Разве могла предположить Соня Перова, девушка из хорошей семьи, что ее скромная персона привлечет к себе внимание неведомого врага? А такой враг у Сони явно имеется: сначала кто-то навязывает ей коробку, в которой оказались наркотики, а затем… девушка попадает в тюрьму! Ее обвиняют в убийстве неизвестного ей человека. Милый привычный мир рушится… К тому же возлюбленный Сони ведет себя так странно, что все больше становится очевидным — он участник или даже инициатор этих криминальных событий. В дело вмешивается таинственный незнакомец, оказавшийся наемным убийцей. Чем старательнее пытается Соня понять, что же происходит, тем сильнее запутывается. Неужели ей так и не доведется узнать, кто все это подстроил?..

Галина Романова

Черт из тихого омута

Глава 1

У Софьи Перовой имелось три жизненно важных правила, которым она никогда и ни при каких обстоятельствах не изменяла.

Первое правило — вынесенное ею из детства вместе с колыбельной и сказками про Карлсона: никогда не разговаривать с незнакомцами.

Правило второе — очень удачно помогающее ей избегать проблемных ситуаций в жизни: никогда не совать нос в чужие дела.

И правило третье — очень плавно вытекающее из первых двух: никогда и ни при каких обстоятельствах не позволять навязывать себе ненужных ситуаций.

Руководствуясь этими правилами, Софья Перова беспроблемно дожила до двадцати четырех лет и через неделю готовилась встретить свое двадцатипятилетие.

— Сонечка, нужно купить еще майонеза! — беспокоилась ее мама, Вера Ивановна Перова, детский врач их районной поликлиники. — Вдруг Стуколовы нагрянут… И сыра мало, кажется. Ты как думаешь, детка?

Детка никак не думала. Детка была абсолютно и безмятежно счастлива в лоне любящей ее семьи. Она знала, что мама сделает все правильно. Папа ей поможет. И первого ноября — в день ее рождения — стол будет ломиться от яств. И гостей будет полон дом. И будет много подарков и искренних теплых слов в ее адрес. А потом они останутся втроем: она, мама и папа. Будут долго разбирать подарки. Потом начнут убирать со стола. Папа расставит тарелки в посудомоечной машине — его подарок маме к годовщине их свадьбы. А Соня с мамой накроют свое собственное застолье не в гостиной, а уже в кухне.

Они рассядутся каждый на свое место. Папа в самый угол, под кашпо с пышными гроздьями полосатой традесканции. Мама рядом с ним. А Соня напротив них, таких родных и любящих друг друга, и прежде всего ее — свою единственную дочку. Они будут пить чай с оставшимся от торжества тортом и долго и мило беседовать.

И Соне будет так хорошо, тепло и уютно с ними рядом. Так мирно и надежно, что захочется сладко замурлыкать, уткнувшись в их родные плечи. У нее, кстати, с раннего детства ощущение счастья было именно таким: теплым и уютным. Все свои двадцать пять неполных лет она прожила, укрывшись родительской заботой и любовью, словно огромным пуховым одеялом, из-под которого не хочется высовывать нос ни при каких обстоятельствах…

Все это будет уже через семь дней. Пять дней рабочих и два выходных. И в следующий понедельник… Уже в следующий…

— Перова! — визгливый голос Татьяны Ребриковой, старшего программиста из отдела АСУП, вывел Соню из благостных мечтаний. — Что там с компьютером из материального отдела? У них сроки по квартальному отчету летят ко всем чертям, а ты в окно таращишься! Чего ты там всякий раз находишь интересного, не пойму!

Где ей было понять — взнузданной жизненными проблемами тетке в потном измятом форменном халате — правильную и нежную Софью Перову! И не увидит она никогда за окном того, что видит Софья. Потому что мысли ее постоянно заняты тем, как не опоздать сегодняшним вечером на электричку, а перед этим успеть обежать все магазины, заскочить к больной матери и оставить ей продуктов на день-другой. А потом тащиться еще километров сорок в переполненном вагоне и выходить в темную осеннюю слякоть с сумками наперевес. Притащить затем их в свой крохотный домик в пригородном поселке и тут же кидаться к плите, и начинать стряпать ужин на сегодня и завтрак с обедом на следующий день для мужа и сыновей…

Нет, такие женщины никогда не увидят в нежном трепете последнего кленового листа за окном ничего романтического. Скорее посетуют на то, что сейчас этот самый лист сорвется с озябшей ветки и непременно прилипнет к окну и останется там до заморозков. А потом тут же забудут о нем, с головой окунувшись в рутину повседневных дел.

Софья Перова никогда не позволит жизни совершить с собой подобные метаморфозы. Она не станет делать химических завивок, как Татьяна Ребрикова, и никогда не будет носить измятый, пахнущий потом халат, потому что так удобно и не требуется дополнительных усилий на то, чтобы выглядеть прилично. Она не станет носить с собой в сумке бутербродов с домашним салом и колбасой и вонять ими потом на весь кабинет. И уж, конечно же, она никогда не выйдет замуж за такого неудачника, как муж Татьяны.

Самого его Соня никогда не видела, но наслышана была предостаточно. И то, что девушка слышала, ее страшно изумляло. Нет, ее избранник не будет вынужден искать работу по полгода, а потом тут же увольняться только из-за того, что кому-то не понравились его старые нечищеные ботинки. И уж, конечно же, ее будущий супруг не позволит ей жить в таком захолустном местечке и в таких условиях, в которые загнал свою семью муж Татьяны Ребриковой.

Вообще-то Соня против своей начальницы ничего такого не имела. Просто достаточно часто соприкасалась с ней в процессе своей трудовой деятельности, гораздо чаще, чем с другими женщинами в их управлении, потому и внимание ее акцентировалось исключительно на ней. А что до других… До других ей просто-напросто не было дела. В предпраздничных вечеринках она участия никогда не принимала, поспешая домой к маминым пирогам и задушевным папиным беседам. На откровенные ухаживания коллег по работе она недоуменно пожимала плечами. А для того, чтобы с кем-то сблизиться просто на дружеской ноте, у нее не хватало ни времени, ни желания.

— Софья! — голос начальницы ударил по барабанным перепонкам. — Иди сюда немедленно!

Перова выбралась из своего рабочего закутка и, красиво переступая аккуратными ступнями в дорогих, ручной работы ботиночках, поспешила на зов.

— Если звонят из материального, то скажите, что у меня все готово, — поспешила опередить Татьяну Ребрикову Соня, покорно склоняя головку к правому плечу. — Уже несу.

— Хорошо, хорошо, — Татьяна замахала нетерпеливо в ее сторону кипой каких-то бумаг. — Черт знает что! Никому ничего поручить нельзя! А я двужильная, что ли? Ты бы хоть напомнила мне…

Соня была девушкой глазастой и в бумагах без труда узнала оплаченные счета за новое оборудование для компьютерного зала, который собирались запустить в эксплуатацию к Новому году. Она к тому же еще была и сообразительной девушкой, поэтому также с лету поняла, что у ее начальницы за проблема.

Проблема заключалась в рассеянности Татьяны. И скорее даже не в рассеянности, а в ее внутреннем неприятии нудной возни с различными бумажками. Программистом Татьяна была от бога, а вот делопроизводителем — никаким. Видимо, счета были принесены из канцелярии еще на прошлой неделе. И были положены ей на стол, где и пролежали невостребованными несколько дней. Сегодня, очевидно, вопрос об оборудовании, так и не полученном со склада, был поднят на селекторном совещании, и Татьяна опомнилась.

— Сонька, что делать будем? — Ребрикова указала ей на стул сбоку от своего стола. — Сядь, не стой столбом. И давай покумекаем, что можно придумать…

Придумывать особенно было нечего. За оборудованием нужно было ехать и получать его со склада уже через неделю. То есть…

— Да, да, именно первого числа! — снова повысила голос Татьяна, заметив растерянность своей подчиненной. — В понедельник. Так что подбивай на этой неделе все свои дела. Подчищай все хвосты. И в понедельник двинешь в командировку.

От того, какой горечью мгновенно зашлось сердце Сони Перовой, она едва не расплакалась.

Как первого?! Как в понедельник?! У нее же… У нее же юбилей! Это же кощунственно — посылать человека за двести с лишним верст за покупкой оборудования именно в такой день. Пусть едет кто-нибудь другой!

— Кто, например? — Ребрикова раздраженно задвигала ящиками стола. — Все, кто может ехать, уже уехали, и, между прочим, гораздо дальше, чем предстоит тебе. Выедете пораньше, там вас уже будут ждать. Чем оперативнее сработаешь, тем быстрее вернешься. Никуда твой юбилей не денется. Вот радость какая: на год старше стала! Морщин только прибавится…

Что ей можно было объяснить — этой запрограммированной на собственный быт женщине?! Что могла она понять, кроме того, что на субботу у нее намечается грандиозная стирка, а погода, кажется, портится. И брюки ее мальчишек ни за что не просохнут к понедельнику…

Нет, Соня не станет ей ничего объяснять. Потому что Ребрикова все равно ничего не поймет. Между ее и Сониным понятием о счастье и домашнем уюте лежит целая пропасть.

— Слышишь, Перова, — устало окликнула ее начальница, когда Соня уже почти скрылась за дверью. — Ты это… Не переживай так шибко. Там быстро все делается. Если рано уедете, то вернешься раньше, чем рабочий день закончится. А я тебе доплату в этом месяце проведу, рублей четыреста. И командировочные получишь… Надо, Сонька, пойми.

Когда Ребрикова начинала говорить таким вот извиняющимся тоном, Соне Перовой всегда становилось неловко.

— Надо — значит, надо, — покорно кивнула Соня. — Вы мне только подробнее расскажите все и телефонами контактными снабдите, чтобы мне там не быть слепым котенком.

— А, ладно, это все ерунда по сравнению с мировой революцией, — беспечно махнула рукой Татьяна и некрасиво заткнула за уши выжженные химической завивкой пряди волос. — У нас впереди целая неделя. Будет еще время для подробного разговора. А сейчас — бегом в материальный отдел. Мне Самохин уже всю плешь проел с самого утра. Не стой столбом, Сонька! Бегом!..

Перова упорхнула из кабинета начальницы и уже через пять минут втаскивала в кабинет материального отдела бухгалтерии отремонтированный процессор.

— Наконец-то! — старший бухгалтер-ревизор Самохин Володя подскочил со своего места и колобком подкатился к Соне. — Давайте-ка сюда, дорогуша. Я сам его пристрою, где мне удобно. А вы уж потом подключите все свои провода…

Манипуляции с процессором заняли минут пять, не больше. Но и этого времени Соне хватило, чтобы почувствовать себя абсолютно раздетой, выпотрошенной и разложенной по полочкам.

Ох, как не любила она бывать в этом отделе! Единственный кабинет из двадцати трех, где она не любила бывать. А все из-за этой белокурой нимфы с томным скучающим взглядом, сидевшей по правую руку от Самохина. Все из-за нее! Единственная из пяти обитателей кабинета, под чьим взглядом Соне становилось нехорошо.

Кажется, ее звали Ольга. Точно, Ольга Ветрова. Перова однажды наткнулась в базе данных на ее личное дело. Она тогда как раз занималась компьютером в отделе кадров. Тот сбоил безбожно. Соне пришлось над ним изрядно попотеть. А потом еще полдня гонять его на предмет усвояемости вживленных деталей. Тогда-то ей и попалось на глаза личное дело Ольги Ветровой.

Ольге было тридцать пять лет. Она имела высшее хореографическое образование, мужа — инженера-конструктора, сына-подростка и младшую дочку. Еще она имела два года танцевального стажа в одном из столичных театров. Годичную стажировку во Франции. Потом был длительный перерыв в записях в трудовой книжке, и возобновились они лишь год назад, когда Ольга устроилась бухгалтером-ревизором в их фирму.

Соня тогда, помнится, подивилась жизненным перипетиям этой женщины. Такое красивое многообещающее начало — и такой прозаический финал! Но потом почти сразу же забыла об этом, окунувшись в гущу трудовых будней.

Ольга сама напомнила о себе, причем совсем недавно. Как раз тогда у них полетел компьютер, и Соня была вынуждена полдня проторчать в их кабинете. Ветрова тогда перешагнула все возможные пределы, наплевав на правила хорошего тона.

— Что у тебя за духи?..

— Каким лосьоном для лица ты пользуешься?..

— А джинсы у тебя чьи?..

— Надо же… Как ты ухитряешься сохранять в таком порядке свой маникюр, копаясь в этих отвратительных железках?..

Это был лишь самый малый перечень вопросов, которыми Ольга Ветрова забросала бедную Соню. И если учесть, что до сего времени они даже не здоровались, сталкиваясь в коридоре или на лестнице, то подобное любопытство выглядело более чем странным. И это в присутствии еще четырех человек, трое из которых были мужчинами…

— Соня, Соня, — не удержалась-таки Ольга от реплики, когда Перова уже почти скрылась за дверью их кабинета. — Никак тебя не пойму…

Перова была девушкой вежливой и приостановилась, сочтя, что выйти из кабинета, не дослушав, будет некрасиво. Она чуть повернула голову в сторону стола, за которым королевой восседала Ветрова, и вопросительно уставилась в ее холодные, изумительной голубизны глаза.

— Зачем такой очаровательной девушке возиться с грубыми железками? Понятно было бы, если бы ты нуждалась, но…

— Но что? — рассеянно поинтересовался Володя Самохин, колдуя над клавиатурой и не поднимая глаз на женщин.

— А то! — фыркнула Ветрова, выдвигая из-за стола шикарной длины ноги профессиональной танцовщицы и грациозно закидывая их одна на другую. — Что ее зарплаты на ботинки ручной работы вряд ли хватит. Да и свитерок, смотрю, из исландской шерсти. Я не ошиблась, Соня?

— Нет, — Перова пожала плечами, недоумевая, что же все-таки эта женщина от нее хочет. — Папа привез, именно оттуда.

— А что же при таком папе наша милая Соня делает здесь? — красивые губы Ольги нервно дернулись в уголках.

— В настоящий момент слушаю вас, — вежливо ответила Соня, чувствуя себя словно на лобном месте под взглядами бухгалтеров, коллег Ветровой.

— Ну-ну, — длинные ноги поменялись местами, и точеная ступня в туфле на высоком каблуке начала тихонько покачиваться.

— Слушай, Ольга, — вступился тут за Перову один из ее коллег, звали его Геной, и он пару раз напрашивался к Соне в провожатые, но был безжалостно отвергнут и попыток больше не повторял. — Отстань ты от человека. Каждый волен заниматься тем, чем он хочет. Ты вон тоже здесь не по доброй воле сидишь…

Соня посмотрела на Гену с благодарностью, граничащей с многообещающим теплом, и в образовавшуюся паузу поспешила улизнуть из кабинета материального отдела бухгалтерии.

Скорее бы домой! В тепло и уют их милой квартиры. Где всегда вкусно пахнет жареным мясом и свежими бисквитами. Где можно забраться с книжкой под любимый клетчатый плед в своей комнате. И читать. И ни о чем не думать: ни о Ветровой, ни о ее необъяснимых колкостях. Ни о том, почему же Соня в самом деле выбрала эту профессию. Просто сидеть, укрывшись пледом, и перелистывать страницу за страницей. Погружаться в выдуманный красивый мир, лишь совсем немного похожий на тот, в котором она сейчас жила, и ни о чем таком не думать. И еще немножечко мечтать. Мечтать, совсем чуть-чуть, о несбыточном и совсем чуть-чуть — о запретном…

— Перова!

Господи! Ну почему сегодня всем что-то от нее нужно?! Почему именно сегодня — в понедельник?! Начало дня ознаменовало себя неприятным известием о грядущей командировке. Потом эта Ветрова. Теперь как следствие Гена…

Соня остановилась, приваливаясь плечом к стене коридора, и с плохо скрытым неудовольствием наблюдала за тем, как Гена осторожно движется в ее направлении.

Гена шел, выверяя каждый свой шаг. Девушке на какое-то мгновение стало даже жаль его. Такой высокий, крепкий, с претензией на то, чтобы считаться привлекательным, а уже инвалид. Кто-то еще в самом начале ее трудовой деятельности в этой фирме доверительным шепотом сообщил ей, что Гена пострадал в результате несчастного случая и со здоровьем у него не очень-то. Так что такой молодой перспективной девушке не нужно бы увлекаться всякими чудаками, прозябающими в их бухгалтерии. Ну и все такое прочее… Соня в подобные доброжелательные напутствия вслушивалась невнимательно, считая Гену из бухгалтерии героем не своего романа. И не в его инвалидности было дело, а в том, что…

Гена не дал ей додумать до конца эту мудрую мысль.

— Соня, — он подошел почти вплотную к ней и несколько минут молчал, пытаясь восстановить дыхание. — Ты не очень расстроилась из-за Ольги?

— Нет, что ты, — поспешила девушка его успокоить, и все еще надеясь избавить себя от беседы с ним. — Все в порядке.

— В самом деле? А мне показалось…

Его темно-карие, почти черные глаза смотрели на нее… так странно, так пронзительно, что Соне сделалось нехорошо. Почему он окликнул ее? Зачем поспешил догнать? Что ему от нее нужно? Что может означать этот взгляд, трудно поддающийся объяснению?

— Все в порядке, — как можно тверже повторила Соня и совсем уже было собралась уйти, как Гена вдруг схватил ее за локоть и крепко сжал. — Гена! В чем дело?

Он молчал. Его глаза все с тем же напряжением исследовали ее лицо и прическу. Затем взгляд медленно пополз вниз и, задержавшись какое-то время на ее груди, вновь вернулся к изучению ее лица. И при этом он продолжал молчать и цепко удерживать ее руку в своих крепко стиснутых пальцах.

Вначале Соня опешила, потом разозлилась, а где-то минуты через три ее начал пробирать страх. Но вырываться и грубить ему прямо здесь — в коридоре — она не могла. Во-первых, не позволяло воспитание, а во-вторых… во-вторых, ее вдруг разобрало любопытство. Определить природу его возникновения Соня затруднилась бы. Может быть, оно было разбужено страхом? Может быть, причиной тому был странный взгляд Гены? Но ей вдруг стало интересно: что будет дальше?

— Итак, Гена… — вкрадчиво-ласковым тоном обратилась к нему Соня. — Ты что-то хотел?

— Да, — севшим голосом пробормотал он и для убедительности кивнул головой. — Хотел… Я хотел бы встретиться с тобой.

Тут он внезапно замолчал, словно споткнулся обо что-то. Несколько ослабил хватку и даже, кажется, попробовал погладить ее ноющий локоть. Получилось неубедительно и малоощутимо, потому что на Соне был толстый шерстяной свитер, а сверху еще и рабочая куртка. Но не это было важным, а то, что сказал Гена после паузы. Это настолько смутило бедную Соню Перову, что поначалу она даже не нашлась, что ему ответить.

— Я хотел бы встретиться с тобой у себя дома и уже никогда, никогда не расставаться… — заговорил Гена быстро-быстро, словно боялся, что она сейчас перебьет его и тогда он непременно спутает все слова. — Хотел бы, чтобы ты была матерью моих детей. Чтобы мы вместе с тобой катали детскую коляску и говорили без умолку. Нет, чтобы говорила все время ты, а я бы слушал твою милую болтовню и был бы бесконечно счастлив от того, что ты рядом, Соня… Ты удивлена, я знаю. Но мне понадобилось слишком много времени для того, чтобы решиться сказать тебе об этом. И я также знаю, что никогда не повторю этого больше. И еще я знаю, что ты ответишь мне «нет»… Поэтому, я прошу тебя, молчи! Ради всего святого, молчи! Просто прими это к сведению… Знай, что есть на свете один чудак, которому небезразлично, почему ты грустишь и редко смеешься. И который все отдаст на свете, чтобы ты была счастлива. А сейчас уходи! И, пожалуйста, не смотри на меня так!

— Как? — только и могла выговорить Соня, потому что и сама не знала, как она сейчас на него смотрит.

— Как на сумасшедшего, — кивнул он, словно заранее соглашался с ее диагнозом, который же сам за нее себе и поставил. — Уходи, Соня, я сейчас противен даже самому себе, что уж говорить о тебе… Уходи!

Она покорно заспешила к двери своего кабинета, до которого было чуть больше пяти метров. Но потом все то же любопытство заставило ее остановиться и, вытягивая из непонятно каких глубин странное, не свойственное ей кокетство, проговорить:

— А… тебе даже неинтересно, что я обо всем этом думаю?

Гена не стал ей отвечать. Повернулся и, уже совершенно не заботясь о своей походке, пошел прочь. Он сильно припадал на левую ногу, но странное дело — Соне это не казалось неприятным. Как раз наоборот, когда он шел ей навстречу и выверял каждый шаг, осторожно ступая на правую и затем медленно вынося вперед левую ногу, он казался ей более неловким. Сейчас же все изменилось. И его походка, и ее отношение к нему.

Соня смотрела сейчас вслед высокому темноволосому парню с таким настойчивым горящим взглядом и размышляла.

Изменилось ли что-нибудь для нее после его признания? Пожалуй, что нет. Хотя… Хотя, если уж быть до конца откровенной с самой собой, ей было приятно. Гена был симпатичным, аккуратным, перспективным в плане профессионального роста молодым человеком, и если бы не его увечье, то отбоя от претенденток на место рядом с ним у парня, несомненно, не было бы. И опять же не само увечье было причиной, а то, из-за чего он его получил.

Муссировались четыре версии. Первой и самой достоверной называлась автомобильная авария. Потом следовало участие в боевых операциях в горячих точках. Некоторые склонялись к версии ревнивого мужа, заставшего свою жену в объятиях Геннадия. И пару раз обсуждалась какая-то давняя и страшная история об ограблении банка и захвате заложников. В какой роли в этой истории выступал пострадавший Гена, не говорилось. Но слухи периодически вспыхивали с новой силой и обрастали все новыми и новыми подробностями, заставлявшими благовоспитанных девиц, к коим себя причисляла и Софья Перова, держаться от Гены подальше.

И вот вдруг ни с того ни с сего он тискает ее локоть в коридоре и в самых неприемлемых формах делает ей… предложение!

По представлениям Сони, это должно происходить совсем иначе и в другом месте. Как именно, она пока не знала. Но что иначе — она не сомневалась.

Она дождалась, когда дверь материального отдела бухгалтерии с силой хлопнула о притолоку, и только потом пошла в свой кабинет. Пытаться сейчас работать и уж тем более делать вид, что ничего не произошло, она не могла. Быстро схватила с подноса чайник и чью-то чашку и выпорхнула в туалет. Там она долго полоскала эту чашку, недоумевая по поводу того, зачем она ее взяла, а не прошла еще два метра за своей. Потом еще дольше намывала чайник и полоскала фильтр. Налила воду до нужной отметки. Поставила чайник на подставку рядом с умывальником и лишь тогда осмелилась посмотреться в зеркало.

Почему она? Почему не кто-нибудь другой, не Ольга Ветрова, например? При репутации Гены роман с такой дивой пошел бы ему в плюс. А Ольга, по Сониным представлениям, только того и ждала. Пару раз Соня ловила напряженный взгляд Ольги, зафиксированный на Генкиной переносице. И все сплетни выходили только из их кабинета. Почему он предпочел любовь такой искушенной красивой дамы неумелым «бледно-розовым» чувствам Софьи Перовой? Нет ли тут подвоха?

Нет, эту мысль Соня отогнала сразу. Слишком взволнованным и подавленным выглядел Гена в момент своего спонтанного признания. Заподозрить его в сговоре с Ветровой было бы кощунством. Он и ответа от Сони никакого не потребовал. Просто выговорился и ушел. А она теперь стоит, пялится на свою физиономию в зеркале и пытается понять — каково это, быть кем-то любимой? Любимой до такой степени, чтобы желать оставаться вместе всю оставшуюся жизнь?..

Это было первое и самое необычное предложение руки и сердца! У Сони и раньше случались свидания и романы, но до подобного признания дело никогда не доходило. Да и чувств, подобных Генкиным, она не наблюдала ни в одном из своих воздыхателей.

Кто-то провожал ее из школы, кто-то — из института. Несколько раз случались ночевки у друзей на даче. Там много выпивали, курили, танцевали до потери сил и сознания. Ближе к утру разбредались по комнатам. И дачные домики оглашались скрипом кроватей и стонами подвыпившей молодежи. Соня Перова, так же как и все, уединялась с каким-нибудь Сашей или Вовой, в зависимости от того, с кем приезжала. Они без сил падали на кровать и до одурения и темноты в глазах целовались, но дальше поцелуев дело никогда не шло. Соня в этом вопросе была непреклонной.

— Ты просто садистка, Сонька! — стонали парни, измученные ее неприступностью. — Так же нельзя!

Можно! — считала Соня Перова, не позволявшая себе «ничего такого…». Еще как можно и нужно! Что может дать ей случайный секс, в случайном месте, со случайным партнером? Да ничего! Ничего из того, что она ждала и хотела получить от жизни. К тому же ни один из этих парней никогда и ни при каких обстоятельствах не намекнул ей о том, что хочет взять ее в жены. А секс и замужество для Софьи Перовой были вещами, неотделимыми друг от друга. Такое у нее было воспитание, и тут ничего поделать было нельзя.

К концу пятого курса почти все ее знакомые девчонки вышли замуж. Кто за сокурсников, кто за незнакомых Соне парней. Некоторые ухитрились выйти замуж именно за тех, с кем когда-то «зависали» ночами на дачах. А Соня — нет… Все как-то «не случилось» и «не пришлось». Ей со временем вообще стало казаться, что вокруг нее образовался некий круг, границы которого мужчины категорически не желают переступать.

— Надо было быть грешницей, — сетовала она на свою неприступность, всякий раз ставившую ей препоны. — Давно бы уже и замуж вышла, и детей бы имела.

— Нет, Сонька, — отвечали ей подруги, некоторые из которых успели развестись. — Дело тут не в грехе, а в твоем к нему отношении. Слишком ты какая-то…

— Правильная? — подсказывала Соня.

— Нет, не в этом дело. Мы тоже не распутницами рождены. Нет, тут дело в другом… На тебе большими буквами написано, чего именно ты ждешь от жизни.

— И что же это?

— Стабильности, уюта, благополучия, — подруги в этом месте обычно кривили губы в искушенных ухмылках. — А мужики этого страсть как боятся. Им подавай все, что угодно, но только не это. Романтики, вот! Вот чего тебе не хватает! Романтического блеска в глазах! Вот на тебя посмотришь — и сразу скажешь, что можно от тебя ждать. Сытный ужин, теплая постелька и нежный поцелуй в лобик на ночь. Приземленная ты какая-то, Сонька. Так нельзя…

Как можно, подруги не говорили. Они выходили замуж, рожали детей, разводились, страдали и вскоре снова были безмерно счастливы. А Соня по-прежнему оставалась одна. И не то чтобы от этого ей было хуже, просто она не уставала задаваться вопросом: почему все так…

И вот теперь Гена сделал ей предложение, даже не удостоив ее возможности дать ему ответ. Он был уверен в том, что она откажет? Или причина в том, что его предложение — все-таки розыгрыш? Разобраться в этом было сложно, а Соне отчего-то вдруг именно этого и захотелось — разобраться в причине, вынудившей Гену сделать ей предложение в полутемном коридоре их преуспевающей строительной фирмы.

Что для этого потребуется? Это был первый вопрос, который она задала самой себе, решив докопаться до сути.

Из зеркала в красивой хромированной оправе на нее взирало бледное лицо достаточно еще молодой и неискушенной в подобных делах девушки. Яркие блестящие глаза, цвет которых колебался от нежно-голубого до темно-серого, в зависимости от освещения и настроения. Широкая линия бровей, выщипывать которые было сущим мучением. Правильной формы нос. Губы бантиком, словно у ребенка, которые, крась не крась, все равно не становились сексуальными. И бледные щеки. Эта их бледность, которую папа называл аристократической, сводила порой Соню с ума. На улице пекло, июль в самом зените, а ее лицо словно мукой обсыпано…

Да, это, пожалуй, самый большой минус в ее внешности. Все остальное вроде бы в норме. Фигура почти соответствует мировым стандартам. Ноги, конечно же, не такие шикарные, как у Ветровой, но тоже ничего.

Из этого следовало, что объективные предпосылки для возникновения интереса к ней со стороны коллег по работе все же имеются. И считать внимание Гены к ее персоне чем-то из ряда вон выходящим, пожалуй, не стоит.

Почему он сказал ей об этом в коридоре, а, скажем, не в кафе или не прогуливаясь в сквере? Да потому что такого варианта его просто-напросто лишили, отказав в возможности самой встречи. И если это так, то…

Соне не было суждено додумать свою мысль до конца, потому что дверь туалета распахнулась и вошла Ветрова. Так же как и Перова, Ольга пришла сюда с чайником и чашками. Понимающе хмыкнув Соне в спину, Ветрова загремела посудой у соседней раковины.

Стараясь, чтобы в ее движениях не было излишней суетливости, Соня взяла свой чайник, надела на пальчик дужку чужой чашки и поспешила выйти. Не могла она дышать одним воздухом с этой женщиной. Хоть убей, не могла! И не в одних ее грубых манерах было дело. Было что-то еще: чем-то неприятно настораживающим веяло от этой дамы. Что-то такое, что шло вразрез с жизненно важными правилами Софьи Перовой, которые она никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушала.

Соня беспрепятственно достигла выхода из дамской комнаты, без посторонней помощи открыла дверь, когда Ветрова язвительно обронила ей в спину:

— Чем ты так расстроила нашего бедного калеку? Сначала он в галоп кинулся за тобой следом, хотя понятие «галоп» с ним несовместимо. — Ольга неприятно рассмеялась. — Потом вернулся, едва не плача. Ты отказала ему снова, Сонечка?

В вопросе было слишком много тайного смысла, чтобы отвечать на него.

Что она могла знать? Что за «отказ» подразумевался Ольгой? Знала она или нет о том, что именно сказал ей Гена?

— Нельзя быть такой бессердечной, дорогая, — еле слышно произнесла Ольга, и девушка, к своему ужасу, обнаружила, что последние слова та прошептала ей в самое ухо, стоя прямо за спиной и едва не касаясь высокой грудью лопаток Сони. — Чем ты так расстроила бедного мальчика? Почему бы тебе не быть с ним посговорчивее, а? Как ты думаешь, каков он в постели? Ты когда-нибудь задавалась вопросом, каков он в постели, Сонечка? Представляла ли ты его себе голым, Перова? Совершенно, совершенно голым… Без пиджака и его крахмаленной сорочки с галстуком. Без брюк со стрелками и без его начищенных ботинок… Так как, Перова? Что скажешь? Что тебе рисовало твое воображение? Как покраснели твои ушки, Сонечка, боже мой! Я угадала! Ты мечтала о нем… Как ты о нем мечтала, Перова? Как?!

Соне казалось, что она сходит с ума. Никто никогда не позволял себе разговаривать с ней в таком тоне о вещах, мягко говоря, не предназначенных для посторонних ушей. Нет, она не была ханжой и часто выслушивала от подруги дельные и ненужные советы. Но то подруги, а то Ветрова.

— Что тебе от меня нужно?! — не поворачиваясь, резко оборвала она сладко-хищный шепот Ольги. — Мои отношения с Геной тебя совершенно не должны волновать!

— Ах, простите, не знала! — Ольга быстро обошла Перову, без предупреждения толкнула дверь туалета, за ручку которой Соня ухватилась несколько мгновений назад, и нацелила в нее злобный взгляд. — У нас уже отношения? Надо же… И как давно у нас отношения, дорогая?

— Не твое дело! — решительно ответила грубостью на грубость Соня, хотя внутри у нее все заныло от собственного непозволительного хамства. — Пропусти!

— Так я и не держу тебя, — Ольга мгновенно стерла из глаз злобу и сменила ее на мягкий завораживающий свет, тут же преобразивший ее лицо, сделав его совершенным. — Ступай, дорогая. Только помни…

«Я не должна ее слушать. Это не ее дело, — твердила себе Соня, перехватывая поудобнее чайник и вновь берясь за ручку двери. — Я не должна позволять навязывать себе никаких ситуаций. Все, я сейчас же уйду и забуду об этом разговоре и о беседе с Геной…»

Ей все это почти удалось. Почти, потому что, желая оставить последнее слово за собой, Ветрова с лицемерной заботой в голосе добавила:

— Гена не так прост, как кажется. Он может быть очень опасен. Ты же не знаешь, при каких обстоятельствах он получил свое увечье…

Она минуты три ждала, что Соня спросит: «А ты знаешь?» Соня не спросила. Тогда Ольга торжествующе изрекла ей уже в спину:

— А я вот в курсе, дорогая. И обстоятельства эти так ужасны, что тебе о них лучше не знать…

Глава 2

Ему было десять лет, когда он научился ненавидеть всех женщин одновременно. Невзирая на то, кем являлась для него каждая конкретная женщина, он ее ненавидел люто и бесповоротно. За мелочность, подлость, виртуозное умение предавать и беспричинно причинять боль. Кем бы ни была женщина, в ней всегда находилось этого добра с избытком. С тех пор минуло более двадцати лет. Он стал взрослым, научился быть сильным, поборол свою ненависть и выковал в себе умение противостоять этому адскому племени. Это нелегко далось ему и пришло не сразу. Много раз он ошибался и позволял самому себе расслабляться и забывать об их подлой сущности, и тогда безжалостное прошлое вновь настигало его, и кошмар возвращался.

Со временем это стало его жизнеутверждающим правилом: никогда и ни в чем не доверяться женщине. Он заработал себе репутацию настоящего Казановы, волка-одиночки, к тому же человека, над которым довлеет страшная тайна прошлого. Что ж, его это вполне устраивало. Женщинам не нужно было долго и нудно объяснять, что именно от них нужно. Все отношения с ними складывались из короткого знакомства, тихого ужина, можно при свечах, можно без них, бурного страстного секса и неизбежного расставания. Редко какой даме удавалось дважды побывать в его постели. Ту, которая побывала бы там хотя бы трижды, он вообще пока не встретил. Так и шло изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Казалось, что так все и закончится в один прекрасный или, наоборот, скверный для него день. Когда он наконец-то умрет, и тогда вместе с ним умрет все то, что продолжало делать его глубоко несчастным. Но судьба снова насмеялась над ним. Она послала ему еще одно испытание. То, которого он страшился и ждал одновременно. То, от которого ему было так больно, что хотелось выть и бросаться на стену, как в далеком детстве. И именно то испытание, миг которого был прекрасен…

Гена стоял в полутемном коридоре и смотрел на узкую спину уходившей от него женщины.

Что он только что сделал?! Как он посмел — слизняк, тряпка — так расслабиться?! Зачем он пошел на поводу у самого себя и у всех сразу?! Он не должен был не только разговаривать с ней, но и приближаться к Соне. А он, мало того, нес еще какую-то околесицу о чувствах и возможном совместном счастье. Какой вздор! Ему ли не знать, что этого быть не может — сразу по нескольким причинам. И причина крылась не только в нем самом и в его комплексах и принципах. Причина была много хуже…

Соня… Сонечка… Девочка… Он не сомневался, что она все еще девочка. И дело было не только в ее физиологической целостности. Дело было в ее душевной нетронутости. Она была настолько чиста, настолько непорочна, что казалось, он видит вполне реальное сияние над ее головой. А как она пахла!.. Боже мой, ни одна женщина, которых он знал, не имела такой чистой белой кожи и такого запаха… Так пахнет роса, пыльца ландыша, так пахнет… его горькая и безнадежная любовь к ней.

Да, он наконец-то набрался смелости признаться самому себе в том, что любит ее. Это было его горе и его беда, потому что чем сильнее он ее любил, тем сильнее ненавидел. Да, да, та самая ненависть, которую он с годами победил, которая отравила ему все его детство, снова вернулась. Вернулась окрепшей и заматеревшей, чтобы окончательно свести его с ума и лишить одной-единственной смелой мечты о счастье.

— Ну что, Геночка, — Ольга Ветрова, которая ждала его возвращения, сразу все поняла — еще бы ей не понять его! — получил от ворот поворот? То-то же, не со свиным рылом да в калашный ряд.

— Замолчи! — заорал он на нее. Заорал, потому что они были одни, при посторонних он такого себе не позволял. — Я тебя просил!..

— Молчу, молчу, — покорно пробормотала она, но глаза смотрели с вызовом и насмешкой. — А ты — все такой же закомплексованный придурок, Гена. Время тебя не лечит…

— Если ты не заткнешься сию же минуту… — его кулаки оперлись о край ее стола так, что побелели костяшки. — Я тебя выкину в окно, поняла?!

— Нет проблем, — обиженно произнесла Ветрова и поспешила выставить на его обозрение свои ноги, будто бы поправляя туфлю. — Далась она тебе, Гена… После стольких баб запасть на эту блеклую девицу… Пойми вас, мужиков…

Гена ей не ответил. Вернулся к своему столу и неловко за него уселся, пристраивая хромую ногу поудобнее.

— Ну, хочешь, я помогу тебе? — Ольга примирительно улыбнулась, сделавшись еще более привлекательной, чем прежде.

— Каким образом? — казалось, он погрузился в изучение отчета, но это была лишь видимость.

— Ну, поговорю с ней… Постараюсь убедить ее…

— Только попробуй! — Гена отодвинул в сторону кипу бумаг и выразительно глянул ей в глаза. — Ты ведь не дурочка, Оленька… Знаешь, чем тебе это может обернуться, так?

Она с минуту молчала, потом кротко вздохнула и молча кивнула ему.

— Вот так-то, детка. И прошу тебя, не лезь в это дело.

Ветрова встала с места, взяла чайник, чашки и, буркнув Геннадию что-то неодобрительное, ушла в туалет. Пробыла она там достаточно долго, а когда вернулась, то без лишних разговоров плеснула ему в лицо водой из чайника.

— Ты что, сука, озверела совсем?! — Гена приподнялся было с места, но тут в кабинет вернулся Володя Самохин, и все дальнейшие объяснения с Ольгой пришлось отложить на потом.

А выяснить ему не терпелось. Что-то произошло в тот промежуток времени, пока Ольга отсутствовала. Что-то здорово сильно ее взбесило, раз она позволила себе подобную вольность — плеснуть ему в лицо водой. Такое случалось не часто. Причина должна была быть донельзя объективной, чтобы Гена смог простить ее.

А может, ей и не требовалось его прощение? Может, эта испорченная стерва нарочно заводит его, чтобы снова повторить то, что однажды случилось?..

Нет, на сей раз он не пойдет на поводу у ее пороков. Пусть «упражняется» со своим мужем-конструктором. С кем угодно, но только не с ним. Ему одного раза было достаточно, чтобы понять: Ольга не поможет ему, как бы она ни старалась. И она должна была знать об этом. С чего же тогда взбеленилась…

Выяснилось все лишь после работы.

Выходили они вместе. И пока Гена провожал напряженным взглядом стройную фигурку Сони, бросившейся с поднятой рукой наперерез такси, Ольга терпеливо его поджидала на боковой аллее. Он всегда ходил этой аллеей домой с работы. Протяженность ее была полтора километра. Шел он по ней ровно сорок минут. Как раз столько времени ему требовалось, чтобы справиться с волнением либо со злобой, в зависимости от того, какие чувства его в тот момент обуревали. Потом он заходил в супермаркет, располагавшийся на первом этаже его дома. Покупал продукты, высокомерно шутил с рдеющими от счастья продавщицами и шел домой.

Его квартира, любовное гнездышко холостяка, располагалась на восьмом этаже. С окнами на мелкую речушку и кромку дальнего леса. Вид этот Гену вполне устраивал. Жилье тоже. Удобная добротная мебель, которую ему помогли приобрести за границей знакомые ребята одной из посреднических фирм. Все было устроено и расставлено так, что создавалось ощущение огромного пространства. Кстати, в этом ему помогла одна из его случайных подружек. Девушка оказалась специалистом по дизайну жилых помещений. Пока она сидела в комнате в ожидании ужина, с которым Гена немного запаздывал, набросала несколько эскизов на салфетках. Он оценил по достоинству и ее дизайнерский профессионализм, и умение вести себя в постели. Девушка побывала у него в гостях дважды…

— Чем ты собираешься заниматься сейчас? — поинтересовалась Ольга, медленно вышагивая рядом с Геной по его любимой аллее.

— Какого черта ты окатила меня водой, дрянь?! — сквозь стиснутые зубы процедил он, совершенно не желая спускать ей с рук этого пакостного поступка. — Ты совсем обнаглела?! Самохин потом на меня два часа косился как на прокаженного… Мало мне тех сплетен, которые ты периодически распускаешь по офису, так теперь еще водой вздумала обливать! Знаешь, что с тобой за это нужно сделать?

— Знаю! — сипло пробормотала Ольга и, не стесняясь того, что их могут увидеть, вцепилась в рукав его куртки. — Знаю и хочу этого не меньше, чем ты, дорогой.

— Отстань! — грубо оборвал он ее и, отцепив ее руку, попытался пойти быстрее.

Сделать это ему было затруднительно, и Ольга без особых усилий догнала его и пошла рядом.

— Я знаю, Геночка, что редко какая женщина удостаивается счастья дважды посетить твою кровать… Я там была всего однажды и надеялась, что…

— Не надейся! — снова оборвал он ее, но на сей раз менее убедительно.

Такси, в которое уселась Соня, медленно проехало вдоль той дорожки, по которой они шли. И то, что он увидел в окне машины, Гену не могло не порадовать.

Соня смотрела на него! Смотрела пристально и с нескрываемым интересом. Он знал толк в этом и за многолетнюю практику научился различать оттенки в настроении женщин. Теперь он не сомневался — ему удалось привлечь к себе ее внимание. А то, что сейчас рядом с ним шла Ольга, этот самый интерес со стороны Сони лишь подогревало. Подтверждение этому он получил уже через секунду, потому что Соня скосила взгляд в сторону Ветровой и лицо ее исказила гримаса отвращения.

— Что тебе сказала Перова? — пошел он ва-банк, начав кое о чем догадываться. — Ты ведь ее подкараулила в туалете, так? И чем-то она тебя расстроила…

— Очень мне надо ее караулить! — возмутилась Ольга, которая тоже поймала взгляд Перовой, прежде чем такси укатило далеко вперед. — Просто столкнулись случайно, и все!

— Что она тебе сказала? — Ему не хотелось выставлять на показ свою слабость, но совладать с собой он уже не мог, поэтому почти умоляюще пробормотал: — Олька, ну скажи, что?

— Идем к тебе, там и расскажу, — промурлыкала она с торжествующей улыбкой, за которую он ее ненавидел. — Поверь, мне есть чем тебя порадовать. Но прежде должен будешь порадовать меня ты, дорогой…

Ему оставалось лишь согласно кивнуть головой и далее продолжить путь в полном молчании. Говорить больше было не о чем. Все остальное оба знали без слов.

Глава 3

Татьяна Ребрикова понуро тащилась к дому, в котором жила ее мать, и вспоминала о том, что успела купить ей сегодня. Упаковка макарон, хлеб, десяток яиц, килограмм сосисок и два литра молока. Пожалуй, можно будет пару дней не заглядывать. А к выходным накупить матери чего-нибудь побольше, чтобы в субботу с воскресеньем не дергаться и не ездить сюда. Ее мальчишки совсем от рук отбились, не видят ее почти. Работа, поездки к матери, а потом еще хлопоты по дому. На все нужно так много времени, что Татьяна порой путала дни недели. Где уж тут было не пропустить оплаченные счета, за которые ее сегодняшним утром так взгрели, что руки потом еще полчаса подрагивали.

— На ваше место знаете сколько претендентов?! — брызгал слюной коммерческий директор, потрясая анкетами перед ее носом.

Нет, она не знала и даже не догадывалась. Когда ей было думать об этом! Кто и когда метит на ее место? Мало ли кто! Может, ту же Соньку Перову втиснут. А что, чем не кандидатура? Девка с высшим образованием, умница, исполнительная. К тому же папа у нее кто-то там… Ему стоит только пальцем шевельнуть, как Соньку посадят на ее — Татьянино — место, и она будет у Сони на посылках.

При воспоминаниях о благовоспитанной холеной Сонечке Татьяну передернуло. Почему в этой жизни все устроено так несправедливо?! Почему кому-то — все, хотя он и пальцем не шевельнул для этого! А кому-то, как вот ей, приходится всю жизнь горбатиться и влачить тяжелый воз, а результат — нулевой!

Взять хотя бы ее и эту Соньку. Если у последней все было еще задолго до рождения, то Татьяна начала работать с седьмого класса, помогая матери разносить почту. Потом учила уроки, засиживаясь до полуночи. С великим трудом поступила в институт. И не потому, что обладала плохими знаниями, а потому, что смотрели на нее с плохо скрытой брезгливостью. Костюм ее, видите ли, никому не приглянулся. Подумаешь, не успела выстирать к экзаменам! Подумаешь, утюг сгорел так некстати, и выгладить костюм не удалось. Отвечала-то она блестяще!

Годы учебы… Вспоминать о них Татьяна не могла без душевной боли. Все та же брезгливость, граничащая с презрением. Полная изоляция от общей тусовки, и если бы не ее жажда знаний, она бы, наверное, сошла с ума от собственного одиночества. Потом она встретила Колю, и все изменилось. Она просто не могла позволить себе быть слабой рядом с этим беспомощным человеком, который научился любить ее безгранично и преданно. Иногда он напоминал ей подброшенного под дверь бездомного щенка, с которым она уже не сможет никогда расстаться.

Время шло, ситуация в стране менялась. Менялись приоритеты, как это модно сейчас говорить. И Татьяне Ребриковой внезапно повезло. Ее пригласили работать в крупную строительную фирму на должность старшего программиста. Приличный заработок, стабильное положение, уважительное отношение со стороны коллег и вдруг… подобное заявление. Нет, она ни за что не позволит кому бы то ни было обойти себя. Ни за что! И пусть все молодые и крупные специалисты катятся ко всем чертям, а с ними заодно и Сонечка Перова, которая ничем еще не заслужила права на счастье. Как она ей сегодня врезала, послав в командировку именно в день ее рождения! У Татьяны просто ладони свело от желания потереть их друг о друга при виде огорченной Сонькиной мордашки. Ничего, переживет! Сядет за свой шикарный праздничный стол чуть позже. И сожрет приготовленный мамой ужин остывшим. Не думается, что от этого он станет хуже. Это не макароны с картошкой, жаренные на свином сале.

Вспомнив о своей семье, Татьяна грустно вздохнула. Кто бы мог подумать, что двое ее сыновей вырастут копией и подобием собственного отца, такие же «неудельные» и не приспособленные к жизни? Блаженные, одним словом. Так называла их мать Татьяны, жалея бьющуюся «о ребра жизни дочь».

Вновь вернувшись мыслями к матери, Татьяна посмотрела на ее подъезд. Дал бы бог пройти туда не замеченной этим… Она не могла дать определения человеку, который стал злым духом нескольких последних месяцев ее жизни. Поселился он здесь недавно и жил теперь в одном подъезде с ее матерью. Мать говорила, что он вроде бы снял здесь квартиру. Больше она о нем ничего не знала. Зато Татьяна узнала предостаточно, всякий раз сталкиваясь с ним на лестнице.

Среднего роста, с плоским азиатским лицом и глазами рыси, смазливый мерзавец всякий раз считал своим долгом задеть ее каким-нибудь гадким замечанием. И отчего всегда так получалось, что они непременно встречались, караулил он ее, что ли?

Летом этот симпатичный хам обычно просиживал на скамеечке у подъезда. Закинув ногу на ногу, он лениво плевался семечками и провожал своими кошачьими глазами каждую проходящую мимо женщину. Именно летом Татьяна впервые услышала его едкое замечание в свой адрес. Услышала и остолбенела от возмутительной наглости. А парень, забавляясь ее смущением, продолжал изгаляться:

— Тяжело, конечно же, я понимаю… Под мышками мокро от пота. Денег на дезодорант наверняка нет. Я угадал? Ага, представляю, как с такой потной теткой ехать в вагоне метро… Сумки тяжелые? Еще бы! Нелегко, наверное, тоннами пожирать макароны и картошку, а потом состригать ботву с разных мест!

И вот в таком же духе проистекали и все последующие встречи. Тема всякий раз менялась. Хамом бралось на вооружение все, что угодно. Он мог зацепиться за пуговицу на ее блузке и унизить Татьяну так, что она была готова сорвать блузку с себя и начать хлестать этого наглеца прямо по его азиатской морде…

Она зорко огляделась. Кажется, сегодня ей повезло. Территория у подъезда, освещенная фонарем, была пуста. Подъездные двери тоже никто не подпирал. Видимо, мерзавец тоже не любит октябрьской непогоды, сидит себе в своей квартире-юрте и курит кальян. Или как он там у них называется…

Перехватив поудобнее сумки — одна для своей семьи, другая для матери, — которые порядком оттянули ей руки, Татьяна быстро юркнула в подъезд. Двери лифта открылись мгновенно, стоило ей ткнуть кнопку подбородком. За долгую жизнь в этом доме Татьяна наловчилась управляться с лифтом именно так, ей не нужно было перекладывать сумку из одной руки в другую либо ставить поклажу на заплеванный пол.

Она быстро шагнула в слабо освещенную кабину и совсем уже было вздохнула с облегчением, когда сзади ее кто-то бесцеремонно толкнул и, перед тем как дверям лифта закрыться, в ухо ей гнусаво пропел самый ненавистный из всех — его — голос:

— Ну что, старуха, попалась?..

Поначалу она остолбенела и даже забыла испугаться. Продолжала стоять спиной к тому, кто так возмутительно повел себя с ней, и силилась понять, что именно кому-то от нее понадобилось.

Потом, когда до нее наконец-то начало доходить, в какую ужасную ситуацию она попала, Татьяна перетрусила основательно.

Лифт медленно миновал первый этаж, второй, начал подниматься к третьему и неожиданно остановился.

— Все, старуха, кина не будет! Стоим…

Татьяна медленно повернулась и тут же обессиленно привалилась к стене кабины. Тешить себя надеждами не приходилось, что-то у этого поганца определенно было на уме. Недаром он подкараулил ее и вошел в лифт следом за ней. И опять же — эта остановка…

— Что с лифтом? — спросила она хрипло, удивляясь тому, как это слова сумели проползти сквозь ее горло.

— О! Да мы, оказывается, говорить умеем! — казалось, он удивился, но его хищные рысьи глаза говорили совсем о другом. — Что же раньше меня не удостоила чести? Почему никогда не говорила со мной, старуха?

— О чем? — Татьяна решила не злить парня и потянуть время: кому-нибудь непременно понадобится лифт, что-нибудь обязательно произойдет, и тогда она вырвется из этой ужасной клетки с этим страшным хищником. — Что вас интересует?

Его ничего не интересовало. Ему нужен был предлог для дальнейших измывательств над бедной Татьяной. А она, как назло, не давала никакого повода. Вела себя смиренно, даже пыталась поддержать беседу. А в сумки-то как вцепилась, боже правый, словно там у нее бесценный груз.

— Что несешь, старуха?

Зачем она инстинктивно попыталась спрятать сумки за спину? Что хотела уберечь от его глаз? Пакеты с молоком или буханку хлеба? Ему нужен был повод, разве не понятно? Татьяна ему этот повод предоставила. Все дальнейшее было настолько мерзким и унизительным, что подобное Татьяне не могло привидеться даже в самом страшном кошмаре. Вернее, она не могла себе представить, что так вообще можно обращаться с человеком. С ней — женщиной, женой и матерью двоих детей, старшим программистом солидной фирмы.

— На колени! — брызгал он ей в лицо слюной, разбрасывая по кабине ее покупки. — Так, правильно! А теперь задирай подол, старуха, хочу посмотреть, что там у тебя не так, чего это ты такая угнетенная…

Слезы текли по ее лицу, смешиваясь с потом, от которого взмокли все волосы и прилипли неряшливыми прядями к вискам и щекам. Мучителя не трогали ее слезы и уговоры. Он то хватал Татьяну за волосы, ставил на колени и прижимал лицом к грязному истоптанному полу. То поднимал на ноги, заставлял задирать подол юбки до самого подбородка и издевательски пинал ее ногами.

— Так, а сейчас мы с тобой позабавимся по-другому, — пообещал он Татьяне и принялся расстегивать ремень на джинсах.

О том, что последует дальше, она могла лишь догадываться, и ей очень захотелось умереть именно сейчас. Ни минутой, ни двумя позже, а именно в этот миг, пока он еще не расстегнул своих штанов и не сотворил с ней того, после чего и смерть ей не станет избавлением.

Татьяна не могла молиться, она никогда не верила в бога. Она не знала, кого просить избавить ее от этого ужасного извращенца, которому она отчего-то была так ненавистна. Она оцепенела и с полыхающей болью в сердце ждала, что будет дальше. Но провидение все же сжалилось над ней и послало ей спасение в лице нетерпеливых жильцов, которые принялись колотить по закрытым дверям шахты лифта и орать благим матом, что, если это хулиганство не прекратится, они немедленно вызовут милицию…

— Повезло тебе, старуха, на сей раз, — с сожалением обронил ее мучитель, доехав до своего этажа и покидая кабину лифта. — Но в следующий раз не повезет, будь уверена.

Он вышел, а Татьяна принялась сгребать с пола свои покупки и рассовывать их по сумкам. Ей почти удалось привести себя в порядок, когда она вышла на этаже, где жила ее мать. Она поправила волосы, одернула одежду и отерла лицо от пота и слез. Все внутри у нее окаменело до такой степени, что уже не было ни боли, ни страха. Она приняла решение. Оно пришло мгновенно, всплыло из сознания, стоило мучителю произнести свои последние слова.

— Это тебе не повезет, — прошептала Татьяна, вставляя негнущимися пальцами ключ в замок материнской двери. — Это тебе не повезет, гадина, потому что в следующий раз я тебя убью!

Глава 4

— Ма-аа! А молока нет?! — ломающийся тенорок сына заставил Ольгу выйти из ставшего привычным сомнамбулического состояния. — А чё тогда?

— Да, сын, Земля без молока перестанет вращаться, и с неба на нас посыпятся камни. Попей чаю. Там, кажется, где-то был батон… — Ольга стояла у окна в байковой ночной рубашке, которую ненавидела ничуть не меньше своей несложившейся жизни. — Если нет, то надо бы сходить и купить…

— Ма, ты чё, когда мне бежать за хлебом, у меня сегодня зачет! Ма, ну чё делать-то без молока?

Сын определенно требовал к себе внимания и, кажется, не думал отставать от нее, совсем забыв, что сегодня пятница — конец рабочей недели, что она устала и, как всегда, не выспалась. А значит, пребывает с утра в прескверном расположении духа. Ей еще предстоит заставить себя влезть под холодный душ. Потом долго и обстоятельно приводить свое тело и мысли в порядок. А как всем этим заниматься, когда молоко так некстати кончилось!..

— Сын, отстань от меня! Выпей чаю, в конце концов, с печеньем, там осталось с вечера, — огрызнулась Ольга и, пока сын не опомнился, закрылась в ванной.

Там она стянула через голову ночную рубашку и с отвращением зашвырнула ее за корзину с грязным бельем, которая, кстати, была под завязку набита. А что это могло означать? Только то, что выходные она посвятит грязным трусам, носкам и майкам и не выкроит ни единой свободной минуты на то, чтобы…

Тсс-сс, об этом нельзя… Об этом нельзя не только говорить вслух, но даже думать нельзя… Потому что обуревающие ее чувства смогут выплеснуться наружу, и тогда она выдаст себя с головой. А этого пока делать нельзя. Пока… Потом — там видно будет. А пока — тсс-сс…

Ольга тихонько рассмеялась. С тайным злорадством послушала, как беснуется в прихожей сын, рассерженный отсутствием молока. Ничего, переживет. Избаловала все семейство, теперь вот пожинает плоды…

Ледяные струи воды обожгли разгоряченную со сна кожу, и Ольга невольно взвизгнула. Именно так она взвизгнула тогда, когда… тсс-сс, об этом тоже нельзя. Потому что тут же кровь начала обжигать вены, будто ее разбавили кипящей лавой.

Господи, Ольга и представить себе не могла, что в этой жизни можно так сильно чувствовать! Все ее прошлое не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло несколько месяцев назад в ее жизни.

Это обрушилось на нее, словно снег на голову. Это будто ударило ей под дых и заставило надолго затаить дыхание. Это было что-то такое, с чем Ольга была не в силах и не смогла бороться…

Она пыталась поначалу как-то это нейтрализовать, затащив в постель закомплексованного на своих прежних бедах Генку. Не давала по ночам спать своему супругу, доводя его своей гиперсексуальностью почти до полуобморочного состояния.

Все было бесполезно. Это вошло в ее кровь и сделало ее больной и слабой. Ольга боялась дать определение своему состоянию, но подозревала, что ее болезнь носит весьма тривиальное название. Любовь…

Она перекрыла воду. Протерла запотевшее зеркало и придирчиво себя осмотрела. Высокая упругая грудь. Хорошо, что она не пошла на поводу у мужа и его разлюбезной мамочки и не стала кормить детей в младенчестве, иначе такого бы не наблюдалось. Живот плоский, талия тонкая, а ноги… Ноги были предметом ее гордости. Ноги у Ольги были не просто красивыми — они были роскошными. Так мало этого, она еще очень умело преподносила эту красоту. Походка, обувь, длина юбок — все было направлено на то, чтобы подчеркнуть их совершенство.

Так ей было об этом и заявлено в тот душный летний выходной, когда Ольга сидела на скамейке в сквере и обмахивалась газетой. Сбоку от ее левой ноги стояла пара сумок с картошкой, капустой, хлебом и прочей дребеденью, которую ей надлежало переработать и превратить в удобоваримый обед и ужин. Была суббота, и народу в сквере почти не было. Все разъехались кто куда. Кто на дачу, кто на реку, кто под душную тень загородных лесов.

Ольге ехать было некуда. Дети отдыхали в детских лагерях. Супруг подался к ненаглядной мамочке, помогать ей чистить вишню от косточек. Очень эти двое уважали вишневое варенье. А Ольге ехать было некуда, она скучала одна. Совершенно одна в душном пыльном городе, с плавящимся асфальтом и тающим мороженым, с раздраженными и одуревшими от жары продавщицами этого самого липкого тающего мороженого.

Она вышла из троллейбуса за две остановки до той, на которой выходил ее муж. Он скользнул по ее щеке быстрым поцелуем, посетовал на занятость и с облегчением помахал ей рукой в троллейбусное окно. Уехал к маме, а Ольга пошла на рынок. Набила сумки овощами. Потом выбралась на тротуар и тут же увязла тонкими каблучками летних босоножек в разогретом полуденным солнцем асфальте. Беспомощно оглянулась и, обнаружив неподалеку уютный скверик со скамеечками в тени огромных тополей, поспешила туда.

Там было славно. Относительно прохладно и безлюдно. Это было как раз то, что сейчас ей требовалось для восстановления душевного равновесия. И она его почти обрела, когда на горизонте появился этот субъект. Они выхватили друг друга взглядом, еще находясь метров за десять друг от друга. Мгновенно обежали глазами с головы до ног объект, привлекший их внимание, и с пониманием дела оба улыбнулись.

Он сел рядом с ней и молчал какое-то время. Потом сказал:

— Привет… Скучаем?

Ольга не ответила, величественно поменяв ноги местами, то есть левую переложила на правую. Полы легкого ситцевого сарафана разъехались в стороны, так как пять последних пуговиц никогда не застегивались. Была у Ольги такая «фишка»: если длинная юбка, то непременно с разрезом либо с незастегнутыми пуговицами.

Ее манипуляции не остались незамеченными и были оценены по достоинству. Мужчина наклонился. Вытянул руку. Коснулся ее щиколотки и медленно, так, что у нее мгновенно перехватило дыхание и взмокла спина в вырезе сарафана, провел пальцами по ее ноге. Пальцы с коротко стриженными розовыми ногтями остановились на уровне ее колена и замерли. Ольга перевела взгляд с пальцев на его лицо. Он смотрел вопросительно. Разумеется, а как же еще! Первый шаг им был сделан, выбор за ней. И тогда она… И тогда Ольга сделала шаг ему навстречу. С совершенно хладнокровным видом она чуть заметно кивнула, поощряя его на дальнейшие действия.

— Такое совершенство мало видеть, — пробормотал он тогда хрипло, двинувшись пальцами в запретное путешествие по гладкой коже ее ноги. — Его надо чувствовать… Его надо…

Он замолчал, глядя ей прямо в зрачки своими азиатски раскосыми и потемневшими, будто грозовая ночь, глазами. Ольга молчала тоже. Все было понятно без слов. Они были сейчас лишними. Тогда он убрал руку с ее ноги. Поднялся, предварительно подхватив с земли ее сумки. Какое-то время смотрел на нее, прищурившись, затем коротко обронил:

— Идем…

И пошел, не оглядываясь, вперед. Он был уверен, что она последует за ним, потому что он знал, кто она. Не в буквальном смысле, конечно, но он точно знал — кто она.

Одна из тех романтических особ, не растрачивающих ждущего блеска в глазах до глубокой старости. Они всегда чего-то обязательно ждали. Будь они трижды счастливы и богаты, они не переставали ждать. Беда была в том, что эти женщины не знали сами, чего ждут. Но это была их беда, не его. И на беде этой дамочки он хотел сыграть. Он еще не знал точно, для чего она ему нужна. Но был уверен в том, что она ему непременно понадобится. Чем больше людей, тем лучше. Больше народу, больше путаницы. А путаница ему была ох как необходима!

Все запутать, замести следы, спрятаться… Какие еще существуют понятия, способные помочь ему избежать возмездия?.. Да мало ли какие. Чем их будет больше, тем лучше. Все перемешать, чтобы никто и никогда не сумел докопаться до правды. Не такие уж они умники, чтобы раскусить его хитрость.

Они сели в такси и в полном молчании доехали до его дома. Ему ни к чему было скрывать свое местожительства. Как раз наоборот…

Выйдя из такси, Ольга беспомощно оглянулась. Что она делает?! У нее муж и двое детей. Пусть не всегда они ее радуют, особенно в последнее время. Но это ее семья, и она ее любит. В конце концов, она всегда только об этом и мечтала. Кто же мог думать, что это так обременительно и прозаично. И все же она не может так поступить с ними, и…

— Идем… — вновь требовательно произнес ее спутник и пошел к подъезду с провисшим козырьком из давно проржавевшего железа.

Парень оказался скуповат на общение. Ни слова по дороге. Полное молчание в лифте. Даже в полутемной прихожей, куда Ольга с опаской ступила следом за ним, он не произнес ни слова. Швырнул небрежно ее сумки почти у самого порога. Тщательно запер дверь. И тут же пошел из прихожей, даже не взглянув на нее.

Честно говоря, Ольга опешила. Ей-то что делать? Продолжать стоять у порога и ждать, когда он проявит наконец чудеса гостеприимства? Но, судя по предыдущим его поступкам, этого не случится. И Ольга пошла в глубь квартиры, не дождавшись приглашения.

Квартира не принадлежала ему до недавнего времени, это было очевидно. Какие-то стеллажи в прихожей, забитые пустыми банками и старой обувью. Два огромных узла она обнаружила уже в комнате.

Огромное окно без штор с широким подоконником. Домашний кинотеатр у самого окна, явно приобретение нового хозяина. Как и широченная разобранная кровать, занимающая большую часть комнаты. Все остальное — тумбочка, черно-белый телевизор на ней, два продавленных кресла — принадлежало, по всей видимости, прежним жильцам. Комната была всего одна, и самым неожиданным открытием для нее было то, что в ней этого типа не было.

Ольга растерянно заморгала и только хотела оглянуться, как сзади ее обхватили его руки и с силой притянули к себе. Тут она, не сумев сдержаться, и взвизгнула. Получилось неловко, некрасиво, как-то не по-женски. Ольга смутилась и покраснела. Ей так хотелось быть неотразимой и сексуальной, а тут…

Но он не обратил на это внимания. Или обратил, но смолчал из вежливости. Осторожно, как фарфоровую, развернул ее к себе лицом. Что-то неслышное выдохнул ей в ухо. И все… Все остальное было настолько новым и невероятным для нее, что все ее чувства слились в одно огромное и неповторимое ощущение обжигающего блаженства.

Ольге казалось, что она сходит с ума. Что так не бывает, так не может быть с человеком, которого видишь впервые в своей жизни! Но так было, было, было… Она умирала и рождалась заново. Она молила о пощаде и просила его взять ее снова и снова…

Потом она долго шла домой. Шла пешком, пытаясь остудить разгоряченное тело и полыхающую душу в теплых потоках закатного воздуха. Вошла в квартиру и, обрадовавшись тому, что супруга все еще нет дома, юркнула в ванную.

Ледяной душ. Только он способен помочь ей снова обрести себя — домашнюю и верную, спокойную и хлопотливую. Но нет, не помог. Ни ледяной душ, ни время. Ничто не спасло ее от дикого зова, который всякий раз гнал ее к нему. Это происходило снова и снова. Это затягивало ее, как омут. И это становилось тем, без чего она уже не могла жить…

Ольга судорожно вздохнула и критично осмотрела себя в зеркале. Хороша! Без ложной скромности можно сказать, что хороша. Теперь еще необходимо правильно подобрать одежду, чтобы после работы сразу уехать к нему, не переодеваясь. Сегодня ей нужно быть неотразимой и в то же время по-деловому подтянутой. Сегодня, в пятницу, двадцать девятого октября, у Ольги важный день. Так, во всяком случае, она решила. День, который в корне изменит всю ее дальнейшую жизнь. День, которого она ждала слишком долго…

Он должен будет позвонить ей во второй половине дня и назначить встречу. Она чуть опоздает. Зайдет купить бутылку шампанского и фруктов. Пусть инициатива сегодня исходит от нее. Пусть это для него явится сюрпризом. Лишь бы сегодняшний день удался. Господи, сделай так, чтобы он удался! Чтобы никто и ничем не испортил ей настроения. И чтобы к нему она пришла такой же свежей и не взвинченной, как в эту минуту.

Все с самого утра пошло не так…

Все словно посходили с ума, заставляя ее нервничать и кричать на них. Орать ей было никак нельзя, потому что, когда она нервничала, лицо покрывалось красными пятнами, которые долго потом не проходили. Но Ольга ничего не могла с собой поделать. Все, начиная с Генки и Володьки Самохина и заканчивая этой бледнолицей дурой из отдела АСУП, словно заключили негласное соглашение, с тем чтобы вывести ее из себя. Она надерзила своему непосредственному начальнику Володьке. Вывела из себя Генку так, что после обеда он отпросился и ушел домой. Ну и, конечно же, не обошла вниманием Перову. Той досталось по полной программе.

Не будут к ней лезть, черт возьми! Ей ни до чего сегодня нет дела! У нее сегодня очень важный день. Очень! И ничто не способно своротить ее с того пути, который она для себя выбрала. И тот факт, что он так и не позвонил ей в эту пятницу, нисколько ее не смутил и не расстроил. Такое случалось и раньше. И причин тому находилось множество. От неработающего телефона до элементарной занятости. Это не помеха. Нет… Только бы дождаться конца рабочего дня и вырваться на волю из этих душных стен.

Ольга рассеянно смотрела в монитор компьютера, совершенно не слушая, о чем ей уже полчаса толкует Володя. Пусть все идут сегодня к черту. Сегодня или никогда!

И тут раздался звонок. За две с половиной минуты до конца рабочего дня он все же позвонил ей. Скороговоркой пробормотал извинения и закончил свою речь немудреным приглашением. И тут же отключился. Но этого было достаточно, чтобы Ольга тут же преобразилась.

И слова Володи обрели какой-то смысл. И бумаги, что он настоятельно просил ее изучить к понедельнику, нашлись на ее столе. Все мгновенно встало на свои места и обрело значимость. Ей бы собраться и уйти тотчас. Ан нет… Решила все же раскрутить свою ненависть к Перовой на всю катушку. Позвонила ей и испортила настроение. Никто не имеет права на счастье сегодня! Никто, кроме нее — Ольги Ветровой. Она его заслужила…

Глава 5

В автобусе было малолюдно. И почти все пассажиры — женщины. Плохой знак. Для него вообще-то много чего в этой жизни служило символами. Этот знак он расценил как дурное предзнаменование. И настроение сразу испортилось. Не нужно было соглашаться. Не хотел ведь, что-то теперь из всего этого выйдет…

— У вас свободно? — миловидная пенсионного возраста женщина стояла рядом с ним и вопрошающе взирала на свободное сиденье у окна. — Вы позволите?

А чего не позволить? Да бога ради, если хочется ей тесниться рядом с ним и пялиться в окно на раскисшее утро последнего дня октября. Пусть себе сидит, не мешает. Хотя все равно странно. Полно свободных мест, а она отчего-то решила сесть именно сюда. Начать волноваться или подозревать ее в чем-нибудь? Нет, не стоит. Мало ли какой у бабы бзик, чего уж так сразу ее заподозрить! Можно подумать, ему нечем занять свои мозги. Тем, например, с чего он начнет свою работу. Или чем он займется, когда ее закончит.

Осядет где-нибудь в деревне. Купит добротный дом-пятистенок. Разведет кур. Женится на доярке. Грудастой такой, розовощекой, пышущей здоровьем и желанием сделать его счастливым. Пойдут дети…

Здесь его рассуждения дали сбой, и он невольно улыбнулся. Дом с дояркой — это, конечно, хорошо, но это все не для него. Его счастью не суждено догнать его на этой грешной земле. Оно где-то точно заблудилось. И вообще — он устал. Устал от этой жизни. Устал от того, как бесславно она завершается. Он знал об этом не понаслышке. Он был творцом этого конца. Это было его ремеслом, которое он выбрал не по призванию и которое не так давно сделалось ему противным.

Нет, не нужно было соглашаться на это последнее дело. Решил ведь уйти! Тогда зачем? Он и сам не знал. Как не знал, почему он вообще выбрал этот путь. Часто он задавал себе этот вопрос, последнее время все чаще и чаще, и не находил ответа.

Его не обижали в детстве сверстники. Не насиловала мать. Не унижали учителя. Он мало в чем нуждался. Одним словом, все было нормально в плане его психики. Тогда почему он стал тем, кем стал? Так мало этого, он стал лучшим из тех, кем стал! Почему?! Ответа не было. Но ведь он же должен был быть! Непременно должен! Тогда кто ему поможет найти его?!

Может, в этом и заключается разгадка его согласия? Может, потому он и едет в этом автобусе? Надеется не только найти парня, который захотел соскочить с крупной партией товара, а еще и ответ на вопрос, который не дает ему спокойно спать все последнее время.

Кирилл скосил глаза влево. Пожилая женщина внимательно изучала струи дождя, медленно ползущие по автобусному стеклу. Или ловила его отражение в нем?.. Нет, вряд ли такое возможно. Да и кто его сможет узнать сейчас? Разве только матушка сумела бы, но ее давно нет. Для остальных Кирилл был теперь трудно узнаваемым. Мастер перевоплощения. Ему бы сам Шерлок Холмс позавидовал, с такой виртуозной ловкостью он изменял свою внешность. Сейчас вот, например, он был бедным студентом.

Поношенная куртка с обтрепавшимися петлями и засаленными карманами. Спортивная, давно потерявшая первоначальный цвет вязаная шапка, надвинутая почти на самые брови. Старомодные очки в грубой черной оправе. И дорожная сумка, которую он еле втиснул на полку под потолком. Широкие черные брюки с заляпанными внизу штанинами.

Таким Кирилл должен был въехать в этот город — безликим и серым. Потом он должен был слиться с людьми и затеряться в городских толпах, таких же безликих и серых, как это последнее октябрьское утро за окном автобуса.

Нет, интересно, что там можно так долго рассматривать! Тетка непременно должна была давно сойти с ума от пейзажа, расстилавшегося за окном. А она — ничего, сидит и спокойно смотрит. И еще что-то нашептывает про себя, беззвучно шевеля при этом губами. Может, песню поет или стишки сама себе декламирует. Пойми их, стариков! Ему таким не быть, это точно. Он просто не доживет до такого возраста. Смерть, которой он так умело управлял все это время, непременно настигнет его…

— Что вы говорите? — вежливо склонил Кирилл ухо к женщине, потому что за секунду до этого она что-то сказала ему.

— Славно как, молодой человек… — мечтательно пробормотала она, не отрывая взгляда от окна. — Вы не находите?

— Что именно? — решил все же уточнить Кирилл.

Мало ли что имелось женщиной в виду. Идти на поводу у случайно оброненной ею фразы он не собирался.

— Жить, молодой человек, славно. Радоваться каждому дню, дарованному нам господом, это ли не чудо?!

Он очень внимательно посмотрел на нее и согласно кивнул. Не объяснять же ей, что порой он сам выступал в роли этого самого господа! И решал за Него, когда и сколько подарить счастливых минут жизни кому-то. Она все равно не поймет. В лучшем случае придет в ужас. В худшем — заорет что есть мочи. А ему шум ни к чему. Ему надо вести себя тихо и незаметно. Сначала проникнуть в этот город. Потом разыскать там одного умника. Тихо и незаметно привести приговор в исполнение. И так же, не поднимая шума, исчезнуть…

— Вы, молодежь, не цените всего этого, — не унималась женщина, продолжая философствовать на тему, которую он уже давно изъездил вдоль и поперек. — Вам кажется, что жизнь бесконечна и что в любой момент можно начать жить заново. Но этого не случится. Это прозрение, настигающее нас в старости, бессердечно валит нас с ног и лишает воли. И знаете, молодой человек, что самое страшное в этом прозрении?

Кирилл вытаращил на нее глаза за толстыми стеклами очков, стараясь, чтобы его взгляд казался попутчице как можно более любознательным.

— Самое страшное — оставить за собой пустошь! — в ее голосе отчетливо зазвучала слеза. — Это открытие убивает похлеще раковой опухоли или выстрела…

Она на минуту замолчала, а он мгновенно насторожился. Что она имела в виду, говоря о выстреле? На самом ли деле ее интересует предмет разговора, или это умелая тактика прощупывания объекта?

— А что же тогда должно сделать человека счастливым? — осторожно произнес он, не спуская с нее глаз. — Что может осчастливить его на пороге смерти?

Не надо было этого говорить! Зачем заговорил о смерти? Каким ликованием загорелись тут же ее глаза! Либо умело поймала его на чем-то, либо… Либо просто обрела в его лице приятного собеседника, которого ей удалось заинтересовать своей старческой трепотней.

— Любовь, молодой человек! — Она даже привстала, настолько чувства переполняли ее. — Только любовь на это способна!

Знать бы еще, что это такое! Об этом можно болтать бесконечно и так и не узнать до конца, существует ли она на самом деле. Точно так же, как нескончаемые споры о существовании потустороннего мира. Он вот ни за что не подпишется под тем, что этот мир существует, хотя неоднократно отправлял туда людей за последние десять лет.

— Вы это непременно поймете, молодой человек, — пообещала ему женщина, когда они уже выходили из автобуса на автостанции города, в котором ему надлежало завершить свою бесславную карьеру. — Как только полюбите по-настоящему, так сразу…

— Что сразу?! — перебил он ее, начиная раздражаться от ее навязчивости.

— Так сразу же и обретете счастье!..

Их тут же разделила толпа встречающих, и больше Кирилл ее уже не видел. Но ее странное жизнелюбие и всепоглощающая вера в любовь засели у него в печенках и не давали покоя еще битых два часа. Он пытался проанализировать причину своего раздражения, которое граничило со странным беспокойством, и в конце концов пришел к ошеломляющему выводу, что он… завидует этой престарелой тетке! Завидует тому, что она способна радоваться такому мерзкому хмурому утру, что она во что-то еще верит, хотя прожила долгую и вряд ли легкую жизнь, и что она знает, что такое любовь. Кирилл — не знал…

Он был машиной для убийства. Профессионалом, не знающим страха и боли. Все, что когда-то им делалось, работало беспроигрышно. За это ему платили. Хорошо платили, щедро. Ему было все равно. Он не любил деньги, как не любил вообще ничего и никого. Даже дело, которому он отдавал всего себя, он не любил. Он просто умел его делать…

Человека, которого ему надлежало нейтрализовать, звали Азик. Почему-то Кириллу не нравилось слово «убрать» или «убить». Нейтрализовать… Всеобъемлюще и корректно. Так вот, этот Азик долго и настырно напрашивался на то, чтобы его нейтрализовали.

Имя Азик не было настоящим. Звали того типа как-то мудрено и труднопроизносимо. Азиком его прозвали за абсолютно азиатскую физиономию. Высокие скулы, пронзительные черные глаза и тонко очерченные, вишневой сочности губы. Смуглый, великолепно сложенный и до неприятного привлекательный. Настолько привлекательный, что бабы млели от одного его присутствия рядом. Кириллу рассказали очень много историй о соблазненных и брошенных Азиком. Были и трагические случаи.

Он был почти уверен, что в этом городе Азик тоже успел наследить. А посему свои поиски ему следует начинать с поиска обиженных им женщин. Таковые непременно найдутся. Кирилл был в этом уверен так же, как в том, что свое последнее дело он завершит безукоризненно.

Глава 6

— Оленька, можно узнать, что с тобой стряслось?

Супруг смотрел на нее с болью и состраданием, и от этого ей было гораздо хуже. Еще хуже, чем в тот момент, когда она…

Нет, об этом нельзя даже думать, не то что говорить вслух! Иначе она непременно взорвется и завизжит. Или, чего доброго, выбросится из окна. Нет, на это ее вряд ли хватит. Она слишком любит себя, слишком любит жизнь, чтобы позволить всяким форс-мажорным обстоятельствам превратить свое совершенное тело в бесформенную груду мяса и костей. Нет, такое не о ней и не для нее. Все, что она могла себе позволить, так это устроить разнос своему семейству в этот воскресный день.

Последний день октября… Чем же он был ознаменован? Не воскресным обедом — нет. И не милой безделицей, которую она всегда преподносила своей дочке в конце месяца, потому что та становилась еще на один месяц взрослее. Ничего этого не было. Были только боль и пустота, в которых ее скукожившаяся израненная любовь плавала, словно в ртути. Все стало вдруг серо-стального цвета и приобрело омерзительный металлический привкус. Все, все. Вся ее жизнь и все ее несбывшиеся надежды…

— Оленька, ответь мне! — Супруг зашел в их спальню, плотно закрыл дверь, щелкнув шпингалетом, и опустился перед ней на колени. — Что с тобой, родная? Ты второй день сама не своя. У тебя неприятности на службе?

Ольга смотрела на его склоненную к ее ногам голову и силилась вспомнить, почему же она именно его выбрала в мужья. Он был обычным. Не выдающимся, не хватающим звезд с неба, даже красавцем он не был. Все, чем он мог похвастаться, так это надежностью. Вот чего ей, наверное, не хватало в тот момент. Этим он ее и взял. Надежностью и незыблемостью. Ее супруг был словно утес, на котором она попыталась воздвигнуть свой собственный замок. Воздвигнуть-то она его воздвигла, но на этом все и закончилось. Ни любви, ни тепла не поселилось в том замке. Холод и пустота… Пустота и нелюбовь…

— Господи, как же мне больно, Саша! — прошептала Ольга чуть слышно, но он услышал и мгновенно насторожился. — Моей боли слишком много мне одной…

Слезы медленно скатились по ее щекам, тяжелыми каплями упали на его волосы и исчезли.

— Поделись со мной, родная… Тебе будет легче, вот увидишь! — он снова поднял к ней бледное лицо с переполненными состраданием глазами. — Мы же семья с тобой, ты помнишь? Я помогу тебе, вот увидишь!

Господи! Чем он мог помочь ей? Чем?! Его надежность и незыблемость здесь не помогут. Интеллигентность и обостренное чувство такта тоже бессильны. Чем тогда еще мог ей помочь любитель вишневого варенья без косточек…

— Оленька…

Супруг поднялся с колен и заходил по их спальне. От окна к стене, от стены к окну и обратно. Ольга сидела в уголке в старом мягком кресле, которое они с Сашей купили на рынке, когда еще только-только обзаводились мебелью. Куталась в байковую ночную рубашку, которую не снимала уже второй день и которую еще в пятницу утром так остро ненавидела, и наблюдала за метаниями супруга.

Он вдруг остановился и очень пронзительно посмотрел на нее. Так, словно пытался прочесть что-то, что сокрыто было от его глаз до сего времени.

— Я все знаю! — сказал он вдруг срывающимся на трагический шепот голосом.

— Что ты знаешь? — Ей стало интересно.

— Я все давно знаю!.. Про тебя и про него!.. — Он почти упал на краешек кровати, уперся локтями в колени и спрятал лицо в ладонях. — Я это почувствовал сразу. Я не мог этого не почувствовать, ведь я так люблю тебя!

— Я не понимаю… — осторожно начала Ольга.

— Да все ты понимаешь, милая, все! Хватит меня дурачить, в конце концов! Пощади меня хотя бы в этом! — Саша отнял ладони от лица и глухо проговорил: — Но я не отпущу тебя к нему, так и знай! Я буду бороться за тебя! Я хороший конструктор, Олька… Мне предлагают работу за границей. Предложили выехать всей семьей. Мы уедем, и ты все забудешь. Слышишь меня? Не молчи, Олька! Только не молчи. Я все выдержу, поверь. Только не твое отсутствие. Я не отдам ему тебя!..

— Успокойся, Саша! — Ей вдруг сделалось так жаль его, что она заставила себя слезть с кресла и, подойдя к кровати, обхватила его голову руками. — Успокойся, Саша… Тебе не с кем меня больше делить… Потому что… Потому что тот человек мертв…

— Как мертв?! — Саша поймал ее руки и сильно сжал ее ледяные ладони в своих. — Что ты говоришь? Он что, болел?

— Нет, наверное… Не знаю… — Ольга позволила ему усадить себя рядом с собой, не воспротивилась, когда он обнял ее и силой прижал к своему надежному и крепкому плечу. — Может, и болен он был… Скорее всего, на голову… Его убили, Сашка!

— Убили?! — эхом повторил он, и она почувствовала, как сильно напряглась его нога, о которую она опиралась левой рукой. — Как — убили?!

— Окончательно и бесповоротно… Я не хочу больше говорить об этом… Ты… — Ольга подняла на мужа заплаканное лицо и с надеждой посмотрела на него: — Ты ведь поможешь мне, Сашка? Ты ведь не оставишь меня? Один на один с моим горем?

Это было бессердечно по отношению к нему, она это знала. Это усугубляло его боль, которую она и без того ему причинила. Но от его ответа сейчас зависела вся ее дальнейшая жизнь. Если… Если и он оттолкнет ее, то ее жизни больше нет…

— Оленька, — Саша осторожно поцеловал ее в лоб. — Я никогда, слышишь, никогда не оставлю тебя… И в радости, и в горе… Помнишь нашу клятву?

— Помню…

Ничего она не помнила. Многое из того, что обещала ему и не исполнила. Но это не было важным сейчас. Важно было то, что он ее муж и он защитит ее. Защитит и никогда, никогда не предаст, не то что…

— Сашка, — позвала она его тихо, почувствовав вдруг сильную необходимость произнести его имя и услышать в ответ свое.

— Да, Оленька, — тут же откликнулся он, продолжая целовать ее в лоб и висок.

— Пойдем пить чай. Ребята что-то притихли. Они вообще-то дома?

— Все дома, милая, — он рассмеялся с облегчением. — Все дома и ждут, пока их мамочка переоденется к чаю.

— Как это?

— У нас все давно готово. Все ждут тебя, родная. Давай быстренько приводи себя в порядок и к столу.

Саша деликатно вышел из спальни. А Ольга встала и подошла к фамильному трюмо красного дерева, доставшемуся Саше от его бабки.

Господи! Как можно так загонять себя в угол?! Волосы растрепаны. Глаза опухли от слез. Вокруг рта — непозволительно глубокие складки. Так же нельзя, в самом деле! Она еще достаточно молода, красива, у нее прекрасная семья. И ей совершенно плевать на то, как закончил свою жизнь этот человек.

Как она могла так вляпаться?! Зачем ей было это нужно? Ведь все в нем было порочным и запретным. И красота, которой наградил его всевышний. И удовольствие, которым он так пленил ее. И сама смерть, которую он принял на взлете, тоже была запретной…

Но думать теперь об этом ей совсем необязательно. Ведь его больше нет, все, что у нее теперь осталось, — это ее семья. Надо постараться сохранить хотя бы это…

Глава 7

Частые капли бойко отстукивали по старой оцинковке подоконника.

Дождь…

Татьяна Ребрикова высунула нос из-под одеяла, зябко поежилась и снова нырнула в спасительное тепло постели. Воскресный день все-таки, имеет она право поспать чуть подольше или нет? А дождь пусть себе идет. Она вчера вместе с мужем предусмотрительно вывесила белье на чердаке. Раскрыла оба слуховых окна так, чтобы был сквозняк. Ничего, при таком ветре все должно быстро просохнуть. И ее ребята завтра поедут в школу в свежевыстиранных и отутюженных брючках. Ее рабочий халат тоже наверняка просохнет, и эта неженка — Сонька Перова — не будет морщить свой аккуратный носик в ее сторону. Ах да, Соньки завтра и быть не должно! Это очень кстати. Хорошо, что додумалась отправить ее в командировку. И знать не знала, что все так кстати придется…

За тонкой перегородкой послышались шорох и следом — сдавленный смешок. Так, сорванцы проснулись. Сейчас начнут просить есть. Ничего, на сей раз она окажется подготовленной. Ей есть чем удивить их этим пасмурным воскресным утром. И пирог успела испечь, когда их лохматые головы уже давно покоились на подушках. Картошка начищена. Котлеты осталось только обжарить. А помидоры с огурцами нарезать на салат — дело трех минут.

Хорошо, что вчера все успела. Сегодня можно будет побаловать себя ничегонеделаньем. Понежиться с книгой, а то и просто так посидеть у раскрытой настежь печки и послушать треск поленьев, она это любила. Сегодня Татьяна могла себе это позволить. Вчера — нет. Вчера ей нужно было непременно что-то делать. Нужно было хоть чем-то занять себя, чтобы не позволить чувствам вырваться наружу. Она очень опасалась, что ее семья что-то заподозрит. Начнет приставать, расспрашивать. Врать им она не могла. Как не могла и сказать им правды. Это бы сломило их, разрушило бы их привычный уклад жизни, который она так долго и тщательно оберегала. Сегодня ей уже чуть легче…

— Тань, — сонным шепотом пробормотал муж и привлек ее к себе теснее. — Ребята спят?

— Не-а, — ответила Татьяна и догадливо улыбнулась. — Ты опоздал…

Последовал разочарованный тяжелый вздох и следом вновь — ровное сонное сопение супруга.

Татьяна выбралась из его объятий, натянула теплый спортивный костюм, из которого не вылезала дома, и, потягиваясь, прошлась по их крохотной спаленке. Три шага от окна до хлипкой двери. Два — от кровати до шкафа. Не велик простор, но Татьяна была и этому рада. На двери защелка, и никто не мог войти в тот момент, когда она переодевается, например. Или не мог застать их, когда муж воровато и жадно целовал ее…

Нет, она любила свой крохотный домик, который многим напоминал избушку на курьих ножках. Татьяна так не думала. Стены есть. Крыша над головой добротная. Печка огромная. Если ее натопить посильнее, то тепла хватало почти на всю ночь. И опять же — не это тепло ее всегда заботило. А то, которое источали любящие сердца ее домашних. Они не могли друг без друга. И им было так хорошо вместе, все равно где, но только вместе.

Неожиданно она остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Сердце надсадно заныло и затрепыхалось пойманной птицей. Ноги мгновенно сделались ватными, а ладони начало покалывать, что случалось всегда, когда на нее накатывал страх.

Почему она не подумала об этом? Господи! Вдруг ее кто-то видел, когда она выходила из его квартиры?! Нет… Кажется, никого не было. Или был?..

Татьяна подошла к окну, отодвинула штору и уставилась на перекопанную клумбу. Огромные комья чернозема масляно поблескивали, казалось, они плавятся под проливным дождем. Старая ива уныло свесила голые ветви почти до самой земли. Дверь сарая распахнуло ветром, и она теперь неприкаянно покачивалась, скрипя ржавыми петлями.

«Надо было закрыть вчера на дощечку…» — вяло подумала Татьяна, неспешно переводя взгляд с одного предмета на другой. Скамеечку для ног ребята забыли в дом затащить, тоже вымокла теперь…

Что-то будет с ними, если ее не будет в их жизни?! Они же пропадут! Пропадут на второй же день. Муж — ласковый, сердечный — просто большой ребенок. Сыновья — точная его копия. Все держится на ней, как на трех слонах… Нет, она не позволит никакой беде ворваться в этот дом! Она сама защитит эти хлипкие стены от вторжения извне любого горя.

Она непременно что-нибудь придумает. Не зря ее считают хорошим программистом. Свою жизнь она тоже сумеет настроить под программу. Все пойдет по тем виткам, которые она задаст. Ничто не должно начать сбоить. Пока ей это удавалось. Медленно, не такими темпами, как ей бы того хотелось. Но все пока удавалось. От клейма неудачницы и замарашки она избавится. Каких бы сил ей это ни стоило, Татьяна не уступит никому прав на свое собственное счастье. Она его по праву заслужила…

Глава 8

Субботнее утро началось, как всегда, с неповторимого аромата пекущегося пирога и жужжания миксера. Мама взбивала омлет. Она всегда его взбивала миксером, не доверяя никаким другим подручным средствам вроде вилки и их пружинного венчика. И омлет у нее получался необыкновенно пышным, ноздреватым, с аппетитной румяной корочкой. Потом на завтрак должен быть подан еще какой-нибудь легкий салат. Неизменный свежеотжатый сок. Кофе, чай, какао, причем все сразу, потому что каждый член их семьи предпочитал что-то свое. И, конечно же, мамин пирог с ароматной антоновкой и пышной шапкой взбитого белка сверху.

— М-м-м, — промурлыкала блаженно Сонечка и сладко потянулась в своей кровати с накрахмаленным французским постельным комплектом. — Как славно, что сегодня суббота…

Прошедшая неделя была для нее сущим наказанием. Все словно сговорились извести ее именно в канун ее двадцатипятилетия.

Татьяна Ребрикова явилась во вторник на работу туча-тучей и не расцветала уже потом всю оставшуюся неделю. Соню загоняла по пустяковым заданиям, выполнять которые ей было совсем необязательно. Всякий раз, когда Соню требовало к себе начальство, Ребрикова и вовсе странно себя вела. Принималась кричать на нее при посторонних, чего не случалось прежде никогда, и вменяла ей в вину какие-то проступки, о которых Соня и представления не имела.

— Не обращай внимания, у бабы климакс начинается, — хмуро заметил Сонин помощник Виктор Михайлович, выполнявший самую грязную и неблагодарную работу по заправке картриджей. — Или начальство ею недовольно, вот она воду и сливает на нас…

Как бы там ни было, но такое поведение казалось Перовой возмутительным, а претензии — необоснованными.

Ольга Ветрова тоже не добавила позитива, всякий раз при встрече презрительно кривясь в ее сторону и шипя что-то неразборчивое Соне в спину. А в пятницу и вовсе сдурела. Ни с того ни с сего набросилась на бедную Соню едва ли не с кулаками.

— Все из-за тебя, дрянь! — остервенело звенящим голосом выплюнула Ветрова в адрес Сони, когда они вновь столкнулись у умывальника с чайниками и чашками. — Ненавижу тебя!

— По-моему, у вас не все в порядке с психикой, — сделала робкое предположение Перова, пытаясь обойти Ветрову стороной и стараясь как можно скорее выйти из туалета.

— Надеешься обрести с ним счастье, дура?! — Голос Ветровой едва не срывался на визг. — Не надейся! Никому еще это не удавалось, никому! А у тебя уже сердечко в предвкушении заныло, так?! Ничего не выйдет, поверь мне!

Соня и не хотела бы ее слушать, но ничего не смогла поделать с собственным любопытством, которое мгновенно заставило ее приостановиться и выслушать Ветрову до конца.

— Ты не сможешь изменить его! — понизила голос почти до шепота Ольга и, кажется, даже всхлипнула. — Он такой, какой есть, и он не для тебя!

— Но ведь и не для вас, — осторожно заметила Соня, уязвленная последними словами Ветровой. — И с чего это вы так волнуетесь? Если мне не изменяет память, у вас ведь имеется в наличии супруг и парочка детишек… С чего бы вам тогда так переживать из-за чужих женихов?..

Она только потом сообразила, что ляпнула. Ни разу ведь с самого понедельника не подумала о Геннадии как о возможном претенденте на собственную руку и сердце, а тут возьми и скажи такое! Видимо, желание позлить Ветрову оказалось сильнее голоса разума, вот и брякнула невесть что.

Ольга отпрянула от нее, мертвецки побледнев. Потом резко отвернулась и какое-то время наблюдала за тем, как бурным потоком сбегает вода в сток раковины.

— Жених, значит… — обронила она потом глухо. — Ну, что ж… Прими мои поздравления…

— Спасибо, — Соня неизвестно от чего повеселела и даже пожалела бедную Ольгу, гнев которой ей был абсолютно непонятен.

Она вышла из туалета, нарочито медленно закрывая дверь. Все ждала, что Ольга еще что-нибудь добавит, как это она любила — в спину. Но Ольга промолчала. И не догнала Соню. Зато под самый конец рабочего дня, когда Соня мыслями уже перенеслась в свой самый любимый день — первое ноября, Ольга ей позвонила по внутреннему телефону.

— Слушаешь меня, Сонечка? — ласково поинтересовалась она.

— Слушаю, — Перова нетерпеливо бросила взгляд на часы: пошел уже седьмой час, и ей давно было пора сворачиваться и топать домой.

— Так вот слушай меня и запоминай… — последовала трагическая пауза, нарушаемая треском несовершенной связи. — Как бы тебе ни хотелось, дорогая, заполучить его, у тебя ничего не выйдет. Он всегда будет принадлежать…

— Вам? — перебила ее Соня, устав и от Ольги, и от ее назойливой предупредительности.

— Нет, дорогая, он всегда будет принадлежать только себе и своему прошлому. И тебе его никогда не заполучить…

И все. И бросила трубку. И разозлила Соню, расстроила. С чего бы, спрашивается, Соне было так расстраиваться, если Гена до последнего момента ее вовсе не интересовал? А теперь?..

А теперь она затруднилась бы ответить на этот вопрос однозначно. Выходило так, что все выпады и нервозность Ветровой возымели прямо противоположный эффект.

Соня им заинтересовалась. Заинтересовалась настолько, что, когда этим же вечером они выходили из офиса, она принялась отыскивать в толпе служащих его высокую фигуру. А не найдя, огорчилась. С чего бы это? Кто знает…

— Сонечка, детка, — певуче позвала мама из коридора и поскреблась в дверь аккуратно наманикюренным ноготком. — Ты проснулась?

— Да, мама, уже встаю.

Соня выбралась из постели, натянула поверх пижамы домашний халат тончайшего шелка, привезенный папой из очередной командировки, и пошла к родителям.

Они уже расселись за обеденным столом на своих обычных местах и пристально смотрели на дочь, которая спросонья казалась им еще более прекрасной, чем обычно. Смотрели они на нее почему-то настороженно. Это ее озадачило. Не хватало ей еще того, чтобы и ее старики начали что-нибудь менять в ее стабильном и счастливом мирке.

— Привет, — весело поздоровалась Соня, старательно делая вид, что не замечает их озабоченности.

— Доброе утро, дорогая, — поочередно ответили ей родители. Отец перегнулся через стол и чмокнул дочь в упругую свежую щеку. — Как спалось?

— Прекрасно, — Соня взяла в руки стакан с соком. — Все в порядке, как всегда… А что?

Они быстро переглянулись. Мама тут же спрятала глаза и принялась накладывать в папину тарелку омлет с общего блюда. Отец повел себя более решительно и после непродолжительной паузы ошарашил дочь известием.

— Как это?!

— А вот так, — отец ласкающим взглядом обежал фигуру дочери. — Ты у нас девочка завидная, любому приличному человеку составишь выгодную партию…

И он начал долго и пространно ей объяснять причину своей озабоченности и всего остального, что этому предшествовало.

— И вы сочли, что эту выгодную партию мне составит этот очкарик?! — От возмущения родительским вероломством у нее мгновенно пропал аппетит. — Как вы могли?! Это же не Средневековье, в конце концов! Они решили, видите ли! Они имели беседу с его родителями! А со мной?! А со мной кто имел беседу?!

— Соня! — Отец повышал на нее голос раза три за ее жизнь, это был четвертый, и она сразу сникла. — Не смей так разговаривать с родителями. Тебе давно пора выходить замуж. Скоро тебе стукнет четверть века, для девушки это непозволительный возраст! Молодость и красота — зыбкая субстанция, которая минует, не успеешь глазом моргнуть! Скольким претендентам ты ответила отказом, скажи?

Ей было стыдно признаваться, что ни скольким. Что никто и никогда не делал ей предложения выйти замуж. Родители могли строить догадки и предположения, но ей до сего времени такого вопроса ни разу не задали. Теперь же они ее об этом спросили, и Соня не знала, что отвечать.

— Вот! Ты всем давала от ворот поворот, — расценила мама ее молчание по-своему. — И сколько это может продолжаться? Ты всем отказываешь, а годы идут. А Игорек — очень выгодная партия.

— Очень! — фыркнула Соня, припоминая прыщавую, вечно лоснящуюся физиономию сына их друзей. — Такая выгодная, что можно утопиться!

— Как ты смеешь так разговаривать с нами? Мы никогда не лезли в твою личную жизнь, полагая, что ты взрослая серьезная девушка и сама разберешься, что к чему. Но выходит, что мы ошиблись, — отец уже в пятый раз за ее жизнь повысил на нее голос. — И решать теперь будем мы, а не ты!

— Ну почему? — возмутилась со слезами в голосе Соня, зная, как трогают родителей ее слезы.

— Потому что пришла пора, дорогая, — не принял ее «подачи» отец. — И медлить дальше нельзя. А Игорек…

— Нет! — Соня вскочила из-за стола, толкнув его и расплескав сок из стаканов, что было непозволительной грубостью с ее стороны. — Кто угодно, но только не он! Я не могу его видеть! Я не хочу его видеть! И я вообще не хочу его как мужчину, вот!

Она выбежала из кухни, услышав, как возмущенно охнула при последних ее словах мама, закрылась в своей комнате и, не выдержав накала страстей, расплакалась теперь уже по-настоящему.

Что происходит?! Что вдруг случилось с ее прекрасной и удобной жизнью? Почему все начало рушиться так сразу и вдруг? Она же никому не желала зла и ничего не хотела менять в своей жизни, что же всем от нее вдруг понадобилось?..

Игорек! Да она под страхом смертной казни не пойдет с ним к венцу. Ее передергивало от одного его рукопожатия — оно было влажным и вялым, словно в руку ей вложили дохлую рыбину. Где уж тут думать о совместном счастье, если одно его присутствие рядом с ней сводит ее с ума!

Нет! И еще раз нет! Кто угодно, только не он.

А тогда кто?

Ее родители затеяли с ней этот разговор не из простой блажи, она это знала. Отец был сильно озабочен тем, что они с мамой на сей раз уедут вместе, причем надолго. Забрать с собой дочь пока не представляется возможным. Оставить одну они ее тоже не могут. Посему пришла пора выдать дочь замуж, чтобы жила она без них под защитой и опекой верного супруга. Игорек, по их понятиям, подходил на эту роль как никто другой. Но по ее понятиям так не выходило. А посему…

— А посему, дорогая! — строго молвил ее отец спустя пару часов после ее истерики. — У тебя ровно месяц на то, чтобы представить нам твоего избранника! Еще месяц на то, чтобы оформить ваши отношения. А там… А там мы с мамой уедем.

— Но папа!.. — попыталась возразить ему Соня дрожащим от возмущения и обиды голосом.

Никогда прежде с ней так не разговаривали. Никогда не требовали принимать никаких решений, все решая за нее. Ей было так удобно, и она никогда не роптала. Родители знали, в какой институт ей идти учиться. В какую фирму идти работать. Они бы и замуж согласны выдать ее без ее участия, если бы это было возможным.

А Соня вдруг возьми и взбунтуйся…

Выходные прошли в напряженной, натянутой обстановке. Не было любимых всеми вылазок за город. Семейный воскресный обед прошел в полном молчании. Приготовления к Сониному дню рождению скомкали до самого скромного предела. Объяснения были все теми же. Если дочь не хочет выходить замуж за Игоря, значит, не следует звать его семью в гости. Если не звать их, значит, и других тоже. А значит, и торжеств по этому поводу не будет. Все предельно скромно, по-домашнему.

Все рушилось. Рушилось с небывалой скоростью и отчаянным треском. Так, во всяком случае, казалось бедной Соне Перовой, послушной милой девочке, дожившей без горя и печали до двадцати пяти лет. Никогда, ни в одном кошмарном сне ей не могло привидеться то, что ее родители создадут враждебную оппозицию и будут с таким напором давить на нее.

— Ты что же, думала всю жизнь прожить в одиночестве? До какого возраста ты планировала оставаться одной? — с горечью воскликнул ее отец, когда в канун понедельника Соня попыталась немного разрядить обстановку в доме. — Я понимаю, что так тебе удобно, дорогая, но это же противоестественно! Человек не может оставаться одиночкой. Родители не вечны, а что будет с тобой, когда нас не станет?

— Где гарантия, что мне повезет, как вам с мамой? — пыталась Соня выдавить из себя кислые примирительные улыбки.

— Вот поэтому Игорек…

И снова здорово! И опять нудные разговоры о том, какой он надежный и благовоспитанный, к тому же обеспечен материально и имеет хорошие корни. И все в таком же духе…

Кончилось все тем, что в понедельник, то есть первого ноября, в день своего рождения, Соня ушла из дома, не дождавшись родительских поздравлений. Она бы, конечно, их услышала, уходи она из дома в обычное время. Но это был день ее командировки, выезжали они еще затемно, поэтому она из вредности не стала родителей беспокоить и требовать к себе внимания. Тихо оделась, стараясь не производить лишнего шума. Взяла термос с бутербродами, приготовленный мамой с вечера. И выскользнула из дома, еле слышно хлопнув за собой дверью.

Она вышла из подъезда с аккуратным кожаным рюкзачком за плечами и папкой с бумагами под мышкой. Постояла на ступеньках и, заметив служебную «Волгу», моргнувшую ей дважды фарами, поспешила к машине.

Соня быстро шла, пытаясь побороть неприятную горечь в душе от непривычно начавшегося дня. Ее дня! Дня, который она всегда ждала большую часть года. Потом она внезапно подумала о том, что так, как было раньше, уже, наверное, никогда не будет. Все изменилось. Изменились ее родители, она сама, и изменилось все то, что ее окружало прежде. Белый свет не померк от этого, нет. Краски просто стали резче и грубее, утратив привычную мягкость полутонов. Ощущение было таким, будто ее вышвырнули нагой в белый свет, сорвав с нее посреди ночи теплое пуховое одеяло. И ощущение это, поначалу заставившее ее испуганно встрепенуться и растеряться, начало вдруг будоражить ее воображение.

— Ну и пусть! — сердито обронила Сонечка, бросив обиженный взгляд на окна родительской спальни. — Ну и пусть!..

Она еще не знала, выезжая со двора, что только что подвела жирную черту под своей прежней спокойной и размеренной жизнью и шагнула в бездну новой — полной опасности, лжи и предательства…

Глава 9

— Кажется, все! — Соня еще раз сверила по накладным количество коробок, устроенных на заднем сиденье и в багажнике. — Теперь можем ехать. Как думаете, до темноты успеем?

— Как дорога, — философски изрек водитель. — Можем успеть, а можем и не успеть…

Соня недоверчиво покосилась на флегматичного малого, который за весь путь не произнес и десятка слов, села с ним рядом и, как только машина тронулась, прикрыла глаза. Спать ей совсем не хотелось. Хотелось подумать, может, немного помечтать. О сегодняшнем вечере, о подарках, которые ее будут ждать дома. О том, что родители ее наверняка измучились от угрызений совести за собственный эгоизм. Замуж, видите ли, им приспичило ее отдать. Подумать только! Им нужно уехать, а она из-за этого должна лишаться свободы. Устроили тут матриархат, понимаешь. Когда захочет и за кого захочет, тогда и выйдет.

А захочет ли?.. Соня обеспокоенно заворочалась на сиденье. Может быть, в родительской озабоченности и есть что-то резонное? Возможно, они и правы…

— Эй, проснись, что ли!..

Кто-то настойчиво тряс ее за плечо и орал в самое ухо. Соня открыла глаза и поразилась сумеркам, надвинувшимся на стекла их служебной «Волги». Кажется, она все-таки уснула.

— Мы что, уже приехали?

— Да если бы! — озабоченно пробормотал водитель. — Где-то впереди крупная авария. Стоим уже с полчаса. Ты бы это…

— Что? — Соня видела, что он от чего-то смущается.

— Тут место одно метрах в пяти… Я там всегда останавливаюсь для наших… Склад там какой-то, что ли, заброшенный, я не знаю, но всегда там торможу, когда попросят.

— Так я не прошу, — все еще никак не могла понять Соня, что ему от нее понадобилось.

— Ну, как хочешь! — вдруг непонятно с чего вспылил немногословный водитель. — Не просишь, значит, не просишь! А когда попросишь остановиться, я не остановлюсь! А битые машины еще, может, часа через два разгребут! Сиди, коли тебе еще не приспичило!..

Тут только до нее наконец дошло, отчего он так смущен и озабочен одновременно. Она коротко улыбнулась и примирительно пробормотала:

— А далеко до этого вашего места, где вас все просят остановиться?

— Да нет, — водитель вытянул вперед руку и ткнул в левый край ветрового стекла. — Видишь, посадка кончается?

— Вижу.

— Так вот там поворот заасфальтированный. Пройдешь метров пять. Там строение. Найдешь, если не будешь сидеть еще час. Пока что достаточно светло. Ступай.

Соня Перова впервые была послана своей начальницей в такую поездку. Негласные соглашения между командированными и водителями ей были неизвестны. Туалетов на этой трассе ей не встретилось ни разу, включая заправочные станции. Поэтому она сочла за благо послушаться опытного водителя, изъездившего эту дорогу не одну сотню раз. Раз уж он так предусмотрителен, почему бы ей не воспользоваться вынужденной остановкой.

Она вышла из машины и минут пять разминала затекшие от долгого сидения ноги. Потом глотнула промозглого осеннего воздуха, перенасыщенного выхлопными газами застрявших в пробке автомобилей, и медленно пошла в том направлении, куда ей указали.

Поворот был действительно асфальтированным. И строение, больше напоминавшее ангар для самолетов, тоже нашлось. Соня взяла курс на самый дальний угол и, внимательно глядя себе под ноги, пошла туда.

Когда она вернулась, водителя в машине не было. Он стоял метрах в десяти от их «Волги» и курил с другими такими же несчастными, которым довелось застрять сегодняшним днем на дороге. В ее сторону он даже не посмотрел, а продолжил о чем-то оживленно спорить.

Соня села на свое место, захлопнула дверь и спустя пять минут снова задремала. Очнулась она уже у самых ворот их фирмы. До конца рабочего дня оставалось совсем немного времени, и водитель суетливо объяснялся с охранником, разворачивая перед ним путевой лист и командировочное удостоверение. Шлагбаум был поднят. Они въехали на территорию и через несколько минут тормозили у складского помещения.

Вот тут-то и началось самое интересное. То самое, что изрядно подпортило Соне настроение, в котором она пребывала, предвкушая вечернее застолье с родителями. Перво-наперво куда-то запропастилась кладовщица. Соне пришлось пробегать в ее поисках минут пятнадцать, пока наконец та соизволила явиться. Потом выяснилось, что грузчиков нет и выгружать технику из машины им придется самим. Водитель начал медленно наливаться раздражением и через слово чертыхаться, то и дело натыкаясь на бестолковые Сонины попытки помочь ему.

— Шла бы ты!.. — не выдержал он наконец, в очередной раз наступив ей на ногу. — Посиди в сторонке. Разгружусь уж как-нибудь…

Соня притихла на каком-то ящике, от досады на самое себя и дурацкие обстоятельства едва не заплакав. Потом, благоразумно рассудив, что этот вариант их прибытия еще не самый худший, она успокоилась и принялась терпеливо дожидаться водителя.

— Все! Кажется, все, — водитель протянул ей накладные. — Эти бумаги сдашь завтра. Шурка-кладовщица сказала, что такой порядок. Чего-то там еще надо оформлять, я не знаю. Ты чего такая кислая? Устала?

— Да немного, — Соня аккуратно свернула бумаги и спрятала их в папке.

— Давай подвезу тебя. Мне все равно на заправку надо. Давай, давай, мне не в тягость.

Они снова уселись в служебную «Волгу» и уже менее чем через двадцать минут тормозили у ее подъезда.

— Спасибо вам! — Соня закинула лямки рюкзачка себе на плечо, обхватила папку руками и улыбнулась водителю. — Счастливого вам пути!

— И все?! — Он как-то так странно посмотрел на нее. — Так и пойдешь?

— А-а… как я должна пойти? — она ровным счетом ничего не понимала. Мелькнула даже шальная мысль — дать ему денег за доставку к самому подъезду. Но водитель снова удивил ее, пробормотав:

— Вот молодежь без памяти сейчас пошла, а! Коробку-то свою мне, что ли, решила оставить?

— Какую коробку?! — Соня испуганно моргнула. Не было у нее никакой коробки и быть не могло. — Вы что-то путаете, наверное…

— Ага, наверное! — комично передразнил он ее и полез из машины. — По накладным сколько было коробок, помнишь?

Соня назвала.

— Правильно, молодец. А выгружать стали — одна лишняя, — продолжая бубнить себе под нос, водитель достал с заднего сиденья какой-то сверток. — На вот, и голову мне не морочь. Некогда мне тут глупыми разбирательствами заниматься. И вещь чужая в тачке ни к чему. Прикажешь мне еще через ворота с ней проезжать? Ладно, бывай, поехал я…

Он сунул ей в руки сверток и, не дав опомниться и хоть что-то возразить, укатил, на прощание мигнув габаритами.

Вот тебе и здрасьте! Соня растерянно вертела в руках сверток, совершенно не имея представления, что ей с ним делать. Она положила его на скамейку у подъезда и попыталась рассмотреть в свете, льющемся из окон. Помогло это мало.

Бумага, в которую было завернуто что-то твердое, правильной прямоугольной формы, вымокла. Разобрать, что именно на ней написано, было невозможно. Ноябрьский день короток, наступление ночи стремительно, а рассеянный свет из окон — слабое подспорье. Поэтому Соня аккуратно развернула бумагу и, не делая попыток что-либо прочитать, сунула ее в карман. Теперь ей предстояло осмотреть содержимое коробки.

Сама коробка напомнила ей футляр от их серебряного столового набора. Правда, эта была несколько больших размеров и еще к тому же запиралась на ключ, который, разумеется, приложить к коробке забыли.

Промучившись какое-то время с замком, но так и не отомкнув его, Соня решительно сунула коробку в свой рюкзак и почти бегом двинулась к подъезду…

Глава 10

Кирилл внимательно оглядел себя в зеркале, оценивая свой новый облик. Довольно хмыкнул и выключил свет в прихожей.

Через три минуты из квартиры, которую ему сдали по смехотворной цене, вышел респектабельный молодой человек, узнать в котором студента с огромным баулом за плечами было совершенно невозможно. Длинный черный плащ. Брюки со стрелками, белая рубашка и аккуратный узел галстука. Густые черные волосы уложены волосок к волоску. Щегольские очки на переносице. И кейс в руках, неизменный атрибут делового человека. Сегодня он был именно таким. Таким ему захотелось сегодня предстать перед Азиком. Что они увидятся именно сегодня, он не сомневался. Вчера вечером ему сообщили точный адрес этого молодого прохвоста.

Это оказалось не таким уж простым делом. Даже для него… Но адрес тем не менее нашелся. И стоило это ему всего-то ничего — сотню баксов.

Кирилл оказался прав. Азик успел наследить и в этом городе. И обиженных, и брошенных им женщин оказалось более чем достаточно. И каждую этот идиот считал собственным долгом притащить к себе в квартиру, уложить в свою кровать.

Непрофессионально! Кирилл презрительно скривил губы, заходя в лифт и приветливо улыбаясь двум женщинам, вошедшим в кабину следом за ним. Если захотел соскочить с товаром, зачем же было так следить?

Азик наследил. Наследил по-крупному. Мало ему было брошенных им баб, так он еще и товаром начал приторговывать! Товаром, который принадлежал не ему, а его хозяевам. Товаром, который ему надлежало доставить еще с месяц назад по месту назначения. Он не доставил. Долго отзванивался, ссылался на какие-то идиотские причины. Ему верили до определенного предела. Потом большие парни рассердились. Именно их приговор должен был привести в исполнение Кирилл сегодня.

Получив задание, Кирилл долго недоумевал. Как можно было так облажаться?! То ли у этого Азика совершенно было плохо с мозгами, то ли он просто наглец, каких мало. Неужели думал, что весь его беспредел сойдет ему с рук?! На что, собственно, он надеялся? Ну да ладно. Не его это головная боль. Все, что Кириллу было нужно, так это стребовать с идиота деньги, остатки товара, а затем постараться очень тихо его нейтрализовать…

— Вас подождать? — таксист, который довез его до дома, где обретался Азик, с уважением скользнул взглядом по его одежде и свежевыбритому лицу.

— Пожалуй, не стоит, — Кирилл вежливо ему улыбнулся и сунул тому в руки деньги. — Сдачи не надо.

Он вышел у подъезда с проржавевшим обвисшим козырьком и огляделся. Публики совсем мало. Та, что имелась, не представляла никакой опасности. Единственный настораживающий фактор — дернувшаяся занавеска в кухне на четвертом этаже. Кто-то наблюдал за ним из-за этой куцей тряпки неопределенного цвета. Пусть наблюдают. Таким, как сейчас — высоким, прилично одетым брюнетом, — он завтра уже не будет. А то, что запомнят его именно таким, ему лишь на руку.

Мотор машины за его спиной загудел, потом вновь открылась водительская дверца.

— Слушай, а может быть, мне тебя все-таки подождать? — с надеждой произнес водитель такси.

— Нет, — ответил Кирилл, не поворачиваясь.

Он подождал, пока машина отъедет, и пошел к подъезду. И менее чем через пять минут уже жал кнопку звонка. Азик в это время должен находиться дома, если верить собранным сведениям. По слухам, спать тот любил до обеда. А сейчас — всего-то десять часов утра.

Азик дверь не открыл. Кирилл безнадежно долго жал на кнопку звонка, хозяин не подавал никаких признаков жизни. То ли отсутствовал, то ли спал так крепко, что разбудить его мог лишь Царь-колокол.

Кирилл оглянулся на дверь напротив. Глазка на ней не было. Значит, можно действовать без лишних мер предосторожности. Он выудил из кармана плаща связку отмычек. Замок был плохонький. Работа с таким не стоила ему особых усилий. Так, всего лишь минутная задержка на пути к цели. Он даже не успел подосадовать на то, что сценарий немного претерпел изменения. Открыл дверь, заученно протер кнопку звонка и ручку двери носовым платком. Еще раз быстрым взглядом оглядел все вокруг и, не заметив ничего подозрительного, вошел в квартиру. Дверь за его спиной мягко захлопнулась, и в следующее мгновение ему стало все понятно.

Он опоздал…

Провались все ко всем чертям собачьим, он опоздал! Кто-то уже сделал эту работу за него. Этого нельзя было допускать. Это не должно было случиться, но — случилось!

Кирилл постоял немного в прихожей, привыкая к полумраку, царящему в квартире, и одновременно пытаясь справиться с необъяснимой слабостью, мгновенно налившей свинцом его ноги. Потом с шумом выдохнул, выудил из кейса пару резиновых перчаток. Надел их, тщательно поправляя каждый палец, и только тогда двинулся в глубь квартиры. Теперь спешить ему уже было незачем.

Азик был мертв. Он понял это сразу, как только вошел. Понял по непередаваемому сладковатому запаху, мерзким шлейфом следующему за смертью. И по той отвратительной тишине, которая всегда устанавливается с ее приходом.

Азика, вернее, то, что от него осталось, Кирилл обнаружил в комнате. Свою смерть тот встретил, сидя в старом продавленном кресле. Тот, кто убил его, был достаточно щедр, исполосовав тело вдоль и поперек, изначально изрядно приложившись к его голове бутылкой из-под шампанского — осколки валялись там же. Кириллу удалось насчитать пятнадцать ран. Но их могло быть и больше. Исследовать труп он не собирался, это было ему не нужно. Все, что ему было нужно в этой квартире, он теперь вряд ли отыщет. Тот, кто проделал его работу, наверняка не остановился на одном лишь убийстве. В комнате был бардак, что свидетельствовало о долгих и тщательных поисках. Поверхностный осмотр подтвердил его догадки — после того, как хозяин был убит, он был еще и ограблен. Место, оборудованное под тайник, обнаружилось почти сразу. Азик не был изобретателен в этом вопросе и прятал все то, что имел ценного, под кроватью. Зачем тогда было громить все вокруг? Весьма странно…

Кирилл недолго думая сдвинул кровать в сторону и очень напряженно и пристально изучил рельефные следы на толстом слое пыли. Прямоугольный оттиск с ровными краями свидетельствовал скорее всего о том, что на этом месте стояла какая-то коробка. Ее подтащили за край, оставив волнообразный след. Ясно, что в коробке было как раз то, за чем охотились. Но не это привлекло внимание Кирилла, здесь для него все было более или менее понятно. Другой след, менее отчетливый, заинтересовал его. Не был бы он профессионалом, точно подумал бы, что в этом месте под кроватью трижды прыгнула какая-то мелкая птица. Но он был уверен, что это не так.

Кирилл скинул плащ, поставил кровать на место и улегся набок так, как если бы он был тем самым человеком, тащившим коробку из-под кровати. Он вытянул вперед руку и тут же понял, что, лежа на боку, он не достает до коробки. Ему пришлось опереться на локоть и чуть податься вперед. Результат превзошел все его ожидания. Рука точно легла на прямоугольный оттиск, и при этом край его кашне точно мазнул по тем самым мелким крестообразным следам, которые так его заинтересовали. Что это могло значить? Только то, что кто-то, не дотянувшись до коробки, сделал то же самое, что и он сейчас. И при этом предмет, болтающийся на его шее, трижды коснулся в разных местах пола. Это не было шарфом, потому что кашне Кирилла оставило другой оттиск. Это не могло быть мобильным телефоном, потому что рисунок на пыльном полу также был бы другим: более четким и крупным.

Кирилл поднялся с пола, отряхнулся и, натянув плащ, невесело ухмыльнулся.

Итак, что у него имеется?..

Кто-то проник в квартиру. Убил хозяина и после долгих поисков нашел-таки то, зачем пришел. При этом установить пол убийцы не представляется возможным, хотя этот след на полу и наталкивает на размышления. Вполне очевидно, что это был кулон либо крестик, выскользнувший из выреза одежды. Длина цепочки, на которой висел этот предмет, была достаточно большой, что не очень характерно для мужчины. Но в то же время жестокость, с которой было совершено убийство, далеко не всегда характерна для женщины…

— Чертовщина, Азик, получается, — пробормотал Кирилл, задумчиво глядя на множественные колотые раны. — Как ты думаешь, отпечатки в квартире имеются? Не знаешь или не хочешь говорить? А вот я думаю, что имеются. Потому что такое жестокое убийство наверняка было совершено в состоянии аффекта. А в таком состоянии заботиться об оставленных отпечатках невозможно. Здесь нужна трезвая голова… как у меня…

Спустя десять минут Кирилл покинул квартиру. Там его больше ничего не задерживало. Он вышел из подъезда и снова задрал голову вверх. Шторка на кухне четвертого этажа медленно поползла в сторону, но тут же замерла. Неплохой признак! Совсем неплохой! Людей любопытных Кирилл любил. Те всегда видели то, что другим не удавалось. Непременно обнаруживали какой-нибудь штрих либо деталь, которые впоследствии являлись основополагающей отправной точкой для него.

Тот, кто прятался за шторкой на четвертом этаже, мог видеть многое. Неспроста же ты дождался того момента, когда Кирилл выйдет из подъезда. Ну да ладно, сие от него не уйдет. Он еще успеет туда наведаться. Не таким франтом, конечно, как сейчас. И не в такое время. Но что наведается непременно, Кирилл знал наверняка, потому что этот неизвестный непременно должен был что-то видеть.

Он отошел от дома достаточно далеко, прежде чем поймал такси. Доехал до какого-то запущенного сквера и медленно побрел засыпанной пожухлой листвой аллеей. Затем достал из кармана мобильник, быстро набрал нужный номер и стал ждать. Ответить должны были на пятнадцатый сигнал. Ни одним раньше, ни одним позже. Именно на пятнадцатый. Таков был уговор.

— Говори! — потребовали от него, после того как Кирилл насчитал нужное количество гудков.

— Я опоздал…

— Что ты хочешь сказать?!

— Только то, что сказал.

— Птичка упорхнула?

— Нет, птичка-то как раз в клетке, но она бесполезна. А кормушка опустела.

— Н-да… — его заказчик немного помолчал, переваривая услышанное. — Как давно?

— Думаю, что с прошлой пятницы. Запашок уже имеется…

— Понял… — В трубку тяжело с присвистом вздохнули и затем произнесли с плохо скрытой досадой: — Ты свободен…

Кирилл сунул умолкнувший телефон в карман плаща и задумался.

Свободен…

Это означало, что заказ отменен и в его услугах более не нуждаются. Нет человека, нет проблем. И хотя проблемы, конечно, остались, они теперь совсем другого рода. Это был не его — Кирилла — уровень. Этим должен будет заниматься кто-то еще. А его функции закончены. Причем закончены насовсем. Казалось бы, вздохни с облегчением и попробуй начать просто жить. Чего же тогда не дышится-то легко? Почему дерет душу непонятная досада? Не потому же, что не удалось выстрелить в глупую башку Азика, черт побери! Тогда почему?!

Кирилл миновал сквер и, слившись с людской толпой, медленно побрел по проспекту.

Чужой город. Чужие люди. И он — совсем чужой. И этому городу, и всем им, спешащим, любящим и ненавидящим друг друга. Он и самому себе с некоторых пор стал чужим. Просто раздвоение личности какое-то, да и только! Что ему здесь делать, спрашивается? Собери свои вещи, оставь ключ в почтовом ящике, как было условлено, и уезжай куда-нибудь… Задание завершено. Вернее, завершилось само собой. С этой стороны проблем у него не могло возникнуть. Аванса он не брал никогда, так что за невыполненное дело возвращать было нечего. Что же тогда держит его в этом городе? Не эта же безликая толпа, течением которой его влечет все дальше и дальше. Нет, причина в чем-то другом. Он обязательно узнает, в чем именно! Просто нужно немного отдохнуть и подумать. Сейчас он вернется к себе на квартиру, сменит облик, оставит оружие, с которым шел в гости к Азику, и поедет куда-нибудь развлечься. «Ублажи свою плоть, чтобы мозг заработал», — это было девизом Кирилла на протяжении многих лет, и это его пока ни разу не подводило.

Глава 11

С Татьяной Ребриковой Соня увиделась ближе к обеденному перерыву. До сего момента она словно сумасшедшая носилась по этажам управления, оформляя технику, которую сама же и привезла. Уйма бланков, которые ей надлежало заполнить, еще столько же подписей и бесконечная беготня, беготня, беготня…

— Все! Кажется, все! — выдохнула она с облегчением, вытягивая ноги под своим рабочим столом. — Это просто кошмар какой-то! Никогда бы не подумала, что бюрократизм столь живуч, — оказывается, ни одно столетие не способно его поглотить…

За тонкой перегородкой, где размещался кабинет Ребриковой, раздался какой-то грохот, потом сдавленное чертыханье. И затем Татьяна ее окликнула:

— Ты не занята? Подойди.

Соня безропотно подчинилась, хотя с удовольствием бы осталась сидеть на своем месте. Но не перечить же руководству.

— Привет, — Татьяна доброжелательно улыбнулась вошедшей Перовой и указала на стул подле себя. — Присядь, расскажи, как съездила?

— Удачно. Все получилось быстро и без лишних проблем, — Соня внимательно рассматривала лицо Татьяны.

— Ну, вот видишь, я же тебе говорила, что все получится быстро! На праздник свой успела? Кстати, с прошедшим тебя днем рождения. Счастья, как полагается, здоровья и любви, — Татьяна потянулась к чайнику на тумбочке, что стояла у окна. — Давай чайку?

— Нет, нет, спасибо, — поспешила остановить ее Соня, пить чай с Ребриковой ей совсем не хотелось. — К праздничному столу успела. Все прошло просто прекрасно.

Рассказывать ей о том, что она весь вечер просидела за столом с родителями, словно на раскаленных углях, она не собиралась. Как не собиралась посвящать Татьяну и в то, что так и не сумела вчера исследовать коробку, которую сунул ей в руки водитель. Единственное, что удалось сделать Соне, оставшись не замеченной любящим родительским оком, так это спрятать коробку вместе с рюкзаком за шкафом. Туда они никогда не заглядывали, она это знала точно. Лист бумаги, в который была завернута коробка, все еще лежал в кармане ее куртки. Вчера Соня о нем благополучно забыла. Вернее, помнила до того момента, пока не зашла домой. Прочесть в лифте не смогла, так как ехала вместе с соседкой по этажу. Дома ее у двери ждали папа с мамой. Поздравления, поцелуи, где уж тут вспомнить о каком-то бумажном комке! Обнаружив его сегодня, Соня не сразу могла понять, что это за бумага. Да и вспомнила о нем, лишь повесив куртку на вешалку, когда утром явилась на работу. Потом забегалась, замоталась, оформляя технику, и снова забыла. Теперь же она только-только собиралась извлечь лист бумаги из кармана, чтобы внимательно его изучить. И тут эта Ребрикова со своим приглашением…

— Нет, все же давай чайку попьем, — Татьяна решительно направилась к тумбочке. — Меня сегодня коробкой конфет отблагодарили за одно дело, не одной же мне их есть!

Она принялась хлопотать, неуклюже расставляя чашки на своем столе, отчаянно ими громыхая и проливая заварку прямо на бумаги. Коробку шоколадного ассорти она торжественно водрузила на стол, когда чайник уже отключился.

— Давай, Сонька, угощайся! — Татьяна просто излучала благодушие. — Ты меня так выручила с этой командировкой. Просто представить себе не можешь, в какие иногда ситуации можно попасть на этих руководящих постах. Иной раз взгреют за пустяк, а все почему? Да потому, что кто-то кому-то настроение с утра испортил. Или жена не дала…

Татьяна рассмеялась, сочтя свою шутку удачной. А Соня рассеянно возила ложкой по дну чашки и лишь вежливо улыбалась. Понять резкую перемену в настроении своей начальницы она была не в силах. Ни разу с момента начала Сониной трудовой деятельности Ребрикова не приглашала ее к столу. Могла и вовсе Соню не замечать. Могла наорать беспричинно, как в пятницу. А тут вдруг чаем угощает, да еще с шоколадными конфетами! Еще что-то сказала такое малоубедительное насчет того, что не одной же ей их кушать. Можно подумать, что ее дети ими закормлены и от этой коробки уж точно бы отказались. Нет, что-то тут не то… Соня это чувствовала, и происходящее ее настораживало и будоражило одновременно.

— Да ты ешь конфеты-то, Сонька! — Ребрикова подхватила из коробки целую горсть и высыпала их на стол перед чашкой, в которой Соня вяло шевелила ложкой. — Чего такая кислая? Голова болит после вчерашнего?

— Да нет, — Соня неуверенно пожала плечами. — С головой полный порядок, во всяком случае, я надеюсь…

— Что, хочешь сказать, что и не выпила вчера ни капли? — Ребрикова с пониманием хмыкнула. — Мне-то можешь рассказать, я ведь никому ни-ни…

— Дело в том, что я почти не пью, — Соня улыбнулась, припоминая вчерашний невинный бокал с ананасовым ликером. — Просто устала после вчерашней поездки.

— А что так? Ты же говорила, что все прошло удачно. Случилось что-нибудь уже в дороге?

В этом месте губы Татьяны растянулись и застыли, имитируя улыбку. Соня не могла ошибиться, нет! Ребриковой было интересно — это бесспорно. Но ей совсем не было весело в этот момент. К чему же эта имитация веселья?

«Так, стоп! Остановись немедленно!» — приказала себе Соня и едва не рассмеялась вслух.

Это как же называется такая ерунда? Кажется… Кажется, определением круга подозреваемых. Маразм! Полнейший маразм! Нет, замуж ей все-таки и в самом деле пора. От безделья начнет теперь подозревать всех подряд в их управлении, и все потому, что водитель их фирмы имел неосторожность обнаружить на заднем сиденье своего автомобиля какой-то сверток. А затем счел, что сверток этот принадлежит Соне. При чем же здесь Ребрикова?!

— Авария по дороге, — быстро проговорила Соня, сообразив, что так и не сказала ничего Ребриковой в ответ, а у той сейчас, кажется, нервный тик начинается — с каким напряжением она растягивала рот в улыбке. — Долго стояли в пробке. Это так утомляет…

— Да, в самом деле. — Перова могла поклясться, что услышала вздох облегчения начальницы. — К тому же наш водитель такой бука, слова не выбьешь, собеседник из него никакой. А когда приехали, нормально разгрузились?

Вполне безобидный вопрос. Ну, совершенно безобидный! Но Соня мгновенно насторожилась.

Зачем она об этом спросила? Какая разница, как они разгружались? Или проблема с грузчиками — всенародная?.. Почему Татьяна вообще привязалась к ней, конфетками угощает? Нет, здесь определенно что-то не так…

— Разгрузились? Да нормально в принципе. Правда, грузчиков на месте не оказалось. Пришлось… Что с вами?! — Соня аккуратно пристроила чашку на кучке бумаг, привстала и чуть наклонилась к внезапно побледневшей Ребриковой. — Вам нехорошо?!

— Нет, нет, все в порядке. Что-то сердце закололо… — Для убедительности Татьяна втиснула ладонь правой руки себе под левую подмышку и чуть сморщилась. — Совсем нельзя волноваться… А мне сегодня с утра опять от начальства досталось… Ты это, Перова, иди, обедай. А я тут посижу, поработаю… Ступай…

Соня ушла. Поблагодарила Ребрикову за угощение, посетовала на внезапность ее нездоровья — и ушла к себе.

Народ к тому времени уже начал собираться на обеденный перерыв, захлопали двери, в коридоре загалдели, затопали.

Соня надела куртку, натянула шапочку, обмотала шею мягким шарфом и машинально сунула руку в карман. Бумага была на месте. Прочесть бы… Но как? Вернее — где? В кафе, что принадлежало их фирме, это невозможно. Сейчас самое посещаемое время. Не ходить туда, остаться в кабинете? Так Ребрикова же на месте. При ней этого делать никак нельзя. Вдруг она имеет какое-нибудь отношение к этой коробке… Или не имеет? С чего тогда такой повышенный интерес к Сониной поездке, эта ее необъяснимая бледность и внезапный сердечный приступ? Нет, что-то определенно у ее начальницы не так. Но строить догадки на пустом месте Соня не станет. Не станет до тех пор, пока не откроет злополучную коробку и не изучит ее содержимое. Ведь в ней может быть все, что угодно. От старых пластинок и писем к бросившему ее любовнику до… до останков расчлененного трупа…

Соне вновь сделалось смешно. Нет, у нее определенно переизбыток свободного времени, раз лезет в голову подобная ерунда! Мама с папой абсолютно правы — ей пора замуж. Тогда уж точно некогда будет заниматься всякими пустяками.

Соня вышла из кабинета и, ускоряя шаг, направилась к лестнице. Но, не успев преодолеть и одного пролета, наткнулась на Гену. Он ждал ее, это было бесспорно. Нервничал, кусал губы, теребил в руках маленькую коробочку и смотрел на нее самыми преданными глазами на свете.

— Привет, — Соня постаралась дружелюбно улыбнуться. — Как поживаешь?

— Привет, — Гена дождался, пока она встанет с ним на одной ступеньке, и тут же без переходов неловко сунул ей в руки коробку. — С днем рождения тебя, Соня. Всего тебе хорошего. Счастья, ну и так далее.

Соня опешила. Никто и никогда не поздравлял ее на фирме! Ребрикова, правда, снизошла до поздравления. Но сделала она это скорее из каких-то своих политических соображений. С Геной после его признания Соня ни разу не встретилась, и тут вдруг…

Она растерянно поморгала, признательно улыбнулась и пробормотала:

— Спасибо! Это так… Так неожиданно… Если честно, мне приятно.

Нужно было сказать или сделать что-то еще. Что-то такое, чего он ждал от нее, но Соня была не особенно сведуща в вопросах флирта, поэтому все, на что ее хватило, это подхватить Геннадия под руку и предложить извиняющимся тоном:

— Сходим пообедаем?

— Пообедаем? — Если он и был разочарован ее неуклюжими попытками проявить благодарность, то ничем не выдал себя, согласно кивнув: — Почему нет?

Они вышли из офиса и поспешили на другую сторону дороги. Именно там располагалось кафе, открывшееся этим летом благодаря стараниям их руководства. Милое уютное местечко для служащих средней руки, с хорошей кухней, приемлемыми ценами и постоянными толпами народа.

Соня с Геннадием пристроились в самом хвосте очереди.

— Как думаешь, успеем до конца перерыва? — она нетерпеливо посмотрела на часы. — Слишком много народа, слишком.

— Успеем, не переживай, — успокоил ее Гена и потянул ее шапочку кверху. — Здесь жарко…

Сначала шапка, затем шарф, потом настал черед куртки. Все это он скомкал и сунул себе под мышку. Соня не противилась, ей было приятно, что за ней так необременительно ухаживают. В кафе и в самом деле было очень жарко. Кондиционеры почему-то не работали. Хотя в том, чтобы обогревать помещение, а потом разгонять тепло кондиционерами, было мало логики. Раздевалку до сих пор не отделали, там все еще стояли строительные леса и ведра с краской и клеем. Вот и приходилось посетителям держать свои куртки и пальто в охапках, поочередно таская подносы с едой на стол.

Они устроились в самом дальнем углу. Положили одежду на подоконник. Взялись за ложки и минуту молча смотрели друг на друга.

— Соня, я… — Гена опустил ложку на край тарелки и потянулся к ней. — Я… я так рад тебя видеть рядом, что…

— У тебя пропал аппетит? — подсказала она ему, следуя его примеру и, так же как и он, откладывая ложку. — Я тоже рада тебя видеть, Гена. Правда, правда, не смотри на меня так. Ты ни разу больше не подошел ко мне после того, как сказал мне… ну ты помнишь, да?

— Что сказал? Что люблю тебя? — Он опустил свою руку на ее и принялся слегка поглаживать. — А ты хотела бы, чтобы я подошел?

— Ну… не знаю, наверное…

Это был самый дурацкий в ее жизни диалог. Она это понимала. Так же, как понимала, что необходимо немедленно прекратить мямлить и цедить слова в перерывах между повисающими паузами. Но как?! Как это сделать, если решимости — ноль. Ее умения жонглировать словами в подобных ситуациях — кот наплакал. К тому же ей никто не рассказал, что чувствуют женщины, столкнувшись вот так вот — лоб в лоб — с потребностью выслушивать подобные откровения.

А что они должны чувствовать? Наверное, волнение. Где-то она читала, что еще и какое-то томление в груди начинается… С ней не происходило ни того, ни другого. Она ничего, кроме неловкости, не ощущала. Неловкости и еще вполне объяснимого желания исчезнуть куда-нибудь поскорее.

Напротив — Гена пожирает ее взглядом. Чуть слева от них, за соседним столиком пристроилась Ветрова с тарелкой какого-то немыслимого салата ядовито-оливкового цвета. Она тоже не обошла вниманием их необычное уединение. Соне удалось поймать пару раз ее кривоватые ухмылки. В довершение ко всему в обеденный зал влетела запыхавшаяся Ребрикова. Она также сочла необходимым устроиться за самым ближайшим столиком. Как, интересно, ее здоровье в настоящий момент…

— Что ты делаешь сегодня вечером?.. Соня! Что ты делаешь сегодня вечером?

Нетерпение ее спутника достигло предела. Он осмелился даже на то, чтобы слегка повысить голос. Или он уже спрашивает ее не в первый раз? Кажется, она прослушала, когда он его задал — вопрос, который тут же загнал ее в тупик.

Что она делает, что она делает?! Дел куча, если разобраться. Нужно будет попытаться спровадить куда-нибудь родителей и в нормальной, не обременяющей обстановке заняться-таки изучением предмета, мысли о котором прожгли ее мозг насквозь. Потом попытаться проанализировать поведение начальницы, которое даже на то, чтобы называться просто странным, не тянуло. Это надо же, только что за сердце держалась и бледнела, хватая ртом воздух, и тут же влетает в кафе с резвостью гончей. Это ли не странно?..

— Соня, ты меня не слушаешь совсем.

Ей все-таки удалось его обидеть. Гена нагнулся над своей тарелкой и погрузился в изучение ее содержимого. Точно обиделся. Нехорошо. Некрасиво. Соня застыдилась.

— Хочешь, — несмело предложила она ему, — сходим куда-нибудь? В «Звездном» премьера какого-то голливудского триллера.

— Любишь головоломки? — Казалось, он удивился, но тут же опомнился и согласно закивал: — Конечно, конечно, Сонечка, куда захочешь. Это лучшее, что я мог услышать за несколько последних дней. Представляешь?

— Нет, если честно, — Соня отодвинула нетронутую тарелку с супом в сторону и начала терзать вилкой огромный бифштекс.

Зачем она пошла на поводу у его настроения?! Зачем предложила какой-то идиотский поход в кино, если она терпеть не могла американских заморочек? Теперь придется весь вечер тщательно подбирать слова и искать предлог, чтобы побыстрее улизнуть домой.

Гена, не в пример ей, быстро расправился с обедом, дождался, пока она закончит, и галантно помог одеться. Они вышли из кафе и нос к носу столкнулись с Ветровой. Когда она успела их опередить? Не в тот ли момент, когда Соня изводила себя попытками быть вежливой и терпимой в отношении Гены…

— Добрый день, — Ольга приветливо им кивнула, но глаза при этом смотрели холодно и зло. — Гена, можно тебя на минутку? Всего на минутку, и ни секундой больше, Сонечка подождет!

Соня согласно кивнула, сунула руки в карманы куртки и направилась к светофору. Но ей тут же пришлось остановиться. И не потому, что ее интересовало происходящее за ее спиной, а потому, что, к своему ужасу, она обнаружила, что из ее кармана исчезла та злосчастная бумага!

Наверное, она выпала в тот самый момент, когда Гена устраивал ее куртку на подоконнике либо когда снимал одежду с Сони. Надо вернуться, срочно вернуться и посмотреть! Соня повернула назад и, обойдя стороной спорящих о чем-то Ольгу и Геннадия, поспешила обратно в обеденный зал.

Основная масса посетителей уже схлынула. Большинство столиков были свободными. На кухне гремели посудой, громко переговаривались повара. В воздухе витал тот неповторимый смешанный столовский аромат, от которого ее всегда мутило. Странно, что она не заметила этого, когда пришла сюда с Геной. Гена, Гена… Неужели это ты? Зачем тебе-то такое?

Соня быстро прошла от входа в зал до кассы, повернула к столику, за которым они обедали. Внимательно оглядела подоконник, куда Гена аккуратно укладывал их одежду. Развернулась обратно, при этом оглядывая каждый уголок. Нет, нигде ничего не было. Уборку в зале еще не делали, дожидаясь, пока последние посетители уйдут. Кто-то утащил эту бумагу из ее кармана, сомневаться не приходилось. Но вот кто?! Кто постоянно находился рядом с ней? Только Гена. Он же тискал ее куртку, помогал снимать ее и затем надевать…

Черт, черт, черт! Соня готова была разреветься от досады. Почему она забыла вчера об этом листе бумаги? Невелика же сложность была запереться с ней в ванной и изучить! Это же не коробка, с которой не прошмыгнешь туда незамеченной. А вот взяла — и позабыла. А теперь бумага исчезла! Исчезла самым невероятным образом. Зачем она кому-то? Если только этот человек знал о ней, вернее, узнал ее. А для этого нужно было вытащить ее из кармана. Осмотреть. Узнать. Ужаснуться, наверное, и затем украсть. Но почему? Какой секрет заключен в этом ящике, который кто-то подбросил вчера им в машину? Подбросил в тот самый момент, когда они с водителем метались по территории в поисках кладовщицы… Или не в тот момент? Интересно, машину водитель тогда запер или нет? Надо бы узнать…

Значит, это все-таки Генка. Паразит коварный! Смотрит в глаза, говорит о любви, а попутно запускает руку в ее карман. А она, дурочка, еще в кино с ним собралась! Хотя… Хотя сходить с ним туда все же следует. Вдруг это и не он вовсе? К тому же представится прекрасная возможность узнать о нем побольше. Порасспросить…

О чем именно она начнет его расспрашивать, Соня пока себе не представляла. Все будет зависеть от того, что именно она обнаружит в коробке. А осмотреть ее она твердо вознамерилась еще до намечающегося свидания.

Глава 12

— Как тебе фильм? — Гена взял Соню под руку и, осторожно выверяя каждый шаг, повел по обледенелому тротуару.

— А? Что, фильм? Да так… — ответила Соня рассеянно — не говорить же ему о том, что она не помнит, что там происходило на экране в течение полутора часов. — Как и все, что снимают в Голливуде. Много красивых женщин, огромное количество мускулистых мужчин… Добро побеждает зло… Так в жизни не бывает.

— Почему? — Гена подвел ее к бровке тротуара и повертел по сторонам головой. — Идем через дорогу быстрее.

— Так мы еще не добрались до светофора! — удивилась Соня и, следуя его примеру, начала оглядываться.

— До светофора еще ой как далеко, а… до моего дома близко. Зайдешь на чай?

— На чай?..

Соня мгновенно растерялась, не зная, что ответить, — не признаваться же ему в том, что боится его как огня. Не ребенок ведь она, в самом деле! Взрослая и вполне самостоятельная девица, которой давно бы уже пора перестать пугаться подобных предложений. К тому же Гена не являлся незнакомцем, и его приглашение не шло вразрез с ее правилами. А тот фактор, что он мог оказаться причастным к чему-то плохому, следовало еще доказать…

— Ну, не на чай, так на кофе. — Он уже нетерпеливо тянул ее на проезжую часть, забыв и о собственной хромоте, и об осторожности. — Здесь недалеко, Сонечка. Посидим немного в тепле. Поговорим. Разве нам нечего обсудить?.. Потом вызовем такси, и я отвезу тебя. Идем же!

Она неуверенно пошла за ним. Идти было скользко и очень неудобно. Асфальт поблескивал в свете фонарей, покрытый ледяной коркой, словно карамельной глазурью.

Ближе к вечеру пошел мелкий дождь, засыпая мерзкими промозглыми каплями город. А уже через час внезапно похолодало. Отметка градусника начала стремительно падать вниз. И то, что недавно под ногами противно чавкало и хлюпало, почти мгновенно превратилось в хрусткую опасную наледь.

Вырываться сейчас посреди дороги Соня сочла опасным занятием. Ее стильные ботиночки на высоком каблуке были опасным подспорьем в такой гололед. К тому же она и в самом деле промерзла, и чашка кофе ей не повредила бы.

Она зайдет, ненадолго. Гена угостит ее кофе. Они поговорят обо всем и ни о чем — и расстанутся. К тому же она, возможно, сможет попутно выяснить хоть что-нибудь о судьбе злосчастной пропажи. Если, конечно, Гена к этому причастен. Спрашивать напрямую она его об этом не станет, но… Но, может быть, ей удастся обследовать его карманы, когда он отлучится, скажем, в туалет….

Никуда Гена не отлучился. Он даже о своем предложении угостить ее забыл, стоило им перешагнуть порог его квартиры.

Стремительность и натиск, с которыми он набросился на нее прямо в прихожей, ошеломили Соню настолько, что она, растерявшись, даже не смогла оттолкнуть его вовремя. А когда сообразила, что сделать это уже давно пора, время было безнадежно упущено.

Он совсем не слышал ее. Не видел ее изумленных глаз. Не ощущал рук, которыми она упиралась в его плечи. Все те просьбы, которые она пыталась, но так и не смогла донести до него, не были ею произнесены, а им услышаны, и… И все то, о чем она порой запретно мечтала в мирном тепле собственной спальни, случилось. Случилось гадко, некрасиво, прямо на полу в его прихожей. Боже, он даже свитера с нее не успел снять, сорвал только джинсы…

Соня быстро села и тут же попыталась прикрыть свои голые ноги полой его куртки, валяющейся бесформенным комком у самой двери. На куртке они оба лежали минуту назад…

Куртка как куртка. Кожаная, с теплой подстежкой, с куцым меховым воротником, с массой карманов, застегивающихся на молнию.

Не накинься он на нее прямо в прихожей, прямо на пороге собственной квартиры, не сиди она сейчас по пояс голой прямо на полу, Соня никогда бы не осмелилась на поступок, продиктованный необходимостью. Ее воспитание, манеры, ее представления о жизни вообще и об отношениях мужчины и женщины в частности только что были преданы забвению. И поэтому, не особенно заботясь о том, что о ней подумает Гена, она вдруг принялась поочередно расстегивать карманы его куртки и исследовать их содержимое.

Ей повезло, она была уверена, что ей повезет. Бумага нашлась! Во внутреннем кармане, где он зачем-то держал свой паспорт и водительские права на право управления грузовым транспортом(!). Там же лежала и бумага. Аккуратно расправленный и сложенный в несколько раз бухгалтерский отчет о дебиторской задолженности их строительной фирмы, отпечатанный на длинном перфорированном листе. Большой лист, с огромным количеством аккуратных столбцов цифр и наименований организаций. В такой легко можно было упаковать ту самую коробку, содержимое которой она сегодняшним вечером с таким вниманием исследовала. И именно в него коробка и была завернута. И именно эту бумагу мерзавец вытащил сегодня днем из ее кармана.

— Прости! — сдавленно прохрипел Гена откуда-то из вороха их одежды, куда он уткнулся лицом, когда все закончилось. Он так и не сделал попытки повернуться к ней и хоть что-то сказать до сего момента. — Сонька, я мразь!

— Очень хорошо, что ты это осознаешь, — пробормотала Соня, не выпуская из рук бумагу и неловко пытаясь расправить ее на своих голых коленках. — Ты даже хуже, чем сам определил.

— Прости! — Он не повернулся, но выпростал из-под себя руку и попытался на ощупь найти Соню.

Соня инстинктивно отстранилась. Он несколько мгновений блуждал пальцами в пустоте, затем обессиленно уронил руку и снова глухо пробормотал:

— Прости!

Сунув обратно в карман его куртки паспорт и водительское удостоверение, Соня скомкала бумагу и отшвырнула ее от себя в самый дальний угол прихожей. Она больше не была нужна ей. Все, что требовалось, девушка уже узнала. Узнала, например, о том, что этот человек, который с такой страстью признавался ей в любви в коридоре их офиса и который затем с такой безжалостной страстью овладел ею, был замешан в грязных делах. Что он, будучи карманником, насильником и лжецом, являлся еще и торговцем наркотиками.

Господи! Во что она влипла?! Как Ты мог позволить, чтобы судьба так безжалостно распорядилась ее жизнью, ее надеждами на счастье, ее целомудрием…

Внезапная жалость к себе самой сдавила ей горло, и Соня заплакала. Тихо, горько, без надежды на утешение или сочувствие — ничего этого ей не нужно было сейчас.

Почему она?! Почему ее избранник должен был быть непременно таким гадким и к тому же — преступником?! Что она сделала в этой жизни, что ей отмерили этого «добра» с таким достатком?..

— Не плачь, я прошу тебя, — пробормотал Гена все тем же сдавленным охрипшим голосом, но вновь не повернул к ней лица. — Это было мерзко, я знаю… Я ничего не мог с собой поделать… Я все исправлю, вот увидишь. Ты будешь самой счастливой женщиной, Соня!

Соня перестала его слушать. Какой прок от его извинений, когда того, что им совершено, уже не исправить. Ее сейчас волновало другое: как ей жить со всем этим?!

Что она станет делать со своим открытием? Куда денет эту коробку? Ведь если от нее избавился Генка, значит, на то были какие-то объективные причины. Странно, что он до сего времени так и не спросил ее об этом. А ведь должен был бы. Вот ведь угораздило так угораздило… Надо же было так вляпаться!

Соня вытащила из-под Генкиных ног свои джинсы, вывернула их, вытряхивая прямо на пол колготки с трусиками, и тут же принялась лихорадочно одеваться. Нужно убраться отсюда как можно скорее. Пока он еще лежит не шевелясь и безмолвствуя, вот так: отвернувшись от нее. Пока не смотрит ей в глаза и не ищет в них оправдания и еще чего-то такого, что смягчило бы степень его вины. Его вина бесспорна. Он не должен был… Не имел права так поступать с ней… Она же этого не хотела. Она хотела совсем другого, чего-то красивого, благородного и неповторимого. А что теперь… Что теперь с ней будет?!

Соня оделась и, перешагнув через него, застыла перед зеркалом. В нем отражались противоположная стена, очень удачно выкрашенная краской цвета слоновой кости с панно из мелких морских камушков и ракушек, и ее лицо в нимбе из растрепанных волос. Странное дело, но Соня не нашла себя до ужаса бледной, вид ее совершенно не внушал опасений на предмет ее скорой безвременной кончины. Схватив с полки щетку для волос, она расчесала волосы, убрала их в хвост, тут же натянула шапку на самые брови. Оставалось надеть куртку и уйти. Но на куртке лежал этот… несносный человек. Лежал, бесстыдно выставив на ее обозрение голые ягодицы, спину, ноги, и при этом, кажется, совершенно не стеснялся собственной наготы. Не понимая, зачем она это делает, Соня зло пнула его ногой в бок и процедила сквозь зубы:

— Отдай куртку!

Он вздрогнул всем телом, но вряд ли от ее пинка, скорее от неожиданности. Перевернулся на спину, чем заставил ее задохнуться от возмущения и поднять мгновенно зардевшееся лицо к потолку. Затем одним рывком поднялся на ноги и уже через минуту втискивал ее непослушные руки в рукава.

— Я провожу тебя, — пробормотал Гена, встряхнув свои брюки и надевая их прямо на голое тело.

— Извращенец! — зло процедила Соня и направилась к двери. — Не нужно меня провожать!

Он никак не отреагировал на оскорбление и не сделал попытки ее остановить, и менее чем через минуту она поняла — почему. Дверь была заперта. Заперта на ключ. И когда он только успел это сделать, если, не успев переступить порога, тут же набросился на нее с одержимостью зверя?

— Открой немедленно! — повысила Соня голос. — Или я закричу!

— Кричать поздно, милая, — он со странным смущением посмотрел на нее, мгновенно охватив взглядом всю ее — от ботинок до шапки. — Ты же не кричала раньше. Я не мог представить… Прости… Ты не остановила меня… вовремя, а у меня не хватило сил на это, прости…

— Я не нуждаюсь в твоих извинениях, понял?! Мне плевать на то, что ты себе мог, а чего не мог представить! Я хочу уйти отсюда! Открой немедленно!

Гена, к тому времени успевший почти полностью одеться, виновато опустил голову и, сунув руки в карманы брюк, благоразумно помалкивал. Потом вдруг, в тот самый момент, когда ее истерические возгласы достигли предела, он кивнул подбородком куда-то в угол и удивленно спросил:

— А это что?

— Что?! — Соня, опаленная гневом, даже не сразу поняла, о чем он ее спрашивает. Потом, проследив за его кивком, ехидно заметила: — Об этом уместнее спросить у тебя. Гад… Гад, карманник, извращенец, вор, наркоман!

— Ух ты, как много ярлыков, Сонька, — пробормотал он изумленно и, слегка прихрамывая, прошел в угол, поднял бумагу, развернул ее и прочел верхнюю строчку отчета. — Как это здесь оказалось, Соня? Ты что, берешь работу на дом?

— Ну, ты!.. Ты вообще!.. — Она даже не сообразила, что сказать ему, а потом вдруг нашлась. Подлетела к нему и дважды наотмашь ударила его по лицу, приговаривая при этом: — Это тебе за обман, а это за меня…

Потом, не встретив с его стороны никакого сопротивления, она еще дважды повторила пощечины, чередуя их с обвинениями. И снова он принял это с удивившим ее смирением.

— Открой дверь немедленно! Или я… Или я выброшусь из окна!

С пылающим от пощечин лицом, он отпер ей дверь ключом, извлеченным из кармана. Молча выпустил Соню из квартиры и, так же не вымолвив ни слова, захлопнул за ней дверь.

Глава 13

Сквозь ватное покрывало уползающего сна ему слышался водопад, неистово ревущий и бьющийся о скользкие скалы. Он все хотел приглушить этот отчаянный рев, что-то сделать, чтобы звук этот стал мягче и не так ощутимо бил бы по мозгам. Он зарывался в одеяло, прятал голову под подушку, но помогало мало. Неистовство водопада сравнимо было с ревом горнил преисподней.

Кирилл громко застонал, перевернулся на спину и едва не свалился с кровати. Остатки сна улетучились, уступив место омерзительной тошноте, тут же поднявшейся из желудка. Он встал, обмотался простыней и пошел на звук ревущей воды. Звук, оказывается, ему вовсе не приснился. Он существовал на самом деле, а не в его грезах. Он существовал, а вместе с ним существовала и огромная грудастая деваха, которая сидела сейчас на самом краю ванны и сосредоточенно терла пемзой свои пятки. Вода при этом полным напором била о самое дно ванны, издавая жуткий звук, от которого ему с каждой минутой становилось все хуже и хуже.

— Ты кто? — решил уточнить Кирилл, прежде чем гнать девку прочь.

— Здрассте, пожалуйста! — фыркнула барышня, колыхнула огромными, словно дыни, грудями и заржала в полный голос: — Ты что же, ничего не помнишь?!

Страшно было признаваться в этом самому себе, но он и на самом деле ничего не помнил. Ни того, как провел вчерашний вечер, решив утолить голод плоти. Ни того, как заволок эту девку к себе в квартиру. Ни того, от чего он так мерзко себя сейчас чувствует.

— Ты кто вообще такая? — Кирилл перегнулся через ее полный бок и решительно перекрыл воду. — Вылезай, поговорим…

Он прошел на кухню, налил чайник и с силой опустил его на подставку. Щелкнул кнопкой и уставился в окно. Там было темно. Стрелки настенных часов показывали без пятнадцати шесть. Утра или вечера? Вот угораздило так напиться! Помнил, что поехал в ресторан. Что-то ел, пил исключительно коньяк. Потом танцевал с какой-то размалеванной шлюхой. Но это была совершенно другая женщина, а не та, что оттирала сейчас пятки в его ванной. Вот маразм!

Чайник закипел, Кирилл швырнул себе в чашку сразу два пакетика «Липтона» и залил крутым кипятком. Сейчас сто граммов водки не были бы лишними, но от этого придется воздержаться. Для начала требуется восстановить хронологию событий вчерашнего вечера, а затем…

— Привет, зайчик! — Барышня вплыла в кухню с тюрбаном из полотенца на волосах и в немыслимого цвета коротком банном халатике, едва прикрывавшем ее полные белые колени. — Как голова? Болит? Не удивительно. Я сейчас…

Она упорхнула из кухни, если можно было так выразиться, учитывая ее кустодиевские размеры. Потом вернулась с пакетом в руках. И тут же принялась потрошить его, выкладывая продукты на стол. Пластиковая двухлитровая бутылка пива. Два вяленых леща. Буханка хлеба и банка консервов в томатном соусе.

— Давай поправимся, что ли, — пробормотала она, хватая с подставки нож и ловко разделывая рыбу. — Время — самое то для опохмелки…

— А какое время лучшее для опохмелки, по-твоему? — осторожно поинтересовался Кирилл, решив таким вот безобидным способом уточнить время суток.

— Утро! Вечером-то оно уж и ни к чему. Давай, присоединяйся. — Девица решительно выхватила из его рук бокал с чаем, понюхав, сморщилась и выплеснула чай в раковину. — Разве ж этим похмеляются? Тю-ю! Вот по пивку сейчас — и в школу не пойдем!

Она снова оглушительно расхохоталась, оставшись довольной своей шуткой. Разлила пиво по пластиковым стаканам, схватила кусок леща и с удовольствием зачмокала.

Кирилла снова затошнило. Нет, до такого он дошел впервые. Случались и у него срывы, но чтобы до такой степени…

— Слушай… — Он осторожно пригубил пиво, прислушался к тому, как организм его воспринял, и повторил глоток. — А где мы с тобой… Ну, состыковаться-то смогли? Я вроде как в ресторане вчера отдыхал?

— Из ресторана ты и выполз, еле-еле. — Барышня с чмоканьем допила свой стакан и подлила себе еще. — Таким же макаром вполз ко мне в автобус, и…

— Постой, какой автобус? Ты что же…

— Кондукторша я! Вспомнил? Ты меня все за грудь хватал, орал, что женишься на доярке и будешь жить, не зная горя! — Она снова сделала попытку засмеяться, но лишь поперхнулась глотком пенного напитка и натужно закашлялась. — Что мы с тобой дом построим на взгорке и будем плодить детей. Ну?! Вспомнил?!

Ничего Кирилл не вспомнил. Но в том, что он приволокся на квартиру с этой девицей, было кое-что закономерное. Он и в самом деле подумывал о том, чтобы обзавестись семьей. Во всяком случае, когда он въезжал в этот город, подобные мысли его посещали. И если уж он такое решил, то почему бы и не осуществить задуманное в этом городе, из которого он не мог уехать, кое-чего не завершив. И, кажется, он понемногу начинает прозревать — что именно.

Да! Именно! Он не может уехать отсюда, не узнав, кто же все-таки его опередил. Тот, кто скомкал его последнее задание, непременно должен быть найден. Пусть ему за это не заплатят, пусть это не его головная боль, пусть он может тем самым навлечь на свою голову лишние проблемы — он не уедет. Он найдет этого предприимчивого спеца, который зарезал Азика, а затем забрал коробку с товаром.

Спросить самого себя, зачем ему это, Кирилл не решался. Потому что ответ был очевиден — незачем! Но проклятое тщеславие, кем-то по неосторожности задетое, не могло позволить ему свалить из этого города вот так вот запросто. Это идиотское тщеславие — беспроигрышного удачливого парня — назойливо терзало его разум и буквально требовало удовлетворения.

Ну, значит, пусть будет так. Останется и постарается достать этого удальца, что так необдуманно перешел ему дорогу. Перешел, совсем не подозревая о том, что перечеркнул его финиш. Финиш, который Кирилл хотел обставить с шиком…

— Чего угрюмый такой, а? Жизнь-то хороша! А уж как ты хорош, слов нет! — Барышня призывно улыбнулась, уставившись вмиг посоловевшими глазами Кириллу куда-то в переносицу. — Может, повторим?

— Тебе пора, дорогая.

Сказал он это как-то так, что она тут же поняла: повторения не будет, и этого неулыбчивого парня следует послушаться. Вздохнула пару раз на дорожку, суетливо собралась и, не попрощавшись, ушла.

Бесцельно побродив по квартире и без малейшего удовольствия отметив, что после вчерашнего разгула уборки ему минимум на полдня, Кирилл двинулся в ванную. Там он долго стоял перед зеркалом и все пытался понять, каково это ему теперь будет жить в одном едином образе и всю оставшуюся жизнь взирать на собственный облик без ретуши и грима. Невыразительное, незапоминающееся лицо. Великолепный материал для перевоплощений! Прямой нос. Самые обычные глаза непонятного, какого-то сизого цвета. Губы тоже стандартные. Подбородок тоже ничем выдающимся не радовал. Цвет волос… Он уже и забыл, какой он от природы — его цвет волос. Тоже какой-то непонятный, то ли русый, то ли пепельный. Сейчас вот, например, он был брюнетом. Дело того потребовало. Дело… Кирилл невесело ухмыльнулся. Больше не было никакого дела. Хорошо это или плохо, он пока не понял, но странное ощущение собственной ненужности его не покидало.

— Черт! — Он набрал полную пригоршню воды и плеснул ею на зеркало.

Изображение тут же исказилось, превратившись в размытое безликое пятно. Таким вот он привык быть — размытым, незаметным, каким угодно, но только не самим собой. Теперь все должно повернуться иначе. Совсем не так, как было раньше. Он принципиально не станет прибегать ко всяческого рода уловкам, чтобы изменить себя. Его миссия теперь — это только ЕГО миссия. Это не заказ, это не работа даже, это должно было стать жирной чертой под всей его деятельностью. А может быть, и жизнью, кто знает…

Кирилл влез в ванну и долго стоял под контрастным душем. То покрываясь гусиной кожей, то поеживаясь под обжигающе горячими струями воды. Потом растерся полотенцем и битых полчаса упражнялся с гантелями. Было тяжеловато. Дыхание сбивалось, лоб покрывался испариной, сердце бешено колотилось о грудную клетку. Но изменять своим привычкам он не собирался. В хорошей форме он должен быть по-любому. Кто знает, как что повернется и где ему сможет пригодиться его профессиональная выучка?

Гантели с тяжелым металлическим грохотом укатились под кресло, и Кирилл, с протяжным стоном отдуваясь, пошел на кухню. Не без брезгливости сгреб со стола угощение, оставленное его случайной гостьей, и без сожаления отправил все в мусорное ведро. Снова вскипятил чайник и, оседлав табуретку, уселся у окна. Приятный терпкий аромат «Липтона» щекотал ноздри, настраивая почти на благодушный лад. Почти, потому что благодушие испарится сразу же, стоит ему взять след. Он это знал, как знал и то, что на след выйдет непременно. Не существовало в этом мире преступлений, которые не были бы раскрыты, если ими занимались основательно. Что он, собственно, и собирался сделать. Нужно будет вернуться в тот дом, где проживал почивший ныне Азик, и навестить того или ту любопытную, что следил за ним из-за кухонной шторки. Что кто-то следил — это бесспорно. Нужно будет выяснить — почему. Но это потом. А для начала — снова пройтись по тем же самым барам и ресторанам, где Кирилл уже побывал до этого, выясняя адрес, познакомиться поближе с кругом особо близких знакомых Азика и, главное, обиженных им. Непременно что-нибудь да всплывет. Пусть и тяжело ловить рыбу в мутной воде, но редко когда — безрезультативно. К тому же работать ему сейчас — одно удовольствие. Перво-наперво, потому что на себя. Потом, опять же сроки не поджимают. И если уж до конца быть откровенным перед самим собой — любопытно. До сосущей боли в желудке любопытно — кто этот умелец, сумевший усыпить бдительность хитрозамешанного Азика?..

Кирилл пробыл в квартире еще с полчаса. Кое-как прибрался, по большей части просто распихивая вещи по шкафам. Оделся и, не отягощая себя придирчивым разглядыванием своей персоны в зеркале, вышел из дома.

Глава 14

Все сроки отъезда, оговариваемые ее родителями, были безжалостно сметены бюрократической машиной. И вместо отпущенных им на сборы двух месяцев пришлось укладываться в двое суток. Тут уж было не до сватовства и не до замужества. Родители метались, разрываясь в попытках быстрее собраться, ничего не забыть, да еще и обставить быт остающейся в одиночестве дочери с большим комфортом. Все разговоры о возможном претенденте на ее руку и сердце были благополучно преданы забвению.

Соня с трудом помнила, что делала в эти два дня. Что-то стирала, гладила, впихивала затем вещи в родительские чемоданы. Старалась ободряюще улыбаться и ничем не выдать того панического состояния, которое прочно поселилось в ней с того самого вечера, как она вернулась от Гены.

Мало ей было того потрясения, что уготовила ей судьба, так еще родные и любящие мама с папой решили ее покинуть в тот самый момент, когда она больше всего в них нуждалась.

— Мы будем созваниваться, — пообещала мама, с трудом сдерживая слезы, поглаживая подрагивающей рукой дочь по щеке. — Каждый день, благо что современные средства связи это позволяют…

Они исправно звонили. Один раз утром и один раз вечером. Но этого было мало, мало, мало! Этого было абсолютно недостаточно, чтобы Соня находила в их звонках какое-то утешение. Первые дни после их отъезда она еще пыталась держать себя в руках. Исправно ходила на работу. Аккуратно вела хозяйство, которое теперь полностью было на ней. Читала перед сном, как всегда делала это раньше. Но через неделю она поняла, что все — с нее хватит. Она больше не в состоянии лгать самой себе, что ничего не изменилось, что все хорошо и она со всем этим справится.

У нее ровным счетом ничего не выходило. На работе она была чудовищно рассеянна, и Ребрикова уже трижды советовала ей уйти в отпуск. Пироги и омлеты у нее подгорали и не хотели подниматься. А любимые авторы вдруг нагнали на нее такую хандру, что Соня в один из своих одиноких вечеров запустила томиком Пушкина в шкаф. Почему в шкаф? А бог его знает! Может, случайно. А может, потому, что злосчастная коробка, напичканная наркотиками, все еще находилась там, в шкафу. Странное дело, но после отъезда родителей Соня ни разу туда не заглянула. А, собственно, зачем? Она и так знала, что лежит там. Предположительно знала, кому кладь принадлежала до того момента, как попасть к ней. Так зачем же лазить в нее без толку то и дело? Вопросом, зачем Геннадию понадобилось все это держать у нее, Соня не задавалась. Потому что ответ был очевиден. Гена просто выбрал ее квартиру в качестве камеры хранения. Делая ставку скорее всего на то, что папа Сони Перовой обладает солидным весом в обществе, депутатской неприкосновенностью и кристально чистой репутацией, а значит, ни у кого не хватит ума искать наркотики у него дома.

Иногда, в минуты озарения, Соне вдруг начинало казаться, что все ее домыслы смешны. Эта коробка могла не попасть к ней, если бы не настойчивость водителя. Она могла ее выбросить прямо в подъезде, получив из рук шофера. Могла бы привлечь внимание родителей к тому, что принесла нечто непонятное в дом. Но ничего этого не произошло, и значит… Значит, кто-то был уверен, что будет так, как было. Знал ее достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: Соня коробку не выбросит, не покажет родителям и будет держать у себя ровно столько, сколько это кому-то понадобится. Остается лишь одно слабое звено во всем этом — это водитель. Уж он-то точно мог эту поклажу выбросить из машины прямо у дверей склада, но не сделал этого, а посему выходило, что этот немногословный парень… был сообщником Гены или кого-нибудь еще…

Сказать по правде, вся эта замороченная дребедень Соню занимала очень мало. Больше ее беспокоил тот факт, что она осталась совершенно одна. Пробовала созвониться с подругами, но те были настолько поглощены своей жизнью, что ей на какой-то момент даже стало стыдно своих надуманных проблем.

Что она могла сказать им при встрече? Что ее предки уехали далеко и надолго? Так ее засмеют на первых же минутах и сочтут немного «того»… В двадцать-то пять лет остаться одной в упакованной, уютной квартирке, с ежемесячным солидным пособием, которые родители будут высылать из-за «бугра»! Три ха-ха! Об этом можно было только мечтать, а не размазывать сопли по лицу.

Переспала с сослуживцем? Вот и классно! Давно пора было! А то климакс скоро шарахнет, а она еще и с мужиком ни разу не была. Ах, все случилось в прихожей на коврике? Так в этом тоже есть что-то неординарное, скажем, намек на искренность его страсти и все такое…

Или про коробку с наркотиками им рассказать? Нет, тут вообще началось бы бог знает что. Например, одна из подруг — Стелка Усова, известная своей бесшабашностью и авантюризмом, — сразу бы кинулась искать по своим каналам какого-нибудь наркодилера, чтобы поудачнее сбагрить Сонькину находку.

Нет, подругам ее депрессии не развеять. Как раз наоборот, своим житейским прагматизмом они все это еще больше усугубят. Надо выбираться из всего этого самой…

Соня с трудом оторвала взгляд от окна, за которым крохотными ватными комочками сыпал снег, и невидяще уставилась на чистый лист бумаги, который положила перед собой на стол с полчаса назад. Что же она хотела сделать-то?.. Ага, точно! Написать заявление на отпуск. И чем быстрее она это сделает, тем лучше. И пусть только эта неуравновешенная Ребрикова попробует ей помешать! Соня впервые с отъезда родителей приняла какое-то решение и была намерена довести его до конца.

— Вот, подпишите, пожалуйста, — Соня положила на стол начальницы заявление на отпуск.

— А? Что? — Татьяна оторвала взгляд от монитора и какое-то время невидяще смотрела на Софью. — Тебе чего?

— Заявление на отпуск подпишете? — Соня в упор рассматривала Ребрикову.

Что-то с той последнее время явно было не так.

Исчезли ее халаты, пахнувшие потом. Равно как исчезли и бутерброды с чесночной колбасой и домашним салом. В облике начальницы наметились явные прогрессивные моменты. Пара новых свитеров. Юбка. Брючный костюм горчичного цвета. Прическа тоже претерпела серьезные изменения. К химической завивке Ребрикова присовокупила мелирование, и теперь ее полусожженные прядки волос выглядели не так уныло и бесцветно.

— Чего тебе?! — Ребрикова вдруг явно занервничала под пристальным взглядом Сони и даже покрылась неровными какими-то пятнами, которые медленно выползли из-под высветленных прядей волос и разлились багровостью до самого подбородка. — В отпуск собралась?

— Да, если позволите. — Соня потупила взгляд и с изумлением констатировала появление у начальницы еще и пары добротных дорогих сапог.

— А чего мне тебе не позволить, Перова! Гуляй, конечно же! — Чему она обрадовалась больше, трудно было понять. То ли ей импонировал тот факт, что Софьи какое-то время не будет рядом, то ли обрадовалась тому, что нашлось разумное объяснение вторжению на ее территорию в неурочное время. Татьяна быстро подписала ее заявление и протянула его Соне со словами: — Поедешь куда-нибудь?

— Наверное, — зачем-то соврала Соня, хотя доподлинно знала, что даже за город не собирается.

— Давай, Перова, отдыхай. Можешь прямо сейчас домой топать. До конца рабочего дня всего пара часов. Какой из тебя теперь работник. Давай, пока!..

И она снова погрузилась в изучение мельтешащих цифр и символов на экране, словно забыв о существовании стоящей за ее спиной девушки.

Сборы заняли чуть меньше десяти минут. Все, что не хотелось оставлять чужому взгляду, Соня вытащила из своего стола и рассовала в пакет и сумку. Быстро оделась и, наскоро попрощавшись, выскользнула в коридор. Хорошо, что никто не догадался стребовать от нее отходного чаепития. Это было бы выше ее сил: делано улыбаться и расточать благодушие.

Соня быстро преодолела лестничный пролет и тут же нос к носу столкнулась с НИМ — с человеком, который преследовал ее всю минувшую неделю в кошмарных сновидениях.

— Привет, — Гена чуть посторонился, ровно настолько, чтобы она не смогла пройти мимо, не коснувшись его. — Как поживаешь? Я всю минувшую неделю не видел тебя… У тебя все в порядке?

Соня мысленно смерила расстояние между пряжкой ремня на его брюках и лестничными перилами и с раздражением отметила, что беспрепятственно протиснуться ей не удастся. К тому же, зная не понаслышке импульсивную страстность этого молодого человека, она понимала, что рисковать не следовало.

— Соня, что с тобой? — В его голосе зазвучала откровенная озабоченность.

— А что со мной? — Ей упорно не хотелось смотреть ему в глаза, и, не боясь показаться невежливой, Соня Перова начала считать оставшиеся до первого этажа ступеньки.

— Ты даже не ответила мне на приветствие!

— И что с того? — хмыкнула она со значением, ступенек оказалось ровно тринадцать.

— Ну… это так на тебя не похоже.

— А что на меня похоже, Гена? — вкрадчиво поинтересовалась Соня и все же взглянула на него, правда, поднять свой взгляд выше его подбородка она все же не решилась. — Ты так хорошо знаешь меня? Можешь с уверенностью сказать, что на меня похоже, а что нет? Что я могу сделать, а что для меня противоестественно? Вот ведь дела какие! Ты не находишь это странным? Нет?! А я — нахожу!

— Что именно? — Он даже не старался подавить тяжелого вздоха и, кажется, сократил расстояние между нею и собой. — Говоришь как-то… непонятно, загадками.

Соня трусливо отступила на шажок. Не стоило искушать судьбу, находясь с ним рядом.

— Загадка не во мне, Гена… — Соня многозначительно примолкла, заметив, что подбородок у ее собеседника начал заметно подрагивать.

— А в чем?! — Гена, кажется, снова приблизился, теперь уже его дыхание Соня отчетливо ощущала на своем лице. — В чем дело, Сонечка, милая? Ты только скажи, и я все постараюсь исправить! Просто намекни, я все пойму и исправлю! Все эти дни… Они были сущим наказанием для меня. Я метался, пытаясь найти выход, но не находил. Потому и не искал встречи и даже избегал тебя, если честно. Сейчас вот столкнулся случайно…

— Ну, прости, что не помогла тебе избежать встречи со мной! — против обыкновения слова прозвучали резко и язвительно. На какой-то момент Соня застыдилась. — Извини за резкость.

— У меня… у меня есть хоть какая-то надежда, что ты сможешь простить меня? — Соня так резко вскинулась, что он тут же испуганно зачастил: — Я не говорю, что сейчас или завтра, нет, конечно же! Должно пройти время, я все понимаю! Но не уходи сейчас вот так…

— Как?!

Глаза тут же защипало, а дыхание сбилось. Не хватало ей еще сейчас разреветься здесь, на лестничном пролете, прямо на его глазах! Тут же он — наверняка! — сделает неправильные выводы. Решит еще, что ей больно или она сильно переживает из-за того, что случилось. А ей не больно, совсем не больно. Ну, разве что самую малость. И вовсе не из-за того, что ему кажется, а совсем-совсем по другой причине, о которой ему знать совсем необязательно.

Гена протянул руку и едва коснулся ее пальцев. Движение было мгновенным, едва ощутимым, но и его хватило, чтобы она в бешенстве отпрянула.

— Не смей ко мне прикасаться, слышишь, ты! — зашипела Соня злобно, не забыв оглядеться по сторонам. — Того, что произошло, никогда больше не случится! И не смей стоять у меня на пути! Я ухожу!

Она и в самом деле ушла. Протаранила узкое пространство между ним и перилами, совсем не заботясь о том, в какой опасной близости с ним находилась в эту минуту. И ушла. Ушла, не оборачиваясь.

Она почти не ждала никаких его слов в спину. Ну, может быть, совсем немного. И то не потому, что ей очень уж этого хотелось, а потому, что он не мог позволить ей уйти вот так вот запросто. Мужчина же он, в конце концов!

— Тебе все равно не удастся от меня так просто отделаться! — сдавленно обронил Гена, не делая попытки ее догнать и хоть в чем-то не разочаровать ее. — Так и знай!

Еще бы! Еще бы он оставил ее в покое, когда в ее покоях лежит его вещица! Соня даже повеселела от подобного соображения. Хлопнула дверью, выходя на ступеньки крыльца. Подставила лицо медленно падавшему на землю снегу и тихо прошептала с удивительной легкостью на сердце, почти уверовав в свои слова:

— Как же хорошо, господи!.. Все хорошо… У меня все будет хорошо…

Если бы она в этот момент повернула голову чуть в сторону и подняла взгляд повыше, она бы без труда смогла разглядеть в окне второго этажа перекошенное злобой лицо. Ее удивлению не было бы предела, узнай она об истинной причине, породившей это чувство.

«Разве может чья-то радость раздражать? — подумала бы тогда Соня Перова, неплохой и чистый, по сути своей, человечек, не успевший причинить никому зла за прожитые двадцать пять лет. — Разве может быть плохо, когда рядом кому-то хорошо?!»

Ох как может — было бы ей ответом! Еще как может быть плохо! Трудно наблюдать беспричинную, казалось бы, радость рядом с собой, когда твоя собственная душа корчится в тревоге и рыщет в поисках выхода из бесконечного лабиринта, пронизанного промозглой неизвестностью. Тут уж не до веселья, можете поверить! Тут уж не до божьих заповедей! И не возлюбить в этой ситуации ближнего своего, как ни старайся. И катятся ко всем чертям все представления о порядочности, совести и долге. И только ненависть… тупая, беспричинная и пронзительная ко всему, что тебя окружает. Гадко должно быть от подобных мыслей?! Еще как гадко! И еще более гадко от того, что умом-то прекрасно понимаешь бесполезность пожирающего тебя изнутри чувства, а изменить ничего не в силах…

В случае с Перовой все было и так, и не так. Ее, конечно, можно было не любить уже за одно то, что она была молода, красива, самодостаточна и удачлива. Но и это можно было бы как-то пережить, если бы не ее безмятежность. Как можно оставаться спокойной и быть такой непробиваемой дурой в свете последних событий?! Сколько прошло времени с тех пор: неделя, две? Да, что-то вроде того. А ничего не меняется! Перова по-прежнему улыбается, радуется жизни, снегу, словно манне небесной, а ведь не должна! Ей давно пора было забить тревогу и занавесить беззаботность своего детского взгляда суровой настороженностью. Но ничего этого не происходило! Ничего… И походка ее по-прежнему легка и пружиниста, и, глядя ей в спину, никогда не догадаешься, какой груз ответственности возложен на эти хрупкие плечи. А может быть… может быть, ее безмятежность именно этим и объясняется?! Точно! Наверняка это так! Наверняка эта бесхитростная дурочка не понимает, какую бомбу с часовым механизмом получила в подарок в день своего рождения…

Скупая улыбка чуть тронула губы, сведенные до этого момента болезненной судорогой отвращения.

Чем не повод для радости! Увидеть поверженным своего врага — это ли не счастье?! И пусть в данном случае понятие «врага» — явное преувеличение, радость от этого меньшей не станет. Нужно только время. Время и терпение, чтобы наслаждение кульминацией момента было особенно полным. А кульминация скоро наступит, здесь сомнений не оставалось никаких. Кое-какие тревожные симптоматические разряды уже начали электризовать безмятежное доселе пространство. Это пока едва ощущалось. Но это только пока… Скоро! Уже очень скоро все начнет закручиваться. И тогда, Перова, тебе станет не до смеха.

Глава 15

Тьма сгущается перед рассветом…

Кто придумал этот афоризм, Кирилл не знал, но искренне надеялся на то, что он является правдивым. Потому что темнота, которая сгустилась в процессе его розыскной деятельности, стала гуще некуда.

Никто и никак не хотел помочь ему в поисках. Может, кто-то и хотел, но не мог. Никаких следов и намеков на то, кто мог желать смерти Азику. Нет, правильнее было сказать, что смерти Азику желали многие в этом городе, но вот кандидатур, готовых решиться на подобное, все как-то не находилось. Один из завсегдатаев бара, где Азик любил отдыхать, с трудом выплевывая слова сквозь вечное похмелье, поведал Кириллу:

— Сволочь была первостатейная. Одно слово — азиатская сволочь, а это куда хуже, чем просто сволочь. Но чтобы убить… Нет, брат, в нашем кишлаке на таких людей ты не напорешься! Тут уж менты третьего дня рыскали. У меня там свояк работает. Так мы с ними перекинулись по-свойски: ясно, что они все больше для протокола. Искать, ясный перец, никто не станет. Так вот и они удивлялись. Авторитетный, казалось, был мужик. По идее, таких убивают только по заказу! А убийство, мол, обставлено как бытовуха. И все чисто, прикинь! Никаких отпечатков! Может, врут менты? Как считаешь?

Как именно считал Кирилл, парню знать было необязательно. Но в одном он был с ним согласен: искать убийцу заезжего наркодилера милиция не станет. Ни к чему им головная боль подобного рода, у них и без того забот хватает. И убийство Азика просто автоматом будет отправлено в разряд «глухарей». Им это будет запросто позволено, ему — нет. С него спрашивать некому, кроме самого себя. Обманывать самого себя Кирилл не имел права. И поэтому он будет торчать в этом городе ровно столько, сколько понадобится для того, чтобы найти убийцу Азика. А он его найдет. Пусть эта уверенность после первых дней поисков пошла на убыль, но природная настойчивость его все еще не отпускала. Он его найдет…

Кирилл заварил овсяные хлопья быстрого приготовления кипятком, накрыл тарелку крышкой от кастрюли и сверху уложил свернутое вчетверо полотенце. Распаренные хлопья больше напоминали размоченные в воде опилки, нежели кашу, но выбирать не приходилось. Готовить на себя одного не хотелось, идти куда-то ужинать тоже было лень.

В квартире было тепло, тихо отстукивал допотопный будильник с истершимся циферблатом, приятно пахло свежим хлебом, который он купил с полчаса назад в магазине «Горячий хлеб». Он сидел, оседлав стул, смотрел в кухонное окно и дивился странному ощущению, воцарившемуся в душе. Казалось, что снег, который сыпал весь день крупными хлопьями, ровно и прочно укрывая весь город, накрыл и его тоже. И из-под его непроницаемой рыхлой толщи до него не долетают звуки внешнего мира.

Он видел в окно, как буксуют машины в месиве снега и песка, надрываясь изо всех сил своим металлическим нутром. Как народ, пряча носы в воротники и шарфы, спешит по домам. Но все это казалось каким-то нереальным, потусторонним, вне его мира, в котором на какое-то кратчайшее время поселилась его душа. Странно, но такого с ним не бывало никогда прежде. Все, что прежде казалось важным, перестало иметь значение. Он словно перестал существовать во времени, выпал из него, перестав замечать.

Ощущение парящего полета? Пожалуй, что да.

Кирилл улыбнулся подобному определению. Надо же, как романтично! С чего бы это его на лирику потянуло? Не виной ли всему снег? Может, и так. Медленное беззвучное падение с небес невесомых снежных хлопьев, казалось, тормозит время, которого нам всем никогда не хватает.

Ему теперь спешить некуда. Можно позволить себе расслабиться и не ощущать затылком напряжения, не слушать ничьих шагов за спиной и не анализировать выпущенные в воздух чьи-то слова. Все это теперь в прошлом. В его будущем этого больше никогда не будет. А состоится ли само будущее? Трудно сказать! Еще месяц назад он и не думал об этом, отсчитывая свою жизнь на секунды, которые успел прожить. А теперь… Теперь что-то смутное все бередило и бередило внутри. Странное брожение, ожидание чего-то, чего-то такого, чего никогда не случалось с ним прежде. Как там эта странная попутчица сказала ему тогда: главное — любить? Да, наверное, так. Но кого?! Кого он способен полюбить, да и способен ли?

Кирилл почти беспомощно оглянулся вокруг. Кухня тонула в осенних сумерках, уже прочно угнездившихся в углах и скрывших очертания предметов. Сможет ли он позволить кому-то существовать рядом с собой? Возможно ли это вообще? Женщина на ночь — это ведь совсем другое, это не та, что дана на всю оставшуюся жизнь… С такой должно быть спокойно и надежно, как сейчас. Все в ней должно дышать уверенностью, что ты будешь понят и прощен. А прощать его было за что, если прощение вообще возможно в его случае. И кто бы мог простить его, такого?..

Кирилл невесело хмыкнул. Желающих связать свою судьбу с убийцей, пусть даже и с бывшим, пруд пруди, как же! Любая приличная девушка сочтет за честь…

Он резко поднялся со стула и зло пнул его ногой. Подошел к столу, сорвал с тарелки крышку с полотенцем и в несколько глотков проглотил кашу, сильно попахивающую размокшим картоном. Отломил кусок от батона и принялся жевать его, интенсивно работая челюстями.

Чего это он так разозлился? Что его так разобрало? Сознание собственной неполноценности больно ударило в голову, или то, что его личную трагедию некому оценить? А почему — некому? Что, разве этот мир наводнен добродетелью? Как давно он стал совершенен? Что-то лично Кирилл этот момент проглядел! Проскочил он мимо Кирилла, не успев задеть его своим безупречно чистым хвостом. Нет, совершенство этого мира — утопическая мечта идиотов, прячущихся, как за щитом, за своей надуманной моралью. Мир кишит мерзавцами, он ими просто переполнен! И старушка Земля давно бы покрылась стометровой толщей льда, кабы этим мерзавцам не пришла в голову спасительная идея прикрыть свою мерзость. Как привыкли все мы прикрывать свою наготу ворохом одежды. Так и мерзость и низость души привыкли прятать под грудой лицемерных масок, именуя их то порядочностью, то нравственностью, то честностью. Попробуй распознать истинную природу человека, когда, сорвав с него одну из личин, ты тут же получишь взамен еще с десяток!

Кирилл был уверен, что истина живет в человеке лишь дважды за его жизнь: в момент рождения и смерти. Только тогда человек бывает тем, кем должен быть. Все остальное — это удачное перетекание из одной формы лжи и приспособленчества в другую.

Он снова подошел к окну. Оперся лбом о холодное стекло и задумался.

Кажется, он только сейчас начал понимать, зачем он здесь. Все его надуманные мотивы о задетом профессиональном самолюбии — это не что иное, как ложь самому себе. Он может сколько угодно изворачиваться, но истину не переспоришь. Он хочет найти убийцу, потому что неожиданно почувствовал внутри себя что-то слабо напоминающее зарождавшуюся надежду. Надежду на что?.. А черт его знает! Все это пока металось в нем, не сформировавшись до конца в единую, четкую мысль и желание. Он просто уверовал в какой-то момент в то, что найдет ее — во что бы то ни стало.

Ее?.. Именно! Кирилл был уверен, что это женщина. И не слабый оттиск на пыльном полу под кроватью Азика навел его на подобное умозаключение. Тут было что-то другое. Интуитивно Кирилл это чувствовал, как понимал, что не найдет себе покоя, если не найдет ее. Ему нужна была эта женщина. Зачем? Он пока еще не знал. Но что нужна, был уверен.

Он вышел с кухни, включил свет в ванной и какое-то время с порога изучал свое лицо в зеркале. Обычное, непримечательное, способное быть как привлекательным, так и отталкивающим одновременно. Каким она увидит его? Что сумеет разглядеть в серых глазах, смотрящих сейчас на самого себя тяжело и почти ненавидяще? Узкая полоска рта, который он никогда не разжимал без лишней надобности. Иногда его молчание исчислялось часами. Как оно будет расценено ею, будет ли понято?..

— Черт! — Кирилл с раздражением захлопнул дверь в ванную, вышел в прихожую и начал одеваться.

Сегодняшний выход в город был для него решающим. Сегодняшней ночью он идет в гости. Вряд ли его там ждут и будут рады.

Старушка, по его сведениям, жила одна, страдала гипертонией, обладала острым зрением, а наблюдательности ее могли позавидовать спецслужбы. На этих два последних качества Кирилл и делал ставку. Она что-то видела. Не могла не видеть! Он вытрясет из нее все до последней мелочи, пусть даже ему и придется прибегнуть к силе. Это был последний этап его розыскной деятельности. Он оставил это на потом, постепенно сужая круг своих поисков, которые пока что ничего ему не дали. Если и здесь ему суждено вытащить пустышку, то всему тому, что пока еще неопределенно формируется в его душе, просто-напросто не суждено сбыться.

Шапка надвинута низко на глаза. Куртка застегнута до подбородка. Вокруг шеи — рыхлая петля из толстого шарфа. Руки в карманах и… никакого оружия. Ни пистолета, ни ножа, ни кастета. Он дал себе зарок забыть о нем. Об этом уверенном холодном продолжении его руки, дарящем ощущение пусть мимолетного, но господства. Он успел сродниться с этим чувством за все прошедшие годы, но этого больше не будет. Это все надо забыть.

Глава 16

Соня проснулась со странным ощущением. Она пыталась ухватиться за него, балансируя на грани сна и реальности. Пыталась впитать его в себя снова и попробовать распознать. Но ничего не получилось. Ослепительное контрастное солнце пробивалось сквозь шторы, разметав остатки ее сна и так и не дав уяснить, что же это было.

Она сладко потянулась в кровати, не желая вылезать из-под одеяла. Снова крепко зажмурилась и попыталась вспомнить. Нет, ничего не получалось. То ли это был сон, то ли видение, то ли что-то такое, чему еще не нашли объяснения мудрые люди. Одно она ощутила вдруг совершенно определенно: что-то непременно случится, и это что-то не будет плохим, потому что ее ощущение было на редкость легким и приятным.

— Ну и ладно, — беспечно обронила она в пустоту своей комнаты и выпростала из-под одеяла руки.

Кисти рук были удивительно тонкой формы, с безукоризненно правильными пальчиками и таким же безукоризненным маникюром. Это снова ее отчего-то порадовало. Казалось бы, с чего? Ее руки, те же самые, что она видит изо дня в день. А вот глянула критическим взглядом, понравилось ей то, что увидела, и сразу сделалось на душе тепло и приятно.

Хорошее начало дня — когда тебя все радует! К тому же то, что не нужно идти на работу, было одним из самых главных позитивных факторов. Не нужно сегодня ничего готовить с утра, так как с вечера она накупила кучу свежезамороженных продуктов. Об уборке квартиры думать рановато — все в полном порядке, и нет никакой необходимости избавляться от несуществующей пыли. Одним словом, все было настолько хорошо… когда поневоле начинают закрадываться мысли о той самой ложке дегтя, которую кому-то не терпится добавить в бочку с медом. Но Соня ни о чем таком не подумала.

Она долго принимала душ, нежась под теплыми струями воды и необыкновенно радуясь открытию: как же это приятно — не зависеть от времени и обстоятельств! Она может сейчас сколько угодно торчать в душевой кабине и совсем не переживать по поводу опоздания на работу. Потом будет бесконечно долго и самозабвенно варить себе кофе и делать самые немыслимые и сложные бутерброды. А затем можно будет забраться прямо с ногами в кресло и без остановки смотреть все, что можно, но не очень нужно, по телевизору. И она все же обзвонит подруг и поставит их в известность о своем отпуске.

Соня представила себе, как напустит в голос таинственности и наговорит подругам чего-нибудь такого, что заставит их слететься к ней уже сегодняшним вечером и начать приставать с расспросами.

Тут ей сделалось немного грустно. Что говорить? Рассказывать про Генку? С одной стороны — почему нет? А с другой… А с другой, совершеннейшая ерунда получается. Ах, если бы не эта злополучная коробка и тот самый лист бумаги, который она нашла в его кармане! Всему остальному она смогла бы найти объяснение и даже попыталась бы оправдать его в какой-то мере. Ну, любит он ее! Любит настолько сильно, что не сумел справиться со своими чувствами. К тому же она сама в какой-то мере спровоцировала его на подобную вольность.

Соня была уверена, что ее подруги так и скажут. И сочтут, что все ее негодование на сей счет выеденного яйца не стоит. И у каждой, она была уверена, найдется по парочке аналогичных примеров из личной практики, когда кто-то… вот так же… на заднем сиденье автомобиля… в тамбуре вагона… в туалете студенческой столовой…

Да, все это можно было бы обставить как романтическое приключение. С большой натяжкой, но можно было бы, если бы не этот казус, что хранился за шкафом в ее комнате.

Соня надела халат прямо на голое влажное тело, сердито запахнула его полы, с силой затянула пояс и с непонятной решимостью ринулась в свою комнату. Там она присела на корточки, запустила руку за шкаф и несколько секунд блуждала пальцами в пыльном пространстве. Наконец ей удалось зацепить коробку и вытащить на свет божий. Тут же на полу Соня принялась ее разглядывать. Теперь она рассматривала ее более тщательно, не опасаясь, что в комнату начнут стучаться ее родители.

Что она пыталась рассмотреть, какие разгадать загадки, бесцельно перекладывая с места на место аккуратно уложенные целлофановые пакетики с белым порошком? Трудно сказать. Одно она могла заявить с абсолютной уверенностью. Много бы она отдала, чтобы этот злополучный груз исчез сейчас в никуда вместе с его содержимым. Насколько бы легче ей стало дышать при таком положении вещей! Не нужно было бы ломать голову над тем, что с ним делать. Можно было бы и впрямь попытаться как-то наладить отношения с Геной. Не такой уж он плохой и безнадежный, как ей казалось всего неделю назад. Просто… Просто опять же все упиралось в эту дурацкую коробку, набитую наркотиками.

Соня закрыла коробку и снова вернула ее на прежнее место за шкафом. Пошла в кухню и, старательно изгоняя из головы неприятные мысли, принялась готовить себе кофе. Как только темная пенка поползла из турки кверху, Соня сняла ее с огня и вылила в чашку. Две ложки сахара, столовую ложку сливок. Теперь бутерброды. Она долго стояла у раскрытого нутра холодильника, пока не остановила свой выбор на свежих помидорах, холодной вареной говядине и майонезе. Не совсем уместно, конечно, употреблять подобные продукты вместе с кофе, но она все себе может позволить сегодня. Все, что запросит ее душа. А душа по окончании завтрака, как ни странно, неожиданно запросила общения.

Соня вымыла чашку, смахнула крошки со стола и пошла в гостиную, на ходу ломая голову, кого бы ей сейчас «выцепить» для долгого и беспредметного разговора. Она уселась в кресло, поставила на колени телефонный аппарат и принялась по очереди обзванивать подруг. Двоих не оказалось на месте. Следующие две были по уши заняты и поговорить с ней могли лишь пару часов спустя. А последняя — самая разбитная и бесшабашная — Стелка Усова неожиданно всхлипнула в трубку и еле слышно просипела, что в ближайшие две недели ее нет и быть не может ни для кого, кроме как для ее разлюбезного супруга, который, оказывается, неожиданно поставил Стелку перед выбором. Выбор был более чем значительным: либо она прекращает свои похождения по друзьям и подругам, либо он уходит от нее. Стелка, понятное дело, озадачилась, но к сведению ультиматум приняла и теперь следующие две недели — срок перед очередной командировкой ее любимого — неукоснительно выполняла все свои супружеские обязанности.

— Вот и поговорили… — печально выдохнула Соня, опуская трубку на рычаг.

Что делать дальше, она не могла себе представить. Мелькнула даже сумасбродная идея позвонить Геннадию, но она тут же прогнала ее прочь. Еще чего! Для того, чтобы позволить ему говорить с ней, Соне еще нужно во многом разобраться. А чтобы самой ему звонить!.. Нет уж, не настолько она низко пала.

Кстати, о разбирательстве. Как ни старалась Соня не думать о том, что спрятано у нее за шкафом, это все равно просачивалось сквозь плотно наслоенные беззаботные рассуждения. И что бы она ни делала, какое бы «мыло» ни пыталась смотреть по телевизору, взгляд ее неизменно упирался в дверь ее комнаты, которую было видно с того места, где она сидела.

Что это в самом деле за чепуха такая получается? Кто-то — она все же допускала мысль, что это мог быть кто-то еще, кроме Гены, — подбрасывает ей коробку, упакованную в лист бумаги, на котором был распечатан отчет их фирмы по дебиторской задолженности. Первый, самый резонный вопрос, вытекающий из имеющихся у нее на руках вещественных доказательств: кто имел доступ к этому отчету? Да кто угодно! Все компьютеры, кроме директорского, были подключены к сети. Так что…

Соня смотрела невидящими глазами в огромный экран телевизора и, отчаянно теребя поясок халата, думала, думала, думала…

Хотелось ей того или нет, но не признать того факта, что человек, снабдивший ее коробкой, работал в их фирме, она не могла. В пользу этого довода говорило сразу несколько моментов. Перво-наперво это отчет, который никто не расклеивает на столбах объявлений и в киосках «Союзпечати» не продает. Он мог быть взят там и только там. Так… Потом — тот, кто это сделал, знал о ее командировке. Этот человек отследил ее возвращение. И обставил все это таким образом, что водитель эту коробку ей ненавязчиво вручил. Почему? Либо этот водитель и в самом деле — сообщник. Либо этот неизвестный обладал даром убеждения или определенной властью, распространяющейся и на водителя тоже. Кто это мог быть? Опять же кандидатур было сколько угодно. Соня занервничала, поняв, что топчется на месте.

Она встала с кресла, побродила по комнатам. Снова зашла на кухню и сварила себе кофе. На сей раз сделала его крепче и слаще. Минут десять стояла у окна с чашкой в руке и, маленькими глотками отхлебывая крепкий напиток, бесцельно наблюдала за тем, как крадется по карнизу дома напротив кошка. На другом краю карниза сидела пара голубей. К ним кошка и подкрадывалась. Соня была почти уверена, что у той ничего не получится. В лучшем случае голуби улетят. В худшем — кошка свалится на землю. Риск был глупым, неоправданным, с заведомо проигрышным результатом. Но кошка продолжала ползти по карнизу, плотно прижимая вытянувшееся напряженное тело к выщербленным кирпичам. Какое-то время Соня без интереса наблюдала за этим, но потом глупый поступок животного ее вдруг взволновал.

А что, если человек, передавший ей этот груз, вручил его не на сохранение (тогда факт участия в этом деле Гены сам собой отпадает), а для того, чтобы навредить ей?! Каким образом? Самым простым: анонимный звонок в милицию — и срок бедной Соне обеспечен! Почему она не подумала об этом раньше?! Потому что заведомо обвинила во всем Гену? Да, наверное. А он, может быть, вовсе не замешан? Ведь удивился же он, когда увидел лист с отчетом на полу в своей прихожей. Что он сказал ей тогда? Кажется, спросил, не берет ли она работу на дом? Не помнит Соня дословно… Не до того ей было в тот момент. Ей тогда казалось, что все точки по своим местам расставлены и додумывать уже ничего не придется. А что-то не клеилось! И вина Гены оказывалась под большим вопросом. И действия некоего неизвестного злоумышленника опять же вызывали сомнения. Ведь если бы он хотел навредить ей способом, о котором она подумала, то милиция уже давно была бы на ее пороге. А ее все нет, в смысле — милиции.

Соня вымыла чашку и поставила ее в сушку. Виски начало неприятно сдавливать. То ли от кофе, то ли от непривычно долгих размышлений. Не мешало бы выйти на воздух и побродить по заснеженному городу, отвлечься немного. Но сама мысль о том, что где-то рядом может находиться человек, желающий ей зла, ставила целесообразность прогулки под сомнение. А вдруг за ней следят?!

Кстати, ей не мешало бы определиться с кругом подозреваемых. Если ей кто-то желает зла, то кто это может быть? За свои двадцать пять лет Соня не могла припомнить ни одного случая, чтобы она оставила после себя пепелище чужих желаний. Ни разбитых сердец, ни разоренных семей, ни проданных друзей.

Все опять сходится к тому месту, где она работает. А кто там может ее ненавидеть настолько, чтобы желать зла? Ответ явился тут же, стоило сформулироваться вопросу. Ольга Ветрова! Никто и никогда не говорил с ней в таком тоне и не ревновал ее так к мужчинам. А тут и мотив налицо — Генка! Ольга же просто извела Соню своими звонками и всякий раз при встречах у умывальника в дамской комнате норовила обидеть. Что-то она говорила всегда, много, долго и путано… Может Ольга сделать это? Может! К тому же отчет по дебиторам готовит именно их отдел. Итак, значит, это Ольга?! Она! Точно — она! Очаровать водителя и уговорить всучить Соне коробку для такой дивы — пара пустяков. Только вот где она могла взять смертоносный порошок в таких количествах? Это же целое состояние! Соня смотрела криминал по телевизору и приблизительно представляла себе, на какую сумму и тюремный срок тянула ее коробочка. Ей вдруг сделалось по-настоящему страшно. Зачем она в самом деле держит все это у себя в доме?! Сумасшедшая! Кретинка! Нужно избавиться от этого, и как можно быстрее! В мусорный бак — и немедленно!

Она собралась в рекордно короткие сроки. Джинсы, свитер, шапочка и пуховик. Ботинки едва успела зашнуровать, когда дверь ее квартиры плавно за ней захлопнулась.

Соня выбежала из подъезда с пакетом в руках и тут же замерла на ступеньках крыльца. А что, если ее уже ждут?! Сейчас вон из тех припаркованных неподалеку «Жигулей» выйдут двое в штатском и нацепят на нее наручники! Дверь в машине и в самом деле приоткрылась, но тут же снова захлопнулась. Мотор заурчал, и «Жигули» выехали со двора. Никто из нее так и не вышел и не сделал попытки приблизиться к ней, застывшей соляным столпом у подъезда.

— Психопатка! — еле слышно прошептала Соня себе под нос и, утопая в снегу по щиколотку, поспешила к мусорным контейнерам.

Но она до них так и не дошла. Ровно на половине дороги Соня остановилась и, резко сменив курс, поспешила на проспект. Там она поймала такси и долго ездила по городу, останавливая машину то у одного, то у другого универмага. Уходила она туда всякий раз с пакетом, с ним же и возвращалась. Водитель не роптал. Счетчик плавно суммировал рубли, увеличивая выручку.

— На вокзал, — попросила Соня, вернувшись в очередной раз из очередного магазина верхней женской одежды.

— На какой?

— Железнодорожный, пожалуйста, — секунду подумав, уточнила она. — И подождите меня, если можно.

— А чего не подождать…

Домой Соня Перова вернулась ближе к трем часам дня. Пакета при ней больше не было. Но странное дело — избавившись от коробки, она не испытала облегчения. Ее не покидало предчувствие, что за первым шагом злоумышленник предпримет второй и третий. Будет ли она готова к ним, трудно сказать.

Сумерки Соня встретила, все так же стоя у кухонного окна с чашкой кофе в руках. В свете уличных фонарей снег, который сыпал весь вчерашний день, неоново поблескивал. Соня почти физически ощущала его леденящую бесчувственность. Огромные торосы сугробов, наваленных по обочинам снегоуборочной техникой, казались холодными даже с такого расстояния. Она куталась в теплую пуховую кофту и уговаривала себя не паниковать. Вчера же все казалось ей другим! И она почти верила, что все у нее будет хорошо. Отчего же сегодня так неуютно? Неуютно и неспокойно даже в родных стенах, за толстой металлической дверью.

Соня пила кофе маленькими глотками, тяжело вздыхала и плотнее заворачивалась в кофту. Она все пыталась разбудить в себе растраченное за день ощущение тепла и безмятежности, ощущение ожидания чего-то хорошего. Но все было не так, как утром. Что-то неприятное, ожидающее разрасталось внутри ее и не давало покоя. Лучше бы она не расставалась с этой злополучной коробкой! Лежала та себе за шкафом и лежала бы дальше. Как-то спокойнее было, что ли, от ее присутствия рядом. Гарантированное спокойствие какое-то. Будто Соня контролировала ситуацию вместе с местоположением коробки. Теперь же все изменилось. И изменилось не в лучшую для нее сторону. Так, во всяком случае, ей казалось.

— Остается только ждать, — произнесла Соня и сама поразилась тому, как безжизненно отразили ее голос стены пустой квартиры, но вновь упрямо повторила, уже чуть громче и тверже: — Подождем, что будет дальше. Времени у меня предостаточно…

Глава 17

Окно на четвертом этаже светилось очень долго. Кириллу даже стало казаться, что оно никогда не погаснет, так и будет торчать нелепым желтым глазом на бетонном челе уснувшего к этому времени дома. Потом пришла мысль, что старуха просто-напросто боится спать без света, но, опротестовывая его рассуждения, шторка на окне заколыхалась и появился чей-то силуэт. Старуха, он искренне надеялся, что это она, оперлась обеими руками о подоконник, выглянула на улицу и какое-то время стояла в нелепой напряженной позе. Потом ее силуэт исчез из его поля зрения. Шторка вернулась на место, и спустя мгновение погас свет.

Наконец-то! Наконец появилась надежда, что старуха угомонится. Сразу, конечно же, он не пойдет, а выждет еще минут тридцать-сорок. Этого времени, думал он, достаточно для того, чтобы она уснула. Спящего человека испугать и разговорить много проще. У бабки просто не останется времени на то, чтобы начать рассуждать здраво. Единственным ее желанием в такой момент будет поскорее избавиться от страшного видения, разорвавшего спокойное течение сна, и поэтому она станет торопиться и говорить без умолку. И по большей части — правду. Кириллу об этом было известно. Он видел такое не раз.

Он терпеливо стоял еще какое-то время, почти не ощущая холода, пробравшегося под куртку. Он привык к ожиданию. Это его не тяготило. Лишь бы был результат.

Подъездная дверь не была помехой. Она даже не была прикрыта, мотаясь на одной петле. Заплеванный пол первого этажа и замерший в ожидании лифт. Нет, он пойдет пешком. Шум ему ни к чему. Главное, чтобы она была одна и спала к тому моменту, когда он войдет в ее одинокое жилище.

Кирилл не исключал возможности, что у старухи кто-то ночует, но его это не слишком пугало. Он был готов ко всему. Он был сильным, даже не имея в руках оружия. Сегодня его оружием были его руки. Но он бы многое отдал, чтобы не применять своих навыков. Устал? Да, наверное…

Он осторожно поднимался по лестнице на четвертый этаж и почти уговаривал провидение сделать так, чтобы ему не пришлось сегодня убивать. Он решил начать жить с нуля, так зачем повторять все с той же самой отправной точки…

Дверь открылась легко. Так же беспрепятственно была скинута цепочка. Смешные люди, думал Кирилл, бесшумно переступая через порог. Думают, что тонкие звенья сомнительно прочного металла способны удержать зло! Тихо запер дверь и какое-то время стоял, привыкая к темноте. В квартире пахло лекарствами и еще чем-то отвратительно кислым. Когда темнота немного отступила и стало возможно различать окружавшие его предметы, Кирилл осторожно двинулся в комнату.

Комната была всего одна. Свет уличных фонарей свободно проникал сквозь тюлевые занавески, создавая для него почти великолепную видимость. Он был способен видеть и в худших условиях, а тут все было как на ладони. И бедная обстановка, и широкая допотопная кровать, на которой похрапывала сейчас женщина. Больше в квартире никого не было, даже животных, что показалось ему странным. В этом возрасте непременно хочется кого-то опекать, если ты, разумеется, не совершенно законченная перечница.

Кирилл поискал взглядом стул. Вытащил его, не создавая шума, из-за стола. Приставил к изголовью кровати и сел. Потом, брезгливо морщась, положил свою ладонь на впалый старушечий рот и щелкнул кнопкой ночника на шаткой прикроватной тумбочке.

Пожилая женщина сильно дернулась всем телом и, все еще сквозь сон, попыталась освободиться от его ладони. Кирилл надавил с удвоенной силой и к тому же еще потряс женщину за рукав байкового халата (она спала в халате!).

Женщина распахнула глаза, тут же снова их зажмурила. Потом открыла вновь, и взгляд ее забегал по потолку. Она все еще не могла понять, что с ней происходит. У нее даже не хватило ума выпростать руки из-под одеяла и попытаться освободиться от тяжести, давящей на ее рот. Она лишь бешено вращала глазами и с силой втягивала в себя воздух сквозь раздувающиеся крылья носа. Кирилл не спешил подавать голос. Пусть все идет само собой.

Наконец, вдоволь наглазевшись в потолок, старая женщина скосила глаза в его сторону и тут же вторично сильно дернулась всем телом.

— Только тихо! — предупредил он ее и даже постарался приветливо улыбнуться, хотя подозревал, что улыбка его более походила на оскал дикого зверя. — Будешь вести себя тихо?

Кажется, она не совсем понимала, о чем он у нее спрашивает. Дикий первобытный страх, выплескивающийся из ее глаз, начал его раздражать. Еще окочурится здесь, в своей кровати, он тогда вообще ни о чем не узнает. А должен!..

— Послушай, дорогая, — Кирилл старательно смягчил голос. — Все, что мне нужно, — чтобы ты ответила мне на пару вопросов. Отвечаешь, и я ухожу. Я не грабитель. Мне от тебя ничего не нужно. Я не убийца…

Здесь он едва не поперхнулся. Вот ведь как его занесло! А наивная старушка еще, чего доброго, и поверит!

Она не поверила. Он видел все тот же леденящий ужас, сковавший ее всю. Ощущал прерывистый стук ее старого натруженного сердца. И слышал судорожное дыхание, сипло вырывающееся через нос.

— Слушай, так не годится! — Он снова улыбнулся, кажется, у него на этот раз получилось поубедительнее. — Я держу твой рот закрытым, чтобы ты, не дай бог, не заорала. А я не люблю шума. Поняла?

Она шевельнула головой, что, должно быть, означало согласие.

Кирилл приободрился.

— Ну, вот видишь, как все хорошо получается. Ты уже начинаешь понимать, что я говорю. Слышать меня уже можешь… Итак, поступаем следующим образом… Я сейчас убираю руку, и мы тихо-мирно разговариваем. Я задаю вопросы. Повторяю — я, а не ты. Потом я ухожу, а ты продолжаешь спать. Идет?

Она снова заворочала головой в седых космах растрепавшихся волос.

Кирилл осторожно приподнял ладонь с ее рта и замер. Женщина не закричала. Неплохое начало. Тогда он полностью убрал руку и даже сунул ее в карман. Не для того, чтобы намекнуть на что-то, а просто так, по привычке.

— Пить дай, — сипло попросила женщина и указала взглядом на стакан с водой на тумбочке. — В горле пересохло.

Кирилл подал ей воды. Она напилась. Потом чуть привстала и подняла под спиной подушку повыше. Натянула одеяло почти до подбородка. Заправила волосы за уши и тут же без переходов деловито поинтересовалась:

— Что надо?

К такому резкому переходу даже он не был готов. Сильна старушка, раз так быстро обрела дар речи! Но это даже и к лучшему…

— Пару недель назад, — начал он осторожно, — этажом ниже убили одного…

— Знаю, можешь не продолжать, — нетерпеливо перебила его женщина. — И проходимца вашего хорошо знала, и про убийство — тоже.

— Почему же это нашего? — на всякий случай уточнил Кирилл, женщина начинала производить на него впечатление.

— Да потому что другие, те, кому он не свой, днем приходили и спрашивали. А ты вот ночью… — Женщина зло ухмыльнулась. — Знаю ведь, что мне помирать скоро, а все одно — напугал, стервец!

— Извини, — совершенно искренне покаялся Кирилл. — Днем бы ты не пустила меня. Послала бы в лучшем случае. Ведь послала бы?

— Ишь ты, — хмыкнула она, почти успокоившись. — Может, и послала бы, чего мне с тобой разговоры говорить, с бандюком!

— А по-твоему, я бандюк? — Кирилла она забавляла все больше и больше.

— А кто же еще по ночам без ключей в квартиру входит, по-твоему?! — возмутилась она. — И цепочка на двери, и замок импортный, а ты все одно открыл. Бандюк и есть!

Несколько мгновений они с напряжением рассматривали друг друга, потом неожиданно улыбнулись.

— Интересная ты старушка, — качнул головой Кирилл. — Занятная, одним словом, не боишься меня…

— Может, и занятная, а может, и нет. А бояться мне тебя нечего. Скоро девятый десяток разменяю, навидалась за жисть такого, пока ты в портки писал, что тебе и не снилось.

Здесь Кирилл с легкостью мог бы поспорить, но не стал. А без переходов спросил:

— Что видела-то?

Она споткнулась о слово, готовое сорваться с ее губ, и какое-то время лишь молча кривила рот. Потом задумалась и медленно произнесла:

— А черт его знает, парень, что я видела. Может, многое, а может, и ничего. Болею я, у окна торчу целыми днями, на улицу не выхожу. Вижу всех, кто в подъезд входит и из подъезда потом выходит. Отлучаюсь только в туалет да похлебку себе немудреную сварить. А так, как кукушка на часах, все время на посту…

— Чего видела-то? — перебил ее Кирилл, поняв, что шок от его появления уже прошел и теперь старуха может влегкую протрепаться весь остаток ночи. — Какой день был?

— Пятница, — отчеканила старая женщина без запинки. — Точно помню, потому что в этот день мне принесли пенсию. Потом соседкина дочка принесла мне продуктов. Это уже ближе к семи часам вечера. Она и матери своей таскает. Больная та совсем, еще хуже меня. Я когда ничего, даже ей по дому помогаю. Сейчас вот с месяц никуда не выглядываю…

— Так что было в пятницу?!

— Шаромыжник этот пришел уже ближе к шести. Я соседкину дочку как раз выглядывала в окно, колбаски ей заказала…

— Пришел он — и что?!

— А ничего, — хвала всевышнему, старуха имела особенность быстро переключаться на главное, иначе сидеть бы Кириллу у нее в гостях до рассвета… — Сначала он прошел. Как всегда, грудь нараспашку, без шапки, шея голая, будто ему не холодно! Форс один, и только! Да чтобы бабы кидались ему на шею!.. Потом дочка соседкина прошла. Потом зазноба его пролетела птицей. Мне с четвертого этажа неплохо было видно, как спешила. Хвала господу, освещение такое во дворе, как белым днем, все видать. Шучу, конечно, но видно хорошо, так вот летела она, ног под собой не чуяла. Полную сумку чего-то несла. Угощение небось… Только угоститься-то ей не пришлось, вот так вот…

— Почему? — насторожился Кирилл.

— Так ушла она быстро. Даже не ушла, а убежала, словно за ней сто чертей гналось. Шарф с головы сбился, волосья по плечам хлещут, и рыдает, рыдает! У скамейки подъездной встала, пополам согнулась и рыдает. Я даже фортку приоткрыла, думаю, чего это она согнулась-то? Может, думаю, плохо ей? А она сгорбилась — и плачет чуть не до визга! А потом поскользнулась на каблуках-то и чуть не упала в снег. И побрела потом. Шарф соскочил, шубенка нараспашку, ноги еле передвигает. Вот тебе и все…

— Что все? — переспросил Кирилл. — Не понял!

— Прошла любовь-то, говорю… — Старуха с минуту смотрела немигающим взглядом прямо перед собой, будто перелистывала в памяти что-то. — Думаю, она его и убила.

— Почему так?

— А чего ей было орать?! А потом возвращаться?!

— Как — возвращаться?!

— А так! — Старая женщина вдруг откинула край одеяла, свесила ноги в шерстяных носках на пол и жалобно проблеяла: — Худо мне что-то, парень. Как бы не помереть прямо сейчас. Напугал ты меня, окаянный! И чего я с тобой говорю, сама не знаю…

Кирилл запаниковал по-настоящему. Женщина видела многое, многое из того, что для других осталось тайной за семью печатями. Ему было просто необходимо узнать все до конца и задать еще уйму вопросов, которые могли пролить свет на происшествие. Поэтому он заспешил:

— Чего нужно?! Может, таблеток?!

— Ишь, заботливый какой! — фыркнула старуха и прошаркала мимо него в кухню. — Идем уж. Таблетки выпью да чаю заодно. Надо же было тебе притащиться ночью! Пришел бы днем, и поговорили бы…

Кирилл шел за ней следом. Они расположились в кухне за столом, накрытым свеженькой клеенкой. Старуха тут же высыпала в рот полгорсти таблеток, запила их водой прямо из-под крана и засуетилась с чаепитием.

— Давай угощайся, не боись, не отравлю! — устало пошутила она, пододвигая к нему чашку с выщербленным краем. — Говорить еще долго нам с тобой…

Кирилл недовольно поерзал на шаткой табуретке, взял в руки чашку с чаем и опасливо отхлебнул. Как и предполагалось, чай отдавал распаренным веником, к тому же старуха явно экономила на сахаре. Но делать было нечего, приходилось хлебать ее пойло и старательно делать вид, что оно вовсе не омерзительное. Иначе на ее откровения можно было не надеяться. Со страхом старуха давно справилась и теперь находилась в более выгодной позиции. Пугать ее было нечем. К тому же делать это было бы опасно, учитывая ее здоровье и возраст. А она, судя по всему, была настоящим кладезем информации.

— Так вот, вернулась она часа через полтора, — без перехода начала говорить хозяйка. — Медленно так шла, чуть не волоком ноги тащила. Стояла у подъезда какое-то время. Потом зашла и…

— И?!

— Опять так же выскочила, что и в первый раз. Опять как бешеная! Вся нараспашку, спаси господи… Ты, парень, не думай ничего другого — она убила. А кому еще-то? Только она.

— А чего ей его убивать? — поинтересовался Кирилл, мысленно радуясь тому, что правильно определил для себя пол подозреваемой.

— Так понятно чего: из ревности! — фыркнула женщина, смешно боднув головой воздух. — К нему же кто только не таскался! То малолеток притащит. То шалав каких-нибудь полуголых, разукрашенных.

— А мужчины его посещали?

— Кто же знает, кого в нашем подъезде посещали мужчины? Он ни с кем никогда под руку не ходил. А чужаков тут пруд пруди шастает. У нас же в подъезде, почитай, половина квартир съемных. Кто умер, кто съехал. В ту пятницу тоже мужики всякие мотались туда-сюда. Только я их не запомнила. На что они мне, коли мне все и так понятно?! Вот, правда, после убийства, дней не помню через сколько, к нему франт один наведывался. Из ваших небось, из бандюков!

— Что за франт? — Кирилл мысленно ухмыльнулся: разговор шел о нем.

— Такой, весь из себя. С портфелем, при плаще и галстуке. Не тебе чета, голодранцу, — старуха вдруг впилась в него глазами и несколько мгновений внимательно изучала его лицо, но ничего не сказала, а только продолжила после тяжелого вздоха: — Он, значит, зашел к нему, к этому убиенному…

— Откуда знаешь? — настороженно поинтересовался Кирилл.

— Так я стояла у открытой двери и слушала, где он высадится. Аккурат к нему зашел и тихо так дверку прикрыл. Его дверь закрылась, будь уверен! Я тут все двери по звуку узнаю.

Досада на собственную неосторожность запоздало уколола самолюбие Кирилла. Могла ведь бабка и милицию вызвать, и шум поднять…

— А больше никого подозрительного, кроме этой девки, я не уловила.

— Понятно… — Кирилл поставил чашку почти с нетронутым чаем на стол и какое-то время молча барабанил пальцами по столешнице. Потом попросил: — Опиши мне ее.

— Ага, а то, думаю, все молчит, вроде и неинтересно тебе, какая она из себя! — Старуха шумно втянула в себя чай и лишь спустя минуты три проговорила: — Красивая!

Он почувствовал, как внутри все напряглось и заныло. Словно кто-то невидимый вдруг схватил в горсть все его нервные окончания и потянул на себя. Разве он ожидал услышать что-нибудь другое? Разве мог предполагать, что женщина, которую он хочет разыскать, уродина? Нет, конечно. Но полученное подтверждение собственных ожиданий оказалось для него волнующим. Он не думал, что настолько…

— Подробнее можно? — попросил Кирилл, стараясь казаться равнодушным, но голос его предательски сел.

Проницательная старуха догадливо хмыкнула и пробормотала:

— Блондинка или что-то вроде того, светлая, одним словом. Высокая. Тонкая такая вся. Таких сейчас любят. С лета она тут отирается. Я ее сразу приметила.

— Почему?

— Так хороша же, а в нашем районе редко таких увидишь. Опять же чужая и прячется.

— Как это?

— А так! Как бабы замужние прячутся? Стараются, чтобы их никто не увидал. Так и эта. Увидит кого и ждет, пока не пройдет, а потом — шмыг в подъезд… Так же и выходила осторожно. Кроме, конечно, той самой пятницы. Тут уж она никого не боялась. Ясно, в шоке была от содеянного…

— Так, стоп! — Теперь, когда почти все факты стали ему более или менее известны, он решил перейти к моментам, особенно его заинтересовавшим. Старухины эмоции его волновали мало, хотя она все равно была молодцом. — Давай теперь по порядку… Высокая, светловолосая. Волосы длинные?

Женщина резанула ребром ладони себе по предплечью и коротко отрезала:

— Вот так.

— Понятно… Теперь давай перейдем к ее одежде. Шуба какая? Длинная, короткая, дорогая или так себе? Шарф… Красный, синий, зеленый… Как именно носила на голове?

Старуха какое-то время молча смотрела на него, недоуменно моргая. Потом смешно прыснула прямо в свой недопитый чай и произнесла, потешно поводя подбородком из стороны в сторону:

— Ты чего же, парень, всерьез думаешь ее найти по тому, как она шарф на голове своей заматывала?! Ну, ты молодец, скажу тебе! Пусть невелик у нас город, но ни в жисть тебе не найти бабу молодую по таким приметам. Ни за что тебе такое не удастся, поверь. К тому же если она убила, то и шарф наверняка выбросила! Тоже мне умник!

— Да? А что же тогда мне делать? — поинтересовался у нее Кирилл, хотя почти был уверен в том, что найдет эту женщину.

Не такой уж труд отследить в городе с населением чуть больше тридцати тысяч молодую высокую блондинку в шубе и шарфе. К тому же замужнюю, любящую прогуливаться по сугробам на каблучках. Ну, сотня-другая наберется, не больше. Бабка наверняка ее узнает, если он перед ней фотографии разложит. Не сразу все, конечно, а поэтапно. Пусть уйдет у него на это месяц, а то и два, все равно. Ему спешить некуда. Будет искать и отсеивать, пока наконец не отыщет…

— Итак, какого цвета шарф? — снова повторил свой вопрос, потому что ему вдруг сделалось не по себе под насмешливо прищуренными глазами старухи.

— Красный, — ответила она со странным всхлипом, то ли засмеяться хотела, то ли сказать что-то.

— А шуба?

— Шуба светлая такая, с полосами темноватыми. Таких сейчас не очень много. Норка, кажется… По колено… И сапоги высокие, на каблуке… Ноги длиннющие, да еще эти сапоги… Как на ходулях, прости господи. И чего это мужикам такие цапли стали нравиться, ума не приложу!

— Так, это уже кое-что! — приободрился Кирилл, искренне поражаясь наблюдательности старой женщины. — А сумка? Сумка при ней была?

— Когда?

— Всегда вообще-то, а в пятницу — особенно?

— Дамская? Была какая-то, тут не могу сказать, не помню. Да и не особо разглядишь с четвертого-то этажа. А вот с пакетом в пятницу сюда шла, это да. Большой такой пакет.

— А когда выходила?

— Так она дважды выходила! Тебя который раз интересует? — Бабка вдруг с хрустом зевнула, выразительно посмотрела на будильник и укоризненно пробормотала: — Третий час уже, прости, господи. Весь сон мне поломал, паразит!

— Меня оба раза интересуют! — недовольство хозяйки Кирилл пропустил мимо ушей, закусив удила и не желая сворачивать с интересующей его темы. — Что было у нее в руках, когда она выбегала из подъезда?

— А ничего не было! — обозлилась вдруг старуха. — И не кричи на меня, а то уйду сейчас спать и ни слова не скажу больше! Что-то на плече у нее болталось, кажется. Может, сумка дамская, а может, и еще что. Не помню я! Итак уж, слава богу, тебе сколько всего рассказала, а ведь милиционерам ни словом не обмолвилась! Не видала, говорю, и не знаю ничего…

— Чего же так-то?

— А! — Старуха махнула рукой, обессиленно уронила ее себе на колени, обтянутые байкой халата. — Не люблю я их. Все со жвачкой, как коровы. Перегаром несет за версту. И все «мамаш» да «мамаш» мне, а какая я им мамаша?! Да и не нужно им ни черта было. Так, приехали для бумажки. Я слыхала, как они на лестничной клетке переговаривались. Что, мол, безнадежный случай… Чего мне тогда перед ними выпендриваться? Все одно на полку дело положат, только зря меня затаскают по кабинетам. Пусть им про нее кто-нибудь другой болтает, ее тут в окошко не одна я заприметила. Соседка вон тоже говорила, что к татарину девка какая-то таскается. Пусть она и говорит с ними для протокола. А у меня здоровья нет лишний раз вниз спуститься…

— А почему вы решили, что эта дама была замужней?

Отсутствие пакета в руках подруги Азика Кирилла озадачило. Как такое могло быть? Куда тогда девалось то, что лежало под кроватью и затем было оттуда кем-то извлечено?..

— А чего бы ей тогда людей сторониться?! — вклинился в его мысли возмущенный возглас старой женщины. — Идешь себе — и иди спокойно. А то как увидит кого, так встанет столбом и отворачивается или начинает сапоги поправлять. А особо Таньки сторонилась…

— Кто такая?

— Соседкина дочка. Я же говорила, что она продукты мне иной раз приносит. Редко, правда. Тоже зазнаваться стала, как в начальницы вылезла. Ну да ладно… Так вот, Танька однажды из подъезда вышла от матери, значит, ко мне-то в тот раз и не зашла…

— Когда это было?

— А кто же его знает! Разве ж я упомню?! Не перебивай, а то я все перепутаю… — Старуха снова шумно зевнула и вперила взгляд в стрелки будильника. — Срам какой! Сотню снов бы сейчас видела, а я с тобой разговоры говорю…

— Так что было, когда эта Танька вышла из подъезда? — Кирилл тоже устал. Устал от напряжения, от бессмысленного топтания на месте, от неприятного вида и запаха этого жилища. Да и сам вид пожилой женщины, поднятой им с постели, не слишком-то вдохновлял.

— А что было? Ничего и не было! Танька вышла из подъезда, а та красавица как раз из такси выходила. Увидала Таньку, застыла столбом и снова — нырь в машину. Дождалась, пока та пройдет, и опять из машины полезла. Вылезает, а сама все в Танькину спину таращится. И пока до подъезда шла, еще раза три оборачивалась… Чего бояться-то, коли ты свободная одинокая баба, спрашиваю? Шла бы себе и шла. Эти вон шалавы его ничего не боялись. Ржали, будто лошади стоялые, на весь двор. А эта все озиралась, все озиралась. А от Таньки, говорю, аж в машину обратно улезла…

Спустя пять минут Кирилл покинул квартиру. Он еще какое-то время постоял на улице, подняв голову и наблюдая за светящимся окном на четвертом этаже. Потом втянул подбородок в шарф и заспешил прочь со двора.

Старуха оказалась на редкость наблюдательной. Он и сам не мог бы предположить, что его визит к ней окажется столь плодотворным. Мало того, что она в таких ярких красках описала подругу Азика, так еще поделилась своими наблюдениями и подозрениями, некоторые из которых Кириллу показались весьма и весьма интересными. С чего бы, спрашивается, той женщине прятаться от людей? Ответ напрашивался сам собой. Дама была замужем либо просто хотела скрыть свои отношения с личностью сомнительной репутации. А это значит, что в обществе она занимает какое-то положение. Да, все правильно, либо она, либо ее супруг, если таковой действительно имеется. То, что дама поспешила укрыться в машине от неведомой Кириллу Татьяны, опять же наводило на размышления. Могло быть так, что женщины были знакомы? Могло… Или они просто знали друг друга в лицо? Или у них были какие-то общие знакомые, что неудивительно в таком небольшом городе… Значит, надо разыскать эту Татьяну и попытаться прощупать круг ее знакомых, друзей ее приятелей и так далее. Кирилл отдавал себе отчет в том, что к этой самой Татьяне не заявишься среди ночи и не закроешь ей рот ладонью. Здесь требовалась совсем другая тактика. Об этом нужно будет подумать отдельно. Но он не боялся. Старуха рассказала ему о том, где эта самая Татьяна — дочь соседки — трудится в настоящий момент, и даже показала статью из газеты, где эту строительную фирму восхваляли до небес. Кирилл опять же понимал, что за просто так Татьяна не будет с ним разговаривать. Тут нужна была легенда, и весьма убедительная, чтобы она начала вдруг откровенничать. Придется наблюдать, сопоставлять и делать выводы, как к этой дамочке подъехать. Ну да ничего, это уже кое-что. Сколько ему пришлось блуждать в потемках, прежде чем забрезжил призрачный свет! Он пойдет по пути, проложенному этим еле видимым свечением, и, возможно, у него все получится.

Когда Кирилл входил в свою квартиру и запирал за собой дверь, он еле держался на ногах от усталости. Старуха жила на другом конце города, идти пришлось пешком, чтобы не привлекать к себе внимания наблюдательных водителей такси. Но усталость была ничтожна в сравнении с результатом его ночной вылазки. Он узнал очень много. Узнал почти все, кроме одного: куда же все-таки подевалось то, что Азик прятал под своей кроватью?..

Глава 18

— Перова, ты за отпускными собираешься приходить или нет? Деньги, что ли, не нужны? Если не придешь, я их на депонент спишу, побегаешь потом!..

Соня даже не сразу поняла спросонья, что именно от нее хотят. Голос, вторгшийся в ее тревожное пробуждение, был ни на чей знакомый не похож. Поэтому ей пришлось несколько минут приходить в себя и задать потом еще пару вопросов, прежде чем ей стал понятен смысл столь раннего звонка.

Не обремененная материальными проблемами, Соня совершенно забыла о том, что ей причитаются еще и отпускные. Она клятвенно заверила кассира, что прибудет сегодня днем непременно, и с протяжным зевком опустила трубку на аппарат.

Что-то ей снилось под самое утро… Что-то очень нехорошее и неспокойное. Разве вспомнишь теперь! Вот ведь угораздило разбудить ее этим неожиданным звонком! И где только номер ее телефона узнали? Хотя вполне могли спросить у Ребриковой. У той номера телефонов всех сотрудников отдела переписаны. Да и в отделе кадров тоже номер есть. Так что ничего удивительного в этом нет. И подобная забота о ее материальном благополучии должна была ее по меньшей мере растрогать, а не вызывать неудовольствие только потому, что не удалось досмотреть остаток сна. Наверняка в этом сне ничего хорошего не было, раз на душе так некомфортно. Хотя, если разобраться, в последнее время — это нормальное ее состояние. А все из-за какого-то добродея, будь он трижды неладен!

Зачем? Самый первый и самый логичный вопрос, терзающий ее мозг все эти дни. Зачем все это затевалось, если ничего до сих пор вокруг нее не происходит? Хоть выходи на центральную площадь города с огромным плакатом на груди, как Брюс Уиллис в одной из серий «Крепкого орешка». Глядишь, и хозяин коробки сыщется…

Нехотя скинув с себя одеяло, Соня какое-то время лежала неподвижно, пытаясь одолеть навалившиеся хандру и бессилие. Потом заставила себя пойти в ванную, затем — на кухню, чтобы приготовить завтрак. От вчерашнего кофе, который она поглощала весь день в неумеренных количествах, под ребрами неприятно ныло. Сегодня только чай или молоко, ничего больше. А то мыслительную способность хотела повысить, понимаешь. Смешно! Ничего, кроме желудочных колик и головной боли, не нажила. Пожалуй, стоило бы съесть на завтрак что-нибудь более существенное, чем чашка чая. На худой конец сошла бы и яичница.

Видела бы ее сейчас мама… Пришла бы в ужас и от того, чем она питается, и от того, в каком настроении дочь пребывает. Разве мама позволила бы Соне бродить по квартире полдня в пижаме? Нет, конечно. Да Соня и сама бы себе этого не позволила. А вот сейчас…

Кусок масла в сковороде давно истлел, превратившись в коричневую пленку, а она так и стояла с парой яиц в руках, забыв разбить их о край посудины.

Одиноко ей? Да, пожалуй, что и так. Одиноко, ненадежно, пусто, холодно… какие там еще существуют синонимы слову «заброшенность»? Уйма! Целая тьма всяких разных слов, способных обозначить ее состояние, но не способных пролить свет на истинное ощущение. Что такое произойдет именно с ней, Соня не предполагала. Родители были тысячу раз правы. И она только сейчас поняла, что одиночество — не ее удел, жить с этим она не сможет.

Она вдруг суетливо выключила газ, положила обратно в холодильник яйца и почти бегом кинулась к себе в комнату. Собиралась долго, нервно, то и дело отбрасывая в сторону вещи, казавшиеся ей не теми, что были нужны для такого случая. Она приняла решение. Решение, которое еще вчера сочла бы бредовым. Сегодня ей почему-то так не казалось.

День вчерашних мытарств, полночи без сна, тревожное пробуждение, все та же неясность, стоило глазам открыться. Нет, с нее хватит! Она так больше не может: жить и ждать, замирая от страха и отчаяния. Пусть тогда и он сидит рядом с ней и ждет непонятно чего! Ну, а если он сам во всем этом замешан, то она поймет это достаточно быстро. Не может он не выдать себя, если будет находиться в ее доме! Если коробка принадлежит ему, то он рано или поздно начнет искать ее в Сониной квартире. Да, так, пожалуй, будет разумнее всего.

А если он здесь совсем ни при чем, то… То стоит присмотреться к нему повнимательнее. Может быть, он и есть тот самый человек, которого ей уготовила судьба? Других-то до сих пор не наблюдается, так чего же нос воротить?

Чудны дела твои, господи! Еще вчера сама мысль о нем была ей неприятна, а сегодня уже готова разделить с ним и дом, и стол. А что делать?! Сидеть безвылазно в квартире до конца дней своих и ждать, пока кто-то не придет за своим товаром и не настучит ей по голове?! Соня прекрасно понимала, что в объятия Гены ее прямиком толкает страх перед неизвестностью. Что она не любит его. Он ей был даже не интересен по-настоящему. Что она может пожалеть о своем спонтанном решении уже через час или чуть позже… но, не останавливаясь, девушка летела к стоянке такси.

Короткая норковая шубка, одно из многих приобретений ее отца. Стильные брючки в обтяжку, высокий каблук. Кокетливый берет на самой макушке. Соня искренне надеялась, что выглядит привлекательно. Ей нужно быть очень привлекательной для того, чтобы вынудить его сделать первый шаг! И вот когда он его сделает, она, покапризничав для порядка, соблаговолит снизойти до милостивейшего разрешения позволить ему… пожить у нее в доме. Понятно, что порядочные девушки так не поступают. Но с ним все с самого начала пошло не так, не по правилам, по которым она воспитывалась. И не она была виновна в этом.

— Сколько с меня? — Соня полезла за кошельком, когда такси остановилось у парадного их фирмы. Быстро отсчитала положенную сумму, приложив сверх щедрые чаевые.

— Сдачу возьмите, — отчего-то обиделся таксист. — С таких красивых девушек мзду не берем-с… За такие глаза я бы не то что машину, родину бы продал…

На душе у Сони сразу потеплело. Красивая, значит… Вот и хорошо. Это как раз то, что ей нужно сегодня. Человек с первого взгляда готов поступиться чем угодно, так неужели Гена ей откажет! А вдруг все-таки откажет? Ладони, обтянутые тонкой кожей перчаток, мгновенно вспотели. А что, если он посмеется над ней? Нет, не может быть… Он не может так поступить! Он же говорил, что любит! Он не может бросить ее тогда, когда она в нем вдруг остро начала нуждаться…

Соня панически боялась встречи с Геной, совершенно не представляя себе, как она преподаст ему свою сумасбродную идею пожить какое-то время вместе. Она побродила по офису. Зашла к себе в отдел, немного поболтала с ребятами, обрадовавшись тому, что Ребриковой нет на месте. Взяла из вазы предложенное яблоко и съела его, даже не почувствовав вкуса. Потом пошла в кассу, получила отпускные, как ни странно, не забыв тепло поблагодарить заботливого кассира. Снова вернулась к себе в отдел, решив переждать немного, чтобы собраться с мыслями. Но тут же ушла, заслышав, как громыхает чем-то в своем кабинете Татьяна. Кого ей меньше всего хотелось бы сегодня видеть, так это Ребрикову. Ну и еще, пожалуй, Ветрову. Что одна, что вторая, обе способны были парой «теплых» слов испортить Соне настроение и поколебать ее решимость, а она Соне сейчас ох как нужна!

Наконец она все же нашла в себе силы дойти до двери материального отдела бухгалтерии. Осторожно приоткрыла ее и протиснула голову в образовавшуюся щель.

В кабинете, кроме него, никого больше не было. Гена сидел на своем обычном месте, подперев подбородок кулаком, и что-то сосредоточенно рассматривал в бумагах, внушительной горкой высящихся на его столе. На открывшуюся дверь он даже не обратил внимания.

Соня проскользнула в кабинет, тихо прикрыла дверь и медленно двинулась в его сторону. Он так и не поднял головы. Скажите, какая занятость!..

— Привет… — еле слышно обронила она, подойдя почти вплотную к его столу.

Не сказать, что он дернулся при звуках ее голоса, как от удара электрическим током. Так по крайней мере должно было произойти по ее понятиям. Совсем нет. Он медленно поднял на нее глаза. Какое-то время разглядывал девушку, не выразив при этом должного волнения. Потом эхом откликнулся:

— Привет…

— Как дела? — спросила Соня, ненавидя себя за шаблонный набор слов, совершенно не выражающих сути ее проблемы.

— Нормально, а у тебя?

Черт! Он даже кулака из-под подбородка не убрал! Сидел в той же самой позе и совершенно спокойно рассматривал ее в упор. Словно… словно она была для него не важнее этой дурацкой кучки бумаг, которые он с таким сосредоточенным видом рассматривал до ее прихода.

— Нормально, — обронила Соня, обиженно поджав губы. — Деньги приезжала получать… отпускные.

— А-а, — меланхолично отозвался Гена, не делая никаких попыток хоть как-то проявить свои чувства, о которых так долго и самозабвенно говорил прежде. — Присядешь?

Соня неуверенно пожала плечами, но все же присела на предложенный ей стул слева от его стола. Уходить просто так сейчас — значило бы поставить крест на собственной затее. А что это могло повлечь за собой? Очередной приступ депрессии, бессонную ночь и бесконечную череду безрадостных мыслей. Нет уж, коли пришла…

— А где все? — нарушила Соня повисшую паузу. Гена все так же продолжал рассматривать ее, причем делал это без каких-либо комментариев либо эмоций.

— Кто где, — туманно пояснил Гена. — А тебе кто, собственно, нужен?

Соня едва не поперхнулась готовыми сорваться с языка словами.

Как он смеет так с ней разговаривать?! Она!.. Она сама пришла к нему!.. И это после всего, что он совершил! А он сидит истукан истуканом, сверлит ее почти немигающим взглядом и еще задает всякие идиотские вопросы.

— А я, собственно, к тебе! — выпалила Соня с чувством. — А что, нельзя?! Нельзя просто так к тебе прийти в рабочее время? Или ты способен встречаться со мной только на полу в собственной прихожей?

Пробрало! Да еще как! И кулак уронил на стол, и пятна красные поползли по лицу, и дыхание заметно участилось.

— Прости, — промямлил он, опуская глаза. — Не мог даже мечтать… Сидел, смотрел на тебя и прокручивал в уме возможные варианты твоего визита.

— Получилось? — язвительно поинтересовалась Соня.

— Нет, если честно.

— Ну и славно…

Что говорить дальше, она не знала. Как плавно перейти к сути проблемы, не затрагивая при этом чувства собственного достоинства, Соня не представляла, мысленно умоляя Гену хоть немного проявить сообразительность. Он не проявил. Смотрел на нее теперь уже жалким, смятым каким-то взглядом и молчал. Лишь кадык под безупречным узлом галстука нервно ерзал вверх-вниз.

— Гена, у меня проблема, — выпалила Соня, предварительно набрав полную грудь воздуха.

— Что случилось? — Он резко крутнулся на стуле влево, обхватил ее за плечи и развернул к себе. — Тебя кто-то обидел?!

Его глаза тревожно обежали ее лицо, словно ища подтверждения собственным опасениям.

— Что случилось, Соня? Скажи мне! Ты же не просто так пришла сюда, так? — Он с силой тискал ее плечи, не замечая, что делает ей больно. — Кто посмел?.. Ты только скажи мне!

— Гена… — Соня осторожно высвободилась, взяв его руки в свои. — Мне никто и ничто не угрожает, по крайней мере пока… Надеюсь, что так будет и впредь.

Она не собиралась ничего ему рассказывать, из опасений, что он может быть во всем этом далеко не второстепенным лицом.

— Что же тогда? — он непонимающе переводил взгляд с ее лица на ее тонкие пальцы, нежно поглаживающие его ладони.

— Дело в том… — Соня вторично набрала полную грудь воздуха, слова никак не лезли наружу. — Дело в том… Слушай, Гена, а ты все еще любишь меня или как?

— Господи! О чем ты говоришь! — Его губы тут же нашли ее, нежно тронули их, не решаясь на долгий поцелуй. Тут же он нехотя отодвинулся и сдавленно проговорил: — Я же никого и ничего не способен видеть вокруг себя! А после того, что я наделал…

— Ладно, не будем сейчас об этом, — Соня легко поднялась со стула и заходила по кабинету, пытаясь прогнать странное щемящее чувство, вызванное его мимолетным поцелуем. — Гена, мои родители уехали.

— И? — Он все так же сидел на своем месте, но взгляд его потемнел и поплыл, сделавшись каким-то странным.

— И я осталась совершенно одна, — Соня встала к нему в профиль, боясь посмотреть ему в глаза и увидеть в них что-то такое, что могло бы ее расстроить и растревожить одновременно. — Понимаешь?

— Если честно, то с трудом, — пробормотал он и в самом деле удивленно: либо на самом деле не понимал, либо был хорошим притворщиком.

— Я осталась совершенно одна!..

Ему оставалось сделать всего лишь маленький шажок ей навстречу, а он его не делал. Соне было мучительно стыдно, а он не понимал. Ну что же это такое! Ну как можно быть таким черствым! Неужели так сложно помочь ей?

Губы у нее задрожали, и Соня замолчала. Все, она больше не вымолвит ни слова. Если начнет говорить хоть что-то, непременно расплачется. А вдруг в кабинет кто-нибудь войдет и застанет здесь ее в слезах и Гену, сидящего пнем на своем месте? Что могут подумать? Все, что угодно! Нет, сплетен ей как раз и не нужно…

— Соня, — его голос прозвучал над самым ее ухом, странно, она даже не заметила, когда он подошел. — Сонечка… Я готов повторить свое предложение… Помнишь, тогда в коридоре, я говорил…

— Помню, — выдохнула она с облегчением.

Наконец-то! Наконец-то до него дошло, и ей не придется говорить того, что выговорить она не в силах. Правда, у нее несколько иные планы, но начало положено именно в нужном ей направлении.

— Ты согласна?

Господи, что творилось с его голосом! Неужели же и в самом деле можно так сильно чувствовать? Странно, но ее кровь по-прежнему спокойно текла по жилам. Поцелуй, правда, немного заставил Соню призадуматься, но наверняка чувства здесь были ни при чем. Здесь наверняка что-то другое. Мимолетность какая-то, трудно объяснимая.

Соня почувствовала, как его руки обвили ее талию. Подбородок слегка коснулся ее щеки, и жаркий до саднящего неудобства в висках голос зашептал ей на ухо:

— Ты и правда согласна? Соня… Могу ли я верить? Может, я сошел с ума?

«Скорее это я сошла с ума, — с мрачной усмешкой подумала Соня. — Можно ли в здравом уме и твердой памяти творить подобное…»

— Мне пора идти, — она опять очень осторожно, чтобы, не дай бог, не обидеть его, высвободилась. — А тебе нужно работать.

Она прошла по кабинету, взяла со стула, на котором сидела, сумочку. Прошла мимо Гены, оторопело взирающего на нее. Поравнялась с дверью и, лишь только взявшись за ручку, запоздало проговорила:

— Пролетарский переулок, дом семнадцать, квартира восемьдесят три. Жду тебя к ужину… с вещами…

И, не дожидаясь, когда кровь бурным потоком хлынет ей в лицо, ринулась вон из кабинета.

Глава 19

В самых смелых своих мечтах он не предполагал такого успеха.

Он нашел ее! Нашел почти сразу! Пусть первый день он безрезультатно проторчал у офиса, встретив и проводив внимательным взглядом почти всех сотрудников фирмы, — в тот день ее не было. Но сегодня… Сегодня он увидел ее. Увидев, сразу понял, что это она. Почему так? Да потому, что другой она просто не могла быть. А именно такой: красивой, легкой до нереальности, длинноногой и стильной.

Стильная штучка… Азик на таких западал всегда. Кириллу об этом было известно. Не запасть на эту женщину на самом деле было бы сложно. Все в ней было — супер! Внешность, походка, взгляд. Взгляд, если честно, Кирилла немного смутил поначалу. По его представлениям, эта женщина должна была смотреть чуть свысока, чуть прикрыв веками глаза, чуть тронув губы легкой усмешкой собственного превосходства над всем миром. А у этой глаза широко распахнуты, и в них скорее неприкрыто проглядывает наивность, нежели искушенность.

А может быть, в этом-то и кроется секрет? И именно на такую уловку и попадаются мужчины, не понимая, на какую зыбкую тропу ступают, добиваясь любви такой женщины. Таких, по мнению Кирилла, всегда стоило остерегаться. От них никогда не знаешь, чего ждать. Так, во всяком случае, он думал раньше. Сейчас же он приблизительно знал, что именно можно ждать от этой дамы. Знал, сколько страсти и чувства таится в этом хрупком гибком теле. А чего не знал, то узнать собирался непременно…

Ему долго пришлось ждать, пока она вновь выйдет на ступеньки.

Мороз поджимал. Стоять на одном месте становилось просто невозможно. И Кириллу пришлось прогуляться. Он перебрался на другую сторону проезжей части и уже оттуда наблюдал за входом в офис. Потом снова вернулся на прежнее место и уставился на застекленное табло объявления. Территория перед зданием просматривалась изумительно. Ее все не было. Многие из служащих торопливыми шажками уже направлялись в кафе, у дверей которого он прогуливался, а ее все не было.

Наконец она выпорхнула на ступеньки. Именно выпорхнула. Кириллу даже показалось, что за ней кто-то гнался. Но нет, никто следом не вышел. Молодая женщина тут же сощурилась, постояла какое-то время, привыкая к яркому солнечному свету, затем, осторожно ступая по заснеженным ступенькам, начала спускаться вниз.

Кирилл жадно впитывал каждое ее движение, каждый поворот головы и взмах руки, обтянутой тонкой перчаткой. Жаль, что кольца обручального не удастся рассмотреть, оно, если верить словам наблюдательной старухи, должно было быть непременно.

Женщина спустилась, покрутила по сторонам головкой, словно выбирая, в каком направлении ей сейчас идти. Потом приветливо махнула кому-то за его спиной, послав следом очаровательную улыбку, и медленно пошла в сторону аллеи, ведущей к автобусной остановке.

Кирилл оглянулся и увидел мужчину средних лет, обивающего снег с ботинок и явно намеревающегося войти в здание.

— Простите, — обратился к мужчине Кирилл, когда тот поравнялся с ним. — Та девушка, что сейчас вышла из здания и махнула мне, это Наташа Арепьева? Тысячу лет не виделись, я ее даже не узнал…

— Что? — Мужчина пару минут соображал, переводя взгляд с Кирилла на уходящую по аллее женщину. — Девушка? Вам? А-а, вот эта? Да нет! Это не Наташа никакая, и не вам она вовсе махнула, а мне!

— Но как же! — Кирилл постарался выглядеть обескураженным. — Она сейчас улыбнулась и махнула рукой. Просто вылитая Наташка!

— Еще раз вам говорю, что это не вам она махнула, а мне! — Было понятно, что это недоразумение мужчину забавляет. — Это Сонечка Перова, наша сотрудница. Если вы, конечно, ее знаете, тогда она приветствовала нас обоих. А если нет, то…

— Нет, по всей видимости, я ошибся, — Кирилл улыбнулся. — Но так похожа, знаете! Извините…

Мужчина ободряюще хлопнул его по плечу и пошел к ступенькам, все также на ходу обивая ботинки от снега. Кирилл подождал, пока тот не скроется за входной дверью, и тут же поспешил за женщиной.

Итак, значит, Соня… Сонечка, Софья Перова… Имя очень красивое, конечно, но такой роковой женщине, коей она являлась по сути своей, скорее подошло бы другое. Инга, Элла, скажем, или Виолетта… Что-то менее мягкое и домашнее. Ну да родители, наделяя ее таким именем, вряд ли задумывались над тем, подойдет ли оно сущности их дочери в дальнейшем.

Она шла в пяти шагах впереди него. Шла медленно. Идти ей было неудобно из-за высоких каблуков, они вязли в утрамбованном снегу аллеи и сбивали легкость ее походки. Пару раз она поскользнулась и едва не упала. Кириллу стоило больших сил не подхватить ее под локоток и не помочь идти дальше. Он сдержался. Как удержался и от того, чтобы сфотографировать ее. Крохотная камера лежала в правом кармане его куртки. Он тискал ее вспотевшей ладонью, не зная, как поступить. А что, если профессионализм изменит ему, и она заметит его манипуляции с фотоаппаратом? Это насторожит ее, встревожит. И тогда о том, чтобы завязать знакомство, нечего будет и думать. Нет… Надо подождать. Сейчас он проводит ее до дома. А там будет видно. Если появится возможность для импровизации, он ее использует. А если нет, то подождет более удобного случая…

Кирилл вполне отдавал себе отчет в том, что эта самая Соня Перова может и не быть той женщиной, что совершила преступление. Но он также знал, что это та самая женщина, которая нужна ему. Он был в этом уверен на все сто! Он вымучил ее образ в своих мыслях, он до мельчайших деталей продумал, как и что будет дальше. И отказываться сейчас от всего этого просто потому, что это не она убила Азика, он не собирается. Убила, не убила — какая разница! Не убила — хорошо. Убила — еще лучше, будет много проще — в смысле взаимопонимания.

Соня тем временем подошла к стоянке такси. Машин не было. Тогда она прошла еще метров двадцать и замерла на автобусной остановке, отвернувшись от встречного ветра и оказавшись почти лицом к лицу с Кириллом.

Она подняла высокий воротник короткой норковой шубки и принялась легонько притоптывать ногами, в который раз пожалев, что не оделась теплее. Промозглый ветер пробирал насквозь, ступни ног озябли в стильных сапожках, оказавшихся очень неудобными на заснеженных городских тротуарах. К тому же, кажется, снова начинает идти снег, а у нее головной убор так себе. Скорее бы автобус! Нырнуть в его спасительное теплое нутро и попытаться перевести дух. Смешно сказать, но она до сих пор чувствует, как подрагивают у нее колени после разговора с Геной. Оттого, наверное, и пешком пошла, забыв про каблуки. Вот и промерзла. А может, это и не от холода вовсе, а просто следствие нервного перевозбуждения. Нервничала же, сильно нервничала, чего уж…

С шумным фырканьем открылись двери подъехавшего автобуса. Народу было мало, и Соня села на сиденье за стеклом водителя. Рядом с ней кто-то тут же присел. Вот и ладно, не придется потом вставать и уступать кому-нибудь место. Можно просто посидеть, поглазеть в окно и, может быть, подумать о том, что именно ей делать сегодняшним вечером. Ехать десять остановок, времени предостаточно. И для того, чтобы согреться, и для того, чтобы подумать.

Что делать, что делать? Ужин готовить, чего же еще! Сказала же, что ждет к ужину. Что еще добавила? С вещами! Боже правый! Слышала бы ее мама! Жду к ужину с вещами… И ушла… Бедный Гена, наверное, решил, что у нее не все в порядке с головой. Он ей — предложение руки и сердца, а она ему про вещи. Стыд и срам…

Соня нервно хихикнула и тут же услышала:

— Что вы сказали?

Она повернула голову вправо и обнаружила рядом с собой не старушку и не женщину с ребенком, а молодого человека, с невозмутимо серьезным видом рассматривающего ее в упор.

— А? Вы что-то спросили? — Соня растерянно улыбнулась.

— Нет, — он отрицательно качнул непокрытой головой, в волосах застыли нерастаявшие снежинки, она сразу обратила на них внимание и почему-то нашла это интересным. — Мне показалось, что это вы что-то сказали.

— Нет, я ничего не говорила. — Она все смотрела и смотрела на его спутавшиеся от ветра русые волосы и на застрявшие в них снежинки и вдруг почувствовала, что ей до зуда в ладонях хочется дотронуться до них. — У вас снег в волосах.

— Это не страшно, — он улыбнулся удивительно приятно и обезоруживающе. — У вас тоже.

— Да?! — Соня схватила длинную прядь своих волос и поднесла к глазам. На ней и впрямь поблескивали крохотные снежинки, начинающие под действием теплого воздуха в салоне автобуса постепенно терять первозданную форму. — Холодно на улице…

Зачем она это сказала? Уж не для того ли, чтобы продолжить разговор? А как же ее правило номер один — никогда не разговаривать с незнакомцами? Кто он — этот парень, что уселся с ней рядом, когда в салоне половина сидений свободна? Тоже промерз, как и она, и сел поближе к теплу? Вполне логично. К тому же он просто сел рядом и не сделал ни единой попытки завязать с ней разговор. Это она сама захихикала.

— Не очень, — возразил незнакомец. — Мы просто с вами одеты не совсем по погоде. Легко, одним словом.

— Да, наверное, — Соня смотрела на него и лихорадочно соображала, что бы еще сказать ему такого, чтобы разговор продолжился и не застрял меж повисающих пауз.

Стыдно было признаться, но ей было приятно говорить с ним. Почему? Непонятно! Может, потому, что его с ней ничто не связывало. Никаких неприятных воспоминаний или тайн, сорвать с которых все их семь печатей ей еще только предстоит. А может, потому, что смотрел он на нее спокойно, без ждущего вожделенного восторга. Просто смотрел на нее как на человека, а не как на женщину.

— Учитесь, работаете? — вдруг пришел ей на помощь незнакомец и тут же пояснил причину своего любопытства: — Время для прогулок неурочное. Весь люд сейчас либо на работе, либо учится.

— Так вы тоже! — воскликнула Соня с легким смешком и едва удержалась от того, чтобы не стукнуть его по-свойски по плечу.

— Я в отпуске, — в глазах его заплясало пламя с трудом сдерживаемого смеха.

— И я тоже!

Боже, ну отчего ей так легко с ним, почему совсем не хочется выходить на улицу, а хочется ехать и ехать в этом автобусе, забыв о том, что скоро ее остановка и ей нужно будет уйти от него. А потом готовить ужин и ждать человека, видеть которого ей совсем не хочется. Не здесь ли кроется причина ее внезапно возникшего интереса к незнакомцу?..

— У нас, оказывается, с вами много общего, — совершенно серьезно заявил незнакомец и, заметив ее удивленно взлетевшие брови, пояснил: — Мы с вами одновременно ушли в отпуск, хотя время не совсем располагает к тому. И у нас с вами…

— Что?

— Снег в волосах, — ответил он просто после томительной для нее паузы.

Соня звонко расхохоталась, сильно запрокинув голову назад, берет тут же соскользнул с ее макушки. Они оба суетливо метнулись за ним, пытаясь одновременно поймать его, но лишь переплелись пальцами и замерли в немом недоумении, глядя друг на друга широко распахнутыми глазами.

Почему все так? Так упоительно, так волнующе, боже!

Все внутри у нее заныло, застучало, зазвенело от какого-то непонятного томительного ожидания. Может быть, именно так все это и происходит с людьми? Так или не так? Наваждение какое-то! Кто бы ответил, почему ей так хочется смотреть на него и слушать звук его голоса? Нервы… Стелка бы так и сказала. Нервы и длительный период невостребованности противоположным полом. Отсюда и неадекватная реакция на первого встречного мужчину, проявившего элементарную вежливость. И оттуда же, наверное, желание поселить одного из представителей этого пола с собой рядом.

Гена, Гена… Что же делать теперь со всем этим прикажешь? Придешь ты сегодня вечером, отужинаешь — и что дальше?

Соня насупилась и отвернулась к окну. Незнакомец, очевидно, принял перемену в ее настроении на свой счет. Тут же замолчал и спустя минуту ушел от нее в хвост автобуса. Соне хорошо было видно, как он застыл на задней площадке, ухватившись за поручень одной рукой. Вторую он держал в кармане.

Так они и доехали до ее остановки, разделенные огромным пространством полупустого салона. Вышли одновременно, он в заднюю, она в переднюю дверь, и, старательно избегая смотреть друг на друга, двинулись в одном направлении. Потом Соня потеряла его из виду. Пока заходила в магазин, все еще видела. Но как только вышла оттуда, нагруженная сумками, его уже не было.

Ну и пускай! Досада на саму себя тут же неприятно отозвалась головной болью. Соня медленно брела по тротуару, сосредоточенно продумывала меню сегодняшнего ужина и старательно гнала из головы мысли о незнакомце, так возбудившем ее воображение. Что на сей предмет гласит бородатый анекдот? О доме надо думать, о доме! Она его собралась создавать, собралась вить гнездышко, так что же она? Откуда такое неприятное ощущение внутри, будто прошла только что мимо чего-то важного. Прекрасно же понимала, что это мимолетное знакомство в автобусе вряд ли способно было что-то изменить в ее судьбе, а досада на себя не проходила.

Соня вошла во двор. Утопая по щиколотку в рыхлом снегу, добралась до подъезда и только тогда обернулась.

Показалось или нет? Конечно, показалось! С чего бы это, спрашивается, такому приличному парню следовать за ней по пятам и прятаться потом в тени арки соседнего двора? Он бы уж тогда помог ей с сумками. Набрала в магазине столько всего, что, рассчитываясь в кассе, еле уложилась в отпускные. Покупки были тяжеловесными, и даже сквозь кожу перчаток Соня ощущала, как режет ей ладони. Наверняка он видел, что ей тяжело, если это действительно он. Не мог не видеть, что ей тяжело и неудобно нести сумки, спотыкаясь на каждом шагу из-за высоченных каблуков. Помог бы, конечно. Не стал бы плестись сзади и уж тем более прятаться от нее. Нет, ей показалось, это совсем не он.

Соня наконец добралась до квартиры, вошла. С шумным вздохом опустила покупки на пол в прихожей и обессиленно привалилась к стене. Стянув с головы берет, она какое-то время мяла его в руках, потом поднесла к лицу и глубоко втянула в себя воздух. Нет, табаком не пахло. Если бы парень был курящим, запах непременно бы остался. А так — совершенно ничего, кроме легкого запаха ее духов. А чем, интересно, пахнет его кожа? Она помнила его пальцы, хотя их движение было молниеносным, почти неуловимым. Пальцы были длинными, с хорошо развитыми суставами. Кисть в меру широкая с выпуклыми нитями вен. Как это бывает, когда такие руки тебя ласкают?..

— Черт, черт, черт! — выругалась Соня, испугавшись смятению, хлынувшему в голову, закинула на полку берет, повесила на плечики в шкаф шубку, переобулась в тапки и, решительно подхватив покупки, пошла в кухню, приговаривая: — За работу, дорогая! За работу! Вечер не за горами. Ты должна все успеть. Все приготовить, не выглядеть усталой и раздраженной, чтобы у Гены не возникло даже и тени подозрений на твой счет. К барьеру!..

Она из упрямства не стала подходить к окну и смотреть на улицу. Если бы подошла, то непременно увидела бы своего попутчика, выходящего из подъезда и затем внимательно изучающего вывеску на доме.

— Пролетарский переулок, дом семнадцать, квартира восемьдесят три… — еле слышно проговорил Кирилл. — Вот и хорошо, девочка. Теперь мы знаем о тебе достаточно, чтобы начать наводить более подробные справки.

Каналов, по которым он мог это сделать, было много. Другой вопрос, что не всеми он теперь мог воспользоваться. Вроде как не у дел, а сует нос не туда, куда надо. Опять же — нужна была легенда. Убедительная легенда, чтобы не навлечь подозрений ни на нее, ни на себя. Проблемы такого характера сейчас стали бы явно лишними.

Кирилл еще раз прошелся пальцами по крохотному фотоаппарату, лежащему в кармане. Сейчас — в любое ателье срочной фотографии, затем — визит к старухе. Теперешний визит к ней придется обставить, соблюдая приличия. Пусть под покровом темноты, но все же предварительно постучав в дверь. Старуха свой век доживает, ей на все плевать. Откажется отвечать или соврет, что тогда? От ее ответа зависело многое. Если эта Соня — та самая женщина, то его тактика будет одной. Если он ошибся, то все придется менять на ходу. Девочка достаточно капризная. Это он понял по мгновенному перепаду ее настроения. Улыбалась, улыбалась — и вдруг посуровела и отвернулась к окну. Ничего, времени у него столько, что можно укротить с десяток таких, как она. Он потерпит, он будет выполнять любой ее каприз. Во всяком случае, в первое время. Кирилл хотел эту женщину — и никакую больше и ради нее готов был на многое. Плевать ему было на Азика и на прежнюю собственную твердолобую решимость во что бы то ни стало отыскать его убийцу. Ну, обошел его кто-то, и что? Что изменится, если Кирилл отыщет этого человека? Да ничего ровным счетом. Если, конечно, это не Сонечка Перова утихомирила мерзавца…

— Не пойму я! — Старуха уже битый час вертела перед глазами фотографии, перебирая их по одной и раскладывая веером на столе. — Вот на этой вроде она! А на этой не похожа. Говорю тебе, видела я ее сверху. Лицом к лицу ни разу не столкнулись. Осторожничала она, говорила же я тебе! Если кто сидел во дворе на лавочке, никогда не шла. По фигуре — точно она! Ноги, волосы, все вроде ее. А лицо…

Сколько ни бился Кирилл со старухой, так ни до чего и не достучался. Аргументы для собственной неуверенности она придумывала самые разные. То жаль девочку становилось, а ну как невиновную оболжет? То вдруг в сердцах восклицала, что с такой-то красотой — да такая шалава и убийца! А то задумается и выдаст через пять минут, что не могла она убить. С такой-то красотой — и убийца! Ну не может быть!..

— Соседке, что ли, показать, — неуверенно начала было старуха, но тут же отмела собственную идею решительным протестом: — Не покажу!

— Почему же? — не понял Кирилл, хотя идея с соседкой не понравилась и ему.

— С милиционерами якшается. Уже два раза к ней приходили, допрашивали. Она им выболтает про девку-то, а ну как — невиновная? К тому же… — Бабка хитро уставилась на Кирилла зорким, совсем не стариковским взглядом. — Тебя выдать придется. А тебе же оно ни к чему, так ведь?

— Ишь ты…

Кирилл ухмыльнулся. Старуха была достойна восхищения. В другое время разве он бы оставил в живых такого ценного для всех свидетеля? Теперь все изменилось: пусть себе доживает, сколько ей еще осталось…

— Вот и я говорю, — старуха снова принялась перебирать фотографии. — Вот здесь — прямо точь-в-точь она… Кабы мне на нее сверху посмотреть… А шарф то красный есть, про какой я тебе говорила?

Судя по дому, в котором обитала Соня, шуба там была, и не одна. Но обсуждать все это с кем бы то ни было Кириллу не хотелось. Все, что ему нужно, он узнал. Женщина была очень похожа, но старуха не была уверена. Пусть так. От бабки ему больше ничего не требуется. Все остальное — это уже его дело. Понаблюдает, сопоставит, сделает выводы. Лишь бы никто ему не помешал, лишь бы никто не вмешался!

Он вышел из квартиры старухи и замер на пороге. В подъезде было тихо, что не удивительно, учитывая третий час ночи. Когда он заявился, старуха его поначалу даже не хотела пускать, пока не поняла, что это он… Лифт сейчас не гудел. По лестнице никто не поднимался. Три этажа — третий, четвертый и пятый — тонули в темноте, это уже его меры предосторожности. Ничего не услышав подозрительного, Кирилл пошел по лестнице вниз. Все прошло почти нормально, но вот на третьем… Черт его дернул подойти к этой двери! Дурацкая манера всегда и во всем подстраховываться. Взял и провел легонько пальцами по притолоке. И как только пальцы коснулись того, чего там не должно было быть — как внутри все оборвалось и похолодело. Пломба на двери квартиры Азика была сорвана! Но она была там всего час назад, точно была!

Кирилл приблизил ухо к замочной скважине и напряг слух — тихо. Либо за дверью уже никого нет, либо… работают профессионалы, которые и ему дадут фору. Открывать дверь Кирилл поостерегся. Спустился на первый этаж. Осторожно, прячась в тени дома так, чтобы не попасть в свет уличных фонарей, он прошел полквартала и остановился. Он простоял почти час, но никто из подъезда так и не вышел. Дом тонул во мраке, не светилось ни одно окно. Может быть, он зря волнуется? Может, чутье начало подводить его…

Поймав луч света, Кирилл посмотрел на часы. Так и есть, прошел ровно час — и никого. Значит, показалось, пора двигать домой. Он вышел из тени и пошел тротуаром. Но, не успев сделать и пары шагов, он кое-что почувствовал. Кто-то «вел» его. Сомнений на этот счет не могло быть. В чем, в чем, а в этом Кириллу не было равных: слежку он чувствовал спинным мозгом.

Кто и зачем?! Кому понадобилось рыться в квартире покойного Азика, а затем еще и следить за ним?!

Теперь еще и это предстоит выяснять! Он недовольно поморщился. Распылять себя на что-то помимо НЕЕ очень не хотелось. Все его мысли сейчас были с ней. Но тут же в мозг холодком заползло: а что, если некто ищет ее так же, как и он искал?! Что же тогда будет?! Нет, надо опередить, надо не позволить добраться до нее этим людям. Тогда ей не будет пощады, тогда ее просто-напросто не станет.

Этого Кирилл не допустит. Чего бы это ему ни стоило…

Глава 20

Гена позвонил около шести. Странно, что номер ее телефона сегодня ни для кого не оказался секретом.

Сначала последовал судорожный вздох, затем он тихо прокашлялся и наконец извиняющимся тоном, вызвавшим у нее зубовный скрежет, спросил:

— Соня, ты не передумала?

— О чем ты? — Она разрывалась между кухней, где у нее начала подгорать утка в духовке, и ванной, где пыталась красиво уложить накрученные на термобигуди локоны. Времени оставалось в обрез, и тут еще этот звонок. — Что ты хочешь, Гена?

— Ты злишься? — Он либо удивился, либо обиделся. — Извини, если я не вовремя, но дело в том…

— В чем, Гена? — Соня наконец-то сообразила, что ее тон несколько непозволителен при сложившихся обстоятельствах. — Извини за резкость, у меня тут духовка… Ужин, ты же помнишь…

— Да, милая, конечно, помню, — выдохнул он с облегчением.

Но его «милая» прозвучало так собственнически, так заезженно, что Соню затошнило.

— Так я прихожу? — спросил он.

— А ты где? — Она в панике рванула к зеркалу и чуть не разревелась от досады. Концы волос выглядели, как волокна с початка кукурузы. То ли бигуди передержала, то ли просто волосы наэлектризовались, пушились и взлетали следом за движениями щетки. Угораздило же… — Я в том смысле, сколько у меня еще времени?

— Я? — Он немного помялся. — Вообще-то я звоню с угла твоего дома, из автомата… Но если нужно, я еще прогуляюсь.

Соня представила себе Гену, утопающего в снегу, с сумками наперевес, да еще прихрамывающего, и ей стало жаль его.

— Ладно, чего уж теперь, — она швырнула расческу на полку под зеркалом. — Поднимайся, будем доделывать ужин вместе. Но предупреждаю: я еще не привела себя в порядок.

— Соня, что такое ты говоришь… — Он мягко засмеялся в трубку и словно обдал ее своим жарким дыханием.

Соня болезненно поморщилась. И в самом деле, о чем она?! Очень ему нужно, как она выглядит! В лучшем случае он любит ее любую. В худшем — ему нужно добраться до коробки с наркотиками. Очень уж сомнительно, что он ни при чем во всей этой истории. Как-то ведь листок, в который была завернута коробка, оказался в кармане его куртки…

Наплевав на то, какое это произведет впечатление на ее «нареченного», Соня вырядилась в летний трикотажный костюм. Широкие выцветшие бриджи, которые мама все порывалась порвать на тряпки. И такая же широкая кофта до середины бедер. Волосы она высоко зачесала и скрутила в тугой пучок.

— Ничего, милый, — зло шептала она перед зеркалом, почти выплевывая из себя это «милый». — Переживешь! Привыкай к суровым будням совместного бытия! Жизнь — это не вечный праздник! И уж в чем, в чем, а в том, что я пытаюсь тебя соблазнить, упрекнуть меня ты не сможешь.

Как Соня ни старалась, у нее не вышло выглядеть дурнушкой. И прическа ей шла удивительно. И румянец — результат ее трехчасовых бдений у газовой плиты — красил ее неимоверно. И даже потерявший форму старенький костюм ее нисколько не портил, добавляя пикантности и оставляя плацдарм воображению.

— Привет, — в который раз за день поприветствовал ее Гена и переступил порог ее квартиры. — Вот… Я пришел…

— Ага, проходи.

Соня меланхолично кивнула ему, отметив про себя, что вещей при нем не так уж и много. Блеснула даже надежда, что Гена, возможно, надолго у нее не задержится. Но она тут же себя одернула: сама же хотела, чтобы он пожил у нее, чего теперь выпендриваться?

Гена снял шапку, куртку. Посмотрел на ботинки, затем вопросительно — на Соню.

— Как хочешь, — она вяло пожала плечами, ей-то какая разница, в чем он будет разгуливать по квартире, в домашних тапочках или ботинках. Она вон так вообще — босая стоит.

Гена посмотрел на ее ступни, отчего-то судорожно сглотнул и, подумав, снял ботинки, оставшись в носках.

Темный, явно дорогой костюм. Белоснежная сорочка, галстук. Волосы аккуратно зачесаны назад, волосок к волоску, будто он только что из парикмахерской, а не снял шапку несколько минут назад. Было ясно, что к встрече он готовился основательно. Не то что она — пастушка пастушкой. Что бы сказала бедная мама?! А что бы она сказала, узнай, что стильной ухоженности Генкиной прически Соня предпочла бы спутанные пряди русых волос в россыпи снежинок?..

— Ты так выглядишь, — пробормотала Соня, не зная, что делать и говорить дальше. — Ну да, конечно… Мне, наверное, нужно переодеться?.. Пожалуй, что и так…

— Не нужно. — Он подошел к ней ближе, обдавая терпким запахом хорошего одеколона, взял за руку и поднес ее ладонь к своим губам. — Ты очень милая сейчас. Такая… домашняя, без претензий и почти… родная…

Соня испуганно выдернула у него свою руку, тут же сконфузилась, начала что-то говорить, быстро и путано. Потом окончательно растерялась и ринулась в кухню, на ходу выкрикнув:

— Иди сюда, мне нужна твоя помощь.

Он зашел за ней следом минуты три спустя. Замер у притолоки, скрестив руки перед собой, и очень внимательно и долго смотрел на ее судорожные метания по кухне. Смотрел на то, как она достает утку, перекладывает ее из чугунной сковородки на блюдо и обкладывает обжаренным картофелем. Потом ставит блюдо на стол, посыпает мелко нарубленной петрушкой. Тут же мечется в поисках салфеток, находит их, роняет. Потом едва не разбивает фужер. Бутылку вина, бездумно повертев в руках, вместе со штопором с грохотом ставит рядом с тарелками. Вилки, ножи, какие-то крохотные розеточки и тарелочки с закусками и салатами. Все это Соня извлекала из холодильника и нагромождала на стол, стараясь ничего не упустить и не забыть. Забывала она только об одном: смотреть на него.

— Соня, а может быть, все дело как раз в этом, — обронил вдруг Гена, словно продолжил начатый недавно разговор.

— В чем? — Она замерла на полпути от холодильника к столу с гроздью винограда в одной руке и коробкой конфет в другой.

— В том, что тебе нужна моя помощь? Может быть, не я вовсе нужен тебе, а только моя помощь. Если это так, то… я должен знать точно, понимаешь?

Ситуация принимала несколько драматичный поворот. Соне этого не хотелось. Не хотелось никаких объяснений. Да и что она могла ему объяснить, в конце концов? А уж о признании в том, что она использует Гену, и речи быть не могло.

— Я не понимаю! — искренне ответила Соня, пряча глаза и принимаясь пристраивать виноградную гроздь на вазе, где уже высились горкой мандарины. — Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, Гена. Честно, не понимаю! Если ты ждешь от меня каких-то слов о любви, то я не могу их тебе сказать. Не могу, по крайней мере пока. Помощь… А в чем ты можешь мне помочь? В деньгах я не нуждаюсь. Крыша, как видишь, над головой имеется, и весьма надежная.

— Тогда что? — Голос его на этот раз был лишен привычной мягкости и уступчивости. В нем отчетливо проступала злость. — Тогда что тебе от меня было нужно?! Почему ты позвала меня? Ответь! Только честно! Я пойму…

— Господи! — Соня устало опустилась на стул, рассеянно оглядела сервировку стола, походя осталась ею довольна, приглашающим жестом указала ему на стул, стоящий у противоположного края стола, и проговорила: — Почему все всегда надо так усложнять? Что может изменить для тебя мой ответ? Ты повернешься и уйдешь, если он тебя не устроит? Уйдешь?

Гена сел на предложенное место. Поправив рукава пиджака, осторожно пристроил руки на край стола и, не поднимая на нее глаз, отрицательно мотнул головой.

— Ну, вот видишь, Гена, — Соня усмехнулась и, следуя его примеру, положила руки на стол. — Зачем тебе тогда знать, для чего ты здесь? Мой ответ ничего не изменит! Мне одиноко, мне страшно в этом одиночестве, мне тошно… Это причина для тебя? Не знаешь? И я не знаю! Может быть, следуя позывам собственной нравственной озабоченности, я решила, что ты должен соблюсти приличия, поскольку так уж получилось, что ты стал первым моим мужчиной. Может быть, это совсем не то… Я и сама не знаю… Ну, что ты смотришь на меня так?

— Как? — он невесело усмехнулся, развернул салфетку, встряхнул ее и положил себе на колени. — Пахнет вкусно, давай поедим. Я голоден, а ты?

— Что?.. Не знаю… Наверное… — Соня что-то взяла себе с тарелки, которая стояла всего ближе к ней, потом подцепила на вилку с другой тарелки маслину и отправила в рот, совсем не чувствуя вкуса. — Гена, ты не думай обо мне слишком…

— Я думаю о тебе, Сонечка, — перебил ее Гена, очень ловко оторвав от утки обе ножки и положив их себе и ей на тарелки. — Я все время думаю о тебе. Ни о ком другом думать я просто не могу. Как не могу думать о тебе плохо, ты ведь об этом хотела меня попросить? Ну, вот видишь, как я хорошо понимаю тебя.

— Да? — Она искренне удивилась, сама-то она ничего такого о нем сказать не могла. — Интересно… И что именно ты понимаешь?

Гена не спешил с ответом. Наполнил ее и свою тарелки, затем взял бутылку вина и штопор, эффектно стрельнул пробкой и наполнил оба фужера. Улыбался он при этом донельзя загадочно.

Он явно начинал приходить в себя, чего нельзя было сказать о девушке. Соня нервничала. Сильно нервничала — и по поводу того, как нелепо выглядит в своем наряде на его фоне, и по поводу того, что он может сказать в следующее мгновение, и в большей степени — что он может сделать уже через минуту.

То, что сделал в следующую минуту Гена, повергло ее в шок.

Она ожидала всего, чего угодно, но только не такой скоропалительности.

Он подошел к ней. Поднял за плечи, поставил, словно куклу, напротив себя. Вложил в ее ослабевшие руки — в одну — фужер с вином, в другую — крохотный бархатный футляр и почти приказал:

— Открой!

Ей пришлось поставить бокал с вином на стол, чтобы открыть коробочку.

Кольцо… Изумительной чистоты бриллиант… Она немного разбиралась в этом и могла сказать, что кольцо достаточно дорогое. Во всяком случае, для его зарплаты дороговато. Но мысли об этом пришли позже. А сначала был восторг, потом смущение, испуг и еще бог знает что, что заставило ее осесть на стул и дрожащим голоском прерывисто прошептать:

— Ге-на-а, это что?!

— Это предложение руки и сердца, любимая. Что бы ни тревожило тебя, какие бы недоразумения ни заставляли не доверять мне, для меня это ничто не меняет. Я люблю тебя, Соня! Очень люблю! И хочу, чтобы ты стала моей женой… Уф-ф-ф, сказал все-таки! Думал, что не смогу! Кстати, я не жду от тебя ответа прямо сейчас…

— Я согласна!

Соня потом долго и часто вспоминала, что заставило ее тогда выпалить это. Ругала себя за забывчивость. Но так не смогла вспомнить. Два роковых слова выпорхнули откуда-то из глубины ее сердца, которое колотилось в горле, и все — назад пути уже не было. И ничего нельзя было изменить. И оттолкнуть его ждущие губы и ищущие руки. И не позволить ему делать с собой то, что он делал. Ничего этого уже было нельзя, потому что она дала согласие. Она согласилась стать его женой…

Кольцо на безымянном пальце коротко вспыхивало, и тут же нереальный отсвет растворялся в давящей темноте спальни, будто его и не было. Соня затаилась и прислушалась. Он спал. Тихое ровное дыхание с левой стороны. Тепло сильного мужского тела, которое должно теперь было стать для нее родным. Неужели такое возможно?! Она прерывисто вздохнула. Что-то теперь будет? Завтра утром, как всегда, позвонит мама и спросит… Что должна будет ответить ей Соня? Правду? А что же еще! Конечно, правду. Во всяком случае, ту правду, которая видится на первый взгляд.

Есть молодой человек. Он сделал Соне предложение. Подарил кольцо с бриллиантом. Она дала согласие. Кажется, что-то даже говорилось вчера о возможном дне их с Геной свадьбы…

Боже мой! Какой ужас! Что она наделала?! Зачем согласилась?! Промямлила бы что-нибудь о том, что нужно подождать, узнать друг друга получше. Попросила бы времени на раздумье, он же не настаивал…

Глаза защипало. Соня заморгала в темноте, пытаясь прогнать слезы. Чего теперь плакать, когда дело сделано. Нет, с ней и в самом деле в последнее время творится что-то неладное. Совершает ряд поступков, ставящих под большое сомнение нормальность ее умственного потенциала.

Сначала бежит к нему и буквально принуждает к тому, чтобы Гена переехал к ней. А потом… А потом ложится с ним в постель, даже где-то наслаждается его ласками, а в это время видит перед собой совсем другие глаза и чувствует на своем теле совсем другие руки. Разве это нормально? Вряд ли. Хотя Стелка на этот счет имела совсем другое мнение и часто говорила, что семьдесят процентов женщин, желая получить удовлетворение с партнером, вызывают в эротических грезах совсем другой образ. По ее — Сониному — мнению, это было аморально. Это было сродни подлости. Хотя… Кто здесь говорит о ее отсутствии?

Все изначально складывалось неправильно. Вот позволила бы родителям самостоятельно устроить ее судьбу, не мучилась бы сейчас так. И рядом не лежал бы сейчас человек, о котором она ровным счетом ничего не знает, а кто-то другой. Игорек, например.

Фу-уу, мерзость какая! Она слабо охнула, едва не высказав эту фразу вслух, и испуганно замерла. Нет, Гена спит. Спит, обняв подушку обеими руками и уткнувшись в нее лицом. Соня протянула руку и легонько коснулась ладонью его плеча. Сильная мужская спина, и руки тоже сильные. Соня никогда прежде не ощущала себя такой беспомощной, как в его объятиях. В его руках заключалась подлинная власть над ее телом. Это было сложное и новое чувство — видеть себя столь безвольной. Оно не то чтобы угнетало ее, но заставляло думать, что от нее одной теперь уже ничего не зависит. Этот человек будет рядом и, хочется ей того или нет, будет влиять и на ее жизнь тоже. Устроит ли ее такое вмешательство — это еще вопрос…

Она не помнила, как уснула. Проснулась Соня от того, что кто-то нудно и долго, обдавая ухо горячим дыханием, звал ее по имени. Она потянулась, попыталась было перевернуться, но ничего не получилось. Тогда она замерла на какой-то миг, испуганно взметнулась на кровати и едва не завизжала, обнаружив в своей постели мужчину.

— Ты чего? — Гена испуганно вытаращился на нее черными глазищами и быстро накрылся одеялом.

— А?! Я?! Я ничего! — Соня, сообразив, что стоит на кровати совершенно голая, быстро села и укрылась другим концом одеяла.

— Я напугал тебя, прости. Я хотел разбудить тебя осторожно, а ты испугалась. Прости меня, — и он потянулся к ней всем своим сильным телом. — Иди ко мне, милая.

Соне очень не хотелось идти к нему. Сейчас, в свете дня все происходящее приобрело для нее грубый, почти гротескный оттенок. Все казалось отвратительным. И его нагота, и его желание, которое без труда читалось в его глазах и судорожно сжатых губах.

— Нет! — Она вцепилась в его запястья и отчаянно затрясла головой. — Нет! Не надо!

— Почему?

— Я не хочу, понял? И не дави на меня! — Она почти кричала, хотя и понимала, что так нельзя, что ее истерия теперь уже вроде как и неуместна. — Всего и так слишком много… Не нужно…

— Хорошо. — Он какое-то время долгим напряженным взглядом смотрел на ее съежившуюся фигурку, потом повторил зло: — Хорошо, дорогая, как скажешь.

Он ушел. Сбросил с себя одеяло и пошел, нисколько не стесняясь собственной наготы, в ванную комнату. Наверное, проживание под одной крышей для Гены подразумевало под собой разгуливание по дому в чем мать родила. Для Сони же это явилось неприятной неожиданностью. А ну как он не станет и вовсе одеваться, что же ей тогда, глаза завязывать?

Она быстро натянула халат и заспешила на кухню. Надо было срочно занять себя чем-то, чтобы не сидеть в кровати и не ждать его возвращения. Вчерашний ужин оставил огромное поле для деятельности. Все осталось на столе — и продукты, и посуда. Разгребать и разгребать! Приготовит ему завтрак и отправит на службу. Он же не может бросить работу только из-за того, что сделал ей вчерашним вечером предложение! А вечером надо будет утащить его куда-нибудь из дома. Хотя бы просто на прогулку. Лишь бы не оставаться с ним один на один долгое время.

Соня металась по кухне, загромождая посудомоечную машину тарелками, подметала, сгребала салфетки, вытирала стол и при этом не забывала чутко прислушиваться к звукам воды в ванной. Хоть бы он догадался одеться…

Гена догадался, но не совсем. Все его одеяние ограничилось полотенцем, обернутым вокруг бедер.

— Тебе помочь? — спросил он запросто, возникая в проеме кухонной двери.

От его слов Соня дернулась, как от удара. Выпрямилась и какое-то время разглядывала его, замерев на полпути к мусорному ведру с веником и совком, полным мусора.

Гена стоял, широко расставив босые ноги. Легонько потряхивал головой, пытаясь стряхнуть с волос капли. Вода стекала по его покатым плечам и рельефным мышцам груди, оставляя влажные прозрачные бороздки на смуглой коже. Наверное, это должно было выглядеть достаточно эротично. И любая другая женщина, Стелка например, сочла бы показательные выступления влажного после душа самца очень возбуждающими, Соня же едва не заорала в голос.

«Может, я лесбиянка?! Господи, что же меня так воротит от одного его вида? Как же… Как же мне жить с ним всю оставшуюся жизнь!»

— Соня, Соня, — Гена догадливо ухмыльнулся. — Я не собираюсь на тебя набрасываться. Все будет так, как ты захочешь.

«И слава богу!» — чуть не проговорила Соня вслух, но вовремя остановилась и лишь спросила:

— Будешь завтракать?

— Кофе, если можно, — пробормотал он, чуть подумал и добавил: — Дорогая…

Покончив с уборкой, Соня сварила кофе. Разлила его по чашкам. Накрыла на стол и быстро села, чтобы не быть у него на виду. Слишком напряженным был его взгляд. Метаться по кухне под его огнем было то еще испытание!

Гена завтракал очень обстоятельно, одним кофе он не ограничился. Он брал белый хлеб. Мазал его маслом, сверху укладывал кусок сыра, затем накрывал его куском колбасы и еще раз хлебом. И вот такой многослойный бутерброд отправлял затем в рот.

— Круто, — не удержавшись, съехидничала Соня, аккуратно отщипывая крохотный кусочек печенья и запивая его маленьким глотком кофе. — Я так с утра не могу.

— Ну, дорогая, ты с утра много еще чего не можешь, — вроде как съязвил в ответ ее нареченный и, заметив, как она зарделась, подмигнул: — А я вот покушать люблю. Ты это учти.

— А что еще ты любишь? Кроме секса, я имею в виду, — и Соня снова покраснела.

— Ну… Так сразу я не могу сказать, — Гена взял третий по счету бутерброд, подлил себе еще кофе и задумчиво произнес: — Много чего люблю. Тебя вот люблю, например. Все, что связано с тобой, люблю. Ну, улыбка там, голос, походка и все такое… Как ты спишь, люблю.

— А как я сплю? — Ей вдруг стало интересно.

— Ты спишь… Красиво спишь, дорогая. Такое ощущение, что ты и не спишь вовсе, а играешь. Я потому и звал тебя по имени, думал, ты притворяешься.

— Еще чего! — фыркнула Соня. — Ну, с этим все более или менее понятно. А что ты еще любишь? Нет, сформулируем вопрос несколько иначе. Чего ты не любишь?

— Я? Больше всего я не люблю неясности, — быстро, словно ответ был готов заранее, произнес Гена и очень внимательно и еще более пристально посмотрел ей в глаза. — Когда происходящее кажется тебе нереальным, а кажущееся — необъяснимым. Когда очень четко улавливаешь фальшь и не знаешь, как это расценивать. Этого, дорогая, я не люблю больше всего.

Разговор сворачивал на опасную стезю. Он мог вылиться бог знает во что. Но Соню это вдруг заинтриговало, и она с деланым безразличием спросила:

— И в чем ты видишь фальшь, Гена?

— Во всем, что меня окружает сейчас.

— Вот так, значит! То ты любишь все, что меня окружает, то вдруг видишь в этом фальшь! — Соня делано всплеснула руками. — Как же тебя понимать?

— Я так не говорил, я сказал, что…

— Ты сказал — во всем, что тебя окружает. А все твое окружение в настоящий момент сводится к моему присутствию и моему дому. Так как тебя понимать? Это же явное противоречие! Нравится тебе или нет, но это так.

— Хм-м-м, — Гена как-то так свысока посмотрел на нее, аккуратно отставил от себя пустую чашку и проговорил: — Противоречие лишь в том, что, невзирая на ту фальшь, которую я чувствую в тебе, я не перестаю тебя любить. Тебя, милая! Со всеми твоими недомолвками, тайнами и еще бог знает с чем.

— Тайнами?! — Соня растерялась. — Какими тайнами? Не понимаю, о чем ты?

Гена поднялся из-за стола и подошел к ней. Потом поднял ее с места, совсем как в прошлый вечер, поставил перед собой. Ласково провел кончиками пальцев по ее щеке и мягко упрекнул:

— Вот опять врешь. А зачем, Соня?

— Я не вру! — Соня попыталась отпрянуть, но он вовремя среагировал, обнял ее за талию и привлек к себе. — Я не вру, пусти! Пусти, говорю, а то закричу!

— Считаешь это нормальным? Начнешь кричать, биться в моих руках. А зачем? Чтобы сбежались люди, так? Так. Прибегут. Взломают дверь. И что обнаружат? Почти голого мужчину в твоем доме и тебя, не совсем одетую. Начнут задавать вопросы — что это здесь происходит и как это обозвать? Что ты ответишь? Вот, скажешь, мужчина, за которого я как бы замуж собираюсь, смеет обнимать меня. Мерзавец!

Соня невольно улыбнулась. В самом деле, все представленное им выглядело по меньшей мере глупо. Орать, стало быть, ни к чему. Но и стоять вот так, в опасной близости от него, голого, — тоже мало прикола. К тому же очень уж интересный у них состоялся разговор. Куда-то он может их завести?..

Довел он их, как и полагается, до постели.

Соня еще пыталась оказать хоть и слабое, но все же сопротивление. Гена тоже вроде был не очень настойчив. Но все закончилось именно на тех же самых простынях, что и вечером накануне.

— Ты и в самом деле мерзавец, Гена! — без должного накала возмутилась Соня, поднимая взлохмаченную голову с подушки. — И чего ты ко мне вечно пристаешь?

— Я к тебе пристал? — он сыто хмыкнул. — Я к тебе не приставал, милая. Это ты пришла ко мне и попросила пожить с тобой какое-то время. Какое, интересно? Пока мама с папой не вернутся? Кстати, утром, пока ты спала, мама звонила.

— Что? — наплевав на собственный стыд, Соня прыгнула на него сверху и сильно стиснула его плечи. — И что ты ей сказал?! Отвечай сейчас же! Что ты ей сказал?

— Правду, милая. Правду и только правду. Я же сказал, что не терплю неясности, — Гена очень выразительно оглядел ее всю — от растрепавшихся локонов до согнутых в коленях ног — и со странным исступлением в голосе пробормотал: — Господи, какая же ты!.. С ума сойти можно! Как же я оказался прав!

— Прекрати немедленно на меня так смотреть! Что она ответила тебе? И какую правду ты ей рассказал? — Соня вцепилась в его волосы и больно дернула. — Убью!

— А способна? — как-то странно прищурился, незаметно выпростал из-под одеяла руки и по-хозяйски уложил их ей на бедра. — Ты способна, милая, убить? Ты же не знаешь, что это такое. Не знаешь, насколько это страшно. А кричишь — убью!.. Это страшно неприятно, поверь. Когда слышишь хруст костей. Почти такой, как при разделке курицы, только много громче. Когда мозги вперемешку с кровью летят тебе в лицо и ты ощущаешь на своей коже всю эту теплую слизь и никак не можешь смахнуть с себя… Нет, вижу по лицу, что ты на такое не способна. Ну, ну, ну, сиди так. Мне очень нравится такой ракурс…

— Что сказала мама? — Больше ничего Соня выговорить не смогла, от его слов ее не то что мороз пробрал по коже — ее едва не вытошнило прямо ему на лицо.

— Мама нас с тобой благословила, дорогая! — Гена ласкающими движениями погладил ее кожу. — Я все ей рассказал. Что я у тебя был первым мужчиной…

— Ох, господи! — слабо простонала Соня и, не выдержав, упала ему на грудь. — Ты придурок! Форменный, законченный придурок! И я… я тебе не верю!

— Верить мне ты просто обязана, Сонька. Потому что больше верить тебе некому. — Тут он, видимо, понял, что слова его наполнены двояким смыслом, и быстро перевел разговор на маму. — Она еще тебе перезвонит. Хотя, думаю, вряд ли.

— Почему это? — Соня приподняла голову. — Она не может не звонить мне, у нас уговор.

— Я сказал ей, что мы с тобой уезжаем в путешествие. Она поверила.

— Чушь! Она никому не поверит, кроме меня. К тому же у меня есть мобильник, ей известен номер…

— Я снова слукавил, сказав, что ты его потеряла, а новый пока не приобретен. Кстати, я его отключил. — Его руки переместились с бедер на ее ягодицы, и Гена с грубой настойчивостью прижал Соню к себе. — Мы должны быть только одни, понимаешь?! Только ты и я, и никого больше!

— Но почему?! — Она пропустила тот момент, когда Гена резким движением перевернул ее на спину и сильно придавил собой. Его лицо со странно вздувшимися венами на лбу и висках оказалось так близко от нее, что ей стало почти невозможно дышать.

Гена ответил не сразу. Сначала он впился в ее губы и долго терзал их, то прикусывая, то глубоко проникая в ее рот своим языком. Потом, еле сдерживая судорожно рвавшееся из легких дыхание, он почти прохрипел:

— Потому что нам необходимо устранить все неясности, что существуют между нами. Разгадать все тайны, которые мучают тебя… и меня заодно. И только потом мы с тобой допустим в нашу жизнь кого-то еще. А пока этого не случится, дорогая моя, мы будем с тобой только вдвоем. Ты и я! Я и ты, и никого и ничего лишнего между нами. Будем разгадывать…

Глава 21

Татьяну Ребрикову вызвали по повестке в милицию. Сначала она не могла в это поверить. Думала, что ей по ошибке вручили этот казенный конверт с казенным штампом. Долго вертела его в руках, не решаясь вскрыть. Потом осторожно надорвала край и выудила оттуда шуршащий листок шаблонного текста с подчеркнутыми словами. Причем слова были подчеркнуты не все. А только те, где она значилась как свидетель, и те, что грозили расправой за дачу ложных показаний.

— Господи! — охнула Татьяна, надернула на ноги обрезанные по щиколотку валенки, быстро сунула руки в рукава дежурной куртки и поспешила во двор.

Вчитываться в повестку на глазах у сыновей и мужа она не имела права. Они бы сразу пристали с расспросами. Не сейчас, так после ее визита в милицию. А что она могла им рассказать? Что? Правду? Нет! Что угодно, только не правду…

Татьяна обогнула угол дома и, минуя дощатый туалет, по расчищенной дорожке углубилась в сад. Сад, впрочем, — это слишком громко было сказано. Четыре яблони, пара сливовых деревьев и три вишни. Плодоносили они плохо, а хлопот с ними было много. Но Таня все равно любила свой участок и любовно именовала «садом». Любила побродить здесь в пору цветения. Любила посидеть душным летним вечером под яблоневой кроной на старенькой скамеечке, которую все никак никто не удосужился починить. Сейчас, под толщей снега ее не было видно. Но Татьяна точно пришла к тому месту, где располагалась скамеечка. Обмела снег и села на нее, напрочь позабыв о том, что валенки надеты лишь на тонкие колготки. Под курткой, кроме футболки с короткими рукавами, нет ничего, а голова и вовсе не покрыта.

Она про все позабыла и совсем не чувствовала холода. Сидела, глубоко запахнув куртку, обняв себя руками, и смотрела невидящими глазами прямо в покореженный молнией ствол старой сливы. Подбородок ее слегка подрагивал, а глаза время от времени наполнялись слезами. Но она не заплакала, сдержалась. Опять же — из соображений безопасности. Ее домашние пусть и плохо приспособлены к жизни, но все же люди достаточно наблюдательные и чуткие. Они моментально почувствуют, что что-то случилось. А как же иначе? Только что распаковывали покупки, которыми она всех решила побаловать, смеялись, подшучивали друг над другом, и тут же вдруг слезы. Непорядок! Непорядок, требующий вмешательства. А вот вмешательства-то как раз и не требовалось. Лишним оно было для нее в настоящий момент. Ей нужно было побыть одной и все продумать. Причем продумать до мелочей. Каждый возможный нюанс должен быть ею просчитан.

Ну почему?.. Господи, почему, когда, казалось, все так удачно сложилось, начинают возникать какие-то трудности? Кстати, а какие?..

Татьяна обеспокоенно завозилась на скамейке. Чего это она запаниковала раньше времени? Еще неизвестно, по какому вопросу ее вызывают, а она уже готова разреветься. Ну, указан номер статьи в повестке, и что? Хорошо разве она знакома с кодексом, как же! Может, ее вызывают по проблеме кражи соседских кур, или, скажем, в той самой электричке, в которой она ездит ежедневно, кого-то обокрали, и она могла что-то видеть…

— Нет, все не то, — горестно прошептала Таня побелевшими губами и поняла вдруг, что сильно продрогла.

Она встала со скамейки и медленно побрела обратно к дому.

Нет, успокаивать себя было бы глупо. Ясно же как божий день, что вызывают ее из-за этого ублюдка. Если бы из-за соседских кур, то действовал бы местный участковый, а не областное управление. А в электричке никто ее адреса не спрашивал, да и про кражи что-то она ничего не слышала. Нет, это из-за убийства. Все из-за него! Даже с того света он достает ее своими гнусными смуглыми руками!

Вспомнив о его руках, Татьяна передернулась и, странное дело, почти сразу же успокоилась. Ненависть к нему — ныне покойному — ничуть не становилась меньше, но именно ненависть всегда помогала ей выживать. Татьяна выжила, ненавидя одноклассников, потом сокурсников, далее — сослуживцев. В моменты особенно острых приступов этого исступленного чувства она переставала быть женщиной, переставала быть просто человеком. Она становилась машиной. Холодной, бездушной, расчетливой. И ни разу не оступилась, выверяя каждый свой шаг. И здесь она тоже справится! Подумаешь, вызвали к следователю! Ну и что? Кто он такой, в конце концов? Наверняка — простой безусый пацан, скучающий над протоколами дознаний и день и ночь мечтающий о погонах и взятках в особо крупных размерах. Обвести вокруг пальца такого лоха ей ничего не стоит! Обвести и направить куда следует. Здесь уж она постарается, будьте уверены! Она им так мозги запудрит, что и через сто лет не поймут, кто прав, а кто виноват! Лишь бы только все пошло так, как ей нужно. А там уж она сориентируется по ходу. У нее еще есть время продумать все варианты и все возможные ходы отступлений. Вот только что она должна будет засвидетельствовать? Что именно?..

— Нас интересует буквально все. — Парень, которому и в самом деле было лишь немного за двадцать, смотрел на нее бесхитростным взглядом и ободряюще улыбался. — Понимаете, убийство соседа вашей матери…

— Он не был ее соседом! — осторожно вставила Татьяна. — Он там поселился совсем недавно. К тому же жили они на разных этажах. Разве это может считаться соседством?

— А почему нет? — Следователь недоуменно захлопал длинными, совсем не мужскими ресницами. — В одном же подъезде жили. Прожили рядом почти полгода. И, по имеющимся сведениям, поселился он там не без вашего участия.

— Как это?! — Ей показалось вдруг, что за шиворот ей швырнули горсть хрустящего снега.

Приятное, симпатичное лицо следователя исказилось до неузнаваемости и поплыло куда-то влево.

К такому переходу Татьяна совершенно не была готова. Первые пятнадцать минут беседы они топтались на одном месте, кружили вокруг темы нежелательного соседства и ни на сантиметр не сдвигались в сторону. Ей это казалось очень удобным и вполне безопасным. Ну, жил кто-то, девок водил, а в остальном никаких жалоб не поступало ни от ее матери, ни от ее соседки, проживающей дверь в дверь. Видела ли его она лично? Да, кажется, пару раз сталкивались у подъезда. И все? И все… Безупречная беседа, с точки зрения самой Татьяны. Безупречная и малоинформативная. А тут вдруг всплывает какое-то ее участие…

— Я не совсем понимаю, — она округлила глаза и, некрасиво дернув рукой, поправила выползшие из-за уха пряди волос. — Как это — он поселился не без моего участия? Что вы хотите этим сказать?!

— Только то, что сказал, — следователь источал добродушие, говорил мягко и без напора. — Квартирная хозяйка, в чьей квартире он жил, она ведь знакома вам?

— Марь Пална? Конечно! Я же выросла в этом доме. Она меня знала всю жизнь и…

— Понятно, — следователь премило улыбнулся, потянулся влево и еле слышно щелкнул тумблером чайника. — Сейчас чай будем с вами пить. Не откажете в компании?

— Спасибо, но…

Он сбивал ее с толку — этот добродушный малый. Он вполне мог оказаться не совсем таким, каким она себе его представляла: алчным, безмозглым карьеристом. Он мог оказаться тем самым змеем, что торопится свернуться на твоей груди кольцом, а потом выстрелить в тебя жалом или затянуть предательскую петлю на твоей шее.

Татьяна судорожно сглотнула и потянула книзу тесное горло нового шерстяного свитера. Боже, какое неудобство носить такую одежду! Как же их Перова носит, меняя почти ежедневно? Как выдерживает такое испытание ее хлипкая шейка? Татьяна едва не скрипнула зубами, вспомнив о ней. Вот уж воистину кому всегда везет в этой жизни, а почему, спрашивается?

— Так вот, небезызвестная вам Мария Павловна Невзорова в ответ на то, откуда в квартире, принадлежащей ей, взялся вышеназванный гражданин, вполне внятно ответила, что жильца, дескать, нашли ей вы! Представляете?

Следователь задвигал ящиками стола, извлек оттуда пару вполне приличных чашек, аккуратно уложил в каждую по пакетику чая и налил кипяток. При этом он очень внимательно посматривал на нее — Татьяну — и все так же продолжал благодушно улыбаться.

— Но это неправда! — вскричала Татьяна и с силой вцепилась в свою сумку. — Я представления не имею, кто это! Я даже никогда… Да как можно представить меня рядом с ним! Господи! Она совсем из ума выжила, что ли? У нас в подъезде больше половины квартир сдается. Престарелых родителей забрали к себе дети. Кто вот, как Марь Пална, уехал к родственникам в деревню, считая, что там более сытая жизнь. Я так не считаю, к примеру!.. Так если ей верить, то я заселила почти все пустующие квартиры? Так, что ли, получается?

Татьяна рассмеялась сухим неприятным смехом, без конца заправляя волосы за уши и совершенно не отдавая себе отчета в том, насколько непривлекательно она выглядит сейчас.

— А вы знаете, в ваших словах, пожалуй, есть рациональное зерно, — парень весело мотнул головой и задорно щелкнул пальцами. — Потому что минимум трое из шести жильцов, сдающих квартиры в вашем подъезде, обращались за помощью именно к вам. Не припоминаете?

Господи, ну конечно же, она давно поняла, о чем речь. Конечно, тут же прокляла и свое доброжелательное отношение к соседям, и желание прослыть доброй и отзывчивой, и рок, что сумел так гнусно воспользоваться ситуацией. Но не признаваться же в этом этому милому парню вот так, с бухты-барахты! Тем более что его милые манеры начали потихоньку ее настораживать и действовать на нервы.

— Ну, Татьяна Николаевна, не может такого быть. — Он пригубил чай и жестом указал ей на ее чашку: — Угощайтесь…

— Спасибо, — она осторожно приняла из его рук чашку и призадумалась.

А что она, собственно, потеряет, если признается? Допустим, милиции о ее интернетовских услугах уже все известно. Если она станет упираться, он может обратиться к ее начальству и настучать на нее. Может тогда влететь за то, что использовала служебное положение в личных целях. Нет, молчать не резон. Нужно выходить из этого пике…

— Кажется… Кажется, я начинаю понимать, что вы имеете в виду, — она дернула губами, пытаясь выдавить улыбку, и тут же закрылась от него чашкой, отхлебывая чай. — Я и в самом деле помогала им размещать объявления через Интернет. Многие распечатывала, иногда не по одному разу и даже развешивала на досках объявлений. Кажется, с Марь Палной так и было. Да, точно. Она обратилась ко мне с просьбой, не помню точно когда…

— В феврале этого года, — подсказал следователь, как по мановению волшебной палочки, стирая с лица улыбку и надевая маску профессиональной строгости.

— Может быть, — Татьяна снова принужденно улыбнулась.

— Это же можно установить. Данные в компьютере…

— Ой, да что вы! — она почти весело всплеснула руками. — Подобной ерундой я не засоряю свой компьютер. Я тут же их уничтожаю, в смысле объявления…

— И граждане, желающие получить жилье, к вам лично не обращаются?

— Нет, конечно! Я же всегда указывала адрес сдаваемой квартиры. При чем же здесь я?! С какой стати Марь Пална так исказила ситуацию, не понимаю!

— Значит, вы утверждаете, что не знали покойного? — Милый парень исчез, представив ее вниманию жесткого стража порядка с насупленными дужками темных бровей, сведенных на переносице. Следователь вперил в Татьяну жесткий взгляд и, медленно цедя каждое слово, начал говорить: — А вот пара моих свидетелей утверждают как раз обратное. И к утверждениям этим я не могу не прислушаться. Когда я снова и снова перечитываю их показания, я все больше утверждаюсь в мысли, что вы были знакомы с покойным.

— Нет! — Татьяна теперь уже двумя руками драла вязаное горло на свитере, почти швырнув на стол чашку с едва тронутым чаем. — Это неправда! Мы не были знакомы!

Следователь выбрался из-за стола. Он оказался вдруг очень высоким и очень громоздким для такого крохотного кабинета.

Он обогнул угол стола, приблизился к Татьяне. Сел на стол прямо перед ней, представив ей на обозрение широко расставленные крепкие ноги. Она могла поклясться, что чувствует запах крема на его ботинках. Ей вдруг стало дурно. И от того, каким неприятным сделался их вполне безобидно начинавшийся диалог, и от опасной близости его массивного тела, пахнувшего слишком мужским, слишком резким запахом.

— Итак! — начал он вкрадчиво и приблизил свое довольно-таки симпатичное лицо почти вплотную к ее глазам. — Что связывало вас с покойным? Что за отношения были между вами? Почему он постоянно обращался с вами дурно? Что за дикая сцена произошла между вами в лифте за несколько дней до его смерти? Я жду ответов! И советую вам не лгать. За дачу ложных показаний законодательство предусматривает весьма суровое наказание. Итак…

Татьяна попыталась сглотнуть, но пересохший язык лишь больно оцарапал небо. Воздуха катастрофически не хватало, а все этот новый свитер с неимоверно тесным горлом. Все, сейчас она точно хлопнется в обморок. Рухнет мешком со стула прямо к его начищенным ботинкам. А он будет стоять и смотреть на нее с высоты своего роста и, возможно, издевательски ухмыляться. Она тряхнула головой, пытаясь согнать с себя наваждение, и сдавленно произнесла:

— Никаких отношений не было и быть не могло. Он просто… Просто ненавидел меня за что-то…

— За что?

— Откуда мне знать? — Она устало облокотилась локтем о стол, едва не коснувшись его крепкого бедра. — Может, за то, что я вечно с сумками бегала, будто вьючное животное. Может, за то, что я некрасивая. А может, просто из-за того, что я никогда не связывалась с ним. Просто проходила молча, стараясь не обращать внимания.

— А в лифте он тоже оскорблял вас или… что-то еще? Свидетели утверждают, что лифт завис минут на пятнадцать и оттуда раздавались какие-то сдавленные крики. За это время…

— Ничего. Абсолютно. Он просто оскорблял меня, пытался вырвать сумки из рук, и все, — она старалась говорить твердо и без эмоций, даже глаза подняла на следователя, отслеживающего каждое ее движение. — Что он мог сделать со мной в лифте, по-вашему?

— Да все, что угодно! — обрадованно воскликнул парень и вернулся на свое место за столом. — Мало у нас преступлений совершается именно в лифтах? Посмотрите статистику. Чего только там не происходит!

Тут он начал приводить массу примеров, старательно нагнетая и без того тяжелую атмосферу допроса. Но что-то пошло у него не так. То ли ему на каком-то этапе и в самом деле не хватило профессионализма, то ли его свидетели снабдили его не такой уж существенной информацией, потому что в какой-то момент он заговорился до такой степени, что сморозил явную чепуху и смущенно умолк.

— И все же я вас разочарую, — Татьяна интуитивно почувствовала его смущение и внезапно ощутила уверенность. — В лифте не произошло ничего, что могло бы толкнуть меня на убийство. Вы ведь к этому клоните?

— Ну почему сразу так! — воскликнул он, но по лицу у него поплыли красные пятна.

— Из-за того, что он рассыпал мои макароны, не убивают, поверьте, — она усмехнулась, вспомнив, с какими намерениями вышла в тот день из лифта. — Ну, не нравилась я ему, и что?! Это уж ему было бы уместнее меня прикончить, а не мне его.

— Однако ваша мать была совсем другого мнения, — ясно было, что этот козырь он держал в рукаве до поры. — Она сказала, что в тот день вы зашли к ней сама не своя, и руки тряслись, и волосы были всклокочены, и одежда в беспорядке. Он… пытался насиловать вас?

— Ах, прекратите, ради бога! — Татьяне сделалось смешно. — Стал бы этот красавчик опускаться до такого ничтожества, как я! У него желающих было хоть отбавляй.

— Кто, например? — слишком быстро спросил он и взял в руки шариковую ручку. — Кого вы можете припомнить?

— Я? Никого, господи боже мой! Я и его-то видела редко, а уж девок его… Однажды, правда, мать сказала мне, что была какая-то светловолосая женщина, которая испугалась якобы встречи со мной и спряталась от меня в машине. Вроде бы увидела меня издалека — и спряталась. Мать видела это в окно. Говорили, что эта дама с лета посещала его. А больше…

— Кто говорил? — и опять вопрос прозвучал слишком поспешно.

— Ну… кто видел ее из окна, когда она приходила к нему.

— Кто видел-то?

— Спросите лучше у моей матери. Я же в этом доме бываю набегами. Знаю лишь то, что говорит мне она.

Татьяна выверяла буквально каждый свой слог, каждую букву, боясь сболтнуть лишнее. Позиция равнодушной к происходящему женщины ее вполне устраивала. Но после высказанного следователем острого интереса к светловолосой женщине в ее душе что-то вдруг запело. Какая-то еще неоформившаяся, звенящая нота, которая должна была стать первым аккордом той симфонии, что Татьяна изначально пыталась сложить. Только бы этот паренек помог ей! Только бы не свернул с нужного направления.

— Ваша мать ее видела лишь дважды, а вот ее соседка… — Тут следователь многозначительно умолк.

Татьяна тоже молчала. Ждала. Соседка матери была вредной теткой. Все и всегда про всех знала. Но при этом излишней болтливостью женщина не страдала, бывала частенько резковата. Если ее не устраивал собеседник или она в нем улавливала какие-то признаки фальши, то могла и вовсе не раскрыть рта. Неужели и ее очаровал этот безусый следователь и она ему рассказала про тот день? Это плохо, это может привести к новым осложнениям.

— Вот соседка и пусть вам расскажет про эту даму, — заполнила паузу Татьяна, потому что парень призывно помалкивал. — Если она что-то или кого-то видела, обязательно расскажет.

— Уже нет, — изрек он печально, пожалуй, слишком печально, чтобы можно было заподозрить его в искренности.

— Почему? — Татьяна подалась вперед, снова вцепившись в горло свитера: вот далось оно ей сегодня.

— Кто-то ночью третьего дня соседку вашей матери — тю-тю…

— Что значит тю-тю?!

— Гм-мм, умерла она в результате ударов тупым предметом в лобную часть головы. Убили ее, вот так-то… — Следователь искоса направил в ее сторону подозрительный взгляд красивых серых глаз. — Как думаете, за что?

— Логичнее всего, конечно, предположить, что она могла видеть убийцу этого… квартиранта. Это вполне логично, если связывать оба этих преступления. А так… Могли и за что-то другое… Мало ли у нас преступлений совершается в лифтах да в квартирах одиноких старушек! Сумочки отнимают, по голове бьют из-за полсотни на бутылку. Сами же только что мне рассказывали.

Если он и уловил язвительные нотки в ее словах, то ничем не выдал себя. Перекатывал карандаш в длинных пальцах и, не переставая сверлить Татьяну взглядом, помалкивал.

— Считаете, что она могла что-то видеть? — буркнул он недовольно какое-то время спустя.

— Об этом лучше было бы спросить у нее, но учитывая обстоятельства… — Татьяна обескураженно улыбнулась. — Так я могу идти?

— Подождите, — резко прикрикнул на нее следователь, когда она приподнялась было с порядком надоевшего ей стула. — Тут вот еще какое дело…

Татьяна снова плюхнулась на стул и замерла в ожидании. Что там еще у него за кролик в шляпе? Со всеми предыдущими сюрпризами она вроде как справилась, что же еще… Нужных ей вопросов он так и не задал, а самой напрашиваться на откровения было нельзя. Но тут парень наконец-то порадовал ее, проявив чудеса проницательности.

— Как вы думаете, почему эта дама спряталась от вас?

— Какая дама?

— Та самая дама! — вспылил следователь. — Которая посещала этого несчастного квартиранта!

— Может быть, она всегда так пряталась? — предположила осторожно Татьяна, возликовав в душе от того, как правильно следователь угадал направление, в котором ему надлежало двигаться.

— От остальных граждан она просто отворачивалась либо ждала в отдалении, когда территория у подъезда будет чистой, из-за вас же она буквально сиганула в тачку и сидела там до тех пор, пока вы не скрылись из виду. Как вы думаете, почему?

Он перестал теребить пальцами карандаш и принялся теперь сворачивать из бумаги для заметок крохотные кулечки. Татьяна подождала, пока кулечков станет пять — она так загадала, — и только тогда, с затяжными паузами между словами произнесла:

— Ну… правильнее всего можно было бы предположить… что… мы с ней были знакомы… Но это ведь не может служить вам…

— Это нам решать, — опять же резко оборвал он ее, одним движением сгреб в сторону скрученные кулечки и взял в руки авторучку. — Давайте, называйте поименно всех ваших знакомых женщин, которые подходят по описанию под этот типаж.

— Да вы что! — вскричала Татьяна, стараясь выглядеть возмущенной. — Вы что же думаете, я буду сейчас сидеть перед вами и доносить на моих знакомых? А если я ошибусь?

— А вот это уже не ваша забота. Мы не ошибемся, будьте уверены.

— Да уж! — против воли вырвалось у Татьяны. — Вы не ошибаетесь! Засудите человека, а я окажусь виновата!

— Да за что же ее судить? — вскричал следователь и принужденно рассмеялся. — Только за то, что она влюбилась не в того человека? Так за это не судят, будьте уверены! Все, что нам от нее нужно, так это воссоздать картину того злополучного дня. Может, она столкнулась с кем-то в подъезде, или покойный был с ней предельно откровенным. Сами же понимаете, что нам важна любая информация, все равно от кого. Итак?..

Татьяна поломалась для порядка еще минуты три-четыре, то и дело всплескивая руками и сокрушаясь на предмет того, как неправедно она поступает. А потом назвала четыре фамилии. Одна из этих женщин умерла полгода назад от рака, это было Татьяне доподлинно известно. Две других — ее бывшие сокурсницы, которых она ненавидела особенно люто за вечные издевки в пору студенчества — укатили за бугор еще лет пять назад. А последняя…

— А эта, как ее там… — следователь склонился к своим каракулям, — Софья Перова, кажется… Да, именно. Она замужем?

— Нет, кажется. А вообще я не знаю о ней практически ничего, — Татьяна старательно контролировала дикцию, упаси ее бог выдать свое ликование. — Скрытная очень девушка. Как специалиста могу охарактеризовать, а вот о личной ее жизни не знаю практически ничего.

Они проговорили о Соне еще минут десять. Почему-то следователя очень смущал тот факт, что Перова была не замужем. И он всячески старался вытянуть из Татьяны что-нибудь еще. Но как бы ей того ни хотелось, она сдержала себя. Пусть сами разбираются с этой милой девочкой. Ее миссия на этом закончена. Но следователь, оказывается, думал иначе.

— Я попросил бы вас никуда не уезжать, пока идет следствие, — пробормотал он куда-то в стол, подписывая ей повестку.

— Почему?! Я что, в числе подозреваемых? — под ложечкой тут же полыхнуло неприятным холодком.

— Нет… Пока нет… Это вынужденная мера, поймите. И она применима не только к вам. А пока — до свидания…

«В гробу я видела свидание с тобой! — Татьяна летела по улице, не разбирая дороги. — Тебе, козлу, дана наводка, вот и ищи! Подозревать он меня удумал! Ишь, умник! А мать еще говорила, что милиция не заинтересовалась этим убийством! Как же! Видно, большой птицей слыл этот говнюк в своих кругах! Да тут еще соседку убили… Кому понадобилась эта старая карга?! Видимо, она и правда что-то заметила, раз пригрели ее по умной головушке. Ну, оно и к лучшему. А то выболтала бы что-нибудь лишнее. Надо бы с матерью поговорить насчет того молодчика, что наведывался к этому азиату спустя несколько дней после его смерти… Рассказала она им или нет? Нет, скорее нет. Иначе этот малый у меня бы спросил. Непременно спросил бы. Только я бы ничего ему не ответила про него. Ни-че-го! Что мне было нужно, я сказала! Парень был бы здесь лишним… Ах, как все удачно сложилось! Пусть теперь наша нежная Сонечка поваляется на нарах недельку-другую. Пока разберутся, пока найдут истинную виновницу всего, крылышки-то ей там пооборвут, лоск ее с нее подсотрут! А то халат ей мой не нравился, скотина! Вечно нос морщила. Ничего, теперь не сморщит свой носик в мою сторону. Теперь ей будет не до этого. Хорошо бы к этому делу да еще ту самую посылочку приобщить. Избавилась Сонька от нее или нет? Ладно, пусть с этим делом милиция разбирается. С меня теперь все взятки гладки. А что приказал никуда не отлучаться, это он всем наверняка так говорит…»

Татьяна посмотрела на часы и поразилась тому, как мало времени прошло с того момента, как она поднялась по ступенькам областного управления. Пока сидела там, думала — целая вечность прошла. А всего-то и минул час. На работу возвращаться смысла не было. До следующей электрички еще пара часов. Чем занять время? Сходить к матери? Нет, хватит на сегодня визитов. Нужно подумать, успокоиться и… купить себе чего-нибудь. Себе и своим милым мальчишкам. Как они радовались обновкам! Как славно выглядели в них. Муж даже помолодел, примеряя новый костюм. Да, в магазины — и только туда! Теперь она может себе позволить неприлично потратиться. И хватит ей этого всего ох как надолго. Много дольше, чем всякие там Соньки Перовы могли себе представить…

Глава 22

Совместное пребывание под одной крышей протекало почти безоблачно. И это невзирая на Сонины опасения, невзирая на то, что Гена не ходил на службу — по ее примеру он взял отпуск и постоянно теперь маячил у нее перед глазами. И еще невзирая на то, что ей приходилось периодически укладываться с ним в постель. В последнем она даже с некоторых пор научилась находить для себя удовольствие. Что не могло ее не порадовать и попутно привести к утешительному выводу, что она не лесбиянка и не фригидная крыса.

Соня даже могла поклясться, что ее нисколько не раздражают его манеры, которые она находила немного странноватыми. Вечное желание напевать себе что-то под нос во время бритья. Патологическая любовь ко всем телевизионным спортивным каналам. И даже тот факт, что общение Сони с матерью по телефону свелось к одному звонку в неделю вместо обязательных ежедневных, не рассматривался ею теперь как попирание ее прав.

Казалось бы, живи себе и радуйся. Все же хорошо! Все почти как у людей. Но все дело было в том, что это самое «почти» и не давало девушке покоя. Геннадию, по всей видимости, тоже. Потому что Соня частенько ловила на себе его внимательные изучающие взгляды. Гена ни разу с их первого дня не спросил ее ни о тайнах, которые она якобы от него имеет, ни о мотивах, подвигнувших ее на то, чтобы сделать ему почти неприличное предложение. Но, невзирая на его тактичное помалкивание, все невысказанное незримо носилось в воздухе и отравляло жизнь им обоим.

А тут еще эта странная история, приключившаяся с ней во время их вчерашней прогулки…

Соне с трудом удалось взять себя в руки после того, что случилось. Сердце колотилось в груди так, что казалось, его стук слышат прохожие, спешащие по заснеженному проспекту. Дыхание застряло в горле, а тело свело судорогой. Она даже не сразу поняла, что произошло. Потом долго пыталась найти этому объяснение, но так и не смогла. А если не смогла объяснить самой себе, что тогда она могла рассказать Гене? Что в тот самый момент, когда Гена пошел в магазин за пирожными, которых ей вдруг страшно захотелось, кто-то подошел к ней сзади и встал прямо за ней? Глупо? Конечно, глупо, потому что был час пик, народу везде полно. Многие торопились и обгоняли друг друга, толкаясь плечами и портфелями. Что еще она могла рассказать ему? Что кто-то обдал ее не прикрытое беретом ухо своим горячим дыханием и затем сдавленно прошептал… А что прошептал? Что?! К своему ужасу, Соня не могла вспомнить дословно все то, что нашептал ей чей-то мужской голос. Страх настолько сковал ее всю, что она буквально оглохла. Кажется, он что-то сказал ей о том, что он всегда рядом… Или нет? Просил не бояться… Да, кажется, так. Или она ошибается?

Это было похоже на дурной сон, на галлюцинацию, еще бог знает на что. На сумасшествие, в конце концов! Чего же тогда ей языком болтать? Мало ей Генкиных подозрений, недомолвок? Нет, уж лучше она промолчит и попытается найти этому странному происшествию объяснение. Глядишь, и придет к ней озарение.

Озарение не пришло, зато пришла милиция…

Соня сидела за столом в кухне и не без удовольствия наблюдала за тем, как Гена, повязавшись передником, убирает со стола. Они только что позавтракали и собирались пить кофе. Настроение было почти безоблачным. Только что звонила мама и долго о чем-то разговаривала с Геной. Тот дико смущался и даже краснел, что-то мямлил и без конца повторял: «Да, конечно». Потом он передал трубку Соне и замер в метре от нее.

— Не подслушивай! — шутливо возмутилась она.

— Ни в жисть! — Гена преданно посмотрел на нее и убедительности ради стукнул себя кулаком в область сердца.

Мама минут пять выспрашивала ее о здоровье, о погоде и о том, что она сейчас кушает и во что одевается. Потом она вдруг всхлипнула и сдавленно пробормотала в трубку:

— Не обижай его, девочка моя! Он хороший…

— Да? — Соня делано рассмеялась. — Я вроде бы должна была и сама об этом знать или нет?

— Ах, милая, зная твою романтическую натуру, нетрудно предположить, что ты даже отчества его не знаешь!

Мама, как всегда, оказалась права, но не признаваться же ей в этом! Поэтому Соня ограничилась лишь многозначительным хмыканьем, могущим означать все, что угодно.

— Поэтому папа взял на себя смелость, — продолжила между тем мама чуть виноватым голосом, — узнать о твоем избраннике чуть больше, чем ты и сам он о себе сообщили…

— Во-от как! — Соне сделалось любопытно. — И как далеко зашли его поиски? Чего он там такого накопал про моего избранника, что мне возбраняется его даже обидеть?

— У, какая ты!.. — Мама обиженно вздохнула. — Он ведь наверняка стоит рядом с тобой, так?

— Допустим.

— Сонька, прекрати немедленно ерничать! Парню досталось в этой жизни. Ничего, кроме тепла и любви, ему не требуется. И ты свои штучки брось! Ты у нас барышня избалованная, могу себе представить, как поизмывалась над ним, прежде чем… Ну да ладно уж теперь… Нет, но надо же было так долго скрывать его от нас! Гена сказал, что вы уже год вместе…

Соня быстро показала Геннадию кулак, на что тот лишь виновато пожал плечами.

— А мы-то тебя сватали… Ну ничего, надеюсь, к свадьбе успеем вернуться. — Мама снова всхлипнула. — Обязательно нас дождитесь… Ты счастлива, Сонька?

— Ну… да, — Соне очень не хотелось огорчать маму, поэтому она сказала совсем не то, что думала.

— Вот и славно. Мы с папой довольны твоим выбором. Не ссорьтесь… И еще раз прошу тебя… не обижай его…

Они попрощались, Соня повесила трубку и с новым интересом уставилась на своего нареченного.

Чего же такого накопал на него ее предусмотрительный папочка? Как и где досталось Геннадию в этой жизни? И почему он может ограничиться лишь ее любовью и теплом, не включая материальные блага? Интересно, интригующе…

Соня ничего не рассказала ему о разговоре с мамой, как не стала спрашивать у него и о причине его смущения. Будет желание, сам расскажет, нет — она спросит через какое-то время у мамы. Пока же можно лишь радоваться тому, что ее выбор родителями одобрен. Надо же, какой неожиданный поворот событий… Сама Соня была совсем другого мнения о нем. Да и мотивы, толкнувшие ее в его объятия, были гораздо более прозаическими. А тут, оказывается, не все так безнадежно…

Соня повеселела настолько, что почти забыла и о вчерашнем недоразумении во время прогулки, и о злополучной коробке, которую она спрятала в одной из камер хранения на железнодорожном вокзале.

Они сообща приготовили завтрак. Мило переговариваясь, съели его. Потом Гена вызвался убрать со стола и самостоятельно сварить кофе, нещадно хвастая, что такого кофе Соня никогда не пробовала. Она благосклонно позволила ему и то, и другое. Сидела за столом, наблюдала за его хлопотами и ловила себя на мысли, что вот она — идиллическая картинка ее семейного счастья — почти получилась. Чего еще можно желать? Внешние данные у Гены почти безукоризненные, если закрыть глаза на его хромоту. Отношение к ней — лучшего и желать невозможно. Альфонсом он тоже вроде не был, во всяком случае, родительское досье свидетельствует о достойном прошлом ее будущего мужа. Еще каких-нибудь пара-тройка штришков — и все, можно планировать рождение первенца и все такое…

— Ты чего это улыбаешься? — выключил воду, достал чашки для кофе и теперь искал по полкам сахар.

— Просто так… Настроение хорошее, — Соня поставила локти на стол и уложила подбородок на скрещенные кисти рук.

— Да?.. Это хорошо, когда настроение хорошее… — Гена, обернувшись к ней, тоже улыбнулся. — Вечно бы на тебя смотрел на такую…

— Какую?

— Улыбающуюся, милую, главное — мою, — он запнулся, потом хитро так прищурился и спросил: — Соня, а может, ну его, кофе этот? Так ли уж ты его хочешь? Я в том смысле, что, может, нам его чем-нибудь заменить?.. Ну, ты понимаешь, я надеюсь…

— Да иди ты! — Она рассмеялась, запустив в него стопкой льняных салфеток. — Вечно ты!..

Он успел сделать лишь пару шагов в ее сторону, а она — встать со стула, когда раздался этот дурацкий звонок в дверь.

— Не открывай! — крикнула она неестественно сдавленным голосом, сама не понимая, почему так испугалась.

— Почему? — Гена был уже у кухонной двери. — Музыка играет, ясно же, что мы дома. Глупо не открывать. А вдруг это твои подруги? Сонь, ты чего?

Знать бы ей — чего она! Просто сердце зашлось разом и словно исчезло куда-то. И изображение сделалось вдруг нечетким. Стены кухни поплыли влево, а раскиданные по полу салфетки утратили свое очертание, превратившись в небесно-голубые размытые пятна. И еще по спине продрало таким морозом, что судорогой свело лопатки. И с чего это? Знать бы ей!..

— Геночка, ну пожалуйста, не открывай! — пискнула она жалобно, но ее просьба не была услышана, так как Гена оказался уже у входной двери.

Она услышала щелчок замка, потом приглушенный говор в прихожей. Причем по топоту ног было ясно, что визитер был не один. Потом изумленный вскрик Гены и какие-то громкие протестующие возгласы, опять же его. Другой мужской голос скорым речитативом все что-то говорил и говорил без остановки. Соня не могла себе представить, кто это. Просто стояла посреди кухни и, прижав сжатые кулаки к груди, умоляла себя не бояться.

— Соня! — Гена крикнул так громко, будто она находилась сейчас на балконе соседнего дома, а не стояла в трех метрах позади него. — Что это такое?

Ей все же пришлось сделать над собой усилие и пойти в прихожую.

У двери стояли трое незнакомых ей мужчин. Один в штатском, высокий симпатяга, парень с удивительными глазами, смотрящими в настоящий момент на нее с немым укором. И два милиционера при полном параде: в бушлатах и теплых шапках мышиного цвета. Взгляды их были по-казенному суровы, что опять же не вселяло оптимизма.

— Соня! Что это? — Гена привалился к стене и, вытянув вперед обе руки, указал ими в сторону визитеров. — Они говорят, что пришли за тобой! Говорят о чем-то диком и непонятном!.. Я просто не могу поверить! Что это такое?

Соня молчала. И не потому, что не знала, что нужно говорить в подобных случаях, а потому, что ожидала увидеть этих ребят много раньше.

— Пришли все-таки… — обронила она вполголоса, но все услышали.

Гена слабо охнул и сполз по стене, неловко выставляя в сторону негнущуюся ногу. А парень в штатском плотоядно улыбнулся ей, пробормотав:

— А вы, оказывается, нас ждали?

— Да нет, собственно, — Соня обхватила себя руками и еле удержалась от того, чтобы не усесться на пол рядом с Геной. — А вы по какому вопросу?

— Ой, чуть не сказал — по процедурному! — парень дурашливо продекламировал старый шлягер. — Хотя это и не против истины, совсем даже наоборот.

— Итак, я слушаю вас. — Знал бы кто, чего ей стоило это самообладание, челюсти просто сводило судорогой от желания лязгнуть зубами, но нельзя было этого допускать, ни в коем случае нельзя. — Что заставило вас вторгнуться на мою территорию?

— О, вот как! — Парень осклабился в улыбке. — Молодцом, гражданка Перова! Вторжение, да еще на территорию частной собственности… Но вторжение наше вынужденное.

— И даже ордер имеется?

Все, если она сейчас не присядет на что-нибудь, то упадет непременно. Или начнет выть прямо посреди прихожей. Хвала господу, что догадалась увезти коробку с наркотиками из квартиры!

Как оказалось, ордера на обыск у визитеров не было. Но решение о задержании ее на трое суток кем-то было все же подписано.

— А можно узнать, в чем меня обвиняют? — вяло поинтересовалась Соня, хотя ответ знала наверняка.

— Там узнаете, — туманно пообещал ей симпатичный малый, стражи в форме оставались безмолвными до самого конца. — Собирайтесь быстрее…

Гена поднялся в тот самый момент, когда Соня проходила мимо него. Взял ее под локоть и почти волоком потащил в ее комнату. Там он припер ее к двери и с диким свистом, вырывающимся из легких, прошипел:

— Что это? Ты можешь объяснить мне все хотя бы сегодня? Что происходит, черт возьми?

— Не кричи на меня, — попросила Соня, тупо глядя перед собой. — Я сама ничего не понимаю. Все так глупо… Они ничего не говорят. Как я могу что-то знать?

— Ты не могла не знать, черт тебя побери! Не могла, не могла, не могла!

Его руки больно ухватили ее за плечи, лицо исказилось, сделавшись просто страшным. Было видно, что он по-настоящему встревожен. Хотя это слово было лишь слабым отражением того, что с ним происходило. Смотреть на него ей стало просто невозможно. Странным образом вдруг заслезились глаза, и в горле образовался комок таких немыслимых объемов, что показалось — оно сейчас разорвется.

— Генка, — сипло протолкнула из себя Соня и, запрокинув руки ему на плечи, вжалась в него. — Я боюсь! Я и правда не понимаю, что происходит! Что-то кружится вокруг меня, а я ничего не понимаю! Помоги мне… Помоги мне, Геночка!

И Соня разрыдалась. Она слабо помнила, как Гена одевал ее, словно маленькую девочку. Вдевал ее негнущиеся руки в рукава. Гладил по голове, вытирал слезы и умолял ее держать себя в руках.

— Я разберусь со всем этим, Сонечка! Я клянусь тебе, что разберусь! Я поеду за тобой следом и буду постоянно рядом. Я не позволю… никому не позволю тебя обидеть… Маленькая моя, ну не нужно… Прошу тебя, не нужно так плакать! Все встанет на свои места, вот увидишь! Они просто ошиблись!

Конечно же, они ошиблись, предъявляя ей чудовищные обвинения в убийстве! Конечно же, она слышать не слышала ни о каком убитом торговце наркотиками. И все эти мужчины, чьи фотографии разложили сейчас перед ней на столе, ей неизвестны. И она никогда не посещала убитого. Не знает никого из его соседей. Никогда она не ездила в тот район ни на автобусе, ни на трамвае, ни на такси. И до Гены… Да, да, того самого молодого человека, что открывал им дверь, — до Гены у нее никого не было. Да, она собирается за него замуж. И, может быть, родит ему кучу детей. И, возможно, сделает это много раньше, чем планировалось… И она, может быть, только сейчас поняла, как ей славно с ним и надежно. А все то, в чем ее обвиняют, — это ошибка. Чудовищная ошибка! И им следует немедленно разобраться в этом…

Но ко всем ее доводам молодой симпатичный парень оставался глух. Он премило улыбался, хохмил через каждое второе слово, кивал согласно в такт ее словам, а потом выворачивал такую каверзу из ее слов, что Соне снова и снова приходилось громко рыдать, сидя перед ним на казенном стуле.

Ей было так страшно, так больно, нелепо и чудовищно непереносимо от того, что сейчас с ней происходило, что она просто-напросто перестала соображать вообще.

— Ладно, переночуете в камере, — сжалился над ней следователь после трех часов беспрестанных вопросов. — Отдохнете. К утру, возможно, у вас появятся какие-нибудь свежие идеи. Что передать вашему жениху?

— Что? — Соня подняла на следователя затравленный взгляд и еще раз переспросила: — Что?

— Я спрашиваю, что передать вашему жениху? Он все это время просидел в коридоре перед дежурной частью и, по моим подозрениям, страшно переживает. Так что сказать ему?

Следователь смотрел на нее почти человеческими, почти добрыми глазами, но Соне что-то мало верилось в его сострадание, поэтому она безвольно пожала плечами и тихо произнесла:

— Ничего… Хотя… пусть свяжется с папой, пожалуйста…

— Хорошо. — Следователь нажал кнопку под столом, и через минуту в кабинете возникла фигура дежурного, того самого, что сопровождал Соню из дома. — Уведите подозреваемую.

Подозреваемая… Она теперь — подозреваемая!.. Это было несуразно, дико, но в той же мере почти предсказуемо. Она ведь ожидала почти такой развязки. Странность заключалась лишь в том, что ей предъявляли обвинения в убийстве человека, о существовании которого она даже и не подозревала, а про наркотики никто даже и не вспомнил. Даже обыск не был сделан в квартире! Соня терялась в догадках. Во что ее втравили? Кто все это подстроил? В том, что это происки каких-то неведомых ей врагов, она почти не сомневалась. Но кто такие эти люди? И почему избрали своей мишенью именно ее?

Соня послушно сложила руки за спиной. Вздрогнула, ощутив запястьями холод железа, и едва не закричала в голос, услышав металлический щелчок наручников.

— Вперед! — грубо скомандовал дежурный. — Идешь по лестнице вниз, сворачиваешь налево, выходишь во двор и послушно двигаешь к следственному изолятору. Все поняла?

Соня кивнула, чуть не заскулив. Мысль о том, что ее поведут сейчас по улице в наручниках, приводила ее в ужас.

— А… а это далеко? Следственный изолятор… Он где?

— Не переживай, не устанешь! — фыркнул конвойный презрительно. — Во дворе. Десять метров идти. И не вздумай дурить, иначе по башке дубинкой схлопочешь. Все уяснила?

Она снова кивнула и пошла.

Один лестничный пролет, второй, крохотная площадка перед железной дверью. Минута задержки, дверь открывается, и Соня, подталкиваемая охранником в спину, выходит во двор милиции.

Двор как двор. Полностью расчищен от снега. Наверняка не без помощи и непосредственного участия заключенных под стражу. Слева — въезд со стороны улицы. Справа — ряд ангаров. А прямо по курсу — длинное одноэтажное строение с зарешеченными окнами. Это, по всей видимости, и был следственный изолятор.

— Туда? — Соня чуть повернула голову назад.

— Туда, девочка, туда, — охранник хохотнул. — Там тебе отдельные апартаменты уготованы. Поваляешься на нарах ночку с кулачком под головой, поумнее будешь. Знаешь, как раскалываются такие штучки, как ты? О-о, уже часа через два начинают на допрос проситься.

Соня плохо слушала разговорившегося так некстати конвоира. Медленно перебирая ногами, она шла к двери следственного изолятора. Единственное, чего она сейчас просила у судьбы, так это чтобы в ее камере не было мышей. Этого она уж точно не переживет и попросится на допрос не через два часа, а уже на первых минутах. Лишь бы не быть одной в этом страшном месте…

До двери в новый страшный мир оставалась пара метров, когда все это случилось.

Охранник, который до сего момента без устали что-то бубнил ей в спину, вдруг умолк… Нет, не так. Сначала послышался странный хлопок, заставивший ее вздрогнуть от неожиданности. Потом уже умолк охранник. И тут же ее больно ухватили сзади за сведенные за спиной руки и потащили куда-то. Понятное дело, пятиться, да еще бегом, Соне было очень неудобно. Она спотыкалась, несколько раз едва не упала, но кто-то очень крепко держал ее и продолжал тащить. Но не к входу в изолятор и не к заднему крыльцу отделения милиции, а к въезду во двор. Все происходило в каком-то бешеном, стремительном темпе. Соня лишь походя отмечала, что самым странным образом ее конвоир не идет теперь за ней следом, а лежит посреди двора с широко раскинутыми в разные стороны руками. Что молодой сержант уже не дежурит на въезде в воротах, как ему положено по роду службы, а сидит, странно привалившись боком к шероховатой стене и уронив голову на грудь.

Что все это могло значить, она пока не могла сообразить. У нее на это просто не оставалось времени. Она неловко бежала за кем-то на бешеной скорости — и все. Даже кричать она не могла, потому что не понимала — нужно ли это делать?

На спину девушки вдруг резко надавили, сгибая ее почти вдвое. И тут же Соня почувствовала, как ее ноги оторвались от земли и она летит куда-то. Больно ударившись головой и сильно вывернув руки, она приземлилась на спину. Падение не было болезненным, и спустя мгновение Соня поняла, что ее швырнули на заднее сиденье машины. Мотор не был заглушен. Машина сорвалась с места почти сразу же, как хлопнула дверь со стороны водителя.

Они ехали быстро, достаточно быстро для того, чтобы дать опомниться ошалевшим милиционерам и послать за ними следом погоню. Они наверняка и машину-то не запомнили, и трупы обнаружили не сразу, потому что время было обеденное, поэтому ее и поспешили отправить в следственный изолятор. Следователь трижды смотрел на часы и отвечал кому-то по телефону, что он вот-вот спустится. К тому же слишком уж чудовищным был акт нападения на тех, кто эти нападения должен предотвращать! Никак не ожидали граждане-милиционеры, что их можно вот так вот запросто пострелять в их святая святых!

Соня заворочалась и попыталась подняться и сесть. С третьей попытки ей это удалось. Первый взгляд она бросила в заднее стекло. Нет, погони не было. Вторым взглядом Соня удостоила водителя. Это был не Гена. И хотя она мало верила в то, что он таким вот образом попытается спасти ее, все же чем черт не шутит, когда на кону судьба любимой женщины!

Спина, обтянутая черной болоньевой курткой, не показалась ей знакомой. На голове у мужчины была черная вязаная шапочка. А вокруг шеи обмотан толстый шарф.

— Ты кто? — проговорила Соня, но голос ее потонул в оглушительном реве мотора, который надрывался из последних сил, когда они мчались по узким улочкам дворов. Хитрец не стал выезжать на проезжую часть, спрятавшись за домами. Она повысила голос до крика: — Кто ты и что тебе от меня нужно? Я никого не убивала и ничего не знаю!

— Хочешь вернуться обратно? — громко спросил мужчина, не оборачиваясь.

Обратно? Нет, обратно она точно не хотела. Неизвестно, что ждет ее впереди, но она точно знала, что будет там, откуда ее сейчас забрали, поэтому возвращения не жаждала.

Они петляли достаточно долго. Потом въехали в распахнутые ворота какого-то строения, и мотор машины заглох. Ворота, как по волшебству, захлопнулись за ними. Стало тихо и темно. Соня сидела, боясь шевельнуться.

— Вот и все, — тихо произнес мужчина. — Теперь нам надо отсидеться здесь.

— Сколько? — деловито поинтересовалась она севшим от пережитого голосом.

— Сколько потребуется для того, чтобы сделать тебе и мне новые документы и уехать.

Спрашивать, хочет ли она вообще куда-то с ним ехать, он не стал. Чем-то зашуршал, потом хлопнула дверца машины с его стороны, раздались шаги, и через минуту в гараже вспыхнул яркий свет.

Первым и вполне объяснимым желанием Сони было поскорее рассмотреть своего спасителя. Но так получалось, что, сколько она ни тянула шею, ей ничего рассмотреть не удалось. Он все время был повернут к ней спиной. Стоял у верстака и что-то перекладывал в ящике с инструментами. Потом он что-то нашел, осмотрел внимательно на свету и лишь тогда подошел к ее дверце.

— Вылезти сможешь сама? — спросил он, открывая машину.

Соня начала неловко выбираться. Встала на ноги, глянула исподлобья на мужчину, стоящего в метре от нее, и пробормотала голосом, лишенным всяческих эмоций:

— Это ты…

— Я…

— Следил за мной?

— Следил…

— Зачем? — то ли она устала бояться, то ли просто устала, но то, что мужчина оказался тем самым парнем из автобуса, ее почти не взволновало.

— А ты не догадываешься! — Он ухмыльнулся и без лишних слов приказал: — Повернись спиной.

— Зачем? Я… — Соня начала пятиться, увидев у парня в руках длинный металлический прут, заостренный с одного конца. — Я никого не убивала! Я клянусь тебе, что я тут совсем ни при чем!

— Разберемся… — пообещал он ей. — Я не причиню тебе вреда. Не бойся меня. Ну, чего ты? Вечно собираешься в браслетах ходить?

— К-каких браслетах? — Соня уперлась спиной в ворота гаража и поняла, что все — пятиться дальше некуда, и, если у парня на уме что-то нехорошее, он расправится с ней прямо сейчас.

— Наручники собираешься снимать или так и будешь со связанными руками ходить? Софья, будь умницей! — Он мягко обхватил девушку за плечи и повернул ее лицом к воротам, к себе спиной. — Ты потерпи немного, а то могу задеть по неосторожности. Кричать не будешь?

— Нет… — Соня почувствовала, как он опустился на корточки и принялся возиться с ее наручниками. — Откуда ты знаешь, как меня зовут? Хотя… Для тебя, наверное, нет ничего невозможного…

— Ну… можно и так сказать. — Он осторожно высвободил ее запястья и легонько помассировал их своими пальцами. — Кажется, ты теперь свободна.

— Да уж! — горестно воскликнула Соня. — Свободна! Если учесть, что меня обвиняют в убийстве. Плюс побег… Господи, что ты натворил? На меня ведь теперь и побег повесят, и убийство этих двух несчастных милиционеров! Ты ведь убил их? Убил?

Она развернулась и посмотрела на него полными слез глазами. Оцепенение, вызванное внезапностью, начало постепенно отпускать ее. Чудовищность реальности обрушилась вдруг и сразу, словно ударив ее под колени. Ей снова перестало хватать дыхания. Опустившись на корточки и привалившись спиной к верстаку, Соня заревела, по-детски хлюпая носом и размазывая слезы по щекам.

— Не плачь… Все наладится… — пообещал он оптимистическим тоном и уселся рядом с ней. — Все еще будет хорошо…

— Хорошо? Чего хорошего ждать мне теперь? Попробуй теперь докажи, что я ничего этого не совершала, после того что ты натворил!

— А что я натворил?

— Ты убил этих милиционеров! Тот на воротах… Он был совсем мальчиком… Неужели тебе не было жаль его? Господи, кто ты?! Слушай… — Соня так же внезапно, как и начала, прекратила плакать и уставилась на него. — А может быть… Может быть, ты промахнулся? Может быть, ты их только ранил?

Он лишь отрицательно мотнул головой.

— Что? — Она протяжно всхлипнула. — Что? Разве ты не можешь промахнуться?

— Нет, не могу… Я не промахнулся. Этого никогда не случалось прежде, Соня. — Парень вытянул вперед и широко расставил руки, те самые, что так понравились ей и о которых она мечтала, поджидая к ужину Гену.

— Кто ты такой вообще? — Она заворочалась, пытаясь отодвинуться от него подальше.

— Я? А черт его знает, кто я. Человек, наверное… А может, это и не так… — он скосил глаза в ее сторону. — Не бойся меня. Я скорее умру, чем обижу тебя. Меня… Кириллом зовут. Имя это мое. Настоящее имя. Представляешь, ты первая, кто узнает об этом за последние несколько лет. Я уж от него и отвыкнуть успел.

— Ты убийца? — прошептала Соня, еле заставив себя проговорить эти слова. — Ты наемный убийца?

— Что-то вроде того, — он криво ухмыльнулся. — Хотел вот завязать. Приехать в этот город, сделать дело — и завязать. Тот хачик был моим последним заданием…

— Так это ты его? Это из-за тебя меня?.. — перебила его Соня, вскакивая на ноги и еле сдерживаясь, чтобы не наподдать ему под зад пинком.

— Нет, милая. Я не успел. Кто-то меня опередил, — Кирилл тоже поднялся, сунул руки в карманы и очень пристально посмотрел в ее заплаканные глаза. — До последнего момента я думал, что это ты. Менты, оказывается, тоже со мной были солидарны. Как думаешь, почему?..

Соня недоуменно дернула плечами и, чтобы не встречаться с его лихорадочным взглядом, обвела глазами помещение гаража.

Оно было достаточно просторным, но не настолько, чтобы можно было просидеть здесь несколько дней. Внушала, правда, некие надежды небольшая железная дверь в торцевой стене, но надежды эти были слишком призрачными.

— Я устала. Чудовищно устала, — обессиленно произнесла она, после того как молчать дальше стало невозможно и тошно. — Есть здесь хоть какое-то место, где можно присесть?

— Идем…

Кирилл и вправду повел ее к этой двери. Громыхнул ключами, открыл замок. Щелкнул выключателем. Тусклая лампочка над дверью осветила тесную комнатку с узкой кроватью, накрытой солдатским одеялом. Стол с парой стульев. Старый, как мир, крохотный холодильник «Дон» в углу.

— Здесь нам придется переждать несколько дней, — Кирилл распахнул перед ней дверь. — Заходи…

Соня прошла внутрь, села на койку и сразу же улеглась на нее лицом к стене. Ей не хотелось ни видеть его, ни разговаривать с ним. Участь свободного человека, которую он ей уготовил, была чересчур иллюзорной. Что, собственно, изменилось в ее судьбе за последние несколько часов? Одну камеру поменяла на другую? Так, что ли? Причем поменяла с той разницей, что в первом случае у нее еще оставалась надежда на освобождение. Ну, выпустили бы ее за отсутствием состава преступления, или как там это все называется. Адвоката бы нанял Гена, или нашли бы истинного виновника преступления. А что получается сейчас? А сейчас получается полнейший бред. Побег с отягчающими вину обстоятельствами… К ее недоказанной вине приплюсуют все это, и пожизненное заключение ей обеспечено.

Соня крепко зажмурила глаза, чтобы вновь не разреветься, и незаметно для самой себя задремала…

Кирилл понял сразу, что она уснула. Судорожное дыхание девушки выровнялось. Плечи перестали вздрагивать. «Пусть поспит», — решил он, усаживаясь на стул у нее в ногах. Нервное перенапряжение подобного рода — не для таких утонченных барышень, все это могло серьезно сказаться на ее состоянии. Еще не хватало ему и таких проблем! Он сам еле-еле стоял на ногах после всего, что произошло. И это с его-то выправкой и выносливостью!

Да-а, вот это фортель он выкинул! Завязал, называется! Избавился от оружия!..

Кирилл удрученно качнул головой и снова посмотрел на свои руки. Пальцы слегка подрагивали. Как он сумел попасть с такого расстояния, просто удивительно. Нет, того паренька на воротах он снял легко. Тем более что подобный прецедент в его многолетней практике уже имелся. Кирилл всегда поражался тому, насколько незащищенными были менты в святая святых — собственной конторе. Им, наверное, казалось, что там-то они уж точно неуязвимы. Нет, если бы ему пришлось заходить в само здание и проходить мимо дежурного, все, возможно, было бы гораздо сложнее. Но вот через ворота он точно мог бы проехать и на тачанке с пулеметом.

Все это Кириллу удалось вычислить уже на первых минутах наблюдения, когда он поехал на одолженном «москвичонке» следом за милицейской машиной от дома Сони. Одного взгляда оказалось достаточно для того, чтобы принять решение. Он быстро вернулся на квартиру, взял то, с чем шел к Азику, — пистолет с глушителем. И затем занял наблюдательную позицию на обочине перед зданием милиции. Машину поставил так, чтобы хорошо просматривались внутренний дворик и территория перед зданием. Сидел долго. Несколько раз порывался войти в здание и открыть пальбу, укладывая направо и налево стражей порядка. Однажды ему даже показалось, что он опоздал. Что, пока он уезжал за оружием, Соню уже отпустили или перевезли куда-нибудь еще. Но потом на ступеньки вышел ее муж или хахаль, кто знает — кем он ей приходится. И Кирилл сразу успокоился. Здесь она! Пока здесь, раз этот тип ошивается рядом.

Через какое-то время стражи порядка потянулись на обед. Время подходило к часу дня. Уехал начальник на служебной «Волге». Затем чины пониже разъехались кто на служебном «уазике», кто на своих «Жигулях». Не было лишь того высокого, в штатском, который заботливо усаживал Соню в машину. Значит, допрос еще не окончен. И Кирилл все ждал, ждал…

Задний двор был пуст. Скучал на въездных воротах молодой сержант — и все, больше никого. Тогда-то дверь милицейского управления, выходящая во двор, и открылась. Соня вышла и сразу зажмурилась от света ослепительно белого декабрьского солнца. За спиной у нее маячил конвоир и поигрывал без надобности дубинкой.

Все! Пора! Дальше думать было некогда. Все должны были решить секунды.

Кирилл без лишней суеты выбрался из машины и быстрыми шагами пошел к воротам. Смешно, но парень даже не потребовал у него документов. Обычное, что ли, дело было для них — блуждание на заднем дворе неизвестных личностей? Кирилл снял его с одного выстрела. Потом настала очередь конвоира. Тот умер легкой смертью, он не видел его приближения, в отличие от сержанта…

На всю операцию ушло меньше пяти минут, рекордно похвальное время. Дворами доехали тоже без проблем. Гараж уже был подготовлен заранее. Кириллу все же пришлось обратиться за помощью к большим ребятам, сочинив легенду о старом долге жены покойного брата. Брата никакого и в помине не было, а уж тем более неверной жены этого самого брата. Но его никто об этом не спросил. Нужно — значит нужно. И машину одолжили, и гараж для приюта. Живи, сказали, если понадобится. Он надеялся, что не понадобится. Думал, что все решит с этой милой дамой без каких-либо проблем. Оказалось, ошибся.

Ошибся во многом. Сначала опоздал с Азиком, потом проворонил бабку, и кто-то ее утихомирил навсегда. Теперь вот с Софьей… Едва не опоздал. Надо же, милиция вышла на нее… Как это им хватило ума и сноровки так быстро до нее добраться? Бабка точно ничего им не сказала. Во всяком случае, она клялась Кириллу в этом. Другие соседи видели? И что с того? Мало в городе длинноногих блондинистых красавиц? Если, конечно, учесть, что менты работали по той же самой схеме, что и он, тогда еще такой вариант возможен. Но опять же он сам лично следил за Соней несколько дней подряд. Фотографировал, таскал готовые фотографии к глазастой бабке на опознание. Вряд ли бы менты сподобились на такой трудоемкий процесс из-за какого-то Азика… Тогда почему? Что тогда получается? А получается то, что кто-то назвал имя Софьи ментам — конкретно. Да, по-другому быть не может. Ни за что не станут эти ребята опускаться до таких заморочек, как сделал Кирилл. Они действуют совсем иными методами. Берут за жабры и начинают душить. Да так, что мало не покажется.

Он на Соньку вышел из-за какой-то там соседкиной дочки. Пришел к ней на службу, покараулил пару дней и… Так, так, так… Кажется, уже теплее… Допустим, неведомая Кириллу соседка, так же, как и его покойная свидетельница, видела из окна, что молодая белокурая женщина спряталась в такси от ее дочери. Видела, удивилась, а когда надо — вспомнила. Недаром покойная бабка говорила, что ее соседка очень охотно сотрудничает с представителями органов. Так, и что дальше? А дальше милиция выходит на эту самую дочку-заморочку и начинает ее трясти. Требует от нее имена и фамилии женщин, похожих по описанию и, возможно, знающих лично ее в лицо. И тогда эта занюханная дочка называет имя Соньки, и вот эти бравые ребята уже на ее пороге. Логичная получилась картинка? Вполне. И что же теперь ему делать со всеми этими открытиями? Дождаться документов и свалить из города подобру-поздорову? Пожалуй, что и так. Если, конечно, эта милая девочка захочет. А ну как она заупрямится и пожелает восстановить справедливость? А ну как не захочет всю оставшуюся жизнь прожить в изгнании? Могут быть проблемы…

Кирилл встал со стула и прошелся взад-вперед по узкой каморке, разминая ноги.

Да, тяжко им придется вдвоем на такой крохотной территории. Ни тебе удобств никаких. Ни места. Спать на полу он не станет, это однозначно. Разложить сиденья в машине? Можно, конечно, но не очень хочется быть так далеко от нее. Столько времени ждать и потом отгораживаться от нее этими стенами? Черта с два! Он хочет видеть ее, слышать, как она дышит…

Кирилл опустился на колени около кровати и, приложив ухо к ее спине, замер. Сердце ее колотилось размеренно, дыхание по-прежнему ровное. Спит… пусть поспит пока. Пробуждение вряд ли будет радужным для нее. Она еще не знает, какой тяжелый разговор им предстоит, когда она откроет глаза. Понравится ли это ей? Вряд ли. Но ей придется принять его условия. По-другому быть не может.

Глава 23

— Дежурная часть, Симонов… Да, да… Перезвоните по телефону… Дежурная часть, Симонов у телефона… Да, товарищ подполковник, слушаюсь!..

Сколько раз за минувших несколько часов он слышал эту скороговорку? Бессчетно… Может, десятки, а может, добрую сотню раз. Глаза пощипывало от напряженного вглядывания в тексты, развешанные по стенам. Голова разболелась. С левой стороны груди непривычно покалывало. Н-да… После таких потрясений можно запросто угодить на больничную койку. Почему же так долго? О чем ее можно допрашивать три часа подряд? Что она могла натворить такого, что за ней присылают наряд милиции во главе со следователем?

— Дежурная часть, Симонов…

Гена вздрогнул и придвинулся ближе к спинке продавленного кресла. Такие раньше стояли в кинотеатрах. Скрипучие, с малиновой дерматиновой обивкой, с которой вечно соскальзываешь, как вот сейчас…

Соня… Сонечка… Как ты могла? Как ты могла не рассказать обо всем? Почему все время молчала? Две головы не одна, что-нибудь они вместе непременно бы придумали. А теперь… А теперь все катится в тартарары. Все рушится со страшным грохотом. Просто камнепад из обвалившихся надежд! Нет, он не был дураком. Он прекрасно понимал: что-то происходит. Что-то здесь не так. Странность ее поступков, загадочность полуфраз… Это кому угодно бросилось бы в глаза, а что уж говорить о нем? О человеке, которому она была дороже жизни…

Что же теперь? С чем он остался? Как ей помочь и с чего начинать?

Вопросы, вопросы и снова вопросы. Ни единого ответа, ни единого проблеска истины.

Что сказал этот следователь, переступив порог?.. Что-то о каком-то убийстве, о том, что его Сонька подозревается в совершении этого преступления… Бред же, господи! Ежу понятно, что это бредятина! Чтобы Сонька убила? Она скорее сама с небоскреба прыгнет, чем причинит кому-то вред. А тут убийство…

Но что-то же она скрывала! Какая-то тайна у нее была! И боялась чего-то — это бесспорно. Не просто же так пришла к нему и предложила пожить у нее. Даже замуж согласилась выйти за него! Гена же видел, что она его не любит. Чувствовал это каждым нервом… а замуж согласилась пойти. Странно все это было, если не сказать чего-то большего. Он это видел и этим воспользовался. Это — его шанс на счастье, о котором и думать было страшно. И он его не упустил. Думал, что не упустил.

Первые несколько дней он едва сдерживался, чтобы не уйти. Так было дико натыкаться на ее испуганный взгляд! Так невыносимо болезненно чувствовать, как она напрягается, когда он ее обнимает. Приходилось просто стискивать зубы и терпеть. Терпеть и ждать, пока она привыкнет. И потом вдруг это случилось… Он и сам пропустил этот момент, а когда понял, то едва не заорал в полный голос. Сдержался лишь из опасения снова ее напугать…

Она раскрепостилась, привыкла. Да — именно привыкла. Полюбить так скоро она бы его не сумела, даже если бы и пыталась. Она просто свыклась с мыслью, что он рядом. Что любит ее, ласкает, просыпается с ней утром в одной постели. Она перестала вздрагивать и прятать взгляд. Не стала упираться в его грудь руками, а покорно закидывала их ему на плечи. Ему было хорошо. Он был счастлив. О большем он и не мечтал. И тут вдруг все это…

Глаза вдруг странно заслезились, а воздуха катастрофически перестало хватать. Снова выйти на улицу и попробовать справиться с этим, отдышаться? Толку мало, он уже пробовал. Постоял, посмотрел на людей, спешащих и радующихся чему-то, и снова ушел. Видеть сейчас проявление чужих эмоций было выше его сил. Ему надо набраться терпения и ждать… Скоро, уже, должно быть, скоро…

Момент начала безумного мельтешения людей с погонами он пропустил. Наверное, снова задумался о ней и о себе. Погрузился настолько глубоко в свои чувства, что очнулся лишь тогда, когда его грубо дернули за плечо, скидывая на пол.

— Руки за голову, быстро! Лежать и не шевелиться! — Меж лопаток ударили чем-то твердым, и тут же послышалась отборная матерщина: — Я тебе, паскуда, сейчас нарисую небо в клеточку. Вы со своей шалавой у меня никогда не отмоетесь…

Гена лежал животом вниз со сведенными за головой руками и тупо смотрел на то, что мог рассмотреть из этого положения, в котором он так внезапно оказался. Ноги, ноги, ноги… Форменные ботинки, камуфлированные штаны… Этих он насчитал четверо. Потом двоих в штатском. Кажется, один из тех, что приезжал за Соней. Этот последний все бегал и бегал, мешая сосредоточиться. Пару раз, кажется, носок именно его ботинка больно врезался ему под ребра.

Что произошло, черт возьми? С какого хрена такая суета и такой беспредел? Крики, шум, гвалт, стук открываемых и закрываемых дверей… Наверное, случилось что-то ужасное, раз поднялась такая беготня.

Спрашивать смысла не было, отвечать никто не станет. А вот ему самому, судя по всему, отвечать придется. Только вот знать бы — за что?..

Ему объяснили. Подробно и популярно. Сначала изрядно проехавшись по ребрам и спине. Продержав в камере-одиночке почти сутки. И при этом не дав ему ни глотка воды. А потом уже объяснили. Лучше бы они этого не делали, потому что после всего, что ему сказали, ему расхотелось жить вообще…

— Что? — Гена даже приподнялся со стула. — Что-о?!

— Сидеть! — рявкнул давешний малый с миловидной, совсем не ментовской физиономией.

На спину Геннадия тут же опустилась дубинка дежурящего сзади охранника. Бдят, значит, защитнички…

Гена сморщился от боли и со стиснутыми зубами повторил:

— Что вы сказали только что?!

— А то и сказал, мать твою, скотина! — Следователь уже давно перестал быть просто добрым пареньком и сыпал ругательствами через слово. — Что ты, твоя баба и еще одно не установленное следствием лицо сначала совершили двойное убийство, а потом организовали ей побег!

— Побег?.. Господи, о чем вы говорите?.. Я ничего не понимаю…

Он, наверное, выглядел очень жалким сейчас. Небритый, весь помятый, с всклокоченными волосами, пропахший крысиным пометом, которого в камере было полно. Запястья скованы наручниками. Хорошо, что додумались сцепить руки впереди, иначе бы ему пришлось совсем худо. Труба бы было дело, если руки были бы сзади. А так — почти удобно. Обопри локти о колени, сожми кулаки и кусай их до крови сколько хочешь…

— Что ты делаешь, говнюк? — снова заорал следователь. — Ты что мне тут шоу устраиваешь? В психушку хочешь?

— Что вы с ней сделали? — просипел он, еле совладав с голосом — пропал, и все тут. — Где моя… жена? Вы забрали ее из дома… Я ждал ее… Где она? Адвокат!.. Мне нужен адвокат, и ей тоже…

— Будет вам, мать вашу, и адвокат! И сразу пять адвокатов! — Следователь несколько смягчил тон. — Ей-то уж он точно теперь не пригодится. С таким багажом ей высшая мера — не предел… Это надо же так обнаглеть… Среди бела дня…

— Я ничего не знаю и не могу понять… — начал было снова говорить Гена, но следователь тут же перебил его:

— Во, во, она тоже тут так же распиналась, а потом вдруг ей на помощь пришли соратники по оружию, и… Ты хоть, гад, представляешь себе, что здесь сейчас творится?

— Нет, — честно признался Гена, потому что понял из сказанного, что его Соня исчезла куда-то.

— Так я тебе объясню! — Парень подлетел к нему, больно ухватил его за шею и развернул его голову к окну со словами: — Там во дворе на снегу вчера остались лежать мои товарищи, понял? Один еще даже не был женат! А у второго дочке пять лет! Как мне смотреть в глаза их родственникам? Как, я тебя спрашиваю? Что я им скажу? Что твои сообщники устроили побег твоей бабе? Кого это утешит? Меня же начальство за одно место повесит, понимаешь ты или нет!

Он тяжело задышал и, с грохотом отодвинув стул ногой, вернулся за стол. Взял в руки обломок карандаша, попытался его переломить, но не смог и отшвырнул его на пол. Там уже много их лежало — карандашных огрызков, которые он накрошил за сегодняшнее утро. Помогало это плохо. Все произошедшее вчера казалось чудовищным. Еще более чудовищным — из-за того, где это произошло и когда. Светлое время суток, центр города, милицейское управление! Да, глупо был устроен этот проезд во двор. Говорилось об этом начальству неоднократно. С торца здания ни единого окна, отследить, что там сбоку творится, невозможно. На воротах безусый сержант… Беспрецедентный случай… Так, кажется, выразился эксперт… Черта с два он таковым является! Совершить подобное мог бы любой, кто пошустрее. Там даже камеру наблюдения еще не успели повесить, собирались на следующей неделе. Все как назло!

А начальству виновных подавай. А кого ему представить им на растерзание? Этого жалкого хромого парня, искусавшего все кулаки в кровь? Вряд ли он здесь завязан хоть каким-то боком. Вся информация по нему чистая. Детдомовский, служба в армии в таких местах, где награды просто так не раздают, а они имелись, и не одна. Не похоже, чтобы он был замешан. А вот девочка его лучезарная…

— А может быть… — Гена поднял глаза на парня, сидевшего за столом и ищущего взглядом, что бы ему еще такое переломить. — А может быть, ее похитили? Почему вы не рассматриваете такой вариант?

— С целью? Зачем кому-то нужна твоя баба, чтобы ее похищать? Если только для того, чтобы поиметь ее? — Следователь заметил, как дернулась голова арестованного, и понял, что задел его за живое. — А что? Чем не вариант? Девица-красавица. Ножки, попка, все на месте… Ты не морщись так, не морщись! Лучше объясни, кому нужна твоя баба, чтобы из-за нее положить две жизни? Прикинь, риск какой! Мог бы этот чудак легко пулю словить. Шел напролом, внаглую… Зачем она ему, знаешь?

— Нет… Нет, ничего не знаю… У меня, наверное, сейчас крыша поедет, — честно признался Гена: так плохо ему не было еще ни разу за его жизнь. — Понимаете, я ничего не могу понять! Все было так… Так здорово! Она же замуж за меня собралась. Согласие дала. Кольцо… Все, как положено…

— Странно все же, чтобы такая девочка, при таких родителях — и вдруг на тебя позарилась. Что ей в тебе? Инвалид, без роду и племени. Детский дом, куда ты попал при весьма интересных обстоятельствах.

— Это не имеет отношения к делу! — грубо оборвал его Гена.

— Пусть так, но все же… Прикинь, какой мезальянс. Она вся такая упакованная, а ты — никто… С чего бы это ей вдруг за тебя замуж собираться? Любила, что ли? Так не сказала она мне этого. Спросил у нее, что тебе передать, думал, скажет — передайте, мол, люблю. Это обычно все бабы говорят. А ты просидел три часа, ее ожидая. А она — хрен, ни слова о любви… Так-то вот, парень. Использовала она тебя! Что хочешь, а использовала! Прикрывалась, как щитом. А сама делишки свои темные обстряпывала. Она ведь изменяла тебе, знаешь…

Вкрадчивый голос следователя словно обволакивал сознание. Вторгался в мозг, как бур, и тут же плавился воском и забивал собой все внутри. Казалось, каждая мозговая клетка была наполнена его отравляющим тленом. Изменяла?.. Вздор! Чушь! Когда, черт возьми?!

— Я не верю, — пробормотал Гена глухо, роняя голову на грудь и качая ею из стороны в сторону. — Этого просто не могло быть… Я был у нее первым.

— А последним ли? — язвительно поинтересовался следователь, тут же вытащил из сейфа за спиной какой-то пакет и, бросив его на стол, ткнул в него пальцем: — Хочешь глянуть на счастливца?

— Что там?..

Гена понял, что следователь не врет. Что все то, о чем он говорит, может быть правдой и что в этом пакете — доказательства его страшных слов. Надо было остановиться, не провоцировать ненужных откровений, но Гена не сумел. Яд ревности, умело вживленный хозяином кабинета, пошел по жилам, равномерно разжигая кровь.

— Здесь фотографии. Твой счастливый… или, наоборот, несчастливый, не знаю даже, как сказать… соперник, одним словом. Красивый был при жизни, гад. Бабы, говорят, от него млели. Твоя, видно, тоже…

— Почему эти фотографии у вас? — Он уже не мог дышать, чувствовать, думать. От него осталось лишь тело, души не стало вовсе.

— Потому что этот человек мертв, парень. И по свидетельствам очевидцев, твоя так называемая жена была в момент убийства у него в квартире! Теперь тебе понятен наш интерес к ее утонченной персоне?

— За что она должна была его убить? Зачем ей это? — Он еще пытался ухватиться, словно за соломинку, за любое, самое нелепое предположение, за любое слово, способное увести его и Соню как можно дальше от этой ужасающей нелепости. Он воскликнул: — Ей незачем было делать это!

— Почему? — следователь неприятно усмехнулся. — Прикинь, она собралась за тебя замуж. Папа с мамой, возможно, довольны ее выбором. А тут вдруг любовник вылезает со своими претензиями. Что ей остается делать?

— Ну не убивать же за это! К тому же…

— К тому же?

— К тому же не очень-то она рвалась за меня замуж.

— Да?! — следователь удивился. — С чего это? Из-за хромоты?

— Да нет, не думаю, что причина в этом, — Гена поднял ноющие руки к лицу и потер глаза. Искусанные пальцы саднили, но еще сильнее саднила душа. Ему впервые пришлось говорить вслух то горькое, что он порой пытался скрыть даже от самого себя. — Не любила она меня, вот так-то. Тут вы оказались правы. Не любила… Терпела скорее…

— Ишь ты… И чего же ты, елки, тогда жил с ней? Мало, что ли, баб кругом? — Следователь непонимающе покрутил указательным пальцем у виска. — Нет, надо было тебе найти именно такую, которая — как гвоздь в заднице! Из-за нее ведь сейчас паришься! А она одного любовника пришила, второго — тебя — оставила за себя в камере, а третий ей на помощь пришел. Вот тебе и волчица в овечьей шкуре, елки-палки…

Оба замолчали на какое-то время.

Гена сидел, мешковато скорчившись на жестком стуле, смотрел на ободранный угол стола и ни о чем больше не думал. Он устал. Он был вымотан. Внутри было пусто и гулко, как в той камере, где он — если верить словам следователя — оказался по вине Сони. В какой-то момент ему стало безразлично, что с ним станет дальше. Вернут ли его снова на жесткие нары. Освободят ли…

Ну, освободят, и куда он пойдет? К ней на квартиру? Нет, вернуться туда он точно не сможет. Там он просто сойдет с ума. К себе?.. Может быть… Домой, под теплый душ. Коньяка, и побольше, и еще пару шлюх в постель! Нет, не поможет. Он знал, что не поможет. Исцеления ему, по всему выходит, не видать всю его жизнь. Нечего было верить в счастье. Оно никогда не придет. Не верь после этого в притчу, что все зло — от баб.

— Будь ты проклята… — Гена даже не понял, что сказал это вслух.

Зато следователь расслышал это более чем отчетливо. Расслышал и вдруг пожалел этого парня. А пожалев, ужаснулся собственным мыслям. Он ведь пожалел его не из мужской солидарности, это бесспорно. Он ведь совсем по другой причине пожалел его, черт бы все подрал на свете! Но он не должен так думать! Не имеет права! Потому что у него на руках четыре трупа, два из которых — его товарищи! С него же не только погоны снимут, его четвертуют, узнав, что за мысли бродят в его совсем не глупой голове. Он не должен… не может не верить, что она… виновна.

— Слушай, ты это… Посмотри на фотографии, — он вытащил из пачки стопку снимков. — Взгляни, может, кто-то покажется тебе знакомым. Может, ты видел ее с одним из них когда-то. Когда еще не был с ней… помолвлен.

Следователь разложил на столе пять фотоснимков и подозвал к столу Гену. Все выглядело ужасно. Каждый труп был сильно обезображен, к тому же смерть, наложив свой отпечаток, сделала лица трудноузнаваемыми. На успех следователь надеялся мало. Просто делал свое дело, и все.

Гена долго смотрел на фотографии. Надо отдать ему должное, он неплохо держался. Каждый снимок подержал в руках, поднося к свету из окна. Потом клал их поочередно на стол и снова смотрел. Потом вдруг, к удивлению следователя, поднес скованные руки к последнему портрету, как раз к тому, с чьей смерти начался весь теперешний кошмар, и произнес изумленно:

— Вы знаете, а ведь этот парень мне знаком. Да, я знаю его, и достаточно хорошо.

— Который?! — следователь даже с места подскочил от неожиданности: арестованный показывал именно на того, кто погиб в съемной квартире от многочисленных ранений в грудь. — Этот?

— Да, именно! Я знаю его! Это же Азик! — Гена ошалело вращал глазами и беспрестанно тряс головой, со стороны могло показаться, что он и впрямь безумен. — Это в его смерти вы обвинили Соню? Но этого не может быть! Она никогда не была его любовницей! Никогда! Она не была с ним даже знакома! Это не она, клянусь!

— А кто же тогда? — следователь недоверчиво смотрел на него, не зная, радоваться ему или огорчаться такому неожиданному повороту в расследовании.

— Я не знаю… Черт, не может быть!.. Но… этого не может быть! — Гена попятился от стола и, задев стул, едва не сел мимо него. — Черт!

— Что? Чего не может быть?

— Неужели это она? — Гена невидяще смотрел в окно какое-то время, словно пытался взвесить все «за» и «против», прежде чем начать говорить. — Я не знаю, прав ли я… Но, возможно, произошла ошибка, так как…

— Да прекрати ты мямлить! — взвыл следователь, принявшийся нервно скручивать маленькие кулечки из бумаги для заметок. — О какой ошибке идет речь? Кто она, и так далее! Не выбивать же мне из тебя все это! Я честно тебе скажу, этого я не очень жажду.

«А не так давно очень даже жаждал!» — едва не вставил Гена, но решил, что сейчас не то время, чтобы дразнить представителя власти, и вместо этого произнес:

— Мне кажется, что Соню перепутали совсем с другой женщиной… Внешне они немного похожи. Во всяком случае, издалека. Никто же не видел ее лица, ведь так?

Отвечать следователь не стал.

Сейчас, как же! Станет он перед подозреваемым карты раскрывать. И про лица, и про отпечатки, которые принадлежали, навскидку, сразу нескольким людям. И про то, что хранил покойный под кроватью и чего, разумеется, в квартире не нашлось. Пусть парень выговорится, а там будет видно.

Не дождавшись ответа, Гена снова встал и, подойдя к столу, взял в руки фотографию мертвого Азика.

— Чудовищно! Непостижимо просто! Неужели… Дело в том, что я, кажется, знаю женщину, с которой он встречался в последнее время…

— Откуда? Ты бывал у него в гостях? Поподробнее давай и без таких пауз, елки-палки!

— В гостях я у него ни разу не был, но был неплохо с ним знаком. И эта женщина… Как-то так получилось, что… это… как бы я их и познакомил… Я не сводил их, клянусь! Не подводил друг к другу и не представлял, но именно я явился косвенным виновником их знакомства.

— Виновником? Почему — виновником? — Кулечки полетели со стола, слившись на полу в хаотичном орнаменте с обломками карандашей.

— Потому что я знал, что он был за человек, и… — выговорить последнее было особенно трудно.

Подлость гадка сама по себе, и особенно гадка, когда в этой подлости приходится признаваться публично. Он-то был уверен, что все это умрет вместе с ним, но ошибся. Разве же мог он предположить, что на кону будет судьба любимой женщины?

— Так! И что? Ты знал, что он за человек, и все же познакомил с ним бедную женщину. Почему ты это сделал? Она что, отказала тебе? Ты хотел ее подставить? Или что? — подтолкнул его немногословие нетерпеливый следователь, вымотавшись и от бесконечной череды допросов, и от того, что теперь, кажется, придется начинать все заново. — Для чего это было сделано?

— Правду говорят: не рой другому яму, сам в нее попадешь. — Гена, совершенно обессилев, тяжело опустился на стул и, закрыв лицо руками, глухо пробормотал: — Я… Я хотел сделать ей подлость… Я хотел наказать ее. Наказать жестоко, больно, потому что…

— Почему? Что она тебе сделала такого, эта неведомая нам несчастная… — следователь сделал многозначительную паузу. — Убийца?

— Просто… Просто потому, что она все про меня знала.

Глава 24

— Олька! Олька, иди сюда скорее!

Ольга вздрогнула. Она даже не сразу сообразила, что, поскольку хлопнула входная дверь, значит, кто-то пришел. Очнулась лишь в тот момент, когда ее муж заорал с порога неприлично счастливым голосом. Ей вообще в последнее время все проявления ликования казались гадкими. Нельзя так откровенно выражать свой восторг, это, в конце концов, неприлично! Неприлично, если знать, что случилось не так давно. И пусть дети ничего об этом не знают и продолжают носиться с гиканьем по квартире, доводя ее до тихого бешенства, то уж ему-то — грех. Саша все узнал. Узнал от нее самой. Вместе с ней пережил самые трудные моменты первых дней. Вместе с ней ходил к психотерапевту и затем по аптекам, покупая дорогие препараты, якобы способные вернуть ее к жизни. Чего же он тогда так захлебывается от восторга?

Ольга опустила ноги с кресла, где просидела целый час, не меняя позы. Поморщилась из-за того, что закололо лодыжку — отсидела. И поплелась на зов нетерпеливого супруга, который вдруг начал что-то распевать во все горло.

Она возникла в дверном проеме как раз в тот момент, когда ее Саша разворачивал веером какие-то бумаги.

— Ну, что случилось? — поинтересовалась она, сразу отгородившись от него скрещенными на груди руками. Когда она стояла в такой позе, знала — он не подойдет. — Чего ты кричишь, как ненормальный?

— Ты вот это видишь? — воскликнул он и потряс в воздухе своим странным бумажным веером. — Видишь?

— Ну? — Желание повернуться к нему спиной и уйти в свою комнату, чтобы вновь погрузиться в себя, стало просто нестерпимым. — Говори, или я ухожу…

— Это контракт, Олька! Контракт, понимаешь! Все, уезжаем! Уезжаем, к чертовой матери, из этой пропащей страны! Собирай вещи, билеты заказаны на послезавтра.

— Дай взглянуть. — Ольга подошла, недобро полоснула по мужу взглядом и, выдернув из его рук бумаги, углубилась в чтение.

Все было так. Контракт на четыре года. К работе Саше нужно было приступить уже со следующей недели. Если учесть, что сегодня вторник, то на этой неделе надо было вылетать. Жилье для семьи из четырех человек контрактом также предусматривалось. Причем меблированное. Какого же черта ей тогда с собой собирать? Чего не хватает, там купит. Тащить с собой барахло через океан — дураком быть. Лишние затраты на багаж. Так она ему об этом и сказала, возвращая бумаги. Сказала и, повернувшись спиной, пошла прочь из прихожей.

— Оль… — прозвучало ей в спину обиженное. — Ты что, не рада?

— Почему? Нормально все, Саш… Есть будешь? — спросила скорее по привычке, а не из желания кормить мужа ужином. К тому же она готовила одни гарниры уже вторую неделю, из мясного обходившись полуфабрикатами и сосисками.

— Буду, — сердито засопел за ее спиной супруг. — Еще как буду! Я голоден, очень голоден… дорогая.

Намек она поняла мгновенно. Совсем не тот голод имелся им в виду. Но «подачи» Ольга не приняла, а ушла, не оборачиваясь, на кухню. Швырнула сковороду на плиту, кусок масла — шмяк. Дождавшись, пока сковорода нагреется, Ольга ссыпала туда макароны, оставшиеся от вчерашнего ужина, уложила сверху нарезанную крупными ломтями колбасу и накрыла это немудреное блюдо крышкой. Пускай себе разогревается. А у нее есть пока время постоять у окна и вроде как заинтересованно поглазеть на детвору, катающуюся с горки.

На самом деле ей не было это интересно. Ее вообще больше ничего не интересовало. Ни дом, который она забросила. Ни работа, на которую не ходила, написав заявление на увольнение. Ни муж с его эйфорическими надеждами на заграничную жизнь. К чему все это? Что изменит перемена места жительства? Разве можно спрятаться от самой себя? Разве можно затушить тот пожар, что горит уже которую неделю у нее внутри? Поначалу она еще пыталась. Старательно пыталась следовать советам врача и верного супруга, а потом — сломалась. Делать вид, что все хорошо, она устала. Что хорошо? Кому хорошо? Сашке? Может быть! Он-то лишился соперника в конце концов, и теперь уверенность в том, что Ольга принадлежит только ему, у него бесспорная. На работе у него все просто отлично. Контракт с зарубежной фирмой заключил. Жена постоянно дома, как собачка комнатная. Ему, возможно, и хорошо. А ей?! А ей — что-то не очень. И чем больше проходит времени, тем ей становится хуже. А тут еще внезапный страх, взявшийся непонятно откуда. Объяснить природу его возникновения Ольга даже не пыталась, все равно не смогла бы. Он накатывал на нее волнообразно и подолгу не отпускал, цепко удерживая ее в своих алчных лапах. Она даже не могла бы сказать, чего конкретно боится. Кошмары по ночам ее не мучили, так как она давно засыпала со снотворным. Возмездия она тоже не опасалась. От кого и за что? Тогда — что же это такое? Ответить ей было некому…

— Оль, ну ты вроде и не рада совсем, — Саша подошел сзади вплотную, протиснул руки под ее руками и собственнически прижал к себе. — Все же хорошо. Едем, представляешь! Это так перспективно для меня в плане роста…

— Я рада, Саша. — Она ускользнула от него и тут же начала хлопотать с тарелками, чтобы он снова, не дай бог, не принялся ее тискать. — Я, честно, рада. Скорее бы уже!

— Правда? Вот и славно! — Саша вымыл руки, вытер их полотенцем и по привычке сунул его комком за батарею. — Вещей и в самом деле брать будем немного. К чему? Мебель там имеется. Тряпки там наши будут смотреться непрезентабельно, тут ты права на все сто…

Он сделал паузу, пока она ставила перед ним тарелку с макаронами и колбасой. Укладывала рядом куски хлеба и вилку с ножом.

— Опять макароны… Как в тюрьме… — пробормотал Саша удрученно.

— А ты что, в тюрьме был? Выступаешь тут! — достаточно грубо оборвала она его и поразилась перемене, мгновенно происшедшей с ним.

Он отшвырнул на стол вилку с ножом. Вскочил с места, подлетел к ней, больно ухватил ее за плечи и принялся трясти, выкрикивая слова и брызгая слюной ей в лицо:

— Что тебе не хватает, скажи? Что тебе еще нужно? Ты же!.. Ты же облажалась передо мной, а не я перед тобой! Тебе же целый век теперь нужно передо мной в виноватых ходить, а я тут зайцем скачу перед тобой! Ты же!.. Ты же сука, каких и на свете нет! Грязная шлюха, которую убить мало! Дрянь! Я перед тобой… А ты! А ты меня даже от тела своего отлучила! Не позволяешь дотронуться до себя! Это как, по-твоему, нормально?

«Может, вот она — причина моего страха, — подумала Ольга, недоуменно взирая на беснующегося супруга. — Может, в его радужном спокойствии и мнимом непонимании произошедшего и заключается угроза моему существованию? Он ведь, кажется, так и не простил меня…»

— Что ты молчишь? Противен я тебе, да? Не так сексуален, как тот твой красавчик? А ну идем! — Саша ухватил ее покрепче и тут же поволок прочь из кухни, на ходу бормоча: — Я сейчас докажу тебе, на что я способен! Ты узнаешь своего Сашу с другой стороны! Мисс эротика, мать твою! Что мне мешает бросить тебя тут?.. Да ничто! Любая дура помчится за мной на крыльях… Дрянь… Распутная, бессовестная дрянь…

Таким исступленным Ольга видела своего кроткого Сашу впервые. Он заставлял ее делать такие вещи, на которые даже тот, другой не был способен. А может, и был, но делал это как-то по-другому. Как-то так, что она считала себя самой счастливой и искушенной в любви женщиной. Сейчас же с мужем, с отцом своих детей, Ольга была падшей из падших, грязной из грязных. Это, видимо, и было его целью, потому что, когда все закончилось, он сыто улыбнулся и спросил:

— Ну, как тебе, Оленька, экскурс? Извини, не сдержался… Возможно, я был излишне груб. Сама виновата — мужик натерпелся! Пойди умойся, слезы тебя не красят.

— Скотина, — прошептала она, поднимаясь с пола и подбирая разбросанные вещи. — Ненавижу тебя!

— А мне плевать, слышишь! — крикнул он ей в спину.

Причем крикнул так, что она сразу поверила — ему и в самом деле плевать. И он вполне может действительно бросить ее тут одну. А сам — уедет с более молодой и более красивой, чем она. Вот, видимо, и еще одна причина страха, сжимающего ее горло время от времени странным спазмом.

Да, наверное, все так и есть. Ври не ври самой себе, но уйти от правды невозможно. Она просто боится быть брошенной им. Боится остаться совершенно одна, отсюда и страх…

Дрожа всем телом, Ольга влезла под душ. Долго мылась, попеременно поливая себя из разных флаконов. Потом насухо вытерлась и влезла в теплый Сашин халат. Посмотрела на себя в зеркало и попыталась придать лицу нейтральное выражение. Нельзя показывать, что она боится его поступков. Ни в коем случае нельзя, иначе муж будет использовать ее страх как оружие против нее. Будет вечно унижать ее, заранее зная, что она никуда от него не денется. Она чуть пощипала бледные щеки и покусала губы. Вроде ничего… Сейчас самое главное — выйти из ванной так, будто ничего этого не было. И попробовать все же что-нибудь приготовить. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, как известно. Не все еще потеряно. Главное, держать себя в руках и не дать ему уловить ее страх…

Нет, совсем не этого она боялась, лежа целыми днями на диване и маясь от непонятного предчувствия. Ее состояние, которому она нашла такое прозаическое объяснение, как страх перед одиночеством, имело совсем другое лицо. И оно было много ужаснее того, что она только что придумала. И поняла это Ольга, как только вышла из ванной.

Ее страх смотрел на нее красивыми серыми глазами молодого парня в штатском, стоящего сейчас у ее порога в окружении двух милиционеров. Смотрел и ничего не говорил. Все и так было понятно. Причем это было понятно всем присутствующим.

Ольга судорожным движением схватилась за горло и тут же обессиленно привалилась к стене.

— Здрасьте, — бормотнул парень и протянул ей удостоверение. — Мои документы, ознакомьтесь.

— Не надо, — прошептала Ольга.

— Знаете, почему мы здесь? — спросил он у нее, как ей показалось, со вздохом облегчения.

— Да, знаю… — выдохнула она и тут же услышала, как слабо охнул откуда-то из глубины коридора Саша. — Собираться?

— Да, и если можно, быстрее, — парень с непонятной жалостью вдруг посмотрел на нее и пробормотал: — Как же это вы так, а?..

Отвечать ему сейчас и здесь Ольга не стала. Саша маячил за их спинами и заламывал руки. Понятное дело, плакала его командировка, когда его жену уводит милиция. Если только не сообразит и не разведется с ней за пару дней. А, черт с ним! Пусть делает, что хочет. Ей теперь плевать на все. Теперь, может быть, ей станет легче. Теперь, когда она наконец-то сможет все рассказать. Все, все, без утайки. И, может быть, сумеет получить ответы и на свои вопросы, которых у нее не то чтобы очень много, но все же имеются…

Глава 25

Соня не торопилась открывать глаза. Она проснулась тотчас же, как почувствовала прикосновение к своей спине. Этот странный Кирилл слушал, дышит ли она. Почему он все время так делает? Они третий день торчат в этом гараже, и каждый раз, как она засыпает, он слушает ее дыхание. Труднообъяснимый поступок для такого жестокого человека, которым он является. Жестокость свою он, правда, не спешил проявлять по отношению к ней. Но этого и не было нужно. Достаточно того, что он сотворил с двумя несчастными в том милицейском дворе! Любые мотивации типа таких, что делалось это для ее же блага, не рассматривались Соней как объективные и гуманные.

Все совершенное им было лишним. Этого нельзя было делать! И все это она попыталась в их первый день пребывания здесь объяснить ему. Но он был неумолим и сразу дал понять, что, рискнув таким образом, он уже ничего изменить не в силах и никуда ее от себя не отпустит.

— Это не обсуждается, — достаточно зло оборвал он ее тогда и, кажется, даже вполголоса выругался. — Отсюда ты выйдешь только со мной. И никак иначе…

Расспрашивать дальше о чем бы то ни было Соня поостереглась. Откровения его могли носить характер непредсказуемый, а она этого побаивалась. Не пристает к ней, кормит вполне сносно, достает где-то воду, чтобы она могла приводить себя в порядок, — чего еще нужно.

— Ты потерпи еще немного, — попросил он ее вчера. — Документы должны быть готовы к завтрашнему дню. Главное, не впадай в отчаяние и терпи….

И она терпела. И в отчаяние не впадала, потому как ни во что впадать уже не могла. Она и так была на самом краю, куда же дальше-то! Терпеть? Этого сколько угодно. Она потерпит. Ей ведь больше ничего не остается. Есть, спать, справлять нужду в гараже за дверью в пустое ведро, слушать вполуха его длинные рассказы о разных приключениях, которые он находил забавными, и терпеть.

Она уже не пыталась уговорить Кирилла отпустить ее. Куда бы она пошла? Домой? Так там сразу милиция ее схватит и приплюсует побег, два убийства, связь со всем на свете преступным миром и тому подобное.

Соня не пыталась отталкивать его от себя, когда он делал робкие, но все чаще повторяющиеся попытки поцеловать ее. Она просто стискивала зубы, крепко зажмуривала глаза и старалась не заорать в полный голос. В конце концов, она полностью в его власти. Что захочет, то и сделает. Ясно же дал понять, что отсюда она выйдет либо с ним, либо никак. Пусть целует. Она же в какой-то момент даже мечтала об этом….

Вспоминать об этом сейчас было мучительно больно и стыдно. Надо же было так ошибиться. Предпочесть, пусть и мысленно, такому чистому и любящему человеку, как Гена, преступника.

Про Гену она тоже старалась не вспоминать. Ясно было, что их любовь окончена. Сони Перовой больше нет, а Гена любил именно ее. Любил и был готов на все ради нее. Кто бы мог подумать, что именно она окажется недостойна его чувства, а не наоборот!

— Я знаю, что ты проснулась. Не притворяйся, — недовольство в голосе Кирилла было очевидным.

— Я не притворяюсь. Просто лежу, и все, — пробормотала Соня в подушку.

— Мне нужно поговорить с тобой, — начал он и заметался по каморке, футболя попадающиеся под ноги пустые коробки из-под продуктов.

Можно было подумать, что через час или два он не смог бы этого сделать. Они торчат здесь третий день, и всякий раз он о чем-то пытается с ней говорить. Но смысла в его бессвязном трепе она не уловила ни разу.

— Слушаю тебя внимательно. — Соня присела на скрипучей кровати, свесила ноги на пол и после паузы добавила: — Кирилл…

— Тут такое дело… — Он схватил стул, приставил его вплотную к кровати и сел напротив Сони. — Паспорта будут готовы уже сегодня. Ночью мы выберемся из гаража. Нас будут ждать на машине. Вывезут за город, не привлекая внимания. Там пересядем на другую машину, и…

— И что?!

— И уедем. Уедем туда, куда ты захочешь, но… Ты должна понять, что вернуться ты не сможешь сюда никогда. И более того…

Он все спотыкался и спотыкался на каждом слове, доводя ее почти до исступления. Она и так уже все давно поняла!

И то, что ее прошлого больше нет. И что родители ее вряд ли увидят в ближайшем будущем. И что Гена, ее Гена… Геночка, милый, славный, все прощающий и ждущий от нее нужных слов, никогда уже теперь их не услышит! И что теперь она целиком и полностью принадлежит ему — Кириллу. И пусть пока он не предъявляет особенно настойчиво своих прав на нее, но она чувствовала, что его притязания не за горами.

— И более того? — Соня сидела, смиренно сложив руки на коленях, будто школьница, выслушивающая нравоучения сурового наставника.

Кирилл не был суров, он был реален. Реален до тошноты. И эта его реальность, против которой ей было очень сложно найти возражения, доводила ее до сумасшествия. Что-то он уготовил ей на этот раз?..

— Ты должна будешь умереть, — просто проговорил он и, заметив, как она побледнела, поспешил успокоить: — Не в прямом смысле слова, конечно, в переносном. Ты должна будешь умереть для окружающих. Найдут машину, на которой я тебя увез из милиции. Кстати, она в розыске… Ну, это так, детали. Так вот, найдут машину, а в ней — истерзанный труп женщины, опознать которую будет не очень сложно. На ней будут твои шмотки. Все, вплоть до нижнего белья. Блондинка, рост, вес — все, как у тебя. На руках — браслеты милицейские. По этим приметам в ней опознают тебя. Опознает твой плейбой.

— Он не плейбой! — воскликнула Соня импульсивно. — И я совсем не хочу умирать! Ты думаешь о собственной безопасности, а о моих родителях ты подумал? Что будет с ними?! Нет! Нет и еще раз нет! Я отказываюсь! Я тебе не позволю!

— Интересно, как? — спокойно поинтересовался Кирилл, сидевший к ней настолько близко, что она ощущала его дыхание на своем лице.

— А так! Я не стану раздеваться, и все тут! — прокричала Соня.

— Хм-м, тогда придется мне это сделать самому. — Он улыбнулся самой отвратительной улыбкой на свете, улыбкой, таящей в себе столько двусмысленности, что она тут же притихла. — Ты просто не оставляешь мне выбора, Сонечка. Я все эти дни сдерживал себя. Ты же не маленькая девочка, наверняка понимаешь, чего мне стоит находиться рядом с тобой все это время и ограничиваться лишь дружескими поцелуями…

— Не такими уж они были и дружескими! — возмутилась Соня, отодвигаясь поближе к стене, подальше от его горячего, многообещающего дыхания.

— Тем не менее… — он кивнул с понимающим видом, — ты же не станешь отрицать, что я вел себя по отношению к тебе весьма галантно?

— Не могу и не отрицаю, — поспешила она его успокоить, чтобы, не дай бог, не спровоцировать на что-то большее.

— Вот и молодец, — Кирилл вдруг совсем некстати положил ей руки на колени и нежно погладил запылившуюся ткань джинсов. — Не станешь же ты меня провоцировать на этот раз? Нет? Понимаешь, что сдержать себя я уже не смогу, если мне придется тебя раздевать. Понимаешь?

— Д-да. Понимаю. Но я не хочу умирать, Кирилл, пожалуйста! Мои родители! Они умрут от горя! Я — все, что есть у них! Придумай что-нибудь, пожалуйста! Сделай так, чтобы их не убила такая новость!

Мог ли он отказать ей? Да черта с два смог бы! В памяти мгновенно всплыла непонятно откуда строка давно забытого стихотворения: «Чтоб на тебя с любовью нежной очи милые глядели…» Ничего похожего, конечно, сейчас не было. Правда, очи были милыми, милыми до возникновения какой-то мерзкой слабости во всем его теле, но о любви и речи быть не могло. Она его боялась, и больше ничего. Подчинялась его требованиям. Он был почти уверен, что, прикажи он ласкать себя, она бы подчинилась. Не сразу, но подчинилась бы. Ненавидя, боясь и презирая… Это ему не было нужно, это было больно. Поэтому он и не трогал ее, поэтому и не требовал ничего сверх того, что она могла сделать. А сейчас она его почти умоляла. Смотрела с надеждой, с болью, с дикой безнадежностью в глазах и умоляла придумать что-нибудь. Кто бы отказал, интересно…

— Ладно, девочка, что-нибудь придумаю, — пообещал Кирилл и сразу понял, что поступил правильно, с такой благодарностью она на него взглянула. — Но для всех остальных ты умрешь. Это облегчит нам с тобой дальнейшую жизнь. Нас никто не станет искать. Тебя, во всяком случае. И на новом месте мы с тобой начнем все сначала. С нуля, так сказать…

Снова в памяти всплыл дом на взгорке, огороженный высоким забором, с цветником и капустными грядками. Чумазая ребятня во дворе, и она — Сонька — с подвязанным передником, с миской клубники в руках…

— А что делать с коробкой? — сказала она вдруг, комкая его видение и возвращая в реальный немилосердный мир.

— С какой коробкой? — Кирилл потер щеку, бриться приходилось в походно-полевых условиях, раздражение мучило его второй день. — О какой коробке речь?

— С наркотиками, конечно. Прямоугольная такая, как из-под старого патефона, видела такие по телику. Набита маленькими целлофановыми пакетиками, в каждом из которых — наркотик…

Это был ее последний шанс. Последний из самых последних, правильнее было бы сказать. Она не хотела рассказывать об этой коробке до самого последнего момента. До тех самых пор, пока он не завел с ней разговор о ее смерти.

Умереть для всех… Как это? Просто вот так вот взять — и перестать существовать?! На кладбище оформят могилку. В паспортном столе сделают отметку. Помянут на девятый и сороковой дни блинами и медом. Так, что ли? А как же родители? Что-то мало верится, что Кирилл что-то сможет придумать. Ладно, пусть даже он и сообщит им, что она жива, — что это изменит? Она же никогда не сможет их увидеть. К тому же, кроме родителей, есть еще… ее Гена. Что будет с ним? Он так и будет продолжать жить в уверенности, что она — самая страшная преступница, которую свои же братки за провинность пытали и убили?

Надо было срочно что-то придумать, что-то предпринять, а не сидеть безвольной развалиной и не позволять манипулировать собой в таких масштабах. Тогда-то она и решила сказать ему о той самой коробке, которую она спрятала в камере хранения на одном из вокзалов их города.

Соня видела, что удар попал в цель, Кирилл заинтересовался и насторожился одновременно.

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее, пожалуйста. Что за коробка, где она, и вообще, как она к тебе попала?

Тут он снова перестал ей верить. Только что готов был душу дьяволу заложить ради нее… хотя, если разобраться, он давно уже свою душу сатане заложил и перезаложил, но — все равно! То плакала и клялась всеми святыми, что не имеет к этой истории никакого отношения, а то вдруг всплывает история с коробкой! Что за черт?! Не та ли это коробка, чей оттиск он рассматривал на пыльном полу под кроватью покойного Азика?

— Размеры опиши, — потребовал Кирилл не совсем любезно: история переставала иметь романтическую подоплеку, и это не могло его порадовать.

Соня подробно рассказала и о размерах, и о том, как, в каком порядке и сколько чего было в ней уложено. Умолчала лишь до поры о том, каким путем коробка у нее очутилась.

— Хм-м, хм-м, — Кирилл хмыкал долгих минут пять — смотрел на нее не отрываясь и хмыкал, не сопровождая сию странность комментариями. Потом ему, видимо, это наскучило, и он спросил-таки: — И можно узнать, как она у тебя оказалась?

Кирилл уже ничего не понимал. Девочка явно пудрила ему мозги все это время! И наверняка — это она угомонила Азика, в милиции тоже не круглые идиоты сидят! Тогда как она вынесла коробку с наркотой, если бабка, следящая за ней из окна, твердила, что светловолосая женщина выбегала дважды, и оба раза — с пустыми руками?! Может быть, у нее был сообщник? Вряд ли, учитывая, с какими предосторожностями та всегда пробиралась к подъезду. Тогда куда она ее подевала? На чердак? И это на каблуках-то? Черт, черт, черт! Что теперь? Это что же получается: девчонка обвела вокруг пальца его — старого ворона, которому хрен кто когда глаз выклюет?! Нет, нет… Что-то здесь опять не сходится.

Он распсиховался, снова почувствовав почти физическую потребность разобраться в этой истории до конца. Вот уж вовремя, а! У него сегодня документы должны быть готовы, тачка незасвеченная и сто дорог, уходящих за линию горизонта и манящих обещанием новой счастливой жизни. А тут коробка какая-то всплывает, мать ее ети!

— Давай-ка подробности обсудим, дорогуша. Времени у нас с тобой… — он вскинул руку и глянул на часы на левом запястье. — Времени у нас с тобой до вечера навалом, так что давай, рассказывай. Коробка, понимаешь… Ишь ты!

Соня рассказала все без утайки. И про командировку, и про то, как она выходила по пути, и про настойчивость водителя, навязывающего ей эту самую коробку. И самое главное, про тот злополучный листок с отчетом, который пропал у нее из кармана. Она скрыла тот факт, что эта бумага обнаружилась потом в кармане куртки ее нареченного. Не повернулся у нее язык, хоть убейте. Но все остальное выложила как на духу.

— Надо же, — Кирилл недоверчиво покрутил головой после того, как она закончила рассказывать. — Что за чертовщина у нас с тобой получается? Кто-то убивает этого несчастного, крадет у него коробку с товаром не на одну тысячу долларов. Наверняка и деньги прихватывает, потому что я не обнаружил у него в квартире ни цента. Потом эту самую коробку подсовывает тебе… Чушь! Как хочешь, Сонька, но это чушь собачья! Убить, обокрасть, а потом все отдать за здорово живешь! Зачем?

— Не знаю. — Она и правда не знала. Не находила объяснения этому раньше, не находила и теперь. Все было очень, как бы это выразиться, нелогично, что ли. Бессмысленно как-то.

— Нет, смысл в этом только один: подставить тебя. Подставить так, что… Если, конечно же, ты не такая прожженная тварь, перед которой даже мне впору шляпу снимать. А-а? Сонька, что скажешь? Можно тебе верить? Или ты умело водишь меня за нос?

Кирилл и вправду не знал, что ему со всем этим делать. Забыть об этой злополучной коробке и двигать сегодня из этого города подобру-поздорову? А как забыть, если там — в этой камере хранения — лежит то, за чем он сюда был изначально послан? Это же реальная возможность заработать! А деньги ему теперь будут ох как нужны! Семью же собрался создавать, домом обзаводиться. И тут же, в противовес его алчности, взыграла природная осторожность. Кто-то же его вел в ту ночь от дома Азика, и кто-то бабку угомонил. Кто это был? Большие ребята? Вряд ли… Тогда кто?.. Если он эту коробку все-таки достанет, что с ней делать? Попытаться сбыть товар самому? Нереально, его мгновенно вычислят. Вернуть владельцам? Это, пожалуй, мысль. Вознаграждение в этом случае обеспечено. И, думается, солидное вознаграждение. Только ведь спросят — откуда товар? А что ответить? Девочка моя отдала? Маразм! Уберут ее без лишнего шума. Если ему самолично не прикажут этого сделать. Что же делать, что же делать…

— Вот задала ты мне задачу, елки… — пробормотал Кирилл. — Бросить все так, как есть, глупо. На этом деле можно бабки сбить приличные. Деньги нам с тобой понадобятся. У меня есть кое-что, конечно, и не в одном банке, но лишними-то они никогда не бывают. Бросить или нет? Что скажешь, Сонька? Если ты в этом деле замешана, тебя же снимут на второй день с одного выстрела, ты это понимаешь?

— Понимаю, но я здесь совсем ни при чем, — она выдержала его сверлящий взгляд совершенно спокойно. — Про коробку рассказала, так как не имела права не рассказать тебе об этом. Раз уж… Раз уж все так сложилось, и мы теперь должны… быть вместе. Так ведь?

— Так-то оно так, но… Черт! Знать бы, кто все это дело обустроил, и отдать его большим ребятам на самосуд, насколько проще было бы! А так — попробуй догадайся, кто это! В этом деле, как в той пословице: чем дальше в лес, тем больше дров. Надо подумать…

Думал Кирилл большую часть дня. Молчал и думал.

Соня выпроводила его за дверь и вымылась над стареньким тазиком. Кое-как привела в порядок волосы и одежду. Потом сделала бутерброды с плавленым сыром и заварила пакетированный чай в литровой банке. Это был их обычный завтрак. Позвала из гаража Кирилла, и они в полном молчании позавтракали. Потом он опять ушел в гараж, а Соня вновь прилегла. Больше делать ей было нечего. Смотрела на тусклую лампочку над дверью и тоже предавалась размышлениям. Только, в отличие от Кирилла, она не строила планов на будущее. Она, определив для себя двоих подозреваемых, проигрывала в голове различные версии и мотивацию их поступков. Часа через три у нее получилась совсем неплохая картинка.

Говорить или нет о своих подозрениях Кириллу? Нет, нужно рассказать. Может, он клюнет, и тогда у нее появится реальный шанс избавиться от него? И попытаться уже самой решать, что ей нужно делать: жить ли в изгнании, умирать ли или сдаться на милость властей. А если не рассказывать, тогда что? А тогда нужно будет придумывать что-то еще, а времени до вечера осталось совсем мало…

Соня встала, немного походила из угла в угол, потом позвала его.

— Знаешь, ведь это очень просто выяснить, кто всучил мне эту коробку, — сказала она ему, когда он вошел.

— Каким, интересно, образом?

— Нужно просто позвонить этому водителю и спросить его об этом.

— Чего же ты не сделала этого раньше? — Кирилл все еще недоверчиво поглядывал на нее. — У тебя было достаточно времени для того, чтобы…

— Не было. — Соня обескураженно развела руками. — У нас ведь на фирме — зима не сезонное время, почти всех работников отправляют в отпуска. Летом нельзя. Летом работаем засучив рукава… Я, конечно, признаюсь, что не сразу доперла до того, чтобы ему звонить. Но у меня есть извиняющий фактор — я не профессиональный сыщик. Но потом я позвонила! Честно, позвонила! Только он с восьмого ноября ушел в отпуск. Сразу после праздников и ушел… Я много раз пыталась связаться с ним. Сначала в гараж звонила, а потом уже домой. Кстати, номер у него очень легкий: три шестерки двадцать пять. Только мне сын его сказал, что уехал он. Куда-то к теще, на Урал. Должен был вернуться лишь на прошлой неделе.

— А что же прошлая неделя? — не хотел сдаваться Кирилл.

— Так у меня Гена был дома! Я при нем должна была звонить, по-твоему?! — Говорить ему о том, что с Геной она почти перестала бояться и вспоминать об этой злополучной коробке, Соня поостереглась. — Знаешь, сколько бы возникло вопросов! Мы же не разлучались ни на минуту!

— Видел, видел, — с пониманием хмыкнул Кирилл, недобро блеснув глазами. — Ладно, это детали. Так ты считаешь, что этому водителю нужно позвонить? Интересно, как?

— У тебя нет мобильника?! — поразилась Соня, совершенно искренне полагавшая, что мобильник и пистолет с глушителем — две неотъемлемых друг от друга детали для людей его профессии.

— Мобильник-то есть, но звонить опасно, понимаешь! Вычислить могут моментом. Ты же теперь наверняка в розыске. Представляешь, как удивится ваш водитель, услышав твой голос!

— Придется рискнуть. Только ему известно, кто принес эту коробку.

Соня отчаянно блефовала. Она была почти уверена, что коробку водителю подбросили, пока его в машине не было. Иначе он бы еще тогда — первого ноября — сказал ей о том, кто просил его эту коробку передать ей лично в руки. Однако был шанс, что он видел того, кто отирался рядом. Рискнуть стоило.

— Как хочешь! — вспылила Соня, заметив, что Кирилл все больше склоняется к идее оставить эту затею. — Давай все оставим так, как есть! И ты до конца дней своих будешь подозревать меня и думать, что я тебя обманула! А как же доверие?! Как же ты собираешься строить наши отношения, начав, как ты изволил выразиться, все с нуля?

Наконец-то! Наконец-то ей удалось убедить его. Он сдался. Сначала долго бубнил о том, что они могут погореть. Что звонок могут засечь. Что водитель может настучать в ментуру и все такое… Но он сдался! И в конце концов принес откуда-то из гаража телефон и, сунув его ей в руки, пробурчал:

— Звони, только покороче. Без лишнего трепа. Время уже не рабочее, он должен быть дома. Давай, время пошло…

Водитель оказался дома. Он сразу узнал Соню и, кажется, даже не удивился ее звонку. Да, он помнил ту командировку, потому что таких интересных пассажирок, как она, у него прежде не было. К тому же пробка на дороге запомнилась… Коробка? Какая коробка? Ах, та самая! Нет, он не видел, кто ее оставил. Пока кладовщицу искал, пока разгружался… Нет, не видел…

— А может быть, рядом кто-то крутился? — Соня в отчаянии кусала губы. — Или кто-то находился неподалеку? Знаете, так бывает. Не обращаешь внимания на человека, хотя он рядом.

— Рядом?.. — Водитель на мгновение замолчал, слышно было лишь его шумное дыхание. — Да не знаю я, можно это связывать или нет… Оговорю человека. Начальница твоя подходила и спрашивала, как доехали, и все. Больше никого.

— А Ветровой не было?

— Кто такая?

— Из бухгалтерии, такая красивая, блондинка.

— А-а, на тебя похожа. Нет, той не было, точно. Так она, я слышал, на расчет подала. А тебя, слышал, менты ищут. — Он вроде бы довольно хихикнул. — Слышал, пришила ты кого-то?

Соня тут же отключилась. Выслушивать эти подробности ей не было нужды.

Итак, значит, все-таки Ребрикова! Интересное кино…

— Ну что? — спросил Кирилл, хотя прекрасно все слышал. — Кто?

— Никого, кроме моей начальницы, рядом не было, — задумчиво пробормотала Соня, потирая крохотным аппаратом висок.

— И кто такая — наша начальница?

— Ребрикова Татьяна. Особа весьма и весьма неприятная. Испытывающая ко мне необъяснимую, просто дикую неприязнь. И к тому же наутро следующего дня пытающаяся выспросить у меня все о нашей командировке. А зачем, спрашивается, если она у водителя уже все узнала? Только если это она, то откуда у нее наркотики?

— Ну-ка опиши мне эту Татьяну поподробнее! А для начала скажи, нет ли у нее больной матери, к которой она время от времени таскается с продуктами?

— Есть! А откуда ты?..

— Откуда! — передразнил ее Кирилл. — Оттуда! Давай ее приметы!

Соня в двух словах обрисовала Татьяну. Кирилл сопоставил ее внешние данные с теми, что имелись у него от покойной соседки матери Татьяны, и понял, что это одна и та же женщина. Старушка была на редкость наблюдательна, единственное, чего она не знала, это Танькину фамилию по мужу. Оказывается, Ребрикова…

— Итак, это, значит, твоя начальница слямзила наркоту! Лихо! Ничего не скажешь! Денежки оставила при себе, раз в обновках начала ходить. А товар во избежание лишних хлопот сплавила тебе! Чтобы и тебе нагадить, и себе без проблем… Так, а убить она может?

— Вот чего не знаю, того не знаю, — пробормотала Соня, поняв теперь, почему коробка была завернута в бухгалтерский отчет.

Распечаткой его зачастую занималась Татьяна! И Соня поняла, почему листок потом из кармана ее куртки перекочевал в карман Геннадия. Татьяна примчалась в кафе следом за ними и, поймав момент, подсунула его Генке!

— Все ведь запутала до такой степени, что с ума сойти можно! Зачем?

— У нее и спросим, — успокоил Соню Кирилл, тем самым дав понять, что не уедет из города, пока не разберется до конца во всей этой истории. — Сначала я отменю наш отъезд на сегодня. Потом заберу товар из камеры хранения…

— А это не опасно? — притворно всполошилась Соня, в голове у которой мгновенно созрел еще один коварный план по освобождению. — Вдруг тебя опознают?!

— Кто? — Он снисходительно хмыкнул и тут же полез к ней с поцелуем. — У меня, детка, столько личин, что опознать меня не сможет даже мать родная, поднимись она из могилы.

— Ладно, а что потом?

— Ну, а потом навестим твою начальницу. Прямо перед отъездом и навестим! Должны же мы, черт возьми, узнать, кто же все-таки так исполосовал бедного Азика?

— А если это все же не она? А та самая женщина, с которой он встречался? Что ты будешь делать?

— Я? Наверное, ничего. Видно будет. Давай-ка вспоминай номер ячейки и код, я его запишу и буду готовиться к выходу в город.

Глава 26

Сегодня утром истекали третьи сутки его ареста. Гена свесил ноги с кровати, завизжавшей под тяжестью его тела на все голоса, и попытался размять затекшие шею и плечи. Все тело ныло, будто его продержали под хорошим прессом все эти трое суток. Пресс, может быть, и громко сказано, но психологическому давлению он подвергался на всю катушку. Следователь из кожи вон лез, чтобы поймать его на мелочах. У него это выходило плохо. Вины Гена за собой никакой не чувствовал и рассказывал все, что знал, без утайки. Беда была в том, что знал он чудовищно мало.

Ну, был он знаком с Азиком, и что с того? С ним кто только в этом городе не был знаком! Все, кто когда-нибудь посещал центральный кабак их города, пересекался с ним по той или иной причине. Так получилось, что Гена любил этот ресторан. Почти всех своих девочек он приводил к себе домой именно оттуда. И именно там он и познакомился с этим парнем. Познакомился у барной стойки и почти тут же пожалел об этом, потому что тот был исключительно назойливой и неприятной персоной. Приставал к Гене: найди и найди ему хату в этом городе. Чтобы от центра подальше, чтобы недорого и чтобы глаза ментам не особенно мозолить. Гена потом долго не мог от него отделаться. Всякий раз, как он появлялся в ресторане, Азик вырастал «каменным гостем» у него за спиной и елейно так интересовался:

— Ну что, брат, хату не отыскал для меня?

Все это кончилось тем, что Гена однажды вручил ему адрес одной из таких съемных квартир на окраине.

Расклеиванием этих объявлений время от времени занималась начальница его любимой Сонечки. Об этом было всем в их конторе известно. Ребрикова часто приставала к сотрудникам, упрашивая их расклеить объявления на остановках в том или ином районе. Гена и сам несколько раз не оставался глух к ее просьбам. Но ему и в голову никогда не приходило порекомендовать эти адреса Азику. А тут — как бес попутал! То ли Азик его достал в очередной раз безмерно. То ли просто завалялся в кармане забытый листок бумаги с телефоном и адресом. Сунул Азику бумажку в руки и тут же забыл. Даже обрадовался, помнится, тогда. Гена точно помнил, что обрадовался такому повороту событий. Наивно полагал, что теперь, наконец, все закончится. Навязчивая приставучесть Азика на этом прекратится, и Гена никогда больше не пересечется с ним. Разве мог он представить тогда, что именно с этого момента все и начнется?

— Ты хоть понимаешь, что ты косвенно виноват во всем том дерьме, что случилось? — прошипел следователь.

Возразить было нечего. Кроме того, что все вышло совершенно случайно. И нечего его обвинять во всех смертных грехах…

— А зачем же ты Ольгу Ветрову так подставил? — непонимающе восклицал молодой служака, глядя на него красивыми серыми глазами. — Зачем? Тут-то ты не станешь отрицать, что сделал это умышленно?

А Гена и не отрицал. Он и в самом деле сделал это умышленно. И никакой вины за собой не ощущал! Ненавидя Ольгу, ненавидя себя за ту мерзость, во власти которой оказался, просто взял и указал на нее Азику. Тот в очередной раз пристал к Геннадию с просьбой познакомить с какой-нибудь бабочкой. С легкомысленной такой особой, чтобы за ним пошла и в огонь, и в воду, ну, и чтобы смотреть на нее было приятно. Ольга тогда в очередной раз начала приставать к Гене совсем не с «деловыми» предложениями, шантажируя и угрожая ему сверх всякой меры. А на горизонте уже наметился вполне конкретный интерес — Сонечка Перова. Девушка, которая должна была скрасить его жизнь и избавить от вечного проклятия волка-одиночки. Девушка-надежда… Как тут было не удержаться от соблазна подставить гадкую Ольгу, которая не давала ему прохода? Взял — и показал ее Азику.

— Я же не знал тогда, что все так выйдет, — пробурчал Гена.

— Да брось! Не верю! — отмахнулся следователь. — Все ты знал! Мстил ей, что ли? За что?

Гена болезненно скривился, вспомнив их общее с Ольгой детство:

— Она всегда издевалась надо мной, грозила рассказать всем, что мои предки, упокой господи их грешные души, на цепь меня сажали, когда в запой ударялись! Меня — на цепь, рядом — горшок и буханка хлеба… Как вспомню все, выть хочется! У меня после этого проблемы с ногой начались… А у Ольги самой ведь родители были ничуть не лучше, а все равно — издевалась постоянно надо мной. После интерната наши пути разошлись. Я в армию пошел, потом работал, учился. Из виду ее давно потерял. Когда встретились, вначале даже ее не узнал. Такой красавицей стала! Разговорились. Оказалось, что Ольга замужем, имеет двоих детей. Муж спокойный, стабильный парень. И для него у Ольги была припасена легенда. Будто бы она по профессии танцовщица, была, дескать, в Париже, и все такое прочее… Где она себе документы липовые достала, ума не приложу! Она со мной не делилась. Может, и правда в Париже была, только уж не танцевала она там — это точно! А если и танцевала, то в каком-нибудь дешевом стриптизе. Я сдуру ее в наш офис притащил и помог устроиться в бухгалтерию, очень уж на меня произвела впечатление наша встреча после стольких-то лет.

— Да… — Следователь заварил себе чаю, поболтал ложечкой в чашке, размешивая сахар, и тут же без переходов спросил: — А как ты думаешь, убить она способна? Ну, скажем, в приступе гнева или ревности?

— Олька? Убить? Не-ет, убить она не может, трусовата для такого. Вот пакость какую-нибудь сделать, это она запросто. Причем такую пакость, что леди Макбет отдыхает… А Азика ей убивать нужды не было. Она втюхалась в него без памяти. Мы тут с ней однажды поговорили, и у меня создалось впечатление, что она не прочь уйти к нему совсем. Бросить мужа и уйти к Азику. Разве могла она убить его при таком раскладе?

— Не скажи! Если учесть, что он этого предложения не оценил, а посмеялся над ней, то вполне могла и убить. — Следователь шумно отхлебнул чаю, поморщился, вспомнив, что второй день сидит в кабинете без обеда, и вновь спросил: — Ну, а что же нам с твоим-то алиби делать? Не нашли ведь мы ту девицу, о которой ты нам рассказал. После обеда тебя на работе в ту роковую пятницу не было. Не было? Не было! Азика ты знал? Знал. По твоим же собственным словам, едва терпел его. Может, ты его и убил?

— Не-а, не я! — Гена осклабился в нервной гримасе. — Не пройдет у вас, гражданин следователь, такая версия. Лопнет по всем швам! Да, я ушел с работы. Голова разболелась, я и отпросился. Ольга меня в тот день просто достала. Отлежался дома. А ближе к семи часам в кабак поехал. Подтвердить этот факт могут и бармен, и метрдотель. Потом я подцепил дамочку одну, скучала она без мужского общества, и поехал с ней ко мне домой. Так что, увы… Алиби у меня железное, как бы вам сей момент прискорбным ни казался. Опросите работающих в этом ресторане и убедитесь в правдивости моих слов. Ночь я провел с этой дамой. Вы ее рано или поздно отыщете. Она в одной из юридических контор трудится. Их у нас десятка два-три, не больше. Найдете непременно, если есть нужда…

Нужды в этом не было. Придется этого горе-любовника отпускать. Алиби у него и в самом деле было железным. На момент убийства он был в ресторане. Это подтвердили сразу несколько человек из обслуживающего персонала. К тому же из всех отпечатков, обнаруженных в квартире покойного, пальцев Геннадия не оказалось ни на одном предмете.

Следователь недовольно сморщился.

С этими отпечатками — вообще беда! Отпечатков было уйма. Ольги Ветровой, самого Азика. Еще имелись два вида отпечатков, явно принадлежащих мужчинам, но эксперт сказал, что они нечеткие, оставленные задолго до момента убийства. Потом в некоторых местах на мебели нашли полузатертые отпечатки. Вот эти заслуживали особого внимания. Кто их пытался стереть? Зачем? Вывод только один: тот, кто это сделал, имел отношение к происшедшему. А кто это? Попробуй додумайся, если следы размазанные, идентификации не подлежат!

Ох и устал он от всего этого бедлама! Ох и измучился! Пошли третьи сутки после убийства двух милиционеров, а они все по-прежнему топчутся на месте. Начальство уже охрипло, угрожая ему расправой в телефонную трубку.

А что он мог сделать, если все задержанные отрицали свою вину?

Гена этот, умник, не был причастен. Улик против него нет.

Ветрова, дура забубенная… Тоже говорит, что не убивала. Бутылкой, говорит, огрела по голове и убежала в слезах, потому что мерзавец высмеял ее идею жить вместе и послал ее куда подальше. Она вроде готовилась к этому вечеру, угощения накупила. А он рассмеялся ей в лицо! Вот она угощение ему к голове и приложила.

Убежала. Долго блуждала по городу, плакала и ругала себя. Потом испугалась, что убила его, и решила вернуться, чтобы убедиться, что с милым все в порядке, а заодно — по возможности — и помириться с ним. Когда подошла к его квартире, то удивилась тому, что дверь открыта. Она сама ее закрывала. Хлопнула со злостью и еще ногой по ней ударила. Дверь после ее ухода точно была закрыта. А сейчас — лишь прикрыта, и то неплотно. Ветрова зашла и обнаружила своего возлюбленного совершенно мертвым, изрезанным вдоль и поперек. Видела ли она орудие убийства? Нет, конечно же! Откуда! Она вновь убежала и с тех пор к этому дому ни разу больше не подошла. Ни разу! Насчет его дел — совершенно не в курсе. Знакомых его — тоже не знает. Все, что их связывало, — это секс. О человеке, совершившем нападение на отделение милиции, она ничего и никогда не слышала.

И все, и вновь — топтание на одном месте. Куда дальше? Черт его знает!

Он измучился так, что обострился давно забытый неврит и, как в детстве, начала дергаться левая щека. Желудок болел от нескончаемого чая и кофе. Обедать, ужинать, завтракать было некогда, он хватал бутерброды и пирожки на ходу. Нужно было найти виновника убийства Азика и женщины, жившей этажом выше. Найти как можно быстрее, а он, черти бы его побрали, все никак не хотел находиться! Следователь совершенно искренне полагал, что, найдя его, они выйдут и на того профессионала, который орудовал во дворе милиции. То, что это были два разных человека, он не сомневался. Характеры этих убийств были различными. Но он также был уверен в том, что эти убийства связаны между собой. Вопрос — как?! Где мотив?!

Мотива не было. Хоть убей, не мог он придумать, зачем профессиональному киллеру спасать или похищать домашнюю, тепличную Соню Перову, которая дожила в девственницах до двадцати пяти лет и ни разу не была оштрафована ни за неправильную парковку, ни даже за сквернословие в общественном месте. Не могла она быть связана с таким плохим парнем, вот не могла, и все! Ошибся? Вряд ли. Перепутать ее с Ветровой можно было лишь с высоты четвертого этажа. Стоять с ней вплотную, тащить ее в машину и не узнать при этом было просто невозможно. Схожие по росту и комплекции, дамы совершенно отличались «портретами».

Тогда зачем этому парню было так рисковать ради нее? Любовь? Ага, как же! Только из-за нее, родимой, он и следил за ней? А он следил, это было очевидно, не просто же так он рассчитал момент вооруженного нападения! Что же тогда?

— Вы меня отпускаете или нет? — вторгся в его мысли нетерпеливый голос Геннадия.

— Что? Ах, да, конечно, но есть еще одно дело…

Самому себе сейчас было стыдно признаваться, что он упустил одно из важных дел в процессе следствия — досмотр вещей подозреваемой Перовой. Не до того было, когда такой шум поднялся. Наехал сразу на этого Гену, потом — на Ветрову, а про обыск в квартире Перовой и забыл! Узнает начальство, выгонит к чертовой матери.

— Нам нужно будет проехать по месту прописки вашей невесты и осмотреть квартиру. Ордер я подпишу через пятнадцать минут.

— Подписывайте, что хотите. Но лучше без него, я не против. Только… — Гена устало потер переносицу. — Только не виновата она. Сама чего-то боялась. Чего — не знаю. Но боялась. Досматривайте сколько душе угодно, ничего не найдете. Но лучше без ордера и понятых… пожалуйста.

Разумеется, ничего он не нашел. Благопристойная квартира благопристойных людей. Даже обычных сигарет не было ни в одном из углов, чего уж говорить о чем-то большем! Насторожил, правда, его растревоженный слой пыли за шкафом в ее комнате, но мало ли что она могла там хранить? Нет, если и была Соня в чем-то замешана, то ответы придется искать в другом месте.

Следователь распрощался с Геной на пороге квартиры Перовых и отбыл ни с чем.

Всю дорогу от их дома он ломал себе голову, пытался найти решение запутанной задачи сразу с несколькими неизвестными. У него ничего не выходило.

Оставалась последняя надежда на то, что эти двое попадутся. Весь город был обложен милицейскими заслонами. Вокзалы, автодороги, аэропорт — все было под контролем. Все силы были брошены на это. Задерживали любую парочку, подходившую под описание. Каждая вторая блондинка примерно одного роста с Перовой доставлялась в отделение для выяснения личности. Работа проводилась колоссальная, но пока все было впустую. Перова как сквозь землю провалилась! Идею расклейки на стендах ее портрета начальство не поддержало. А ну как она ни при чем, нужны ли им проблемы еще и с ее отцом?! Он пока в неведении, никаких сигналов и звонков им не поступало. Они и Генку этого продержали у себя из этих соображений. Следователь хорошо запомнил слова Перовой о том, что Гене следует позвонить ее папе. А папа у девочки был влиятельный…

— Куда, Игорек? — Водитель оглянулся на него и многозначительно посмотрел на часы. — Домой или на службу? Время уже не раннее.

— Какое домой, Васильич? О чем ты?! Я уж и забыл, где он, мой дом! В отделение, конечно.

— Как знаешь! Я-то сейчас дежурство сдаю — и домой.

Они въехали через ворота, которые теперь были оснащены видеокамерой и обслуживались милицейским нарядом сразу из четырех человек. Раньше бы так, глядишь, и беды бы не случилось…

Игорь Кружилин — следователь убойного отдела, отличник боевой и политической подготовки, — вошел в вестибюль и почти тут же был остановлен окриком сержанта из дежурной части.

— Вам пару раз звонили, — пояснил дежурный.

— Давно? Кто звонил?

— Не назвался, мужик какой-то. Телефончик я записал. Он просил обязательно связаться с ним, говорил, что это важно. — Дежурный протянул Кружилину листок бумаги с цифрами. Ни имени, ни фамилии абонента указано не было.

Он пару минут смотрел на номер, записанный на листке. Нет, эта цифровая комбинация не была ему знакома. Кто бы это мог быть?

— Слушай, сержант, — проговорил Кружилин. — А с чего это именно меня спросили? Конкретно меня, или как?

— Да нет, не конкретно. — Сержант полистал регистрационный журнал. — Вот запись. Мужик спросил, кто у нас ведет дела по убийствам? Я спросил — а чё, говорю, тебе надо-то? А он говорит, что дело важное. Что ему минуту назад звонила одна барышня, которую ищут за какое-то убийство.

— Фамилию барышни догадался спросить? — Внутри все сразу заныло, а в голове сделалось горячо, словно туда накидали раскаленных камней.

— Да, щас. — Сержант полез в стол и долго копался в каких-то бумажках. — Щас, где-то тут она… А, вот она. Перова — фамилия этой девицы.

Кружилин не стал дослушивать. В несколько прыжков преодолел два лестничных пролета, влетел на второй этаж. Судорожно сунул ключ в замочную скважину. Рывком открыл дверь и уже через минуту слушал напряженный телефонный зуммер.

— Алло! Кружилин у телефона! — заорал он в трубку, совсем не соображая, зачем и почему так орет. — Мне сказали, что вы мне звонили по поводу Перовой! У вас есть информация?!

— А? — Мужик на другом конце провода, видимо, изрядно опешил, потому что долгие томительные мгновения что-то бурчал себе недовольно под нос, прежде чем ответить. — Ну, я звонил. А чего орать-то, я ведь помочь хотел!

— Извините, извините, ради бога, так получилось. — Следователь сел на край стола, больше всего опасаясь того, что мужик сейчас бросит трубку, и тогда придется терять время, вычислять его адрес по номеру телефона, ехать к нему домой — а он, может, живет на другом конце города… затем пытаться его разговорить. Поэтому он сделал над собой усилие и гораздо тише спросил: — У вас есть какая-то информация по поводу Перовой?

— Ну да, — обронил мужик и замолчал, очевидно, ожидая встречных вопросов.

— Мать твою! — прошептал еле слышно Кружилин и тут же громче: — Я слушаю вас! Говорите! Я очень внимательно вас слушаю!

— Она мне звонила не так давно, — брякнул мужик, не подозревая, какой радостью мгновенно зашлось сердце следователя.

— А что ей было нужно?!

— Да так, ерунду какую-то спрашивала. Я сразу и не понял, чего ей надо было конкретно. Про командировку все спрашивала, про коробку, про то, кто рядом был, когда мы с ней разгружались. Ерунда какая-то, по-моему.

«Это по-твоему, елки! Это по-твоему! Не могла она так рисковать только для того, чтобы ерундой интересоваться!»

— Давайте-ка подробнее, а я буду записывать, — он перегнулся, достал лист бумаги, карандаш и изготовился. — Итак, что за командировка: число, цель. Какая коробка: размеры и так далее. Меня интересуют любые мелочи. Итак, начнем!

Ему пришлось здорово помучиться с этим немногословным абонентом, который через каждое слово «нукал» и через два замолкал. Приходилось все вытягивать из него буквально клещами. Но информация стоила того, следователь это чувствовал интуитивно. Информация, хоть и переворачивала все прежние сведения с ног на голову, должна была внести ясность. Именно ясность, которой так и не было до сих пор. До сих пор были лишь подозреваемые, а вот ясности не было никакой. Теперь же…

— Все, спасибо вам огромное! — поблагодарил следователь абонента и с облегчением повесил трубку. — Вот это да!

Он минуту стоял столбом, боясь поверить, что его безнадежное дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Потом нажал кнопку внутренней связи и сказал дежурному:

— Сообщи всем по цепочке, чтобы удвоили бдительность. Думаю, Перова с сообщником все еще в городе. Где-то они непременно засветятся. Да, и еще мне нужны ребята для задержания. Нет, за городом. Но тут недалеко. Все, жду!

Глава 27

Здание железнодорожного вокзала было наводнено милицией. Соваться туда именно сейчас было глупой затеей. Кирилл это понимал без подсказок. Затылок просто сводило от шарящих взглядов оперативников, которые без устали переговаривались друг с другом по рации. Ничто не помешало бы им, к примеру, подойти сейчас к нему и потребовать документы. А, ладно, потребовали и потребовали, они теперь в порядке. Полчаса назад Кириллу вручили два новеньких паспорта, техпаспорт на машину и удостоверение на право управления автомобилем. Все в полном порядке, распознать «липу» сможет только специалист. Осталось каких-то пара часов, и он свалит из этого города, забыв теперь уже навсегда и о своем прошлом, и о том, что его привело сюда.

Кирилл остановился у застекленного витража с газетами и еще раз внимательно оглядел свое отражение. Полный ажур. Приятный молодой человек в черном модном плаще, волосы зачесаны назад, на переносице — щегольские очочки. В руках — дорогой портфель. Все как надо. Сейчас оставалось еще вести себя, не вызывая подозрений. То есть руки держать все время на виду. Не суетиться, не оглядываться без нужды, не делать резких движений. Одним словом, не делать ничего такого, что могло бы привлечь внимание стражей порядка.

Он купил газету, полистал ее, зажав портфель коленками. Потом свернул на странице объявлений и отошел от прилавка к стене, оттуда прекрасно просматривались ряды камер хранения.

Ячейка номер восемьдесят восемь. Вот она — в самом центре, прямо напротив центрального входа. Главное, выбрать момент и подойти к ней тогда, когда сладкая сержантская парочка отвлечется и немного притупит бдительность. Слишком уж они озабочены сейчас, сканируют каждый метр пространства вокзального зала. Не иначе, его с Соней пасут. Шутка ли — ментов пострелял…

Ждать пришлось долгих двадцать минут. Он уже всю газету просмотрел вдоль и поперек, а они все торчали и торчали прямо напротив того места, куда ему надо было подойти.

Наконец что-то их отвлекло, и они оба ринулись в дальний угол зала. Не теряя времени, Кирилл неторопливой походкой двинулся к рядам камер хранения. Нет, он, конечно, перед этим аккуратно свернул газету. Уложил ее в портфель. Потом без лишней озабоченности посмотрел на часы и только тогда пошел, полагая, что со стороны выглядит праздно-ленивым.

Ячейка номер восемьдесят восемь. Вот она, родненькая! Сейчас он наберет буковку С, затем цифры, которые ему назвала Соня, вытащит коробку, уложит ее в большой пакет, который лежит у него в кармане плаща. И тихо двинет обратно. Нет, можно даже перед уходом кофе попить. Что-то в горле запершило, от волнения, наверное. Надо же, кто бы мог подумать! На дела такой сложности ходил — и то не боялся, а здесь даже ладони вспотели.

Кирилл поставил портфель у ног и принялся набирать код. Буква, потом цифры. Кажется, все, сейчас нужно потянуть за ручку и забрать оттуда товар, который предприимчивому Азику так и не удалось сбыть самолично.

Он потянул за ручку, но дверца не поддалась. Он снова потянул — и снова тот же результат.

— Черт! — выругался Кирилл и суетливо сверил код с тем, что сообщила ему Соня.

Ну, все правильно. Те же самые цифры, почему тогда не открывается?! А может, он перепутал? Может, цифры стоят наоборот? Он что-то забыл! Перепутал! Надо же, впервые в жизни так лохануться!

Кирилл быстро набрал цифры в обратном порядке и снова потянул на себя дверцу. Нет, все не то. Ячейка по-прежнему оставалась для него недоступной.

— Что за черт?!

Он сильно разволновался. Сердце бухало как сумасшедшее. Понять, что происходит, он не мог. Ему даже показалось в какой-то момент, что все те люди, что до этого самого мгновения в спешке носились по вокзалу, обвешанные чемоданами и сумками, разом остановились и теперь взирают на него с немым изумлением. Нужно было срочно оглянуться и убедиться в том, что это не так. Но все дело было в том, что он не мог себе этого позволить. Пропащее, одним словом, было дело. И хуже всего, что он ничего не мог понять. Всегда же понимал, а сейчас…

Кирилл нагнулся, взял в руки портфель и, не удержавшись, снова потянул на себя дверцу ячейки. Конечно, она не открылась. С чего бы ей открываться сейчас, если этого не случилось минутой раньше. Он переложил портфель из одной руки в другую и тут же почувствовал опасность. Она надвигалась сзади и сбоку, она была неизбежной, как бесславный крах любой человеческой жизни. Кирилл понял: все, он попался. Никаких путей к спасению у него нет. Его обыщут и найдут документы, классным экспертам распознать фальшивку — раз плюнуть. Попытаться убежать? Подстрелят. Черт бы с ним, пускай подстрелят, все лучше, чем в тюряге. Только ведь Сонька там, в гараже, совсем одна! Что-то будет с ней, если его не будет в живых?

— У вас проблемы? — раздался за его спиной внушительный рык.

— У меня? — Кирилл повернулся к милиционерам лицом и мигом оценил ситуацию. Она была дерьмовой. Двое в штатском, двое в форме. Четыре человека много даже для него. — Нет вроде бы, а разве что-то не так?

— Это мы сейчас и выясним. Ваши документы, пожалуйста.

— А в чем проблема? — Кирилл все еще пытался ухватиться за соломинку, может быть, пронесет. — Я что-то сделал не так? Или что-то нарушил?

— Думаю, что да — нарушили, — спокойно ответил тот, что в штатском. — Вы трижды пытались открыть ячейку камеры хранения и все три раза — безрезультатно. Вы что же, код забыли?

— Ага, забыл! Вот помнил только утром, а тут забыл. Разве это преступление?

— Выясним. Пройдемте, — он повернулся, но тут же вновь взглянул на Кирилла и попросил: — Только давай без глупостей. Если что, стреляем на поражение.

У него отобрали портфель. На левом запястье щелкнул наручник. Теперь он в одной сцепке с легавым. С тем, что был в форме. Чтобы, значит, никуда не убежал. Он и не собирался, раз они стреляют на поражение. Ему еще нужно Соньку из гаража вызволить, а то она там умрет с голоду. Хотя она девушка предприимчивая, что-нибудь придумает. Видишь, как ловко подставила его, чтобы избавиться! И понял он это только вот в это самое мгновение. Да, поистине ход, достойный восхищения! А он-то, он — дурак вислоухий! Профессионал, мать его ети! Купился на ее красивые глаза! Неужели было непонятно, что это подстава! Ячейка на самом виду. Тыркнулся в нее раз-другой — и все, попал под наблюдение. А в городе операция «Перехват» объявлена, разве можно тут дергаться с непослушной дверцей камеры хранения? Видел же, как сержанты пасли этот пятачок, знал, что опасно, а все равно полез! Вот тебе и любовь! А та тетка из автобуса еще что-то квохтала насчет того, что без нее человек несчастлив. Огреб вот теперь счастьица на пожизненное… Э-эх, Сонька, Сонька, зачем же ты так поступила?!

Его ввели в опорный пункт при вокзале, тут же обыскали. Фальшивые паспорта сразу изъяли и оставили сидеть со связанными руками и под охраной. Никаких вопросов никто ему пока не задал. Ждали кого-то, наверняка ждали.

Следователь явился почти через час. Не вошел, а влетел, едва не сбив с ног торчащего перед Кириллом охранника. Охватил взглядом все сразу и тут же без переходов съездил кулаком Кириллу по физиономии.

— Сука! Убить тебя мало!

— Убей, чего же, — ухмыльнулся Кирилл, сплевывая себе под ноги. — С вас, с ментов, взятки всегда гладки.

— Заткнись лучше! А то прострелю башку твою пустую и отрапортую, что ты убит при попытке к бегству, понял, гад?!

— Понял, не дурак.

Кирилл смотрел на молодого следователя и ждал вопросов о Соне. Он узнал следака, именно этот субъект за ней приезжал три дня назад и увозил потом в отделение. Чего он медлит и не спрашивает? А, понятно. Ждет заключения экспертов об их паспортах.

Кружилин не стал ждать. Сел напротив Кирилла и прорычал тому в лицо:

— Где она? Где твоя сообщница, скотина?! Веришь, нет, удавить тебя хочется вот этими вот руками!

— Верю, чего ж не верить, — хмыкнул он. — Только не сообщница она мне. Тут ты малость загнул, командир.

— Покрываешь?

— Чего мне ее покрывать, если я тут перед тобой только по ее милости! Видал бы ты меня, если бы не она, как же!

— А чего же так? — Кружилин озадачился и обрадовался одновременно. Он был еще очень молодым следователем. Очень молодым и еще очень верящим в то, что хороших людей все же на свете больше. И к Соне, по его тайным размышлениям, как ни к кому другому, была применима презумпция невиновности. Не мог он поверить, что она злодейка! Свидетельство Ребриковой хоть и в малой степени, но все же это подтверждало. Он, правда, с ней еще не успел поговорить как следует, передав женщину с рук на руки конвоирам, но, пока ехали из ее пригорода до отделения, выяснил это абсолютно точно: Ребрикова намеренно оболгала Перову. Оболгала из мелочной бабской ненависти. Больше ни о чем они поговорить не успели, так как его срочно вызвали звонком на железнодорожный вокзал. Мог ли он мечтать, что сегодняшний день будет так богат на сюрпризы!

— Записывай координаты, командир. А то загнется девка с голоду, пока ты тут из меня будешь правду выколачивать. Пошли туда кого-нибудь и передай ей, что она молодец… Что все у нее получилось…

— Что именно? — Кружилин Игорь взял ручку с бланком протокола допроса на изготовку.

— Сдать меня куда надо, елки! А то ты не понимаешь! — фыркнул Кирилл. — Она же намеренно меня на вокзал отправила! Про коробку молчала до тех самых пор, пока я ее из города не собрался увозить. Последний козырь, значит, разыграла. Молодец…

— А зачем же она тебе, сволочь, понадобилась? Зачем ты ее из города собрался увозить? Зачем из-под стражи освобождал? Какой тебе в ней интерес? — Следователь с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на задержанного с кулаками. Видеть перед собой виновника гибели его ребят! Смотреть в его наглые, циничные глаза и при этом оставаться безучастным — это было выше его сил. — Как бы я тебе сейчас врезал, мразь!

— Ладно, командир, ты зубами-то на меня не скрипи. Успеешь еще отыграться за коллег своих. Лучше девочку из гаража вытащи. А все остальное я тебе без понтов расскажу.

Кирилл обреченно вздохнул: гараж был явочным, братва никогда ему не простит того, что он так неграмотно сдал их точку, но выбора не было. Там была Сонька. И, наверное, первый раз за всю сознательную жизнь он стоял перед выбором: поступиться или «поступить». Перевес был в пользу последнего. Поступиться ею он бы не смог. И хотя понимал, что его благородство вряд ли будет когда-нибудь Соней оценено, что в тюрьме его откровения ему могут стоить ему жизни, он рассказал все.

— Вот, теперь ты все знаешь, — закончил он свою исповедь, понимая, что только что подписал себе смертный приговор. — Бабку ту не убивал, ни к чему мне это было.

— Да ну ладно! — фыркнул Кружилин недоверчиво, убирая в папку протокол допроса, собственноручно подписанный арестованным. — Такого-то свидетеля, да не грохнуть?! Тут ты малость того…

— Может, и стоило ее убрать. Не до того мне было, понимаешь? Решил все с нуля начать, и вновь — не получилось! Так-то вот, гражданин начальник. Раз в жизни хотел соскочить, и то не вышло! Судьба, что ли, такая у меня?

— Не судьба, гадина! Ни черта не судьба! — Игорь сделал знак увести заключенного и уже в спину ему проговорил: — Это сущность твоя подлячая с тобой шутку сыграла. И больше ничего! И на жалость ты зря давишь, к таким, как ты, у меня ее не было и не будет.

Кирилла увели. Тут же в кабинет вошли двое мужчин в штатском, расселись на свободных стульях, и один из них спросил:

— Ну че — он?

— Наших ребят — точно он, — Кружилин похлопал по папке с документами. — Собственноручно подписал признание. Но вот с тем азиатом гребаным что делать?! С ума сойти просто можно! Ну, просто никто не хотел убивать! А труп тогда откуда?! Целое стадо по квартире прошло, никто не убивал, а мужика — как лапшу нашинковали! И бабку потом эту еще… То ли можно связывать эти два убийства, то ли нет, пойди разберись! Следов взлома на замке нет. Значит, открыла бабка сама. Кому? Этот ублюдок говорит, что не убивал. Скрывать ему это незачем, потому что ему за наших ребят так и так вышка светит. Одним убийством больше, одним меньше…

— Слушай, да кончай ты голову себе ломать над этой бабкой! — перебил его другой мужчина в штатском. — Сам же говорил, что деньги у нее из квартиры пропали. Какие-то цацки… Сейчас ведь за меньшее убивают. Просто, может, совпало так…

— Может, и совпало, — Кружилин с силой надавил на глаза. — Черт, как же я устал!

— Домой едешь? — Мужчины, как по команде, поднялись.

— Какое домой? У меня еще один допрос запланирован. Коли уж фартит мне сегодня, упускать нельзя. Мне это дело уже снится по ночам. Прикинь, мужики, целая толпа подозреваемых, а я среди них убийцу не могу найти! Офонареть просто можно! А вы по домам?

Они вышли одновременно и, миновав шумный зал транзитных пассажиров, очутились на улице. Там они расселись каждый по своим машинам и разъехались в разные стороны. Двое ребят из соседнего РОВД по домам, он — обратно в отделение. Довести до конца дело или хотя бы немного приблизиться к финалу очень хотелось. Но что-то не шло, хоть убей. Что-то вязло на полдороге и сбивало с пути…

Кружилин смотрел в окно и размышлял. Только что из его кабинета увели рыдающую Ребрикову. Сведения, которые он почерпнул из допроса, были достаточно информативными, но следовало все систематизировать, чтобы пытаться делать выводы.

Итак, с чего все началось…

Началось все с того, что в их город приехал этот самый Азик. Цель его визита — определить новый рынок сбыта наркотиков. Последнее у него, видимо, неплохо получалось, раз он просуществовал здесь такое долгое время.

Он быстро обрастает друзьями и знакомыми, что было ему крайне выгодно, и это было вполне понятно. Одиночка всегда становится объектом пристального внимания, а в толпе нетрудно затеряться.

В ресторане он знакомится с Геннадием и начинает докучать ему просьбами помочь с квартирой в недорогом районе. Его назойливость в один из дней имеет положительный результат — Геннадий вручает Азику адрес съемного жилища. Этот адрес оказался у него не случайно. Он временами помогал Ребриковой в расклеивании объявлений о сдаваемых квартирах, которая из добрых побуждений (вопрос — только из добрых ли? — остается до сих пор открытым) выручала соседей своей матери. Так… Что дальше? А дальше происходит следующее… Азик не оставляет своих попыток сблизиться с Геннадием и начинает к нему приставать с очередной просьбой. В том, что Азику непременно хотелось заполучить Геннадия в друзья, Кружилин был почти уверен. Женщину, подобную Ольге Ветровой, он мог бы найти и без посторонней помощи. Однако докапывался он с этой просьбой именно до Геннадия. Видимо, имел на того какие-то далеко идущие планы. А может, просто из вредности это делал, поняв, что Геннадий его сторонится. Его назойливость и на сей раз возымела положительный результат. Геннадий указывает ему на Ветрову. Указывает из вредности, так как с трудом терпит Ольгу, которая знала некоторые неприятные подробности его детства и всякий раз унизительно его этим шантажировала. Геннадий указывает Азику на Ветрову, тем самым пытаясь выплеснуть свой долго сдерживаемый гнев. В один из дней Азик подъехал к их офису, и Гена показал ему Ольгу. Проследить за молодой женщиной и узнать, в каком районе она живет, — труд небольшой. Потом происходит хорошо спланированное знакомство в душном летнем сквере, которое Ольга приняла за случайное. Любовная лихорадка и… плачевный финал.

Вот тут-то и начинается самое интересное, потому что желающих убить Азика, оказывается, что-то уж слишком много.

Первым кандидатом на эту роль по-прежнему остается Ольга. Унижение, которому ее подверг любимый, было таким сокрушительным, таким болезненным, что она, не удержавшись, шарахнула его по голове принесенной бутылкой шампанского. Вопрос: а что, собственно, помешало бы ей взять нож и, пока обидчик находится в бессознательном состоянии, исполосовать его в приступе безудержной ярости? Ничто не помешало бы. Мотив — уязвленная и попранная любовь — налицо.

Под вторым возможным кандидатом на роль убийцы Кружилин рассматривал Ребрикову. Унижение, которому подвергалась эта женщина, сильно отличалось и было еще более болезненным, чем в случае с Ветровой. Незадолго до своей гибели Азик остановил лифт, в котором они вместе ехали, и подверг ее таким издевательствам, что бедная Татьяна потом еле совладала с собой, зайдя в квартиру матери. Что именно там происходило, она не рассказывает. Но свидетели, которые долго ждали лифт, говорили, будто бы слышали женские рыдания, доносившиеся из кабины.

В день убийства Ребрикова была в доме матери. И даже призналась, что посещала квартиру Азика. Но утверждает, что якобы уже после того, как тот был убит. Она пошла пешком вниз по лестнице, вместо того чтобы дождаться лифта. Якобы заметила, что дверь в квартиру убитого была приоткрыта. Перед этим мать ей рассказала, что его любовница выскочила из подъезда, перегибаясь пополам от рыданий. Все эти сведения вкупе ее якобы заинтересовали, и Татьяна зашла в его квартиру. Там она обнаруживает труп своего обидчика. И решает немного поживиться за его счет. Алчность она постыдной никогда не считала. К тому же обокрасть такого мерзавца, как сосед ее матери, было для нее делом чести. Ребрикова нашла крупную сумму денег в валюте, обнаружила под кроватью коробку и все это забрала с собой. При этом она ухитрилась не оставить ни одного отпечатка, а несколько случайных затерла. Единственное, что она не углядела, так это след от ее нательного крестика, оставленный на пыльном полу. Его-то и обнаружил Кирилл, о чем потом и рассказал Кружилину.

Забрав все это добро, Татьяна не решается везти его домой, а отправляется на работу и прячет в своем кабинете. Наутро в понедельник, первого ноября, она распаковывает коробку и, обнаружив там наркотики, приходит в ужас. Такого компромата ей не надо! Она просто не представляла себе, что со всем этим можно сделать. Продать не сможет, хранить у себя дома либо на работе — одинаково опасно. И тогда в ее голову и приходит спасительная мысль — подбросить коробку Перовой! Идея просто выбросить опасный груз на свалку Ребриковой не рассматривалась вообще. Чего же добру пропадать, когда его можно использовать! Пусть не во благо, пусть во вред, но не себе же! Она дожидается возвращения Перовой из командировки, потом улучает момент, когда машина остается без присмотра, и пристраивает коробку среди многих других, привезенных ими в тот день. Зная щепетильность водителя, Ребрикова почти уверена в том, что коробка попадет к Перовой. Все, на этом она считает свою миссию выполненной. Ей остается только ждать неприятностей, которые должны были пасть на голову бедной Сони. Единственной промашкой во всем этом деле, по ее мнению, было то, что она в качестве оберточной бумаги использовала их бухгалтерский отчет. Когда Перова пришла на следующий день на работу, Ребрикова улучила момент и обыскала ее сумку. Там ничего не было. Она сунула руку в карман ее куртки и нашла то, что надеялась найти, пусть надежда была призрачной, но все же… Но тут ее спугнули сотрудники, явившись не ко времени в кабинет, и она не успевает бумажку вытащить. Тогда она следует за Перовой в кафе и, воспользовавшись тем, что верхняя одежда была свалена на одном подоконнике, перекладывает злополучный комок бумаги из кармана Сони в карман Геннадия. Почему не забрала листок с собой? А зачем?! Пусть будет у него. Это же новая интрига, новые проблемы. Это же как раз то, что способно стереть с лица этой ненавистной Перовой вечную улыбку… Но убивать она никого и никогда не убивала. Да, она признает свою вину в том, что обокрала мертвого Азика, что намеренно пыталась оболгать Перову, что умышленно вводила следствие в заблуждение, она готова понести за это наказание, но убивать никого и не думала…

Третьей кандидатурой до недавнего времени у Кружилина был герой-любовник Геннадий. Но эта версия лопнула по всем швам. Алиби у парня было железным. К тому же бармен подтвердил, что Геннадий и в самом деле сторонился прилипчивого азиата и дружбу с ним старался не водить, отделываясь лишь нечастым угощением.

Следующей кандидатурой на роль убийцы был наемник Кирилл. Своей причастности к этому делу он не скрывал, подтвердив, что на самом деле явился в этот город для того, чтобы ликвидировать зарвавшегося Азика, надумавшего соскочить с товаром. Но беда была в том, что он опоздал. К его приезду Азик уже был мертв.

Получается, что убийство Азика заказной характер не носит. Братки припозднились со своим решением. Тогда что же, выходит, все-таки бытовуха?

Кто мог желать его смерти? Только тот, кому он очень сильно нагадил. Тот, кто был в этот вечер в его доме в промежутке между двумя визитами Ветровой и визитом Ребриковой. По времени это получается минут сорок-тридцать, никак не больше. Этот человек убивает Азика. Затем несколько дней спустя зачем-то возвращается в квартиру поздней ночью. Что-то ищет? Возможно, или просто следит за подъездом. В эту же ночь он видит Кирилла, вышедшего из подъезда. Может быть, увидел его в окно. Может, стоя в тени гаражных «ракушек». Личность Кирилла кажется ему подозрительной. К тому же — визит явно поздний. По словам самого Кирилла, он и сам долго прятался в тени, пытаясь понять, кто за ним наблюдает…

Единственное окно, освещенное к тому времени в этом подъезде, привлекает внимание человека, следившего за Кириллом. Поразмыслив, он приходит к выводу, что парень покинул именно эту квартиру, и тогда он что-то явно хотел узнать. Это могло оказаться очень опасным, потому-то он и убивает бедную старушку.

Логично? Вполне. Только узнать бы еще, кто это мог быть?!

Кружилин отошел от черного провала окна и только уселся за стол, как в дверь постучали.

— Да! — рявкнул он, поражаясь тому, кого черти принесли в такое-то время.

Дверь открылась, и охранник ввел Соню. Глаза у той были заплаканными. Руки скованы за спиной. При этом она чуть прихрамывала. Видимо, ребята перестарались, «вызволяя» бедную девушку. Хотя в детали он их посвятить не успел. Момент ее исчезновения из их участка сопровождался весьма трагическими событиями. Чему удивляться, если ей досталось при задержании!

— Руки ей освободи и можешь идти! — Кружилин недобро блеснул глазами в сторону конвоира и, обратившись к Соне, мягко произнес: — Присядьте, пожалуйста.

— Я хочу все объяснить! Вы должны меня выслушать! — почти закричала она, морщась от грубых прикосновений охранника к своим запястьям. — Я здесь совсем ни при чем! Я жертва каких-то немыслимых совпадений!

— Если бы так, — хмыкнул следователь невесело. — Совпадения как раз тут совсем ни при чем, уважаемая гражданка Перова. Вы — жертва людской подлости, только и всего. Кому-то очень хотелось вам нагадить, и они избрали такой путь, совсем не предполагая, что он приведет к столь плачевным последствиям. При этом не для вас, а для самого злоумышленника.

— Вы об этом Кирилле? — Соня потирала саднившие запястья: не очень-то с ней церемонились, когда надевали браслеты.

— Да нет, не о нем. Он как раз, наоборот, погорел из-за своих к вам симпатий. Кто бы мог подумать, что такие люди еще способны что-то чувствовать… — Следователь потянулся к чайнику, заглянул под крышку и предложил: — Хотите чаю?

— Что? Чаю? Нет, наверное. — Она недоуменно взирала на следователя, не понимая, что происходит. — А вообще-то я сейчас даже не знаю, чего именно хочу.

— Зато я знаю, чего хочу я. — Он смущенно умолк и тут же потянулся к бумаге для заметок. — Черт! Дурацкая привычка, — когда психую, не знаю, куда девать руки… Так вот, я очень хотел бы извиниться перед вами. Перед единственным человеком, задействованным в этой странной истории, перед которым мне действительно хотелось бы извиниться. Так вышло, что… Соня, ну перестаньте, ради бога! Ну что вы, в самом деле!

Она рыдала. Рыдала навзрыд, как маленькая девочка. Не заботясь о том, что некрасиво всхлипывает, что размазывает слезы по пыльному лицу, Соня плакала слезами облегчения, первыми с тех самых пор, как в ее руках оказалась та злополучная коробка. Поверить, что на этом весь прежний кошмар закончился, было почти невозможно.

— И что? — сдавленно произнесла она, вздрагивая плечами. — Я могу прямо сейчас встать и уйти домой?!

— Уйти можете, но не уйдете, — произнес Кружилин с ободряющей улыбкой и, заметив ее внезапный испуг, поспешил успокоить: — Потому что я вас отвезу туда на дежурной машине. Ну вот, опять!

Она снова расплакалась. Захлюпала носом и зашептала что-то жалобное, и у него просто скулы свело. То ли от жалости, то ли от досады на самого себя — некомпетентного дурака, заставившего пройти ее через весь этот ад.

— А почему?.. — Она вдруг недоуменно подняла на него взгляд и часто-часто заморгала. — А почему это я единственный человек, перед которым вам захотелось извиниться? А как же… А как же мой Гена? Он тоже, наверное, пострадал! Как же он? На него ваши извинения не распространяются?

— Знаете, нет, — Кружилин отдал распоряжение по селекторной связи, чтобы к подъезду подали машину, и с неприкрытой досадой произнес: — Так получилось, что с него-то все и началось! Вроде бы он и невиновен — в смысле уголовной ответственности. Но началось то все как раз с него! Идемте, я по дороге вам все расскажу. А потом уже вам решать, должен я перед ним извиняться или нет.

Глава 28

Гена стоял на кухне, тупо рассматривал поверхность стола и все силился понять, зачем он сюда приперся. Попытался воссоздать события, предшествующие этому шагу, — и все равно не понял.

Вначале позвонила Сонина мама и долго пыталась узнать, почему дочь не подходит к телефону. Кое-как удалось ее успокоить, наврав, что Соня уехала к подругам, сообщить им о предстоящей свадьбе.

Потом раздался странный звонок по телефону. Он даже подумал сначала, что это снова ее мать, но на том конце провода промолчали. Гена повесил трубку, и на него вдруг накатила такая тоска, что он глухо застонал, сцепив от отчаяния зубы. А потом? Ну да, потом-то он и пошел на кухню. Ни за чем пошел, просто так. И вот стоит теперь, тупо рассматривает столешницу дорогого гарнитура и что-то силится понять. А чего тут понимать, если он тоскует по ней! Тоскует и сходит с ума от ревности!

Где она? С этим мерзавцем, который перестрелял милиционеров?! Кто он такой, черт его побери! Как посмел он похитить его женщину?! Господи, да пусть бы похищал, лишь бы не причинил ей вреда! Лишь бы она осталась жива! Лишь бы вернулась к нему живой! Боже мой, какая тоска…

Он подошел к окну и отдернул штору. Темнота. За окном такая темнота, что, кажется, наступил конец мироздания. Или это ему так кажется, потому что конец наступает лично для него. Значит, все рухнуло, не успев начаться? Был, кажется, за полшага от счастья, почти держал его в руках, почти успел поверить — и вот на тебе… Исчезает Соня, а вместе с ней и все то, что называлось счастьем. Думал ли он, что такое может быть из-за женщины?! Он в свое время само понятие это предавал анафеме! А сейчас… Сейчас ни спать не может, ни есть, ни думать ни о чем, кроме нее. Какой-то ужин сегодня вроде бы он себе готовил. Что-то чистил, жарил, потом даже пытался съесть, а затем все выбросил в мусорное ведро. Попытался выпить коньяку, но от него лишь затошнило и остался неприятный привкус во рту. Сначала он думал, что все это оттого, что он не уехал к себе домой, а остался в ее квартире. Быстро собрался и уехал. Но стоило переступить порог своего жилища, как тут же, не успев снять ботинок, помчался обратно. А вдруг, пока его не было, она вернулась! Вдруг звонила откуда-нибудь… или просто следователь захочет с ним связаться и сообщить что-то новое? Но никто не звонил, не возвращался и не сообщал ничего утешительного. Все его надежды были пустыми.

Он боялся смотреть телевизор. Вдруг объявят по местным новостям что-нибудь такое, после чего он уже и дышать не сможет? Затаился и ждал. Вслушивался в каждый звук, доносившийся с лестницы, и ждал.

Гена снова недоуменно посмотрел на свои руки. Господи, надо же было так скомкать штору! Штора-то тут при чем? Чужая, в принципе, вещь. Красивая и очень дорогая, а он ее мнет руками, как умалишенный. Хотя, если разобраться, ума и души он точно лишился. От сердца остался комок разорванного в клочья кровоточащего мяса, а глаза… то и дело наполняются слезами. Не по-мужски это, Гена, совсем не по-мужски. Где твои выдержка, сила воли и просто — сила мужицкая?! Отчего он так быстро превратился в развалину?..

Геннадий оттолкнулся от подоконника. Темнота за окном поглощала его, словно огромная черная дыра, высасывая все, что оставалось в нем человеческого. Прихрамывая, он пошел в Сонину комнату. Там долго смотрел на ее книжные полки, хотел выбрать что-нибудь особенно зачитанное и попытаться понять ощущения, которые будил в ней именно этот автор. Протянул руку к одному из корешков и тут же отчего-то сильно вздрогнул. Показалось или нет? Кто-то постучал в дверь, или он и взаправду спрыгнул с катушек?! Чего стучать-то, если звонок есть? Он прислушался. Звук не повторился. Подумав, он вышел в прихожую и снова прислушался. Тихо… Ругая себя самыми последними словами, Гена подошел к входной двери, прильнул к ней всем телом и напряженно замер. Умный он человек после этого? Стоит, распластавшись, у двери и ловит каждый шорох по ту сторону. Нет, определенно голову надо лечить…

Он отошел и тут же снова вздрогнул. Ну, не показалось ему, хоть умри! Кто-то трется об эту дверь со стороны лестничной площадки. И делает это вполне ощутимо.

Гена крутанул головку замка, распахнул дверь, и тут же его словно ударили под дых.

Соня… Его милая, родная, любимая Сонька стояла, опершись головой о дверной косяк, и ревела белугой.

— Сонечка, маленькая моя… — Он так растерялся, что не сразу сообразил, что ему надо делать. Потом опомнился, схватил ее за отвороты куртки, втащил в квартиру, захлопнул дверь и тут же с силой прижал ее к себе, бормоча исступленно: — Где же ты была-то, господи?! Я едва с ума не сошел! Почему ты не позвонила? Я слушаю, слушаю, вроде скребется кто-то, а никто не звонит… Господи, Сонечка моя, ты вернулась… Как же я люблю тебя, самому даже страшно… Где же ты была-то все это время, родная моя…

Она вдруг обвисла в его руках и всхлипнула чуть слышно:

— Гена, мне что-то нехорошо…

Неловко подхватив Соню на руки, Гена внес ее в комнату, положил прямо в пыльной одежде на кровать и встал перед ней на пол на колени. Нога не гнулась, болела, но — плевать! Он стоял перед ней, неудобно выгнув одну ногу, и жадно вглядывался в ее лицо.

Ее глаза были плотно закрыты, из-под век безостановочно текли слезы. Нос и губы были опухшими, щеки в грязных разводах, волосы спутаны и пахли непривычно и чуждо. Но все равно это была его Соня, живая и — его…

— Гена, ты не думай, я ниоткуда не сбежала, — прошептала она вдруг сдавленно, словно у нее сильно болело горло и говорить иначе она не могла. — Меня отпустили. И даже извинились передо мной. Оказалось… Оказалось, что я — единственный человек, который ни в чем не замешан. Господи, какой абсурд! Я никогда прежде не задумывалась над тем, что можно радоваться простому ощущению непричастности… Можно, оказывается, быть счастливой просто от того, что тобой никто не интересуется… А ты? Ты все еще… Ты еще любишь меня, Гена? Я не противна тебе после всего, что произошло?

— Дурочка моя… — Он спрятал лицо куда-то в воротник ее куртки, от которой так же неузнаваемо пахло. — Я… Я чуть с ума не сошел… Если бы я мог себе представить, что все так будет! Я проклинал себя, ненавидел. Тебе рассказали?.. Разве мог я думать… Ты уже все знаешь?

— Да, — Соня выпростала руку, нашла на ощупь его волосы и запустила в них пальцы. — Без вины виноватые. Так, кажется, можно сказать про нас с тобой? А знаешь… Мне плевать на все это! На все, кроме одного.

Тут она вдруг открыла глаза, потянула его за волосы и заставила посмотреть на себя. Кажется, она не заметила, что глаза у него странным образом покраснели и слезятся. И то, что губы его дрожат и он пытается их крепко сжать. Кажется, она ничего этого не заметила. Посмотрела серьезно, где-то даже сурово и сказала:

— Ты, оказывается, ходок по женской части. Не возражай! Я все знаю! И про ресторан, и про девочек, которых ты оттуда возил к себе домой. Про рестораны ничего не могу сказать, не знаю, понравится ли мне туда наведываться, а вот про девочек — забудь!

— Понял, не дурак. — Он даже опешил от того, с какой небывалой жесткостью были произнесены ею эти слова, потом подумал и с неизбежной мужской самонадеянностью поинтересовался: — А иначе что будет?

— Убью! — выдала ему Соня незатейливый ответ и снова закрыла глаза, проговорив с судорожным зевком: — Теперь-то ты знаешь, какой я могу быть опасной женщиной.

Опасная женщина отключилась через минуту, даже не сняв обувь. Гена еще какое-то время с исступленным умилением рассматривал Соню, потом, вздохнув, разул ее. Выпростал ее безвольные руки из куртки и свитера, стянул с нее джинсы и скинул ее грязную одежду прямо на пол. Осторожно потеснил уснувшую Соню к стенке и прилег рядом. Пристроив голову на одной с ней подушке и обняв ее, он устало прикрыл глаза и почти так же быстро, как и она, уснул.

Последнее, что он почувствовал, засыпая, было неимоверное облегчение. Теперь наконец можно и отдохнуть! На одной подушке, тесно прижавшись, слушать ее дыхание и понимать, что теперь она никуда не денется — твоя любимая женщина, которая, оказывается, может быть опасной. С чего бы, интересно?..

Глава 29

Кружилин с напряженным возбуждением ждал появления в своем кабинете Ребриковой Татьяны. Сегодня ночью его вдруг озарило, да так, что он промучился в бессоннице оставшееся до утра время.

Почему он сразу не заметил этой очевидной лжи в ее словах? Потому что устал от постоянных допросов и нагоняев начальства? Может быть… А ночью вдруг бац — и понял, где именно она солгала! Ведь чувствовал, чувствовал, что дамочка чего-то недоговаривает, а пропустил сразу — что именно. Ну, ничего, сегодня он ее так пропесочит, что она выложит все как на духу! Это дело уже в зубах у начальства завязло. С него начинают совещание, им и заканчивают. Шутка ли: две подозреваемые дамочки — под стражей, а безусловных улик, указывающих на то, что именно они совершили преступление, до сих пор нет! Не найдено и орудие убийства. А это, по словам криминалиста, должен был быть обычный кухонный нож с широким лезвием. Таким его мать, например, разделывает курицу на куски. Охотничьим этот нож быть не мог, потому что лезвие у того много толще. Именно кухонный нож, так, во всяком случае, авторитетно заявил эксперт. Так вот, его ребята обшарили все вокруг, включая подвал, чердак, ближайшие к дому кусты, свалки и мусорные баки. Ножа не было. Мусор в те дни не вывозился, бастовала коммунальная служба этого района. Хоть одно сыграло им тогда на руку. Орудие убийства не было найдено.

Конечно, убийца мог выбросить нож в любом другом месте. А вдруг не выбросил! Вдруг неподалеку скинул! Но не нашли…

Ввели Ребрикову. Выглядела она гораздо хуже прежнего, хотя, казалось бы, куда уж хуже. Но прежде в ней хоть какая-то жизнь еще теплилась. И глаза горели, пусть ненавистью, но все же… Сейчас все было потухшим. Глаза померкли. Плечи осунулись. Волосы, и без того неприглядно выглядевшие, торчали клоками, будто Ребрикова всю ночь таскала себя за свои куцые пряди или билась головой о стену. Последнее исключать не стоило. Всякое могло быть…

— Итак, гражданка Ребрикова, — начал Кружилин, многозначительно глядя ей прямо в глаза. — Не буду ходить вокруг да около. Скажу сразу, что нам известно, что…

Он видел, как сразу напряглась ее шея и забилась синяя жилка на виске. Он угадал! Точно угадал! С чего бы ей тогда так напрягаться?

— Что известно вам, — закончил он после томительной паузы, за время которой Ребрикова все тянула и тянула за вязаное горло своего свитера. — Не хотите ничего добавить, чтобы, так сказать, облегчить свою участь? Можно было бы договориться… Вы понимаете, что вынужденная мера содержания под арестом может быть смягчена? Вы можете вернуться домой, к семье под подписку о невыезде. Так как?

Она уронила голову на грудь и заплакала. Плакала она некрасиво, сделавшись просто отталкивающе неприятной. И по мере того, как Ребрикова роняла слезы, Кружилин все больше склонялся к мысли, что он угадал.

— Вы мне солгали, — укоризненно произнес следователь и положил бланк протокола допроса на стол перед собой. — Давайте сделаем так, словно наша с вами теперешняя беседа — первая. Вы рассказываете мне все, включая те детали, которые совершенно неумышленно упустили. Я записываю с ваших слов. Вы подписываете протокол и едете домой, к детям. Хорошо?

Она кивнула, утирая ладонью мокрые щеки и сморкаясь прямо в подол юбки.

— Итак, этот человек был вам знаком? — Кружилин застрочил ручкой по бумаге.

— Нет, что вы! — сдавленно возмутилась она. — Я его впервые видела. Я не вру, это точно! Я решила пойти пешком, не стала дожидаться лифта. Только хотела начать спускаться по лестнице, когда дверь этой квартиры открылась. Я спряталась!

— Почему? — спросил Игорь, хотя был уверен в ответе.

— Я боялась встречи с ним, это же понятно! Еще одного такого издевательства над собой я бы не выдержала. Я отпрянула и притаилась за шахтой лифта. Но… но потом не удержалась и выглянула. Это был мужчина, но другой, это совершенно точно. Он вышел и, не оглядываясь, быстро пошел, почти побежал вниз по лестнице. Дверь за собой он не закрыл, я об этом уже говорила…

— Помню, — согласно кивнул Кружилин, без устали записывая за ней. — Но вы же не поэтому решились зайти в квартиру убитого, так? Не только же из-за того, что видели мужчину, выходившего оттуда? И не только из-за того, что он прикрыл за собой дверь? Так?

— Да, — Татьяна прерывисто вздохнула.

— Тогда почему вы решились зайти в логово зверя? Туда, куда вам заведомо был вход заказан? Что вас заставило думать, что вам ничего уже не угрожает? Что вы видели?

— Нож! Я видела, как он судорожно заворачивает большой окровавленный нож в кухонное полотенце и засовывает его в пакет. Это не было нормальным. Этот мужчина был очень… дерганым каким-то, что ли. Я бы даже сказала, что он трясся всем телом. И нож этот… Почему в крови? Помчался по лестнице вниз, будто за ним сто чертей гнались. И я решилась…

— Когда обнаружили убитого, сразу все поняли, так?

— Да, конечно. Что же тут было непонятного?! Из квартиры выбегает взволнованный мужчина, пряча окровавленный нож. В квартире — труп, еще теплый. Я его… по щеке ударила. Простите…

— Да за что же, господи! — хмыкнул понимающе Кружилин. — Узнали бы этого человека?

— Да, несомненно. Хотя внешность у него была не очень колоритная, узнала бы все равно. Такое не забывается…

Кружилин покопался в сейфе, вытащил из дела фотографию Кирилла, сделанную два дня назад, и протянул ее Ребриковой со словами:

— Он?

Она смотрела меньше чем полминуты, отрицательно качнула головой и вернула ему:

— Это не он, совершенно точно.

— Как думаете, кто это мог быть? — Следователь подводил жирную черту в допросе с Ребриковой.

— Не знаю. Говорю же, что я незнакома с ним. — Татьяна подписала протокол, выжидательно посмотрела на следователя и робко спросила: — Я могу идти?

— Пока нет, но сегодня будете дома. Это я вам обещаю. Подождите в камере. Потом я вас позову.

— Я должна буду опознать его? — догадалась Татьяна. — Вы его уже взяли?

— Нет, но в ближайшие несколько часов, думаю, это будет сделано. Так что ждите…

Задержанный казался на редкость крепким орешком и изрядно помотал бы им нервы, не опознай его Ребрикова с первого взгляда. Тот все же еще пытался возмущаться и требовать адвоката, пытался кричать о том, что это клевета и злобный навет злоумышленников, но Кружилин видел, что парень попался. Его увели. Через пять минут отделение милиции покинула и Ребрикова. Она все просила у него за что-то прощения и прятала глаза под низко надвинутой шапкой. Ребрикова скорее всего отделается легким испугом и денежным штрафом, но облегчения от этого Кружилин не испытывал. Такие люди вызывали у него чесотку и желание наподдать им хорошенько. Позволить себе такого он, разумеется, не мог. Поэтому поспешил от нее отделаться и начал готовиться к следующей встрече. Она обещала быть более тяжелой, нежели в случае с Ребриковой.

— Вы свободны, — объявил Кружилин без лишних предисловий Ветровой, подписывая пропуск и протягивая ей. — Можете идти…

— Как?! — Ольга, красота которой за дни, проведенные в камере, не претерпела никаких изменений, изумленно заморгала. — Я вас правильно поняла?

— Абсолютно. — Кружилин старался не смотреть в ее сторону, но взгляд постоянно съезжал на ее ноги. — Абсолютно и безоговорочно. Можете идти домой и заниматься воспитанием своих детей. У вас, кажется, сын и дочь?

— Да. — Ольга рассеянно кивнула и двинулась к двери, потом приостановилась и спросила: — Значит, вы его нашли? В смысле… убийцу?

— Да, — Игорь печально констатировал, что с такой женщиной он с удовольствием поехал бы в ближайшие выходные к друзьям на дачу. — Мы его нашли.

— Кто он? Я… я его знаю? — Она грациозно сплела тонкие красивые пальцы и еле слышно хрустнула суставами.

— Да. Это ваш муж.

Она не упала в обморок и не забилась в судорожном плаче. Она более чем достойно приняла этот удар. Лишь слабо охнула и, поднеся кулачок к губам, вцепилась в побелевшие костяшки пальцев безупречными зубами. Сцена заняла не более трех минут. Потом она отняла руку ото рта и, опять же неповторимо женственно тряхнув головой, проговорила:

— Я почему-то так и думала.

— Да? И когда вы до этого додумались? — Черт, он опять пялился на ее ноги, что за юбка у нее непонятная — длинная же, а такое впечатление, что ее и нет вовсе, сплошные разрезы в швах.

— Вы предоставили для этого мне достаточно времени, «поселив» здесь, — она многозначительно хмыкнула. — Саша проговорился однажды. Он назвал его красавчиком, ну, назвал и назвал… Поначалу я не придала этому значения. А потом задумалась. Откуда он мог знать, если не видел Азика ни разу? Ну, да это теперь уже не важно. Так я могу идти?

— Да, пожалуйста.

«Да иди уже, иди! — хотелось ему крикнуть. — Пока я не стал приставать к тебе и умолять поехать со мной к ребятам на озеро. Там такая красотища…»

Ольга уже вышла за дверь и почти прикрыла ее за собой, но тут вдруг просунула в щель голову и обронила:

— Звони…

И все. И ушла. Закрыла дверь и исчезла. А ему сразу стало тошно. И не потому, что она догадалась. А потому, что позвонить очень хотелось…

Позвонили ему. Позвонили те самые друзья, которые помогали ему брать Кирилла на вокзале и у которых была классная дача на озере. Позвонили, словно угадав, как гадко у него сейчас на душе. Они потрепались о том, что ему нужно с собой брать и в каком количестве. Побалагурили насчет того, с кем он прикатит к ним на этот раз. Потом, когда он почти уже хотел положить трубку, его старый добрый друг поинтересовался:

— Ну, а ты нашел убийцу того парня, которого «никто не хотел убивать», или все еще нет? А то, смотри, вдруг тебя задержат по вопросам службы, и все сорвется! Мы тебя тогда за одно место подвесим. У нас уже и мясо закуплено, и пиво.

— Да нашел, нашел, — засмеялся Игорь с облегчением. — Один желающий все же нашелся.

— Какой желающий, не понял?

— Да тот, кто все-таки хотел его убить. Иначе, сам знаешь, не бывает…