В этой сказке рассказывается о стране Свирелии. Там живут весёлые и добрые люди — мудрец Гранат, вырастивший серебряное дерево, учитель Минус, художник Карало, девочка Виолка, мечтающая ехать артисткой, мальчик Чик со своим верным оленем Аргамаком. На долю этих весёлых и беззаботных людей выпали тяжёлые испытания. О том, как свирельцы вынесли эти испытания и как разгадали тайны серебряного дерева и стали счастливыми и непобедимыми, вы узнаете, прочитав эту сказку.

Галина Красовская

Серебряное дерево

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая.

ПРО СТРАНУ СВИРЕЛИЮ И ПРО СВИРЕЛЬЦЕВ

Была на свете удивительная страна. В мохнатых её лесах грибов из земли выскакивало столько, что ступить было некуда, а ягод высыпало, как росы на траве. Хлеба на её полях вырастали до того сдобные, что колосья лоснились от масла. В садах родились яблоки величиной с арбуз, а груши наливались таким прозрачным соком, что даже светились в темноте, как электрические лампочки.

Прямо в садах и лесах прятались и выглядывали из зелени деревянные домики с разноцветными крышами, и по утрам деревья осторожно стучали лапами в окна: «Просыпайся, хозяин!» Хозяин, потягиваясь, выходил на крыльцо, делал зарядку, а потом ложился под дерево и открывал рот. И прямо в рот ему падали с ветки ароматная груша или сочный персик.

Нет, не ленивцами были жители этой страны, за любую работу брались они охотно, не боясь набить мозолей, да только негде их было набивать. Съешь три персика — и целый день сыт, хлебнёшь три глотка воды из лесного родничка — и целый день не захочешь пить.

А кто не любил есть яблоки и груши немытыми, прямо с дерева, тот шёл к садовнику Грушке. И Грушка, аккуратный, с чистыми руками и в белом фартуке, подавал на тарелочках фрукты и всякие сладости, а попутно сообщал всем прогноз погоды: Грушка страдал ревматизмом и умел точно предсказывать, будет дождь или нет. Здесь можно было и полакомиться разными коктейлями из соков. Грушке не приходилось очень уж ухаживать за деревьями, и без того на них вырастало много всего, и потому всё свободное время садовник приготовлял коктейли из фруктовых соков и варил фруктовые тянучки. Он-то и приохотил всех жителей страны к сладостям. Если, например, встречались два приятеля и один из них никак не мог выдернуть руку из кармана, чтобы поздороваться, то уж наверняка можно было сказать, что он побывал в гостях у садовника Грушки, и рука его прилипла к тянучкам, которыми набит карман.

Легко и сладко жилось людям этой страны, и сами они были на редкость добрыми и простодушными. Они никогда не завидовали друг дружке, не знали, что значит поссориться или, того хуже, подраться, и с языка их никогда не слетало злое или грубое слово. Едва завидев друг друга, они уже весело морщили носы и тянулись в карманы за свирелью. «А это ещё зачем?» — спросите вы. И правда, некоторые обычаи страны удивляли чужеземцев.

Что это, например, за странная привычка всегда носить с собой деревянные дудочки — свирели? Свирели торчали из портфелей начальников и учителей, из карманов футболистов, школьников и продавцов мороженого. Да что там! Грудные младенцы, которым вместо погремушек покупали свирельки, знали, что с ними делать, — они тотчас же тянули их в рот. И друзья-приятели при встрече первым делом дудели в свои свирели, а потом уж принимались толковать о том о сём.

Даже милиционер Гарпун стоял на посту со свирелью-свистком. У Гарпуна была целая система сигналов, с помощью которых он охранял порядок и спокойствие граждан страны. Если милиционер замечал охотника Осечку, мчащегося с недозволенной скоростью на своём мотоцикле с прицепом, он подносил к губам свирель-свисток и брал на ней три раза подряд ноту фа. Это означало, что Осечка должен немедленно остановить свой мотоцикл и, стоя смирно, выслушать, как Гарпун будет его стыдить. Если кто-нибудь вёл себя невоспитанно, например начинал петь или хохотать на всю улицу, Гарпун, просвистев пять раз ноту ми, заставлял певца умолкнуть и проверял, не хлебнул ли тот лишку фруктового коктейля — от Грушкиных коктейлей иногда случались у людей приступы бурного веселья.

У некоторых были даже свирели особого фасона. У доктора Гематогена — свирель, похожая на трубку для прослушивания больных: звуками этой трубки-свирели Гематоген приглашал больных на осмотр. У учителя Минуса — свирель-указка, которой учитель показывал на карте океаны, реки и вулканы, а ещё мог при надобности, дунув в эту свирель, вмиг прекратить шум в классе. Охотник Осечка сделал себе свирель в форме охотничьего рога, а художник Карало — свирель-кисть. Все жители страны умели вырезать свирели, и все дела в стране — и важные, и пустяковые — кончались весёлой пляской.

Потому-то один путешественник, посетивший удивительную страну, придумал ей такое название — «Свирелия».

Под этим названием страна была нанесена на географические карты, а жители её, свирельцы, вошли в историю как искусные мастера играть на дудочках.

В Свирелии жил учёный по имени Гранат, которого все называли мудрецом. В общем-то, на мудреца Гранат был не очень похож. Он не считал звёзд, сидя на ковре во дворце, — никаких дворцов, кроме Дворца спорта, в Свирелии не было. Не наряжался Гранат и в длинный халат, расшитый звёздами, какие носят некоторые мудрецы, а заказал себе удобный костюм. Брюки его с пятнадцатью карманами были коротковаты, зато просторны, а на клетчатой рубашке, тоже с пятнадцатью карманчиками, не было ни одной петли и пуговицы. Гранат жалел тратить время на пришивание пуговиц, потому и наряжался в рубашки беспуговичного фасона. Вдобавок к костюму Гранат купил походные сапоги, чтоб при случае спокойно переходить вброд речушки и ручьи, не рискуя схватить насморк.

Друзьями Граната были учитель Минус, доктор Гематоген, художник Карало и музыкант Тромбус. Свирельцы очень уважали их и считали почти такими же умными, как Гранат.

Но друзья Граната занимались всем понятными делами: Минус учил и воспитывал детей, Гематоген лечил и делал уколы, маэстро Тромбус выступал с концертами, Карало рисовал портреты и раскрашивал стены и крыши свирельских домиков, А чем всегда бывал занят Гранат, свирельцы не могли понять. Но они чувствовали, что это очень важные и умные дела, и оттого испытывали к Гранату глубочайшее почтение.

Иногда они подходили к голубому домику, где жил Гранат, и с любопытством заглядывали в окошко.

На подоконнике стояли баночки с разноцветными песками, валялись камни, камешки и куски глины, на стенах висели ветки с засохшими листьями, по углам комнаты громоздились стопы книг, ютились пузырьки и жестяные горелки. На столе около окна свирельцы всегда видели блестящий микроскоп, а рядом с ним — аккуратно разложенные пучочки травы и приколотых к картонке бабочек. Сам Гранат обычно листал толстые книги или, сидя верхом на стуле, бормотал непонятные слова по-латыни. Любопытных он не замечал.

Свирельцы на цыпочках отходили от окна — всякие непонятные слова, да ещё вдобавок сказанные по-латыни, приводили их в уныние.

Иногда Гранат доставал свои походные сапоги, которые сиротливо стояли за книжным шкафом, примерял их и подумывал: не отправиться ли ему в поход, ну хотя бы в Дальний лес? Но потом поглядывал на микроскоп, на всякую всячину около него, на толстые книги и, подёргав себя за бороду, что действовало на него успокаивающе, отмахивался:

— Да ну их, эти походы! Всяких загадок и под носом много. Так приятно отгадывать их в своём кабинете...

Гранат снимал сапоги, ставил их за шкаф и, сладко потянувшись, снова подсаживался к своему микроскопу. Опять дни и ночи проводил он в покое, за чтением толстых книг и в размышлениях.

Когда в голове мудреца мелькали счастливые догадки, на лбу его собиралось множество складок и морщин. О, этот лоб Граната! Огромный и светлый, он был великолепен. Иметь такой лоб счёл бы за счастье мудрец какой угодно страны.

Кроме высокого лба, другой приметой, делающей Граната похожим на мудреца, была борода.

В Свирелии никто не носил бороды, и только Гранат стал вдруг отпускать себе бурую пушистую бороду.

— Ну и пусть, — переговаривались свирельцы. — Мудрецов без бороды не бывает. Без бороды — никакой важности...

Но Гранат ни капельки не стремился выглядеть важным, как подобает мудрецу. Просто он однажды подсчитал, что в году у него пропадает целая неделя на такое бесполезное занятие, как бритьё. Гранату жаль было попусту тратить время, вот он и махнул рукой на это бритьё. И пошла его борода расти, как ей вздумается, — влево, вправо, вниз и вверх, доросла до самых глаз и соединилась с косматыми бровями, которых хватило бы и на трёх мудрецов.

Но, подарив Гранату прекрасную бороду, судьба безжалостно обошла его в другом — на голове мудреца не росло ни единого кустика.

— О, это выдающийся учёный, это блестящий ум! — говорили о Гранате друзья.

В том, что ум Граната был блестящий, не могло быть никакого сомнения: макушка его блестела так ослепительно, что больно было смотреть. Как-то лысина Граната даже натворила беду. Пострадавшим оказался доктор Гематоген. Он нечаянно глянул на лысину мудреца, когда на неё падало солнце и, представьте, повредил зрение. После этого Гем вынужден был прописать самому себе очки. А Гранат, чтобы больше не было таких несчастных случаев, стал носить голубую панамку.

По вечерам свирельцы часто собирались у музыканта Тромбуса. Каждый, кто хотел вырезать особенно звучную свирель, шёл к маэстро за советом. Тромбус терпеливо показывал, как надо делать свирели, и учил всех играть на них. Даже Гранат, хоть и бывал всегда занят важными делами, посещал Тромбуса и учился у него мастерить свирели, флейты и скрипки. Маэстро умел ещё превосходно играть на скрипке и даже сам сочинял музыку.

Тромбус был уже немолод и слаб здоровьем, и доктор Гематоген советовал ему не переутомляться и строго соблюдать режим дня. Маэстро слушался доктора, тем более что и сам он любил после вкусного обеда устроить себе тихий час.

Сладко подремав, он совершал прогулку и лишь тогда принимался мастерить инструменты или сочинять музыку. Заложив за щеку фруктовую тянучку, маэстро удобно усаживался в любимом кресле и начинал писать ноты, причмокивая и сладко мурлыча под нос мелодию. Бойкие плясовые и весёлые песенки выходили у него на славу, но маэстро любил серьёзную музыку и пытался сочинять сложные вещи, чтобы исполнять их на скрипке. Он вертелся в кресле, возводил глаза к потолку и старательно жевал одну тянучку за другой. Но серьёзные пьесы сочинялись туго.

Покончив наконец с этим трудным делом и сгорая от нетерпения поскорее исполнить новое сочинение перед публикой, маэстро звал к себе своего друга Карало. Художник рисовал что-то на больших листах бумаги, то и дело откидывая гривастую голову и любуясь работой.

После этого на улицах появлялись разноцветные афиши, приглашающие всех, всех, всех на концерт серьёзной музыки. Слова «концерт серьёзной музыки» были написаны не очень большими буквами, а внизу афиши было крупно выведено: «После концерта — угощение».

Первым на концерт Тромбуса приходил Карало — седой, грузный, с красной косынкой в горошек на шее и с этюдником и альбомом в руках. Застревая между стульями, он протискивался в дальний угол, усаживался, раскрывал этюдник и приготавливал краски. На каждого, кто появлялся в дверях, Карало пронзительно глядел несколько секунд, а потом начинал орудовать кистью.

Зал бывал полон, свирельцы рассаживались как можно удобнее и частенько поглядывали на стоявший в стороне стол с угощением, прикрытый салфетками.

Маэстро появлялся с торжественным видом, облачённый во фрак. Дождавшись, когда слушатели прекратят скрипеть стульями, он устремлял взор к потолку и начинал играть. Тонкие пальцы музыканта плавно водили смычком по струнам, а сам маэстро то и дело ронял слёзы на отвороты фрака. Друзья Тромбуса — Гематоген, Гранат, Минус и Карало — не могли сдержать восторга. Они вздыхали от избытка чувств, а когда маэстро устало опускал смычок, бросались обнимать его. Тромбус кланялся, в смущении встряхивая седыми кудрями, и затаив дыхание ждал, когда же грянет гром аплодисментов. Но аплодисментам явно не хватало силы и звучности. Маэстро в волнении хватался за виски и тут только замечал, что большинство слушателей спит. Даже милиционер Гарпун, бывало, нечаянно задрёмывал на концерте уважаемого Тромбуса, но, очнувшись сам, он тут же будил всех пронзительным свистком — нотой ми. Вмиг затихало похрапывание, свирельцы смущённо вскакивали и, чтоб искупить свою вину, долго и горячо аплодировали.

Но разве мог этим утешиться бедный Тромбус! Скрепя сердце, скрыв обиду, маэстро начинал играть песенки и бойкие плясовые, и лишь тогда свирельцы начинали по-настоящему веселиться и подпевать скрипке маэстро. А чем меньше времени оставалось до конца концерта, тем оживлённее становились гости и тем чаще бросали они взгляды на прикрытый салфетками стол.

Угостившись коктейлем и фруктовой пастилой и сплясав на прощание, свирельцы, очень довольные, расходились по домам. И тогда Тромбус изливал друзьям свою горечь.

— Ах, я просто в отчаянии! — восклицал он, нервно потирая виски. — Им только и подавай пустые песенки!

— Это вы зря, — успокаивал маэстро учитель Минус, — ваши плясовые и весёлые песенки очень недурны! Но, — учитель поднимал палец и шевелил им, — безусловно, людям нужна и такая музыка, при звуках которой хочется торжественно снять шляпу...

— Свирельцы не умеют думать про серьёзное... Потому они и серьёзную музыку не любят, — говорил Гранат и в задумчивости поднимал кустарники бровей.

— Думать о серьёзных вещах — это наше с вами дело. А народ наш любит плясать. Что в этом плохого? — заступался за свирельцев учитель Минус. — Пусть каждый живёт, как ему нравится. Свирельцы бесхитростны — вот и веселятся от души.

— Они добродушны и не портят друг другу нервы, — присоединялся к Минусу доктор Гематоген. — Уважаемый маэстро, успокойтесь. Вам вредно волноваться.

А Карало молча трогал коленку и протягивал друзьям альбом с портретами свирельцев, раскрашенными в голубые, розовые и жёлтые цвета. Это были любимые цвета свирельцев.

С альбомных листов смотрели такие смешные и симпатичные физиономии, что, глядя на них, все начинали улыбаться. Даже маэстро переставал тереть виски и закладывал за щеку тянучку.

— Хотят плясать — пусть будут плясовые. В конце концов, их мне сочинять легче, а здоровье дороже всего, — бормотал он, успокаиваясь.

Положив подбородок на этюдник, Карало смотрел, как портреты его ходят по рукам, и глубокомысленно изрекал:

— Эти голубые и розовые цвета — не то... Это — не главное... Палитра бедная...

Он долго качал головой и так стискивал губы, будто поклялся не раскрывать рта до конца дней своих.

Никто, конечно, ничего не понял, но добиваться у художника пояснений было бесполезно.

Карало был известный молчун и открывал рот только в крайних случаях. Друзья привыкли к этому и не приставали к нему с расспросами.

Благополучной и беззаботной была жизнь свирельцев и другого счастья они не знали, а потому и не хотели. Так бы и жили они — долго ли, кто знает! — если бы однажды мудрец Гранат не прочитал в старинной книге такую легенду.

Жил-был когда-то на свете чудак садовник. Какие только цветы и деревья не росли в его саду! Но нет, не было ему в этом радости. Задумал садовник вырастить такое дерево, каких не видывал ещё белый свет. И как задумал, так и сделал.

Семь ли дней растил он то дерево или семь лет, только вырастил. Дыханием своим грел землю у ног деревца, чтоб крепче стояло, песни пел, чтоб веселей звенели на деревце листья.

Помогали садовнику друзья. Тоже дышали на деревце, тоже подпевали.

И верно, не видал ещё белый свет такого дерева. Тело его было крепким, крепче железа, и розовым, как летний закат. И мелодично пела на дерезе серебристая листва.

Первую весну только и знало оно петь, на вторую весну зацвело невиданными цветами, а на третью родило плоды-орешки. Стали люди страны Садовника выращивать серебряные деревья. Нелёгкое это было дело! Семь ли дней они трудились или семь лет, только зацвели наконец по всей стране серебряные деревья. А созрев и вдоволь пожив на свете, они дарили людям в награду за их труды долголетие и непобедимость. С тех пор какой бы враг-чужеземец ни нападал на страну Садовника, уходил ни с чем.

За это люди и назвали серебряное дерево деревом счастья.

— Любопытная легенда! Дерево счастья... По-латыни это будет — Арбор Фортунэ... Вот бы найти его! Вас-солибас! — вскричал Гранат. Это было его любимое восклицание. — Отправлюсь-ка я в соседние страны да потолкую с тамошними мудрецами.

Как назло, все любознательные мудрецы соседних стран оказались в походах и экспедициях, а на совет явились только неженки и ленивцы.

— Что, нам больше всех нужно? — закричал мудрец в халате со звёздами, развалившись в мягком кресле.

— Зачем губить здоровье, простуживаться на сквозняках? — сказал другой мудрец, закрывая форточку.

— Больно надо слоняться по свету, трепать халаты, пылить ботинки! — заявил третий мудрец и сдул пылинку с лакированного башмака.

— Но ведь надо же найти дерево счастья... — неуверенно произнёс Гранат.

— И вовсе не надо! — хором закричали мудрецы. — Нам и без этого дерева хорошо! Мы мягко сидим и сладко едим!

«Да и нам, свирельцам, разве плохо живётся?» — подумал Гранат.

Но, вернувшись в Свирелию, он решил все же посоветоваться со своими друзьями, хоть они и не были мудрецами.

— Может, это только вымысел? — осторожно предположил учитель Минус. — В книгах по истории нигде не упоминается страна Садовника... Впрочем, это ещё ничего не значит. — Учитель принял глубокомысленный вид, поднял палец и заговорил задумчиво и торжественно:

— Пусть затерялся след народа, что вырастил дерево счастья, — ведь люди не имеют корней и события носят их по свету. Но серебряное дерево!.. Вполне вероятно, где-нибудь оно сохранилось...

— На дереве поёт листва — вот что главное! Ах, как это прекрасно! — мечтательно произнёс маэстро. — Если б эти волшебные деревья росли у нас, свирельцы сильней полюбили бы музыку и не спали бы на моих концертах...

— Для меня важно другое — долголетие... Значит, дерево имеет целебные свойства... А что, если оно поможет спасти моего больного?.. — озабоченно сказал Гематоген. Он говорил о свирельце по имени Гнилушка, который болел опасной болезнью и доставлял Гему немало огорчений.

Художник Карало переводил взгляд с одного говорящего на другого и то кивал, то покачивал головой. На Карало, как всегда, не обращали внимания.

— Вас-солибас! Значит, всё-таки надо поискать дерево! — воскликнул Гранат. — Не хотят другие мудрецы — не надо. Пойду в поход один!

Глава вторая.

КАК ЗАБОЛЕЛ ГНИЛУШКА И КАК ДОКТОР ГЕМ ЕГО ЛЕЧИЛ

Эта неприятная история с Гнилушкой, о котором вздыхал Гематоген, случилась семь лет назад, когда Гнилушка был ещё мальчиком.

Уже тогда привык он бездельничать, часто убегал из школы в лес и там разбойничал.

— Я хитрее всех в лесу! — хвастал Гнилушка перед своим приятелем Рулькой, с которым вместе учился тогда в 5 «Б» классе у учителя Минуса. — Спорим: какого хочу зверя и какую хочу птицу заманю!

И правда, все звери в лесу боялись Гнилушку и прятались от него, а доверчивые зверьки и птицы то и дело попадались в Гнилушкины капканы, и он их мучил.

Рулька думал, что вот какой Гнилушка ловкий и смелый, и никогда не говорил ему «не надо так делать», а наоборот, иногда брал с него пример. Однажды Гнилушка надумал спалить хвост белке за то, что она нечаянно уронила ему на голову шишку, а Рулька взял да и принёс ему спички.

Недаром, завидя в лесу приятелей, деревья в страхе подбирали ветки, птицы бросались к своим малышам, а муравьи прекращали возню и замирали в муравейниках.

Но никому из свирельцев и в голову не приходило, что Гнилушка хитрый и злой. Он казался тихоньким и благовоспитанным, губы он изгибал в улыбочке, речи не забывал сдабривать словами «спасибо» и «пожалуйста», а глядеть умел сладко и маслено.

Гнилушка никогда ни к кому не приставал, не ссорился с мальчишками и не дрался, наоборот, держался от всех подальше, а если приставали к нему, хныкал и шёл жаловаться.

Зато Рулька любил дразниться, ввязываться во всякие происшествия и обсыпать всех песком. А если какой-нибудь сильный мальчишка приставал к слабому мальчику, Рулька краснел, как помидор, выпячивал губу и начинал дымиться. И конечно, набрасывался на задиру с кулаками. Тут же появлялся милиционер Гарпун, грозно свистел на своей свирели ноту до, и Рульке доставалось.

Оттого-то свирельцы, если замечали непорядок в лесу или ещё где-нибудь, сразу думали плохое не о тихоне Гнилушке, а о его приятеле Рульке-драчуне.

И долго ещё никто не узнал бы правды о Гнилушке, если б не Рулька.

Однажды пришёл Рулька на лесную поляну, где они с Гнилушкой обычно объедались ягодами, и увидел костёр. Над костром на прутиках что-то жарилось, а рядом валялся жёлтый Гнилушкин картуз.

— Ура! Гнилушка печёт лесные груши! — обрадовался Рулька. — Съем их и спрячусь — вот будет смеху!

Но тут он заметил, что под кустом валяется разорённое гнездо. Ещё вчера Рулька видел, как в нём сидела, выставив хвостик, маленькая пичужка, а сейчас она металась над кустом и билась грудкой о землю. На миг птица замирала на ветке и горестно глядела на Рульку.

Не успел Рулька сообразить, что здесь случилось, как к нему подбежал Гнилушка. В руке у него вниз головами висели три птички. Он помахал ими перед Рулькиным носом и хвастливо крикнул:

— Сейчас и этих поджарю!

Рулька уставился на приятеля и глядел на него во все глаза, будто первый раз в жизни увидел.

Гнилушка швырнул птиц на землю, подбросил в костёр хворосту и, заметив на ветке птичку, хихикнул :

— Ты ещё здесь?! А-а-а, и тебе захотелось ко мне в живот!

Но как только разбойник полез в карман за рогаткой, от головы Рульки повалил дым, словно от костра. Не успел Гнилушка прицелиться, как полетел кубарем и угодил в костёр.

— Ой, ой, обжёгся! Что ты лезешь! Я и тебе дам попробовать! — завизжал он.

Но Рулька не слушал, а что есть силы тузил врага, так, что зелёные искры из Гнилушкиных глаз рассыпались по всему лесу.

Шум этот привлёк внимание милиционера Гарпуна, который как раз оказался поблизости, на берегу Свирельки. Гарпуну очень хотелось стать моряком, и он любил иногда посидеть у реки, порыбачить или просто в тишине помечтать о море, о том, как он, Гарпун, стоит на капитанском мостике, а ветер надувает белоснежные паруса.

Услыхав Гнилушкины вопли, Гарпун отогнал приятные видения и поспешил на место происшествия. Он взял под козырёк, пыхнул изогнутой трубкой и крикнул басом:

— Что случилось, тысяча морских чертей?! Но, вспомнив, что он не капитан, а милиционер, Гарпун спрятал в карман свою пиратскую трубку, достал свирель-свисток и пронзительно просвистел ноту до.

— Тронешь ещё хоть одну птицу — голову оторву! — помотал кулаком перед Гнилушкиным носом Рулька. — Вот что наделал, — добавил он, показав на подбитых птичек и разоренное гнездо.

Гнилушка хотел было по привычке притвориться невинным, но Гарпун важно тронул бакенбарды, похожие на куски мочалки, взял под козырёк и громовым голосом приказал:

— Следуйте за мной!

А когда Гнилушка попытался улизнуть, Гарпун сгрёб его в охапку и понёс. Разбойник визжал на весь лес и кусался, но милиционер не очень-то обращал на это внимание.

— Гром и молния! Это настоящий припадок бешенства, — ворчал он. — Срочно покажу его Гематогену.

Рулька плёлся вслед за Гарпуном, неся в подоле рубашки подбитых птичек. Деревья, на боках которых Рулька не раз вырезал своё имя, укоризненно качали ветками, птицы, в которых он понарошку целился из рогатки, тонкими голосками выкрикивали что-то сердитое, а белка, которой Гнилушка спалил пушистый хвост, прыгала с ветки на ветку и всему лесу показывала на Рульку голым прутиком хвоста.

«Так мне и надо», — горько думал Рулька, бережно прижимая птичек. Одна из них была совсем плоха. В клюве своём она держала мошку, видно, несла её на ужин птенцам. Две другие ещё дышали.

Когда Гарпун принёс Гнилушку в больницу, Гематоген долго прослушивал и ощупывал его, заставлял высовывать язык и говорить «а-а-а». Особенно внимательно Гем разглядывал Гнилушкины глаза.

— М-мда, — в раздумье сказал Гематоген своему ассистенту Витаминчику и медицинской сестричке Ампулке, — подозреваю самое худшее... Посмотрим, однако, что покажут анализы.

— Больного нужно изолировать, он может заразить других, — сказал осторожный Витаминчик, и кончики его ушей запылали от беспокойства.

Гнилушку отвели в изолятор. Гарпун, козырнув, зашагал прочь. А Рулька позвал сестричку Ампулку. Она всегда ласково говорила «детка» и большим и маленьким и умела небольно вынимать занозы.

Отдав сестричке птиц, чтоб она их вылечила, Рулька отправился прямым направлением к учителю Минусу.

Рулька шёл и думал, что вот хоть с завтрашнего дня он возьмёт и станет хорошим мальчиком. А захочет — может, и самым хорошим мальчиком во всей Свирелии. И всякие драки бросит...

О чём толковали в тот вечер Минус и Рулька, не знала даже кошка Минуса Гипотенуза, которая сидела за дверью и жалобно мяукала. Но с тех пор странные привычки появились у Рульки. Только он замахнётся на кого-нибудь кулаком, как вдруг начинает бормотать:

— Пятью три — пятнадцать, пятью четыре — двадцать, пятью пять — двадцать пять...

И кулак сам собой опускался. Только Рулька задымится и откроет рот, чтобы нагрубить, как опять поумножает немного и уже не дымится, а улыбается.

Оказывается, учитель Минус научил Рульку полезной штуке, которую все знают, но применяют редко.

Но дела с арифметикой у Рульки шли неважно, вот и приходилось ему то и дело подучивать таблицу умножения. Потому и прозвали его Пятью-пять.

И представьте, скоро Рулька перестал грубить и не только выучил назубок таблицу умножения, но и наловчился быстро перемножать большие числа. Теперь он бормотал: «Двадцать пять на двадцать пять будет шестьсот двадцать пять». Но для прозвища всё это было длинно, и Рульку всё равно звали Пятьюпять.

С тех пор родители-свирельцы стали охотно воспитывать детей по системе учителя Минуса. На детских площадках прекратились драки, а в школах все бывшие драчуны получали по арифметике пятёрки.

С Гнилушкой же дело было плохо. Опасения доктора Гематогена подтвердились: уже первые анализы показали, что кровь Гнилушки заражена, а на экране рентген-аппарата все увидели его сердце, не красного, а серого цвета.

— Случай редкий, говорил Гематоген ассистенту Витаминчику, сестричке Ампулке и учителю Минусу, который пришёл узнать, как самочувствие Гнилушки. — Сердце больного, по-видимому, поразил вирус зла. Жестокость — очень показательный признак болезни.

— Но ведь Гнилушка ещё мальчик! — раздался голос учителя Минуса. — Откуда взяться злобности в мягком детском сердце?

— В том-то и опасность, — вздохнул Гематоген. — Вирус зла поражает именно детей. И не всех, а только ленивых... Важно уберечь от вируса ребят, которые ходят в детский сад и в первый класс...

Гематоген не привык делать мудрёные лекарства, и, у кого бы что ни болело, он лечил всех лесным воздухом и родниковой водой, мазями из хвои и микстурами из трав. Гнилушку же он вдруг предложил лечить трудом и музыкой.

— Да, да, не удивляйтесь! Ещё в древней медицине применялся этот метод лечения сердца. Больней должен работать в огороде старушки Прялки-Моталки, а по вечерам слушать концерты маэстро Тромбуса. Следить за состоянием Гнилушки буду я сам. И чтоб никто не напоминал ему о недуге...

— Вирус поражает ленивых... — в раздумье произнёс Минус и смущённо кашлянул. — Значит, в болезни Гнилушки есть и моя вина...

И правда, учитель частенько закрывал глаза на проделки Гнилушки. Стоило тому притвориться, будто у него болит голова, и Минус отпускал хитреца домой, вместо того чтоб заставить его решать задачку.

— Теперь я буду получше воспитывать своих учеников, чтоб они росли трудолюбивыми и добрыми, — пообещал учитель.

— Да, общеукрепляющее воспитание совершенно необходимо для защиты от вируса зла, — сказал, будто из книжки прочитал, Гематоген.

Вскоре к Гематогену пришли маэстро Тромбус и милиционер Гарпун.

— Ваш больной не бывает на моих концертах, — сообщил маэстро.

— И к Прялке-Моталке не ходит, — добавил милиционер. — Разрешите, я буду отводить его на работу и на концерты?

— Ни в коем случае, — возразил Гематоген. — Насильно лечить нельзя... Надо осторожно...

— Разрази меня гром — ведь он же отлынивает! — пробасил Гарпун и сердито задымил своей трубкой.

Прошло немного времени, и рентген показал, что на сердце у Гнилушки кое-где появилась окаменелость.

— Придётся назначить обычное лечение, — растерянно вздохнул Гематоген. — Больному надо семь лет прожить в Дальнем лесу среди сосен, у большого родника, по три раза в день делать семьдесят семь глубоких вдохов и выдохов и принимать родниковую воду — тоже каждый день три раза по семь глотков. От этих процедур кровь его сделается чистой, как сосновый воздух и родниковая вода...

А Гнилушке только того и надо — жить в лесу! Не будет он у всех на виду, не придётся ему всё время притворяться добреньким и смирненьким!

Семь братьев Рубако, семь лесорубов, отправились в Дальний лес, срубили три стройных спелых дерева и напилили из них досок, а плотник Плошка построил Гнилушке красивый домик с резными окнами.

— Мне бы ещё подвальчик, — попросил Гнилушка, сладенько улыбаясь.

Удивился плотник — зачем мальчишке подвал? — но не жалко доброму Плошке.

— Пожалуйста, — говорит, — будет тебе и подвал!

Поселился Гнилушка в лесном домике, а Витаминчику Гем велел каждый день навещать больного и проверять, как он лечится.

Сам Гематоген между тем решил осмотреть всех свирельских малышей — вдруг Гнилушка заразил кого-нибудь и случится эпидемия!

На берегу реки Свирельки Гематоген, Ампулка и Минус встретили мальчика в одних трусиках. Хлюпая носом, он запруживал канавку. Руки, ноги и живот его были в цыпках.

— Это Лягушонок, друг милиционера Гарпуна, — представил его учитель. — Жить не может без воды.

— Ужас какие цыпки! — воскликнула Ампулка. — Иди ко мне, детка, я сейчас помажу тебя вазелином...

Лягушонок метнул зоркий взгляд на Ампулкин карман — оттуда торчали всякие стекляшки и иголки, которыми колют пальцы, — понюхал воздух — от Ампулки пахло уколами, — быстро спрятал руки за спину и заявил:

— Не дам мазать!

Минус повернулся к Гематогену и сказал:

— Гарпун всегда хвалил Лягушонка, говорил, будто он ничего не боится...

— Посмотрим, посмотрим, — откликнулся Гематоген.

Лягушонок глядел исподлобья и приготовился, чуть тронь его, поднять рёв.

Минус поспешил перевести разговор на другое.

— А почему ты на речке, а не в детсаду?

— «Почему, почему»! Запруду строю! — сердито ответил Лягушонок и, ещё больше надувшись, добавил: — Не хочу уколов.

— Ну что ж! — вздохнул учитель, делая вид, будто не замечает, что Лягушонок грубит. — Оставайся со своими цыпками, а мы пошли... к Гарпуну!

Лягушонок глянул на Ампулку. Она поправила свою санитарную сумку и тоже вроде бы собралась идти к Гарпуну.

— Не надо! — закричал Лягушонок и протянул Ампулке обе руки.

Ампулка помазала вазелином его руки, ноги и живот совсем не больно.

— Ты и правда смелый... — опять вступил в разговор Гематоген и достал свою свирель-трубку. — Дай-ка я тебя послушаю... И никаких уколов ты не боишься?..

Лягушонок снова зажмурился, чтоб не видеть Ампулкиных иголок. Ампулка уколола ему палец и взяла кровь. По правде говоря, было больно, но Лягушонок не подал и вида.

Когда с неприятным делом было покончено, Лягушонок важно отвернулся от всех и, деловито шмыгая носом, занялся своей запрудой.

Коренёк, сын лучшего в стране лесничего Чинария, тоже не пришёл в детский сад. Его долго искали в лесу и нашли наконец у сторожки старого лесника Хвойки.

Хвойка отдыхал на пеньке, приглаживая лохматые усы, которые любили лезть старику в нос, в рот и в уши, а рядом с ним копал ямки и сажал кусты Коренёк. Ярко горел на солнце его огненно-рыжий чубчик, золотились сорок четыре веснушки на курносом носу, пробивался румянец на тугих, густо окроплённых веснушками щеках. Ловко орудовал лопатой Коренек, вздувались под рубашкой мускулы, а ладони у него были широкие, как лопаты.

— Какой здоровый ребёнок! — восхитилась Ампулка.

— Сразу видно, что работа мальчику на пользу, — заметил доктор Гематоген. — Такого и осматривать не надо.

Коренек повёл крепким плечом, вытер ладони об живот и уставился в землю, застеснявшись.

— Весь в отца пошел, тоже лесничим вырастет, — прижмурился от удовольствия Хвойка.

Мальчика Фитилька врачебная комиссия застала дома. Высунув от усердия язык, он вычерчивал какую-то схему, придумывая необычный прожектор, который должен собирать и отражать свет звёзд.

— Способный ученик. Взгляните, одни пятёрки, — шепнул Минус, раскрывая школьный журнал, который он захватил с собой, чтоб не пропустить кого-нибудь из учеников. — Ещё только в первом классе, а уже как соображает! Из него получится хороший изобретатель.

— Только пусть не переутомляется и ест побольше витаминов, — посоветовал Гематоген.

Трое друзей-первоклассников — строгий Шишка, сын Ампулки, толстый Стружка с ушами, как вареники, сын столяра Плошки, и маленький чернявый Мушка, сын охотника Осечки, — только что вернулись из похода и устраивали в школьном уголке выставку камней.

— Я уколов не боюсь! — храбро заявил Шишка. — Мне их у-у-у сколько раз делали! Только сперва иди ты, Стружка!

— А я не люблю уколов, — неуверенно произнёс Стружка. Губы его задрожали и тоже сложились вареником.

— Это совсем не укол, а просто анализ, — успокоил сам себя маленький Мушка, покорно вздохнул и первый подошёл к Ампулке.

Снова Ампулка взяла у ребят кровь, а Гематоген внимательно их осмотрел. Доктор был доволен.

— Курс воспитательного оздоровления, уважаемый Минус, вы провели великолепно, — похвалил он учителя. — Все ваши воспитанники заняты делом.

И верно, к кому бы из первоклассников ни приходили Минус, Гем и Ампулка, всех они заставали за какой-нибудь работой. А когда Ампулка и Гем сделали анализы крови свирельчат, оказалось, что кровь у них ярко-красная и совершенно здоровая. Вирус зла их не заразил.

А Гнилушка? И от новых процедур он уклонялся, и опять на него жаловались.

— Я так не могу лечить! — нервно выкрикивал бледный Витаминчик. — Это не мальчишка, а... а... Приходишь к нему в лес, а он убегает на Волчий хребет... И я должен гоняться за ним?! Там волки! Я не могу так работать!

Вслед за Витаминчиком к Гему явился охотник Осечка.

— Всякий зверь страшится вашего Гнилушку! Ездит он по лесу на волках верхом, зубами по-волчьи щёлкает! Вчера я обознался, чуть нечаянно не стрельнул в него... — Осечка прищурил глаз, будто прицеливаясь, шепнул «пыфф» и продолжал: — У меня охота из-за него стоит. Не охотиться — волки заедят, охотиться — попаду в человека... Кто отвечать будет?

Гематоген велел привести Гнилушку из Дальнего леса и решил осмотреть его. Первый же взгляд на экран рентген-аппарата заставил доктора ужаснуться: сердце Гнилушки наполовину заросло шерстью и стало похоже на камень, покрытый мхом.

— Так и есть... Сердце поражено вирусом... — пробормотал Гематоген.

Витаминчик при этом вздрогнул и поёжился, а сестричка Ампулка всхлипнула.

Гематоген постоял, понурившись, потом снял очки, протёр их носовым платком и устало сказал:

— Попробую изготовить самые сильные микстуры, чтобы убить вирус зла...

С тех пор как все узнали про болезнь Гнилушки, прошло семь лет, и Гнилушка стал уже взрослым свирельцем. Так и жил он все эти годы в Дальнем лесу, пугал зверей и катался верхом на волках по Волчьему хребту. Но по-прежнему улыбался Гнилушка медовой улыбочкой и глядел на всех масленым взглядом. И беззаботные добряки-свирельцы не хотели думать о нём плохо. Они привыкли при виде зла закрывать глаза.

Все эти семь лет по рецептам Гема в аптеках Свирелии специально для Гнилушки изготавливали разные микстуры из трав и кореньев. Но ни одна микстура — ни самая горькая, ни самая сладкая — на Гнилушку не действовала.

Вот почему доктор Гематоген с интересом и надеждой выслушал рассказ Граната о серебряном дереве, имеющем целебные свойства.

Глава третья.

ПРО ОХОТНИКА ОСЕЧКУ И ВОЛКОВ

Гранат обулся наконец в свои походные сапоги и начистил их до блеска. Он решил отправиться сперва в Дальний лес — собрать гербарий трав и коллекцию бабочек, а оттуда подняться на Волчий хребет — не растёт ли там серебряное дерево? А уж потом, может быть, искать его по всему свету.

— А вы забыли, что в Дальнем лесу — волки? — сказал учитель Минус. — Милиционер Гарпун запретил ходить туда без разрешения!

— Я вам сделаю на всякий случай громкую свирель-рог, чтоб отпугивать волков, — предложил маэстро Тромбус.

— С волками шутки плохи. Вас должен сопровождать охотник Осечка, — добавил Гематоген.

Карало только молча покивал.

— Да, да, Осечка... С ним не страшно... — наперебой поддержали Гематогена все.

Охотник Осечка был в Свирелии довольно-таки знаменитой личностью. Он не любил ходить пешком, и потому даже в лес на охоту ездил на своём мотоцикле с прицепом. За руль Осечка садился сам, а собаки его, Гавка и Гонка, занимали места в коляске. Шустрая Гавка громко гавкала и смеялась, свесив красный язык, а Гонка держалась важно и лишь похлопывала серпастым хвостом по кожаному сиденью коляски.

На дороге возле леса Осечку обычно останавливал свисток милиционера Гарпуна — нота соль. Гарпун был приятелем Осечки, но тут, на посту, проверял его документы и вёл разговор важно, по всем правилам. А как же? Дружба — дружбой, а служба — службой.

Оставив мотоцикл на краю леса, Осечка вместе с собаками отправлялся в чащу. Он был добрый и жалостливый и никогда не убивал птиц и зверьков. Между Гонкой и Гавкой их собачьи обязанности Осечка распределил так: Гавка выслеживала зайца, утку или лисицу, а Гонка подгоняла их к хозяину. После этого Осечка отпускал перепуганных зверьков на волю.

Сперва свирельцы думали, что Осечке не везёт, что он всякий раз даёт осечку при выстреле. Но потом поняли, что добрый Осечка вроде бы играет в охоту, чтоб и зайцы были целы и собаки рады.

— Зачем понарошку охотишься? — допытывались любопытные.

— Что поделаешь, не могут же мои собаки даром хлеб есть! — отвечал им Осечка. — Должны они облаивать и гонять зверя, раз уж родились охотничьими собаками.

Однако чудаку Осечке бывало обидно возвращаться после такой охоты с пустыми руками. Поэтому на обратном пути он покупал в игрушечной лавке надувных резиновых зайцев и уток и, нацепив их себе на пояс, проезжал по улицам, громыхая коляской-прицепом.

— Гляди-ка, как славно поохотился наш Осечка! — восклицали свирельцы. — Хороший трофей взял!

А Осечка расплывался от удовольствия.

Даже хищных зверей Осечка не любил убивать и, заметив, например, волка, отворачивался, будто не видел его. Оттого волков в лесах Волчьего хребта развелось видимо-невидимо. Лес стоял здесь как чёрная щетина и глядел из черноты на Свирелию злыми огоньками волчьих глаз.

— Что это за жизнь — ни шагу в лес без разрешения! — горячился Пятьюпять и недовольно выпячивал губу. Прозвище Пятьюпять осталось за ним на всю жизнь, хотя теперь он был уже не мальчишка, а всеми уважаемый и знаменитый артист. — И всё это Осечкина жалостливость и привычка при виде зла отворачиваться!..

— Гром и молния! И правда, волки скоро начнут глотать нас живьём на завтрак, обед и ужин! — поддержал Пятьюпять милиционер Гарпун.

Отдав Осечке честь, он распорядился «навести в лесу порядок».

Пришлось Осечке охотиться по-настоящему. Он приезжал в лес на вечерней заре и начинал подвывать по-волчьи. Услыхав его, волки тотчас же откликались.

Осечка засекал, где находится логово, и уничтожал хищников.

Чтобы выть получше, Осечка дома в свободное время усердно репетировал. Он выл то за матёрого волка, то за волчицу или тоненьким голосом — за волчат. От этих репетиций у соседей волосы вставали дыбом, а у некоторых даже случались нервные припадки. Приезжала «скорая помощь», и доктор Гематоген успокаивал слабонервных каплями из цветочных настоев.

Осечка решил прекратить репетиции, но вскоре разучился выть как следует. Волки перестали ему откликаться и, обнаглев, стали разгуливать чуть ли не по всему свирельскому лесу.

Тогда к дому охотника явилась делегация.

— Ты уж, Осечка, пожалуйста, охоться как полагается, — просили делегаты. — Кто, кроме тебя, защитит нас от волков?

— Вой, милый Осечка! — великодушно соглашались Осечкины соседи. — Сколько тебе надо, столько и репетируй! Раз без этого нельзя — мы уж потерпим...

Скоро Осечка опять стал выть искусно, и охота пошла хорошо. Но пока не были перебиты все волки, никто не мог ходить в Дальний лес без особого разрешения милиционера Гарпуна. А на Волчий хребет и вовсе.

Мудрец тоже пришёл к милиционеру за разрешением.

— Если не просто так, а за делом надо в лес, тогда можно, — согласился Гарпун и дал Гранату пропуск. — Только на Волчий хребет пока ни шагу! И держитесь возле Осечки... Далеко ли до несчастного случая! — добавил он и устрашающе пыхнул трубкой.

Глава четвёртая.

ПРО НЕСЛЫХАННОЕ В СВИРЕЛИИ ЗЛОДЕЯНИЕ

Когда Осечка и Гранат на Осечкином мотоцикле с прицепом вместе с Гонкой и Гавкой приехали в Дальний лес, охотник ушёл в чащу, а мудрец остался на опушке. Он растянулся на животе и, приставив к глазам лупу, стал разглядывать травяные заросли. Потом мудрец принялся ловить сачком бабочек.

Поймав нарядную бабочку, Гранат полюбовался узором на её крыльях, посадил её в карман с клапанчиком и собрался погнаться за стрекозой.

Вдруг рядом в чаще завыл волк, а через минуту из другого конца леса ему откликнулся второй. Мудрец охнул и уронил сачок. Но вместо волка на опушку выбежали Гонка и Гавка, а вслед за ними появился и сам Осечка.

— Всё воешь? — успокоившись, спросил Гранат.

— Засек логово! Клянусь, сейчас уложу матерого! Слыхали, как он мне откликнулся?

Осечка по привычке прищурился, сказал «пыфф!» и, протяжно взвыв, скрылся в чаще.

Гранат уже подкрался на цыпочках к стрекозе, когда в лесу грохнул выстрел, потом другой. «Ага, сразу два попались! — обрадовался Гранат. — Но вас-солибас! Стреляли-то в другой стороне... Странно...»

На опушку снова выскочил Осечка.

— Кто стрелял?! Кто спугнул моего зверя?! — вскричал он, но тут же понял, что Гранат ни причём: у мудреца и ружья-то не было.

Гавка и Гонка понюхали воздух и бросились в ту сторону, откуда раздались выстрелы. Гранат и Осечка побежали за ними и сразу же наткнулись на лесного сторожа Хвойку. Вид у Хвойки был сонный и сконфуженный — ясно, что он не сторожил, а дремал где-нибудь под кустом — и спрашивать его о чём-то было делом пустым.

Досадливо махнув рукой, Осечка, а вслед за ним Гранат устремились в чащу.

В чаще, у старой сосны, лежал олень. Около головы его и у ног алели лужи крови.

— Я знаю его, это вожак стада! — воскликнул Осечка. — Во всём стаде не было оленя сильнее и красивее...

Гранат припал ухом к груди животного:

— Жив! Сердце бьётся! Но он без сознания...

— Перебита левая нога. Выстрел сделан с близкого расстояния, — быстро осмотрев оленя, произнёс Осечка.

— Опаснее ранение в голову, — сказал Гранат. — Несчастному животному грозит смерть...

Перевязав оленю раны, Гранат и Осечка с помощью услужливого Хвойки взгромоздили раненого на мотоцикл. Гранат тоже устроился в уголке коляски, чтобы поддерживать оленя. Осечка уселся за руль. Гавке и Гонке не осталось места, и они обиженно отвернулись.

Но как только мотоцикл рванулся с места, выбросив голубой хвост дыма, им ничего не оставалось, как припуститься вслед.

Хвойка проводил их виноватым взглядом.

Раненого поместили у Граната, на душистом сене, и немедленно вызвали доктора Гематогена. Гем сделал оленю укол большой иголкой, чтоб не случилось заражения крови, и прописал ему микстуру.

— Ну как, будет жить? — спрашивали свирельцы, сбежавшиеся к дому Граната.

— Большой опасности нет, но больному нужен покой и свежий воздух. Расступитесь и не дышите на оленя! — строго сказал Гематоген.

— Граждане, прошу соблюдать тишину, — распорядился Гарпун и просвистел ноту ми.

Около больного остался Гранат. Он поил оленя микстурой и терпеливо накладывал на раны примочки.

И микстура подействовала — олень глубоко вздохнул и испуганно повёл красивыми глазами.

Гранат наклонился к нему и ласково сказал:

— Не пугайся, люди — твои друзья. Мы спасли тебя от смерти. Скоро ты поправишься и сможешь уйти куда захочешь.

Ещё в молодости мудрец изучал языки разных животных и зверей, в том числе и олений язык. И сейчас он заговорил с больным на его языке.

Гранат пытался разузнать у оленя, не заметил ли он, кто в него стрелял, но олень ничего не мог припомнить. Да и не хотел вспоминать о своём несчастье. Теперь в голову ему приходили только приятные мысли, и от них он крепко спал, с аппетитом ел и быстро поправлялся.

Голова его быстро зажила, но ранение в ногу оставило след — олень стал хромым.

«Кто же всё-таки стрелял в оленя?» — спросите вы.

Об этом же в день происшествия спорили и гадали сами свирельцы, собравшиеся у дома Граната.

Больше всех горячился Пятьюпять. Он не имел привычки отворачиваться и зажмуривать глаза при виде зла, как делали другие свирельцы, а наоборот, ещё сильнее горячился и дымился.

— А где был сторож Хвойка, когда совершилось преступление? — кричал Пятьюпять, размахивая руками. — Гранат за бабочками гонялся. Осечка выл — это их работа... А Хвойке бы вокруг поглядывать да лес сторожить, он к этому делу приставлен... И ружьё у него заряжено отличной солью. Почему он не выстрелил, не задержал преступника?

Все посмотрели на Хвойку. Тот хлопал глазами и заикаясь бормотал что-то в усы.

Оказалось, что и ружьё-то его от неупотребления заржавело, а соль, которой полагалось заряжать ружьё, Хвойка роздал хозяйкам для солки помидоров.

Весь век сторожил Хвойка лес, все деревья знал на ощупь. Руки у Хвойки были шершавые, в трещинках, словно кора старого дерева, и сколько в этих трещинках таилось тепла, знало каждое дерево в лесу.

Но состарился бедный Хвойка, туговат стал на ухо, слабоват на глаза, а иногда даже засыпал на дежурстве. Давно настала ему пора отдыхать на Маковом лужке, где заслуженные старички страны грелись на солнышке, слушали жужжание пчел да вспоминали старину.

Однако стоило завести речь о Маковом лужке, Хвойка становился печальным и тотчас же заболевал. Однажды после такого разговора он огорчился до того, что оказался почти при смерти.

Добрые свирельцы не могли лишить старика единственной радости, и он по-прежнему оставался на посту лесного сторожа.

— Хвойка больше всех виноват! Пусть или лечится, или идёт на Маковый лужок! — продолжал возмущаться Пятьюпять.

Он так размахался руками, что один раз даже задел за нос плотника Плошку.

Свирельцам всегда приятнее было хвалить друг дружку, а слушать, как Пятьюпять нападает на Хвойку, им было очень неприятно.

— Оставь старика в покое, его и так замучает совесть! — стал заступаться за Хвойку плотник Плошка. — Почём мы знали, что случится такое? Небось из чужой страны явился преступник...

— Верно, верно! — поддержали Плошку другие свирельцы. — Такого у нас отродясь не бывало и не повторится больше!

— Нет, повторится! Преступление совершил свирелец, и я скажу, как его звать... — заявил Пятьюпять.

Оказывается, Гнилушка уже давно похвастался ему, что у него обязательно будет вешалка из оленьих рогов для его жёлтого картуза, и теперь Пятьюпять сразу заподозрил, что это преступление — Гнилушкиных рук дело.

Но свирельцы не дали ему продолжать.

— Откуда ты знаешь?! Ох, что он говорит!.. Не надо, перестань!.. — закричали они и стали затыкать пальцами уши и зажмуривать глаза.

Воинственный Пятьюпять не унимался и продолжал что-то кричать, но свирельцы его больше не слушали.

Тут вперед вышел учитель Минус. Свисток Гарпуна призвал свирельцев к порядку. Все смолкли и стали смотреть учителю в рот.

Минус любил выступать с речами и славился своим ораторским искусством. Иногда речи его бывали кратки, иногда, наоборот, длинноваты, по всегда учитель произносил их с выражением.

— Послушайте, граждане Свирелии! — начал Минус. — Самое прекрасное, что есть у нас в стране, — это лес со всеми его обитателями. А ну-ка, скажите, любите ли вы лес?

— Любим, да слишком рубим, — недовольно отозвался лесничий Чинарий. — А Плошке всё мало, ёлки зелёные!

— А что делать? Из леса построил я вам дома — гляньте вокруг. Из деревьев ещё делаются столы и стулья, — раздумчиво сказал Плошка, потирая нос, и вдруг ни с того ни с сего добавил: — А из фруктов — коктейли...

— В лесу столько лечебных трав! — произнёс доктор Гематоген. — Лесной воздух и микстуры из трав — лекарство от всех болезней...

— Лес тем и хорош, что там можно наедаться ягодами, — утихомирившись, заявил Пятьюпять, любитель покушать.

— Не было б в Свирелии леса, не было б в ней и волков, — рассудительно заметил Осечка. — На кого бы я тогда охотился? Пыфф!

— По утрам в лесу можно слушать прекраснейшие симфонии! Это помогает мне сочинять серьёзные пьесы! — воскликнул маэстро Тромбус, но, вспомнив, что серьёзные пьесы усыпляют свирельцев, вздохнул.

— Натура... Пейзаж... Цвета и тона... Свет и тени, — против обыкновения высказался художник Карало.

— Сла-а-адко дремлется на лесной опушке, — сказал Хвойка и густо покраснел, а усы его печально поникли.

Так вот, — продолжал учитель, — лес приносит нам удовольствия, и мы должны следить, чтоб никакой злодей не причинил вреда нашему лесу, нашим зверям и птицам.

Эти предостерегающие слова удивили свирельцев. До происшествия с оленем они даже не подозревали, что в их стране или вообще где-то на свете живут злодеи.

Решено было ружьё Хвойки отдать в починку, пополнить запасы соли, а на Волчий хребет и в другие пограничные леса выставить отряды лесных сторожей — чтоб ни один злодей из других стран не пробрался в Свирелию.

Командовать отрядами поручили Хвойке — он решил теперь носить очки, а Фитилёк, который стал-таки изобретателем, хоть и учился ещё только в седьмом классе, пообещал сделать Хвойке слуховой аппарат и звоночек-будильник, чтоб он не засыпал на дежурстве.

Три дня и три ночи со стороны Волчьего хребта и Дальнего леса доносились завывания и выстрелы, три дня и три ночи Осечка без устали охотился на волков, пока не перебил всех до одного.

С ружьями, заряженными сухой первосортной солью, лесники браво вышагивали вдоль границ Свирелии, время от времени проверяя исправность затворов ружей. Затворы действовали отлично.

Над Свирелией вновь установилась мирная тишина, и скоро все забыли о печальном происшествии. И лесные сторожа, за исключением самого Хвойки, разбежались кто куда.

А олень так и остался жить у Граната.

— Теперь ты — мой хозяин, и я хочу получить от тебя имя, — сказал он однажды мудрецу.

— Будь по-твоему, — ответил Гранат. — Давно хотелось мне иметь коня, который был бы мне верным другом... Есть такая порода коней — аргамак. Пусть и тебя так зовут — Аргамак.

Однажды олень отправился в лес и пропадал там три дня и три ночи. На четвёртый день он вернулся и привёл в Свирелию стадо оленей.

— Эти олени, — сказал он Гранату, — тоже хотят жить здесь и служить людям.

И олени поселились в Свирелии. Они развозили поклажу и катали в тележках нарядных ребятишек. Лишь к зиме они собирались в стадо и уходили в леса. Весной олени возвращались. Вслед за оленихами бежали резвые оленята. Матери смущённо охорашивали их, вылизывали им лобики — каждой хотелось, чтоб её детёныш понравился хозяину.

А сам Аргамак стал верно служить Гранату.

— Теперь я буду ездить в походы верхом! — радуясь, говорил мудрец друзьям.

Как только олень немного окреп, Гранат стал разъезжать на нём по свирельским лесам. Лишь на Волчий хребет, куда, по словам Осечки, было трудно взбираться, мудрец пока не спешил.

— Вот поправишься как следует, тогда и поедем на Волчий хребет, — говорил он оленю, поглаживая его голову.

А Аргамак только жмурился от удовольствия.

Глава пятая.

ГРАНАТ ЕДЕТ НА ВОЛЧИЙ ХРЕБЕТ И НАХОДИТ СЕРЕБРЯНОЕ ДЕРЕВО

Однажды ночью дул ветер, и Граната мучили неспокойные сны. Он ворочался, путаясь в бороде, и подскакивал на кровати.

Снилось ему, что он попал в окружение тайн. Тайны были круглые и треугольные, красные, синие, чёрные, тяжёлые, как камень, и лёгкие, как дым, с лицами безглазыми и зубастыми, хитрыми и весёлыми. Они расплывались, меняя форму и цвет, превращаясь из добрых в злых, хватали Граната за руки и ноги, дёргали за бороду и хором кричали:

«Отгадай нас, отгадай!»

«Разгадаю!» — рассердившись, крикнул Гранат, топнул ногой и... очутился на полу.

Он протёр глаза, потрогал ушибленный бок и пробормотал:

— Приснится же такое...

Сон, однако, показался мудрецу интересным. Он уселся на полу поудобнее, в задумчивости поглядел на потолок и заговорил сам с собой:

— Ведь правда, сколько тайн ждёт разгадки, а люди живут на свете так мало...

Гранат потряс головой, хлопнул в ладоши и скомандовал:

— Подъём!

Он бодро вскочил и распахнул окно перед зарядкой — делать зарядку мудрец никогда не забывал. Он сделал глубокий вдох и выдох и уже поднял ногу, чтобы начать шаг на месте, как вдруг ветер швырнул в комнату какой-то листок. Листок описал в воздухе круг и опустился к ногам Граната.

Несколько мгновений мудрец глядел на него, застыв на месте с поднятой ногой и боясь пошевелиться, будто лист мог вспорхнуть и улететь обратно. Потом он схватил его и забегал по комнате.

— Где м-м-моя лупа! — бормотал Гранат, заикаясь от волнения.

Он суетился, натыкался на стулья, всё задевал и ронял.

Отыскав в груде всякой всячины большую, величиной с блюдце, лупу, мудрец в нетерпенье наставил её на листок.

Нежно-зелёная рубашка листка была расшита серебряными шнурочками жилок, которые по краям переходили в серебряную бахрому. С нижней стороны лист был светло-жёлтый, и эта жёлтая подкладка красиво оттеняла зелень рубашки и яркое серебро бахромы. Правда, кое-где лист сморщился и был жёсткий, будто жестяной.

— Вас-солибас! — вскричал Гранат. — Никогда не встречал таких листьев! А вдруг это... с того дерева?! Его принёс ночной ураган, значит, не за тридевять земель растёт дерево с такими листьями, а где-то поблизости... Гм... Где же ему расти, как не на Волчьем хребте — только там мы с Аргамаком не успели побывать! Сейчас же еду на Волчий хребет!

Уши Граната покраснели от волнения, брови-кустарники подскочили вверх, собрав лоб гармошкой.

Мудрец дёрнул себя за бороду, что подействовало на него успокаивающе, и быстро нарядился в походный костюм с карманами и непромокаемые сапоги. Из-под стола он выхватил походную сумку. В сумке лежали складная лопатка, самодельный бинокль, который смастерил для Граната Фитилёк, и ещё кое-что. Подумав, мудрец прибавил ко всему лупу, закинул сумку за плечо и выбежал из комнаты.

— Где мой олень? — закричал он, и из-за ёлки вышел, слегка прихрамывая, Аргамак. — Не отвезёшь ли ты меня на Волчий хребет? Тебе не трудно? — спросил его Гранат.

— Я здоров! — радостно отозвался Аргамак. Мудрец угостил оленя сахаром и, погромыхивая сумкой, влез к нему на спину.

Они могли бы скоротать путь задушевной беседой, но сегодня, как успел подметить наблюдательный Аргамак, хозяин был настроен необычно. Поэтому олень не стал надоедать ему вопросами и всю дорогу молчал.

— Поторопись, друг Аргамак, прошу тебя, — приговаривал Гранат и нетерпеливо вертелся на спине оленя.

Аргамак из кожи вон лез, чтоб угодить хозяину, и про себя поругивал свою хромую ногу.

Вдоль Волчьего хребта бежала речка Свирелька.

Гранат остановил оленя на берегу, слез с него и достал из сумки бинокль. Запрокинув голову так что с неё чуть не слетела панамка, Гранат стал оглядывать вершину Волчьего хребта. Там, на вершине, торчала острая кривая скала, похожая на волчий клык.

Любопытный Аргамак тоже закинул свои ветвистые рога и начал смотреть на Волчий хребет. Но ровным счётом ничего, достойного оленьего внимания, не обнаружил: обыкновенные деревья — жёлтые, зелёные, красные, наполовину уже раздетые осенним ветром.

— Поднимемся сразу к Волчьему клыку, на вершину... Вас-солибас! Я чуть не лопаюсь от нетерпения!.. — восклицал Гранат.

Подъём на хребет и правда оказался крутым, а лес — почти непроходимым.

— Вас-солибас! — бормотал Гранат. — Здесь, чего доброго, и Осечка никогда не бывал. Не мешало бы одолжить у него на всякий случай ружьё...

Но желание поскорей добраться к Волчьему клыку было так сильно, что мудрец тут же позабыл о своих опасениях.

Долго карабкались они по склону, продирались сквозь чащу и совсем выбились из сил.

Наконец перед ними открылась опушка. Гранат перевёл дух, вынул колючки из бороды и огляделся.

Ещё один подъём — и они достигнут вершины, Далеко внизу чуть заметно вилась Свирелька, а ещё ниже, в долине, как цветы на лугу, пестрели разноцветные домики Свирелии.

Передохнув, Гранат сказал оленю:

— Я вижу, у тебя разболелась нога, хотя ты это скрываешь. Останься здесь, а я один поднимусь на вершину.

Аргамак покорно вздохнул и остался на опушке.

А Гранат пыхтя поднимался на самую высокую гору Волчьего хребта. Здешние деревья и кустарники ещё не знали Граната и встретили его недружелюбно. Коряги норовили дать ему подножку, деревья подставляли бока, чтобы мудрец мог набить себе шишку на лбу, а колючки навострялись как раз в том месте, куда он, падая, попадал коленкой.

Но мудрец, весь в шишках и синяках, лез всё выше. От волнения сердце его колотилось так сильно, что из карманов рубашки выскакивали потревоженные бабочки, дремавшие там со вчерашнего дня.

Вот и макушка горы, а на ней — скала Волчий клык. Вблизи клык был ещё зловещее, каждая щель в нём злобно скалилась, а в каменных складках его вили гнёзда тучи.

Чтобы прогнать страх, Гранат три раза громко крикнул «вас-солибас!», обошёл Волчий клык и очутился у крутого обрыва.

Наконец-то! В трёх шагах от него, зацепившись корнями за край обрыва, стояло дерево с тёмным морщинистым стволом и неподвижными, тускло-серебристыми листьями.

Несколько мгновений мудрец глядел на дерево, позабыв дышать. Потом одной рукой он щипнул себя за нос, а другой дёрнул за бороду — на случай, если всё это ему только снится, — и от избытка чувств расхохотался так громко, что смех его разбудил Аргамака, задремавшего внизу на опушке.

Олень тут же примчался к хозяину, забыв о своей больной ноге.

— Взгляни, дружище Аргамак, какое красивое дерево! — воскликнул Гранат. — А ведь оно совсем старое и дикое!.. Ишь, где выросло, на самой макушке! Значит, не любит жары, раз сохранилось здесь, в горах, в прохладе... Смотри, смотри, Аргамак, вон торчат два таких же пенька... Здесь росли три дерева, а два, видно, состарились и упали в пропасть... Вас-солибас! Таких деревьев я никогда не видывал...

Гранат тряхнул ветку, и тёмные листья на дереве зазвенели, словно жестяные. Гранат достал из сумки лупу и долго разглядывал необыкновенные листья. Потом он отковырнул кусочек коры и принялся изучать ствол.

— В коре видны розовые жилки, а на листьях — серебристая бахрома... Это оно! Конечно, дерево это старое, поэтому уже не такое красивое... И листья не поют... Но всё равно — это оно, дерево счастья!

Мудрец выхватил из кармана свирель, задудел в неё и пустился в пляс. Плясал он, может быть, не так уж ловко, зато весело.

И тут случилось необыкновенное. При первых же звуках свирели дерево дрогнуло и стало медленно клониться к земле. Листья его глухо зазвенели, а старый ствол заскрипел и треснул.

— Вас-солибас, какое несчастье! — в испуге закричал Гранат. — Неужели оно уже умирает?

Но дерево больше не клонилось. Как только Гранат перестал играть на свирели, оно замерло в полунаклоне, и мудрец увидел среди листьев блестящие, словно лакированные, орешки.

— Нет, нет, ещё не всё погибло! — воскликнул он. — Гляди, Аргамак, на дереве растут какие-то орешки! Только, — в раздумье продолжал мудрец, — как же их достать? Вас-солибас! И почему я в детстве не научился лазить по деревьям!

Гранат всё же попытался влезть на дерево. Пустое! Не успел он долезть до первой ветки, как тут же свалился, едва удержавшись на краю обрыва.

— Ох, ох, — застонал мудрец, поднимаясь. — Что же нам делать, друг Аргамак?

Тут в голове его блеснула счастливая мысль: а не поможет ли свирель? Ведь дерево стало наклоняться, когда он заиграл на свирели, и опять замерло, когда свирель смолкла.

Гранат поспешно поднёс к губам свирель, и всё случилось так, как он ожидал.

— А ну, Аргамак, дай-ка я влезу к тебе на спину... Опасно заставлять дерево наклоняться...

Стоя на спине оленя, Гранат сорвал и сложил в карманы все до одного орешка. Если какой-нибудь из них сидел слишком высоко, Гранат подносил к губам свирель, и веточка, как живая, протягивала ему орешек.

Пыхтя, мудрец слез с оленя и пересчитал орешки — их оказалось сто и ещё один, самый большой и блестящий, который рос на макушке.

Едва Гранат успел это сделать, как дерево забило в жестяные ладошки-листья, согнулось и рухнуло в пропасть.

Гранат подошёл к самому краю обрыва и глянул вниз.

— Бедное, бедное дерево! — промолвил он и хотел снять с головы панамку, но, побоявшись повредить зрение Аргамаку, не снял. — Я опоздал... Оно дожило свой век... Я не услыхал, как оно поёт, оно не открыло мне своих тайн... Но я всё равно их разгадаю, вас-солибас!

Погоревав немного, мудрец тряхнул головой, дёрнул себя за бороду и посмотрел туда, где только что стояло дерево. Там теперь темнела ямка и виднелись старые корни.

— Земля, где росло дерево, может пригодиться... Возьму-ка её на всякий случай, — подумав, решил Гранат и набил землёй карманы.

Глава шестая.

СВИРЕЛЬЦЫ СОБИРАЮТСЯ НА ПОЛЯНЕ «ЁЛОЧКА»

Ранним утром, когда свирельцы ещё досматривали сны, когда во дворах суетились лишь петухи да хлопотливые хозяйки, над разноцветными крышами Свирелии полетел призывный звук трубы.

Доносился он с городской площади, которая называлась «Ёлочка».

Это была большая поляна, по краям её росли молодые ёлочки, а посередине стояла большая ёлка. Вокруг неё, украшенной игрушками, свирельцы отплясывали во время новогодних карнавалов.

В Свирелии никогда не рубили ёлок под Новый год, а наряжали ёлочки, что росли вокруг поляны. Звери собирались под ёлками смотреть карнавал и ни капельки не пугались огней праздничных факелов.

А летом свирельцы играли здесь в футбол или просто отдыхали и катались на осликах и каруселях.

На краю поляны стояла вышка. Она была вся точеная, украшенная резьбой. Надо вам сказать, что плотник Плошка, когда он не очень увлекался Грушкиными коктейлями, мастерил отличную мебель и всякие деревянные сооружения. И эту вышку построил Плошка.

Сейчас на вышке стоял маэстро Тромбус с трубой в руках. Труба была длинная, тоже украшенная резьбой, и расширялась к концу наподобие колокола. Нацелив трубу в небо, маэстро дул в неё и брал нужные ноты, зажимая то одну, то другую дырочку тонкими, чуть вздрагивающими пальцами.

Эту трубу, как и многие музыкальные инструменты, Тромбус сделал своими руками. Свирельцы назвали трубу тромбиной в честь маэстро, а самого его выбрали глашатаем, и с тех пор Тромбус созывал свирельцев на праздник или на совет.

Устраивалось это таким образом. Семь лет назад, когда Фитилёк был ещё первоклассником и только начинал заниматься всякими изобретениями, он придумал специальную сигнализацию. К телефонным столбам приделывались красные кнопочки, и от каждого столба к дому маэстро тянулся электрический провод. Если кому-нибудь надо было созвать друзей, чтобы обсудить важное дело, он нажимал кнопку на столбе. В домике Тромбуса раздавался звон сигнального колокольчика, и маэстро с тромбиной спешил на «Ёлочку». С колокольчиками и кнопками свирельцам было интереснее, чем с телефонами, и телефоны скоро отовсюду сняли.

Помня о том, что у Тромбуса слабое здоровье, свирельцы старались никогда не звонить ему после обеда, когда у маэстро бывал тихий час. И даже свирельские мальчишки, которым до смерти хотелось всё время нажимать и нажимать на красные кнопки, не делали этого, чтоб не беспокоить маэстро понапрасну.

В это раннее утро кнопку на телеграфном столбе нажал мудрец Гранат, И вот он уже стоит около вышки и ждёт, когда маэстро кончит дудеть в тромбину.

Труба пела сначала тоненько, как простая дудочка, потом голос её становился громче и гуще, а под конец звучный и бодрый марш нёсся над Свирелией.

Услыхав этот призыв, свирельцы вскакивали с кроватей и со всех ног мчались к «Ёлочке».

Первыми сюда притопали семь братьев Рубако, семь лесорубов, плотник Плошка и милиционер Гарпун.

Потом, запыхавшись, прибежали артист Пятьюпять, охотник Осечка, с Гонкой и Гавкой на поводке, и лесничий Чинарий.

За ними прибыли доктор Гематоген, учитель Минус и художник Карало.

Многие свирельцы подумали, что по случаю выходного дня состоится утренний карнавал, поэтому успели принарядиться и не забыли, конечно, прихватить с собой свирели.

А Грушка принёс корзинку с тянучками, яблоками и фруктовыми коктейлями.

Оркестр, состоящий из ребят-свирельчат, тоже был в сборе. В полном снаряжении — с медными тарелками, трубами и барабаном — музыканты стояли у лесенки, готовые по первому же сигналу Тромбуса занять свои места на вышке и заиграть танец.

Наконец Тромбус опустил тромбину и позвал Граната. Музыканты расступились, пропуская его.

— Глядите-ка! — закричали свирельцы. — Мудрец поднимается на вышку! Видно, скажет что-нибудь важное!

Сначала Гранат от волнения растерялся и стал утирать лицо платком — кругло, будто кот умывается. Потом он три раза кашлянул, посильнее дёрнул себя за бороду, и все мысли сразу же встали по местам.

— Дорогие друзья, граждане свирельцы! — произнёс Гранат. — В одной старинной книге прочитал я легенду о серебряном дереве. Если люди вырастят это дерево и сумеют раскрыть его тайны, они получат от него в награду долголетие и непобедимость в борьбе с врагами. Дерево, которое дарит долголетие и непобедимость, люди назвали деревом счастья... Когда я узнал об этой легенде, я стал собираться в далёкое путешествие, но вот вчера... — Тут Гранат снова запнулся, три раза кашлянул и провёл по лицу платком.

Некоторые чувствительные свирельцы, не узнав ещё, в чём дело, на всякий случай начали сморкаться и всхлипывать.

— ...Но вот вчера, дорогие друзья, — повторил Гранат, — на Волчьем клыке я нашёл дерево, похожее на то, про которое рассказывает легенда...

По рядам свирельцев прошёл гул удивления и восторга, а самые чувствительные от радости стали рыдать и смеяться сквозь слёзы.

— Я подоспел вовремя – старое дерево умерло, едва успев отдать мне свои орешки... Смотрите!

Гранат достал из кармана самый большой, сто первый орешек и показал его всем.

— Может, в орешках и заключена целебность? — дрожащим голосом спросил Гематоген. — Мне не терпится поскорее растолочь их и сделать пилюли...

— А что, может, так и есть, — кивнул Гранат — Но орешков мало, всего сто один...

Не слушая его, свирельцы загалдели:

— Волшебное дерево — вот хорошо! Не будем пить горькие микстуры, не будут нам делать уколы... Съел себе волшебную пилюлю — и здоров!.. Станем долго жить без забот и хлопот, спокойненько!

— Мало вам теперь покоя? — перекрывая голоса свирельцев, воскликнул Пятьюпять. — Непобедимость — вот что главное! Это поважнее ваших пилюль!

— Нет, нет! — снова зашумели свирельцы. — Воевать мы не хотим, а помолодеть и поздороветь каждому охота!.. Какая тебе нужна непобедимость? Будет у нас серебряное дерево — будет оно охранять нас, раз оно волшебное...

— О чём вы спорите, граждане свирельцы? — громко сказал учитель Минус и поднял указательный палец. — Откуда вы взяли, что именно в орешках — долголетие? Что мы знаем о дереве? Да ничего!

— Вот и я хотел сказать то же, — поддержал Минуса Гранат. — Дерева у нас пока нет, и мы ничего про него не знаем... Ладно, пусть из орешков, если они и правда целебные, доктор Гематоген наделает пилюль, и мы станем долго жить... Но ведь можно из этих орешков вырастить целую рощу серебряных деревьев! Что, по-вашему, лучше?

— Отдать орехи Гематогену! — снова раздались голоса свирельцев.

— Хотим быть молодыми и красивыми! — ещё громче закричали женщины-свирельки и стали протискиваться к доктору Гематогену.

— Записываться на пилюли в порядке очереди! — крикнул Гарпун и три раза просвистел ноту си.

Минус поднял руку, требуя порядка:

— Подумайте-ка хорошенько ещё раз, граждане свирельцы! Орешков-то мало, их едва ли хватит и на жителей Свирелии. А ваши дети и внуки? Неужели вы оставите их без целебных пилюль?

Свирельцы не привыкли думать о серьёзных вещах, но раз Минус так настаивал, они наморщили носы и стали думать. И чем старательнее они думали, тем чаще опускали глаза, покашливали и перешёптывались между собой.

— Да что уж там, — вздохнув, сказал наконец старый Хвойка. — Ясное дело, нельзя съесть орехи самим, а другим ничего не оставить...

Свирельцы радостно закричали:

— Молодец Хвойка! Правильно сказал!

— Лучше посадим все орешки, и из них вырастет сто одно серебряное дерево...

— И станет у нас много-премного пилюль!

— А пока дайте мне хоть один орешек для опыта, — попросил Гем и многозначительно посмотрел по очереди на Минуса, Граната и маэстро Тромбуса.

Все поняли, что Гем подумал о Гнилушке, и Гранат отдал ему один орешек.

Мудрец снова заволновался, опять поводил рукой по лицу, будто кот умывается, и воскликнул:

— Вас-солибас! В Свирелии будут серебряные рощи!

— Ура! — крикнули плотник Плошка басом и садовник Грушка тоненьким голоском.

Ура! Ура! — подхватили семь братьев Рубако, семь лесорубов.

— Ура мудрецу! Качать его! — закричал Пятью-пять.

Не успел Гранат сообразить, что затевается, как свирельцы подхватили его и стали подбрасывать в воздух.

— Ай! Ай! — только и успевал он выкрикивать.

— Раз! — хором считали одни, когда мудрец летел вверх.

— Два! — хором отвечали другие, ловя его. Гранат дрыгал руками и ногами, и на головы свирельцев из его карманов сыпались стекляшки и камешки, травинки и грибы, живые и дохлые жучки и ещё много такого, что встречается в карманах мудрецов и мальчишек.

Глядя, как мудрец взлетает в воздух, Плошка, который успел на радости хлебнуть несколько лишних глотков коктейля, хохотал вовсю. В этом приступе веселья он хватался за живот, за Грушкино плечо, приседал и осторожно утирал корявым пальцем то один глаз, то другой.

— Гром и молния! Осечка побил всех волков и открыл дорогу на Волчий хребет, к серебряному дереву! — раздался вдруг обиженный голос Гарпуна. — Почему никто не похвалил Осечку?! Качать его!

— Качать Осечку! — откликнулись свирельцы и стали подбрасывать Осечку вместе с его ягдташем, свирелью-рогом, вместе с Гонкой и Гавкой, которых охотник крепко держал за поводок.

Потом все, вдоволь полакомившись тянучками, достали свирели и принялись дудеть в них и лихо отплясывать. Музыканты-свирельчата взобрались на вышку со своими тарелками, трубами и барабаном, и начался весёлый карнавал.

Только Гнилушка, как обычно, не принимал участия в веселье, а стоял в стороне от всех. Он сразу понял, что Гем взял орешек для него.

— Так и стану я глотать этот орех! Вот добряки нашлись! Вот дураки! — буркнул Гнилушка и поспешил сделать улыбку, чтоб все думали, будто и он радуется этой затее с орешками.

В этот момент рядом оказался артист Пятью-пять. Он не плясал вместе со всеми, так как готовился прочесть отрывок из своей новой роли.

Что ты сказал?! Это кто — «дураки»?! Да я тебя уничтожу, несчастный! — крикнул он, и от головы его пошёл дымок.

Это был плохой признак: Пятьюпять мог вспыхнуть и натворить глупостей, если его вовремя не остановить.

Некоторые свирельцы услыхали, как Пятьюпять воскликнул: «Да я тебя уничтожу, несчастный!», но подумали, что артист просто репетирует, и не придали этому возгласу особого значения.

На беду, рядом был маэстро Тромбус. Он устал дуть в тромбину и задремал на скамеечке, предоставив музыкантам играть всё, что они захотят. Тут же стояла и тромбина.

— Берегись! — снова воскликнул Пятьюпять, схватил тромбину и швырнул её вслед пустившемуся наутёк Гнилушке.

В Гнилушку он, к несчастью, не попал, а тромбина — бедная тромбина! — упала на землю, издала печальный стон и лишилась голоса.

Пятьюпять попросил у Тромбуса прощения, и добрый маэстро простил его.

Через несколько минут происшествие забылось, и карнавал продолжался.

Глава седьмая.

КАК САЖАЛИ СЕРЕБРЯНЫЕ ДЕРЕВЬЯ

На следующее утро в лес важно двигался отряд. Возглавлял его лесничий Чинарий. Он вышагивал, заложив руки за спину и подняв кверху нос.

За Чинарием выступали лесной сторож Хвойка и художник Карало. Вместо этюдника Карало нёс на плече палку, на которой висели два ведёрка с красками и кисточками.

Замыкали шествие семь братьев Рубако, семь лесорубов, с топорами за поясами.

А позади всех, полыхая огненно-рыжим чубчиком, топал Коренёк с лопаткой. Теперь он уже был пятиклассником, имел по ботанике круглые пятёрки и больше всего интересовался деревьями.

— Серебряным деревьям простор, свет нужны, а в нашем лесу — теснота... Срубим кое-какие деревья! — распоряжался лесничий. — Орешкам будет место, а... а Плошке — доски. Видели же — строит Плошка новый дом и все пристает: подавай ему лес!.. Стой, Рубако, не маши топором! Понимать надо, которое дерево для чего рубить!.. Коренёк, не путайся под ногами! Хвойка, забери от меня мальчишку!

Зорким глазом оглядывал Чинарий деревья, указывал то на одно, то на другое и кричал:

— Не спорьте со мной, я лучше вас понимаю в деревьях!.. Ёлки зелёные! Первый сорт отметь, Карало, красным! Второй сорт — синим. Из первого сорта пусть Плошка делает свои дома, из второго — разные там столы, стулья, карусели!..

Грузный Карало со своими ведёрками не спеша подходил к дереву, обмакивал лохматую кисточку в краску и рисовал жирный кругляшок: на высоких и стройных деревьях — красные кругляшки, а на тех, что похуже и покривей, — синие. Всякий раз Карало по привычке отступал назад, откидывал гривастую голову и, прищурив глаза, любовался своей работой.

А братья Рубако подскакивали к разукрашенным деревьям и начинали рубить их.

Пока Рубако работали топорами, старый Хвойка присел отдохнуть, а возле него пристроился Коренёк, как молодой кустик у ног старого дерева. Около них опустился и грузный Карало.

Хвойка приосанился, откашлялся и, стараясь говорить так же важно, как Чинарий, принялся рассказывать про деревья. Временами он останавливался и поглядывал поверх очков — хорошо ли слушают. Заметив, как в открытый рот Коренька то и дело залетала оса, он крякал от удовольствия и рассказывал дальше.

Только когда братья Рубако срубили все помеченные деревья, словоохотливому Хвойке пришлось замолчать.

Вскоре в лес приехали тележки, запряжённые оленями, и стали увозить срубленные деревья к Плошке. Деревья уезжали и долго махали ветвями.

А потом в лес явился мудрец верхом на Аргамаке. От радости Гранат всё время восклицал «вас-солибас!» и проверял, хорошо ли вспахивают землю, где будут посажены орешки.

Подозвав Чинария и Хвойку, мудрец достал из сумки два туго набитых мешочка и сказал:

— Вот земля, которую я взял от корней материнского дерева. Будете сажать орешки — не забывайте присыпать их этой землей. Может, в ней сила...

Чинарий спрятал мешочек в карман, а бережливый Хвойка, боясь нечаянно просыпать материнскую землю, отнес её в свою сторожку.

— Теперь, — сказал Гранат, — возьмите по тридцать три орешка и посадите их в разных местах. Только, чур, не сразу! Сперва посадит орешки Чинарий, ведь он у нас самый опытный лесничий. Через семь дней и ночей после Чинария сажай свои орешки и ты, Хвойка!.. Полежат орешки в земле всю зиму, а весной прорастут... Поливайте их непростой водой, а лучше родниковой, настоянной на лепестках цветов.

Чинарий важно кашлянул и, повернувшись к Хвойке, слово в слово повторил ему всё то, что сказал мудрец, на случай, если глуховатый Хвойка не расслышал. Хвойка покорно выслушал его и кивнул.

— Ещё тридцать три орешка ты, Чинарий, сохрани у себя. Эти не будут зимовать в земле, их мы посадим весной во-о-он на той поляне. А вокруг поставим тополя, чтоб защищали серебряные деревья... Та-ак, сотый орешек забрал Гематоген, а сто первый пусть останется у меня... — задумчиво закончил Гранат.

— Над сто первым орехом сам мудрить будет, — шепнул Хвойка Кореньку и робко обратился к Гранату: — А сажать-то как? Ничего ведь про деревья не знаем — вот беда...

— Да, — вздохнул Гранат — дерево неизвестное, загадочное, как сажать орешки — вас-солибас! — кто знает!.. Чинарий, я полагаюсь на тебя! Хвойка, делай всё в точности, как Чинарий... Трудитесь старательно и помогайте друг дружке... А у меня тоже есть дело, поработаю пока в тишине и покое...

Гранат влез на Аргамака и отправился в свой голубой домик.

Чинарий решил приступить к делу немедленно. Он хотел было позвать на помощь всех лесников, но подумал, что нечего ему знаться с лесниками, когда он в лесу самый главный и самый умный.

— Я вам покажу, как надо работать! — заявил Чинарий. — Лично мне помощники не нужны! Никому я не доверю сажать свои орешки! Пусть все знают, что первые серебряные деревья в Свирелии посадил лесничий Чинарий!

Хвойка снял шапку, почесал затылок и сказал:

— А мудрец велел помогать друг дружке...

Чинарий глянул на старика мимо носа, чтоб показать, что спорить с ним он считает ниже своего достоинства. Сбитый с толку, Хвойка опять снял шапку, хотел ещё раз почесать затылок, но передумал и отошёл к лесникам.

Лесные сторожа, обидевшись на Чинария, разошлись по домам, только Хвойка с Кореньком остались сиротливо стоять в сторонке. Хвойка косил на лесничего глазами сквозь очки, ловил каждое его движение, чтоб через семь дней и ночей тоже не ударить лицом в грязь.

Минули семь дней и ночей. Хвойка поспешил в сторожку за материнской землёй, развязал мешочек, и померещилось ему, будто не такая в мешочке земля, как у Чинария.

— Ох, беда, запропастились очки! — растерянно бормотал старик, хлопая себя по карманам. Он не привык ещё к очкам и то и дело их куда-то засовывал. — Вроде бы у Чинария землица была светлее... Спросить разве у кого-нибудь?.. Нет, не спрошу — засмеют... Да и не земля это тёмная — темно в моих старых глазах...

Хвойка начал старательно сажать орешки. Коренек выкапывал ему лопаткой ямки, клал в ямку орешек, присыпал каждый, как учил Гранат, щепоткой землицы из мешочка и поливал родниковой водой, настоенной на цветочных лепестках. Глядя на них, так же сажали орешки другие лесные сторожа. Они любили доброго Хвойку и охотно помогали ему, пока не были высажены все тридцать три орешка.

Настала зима. В голубом домике Граната, под красной его крышей, происходило что-то непонятное. Из трубы домика вдруг повалил жёлтый дым. Он не улетал вверх, а стал растекаться по улицам. Это оттого, что воздух над Свирелией, даже зимой насыщенный запахом цветов, был такой густой, что хоть режь его ножом. Он лежал над лесом голубыми и зелёными слоями. Струя едкого дыма не могла пробить отверстия в этом воздушном потолке, и дым растекался по улицам, заползал в дома, лез в глаза, в нос. Свирельцы лили слёзы и безостановочно чихали.

— Что — а-а-апчхи!.. — затевает наш Гранат? — с любопытством спрашивали женщины-свирельки. — Зелье, что ли, варит? Может, он и вправ-ду-у-у — а-апчхи!.. — добрый волшебник, колдун?

— Сами вы колдуньи-и-и — апчхи!.. На то он и мудрец! Не нашего это ума дело! — отзывались мужчины-свирельцы, хоть и сами изнывали от нетерпения узнать, что творилось в голубом домике Граната.

Они по очереди подходили к двери и деликатно стучали:

— Пусти нас, Гранат, мы тебе поможем. Но в ответ доносилось:

— Не надо... Благодарю вас... Вдруг разольёте что-нибудь...

Ещё недавно Гранат каждое утро любовался своими находками, что приносил из Ближнего леса. Он разглядывал засохших бабочек и стрекоз, за которых другой не дал бы и ломаного гроша, сухие веточки и разные камешки; он бормотал непонятные слова по-латыни и от радости шумно потирал ладонь о ладонь. А теперь все букашки, камешки и сухие ветки вместе с микроскопом были оттеснены в самый дальний угол комнаты.

Печку, где раньше старушка Ватрушка пекла Гранату пироги с ягодами, мудрец приспособил для других целей. Над огнём был укреплён котёл, который одолжила Гранату та же Ватрушка, над котлом подвешены пробирки и колбочки, в них клокотали разноцветные жидкости. В самом котле тоже что-то булькало, и с шипением лопались пузыри, когда Гранат выливал содержимое пробирок в котёл. Под потолком было приделано вытяжное устройство конструкции Фитилька. Через это устройство вытягивались наружу едкие газы — от них-то свирельцы и чихали, а некоторые граждане, по предписанию Гематогена, вынуждены были надеть противогазы.

Здесь, за голубыми стенками своей лаборатории, Гранат день и ночь изготовлял какие-то порошки и жидкости. А чего только не делал мудрец со сто первым орешком! Он выносил его на мороз и клал у жаркой печки, мочил в воде и высушивал, держал над едкими парами из котла, обрызгивал жидкостями и посыпал порошками.

Едва стаял снег, дом Граната перестал куриться дымом, и из дверей показался сам мудрец с лопатой в руках. Кое-кто из свирельцев, увидев, как он начал копать землю под окном, бросились ему помогать.

Гранат опылил землю порошками, полил жидкостями и посадил орешек, присыпав его материнской землёй. Потом, поручив свирельцам поливать орешек цветочной водой, Гранат опять заперся и стал читать толстые книги.

Он читал, как всегда, сидя верхом на стуле и запустив руку в бороду. Лоб мудреца собирался в складки — мудрец размышлял. В эти дни Гранат всё делал невпопад: выпив чай, он клал стакан под подушку, а сняв походные сапоги, ставил их не за шкаф, а на шкаф.

Сильней пригрело солнце, и Чинарий, Хвойка и другие лесники начали высаживать последние тридцать три орешка. Гранат наконец оторвался от своих книг и поспешил на лесную поляну. Вместе с лесниками ползал он на коленях, взрыхляя землю, аккуратно присыпал орешки материнской землёй, поливал их цветочной водой. Иногда Гранату казалось, что ямки для орешков то слишком глубоки, то, наоборот, совсем мелки, и тогда все начинали выкапывать орешки и сажать их в новые ямки.

Многие свирельцы тоже пришли сюда помочь сажать Серебряную рощу. Работали они так старательно, что земля согревалась под их руками, а пот впитывался в землю вместе с цветочной водой. Трудиться свирельцам всегда бывало приятно, и они пели песни, а оркестр ребят-свирельчат под управлением маэстро Тромбуса играл весёлые плясовые.

Усевшись после работы отдохнуть на зелёной травке, свирельцы говорили друг другу:

— Вот так орешки — возни-то с ними сколько!

— На то они и волшебные...

— Ух, давно так хорошо не работалось!

— Теперь только бы дождаться, когда орешки прорастут, — подержав себя за бороду, говорил свирельцам Гранат. — Но прорастут ли?

Настала пора взойти орешкам Чинария. Лесничий ходил, заложив руки за спину, и поглядывал на всех так, как может смотреть только тот, у кого бывает всё в порядке. Даже когда первые долгожданные всходы оказались прозрачными и хиленькими, Чинарий не подавал виду, что смущён, а изо всех сил старался казаться беззаботным.

— Ясно, ростки долго не продержатся! — нервничал Гранат.

Так и случилось. Не успев подняться, растеньица падали и умирали — от заморозков, от солнечных ожогов, от каждого дуновения ветерка.

— Какое несчастье! — восклицал Гранат, ещё сильнее дёргая себя за бороду. Он суетился и в волнении наскакивал на деревья. — Чинарий, ты; конечно, сделал всё как надо. Но чего-то орешкам не хватило. Чего?!

— Я сам сажал орешки, по всем правилам науки... — горестно сказал Чинарий.

— Мы хотели помочь, а он прогнал нас... И ещё нагрубил, — заговорили лесники. — Один захотел прославиться — вот и прославился...

Чинарий понурил голову и пошёл прочь. Он ушёл в самую глухую чащу, залез на самое высокое дерево и решил так и умереть там от горя и стыда.

Свирельцам не терпелось дождаться, что же будет с Хвойкиными орешками, и от нетерпения они стали играть в игру «будут — не будут» и спорить на тянучки.

— Серьёзная опасность, а вам — игрушки! Стыдно! — сердито сказал Гарпун и пронзительно просвистел ноту фа.

Спорщики покраснели, шепнули друг другу: «Я не играю», и съели каждый свои тянучки.

Семь дней и семь ночей все ждали, когда же покажутся всходы Хвойкиных орешков, но всходы не появлялись.

— Вас-солибас! — не находил себе места Гранат. — Всё ли ты, Хвойка, сделал, как было велено?

Хвойка похлопал глазами, посмотрел на свой сапог и стал думать, что же ему ответить. Он опять почесал затылок, а потом поплёлся в сторожку, принёс мешочек и вытряхнул на ладони мудреца остатки земли.

Гранат взглянул на неё через лупу, пощупал. Земля была черна и жестка.

— Вас-солибас! — удивился он. — Что ты мне показываешь? И слепой бы увидел, что это не материнская земля!

Бедный Хвойка со страхом ждал этих слов. Он растерянно посмотрел налево, потом направо и заикаясь рассказал о том, как заподозрил неладное с мешочком, но не решился никому об этом сказать.

— Вот беда, вот беда... — пригорюнившись, повторял старик.

А Гранат так разволновался, что Ампулка решила дать ему тройную порцию цветочных капель. Но и после этого мудрец не мог успокоиться.

С замиранием сердца все ждали, когда взойдут последние тридцать три орешка, посаженные на поляне весной.

Ещё через семь дней и ночей они показались и полезли из земли дружно и весело.

Но не успели мудрец и все свирельцы порадоваться, как приключилась новая беда. Страшный ливень обрушился на Свирелию, и тридцать три росточка пали на землю.

Свирельцы, мокрые до нитки, почерневшие от усталости, спасали каждое растеньице. Они не отходили от них ни на минуту, ставили подпорки, а когда гроза кончилась, заботливо лечили им ранки.

Вместе со всеми трудился и Чинарий. Просидев на дереве три дня и три ночи и поняв, что умереть от стыда ему так и не удастся, он печально поплёлся к свирельцам. От его важности не осталось и следа, зато работать он старался лучше всех.

От трудов и забот свирельцев ростки серебряных деревьев оправились и весело потянулись вверх. Роща серебряных деревьев вставала на ноги.

— Вас-солибас! — ликовал Гранат.

Много дней и ночей прошло с тех пор, как мудрец последний раз был в своём голубом домике. И только теперь, когда Серебряной роще уже ничто не угрожало, он поспешил узнать, вырос ли под его окном сто первый орешек.

— Наверно, погиб! Никто его не защитил!.. Бедный орешек! — горевал Гранат.

Но, подъехав на Аргамаке к дому, он так и застыл в изумлении: перед его окном стояло деревце с серебряной листвой.

— Вас-солибас! — придя в себя, закричал Гранат так громко, что все свирельцы услыхали его и сбежались к домику.

Увидев серебряное деревце, они, как по команде, достали свирели и начали плясать вокруг мудреца. А деревце от звуков песен и вихря пляски стало чуть заметно покачиваться и тихо позванивать. Даже Гранат не выдержал и немного подудел в свою свирель.

Потом мудрец кашлянул, погладил щёку и сказал:

— Я изобрёл эликсир «Р» — значит, эликсир роста... Потому...

Гранат почувствовал, что от волнения не может объяснить всё как надо, и незаметно подтолкнул локтем Минуса.

— Значит, если мы будем поливать серебряные деревья эликсиром «Р», они станут расти в семь раз быстрее! — пришёл ему на выручку учитель Минус.

— Вот оно какое, дерево!.. — переговаривались свирельцы. — И орешки непростые — соображения требуют... Другой раз уж будем знать, как их сажать!

Глава восьмая.

РАСЦВЕТ СВИРЕЛИИ И НОВЫЕ ЗАБОТЫ ГРАНАТА И ЕГО ДРУЗЕЙ

Убедившись, что опыт над сто первым орешком удался на славу, Гранат роздал Чинарию и Хвойке пакеты с порошками и склянки с жидкостями.

— По семь раз в день, — сказал он, — посыпайте росточки порошками и поливайте эликсиром роста.

И с той поры, как Чинарий и Хвойка стали подкармливать побеги серебряных деревьев эликсиром «Р», они припустились расти так быстро, что за ними было уже не угнаться их лесным соседям.

Скоро среди свирельского леса поднялась роща серебряных деревьев. Они были прекраснее всех деревьев в лесу, зимой и летом блистали они в своих серебряных одеждах, а кругом стояли тополя и стерегли их.

От эликсира на деревцах вырастало такое множество ветвей, что им трудно дышалось. Чинарий и Хвойка осторожно срезали с деревьев лишние веточки и всем раздавали их. А плотник Плошка учил свирельцев вырезать из них шкатулки и разные фигурки.

Весело гуляли по дереву Плошкины руки, сыпался на дерево Плошкин хохоток, брызгали из его глаз весёлые слёзы. А по следу Плошкиных рук вырисовывались всякие цветы, зверьки и человечки. И выходили они до того смешными, что каждый, кто смотрел на них, тоже начинал хохотать.

Много нашлось охотников перенять у Плошки его искусство. Даже старички с Макового лужка, что только грелись на солнышке и слушали жужжание пчёл, начали записываться в Плошкин кружок юных резчиков по дереву. И что удивительно: твёрдая, твёрже железа, древесина серебряных деревьев в добрых руках свирельцев становилась послушной и мягкой, как пластилин.

Лесничий Чинарий, который до сих пор мучился угрызениями совести, день и ночь пропадал в лесу. Он завёл строгий порядок: каждый, кому нужно было срубить спелое дерево, чтобы построить дом, смастерить стол и стул, или срезать веточку для свирели, должен был посадить три дерева и ухаживать за ними, пока они вырастут.

Оттого ещё пышнее и прекраснее стал свирельский лес. Весной в лесу прятался снег, потихоньку таял и пробирался подземными ручейками к реке Свирельке. Много воды стало в Свирельке, всласть поила она огороды и сады, луга и поля. Деревья в садах Свирелии прямо-таки ломились от сочных фруктов, хлеба на полях вызревали ещё сдобнее — масло с колосьев каплями падало на землю, и даже на камнях Свирелии вырастали цветы.

Под щедрыми дождями, в прохладе, зацвели серебряные деревья душистыми белыми цветами. Листья деревьев от прикосновения ветерка начинали хлопать в ладоши, серебристо звенеть и заливаться песнями.

Наслушавшись этих песен, птицы Свирелии стали ещё голосистее. А белоснежные цветы серебряных деревьев изливали такой аромат, что к ним слетались пчёлы со всего света. На здешних цветах они становились величиной с доброго воробья.

Ещё чаще, чем прежде, в стране стали устраивать весёлые карнавалы. По-прежнему не задумывались свирельцы о серьёзных вещах. Ещё сильнее приохотились они к Грушкиным коктейлям, тянучкам и всяким сладостям. Они имели все, что только могли пожелать, и считали себя счастливыми.

Правда, кое-кто из свирельцев был чем-то недоволен. Пятьюпять, например, никак не мог смириться с привычкой свирельцев при виде зла закрывать глаза, поэтому то и дело дымился и умножал. На Гарпуна иногда находило, и он начинал хандрить и тосковать по морю, которого никогда не видел. Чинарий не мог себе простить погубленных серебряных орешков. И, может быть, было в стране ещё несколько таких чудаков, которые не могли спокойно жить и радоваться и не любили сладких тянучек.

Кажется, чего ещё надо было Фитильку! Он оправдал надежды Минуса и успел прославиться своими изобретениями на всю Свирелию. Фитилёк придумал-таки необыкновенный прожектор, чтоб собирать и отражать звёздный свет. Теперь в домах свирельцев зажигалось голубовато-зелёное сияние, как будто в каждом домике было своё небо. Но не успев порадоваться своему изобретению, Фитилёк тут же задумал сделать его ещё лучше. Ему хотелось, чтобы прожектор собирал солнечные лучи и чтобы зимой свирельцы обогревали свои дома не печками, а солнечными лучами из чудесного прожектора. Конструкция никак не давалась, и Фитилька не радовал белый свет.

Но на таких чудаков свирельцы не обращали внимания и плясали себе в своё удовольствие.

Многие поспешили обзавестись новыми свирелями, и маэстро Тромбус из веточек семи серебряных деревьев смастерил взамен поломанной тромбины новую. Для удобства маэстро устроил в трубе два переключения, как бы два горла — слабое и сильное. Если дунуть как следует в сильное горло, звук полетит через поля и леса, через горы и моря, в дальние страны. Но и звуки, вылетавшие из слабого горла, были слышны на всю Свирелию.

Как раз в это время у маэстро Тромбуса родилась дочь, а у художника Карало — сын, красивый мальчик, с длинными, в пол-лица, ресницами. Карало назвал его Караликом, мечтая о том, что он тоже вырастет художником. А маэстро Тромбус назвал дочь Виолой — в честь своего любимого инструмента виолончели. А ещё, по совету Граната, он дал девочке второе имя — Фортуна — в честь Арбор Фортунэ — дерева счастья.

Гранат, Минус, Гематоген и Карало по-прежнему собирались у маэстро, который теперь всё время мастерил из серебряных веточек флейты, виолончели и скрипки.

Если уж говорить о тех, кто в счастливой и процветающей Свирелии не чувствовал себя до конца счастливым, так это были Гранат и его друзья. В отличие от свирельцев, не любящих думать ни о чём мудрёном, друзья толковали о самых серьёзных и самых важных вещах.

— Клянусь, у этих деревьев на редкость музыкальная душа! — восклицал маэстро. — А каковы новые свирели, флейты и скрипки! Разве можно их сравнить с прежними?! Какие дивные, неслыханные звуки! Но — подумать только! — слушатели опять спят на моих концертах! А я так надеялся на серебряные деревья... Я просто в отчаянии! — И Тромбус по привычке хватался за виски.

— Не огорчайтесь, — успокаивал его Минус. — Мне тоже не легко воспитывать ребят, особенно в последнее время: всё чаще они пропускают уроки труда, а на занятиях принимаются жевать тянучки... Это нелепое пристрастие к сладостям прямо-таки лишает меня покоя! Я всё чаще задумываюсь: хорошо ли, что мы живём слишком легко и беззаботно?

— Что ж в этом хорошего? — вступал в разговор Гематоген. — Недавно мы с Витаминчиком и Ампулкой провели обследование населения страны. И что бы вы думали? Оказалось, почти у всех кровь бежит по жилам вяло, а мозг слегка подёрнут жирком... Только у нескольких свирельцев, которые не умеют спокойно жить и не злоупотребляют тянучками, всё в норме...

Художник Карало сидел в углу с маленьким Караликом на руках — он очень привязался к своему малышу и не расставался с ним ни на минуту. К этому времени Карало перестал писать портреты свирельцев. Все розовые и голубые краски он израсходовал, а другие цвета свирельцы не любили, и портреты у Карало не выходили. По лицу художника было видно, что он раздумывает над чем-то серьёзным. Но Карало, как всегда, молчал и только крепче прижимал к себе этюдник и Каралика.

— Вот и выросли у нас серебряные деревья, — в задумчивости, не слушая, что говорят друзья, произнёс Гранат. — Но это полдела. Теперь надо отгадать их тайны... Как стать непобедимыми? И правда ли, что долголетие заключено в орешках? Доктор, как дела с тем орешком, что я вам дал? Помог он вылечить Гнилушку?

— Увы, нисколько! — мрачно отвечал Гематоген, протирая носовым платком очки. — Я провёл курс лечения порошком из вашего сотого орешка, но состояние больного не улучшилось. Сердце его всё больше каменеет... Как видно, целебность вовсе не в орешках... Скажу вам по секрету, — смущённо добавлял Гем, — я даже давал больному пожевать серебряные листья, но и они не помогли...

Повздыхав, друзья расходились по домам.

Шло время. Тайны серебряного дерева не давали Гранату покоя ни днём, ни ночью.

— Пошли танцевать, Гранат, — частенько звали его свирельцы.

Нарядные и довольные, жуя тянучки, они спешили мимо дома мудреца к поляне «Ёлочка», откуда слышалась праздничная музыка.

— А ну их, танцы! — досадливо отмахивался Гранат. — У меня дела!..

— Опять Гранат мудрит над чем-то, — с уважением замечали одни.

— От орехов-то, говорят, не помолодеешь... Вот он и хочет тайны серебряных деревьев разгадать. Помочь бы ему... — предлагали другие.

— Мудрёные его дела, что мы в них смыслим?.. Раз взялся разгадать, сам разгадает, — с уверенностью заключали третьи.

Снова и снова перечитывал Гранат легенду. Лишь зрелые деревья, вдоволь пожившие на свете, говорилось в легенде, дарили людям долголетие и непобедимость. А серебряные деревья в роще? Они молоды и беззаботны, они радуются солнцу и знают одно — заливаться песнями.

Мудрец метался по комнате:

— Но не ждать же, когда деревья сами откроют тайны?! Нет!.. Все труды впереди! Я сварил эликсир роста. Теперь нужно что-нибудь такое... чтоб скорее поспевали серебряные деревья, чтоб утроилась их сила, чтоб не боялись они ни мороза, ни жары. Нужен новый эликсир, я назову его «ЗСС» — эликсир зрелости, силы, стойкости!.. Будущей весной, как только деревья зацветут, начну их обрабатывать новым эликсиром! Но сперва возьму от моего дерева кустик, посажу его отдельно, а когда эликсир будет готов, испытаю его на этом кустике. Вас-солибас!

Гранат деловито засучил рукава, чтоб тут же начать варить новый эликсир.

Когда в котле закипела чёрная жидкость, мудрец задумался и сказал:

— Бедные граждане Свирелии! Они опять начнут кашлять и чихать, и им придётся нарядиться в противогазы...

— Но этого ни в коем случае допускать нельзя, — раздался голос Гематогена, который как раз зашёл проведать мудреца.

— Вас-солибас! Я знаю, что делать! — обрадовался Гранат. — Надо позвать Фитилька. Уж он придумает, как избавить нас от едкого дыма...

Вскоре в домик-лабораторию Граната явился Фитилёк.

— И придумаю, для меня это пустяки, — заявил юный изобретатель и залез на крышу. — Всё очень просто, — сказал он, немного подумав. — Надо пробить дырку в лесном потолке...

Свирельцы толпились возле дома Граната и с любопытством глазели вверх.

На крыше домика выросла небывалая труба — тонкая и высокая, выше леса и гор, до самого неба. Она прорезала зелёные и голубые слои лесного воздуха и выводила наружу желтый дым. Ни одна его ядовитая струйка не могла теперь пролиться вниз, на головы свирельцам. Никто больше не кашлял и не чихал, ни одна, даже самая плаксивая свирелька, не проронила ни единой слезы. Свирельцы могли по-прежнему дышать воздухом, чистым, как родниковая вода, и таким густым от ароматов, что хоть режь его ножом.

Глава девятая.

КАК ГНИЛУШКА ПОПАЛСЯ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Однажды вечером на поляне «Ёлочка» был большой карнавал. Не пришли на праздник только Гранат, занятый изготовлением эликсира, милиционер Гарпун, поклявшийся в эту ночь поймать в Свирельке акулу, и Гнилушка.

Гнилушка спустился в подвал своего дома и открыл шкатулку из древесины серебряного дерева. Шкатулку эту сделали старички-умельцы из кружка резчиков по дереву, и была она полна красных рубинов, зелёных изумрудов и синих сапфиров.

Гнилушка снял с головы жёлтый картуз и стал насыпать в него драгоценные камни. Картуз был у него меркой, которой он мерил свои богатства.

Очень изменился за это время Гнилушка. Оттого что за сто километров чуял Гнилушка поживу, нос его вытянулся; оттого что хватал он всё, что плохо лежало, пальцы его стали крючковатыми и цепкими.

— Воо-от они, сокро-о-овища мои! Целых семь картузов! — приговаривал Гнилушка, погружая в самоцветы дрожащие руки.

Кто бы из свирельцев мог подумать, что Гнилушка такой богач! Многие замечали, что он ездит в другие страны, только не придавали этому значения, думали, что он путешествует.

Но не путешествовать ездил в заморские страны Гнилушка.

Каждую ночь выходил он из дому за какой-нибудь поживой. Он воровал куски древесины серебряного дерева из мастерской старичков умельцев. Он глушил красных рыб и вспарывал им животы, чтобы взять ценную икру. Он убивал ножом зверьков и сдирал с них пушистые шкурки. А потом всякий раз начищал башмаки, чтоб незаметно было пятен крови, и мыл руки с мылом.

Всё награбленное Гнилушка вывозил в другие страны, а взамен ему давали драгоценные камни.

Из драгоценного камня рубина Гнилушка хотел заказать себе сапоги. Дорогие — износу им не будет, с кроваво-красным переливом — глазам удовольствие и крови незаметно, тяжёлые — пнёшь малого зверя или птицу, сразу убьёшь.

Да только мог ли Гнилушка нарядиться в рубиновые сапоги? Не спастись ему тогда от расспросов любопытных свирельцев, не уберечь от их глаз свое богатство!

— Нету, нету мне от них жизни! — бормотал Гнилушка, — Всё прячь, живи исподтишка, а им в лицо улыбайся... Носятся со своими порошками, хотят, чтоб и я стал добреньким дурачком, как они сами...

Случалось, подступала злоба к Гнилушкиному горлу, чуть не захлёбывался он собственным ядом. Тогда лез он на стены, катался по полу и от ярости грыз свой жёлтый картуз.

Уняв злобу, подходил Гнилушка к зеркалу. Он моргал и щурился до тех пор, пока в глазах не гасли зелёные огни, он изгибал тонкие, в ниточку, губы, делая сладкую улыбочку. А когда появлялся на людях, в глазах его, как всегда, тускло поблёскивало масло, а с тонких губ текли медовые слова.

Все преступления по-прежнему сходили Гнилушке с рук, ловко обводил он вокруг пальца простаков-свирельцев, а порошки и микстуры Гематогена попросту выбрасывал на помойку.

В ночь карнавала Гнилушка отправился за новой поживой. Что ему какие-то кусочки розового дерева, наворованные из Плошкиной мастерской! Мало ему кусков! Срубит он себе потихоньку целое серебряное дерево, да не одно, а два, десять!

Пробравшись к роще серебряных деревьев, Гнилушка остановился, прислушался.

— Не торчит ли поблизости старик Хвойка со своим новым ружьём? — пробормотал он, озираясь.

Потом схватил топор, подкрался к самому стройному деревцу и изо всех сил рубанул его. Деревце вздрогнуло и застонало — никогда ещё топор не касался его ствола. Но топор отскочил, и на стволе не осталось никакого следа.

Второй раз размахнулся Гнилушка — снова застонало деревце, и опять отскочил топор. Ведь древесина серебряного дереза была крепче железа и подчинялась только добрым рукам.

Поплевал Гнилушка на ладони, как это делали перед работой Рубако, семь братьев-лесорубов, и рубанул по стволу с тройкой силой и злобой. По-прежнему осталось деревце невредимым, но застонало громко и протяжно. Стон его был похож на звон струны, которую рванула грубая рука.

Долго дрожали ветви деревца, а листья звенели, и в вечернем воздухе далеко разлетались серебристые звуки-осколки.

Вдруг Гнилушка услышал топот: наверное, это бежит лесник Хвойка.

— Тьфу, чёртова коряга! Железо, а не дерево! — выругался Гнилушка. — Надо уносить ноги! Прокрадусь потихоньку на реку, разживусь красной рыбкой...

Лесник Хвойка — он, оказывается, тоже не был на карнавале — подбежал к Серебряной роще, прислушался: всё кругом тихо.

— Уж не померещилось ли мне — будто стук топора? Вздремнул, что ли, я нечаянно? — бормотал Хвойка. — Да нет же, не дремал ни капельки... Э-э-эх, подводят старые уши, и Фитильков аппарат не помогает. Или аппарат он мне сделал не ахти какой?.. Побежать разве к людям, спросить, не слыхали ль они чего? Нет, не побегу... Опять станут говорить: «Пора тебе, Хвойка, на Маковый лужок...»

Но тут Хвойка вспомнил, как однажды не поверил своим глазам, а у людей спросить постеснялся, и подменил ему кто-то материнскую землю.

— Пожалуй, всё же побегу! — рассудил Хвойка и решительно почесал затылок. — А то как бы ещё чего не случилось. Вот будет беда!

И он пустился к «Ёлочке» со всех своих стариковских ног.

Музыканты-свирельчата восседали на вышке, а Тромбус стоял перед ними в парадном фраке, с тонкой дирижёрской палочкой в руке. Недавно оркестр кончил исполнять весёлую фантазию собственного сочинения Тромбуса. Вся поляна дрожала от аплодисментов и возгласов «бис!», «браво!». Оркестр в ответ на это встал — так обычно музыканты благодарят слушателей.

Маэстро вновь вскинул палочку, а музыканты замерли, держа наготове инструменты и не сводя глаз с тонких рук маэстро.

И вдруг Тромбус вздрогнул, палочка его опустилась: тонкого слуха маэстро коснулся жалобный звон. Напоминал он звук струны, которую рванула чья-то грубая рука.

Все музыканты, словно по команде, тоже опустили смычки.

— Я слышу стон серебряного дерева! — не своим голосом вскричал Тромбус. — Его ударил топор!

Не поверить словам Тромбуса было бы непростительно — каждый школьник Свирелии знал, какой у маэстро замечательный слух.

— Тревога! — закричал Пятьюпять. — Все за мной, в лес!

Навстречу свирельцам уже спешил Хвойка.

— Враг скрылся! — запыхавшись, доложил он, сразу поняв, что слуховой аппарат Фитилька действует как положено.

Глава десятая.

КАК ГАРПУН ПОЙМАЛ АКУЛУ

А Гарпун со своим спиннингом пришёл в эту ночь на обрывистый берег Свирельки. Он любил иногда порыбачить и находил в этом занятии отдых от беспокойных милицейских дел.

На берегу Гарпуна ждал его ближайший друг Лягушонок.

Лягушонок подрос, ходил уже в пятый класс, но всё так же любил возиться с водой, и цыпки по-прежнему украшали его руки, ноги и даже нос.

Гарпун сбросил форменную куртку с блестящими погонами и остался в полосатой тельняшке. Потом он снял милицейскую фуражку и надел старую бескозырку, похожую на блин.

— Тысяча дьяволов! Куда запропастился пятидюймовый крючок! — ворчал Гарпун, роясь в карманах.

Отыскав наконец крючок, Гарпун раскурил трубку и задумался.

В гарпуновском воображении над тихими водами Свирельки ревели морские штормы и плыли, возвращаясь из дальних странствий, корабли с белоснежными парусами. А на капитанском мостике одного корабля стоял он сам, Гарпун, отважный морской волк, обожжённый солнцем и исхлёстанный ветрами всех широт...

Гарпун любил порассказать простодушным слушателям необычайные историйки, которые будто бы с ним случались. «Помню, когда я ещё не был списан на берег из-за своей огнестрельной раны...» — так обычно начинал Гарпун свои морские воспоминания и при этом гордо показывал всем небольшой шрам пониже коленки — след собачьего укуса.

А в последнее время Гарпун начал уверять всех, будто в свирельскую реку из дальнего моря явилась акула и что он видел, как она в камышовых зарослях пожирала рыб.

Свирельцы не считали Гарпуна вруном, они понимали, что просто у милиционера разыгралось воображение. Только один слушатель — Лягушонок — без оглядки верил каждому его слову.

Лягушонок любил среди мальчишек быть самым главным, командовал громким голосом и даже иногда грубил. Но как только поблизости появлялся Гарпун, Лягушонок затихал и не сводил с рыбака-милиционера восхищённых глаз.

— А реку ты запрудить можешь? — спрашивал Лягушонок затаив дыхание.

— Могу! — не моргнув, заверял Гарпун. Обожание Лягушонка воодушевляло его.

— И настоящую акулу поймать можешь? — снова замирал от восторга мальчишка.

— Пусть я проглочу тысячу морских ежей, если не поймаю! — громыхал в ответ бравый моряк.

Скоро слух о том, что Гарпун поклялся поймать акулу, распространился по всей Свирелии. Может, поклялся-то он сгоряча, но раз клятва дана, надо разбиться, а выполнить её. Моряки, как известно, слов на ветер не бросают.

И вот Гарпун явился на берег Свирельки, чтобы — сегодня или никогда! — сдержать морскую клятву.

Отсюда, с кручи, удобнее всего было забросить шнур спиннинга в камышовую заросль, где красные рыбы метали икру и куда, по наблюдениям Гарпуна, повадилась хищница акула.

Гарпун проверил, в порядке ли снасть, и полюбовался новым электрическим моторчиком, приделанным на удилище спиннинга. Моторчик этот ему подарил Фитилёк. Теперь спиннинг Гарпуна был не как у всех, а механизированный: шнур наматывался на катушку не вручную, а электрическим моторчиком.

— Таким спиннингом не только акулу, но самого морского дьявола поймать — пустяки! — сказал Гарпун.

Он закинул шнур в камыши, уселся поудобнее и стал ждать. Ночь была чёрная, хоть глаз выколи.

— В такую ночь акула придёт наверняка, — уверял Гарпун.

Не успел он это сказать, как в камышах послышались всплеск и подозрительная возня.

Гарпун включил моторчик, шнур стал наматываться на катушку и тащить что-то тяжёлое.

— Акула! — крикнул Лягушонок.

А у самого Гарпуна даже бескозырка подскочила на макушке.

Наконец над камышами показалась необыкновенная рыба, настоящее чудовище. Но тут, как назло, моторчик затарахтел, фыркнул и замолк. В нём что-то заело, шнур перестал наматываться, и чудовище повисло в воздухе высоко над водой.

— Клянусь, вместо акулы, я, кажется, изловил самого морского дьявола! — вскричал Гарпун.

— Помогите! Спаси-и-ите! — завопило вдруг чудовище.

Лягушонок в испуге попятился, а у бравого моряка бакенбарды-мочалки встали дыбом.

— Т-тысяча морских чудовищ! — пробормотал он заикаясь. — Такое бывает только в рассказах рыбаков...

Тут к берегу подбежала толпа свирельцев. Луч карманного фонарика, захваченного Хвойкой, осветил камыши.

И все увидели: вместо акулы на конце шкура, зацепившись за гарпуновские самодельные крючки, болтался Гнилушка. С головы его свисала тина и водоросли, на одежде налипли красные икринки.

— Так вот, оказывается, какая это акула! — закричали свирельцы. — И серебряное дерево, наверное, хотел срубить он!

Тут шнур спиннинга оборвался, и Гнилушка, как жаба, шлёпнулся в лодку, которую он привязал у камышовых зарослей.

— На абордаж! — скомандовал Гарпун.

На морском языке это значило, что надо немедленно приблизиться к неприятельскому судну и вступить в рукопашный бой.

Артист Пятьюпять не заставил себя долго просить.

Он тотчас бросился к лодкам, что качались внизу у берега, подплыл к неприятелю и доставил его на берег.

Сперва Гнилушка метнул в Пятьюпять зелёный от злобы взгляд и весь сжался, будто собрался броситься на артиста. Но когда увидел, что на берегу целая толпа свирельцев, начал притворяться бедненьким.

— Гром и молния, это он губил красных рыб! — пробасил Гарпун. — Говори — ты?!

— Я... — отвечал Гнилушка, притворяясь, будто он раскаивается.

— Ты хотел срубить серебряное дерево? — возмутился Чинарий.

— Я... Сознаюсь, только прости-и-и-ите...

— Ты воровал в нашей мастерской кусочки розового дерева? — сердито спросил столяр Плошка.

— Прости-и-ите...

Вдруг старый Хвойка хлопнул себя по лбу и сказал:

Вот беда, теперь я понял — его рук дело!.. Он подменил землю в мешочке...

Гнилушка и в этом сознался: да, подменил, назло свирельцам.

Тут к толпе подъехал Гранат на Аргамаке. Толпа расступилась, и не успели они приблизиться к Гнилушке, как Аргамак вдруг взревел страшным голосом. Он вспомнил, кто его ранил.

— Это, наверное, Гнилушка стрелял в оленя? — догадался Осечка.

— Он, он! — в гневе закричал Гранат. — Из-за него мой Аргамак стал хромым!

И опять преступник сознался: да, он хотел убить оленя и сделать из его рогов вешалку для своего картуза.

— Ах, это ужасно! — повторял маэстро Тромбус и тёр виски тонкими пальцами. — Как можно дойти до такой низости! И кто бы подумал — он всегда был такой тихий, такой воспитанный молодой человек...

— Я говорил вам, я говорил!.. Пустите, я с ним за всё рассчитаюсь! — воскликнул Пятьюпять, и от головы его дым повалил столбом.

— Нет! — остановил его Минус. — Спокойствие прежде всего. Вспомни умножение...

Тут и другие свирельцы, обычно такие спокойные, начали шёпотом умножать, чтоб сгоряча не натворить чего-нибудь лишнего.

Доктор Гематоген был бледен и только успевал протирать запотевающие очки.

— Довольно! — вдруг хриплым от волнения голосом решительно сказал он. — Завтра же я сделаю Гнилушке операцию... Только операция может спасти его.

— Граждане Свирелии! — громко сказал Минус. — У Гнилушки окаменело сердце, и доктор Гем сделает ему операцию. Человек серьёзно болен, не будем пока судить его очень строго.

— Раз операция — тогда другое дело, — заговорили свирельцы, сразу успокаиваясь. — Выздоровеет — хорошим станет... Он и теперь понял, что поступал плохо...

Гнилушку проводили до дому, и Гем напоследок сказал ему:

— Утром сам придёшь ко мне в больницу!

— Разрешите охранять преступ... то бишь больного? — козырнув, обратился к Гематогену Гарпун. Он опять надел форму и выглядел как полагается милиционеру.

— Раз больной — зачем охранять? Больных разве охраняют?! — закричали свирельцы.

Наутро Гем напрасно ждал Гнилушку в больнице и, готовясь к операции, тщательно дезинфицировал каждый палец. Пустовал и Гнилушкин дом в лесу. Злодей сбежал.

— Ну и пусть! — закричали свирельцы. — Раз так — не нужен он нам! Вот и всё!

Прошло время, все снова принялись за дела и скоро забыли про Гнилушку.

А на Свирелию тем временем надвигалась беда.

Глава одиннадцатая.

ГНИЛУШКА В ЦАРСТВЕ БУЛЫГАНА

Удрав от свирельцев, Гнилушка направился в царство Булыгана.

Страна Булыгания была чёрной пустыней среди скал, ноги там вязли в раскалённом песке, и жаром веяло от разбросанных всюду каменных глыб.

Булыган тоже был весь каменный, изнутри набитый злобой и глупостью. Голову ему заменял серый булыжник с одной большой и двумя маленькими трещинами. Большая трещина обозначала рот, а две маленькие щёлочки — глаза. Когда Булыган злился или удивлялся, он выкатывал из щёлочки каменные глазищи и вращал ими.

На краю пустыни возвышался дворец Булыгана, а рядом с ним, у чёрной скалы, была сооружена крепость, где наказывали воинов. Вокруг росли большие колючки, на песке извивались рогатые гадюки.

Вход во дворец охраняла огромная ящерица по имени Ядозуб. Только не подумайте, что это была безобидная ящерица, вроде весёлого Желтопузика. Нет, Ядозуб был чуть ли не с крокодила величиной, на маленьких кривых ногах, с тупой и злобной мордой. Из пасти Ядозуба торчал жёлтый клык, под ним был мешочек с ядом, а в толстых чешуях, что покрывали тело Ядозуба, прятались ядовитые пауки и змеи.

И был ещё у Ядозуба длинный и мощный хвост с жёсткой метёлкой на конце. Когда он принимался крутить хвостом и взметать этой метёлкой пыль, песок и камешки, начинался настоящий ураган. Булыгану это нравилось. Булыган любил нежиться в пыльных бурях и освежаться душем из песка. Поэтому правитель пустыни неотлучно держал Ядозуба при себе.

Около крепости, где мучили воинов, был вход в подземелье. Он был завален огромным камнем, а на этот камень Булыган велел взгромоздить ещё семь камней — один меньше другого.

Каждую весну из-под самого большого камня, что держал на себе всю эту пирамиду, выбивались ярко-зелёные травинки. Откуда-то черпали они силу, где-то в неведомых земных глубинах бился ключик жизни.

Это приводило Булыгана в ярость. При виде тоненьких, но таких храбрых травинок он принимался лязгать зубами, в животе у него начинались колики, и он орал:

— Вырвать с корнем! Растоптать!

Булыганские слуги набрасывались на травинки, топтали их сапожищами и заваливали грудой камней. Но бесстрашные травинки снова находили щёлочки и выбивались из темницы.

По всему свету разлетелась молва о стране Свирелии, и ветер повсюду разносил аромат её цветов и звучные песни.

Только правитель пустыни и каменное его войско ничего не знали об этой стране. Булыган оставался глух и бесчувствен ко всему прекрасному. Лучшей музыкой он считал завывания и рёв своих воинов, лучшим ароматом — запах пыльных колючек, а наивкуснейшим лакомством — жареных змей и скорпионов. Змеиным ядом смазывались и наконечники копий-колючек, которыми Булыган вооружал своё войско.

Когда слуги доложили о приходе Гнилушки, Булыган сидел развалясь в каменном кресле, а Ядозуб кончиком хвоста с метёлкой щекотал ему пятки. Настроение у Булыгана было отличное, и он распорядился впустить Гнилушку.

Каменный правитель взглянул в глаза неожиданному гостю и сразу понял, что сердце у него окаменело.

Как только сбежал Гнилушка от свирельцев, вся его злобность прорвалась наружу: жёлто-зелёные огни заполыхали в его глазах, кривой оскал сменил сладкую улыбочку.

«Не явился ли он проситься в моё войско?» — с надеждой подумал Булыган. В последнее время не часто приходило к нему пополнение — людей с окаменевшими сердцами становилось всё меньше. А Гнилушка казался достойным пополнением. Таких великолепных злобных глаз Булыган не видел даже у своих подданных.

Выражение глаз у многих воинов Булыгану в последнее время не нравилось. Он хотел, чтоб глаза их горели ненавистью, но всё чаще замечал в них что-то похожее на раздумье.

Разглядев печаль в глазах воина, властитель пустыни приказывал бросать его в крепость и колоть колючками.

— Чтоб не думал, чтоб не раскисал, — приговаривал он, слушая стоны воинов с грустными глазами. — Боль — лучшее лекарство от нежных чувств! От боли скапливается злоба, от злобы сердце каменеет до самой серединки...

Но Булыгану было мало того, что у воинов каменеют сердца, он хотел, чтоб неуязвимо-каменными становились и их тела. Поэтому он приказал воинам носить каменные сапоги, каски и панцири, чтоб всё тело покрывала эта тяжёлая каменная броня.

Труднее было справляться с детьми, что росли в каменном царстве. Булыганчата, как все дети на свете, любили смеяться и играть. И это делало их похожими на обыкновенных детей, которые были ненавистны правителю пустыни. Поэтому каменные надзиратели строго следили, чтоб дети Булыгании не смеялись и не играли. Иногда лишь им удавалось поиграть, да и то не в игрушки, а в песок и камешки.

Чтоб сердца булыганчат твердели и покрывались каменной коркой, их, как и взрослых воинов, били и посылали на тяжёлые работы. Дети ремонтировали каменный дворец Булыгана и крепость. Во время работы их били ещё сильнее, потому что горькие детские слёзы в смеси с песком хорошо скрепляли камни.

И всё-таки Булыган не мог спокойно спать и опасался бунта. Всю ночь напролёт ломал он голову над тем, как ему впредь удерживать воинов в повиновении.

Итак, взглянув в бегающие глазки Гнилушки и на розовую шкатулку, которую тот поставил перед собой на пол, Булыган милостиво сказал:

— Говори, кто ты и зачем явился в мои владения?

— Великий повелитель пустыни! Пришёл я в твои владения из ненавистной мне Свирелии. Там растёт дерево, которое глупцы-свирельцы называют серебряным... Подари мне рубиновые сапоги, и я отведу тебя в эту страну. Мы завоюем её, а свирельцев, мастеров-умельцев, добряков-глупцов заставим работать на тебя... Они не умеют драться и при виде зла закрывают глаза. Мы завладеем серебряными деревьями, отвезем их в заморские страны и получим горы драгоценных камней!

Глазки Булыгана сверкнули жадностью.

— Взгляни на эту шкатулку, — продолжал Гнилушка, заметив, что его речи Булыгану нравятся. — Она сделана из древесины серебряного дерева. А в ней камни, которые я получил за несколько кусочков этого дерева. За несколько деревяшек, украденных у стариков умельцев, мне заплатили рубинами, изумрудами, алмазами! Их я принёс тебе показать.

Услыхав названия драгоценных камней, Булыган нетерпеливо закричал:

— Открывай свой ящик! Давай их сюда!

Камни — это было единственное, что могло вывести Булыгана из состояния каменного равнодушия.

Гнилушка кинулся к шкатулке и тут только спохватился, что ключи от неё он забыл впопыхах, когда ночью удирал из Свирелии.

— Э-э, безмозглый дуралей! — свирепо взревел Булыган и грохнул по шкатулке каменным кулачищем.

Но шкатулка оказалась цела и невредима.

Второй раз ударил по ней Булыган каменной палицей. Шкатулка опять уцелела.

Правитель пустыни был явно озадачен. Обеими руками ухватился он за палицу и третий раз трахнул по шкатулке.

Палица раскололась пополам, и даже каменные плиты пола разбились на мелкие кусочки.

Но шкатулка была по-прежнему целёхонькой, только железные замки её не выдержали ударов и отлетели.

Крышка открылась, драгоценные камни сверкнули на солнце.

Но не на камни смотрел Булыган: тараща глазищи, он так и впился взглядом в шкатулку.

Потом глаза его уползли в щёлки, он оглушительно захохотал, разевая пасть так, что в неё влезли бы три Гнилушкин шкатулки, и заорал:

— Не нужны мне твои камни! Их не счесть в моих кладовых! Дерево, дерево, которое твёрже камня и железа, — вот что мне надо! Немедленно веди меня в страну, где растёт каменное дерево! Я велю нарубить из него дубинок, превосходных дубинок! Сто ударов такой дубинкой — и сердца моих воинов станут твёрже алмаза! Я уничтожу страны, где растут проклятые леса — бр-р, ненавижу лес!.. — где текут реки! Я покорю весь мир! А тебя, Гнилушка, назначаю главным моим генералом... Эй, слуги, выдайте ему сапоги на алмазных подошвах!.. А рубиновые сапоги получишь после, когда заслужишь!.. Веди меня немедленно в страну, где растут эти... дубинки! Да здравствуют каменные дубинки!

— Не спеши, мой великий господин, — вкрадчиво остановил его Гнилушка-— Скажи-ка мне, чем вооружено твоё войско?

— Ядовитыми копьями — ха-ха-ха! — громыхнул в ответ Булыган.

— Мало! — буркнул Гнилушка.

Булыган озадаченно уставился на него. Гнилушка, соображая, прикрыл свои жёлтые глаза. А когда оглядел булыганских воинов с ног до головы, заявил Булыгану:

— Ты не любишь лес, так надо его спалить! Пусть твои воины семь дней калятся на солнце, пока не потрескаются их панцири и станут эти трещины вроде карманов... Пусть воины наполнят трещины раскалённым песком, чтоб выжечь зелень, засыпать луга Свирелии.

Семь дней жарились на солнце воины. А через семь дней булыганское войско, дыша зноем, двинулось на Свирелию.

Глава двенадцатая.

ПОХОД БУЛЫГАНА НА СВИРЕЛИЮ

Утро над Свирелией поднялось умытое и блестящее. Бойкий ветерок пробрался в Серебряную рощу и, перелетая с дерева на дерево, лохматил листву. Листики в ответ звенели, радуясь игре. Серебристый их звон катился в домики, и, как от звонков будильников, свирельцы просыпались и становились на зарядку.

Вдруг сквозь свежие запахи утра донёсся запах горячей пыли. Свирельцы выбежали на улицу.

Чёрный ураган ворвался в Свирелию. Растревожился, загудел лес, заметались серебряные деревья в роще. Тучи пыли пожирали волны голубого и зелёного воздуха, злой ветер срывал с голов свирельцев шляпы, швырял им в рот песок, забивал глаза.

Вслед за этим издалека донёсся топот, барабанный грохот и пение, похожее на рёв. С перепугу зайцы, белки и лисицы стали бестолково носиться по лесу и городам Свирелии.

В домике Тромбуса, не смолкая, звенели колокольчики.

Маэстро не пришлось дудеть в тромбину — «Ёлочка» и без того была полна народа.

На вышку раньше всех взобрался милиционер Гарпун. Он поднёс к глазам морской бинокль и закричал :

— Полундра! Я вижу несметные полчища!

Это двигалось на Свирелию войско Булыгана.

Впереди воинов шествовал знаменосец. Вместо знамени он тащил палку, а на палке был укреплён серый булыжник — портрет правителя Булыгана.

Вслед за знаменосцем шли самые надёжные воины в потрескавшейся броне. Они несли пики-колючки с отравленными наконечниками. На головах булыганцев торчали каменные каски, зноем веяло от их раскалённых туш, с плеч и ног их, из всех трещин панцирей сыпался горячий песок, а глаза их были безжизненны, как пески пустыни.

Около воинов ползли змеи и ядовитые пауки.

Возглавлял шествие Булыган, рядом трусил Гнилушка, а позади войска полз на своих кривых лапах Ядозуб. Он вращал хвостом и поднимал ураган из горячего песка, который рассыпали каменные воины.

Увидев на лугах Свирелии травы и цветы, Булыган в ярости приказал воинам затоптать их.

Булыганцы стали топтать цветы и травы, посыпать их горячим песком, и там, где ступали раскалённые сапоги дикарей, оставались чёрные следы и дымилась трава.

А впереди, за лугом, стоял зелёной стеной свирельский лес. От ужаса у Булыгана в животе начались колики.

— Где же проклятая роща, где растут мои дубинки?! — набросился он на Гнилушку, когда они сделали привал, чтобы разработать план военных действий.

— В глубине леса, правитель! Деревья окружают Серебряную рощу, как стражники. Пробьёмся сквозь них — и ты увидишь рощу.

Услыхав о том, что ему придётся войти в лес, Булыган застучал зубами от страха.

— Я, бесст-т-трашный правв-в-в-витель каменного царства, не желаю проб-б-б-биваться сквозь лес!

— Заставь Ядозуба работать хвостом как следует! — угодливо склонился перед ним Гнилушка. — Горячей бурей можно иссушить деревья... А это разве буря?! — И жёлтые глаза его злобно заметались, отыскивая Ядозуба.

Ядозуб — даром, что он был страшенный, — сам до смерти боялся людей и теперь прятался за рядами каменных воинов и еле-еле шевелил хвостом.

Пыльный ураган начал стихать.

— Но одной пыльной бури мало! — снова склонился перед Булыганом Гнилушка. — И слишком долго ждать, пока все засохнет... Через лес всё же надо пробиться!

— Не желаю пробиваться! — топнул ножищей Булыган. — Рубить зелёные палки, открыть мне дорогу к дубинковой роще!

— Послушай меня, правитель! — ещё льстивее заговорил Гнилушка. — Надо беречь силы для Серебряной рощи. Лес мы и так пройдём, а над серебряными деревьями воинам придётся попыхтеть... Деревья подчиняются только своим хозяевам. Надо действовать хитростью.

— Ну ладно! — согласился Булыган, собственные мысли которого были тяжелы и неповоротливы.

Довольный, что Гнилушка думает за него, он пожаловал ему каменный орден и чин Главного советника его Булыганского величества.

А в это время свирельцы по очереди влезали на вышку и глядели на загадочных пришельцев в морской бинокль Гарпуна.

В Свирелии никогда ещё не было войн, поэтому даже решительный Пятьюпятъ и Гарпун сначала растерялись: зачем пожаловали чужеземцы?

Поразмыслив, они решили послать к ним делегацию.

Пятъюпятъ рвался возглавить группу. Он был храбр и находчив, и все согласились, чтобы он вёл переговоры.

— Будь благоразумен и не забывай умножать! — напутствовал его Минус.

При виде свирельцев Гнилушка трусливо юркнул за каменную спину Булыгана.

— Кто вы и зачем пожаловали в нашу страну? — спросил Пятьюпять, приблизившись к каменному правителю.

— Я повелитель пустыни Булыгании! А пришёл к вам за серебряными... э-э-э... бэ-э-э... дубинками! — ляпнул Булыган.

— За серебряными деревьями, — поправил его Гнилушка.

Расхрабрившись, он вылез из-за спины Булыгана и важно выставил ногу в сапоге на алмазной подошве.

— Если вам дорога жизнь, отведите прославленного Булыгана в Серебряную рощу и своими руками срубите деревья! Не покоритесь — в пыль сотрём вашу Свирелию, а тебя, Пятьюпять, я поджарю на костре!

У Пятьюпять уже задымилась голова, и он, как в детстве, хотел броситься на Гнилушку и отдубасить его. Но надо было выиграть время и придумать, как обезвредить врага. Пятьюпять отвернулся и стал тихонько перемножать пятизначные числа.

— Ну, мы ждём ответа! — крикнул Гнилушка. — Веди нас немедленно в Серебряную рощу!

— Нет! — крикнул Пятьюпять. — Не дождёшься этого!

— Нет! — хором подхватили остальные свирельцы.

— О повелитель! — льстиво обратился Гнилушка к Булыгану. — Досчитай до трёх и прикажи воинам расстрелять этих упрямцев. Тогда остальные покорятся нам!

Булыган рыкнул, похлопал каменными веками и заявил:

— Считай и приказывай от моего имени! Сам-то он не умел считать до трех.

— Раз! — скомандовал Гнилушка. Воины вскинули к плечу пики.

— ... Два!

Змеи обвились вокруг пик, и капли яда потекли по остриям наконечников.

Сейчас, сейчас изменник произнесёт «три» — и пики сразят свирельцев.

Но в тот миг, когда Гнилушка уже открыл рот, чтобы скомандовать «три», Пятъюпятъ, вспомнив свои проделки в детстве, швырнул ему в лицо горсть песку.

Песок забил Гнилушке рот, злодей замотал лохматой головой, зажмурил жёлтые глаза.

— Бежим! — крикнул Пятьюпять, и свирельцы бросились в лес.

Воины замерли на месте с занесёнными для броска пиками. Они не умели действовать без приказа, а Гнилушка всё мотал головой, и вместо слов изо рта у него вырывались шипение и скрип.

— В погоню! — опомнившись, вскричал Булыган.

Каменные воины затопали тяжёлыми ножищами, но где им было угнаться за свирельцами!

Пятьюпять и его товарищи примчались на «Елочку» и всё рассказали. Но ещё до их возвращения Гарпун взобрался на макушку большой ёлки, где у него был наблюдательный пункт, разглядел в бинокль Гнилушку и сразу понял, что произошло.

После того как Гарпуну удалось поймать на крючок Гнилушку, все стали относиться к милиционеру с почтением и не посмеивались, если он рассказывал про свои «огнестрельные раны». «Гарпун в общем-то настоящий моряк», — говорили свирельцы. И поэтому теперь они сразу же выбрали Гарпуна командиром.

— Получилось совсем как в легенде: вырастили мы серебряное дерево, и на нас напали враги, — задумчиво произнёс Минус.

— Но люди из страны Садовника были непобедимы, а мы ещё не отгадали тайн серебряного дерева, — печально добавил Гранат.

— И вообще, чем мы будем воевать? — проворчал Пятьюпять. — Мы безоружны!

В самом деле, у свирельцев не было никакого оружия, кроме охотничьей двустволки Осечки, из которой он бил волков, ружья Хвойки, заряженного крупной солью, да топоров семи братьев Рубако и плотника Плошки.

— Мы пропали! — восклицали свирельцы.

— Прекратить панику! — скомандовал Гарпун. — Собрать все топоры, ружья, побольше палок и еловых шишек!.. Лягушонок, ты будешь подносить стрелкам снаряды! Минус, присмотрите за детьми! Пятьюпять, ты научишь всех кидать гранаты, то есть шишки, и метать копья... то бишь палки! Выроем окопы, построим баррикады! Моряки умирают, но не сдаются! Тысяча морских чертей! — И Гарпун разразился долгим свистком — нотой соль, призывая всех сохранять спокойствие.

Свирельцы бросились выполнять приказ Гарпуна. Всё, что могло преградить путь врагу, всё, за что могли зацепиться неуклюжие ноги булыганцев, пошло для баррикады: вышка, что так хорошо служила трибуной и сценой, фонарные столбы и столбы с сигнальными кнопками, деревянные разноцветные заборы и изгороди.

Отовсюду свирельцы тащили кровати и бочки, столы и кресла, которые ещё недавно мастерил им столяр Плошка.

Украшением баррикады был огромный шкаф самого Плошки, где на дверцах были вырезаны диковинные цветы и смешные рожицы, шкаф, над которым Плошка трудился семь лет. Охотник Осечка отдал для баррикады свой мотоцикл с прицепом.

Старый Хвойка и Грушка на тележках, запряжённых оленями, возили с реки песок и камни, а из лесу — палки и шишки.

Ребята-свирельчата катили к баррикаде велосипеды и самокаты, колёса и обручи.

Силач Коренёк без передышки рыл окопы, а три друга — серьёзный Шишка, добродушный Стружка и стеснительный Мушка — принесли свою коллекцию камней, на случай, если у свирельцев кончатся боеприпасы.

Гранат привёз на Аргамаке Ватрушкин котёл, где ещё недавно варил эликсиры, и старушка Ватрушка устроила в лагере полевую кухню.

Плошка рубил дрова для кухни и следил за огнём. Иногда он по привычке потирал нос рукой, вспоминая Грушкины коктейли, но про них он теперь, конечно, и не заикался.

Иногда на кухне появлялся Пятьюпять и заглядывал в котёл — у Пятьюпять даже на войне не пропадал аппетит.

Гарпун руководил постройкой баррикад и посвистывал в свой свисток.

Перед боем Гарпун, по старому морскому обычаю, надел чистую тельняшку. На возвышении баррикады Пятьюпять укрепил зелёное знамя Свирелии с изображением серебряной ветки.

Все до одного свирельцы вышли на баррикады. Неловко, неуклюже метали они копья-палки и бросали гранаты-шишки.

— Гром и молния! Разве так бросают! — кричал Гарпун и тут же подбадривал их охрипшим баском. — Не беда! Военное искусство — дело наживное! Была бы храбрость!

И свирельцы дрались храбро. Ампулка под обстрелом выносила с поля боя раненых, Гематоген перевязывал и оперировал их, и только Витаминчик сидел за баррикадой в безопасном месте. Он боязливо поводил плечами, из дрожащих пальцев его падали пакеты с бинтом, и он то и дело хватался за локоть учителя Минуса.

— Поумножайте и займитесь делом, — посоветовал ему Минус. — Тогда и страх забудется.

Витаминчик поумножал, принял успокаивающих цветочных капель, помахал руками, отгоняя страх, и вслед за Ампулкой пополз под свистящие пики. Ох, как ошибался Гнилушка, считая свирельцев трусами!

Вместе со всеми на линии огня был и мудрец Гранат.

Напрасно Гематоген, Минус и Пятьюпять уговаривали его поберечься.

— Вы не имеете права рисковать жизнью! — волновался Гематоген. — Вам надо открыть тайны дерева!

— Риск... Какие пустяки! — упрямо возражал Гранат. — Вы же спасаете раненых, дружище Гем? Вы рискуете жизнью? Вас-солибас! Я тоже не могу отсиживаться в тихом углу!

И Гранат бился рядом со всеми — бросал в каменных воинов палки и шишки. Выходило это у него не очень ловко: руки мудреца привыкли к микроскопу, а оружие держали совсем неумело.

Бились свирельцы три дня и три ночи. Топали каменными сапогами, двигались к баррикаде булыганцы. Около них крутил хвостом Ядозуб.

Каменные воины швыряли в свирельцев отравленные копья-колючки, но Ядозуб путался под ногами, от страха бестолково бил хвостом, закручивая вихри пыли не в ту сторону, — и колючки летели мимо.

А на ветру развевалось всем полотнищем, билось, словно живое, ярко-зелёное свирельское знамя.

Снова при виде зелени Булыгану сводило коликами живот, и он в ярости рявкал:

— Ядозуб, убирайся в сторону! Воины, марш на штурм бар... барри... на штурм свалки! Снять эту зелёную тряпку!

Семь самых испытанных булыганцев в потрескавшейся броне стали приближаться к центру баррикады. Они с разгона навалились на неё каменными плечами, и баррикада дрогнула.

Но тут Пятьюпять, который умел ловко прятаться и неожиданно выскакивать из засады, сверху столкнул на них бочку с горячей смолой.

Смола залила булыганцев, и они застыли, увязнув в смоле тяжёлыми ножищами.

Ещё семь воинов двинулись к баррикаде и стали карабкаться вверх, к знамени. Но одни сами неуклюже оступались, другим свирельцы ловко давали подножку, и они тоже сваливались вниз.

Но когда третья семёрка приблизилась к баррикаде, баррикада уже трещала и шаталась, а в одном месте образовался проход. Три булыганца кинулись к нему, но Гарпун и Грушка успели затолкать в проход Осечкин мотоцикл с прицепом, и булыганцы застряли головами между колёсами коляски и дверцами огромного Плошкиного шкафа.

Вот уже всё войско Булыгана двинулось на свирельцев.

— В атаку! Даёшь рукопашный! — раздалась команда Гарпуна. — Ур-р-ра, братцы!

Он спрыгнул с верхушки баррикады и с рыбацким гарпуном в руках бросился навстречу врагу. За ним пошёл в атаку лесничий Чинарий. Чинарий всё время сражался впереди других — он надеялся, наконец, искупить свою былую вину. Вслед за Чинарием бросились в атаку семь братьев Рубако со своими топорами, столяр Плошка с длинным бревном, Осечка с охотничьим ружьём, Пятьюпять, Гранат, Минус, Карало и другие свирельцы, вооружённые заострёнными палками.

Мелькало в воздухе бревно Плошки, лязгали топоры Рубако, высекая искры из каменных касок булыганцев, размахивали палками свирельцы, норовя попасть каменным воинам в единственное незащищённое место — глаза. А охотник Осечка расстреливал змей и пауков, чтобы булыганцы не могли пополнять запасы яда для копий.

Эти копья-колючки летели в свирельцев со всех сторон. Хорошо, если воин не успевал облить копьё ядом — тогда свирелец получал только ранение. Отравленные же колючки несли мгновенную гибель.

Много свирельцев полегло на поле боя. Первым был убит охотник Осечка. Он заметил, что самые острые копья летят из-за бугорка, за которым мелькал желтый картуз Гнилушки. «Пыфф!» — прищурил глаз Осечка, будто целясь, и пробрался к бугорку. Но жёлтого картуза там уже не было.

— Где же его логово? — прошептал Осечка.

Забывшись, решив, что он на охоте, он протяжно взвыл и стал ждать, когда враг откликнется на его вой. А злодей Гнилушка подкрался к нему сзади, и ядовитая пика сразила Осечку в тот миг, когда он, обернувшись, прицелился в предателя из своего ружья.

Ненамного пережили Осечку плотник Плошка и лесничий Чинарий. Когда пика сразила Плошку, Чинарий выхватил из рук умирающего Плошки бревно и размозжил им каменную каску самого Булыгана. Но тут же семь отравленных копий вонзилось в сердце храброго Чинария.

Откуда ни возьмись, на поле боя появился маленький силач Коренёк, сын Чинария. Он схватил Плошкино бревно, и пошло бревно гулять по головам булыганцев.

В страхе попятились каменные воины, а Коренёк взвалил на себя отца, Плошку и Осечку, прихватил трофей — Осечкино ружьё — и пополз к баррикаде, откуда ему навстречу уже спешили Витаминчик и Ампулка.

Но спасти никого не удалось. Осечка был уже мёртв, а Плошка и лесничий почти сразу же умерли от ран.

Вслед за Чинарием и Осечкой одного за другим убили семерых братьев Рубако, семерых лесорубов.

Осколком копья был покалечен и контужен маэстро Тромбус — теперь правый глаз его всё время нервно дёргался.

Весь изранен был командующий свирельским войском, милиционер Гарпун. Ему раздробило щёку и начисто оторвало одну бакенбарду, а в ногу угодило отравленное копьё, и Гематогену пришлось срочно оперировать Гарпуна. Жизнь командира была спасена, но... бравый моряк остался без ноги. Однако и теперь, на костылях, Гарпун не терял мужества и продолжал командовать боем. В те дни враг узнал, что значит морская душа!

Каменные груди булыганцев надёжно защищали каменные панцири, но всё же под натиском свирельцев дикарям пришлось отступить от баррикады и укрыться за лесом. Булыган приказал им выстроиться и произвёл смотр.

Глаза у воинов были подбиты, копья поломаны, а каменные туши их уже совсем остыли.

— Хлам, а не войско! — рявкнул Булыган и велел Гнилушке верхом на Ядозубе отправиться в Булыганию и привести подкрепление из раскалённых воинов.

На фронте наступило затишье.

Свирельцы отдыхали, лечили раненых и обсуждали, как воевать дальше. У многих из них за целый день не было во рту и маковой росинки, но теперь никому и в голову не приходило полакомиться сладкими тянучками. С походными котелками они по очереди подходили к котлу и получали от старушки Ватрушки порцию фронтовой каши.

— Война застала нас врасплох, — вздыхал учитель Минус.

— А я что говорил! — горячо поддерживал его Пятьюпять и начинал размахивать руками. — Давно надо было расправиться с Гнилушкой!

— Тысяча Дохлых китов! Нашли, когда жалеть об этом! — прервал его Гарпун и с досадой постучал костылём. — Теперь надо думать, как раздобыть побольше оружия...

— Но не забывайте, друзья, перед нами необычный враг, — вступил в разговор Гематоген. — Наше оружие их не берёт... Конечно, есть сила, имеющая над ними власть, но это, мне кажется, что угодно, только не обычное военное оружие...

— Если б война началась не так сразу, я, может, успел бы разгадать тайну непобедимости, — виновато вздохнул Гранат.

— Не попробовать ли нам поиграть на свирелях? — робко предложил маэстро Тромбус. Правая рука его была на перевязи, а правый глаз без устали подмаргивал. — Может, на врага подействует музыка? Музыка смягчает сердца... К тому же эти свирели особенные, из серебряных деревьев...

— Что ж, — согласился Гематоген. — Лечение музыкой, правда, требует длительного времени, единичные дозы вряд ли дадут результат... Однако попробовать можно...

Тромбус собрал сводный оркестр, решив, что дирижировать он сможет и одной рукой. Все, у кого в карманах нашлись свирели, выстроились и приготовились репетировать.

Но тут из-за леса донеслись топот и гром каменных барабанов, закрутили знойные вихри. Это двигалось булыганское подкрепление.

— Оружие к бою при-и-иготовить! — раздалась команда Гарпуна.

— А как же музыка?.. Оркестр получился вполне приличный... — огорчённо прижимая руку к груди и умоляюще подмаргивая, произнёс маэстро.

— Отставить свирели! Гром и молния! Что может сделать свирель в этой схватке не на жизнь, а на смерть? — рассердился Гарпун.

— Когда грохочут барабаны, свирели молчат, — глубокомысленно произнёс Пятьюпять.

Ещё три дня и три ночи шёл бой.

Теперь даже свирельские мальчишки вышли из безопасного места и сражались наравне со взрослыми, Они не спускали восхищённых глаз с Гарпуна и Пятьюпять, они таращили глаза и выпячивали губу, как Пятьюпять, они восклицали: «Гром и молния!», как Гарпун. Дома, на чердаках, мальчишки разыскали рогатки и стреляли из них в каменных воинов.

Сам учитель Минус одолжил у Пятьюпять его старую рогатку и старался не ударить лицом в грязь перед своими учениками.

Отрядом стрелков из рогаток взялся командовать Пятьюпять.

— Метить в глаза-щёлки! — кричал он, краснея и дымясь. — Бить в Булыгана! Бить в предателя Гнилушку!

Но Гнилушка был осторожен и изворотлив, его надёжно прикрывали каменные спины воинов. Булыганцы шли на свирельцев сплошной стеной. Они были раскалены, и след их устилался горячей пылью и песком. Опять Ядозуб поднимал знойный ураган и сушил ненавистный Булыгану лес.

Но тут, к счастью, Минус попал из рогатки в глаз самому Булыгану, и тот взревел и попятился, сея панику.

Слуги подхватили своего повелителя под руки и повели за горку, чтобы вытащить у него из глаза камешек. За ними отошло и всё булыганское войско.

Было заключено перемирие.

Воспользовавшись затишьем, обессилевшие свирельцы расположились на отдых. Караулить зелёное знамя Свирелии поставили силача Коренька с Осечкиным ружьём.

Краем рубашки Коренёк усердно тёр дуло ружья, чтоб оно блестело, перезаряжал его, щёлкая затвором, и так увлекся, что не замечал ничего вокруг.

Художник Карало с сынишкой Караликом на одном колене и этюдником — на другом устроился в большом Плошкином шкафу неподалёку от Коренька.

На войне Карало неузнаваемо преобразился. Он, хоть и был толстоват, довольно ловко бросал в неприятеля пики, а в минуты затишья брал на руки сынишку, застревал где-нибудь в укромном уголке баррикады и открывал этюдник. В глазах художника горело воодушевление, а рука прямо-таки летала над альбомными листами. Теперь под его кистью ярко синело небо Свирелии, светило ослепительное солнце, трепетно зеленели леса. И на этом ярком фоне зловеще реяли чёрный цвет смерти и ядовито-жёлтый, как картуз Гнилушки, цвет измены, вспыхивал алый цвет геройски пролитой крови.

А портреты свирельцев! Теперь это были не розово-голубые физиономии простачков с тянучками за щекой — теперь с портретов Карало смотрели свирельцы-герои.

— Похоже! — удовлетворённо кивали головами свирельцы, разглядывая портреты. — Неужели мы и правда такие красивые?

Карало уже закончил рисовать командира Гарпуна и взялся раскрашивать грязно-серой краской бока Булыгана, как вдруг нечаянно глянул в сторону знамени и вскрикнул.

За спиной Коренька по-кошачьи карабкался к знамени Гнилушка, а вслед за ним крался небольшой отряд булыганцев. Коварный враг нарушил перемирие и напал исподтишка.

На крик Карало Коренёк обернулся и выстрелил в Гнилушку, отмахнув злодею кончик длинного носа.

Сразу же в свирельцев полетели вражеские пики, а из-за горы показалось всё войско булыганцев.

Ловко отражая пики дверцей Плошкиного шкафа, украшенной резьбой, силач Коренёк едва успевал сталкивать вниз каменных воинов одного за другим. Рыжий чубчик его огоньком полыхал на солнце, а нос с сорока четырьмя веснушками бесстрашно глядел вверх.

— Знамя! Спасайте знамя! — кричал Коренёк.

Пятьюпять и Минус бросились к знамени, а Коренёк прикрывал их, отвлекая на себя внимание булыганцев.

Художник Карало вдруг посадил Каралика на дно Плошкиного шкафа, вылез на самую верхушку баррикады и, выпрямившись во весь рост, стал напряжённо следить за картиной сражения. — Назад! — хрипло кричал ему Гарпун.

Но Карало не слышал.

Ветер трепал его седую гриву, концы красной косынки в горошек бились за плечами, как флажки, а пронзительный взгляд его цепко схватывал самые интересные моменты битвы.

Потом Карало стал быстро делать зарисовки. При этом он вдруг заговорил сам с собой, и речь его полилась плавно и складно:

— О, это будет моя главная картина!.. Наконец-то! Эта битва должна быть запечатлена на холсте — пусть узнают о ней наши внуки... О, это будет грандиозное полотно! Теперь я по-наст...

Карало не договорил — вражеское копьё пронзило ему горло, и художник стал медленно оседать.

Вражеская лавина хлынула на свирельцев. Коренёк уже не смог сдерживать натиск булыганцев. Баррикада затрещала, рассыпалась, и Коренёк оказался под её обломками.

Сначала Коренёк слышал только тяжёлый топот каменных воинов, а когда булыганцы миновали баррикаду, он услыхал доносящиеся из-под обломков стоны и детский плач.

Расшвыряв доски, колёса и поломанные кровати, Коренёк пробрался к Плошкиному шкафу.

Смертельно раненный Карало истекал кровью, а Каралик тоненько плакал и дёргал отца за косынку на шее.

Коренёк нагнулся к Карало. Художник открыл глаза, несколько раз повёл ресницами на маленького Каралика и снова закрыл их.

Коренёк прижался ухом к груди Карало — тот не дышал. И тут Коренёк, забыв, что он воевал как большой, вдруг начал всхлипывать, жалостно морща нос и размазывая слёзы по щекам широкими, как лопатки, ладонями.

Глядя на него и Каралик расплакался вовсю. Тогда Коренёк взял его на руки, и малыш крепко прижался к нему, уцепившись ручонками за шею, и успокоился.

Коренёк снял с Карало красную косынку в горошек и повязал её себе на шею, чтоб казаться Каралику похожим на отца. Прислушавшись, Коренёк вылез из своего укрытия и поглядел в ту сторону, где пылило войско Булыгана.

Поняв, что он отрезан от своих, Коренёк усадил Каралика себе на спину и пополз в противоположную сторону, к Грушкиным садам, надеясь оттуда пробраться к свирельцам.

Каралик думал, что с ним играют, и дёргал Коренька за рыжий чуб. А Коренёк чувствовал, что с каждой минутой привязывается к малышу все сильнее.

Глава тринадцатая.

СВИРЕЛЬЦЫ ПОКИДАЮТ СТРАНУ

Каменные воины шли по свирельским городкам, размахивая топорами. А Ядозуб, когда вблизи не стало людей, осмелел и начал вовсю мести своим хвостом с кистью.

Но как ни старался Ядозуб, как ни трепал листву знойный ураган, деревья крепились. Пропустив свирельцев, лес сплёл ветви и встал на пути врага неожиданной преградой. Кустарники опутывали неуклюжие ноги булыганцев, ветви цеплялись за неповоротливые каменные туши. Лес сопротивлялся изо всех сил, потому что под его защитой была Серебряная роща. Каждое дерево приходилось брать штурмом.

— Рубить всё подряд! — приказал рассвирепевший Булыган, — Чтоб ни одного сучка не осталось на пути к дубинковой роще!

И забугрились яростной силой мускулы дикарей, стали они кромсать, уродовать стройные тела деревьев.

Свирельцы укрылись в Серебряной роще. Здесь же в братской могиле были похоронены погибшие.

Над могилой сидели Осечкины Гавка и Гонка и, подняв морды к небу, жалобно выли. Обычно неунывающий Гарпун сейчас даже не помышлял развлекать свирельцев морскими историями — он лежал на траве и тихо стонал. Сестричка Ампулка проливала слёзы прямо на лекарства. А маэстро Тромбус, скорбно подмаргивая, пытался писать ноты левой, здоровой рукой и изредка напевал себе под нос что-то очень грустное.

Серебряные деревья чуть слышно отзывались на мелодию Тромбуса, стряхивая вниз серебристый звон, но тут же смолкали: они были измучены зноем. Напрасно старательный Хвойка подбеливал розовые стволы и подвязывал ветки, чтоб облегчить их страдания, напрасно смелый Лягушонок по ночам, рискуя жизнью, пробирался к Свирельке и носил драгоценную воду, чтобы поить деревья.

Однажды Гнилушка подсмотрел, как Лягушонок добывает воду, и прошипел: — Надо задушить реку...

— Я сам терпеть не могу эту мерзкую воду, задушить речку! — вздрогнув при упоминании о воде, рявкнул Булыган и повернул каменную голову к своему советнику. — А как задушить?

Гнилушка склонился к уху Булыгана и зашептал:

— На что тебе старые воины-калеки? Зачем их даром кормить? Они остыли, пользы от них мало... Ими и завалим реку!

— Ха-ха-ха! Ловко придумал! — обрадовался Булыган. — Щеголять тебе в рубиновых сапогах!

И Булыган приказал горячим воинам из нового пополнения толкать в реку остывших каменных воинов, подкрепляя приказ ударами дубины.

Завалив Свирельку, горячие воины снова взялись за топоры. Ядозуб взметал вихри пыли, которая сыпалась из трещин панцирей.

Падали деревья, последние травинки выжигали раскалённые сапоги чужеземцев, по свирельской земле расползались ядовитые змеи. Убегали от них звери, улетали прочь испуганные птицы.

А Булыган орал песни, похожие на рёв, и хохотал, широко разевая пасть. Гнилушка, поправляя пластырь на обрубленном носу, угодливо ему подхихикивал.

Свирельцы сами страдали от зноя, а ещё больше тревожились за рощу.

Забыв про всякую осторожность, Гранат выбежал из рощи и бросился к тополям, около которых уже орудовали каменные чудовища.

— Вас-солибас! — закричал он. — Зачем вы задушили Свирельку?! Что вы наделали? Перестаньте рубить лес! Станет жарко, и Серебряная роща умрёт!..

От неожиданности Булыган даже забыл скомандовать, чтоб воины запустили в Граната колючками. А когда спохватился, Пятьюпять успел втащить мудреца обратно в рощу.

— Это что ещё за зверь! — удивился Булыган.

— Свирельский колдун, — доложил Гнилушка. — Он может заставить серебряные коряги подчиниться нам. Надо выманить его из рощи.

Булыган стал громко вызывать мудреца на переговоры, обещая не причинить ему вреда. Гранат поверил и собрался было выйти к каменному правителю. Хорошо, что Пятьюпять удержал его.

Булыганцы уже принялись за ряды тополей. Упадут они — и роща останется одна, под зноем.

Немногие из свирельцев остались в живых, да и те едва держались на ногах. Последние груши и яблоки, припасённые садовником Грушкой, были съедены, остатки каши выскребла со дна котла повариха Ватрушка.

Доктор Гем советовал всем питаться кореньями, которые, как он утверждал, укрепляли силы. Все послушно грызли питательные корешки, но и они не помогали.

— До чего же хорошо жилось нам, пока не было у нас этого дерева счастья! — раздавались голоса свирельцев.

— Ничего волшебного ещё увидеть не успели, а врагов на дерево приманили...

— Искали покой, а нашли одни беспокойства...

— Мечтали мы ещё слаще пожить, а хлебнули горя...

— Хотели долго жить, а сколько хороших людей умерло...

— Э-эх, зачем нам понадобилось это дерево!..

— Да-а, мы дорого заплатили за нашу привычку при виде зла закрывать глаза, — сказал учитель Минус и погрозил кому-то пальцем. — Нет теперь среди нас Осечки, Чинария, Плошки, братьев Рубако, погибло ещё много славных граждан Свирелии... Но пусть всё это послужит нам уроком... Сейчас у нас один выход: покинуть рощу. Мы должны спастись, чтобы собраться с силами и выгнать булыганцев.

Мудрец Гранат молча плакал. Слёзы светлыми ручейками убегали в дремучую чащу его бороды, наполовину посеребрённую сединой.

— Верно! — произнёс наконец Гранат, и по спокойному его голосу все поняли, что он принял важное решение. — Идите, а я проберусь к своему дому... Там у меня растёт молодой кустик серебряного дерева. Я увезу его и выращу серебряное дерево. Прощайте, друзья! Как только моё дерево созреет и я отгадаю его тайну, я найду вас, дорогой маэстро Тромбус... Тогда вы заиграете на тромбине, и мы опять соберёмся все вместе...

— Да, да, конечно... Я далеко не уйду, я поселюсь где-нибудь по соседству, — откликнулся маэстро Тромбус, усиленно подмаргивая и потирая рукой висок.

— Вас-солибас, я открою тайну непобедимости! Ждите от меня вестей!.. — Гранат дёрнул себя за бороду и влез на Аргамака.

— Будьте осторожны! Берегите себя! — говорили свирельцы, прощаясь с мудрецом.

Лица мужчин были суровы, женщины плакали навзрыд.

— Я пойду с вами и провожу вас! — вдруг решительно заявил Пятьюпять.

Переубеждать его было делом пустым. Да и не оставалось времени для споров.

Свирельцы молча простились с рощей и, неся на носилках раненых, звериной тропинкой двинулись прочь из Свирелии.

Глава четырнадцатая.

ПОДВИГ ПЯТЬЮПЯТЬ И КОНЕЦ СВИРЕЛИИ

Домик Граната каким-то чудом уцелел. У окна его корчилось высохшее серебряное дерево, а недалеко от него — какая удача! — зеленел пушистый кустик, который Гранат питал эликсиром ЗСС.

Гранат бережно выкопал куст и набрал в мешочек земли от корня засохшего серебряного дерева. Потом он пошёл в домик, чтобы сложить в походную сумку все пакеты и пузырьки с порошками и эликсирами.

Пятьюпять стоял на карауле.

— Скорей, скорей! — нетерпеливо крикнул он мудрецу.

Каменный часовой, находившийся поблизости, услыхал голос Пятьюпять и издал тревожный рёв. На рёв этот, откуда ни возьмись, появился Гнилушка.

— Огонь! — скомандовал он.

Но не успел часовой вскинуть колючку, как Гнилушка отменил приказ.

— Отставить!.. Во-о-от уж где мы сведём старые счё-ё-ё-ёты! — злорадно протянул он.

Каменный воин подал Гнилушке пику. Гранат верхом на Аргамаке бросился к Пятьюпять на выручку.

— Куда вы! Назад! — закричал Пятъюпять. Увидев, что Гнилушка целится уже не в него, а в мудреца, Пятъюпять вскочил на оленя и заслонил Граната собой. В тот же миг отравленная колючка вонзилась в сердце Пятьюпять, и он приник к рогам Аргамака.

Каменный воин обмакнул в яд новое копьё и подал его Гнилушке.

— Скорей!.. Спасайтесь!.. — собравшись с силами, успел произнести Пятьюпять.

Это были его последние слова.

Гранат онемел от горя. И в ту минуту, когда Гнилушка замахнулся, чтоб ударить его, Аргамак, напуганный злобным видом своего давнего врага, рванулся и понёсся вперёд. А смертоносная пика, пущенная Гнилушкой, просвистела над головой мудреца.

Кто знал, куда нёс напуганный Аргамак своего хозяина и тело отважного Пятьюпять. Гранат не направлял и не останавливал оленя.

Наконец Аргамак сам остановился на склоне горы, среди белых берёз и плакучих ив. Здесь мудрец и похоронил Пятьюпять.

— Ты спас меня и погиб сам... Обещаю тебе — я никогда этого не забуду... — горько шептал Гранат, стоя у могилы, и так тискал в руках панамку, что она трещала по швам. Солнце уже село, и лысина мудреца не могла ослепить стоящего рядом с ним Аргамака.

Беглецы были уже далеко, но ещё долго вслед им неслись стук топоров, песни-рёв и дикий хохот Булыгана.

Однако не пришлось Булыгану разжиться серебряными дубинками: зной не пощадил и серебряных деревьев. Сначала они лишились листвы и потеряли мелодичный голос. Потом почернели и ссохлись их розовые тела. И сколько ни рубили их каменные воины, деревья не покорились злым рукам.

Булыгану не оставалось ничего другого, как уйти восвояси. В пустынной Свирелии он оставил лишь своего Ядозуба — охранять завоёванную страну.

Когда Гранат с вершины горы бросил прощальный взгляд на Свирелию, он, не стесняясь, горько заплакал.

Там, где ещё недавно была цветущая страна и жил весёлый, добрый народ, теперь валялись обломки и камни, дымились травы, поблёскивая чешуей, извивались змеи. И печальным кладбищем чернела роща серебряного дерева счастья.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая.

КАК ГРАНАТ ПОЛУЧИЛ ДАРЫ СЕРЕБРЯНОГО ДЕРЕВА

Прошло семь лет с тех пор, как Гранат и его верный олень Аргамак покинули Свирелию.

Мудрец решил поселиться в далёкой горной стране. Он знал, что серебряные деревья лучше всего растут в горах, в прохладе, поэтому и решился на разлуку с друзьями, пожертвовал покоем — лишь бы деревцу было хорошо.

В стране той были высокие Ледяные горы. Они дотягивались головами до неба, и колпаки их блестели на солнце, как серебряная бумага от шоколадок. По соседству стояли горы пониже, где рос приветливый лес.

На макушке одной из гор, около прохладного озера, и посадил мудрец драгоценный кустик, что вырастил под окном своего свирельского домика.

Спустившись с горы, Гранат отыскал пещеру.

— Вот тут я и заживу! — сказал он радостно. — Получится очень даже хорошая лаборатория!

В пещере Гранат нашёл узкий ход куда-то в глубь горы, в подземелье, и уходило это подземелье под Ледяные горы, далеко-далеко. Конечно же, мудрец не мог утерпеть, не разузнать, что там, в этом подземелье. С фонариком лазил он в подземелье и возвращался оттуда с карманами, набитыми песком и кусочками глины, камнями и всякой всячиной.

И очень скоро пещера стала похожа на свирельскую лабораторию Граната. В углу был устроен очаг с маленьким котлом и разными пробирками над ним, всюду громоздились стопы книг, которые Гранат, даже живя в лесу, умудрялся выписывать из других стран, валялись пучки трав и сухие ветки. А посередине пещеры лежали три камня — синий, жёлтый и сиреневый. Их Гранат тоже нашёл в подземелье и решил попробовать, не получится ли из них что-нибудь полезное.

Звери и птицы в лесу, как могли, заботились о мудреце: зайцы сделали ему тюфяк из травы, птица Портниха штопала его рубашку и латала брюки с множеством карманов, а божьи коровки по утрам щекотали Граната, чтоб он не проспал.

Но, сами понимаете, неважное жилище — пещера, не самое вкусное лакомство — питательные коренья, которые так восхвалял доктор Гематоген, и не всегда весело в компании деревьев, зверей и птиц, от которых и словечка человеческого не услышишь.

Живя в лесу один-одинёшенек, Гранат иногда с грустью говорил сам себе:

— Ах, многое бы я сейчас отдал, чтобы побеседовать с Минусом и Гематогеном, насладиться музыкой Тромбуса... Хоть одним глазком увидеть бы, как пляшут свирельцы... Вас-солибас! Разметало бедных свирельцев по свету. Никогда не возьмёт в руки кисть несчастный Карало...

В пещере, от котла, где кипели эликсиры, струился жёлтый дымок, и в дымке этом снова рисовались мудрецу образы свирельцев.

— Где-то теперь Фитилёк?.. Некому смастерить мне вытяжное устройство, — шептал Гранат. — А очутись здесь Гематоген, он заставил бы меня нарядиться в противогаз...

Гранат усмехался сквозь слёзы, дёргал себя за бороду и, прогнав видения, вновь принимался за дело.

Он заботливо прикрывал деревце от зноя и укутывал от холода, слушал пульс на его ветках, омывал озёрной водой и обрызгивал эликсиром каждый его листок.

И деревце выздоравливало, тянулось к солнцу, нежилось под дождями.

Шёл день за днём.

Весна украшала деревце блестящими листьями, лето ласкало ветрами крону, осенние ураганы ревели в ветвях, испытывая их силу, а зима украшала вечно серебристую листву блёстками снежинок.

Летом Гранату жилось ещё так-сяк, но зимой...

В холодные дни борода мудреца покрывалась сосульками, он разжигал костёр и шагал по пещере взад и вперёд, приплясывая на ходу, чтобы согреться.

— Ничего, ничего, — бормотал он, — эта зима будет уж последней...

Наступала новая весна, но дерево не цвело и не пело. Бедному Гранату не оставалось ничего другого, как призывать на помощь мужество и ждать.

Но ведь он не умел сидеть сложа руки и потому варил и варил свои эликсиры и порошки. А когда наварил их столько, что уж некуда было их насыпать и наливать, принялся мудрить над камнями, что принёс из подземелья Ледяных гор.

Камни рассыпались, стоило их чуть коснуться, и Гранат удивлялся этому и всё разглядывал их через лупу. Он дробил их в порошок, и по-всякому смешивал — синий с жёлтым, жёлтый с сиреневым, а потом сиреневый с синим. Он то подливал в эти смеси воду и взбалтывал, то подсыпал эликсирных порошков и подолгу кипятил.

— Идёт бурная реакция... Наверняка получится какой-нибудь новый эликсир! — объяснял мудрец Аргамаку, белкам и зайцам, которые обступили его и с любопытством смотрели, что он делает.

Аргамак потянулся к пробирке, чтобы понюхать, что там варится, и нечаянно опрокинул её.

Смесь пролилась на трёх божьих коровок, которые копошились тут же, в траве, и бедные божьи коровки мгновенно умерли.

Все звери, конечно, расстроились, а Аргамак больше всех. Гранат тоже от души жалел божьих коровок: они ведь так ласково будили его по утрам.

Погоревав, мудрец вдруг задумался, запустил руку в бороду и воскликнул:

— Букашки умерли... Из камней получился яд! Вас-солибас! Отправлюсь-ка я в подземелье ещё разок да поищу эти камни... Вот обидно — не запомнил, сколько надо класть жёлтого минерала, а сколько — синего... А яд этот будет очень даже полезным, если подействует и на змей. Страшно подумать, сколько змей нанесли в Свирелию булыганцы!

Гранат передёрнулся и подскочил на месте, представив, как вся Свирелия теперь кишит змеями, а потом стал думать про неизвестный яд, про то, как он найдёт в подземелье много синих, жёлтых и сиреневых камней, и про то, сколько какого порошка надо брать.

— Но вас-солибас! — спохватился Гранат. — При чём тут минералы! Пока я не отгадал тайну дерева — ни одной новой затеи!

И опять проходила весна, а дерево всё не цвело и по-прежнему молчало.

— В чем же дело? — мучился в догадках Гранат. — Может быть, серебряные деревья поют, цветут и дают плоды, только когда они все вместе?.. Вас-солибас! Если я что-нибудь не придумаю, моё дерево состарится и умрёт неразгаданным.

Чего только не делал Гранат с серебряным деревцем! Он подсыпал к его корням тройные порции разных порошков, осторожно разрезал кору и впрыскивал ему в кровь тройные порции эликсира. Дерево бросало в жар и холод, оно мучилось, скрипя ветвями и отчаянно звеня серебряной листвой.

Надо вам сказать, и Гранат страдал не меньше. Ведь долгих семь лет прожил он в трудах, невзгодах и напрасных ожиданиях. Борода мудреца, в которой путались колючки, поредела и стала белее снега, сам он одряхлел и сморщился, как сушёное лесное яблочко; голубая его панамка и рубашка беспуговичного фасона вылиняли, а походные сапоги просили «каши». Вдобавок ко всему мудрец изрядно простудился.

— Ох, старею я, поясница ноет... Кхе-кхе!.. Кашляю, — кряхтел Гранат. — Но не бросать же дела из-за такой безделицы, как стариковский кашель... — говорил он верному своему оленю.

Бедный Аргамак, и его время не пощадило! Вместо великолепных рогов на старческой голове его торчали две шишки — жалкий след былой красоты.

Иногда мудрец срывал с серебряного дерева листочек, давал его пожевать оленю и пробовал сам — вдруг листья стали целебными! Но ни у мудреца, ни у оленя здоровья не прибавлялось.

Лес ронял осеннюю листву, шуршал дождь, и мудрец совсем приуныл.

— Эх, опять ждать весны!.. Так и умереть от тоски можно... — горестно шептал Гранат.

Чтобы не скучать без дела, он опять занялся своими камнями из подземелья. Он возился с пробирками, смешивая маленькими порциями синий, жёлтый и сиреневый порошки, и как следует запоминал, сколько какого порошка надо брать.

Когда всё получилось хорошо, Гранат решил сварить целый котёл яда. Он приготовил порошки, развёл огонь в очаге и бросил в кипящую жидкость жёлтый порошок.

— Теперь я знаю, как он делается, этот яд... Через семь дней добавлю в котёл сиреневый минерал и семь капель эликсира... Ещё через семь дней — синий порошок и ещё семь капель эликсира... А потом всё это пробурлит тридцать три дня, вода выкипит и получится ядовитый порошок для змей!

Гранат не забывал навещать дерево и кормить его эликсиром.

И вот однажды, поднявшись на гору, мудрец ахнул и сдвинул на затылок панамку: на розовом теле дерева выросли ярко-серебряные почки величиной с фасолину.

— Вот так чудо, вас-солибас! Осень — и вдруг почки!.. И какие-то странные — на свирельских деревьях были совсем не такие! Это от эликсиров! — обрадовался Гранат и стал разглядывать почки через лупу. — Нет, цветы из них не распустятся, цветочные почки такие не бывают. Это какие-то не простые почки. Может, они и есть целебные... Соберу-ка я их, высушу возле огня и сберегу для Гематогена... А три штучки оставлю на дереве. Интересно, что из них вырастет?..

Так Гранат и сделал.

Через три дня и три ночи мудрец поднялся на гору и увидел, что на серебряном дереве из трёх оставленных почек выросли три новые ветки. Они были ярко-розовые, розовее других веток, блестящие листочки на них трепетали и позванивали мелодичнее других листьев, и оттого всё дерево трепетало и звенело.

— Оно собирается запеть! — замер в ожидании Гранат.

Вспомнив, что Серебряная роща в Свирелии при звуках музыки начинала петь, он выхватил из кармана свою старую свирель и заиграл.

По-прежнему листья на дереве позванивали, но не пели.

Гранат сел на пенёк, запустил руку в бороду и стал думать, как помочь дереву запеть.

— Сделаю-ка флейту и сыграю на ней...

Хорошо, что в молодости Гранат научился у маэстро Тромбуса мастерить музыкальные инструменты. Он осторожно срезал с серебряного дерева веточку, которая росла пониже, на скорую руку вырезал из неё флейту и заиграл, притопывая в такт, стараясь развеселить дерево.

Но и песня флейты не подействовала на дерево. Оно только сильнее задрожало, нетерпеливее зазвенело листвой и протянуло к мудрецу три ветки, что выросли из трёх серебряных почек.

— Вот оно что! — догадался Гранат. — Надо смастерить что-нибудь из этих веток! Но не свирель и не флейту, — в раздумье добавил он, — а скрипку. У скрипки самая нежная песня...

С этими словами Гранат бережно срезал три веточки и удалился в пещеру.

Ещё через три дня и три ночи он пришёл к дереву с необычной скрипкой. Она была розовая, как древесина серебряного дерева, а вместо струн на ней были натянуты тонкие серебристые нити — жилки из листьев.

Гранат приложил скрипку к плечу и заиграл. Теперь он играл не весёлые плясовые, а одну из тех мелодий, которые слышал от маэстро Тромбуса.

Скрипка тоненько выводила мелодию, а мудрец зажмурил глаза, и из глаз его катились слёзы. Три дня и три ночи, пока Гранат трудился над скрипкой, он не пил, не ел и не умывался, и теперь слёзы оставляли на его щеках светлые бороздки.

— Ах, если б на скрипке играл Тромбус! — воскликнул Гранат, прервав игру, чтоб получше настроить скрипку. — В его искусных руках эти мелодии звучали бы в сто раз прекраснее!

И мудрец снова заиграл, зажмурив глаза и раскачиваясь от удовольствия.

Вдруг дерево плавно качнулось, серебряные листья мелодично зазвенели, воздух дрогнул от переливистого звука — и дерево запело. Но в тот же миг песня оборвалась — дерево устало опустило ветки, металлически зазвенело листвой и онемело навсегда.

Только скрипка в руках Граната продолжала звучать. И голос её не был похож на голоса обыкновенных скрипок — словно тысяча нежноголосых птиц пряталась в её розовом ящичке.

— В сто раз прекраснее стал голос скрипки! — воскликнул Гранат, кончив играть. — Это неспроста! Очень даже может быть, скрипка стала волшебной! Вас-солибас, тут, наверное, опять тайна!.. Надо поскорее передать скрипку Тромбусу — в ней он разберётся лучше меня...

Гранат печально посмотрел на умершее серебряное дерево, набрал в карманы земли от корней и, прощаясь, потрогал его жестяные листочки.

Держась за больную поясницу, он с трудом спустился к своей пещере.

Тут он принюхался, покашлял и встревожено воскликнул:

— Кончается седьмой день, чуть не опоздал подбавить в котёл сиреневый порошок!

Засучив рукава, он поспешил к котлу, бросил в жёлтую жидкость порошок сиреневого камня и как следует размешал всё это палкой.

— Всё идёт как полагается... Пусть себе кипит ещё семь дней...

Успокоившись, Гранат уселся на тюфяк, собрал лоб гармошкой и, разглядывая палец, выглядывающий из дырки в сапоге, стал рассуждать:

— Как же мне быть дальше? Надо же передать почки свирельцам. Но куда двинусь я на зиму глядя, да ещё в дырявых сапогах?.. Разве что до весны подождать?.. Да как бы к весне сильней не расхвораться... Немощный я старичок, кхе-кхе-кхе! Ох, поясница... Чего доброго, умру в дороге. Что тогда станет со скрипкой? И с целебными почками? И кто доварит яд для змей?

Гранат вздохнул и притих, вцепившись руками в бороду. Потом он вдруг подскочил и воскликнул :

— Вас-солибас! А не попробовать ли мне одну почку?! Может, от неё у меня перестанет ныть поясница, прибавится сил, и я быстро разыщу Тромбуса...

Гранат выбрал самую маленькую сушёную почку, положил её в рот и храбро захрустел. Проглотив почку, мудрец почувствовал, как у него защекотало сперва в горле, потом в носу, а потом и во всём теле, и он поспешил поглядеться в озеро: не помолодел ли?

— Нет, ничего не вышло, не помолодел ни капельки, и поясница ноет, как ныла...

Но окончательно Гранат понял свою ошибку, когда почувствовал, что у него сильно разболелся живот.

— Эх, зря испортил почку! Наверное, дикие они не годятся, а как из них сделать пилюли и порошки — почём я знаю!.. Ладно, пилюлями займётся Гематоген... Только бы у меня хватило сил добраться до свирельцев и поскорей вернуться... Если опоздаю, не брошу вовремя в котёл синий минерал, яд не получится, и только минералы пропадут зря. Но ничего не поделаешь, всё равно надо двигаться в поход...

Мудрец подкрепился ягодами, что росли тут же, под старым дубом, и принялся собираться в дорогу. Он достал свою старую походную сумку и бережно уложил туда футляр с волшебной скрипкой и три мешочка — красный, коричневый и зелёный. В красном мешочке, что сшила Гранату из осенних листьев птица Портниха, были сушёные почки, в коричневом — земля от корней серебряного дерева, а в зелёном — порошок эликсир Р и ЗСС, которые Гранат успел наварить в пещере. Крепко завязав сумку, мудрец подозвал Аргамака, погладил его лысую голову и сказал:

— Завтра на рассвете отправимся в путь, старика...

Утром, едва Гранат успел освежить лицо росой с ветки старого дуба, Аргамак подошёл к хозяину и опустился перед ним на колени, чтоб тот мог поудобнее устроиться у него на спине.

Гранат, кряхтя, уселся на оленя, и они тронулись в путь.

Глава вторая.

ГРАНАТ НАХОДИТ СЕБЕ ПОМОЩНИКОВ И ПЕРЕДАЕТ ИМ ДАРЫ СЕРЕБРЯНОГО ДЕРЕВА

К полудню мудрец и Аргамак достигли Дальнего леса.

Подъехав к опушке, они услыхали хлопанье крыльев, птичьи трели и щебет.

— У птиц что-то происходит, — сказал Гранат оленю. — Подожди-ка меня минутку, дружище, я взгляну, что там...

Опираясь на палочку, то и дело хватаясь за больную поясницу, Гранат пробрался сквозь заросли и, раздвинув кусты, глянул на опушку.

Тонкий, как прутик, мальчик в красной с горошком косынке на шее, с новеньким скворечником в руках подошёл к дереву. Он ловко влез на дерево, повесил скворечник и сказал скворцам:

— Вот вам ещё один домик. Поселитесь тут, когда вернётесь из тёплых краёв... А зимой пусть здесь поживут воробьи...

— Спасс-ибо, мальччч-чик! — важно сказал самый главный скворец, стараясь получше выговорить слово «мальчик».

— Чи-чирик-чик! Чи-чи-чик! Ччик! — повторили хором воробьи, весело порхая по веткам. — Чик, Чик! Давай придумаем песенку! Мы, чик-чирик, будем складывать слова, а Соловей и канарейки пусть сочи-чиняют мотив!

Но как ни старались воробьи, начало песенки у них никак не выходило.

Тогда мальчик пришел им на помощь. Он поднял к небу прозрачные зелёные глаза — и начало песенки было готово.

— Браво! Браво! — закричали птицы, когда Чик, смущаясь, продекламировал первый куплет.

— Эти слова чу-уууде-ееесно лягут на музыку! — нараспев произнёс Соловей и тут же насвистал мелодию. — Чу-удесно! — повторил он. — Продолжай, пожалуйста!

Ободрённый похвалой, в которой нуждается всякий сочинитель, Чик уже увереннее запел второй куплет.

Стрижи и скворчихи поддержали его, а воробушки после каждого куплета вставляли: «Чик-чи-рик!» Они очень старались сочинить этот припев складно, но ничего, кроме «чик-чирик», у них не получалось.

Зато у канареек и скворцов сочинение шло бойко. Они во весь голос распевали про свои новые домики и про то, какой добрый мальчик их приятель Чик.

Чик застеснялся, когда птицы начали его расхваливать, опустил длинные, в пол-лица, ресницы и стал смотреть себе под ноги.

А птицы между тем разошлись вовсю и хором закончили:

Вдруг случится — на тебя,
Чик, обрушится беда,
Мы слетимся в тот же миг
И поможем. Чик-чирик!

— Вас-солибас! — вполголоса воскликнул Гранат. — Я так давно не видел людей! А это же отличный мальчик! Я должен немедленно познакомиться с ним!.. Кхе-кхе!

Мудрец выбрался из кустов и появился на опушке.

— Добрый день! — приветствовал он всех. Птицы сделали над гостем круг, хором прочирикали в ответ «добрый день» и начали разлетаться по домам.

— Кто ты такой, мальчик, и как ты очутился в этом лесу? — спросил Гранат.

— Теперь меня зовут Чик, а когда я был маленький, меня звали Караликом, — ответил мальчик. — Я живу в соседнем лесу со своим братом Кореньком.

Несколько мгновений Гранат от волнения не мог произнести ни слова, а потом, воскликнув: «Вас-солибас! Сын Карало!», бросился обнимать мальчика.

Через минуту они уже сидели верхом на Аргамаке, и олень повёз их к домику, где жили Каралик и Коренёк.

Одряхлел за эти семь лет мудрец, пропали к старости рога у Аргамака, неузнаваемо вырос Каралик, которого теперь звали Чик. А Коренька, хоть он и стал уже взрослым, Гранат узнал тотчас же, как только подъехал к домику.

Ростом Коренёк не удался — так и остался низеньким крепышом с огненным чубчиком, — зато весь рост Коренька перешёл в силу. Мускулы его так распирали рубашку, что она кое-где лопалась по швам, а лопата в квадратных ладонях Коренька казалась игрушечной. Как и в детстве, его курносый нос был осыпан веснушками, и золотистые крапинки набились даже в круглые глаза Коренька.

Когда все кончили обниматься и успокоились, Коренёк повёл гостя в домик и усадил на пенёк, который был у них стулом. Он рассказал, как с маленьким Караликом на руках бежал из Свирелии. Шёл он куда глаза глядят до тех пор, пока не забрёл в эти леса. Тут было много грибов, орехов и ягод, и Коренёк решил построить здесь домик. Так и зажил он с Караликом, которого считал своим братом, и, как мог, заботился о нём.

Что и говорить, не очень-то весело было братьям, когда остались они одни-одинёшеньки, но потом привыкли жить в домике на лесной опушке.

Деревья, звери и птицы полюбили братьев. Старая медведица охотно угощала мальчиков мёдом, а белки, которым они помогали сушить на сучках грибы, делились с ними своими запасами. Когда Коренёк с малышом шли по лесу, деревья махали им руками, ежи от радости выкатывались под ноги, а птицы поднимали шум на весь лес.

Пока Гранат, запустив руку в бороду, слушал рассказ Коренька, в домик то и дело залетали дикие голуби, заскакивали ушастые зайцы, заглядывали любопытные лисы.

— Аи! — вскрикнул вдруг Гранат и тут же посмеялся над собой: — Кого испугался? Желтопузика, вас-солибас!

Эта безногая ящерица уже давно жила у братьев. Как-то раз Чик спас Желтопузика от когтей Ястреба, и Желтопузик с тех пор ползал по пятам Чика. Он поселился в подполе домика, следил, чтобы в доме не заводились мыши и тараканы, и смешил Чика разными проделками.

Вот и теперь он старательно кувыркался в углу. Мелькали то серая спинка, то жёлтое брюшко, и весело блестели глаза-бусинки.

Чтобы обратить на себя внимание, Желтопузик скользнул к Гранату, обвился вокруг его ноги и пощекотал языком палец, что выглядывал из порванного сапога.

Когда все посмеялись над забавным Желтопузиком, Коренёк продолжал свой рассказ:

— Я за лесом смотрю, деревья сажаю, на деревьях ранки лечу, а вот Чик, мой братишка, только и знает делать птичьи домишки, сочинять стишки да песенки, с птицами пересвистываться. Всё куда-то вверх смотрит, раз даже упал и нос себе расквасил... Зарядку не делает, от каждого пустяка насморк схватывает...

И правда, Чик тут же, как нарочно, кашлянул три раза, громко чихнул и поднял глаза к небу.

Чик тоже любил деревья, но по-настоящему сердце его принадлежало птицам. Если Коренёк рано утром посылал его к Дикой козе за молоком, то возвращался Чик только к полудню. Войдя в утренний лес, он прислушивался к лесной тишине, к земле в мохнатых росистых травах, к сонному воркованию птиц.

Потом солнце будило лес, просыпались и птицы. Они пели, чирикали, щебетали, порхая на ветках и брызгая в лицо мальчику росой.

Наслушавшись этих песен, Чик шёл к Дикой козе. А на обратном пути его окружали знакомые птицы. И не успеет он с каждой переброситься двумя-тремя словами, придумать имена для птенцов, пополнить коллекцию перышек — птицы ему дарили их в знак дружбы, — как солнце уже высоко, а молоко в его бидоне превратилось в простоквашу. За это Чику попадало от старшего брата — Коренёк терпеть не мог простокваши.

А ещё Чик зимой и летом мастерил скворечники и другие птичьи домики и перенимал птичьи трели. Но для человека что за песенка, если у неё нет слов! И Чик поневоле должен был сочинять стихи к птичьим мелодиям. Когда на него не смотрел строгий Коренёк, Чик доставал записную книжицу и поспешно заносил туда всё, что получалось у него особенно складно. А потом Чик выучивал эти песни наизусть и распевал их в своё удовольствие.

Выслушав, как жили братья, Гранат собрал лоб гармошкой, воскликнул: «Удача, вас-солибас!» — и махнул рукой, чтобы братья приблизились.

Коренёк и Чик не заставили приглашать себя дважды, а у Чика даже уши вытянулись от любопытства.

— Хотите ли вы... кхе-кхе!.. совершить путешествие к свирельцам? — спросил мудрец.

— Ещё как! — откликнулся Коренёк, и в глазах его вспыхнули золотистые крапинки. — Я давно мечтаю вернуться на родину и разводить там леса, как мой отец Чинарий и друг Хвойка...

— Очень даже хорошо! — сказал Гранат. — Но знайте, путешествие будет нелёгким и совершить его смогут только смелые и трудолюбивые мальчики...

— Никакой я не мальчик! — обиделся Коренёк. — И мы не трусы, и работой нас не испугаешь! — с достоинством добавил он, расправил плечи и гордо взглянул на мудреца: замечает ли он наконец с каким силачом имеет дело?

— Вот и отлично! — похвалил его Гранат. — А помните ли вы Серебряную рощу, что была у нас в Свирелии?

Чик растерянно похлопал ресницами — откуда ему помнить? — а Коренёк кивнул и стал описывать, какие розовые стволы были у серебряных деревьев, как блестела на солнце их листва и как он вместе с Хвойкой ходил поливать Серебряную рощу цветочной водой.

— Вас-солибас, всё помнишь, молодец! — обрадовался мудрец и рассказал братьям, как он увёз в горы куст серебряного дерева и семь лет разгадывал его тайны.

— Вот тут они, дары моего дерева! — воскликнул Гранат и похлопал по своей походной сумке. — Теперь я передам их вам, а сам вернусь пока в пещеру... Кхе-кхе! Вот сварю яд для змей и спущусь в подземелье Ледяных гор, в самую глубь — разузнаю, что там спрятано... А тогда можно возвращаться в Свирелию. Только бы хватило сил... Вас-солибас!

Гранат нетерпеливо заёрзал на пеньке и продолжал :

— Слушайте же меня... Первым делом разыщите маэстро Тромбуса. Он поселился где-то неподалёку от Свирелии. Ах, бедная моя страна, будто только вчера взглянул я на неё в последний раз, а ведь прошло целых семь лет! — вдруг прервал мудрец самого себя, чуть не задохнувшись от волнения. — Да-а, найдите маэстро, — повторил он, незаметно утерев слезу, — и маэстро созовёт всех свирельцев... Этот красный мешочек с серебряными почками отдадите доктору Гематогену, а он уж придумает, как всех вылечить и сделать молодыми... Земля от материнского корня серебряного дерева — в коричневом мешочке. Ока пригодится, когда вы станете оживлять Серебряную рощу. Но запомните — серебряные деревья могут жить только в прохладе, поэтому первым делом надо вырастить леса и сады. Крепко запомни это, Коренёк... Эликсирные порошки вот в этом зелёном мешочке. Их будете присыпать к корням деревьев...

Гранат опять приуныл, но пересилил себя:

— Передаю всё вам и надеюсь на вас... Ты, Коренёк, будешь самым главным в свирельском лесу, будешь командовать, как сажать и как растить лес...

Коренёк прямо-таки подрос от этих слов и, загордившись, небрежно взъерошил огненный чубчик.

— Но прежде обещай мне научиться ухаживать за деревьями по всем правилам, а для этого каждый день прочитывай по тридцать три странички из книжек про лес, которые я тебе пришлю, — продолжал Гранат. — Обещаешь мне это?

Коренёк подумал, что он и так хорошо ухаживает за деревьями, и вообще он уже не мальчишка, чтоб учиться по книжкам. Но ему очень захотелось стать самым главным в лесах Свирелии, и он обещал.

Гранат достал из сумки розовую скрипку с серебристыми нитями, подождал, пока братья полюбовались ею, и отдал её Чику.

— Передашь скрипку Тромбусу, в ней — голос моего серебряного дерева, его песня... Очень даже может быть, что она волшебная... Бедный маэстро обрадуется этой скрипке.

Мудрец опять подумал, подняв кустарники-брови и наморщив лоб, и продолжал:

— Аргамак отвезёт меня назад к пещере и вернётся к вам. Пусть Чик едет в Свирелию верхом на Аргамаке... А то еще по дороге засмотрится на своих птиц и свалится в какой-нибудь овраг... Да и чем я стану кормить Аргамака — в подземелье-то не растут мхи, грибы и ягоды... Придётся распрощаться со своим верным оленем, а вы уж позаботьтесь о нём...

— Я никогда с ним не расстанусь! — горячо воскликнул Чик. Лысый смешной олень с первого взгляда ему очень понравился. — Я буду Аргамаку другом!

— В поход лучше отправиться ранней весной, — строгим голосом сказал Гранат. — Зимний путь труден, и Чик может простудиться... А ты, Коренёк, не забудь про книжки.

— Поскорее возвращайтесь в Свирелию, — печально сказал Чик. — Вы, наверное, догоните нас?

— Вернусь, вернусь... Очень даже может быть — догоню... — рассеянно произнёс Гранат. — Как только выберусь из подземелья... Только бы хватило сил...

Усевшись на спине Аргамака, он погрузился в раздумье и не проронил больше ни звука.

Глава третья.

КОРЕНЁК И ЧИК ОТПРАВЛЯЮТСЯ В ПУТЕШЕСТВИЕ

Через три дня Аргамак вернулся к братьям с поклажей на спине. Это были книжки про лес для Коренька.

Не очень-то хотелось Кореньку читать эти книжки, но раз уж он дал слово Гранату, то должен был его выполнить.

Сперва Коренёк то и дело поглядывал на потолок, позёвывал, а иногда, забыв, что он взрослый человек и главный свирельский лесовод к тому же, запускал палец в нос. Но стоило ему осилить первые три странички — и он с головой ушёл в чтение.

А Чик в ожидании, пока старший брат прочитает свои книжки, целыми днями пропадал в лесу, провожая птиц в тёплые края.

В лесу звучали озабоченные птичьи голоса, а весёлых песенок не было слышно. До песен ли, когда по утрам так стынут лапки! Чик провожал взглядом птичьи стаи и ронял крупные, как орехи, слёзы.

— Не плач-ч-ч-чь, ч-ч-чирик-чч-чик-чик! — утешали его воробьи.

Только они одни остались в лесу и всё время порхали возле Чика, стараясь его развеселить. Неразлучен с Чиком был и Аргамак. Сперва олень стеснялся появляться в лесу.

— Все звери умрут со смеху, увидев лысого оленя, — печально говорил он Чику. — Я сам, бывало, когда имел красивые рога, посмеивался над старичками.

— А куда же у тебя делись рога? — интересовался Чик.

— К старости у некоторых из нас они уменьшаются, а то и пропадают вовсе, — вздыхал Аргамак.

— Не огорчайся... Вот сделает доктор Гематоген пилюли из серебряных почек — дадим и тебе пилюлю. Ты помолодеешь, и вырастут у тебя рога красивее прежних... — успокаивал оленя Чик.

Иногда, прячась от шумливых воробьев, они забирались в заросли и подолгу лежали рядом. Чик разглядывал травинки, притрагивался пальцем к чашечкам осенних цветов.

— Посмотри какие! — говорил он оленю, и Аргамак смотрел на цветы и даже пробовал, каковы они на вкус.

Когда Коренёк одолел все до одной книжки, он сказал Чику:

— Теперь я возьмусь за тебя! Хватит играть с оленем да с воробьями! Такие, как ты, путешественниками не бывают — мускулов у тебя нет, от каждого пустяка схватываешь насморк...

Скоро в лес пришла зима. Вслед за Кореньком, Чик выскакивал на мороз в одних трусиках, и они купались в снегу, кидались снежками и боролись.

А ранней весной братья собрали походные рюкзаки (большой — Кореньку, а маленький рюкзачок — Чику и вместе с Аргамаком двинулись в путь.

Коренёк шел впереди, на плече у него висело Осечкино ружьё. Время от времени он доставал компас и, положив его на широкую, как лопата, ладонь, определял, где находится север, а где — юг.

Чик, который сам себя назначил помощником командира, Коренька, двигался следом. В руках у Чика был футляр со скрипкой, шею ему обвивал его любимец Желтопузик, а на плечах сидели семь воробьев, увязавшихся провожать путешественников.

Чик отставал — в одном шаге Коренька помещалось три его шажка. К тому же, ожидая, что скоро вернутся из тёплых краёв птицы, Чик то и дело глядел в небо и поминутно спотыкался, так что Кореньку всё время приходилось брать его за руку.

Аргамак, прихрамывая, шёл позади. Он уговаривал Чика сесть к нему на спину, но Чик жалел старого оленя и ни в какую не соглашался.

Вскоре над лесом послышались птичьи голоса — стая за стаей возвращались из дальних стран. За долгую зиму птицы соскучились по родному небу и лесу и теперь щебетали, гоготали, пели. Чик от радости прыгал и тоже свистел, щебетал и гоготал по-гусиному, приветствуя птиц, а птицы поглядывали вниз и махали ему крыльями и хвостами.

Как-то раз от цепочки гусей, что пролетали мимо, оторвался Гусёнок. Он всё отставал и отставал, снижался и снижался и махал только одним крылом.

— Почему он оторвался от стаи? — удивился Чик. — Может, он заболел?

Не успел он сказать это, как, откуда ни возьмись, — Ястреб.

— Го-го! — закричал Гусёнок. — Го-го-го! — пожаловался он и позвал на помощь.

Но гуси не услыхали его, они были далеко.

Гусёнок хотел с силой взмахнуть крыльями, как учил его делать в минуты опасности отец, вожак стаи, но не послушалось крыло, не подняло, а только больно дёрнулось, и Гусёнок стал криво падать, кувыркаясь.

А Ястреб вот-вот настигнет Гусёнка: он уже раскрыл клюв и расправил когти. Но в тот миг, когда Гусёнок почувствовал на спине прикосновение холодных когтей, раздался такой оглушительный свист Чика, что Ястреб шарахнулся в сторону. Потом грянули два выстрела, и Ястреб поспешил убраться прочь.

— Эх, промазал! — сердито пробормотал Коренёк.

А Чик был доволен: он первый испугал Ястреба! Когда надо заступиться за беззащитную птицу или зверька, он всегда бывает смелый и находчивый!

Воробьи, которые всё никак не могли расстаться с Чиком, слетели с его плеча, устроились на кусте и оживлённо обсуждали событие.

Братья бросились искать Гусёнка и нашли его в кустах. Бедняга дрожал от страха и боли — крыло ему свела судорога, и оно тоже дрожало и дёргалось.

Чик растёр ему крыло и накормил лесными орехами из своего рюкзачка. Гусёнок поднялся, помахал крыльями и сказал:

— Го-го-горячо тебя благо-го-го дарю! Мой отец не забудет твоего-го-го добра... Если будем тебе нужны — позови!..

— Прошу тебя, берегись злого Ястреба! — напутствовал его Чик.

А Коренёк три раза выстрелил в воздух — на всякий случай, если Ястреб притаился в засаде. И братья пошли дальше.

Глава четвёртая.

ВСТРЕЧА С ТРОМБУСОМ И ВИОЛКОЙ

Позади оставались леса и луга, Коренёк и Чик переходили из одной страны в другую. Иногда Коренёк доставал из походной сумки компас и карту, подаренные Гранатом, и справлялся, правильно ли они идут.

Много ещё дней шли братья. Чик не жаловался на усталость. Как и старший брат, он спал на земле, прижавшись к тёплому боку Аргамака и положив под голову рюкзачок. В сапогах и куртках, пропахших дымом костров, братья были похожи на самых настоящих путешественников. Располагаясь На привал, деловитый Коренёк сушил у огня сапоги, а Чик — отсыревшую под дождём записную книжку.

Наконец кончились леса и начались степи. Если верить карте Граната, братья пришли в страну, что лежала вблизи Свирелии.

— Тут и начнём искать Тромбуса, — заявил Коренёк.

— Не поиграть ли мне на скрипке? — предложил Чик. — У маэстро тонкий слух, он услышит нас и отзовётся...

Вдруг из-за ближайшего забора послышались тоненькие звуки — там кто-то пиликал на скрипке.

— Аргамак, подсади-ка меня, — попросил Чик и, согнав с плеч воробьев, влез на Аргамака, а потом — на забор.

— Лезь же! — шепнул он и махнул рукой старшему брату.

— Выдумал! — буркнул Коренёк, но тотчас же очутился на заборе рядом с Чиком.

Даже любопытный Аргамак встал на задние ноги и заглянул через забор.

На крыльце домика сидела длинноногая девочка со скрипкой. Игра не доставляла ей удовольствия, и большой рот её поминутно кривился.

Из домика слышалось:

— Виола, дочь моя, ты играешь без души и фальшивишь на фа диез... Постарайся, моя девочка, быть прилежнее...

— Надоело! — капризно отвечала девочка. — Всё равно я не стану артисткой! Ни к чему мне скрипка!

— Не говори такое, не огорчай старого отца! Ты играешь прекрасно, когда стараешься!.. — возражал голос, который, как вы и сами догадались, принадлежал маэстро Тромбусу.

— Не хочу-у! — упрямо тянула Виолка. — У меня нет вдохновения!

— Подумаешь! — Коренёк подтолкнул локтем Чика. — Какие слова знает!

Из домика снова слышалось:

— Не жди вдохновения, радость моя, а трудись и трудись! Вдохновение посещает трудолюбивых!..

Девочка опять состроила гримасу, отчего, стала ужасно некрасивой, и нехотя взялась за скрипку.

Это и была дочь музыканта Тромбуса, что родилась в один год с Чиком, в год, когда в Свирелии зацвела Серебряная роща. Это её в честь дерева счастья, судьбы — Арбор Фортунэ — маэстро назвал Виолой-Фортуной.

Ещё совсем недавно Виолка с удовольствием играла на скрипке и мечтала стать артисткой. Иногда она устраивала для соседских ребят спектакли, где исполняла по очереди все роли. Ребятам представления нравились, все дружно аплодировали, и только некоторые мальчишки говорили:

— Фи-и! Такие лопоухие артистками не бывают... И рот до ушей.

Каково было бедной Виолке, когда однажды она услыхала эти злые слова!

Сначала она попробовала научиться поджимать губы, чтобы рот был поменьше, и стала завязывать банты у самых ушей, чтобы спрятать их. Но разговаривать с поджатыми губами было ещё некрасивее, а уши всё равно выглядывали из-под бантов.

— Да, — горестно повторяла про себя девочка, разглядывая себя в зеркало, — такую уродину в артистки ни за что не возьмут...

Она не высказывала вслух своих печальных мыслей, и о том, что творилось в её душе, догадывался разве что один Тромбус. Только теперь Виолка стала упрямой и капризной. Вдобавок, к великому огорчению маэстро, она охладела к музыке.

Но всё же, как ни старалась Виолка забыть о своей мечте, ей это плохо удавалось. Оставаясь одна, девочка наряжалась и начинала представлять.

Вот и теперь, дождавшись, когда голос отца затих, Виолка опустила смычок, прислушалась и сказала:

— Как хорошо, папочка уснул!

Она отложила скрипку и на цыпочках вошла в домик. А через три минуты появилась на крыльце в марлевом платье с блёстками и в картонной короне со стеклянными бриллиантами.

Оглядев себя в оконном стекле, девочка стала шептать что-то, размахивая руками, и тонкая, как камышинка, фигурка её то замирала, то плавно кружилась, подметая крыльцо подолом марлевого платья.

Братья загляделись на это представление, позабыв, что они висят на заборе. Глаза Чика блестели от восхищения, и даже солидный Коренёк расплывался от удовольствия.

А девочка их не замечала. Она всё кружила и кружила, и марлевый наряд её всё подметал и подметал крыльцо. А потом она стала важно раскланиваться и кивать воображаемым зрителям. Бант в её кудряшках подпрыгивал, и братьев начал разбирать смех. Они засунули кулаки в рот, чтоб смех не выскочил наружу, но не удержались и захохотали.

Шлёпнувшись на траву, они задрали головы и стали хохотать во всё горло.

Вдруг — бах! бах! — будто пушечные ядра угодили им в разинутые рты и пребольно стукнули по зубам.

Братья таращили друг на друга глаза, не понимая, что произошло. Над ними, тоже крича во всё горло, суматошно носились воробьи. Испуганно спрятался в карман к Чику Желтопузик.

А откуда-то сверху звенел весёлый смех. Долговязая девчонка сидела на макушке яблони, швыряла яблоками и надрывалась от хохота.

Сделав вид, будто ничего особенного не случилось, братья поднялись с земли.

— Сейчас я ей покажу!.. Так относиться к старшим!.. — грозно сказал Коренёк, взъерошив огненный чубчик.

— Не надо, она ведь артистка, — возразил Чик, которому некрасивая Виолка чем-то сразу понравилась.

Вместе с Аргамаком они направились к калитке.

А девочка спустилась с дерева и уже поджидала «гостей» с яблоками в руках — на случай, если завяжется бой.

— Это разбойница, а не артистка, — проворчал Коренёк, сморщив нос и собрав в кучку веснушки. — Кстати, где она научилась так метко толкать ядра?..

— Попробуем вступить с ней в переговоры, — предложил Чик, и они приблизились к Виолке.

— Здравствуй! Нам понравилось твоё представление... — вежливо сказал Чик, умевший разговаривать с девочками.

— Давно так не хохотал, — ввернул Коренёк. — Ладно уж, не будем больше смеяться!

— Мы не хотели с тобой ссориться... Мы — путешественники, — поспешно добавил Чик и, чтобы Виолка поверила, тронул рюкзачок на спине. — Мы будем с тобой дружить, если ты скажешь, где живёт музыкант Тромбус. Должно быть, ты берёшь у него уроки музыки...

Девочка внимательно оглядела братьев, успокоившись, погладила лысую голову Аргамака и милостиво сказала:

— Идёмте! Музыкант Тромбус — это мой папочка! Только ведите себя, хорошо, он больной,..

Коренёк, Чик, а вслед за ними и любопытный Аргамак вошли в домик и увидели лежащего на постели старичка.

Глаза его были закрыты, а руки с длинными пальцами бессильно лежали поверх одеяла. Правая рука была изуродована глубоким шрамом. Неужели этот немощный старичок и есть Тромбус, лучший музыкант и глашатай Свирелии?!

Маэстро проснулся, нацепил на тонкий нос очки и с любопытством уставился на гостей. Потом он всплеснул руками и начал усиленно подмаргивать одним глазом.

— Сын Чинария Коренёк!.. — воскликнул он слабым голосом. — Олень Аргамак!.. Мальчик в косынке — сын художника Карало!.. Нет, нет! Это мне снится! Разбудите меня!

Когда же бедный старик поверил, что не во сне, а наяву видит своих сограждан, он начал охать и хвататься за виски.

— Сейчас вы узнаете всё по порядку, — важно сказал Коренёк.

И Чик, который умел излагать дело куда более складно, чем взрослый и солидный Коренёк, рассказал Тромбусу о жизни Граната в лесу, о почках и скрипке, которая — очень даже может быть, сказал Гранат, не простая, а волшебная.

Увидев скрипку, маэстро пришёл в неописуемый восторг.

— Ах! Эту розовую древесину я узнал бы и с закрытыми глазами!..

Старик так разволновался, что чуть не потерял сознание. Лишь выпив порцию цветочных капель, которые сохранились у него ещё от доктора Гематогена, Тромбус приободрился.

— О дерево счастья! О чудесный инструмент! — ликовал бедный старик, прижимая к груди скрипку и поливая ее обильными слезами. — Так, значит, он жив, наш мудрый Гранат! Я знал: он раскроет тайны дерева!.. Ох! После ранения здоровье моё стало совсем никудышным, и ещё эта покалеченная рука!.. Но я отлично приспособился работать левой... Я написал симфонию и осмелился назвать её Победной... Виола, подай мне, детка, ноты!.. Вот она, моя «Победная симфония»... А куда девались очки? Виола, где очки?..

— На твоём собственном носу, — ответила Виолка.

— Ах, да, да, — бормотал старый маэстро, разворачивая трубку нот. — Так, так! Вот главная партия скрипки: ти-и-и, ти-и-тии... Вот альты: та-тааа-та-тааа... Их поддерживает виолончель: туууу-ту-туууу.. А вот здесь вступает контрабас: бу-бу-бууу...

Тромбус так увлёкся, что совсем позабыл о братьях. Сидя на кровати, он отстукивал такт ногой в стоптанном шлёпанце, напевая, надувал щёки, вытягивал губы трубочкой и тряс бородкой, которую отрастил на старости лет. Воображение унесло его в далёкие годы. В этот миг он видел цветущие сады Свирелии и был счастлив.

Коренёк попробовал было покашлять, чтобы напомнить о себе, но напрасно. Маэстро уже заиграл на розовой скрипке.

Нет, не сонное сладкое мурлыканье напоминала теперь музыка маэстро! Недаром Тромбус, все эти годы работая над симфонией, забывал о своём слабом здоровье, о еде и отдыхе, о своём режиме дня, который в былые времена был для него нерушим. Дни и ночи сидел он, заваленный листами нотной бумаги, и, то грызя карандаш, то отбрасывая его, прислушивался к себе. Тромбус слышал, как на разные голоса пели скрипки и флейты, свирели и гобои, будто невидимые музыканты настраивали свои инструменты. Когда в этом нестройном разноголосье маэстро чудился вдруг обрывок мелодии, он судорожно хватался за карандаш и, нервно подмаргивая нотному листу, записывал дрожащей левой рукой звуки будущей симфонии.

Тромбус играл до тех пор, пока не выбился из сил.

— Ещё, ещё! — закричала Виолка и вдруг сама взяла розовую скрипку.

На этот раз она не пиликала, а играла с большим чувством. И самое удивительное, что теперь она казалась братьям не долговязой дурнушкой с оттопыренными ушами, а довольно-таки красивой девчонкой.

— Браво! — крикнул Чик, когда Виолка кончила играть.

— Восхитительно! — воскликнул маэстро. — Наконец-то я слышу игру, достойную дочери музыканта! Я всегда говорил, моя радость, что у тебя исключительные способности...

Виолка вспыхнула от смущения и выбежала во двор. Вслед за ней поспешил Чик, а за ним и Аргамак, которому наскучили все эти непонятные дела и разговоры.

Услышав скрипку, на Виолкин двор слетелось множество птичек, и Чик, за зиму соскучившись по птицам, пересвистывался с ними и разливался трелями. Все здешние птицы начали ссориться с воробьями и Желтопузиком, которые ни на минуту не пускали их к Чику на плечи.

Виола притихла и всё глядела и глядела на Чика, а потом, задумчивая, пошла к отцу.

В комнате между тем маэстро и Коренёк вели серьёзный разговор.

— Надо собрать свирельцев и передать доктору Гематогену серебряные почки, — сказал Коренёк.

Маэстро в задумчивости потеребил бородку:

— О, я готов протрубить сбор!.. В первые годы, когда разлука с друзьями казалась невыносимой, мне не раз приходило в голову созвать их тромбиной, чтобы вместе возвратиться в Свирелию. Но, говорил я себе, надо ждать вестей от Граната... Виола, дочь моя, поскорее неси мою тромбину!..

Тромбина стояла в углу комнаты. Видно, долгие годы к ней никто не прикасался, и она густо покрылась пылью. Сильное горло тромбины было заткнуто пробкой, а в слабом устроился паук со своей семейкой.

Виолка разогнала пауков и вынесла трубу из комнаты.

— Стоит подудеть в сильное горло, и все свирельцы, как далеко бы они ни находились, придут сюда! — горячился Тромбус. — Сейчас я ка-ак дуну!.. Это мой долг — ведь я глашатай!..

Братья вывели маэстро на крыльцо, старик вынул пробку из сильного горла тромбины, приосанился и, собравшись с силами, дунул.

Труба издала неуверенный звук, словно пробуя силу, а потом голос её стал громким и звонким.

Тромбина пела, и песня эта летела в дальние страны, звала свирельцев на родину.

Глава пятая.

СВИРЕЛЬЦЫ ГОТОВЯТСЯ К ПОХОДУ

Целый день по очереди дудели в тромбину маэстро и братья. И ещё два дня дудели они. А через три со всех концов света стали прибывать свирельцы.

Оркестр явился в полном составе — с трубами, свирелями и барабаном. Музыканты за это время выросли и возмужали, превратившись из свирельчат в бравых свирельцев. Как и прежде, они держались все вместе и были в отличном настроении.

Прибыл из соседней страны учитель Минус и привёз свирельское знамя с серебряной веткой, которое он бережно хранил все эти годы.

Приехал и доктор Гематоген. К этому времени он стал известным профессором и пользовался большим почётом.

Пришли три друга, Шишка, Стружка и Мушка, с полными рюкзаками за плечами и молотками в руках. Они тоже выросли, стали учёными людьми и мечтали отправиться в какую-нибудь экспедицию.

Явился садовник Грушка и привез с собой лесника Хвойку. Старик был полуглухой и так плохо видел, что пытался прикурить от рыжего хохолка Коренька.

Приехал изобретатель Фитилёк на Осечкином мотоцикле с прицепом. Поломанную в баррикадных боях Осечкину коляску Фитилёк отремонтировал, и теперь она была доверху чем-то наполнена.

Прибыл милиционер Гарпун со своим приятелем Лягушонком. Лягушонок, хотя и стал взрослым, по-прежнему любил возиться в воде. Только всё это время он уже делал не игрушечные запруды, а научился строить большие каналы. А Гарпун... Бедный Гарпун! Он был на костылях, раненая щека его была голой, и бакенбарда-мочалка со здоровой щеки свисала одиноко и сиротливо. Но как и прежде, Гарпун браво пыхтел изогнутой трубкой, лихо сдвигал на затылок бескозырку-блин, а грудь его под старой милицейской курткой обтягивала полосатая тельняшка.

Пришли к Тромбусу ещё много незнакомых людей, которые услыхали зов тромбины и захотели узнать, что происходит.

Как всегда при встречах после долгой разлуки, здесь было много жарких объятий, радостных восклицаний и длинных, как годы в разлуке, воспоминаний. Не обошлось, конечно, и без слёз.

Маэстро Тромбус взялся было сыграть на розовой скрипке отрывок из «Победной симфонии». Но ему пришлось прервать игру — от всего пережитого он едва держался на ногах. Профессор Гематоген заставил маэстро выпить свежую микстуру из трав и немедленно лечь в постель.

Как в былые времена, слово взял лучший свирельский оратор, учитель Минус. Он по-прежнему любил произносить речи, годы не убавили его словоохотливости.

— Друзья, наконец мы снова вместе, чтоб идти спасать родину. Каменные чудовища покинули нашу страну, и она пустынна. Мудрец Гранат прислал нам почки с серебряного дерева. Теперь, — Минус многозначительно пошевелил поднятым пальцем, — теперь дело за профессором Гематогеном. Как только он изготовит из почек целебные пилюли, мы отправимся в Свирелию...

— Когда он их изготовит?! — закричали свирельцы. — И так целых семь лет ждали...

— А ждать-то зачем? — раздался вдруг хриплый голос Гарпуна.

Все посторонились, пропуская вперёд бывшего милиционера, а он откашлялся, пригладил свою единственную бакенбарду-мочалку и сказал:

— Ждать-то, говорю, профессорских пилюль для чего?.. Тысяча чертей! Булыганец может напасть, когда оживим Серебряную рощу, когда опять захочется ему серебряных дубинок... Раньше не нападёт! А мы пока делами займёмся... Время-то выиграем! Гром и молния! Выступать в поход надо теперь же!

Свирельцы оживились, предложение бравого вояки всем пришлось по душе.

Гарпуна поддержал его приятель Лягушонок.

— В Свирелии нет воды, надо откопать реку Свирельку и немедленно развернуть строительные работы, — сказал, будто дал распоряжение, Лягушонок, Он любил покомандовать, и это у него получалось.

— А я буду сажать деревья, чтоб скорее стало прохладно, — не желая отстать от Лягушонка, заявил Коренёк.

— Пожалуй, уважаемый Гарпун прав, — подал голос и профессор Гематоген. — Правда, среди нас много слабых здоровьем, и пилюли из серебряных почек были бы очень кстати... Но раз уж все собрались, откладывать поход не стоит. Отправляйтесь в Свирелию, а я приеду, как только сделаю из почек лекарства... Если в походе кто-нибудь заболеет, его будет лечить мой ассистент Витаминчик.

— Ни в коем случае, профессор! Без вас я в пустыню не поеду! — нервно выкрикнул Витаминчик и зябко повёл плечами.

— Удивительный вы человек, Витаминчик! — шепнул ему учитель Минус. — Во время войны вы пересиливали свою боязливость, а теперь опять, как огня, боитесь всего неизвестного...

А Гематоген только с укором посмотрел на своего ассистента, протёр запотевшие очки и, помолчав, сказал решительно:

— В конце концов, поедем все вместе! Я и там могу работать,..

— Что ж, — согласился учитель Минус, — выступим в поход теперь же, я и сам рад этому... А Булыган к нам скоро не придёт...

— Если и нападёт булыганец, тоже врасплох не застанет, — воинственно пыхнув трубкой, скова заявил Гарпун. — Пока мудрец Гранат мудрил над серебряным кустом, мы тоже не сидели сложа руки... В случае чего — продержимся! — И Гарпун распахнул милицейскую куртку, чтоб все увидели под ней морскую тельняшку.

— С волшебными пилюлями кто хочешь пойдёт воевать, а вот мы возьмём да и пойдем без всяких пилюль!.. В молодости ведь повоевали, теперь небось умней стали... — загалдели свирельцы.

Гарпун многозначительно посмотрел на Лягушонка.

Лягушонок, видя, что все взоры обратились к нему, принял важный вид и сказал:

— Дело вот в чём. Камни, раскалённые на солнце, боятся холодной воды... От воды они трескаются... На булыганцев надо действовать водой, за это я голосую двумя руками!

— Что ж, пожалуй, предложение дельное, — поддержал Лягушонка Гематоген. — С медицинской точки зрения это верно: на разгорячённые головы хорошо действуют холодные примочки... Но надо подумать, как лучше разработать эти процедуры.

— Правда, как же действовать водой? Из чего обливать? — послышались со всех сторон вопросы.

— Это пока военная тайна! Не задавайте лишних вопросов! — заявил Лягушонок, сообразив, что ему представляется случай стать самым главным. — А шифрованно эта операция будет называться... ну, хотя бы...

— Операция «холодный душ»! — вставил своё словечко Чик.

— Каждый мальчишка норовит командовать... — недовольно буркнул Лягушонок.

Но название всем понравилось. Тогда Лягушонок и Гарпун отозвали в сторону Фитилька и стали ему что-то шептать.

Фитилёк выслушал их и обещал сделать необходимую для операции аппаратуру.

— Я тоже всё это время без дела не сидел, — смущаясь, сказал он. — Привёз полную коляску удобных лёгких щитов... Будем защищаться от булыганских копий... И ещё много маленьких пик. Нужны только наконечники для них. — И Фитилёк посмотрел на трёх друзей — Шишку, Стружку и Мушку.

— Наконечники сделаем, — деловито сказал Шишка. — Алмаз — самый твёрдый камень. Он будет хорошо дробить каменные туши булыганцев.

— Мы переписывались с изобретателем Фитильком и обещали ему алмазные наконечники... — объяснил Стружка.

— У нас полные рюкзаки алмазов, мы их нашли в горах, — заверил всех Мушка.

— Хорошо, пусть будут на всякий случай, — похвалил Фитилька и трёх друзей Лягушонок. Он уже освоился в роли командира и лишь иногда поглядывал на Гарпуна, ожидая одобрения.

— А ещё, — сказал Тромбус, — на поле боя надо выстроить оркестр из свирелей, и...

— Ну уж! На войне — свирели!.. — перебил Лягушонок. — Боевого духа у нас и без музыки хватит!

— Я буду сочинять походные песни, — робко предложил Чик.

— Послушайте! — не сдавался маэстро. — Ведь наши враги — это люди с окаменевшими от зла сердцами... У нас есть волшебная скрипка, ока поёт голосом серебряного дерева. Может быть, музыка подействует на врага...

— И скрипка и музыка на войне не нужны, — сказал старый солдат Гарпун.

Тромбус умолк, прижав пальцы к вискам. Он был слишком слаб, чтоб затевать спор.

Немедленно начались хлопоты и сборы. Все газеты и радио обратились к жителям других стран, чтобы они помогли свирельцам. Отовсюду двигались тракторы, экскаваторы и бульдозеры. Машин этих набралось столько, что все гаражи и склады страны оказались битком набиты.

Из некоторых стран в подарок свирельцам прислали даже осликов и верблюдов: раз уж Свирелия — пустыня, должны же в ней быть верблюды!

Мешки с семенами для будущих лесов и мешки с хлебом грузили на верблюдов и на машины. Одним словом, готовились к походу вовсю.

И, конечно же, Фитилёк сделал к сроку то, что обещал, для операции «холодный душ». Он ни на шаг не отходил от какого-то ящика, прикрытого чехлом, и поправлял чехол то там, то здесь.

— Что у тебя там? Приоткрой хоть уголок! — приставали к изобретателю свирельцы.

— Отойдите в сторону! Сказано — военная тайна! — отрезал Фитилёк, подражая Лягушонку.

Наконец приготовления окончились. Все собрались, чтоб проститься с теми, кто оставался.

Не взяли в поход Тромбуса и Гарпуна.

Сперва Гарпун сердито стучал костылями, уверял, что он и одноногий сумеет хорошо воевать, и хриплым голосом призывал в свидетели тысячу морских дьяволов. Но потом вдруг затих, махнул рукой и грустным голосом назвал себя «несчастным калекой». Бедный Гарпун, легко ли ему было — ему, старому бравому вояке!

Маэстро Тромбус тоже был опечален до слёз, и профессор Гем утешал его как только мог:

— И вам тоже нужен покой, участие в походе пагубно отразится на вашем здоровье. Обещаю, как только обработаю почки серебряного дерева, я вылечу и Гарпуна, и вас, и вы вернётесь на родину. Пока же — полный покой.

— Хорошо! — покорно кивнул Тромбус. — Пусть тогда вместо меня едет Виолка. Она хоть и маленькая, но сможет быть вам полезной.

— Только детсада нам не хватало в походе! — проворчал Лягушонок.

Виолка мигом очутилась около верблюда и стала подпрыгивать, пытаясь взобраться на него. Но верблюд был очень большой, а Виолка — маленькая. Она оглянулась на Лягушонка, который оказался поблизости, в надежде, что он подсадит её, но Лягушонок с пренебрежением посмотрел на неё и показал ей спину.

Девочка хотела обидеться, но потом опять стала подпрыгивать, и так подпрыгивала бы ещё долго, если бы не появился Чик со стулом. Он подставил стул, и Виолка влезла на верблюда, благодарно взглянув на Чика.

А маэстро в это время говорил учителю Минусу:

— Я не уверен, увижу ли снова родину, может быть, и не доживу до такого счастья... Возьмите от меня хотя бы вот это... — И, нервно подмаргивая, он протянул учителю свёрток нот — «Победную симфонию».

Потом маэстро торопливо засеменил к сидящей на верблюде Виолке. Все терпеливо ждали, каждый понимал, как нелегко несчастному отцу разлучаться с единственной дочерью.

Но отец и дочь, кажется, вовсе не предавались прощальным нежностям. Тромбус деловито говорил что-то, а Виолка в ответ кивала бантом.

Любопытный Лягушонок приблизился было к ним, делая вид, будто хочет осмотреть верблюда. Но маэстро уже в последний раз обнял дочь и отдал ей футляр с розовой скрипкой.

— Возьми ноты у учителя и каждый день упражняйся! — шепнул он на прощанье и отошёл от Виолкиного верблюда, который был не в духе и намеревался плюнуть в доброго маэстро.

— Прощайте! Добрый вам путь! Привет родине! — дрожащим голоском выкрикивал Тромбус, страдальчески подмаргивая.

А Гарпун дымил своей трубкой так яростно, что скоро из-за дыма все потеряли его из виду.

Глава шестая.

КАК СВИРЕЛЬЦЫ ДВИНУЛИСЬ В ПОХОД И ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПУСТЫНЕ

Впереди двигались грузовики и бульдозеры, за ними шёл отряд трудолюбивых осликов, а замыкал шествие караван верблюдов, с удовольствием переваливающих с бархана на бархан.

Возглавлял караван важный двугорбый верблюд. За его хвост был привязан второй верблюд, за хвост второго — третий, и так весь караван — будто цепочка. Только трёх молоденьких верблюдов не стали привязывать, и они, шагая в хвосте каравана, могли беседовать друг с дружкой и резвиться.

На первом верблюде-вожаке мирно восседали Коренёк и Лягушонок. А ведь сначала из-за этого верблюда они чуть-чуть не поссорились.

Первым вознамерился взобраться на верблюда Коренёк, но к нему подскочил Лягушонок.

— Я — главный строитель Свирелии, я должен ехать на первом верблюде! — напустился он на Коренька, намереваясь попросту столкнуть его с верблюда.

— Зато я — главный лесовод, меня послал сам Гранат! — закричал в ответ Коренёк.

Они долго размахивали руками и спорили, кто из них главнее, пока в спор не вмешался рассудительный Минус.

— Ну что вы, маленькие, что ли! — сказал он с укором и удивлённо добавил: — И из-за чего, собственно, ссора? Один будет командовать строительством канала, другой — посадкой леса. Значит, оба вы главные, так и садитесь на первого верблюда вдвоём.

Коренёк и Лягушонок простили друг другу обиды и взобрались на верблюда-вожака. Каждый из них по очереди сидел то между горбами, то на хвосте, и спорить больше было не о чем. Наоборот, скоро выяснилось, что Коренёк и Лягушонок очень похожи, оба люди деловые, силачи и любят поворчать. Не удивительно, что они быстро подружились.

Ехать на верблюдах хотелось всем, но всем мест не досталось. Минусу, Грушке и ещё кое-кому пришлось ехать на осликах и в кабинах грузовиков. Оркестр занял весь кузов самой большой машины. Хвойка сидел в кабине и бережно придерживал на коленях рюкзак Коренька, где были спрятаны мешочки с материнской землёй и эликсирными порошками.

Чик верхом на Аргамаке ехал то около одного верблюда, то около другого, стараясь держаться подальше от Коренька. Он что-то строчил в свою записную книжку и звонко распевал песни собственного сочинения. Оркестр аккомпанировал ему, а участники похода дружно подхватывали припев. На плечах Чика и на спине Аргамака бесцеремонно хозяйничали семь воробьев. Чем дальше в пустыню, тем меньше встречалось птиц. И хотя воробьи были крикливы и драчливы, хотя они беспокоили Чика и его Желтопузика, Чик всё равно любил их.

— Развёл тут птичий базар! — не упустил случая поддеть Чика Лягушонок.

Но когда на него никто не смотрел» Лягушонок забывал важничать и, наблюдая, как хорохорятся и шумят воробьи, тоже усмехался.

На последнем в цепочке верблюде ехала Виолка, позади неё уже бежали только три друга-верблюжонка, нагружённые мешками и баками с водой. Присматривать за верблюжатами поручили Шишке, Стружке и Мушке.

Бойко шагая по песку, верблюжата вслух мечтали о том, как хорошо было бы прогуляться на свободе и полакомиться вкусными колючками. Ведь верблюжата выросли в зоопарке и отродясь не видели настоящей пустыни.

— Вы везете важный груз, — строго сказал Шишка, услыхав их разговор.

— Только не потеряйте мешки и не разлейте воду, — попросил Стружка.

— Надеемся, на вас можно положиться, — добавил вежливый Мушка.

Дав наставления верблюжатам, Шишка, Стружка и Мушка заговорили о своих делах. Они то и дело останавливали осликов, подбирали разные камешки и рассовывали их по рюкзакам.

Караван шёл через страны, что лежали по соседству со Свирелией, и тоже превратились в пустыню.

Было так жарко, будто здесь собрали самые горячие пески со всех пустынь света, но поход проходил довольно весело. Даже Виолка переносила жару терпеливо, и только одно чрезвычайно раздражало ее — что в пустыне много пыли.

— Какая гадость! — тихонько говорила она, брезгливо отряхиваясь, и, дёргая Фитилька за рукав, просила его изобрести пустынный пылесос.

Услышь эти слова Лягушонок, бедной Виолке не спастись было бы от его насмешек!

Только Гематоген был задумчив и печален. Поход в Свирелию, неожиданная весть от Граната, которого он считал погибшим, — всё это взволновало старого профессора. Покачиваясь на верблюде, он слушал шуршание песков и думал о тех временах, когда был молод.

Иногда Гематоген отвлекался от грустных размышлений — ему то и дело приходилось посматривать на песок, чтоб верблюд не наступил па змею или ядовитого паука.

Один раз свирельцам повстречался даже удав. Он хотел наброситься на ослика, но Коренёк тут же уложил его на месте из Осечкиного ружья.

— Развелось змей — шагу не сделаешь! — ворчал Лягушонок.

— Как жить и работать в таких условиях! — стонал Витаминчик.

— Сколько всякой нечисти нанесли булыганцы, — бормотал профессор. — Теперь людям и животным каждую минуту будет грозить смерть.... А ведь змеиный яд лечебен... Гм... Надо что-то придумать...

Он поднёс к глазам ладонь козырьком и, прищурившись, посмотрел туда, где ехала машина с нарисованной на боку чашей со змеёй. На машине была нагружена разная аппаратура для походной лаборатории и больницы. В кузове сидели Витаминчик и сестричка Ампулка. Ампулка прижимала к груди санитарную сумку с красным крестом и заботливо придерживала ящик с аппаратурой. Витаминчик, обвязав голову носовым платком, чтобы не случился солнечный удар, то и дело подносил к носу флакончик настойки из трав и громко чихал.

Профессор усмехнулся, поудобнее устроился на своём верблюде и незаметно для самого себя задремал.

Наступила ночь, экспедиция стала располагаться на отдых.

— Есть древний обычай пустыни — ложась на песок, окружать себя шерстяной верёвкой, — сказал учитель Минус. — Колючий верёвочный забор будет отпугивать ползучего гада...

Свирельцы достали из багажных тюков верёвки, разложили их кольцами и каждый улёгся в серединку кольца. Чику не хватило верёвки, и вместо неё он окружил себя Желтопузиком.

До утра по пустыне разносилось дружное похрапывание. Только добрая сестричка Ампулка не сомкнула глаз — по просьбе Витаминчика она за одну ночь связала ему шерстяные носки до самых колен, и Витаминчик, решив спасаться в этих носках от «ползучего гада», не расставался с ними до конца похода.

Утром огромное солнце выплывало из-за барханов, вечером тонуло за ними. Семь дней продолжался поход.

Лягушонок время от времени доставал из сумки карту и, послюнявив карандаш, отмечал на ней путь.

— Мы следуем правильным курсом, — сказал он однажды. — Скоро будет Свирелия.

Но не успели свирельцы ступить на землю своей родины, как им навстречу вырвался столб пыли и песка, а сквозь пыль обозначилось длинное, кишащее змеями туловище Ядозуба. По приказу Булыгана, он охранял границы Свирелии и, завидев людей, качал старательно работать хвостом. Подползти близко к свирельцам он боялся и только пылил и пылил издалека.

Но никто не испугался Ядозуба. Лишь воробьи, всегда такие храбрые, вдруг забеспокоились и полетели было прочь, что-то чирикнув Чику на прощанье.

— Куда же вы, воробушки! — позвал их Чик. — Разве я дам вас в обиду?.. Не бойтесь!

Воробьи тут же вернулись, наперебой крича обрадованному Чику:

— Нич-ч-ч-чего мы не боимся!..

— Пожалуй, не мешает выпить по кружке воды, подкрепить силы, — предложил рассудительный Минус.

— Караван, стой! Все к баку с водой! — крикнул Лягушонок.

Свирельцы столпились вокруг машины, где стоял большой бак, и стали пить, а капли падали на песок и шипели, как на раскалённой сковородке.

Коренёк прицелился было в Ядозуба, но тот успел отползти подальше и стал бить, крутить хвостом с такой силой, что поднялся ураган.

— О, горе мне! — воскликнул вдруг Гематоген, от которого никто ещё не слыхал ни одной жалобы. — Я потерял очки и теперь не смогу работать!..

Он растерянно мигал воспалёнными веками и готов был заплакать от огорчения.

Все принялись искать профессорские очки.

А Ядозуб тем временем не зевал и подкрался к трём верблюжонкам.

Один верблюд вёз два запасных бачка с водой, другой — два мешка с семенами деревьев, которые свирельцы собрались посадить в пустыне, а третий, самый молодой верблюжонок, — два небольших тюка с еловыми шишками, чтобы тоже посадить их и чтобы опять в Свирелии росли ёлки.

Зоопарковские верблюжата не привыкли возить груз, да ещё по жаре. Они отстали от каравана, плелись, еле передвигая ноги, и сердито отплёвывались.

— Ах, я больше не могу! — сказал верблюжонок, который вёз бачки с водой, и со стоном упал на песок, расплёскивая воду.

— И я! — жалобно откликнулся второй и опустился рядом с приятелем.

Третий, самый молоденький, молча растянулся на песке и закрыл глаза.

Ядозуб, увидев, как из бачков полилась вода, стал в ужасе мести своим мощным хвостом с метёлкой, нагонять песчаные горки и засыпать воду вместе с верблюдами, баками и мешками. И там, где только что лежали три обессилевших верблюда, поднялись три бархана, точь-в-точь такие, какими рябит вся пустыня. Покончив с этим делом, Ядозуб, поднимая вихри пыли, пополз в Булыганию, к своему повелителю.

— Ну куда, куда они могли запропаститься! — страдальчески повторял Гем, имея в виду потерянные очки.

Трудно сказать, сколько времени потратили бы свирельцы на поиски профессорских очков, если бы не Желтопузик. Чик шепнул ему что-то, Желтопузик заскользил по песку туда, где недавно прошёл караван, и скоро вернулся с очками.

От души порадовавшись вместе с профессором, свирельцы хотели было двинуться дальше, но тут обнаружилось, что пропали три верблюжонка.

— Сбежали-таки!.. Ну, это им даром не пройдёт, пусть только появятся! — сердито пообещал Шишка.

— Они только прогуляются и вернутся, — пробовал заступиться за верблюдов Стружка.

— Мы сами виноваты, что недосмотрели, — тихо заключил Мушка.

— Могут погибнуть запасные баки с водой, — проворчал Лягушонок. — Нечего и надеяться, что бездельники не расплескают её!..

— Лишь бы не потерялись мешки и тюки с семенами, — забеспокоился Коренёк. — Правда, я их крепко увязал, но вдруг верблюжата начнут прыгать и рассыплют их... Хорошо ещё, что не погрузил на них эликсирные порошки и материнскую землю... Они у Хвойки, Хвойка их сбережёт...

— И всё случилось из-за моих очков! — сокрушался профессор Гематоген и нервно хрустел пальцами, хотя сам терпеть не мог этой привычки. — Что же теперь делать?

— Надо поехать за ними, — твёрдо сказал Шишка.

— Может, они сами догонят нас? — неуверенно предложил Стружка.

— Сами потеряли, сами и разыщем, — решил совестливый Мушка.

Три друга вскочили на своих осликов и повернули назад.

— Не потеряйте компас и не заблудитесь! — крикнул им вдогонку Лягушонок.

Глава седьмая,

О ТОМ, КАК СВИРЕЛИЯ СТАЛА ОЖИВАТЬ

— Постойте! — сказал вдруг Лягушонок и повёл носом принюхиваясь. — Я чувствую запах воды. Если верить карте, как раз здесь протекала наша Свирелька... Тут и разобьём лагерь! Надо вырыть колодец, а я тем временем подумаю, что делать дальше.

Он очертил сапогом место, где надо рыть колодец, поставил в сторонке походную палатку и разложил перед собой карты и чертежи. Изучая их, Лягушонок старательно накручивал на палец чуб — это помогало ему думать.

— Вырыть колодец?! Это пустяки! — заявил Коренёк, очень довольный тем, что ему представляется случай показать свою силу. — Я это сделаю один!

Схватив лопату, Коренёк принялся копать в том месте, которое очертил Лягушонок. Из ямы вылетали целые груды песку и огромные камни, и скоро стал виден лишь огненный чуб Коренька.

— Глядите, какой скорый на руку! Силач! — восхищённо переговаривались свирельцы.

Коренёк слушал похвалы, но продолжал копать с равнодушным видом.

А ещё через некоторое время из колодца послышалось :

— Я вижу воду!

Свирельцы подбегали к колодцу, заглядывали внутрь и, облизывая потрескавшиеся губы, кричали друг другу:

— И правда — вода!

Потом, по старинной свирельской привычке, все выхватили из карманов запылившиеся свирели и заиграли давно забытые плясовые, сочинённые Тромбусом.

— Спустим в колодец на верёвках вёдра, а вытягивать их будут верблюды, — распорядился Лягушонок.

Но спускать вёдра не пришлось — вода в колодце прибывала так быстро, что Коренёк, который ещё не успел выбраться наверх, чуть не захлебнулся.

— Прекрасно! — суровым голосом начал было Лягушонок. — Возможно, это и есть Свирелька. Она скрылась в землю, чтоб не погибнуть... — И, внезапно отбросив серьёзность, Лягушонок закричал вовсё горло: — Ура, ура! Да здравствует вода!

— Да здравствует прекрасная свирельская река! — хором ответили ему остальные.

А вода тем временем стала переливаться через края колодца и растекаться по сторонам. Она размывала песок и устремлялась в одном направлении, в глубь пустынной страны. Лягушонок не ошибся: колодец был вырыт как раз у старого русла Свирельки.

Свирельцы без промедления бросились в прохладную воду, начали плавать и нырять, брызгаться и хохотать.

Олень Аргамак, ослики и даже верблюды последовали примеру свирельцев.

— Внимание! — закричал Лягушонок, вынырнув из воды. — Предлагаю отмечать этот день как праздник воды!

— Отличная мысль! — откликнулся учитель Минус, перед тем как нырнуть.

— Хорошо придумано! Пусть будет праздник воды! — весело загалдели все.

Накупавшись, свирельцы стали загорать и заниматься каждый своим делом. Чик листал записную книжку и шептался с воробьями. Ампулка протирала запылившиеся микроскопы и шприцы. Витаминчик, натягивая до самых колен свои шерстяные носки, думал только о том, как бы ему выйти из всей этой истории целым и невредимым. А Гематоген ковырялся в песке, отыскивая змеиное гнездо, чтоб приметить его на всякий случай. Минус устроил из рубашки навес от солнца и читал книжку. Виолка вплетала в косички новые ленты и, старательно поплевав на бумажку, налепляла её на нос, чтоб нос не пострадал от солнца. Старый Хвойка, собрав вокруг себя слушателей, рассказывал, сколько, бывало, тут, в прибрежном лесу, водилось разного зверя и птицы. А садовник Грушка, щупая горячий песок, сокрушался, что, ох, нескоро ещё свирельская земля станет родить крупные яблоки и сочные персики. Коренёк после трудов праведных храпел в палатке Лягушонка. А сам Лягушонок всё ещё барахтался в воде.

Вдоволь отдохнув, свирельцы собрались у палатки Лягушонка — каждому не терпелось узнать, что делать дальше.

Лягушонка не было.

— Где же начальник стройки? — волновались свирельцы.

Наконец появился Лягушонок собственной персоной.

— Я здесь! Не дадут человеку разок искупнуться! — проворчал он.

 — Ну, мы ждём! Скорей говори, что теперь делать! — нетерпеливо загалдели свирельцы.

Лягушонок важно уселся, развернул свои карты и стал водить по ним пальцем.

— Направо от Свирельки есть глубокий овраг, — сказал Лягушонок и пометил на карте овраг красным крестиком. — Из этого оврага мы сделаем озеро, а потом — Свирельское море...

-- Ура! — закричали все. — Будем кататься на пароходах и на лодках!

— Тихо! — прикрикнул Лягушонок и хотел постучать карандашом по столу, но стола не было, ион постучал во чьей-то голове. — Пока что работайте засучив рукава!.. Выроем от Свирельки каналы, чтоб везде была вода. Взгляните сюда, — снова указал он на карту и нарисовал на ней тут и там ещё семь красных крестиков.

Потом Лягушонок соединил крестики красными линиями — и на карте получились каналы.

— Отлично придумал! — похвалил Лягушонка Минус.

— Каналы каналами, а когда же роща? — раздался вдруг обиженный голос Коренька.

— Сам же сказал — без прохлады рощу не оживить! — отвечал Лягушонок.

Все засучили рукава, как велел Лягушонок, и приготовились копать каналы.

А Коренёк уселся на Аргамака — на верблюде-вожаке теперь разъезжал только сам Лягушонок — и решил наведаться в Серебряную рощу.

Печальная картина открылась Кореньку.

Ядозуб своим хвостом с метёлкой намёл в рощу семена кактусов и колючек, и теперь эти зловредные растения впивались в тела деревьев, затягивали на них петли, чтоб никогда не поднялись серебряные деревья.

— Я вам покажу! — закричал Коренёк.

И загулял его топор. Разжимали корявые лапы колючки, шипя, отваливались от серебряных деревьев злые кактусы, а из-под кактусов выползали гадюки и кобры.

Коренёк схватил ружьё — хорошо, что оно было у него с собой! — и стал стрелять в змей. А тех, которые хотели незаметно уползти, догонял и затаптывал Аргамак.

Коренёк оглядел каждое деревце. Только у семи из тридцати трёх деревьев стволы уцелели, а остальные были изгрызены колючками, истёрты в труху.

— Совсем погубили рощу эти колючки! — воскликнул Коренёк и вспыхнул от досады всеми веснушками. — Чего доброго, теперь их и эликсирами не спасёшь...

Он велел Хвойке и Грушке посадить вокруг рощи тридцать три тополя и тридцать три сосны.

— Мало воды — вот беда, — вздыхал старый Хвойка.

— Скорей бы построили каналы да пустили в них воду из Свирельки, — добавлял Грушка. — Без воды какой сад-огород? Цветники развёл, а чем поливать? Хоть бы старые мои кости заломило к дождю... Нет, не ломит... Не бывать дождю!

Лягушонок тем временем изо всех сил старался показать себя. Он деловито сновал около бульдозеров и всяких машин и проверял, правильно ли роют каналы, или носился от одного канала к другому на своём верблюде-вожаке.

Наконец самый главный канал был готов. Лягушонка прямо-таки распирало от гордости, он ходил взад и вперёд по берегу и, размахивая руками, командовал, где надо напоследок подправить шлюзы.

Потом из Свирельки в канал пустили воду, вода наполнила овраг, и получилось Свирельское море. А ещё немного погодя от главного канала во все стороны Свирелии потянулись каналы поменьше и совсем маленькие канальчики.

Глава восьмая.

КАК СВИРЕЛЬЦЫ СПАСЛИСЬ ОТ ЗМЕЙ

В своей пустынной стране свирельцы повстречались с новыми жителями, которых в прежней Свирелии не было. Теперь здесь жили мыши Прыгуны и ящерицы. Прыгуны были глазастые и смешные, и Чик с Виолкой сразу же подружились с ними. А ящерицы днём отсыпались, а по вечерам заползали в палатки и хором кричали что-то похожее на «гек-гек», прося угощения. Потому их и прозвали Гекконами. Этот хор, похожий на лягушачий, приводил в восторг музыкальную Виолку. Когда же такая музыка всем надоедала, Желтопузик нападал на какого-нибудь Геккона и откусывал ему хвост — не по злобе, конечно, а просто, чтоб одёрнуть попрошайку. Желтопузик знал, что у Геккона скоро отрастёт новый хвост, ещё лучше откушенного.

Мыши Прыгуны и Гекконы никому не мешали, наоборот, с ними свирельцам было веселей. Зато гадюки и кобры доставляли немало хлопот.

Однажды, когда рыли в песке ямки и сажали деревца, старый Хвойка со следу угодил лопатой в гнездо, где спала кобра. Кобра поднялась, надулась и... плюнула в Хвойку ядом. Хвойка успел отвернуться, но несколько брызг яда всё же угодили бедному старику в глаз.

— А-а-а, мои глаза! — горестно вскричал он. — Теперь я стану совсем слепой!..

Витаминчик, услыхав об этом происшествии, поспешно снял носок и собрался было натянуть его на голову, чтоб спасти от змей глаза, но Гематоген строгим голосом остановил его:

— Оставьте в покое носки, Витаминчик, и немедленно подайте мне спирт!

Семь дней подряд профессор промывал Хвойкин глаз спиртом. Не очень приятно, когда глаза моют спиртом, — щиплет сильней, чем от йода, но бедный Хвойка терпел.

Воевать со змеями взялись Аргамак и Желтопузик. Они совсем потеряли покой и только и знали, что охотиться за змеями. Олень расправлялся с кобрами, затаптывая их копытами, а Желтопузик поедал живьём несметное количество гадюк. И удивительно, это ни капельки не вредило его здоровью. Наоборот, Желтопузик даже заметно растолстел.

Однажды Ник встретил в пустыне птицу с длинными ногами и длинным-предлинным носом.

— Приручу её, и будет она помогать Желтопузику и Аргамаку, — решил Чик.

Так он и сделал. И правда, длинным клювом птица ловко выковыривала из песка змей, а потом убивала их сильными ногами.

Но недолго она охотилась на змей.

— Аргамак и Желтопузик и без неё справятся — сказал начальник стройки Лягушонок и увел к себе длинноносую птицу.

Он приставил её к своей особе и назвал Секретарём. Птица научилась обмакивать длинный клюв в пузырёк с чернилами и стала вести всю канцелярию. Может быть, Лягушонок и прав — какой же это начальник, если у него нет секретаря!

Но Аргамак с Желтопузиком не могли уничтожить всех змей, как ни старались, — змеи прятались в песке и, если на них нечаянно наступали, кусались. От их укусов уже погибло три ослика и два верблюда.

— Так продолжаться больше не может! — нервничал профессор Гематоген. — Надо ловить змей и делать всем прививки от змеиных укусов... Сам я занят, у меня — пилюли... А мой ассистент Витаминчик...

Профессор стремительно прошёлся взад и вперёд, развевая полами халата, потом протёр носовым платком очки и, строго поблёскивая ими в сторону Витаминчика, сказал:

— Вот что, Витаминчик, мне нужен наконец настоящий помощник, а вы всего на свете опасаетесь и ничего полезного за всю свою жизнь не придумали. Боитесь всякого нового дела, боитесь змей... И эти ваши нелепые носки!..

Витаминчик поёжился, но ничего не ответил, только стоял, переступая с ноги на ногу, и краснел. Потом он ушёл в свою палатку, и, затаившись там, тоже краснел и дрожал, и то снимал, то снова натягивал носки.

Всю ночь Витаминчик не сомкнул глаз, всю ночь напролёт размышлял: может ли он исправиться или правда он конченый человек и надо ему бежать от стыда куда глаза глядят?

На рассвете следующего дня кое-кто из свирельцев видел, как бледный Витаминчик на цыпочках прокрался в больничную палатку, где Гем всегда работал с серебряными почками, и вышел оттуда с санитарной сумкой на плече. Сложив и взяв под мышку свою палатку, Витаминчик стянул с ног шерстяные носки, прихватил какой-то мешок и с решительным видом устремился в пустыню.

Незадачливый ассистент Гематогена исчез, ни с кем не попрощавшись.

Ампулка плакала над брошенными шерстяными носками, Гем возился с очками и бормотал, что нельзя было так обижать Витаминчика, а Лягушонок спокойно объяснял всем, что Витаминчик пошёл искать работку полегче — и пусть!

Удалившись от всех, Витаминчик разбил палатку, достал из мешка палку с рогулькой на конце, сел на песок и, бледнея и вздрагивая, стал ждать, когда приползёт змея. А потом растянулся на песке и, сжимая в руке палку, нечаянно заснул — ведь всю ночь Витаминчик глаз не сомкнул из-за тревожных мыслей.

Спал он мёртвым сном, а когда открыл глаза, то увидел, что на груди его, свернувшись кольцом, дремлет гадюка. От ужаса Витаминчик перестал дышать, а сердце его заколотилось с такой силой, что змея стала подскакивать на его груди и, конечно, проснулась.

Гадюка пристально посмотрела Витаминчику прямо в глаза, сердито зашипела и показала чёрный раздвоенный язык. Тут уж Витаминчик завопил не своим голосом и от страха ударил змею так сильно, что она отлетела в сторону. Потом он вскочил и бросился бежать, а змея, наверно, оглохнув от Витаминчикиного крика, поспешила зарыться в песок и улизнуть в другую сторону.

Убежав подальше, Витаминчик перевёл дух и сказал:

— Но ведь не затем я пришёл в пустыню, чтобы опять бояться...

Он подышал поглубже, приободрился и отправился искать свою палатку.

Шёл он и вдруг видит: на песке лежит кобра. Опять от страха запрыгало Витаминчикино сердце, но он кое-как унял его, прицелился и придавил кобре рогулькой затылок. Одной рукой Витаминчик схватил кобру за горло, другой — за хвост. Змея лениво изгибалась: она разомлела на солнце.

Витаминчик даже загордился: а ну, кто ещё из свирельцев умеет ловить змей!

Но тут кобра пришла в себя, тонко свистнула и начала вырываться. Она с силой рванула хвост, закинула его Витаминчику на шею и, накручивая кольца, стала его душить.

Тут бы и конец пришёл отчаянному ассистенту Гематогена! Но Витаминчик не растерялся и обеими руками изо всех сил сжал кобре горло.

Полузадушенная змея разинула пасть и ослабила кольца. Витаминчик немедля оторвал её от себя и отшвырнул на песок. Очнувшись, кобра уже и не подумала нападать на храброго Витаминчика, а быстро спряталась в норку.

Витаминчик еле держался на ногах, но всё же грозно сказал кончику хвоста, что торчал из норы:

— Был бы у меня мешок — не уйти бы тебе!

Кое-как добрался Витаминчик до своей палатки и сладко проспал всю ночь, не ведая ни страха, ни опасений.

На другой день Витаминчик отправился на охоту уже с мешком и встретился со змеёй Гремучником, у которой хвост гремел, как погремушка.

Гремучник кинулся на Витаминчика и вцепился ему в рукав рубашки. Витаминчик ловко сбросил с себя рубашку и схватил рогульку. Гремучник оставил в покое рубашку и снова намеревался кинуться на Витаминчика. А тот — эх, видели бы его сейчас свирельцы! — начал даже дразнить змею, размахивая рубашкой перед её мордой. Змея кидалась на рубашку и кусала её, пока не выбилась из сил. Тогда довольный Витаминчик схватил Гремучника как полагается, за горло и за хвост, и посадил в мешок.

Вернувшись в палатку, Витаминчик осторожно достал змею и, надавив ей, на горло, подставил к пасти склянку. Яд Гремучника стал стекать в склянку капля за каплей.

Когда его набралось сколько надо, Витаминчик отправил Гремучника обратно в мешок, достал из санитарной сумки маленький свёрточек порошка серебряных почек — так вот зачем, оказывается, Витаминчик потихоньку заходил в палатку Гематогена! — всыпал порошок в склянку с ядом и, подражая Тему, трудолюбиво, целых три часа, растирал все это, пока не получилась мазь. Потом Витаминчик намазал мазью руку, сказал: «Э-э, будь что будет!» — и, чуть побледнев и поёжившись, сунул руку в мешок к Гремучнику...

На третий день к вечеру ассистент профессора Гематогена вернулся к свирельцам. Он нёс Ампулкину сумку с красным крестом и мешок, где сидели семь змей разных пород.

Увидев Витаминчика, свирельцы разинули рты: он был босиком и укутан в палатку — всю одежду Витаминчик растерял, дразня змей, — нос его облез от солнца и был малиновый, а весь вид — независимый и довольный.

— Профессор говорил, что я ничего полезного не придумываю, а я взял да и придумал! — весёлым голосом сказал Витаминчик. — В этом мешке — змеи! — И он дал всем послушать, как мешок шипел, свистел, гремел. — А теперь смотрите!

Витаминчик развязал мешок и засунул туда сначала обе ноги, а потом обе руки. Какой тут переполох поднялся!

— Что он делает, спасите его! — закричала Виолка .

Чик смертельно побледнел, у Коренька рыжий чуб встал дыбом, а Минус сказал: «К чему эти фокусы!» — и закурил, хотя вообще был некурящий.

Одни свирельцы лишились чувств, другие зажмурили глаза и побежали прочь, третьи бросились спасать Витаминчика.

— Без паники! — крикнул Витаминчик как ни в чём не бывало.

Он завязал мешок и, усевшись на песок, деловито пересчитал укусы — их оказалось не то семь, не то восемь.

— Вы понимаете, какой я теперь стал? Это от мази... — сказал Витаминчик и объяснил, как это у него получилась такая хорошая мазь. — Теперь нам не страшны змеи. Прошу всех подходить ко мне, начинаю мазать!

А профессор Гематоген только сдвинул очки на лоб и впал в раздумье: неужели это тот самый Витаминчик, который никогда не расставался с шерстяными носками!

Убедившись в том, что это всё-таки тот самый Витаминчик, Гематоген сказал:

— Вы просто молодец, Витаминчик, я вами очень доволен... Пока трудно сказать, что больше помогает от укусов: яд или порошок из почек. Одно ясно: мазь может пригодиться и на войне, она защитит от яда отравленных копий...

Рядом с палаткой Гема Витаминчик разбил свою палатку-лабораторию. Вход в неё был занавешен белоснежной марлей, чтобы не залетали пыль и микробы. Внутри всё сияло чистотой — Ампулка постаралась на славу! — там и тут блестели склянки с ядом. Здесь Витаминчик делал свою мазь и мазал свирельцев.

Теперь Гематоген мог спокойно, не отвлекаясь, заняться почками серебряного дерева. Он толок их в маленькой ступке, добавлял к ним то одни, то другие порошки, прокаливал на огне, смешивал с цветочными маслами, которые по каплям капал из многочисленных пузырьков.

— Мне нужно получить три лекарства, — бормотал Гематоген. — Самый ценный препарат для операции — гранатин-фортунатин — так я думаю назвать его в честь мудреца Граната... Затем мазь для лечения больных суставов и поясниц у стариков — Грушка давно жалуется на ревматизм — и пилюли для омолаживания...

Профессор то и дело скатывал круглые пилюльки и глотал их, и мазал себе коленки какой-то мазью — всё пробовал новые лекарства. И прислушивался к себе: не перестанут ли ныть больные суставы? И поглядывал в зеркало: не почернеют ли седые волосы на висках и не разгладятся ли старческие морщины?

Но нет, ничего не менялось, профессор не молодел. Суставы ныть не переставали. Один опыт за другим делал профессор, но всё безуспешно.

— Не унывайте! — подбадривал его Минус. — Ничто сразу не даётся в руки, надо трудиться...

— Раньше я ни за что не стал бы возиться с этими почками и пилюлями, — задумчиво говорил учителю Гем. — Микстуры из травки, настой из цветочных лепесточков — и готовы лекарства от всех болезней... А теперь я даже удивляюсь, какой я стал упрямый... Сам не пойму, что такое: то мучаюсь, то радуюсь. И если скажут мне: брось эту работу — ни за что не смогу!..

Гематоген протирал очки, опять надевал белый халат и опять принимался стучать в ступке, звякать пузырьками с цветочными маслами, делать новые смеси — чтоб получились наконец пилюли.

Глава девятая.

О НЕПРИЯТНОСТЯХ, СЛУЧИВШИХСЯ ИЗ-ЗА ТРЁХ ВЕРБЛЮДОВ, И О ТОМ, КАК БЫЛИ ВОЗНАГРАЖДЕНЫ ДОБРЫЕ ДЕЛА

Всю страну стали поливать из каналов, тут и там подрастал молодой лесок, и от этого делалось в Свирелии прохладнее. Но роща серебряных деревьев по-прежнему чернела печальным кладбищем.

— Скоро начнём оживлять рощу? — нетерпеливо спрашивали свирельцы.

— Быстро захотели! — сердито отвечал Коренёк, которому и самому не терпелось поскорее спасти несчастную рощу. — Вырастет густой лес, станет прохладнее, тогда и начнём! Чем торопить с рощей — сажали бы другие деревья!

Пока были семена, лесники и все свирельцы вместе с Кореньком сажали новые леса и рощи. Но вот саженцы и семена кончились, и дело остановилось.

— О чём думает главный лесовод? — горячился начальник стройки Лягушонок.

— Мешки с запасными семенами — на верблюжатах, а они сбежали... — оправдывался Коренёк, с укором поглядывая на Шишку, Стружку и Мушку, которые вернулись из пустыни без верблюжат.

— Сбежали верблюжата, — как эхо отозвался старый Хвойка. — Мне бы те семена дали, уж я бы их сберёг...

— Мы обошли всю соседнюю пустыню — верблюдов нигде нет, — деловито доложил Шишка.

— Не беспокойтесь — они нас найдут, — добавил добродушный, никогда не унывающий Стружка и почесал ухо, похожее на вареник.

— Мы виноваты — мы и поищем их ещё раз, — пообещал совестливый Мушка.

— Знать ничего не знаю! Моё дело маленькое! Чтоб работы продолжались! — бушевал Лягушонок.

Он всё-таки стал самым главным в Свирелии, и даже главный лесовод Коренёк его побаивался.

Теперь, когда стали думать о спасении Серебряной рощи, все взоры обратились к Кореньку.

Коренёк ходил по берегу канала и старательно морщил нос, собирая и снова разгоняя веснушки. За ним как тень следовал старый Хвойка в очках и со слуховым аппаратиком в ухе. Хвойка чесал рот, заглядывал главному лесоводу в глаза и сочувственно кряхтел, надеясь, что это хоть немного ему поможет... Но ничего спасительного в голову Кореньку не приходило.

— Лучшие семена пропали... И еловые шишки... — бормотал он. — Не будет теперь в Свирелии ёлок... И не будет густого прохладного леса. Не спасти нам Серебряную рощу!..

— Не спасти... Вот беда-то! — грустно вторил Хвойка и в расстройстве тянулся прикурить от огненного чубчика Коренька.

Коренёк отходил подальше и, чтоб облегчить душу, на все лады ругал верблюдов.

Из палатки показался Лягушонок. Хоть он и кричал сгоряча, что его «дело маленькое», в действительности начальник стройки близко к сердцу принял неудачу. На голове его во все стороны торчали завитки — это означало, что Лягушонок всю ночь напролёт не сомкнул глаз, стараясь найти выход из положения. Но его безнадёжно хмурый вид говорил о том, что и он ничего не придумал.

Тогда стали думать все вместе, и каждый предлагал что-нибудь не очень толковое.

Только Виолка не участвовала в споре и преспокойно упражнялась на скрипке. Ведь она дала слово отцу, маэстро Тромбусу, и старалась сдержать его, и поэтому каждую свободную минутку принималась играть.

Лягушонка это невероятно раздражало, и он то и дело пропекал девочку сердитым взглядом.

— Что это, крупнейшая стройка или детский сад? Или, может быть, музыкальная школа?.. — проворчал он и, не сдержавшись, раскричался, что весёлую жизнь ему здесь устроили, что хуже нет брать в походы девчонок!

Виолка опустила смычок, и даже банты в её косичках поникли.

— Я знаю, что делать, а теперь вот не скажу! — дрожащим от обиды голосом сказала она, спряталась за палатку Лягушонка и там дала волю слезам.

— Не размой слезами песок, не то упадёт моя палатка! — крикнул Лягушонок, услышав всхлипывания.

От грубой выходки Лягушонка всем стало не по себе, а в особенности Чику.

— Нехорошо так, — сказал он Лягушонку, сердито взмахнув ресницами. — А ещё взрослый... И начальник... И вообще Виола не какая-нибудь неженка...

— Чик-чик-чирик! — воинственно закричали на Лягушонка воробьи.

— Поду-умаешь, — растерянно протянул Лягушонок, не ожидавший отпора.

Он смерил Чика вместе с воробьями мрачным взглядом, насупился и сердито обратился ко всем:

— Так кто же придумает что-нибудь толковое?

Девочка вышла из-за палатки, не глядя на Лягушонка, отошла в сторонку и опять стала настраивать скрипку.

Лягушонок возмущённо хмыкнул, но промолчал.

— Помирись с Виолкой! — шепнул ему Чик. — И тогда она скажет, что придумала.

Виолка услыхала слова Чика, с благодарностью посмотрела на него и нерешительно произнесла:

— Ник, ты ведь дружишь с птицами... Может, птицы помогут!..

— Замечательно придумала! — воскликнул Чик. — Птицы будут носить нам семена!

— Умница! Отличная идея, — похвалил Виолку учитель Минус.

Даже Лягушонок вынужден был признать, что совет дельный.

— Могло бы это прийти в голову и тебе самому! — всё же буркнул он Чику.

— Деревьям без птиц нельзя, — сказал Коренёк. — Птицы будут клевать вредителей.

— И петь, — тихо добавил Чик.

В ту пору птиц в Свирелии не было, если не считать неразлучных с Чиком воробьев и длинноногого Секретаря из канцелярии Лягушонка.

Но как только в пустынной стране построили каналы, на песке тут и там можно было заметить звериные следы, а в небе над Свирелией иногда стали появляться птицы. Чик приучил их спускаться к озеру, они пили и купались в озере, но остаться жить в здешних местах, где ещё недавно они видели страшного Ядозуба, птицы не решались.

— Поручаю тебе поговорить с птицами, — дал Чику распоряжение Лягушонок.

— Ладно, попробую, — согласился Чик. — Пойду на озеро и дождусь там птиц.

Вместе с Чиком выразила желание отправиться на переговоры с птицами Виолка.

Придя к озеру, Чик и Виолка уселись на берегу. Они весело болтали и глядели в небо, и друг на дружку, и смеялись, оттого что денёк такой хороший и что скоро прилетят птицы.

Наконец первая стая спустилась к озеру напиться.

— Останьтесь здесь жить, птицы, помогите нам, — попросил Чик.

— Нет, мы не можем остаться, — отвечали птицы. — Тут очень жарко... И мало деревьев... И змеи...

— И ч-ч-чего они боятся! — петушились воробьи, задирая кверху хвостики. — Мы нич-ч-чего не боимся! Нам всё нипоч-ч-чём!

— Нипочём, когда вы около людей крутитесь и чужим кормитесь, — отвечали птицы, свысока поглядев на воробьев.

Они недолюбливали воробьев за их бесцеремонность и за то, что они — так считали многие птицы — любили жить на лёгких хлебах.

Воробьи сбились кучкой на плече Чика и, нахохлившись, умолкли.

— Не надо обижать воробушков, — вступился за них Чик. — Они бросили новые домики, которые я сделал для них и скворцов, и полетели со мной, чтоб мне не было скучно... Воробьи — они добрые... Живите и вы у нас, мы вас в обиду не дадим...

— Нет, нет... Мы вернёмся, когда здесь будет лес, — сказали птицы на прощанье.

Чик опустил глаза, чтобы спрятать слезы.

— Не огорчайся, Чик, подождём немножко, и прилетят другие птицы, — успокаивала его Виолка.

Заслоняя ладонями глаза от солнца, они стали опять вглядываться в небо.

Вскоре там появилась гусиная стая.

— О, это мои старые знакомые! — воскликнул Чик и стал насвистывать, зазывая гусей, и размахивать своей красной косынкой в горошек.

— Я узнал тебя, — важно сказал Чику Гусь-вожак, когда стая опустилась на берег, — Мой сын Гусёнок, которого ты спас, рассказывал о тебе. Теперь он вырос и стал вожаком другой стаи... Я давно хотел встретить тебя,.. Возьми на память вот это... — И вожак протянул Чику светлое металлическое колечко.

Чик поблагодарил Гуся и надел кольцо на палец.

— А мне это кольцо надели люди в стране, где мы зимовали... — продолжал словоохотливый вожак. — Я расскажу тебе кое-что интересное о своих путешествиях...

— Не обижайся, но... можно, я послушаю об этом потом? — остановил его Чик. — А сейчас прошу тебя: помоги нам! Принесите нам семян...

— Что ж, — ответил вожак, немного подумав. — Я верю людям и готов им услужить.

— Никого не бойтесь, люди не сделают вам плохого, — ещё раз заверил вожака Чик.

А воробьи с уважением поглядели на вожака и чирикнули, подтверждая слова Чика.

С тех пор гусиные стаи стали делать большие перелёты и приносить в Свирелию семена разных деревьев. Это было нелегко — в клюве умещалось не больше трёх семечек, а летать за ними приходилось так далеко, что гуси не раз опускались на отдых.

И опять, как давным-давно, когда Коренёк был ещё маленьким, они вдвоём с Хвойкой сажали деревца.

Старик кряхтел и часто разгибал спину, чтобы отдышаться.

— Нет от меня, старого, толку, вот беда! — сокрушался он, снимал шапку и краснел до самой макушки. — Мне бы хоть маленькую пилюльку... Тогда б уж я работал спины не разгибая...

— Потерпи, Хвойка, будет тебе пилюля, помолодеешь, — успокаивал его Коренёк и нерешительно добавлял: — А пока не надрывался бы, отдохнул в палатке...

Но бедный старик, как и раньше, и слышать не хотел об отдыхе. И по-прежнему всё путал и делал невпопад.

Однажды, например, Хвойка посадил тридцать три дерева, и все тридцать три корнями кверху! А ещё как-то раз ему показалось, будто в кустах притаился Гнилушка в красных каменных сапогах и подглядывает. Кинулся Хвойка рассказать об этом Лягушонку, да разве станет Лягушонок слушать полуслепого старика! Свирельцы ещё и посмеивались над Хвойкой, вспоминая эти сапоги!

Худо ли, добро ли, а в стране стали разрастаться леса и рощи. Коренёк присыпал понемногу к корням деревьев эликсирных порошков, чтобы росли деревья в семь раз быстрее, чтоб скорее вернулась в Свирелию прохлада.

И скоро настоящий лес закудрявился вокруг Серебряной рощи. Тридцать три тополя и тридцать три мохнатых сосны окружили её, как стражники.

Собиралась в лесной почве влага, густая прохлада обволакивала пока ещё мёртвые тела серебряных деревьев.

Все радовались, что скоро настанет время оживлять Серебряную рощу.

Глава десятая.

БУЛЫГАН И ГНИЛУШКА ЗАМЫШЛЯЮТ ПОГУБИТЬ ЛЮДЕЙ

Узнав, что в Свирелию вернулись люди, Булыган задрожал всей тушей и поспешил, насколько позволяли его неповоротливые ноги, к пирамиде, из-под которой выбивались травинки. Что-то непонятное испугало правителя пустыни.

Он притоптал сапожищами землю около пирамиды — на случай, если упрямые травинки снова незаметно высунут из земли носики, — и лишь тогда успокоился.

Вернувшись во дворец, каменный правитель велел позвать к себе Гнилушку.

За это время Гнилушка успел дослужиться у Булыгана до большого чина — он стал главным его советником-генералом, разукрасился орденами из сапфиров и изумрудов и получил наконец от Булыгана рубиновые сапоги.

Без Гнилушки Булыган, мозги которого были тяжелы и неповоротливы, не решался и шагу ступить. Даже по самым пустяковым поводам звал он своего советника.

Гнилушка не замедлил явиться, наряженный в новый зелёный мундир генерала, с новой нашлёпкой на обрубленном носу, в ярко начищенных кроваво-красных сапогах.

— Этот твой мундир отвратителен, он напоминает мне леса дубинковой страны! — взревел правитель пустыни. — Немедленно сними его!

Гнилушке пришлось покориться.

— В дубинковую страну опять пришли люди, — сказал Булыган, когда Гнилушка переоделся. — Подумай, как заставить их убраться.

Гнилушка прикрыл глаза, скривил рот.

— О том, что вернулись людишки, я знаю давным-давно! Я сам прокрался в Свирелию, всё подслушал и подглядел. Посыпают людишки деревья какими-то порошками, и они, проклятые, растут как сумасшедшие!.. А ещё свирельчишки варят волшебные пилюли, и как только сварят — нам несдобровать: от пилюль они станут непобедимыми! Надо извести людишек теперь же...

— Как извести, говори скорей! — выкатил каменные глазищи Булыган.

— Надо уничтожить птиц! Без птиц у свирельчишек не будет семян для новых лесов, а Ядозуб поднимет ураган и, как раньше, спалит деревья... И опять людишки уберутся отсюда.

— А как же их уничтожить, птиц? — удивился Булыган.

— Это уж предоставь мне. Как ты знаешь, хитрости мне не занимать, — сощурился Гнилушка. — Но и тебе на этот раз придётся раскошелиться. Прикажи-ка выдать мне ещё сто драгоценных камней!

Жалко Булыгану расставаться с камнями, но делать нечего. Щёлкнув от досады каменными зубами, он пообещал Гнилушке щедрую плату.

Глава одиннадцатая.

ГНИЛУШКА СОВЕРШАЕТ НОВУЮ ПОДЛОСТЬ

Оседлав Ядозуба, Гнилушка отправился в Свирелию. Он прокрался к озеру и из-под чешуи Ядозуба вытащил семь длинных змей. От их жала мог мгновенно умереть кто угодно, но только не Гнилушка. Его змеи не кусали — боялись отравиться.

На озере никого не было. Гнилушка поднёс к воде змей и что было силы нажал каждой на горло. Змеи раскрыли рты, и с чёрных их языков в голубую воду полились жёлтые струйки яда.

Спрятав змей, Гнилушка стал ждать птиц.

Наконец показалась гусиная стая во главе с вожаком. В клюве каждого гуся виднелось по три крупных зёрнышка.

Гнилушка сложил губы трубочкой и засвистел, точь-в-точь, как это делал Чик.

Гуси удивлённо глядели на Гнилушку, в нерешительности кружась над озером. Но, услыхав знакомый свист, они успокоились и спустились пониже.

Тут Гнилушка напустил мёду и масла в глаза и обратился к птицам с такими словами:

— Оставьте семена здесь и слетайте сегодня ещё разочек... Так просил ваш дружок Чик. Нам понадобилось много семян... А пока отдыхайте, милые птички, пейте эту прекрасную водичку...

Снова удивились гуси — никогда Чик не заставлял их делать по два перелёта в день. Встревожился умный вожак. «Но ведь Чик сказал: люди — друзья птиц», — успокоил он себя, и по его знаку вся стая доверчиво опустилась на берег.

Гуси бережно сложили семена в кучку и бросились в воду. Они купались, ныряли, пили, а потом отряхнулись и взвились в небо.

Птицы улетали, не оглядываясь, и потому не видели, как криво усмехался, глядя им вслед, Гнилушка.

Чик издали заметил летящую прочь стаю и сразу заподозрил неладное. Вскочив на Аргамака, он заспешил к озеру.

Гнилушки с Ядозубом, конечно, уже и след простыл, а на берегу лежала кучка семян, о которых Гнилушка впопыхах забыл.

— Странно, — удивился Чик, — почему гуси не подождали меня? Ладно, завтра узнаю, в чём дело.

Но птицы не появились ни завтра, ни послезавтра. Отлетев немного от Свирелии, один гусь за другим стали падать и, падая, умирали. Дольше других держался вожак, но и он скоро упал.

Погибая, обманутые птицы проклинали зловещее озеро и людей.

— Слушайте, птицы, — обращался умирающий вожак к летящим мимо стаям, — я всегда твердил, что люди — наши друзья, но сейчас я говорю: если не хотите погибнуть, не верьте людям, птицы! Свирелия — страна зла и смерти...

Весть о том, что люди предали птиц, распространилась по всем лесам.

— Да, да, людям ни за что нельзя верить, они за добро платят злом, — повторяли птицы.

После этого печального случая они стали облетать Свирелию стороной и никогда уже не раздавались в свирельском небе их звонкие голоса. Птица Секретарь и та не захотела больше служить Лягушонку и улетела.

Одиноким, печальным стоял молодой свирельский лес без птиц. Даже воробьи приуныли и перестали ссориться и шуметь попусту.

Глава двенадцатая,

ПОЛНАЯ ПЕЧАЛЬНЫХ И РАДОСТНЫХ СОБЫТИЙ

— Теперь людишки уберутся из Свирелии! Что значит, я взялся за дело! — хвастался Гнилушка.

Он сгрёб драгоценные камни и пересчитал их.

— А не уберутся, — добавил он, — мы успеем натворить ещё кое-что.

— А что же мы будем творить, мой славный советник? — спросил Булыган, нетерпеливо впиваясь в Гнилушку взглядом.

— Плати ещё триста драгоценных камней и ни о чём не беспокойся, — ответил главный советник. — За тебя буду думать я!

Выбрал Гнилушка ночь потемней и оседлал Ядозуба. В один карман сунул он спички, в другой посадил семьдесят семь зловредных жуков Усачей.

Доехав до свирельского леса, Гнилушка прокрался в чащу.

Чиркнул спичкой — и задымились, вспыхнули сухие веточки, взвился над тополями огненный язык.

Ядозуб завертел было своим хвостом, чтобы поднять ураган, но в тот же миг вспыхнула метёлка на его хвосте, и Ядозуб с шипением бросился удирать.

Огонь трещал, лизал головы, руки, бока деревьев. Деревья протяжно стонали, истекали почерневшей кровью. А Гнилушка, видя их мучения, хихикал и горстями разбрасывал во все стороны Усачей.

— Не спалит деревья огонь, так сгрызут их Усачи! — приговаривал он, подёргивая носом. — Птиц нет — Усачам раздолье...

А в это время в другом конце леса старый Хвойка, мучаясь от бессонницы, вышел из сторожки и уселся на пенёк подышать свежим воздухом.

— Что это? Посветлело, будто уже день... И вроде дымом пахнет... — пробормотал Хвойка.

Ещё раз принюхавшись, он засуетился, нацепил очки на нос, вложил в ухо аппарат Фитилька.

— Так и есть!.. Беда!

Хвойка схватил винтовку, заряженную крупной солью, и кряхтя побежал в ту сторону, откуда доносились треск и запах дыма.

Огонь бросался с дерева на дерево. Одни из них падали мёртвые, другие, все в ожогах и ранах, ещё крепились, стояли.

Гнилушка глянул на самый красивый тополь, у которого запылала верхушка, пнул его ногой и уже повернулся, чтобы убраться прочь, как вдруг раздалось: паф! паф! паф!

Это настигли Гнилушку Хвойкины выстрелы.

Завертелся злодей волчком, покатился по земле.

И в этот же миг тополь, собрав последние силы, проскрипел что-то, резко наклонился и всем своим пылающим телом рухнул на Гнилушку.

Примеру тополя последовали и другие деревья.

Гнилушка пронзительно взвыл и заклубился бурым зловонным дымом.

И поднялась над горящим лесом бурая туча, подхватил её ветер и погнал прочь.

Хвойка, растерявшись, глянул вслед туче, глянул на своё ружьё и пробормотал:

— Ага! Так ему, злодею, и надо!...

А потом, повторяя: «Пожар!.. Вот беда-то!» — бросился затаптывать горящие ветки.

Огненные языки уже опалили Хвойке бороду, хватали его за рукава, забирались в сапоги, но бесстрашный Хвойка, задыхаясь и выбиваясь из сил, всё топтал и топтал огонь.

Над Свирелией уже вставал рассвет. А свирельцы так бы и спали, не зная о беде, если б не Аргамак.

В эту ночь Аргамак с Желтопузиком вышли поохотиться на змей — просто так, для своего удовольствия. Желтопузик увидел, как Ядозуб шарахнулся от огня, и пополз вслед за ним, чтоб узнать, сгорит у него весь хвост или только метёлка. А Аргамак, испугавшись пожара и Хвойкиных выстрелов, запрокинул безрогую голову и тревожно закричал. От крика оленя всполошились ослики и верблюды, проснулись свирельцы.

Все бросились в лес.

Одни стали хлопотать около чуть живого Хвойки, другие засыпали огонь песком, третьи носили из канала воду.

— Достать водомёт! — приказал Лягушонок. Фитилёк бросился к накрытому чехлом ящику, который возбуждал любопытство свирельцев, и вытащил оттуда не то какой-то душ, не то военный автомат — что-то железное и с длинным шлангом.

— Секретное оружие — и, пожалуйста, показывай его всем раньше времени! — ворчал Лягушонок, прикрепляя к водомётному шлангу насос.

Конец шланга свирельцы спустили в канал и стали качать насосом воду.

Из водомёта долго била сильная струя, и огонь, наконец, сдался.

В золе Лягушонок нашёл красные рубиновые сапоги, и свирельцы догадались, чьих рук дело этот пожар.

Хвойка сбивчиво рассказал, как всё было, и свирельцы попросили у него прощения за то, что потешались над ним за его рассказ о красных каменных сапогах.

— Молодец, Хвойка! Не дал злодею удрать! — радовались свирельцы.

— Опять подвела наша беззаботность, — печально сказал учитель Минус. — Следовало ожидать, что Гнилушка не станет сидеть сложа руки... Надо было выставить охрану на границу Свирелии.

Только теперь все разглядели как следует, что натворил огонь.

Всюду лежали спалённые деревья, и на этом чёрном кладбище стояла чудом уцелевшая сосенка. Она была смертельно напугана, и с обожжённых ветвей её на землю падали чёрные слёзы.

Каково было видеть это добрым свирельцам! Виолка потихоньку всхлипывала, Коренёк добела сжимал могучие кулачищи, а Лягушонок нервно крутил чуб.

— Что же теперь будет? — растерянно спрашивали свирельцы друг у друга. — Нет семян, нет птиц, нет эликсиров... Бедная роща, теперь её не спасти!..

Но тут вдруг — какая радость! — на горизонте показались три пропавших верблюжонка с баками и тюками на спинах.

Оказывается, полежав и охладившись водой, что пролилась из бачков, верблюжата приободрились, раскидали барханы, подкрепились колючками и отправились догонять свирельцев. Зоопарковские верблюжата не знали дорогу в Свирелию. Они так долго блуждали по пустыне, что натёрли себе мозоли на пальцах и даже на коленках, так как им частенько приходилось ложиться отдыхать.

Свирельцы бросились обнимать верблюжат — никто уж не надеялся увидеть их в живых. Только Лягушонок принялся отчитывать путешественников за самовольство.

Верблюжата же, не желая ронять достоинства, не признались, что упали от усталости. Отвернувшись от Лягушонка, они невозмутимо молчали.

Ничего не оставалось, как простить их, тем более что они доставили семена невредимыми и как нельзя более кстати.

— Ладно уж! — сказал Коренёк, поигрывая мускулами. — Давайте поскорее сажать новый лес! А я понемногу начну подкармливать эликсирами и Серебряную рощу...

И снова засучили рукава свирельцы, и опять, не ленясь, взялись за дело.

А пока сажали лес, новый враг угрожал Свирелии.

Нет, он не был так грозен, как Булыган, не был так хитёр и коварен, как Гнилушка. Новыми врагами были Усачи, которых разбросал по лесу злодей Гнилушка, — совсем не большие и не очень страшные на вид, но очень зловредные жуки.

Весть о беде принёс лесной сторож Хвойка.

— Целые полки идут! — кричал он, испуганно поблёскивая очками и топорща усы. — К Серебряной роще топают! Вот беда-то! Впереди — Усач-командир, усищи — во!.. А следом — Усачихи, гнёзда в коре устраивают, личинки кладут...

Будь в Свирелии птицы, они быстро расправились бы с Усачами. Но птицы больше не прилетали, и Усачи умели так хорошо притаиться на деревьях, что свирельцы сначала их не заметили.

Коренёк подсадил было Хвойку на дерево, чтоб тот переловил Усачей, но они ловко спрятались кто в коре, кто за листьями, и труды Хвойки и Коренька были напрасны.

Вредители проедали на деревьях дырочки, и тела деревьев скручивало судорогой.

Деревья стояли чёрные и печальные. Ещё бы! Не успели войти в силу, не успели зацвести — и пожалуйста, погибай от Усачей! Деревья тягостно вздыхали, и от вздохов этих, покачивались паучьи сети на ветках, и на головы свирельцам сыпалась труха.

В стране объявили траур. Государственные флаги с изображением серебряного дерева были обшиты чёрной каймой.

— Что делать, что делать? — повторял Коренёк, страдальчески морща нос, и рыжий чуб его встал дыбом от огорчения. — Они и на рощу нападут! Чуть начнёт оживать роща — и погибнет опять.

— Если бы в Свирелию прилетели птицы, они склевали б всех Усачей... — грустно говорил Чик.

— Чик-чик-чи-чирик! А мы, ч-ч-что ли, не птицы? — нахохлились вдруг воробьи. — Хватит, ты нас кормил, пора и нам отплатить тебе за добро Ч-ч-чик...

И воробьи со всех крыльев пустились в лес, начали деловито порхать с дерева на дерево и клевать Усачей.

Свирельцы глядели на них и думали: неужели эти семь довольно бестолковых и надоедливые птичек спасут свирельский лес?

И что вы думаете? Воробьи переклевали-таки всех Усачей, и свирельские деревья, облегчённо вздохнув, начали поправляться.

Но сами воробушки — бедные птицы, их было только семь, но они старались съесть побольше Усачей, чтоб Чик их похвалил, — сами воробушки объелись погаными Усачами и все семь умерли от язвы желудка.

Глава тринадцатая.

ВТОРАЯ БУЛЫГАНО-СВИРЕЛЬСКАЯ ВОЙНА

Не дождавшись донесений с фронта действий, Булыган решил двинуться собственной персоной на подкрепление Гнилушке и Ядозубу.

— Го-го-го! Гы-гы-гы! — радостно гоготал он. — При виде меня, великого повелителя пустыни, людишки задрожат от страха и поспешат убраться. Или сами попросятся служить мне!.. Гы-гы-гы! Го-го-го!

Но гоготанье застряло в горле Булыгана. К дворцу его спешил Ядозуб, переваливаясь на кривых лапах, громко шипя и задирая кверху обгоревший хвост.

Он забился в нору и больше не показывался на глаза своему грозному хозяину.

На что уж тугодум был Булыган, а тут догадался, что не видать ему теперь своего главного советника.

— Один я остался!.. Как мне воевать с людишками?! — взревел он, топнув ногой.

Но ярость придала Булыгану храбрости.

— Вперёд! Стереть людишек в пух и прах!

Всё это слышал Желтопузик, который вслед за Ядозубом приполз в Булыганию и подкрался к самому дворцу Булыгана.

Заметив Желтопузика, каменный правитель топнул на него своим каменным сапожищем, но Желтопузик успел увернуться, и сапог задел только его хвост. Желтопузик отломил хвост и пустился наутёк.

А глупый Булыган, вытаращив глаза, долго смотрел, как кувыркается на песке хвост Желтопузика, и тыкал в него пикой.

Желтопузик вернулся в Свирелию и рассказал Чику обо всём, что видел и слышал. Он был доволен собой, и даже потеря хвоста его не очень огорчала — через несколько дней у него всё равно вырастет новый. Ведь Желтопузик — безногая ящерица, а для ящерицы хвост — дело наживное.

Итак, не успел ещё Булыган построить своё войско, как свирельцы уже знали, что он замышляет, и готовились встретить врага.

Фитилёк раздал всем маленькие удобные щиты и лёгкие пики, на которые Шишка, Стружка и Мушка успели выточить алмазные наконечники.

А Гематоген принёс из своей палатки большой пакет с пилюлями из почек серебряного дерева и сказал:

— Это далеко не то, что нам нужно, но всё-таки... Получат пилюли только больные.

В самом деле, они были ещё слабые, эти пилюли, и никто от них не помолодел, но все, кто был нездоров, приняв пилюли, почувствовали себя бодрее и попросили оружие.

Командование взял на себя начальник стройки Лягушонок — ведь военному искусству он научился ещё в детстве, когда бился на баррикаде рядом с Гарпуном.

Лягушонок решил прорепетировать» как он будет командовать.

— В атаку! Тысяча дохлых китов! — кричал он звучным голосом, подражая своему кумиру Гарпуну и выпячивая грудь точь-в-точь, как тот когда-то.

Всем своим видом Лягушонок хотел показать, что воевать ему — ровным счётом нипочём.

Тут на глаза ему попалась Виолка. Воткнув в косички рядом с бантами по букетику голубых незабудок, которые разрешил ей нарвать в своём цветнике садовник Грушка, она не обращала внимания на шум и суматоху и играла на скрипке. В последнее время, когда все заговорили о войне, девочка почему-то упражнялась особенно старательно и помногу, чем совершенно выводила из себя Лягушонка.

— И без того шума хватает, а ещё это пиликанье!.. Всегда найдутся люди, которые и на войне считают нужным путаться под ногами... Женщин с поля боя удалить! — вконец расходившись, закричал Лягушонок.

И до этого Виолке пришлось вынести немало грубостей и насмешек Лягушонка, но сейчас терпение её лопнуло. Вмиг завяли её голубые незабудки в косичках, а из глаз брызнули настоящие фонтанчики.

Девочка спрятала скрипку в футляр, влезла на одного из трёх верблюдов и решила отправиться назад в страну, где оставался её больной отец.

— Когда, наконец, кончатся эти грубости! — напустился на Лягушонка Чик.

Лягушонок даже попятился от неожиданности.

Чик, правда, всегда заступался за Виолку, но таким воинственным Лягушонок видел его впервые.

— Поду-умаешь, защитник нашелся... — разом сникнув, протянул Лягушонок и бросил взгляд на Коренька, ожидая поддержки.

Но Коренёк не заступился за своего друга.

— Не думаете ли вы, что на войне уместно развлекаться? — начал было Лягушонок, но тут же замолчал.

— Немедленно вернуть девочку! — распорядился справедливый Минус. — А ты попросишь у неё прощения! — кивнул он Лягушонку.

— Поду-умаешь какие нежности... Уж нельзя и слова сказать... — ворчал Лягушонок. — Слыханное ли дело: командир свирельского войска должен просить прощения у капризной девчонки!..

Верблюд, на котором сидела Виолка, трусил из Свирелии в свой родной зоопарк, подпрыгивая от радости. Один раз он так подскочил, что Виолка ахнула и выронила футляр со скрипкой. Подняв скрипку, она задумалась о чём-то, а потом решительно повернула недовольного верблюда назад.

Приблизившись к Свирелии, девочка увидела такое, что на спине у неё, между лопатками, будто колючками закололо: на свирельцев наступали полчища чудовищ. Они дико вращали глазищами и так разевали пасти, что Виолка вместе со своей скрипкой свободно поместилась бы в любой из них.

— Если один Лягушонок грубиян, другие же невиноваты, — прошептала девочка, вздохнула и, поборов страх, поправила банты на голове. — Сейчас я им покажу!

Ряды свирельцев и булыганцев двигались навстречу друг другу. Булыганский знаменосец, надрываясь, тащил палку с булыжником — каменным портретом своего повелителя. Поодаль плескалась на ветру серебряная ветка на зелёном свирельском знамени.

— Огонь! — скомандовал Лягушонок, и в булыганцев полетели пики. Алмазные наконечники крошили, дырявили их каменные груди. — Отличное оружие, тысяча акул! Огонь! — опять кричал Лягушонок.

И опять летели в булыганцев пики.

Воины ревели, но всё же медленно продвигались вперёд. Вот они взмахнули отравленными копьями, но не успели их метнуть, как в них внезапно ударила мощная струя ледяной воды из водомёта. Это началась операция «холодный душ».

Раскалённые булыганцы зашипели и заклубились паром, в панике затопали кто куда. Порядок был нарушен.

Булыган взревел страшным голосом, взмахнул дубинкой — и снова пошли на свирельцев каменные воины, стали бросать отравленные колючки-копья. Как ни прикрывались свирельцы Фитильковыми щитами, копья всё же попадали в них. Но мазь Витаминчика сделала своё дело — никто не умирал ни от змеиных укусов, ни от колючек, отравленных змеиным ядом.

Коренёк без отдыха качал и качал из канала воду, снова била мощная струя из водомёта — и опять, шипя и клубясь паром, отступали булыганцы.

Но вот в самый разгар боя вода в водомёте вдруг кончилась. Оказывается, силач Коренёк перестарался: слишком сильно надавил на насос и нечаянно сломал его.

Что делать? Ещё немного, и неприятель может повторить атаку.

Хорошо, что у Лягушонка был припасён маленький походный бачок с водой. Смущённый Коренёк прикрепил бачок к водомёту и вырвался вперёд, чтобы взять врага на испуг и отвлечь его внимание.

Булыганцы стали его преследовать. Коренёк время от времени прицеливался в неприятеля и разбрызгивал во все стороны ледяные струи.

Преследователи, снова охваченные ужасом, пошли на попятную. В конце концов они всем отрядом сдались в плен, и Коренёк, наставляя на них водомёт, привёл и сдал военнопленных Лягушонку.

Ни одна из сторон не наступала, заняв позиции. Усталые воины-свирельцы отдыхали. Гематоген, Витаминчик и Ампулка перевязывали раненых. Раны не были смертельными, но причиняли сильную боль.

— А говорили, что неуязвимыми, непобедимыми станем от пилюль, — сквозь стоны укоряли раненые Гематогена. — Выходит, враньё одно... Не годятся серебряные почки, зря их нахваливали...

— Но это ведь первые пробы лекарства, — виновато отвечал Гематоген. — Пока они слабые...

— Сразу ничто не делается, — повторял Минус, заступаясь за Гема. — Подождите, дайте время — ещё получатся у профессора преотличные пилюли!

Фитилёк, не теряя времени, решил починить насос. Однако насос никак не чинился, хоть плачь.

— Повоюешь тут, когда лучшие друзья ломают оружие! — ворчал Лягушонок, наблюдая, как Фитилёк бьётся над насосом.

В этот момент все увидели на поле боя Виолку. На платьице её, как живые, пестрели цветы, а в волосах красовались новые банты — и когда только она успела так прихорошиться!

Чуть дрожащим голоском Виолка крикнула:

— Оркестр, ко мне! Стройся!

Музыканты покосились на Лягушонка, но тут же приготовили инструменты и стали по своим местам, как полагается в оркестре. Виолка тоже достала скрипку и настроила её.

Увидев такую картину, Булыган подумал, что свирельцы решили сдаться и приготовили ему торжественную встречу.

Он двинулся вперед, выпятив грудь и вытаращив глазищи. Вместо злобы в них теперь поблёскивало довольство.

Каменные воины затопали вслед за своим повелителем.

— Ну, скоро, что ли, починишь свой насос! — досадливо крикнул Лягушонок Фитильку и тут, увидев оркестр и Виолку со скрипкой, неожиданно подумал: «А не попробовать ли и вправду музыку? Народ приуныл, может быть, музыка поднимет его дух?.. Поглядим, что выйдет из этой затеи старика Тромбуса...»

— Огонь! — на всякий случай громко скомандовал Лягушонок оркестру.

Та-та-та-тах! — раздался стук барабанов.

Дзинь-дзи-дон! — зазвенели тарелки.

Ту-ту-ту-у-у-у! — завели своё трубы.

А после такого громкого вступления запели семь свирелей. Их голоса приятно журчали, обвивая булыганцев серебристыми струйками, пробивались в их каменные уши.

Поражённые воины остановились, позабыв о топорах и пиках. Свирельцы приободрились, построились в ряды и храбро пошли на врага.

— Что такое? — заорал Булыган, спохватившись. — Вперёд, в атаку! Ко-о-опья на пле-е-ечо!

Каменные воины повиновались.

Но тут опять грянул хор свирелей. Первые ряды булыганцев дрогнули, из рук воинов попадало оружие. Войско снова остановилось, будто заколдованное песней, вмиг затихло злобное рычание.

— Что? Бунтовать?! Я вам покажу! — бесновался Булыган.

Он подбегал то к одному, то к другому воину и стукал их по голове каменной дубинкой.

Снова затопали булыганцы, снова взметнулись копья, и вот уже десяток шагов отделяет каменные чудовища от свирельцев.

Тут Виолка сделала оркестру знак, чтоб он стих, и выступила вперёд.

Кто бы мог подумать, что в этой девочке столько храбрости!

Воины остолбенели, а Булыган стал приближаться к Виолке.

— Ха-ха-ха! — захохотал он.

И в тот миг, когда Булыган с рычанием поднял огромное копьё, чтоб в упор сразить маленькую артистку, Виолка тронула смычком струны.

Она играла, покачиваясь и отбивая ногой такт, и банты в её косичках чуть вздрагивали. Глаза Виолки, как настежь распахнутые оконца, в этот миг не видели никого вокруг. Скрипка пела то грустно, то весело, и обычно некрасивое лицо девочки теперь вспыхивало и светилось.

— Какая красавица наша Виолка! — восхищённо перешёптывались свирельцы, позабыв, что находятся на войне. — И как хорошо играет!

Запрыгали каменные глазищи Булыгана, содрогнулся он всей тушей и попятился, натыкаясь спиной на воинов. Копьё так и застыло у него в руках, И те булыганцы — а таких оказалось немного, всего тридцать три, — у которых сердца окаменели до самой серединки, тоже в страхе начали отступать.

А остальные воины замерли, уронили на землю отравленные копья и стали во все глаза глядеть на девочку и на маленький розовый ящичек в её руках.

Виолка играла «Победную симфонию», и всё вокруг словно менялось. Не стало больше ни печального поля битвы, ни безобразных вражеских туш — цветут, как цветы на лугу, разноцветные домики давней, мирной, Свирелии, шумят на ветру ёлочки, звенят ручьи и водопады, поют свирели в тишине вечера...

Чем дольше слушали музыку булыганские воины, тем ниже опускались их плечи. Они начинали проявлять какие-то признаки волнения.

Вдруг каменные щеки булыганцев, заскрежетав, раздвинулись — это воины пробовали улыбнуться. Потом у них вдруг случился приступ веселья. Они сбросили свои панцири и каски и начали хохотать и извиваться, как будто их кто-то щекочет, — так им было приятно, что они превращаются в людей. От смеха лица воинов ещё больше размякли, а глаза посветлели.

Скрипка пела и пела, и каждый звук невидимой каплей падал на каменное сердце, и это место на сердце оживало.

И вот из прояснённых глаз воинов покатились слёзы. Сначала они были мутны и грязны, но с каждым новым звуком становились всё светлей и всё обильнее струились по оживающим лицам.

Потом воины задвигались, заулыбались и теперь уже почти ничем не отличались от самих свирельцев.

Между прочим, эта картина была запечатлена в стихотворении Чика «Победа», которое учитель Минус очень хвалил.

Виолка, кончив играть, ещё несколько мгновений смотрела на всех невидящими глазами, потом опомнилась, тряхнула бантами и раскланялась.

— Ура! Ура-а-а! — покатилось по рядам свирельцев.

— Ура! Победа! — закричал Минус, быстро взобравшись на помост-вышку, чтобы произнести речь. — Теперь понятно вам, граждане Свирелии, каким оружием надо защищаться от каменных чудовищ? Слава мудрецу Гранату! Он столько трудился над этой скрипкой, хоть и не подозревал, что в ней секрет непобедимости... Один маэстро Тромбус догадался, что надо не только сокрушать каменные туши булыганцев, но и размягчать музыкой окаменевшие их сердца. Слава Тромбусу, сочинившему «Победную симфонию»! Слава маленькой Виолке — она так старалась играть получше, и её искусство помогло нам одолеть врага!

Виолка торжествовала и выглядела до того симпатично и мило, что свирельцы и ожившие булыганцы всё время тянули шеи, чтоб увидеть её в толпе. И сама Виолка то и дело подходила к озеру, чтоб украдкой поглядеться в воду и убедиться, что теперь она не такая уж дурнушка.

Все поздравляли маленькую артистку, и только Лягушонок не решался к ней подойти. Чем больше он глядел на неё, тем больше думал, какая она всё-таки смелая и находчивая, и тем сильнее волновался, что так трудно будет ему теперь искупить свою вину.

Внезапно Лягушонку пришла в голову мысль подарить девочке незабудки, которые она так любит, и садовник Грушка нарвал командиру букетик самых свежих и самых голубых незабудок. Сунув букет в карман, Лягушонок несколько раз направлялся к Виолке, чтоб вручить ей цветы. Но всякий раз, приблизившись, он смущённо покашливал и проходил мимо.

Кончилось тем, что в досаде на себя Лягушонок швырнул незабудки на землю, скрылся в своей палатке и стал нервно накручивать на палец чуб.

А олень Аргамак — он ведь не знал, для чего предназначены незабудки! — подобрал их да и съел.

Виолка заметила мучения командира. Иногда она бросала на него гордые взгляды, желая показать, что ничего не забыла, но в душе давно уже простила Лягушонку всё. Девочка была счастлива, а счастливые люди всегда великодушны. Наконец, она сама пришла к командиру в палатку и предложила ему вечный мир. Что ж, Лягушонок любил поворчать, но ведь это была лишь дурная привычка, от которой при желании не так уж трудно избавиться.

Глава четырнадцатая.

СВИРЕЛЬЦЫ РАЗРУШАЮТ ДВОРЕЦ ЗЛА И ОТКРЫВАЮТ БУЛЫГАНСКУЮ КЛАДОВУЮ

Видя, что дело принимает опасный оборот, Булыган и ещё тридцать три воина, окаменевших до самой серединки сердца, бросились удирать. Изрыгая ругательства, Булыган мчался с небывалой прытью, да и другие воины не отставали — страх придал проворства их каменным ногам.

Тут поднялся невообразимый хохот. Смеялись свирельцы, хохотали каменные воины, ставшие людьми, — уж очень уморительно выглядел удирающий Булыган.

Когда все насмеялись, Лягушонок скомандовал :

— В погоню!

— Мы должны идти в Булыганию и разрушить дворец! — добавил учитель Минус.

Первым вскочил на верблюда Лягушонок. Увидев, как его друг Коренёк с печальным видом седлает ослика, он потеснился и великодушно пригласил Коренька к себе, на верблюда-вожака.

В погоню за Булыганом устремились и Фитилек с водомётом в руках, и Чик с Желтопузиком на плече, и Виолка со скрипкой верхом на Аргамаке.

Оркестранты расселись по верблюдам и тоже преследовали булыганцев. Музыка настигала беглецов, приводила их в дрожь.

Позади всех ехала санитарная машина с нарисованными на боку чашей и змеёй.

Вот уж показалась булыганская пустыня, а среди чёрных скал — каменный дворец правителя.

До самого дворца гнали свирельцы каменных злодеев. Булыганцы скрылись во дворце и захлопнули за собой тяжёлые ворота. А Ядозуб не успел заползти и остался у ворот. Он начал трусливо крутить хвостом, чтоб укрыться пылью. Но хвост-то у него обгорел, и ураган не получился.

— Этого зловредного Ядозуба надо застрелить! — воскликнул Коренёк и скинул с плеча ружьё, но, вспомнив, что патроны кончились, повесил его обратно на спину.

И тут бесстрашный Желтопузик соскользнул с плеча Чика и ринулся на Ядозуба.

Завязалась горячая схватка, которая, увы, кончилась печально: издох Ядозуб, задушенный Желтопузиком, но и Желтопузик погиб от ядовитых укусов врага. Жаль бедного Желтопузика, но что поделаешь!

Открыть каменные ворота дворца оказалось не по плечу даже Кореньку.

— Попробуем штурмовать дворец музыкой. Оркестр, стройся! — скомандовал Лягушонок и, бросив взгляд на Виолку, проворчал: — Почему дирижёр не на месте?..

Хотя голос Лягушонка был, как всегда, сердитым, на этот раз девочка и не подумала обидеться.

Музыканты приблизились к булыганскому дворцу, Виолка взмахнула смычком, и грянула «Победная симфония».

Тотчас же от дворца стали отскакивать мелкие камешки, стены его зашатались. Ведь камни при постройке скреплялись песком вперемешку со слезами детей, которых, как вы помните, Булыган специально для этого мучил. Теперь застывшие слёзы стали таять, и дворец зла начал на глазах разваливаться.

А стоило вступить Виолкиной скрипке, как затрещали большие камни, пыль поднялась чёрным столбом, и грохот оглушил всех, кто был поблизости.

Рухнул дворец, не стало ни Булыгана, ни его воинов — наверное, все они погибли под обломками. А могло случиться, что из дворца был тайный ход, и Булыган успел удрать. Может, поселился он где-нибудь в другой стране и по-прежнему делает зло, а чудовища с каменными сердцами тоже разбрелись по свету...

Когда рассеялась пыль, все увидели, что пирамида, запирающая вход в булыганское подземелье, уцелела, и из-под неё высовываются чьи-то любопытные носики.

— Ура, травка! — во всё горло закричал Коренёк.

Самый большой камень пирамиды весь потрескался — когда строилась пирамида, на него тоже пролилось немало детских слёз, и этот горький раствор разъел трещины.

От звуков музыки трещины ширились, и сквозь них доносились какие-то неясные звуки.

Виолка прижалась к камню ухом и сказала:

— Я слышу плеск и журчание...

— Вода? — затаил дыхание Лягушонок. Девочка ещё раз прислушалась и подтвердила:

— Вода!

Услыхав о воде, Лягушонок от радости подхватил Виолку на руки и подкинул её. Потом, смутившись, он покашлял, сделал суровое лицо и приказал:

— Музыканты, огонь!

Все бросились к пирамиде, музыканты дунули в трубы и свирели, ударили в тарелки.

Камень ещё больше потрескался, и сквозь щели засочилась вода.

— Там, в глубине, подземная речка! — сверкнув глазами, закричал Лягушонок.

— Оттого и смогли жить здесь травинки, — рассудительно заметил Коренёк.

Пирамиду разрушили, и все увидели вход в пещеру. Как только отбросили последний камень, закрывающий вход, из пещеры хлынула вода. Это и в самом деле оказалась речка, снова чутьё не обмануло Лягушонка. Речка была небольшая, но и то хорошо: ведь она несла воду в булыганскую пустыню!

Так вот почему каменный правитель построил у входа в подземелье целую пирамиду и всегда так старательно её чинил! Булыган боялся, что из-под земли вырвется вода, а с ней в пустыню вернётся жизнь. Хоть и глуп был Булыган, но он хорошо помнил, как образовалось его государство. Когда-то каменный обвал зажал горло речке. С тех пор речка стала подземной, вокруг умерла жизнь, и здесь, среди камней, нашли прибежище люди с окаменевшими сердцами.

— А где дети? — спросил вдруг Минус. — Где булыганские дети?

Булыганчата прятались за развалинами дворца. Сначала они бросали в свирельцев камнями и песком. Но, увидев их добрые улыбки, дети притихли и дали погладить себя по голове.

— Немедленно перевезти их в Свирелию! — распорядился Минус.

Свирельцы уступили булыганчатам своих осликов и верблюдов, и они, очень довольные, двинулись в Свирелию.

Чик и Виолка верхом на Аргамаке поехали их провожать.

В Свирелии дети сначала пугались деревьев и цветов, которые успел развести кое-где садовник Грушка, — ведь они отроду не видели ничего, кроме камней и песка. Но потом привыкли и стали собирать букеты.

Ласково встретили бедных булыганчат жители Свирелии, а свирельские дети сразу же отдали им свои самые хорошие игрушки.

А какова была встреча булыганчат с бывшими каменными воинами! Дети узнавали своих отцов и вместе с ними плакали и смеялись.

А многие булыганцы уже не хуже свирельцев играли на свирелях и приплясывали от радости.

Между тем в Булыгании произошло ещё одно важное событие.

Когда открылся вход в булыганское подземелье-пещеру, отправиться на разведку вызвались Шишка, Стружка и Мушка.

— Наконец-то и мы займёмся настоящим делом, — строго сказал Шишка.

— Мы пойдём по берегу подземной речки и вдруг опять найдём что-нибудь полезное, — заулыбался всегда всем довольный Стружка.

— До свидания, мы скоро вернёмся, — вежливо закончил маленький чернявый Мушка и вскинул на плечо рюкзак.

Проводив разведчиков, все столпились возле пещеры.

А речка всё текла и текла, раздвигала пески Булыгании и направлялась прямо в сторону Свирелии.

Опять все купались и загорали.

Только Лягушонок, против ожидания, не полез в воду. Он был взволнован, накручивал на палец чуб, чертил схемы и рисовал на карте красные крестики. Он уже воображал, как булыганскую речку соединит каналом со Свирельским морем, как море станет ещё больше, как оживёт булыганская пустыня.

— Помогите! — раздался вдруг чей-то крик.

Три друга-разведчика выносили кого-то из пещеры.

Все бросились на помощь.

— Мы услыхали стоны и наткнулись на человека, — доложил Шишка.

— Его, видно, ушибло камнем, когда всё рушилось, — добавил Стружка.

— Мы надеемся, что он жив, — заключил Мушка и вздохнул.

Пострадавший оказался древним старичком. Он был в выгоревшей панамке, с белой нечёсаной бородой, с туго набитой чем-то походной сумкой на плече. На брюках его и рубашке — множество карманов, в них рассована всякая всячина, и оттого казалось, будто старичок весь в шишках. Незнакомец был без сознания.

Учитель Минус стоял бледный, растерянный, боясь поверить своим глазам, и только неслышно шевелил губами.

— Доктора! — крикнул кто-то.

И прежде чем успел подоспеть Витаминчик, Минус, опомнившись наконец, бросился к старичку со словами:

— Гранат! Дорогой Гранат!

Тот чуть приоткрыл глаза и слабо вздохнул.

— Какое счастье! Он жив! — воскликнул Минус, слушая пульс мудреца.

Но Гранат был так слаб, что не мог выговорить ни слова. Он опять закрыл глаза и потерял сознание.

Глава пятнадцатая.

ГЕМ СПАСАЕТ ГРАНАТА И ЛЕЧИТ ДРУГИХ СВИРЕЛЬЦЕВ

— Где же Гематоген?! — в волнении спросил Минус.

— Профессор остался в Свирелии, — ответила Ампулка.

— Что-то там делает с Прыгунами, — уточнил Витаминчик.

— Ах, да, — спохватился Минус, — ведь он получил наконец самое важное лекарство из серебряных почек...

Так оно и было.

Как только булыганцы бежали из Свирелии, Гематоген снова закрылся в своей больничной палатке и опять дни и ночи стучал в ступке, размешивал мази и катал пилюли, кипятил какую-то жидкость и по каплям наполнял ею большую бутыль с надписью «Гранатин-фортунатин».

Когда бутыль наполнилась, Гематоген поймал трёх мышей Прыгунов, уложил их на операционный стол и усыпил. Одному Прыгуну он отрезал хвост, другому — ухо, а у третьего из груди вынул маленькое бьющееся сердечко. Потом Гем достал пипеткой из бутыли гранатина-фортунатина и покапал Прыгунам на хвостик — три капли, на ушко — семь, а на сердце — тридцать три капли. После этого Гем пришил каждому Прыгуну хвост, ухо и сердце на прежнее место.

Проснувшись, Прыгуны посидели минутку, удивлённо потирая лапками хвостик, ушко и грудь, и тут нее как ни в чём не бывало запрыгали своей дорогой.

— Отлично! — радовался профессор. — Наконец-то серебряные почки отдали всю свою силу.

Вот почему Гематоген не пустился вместе со всеми в погоню за Булыганом, вот почему теперь, когда жизнь Граната висела на волоске, профессора не оказалось рядом.

Свирельцы осторожно уложили мудреца на носилки и подняли его на санитарную машину. Чтоб не очень трясло, носилки держали на коленях, сменяясь по очереди, — каждому хотелось хоть немного облегчить страдания несчастного Граната.

Фитилёк поставил на машину мощный мотор — новое своё изобретение — и через семь часов мудрец уже лежал на больничной койке, а профессор Гематоген осматривал и простукивал его.

— Ушиб пустяковый, — заявил Гематоген, ощупав громадную шишку на лбу Граната. — Сложность в другом, — бормотал он и начинал ходить по палатке, протирая очки. — У больного слабое сердце, оно вот-вот остановится... Да, это неизбежно! — наконец сказал профессор, отбросив все колебания. — Необходима срочная операция на сердце! Больного на стол!

Но было уже поздно. Мудрец глубоко вздохнул и затих.

Профессор послушал пульс: он не бился. Мудрец не дышал и не подавал никаких признаков жизни.

— На стол больного! — повторил Гем.

— Так ведь пациент мёртв, — робко возразил ассистент Витаминчик.

А сестричка Ампулка громко всхлипнула.

Но они послушно перенесли мудреца на операционный стол.

Посторонних попросили выйти из палатки, и теперь они толпились у входа, изредка приоткрывая край марли и одним глазком подглядывая, как идёт операция.

А Гематоген вынул из груди мудреца сердце, семь раз окунул его в чашу с гранатином-фортунатином, вложил сердце на место и зашил грудь Граната.

Операция прошла очень хорошо, и после неё мудрец проспал сладким сном тридцать три дня и тридцать три ночи.

Проснулся Гранат бодрым и в отличном настроении.

— Что вы сделали со мной, дорогой профессор, вас-солибас! — кричал он. — Я чувствую себя совсем мальчишкой, мне прямо-таки хочется погонять футбольный мяч!

Свирельцы обступили мудреца и стали расспрашивать его обо всех его приключениях.

И Гранат не заставил себя долго просить. Правда, когда свирельцы сказали, что змеи им уже не страшны, Гранат растерялся и опечалился, что зря, выходит, он варил яд из подземных минералов. А когда свирельцы вспомнили, что в Булыгании змеи ещё кишмя кишат и яд очень даже пригодится, Гранат снова повеселел. Тем более, что храбрый Витаминчик тут же попросил у мудреца немножко яда и вызвался отправиться в Булыганию, чтобы уничтожить там всех змей.

— Я это умею! — заявил он и скромно потупился.

— Когда я передал Кореньку скрипку, — начал рассказывать Гранат, — вас-солибас, мог ли я думать, что это волшебная скрипка! Я сварил яд для змей и пошёл в пещеру, в подземелье Ледяных гор. Что там было!! Но... это пока тайна... Я услыхал зов тромбины, и мне захотелось к вам. Но я подумал: раньше надо осмотреть всю пещеру... Долго я блуждал по подземелью, много дней шёл берегом подземной речки. И — вас-солибас, какая удача! — эта речка вдруг привела меня к вам! Кто бы мог подумать, что выход из подземелья есть и в Булыгании!.. Какое счастье, что вы его открыли! Я бы погиб. Вернуться обратно, к своей пещере, у меня бы не хватило сил... Ну, а что у вас? — нетерпеливо прервал свой рассказ Гранат. — Как Серебряная роща?

— Скоро, скоро начнём её оживлять, — подсаживаясь поближе к мудрецу, солидно заявил Коренёк.

— Нет, раньше надо подумать о больных свирельцах, — возразил Гематоген.

Когда мудрец узнал, что он — первый, кого спасли чудесным лекарством, названным в его честь гранатином-фортунатином, он прослезился и стал благодарить Гема.

— Это вас надо благодарить, — отвечал Гематоген. — Вы добыли серебряные почки...

— Что почки! — возражал Гранат. — От них, сырых, только живот болит... Другое дело — ваши лекарства из почек.

— Верно, лекарства получились отличные! — поддержал Граната Минус. — А сколько профессор бился над ними!

— Ах, что с ним будет! — послышался рядом громкий вздох и шёпот Виолки.

Учитель Минус понимающе посмотрел на Виолку и ласково погладил её по голове:

— Мы помним о твоём отце, помним...

— А милиционер Гарпун? — буркнул Лягушонок. — Не хотите ли вы сказать, что ему лечение не к спеху?

— Сию же минуту поезжайте за Гарпуном и Тромбусом, — распорядился Гематоген и записал маэстро и милиционера первыми к себе на операцию.

Потом он стал записывать в очередь старичков с Макового лужка и всех слабых и больных свирельцев.

— Вообще пора, пожалуй, проверить здоровье у всего населения, — подумав, сказал Гем. — Ампулка, возьмите у всех анализ крови...

И, представьте себе, результаты были удивительными.

И анализы, и рентген показали, что свирельцы за эти годы, когда им пришлось перенести столько тревог, заметно поздоровели.

Тромбуса и Гарпуна доставили к Гематогену как раз вовремя — бедняга маэстро был едва живой, а милиционер, на костылях и весь в шрамах, совсем пал духом. Он не клубил, как прежде, дымом из разбойничьей трубки, не выкрикивал воинственных морских восклицаний. Бедняга считал, что никому-то в жизни, он, калека, больше не нужен, и все его позабыли.

Первым Гематоген взялся оперировать Тромбуса, и операция тоже прошла удачно. Потом профессор сделал маэстро тридцать три укола — и Тромбус перестал нервно подмаргивать.

После лечения и операции Тромбус почувствовал необычайный прилив энергии и вдохновения и с наслаждением углубился в работу над своей симфонией. Ноты он писал по-прежнему левой рукой, излечить покалеченную руку профессору пока не удалось, но это нисколько не омрачало настроения Громбуса.

— Теперь вы понимаете, что значит серьёзная музыка! — повторял он всем и каждому. — Разве раньше у меня была музыка? Так, баловство после сытного обеда... Ах, просто стыд!.. — грустно начинал рассуждать Тромбус, но заметив, что собеседник намеревается сбежать, так как слышал всё это не в первый раз, поспешно хватал его за пуговицу и с жаром продолжал: — Поверите ли, я буквально потерял покой, как только увидел скрипку Граната... И моя дочь выступила с концертом. Моя маленькая Виола-Фортуна... Недаром я дал ей имя счастья, судьбы! В её руках оказалась судьба моей родины, счастье Свирелии...

Снова маэстро принял на себя должность глашатая страны. К этому времени Фитилёк заново начертил схему сигнальных кнопок и звонков, поставил поваленные столбы, отремонтировал все поломанные кнопки. И опять в домике свирельского глашатая Тромбуса призывно звенели колокольчики, и Тромбус появлялся на вышке и созывал сограждан на совет.

Вылечил Гематоген и Гарпуна.

Дело тут было непростое — ведь у Гарпуна не было одной ноги. Долго думал профессор, что же делать, и, посоветовавшись с друзьями, решил, что надо сделать Гарпуну искусственную ногу.

— Эх, был бы жив Плошка, он бы такую ногу выточил — игрушку, а не ногу! — грустно вздохнул садовник Грушка, Плошкин друг.

Все вместе выточили для Гарпуна искусственную ногу, и Гематоген стал делать ему ванны и массажи, мазать ногу новыми мазями и обмывать гранатином-фортунатином.

А через тридцать три дня Гарпун даже не чувствовал, где кончается его собственная нога и начинается искусственная — так прочно и не больно она приросла.

Гарпун отбросил прочь костыли и прошёлся по кругу в лихой матросской плясовой, позванивая медалями и потрясая седой бакенбардой-мочалкой.

Через некоторое время он снова явился в больничную палатку. Пряча за спиной трубку и запинаясь от смущения, он попросил:

— Мне бы ещё... Другую... Не растёт, чтоб её... Гром и молния! — И Гарпун стыдливо тронул голую щёку, где когда-то лихо торчала рыжая бакенбарда.

— Это можно! Вырастет отличная новая бакенбарда! — успокоил старого солдата профессор Гематоген и велел Витаминчику заняться гарпуновской бакенбардой.

Через семь дней на щеке Гарпуна показалась седая щетина. Она стала расти, расти, и выросла новая бакенбарда. Правда, она была короче старой, но это было не очень заметно, и Гарпун был счастлив.

И в третий раз пожаловал бравый вояка в больничную палатку. Там была одна сестричка Ампулка. Гарпун аккуратно приподнял кончиками пальцев белоснежную занавеску и протиснулся в палатку.

Потоптавшись на месте и помолчав, сколько было можно, Гарпун махнул перед лицом рукой и сказал:

— Разве это физиономия? Страх один... Решето... Если б от этих шрамов избавиться...

— Что ты, Гарпун! Зачем от них избавляться! Шрамы и седины тебя, наоборот, даже облагораживают... — ласково заверила его Ампулка.

Польщённый Гарпун ухмыльнулся, боком вытолкнулся из палатки и больше сюда не приходил. Только при встрече с Ампулкой бравый солдат заливался густой краской от ушей до кончика носа.

Снова стал носить Гарпун милицейскую форму и высвистывать разные ноты своим свистком-свирелью. На досуге он по-прежнему любил порыбачить и часто угощал своего спасителя Гема и его Друзей свежей ухой.

Ещё сильнее полюбил Гарпун море, которое наконец-то увидел своими глазами. Тем более, что это было Свирельское море! В неизменной тельняшке и бескозырке, с пиратской трубкой в зубах он частенько красовался на капитанском мостике маленького катера, на котором свирельцы катались по свирельскому морю. Во время остановок катера Гарпун усаживался на палубе, поглаживал новую бакенбарду и начинал:

— Помню, в молодости, когда я еще не был списан на берег...

И хотя в глазах старого вояки светились хитринки, ни один свирелец теперь не сомневался в правдивости Гарпуна.

Вылечив двух самых тяжёлых больных, профессор Гематоген начал лечить всех желающих.

Садовник Грушка избавился наконец от своего ревматизма, и теперь свирельцы узнавали, будет дождь или нет, не по Грушкиным костям, а в бюро погоды.

Дошла очередь и до старого Хвойки.

Хвойка не любил пить горькие лекарства, а чудесные пилюли, слышал он, были горькие. Он начал отнекиваться, но профессор теперь действовал настойчиво.

— Или пей, Хвойка, пилюли, или иди на пенсию! — сказал Гем. — Сторож не имеет права ходить в очках, слушать слуховым аппаратом и носить звонок, чтоб не засыпать на дежурствах!

Хвойка снял шапку, три раза почесал затылок и, мужественно вздохнув, согласился глотать пилюли.

Представьте себе, очень скоро он стал бравым сторожем. Некоторые свирельцы даже перестали с ним здороваться, потому что не узнавали его. Хвойка сперва обижался на невежливых, но потом как-то поглядел на своё отражение в озере и всё понял.

Из водяного зеркала ему весело усмехалось усатое лицо, которое ни в какое сравнение не шло с прежней стариковской физиономией.

Хвойка крякнул от удовольствия, потом схватил очки, слуховой аппарат и звоночек-будильник, увязал их в носовой платок и забросил подальше. Но свирельские ребятишки разыскали узелок, разделили между собой Хвойкины вещички и придумали новую игру — «в сторожа Хвойку».

Глава шестнадцатая.

КАК СВИРЕЛЬЦЫ ОЖИВИЛИ СЕРЕБРЯНУЮ РОЩУ

Победив Булыгана, свирельцы спокойно взялись за дела.

Какое счастье, что вернулся Гранат! В его туго набитой походной сумке, кроме яда для змей, было много эликсирных порошков, а у Коренька их как раз осталось совсем мало — он почти все истратил, когда сажали новый лес. Гранат быстро приготовил новые эликсиры, свирельцы начали поливать ими семена деревьев, и деревья стали расти в семь раз быстрее обычного. И воды теперь было у свирельцев целое море.

Но далеко ещё было до прежней Свирелии, где росли могучие деревья.

— Вырубить да сжечь лес — недолгое дело, — бормотал Хвойка. — А новый вырастить — вот беда-то! — целых сто лет надо!

— Да-а, раньше, бывало, деревья росли, что грибы после дождя, сами из земли лезли, а теперь каждый кустик обхаживай, — вздыхали лесники.

— Лес надо сажать по-научному, — важно говорил лесничий Коренёк, подражая мудрецу Гранату.

На щеках Коренька теперь торчала огненно-рыжая щетина — он стал отращивать себе бороду, как мудрец Гранат.

Коренек писал какие-то цифры, составлял специальные карты и, перед тем как посадить семена деревьев, делал над ними опыты, в точности, как Гранат когда-то. Учёные книги про лес он читал по тридцать три странички в день и старался, чтоб мудрец Гранат его похвалил.

Были в теперешней Свирелии и несознательные граждане.

— А ну их, эти деревья! — отмахивались они. — Жди и жди, пока лес вырастет! Может, нас тогда уже и на свете не будет?

— Ай-ай-ай! — стыдил таких учитель Минус. — Зато дети и внуки вспомнят о нас добрым словом...

О чём бы теперь ни заговаривал Минус, он всегда сводил речь к тому, что нет хуже врага у человека, чем лень. Разноцветными мелками учитель рисовал на доске большое сердце и свирелью-указкой показывал, как в сердца ленивых детей попадает вирус зла, и они покрываются каменной коркой.

Увидев эту страшную картину, свирельчата тут же прекращали шалости и, зажав уши, принимались учить уроки. А на уроках труда старательно строгали, пилили и стучали молотками. И, конечно же, после этого все свирельцы, и малыши, и взрослые, ухаживали за деревьями охотно и старательно.

— Вручную опрыскивать деревья труднее. Могу приспособить под опрыскиватель водомёт, — предложил Фитилёк и добавил, глянув на Лягушонка: — Если, конечно, разрешит командир...

— Можно! — согласился польщённый Лягушонок. — А то, чего доброго, он заржавеет... Сейчас время мирное... Перекуём водомёт на эликсиромет. Так и сделали. Фитилёк перестроил водомёт, а Коренёк заявил, что брызгать будет только он сам.

По три раза в день ходил Коренёк к Серебряной роще и обрызгивал каждую корягу.

А Грушка и Хвойка пропадали в садах.

— Отощала земля, плохо родит, — жаловался Грушка Хвойке.

— Да-а, — раздумчиво тянул Хвойка. — Не то, что раньше, — жирная была землица... Да мы ведь сами — вот беда-то! — не уберегли её... Теперь обласкать её надо, может, подобреет...

И скоро свирельцы уже опять не удивлялись, если, как раньше, на деревьях вырастали яблоки величиной с арбуз и груши, налитые таким солнечным соком, что хоть вешай их в палатках вместо электрических лампочек.

По просьбе Грушки Чик придумывал этим сортам плодов звучные названия, например, «Победа», «Майский цветок», «Солнечное сияние». Учёные-садоводы многих стран приезжали в Свирелию за ростками необыкновенных деревьев. А сами свирельцы были щедро вознаграждены за недавние лишения и теперь могли вдоволь наедаться превосходными фруктами.

И если кто-нибудь интереса ради ложился под деревом, открывал рот и ждал, когда персик сам упадёт ему в рот, к нему тут же подходил Грушка.

— Влезь на дерево и сорви себе персик, — строго говорил Грушка. — А заодно глянь, не спрятался ли там, наверху, какой-нибудь паук или усач...

Грушка уже не баловал свирельцев тянучками и коктейли приготавливал только по праздникам.

И вот долгожданная прохлада легла на сады и леса Свирелии, мягко окутала иссохшие тела серебряных деревьев.

— Вот теперь, пожалуй, пора оживлять серебряные деревья! — сказал Гранат.

— Приготовить лопаты! — скомандовал Коренёк.

Он выдал каждому по горсточке материнской земли и порошки эликсира, а Лягушонок пригнал к роще целую цистерну свежей воды, настоенной на цветочных лепестках.

Весёлые песни разносились по стране. Свирельцы ловко подкапывали под корягами землю, обильно поливали её цветочной водой, обрызгивали эликсирами.

Коренёк каждому давал немножко побрызгать из своего эликсиромёта.

Гранат недалеко от рощи устроил себе маленькую лабораторию, установил Ватрушкин котёл и, когда кончались эликсиры, снова варил их в котле, так что свирельцы могли вдоволь поливать эликсирами несчастные серебряные деревья.

Через семь дней и семь ночей семь серебряных деревьев — только семь, те, что не слишком пострадали от кактусов и колючек — стали распрямляться, зеленеть и из безобразных коряг, похожих на скрюченные старческие руки, превращались в деревца с розовыми стволами и нежными серебряными листьями.

А остальные деревья, истерзанные колючками, так и остались распластанными на земле, на могилах свирельцев, погибших на войне. Буйно разрослись на могилах травы и цветы и скрыли коряги от глаз.

А через тридцать три дня на ветвях оживших серебряных деревьев появились бугорки-почки, точь-в-точь такие, как на старом серебряном дереве, что вырастил в горах Гранат.

— Вас-солибас, эти семь деревьев, оказывается, тоже мудрые! — в волнении хватался за бороду мудрец.

— Что ж, это вполне понятно, — отозвался учитель Минус. — Их рубили булыганцы, столько лет пролежали они в раскалённом песке пустыни!.. Деревьям пришлось так много перенести! Неудивительно, что они стали мудрыми...

— Значит, можно будет взять почки для новых порций лекарств? — заволновался профессор Гематоген.

— И можно сделать ещё семь волшебных скрипок? — воскликнул маэстро.

— Ура! Ещё пилюли и ещё семь скрипок! — радостно закричали свирельцы.

С семи серебряных деревьев Коренек снял целебные почки, а из веточек, что выросли из оставленных почек, маэстро Тромбус искусно смастерил семь скрипок.

Виолка играла по очереди на каждой скрипке, и каждое серебряное дерево, как старое дерево Граната, пело и отдавало эту песню скрипке.

Семь волшебных скрипок стало в Свирелии, но семь деревьев, как и старое серебряное дерево, отдав голоса скрипкам, сделались немыми.

Они не подпевали песням свирелей, не звенели мелодично листвой, когда ветерок раскачивал их ветви.

— Какая жалость! — восклицал маэстро, потирая пальцами виски. — Серебряная роща — и не поёт!.. Это невообразимо! Нет, нет, деревья надо как-то спасти!

Он настроил скрипку Граната, закатил глаза и заиграл свою «Победную симфонию».

И чем дольше играл маэстро, тем тревожнее шелестели листвой серебряные деревья. Наконец они стали плавно покачиваться и подпевать нежно и грустно.

Когда маэстро кончил играть, свирельцы поспешили достать из карманов свирели — и рассыпались по траве звуки плясовой. А серебряные деревья, как в прежние времена, снова раскачивались в такт и подпевали песне свирелей.

В середине поющей Серебряной рощицы был построен памятник погибшим свирельцам, а около него сооружена вышка, такая, как на поляне «Ёлочка», только без Плошкиной резьбы. Роща теперь называлась «Рощей павших Героев», и сюда собирались свирельцы в торжественные дни.

Иногда здесь устраивались концерты. И свирельцы, слушая музыкальные пьесы Тромбуса, сидели и вздыхали: никому из них теперь и в голову не приходило зевнуть или, чего доброго, вздремнуть по старинке. Наоборот, некоторые даже потихоньку мурлыкали себе под нос в лад со скрипкой.

Глава семнадцатая,

ГДЕ ВСЕ НАХОДЯТ СЕВЕ НОВЫЕ ДЕЛА

С каждым днём веселей и беззаботней становились свирельцы, и лишь Чик день ото дня делался всё грустнее.

Он часто приходил в Серебряную рощу и слушал её пение, но разве сравнишь песни деревьев, даже серебряных, с птичьими песнями! Давно ли по утрам будили Чика кукушки, а вечерами над домиком, в лесу у Ледяных гор, где жили они с Корень-ком, заливались соловьи?., А теперь не будят Чика по утрам птицы, лишь в его сон иногда залетают. А проснётся Чик, посвистит, позовёт птиц — и печально прозвучит его голос, и никто не откликнется ему, кроме эха.

Чик то снимал, то опять надевал на палец кольцо, подаренное Гусем-вожаком. Из глаз его, зелёных и прозрачных, ручейками стекали слёзы, и он доставал из кармана записную книжечку для стихов. Но стоило Чику услышать поблизости голос Коренька, который вместе с Хвойкой целые дни проводил около рощи, как он торопливо вытирал глаза своей косынкой в горошек и прятал подальше записную книжицу.

А Коренёк, наоборот, стал совсем деловым человеком. Он ходил, твёрдо припечатывая шаг, и всё, что он делал, было крепко и прочно.

Но оттого, что сам Гранат хвалил его, Коренёк заважничал и так же, как его друг Лягушонок, частенько бывал грубоват на язык. В особенности попадало от него Чику.

Если Чик, вспоминая птиц, глядел на закат и вздыхал, Коренёк сердито одёргивал его:

— Нечего вздыхать и смотреть на небо — нету там твоих птиц! На земле делом займись! — и, как бы показывая пример, принимался усердно копать землю.

Однажды, когда Коренёк вот так отчитывал Чика, мимо проходили Гематоген с Минусом, и Кореньку неожиданно досталось.

— Слишком уж ты стал деловым, слова доброго никто от тебя не услышит — только командуешь и грубишь... — сказал учитель Минус. — Вылечите-ка его, профессор, от этой привычки...

— Да, да, — откликнулся профессор Гематоген, — и Лягушонка надо бы подлечить. Многим последнее время не нравится поведение обоих начальников. Посмотрим, не появились ли у них какие-нибудь опасные заболевания. Да нет, скорее всего — это просто нервы. Как ни говорите, работа у них хлопотливая... Не волнуйтесь, у меня есть новая микстура — ребята будут здоровы!

Не только Коренёк и Лягушонок не нравились Минусу. У некоторых свирельцев опять появилась привычка лениво зевать и потягиваться, а некоторые снова повадились ходить к садовнику Грушке за фруктовыми тянучками. Это очень огорчало учителя.

— Стоит свирельцам пожить в покое, без хлопот и трудов, как у них сразу же появляются дурные привычки, — говорил он Гранату, Гематогену и Тромбусу.

Гранат поглядел на учителя, раздумывая, по-видимому, о чём-то важном, а потом махнул рукой, подзывая его поближе.

— Все дела улажены, оттого, я думаю, свирельцам стало неинтересно, — сказал он. — У меня есть для них одно дело...

Гранат отвёл учителя в сторонку, и они стали о чём-то шептаться. Минус всё время одобрительно кивал.

— Уважаемый маэстро, подудите, пожалуйста, в свою тромбину, — обратился Гранат к Тромбусу.

Когда протрубили сбор, мудрец влез на вышку и начал:

— Друзья, я хочу опять отправиться в подземелье Ледяных гор... — Гранат задумался и провёл рукой по лицу.

— Не сидится тебе дома! — закричали свирельцы. — У нас всего вдоволь, чего тебе нужно в этом подземелье?..

— Много чего нужно! — уверенно заявил Гранат. — Там я нашёл удивительные камни. Вас-солибас! Розовые, как ветки серебряного дерева, и голубые, как... как небо нашей страны... Из них мы сможем построить себе удобные дома — сколько можно жить в неудобных палатках! И не только дома, а даже дворцы! Мы бы тогда не строили дома из деревьев, как раньше, — надо лес беречь, пусть он украшает Свирелию... Кто хочет помочь мне вынести из подземелья эти камни? Кто пойдёт со мной в экспедицию?

Гул покатился над «Ёлочкой», всем захотелось идти в экспедицию. Каждый тянул руку вверх, поднимался на цыпочки, чтоб Гранат мог увидеть его раньше других, и кричал: «Я! Я!»

Первыми записали трёх друзей-разведчиков: Шишку, Стружку и Мушку, — ведь они ещё в детстве любили собирать всякие камни и давно мечтали отправиться в поход за чем-нибудь полезным.

После них записалось ещё много свирельцев и даже свирелок.

Неожиданно в экспедицию стал настойчиво проситься ассистент Витаминчик, который ещё не так давно отмахнулся бы от этого дела двумя руками. И его, конечно, приняли — теперь все уже не в первый раз видели, на что способен Витаминчик.

Не теряя даром времени, экспедиция во главе с Гранатом двинулась в бывшую Булыганию, к скалам, где находился вход в подземелье.

— Зимовать будем в подземелье, — сказал на прощанье Гранат.

— Назад нас ждите весной! — хором добавили Шишка, Стружка и Мушка.

А Чик после ухода экспедиции совсем запечалился. Целый день бродил он по осеннему лесу. Деревья в лесу стояли раздетые, всё кругом было уныло, и только Серебряная роща светилась вечносеребристой листвой.

Чик подолгу смотрел в небо. Оно было огромно и пусто. Лишь несколько тучек серыми барашками жались друг к дружке.

Чик уселся на большой камень и начал думать, как же ему жить на свете, если нет птиц. И когда наконец он что-то надумал, всё вокруг для него вмиг повеселело, в каждой осенней лужице засверкал солнечный заяц, и внутри у Чика всё запело и зазвенело.

На другой день Виолка даже не узнала Чика: он шагал по лесу, насвистывая песенку, и весело гнал перед собой, как футбольный мяч, еловую шишку.

Виолка заглянула ему в глаза — и в прозрачных, как озёрца, глазах Чика девочка увидела лес, кусочки солнца и себя.

А Чик торжественно сказал:

— Я отправляюсь путешествовать по далёким странам, где зимуют птицы. Мудрец Гранат путешествует, а мне разве нельзя?.. Вернуть птиц в Свирелию могу только я... И будут мои птицы охранять лес от всяких Усачей.

— Это ты хорошо придумал, — ответила Виолка и нерешительно попросила: — Возьми меня с собой. Если можно... Я тоже хочу путешествовать, потому что...

Смутившись, девочка ничего не сказала, но Чик понял её и так.

Маэстро Тромбус снова собрал свирельцев на поляне «Ёлочка», Чик взобрался на вышку и, робея, объявил всем о том, что они с Виолкой отправляются путешествовать.

— Зимовать мы будем в тёплых краях, — подражая Гранату, сказал Чик. — А весной вернёмся с птицами.

Друзья уселись верхом на Аргамака. К этому времени Гематоген вылечил ему ногу, и он перестал хромать, а голову помолодевшего оленя украшали великолепные рога.

Свирельцы проводили Чика и Виолку в далёкий путь.

Глава восемнадцатая,

О ТОМ, ЧТО СТАЛО СО СВИРЕЛИЕЙ И СВИРЕЛЬЦАМИ ПОТОМ

Свирелия опять вернула себе славу самой радостной и счастливой страны на свете. Опасения Минуса, как бы свирельцы снова не привыкли жить сладко и легко, оказались напрасными. Теперь свирельцы научились думать и понимали счастье совсем не так, как раньше.

Часто, собираясь после работы на поляне «Елочка», они вспоминали прошлое и толковали о своём нынешнем житье-бытье.

— Чудно! — рассуждали они. — Перестали на дерево надеяться — и сами всему научились. Зато теперь в награду за все труды — эти пилюли и скрипки...

— Что ни день, то новые хлопоты... А как подумаешь, ведь не променяли бы нынешней жизни на прежнюю. Жить на всём готовеньком и объедаться сладостями?.. Нет уж, не надо нам такого счастья!

— У нас теперь лишних семь скрипок и пилюли с семи деревьев... Пусть лежат про запас!..

— Ох, и сказал! Другим людям отдадим, не в сундуках же их держать! Мы теперь и так непобедимые и долголетние...

И правда, с этих пор и на многие годы свирельцы прославились долголетием. Старость не брала их. Столетние женщины ходили на карнавалы и бойко отплясывали вместе со своими правнуками. А щёки стопятидесятилетних старичков были румяны и гладки, как у пятилетних младенцев. Они ходили в туристские походы, играли в футбол и бегали наперегонки. А Маковый лужок давным-давно переоборудовали под спортивную площадку для старичков.

О причинах долголетия свирельцев между учёными до сих пор идут горячие споры. Одни из них считают, что главное заключено в богатых витаминами растениях и плодах, которыми питались свирельцы. Другие утверждают, что корень долголетия свирельцев — в их весёлом нраве и в занятиях спортом. Третьи находят, что всё дело в целебном лесном воздухе и в лечении травами и кореньями. А четвёртые настаивают на том, что только лекарства из серебряных почек могли дать свирельцам долголетие.

Что ж, всякий согласится, что витамины полезны и занятия спортом — тоже. Верно, что очень целительны лекарства из трав и кореньев, которые искусно готовил Гематоген. Некоторые лекарства Гема получили известность в других странах и славятся поныне. Например, пертусин, который вы пьёте, когда схватите кашель, тоже сделан из трав вперемешку с сахаром по рецепту Гематогена. Да что там пертусин! Из обычных трав, листьев и кореньев профессор научился делать такие лекарства, что ими излечивали самые тяжёлые недуги. И, наконец, правда, что многие свирельцы помолодели и поздоровели от пилюль из серебряных почек и препарата гранатина-фортунатина.

Прослышав о волшебных почках и скрипке, приехали в Свирелию люди из многих стран. В семь стран отдали свирельцы семь мешочков с почками, а ещё в семь стран — семь волшебных скрипок. Остались у них самих только пилюли Гематогена да скрипка от старого дерева Граната.

Но люди со всего света всё шли и шли в Свирелию.

— Дайте нам пилюли! Хотим быть молодыми и здоровыми! — требовали одни.

— Подарите хоть одну волшебную скрипку! Хотим побеждать врагов! — просили другие.

— Да поймите же, не только в волшебных почках наше долголетие! Искусство профессора Гема — вот о чём подумайте! — говорил в ответ на эти речи Минус. — Пока бился профессор над пилюлями из серебряных почек, научился он придумывать и делать своими руками отличные лекарства. Волшебные пилюли и у нас когда-нибудь кончатся. Но всё равно мы спокойны за своё здоровье.

— Да, да, конечно! — воскликнул профессор Гематоген, тоже взобравшись на вышку. — Я получал любопытный препарат из корней и пыльцы... Его рецепт... — И профессор стал судорожно шарить по карманам халата. — Впрочем, при чём сейчас рецепт!.. Важно то, что лекарство это ничуть не хуже пилюль из серебряных почек, а со временем я надеюсь получить что-нибудь вроде гранатина-фортунатина... Я провёл только семьдесят семь опытов, но уже сейчас Прыгуны чувствуют себя неплохо... Потому я повторяю: свирельцы могут не беспокоиться за своё здоровье, даже если кончатся серебряные почки...

Гем облегчённо вздохнул, протёр очки и под аплодисменты спустился с вышки.

— А волшебная скрипка? Не верится, что она у вас только одна! А если она сломается? — не унимались те, кто во что бы то ни стало хотел получить у свирельцев дары серебряного дерева.

— Сломается — обойдёмся без неё! — уверенно отвечал Минус. — Мы — народ мирный, но если понадобится, дадим врагу отпор... А на дикарей с окаменевшими сердцами неплохо действует искусство музыканта Тромбуса...

— Если завистники захотят наших богатств — получат по рукам! — грозным голосом крикнул с места Лягушонок.

— Теперь мы учёные и без скрипки не пропадём, гром и молния! — поддержал Лягушонка Гарпун, воинственно пыхнул трубкой и погладил короткую бакенбарду.

— Ах, конечно же, дело не только в волшебной скрипке! — воскликнул маэстро Тромбус. — Главное — настоящая музыка! Она так смягчает сердца!

Пусть будет даже обыкновенная скрипка, но... но пусть будет хорошая музыка, — в волнении повторил Тромбус.

Прибыли в Свирелию и мудрецы из соседних стран, те самые, что щеголяли в лакированных башмаках, нежились в халатах со звёздами и боялись сквозняков. Прибыли и сразу же направились к Гранату.

Мудрец к этому времени, как и обещал, вместе с экспедицией благополучно вернулся из подземелья. Из самоцветных камней, найденных в подземелье, свирельцы стали строить маленькие уютные домики. Снова среди зелени лесов и садов Свирелии зацвели, как цветы на лугу, их разноцветные крыши — розовые, как тела серебряных деревьев, и голубые, как свирельское небо.

Чего только не привезла ещё экспедиция из подземелья, каких только там не было сокровищ! А загадок и тайн Гранат нашёл в подземелье столько, что до конца жизни не отгадаешь — ведь тайны мудрец видел во всём, к чему только ни прикасался. Оттого-то и теперь, не успел он вернуться в Свирелию, как уже снова заказал себе походные сапоги — старые его сапоги совсем разлезлись — и стал собираться в новый поход. Вот тут-то и пожаловали к нему старые знакомые, мудрецы из соседних стран.

— Прости нас, Гранат, что мы посмеялись над тобой, — виновато потупившись, говорили они и хитреньким шепотком добавляли: — Ты мудрец, и мы мудрецы... Дай нам немножко пилюль...

— Никаких пилюль я вам не дам, а дам я вам один совет, — отвечал Гранат. — Вас-солибас! Если вы мудрецы, бросьте греться в тёплых креслах, спрячьте в шкаф свои красивые башмаки и отправляйтесь-ка в поход, ищите своё дерево счастья!

Вернулись мудрецы в свои страны, с досадой на самих себя пошвыряли халаты со звёздами в сундуки и заказали себе походные костюмы — точь-в-точь такие, как у Граната.

Свирельцы же трудились засучив рукава, пели песни и в часы досуга, по старинной привычке, играли на свирелях и весело отплясывали.

А что же стало с Чиком и Виолкой? Всё, что они задумали, сбылось, и к весне они вернулись в Свирелию. Виолка наконец стала настоящей артисткой. А Чик стал учёным-птицеводом и узнал много интереснейших вещей о жизни птиц. В странствиях он поборол робость, перестал спотыкаться, шаг его стал твёрже, а рукопожатие — крепче. Он по-прежнему любил глядеть в небо, но находил себе интересные дела и на земле. Сочинять стихи он, конечно, не бросил и стал знаменитым поэтом Свирелии, Нынешние его стихи нравились даже Кореньку, лишённому воображения.

Впрочем, надо отдать справедливость Кореньку, он заметно изменился в лучшую сторону. Новые микстуры профессора Гематогена оказались очень даже полезными — Коренёк, как и Лягушонок, совершенно отвык от грубостей, а ещё он с помощью учителя Минуса научился видеть вокруг не только полезное, но и красивое.

Вместе с Чиком и Виолкой, вернувшимися на родину, в Свирелию прилетели птицы. Они поселились в цветущей стране и навсегда подружились с её добродушными жителями. Но о том, как Чику и Виолке удалось вернуть доверие птиц, расскажет другая книга — «Чик и Виолка в стране птиц».

В честь возвращения Чика и Виолки в Свирелии был устроен большой концерт-карнавал, где прозвучала «Победная симфония».

Солировала на скрипке Виолка, Это была обыкновенная скрипка. А старая скрипка спокойно лежала в музее на видном месте, под стеклом. Она стала национальной достопримечательностью, и туристам её показывали в первую очередь.

Дирижировал оркестром сам Тромбус. Когда он появился на вышке, свирельцы долго и горячо приветствовали его. Едва смолк гул аплодисментов и установилась тишина, маэстро сделал значительное лицо, закатил глаза и взмахнул дирижёрской палочкой. Ударили по струнам смычки, грянула «Победная симфония»!

И видели бы вы свирельцев! Те самые свирельцы, которые раньше засыпали на концертах Тромбуса, теперь слушали музыку чуть дыша, а многие потихоньку сморкались и прикладывали платки к глазам.

— До чего ж хорошо, до чего ж за душу берёт! — вздыхая, шептали они друг другу.

В первом ряду сидели поэт-птицевод Чик, лесовод Коренёк, профессор Гематоген, лесной сторож Хвойка и строитель каналов Лягушонок.

Слушая музыку, Коренёк, против обыкновения, глядел в небо и чуть не таял от удовольствия.

Гематоген то и дело протирал очки, которые запотевали у него что-то подозрительно часто.

Хвойка поднёс было к усам ладонь, чтобы кашлянуть поделикатнее, да вдруг стал нечаянно подпевать скрипкам. Он, чего доброго, распелся бы не на шутку, если б сидящие по соседству не шикнули на него.

Чик не сводил глаз со сцены, где перед оркестром стояла Виолка со скрипкой. Лицо Чика было задумчиво.

А Лягушонок ёрзал на стуле и бережно оттопыривал пальцами карман, чтоб не помялся спрятанный там букетик незабудок. Лягушонок понял, что на этот раз он уж непременно решится подарить Виолке незабудки, и от этого вдруг почувствовал себя очень счастливым.