он отдаст предпочтение, в чьи руки вложит свое сердце и судьбу?

Сонечка…

Хорошая, умная, красивая, нежная. Ему хорошо с ней, ново и еще немного тревожно из-за мыслей – а во что же все это выльется?

Ленка…

Хорошая, еще очень даже привлекательная, да, огрубела немного, но горе ведь у нее, горе. Ему привычно с ней, но… тревожно. Только тревожно – в последнее время.

Почему ее нет дома до сих пор? Куда она сорвалась после этого звонка? Кто вынудил ее выйти из дома?

Тут же вдруг вспомнились ему люди, угрожавшие его главному бухгалтеру. Как, сказала Сонечка, ее зовут? Фокина Валентина Ивановна? Кажется, да. Так вот, ей звонили страшные, по убеждению Сонечки, люди с требованием вернуть их вложенные в какой-то неосуществившийся проект деньги.

А почему страшными те люди ей показались? Обычные, по мнению Ковригина, наверняка люди. Они дали им денег, хотели получить прибыль. И не получили ничего, кроме обмана. Что же им теперь, прощать всех и вся и забыть о своих деньгах? Нет, конечно. Поэтому они и звонят, поэтому и требуют.

А могли, к примеру, эти люди выйти на его жену и потребовать деньги от нее? Наверное, могли. Она была дочерью их должника. Могла быть в курсе неблаговидных поступков папочки, вот и…

Когда Ковригин уже почти засыпал, он неожиданно подумал: завтра он вызовет шефа службы безопасности в свой кабинет и озадачит его необычным поручением. Пусть он пробьет их домашний и Ленкин мобильный телефоны – на все исходящие и входящие звонки. Если шеф охраны скажет, что это невозможно, Влад уволит его к чертовой матери. И возьмет на его место кого-то другого, кто сумеет оказать своему работодателю подобную услугу. Заодно поинтересуется, что за люди вложились в его фирму, на каких условиях и сколько и к какому числу они требуют денег.

Точно, завтра, если Ленка не вернется, он непременно проверит все звонки.

Ковригин еще немного подумал и решил, что если даже она и вернется, он все равно это сделает. Что-то слишком много секретов развелось у его жены в последнее время! У него, вон, один всего лишь секрет от нее – Сонечка. А у Ленки?..

Глава 12

Его Женечка сильно изменилась в течение двух своих замужеств. Неузнаваемо изменилась. Внешне – в лучшую сторону, стала еще привлекательнее. Ей очень шла эта трогательная задумчивость, несмелые улыбки, трепетный взмах ресниц. Она поменяла прическу, и теперь ее вьющиеся волосы тугими кольцами падали почти до пояса. Немного похудела, без конца шныряя по спортзалам, и рельефные мышцы красиво проступали под гладкой кожей на ее ногах, бедрах, животе, руках. Сделала перманентный макияж и была красивой теперь всегда – и утром, и вечером, и даже ночью.

Рыкову даже неловко сделалось из-за своей сутулой блеклости. Но потом он обиженно подумал, что никому, между прочим, не навязывался! Если Женя сама попросилась обратно к нему, пусть любит и жалует его таким, какой он есть. А Женечку, кажется, его одряхлевшее сорокалетнее тело и не раздражало вовсе. Все последние дни – а прожила она у него уже целую неделю – она только и делала, что пыталась ему угодить.

Рыкова это сильно настораживало.

Характер! Он совсем не узнавал ее характер! Что с ним сделалось?! Куда пропал жизненный задор? Куда подевалась ее вздорная веселость, которая и бесила, и будоражила его одновременно? Откуда эти заискивающие манеры? Даже неловко, честное слово!

Поначалу, когда она вернулась к нему с парой чемоданов и тремя пакетами, Рыкову это не особенно бросалось в глаза. Думал, ну, виновата она перед ним, оттого и тихая такая. Но когда они вернулись с дачи, куда ездили навестить мать и Аришу, Женечка повела себя совсем уж странно.

– Ты не сердишься на меня, Олежек? – спросила она, стоило им перешагнуть через порог его квартиры.

– За что? – Он недовольно поморщился, когда она попыталась снять с него ветровку и повесить ее на вешалку. – Жень, ну что ты? Я сам!

– Да, да, извини, – она испуганно съежилась и отпрянула от него, повторив: – Извини, Олежек.

Женечка вжала голову в плечи, побрела в кухню и без лишних напоминаний, как это бывало раньше, принялась потрошить сумки с гостинцами от его матери и раскладывать все по полкам холодильника.

Рыков повесил куртку, осмотрел себя в зеркале. Остался недоволен увиденным. Некрасивый он все-таки тип! Женечка вон какая красавица, а он рядом с ней – просто мышь какая-то. Почему она попросилась обратно?

Олег вошел в кухню, сел к столу и совершенно машинально начал выбивать пальцами дробь по столешнице. Он же просто так! Он же без всяких нервов или злого умысла! Просто любовался ее красивой фигуркой, думал о том, как здорово, что она вернулась к нему. Мечтал о том дне, когда она со своего дивана переберется в супружескую постель, и выстукивал пальцами какого-то «чижика-пыжика», блин.

А она!

– Ты есть хочешь?! – Женечка резко обернулась и со странным испугом уставилась на него. – Прости! Прости, я не подумала!

И вновь распахнула дверцу холодильника, за мгновение до этого захлопнутую, и принялась вытаскивать пластиковые контейнеры, в которые Ариша положила массу всего – жареное мясо, картошку, салат, тушеные овощи.

– Я сейчас, милый, сейчас… – бормотала Женечка, суетливо мельтеша с тарелками между шкафом и столом.

Он еле успел поймать ее за руку. Поймал и потянул к себе.

– Ты что, Жень, с ума сошла, да?! – Он дико вытаращился на нее и повторил: – С ума сошла, да?!

– Господи! Ну, прости меня, прости! – простонала она с надрывом и, отпрянув, закрыла лицо рукой. – Только не нужно меня бить, пожалуйста!!!

Он, словно это его ударить собирались, отцепился от нее и попятился. Женечка отшатнулась, прилипла спиной к стене, продолжая наблюдать за ним, как загнанный зверек. Руки она сложила за спиной, губы ее дрожали. И Рыкову сделалось так жаль ее, что в горле запершило, а глаза подернулись влагой. И неожиданно он матери своей мысленно послал сердечное «спасибо» за то, что настояла она на их примирении. Знала, наверняка знала мудрая женщина, как несладко живется милой заблудшей Женечке!

– Он – что?.. – заговорил было Рыков, но голос предал его, сорвался. – Он что, бил тебя?! Это коронованное чмо било тебя, Жень?!

Она со всхлипом кивнула. Лицо ее сморщилось, по щекам потекли слезы.

– Он измывался надо мной, как в концлагере, Олег. Но я не жалуюсь, прости! Я сама виновата! Я не должна была уходить от тебя! Ты такой… Господи, надо было пройти через весь этот ад, чтобы понять, что… кого я потеряла! Прости меня, прошу, прости!!! Я… Я люблю тебя, только тебя, Олег!!!

Он и хотел, и не мог ей верить. Он видел ее перед собой – грациозную, красивую, нарядную, и видел только что себя в зеркале. Да, он не был подлым человеком, не был мерзавцем и мучителем женщин, но он не был и красавцем, из-за которых такие прекрасные создания теряют голову.

– Я… – начал он, но его голос снова показался ему самому придушенным, чужим. – Я не знаю – смогу ли сделать тебя счастливой?

– Сможешь! – трагическим шепотом воскликнула Женечка и шагнула к нему от стены. – Только ты и сможешь, Олег!

– Я неудачник, – пожал он плечами. – Я не богат. Не беден, конечно, но и не богат. И не смогу купить тебе такую машинку, ради которой ты…

– Господи, о чем ты говоришь?!

Она шагнула ближе. Потом прильнула к нему, положила свою кудрявую головку ему на грудь. Ее руки осторожно протиснулись под его локти и обвили его за талию. Какое-то время она стояла так, не шевелясь, а потом произнесла с облегченным вздохом:

– Как же хорошо-то… так.

– Как? – Он аккуратно пристроил свои ладони на ее изящной спине, погладил.

– Так просто стоять и ни о чем гадком не думать. Просто стоять и слушать, как бьется твое сердце. Счастье… Просто счастье какое-то… Олег?

– А? – Он перестал гладить ее спину, обнял, осторожно прижал к себе свою бывшую, но все еще любимую жену.

И как он мог думать о ней с брезгливым равнодушием?! Как мог о ней вообще так долго не думать?! Почему позволил кому-то поступать с ней дурно?!

– А можно?.. Олег, можно?.. – Ее кудряшки защекотали ему подбородок, когда она подняла к нему лицо с просящей улыбкой. – Можно, я буду спать с тобой, Олег?

– Конечно, можно, – он поцеловал ее в лоб, почти задыхаясь от ощущения счастья, на которое он уже и не надеялся.

– А можно?.. – Она подставила ему губы, успев прошептать перед долгим поцелуем: – А можно прямо сейчас?..

– …А можно мне прямо сейчас, Рыков, услышать о результатах твоей деятельности за минувшую неделю?

Полковник вызвал его полчаса тому назад, и все это время Олег стоял перед ним навытяжку. А тот все то время, пока подчиненный стоял навытяжку, упражнялся в должностном словоблудии, могущем означать что-то одно из двух: либо Рыкова уволят прямо сейчас, либо чуть погодя, когда полковник выдохнется.

– Ты же собирался, мать твою, разговорить соседей убиенного начальника Игнатовой? Не успел? Или не сумел? Хотел, мать твою, да не сумел!

Игнатова, Дина? Олег удивленно повел шеей.

Игорь Витальевич сам же неделю тому назад отмахивался от его идеи – разыскать девушку. Смеялся над версией ее косвенной причастности к серии убийств. И над фотороботом ее смеялся, решив, что пожилая женщина подтасовала приметы, увидав первый попавшийся ей на глаза портрет на стенде в их коридоре.

Почему вдруг опять Игнатова всплыла? В какой связи?

– Небось извилиной своей единственной теперь ворочаешь, с чего это вдруг полкан твой про девку пропавшую вспомнил?! Скажи, вот думаешь, нет? – надрывался Игорь Витальевич, брызжа слюной во все стороны. – Думаешь?!

– Так точно, товарищ полковник, думаю.

Честно? Рыков сейчас ни о ком, кроме Женечки, думать не мог. У них все было так красиво, так здорово, так романтично! Как не было даже тогда, когда они еще только познакомились и начали встречаться. Правда, нет-нет да и кольнет его где-то под сердцем. А вдруг все это временно? Вдруг она передумает и снова уйдет от него к более удачливому, более красивому и богатому мужику?

Но Женечка казалась такой искренней, такой счастливой, что колотье вскоре исчезало, почти не оставляя после себя неприятного осадка. Она все время что-то готовила, стирала, убирала, напевала. Она заполнила все пустовавшее без нее гулкое, одичавшее пространство. Он за ней следовал «челноком», помогал, из рук все выхватывал, отнимал утюг, сам все гладил. И был совершенно и безмятежно счастлив.

Ну, до Игнатовой ли ему было?! Он вообще эту неделю работал спустя рукава, то есть попросту – вообще не работал, отсиживал. И вдруг его вызывает Игорь Витальевич и выдает по полной программе. И за кого, вы думаете?! За ту самую Игнатову, о которой сам полковник и слышать не желал еще неделю назад.

– А правильно ты думаешь, Рыков. – Игорь Витальевич тяжело опустил на стол локти, вонзил растопыренные пальцы в свою седую шевелюру. – И в тот раз правильно думал про девку эту.

– Про Игнатову?

– Про нее, про нее, сердешную, – хмыкнул угрюмо полковник. – Девка-то попала в скверную историю, если можно ей верить.

– Так вы ее нашли? Живую?!

– Нашли, нашли, – закивал полковник и с сожалением покосился на вентилятор, лениво гонявший по кабинету волны горячего воздуха. – И живую. Живее не бывает, Рыков.

– И где она теперь? – осмелился спросить Олег, поскольку полковник вдруг задумался, уставившись на вентилятор, и замолчал.

Выглядел начальник его при этом на слабую троечку. Мешки под глазами. Щеки в сосудистых нитках, как в паутине. Давлением повышенным страдал полковник, сердце у него было слабое, и уставал он чаще и быстрее, да разве он признается?

– Она-то? – Игорь Витальевич отвлекся от безмолвного созерцания вращавшихся бесполезных лопастей. – Отбывает семьдесят два часа.

– В СИЗО?! – Олег еле выговорил. – Ее задержали? По подозрению?

– Да нет, подозревать-то ее пока что не в чем, – выпятил нижнюю губу полковник, помотал головой, но не выдержал и снова съязвил: – У нас же некоторым недосуг опросить соседей ее покойного начальника!

– Женщина из дачного поселка… – хотел было напомнить Олег, но полковник перебил его, со злостью заявив:

– Да кому нужна твоя женщина из поселка? Свидетель! Больше-то, больше никто не видел ее там! Водитель автобуса ее не помнит, говорит, за день так намотается, что все люди ему кажутся на одно лицо. Поначалу, когда опера его «работали», он вроде кивал, что видел ее. Теперь не кивает, а башкой мотает – не уверен. И что? Бабку твою в суд потащим? Да ее там защита в пух и прах разделает. Соседи, нужны соседи ее подстреленного босса. Кто точно подтвердил бы, что она там была. А ты что?! А ты ни хрена не работаешь!!!

– Игорь Витальевич. – окликнул снова Рыков замолчавшего на полуслове полковника. – А где вы ее… Где ее поймали?

– О, это совершенно удивительная история, Рыков! – Полковник откинулся на спинку высокого кресла, уронил тяжелые руки на подлокотники. – В городе, не помню, говорил я тебе или нет, появился некто Кузя Козырь. В недалеком прошлом – убийца с рецидивом. Который, по слухам, после последней отсидки начал вдруг вести праведный образ жизни. То есть: не пьет, не курит и никого не убивает, соответственно. И что самое удивительное: ходит в храм и богу молится. Надо полагать, за души им же убиенных поклоны кладет, н-да… Так вот, появился он, и начало происходить в городе нечто странное. Люди начали гибнуть. Народ, помнивший Кузю преотлично, сразу подумал на него и организовал поиски. И нашел-таки его народец-то озабоченный. Да он, как ни странно, не очень-то и прятался. Жил себе, поживал в тихом зеленом районе в хорошей просторной квартире, спал себе под балдахином…

– Там его взяли, да? – Рыков нетерпеливо переминался с ноги на ногу. – Задержание со стрельбой прошло?

Он умрет, наверное, от любопытства, так и не дождется конца затянувшейся истории! При чем тут Игнатова – и Кузя Козырь?! Что у них общего, что могло их объединять?!

– Его взяли там, Рыков. Только Кузя стрелять не собирался и сбегать тоже. Лег себе на пол послушно, ноги раздвинул, руки за голову заложил. Все, как положено! Падла… – не выдержал, скрипнул зубами Игорь Витальевич и потер левую сторону груди. – Со мной, конечно, он попререкался, напомнил кое о чем, от чего мне удавить его прямо там хотелось. Н-да… Так вот, Кузя в той квартире был не один, он в весьма милой компании там пребывал.

– Игнатова?! – ахнул Олег и аж в спинку стула, стоявшего у стола перед ним, вцепился.

– Игнатова там была. И не только! Там еще присутствовал один молодой человек приятной наружности, которого мы тоже поначалу приняли за преступника.

– А он?!

– А он оказался бизнесменом. Весьма успешным, влиятельным, с безупречной репутацией. Правда… Правда, не совсем уж с безупречной, – удовлетворенно покивал полковник и указал Рыкову на стул. – Да сядь ты, что столбом стоишь!

Рыков послушно уселся.

– Данила Кузьмин, владелец крупного деревоперерабатывающего завода и сети мебельных магазинов. Кажется, еще аптеки у него есть и небольшой элеватор. Начал почти с нуля, потом, пользуясь вечным хаосом и неразберихой в нашей стране, разросся. Н-да…

– А что с его репутацией, Игорь Витальевич? – напомнил Рыков.

Он напрочь отказывался что-либо понимать. Уголовник в компании с девушкой и бизнесменом! Связь-то какая?!

– А была в его юности очень нехорошая история, Рыков. Просидел он несколько месяцев под следствием, и даже суд был.

– А статья?

– Непредумышленное убийство ему вменялось.

– И суд – что? Оправдал его?

– А дело на доследование послали, оно и развалилось.

– Развалили специально или как?

– Да будто и не виноватым оказался Кузьмин. Все на его защиту встали.

– А сначала-то что же было? На чем основывалось обвинение, передав дело в суд?

– На показаниях одной-единственной свидетельницы, указавшей на Кузьмина. Как думаешь, кто это? – Полковник покрутил пальцем и невесело рассмеялся: – Ни за что не догадаешься, Рыков. А засадить его жаждала Игнатова!

– Игнатова… – эхом повторил потрясенный Олег. – Она?!

– Она, она. Жениха убили ее в той пьяной драке. Что-то там она услыхала не так, пока в луже сидела и ревела. Сочла, что виноват Кузьмин. А он, наоборот, возможного убийцу отпихивал в тот момент. Или что-то в этом роде.

– А того… арестовали? Настоящего?

– Не-а, папка у него был авторитетный, денежный. Замяли все. Списали на несчастный случай. Будто бы сам тот погибший парень упал и об лед голову разбил… и так семь раз! Н-да…

– Ладно, Игорь Витальевич, то, что Кузьмин оказался в этой квартире вместе с Игнатовой, еще как-то понятно. И даже ее исчезновение это объясняет. Он мог явиться к ней с разборками и удерживать силой. Месть своего рода! Или развлечение богатого мальчика, – Рыков начал чертить на столе ребром ладони ровные квадраты, пытаясь уложить в каждый «отсек» все, сказанное полковником и додуманное им самим. – Но что там делал Козырь?! Он-то там как оказался?!

– Козырь, говоришь? – хмыкнул полковник, и желваки под его полными в сеточку щеками заиграли, задергались. – А Козырь у Кузьмина этого – кто-то вроде доверенного лица.

– Что-о-о?! Как такое возможно?!

– А Кузя ему, видите ли, жизнь спас, когда тот сидел под следствием, – скорчился полковник и сплюнул, выматерившись. – Блатные на Кузьмина наехали через неделю после того, как его в тюрьму отправили, мудохали парня так, что чуть не убили. А Козырь за него заступился и под свое крыло взял. Расчувствовался он, видите ли, падла!!! Парня потом оправдали, выпустили. Кузя через четыре года вышел – и прямиком к парню. Тот уже в бизнес вошел плотно. Вот и…

– И Козырь завязал с тех пор?

– Будто бы, – скрипнул зубами полковник. – Пробивали его мои люди, ничего на него нет. Все чисто.

– А тут он что делает?

– Вот!!! – обрадованно подхватил Игорь Витальевич. – В том-то и дело! Зачем он сюда приехал, спрашиваю?

– И что они вам ответили? Они, кстати, все трое, здесь еще?

– Девка и Козырь здесь. Кузьмина пришлось выпустить. Адвокат у него зубастый, превышение, орал, налицо. А отвечать-то… Ни она, ни Кузя ничего не говорят. Она, по-моему, до сих пор в шоке.

– Отчего?

– Да как узнала, что Кузьмин вовсе десять лет и не сидел в тюрьме, так в обморок и брякнулась. Прямо, наверное, с того самого стула, на котором ты теперь зад свой плющишь, Рыков. В лазарете она сейчас. Лежит на койке, я не поленился, в отличие от своих подчиненных, и навестил ее. Так вот, лежит она и в потолок смотрит. И молчит.

– Она все эти годы думала, что отправила его в тюрьму, а он и не сидел вовсе?! – ахнул пораженный Рыков.

– Так точно, – едко отозвался полковник. – Девка извела себя страхами, ожидаючи его мести, а мстить-то ей было и не за что. Понял теперь, Рыков?

– Так точно, товарищ полковник, понял, – пробормотал он рассеянно. – Но если ей не за что мстить, то зачем они вообще приехали в наш город, мужики эти?

– Вот!!! – снова обрадовался Игорь Витальевич и вдруг пожаловался: – Нет, ну что за польза от этой вертушки, а?! Ведь никакой же пользы, Рыков!.. А приехали они сюда, конечно, не из-за девки, Рыков. Хотя что-то уж больно усердно Кузьмин этот о ней печется. А как, мол, она себя чувствует? А почему вы ее не выпускаете? Говорю, имеется причина. Видели ее в поселке в день громкого убийства.

– А он?

– Он жмет плечами, растягивает рот – вот так, – полковник изобразил мерзкую улыбку. – И говорит, что имеет веские доказательства ее невиновности.

– И он представил их? – напрягся сразу Рыков.

– Ага, щас! Спрашиваю – что в городе делаете? А он – приехал по делам бизнеса! С кем, спрашиваю, у вас тут дела, что вмешательство такой падлы понадобилось? Это я про Козыря! – скрипнул зубами полковник.

– Я понял.

– А он мне… Знаешь, что он мне сказал?! – Голос Игоря Витальевича завибрировал на самой высокой ноте и вдруг оборвался диким криком: – Он сказал, что приехал сюда разобраться с хозяином фирмы «Санти». А знаешь, кто хозяин фирмы «Санти»?! Покойный Иванцов, мать его душу задери! И как тебе такой расклад, Рыков?!

Глава 13

Сонечка не вошла в его кабинет, она туда буквально вползла, просочилась. Сначала едва приоткрылась дверь, потом показалась ее коленка, обтянутая тонким чулком, колготки она летом не носила. Потом кромка юбки, далее – живот, грудь, плечо, затем подбородок, вытянувшиеся в сизую нитку губы, побелевшие до синевы щеки.

– Соня, что случилось? В чем дело?!

Влад перепугался – а не свихнулась ли его возлюбленная на почве безграничного счастья, коим он ее одаривал второй день подряд? Он ведь переехал к ней. После того как Ленка не вернулась утром, а потом и к вечеру, он просто покидал кое-что из вещей в дорожную сумку, взвалил ее на плечо и двинулся прямиком по уже известному адресу.

– Не прогонишь? – спросил он запросто, когда Сонечка открыла ему. Шагнул в прихожую, улыбнулся напряженно – ответа-то так и не услыхал. – Ну что, не ждала?

Она какое-то время молча его рассматривала, время от времени переводя взгляд на его сумку. Потом шагнула вперед, обвила его шею руками, уткнулась холодным носиком ему в шею и прошептала:

– Господи, Влад! Я и мечтать не могла, что это случится так скоро!!!

И вот они второй день вместе. Вместе ужинали, вместе ложились спать, вместе завтракали. Обедать ездили в уютную кафешку в паре кварталов от фирмы. Сдержанно улыбались друг другу, сидя по обе стороны пластикового оранжевого столика. Заговорщически перемигивались и почти не разговаривали. А о чем? Все было ясно без слов. Он ушел от жены. Правда, Лена пока что об этом не знала, но ведь ушел же. Она, между прочим, тоже домой не торопилась. Маруся сказала, что так и не объявлялась и не звонила. Ну и пусть! Никаких, собственно, сожалений у Влада по этому поводу не было. Ему было очень хорошо и спокойно с Сонечкой. И даже считаные метры ее крохотной квартиры не стесняли его. Не в футбол же ему гонять, в самом деле, в доме.

Вечером они покупали что-то из еды в магазине. Вместе шли на кухню, вместе гремели посудой, что-то готовя – бестолково. Почему бестолково? Подгорало все, убегало на плиту – они же без конца целовались.

Так хорошо Ковригину не было никогда. Он был так безрассудно и необязательно счастлив, что почти забыл, что все еще женат. Сегодня утром ему об этом напомнила Сонечка.

– А что ты ей скажешь, когда она вернется? – спросила она, громко прихлебывая горячий чай из громадной черной кружки с алым маком на боку.

– Что есть, то и скажу, – он безразлично пожал плечами. – Врать-то не стоит, правильно? Ни к чему все это.

Ковригин ел овсянку. Сонечка славно ее варила, без комочков, в меру вязкую и сладкую. Сама ее не ела, предпочитая намазывать пересушенные до черноты тосты медом.

– Ни к чему, – эхом отозвалась она и взглянула на него печально. – Наверное, это подло?

– Что?

– Предаваться такому счастью, как у нас, когда ей так плохо?

– Кому? – пробубнил с набитым ртом Ковригин, хотя прекрасно понимал, о ком она говорит.

– Ну… Твоей жене! Ей же очень плохо сейчас.

– Откуда ты знаешь? – оторопел он. – Может, она в чьих-то объятиях? Может, на Канары улетела!

– А улетела?

– А я знаю?

– Так узнал бы, – сердито отозвалась Сонечка и со злостью захрустела тостом, забыв намазать его медом. – Человека второй день нет нигде, телефон отключен…

– Вот именно! – резонно заметил Влад. – Если телефон отключен, то ей ни с кем, следовательно, не хочется разговаривать.

– Или она не может этого сделать, – обронила Сонечка угрюмо. – А вдруг… Вдруг с ней что-то случилось, Влад?

– Что, например? – Ковригин отложил ложку, отодвинул тарелку, нетерпеливо пощелкал пальцами, поторапливая ее с ответом. – Ну? Что, например? Что может случиться с домохозяйкой, никогда не влезающей ни во что? Она не была в курсе дел отца, ее ведь допрашивали. Она не была в курсе дел матери. Она обо мне-то мало что знала, Соня! Ей было неинтересно! Скучно, может быть! Ну… Я не знаю, почему, но она никогда не интересовалась нашими делами! Жила, как… Как растение, честное слово! Удобно ей так, что ли, было, не знаю. Или она вся в себе была? Однажды лишь прорвалось…

– Что?

– Ну, это касалось ее родителей. Что они ее замучили чрезмерной опекой, что иногда ей хочется, чтобы их не стало.

– Да ты что?! – ахнула Сонечка и побледнела. – А вдруг… Вдруг это она их?!

– Да брось, Соня! – отмахнулся в сердцах Ковригин.

Завтракать с милой его сердцу женщиной, разговаривая о другой даме, ему было неприятно. И думать о том, что с Ленкой что-то случилось, ему было неприятно тоже. Он запретил себе думать о плохом. Мотается где-нибудь по дальним родственникам или подругам, решил он придерживаться такой спасительной точки зрения. А то и любовника завела от боли и отчаяния, потеряв обоих родителей.

А и что? Он не против. Она взрослая девочка. Пусть поступает со своей жизнью, как ей хочется. И вообще, со всем остальным тоже пусть поступает так, как ей заблагорассудится. Это он про имущество. Он ушел из квартиры и претендовать на нее не станет. А ей ведь еще и дом родительский достается, и сбережения. Пусть! Ему, кроме его фирмы, ничего не нужно. На фирму-то она, как он надеется, претендовать не станет? Если станет, то тогда, конечно, и он о благородстве забудет. И не будет с ней делиться.

Пока же…

Пока что ему вообще не хотелось думать ни о чем таком. Ему хорошо, на душе – благодать, в теле – нега. До раздела ли ему имущества с женой, которую вот уже несколько дней он считал бывшей?!

– Нет, Владик, как-то мы с тобой не так поступаем, – опечалилась окончательно Сонечка, встала из-за стола и начала собирать тарелки. – Вдруг она в беде, а мы…

– Ну в какой беде, Соня?! В какой беде? Она сорвалась по чьему-то звонку из дома, отключила телефон, не возвращается и… Может, у нее роман?

– Все равно! – настырно повторила Сонечка, тряхнула взлохмаченной головкой, с грохотом поставила тарелки в раковину, пустила воду. – Все равно, ты должен пойти в милицию и заявить о ее пропаже.

– Здра-а-асьте!!! – Ковригин фыркнул и даже рассмеялся. – Меня пошлют, и правильно сделают!

– Почему?

– Потому что я сам не живу дома и не могу знать, появлялась ли там она или нет – раз. Потому что я ушел к другой женщине, Ленке может быть об этом известно, и по этой причине она не отвечает на мои звонки, – два.

Он наморщил лоб, припоминая, что должно быть третьим. Но Сонечка отвлекла его. Она закрыла кран, вытерла руки и с просветленным лицом повернулась к нему.

– Вообще-то резонно, – согласилась она.

Обняла его, прижалась к нему всем телом, разве вспомнишь, что там было под третьим номером? Он тут же почувствовал всю ее – податливую, горячую – под тонкой батистовой ночной сорочкой, которую она еще не успела сменить на дневной костюм. Тут же потянул сорочку вверх, стянул через ее голову, бросил куда-то. Подхватил Сонечку на руки и потащил обратно в комнату.

Опоздать на работу он не боялся, он же был теперь хозяином. Хозяином всего: своей фирмы, своей жизни, хозяином этой женщины, которую тоже считал своей – по праву.

Они опоздали на полчаса. Сразу разошлись по кабинетам. Пару раз он звонил ей потом. Так, ничего существенного, чмоки-чмоки и все такое. Она тоже три раза позвонила, шумно дыша в трубку и переводя на человеческий язык причину их утреннего опоздания. В результате у него отнялись ноги, налившись тяжестью, забухало сердце, и он пригрозил ей: вызовет ее сейчас к себе и запрется с ней на полдня.

Потом ему все же удалось немного поработать, он выпил кофе, съел пару конфет и сладкую булочку с изюмом, которые предложила ему его молчаливая секретарша. И даже удалось вспомнить, по какой третьей причине он не заявляет о Ленкиной пропаже никуда.

В милиции сразу скажут, что еще трое суток не прошло с момента исчезновения его жены и заявление посему принято быть не может.

И еще…

Очень уж ему не хотелось, если честно, снова встречаться с представителями органов правопорядка. Помнил Влад, очень хорошо помнил, какими нехорошими вопросами пытал его безликий следователь Рыков! Какими противными взглядами вгрызался в его душу и все выворачивал ее, выворачивал наизнанку. Мотивы искал, сволочь! А если он теперь о Ленкином исчезновении заявит, то тогда вообще…

За этими немного трусоватыми мыслями и застала его возлюбленная, прокравшись в его кабинет в жутком состоянии.

– Сонечка! Что с тобой?!

Не дождавшись ответа на первый вопрос, он ринулся к ней из-за стола. И еле успел подхватить ее под руки: Сонечка едва не упала на пол возле двери.

– Господи! Что случилось?! Ты нездорова?!

Не стесняясь того, что дверь в приемную осталась неплотно прикрытой и секретарша запросто могла их увидеть, а уж услышать – непременно, Ковригин принялся покрывать поцелуями бледное лицо бедной Сонечки.

– Милая, милая, что стряслось?! На тебе лица нет!!! Господи…

Он подхватил ее на руки, оттащил на маленький диванчик у окошка, усадил, бережно опустив ее плечи на спинку. Метнулся к своему столу, схватил графин с водой, набрал полный рот и с силой фыркнул прямо ей в лицо.

Сонечка слабо дернулась и едва слышно простонала:

– Владик, беда!

– Что?! Что стряслось?!

– Беда, милый… Господи, что же это?! – прохныкала Сонечка и потянулась к Ковригину.

Он послушно сел рядом, обнял ее вздрагивающие плечи, прижал к себе. Потом ему вдруг показалось, что за дверью приемной стало слишком уж тихо. Он оторвался от Сонечки, на цыпочках подошел к двери, выглянул. Хорошо, что в приемной никого не было, иначе ему пришлось бы резко решать кадровый вопрос. Ковригин плотно закрыл дверь, подумал и повернул защелку замка.

– Так нам никто не помешает, – пояснил он и вернулся на диванчик. Снова обнял Сонечку, поцеловал ее в бледную щеку. – Ну что? Что стряслось? Почему ты сама не своя?

Она вздохнула, отстранилась. Поправила выбившиеся из прически волосы, одернула блузку, огладила юбку на коленках.

– Мне позвонили, Владик, – проговорила она нехотя, старательно избегая смотреть на него. – Один мой хороший знакомый… Ну… Короче, я с ним встречалась одно время. Расстались мы безболезненно, ровно, остались друзьями. Он работает в органах.

– Понятно, – проговорил Ковригин, просто, чтобы не молчать.

Упоминание о хорошем знакомом, названивающем ей и поныне, неприятно оцарапало сердце. Сразу вспомнился все тот же Рыков. Уж не он ли? Но он отогнал прочь эту мысль. Слишком сер он и безрадостен для такой яркой девушки, как Соня.

– И что знакомый тебе рассказал интересного?

У Ковригина немного сел голос, стоило ему представить себе этого хорошего знакомого Сонечки – и совсем другим. Не в пример Рыкову, тот оказался высоким, осанистым, мускулистым, одетым в потертую кожаную куртку, ладно на нем сидевшую, и с пистолетом в руке. Такому знакомому он, пожалуй, и не соперник. Тот запросто отобьет Соню у него. А то еще лучше и посадит, чтобы рук не марать.

– Все очень, очень плохо, Владик! – сипло простонала Сонечка. – Они арестовали тех людей, которые угрожали Валентине Ивановне Фокиной.

– Главному бухгалтеру?

– Да. Они арестовали этих людей.

– Ну! – Ковригин немного повеселел и даже позволил себе скупую ласку, погладив коленку своей любимой девушки. – Это же хорошо! Нам теперь никто угрожать не станет.

– Издеваешься?! – ужаснулась Сонечка и коленку из-под его пальцев убрала. – Если эти люди откроют рот, если они дадут показания против нашей фирмы, нам тогда конец. Тут столько нарушений нароют, что всех под суд строем отправят! Твой покойный папочка такое вытворял!..

– Ну, во-первых, он мне не папочка, – Ковригина покоробило, стоило ему вспомнить пакостничество покойного тестя, вертеться бы ему в могиле волчком! – Во-вторых… отчего ты-то так переживаешь? Ты в этих аферах не принимала участия. Мне и вовсе невдомек. Оправдаемся. В случае чего объявим себя банкротами, начнем с чистого листа. Кое-какие средства у меня имеются, так что…

– А люди?!

– Какие люди? Те, кто помогал тестю? – уточнил Влад.

Она кивнула.

– Так никто их под дулом пистолета не заставлял нарушать закон. Если нарушали, значит, что-то имели взамен. И Фокина твоя… Без нее-то уж точно не обошлось. Не могла она не знать.

– Да знала она, конечно, – Сонечка немного подумала, потом с успокоенным вздохом привалилась к его плечу. Снова пододвинула коленки к нему близко-близко. – Жалко просто… Он, старая сволочь, теперь в могиле, а их станут трепать по отделам… А у них семьи. Но одно хорошо: со стороны этих страшных людей нам теперь бояться нечего. Не станут же они вредить сами себе и рассказывать, как звонили нам с угрозами?

– Кстати, а на чем они попались? Ты говорила, что у них будто бы легальный бизнес?

Ковригин встал, подошел к двери, тихонько повернул защелку замка. Выглянул в приемную. Секретарша напряженно всматривалась в монитор, без устали щелкая мышкой.

– Два кофе, пожалуйста.

Та кивнула и кинулась к шкафу, загремела посудой, засуетилась возле кофейной машины.

Влад вернулся в кабинет.

А там – все та же картина: бледная до синевы Сонечка. Только теперь – на диване, с поджатыми под себя ногами. Одна рука тискает подлокотник. Вторая удерживает возле уха мобильный телефон.

– Что опять не так? – проворчал Ковригин и решительно пошел на свое директорское место.

Что-то подсказало ему, что говорит она теперь с тем своим хорошим знакомым. С которым спала до Ковригина и который исправно поставляет ей криминальные новости, отчего Сонечка делается такой бледной и несчастной.

Ничего, ее есть теперь кому утешить. Один раз у него это получилось, получится и снова. Скоро рабочему дню конец. Они поедут в магазин, он купит целое ведерко мороженого. И соорудит для нее такой шикарный десерт, с шоколадом, фруктами, взбитыми сливками, что она вообще обо всем забудет.

– Ну, а теперь-то что?

Влад кивком поблагодарил секретаршу за кофе, та убралась, дверь закрыла тщательно. Он взял чашку, с удовольствием отпил глоток. Глянул в окно. Рассеянно подумал, что погода шикарная. В выходные можно было бы организовать вылазку на природу. Два складных стульчика он видел у Сонечки в прихожей, за шкафом. Все остальное можно купить. Уехать с утра в субботу куда-нибудь подальше, на какое-нибудь забытое богом и людьми озеро. Побыть вдвоем, не думая и не говоря ни о чем лишнем. Послушать тишину, наловить рыбы, насобирать грибов. Потом все это приготовить, с азартом и беззаботностью.

Зачем им вообще чужие проблемы с нравственностью? Почему они должны печься о судьбе тех алчных людей? Ведь только жадность, беспринципность, бесхребетность толкали ту же Фокину на то, чтобы выполнять указания его покойного тестя. Она ведь могла отказаться? Могла. Могла уволиться, в конце концов? Могла. Но осталась и делала то, что ей велели. Выгодно ей было? А то! Вот пусть теперь и отвечает на вопросы следователей, которым удалось взять под стражу людей, угрожавших ей. Пусть они там сами разбираются, кто кому и что должен.

Сонечка между тем сложила руки на коленях, сжав в них мобильник с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели. Она смотрела на Ковригина, не мигая, минуты три-четыре, потом всхлипнула и опустила голову.

– Что? – Его вдруг пробрало, сердце зашлось от страха, от которого корчилась на диванчике Сонечка. – Что на этот раз?!

– Помнишь… Помнишь, ты говорил мне, что твоя Лена любит маленькие спортивные машинки?

Она начала издалека, но Влад тут же понял, что хороших известий не будет. Они гадкие, безнадежно страшные и гадкие. И если разговор пошел о Ленкиной машине, то…

Господи, ну нет же, нет!!! Так не должно и не может быть!!! Не мог ее давний знакомый рассказать Сонечке что-то отвратительно безнадежное про его Ленку. Что, сегодня – день мерзких историй, как-то задевающих Влада?! Этот тип из органов взял на себя повышенные обязательства с целью лишить Сонечку спокойствия и уверенности в нем – во Владе? Хочет помешать благодати в их отношениях? С какой стати он сегодня звонит ей весь день и смакует этот ужас?

– Что с ней, Соня?!

– Нашли машину. Авария… Женщина не справилась с управлением и вылетела с трассы. Ее не видно было с дороги, там кустарник густо рос… растет. Обнаружил ее кто-то, остановившись по необходимости. – Сонечка облизнула поблекшие от страха губы, глянула на него умоляюще. – Владик, ты только не расстраивайся раньше времени, вдруг это ошибка и…

– Что с ней, Соня?!

Он вдруг почувствовал, что устал. Очень сильно устал от всего, свалившегося на него в последние дни. Ощущение безграничного счастья – с тревожным ожиданием расплаты за него… было, да, было. Гнал все от себя прочь, умолял, чтобы пронесло. Упивался, наслаждался, но – тревожился. Все равно тревожился, понимая, что так славно все время быть не может. Платить приходится всем.

Но даже и в мыслях он допустить не мог, что расплата будет настолько жестокой.

– Женщина, которая была за рулем машины, мертва, Владик, – Сонечка еле это выговорила, спотыкаясь на каждом слове.

– Как мертва? Почему? – тупо повторил он, зачем-то глядя на дно кофейной чашки.

Гадать на кофейной гуще он не умел. Но в черных крохотных крупинках, сбившихся к краю чашки, ему почудилось что-то жуткое и смертоносное.

– А это точно Ленка? – вдруг спросил он с надеждой и как-то жалко взглянул на Сонечку.

– Я… Я не знаю, Владик! – воскликнула она, вернув ему его жалобный взгляд. – Он говорит…

– Кто он? – вскинулся с обидой Ковригин. – Твой бывший хахаль?

– Ну, зачем ты так? – Сонечка обиженно двинула носиком, вздохнула. – Ладно, прощаю. Тебе сейчас ни до чего. Не до подбора выражений, это уж точно!

– Извини, – в горле у Ковригина запершило.

Он выбрался из-за стола, на ватных ногах добрался до дивана, рухнул на него так, что под ним что-то жалобно хрустнуло. Задел Сонечку локтем.

– Что делать-то, Сонь? Я не знаю, что нужно делать в таких случаях!!! – воскликнул он сиплым возмущенным голосом. – Она исчезает, потом не звонит, не отвечает на звонки. И вот – находят машину… Ее машина?

– Желтая «Хонда», спортивная, – передала описание Сонечка. – Таких в городе мало.

– Это точно, – Ковригин поежился, словно бы от холода. – У нее такая была. И документы ее?

– Вроде, – Сонечка тоже зябко повела плечами, прижалась к его боку, положила головку ему на плечо. – Документы на ее имя. А опознание… Пока не проводилось.

Ковригин передернулся.

Ему придется опознавать погибшую женщину?! А если это не Ленка? Если это кто-то другой… другая? На фига ему нужно на чужой труп таращиться?! Он покойников не то чтобы боится, но удовольствия от их созерцания не испытывает, точно. Если это чья-то чужая жена, мать, подруга, зачем ему куда-то ехать и смотреть? А ехать-то наверняка в морг, а там так отвратительно пахнет, какой-то неживой, мертвяческой медициной, бр-рр…

– Владик, ехать нужно. Все равно нужно, – сказала Соня, когда он выпалил ей все это на одном дыхании. – И поговорить потом с ними.

– С кем?

– Со следователями. Оперативниками. Я не знаю, кто там еще будет. Но ехать нужно!

Его снова будто ошпарило. Начинается!!! Начинается все сначала!!!

Тесть с тещей погибли, и ему вопросы начали всякие задавать, каверзные, тухлые вопросы, от которых сам себя мерзавцем начинаешь считать и в собственную непричастность не веришь. И алиби-то у него нет, и мотивов куча. Разве может честный человек не иметь одного и иметь другое в избытке – и оставаться после этого честным человеком? Нет! Его и поспешили с грязью смешать. Даже попросили из города никуда не уезжать, хотя с подпиской о невыезде и медлили пока что. Теперь-то ему наверняка вручат эту бумаженцию.

Ленка ведь погибла! А он не подстраховался, алиби запастись не успел. И мотивы – налицо: жена ему надоела, она могла о нем знать что-то страшное, проливающее свет на…

Господи, какое дерьмо! Ну почему он должен во всем этом копаться?! Он не хочет! И должен держать оборону против тех, кто его в это самое дерьмо пытается окунуть! Он не такой. Он всегда дорожил своей репутацией честного, приличного человека. Как бы ни старался покойный тесть привить ему собственные качества, у старика практически ничего не вышло.

– Слушай, а может, это все же не она, а? Может, это ошибка?!

Ковригин обхватил ладонями лицо, с силой потер щеки, пытаясь избавиться от противного осознания чьей-то смерти. Оно словно прилипло к нему, прикипело, он увязал в нем, задыхался, барахтался, а оно – снова тут как тут. Теперь что – опять траурная процессия с венками, с телом в гробу, с поминками, со странным шепотом за его спиной, который то ли пригрезился ему, то ли прозвучал наяву?! Потом – темная, гудящая одиночеством пустота и ожидание неприятных вопросов?!

– Владик, Владик, послушай! – Сонечка развернула его к себе, оторвала его ладони от лица, начала целовать щеки, лоб, губы, нос, шепча при этом с пронзающей всю его душу нежностью: – Тебе нечего бояться, я с тобой! Я буду до конца с тобой, слышишь?! Они не посмеют тебя ни в чем обвинить! Ты был со мной, я подтвержу это даже на Страшном суде! Никто не посмеет тебя обидеть, ты – мой любимый, мой мужчина… Ты… Ты самый лучший. Самый дорогой! Я с тобой, Владик…

Ковригин зажмурился, чтобы она не увидела, не дай бог, предательского слезливого блеска в его глазах. Нельзя показывать ей, что он размяк, что он боится. Да, он боится! И не только встреч с суровыми ребятами в погонах. Он боится всех этих погребальных церемоний и всего того, что им предшествует. И это вполне по-человечески. Вряд ли найдется так уж много любителей всего этого. А ему еще ведь и опознание предстоит, господи!!!

– Спасибо, милая, – он уткнулся лбом в ее висок, мягким движением вытер слезы, залившие ее щеки. – Спасибо… Мне это очень нужно сейчас. Твоя поддержка, поверь, очень много для меня значит. Спасибо, милая, спасибо… Но…

– Что? Что тебя тревожит, Владик? – Сонечка нервно улыбнулась, принялась приглаживать ему волосы, поправлять галстук, застегивать верхние пуговки на его сорочке. – Что «но», милый?

– Ленки-то, малыш… Ленки-то, кажется, уже нет! Это так… так страшно!

Глава 14

На совещание, назначенное у шефа, Рыков безнадежно опаздывал. Он предупредил в отделе, что поедет по адресу, где проживал начальник Игнатовой, с целью опроса свидетелей, но опаздывал и туда.

Где же он был, умник такой?! На что распылил драгоценное рабочее время, которое призван был тратить на служение народу и обществу?!

Рыков не просто слышал рокочущий голос Игоря Витальевича, он его каждым нервом ощущал. И дергался оттого, и потел нещадно, мчась на машине по адресу покойного босса Игнатовой. Не мог же он с пустыми руками заявиться на совещание к полковнику! Он должен был хоть что-то в клювике принести. Хоть какой-никакой, да результат своей деятельности. Пусть даже результат этот окажется нулевым.

Лучше доложить, что опрос ничего не дал, нежели о том, что вообще произведен им не был.

Он мчался к дому, где когда-то безбедно проживал, как его там… Валерий Юрьевич, кажется. С раннего утра Рыков только тем и занимался, что разыскивал с одним своим давним знакомым из следственного комитета при прокуратуре бывшего третьего мужа своей Женечки.

Вот поэтому-то он и опаздывал. Везде причем!

Но и опаздывая, Рыков ликовал. Ему будет чем порадовать сегодня Женечку. И не просто порадовать, а многое ей вернуть из того, что, запугав ее, забрал себе ее последний, третий по счету муж. Машинка уже на стоянке возле дома Рыкова. Деньги, вырученные от продажи квартиры, собираются для возврата Жене. Украшения…

Ну, украшения тот тип успел заложить, а деньги промотал. Выкупать Рыков их не станет, это уж точно. Все они были куплены не им. Ну, Женечка переживет без цацок, думается. Будет ей наука на будущее.

Они ведь с приятелем нашли этого «коронованного», как тот позиционировал себя Женечке! Нашли и плотно с ним побеседовали. Результатом их беседы стал расквашенный нос убогого пижона, его трясущиеся от страха губы, ноги, руки, заверения, что он все вернет, ну, и ключи от машины, разумеется.

– Не боишься, что, вернув себе все, она снова хвостом начнет крутить? – поинтересовался на прощание приятель, протянув Рыкову руку. – Может, не стоило тебе лезть в их отношения?

– Не боюсь, – признался Рыков, пожимая руку. – А что касается отношений… Так нет у них отношений-то, дружище. Отношений нет! Сейчас у нее отношения со мной. Сейчас она – моя женщина. И мою женщину эта сволочь унизила! Ты бы такое простил, позволил бы такому случиться?

– Нет, – понимающе кивнул приятель.

– Вот и я – нет.

– Ладно, понял. Счастья тебе, Олег. С ней или без нее, но счастья…

Рыков поблагодарил его, сел в машину и поехал к этому, как его, – к Валерию Юрьевичу. Точнее, не к нему, а к его соседям. Его-то самого уже не было на свете.

Ехал он быстро, если не сказать, что нагло. Ему гневно сигналили вслед, он мысленно извинялся и снова гнал.

Ехал и все думал над пожеланиями приятеля, который помог ему сегодня утром восстанавливать справедливость. Тот пожелал ему счастья с Женькой или без нее, но – счастья. А Рыкову-то без нее и не нужно ничего. И счастливым он без нее быть не может, пробовал уже, не вышло.

Нет уж, коли счастья, то только с ней. Каким бы оно кому-то и ни казалось странным.

Капризного пробуждения своей жены он хотел каждое утро, с хныканьем непременным и зарыванием с головой в подушки. Со щекотанием пяток и визгом. Потом – подгоревшего омлета, пересоленной каши с комочками и убежавшего на плиту кофе. Недовольной, чуть помятой мордашки, всклокоченных кудрей, скупой улыбки после его комплимента и легкого шутливого шлепка по попке. Он этого всего так хотел! Без этого жизни своей уже не представлял. И еще на пороге чтобы повисла она у него на шее и попросила сонным шепотом чего-нибудь вкусненького и сладкого принести вечером. Чтобы губы дула на него за что-то, а потом прощала легко и забывала быстро. Чтобы на дачу они вместе к маме его ехали и немного грызлись по дороге, потому что он купил «не тот» торт и «не то» вино, которое она предлагала. И теперь его мама непременно ей за это выговорит, а это не она, а все он придумал.

Ему так было комфортно во всех этих буднях, наполненных Женькой – милой, капризной, хнычущей, смеющейся и зудящей на него, что снова возвращаться в те свободные, но гулкие и пустые дни, когда он жил без нее, он не желал ни под каким предлогом.

И сегодня он себя очень зауважал за то, что посмел, невзирая на ее строжайший запрет, поставить на место этого подонка. Да, он немного превысил свои полномочия. Ну, самую малость, пожалуй, совсем чуть-чуть. А с другой стороны, он оставил его на свободе, а мог бы и привлечь – запросто. И посадить года на два за что-нибудь. Наверняка нашлось бы за что. Но он великодушно пощадил его, хотя не особо хотелось. Зато он дал понять этому крепенькому красавчику с высокими скулами и пронзительным взглядом, что Женьку – его, Рыкова, Женьку – никто не смеет обидеть. Никто!..

Двор был пуст. Пятнадцать ноль-ноль потому что по Москве. Время для прогулок с детьми и выгула собак самое неподходящее. Куда ему топать? Снова обходить квартиры в подъезде? Смысла Рыков в этом не видел. Всех соседей убиенного по подъезду по три раза уже пропесочили – сначала оперативники, потом следователи, ведущие дело. Нужен какой-то нестандартный подход к делу. Нужно опрашивать того, кого редко кто-нибудь всерьез воспринимает. Пацанов бы потрепать вопросами.

Что-то такое Игорь Витальевич говорил насчет пацанов. Будто Игнатова ему обмолвилась, что какие-то пацаны ее видели возле дома начальника. Уточнить бы у него, а как? Орать снова начнет, на отсутствие профессионализма намекать, на последующее увольнение…

Рыкова аж передернуло, едва лишь он представил себе, как привычно орет на него полковник в своем душном кабинете. Орет, задыхается, за сердце без конца хватается, но все равно орет как ненормальный.

С Игнатовой бы поговорить, да допуска к ней пока что нет. В лазарете она, очень плохо себя чувствует. Все время молчит, в потолок смотрит. Открыла рот будто бы лишь единожды. Это когда к ней бизнесмен тот, Кузьмин, кажется, пришел. Надо же, ему-то позволили! Влиятельный, видимо, тип. Или денег у него очень много. Так вот, она этого влиятельного бизнесмена так, говорят, крыла, что у видавшего виды врача тюремной больнички уши завяли.

Рыков подошел к подъезду, где раньше проживал застреленный в собственной квартире начальник Игнатовой. Для чего-то подергал запертую дверь. Потыкал в кнопки домофона. Никто, разумеется, не открыл. Он повертел головой, обнаружил метрах в трех лавочку, присел на нее, поставил локоть на колено, пристроил подбородок на кулак и начал рассуждать. К этому ведь всегда полковник и призывает, так?

Итак, что он знает?

В дачном поселке на улице Лесной, в доме номер пятьдесят дробь пять, произошло жестокое убийство. Пожилые супруги Иванцовы были расстреляны в упор кем-то неизвестным, приблизительно в такое время суток. Где-то часа в два или три пополудни. Примерно в это время, а может, чуть раньше, в сторону дачного поселка едет некая девушка – Дина Игнатова. В дороге она знакомится с торговкой рассадой, разговаривает с ней и производит на тетку вполне приличное впечатление. Она выходит из автобуса и удаляется в неизвестном направлении. Спустя какое-то время Игнатова натыкается на свою новую знакомую и признается, что заблудилась. И она спрашивает у торговки рассадой, как найти дом пятьдесят дробь пять на улице Лесной. Женщина ей подробно объясняет, девушка уходит. Потом женщина узнает, что в доме, который искала незнакомая высокая девушка, произошло двойное убийство.

Дальше…

Дальше Игнатова возвращается в город, звонит охраннику фирмы, где она работает, и требует у него адрес своего руководителя. Охранник после долгих – как он уверял – уговоров продиктовал Игнатовой адрес Валерия Юрьевича.

И все. Затем Игнатова пропала в неизвестном направлении. Нет, теперь-то, конечно, ясно, в каком конкретно направлении она пропала. Но на тот момент никто этого не знал. Потому и озадачились ее коллеги. Потому и пришли с заявлением о ее пропаже, встревожившись после внезапной кончины босса.

Дальше…

Дальше Валерия Юрьевича находят убитым. Застреленным, между прочим, из того же самого ствола, из которого убили Иванцовых.

Дальше…

В городе в самый канун всех этих трагических и загадочных убийств появляется некто Кузя Козырь, в прошлом жестокий убийца-рецидивист. Появляется будто бы с вполне мирной миссией, то есть сопровождает своего работодателя – бизнесмена Кузьмина. Который, в свою очередь, приехал навестить хозяина фирмы «Санти», задолжавшего ему крупную сумму денег. А хозяином фирмы «Санти» на тот момент был кто? Правильно – Иванцов Константин Сергеевич.

Что же получается, круг замкнулся?

Можно, конечно, предположить, что у Кузи Козыря, в какой бы жестокой завязке тот ни был, сдали нервы. Что он, ослушавшись своего хозяина, убил Иванцовых, отчаявшись получить с них хозяйский долг. Привычка ведь – вторая натура, а Кузя Козырь привык убивать. Игнатова тоже крутилась неподалеку. Почему? Почему-то крутилась.

А что, если она по давней старой дружбе помогала Кузьмину? Навела его на дом Иванцовых и…

Нет, не выходит. Она сама блуждала по поселку. А потом зачем-то помчалась к своему боссу. А она могла убить всех троих?

– Нет, – проговорил вполголоса Рыков и даже головой замотал, сняв подбородок с кулака. – Не могла!

Девушка с безупречной репутацией, когда-то свидетельствовавшая в суде против хулиганов, стало быть, имеет твердую гражданскую позицию. И по работе отзывы о ней только положительные. Неспроста о ней коллеги забеспокоились. О плохом человеке не стали бы волноваться. Нет, тут что-то другое. Зачем она поехала к Иванцовым? Почему потом ломилась к начальнику? И кто, черт возьми, опережал ее на какие-то полкорпуса?!

– Здрасьте. Дядь, дай сигаретку, а?

В кустах позади Рыкова что-то зашуршало, потом кто-то сдавленно хихикнул. Он обернулся и увидал пару зеленых глаз, таращившихся на него из кустарника.

– Здрасьте, не курю, – кивнул он и добавил: – И тебе не советую. Что ты в кустах торчишь? Вылезай.

– Не могу! – отчаянно прошептал подросток и еще глубже залез в кусты. – Мать в окно то и дело смотрит, увидит, домой загонит, читать. А мне еще рано!

– Читать не любишь? – улыбнулся Рыков.

Пацан ему определенно понравился. Белобрысый, худощавый, но жилистый, мордаха симпатичная, глазищи живые, умные.

– Да читать-то ладно… Я Андрюху караулю, – объяснил мальчик.

– А Андрюху уже загнали?

– Нет, он с отдыха вот-вот должен приехать, с родичами. Мне что-то везет в подарок. Вот и караулю. А мать орет и орет из окна – домой, домой! – Он комично изобразил материнский вопль. – Не успею я книжку прочитать, как будто! А Андрюха, если меня не увидит, отдаст кому-нибудь еще то, что мне везет. И ведь не сказал, что подарит, а мне интересно, блин.

– Андрей – это твой друг?

– А то! Мы с ним с детства, – пояснил подросток и руку почти к самой земле прижал: – Во с каких лет! В яслях даже вместе были.

– Тогда он никому не отдаст твой подарок. Можешь не прятаться, подарок тебя дождется, – успокоил его Рыков. – Тебя как звать?

– Саша… Может, и не отдаст подарок. Вы правы. Андрюха – верный, – ответил мальчик, но из кустов все равно не вылез. – А вы к кому? Ждете кого-то?

– Понимаешь, Саш, тут такое дело…

Рыков замялся, боясь, что, как только он представится, пацан юркнет в кусты и поминай его как звали. Реакция на его должность у населения бывала разной. Кто-то хотел ему помочь, кто-то нет. Он же за парнем не бросится вдогонку. Хорош он будет?

– Друга у меня убили.

– Дядь Валеру, что ли?! Так он нашим соседом был! Мы с матерью живем двумя этажами выше, – он мотнул головой в сторону подъезда, у которого и торчал на скамеечке Рыков.

– Нет. Друга моего звали… Друга звали Костя. Валерия Юрьевича, Валеру, как ты выразился, убили в один день с моим другом. Из одного оружия. Вот и пытаюсь теперь свести концы с концами, понимаешь?

Он не рискнул назваться другом Сашкиного соседа. Вдруг тот знает об убитом что-то такое, что и ему надо знать. Что тогда?

– А менты отчего же не сводят? – недоверчиво фыркнул Сашка. – Концы эти самые с концами не сведут никак? Все ходили тут, ходили, выспрашивали. Вынюхивали! Круг знакомых и все такое. А у него этих кругов знаешь сколько было! Он баб менял как перчатки, как мать говорит! Иногда за ночь сразу по две бабы к нему приходили. И перед тем, как его ухлопать, одна девица тут крутилась, симпатичная.

– А ты ее видел?! – У Рыкова аж позвоночник свело. Даже надеяться не мог на такую удачу. – Может, та самая, что возле дачи моего друга крутилась? Может, это она и есть…

– Не, эта не убьет, ни за что. Кишка у нее тонка! – фыркнул Сашка и чуть подался вперед, приподняв худенькие плечи. – Она нас с Андрюхой-то испугалась, куда ей ствол-то иметь!

– А вы разве к ней приставали?

– Да нет, просто сидели на лавке, ну, как ты. Ну, смотрели на нее и так, прикалывались. Ржали. А она ежилась вся, как будто мы ее ветками стегали, блин! Ветки у нас в руках были… Баба, она и есть баба! – Сашка сплюнул.

– А потом?

– Она в подъезд вошла. А вскоре выскочила и по двору полетела как чокнутая. Андрюха ей подножку хотел подставить. Я его остановил – расшибется, мол, дура, орать начнет, мать тогда нас точно загонит домой. И все. Что еще-то?

– Так, погоди, Саня, погоди, давай-ка все по порядку, – у Рыкова просто руки чесались все записать, но нельзя, спугнет он парня, и тот умчится, и время будет потеряно зря. Он развернулся на скамейке лицом к пацану, уставился, как на ангела. – Как же она вошла в подъезд, если он всегда заперт? Кто ей открыл? К кому она шла? Сколько пробыла в подъезде? Почему, как ты думаешь, убежала?

– Пришла она к дядь Валере. Тот ей и открыл. – Сашка вздохнул, выдохнул, глянул на него как на дурака, ничего ровным счетом не понимающего. – Говорю же, что девка тут крутилась перед тем, как Валеру завалили. Крутилась-то не просто так, а по делу!

– Ты уверен, что именно Валера ей открыл дверь?

– Конечно, он! Она с ним по домофону балакала. Все просила ее впустить. Долго уговаривала.

– А он не хотел впускать? – уточнил Рыков.

– Нет, она даже грозила ему, кажется. Если честно, я почти и не слушал. Я ветку от кожицы очищал. Это Андрюха уши растопырил. Он потом мне все это пересказал.

– Грозила?! – Рыков изумленно округлил глаза. – А как она грозила? Слышь, Саня, а вдруг это не Валера с ней по домофону говорил? Вдруг кто-то другой?

– Не-а, Валера. Она его еще по имени-отчеству называла, как и ты. Валерий Юрьевич, да?

– Да, да. Значит, она просила ее впустить, а он отказывался?

– Ну!

– Потом все же впустил, когда она начала ему угрожать?

– Ну, я не уверен! – Саня виновато умолк на какое-то время и закончил: – Это Андрюха говорил, что она про коробку какую-то все твердила, потом, что кто-то умер, и еще, что не выполнила она поручение. Ментами еще пригрозила. Это уже под конец, это даже я услыхал. Позвоню, говорит, куда следует, если не откроете!

– И он открыл?

– Открыл.

– Она вошла, а потом обратно выскочила, и уже бегом?

– Точно!

– А долго она там пробыла? У Валеры долго пробыла эта девушка?

– Да ладно! – хмыкнул Сашка и указал пальцем на автомобильную стоянку метрах в тридцати от подъезда. – Мы с Андрюхой только туда дойти успели, как она вылетела как чокнутая.

– Понятно… Значит, недолго… – проговорил вполголоса Рыков. – Могла успеть выстрелить, а могла и не успеть. А скажи-ка мне, дружище, больше никого вы с Андрюхой не видели в тот день, а? Посторонних-то сразу заметно. Ты вот меня враз вычислил. Может, был тут кто-то еще?

– Людей не помню, – не порадовал его Саша, замотав головой. – Тачка одна заметная тут парковалась, у края площадки.

– Что за тачка?

Рыков едва не застонал, ну до того хотелось ему взять все это на карандаш. Вот – привычка, вторая натура! Как же Козырю, например, разучиться убивать?..

– Желтая, спортивная, низкая такая. Мы с Андрюхой не пошли смотреть, что за таз, конкретно, но стильная. Баба была за рулем.

– Не выходила из машины? – машинально поинтересовался Рыков, сочтя, что, скорее всего, эта спортивная машинка никакого отношения к убийству не имеет. Мало ли кто тут мимо ездит?

– Баба – нет. Мужик выходил. Бегом в подъезд, бегом из подъезда. Мы еще с Андрюхой ржали до упаду. Говорим, пока эта высокая девка у нашего подъезда отирается, мужик успел и забежать, и выбежать. Правда, подъехали они, когда девки этой еще не было.

– Выбежал он, когда она еще на улице стояла?

Сашка подумал, наморщив лоб. Потом проговорил не очень уверенно:

– Не-а… Она уже вошла как будто. Да, точно! Андрюха еще встал у двери, чтобы тачку лучше рассмотреть, ну, логотип ее. Но его видно не было. Они потом сразу уехали. Мужик прыгнул в тачку, хлопнул дверцей, и они укатили.

Значит, чужих в тот короткий промежуток времени – пока Валерий Юрьевич был еще жив и неохотно общался по домофону со своей подчиненной – ребята видели только двоих: Игнатову (а это, несомненно, была она) и чужака, приехавшего на желтой спортивной машине с какой-то ба… дамой. Но это, скорее всего, пролет. Мало ли кто мог к кому приехать, так?

Хотя проверить нужно. И доложить об этом тоже не помешает.

– В милиции ты об этом рассказывал, Саня?

Рыков встал, взглянул на часы: совещание уже минут сорок идет полным ходом. Ничего, ему теперь есть что доложить.

– Нет, не рассказывал.

– Почему? – оторопело глянул на него Олег.

– Мать не велела. Не лезь, говорит, в дела взрослых. Не твое дело, говорит. А то начнут таскать без конца. О, блин, Андрюха!!!

Сашка взвился из кустов, как ракета, и помчался, высоко выбрасывая костлявые коленки, к только что подъехавшему джипу. Рыков пошел к своей машине.

На совещание он явился с опозданием в полтора часа. Собственно, и совещания-то никакого уже не было. Оно закончилось давно. Коллеги разошлись по своим кабинетам, кто-то курил под лестницей, кто-то зубоскалил возле дежурки. Полковник, с их слов, о нем даже не вспомнил.

– И что мне теперь делать? – поразмышлял вслух Рыков. – Идти к нему или нет?

– Дело твое, – отозвался один из оперативников, выезжавших на место убийства начальника Игнатовой. – Но лучше сходи. Есть что ему сказать-то?

– Да вроде, – кивнул Олег, постучав пальцем по карману рубашки, из которого торчал блокнот, важно так, как будто тот разбух от его записей. – Был по тому адресу, куда вы на труп выезжали.

– И что там? – Опер затянулся с прищуром, недоверчиво взглянул на коллегу. – Мы все протрусили, пусто!

– Пацана я там забавного встретил.

– Пацана?! – Опер недоверчиво присвистнул. – Пацанам этим, как старухам, веры никакой. Такого наплетут!

– Не скажи… Не скажи.

Желание делиться новостями пропало, и, кивнув, Рыков пошел к полковнику.

– Разрешите? – сунул он нос в его кабинет, дождался разрешающего кивка, вошел, встал навытяжку.

– С чем явился? – взглянул на него поверх очков Игорь Витальевич. – Если пустой – уволю! Ни за что не прощу, что продинамил совещание.

– Есть кое-что, товарищ полковник.

И, для убедительности достав блокнот, Рыков принялся рассказывать, время от времени перелистывая чистые странички.

– Хм-мм… – хмыкнул полковник, снял очки, помотал их за одну дужку в воздухе. – Желтая спортивная машинка, говоришь?

– Так точно, товарищ полковник! – выпалил совершенно удивленный, сбитый с толку Рыков.

Он-то думал, что начальника его рассказ об Игнатовой заинтересует. Что тот начнет переспрашивать, уточнять детали и все такое. А он неожиданно все свое внимание сосредоточил на желтой спортивной машине, подъехавшей к крайнему подъезду за минуту до появления Дины у подъезда своего босса.

– Приехала, стало быть, раньше ее и раньше того момента, когда она выбежала из подъезда, уехала?

– Так точно!

– А сколько приблизительно метров от подъезда погибшего до того, где машина стояла?

– Ну, сколько там от подъезда до подъезда… – Рыков мысленно посчитал свои шаги, переложил их на метры. – Метров двадцать – двадцать пять, может, чуть больше.

– Стало быть… – полковник швырнул очки на стол, откинулся в кресле, азартно взглянул на Рыкова. – Стало быть… Кстати, Рыков, а ты в курсе, что с другой стороны этого нового домика на каждом третьем этаже имеется очень умный пожарный выход?

Он замотал головой, потому что не был в курсе. За дом он не заходил, торчал на лавочке у подъезда.

– Так вот, Рыков. На каждом третьем этаже есть выход на сквозной балкон, такая, знаешь ли, своеобразная веранда, с которой можно попасть в любой подъезд! Дом девятиэтажный, так?

– Так точно!

– Да что ты заладил, как попугай?! – рассердился полковник и кивнул на стул. – Сядь лучше.

Рыков послушно уселся.

– Так вот… Поднимаешься ты на третий этаж и с пожарного выхода попадаешь на сквозной балкон, откуда ты можешь выйти через любой подъезд, тоже на третьем этаже. Поднимаешься на шестой этаж и… И так же – на девятый. Покойник у нас на каком этаже жил, на шестом, кажется?

– Так… – хотел было снова отрапортовать Олег, но наткнулся взглядом на насупленные брови полковника и пробормотал: – Да, на шестом.

– Вот! А если предположить, что в последний подъезд входит убийца, быстро поднимается на шестой этаж, пробегает по балкону, находит нужную дверь в тот подъезд, где проживал теперь уже покойный начальник нашей фигурантки… Убивает его и возвращается тем же путем, то… То картина преступления, можно сказать, сложилась, Рыков! Понимаешь, о чем я?

Он ни хрена не понимал. Пусть доступ имелся в каждый подъезд с третьего, шестого и девятого этажей. Это же не может означать, что любой, кто подъехал к дому в момент убийства, должен непременно стать подозреваемым!

– Вижу, не понимаешь, – снисходительно хмыкнул Игорь Витальевич. – Потому что, Рыков… Потому что ты сейчас думаешь, что я пытаюсь подтасовать факты и хочу случайных, просто подъехавших к крайнему подъезду людей сделать подозреваемыми. Так ведь?

– Приблизительно, – нехотя признался Олег, по ходу думая, чем ему может грозить подобная откровенность.

– А я потому этих самых людишек заподозрил, Рыков, что в момент убийства Иванцовых по дачному поселку тоже моталась желтая спортивная машинка, «Хонда» называется. И чуть с ног не сбила Дину Игнатову. Еле-еле бедолага успела увернуться. И потому я подозреваю этих людишек, Рыков, что сегодня утром в такой же вот – не побоюсь, к слову, предположить, что в той же самой! – желтой машинке был обнаружен труп женщины. Поначалу всем показалось, что это ДТП. Улетела на повороте машинка в кусты, женщина и разбилась. Но при тщательном осмотре обнаружился след от инъекции.

– Убийство?! – ахнул Рыков. – И кто эта женщина, товарищ полковник?

– Труп пока не опознан, ждем муженька на опознание. Но по документам в ее сумочке это Ковригина. Алена Ковригина, дочь застреленных супругов Иванцовых! И машинка по документам – ее. Так-то, Рыков!

Полковник замолчал, вновь поиграл очками, потом со вздохом водрузил их на нос, не забыв, к слову, покоситься на злосчастный вентилятор.

– Ничего себе! – присвистнул Олег и даже локти на стол взгромоздил, чего раньше не позволял себе никто и никогда в этом кабинете. – Выходит, что в момент убийства ее родителей Лена была на даче?! Она что…

– Да вряд ли, Рыков, – махнул в его сторону рукой полковник. – Сама она не убивала, это вряд ли. Сообщник! У нее, это точно, был сообщник. Его она и к дому начальника Игнатовой привезла. Его и ждала, его и увезла восвояси. И он же, думаю, от нее и избавился.

– Муж?!

Рыков вспомнил Ковригина: симпатичный, нарядный, от него за версту так и несло благополучием. И самое главное вспомнилось: на момент убийства Иванцовых у этого хлыща не было алиби! С другой стороны, представить себе этого лощеного молодого дяденьку скачущим по этажам девятиэтажного дома с пистолетом наперевес было очень сложно. Чистоплюйством от него не просто несло – разило. Он стены кабинета Рыкова рассматривал с такой брезгливой миной, будто в отхожее место попал. Нет, такой не запятнает своих рук убийством.

– Вот это вряд ли, – неожиданно поддержал его мыслительную активность полковник. – Ему, может, выгода и есть от жены избавиться. Но на момент убийства его жены у него алиби. Любовь у Ковригина! Любовь всей его жизни! Один наш товарищ знаком с его избранницей. Говорит, она чрезвычайно порядочная особа. Так что…

– Получается, что у Ковригиной был сообщник и этот сообщник – не ее муж? – высказал предположение Рыков и застонал про себя.

Вот где теперь искать этого сообщника, где?! Он ведь мог быть любовником Ковригиной? Мог. Но Лена Ковригина мертва. Мужу наверняка ничего не известно о нем. Кто же знакомит мужей с любовниками? Только дуры. Лена дурой отнюдь не выглядела. Она выглядела несчастной, замотанной горем женщиной. Загнанной, можно даже сказать. Загнанной обстоятельствами в угол!

– Она убила родителей… – задумчиво произнес Рыков вполголоса. – Не сама, конечно…

– Она могла и не знать, что их убили. Могла просто сидеть в машине, пока ее сообщник с ними говорил, или что там он делал, не знаю, – полковник недовольно сморщился, кивнул куда-то на окно. – Кузя-то Козырь теперь козырем ходит! Предъявить ему нечего. Ни единого его отпечатка на месте преступления не обнаружено. И Кузьмина этого, к слову, тоже. Гуляют на свободе, голубчики.

– А Игнатова?

– А Игнатова молчит. Лежит на койке и молчит. Брякнула про машинку – мне – и снова рот на замок. Дуреха! Ее уж и выпускать пора, а она головой трясет и вставать отказывается. Но мне все равно ее завтра отпустить придется. Пусть этот Кузьмин ее хоть на носилках отсюда выносит, мне-то что! – фыркнул полковник, достал из стола скомканный носовой платок, вытер багровые щеки, шею, плюнул в сердцах в сторону вентилятора: – Чтоб ты провалился, гад!!!

– А она не сказала вам, Игорь Витальевич, зачем она искала дом Иванцовых? – вдруг снова вспомнил рассказ мальчишки Рыков.

– Не-а. Онемела просто, дура, и все!

– А она ведь туда ездила по поручению своего босса. Он ее послал туда с какой-то коробкой.

– Коробкой?! – Полковник аж с места привстал, забыв про духоту.

– Да! Она должна была передать Иванцовым какую-то коробку. Нашла их мертвыми. Или не нашла, а как-то узнала об их смерти, не знаю. Об этом лучше у нее спросить.

– А она молчит! – поддел его полковник. – И про коробку молчит! И не было обнаружено при ней никаких коробок. И при этих двоих – тоже ничего. И ни про какую коробку они не обмолвились, ни разу!

Встал и пошел к чайнику, тот стоял на подоконнике, чаепитие намечалось, стало быть, этому занятию он отводил полчаса, не меньше. И попробуйте его прервать!

Рыков почесал в затылке. Пригладил волосы, не к месту вспомнил, что с сюрпризом жене он сильно задерживается. Машинка ее стоит на стоянке возле дома, ключи у него в кармане, а Женечка об этом еще ничего не знает. Рабочий день закончен, а он все в кабинете начальника сидит. Теперь вот еще и чаепитие наметилось.

Домой… Очень хочется домой…

– Потом она бросилась к начальнику, отправившему ее с поручением. Долго уговаривала его впустить ее. Даже угрожала открыть коробку прямо перед подъездом, – забубнил Рыков, с тоской наблюдая за неторопливыми движениями полковника. Чайная церемония грозила затянуться. – Тогда-то он ее и впустил.

– И в тот момент, пока она поднималась, его пристрелили, – полковник накрыл заварочный чайник теплой овечьей рукавицей, расшитой бисером. – Или в тот самый момент, когда этот парень говорил со своей подчиненной, убийца уже был у него?

– Могло быть и такое, – послушно кивнул Рыков и принял из рук полковника чашку с блюдцем. – Неспроста он не хотел ее впускать. Неспроста!

Ужин Женечке подогревать придется, подумал он с тоской. А на ужин она просила не опаздывать, что-то собиралась приготовить необычное. Он застал ее утром, после душа, за приготовлением сложного маринада, куда потом она укладывала куски рыбы.

– Не подсматривай! – шикнула она на него и замахнулась кухонным полотенцем. – Вечно ты, Олег! Никаких сюрпризов с тобой не получается…

Зато у него сегодня сюрприз ой какой получится! И ничего, что с опозданием. А сейчас он будет послушно пить чай с полковником – следует принять за честь, что его угостили. Будет слушать умные речи опытного мужика и строить свои версии.

– А если босс не хотел впускать Игнатову, значит, он впустил своего убийцу. А раз уж впустил, значит, человек этот был ему знаком. Возможно такое?

– Возможно, – Рыков вежливо поблагодарил, когда полковник налил ему в чашку ароматный крепкий чай. – С Игнатовой ведь он так осторожничал!

– Точно, Рыков. И что нам это дает?

Игорь Витальевич, тяжело ступая, прошел к своему месту. Сел, пододвинул к себе чашку с чаем. Глянул на нее неприязненно и тут же отодвинул со вздохом.

– А ничего нам это не дает, Рыков. Ничего! Круг замкнулся. Уверен, что этого знакомого своей жены Ковригин не знал. Он ведь что о ней говорил тебе? Что она домоседка?

– Так точно.

– Во-о-от, – повторил свой тяжелый вздох полковник. – Значит, не знал он ни хрена о ее связях. Ладно… Ты вот что, Рыков… Ступай-ка ты домой, друг. А я… Поеду навещу Игнатову. Может, растормошу ее накануне выписки, блин…

Пока он ехал к дому, на улице потемнело так стремительно, что он за мобильным телефоном с часами полез. Неужели он с начальником до ночи засиделся? Но нет, еще рановато было для темноты такой, а она сгустилась между домами, хоть уличные фонари зажигай. И лишь когда небо прорвал первый зигзаг молнии, он понял, что небесами готовится непогода. А он с Женечкой после ужина хотел погулять и как бы невзначай подвести ее к машинке и…

Ладно, он придумает что-нибудь. Зонтиков, в конце концов, никто не отменял. Добегут от подъезда, свернут за угол дома, не раскиснут. Выманить бы ее из дома в дождь…

Рыков поставил свою машину на привычном месте. Добежал до угла, глянул: машинка Женечки стояла там, где он ее оставил. Все в порядке. Он вернулся назад бегом, успев промокнуть под стремительно хлынувшим дождем до нитки. Задрал голову, взглянул на свои окна, и тут же в груди его что-то неприятно екнуло.

Его квартира смотрела на город черными проемами окон. И это при том, что вокруг них, у соседей, окна светились. И это при том, что Женечка терпеть не могла квартирные сумерки, а темноту – тем более.

А вдруг… Вдруг она ушла от него?! Снова ушла от него?! С ней связался ее бывший третий, поплакался на ее милом хрупком плече, нажаловался на него – на Рыкова, – и Женечка ушла?..

Он так боялся войти в пустую квартиру, что, обойдя шахту лифта, пошел вверх по лестнице. Встал перед дверью и бесконечно долго искал ключи. Нашел, вставил в замок, а повернуть их сил не осталось.

Рыков прислонился лбом к холодной шершавой стене подъезда, послушал, как тревожно колотится его сердце о ребра. Повернул ключ и, словно в пропасть прыгнул, вошел в свой дом.

Было тихо, так что в ушах зазвенело.

– Женя… – позвал Олег, никто не отозвался, он позвал громче: – Женька! Женечка, где ты, малыш?!

Ему показалось, или в их спальне что-то едва слышно ворохнулось?!

Рыков швырнул сумку под ноги, ключи от дома и квартиры – туда же и, забыв разуться (а Женька его ругала за уличную грязь на полу), пошел в спальню.

– Женя! Женя, ты где?! – громко позвал Рыков, распахнув дверь спальни и начав шарить по стене в поисках выключателя. – Да что за черт! Женька!!! Куда ты подевалась?!

Свет вспыхнул, больно резанув его по глазам. Но еще больнее было увидеть ее – съежившуюся в углу за шкафом, всю в слезах.

– Кто?! – взревел Рыков, сердце окатила страшная волна боли, гнева и облегчения – она дома, слава богу, она дома! – Кто тебя обидел, малыш?!

Он вытащил ее из угла, схватил на руки, под коленки, как ребенка, и потащил в кухню. Усадил на стул, налил воды, заставил ее выпить целый стакан. Она ведь молчала, не говорила ничего, хотя он продолжал допрашивать и тормошить ее. Потом он намочил руки и вытер ее лицо, мокрое от слез.

– Ну! Посмотри на меня, – потребовал Рыков, уже осипнув от волнения. – Что стряслось? Кто тебя обидел, ну? Почему ты сидишь в углу, за шкафом? В темноте почему сидишь, Жень?!

– Олег… – шепнула она, едва шевельнув губами. – Господи, как же хорошо, что ты пришел!

И она снова расплакалась. Теперь уже слезы были другими. Теперь она не боялась, не тряслась. Она плакала с облегчением, обхватив его за шею и прижимаясь всем телом к мужу.

– Я пошла в магазин, – начала она рассказывать, наплакавшись вволю. – Кое-чего не хватило для соуса к рыбе. Ты же помнишь про ужин, не забыл?

– Нет, – он поцеловал ее в макушку. – Я помню и тоже приготовил тебе сюрприз. А тут такое…

Она сидела у него на коленях, прижавшись щекой к его пыльной рубашке. Она вцепилась в него так, будто кто-то у нее вот-вот должен был его отобрать.

– Иду из магазина… Сначала все нормально было. Я сообщение тебе отправила. Ты его получил?

– Конечно, – кивнул Рыков.

Ее сообщение о том, что соскучилась и любит, он получил как раз в тот момент, когда щелкал по зубам лживого «вора в законе».

– А отчего не ответил? – Женька подняла на него укоризненный взгляд. – Я ждала.

– Прости, не до того было, милая. Занят был. Прости.

– Ладно… Мне потом тоже не до того стало. Как увидела!.. По порядку… Я пришла домой, повозилась в кухне, вспомнила, что записалась на маникюр, и бегом вниз. Тут ведь салон такой хороший на первом этаже, ты видел?

Он кивнул, пытаясь вспомнить, где и какой салон в его доме открылся?

– Оттуда возвращаюсь, и тут такое!!! – Она судорожно вздохнула и прижалась к нему еще крепче, горячо задышав прямо в сердце. – А он приехал! Приехал с разборками!

– Кто?! Кто приехал?!

Рыков сразу понял, о ком она. И перепугался так, что у него под лопаткой закололо. Неужели он осмелился? Неужели он, мерзость такая, позволил себе перешагнуть через собственную трусость и помчался с разборками к беззащитной женщине, которой и без того от него досталось?!

– Ну… Бывший… Он приехал ко мне… За мной – я не знаю! Я так перепугалась и бегом к подъезду! Заперлась, за шкаф села и тебя жду!

– А он? Он что? Бежал за тобой следом?

Удавлю, тут же подумал Рыков. Удавлю гадину! И точно – одним глухарем у них в отделе будет меньше. Он против таких мер, но за Женьку…

– А я не знаю, Олег, бежал он или нет. Я его не видела. Я даже не обернулась ни разу.

– Но он хоть что-то сказал тебе или крикнул? Угрожал?! – У Рыкова отчетливо скрипнули зубы.

– Я не слышала. Может, и кричал! Я словно ослепла и оглохла! Как увидала машину, так и бегом…

– Так, стоп! – Рыков опешил и отодвинул Женьку от себя. – Ты его самого-то видела?

– Нет. Я увидела свою машину! Бывшую… Но этого ведь достаточно! Если машина стоит за углом дома, значит, на ней он и приехал.

– О господи! – Олег с нервным смешком обхватил ладонями ее голову и снова прижал к своей груди. – Ох, ты господи! А я-то думал… Дуреха ты моя, дуреха… Я хотел сюрприз… И вон что вышло.

– Какой сюрприз?! – Женька сползла с его коленей, уставилась на него: – Какой сюрприз, Олег?! Машина… Ты что, отобрал ее у него?! И…

– Не отбирал. Он сам отдал, добровольно, – соврал Рыков, увидев, что она опять перепугалась до смерти. – И никакой он не «вор в законе», шпана он поганая, дешевка! И деньги за квартиру он тебе вернет! Я дал ему сроку две недели. Украшения, правда, он все уже промотал. И деньги, говорит, вернуть не сумеет. Потратил! А и ладно…

– А и ладно… – эхом отозвалась Женька и, неожиданно попятившись, скомандовала звенящим странным голосом, и глаза у нее сделались тоже странными – глубокими и потемневшими, как небо за окнами: – А ну, быстро снимай уличную обувь, вымой руки и переодень рубашку! Ужин через десять минут, Рыков!

Олег принял душ, натянул трикотажные шорты, футболку в полоску, пригладил волосы, оглядел себя критически. Снова себе не понравился.

Если она его и вправду любит, то за что? Он некрасивый, совсем некрасивый. Немного посвежел цвет лица, заблестели глаза от счастья, но нос остался прежней формы и волос на башке не прибавилось. И снова, как давеча, его неприятным холодком кольнуло: а вдруг, вернув себе все, она его снова не захочет?..

– Рыков, ты что там, помер, да? – Женька кулаком шарахнула по двери ванной. – Вылезай, у меня все остывает!

Он вздрогнул, погасил свет над зеркалом, открыл дверь и пошел в кухню.

А там…

А там все было здорово! Римская штора опущена до подоконника, стол сервирован на двоих, горят свечи в подаренном матерью трехрогом подсвечнике. Пахнет восхитительно. И Женька! С высоко заколотыми волосами, с припудренным лицом, в нарядном платье, такая красивая, что дух захватывает.

– Садись! – вновь командным голосом приказала она и подтолкнула его к столу. – Садись, Рыков, и разливай вино, мне тост уже весь язык исколол.

Он послушно разлил вино по бокалам. Дождался, пока ему на тарелку ляжет кусок рыбы, пахнущий так, что желудок его в голос завопил. На краешек тарелки упала щепотка овощей, нарезанных затейливой соломкой и политых какой-то ароматной смесью.

– Здорово! – засопел Рыков, вдыхая запахи великолепной еды. – Какая ты… Чудо, Жень! Я так… Я так счастлив!!!

– Ага, достаточно куска рыбы для полного твоего счастья, – отозвалась она ворчливо, уселась за стол, взяла в руки бокал.

Уставилась на него строго, непримиримо как-то даже. Рогов оторопел и, честно говоря, струсил. И испариной неприятной покрылся.

Вот оно, начинается! Сейчас, во время этого славного ужина ему и сообщат, что надобность в нем отпала. Жилищную проблему она решит за неделю, получив обратно деньги. Машина при ней. Что еще? Ах, украшения! Так это дело наживное! Все, Олег Иваныч, будьте здоровы!

– Прежде чем мы выпьем, дорогой, – исковеркав до неузнаваемости последнее слово, прошипела Женька, как злобная кошка, – ты мне пообещаешь одну вещь!

– Какую?..

Он так остро в этот момент почувствовал свою некрасивость, особенно когда на его носу повисла капля пота, что раскис окончательно. Поставил бокал на стол, вытер лицо салфеткой. Отвернулся к окну, занавешенному наглухо. Он никогда так не занавешивался, когда жил один, он вообще этого не делал. С открытыми окнами исчезало ощущение его полной изоляции от мира. Не так сильно терзало одиночество.

– Ты пообещаешь мне, милый, что никогда больше, никогда, слышишь!!!

Ее голос вдруг зазвенел от слез, и ему пришлось повернуться к ней. Забылась тут же и собственная внешность, сильно проигрывающая ее бывшему красавчику – похитителю женских сердец. И Женькино, теперь уже независимое, положение тут же позабылось. Она на него так смотрела!..

– Ты никогда больше не будешь рисковать собой из-за какого-нибудь дерьма вроде денег или машины, тьфу-тьфу на них! Тьфу три раза!!! – и Женька плюнула через свое левое плечо. – Никогда не станешь делать мне таких подарков, слышишь, Рыков?!

– Слышу, – произнес он негромко, поднял бокал. – За это обещание мы и выпьем?

– Нет, погоди! – Она стукнула ладонью по столу. – Ты не станешь рисковать собой, не будешь думать, что для меня это главное! Я… Я сильно запуталась в этой жизни, Олег… Но это время ушло! Понимаешь?! Для меня это не важно теперь!!! Не нужно!!! Мне вообще без тебя ничего не нужно, ничего!

– Мне тоже, – в горле у него уже вовсю щипало, нужно было сделать хотя бы глоток вина, а она все медлила. Он снова поднял бокал повыше. – За это пьем? За нас?

– Нет… Я хочу выпить… За самого… За самого лучшего, самого надежного, самого сильного и любимого мужчину на свете. Я хочу выпить за моего мужа – Рыкова Олега! Пьем!..

И она разревелась. Пила, давясь слезами, и грозила ему пальцем, и качала ладонью вниз-вверх, чтобы и он выпил тоже. А он… У него же и руки трясутся, и губы дрожат, в горле как будто гланды вздулись, и дышать нечем… Выпил все же, с горем пополам, отдышался.

– О том, как я тебя люблю, даже говорить не стоит, – вымолвил Олег, забросив в рот какую-то душистую веточку из салата. – Это займет очень много времени.

– А мы торопимся? – Ее красивый полный рот расплылся в улыбке. Глаза глянули на него весело, игриво.

Странные все-таки существа – женщины, подумал Олег, лаская Женьку взглядом. Страх у них сменяется болью, боль – гневом, гнев разбавляется нежностью, прячась потом за безмятежностью и счастьем. И все это происходит с ними почти молниеносно. Познать это и справиться со всем этим очень сложно, почти невозможно, но он постарается.

– Мы? – ответил он. – Мы торопимся? Ну… Если только совсем немного.

– Да? – Женька округлила глаза. – А куда?

– Ну…

Рыков скомкал салфетку, вытирая рот. Встал, подошел к ней, опустился на колени, уткнув подбородок в мягкий шелк, обтягивавший ее ноги. Погладил ее по щиколоткам.

– Неужели ты не хочешь взглянуть поближе на машинку, малыш? – Он поднял на нее шкодливый взгляд. – Совсем не хочешь?

– Ну… – Женя рассеянно гладила его по затылку, взгляд у нее затуманился. – Ну… Я не знаю…

– И не соскучилась?

– Ну…

– А поглядеть? А одним глазком? А? – Рыков потрепал ее за подол и потянул со стула. – Идем, маленькая, идем.

Женька протяжно вздохнула, потом – вздохнула виновато и через мгновение сорвалась с места с прытью молоденькой девчонки, увлекая его за собой в прихожую.

– Ты – самый лучший! – успела она ему шепнуть, прежде чем они выбежали из квартиры. – Ты самый лучший, мой Олег…

Глава 15

Дину не выпустили – ее выперли из тюремного лазарета.

– Давай, девочка, иди, иди, – напутствовал ее полковник, явившийся извлекать ее из больничных тюремных застенков.

Это он сам так сказал, удивившись ее нежеланию идти домой.

– Коробку нашли? – спросила она, прежде чем уйти.

– А как же! – Полковник оживленно потер руки. – И коробку в камере хранения нашли. И то, что в коробке было, тоже нашли.

– Это что-то важное? – спросила Дина, переминаясь с ноги на ногу, стесняясь этой идиотской обуви, купленной ей Кузьминым еще до их ареста.

– Да, благодаря этому мы и нашли преступника, там оказалось… – начал было говорить полковник.

Но Дина его перебила:

– Не хочу!

– Что? – не понял полковник.

– Не хочу знать! Так много бед… И что, все из-за этой коробки?! – Она помотала головой, закусив губу, чтобы не расплакаться. – Господи… Если бы я не опоздала тогда… Если бы… Может, они все и выжили бы, а?

– Не думаю, – качнул головой полковник и шагнул к служебной машине. – Тот человек… Он просто одержим был идеей – избавиться от десятилетнего гнета шантажа.

– Он пойман, надеюсь? – Дина тоже шагнула – в сторону.

– Да, его задержали.

– Говорит?

– Пока упрямится, но, думаю, это ненадолго. Улик предостаточно. Ну… Всего вам, Игнатова, доброго. И бизнесмена-то пожалейте вы своего. Тоже груз десятилетний на себе несет. Непорядок, Игнатова!

– В каком смысле? Какого бизнесмена?

Дина наморщила лоб, пытаясь вникнуть. Но понять этого грузного седого полковника сегодня ей было сложно. Вот позавчера, вчера, когда он приходил к ней вечерами и говорил подолгу, понимание у них какое-то возникло. И голос его казался проникновенным, и слова правильными. Но сегодня, при тусклом свете ненастного дня, все стало иным. Безразличным, что ли. Ненужным. «Не ее», вообще.

– Я про Кузьмина говорю. Уж не мучьте вы его так! Мужик весь исстрадался и…

– Всего вам доброго и спасибо за все, – оборвала она его, жестко поджав губы.

Она повернулась к полковнику спиной и, широко шагая, пошла… Куда она шла, она не знала. Ключей от квартиры, в которой она жила прежде, у нее не было. Сумка со всеми ее вещами – и с теми, что купил ей Кузьмин, и со взятыми ею из квартиры, когда она намеревалась сбежать, – документы, ключи, все-все осталось там, где ее арестовывали. Ее забрали, в чем она была. В этом же и выпустили.

Куда ей идти?!

Она даже матери позвонить не может и о помощи ее попросить, потому что мобильник тоже остался в той квартире, которую Кузьмин делил со своим странным другом. Она даже пончик купить не может, а аппетит неожиданно вернулся – вместе со свободой, и в животе у нее заурчало.

Неожиданно ей стало так жаль себя – грязную, помятую, без рубля в кармане, – что, прислонившись к первому попавшемуся на ее пути дереву, Дина заревела. Слезы лились без остановки, в груди и носу хлюпало, горе ее множилось, горе, в которое ее насильно впихнул погибший начальник.

Зачем ей все это было нужно? Зачем это все?! Разве могла она думать, что везет в дачный поселок в пустой на первый взгляд коробке что-то очень важное? Какую-то информацию, которая стоила жизни стольким людям?! Как все это могло так переплестись?!

А Кузьмин!

Какая он все-таки сволочь! Ни в какой тюрьме он десять лет не сидел! А она-то думала, она-то мучилась!..

Он вообще туда не отправился, пробыв всего лишь несколько месяцев под следствием. Ладно, может, и тяжкими стали для него те месяцы, тем более что никого, как оказалось, он не убивал. Но она-то, она же думала иначе!!! Она страдала, между прочим!!! Страдала и мучилась сознанием того, что лишила свободы – невинного, возможно, человека – на долгие десять лет!

Почему он промолчал? Почему не рассказал все сразу?! Почему солгал, представился ей уголовником, явившимся в этот город, чтобы вершить какую-то собственную справедливость?! Увез ее куда-то, в какие-то дебри, измывался там над ней несколько дней подряд…

– Ненавижу! – давясь слезами, прошипела Дина. – Просто ненавижу, сволочь!!!

– Я не ошибусь, если предположу, что данные лестные слова адресованы мне? Так ведь, дылда?

Дина вздрогнула, медленно повернулась.

У обочины стоял черный джип, в окне со стороны водителя виднелась голова Кузи Козыря. В ее сторону он не смотрел. У распахнутой пассажирской дверцы стоял Кузьмин, сверля ее злыми глазами и напряженно улыбаясь. Выглядел он преотлично. Дорогие брюки, светлая сорочка с длинными рукавами, галстук. Гладко выбрит и как будто только что подстрижен. И даже от того места, где он стоял, несло эксклюзивным дорогим одеколоном. Лощеный гад!

А она!..

Дина невольно скользнула взглядом по своей несвежей футболке, по трикотажным штанам, растянувшимся на три размера. И пахло от нее тюрьмой и больницей.

– Ты почему ревешь? – Он словно бы нехотя двинулся от машины к ней, подошел, оглядел с пренебрежением ее всю, от пяток до всклокоченной макушки. – Что ревешь-то, спрашиваю, дылда? Совесть замучила?

– Да пошел ты! – Она не выдержала и заорала на него в полный голос.

И плевать ей было, что прохожие стали оборачиваться и рассматривать их с недоуменным интересом. И она даже понимала их недоумение. Чего хочет такой импозантный и… ну да, красивый, красивый! – она и отрицать не станет – парень от этой странной замарашки? Почему позволяет ей кричать на себя?

– Ты сволочь!!! Ты знал, что я не знала про тебя… И продолжал топтать мою душу!!! Ненавижу!!! И не смей ко мне приближаться, понял?!

– Не очень-то и хотелось, – фыркнул Кузьмин, и взгляд его сделался немного озабоченным, а вот улыбка стала теплее. – А душа-то, стало быть, дергалась, а, дылда? Хоть немного, но дергалась, так?

– Уйди от меня!!! – зашипела Дина, со злостью вытирая мокрое от слез лицо.

– Я уйду, а ты куда пойдешь, дылда? Без денег, без ключей от квартиры? Да ты и без квартиры теперь уже, наверное.

– Это почему?

– Так уволили тебя наверняка, – фыркнул Кузьмин почти весело. – Прогуляла ты без уважительной причины вон сколько времени! Кто же тебя держать станет?

– Я прогуляла по уважительной причине, – возразила она и с тоской посмотрела по сторонам.

Зацепилась взглядом за его машину. Кузя Козырь по-прежнему внимательно изучал пространство прямо перед собой, не глядя в их сторону. Кузьмин смотрел на нее, не отрываясь. Что они тут делали? Зачем подъехали к тому времени, как ее выпустили? Поиздеваться? Указать ей на ее «место»?

– Сидеть в тюрьме – уважительная причина?! – ахнул Данила и добавил со злым смешком: – Уволена ты, дылда, будь уверена, ты уволена! Идти тебе посему некуда.

– Господи, как же я от тебя устала, – пробормотала Дина, сползла по стволу дерева, уселась на корточки и вновь заплакала.

Он был прав, этот выхоленный гад. Идти ей некуда. Она и сама за несколько минут до его появления думала как раз об этом. Но надежда оставалась – что ее все еще держат в штате сотрудников. Он вон говорит, что нет – не держат. Значит, так и есть. А значит, нет надежды и на крышу над головой.

– Мои вещи у тебя? – вдруг вспомнила она о своей дорожной сумке. – Там было немного денег.

– Денег?! – Кузьмин шагнул вперед и тоже присел на корточки с ней рядом, почти касаясь ее плечом. – Каких денег, дылда? Я не видел никаких денег.

– Украли, что ли? Вместе со своим уголовником? – предположила она равнодушным, пустым голосом. – Как раз моих копеек вам до полного счастья и не хватало. С вашим Кузей, блин!

Он промолчал и неожиданно потянулся к ней. Дотронулся до уха, щеки, потрепал по плечу.

– Хватит бузить, Дин, – произнес вдруг Данила совершенно по-человечески и начал подниматься, увлекая ее за собой за руку. – Идем домой. Ты устала, вымотана. Голодная наверняка. Дома все готово. Идем, идем. Не бузи, Динка. Хватит уже, десять лет прошло, а ты все бузишь…

Дина слушала его – и не узнавала. Откуда этот изменившийся голос? Откуда это вполне человеческое обращение, забота будто бы даже? Она всегда была для него дылдой, за исключением коротенького промежутка времени из их детства и начала юности.

Он силой тащил ее к машине. Она упиралась пятками, цеплялась за ветки, а он все равно тащил.

– Никто с тобой ничего не сделает, Динка, – произнес примирительно Кузьмин и впихнул ее на заднее сиденье. – Мы желаем тебе только добра.

– Ух ты!!! – воскликнула она и, дотянувшись, сильно дернула его за ухо. – Этим и вызвана твоя ложь?!

– Какая ложь? – Данила сел на пассажирское сиденье рядом со своим другом, кивком приказал ему ехать.

– Ты же соврал мне, Кузьмин! Ты все время врал! А я верила, что ты сидел в тюрьме все эти десять лет! Это… Это пакостно, Кузьмин!

– А я не врал, – возразил он и с улыбкой обернулся к ней. – Я просто не говорил тебе всей правды. А это разные вещи… – и, чуть подергав губами, с трудом сдерживая улыбку, он не стерпел и закончил с явным удовольствием: – Дылда!..

Они везли ее очень долго. Колесили по городу, проехали давно поворот на ту улицу, откуда их всех забрал ОМОН. Выехали к центру, свернули к высокому зданию, где располагался вполне приличный отель. Она его знала, потому что устраивала туда однажды приехавших к ним в фирму гостей. Но и мимо отеля они тоже проехали. Машина нырнула в арку проходного двора, повиляла по тесным дворикам и остановилась у подъезда с железной дверью.

Кузьмин вышел, вполголоса отдал какие-то распоряжения Кузе Козырю и открыл дверцу.

– Выходи.

– Не забудь добавить – дылда! – злобно отозвалась Дина и неожиданно зевнула.

Пока они катались по городу, она вовсю клевала носом, дергаясь время от времени на вынужденных остановках и тараща глаза, пытаясь угадать их маршрут. Сейчас ее слегка познабливало, кололо в висках. До нервного зуда хотелось принять горячую ванну и съесть чего-нибудь горячего. Если Кузьмин опять устроил ей очередное испытание, она просто не выдержит.

Они вошли в подъезд. Он шел впереди, с небольшим чемоданчиком в руках, который забрал из машины. Она сзади – злая, лохматая, голодная, грязная и некрасивая. Вошли в лифт так же – он впереди, она сзади. Он нажал на кнопку, она проглядела – какого этажа. Быстро доехали. Вышли на просторную лестничную клетку, где была всего одна дверь.

– Очередное приобретение? – поинтересовалась Дина, устало прислоняясь лбом к косяку.

– Угу, – кивнул Кузьмин, открыл дверь, неучтиво втолкнул ее, буркнув: – Входи, будь как дома.

Быть как дома здесь она не могла по той простой причине, что не привыкла к подобной роскоши. Дорогая обстановка, хрустальные, явно авторской работы, люстры. Мягкие ковры на полу, по которым она стеснялась ступить в своих грязных, заношенных носках.

– Что скажешь? – вызывающе спросил Кузьмин, проходя в гостиную и увлекая ее за собой. – Нравится?

– Что мне должно нравиться, Данила? Мебель? Ковры? Люстры? Количество комнат? Сколько их здесь – четыре?

– Пять, – уточнил он.

– Пять? Зачем так много?

– Гостиная, спальная, кабинет и две детские комнаты, – перечислил он с непонятным вызовом, уселся на диван, обитый приятным для глаз зеленым велюром, закинул нога на ногу. – Нравится?

– У тебя, наверное, большая семья? Вы, должно быть, очень счастливы здесь все вместе?

Дина пожала плечами, стараясь говорить равнодушно и выглядеть при этом так же, хотя в душе у нее все переворачивалось от непонятной обиды, злости и на него и на себя.

Вот! Он ведь снова наказывает ее! Он привез ее сюда, чтобы показать ей свой дом, дом своей семьи, где есть две детские комнаты и супружеская спальня тоже имеется. Вполне благополучная, состоявшаяся семья с двумя детьми, с мамой и папой. А у нее ничего этого нет! Ничего и никого! Была ведомственная квартирка, и ту теперь отобрали, потому что уволили ее из-за этих вынужденных прогулов.

Так сказал Кузьмин, кичившийся перед ней своим благополучием, отчего ей вновь захотелось заплакать.

Вот, дылда! Вот, кричат его глаза, ты, не разобравшись и не поверив, хотела засадить невиновного человека на долгих десять лет в тюрьму, выпендривалась своей порядочностью, носилась с ней, как с иконой. И что ты получила взамен? Растянувшиеся до неимоверных размеров трикотажные штаны, пустой кошелек, отсутствие ключей от квартиры, потому что таковой у тебя не имеется? Ни мужа, ни детей, никого…

– Тебе нравится здесь, дылда? – пропустив ее вопрос о семье мимо ушей, снова пристал он. – Нравится?

– Да зачем тебе знать, где и с кем мне нравится, Кузьмин?! – не выдержав, она всхлипнула.

Дине так стыдно было из-за ее внешнего вида, нечесаных волос, поломанных ногтей, грязной одежды, что желание провалиться сквозь землю обострялось с каждой минутой.

Очень стыдно сделалось ей вдруг за всю ее жизнь, которую Дина считала вполне сносной прежде и которая оказалась вдруг никчемной и пустой. Исчезни она сейчас, о ней никто и не вспомнит! Разве только мать с отцом, и то потому лишь, что она вовремя не прислала им поздравлений с праздниками. Или Кузьмин, к примеру, потому что ему не перед кем станет выделываться.

Стыдно, господи, за урчащий от голода желудок! Есть ей хотелось так, что во рту сделалось горько и тошнотворно.

Но весь этот стыд был ничтожен перед самым главным ее покаянием. Кузьмин… он очень нравился ей! И не теперь, и не день, и не неделю назад, а еще тогда, давно-давно, когда прижимал он ее к себе, мокрую, из-под дождя, из-за чего ей потом было неловко и тревожно. Он нравился ей, хотя и дразнил ее почти всегда, и задирал, и, случалось даже, за косы дергал. Это потом уже был Витя и осознание серьезной влюбленности, а до этого…

– Не мучай меня, пожалуйста, Данила, – прошептала Дина и расплакалась. – Что ты хочешь от меня услышать сейчас, что?! Что мне здесь нравится? Что я мечтала бы здесь поселиться? Что я… Так не скажу я тебе этого никогда!

– Почему? – Он оперся локтем о колено, обтянутое тканью дорогих брюк, положил подбородок в раскрытую ладонь так, что остались видны только его глаза. И в глазах этих плескалось такое… – Почему не скажешь, из вредности?

– Я есть хочу, Кузьмин! – пожаловалась она. – Дай мне чего-нибудь, а? Надеюсь, твою семью я не ущемлю?..

Со смехом он впихнул ее в ванную комнату, бросив следом мягкий шелковый халат небесно-голубого цвета. Она купалась и все гадала: он купил его для нее специально или халат от жены остался, которая…

Она сбежала от него или просто в отъезде? Или вообще – это тайная квартира для тайных свиданий? Но нет! Тут каждая вещь свидетельствует о свитом ими семейном гнездышке – милом, уютном, теплом.

Она терлась мочалкой и долго стояла сначала под горячей, а потом под холодной водой, наконец заныло все тело. Потом с удовольствием и мстительной радостью она лазила по баночкам с кремами, выставленным на полочке под зеркалом. В каждую сунула палец, понюхала.

– Эй, ты там скоро? – В дверь ванной негромко стукнули. – Помнится, ты хотела есть?

– Еще минуту!

Дина быстро высушила волосы, расчесалась, взбила их щеткой. Наскоро намазала раскрасневшиеся щеки каким-то кремом, запах которого ей особенно понравился. Плотнее запахнулась в шелковый халат и открыла дверь.

Кузьмин стоял у стены, заложив руки за спину. Он успел сменить брюки на короткие шорты. Рубашку – на светлую футболку. Ноги его были босыми. Как, впрочем, и у нее.

– Уснула ты там, что ли, дылда? – проворчал он беззлобно и потащил ее за локоток в кухню.

Кухня размерами превосходила всю ее квартирку, выделенную фирмой. Теперь-то она бездомная, с запоздалым вздохом вспомнила Дина.

Громадных размеров кухонное помещение сияло светлым кафелем пола, дорогими панелями стен, вдоль которых громоздилась целая дюжина шкафов, полок из стекла, хрома, полированного дерева. В центре стоял большой овальный стол со стульями. Стол был накрыт на две персоны. Накрыт празднично. И пахло, как в Новый год. У Дины аж живот разболелся от судорожных позывов.

– Присаживайся.

Он подвел ее к одному из стульев, бережно поддержав за локти, усадил, сам сел рядом, взялся за бутылку вина.

– Ты не против, чтобы немного выпить?

– Не забудь добавить – дылда! – фыркнула она, уже успев слепить себе бутерброд из черного хлеба, ветчины и помидора и вцепиться в него зубами.

– Добавлю еще, чего ты, – весело рассмеялся Кузьмин, отобрал у нее бутерброд, приоткрыл сверкающую пузатую крышку: в посудине плавали в соусе куски цыпленка, в хрустящей корочке, с зеленью. – Не кусочничай, поешь как следует. Положить курочки?

– Положи. И картошечки, и овощей, – она двигала тарелкой по столу следом за его руками, боясь, что он что-нибудь пропустит и она не насытится.

Он аккуратными движениями наполнял ее тарелку, не забывая наблюдать за ней с легкой дразнящей улыбкой.

– Хватит?

– Хватит! – Дина схватилась за вилку и нож. – А себе?

– Я понаблюдаю, – хохотнул Кузьмин, поставил локоть на стол, подбородок привычно пристроил на кулак и уставился на нее, не мигая. – Вино-то выпей…

В ее тарелке почти ничего не осталось, когда он полез в карман шорт, достал оттуда маленькую твердую коробочку, оклеенную бордовым бархатом, и поставил ее перед ней со словами:

– Взгляни!

Испытывая страшную неприязнь ко всем на свете коробочкам, коробкам и коробам вкупе – после страшной истории, в которую она попала из-за предмета такой же геометрической формы, – Дина невольно отшатнулась.

– Что это?!

– Да не бойся, трупов больше не будет, – рассмеялся Данила, безошибочно угадав ее испуг. – Просто взгляни.

Она ткнула кончиком пальца в кнопочку, открыла – кольцо. Красивое, с камнем, может, с бриллиантом, может, нет, она ни черта в этом не разбиралась. Оно сверкало, слепило, удивляло.

– И?..

– Теперь примерь, – потребовал Кузьмин, глядя на нее тяжелым пристальным взглядом.

– Зачем?! Если это подарок, то мне не нужно! – Дина спрятала руки за спиной, боясь, что Кузьмин, преодолев ее сопротивление, сам наденет ей на палец это до непристойности дорогое, сверкающее кольцо.

– Это не подарок, дылда, это предложение! О господи, как же тяжело с тобой!!! – взорвался он, вцепился руками в свои волосы и замотал головой. – За что мне такое наказание?! Почему мне суждено любить такую дуру, как ты, а?!

– Предложение? Любить?! Дуру?! – ахала она, повторяя за ним все слова, пока еще с трудом понимая, что происходит. Но вдруг встрепенулась и огрызнулась: – Сам дурак. Почему это я дура-то?! Какое предложение? Что за предложение? Возглавить ваш преступный анклав с Козырем? Я теперь тоже на нарах побывала, могу быть в доле и…

Он дотянулся, закрыл ей рот рукой, надавил на губы – достаточно ощутимо, заставив ее замолчать. Укоризненно помотал головой:

– Нельзя быть такой настырной, дылда. Нельзя отрицать очевидных вещей. Тебе это не на пользу, сама видишь. А предложение… Замуж я зову тебя за себя, дылда. Замуж!

– А ты что, не женат?! – Она замотала головой, отцепила от своих губ его руку, задышала тяжело. – Хочешь сказать, что за эти десять лет ты ни разу не женился? Такой… такой красавчик – и ни разу? Не поверю!

– Да был, был я женат, дважды, – признался Кузьмин, схватил с тарелки тонкий треугольник сыра, бросил его в рот, вяло пожевал. – Хорошо, детей не осталось от тех разочарований!

– Разочарований – почему?

Дина осторожно скосила взгляд на кольцо, ужаснулась его приблизительной стоимости, мысленно примерила его на свой палец.

Понравилось!

Попыталась представить себя в этой квартире – хозяйкой, женой Кузьмина, матерью его детей – и перепугалась насмерть.

Нельзя! Нельзя в это верить! Это слишком здорово, чтобы поверить в такое.

– Потому что одна была светской дамой и ею же оставалась даже дома, в постели. Черт его знает, что за роль она играла? А может, и не играла, а я так воспринимал ее – как напыщенную, надутую и пустую бабу одновременно.

– А вторая? – поторопила его Дина, удивленно отметив, что его упоминание о постели ее неприятно укололо. – Вторая чем плоха оказалась?

– Вторая? Даже не знаю, – он равнодушно подергал плечами, побродив взглядом по кухне, остановил его на ней. – Будто и не плохая, но… Но все равно, чужая какая-то. Не моя!

– А я – твоя? – удивленно воскликнула Дина и пододвинула к себе коробочку с кольцом. – И оно только мое или тебе его возвращали все покинувшие тебя жены?

– Кольцо новое. Вечно ты… – обиженно поджал губы Кузьмин, достал его из коробки и нацелился им на ее палец, взглянул – требовательно: – Только твое, если примешь. И ты только моя, если согласишься!

– А если нет?

И зачем она его дразнила? С какой целью? Время потянуть? Отодвинуть, отсечь Диану от того благословенного момента, когда она скажет ему…

– А если нет, то дура ты тогда, дылда, – Кузьмин швырнул кольцо на стол, оно ударилось о скатерть с глухим стуком и закачалось на камешке, упав тонкой дужкой наверх. – Нас с тобой сама судьба сводит… Надо же мне было приехать с разборками именно в этот город! Попасть на ту самую дачу! Надо было тебе именно в тот момент оказаться там! Я как увидел фотографии, которые Кузьма сделал, – чуть не помер. Ты!!! Ты – моя Динка – и где!!! На коленях перед жмуриком! Надо же мне было не видеть тебя десять лет, думать о тебе постоянно, ненавидеть и жалеть, чтобы потом обнаружить тебя в доме, где кто-то «приложил» семейную пару!!! Нет, дылда, это судьба! Она нас с тобой сводит.

– А может, она нас с тобой за нос водит, а? Вдруг и я окажусь не такой, как предыдущие две, – она осторожно взяла двумя пальчиками кольцо, повертела его в руках. Проговорила со вздохом: – Вдруг твой друг использует меня для какого-то своего преступления и потом…

– Хотели бы использовать, уже бы использовали, – возразил он с обидой, поймал ее ладонь, ухватил безымянный правой руки, молниеносным движением нанизал на него кольцо. Оно оказалось впору. И так ладненько село. – И фотографии твои следователю этому Рыкову отдали бы.

– Которыми ты меня шантажировал? – Снимать кольцо Дина не стала… пока.

– А что мне было с тобой делать? Явись я к тебе просто так, с пустыми руками, ты бы нос задрала в два счета. И выставила бы меня вон!

– А так и на крючке меня подержать удалось, и помучить вволю, – вспомнила она со вздохом свои мытарства в деревенской избе и потянула кольцо прочь с пальца, уложила его обратно в коробочку. – Если ты думал, что все эти десять лет я прожила спокойно, без угрызений совести и сомнений, то ты глубоко заблуждаешься. Да, я не знала, что ты не сидишь. Не была уверена в твоей безгрешности. Но… Но я часто сомневалась, Данила. Очень часто!

– В чем?

Как только кольцо легло обратно в футлярчик, он сразу сделался холодным и надменным. Смотрел на нее, как на чужую, незнакомую женщину. Будто и не плескалась только что в его глазах ни нежность, ни что-то еще, отчего у нее внизу живота все сладко замирало.

– Я сомневалась: а правильно ли я поступила с тобой тогда? Я даже не хотела говорить о тебе ни с кем, чтобы не будить опять это чувство. Потому и не знала, что тебя вообще почти сразу освободили. Прости!

– Ага, прощаю! Всем спасибо, все свободны!

Он с грохотом встал, схватил свою тарелку – на ней так ничего и не появилось до сих пор. Швырнул ее в сушилку, распахнул дверцу нижнего шкафа, бросил туда футляр с кольцом, сграбастав его со стола. И вообще, начал все убирать со стола. На Дину он упорно не смотрел, запыхтев себе под нос какой-то противный блатной мотивчик. Будто нет ее на кухне, и все.

Дина на него таки вытаращилась – во все глаза.

– Господи! Какой же ты… ненормальный, Кузьмин! – выдохнула она.

Сорвалась с места и кинулась к мусорному ведру, боясь, что кольцо она потом уже не найдет под этой курицей в соусе. А Данила, сосредоточенно отправив все продукты со стола в ведро, уже стоял на изготовку – с посудиной с блестящей пузатой крышкой в руках. Она нащупала бархатную коробочку под кучкой помидоров и кусков колбасы, схватила ее, вытерла ладонью.

– Ну, ты просто психопат какой-то! Я же просто… Я же просто с тобой разговариваю! Я ведь не сказала: «нет!» – Она открыла футляр, достала кольцо. Надела его на нужный пальчик. – Я же имею право подумать?!

– Очумела, дылда?! – Он оторопело заморгал, не сводя глаз с ее пальца, на котором горел огнем дорогой камень. – Десять лет думала! Обо мне, между прочим, думала! Скажешь, нет?

– Думала, – не стала она врать.

– Ну! И не было у тебя никого за это время, я уверен, – на последнем слоге голос его ревниво дрогнул. – Даже если и был, то – ничего серьезного. Пустяк!

– Пустяк, – подтвердила Дина, и – шаг за шагом – двинулась к нему, застывшему с блюдом с курицей у распахнутого шкафчика, где пряталось мусорное ведро. Подошла, отобрала посудину, поставила ее обратно на стол.

– Может, поедим еще, а?

– Может, и поедим, – он впился пальцами в ее затылок, прижал к себе, прошептал на ухо: – Так да или нет, дылда?

– Да… Но если ты еще раз назовешь меня дылдой…

Глава 16

Рыков вошел в комнату для допросов ранним утром раннего лета, обещавшего горожанам изнурительный полуденный зной с тающим под ногами асфальтом, пыльные душные сумерки и буквально вскипающие от наплыва отдыхающих водоемы.

Он тоже должен был ехать с Женечкой через час на дачу к матери, потому что была суббота. И он обещал всем своим женщинам, что этот жаркий день они проведут вместе. Там уже остужались окрошка и пузатый графин водки в погребе, мариновалась в лимонном соке хрустящая молодая капуста с луком, укропом, чесноком и маслом, скоблился молодой картофель и собирались пупырчатые огурчики с грядок.

И ему сегодня хотелось туда, да! Хотелось, как никогда. Знал, мать будет счастлива, что они вместе с Женечкой. Не будет никаких лишних вопросов, советов, укоризны во взглядах. Будет просто благодатный разговор об их будущем, и все. Потом сонная нега в беседке, куда вытащили их с Женечкой походный диванчик, набросав на него расшитых бисером подушек. И вечерняя рыбалка у пруда будет. Он вообще-то не рыбак, но Женечка захотела поудить. Он съездил с ребятами, купил по их совету необходимые снасти, наживку. И сложил все в машину, чтобы натаскать к ужину жирных карасей, которые только что на берег не выползают, так их там много.

Всего этого хотелось Рыкову, очень, а что вышло вместо этого?

А вместо этого он был поднят в шесть утра с постели звонком дежурного из следственного изолятора, который сообщил ему, что подследственный вдруг пожелал, чтобы его поскорее допросили.

– Это который? – спросил Олег, прикрыв трубку рукой, чтобы не разбудить Женечку.

И стал осторожно выбираться из прохлады шелковых простыней. Даже поежился от озноба. Женечка включала на ночь кондиционер на полную катушку и спать любила на шелке. А он соскальзывал и мерз. Но терпел и молчал, зная, что с ней он согласился бы и в болотной жиже спать, лишь бы слышать ее дыхание рядом с собой, лишь бы трогать ее, обнимать, целоваться.

– Это тот, что из-за фоток тех столько людей завалил, – дежурный зевнул ему прямо в ухо. – Орал утром, в дверь колотил, пришлось его утихомирить. Хочет поговорить. Давай выезжай. Ваше начальство приказало тебя привлечь. Шеф, если что, и сам хотел с ним побеседовать, я позвонил ему… Так и так, говорю, Игорь Витальевич, как вы просили, звоню. Парень готов дать признательные показания. А он меня мягко, но послал. Говорит, что на даче со вчерашнего вечера. Гости у них там какие-то, и чтобы я тебя вызвонил. Я и звоню, Рыков. Смотри, торопись, а то парень-то передумает…

Задержанный по подозрению в нескольких убийствах Ражев Николай Ильич молчал две недели. Ему было предъявлено обвинение на основании неопровержимых улик: в его доме было найдено орудие тройного убийства – старый боевой пистолет с комплектом патронов. Его отпечатки совпали с отпечатками неустановленного следствием лица – это когда снимали пальчики в доме Иванцовых и в квартире убитого Валерия Юрьевича. Еще был найден комплект шприцев и лекарство, передозировка которого стоила Елене Ковригиной жизни.

Ну и в довершение или, скорее всего, в начале этого дела были негативы!

В коробке, с которой отправил Игнатову ее начальник к Иванцовым и которую она сочла пустой, находились негативы порнографического свойства. На них были запечатлены сцены оргий с участием Ражева и… Елены Иванцовой, впоследствии Ковригиной!

Негативов было десятка полтора, все они были омерзительными по содержанию и отличными по качеству печати. Мало кто мог смотреть на эти фотографии без брезгливости. То, что вытворяли эти двое в кадре, могло быть вызвано как их внутренней распущенностью и извращенностью, так и какими-нибудь психотропными средствами. В кадре был еще кто-то третий, но его лицо было отрезано.

Итак, думал Рыков, поднимаясь по бетонной лестнице в комнату для допросов, мотив убийства Ражевым Иванцовых отчасти понятен. Ему откуда-то стало известно, что Константин Сергеевич имеет или скоро получит на руки негативы компрометирующего свойства. Он поехал к нему с целью забрать их и наконец обрести покой. Но Иванцов негативов еще не получил и указал на дверь наглому визитеру. Ражев вспылил и, находясь в состоянии сильного душевного волнения, расстрелял пожилую чету.

И по этому поводу у Рыкова возникли вопросы, сразу несколько.

Откуда Ражеву стало известно о том, что негативы вот-вот должны оказаться у Иванцова?

Почему Лена Ковригина, ранее Иванцова, позволила ему хладнокровно – или уж как там вышло – расстрелять своих родителей? Присутствовала ли она при этом или сидела в машине и не предполагала, что ее маму с папой убивают? Почему она позже пострадала сама? Это ведь Ражев ее убил, сомнений нет.

Далее…

Почему сразу же после визита к Иванцовым Ражев кинулся прямиком к начальнику Игнатовой? Константин Сергеевич сообщил, откуда негативы должны прибыть, или Ражев был знаком с Валерием Юрьевичем? Или… Или тот, чье лицо оказалось отрезанным на негативах, был Валерий Юрьевич?

Вопросов было много. Возня с подозреваемым часа на два растянется как минимум. А ему на дачу, блин, надо!

Если убийца сейчас станет упрямиться и круги нарезать вокруг нужных Рыкову тем, он его просто-напросто запрет до понедельника, и все!

Ражева ввели в камеру для допросов, когда Рыков уже разложил на столе бумаги. Высокий крепкий малый двадцати восьми лет, глаза голубые, взгляд открытый, губы пухлые, улыбка добродушная. Поверить в то, что этот человек за месяц с небольшим отправил на тот свет четверых человек, было трудно.

Ломброзо отдыхает, подумал Рыков, вспомнив физиономическую теорию. С таким парнем и в разведку, и на отдых, и на создание семьи – как в омут, пойдешь. Ничего с ним не страшно!

– Адвоката нет, – предупредил его сразу Рыков. – Мне сказали, что вы готовы говорить без адвоката.

– Готов, – кивнул Ражев. – И сигарет мне не надо. И чаю тоже.

Олег фыркнул, покачал головой. Умный какой!

– Итак, с чего начнем?

– С родителей, – простодушно промямлил Ражев.

– Ишь ты! Снова предки во всех бедах виноваты?

– А кто еще додумался родить меня в таком возрасте?

– В каком?

– Матери было пятьдесят пять, отцу – шестьдесят. Сестрице, в лоб ее душу мать, тридцать два! – Ражев наморщил лоб и вдруг сделался удивительно неприятным на вид. – Кто рожает в таком возрасте, скажите?!

– Бывали случаи, – туманно ответил Олег, он тоже не был ранним ребенком у своих родителей. – И что? Это повод мстить людям за то, что они просто на свете живут?

– Вопрос – как живут?! Иванцовы, что ли, жили?! Эти пиявки?! Эти мерзкие… Эти твари!!! – Он отчетливо заскрипел зубами. – Или Валерка жил?! Пакостная мразь!!! Это он нас Ленкой заманил, он! Мы же с ней учились вместе, любили друг друга, хотели пожениться.

– Она об этом знала? – удивился Рыков.

И муж ее, и сама Лена рассказывали ему о том, что Ковригин был у нее первой и единственной любовью. Что же такое этот тип заявляет?

– А то! И она, и мама ее с папой! И покоя нам не давали, и прохода! А когда дело к окончанию школы подошло, мне… Моя сестрица, оставшаяся мне вместо родителей, ясно дала мне понять, что учить меня дальше она не станет. Денег нет, желания тащить меня всю жизнь на себе – тоже. Ступай и вкалывай, сказала она. И еще спасибо скажи, что из квартиры я тебя, говорит, не выписала, а то давно бы на вокзале жил. А я и пошел вкалывать после девятого класса. А Ленка продолжила учиться в школе.

– И вы продолжали с ней встречаться?

– Да… – Ражев протяжно вздохнул, взглянул на Олега тоскливо. – Любил я ее, понимаете?

– Нет. Потому что не понимаю, как можно убить любимую женщину.

Он не понимал, потому что никогда бы Женьку и пальцем не тронул. Не трогал же! И простил бы ей все. Простил ведь! И заботился бы о ней до последнего своего вздоха.

Как она благодарила его за машинку, как благодарила! Как бы и ругает его за самодеятельность, за риск, за опасность, которой он себя подверг. А на самом деле – ликует. Женщины, что с них взять!

– Вам не понять, – огрызнулся Ражев. – Мы с ней через столько всяких мук прошли… Нам с ней столько всего досталось…

– Нельзя ли подробнее, Николай Ильич? – Олег нетерпеливо покосился на часы.

– Можно и подробнее, – кивнул Николай и снова наморщил лоб, тем самым изменив свое добродушное симпатичное лицо до неузнаваемости. – Короче, я работал уже, а она почти школу заканчивала. И тайком бегала ко мне на свидания.

– Вы спали с ней?

– Да. У нас было все по-взрослому, – ответил он горделиво. – Она заводная была! Могла начать раздевать меня прямо под лестницей в подъезде.

Рыков с усилием погасил удивление во взгляде. Милая, спокойная, интеллигентная Ковригина Елена – и секс под лестницей?! Она ведь даже немного понравилась ему на допросе. Он жалел ее. И даже представлял себя рядом с ней.

Неприятно, черт…

– Вот однажды нас кто-то и засветил ее папе. Он меня выловил, начал угрожать. Я его послал! – не без самодовольства объявил Ражев. – Ленке, правда, досталось так, что она сидеть не могла недели полторы. Потом он вдруг от нас отстал. Я успокоился вроде. А она паниковать начала. Не к добру, говорит, такое спокойствие. Потом наступило лето. И Иванцовы неожиданно на пару недель свалили на море. А Ленку оставили одну! Я обрадовался, а она снова ударилась в панику. Не к добру это, кудахчет. И потом случилось…

– Что? Оргия?

– Ее не я заказывал! – зло перебил его Ражев и угрожающе подался вперед. – Все было подстроено этим старым козлом! Он… Он нанял какого-то урода, на которого у него был компромат. Вы ведь не знали, наверное, но эта старая падла, которую я своими руками… К слову, не жалею ни грамма! Он на всех, кто был ему нужен, имел компромат. Хохотал еще, мразь такая, что у каждого в шкафу по скелету, а он, мол, станет их оттуда извлекать и коллекционировать. Короче… Валерку он где-то крепко зацепил, тот трясся как осиновый лист, боялся, что из-за этого у него никакого будущего. И Иванцов ему пообещал, что если Валерка меня обосрет, то он ему компру вернет – всю.

– И Валерка расстарался?

– Еще бы!!! – взвыл Ражев и, сжав кулаки, крепко стукнул себя по коленям. – Так мало – меня, он и Ленку этой дрянью опоил!

– С чего все началось?

– Познакомились мы как бы случайно, во дворе у Ленки, когда я ее провожал тайком. Он якобы с собакой своей гулял. Собака была не его, но об этом я уже позже узнал. Короче, познакомились, скорешились так, нормально. И он нас развел на вечеринку на даче у Иванцовых. Ладно, мол, не жмитесь, предки в отъезде, хата свободная и все такое.

– Вас было трое?

– Да.

– Пили?

– Много пили. И он нам какую-то ерунду подсыпал, и тут началось! Мы с Ленкой начали заниматься сексом прямо у него на глазах. Нас будто с катушек сорвало, что мы творили!

– Дальше? Но ведь именно вас фотографии, где вы занимаетесь сексом с девушкой, не могли скомпрометировать, как я понимаю? Ладно – ее, но вас-то?

– С девушкой – да, не могли, а с Валеркой – еще как!

– О как! – поразился Рыков. – Он вас…

– Да, опустил он меня, короче.

– Это был акт насилия?

– Если бы! – Ражев болезненно сморщился, плюнул брезгливо. – Все случилось под воздействием этих препаратов. И мой секс с ним, и Ленкин секс с нами…

– Вы двое – и она одна?!

– Да!

– А это… Это тоже заказал ее папа?!

Да, пожалеть о его кончине мало кто способен, невольно подумал Рыков.

– Нет, Ленку он, конечно, не заказывал. Это Валерка сам уже подстраховался. Короче, старому козлу он представил только те фотографии, где он меня имеет. Все прочее осталось у него.

– У Валерки? – уточнил Рыков, поспешно записывая.

– Да… Потом он мне все это говно показал.

– Иванцов?

– Да… И потребовал, чтобы я от дочки его сам отделался. А что мне оставалось?! Я и… послал я ее, короче, в грубой форме. Так мне Иванцов велел, чтобы у дочки подозрений никаких на его счет не было. И еще, падла старая, заявил напоследок, что я теперь у него на всю жизнь на крючке. Один мой неверный шаг, и… Ну, я и начал жить, как мог! Один жил. Ушел от сестры. У нее семья, тоже не все ладно. Хату снимал до последнего времени.

Рыков смотрел на Николая во все глаза и, стыдно признаться, немного его жалел. Попасть в такую скверную историю мог не каждый, конечно, но – мог. Особенно если кто-то в этой «истории» был очень сильно заинтересован.

– Итак, прошли годы… – задумчиво проговорил Рыков, подследственный замолчал, тупо рассматривая носки своих кроссовок без шнурков. – Как получилось, что история эта вдруг получила свое продолжение?

– Этому старому козлу вдруг понадобились деньги! – с горечью обронил Ражев и затравленно взглянул на Олега. – Он обворовывал собственного зятя в фирме, которую зять создал на свои деньги, но которая по документам принадлежала козлу этому. И тем не менее зятя он своего очень уважал, считал человеком почти безгрешным. Даже замарать его пытался…

– Это зять вам рассказывал?

– Нет, Ленка.

– Вы с ней возобновили встречи?! – ахнул Рыков.

И тут же неприятные мысли про нерастраченные и неугасающие с годами чувства понеслись в галоп. Вдруг…

Вдруг его Женечка кого-то любила больше, чем его, а?! Вдруг это все к ней вернется?! К Иванцовой-Ковригиной – вон, вернулось…

– Нет, не возобновляли мы постельные отношения. Вы что?! – укорил Олега Ражев, посмотрев на него с обидой. – Она хорошая девчонка и верная жена! Нет… Увиделись мы с ней по другой причине… Нашел меня Валерка-то через сестру мою. Она у него в фирме хороший пост занимает. Он ее вызвал и меня велел прислать. А она часто просила за родственников, то за внучку, то за меня… Я пришел, ничего не подозреваю. Думал, он мне из чувства вины работу хочет высокооплачиваемую предложить, а он… Орать с порога начал! Ты, говорит, своего несостоявшегося тестя угомони! Ничего не понимаю, глаза на него выкатил. Он и пояснил. Короче, козлу этому деньги понадобились, срочно. Кинул он там кого-то влиятельного. А денег-то и нет! Он и давай скрести по сусекам. Валерка ему под руку и попался. Компромат-то никто не уничтожал на него! И начал старый хрен тихо так на него давить, на Валерку. А тот взбесился и в собственные закрома полез. Достает те фотки… Себя-то я уже видал, а вот Ленку… Очень она живописно получилась с двумя жеребцами. Я чуть этому Валерке в рожу не дал!

– Отчего же не дал-то? – поддел его Рыков. – Заранее знал, что убьешь?

– Может, знал, а может, и нет, – Николай уставился на Рыкова наглыми злыми глазами. – Короче, я с одной из этих фоток побежал к Ленке, она – в слезы. Говорит, узнает Ковригин – просто уйдет, и все. А она его… Любила она его или нет, не знаю, но потерять боялась. Спрашиваю, как папаше твоему об этом скажем? Она опять в слезы, сама, мол, не могу. Иди ты.

– И пошел?

– А что мне было делать-то?

– Из-за нее пошел? Или как? Только честно, без дураков! Мне просто важно это знать, Николай.

– Черт его знает… – Ражев почесал в затылке, помотал головой, пожал плечами, расправил ладони на коленях. – Черт его знает! Может, ее жалко стало, может, себя. Думаете, я все эти годы жил спокойно, зная, что мой зад в кадре засветился? И у Иванцова эти кадры есть, и у Валерки. Сразу у двоих на крючке, это пережить не каждому возможно. Не знаю, отчего я раньше не сорвался. Надо было сразу их обоих завалить. Козлы!..

– Итак, дальше? Вы пришли к Иванцову, изложили ему суть этой проблемы, и что он сказал?

– Он?! Сказал?! Да он меня слюной забрызгал, этот урод говенный! Он орал так, что у меня уши заложило. Ленке по щекам при мне надавал.

– Она присутствовала?

– Да, я на этом настоял. А то у нее иллюзий очень много насчет папочки имелось. Пора было, пора опускаться на грешную землю! Не все в мехах и бархате ходить, когда-то и баланда за сахар сойдет, – он с тоской осмотрел шершавые стены кабинета, прошелся взглядом по столу, за которым Рыков писал протокол допроса, вздохнул. – Только я ему тоже в тот день в зубы дал. И из-за Ленки, и из-за себя. Все он поломал нам, паскуда!

– Итак, вы повздорили, что дальше?

Олег нацелил кончик авторучки на новую линованную строку и покосился на часы. Если и дальше так дело пойдет, то не очень-то они и задержатся с Женечкой. Пусть не к обеду, но к полднику успеют на дачу. А на полдник Ариша обещала им блинчики с пенкой от клубничного варенья. А вечером они все равно пойдут на рыбалку! Он возьмет старый плед отца, положит в корзинку хрустящие огурцы, сыр, белый хлеб. Они с Женечкой усядутся на бережку, закинут удочки…

– Мы повздорили, и он тут же позвонил Валерке. Тот орал на него, Иванцов – на Валерку. Короче, я подслушал, что Валерка обещал старому хрычу подумать до полудня следующего дня.

– Подумал?

– Да. Как раз совещание было в кабинете у Валерки, когда Иванец ему позвонил. Что-то снова надыбал он на него. То ли у Валерки какой-то контракт намечался, то ли женитьба… Короче, он сказал в трубку, что если Валерка не вернет негативы с Ленкиным участием, то ему – труба полная.

– Откуда такие сведения?

– Сестра моя на том совещании совсем рядом с Валеркой сидела и все слышала, до последнего слова. А потом вообще наглости набралась и вперлась к Валерке в кабинет.

– И?..

О том, что Ражева была у Валерия Юрьевича в кабинете перед тем, как там появилась Игнатова, Олег уже знал. И знал, что Валерий Юрьевич был очень рассержен своей беседой с ней. Не знал только, о чем они говорили.

– А говорила больше она. Она ведь в курсе моей беды была. Я как-то разоткровенничался с ней спьяну… Она меня жалела. Вот и приперла этого Валеру так, что он рассвирепел. Сказала, что не пожалеет Николашу, то есть меня, а фотографии с голым задом Валерки выложит в Интернете, если он не возьмет на работу ее внучку и меня.

– Обещал?

– Обещал. Он вообще уже пожалел обо всем сто раз, – криво ухмыльнулся Ражев, перевернул ладони, уставился на них, несколько раз сжал и разжал пальцы. – Когда я убивал его, он только и успел пробормотать, что зря он все это затеял…

– Как пришло решение убить его? Как вообще появилось это решение – убить Иванцова? Как это вышло? Почему вы там оказались именно в тот момент?

– Сеструха позвонила и сказала, что босс послал с их работы одну девку к старому козлу, с негативами, скорее всего. Девку эту, мол, Валерка специально выбрал для такого поручения. Если она разозлит чем-то Иванцова или на кулак его нарвется – а эта сволочь старая на все была способна – вступиться за нее будет некому. Одна она! Совсем одна! Сколько проработала в их фирме, ни разу ни единого слова не сказала о женихе, о родственниках. Чудная она, говорит, какая-то, все молчит и молчит. Вот он и решил, что такая молчунья как нельзя лучше подойдет для такого дела. Мол, если ты, Коля, не успеешь, то можешь на своей жизни крест ставить. Бери, говорит, свою шалаву, и поезжайте. Я Ленке позвонил, вкратце изложил ей все. Она за мной заехала, но в дом к родителям не пошла, ждала за кустами. Я вошел, и дед сразу начал орать. Я ему в зубы дал и тоже заорал. Требовал я у него негативы эти.

– Он не отдал?

– Ржал, как дурак, хрен, говорит, тебе! Всю жизнь, говорит, будешь в рабах у меня ходить. Я и влепил ему пулю, – равнодушно вымолвил Ражев. И признался, криво ухмыляясь: – Я пистолет не просто так с собой взял, начальник. Я хотел его убить – и убил! Баба его выскочила, заверещала, я – за ней по пятам, догнал в спальне, убил. Поискал, не нашел ничего. Вернулся в машину, кровь на мне, на одежде… Ленка все поняла, заплакала. А я ей велел ехать к Валерке. Меня кондратило всего, я уже остановиться не мог.

– Сразу туда поехали?

– Нет. Адреса-то у нас не было. Пришлось сеструху умасливать, она и продиктовала, – Ражев вздохнул и, подняв голову к зарешеченному окну у самого потолка, спросил: – Ей-то хоть ничего не будет?

Рыков промолчал, глянув с проникновенным осуждением на Николая. И занялся бланком протокола допроса. Авторучка его носилась по бумаге со стенографической скоростью.

– Она не знала, что я стариков завалил, потому и адрес Валеркин мне продиктовала! – взвыл Николай, подавшись вперед. – Точно, не знала! Это потом уже… Она приперлась на поминки стариков, незаметно подошла сзади к Ленке и прошептала ей на ухо: доигрались, мол! Хотела вообще там скандал устроить, но побоялась. Поняла, что меня продаст тем самым. Она вообще-то ее во всем винила. Говорила, что все зло из-за этих богатеньких сучек и бывает. Я не согласен… Ленка неплохая была. Я любил ее!

– Любил – и убил, – Рыков покачал головой. – Ее-то за что? Убрал как свидетеля?

– Нет. Какой же из нее свидетель? – фыркнул Николай Ражев со злостью. – Она соучастник! Она знала, что я еду Валерку убивать, и послушно меня повезла. И ждала меня у крайнего подъезда, так же послушно. Свидетель!!! Свидетелем может быть Машка – моя сеструха. А Ленка – соучастница, как ни крути.

– Так за что вы ее убили? Денег просили, а она не дала?

По тому, какой взбешенный взгляд бросил на него Ражев, Олег понял, что догадался он правильно.

– А почему не дала-то, почему?! Жадной была? Хрена! Просто затупила, и все! Я ее и так, и так, и даже готов был уехать вместе с ней, хотя изначально бежать один собирался. Бесполезно! Жди, говорит! Жди, пока я в права наследования вступлю. А это полгода!!! Лен, говорю, я не могу так долго! А она вообще принялась истерить, говорит, мужу все расскажу. Вот я и…

… – Короче, любовью тут, ма, и не пахло, – рассказывал Олег матери двумя часами позже, сидя за обеденным столом на ее даче. – Он просто боялся за себя, за свою репутацию, много лет жил в страхе разоблачения. Психовал… Представь себе, пострадал из-за женщины, которая ему не досталась. И даже компенсации никакой за это не получил! Мерзко… Очень мерзко! Представляю себе реакцию ее мужа.

– Это который тебе не понравился совсем? – поддела мадам Рыкова, легонько улыбнувшись увядшими губами. – Оказывается, не так он плох? Вернее, не он так плох? То есть я…

– Мама-а-а!!! – взвыл Рыков.

Он и так позволил себе лишнее, рассказав ей подробности этой зловещей истории. Рассказал, потому что знал: у матери всегда рот на замке. Потому что Женечка ушла с Аришей в сад. И потому что не хотел, чтобы мать приставала к нему с расспросами об их возобновившихся отношениях.

Он не хотел о них говорить. Он хотел просто жить в них. Наслаждаться, насыщаться счастьем.

– Господи, не кричи на меня, милый, – мать поморщилась, повела плечами, властно ткнула пальцем в отпотевший графинчик с водкой. – А ну-ка, плесни мадам Рыковой, сынок.

Олег послушно налил.

– Я поняла, отчего ты сразу, с порога, начал рассказывать мне о преступнике. Ловко увел разговор от Женечки, так? – Она удовлетворенно улыбнулась, заметив смущение сына. – Но от расспросов вам не отделаться. Я хочу знать все-все о своих любимых детях!

– Зачем? – Олег тоже потянулся к рюмке, нацепил на вилку горку маринованной капусты. – Все хорошо, ма!

– Точно? – Она ловко выпила, ловко выловила огуречное колечко из салатницы, захрустела. – Я могу быть уверена, что у вас все хорошо и так будет и впредь?

– Будет, будет!

В коридоре застучали каблучки летних туфель Женечки. Она ворвалась в кухню, такая яркая, такая милая, такая свежая, что у Олега все тело заныло. Господи, ну зачем он тут сидит? Надо хватать Женьку в охапку и тащить ее к пруду! Там никого нет, там тихо, там никто не помешает ему целоваться с ней и мечтать.

– Ма, мы пойдем с Женей рыбу ловить.

Олег полез из-за стола. Но был тут же остановлен властным стуком пальцев матери по столу.

– Сядь! – приказала мадам Рыкова. Посмотрела на Женечку любовно и чуть тише попросила: – И ты присаживайся, милая.

Они сели плечом к плечу, насторожились.

– Ариша, ты тоже, со мной рядышком присаживайся, – мать дождалась, пока Ариша займет соседний стул, и вздохнула: – Ну, вот и хорошо, дети мои. Вот мы все и вместе! И я перед тем как вы умчитесь в кусты целоваться… Как маленькие, честное слово, будто здесь места нет! Ладно, как хотите. А я хочу… Хочу выступить с просьбой.

Лицо матери вдруг напряглось, глаза сделались огромными, молящими, губы задрожали, поехали куда-то вбок. И неожиданно для всех она расплакалась.

– Мама, ты что? Ну все же хорошо!

Олег расстроился и полез к матери через стол, пытаясь вытереть ей лицо салфеткой. Та отпрянула и резко погрозила ему пальцем:

– Ты меня не утешай, умник! Ты лучше пообещай мне…

– Обещаю! – выпалил он необдуманно и на Женьку обернулся.

У той тоже глаза оказались на мокром месте, и носик покраснел.

– Ну а ты что ревешь? Кого тебе жалко стало? Женщины, ну я не знаю! – взвыл он, когда и Ариша захлюпала носом. – Вы все сговорились, да?! Я вам все на свете пообещаю, только прекратите реветь!!! – Олег плюхнулся на свое место и потянулся к графинчику с водкой. – Перестаньте – напьюсь, так и знайте!

Рев как возник, так же волнообразно и прекратился. Сначала успокоилась мадам Рыкова, следом за ней Женечка, а потом и Ариша унялась. Минуты три-четыре «девочки» сопели, сморкались, вытирали глаза. Потом они настороженно притихли.

– Так-то лучше! – похвалил их Олег и рюмку все же опрокинул. – Так что я должен обещать тебе, ма?

– Не ты, а вы, – мать глубоко вздохнула, вновь посмотрела на сына с мольбой. – Обещайте мне, что, пока я еще жива, вы никогда больше не расстанетесь!!!

– Обещаю! – первой выкрикнула Женечка, поймала его руку и прижала к своей щеке.

– Обещаю, – промямлил Олег.

Он так растрогался, что чуть сам не заревел. Не хватало еще ему носом захлюпать! Схватил вилку, погрузил ее в миску с салатом, начал ворочать там огуречные колечки и помидорные ломтики.

Наказание одно с этими женщинами, честное слово! Плохо им – они в слезы! Хорошо – снова в слезы! А ты сиди и принимай все должным, бесстрастным образом, будто ты деревянный, будто бесчувственный!

– И, пока я жива, обещайте подарить мне внуков, – и не вздумала уняться мадам Рыкова и в ответ на его возмущенный вопль – что это уже вторая просьба – опять хлопнула ладонью по столу. – Обещайте!!!

И снова Женечка первой выкрикнула, что обещает. И застрекотала, застрекотала что-то про числа какие-то и про то, что, возможно, обещание ее не задержится с исполнением. Дамы снова заахали, заохали, Ариша даже в ладоши принялась хлопать и ногами притопывать.

Он-то участия не принимал во всем этом щебете. Он снова выпил, начал закусывать всем подряд и сквозь легкий хмель, ударивший ему в голову, осознал только одно: что-то снова с ним случится, и скоро. Что-то такое, от чего у него дух захватывает и о чем он даже мечтать не смел. Да и не думал никогда. А оно будет, будет, кажется!

Господи! Олег ущипнул себя за ухо. Он что – правда скоро станет отцом?..

Глава 17

Влад Ковригин сидел в шезлонге, подставив лицо яркому полуденному солнцу, и с удивлением ловил себя на мысли, что у него, кажется, дежавю. Так же он сидел в этом самом шезлонге пару месяцев тому назад, нежился под лучами солнца, расслабленно шевелил босыми пальцами ног, сняв мокасины, и думать ни о чем не желал, кроме как о том, что ему сейчас очень хорошо и покойно.

А что было потом? А потом все это нарушилось.

Сквозь ленивую негу он вспомнил, как его потом стали назойливо окликать тесть с тещей, затем сквозь частокол живой изгороди к нему полезла Ленка, начала требовать что-то…

Господи, как в другой жизни, честное слово! Даже вспомнить страшно, что он так жил. Вроде и сыто, но несвободно. Вроде и счастливо, но безрадостно как-то, без огня. Ни ночи новой не ждал, ни утра. Ел, спал, ходил на службу, крутил бизнес, слушал, внимал, слушался, потакал, обнимал жену, ходил с ней куда-то… Бывали гости у них, и они бывали в гостях, но все как-то мимоходом, скорее по необходимости, нежели по потребности.

Сейчас он тоже общался с людьми. И в гости ходил, нечасто, правда, потому что было некогда. Ходил бы чаще, если бы мог. Больно уж люди теперь ему попадались хорошие!

К себе он гостей пока что не звал, Сонечка не велела. Необходимо выдержать траур, строго заявляла она. И не перед людьми – им никогда ничем не угодить, – а перед Богом. Владик не роптал и делал все, как она велит. Он не слушался – нет, он прислушивался к ней.

После трагической гибели Ленки Сонечка от него не отходила ни на шаг. Она прошла с ним все круги ада: от опознания тела в морге, откуда его выволокли буквально под руки, до всевозможных допросов, очных ставок, похорон, до оформления бумаг и разборок с этими…

Вспоминать, как он встретился с Кузьминым и его помощником, Ковригин без содрогания не мог. Ну, до того мерзкая рожа – этот, как его… Кузя Козырь, во! Уж как его Кузьмин ни одергивал, как ни увещевал со смущенным смешком, из него без конца лезло его настоящее, уголовное, мурло, хотя и явился он к Владу в кабинет в дорогом костюме и в ботинках ручной работы.

Ладно, договорились они полюбовно, и то хорошо. Влад искренне надеялся, что с этими людьми судьба его больше не сведет никогда. Он – за честный бизнес и за участие честных людей в нем!

За кустом шиповника послышался шорох и приглушенный сдавленный смешок.

– Нет, ты пойди, пойди и разбуди его! – настоятельно рекомендовал кто-то. – Люди шашлык едят, а он спать вздумал!

– Не стану я его будить, – возмутилась, тоже шепотом, Сонечка. – Когда он сам сочтет нужным, тогда и присоединится к нам.

Влад улыбнулся, слегка приподнял веки, чуть скосил глаза. За колючим кустом шиповника маячила спина дальнего Сонечкиного родственника – Виталика. Это он явился виновником их сегодняшней вылазки на воздух. Это он пригласил их с Сонечкой сегодня к себе, в загородный домик, отпраздновать свое новое назначение.

Домик был стареньким, но крепким, выстроенным еще Виталькиным прадедом. В домике имелись и просторная веранда с грубыми деревянными скамейками и громадным, человек на двадцать, столом, и «горница», и «светелка» с большими шкафами, мягкими диванами и плазменным телевизором.

Их с Сонечкой поселили в дальней маленькой спаленке, вместившей дубовую кровать с громадной периной и старинный комод с ручками-шашечками. Кровать скрипела, пол скрипел, ящики комода застревали и не вылезали, но ему все равно тут все нравилось.

– Виталька мог бы нам и другую комнату выделить, – надула губы Сонечка, расчесываясь перед растрескавшимся столетним зеркалом. – Кто-то из гостей в новых спальнях, а мы…

– Не дуйся, малыш, – он прижал ее к себе, поцеловал ее в шею. – Виталька мне по секрету сказал, что на этой кровати всю его родню зачали. И одни мальчишки получались, представляешь?

– Да ты что!!! – Сонечка испуганно вытаращила глаза в сторону двуспального монстра, скрипевшего по ночам на все лады. – А вдруг и мы…

Господи, да он счастливейшим из людей стал бы, если бы и они вдруг! Просто говорить, просить ее об этом он боялся и стеснялся. И она молчала.

– Соня, давай разбудим Влада, – ныл за кустом Виталик. – Нам без него скучно, Сонька! Пиво же греется, Сонь!

– Пока сам не проснется, не позволю его беспокоить! – Соня встала на пути Виталика, широко разбросала в разные стороны руки. И гневно зашипела: – На него столько всего свалилось, а ты!.. Отстань, Виталик! Пусть человек отдохнет…

Они еще какое-то время шебуршились за кустом, но вскоре ушли. Ковригин поворочался, устраиваясь поудобнее, еще дальше вытянул ноги, поддернул повыше шорты, чтобы загар ложился ровнее. Плотнее сомкнул веки.

Ленка бы так вот просто не ушла. Она бы всю печень ему выела, но подняла бы его с места. Она бы, как могла, умоляла его, снедаемая беспокойством из-за чужого неудовольствия.

Эх, Ленка, Ленка! Запутавшийся одинокий мышонок… В груди у Влада заломило. Всякий раз, как он вспоминал покойную жену, у него в груди ломило. Ему было жаль ее, очень жаль! За исковерканную ее жизнь, за страхи ее тайные, за грязь, в которую окунул ее с головой не кто иной, как ее родной папаша. И как же ей было страшно умирать, наверное! Этот гад, рассказывая о том, как он убивал ее, и глазом не моргнул! Не расчувствовался, не прослезился, хотя и повторял без устали, что всегда любил ее. Разве так любят?! Нет, так не любят. И не любила эта сволочь никогда Ленку. Никогда…

Влад протяжно вздохнул. Глубже вдавил голову в мягкий валик подголовника, сосчитал до сорока и обратно. Немного помогло, он успокоился. Не нужно теребить, не нужно без конца теребить больное место. Сонечка сказала, что со временем ему станет легче – он не забудет, нет, он просто изменит свое отношение ко всему тому, из-за чего сейчас не может дышать спокойно.

Все наладится… Все наладится…

Все у него – у них – будет хорошо. Они свое счастье заслужили, они его выстрадали! Сонечка шептала вчера, прижавшись к его плечу, что в этой беде нашли свое счастье сразу три пары. Он не поверил.

– Да, милый, да! К следователю вашему жена вернулась – раз. Этот Кузькин…

– Кузьмин… – поправил он ее легким смешком.

– Пусть Кузьмин! Так вот, он приехал сюда деньги свои выбивать и встретил тут девушку, которую не видел десять лет. И которую любил!

– Ага, слышал я ту историю, – Влад недоверчиво скривился в темноте спаленки. – Уголовник что-то болтал… Будто дамочка эта чуть судьбу парню не сломала.

– Слушай его больше! – фыркнула Сонечка и недовольно заворочалась. – Как ты вообще мог с ним разговаривать! У него такая, пардон, мерзкая рожа!!! А девушка эта… Она, бедная… Ее сунули в эту адскую топку, не спросив ее разрешения, она еле выбралась.

– Опять не сама, а этот Кузьмин ей будто бы помог?

– Деталей не знаю, – с сожалением призналась Сонечка, перекинула косу со спины ему на грудь. – Но узнаю непременно.

– Как это? – обеспокоился Влад.

– Так Дина эта теперь будет работать вместе с мужем своим.

– Он ей еще не муж!

– Помолвлены они, кольцо у нее на пальце шикарное. И она теперь с ним работать будет; или у него – или на него, уж они разберутся. Ну а нам с ними, хочешь не хочешь, пересекаться придется. И…

– Ты тоже такое кольцо хочешь?

Он прослушал почти все, что она сонно ему лопотала. Зацепился лишь за ее слова про кольцо. И почудилась ему в них странная женская зависть. Он ведь ее так замуж пока что и не позвал. Может, что-то говорил мимоходом, но кольца-то, кольца не было! А вдруг она ждет? Вдруг хочет?

– При чем тут я?! Господи, ну отчего же сразу я? Нет, я не хочу такое же кольцо, – Сонечка вкусно зевнула, обдав его ухо сладким горячим дыханием. Заворочалась, отвернулась, свернулась в клубочек, отодвинув его своей попкой к самой стене. Какое-то время было тихо, и вдруг: – Я хочу другое, Владик! Камешек должен быть помельче, и их должно быть два, а лучше – три…

Эпилог

– Вот лето пролетело, и ага… – снова заныл Кузя Козырь, ковыряя носком дорогого ботинка землю у колеса джипа. Помолчал и вновь завел: – Вот лето пролетело, и ага…

Дина уже устала недобро коситься в его сторону. Если она еще раз на него посмотрит, то точно сорвется и надает ему подзатыльников. Она тоже на нервах, ей тоже непросто, ее тоже лишь час назад отпустили из зала суда, где слушалось дело Ражева.

Сейчас там был Данила. Его вызвали следом за Владом Ковригиным. И до сих пор не выпустили ни одного, ни другого.

Она так нервничала, когда отвечала на вопросы прокурора, адвоката, судьи, что у нее тряслись колени и подбородок. Каждое ее слово казалось ей неправильным, вероломным. В висках стучало, вспоминался тот давний судебный процесс, когда, сглупив и не разобравшись, она чуть не отправила Данилу в тюрьму на десять лет. И поэтому теперь она выверяла каждое свое слово.

«Вы утверждаете, гражданка Игнатова, что не видели, кто сидел рядом с водителем?» – строго спрашивал прокурор про тот страшный день, когда на Дину из зарослей кустарника неслась желтая, со слабым зеленым отливом, спортивная «Хонда».

«Я не видела, кто сидел рядом с водителем. А так же я не видела, кто сидел за рулем машины».

Она была предельно собранной, предельно правдивой и все равно жутко боялась, что кому-то навредит.

– Вот лето пролетело, и ага… – снова донеслось до нее гнусавое нытье.

– Господи, Кузьма Сергеевич! – взвыла она, не выдержав. – Ну хватит! Хватит!!!

– Сам знаю, что хватит, а как остановиться? – ответил он, недобро оскалив зубы.

– И не лето пролетело, если что, а пуля! – поправила она его все с тем же раздражением.

– И пули летят, и года-лета… – Кузьма Сергеевич отвернулся, опять поковырял землю ботинком, зачем-то пнул колесо джипа, повернулся к Дине: – Ты, это, не особенно парься-то, девонька. Уеду я! Моя работа при Данилке закончилась как будто. Я особо и не озорничал, наговаривать на себя не стану, но по телефону ковригинских работников попугал изрядно. Старые словечки в памяти живы, как там ни крути… Н-да… А они напугались, слышь! Бухгалтерша тряслась как банный лист!

– Осиновый, – рассеянно поправила его Дина.

– Мне-то что! – снова обиженно скривил он рот. – Банный, осиновый – перепугалась же… Данилка-то потом меня ругал, слышь! Ты, говорит, зря так. Люди же! Надо бы помягче. А я не могу мягко стелить, не могу. Не-а, уеду я. Точно уеду!

– Уеду, не уеду… – пробормотала она рассеянно, не сводя глаз с дверей здания, откуда вдруг посыпал народ. – Мне-то что?

– Злишься ты, когда я рядом с Данилкой-то. Уеду! Он возвращаться не собирается из-за тебя, а у меня там баба заждалась, – бубнил Козырь.

– Что? Какая баба? – Дина удивленно посмотрела на него.

Сложно было представить себе женщину, способную приголубить такое чудовище.

– Моя баба! Что же ты думаешь, меня и любить некому? – обиделся Козырь.

Он вообще оказался очень обидчивым, только обижался, почему-то все время только на Дину. Даниле он прощал любую грубость, а одного лишь ее взгляда оказывалось достаточно, чтобы Кузя губы принимался дуть и вещи собирать. Жили они отдельно. Кузя остался в той квартире, откуда их всех тогда забрал ОМОН. Дина и Данила жили там, где он сделал ей предложение стать его женой и матерью его детей, для которых он уже и спаленки подготовил. И все равно, даже на таком удалении друг от друга, она постоянно чувствовала присутствие Козыря в их совместной жизни. Постоянно!!!

– Ничего я не думаю, – промямлила она. – Любит – значит, любит. Мне-то что?

– Вот и я говорю… Уеду я! Тут мне жизни нет. И полковник мне житья не даст, подберет, сука, статью, не сегодня, так завтра. Уеду…

– Эй, эй, Кузьма Сергеевич, вы хоть Данилу-то дождитесь! – опешила Дина, увидав, как тот попятился к водительскому месту. – Дождитесь, а там уж…

Данила вышел вместе с Ковригиным минут через десять. Они долго стояли на ступеньках перед входом, о чем-то оживленно разговаривая. Потом пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Данила пошел к машине, а Ковригин, под руку со своей Соней, в другую сторону.

– Вот и все, – провозгласил Данила, подошел к Дине, поцеловал ее в щеку, кивнул Козырю. – Вот и все закончилось. Завтра приговор. Но мы на вынесение не пойдем, так? По традиции, да?

Дина кивнула, уперлась лбом в его грудь, обняла его.

Все закончилось, все закончилось…

Какое счастье, как хорошо, как спокойно! Не нужно никого и ничего бояться, не нужно чувствовать себя злодейкой.

– Кузя уезжать собрался, – шепнула она Даниле в подбородок. – Сказал, не может он здесь…

– Я ждал этого.

Данила вздохнул, ласково отвел ее руки, пошел к машине. Говорили они недолго, почти без эмоций, тихо. Дина, сколько ни напрягала слух, ничего не разобрала. Услышала лишь последнее: бывай, если что… И все, потом они обнялись, Кузьма Сергеевич сел в машину и умчался.

– Он обижен? – Дина подошла к Даниле, осторожно прижалась к его спине. Потерлась щекой о тонкую ткань сорочки. – Обижен?!

– Да нет. Не обижен. Он, знаешь, невзирая на все свои злодеяния, за которые предостаточно каялся, очень мудрый мужик, – Данила повернулся к ней, обнял, поцеловал в макушку. – Знаешь, что он мне сказал перед тем, как уехать?

– Что?

– Надо успеть вовремя сойти на берег, сказал он мне, чтобы не оказаться выброшенным за борт. И ведь как угадал, черт побери! – Данила со вздохом погладил ее по голове. – Как угадал!

– Что угадал?

– Это самое время угадал. Мне ведь сейчас… Мне ведь никто, кроме тебя, не нужен… дылда!