Великолепный роман-триллер норвежской королевы детектива Карин Фоссум о лжи и тайнах. Пропала шестилетняя девочка. Какой-то подозрительный тип увез ее в автомобиле, и читатель замер в ожидании ужасного преступления. Но события принимают неожиданный оборот: у маленького лесного озера полиция находит тело другой — пятнадцатилетней девочки. В небольшом городке, где все друг друга знают, в нормальных, на первый взгляд, семьях скрываются страшные тайны. Число подозреваемых растет... Лейтенант Конрад Сейер, как всегда, ведет расследование...

Фоссум Карин

Не оглядывайся!

Несмотря на то, что отдельные имена изменены,

обитатели мест, где случилась эта история,

смогут узнать их. Поэтому мне очень важно

подчеркнуть, что ни один из персонажей этой

книги не имеет реального прототипа.

Карин Фоссум Валъстад, февраль 1996

Рагнхильд осторожно открыла дверь и выглянула наружу. Наверху, на дороге, было спокойно, и ветер, резвившийся ночью между домами, наконец стих. Она обернулась и перетащила коляску с куклой через порог.

– Мы даже не позавтракали, – захныкала Марта, подталкивая коляску сзади.

– Мне нужно домой. Мы поедем в город за покупками, – ответила Рагнхильд.

– А можно, я потом приду к тебе в гости?

– Конечно. Когда я вернусь.

Рагнхильд принялась толкать коляску вверх по склону, к воротам. Колеса вязли в гравии; она развернула коляску и потащила ее за собой.

– Пока, Рагнхильд.

Дверь снова закрылась с резким звуком трения дерева о металл. Рагнхильд замешкалась перед воротами – собака Марты, глаза которой внимательно следили за ней из-под садового столика, могла сбежать. Удостоверившись, что ворота надежно закрыты, она двинулась по другой стороне дороги к гаражам. Можно было срезать, пройдя между домами, но Рагнхильд решила, что с коляской это будет сложно. Один из соседей как раз закрывал дверь гаража. Он улыбнулся ей, неуклюже – одной рукой – застегивая пальто. Рядом, добродушно гудя, стояла большая черная «Вольво».

– Так-так, Рагнхильд, ранняя пташка? Марта, наверное, еще не встала?

– Я ночевала у нее, – объяснила девочка.- На матрасе, на полу.

– Я так и понял.

Он запер гараж и посмотрел на часы – они показывали 8:06. Вскоре его автомобиль выехал на дорогу и исчез.

Рагнхильд снова принялась толкать коляску перед собой двумя руками. Напрягаясь изо всех сил, она спустилась по крутому склону. Кукла, которую звали Элисе в честь хозяйки (второе имя Рагнхильд было Элисе), соскользнула в изголовье коляски. Девочка придержала верх коляски одной рукой, другой стянула куклу вниз, подоткнула одеяло и продолжила путь. На ногах у нее были резиновые сапоги: один – красный с зелеными шнурками, второй-зеленый с красными, так и было положено. Кроме того, на ней были красный спортивный костюм со львенком Симбой на груди и зеленая ветровка поверх него. Волосы – удивительно тонкие, светлые и не очень длинные, на голове – забавная повязка. В нее были вплетены разноцветные пластмассовые фрукты, а посередине, как маленькая растрепанная пальма, торчала прядь волос. Девочке было шесть с половиной лет, но выглядела она младше. Только по тому, как она разговаривала, можно было понять, что она почти школьница.

На склоне девочка никого не встретила, но, приблизившись к перекрестку, услышала гудение автомобиля. Пришлось остановиться, отойти в сторону и подождать, пока грязный микроавтобус перекатится через «лежачего полицейского». Рагнхильд нужно было перейти дорогу. На другой стороне был тротуар, а мама говорила, что ходить надо только по тротуару. Она ждала, пока проедет машина, но та затормозила. Шофер опустил стекло.

– Иди, я подожду, – закричал он.

Она немного поколебалась, а потом пошла через дорогу. Ей опять пришлось обернуться, чтобы затащить коляску на тротуар. Автомобиль проехал немного и снова остановился. Окно с противоположной стороны открылось. У него милые глаза, подумала она, очень большие и совершенно круглые, бледные, как тонкий лед, они были широко расставлены. Рот маленький, с пухлыми губами, отвисшими, как у рыбы. Он пристально посмотрел на нее.

– Тебе наверх, на гору Скифербаккен?

Она кивнула:

– Я живу на улице Гранитвейен.

– Похоже, тяжеловато тебе с коляской. Что у тебя там?

– Элисе, – ответила она и подняла куклу.

– Хорошая, – он широко улыбнулся. Его рот стал красивее.

Потом он почесал в затылке – у него были взъерошенные волосы, они торчали вверх толстыми пучками, как листья ананаса, – и растрепал их.

– Я могу подвезти тебя, – предложил он.

Рагнхильд ненадолго задумалась. Она посмотрела на склон Скифербаккен – подъем предстоял долгий и нудный. Мужчина взялся за ручной тормоз и откинулся на сиденье.

– Мама ждет меня, – сказала Рагнхильд.

Что-то вертелось на краю ее сознания, но она

не могла понять, что именно.

– Ты быстрее попадешь домой, если я подвезу тебя, – сказал он.

Это решало дело. Рагнхильд была практичной девочкой, она подкатила коляску сзади к машине, а шофер выскочил наружу. Он открыл заднюю дверь и поднял коляску одной рукой, а потом подсадил Рагнхильд.

– Тебе придется сидеть сзади и держать коляску. Иначе она будет ездить по полу.

Он снова прошел вперед, сел на водительское сиденье и отпустил ручник.

– Ты каждый день ходишь этой дорогой? – Он посмотрел на нее в зеркало.

– Только когда ночую у Марты. Я там спала.

Она вынула из-под кукольного одеяла косметичку и открыла ее. Удостоверилась, что вещи на месте: ночная рубашка с Налой [1], зубная щетка и расческа. Микроавтобус подпрыгнул на еще одном «лежачем полицейском». Водитель постоянно смотрел на нее в зеркало.

– Ты раньше видел такие зубные щетки? – спросила Рагнхильд и подняла щетку вверх, чтобы он увидел. У щетки были ножки.

– Нет,- сказал он с восхищением.- Откуда она у тебя?

– Папа купил. У тебя нет такой?

– Я закажу себе такую на Рождество.

Он, наконец, переехал последнего «лежачего полицейского» и перешел на вторую передачу. Девчонка сидела на полу в машине и держалась обеими руками за коляску. Очень милая маленькая девочка, думал он, такая симпатичная в своем красном костюмчике, как маленькая созревшая ягода. Он присвистнул и почувствовал себя супергероем: вот он сидит за рулем большого автомобиля с маленькой девочкой на заднем сиденье. В самом деле, герой.

* * *

Деревня лежала в глубине долины, внутри фьорда, у подножия холма. Как омут, где вода застоялась. А все знают, что только проточная вода бывает свежей. Деревня была падчерицей коммуны, и дороги, которые вели туда, были плохими. Изредка водителю автобуса приходило в голову остановиться у молокозавода внизу и подобрать людей, чтобы отвезти их в город. Вернуться домой было сложнее.

Холм представлял собой кучу серых камней; там почти не селились местные, зато его прилежно посещали чужаки. Там находили необычные минералы и редкие растения. В тихие дни с вершины слышался слабый звон, как будто там жили привидения. На самом деле это звенели колокольчики овец, пасущихся наверху. Хребты холмов вокруг были сизыми и терялись в дымке, как мягкий войлок с талыми следами тумана. Палец Конрада Сейера скользил по карте вдоль шоссе государственного значения. Они приближались к круговой развязке. Полицейский Карлсен сидел за рулем; он внимательно глядел вокруг и следовал указателям.

– Теперь тебе нужно повернуть направо на дорогу Гнейсвейен, после этого – вверх по Скифербаккен, а потом налево на дорогу Фельтпатсвейен. Там с Гранитвейен будет поворот направо. Тупик, – сказал Сейер.- Номер пять – третий дом слева. – Он нервничал, поэтому говорил тише, чем обычно.

Карлсен, маневрируя между «лежачими полицейскими», направил автомобиль вниз, в долину, где раскинулся город. Подъезжая к нужному дому, Сейер попытался собраться с духом: пропавший ребенок мог за это время найтись. Может быть, девочка уже сидит на коленях матери, приходя в себя после того, что с ней произошло. Час дня – значит, девочка пропала уже пять часов назад. Это слишком много. Неприятное чувство постоянно росло, как мертвая ткань в груди, через которую не хотела течь кровь. У обоих полицейских были свои дети: у Карлсена – дочь восьми лет, у Сейера – четырехлетний внук, сын дочери. Молчание, повисшее между ними, заполнялось картинами, которые в любой момент могли стать действительностью. Именно это пришло в голову Сейеру, стоявшему перед дверью дома номер пять – низкого белого строения с темно-синими косяками. Обычный типовой дом, разве что украшенный декоративными ставнями и светлыми бордюрами по скатам крыши. Ухоженный сад. Вдоль всего дома тянулась большая веранда с красивой балюстрадой. Отсюда, с вершины холма был виден весь городок, раскинувшийся внизу, с его садами и участками. У почтового отделения стоял еще один полицейский автомобиль.

Сейер вошел первым, тщательно вытерев ноги о коврик возле двери и пригнув голову, прежде чем войти в комнату. Ему хватило секунды на то, чтобы оценить ситуацию. Девочки все еще не было, паника достигла пика. На диване сидела мать, плотная женщина в клетчатом платье. Рядом с ней, держа ее за руку, сидела подруга. В комнате почти физически ощущался запах страха. Все силы, которые были у этой женщины, уходили на то, чтобы не зарыдать или не закричать от ужаса; она задыхалась от малейшего усилия – даже такого, какое потребовалось, чтобы встать и подать вошедшему руку.

– Фру Альбум, – сказал он, – кто-то ведет поиски на улицах?

– Соседи, несколько человек. У них собака.

Она снова села.

– Мы должны помогать друг другу.

Он опустился в кресло напротив нее и откинулся назад, не переставая смотреть ей в глаза.

– Мы пошлем патруль с собаками. А сейчас вы должны рассказать мне о Рагнхильд: как она выглядит и во что была одета.

Никакого ответа, только энергичные кивки. Лицо женщины окаменело.

– Вы позвонили всем, у кого она могла бы быть?

– Знакомых у нас немного,- пробормотала она. – Я обзвонила всех.

– У вас есть родственники где-нибудь в городе?

– Никого. Мы не местные.

– Рагнхильд ходит в детский сад или дошкольный класс?

– Нам не хватило места.

– У нее есть братья или сестры?

– Она наш единственный ребенок.

Мать попыталась незаметно перевести дыхание.

– Сначала, – сказал он, – ее одежда. Постарайтесь быть как можно более точной.

Красный спортивный костюм,- пробормотала она, – со львом на груди. Зеленая ветровка с капюшоном. Один красный и один зеленый сапог.

Она говорила отрывисто, с трудом проталкивая слова через горло.

– А сама Рагнхильд? Опишите ее мне.

– Рост – сто десять сантиметров. Вес – восемнадцать килограммов. Очень светлые волосы.

Она подошла к стене, где висело несколько фотографий. На большинстве из них была изображена Рагнхильд, на одной – сама хозяйка дома в бунаде, еще на одной-мужчина в форме Вооруженных сил, видимо, супруг. Она выбрала ту, где девочка улыбалась, и отдала ему. Волосы ребенка были почти белые, у матери же – иссиня-черные. Но блондином был отец. Пряди светлых волос выбивались из-под форменной фуражки.

– Что она за девочка?

– Доверчивая,- всхлипнула мать.- Разговаривала со всеми.

Это признание заставило ее вздрогнуть.

– Именно такие дети справляются с трудностями лучше всех в мире, – быстро сказал Сейер. – Нам придется взять фотографию с собой.

– Я понимаю.

– Расскажите мне, – он снова сел, – где гуляла девочка, когда выходила из дома.

– Ходила к фьорду. К пляжу возле усадьбы священника или к Хоргену. На вершину холма, к озеру или в лес.

Он выглянул в окно и посмотрел на черные ели.

– Кто-нибудь вообще видел Рагнхильд после того, как она вышла из гостей?

– Сосед Марты встретил ее около гаража, когда собирался на работу. Я знаю об этом, потому что звонила его жене.

– А где живет Марта?

– В Кристале. Всего несколько минут пешком.

– С собой у нее была коляска?

– Да. «Роза Врио».

– Как зовут этого соседа? Который видел ее у гаража?

– Вальтер, – сказала она удивленно. – Вальтер Исаксен.

– Где можно его найти?

– Он работает в «Дино Индустрии». В пассажироперевозках.

Сейер поднялся, подошел к телефону и позвонил в справочную, получил номер, набрал его и подождал.

– Мне нужно как можно скорее поговорить с вашим служащим по имени Вальтер Исаксен.

Фру Альбум обеспокоено глядела на него с дивана, Карлсен рассматривал вид из окна: голубые холмы, сады и белый шпиль церкви немного поодаль.

– Конрад Сейер из полиции,- коротко представился он. – Я звоню с Гранитвейен, пять, вы наверняка понимаете, по какому поводу.

– Рагнхильд все еще не нашли?

– Нет. Но я слышал, вы видели ее, когда она выходила из дома?

– Я закрывал дверь в гараж.

– Вы посмотрели на часы?

– Было восемь ноль шесть, я припозднился.

– Вы абсолютно уверены во времени?

– У меня электронные часы.

Сейер помолчал, пытаясь вспомнить дорогу, по которой они сюда приехали.

– Значит, вы расстались с девочкой в восемь ноль шесть около гаража и сразу поехали на работу?

– Да.

– Вниз по Гнейсвейен и потом по шоссе?

– Верно.

– Я правильно понимаю,- спросил Сейер,- что в это время все едут в город, а в обратном направлении – практически никто?

– Да, все верно. Тут в деревне нет машин. Да и не работает никто.

– И все же вы не встретили по пути каких-нибудь автомобилей? Которые ехали бы в направлении деревни?

Исаксен молчал. Сейер ждал. В комнате было тихо, как в склепе.

– Да, в самом деле, я встретил одну машину внизу на равнине. Прямо перед перекрестком. Что-то вроде микроавтобуса, грязного и старого. Он ехал очень медленно.

– Кто был внутри?

– Мужчина, – сказал он нерешительно. – Один мужчина.

* * *

– Меня зовут Раймонд, – он улыбнулся. Рагнхильд подняла взгляд, увидела в зеркале улыбчивое лицо и холм Коллен, залитый утренним солнечным светом. – Не хочешь проехаться по окрестностям?

– Мама ждет меня. – Она сказала это довольно ехидно.

– Ты когда-нибудь была на вершине горы?

– Один раз, с папой. У нас с собой даже еда была.

– Туда можно проехать и на машине,- объяснил он. – Объехать сзади. Съездим наверх?

– Я хочу домой,- сказала она, уже не так уверенно.

Он сбросил скорость и остановился.

– Совсем ненадолго,- попросил он тоненьким голосом.

Рагнхильд он показался таким грустным. А она не привыкла перечить взрослым. Она приподнялась на сиденье и перегнулась через спинку.

– Совсем ненадолго,- согласилась она.- На вершину и сразу домой, туда и обратно.

Он свернул на Фельтспатвейен и снова поехал вниз.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Рагнхильд Элисе.

Он поерзал на месте и отечески прокашлялся.

– Рагнхильд Элисе. Нельзя ездить за покупками так рано по утрам. Сейчас только восемь пятнадцать. Магазин закрыт.

Она не ответила. Вместо этого она вытащила Элисе из коляски, посадила к себе на колени и поправила кукле платье. А потом вынула соску у нее изо рта. Кукла немедленно начала кричать, заливаясь тонким металлическим младенческим плачем.

– Что это такое? – Он резко затормозил и взглянул в зеркало.

– Это всего лишь Элисе. Она плачет, когда я вынимаю соску.

– Я не хочу это слушать! Вставь ее обратно! Он занервничал, не уследил за рулем, машину повело.

– Папа водит лучше, чем ты, – сказала она.

– Мне пришлось учиться самому,- объяснил он обиженно. – Никто не хотел меня учить.

– Почему это?

Он не ответил, лишь покачал головой. Автомобиль выехал на шоссе, подъехал к круговой развязке и пересек перекресток с глухим рокотом.

– А вот и Хорген, – сказала она довольно.

Он молчал. Через три минуты он взял левее и двинулся вверх по склону. Они миновали пару участков, красные амбары и припаркованный трактор. Они никого не встретили. Дорога становилась все более узкой и запущенной. Рагнхильд устала держать коляску на руках; она положила куклу на пол и поставила одну ногу между колесами как тормоз.

– Здесь я живу,- вдруг сказал он и остановился.

– Вместе с женой?

– Нет, вместе с отцом. Но он лежит в постели.

– Он еще не встал?

– Он все время лежит.

Она с любопытством выглянула из окна автомобиля и увидела смешной дом. Он выглядел так, словно кто-то сначала его построил, а потом построил еще раз. Все его части были разного цвета. Сбоку стоял гараж из гофрированной жести. Двор зарос сорняками. Старая ржавая борона виднелась в зарослях крапивы и одуванчика. Но Рагнхильд интересовал не дом, она увидела кое-что другое.

– Кролики! – сказала она, еле дыша.

– Да,- подтвердил он с радостью.- Хочешь посмотреть?

Он выпрыгнул из машины, открыл заднюю дверь, вынул девочку и поставил ее на землю. Он странно передвигался – ноги у него были очень короткие и кривые, ступни – маленькие. Широкий нос почти доставал до нижней губы, которая слегка выдавалась вперед. Под носом висела большая прозрачная капля. Рагнхильд поняла, что он не стар, хотя и выглядит как старик. Он выглядел забавно – как мальчик с телом старика. Он вперевалку прошел к кроличьим клеткам и открыл их. Рагнхильд замерла как зачарованная.

– Можно мне подержать одного?

– Да, какого хочешь.

– Маленького коричневого,- попросила она с восхищением.

– Это Посан. Он красивее всех.

Он открыл клетку и вытащил малыша. Пухлый английский вислоухий кролик цвета кофе с молоком сильно бил ногами, но сразу успокоился, как только оказался в руках Рагнхильд. На мгновение она замерла. Она чувствовала, как подле ее руки бьется кроличье сердце, и осторожно потрогала его ухо. На ощупь оно было как бархат. Мордочка блестела, как кусочек лакрицы. Раймонд стоял рядом и наблюдал. Теперь девочка полностью в его власти, и никто их не видит.

* * *

– Фотография и описание, – сказал Сейер, – будут опубликованы в завтрашних газетах.

Ирене Альбум навалилась на стол и всхлипнула. Остальные молча глядели на ее руки и дрожащую спину. Женщина-полицейский сидела с платком наготове. Карлсен водил пальцем по обивке стула; потом посмотрел на часы.

– Рагнхильд боится собак? – поинтересовался Сейер.

– Почему вы спрашиваете? – всхлипнула она.

– Случалось, что мы искали детей с собаками, и те прятались, когда слышали наших овчарок.

– Она не боится.

Слова эхом отдались у него в голове. Она не боится.

– Вам не удалось найти своего мужа?

– Он в Нарвике, на сборах,- всхлипнула она.

– С ним нет мобильной связи?

– Там нет роуминга.

– А кто ищет вашу дочь?

– Ребята-соседи. Те, кто днем не работает. У одного из них есть с собой телефон.

– Как давно они ищут?

Она взглянула на настенные часы.

– Больше двух часов.

Ее голос больше не дрожал, теперь он звучал приглушенно, ровно, словно она говорила в полусне. Он снова наклонился вперед и заговорил с ней так медленно и отчетливо, как только мог:

– То, чего вы сейчас боитесь больше всего на свете, по всей вероятности, не произошло. Вы меня понимаете? Как правило, дети теряются именно потому, что они дети. У них нет чувства времени, нет ответственности, и они чертовски любопытны, так что следуют любому порыву, который у них возникнет. И, как правило, они появляются так же внезапно, как и пропали. Часто они не могут даже внятно объяснить, где были или что делали. Но, как правило, – он задержал дыхание, – они в полном порядке.

– Да! – сказала она, взглянув на него. – Но она никогда раньше не терялась!

– Она растет,- настойчиво сказал он.- И отваживается на большее.

Боже, помоги мне, думал он при этом, у меня же есть ответы на всё. Он снова поднялся и набрал новый номер. Не позволил себе снова посмотреть на часы – незачем напоминать о том, что время утекает, никому это не нужно. Дозвонился до Криминальной полиции, коротко описал ситуацию и попросил связаться с «Норвежской общественной помощью» [2]. Передал адрес по улице Гранитвейен, 5. Нарисовал короткий словесный портрет девочки – в красном, почти белые волосы, розовая кукольная коляска. Спросил, не было ли для него сообщений. Нет, они еще ничего не получили. Снова сел.

– Рагнхильд говорила в последнее время о людях, которых вы не знаете, называла незнакомые имена?

– Нет.

– У нее с собой были деньги? Может быть, она собиралась что-нибудь купить в киоске? – У нее не было с собой денег.

– Это маленький поселок,- продолжал он. – Случалось ли когда-нибудь, чтобы ее провожал или подвозил кто-нибудь из соседей?

– Да, бывало. Здесь в холмах около ста домов, и она знает почти всех. Машины тоже знает. Время от времени они с Мартой ходили вниз, в церковь, с колясками, а домой возвращались на машине кого-нибудь из соседей.

– Зачем они ходят в церковь?

– Там похоронен маленький мальчик, которого они знали. Они рвут цветы и кладут на его могилу, а потом возвращаются. Я думаю, им кажется, что это очень интересно.

– Вы искали в районе церкви?

– Я позвонила узнать, где Рагнхильд, около десяти. Когда Марта сказала, что она ушла в восемь, я бросилась к машине. Я оставила дверь открытой, на случай, если она вернется, пока я ищу ее по улицам. Я поехала к церкви и вниз до конечной, там вышла из машины и искала везде. Я была на станции техобслуживания и за мэрией, потом ездила к начальной школе и в школьный сад – они любят там лазать на стенки. Потом я искала в детском саду. Ей так хотелось туда пойти, она…

Ее охватил новый приступ рыданий. Все время, пока она плакала, остальные сидели и молча ждали. Ее глаза распухли, и она в отчаянии комкала пальцами подол платья. Через какое-то время слезы снова иссякли, и вернулась сонная медлительность. Щит, защищающий от ужасных картин, которые рисовало ей воображение.

Зазвонил телефон. Внезапно за окном зловеще завыл ветер. Ирене съежилась на диване и потянулась за трубкой, но рука Сейера предостерегающе поднялась. Он поднял трубку.

– Алло? Ирене там?

Это был голос мальчика.

– С кем я говорю?

– Торбьёрн Хауген. Мы ищем Рагнхильд. – Ты говоришь с полицией. Есть какие-нибудь новости?

– Мы обошли все дома в холмах. Каждый. Многие пустуют, хозяев нет дома, но на улице Фельтспатвейен мы встретили женщину. Она видела, как большой автомобиль ехал задним ходом и потом развернулся у нее во дворе. Что-то вроде грузового фургона, говорит она. А внутри машины сидела маленькая девочка в зеленой куртке со светлыми волосами. И с хвостиком на макушке. Рагнхильд часто завязывала волосы в хвостик на макушке.

– Продолжай.

– Он развернулся посреди склона и снова поехал вниз. И исчез на повороте.

– Ты знаешь, когда это произошло?

– В четверть девятого.

– Ты можешь сейчас прийти на Гранитвейен?

– Мы почти тут, у круговой развязки.

Он положил трубку. Фру Альбум продолжала стоять.

– Кто это был? – всхлипнула она. – Они что-то видели?

– Кто-то видел ее, – сказал он медленно. – Она ехала в машине.

* * *

Наконец она услышала. Как будто звук, пробивая себе путь сквозь густой лес, вырвался наружу и раздался в голове Рагнхильд.

– Я хочу есть, – сказала она внезапно. – И домой.

Раймонд поднял голову. Посан копошился на кухонном столе, слизывая кукурузный крахмал, который они рассыпали по поверхности. Они оба забыли, где они и сколько прошло времени. Они покормили всех кроликов, Раймонд показал ей свои картинки, вырванные из еженедельника и тщательно вклеенные в большой альбом. Рагнхильд постоянно заливалась хохотом при виде его смешного лица. Но вдруг она поняла, что уже поздно.

– Я могу сделать тебе бутерброд.

– Я хочу домой. Мы должны ехать за покупками.

– Сначала мы съездим на вершину, а потом я отвезу тебя домой.

– Сейчас! – сказала она твердо. – Я хочу домой сейчас.

Раймонд беспомощно пытался отсрочить расставание.

– Да, да, хорошо. Но сначала мне надо вниз, купить молока для папы. Внизу, у Хоргена. Это ненадолго. Ты можешь подождать здесь, я быстро.

Он поднялся и посмотрел на нее. На белое лицо с маленькими губами сердечком, похожими на блестящие камешки. Глаза – чистые и синие, а брови – темные, удивительно темные под белой челкой. Потом она тяжело вздохнула, отвернулась и открыла дверь на кухню. Рагнхильд вообще-то хотела пойти домой сама, но она не знала дороги, и приходилось ждать. Держа кролика на руках, она пробралась в маленькую комнатку и свернулась клубком в углу дивана. Они мало спали ночью, она и Марта; от зверька исходило уютное тепло, и она тут же задремала.

Вернувшись, он долго сидел и смотрел на нее, удивляясь тому, как тихо она спит. Ни единого движения, ни малейшего вздоха. Ему показалось, что она сделалась больше и теплее, как хлеб в печи. Через какое-то время ему стало неспокойно, он не знал, куда деть руки, так что он положил их в карманы и покачался туда-сюда на стуле. Принялся мять штаны, руки его двигались и двигались, все быстрее. Он опасливо поглядывал в окно и вниз, в коридор, на дверь в спальню отца. Руки продолжали работать. Все время он безотрывно смотрел на ее волосы, гладкие как шелк, почти как шерсть кролика. Потом он тихо застонал и вынул руки из карманов. Поднялся и осторожно пошевелил ее.

– Мы можем ехать. Дай мне Посана.

Рагнхильд не сразу пришла в себя. Она медленно поднялась и посмотрела на Раймонда. Пошла за ним на кухню и натянула на себя ветровку. Выскользнула из дома, увидела, как маленький бурый клубок исчез в клетке. Коляска все еще стояла внутри автомобиля. Раймонд выглядел расстроенным; он помог ей влезть на заднее сиденье. Потом сел впереди и повернул ключ. Ничего не произошло.

– Не заводится,- сказал он сердито. – Не понимаю. Только что все было в порядке. Дерьмобиль!

– Мне надо домой! – тоненьким голосом сказала Рагнхильд.

Он еще раз попробовал повернуть ключ, прибавил газ, зажигание работало, он слышал это, но мотор не желал заводиться.

– Тогда придется идти пешком.

– Это же ужас как далеко! – захныкала она.

– Нет, не очень. Отсюда виден твой дом. Я покачу коляску.

Он накинул себе на плечи куртку, лежавшую на переднем сиденье, выпрыгнул из машины и открыл ей дверь. Рагнхильд взяла куклу, а он потащил за собой коляску. Она подпрыгивала на рытвинах. Далеко впереди Рагнхильд видела холм Колен – он возвышался среди черного леса. На одно грохочущее мгновение им пришлось прижаться к обочине, пока мимо на большой скорости проносился автомобиль. За ним густо поднялась пыль. Раймонд не торопился, поэтому Рагнхильд легко поспевала за ним. Через некоторое время дорога пошла вверх круче, на повороте она кончилась. Отсюда на вершину Коллена вела короткая тропинка, протоптанная овцами. Навозные шарики лежали повсюду, как градины. Рагнхильд забавлялась тем, что наступала на них – они были сухими и чудно хрустели. Через несколько минут за деревьями что-то заблестело.

– Змеиное озеро, – сказал Раймонд.

Она остановилась рядом с ним. Посмотрела вдаль и увидела листья водяных кувшинок и маленькую лодку, лежавшую вверх дном у берега.

– Не подходи к воде, – сказал Раймонд. – Это опасно. Там нельзя купаться. Зыбучие пески, – добавил он с умным видом. Рагнхильд вздрогнула. Она обвела взглядом берег озера, извивающуюся желтую линию из тростника, прерывающуюся в одном месте, где было что-то похожее на пляж. Туда они и смотрели. Раймонд выпустил из рук коляску, Рагнхильд засунула палец в рот.

* * *

Торбьёрну Хаугену было около шестнадцати, у него были темные отросшие волосы и огромная бандана на голове. Ее концы выглядывали из узла, как два красных пера, и делали его похожим на индейца. Он избегал встречаться взглядом с матерью Рагнхильд, поэтому в упор смотрел на Сейера, не переставая облизывать губы.

– То, что ты выяснил, важно, – сказал Сейер. – Будь так любезен и напиши здесь ее адрес. Ты помнишь, как ее зовут?

– Хельга Моэн, дом номер один. Серый дом, во дворе собака.

Он говорил тихо, писал в блокноте, который дал ему Сейер, большими буквами.

– Вы обошли всех? – спросил полицейский.

– Сначала мы поднялись на вершину Коллена, потом пошли вниз, обошли Змеиное озеро, осматривая все по обе стороны от тропинки. Были в городе, возле водоотстойника, у торговца Хоргена, на пляже возле усадьбы священника. Около церкви. Под конец зашли на пару ферм, Бьеркерюд и конный спортивный центр. Рагнхильд очень любила, то есть, конечно, любит животных.

Оговорка заставила его покраснеть. Сейер легко похлопал его по плечу.

– Сядь, Торбьёрн.

Он указал на свободное место на диване рядом с фру Альбум. Ее тело застыло, ей казалось, что вместо спины у нее железная балка. Она сосредоточенно думала об ужасной вероятности того, что Рагнхильд, возможно, никогда не вернется домой. Значит ей придется жить много лет без маленькой девочки с огромными голубыми глазами. Она впускала в себя эту мысль маленькими порциями и осторожно пробовала ее на вкус. Женщина-полицейский, которая со времени прибытия не сказала практически ни одного слова, медленно поднялась. Она решилась сделать предложение.

– Фру Альбум, – тихо сказала она. – Позвольте мне сделать для вас кофе.

Та слабо кивнула. Тяжело поднялась и последовала за женщиной на кухню. Раздался шум воды, льющейся из крана, и медный звон. Сейер кивком вызвал Карлсена в коридор. Там они вполголоса поговорили. Торбьёрн видел голову Сейера и носки ботинок Карлсена, черные и блестящие. В полутьме они посмотрели на часы, затем-друг на друга. Дело принимало чрезвычайно серьезный оборот, и огромную машину следовало привести в движение. Сейер почесал локоть под рукавом рубашки.

– Я не могу даже подумать о том, что мы найдем ее в канаве.

Он открыл дверь, чтобы впустить в дом немного воздуха. За дверью стояла она. В красном спортивном костюме, на нижней ступеньке, маленькая белая рука на перилах.

– Рагнхильд? – удивленно спросил он.

* * *

Через полчаса, когда автомобиль уже ехал вниз по Скифербаккен, Сейер с удовольствием провел рукой по волосам. Карлсен подумал, что стрижка у шефа даже короче, чем у него, и что такие короткие волосы похожи на стальную щетку, вроде тех, которыми счищают старые слои краски. Лицо Конрада выглядело умиротворенным, а не замкнутым и серьезным, как обычно. На середине склона они миновали серый дом. Увидели двор с собакой и лицо за окном. Если Хельга Моэн ждет визита полиции, она будет разочарована. Рагнхильд в безопасности, сидит на коленях у мамы, с двойным бутербродом в руках.

Мгновение, когда девочка вбежала в прихожую, врезалось в память обоим. Мать, услышав голосок дочери, выскочила из кухни и бросилась к ней, быстрая, как молния, как хищный зверь, который вот-вот схватит жертву и никогда, никогда никому ее не отдаст. Рагнхильд словно попала в лисий капкан. Ее тонкие ножки и ручки, белые пряди волос торчали из стальной маминой хватки. А Сейер и Карлсен просто стояли рядом. Не было слышно ни звука, ни слова. Торбьёрн почти раздавил в руке мобильник, женщина-полицейский не переставая протирала чашки, Карлсен продолжал накручивать усы на палец. Комната осветилась, как будто солнце внезапно пробилось сквозь окно. И наконец вместе с рыданиями у матери вырвался смех:

– ЧТО ЗА УЖАСНЫЙ РЕБЕНОК!

* * *

– Я, пожалуй, возьму недельный отпуск, – откашлялся Сейер. – Мне нужно прийти в себя.

Карлсен перевалил через «лежачего полицейского».

– Как ты его проведешь? Будешь прыгать с парашютом во Флориде?

– Думаю о хижине в горах.

– Под Бревиком, так?

– Саннёй.

Они свернули на шоссе.

– Я должен съездить в «Леголэнд», – пробормотал Карлсен. – Больше не могу оттягивать. Дочка выпрашивает.

– Ты так говоришь, как будто это наказание, – сказал Сейер. – «Леголэнд» – отличное место. Ты наверняка вернешься оттуда нагруженным лего-конструкторами. Езжай и не экономь. Не пожалеешь.

– Ты был там?

– С Матеусом. Ты знаешь, там есть статуя Сидящего Быка из Лего? Одна целая и четыре десятых миллиона лего-кирпичиков, и все разноцветные. В это невозможно поверить.

Он помолчал, взглянул на церковь слева, маленькую, белую, деревянную, чуть в стороне от дороги, среди зеленых и желтых распаханных участков земли, окруженную пышными деревьями. Красивая маленькая церковь, подумал он, именно в таком месте надо было похоронить жену. Даже если бы ездить на могилу приходилось еще дольше. Теперь, конечно, уже слишком поздно. Она умерла уже более восьми лет назад, и он похоронил ее в центре города, совсем рядом с главной улицей, среди выхлопов и шума.

– Как ты думаешь, с девочкой все в порядке?

– Вроде бы. Я попросил мать позвонить, когда она успокоится. Понемногу ребенок разговорится. Шесть часов,- сказал он задумчиво,- это довольно много. Должно быть, ей попался очень харизматичный отшельник.

– У него должны быть права. И наверняка не все в порядке с головой.

– Ты уверен? Насчет прав?

– Нет, – признал, чертыхнувшись, Карлсен. Он внезапно затормозил и свернул на заправку; это место все называли «центром»: тут были и почта, и банк, и парикмахерская, и автозаправка. Плакат «Медицинская распродажа» был приклеен на витрину в магазине «Киви», а парикмахер зазывал в солярий.

– Я хочу перекусить. Составишь компанию?

Они зашли внутрь; Карлсен купил газету и шоколадку. Он выглянул в окно и посмотрел на фьорд.

– Извините, – сказала девушка за прилавком. – С Рагнхильд ничего не случилось?

Она, явно нервничая, смотрела на Карлсена в полицейской форме.

– Вы ее знаете? – Сейер положил деньги на прилавок.

– Лично нет, но я знаю, кто они. Мать была здесь утром, искала ее.

– Рагнхильд в порядке. Она вернулась домой.

Девушка слегка улыбнулась и положила ему в руку сдачу.

– Вы родом отсюда? – спросил Сейер.- Вы многих здесь знаете?

– Наверняка. Здесь все друг друга знают.

– Если я спрошу, знаете ли вы мужчину, вероятно, немного странного, который водит микроавтобус, старый, грязный и рассыпающийся на части микроавтобус, прозвенит ли у вас в голове звоночек?

– Похоже на Раймонда, – сказала она и кивнула. – Раймонда Локе.

– Что вы знаете о нем?

– Он работает в Центре занятости. Живет в хижине по ту сторону холма вместе с отцом. Раймонд-монголоид. Ему около тридцати, очень милый. Кстати, его отец был начальником этой заправки. До того как вышел на пенсию.

– У него есть права?

– Нет, но он все равно водит. Это автомобиль отца. Отец у него – лежачий, так что не может следить за Раймондом. Ленсман знает об этом и иногда забирает его в полицию, но это не очень помогает. Он странный, ездит только на второй передаче. Это он забрал Рагнхильд?

– Да.

– Она не могла бы оказаться в большей безопасности, – улыбнулась девушка. – Раймонд остановился бы, даже чтобы объехать божью коровку. – Она заулыбалась еще шире.

Карлсен откусил от шоколадки и поглядел в окно.

– Прекрасное место, – сказал он.

Сейер, который купил «Марципановый хлеб как в старые добрые времена», проследовал за его взглядом. Фьорд глубокий, больше трех сотен метров. И никогда не нагревается выше шестнадцати градусов.

– Ты знаком с кем-нибудь отсюда?

– Не я, моя дочь Ингрид. Она была здесь в фольклорном походе летом. «Знай свой город». Ей нравятся такие вещи.- Он скатал фольгу в узкую полоску и положил в карман брюк. – Как ты думаешь, монголоиды хорошие водители?

– Не представляю, – ответил Карлсен. – Но они же почти ничем от нас не отличаются, у них просто одна лишняя хромосома. Насколько я знаю, им требуется больше времени на обучение, чем основной массе людей. Кроме того, у них плохое сердце. Они не доживают до старости. И еще у них что-то с руками.

– Что?

– У них не хватает линий на руках или что-то вроде того.

Сейер удивленно посмотрел на него.

– Рагнхильд, во всяком случае, была очарована. – Я думаю, этому немало способствовали кролики.

Карлсен нашел во внутреннем кармане носовой платок и стер шоколад с уголков губ.

– Я вырос рядом с одним таким. Мы называли его «Сумасшедший Гюннар». Сейчас мне кажется, что мы считали его существом из другого мира. Он уже умер, дожил всего до тридцати пяти.

Они сели в автомобиль и поехали дальше. Сейер готовил в уме краткий, но подробный доклад для шефа отдела. Несколько свободных дней и поездка в хижину обрели вдруг необыкновенную важность. Все складывалось как нельзя лучше, долгосрочные прогнозы были многообещающими, а вернувшаяся девочка подняла ему настроение. Скользя взглядом по полям и лугам, он вдруг понял, что машина резко сбросила скорость, а затем заметил трактор впереди на дороге. Зеленый трактор фирмы «John Deere» с колесами цвета сливочного масла полз так тихо, что казалось – он стоит на месте. У полицейских не было никакой возможности обогнать его: каждый раз, когда они выезжали на подходящий участок дороги, он оказывался слишком коротким. Крестьянин, в шляпе садовника и в наушниках поверх нее, сидел как пень, вросший в сиденье трактора. Карлсен переключился на передачу ниже и вздохнул:

– Он везет брюссельскую капусту. Может, протянешь руку и возьмешь упаковку? А потом сварим ее?

– Теперь мы едем примерно на той же скорости, что и Раймонд, – пробормотал Сейер. – Всю жизнь на второй передаче. Это был бы незабываемый опыт.

Он откинул седую голову на подголовник и закрыл глаза.

* * *

После загородной тишины город производил впечатление грязного хаоса, состоявшего из людей и автомобилей. Основное движение все еще проходило через центр. Муниципалитет вел вялотекущую борьбу за тоннель, возникший на чертежном столе; против него восставали и протестовали группы граждан с более или менее весомыми аргументами. Они утверждали, что вытяжные башни изуродуют ландшафт вокруг реки, а строительные работы – это шум, грязь и огромные денежные затраты.

Сейер смотрел вниз на улицу, сидя в кабинете шефа. Он только что изложил свою просьбу и теперь ждал ответа. Все было ясно. Хольтеману и в голову не могло прийти сказать «нет» в ответ на просьбу Сейера. У него были свои принципы.

– Ты проверил журнал происшествий? Поговорил со всеми, кто имел отношение к делу?

Сейер кивнул.

– Сут проведет два дежурства с Сивеном, она проследит за ним.

– Ну тогда я не вижу причин, чтобы…

Зазвонил телефон. Два коротких писка, напоминающих плач голодного птенца. Сейер не был верующим человеком, но он все же взмолился провидению: сделай так, чтобы отпуск не ушел прямо у меня из-под носа!

– Служит ли у меня Конрад? – Хольтеман кивнул. – Да, есть такой. Соединяйте.

Он подтянул провод и протянул Сейеру трубку. Конрад взял ее. Это, должно быть, Ингрид что-то понадобилось, сказал он себе, стараясь не беспокоиться заранее. Но это была фру Альбум.

– С Рагнхильд все в порядке? – спросил он быстро.

– Да, она в порядке. В полном. Но она рассказала мне кое-что странное, когда мы, наконец, остались одни. Я сразу решила позвонить вам, мне кажется, что это звучит очень странно, а она обычно не выдумывает, по крайней мере, не такие вещи.

– О чем речь?

– Этот мужчина, с которым она была, повел ее к себе домой. Кстати, его зовут Раймонд, она потом вспомнила имя. Они поднимались на гору с той стороны холма Коллен, мимо Змеиного озера, а там ненадолго остановились.

– Зачем?

– Рагнхильд говорит, что там наверху лежит дама.

Сейер удивленно моргнул.

– Что вы сказали?

– Что на берегу Змеиного озера лежит дама. Она не шевелится, и на ней ничего нет.- Ее голос сразу стал испуганным и беспокойным.

– Вы ей верите?

– Да, верю. Разве ребенок может такое выдумать? Но я не осмеливаюсь пойти туда наверх одна, а ее с собой брать не хочу.

– Я сам позабочусь о том, чтобы все проверить. Никому об этом не говорите. Мы еще позвоним вам.

Он положил трубку и мысленно закрыл хижину, которую уже отпирал ключом. Запах морского воздуха и свежевыловленной трески мгновенно испарился. Он криво улыбнулся Хольтеману.

– Знаешь, мне сначала нужно кое-что выяснить.

* * *

Карлсен был на дежурстве в городе и забрал единственный свободный служебный автомобиль. Поэтому Сейер взял с собой Скарре, молодого курчавого полицейского, примерно вдвое младше себя. Скарре был веселый молодой парень, добродушный и оптимистичный. Они припарковались около почтовых ящиков на улице Гранитвейен и поговорили с фру Альбум. Рагнхильд прицепилась к ее платью как репейник. Какие-то из предостережений, несомненно, осели в ее белокурой головке. Мать рассказала, что они должны идти по тропинке, которая начинается на опушке леса напротив дома и ведет наверх, огибая холм слева. Взрослые мужчины проделают этот путь минут за двадцать, она уверена.

Стволы елей были помечены синими стрелками. Мужчины криво посматривали на овечий навоз, иногда им приходилось пробираться через заросли вереска, но они решительно продолжали подниматься. Склон становился все круче. Скарре начал задыхаться, Сейер шел легко и без труда. Однажды он остановился, обернулся и окинул взглядом поля вокруг городка. Вдалеке виднелись только темно-розовые и черные крыши. Полицейские продолжали путь молча, отчасти потому, что дыхания не хватало, отчасти потому, что боялись того, что им предстоит найти наверху. Лес здесь был очень густой, и они шли в полутьме. Сейер по привычке не сводил взгляда с тропинки – не потому, что боялся споткнуться, а чтобы ничего не пропустить. Если здесь наверху действительно что-то случилось, важно было заметить как можно больше. Они поднялись ровно за семнадцать минут, потом лес поредел и сквозь стволы пробился солнечный свет. Они увидели воду. Зеркальное озеро, размером с большую лужу лежало среди елей. Какое-то мгновение они молча стояли, обводя взглядом местность. За желтой линией тростника они увидели что-то вроде пляжа. Подошли туда, оставаясь на солидном расстоянии от воды – полоса тростника была довольно широкой, а на ногах у обоих были только ботинки. То, что они издали приняли за пляж, оказалось пятном тины с четырьмя-пятью большими камнями, годящимися только на то, чтобы преградить тростнику путь к воде. Видимо, только в этом месте можно было выйти прямо на берег. В тине и грязи лежала женщина – на боку, спиной к ним, прикрытая наброшенной на нее темной ветровкой, под которой было голое тело. Одежда – что-то синее и белое – кучей валялась неподалеку. Сейер внезапно остановился и автоматически потянулся за мобильным телефоном, который висел у него на поясе. Потом передумал. Сошел с тропинки и осторожно спустился вниз, слушая, как хлюпает в ботинках.

– Оставайся там, – сказал он тихо.

Скарре подчинился. Сейер совсем близко подошел к воде; он поставил ногу на камень, лежащий еще немного ниже, чтобы посмотреть на труп спереди. Он не хотел ничего трогать, совсем ничего. Ее глаза были полузакрыты и смотрели куда-то вниз и одновременно вдаль, на озеро. Бледные веки были прикрыты. Зрачки – большие и уже не совсем круглые. Рот открыт и, как и нос, покрыт клочьями бело-желтой пены, как будто ее только что вырвало. Сейер наклонился и подул на пену – она не шелохнулась. Лицо женщины находилось всего в нескольких сантиметрах от воды. Конрад положил два пальца на ее шею, туда, где пульсирует сонная артерия. Кожа потеряла эластичность, но оказалась не настолько холодной, насколько он ожидал.

– Мертва, – сказал он.

На ушных мочках и сбоку на шее он заметил несколько слабых красно-фиолетовых пятен. Кожа на ногах была в пупырышках, но без синяков и ушибов. Сейер поднялся к Скарре. Тот стоял на месте, держа руки в карманах. Он был до смерти перепуган и меньше всего на свете хотел наделать ошибок.

– Под курткой совершенно голая. Без видимых внешних повреждений. Восемнадцать – двадцать лет, около того.

Конрад вызвал по телефону «скорую», медэкспертов, фотографа и техников. Объяснил им дорогу и попросил остановиться подальше, чтобы не уничтожить возможные следы. Обернулся, поискал, на что сесть, выбрал самый плоский камень. Скарре опустился рядом. Они молча глядели на белые ноги и светлые волосы женщины, прямые, средней длины. Она лежала на боку, почти в положении эмбриона. Руки были скрещены под грудью, колени подтянуты к животу. Ветровка, наброшенная сверху, накрывала ее до середины бедер. Она была чистая и сухая. Остальная одежда, лежавшая кучей позади нее, была мокрой и грязной. Джинсы с ремнем, рубашка в сине-белую клетку, бюстгальтер, темно-синий пуловер. Кроссовки «Reebok».

– Что это у нее вокруг рта? – пробормотал Скарре.

– Пена.

– Неужели пена? Откуда она?

– Надеюсь, что мы обо всем в конце концов узнаем.- Сейер покачал головой.- Как будто она просто легла поспать. Спиной ко всему миру.

– Никто ведь не раздевается перед тем, как совершить самоубийство?

Сейер не ответил. Он снова посмотрел на белое тело у черной воды, окруженное темными елями. В этой страшной картине было и что-то умиротворяющее. Они стали ждать.

* * *

Тяжело топая, из леса вышли шестеро мужчин. Гул голосов сразу же смолк, когда пришельцы увидели полицейских, сидящих у воды, а через мгновение – и мертвую женщину. Сейер поднялся и помахал рукой.

– Держитесь в стороне! – закричал он.

Его послушались. Все знали его. Один из мужчин осмотрел местность натренированным взглядом, отошел немного назад, на относительно твердую почву, туда, где он мог стоять, и пробормотал, что давно не было дождя. Фотограф подошел к трупу первым. Он не задержался рядом с телом, но почему-то поглядел на небо, как будто проверял условия освещения.

– Сними с обеих сторон, – сказал Сейер, – и захвати в кадр растительность. Я боюсь, тебе придется снять еще и с воды, мне нужны снимки спереди, но ее нельзя передвигать. Когда отснимешь половину пленки, мы уберем куртку.

– Такие озера, как правило, бездонны,- сказал фотограф натужно.

– Ты же умеешь плавать? Повисло молчание.

– Там вдалеке лежит лодка. Возьми ее.

– Плоскодонка? Да она насквозь проржавела.

– Посмотрим, – коротко сказал Сейер.

Пока велась съемка, остальные стояли тихо и ждали, а один из техников продолжал осматривать местность сверху, с тропинки. Вокруг совсем не было мусора. В таких местах обычно полно пивных пробок, использованных презервативов, окурков и оберток от шоколада. Они не нашли ничего.

– Невероятно, – сказал техник. – Ни одной обгоревшей спички.

– Он убрал за собой, – ответил Сейер.

– Выглядит как самоубийство, ты не находишь?

– Она совершенно голая.

– Да, но раздевалась наверняка сама. Одежду не срывали, это точно.

– Она грязная.

– Может быть, поэтому она ее и сняла, – улыбнулся техник. – Кроме того, ее тошнило. Наверняка съела что-нибудь неподходящее.

Сейер усилием воли заставил себя промолчать и снова посмотрел на труп. Действительно, похоже было, что женщина прилегла здесь сама; одежда, испачканная в иле, действительно лежала, сложенная в стопку, а не была порвана и разбросана кругом. Только ветровка, накрывающая тело, была сухой и чистой. Сейер увидел в грязи что-то, похожее на отпечаток ботинка.

– Посмотри на это, – сказал он технику.

Человек в комбинезоне сел на корточки и зарисовал все следы.

– Это безнадежно. Они залиты водой.

– Ты не сможешь использовать ни один?

– Скорее всего, нет.

Следы на глазах превращались в лужицы.

– Все равно зарисуй. Мне кажется, они очень маленькие. Может быть, убийцей был человек с маленькими ногами.

– Примерно двадцать семь сантиметров. Уж точно не большой размер. Может быть, это ее следы.

Фотограф сделал несколько снимков. Потом залез в старую лодку. Весел не было, и ему постоянно приходилось удерживать равновесие лодки с помощью рук. При каждом его движении лодка угрожающе раскачивалась.

– Она протекает! – закричал фотограф озабоченно.

– Расслабься, тут собралось целое общество спасения на водах! – ответил Сейер.

В результате фотограф отснял более пятидесяти кадров. Сейер спустился к берегу, поставил ботинки на камень, положил в них носки, закатал брюки и вошел в воду. Он стоял на расстоянии примерно метра от головы женщины. На шее у нее было украшение. Он осторожно выудил его с помощью ручки, которую достал из внутреннего кармана.

– Медальон, – сказал он тихо. – Скорее всего, серебро. На нем что-то написано. Буквы, «X» и «М». Приготовьте пакет.

Он наклонился над трупом и снял цепочку, потом куртку.

– Шея красная сзади, – сказал он. – До странности светлая кожа везде, но очень красная шея. Жуткое пятно, как отпечаток руки.

Медэксперт Снуррасон приехал в резиновых сапогах. Он вошел в воду и поочередно исследовал глазные яблоки, зубы, ногти трупа. Отметил для себя безупречную кожу и множество розоватых пятен, разбросанных вокруг шеи и груди. Он запомнил каждую мелочь, длинные ноги, отсутствие родимых пятен (такое встречается крайне редко); не нашел ничего, кроме небольшой петехии на правом плече. Осторожно потрогал пену вокруг рта деревянным шпателем. Она оказалась твердой и густой, почти как суфле.

– Что это такое? – Сейер кивнул на ее рот.

– Прямо сейчас я могу сказать только, что это жидкость из легких, содержащая протеин.

– И это значит?…

– Возможно, утопление. Но не обязательно.

Он соскоблил немного пены, и через короткое время на губах трупа выступила новая.

– Легкие схлопываются, – объяснил он.

Сейер, сжав губы, наблюдал за этим феноменом.

Фотограф снял тело еще несколько раз, уже без куртки.

– Пора приоткрыть завесу тайны, – сказал Снуррасон и осторожно перевернул тело на живот.- Очень слабое, начинающееся окоченение, особенно в районе затылка. Хорошо сложенная женщина, здоровая. Широкие плечи. Хорошая мускулатура предплечий, бедер и ног. Скорее всего, она занималась спортом.

– Ты заметил какие-нибудь следы насилия?

Снуррасон исследовал спину и заднюю сторону ног.

– Кроме красного пятна сзади на шее – нет. Кто-то мог сильно схватить ее за шею и сильно толкнуть в живот. Конечно, тогда она еще была одета. Потом ее, вероятно, снова подняли, старательно раздели, положили на правый бок и накрыли курткой.

– Следы сексуального насилия?

– Пока не знаю.

Эксперт измерил температуру тела.

– Тридцать градусов. Учитывая скудные трупные пятна и легкое окоченение затылка, я предполагаю, что смерть наступила примерно десять-двенадцать часов назад.

– Нет, – сказал Сейер. – Нет, если она умерла здесь.

– Я не понял, кто тут медэксперт?

Сейер покачал головой.

– Вчера днем здесь проходила поисковая акция. Группа людей с собакой искала возле этого озера девочку, объявленную в розыск. Они должны были проходить здесь как раз между двенадцатью и двумя пополудни. Тогда ее здесь еще не было. Они бы ее увидели. Кстати, девочка вернулась домой в целости и сохранности, – добавил он.

Он оглянулся и, прищурившись, снова пристально всмотрелся в тину и грязь. Его внимание привлекла крошечная светлая точка. Он осторожно поднял ее двумя пальцами.

– Что это?

Снуррасон сощурился, глядя в его ладонь.

– Пилюля, таблетка, что-то в этом роде.

– Возможно, остатки вы найдете в ее желудке?

– Вполне возможно. Но я нигде не вижу пузырька.

– Они могли просто лежать у нее в кармане.

– В таком случае мы найдем там микрочастицы.

– Ты не можешь навскидку определить, что это?

– Может быть что угодно. Такие маленькие таблетки часто бывают сильнодействующими. В лаборатории установят, что это.

Сейер кивнул мужчинам с носилками и остался стоять, глядя на них, скрестив руки. В первый раз за долгое время он поднял взгляд и посмотрел вверх. Небо было бледным, верхушки елей вокруг озера стояли как поднятые копья. Ну конечно, они установят, что это такое. Само собой разумеется. Выяснят все, что случилось.

* * *

Якобу Скарре, родившемуся и выросшему на равнинах Южной Норвегии, Сёрланна, было почти двадцать пять лет. Он много раз видел раздетых женщин, но никогда – ничего подобного голой женщине у озера. Сейчас, когда он сидел рядом с Сейером в машине, ему пришло в голову, что она произвела на него гораздо более сильное впечатление, чем все остальные тела, которые он видел. Может быть, потому, что она лежала так, словно хотела скрыть свою наготу: спиной к тропе, со склоненной головой и поджатыми коленями. Но они все равно нашли ее и увидели ее наготу. Переворачивали и перекладывали ее, поднимали губы и исследовали зубы, выворачивали наизнанку глазные яблоки. Мерили температуру, пока она лежала на животе с расставленными ногами. Как будто она была кобылой, выставленной на аукцион.

– Она ведь была очень красива? – спросил он с волнением.

Сейер не ответил. Но он был рад вопросу. Он находил других девушек, слышал другие комментарии. Они ехали какое-то время молча, глядя на дорогу перед собой, но перед их глазами постоянно было нагое тело. Зубчатые позвонки спины, подошвы с красноватой кожей, ноги и светлые волосы, вьющиеся, как мираж. У Сейера было странное чувство. Это не было похоже ни на что из виденного им раньше.

– У тебя сегодня ночное дежурство?

Скарре прочистил горло:

– Начиная с полуночи. Я вызвался на несколько часов вместо Рингстада. Кстати, ты хотел взять недельный отпуск, неужели ничего не выйдет?

– Похоже на то.

На самом деле он уже забыл, что собирался в отпуск.

* * *

Список пропавших без вести лежал перед ним на столе.

Он состоял всего из четырех имен, из них двое были мужчинами, а женщины родились до 1960 года и не могли быть той, кого они нашли на берегу Змеиного озера. О пропаже одной из женщин сообщила Центральная больница, психиатрическое отделение, вторая была из дома престарелых соседнего района. «Рост 155 сантиметров, вес 45 килограммов. Седые волосы».

Было шесть часов вечера, и могло пройти еще много времени, прежде чем какой-нибудь бедняга сообщит о ее пропаже. В ожидании фотографий и доклада из прозекторской он пока не мог предпринять ничего существенного. Необходимо прежде всего установить личность умершей. Конрад снял кожаную куртку со спинки стула и спустился на лифте на первый этаж. Галантно поклонился фру Бреннинген, сидевшей на входе, в то же время вспомнив, что она вдова и, возможно, ее жизнь похожа на его собственную. Она красивая женщина, белокурая, как Элисе, но более плотная. Он нашел на парковке свой автомобиль, старый голубой «Пежо-6о4». Перед его мысленным взором стояло лицо умершей девушки, здоровое и круглое, без косметики. Она была красиво и дорого одета. Ухоженные светлые прямые волосы, хорошие кроссовки. На запястье – спортивные часы «Сейко». Это была девушка из приличного общества, из дома, в котором царил порядок. Он находил других женщин, чей образ жизни – совершенно иной – сразу давал о себе знать. Бывали и сюрпризы. Может, она напилась, или накачалась наркотиками, или случилось еще какое-то несчастье – этого они пока не знали. Все возможно, вещи и люди не всегда представляют собой то, чем кажутся. Сейер медленно ехал по городу, мимо рынка, мимо пожарной части. Скарре обещал позвонить сразу же, как только поступит заявление о розыске. На медальоне – буквы «X» и «М». Хелена, подумал он, а может быть, Хильда. Он не думал, что звонка придется ждать долго. Эта девушка наверняка договаривалась о встречах, в ее жизни царил порядок.

Поворачивая ключ в замке, он услышал глухой стук – это собака спрыгнула с кресла. Сейер жил в блочном доме, единственном в городе тринадцатиэтажном здании. Как надгробный камень-переросток, возвышался небоскреб над остальными постройками. Конрад с женой поселились здесь двадцать лет назад из-за восхитительной планировки и головокружительного вида из окна. Отсюда был виден весь город, и, теперь, когда Сейер подумывал о том, чтобы сменить место жительства, все остальные жилища вызывали у него ощущение тесноты. Квартира была красивая и уютная, стены облицованы панелями. Мебель досталась ему от родителей, старая, надежная, ошкуренный дуб. Стены по большей части были заставлены книгами, а на маленьком пятачке свободного места висело несколько любимых фотографий: Элисе, внук и Ингрид. Рисунок углем Кети Кольвиц, вырезанный из каталога и вставленный в лакированную рамку – «Смерть с девочкой на коленях». Он сам в свободном падении над аэродромом. Родители, торжественно позирующие в воскресной одежде. Каждый раз, когда он смотрел на фотографию отца, собственная старость казалась ему неотвратимо близкой. Щеки так же ввалятся, а уши и брови будут продолжать расти, делая его лицо таким же «взлохмаченным».

Правила в этом доме царили чрезвычайно строгие. Было запрещено выбивать ковер на балконе, и Сейеру приходилось отсылать его в химчистку. Как раз пора было этим заняться. Пес по имени Кольберг снова начал оставлять повсюду груды шерсти. Этот пес тоже вызывал вопросы у соседей, но в конце концов они с ним смирились-может быть, потому что Сейер был инспектором полиции и рядом с ним соседи чувствовали себя более уверенно. Сейер жил на последнем этаже. Квартира была чиста и прибрана и отвечала его внутреннему состоянию: порядок и структура во всем. У пса имелся свой угол на кухне, где всегда стояли сухой корм и вода. Ванная была единственным помещением, которым Сейер был недоволен, и он все собирался что-нибудь там поменять. Сейчас его мысли занимали та женщина и ее убийца, который пока на свободе. Сейер этого не любил. Как будто стоишь в темноте на улице и не можешь заглянуть за угол. Он присел на корточки и попал в радостные объятия пса. Выгулял его во дворе, быстро сполоснул ему лапы и погрузился в чтение газеты – ив это время зазвонил телефон. Сейер приглушил звук музыкального центра, почувствовал легкую тревогу, поднимая трубку. Это мог быть звонок по поводу пропавшей.

– Привет, дедушка! – услышал он.

– Матеус?

– Я уже ложусь. Уже вечер.

– Ты хорошо почистил зубы? – спросил Сейер и уселся на тумбочку рядом с телефоном.

Он представлял себе смуглое, кофейного цвета, лицо внука и его белоснежные зубы.

– Мама почистила.

– И принял фторные таблетки?

– Мм.

– А как насчет вечерней молитвы?

– Мама сказала, что необязательно.

Он долго болтал со своим внуком, крепко прижимая трубку к уху, чтобы слышать каждый легкий вздох и интонацию звонкого голоса. Он звучал тонко и мягко, как ивовая дудочка весной. Напоследок обменялся парой слов с дочерью. Услышал легкий безнадежный вздох, когда рассказал о сегодняшней находке,- дочери не нравилась его работа. Она вздыхала точно так же, как это делала Элисе. Он не напомнил ей о ее работе в Сомали, где шла гражданская война. Вместо этого он взглянул на часы и вдруг подумал, что где-нибудь кто-нибудь делает то же самое. Где-нибудь кто-нибудь ждет, смотрит то в окно, то на телефон – и ничего.

* * *

Управление юстиции было открыто круглосуточно и обслуживало округ, состоящий из пяти районов, населенных ста пятнадцатью тысячами хороших и плохих граждан. Во всем здании суда работало больше двухсот человек, из них сто пятьдесят – в Управлении. Тридцать два из них вели расследования, но поскольку часть постоянно находилась в отпусках, на курсах или семинарах, которые организовывало для них министерство юстиции, на работе ежедневно присутствовало не более двадцати следователей. Этого было слишком мало. Хольтеман считал, что они физически не могли проследить за всем.

Небольшие дела решались детективами в одиночку, более сложные – группами. Всего в год набиралось от четырнадцати до пятнадцати тысяч дел. Приходилось разбирать заявления от людей, которые хотели поставить на улицах лотки; продавать на рынке искусственные цветы и фигурки троллей из теста; некоторые собирались митинговать против чего-либо, например, нового тоннеля. Нужно было наладить автоматический контроль за транспортом. Люди приходили, кипя от возмущения, рассматривали собственные фотографии, на которых они пересекали сплошные линии разметки и проезжали на красный свет. Они сидели, кипя от ярости, в комнате ожидания, тридцать-сорок человек в день, сжимая в дрожащих руках кошелек под курткой. Арестантов надо было приводить на суд присяжных, за ними нужно было следить и уводить их. Сотрудники Управления приходили с ходатайствами об отгулах и прошениями об отпусках, их тоже нужно было обрабатывать-и день уходил на все эти дела и делишки. На четвертом этаже находился отдел Права и обжалования, в котором работали пять юристов, сотрудничавших с полицией. Пятый и шестой этажи занимала окружная тюрьма. На крыше был «двор» для прогулок заключенных-оттуда они могли бросить взгляд на небо.

Отдел криминальной полиции был лицом Управления и предъявлял повышенные требования к гибкости и терпеливости полицейских, которые несли службу постоянно. Жители города обрушивали на них почти нескончаемый шквал обращений об украденных велосипедах, сбежавших собаках, кражах со взломом и всевозможных кляуз. Вспыльчивые отцы семейств из элитных районов, застроенных виллами, звонили и жаловались на неосторожное вождение на соседних улицах. Изредка слышался всхлипывающий голос, жалкие попытки сообщить о жестоком обращении или насилии, утопающие в отчаянии и обрывающиеся мертвыми гудками в трубке. Еще реже раздавались звонки по поводу убийства или исчезновения. В этом шквале звонков сидел Скарре и ждал. Он знал, что дождется, он чувствовал, как напряжение растет, пока время движется сначала к вечеру, а потом и к ночи.

Когда Сейеру позвонили второй раз, была почти полночь. Он дремал в кресле с газетой в руке, в его крови медленно растворялся глоток виски. Он вызвал машину и через двадцать минут уже стоял в офисе.

– Они приехали на старой «Тойоте», – лихорадочно докладывал Скарре. – Я ждал их снаружи. Ее родителей.

– Что ты им сказал?

– Уже не помню. Я нервничал. Сначала они позвонили, а через полчаса приехали. Они уже уехали.

– На медэкспертизу?

– Да.

– Это точно она?

– У них с собой была фотография. Мать сразу же описала, во что она была одета. Все совпадало, от пряжки на ремне до нижнего белья. На ней был специальный бюстгальтер для занятий спортом. Она очень много тренировалась. Но ветровка не ее.

– Ну и дела!

– Трудно поверить, правда?- Скарре ничего не мог с собой поделать: его глаза сверкали от возбуждения.- Он оставил нам след, просто так. В кармане лежали пакетик с леденцами и зеркало в форме совы. Ничего больше.

– Оставить собственную куртку, этого я не понимаю. Кто она, кстати?

Скарре заглянул в записи.

– Анни Софи Холланд.

– Анни Холланд? А что с медальоном?

– Это ее парня. Его зовут Хальвор.

– Откуда она?

– Из Люннебю. Они живут в районе Кристал, дом номер двадцать. Это фактически та же улица, на которой ночевала Рагнхильд Альбум, только немного дальше по дороге. Странное совпадение.

– А как ее родители?

– Перепуганы до смерти, – сказал Скарре тихо. – Чудесные, порядочные люди. Она без конца говорила, он почти ничего не сказал. Они уехали вместе с Сивеном.

Сейер положил в рот леденец «Fisherman's Friend».

– Ей было всего пятнадцать лет,- продолжал Скарре.- Ученица общеобразовательной школы.

– Что ты говоришь! Пятнадцать? – Сейер покачал головой. – Я думал, она старше. Фотографии четкие? – Он провел рукой по своим коротким волосам и сел.

Скарре достал папку из архива. Фотографии были увеличены в двадцать-двадцать пять раз, а две-еще больше.

– Ты когда-нибудь видел следы сексуального насилия?

Сейер покачал головой.

– Это не похоже на сексуальное насилие. Это что-то другое. – Он пролистал всю пачку. – Она лежит слишком красиво, выглядит слишком красиво. Как будто ее специально уложили и накрыли. Никаких ран или царапин, никаких следов сопротивления. В некоторых местах волосы выглядят так, будто их специально пригладили. Сексуальные маньяки так не действуют, они демонстрируют силу.

– Но она же раздета?

– Ну и что?

– Что ты можешь сказать на основании фотографий? Навскидку?

– Точно не знаю. Куртка накинута на плечи так бережно.

– Своего рода забота?

– Посмотри на нее. Тебе так не кажется?

– Да, согласен. Но что это может быть? Убийство из сострадания?

– В любом случае, этот человек испытывал к ней какие-то чувства. Добрые чувства. Так что, возможно, они были знакомы.

– Долго нам ждать доклада, как ты думаешь?

– Я потороплю Снуррасона, чтобы он сделал все как можно быстрее. Очень плохо, что нет никаких следов. Несколько никуда не годных фотографий и таблетка. Ни окурка, ни даже палочки от мороженого.

Сейер зажал пастилку между зубов, подошел к раковине и наполнил бумажный стаканчик водой.

– Завтра мы поедем на улицу Гранитвейен и найдем тех, кто искал Рагнхильд. Торбьёрна, например. Мы должны узнать, где именно они обходили Змеиное озеро.

– Что насчет Раймонда Локе?

– И он нам тоже нужен. И Рагнхильд. Дети запоминают много странного, поверь мне. Я говорю по собственному опыту, – добавил Сейер. – А что с Холландами? У них много детей?

– Еще одна дочь. Старшая.

– Слава Богу.

– Это что, утешение? – с сомнением спросил Скарре.

– Для нас, – мрачно ответил Сейер. Скарре похлопал себя по карманам.

– Ничего, если я закурю?

– Кури.

– Знаешь,- сказал он и выдохнул дым.- Есть ведь два пути, чтобы добраться до Змеиного озера. Наверх по маркированной тропе, по которой шли мы, и автомобильный подъезд с обратной стороны, где шли Рагнхильд и Раймонд. Если по дороге живут какие-нибудь люди, мы же зайдем к ним завтра?

– Улица называется Кольвейен. Я думаю, там мало кто живет, я смотрел по карте. Один-два дома. Но естественно, если Анни привезли к озеру на машине, они должны были приехать той дорогой.

– Мне жаль ее парня.

– Мы еще посмотрим, что это за тип.

– Какой-то парень убил девочку,- сказал Скарре. – Держал ее голову под водой, пока она не умерла, а потом вынул ее из воды и постарался прилизать все вокруг – вот как все это выглядит. «Я вообще-то совсем не хотел тебя убивать, мне просто было нужно». Как будто просит прощения, верно?

Сейер вылил воду и смял стакан в бумажный шарик.

– Я поговорю завтра с Хольтеманом. Я хочу взять тебя с собой на это дело.

Скарре выглядел удивленным.

– Он посадил меня на Сбербанк, – пробормотал он. – Вместе с Гёраном.

– Но тебе хочется?

– Расследовать убийство? Это же настоящий рождественский подарок. Я имею в виду, это большая ответственность. Конечно хочу.

Выговорив эти слова, Скарре покраснел и схватил трубку с надрывавшегося телефона. Выслушал, кивнул и положил трубку.

– Это был Сивен. Они ее узнали. Анни Софи Холланд, родилась третьего марта тысяча девятьсот восьмидесятого года. Но они не могут дать показания до завтра, говорит она.

– Рингстад на месте?

– Только что вернулся.

– Тогда ты можешь идти домой. Завтра сложный день. Я возьму с собой фотографии, – добавил он.

– Будешь изучать их в постели?

– Да, посмотрю.

* * *

Район Кристал, как и Гранитвейен, заканчивался густым разросшимся кустарником, куда некоторые слуги выкидывали мусор под прикрытием темноты. Дома стояли впритык друг к другу, всего был двадцать один дом. Небольшие проходы между ними пропускали ровно одного человека. Дома – деревянные, высокие, с остроконечными крышами, очень похожие друг на друга,- они напоминали Сейеру Брюгген в Бергене. Краски были подобраны со вкусом: темно-красная, темно-зеленая, коричневая и серая. Один дом отличался от остальных – он был апельсиново-желтым.

Вероятно, почти все жители увидели полицейский автомобиль у гаражей и Скарре в униформе. Бомба вот-вот должна была взорваться. Тишина перед грозой.

Ада и Эдди Холланды жили в доме номер двадцать. Сейер почти физически ощущал взгляды соседей, упершиеся ему в затылок. Он остановился перед дверью. Что-то произошло в доме номер двадцать, думали они, в доме Холландов, с двумя девочками. Он попытался успокоить дыхание. Сейер уже много лет назад придумал для таких случаев целую серию реплик, которые после долгих тренировок научился произносить без остановки.

Родители Анни, по всей видимости, не ложились спать после возвращения из полиции. Мать сидела в углу дивана, отец – на подлокотнике. Он выглядел оглушенным. Женщина еще не осознала, какая произошла катастрофа, она почти бессмысленным взглядом глядела на Сейера, как будто не понимала, что два полицейских делают в ее гостиной. Это был кошмарный сон, и ей вскоре предстояло проснуться. Сейеру пришлось взять ее руку и сжать в своих руках.

– Я не могу вернуть вам Анни, – тихо сказал он.- Но я надеюсь, что смогу выяснить, как она умерла.

– Нам не нужно знать, как! – закричала мать. – Нам нужно знать, кто! Вы должны выяснить, кто это сделал, чтобы арестовать его! Он болен.

Мужчина неуклюже положил ей на руку свою руку.

– Мы еще не знаем, – сказал Сейер, – действительно ли болен тот, кто это сделал. Не все убийцы больные люди.

– Вы же не можете утверждать, что нормальные люди убивают молодых девушек!

Она задыхалась. Ее муж казался скрученным в окаменевший узел.

– Всегда есть причина, – осторожно сказал Сейер, – Не всегда ее легко понять, но причина есть всегда. Но сначала мы должны убедиться, что кто-то действительно ее убил.

– Если вы думаете, что она совершила самоубийство, вы должны подумать еще раз,- выдавила из себя мать.- Не может быть и речи. Не Анни.

Все так говорят, подумал он.

– Мне придется спросить вас о многом. Отвечайте первое, что приходит в голову. Если позже вы подумаете, что где-то ошиблись или что-то забыли, звоните. Или если что-то придет вам в голову потом, когда пройдет время. В любое время дня и ночи.

Ада Холланд блуждающим взглядом глядела сквозь Скарре и Сейера, как будто слышала вибрирующий звон и хотела понять, откуда исходит звук.

– Мне нужно знать, что она была за девочка. Расскажите мне все, что сможете.

Что это за вопрос, подумал он в тот же момент, что они вообще могут на него ответить? Лучшая в мире, естественно, самая красивая и умная. Самая особенная. Самая любимая. Просто Анни была Анни.

Оба заплакали. Жалобные болезненные рыдания матери исходили откуда-то из самой глубины ее существа. Отец плакал беззвучно и без слез. Сейер узнал в его лице черты дочери. Широкое лицо с высоким лбом. Он был не слишком высок, но силен и плотно сложен. Скарре прятал в кулаке ручку, его взгляд уперся в блокнот.

– Давайте начнем с самого начала, – сказал Сейер. – Мне больно мучить вас, но время для нас очень ценно. Когда она вышла из дома?

Мать ответила, глядя в колени:

– В половину первого.

– Куда она направлялась?

– К Анетте. Школьной подруге. Они делали вместе задание, втроем. Их освободили от посещения занятий, чтобы они могли поработать вместе.

– Но она туда не пришла?

– Мы позвонили в половине одиннадцатого вечера. Анетта уже легла спать. Пришла только вторая девочка. Я не думала…

Она спрятала лицо в ладонях.

– Почему девочки не позвонили сюда, не стали искать Анни?

– Они решили, что она передумала, – ответила мать, сдерживая рыдания. – Они плохо ее знают. Она никогда не прогуливала. Она вообще никогда не халтурила.

– Она собиралась идти пешком?

– Да. У нее сломался велосипед, обычно она ездила на нем. Автобусов тут нет.

– Где живет Анетта?

– У Хоргенов. У них хозяйство и своя лавка.

Сейер кивнул. Скарре записывал, царапая ручкой по бумаге.

– У нее был парень?

– Хальвор Мунтц.

– Они давно встречались?

– Около трех лет. Он старше ее. Они иногда ссорились, но в последнее время все было в порядке, насколько я знаю.

Руки Ады Холланд ощупывали друг друга, раскрывались и снова складывались в замок. Она была почти такой же высокой, как ее муж, плотной, словно ее вырезали грубыми ножницами.

– Вы не знаете, были ли у них сексуальные отношения?

Мать разгневанно посмотрела на полицейского.

– Ей всего пятнадцать!

– Я же не знал ее, – поспешно сказал Сейер извиняющимся тоном.

– Ничего такого, – отрезала мать.

– Вообще-то мы не можем быть уверены, – попытался вставить слово муж. – Хальвору восемнадцать. Он уже не ребенок.

– Ну конечно я знаю, – перебила она.

– Она же не все тебе рассказывает.

– Я бы знала!

– Но ты не желаешь разговаривать на такие темы!

Повисло напряжение. Сейер мысленно сделал свои выводы; Скарре что-то записал в своем блокноте.

– Если она шла делать домашнее задание, у нее наверняка была с собой сумка?

– Коричневый кожаный рюкзак. Где он?

– Мы его не нашли.

Значит, придется посылать водолазов, подумал Сейер.

– Она принимала какие-нибудь лекарства?

– Да нет. Она никогда не болела.

– Что она была за девочка? Открытая? Разговорчивая?

– Тяжелая, – мрачно сказал отец.

– Что вы имеете в виду? – Сейер обернулся к нему.

– Это просто такой возраст, – вмешалась мать.- Она была в переходном возрасте.

– Вы имеете в виду, что она изменилась? – Сейер снова обратился к отцу, чтобы исключить из разговора мать. Не получилось.

– Все девочки меняются в этом возрасте. Они взрослеют. Сёльви тоже была такой. Сёльви – это наша старшая, – добавила Ада.

Мужчина не ответил, он опять словно онемел. – Так она не была открытой и разговорчивой девочкой?

– Она была тихой и скромной,- гордо сказала мать.- Пунктуальной и справедливой. В ее жизни был порядок.

– А раньше она была более живой? – Дети более открыты.

– Когда примерно она начала меняться? – спросил Сейер.

– Лет в четырнадцать.

Он кивнул, снова взглянул на отца.

– Для перемен не было других причин?

– Каких, например? – быстро спросила мать.

– Я не знаю.- Сейер вздохнул и отклонился назад.- Я пытаюсь выяснить, от чего она умерла. Мать так сильно задрожала, что почти потеряла дар речи. Ее слова трудно было разобрать:

– От чего она умерла? Но что это может быть, кроме…

Она не смогла выговорить это слово.

– Мы не знаем.

– Но она не была… – И снова пауза.

– Мы не знаем, фру Холланд. Пока нет. Нужно время. Но те, кто занимаются сейчас Анни, знают, что делать.

Сейер осмотрелся в комнате, чистой и прибранной, сине-белой, как и одежда Анни. Венки засушенных цветов над дверьми, гардины с белыми колечками из соленого теста на окнах. Фотографии. Вязаные фигурки. Все хорошо сочетается, прибрано и прилично. Он поднялся. Подошел к большой фотографии на стене.

– Это снято зимой.

Мать последовала за ним. Сейер осторожно снял фотографию и посмотрел на Анни. Удивился, как удивлялся каждый раз, когда видел лицо, которое в первый раз увидел безжизненным и темным. Тот же человек, и все-таки не тот же. У Анни было широкое лицо с крупным ртом и большими серыми глазами. Густые темные брови. Она сдержанно улыбалась. Распахнутый ворот рубашки и часть медальона. Красивая девушка, подумал он.

– Она занималась спортом?

– Раньше, – тихо сказал отец.

– Она играла в гандбол,- печально сказала мать, – но потом бросила. Сейчас она бегает. Много миль в неделю.

– Много миль? Почему она бросила гандбол?

– Не успевала учиться. Дети – они все такие, чем-то увлекаются, потом бросают. Она пробовала играть в школьном оркестре, на корнете. Тоже бросила.

– Она хорошо играла? В гандбол?

Мать повесила фотографию на место.

– Очень хорошо, – тихо сказал отец. – Она была вратарем. Зря она ушла из команды.

– Я думала, ей было скучно стоять в воротах,- сказала мать. – Я думала, она бросила поэтому.

– Мы не знаем,- ответил мужчина. – Она никогда нам ничего не объясняла.

Сейер снова сел.

– Она хорошо училась в школе?

– Лучше многих. Я не хвастаюсь, это правда, – ответил отец.

– Это задание, над которым работали девочки, в чем оно состояло?

– Сигрид Унсет. Они должны были сдать его ко дню святого Ханса.

– Можно заглянуть в ее комнату?

Мать поднялась и пошла короткими шагами, словно на ощупь. Отец остался сидеть на подлокотнике.

Комната была очень маленькой, но выглядела как отдельный кабинет. Места как раз хватало для кровати, письменного стола и стула. Сейер выглянул из окна и увидел веранду дома напротив. Апельсиново-желтого дома. Под окном на дереве торчали остатки старого птичьего гнезда. Он поискал на стенах постеры, но их не было. Зато в комнате было множество кубков, дипломов и медалей; на фотографиях красовалась сама Анни. На одной она была в форме вратаря вместе со своей командой, на другой – стояла на красивой доске для серфинга. На стенах над кроватью висело много фотографий маленьких детей; на одной из них Анни везла коляску. А вот рядом с молодым парнем. Сейер указал на нее:

– Это ее парень?

Мать кивнула.

– Она работала с детьми?

Он указал на фотографию Анни с беловолосым карапузом на коленях. Девушка выглядела гордой и довольной. Она даже приподняла мальчика перед камерой, почти как трофей.

– Она сидела со всеми детьми на этой улице, если родители просили.

– Она любила детей?

Мать снова кивнула.

– Она вела дневник, фру Холланд?

– Не думаю. Я искала его, – призналась она. – Искала всю ночь.

– Ничего не нашли?

Ада покачала головой. Из комнаты доносилось тихое бормотание.

– Нам нужны имена, – сказал Сейер наконец. – Людей, с которыми мы можем поговорить.

Он смотрел на фотографии на стенах и внимательно изучал униформу вратаря на Анни, черную, с зеленой эмблемой на груди.

– Похожа на дракона?

– Это морской змей, – тихо объяснила мать.

– Почему морской змей?

– Здесь во фьорде жил когда-то морской змей. Это всего лишь сага, старая легенда. Если ты идешь в море на веслах и слышишь, как за лодкой вскипает вода, это морской змей встает из глубины. Ни в коем случае нельзя оборачиваться, просто греби дальше. Если делать вид, что ничего не происходит, и оставить его в покое, все будет хорошо; но если ты обернешься и посмотришь ему в глаза, он утащит тебя глубоко-глубоко. Сага говорит, что у него красные глаза.

– Пойдемте вниз.

Скарре все еще писал. Мужчина по-прежнему сидел на подлокотнике дивана. Он выглядел так, будто изо всех сил старается не взорваться.

– А ее сестра?

– Она прилетит самолетом перед обедом. Она в Тронхейме, там живет моя сестра.

Фру Холланд снова упала на диван и прислонилась к мужу. Сейер подошел к окну и выглянул. Из кухни дома напротив на него уставилось чье-то лицо.

– Дома здесь стоят довольно близко друг к другу, – констатировал он. – Вы хорошо знаете своих соседей?

– Довольно хорошо.

– И все знают Анни?

Она молча кивнула.

– Мы пройдемся по улице, зайдем в дома. Пусть это вас не беспокоит.

– Нам нечего стыдиться.

– Вы можете дать нам несколько фотографий?

Отец поднялся и подошел к полке под телевизором.

– У нас есть видео,- сказал он,- с прошлого лета. Мы были в хижине в Крагерё.

– Им не нужно видео,- бесцветно сказала мать. – Только ее фотография.

– Я охотно возьму его.

Сейер взял кассету и поблагодарил.

– Много миль в неделю? – спросил он затем. – Она бегала одна?

– Никто не мог выдержать ее темп, – просто сказал отец.

– Значит, несмотря на школьные занятия, она позволяла себе тратить время на бег. Много миль в неделю. Значит, все-таки не уроки заставили ее бросить гандбол?

– Бегать она могла когда хочет, – сказала мать. – Случалось, что она бегала до завтрака. А во время состязаний ей приходилось подстраиваться, она не могла уже решать сама за себя. Я думаю, ей не нравилось быть связанной. Она очень независимая, Анни.

– Где она бегала?

– Везде. В любую погоду. Вдоль шоссе, в лесу.

– И к Змеиному озеру?

– Да.

– Она никогда не уставала?

– Она была спокойной и уравновешенной, – тихо сказала мать.

Сейер подошел к окну и увидел женщину, которая торопилась перейти дорогу. Маленький мальчик с соской подпрыгивал у нее на сгибе руки.

– Другие интересы? Кроме бега?

– Фильмы, музыка, книги и так далее. И маленькие дети,- ответил отец.- Особенно когда она была младше.

Сейер попросил их составить список всех людей, окружавших Анни. Друзей, соседей, учителей, членов семьи. Парней, если их было несколько. Когда список был готов, Сейер насчитал сорок два имени с более или менее полными адресами возле каждого.

– Вы будете говорить с каждым из списка? – Этот вопрос задала мать.

– Да. И это только начало. Мы дадим о себе знать, – закончил он.

* * *

– Мы должны заглянуть к Торбьернe Хаугену. Тому парню, который искал Рагнхильд вчера. Он ждет нас.

Автомобиль скользил мимо гаражей, Скарре листал свои заметки.

– Я спросил отца насчет гандбола, – сказал он. – Пока вы были в ее комнате.

– Да?

– Он сказал, что Анни подавала большие надежды. У команды был грандиозный сезон, они ездили в Финляндию и выиграли турнир. Он не понимает, почему она бросила. Ему кажется, что-то случилось.

– Может быть, стоит поговорить с ее тренером? Может быть, причина именно в нем? Или это была женщина?

– Мужчина, – ответил Скарре. – Он звонил каждую неделю, уговаривал ее вернуться. У команды начались большие проблемы, когда она ушла. Никто не мог заменить Анни.

– Мы позвоним в Управление и узнаем, как его зовут.

– Его зовут Кнут Йенсволь, он живет на улице Гнейсвейен, дом восемь. Прямо тут, внизу, по склону.

– Большое спасибо, – сказал Сейер, приподняв брови. – Я вот думаю кое о чем, – продолжал он.- Может быть, Анни схватили днем, пока мы сидели в доме на Гранитвейен, в нескольких минутах ходьбы, и волновались за Рагнхильд. Позвони Пилстреду. Спроси Снуррасона, не может ли он немного ускориться.

Скарре взял мобильный телефон Сейера.

– Просто нажми на четверку.

Скарре нажал на клавишу, спросил Снуррасона, снова подождал… и дал отбой.

– Что он сказал?

– Что холодильник полон. Что каждая смерть трагична, что бы ни явилось ее причиной, и что целая толпа людей ждет возможности похоронить своих любимых, но что он понимает нашу озабоченность и просит тебя прийти через три дня за предварительным устным заключением. Письменного придется подождать.

– Ну-ну, – пробормотал Сейер. – Не самое худшее, что можно услышать от Снуррасона.

* * *

Раймонд размазал масло по лепешке. Он сконцентрировался на том, чтобы она не сломалась, далеко высунув язык изо рта. Сейчас четыре лепешки лежали друг на друге с маслом и сахаром между ними; рекорд у него был шесть.

Кухня была маленькая и очень уютная, но сейчас в ней царил беспорядок после готовки. Еще один бутерброд был приготовлен для отца – батон без корки с топленым салом со сковороды. Когда они поедят, он должен помыть посуду, а потом он, как обычно, подметет пол. Он уже вылил отцовскую бутылку с мочой и наполнил кувшин водой. Сегодня солнца не было видно, все казалось серым, и пейзаж за окном выглядел грустным и плоским. Кофе вскипел три раза, как и положено. Раймонд положил пятый бутерброд наверх и остался очень доволен. Он как раз собирался налить кофе в отцовскую кружку, когда услышал, как перед дверью останавливается автомобиль. К своему ужасу, он увидел, что это полицейский автомобиль. Он остолбенел, отпрянул от окна и забился в угол гостиной. Наверное, они приехали забрать его в тюрьму! А кто тогда будет заботиться об отце?

Снаружи во дворе хлопнули дверцы, и он услышал голоса, сосредоточенное бормотание. Он был не уверен, сделал ли он что-то плохое, не всегда было приятно это знать, так он считал. Он застыл на месте и затаился, пока они стучали в дверь. Они не собирались сдаваться, они стучали и стучали, называя его имя. Отец мог их услышать. Он начал дико кашлять, чтобы заглушить стук. Через некоторое время все смолкло. Он все еще стоял в углу гостиной, рядом с камином, когда увидел лицо в окне гостиной. Высокий седоволосый человек поднимал руки и махал ему. Он это делает, чтобы выманить меня наружу, подумал Раймонд, и сильно замотал головой. Он крепко вцепился в камин и еще сильнее вжался в угол. Мужчина снаружи выглядел милым, но это не означало, что он добрый. Такие вещи Раймонд выяснил для себя давно, он не дурак. Через некоторое время ему стало страшно, он выпрыгнул на кухню, но там в окне оказалось еще одно лицо. У второго полицейского были курчавые волосы и темная униформа. Раймонд чувствовал себя котенком в мешке, на которого только что вылили холодную воду. Сегодня он не выезжал на автомобиле, микроавтобус все еще не хотел заводиться, так что дело было не в этом. Это наверняка связано с теми вещами наверху, у озера, отчаявшись, подумал он. Он еще постоял, раскачиваясь на месте. Через некоторое время вышел в коридор и начал опасливо смотреть на ключ, торчавший из замка.

– Раймонд! – закричал один из приехавших.- Мы хотим с тобой поговорить. Не бойся.

– Я не сделал Рагнхильд ничего плохого! – прокричал в ответ Раймонд.

– Мы знаем. Мы пришли не поэтому. Нам нужна твоя помощь.

Он еще немного поколебался, а потом наконец открыл.

– Мы можем зайти? – спросил тот, что повыше. – Мы только хотим спросить тебя кое о чем.

– Да, конечно. Я просто не знал, чего вы хотите. Я не могу открывать кому попало.

– Нет, конечно, не можешь,- сказал Сейер, поглядев на него с любопытством.- Но будет здорово, если ты будешь открывать полиции.

– Мы можем сесть в гостиной.

Раймонд прошел вперед и показал на диван, который выглядел самодельным. На нем лежал старый плед. Они сели и осмотрели комнату, очень маленькую квадратную комнату с диваном, столом и двумя стульями. На стенах висели картинки зверей и фотография пожилой женщины с мальчиком на коленях. Видимо, мать. У ребенка были ярко выраженные черты монголоида, а судьбу Раймонда наверняка определил возраст женщины. Не было видно ни телевизора, ни телефона. Сейер не мог вспомнить, когда он в последний раз сидел в гостиной без телевизора.

– Твой отец дома? – начал он и обратил внимание на футболку Раймонда. Она была белой, а текст на ней гласил: РЕШАЮ ЗДЕСЬ Я.

– Он лежит в постели. Он больше не встает, не может ходить.

– Значит, ты о нем заботишься?

– Я готовлю еду и убираюсь, ты же знаешь!

– Твой отец должен быть счастлив, что у него есть ты.

Раймонд широко улыбнулся; его улыбка была очаровательной, так обычно улыбаются люди с синдромом Дауна. Неиспорченный ребенок во взрослом теле. У него были сильные руки с необычайно короткими пальцами и широкие плечи.

– Ты был так добр вчера с Рагнхильд, отвел ее домой,- осторожно сказал Сейер.- Она бы не смогла дойти одна. Это ты хорошо придумал.

– Она же не такая большая, знаешь, – ответил он солидно, по-взрослому.

– Действительно. Очень хорошо, что ты проводил ее. И помог с коляской. Но когда она пришла домой, она кое-что рассказала, о чем мы хотим спросить тебя, Раймонд. Я имею в виду то, что вы видели на берегу Змеиного озера.

Раймонд озабоченно поглядел на него и выставил нижнюю губу.

– Вы видели девушку, так? Это не я сделал! – вдруг выпалил он.

– Мы знаем, что не ты. Мы приехали не поэтому. Позволь мне спросить тебя кое о чем другом. Я вижу, у тебя есть часы?

– Да, у меня есть часы. – Он показал наручные часы. – Старые папины.

– Ты часто на них смотришь?

– О нет, почти никогда.

– Почему нет?

– Когда я на работе, за временем следит шеф. А дома следит папа.

– Почему ты сегодня не на работе?

– Я отдыхаю неделю, а потом работаю неделю.

– Точно. А можешь сказать мне, сколько сейчас времени?

Он взглянул на часы.

– Время – чуть больше, чем десять минут двенадцатого.

– Верно. Но ты не так часто глядишь на них?

– Только когда нужно.

Сейер кивнул и взглянул на Скарре, который увлеченно записывал.

– Ты смотрел на часы, когда повел Рагнхильд домой? Или, например, когда вы стояли возле Змеиного озера?

– Нет.

– Ты можешь предположить, который был час? – Я думаю, ты спрашиваешь очень сложно,- сказал он. Он уже устал так много думать.

– Нелегко вспомнить все, тут ты прав. Я почти закончил. Ты видел что-нибудь другое у воды, например, людей наверху? Кроме девушки?

– Нет. Она болеет? – спросил он с подозрением.

– Она мертва, Раймонд.

– Я думаю, она уже давно умерла!

– Мы тоже так думаем. Ты видел автомобиль или что-нибудь еще, что проехало мимо твоего дома в течение дня? Вверх или вниз? Или идущих людей? Пока Рагнхильд была тут, например?

– Здесь ходит много туристов. Но не вчера. Только те, кто тут живут. Дорога обрывается внизу холма.

– Так что, ты кого-нибудь видел?

Он думал долго.

– Да, машину. Как раз, когда мы шли. Она промчалась мимо, прямо как гоночная.

– Как раз когда вы шли?

– Да.

– Вверх или вниз?

– Вниз.

Промчалась мимо, подумал Сейер. А что это значит для того, кто ездит только на второй передаче?

– Ты узнал автомобиль? Это кто-то из тех, кто живет тут наверху?

– Они так быстро не ездят.

Сейер посчитал в уме.

– Рагнхильд была дома незадолго до двух, тогда, может быть, было примерно полвторого? Вам же не понадобилось очень много времени, чтобы дойти отсюда до озера?

– Нет.

– Ты говоришь, он ехал быстро?

– Так что пыль стояла. Но сейчас довольно сухо.

– Что это был за автомобиль?

И тут Сейер задержал дыхание. Описание автомобиля – это уже что-то, с чего можно начать. Автомобиль рядом с местом происшествия, на большой скорости, в нужное время.

– Совершенно обычный автомобиль,- сказал Раймонд довольно.

– Обычный автомобиль? – терпеливо переспросил Сейер. – Что ты имеешь в виду?

– Не грузовой, не микроавтобус или что-то в этом роде. Обычный автомобиль.

– Точно. Обычный легковой автомобиль. Ты разбираешься в марках?

– Не особо.

– Что за автомобиль у твоего отца?

– «Hiace», – гордо сказал он.

– Ты видишь полицейский автомобиль снаружи? Что это за машина?

– Этот? Ты же только что сказал. Полицейский автомобиль.

Он повертелся на стуле и внезапно стал выглядеть очень усталым.

– А цвет, Раймонд. Ты помнишь цвет?

Он снова задумался, но опять покачал головой.

– Он ехал так быстро. Невозможно различить цвет, – пробормотал он.

– Но, может быть, ты можешь сказать, был он темный или светлый?

Сейер не сдавался, Скарре продолжал писать. Добродушный тон шефа изумлял его. Обычно тот был гораздо суше.

– Может быть, что-то среднее. Коричневый или серый, или зеленый. Грязная краска. Он так ужасно пылил. Вы можете спросить Рагнхильд, она его тоже видела.

– Мы уже спросили. Она тоже говорит, что автомобиль был серый или, может быть, зеленый. Но она не смогла вспомнить, был это новый и красивый автомобиль или старый и некрасивый.

– Не старый или некрасивый, – уверенно сказал он. – Что-то среднее.

– Точно. Я понимаю.

– На крыше что-то лежало, – внезапно сказал он.

– Да? Что это было?

– Длинная корзина. Плоская и черная.

– Может быть, лыжный чехол? – предложил Скарре.

Раймонд помедлил.

– Да, может быть, лыжный чехол.

Скарре улыбнулся и записал, совершенно очарованный усердным Раймондом.

– Здорово подмечено, Раймонд. Ты записал, Скарре? Так твой отец лежит в постели?

– Я думаю, он ждет своей еды.

– Мы не хотели задерживать тебя. Мы можем поздороваться с ним до того, как уйдем?

– Да, вы лучше покажитесь ему на глаза.

Раймонд прошел через комнату, двое мужчин следовали за ним. Внизу в коридоре он остановился и очень осторожно, почти с благоговением, открыл дверь. В постели храпел старик. На ночном столике, в стакане, лежала вставная челюсть.

– Мы не будем его беспокоить, – прошептал Сейер.

Они поблагодарили Раймонда и вышли во двор. Коротышка поплелся следом.

– Возможно, мы еще вернемся. Твои кролики просто замечательные, – сказал Скарре.

– Рагнхильд тоже так сказала. Ты можешь подержать любого, если хочешь.

– Может быть, в другой раз.

Они помахали ему и затряслись вниз по плохой дороге. Сейер растерянно придерживал руль.

– Автомобиль – это важно. И всё, что у нас есть, – это «что-то среднее». С лыжным чехлом на крыше, кстати! Рагнхильд ничего про это не говорила.

– А кто не возит на крыше лыжных чехлов?

– Я не вожу. Остановись внизу около того дома.

Они припарковались рядом с красной «Маздой». Женщина в кепке, шортах и резиновых сапогах вышла к ним из амбара.

Сейер указал на красный автомобиль.

– Полиция,- вежливо сказал он. – У вас в хозяйстве больше автомобилей, чем один?

– У нас есть еще два,- удивленно сказала она. – У мужа – автофургон, а сын ездит на «Гольфе». А что случилось?

– Какого они цвета? – коротко спросил он.

Она удивленно посмотрела на него.

– «Мерседес» – белый, а «Гольф» – красный.

– А у соседей внизу, что у них за транспортные средства?

– «Блазер»,- медленно сказала она.- Светло-голубой «Блазер». Что-то случилось?

– Случилось. Мы еще вернемся к этому. Вы вчера были дома около середины дня? В час или два?

– Я была в поле.

– Вы не видели автомобиль, едущий на большой скорости сверху? Серый или зеленый автомобиль с лыжным чехлом на крыше?

Она пожала плечами.

– Не припоминаю. Но я мало что слышу, когда сижу в тракторе.

– Вы вообще видели в это время здесь людей, в этих краях?

– Туристов. Толпу мальчишек с собакой,- вспомнила она. – Больше никого.

Торбьёрн и его товарищи, подумал Сейер.

– Спасибо за помощь. Ваши соседи дома? – Он кивнул на двор, расположенный ниже по склону и внимательно посмотрел на ее лицо. Постоянная работа на свежем воздухе сделала свое дело – лицо было удивительно цветущим и красивым.

– Владелец отъехал, там только сменщик. Он уехал со двора еще утром, я не видела, чтобы он возвращался. – Она заслонилась ладонью от солнца и посмотрела вниз. – Автомобиля нет, как я вижу.

– Вы его знаете?

– Нет. Он не общительный.

Сейер поблагодарил ее и снова сел в машину.

– Сначала он должен был как-то попасть наверх, – сказал Скарре.

– Тогда он еще не был убийцей. Он мог совершенно спокойно ехать мимо, поэтому никто его не заметил.

Они спустились на второй передаче вниз на шоссе. Слева они увидели маленькую лавку. Припарковались и зашли в магазин. Над их головами тонко прозвонил колокольчик, и из-за полок вынырнул человек в сине-зеленом нейлоновом халате. Несколько секунд он просто стоял и смотрел на них с выражением ужаса на лице.

– Это по поводу Анни?

Сейер кивнул.

– Анетте так жаль, – сказал он с ужасом. – Она позвонила Анни сегодня. И услышала в трубке только крик.

Появилась девочка-подросток и осталась стоять в дверях. Отец положил руку ей на плечо.

– Ей разрешили сегодня побыть дома.

– Вы живете здесь рядом? – Сейер пересек комнату и протянул ему руку.

– На пятьсот метров ближе к морю. Мы просто не можем поверить.

– Вы видели вчера что-нибудь необычное?

Лавочник подумал.

– Здесь была толпа мальчишек, каждый купил себе по банке колы. И еще Раймонд, больше никого. Заходил в середине дня и купил молоко и лепешки. Раймонд Локе. Он живет с отцом наверху, на холме. У нас не очень хорошо идет торговля, мы скоро закроем лавку.

Он все время похлопывал дочь по спине, пока говорил.

– Как долго закупался Локе?

– Ну не знаю… Может быть, минут десять. Кстати, остановился еще мотоцикл. Примерно между половиной первого и часом. Постоял немного и поехал дальше. Большой мотоцикл с тяжелыми мотосумками. Может быть, турист. Больше никого.

– Мотоцикл? Вы можете его описать?

– Ну что сказать. Темный, я думаю. Сверкающий и красивый. Человек в шлеме сидел ко мне спиной. Сидел и читал что-то – перед ним на руле лежала книга или газета.

– Вы не видели номер?

– Нет, к сожалению.

– Вы не припоминаете серого или зеленого автомобиля с лыжным чехлом на крыше?

– Нет.

– А как насчет тебя, Анетта? – Сейер повернулся к девочке. – Ты припоминаешь что-то, что, возможно, могло иметь значение?

– Я должна была позвонить,- пробормотала она.

– Ты не должна упрекать себя за это, ты не могла сделать ничего ни до, ни после. Кто-то наверняка поймал ее наверху на дороге.

– Анни не любила, чтобы люди беспокоились. Я боялась, что она разозлится, если мы будем приставать к ней.

– Ты хорошо знала Анни?

– Неплохо.

– И ты не знаешь никого с кем она познакомилась в последнее время? Она не говорила тебе о новых приятелях?

– Нет, нет. У нее же был Хальвор.

– Точно. Будь так добра, позвони, если что-то вспомнишь. Мы с удовольствием заедем к вам еще раз.

Полицейские вышли, а Хорген вернулся на склад. Сейер увидел склонившийся силуэт в окне сбоку от входной двери.

– Оттуда ему хорошо видна дорога.

Мотоцикл, который остановился невдалеке и снова поехал. Между половиной первого и часом. Это надо запомнить.

Сейер захлопнул дверцу машины.

– Торбьёрн говорил, что они проходили мимо Змеиного озера без четверти час, когда искали Рагнхильд. Тогда ее там еще не было. Раймонд и Рагнхильд были там предположительно в полвторого, и она уже лежала там. Это дает нам отрезок в три четверти часа. Очень редкий случай. Автомобиль пронесся мимо них на большой скорости прямо перед тем, как они собрались идти. Обычный автомобиль, «что-то среднее». Не темный, не светлый, не старый, не новый…

Он ударил по приборной доске.

– Не все разбираются в автомобилях, – улыбнулся Скарре.

– Мы попросим его сообщить о себе. Того, кто вчера проезжал на большой скорости мимо дома Раймонда в час-полвторого. Возможно, с чехлом для лыж на крыше. И поищем мотоцикл. Если никто не даст о себе знать, я наведу на этот автомобиль детей.

– Как именно?

– Пока не знаю. Возможно, попрошу его нарисовать. Дети все время рисуют.

* * *

Раймонд принес еду отцу. Он крался тихо, но половые доски скрипели, а тарелка зазвенела о мраморную поверхность ночного столика. Отец открыл один глаз.

– Чего они хотели? – спросил он.

* * *

Полицейские пообедали в столовой здания суда.

– Омлет пересох,- недовольно сказал Скарре. – Он слишком долго пролежал на сковороде.

– Неужели?

– Причина в том, что яйца продолжают густеть даже после того, как их переложишь на тарелку. Их нужно снимать со сковороды жидкими.

У Сейера не было возражений – он вообще не умел готовить.

– Кроме того, они добавили молоко. Это портит цвет.

– Ты учился в кулинарном колледже?

– Всего один год.

– Господи, чего только не узнаешь.

Сейер вытер тарелку куском хлеба и доел последние крошки. Потом хорошенько вытер рот салфеткой.

– Мы начнем с Кристала. Каждый прочешет свою сторону улицы – по десять домов с каждой стороны. Начнем в десять минут шестого, когда люди вернутся с работы.

– Никаких возражений, – ответил Скарре и взглянул на свои наручные часы. В два часа начинал действовать запрет на курение.

– Спешат. Неважно. Спроси про то, какой была Анни некоторое время назад, и не думают ли они, что она изменилась. Подключи всю свою харизму и дай им выговориться. Короче, выясни все.

– Нам лучше поговорить с Эдди Холландом без жены.

– Я думал о том же. Я попрошу его зайти к нам через пару дней. А мать в шоке. Рано или поздно она немного успокоится.

– Но они вели себя совершенно по-разному, когда речь шла об Анни, ты не находишь?

– Так часто бывает. У тебя ведь нет детей, Скарре?

– Нет. – Он закурил.

– Ее сестра наверняка уже дома, вернулась из Тронхейма. Нам нужно поговорить и с ней.

После обеда они зашли в Отдел экспертизы, но никаких сенсационных фактов о ветровке, которой был прикрыт труп, обнаружить не удалось.

– Импорт, из Китая. Такие продаются во всех магазинах низких цен. Импортер говорит, что они завезли примерно две тысячи курток. Пакетик диацетила в правом кармане, зеркало и несколько светлых волосков, возможно, собачья шерсть. И не спрашивайте меня о породе. Больше ничего.

– Размер?

– XL. Но рукава слишком длинные, они были закатаны.

– Раньше люди нашивали на куртки ярлычки с именами, – заметил Сейер.

– Да, случалось пару раз в Средние века.

– А что насчет таблеток?

– Ничего интересного. Просто-напросто ментоловая пастилка. Крошечная и очень сильная.

Сейер почувствовал себя обманутым. Ментоловая пастилка ровным счетом ничего не значила. Такие были в карманах у всех, у него самого всегда был с собой пакетик «Fisherman's Friend».

Они двинулись назад. Машин в Кристале прибавилось, на дороге было полным-полно детей на самых разных видах транспорта: трехколесных велосипедах, тракторах; гуляли девочки с колясками, а один подросток щеголял на самодельном деревянном «Норвегобиле» с плешивым хвостом, развевающимся по ветру. Когда полицейский автомобиль свернул к почтовым ящикам, красочное движение застыло, как река подо льдом. Скарре не мог удержаться от того, чтобы не проверить тормоза пары игрушечных автомобилей, и был совершенно уверен, что хозяин сине-розового «Масси Фергюсона» наделал в подгузник от ужаса, узнав, что у него не горят задние фары.

Все поняли: что-то случилось, но никто не знал, что именно. Никто не отваживался позвонить Холландам и спросить.

Полицейские обошли дом за домом, каждый по свою сторону улицы. Раз за разом им приходилось наблюдать недоверие и шок на застывших лицах. Женщины обычно начинали плакать, мужчины бледнели и замолкали. Они вежливо пережидали какое-то время, потом задавали вопросы. Все хорошо знали Анни. Многие женщины видели ее – по пути ей пришлось пройти мимо всех домов. Годами она следила за их детьми, лишь в последний год, когда начала взрослеть, Анни отошла от этого занятия. Почти все говорили о ее успехах в гандболе и своем замешательстве, когда она бросила стоять в воротах, ведь Анни была настолько хороша, что о ней постоянно писали местные газеты. Пожилая пара вспомнила, что раньше она вся искрилась чувствами и была гораздо более открытой; они считали, что она изменилась, потому что стала старше. Она невероятно вытянулась, говорили они. До этого была очень маленькой и худенькой – и вдруг резко вытянулась.

Скарре побывал в апельсиново-желтом доме. Его хозяином оказался холостяк лет сорока с лишним. Посреди гостиной стояла аккуратная маленькая лодка с полным такелажем, на дне ее лежал матрас и куча подушек, по краю обшивки был вмонтирован держатель для бутылок. Скарре очарованно уставился на судно. Лодка была ярко-красная, паруса – белые. Собственная квартира сразу же показалась ему недостаточно оригинально обставленной.

Фритцнер знал Анни не так уж хорошо, у него, в конце концов, не было своих детей, за которыми нужно было бы присматривать. Но он иногда подвозил ее до центра. Она обычно говорила: да, спасибо, когда погода была плохой; если же было солнечно, просто махала ему рукой. Ему нравилась Анни. Чертовски хороший вратарь, серьезно говорил он. Сейер двинулся дальше и попал в дом под номером шесть, где жила турецкая семья. Семья Ирмак как раз собиралась ужинать, когда он позвонил в дверь. Они сидели вокруг стола, и от большой кастрюли, стоявшей в его середине, поднимался пар. Хозяин дома, высокий человек в рубашке с вышивкой, протянул полицейскому коричневую руку. Сейер рассказал им, что Анни Холланд мертва. Что, судя по всему, кто-то ее убил. Нет, сказали они в ужасе, не может быть. Красавица из двадцатого дома, дочка Эдди! Единственная семья, которая хорошо их приняла, когда они поселились здесь. Они жили и в других местах, и не везде они были желанными гостями. Не может быть! Мужчина схватил Сейера под руку и повел к дивану.

Сейер сел. Ирмак не заискивал, не демонстрировал покорность судьбе, которую часто можно встретить у иммигрантов, – вместо этого он излучал достоинство и уверенность в себе. Это облегчало дело.

Женщина видела Анни, когда та уходила. Было около половины первого, как она помнила. Она спокойно шла между домами с рюкзаком на спине. Они не знали Анни, когда она была младше, они живут здесь только четыре месяца.

– Как мальчик, – сказала она и поправила головной платок.- Большая! Много мышц.- Она опустила взгляд.

– Она никогда не сидела с вашим ребенком?

Сейер кивнул через стол, где терпеливо ждала маленькая девочка. Молчаливая, необычайно красивая девочка с густыми ресницами. Взгляд у нее был глубоким и черным, как колодец.

– Мы хотели попросить, – быстро сказал мужчина, – но соседи сказали, что она выросла и больше детьми не занимается, и мы не стали навязываться. Жена весь день дома, так что мы обходимся. Завтра мне надо будет уехать. У нас «Лада». Соседи говорят, что это плохой автомобиль, но нас он устраивает. Я езжу каждый день на улицу Поппельсгате, там у меня магазин трав и пряностей. Сыпь у вас на лбу пропадет, если использовать травы. Не травы из «Рими», настоящие травы, от семьи Ирмак.

– Правда? Это возможно?

– Они очищают организм. Быстрее выводят пот. Сейер серьезно кивнул.

– Так вы никогда не имели дела с Анни?

– Не по-настоящему. Несколько раз, когда она пробегала мимо, я ее останавливал и грозил пальцем. Ты же убежишь от собственной души, девочка. Она смеялась на это. Я сказал, давай я научу тебя вместо этого медитировать. Бегать по улицам- это сложный способ найти покой в душе. На это она смеялась еще больше и исчезала за поворотом.

– Она к вам когда-нибудь заходила?

– Да. Она пришла от Эдди в день, когда мы вселились, с цветком в горшке. Как добро пожаловать от них. Нихмет заплакала,- сказал он и указал на жену. Та и сейчас плакала. Натянула платок на лицо и повернулась к ним спиной.

Когда Сейер уходил, они поблагодарили его за визит и сказали, что всегда будут рады его видеть. Они стояли в маленьком коридоре и смотрели на него. Девочка держалась за платье матери, она напоминала Матеуса темными глазами и черными кудрями. На улице он на секунду остановился. Посмотрел прямо на Скарре, который в ту же секунду вышел из дома номер девять. Они кивнули друг другу и пошли дальше.

* * *

– Много запертых дверей? – спросил Скарре.

– Только две. Йонас, номер четыре, и Руд, номер восемь.

– Я взял показания у всех.

– Какие-нибудь общие ощущения?

– Ничего, кроме того, что все ее знали и что она годами бывала в этих домах. И была у всех на хорошем счету.

Они позвонили в дверь к Холландам. Открыла девушка – вероятно, сестра Анни, похожая на нее и все же другая. Такие же светлые волосы, как у Анни, но ближе к корням темнее. Глаза обведены черной тушью, очень светлые и неуверенные. Она была не такой крупной и высокой, как Анни, не выглядела спортивной, была хуже сложена. На ней были лиловые лыжные брюки с полосками по бокам и белая блузка.

– Сёльви? – спросил Сейер.

Она кивнула, протянув ему мягкую ладонь, вернулась в дом и сразу же начала искать прибежище возле матери. Фру Холланд сидела в том же самом углу дивана, что и прежде. Ее лицо слегка изменилось за это время, с него исчезло пронзительно-отчаянное выражение, оно было очень напряженным; она выглядела теперь значительно старше. Отца не было видно. Сейер попытался рассмотреть Сёльви, не глядя на нее в упор. Ее лицо было иного типа, нежели у сестры: ни широких скул, ни решительного подбородка, ни больших серых глаз. Слабее и немного полновата, подумал он. Через полчаса разговора выяснилось, что сестры никогда не были сильно привязаны друг к другу. Каждая жила своей жизнью. Сёльви работала уборщицей в парикмахерской, никогда не интересовалась чужими детьми и не занималась спортом. Сейер подумал: она, видимо, была занята только самой собой. Тем, как она выглядит. Даже сейчас, сидя на диване рядом с матерью, она словно по привычке прихорашивалась. Одно колено подтянуто, голова немного склонена набок, руки сцеплены вокруг голени. На пальцах сверкают блестящие кольца. Ногти длинные и красные. Круглое тело без углов, без характера – ни скелета, ни мышц, только розовая кожа, натянутая на глиняную скульптуру. Сёльви была значительно старше Анни, но ее лицо выглядело детским. Лицо Анни на фотографии было более взрослым. Она смотрела в объектив настороженно – было видно, что ей не хотелось фотографироваться, но пришлось подчиниться. Сёльви позировала все время, в той или иной степени. Внешне она походила на мать, в то время как Анни – на отца, подумал он.

Мать постоянно похлопывала дочь по руке, как будто утешая или предупреждая о чем-то.

– Ты не знаешь, заводила ли Анни новые знакомства в последнее время? Встречалась с новыми людьми? Она о чем-то таком говорила?

– Ее не интересовали знакомства с людьми. Сёльви пригладила блузку. – Ты не знаешь, вела ли она дневник?

– О нет, только не Анни. Она отличалась от других девочек, была почти как мальчишка. Никогда не красилась, терпеть не могла украшений. Носила медальон Хальвора только потому, что он попросил об этом. Вообще-то он мешал ей, когда она бегала.

Голос был светлым и мягким – голос маленькой девочки, а не женщины на шесть лет старше Анни. Будь добр со мной, просил он осторожно, смотри, какая я маленькая и хрупкая.

– Ты знакома с ее друзьями?

– Ну, они младше меня. Но я знаю, кто они.

Она ощупала свои кольца и заколебалась, как будто попыталась найти выход из ситуации, в которой внезапно очутилась.

– Кто из них знал ее лучше всего, как ты думаешь?

– Она общалась с Анеттой только по учебе. Не думаю, что они просто болтали.

– Вы живете на окраине,- сказал Сейер осторожно. – Могла она поехать автостопом?

– Никогда. Я тоже,- быстро сказала она. – Но нас часто подвозят, когда мы идем вдоль дороги. Мы знаем почти всех.

Почти, подумал он.

– Ты не помнишь, она не выглядела в последнее время несчастной?

– Несчастной – нет. Но она перестала всему радоваться. У нее не так уж много было интересов. Только школа и бег.

– И Хальвор, может быть?

– Точно не знаю. Мне казалось, она почти равнодушна к Хальвору. Как будто еще не поняла, что между ними происходит.

Перед внутренним взором Сейера стоял образ девочки с недоверчивым взглядом, как будто отвернувшейся от всех. Она поступала как хотела, шла своим собственным путем и держала всех на расстоянии. Почему?

– Твоя мать говорит, что раньше она выглядела более живой,- продолжал Сейер.- Тебе тоже так казалось?

– Ну да, раньше она была более разговорчивой.

Скарре прочистил горло.

– Эта перемена,- он осторожно прощупывал почву,-как вам кажется, она случилась внезапно? Или Анни менялась постепенно, в течение долгого времени?

Мать и дочь переглянулись. – Мы не знаем точно. Она просто изменилась.

– Ты можешь вспомнить, когда это произошло, Сёльви?

Девушка пожала плечами.

– В прошлом году. Они расстались с Хальвором, и сразу же она бросила гандбол. И потом так ужасно вытянулась. Она выросла из всей своей одежды и сразу же стала такой тихой.

– Может быть, злой или обиженной?

– Нет, просто тихой. Разочарованной, что ли…

Разочарованной.

Сейер кивнул. Он окинул взглядом Сёльви. Эти лиловые рейтузы…

– Ты не знаешь, состояли ли Анни и Хальвор в сексуальных отношениях?

Она залилась краской.

– Точно не знаю. Вы можете спросить Хальвора.

– Так я и сделаю.

* * *

– Сестра, – сказал Сейер напарнику, – из тех девочек, которые становятся жертвами мужчин с дурными намерениями. Так занята самой собой и тем, как она выглядит, что не заметит сигналов об опасности. Сёльви. Не Анни. Анни была осторожной и спортивной. Ее не волновало, какое впечатление она производила на людей. Не ездила автостопом, не ставила себе целью знакомства с новыми людьми. Если она села в автомобиль, то только к тому, кого она знала.

– Мы постоянно об этом говорим. – Скарре поднял глаза.

– Я знаю.

– У тебя ведь есть дочь, – продолжал Скарре, – которая прошла через пубертатный период. Как это было?

– О, – пробормотал Сейер, выглянув в окно. – В основном этим занималась Элисе. Но я помню то время. Половое созревание – это полный мрак. Она была как солнечный лучик, пока ей не исполнилось тринадцать, а потом начала огрызаться. Она рычала до четырнадцати, потом начала кусаться. А потом все закончилось.

«А потом все закончилось»… Он вспомнил, как ей исполнилось пятнадцать и она начала становиться маленькой женщиной, а он не знал, как с ней разговаривать. Твой ребенок больше не ребенок, и нужно найти для общения с ним новый язык… Сложно.

– Значит, это заняло год-два?

– Да,- ответил он задумчиво, – год или два.

– Тебя занимает эта ее перемена?

– Что-то могло случиться. Я должен выяснить, что это было. Какой она была, кто ее убил и почему. Пора заехать к Хальвору Мунтцу. Он наверняка сидит и ждет нас. Как ты думаешь, каково ему сейчас?

– Даже не могу предположить. Можно, я покурю в автомобиле?

– Нет. Ты довольно сильно оброс, не находишь?

– Не обращал внимания. На, возьми пастилку от горла.

Они смотрели каждый в свое окно. Скарре поймал сзади у себя на шее завиток и вытянул его на всю длину, а потом выпустил, и тот быстро свернулся, как червяк на сковороде.

* * *

Ей почудилось в нем что-то знакомое. Поэтому она подволокла стул поближе и почти засунула морщинистое лицо в экран. Ее залил свет, так, что ему стали видны волоски у нее в носу, которые постоянно росли. Нужно удалить их, подумал он; но он не знал, как ей об этом сказать.

– Это Йохан Олав! – закричала она. – Он пьет молоко.

– Мм.

– О боже, как же он прекрасен! Интересно, понимает ли он сам, что он – произведение искусства, нет, на самом деле! Живое произведение искусства!

Актер вытер молочные усы и улыбнулся, обнажив белые зубы.

– Нет, ты видел, какие у мальчика зубы? Белые, как мел! Это потому, что он пьет молоко. Тебе тоже нужно пить больше молока. И он наверняка посещает школьного дантиста, в наше время такого не было.- Она собрала плед на коленях. – У нас не было средств, чтобы следить за зубами, мы просто вырывали их один за другим, когда они портились, а у вас есть школьный дантист, и молоко, и витамины, и правильное питание, и зубная паста с фтором, и я не знаю что еще. – Она глубоко вздохнула. – Я-то в школьные годы вечно ныла. Не потому, что не знала уроки, а потому что вечно была голодна. Ну конечно, вы красивые, вы, современная молодежь. Я завидую вам! Ты слышишь, что я говорю, Хальвор? Я завидую вам!

– Да, бабушка.

Он дрожащими пальцами вынул фотографии из желтого конверта «Кодак». Тщедушный молодой человек с узкими плечами, он совсем не был похож на прыгуна в высоту из телевизионного рекламного ролика. Рот у него был маленький, как у девушки, один угол был словно натянут, и, когда молодой человек улыбался, что случалось с ним очень редко, этот уголок оставался на месте. От правого угла рта вверх к виску шел шрам. Волосы каштановые, коротко остриженные и мягкие, подбородок практически гладкий. С первого взгляда ему часто давали пятнадцать, а перед киносеансами «до восемнадцати» постоянно приходилось показывать паспорт. Он не поднимал вокруг этого шума, он вообще не любил скандалить.

Он медленно перебирал фотографии, которые видел бесчисленное количество раз. Но сейчас они выглядели по-другому. Сейчас он искал в них предзнаменования того, что должно было случиться много позже, хотя он, конечно, не знал об этом, когда делал их. Анни, с деревянным молотком в руке, со страшной силой вбивает колышек для палатки. Анни на прыжковой вышке, стройная, как ива, в своем черном купальнике. Анни, спящая в зеленом спальном мешке. Анни на велосипеде, лицо скрыто светлыми волосами. А вот он сам возится с примусом. Вот они вдвоем. Ему пришлось долго ее уговаривать сфотографироваться. Она терпеть не могла позировать перед объективом.

– Хальвор! – закричала бабушка от окна.- Приехал полицейский автомобиль!

– Да, – тихо сказал он.

– Зачем он сюда приехал? – Она вдруг озабоченно посмотрела на него. – Что им надо?

– Это из-за Анни.

– А что с Анни?

– Она мертва.

– Что ты такое говоришь? Она осторожно проковыляла обратно к стулу и оперлась о ручку.

– Она мертва. Они приехали, чтобы допросить меня. Я знал, что они приедут, я ждал их.

– Почему ты говоришь, что Анни мертва?

– Потому что она мертва! – закричал он.- Она умерла вчера! Звонил ее отец.

– О боже, но почему?

– Ну я-то откуда знаю? Я не знаю почему, я только знаю, что она мертва!

Он спрятал лицо в ладонях. Бабушка, как мешок, опустилась в кресло и стала еще бледнее, чем обычно. У них так долго все шло хорошо. Этого, конечно, не может быть, не может.

Кто-то резко застучал в дверь. Хальвор вздрогнул, положил фотографии под скатерть и пошел открывать. Их было двое. Они какое-то время стояли в проеме и смотрели на него. Было несложно угадать, о чем они думали.

– Тебя зовут Хальвор Мунтц?

– Да.

– Мы приехали задать тебе несколько вопросов. Ты понимаешь, почему мы тут?

– Ее отец звонил сегодня ночью.

Хальвор кивал и кивал. Сейер увидел старуху в кресле и поздоровался.

– Это твоя родственница?

– Да.

– Есть место, где мы могли бы поговорить наедине?

– Только у меня в комнате.

– Да? Если ты не возражаешь, тогда…

Хальвор первым вышел из гостиной, прошел через тесную кухоньку и зашел в маленькую комнату. Дом, должно быть, старый, подумал Сейер, теперь уже так не строят. Мужчины расселись на расшатанном диване, Мунтц сел на постель. Старая комната с зелеными стенами и широким подоконником.

– Это твоя бабушка? В гостиной?

– По отцу.

– А родители?

– Они разведены.

– И поэтому ты живешь здесь?

– Мне предоставили выбор, с кем жить.

Слова получались сухими и отрывистыми, как камешки.

Сейер огляделся, поискал фотографии Анни и нашел одну – маленькую, в желтой рамке, на ночном столике. Рядом с ней стояли будильник и статуэтка Мадонны с младенцем, возможно, сувенир с юга. Единственный плакат на стене – какой-то рок-певец и надпись «Meat Loaf» поперек картинки. Музыкальный центр и диски. Шкаф для одежды, пара кроссовок, не таких хороших, как у Анни. На ручке шкафа висит мотоциклетный шлем. Неубранная постель. Напротив окна – столик, на нем – изящный компьютер с маленьким дисплеем. В ящике рядом – дискеты. Сейер посмотрел на верхнюю: шахматы для начинающих. В окно он видел двор, «Вольво», припаркованную рядом с пристройкой, пустую будку и мотоцикл, накрытый полиэтиленом.

– Ты ездишь на мотоцикле? – задал он наводящий вопрос.

– Когда получается. Он не всегда заводится. Я хочу привести его в порядок, но пока сейчас у меня нет денег.

Он немного подергал воротник рубашки. – Ты работаешь?

– На фабрике по производству мороженого. Уже два года.

Фабрика по производству мороженого, подумал Сейер. Два года. Значит, он закончил среднюю школу и начал работать. Возможно, совсем не так глуп, получил профессиональный опыт. Спортивным его не назовешь, слишком худой, слишком бледный. Анни была настоящей спортсменкой, старательно тренировалась и училась в школе, а этот мальчик паковал мороженое и жил с бабушкой. Сейер ощутил какой-то диссонанс. Это была почти высокомерная мысль, он отогнал ее.

– Теперь мне придется спросить тебя кое о чем. Ты не будешь против?

– Нет.

– Тогда я начну так: когда ты в последний раз видел Анни?

– В четверг. Мы были в кино, на шестичасовом сеансе.

– На каком фильме?

– «Филадельфия». Анни плакала, – добавил Хальвор.

– Почему?

– Фильм был грустный.

– Да, точно. А потом?

– Потом мы поели в кафе при кинотеатре и сели на автобус, идущий до ее дома. Посидели в комнате и послушали пластинки. Я сел на автобус домой в одиннадцать. Она проводила меня до остановки у мэрии.

– И больше ты ее не видел?

Он покачал головой. Шрам придавал ему обиженный вид. На самом деле, думал Сейер, у него очень красивое, правильное лицо, зеленые глаза. Маленький рот создавал впечатление, что парень постоянно пытается спрятать некрасивые зубы.

– Не общался ли ты с ней по телефону или еще

как-то?

– По телефону, – быстро ответил Мунтц. – Она звонила на следующий вечер.

– Что она хотела?

– Ничего.

– Она была очень тихой девочкой, верно?

– Да, но любила поговорить по телефону.

– Значит, она ничего не хотела, но все-таки позвонила. О чем вы разговаривали?

– Если вам обязательно нужно знать, мы говорили обо всем и ни о чем.

Сейер улыбнулся. Хальвор все время смотрел в окно, как будто хотел избежать визуального контакта. Может быть, он чувствует себя виноватым или просто стесняется. Сейеру стало жаль парня. Любимая мертва, а ему, возможно, даже не с кем поговорить, кроме бабушки, которая ждет в гостиной. Кроме того, может быть, он еще и убийца, думал Сейер.

– А вчера ты, как обычно, был на работе? На фабрике?

Хальвор немного помедлил.

– Нет, я был дома.

– Значит, ты был дома? Почему?

– Я был не совсем здоров.

– Ты часто пропускаешь работу?

– Нет, я нечасто пропускаю работу! – Он поднял голос. В первый раз он показал, что что-то чувствует.

– Твоя бабушка может это, естественно, подтвердить?

– Да.

– И ты не был на улице вообще, весь день?

– Только немного прогулялся.

– Несмотря на то, что был болен?

– Нам же нужна еда! Бабушке не так легко дойти до магазина. Она справляется с этим только в погожие дни, а их бывает немного. У нее ревматизм, – объяснил он.

– О'кей, я понимаю. Ты можешь рассказать, чем ты болел?

– Это обязательно?

– Тебе не обязательно делать это прямо сейчас, но, может быть, ты все-таки вспомнишь.

– Да, хорошо. У меня бывают ночи, когда я не могу заснуть.

– Да? И ты остаешься на следующий день дома?

– Мне нельзя следить за машинами на тяжелую голову.

– Это звучит разумно. Почему ты время от времени не спишь по ночам?

– Это просто детская травма. Так ведь это называется?

Он внезапно улыбнулся горькой улыбкой, неожиданно взрослой на юном лице.

– Когда примерно ты вышел из дома?

– Примерно в районе одиннадцати.

– Пешком?

– На мотоцикле.

– В какой магазин?

– «Киви» – в центре.

– Значит, вчера он завелся?

– Он заводится почти всегда, если у меня хватает терпения.

– Как долго тебя не было?

– Не знаю. Я не знал, что меня будут допрашивать.

Сейер кивнул. Скарре писал как сумасшедший.

– Ну примерно?

– Может, два часа.

– И бабушка может это подтвердить?

– Вряд ли. Она не очень хорошо соображает.

– У тебя есть права на вождение мотоцикла?

– Нет.

– Как долго вы были вместе, ты с Анни?

– Довольно долго. Пару лет. – Он провел рукой под носом, продолжая смотреть во двор.

– Как ты считаешь, у вас все было хорошо?

– Несколько раз мы расставались.

– Кто был инициатором, она?

– Да.

– Она говорила почему?

– Вообще-то нет. Но она не была особенно привязана ко мне. Хотела, что мы остались просто друзьями.

– А ты не хотел?

Он покраснел и посмотрел на свои руки.

– У вас были сексуальные отношения?

Он еще сильнее покраснел и снова посмотрел во двор.

– Вообще-то нет.

– Вообще-то нет?

– Я уже сказал. Она не проявляла к этому интереса.

– Но вы пытались, так?

– Ну да. Пару раз.

– Наверное, не очень удачно? – Голос Сейера стал исключительно дружелюбным.

– Я не знаю, что называть удачей.

Его лицо настолько застыло, что вся мимика будто исчезла.

– Ты не знаешь, был ли у нее секс с кем-то еще?

– Об этом я ничего не знаю. Но я бы вряд ли в это поверил.

– Значит, вы были вместе с Анни больше двух лет, то есть с тех пор, как ей исполнилось тринадцать. Она пыталась бросить тебя несколько раз, она не проявляла интереса к сексу с тобой,- и все же ты продолжал с ней встречаться? Ты уже совсем не ребенок, Хальвор. Ты так терпелив?

– Да.

Его голос звучал тихо, как будто он остерегался проявить какие-либо чувства и поэтому придерживался фактов.

– Ты считаешь, что хорошо ее знал?

– Лучше, чем многие другие.

– Тебе не казалось, что она выглядела несчастной?

– Не то чтобы несчастной. Но – я не знаю… Печальной, наверное.

– А в чем разница?

Хальвор поднял глаза:

– Когда человек несчастен, он все же надеется на что-то хорошее. А когда он сдался, тогда он печален.

Сейер удивленно выслушал это объяснение.

– Когда я встретил Анни два года назад, она была другой, – вдруг сказал Мунтц. – Шутила и смеялась со всеми. Моя противоположность,- припомнил он.

– А потом она изменилась?

– Она вдруг стала такой большой. И сразу притихла. Больше не играла. Я ждал, может быть, это пройдет. Может быть, она станет снова прежней. Теперь уже нечего ждать.- Он сплел руки и посмотрел на пол, потом сделал над собой усилие и встретился взглядом с Сейером. Глаза Мунтца блестели, как мокрые камни. – Я не знаю, о чем вы думаете. Но я не причинял вреда Анни.

– Мы ничего не знаем. Мы опрашиваем всех знакомых Анни. Она употребляла наркотики или алкоголь?

Скарре потряс ручку – чернила заканчивались.

– Вы что, смеетесь? Это бред.

– А как насчет тебя самого?

– Это не могло бы прийти мне в голову.

Ах ты боже мой, подумал Сейер. Разумный трудолюбивый молодой человек, занятый на постоянной работе. Перспективный и многобещающий.

– Ты знаешь друзей Анни? Анетту Хорген, например?

– Немного. Мы обычно общались вдвоем. Анни не хотела, чтобы мы встречались.

– Почему?

– Не знаю.

– И ты делал так, как она хотела?

– Это было несложно. Я тоже не очень люблю большие сборища.

Сейер понимающе кивнул. Может быть, они на самом деле подходили друг другу.

– Ты не знаешь, вела ли Анни дневник?

Хальвор немного помедлил, остановил импульс в зародыше и покачал головой.

– Вы имеете в виду, такую розовую книжечку в форме сердца, с висячим замочком?

– Необязательно. Он мог выглядеть и по-другому.

– Я не думаю, – пробормотал он.

– Но ты не уверен?

– Совершенно уверен. Она ни разу ни о чем таком не упоминала.

Теперь голос был еле слышен. – У тебя есть кто-то, с кем ты можешь поговорить?

– У меня есть бабушка.

– Ты привязан к ней?

– Она в порядке. Здесь тихо и спокойно.

– У тебя есть синяя ветровка, Хальвор?

– Нет.

– Что ты носишь на улице?

– Джинсовую куртку. Или пуховик, когда холодно.

– Ты позвонишь мне, если тебе что-то не будет давать покоя?

– Почему я должен это делать? – Он удивленно поднял глаза.

– Позволь мне выразиться по-другому: ты позвонишь в отделение, если вспомнишь что-то, что бы это ни было, что, как тебе кажется, поможет выяснить причины, по которым умерла Анни?

– Да.

Сейер огляделся в комнате, чтобы запомнить все. Взгляд его остановился на Мадонне. При более тщательном рассмотрении она выглядела красивее, чем на первый взгляд.

– Это красивая скульптура. Ты купил ее на Юге, да?

– Я получил ее в подарок. От отца Мартина. Я католик, – добавил он.

Эти слова заставили Сейера посмотреть на парнишку внимательнее. Замкнутый по натуре, сейчас он к тому же пребывал в напряжении, как будто охраняя что-то, чего посторонние не должны были видеть. Нужно заставить его раскрыться, как моллюска. Моллюсков для этого кладут в кипящую воду. Эта мысль зачаровала Сейера.

– Так ты католик?

– Да.

– Прости мне мое любопытство – но чем прельстила тебя эта религия?

– Это же очевидно. Отпущение грехов. Прощение.

Сейер кивнул.

– Но ты же такой молодой? – Он поднялся и улыбнулся Хальвору.- Ты вряд ли много нагрешил?

Вопрос секунду висел в воздухе.

– У меня были плохие мысли. Сейер быстро окинул мысленным взором собственную внутреннюю жизнь.

– Все, что ты сказал, мы обязательно проверим. Мы проверяем всех. Мы еще дадим о себе знать.

Он крепко пожал руку Мунтцу. Попытался оставить о себе хорошее впечатление. Сейер и Скарре пошли обратно через кухню, где слабо пахло вареными овощами. В гостиной старушка, заботливо укутанная пледом, сидела в кресле-качалке. Она испуганно посмотрела им в спины. Снаружи стоял мотоцикл, накрытый пластиком. Большой «Сузуки».

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спросил Скарре, когда они ехали вниз по дороге.

– Вероятно. Он ни о чем не спрашивал. Не задал ни одного вопроса. Кто-то убил его девушку, а он даже не выглядел заинтересованным. Но это еще ничего не значит.

– И все равно это странно.

– Может быть, ему только что пришло это в голову, как раз когда мы уехали.

– Или, может быть, он знает, что с ней случилось. Поэтому ему и не пришло это в голову.

– Ветровка, которую мы нашли, была бы велика Хальвору, тебе не кажется?

– У нее были закатаны рукава.

После обеда прошло уже много времени, пора было и отдохнуть. Сейер и Скарре возвращались, оставляя за спиной деревню, погруженную в шок. В Кристале люди перебегали улицу, хлопали двери, звонили телефоны. Люди кидались к коробкам со старыми фотографиями. Имя Анни было у всех на устах. Первые слабые слухи родились при свете свечей, а потом расползлись, как сорняки, между домами. На столах появились стаканчики и бутылки. На улице было объявлено чрезвычайное положение, и некоторые правила разрешалось нарушить.

Раймонд тоже был занят. Он сидел за кухонным столом и наклеивал в альбом картинки, с Томми и тиграми, с Пипом и Сильвестром. Горела люстра под потолком, спал послеобеденным сном отец, радио передавало песни по заявкам. Наши поздравления Гленн Коре, бабушка передает ей привет. Раймонд слушал и водил клеевым карандашом, вдыхая чудесный запах миндальной эссенции. И не замечал мужчину, который напряженно смотрел на него через окно.

* * *

Хальвор закрыл дверь на кухню и включил компьютер. Выбрал жесткий диск и задумчиво посмотрел на список файлов. Там были игры, декларация о доходах, бюджеты, список адресов, музыка и другие обычные вещи. Но там было и кое-что еще. Папка, содержание которой было ему неизвестно. Она называлась «Анни». Он продолжал сидеть и смотреть на нее, размышляя. Двумя кликами мышки все папки можно было открыть, и их содержимое появлялось на экране через секунду. Но бывали и исключения. У него самого была папка, названная «Личное». Чтобы открыть ее, надо было набрать пароль, который знал только он. То же самое касалось и Анни. Он научил ее запрещать доступ другим, очень простая процедура. Он не знал, какое слово она выбрала для пароля, и не подозревал, что эта папка содержит. Она настаивала на том, чтобы держать это в тайне, и смеялась, когда видела его разочарование. Он показал ей, что делать, а после ему пришлось выйти из комнаты и сидеть в гостиной, пока она вводила пароль. Забавы ради он кликнул два раза, и через мгновение высветилось сообщение: Access denied. Password required.

Теперь он хотел открыть ее. Это все, что от нее осталось. Что, если там внутри есть что-то о нем, что может представлять для него опасность? Может быть, это своего рода дневник. Это совершенно невозможная задача, подумал он и озадаченно поглядел на клавиатуру: десять цифр, двадцать девять клавиш и целый ряд других знаков, образующих астрономическое число всевозможных комбинаций. Он постарался расслабиться и сразу подумал, что он сам выбрал бы имя. Имя женщины, сожженной на костре, а после возведенной в ранг святых. Оно подходило прекрасно, а Анни ни за что бы не догадалась. Но она, возможно, выбрала дату. Обычно выбирают даты рождения того, кто близок. Он сидел некоторое время и смотрел на папку, скромный серый квадрат с ее именем. Она скрыла ее именно затем, чтобы оставить тайной. Но теперь она мертва, и старые правила больше не действуют. Может быть, там внутри есть что-то, объясняющее, почему она была такой, какой была. Такой чертовски неприступной.

Самые разные мысли вспыхивали и исчезали, как пыль за поворотом. Сейчас он был один, наедине с бесконечным временем, и не было ни единой вещи, которой можно было бы его заполнить. Сидя тут, в полутемной комнате, и глядя на светящийся экран, он чувствовал себя ближе к Анни. Он решил начать с чисел, например, дней рождения и личных номеров. Некоторые он помнил наизусть: день рождения Анни, свой собственный, день рождения бабушки. Другие можно выяснить. Несмотря ни на что, с этого можно начать. Конечно, она могла придумать и слово. Или много слов, может быть, выражение или известную цитату, может быть, имя. Это будет изнурительная работа. Он не знал, выяснит ли это когда-нибудь, но у него хватит времени и терпения. Кроме того, есть и другие способы.

Он начал с даты ее рождения, которую она наверняка не выбрала бы: третье марта тысяча девятьсот восьмидесятого, ноль три ноль три один девять восемь ноль. Потом те же числа наоборот.

«Access denied»,-мерцало на экране. Внезапно в дверях появилась бабушка.

– Что они сказали? – спросила она и облокотилась о косяк.

Он вздрогнул и выпрямил спину.

– Ничего особенного. Задали несколько вопросов.

– Боже, но это так ужасно, Хальвор! Как она умерла?

– Он молча взглянул на нее.

– Эдди сказал, что они нашли ее в лесу. На холме у Змеиного озера.

– О боже, но как она умерла?

– Они не сказали, – припомнил он. – А я забыл спросить.

* * *

Сейер и Скарре заняли учебный класс в корпусе за зданием суда. Они задвинули занавески, и в помещении стало почти темно. Скарре сидел наготове с пультом.

В этом временном пристанище-пристройке не было нормальной звукоизоляции. Они слышали звонки телефонов, хлопанье дверей, голоса, смех, шум автомобилей, проезжавших мимо по улице. Пьяный рев со двора снаружи. И все-таки звуки были приглушены, потому что день клонился к вечеру.

– А это что такое?

Скарре наклонился вперед.

– Бегуны. Похожа на Грету Вайтц. Кажется, это нью-йоркский марафон.

– Может, он дал нам не ту кассету?

– Не думаю. Останови, я видел тут острова и шхеры.

Картинка некоторое время дрожала и прыгала, пока, наконец, не успокоилась и не сфокусировалась на двух женщинах в бикини, лежащих на скалистом склоне.

– Мать и Сёльви, – сказал Сейер.

Сёльви лежала на спине, согнув одно колено. Солнечные очки были сдвинуты на затылок, наверное, чтобы избежать белых пятен вокруг глаз. Мать была частично прикрыта газетой, судя по размеру, возможно «Афтенпостен». Рядом с ними лежали газеты, крем для загара и термосы, много больших полотенец и небольшой радиоприемник.

Камера довольно долго показывала двух солнцепоклонниц. Потом объектив перевели на пляж дальше внизу, и справа в кадр вошла высокая светловолосая девушка. Она несла над головой доску для виндсерфинга и шла полуотвернувшись от камеры, вниз, к воде. Походка была совершенно естественной, она шла исключительно для того, чтобы 'добраться до места, и не остановилась, даже когда вода достигла ее коленей. Они услышали бурление волн, очень сильное, и голос отца, который внезапно начал перекрикивать их.

– Улыбнись, Анни!

Она продолжала идти, все дальше и дальше в воду, пропустив мимо ушей просьбу. Потом все же повернулась, слегка напрягшись под весом доски. Несколько секунд она глядела прямо на Сейера и Скарре. Светлые волосы подхватил ветер, быстрая улыбка проскользнула по лицу. Скарре посмотрел в серые глаза и почувствовал, как мурашки побежали по его коже, пока он следовал взглядом за длинноногой девушкой, которая шла через волны. На ней были купальный костюм из тех, которые носят пловцы, с крестом на спине, и синий спасательный жилет.

– Доска не для новичков, – пробормотал он.

Сейер не ответил. Анни продолжала идти вглубь. Остановилась, взобралась на доску, взяла парус сильными руками, нашла баланс. Потом доска сделала разворот на сто восемьдесят градусов и начала движение. Мужчины сидели молча, пока Анни уплывала все дальше. Она неслась между волнами, как быстроходное судно. Отец следил за ней объективом камеры. Он старался держать камеру ровно, чтобы она не дрожала. Зрители чувствовали гордость, которую он испытывал за нее. Это была ее стихия. Она совсем не боялась упасть и очутиться под водой.

Внезапно она исчезла. На экране появился стол, накрытый скатертью в цветочек, уставленный тарелками и стаканами, ярко начищенными приборами, полевые цветы в вазе. На деревянной доске – котлеты, колбаски и бекон. Сбоку – раскаленный гриль. Солнце сверкало на бутылках с колой и газировкой «Фаррис». Снова Сёльви, в мини-юбке и бюстгальтере от купальника, заново накрашенная, фру Холланд в красивом летнем платье. И, наконец, Анни, спиной к камере, в темно-синих шортах-бермудах. Она снова внезапно обернулась к камере, снова по просьбе отца. Та же улыбка, теперь немного шире: на щеках видны ямочки и еле заметные тонкие синие жилки на шее. Сёльви и мать болтали на заднем плане, звенели кусочки льда, Анни наливала колу. Она еще раз медленно повернулась с бутылкой в руках и спросила в камеру:

– Колы, папа?

Голос был удивительно глубокий. В следующем кадре появился интерьер хижины. Фру Холланд стояла у кухонного стола и нарезала пирог.

«Колы, папа?» Фраза была короткой, но очень теплой. Анни любила своего отца, они слышали это в двух коротких словах, слышали теплоту и уважение. Между ними двоими была разница, как между соком и стаканом красного вина. В голосе была глубина и радость. Анни была папиной дочкой.

Остаток фильма пронесся быстро. Анни с матерью играют в бадминтон, задыхаясь на сильном ветру, отлично подходящем для серфинга и беспощадном для волана. Семья собралась вокруг обеденного стола, где все играют в «Trivial Pursuit». Крупный план доски – видно, кто выигрывает, но Анни не воодушевлена триумфом. Она вообще не работала на камеру, разговаривали все время Сёльви с матерью: Сёльви – милым и тонким голоском, мать – глубже и чуть грубее. Скарре выдохнул дым и почувствовал себя старше, чем когда-либо раньше. Опять смена картинки, а потом показалось красноватое лицо с открытым ртом. Очаровательный тенор заполнил комнату.

– «No man shall sleep», – сказал Конрад Сейер и тяжело поднялся.

– Что ты сказал?

– Лучано Паваротти. Он поет Пуччини. Положи кассету в архив, – попросил он.

– Она хорошо стояла на доске, – сказал Скарре с уважением.

Сейер не успел ответить – зазвонил телефон. Скарре взял трубку и одновременно потянулся за своим блокнотом и ручкой. Это произошло автоматически. Он верил в три вещи на этом свете: основательность, усердие и хороший настрой. Сейер читал слова, которые появлялись на бумаге, одно за другим: Хеннинг Йонас, Кристал, четыре. Двенадцать двадцать пять. Лавка Хоргена. Мотоцикл.

– Вы можете приехать в отделение? – резко спросил Скарре.- Нет? Тогда мы заедем сегодня к вам домой. Это очень важные данные. Мы благодарим вас.

Он положил трубку.

– Один из соседей. Хеннинг Йонас, живет в доме четыре. Только что пришел домой и узнал о том, что случилось с Анни. Он подобрал ее вчера наверху у перекрестка и подбросил до магазина Хоргена. Говорит, что там стоял мотоцикл. И ждал ее.

Сейер облокотился спиной о стол.

– Опять мотоцикл, как и говорил Хорген. У Хальвора есть мотоцикл, – сказал он задумчиво. – Почему он не смог приехать?

– Его собака рожает.

Скарре положил записку в карман.

– Может быть, Хальвор просто забыл, как долго он отсутствовал дома. Я надеюсь, что это сделал не Хальвор. Мне он понравился.

– Убийца есть убийца,- лаконично сказал Сейер. – Случается, что они очень милы.

– Да, – ответил Скарре. – Но легче сажать того, чье лицо тебе внушает отвращение.

* * *

Йонас просунул руку под живот собаки и осторожно пощупал. Она быстро дышала, розовый влажный язык вывалился из пасти. Она лежала очень спокойно, позволяя ему ощупать ее. Оставалось недолго. Он посмотрел в окно, он надеялся, что скоро все закончится.

– Молодец, Гера, девочка, – сказал он и погладил ее.

Собака смотрела мимо него, не тронутая похвалой. Он опустился на пол. Сидел и смотрел на нее. Тихое, терпеливое животное. С ней никогда не было хлопот, она всегда была послушной и мягкой, как ангел. Никогда не убегала от него, когда они ходили гулять, ела еду, которую он ей давал, и незаметно уходила в свой угол, когда он сам поднимался вечером наверх в спальню. Он просто хотел сидеть так рядом, пока все не закончится, совсем близко – и слушать ее дыхание. Может быть, ничего не произойдет до рассвета. Он не устал. И тут в его дверь позвонили – короткий, резкий звонок. Он поднялся и открыл дверь.

Сейер решительно и крепко пожал ему руку. Этот человек излучал власть. Младший был другим, с мальчишеской рукой и тонкими пальцами. Открытое лицо, и взгляд не такой, как у старшего. Он попросил их зайти.

– Как дела у собаки? – спросил Сейер.

Красивый доберман спокойно лежал на черно-розовом восточном ковре. Скорее всего, это подделка, на настоящие восточные ковры не кладут рожающих собак, подумал он. Собака часто дышала, но лежала совершенно неподвижно и словно не замечала, что в комнату вошло двое чужаков.

– Это первый ее помет. Я думаю, трое, попробовал сосчитать. Но все должно быть хорошо. С Герой никогда не бывает неприятностей.- Он покачал головой. – Я так потрясен случившимся, что не могу ни на чем сконцентрироваться.

Йонас смотрел мимо них, на собаку, пока говорил, провел сильными руками по голове. Вокруг лысины росли каштановые курчавые волосы, а глаза были необычайно темными. Мужчина среднего роста и среднего сложения, но с сильным корпусом и несколькими лишними килограммами вокруг талии, вероятно, лет тридцати с лишним. В молодости мог выглядеть как более темный вариант Скарре. У него были приятные черты лица и хороший цвет кожи, как будто он побывал на юге.

– Вы не хотите купить щенка?

Он кинул на них умоляющий взгляд.

– У меня дома леонбергер,- объяснил Сейер, – и я не думаю, что он простит меня, если я приду со щенком на руках. Он очень избалован.

Йонас кивнул, сидя на диване. Выдвинул стол, чтобы мужчины смогли пробраться мимо него. Полицейские сели.

– Я встретил Фритцнера у гаража вечером, когда вернулся с ярмарки в Осло. Он мне и рассказал. Я до сих пор не верю… Я не должен был выпускать ее из автомобиля, не должен был. – Он потер глаза и снова посмотрел на собаку. – Анни часто бывала тут в доме. Сидела с детьми. Сёльви я тоже знаю. Если бы это случилось с ней,- сказал он тихо,- я бы еще понял. Сёльви больше похожа на девочку, которая может поехать с кем-то, если ей предложат, даже если она его не знает. Ни о чем, кроме мальчиков, не думала. Но Анни… – Он посмотрел на них. – Анни такое не интересовало. Она была очень осторожной. И у нее был друг, я думаю.

– Верно, был. Вы его знаете?

– Нет-нет, совсем не знаю. Но я видел их на улице, на расстоянии. Они стеснялись, даже не держались за руки.

Он печально улыбнулся своим мыслям.

– Куда вы ехали, когда подобрали Анни?

– На работу. Сначала казалось, что Гера начнет рожать, но потом все опять успокоилось.

– Когда вы открываетесь?

– В одиннадцать.

– Это ведь довольно поздно?

– Да, но знаете, молоко и хлеб нужны людям с утра, а персидские ковры приходят на ум позже, когда удовлетворены первичные потребности.- Он улыбнулся. – У меня ковровая галерея, – объяснил он. – В центре, на улице Каппелен. Сейер кивнул.

– Анни должна была пойти к Анетте Хорген делать домашнее задание. Она вам это сказала?

– Школьное задание? – удивленно спросил он. – Нет, не говорила.

– Но у нее был с собой рюкзак?

– Да, был. Может, просто в качестве прикрытия, я не знаю. Ей нужно было к лавке Хоргена, это все, что я знаю.

– Расскажите нам, что вы видели.

Йонас кивнул.

– Анни бежала вниз по крутому склону у перекрестка. Я переехал его и остановился на остановке. Спросил, не подвезти ли ее. Ей нужно было к Хоргенам, а это довольно далеко. Она не была ленивой, наоборот, очень энергичной. Постоянно бегала. Была в прекрасной физической форме. Но все равно села в машину и попросила меня высадить ее у магазина. Я думал, ей надо что-то купить, может, с кем-нибудь встретиться. Я высадил ее и поехал дальше. И я видел мотоцикл. Он стоял припаркованный рядом с магазином, и последнее, что я видел, было то, что она направилась к нему. Я имею в виду, я точно не знаю, ждал ли он ее и кто это был. Я только видел, что она решительным шагом направилась к мотоциклу и больше не оборачивалась.

– Что это был за мотоцикл? – спросил Сейер.

Йонас развел руками.

– Я предполагал, что вы можете спросить, но я не разбираюсь в мотоциклах. Я работаю в другой отрасли, скажем мягко. Для меня это всего лишь хром и сталь.

– Какого цвета?

– Разве не все мотоциклы черные?

– Вовсе нет, – коротко сказал Сейер.

– В любом случае, он не был ярко-красным, я бы запомнил.

– Это был большой и громоздкий мотоцикл или маленький? – не сдавался Скарре.

– Думаю, большой.

– А водитель?

– Его почти не было видно. Он был в шлеме. На шлеме было что-то красное, я припоминаю. И он не выглядел как взрослый мужчина. Наверняка еще совсем пацан.

Сейер кивнул и спросил:

– Вы видели ее друга. У него есть мотоцикл. Мог это быть он?

Йонас нахмурил лоб, как будто стоял на страже.

– Я видел его, проходя мимо, на улице, издали. Этот же был в стороне, да еще и в шлеме. Я не могу сказать, был ли это он. Я даже не хочу предполагать этого.

– Не то, что это был он. – Сейер прикрыл глаза. – Только что это мог быть он. Вы говорите, он выглядел молодо. Он худощав?

– Нелегко увидеть фигуру в кожаной одежде, – ответил Хеннинг беспомощно.

– Но почему вы решили, что он молодо выглядит?

– Ну что я могу сказать? – смутился Йонас.- Я предположил это, потому что Анни совсем молода. Или что-то было в его осанке, может быть. – Он был в затруднении. – Никто ведь не знает заранее, что именно будет иметь значение.

Он опустился на колени рядом с собакой.

– Вы должны понять, каково жить в таком маленьком городке, – сказал он обеспокоено. – Слухи распространяются так быстро. Кроме того, я никогда бы не поверил, что ее друг может сделать что-то подобное. Он же всего лишь мальчик, и они давно гуляли вместе.

– Дайте нам возможность самим это оценить, – решительно сказал Сейер. – Мотоцикл – это, разумеется, очень важно, и другой свидетель его тоже видел. Если он невиновен, его не осудят.

– Нет? – спросил Хеннинг с сомнением. – Но он станет подозреваемым. Если я скажу, что он был похож на ее друга, тогда вы сразу же превратите его жизнь в ад. А правда состоит в том, что я даже не могу предположить, кто это был.- Он энергично покачал головой. – Я видел только фигуру в черной кожаной одежде и шлеме. Это мог быть кто угодно. У меня есть сын семнадцати лет, это мог быть он. Я бы не узнал его в этом облачении, понимаете?

– Да, я понимаю, – коротко ответил Сейер. – Вы в конечном итоге ответили на мой вопрос. Это мог быть он. А что касается упомянутого ада, он уже живет в аду.

Йонас сглотнул комок в горле.

– О чем вы говорили с Анни, когда сидели в машине?

– Она была неразговорчивой. Я развлекал ее, рассказывал о Гере и о щенках, которых она ждет.

– Она не казалась испуганной, или нервной, или что-то вроде этого?

– Нисколько. Она вела себя как обычно.

Сейер оглядел комнату и заметил, что она скудно меблирована, как будто еще не обставлена до конца. Но зато здесь было изобилие ковров: на полу и стенах, большие восточные ковры, с виду дорогие. На стене висели две фотографии: портреты двухлетнего светловолосого мальчика и подростка.

– Это ваши сыновья? – Сейер сменил тему.

– Да, – ответил Хеннинг. – Но фотографии уже довольно старые.

Он снова погладил собаку по черным, мягким, как шелк, ушам и влажной морде.

– Сейчас я живу один, – добавил он. – Наконец купил собственную квартиру в городе, на Оскарсгате. Этот дом для меня слишком велик. В последнее время я нечасто видел Анни. Ей стало неудобно навещать меня, когда жена уехала. Да и дети выросли, больше не надо было сидеть с ними.

– Вы торгуете восточными коврами?

– Я закупаю их в основном в Турции и Пакистане. Иногда в Иране, но там слишком накручивают цены. Я выезжаю туда пару раз в год и провожу там несколько недель. Проходится проводить немало времени в поездках. Я развиваю дело, – в его голосе прозвучало удовлетворение. – Я наладил хорошие контакты. Это самое важное – наладить отношения, построенные на доверии. У восточных людей непростое отношение к Западу.

Скарре протиснулся мимо стола и подошел к задней стене, которую целиком от пола до потолка покрывал большой ковер.

– Это из турецкой Смирны, – сказал Йонас. – Один из самых лучших моих ковров. Я вообще-то не могу позволить себе такой. Два с половиной миллиона узлов. Непостижимо, верно?

Скарре посмотрел на ковер.

– Говорят, их плетут дети? – спросил он.

– Зачастую, но не мои ковры. Это погубило бы репутацию заведения. Можно возмущаться этим, но факт остается фактом: дети плетут самые совершенные ковры. У взрослых слишком толстые пальцы.

Некоторое время они стояли и смотрели на ковер, на геометрические фигуры, становящиеся все меньше к центру, на разнообразные сочетания оттенков.

– Правда ли, что детей приковывают к ткацким станкам? – сдавленным голосом спросил Сейер.

Йонас сокрушенно покачал головой.

– Это кажется бесчеловечным, в ваших устах. Между тем, те, кто получает работу ткача, счастливы. Хороший ткач имеет еду, одежду и тепло. У него начинается настоящая жизнь. Если их и приковывают к станкам, то только по просьбе родителей. Часто один такой ткач содержит всю семью из пяти-шести человек. Так он может спасти мать и сестер от проституции, отца или братьев – от попрошайничества и воровства.

– Я слышал, что это всего лишь исключения,- сказал Сейер.- Когда они становятся старше и у них толстеют пальцы, они часто уже слепы или плохо видят из-за постоянного напряжения глаз во время работы за ковроткацким станком. И потом они вообще уже не могут работать. И сами заканчивают свою жизнь, как те же попрошайки.

– Вы слишком часто смотрели канал «ТВ-2», – улыбнулся Хеннинг. – Лучше поезжайте и посмотрите сами. Ткачи – это счастливые маленькие люди, пользующиеся большим уважением в народе. Но буржуазная мораль стоит на страже, когда речь идет о подобных вещах. Поэтому я держусь подальше от детского труда. Если вы когда-нибудь захотите приобрести ковер, приходите на улицу Каппелен. Я позабочусь о том, чтобы вы остались довольны покупкой.

– Я не думаю, что у меня будет такая возможность.

– Почему этот ковер в пятнах? – полюбопытствовал Скарре.

Йонас непроизвольно улыбнулся этой абсолютной неосведомленности и вместе с этим оживился, как будто разговор о его большой страсти был для него глотком почти яростной радости. Он загорелся.

– Это ковер кочевников.

Скарре ничего не понял.

– Кочевники все время переезжают, так? Изготовление большого ковра занимает у них примерно год. А шерсть они окрашивают с помощью растений. Которые им, соответственно, приходится срывать в разные времена года, в разной местности. Вот этот синий цвет,- он показал на ковер,- получается из растений индиго. Красный – из морены. Но внутри этого шестигранника другой красный, он получается из раздробленных костей животных. Этот цвет, оранжевый, – это хна, желтый – шафрановый крокус. – Он положил ладонь на ковер и провел вниз. – Это турецкий ковер, связанный узлами «гиордес». На каждом квадратном сантиметре около сотни узлов. – А узоры? Кто их изобретает?

– Они уже сотни лет ткут одни и те же узоры, а некоторые из них даже не зарисованы. Старые ткачи путешествуют вокруг ткацких мастерских и поют для них узоры.

Старые слепые ткачи, подумал Сейер.

– Мы здесь, на Западе, – продолжал Йонас, – потратили много времени, чтобы открыть свое ремесло. Традиционно мы предпочитаем узоры из узнаваемых фигур, изображающие какой-нибудь сюжет. Поэтому первым делом наше внимание привлекли охотничьи и садовые ковры, они ведь содержат цветочные и животные мотивы. Я лично предпочитаю этот стиль. Широкая кайма как бы удерживает узор. Взгляд втягивается все глубже внутрь, а в середине мы находим что-то вроде сокровища. Как здесь, – он показал на ковер. – Вот этот медальон в центре. Извините, – вдруг перебил он сам себя.- Я говорю все время о себе и о своем…-Он выглядел смущенным.

– Шлем, – сказал Скарре, оторвавшись от ковра. – Он был цельный или открытый?

– А бывают открытые шлемы? – удивленно спросил Хеннинг.

– У цельного шлема есть защита для подбородка и шеи сзади. Открытый шлем прикрывает только саму голову.

– Я не заметил.

– А одежда? Она была черной?

– Во всяком случае, темной. Мне не пришло в голову присмотреться к нему. Я просто любовался тем, как красивая девушка пересекала улицу и шла к парню на мотоцикле. Все ведь именно так и должно быть, верно?

Полицейские поблагодарили Хеннинга и немного помедлили около двери.

– Мы еще вернемся, мы надеемся на ваше понимание.

– Разумеется. Если щенки родятся сегодня ночью, я проведу дома несколько дней.

– Вы закроете магазин?

– Клиенты звонят мне домой, если я им нужен.

Гера вдруг глубоко вздохнула и болезненно застонала на настоящем восточном ковре. Скарре долго глядел на нее, затем наконец неохотно последовал за шефом, спросив с надеждой:

– Может быть, мы увидим их, когда приедем в следующий раз? Ну, щенков.

– Конечно, – подтвердил Йонас.

– Не делай этого, – улыбнулся Сейер, вспомнив о Кольберге.

* * *

– Ты помнишь шлем Хальвора? Который висел у него в комнате? – спросил Скарре, когда они снова сидели в машине.

– Цельный шлем с красной полосой, – задумчиво ответил Сейер.- Послушай, мне нужно домой – выгулять собаку.

– Я хотел спросить, Конрад: ты такой же фанатик своего дела, как Йонас?

Сейер взглянул на напарника.

– Конечно. Неужели ты сомневаешься? – Он пристегнулся и завел мотор. – Меня вот что пугает: человек готов солгать из-за непонятной симпатии к парню, которого он даже не знает, только потому, что уверен в его честности.- Сейер вспомнил Хальвора и почувствовал легкую жалость к нему. – Пока ты не убьешь в первый раз, ты не убийца. Ты еще нормальный человек. А потом, когда соседи узнают, что ты кого-то убил, тогда вдруг ты становишься убийцей и остаешься им до конца своей жизни, продолжаешь убивать людей направо и налево. Ты не просто убийца – ты потерявшая управление машина для убийств.

Скарре вопросительно взглянул на Конрада:

– Значит, ты подозреваешь Хальвора?

– Разумеется. Он был ее другом. Но главное, что мне интересно,- почему Йонас так сердечно защищал парня, которого видел всего лишь пару раз издали.

* * *

Рагнхильд Альбум наклонилась над новым альбомом и, почти с благоговением открыв первый нетронутый лист, начала рисовать. Альбом был новый, но достоин ли того автомобиль в облаке пыли, чтобы лишить альбом его белой девственности? В упаковке были карандаши шести цветов. Сейер купил в городе альбомы с карандашами: один – для Рагнхильд и один – для Раймонда. Сегодня у девочки на затылке были завязаны два хвостика – они торчали вверх, как антенны.

– Какая красивая у тебя сегодня прическа, – похвалил Сейер.

– Этим, – сказала мать и потянула за один хвостик, – она ловит позывные операции «Белый Волк» в Нарвике, а этим – бабушку на Свальборде.

Он засмеялся.

– Но она говорит, что видела лишь облако пыли, – озабоченно продолжила мать.

– Она говорит, что там был автомобиль, – сказал Сейер. – Стоит попытаться. – Он положил руку на плечо ребенка.- Закрой глаза, – попросил он, – и попробуй вспомнить его. А потом рисуй так хорошо, как можешь. Ты должна не просто нарисовать автомобиль. Ты должна нарисовать именно тот самый автомобиль, который вы видели с Раймондом.

– Да-да, – нетерпеливо ответила девочка.

Сейер вывел фру Альбум из кухни и отвел в гостиную, чтобы она не стояла у Рагнхильд над душой. Ирене Альбум стояла у окна и смотрела на далекое небо. Был туманный день, пейзаж напоминал старую картину в романтическом стиле.

– Анни часто оставалась с Рагнхильд, – тихо сказала она.- Они садились на автобус и уезжали на целый день в город. Ездили на минипоезде по площади, на эскалаторе и лифте в универмаге, занимались всем, что Рагнхильд нравилось. У нее был прирожденный талант общения с детьми. Она о них так хорошо заботилась.

Сейер слышал, как девочка копается в коробке с карандашами на кухне.

– Знаете ли вы ее сестру? Сёльви?

– Знаю. Но они всего лишь сводные сестры.

– Да?

– Вы не знали?

– Нет, – медленно произнес он.

– Все знают,- просто сказала Ирене.- Это не тайна. Девочки очень разные. Отец Сёльви потерял право на встречи с ребенком и больше никогда не появлялся.

– Почему?

– Как обычно. Алкоголизм и жестокое обращение. Но это версия матери. А Ада Холланд очень сурова, так что ничего нельзя сказать наверняка.

– Но ведь Сёльви уже совершеннолетняя? И может решать за себя?

– Уже, видимо, слишком поздно. Я больше думаю про Аду, – добавила она.- Она не получила назад свою девочку, как я.

– Готово! – раздался крик с кухни.

Они поднялись и пошли смотреть. Рагнхильд сидела, склонив голову набок, и выглядела не слишком довольной. Серая пыль заполняла большую часть листка; из облака торчала передняя часть машины, с фарами и бампером. Капот был длинный, как у американских автомобилей, бампер выкрашен в черный цвет. Он выглядел так, как будто скалился широкой беззубой улыбкой. Фары были скошены внутрь. Как китайские глаза, подумал Сейер.

– Он сильно шумел? Когда проезжал мимо?

Наклонившись над кухонным столом, полицейский почувствовал сладкий запах жвачки.

– Очень сильно.

Он посмотрел на рисунок.

– Ты сможешь нарисовать для меня еще один рисунок? Только фары?

– Но они были такие, как ты видишь! – Она показала на рисунок. – Они смотрели вбок.

– И такого же цвета, Рагнхильд?

– Нет, он был не совсем серый. Но здесь не так уж много цветов,- она потрясла коробкой со взрослым видом.- Это был цвет, которого тут нет.

– Какой?

– Такой, у которого нет имени.

В его голове возник целый ряд названий: сиена, сепия, антрацит…

– Рагнхильд, – осторожно спросил он. – Ты не помнишь, было ли у машины что-нибудь на крыше?

– Антенны?

– Нет, что-то побольше. Раймонд говорил, что на крыше лежало что-то большое.

Она взглянула на него и немного подумала. – Да! – воскликнула она вдруг. – Маленькая лодка.

– Лодка?

– Маленькая черная лодка.

– Я не знаю, что бы я без тебя делал, – улыбнулся Сейер и пальцами сжал хвостики-антенны. – Элисе, – добавил он, – у тебя красивое имя.

– Никто не хочет меня так звать. Все говорят Рагнхильд.

– Я буду звать тебя Элисе, хорошо? Она смущенно покраснела, закрыла коробку, свернула альбом и протянула все это ему.

– Нет, это все теперь твое?

Она моментально снова открыла коробку и продолжила рисовать.

* * *

– Один кролик лежит на боку!

Раймонд стоял в дверях комнаты отца и беспокойно раскачивался туда-сюда.

– Какой?

– Цезарь. Бельгийский большой.

– Нужно его убить.

Раймонд так испугался, что пукнул. Этот маленький выброс газов никак не повлиял на воздух в закрытой комнате.

– Но он же дышит, он просто лежит!

– Нет смысла кормить тех, кто все равно умрет, Раймонд. Положи его на колоду. Топор прислонен к задней двери в гараже. Береги руки! – добавил он.

Раймонд снова выбрался наружу и понуро направился вперевалку через двор к клеткам с кроликами. Он некоторое время смотрел на Цезаря через решетку. Тот лежал точно как ребенок, свернувшись в мягкий комочек. Глаза зверька были закрыты. Он не пошевелился, когда клетку открыли и к нему осторожно протянулась рука. Раймонд бережно погладил кролика по спине, как обычно, теплой. Сильно собрал кожу на загривке и поднял его. Сердце кролика билось вдвое тише, и он выглядел совершенно обессиленным.

Потом он сидел, облокотившись о кухонный стол. Перед ним лежал альбом с национальной сборной, птицами и зверями. Он выглядел совершенно подавленным, когда появился Сейер. На Раймонде не было ничего, кроме спортивных штанов и тапочек. Волосы всклокочены, белый и мягкий живот обнажен. Круглые глаза глядели обиженно, а губы были надуты так, как будто он усердно что-то сосал, может быть, леденец.

– Добрый день, Раймонд! – Сейер сильно наклонился к коротышке, пытаясь успокоить его.- Ты думаешь, я не вовремя?

– Да, я занимаюсь своей коллекцией, а ты мне мешаешь.

– Да, я тебя понимаю. Такие вещи действительно раздражают. Но я бы не пришел, если бы это не было очень важно, надеюсь, ты понимаешь.

– Нуда, нуда.

Раймонд, немного смягчившись, зашел в дом. Сейер последовал за ним и выложил на стол альбом и карандаши.

– Я хочу, чтобы ты немного порисовал для меня, – осторожно попросил он.

– О нет! Ни за что на свете! – Раймонд выглядел таким обеспокоенным, что Сейеру пришлось положить ему руку на плечо.

– Я не умею рисовать, – захныкал коротышка.

– Все умеют рисовать,- спокойно возразил Сейер.

– Во всяком случае, не людей.

– Людей тебе рисовать не придется. Только автомобиль.

– Автомобиль?

Теперь он глядел очень подозрительно. Глаза сузились и стали больше похожи на обычные.

– Автомобиль, который вы встретили с Рагнхильд. Тот, что ехал так быстро.

– Плохо, что вы пристаете ко мне с автомобилем.

– Это очень важно. Мы искали его, но никто не объявился. Может, это и есть тот мерзавец, Раймонд, и тогда мы должны его поймать.

– Я же сказал, что он ехал слишком быстро.

– Но что-то ты же должен был увидеть, – убеждал Сейер, понизив голос. – Ты ведь видел, что это автомобиль, так? Не лодка и не велосипед. Или, например, не караван верблюдов.

– Верблюдов? – Раймонд засмеялся так громко, что его белый живот задрожал.- Это было бы весело, толпа верблюдов на дороге! Это были не верблюды. Это был автомобиль. С лыжным чехлом на крыше.

– Нарисуй его, – Сейер уже даже не просил.

Раймонд сдался. Он сел за стол и высунул язык. Пара минут ушла у Сейера на то, чтобы понять, что он был абсолютно честен в оценке своих художественных способностей. Результат был похож на пеклеванный хлеб на колесах.

– Ты можешь закрасить его?

Раймонд открыл коробку, тщательно оглядел все карандаши и выбрал красный, наконец. Потом полностью сконцентрировался на том, чтобы не вылезать за контур.

– Красный, Раймонд?

– Да,- коротко ответил он и продолжал раскрашивать.

– Так машина была красной? Ты уверен? Мне казалось, ты говорил, что она была серой?

– Я сказал, что она красная. Сейер, тщательно подбирая слова, отодвинул табурет от стола и заговорил:

– Ты сказал, что не помнишь цвет. Но что, скорее всего, машина была серая, как думает Рагнхильд.

Раймонд обиженно почесал себе живот. – Я лучше помню сейчас, знаешь. Я сказал вчера, тому, кто приходил, что она была красной.

– Кому?

– Просто мужчине, который проходил мимо и остановился у клеток. Он хотел посмотреть на кроликов. Я говорил с ним.

Сейер почувствовал покалывание вдоль позвоночника.

– Это кто-то знакомый?

– Нет.

– Ты можешь рассказать мне, как он выглядел?

Коротышка отложил красный карандаш и вытянул нижнюю губу.

– Нет, – сказал он наконец.

– Не хочешь?

– Просто человек. Ты все равно будешь недоволен.

– Будь так любезен. Я помогу тебе. Толстый или худой?

– Нормальный.

– Темный или светлый?

– Не знаю. Он был в кепке.

– Неужели. Молодой парень?

– Не знаю.

– Старше меня?

Раймонд взглянул на полицейского.

– О нет, не такой старый, как ты. Ты же совсем седой.

Ну спасибо, подумал Сейер.

– Я не хочу его рисовать.

– Можно не рисовать. Он был на машине?

– Нет, пришел пешком.

– Когда он уходил, то пошел вниз по дороге или вверх, на вершину Коллена?

– Не знаю. Я пошел к папе. Он был очень хороший, – вдруг сказал Раймонд.

– Охотно верю. Что он сказал, Раймонд?

– Что кролики замечательные. И не хочу ли я продать одного, если появятся маленькие крольчата.

– Продолжай, продолжай.

– Потом мы поговорили о погоде. О том, как сухо. Он спросил, слышал ли я о девочке у озера и знал ли я ее.

– И что ты ему сказал?

– Что я ее нашел. Он сказал, очень жаль, что девочка мертва. И я рассказал о вас, что вы были тут и спрашивали меня об автомобиле. Автомобиле, переспросил он, шумном автомобиле, который постоянно ездит по здешним дорогам на ужасной скорости? Да, сказал я. Его я тоже видел. Он сказал, что это. Это был красный «Мерседес». Я наверняка ошибся, когда вы спрашивали, теперь я припоминаю. Машина была красная.

– Он тебе поверил?

– Нет, нет, мне нельзя верить. Взрослый человек никогда не верит. Я сказал ему это.

– А одежда, Раймонд? Что на нем было?

– Обычная одежда.

– Коричневая одежда? Или синяя? Ты можешь вспомнить?

Раймонд растерянно посмотрел на Сейера и сжал голову руками.

– Ты можешь так не приставать?

Сейер выдержал паузу. Дал ему посидеть немного и успокоиться. Потом сказал очень тихо:

– Но автомобиль был все-таки серый или зеленый, так?

– Нет, он был красный. Я сказал как есть, так что не нужно угрожать. Потому что автомобиль был красный, и тогда он был доволен.

Он снова наклонился над листком и перечеркнул рисунок несколько раз. Рот вытянулся упрямой чертой.

– Не порть. Я с удовольствием заберу его.- Сейер взял рисунок. – Как твой отец? – спросил он.

– Он не может ходить.

– Я знаю. Давай зайдем к нему.

Сейер поднялся и двинулся за Раймондом по коридору. Они открыли дверь без стука. В комнате царила полутьма, но света хватало, чтобы Сейер мгновенно увидел старика, стоявшего рядом с ночным столиком в старой сорочке и слишком больших трусах. Его колени угрожающе дрожали. Он был настолько же худым, насколько сын – круглым.

– Папа! – закричал Раймонд. – Что это ты делаешь!

– Ничего, ничего.- Рука старика нащупывала зубной протез.

– Сядь. Ты сломаешь ноги.

На ногах у старика были эластичные гольфы, а над ними набухали колени, как два бледных хлебных пудинга с родимыми пятнами, похожими на изюм.

Раймонд помог отцу опуститься на постель и подал ему зубы. Старик избегал взгляда Сейера – смотрел вверх. Глаза были бесцветные, с крошечными зрачками, под длинными кустистыми бровями. Зубы встали на место. Сейер подошел и встал перед ним. Взглянул в окно, выходящее на двор и дорогу. Занавески были задвинуты, и свет проникал лишь сквозь узкую щель.

– Вы наблюдаете за дорогой? – спросил он.

– Вы из полиции?

– Да. У вас тут хороший вид, если раздвинуть занавески.

– Я никогда этого не делаю. Только в облачную погоду.

– Вы видели тут чужие автомобили или мотоциклы?

– Случалось. Например, полицейский автомобиль. Или сказочные сани, на которых вы тут разъезжаете.

– А пешеходов?

– Туристов. Им жизненно необходимо залезть на Коллен, пособирать камешки. Еще они ходят посмотреть на гнилое озеро. Оно битком набито трупами овец. Кому что больше нравится.

– Вы знали Анни Холланд?

– Я знаю ее отца. Со времени работы в мастерской. Он поставлял автомобили.

– Вы там всем заправляли?

Старик подтянул одеяло и кивнул.

– У него были две девочки. Со светлыми волосами, красивые.

– Анни Холланд мертва.

– Я знаю. Я читаю газеты, как любой другой.

Он кивнул на пол, где под ночным столиком лежала толстая стопка газет и что-то еще, сверкающее, в фольге.

– Вчера вечером здесь во дворе был человек, который говорил с Раймондом. Вы его видели?

– Я только слышал бормотание снаружи. Раймонд, возможно, не слишком шустрый, – вдруг резко сказал он,- зато он не знает, что такое злоба. Понимаете? Он такой добрый, что, кажется пойдет за вами на поводу, как теленок. Но на самом деле он поступает так, как считает нужным.

Раймонд серьезно кивнул и почесал живот.

Сейер поймал взгляд светлых глаз старика.

– Я знаю,- сказал он тихо. – Так вы слышали, как они разговаривали? И не поддались искушению приоткрыть занавеску?

– Нет.

– Вы совершенно не любопытны, господин Локе?

– Верно, не любопытен. Я слежу за порядком в собственном доме, а до чужих мне нет дела.

– Но если я скажу, что мужчина, зашедший к вам во двор, возможно, замешан в убийстве девочки Холландов, – вы мне ответите?

– В этом случае, да. Я не смотрел наружу, я читал газету.

Сейер осмотрелся в маленькой комнате и вздрогнул. Здесь плохо пахло – видимо, у старика отказали почки. В комнате следовало бы убраться, открыть окно, а старика усадить в горячую ванну. Полицейский кивнул и вышел на чистый воздух; несколько раз глубоко вдохнул. Раймонд поплелся следом и стоял, скрестив руки, пока Сейер садился за руль.

– Ты починил автомобиль, Раймонд?

– Мне нужен новый аккумулятор, говорит папа. А на него у меня сейчас нет денег. Он стоит больше четырехсот. Я не езжу по дорогам, – добавил он быстро.- Почти никогда.

– Молодец. Заходи скорее в дом, ты замерзнешь.

– Да. – Он продолжал дрожать. – А я еще отдал куртку.

– Зря ты это сделал, верно? – спросил Сейер.

– Я думал, что я должен,- печально сказал он. – Она лежала там и на ней ничего не было.

– Кто она? – Сейер в замешательстве смотрел на него. Куртка на трупе была курткой Раймонда! – Ты прикрыл ее? – быстро спросил он.

– На ней совсем не было одежды, – ответил коротышка и ковырнул землю тапком.

Так он подумал, что она мерзнет и он должен ее укрыть. Светлые волоски были, видимо, кроличьей шерстью. Он ел леденцы. Сейер посмотрел ему в глаза, глаза ребенка, чистые, как родниковая вода. Но мышцы у него были, крепкие, как рождественский окорок. Он непроизвольно покачал головой.

– Ты хорошо поступил, – твердо сказал полицейский, глядя в глаза собеседника. – Вы говорили друг с другом?

В глазах Раймонда появилось недоумение, вытесняя ангельское выражение, как будто он начинал различать контуры ловушки.

– Ты же сказал, что она мертва!

После того, как Сейер уехал, Раймонд выскользнул наружу и заглянул в гараж. Цезарь лежал в самом дальнем углу под старым вязаным свитером и все еще дышал.

* * *

Скарре разделался с рутиной и докладами. Он довольно улыбнулся и напел несколько куплетов из «Jesus on the line». Жизнь была прекрасна, а расследовать дело об убийстве куда лучше, чем вооруженные ограбления. Рядом стоял шеф и размахивал мороженым «Kroneis». Скарре быстро сдвинул бумаги в сторону и взял его.

– Ветровка, – сказал Сейер, – на трупе. Она принадлежит Раймонду.

Скарре так удивился, что мороженое выскользнуло у него из рук.

– Я верю, что он накинул на нее ветровку по дороге домой, после того, как отвел Рагнхильд. Он аккуратно прикрыл ее, потому что она была без одежды. Я позвонил Ирене Альбум: Рагнхильд настаивает на том, что ветровки не было, когда они подходили к озеру. И все же это его куртка. Мы установим за ним наблюдение. Я объяснил ему, что, к сожалению, он не может получить ее назад прямо сейчас, и он был так озадачен, что я обещал ему свою старую. Есть что-то новое? – наконец спросил он.

Скарре пытался ликвидировать следы от мороженого на бумагах.

– Я проверил всех соседей Анни. В основном это вполне добропорядочные люди, но здесь на улице очень много транспортных средств.

Сейер слизнул клубнику с верхней губы.

– На двадцать один двор приходится восемьдесят транспортных единиц. Это подрывает всю статистику.

– Им приходится долго добираться до работы, – объяснил Сейер. – Они все работают в городе или в Форнебю. Не могут найти работу в Люннебю, понимаешь.

– Да, верно. Но из-за этого на дороге вечные пробки. Но я нашел и еще кое-что. Посмотри сюда. – Скарре полистал свои выписки. – Кнут Йенсволь, Снесвейен, восемь. Тренер по гандболу, у которого играла Анни. Отсидел за изнасилование. Восемнадцать месяцев, в Уллерсмо. – Сейер наклонился над бумагами. – Он очень постарался скрыть это.- Сейер кивнул и снова лизнул мороженое.- Может быть, придется созвать всю команду. Может быть, он пытался приставать к кому-нибудь из девочек. А какие новости у тебя? Есть описание автомобиля?

Сейер вздохнул и вынул из внутреннего кармана рисунки.

– Рагнхильд говорит, что лыжный чехол был лодкой. А у Раймонда получился очень смешной рисунок, – сказал он тихо. – Но гораздо больше меня заинтересовал турист, который приходил к нему во двор вчера вечером и без труда переубедил Раймонда, что автомобиль был красным.- Сейер положил рисунки на стол.

Скарре широко раскрыл глаза.

– Как? – только и спросил он.

– Обычный турист, – объяснил Сейер. – В кепке. Я не стал давить, он начал выходить из себя.

– Вот это я называю расторопностью.

– Это я называю в первую очередь умением рисковать,- задумчиво возразил Сейер.- Но ведь речь идет о человеке, который знает, кто такой Раймонд. Он знает также, что они видели его, Раймонд и девочка, и хочет обезопасить себя. Так что нам нужно сосредоточиться на автомобиле. Он вполне может стоять где-нибудь по соседству.

– Но подойти к дому Раймонда-это довольно отчаянный поступок. Никто не мог его видеть?

– Я спрашивал. Никто не видел его. Но если он пришел с вершины Коллена, дом Локе – это первый дом, а его двор плохо виден из соседних домов.

– А что старик?

– Он слышал только бормотание снаружи и ни на секунду не поддался искушению выглянуть из-за занавески.

Некоторое время полицейские молча ели мороженое.

– Значит, забудем Хальвора? И мотоцикл?

– Ни в коем случае.

– Когда мы вызовем его?

– Вечером.

– Почему ты решил подождать до вечера?

– Здесь по вечерам потише. Да, я поговорил с матерью Рагнхильд, пока девочка оставляла в альбоме свои показания. Сёльви – не дочь Холланда. Биологическому отцу запретили общаться с дочерью. Вероятно, по причине алкоголизма и насилия.

– Сёльви сейчас двадцать один?

– Да. Но, по всей видимости, несколько лет прошло в мучительных конфликтах.

– И что ты хочешь от него?

– Он так или иначе пережил потерю ребенка. А сейчас его бывшая жена, к которой он сильно привязан, переживает то же самое. Может быть, он объявится. Но это просто мысли вслух.

Скарре почти прошептал:

– Кто он?

– Это ты выяснишь, когда доешь мороженое. А потом придешь ко мне в офис. Мы приступим к делу, как только ты узнаешь, кто он.

Сейер вышел

Скарре набрал номер Холландов, с удовольствием слизывая мороженое в ожидании ответа.

– Я не хочу говорить об Акселе, – отрезала фру Холланд. – Он долго разрушал нашу семью, и через много лет мы, наконец, смогли избавиться от него. Если бы я не привлекла закон, он бы просто уничтожил Сёльви.

– Мне нужны только имя и адрес. Это всего лишь бюрократическая процедура, фру Холланд, тысяча вещей, которые мы должны проверить.

– Он не имел к Анни никакого отношения. Слава богу!

– Имя, фру Холланд.

Она сдалась:

– Аксель Бьёрк.

– Еще какая-нибудь информация?

– У меня есть все его данные: личный номер и адрес. Если он не переехал. О, если бы он только переехал! Он живет слишком близко, всего час на машине. – Она все больше горячилась.

Скарре записал все и поблагодарил. Потом включил компьютер, поискал в базе данных фамилию Бьёрк; ему пришло в голову, какой призрачной вещью стала неприкосновенность личности – прозрачная сетка, за которой невозможно скрыться. Он нашел данные мужчины без особых проблем и принялся их изучать.

– Вот дьявол! – вдруг воскликнул он, тут же смутившись, послав в небо быстрый извиняющийся взгляд сквозь крышу.

Потом он отправил документ на печать и откинулся в кресле. Вынул из принтера листок, еще раз перечитал и отправился в кабинет Сейера. Тот стоял перед зеркалом, закатав рукав рубашки, чесал локоть и корчил гримасы.

– Кончилась мазь, – пробормотал он.

– Я нашел его. Естественно, у него есть личное дело.

Скарре сел и положил листок на стол.

– Так-так, посмотрим. Бьёрк, Аксель, родился в сорок восьмом…

– Полицейский, – тихо сказал Скарре.

Сейер не прореагировал. Он вчитывался и медленно кивал.

– В прошлом. Ну что ж, у тебя, может быть, появилось желание остаться дома?

– Конечно нет. Но это уже нечто особенное.

– Ну, мы ничем не лучше, чем остальные люди, не так ли, Скарре? Мы наверняка услышим его собственную версию событий, отличающуюся от истории, рассказанной фру Холланд. Значит, нам придется поехать в Осло. Он наверняка работает посменно, так что у нас есть шанс застать его дома.

– Согнсвейен, четыре, это в квартале Адамстуе. Большой красный блочный дом возле трамвайной остановки.

– Ты знаешь тот район? – удивленно спросил Сейер.

– Я работал там таксистом два года.

– Есть что-нибудь, чем ты не занимался?

– Я никогда не прыгал с парашютом, – вздрогнув, ответил Скарре.

* * *

Скарре, вспомнив свои профессиональные навыки таксиста, указал Сейеру кратчайший путь, в центр, вдоль Скейна [3], налево на улицу Хальвдана Сварта, мимо сооружений Вигеляна, вверх по Хиркевейен и вниз по Уллевольсвейен. Они припарковались, нарушив правила, возле парикмахерской, и нашли имя «Бьёрк» на двери третьего этажа. Позвонили и подождали. Никто не ответил. Из двери этажом ниже вышла женщина, грохоча ведром и шваброй.

– Он в магазине, – сказала она. – Пошел с пакетом пустых бутылок. Он закупается в «Рундинген», тут рядом.

Они поблагодарили ее, вышли, сели в машину и принялись ждать. «Рундинген» оказался маленьким бакалейным магазином с желтыми и розовыми плакатами в витринах, так что заглянуть внутрь было сложно. Люди входили и выходили – почти одни женщины. Лишь когда Скарре докурил сигарету, они увидели одинокого мужчину в канадских шортах в обтяжку и кроссовках. Он был довольно высок и хорошо сложен, но казался ниже из-за того, что шел, понурив голову, опустив мрачный взгляд вниз, к тротуару. Он не обратил на полицейский автомобиль никакого внимания.

– Похоже, наш человек. Подожди, пока он завернет за угол, потом выглянешь и посмотришь, зашел ли он в дом.

Через пару минут Скарре открыл дверцу и высунулся. Они подождали еще две-три минуты и опять поднялись наверх.

Лицо Бьёрка в проеме полуоткрытой двери сменило множество выражений в течение нескольких секунд. Вначале это было открытое, спокойное лицо, на котором ничего не написано, лишь любопытство. Потом он увидел полицейскую форму Скарре, мгновенно окунулся в воспоминания, попытался как-то объяснить себе возникновение человека в униформе перед своей дверью. Статья о трупе возле озера – и, наконец, связь с его собственной историей, а потом то, что они должны были подумать. В конце концов на лице появилась горькая улыбка.

– Ну что же, – он широко раскрыл дверь. – Если бы вы не заглянули, у меня сложилось бы не очень хорошее мнение о современных методах ведения следствия. Заходите. Вы – мастер и ученик?

Они прошли за хозяином в маленький коридор. Запах алкоголя угадывался безошибочно.

Квартира Бьёрка была маленькой и опрятной: большая гостиная со спальной нишей, маленькая кухня с видом на улицу. Мебель как будто была собрана из разных гостиных. На стене, над старым письменным столом, висела фотография маленькой девочки – на первый взгляд ей можно было дать примерно лет восемь. Это была Сёльви. Волосы у нее в детстве были темнее, но черты лица не очень изменились за прошедшие годы. В углу рамки была закреплена красная лента.

Внезапно они увидели овчарку, молча лежащую в углу и внимательно смотрящую на гостей. Она не пошевелилась и не залаяла, когда они вошли в комнату.

– Что вы сделали с собакой? – спросил Сейер. – Моя набрасывается на входящих, как только они ступят на порог, и ведет себя так, что слышно на первом этаже. А я живу на тринадцатом,- с улыбкой добавил он.

– Видимо, вы слишком привязались к ней,- коротко ответил Бьёрк.- С собакой нельзя вести себя так, как будто это единственное, что у вас есть во всем мире. Но, может быть, это так и есть?

Он иронично бросил взгляд на Сейера. Волосы у него были коротко остриженные, но грязные и жирные, а щетина сильно отросла. Словно темная тень скрывала нижнюю половину лица.

– Ну что же, – сказал он после паузы. – Вы, наверное, хотите знать, был ли я знаком с Анни?

Он проталкивал слова между губ аккуратно, словно выплевывал рыбные кости.

– Она бывала в этой квартире много раз, вместе, с Сёльви. И у меня нет никаких причин это скрывать. Потом об этом узнала Ада – и все прекратилось. Сёльви здесь нравилось. Я не знаю, что Ада с ней сделала, но думаю, это было что-то вроде промывки мозгов. Она позволила Холланду взять все в свои руки.

Он поскреб щеку и после недолгого молчания продолжил:

– Вы думаете, может быть, что я отобрал жизнь у Анни, чтобы отмстить? Успокойтесь, я это го не делал. Я ничего не имею против Эдди Холлан, да и ни разу не желал ему потерять ребенка. Именно потому, что это произошло со мной. Сегодня я бездетный. Я больше не могу бороться. Но я должен признаться, что такие мысли меня посещали: теперь она знает, старая жеманная курица, каково это – потерять ребенка. Теперь она знает, каково это, разрази меня гром. А мои шансы увидеть Сёльви теперь малы как никогда. Ада просто вцепилась в нее. Так что я бы никогда не поставил себя в такую ситуацию.

Сейер сидел очень тихо и слушал. Голос Бьёрка звучал зло: он был желчным и разъедающим, как кислота:

– А что до того, где я находился в тот самый момент? Ее нашли в понедельник, не так ли? Где-то в середине дня, если я правильно помню все? Ответ – здесь, в квартире, никакого алиби. Видимо, я был пьян, обычно я напиваюсь, если я не на работе. Склонен ли я к агрессии? Абсолютно нет. Я действительно ударил Аду, но именно она сделала великолепную подачу. Она меня сознательно спровоцировала. Она знала: если она заставит меня перейти черту, то ей будет в чем меня обвинить. Я ударил ее один раз, кулаком. Сорвался. Единственный раз в жизни ударил женщину. Крайне неудачно, я не рассчитал силу удара, сломал ей челюсть, она потеряла много зубов, а Сёльви сидела на полу и смотрела. Ада все сама устроила. Она положила игрушки для Сёльви на полу в гостиной, чтобы та сидела и смотрела на нас, а холодильник забила маслом доверху. А потом начала ругаться. Она превосходно это умела. И не сдалась до тех пор, пока я не взорвался. Я угодил прямиком в ловушку.

Под горечью скрывалось своего рода облегчение, может быть, связанное с долгожданной возможностью выговориться.

– Сколько лет было Сёльви, когда вы развелись?

– Пять. Ада уже встречалась с Холландом и хотела оставить Сёльви себе.

– Прошло довольно много времени. Вам не удалось забыть эту историю?

– Своих детей не забывают.

Сейер прикусил губу.

– Вас лишили родительских прав?

– Я потерял себя. Потерял жену, ребенка, работу и уважение всех, кого знал. Знаете, – добавил он вдруг с горькой улыбкой, – не многое изменилось бы, окажись я убийцей. Нет, почти ничего не изменилось бы.

Внезапно он злобно усмехнулся:

– Но тогда я бы действовал сразу, а не выжидал годы. И, если быть честным, – продолжал он, – удушил бы я только Аду.

– О чем вы спорили? – спросил Скарре с любопытством.

– О Сёльви. – Он скрестил руки на груди и взглянул в окно, как будто воспоминания маршировали внизу по улице. – Сёльви особенная девочка, она всегда была такой. Вы наверняка уже видели ее, так что поняли, какой она теперь стала. Ада все время хочет защитить ее. Она не особо самостоятельна, может быть, немного зажатая. Нездоровый интерес к мальчикам, к тому, как она выглядит в чужих глазах. И Ада хотела как можно скорее заполучить мужчину, который присмотрел бы за ней. Я никогда в жизни не видел еще, чтобы властное воспитание девочек приводило к чему-нибудь, кроме несчастья. Я пробовал объяснить, что ей нужно совершенно противоположное. Ей нужна уверенность в себе. Я хотел брать ее с собой на рыбалку, научить рубить дрова, играть в футбол и спать в палатке. Ей нужно измучиться физически, чтобы испорченная прическа не приводила ее в панику. Теперь она все время проводит в салоне красоты и смотрится в зеркало целыми днями. Ада обвиняла меня в том, что это мои комплексы. Что я на самом деле хотел сына и не смог смириться с тем, что у нас дочь. Мы ссорились постоянно, – вздохнул он, – весь брак. И продолжали после.

– На что вы сейчас живете?

Бьёрк бросил на Сейера мрачный взгляд.

– Вы наверняка уже знаете. Я работаю в частном охранном предприятии. Хожу кругами с собакой и карманным фонариком. Неплохая работа. Маловато движения, конечно, зато прежде его было в избытке.

– Когда девочки были здесь в последний раз?

Аксель Бьёрк потер себе лоб, как будто хотел физически извлечь информацию из глубин памяти:

– Прошлой осенью. С ними был и друг Анни.

– Значит, вы не видели девочек с тех пор?

– Нет.

– Вы приходили к дверям дома Холландов и просили ее выйти?

– Много раз. И каждый раз Ада звонила в полицию. Утверждала, что я вламываюсь. Стою в дверях и угрожаю. У меня начались проблемы на работе, когда вокруг поднялась слишком большая шумиха, так что мне пришлось сдаться.

– А что с Холландом?

– С Холландом все в порядке. Вообще-то я думаю, что вся эта ситуация ему чертовски неприятна. Но он же тряпка. Ада держит его под каблуком, вот что она делает. Он делает только то, в чем разбирается, поэтому они никогда не ссорятся. Вы же говорили с ними и наверняка поняли ситуацию.

Он внезапно поднялся, встал у окна спиной к гостям и выпрямился.

– Я не знаю, что произошло с Анни, – тихо сказал он. – Но я бы скорее понял, если бы что-то случилось с Сёльви. Как будто вся история была одной большой ошибкой, и Анни убили по недоразумению.

– У вас есть мотоцикл, Бьёрк?

– Нет, – ответил Аксель удивленно. – Был в молодости. Он стоял в гараже у знакомого, а потом я его продал. «Хонда» шестьсот пятьдесят. У меня остался только шлем.

– Что за шлем?

– Он висит в коридоре.

Скарре выглянул в коридор и увидел черный шлем с закопченным смотровым стеклом.

– Автомобиль?

– Я езжу только на «Пежо» охранного предприятия. У меня большой опыт, – вдруг сказал он и посмотрел на Сейера в упор. – Я видел вблизи феномен матери и ребенка. Это своего рода священный пакт, который никто не может нарушить. Разделить Аду и Сёльви было бы сложнее, чем разорвать сиамских близнецов голыми руками.

Эта картина заставила Сейера сморгнуть.

– Я буду с вами честен,- продолжал Бьёрк.- Я ненавижу Аду. И я знаю, чего она боится больше всего. Что Сёльви когда-нибудь повзрослеет и поймет, что случилось. Что она рано или поздно осмелится ослушаться Ады и придет сюда, и мы снова станем отцом и дочерью, как и должно было быть и на что мы имеем полное право. Что между нами будут настоящие отношения. Тогда бы она страдала.

Он вдруг показался Сейеру очень изможденным. Внизу на улице прогрохотал и прозвенел трамвай, и Сейер снова посмотрел на фотографию Сёльви. Он представил себе свою собственную жизнь, которая могла ведь сложиться иначе. Элисе возненавидела его, съехала и взяла Ингрид с собой, а потом заручилась поддержкой суда, чтобы они никогда больше друг друга не увидели. У него закружилась голова. У Конрада Сейера было хорошо развитое воображение.

– Другими словами, – тихо сказал он, – Анни Холланд была такой девочкой, которой вы бы хотели видеть Сёльви?

– Да, в каком-то смысле. Она самостоятельная и сильная. Была, – вдруг добавил он и вздохнул. – Это ужасно. Ради Эдди, я надеюсь, вы найдете того, кто это сделал, действительно надеюсь.

– Ради Эдди? Не ради Ады?

– Нет, – ответил он с чувством. – Не ради Ады.

* * *

– Красноречивый мужчина, не так ли?

Сейер тронулся с места.

– Ты ему веришь? – спросил Скарре, показывая рукой: поворот направо возле «Рундинген».

– Не знаю. Но его отчаяние показалось мне настоящим. Безусловно, в мире есть плохие, расчетливые женщины. И матери имеют преимущественное право на ребенка. Это наверняка больно – остаться без дочери. Может быть,- сказал он задумчиво, проезжая между трамвайными рельсами, – может быть, это биологический феномен, который призван защищать детей. Неразрывная связь с матерью.

– Ужас! – Скарре слушал и качал головой.- У тебя же есть дети! Ты сам-то веришь в то, что сейчас сказал?

– Нет, я просто думаю вслух. А ты как считаешь?

– У меня же нет детей!

– Но у тебя есть родители, верно?

– Да, у меня есть родители. И я боюсь, что я неизлечимый маменькин сынок.

– Я тоже, – задумчиво сказал Сейер.

* * *

Эдди Холланд закрыл за собой дверь финансового отдела, дал короткие указания секретарю и уехал. Через двадцать минут его зеленая «Тойота» въехала на большую стоянку. Он заглушил двигатель, закрыл глаза и продолжил сидеть, словно ожидая какого-то события, которое заставит его уехать назад, не окончив дела. Ничего не произошло.

Наконец он открыл глаза и осмотрелся. Здесь было красиво. Большое здание напоминало огромное каменное плато, окруженное яркими зелеными лужайками. Могилы располагались симметричными рядами. Пышные деревья с нависающими кронами. Успокоение. Тишина. Ни человека, ни звука. Помедлив, он выбрался из автомобиля, громко хлопнул дверью, испытывая слабое желание, чтобы кто-нибудь услышал его и, может быть, вышел из двери крематория и спросил что он хочет. Ему стало бы легче. Никто не вышел.

Он поплелся по проходу, читая имена на памятниках, но в первую очередь обращал внимание на годы жизни, как будто искал ровесников Анни – и нашел многих. Он наконец понял, что многие прошли через это до него. Им тоже пришлось принимать решения, например, о том, чтобы дочь или сына кремировать, какой камень поставить над урной, что посадить на могиле. Им приходилось выбирать цветы и музыку для погребения, рассказывать священнику о талантах и увлечениях ребенка, чтобы надгробная речь носила как можно более личный характер. У него затряслись руки, и он спрятал их в карманы старого пальто с порванной подкладкой. В правом кармане он нащупал пуговицу, и ему в ту же секунду пришло в голову, что она лежит там долгие годы. Кладбищенская роща была довольно большой, и в самом ее конце он заметил человека в темно-синем нейлоновом халате, который бродил вдоль могил. Наверняка служитель. Холланд направился к человеку в надежде на его разговорчивость. Сам он не мог начать разговор, но, может быть, человек остановится и скажет что-нибудь о погоде. У них всегда хорошая погода, подумал Эдди. Он взглянул на небо и увидел, что оно покрыто редкими облаками: воздух был мягким, и дул легкий ветерок.

– Добрый день!

Человек в темно-синем халате действительно остановился.

Холланд откашлялся.

– Вы здесь работаете?

– Да. – Человек кивнул в сторону крематория. – Я здесь, что называется, за старшего. – Он улыбнулся открытой улыбкой, как будто не боялся ничего на свете, видел всю человеческую несостоятельность и возвышался над ней. – Я работаю здесь уже двадцать лет. Красивое место, вам не кажется?

Холланд кивнул.

– Точно. Я тут хожу и размышляю, – пробормотал он, – о прошлом и все такое. – Он нервно хихикнул.- Рано или поздно каждый ляжет в землю. Неизбежно. – Рука в кармане ощупывала пуговицу.

– Неизбежно. У вас здесь родственники?

– Нет, не здесь. Они похоронены дома на кладбище. Мы никогда не кремировали покойников. Я даже не знаю, что это такое,- смущенно сказал он.- Я имею в виду кремацию. Но, наверное, это не так уж важно, когда прах идет к праху. Хоронить или кремировать. Однако, сделать нужно. Не то чтобы я собрался помирать, но решил, что пора определиться. В том смысле, хочу ли я, чтобы меня похоронили или кремировали.

Улыбка сошла с лица служителя крематория. Он внимательно смотрел на полного мужчину в сером пальто и думал, сколько сил ему стоило прийти сюда и исполнить свой долг. Люди по многим причинам бродят здесь среди могил. Он научился распознавать их и никогда не ошибался.

– Это важное решение, я считаю. Его надо принять обдуманно. Люди вообще должны больше думать о собственной смерти.

– Правда?

Холланд явно испытывал облегчение. Он вынул руки из карманов.

– Но люди часто боятся спрашивать о похоронах. – Он запнулся. – Боятся, что о них плохо подумают. Что они не в своем уме, если хотят узнать о процессе кремации, о том, как это происходит.

– Каждый имеет право это знать,- ответил служитель крематория умиротворяюще.- Просто мало кто отваживается спросить. Есть люди, которые не хотят этого знать. Но если кто-то хочет, я очень хорошо его понимаю. Мы можем пройтись немного, и я вам расскажу.

Холланд благодарно кивнул. Он чувствовал покой рядом с этим дружелюбным человеком. Человеком его возраста, худым, с поредевшими волосами. Они побрели рядом по тропинке. Галька тихо потрескивала под их ногами, а легкий ветерок гладил Холланда по лбу, словно утешающая рука.

– Все это на самом деле очень просто, – начал служитель крематория. – В печь ставится гроб с телом. У нас собственные гробы для кремации, деревянные, ручной работы, все как положено. Так что не думайте, будто мы вынимаем покойников из гробов и кладем в печь.

Холланд кивнул и снова сжал руки в кулаки.

– Печь очень большая. Здесь у нас стоят две штуки. Они электрические, в них сильное пламя. Температура достигает почти двух тысяч градусов. – Служитель улыбнулся и посмотрел вверх, как будто хотел поймать слабый солнечный луч. – Все, во что одеты покойники, тоже попадает в печь. Вещи и украшения, которые не сгорают, мы кладем потом в урну. Кардиостимуляторы или ткани, имплантированные внутрь тела, мы вынимаем. До вас наверняка доходили слухи, что украшения из благородных металлов воруют из гробов. Но это неправда, – сказал он убежденно. – Неправда.- Они приближались к двери крематория. – Кости и зубы размалываются на мельнице в мелкую, похожую на песок, серо-белую пыль.

Услышав о мельнице, Эдди подумал о ее пальцах. Тонких, красивых пальцах, на одном из них – маленькое серебряное кольцо. И его собственные пальцы скрючились в карманах от ужаса.

– Мы следим за процессом. В печи есть стеклянная дверь. Примерно через два часа мы выметаем из печи все – и получается маленькая кучка тончайшей золы, меньше, чем люди, наверное, себе представляют.

Следят за процессом? Через стеклянные двери? Они будут смотреть внутрь на Анни, пока она горит?

– Я могу показать вам печи, если хотите.

– Нет, нет!

Он прижал руки к бокам, безнадежно пытаясь удержать дрожь.

– Эта зола очень чистая, самая чистая зола в мире. Похожа на мелкий песок. В старые времена такую золу использовали в медицинских целях, вы знали об этом? Помимо прочего, ей посыпали экзему. Ее даже ели. Она содержит соли и минералы. Мы процеживаем ее и помещаем в урну. Урну вы можете выбрать сами, есть разные варианты. Она закрывается и опечатывается, а потом опускается в могилу, внутрь маленькой шахты. Этот процесс мы называем погружением урны.

Он придержал дверь для Холланда, который первым зашел в полутемное здание.

– В конечном итоге это ускорение процесса. В каком-то смысле чище. Прах к праху, мы все превратимся в пыль, но при обычном погребении это очень долгий процесс. Это занимает двадцать лет. Иногда тридцать или сорок, все зависит от почвы. В этом районе в земле много песка и глины, поэтому это длится дольше.

– Мне это нравится,- тихо сказал Холланд.- Прах к праху.

– Не правда ли? Некоторые хотят, чтобы их развеяли по ветру. К сожалению, в нашей стране это запрещено, тут довольно строгие правила. По закону погребение должно быть совершено на церковной земле.

– Не так уж глупо. – Холланд прочистил горло. – Но знаете, такие странные образы возникают перед глазами. Лежащий в земле гниет. Звучит не очень здорово. Но гореть…

Сгнить или сгореть, подумал он. Что выбрать для Анни?

Он немного помедлил, дождался, чтобы колени перестали дрожать, и снова двинулся вперед, подбодренный спокойствием собеседника.

– Кое-что заставляет меня задуматься – ну, знаете… Ад. А когда я вижу девочку…

Он резко осекся и медленно покраснел. Служитель крематория долго стоял молча, потом наконец похлопал Холланда по плечу и тихо предположил:

– Ты, наверное, узнавал все это для своей дочери?

Холланд опустил голову.

– Я думаю, это серьезный вопрос. Двойная ответственность. Это нелегко, нет, нелегко.- Он покачал головой.- И вам надо все хорошо обдумать. Если вы предпочтете кремацию, вам придется расписаться в том, что она никогда не имела ничего против. Если ей меньше восемнадцати, вы можете сделать это за нее.

– Ей пятнадцать, – тихо сказал он.

Его собеседник на несколько секунд прикрыл глаза. И продолжил движение.

– Пойдемте со мной в капеллу, – прошептал он. – Я покажу вам урну.

Он провел Холланда вниз по лестнице. Они склонились друг к другу; служитель крематория неосознанно стремился стать ближе, Холланду хотелось ощутить тепло. Стены здесь были неровные, белые от известки. У подножия лестницы стояла красно-белая ваза для цветов; страдающий Христос глядел на них с креста на стене. Эдди снова взял себя в руки. Он почувствовал, что щеки его снова приобрели обычный цвет, и обрел уверенность.

Урны стояли на полках вдоль стен. Мужчина снял одну из них и протянул ему.

– Вот, можете потрогать. Красивая, да?

Холланд взял урну и попытался представить себе, что он держит в руках Анни. На ощупь она напоминала металл, но от нее исходило тепло.

– Ну вот, я рассказал вам, как это происходит. Ничего не утаил.

Эдди Холланд погладил пальцами желтую урну. Она была приятной на ощупь, весомой, но не тяжелой.

– Урна пористая, чтобы воздух из земли мог проникать внутрь и ускорять процесс. Она тоже исчезнет. Есть что-то мистическое в том, что все исчезнет, вы не находите? – Служитель благоговейно улыбнулся. – Мы тоже. И эти дома, и улицы. Но все же, – он крепко сжал руку Эдди, – мне нравится верить в то, что нас ожидает и нечто большее. Что-то очень интересное. Почему бы нет?

Холланд посмотрел на него почти изумленно.

– Сверху мы прикрепим табличку с ее именем, – добавил служитель.

Холланд кивнул. Понял, что он все еще стоит на ногах. Время будет идти, минута за минутой. Вот он испытал некую порцию боли, прошел маленький кусочек пути вместе с Анни. Представил себе пламя в из печи, его рев…

– Там будет написано «Анни», – сказал он с чувством. – «Анни Софи Холланд».

Когда он пришел домой, Ада мыла красную картошку, склонившись над раковиной. Шесть картофелин. По две каждому. Не восемь, как она привыкла. Казалось, что их слишком мало. Ее лицо было все еще неподвижным, оно застыло в ту секунду, когда она наклонилась над носилками в государственной больнице, а врач приподнял простыню. Это выражение осталось на ее лице, как застывшая маска.

– Где ты был? – спросила она глухо.

– Я подумал, – осторожно сказал Холланд. – Я думаю, мы должны кремировать Анни.

Она выпустила картофелину и посмотрела на него.

– Кремировать?

– Я обдумал это, – сказал он. – Кто-то дотрагивался до нее. И оставил на ее теле следы. И я хочу их уничтожить!

Он перегнулся через кухонный стол и умоляюще посмотрел на жену. Он нечасто о чем-то просил.

– Что за следы? – спросила она тупо и подобрала картофелину. – Мы не можем кремировать Анни.

– Тебе просто нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли, – сказал он, уже чуть громче. – Это красивый обычай.

– Мы не можем кремировать Анни, – повторила она, продолжая скрести картошку.- Звонили эти, из государственной адвокатуры. Они сказали, что ее нельзя кремировать.

– Но почему, черт возьми?! – закричал он и сплел руки.

– Возможно им придется ее снова доставать. Когда они найдут того, кто это сделал.

* * *

Барди Снуррасон положил руку на стальную рукоятку и вытащил Анни из шкафа. Ящик почти беззвучно выскользнул на хорошо смазанных рельсах. Он не думал, прикасаясь к трупу молодой девушки, ни о своей собственной жизни и смерти, ни о смерти своей дочери. Он разобрался с этим. У него был хороший аппетит, он хорошо спал по ночам. Он обращался с чужой смертью с высшей степенью уважения и рассчитывал на то, что его преемники отнесутся так же к его телу, когда такой день настанет. Ничто за тридцать лет работы в судебной медицине не дало ему повода в этом усомниться. Для полного осмотра ему понадобилось два часа. Пока он работал, картина понемногу прояснялась. Легкие были пятнистыми, как перепелиные яйца, и красно-желтая пена выдавливалась на плоскости сечения. Крови в мозгу было достаточно, а на шее и груди проступали кровоподтеки в форме полос, указывавшие на то, что она глубоко дышала, пытаясь глотнуть воздуха. Свои наблюдения он записывал на диктофон – короткие фразы, понятные только специалистам, да и то не всем. Позднее ассистент перепишет их в удобоваримой форме для письменного доклада. Закончив, он вернул черепную коробку на место, расправил кожу на голове, хорошенько промыл тело изнутри и наполнил пустую грудную клетку скомканной газетной бумагой. Потом снова зашил ее. Он был очень голоден. Понял, что должен поесть, прежде чем начнет работать со следующим трупом, а в комнате отдыха у него есть четыре бутерброда с салями и термос с кофе. Сквозь волнистое стекло двери он вдруг увидел человеческую фигуру. Человек за дверью стоял, не двигаясь. Снуррасон стянул перчатки и улыбнулся. Он знал мало людей такого выдающегося роста.

Сейер немного сутулился. Он без интереса взглянул на носилки, где лежала завернутая в покрывало Анни. На его ботинках были надеты бахилы – распухшие пакеты пастельного цвета, выглядящие очень смешно.

– Я как раз закончил, – сказал Снуррасон. – Вон она лежит.

Теперь Сейер взглянул на мумию на носилках с большим интересом.

– Ну тогда я как раз вовремя.

– Еще бы.

Врач принялся мыть руки от локтей и ниже – скоблил кожу и ногти жесткой щеткой несколько минут, затем ополаскивал. Потом вытер руки бумагой из держателя на стене и придвинул стул комиссару.

– Я мало что могу сказать.

– Не лишай меня сразу всех надежд. Что-то же должно быть?

Снуррасон подавил чувство голода и сел.

– Не мне оценивать, насколько важны мои находки. Но она кажется нетронутой.

– Вероятно, он силен. И действовал быстро и неожиданно. А одежду снял после.

– Вероятно. Следов сексуального насилия нет. Она уже не девушка, но никаких следов сексуального или других видов насилия. Она совершенно точно утонула. После чего с нее аккуратно сняли одежду – все пуговицы на месте, все швы целы. Может быть, он хотел, но испугался. Или возникли проблемы с потенцией – такое бывает.

– Или, может быть, он только хотел, чтобы мы думали, что он сексуальный маньяк.

– Зачем ему это?

– Чтобы скрыть настоящие мотивы. И это значит, что это не было импульсивное действие. Кроме того, она осталась с ним наедине добровольно. Значит, она знала его или он произвел на нее сильное впечатление. А на Анни Холланд, насколько я понял, сложно было произвести впечатление.

Сейер расстегнул одну пуговицу на куртке и выпрямился на скамье.

– Продолжай. Расскажи, что ты нашел.

– Пятнадцатилетняя девочка, – начал Снуррасон, монотонно, как пастор. – Рост сто семьдесят четыре сантиметра, вес шестьдесят пять килограммов, минимальное количество жира, большая его часть превратилась в мышцы благодаря жестким тренировкам. Слишком жестким для пятнадцатилетней девочки. Итак – много мышц, больше, чем у многих мальчиков ее возраста. Объем ее легких был очень большим, благодаря чему она долго не теряла сознания.

Сейер смотрел на старый линолеум на полу- узор на нем напоминал узор в ванной у него дома.

– Сколько времени это вообще занимает? – тихо спросил он. – Сколько времени уходит у взрослого человека на то, чтобы утонуть?

– От двух до десяти минут, зависит от физических кондиций. У нее это заняло, скорее, десять минут.

До десяти минут, подумал Сейер. Умножить на шестьдесят, получается шестьсот секунд. Что можно успеть за десять минут? Принять душ. Поесть.

– У нее увеличены легкие. Если она реагировала, как обычно, она сначала пару раз сильно вдохнула, пока шла ко дну, мы называем это «respiration de surprise». Потом снова закрыла рот, потом потеряла сознание, и какой-то объем воды попал к ней в Легкие. В головном и спинном мозге я нашел зарождающиеся диатомеи – это разновидность минеральных водорослей; конечно, их немного, но ведь озеро довольно чистое. Итак, причина смерти – утопление.

У нее нет послеоперационных шрамов, никаких особых примет, родимых пятен или татуировок, никаких изменений кожи на голове. Волосы собственного цвета, ногти короткие, без лака, никаких частиц под ними, кроме ила. Очень хорошие зубы. Одна-единственная пломба в левом коренном.

Никаких следов алкоголя или других химических веществ в крови. Никаких признаков инъекций. Хорошо поела в тот день: хлеб и молоко. Никаких изменений мозга. Никогда не была беременна. И, – он внезапно вздохнул и взглянул на Сейера. – И никогда бы не забеременела.

– Что? Почему нет?

– У нее была большая опухоль в левом яичнике, распространяющаяся на печень. Злокачественная. Сейер уставился на Снурассона.

– Ты утверждаешь, что она была серьезно больна?

– Да. Ты утверждаешь, что не знал об этом?

– Ее родители об этом тоже не знали. – Сейер скептически покачал головой. – Иначе они бы сказали, разве не так? Возможно ли, чтобы она сама ничего не знала?

– Ты, само собой, должен выяснить, есть ли у нее лечащий врач и было ли ей об этом известно. Но она должна была чувствовать боль в матке, особенно во время менструаций. Она жестко тренировалась. Может быть, у нее было столько эндорфинов в организме, что она не знала. Но штука в том, что она была обречена. Я сомневаюсь, что ее можно было спасти. Рак печени – страшная вещь. – Он кивнул в сторону носилок, где под простыней проступали голова и ступни Анни. – Через несколько месяцев она все равно умерла бы.

Эта информация полностью выбила Сейера из колеи. Он минуту собирался с мыслями.

– Я должен рассказать им? Ее родителям?

– Ну уж это ты решай сам. Они спросят тебя, скорее всего, о результатах вскрытия.

– Они потеряют ее еще раз.

– Именно.

– Начнут обвинять себя в том, что ничего не знали.

– Вероятно.

– А что с ее одеждой?

– Насквозь мокрая и в иле, за исключением ветровки, которую я отослал тебе. Знаешь, на ней был пояс с медной пряжкой.

– Да?

– Большая пряжка в форме полумесяца. В лаборатории на ней обнаружили отпечатки пальцев. Два вида. Одни – отпечатки Анни.

Сейер закрыл глаза.

– А другие?

– К сожалению, они смазаны, пока не о чем говорить.

– Черт возьми! – пробормотал Сейер.

– Отпечаток достаточно ясный для того, чтобы исключить подозреваемых. У вас уже есть кто-нибудь на примете?

– А что с отпечатком сзади у нее на шее? Ты можешь сказать, он правша?

– Не могу. Но раз Анни была в такой хорошей форме, он в любом случае не слабак. Наверняка была драка. Странно, что так мало следов.

Сейер поднялся и вздохнул.

– Ну, теперь-то следы появились.

– Абсолютно никаких! Можешь посмотреть. Это искусство, и я работаю аккуратно.

– Я получу письменный доклад? – Я дам тебе знать. Пришлешь за ним своего курчавого приятеля. А как твои успехи? Нашел след?

– Нет, – мрачно ответил Сейер. – Ничего. Я не могу найти ни одной причины на целом свете, по которой кто-то убил Анни Холланд.

* * *

Может быть, Анни выбрала название песни, и взяла пароль из нее? Например, партия для флейты, которую она так любила, под названием «Песня Анни».

Хальвор задумался перед монитором и откинулся на спинку стула. Дверь в гостиную была распахнута, на случай, если позовет бабушка. Ее голос стал слабым, а подняться со стула было для нее настоящим подвигом, если разыгрывался ревматизм. Он положил подбородок на руки и посмотрел на экран. «Access denied». Требуется пароль. Он уже проголодался. Но, как и все остальное, еду можно было отложить на потом.

Сейер сидел в Управлении и читал. Толстая кипа листков, исписанных мелким почерком, скрепленных в углах. Постоянно возникали буквы ВВН, что расшифровывалось как «Bjerkeli Barnehjem» (Детский дом Бьеркели). История взросления Хальвора была грустной. Мать большую часть времени лежала в кровати, хныча и срываясь, с расшатанными нервами и постоянно растущей батареей успокоительных таблеток в пределах досягаемости. Она не выносила яркого света и резких звуков. Детям не разрешалось кричать и визжать. Хальвор уже прошел несколько кругов ада, подумал Сейер. Слава богу, нашел постоянную работу, да еще и заботится о бабушке.

* * *

Хальвор вводил названия песен в черное поле, по мере того, как вспоминал их. Слова «Access denied» все время всплывали, как муха, которою ты вроде бы уже убил, но она снова и снова жужжит над ухом. Он уже вспомнил все возможные числовые комбинации, от многочисленных дней рождения до номера на раме ее велосипеда. У нее был «DBS Intruder», и она настояла на том, чтобы один ключ хранился у него. Конечно, надо вернуть ключ Эдди, вспомнил он, одновременно печатая слово «Intruder».

* * *

Алкоголизм отца и слабые нервы матери наложили отпечаток на семью. Хальвор и его брат находили себе еду и питье как могли. Иногда добрые соседи помогали, как могли, втайне, за отцовской спиной. С годами глава семьи становился все более агрессивным. Сначала – оплеухи, потом – удары кулаками. Мальчики прижимались друг к другу и уходили внутрь себя. Становились все более тощими и молчаливыми.

* * *

Анни наверняка не выбирала бы числовой код, подумал он. Девочки всегда придумывают что-то романтичное. Наиболее вероятна комбинация из двух-трех слов. Он выдумал несколько словосочетаний, выбирая слова с глубоким символическим значением. Может быть, это имя? Но он уже перепробовал почти все, даже имя ее матери, хотя знал, что уж его-то она бы точно не выбрала. Он ввел и имя отца Сёльви. «Аксель Бьёрк». И имя его собаки – Ахиллес. «Access denied».

* * *

У него были маленькие руки с тонкими пальцами. Неважный инструмент, чтобы свалить пьяного человека на краю безумия. Драться с отцом было заведомо бесполезно. Два брата появлялись на пункте «скорой помощи» регулярно, с синяками, ушибами и глазами загнанной лани, словно говорящими: «Я хороший. Не бей меня». Они говорили, что подрались с мальчишками на улице, или упали с лестницы, или с велосипеда. Они защищали отца. Дома было трудно, но там все было знакомо. Альтернативой были детский дом или приемные родители – и, возможно, им придется жить поодиночке. Хальвор постоянно терял сознание в школе. Причинами были недоедание и недостаток сна. Он был старшим и отдавал младшему большую часть еды.

* * *

Хальвор вспомнил о книгах, которые, как он знал, она читала и о которых они часто разговаривали. Названия, персонажи… Времени у него достаточно. Он чувствовал себя ближе к Анни, пока искал. Найти пароль было почти равносильно тому, чтобы вернуть Анни обратно. Он представлял себе, что она следит за его поисками и, может быть, даже даст ему знак, если только он достаточно долго продержится. Знак придет как воспоминание, думал он. Что-то, о чем она когда-то говорила, что-то, что сохранилось в его голове и откроется, когда он зайдет достаточно далеко. Он постоянно вспоминал кучу вещей. Палаточный поход, поездка на велосипедах или визит в кино-все это повторялось так часто. И смех Анни. Глубокий, почти мужской смех. Сильный кулак, которым она била его в спину и говорила: «Сдавайся, Хальвор!» – ласково и в то же время требовательно. Другие проявления нежности были редкими.

* * *

Каждый раз, когда Детская опека сообщала о своем визите, отец напивался «Антабуса», наводил в квартире порядок и сажал младшего на колени. Он был очень сильным человеком, его пронзительный взгляд заставлял сотрудников Детской опеки сразу же отступить. Мать слабо улыбалась из-под одеяла. Она больна, и на беднягу Торкеля легла большая ответственность, они должны это понять, а у мальчиков сложный возраст. И органы опеки отступали, ничего не добившись. Все имеют право на еще один шанс. Хальвор большую часть времени проводил с матерью и младшим братом. Ему никогда не удавалось приготовить уроки, но он все равно получал хорошие отметки. Значит, он был способным. Постепенно отец полностью потерял связь с действительностью. Как-то ночью он с шумом ворвался в комнату, где спали мальчики. В ту ночь, как и в тысячи других ночей, дети спали на одной кровати. У отца был нож. Хальвор видел, как он сверкает у него в руке. Они слышали, как мать хнычет от страха на первом этаже. Внезапно он почувствовал острую боль: нож попал ему в висок. Мальчик бросился в сторону, и лезвие скользнуло по его лицу, разрезав щеку надвое, до уголка рта, где нож наткнулся на зуб. Глаза отца вдруг открылись, действительность кровью хлынула на подушку, а младший закричал. Отец кинулся вниз по лестнице, в сад. Спрятался в дровяном сарае. Дверь снова хлопнула.

* * *

Хальвор почесал уголок рта краем ногтя и внезапно вспомнил, что Анни нравилась книга «Мир Софи». И раз уж он называл ее Софи, он напечатал и это название. Ему казалось, что это очень хитрый пароль. Но, видимо, ей он не казался хитрым, поскольку ничего не произошло. Он продолжал думать. В животе бурчало, головная боль начала стучать в висок.

* * *

Сейер и Скарре закрыли офис и пошли по коридору. В Детском доме Бьеркели мальчикам нравилось. Хальвор привязался к католическому священнику, иногда приходил к нему в гости. Он сдал экзамены за девятый класс. Младшего забрали в приемную семью, и Хальвор остался совсем один. Наконец он решил переехать к бабушке, матери отца. Он привык за кем-нибудь ухаживать. Без объекта заботы он чувствовал себя лишним.

– Удивительно, как люди остаются людьми, несмотря ни на что, – сказал Скарре, покачав головой.

– Пока мы еще не знаем, кем стал Хальвор, – скептически ответил Сейер. – Это предстоит выяснить.

Скарре кивнул и зазвенел ключами от автомобиля.

* * *

Хальвор почувствовал, что головная боль нарастает. Наконец наступил вечер. Бабушка уже долго сидела одна, а у него жгло глаза от постоянного взгляда на экран. Он попробовал еще раз. Есть ли у него шансы разгадать пароль Анни? И что он будет делать, если папка вдруг откроется? Может быть, у нее была тайна. Он должен найти ее, и у него для этого уйма времени. Наконец он с трудом поднялся – решил приготовить себе еду. Оставив монитор включенным, пошел на кухню. Бабушка смотрела по телевизору фильм о гражданской войне в США. Она подбадривала парней в синей форме – они казались ей более красивыми. Кроме того, те, что в сером, говорили на ужасном диалекте.

* * *

Скарре ехал медленно: знал о неприязни шефа к высоким скоростям, да и дорога была плохая – испорченная оползнем, узкая, извивающаяся. Было еще и прохладно, как будто лето задержалось. Птицы грустно сидели под кустами. Люди закончили просушивать зерно. Все вокруг выглядело голым. Сухая жесткая корка земли, на которой никто не оставил следов.

* * *

Хальвор насыпал хлопья в миску и хорошенько посыпал их сахаром. Он принес еду в гостиную и скатал скатерть на обеденном столе, чтобы не запачкать ее. Ложка у него в руках дрожала. Сахар в крови окончательно закончился, и в ушах шумело.

– В кооперативе теперь работает негр, – вдруг сказала бабушка. – Ты видел его, Хальвор?

– Там теперь «Киви». Кооператив съехал. Да, его зовут Филипп.

– Он говорит по-бергенски, – сказала она. – Мне не нравится, когда парень так выглядит и говорит на бергенском диалекте.

– Но он же из Бергена, – объяснил Хальвор и отхлебнул сладкого молока из ложки. – Он там родился и вырос. Его родители из Танзании.

– И все же было бы правильнее, если бы он говорил на своем собственном языке.

– Бергенский диалект и есть его язык. Кроме того, ты бы ни слова не поняла, если бы он говорил на суахили.

– Но я так пугаюсь каждый раз, когда он открывает рот.

– Привыкнешь.

Так они разговаривали. Как правило, они приходили к общему мнению. Бабушка рассказывала о своих заботах, а Хальвор ловил ее «подачи» и возвращал, как будто это были неудачные бумажные самолетики, которые можно было сложить заново.

* * *

Автомобиль подъехал к съезду к дому. Он выглядел не слишком гостеприимным. Он стоял на отшибе, вдали от других деревенских домов и от дороги, полускрытый зарослями кустарника и лесом. Маленькие, высоко расположенные окна. Выгоревшие серые стены. Двор наполовину зарос сорняками.

Хальвор увидел слабый свет в окне. Он услышал шум подъехавшего автомобиля и пролил несколько капель молока на подбородок. Передние фары вспыхнули в полутьме гостиной. Через секунду они уже стояли у двери и смотрели на него.

– Нам нужно с тобой поговорить, – дружелюбно сказал Сейер. – Тебе придется проехать с нами, но можешь доесть.

Он больше не хотел есть. Он и не думал, что они так легко оставят его в покое, так что он спокойно прошел на кухню и аккуратно помыл миску под краном. Потом пробрался в комнату и погасил экран. Простился с бабушкой и пошел за ними. Ему пришлось сидеть одному на заднем сиденье – он этого не любил. Ему это кое о чем напоминало.

* * *

– Я хочу представить себе Анни, – начал Сейер.- Какой она была, как жила. Ты должен рассказать мне все о том, что это была за девочка. Что она делала и говорила, когда вы были вместе, все мысли и подозрения, которые возникали у тебя, когда она уходила от общения, и что могло случиться наверху у Змеиного озера. Все, Хальвор.

– У меня нет никаких предположений.

– Но о чем-то ты должен был подумать.

– Я подумал о массе вещей, но все это не имеет смысла.

В комнате повисло молчание. Хальвор смотрел на карту мира; он нашел на ней свою страну и ближайший город.

– Ты был важной частью мира Анни, – сказал наконец Сейер. – Я сейчас пытаюсь составить карту местности, по которой она передвигалась.

– Значит, вот чем вы занимаетесь? – сухо спросил Хальвор. – Рисуете карту?

– Может быть, у тебя есть идеи получше?

– Нет, – быстро ответил парень.

– Твой отец мертв,- внезапно сказал Сейер. Он напряженно всматривался в лицо юноши, сидящего перед ним.

Хальвору стало не по себе, он чувствовал, что силы покидают его. Особенно тяжело ему давался зрительный контакт. Поэтому он опустил голову.

– Он покончил с собой. А ты сказал, что твои родители развелись. Тебе пришлось нелегко?

– Нормально.

– И поэтому ты скрыл от меня этот факт?

– Тут нечем хвастать.

– Понимаю. Ты можешь сказать мне, чего ты хотел от Анни, – вдруг спросил Сейер, – когда ждал ее у лавки Хоргена в день убийства?

Удивление Хольвара казалось неподдельным.

– Извините, но здесь вы ошибаетесь!

– Люди видели мотоцикл возле магазина. Ты в это время как раз уезжал из дома.

– Найдите этого типа как можно скорее.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Да.

– Хорошо. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Нет.

Снова наступила тишина. Хальвор прислушался. Вдалеке кто-то смеялся – звуки доносились как будто из иной реальности. Анни была мертва, а люди ведут себя так, будто ничего не произошло.

– У тебя не было ощущения, что Анни была не вполне здорова?

– Что?

– Ты никогда не слышал, чтобы она жаловалась на боли, например?

– Анни выглядела здоровее всех. Она была больна?

– Есть информация, которую мы, к сожалению, не можем тебе сообщить, хотя ты и был ей близок. Она никогда ничего такого не говорила?

– Нет.

Голос Сейера звучал вполне дружелюбно, но он говорил как положено – медленно и отчетливо, – и это придавало его словам вес.

– Расскажи мне о своей работе. По каким дням ты ходишь на фабрику?

– Мы работаем посменно. Неделю пакуем, неделю следим за машинами и неделю развозим.

– У тебя получается?

– Перестаешь думать, – тихо ответил Хальвор.

– Перестаешь думать?

– К механической работе привыкаешь. Она делается как бы сама собой, так что можно переключиться на другие вещи.

– На что, например?

– На все остальное, – был угрюмый ответ.

Хальвор говорил отчужденно. Казалось, он взвешивает каждое свое слово. Может быть, он сам не вполне осознавал это, просто с детства привычка никому не доверять.

– Чем ты занимаешься целыми днями? Раньше ты встречался с Анни, а теперь чем заполняешь это время?

– Пытаюсь выяснить, что случилось,- вырвалось у него.

– У тебя есть способы?

– Я роюсь в памяти.

– Я не уверен, что ты рассказываешь мне все, что знаешь.

– Я ничего не сделал Анни. Вы думаете, я это сделал, да?

– Честно говоря, я не знаю. Ты должен помочь мне, Хальвор. Казалось, что в последнее время Анни стала другим человеком? Ты согласен?

– Да.

– В таких случаях причиной бывают многие факторы. Люди могут, например, резко измениться, потеряв кого-то из близких. Или после серьезных неприятностей, или если они болеют. Порядочные, работящие и прилежные молодые люди могут в одночасье резко измениться, хотя внешне это незаметно. Злоупотребление алкоголем и наркотиками тоже деформирует личность. Или насильственное нападение, например, изнасилование.

– Анни изнасиловали?

Сейер не ответил.

– Ты можешь предположить, что с Анни произошло что-нибудь из перечисленного мной?

– Я думаю, что у нее была тайна, – наконец выдавил из себя Хальвор.

– Ты думаешь, у нее была тайна? Продолжай.

– Что-то, что повлияло на ее жизнь. Что-то, с чем ей не удалось разобраться.

– И ты утверждаешь, что не имеешь представления о том, что это было?

– Именно. Ни малейшего представления.

– Кто, кроме тебя, знал Анни лучше всех?

– Отец.

– Но они ведь не так уж часто беседовали друг с другом?

– И, тем не менее, они знали друг друга очень хорошо. Вопрос в том, сумеете ли вы заставить его рассказать что-нибудь. Попросите его прийти одного, без Ады. Тогда он скажет вам больше.

Сейер кивнул.

– Ты когда-нибудь встречал Акселя Бьёрка?

– Отца Сёльви? Один раз. Мы с девочками ездили в город и зашли к нему.

– Что ты можешь сказать о нем?

– Он был довольно приветлив. Упрашивал, чтобы мы заходили еще. Грустно смотрел нам вслед, когда мы уходили. Ада была категорически против, так что Сёльви ездила туда тайком. И это была последняя поездка, так что Ада, видимо, своего добилась.

– Что за девочка Сёльви?

– О ней мало что можно сказать. Вы наверняка и сами все поняли. Она вся как на ладони.

Сейер опустил голову на руки.

– Может возьмем колы? Здесь такой сухой воздух. Сплошные синтетические материалы, стекловолокно, просто ужас.

Хальвор кивнул и немного расслабился. Но тут же вновь собрался. Его так просто не купишь. Первый слабый проблеск симпатии к седоволосому инспектору наверняка спровоцирован. Этот полицейский ходил на курсы, изучал технику допроса и психологию. Знал, как найти в человеке трещину и загнать туда клин. Сейер вышел, дверь за ним закрылась, и Хальвор решил немного размять ноги. Он подошел к окну и выглянул наружу, но не увидел ничего, кроме серой бетонной стены, здания Суда и нескольких служебных автомобилей. На столе стоял компьютер – американский «Compaq». Может быть, они нашли сведения о его детстве. Наверняка у них везде пароли, как у Анни, расследования ведь очень деликатное дело. Он поразмыслил о том, что за пароли могут у них быть и кто их придумывает.

Сейер снова вошел в комнату и кивнул в сторону экрана.

– Это всего лишь игрушка. Я на него не слишком надеюсь.

– Почему нет?

– Он не на моей стороне.

– Конечно нет. Он вообще не может выбирать сторону, поэтому на него и стоит положиться.

– У тебя такой же, да?

– Нет, у меня «макинтош». Я играю на нем. Мы с Анни часто играли вместе.

Хальвор вдруг приоткрылся совсем чуть-чуть и улыбнулся своей полуулыбкой.

– Больше всего она любила лыжный имитатор. Он настроен так, что можно выбрать снег, крупно- или мелкозернистый, сухой или мокрый, температуру, длину и вес лыж, розу ветров и все такое. Анни была постоянной. Она всегда выбирала самую сложную лыжню, либо «Deadquins Peak», либо «Stonies». Начинала бежать в середине ночи, в самый шторм, по мокрому снегу на самых длинных лыжах и не оставляла мне ни единого шанса.

Сейер непонимающе посмотрел на собеседника и покачал головой. Он налил колу в два пластиковых стаканчика и снова сел.

– Ты знаешь Кнута Йенсволя?

– Тренера? Я знаю, кто он. Я иногда бывал с Анни на матчах.

– Тебе он нравился?

Пожатие плечами.

– Не то чтобы душа-парень, да?

– Мне кажется, он бегал за девочками.

– И за Анни?

– Смеетесь?

– Просто спрашиваю.

– Он не осмеливался. Она была недотрогой.

– Тогда я ничего не понимаю, Хальвор.- Сейер отодвинул в сторону пластиковый стаканчик и перегнулся через стол.- Все говорят о том, какая Анни была красивая, сильная, самостоятельная и спортивная. Не хотела никому понравиться, была неприступна. «Она была недотрогой». И все же она надолго осталась с кем-то наедине в лесу и на берегу озера. Вероятно, вполне добровольно. И потом, – он понизил голос, – она дала себя убить.

Хальвор с ужасом посмотрел на Сейера, как будто абсурдность этой ужасной ситуации только что дошла до него.

– Кто-то должен был принудить ее.

– Но кто мог принудить Анни что-то сделать?

– Я таких не знаю. Во всяком случае, не я.

Сейер отпил колу.

– Удивительно, что она ничего не оставила. Например, дневника.

Хальвор уткнулся носом в свой стакан и долго пил.

– Но могло ли случиться так, – продолжал Сейер, – чтобы Анни ввязалась во что-то опасное? Может, кто-нибудь давил на нее, запугивал?

– Анни была очень порядочной. Я не думаю, что она могла наделать глупостей.

– Человек может наделать массу глупостей и остаться при этом порядочным, – задумчиво сказал Сейер. – Одно-единственное действие мало что говорит о человеке.

Хальвор внимательно выслушал и сохранил в памяти эти слова.

– В вашем городке вообще есть наркотики? – продолжал Сейер.

– Увы. Вы же не зря устраиваете обыск в пивных внизу, в центре. Но Анни туда не ходила. Она покупала все в киоске рядом с домом.

– Хальвор – сказал Сейер проникновенно.- Анни была тихой, сдержанной девочкой, которая любила сама контролировать свою жизнь. Но вспомни: ты никогда не видел, чтобы она боялась?

– Не боялась. Но – закрывалась. Несколько раз – почти в ярости и несколько раз – в отчаянии. То есть, да, я видел Анни по-настоящему испуганной. Не то чтобы это имело какое-то значение, но я припоминаю. – Он забылся и стал многословным. – Мать, отец и Сёльви были в Тронхейме, там у девочек тетя. Мы с Анни были одни дома. Я должен был лечь наверху. Это было прошлой весной. Сначала мы катались на велосипедах, потом долго сидели наверху, до ночи, и слушали пластинки. Было очень тепло, поэтому мы решили лечь снаружи – в саду, в палатке. Мы все приготовили, потом пошли в дом почистить зубы. Я лег первым. Анни пришла позже, села на корточки и открыла спальный мешок. А там была гадюка. Большая черная гадюка, свернувшаяся в мешке. Мы выбежали из палатки, и я позвал соседа, который живет через дорогу. Он решил, что змея заползла в мешок, чтобы согреться и в конце концов решила остаться там жить. Анни так испугалась, что ее тошнило. И с тех пор я всегда вытряхивал ее спальный мешок, когда мы ходили в палаточные походы.

– Гадюка в спальном мешке? – Сейер содрогнулся и вспомнил свои собственные походы в далекой юности.

– Змеи кишат в районе холмов Фагерлунд, они прячутся в каменных кучах. Мы приманиваем их маслом.

– Маслом? Зачем?

– Они объедаются им и почти впадают в спячку. Тогда их можно просто подбирать с земли.

– А еще на дне фьорда водится морской змей? – Сейер улыбнулся.

– Точно, – сказал Хальвор и кивнул. – Я сам его видел. Он показывается очень редко, при особой погоде. Вообще-то это подводный риф, лежащий очень глубоко, и когда ветер меняет направление и начинает дуть с берега, вода сильно бурлит там, на глубине. А потом опять успокаивается. Это очень странно. Все прекрасно знают, что это, но когда ты в море совсем один, всегда кажется, что что-то поднимается из глубины. В первый раз я перепугался до чертиков и ни разу не обернулся.

– Значит, ты не знаешь никого из окружения Анни, кто хотел бы причинить ей вред?

– Никого, – ответил Хальвор с нажимом. – Я постоянно думал о том, что случилось, и ни к чему не пришел. Это, должно быть, был сумасшедший.

Да, подумал Сейер, это мог быть сумасшедший. Он отвез Хальвора домой и остановил машину прямо около крыльца.

– Тебе наверняка завтра рано вставать, – дружелюбно сказал он. – Уже поздно.

– Все в порядке.

Хальвору он и нравился, и не нравился. Смешанные чувства.

Он вышел из машины, как можно тише открыл входную дверь, надеясь, что бабушка спит. На всякий случай заглянул за дверь и послушал, как она храпит. Потом сел перед монитором и продолжил с места, на котором остановился. Он постоянно припоминал новые обстоятельства: вдруг вспомнил, что некоторое время назад у Анни появилась кошка – они вместе нашли ее в сугробе, распластанную и плоскую, как камбала. Он набрал в поле имя «Багира». Ничего не произошло. Но он этого и не ожидал. Этот проект перешел в раздел долгосрочных. Глубоко внутри росло желание решить проблему более простым способом. Но он пока еще не потерял терпение. И еще-он не хотел мухлевать. Он чувствовал, что, если отыщет пароль сам, преступление будет не таким страшным. Он почесал в затылке и написал в черном поле «Top Secret». Для гарантии. И сразу же написал «Анни Холланд», правильно и задом наперед, потому что ему вдруг пришло в голову, что он не проверил самую очевидную версию, самую естественную,- ту, что она наверняка не использовала бы и именно потому все же могла использовать. «Access denied». Он немного отодвинулся от стола, вытянул ноги и снова положил руку на затылок. В голове покалывало, как будто там внутри сидело то, что мешало ему. На самом деле ничего не было, но чувство не проходило. Он удивленно обернулся и посмотрел в окно. Внезапный порыв заставил его подняться и задернуть занавеску. У него возникло ощущение, что кто-то смотрит на него, и волосы зашевелились на его голове. Он быстро выключил свет. Снаружи послышались исчезающие шаги, как будто кто-то уходил в тишине. Он выглянул в щель между занавесками, но никого не увидел. И все же он знал, что кто-то стоял там, знал это всеми органами чувств, это было неоспоримое, почти физическое знание. Он выключил компьютер, снял одежду и скользнул под одеяло. Там он лежал, тихо, как мышь, и ждал. Все стихло, не слышно было даже шелеста листвы за окном. Но потом, через несколько минут, он услышал звук мотора отъезжающего автомобиля.

* * *

Кнут Йенсволь не слышал автомобиля, поскольку он стоял и неуклюже орудовал электрической дрелью. Он собирался повесить полку для сушки влажных кроссовок после тренировки. Когда дрель замолчала, он услышал стук в дверь, выглянул в окно и увидел Сейера на верхней ступеньке крыльца. Кнут спросил себя: зачем они приехали? Он постоял немного, бормоча про себя, поправляя одежду и приглаживая волосы. Мысленно ответил на все предполагаемые вопросы. Теперь он чувствовал, что готов открыть дверь.

Один-единственный вопрос крутился в голове Йенсволя: откопали ли они историю с изнасилованием? Наверняка. Потому и приехали. Один раз преступник-преступник навсегда, эту систему он знал хорошо. Его лицо напряглось, но он попытался улыбнуться. Потом вспомнил, что Анни мертва, и снова надел скорбную маску.

– Полиция. Можно войти?

Йенсволь кивнул.

– Я только закрою дверь в ванную. – Он помахал им, чтобы они вошли, исчез на мгновение и быстро вернулся. Озабоченно взглянул на Скарре, который выудил из кармана куртки блокнот.

Йенсволь оказался старше, чем они думали, – лет под пятьдесят, в теле. Но килограммы распределились удачно: у тренера было крепкое и плотное тело, здоровое и упитанное, свежее лицо, густая грива рыжих волос и очень аккуратные, холеные усы.

– Я полагаю, дело касается Анни? – спросил он.

Сейер кивнул.

– Это такой ужас! Ни разу в жизни я не испытывал такого шока. Но вы же знаете, она уже давно бросила заниматься в моем клубе. Это была почти трагедия, никто не мог заменить ее. Теперь вместо нее стоит ужасная толстуха, которая боится мяча. Хорошо хоть, что она закрывает собой половину ворот. – Он оборвал поток слов и слегка покраснел.

– Да, это действительно трагедия, – в голосе Сейера прозвучало больше язвительности, чем он хотел в него вложить. – Вы давно не видели ее?

– С тех пор как она бросила клуб. Это было прошлой осенью. Думаю, в ноябре. – Он посмотрел Сейеру прямо в глаза.

– Извините, но это звучит странно. Она ведь жила в паре сотен метров выше по холму?

– Да, нет, конечно, иногда я проезжал мимо нее по улице. Я думал, вы имеете в виду, когда я в последний раз с ней общался. По-настоящему, на тренировке. Но я видел ее, конечно, видел. Внизу, в центре, может быть, в магазине.

– Тогда я спрошу так: когда вы видели Анни в последний раз?

Йенсволь задумался.

– Я не знаю, смогу ли вспомнить точно…

– Подумайте.

– Две-три недели назад, может быть. Я думаю, на почте.

– Вы говорили с ней?

– Только поздоровались. Она стала очень неразговорчива в последнее время.

– Почему Анни перестала стоять в воротах?

– Если бы кто-нибудь объяснил это мне самому. – Он пожал плечами. – Боюсь, я довольно сильно надоел ей, пытаясь заставить ее переменить решение, но бесполезно. Ей надоело. Не то чтобы я ей верил, но так она сказала. Сказала, что лучше будет бегать. И действительно бегала, по утрам и вечерам. Я часто проезжал мимо нее по долине. Она бежала на полной скорости, длинноногая, в дорогих кроссовках. Холланд не экономил на дочери.

Он ждал, когда же они выпустят кота из мешка; у него не было надежды, что кот не выпрыгнет.

– Вы живете здесь один?

– Недавно я развелся. Жена взяла с собой детей и съехала, так что теперь я один – и в общем, привык. У меня не так уж много свободного времени: работа, а потом тренировки. Я тренирую еще команду мальчиков, играю в «Old Boys». Полдня вхожу и выхожу из душа.

– Вы не поверили Анни, когда она сказала, что ей надоело, – а что вы сочли настоящей причиной?

– Никаких предположений. Ну, у нее есть мальчик, для общения с ним, конечно, нужно время. Впрочем, он не атлет, эдакий тонконогий ершик для трубки. Бледный и хилый, как лимонная косточка. Он несколько раз был на матчах, сидел как бревно на первом ряду и никогда ничего не понимал. Только водил головой за мячом, туда-сюда, туда-сюда. Когда они уходили, она даже не отдавала ему сумку. Он не подходил ей, нет, она была еще круче, чем выглядела.

– Она продолжала с ним встречаться.

– Неужели? Ну что ж, у каждого свой вкус.

Сейер опустил глаза и спросил себя: а у меня? Какой вкус у меня?

– Служебные обязанности требуют, чтобы я задал вам вопрос: где вы были в прошлый понедельник между одиннадцатью и двумя часами дня?

– В понедельник? Вы имеете в виду – в тот день… На работе, конечно.

– И это могут подтвердить в магазине стройматериалов?

– Иногда я езжу по делам. Доставляю двери заказчикам.

– Значит, вы были в разъездах? Один?

– Какое-то время я провел за рулем. Отвез два гардероба на виллу в Рёдтанге, там это в любом случае подтвердят.

– Когда вы были там?

– Между часом и двумя вроде бы.

– Точнее, Йенсволь.

– Ну, ближе к двум, видимо.

Сейер прикинул про себя.

– А где вы были до этого?

– Я сплю подолгу. Украл у работы полчаса в солярии. Иногда мне приходится работать сверхурочно, а надбавку за это я не получаю. Так что никаких угрызений совести я не испытываю. У шефа у самого есть привычка…

– Где вы были, Йенсволь?

– Я припозднился в тот день,- откашлялся он.-Мы в воскресенье были с приятелем в городе. Это, конечно, глупо – ездить в город в выходные, когда знаешь, что наутро вставать и так далее, но так уж вышло. Я вернулся домой около полвторого, кажется.

– С кем вы были?

– С приятелем. Его зовут Эрик Фритцнер.

– Фритцнер? Сосед Анни?

– Да.

Сейер окинул взглядом тренера: его волнистые волосы и загорелое лицо.

– Вы считали Анни привлекательной?

Йенсволь понял намек.

– Что вы имеете в виду?

– Просто ответьте, будьте так добры.

– Конечно. Вы наверняка видели ее фотографии.

– Видел, – подтвердил Сейер. – На нее не просто приятно было смотреть, она выглядела еще и очень взрослой для своего возраста. Взрослее, чем обычные девочки-подростки. Вы согласны?

– Да, все верно. Но меня больше интересовали ее вратарские навыки.

– Конечно, это вполне вероятно. А кроме этого? У вас были конфликты с девочками?

– Что за конфликты?

– Наверняка были, – сказал Сейер сдержанно, но утвердительно. – Разного рода.

– Конечно были. Девочки-подростки – довольно неуравновешенные существа. Но это обычное дело. Никто не хотел стоять вместо Анни в воротах, никто не хотел сидеть на скамейке запасных. Периоды нескончаемого хихиканья. Мальчики на трибунах.

– А как насчет Анни?

– В каком смысле?

– У вас когда-либо были конфликты с Анни? Йенсволь сложил руки на груди и кивнул:

– Да, были. В тот день, когда она позвонила и сказала, что хочет уйти. Она услышала некоторое количество безрассудных слов, которых мне лучше было бы не произносить. Может, она приняла их за комплимент, кто знает. Она закончила разговор, положила трубку и вернула форму через день. Вот и все.

– И это был единственный раз, когда у вас возникло взаимное непонимание?

– Да, именно. Единственный раз.

Сейер посмотрел на него и кивнул Скарре. Беседа была окончена. Они подошли к двери, Йенсволь шел за ними, чуть ли не разочарованный.

– Давайте откровенно, – сказал он раздраженно, когда Сейер открывал дверь. – Почему вы делаете вид, что не читали мое дело? Вы считаете, что я идиот и не знаю, почему вы сюда пришли? Я же знаю, о чем вы думаете.

Сейер обернулся и посмотрел на тренера.

– А вы понимаете, что будет с моей командой, если эта история выйдет наружу здесь в городе? Целая команда развалится, как карточный домик, и годы работы пойдут коту под хвост! – Он поднимал голос с каждым словом. – А ведь собственная спортивная команда нужна этому городу! Половина жителей сидит в пивных и покупает наркоту. Это единственная альтернатива. Я просто хочу, чтобы вы знали, что произойдет, если то, что вы знаете, выйдет наружу. Кроме того, это было одиннадцать лет назад!

– Я ничего об этом не говорил, – тихо заметил Сейер. – А если вы немного понизите тон, мы, может быть, сможем сделать так, чтобы это не стало известно всем соседям.

Йенсволь замолчал и залился краской. Он молниеносно исчез в коридоре, и Скарре закрыл за ним дверь.

– Боже, – сказал он. – Волосатая и усатая ракета.

– Если бы народу было достаточно,- резко сказал Сейер, – я бы его опозорил.

– Зачем? – Скарре изумленно смотрел на шефа.

– Просто потому, что он мне отвратителен.

* * *

Фритцнер лежал на спине в шлюпке и смаковал «Ханс Премиум». После каждого глотка он затягивался сигаретой и одновременно читал книгу, которая лежала у него на коленях. Потоки пива и никотина струились по его кровеносным сосудам. Потом он отставил кружку и подошел к окну гостиной. Отсюда он мог видеть окно спальни Анни. Гардины были опущены, хотя только что подошло обеденное время, как будто ее комната больше не была обычной комнатой, как будто она стала святым местом, куда никому не дозволялось заглянуть. Сквозь гардины пробивался слабый свет от одинокой лампы – наверное, на письменном столе, подумал он. Потом он взглянул через дорогу и внезапно увидел полицейский автомобиль, откуда выходил молодой кудрявый полисмен. Видимо, он направляется к Холландам. Он выглядел не слишком серьезным, шел, подняв лицо к небу,- стройная изящная фигура, длинные кудри, наверняка на грани установленных для сотрудников полиции правил. Внезапно он свернул налево и вошел в его собственный двор! Фритцнер наморщил лоб. Автоматически взглянул через дорогу – видно ли из других домов, кто к нему пришел. Видно. Исаксен стоит во дворе и смотрит.

Скарре поприветствовал Фритцнера и подошел к окну, где только что стоял хозяин дома.

– Отсюда видно окно комнаты Анни, – констатировал он.

– Да, видно.

Фритцнер подошел и встал рядом с полицейским.

– Вообще-то я уже старик, так что я часто здесь стоял, пускал слюни и таращил глаза, надеясь увидеть ее, хотя бы мельком. Но она была не из тех, кто любит выставлять себя на всеобщее обозрение. Сначала задергивала занавески – и только потом стягивала свитер через голову. Я мог видеть только ее силуэт, каждый раз, когда она зажигала верхний свет и в занавесках не было слишком много складок. Что ж, и это неплохо.

Он непроизвольно улыбнулся, увидев выражение лица Скарре.

– Если быть честным, – продолжал он, – а я хочу быть с вами честным, у меня никогда не возникало желания жениться. И все же я хотел бы иметь детей, одного или двоих, чтобы оставить что-то после себя. И лучше всего – от Анни. Она была именно такой женщиной, которую хочется оплодотворить, если вы понимаете, что я имею в виду.

Скарре молчал. Он стоял с задумчивым видом, нащупывая языком кунжутное семечко между двумя коренными зубами.

– Высокая и стройная, широкие плечи, длинные ноги. Светлая голова. Красивая, как ведьма из леса Финнскуг. Другими словами, масса чудесных генов.

– Но ей же было всего пятнадцать!

– Юные девушки становятся старше… Но не Анни, – быстро добавил он. – Если серьезно, – продолжал Фритцнер. – Мне почти пятьдесят, и у меня столько же фантазий, сколько у других мужчин. Кроме того, я один. Но какие-то привилегии у холостяка должны быть, как вы думаете? Никто не стоит на кухне и не шипит, когда я смотрю в окно на женщин. Если бы вы жили тут, прямо напротив Анни, вы бы тоже иногда бросали взгляды на ее дом. Разве это преступление?

– Не преступление.

Скарре смотрел на шлюпку и кружку с пивом на борту. Он начал было размышлять о том, что одного этого достаточно для…

– Вы что-нибудь нашли? – спросил Фритцнер с любопытством.

– Разумеется. У нас же есть молчаливые свидетели. Вы знаете, тысячи мелких вещей. Все что-то после себя оставляют.

Скарре взглянул на Фритцнера, когда говорил это. Мужчина стоял, держа одну руку в кармане, сквозь материал был виден сжатый кулак.

– Понимаю. Вы, конечно, уже знаете, что тут в деревне, есть сумасшедший?

– Извините?

– Такой поврежденный в уме тип, который живет вместе с отцом наверху, на Кольвейен. Он наверняка очень интересуется девочками.

– Раймонд Локе? Да, мы его знаем. Но он не поврежден в уме.

– Разве нет?

– У него просто на одну хромосому больше.

– А по-моему, он выглядит так, словно у него чего-то не хватает.

Скарре покачал головой и снова взглянул на дом Холландов, на прикрытое окно.

– Почему гадюка заползла в спальный мешок, как вы думаете?

Фритцнер широко раскрыл глаза.

– Ого, вы и это знаете. Я сам себя об этом спрашивал. Я уже почти забыл про тот случай, это была настоящая маленькая трагедия, могу вас заверить. Неплохое укрытие, верно? Спальный мешок фирмы «Ajungilak», пуховый и все такое. Я сидел тут, в шлюпке, пил виски, когда этот парень позвонил в дверь. Увидел, наверное, что у меня горит свет. Анни стояла в углу в гостиной, белая как простыня. Обычно она была очень крутой, но не тогда. Тогда она была действительно напугана.

– Как вы поймали змею? – с любопытством спросил Скарре.

– Дорогой, это плевое дело. Взял пластмассовое ведро. Сначала продырявил дно шилом, сделал дырку размером в десять, может, эре. Потом прокрался в палатку. Гадюка уже вылезла из мешка, заползла в угол и свернулась там. Чертовски большая зверюга. Я просто-напросто накрыл ее ведром и придавил ногой. И брызнул сквозь дыру «Байгоном».

– Что это?

– Очень ядовитый инсектицид. Не продается в розницу. Змея сразу же уснула.

– Откуда у вас доступ к таким вещам?

– Я работаю в «Антисимексе». Борьба с вредителями. Мухи, тараканы и все, что ползает. – Ясно. А потом?

– Потом поймал ее хвост раскроечным ножом и разрезал эту мерзость пополам, положил в пакет и выбросил в собственный мусорный контейнер. Я действительно беспокоился об Анни. Она боялась потом ложиться в собственную постель. – Он покачал головой. – Но вы ведь приехали не для того, чтобы говорить со мной о моей карьере супермена, не так ли? Зачем вы, собственно, приехали?

– Ну… – Скарре отвел локон со лба. – Шеф говорит, мы, как почтальоны, – всегда должны звонить дважды.

– Да? Ну что ж. Но я вообще-то до сих пор не осознал, что кто-то забрал жизнь Анни. Совершенно обычная девочка. Здесь, в этом городе, на этой улице. Ее семья тоже еще не осознала. Теперь ее комната останется нетронутой годами, точно такой же, какой она видела ее в последний раз. Я слышал, так происходит. Вы не думаете, что это подсознательная надежда, что она когда-нибудь вернется?

– Может быть. Вы пойдете на похороны?

– Придет вся деревня. Это всегда бывает так, когда живешь в маленьком городке или деревушке. Ничего не удается скрыть от других. Люди считают, что имеют право во всем принимать участие.

– Может быть, это нам поможет, – сказал Скарре. – Если убийца родом отсюда.

Фритцнер подошел в шлюпке, взял бутылку и опустошил ее.

– Вы думаете, он отсюда?

– Скажем так, мы на это надеемся.

– А я нет. Но если это так, я надеюсь, вы схватите мерзавца как можно скорее. Вероятно, жители всех двадцати домов здесь на улице уже знают, что вы пришли именно ко мне. Второй раз.

– Это вас напрягает?

– Конечно. Я бы с удовольствием остался здесь жить.

– Но ведь вам ничто не мешает!

– Посмотрим. На холостяков всегда косо посматривают.

– Почему?

– Ненормально, когда у мужчины нет женщины. Люди ждут, что он заведет ее, по крайней мере, когда ему исполнится сорок. И если этого не происходит, они ищут какую-то причину.

– Это звучит немного параноидально, мне кажется.

– Вы не знаете, каково жить так близко от других. Наступят жесткие времена, для очень многих.

– Вы думаете о ком-то конкретном?

– Подумал. Да.

– Например, о Йенсволе?

Фитцнер ответил не сразу. Искоса взглянул на Скарре и словно пришел к внезапному решению. Вынул руку из кармана и протянул ему.

– Я хочу показать вам вот это.

На его ладони лежал нитяной шнурок с вплетенными в него жемчужинами.

– Это принадлежит Анни, – сказал Фритцнер. – Я нашел его в автомобиле. Спереди, на полу, он застрял между сиденьем и дверью. Я неделю назад подвозил ее к центру.

– Зачем вы даете это мне?

Фитцнер задержал дыхание.

– Я мог бы оставить все как есть, не так ли? Сжечь в печи, не сказать ни слова. Я просто демонстрирую, мне нечего скрывать.

– Я был в этом уверен, – сказал Скарре.

Фритцнер улыбнулся.

– Вы думаете, я идиот?

– Возможно,- Скарре улыбнулся в ответ.- А может быть, вы пытаетесь одурачить меня. Может быть, вы настолько расчетливы, что разыграли это невинное признание. Я возьму нитку с собой. И буду наблюдать за вами с еще большим вниманием, чем прежде.

Фритцнер побледнел. Скарре не сдержался и улыбнулся еще шире.

– Почему ваша лодка так называется? – спросил он с интересом и взглянул на лодку. – Странное название для лодки: «Narco Traficante»?

– Просто пришло в голову.

Он попытался снова взять себя в руки.

– Звучит неплохо, как вам кажется? – Он озабоченно взглянул на молодого полицейского.

– Вы уже ходили на ней по морю?

– Ни разу, – признался Фитцнер. – В море у меня всегда разыгрывается морская болезнь.

* * *

Только сейчас Эдди заметил по своим наручным часам, что прошел целый день тех пор, как первая лопата сухой земли ударилась о крышку гроба. Земли над Анни. Полной веток, камней и червяков. В кармане у него лежал комок бумаги, несколько слов, которые он хотел прочесть, стоя у гроба, после проповеди. Остаток жизни его будет мучить то, что он просто стоял и всхлипывал и не произнес ни единого слова.

– Я думаю, что у Сёльви не все в порядке с головой, – сказал Эдди Холланд и покрутил пальцем у виска. – Это не видно на томограмме, вообще не выявляется медицинским путем, но у нее есть проблемы. Она научилась всему, что нужно в этой жизни, она просто немного медлительна. Может быть, чувствует себя одинокой. Не говорите об этом с Адой, – добавил он.

– Она это отрицает? – спросил Сейер.

– Она говорит, что, если ничего не выявлено, значит, скорее всего, все в порядке. Просто все люди разные, говорит она.

Сейер вызвал его в офис.

– Мне нужно кое о чем вас спросить, – осторожно начал Сейер. – Если бы Анни встретилась на дороге с Акселем Бьёрком, она бы села к нему в машину?

Вопрос заставил Эдди удивленно раскрыть глаза.

– Это неслыханно, – сказал он, помолчав.

– Произошло неслыханное преступление. Просто ответьте на вопрос. Я знаю людей, о которых идет речь, не так хорошо, как вы, и в каком-то смысле в этом мое преимущество.

– Отец Сёльви, – задумчиво сказал Холланд. – Может быть. Они были у него в гостях пару-тройку раз, так что она знала его. Она бы села в машину, если бы он предложил. Почему нет?

– Какие у вас с ним отношения?

– Никаких.

– Но вы говорили с ним?

– Только между делом. Ада никогда не впускала его в дом. Жаловалась, что он надоел.

– А вы сами что об этом думаете?

Холланд заерзал в кресле.

– Я думаю, это было глупо. Он же не хотел ничего плохого, просто увидеть Сёльви раз-другой. Сейчас у него ничего нет. И работу потерял.

– А Сёльви? Она любила навещать его?

– Я боюсь, что Ада отбила у нее охоту. Она бывает очень жесткой. Бьёрк наверняка сдался. Я видел его на похоронах, она так посмотрела на него… Понимаете,- проникновенно сказал он,- не так легко противоречить Аде. Это не значит, что я ее боюсь или что-то вроде этого,- он усмехнулся.- Но она так легко выходит из себя… Как бы вам объяснить… Она так легко выходит из себя, что я не осмеливаюсь.

Он снова замолчал, а Сейер сидел тихо и ждал, пытаясь представить себе запутанные игры, происходящие между людьми. Тысячи нитей на протяжении многих лет переплелись между собой и образовали упругую мелкоячеистую сеть, в которой ты чувствуешь себя добычей. Его восхищали механизмы этого процесса. И боязнь людей достать нож и выбраться наружу, даже если они до смерти тосковали по свободе. Холланд наверняка хотел выбраться из сетей Ады, но его удерживали тысячи мелочей. Он сделал выбор, вследствие которого будет сидеть в клейких нитях до конца своих дней, и это решение так давит на него, что вся его мощная фигура ссутулилась и обвисла.

– Вы ничего не нашли? – спросил он вскоре.

– К сожалению,- неохотно ответил Сейер.- Все, что у нас есть,- это множество теплых отзывов об Анни. Улик очень немного, и они мало что нам дают, а явных мотивов не видно. Анни не изнасиловали и вообще не причинили ей никакого вреда. Вблизи Коллена в тот день не заметили ничего, что могло бы помочь нам, а все, кто проезжал по той дороге на машине, сообщили о себе. Есть, правда, одно исключение – автомобиль, который мы никак не можем найти. Мотоцикл, стоявший возле лавки Хоргена, тоже как сквозь землю провалился. Может быть, это был просто турист. Никто не видел номеров. Мотоциклист мог быть иностранцем. Мы обыскали дно озера в поисках ее рюкзака и не нашли его, поэтому предполагаем, что он до сих пор в руках преступника. Но у нас нет подозреваемого, и, таким образом, мы не можем никого обыскать. У нас даже нет конкретных предположений. У нас так мало фактов, что приходится фантазировать. Анни могла, например, каким-то образом узнать секретную информацию – может быть, чисто случайно, – и кто-то отнял у нее жизнь, чтобы обеспечить ее молчание. В этом случае информация должна содержать очень серьезный компромат, раз уж дело дошло до убийства. Ее раздели, но не тронули, и это может означать, что убийца хочет сместить подозрения в область сексуального насилия, чтобы отвлечь наше внимание от настоящих мотивов. И поэтому,- закончил он,- там так важно знать как можно больше о прошлом Анни.

Он замолчал и почесал кисть руки с тыльной стороны ладони, там, где виднелась ссадина размером с монету в двадцать крон.

– Вы один из тех, кто знал ее лучше всего. И вы наверняка передумали о многом. Мне придется спросить вас еще раз, было ли что-то в ее прошлом – переживаниях, знакомствах, высказываниях, впечатлениях – в чем угодно, что заставило бы вас задуматься. Просто вспомните, было ли что-то, что удивило бы вас. Покопайтесь в памяти, найдите любые мелочи, даже если вам кажется, что это глупости и пустяки, просто что-нибудь удивительное. Реакции, которых вы не ожидали. Фразы, намеки, факты, которые остались в памяти. В какой-то момент Анни резко изменила свою жизнь. У меня складывается впечатление, что за этим могло стоять что-то большее, чем просто переходный возраст. Вы можете это подтвердить? – Ада говорит…

– Что говорите вы? – Сейер поймал его взгляд. – Она отвергла Хальвора, бросила гандбол и после этого замкнулась в себе. Произошло ли с ней тогда что-нибудь необычное?

– Вы говорили с Йенсволем?

– Да.

– О нем ходят слухи, но это, может быть, и не так… Слухи у нас разлетаются очень быстро, – добавил Холланд, слегка смутившись и покраснев.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, о чем говорила Анни. Что он когда-то сидел в тюрьме. Давно. Не знаю, за что. – Анни знала об этом?

– Значит, он все-таки сидел?

– Верно, сидел. Но я не знал, знает ли об этом кто-нибудь. Мы проверяем всех, кто знал Анни, на предмет алиби. Мы опросили более трехсот человек. Но, к сожалению, пока никого не подозреваем.

– Наверху, на Кольвейен, живет человек,- пробормотал Холланд, – который не совсем здоров. Я слышал, что он приставал к девочкам…

– С ним мы тоже говорили, – терпеливо ответил Сейер. – Именно он нашел Анни.

– Неужели?

– У него есть алиби.

– Главное, чтобы оно было надежным.

Сейер решил не рассказывать Холланду, что алиби заключалось как раз в том, что Раймонд во время убийства «приставал» к шестилетней девочке.

– Почему она перестала сидеть с детьми, как вы думаете?

– Она выросла.

– Но ведь ей это очень нравилось. Вам это не показалось странным?

– Долгие годы она не занималась ничем другим. Сначала делала уроки, а потом бежала на улицу посмотреть, не нужно ли прогуляться с чьей-нибудь коляской. А если на улице начинался шум, она прибегала и сразу же восстанавливала мир и порядок. Бедняге, бросившему первый камень, приходилось признать свою вину. Потом он получал прощение, и все были счастливы и довольны. Она хорошо умела посредничать, у нее был авторитет, и все слушались. В том числе и мальчики.

– Она была дипломатом по натуре, да?

– Именно. Ей нравилось все упорядочивать. Она не выносила конфликтов. Если что-то случалось, например, с Сёльви, она всегда находила выход. Но, – после паузы добавил он, – к этому она тоже потеряла интерес. В последнее время она уже не вмешивалась в чужие дела.

– Когда это началось? – быстро спросил Сейер.

– Прошлой осенью.

– Что случилось прошлой осенью?

– Я уже рассказывал. Она ушла из команды, стала сторониться людей.

– Но почему?!

– Я не знаю, – ответил Эдди Холланд растерянно. – Я же говорил уже: я этого не понимаю.

– Попытайтесь забыть о себе и собственной семье. О Хальворе, спортивной команде и проблемах с Акселем Бьёрком. Случилось ли в деревне что-то еще в это же время, совсем не обязательно имевшее отношение к вам?

Холланд развел руками.

– Да, случилось. Но это не имеет к Анни никакого отношения. Один из детей, с которым она обычно сидела, погиб. Это был несчастный случай. Анни к тому времени уже отдалилась от нас. Казалось, единственное, чего она хочет,- это надеть кроссовки и уйти из дома, чтобы бегать по улицам. Сейер почувствовал, что его сердце сделало лишний удар.

– Повторите, что вы сейчас сказали? – Он положил локти на стол.

– Один из детей, с которым она часто сидела, погиб. С ним произошел несчастный случай. Его звали Эскиль.

– Это произошло, когда с ним была Анни?

– Нет-нет! – Холланд с ужасом посмотрел на полицейского. – Нет, вы с ума сошли! Анни была очень осторожна, когда брала на себя ответственность за чужих детей. Ни на секунду не спускала с них глаз.

– Как это произошло?

– У них дома. Ему было всего два года с небольшим. Анни приняла это близко к сердцу. Да и все мы, мы же были знакомы с ними.

– А когда это произошло?

– Я же говорю, прошлой осенью. Когда она бросила все. Вообще-то, тогда произошло много событий, это было не очень хорошее время для всех нас. Хальвор звонил, Йенсволь звонил. Приезжал Бьёрк и целыми днями выпрашивал встречи с Сёльви, а с Адой почти невозможно было находиться в одном доме!

Он помолчал, и вдруг Сейеру показалось, будто его собеседнику стало почему-то стыдно.

– Когда именно произошел тот несчастный случай, Эдди?

– Думаю, в ноябре. Не помню точной даты.

– Но это случилось до того, как она покинула команду, или после?

– Не помню.

– Постарайтесь вспомнить. Какого рода был несчастный случай?

– Он что-то засунул себе в рот задохнулся – не успели вытащить. Наверняка сидел и ел один на кухне.

– Почему вы никогда мне об этом не рассказывали?

Холланд с несчастным видом посмотрел на Сейера.

– Но вы же расследуете смерть Анни, – прошептал он.

– Несчастные случаи тоже важны.

Возникла долгая пауза. Высокий лоб Холланда потел, он непрерывно тер свои пальцы, как будто они потеряли чувствительность. Перед мысленным взором проносились нелепые картинки: Анни в красном комбинезоне и в шапочке выпускницы, Анни в свадебном платье. Анни с грудным ребенком на коленях. Фотографии, которых он никогда не сделает.

– Расскажите о том, как Анни отреагировала на это несчастье.

Холланд поднялся со стула – видно было, что он напряженно думает.

– Я не помню число, но помню день, потому что мы проспали. У меня был выходной. Анни поздно вышла к автобусу и потом рано вернулась из школы, потому что не совсем хорошо себя чувствовала. Я не решился рассказать ей сразу. Она ушла к себе и легла, чтобы немного поспать.

– Она была больна?

– Да нет, она никогда не болела. Видимо, просто что-то подцепила, но быстро оправилась. Она проснулась позже днем, я сидел в гостиной и боялся сказать ей. Наконец я вошел к ней в комнату и сел на край постели.

– Продолжайте.

– Ее будто парализовало,- задумчиво сказал он. – Парализовало от страха. Она только отвернулась и накрылась с головой одеялом. В последующие дни она почти не показывала своих чувств, как будто скорбела в тишине. Ада хотела, чтобы она зашла в тот дом с цветами, но Анни отказалась. На похороны она тоже не пошла.

– Вы с женой там были?

– Да, были. Ада беспокоилась, что Анни не хочет идти, но я постарался объяснить, что для ребенка это слишком большой стресс. Анни было всего четырнадцать.

– Угу, – пробормотал Сейер. – Но она, наверное, ходила на могилу потом?

– Да, ходила. Много раз. Но ни разу больше не заходила в тот дом.

– Ас родителями поговорила?

– Говорила. Она была с ними близко знакома. Особенно с матерью. Через некоторое время они отдалились друг от друга. Разумеется, очень трудно общаться как ни в чем не бывало после такой трагедии. Нужно найти в себе силы начать все заново. И невозможно остаться таким же, каким ты был. – Он говорил с самим собой, как будто рядом никого не было.- Только Сёльви осталась прежней. Меня удивляет, как можно остаться прежней после всего, что произошло. Но она как будто вся внутри себя. Ну что ж, мы же должны принимать наших детей такими, какие они есть, верно?

– А Анни? – осторожно спросил Сейер.

– Да, Анни, – пробормотал Холланд, очнувшись. – Анни никогда уже не была прежней. Я думаю, ей стало ясно, что мы все когда-нибудь умрем. Я помню, как это было со мной: я был маленьким, когда умерла моя мать, это было хуже всего. Не то, что она умерла и не вернется. Что я тоже умру. И мой отец, и все, кого я знаю.

Его глаза были устремлены в пустоту. Сейер слушал, наклонившись вперед, его локти покоились на письменном столе.

– Нам нужно обсудить кое-то еще, Эдди, – сказал он наконец. – Но прежде я должен сказать вам одну вещь.

– Не знаю, выдержу ли я, если узнаю что-то еще.

– Я не могу скрывать это от вас. Мне не позволит совесть.

– Что ж, говорите.

– Вы не помните, чтобы Анни когда-нибудь жаловалась на боль?

– Нет, никогда. Только один раз, когда купила кроссовки с амортизатором. У нее болели ноги.

– Я выражусь точнее: говорила ли она когда-нибудь о боли в низу живота?

Холланд неуверенно посмотрел на своего собеседника.

– Я никогда не слышал. Наверное, вам лучше спросить Аду.

– Я спрашиваю вас, потому что понял: именно вы были дочери ближе всех.

– Да. Но эти женские проблемы – я никогда не слышал о них.

– У нее была опухоль в матке, – тихо сказал он.

– Опухоль?

– Опухоль размером примерно с яйцо. Злокачественная. Распространившаяся на печень.

Теперь Холланд окончательно оцепенел.

– Это ошибка, – уверенно сказал он через какое-то время. – Анни была здорова как никто.

– У нее была злокачественная опухоль матки, – твердо повторил Сейер. – И через короткое время она бы заболела очень сильно. Шансы, что болезнь привела бы к смерти, были очень велики.

– Вы хотите сказать, что она все равно умерла бы? – В голосе Холланда появились агрессивные нотки.

– Так говорит судебная медицина.

– То есть я должен быть счастлив, что она избежала страданий? – Он выкрикнул это вне себя, и капля слюны попала на лоб Сейера. Холланд спрятал лицо в руках. – Простите, – полузадушено сказал он, – но я ничего не понимаю. Того, что случилось.

– Либо она сама не знала о своей болезни, либо терпела боль, но решила не посещать врача. В ее медицинской карте нет никаких записей об этом.

– Там наверняка вообще нет никаких записей, – тихо произнес Холланд.- У нее никогда не было проблем со здоровьем. Ее пару раз в год прививали, и все.

– У меня к вам большая просьба, – продолжал Сейер. – Я хочу, чтобы вы попросили Аду прийти сюда, в участок. Нам нужны ее отпечатки пальцев.

Холланд устало улыбнулся и откинулся на спинку стула. Он не выспался, и все поплыло у него перед глазами. Лицо комиссара легко мерцало, то же самое происходило с занавесками на окне, а может, это просто сквозняк шевелил их.

– Мы нашли два вида отпечатков пальцев на пряжке ремня Анни. Некоторые из отпечатков могут принадлежать вашей жене. Она рассказывала, что часто по утрам клала одежду на стул для Анни, так что могла оставить на пряжке отпечатки. Если это не ее отпечатки, они могут принадлежать преступнику. Он раздел ее. И должен был прикоснуться к пряжке.

Наконец Холланд понял.

– Попросите вашу жену прийти как можно скорее. Она может связаться со Скарре.

– Ваша экзема, – внезапно произнес Холланд и кивнул на руку инспектора. – Я слышал, что зола помогает.

– Зола?

– Посыпьте руку золой. Зола – это самое чистое вещество в мире. Она содержит соли и минералы.

Сейер не ответил. Мысли Холланда как будто сделали резкий разворот и исчезли вдалеке. Сейер не мешал ему размышлять. В комнате было так тихо, что, казалось, оба слышат дыхание Анни.

* * *

Хальвор пообедал за раздвижным столом на кухне свиной колбасой и вареной капустой. Поев, он прибрал за собой и укрыл пледом бабушку, дремавшую на диване. Потом вернулся в свою комнату, задернул занавеску и уселся перед монитором. Так он проводил теперь большую часть свободного времени. Он перебрал в уме большинство музыкальных произведений, которые, как он знал, любила Анни, и ввел в строку пароля их названия и имена исполнителей. Потом он попытал счастья с названиями фильмов – только для «галочки», поскольку это был не совсем стиль Анни – выбрать для пароля что-то подобное. Задача, казалось, не имеет решения. Не говоря уже о том, что она могла сменить пароль, как это делают военные, когда дело касается военных тайн. Они там, в министерстве обороны, используют пароли, которые автоматически меняются много раз в секунду. Он читал об этом в журнале. Пароль, который все время меняется, почти невозможно вскрыть. Он попытался вспомнить, когда Анни в последний раз открывала свою папку и блокировала ее заново. Это было много месяцев назад, незадолго до осени. У него возникло чувство безнадежности, когда он думал обо всех комбинациях, которые можно составить из всех букв и цифр на клавиатуре. Но ведь Анни наверняка не стала бы изобретать ничего бессмысленного. Она использовала что-то, что произвело на нее впечатление, или что-то, что она знала и любила. Он тоже знал кое-что из того, что она знала и любила, поэтому продолжал свои попытки. Время от времени бабушка кричала из комнаты, что хочет есть. Тогда варил ей кофе и намазывал маслом пару лепешек или вафлей, если они были. Для очистки совести он некоторое время смотрел вместе с ней телевизор, чтобы составить ей компанию. Но всей душой стремился в свою комнату и при первом удобном случае уединялся там. Он сидел до полуночи, потом ложился в постель и гасил свет. Он всегда лежал и слушал звуки, пока не засыпал. Часто ему вообще не удавалось заснуть, и тогда он пробирался в комнату бабушки и вытаскивал у нее из стакана «Stesolid». За все это время он ни разу не слышал шагов снаружи. Пытаясь заснуть, он думал об Анни. Синий был ее любимым цветом. Шоколад, который она любила больше всего, был «Dove» с изюмом. Он заносил некоторые слова в память и хранил их там, пока не понадобятся. Сдаваться нельзя. Когда он наконец найдет его, то поразится, насколько очевиден пароль, который она выбрала, и он скажет себе: я должен был об этом подумать!

Двор был полон темноты и тишины. Пустая будка около входа разевала беззубую пасть, но с дороги не было видно, что она пуста, и ворам полагалось думать, что там все еще есть собака. За будкой находился тайник со скромным содержимым: велосипед, старый черно-белый телевизор и куча старых газет. В самом дальнем углу, за надувным матрацем, стоял школьный рюкзак Анни.

* * *

Он добежал до Брюванна и обратно. Тринадцать километров. Старался не превышать болевой порог, по крайней мере на обратном пути. Элисе обычно наливала ему ледяной «Фаррис» и подносила, когда он выходил из душа. Часто на нем было только полотенце вокруг пояса. Теперь никто его не ждал, кроме собаки, которая подняла голову, когда он открыл дверь ванной и выпустил наружу облако пара. Он оделся в ванной и сам нашел бутылку, открыл ее об угол кухонного стола и поднес ко рту. Звонок в дверь раздался, когда он уже выпил половину. В дверь Сейера звонили часто, поэтому он не очень удивился, предупреждающе приложил палец ко рту, прося собаку помолчать и пошел открывать. Снаружи стоял Скарре.

– Я проходил мимо, – пояснил он.

Он изменился. Кудри острижены почти под машинку. У волос появился темный оттенок, что придавало ему более взрослый вид. А уши у него на самом деле были немного оттопырены.

– Отличный стиль, – оценил Сейер и кивнул. – Заходи.

Кольберг, как обычно, выпрыгнул из комнаты.

– Он выглядит как волк, напарник,- с уважением сказал Скарре.

– Он должен походить на льва. Этого хотел создатель породы леонбергеров. – Сейер вошел в гостиную. – Он был родом из Леонберга, это в Германии, хотел создать что-то вроде символа города.

– Льва? – Скарре внимательно посмотрел на большого зверя и широко улыбнулся: – Нет, при всем моем желании. – Он снял куртку и положил ее на скамью возле телефона. – Тебе удалось поговорить сегодня с Холландом наедине?

– Удалось. А чем занимался ты?

– Наносил визит бабушке Хальвора.

– Неужели?

– Она угощала меня кофе, и лепешками, и всей своей старостью. Слушай, – сказал он тихо. – Теперь я знаю, каково это – старость.

– И каково же это?

– Постепенное разложение. Медленный, почти незаметный процесс, результаты которого ты вдруг замечаешь в какой-то ужасный момент. – Скарре вздохнул, как старик, и озабоченно покачал головой. – Замедляется процесс деления клеток вот в чем дело. Все теряет и теряет инерцию, пока, они не прекращают обновляться вовсе, и все начинает съеживаться. Это фактически первая стадия процесса разложения, и она начинается примерно в двадцать пять лет.

– Жуткая история. Выходит, ты тоже уже один из нас. Вообще-то, выглядишь ты не очень, честно говоря.

– Кровь застаивается в жилах и закупоривает их. Все теряет вкус и запах. Аппетит пропадает. Нет ничего странного в том, что мы умираем, став старыми.

Эта фраза заставила Сейера усмехнуться. Потом он вспомнил о своей матери, лежащей в больнице, и желание смеяться пропало.

– Сколько ей лет?

– Восемьдесят три. Не самый цветущий возраст.- Он показал на свою коротко остриженную голову. – Было бы лучше, если бы мы умирали немного раньше, я думаю. Хотя бы до семидесяти, я думаю.

– Я думаю, те, кому сейчас семьдесят, с тобой не согласны, – коротко сказал Сейер. – Хочешь «Фаррис»?

– Да, спасибо. – Скарре провел ладонью по голове, как будто хотел проверить, не приснилась ли ему новая прическа. – У тебя очень много музыки, Конрад. – Он украдкой заглянул на полку с музыкальным центром и дисками. – Ты считал их?

– Около пятисот, – прокричал хозяин из кухни.

Скарре вскочил со стула, чтобы посмотреть названия. Как и большинство людей, он считал, что выбор музыки очень многое говорит о человеке.

– Лайла Далсет. Этта Джеймс. Билли Холидей. Эдит Пиаф. Боже мой, – он озадаченно смотрел на диски и изумленно улыбался.- Здесь же только женщины! – не выдержал он.

– Что, правда?- Сейер разливал «Фаррис».

– Только женщины, Конрад! Эарта Китт. Лилл Линдфорс. Моника Зеттерлунд – кто это?

– Одна из лучших. Но ты слишком молод, чтобы знать ее.

Скарре снова сел, отхлебнул «Фаррис» и вытер донышко стакана о штаны.

– Что сказал Холланд?

Сейер вытащил из-под газеты пачку табака. Оторвал кусочек бумаги и начал скручивать его.

– Анни знала, что Йенсволь сидел в тюрьме. Может быть, знала и за что.

– Продолжай!

– А один из детей, с которыми она сидела, погиб – несчастный случай.- Скарре неуклюже потянулся за своими сигаретами.- Это произошло в ноябре, примерно в то время, когда у Анни начались сложности. Она не хотела больше приходить в ту семью. Она не явилась с цветами выразить соболезнование, не пошла на похороны и после этого перестала сидеть с детьми. Холланд считает, что в этом нет ничего странного, ей же было всего четырнадцать, а в этом возрасте человек недостаточно взрослый, чтобы принять смерть.- Говоря все это, Сейер наблюдал за Скарре и видел, как на его лице появилась настороженность.- Потом она бросила гандбол, рассталась на какое-то время с Хальвором и закрылась от всех. Значит, все произошло именно в таком порядке: ребенок умер; Анни закрылась от окружающего мира.

Скарре закурил сигарету и принялся наблюдать за Сейером, который облизывал самокрутку.

– Смерть, очевидно, произошла в результате несчастного случая: ребенку было всего два года, и я прекрасно понимаю, как может потрясти подростка такое переживание. Она хорошо знала мальчика. И его родителей знала тоже. Но…- Сейер сделал первую затяжку.

– Значит, поэтому она так изменилась?

– Возможно. Кроме того, у нее был рак. Даже если она и не знала об этом, это могло повлиять на нее. Но вообще-то я надеялся найти что-нибудь другое. Что-то, что помогло бы нам.

– А как насчет Йенсволя?

– Мне, вообще говоря, очень трудно поверить, что человек может совершить убийство, чтобы никто не узнал о насилии, произошедшем одиннадцать лет назад. И за которое он, кроме того, уже отсидел. Разве что Йенсволь снова не смог устоять перед искушением, но получил отпор…

– Черт! – удивленно прервал его Скарре. – Ты куришь.

– Только одну, по вечерам. У тебя найдется сегодня время прокатиться на машине?

– Без проблем. Куда мы поедем?

– В церковь Люннебю.- Сейер сильно затянулся и долго не выпускал дым.

– Зачем?

– Не знаю. Мне нравится разъезжать просто так.

– Наверное, тебе просто лучше думается на свежем воздухе?

Сейер соскреб с матовой поверхности стола пятно воска.

– Я всегда считал, что окружение влияет на мысли. Что человек чувствует саму атмосферу места. Надо уметь прислушиваться к вещам. К тому, что они говорят.

– Любопытно, – заметил Скарре. – Ты не пробовал говорить об этом в суде?

– Прокурора не интересуют мои чувства. Но он без сомнения знает о них. Он считается с ними, но никогда этого не признает. Это наш молчаливый уговор. – Сейер, священнодействуя, выпустил дым и поднял глаза. – Что сообщила тебе бабушка Хальвора? Кроме вафель и наглядного примера старения?

– Она много рассказала мне об отце Хальвора. О том, как ужасно мил он был, когда был маленьким. И что на самом деле ему просто не повезло.

– Охотно верю. Иначе зачем бы ему бить собственных детей?

– Еще она говорит, что Хальвор просиживает у себя в комнате перед компьютером все вечера, а иногда и ночи.

– Что он там делает, как ты думаешь?

– Не имею ни малейшего понятия. Может быть, ведет дневник?

– Я бы прочел его с удовольствием.

– Ты привезешь его к нам еще раз?

– Разумеется.

Они допили воду и поднялись. На стене Скарре увидел фотографию, с которой очаровательно улыбалась Элисе.

– Жена? – спросил он осторожно.

– Последняя оставшаяся фотография.

– Она похожа на Грейс Келли, – сказал он с восхищением. – Как такому брюзге, как ты, удалось заполучить такую красотку?

Сейер так растерялся от безграничной наглости напарника, что потерял дар речи.

– Тогда я еще не был брюзгой, – тихо сказал он наконец.

* * *

Автомобиль медленно скользил по гравию, направляясь к церкви Люннебю. Сейчас она была ярко освещена и стояла в розовом свете, всем своим видом показывая, что имеет на то полное право, как будто стояла тут всегда. На самом деле она была построена всего сто пятьдесят лет назад-дуновение ветерка в листве вечности. Полицейские осторожно приоткрыли дверцы, вышли из машины и прислушались. Скарре огляделся, сделал несколько шагов в направлении капеллы и заметил ряд могил впереди. Десять белых камней, выстроенных в ряд.

– Что это?

Они остановились и начали читать.

– Военные захоронения,- тихо сказал Сейер. – Английские и канадские солдаты. Немцы расстреляли их внизу, в лесу, девятого апреля. Дети приносят сюда ветки ветреницы семнадцатого мая. Мне рассказывала об этом моя дочь, Ингрид.

– «Pilot Officer, Королевские военно-воздушные силы, A. F. Le Maistre of Canada. Двадцать шесть лет. God gave and God has taken». -Скарре поднял глаза. – Долгий путь пришлось им проделать для такого короткого подвига. Вот появляюсь я, из самой Канады, в своей новой форме, чтобы бороться на правой стороне. И вот уже нет правых. Только огонь и смерть.

Сейер удивленно взглянул на напарника и побрел вниз, к церкви. Анни похоронили на краю кладбища, внизу, у большого ячменного поля. Цветы уже начали вянуть. Мужчины молча смотрели на могилу и думали каждый о своем. Потом побродили кругом, читая надписи на других камнях. Наконец Сейер нашел то, что искал. Маленький камень, украшенный витиеватым шрифтом. Скарре нагнулся и прочел: – «Наш любимый Эскиль»?

Сейер кивнул:

– Эскиль Йонас. Родился четвертого августа девяносто второго года, умер седьмого ноября девяносто четвертого.

– Йонас? Торговец коврами?

– Сын торговца коврами. Подавился завтраком и задохнулся. После несчастного случая брак распался. Не так уж странно, это наверняка часто происходит. Но у Хеннинга есть старший сын, который живет с матерью.

– У него на стенах висели фотографии сыновей, – вспомнил Скарре и засунул руки в карманы. – Что это за скол наверху?

– Видимо, кто-то что-то отсюда украл. Здесь наверняка сидела птичка или ангел – их часто можно встретить на могилах маленьких детей.

– Странно, что они не восстановили его. Очень скромная могила. Выглядит запущенной. Я думал, только стариков забывают…

Они обернулись и окинули взглядом поля, окружавшие кладбище со всех сторон. Рядом благостно светились в синих сумерках окна дома священника.

– Мать уехала в Осло, ей трудно часто приезжать сюда.

– Зато Йонасу две минуты.

Скарре бросил взгляд в другую сторону, на холмы Фагерлунд и склон холма Коллен, застроенный домиками, в которых тоже светились окна.

– Из окна его гостиной видна церковь, – заметил Сейер. – Я помню, я видел ее, когда мы заходили к нему. Может быть, ему этого достаточно.

– У него уже наверняка появились щенки,- встрепенулся Скарре.

Сейер не ответил.

– Так на чем мы остановились?

– Я точно не знаю. Но после того как этот маленький мальчик умер, – Сейер снова взглянул на могилу и нахмурился,- Анни словно подменили. Почему она приняла это так близко к сердцу? Она была крепкой и сильной девочкой. Разве все здоровые, нормальные люди не преодолевают это? Разве мы не устроены так, что принимаем смерть и живем дальше, по крайней мере, через какое-то время?

Они подошли к машине. Сейер смахнул маленький листок клена, прилипший к лобовому стеклу.

– Я бы купил новую птичку, – сказал Скарре. – И надежно врезал бы ее в камень. Если бы это был мой ребенок.

Сейер завел старый «Пежо» и дал ему некоторое время пожужжать в тишине.

– Я бы сделал так же.

* * *

Хальвор продолжал сидеть перед экраном. Он не надеялся, что будет легко, но его жизнь никогда и не была легкой. Расшифровка могла занять месяцы, и это его не пугало. Он уже проверил все, что мог вспомнить: что она читала или слушала, названия книг, фильмов, песен, имена персонажей, слова и выражения, которые она употребляла. Часто он просто сидел и смотрел на экран. Он больше не отвлекался: не смотрел телевизор, не включал музыкальный центр. Он сидел один в тишине и погружался в прошлое. Поиски кодового слова стали для него оправданием жизни в прошлом, того, что он перестал смотреть вперед. Да у него и не осталось ничего, ради чего стоило бы смотреть вперед. Только одиночество.

Все, что у него было с Анни, было, конечно, слишком хорошо, чтобы длиться дольше, это он понимал. Ему часто становилось интересно, к чему все это приведет, где и когда закончится.

Бабушка ничего не говорила, но тоже наверняка про себя думала: что внуку хорошо бы заняться чем-нибудь полезным, например, вскопать маленький огород за домом, подмести двор и, может быть, прибраться в сарае. Так полагалось делать весной. Выбрасывать мусор после зимы. Цветочную грядку перед домом тоже надо бы прополоть – она пару раз выходила наружу и видела, как захирели тюльпаны под натиском одуванчиков и сорняков. Хальвор отрешенно кивал каждый раз, когда она заводила об этом речь, и продолжал заниматься своими делами. Что ж, подумала она, поднимаясь, должно быть это какие-то очень важные дела. После многочисленных попыток ей удалось наконец зашнуровать на себе одну кроссовку, и она прохромала наружу с клюкой под мышкой. Она нечасто бывала во дворе. Только иногда, в ясные дни, медленно доходила до магазина. Старуха крепко оперлась на палку и немного помедлила, склонив голову над запустением. Ей показалось, что оно охватило не только ее огород, но и все вокруг. Все дома и дворы показались ей какими-то облезлыми, серыми и запущенными. Может быть, у нее что-то с глазами? Или с головой? Или все вместе. Она проковыляла через двор и открыла дверь сарая. Внезапно поймала себя на мысли, что ей хочется заглянуть внутрь. Может быть, старая садовая мебель еще пригодится, в крайнем случае ее можно поставить перед домом. Это будет смотреться замечательно. Все соседи давным-давно выставили садовую мебель. Она нащупала выключатель и зажгла свет.

* * *

Астрид Йонас владела вязальным предприятием в западном районе Осло.

Она сидела перед вязальной машиной; из-под ее рук выходило что-то мягкое и пушистое, похожее на одеяльце для грудного ребенка. Он прошел по коридору и остановился за ее спиной; осторожно прокашлявшись, начал восхищаться работой, при этом на его лице застыло смущение.

– Я вяжу покрывало для детской коляски,- улыбнулась она. – Я иногда делаю такие вещи на заказ.

Он не сводил с нее удивленных глаз. Она явно была значительно старше бывшего мужа и при этом необычайно красива – эта красота на мгновение выбила у него почву из-под ног. Она была красива не той мягкой, сдержанной красотой, какой обладала Элисе,- ее красоту хотелось назвать яркой и одновременно темной. Он не мог оторвать глаз от ее рта. И неожиданно ощутил исходящий от нее запах, может быть потому, что она встала ему навстречу. От нее пахло ванилью.

– Конрад Сейер, – представился он. – Полиция.

– Я поняла. – Она улыбнулась ему. – Иногда меня удивляет, почему это видно издалека, даже если вы приходите в гражданском.

Он не покраснел, но подумал о том, что, возможно, его выдает походка или манера одеваться, приобретенная за годы в полиции; а, может быть, эта прекрасная вязальщица очень наблюдательна.

Она погасила лампу, при свете которой работала.

– Пойдемте в заднюю комнату. Там у меня маленький офис, там обедаю и все такое.

Она пошла впереди него по коридору. Ее походка была очень женственной.

– То, что случилось с Анни, так ужасно, я стараюсь не думать об этом. Мне стыдно, что я не пошла на похороны, но честно говоря, я просто испугалась. Я послала букет.

Она показала ему на свободный стул.

Он смотрел на нее, и постепенно им овладевало полузабытое чувство. Он оказался наедине с красивой женщиной – в комнате не было никого, за кого он мог бы спрятаться. Она улыбнулась ему, как будто та же мысль пришла и ей в голову. Но она не потеряла самообладания. Она-то привыкла к собственной красоте.

– Я хорошо знала Анни, – продолжала она. – Она часто бывала у нас, сидела с Эскилем. У нас был сын, – объяснила она, – он умер прошлой осенью. Его звали Эскиль.

– Я знаю.

– Вы наверняка говорили с Хеннингом. Мы, к сожалению, после этого потеряли с ней связь, она больше не приходила в гости. Бедняга, я так переживала за нее. Ей было всего четырнадцать.

Сейер кивнул; он перебирал пуговицы в кармане. Внезапно в маленьком офисе стало так жарко.

– У вас есть хоть какое-нибудь предположение о том, кто это сделал? – спросила она.

– Нет, – честно ответил он. – Пока мы только собираем информацию.

– Боюсь, я мало чем могу помочь. – Она опустила глаза. – Я хорошо знала ее, она была хорошей девочкой, более смышленой и доброй, чем обычно бывают девочки в ее возрасте. Не делала глупостей. Много тренировалась и прилежно занималась в школе. Она была красива. У нее был друг по имени Хальвор. Но они вроде бы расстались, так?

– Нет, – тихо ответил он.

Возникла пауза. Он сознательно затягивал ее.

– Что вы хотите узнать? – спросила она наконец.

Сейер не спешил с ответом и наблюдал за ней. Миловидна, стройна, темные глаза. Вся ее одежда была связана – выглядела как ходячая реклама своей мастерской. Красивый костюм, состоящий из маленькой юбки и приталенного пиджака, темно-красного цвета, с зелеными и горчичными вставками. Закрытые черные туфли. Не собранные в прическу гладкие волосы. Губная помада того же цвета, что и костюм. В ушах – бронзовые гвоздики, почти скрытые волосами. Немного моложе его самого, с первыми признаками мелких морщинок вокруг глаз и рта – и совершенно очевидно старше, чем мужчина, с которым она состояла в браке. Сын Эскиль родился, вероятно, на самом исходе ее молодости.

– Я просто хочу поговорить, – осторожно ответил он наконец. – У меня нет никаких конкретных намерений. Так она приходила к вам и сидела с Эскилем?

– Несколько в неделю, – тихо подтвердила она. – Больше никто не хотел сидеть с ним, с Эскилем было нелегко. Но об этом вы, вероятно, уже слышали.

– Ну да, – солгал он.

– Он был ужасно активным, почти на грани нормы. Гиперактивным, так это называется. Вы знаете, вверх-вниз, ни минуты покоя. – Она грустно и как-то беспомощно улыбнулась. – Нелегко об этом говорить, вы понимаете. Но я должна признать: мой сын был очень сложным ребенком. Анни справлялась с ним лучше, чем кто-либо еще.

Астрид помолчала.

– Она приходила очень часто. Мы довольно сильно уставали, Хеннинг и я, и это было словно благословение, когда она появлялась в дверях, улыбалась и предлагала посидеть с ним. Он садился в свой игрушечный автомобиль, и мы обычно давали им с собой деньги, чтобы они могли поехать в центр и купить себе что-нибудь. Сладости, мороженое и тому подобное. Это занимало обычно час или два, я думаю, ей нравилось с ним возиться. Иногда они уезжали на автобусе в город и отсутствовали весь день. Ездили на маленьком поезде по торфяникам. У меня бывали ночные дежурства в больнице, так что я часто засыпала днем, и это было очень кстати. Правда, у нас есть еще один сын, Магне. Но он тогда был уже слишком взрослым, чтобы возиться с коляской. Ему не хотелось сидеть с малышом. Так что он сбегал, как часто делают мальчики. Она снова улыбнулась и переменила положение на стуле. Каждый раз, когда она двигалась, он чувствовал слабый запах ванили, распространявшийся по комнате. Она все время смотрела на дверь, но никто не приходил. Разговор о сыне явно был ей неприятен. Ее взгляд останавливался на чем угодно, кроме лица Сейера, он летал как птица, запертая в слишком маленькой комнате: вверх – к полкам с пряжей, вниз-к столу, пытался даже вылететь наружу.

– В каком возрасте умер Эскиль? – спросил Сейер.

– Двадцать семь месяцев, – прошептала она, ее голова дернулась.

– Это произошло, когда Анни сидела с ним?

Она взглянула вверх.

– Нет, слава богу. Я часто говорю «к счастью», это было бы слишком ужасно. Для бедняжки Анни это и так стало потрясением, а тогда бы ей пришлось нести за это ответственность.

Новая пауза. Он старался дышать как можно тише и сделал еще одну попытку:

– Но – какого рода несчастный случай это был?

– Я думала, вы говорили с Хеннингом? – спросила она удивленно.

– Да, говорил, – солгал он. – Но мы не входили в подробности.

– Он подавился едой, – тихо сказала она. – Я лежала наверху, на втором этаже. Хеннинг был в ванной, брился электробритвой и ничего не слышал. Эскиль перестал кричать, когда еда застряла у него в горле. Он был пристегнут к креслу ремнями, – вспомнила она, – какими обычно пристегивают детей в этом возрасте; это делается для того, чтобы ребенок не упал. Он сидел и ел свой завтрак.

– Я видел такие стулья, у меня есть дети и внуки, – быстро сказал он.

Она сглотнула и продолжала:

– Хеннинг нашел его висящим на кресле, уже посиневшего. «Скорая помощь» приехала через двадцать минут – и никакой надежды уже не было.

– Они ехали из Центральной больницы?

– Да.

– Значит, это произошло утром?

– Рано утром,- прошептала она. – Седьмого ноября.

– Вы все это время спали, так?

Она внезапно посмотрела прямо ему в глаза.

– Я думала, мы будем говорить об Анни?

– Будет здорово, если вы что-нибудь о ней скажете, – быстро ответил он.

Но она больше не смотрела на него. Она внезапно выпрямилась в кресле и сложила руки на груди.

– Я могу исходить из того, что вы говорили со всеми, кто живет в Кристале?

– Верно.

– Значит, вы обо всем уже знаете?

– Верно. Но что занимает меня больше всего – это реакция Анни на несчастье, – честно сказал он. – То, что это так сильно на нее повлияло.

– Но это ведь не так уж и странно? – казалось, ее голос изменился. – Когда двухлетний ребенок умирает таким образом… Они были так сильно привязаны друг к другу, и Анни гордилась тем, что именно она могла с ним справиться.

– Может быть, это и не странно. Просто я пытаюсь выяснить, кем она была. Какой она была.

– Ну, я вам уже все об этом рассказала. Мне нечего скрывать, но об этом не так легко говорить. – Она снова посмотрела на него, округлив глаза. – Но вы же ищете сексуального маньяка? – Я не знаю…

– Нет? А я сразу об этом подумала. Как только прочитала, что ее нашли без одежды. – Теперь настала ее очередь покраснеть и опустить глаза. – Но если это был не маньяк… Что же в таком случае могло произойти?

– Вопрос именно в этом. Мы не понимаем. Насколько мы знаем, у нее не было врагов. И я все время спрашиваю себя: если мотив не сексуальный, то каким же он может быть?

– Ну, у таких людей особая логика. Я имею в виду, у больных людей. Они думают не так, как остальные.

– Мы не знаем о том, болен ли убийца. Мы просто не видим никаких мотивов на данный момент. Как долго вы состояли в браке с Хеннингом Йонасом?

Она снова вздохнула.

– Пятнадцать лет. Я была беременна Магне, когда мы поженились. Хеннинг, он немного младше меня, – быстро добавила она, как будто хотела подтвердить то, о чем, она знала, он догадывался. – Эскиль стал на самом деле результатом очень долгих дискуссий, но в конце концов мы пришли к единому мнению.

– Своего рода дополнительное соглашение?

– Да.

Она внимательно посмотрела на потолок, как будто там висело что-то интересное.

– Значит, старшему скоро семнадцать?

Она кивнула.

– Он видится со своим отцом?

Она удивленно вскинула глаза на Сейера:

– Разумеется! Он часто ездит в Люннебю и навещает старых друзей. Но для меня это не просто. После всего, что произошло.

Он кивнул.

– Вы часто бываете на могиле Эскиля?

– Нет,- призналась она.- Хеннинг хозяйничает там и содержит ее в порядке. Для меня это сложновато.

Он вспомнил про заброшенную могилу и ничего не ответил. Дверь внезапно открылась, и в магазин вошел молодой человек. Фру Йонас выглянула наружу.

– Магне! Я здесь!

Сейер повернулся и поглядел на ее сына. Он был очень похож на отца, разве что волос у него было в избытке, да и мышц побольше. Он выжидающе кивнул и остановился в дверях, не испытывая, видимо, особой охоты разговаривать. Выражение его лица было нахальным и одновременно отсутствующим; оно хорошо сочеталось с черными волосами и мускулистыми предплечьями.

– Мне нужно идти, фру Йонас, – сказал Сейер и поднялся. – Простите меня, если мне придется приехать еще раз, но может случиться, что этого и не произойдет.

Он кивнул обоим, прошел мимо сына и вышел в открытую дверь. Фру Йонас долго смотрела ему вслед, затем жалобно взглянула на сына.

– Он расследует убийство Анни, – прошептала она. – Но со мной говорил только об Эскиле.

Выйдя из магазина, Сейер ненадолго остановился. Возле входной двери был припаркован мотоцикл, скорее всего, принадлежащий Магне Йонасу. Большой «Кавасаки». Рядом с ним, опершись на сиденье, стояла молодая женщина. Она не видела Сейера – была слишком занята своими ногтями. Возможно, один из них отломился, и теперь она пыталась оценить масштабы несчастья, соскребывая лак другим ногтем. На ней была короткая красная кожаная куртка с массой заклепок; облако светлых волос напомнило ему «дождик», висевший на рождественской елке в его далеком детстве. Внезапно она подняла глаза. Сейер улыбнулся и застегнул куртку.

– Добрый день, Сёльви, – сказал он и перешел улицу.

* * *

Он медленно ехал по направлению к шоссе и пытался расставить мысли по местам. Эскиль Йонас. Трудный ребенок, с которым любила сидеть Анни. Он внезапно умер, пристегнутый к креслу, и никто не мог ему помочь. Он вспомнил свое собственное детство и вздрогнул, подъезжая к повороту на Люннебю и к дому Хальвора.

Хальвор Мунтц стоял на кухне и промывал только что сваренные спагетти холодной водой. Он постоянно забывал поесть. Дошло до того, что у него закружилась голова и он чуть не упал в обморок, а от снотворного, которое он принял прошлой ночью, голова его была тяжелой. Вода шумела, поэтому он не услышал, как возле дома остановился автомобиль. Но через некоторое время бабушка хлопнула дверью. Она что-то пробормотала про себя и проплелась по коридору в кроссовках «Найк» с черными полосками. Это выглядело смешно. На скамейке стояли банка с натертым сыром и бутылка кетчупа. Он сразу же вспомнил, что забыл посолить спагетти. Бабушка вздыхала в комнате.

– Посмотри, что я нашла в сарае, Хальвор!

Раздался удар – что-то упало в коридоре. Он выглянул.

– Старый школьный рюкзак,- сказала она.- С учебниками. Забавно видеть старые учебники, я не знала, что ты сохранил их.

Хальвор сделал два шага и остановился как вкопанный. На застежке рюкзака висела открывалка для газировки с рекламой колы.

– Это рюкзак Анни, – прошептал он.

Авторучка протекла синим сквозь кожу и оставила маленькие пятна на дне кармана.

– Она его здесь забыла?

– Да, – быстро ответил он. – Я пока возьму его к себе, потом отвезу Эдди.

Бабушка посмотрела на внука, и на ее морщинистом лице проступил страх. Внезапно в полутемном коридоре возникла знакомая фигура. Хальвор почувствовал, как сердце падает в пятки, он остолбенел и стоял, как вмерзший в пол, с рюкзаком, раскачивающимся на одной лямке.

– Хальвор, – сказал Сейер. – Тебе придется поехать со мной.

Хальвор покачнулся, и ему пришлось сделать шаг в сторону, чтобы не упасть.

Потолок как будто начал опускаться, казалось, вот-вот он раздавит его, прижав к полу.

– Тогда вы можете отдать рюкзак Анни по дороге, – нервно сказала бабушка, которая все крутила и крутила на пальце слишком большое обручальное кольцо. Хальвор не ответил. Комната вокруг пошла кругом, на лбу у него выступил пот, а он все стоял и дрожал с рюкзаком в руке. Он был совсем не тяжелый – Анни почти все из него вынула. Внутри лежали биография Сингрид Унсет «Сердца человеческие», «Венец» и одна рабочая тетрадь. И ее кошелек, с его собственной фотографией, сделанной прошлым летом, когда он был загорелый и красивый. Не такой, как сейчас-с потным лбом и мертвенно-бледный от ужаса. Его застигли врасплох.

* * *

Хальвор сидел в кабинете Сейера. Он поднял ногу и посмотрел на свой ботинок, обтрепанные шнурки и подошву, готовую оторваться.

– Школьный рюкзак Анни найден в твоем сарае, и это напрямую связывает тебя с убийством. Ты понимаешь меня? – спросил его Сейер.

– Да. Но вы совершаете ошибку.

– Как друг Анни ты, конечно же, был под подозрением. К сожалению, мы не могли наблюдать за тобой. Но твоя бабушка сделала работу за нас. Этого ты, конечно, не мог предвидеть, Хальвор, она же так плохо ходит. И вдруг захотела прибраться в сарае. Кто бы мог подумать?

– Я не представляю себе, откуда он появился! Она нашла его в сарае, это все, что я знаю.

– За надувным матрасом?

На щеках Хальвора проступили грязные разводы, он был бледнее, чем когда-либо. Натянутый угол его рта время от времени начинал дрожать.

– Кто-то пытается подставить меня.

– Что ты имеешь в виду?

– Что кто-то его туда подложил. Я слышал, как кто-то крался под окнами вечером.

Сейер грустно улыбнулся.

– Вы можете улыбаться сколько хотите, – продолжал Хальвор. – Но я говорю правду. Кто-то положил его туда, кто-то, кто хочет, чтобы обвинили меня. Кто знает, что мы были вместе. И этот кто-то – ее знакомый, верно? – Он упрямо взглянул на комиссара.

– Я всегда считал, что убийца был знаком с Анни, – сказал Сейер. – Я думаю, он знал ее хорошо. Может быть, так же хорошо, как ты, например?

– Это был не я! Послушайте! Это был не я! – Он вытер пот со лба и постарался успокоиться.

– Есть кто-то, с кем мы забыли поговорить, как ты считаешь?

– Я не знаю.

– Новый возлюбленный, например?

– Ничего такого не было.

– Почему ты так уверен?

– Она бы сказала.

– Ты думаешь, девочки так и бегут к бывшим парням признаваться, что их чувства внезапно изменились? Как много девочек у тебя было, Хальвор?

– Она бы сказала. Вы не знали Анни.

– Не знал. И я понимаю, что она была другой. Но она же имела что-то общее с другими девочками? В чем-то она была как все, Хальвор?

– Я не знаю других девочек. Он скорчился на стуле. Засунул палец между резиновой подошвой и краем ботинка.

– Проверьте отпечатки на рюкзаке.

– Конечно проверим. Но их несложно удалить. Я почти уверен, что мы не найдем ни одного, за исключением твоих и твоей бабушки.

– Я не трогал его. До сегодняшнего дня.

– Увидим. Найденный рюкзак дает нам, кроме того, повод осмотреть и твой мотоцикл, и твою одежду, и твой шлем. И дом, где ты живешь. Ты хотел бы мне что-нибудь сказать, прежде чем мы продолжим?

– Нет.

Щель в ботинке увеличилась. Он убрал руку.

– Мне придется остаться здесь на ночь?

– Боюсь, что так. Какое-то время тебе придется провести здесь.

– Как долго?

– Пока не знаю. – Сейер взглянул на мальчика и сменил тему.

– Что ты делаешь за своим компьютером, Хальвор? Ты часами сидишь перед экраном каждый день – после того, как приходишь с работы; сидишь почти до полуночи. Ты можешь мне ответить?

Хальвор поднял глаза.

– Вы пытаетесь поймать меня на крючок?

– Так или иначе. Мы держим на крючке массу людей. Ты ведешь дневник?

– Я просто играю. В шахматы, например.

– С самим собой?

– С девой Марией, – сухо ответил он.

Сейер моргнул.

– Я советую тебе сказать все, что ты знаешь. Ты коснулся какой-то тайны, Хальвор, я в этом уверен. В этом замешаны двое? Ты кого-то прикрываешь?

– Я касаюсь венского стула, и у меня потеет спина, – угрюмо ответил парень.

– Если мы выдвинем против тебя обвинение, то получим разрешение на конфискацию твоего компьютера.

– Пожалуйста, – дерзко ответил Хальвор. – Но вы не сможете его включить.

– Не сможем включить? Почему?

Хальвор снова потеребил ботинок.

– Потому что ты его запаролил?

У него пересохло во рту, но он не хотел просить воды. Дома в холодильнике осталось пиво «Вёртер»; он вдруг вспомнил о нем.

– Значит, там содержится нечто важное, раз ты позаботился о том, чтобы никто это не нашел?

– Ничего важного. Я просто пишу всякие глупости, когда мне скучно.

Сейер поднялся; его стул беззвучно отъехал назад по полу, покрытому линолеумом.

– Кажется, ты хочешь пить. Я принесу колы.

Сейер вышел, и Хальвор остался один. В ботинке образовалась ужасная дыра, из нее выглядывал грязный носок. Он услышал сирену с улицы. Кроме того, в большом здании слышалось металлическое жужжание, вроде того, которое издает кинопроектор перед началом фильма. Возник Сейер с двумя бутылками и открывалкой.

– Я открою окно ненадолго, хорошо?

Хальвор кивнул.

– Это сделал не я.

Сейер нашел пластиковый стаканчик и налил в него колы. Она вспенилась. – У меня не было мотива.

– Так, навскидку, я тоже его не вижу. – Сейер вздохнул и отпил. – Но это не значит, что у тебя его не было. Иногда чувства переполняют нас. С тобой так было когда-нибудь? Хальвор промолчал.

– Ты знаешь Раймонда с Кольвейен?

– Монголоида? Я иногда встречаю его на улице.

– Ты когда-нибудь был у него дома?

– Я проезжал мимо. У него кролики.

– Разговаривал с ним?

– Никогда.

– Ты знаешь, что Кнут Йенсволь, который тренировал Анни, отсидел за изнасилование?

– Анни говорила.

– Знал ли об этом еще кто-нибудь?

– Не имею понятия.

– Ты знал мальчика, за которым она присматривала? Эскиля Йонаса?

Хальвор удивленно вскинул голову.

– Да! Он умер.

– Расскажи мне о нем.

– Зачем? – спросил он удивленно.

– Просто расскажи.

– Ну, он был… веселым и странным.

– Веселым и странным?

– Полным энергии.

– Трудным?

– Может быть, сложным. Не мог сидеть смирно. Наверняка ему давали лекарства. Его нужно было постоянно привязывать, к стулу, к коляске. Я тоже несколько раз сидел с ним. Никто, кроме Анни, не хотел с ним сидеть. Но вы знаете, Анни… – Он опустошил стакан и вытер рот.

– Ты знал его родителей?

– Я знаю, кто они такие.

– Старшего сына?

– Магне? Только внешне.

– Он когда-нибудь интересовался Анни?

– Как все. Бросал на нее долгие взгляды, когда проходил мимо.

– Как ты к этому относился, Хальвор? К тому, что парни бросали долгие взгляды на твою девушку?

– Во-первых, я к этому привык. Во-вторых, Анни была совершенно непробиваемая.

– И все же она осталась с кем-то наедине.

– Понимаю. – Хальвор устал. Он закрыл глаза. Шрам в углу его рта блестел в свете лампы, как серебряная нить. – В Анни было многое, чего я никогда не понимал. Иногда она злилась без причины или раздражалась, а если я расспрашивал ее, то становилось только хуже.- Он перевел дыхание.

– Значит, у тебя было такое чувство, будто она что-то знала? Что-то ее мучило?

– Не знаю. Я много рассказывал Анни о себе. Вообще все. Хотел, чтобы она поняла: мне можно довериться.

– Но, вероятно, твои секреты были недостаточно важными? Ее тайны были страшнее?

Ничто не могло быть страшнее. Ничто на свете.

– Хальвор?

– Что-то, – тихо произнес он и снова открыл глаза, – висело на Анни замком.

* * *

Что-то висело на Анни замком.

Предложение было сформулировано так странно, что Сейер поверил ему. Или хотел поверить? И все же. Рюкзак в сарае. Острое чувство, что Хальвор что-то скрывает. Сейер взглянул на стену перед собой и сложил в мыслях несколько фраз. Она любила сидеть с чужими детьми. Тот, с кем ей больше всего нравилось сидеть, был очень тяжелым ребенком, к тому же он умер. Она не могла иметь собственных детей, и ей вообще оставалось жить недолго. Она не хотела больше ни с кем соревноваться, просто бегала одна по улицам. У нее был друг, на которого она временами срывалась, она расставалась с ним и снова сходилась. Как будто сама не знала, чего она хочет. Все эти факты не хотели складываться в единую картину.

Он засунул руки в карманы и прошелся по парковке. Нашел свой автомобиль и, осторожно выехав на дорогу, отправился в соседний район-тот, по которому Хальвор топал в своих детских башмаках или, скорее, босиком. Офис начальника местной полиции находился тогда в помещении старой дачи, сейчас переехал в новый торговый центр, зажатый между магазином «Рими» и Отделом распределения налогов. Сейер немного подождал в приемной, глубоко погруженный в свои мысли, пока в комнату не вошел начальник полиции – коротышка, лет под пятьдесят, с плохо скрываемым любопытством в сине-зеленых глазах. Бледная рука с веснушками пожала его руку. Начальник полиции очень старался быть любезным. Инспектор из городского муниципалитета – не обычный посетитель. Работая здесь, полицейские чувствовали себя на отшибе, словно никому не было до них дела.

– Спасибо, что уделили мне время,- сказал Сейер, следуя за ним по коридору.

– Вы упомянули убийство. Анни Холланд?

Сейер кивнул.

– Я следил за расследованием по газетам. Вероятно, вы подозреваете кого-то, кого я знаю? Я правильно понимаю? – Он показал гостю на свободный стул.

– Ну, да, в каком-то смысле. На самом деле этот человек сейчас в предварительном заключении. Он еще мальчик, но улики не оставили нам выбора.

– И чего вы хотите от нас?

– Я не верю, что он это сделал. – Сейер слегка улыбнулся собственным словам.

Начальник местной полиции, скрестив розовые руки на груди, ждал продолжения.

– В декабре девяносто второго года в вашем районе произошло самоубийство. После этого двое мальчиков были отосланы в Детский дом Бьеркели, а их мать оказалась в психиатрическом отделении Центральной больницы. Я ищу информацию о личности Хальвора Мунтца, родившегося в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году, сыне Торкеля и Лили Мунтц.

Ленсман сразу же вспомнил эти имена, и на его лице появилось озабоченное выражение.

– Вы имели отношение к этому делу, не так ли? – задал вопрос Сейер.

– Да, к сожалению, имел. Хальвор позвонил мне домой. Это произошло ночью. Я помню число, потому что моя дочь играла Лючию в школе. Я не хотел ехать один и взял с собой нового служащего; когда речь шла об этой семейке, можно было ожидать чего угодно. Мы нашли мать на диване в гостиной – она спряталась под одеялом, – и двух мальчиков на втором этаже. Хальвор молчал, его младший брат тоже. Везде кровь. Мы убедились, что они живы. Потом начали искать. Отец лежал в дровяном сарае, в старом спальном мешке. Полголовы было снесено выстрелом.

Он помолчал; Сейеру казалось, что он тоже видел все, о чем услышал: картины сменяли одна другую.

– Было непросто их разговорить. Мальчишки вцепились друг в друга и упорно молчали. Но в конце концов Хальвор рассказал, что отец выпивал с утра и к вечеру обезумел. Он бредил и разнес почти весь первый этаж. Мальчики провели большую часть дня на улице, но ближе к ночи им пришлось вернуться домой, потому что сильно похолодало. Хальвор проснулся от того, что отец наклонился над его кроватью с ножом в руке. Он ударил Хальвора ножом, потом как будто пришел в себя, выбежал из комнаты, и Хальвор слышал, как дверь хлопнула снова. Потом они слышали, как он сражался с дверью сарая. У них был такой старый дровяной сарай. Прошло какое-то время, потом раздался выстрел. Хальвор не осмелился посмотреть, что произошло, он прокрался вниз, в гостиную, и позвонил мне. Сказал, что боится, не случилось ли что-то с отцом. Опека годами гонялась за мальчиками, но Хальвор постоянно упирался. Теперь он не протестовал.

– Как он это пережил?

Ленсман поднялся и прошелся по комнате. Он выглядел подавленным и встревоженным.

– Трудно сказать, что он чувствовал. Хальвор – замкнутый паренек. Но, честно говоря, не было похоже, что он в отчаянии. В нем даже появилась своего рода целеустремленность, может быть, потому что впереди он увидел новую жизнь. Смерть отца стала поворотным пунктом. Она принесла облегчение. Дети постоянно жили в страхе и нуждались в самом необходимом.

Он еще немного помолчал, стоя спиной к Сейеру. Ведь, в конце концов, инспектор приехал к нему, и ленсман ждал от него новых вопросов. Но Сейер молчал. Наконец начальник полиции повернулся к нему.

– Задумываться мы начали только потом. – Он вернулся на свое место. – Отец лежал в спальном мешке. Снял с себя куртку и сапоги, даже свитер скатал и положил себе под голову. Было очень похоже, что на самом деле он лег спать. Не… – он задержал дыхание, – не умирать. Так что потом нам пришло в голову, что, возможно, кто-то помог ему перебраться на тот свет.

Сейер закрыл глаза. Он сильно потер бровь и почувствовал, как отшелушился кусочек кожи.

– Вы имеете в виду Хальвора?

– Да, – с трудом выдавил из себя ленсман.- Я имею в виду Хальвора. Хальвор мог пойти за ним в сарай, увидеть, что отец спит, засунуть ружье в спальный мешок, вложить его ему в руки и спустить курок.

От этой картины кровь застыла у Сейера в жилах.

– Что вы сделали?

– Ничего. – Ленсман развел руками в беспомощном жесте.- Мы не сделали абсолютно ничего. Мы ведь не нашли ничего более конкретного. Кроме того факта, что Торкель был мертвецки пьян и устроился поудобнее, сняв сапоги и сделав из свитера подушку. Траектория пули была типичной для самоубийцы. Контактный выстрел, пуля вошла через подбородок, вышла через верхушку черепа. Шестнадцатый калибр. Никаких посторонних отпечатков на прикладе и стволе ружья. Никаких подозрительных следов у сарая. У нас, в отличие от вас, был выбор. Но вы, возможно, назвали бы это иначе. Служебное упущение или грубая ошибка?

– Я мог бы придумать куда более страшные определения. – Сейер внезапно улыбнулся. – Если бы хотел. Но вы говорили с ним?

– Мы говорили с ним во время разбирательства. Но мы не нашли к нему подхода. Брату было не больше шести, он не умел определять время по часам и не мог подтвердить или оспорить время. Мать наглоталась валиума, а никто из соседей выстрела не слышал. Они жили на отшибе, в уродливом доме, в котором раньше был бакалейный магазин. Серый каменный дом с высокой лестницей и единственным большим окном сбоку от двери. – Он зачем-то провел рукой под носом. – Но кое-что, к счастью, говорило в пользу Хальвора.

– Что же именно?

– Если бы стрелял Хальвор, ему пришлось бы лечь на живот сбоку от отца, с ружьем вдоль груди и дулом, плотно прижатым к его подбородку. Таков был угол выстрела. Мог ли пятнадцатилетний подросток с ямочкой на подбородке задумать такое дело?

– Не исключено. Тот, кто живет в одном доме с психопатом год или два, наверняка научится всяким хитростям. Хальвор умен.

– Он был парнем убитой девушкой или вроде того?

– Что-то вроде, – сказал Сейер. – Я не в восторге от ваших предположений, но мне придется принять их во внимание.

– Значит, вам придется их обнародовать?

– Если вы дадите мне копию дела, будет здорово. Но сейчас, по прошествии такого долгого времени, наверняка невозможно ничего доказать. Я уверен, что вы можете чувствовать себя спокойно. Я сам служил в городе, я знаю, каково это. Привязываешься к людям…

Ленсман печально посмотрел в окно.

– Я, вероятно, повредил Хальвору, рассказав вам об этом. Он заслуживает лучшей доли. Он самый заботливый мальчик, которого я когда-либо встречал. Ухаживал за матерью и братом все эти годы, и я слышал, что сейчас он живет у старой фру Мунтц и ухаживает за ней.

– Так и есть.

– Он, наконец, нашел себе девушку. И вот такой конец… Как у него настроение, держится?

– Да, вполне. Может быть, он никогда ничего не ждал от жизни, кроме повторяющихся катастроф.

– Если он и убил отца, – сказал ленсман и посмотрел Сейеру прямо в глаза, – он сделал это в порядке самозащиты. Он спас остальных членов семьи. Либо он, либо они. Мне трудно поверить, что он мог убить по другим причинам. К тому же не совсем справедливо использовать это против него. Этот эпизод, который мы, кстати, так никогда и не объяснили. Я решил для себя эту проблему, оправдав его. Сквозь сомнения он придет к добру. – Он провел рукой по губам. – Бедная Лили сама не знала, что делала, когда сказала «да» Торкелю Мунтцу. Мой отец был здесь ленсманом до меня, и проблемы с Торкелем были всегда. Он был нарушителем спокойствия, но стильным парнем. А Лили была красавица. Каждый сам по себе, они, возможно, добились бы чего-нибудь. Но бывают простые комбинации, которые не работают, не так ли?

Сейер кивнул.

– У нас сегодня собрание отделения, на котором мы должны предъявить обвинение. И я боюсь…

– Да?

– Я боюсь, что я не смогу уговорить команду отпустить его. Теперь не смогу.

* * *

Хольтеман пролистал доклад и сурово посмотрел на подчиненных, как будто хотел приблизить результат силой взгляда. Шеф отделения был человеком, в котором нельзя было заподозрить и десятой доли его смекалки; встретив его в очереди в кассу в магазине «Рими», никто бы не предположил, какую должность он занимает. Он был сухой и седой, как увядшая трава, с лысиной и туманным взглядом сквозь бифокальные стекла.

– А как насчет чудака наверху, на Кольвейен? – начал он. – Насколько основательно вы проверили его?

– Раймонда Локе?

– Куртка на трупе принадлежала ему. И Карлсен говорит, что ходят слухи…

– Слухов много, – коротко ответил Сейер. – Каким вы верите?

– Например, тем, что он ездит вокруг и пускает слюни по девочкам. Ходят слухи и о его отце. Что у него ничего не болит, он просто лежит целыми днями и читает порножурналы, заставляя беднягу делать всю работу. Может быть, Раймонд перечитал детективов и вдохновился.

– Я уверен в том, что речь идет о человеке из ближайшего окружения Анни,- ответил Сейер.- И я уверен в том, что он пытается перехитрить нас.

– Ты веришь Хальвору?

Сейер кивнул.

– Кроме того, у нас есть еще мистическая фигура, возникшая во дворе Раймонда, после чего он внезапно стал клясться, что автомобиль был красный.

– Похоже на анекдот. Может, это был просто турист. Раймонд же дурак. Ты ему веришь?

Сейер прикусил губу.

– Именно поэтому. Я не верю, что он достаточно умен, чтобы придумать что-то подобное. Я верю в то, что к нему действительно кто-то приходил поговорить.

– Тот же человек, который подкрадывался к окну Хальвора? И подложил рюкзак в сарай?

– Предположим.

– Такая доверчивость на тебя не похожа, Конрад. Неужели ты позволил охмурить себя дураку и подростку?

Сейер чувствовал себя ужасно неудобно. Он не любил выговоров. Может быть, спросил он себя, он действительно поддался соблазну и позволил интуиции и доверчивости затмить факты? Хальвор был убитой девушке ближе всего. Он был ее парнем.

– Рассказал ли Хальвор что-нибудь конкретное? – продолжал Хольтеман. Он уселся за письменный стол, что позволяло ему глядеть на Сейера сверху вниз.

– Он слышал, как заводился автомобиль. Возможно, старый автомобиль, возможно, с одним цилиндром, вышедшим из строя. Звук шел снизу, с основной дороги.

– Там место разворота. Многие останавливаются.

– Давайте выпустим его. Он ни в чем не замешан.

– Из того, что ты рассказал, следует, что он, возможно, в любом случае является убийцей. Парень, убивший собственного отца недрогнувшей рукой. Я думаю, это слишком, Конрад.

– Но он любил Анни, действительно любил, по-своему, странной любовью. Иначе она бы ему не разрешила…

– Он вполне мог потерять терпение, а потом и голову. А то, что он снес голову своему отцу, доказывает, что молодой человек довольно взрывоопасен.

– Если он действительно убил отца, чего мы не знаем точно, это произошло только потому, что у него не было выбора. Его семья постепенно шла ко дну, он долгие годы терпел жестокое обращение и наблюдал нарастающее безумие. Вдобавок ко всему он еще и получил ножом в висок. Я уверен, что его оправдали бы.

– Вполне возможно. Но суть в том, что он потенциально способен убивать. Не все на это способны. Что думаешь ты, Скарре?

Скарре, который грыз ручку, покачал головой.

– Я представляю себе преступника более взрослым, – сказал он.

– Почему?

– Она была в исключительно хорошей форме. Анни весила шестьдесят пять килограммов, большая часть из которых была мышцами. Хальвор весит только шестьдесят три – значит, их сила была примерно одинакова. Если бы именно Хальвор утопил ее, то она бы оказала ему такое сопротивление, что это привело бы к многочисленным внешним повреждениям, например, царапинам. Но все указывает на то, что преступник значительно превосходил ее силой и был, видимо, гораздо тяжелее. Анни же скорее сама превосходила Хальвора по силе. Возможно, в конце концов, он бы с ней справился, но я уверен, что это стоило бы ему очень многого. Сейер молча кивнул.

– О'кей. Это правдоподобно. Но в таком случае мы практически возвращаемся к началу. Мы не нашли никого другого в окружении Анни с возможным мотивом?

– У Хальвора тоже нет никакого видимого мотива.

– У него нашли рюкзак, к тому же он испытывал к ней сильные чувства. Если бы я его выпустил, мне пришлось бы взять на себя ответственность, которую я не готов принять на себя, Конрад. А что Аксель Бьёрк? Ожесточенный, спившийся, с опасным характером? Там вы ничего не нашли?

– У нас нет данных о том, что Бьёрк был в Люннебю в тот день.

– Конечно нет. Судя по докладу, вы больше занимались двухлетним ребенком?

Он улыбнулся, но отнюдь не снисходительно.

– Не самим мальчиком. Реакцией Анни на его смерть. Мы попытались выяснить, как началось изменение ее личности. Возможно, это имело какое-то отношение к мальчику, или к тому, что она была больна. Вообще-то я надеялся найти кое-что другое.

– Что, например?

– Не знаю точно. Самое сложное-то, что мы не знаем, какого человека ищем.

– Возможно, палача. Он держал ее голову под водой, пока она не умерла, – жестко сказал Хольтеман. – Иначе на ее теле осталось бы что-нибудь позначительнее царапины.

– Поэтому я полагаю, что они сидели у кромки воды, бок о бок, и болтали. Откровенно. Может быть, он имел какую-то власть над ней. Внезапно он положил руку ей на шею и уронил ее в воду на живот. Молниеносно. Но решение он мог принять раньше, пока они еще сидели в автомобиле или ехали на мотоцикле.

– Он должен был вымокнуть и испачкаться, – пробормотал Скарре.

– Но на Кольвейен не было замечено ни одного мотоцикла?

– Только машина, ехавшая на большой скорости. Однако Хорген, хозяин лавки, помнит мотоцикл. Анни он не помнит. Йонас тоже не видел, чтобы она садилась на мотоцикл. Он высадил ее, заметил мотоцикл и увидел, что она направилась к нему.

– Еще какие-нибудь новости?

– Магне Йонас.

– Что насчет него?

– Ничего особенного, в общем. Выглядит так, будто напичкан анаболиками-стероидами, время от времени посматривал на Анни. Она на него не реагировала. Есть, конечно, вероятность, что он такой зверь, что не смог этого вынести. Кроме того, он бывал в Люннебю и время от времени навещал старых друзей, а еще он ездит на мотоцикле. Теперь вместо Анни он набросился на Сёльви. В любом случае игнорировать его нельзя.

Хольтеман кивнул.

– А что Раймонд и его отец? Не выяснилось ли, сколько времени отсутствовал Раймонд?

– Он был в магазине, пришел обратно, посидел с Рагнхильд некоторое время, пока она спала.

– Железное алиби, Конрад, – улыбнулся Хольтеман. – У меня сложилось впечатление, что это импульсивный и незрелый мешок с мышцами и объемом мозга пятилетнего ребенка. Я прав?

– Именно. И я знаю не так уж много пятилетних убийц.

Хольтеман покачал головой.

– Но ему нравятся девочки?

– Да. Но я не думаю, что он знает, что с ними делать.

– Ты упрям. С другой стороны, я знаю, что у тебя есть нюх на такие вещи. – Он внезапно поднял указательный палец и наставил на Сейера. – Ты не главный персонаж детективного романа. Постарайся сохранять хладнокровие.

Сейер откинул голову назад и рассмеялся от всего сердца, так, что Хольтеман вздрогнул:

– Я чего-то не понял?

Он просунул палец под стекло очков и помассировал глазное яблоко. Потом поморгал и продолжил:

– Ну что же. Если ничего не произойдет очень скоро, я предъявлю Хальвору обвинение. Но зачем убийце, например, приносить рюкзак домой?

– Если они приехали туда на машине, они оставили ее на развороте, а значит, рюкзак должен был остаться в машине,- размышлял вслух Сейер. – И потом было, вероятно, слишком рискованно уже снова подниматься и бросать его в воду.

– Звучит правдоподобно.

– Вопрос, – продолжал Сейер, поймав взгляд шефа, – если отпечатки на пряжке Анниного ремня исключат Хальвора – вы его отпустите?

– Дай мне подумать.

Сейер поднялся и подошел к карте на стене; путь из Кристала, по перекрестку, вниз к магазину Хоргена и вверх на Кольвейен до самого озера был отмечен на ней красным. Анни изображали много маленьких зеленых магнитных человечков в местах, где ее видели. Она была похожа на зеленую фигурку пешехода на переходе. Один человечек стоял перед домом в Кристале, один – на перекрестке с Гнейсвейен, где девушка перешла дорогу и срезала путь, один был на круговой развязке, где ее видела женщина садившейся в автомобиль Йонаса. Один человечек – у лавки Хоргена. Автомобиль Йонаса и мотоцикл у магазина тоже были тут. Сейер двумя пальцами взял одну фигурку Анни, ту, что была у магазина, и положил ее в карман.

– Кто же все-таки был ей ближе всех? – пробормотал он.- Хальвор? Какова вероятность, что кто-то схватил ее за то короткое время, когда она вышла у магазина, и до тех пор, пока ее не нашли? Никто не видел ее садящейся на мотоцикл.

– Но она должна была с кем-то встречаться?

– Она шла к Анетте.

– Это она сказала матери. Может быть, у нее было свидание, – предположил Хольтеман.

– Тогда она должна была устроить так, чтобы Анетта не позвонила к ней домой.

– Она не позвонила.

– Я знаю. Но предположим, она так и не выходила из машины Йонаса. Предположим, что все так просто. – Сейер поднялся и прошелся по кабинету, пытаясь упорядочить мысли.- Все это время мы просто верили утверждениям Йонаса.

– Насколько я знаю, он уважаемый бизнесмен с чистым личным делом. Кроме того, он был обязан Анни, ведь она в какое-то время помогала ему воспитывать сложного ребенка?

– Именно. Она знала его. И он испытывал к ней добрые чувства. – Сейер закрыл глаза. – Возможно, она совершила ошибку.

– Что ты сказал? – Хольтеман навострил уши.

– Я размышляю, могла ли Анни совершить ошибку, – повторил он.

– Разумеется. Она осталась наедине с убийцей в безлюдном месте.

– Да. Но еще задолго до этого. Она недооценила его. Думала, что она в безопасности.

– У него же не висел на шее плакат «Берегись»,- сухо заметил Хольтеман. – А если она его еще и близко знала? Если она была так осторожна, как ты говоришь, то осталась бы наедине только с близким другом.

– Возможно, у них был общий секрет.

– Постель, например? – спросил Хольтеман с улыбкой.

Сейер вернул фигурку Анни к магазину, обернулся и скептически пожал плечами.

– В этом не было бы ничего сверхъестественного,- улыбнулся начальник отделения. – Большинство девочек-подростков в наше время имеют интимные отношения с мужчинами старше себя. Что ты об этом думаешь, Конрад? – Он жизнерадостно улыбнулся.

– Хальвор утверждает, что у нее никого не было, – ответил Сейер сдержанно.

– Разумеется. Он не выдержал бы даже мысли об этом.

– Отношения, которые ей приходилось скрывать, вы это имеете в виду? Кто-то женатый, с ребенком и высокой зарплатой?

– Я просто размышляю вслух. Снуррасон говорит, она была уже не девственницей.

Сейер кивнул.

– Хальвор, несмотря ни на что, видимо, уже пытался. По-моему, все мужское население Кристала – возможные кандидаты. Они видели ее каждый день, летом и зимой. На их глазах она росла и становилась прекрасной женщиной. Они подвозили ее, она сидела с их детьми, входила в дома и выходила из них, доверяла им. Взрослые мужчины, которые хорошо ее знали, которых она наверняка не оттолкнула бы, если бы они встали на ее пути. Двадцать один дом, минус ее собственный,- это двадцать мужчин. Фритцнер, Ирмак, Сольберг, Йонас – уже целая банда. Возможно, кто-то из них и сох по ней втайне.

– Сох по ней? Но не попытался?

– Возможно, ему что-то помешало.

Сейер снова посмотрел на карту. Возможности громоздились друг на друга. Он не понимал, как можно было убить человека и ничего с ним больше не сделать. Не воспользоваться мертвым телом, не искать украшений или денег, не оставить после себя видимых следов отчаяния, сумасшествия, какой-либо извращенной наклонности. Просто оставить ее лежать, услужливо, деликатно сложив одежду рядом. Он взял последнюю фигурку Анни. Крепко сжал ее двумя пальцами на мгновение и, сделав над собой усилие, поставил на место.

* * *

Потом он медленно пошел к озеру.

Он прислушивался, пытался представить себе, как они брели по тропинке. Анни в джинсах и синем свитере и мужчина рядом с ней. Он представлял его себе как некий расплывчатый образ, темную тень. Этот человек наверняка старше и крупнее Анни. Может быть, они вели приглушенную беседу, пока шли через лес, может быть, говорили о чем-то важном. Он представлял себе, как это могло выглядеть. Мужчина жестикулировал и объяснял, Анни качала головой, он продолжал, становился все настойчивее, атмосфера накалялась. Они приблизились к воде, блестевшей между деревьями. Он сел на камень, все еще не притрагиваясь к ней, а она нерешительно присела рядом. Мужчина был красноречив, настаивал по-дружески или просил. Потом он внезапно встал и набросился на нее. Раздался громкий всплеск, когда она упала в воду, и мужчина вместе с ней. Теперь он давил на нее обеими руками и весом всего тела; несколько птиц в ужасе с криками взлетели в небо; Анни сжала губы, чтобы вода не попала в легкие. Мужчина упирался, вдавливал ее в грязь руками; проходили красные, головокружительные секунды, и жизнь Анни медленно растворялась в мерцающей воде.

Сейер смотрел вниз, на маленький отрезок пляжа.

Прошла вечность. Анни перестала сопротивляться. Мужчина поднялся, обернулся и посмотрел вверх на тропинку. Никто не видел их. Анни лежала на животе в мутной воде. Возможно, ему не понравилось, как она лежит, и он поднял ее. Мысли в его голове медленно упорядочивались. Полиция найдет ее, восстановит картину произошедшего и придет к определенным выводам. Молодая девушка найдена мертвой в лесу. Первое же предположение, которое напрашивается в таких случаях, – насильник, который зашел слишком далеко. И вот он раздел ее, очень осторожно, справился с пуговицами, молниями и ремнем и красиво сложил одежду в стороне. Ему не нравилось, что она лежит на спине с раздвинутыми ногами, но иначе ему не удалось бы снять с нее брюки. А потом перевернул труп на бок, согнул колени и расправил руки. Эта картина, самая последняя, будет преследовать его до конца жизни, так что он постарался, чтобы она была как можно более мирной.

Как он отважился потратить на это столько времени?

Сейер подошел вплотную к озеру и остановился; носки его ботинок были в нескольких сантиметрах от воды. Он долго стоял так. Воспоминания о том, как они впервые увидели тело Анни, стояли перед его внутренним взором. На первый взгляд, ничего общего с преступлением. Скорее отчаянное, безнадежное действие. Внезапно ему представился отчаявшийся бедолага, пробирающийся куда-то в полной темноте. Там внутри было холодно, душно, он постоянно наталкивался головой на стены, почти не мог дышать, не мог выбраться. И наконец набросился на стену. Стеной была Анни.

Сейер медленно пошел назад. Автомобиль или, может быть, мотоцикл убийцы наверняка был припаркован там же, где он оставил свой «Пежо». Убийца открыл дверцу и увидел рюкзак. Немного помедлил, но оставил его на месте. Проезжая мимо дома Раймонда, увидел, как оттуда выходят чудак и маленькая девочка с кукольной коляской. Они тоже увидели автомобиль. Дети простодушны и запоминают много деталей. Сердце в груди убийцы в первый раз ушло в пятки от ужаса. Он поехал дальше, миновал три двора, выехал, наконец, на шоссе. Сейер больше не видел его.

Он сел в машину и поехал вниз. В зеркале он видел облако пыли, тянущееся за машиной. Дом Раймонда выглядел сегодня тихим, почти покинутым. Белые и коричневые кролики бросились врассыпную в своей клетке, когда он проезжал мимо. Микроавтобус стоял, припаркованный, во дворе. Старый микроавтобус, возможно, с плохим цилиндром? Загон для кур вдруг напомнил ему о собственном детстве, проведенном в Дании. У родителей были коричневые куры-бентамки. Маленький Конрад каждое утро собирал яйца, крошечные, удивительно круглые, не больше, чем самые крупные стеклянные шарики для детской игры. Ему показалось, что занавеска на окне колыхнулась. На окне в спальне отца Раймонда. Но он не был уверен. Он повернул направо и проехал мимо лавки Хоргена, где стоял в тот день мотоцикл. Теперь перед магазином стоял синий «Блэзер» с желтым эскимо на боку-признаком весны. Сейер опустил боковое стекло и почувствовал на лице дуновение теплого ветерка. Мотив, конечно же, мог быть сексуальным, даже если это и не было очевидно. Возможно, он получил удовольствие, раздевая ее, видя, как она лежит неподвижная и беззащитная, нагая; глядя на нее, убийца, возможно, собственноручно доставил себе удовлетворение, думая о том, что он мог бы с ней сделать, если бы захотел. В воображении преступника она могла медленно пройти через все. Конечно, все могло быть и так. Сейер снова почувствовал, что ни одна из версий не кажется ему правдоподобной. Он медленно продолжил путь вверх по шоссе и остановился у въезда на церковный двор. Протиснулся мимо трактора, нагруженного ящиками с капустой, и зашел во двор. Увядшие цветы на могиле Анни почти исчезли, деревянный крест пропал. Сверху лежал камень, простой серый гранит, круглый и гладкий, как будто вымытый и отполированный морем. Может быть, его привезли с того пляжа, где она каталась на серфинге летом. Он прочитал надпись:

Анни Софи Холланд. Да будет Господь милосерден.

Сейер попытался понять, нравится ли ему текст. Скорее, нет. Из него как будто она следовало, что покойная нуждалась в прощении. По пути назад он прошел мимо могилы Эскиля Йонаса. Кто-то, возможно дети, оставил на ней букет одуванчиков.

Дома с нетерпением ждал Кольберг. Сейер вывел собаку за дом, они нашли место в кустах барбариса, и пес сделал свои дела, потом поднялись обратно на лифте. Он прошел на кухню, заглянул в холодильник. Сосиски для гриля, жесткие, как цемент, замороженная пицца и маленькая упаковка с надписью «бекон». Он улыбнулся – она кое о чем ему напомнила. Приготовил яичницу-глазунью из четырех яиц, перевернул ее, посолил, поперчил и поджарил сосиску для пса. Кольберг проглотил ее моментально и залез под стол. Сейер ел яичницу, запивая молоком, собака лежала у него на ногах. Все вместе это заняло у него десять минут. Рядом лежала раскрытая газета. «Друг девочки в предварительном заключении». Он тихо вздохнул, почувствовал себя больным перед встречей с прессой. У него не осталось больше никаких иллюзий относительно журналистов и того, чем они замещают отсутствие информации. Он убрал посуду со стола и закрыл кофе-машину. Возможно, Хальвор действительно застрелил отца из ружья. Натянул перчатки, засунул оружие в спальный мешок, вложил его в руки Торкелю, спустил курок, подмел землю перед дверью сарая и бегом вернулся наверх, в комнату, к брату. Младший брат был безоговорочно ему предан, он никогда не раскроет секрета, никому не скажет, что Хальвор был не в кровати, когда раздался выстрел.

Сейер выпил кофе в гостиной. Принял душ. После душа лег на диван. Он был слишком коротким, пришлось положить ноги на подлокотник, что было очень неудобно, но зато не давало заснуть. Он не хотел испортить себе ночной сон, и так довольно плохо засыпал из-за псориаза. Хотел полистать каталог «Все для ванной», который нашел в почтовом ящике. Там вроде была плитка для ванной, простая, белая, с синими дельфинами. Сейер посмотрел в окно – его давно пора было вымыть. Он жил на тринадцатом этаже и ничего не видел в окно, кроме синего неба, уже начавшего приобретать вечернюю глубину. Внезапно он увидел, как по стеклу ползет муха. Муха-падальница, черная и жирная. Тоже своего рода признак весны, подумал он, когда появилась еще одна муха и начала ползать вокруг первой с жужжанием. Он ничего не имел против мух, но было что-то противоестественное в том, как они потирали лапки. Он воспринял это как неприличный жест, вроде прилюдного почесывания в брюках. Выглядело это так, будто они что-то ищут. Появилась еще одна. Он смотрел на них все внимательнее и испытывал все большее отвращение. Три мухи на одном окне. Странно, что они не улетают. Появилась еще одна и еще – вскоре окно кишело черными большими мухами. Наконец они взлетели и исчезли за стулом возле окна. Он слышал их жужжание. Сейер медленно поднимался с дивана с отвратительным наползающим чувством. Что-то валяется там за стулом, что-то, вокруг чего они роятся. Наконец он встал, осторожно приблизился к окну; чувствуя, как сердце мечется в груди, готовое выпрыгнуть, схватил стул и поднял его. Мухи разлетелись во все стороны, целый рой. Некоторые продолжали сидеть кучкой на полу и что-то есть. Он помахал над ними ногой, наконец они улетели. Яблочный огрызок, сгнивший и превратившийся в комок.

Он привстал и покачнулся на диване. Рубашка взмокла от пота. Он в недоумении потер глаза и посмотрел на окно. Ничего. Он спал. Голова была тяжелой, шея одеревенела, оттого что он лежал на коротком диване. Сейер встал, повинуясь непреодолимому импульсу, отодвинул стул. Ничего. Он прошел на кухню. Тихо вздохнув, не совсем довольный сам собой, принес бутылку виски и упаковку табака в комнату. Кольберг выжидающе смотрел на хозяина. Сейер тоже посмотрел на собаку и – передумал.

– Гулять, – сказал он тихо.

Прогулка заняла у них ровно час: вниз, к церкви в центре, и обратно. Он вспомнил о матери, которую давно пора было навестить, с последнего визита прошло уже слишком много времени. Ингрид смотрит на календарь и думает точно так же: мне давно пора прогуляться. Прошло уже слишком много времени. Это не принесет ей радости, она просто выполнит своего рода долг. Возможно, Скарре прав, не стоит доживать до таких лет, чтобы просто лежать и быть для всех обузой. Мысли о старости расстроили его. Кольберг бежал вприпрыжку, то и дело бросался в разные стороны. Нельзя сдаваться. Он заново отделает ванную. Элисе понравилась бы плитка, он уверен. А если бы она узнала, что он так ничего и не сделал… Нет, он даже не осмеливался об этом думать. Восемь лет с пленкой под мрамор в ванной – это позор.

Наконец-то он позволил себе налить в стакан честно заработанную порцию виски, а между тем как раз пора было идти спать. Дверной звонок прозвучал, когда он закручивал пробку бутылки. Скарре вежливо поздоровался, уже не так застенчиво, как прежде. Он пришел пешком, но наморщил нос, когда Сейер предложил ему виски.

– У тебя нет пива?

– Нет. Но я спрошу Кольберга. У него обычно есть небольшой запас в нижнем отделении холодильника, – ответил Сейер абсолютно серьезно. Он исчез за дверью и вернулся с банкой пива.

– Ты когда-нибудь клал плитку в ванной комнате?

– Так точно. Приходилось. Главное – не халтурить при подготовке. Нужна помощь? Сейер кивнул.

– Как тебе нравится вот эта? – Он раскрыл брошюру и показал на синих дельфинов.

– Довольно красиво. Что у тебя сейчас?

– Пленка под мрамор.

Скарре понимающе кивнул и отпил пива.

– Отпечатки Хальвора не совпадают с отпечатками на пряжке Анни, – вдруг сказал он. – Хольтеман согласился пока что его отпустить.

Сейер не ответил. Он почувствовал своего рода облегчение, смешанное с замешательством. Радость от того, что убийцей оказался не Хальвор, и огорчение от того, что у них на примете пока не было никого другого.

– Мне снился неприятный сон, – признался он вдруг, слегка смущенный собственной искренностью. – Мне снилось, что там, за стулом, лежит сгнившее яблоко. Все облепленное большими черными мухами.

– Ты проверял? – ухмыльнулся Скарре.

Сейер отпил виски и кивнул.

– Я нашел там только несколько клещей. Как думаешь, это что-то значит?

– Очевидно, это, метафорически выражаясь, некий предмет, за который мы забыли заглянуть. Что-то, что находится у нас перед глазами все время, но о чем мы не подумали. Сон-это, определенно, предупреждение. Теперь дело только за тем, чтобы найти стул.

– Да, стул – это такое дело… Нельзя запускать.- Он от души посмеялся над собственной шуткой-редкий случай.

– Я надеялся, что у тебя есть туз в рукаве,- сказал Скарре. – Не могу смириться с тем, что мы в тупике. Проходят недели. Папка Анни растет как на дрожжах. А ты – тот, кто приходит с советом.

– В каком смысле? – опешил Сейер.

– Твое имя, – улыбнулся Скарре. – «Конрад» значит: «тот, кто приходит с советом». Сейер уважительно приподнял бровь.

– Откуда ты знаешь?

– У меня есть книга. Я обычно открываю ее, когда на моем пути встречаются разные люди. Это замечательное времяпрепровождение.

– Что значит «Анни»? – быстро спросил он.

– Красивая.

– О боже. Ну что же, именно сейчас я не достоин своего имени. Но ты не должен терять мужества, Якоб. Кстати, что значит «Хальвор»? – с любопытством спросил он.

– «Хальвор» значит «Охранник».

«В первый раз он назвал меня Якобом», – удивленно думал Скарре.

* * *

Солнце стояло низко, его лучи наискосок пересекали уютную веранду и празднично собирались в углу – здесь было так тепло, что они скинули куртки. Они ждали, пока нагреется гриль. Пахло углем, жидкостью для розжига и лимонной мятой от ящиков на веранде – Ингрид только что помыла их.

Сейер сидел, держа на коленях внука, и качал его, пока не заболели бедра. Он всегда чувствовал смутную печаль, когда сидел так с Матеусом на коленях, и в то же время вниз по спине разливалось что-то вроде физического удовольствия. Через несколько коротких лет мальчик вырастет, и голос его погрубеет.

Ингрид встала, подняла с пола деревянные башмаки и постучала ими три раза. Потом вдела в них ноги.

– Зачем ты так делаешь? – поинтересовался он.

– Просто старая привычка, – улыбнулась она. – Из Сомали.

– Но ведь у нас тут нет змей и скорпионов?

– Это становится своего рода навязчивой идеей, – рассмеялась она, – от которой я не могу избавиться. К тому же у нас есть осы и гадюки.

– Ты думаешь, гадюка может залезть в ботинок?

– Не имею ни малейшего представления.

Он прижал внука к себе и понюхал ямку у него на затылке.

– Покачай еще, – попросил тот.

– У меня устали ноги. Если ты найдешь книгу, я тебе ее почитаю.

Матеус спрыгнул с коленей деда и бросился внутрь дома.

– А вообще как дела, папа? – вдруг спросила дочь тонким, детским голосом.

«Вообще», подумал он. Это означает на самом деле, как дела на самом деле, что у него глубоко внутри, в глубине скорлупы? Или Ингрид просто интересуется, не произошло ли с ним чего-нибудь. Не нашел ли он себе, например, подружку или, может быть, влюбился в кого-то. Нет. Он не мог себе этого позволить. Это отняло бы у него все силы.

– Ничего, спасибо, – ответил он, стараясь выглядеть как можно более невинно.

– Тебе не кажется, что дни становятся длиннее?

Почему она настолько осторожна? Он начал понимать: она пытается на что-то ему намекнуть.

– У меня много дел на работе, – сказал он. – К тому же у меня есть вы.

Эти последние слова почему-то заставили Ингрид перемешивать салат энергичнее.

– Да, – сказала она наконец. – Но знаешь, мы подумываем о том, чтобы снова поехать на юг. На какое-то время. В самый последний раз, – быстро добавила она и взглянула на отца с нескрываемым чувством вины.

– На юг? – Казалось, он смакует это слово. – В Сомали?

– Эрик получил запрос. Мы еще не ответили, – быстро сказала она, – но мы серьезно об этом думаем. И о Матеусе. Мы бы так хотели, чтобы он немного посмотрел страну и, может быть, выучил язык. Если мы поедем в августе, то будем дома к началу школьных занятий.

Три года, подумал он. Три года без Ингрид и Матеуса. Домой только на Рождество. Письма и открытки, а внук каждый раз намного выше, на год старше, резкими рывками.

– Я не сомневаюсь, что вы должны поехать на юг, – ответил он, четко расставляя ударения, стараясь, чтобы его голос не дрожал. – Ты же не считаешь меня помехой? Мне еще не девяносто лет, Ингрид.

Она слегка покраснела.

– Я думаю еще и о бабушке…

– Я о ней позабочусь. Ты скоро превратишь салат в мусс, – предупредил он.

– Мне не нравится, что ты останешься один, – тихо сказала она.

– У меня же есть Кольберг.

– Но ведь он всего лишь собака!

– Будь счастлива, что он не понимает твоих слов. – Сейер поискал глазами пса, который, ничего не подозревая, спал под столом.- Мы отлично справляемся. Я хочу, чтобы вы поехали, если вам этого хочется. У Эрика проблемы со слепой кишкой и распухшие миндалины?

– Там на юге все по-другому, – попыталась объяснить она. – Больше всего полезного.

– А Матеус? Что вы будете делать с ним?

– Он пойдет в американский детский сад, вместе с массой других детей. Дело еще и в том, – добавила она задумчиво, – что у него на юге есть родственники, которых он никогда не видел. Мне это не нравится. Я хочу, чтобы он знал все.

– Американский? – переспросил он недоверчиво.- Что ты имеешь в виду, когда говоришь «знать все»?

Он подумал о настоящих родителях малыша и об их участи.

– С матерью мы подождем, пока он не вырастет немного.

– Езжайте! – сказал он уверенно. Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Как ты думаешь, что сказала бы мама?

– То же, что и я. А потом немного пошмыгала бы носом в кровати.

– А ты не будешь?

Матеус прискакал с детской книгой в одной руке и яблоком в другой.

– «Была темная штормовая ночь». Это не слишком мрачно? – с сомнением спросил Сейер.

– Ха,- засопел малыш и вскарабкался к деду на колени.

– Угли уже раскалились, – сказала Ингрид и скинула с себя ботинки. – Я положу бифштексы.

– Положи бифштексы, – согласился он.

Она переложила мясо на решетку, все четыре куска, и пошла в дом за напитками.

– У меня есть зеленый резиновый питон в комнате, – прошептал Матеус. – Положим ей в ботинки?

Сейер помедлил.

– Не знаю. Ты думаешь, это будет забавно?

– А ты так не думаешь?

– Вообще-то нет.

– Старики вечно всего боятся, – с досадой сказал малыш. – Ведь это будет моя вина.

– О'кей, – тихо сказал Сейер. – Есть черный ход.

Матеус снова спрыгнул, принес резиновую змею и, старательно свернув ее, положил в деревянный ботинок.

– Теперь читай.

Конрад с ужасом подумал об отвратительной змее и представил себе, что можно почувствовать, когда резина коснется голой ноги. Потом начал читать глубоким трагическим голосом: «Была темная штормовая ночь. В горах прятались разбойники и волки». Ты уверен, что это не слишком мрачно?

– Мама читала мне ее много раз. – Матеус запустил зубы в яблоко и начал с аппетитом жевать.

– Не такими большими кусками, – предостерег его Сейер. – Ты можешь подавиться.

– Читай уже, дедушка!

Видимо, я действительно становлюсь старым, грустно подумал Сейер. Старым и трусливым.

– «Была темная штормовая ночь»,- снова начал он, и в этот самый момент Ингрид снова вошла, с тремя бутылками пива и одной колой. Он остановился и посмотрел на нее. Матеус тоже.

– Что вы на меня смотрите? Что это с вами?

– Ничего,- кротко сказали они хором и снова склонились над книгой. Она поставила бутылки на стол, открыла их и поискала глазами ботинки. Подняла их, постучала три раза. Ничего не произошло.

Крепко сидит, подумали оба радостно. А потом произошло много всего одновременно. Зять Эрик внезапно появился в дверях, Матеус спрыгнул с коленей и бросился к нему. Кольберг выполз из-под стола и забил хвостом, так что бутылки опрокинулись, а Ингрид сунула ноги в ботинки.

* * *

Сёльви стояла в своей комнате и доставала вещи из коробки. На мгновение она выпрямилась и выглянула в окно. Фритцнер из дома напротив стоял у своего окна и глядел на нее. В руках у него был стакан. Он поднял его и кивнул, как будто пил за ее здоровье. Сёльви молниеносно повернулась к нему спиной. Конечно, она ничего не имела против того, чтобы за ней наблюдал мужчина. Но Фритцнер был лысый. Представить себе, как она живет с лысым человеком, было настолько же немыслимо, как представить себе жизнь с толстяком. Такого в ее мечтах не было. Она не думала о том, что Эдди был и лысым, и толстым. Другие мужчины могли быть лысыми сколько угодно, но только не те, с которыми она будет гулять. Она презрительно фыркнула и снова взглянула наверх. Он уже исчез. Наверняка сел опять в свою лодку, сумасшедший.

Она услышала дверной звонок и просеменила к двери, в голубом спортивном костюме с серебряным ремнем вокруг талии и балетках на ногах.

– Ох! – воскликнула она радостно, – это вы! Я убираюсь в комнате Анни. Вы можете войти, мама и папа совсем скоро вернутся.

Сейер прошел вслед за ней в гостиную и поднялся в комнату рядом с комнатой Анни. Она была намного больше и вся выдержана в пастельных тонах. На ночном столике стояла фотография сестры.

– Я кое-что унаследовала, – улыбнулась Сёльви, словно извиняясь. – Немного мелочей, одежду и тому подобное. А если я уговорю папу, мне разрешат пробить стену к Анни, и тогда комната у меня будет еще больше.

Он кивнул.

– Будет действительно здорово, – пробормотал он. Он пришел в ужас от ее слов и почти сразу же ему стало стыдно. Он не имеет права никого осуждать. Людям свойственно прилагать усилия к тому, чтобы продолжать жить, и они вправе делать это, как умеют. Никто никому не указ. Нечего советовать другим, как они должны горевать. Он сделал себе выговор и огляделся. Ему никогда еще не приходилось видеть комнаты с таким количеством украшений, фигурок, мелочей и всяких безделушек.

– А еще у меня будет собственный телевизор, – улыбнулась Сёльви. – С отдельной антенной я смогу поймать «ТВ-Норге».

Она наклонялась над коробкой, лежавшей на полу, и все время доставала оттуда новые вещи.

– Здесь в основном книги,- пояснила она, – у Анни не было косметики, украшений – ничего такого. И еще масса дисков и музыкальных кассет.

– Ты любишь читать?

– Вообще-то нет. Но здорово, когда книжные полки заполнены.

Он понимающе кивнул.

– Что-то произошло? – осторожно спросила она.

– Да, пожалуй. Но мы пока не понимаем, что это значит.

Она кивнула и достала из коробки еще одну вещь – нечто запакованное в газетную бумагу.

– Так ты знаешь Магне Йонаса, Сёльви?

– Да,- быстро ответила она. Ему показалось, что девушка покраснела, но, возможно, он ошибался – у нее и так было розоватое лицо. – Сейчас он живет в Осло. Работает в «Gym amp; Greier».

– Ты не знаешь, было ли у них что-то с Анни?

– У них с Анни? – Девушка посмотрела на него непонимающе.

– Не засматривались ли они друг на друга, или, может быть, Магне был влюблен, или, может, пытался как-то к ней подобраться? До тебя?

– Анни только смеялась над ним, – заявила Сёльви; в ее тоне звучало осуждение. – Как будто Хальвор намного лучше. Магне хотя бы выглядит по-мужски. Я имею в виду, у него есть мышцы и все такое.

Она раздирала газетную бумагу, избегая его взгляда.

– Могла она обидеть его? – осторожно спросил Сейер, пока из бумаги появлялось что-то блестящее.

– Я бы в это поверила. Анни не могла перестать говорить «нет». Она иногда становилась очень язвительной, а у самой всего и было-то – одни мышцы. Все так много говорят о том, какая добрая и замечательная она была, и я тоже не хочу говорить о своей сводной сестре ничего плохого. Но она часто бывала очень ехидной, просто никто об этом не говорит. Потому что она мертва. Я не понимаю, как Хальвор выдерживал. Анни всегда все решала сама.

– Да?

– Но со мной она была добра. Всегда.

На мгновение лицо Сёльви приобрело испуганное выражение – казалось, опомнилась: вспомнила о сестре и обо всем, что с нею случилось.

– Давно вы встречаетесь с Магне? – вежливо поинтересовался он.

– Всего несколько недель. Ходим в кино и все такое. – Она ответила очень быстро.

– Он младше тебя?

– На четыре года, – неохотно призналась она. – Но он очень мужественно выглядит для своего возраста.

– Именно.

Она подняла фигурку и посмотрела на нее против света, сощурив глаза. Бронзовая птица на шесте. Маленькая толстая фигурка в перьях, с головой набок.

– Она, наверное, сломана, – неуверенно предположила Сёльви.

Сейер удивленно глядел на птицу. Вдруг неожиданная мысль пронзила его, как стрела в висок. Птица напоминала фигурки, которые обычно ставят на могилы маленьких детей.

– Я могу слепить из теста такую же, – задумчиво сказала она. – Попрошу папу помочь мне. Она очень красивая.

Он не нашелся с ответом. Образ новой Анни, гораздо более объемный, чем его рисовали Хальвор и родители, медленно обретал очертания.

– Как ты думаешь, что это такое? – пробормотал он.

Она пожала плечами.

– Не имею представления. Просто красивая фигурка, которая разбилась.

– Ты никогда ее раньше не видела?

– Нет. Мне не разрешалось входить в комнату Анни, когда ее не было дома.

Она положила птицу на письменный стол. Там фигурка и осталась лежать, слегка покачиваясь. Сёльви же снова склонилась над коробкой.

– Ты давно не видела своего отца? – как бы между прочим спросил он, продолжая глядеть на птицу, которая качалась все медленнее. Его мозг работал на высоких оборотах.

– Моего отца? – Она выпрямилась и посмотрела на Сейера, сбитая с толку. – Вы имеете в виду – моего биологического отца?

Он кивнул.

– Он был на погребении Анни.

– Тебе его наверняка не хватает?

Она не ответила. Казалось, он затронул что-то, о чем она редко вспоминала и еще реже по-настоящему думала. Какая-то заноза, о которой она хотела забыть, досадное обстоятельство. Взрослые установили для нее свои правила, неписаные законы, которым она всегда следовала и всегда все принимала без борьбы, никогда не понимая при этом, что стоит за всеми этими запретами. Его вопросы явно раздражали ее. «Я должен считаться с людьми, – напомнил себе Сейер, – надо приближаться к людям на их условиях, а не вламываться к ним в душу без спроса».

– Как ты называешь Эдди? – осторожно спросил он.

– Я зову его «папа», – тихо ответила она.

– А своего настоящего отца?

– Его я зову «отец»,- просто сказала она. – Я так всегда делала. Это он хотел, чтобы так было, он был старомоден.

«Был». Как будто Акселя Бьёрка больше не существует.

– Едет автомобиль! – радостно воскликнула она.

Зеленая «Тойота» Холланда плавно остановилась перед домом. Сейер увидел, как Ада Холланд ставит ногу на дорожку.

– Птичка, Сёльви. Можно я возьму ее? – быстро спросил он.

Она широко раскрыла глаза.

– Сломанную птичку? Конечно. – Она с недоумением протянула ему фигурку.

– Спасибо. Тогда я не буду больше мешать тебе, – улыбнулся он и вышел из комнаты. Положив птичку во внутренний карман, Сейер вошел в гостиную и стал ждать.

Птица. Отломанная с могилы Эскиля. В комнате Анни. Почему?

Первым вошел Холланд. Он кивнул Сейеру и протянул ему руку, полуотвернувшись. В нем появилась отчужденность, которой не было раньше. Фру Холланд вышла поставить кофе.

– Сёльви получит комнату Анни, – сказал Холланд. – Надо будет снести стену и покрасить все заново. Много работы.

Сейер кивнул.

– Я должен сказать вам одну вещь,- продолжал Холланд. – Я прочитал в газете, что восемнадцатилетний парень находится в предварительном заключении. Не мог же это сделать Хальвор? Мы знали его два года. Конечно, с ним не так уж легко общаться, но ведь люди бывают разные. Я не хочу утверждать, что вы не ведаете, что творите, но мы не можем представить себе, что убийца Хальвор, не можем, никто из нас.

Зато Сейер мог. Возможно, он снес голову своему отцу-по трезвом размышлении убил спящего человека.

– Это Хальвор сидит у вас? – продолжал Холланд.

– Мы отпустили его, – успокаивающе ответил Сейер.

– Но за что, во имя всего святого, вы посадили его?

– Это было необходимо. Больше я ничего не могу об этом сказать.

– «В интересах следствия»?

– Точно.

Вошла фру Холланд с четырьмя чашками и кексом в миске.

Сейер бесцельно выглянул в окно.

– Пока мне больше нечего сказать.

Холланд печально улыбнулся.

– Разумеется. Мы, вероятно, окажемся последними, кто услышит имя убийцы, так я себе это представляю. Газеты обо всем узнают гораздо раньше нас.

– Обещаю, что нет.

Сейер посмотрел прямо в глаза Эдди Холланда, большие и серые, такие же, какие были у Анни. Сейчас они были до краев наполнены болью.

– То, что вы читаете о чем-то в газете, не означает, что мы выдаем им информацию. Когда мы кого-нибудь арестуем, вы будете в курсе. Я обещаю.

– Никто не рассказал нам о Хальворе,- тихо заметил Эдди.

– Только потому, что мы не верили в его виновность.

– Теперь, когда я обо всем подумал, – пробормотал Холланд, – я не уверен, что готов узнать правду о том, кто это сделал.

– Что это ты такое говоришь? – Ада Холланд вошла в гостиную с кофе и ошеломленно посмотрела на мужа.

– Это не играет уже никакой роли. Это был просто чудовищный несчастный случай. Которого нельзя было избежать.

– Почему ты так говоришь? – срывающимся голосом спросила она.

– Она и так должна была умереть. Поэтому убийство не сыграло никакой роли… – Он уставился в пустую чашку, поднял ее и наклонил, как будто хотел вылить на пол горячий кофе, которого на самом деле в чашке не было.

– Убийство есть убийство,- сдержанно, но твердо сказал Сейер. – У вас есть право знать имя убийцы и причину смерти вашей дочери. Это может занять много времени, но в конце концов я выясню это.

– Много времени? – Холланд вдруг снова горько улыбнулся. – Анни медленно разлагается, – прошептал он.

– Эдди! – измученно воскликнула фру Холланд. – У нас же есть Сёльви!

– У тебя есть Сёльви.

Он поднялся и вышел, исчез внутри дома и остался там. Никто не пошел за ним. Фру Холланд в отчаянии пожала плечами.

– Анни была папиной дочкой,- тихо сказала она.

– Я знаю.

– Я боюсь, что он больше никогда не станет таким же, как прежде.

– Не станет. Как раз сейчас он занимается тем, что приспосабливается к другому Эдди. Ему нужно время. Возможно, ему станет легче в тот день, когда мы выясним, что случилось на самом деле.

– Я не знаю, осмелюсь ли я узнать.

– Вы чего-то боитесь?

– Я боюсь всего. Я без конца представляю себе все, что могло произойти там, наверху, у озера.

– Вы можете рассказать мне что-нибудь об этом?

Она покачала головой и потянулась за чашкой.

– Нет, не могу. Это просто фантазии. Если я озвучу их, вдруг они станут реальностью.

– Сёльви вроде бы держится хорошо? – он решил сменить тему.

– Сёльви сильная девочка,- в голосе матери прозвучала неожиданная твердость.

Сильная, подумал он. Да, возможно, это то самое слово. Возможно, как раз Анни была слабой. У него в голове происходила тревожная переоценка ценностей. Ада вышла за сахаром и сливками. Вошла Сёльви.

– Где папа?

– Он сейчас придет! – громко и властно выкрикнула фру Холланд из кухни, возможно, в надежде, что Эдди услышит ее и снова вернется. Не Анни мертва, подумал Сейер. Семья начинает разваливаться, трещит по швам, в корпусе большая дыра, и вода затекает внутрь, а эта женщина затыкает щели старыми фразами и словами, чтобы удержать лодку на плаву.

Ада налила ему кофе. Палец Сейера не пролез в ручку чашки, и ему пришлось держать ее обеими руками.

– Вы все время спрашиваете «почему», – устало сказала Ада Холланд.- Как будто у всего всегда есть разумная причина.

– Не обязательно разумная. Но причина, разумеется, была.

– Значит, вы хорошо понимаете их? Этих людей, которых сажаете за убийство и моральное уродство?

– Иначе я не смог бы делать свою работу. Он отпил еще кофе и подумал о Хальворе.

– Но должны же быть исключения?

– Они очень редки.

Она вздохнула и посмотрела на дочь. – А что ты думаешь, Сёльви? – серьезно спросила она. Тихо, с совершенно новым для нее выражением, раньше он не слышал, чтобы Ада так говорила. Как будто хотела пробиться сквозь хаос, царивший в легкомысленной голове дочери и найти ответ, неожиданный, все объясняющий ответ. Как будто она вдруг обнаружила, что единственная дочь, которая у нее осталась, – не такая, какой она представляла ее себе раньше, возможно, она нашла у нее неожиданное сходство с Анни.

– Я? – Девушка удивленно посмотрела на мать. – Я, знаешь, никогда не любила Фритцнера из дома напротив. Я слышала, он вечно сидит в парусной лодке посреди комнаты и читает целыми ночами, а в держателе для бутылок у него бутылка пива.

* * *

Скарре выключил почти весь свет в офисе. Осталась гореть только настольная лампа, шестьдесят ватт; в белом круге ее света валялись бумаги. Принтер мягко и ровно гудел, выплевывая последнюю страницу, заполненную его любимым шрифтом – «Palatino». Краем глаза он увидел, как открылась дверь и вошел человек. Он хотел посмотреть, кто это, но из принтера как раз выпал листок. Он наклонился и подхватил его, выпрямился – ив этот момент в поле его зрения попала фигурка, лежащая на белом листе бумаги. Бронзовая птичка на шесте.

– Где? – быстро спросил он.

Сейер сел.

– Дома у Анни. Сёльви разбирала вещи Анни, и эта фигурка лежала среди них, завернутая в газету. Я побывал на могиле. Птица, без сомнения, отломана от памятника Эскилю. – Он взглянул на Скарре. – Но она могла получить ее от кого-нибудь.

– От кого, например?

– Не знаю. Но если взяла ее сама, то есть пошла на могилу и под покровом темноты отколола от могилы фигурку с помощью какого-нибудь инструмента, то это… почти кощунство. Ты не находишь?

– А Анни не была способна на кощунство?

– Не знаю. Я уже ни в чем не уверен.

Скарре повернул абажур лампы так, что на стене появилась идеальная полная луна. Они сидели и смотрели на нее. Повинуясь внезапному импульсу, Скарре поднял птицу на шесте и пронес перед лампой, раскачивая туда-сюда. Силуэт, который возник на фоне «луны», был похож на тень огромной пьяной утки, возвращавшейся домой с пирушки.

– Йенсволь перестал тренировать команду девочек, – сказал Скарре.

– С чего бы это?

– Слухи начали расползаться. Дело об изнасиловании вышло наружу. Девочки отказались к нему ходить.

– Ничего удивительного. Тайное всегда становится явным.

– Фритцнер прав: настали трудные времена для очень многих, и они продлятся до тех пор, пока не найдется виновный. Но ведь это будет уже совсем скоро, ведь ты уже распутал все нити, не так ли?

Сейер покачал головой.

– Все дело во взаимоотношениях Анни и Йонаса. Что-то произошло между ними.

– Может быть, она взяла птицу на память об Эскиле?

– Она могла бы просто зайти к его родителям и попросить у них какую-нибудь игрушку.

– Мог ли он как-то провиниться перед ней?

– Перед ней или перед кем-то другим, к кому она имела отношение. Перед тем, кого она любила.

– Теперь я не понимаю – ты имеешь в виду Хальвора?

– Я имею в виду его сына, Эскиля. Который умер, пока Йонас стоял в ванной и брился.

– Но она же не могла обвинить его в этом?

– Мало того, в обстоятельствах его смерти много неясного.

Скарре присвистнул.

– Никого там не было и никто этого не видел. Нам приходится верить словам Йонаса. – Сейер снова поднял птицу и аккуратно дотронулся до острого клюва. – Как ты думаешь, Якоб? Что на самом деле произошло утром седьмого ноября?

* * *

Воспоминания нахлынули на него как наводнение, когда он открыл двойные стеклянные двери и прошел несколько шагов. Запах больницы, смесь формалина и мыла вместе со сладким запахом шоколада из киоска и пряным ароматом гвоздик из цветочного магазина.

Вместо того чтобы думать о смерти жены, он попытался вспомнить о дочери Ингрид, о дне, когда она родилась. Ведь это огромное здание было связано и с его самым большим горем, и с его самой большой в жизни радостью. Он входил в те же самые двери и ловил те же самые запахи. Он невольно сравнил свою новорожденную дочь с другими младенцами. Ему казалось, что они более красные, толстые и сморщенные, а их волосы напоминают щетину. Другие выглядели недоношенными или желтыми, как воск. А переношенные были похожи на крошечных дистрофиков. И только Ингрид была само совершенство. Воспоминания о ней помогали ему дышать.

Собственно говоря, он договорился о встрече. У него ушло ровно восемь минут на то, чтобы найти телефон патологоанатома, который отвечал за вскрытие Эскиля Йонаса. Он попросил его найти все связанные с вскрытием папки и журналы и оставить их для него на столе. Во всей этой бюрократии, трудноуправляемой, вязкой, кропотливой системе единственным положительным моментом было правило, согласно которому все фиксировалось и архивировалось. Дата, время, имя, диагноз, особенности-все должно было быть записано. Все можно было извлечь и еще раз исследовать.

Он вышел из лифта. Пока он шел по коридору восьмого этажа, больничные запахи усилились. Патологоанатом, по телефону производивший впечатление спокойного человека средних лет, оказался молодым. Полный парень в очках с толстыми линзами и круглыми, мягкими руками. На его письменном столе стояли картотека и телефон, лежали ворох бумаг и большая красная книга с китайскими иероглифами.

– Я должен признаться, что просмотрел журналы на бегу, – сказал врач, очки придавали его лицу испуганное выражение.- Мне стало любопытно. Вы ведь из Криминальной полиции, не так ли?

Сейер кивнул.

– И я исхожу из того, что в этом несчастном случае должно быть что-то особенное?

– Я лишь предполагаю.

– Но ведь именно поэтому вы пришли ко мне?

Сейер продолжал молчать. Врачу ничего не оставалось, кроме как продолжать говорить. Этот феномен не переставал его удивлять и все же на протяжении долгих лет позволял ему узнавать все секреты.

– Трагическая история,- пробормотал патологоанатом и заглянул в бумаги.- Двухлетний мальчик. Несчастный случай дома. На несколько минут остался без присмотра. Ко времени прибытия «скорой» был мертв. Мы вскрыли его и нашли глобальную обструкцию в дыхательном горле, образованную едой.

– Какой именно едой?

– Вафли. Они были почти целыми. Два целых вафельных сердца, слипшихся в один комок. Довольно большая порция для такого маленького рта, даже если он обычно много ел. Впоследствии оказалось, что он был очень прожорливым карапузом, к тому же гиперактивным.

Сейер попытался представить себе вафельницу этого типа. Элисе часто делала вафли: в ее вафельницу помещалось пять сердечек. Плитка Ингрид была более современной, туда помещалось только четыре сердца, к тому же конфорки не были круглыми. – Я очень хорошо помню эту историю. Всегда запоминаешь трагические случайности, они застревают в памяти. К счастью, большинство наших «пациентов» – люди от восьмидесяти и до девяноста. Я помню, как выглядят вафельные сердечки на тарелке. Любимое лакомство всех детей. В том, что именно из-за них ребенок погиб, было что-то особенно трагическое. Он ведь хотел получить удовольствие…

– Вы сказали «наши пациенты». Во вскрытии участвовало несколько человек?

– Со мной был главный патологоанатом, Арнесен. Дело в том, что в тот момент я был еще новичком, а он обычно следит за новенькими. Он больше здесь не работает. Сейчас главный патологоанатом – женщина.

Сейер прищурился и внимательно посмотрел на собственные руки.

– Два целых вафельных сердца. Они были разжеваны?

– Они были практически целыми.

– У вас есть дети? – с любопытством спросил вдруг Сейер.

– У меня четверо детей,- ответил врач с нескрываемой гордостью.

– Вы думали о них, когда проводили то вскрытие?

Патологоанатом растерянно посмотрел на Сейера, словно не понимая вопроса.

– Ну… в некотором роде. Скорее я думал о детях в целом, о том, как они ведут себя.

– Да?

– Тогда моему сыну было почти три года, – продолжал врач. – Он обожает вафли. И я постоянно пристаю к нему, как все родители, чтобы он не набивал рот едой.

– А рядом с этим ребенком никого не оказалось,- сказал Сейер,- никто не предостерег его.

– Да. Если бы рядом был взрослый, такое не могло бы произойти.

Сейер промолчал. Затем спросил:

– Вы можете представить себе своего сына в возрасте двух лет, сидящего за столом перед тарелкой вафель? Он мог бы схватить две разом, сложить их вдвое и засунуть в рот?

Повисла долгая пауза.

– Ммм… Но ведь это был особенный мальчик.

– Откуда у вас эти сведения? Я имею в виду, о том, что мальчик был особенный?

– От отца. Он провел здесь, в больнице, весь день. Мать приехала позже, вместе с братом-подростком. Кроме того, все зарегистрировано. Я приготовил вам копии всех документов, как вы и просили.

Он положил руку на кипу листов на столе, из-под них виднелась книга на китайском языке. Сейер знал значение первого иероглифа на обложке – «человек».

– Насколько мне известно, отец находился в ванной, когда произошло несчастье?

– Так и было. Он брился. А мальчик был крепко пристегнут к стулу, поэтому не смог побежать за помощью. Когда отец вернулся на кухню, мальчик лежал на столе. Он скинул тарелку на пол, так что она разбилась вдребезги. Самое плохое, что этот звук отец слышал.

– И не прибежал посмотреть?

– Он все время что-то разбивал.

– Кто-нибудь еще находился в доме, когда все произошло?

– Только мать, насколько я понял. Старший сын только что ушел, а мать спала на верхнем этаже.

– И ничего не слышала?

– Она ничего и не могла услышать. Ему не удалось закричать.

– Конечно, с двумя вафлями в горле. Но потом она все-таки проснулась – ее разбудил, конечно же, муж?

– Может быть, он закричал или позвал ее. Люди по-разному ведут себя в таких ситуациях. Некоторые кричат, другие столбенеют от ужаса.

– Она не поехала со «скорой»?

– Она приехала позже. Сначала забрала старшего брата из школы.

– Насколько позже они приехали?

– Где-то через полтора часа. Так тут написано.

– Вы можете что-нибудь рассказать о том, как он вел себя? Отец?

Врач задумался, закрыл глаза, как будто хотел восстановить в памяти все подробности того утра.

– Он был в шоке. Почти ничего не говорил.

– Это понятно. Но то немногое, что он сказал, – вы можете вспомнить? Отдельные слова?

Врач вопросительно посмотрел на Сейера и покачал головой.

– Прошло уже много времени. Почти восемь месяцев.

– И все-таки попробуйте.

– Я думаю, это было что-то вроде: «О нет, Боже! О нет, Боже!»

– Это отец звонил в «скорую»?

– Так здесь записано.

– Машине действительно потребовалось двадцать минут для того, чтобы добраться отсюда до Люннебю?

– Да, к сожалению. И двадцать минут на обратный путь. В «скорой» не было людей, способных сделать трахеотомию. Если бы были, возможно, ребенка удалось бы спасти.

– О чем вы сейчас говорите?

– О том, чтобы проникнуть между двумя шейными позвонками и вскрыть дыхательное горло снаружи.

– То есть разрезать горло?

– Да. На самом деле это очень простая операция. Она могла бы спасти его. Но мы не знали точно, сколько времени он просидел на стуле, пока отец не нашел его.

– Примерно столько, сколько времени нужно, чтобы хорошенько побриться?

– Да, возможно.

Врач полистал бумаги и поправил очки.

– Вы подозреваете что-то криминальное? – Он долго не позволял себе задать этот вопрос. Теперь он чувствовал, что вправе наконец задать его.

Вместо ответа Сейер задал следующий вопрос:

– Вы вскрывали мальчика и исследовали его. Вы не нашли ничего подозрительного?

– Подозрительного? Дети вечное тянут в рот что попало.

– Но если перед ним стояла тарелка с большим количеством вафель, он сидел один и мог не бояться, что кто-нибудь у него их отнимет,- зачем ему было засовывать в рот сразу две штуки?

– Ответьте мне: что вы пытаетесь выяснить?

– Сам не знаю.

Врач остался сидеть, погруженный в свои мысли. Снова увидел малыша Эскиля, голого, на фарфоровой скамье, вскрытого от яремной выемки вниз; он тогда увидел комок в дыхательном горле и понял, что это вафли. Два целых сердца. Огромный однородный клейкий ком из яиц, муки, масла и молока.

– Я помню обдукцию, – тихо сказал он. – Я помню ее очень хорошо. Возможно, я действительно удивлен… Нет, я не знаю, ничего не могу сказать. Такие мысли никогда не приходили мне в голову. Но, – вскинулся он, – как вы вообще пришли к этой идее?

– Ну…- начал Сейер и помолчал. – У ребенка была няня. Позвольте мне выразиться так: некоторые сигналы, которые она посылала в связи с несчастным случаем, заставили меня задуматься.

– Сигналы? Вы могли бы просто поговорить с ней?

– Я не могу с ней поговорить. – Сейер покачал головой. – Слишком поздно.

* * *

Вафли на завтрак, подумал он. Они наверняка были испечены накануне. Йонас вряд ли встал так рано утром, чтобы замесить тесто. Вчерашние вафли, резиновые и холодные. Он застегнул куртку и сел в машину. Никто ничего не заподозрил. Дети постоянно что-то жуют. Как сказал патологоанатом: набивают себе полный рот. Сейер завел автомобиль, пересек улицу Розенкранцгате и поехал вниз, к реке, там свернул налево. Он еще не проголодался, но подъехал к зданию суда, припарковался и поднялся на лифте в столовую, где продавали вафли. Купил одну упаковку, взял к ней варенья и кофе и сел возле окна. Осторожно вынул две вафли из упаковки. Они были хрустящие, явно свежие. Он свернул их пополам и еще раз пополам, сидел и смотрел на них. Сам он с небольшим усилием смог бы засунуть их в рот и даже сумел бы прожевать. Он так и сделал, и почувствовал, как они проскальзывают по пищеводу без малейшего усилия. Свежеиспеченные вафли были гладкими и жирными. Он отпил кофе и покачал головой. Невольно прокручивал в голове картинки: маленький мальчик с набитым ртом. Он размахивал руками, разбил тарелку – отчаянно боролся за свою жизнь, но никто его слышал. Только отец услышал, как упала тарелка. Почему он не прибежал на звук? Потому что Эскиль постоянно что-то разбивал, сказал врач. Но все же – маленький мальчик и разбитая тарелка. Сам бы я мгновенно прибежал, подумал он. Я подумал бы: вдруг перевернулся стул, и он поранился. А отец Эскиля спокойно закончил бриться. А что, если и мать не спала? Возможно, она слышала звон упавшей тарелки? Сейер сделал глоток кофе и намазал варенье на оставшуюся вафлю. Потом принялся тщательно перечитывать доклад. Наконец поднялся и пошел к машине. Он думал об Астрид Йонас. Которая лежала на втором этаже и не понимала, что происходит.

* * *

Хальвор взял бутерброд из миски и включил компьютер. Ему нравились звуки фанфар и лучи синего света, озарявшие комнату, когда включался компьютер. Каждый звук был для него праздником. Ему казалось, что его, Хальвора Мунтца, приветствуют как важную персону, как будто его ждали. Сегодня у него было странное выражение лица. Он был настроен на черный юмор, который любила Анни. Она часто подбодряла его фразами «Отвяжись», «Нет входа» и «Отцепись». Именно так она говорила, когда он клал руку ей на плечи, очень осторожно и по-дружески. Но она всегда говорила это ласково. А когда он осмеливался попросить о поцелуе, она угрожала откусить ему вытянутые губы. Голос говорил совсем другое. Конечно, это не могло утешить его, но помогало пережить неудачу. В результате он так никогда и не добрался до нее. Тем не менее, он был уверен: в конце концов она бы разрешила ему. Они часто лежали совсем близко, отбирая друг у друга тепло. Это уже было неплохо: лежать в темноте под одеялом, прижимаясь к Анни, и слушать тишину за окном, не нарушаемую криками отца. Отец больше не сможет наброситься и сорвать с него одеяло, отец больше никогда не достанет его. Безопасность. Привычка, чтобы кто-то лежал рядом, как долгие годы лежал младший брат. Слышать чужое дыхание и чувствовать тепло у лица. Почему она вообще все это записала? И что именно? И поймет ли он это, когда наконец найдет? Он жевал хлеб с печеночным паштетом и слушал, как в гостиной орет телевизор. Его немного беспокоило, что бабушка сидит вечерами одна и будет продолжать сидеть так, пока он не угадает наконец пароль и не узнает тайну Анни. Это что-то темное, думал он, если до этого так тяжело добраться. Что-то темное и опасное, о чем нельзя говорить вслух, можно только записать и запереть под замком. Как будто речь шла о жизни и смерти. Он написал эти слова. Написал: «Жизнь и смерть». Ничего не произошло.

* * *

У фру Йонас наступил обеденный перерыв. Она выглянула из задней комнаты с хлебцем в руке, одетая в тот же самый красный костюм, в котором она была при их первой встрече. Она выглядела задумчивой. Еду на вощеной бумаге она отодвинула в сторону, словно давая ему понять, что неправильно было бы жевать, говоря об Анни. Она сосредоточилась на кофе.

– Что-нибудь произошло? – спросила Астрид и сделала глоток из термокружки.

– Сегодня мы будем говорить не об Анни.

Она подняла кружку и посмотрела на него, округлив глаза.

– Сегодня мы поговорим об Эскиле.

– Прошу прощения?

Полный рот превратился в маленькую узкую щель.

– Я пережила это, оставила это позади. И, если мне позволено будет сказать, это стоило мне больших усилий.

– Я сожалею, что не могу быть более тактичным. Меня интересуют некоторые детали, касающиеся смерти мальчика.

– Почему?

– Я не обязан отвечать, фру Йонас, – мягко сказал он. – Просто ответьте на мои вопросы.

– А что, если я откажусь? Что, если я не смогу пройти через это еще раз?

– Тогда я пойду своей дорогой,- тихо сказал он.- И оставлю вас подумать немного. Потом приду еще раз с теми же вопросами.

Она отодвинула кружку, сложила руки на коленях и выпрямилась. Как будто ждала именно этого и решила стоять до конца.

– Мне это не нравится,- натянуто сказала она. – Когда вы приходили сюда говорить об Анни, мне не могло прийти в голову отказаться сотрудничать с вами. Но раз речь зашла об Эскиле – вам придется немедленно уйти.

Ее руки нашли друг друга и сплелись. Она явно была испугана.

– Как раз перед тем как он умер, – сказал Сейер и посмотрел на нее в упор, – он так толкнул свою тарелку, что она упала на пол и разбилась. Вы это слышали?

Вопрос ее поразил. Она удивленно взглянула на Сейера, как будто ждала чего-то другого, возможно, более страшного.

– Да, – быстро ответила она.

– Вы слышали это? Значит, вы не спали?

Он внимательно наблюдал за ее лицом и заметил, как по нему промелькнула легкая тень. Он повторил вопрос:

– Значит, вы не спали и слышали жужжание электробритвы?

Она склонила голову.

– Я слышала, как Хеннинг пошел в ванную и как хлопнула дверь.

– Как вы поняли, что он пошел в ванную?

– Мы долго жили в том доме, у каждой двери был собственный звук.

– А перед этим? Что вы слышали, прежде чем он ушел?

Она снова помедлила, копаясь в памяти.

– Их голоса на кухне. Они завтракали.

– Эскиль ел вафли, – осторожно заметил он. – Это было обычным делом? Вафли на завтрак? – Он постарался, чтобы вопрос прозвучал иронично.

– Вероятно, он выклянчил их, – устало сказала она. – Он всегда получал, что хотел. Эскилю нелегко было сказать «нет», это тут же вызывало у него приступ. Он не терпел, когда ему противоречили. Это было как дуть на угли. А Хеннинг не был особенно терпеливым, он не мог терпеть его крики.

– Значит, вы слышали, как мальчик кричал?

Астрид вырвала одну руку из другой и снова взяла кружку.

– Он постоянно издавал массу звуков, – сказала она, обращаясь к пару, который поднимался от кофе.

– Они ссорились, фру Йонас?

Она слегка улыбнулась.

– Они всегда ссорились. Он требовал вафли. Хеннинг сделал ему бутерброд, который он не хотел есть. Вы же знаете, как это бывает, мы делаем все, что в наших силах, чтобы наши дети поели, так что он, вероятно, в конце концов дал ему эти вафли или, может быть, Эскиль сам их заметил. Они стояли на скамейке, накрытые полиэтиленом, оставшиеся с вечера.

– Вы слышали какие-нибудь слова? Которые они друг другу говорили?

– Да чего вы, собственно говоря, добиваетесь?! – резко выкрикнула она. Ее глаза поменяли цвет. – Вы можете поговорить об этом с Хеннингом, меня там не было. Я была на втором этаже.

– Вы думаете, ему есть что мне рассказать?

Тишина. Она сложила руки на груди, как будто исключила его из беседы. Страх нарастал.

– Я не хочу говорить о Хеннинге. Он мне больше не муж.

– Это потеря ребенка разрушила ваш брак?

– Вообще-то, нет. Он бы все равно треснул. Мы слишком надорвались.

– Это по вашей инициативе вы расстались?

– Какое это имеет отношение к делу? – язвительно спросила она.

– Вероятно, никакого. Я просто спрашиваю.

Она положила обе руки на стол, ладонями вверх.

– Когда Хеннинг нашел Эскиля возле стола, что он сделал? Он закричал, позвал вас?

– Он просто открыл дверь в спальню. Меня поразило, как тихо вдруг стало, ни звука из кухни. Я села на постели и закричала.

– Есть ли что-то, что осталось для вас неясным в связи с тем несчастным случаем?

– Что?

– Вы разговаривали с мужем о том, что произошло? Вы его о чем-нибудь спрашивали?

Он снова увидел страх, мелькнувший в ее глазах.

– Он все мне рассказал, – сдержанно ответила она. – Он был в отчаянии. Чувствовал свою вину за случившееся, что он не уследил. А с этим не так-то просто жить. Он не смог, я не смогла. Нам пришлось пойти каждому своей дорогой.

– Но в несчастном случае не было ничего, чего бы вы не поняли или вам не объяснили?

Большие глаза Сейера, цвета мокрого асфальта, излучали мягкость, потому что он чувствовал: сидящая перед ним женщина находится на грани чего-то, что возможно, если ему повезет, выплеснется сейчас через край.

Ее плечи задрожали. Он терпеливо ждал, зная, что нельзя двигаться, нарушать тишину или как-либо еще мешать ей. Она приближалась к тайне. Он провел множество подобных разговоров и чувствовал, как сгущается воздух вокруг них. Ее что-то беспокоило, что-то, о чем она не осмеливалась думать.

– Я какое-то время слушала, как они кричали друг на друга, – прошептала она. – Хеннинг был в ярости, у него бурный темперамент. Я накрыла голову подушкой, я боялась слушать дальше…

– Продолжайте.

– Я слышала, как шумел Эскиль – наверное, он сидел и бил по столу кружкой, – а Хеннинг ругался и хлопал дверцами буфета.

– Вы различали отдельные слова?

Теперь задрожала ее нижняя губа.

– Только одну фразу. Самую последнюю перед тем, как он кинулся в ванную. Он выкрикнул ее так громко, что я испугалась: вдруг соседи услышат. Испугалась, что они могут о нас подумать. Но ведь нам было нелегко. Ребенок, который все время вел себя просто ужасно… У нас ведь был уже старший сын. Магне всегда был таким тихим, он таким и остался. Он никогда не шумел, слушался, он…

– Что вы услышали? Что он сказал?

Внезапно внизу в магазине зазвенел колокольчик и открылась дверь. Две женщины ходили по комнате, с восхищением разглядывая все великолепие вязаного ассортимента. Фру Йонас вскочила и рванулась в магазин. Сейер остановил женщину, положив руку ей на плечо.

– Скажите мне!

Она склонила голову, как будто ей стало стыдно.

– Хеннинг дошел почти до предела. Он до сих пор не может простить себе этого. И я больше не смогла жить с ним.

– Скажите мне, что он сказал!

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. И это уже не имеет никакого значения. Эскиль мертв.

– Но он же больше не муж вам?

– Он отец Магне. Он рассказал мне, как стоял в ванной и дрожал от отчаяния, что не смог стать таким отцом, каким должен быть. Он стоял там, пока не успокоился, потом хотел вернуться и попросить у Эскиля прощения за то, что рассердился. Он не хотел ехать на работу, не решив эту проблему. Наконец он вышел на кухню. Остальное вы знаете.

– Скажите мне, что он сказал.

– Никогда. Ни одной живой душе.

Отвратительная мысль, которая укоренилась в его голове, пустила побеги и начала расти. Он видел так много, что его нелегко было удивить. Эскиль Йонас был всего лишь ребенком…

* * *

Он забрал Скарре из отдела и пошел вместе с ним по коридору.

– Поедем посмотрим на восточные ковры, – предложил он.

– Зачем?

– Я только что говорил с Астрид Йонас. Я думаю, она страдает от ужасного подозрения. Того же, что и я. Что Йонас частично виноват в смерти мальчика. Я думаю, именно поэтому она от него ушла. Но при этом она до смерти боится этой мысли. Мне еще кое-что пришло в голову. Йонас ни словом не обмолвился о несчастном случае, когда мы с ним разговаривали.

– Разве это так странно? Мы же пришли говорить об Анни.

– Очень странно, что он не упомянул об этом. «Больше не надо сидеть с детьми, – сказал он, – потому что жена съехала». Он не сказал, что именно тот ребенок, с которым сидела Анни, мертв. Даже когда ты заговорил о фотографии, висевшей на стене.

– Он наверняка не осмеливается говорить об этом. Прости меня за бестактность, – Скарре вдруг понизил голос,- но ты вот пережил потерю очень близкого человека. Легко ли тебе говорить об этом?

Сейер был так поражен, что остановился как вкопанный. Он почувствовал, как побелела его кожа.

– Естественно, я могу говорить об этом,- ответил он наконец.- В ситуации, когда я почувствую, что это действительно необходимо. Если вещи поважнее, чем мои чувства.

Ее запах, запах ее волос и кожи, смесь химикатов и пота, лоб блестит почти металлическим блеском. Зубная эмаль испорчена таблетками, отливает синевой, как снятое молоко. Белки глаз медленно желтеют.

Перед ним стоял Скарре с поднятой головой, ничуть не смущенный. Сейер ждал. Разве он не сказал лишнее, не зашел чересчур далеко? Разве он не должен просить прощения?

– Значит, ты никогда не чувствовал, что это необходимо?

Он озадаченно смотрел на Якоба Скарре и видел перед собой недоумка. Сукин сын!

– Нет, – уверенно сказал он наконец и покачал головой. – До сих пор не чувствовал.

Он снова тронулся с места.

– Что же, – невозмутимо продолжил Скарре, – сказала тебе фру Йонас?

– Отец и сын ссорились. Она слышала, как они кричали друг на друга. Как хлопнула дверь в ванную, как разбилась тарелка. У Йонаса был бурный темперамент. Она говорит, что он винит себя.

– Я бы тоже винил, – сказал Скарре.

– У тебя есть что-нибудь обнадеживающее?

– В каком-то смысле. Школьный рюкзак Анни.

– Что с ним?

– Ты помнишь, что он был намазан жиром? Вероятно, чтобы счистить отпечатки пальцев?

– Да?

– Наконец установлено, что это. Своего рода мазь, которая помимо всего прочего содержит деготь.

– У меня есть такая,- удивленно сказал Сейер. – От псориаза.

– Нет. Это жир. Таким смазывают собакам больные лапы.

Сейер кивнул.

– У Йонаса есть собака.

– У Акселя Бьёрка тоже есть овчарка. А у тебя лев. Я просто констатирую факты, – быстро добавил он и придержал дверь. Инспектор вышел первым. Откровенно говоря, он был немного сбит с толку.

* * *

Аксель Бьёрк взял собаку на поводок и выпустил ее из машины.

Он быстро осмотрелся, никого не увидел, перешел площадку и вынул из кармана униформы универсальный ключ. Еще раз оглянулся и посмотрел на автомобиль, стоящий перед главным входом, сине-серый «Пежо» с чехлом для лыж на крыше и логотипом охранного общества на двери и капоте. Собака ждала, пока он ковырялся в замке. Пока она не чувствовала никаких запахов, они так часто это делали, снаружи и внутри автомобиля, снаружи и внутри дверей и лифтов, тысячи разных запахов. Она преданно следовала за ним. Она жила хорошей собачьей жизнью, в которой были частые прогулки, куча впечатлений и настоящая еда.

Здание заброшенной фабрики теперь использовалось как склад. Ящики, коробки и мешки стояли штабелями от пола до потолка, пахло бумагой, пылью и заплесневелым деревом. Бьёрк не стал зажигать свет. У него с ремня свисал карманный фонарь, он зажег его и двинулся в глубь большого зала. Сапоги глухо стучали, ступая по каменному полу. Каждый шаг отдавался у него в голове. Его собственные шаги, один за одним, в глухой тишине. Он не верил в Бога, а значит, их слышала только собака. Ахиллес шел на свободном поводке, размеренным шагом, тщательно выдрессированный. Он чувствовал себя защищенным и любил своего хозяина.

Они приблизились к одному из станков. Бьёрк зашел за него, потянул пса за собой, привязал поводок к стальному рычагу, скомандовал «сидеть». Пес сел, но по-прежнему был настороже. Запах начал распространяться по помещению. Запах, который перестал быть чужим, который становился все большей частью их жизни. Но было и что-то еще. Острый запах страха. Бьёрк сполз вниз. Он нашел в кармане на бедре фляжку, отвинтил пробку и начал пить.

Пес ждал, глядя вокруг ясным взглядом и навострив уши. Он сидел, ждал и слушал. Бьёрк молча посмотрел в его глаза. Напряжение в темном зале росло. Он знал, что пес следит за ним, и сам следил за псом. В кармане у него был револьвер.

* * *

Хальвор недовольно бурчал. Никто туда не прорвется, решил он, упав духом. Гул, идущий от экрана, начал его раздражать. Это было уже не мягкое гудение, а бесконечный шум, как от далекого завода. Он преследовал его весь день, Хальвор чувствовал себя почти голым, когда выключал компьютер, но тишина наступала только на несколько секунд, потому что шум возникал в его собственной голове. Ну же, Анни! – думал он. Поговори со мной!

В кино шла ретроспектива фильмов про Бонда. Она покупала «Smarties» и «Sitronfox» в киоске, пока он ждал у входа с билетами в руках. Ты будешь что-нибудь пить? - спросила она. Он покачал головой, слишком увлеченный тем, что смотрел на нее, сравнивая со всеми другими, теми, кто толпился перед входом в кинозал. Охранник вынырнул у двери, в черной униформе, с компостером в руках; пробив билеты, он смотрел на лица стоявших перед ним, и большинство опускали глаза, потому что им не исполнилось необходимых лет для просмотра этого фильма. Про Джеймса Бонда. Самого первого, который они посмотрели вместе, в первый раз они вышли в город, почти как настоящая пара. Он лопался от гордости. И фильм был хороший, во всяком случае, по словам Анни. Сам он не слишком хорошо все уловил, он был больше занят тем, что смотрел на нее уголком глаза и слушал, как она дышала в темноте. Но он запомнил название: «For your eyes only».

Он вписал это в темное поле и немного подождал, но ничего не произошло. Встал. Достал из кувшина, стоящего на подоконнике пакетик с леденцами «Король Дании». Все было бесполезно. Вдруг он почувствовал, что совесть больше не беспокоит его. Он прошел через кухню в гостиную, к книжным полкам, где стоял телефон, полистал каталог, в разделе «Компьютерное оборудование» нашел номер и набрал его.

– «Ра Дата». Вы говорите с Сольвейг.

– Речь идет о запароленной папке,- пробормотал он. Решимость исчезла, он чувствовал себя ребенком и одновременно вуайеристом. Но поворачивать назад было уже слишком поздно.

– Вы не можете открыть папку?

– Э, нет. Я забыл, где записал пароль.

– Я боюсь, консультант уже ушел. Подождите немного, я узнаю.

Он так сильно прижал трубку подбородком, что у него заболела мочка уха. В трубке он слышал гул голосов и звонки телефонов. Он посмотрел на бабушку, которая читала газету через увеличительное стекло, и подумал, что Анни должна была бы знать об этом.

– Вы на линии?

– Да.

– Вы далеко живете?

– У поворота на Люннебю.

– Тогда вам повезло. Он может зайти к вам по дороге домой. Скажете точный адрес?

После этого он сидел в комнате и ждал, а сердце колотилось в груди. Он раздвинул занавески, чтобы сразу же увидеть, когда автомобиль въедет во двор. Ровно через двадцать минут возник белый «Кадет Комби» с логотипом «Ра Даты» на двери. Удивительно молодой парень вышел из машины и неуверенно посмотрел на дом.

Хальвор выбежал открыть дверь. Молодой системщик оказался приятным парнем, толстым, как булочка на топленом сале, с глубокими ямками на щеках. Хальвор поблагодарил его за хлопоты. Вместе они прошли в комнату. Системщик открыл чемодан и вынул оттуда пестрые таблицы.

– Числовой код или слово? – спросил он.

Хальвор залился краской.

– Ты даже этого не помнишь? – удивленно спросил он.

– У меня так много разных, – пробормотал он. – Я поменял его между делом.

– Какая папка?

– Вот эта.

– «Анни»?

Он не задавал лишних вопросов. Всем работникам фирмы преподавали основы профессионального этикета, кроме того у него были большие амбиции. Хальвор отошел к окну и стоял там с горящими щеками, стыдясь, нервничая, борясь с сердцебиением. За спиной он слышал щелканье клавиш, быстрое, как стук далеких кастаньет. Больше ни звука, только дробь и кастаньеты. Через какое-то время, показавшееся ему вечностью, системщик наконец поднялся со стула.

– Вот и все, парень!

Хальвор медленно обернулся и посмотрел на экран. Взял ручку, чтобы подписать счет.

– Шестьсот пятьдесят крон? – прошептал он.

– За час работы,- улыбнулся компьютерщик. Дрожащими руками Хальвор поставил подпись

на пунктирной линии в самом низу листка и попросил, чтобы счет прислали по почте.

– Это был числовой код, – улыбнулся эксперт. – Ноль-семь-один-один-девять-четыре. Дата и год, не так ли? – Его улыбка становилась все более широкой. – Но явно не дата твоего рождения. В таком случае тебе было бы не более восьми месяцев!

Хальвор проводил его, поблагодарил, вернулся в комнату и сел перед экраном. На горящем экране был новый текст:

«Please proceed».

Он почти рухнул на клавиатуру; сердце по-прежнему стучало очень сильно. Текст высветился перед ним, и он начал читать. Ему пришлось облокотиться на стол. Что-то произошло, Анни записала это; наконец, он это нашел. Он читал, широко раскрыв глаза, и переполнялся ужасом.

* * *

Бьёрк насытил свою кровь ударным количеством алкоголя.

Пес все еще сидел с высунутым языком, терпеливо дыша и моргая. Бьёрк с трудом привстал, поставил флягу на ледяной пол, пару раз икнул и выпрямился. После чего мгновенно упал на стену, раскинув ноги. Пес тоже поднялся, посмотрел на хозяина желтыми глазами. Два-три раза взмахнул хвостом. Бьёрк неуклюже потянулся за револьвером, который застрял в тесном кармане, достал его, взвел курок. Он все время глядел на собаку, слыша, как скрипят его собственные зубы. Внезапно он покачнулся, рука опустилась, но он усилием воли все же поднял ее и спустил курок. Помещение наполнилось грохотом. Череп разлетелся. Его содержимое брызнуло на стену, несколько капель попало собаке на морду. Эхо выстрела медленно гасло и превращалось в далекий гром.

Собака рванулась, пытаясь убежать, но поводок был привязан крепко. После многочисленных попыток она, наконец, устала. Сдалась и завыла.

* * *

Галерея находилась на тихой улице, недалеко от костела. Перед дверью стоял довольно старый серо-зеленый «Ситроен», с «раскосыми» фарами. Как глаза китайца, подумал Сейер. Автомобиль был довольно грязный. Скарре подошел к нему и осмотрел внимательнее. Крыша была чище, чем все остальное, как будто что-то долго пролежало на ней.

– Никакого чехла для лыж, – прокомментировал Сейер.

– Его недавно убрали. Вот следы от креплений.

Они открыли дверь и вошли. Пахло почти так же, как в прядильне фру Йонас – шерстью и выделкой – и немного смолой от балок под крышей. Из угла на них глядела камера. Сейер остановился и посмотрел в объектив. Везде лежали большие стопки ковров, наверх вела широкая каменная лестница. Несколько ковров лежали, расправленные, на полу, другие висели у стен, перекинутые через балки. Йонас спустился к ним по лестнице, одетый во фланель и бархат: красный, зеленый, розовый и черный цвета оттеняли его черные кудри и намекали на страстную натуру. И при всем этом он излучал мягкость и благодушие. Этот человек научился скрывать свой бурный темперамент. Темные, почти черные глаза глядели дружелюбно – маска продавца, готового во всем идти навстречу клиенту.

– Ну, – сказал он мягко, – заходите-заходите. Вы решили купить ковер, не так ли?

Он протянул руку, как протягивают близким друзьям, которых давно не видели, и потенциальным обеспеченным клиентам, ценителям ковров. Узлов. Красок. Узоров с религиозной символикой. Знаков жизни и смерти, побед и гордости, которые можно постелить под обеденный стол или перед телевизором. Прочные, уникальные.

– У вас тут хорошо, – прокомментировал Сейер, оглядевшись.

– Два этажа плюс чердак. Поверьте, пришлось вложиться по-крупному. Раньше тут все выглядело совсем иначе. Все было грязным и серым. Но я хорошенько все отчистил, покрасил стены, а больше ничего фактически и не пришлось делать. Это старый дом, раньше он принадлежал зажиточной семье. Пожалуйста, следуйте за мной.

Они поднялись по лестнице и оказались в офисе, который, по сути, был огромной кухней со стальными скамьями и плитой, кофейником и маленьким холодильником. Скамейки были отделаны кафельной плиткой с опрятными голландскими девушками в капорах, мельницами и жирными переваливающимися гусями. Древние медные чаны со старыми добрыми вмятинами свисали с балки. У кухонного стола был округлый край и латунные защитные уголки, как на старой шхуне.

Они расселись вокруг стола, и Йонас сразу же разлил по бокалам темный виноградный сок, извлеченный из холодильника.

– Что стало со щенками? – поинтересовался Скарре.

– Я оставил Гере одного, остальные два уже обещаны. Так что вам остается только кусать локти. Чем я могу вам помочь? – улыбнулся он и пригубил сок.

Сейер знал, что его дружелюбие продержится недолго; скоро, очень скоро оно улетучится.

– Мы просто хотим задать несколько вопросов об Анни. Боюсь, что нам придется пройтись по кругу еще несколько раз.- Он осторожно вытер уголки губ. – Вы подобрали ее у перекрестка, так?

Тон, которым был задан вопрос, намекал на то, что его прежние утверждения поставлены под сомнение. Йонас удвоил бдительность.

– Все было так, как я вам рассказывал, и потом тоже.

– Но вообще-то она хотела пойти пешком, не так ли?

– Что вы сказали?

– Вам было сложновато уговорить ее сесть в автомобиль, как я понял?

Глаза Хеннинга сузились еще больше, но он пока сохранял спокойствие.

– Вообще-то она хотела пойти пешком, – продолжал Сейер. – Она отклонила ваше предложение подвезти ее. Я прав?

Йонас внезапно кивнул и улыбнулся.

– Она всегда так делала, была очень скромной. Но мне казалось, что глупо идти до Хоргена пешком. Это же очень далеко.

– Так что вы уговорили ее?

– Нет, нет… – Он быстро покачал головой и переменил положение на стуле. – Я ее заставил уступить. Некоторые люди так устроены, что их обязательно надо подтолкнуть.

– Значит, нельзя сказать, что она не хотела садиться в ваш автомобиль?

Йонас совершенно отчетливо услышал: полицейский выделил голосом слова «Ваш автомобиль».

– Анни была такой. Можно сказать, упрямой. С кем вы разговаривали? – вдруг спросил он.

– С сотнями людей, – быстро ответил Сейер. – И один из них видел, как она садилась в автомобиль. После долгой дискуссии. Вы фактически последний, кто видел ее в живых, поэтому мы ухватились за вас, логично?

Йонас улыбнулся в ответ заговорщической улыбкой, как будто они играли в увлекательную игру.

– Я не был последним,- живо отреагировал он.- Последним был убийца.

– Мы пока не имеем возможности допросить его, – сказал Сейер с напускной иронией. – И у нас нет никаких оснований полагать, что человек на мотоцикле действительно ждал ее. У нас есть только вы.

– Прошу прощения? Куда вы клоните?

– Что ж, – сказал Сейер и развел руками. – Перейдем непосредственно к делу. Мое положение обязывает меня подозревать людей.

– Вы хотите обвинить меня в даче ложных показаний?

– У меня нет выбора, – жестко отрезал инспектор и резко повернулся. – Я надеюсь, вы не в претензии. Почему она не хотела садиться в машину?

Йонас терял уверенность в себе.

– Ну конечно хотела! – Он взял себя в руки.- Она села в машину, и я отвез ее к Хоргену.

– Не дальше?

– Нет, как я уже говорил, она вышла у магазина. Я подумал, что она, возможно, хочет что-нибудь купить. Я даже не доехал до двери, остановился на дороге и выпустил ее. И после этого, – он поднялся и взял с кухонного стола пачку сигарет, – я ее больше никогда не видел.

Сейер пустился по новому следу.

– Вы потеряли ребенка, Йонас. Вы знаете, каково это. Говорили ли вы об этом с Эдди Холландом?

Некоторое время Хеннинг выглядел обескураженным.

– Нет-нет, он такой замкнутый человек, а я не люблю навязываться. К тому же мне совсем не просто говорить об этом.

– Как давно это произошло?

– Вы говорили с Астрид, не так ли? Почти восемь месяцев назад. Но о таких вещах не забывают, через них невозможно переступить. – Он позволил сигарете выскользнуть из пачки – это был «Мерит» с фильтром. Зажег ее и закурил; движения его рук при этом были женскими. – Люди часто пытаются представить, каково это. – Он посмотрел на Сейера усталым взглядом. – Они делают это с самыми лучшими намерениями. Представляют себе пустую детскую кроватку и думают, что ты часами стоишь и смотришь на нее. Я часто так стоял. Но это только малая часть. Я вставал рано утром и шел в ванную, а там на полке у зеркала стояла его зубная щетка. Из тех, что меняют цвет, когда нагреваются. Уточка на краю ванной. Его тапочки под кроватью. Я поймал себя за тем, что ставлю на стол лишний прибор, когда мы собирались есть. И так день за днем. В машине лежала мягкая игрушка, которую он там забыл. Много месяцев спустя я нашел под диваном соску…- Йонас говорил со сжатыми зубами, как будто поневоле выдавал чужой секрет.- Я убрал ее, чувствуя себя преступником. Было мучительно видеть вокруг его вещи день за днем, было жестоко убирать их. Это преследовало меня каждую секунду, это преследует меня и сейчас. Вы знаете, как долго хлопковая пижама сохраняет запах человека?

Он замолчал, загорелое лицо его стало серым. Сейер тоже молчал. Он внезапно вспомнил деревянные тапочки Элисе, которые всегда стояли перед дверью. Чтобы она быстро могла надеть их, когда понадобится выбросить мусор или спуститься на первый этаж забрать почту. Открывал дверь, брал белые туфли и снова ставил их перед дверью – сейчас он вспомнил об этом с острой болью.

– Мы не так давно были на кладбище,- тихо сказал он.- Давно ли вы были там в последний раз?

– Что это за вопрос? – хрипло спросил Йонас.

– Я просто хочу знать, отдаете ли вы себе отчет в том, что с могилы кое-что исчезло.

– Вы имеете в виду маленькую птичку? Да, она исчезла сразу после похорон.

– Вы не хотели бы заказать новую?

– Вы чертовски любознательны. Это, знаете ли, даже нескромно. Да, естественно, я был огорчен. Но я не смог еще раз пройти через все это, поэтому решил оставить все как есть.

– А вы знаете, кто ее взял?

– Конечно нет! – почти выкрикнул он. – Я бы сразу же сообщил в полицию и, если бы у меня была такая возможность, задал бы воришке жару.

– Вы имеете в виду, отругали бы его? Йонас недобро улыбнулся.

– Нет, я имею в виду не отругал.

– Его взяла Анни,- непринужденно сказал Сейер.

Йонас распахнул глаза.

– Мы нашли птичку в ее вещах. Вот эта?

Сейер сунул руку во внутренний карман и достал птичку. Йонас дрожащими руками взял ее.

– Выглядит так же. Похожа на ту, что я купил. Но почему…

– Этого мы не знаем. Мы думали, может быть, вы догадываетесь?

– Я? Боже мой, у меня нет никаких предположений. Этого я не понимаю. Зачем она ее украла? У нее никогда не было склонности к воровству. Не у той Анни, которую я знал.

– Значит у нее должна была быть причина. Которая не имеет отношения к клептомании. Она была на вас за что-то сердита?

Йонас сидел и смотрел на птичку, онемев от замешательства.

Этого он не знал, подумал Сейер и исподлобья глянул на Скарре, который сидел в стороне и темно-синими глазами следил за каждым движением мужчины.

– Ее родители знают, что птичка была у нее?- спросил он наконец.

– Мы не думаем.

– Но, может быть, ее взяла Сёльви? Сёльви всегда думает только о себе. Как сорока, хватает все, что блестит.

– Это была не Сёльви.

Сейер поднял бокал за ножку и отпил сока. На вкус он напоминал пресное вино.

– Ну, у нее были какие-то тайны, у нас у всех они есть, – сказал Йонас с улыбкой. – Она казалась немного загадочной. Особенно когда начала становиться старше.

– Она приняла близко к сердцу то, что случилось с Эскилем?

– Ей не удалось заставить себя зайти к нам. Я могу это понять, я тоже не мог общаться с людьми долгое время. Астрид и Магне уехали, произошло так много всего одновременно. Тяжелая была пора, – пробормотал он и побледнел.

– Но вы с Анни разговаривали?

– Только кивали друг другу, когда встречались на улице. Мы же были почти соседями.

– Она избегала разговоров?

– Ей было неудобно, в каком-то смысле. Это было сложно для всех нас.

– К тому же,- добавил Сейер как бы невзначай, – вы как раз поссорились с Эскилем перед тем, как он умер. Это наверняка было особенно тяжело.

– Не вмешивайте Эскиля в это дело! – горько прошипел Йонас.

– Вы знаете Раймонда Локе?

– Вы имеете в виду чудака, живущего наверху, возле Коллена?

– Я спросил, знаете ли вы его.

– Все знают, кто такой Раймонд.

– Да или нет?

– Я не знаю его.

– Но вы знаете, где он живет?

– Да, это я знаю. В старой хижине. Очевидно, ему хорошо там, счастливому идиоту.

– Счастливому идиоту? – Сейер поднялся и отодвинул стакан. – Я думаю, что счастье идиотов настолько же зависит от доброй воли людей, насколько и счастье любого из нас. К тому же запомните: даже если он и не воспринимает окружающий мир так, как вы, с его разумом все в порядке.

Лицо Йонаса как будто застыло. Он не пошел провожать их. Спускаясь по лестнице на первый этаж, Сейер чувствовал, как объектив камеры сверлит лучом его затылок.

Они заехали за Кольбергом и пустили его на заднее сиденье. Собака слишком часто остается одна, подумал Сейер, протягивая псу кусок сушеной рыбы.

– Тебе не кажется, что она не очень хорошо пахнет? – осторожно спросил Скарре.

Сейер кивнул.

– Ты можешь дать ему потом «Fisheman's Friend».

Они взяли курс на Люннебю, развернулись у перекрестка и припарковались у почтовых ящиков. Сейер шел по улице, хорошо понимая, что все его видят, все обитатели двадцати одного дома. Все думают, что он направляется к Холландам. Но он остановился и оглянулся на дом Йонаса. Тот выглядел полупустым, занавески на большинстве окон были задернуты. Сейер медленно вернулся к машине.

– Школьный автобус отправляется от перекрестка в семь десять,- сказал он.- Каждое утро. Все школьники в Кристале ездят на нем. Значит, из дома они выходят примерно в семь, чтобы успеть на автобус.

Дул легкий ветер, но на его голове не шевелился ни один волосок.

– Магне Йонас как раз ушел, когда Эскиль подавился едой.

Скарре ждал. На его лице выражалось безграничное терпение.

– А Анни вышла со двора чуть позже остальных. Возможно, она проходила мимо дома Йонаса именно в то время, когда Эскиль завтракал.

– Да. И что с того? – Скарре кивнул на дом Йонаса. – На улицу глядят только окна гостиной и спальни. А они были на кухне.

– Знаю, знаю, – отмахнулся Сейер с раздражением.

Они подошли к дому и попытались представить себе тот день, седьмое ноября, семь утра. В ноябре по утрам темно, подумал Сейер.

– Могла ли она зайти внутрь?

– Не знаю…

Они остановились и какое-то время смотрели на дом, теперь уже с близкого расстояния. Окно кухни смотрело на соседский дом.

– Кто живет в красном доме? – неожиданно спросил Скарре.

– Ирмак. С женой и детьми. А вон там разве не тропинка? Между домами?

Скарре взглянул вниз.

– Тропинка. И по ней как раз кто-то идет.

Внезапно между домами возник мальчик. Он шел, опустив голову, и не замечал двоих мужчин на дороге.

– Торбьёрн Хауген. Тот, который искал Рагнхильд.

Сейер ждал мальчика на тропинке, там, куда он поднимался. За спиной у него был черный рюкзак, на голове – узорчатая бандана. Они хорошо разглядели его, когда он проходил мимо дома Йонаса. Торбьёрн был высокий парень – его голова доставала примерно до середины кухонного окна.

– Решил срезать?

– Да. – Торбьёрн остановился. – Это тропинка ведет вниз, к улице Гнейсвейен.

– По ней многие ходят?

– Да, так можно сэкономить почти пять минут.

Сейер сделал несколько шагов вниз по тропинке и остановился возле окна. Он был еще выше, чем Торбьёрн, и без труда смог заглянуть в кухню. Детского стула там уже не было, осталось только два обычных венских стула, а на столе стояли пепельница и чашка с кофе. В остальном дом выглядел почти нежилым. Седьмое ноября, подумал он. Снаружи тьма кромешная, внутри светло. Те, кто был снаружи, могли заглянуть внутрь, но те, кто внутри, не могли видеть тех, кто снаружи.

– Йонасу не очень нравится, что мы здесь ходим, – вдруг сказал Торбьёрн. – Он устал от этой беготни возле дома, так он говорит. Но он скоро уезжает.

– Значит, все дети тут срезают, когда идут на автобус?

– Да, все школьники.

Сейер снова кивнул Торбьёрну и повернулся к Скарре.

– Я вспомнил кое-что. Об этом говорил Холланд, когда мы беседовали с ним в офисе. В день, когда умер Эскиль, Анни вернулась домой из школы раньше, чем обычно, потому что была больна. Она сразу пошла и легла. Ему пришлось пойти к ней и рассказать о несчастье.

– Чем больна? – спросил Скарре.- Она никогда не болела.

– «Чувствовала себя неважно» – так он сказал.

– Ты думаешь, она что-то видела, да? Через окно?

– Не знаю. Может быть.

– Но почему она никому ничего не сказала?

– Может быть, не осмелилась. Или, может быть, не поняла до конца, что видела. Возможно, доверилась Хальвору. У меня всегда было чувство, что он знает больше, чем рассказывает.

– Конрад, – тихо сказал Скарре. – Он ведь сказал бы?

– Я не уверен. Он очень странный мальчик. Поедем поговорим с ним.

Запищал пейджер Сейера, он подошел к автомобилю и тут же набрал номер через открытое окно. Ответил Хольтеман.

– Аксель Бьёрк пустил себе пулю в висок из старого револьвера «Enfield».

Сейеру пришлось опереться о машину. Это сообщение было для него как горькое лекарство. Оно оставило во рту неприятную сухость.

– Нашли какое-нибудь письмо?

– Нет. Сейчас ищут у него дома. Но напрашивается предположение, что парня, видимо, мучила совесть, как ты думаешь?

– Не знаю. Могло быть что угодно. У него были проблемы.

– Он был невменяемым алкоголиком. И у него был зуб на Аду Холланд, острый акулий зуб, – сказал Хольтеман.

– Прежде всего, он был несчастлив.

– Ненависть и отчаяние похожи в своих проявлениях. Люди показывают то, что соответствует ситуации.

– Я думаю, вы ошибаетесь. Он, собственно говоря, уже сдался. А тот, кто признал свое поражение, уже готов уйти.

– Может быть, он хотел забрать с собой Аду?

Сейер покачал головой и взглянул через дорогу на дом Холландов.

– Он не хотел причинить боль Сёльви и Эдди.

– Ты хочешь найти преступника или нет?

– Я просто хочу найти настоящего преступника.

Закончив разговор, Сейер обратился к Скарре:

– Аксель Бьёрк мертв. Интересно, что подумает Ада Холланд. Возможно, то же, что и Хальвор, когда его отец умер. Что это «не так уж и плохо».

* * *

Хальвор рывком поднялся. Стул упал; он круто повернулся к окну. Долго стоял так, глядя на пустынный двор. Боковым зрением он видел опрокинутый стул и фотографию Анни на ночном столике. Значит, вот как. Анни все видела. Он снова сел перед монитором и прочитал все с начала до конца. В папке Анни была и его собственная история, та, что он доверил ей по секрету. Беснующийся отец, застреленный в сарае тринадцатого декабря. Это не имело к делу никакого отношения; он затаил дыхание, выделил абзац и удалил его. Скопировал текст на дискету. Потом тихо вышел из комнаты.

– В чем дело, Хальвор? – закричала бабушка, когда он проходил по гостиной, надевая джинсовую куртку. – Ты в город?

Он не ответил. Слышал ее голос, но смысл слов от него ускользал.

– Ты куда? В кино?

Он начал застегивать куртку, спрашивая себя, заведется ли мотоцикл. Если нет, ему придется ехать на автобусе, а это займет целый час.

– Когда ты вернешься? Приедешь к ужину?

Он остановился и посмотрел на бабушку, как будто только что понял, что она стоит и причитает прямо перед ним.

– Ужин?

– Куда ты, Хальвор, скоро вечер!

– Мне надо кое с кем встретиться.

– С кем? Ты такой бледный, у тебя наверняка малокровие. Когда ты в последний раз был у врача? Сам, небось, не помнишь. Куда ты собрался?

– К Йонасу.- Его голос звучал на удивление твердо. Дверь захлопнулась, и старушка увидела через окно, как он склонился над мотоциклом и подкручивает что-то со злым лицом.

* * *

Камера на первом этаже была расположена неудачно. Это пришло ему в голову сейчас, когда он глядел на левый экран. В объектив попадало слишком много света, что превращало фигуры входящих в неотчетливые абрисы, почти привидения. Ему нравилось видеть своих клиентов до того, как он встречался с ними лично. На втором этаже, где свет был получше, он мог различить лица и одежду, узнать постоянных клиентов и подготовиться к разговору уже в офисе. К каждому клиенту нужен особый подход. Он снова взглянул на экран, на котором был виден первый этаж. Одинокая фигура. Мужчина, возможно, юноша, в короткой куртке. Явно не перспективный клиент, но придется им заняться, корректно, service-minded, как всегда, чтобы поддержать репутацию галереи, – она должна быть безупречной. К тому же никогда нельзя сказать по внешнему виду человека, есть ли у него деньги. Может быть, этот парень чертовски богат. Он медленно спустился по лестнице. Шаги были почти бесшумными, у него была легкая, крадущаяся походка – торговцу коврами не пристало суетиться, как в магазине игрушек. Это галерея, здесь разговаривают приглушенными голосами. Здесь нет ни ценников, ни кассового аппарата. Обычно он высылал покупателям счет, изредка они оплачивали покупки «Визой» или другими картами. Он уже почти спустился, оставалось две ступеньки, и вдруг остановился.

– Добрый день, – пробормотал он.

Парень, стоявший к нему спиной, обернулся и посмотрел на него с любопытством. Во взгляде было также недоверие, смешанное с удивлением. Он молчал и просто смотрел, как будто хотел прочитать какую-то историю в чертах его лица. Возможно, тайну или решение загадки. Йонас знал его. Секунду или две он прикидывал, стоит ли это показать.

– Чем могу быть полезен?

Хальвор не ответил. Он все еще изучал лицо Йонаса. Он знал, что узнан. Йонас видел его много раз: он встречал Анни у его дверей, они сталкивались на улице. Сейчас на нем были доспехи. Мягкая темная одежда; фланель, бархат и каштановые локоны застыли и превратились в жесткую скорлупу.

– Вы продаете ковры? – Хальвор приблизился к Йонасу, который все еще стоял на нижней ступеньке, держась рукой за перила.

Хозяин галереи огляделся.

– Видимо, да.

– Я хочу купить ковер.

– Ну,- ответил Йонас с улыбкой, – я так и предполагал. Что вы ищете? Что-нибудь особенное?

Он пришел не за ковром, подумал Йонас. К тому же у него наверняка нет денег, он ищет что-то другое. Возможно, пришел из чистого любопытства, мальчишеская забава. Он, конечно, не имеет ни малейшего представления о том, сколько стоят ковры. Но он скоро узнает об этом.

– Большой или маленький? – спросил Йонас и спустился с последней ступеньки на пол. Мальчик был более чем на голову ниже его и худой, как щепка.

– Я хочу ковер такого размера, чтобы на нем уместились все стулья. Очень трудно мыть пол. Йонас кивнул.

– Пойдемте со мной наверх. Самые большие ковры наверху.

Он начал подниматься по лестнице. Хальвор последовал за ним. Ему не приходило в голову задавать вопросы, его как будто тянула вперед непреодолимая сила, он словно скользил по рельсам внутри черного тоннеля.

Йонас зажег шесть ламп, присланных ему из стеклодувной мастерской в Венеции. Они свисали с покрытых смолой балок на потолке и освещали большое помещение теплым, но ярким светом.

– Какой цвет вы себе представляли?

Хальвор остановился на самом верху лестницы и посмотрел вниз.

– Красный, пожалуй.

Йонас высокомерно улыбнулся.

– Я не хочу вас обидеть, – сказал он дружелюбно. – Но вы представляете себе, сколько они стоят?

Хальвор посмотрел на него, прищурясь. К нему возвращалось какое-то полузабытое чувство.

– Я, возможно, не выгляжу многообещающим клиентом,- сказал он спокойно.- Вероятно, вы хотели бы увидеть выписку из моего счета?

Йонас заколебался.

– Я прошу вас простить меня. Знаете, очень многие заходят сюда с улицы и попадают в неловкое положение. Я просто хотел, чтобы вы избежали такой ситуации.

– Это очень тактично с вашей стороны, – тихо заметил Хальвор.

Он прошел мимо Йонаса и подошел к большому ковру, висевшему на стене. Вытянул руку и провел по бахроме. На ковре были изображены вооруженные всадники.

– Два с половиной на три метра, – глухо сказал Йонас. – Хороший выбор. Изображает войну кочевников. Он очень тяжелый.

– Вы поможете мне с доставкой? – спросил Хальвор.

– Само собой. У меня есть фургон. Меня больше беспокоит другое. За ним сложно ухаживать. Для того чтобы вытряхнуть его, потребуется несколько человек.

– Я возьму его.

– Прошу прощения? – Йонас настороженно взглянул на странного покупателя. – Это почти самое дорогое, что у меня есть, – сказал он. – Шестьдесят тысяч крон. – Он пронзил Хальвора взглядом, называя цену. Хальвор и ухом не повел.

– Он этого, без сомнения, стоит.

Йонас почувствовал себя не в своей тарелке. Страх пополз по его позвоночнику вверх, как холодная змея. Он не понимал, чего парень хочет и почему он так ведет себя. Такой суммы у него не будет никогда, а если бы и появилась, он бы не потратил ее на ковер.

– Будьте так любезны, запакуйте его для меня, – попросил Хальвор, сложив руки на груди. Он облокотился на раскладной столик красного дерева, заскрипевший под его весом.

– Запаковать? – Йонас скривил губы в подобие улыбки. – Я скатаю его в рулон, заверну в полиэтилен и закреплю скотчем.

– Что ж, этого будет вполне достаточно.- Хальвор ждал.

– Будет довольно сложно спустить его вниз. Давайте я привезу его вам вечером и помогу расстелить.

– Нет-нет, – нетерпеливо возразил Хальвор. – Я хочу получить его сейчас.

Йонас заколебался.

– Сейчас? А – простите мне мой вопрос, – как вы хотите заплатить?

– Наличными, если вы их принимаете.

Он похлопал себя по заднему карману. На нем были выгоревшие джинсы с блеклой бахромой. Йонаса одолевали сомнения.

– Вам что-то мешает? – спросил Хальвор.

– Не знаю. Возможно.

– И что же это?

– Я знаю, кто ты такой, – внезапно сказал Йонас и почти по-матросски расставил ноги. Он сломал корку льда и почувствовал облегчение.

– Мы знакомы?

Йонас кивнул и положил руки на бедра.

– Ну же, Хальвор, конечно, мы знаем друг друга. Я думаю, что тебе пора идти.

– Почему это? Что-то не так?

– Хватит заниматься ерундой! – твердо сказал Йонас.

– Я полностью согласен! – кивнул Хальвор.- Спускайте ковер вниз, и немедленно!

– Знаешь, я передумал его продавать. Я уезжаю и хочу оставить его себе. Кроме того, он слишком дорогой для тебя. Давай по-честному: мы оба знаем, что у тебя нет денег.

– Значит, вы хотите оставить его себе? – Хальвор резко обернулся. – Ну, это я могу понять. Тогда я возьму другой.- Он снова посмотрел на стену и сразу показал на другой ковер, розовый с зеленым. – Будьте так добры, спустите его вниз для меня. И выпишите счет.

– Он стоит сорок четыре тысячи.

– Вполне достаточно.

– Не правда ли? – Йонас продолжал ждать, скрестив руки на груди; его черные зрачки напомнили Хальвору дробинки. – Перейду ли я все границы, если попрошу тебя показать, действительно ли у тебя есть деньги?

Хальвор покачал головой.

– Конечно нет. Вы же знаете, в наше время по внешнему виду уже не скажешь, есть у человека деньги или нет.

Он засунул руку в задний карман и вытащил старый кошелек. Из клетчатого полиэстера, на молнии, плоский, как лепешка. Засунул палец внутрь и позвенел монетами. Достал несколько штук и положил их на раскладной столик. Йонас, пораженный, смотрел, как пяти-, десяти- и однокроновые монетки собирались в маленькую кучку.

– Достаточно, – сказал он угрюмо. – Ты уже отнял у меня достаточно времени. Исчезни.

Хальвор посмотрел на него снизу вверх почти с обидой.

– Я еще не закончил. У меня есть еще. – Он снова покопался в кошельке.

– У тебя ничего нет! У тебя старая развалюха, где живет старуха, и ты развозишь мороженое! Сорок четыре тысячи, – сказал он резко. – Ты либо достанешь их немедленно, либо…

– Значит, вы знаете, где я живу? – Хальвор взглянул на него. Игра становилась опасной, но он почёму-то не боялся.

– У меня есть еще вот это, – сказал он внезапно и вытащил что-то из бумажника. Йонас недоверчиво посмотрел на него и на то, что он держал в руке, зажав двумя пальцами.

– Это дискета, – объяснил Хальвор.

– Мне не нужна дискета, мне нужны сорок четыре тысячи, – рявкнул Йонас, чувствуя, как страх заполняет все его существо.

– Дневник Анни, – тихо сказал Хальвор и помахал дискетой. – Она начала вести дневник несколько месяцев назад. В ноябре. Вы же знаете, какие они – девчонки. Им всегда надо хоть кому-нибудь обо всем рассказать.

Йонас тяжело вздохнул. Взгляд Хальвора пригвоздил его к месту.

– Я прочитал его, – продолжал Хальвор. – Там говорится о вас.

– Отдай его мне!

– Ни за что!

Йонаса затрясло. Голос Хальвора сменил тембр и внезапно стал глубже. Как будто злой дух говорил устами ребенка.

– Я сделал несколько копий,- продолжал он.- А значит, я могу купить столько ковров, сколько захочу. Каждый раз, когда я захочу новый ковер, я просто сделаю еще одну копию. Понятно?

– Ты истеричный дрянной мальчишка! Из какого заведения тебя выпустили?

Йонас подобрался для прыжка. Он весил на двадцать килограммов больше и был в ярости. Хальвор отпрыгнул в сторону; торговец промахнулся и ударился головой о раскладной столик. Монеты разлетелись во все стороны и рассыпались по полу. Йонас выругался – такого Хальвор еще не слышал, хотя словарный запас его отца был практически безграничен. Через секунду он снова был на ногах. Один-единственный взгляд на потемневшее лицо убедил Хальвора в том, что битва проиграна. Хальвор бросился бежать вниз по лестнице, но Йонас догнал его и ударил в плечо. Парень упал, сильно ударившись всем телом о каменный пол.

– Не трогай меня, черт побери!

Йонас перевернул его на спину. Хальвор почувствовал его дыхание на своем лице. Руки сдавили его шею.

– Ты не понимаешь, что делаешь! – пробормотал Хальвор. – Тебе конец! Мне наплевать, что ты со мной сделаешь, но тебе конец!

Йонас был слеп и глух. Он поднял сжатый кулак и прицелился в маленькое лицо. Хальвора много раз били, и он знал, чего ждать. Костяшки пальцев ударили его под подбородок, и тонкая челюсть треснула, как сухая ветка. Нижние зубы с невероятной силой ударили о верхние, и крошечные частички раздробленной эмали смешались с кровью, текущей изо рта. Йонас продолжал бить, он больше не прицеливался, он опускал кулак куда придется, пока Хальвор метался из стороны в сторону. Наконец он промахнулся, попал по каменному полу и вскрикнул. Поднялся и посмотрел на руки. Немного отдышался. Все вокруг было в крови. Он посмотрел на то, что лежало на полу, и медленно выдохнул. Через пару минут его сердце снова билось в нормальном темпе, и мысли прояснились.

* * *

– Он ушел, – растерянно сказала бабушка, когда Сейер и Скарре появились в ее дверях и спросили о Хальворе. – Он сказал, что должен срочно увидеть одного человека. Кажется, его зовут Йонас. Он даже не поел.

Ее слова заставили Сейера дважды ударить кулаком по косяку двери.

– Ему кто-нибудь позвонил?

– Сюда никто не звонит. Только Анни иногда звонила. Он весь день сидел у себя в комнате и играл со своей машиной. А потом вдруг выбежал и исчез.

– Мы найдем его. Извините, у нас очень много дел.

– Это была плохая идея, – сказал Скарре, захлопывая за собой дверь, – самая плохая, какая только могла прийти ему в голову.

– Поживем – увидим, – сдавленно ответил Сейер, разворачивая машину.

– Я не вижу мотоцикла Хальвора.

* * *

Скарре выпрыгнул наружу. Сейер задержался, чтобы дать Кольбергу, который все еще лежал на заднем сиденье, собачий сухарь.

Дверь медленно открывалась; полицейские требовательно смотрели в объектив камеры под крышей. Йонас видел их из кухни. Какое-то время он еще посидел у стола, дуя на отбитые костяшки. Ни к чему спешить. Еще одна проблема убрана с дороги. Действительно, в его жизни многое произошло как-то сразу, но он всегда справлялся с проблемами. Убирал со своего пути одну проблему за другой. У него к этому талант. Совершенно спокойно он встал и спустился по лестнице.

– Куда торопимся? – с иронией сказал он. – Признаюсь, мне начинает казаться, что вы меня преследуете.

Сейер возвышался перед ним как столб.

– Мы кое-кого ищем. И вот подумали: может быть, он здесь?

Йонас вопросительно посмотрел на них, обвел взглядом комнату и развел руками.

– Здесь только я. И мне как раз пора закрываться. Уже поздно.

– Мы бы хотели осмотреть помещение. Очень быстро, разумеется.

– Честно говоря…

– Возможно, он проскользнул сюда незамеченным и где-то прячется. Никогда нельзя знать наверняка.

Сейер дрожал, и Скарре вдруг подумал: он выглядит так, будто у него под рубашкой прячутся семь ветров.

– Я закрываюсь! – резко сказал Йонас.

Они прошли мимо него и поднялись по лестнице. Огляделись. Заглянули в офис, открыли двери в туалет, поднялись на чердак. Никого не было видно.

– Кого вы надеялись здесь найти?

Йонас облокотился на перила и смотрел на них, приподняв брови. Его грудная клетка поднималась и опускалась под рубашкой.

– Хальвора Мунтца.

– И кто же это такой?

– Друг Анни.

– И что ему здесь могло понадобиться?

– Я точно не знаю… – Сейер невозмутимо ходил вдоль стен. – Но он намекнул, что собирается сюда. Он играет в детектива, и я думаю, мы должны остановить его.

– В этом я с вами целиком и полностью согласен, – кивнул Йонас и сдержанно улыбнулся. – Но ко мне не заходили никакие братья Харди.

Сейер пнул ковер, свернутый в рулон, носком ботинка.

– В доме есть подвал?

– Нет.

– Куда вы уносите ковры на ночь? Они остаются здесь?

– Большая часть. Самые дорогие я убираю в сейф.

– Вот как…

Он внезапно увидел маленький столик из красного дерева. На полу вокруг были рассыпаны монеты.

– Вы так небрежно обращаетесь с разменными монетами? – с любопытством спросил он.

Йонас пожал плечами. Сейеру не нравилось, что здесь так тихо. Ему не нравилось выражение лица торговца коврами. В углу он внезапно увидел розовое ведро для мытья пола и рядом с ним – половую щетку. Пол был мокрый.

– Вы сами моете полы? – тихо спросил он.

– Это последнее, что я делаю перед закрытием. Я экономлю на уборщице. Как видите, – сказал он, наконец, – здесь никого нет.

Сейер посмотрел на него.

– Покажите нам сейф.

На какое-то мгновение ему показалось, что Йонас откажется, но тот двинулся вниз по лестнице.

– Он на первом этаже. Конечно, вы должны на него посмотреть. Он, разумеется, закрыт, и никто не может спрятаться там.

Они проследовали за ним на первый этаж, а оттуда – в угол под лестницей, где увидели стальную дверь, очень низкую, но зато гораздо более широкую, чем обычные двери. Йонас подошел к ней и набрал шифр, повернул ручку вперед-назад несколько раз. Каждый раз они слышали слабый щелчок. Он все время работал левой рукой; это выглядело неуклюже, Йонас явно был правшой.

– Он так нужен вам, этот мальчик? И вы думаете, я могу спрятать его здесь?

– Возможно, – коротко ответил Сейер, следя за неуклюжими движениями левой руки. Йонас напряг все свои силы, чтобы открыть тугую дверь.

– Вам наверняка будет проще, если вы задействуете обе руки, – сухо заметил он.

Йонас приподнял бровь, как будто не понял. Сейер заглянул в маленькую комнату, в которой находились сейф поменьше, две-три картины, прислоненные к стене, и множество ковров, стоящих у стены и сложенных на полу.

– Вот и все.

Он вызывающе посмотрел на полицейских. Помещение заливал яркий свет двух длинных ламп дневного света на потолке. Стены были пусты.

Сейер улыбнулся.

– Но он был здесь, не так ли? Чего он хотел?

– Здесь никого не было, кроме вас.

Сейер кивнул и вышел. Скарре с сомнением посмотрел на шефа, но последовал за ним.

– Если он появится, вы свяжетесь с нами? – сказал наконец Сейер. – Ему сейчас нелегко, после всего, что произошло. Ему требуется помощь.

– Разумеется.

Дверь сейфа снова закрылась.

* * *

На парковке Сейер указал Скарре на место водителя.

– Выезжай задним ходом, а потом заедем во двор тут, наверху. Видишь?

Скарре кивнул.

– Остановись тут. Мы подождем, пока он выедет, и двинемся за ним. Посмотрим, куда он направится.

Им не пришлось долго ждать. Прошло не больше пяти минут, и Йонас показался в дверях. Он закрыл дверь, включил сигнализацию, прошел мимо серого «Ситроена» и исчез у выезда с заднего двора. Пару минут его не было видно, потом он появился в старом «Транзите». Тот остановился у выезда на дорогу, включился левый поворотник. Сейер отчетливо слышал, как стучит мотор.

– Ну конечно, у него есть фургон,- сказал Скарре.

– Цилиндр барахлит. Стучит, как старый катер. Трогайся, но будь осторожен. Он поедет вниз, к перекрестку, не подъезжай слишком близко.

– Ты не видишь, он смотрит в зеркало заднего вида?

– Не смотрит. Пропусти эту «Вольво», Скарре, зеленую!

«Вольво» затормозила – она обязана была уступить дорогу, – но Скарре кивнул и помахал ей. Шофер поблагодарил его раскрытой ладонью.

– Он мигает правым поворотником. Перестраивайся в правый ряд! Черт, слишком мало машин, он нас заметит.

– Он нас не видит, идет как по рельсам. Куда, ты думаешь, он направляется?

– Возможно, на улицу Оскаргате. Он же собрался переезжать, верно? Теперь аккуратно, он тормозит. Следи за машиной пивоваренного завода, если она проедет перед тобой, мы можем его потерять!

– Легко сказать. Когда ты купишь машину попроворнее?

– Он снова тормозит. Держу пари, он поедет по улице Бёрресенс. Будем надеяться, что «Вольво» поедет этой же дорогой.

Йонас легко и элегантно вел большой автомобиль по городу. Он включил поворотник, сменил ряд, приблизился к Оскаргате; теперь полицейские ясно видели, что он постоянно смотрит в зеркало заднего вида.

– Он останавливается у желтого дома. Это номер пятнадцать. Стоп, Скарре!

– Прямо здесь?

– Глуши мотор. Здесь он выйдет.

Йонас выпрыгнул из машины, огляделся и перешел улицу широкими шагами. Сейер и Скарре уставились на дверь, возле которой он остановился и зазвенел ключом. В руках у него был только ящик с инструментами.

– Он зайдет в квартиру. Мы пока подождем. Когда он будет внутри, ты добежишь до его автомобиля. Я хочу, чтобы ты заглянул в заднее окно.

– Что, ты думаешь, у него там?

– Мне страшно даже представить. Все, можешь бежать. Давай, Скарре!

Скарре выскользнул из машины и побежал, согнувшись, как старик, скрываясь за припаркованными машинами, обежал фургон кругом, приставил ладони сбоку к глазам, чтобы лучше видеть. Через три секунды резко обернулся и, так же, пригнувшись, вернулся назад. Рухнул на сиденье и захлопнул дверцу.

– Стопка ковров. И «Сузуки» Хальвора. Лежит сзади со шлемом на руле. Берем его?

– Нет. Сиди спокойно. Если я правильно угадал, он не останется тут надолго.

– И мы продолжим преследовать его?

– Это зависит…

– Там горит свет?

– Я не вижу. Вот он, возвращается!

Они пригнулись и увидели Йонаса, который остановился на тротуаре. Он поглядел направо, налево – и увидел длинный ряд припаркованных автомобилей по левой стороне. Больше ничего. Подошел к «Транзиту», сел в него, завел мотор и включил задний ход. Скарре приподнял голову над приборной доской.

– Что он делает? – спросил Сейер.

– Едет задним ходом. Теперь опять вперед. Теперь опять задним, наискосок через улицу и паркуется перед входом. Выходит. Идет к задней дверце. Открывает. Вынимает ковровый рулон. Садится на корточки. Кладет его себе на плечи. Немного покачивается. Кажется, рулон чертовски тяжелый!

– Боже мой, он сейчас упадет!

Йонас покачивался под весом ковра. Колени у него начали дрожать. Сейер положил руку на ручку двери.

– Он снова входит внутрь. Сейчас он наверняка пытается запихнуть ковер в лифт. Ему ни за что не внести этот ковер наверх пешком! Смотри на фасад, Скарре, посмотрим, включит ли он свет!

Кольберг вдруг заскулил.

– Тише, парень! – Сейер обернулся и похлопал пса по спине. Они ждали, глядя на фасад, на темные окна.

– Зажегся свет на четвертом. У него квартира на четвертом, как раз над аварийным выходом, видишь?

Сейер поднял глаза. На желтом окне не было занавесок.

– Не пора ли вмешаться?

– Не спеши. Йонас умен. Надо немного подождать.

– Но чего мы ждем?

– Свет погас. Может быть, он еще раз выйдет. Прячься, Скарре!

Они пригнули головы. Кольберг продолжал скулить.

– Если ты залаешь, я неделю не буду тебя кормить! – процедил Сейер сквозь стиснутые зубы.

Йонас снова вышел на улицу. Он выглядел усталым. На этот раз он не посмотрел ни налево, ни направо, сел в машину, захлопнул дверь и завел мотор.

Сейер приоткрыл дверцу.

– Ты поедешь за ним. Держи дистанцию. Я поднимусь в квартиру и проверю.

– Как ты туда войдешь?

– Я окончил курсы вскрывания замков. А ты нет?

– Конечно, конечно.

– Не потеряй его! Дождись, пока он не скроется за поворотом, потом следуй за ним. Когда увидишь, что он направляется домой, возвращайся в Управление и бери людей. Арестуй его дома. Не дай ему возможности переодеться или что-нибудь выбросить и ни словом не упоминай об этой квартире! Если он остановится по дороге, чтобы избавиться от мотоцикла, не вмешивайся. Понял?

– Но почему? – растерянно сказал Скарре.

– Потому что он вдвое больше тебя!

Сейер выскользнул из машины, взял Кольберга на поводок и потянул его за собой. Он пригнулся за машиной как раз в тот момент, когда Йонас тронулся с места – его «Транзит» направился вниз по улице. Скарре подождал несколько секунд, потом поехал за ним.

Сейер увидел, как обе машины исчезли из поля его зрения, свернув направо. Он перешел улицу, набрал несколько первых попавшихся цифр на домофоне, пробормотал в микрофон «Полиция». Раздался звуковой сигнал, и он вошел внутрь, проигнорировал лифт и быстро побежал на четвертый этаж. Там было две двери; прикинув, за какой из них располагается окно, в котором загорался и гас свет, он автоматически повернулся к нужной. На ней не было таблички с именем. Он взглянул на замок – простой английский замок. Открыл кошелек и поискал пластиковую карточку. Банковскую карточку было жалко; рядом с ней лежала библиотечная карточка с его именем и слоганом «Книга открывает все двери» на обороте. Он вставил карточку в щель, и дверь открылась. Замок он испортил, но, возможно, не окончательно. Квартира выглядела пустой. Сейер включил свет. Увидел ящик с инструментами посреди комнаты на полу и два табурета у окна. Небольшую пирамиду из банок с краской и пятилитровую канистру «Уайт спирита» под раковиной на кухне. Сейер ходил по квартире и прислушивался. Это была светлая квартира с большими арочными окнами и видом на улицу, в стороне от транспортных потоков. Старый дом начала века, с красивым фасадом и гипсовыми розетками на крыше. Из окна был виден пивоваренный завод и его отражение в реке. Сейер медленно брел из комнаты в комнату и оглядывался. Сюда еще не был проведен телефон, не было мебели, только пара картонных коробок, подписанных маркером, у стены. Спальня. Кухня. Гостиная. Прихожая. Пара картин. Полупустая бутылка «Кардинала» на кухонном столе. Много ковров, свернутых в рулоны, под окном в гостиной. Кольберг понюхал воздух. Он чувствовал запах краски, клейкой ленты и «Уайт спирита». Сейер еще раз прошелся по кругу, остановился у окна и посмотрел наружу. Кольберг явно забеспокоился. Сейер пошел за ним, открыл один за другим несколько стенных шкафов. Тяжелого рулона нигде не было видно. Пес завыл, исчез в глубине квартиры. Сейер последовал за ним.

Наконец Кольберг остановился перед дверью. Шерсть его стояла дыбом.

– Что это?

Кольберг понюхал дверную щель и поцарапал дверь когтями. Сейер обернулся – внезапно у него возникло странное чувство. Чьего-то близкого присутствия. Он положил руку на дверную ручку и нажал. Открыл дверь. Что-то черное с ужасной силой ударило его в грудь. В следующее мгновение все смешалось: боль, шипение, рычание и истеричный собачий лай. Огромный зверь вонзил ему в грудь свои когти. Кольберг прыгнул в тот момент, когда Сейер узнал добермана Йонаса. Он упал на пол под тяжестью двух собак. Инстинктивно перевернулся на живот, подняв руки над головой. Собаки свалились на пол, а он поискал вокруг что-нибудь, чем можно было бы ударить, но ничего не нашел. Он бросился в ванную, увидел половую щетку, бросился с ней назад; поставил палку между собаками. Они стояли на расстоянии пары метров друг от друга, тихо рычали и скалили зубы.

– Кольберг! – закричал он. – Это же сука, черт возьми!

Глаза Геры сверкали на черной морде, как желтые огни. Она стояла как черная пантера, готовая к нападению. Кольберг поднял уши. Сейер поднял швабру и сделал несколько шагов, чувствуя, как пот 'и кровь стекают по его телу под рубашкой. Кольберг увидел его, привстал и на секунду отвлекся от своего врага, который бросился вперед с открытой пастью, как черный снаряд. Сейер закрыл глаза и ударил. Он попал по загривку и закрыл глаза в отчаянии, когда собака согнулась, упала на пол и заскулила. Через мгновение он бросился к ней, схватил за ошейник, поволок за собой, открыл дверь в спальню, мощным пинком зашвырнул внутрь и снова закрыл дверь. Потом соскользнул по стене на пол. Посмотрел на Кольберга, который продолжал стоять в оборонительной позиции.

– Черт возьми, Кольберг. Это же сука! – Он вытер лоб. Кольберг подошел и лизнул его в лицо. Они слышали, как Гера скулит за дверью. Какое-то время он сидел, спрятав лицо в руках, пытаясь прийти в себя после шока. Осмотрел себя: его одежда была вся в собачьей шерсти и крови. У Кольберга кровоточило ухо.

Наконец Сейер поднялся. Побрел в ванную. На полу в душе, на коврике, черный и мягкий, как шелк, горько скулящий живой комочек.

– Ничего странного, что она напала, – прошептал он. – Она хотела защитить щенков.

Рулон лежал у стены. Сейер присел на корточки и осмотрел его. Он был туго скатан, обтянут полиэтиленом и тщательно перевязан ковровым скотчем – такой почти невозможно отодрать. Сейер принялся теребить и рвать его, обливаясь потом. Кольберг тоже начал скрести, царапать, желая помочь, но Сейер отогнал его. Наконец он надорвал ленту и принялся разрывать пластик. Поднялся, дотащил рулон до гостиной. Гера скулила в спальне. Снова наклонился и сильно пнул рулон. Ковер начал разматываться, медленно и тяжело. Внутри лежало сдавленное тело. Лицо было разбито. Скотчем были перетянуты рот и нос, или, скорее то, что от них осталось. Сейер покачивался, глядя на труп Хальвора. В какой-то момент ему пришлось отвернуться и опереться о стену. Потом он отцепил от ремня свой телефон. Выглянул в окно, набрал номер. Проследил глазами за сухогрузом, идущим вниз по реке. И услышал гудок, протяжный печальный гудок. Я иду, как будто говорил он. Вот я иду, спешить мне некуда.

– Конрад Сейер, Оскаргате, пятнадцать, – сказал он в трубку. – Мне нужно подкрепление.

* * *

– Хеннинг Йонас? – Сейер повертел ручку между пальцами и посмотрел на допрашиваемого.- Вы знаете, почему вы здесь?

– Что за вопрос? – голос звучал хрипло.- Позвольте сказать вам одну вещь: всему есть пределы, и моему терпению тоже. Но что касается Анни, мне больше нечего сказать.

– Мы не будем говорить об Анни,- пообещал Сейер.

– Хорошо.

Он немного покачался на стуле, и Сейер увидел, что с его лица исчезло напряжение.

– Хальвор Мунтц словно сквозь землю провалился. Вы все еще уверены, что не видели его?

Йонас сжал губы.

– Абсолютно. Я его не знаю.

– Вы в этом уверены?

– Возможно, вы мне не поверите, но я продолжаю оставаться в трезвом уме, несмотря на постоянное давление со стороны полиции.

– Мы просто удивились, увидев его мотоцикл в вашем автомобиле. В «Транзите».

Послышался приглушенный хрип.

– Прошу прощения, что вы сказали?

– Мотоцикл Хальвора.

– Это мотоцикл Магне,- пробормотал он.- Я обещал парню починить его.

Он говорил очень быстро, не глядя Сейеру в глаза.

– Магне ездит на «Кавасаки». К тому же вы не имеете никакого представления о мотоциклах, вы специалист совсем в другой области, мягко выражаясь. Попробуйте еще раз, Йонас.

– Ладно, ладно! – Он вскипел и перестал владеть собой, крепко схватился за стол двумя руками. – Он вломился ко мне в галерею и стал мне угрожать! Намекал, что у него есть на меня какой-то компромат! Вел себя как сумасшедший или наркоман, заявил, что хочет купить ковер. Денег у него с собой, конечно, не было. Ну я и потерял голову. Дал ему оплеуху. Он вел себя отвратительно. Я забрал его мотоцикл. В качестве наказания. Пусть сам за ним приедет. Ему придется извиниться, чтобы получить его назад.

– Всего лишь дали оплеуху? Но ваша рука довольно серьезно повреждена? – Сейер покосился на содранную кожу на костяшках пальцев Йонаса. – Дело в том, что ни одна душа не знает, куда он делся.

– Он, вероятно, просто сбежал, поджав хвост. Вероятно, ему есть в чем себя винить.

– У вас есть какие-нибудь предположения?

– Вы расследуете убийство его возлюбленной. Возможно, вам следует начать с этого.

– Вы не должны забывать, Йонас, что живете в маленьком городке. Слухи распространяются быстро.

Йонас так сильно вспотел, что рубашка приклеилась к его груди.

– Я скоро переезжаю, – пробормотал он.

– Вы об этом уже говорили. Переезжаете в центр, не так ли? Итак, вы преподали Хальвору урок. Оставим его пока в покое?

Сейер чувствовал себя нехорошо, но не показывал вида.

– Возможно, дело в том, что вы легко теряете голову, Йонас? Поговорим немного об этом. – У него снова закружилась голова. – Начнем с Эскиля.

Йонас наклонился и достал из кармана сигарету. Выпрямился он не сразу.

– Нет, – простонал он. – У меня не хватит здоровья снова говорить об Эскиле.

– Мы будем говорить столько времени, сколько потребуется, – жестко сказал Сейер. – Начните с того дня, с седьмого ноября, с того момента, как вы проснулись, вы и ваш сын.

Йонас слабо покачал головой и нервно облизал губы. Единственное, о чем он мог сейчас думать,- это о дискете, содержание которой ему так и осталось неизвестным. Сейер забрал ее и прочитал все, что написала Анни. Эта мысль просто сбивала его с ног.

– Об этом сложно говорить. Я постарался забыть об этом. Что, во имя всего святого, вы хотите извлечь из этой старой трагедии? Вам что, нечем больше заняться?

– Я понимаю, что это сложно. Но все равно попытайтесь. Я знаю, что вам было тяжело и что вам нужна была помощь. Расскажите мне о нем.

– Но почему вы вдруг вспомнили об Эскиле!

– Этот мальчик был важной частью жизни Анни. Нужно проверить все, касающееся Анни.

– Я понимаю, понимаю. Я просто сбит с толку. На какое-то мгновение я подумал, что вы подозреваете меня – вы знаете в чем. Что я имею какое-то отношение к смерти Анни.

Сейер улыбнулся на редкость широкой улыбкой. Он удивленно посмотрел на Йонаса и покачал головой.

– Неужели у вас был мотив для убийства Анни?

– Конечно нет,- лихорадочно выпалил Хеннинг.- Но, чтобы быть честным, было нелегко решиться позвонить вам и рассказать, что она была у меня в машине. Я понимал, что это равносильно тому, чтобы высунуть голову из воды.

– Мы бы все равно это выяснили. К тому же вас видели.

– Именно так я и думал. Поэтому и позвонил.

– Расскажите мне об Эскиле, – невозмутимо повторил Сейер.

Йонас осел и затянулся сигаретой. Он выглядел сбитым с толку. Губы его шевелились, но он не издавал ни звука.

Мыслил он ясно, но комната уменьшилась в размерах, и до него доносилось лишь дыхание человека по другую сторону стола. Он бросил взгляд на часы на стене, чтобы собраться с мыслями. Был ранний вечер. Шесть часов.

Шесть часов. Эскиль проснулся с воодушевленными криками. Бился между нами в постели и бросался в разные стороны. Хотел тут же встать. Астрид необходимо было поспать еще, она плохо спала, поэтому встать пришлось мне. Он вышел со мной из комнаты, пошел в ванную, повис на моих штанинах. Его руки и ноги были везде, а изо рта вечно несся шквал громких звуков. Потом он извивался как угорь, когда я, теряя терпение, пытался одеть его. Не хотел надевать памперс. Не хотел надевать одежду, которую я ему нашел, взобрался на крышку унитаза, пытался сорвать вещи с полки под зеркалом. Флакончики и баночки Астрид упали на пол и разбились. Я спустил его вниз и тут же был пойман за штаны. Я осадил его, сначала дружелюбно, положил ему в рот таблетки «Риталина», но он их выплюнул, схватил занавеску ванной и умудрился сорвать ее. Я оделся, следил, чтобы он не навредил себе и ничего не сломал. Наконец мы оба были одеты. Я поднял его и понес на кухню, чтобы посадить в кресло. По пути он внезапно откинул голову назад и ударил затылком по моему рту. Губа треснула. Пошла кровь. Я пристегнул его и намазал бутерброд, но он не хотел есть то, что я приготовил, он качал головой и опрокинул тарелку, уронил ее со стола, крича, что хочет колбасы.

– Йонас? – повторял Сейер. – Расскажите мне об Эскиле.

Йонас очнулся и посмотрел на него. Наконец он принял решение.

– Ну что ж, как пожелаете. Седьмое ноября. День, ничем не отличающийся от других, то есть неописуемый день. Он был атомной бомбой, терроризировал всю семью. Магне все хуже учился в школе, старался как можно реже бывать дома, исчезал с приятелями после обеда и вечерами. Астрид не высыпалась, мне не удавалось вовремя открывать магазин. Каждый прием пищи был испытанием. Анни,- сказал он вдруг и печально улыбнулся,- Анни была единственным светом в окошке. Она приходила и забирала его, когда у нее было время. Тогда в доме наступала тишина, как после урагана. Мы падали там, где сидели или стояли, и отлеживались – приходили в себя. Мы были изнурены и отчаялись, никто нам не помогал. Мы получили однозначный ответ: он никогда этого не «перерастет». У него всегда будут проблемы с концентрацией, и он останется гиперактивным до конца жизни, и вся семья должна приспособиться к нему на долгие годы. На годы. Вы можете себе это представить?

– А в тот день, у вас был конфликт?

Йонас улыбнулся безумной улыбкой.

– У нас всегда был конфликт. У нас с Астрид развился невроз. Мы были уверены, что разрушаем его, у нас не было никаких шансов справиться с ним. Мы кричали и орали, и вся его жизнь состояла из ругательств и страха.

– Расскажите мне, что случилось.

– Магне просунул голову в кухню и крикнул «пока». И исчез – пошел к автобусу с рюкзаком за спиной. На улице было еще темно. Я сделал бутерброд с колбасой. Он все время стучал кружкой по клеенке, орал – нескончаемый поток звуков. Вдруг он увидел вафли – они остались на столе с вечера. Тут же он начал канючить, чтобы я дал ему их, но я, хотя и знал, что он все равно выиграет, сказал «нет». Это слово было для него как красная тряпка; он, конечно, не сдался, а еще раз стукнул по столу чашкой и принялся раскачиваться на стуле, который угрожал опрокинуться. Я отошел к окну, повернулся к нему спиной, руки мои дрожали. Наконец поставил перед ним тарелку с вафлями. Оторвал пару сердец. Я знал, что он не сдастся и не съест их мирно и спокойно, я постоянно был начеку. Эскиль хотел вафли с вареньем. Я намазал малиновое варенье на два сердца, торопясь, трясущимися руками. И тут он улыбнулся. Я очень хорошо помню ее, его последнюю улыбку. Он был доволен собой. Больше всего на свете меня раздражало, когда он бывал вот так доволен собой, доводя меня до бешенства. Он поднял тарелку и ударил ею об стол. Он не хотел их больше, он желал не вафли, единственное, что его интересовало во всем мире, было настоять на своем. Они соскользнули с тарелки и упали на пол, и мне пришлось найти тряпку. Я собрал вафли и свернул их вместе. Он с интересом смотрел на меня. На маленьком личике совсем не было страха – он ведь не знал, что сейчас произойдет. Я весь кипел внутри. Пар должен был выйти наружу, я еще не знал как, но внезапно я наклонился над столом и засунул вафли ему в рот, запихнул их так глубоко, как только смог. Я еще помню удивленное выражение его лица, когда из глаз у него брызнули слезы.

– Теперь! - закричал я в ярости. - Теперь ты съешь свои проклятые вафли!

Йонас сломался посередине, как ветка.

– Я не имел это в виду!

Сигарета лежала и тлела в пепельнице. Сейер сглотнул и позволил глазам скользнуть в направлении окна, но не нашел ничего, что могло бы вытеснить с его сетчатки образ маленького мальчика со ртом, полным вафель, и большими, широко раскрытыми от страха глазами. Он посмотрел на Йонаса.

– Мы должны принимать детей, которые рождаются у нас, разве нет?

– Это твердят нам один голос те, кто сами не знают, каково это. А теперь я буду приговорен за жестокое обращение, приведшее к смерти. Что ж, вы припозднились. Я давно приговорил и осудил себя, и вы уже ничего не сможете с этим сделать.

Сейер посмотрел на него.

– На чем же основан ваш приговор?

– Смерть Эскиля – целиком и полностью моя вина. Я нес за него ответственность. Ничто не может оправдать или извинить меня. Я просто не имел этого в виду. Это был несчастный случай.

– Вам пришлось нелегко, – тихо сказал Сейер. – Вам некуда было идти со своим отчаянием. И вместе с тем вы наверняка чувствуете, что уже расплатились за то, что произошло. Ведь так?

Йонас онемел. Его глаза бесцельно смотрели по сторонам.

– Сначала вы потеряли младшего сына, потом ваша жена уехала от вас со старшим. Вы остались один.

Йонас заплакал. Рыдания клокотали у него в горле.

– И все же вы продолжали жить дальше. У вас была ваша собака. Вы расширяли фирму, дела шли все лучше. Чтобы начать все заново, как вы, требуется много сил.

Йонас кивнул. Слова были похожи на воду комнатной температуры.

Сейер прицелился и снова выстрелил:

– А потом, когда вы, наконец, начали снова прибирать дела к рукам, и жизнь пошла дальше – возникла Анни?

Йонас задрожал.

– Может быть, она бросала на вас обвиняющие взгляды, когда вы встречались на улице? Сначала вы наверняка удивились: почему это она так недружелюбна? А потом, когда вы увидели, как она идет по тропинке вниз с рюкзаком на спине, вы поняли, что произошло в тот раз?

Девочка шла вниз по тропинке. Она сразу же узнала меня и резко остановилась. Послала мне тревожный взгляд. Все ее существо почти агрессивно отторгало меня.

Она снова пошла вперед быстрыми шагами, не оглядываясь. Я окликнул ее. Я должен был выяснить, в чем дело. Наконец она согласилась сесть ко мне в машину, руки ее изо всех сил сжимали рюкзак, лежавший у нее на коленях. Я ехал медленно, не знал, как начать разговор, боковым зрением воспринимая напряженную фигуру - воплощенное обвинение.

– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, - начал я, колеблясь, крепко стиснув руки на руле.- Мне нелегко.

Я знаю, ответила она и посмотрела в окно, но вдруг повернулась и бросила на меня короткий взгляд. Я постарался расслабиться. Еще можно оставить все как есть, но она сидела в моей машине и готова была выслушать меня. Возможно, она была достаточно взрослой, чтобы понять меня; возможно, именно этого она и хотела - своего рода признания, просьбы о прощении. Анни, и все эти ее разговоры о справедливости…

– Мы можем поехать куда-нибудь и поговорить, Анни, в машине так тяжело. Если у тебя есть время, всего несколько минут, а потом я отвезу тебя туда, куда тебе нужно?

Мой голос был тонким и умоляющим, я видел, что это трогает ее. Она медленно кивнула и выдохнула, откинулась на спинку кресла и снова посмотрела в окно. Через некоторое время мы проехали магазин Хоргена, и я увидел мотоцикл, припаркованный рядом. Я вел машину медленно и осторожно вверх по плохой дороге на Коллен, а потом припарковался на развороте. Анни внезапно забеспокоилась. Рюкзак остался на полу возле переднего сиденья, я пытаюсь вспомнить, о чем я думал, но мне ничего не приходит в голову, я помню только, что мы брели в лес по мягкой тропинке. Анни шла рядом, высокая и стройная, молодая и упрямая, но не застывшая, она спустилась за мной к воде и, колеблясь, села на камень. Перебирала собственные пальцы. Я помню короткие ногти и маленькое кольцо на левой руке.

– Я видела вас, – тихо сказала она. – Я видела вас через окно. Как раз когда вы склонились над столом. А потом убежала. Потом папа сказал, что Эскиль умер.

– Я понял, – с трудом ответил я, – ты так вела себя, что я понял: ты меня обвиняешь. Каждый день, когда мы встречались на улице, у почтовых ящиков или у гаража, ты меня обвиняла.

Я заплакал. Наклонился и всхлипывал, уткнувшись лицом в собственные колени, Анни сидела рядом, очень тихо. Она ничего не говорила, но когда я, наконец, выплакался, я поднял глаза и увидел, что она тоже плачет. Я впервые за много месяцев почувствовал облегчение. Ветер был теплый и гладил меня по спине – была еще надежда.

– Что мне делать? – прошептал я потом.- Что мне делать, чтобы справиться с этим?

Она взглянула на меня своими серыми глазами почти изумленно.

– Рассказать все полиции, конечно же. Рассказать все как было. Иначе вы никогда не обретете мира!

Моему сердцу стало очень тесно в груди. Я положил руки в карманы, постарался удержать их там.

– Ты сказала кому-нибудь? – спросил я.

– Нет, – тихо сказала она. – Пока нет.

– Берегись, Анни! - закричал я в отчаянии. У меня вдруг возникло ощущение, что я поднимаюсь со дна вверх, из темноты к свету. Единственная парализующая мысль овладела мной. Что только Анни знает обо всем, и больше никто во всем мире. Как будто поменялся ветер, в ушах сильно зашумело. Все было кончено. На ее лице застыло то же удивленное выражение, что и на лице Эскиля. Потом я быстро пошел через лес. Я ни разу не оглянулся и не посмотрел на нее.

* * *

Йонас изучал занавески и лампу дневного света под потолком, все время складывая губы для того, чтобы произнести слово, которое никак не мог выдавить из себя. Сейер посмотрел на него.

– Мы обыскали ваш дом, и у нас достаточно улик. Вы обвиняетесь в неумышленном убийстве собственного сына, Эскиля Йонаса, и умышленном убийстве Анни Софи Холланд. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Вы ошибаетесь! – тихо пискнул Хеннинг Йонас. Многочисленные лопнувшие кровеносные сосуды придали его глазам красноватый отблеск.

– Другие, не я, будут оценивать вашу вину.

Йонас зашарил пальцами в кармане рубашки. Он так сильно дрожал, что стал похож на старика. Наконец рука вынырнула из кармана с плоской маленькой металлической коробочкой.

– У меня пересохло во рту, – Пробормотал он.

Сейер посмотрел на коробочку.

– Знаете, вам необязательно было ее убивать.

– О чем вы говорите? – тихо спросил Йонас.

Он перевернул коробочку и выудил маленькую белую пастилку.

– Вам необязательно было убивать Анни. Она умерла бы сама, если бы вы немного подождали.

– Вы меня разыгрываете?

– Нет, – весомо сказал Сейер. – Я бы никогда не стал так шутить. У нее был рак печени.

– Вы ошибаетесь. Не было никого здоровее Анни. Она стояла у воды, когда я поднялся и пошел, и последнее, что я слышал, были всплески – она бросала камни в воду. Я не сказал об этом в первый раз, но она осталась сидеть у озера. Это правда! Она не хотела ехать со мной назад, хотела пойти пешком. Вы понимаете, кто-то появился, пока она стояла у озера. Молодая девушка, одна, в лесу. Наверху, у Коллена, кишмя кишат туристы. Вам когда-нибудь приходило в голову, что вы совершаете ошибку?

– Иногда приходило. Но вы же понимаете, что все кончено? Мы нашли Хальвора.

Йонас скорчил внезапную гримасу, как будто кто-то проткнул его ухо иглой.

– Горько, не так ли?

* * *

Сейер сидел очень тихо, сложив руки на коленях. Он несколько раз провернул на пальце обручальное кольцо. В маленькой комнате было тихо и почти темно. Иногда он поднимал глаза и смотрел на разбитое лицо Хальвора, вымытое и приведенное в порядок, но все равно совершенно неузнаваемое. Рот был полуоткрыт, многие зубы выбиты, а старый шрам в углу рта уже неразличим. Лицо выглядело растрескавшимся, как спелый фрукт. Но лоб был цел, и волосы расчесаны, так что была видна гладкая кожа, свидетельство его красоты. Сейер склонил голову, осторожно положил руки на одеяло. Они попали в круг света от лампы, стоящей на столе. Он слышал только собственное дыхание и гудение далекого лифта. Внезапное движение под его руками заставило его вздрогнуть. Хальвор открыл один глаз и посмотрел на него. Второй был скрыт большим желеобразным сгустком, закрепленным на лице пластырем, размером примерно с медузу. Он хотел что-то сказать. Сейер приложил палец ко рту и покачал головой.

– Рад снова видеть твою улыбку, но тебе необходимо держать язык за зубами. Шов разойдется.

– Шпашибо, – неразборчиво пробормотал Хальвор.

Они долго смотрели друг на друга. Сейер пару раз кивнул. Хальвор моргал зеленым глазом.

– Дискета, – сказал Сейер, – которую мы нашли у Йонаса. Это точная копия дневника Анни?

– Мм.

– Ничего не уничтожено?

Он покачал головой.

– Ничто не изменено, не исправлено?

Много покачиваний.

– Так и будет, – медленно сказал Сейер.

– Шпашибо.

Глаз Хальвора наполнился слезами. Он зашмыгал носом.

– Не ной! – быстро сказал Сейер. – Шов разойдется. Сопли тоже не нужны, я найду бумажные салфетки.

Он поднялся и взял салфетки около раковины. Постарался утереть сопли и кровь, которые потекли у Хальвора из носа.

– Возможно, ты считаешь, что с Анни было иногда сложно. Но теперь ты наверняка понимаешь, что у нее были на то причины. Обычно у нас на все есть причины, у всех нас, – добавил он. – И бедняге Анни было слишком сложно нести все это одной. Я знаю, глупо говорить это,- продолжал он, – но ты все еще молод. Сейчас ты потерял очень многое. Сейчас ты чувствуешь, что ты никого не хочешь видеть с собой рядом, кроме Анни. Но время проходит, и все меняется. Когда-нибудь ты будешь думать по-другому.

Черт, что за претензии, подумал он вдруг.

Хальвор не ответил. Он смотрел на руки Сейера, лежащие на одеяле, на широкое обручальное кольцо из золота на правой руке. Взгляд был обвиняющим.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – тихо сказал Сейер. – Что мне легко говорить, с таким большим обручальным кольцом. Прекрасным, сверкающим, десятимиллиметровым. Но понимаешь,- сказал он и грустно улыбнулся, – на самом деле это два пятимиллиметровых, спаянных вместе.

Он снова провернул кольцо.

– Она мертва, – тихо сказал он. – Понимаешь?

Хальвор опустил глаз, и с его лица пролилось еще немного соплей и крови. Он открыл рот, и Сейер увидел остатки разрушенных зубов.

– Ижвините, – пробулькал он.

* * *

Сейер и Скарре шли по улице, залитой солнцем, Кольберг спокойно трусил с высоко поднятым, как знамя, хвостом.

Сейер нес цветы – красные и синие анемоны, обернутые в шелковую бумагу. Куртка свободно висела на нем, экзема поутихла. Своей мягкой, элегантной походкой он шел вперед, а Скарре вприпрыжку – рядом. Наблюдать за собакой было одно удовольствие. Они не слишком торопились, не хотели вспотеть по дороге.

Матеус выжидающе бегал кругами, таская на руках кита-касатку из черно-белого плюша. Его звали «Вили Фри», и он был почти такого же размера, как сам мальчик. Первым желанием Сейера было подбежать к внуку и подкинуть его в воздух, чтобы он залился праздничным восторженным криком. Так надо бы встречать всех детей, с искренней, бесконечной радостью. Но он был другим. Он очень осторожно усадил ребенка к себе на колени и посмотрел на Ингрид в новом платье, летнем платье желтого цвета, с красными ягодами малины. Он поздравил ее с днем рождения и сжал ее руки. Скоро они уедут на другую сторону глобуса, туда, где жара и война, и останутся там на целую вечность. Потом он подал руку зятю, держа Матеуса на коленях. Так они тихо сидели, ожидая, когда подадут еду.

Матеус никогда ничего не клянчил. Он был хорошо воспитанный мальчик, который никогда не кричал и не хулиганил, счастливо избавленный от упрямства и духа противоречия. Каждый день мальчика окружали улыбки и любовь, а его настоящие родители едва ли оставили ему гены, которые когда-либо выльются в ненормальное поведение, уведут его от здравого смысла или заставят преступить границы морали. Мысли Сейера смешались. Ему вспомнилась старая дорога Мёллевей возле Роскильде, где он сам вырос. Он долго сидел, погруженный в воспоминания. Наконец встрепенулся.

– Что ты сказала, Ингрид? – Он удивленно поднял глаза на дочь и увидел, что она откидывает со лба светлый локон, улыбаясь особенным образом, как улыбалась только ему.

– Колы, папа? – улыбнулась она. – Налить тебе колы?

В это же время в другом месте уродливый микроавтобус трясся по дороге на самой низкой передаче, а за рулем сидел сильный мужчина с всклокоченными волосами. Внизу, на склоне, он остановился, чтобы пропустить маленькую девочку, которая только что сделала два шага по дороге. Она остановилась.

– Эй, Рагнхильд! – закричал он воодушевленно.

В одной руке у нее была скакалка, так что она помахала другой.

– Ты гуляешь?

– Мне надо домой, – уверенно сказала она.

– Слушай! – закричал Раймонд, громко и резко, чтобы заглушить грохот двигателя. – Цезарь умер. Но у Посана появились детки!

– Он же мальчик, – недоверчиво сказала она.

– Не так просто сказать, мальчик кролик или девочка. У них так много шерсти. Но он в любом случае родил деток. Пять штук. Ты можешь посмотреть на них, если хочешь.

– Мне нельзя, – сказала она разочарованно и посмотрела вниз на дорогу, с легкой надеждой, что кто-нибудь появится и спасет ее от этого головокружительного искушения. Кроличьи детки.

– У них есть шерсть?

– У них шерсть, и они уже открыли глаза. Я отвезу тебя потом домой, Рагнхильд. Пойдем, они так быстро растут!

Она еще раз взглянула вниз на улицу, крепко зажмурила глаза и снова открыла их. Потом проскользнула к машине и вскарабкалась внутрь. На ней были белая блузка с кружевным воротником и короткие красные шорты. Никто не видел, как она садилась в машину. Люди были заняты посадкой и прополкой, а еще подвязкой роз и клематисов. Раймонд чувствовал себя чудесно в старой ветровке Сейера. Он завел машину. Маленькая девочка ждала на сиденье рядом. Он довольно присвистнул и огляделся. Никто их не видел.

Karin Fossum

Se deg ikke tilbake!

1996

Cappelen

 Нала - львица из мультфильма «Король-лев».
 Норвежская гуманитарная организация (Norske Folkehjel
 Железнодорожный вокзал в Осло.