Убит не просто новый русский, но – человек, ухитрившийся внести новый смысл в само понятие `афера общероссийского масштаба`. Человек, сделавший огромные деньги на мошенничестве, гениальном и по замыслу, и по исполнению. Совершенно очевидно, что `заказчик` преступления – один из подставленных им членов правления фирмы. Но... подозреваемые начинают гибнуть один за другим – причем при более чем странных обстоятельствах! Александр Турецкий, которому поручено расследование этого не просто запуганного, но поистине абсурдного дела, постепенно понимает – все гораздо сложнее, чем кажется. Слишком уж холодная логика просматривается в череде случайностей...
ru NickNem Book Designer 4.0 29.05.2005 From FIDO 9BE2CD8A-1C26-4DC9-AF7A-2D80FF20E476 1.0

Фридрих Евсеевич Незнанский

Предчувствие беды

Глава 1. ПРЕДВКУШЕНИЕ ПРАЗДНИКА

Турецкий возлежал на нагретом жарким южным солнцем плоском камне, чувствуя себя римским патрицием, предающимся неге и безделью, – чувство для государственного советника юстиции редкое, почти невозможное. Вокруг, за невысокими остроконечными глыбами, виднелись такие же плоские камни – прибежище влюбленных парочек или целых компаний праздной, отдыхающей публики.

А все Ирина Генриховна! Законная жена, насмотревшись на измученное, с потускневшими глазами лицо мужа, на пепельницы, полные окурков, наслушавшись вечерних телефонных «разборов полетов» с Грязновым, Сашиного нервного бормотания по ночам, утренних побудок Меркулова – Костя обожал начинать рабочий день «важняка» прямо в его супружеской постели, – насмотревшись и наслушавшись, Ирина в один августовский день хлопнула по столу музыкальными пальчиками и произнесла:

– Все, Турецкий, так дальше жить нельзя.

– А как можно? – спросил угрюмый муж, апатично пережевывая яичницу.

– Ты же весь замученный, зомбированный, зачумленный…

«…затраханный», – едва не закончил за жену Александр. Разумеется, Ирина Генриховна таких слов не только не употребляла, но и слышать не могла. Речь ее была вполне литературна, но от этого не менее убедительна.

– …индивид, – закончила жена.

И тут же с жаром продолжила:

– Ты ведь уже и не человек даже, а скопище молекул ДНК, измененных направленным мутагенезом, с приданием объекту воздействия строго очерченных деловых навыков и эмоционально скудных характеристик.

– Как-как? – Саша окончательно проснулся и вытаращился на музработника, проживающего по одному с ним адресу. – Ты откуда таких слов набралась?

– Из учебника биологии твоей дочери. Вчера им учебники выдали. Я и зачиталась.

– Это в третьем-то классе Нинку такими ужасами собираются пичкать?

– Это еще цветочки. Учительница литературы, например, собирается пичкать их Овидием. И приобщить к творчеству Баркова.

– Что-о-о?!

– Это на будущий год, – успокоила жена.

– Это все ты, Ирка! Это тебе приспичило запихать ребенка в супергимназию. Училась бы в нормальной школе…

– Ладно, не нужно изображать из себя суперзаботливого отца, – отрезала Ирина. – То тебя дома сутками не бывает, то вдруг очнешься: как там моя крошка?

– Неправда! Я всегда держу руку на пульсе!

– На чьем? – сузила Ирина свои кошачьи глаза.

Турецкий замялся. И было основание. Время от времени, чего уж греха таить, заводит наш Александр Борисович легкие интрижки на стороне. Ну нравятся ему красивые женщины! Такой вот у организма направленный мутагенез. Против него не попрешь. Правда, обычно он умеет вовремя, легко и элегантно свернуть с тропы любви без взаимных упреков и обид. Но и у старухи бывает прореха – как шутит Семен Семенович Моисеев, гениальный прокурор-криминалист, он же мудрец и юморист, ныне на пенсии.

Короче, последняя Сашина пассия – умопомрачительно красивая и столь же взбалмошная актриса, проходившая свидетельницей по одному из последних громких дел, – неприятно удивилась охлаждению «важняка» после завершения следствия. Казалось бы, уж ей-то, актрисе, чему удивляться? Кому, как не им, актрисам, знать, что режиссер нежит, балует, любит свою героиню, пока не закончена работа над спектаклем, фильмом, рекламным роликом и т. д.?

Нет, оскорбилась. Мало того, пользуясь личным обаянием, раздобыла его домашний телефон и позвонила, дрянная девчонка, Ирине. Дескать, Александр Борисович совсем забыл о театральном искусстве в целом и его отдельных представительницах в частности. Нашла кому жаловаться! Ирина все-таки не мама, а жена. И, по большому счету, единственно любимая женщина. Сообщение пришлось как нельзя кстати, учитывая, что женская половина семейства только что вернулась с Рижского взморья после трехнедельного отдыха. Ирина, конечно, женщина мудрая. Скандала не было, но радости этот звонок ей, разумеется, не принес.

Все эти творческие личности удивительно эгоистичны, непредсказуемы и, в сущности, опасны. Нет, с актрисами нельзя иметь никаких дел, дал себе мысленный зарок Турецкий. И даже головой резко качнул, отметая от себя легкомысленных и коварных служительниц Мельпомены.

– Что ты, Шурик? – испуганно склонилась к нему жена. – Голова? Сердце?

Она тронула прохладной рукой его лоб. Он прижался губами к длинным, тонким пальцам. Ирина – это Ирина! Ни у кого такой нет!

– Побаливает, – схитрил Александр, боясь, что она уберет руку.

Но она не убрала. Она забралась к нему на колени, обхватила его голову и, перебирая густые выгоревшие пряди, зашептала:

– Шурик! Тебе нужно отдохнуть! Тебе нужно уехать, переключиться, понежиться на солнце…

– Здесь тоже солнца хватает. Вон, асфальт плавится. Это в августе-то!

– Тебе нужен не асфальт, а море! Чтобы поплавать. Плавание успокаивает нервы. Нельзя так безжалостно относиться к своему организму! Он у тебя один. И вообще, он не только твой, но и наш с Ниночкой. Короче, мы тебя отправляем в отпуск, в Севастополь, в санаторий. И попробуй только откажись, я с тобой разведу-у-сь, – пропела она и поцеловала Турецкого чуть ниже уха.

Это уж вообще запрещенный прием! Александр стиснул жену, ища ее губы…

На пороге кухни возникла заспанная дочь.

– Сами уже целуются, а я еще голодная, – пробурчала она, накручивая на палец длинную вьющуюся прядь.

– Иди к нам, сокровище! – рассмеялся Александр.

Дочь забралась на освобожденное для нее колено, Саша обхватил свое семейство, чуть покачиваясь, чувствуя себя могучим океанским лайнером с самыми дорогими пассажирами на борту.

– Про что шептались? – поинтересовалась наследница.

– Да вот, я изложила папе наш с тобой план.

– Про Севастополь?

– Да.

– Папка, ты обязательно поезжай, привезешь мне краба, только очень большого, потом, там такие амфорки на кожаном шнурочке продаются, их можно на шее носить, это в Херсонесе, потом, еще…

– Ты откуда знаешь про Херсонес?

– Нам училка по истории рассказывала. Это древнегреческий город. Там все-все сохранилось – улицы, даже театр, представляешь?

– А по литературе как вашу училку зовут? – напрягся Турецкий, которому не понравилось упоминание о театре.

– Лия Евгеньевна.

– И сколько же ей лет, этой вашей Евгеньевне?

– Лет сто, мне кажется. Она вся седая-седая.

– И эта старая?!!…

– Шурка, молчи, я все придумала. И про Овидия, и про Баркова, – рассмеялась Ирина, зажимая его рот ладошкой.

– Зачем? – промычал Турецкий.

– Чтобы тебя позлить. Все, давайте о деле. Ты улетаешь через три дня.

– Остался пустяк – получить «добро» Меркулова. А Костя меня ни за что не отпустит…

– Вот и ошибаешься! Это он инициатор, автор замысла и добытчик путевки. Ты ему так надоел своим замученным видом, что он считает своим долгом отправить тебя хоть на две недели с глаз долой.

– Откуда ты знаешь?

– Мне ли не знать? – рассмеялась Ирина.

– Не верю.

В прихожей зазвенел телефон.

– Это твой Константин Дмитриевич. Иди и удостоверься.

Турецкий исчез и, вернувшись минуту спустя, мрачно изрек:

– О коварная! Это сговор!

Худощавый молодой мужчина сидел за столом небольшой, скромно обставленной комнаты, сосредоточенно разглядывая лежащие перед ним четыре аккуратных сверточка, о чем-то думая. Пальцы правой руки машинально двигались, размеренно и ритмично перебирая нечто невидимое. Пальцы привыкли к четкам и перебирали их в минуты глубокой задумчивости и сосредоточенности независимо от сознания мужчины, даже если четок в руке не было.

Спешить не хотелось, да и было опасно. Он вспомнил, как много раз говаривал им в лагере инструктор-иорданец, что сапер всегда имеет возможность увидеться с Аллахом, достаточно просто поторопиться один раз. Про специальный пластит он слышал, но сам работал с ним впервые, да и модифицированные термовзрыватели были в новинку. Мужчина прошел на кухню, постоял в темноте, не зажигая света, выпил из чайника холодной воды. Закрыл глаза и еще раз все представил мысленно. Вот он крепит взрывчатку в тефлоновый поддон, вот активирует взрыватель и втыкает его в пластит. Теперь аккуратно закрывает все это пленкой, затем тонкий поролон, чтоб ни одна собака не догадалась о содержимом контейнера, затем фольга.

Неожиданно он понял, что нервничает. Это было забавно. Все вообще складывалось забавно. С первого взгляда можно было подумать, что ему везет. Многие так и думали, полагая, что он счастливчик, обласканный судьбой. Но сам-то он знал, чего стоит это везение и какого труда требует сращивание тоненьких ниточек случая в железные канаты событий и поступков. «Я просто должен взять себя в руки, это все усталость, – думалось ему, – особенно сейчас. Ошибиться нельзя. Так, еще раз прокручиваю все в голове, и пора за работу». Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, задержав дыхание, и вернулся в комнату. Выключил верхний свет, зажег торшер и настольную лампу, проверил шторы, поправил их еще раз.

Работа отняла времени даже меньше, чем он предполагал. Забавно, что мысли при этом витали где-то далеко-далеко и все делалось само собой. Он еще раз придирчивым взглядом посмотрел на два стандартных контейнера. Ничего особенного. С виду как раз похоже на два обычных, самых обычных обеда. Среди сотни подобных, загружаемых в самолет перед отлетом, они и не должны были отличаться. Теперь можно было и расслабиться. На сегодня никаких дел или важных звонков не планировалось.

Мужчина вышел на кухню, включил чайник, закурил, сел и стал смотреть, как дым от сигареты поднимается к потолку. В голове роились мысли, иногда странные. Он подумал о том, что, в сущности, все время занимается тем, что наблюдает и ждет. Потом думает, потом опять наблюдает и ждет. И только очень иногда, редко, буквально на несколько мгновений, особенно если сравнивать с долгими часами ожиданий, он действует. Почти как змея, караулящая у норы жирного суслика. Или нет, лучше как орел или ястреб.

Он вспомнил, как в детстве они с братьями и сестрами ездили в деревню к деду, в горы. Там, за глинобитным сарайчиком с разным домашним хламом, прилепившимся к подножию скалы, был здоровенный камень, метра четыре высотой. Если знать, как на него взобраться, – а он один из всех детей это знал, – то можно было наверху найти небольшую ровную площадку, прикрытую кустом дикого кизила. Настоящий наблюдательный пункт. Его очень забавляло, когда во время игры в прятки все сбивались с ног в поисках Эдика, лежащего сверху и наблюдающего за всем происходящим с холодным любопытством небожителя. Как-то раз, то ли во время какой-то игры, то ли после очередной взбучки, полученной от вспыльчивого и скорого на наказание деда, он лежал в своем убежище и, неожиданно посмотрев наверх, увидел хищную птицу. Он не знал, как она называется, и решил, что это орел. Птица сидела на краю скалы, метрах в пяти над ним, почти неподвижная, только голова странным локатором слегка поворачивалась из стороны в сторону, обозревая окрестности. Так прошло достаточно много времени, уже начало казаться, что ничего не произойдет, и он стал терять к ней интерес, как вдруг птица расправила крылья и бросилась вниз стремительным просвистом в воздухе. И буквально через секунду-другую упала вниз, в траву. Исчезла на какое-то время из виду, потом показалась вновь и стала медленно набирать высоту, сжимая что-то темное и бесформенное в лапах. Птица по широкой спирали поднялась вверх и уселась на то же место с добычей. Осмотревшись, она стала раздирать ее на куски и проглатывать. Закончив трапезу через какое-то время, она опять стала неподвижной, зоркой и полной затаенной угрозы для всех копошащихся в долине зверьков и птиц. Как верховный судья, как неумолимая судьба, как молния. Он потом часто забирался в свое убежище и смотрел через ветви прикрывавшего его кустарника на птицу. Это ежедневно повторяющееся зрелище нисколько не утомляло мальчика: долгое ожидание, бросок, полузадушенный писк в траве, медленный подъем отягощенного добычей охотника, еда, снова долгое, почти бесконечное ожидание. Смесь терпения и стремительности, странное ощущение внутреннего напряжения и внешнего оцепенения одновременно.

Зимой дедушка умер, дом продали, и больше туда, в горы, они не ездили.

…Аэропорт Шереметьево жил своей обычной трудовой жизнью. Взлетали и совершали посадки самолеты; механики готовили в очередные рейсы «стремительные стальные птицы», стоявшие на «запасном пути»; сновали по летному полю тележки с багажом, автобусы с пассажирами; на КПП проверялся въезжающий и выезжающий транспорт. Словом, трудовые будни. Разве что дни стояли непривычно жаркие для второй половины августа.

Вот об этой непривычной жаре и думала в своем уютном кабинетике начальник пищеблока отдела пассажирских перевозок Александра Борисовна Небережная, женщина молодая, аппетитная, с живыми вишневыми глазами и каштановой гривой волос, собранных в аккуратную высокую прическу.

А мысли о погоде были связаны с отпуском, который начинался буквально завтра. Вернее, в понедельник. Правда, сегодня – среда, но на предстоящие два трудовых дня она попросила отгулы. Так что можно считать нынешний день последним рабочим днем.

Дверь кабинета была открыта. Доносились разговоры подчиненных. Там, в фасовочном зале, шла своим чередом комплектация пенопластиковых чемоданчиков, куда женщины-фасовщики вкладывали обернутые целлофаном кусочки сыра, колбасы, сладкие булочки, пакетики с соком, сахаром, солью, чаем и кофе, упаковки одноразовой посуды – в общем, все то, что так приятно разворачивать, раскрывать, вкушать и алкать все время полета.

На второй ленте конвейера в двухкамерные тефлоновые контейнеры, покрытые плотной фольгой, укладывались куски мяса, птицы или рыбы; соседнее гнездо контейнера заполнялось гарниром. Все это заклеивалось той же фольгой, чтобы бортпроводницы в рейсе лишь разогрели в многоярусных духовых шкафах и раздали пассажирам горячие завтраки или обеды, в зависимости от длительности и классности полета.

В кабинете зазвонил телефон внутренней связи. Звонили с КПП.

– Александра Борисовна? Здесь к вам пришли. Мужчина.

– Ой, Петечка, пропусти его.

– Не положено, вы же знаете.

– Ну Петю-ю-н-я, – промурлыкала Александра, – ну пожалуйста! Это мой брат двоюродный приехал. Должна же я похвастаться своим рабочим местом. Ну пропусти. А я потом тебя поцелую, – добавила она.

Двадцатитрехлетний лейтенант Петенька был неравнодушен к пышным формам Небережной, что беззастечиво использовалось Александрой Борисовной как в служебных, так и в личных целях.

– Ладно, что с вами сделаешь. Первый и последний раз, учтите, – как бы строго ответил лейтенант. – И это… Не забудьте потом…

– Не забуду, заинька, зацелую тебя до смерти, – шепотком ответила женщина.

Опустив трубку, она кинулась к зеркалу, поправляя прическу, подкрашивая губы, расправляя складки блузки на высокой груди. Ах, дурачок какой этот Петька! Разве он может рассчитывать на ее благосклонность? Впрочем… Иногда… Почему бы нет?

Дело в том, что Александра Борисовна была женщиной темпераментной. Просто жгучего темперамента. Законный муж не выдержал накала страсти. Их развод проходил прямо-таки по анекдоту:

– Иванов, почему вы разводитесь с женой? Она плохая хозяйка?

– Нет.

– Вы не сошлись характерами?

– Нет.

– В чем же дело?

– Да замучила она меня. Все ей давай и давай. Днем два раза, ночью три, утром еще… И все время она еще хочет. А я не железный.

– Иванова, что вы можете на это сказать?

– А что я могу сказать? Я и сейчас хочу.

Александра Борисовна хотела всегда. Обретя свободу, она отдалась любимому занятию с утроенной энергией. Мужчины падали на нее как мухи на мед и столь же стремительно сходили с дистанции спустя два-три месяца знакомства. Кому же понравится чувствовать себя несостоятельным в самом важном мужском деле?

Был, правда, один постоянный поклонник, который прощал ей все, к которому она возвращалась после каждого незадавшегося романа. Но и Глеб последнее время стал злым и нервным. Непонятно почему. То есть, наоборот, понятно.

Как это часто бывает в жизни, счастье свалилось нежданно-негаданно. Александра Борисовна любила добираться домой, пользуясь услугами частного извоза. И вот две недели назад она опустилась на сиденье замершего возле нее «форда», глянула в глаза сидевшего за рулем мужчины и тут же потеряла голову. Казалось бы, ничего особенного: светловолосый, даже рыжеватый, лет тридцати пяти, худощавое скуластое лицо. Но было в нем что-то такое… Глаза – светло-серые, почти прозрачные – излучали такую властность, уверенность и силу, что у Александры мгновенно сладко заныло под ложечкой от почти осязаемого желания и предвкушения.

Интуиция не обманула ее. Эдик, преуспевающий агент по недвижимости, оказался потрясающим любовником. Когда она думала о том, что находится в брюках Эдика (а она думала об этом постоянно), на память тут же приходил анекдот об английской королеве, навещающей солдат, раненных в бою за империю. Возле одного из раненых королеве сообщают, что вражеская пуля попала бедному юноше в… ну, сами понимаете. «О, какая неприятность! – восклицает королева. – Я надеюсь, кость не задета?»

Было полное впечатление, что Эдик носит в брюках именно кость, которая готова вонзиться в трепещущее лоно Александры в любое время и в любом месте.

Упоительному ощущению полнейшей удовлетворенности и сладкого ожидания следующих встреч мешало только одно – совершенно обезумевший от ревности Глеб, который по тембру ее голоса, звучавшего из телефонной трубки, чувствовал, что она счастлива, что ей так хорошо, как никогда не бывало, что она нашла своего самца.

Глеб замучил ее звонками. Мало того, начал выслеживать, поджидать вечерами возле дома, прячась за дворовыми деревьями. Просто детский сад какой-то. Нужно будет найти минуту, встретиться с ним и расставить точки над соответствующими буквами. Эдику она ничего не рассказывала. Боялась, что он попросту изувечит незадачливого соперника. Да и какой он соперник Эдуарду? Так, зубной врачишка из прошлой жизни.

– А что это у вас здесь? О, как все красиво, как аппетитно! Просто хочется забраться в холодильник вместе с этими замечательными коробочками.

В фасовочной слышался женский смех и сочный баритон Эдуарда. Небережная выскочила из кабинета. Эдик торчал возле конвейера, вертя в руках контейнер из фольги. Рита Голубева, фасовщица горячих блюд, разомлела под его взглядами и почти растеклась простоквашей по вверенному ей производственному участку.

– Голубева, ты почему не работаешь?

– Ой, Александра Борисовна, это ваш… знакомый? Какой веселый, какой интересный!

– Эдик, пройди в кабинет, а вы поторапливайтесь! Через полчаса смена заканчивается, а холодильники не загружены. Еще пятиминутку нужно провести и под приказом на премии расписаться. – Александре не понравилось внимание подчиненных к объекту страсти.

Женщины принялись укладывать расфасованную пищу в объемистые металлические коробы с металлическими замками на верхней крышке и ручками на боковых поверхностях. Коробы перегружались на тележки, девушки подкатывали тележки к высоким, с человеческий рост, рефрижераторам.

– Аленька, а разве продукты питания не сразу на борт попадают? – удивился Эдик, прослеживая путь нарядных коробочек.

– Ты что? Разве успеешь прямо к рейсу? Первый рейс в семь утра. Мы подготавливаем комплекты продуктов накануне. Ночь в холодильнике простоят, а утром их по бортам развезут.

Она умышленно назвала самолеты «бортами», как это принято среди своих, чтобы произвести на поклонника большее впечатление.

– Аленька, а что же это у тебя женщины выполняют мужскую работу? – укоризненно произнес поклонник, наблюдая погрузочно-разгрузочные работы, осуществляемые двумя парами субтильных девушек.

– Грузчиков нет, – отрезала Александра. – Давайте быстрее! – прикрикнула она на подчиненных.

– Аля, давай я помогу!

Она хотела было отказать. Но Эдик так нежно и в то же время настойчиво повторил:

– Ну что ты? Это я девушек отвлек, я и виноват. Мне и исправлять ситуацию. Да?

Ну что такого, собственно? Перегрузил ящик на тележку, подвез к холодильнику. Работа незамысловатая. В конце концов, они раньше освободятся.

– Ладно, помоги, – размякла Александра.

По проходу шла Светлана Степановна, заместитель и приятельница. В руках ее была пластиковая папка. Женщина помахала ею, крикнув:

– Борисовна, я приказ принесла.

– Так, все ко мне в кабинет! – приказала она.

Подчиненные потянулись следом. Александра вынула из ящика письменного стола лист бумаги.

– Во время моего отпуска обязанности начальника пищеблока возлагаются на Светлану Степановну, – кивнула Небережная в сторону приятельницы. – Теперь по премии. Премия за второй квартал. Немного задержали, паразиты, но все же в ближайшую получку выдадут. Вот, ознакомьтесь, кому какая сумма выписана, и распишитесь. Чтобы без меня никаких дрязг не было. Не толпитесь, по одному.

Женщины вытянулись гуськом возле стола. Александру вдруг что-то неприятно кольнуло. Какое-то беспокойство. Ну да, Эдик там один с продуктами. Вдруг сунет коробку не в тот холодильник, разбирайся потом. Присутствие посторонних лиц в служебных помещениях строго воспрещалось.

Случись что, бабы ее вмиг заложат.

Она вышла в зал. Эдик стоял в противоположном конце, возле рефрижератора, склонившись к одному из коробов. Крышка была открыта.

– Ты что делаешь? – ахнула женщина.

– Ничего, – поднял он к ней абсолютно спокойное, безмятежное лицо. – Крышку плохо закрыли, замки были не защелкнуты. Вот я проверил, не мешает ли что.

Александра подошла к тележке:

– Какой ящик? Этот?

Она внимательно посмотрела внутрь. Покрытые фольгой тефлоновые поддоны стояли ровными, аккуратными рядами.

– И что? Почему не закрыто было? – Она подняла глаза на Эдика.

– Это ты у своих подчиненных спроси, – рассмеялся он. – Да просто бумажка попала в щель.

Он показал ей скомканный клочок.

– Это еще что такое? Откуда? Ну, сейчас я им выдам! Кто паковал двадцать седьмой ящик? Почему замок не защелкнут? – крикнула она в открытую дверь кабинета.

– Да брось ты, Аленька! Девчонки поторопились, всем домой хочется. А тебе не хочется? – страстно проговорил Эдик, резким движением прижал к себе полный стан Небережной, прильнул к губам.

– Я паковала, – совершенно некстати возникла в дверях кабинета подсобная рабочая Наталия Черкесова. – А что? Я закрывала!

– Ничего. Внимательнее нужно быть! – назидательно проговорила Александра Борисовна, которая уже вырвалась из объятий возлюбленного.

Она поправила прическу и как ни в чем не бывало проследовала мимо Наташи в кабинет.

– Ну, все ознакомились? Претензий нет? Расписались? Тогда в зал.

Женщины вышли в фасовочный зал. Укомплектованные коробки стояли возле холодильников…

– Ого, что значит мужская сила и сноровка! – восхитилась Голубева.

Александра Борисовна еще раз проверила и опечатала каждый ящик, повесила бирки с датой и номером рейса.

– Быстренько ящики в холодильники, девочки! И с меня шампанское! – прощебетала Небережная, настроение которой после пылкого поцелуя заметно улучшилось.

– Ну вот и все, – весело провозгласил Эдик, запихивая в рефрижератор последнюю коробку.

Бирка с надписью «23 августа. Рейс 2318 Москва – Ларнака» весело качнулась и исчезла в чреве холодильника.

…– Ты такая строгая начальница! – ласково усмехнулся Эдик, поглаживая ее грудь.

Они раскинулись в широкой постели Александры, отдыхая от сотрясавших их тела несколько минут назад сладостных судорог.

– Зачем ты все-таки напросился ко мне на работу?

– Мне интересно все, что имеет к тебе отношение. Ты такая исключительная женщина, такая страстная, неутомимая, такая… женщина до мозга костей. И ты же – начальница.

– Ну какая я начальница. Десять баб.

– Не скажи. Тот, кто умеет управлять десятью женщинами, сможет командовать ротой мужчин. Вот мне и захотелось посмотреть на тебя в роли ру-ко-во-ди-те-ля, – прогнусавил Эдик.

Александра рассмеялась.

– А что это у вас, традиция такая – каждую трудовую неделю скрашивать шампанским?

– Ну что ты ерунду говоришь? Традиция состоит в том, что шампанское выставляет уходящий в отпуск товарищ. В данном случае начальница. Кстати, как я тебе в роли руководителя?

– О, безумно хороша! Хотелось трахнуть тебя прямо на конвейере.

– Он же движется.

– Это не помеха. Нам ничто не может помешать.

– Это правда!

Александра склонилась к нему, покрывая лицо поцелуями. Он крепко прижал ее.

– Ты отпросилась на два дня, как договорились, да?

– Да, – эхом отозвалась она.

– И поедем ко мне на дачу, да?

– Да.

– А сейчас мне пора.

– Нет, я не отпущу тебя. Побудь со мной еще немного. Пойдем к окну.

Она поднялась, накинула халат, распахнула створки окна, села на подоконник.

Он взял со столика бокал с вином, подошел, прижал женщину к себе.

– Не холодно?

– Нет, хорошо. Мне с тобой так хорошо…

Легкий ночной ветер овевает ее спину, играет каштановыми прядями волос.

Эдик протягивает ей бокал, она делает глоток, глядя ему прямо в глаза, возвращает бокал.

Он гладит ее плечи, освобождая их от мягкой махровой ткани, склоняется к груди.

Александра стонет, выгибается, подставляя себя его поцелуям. Вот она уже лежит на широком подоконнике, каштановые пряди свисают вниз, вдоль стены дома, капли густого багряного вина падают на ее шею, грудь, живот, и горячий, требовательный язык слизывает их, спускаясь все ниже. Вот она стонет почти жалобно, словно раненый зверь, вот тело ее начинает сотрясаться от бешеных толчков, грива волос колышется, переливается в лунном свете.

Все это отчетливо видно снизу, из глубины двора. Третий этаж, лунная ночь. Все очень хорошо видно и слышно. Слышны ее вздохи, всхлипы, рвущийся из горла крик наслаждения. И обнаженный мужчина, склоняющийся к ней, залепляющий ее рот поцелуем.

…Она проснулась, сладко потянулась ленивой сытой кошкой. Глянула на будильник. Эдик заедет за ней через два часа. Можно еще немного поваляться. Как хорошо! Отдых, отпуск, любимый мужчина, что еще нужно для счастья? В понедельник она уезжает в Житомир, проведать маму. Но до этого предстоит провести четыре счастливых дня… Обещанный Эдиком уикенд на его даче с сауной, рыбалкой и шашлыками, куда он пригласил ее впервые, наполнял все существо любопытством, будил воображение, рисуя разнообразные сладостные картины.

Вот они вместе в сауне, разомлевшие от зноя и любовных утех; вот они ловят рыбу, охваченные азартом добытчиков; варят уху, жарят шашлыки. Вот они вечером у камина, она – в кресле, он – у ее ног; вот их ночь в спальне на втором этаже, где окна во всю стену, где их разбудит ласковое утреннее солнце и шум залива за оградой коттеджа. Вот они обнаженные возле залива. Раннее утро. Вокруг никого. Поднимающееся солнце и любовь в прохладной воде, на которой должно быть так удобно лежать, раскинув руки, обвивая полными ногами его стройные бедра, чувствуя, как его сильные руки сжимают ее ягодицы… Сладкая волна возбуждения прокатилась от промежности вверх. Александра откинулась на подушки, крепко сдвинула бедра, постанывая и извиваясь…

Зазвонил телефон. Господи, неужели с работы? Только бы не сорвались выходные, мысленно взмолилась Александра, поднимая трубку.

– Шура, это я.

Голос Глеба звучал почти спокойно. Но Саша давно научилась разбираться в его оттенках.

– И что? – холодно проронила она.

– Нам нужно поговорить.

– Не сейчас же?

– Почему не сейчас?

– Я занята.

– Чем? У тебя сегодня выходной.

– Послушай, что ты шпионишь за мной? – Александра начала заводиться.

– Разве я не имею права?

– А какие у тебя на меня права? Ты мне муж, что ли?

– Я больше чем муж. Вспомни все. Все эти годы. Сколько раз я утешал тебя, отогревал…

– Ну да, да, все это было. Но теперь все по-другому. Я хотела сказать тебе…

– Подожди, не говори. Ты не можешь расстаться со мной вот так, по телефону, словно я ошибся номером, позвонил чужому человеку. Так нельзя, слышишь?

Александра покраснела:

– Хорошо, чего ты хочешь?

– Выйди, спустись вниз, я возле дома, в машине. В конце концов я имею право на полчаса твоего времени после пяти лет моей преданности, моей любви…

– Ну хорошо, хорошо, я спущусь. Но не больше пятнадцати минут. Я очень благодарна тебе за все, но…

– Я жду тебя, – оборвал ее Глеб. – Если ты не спустишься, я сам поднимусь к тебе и устрою скандал прямо на лестничной площадке.

Он повесил трубку. Александра злобно выругалась, поднялась.

– Совершенно рехнулся мужик. Придется спуститься, а то и вправду дебош учинит, с него станется, – пробормотала она, направляясь в ванную.

«Девятка» стояла в закутке двора, высовываясь вишневым носом в сторону Сашиного подъезда.

Она спустилась вниз в легком домашнем платье и тапочках на босу ногу.

Лицо без макияжа, волосы распущены. Демонстрация пренебрежения, отметил Глеб. Он перегнулся, распахнул перед ней дверцу. Левая рука была опущена вниз, под сиденье.

– Садись, Шурочка, не стоя же разговаривать.

– Учти, у меня пятнадцать минут.

Женщина села, Глеб снова потянулся через нее к дверце.

– Ты плохо дверь закрыла, – проговорил он, прижимая ее тело своим и хватая ее за локоть.

– Ты что делаешь? – успела вскрикнуть Саша.

Тонкая игла вонзилась в руку, женщина дернулась. Но хватка Глеба была железной.

Через пару минут «девятка» выехала из двора. Сидевший за рулем мужчина заботливо поглядывал на спящую рядом женщину.

Глава 2. ПОХИЩЕНИЕ

Спустя час возле подъезда Небережной остановился темно-синий «форд». Эдик вошел в подъезд, не вызывая лифт, легко взбежал на третий этаж, позвонил в квартиру. Еще раз. Еще и еще. Он все нажимал кнопку звонка, пытаясь понять, что произошло. Он звонил ей по мобильнику еще по пути к дому, телефон не отвечал. Решил, что Александра просто вышла в магазин прикупить чего-нибудь вкусненького для предстоящего пикника. Прошло уже полчаса, супермаркет прямо напротив дома, она должна была вернуться. Но ее не было. В чем дело? Срочно вызвали на работу? Он вытащил трубку и набрал номер рабочего телефона. Стараясь говорить измененным голосом, попросил Небережную. Услышал, что Александры Борисовны на работе нынче не будет.

Потоптавшись на площадке, прислушавшись и убедившись, что по лестнице никто не идет, извлек из кармана связку ключей от ее квартиры, копии которых были сделаны еще две недели назад, чуть ли не в первый день их знакомства. Квартира оказалась почти не заперта. Наружная дверь просто захлопнута. Собачка французского замка легко отошла, внутренняя дверь вообще открыта настежь. Он прошел внутрь. Саши дома не было. В комнате сразу бросилась в глаза разобранная постель. Это было странно. Александра свою однокомнатную квартиру содержала в порядке. Днем постельные принадлежности убирались в шкаф, а диван складывался. Он начал обходить квартиру, всматриваясь, принюхиваясь, стараясь не пропустить ни одной мелочи.

Вот спортивный костюм, переброшенный через спинку стула. Видимо, в нем она собралась ехать на дачу. Вот ее черепаховая заколка возле зеркала. Она не выходит на улицу, не приведя в порядок пышные волосы. Или закалывает их, или собирает в прическу. Но многочисленные шпильки и заколки тоже лежали на месте, в плоской вазочке. В прихожей стояли туфли, босоножки, кроссовки. На столике возле зеркала обнаружилась сумочка. В ней – кошелек, паспорт, пудреница, губная помада, носовой платок.

В кошельке – около тысячи рублей. Куда же она делась? В чем вышла из дома? В тапочках? Тапочек, кстати, не было. К соседям, что ли, ушла? Видимо, так. Поэтому и дверь почти не заперта. К кому именно и зачем? Может, кому-нибудь плохо стало. Но ее нет дома минимум полчаса. Эдик на секунду пожалел, что не дал ей номер своего сотового. Но… береженого Бог бережет.

Он посмотрел на часы. Запас времени еще был. Эдик вышел из квартиры, спустился вниз, сел на лавочку возле подъезда, закурил, раздумывая, что предпринять. К подъезду направлялась грузная, но шустрая старушенция с наполненной продуктами авоськой в руке. Тяжело отдуваясь, опустилась рядом.

– Ох-ти тошненько, устала, – проговорила она, разглядывая его с бесцеремонностью старух.

Он вежливо улыбнулся.

– Жара-то какая стоит! Вот тебе и август. По нынешнему дню осень меряется. Сентябрь-то тоже жарким будет, – доверительно сообщила бабуля.

«Это точно», – едва не проговорил он вслух.

– А вы ждете кого?

Он мгновение помолчал, затем проговорил:

– Вот, приехал за начальницей, она у нас приболела. Так срочно на работу вызывают, а ее и дома нет. Может, в поликлинику ушла?

– Кто ж начальница твоя? – тут же перешла на «ты» старушка.

– Александра Борисовна Небережная.

– Саша? Из пятидесятой? Это ж соседка моя! – поделилась радостью старушка.

– Вот как? Может быть, вы знаете, где она?

– Так она уехала.

– Куда? – развернулся он к ней всем корпусом.

– А кто ж ее знает? На вишневой такой машине. Я со старухами во дворе сидела, там, возле площадки детской. – Она махнула рукой в глубину двора. – Там по утрам солнышко, так мы кости старые греем…

– И что? – перебил он.

– Ну и гляжу, Сашка из подъезда выскакивает, прыг – и в машину. Машина вон в том закутке стояла. Вишневая такая.

– Какая?

– Вишневая, я ж говорю.

– Марка какая?

– Я что, разбираюсь?

– И что?

– Что ты заладил-то? Села в машину.

– А кто за рулем был, не видели? Мордастый такой, чернявый?

– Что я, орел тебе? И вообще стекла затемненные, не видать ничего. Через пару минут и уехали.

– Когда это было?

– Так когда? Ну я вышла во двор, это десять… Потом к одиннадцати за молоком пошла к цистерне, вернулась домой, потом вышла еще во дворе посидела, тут Шурка и выскочила… – Старуха беззвучно шевелила губами. – Так с час назад, в двенадцать или около того, – прикинула она, глядя на мужчину.

Тот задумчиво молчал, перебирая пальцами что-то невидимое. Поймав ее взгляд, он как будто очнулся, улыбнулся, хлопнув себя по колену:

– Если это «Жигули» пятерка, так это наша, из гаража. Видно, Михаил за ней заехал. Хорошо, что я вас встретил, а то парился бы здесь под окнами. Спасибо вам, – закончил он, поднимаясь и направляясь к «форду».

– Так вряд ли на работу-то. Какая-то она расхристанная выскочила, – вслед ему проговорила старушка.

Но мужчина как будто не слышал этих слов. «Форд» исчез в арке двора.

Саша открыла глаза. Она лежала в незнакомой комнатушке, на металлической кровати из довоенных времен. Левую руку что-то неприятно тянуло вниз. Женщина подняла ее и услышала металлический звон. Рука была прикована наручником к длинному металлическому шнуру, который крепился другой парой наручников к противоположной спинке кровати. Как собака на цепи, ошалела Александра.

Она села, огляделась. Окно забито фанерой, на столе-тумбочке кружка с горящей свечой, пара табуретов – вот и все убранство. Сквозь раскрытую дверь просматривалась крохотная прихожая. Входная дверь распахнулась, ввалился Глеб с пластиковым пакетом. Он прошел к столу, стоя спиной к женщине, начал разгружать пакет.

– Очнулась?

– Нет, мне кажется, я все это во сне вижу, – изо всех сил стараясь не терять самообладания, произнесла Александра. – Что это за выходка безобразная? Немедленно сними с меня эту дрянь! – Она подняла охваченную металлическим кольцом руку. – Ты слышишь? Повернись немедленно! – Саша все-таки сорвалась на крик.

Глеб развернулся, и Александра замерла: на нее смотрели совершенно безумные глаза с пляшущими зрачками.

– Заткнись, – прошипел он, не сводя с нее ненавидящего взора. – Все, кончилась твоя власть! Теперь я твой господин, слышишь? Я!!

– Ты… Ты с ума сошел, Глеб! – прошептала она. – Что ты собираешься делать?

– То же, что делал с тобой твой хмырь этой ночью.

– Это… Это же маразм какой-то. – Она все отказывалась воспринимать происходящее. – Не можешь же ты насильно…

– Я могу! Я все могу с тобой сделать, слышишь? – закричал он и бросился на женщину.

Она извивалась, пытаясь освободиться. Но его руки, руки которые были всегда ласковыми и нежными, которые касались ее с трепетной дрожью, превратились вдруг в жесткие, безжалостные щупальца неведомого чудовища. Казалось, их было не две, а десять, двадцать и все они одновременно срывали платье, белье, больно стискивали грудь, до хруста сжимали тело, раздвигали ноги, грубо шарили в нежнейших складках.

– Я не отдам, я не отдам тебя никому, – хрипел он ей в лицо.

Саша кричала, он хохотал, впивался в ее рот, кусал мягкие губы.

…Она лежала на кровати, задыхаясь от слез. Глеб встал, неторопливо оделся.

– Подонок, мразь, ненавижу тебя! Эдик узнает, он тебя убьет!

Он подскочил к ней, встряхнул за плечи, закричал:

– Не смей говорить о нем, потаскуха! Это я убью его! Я!

Он выскочил в кухню, Саша все выкрикивала вслед отчаянные ругательства.

Глеб вернулся почти спокойным. Вытащил из пакета упаковку молока, бутылку минералки, нарезанный батон, сыр, плитку шоколада. Разложил все это на столе, повернулся к женщине:

– Ты можешь проклинать меня, можешь ненавидеть, но я тебя никому не отдам. Ты будешь находиться здесь столько, сколько я сочту нужным.

– Ты сумасшедший! Меня будут искать!

– Кто? Ты с понедельника в отпуске. Сегодня и завтра у тебя отгулы. А потом ты уедешь к маме. Так что никто тебя искать и не будет. А хахаль твой забудет тебя, недели не пройдет, вот увидишь. Это для меня ты единственная. А у него таких…

– Ты, жалкий импотент, ты думаешь, ты сможешь его заменить?! Ды ты вообще не способен удовлетворить женщину! Я из жалости с тобой…

– Замолчи! – закричал он. – Заткнись! Подожди, я тебе такое удовлетворение устрою…

Глаза его сверкали бешенством. Он опять выскочил на кухню. Саша испуганно замолчала.

«Он меня убьет», – пронеслось в ее мозгу.

Но Глеб вернулся с высоким пластмассовым ведром, накрытым стульчаком, – вариант дачного клозета.

– Вот, это твой туалет.

Потом заменил догоравшую в кружке свечу на новую.

– Все, посидишь здесь в одиночестве до завтра, одумаешься.

Едва дверь за Каменевым захлопнулась, Саша вскочила с постели, намереваясь добраться до окна. Однако длины металлического провода едва хватило, чтобы дойти до стола. Она ринулась в другую сторону, но шнур остановил ее у выхода в прихожую. Саша попыталась ногтем отомкнуть замок наручников. Смешная попытка! Обломанные ногти и новый поток слез.

Она села на постель, продолжая плакать.

То, что произошло с ней, было абсолютно невероятно, немыслимо. Она все никак не могла осознать чудовищности своего положения. Она, помыкавшая мужчинами, она, которая привыкла чувствовать себя госпожой, Цирцеей, обращающей их в сладострастно хрюкающих животных, она сама оказалась в положении рабыни, посаженной на цепь. И кем? Всегда покорным, верным, преданным Глебом! Разве можно было предположить, что эта мокрица способна на такое безумство? Он спланировал все это заранее! Знал, что она уходит в отпуск (ах, да ведь она же и говорила ему об этом еще месяц назад), знал от кого-то из подчиненных, что она уезжает («…у тебя отгулы… потом ты уедешь к маме…»), выслеживал, подсматривал. И эта ночь с Эдиком на подоконнике – видимо, это было последней каплей.

Что же делать? Свеча догорала. Комната погружалась во тьму. Александра лежала в полной тишине, не в силах более плакать, лишь изредка всхлипывая.

За окном слышались звуки проезжающих мимо поездов. Господи, да куда же он привез ее, это чудовище?

Глеб вышел на улицу. Пошатываясь, пошел прочь от особнячка, одиноко стоявшего в глубине неосвещенного пустыря. Неподалеку, в узком проулке была припаркована «девятка». Глеб добрался до машины, рухнул на сиденье, обхватил руль руками, уткнулся в них лицом.

То, что он сделал, было ужасно, но он больше не мог выносить ее подлого распутства! И без нее он тоже не мог, не мог жить без вишневых глаз, каштановых волос, мягких округлостей тела, без запаха, исходящего от ее кожи.

Как это получилось, что он, цельная, даже целомудренная личность, влюбился без памяти в женщину, менявшую мужчин как перчатки?

Да, именно так зачастую и происходит с целомудренными личностями мужского пола. Именно ветреницам и распутницам удается ввергнуть их в пучину сладкого грехопадения.

Впрочем, сексуальность Глеба Каменева формировалась не нормальным образом. Мать рано овдовела, он был ее единственной радостью, ее маленьким сыночком. Она не замечала, как сын растет, как ломается голос, пробиваются усы на верхней губе. Она совершенно не стеснялась его, не замечая, как заливается краской стыда его лицо при виде привлекательной еще женщины, выходящей, скажем, из ванной в полупрозрачном пеньюаре. Ему хотелось мужского общества, она держала его при себе. Он хотел поступать в технический вуз, она настояла на медицинском.

Он ненавидел медицину. Особый ужас вызывала у Глеба кафедра акушерства и гинекологии. Вид женщин на гинекологических креслах, с безобразно разверстыми обнаженными ногами, доводил его почти до обморока.

Полным крахом закончился и первый сексуальный опыт. Однокурсница, которой удалось-таки затащить Каменева в постель, наткнулась на полнейшую беспомощность. Глеб был жестоко осмеян. И с тех пор предпочитал разбираться со своими желаниями самостоятельно.

Так он и жил – с мамой и с… собой.

Так было до того момента, пока в его стоматологическое кресло не опустилась молодая женщина со смеющимися вишневыми глазами. От нее исходила такая волна сексуальности, что Глеб мгновенно потерял голову. Он не успел испугаться, как они оказались в одной постели. И его беспомощность растаяла под ее умелыми ласками, ее веселым желанием сделать из него мужчину. Он не понимал, что для Александры было делом чести довести этого чумового девственника до логического завершения процесса. Ну и собственный бесплатный стоматолог – этим тоже не следовало пренебрегать! Разумеется, она успешно решила задачу. Разумеется, он растворился в ней, как аббат Прево в Манон Леско. Понимал, что не может удовлетворить ее безудержную натуру, но знал, что и другим мужчинам это не удается.

Довольствовался ролью утешителя, наперсника, друга. Он умел дожидаться ее после завершения каждого очередного романа. Все было более-менее хорошо, пока две недели назад не возник в их жизни чужак. Пока он, Глеб, не почувствовал кожей, что этот самец уведет у него его единственную женщину. Навсегда. А то, что он увидел своими глазами нынешней ночью, перевернуло его, сделало другим человеком. Да и человек ли он теперь? После того, что он сделал с нею, после того, что услышал от нее.

Он судорожно дернулся, словно опять услышал ее последние слова. Импотент? Хорошо, он ей устроит Вальпургиеву ночь!

Глеб повернул ключ зажигания и медленно тронулся в путь. Дорога отвлекала, успокаивала.

Как все– таки удачно подвернулся этот дом, клетка, где сидела пленница. Дом был построен в начале века, находился на восточной окраине города, числился на балансе какой-то усопшей в перестроечное лихолетье фабрики. В этой трехэтажной халупе, на первом этаже, в такой же крохотной квартирке, как та, где находилась Саша, десять лет прожил его приятель с женой и ребенком. Без ванной, без горячей воды. Озверевшие жильцы добились в конце концов расселения. Последним выехал приятель, имевший на память от соседей ключи от всех квартир. Глеб попросил разрешения хранить в пустующих помещениях картошку, и приятель предоставил ему полную свободу выбора. Каменев выбрал эту, на третьем этаже, где незадолго до расселения тихо скончалась одинокая примерная старушка.

Мысли Глеба снова вернулись к Александре. Ничего, он покажет ей, кто ее хозяин. Такой, как она, нужен хлыст, а не ласки. Завтра он привезет хлыст.

А сейчас домой, к маме.

Глава 3. РАСКОЛОТЫЙ МИР

Сережа Марков закрыл за собой дверь туалета, и сразу стало тихо. Все эти бесконечные звуки аэровокзалов давно уже его не раздражали. Он привык к постоянной суете и толкотне, постоянному потоку объявлений из громкоговорителей, разнообразным запахам, звукам и шумам. Как-никак он считал себя опытным стюардом (или «стюардессом», как его в шутку называли друзья). Уже четвертый год он работал в авиакомпаниях и налетал немало часов, чтобы не вертеть головой по сторонам, разглядывая непрерывный спектакль под названием «Жизнь аэропорта», подобно неопытным, зеленым новичкам.

Сегодня он должен был быть безупречен и элегантен. Решение подбить клинья к новенькой пришло постепенно. Он сначала присматривался к ней несколько рейсов, хотя и обратил на нее внимание почти сразу. Но сегодня будет замечательный рейс, как раз пригодный для легкого флирта. «Летим на Ларнаку, на Ларнаку, – напевал он, моя руки и причесываясь перед зеркалом, – будем греть на солнце…» Тут он даже фыркнул от смеха, подобрав рифму.

Нет, действительно повезло, у них будет еще день-два дня на Кипре. Механики сказали, что будут что-то делать с самолетом прямо там, на месте. Он не вникал, что именно там будут делать, но мысль о неожиданно подвалившей удаче его порадовала. Ну просто сам Бог велел не упускать шанс и отлично поразвлечься с Надичкой (именно так, «Надичка» через "и", была им окрещена новенькая в экипаже). Море, лето, южные ночи, маленькие греческие таверны с отличной кухней и отменным дешевым вином. «Не, ну надо быть полным дауном, чтобы не воспользоваться. Договариваться надо прямо в воздухе, а то Седой, сволочь, тоже вроде как подкатывает к бабцу. Будем действовать на опережение», – подумал Сережа, поправляя узел форменного галстука. Последний взгляд в зеркало – и пора. Из стекла на него глядел высокий, широкоплечий двадцатипятилетний парень с правильными чертами лица, вполне симпатичного, которого не портили даже несколько полные губы. Старшая Лида все время говаривала: «Вот Марков, был бы ты девкой, так за одни б такие губы мог бы пойти косметику рекламировать. А то вон у нас девушки тонкогубые какие деньги тратят на косметические операции». Ладно, хихоньки да хахоньки, а времени в обрез, пора бежать. Он еще раз посмотрелся в зеркало и остался собой вполне доволен. Сережа вышел из туалетной комнаты, открыл дверь и нырнул в плотный и нервный воздух аэровокзала.

– Уважаемые пассажиры! Продолжается регистрация билетов и оформление багажа на рейс…

– Заканчивается регистрация…

– Ladies and gentleman's…

– Damen und herren…

– Пассажира Кондрашова просят немедленно пройти к стойке регистрации сорок шесть, внимание…

Пробегая через зал, Сережа обратил внимание на то, что еще не объявлена регистрация на его рейс. Странно, хотя на табло у стойки уже и название, и номер рейса, и толпа волнующихся пассажиров – все это было в наличии. В общем, не впервой, лишь бы только не задержали надолго. Он подмигнул знакомым девочкам, сидевшим с откровенно недоуменными лицами у стойки регистрации, и скрылся из виду.

У стойки события приобретали совсем веселый оборот. Регистрацию задерживали, и уже прилично. Как оказалось, это были только цветочки. Девочки даже рты пооткрывали, когда Ирина Евгеньевна, которая сегодня была за старшую, сообщила, что сейчас им придется освобождать весь первый салон и объяснять пассажирам бизнес-класса, что у них есть два варианта: пересесть в салон эконом-класса (ах, наша компания приносит вам свои извинения за причиненные неудобства, но вот накладочка вышла, еще раз просим прощения и т. д. и т. п.) либо подождать еще четыре часа и полететь следующим рейсом. Девочки мрачно выслушали щебетание о том, что: «Вы даже не представляете, кто полетит в салоне. Сам полетит, только что звонили». Ирина Евгеньевна многозначительно подняла брови, сообщив эту новость.

Наивная Леночка, распахнув глазенки, сказала:

– Кто сам? Неужто Путин.

– Да какой там Путин, ты что – сдурела? Сомов полетит. Двадцать минут назад звонила его секретарша, сказала освободить салон для пяти человек.

– А что пассажирам говорить? – спросила Леночкина напарница Наташа.

– Придумайте что-нибудь. Вы, Наташа, не первый день работаете, проявите инициативу, выдумку.

– Так, а что все-таки по трансляции объявлять?

– Ну, девочки, не знаю. Я сейчас пойду согласовывать, а вы уж тут постарайтесь, чтоб без особого шума, – сказала Ирина и заторопилась по проходу к офису компании.

Более циничная и опытная подруга Леночки, Наташа, прошипела вслед удаляющейся спине начальницы:

– Как всегда, побежит отчитываться об успехах и победах, а мы тут с тобой, Ленка, будем говно ложками расхлебывать. Сейчас такое начнется, что только держись. Смотри, вон там парочка «быков» с цепями на шее стоит, они-то на стенку первыми и полезут.

– Ну-у, – уже менее жизнерадостно протянула Леночка, – может, еще и обойдется, ведь все люди-то.

– Да какие это люди, так – пассажиры.

В этот момент по трансляции прозвучало объявление, что пассажиров бизнес-класса просят подойти к стойке регистрации. Девочки напряглись, готовясь к виртуозному и продолжительному вранью. И тут действительно началось…

Как раз первыми, выслушав сообщение, нахмурили невысокие лбы братки. И пошел разговор на пальцах типа: «Я не понял, че за фигня, ты, коза, за кого нас держишь? Те че, жить надоело? Я, бля, за что бабки максал?» В общем, день обещал быть веселым.

Какой– то господинчик в безукоризненном светлом костюме требовал начальства и звонил куда-то по мобильному, обещая иски и судебные разбирательства. Дама в о-очень крутом прикиде от какого-нибудь кутюрье и скромном гарнитуре с бриллиантами, тянувшем эдак на двух-трехгодовую зарплату Леночки, так вот, эта дама, которая стояла до этого с видом оскорбленной невинности, неожиданно утратила невозмутимость. С визгом нормальной базарной хабалки она напустилась на девочек, суля им веселую жизнь, заодно красочно описывая их моральные и физические качества почти отборным матом. У Леночки уже начали предательски дрожать губы, Наташа хмуро и злобно отбивалась от пассажиров.

Пассажиры эконом-класса с легким злорадством наблюдали за происходящим, лениво переговариваясь между собой. Дети начинали капризничать. Люди выглядели нервными и озлобленными. Но все на свете проходит, потихоньку ситуация стала разряжаться. Кто-то согласился пересесть, кто-то подождать следующего рейса, благо был разгар туристического сезона и от авиакомпании летало по нескольку рейсов в неделю. Как раз тогда, когда скандал пошел на убыль, появилась Ирина Евгеньевна. Окинув поле битвы начальственным взглядом, она промурлыкала, что, мол, так и знала, что все кончится хорошо, что с такими-то девочками оплошать невозможно, что премия – это без вопросов, несомненно, она уж лично похлопочет. Ну она же знала, кого брать на такой ответственный пост! Правда, наткнувшись на тяжелый взгляд Наташи, слегка попритихла и занялась регистрацией пассажиров. Кажется, жизнь потекла своим чередом. Рутина. Просто рядовая ситуация. Рабочий момент.

В салоне самолета все также шло заведенным порядком. Пилоты заняли места в кабине, обслуга уже заправила самолет, даже всякий и всевозможный контроль был пройден. Пассажиров все не везли, странно. Пилоты слонялись по проходу между креслами. Седой пытался завести непринужденный разговор со стюардессами, но как-то не клеилось. Задержка была уже больше чем на тридцать минут. Все попытки командира выяснить причину опоздания натыкались на туманно-вежливые ответы наземной службы. Никто так и не понял, в чем причина срыва графика полета.

Правда, Сережа об этом не думал. Не до того было. Сначала поздно привезли питание, потом куда-то делся ящик с виски для продажи в полете, пока его искали, обнаружилась недостача подголовников на кресла и освежителя воздуха во втором туалете. Но все это была ерунда. Главное, что Надичка почти сразу и без ломаний согласилась посетить с ним «замечательную маленькую таверну на берегу моря, возле классной дискотеки». Так что Седому (как прозвали второго пилота) почти сразу был дан отлуп. Сережино сердце пело и радовалось. Вот по бетонке к ним покатились автобусы с пассажирами. Он посмотрел на часы и отметил, что опоздание составляет почти час. Тут в отсек из пилотской кабины вошла Лида и сказала:

– Так, мальчики-девочки, сажаем сразу второй салон, в первом сегодня особые гости, так что готовьте вазелин и быстро-быстро чистите перышки. С нами летит сам Владимир Михайлович Сомов. Всем по местам, быстренько посмотрите, вдруг где-то что-то как-то не на месте. Сережа, Надя, идите рассаживайте людей во второй салон, остальные займитесь делом!

Сережа пошел по проходу, на ходу натягивая стандартную улыбку приветливого «лица авиакомпании». Пассажиры поднимались по трапу.

Посадку произвели на удивление быстро, без обычно возникающих при этом сумятицы и нервотрепки. Когда поток людей уже начал иссякать, Сережа краем глаза заметил, как по бетонному полю к самолету летят три черные машины. Приглядевшись, он присвистнул:

– Надичка, смотри! Вон начальство пожаловало. На «мерсе», наверное, сам катит, а на джипе сзади секьюрити едут. Вот из-за них мы тут лишний час колбасимся.

– Ой, побегу в первый салон. Сержик, ты без меня справишься?

– Давай! Смотри не увлекайся там, а то знаю я этих начальников, как начнут лапы распускать.

– Серж, ну ты прямо как дурачок какой-то. Ну все, побежала.

Машины остановились у трапа в первый салон. Распахнулись одновременно двери, из джипа высыпали сотрудники охраны. Марков впервые увидел своего начальника вблизи и не по телевизору. «Ну и что? Человек как человек, росточком пониже меня. Одет прилично, ухожен – эх, мне бы его зарплату!» – думал Сергей, продолжая машинально улыбаться и рассаживать пассажиров. У первого салона происходило какое-то совещание, Сомов отдавал последние распоряжения. Видно было, что он привык командовать и делал это машинально, прогуливаясь взад-вперед вдоль трапа, не глядя на семенящих по пятам секретарей. Потом от группы отделились несколько человек и пошли обратно к машине. Трое поднялись в салон, что-то внесли в него, затем вышли и спустились по трапу. Один остался у входа и тоном доброго учителя стал что-то внушать Игорю Максимычу – капитану. Тот мелко и часто кивал, словно школяр перед мудрым наставником. В самолет садилось пятеро. Сам, пара его сотрудников-секретарей и двое невозмутимо-спокойных охранников. Пора было готовиться к взлету.

Раньше он любил смотреть на взлет и посадку, теперь это стало не более чем началом и концом полета. Марков проследил за пристегнутыми ремнями, доложился по интеркому. Стали выруливать на взлет, пассажиры успокоились и стали глазеть в иллюминаторы либо, наоборот, старательно отводить от них глаза. Кто-то уже просил во втором салоне гигиенический пакет, там летела беременная. Стюардесса Лида, чертыхаясь, побежала по рядам. Стояли в ожидании долго. Борт опоздал, теперь пропускал очередников, дожидаясь свободного окна на взлет.

Турбины стали менять тональность, и вот лайнер побежал по полосе. Сережа сел на свое место и постарался расслабиться, впереди была работа, три часа беготни.

Взлетели гладко, высоту набирали плавно. Можно было вставать и начинать работать. Сегодня он и Лариса занимались обедом. Прошло почти полчаса, самолет вышел на заданную высоту, девочки повезли по рядам напитки. Лида и Надя скрылись в первом салоне, где им предстояло обслуживать VIP-гостей. Саша и Лариса стали молча и споро открывать ящики с обедом. Сначала надо было бы покормить экипаж, но этим уже займутся в первом салоне. Да и наверняка Сомов не с пустыми руками полетит. Саша видел, как обслуга из джипа тащила в первый салон коробку с питанием, пока сам расхаживал по бетону, отдавая последние распоряжения. Отобедает своим, скоромненьким, да и в кабину зайдет. Ходили слухи, что сам любил поиграть в демократию и «выйти в народ». Сережа с некоторым злорадством подумал, что Седому уж точно будет не до Надиньки. Под бдительным оком начальства не очень-то поклеишь стюардессу. Это его тоже порадовало, и работать он стал с удовольствием. Первая порция питания уже пошла в салон, пора было загружать в духовые шкафы вторую порцию. Лариса суетилась под руками, но его это нисколько сегодня не раздражало. С ней работать было хорошо и просто. Он знал, что Лариса в него тайно влюблена безо всякой надежды на взаимность. Оно и понятно, поскольку была она уж очень невзрачненькая, блеклая какая-то, с Надеждой не сравнить. Зато были свои плюсы в таком ее незавидном положении: безотказность и надежность. Саша это знал и часто пользовался. Если возникала нужда в подмене или нужно было чего провезти эдакого, то он без зазрения совести обращался к Ларисе и почти никогда не получал отказа. Правда, он старался делать такие вещи нечасто и, когда удавалось навариться на провозе мелкой контрабанды (ну кто же из нас не без греха?), всегда с Ларисой делился.

В таких приятных размышлениях Марков не заметил, как загрузил вторую порцию обедов, посмотрел на часы. Черт, надо поторапливаться, уже почти пятьдесят минут как взлетели. В какой-то момент ему показалось, что он услышал щелчок в печке. Затем дверца начала вздуваться. Это происходило на грани восприятия, за какие-то доли секунды. Потом была вспышка, огромная вспышка, и больше ничего. Он умер мгновенно, ничего не поняв и не осознав. Ему, видимо, повезло больше, чем остальным, которые прожили в этом аду на несколько мгновений дольше и смогли заглянуть в глаза собственной смерти.

Сергей уже не увидел, как взрыв расколол лайнер на две части и как эти тонны стали, пластика, огня, в которое превратилось топливо, расцветили небо над Воронежем огромным огненным цветком. Разорванные взрывом человеческие тела, разметавшиеся по воздуху части саквояжей, сумок и чемоданов, вываливающиеся из них разноцветные тряпки, фотокамеры, маски, ласты и множество прочих атрибутов отдыха у моря – все это стало, крутясь и вращаясь, падать вниз, разваливаясь в воздухе еще на сотни и тысячи частей.

Турецкий впервые в жизни отдыхал в шикарном одноместном номере военного санатория, словно какой-нибудь генерал от инфантерии. Впрочем, почему же «словно»? Он и есть генерал-майор, если перевести чин государственного советника юстиции третьего класса в армейский эквивалент.

Первые дни Саша просто отсыпался под шум морского прибоя за окном. Жил растительной жизнью, предавался в руки докторов и докториц, медсестер и массажисток. Дня через три интенсивной терапии нервная система Турецкого вполне восстановилась, другие функции организма заметно оживились еще раньше. Эмоциональный фон никак нельзя было назвать скудным (вот ведь глупости какие изрекает порой любимая жена!), чему способствовало знакомство с весьма интересной худощавой блондинкой, соседкой Саши по обеденному столу. Знакомство произошло в первый же день отдыха.

– Александр, – представился Турецкий и лучезарно улыбнулся.

– Надежда.

Голос у нее был низким, чуть хрипловатым.

– У вас красивое имя, – тут же сделал стойку Александр.

– А у вас отличные зубы.

Столь неожиданный комплимент озадачил Сашу.

– Извините, – рассмеялась Надежда, – я врач-стоматолог, это у меня профессиональное.

– И каким же это образом врач-стоматолог смог украсить общество замшелых вояк?

– Наивный вопрос. Чем замшелее вояка, тем нужнее ему стоматолог, – снова рассмеялась она.

Турецкий тоже рассмеялся, но собственным мыслям. Во-первых, не актриса, уже хорошо. Во-вторых, в его жизни были женщины-врачи. И оставили о себе самые лучшие воспоминания. Стоматолог – тоже неплохо, хоть и не романтично. Но и нам не двадцать, чтобы грезить романтикой. Нам бы что-нибудь веселое, незамысловатое, легкое, как здешние замечательные вина.

Надежда оказалась именно таким вариантом. Она скрасила дни безделья, которое очень быстро начало тяготить Турецкого. Совместные солнечные ванны днем, вечерние посиделки в уютных ресторанчиках, ночные купания нагишом, наконец, ночи в его одноместном номере – все это было замечательно. Но и это приелось. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья, с этим не поспоришь. Но есть друзья более лучшие, как иногда говаривает Грязнов, – это тот же Вячеслав и Костя. Есть товарищи по работе и сама трижды проклятая и четырежды любимая работа, есть, наконец, Ириша и Ниночка. Все это тянуло назад, в Москву.

Турецкий, приподнявшись с каменного ложа, посмотрел в прозрачные серо-голубые воды, омывающие самое красивое место в окрестностях Севастополя – мыс Фиолент, и пропел на манер чеховских героинь:

– В Москву, в Москву…

Загорелая худощавая женщина, лежавшая рядом, тоже поднялась, сдвинула на лоб темные очки, глянула на него и подпела:

– В Москву, в Москву! Скучаешь уже? А мне вот уезжать совсем не хочется. Как вспомню о долгой, холодной зиме… Брр! С удовольствием осталась бы еще на недельку. Но… завтра в это время я уже буду скучать в поезде под стук колес и вспоминать солнце, море и тебя. Давай-ка выпьем!

– Без возражений!

Саша вытянул из тенистой ложбинки между камнями бутылку вина и фляжку коньяка.

Надя достала корзинку, разложила на салфетке грозди прозрачного, тугого винограда, огромные сиреневые сливы, головку домашнего сыра, лаваш.

– За наш отдых, за солнце, за море, за тебя! – провозгласил Турецкий.

– Все в одном тосте? – рассмеялась Надежда, подставляя под светлую струю пластиковый стаканчик.

– А мы будем его повторять столько, сколько нам захочется. – Саша плеснул коньяк в свой стаканчик, они чокнулись и выпили.

– Ты весь уже там, в Москве, – заметила Надежда, поглядывая, как Турецкий в задумчивости отправил в рот ломтик сыра.

– Что есть, то есть, – подтвердил тот.

– А ну-ка скажи мне быстро, не задумываясь, по чему ты соскучился больше всего?

– По работе, – ни на секунду не задумываясь, откликнулся Александр.

– Все вы мужики такие, – вздохнула она.

– А ты по чему соскучилась?

– По детям, конечно. По Тате и Таше. Все-таки первый раз я без них отдыхаю. А они без меня.

– Ну, они у тебя большие барышни. Шесть лет – это возраст. А по мужу соскучилась?

– И по мужу, конечно, – небрежно откликнулась Надя.

– Вот, все вы бабы такие, – передразнил ее Турецкий.

Оба рассмеялись.

– Давай выпьем за тебя, – предложила женщина. – Хороший ты мужик. Настоящий. Легко с тобой.

– Это тебе со мной легко. А вот моей супруге…

– Не будем сегодня о супругах, ладно? Давай за тебя, мне будет тебя не хватать.

Надя подняла на него ставшие вдруг серьезными глаза.

– Но-но! Не грустить! Мы так не договаривались, это во-первых. Во-вторых, мы все-таки живем в одном городе…

– Брось ты, Саша! Расстанемся, забудешь. Можно и в одном городе никогда не встретиться.

Саша помолчал, затем произнес как можно мягче:

– Видишь ли, Надюша, в Москве у меня совсем другая жизнь. Работа у меня такая, она меня всего забирает, без остатка. Так что видеться нам вряд ли придется, что правда, то правда. Все мы мужики такие, ты же сама сказала. У нас первым делом самолеты. А у вас – семья. Единство и борьба противоположностей. Но я тебя не забуду. Хорошее не забывается. Я о тебе внуку расскажу, – пообещал Турецкий.

Надя не оценила шутки, задумчиво произнесла:

– И мы не все такие, и вы не все такие. Вот у нас в фирме протезист один есть, мы с ним дружим. Молодой, обходительный, состоятельный. Бабы наши вокруг него хороводы водят. А он однолюб. Влюбился в одну пациентку, как околдовала его. И добро бы женщина была порядочная. Нет, куда там. Водит его за нос. Вечно он с вопросами: «Шурочка не приходила? Шурочка не звонила?» – просто помешательство какое-то. Мы уж знакомили его с пианисткой одной, очень милая девушка, такая талантливая. Он от нее сбежал, представляешь? Прямо из филармонии удрал, с ее концерта. Ушел в туалет, мы с приятельницей его ждем, а он…

Надя вошла в раж, красочно описывая личную жизнь протезиста. Но Александр не слушал ее.

То, что неведомую ветреницу зовут так же, как называет Турецкого родная жена, навеяло вдруг острое, щемящее желание оказаться рядом с Ириной, уткнуться в пепельные волосы, безмолвно попросить прощения за собственное легкомыслие, вечную жажду новых впечатлений и приключений, каждое из которых убеждало его в том, что нет женщины лучше, чем она, его Ира, Ириша, Ирина.

– Ну ладно, чего это я, в самом деле? За тебя! – выдохлась Надежда.

Они выпили, Саша глянул на часы:

– Все, Надюха, последний заплыв – и собираемся. Скоро солнце сядет, а нам еще восхождение к шоссе совершать.

Он встал, нацепил очки, губы охватили резину трубки.

Скользя под водой, Саша любовался причудливыми подводными камнями; стайками мелких, шустрых рыбешек, снующих то там, то тут; ленивыми, бокастыми крабами, выползающими из-под камней; стройной фигурой плывущей рядом женщины. Но все это уже не волновало его.

И когда час спустя мобильник Турецкого ожил и заговорил взволнованным голосом Меркулова, Александр почти обрадовался, несмотря на то что звонок этот ничего хорошего не предвещал.

– Саша, тебе нужно завтра же быть в Москве. В связи с последними событиями.

– Какими событиями?

– Ты что, «Новости» дневные не смотрел?

– Нет. А что случилось?

– Разбился самолет, вылетевший сегодня из Шереметьева в Ларнаку. Живых нет. В списке пассажиров – президент компании «Аэрофлот».

– Сомов?

– Да. Ты где вообще находишься сейчас?

– На шоссе.

– Завтра утром жду тебя в своем кабинете. Билет на твое имя заказан.

– Хорошенькая перспектива лететь после такого известия. А что, есть основания считать?…

– Завтра поговорим, – оборвал его Меркулов. – До встречи.

– Что случилось? – поинтересовалалсь Надежда.

Саша не слышал вопроса. Он ловил машину.

Через три часа Турецкий покинул солнечный Севастополь. Самолет компании «Аэрофлот» взял курс на Москву.

Глава 4. БЕЗОТВЕТНАЯ ЛЮБОВЬ

Рабочий день Глеба Каменева начался чуть позже обычного. Несколько пациентов, скопившихся у двери его кабинета, удивлялись опозданию пунктуального и аккуратного доктора. Наконец, невысокая полноватая фигура протезиста возникла в коридоре и была встречена дружным «здрасте». Глеб приветливо улыбнулся, прошел в кабинет, на ходу бросив очереди:

– Через две минуты прошу.

Он механически выполнял привычную работу, думая о женщине, запертой на окраине города в маленькой комнатушке. Представлял себе, как поедет к ней, что будет с ней делать, и она никуда от него не денется. Мысленно рисовал ее, униженную, сломленную, раскаявшуюся, полностью подвластную его желаниям, его воле. И это ощущение хозяина, властелина вызывало неведомое доселе сладострастное чувство, невероятное по силе возбуждение.

Когда очередь рассосалась, Глеб уселся за стол заполнять карточки больных. В кабинет впорхнула загорелая Надя Рожина, только что вернувшаяся из отпуска приятельница.

– Привет, Глебушка! – Она чмокнула его в щеку.

– Привет, дорогая. Шикарно выглядешь.

– Спасибо. Я тебе бутылочку хереса привезла. Это подарок, но распивать будем вместе. Предлагаю сегодня же после работы.

– Извини, сегодня никак, – улыбнулся он. – К приятелю на день рождения иду, – на ходу соврал Глеб. – Давай завтра, о'кей?

– Ладушки. Пойдем покурим, поболтаем.

– Иди, я сейчас. Допишу вот…

Надя направилась к двери.

– Я у тебя сигаретку стрельну, – пропела она и сунулась в стоявшую на полу сумку Глеба.

– Куда? – рявкнул вдруг Каменев.

Впрочем, Надежда и так отпрянула, вытаращилась на приятеля в полном изумлении, потом хмыкнула:

– Извини, – и, едва сдерживая смех, выскочила из кабинета.

Глеб побледнел, застыл, глядя в окно. Через секунду он выскочил следом, прихватив сигареты.

Надежда стояла на черной лестнице в компании еще двух молодых врачих. Глеб подошел, безмятежно улыбаясь, заговорщически подмигнув Надежде. Послушав рассказы об отпуске, теплом море, условиях проживания, ценах, каком-то «потрясном мужике», с которым крутился легкий курортный роман, – выслушав все это и дождавшись, когда женщины докурят и отправятся восвояси, он придержал Надю за локоть:

– Ты это… Не подумай чего. Это я приятелю подарок приготовил. Для хохмы.

– Да ладно, мне-то что, – рассмеялась Надя. – Даже если и не приятелю, что уж такого?

– Я сказал – приятелю! – напрягся Каменев.

– Ну и хорошо. Веселенький подарочек. Ладно, рассказывай, как ты тут живешь-поживаешь? Как твое большое и чистое чувство? Где возлюбленная?

– Она в отпуск уехала, – ответил Глеб.

– Куда?

– Не сказала, – буркнул Глеб. – Ладно, пойдем, у меня пациент должен подойти. Новый русский. Они ждать не любят.

– Пойдем, – усмехнулась Надя. – Глебушка, когда тебе надоест безответная любовь, ты меня проинформируй, ладно? Я тебя тут же пристрою в хорошие руки.

– Спасибо, родная, – откликнулся Глеб в дверях кабинета.

Он приехал к дому на окраине во второй половине дня. Оставил машину в том же переулке, замирая, направился к дому. Честно говоря, он не очень представлял себе, как все это будет. И даже испугался, замер на минуту у самой двери квартиры. Закрыл глаза, заставил себя вспомнить все унижения, которые он претерпел от нее, оскорбительное «импотент», насмешливые слова приятельницы Нади о безответной любви…

Когда он вошел в квартиру, падавший с лестницы рассеянный свет выхватил из темноты фигуру Александры, стоявшей в проеме комнаты. Металлический шнур был натянут до предела.

На секунду его охватила жалость. Но женщина, едва увидев его, завизжала истошным, злобным голосом:

– Подонок, садист, сволочь, выпусти меня немедленно, ублюдок!

Он прошел в комнату, Саша набросилась на него, намереваясь ударить по голове запястьем в металлическом браслете наручника.

– Вот этого тебе делать не следовало! – прорычал Глеб и швырнул ее на кровать.

Выхватив из сумки веревки, он ухватил свободную руку женщины и быстрыми, ловкими движениями привязал к спинке кровати. Саша визжала, извивалась, пыталась лягнуть его – безуспешно. Тогда она приподнялась и вцепилась зубами в его запястье. Он наотмашь ударил ее по лицу. Она охнула и уронила голову на постель. На него смотрели огромные от ужаса глаза.

– Что, не нравится? – криво усмехнулся он, чувствуя, что ему-то все происходящее нравится все больше и больше. – Подожди, это только начало.

Он ударил ее еще раз, разбил губу. По подбородку стекала струйка крови.

Глеб подошел к столу, извлек из сумки бутылку коньяка, сорвал пробку, сделал большой глоток, не отрывая глаз от распростертой женщины.

– Не подходи, – едва прошептала Саша.

Но он уже стоял возле нее. Резко рванул платье, легкая ткань затрещала, большие упругие груди с крупными сосками, обнаженный живот, темные завитки волос внизу живота – все это предстало его взору. Он рвал платье, отбрасывал в стороны лоскутья, пока она не осталась совершенно обнаженной. В руке его появился кожаный ремешок, похожий на собачий поводок. Глотнув еще коньяку, он стоял перед нею, помахивая плетью.

– Скажи: ты мой хозяин, я твоя раба.

Саша молчала.

Ремень взвился и опустился на белый живот. И тут же ее крик, и багряная полоса, пересекающая нежную белую кожу, и его рев. И снова взмах, и новый удар плетью, и еще, и еще.

– Ты… мой… господин… – выкрикнула Александра.

Плеть замерла.

Он медленно разделся, сунул ей в лицо разбухший от желания член и приказал:

– Возьми его!

Она старалась. Его руки, тискавшие ее грудь, щипавшие ее тело, причиняли боль, но она очень старалась. Он замычал, вдавливая себя в разбитые губы. Саша закашлялась, вывернулась. По губе стекала густая белесая жидкость.

– Ага, вот как надо с тобой обращаться! – захохотал он.

– Дай мне полотенце, – едва вымолвила женщина.

Он принес с кухни смоченное водой полотенце, осторожно отер ее губы, пот со лба. Неожиданно Глеба пронзили щемящая жалость и нежность.

– Дурочка, я так люблю тебя, – пробормотал он, прикладывая мокрое холодное полотенце к ссадинам на животе.

– А я тебя не-на-ви-жу, – по слогам еле выговорила Саша. – Ты извращенец, садист… Тебя расстреляют, – добавила она в полном отчаянии.

Он вскочил:

– Извращенец? Прекрасно! Ненавидишь? Замечательно! Мы, садисты, любим, когда нас ненавидят. Но я, хоть и садист, забочусь о тебе! О том, чтобы удовлетворить твою ненасытную похотливую утробу. Я принес тебе подарок, моя радость!

Он склонился к сумке и вытащил огромный резиновый фаллос.

– Какова штучка, а? Надеюсь, тебе понравится!

Саша взвизгнула. Ремень, превращенный в петлю, крепко охватил ногу, обвился вокруг металлического каркаса кровати. Он навалился на женщину, ухватил свободную, отчаянно дрыгающуюся ногу, придавил ее коленом и, потрясая над нею резиновым чудовищем, захохотал:

– Ну что, начнем? Тебе будет хорошо! Я удовлетворю тебя на всю катушку!

Турецкий появился в приемной Меркулова ровно в девять утра. Преподнес Клавдии букетик игольчатых астр, за что был вознагражден обворожительной улыбкой.

– На месте? – кивнув на дверь, спросил он.

– Да, Константин Дмитриевич уже ждет вас, Александр Борисович. А уж мы-то как заждались! – понизила она голос и одарила Александра еще одной улыбкой.

Турецкий послал девушке («девушка», как известно, понятие весьма относительное) воздушный поцелуй и исчез за дверью кабинета.

– Прибыл? Хорошо. Проходи, садись, – телеграфным стилем проговорил Меркулов.

– Ну-с, что тут у вас произошло, в ваших палестинах?

– Палестины, положим, у нас общие. На ночные «Новости» успел?

– Да.

– Значит, в курсе.

– В курсе чего? Разбился самолет. Это, конечно, весьма прискорбно, но не такая уж редкая вещь в наш век техногенных катастроф.

– Это так, это так… Это правда, но не вся.

– Ну, как я понял, в катастрофе погиб гендиректор «Аэрофлота» Сомов. Это точно или утка?

– Это точно. Владимир Сомов был на борту. Это подтверждают работники Шереметьева.

– Что значит «подтверждают»? Он что, без билета летел? И вообще, хозяин «Аэрофлота» обычным рейсом на Кипр, с кучей отдыхающих? Не томи, Костя, рассказывай.

– Сейчас расскажу. Хотя все равно друга твоего поджидаем. Грязнов должен вот-вот подъехать. И Самойлович из ФСБ. Еще Левин подойдет. Пока их ждем, я дам вводную. Так вот: буквально за два дня до катастрофы сюда, в Генпрокуратуру, ко мне на прием пришла жена Сомова. Вернее, теперь уже вдова.

– И старшая дочь…

– И старшая дочь. Если помнишь, мы ее вызывали как свидетеля по делу «Анклава». С тех пор знакомы.

Турецкому – да не помнить про «Анклав»?!

Эта швейцарская фирма была учреждена еще в бытность Кирпичникова, бывшего гендиректором до Сомова. Правда, отмашку заняться «Анклавом» следственный отдел Генпрокуратуры получил гораздо позже, уже при Сомове. Это дело шло в ряде других, призванных свалить всенародно «любимого» олигарха Сосновского. В борьбе роковой пал тогда человек, похожий на генерального прокурора, а дело «Анклава» было спущено на тормозах.

– И что же ей понадобилось?

– А вот послушай диктофонную запись, чтобы мне не пересказывать.

Меркулов нажал кнопку стоявшего на столе магнитофона. С пленки слышались шорохи, вздохи, масса невнятных звуков.

– Волнуется женщина, – пояснил Меркулов.

"– Константин Дмитриевич, – послышался наконец действительно взволнованный женский голос. – Я понимаю, вы удивлены моим визитом… Не знаю, с чего начать…

– А вы начните с главного, – мягко прознес с пленки Костя.

– Спасите моего мужа! – выпалила она.

– То есть? Объясните, не понял.

– Ну… Как объяснить? – отчаянно вскрикнула женщина. – Вы ведь помните дело «Анклава»?

– Как не помнить! – Меркулов даже голос слегка повысил, отметил Александр. Что, впрочем, совершенно понятно. – Фирма зарегистрирована в девяносто шестом году в Лозанне еще при Кирпичникове. На счета «Анклава» поступала практически вся валютная выручка зарубежных представительств «Аэрофлота». Вопреки требованиям валютного законодательства.

– Да, но Владимир был ни при чем! – жарко воскликнула Сомова. – Вы же сами в этом убедились во время следствия.

– Ну да. Учредителями фирмы оказались Сосновский и один из заместителей вашего супруга, Голушко.

– Это он до девяносто восьмого года был заместителем. Владимир его убрал.

– Так что вас ко мне привело, я не понимаю? Когда мы вели следствие, из вас слова было не вытянуть. Что же теперь случилось?

– Теперь в стране другой президент.

– Я в курсе.

– Вы еще не в курсе, я думаю, что президент в личной беседе обещал Владимиру всяческое содействие в возвращении «Анклава» в состав «Аэрофлота». А у нас в стране реалии таковы, что то, что сказано в самом секретном месте в самое секретное время, тут же становится известно Сосновскому. Несмотря на то что он уже полгода в этой стране не проживает.

– Что вы говорите? И кто же нам этого Сосновского вырастил, грудью, так сказать, вскормил?

– Зачем вы так, Константин Дмитриевич? Я же к вам сама пришла. Пришла за помощью… – Голос женщины дрогнул.

– А почему вы, Елизавета Бориславовна, не обращаетесь за помощью к своему папе? – жестко спросил Меркулов.

– К папе? – Женщина на мгновение задохнулась. Молчание. Легкий металлический щелчок".

– Это она в сумочку, за платком… – пояснил Турецкому Меркулов. Тот кивнул.

"– Я папе не интересна, – звенящим голосом произнесла Сомова. – И муж мой ему не интересен. И даже мои дети, его внучки…

– Зачем вы так? – Голос Меркулова с пленки прозвучал укоризненно. – Этого не может быть…

– Это так и есть! Вся страна знает, что в нашей семье есть одна дочь! Вы… вы не понимаете… Даже на приемах, на официальных приемах, даже в присутствии высоких иностранных гостей папа всегда обращал внимание присутствующих на сестру, только на нее, хвалил только ее, хотя я находилась в том же зале. А уж о ее влиянии на отца и говорить нечего. Тоже вся страна в курсе… Но я не о ней. Это явное пренебрежение мной и моей семьей дало повод Сосновскому заявить в прессе в свое время, что муж получил пост благодаря ему. Что, дескать, с его подачи рядовой штурман занял место генерального директора.

– А это не так?

– Не так! Владимир получил должность первого заместителя гендиректора еще при Кирпичникове. Получил благодаря собственным деловым качествам, благодаря поддержке коллектива! Коллектив и сейчас его поддерживает!

– Так в чем же ваша проблема, Елизавета Бориславовна? – мягко проговорил Меркулов.

– Я же вам говорю, Сосновский никогда не смирится с утратой «Анклава»! Ведь там такие валютные потоки…

– Я в курсе.

– Короче говоря, он начал шантажировать Владимира.

– Каким образом?

– Ну… Я не знаю подробностей. Несколько дней назад Сосновский звонил мужу. Я слышала краем уха. Звонок явно междугородний, затем он поздоровался с Володей, а у него ведь очень характерный голос, было слышно, и я его узнала. Но Володя сразу ушел с трубой в кабинет. Вернулся вздернутый весь. И ничего не захотел объяснять. Он бережет меня от неприятностей. А вчера днем, когда муж был на работе, по домашнему факсу пришла копия расписки, данная Владимиром.

– Что за расписка?

– Это еще девяносто восьмой год. «Аэрофлот» тогда закупал «боинги». Владимир участвовал в выборе конкретных моделей, консультировал американцев, какие именно машины нам нужны…

– На какую сумму расписка и за что? – перебил Меркулов.

– За оказание консультативных услуг при выборе экспортируемых моделей, я же говорю. Там так и написано.

– А сумма?

– Пятьдесят тысяч, – тихо проговорила женщина.

– Разумеется, долларов?

– Естественно.

– Естественно? – усмехнулся Меркулов. – И что дальше?

– Я сделала вид, что ничего не заметила. Факс стоит в кабинете мужа, я туда почти не захожу.

– Чего вы хотите от нас, от меня в частности, Елизавета Бориславовна? – холодно спросил Меркулов.

– Константин Дмитриевич! Пожалуйста, сделайте что-нибудь, чтобы Володя не выезжал на встречу с Сосновским! Он убьет мужа!

– Разве Владимир Михайлович собирается встречаться с господином Сосновским?

– Да. Я так думаю. Я думаю, Сосновский начал шантажировать Володю, чтобы получить откупного за «Анклав». То есть чтобы Володя так думал. Он выманит мужа из страны и уберет его.

– Что за мысли странные? Зачем же убирать господина Сомова? Если с него, как вы сами говорите, можно получить откупного?

– Ах, ну сколько Володя может заплатить? Пустяки по меркам этого чудовища. А он не упустит ни крошки, но мечтает всегда о самом большом куске. Жаден до омерзения. Вот вам пример. Пару лет назад Сосновский давал прием в честь президента Олимпийского комитета. После этого заставил обслугу привезти все оставшиеся закуски к нему на дачу. И принимал там тогдашнего премьера и спикера нижней палаты с женами. Угощал объедками…

– Елизавета Бориславовна, избавьте меня, ради бога…"

Турецкий прямо-таки видел, как Меркулов поморщился, и посмотрел на Костю. Тот действительно поморщился.

"– Не забывайте, что Владимир убрал из своего окружения почти всех ставленников Сосновского. Почти, но не всех! Он не всегда волен делать то, что считает нужным. На него давят. В том числе папа… Заместитель Володи по коммерческой части – человек Сосновского. Зачем же олигарху торговаться с мужем? Он уберет Володю, поставит на его место своего вассала, и «Анклав» все равно будет нести золотые яйца именно ему, Сосновскому.

– Вы так хорошо ориентируетесь в делах мужа…

– Да! Потому что я жена своего мужа! У меня нет амбиций сестры. Я оставила работу ради семьи. Мы женаты пятнадцать лет. Да, я ориентируюсь в делах мужа, хотя он меня в них почти не посвящает. Я догадываюсь о ходе событий по выражению его лица, по его обмолвкам, по тому, как он ест, смотрит телевизор…

– Однако я не вижу возможности помочь вам, – перебил ее Меркулов.

– Но почему? Дело «Анклава» не закрыто, так ведь? Вы можете вызвать его в качестве свидетеля и взять с него подписку о невыезде.

– Это слишком сложная комбинация. Дело не закрыто, это так. Но оно приостановлено. Одних, как говорится, уж нет, а те далече. Хорошо, я подумаю, как вам помочь, Елизавета Бориславовна. А сейчас простите, через десять минут меня ждет генеральный.

– Так, может быть, вы у него…

– Может быть, если момент будет благоприятным.

– Спасибо, я буду ждать вашего звонка. До свидания".

Глава 5. КРОШКА ЦАХЕС

– Ну как? – Меркулов постукивал по столу костяшками пальцев – верный признак волнения. – Надо сказать, я не придал ее словам никакого значения. Подумал, что это всплеск буйного воображения женщины, э… испытывающей, скажем так, дефицит общения. Ну в самом деле, сидит она дома, живет исключительно проблемами мужа и детей, варится в собственном соку. Тут всякое примерещиться может. И вот пожалуйста… Двух дней не прошло…

– Ты что, Костя, себя виноватым чувствуешь? – изумился Турецкий. – Ты что, всерьез связываешь авиакатастрофу с разборками между Сомовым и Сосновским?

– А что? Что уж такого невероятного? Ты полагаешь, Крошка Цахес пожалеет сотню пассажиров? Если он обул полстраны со своим народным автомобилем?! Это еще в самом начале пути, а что потом…

– Постой. Крошка Цахес – это кто?

– Ну как же, Саша! Надо знать классику. Это у Гофмана есть замечательная сказка «Крошка Цахес по прозвищу Циннобер». Не помнишь? Сюжет прост. Добрая фея Розабельверде, прошу не путать с младшей дочерью бывшего президента, пожалев жалкого убогого уродца, преподнесла ему чудесный дар в виде трех золотых волосков. Волоски эти превращали крошку Цахеса в глазах окружающих в могучего и блистательного министра Циннобера. И все, что было сказано или сделано талантливого в присутствии уродца, приписывалось окружающими ему. После того как волоски в темени Цахеса вырвали, все увидели, что перед ними всего лишь жалкий урод, а не вершитель судеб отечества.

– Хорошая сказка, надо будет прочитать, – рассмеялся Турецкий. – Так ты, стало быть, сам признаешь, что могучий олигарх всего лишь жалкий уродец? Что же за версия странная с катастрофой?

– Ну, во-первых, с его темени еще не все волоски вырваны. Во-вторых, жизнь все-таки не страшная сказка, а гораздо страшнее. И потом… Сейчас народ подойдет.

– Константин Дмитриевич, в приемной Вячеслав Иванович и Игорь Николаевич. И Левин.

– Пусть заходят, – дал указание Костя и взглянул на Турецкого. – Вот, сейчас все обсудим.

«Ай, Клавдия! Как она искусно маскирует свою симпатию к Олегу! А заодно и чинопочитание. Начальника МУРа и полковника ФСБ по имени и отчеству, а Олежку, между прочим, „важняка“ и к тому же (как подозревал Саша) предмет тайных воздыханий, так того – небрежно так, по фамилии. О женщины, коварство ваше имя! Однако, если Костя вызвал Самойловича, свое, так сказать, „доверенное лицо“ в Конторе, разговор будет конфиденциальным» – так думал Турецкий, поднимаясь навстречу входящим товарищам по службе и жизни.

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич, – раздалось недружное трио мужских голосов.

– Доброе утро, товарищи. Проходите, рассаживайтесь.

– Ого, какой загар! – хмыкнул Грязнов, хлопая Сашу по плечу.

– Здравствуйте, Александр Борисович, – растянул пухлые губы в улыбке бывший когда-то стажером Турецкого «важняк» Олег Левин.

– Рад приветствовать, – суховато поздоровался Самойлович, протягивая мягкую, пухлую руку.

– Что ж, начнем, – передвигая на столе бумаги, произнес Меркулов. – Я пригласил вас сюда в связи с авиакатастрофой, произошедшей вчера возле Воронежа. Генеральному звонил президент. И просил выяснить все обстоятельства этой катастрофы, учитывая и тот факт, что в ней погиб член семьи бывшего руководителя государства. У меня эта авиакатастрофа помимо скорби о погибших в ней людях также вызывает ряд вопросов. Сначала предлагаю заслушать начальника МУРа. Я просил Вячеслава Ивановича Грязнова собрать все, что известно на данный момент по этой катастрофе. Слушаем, Вячеслав Иванович.

– Катастрофа произошла двадцать третьего августа, то есть вчера, в двенадцать часов двадцать две минуты по московскому времени, на борту самолета ТУ-154, рейс 2318 Москва – Ларнака. Жертвы катастрофы – девяносто шесть пассажиров и члены экипажа. Отправление рейса по графику – десять ноль шесть. Но самолет вылетел с опозданием на один час пятнадцать минут. Задержка рейса, как я выяснил, была связана с неожиданным решением гендиректора «Аэрофлота» Владимира Михайловича Сомова лететь этим рейсом на Кипр. Кстати, уже в воздухе, через десять минут после взлета, он звонил по мобильнику жене, сообщил, что улетает на день-два в Ларнаку. С ним были четверо. Двое охранников, референт и юрист. Вся эта пятерка занимала бизнес-класс. Из-за этого и задержка рейса произошла. Пришлось пристраивать пассажиров, купивших билеты на этот же рейс и тоже бизнес-классом. По данным, которые мы получили, на борту произошел взрыв.

– Взрыв? – переспросил Турецкий.

– Да, именно взрыв, – повернулся в сторону друга Грязнов. – Взрыв зафиксирован на радарах наземных служб сопровождения. Взрыв произошел в середине корпуса, самолет фактически был разломлен надвое и падал двумя крупными фрагментами. Это было хорошо видно на радарах.

– Еще раз: какая модель?

– ТУ-154, самая ходовая модель отечественной авиапромышленности, как известно. Обычный рейс на Кипр. Сейчас таких три-четыре в неделю из Шереметьева отправляется. Да еще чартерные рейсы.

– Какова схема расположения помещений на борту? – спросил Меркулов.

– Стандартная. Кабина пилотов, далее бизнес-класс, хозблок и общий салон. Взрыв произошел в месте расположения хозблока.

– А что бортовые системы? Связь с пилотом?

– Последний выход на связь с бортом был произведен в двенадцать часов четырнадцать минут. То есть за восемь минут до катастрофы. Все бортовые системы работали нормально. Мне передали по электронке распечатку разговора наземного диспетчера с пилотом. – Грязнов положил на стол лист бумаги с компьтерной распечаткой. – Прочесть?

Меркулов молча кивнул. Грязнов нацепил на нос очки, начал читать:

– "Земля. Это Земля. Борт 2318, ответьте.

Пилот. Земля. На связи борт 2318. Слушаю.

Земля. Отстаете от графика. Мне по вашему коридору еще два борта сзади пускать. А вы зависли на час пятнадцать.

Пилот. Сам знаешь, кого везем. Хозяин и задержал.

Земля. Знаю, знаю. Возьмите на триста метров выше, я под вами борт на Хургаду пропущу.

Пилот. Там кто сегодня, Михалыч?

Земля. Нет, Пороховицкий. Михалыч приболел. И вообще, борт 2318, прекратите разговоры не по делу. Подходите к Воронежу. Сейчас вас Ростову передавать будем. До связи.

Пилот. Земля, вас понял. О, сейчас нас кормить будут. Лидусик хавку принесла. До связи. Привет семье".

Грязнов снял очки, посмотрел на окружающих:

– Это они еще второй самолет зацепить могли, представляете? Чудом разминулись. Было бы жертв вдвое больше.

– Что на земле нашли? Куда он упал, этот борт? Что криминалисты сообщают? – спросил Турецкий.

– Упал в двадцати километрах от Воронежа, на совхозное поле, к счастью. Если можно так выразиться. Что там? Обломки фюзеляжа, крыльев, хвостового оперения. Пожар. Фрагменты тел. На борту произошла разгерметизация. Так что все в пыль, как говорится. Из крупных предметов найдены фрагменты кабины пилотов, двигатель, шасси и духовые шкафы, в которых завтраки разогреваются. Искореженные, разумеется. Останки самолета горят. Так что там сейчас заняты тушением пожара. И еще одна напасть отечественного разлива: дорогу к месту падения самолета размыло дождями. У них там уже неделю льет, не переставая. Так что на данный момент, по моим сведениям, основная работа сосредоточена на восстановлении дороги. Пока ничего интересного. Комиссия по расследованию собирается вылетать завтра ранним утром. Раньше там и делать-то нечего.

– То есть «черный ящик» еще не найден? – Меркулов все постукивал костяшками пальцев по столу.

– Ничего пока не найдено. Обещали сразу сообщить, если появится что-нибудь интересное. Константин Дмитриевич, а нельзя ли кофейку выпить? – выпалил вдруг Грязнов.

Меркулов от неожиданности зашевелил бровями, затем дал соответствующие указания через селектор. Пять минут спустя Клавдия вкатила сервировочный столик с кофейными чашками для гостей и высоким, в старинном подстаканнике, стаканом чая для хозяина кабинета. На блюде лежали горка печенья и даже бутерброды!

«Это она для меня или для Левина колбасу настрогала?» – задумался Турецкий. Клавдия водрузила поднос на стол, развернулась к двери, кинув взгляд на Левина, и зацокала каблуками, не забывая слегка вертеть бедрами.

«Точно для Олежки! Вот так и оставляй девушек без присмотра», – огорчился было Турецкий, провожая взглядом щедрые телеса. В дверях Клавдия неожиданно обернулась и стрельнула томными глазами прямо в Александра Борисовича.

«Вот чертовка», – мысленно рассмеялся Саша.

После кофе-брейк, как называют нынче на конференциях перерывчик на чашку кофе, Меркулов задумчиво произнес:

– Значит, все-таки взрыв!

Он повернулся к Самойловичу:

– Игорь Николаевич, я вас пригласил приватно, так сказать; учитывая наши добрые отношения. Но если мы решим, что есть основания для проведения серьезного расследования, мы, разумеется, обратимся в ваше ведомство официально. А пока мне хотелось бы услышать ваши соображения о том, почему гендиректор «Аэрофлота» Сомов оказался на борту этого самолета. Вы ведь «ведете» Крошку Цахеса от вашего ведомства, вам и карты в руки.

Самойлович, это было очевидно, прекрасно понял, о ком идет речь. Может, олигарх у них под этой кличкой и проходит, усмехнулся про себя Турецкий.

– Не только я его «веду» – фигура, как вы понимаете многогранная, – но и я в том числе. Что ж, начну издалека. Наверное, что-то из того, что я сейчас изложу, известно присутствующим. Но чтобы картина была полная, начнем с начала. Не возражаете?

Присутствующие не возражали. Саша чуть улыбнулся занудливой манере разговора, присущей Самойловичу. Но вообще мужик был неплохой. Не генератор идей, но добросовестный исполнитель. Главное – честный. Из-за чего и карьера не особенно задалась. Самойлович между тем извлек из дипломата несколько пластиковых папок, скрепленных скоросшивателем. Развернул одну из них:

– Так вот. Интересы Сомова и Сосновского пересеклись впервые в момент ухода прежнего гендиректора акционерного общества «Аэрофлот», Кирпичникова, со своего поста. Сосновский мечтал видеть во главе «Аэрофлота» своего человека, одного из замов Кирпичникова – Дмитрия Голушко, соратника Крошки Цахеса еще по ЛогоВАЗу, которого он внедрил в компанию аж в девяносто пятом году. Но к моменту ухода Кирпичникова со своего поста – а это уже девяносто седьмой год – в числе его первых замов был и зять бывшего президента. Было даже заготовлено два приказа на назначение – один на Сомова, другой на Голушко. Сосновский тогда немало сделал, чтобы пост достался его креатуре, но не удалось. Портфель гендиректора получил Сомов. То есть локальная война против Крошки была как бы выиграна Сомовым. Но не тут-то было. Первым заместителем генерального директора по финансово-экономической деятельности остался Голушко, должность зама по коммерческой части занимал Красильников, тоже креатура олигарха. То есть ключевые посты «Аэрофолота» занимали ставленники Сосновского. Это ведь и есть излюбленная тактика Крошки Цахеса: не вести войн с заводами, дворцами, пароходами, а расставлять на нужные посты нужных людей. Именно Голушко и Сосновский являются учредителями и основными акционерами компании «Анклав», о которой в данной аудитории распространяться излишне. Напомню только, что за полтора года деятельности этих господ – я имею в виду Голушко и Сосновского – зарубежные представительства «Аэрофлота» перечислили на счет «Анклава» более ста двадцати миллионов долларов, то есть восемьдесят процентов всей валютной выручки авиакомпании. В обход законодательства, без соответствующего разрешения Банка России. Только комиссионные вознаграждения участвовавшим в операции лицам составили десять миллионов долларов США.

– Эту страницу мы читали неоднократно, – не выдержал Турецкий, знакомый с делом «Анклава» не понаслышке.

– А я вас предупреждал, – поднял на него линзы очков Самойлович.

– Александру Борисовичу больно вспоминать дело «Анклава». Довести подозреваемых до скамьи подсудимых нам пока так и не дали, – попытался сгладить неловкость Меркулов и укоризненно пошевелил в сторону Турецкого густыми бровями.

– Да, я помню. Против Голушко и Сосновского в девяносто девятом Генпрокуратурой были возбуждены уголовные дела по «экономическим» статьям. Голушко удрал, до сих пор в розыске. Ну а Крошка Цахес свалил генерального прокурора. Это не наша с вами вина. Продолжаю, – невозмутимо промолвил Самойлович. – Пирог под названием «Анклав» самый большой и сытный из всех, испеченных компанией «Аэрофлот». Только Сомова к этому пирогу не подпускали. Он пытался свалить своего нового заместителя по коммерческим вопросам Нифонтова – не удалось. Получил по рукам от «папы». Тот, как известно, большой любитель людей стравливать. Но теперь другие времена, другие песни. Ныне действующий президент, как известно, государственник.

Турецкий внимательно глянул на Самойловича. Создавалось впечатление искренности.

– Так вот, президент, естественно, против того, чтобы валютная выручка крупнейшей отечественной авиакомпании оседала в руках всяких Крошек. И дал понять Сомову, что «Анклав» следует перевести в акционерную собственность авиакомпании. И что, дескать, мы вам поможем. Новость эта немедленно достигает ушей Сосновского. И тот начинает шантажировать Сомова.

– Каким образом? – спросил молчавший до сих пор Левин.

«Да не образом, батюшка…» – хотелось ответить Турецкому за Самойловича. Чтобы не лез Олег с дурацкими вопросами.

– Это немного другая история.

Самойлович неторопливо закрыл первую папку, пододвинул другую, раскрыл ее, пробежал глазами первую страницу и продолжил:

– Вернемся немного назад, к моменту, когда Сомов получил желанный пост генерального директора. Получив его, господин Сомов задумался о собственном бизнесе, как это и принято в кругу подобных чиновников. Не прошло и полгода после назначения, как подвернулся подходящий случай. Это апрель – май девяносто восьмого года. Американскую корпорацию «Боинг» преследуют неприятности. После взрыва в июле девяносто шестого года «Боинг-747», когда погибли все 230 пассажиров, находившихся на борту лайнера, федеральная авиационная администрация США затеяла массовую проверку заводов корпорации. Результаты были чудовищны. Нехватка заклепок в хвостовом оперении нескольких самолетов «Боинг-747»; кроме того, у 1200 самолетов были выявлены неполадки в элементах топливной системы. В том же девяносто восьмом году у одной из машин «боинг», а именно у модели 737-400, купленной немецкой авиакомпанией, вообще обнаружилось крыло, приваренное от другой модели. В общем, скандал! Главные конкуренты корпорации на мировом рынке, европейский концорциум «Airbus Industrie», потирали руки. И в это самое время гендиректор компании «Аэрофлот», господин Сомов, заключает с американцами контракт на покупку десяти самолетов «боинг», и как раз самой «конфликтной» модели – 737-400. Члены приемочной комиссии «Аэрофлота», принимавшие самолеты в США, выявили кучу дефектов: нечеткая работа системы кондиционирования, течь масла в двигателях. Были замечания к монтажу систем управления полетом и так далее. Наши спецы даже порекомендовали американцам заменить элементы системы топливных датчиков в баках с горючим. Электропроводка американских датчиков при определенных условиях могла искрить, а последствия этого объяснять не нужно, так? Или нужно?

Самойлович обвел близорукими глазами сидящих вокруг стола людей.

– У меня впечатление, что я присутствую на лекции профессора Академии гражданской авиации, – не то чуть насмешливо, не то уважительно произнес Грязнов.

– Константин Дмитриевич просил меня подготовиться к разговору. Я подготовился, – с достоинством ответил Самойлович. – Все, что вы слышите, взято из соответствующих отчетов соответствующих подразделений. Тайны никакой государственной в этих материалах нет, все это можно и на газетных страницах тех лет отыскать, если покопаться. А то, что я скажу сейчас, – это уже данные моего подразделения. Так вот. Несмотря на выявленные неполадки и соответствующий отчет специалистов «Аэрофлота», Сомов не отказывается от закупки «боингов». Причем денег-то на закупку – а это четыреста миллионов долларов – у «Аэрофлота» не было. Сделку профинансировали американские же банки под соответствующие гарантии. Расплачиваться с кредиторами авиакомпания должна была постепенно, в течение двух лет, за счет валютной выручки. А как мы уже знаем, никакой валютной выручки у «Аэрофлота» практически не было. Она оседала в «Анклаве». Прекрасно знал об этом и господин Сомов. В итоге за самолеты заплатило государство, то есть налогоплательщики. Но это позже. А тогда, в мае девяносто восьмого, гендиректор «Аэрофлота» получил от американцев комиссионные за заключение сделки в размере двух миллионов долларов.

– Сколько? – переспросил Меркулов.

– Два миллиона. На счет господина Сомова в одном из зарубежных банков в мае – июне девяносто восьмого поступило десять транзакций на двести тысяч долларов каждая. Сомов выдал соответствующие расписки. Завершаю. Этими-то суммами и шантажирует сегодня Владимира Сомова господин Сосновский. То есть правильнее сказать – шантажировал. У него есть копии всех нужных документов. Одну из расписок Сомова, на двести тысяч американских долларов, олигарх сбросил по домашнему факсу Сомова за два дня до катастрофы.

– Кажется, звучала скромная цифра в пятьдесят тысяч? – усмехнулся Турецкий, глядя на Меркулова.

Тот молча кивнул. Самойлович продолжил:

– Отвечая на ваш вопрос, Константин Дмитриевич, почему Сомов оказался на борту рейса 2318, могу высказать предположение, что Сосновский, в свете ожидаемого перехода «Анклава» под крыло «Аэрофлота», простите за невольный каламбур, мог испытывать желание иметь в изменившейся ситуации на посту гендиректора не Сомова, а своего человека. Теоретически он мог, действуя угрозами и шантажом, заставить Сомова выехать из страны на Кипр, где, по нашим сведениям, сейчас и пребывает. Вызвать якобы для решения вопроса об откупных, например. Решение Владимир Михайлович принял, судя по всему, внезапно, поскольку, как мы слышали от Вячеслава Ивановича, даже жене он сообщил о вылете уже в воздухе. Могу добавить, касаясь психологического портрета олигарха, что это человек-игрок. Он способен на любые поступки, включая откровенную подлость и убийство. Последнее, разумеется, чужими руками. Прекрасно разбирается в людях. Быстро определяет слабые стороны контрагента и его запросы. Прекрасно владеет собой.

– Плавали, знаем, – буркнул Турецкий.

Меркулов опять бросил укоризненный взгляд в сторону Турецкого, затем обратился к Самойловичу:

– У вас все, Игорь Николаевич?

– Я закончил, – чинно произнес Самойлович. – И если ко мне вопросов нет, вынужден вас покинуть? – Он взглянул на часы. – У нас через полчаса совещание у директора.

– Конечно, Игорь Николаевич! Благодарю вас за столь исчерпывающую информацию. Я вам позвоню ближе к вечеру.

Самойлович молча склонил голову в знак согласия, сложил все свои папочки, убрал их в дипломат, молча поднялся и исчез.

– Самойлович вызывает у меня смешанное чувство уважения и раздражения, – заявил Грязнов.

– Да, какие, однако, люди имеются в Конторе, – именно с уважением произнес Меркулов. – Ведь я ему позвонил вчера в конце рабочего дня, а он столько нарыть успел!

– Да они всю трудовую жизнь тем и занимаются, что роют, – раздраженно проговорил Грязнов, доставая сигарету. – Костя, я покурю у окошка, можно?

– Кури, а то у тебя кома начнется.

– У меня тоже начинается, – встрял Турецкий.

– Курите оба, – махнул рукой Меркулов.

Глава 6. МОЗГОВОЙ ШТУРМ

Когда перекур был закончен, мужчины вновь расселись вокруг стола Меркулова.

– Какие соображения? – спросил Костя.

– Версия номер один: заказное убийство, – выпалил Грязнов, которому тяжело далась лекция Самойловича, вынуждавшая его самого молча слушать, что для моторного Славы было хуже пистолета.

– Аргументы?

– Так Самойлович все аргументы и изложил. На борту произошел взрыв, так? Так. – Слава загнул указательный палец. – Причем произошел совершенно внезапно, что называется, среди полного штиля, без объявления войны. Выгодна Сосновскому смерть Сомова? Да. – Слава загнул второй палец. – Способен олигарх на убийство? Да! – Безымянный палец тоже припечатался к ладони.

– Подожди, Слава! – перебил друга Турецкий. – Ты все так уверенно излагаешь, будто свечку держал.

– А что тебе не нравится?

– Мне не нравятся слишком очевидные версии. Они зачастую ошибочны.

– Но самолет взорвался!

– А что, у нас самолеты просто так не взрываются? Вон если у «боингов» электропроводка в топливных баках искрит, что про нас говорить. И известные люди от катастроф не застрахованы. Тот же Артем Боровик…

– Там все не однозначно! – горячился Грязнов.

– …Святослав Федоров, – спокойно продолжил Турецкий.

– Ну… все бывает, конечно, – сбавил пар Вячеслав.

– Вот-вот, давайте поговорим о взрывах, – перебил их Меркулов. – Я попросил Олега Борисовича подготовить подборку по авиакатастрофам, связанным с самолетами марки ТУ-154. И побеседовать со специалистами.

– Я готов доложить, Константин Дмитриевич, – живо откликнулся Левин. – Я беседовал с ведущими специалистами КБ «Туполев». И со спецами из ЦАГИ имени Жуковского. У меня данные почти за тридцать лет.

Грязнов шумно вздохнул.

– Давайте за последние десять, – распорядился Меркулов.

– Хорошо. 23 мая 1991 года: катастрофа под Ленинградом, 13 человек погибли; 20 июня 1992 года под Тбилиси разбился ТУ-154 компании «Грузинские авиалинии», погибли 99 человек; 8 февраля 1993 года в Тегеране разбился лайнер иранской авиакомпании, погибли 133 человека; 22 сентября 1993 года 154-й разбился под Сухуми. Жертвы – 106 человек.

– О-о, – простонал Грязнов.

– Давайте общее число, Олег Борисович.

– Всего за десять лет четырнадцать авиакатастроф, включая предпоследнюю, произошедшую четвертого июля этого года под Иркутском.

– То есть менее двух месяцев тому назад, – уточнил Меркулов.

– Да.

– Есть ли аварии, связанные со взрывом на борту?

– Ну, насколько мне удалось выяснить, крушение самолета зачастую сопровождается взрывом. Вопрос в том, является ли он причиной аварии. По заключению экспертов, взрыв как первопричина катастрофы с абсолютной достоверностью отмечен только двадцатого июля девяносто второго года, когда в воздухе взорвался самолет компании «Грузинские авиалинии». Причина взрыва до сих пор не установлена. Зачастую катастрофы связаны либо с ошибками пилотирования, либо со сложными метеоусловиями и в итоге тоже с ошибками пилотов. Но предпоследняя катастрофа, произошедшая над Иркутском, была связана со взрывом на борту. Напомню, что у лайнера одновременно отказали все двигатели. Правда, до сих пор нет единого мнения о том, произошел ли взрыв до падения машины или после. И последняя, вчерашняя катастрофа, по мнению экспертов, связана со взрывом.

– Вот видишь! – почему-то произнес Грязнов в сторону Турецкого.

– Что я вижу? Что на борту рейса 2318 произошел взрыв? Если спецы так говорят, я и не спорю. Но это не факт, что взрыв запланированный, разве нет? Ну почему ты считаешь, что его «заказал» Сосновский? Ну какая ему, по большому счету, выгода? Поставить вместо Сомова какого-нибудь нового Голушко? И что? Если меняется внутренняя политика государства? Это ему нужно на самом верху человека менять. Нет, Крошка Цахес далеко не дурак. Он умеет адекватно оценивать ситуацию. Я ведь о нем тоже не понаслышке… Думаю, он вполне удовлетворился бы хорошими откупными. Кстати, вместе с Сомовым летели юрист и референт, так ведь? Значит, готовились какие-то документы.

– Естественно, готовились. А то Сосна стал бы сообщать Сомову: вылетай, браток, а я тебя в воздухе взорву, – съязвил Слава.

– Этого он делать, разумеется, не стал бы. Но ведь Сомов решил лететь на встречу с Сосновским внезапно! За несколько минут до отправления. Откуда же олигарх знал, что Сомов полетит именно этим рейсом? Если следовать твоей, Слава, логике? Ну как он мог успеть дать отмашку минировать именно тот лайнер, который нужно?

– Может, самого Сомова и заминировали в последний момент, – буркнул Грязнов. – А что? Кто его досматривать будет? А вассалов у Сосны в «Аэрофлоте» предостаточно. Могут обеспечить карт-бланш исполнителю. Может, даже кто-нибудь из подчиненных прилепил к чемоданчику шефа пластиковую бомбу, условно говоря. Ну не к нему, так к его референту, скажем.

– Взрыв произошел не в том месте, – произнес вдруг Олег Левин.

Присутствующие воззрились на него.

– Если бы «заминирован» был Сомов или кто-то из его свиты, взрыв произошел бы в носовой части самолета, там, где расположен салон бизнес-класса. А он произошел в средней части. Самолет развалился надвое. Вы же сами, Вячеслав Иванович, об этом говорили.

– Ну, Сомов мог в этот момент быть в любом месте самолета, – неуверенно пробасил Грязнов.

– А что у нас в средней части? Хозблок? Что в него входит? – спросил Олега Турецкий.

– Там расположены духовые шкафы для разогревания пищи на борту.

– Может, ему интересно было посмотреть, как стюардессы работают. Кто его остановит? – опять начал горячиться Грязнов.

– Слава, ты представляешь себе владельца крупной гостиницы, которому интересно смотреть, как горничная пылесосит номера? Я сам только что с самолета…

– Как отдыхалось? – огрызнулся вдруг Грязнов.

– Ты что, Слава? Что за тон?

– Извини, – буркнул друг, товарищ и почти что брат.

– Ну хватит, – хлопнул ладонью Меркулов. – Что это с тобой сегодня, Вячеслав?

– А-а! – махнул рукой Вячеслав. – Приступ классовой ненависти человека, пять лет не бывавшего в отпуске. Я его уже почти преодолел.

И Грязнов улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. Меркулов укоризненно покачал головой:

– Вот что. Отправляйтесь-ка вы да покумекайте вдали от казенных стен. Ясно то, что ничего не ясно. Версия предумышленного взрыва не отменяется. Так же как и версия взрыва случайного. Причастность Сосновского к гибели Сомова тоже под большим вопросом.

– Вот это-то и обидно! – вскричал Вячеслав. – Размотать бы эту историю, взять Крошку Цахеса за… сами знаете за что, крутануть хорошенько да впаять сто пятую статью, часть вторая, пункты по всем буквам алфавита. С пожизненным лишением свободы.

– Это все, Слава, девичьи грезы, – невесело усмехнулся Турецкий.

– Убийство еще доказать нужно, – устало произнес Меркулов. – Вот отправляйтесь и думайте. Я буду ждать очередных сообщений от Самойловича. Если вас осенит какая-нибудь интересная, а главное, продуктивная идея, буду рад услышать.

…Выйдя из здания на Большой Дмитровке, друзья топтались у служебного «мерседеса» Грязнова.

Обсуждались варианты предстоящей беседы. Турецкий предлагал посидеть в «Узбекистане», где их всегда ждали и даже держали для друзей отдельный кабинетик.

– Я угощаю. А то меня муки совести преследуют перед лицом товарища, не отдыхавшего аж целых пять лет, – с усмешкой добавил Александр.

– Ладно, я уже, кажется, покаялся. А что касаемо мук совести, так мы с тобой оба должны их испытывать по другому поводу.

– Ну-ка? Что-то не припоминаю совместно обесчещенной невинной девицы.

– Я про Моисеева. Мне уже племянник все уши прожужжал: ждет, мол, вас с дядей Сашей старик. А вы его забыли совсем.

– Мы, конечно, не забыли…

– Для него отсутствие общения равносильно забвению. Так что предлагаю совершить благонравный поступок и съездить к Семенычу. Нам зачтется.

– А задание старшего по званию?

– А-а, что мы сейчас можем? – махнул рукой Грязнов. – Нужно на пару часов переключиться. Глядишь, мозги лучше зашевелятся.

– Ладно, принято.

Заехав по пути за продуктами и бутылочкой отменного коньяка, друзья ввалились в дом Моисеева.

– Боже ж мой, какие люди! – хлопал себя по бокам Семен Семенович. – А что это у вас, Слава, за горлышко из пакета торчит? Надеюсь, это не кефир?

– Это коньяк, Семен Семенович.

– Что вы говорите! Будем коньяк пьянствовать? – всплеснул тот руками. – Что же привело столь занятых государственными делами мужчин в дом одинокого, всеми забытого старика?

– Соскучились, – в один голос ответили друзья.

– Что ж, я почти поверил. Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. Прошу. – Он засеменил вперед, припадая на ногу.

Разместиться решили на кухне. Слава извлек из пакета нарезки рыбы и колбасы, банки шпрот и маслин. Саша выгружал помидоры, болгарские перцы, зелень, лимоны. Водрузил на стол торт.

– Боже ж мой! Куда столько еды? Это, как говорят в Одессе, чтобы ешь, молчи и подавись? – радостно суетился Моисеев.

Стол был стремительно накрыт, рюмки наполнены. Первый тост провозгласили, как водится, за встречу. Грязнов расспрашивал старика о здоровье, тот отшучивался. Саша оглядывал жилище. Старенькие, вытертые обои, треснувший линолеум и какие-то невероятные по размерам и очертаниям следы протечек в углу потолка.

– А что это у вас, Семен Семенович, с потолком? Кто это вас так безбожно заливает?

– А-а, молодой человек сверху…

– Так что же он вам ремонт не сделает?

– Ну… Где вы видели молодых людей, добровольно делающих ремонт старику? – усмехнулся Моисеев.

– Так нужно вызвать техника, составить акт…

– Э, бросьте, Александр, – отмахнулся Моисеев. – Знаете, есть такая притча буддийская. Жил один просветленный буддийский мастер. Ходил он со своими учениками по Индии, сеял среди местного населения свои буддийские мудрости. И был у него личный повар. И повар этот был очень вредный: готовил плохо, с мастером постоянно ругался и всячески старался испортить ему жизнь. Вот ученики его как-то спрашивают: «Как же так? Ты такой мудрый, такой просветленный, мы все так тебя любим. Зачем ты терпишь этого повара? Выгони его, мы все будем делать тебе сами». А мастер ответил: «Вы не понимаете. Я все задачи уже решил. Я могу повелевать деревьями, слонами, я могу любого человека вылечить, я все могу… Но вот с этим человеком я до сих пор не могу справиться. Для меня это такая возможность роста! Если я его выгоню, то потеряю способность самосовершенствоваться. Нет, я должен быть ему благодарен». Вот такая притча. Так что мой сосед сверху – это моя возможность роста снизу, – невесело пошутил он.

«Да ведь Семеныч совершенно заброшен! – со щемящей грустью и стыдом подумал Турецкий. – Какие же мы все-таки говнюки! Когда он был в силе, мы все вились вьюном вокруг гениального криминалиста Моисеева…»

Словно прочитав его мысли, Семен Семенович тряхнул остатками седой шевелюры и произнес:

– Давайте-ка за наше славное прошлое. У вас-то еще и настоящее есть, и будущее. А я живу теми временами, когда была жива Александра Ивановна, наша мать-командирша. Да и много других славных имен можно вспомнить. Давайте помянем тех, кого уж нет.

Слава разлил коньяк, мужчины молча выпили.

– Много их, много. Это я что-то здесь задержался… – пробормотал Моисеев.

Саша и Слава переглянулись. Коньячок действовал на старика не так, как ожидалось. В разговор срочно требовалось внести какую-нибудь живительную струю.

– А наш Турецкий только что из отпуска вернулся, – наябедничал Грязнов.

– Что вы говорите! То-то я смотрю, вы черный какой-то. Думал, от работы…

– Нет, это не грязь, это загар, – пошутил Вячеслав рекламным слоганом.

– Он мне этого отпуска теперь до конца дней не простит, – улыбнулся Турецкий.

– Где же вы, Александр Борисович, отдыхали?

– В Севастополе.

– О, это, конечно, не Одесса, но тоже весьма достойный город.

– Не Одесса, но «одесситы» и там встречаются. Я как-то на улице наблюдал замечательную жанровую сценку. Есть там у них один нумизмат бродячий. Ходит по улицам, собирает монеты. Колоритный такой мужик, молодой еще, бородатый. Он у них вроде городского сумасшедшего, впрочем всеми любимого. Так вот, иду по улице, вижу, этот бородач нашел монету возле канализационного люка. Монета так ребром стоит, вот-вот провалится сквозь решетку. Бородач пытается ее подцепить. Рядом останавливается дворник. И между ними завязывается разговор. Я его дословно запомнил, настолько колоритно. Дворник: «О, Борода уже что-то нашел! О, считай, на пятьдесят грамм имеешь!» Бородач: «Имею». Дворник: «Пусть бы они теряли, а люди собирали». Бородач, этак рассеянно: «Да, пусть люди бросают». Дворник, весьма сурово: «Люди не бросают! Люди подбирают! Пусть бросают магнаты, которые за две копейки удавятся!»

Слушатели расхохотались.

– Кстати о магнатах, – подхватил Слава. – Вы, Семен Семенович, слышали о катастрофе под Воронежем?

– Слышал. Телевизор смотрим. Говорят, там зять «бывшего» в числе пассажиров? Мне-то больше других жалко тех, кто с ним летел. Но и он человек. Дети остались. А все самолеты… Раньше ездили поездами и ничего не взрывалось. Хотя… – Он задумчиво сосал дольку лимона и вдруг рассмеялся совершенно молодым смехом. – Ну, что смотрите? Что ли, мне и посмеяться нельзя? Вспомнил вот… Это еще в семидесятые годы было, еще вас, Саша, в нашем ведомстве не было. Да и вы, Слава, еще молодым опером бегали. Расследовали мы дело о теракте на железной дороге. Поезд Ташкент – Москва, как сейчас помню. А было так. Лето, в вагонах работают студенты-практиканты. В том числе трое парней из кулинарного техникума – в вагоне-ресторане. Времена тогда, если помните, скудные были в смысле питания. Студенты вечно голодные. Рассчитывали за время практики в ресторане подкормиться. А шеф-повар был жутко жадный. Лишнего куска хлеба ребятам не давал. И вот на одной из станций к ним пристал солдат-срочник. У того своя проблема: выпить хочется, а денег нет. И студенты меняют бутылку водки на гранату. Причем солдат уверяет: граната, мол, учебная. А ребята что задумали: видели, что начальничек ресторанный приготовился поужинать курицей, сэкономленной на обслуживании пассажиров. Лежала эта вареная курица в холодильнике, была завернута в фольгу. Они гранату ей в пузо и засунули, снова аккуратно фольгой обернули, положили на место. Как они потом объясняли следователю, расчет был на то, что повар зуб сломает. Или попросту испугается. А тот решил курочку перед ужином разогреть. И сунул ее прямо в фольге в духовку. Ну и долбануло, естественно. Хорошо, без человеческих жертв. Но расследовали по-крупному. Гэбэшники подключились. Трясли этих студентов-бедолаг на полную катушку…

– Духовые шкафы! – произнес Турецкий, глядя на Славу.

– Семен Семенович, вы просто кладезь! – вскричал Грязнов, поднимаясь.

– Вы куда? А чай с тортом?

– Пора нам, рабочий день все-таки, – мягко произнес Турецкий. – Но мы скоро придем, ей-богу! И ремонт здесь закатим на всю катушку.

– Благими намерениями, как известно, дорога в ад…

– Чтоб мне сдохнуть! – поклялся Турецкий.

Через полчаса друзья вновь были в кабинете Меркулова. Костя сразу приступил к делу, словно они и не расставались на три часа.

– Я не хотел обсуждать наши внутренние дела в расширенном кругу, но сейчас могу вам сказать: два дня тому назад, как раз тогда, когда у меня была госпожа Сомова, я был вызван к генеральному. И как вы думаете, по какому поводу?

– Неужели тоже по «Анклаву»?

– Правильно, Саша. Генеральный попросил все документы следствия. Как вы помните, дело было приостановлено, когда выяснилось, что акции « Анклава», распределенные между Сосновским и Голушко, принадлежат, по документам, некоему швейцарцу – Хансу Христиану Йеме.

– Еще бы не помнить! – вставил Турецкий. – Получалось, что и Сосновский, и Голушко просто две невинные, оклеветанные следствием Красные Шапочки.

– Да, именно так. Уже после того, как ты, Саша, уехал в санаторий, из Берна была получена копия нотариально заверенной доверенности, подтверждающей, что господин Йеме действует в интересах Сосновского и Голушко.

– Так это же новые обстоятельства по делу! – воскликнул Турецкий.

– Да. Но мне дали понять, что следствие по делу Аэрофлота будет закрыто. Это вопрос ближайших дней. Миллионы украденных у России долларов в страну не вернутся, а главный фигурант так и не станет обвиняемым. В связи с этим очень важно выяснить, причастен ли Сосновский к гибели самолета. Мне не дает покоя визит Сомовой. Я звонил ей после катастрофы, выражал соболезнование. Она была очень резка. Считает, что мы, вернее, я не уберег ее мужа от гибели.

– А про финансовые расписки покойного мужа она ничего больше не рассказывала? – осведомился Турецкий.

Меркулов отрицательно качнул головой.

– Я так и думал. Госпожа Сомова, даже тогда, когда пришла к тебе за помощью, обманула тебя, говоря о стоимости «консультативных услуг» своего супруга. Так что не терзайся, Костя. Они сами выбирают свою дорогу. А что касается обстоятельств гибели самолета, то наш дорогой Семен Семенович Моисеев, у которого мы со Славой только что побывали, вспомнил интересную байку. Расскажи, Слава.

Грязнов пересказал Косте рассказ Моисеева.

– Помнишь, Костя, последние слова пилота? Про завтрак? Слава, прочти-ка еще раз, – попросил Турецкий.

Грязнов нацепил очки, извлек из папки листок, прочитал:

– «… Сейчас нас кормить будут. Лидусик хавку принесла. До связи. Привет семье».

– Борт вышел на связь за восемь минут до взрыва, так?

Грязнов сверился с бумагами:

– Так.

– Разговор продолжался две-три минуты. Это можно выяснить до секунд. То есть взрыв произошел практически сразу после того, как команде принесли завтрак. Разогретый в духовке… А завтраки расфасованы в контейнеры из фольги.

Меркулов повернулся к Грязнову:

– Надо связаться с воронежским УВД, пусть ищут следы взрывчатки в духовых шкафах.

Слава молча кивнул.

– Первое, что мы должны выяснить, – это причина взрыва на борту лайнера. Поэтому сейчас многое зависит от того, что нам сообщат из Воронежа.

– Я еду к себе, – Грязнов поднялся, – свяжусь с Куприяновым, он завтра утром в составе правительственной комиссии летит в Воронеж. Напрошусь с ним.

– Что ж, разумно. Думаю, начальник Следственного управления МВД не откажет начальнику МУРа. А ты, Александр?

– Я бы тоже со Славой смотался. Пока дело не заведено, что мы здесь можем? А там, на месте, может, что и найдется.

– Ладно, тебя все равно не остановишь, езжай, – усмехнулся Меркулов.

– Я бы и Зуева прихватил.

– И весь следственный отдел?

– Отдел мне не нужен, сами расследовать умеем. А криминалист лишним не будет.

Глава 7. ПЕРВЫЙ СЛЕД

Вертолет МЧС совершил посадку прямо на совхозном поле поселка Малаховка, соседствующего с тем, на который упала основная часть обломков ТУ-154. На землю, помимо членов государственной комиссии, которую возглавлял начальник Следственного управления МВД Петр Николаевич Куприянов, спустились прокурор-криминалист Альберт Александрович Зуев, Грязнов и Турецкий.

Первое, что ударило в ноздри, – запах крови и гари.

Впереди, метрах в ста, возвышались дымящиеся груды искореженного алюминия, фигуры копошащихся вокруг людей, солдаты с автоматами по периметру поля.

Навстречу к ним спешил немолодой мужчина в запыленной милицейской форме.

– Полковник Водейко, начальник УВД Воронежской области, – представился он.

– Здравствуйте, полковник. Вы здесь за старшего? – спросил Куприянов.

– Так точно.

Группа двинулась в сторону дымящихся обломков.

– Докладывайте, – на ходу бросил Куприянов.

– С момента катастрофы прошло сорок шесть часов. Получив сообщение о катастрофе, мы тотчас выехали сюда, на место происшествия. Однако у нас тут неделю дожди проливные шли. Дорогу к Малаховке размыло в хлам, прошу прощения. «Уазики» с криминалистами и пожарные машины пришлось буквально волоком тащить. Легковушки вообще застряли. Когда прибыли на место, кабина пилотов, двигатель и топливный бак еще вовсю полыхали. Заливали пеной из четырех брандспойтов. Пену использовали, чтобы не испортить перед экспертизой остатки топлива.

– Правильно, – на ходу одобрил Куприянов.

– Пока тушили пожар, были вызваны грейдеры. Далее, вокруг места происшествия выставили оцепление. Когда грейдеры засыпали гравием и разровняли дорогу, приехали наши спасатели, судмедэксперты и криминалисты. По сути, полным ходом работы развернулись сегодня в семь утра.

– Ясно.

Они уже подошли к месту катастрофы. Между дымящимися обломками находились фрагменты человеческих тел. Турецкому бросились в глаза лежавшие около них окровавленные мужские ступни в кожаных штиблетах, женская кисть в золотых кольцах; чуть дальше – нечто, какой-то окровавленный кусок тела, в котором с трудом определялся торс женщины в форменном синем пиджаке.

«Стюардесса, – подумал Турецкий – Может быть, та самая Лида, которая принесла пилотам завтрак. О господи!»

Он полез за сигаретами. Стоявший рядом мрачный Грязнов уже дымил своей.

– Впечатляет, – только и вымолвил он.

Молоденькие солдаты-срочники собирали останки в большие черные, зеленые, белые полиэтиленовые пакеты.

– Трупы, которые можно опознать визуально, складываем по одному в черные пакеты! – кричал в рупор серый от пыли и гари капитан. – Крупные фрагменты тел собираем в мешки зеленого цвета. Все, что не определяется как отдельный фрагмент тела, собираем в белые мешки.

То, что не определялось как отдельные фрагменты, представляло собой сплошное кровавое месиво, которое загружалось в мешки совковыми лопатами. Солдаты, выполнявшие эту работу, то и дело отскакивали в сторону, наклоняясь над землей в желудочных спазмах.

– Прекратить блевать! – кричал ополумевший от страха перед прибывшим высоким начальством капитан. – Вы мне все поле заблюете!

– Прекратите кричать на людей! – рявкнул на него Грязнов, швыряя окурок. – Где там наш Зуев, не видишь? – Это уже Турецкому.

– Вон он, с местными криминалистами, – указал глазами Турецкий.

Они направились к небольшой группе мужчин, среди которых без труда определялась долговязая фигура Зуева, державшего в руках лист бумаги.

Еще во время полета Грязнов и Турецкий поделились своей версией о причине катастрофы с Куприяновым. Тот отнесся к предположению о заминированных завтраках скептически, но препятствовать поиску соответствующих улик не стал. Проинструктированный Грязновым Зуев как раз объяснил трем местным кадрам, откомандированным в его распоряжение, необходимость тщательного обследования духовных шкафов.

– Особенно важно найти задние и боковые стенки. Духовки, трансформированные взрывной волной или ударом о землю, должны выглядеть примерно так. Смотрите пункт "а".

Зуев ткнул карандашом в бумажный лист. Воронежские коллеги уткнулись в рисунок под указанной буквой.

– Искореженный корпус, дверцы. Шкафы могут быть вообще сжаты в гармошку. А то, что нас интересует, – это шкаф или шкафы без передней дверцы. Или отдельно задняя и боковые части. На них должны быть следы окалины. Смотрим рисунок "б". Помним, что взрыв – это экзотермическая химическая реакция. Ищем следы этой реакции…

Работы на совхозном поле продолжались до позднего вечера. Солдаты из оцепления вежливо, но непреклонно сдерживали все накапливающуюся толпу родственников погибших, которые приезжали по восстановленной дороге целыми зафрахтованными автобусами.

Плач, стоны, крики – все это поднималось над полем волной многомерного человеческого горя. Горя столь осязаемого, что людям, работавшим здесь в эту «черную субботу», становилось физически трудно дышать. То и дело отъезжали и подъезжали машины «скорой помощи». Осипший полковник Водейко то и дело обращался к гражданам с просьбой не мешать работе экспертов и спасателей. Но толпа истаяла только к позднему вечеру, когда последние останки жертв авиакатастрофы были вывезены грузовиками в воронежский морг.

К этому времени были найдены «черные ящики», взяты на экспертизу образцы топлива, масляные насосы двигателей. Были тщательно обследованы остатки самого двигателя, кабины пилотов, шасси и другие фрагменты лайнера. Были найдены и несколько духовых шкафов. Но то, что было нужно Турецкому и Грязнову – задняя или боковые стенки духовки со следами экзотермической химической реакции, – найти не удалось.

Потом была почти бессонная ночь в гостиничном номере. Конечно, они крепко выпили, иначе невозможно было пережить этот день. Пили втроем, взяв в компанию Алика Зуева. Пили поначалу почти молча или говоря на другие, посторонние темы.

Только к утру, когда воронежские петухи уже начали подавать голоса, Грязнов мрачно произнес:

– Я без этой чертовой стенки отсюда не уеду. Пока мы ее не нашли, версия зависает. И не отбросишь, и не докажешь. Будет мучить как зубная боль.

– Да может, причина совсем в другом, – откликнулся Зуев. – Может, двигатели барахлили. Вон когда под Иркутском самолет грохнулся, так там масляные насосы двигателей были неисправны.

– Ну так там двигатели и отказали. А здесь взрыв был, – буркнул Грязнов.

– Завтра «черный ящик» расшифруют, глядишь, что-нибудь прояснится, – проговорил Альберт.

– Не завтра, а сегодня, – поправил Турецкий. – Слава прав, давайте еще раз туда съездим. Мало ли куда могло эту стенку отбросить?! Может, в деревню. Малаховка эта в километре от поля. Или в лес. Там ведь лесок неподалеку. Нужно все обшарить.

– Еще речка за деревней протекает, – сообщил Зуев. – Мне мужики рассказывали.

– Надо и речку прошерстить, – серьезно ответил Слава.

– Ладно, решение принято, едем! Только нужно все же поспать хоть пару часов. Все равно раньше семи машину никто не даст, – урезонил друга Александр.

– Мне с вами? – спросил Зуев.

– Нет, Алик, ты лучше в лабораторию езжай, к криминалистам. Держи руку на пульсе. Мы уж с Вячеславом Ивановичем управимся. Что нужно искать, мы уяснили.

…И вот воскресенье приближалось к полудню, милицейский «уазик» все перемещался по Малаховке, останавливаясь у каждой избы. За рулем сидел участковый Митяй, молодой, веснушчатый парень, ужасно гордый тем, что участвует в спецоперации, проводимой московскими генералами, среди которых сам начальник МУРа! Будет, понимаешь, что внукам рассказать! Генералы распространяли вокруг себя легкий, но до боли знакомый запах перегара – сразу видно, настоящие мужики!

Деревня представляла собой скорее хутор – добротные избы, окруженные обширными подворьями и огородами, находились друг от друга на весьма приличном расстоянии.

– Вообще-то вряд ли мы чего найдем, – как свой со своими, говорил Митяй. – Я ж вам, Вячеслав Иванович, докладывал, что еще в четверг, когда эта махина с неба грохнулась, я все дворы обошел. Все, что попадало, изъял, по мешкам рассовал, потом воронежским криминалистам, когда дорогу восстановили, все и сдал. Под расписку… Все чин-чинарем. Там же и руки-ноги в подворья свалились, и чемоданы всякие. Тряпье, деньги обгорелые. Валютные бумажки, тоже обгорелые. Чего только не было! Мы с батяней – я его в помощники взял – всю деревню обошли. Люди все-все поотдавали. Это же у всех такой стресс был, мама не горюй! Бабы такой вой подняли, будто у каждой родственник погиб. Так что в первом порыве народ все, что сверху попадало, все сдал. Я уж своих знаю…

– Да ты вообще молодец, Дмитрий, – похвалил парня Грязнов. – Стоп. А это чья хата? Мы здесь еще не были.

– Это дом Кузьмича, – проговорил Митяй, останавливая машину возле калитки, врезанной в высокий, сплошной дощатый забор. – Серьезный мужик, охотник, – опасливо добавил он, вылезая из машины.

Грязнов и Турецкий вышли следом.

Из– за забора злобно лаяла собака.

– Кузьмич! Викентий Кузьмич! Убери Полкана! – прокричал участковый.

Собака продолжала надрываться еще яростнее.

– Слышь, Кузьмич! Я тебе говорию! А то пристрелю, к такой-то матери!

– Яте пристрелю, щенок! – раздалось из глубины двора.

Дмитрий отчаянно покраснел под взглядом Грязнова, вытащил из кобуры «макарова», шагнул к калитке.

– Ты поосторожнее, парень. Стрелять-то умеешь? – вполголоса спросил Вячеслав.

– Обижаете, товарищ генерал! – звонко вскрикнул Дмитрий и бесстрашно распахнул калитку.

Здоровенная псина неслась прямо на участкового. Грязнов успел отдернуть парня в сторону и захлопнуть калитку перед самым носом пса. С той стороны баррикады послышался звук удара, собачий визг.

Дмитрий выстрелил в воздух.

– Следующая пуля достанется собаке. А вам, Викентий Кузьмич, штраф и пятнадцать суток! – еще более звонким голосом прокричал Дмитрий.

– Го-с-с-поди, так бы сразу и сказал, чего орать-то? – недоумевал из-за забора все еще невидимый Кузьмич.

Наконец собака была посажена на цепь, калитка распахнулась и перед представителями законности и правопорядка предстал махонький, тщедушный мужичонка с невероятно задиристым выражением лица.

– Ну че ты? Че пуляешь-то? Думаешь, я в ответ пульнуть не могу? Я пошибче тебя стреляю, салага недоделанная!

– Вот, товарищ генерал, с какой публикой приходится работать! – едва сдерживал гнев участковый.

– Это кто тут генерал? – недоверчиво разглядывая двоих в штатском, проговорил Кузьмич.

– Вот кто! – указывая на спутников, повысил голос Дмитрий. – Вот это Вячеслав Иванович Грязнов, начальник Московского уголовного розыска, – по слогам отчеканивал парень. – А это – старший следователь Генеральной прокуратуры товарищ Турецкий. Вот они тебя, дурака, арестуют, отвезут на Лубянку, будешь там рассказывать, как ты пулять умеешь!

– Маня, ставь самовар! Лешка, дуй в подпол за самогоном! – крикнул через плечо коротышка. – Милости просим! – широко улыбнулся он московским гостям. – Вообще-то документики хотелось бы поглядеть, – добавил он, буравя Вячеслава маленькими, глубоко посаженными глазками.

Грязнов усмехнулся, ткнул в лицо мужичонке удостоверение.

– Пресвятая Богородица, какие гости! Маня, где ты? Заснула, че ли?

Тут же во дворе возникла высокая, дородная баба. Баба прошла в летнюю кухню, завозилась у плиты.

– А ваше удостовереньице, прошу прощения? – не унимался мужик, теперь уже буравя глазками Турецкого.

Александр не ответил. Он слушал, как за домом кто-то орудует не то топором, не то молотком.

В лесу раздавался топор дровосека…

– Дрова рубим? – спросил он мужичка.

– Рубим, а че? Воспрещается? Зима на носу, самое время дрова заготавливать.

– Да у вас вон дровяник-то полный, – направляясь на звук топора, заметил Турецкий.

– У нас и зима долгая. А вы куда, товарищ? Пойдемте в дом, чего на дворе-то стоять?

Но Турецкий уже обошел избу. За нею обнаружился молодой, здоровенный парень, вбивавший в землю толстые деревянные чурки. Три из них уже были вбиты, образуя как бы три ножки невидимого стола. Парень вколачивал в яму четвертый столбик. Рядом, на земле, лежала металлическая дверь с нимбом разных оттенков окалины по середине. Ей, видимо, и предназначалась роль столешницы.

– Слава! – не веря своим глазам, закричал Турецкий.

Они нашли то, что искали!

– Молодцы! – похвалил друзей Меркулов в среду утром, когда они предстали пред светлые Костины очи. – Все-таки докопались!

– Докопались! Пришлось еще на два дня задержаться, чтобы все точки расставить. На задней стенке духового шкафа найдены остатки пластита. Криминалисты взрывотехническую экспертизу провели. «Черный ящик» расшифрован. Показано, что все бортовые системы до последнего момента работали исправно. Взрыв был вызван взрывным устройством с использованием пластита. То есть катастрофа на борту не была случайностью! – Грязнов взъерошил полуседую, изрядно поредевшую шевелюру.

– Знаю уже. Читал заключение комиссии. Так где вы эту заднюю стенку нашли?

– На огороде. Взяли боем, можно сказать, – рассмеялся Александр, рассказывая о свирепом малаховском мужичонке. – Представляешь, Костя, он у нашего Грязнова документы потребовал! Это у генерала-то! У начальника МУРа! Прямо по анекдоту: «Это вы в Москве большой человек, а здесь – вот вам еще и кепочка!»

– Ну, положим, документы он и у тебя спрашивал. Правда, наш Турецкий на провокацию не поддался, а направился прямо к цели. Скажи, Саша, что это ты туда поперся, за дом?

– Ну… Пока мы поселок объезжали, я думал: вот жил бы я в этой деревне и упала бы ко мне в огород такая штуковина. Что бы я с ней сделал? Использовал бы как столешницу для стола. Или верстака, скажем. В хозяйстве, как говорится, все сгодится. И когда услышал стук, будто сваи вбивают, – тут у меня сердце и забилось чаще пульса.

– Что ж, друзья! Должен вам сообщить, что по факту взрыва самолета ТУ-154, рейс 2318 Москва – Ларнака, произошедшего двадцать третьего августа сего года, Генпрокуратурой возбуждается уголовное дело. Сегодня я подпишу постановление о создании оперативно-следственной группы под руководством…

– Александра Борисовича Турецкого, – не удержался Вячеслав.

– Совершенно верно, – невозмутимо согласился Меркулов. – С подключением сотрудников МУРа, в первую очередь в лице руководителя этого славного ведомства. Будут задействованы и сотрудники ФСБ. Но основная часть работы по установлению, розыску и задержанию лиц, виновных в этой катастрофе, ляжет на ваши, друзья, могучие плечи.

– Что ж, нам не привыкать, – усмехнулся Турецкий.

…Друзья направились в кабинет Турецкого, расположенный здесь же, на Большой Дмитровке. Остальные Сашины коллеги размещались в здании Следственного управления в Благовещенском переулке. Изолированность Турецкого и территориальная близость к непосредственному начальнику была известной привилегией, которую Саша весьма ценил. С одной стороны, некоторая отдаленность от коллег помогала сосредоточиться, не тратя время на пустые разговоры, неизбежные в большом скопище людей, с другой – всегда под рукой был сам Меркулов, что существенно облегчало решение срочных оперативных задач.

Итак, друзья уселись возле стола. Саша извлек из сейфа фляжку с коньяком, включил кофеварку, куда была засыпана щедрая горсть свежесмолотого Ириной кофе. Супруга снабдила благоверного и бутербродами, которые были выложены на тарелку.

– Эх, повезло тебе, Саня! Хорошо быть женатым…

– Так давай и тебя женим, – предложил Александр, разливая кофе.

– Э-э, нет! Ты ж не дослушал. Я говорю, хорошо иметь такую жену, как Ирина. Но где ж еще одну такую найдешь?

– Это точно, не найдешь, – машинально откликнулся Турецкий, разливая коньяк. – Ну, начнем мозговать?

– Давай выпьем по малой да начнем, помолясь.

Они выпили, взяли по бутерброду, запивая обжигающим, крепким и ароматным кофе.

– На повестке дня два вопроса: первый – кому был нужен взрыв на борту и второй – как этот взрыв удалось осуществить.

Турецкий достал из ящика стола несколько чистых листов бумаги, щелкнул шариковой ручкой.

– Кому выгоден взрыв? Сосновскому, – мгновенно отреагировал Грязнов.

– Ну хорошо, Слава, мы эту версию берем в разработку. Но на мой взгляд, версия слабая. Я свои соображения по этому поводу уже высказывал. Положим, Сосновскому выгодна смерть Сомова. Но ведь гораздо проще было бы убрать его здесь. Нанять киллера и отстрелить. И потом, я не понимаю, почему оказался заминирован именно тот самолет, лететь на котором Сомов решил в последнюю минуту?

– Сосна – шахматист, он выстраивает свои партии самым неожиданным образом. И весьма замысловатым. Да что далеко ходить? Дело «Анклава» тому подтверждение. Организовать фирму, не имеющую никакого отношения к «Аэрофлоту», и схапать благодаря этой фирме всю аэрофлотовскую валюту! Это как? Иметь контрольный пакет акций этой фирмы и нигде не оставить своей подписи, ни под одним документом! Не слабо? Так же и здесь. Недаром он сбросил компромат на Сомова в его служебный кабинет, а не на домашний факс, как это было сделано в первый раз. Сомов запаниковал и решил лететь немедленно. А самолет уже был подготовлен к взрыву. Разве такое невозможно?

– Хорошо, я же сказал, мы эту версию не отбрасываем. Разработку по ней следует поручить Самойловичу. Костя через Савельева обеспечит включение Игоря Николаевича в состав нашей бригады. Ему поручим прослушку олигарха, это во-первых. Они и так его мобильник прослушивают. Второе: интересно, кто сейчас будет бороться за пост гендиректора и как? Все это Самойловичу. Но мы должны помнить о том, что наша задача не прищучить Сосновского, как бы нам с тобой этого ни хотелось, а выяснить причину взрыва. Я бы подумал и о другом. Может быть, «заказан» был кто-то из тех пассажиров, кто должен был лететь этим же рейсом. Вспомни, пассажиры бизнес-класса, у которых были билеты на рейс 2318, не полетели. Их места были освобождены для Сомова и его свиты. Надо бы и этих людей проработать.

– Ладно, это я беру на себя. – Грязнов сделал пометку в блокноте, поднял глаза на Турецкого.

Саша что– то рисовал. Глянув на бумагу, Грязнов увидел самолет, разрезанный пунктирной линией пополам.

– О чем думаем?

– Слава, а может быть, это теракт?

Грязнов фыркнул:

– Саня, до таких терактов у нас, слава богу, еще не дошло.

– Всегда что-то случается впервые.

– Ну а смысл?

– Какой в теракте может быть смысл?

– Никакого, это так. Но все-таки обычно террористы выдвигают какие-нибудь требования. Кого-то просят освободить, например. А если требований нет, то это акт возмездия или «подарок», приуроченный к какой-нибудь славной дате. А что у нас сейчас? Почти всех бандитов замочили в сортире. С «праздниками» тоже вроде тишина.

– Раненый зверь, как известно, наиболее опасен. Короче, я эту версию не отбрасываю. Беру ее разработку на себя. Включу в группу Олега Левина, он и так уже подключился. Еще парочку наших ребят. Теперь дальше: как все это могло произойти? Здесь нас интересует Шереметьево. Нужно проработать всех, кто имели доступ к лайнеру. Механики, техники – все, кто готовили самолет к полету. И пищеблок. Изучить весь путь продвижения питания от расфасовки до духовок, – перечислял Турецкий.

– Принято.

– Ну, кажется, пути намечены, задачи определены. Я зайду к Косте, чтобы утвердить состав группы. Собираемся завтра в… пятнадцать ноль-ноль. Если, конечно, не появится какая-либо информация, требующая экстренной встречи. Годится?

– Принято, – еще раз кивнул Грязнов.

Глава 8. ТАЙНА ОСОБНЯЧКА

– Глянь, Муха, опять этот мужик из хаты вылез, – сказал неопределенного возраста мужчина в грязной майке и пузырящихся на коленях тренировочных штанах.

Он начал утро нового дня, наполнив стакан дешевой водкой и отломив от буханки краюху клеба. Затем размял беломорину и, сидя у покрытого рваной клеенкой стола, вперился в окно. На противоположной стороне довольно большого пустыря был хорошо виден одинокий, заброшенный трехэтажный дом.

– С ведром опять. Помойку какую-то выливает, слышь?

Из туалета раздался звук сливаемой воды. На кухню вышел другой мужичок. Невысокий, щуплый. Похожий на первого неопределенностью возраста и землистым цветом лица.

– Ну вышел и вышел, тебе-то что? Может, жилец какой. Ты лучше расскажи, как ты облажался.

– Да ну, блин, и базлать неохота.

Мужчина крупными глотками выпил водку, занюхал хлебом.

– Главное – все в масть шло! Хату обесточил в момент, сигналку, стало быть, снял. Дверь за пять секунд отомкнул. Ну, приоткрыл ее, постоял. Чую, сквознячка нет. Значит, окна закрыты. Стало быть, хата пустая. Все путем. Ну захожу. Все тихо. Хорошо, дверь закрыть не успел. Вдруг этот козлище вылетает из комнаты и пушка в руках, мать твою в задницу. Еле, блин, ноги унес. Вот непруха пошла. Вторая хата срывается! В тот раз олдуха на площадку вскочила. Три дня ведь квартиру пас, никого из соседей не было. А только в замок сунулся, эта сука с кобелем своим вылезла. Кобель разгавкался на всю округу. Она еще спустить его на меня хотела, мандавошка на пенсии.

– Ну ты, Жало, даешь! – Муха тоже налил себе из полупустой бутылки, выпил. – Бабки кончаются, хавка тоже. Ширева почти нет. Чего делать-то будем?

– Не бзди, прорвемся, – лениво откликнулся Жало и задумчиво вперся в окно. – Гляди, фанеру вон на третьем этаже с окна сняли. А мужик этот и вчера ведь с ведром колбасился. В это же время. И не выходил потом. И позавчера, – вспомнил он. – Мы с тобой допоздна в очко резались. Ночует он там, что ли? А чего ночевать-то в расселенном доме? Ну, скажем, вещички какие пришел дособирать. Дособирал и пошел. И ханурика я этого раньше здесь не видел…

– Не видел, не видел… – Муха достал новую бутылку. – Много ты тут чего видел. Две недели как вышли…

– Слышь, Муха, надо эту хату пробить. Сердцем чую, непростая хата.

Глеб вернулся в квартиру, поставил пустое ведро в угол комнаты, глядя на распростертую на кровати женщину. Он похитил ее в четверг. Сегодня среда. Еще и недели не прошло, а кажется, что новая, полная неведомых доселе ощущений жизнь длится уже много, много дней – так насыщено каждое мгновение. Насыщено ни с чем не сравнимым наслаждением от чувства полной, безраздельной власти над другим человеком. Не просто человеком. Над женщиной, перед которой он трепетал целых пять лет и которая сама теперь трепещет под его взглядом, его руками, его плетью.

Есть такие глубинные подвалы в человеческой психике, которые нельзя открывать ни в коем случае, ибо потом их уже не закроешь.

После того как он в первый раз ударил ее хлыстом, увидел, как содрогнулось под ударом обнаженное тело, и испытал невероятное по накалу возбуждение, в его мозгу словно что-то щелкнуло, навсегда перевернулось. В редкие минуты отрезвления от алкоголя и от пьянящего чувства вседозволенности он содрогался уже от ужаса. От ужаса перед собой. Но не мог остановиться. Он терзал ее все более безжалостно, все более изощренно. Обессилев, останавливался, чтобы отдышаться, поесть (аппетит стал просто зверским), влить в себя новую порцию коньяка, выкурить пару сигарет и начать все снова.

Он обеспечил тылы. Сказал матери, что уезжает на несколько дней к другу на дачу. Позвонил участковой врачихе, которой делал зубной протез, и она без звука пообещала выписать ему больничный. Позвонил главврачу, сообщил, что подскочило давление. Что, видимо, придется лечь на несколько дней в клинику. И ради бога, чтобы никто не навещал!

И вот он здесь, с ней, почти безвылазно, если не считать выходы в магазин за едой и алкоголем. Ну, еще ведро…

Глеб посмотрел на догоравшую свечу. Ночью он открывал окно: свечи сжигали кислород. Комната была до предела насыщена запахами крови, пота и его выделений. Можно открыть окно и сейчас. Он уже не осторожничал: кому есть дело до заброшенного на пустыре одиноко стоящего дома? Сашины вопли по ночам ясно доказали, что никому!

Глеб поднялся, снял навешенный на два гвоздя фанерный лист. В комнату хлынул яркий дневной свет. Он обернулся.

Лежавшая на постели женщина вздрогнула, пошевелилась и застонала. Он увидел следы крови на простынях, кровоподтеки на ее теле, следы ожогов на руках, спутанные волосы, опухшее от побоев лицо с сомкнутыми веками. Это она что, спит, что ли?

– Сядь! – резко приказал мужчина.

Саша распахнула глаза, с трудом повернула к нему голову, и он увидел наползавший на ее лицо первобытный ужас. И тотчас почувствовал поднимавшуюся в нем желанную волну. Он скинул одежду и пошел на нее.

– Сядь! – еще раз крикнул он, приближаясь.

Женщина с трудом приподнялась, громыхая металлическим шнуром. Она вжималась в спинку кровати, отчаянно мотая головой, глядя на голое чудовище с безумными глазами. Он сел возле нее, поднял лицо за подбородок. Саша замерла.

– Ну, поцелуй меня, – ласково произнес он.

Александра прикоснулась разбитым ртом к его губам.

– Ты меня любишь?

– Да, – едва вымолвила она.

– Очень?

– Да…

– Так поцелуй меня как следует.

Она чуть раскрыла губы и застонала.

– Нет, это не поцелуй! Ты должна целовать меня так же сильно, как целовала своих кобелей! Нет, еще сильней! Ну!!

Женщина прильнула к нему, он почувствовал во рту ее язык, соленую влагу, струящуюся по ее лицу. Он стиснул ее, кусая распухшие губы, язык, наваливаясь на нее. Она уступала ему с покорностью, почти с благодарностью за то, что он не причиняет ей сильной боли. Он прямо-таки кожей чувствовал эту ее благодарность и вдруг сомкнул пальцы на шее женщины.

Она отчаянно задергалась.

– Что? Ты уже не любишь меня? – рычал он.

Руки его сжимались.

«Стоп! – вспыхнула в мозгу яркая лампочка. – Если ты убьешь ее сейчас, у тебя уже не будет этой игрушки!»

Он отдернул руки, вскочил, отбежал к окну, стараясь унять руки, которые все продолжали сжиматься, как будто ее горло все еще было в его пальцах. Надо было что-то срочно сделать, унять эту дрожь, это бешеное возбуждение.

Саша все еще хрипела, глаза ее налились красным. Он подскочил к ней, стащил на пол, схватил плеть.

– Ты плохая девочка, – злобно прошипел он. – Ты мало меня любишь! Ты любишь меня?

Она кивнула, плача и кашляя.

– Скажи, кто ты и кто я?

– Ты… мой… господин… я… твоя… раба… – прошептала она.

– Тогда вымой своего господина! Вымой мои ноги своим языком!

Она лизнула его стопу. Он стегнул ее по спине плетью.

Она дернулась, вскрикнула.

– Если ты остановишься еще на миг, я тебя убью, – прошипел он.

Она вылизывала его ноги, поднимаясь все выше. Он стегал ее плетью, медленно, с растяжкой, глядя на багровые полосы, вскипавшие под его ударами, и возбуждаясь все сильней и сильней.

Когда язык женщины коснулся его члена, он впился пальцами в ее волосы и зарычал во всю мощь своих связок:

– Я!! Я твой господин! Я!! О-о-о!!!

Стоявший за дверью квартиры вор по кличке Жало, услышав этот рев, кубарем скатился по ступеням и, прижимаясь спиной к стене особнячка, бросился прочь.

…– Ну что? Ты чего как обкумаренный? – спросил Муха, с тревогой разглядывая дружка.

– Там… Черт-те что… Мужик ревет как зверюга. Я за дверью слышал. Больной, что ли… – стуча зубами, ответил Жало. – Надо водяры хлопнуть.

После пары глотков водки Жало немного поуспокоился. Сидя у кухонного стола и поглядывая через окно на нехороший особняк, рассказывал о предпринятой «разведке боем»:

– Подкрадываюсь, значит, поглядел, что за замок в дверях. Говно замок, ногтем открыть можно. Слышу, там скулеж какой-то. Будто зверек какой воет. И звуки еще такие… вжих-вжих вжих… Как плеть. И зверек этот все подвывает. И тут этот хмырь как заорет…

– Чего орал-то?

– Типа: я твой хозяин или господин, я не запомнил. Он прямо нечеловеческим голосом. Помнишь, как на зоне Винт орал, перед тем как его в психушку забрали?

– Помню, орал как бешеный.

– Вот и этот так же.

– Да кто «этот-то»? Мужик тот, которого мы видели? Так он же с виду тихий как утопленник. Может, он там видак смотрит?

– Ты че? Там же электричества нет. Отключили давно. Что там делается, черт его знает. Может, это его кто воспитывает?

– Ага! И он такой из себя послушный на улицу выходит и, главное, назад возвращается. На перевоспитание.

– Ну… Может, он собаку там мучает…

– Ага. Делать ему, что ли, больше нечего? Больной, что ли?

– Хренотень какая-то, – согласился Жало. – Но вообще, интересно. Я уже завелся на эту хату.

– Чего на нее заводиться? Сидит там чувак какой-то ненормальный. Нам-то что? Какой навар?

– Не-е, надо все-таки слазить. Он ведь позавчера вылезал оттуда, помнишь? Минут на двадцать. Вернулся с пакетом.

– Жрачку покупал, – меланхолично заметил Муха.

– Точно! А кому жрачку? Собачке, что ли?

– Себе.

– Так что он там сидит-то? – заорал вдруг Жало. – Молодой мужик, поди, работает где-то. Сегодня вон рабочий день. А он там. Во, гляди-ка, вышел, родимый!

Друзья прильнули к окну. Из особняка действительно вышел уже примелькавшийся им невысокий, полноватый брюнет в джинсах и легкой куртке, надетой на футболку. В его руке болтался пустой пластиковый пакет. Мужчина пересек пустырь, исчез за углом дома.

– Все, давай по-быстрому смотаемся туда! – приказал Жало, хватая связку отмычек.

Муха молча повиновался. Через пару минут они были возле особнячка. Поднялись на третий этаж. Жало возился с замком квартиры, Муха нервно прислушивался. Вся эта история ему не нравилась. Дверь поддалась, воры проникли в прихожую. В квартире было тихо. Осторожно отворив дверь в комнату, мужчины сделали шаг и остановились.

На расхристанной, со сбившимися окровавленными простынями кровати лежало нечто. То есть спутанные космы волос, полуоткрытая грудь, полная, округлая рука, безвольно свисавшая вниз, указывали на то, что это женщина. Но это была и не женщина вовсе, а истерзанное тело женщины – все в ссадинах, багровых полосах. Заплывшее, в кровоподтеках лицо.

– Да тут дохляк! – вскричал Муха, шарахаясь к двери.

Саша плавала в бреду. Вернее, это был не бред, а какое-то сумеречное состояние, промежуточное между сном и явью. Сознание почти оставляло ее, давало возможность провалиться на какие-то секунды в сон. Оказывается, и под пытками можно спать, думала она, пробуждаясь от криков чудовища. Оказывается, в минуты передышки между мучениями, которым он ее подвергал, в эти минуты можно видеть сны! Сны были красочными и красивыми, из прошлой, счастливой, безмятежной жизни.

Чем счастливее были эти видения, тем ужасней было пробуждение. Вот и сейчас она очнулась от звуков возни в замочной скважине и тихо застонала от безысходности.

Она уже поняла, что он ее убьет. Он едва не придушил ее сегодня, а вчера избил, истерзал ее так, что она потеряла сознание. Он уже не владеет собой или почти не владеет. И с каждым днем безумие его нарастает, поглощает его, не оставляя ей никакой надежды…

Дверь в квартиру бесшумно отворилась, на пороге возникли два существа. В первую секунду Саша решила было, что у нее галлюцинации, но тут один из призраков что-то пропищал тоненьким голоском и ринулся было назад.

– Стойте! – вдруг пронзительно закричала Александра.

Она сама не ожидала, что еще способна так кричать. Но эти двое были ее единственным шансом.

– Стойте! Я вас умоляю, не уходите! Помогите мне!!

Второй мужчина, повыше и постарше, ухватил приятеля за рукав.

– Стой, Муха, очко драное! – рявкнул он, глядя при этом совершенно ошалевшими глазами то на Сашу, то на валявшийся в углу кровати здоровенный, резиновый мужской половой орган в следах крови. – Вы чего тут? Кто это вас так?

– Я… Меня похитили. Я в руках маньяка, – торопясь, молясь всем богам, чтобы странные личности не ушли, не оставили ее здесь одну, проговорила Саша.

– А ну-ка, Муха, встань к окошку на стреме.

Муха прошел к окну, встал боком, обозревая пустырь и косясь на полоумную бабу. Жало все задавал свои вопросики, тогда как, по мнению Мухи, валить отсюда следовало с космической скоростью.

– Маньяк, говоришь? А чего же ты живая?

– Да я уже почти труп, разве вы не видите? – отчаянно вскричала она. – Он издевается надо мной, мучает меня. Он хочет меня убить! Просто не натешился еще!

– Да кто он такой?

– Ах, долго рассказывать! Это мой… Я с ним встречалась раньше.

– Трахалась, что ли?

– Ну да. Раньше. Потом у меня другой мужчина появился. А этот садист меня приревновал, сюда привез и приковал, видите? – Она подняла руку в наручнике. Громыхнул металлический шнур.

– Не слабо! – оценил Жало. – Только стремно уж больно. А может, ты врешь? Может, ты ему денег должна?

Саша от отчаяния заплакала.

– Да нет же, нет! – сквозь слезы проговорила она.

– Он кто? Работает?

– Он протезист.

– Чего?

– Зубной врач. Послушайте, я понимаю, что все это звучит совершенно неправдоподобно. Но умоляю вас, поверьте мне! Не сама же я себя на цепь посадила! А мой жених… Он очень состоятельный, если вы мне поможете выпутаться, он вас отблагодарит!

– Жало, надо ноги делать! Хмырь идет! – пискнул Муха.

– Ты вот что… Ты его как-нибудь выкури из дома. Он на чем тебя привез-то?

– На «девятке». Она где-то здесь должна стоять, неподалеку. Вишневого цвета.

– Придумай что-нибудь, чтобы он отъехал на пару часов.

– Жало, ноги делать надо! – прошипел Муха. – Он на подходе уже!

– Короче, если уйдет он из дому, мы увидим. Тогда вернемся.

– Я вас умоляю, только вернитесь! Господи, да просто позвоните в милицию, сообщите обо мне, и все!

– Ладно, не дергайся. Все путем будет!

Мужчины исчезли. Дверь тихо захлопнулась. Саша уронила голову, закрыла глаза, слыша, как бешено колотится сердце, чувствуя, как пылает лицо.

…Когда Глеб вошел в комнату, Саша стонала. Он подошел, поставил на пол сумку.

– Глеб, мне плохо… Сердце, – еле слышно прошептала она, глядя на него, улыбаясь жалкой, вымученной улыбкой.

Глеб коснулся ее запястья. Пульс зашкаливало. Рука была холодной, с потной, влажной ладонью. Он тронул лоб. Лоб пылал. На лице сквозь кровоподтеки проступали алые пятна – явный признак выброса в кровь адреналина. Еще раз взглянул в глаза.

Взгляд ее был каким-то плавающим, не фиксированным.

Он опять прижал ладонь к ее лбу, уже не понимая, что пылает: ее лицо или собственные ладони. Его охватил страх потерять ее, пока он сам не решил ее участь. Это было несправедливо – обрывать игру в самом интересном месте, когда он только еще вошел во вкус, только начал привыкать к своему положению кукловода. Игра в разгаре, а кукла, того и гляди, сломается! И вообще, он не предусмотрел, что она может не вынести боли, что ее сердце или ее рассудок могут отказать. И ни одной таблетки под рукой!

– Подожди, Шурочка, я сейчас, я в аптеку, ты потерпи, девочка! – пробормотал он.

…Жало и Муха покинули квартиру как раз в тот момент, когда внизу хлопнула дверь парадного. Они на цыпочках прокрались вверх и замерли у чердачного люка, прислушиваясь, как вернувшийся брюнет бренчит ключом, что-то бормоча вполголоса.

Наконец дверь в квартиру захлопнулась.

– Ни хрена себе сходили за хлебушком, – шепотом высказался Муха. – Надо валить и забыть про эту хату. Брешет она все. Какой жених? Ты ее рожу видел? Кому такая харя нужна? Брешет она все, – повторил он.

– Может, брешет, да не все. Этому козлу, что ее пасет, видать, нужна, раз он ее на цепь посадил. Видел, какой член здоровенный на кровати валяется? Весь в крови. Да что же это он ее так изуродовал? Ладно, это нам в плюс. Можно с него бабки поиметь. И не слабые. Ему статья светит, по которой лучше на зону не ходить, сам знаешь. Слышь, Муха, бабки можно на этой козе поиметь! У нас ширево осталось?

– Есть самая малость «белого».

– Короче, нужно будет ее к нам перекантовать. Когда он из хаты вылезет. Ладно, давай ноги делать.

Но «сделать ноги» они не успели. Дверь снова распахнулась и чернявый мужчина почти скатился вниз по ступеням.

Глава 9. ОТРАБОТКА ВЕРСИЙ

Грязнов отчалил, а Турецкий направился в кабинет Меркулова.

Клавдия Сергеевна в блузке с декольте на грани фола, то есть открывавшей как минимум пару верхних ребер, прикинул Турецкий, – а это по меркам строгого заведения, коим является Генпрокуратура, и есть предел допустимого, – так вот, Клавдия при его появлении оторвалась от компьютера и кинула на Сашу взгляд, полный девичьих грез.

– Клава! Когда же ты прекратишь так безбожно хорошеть! – строгим голосом осведомился Турецкий.

– Ладно тебе… Небось на отдыхе забыл обо мне окончательно. Среди заезжих куртизанок.

– О чем ты, радость моя? Какие куртизанки?! Я провел неделю, полную тоски и душевных страданий, в исключительно мужском обществе отставных вояк. Гомогенном, как чистый медицинский спирт. И настолько же стерильном.

– Это что за сравнение медицинское? Крутил роман с медперсоналом?

– Клава, ты подозрительна, как законная жена. Да и то не всякая. Красиво ли это?

– Некрасиво, – устыдилась Клавдия, – просто я так давно тебя… не…

– Ощущала? Это поправимо! Это, как говорится, горе, но не беда.

– Не поняла…

– Анекдот такой есть времен застоя. Сын спрашивает у папы, в чем разница между горем и бедой.

– И в чем?

– Не знаешь? Папа отвечает, что вот, мол, сынок, я всю зарплату… потерял – это просто беда, не знаю, как с нашей мамой объясняться. А вот то, что безвременно усоп наш славный генеральный секретарь, это, сын, горе! Большое, всенародное горе, – трагическим голосом излагал Турецкий и сделал длинную паузу. Прямо-таки в лучших традициях системы Станиславского.

– Ну?! – не выдержала Клавдия.

– Горе, но не беда! – неожиданно весело закончил Саша, подмигнул и исчез за дверью кабинета.

– Шутник, – фыркнула Клавдия и полезла в сумочку за пудреницей и помадой, рассчитывая, видимо, на то, что Александр Борисович обратит на нее свое благосклонное внимание и при выходе из кабинета начальника.

Пока Турецкий обсуждал с Меркуловым состав своей опергруппы и ее первоочередные задачи, а Клавдия Сергеевна прихорашивалась в приемной, Грязнов направился на Неглинку, в частное сыскное агентство «Глория», коим руководил его племянник Денис.

Вячеслав Иванович обращался за помощью к сотрудникам «Глории», которые в большинстве своем были когда-то его сослуживцами и подчиненными, в случаях, требующих особой конфиденциальности, или тогда, когда для дела нужны были неформальные контакты с представителями преступного мира.

Был среди сотрудников «Глории» отставной майор ГРУ Алексей Петрович Кротов – человек обширнейших связей и больших возможностей. Связи эти были обусловлены прошлой службой в военной разведке, благодаря которой Кротов создал собственную агентурную сеть, включающую как представителей современного бизнеса, так и лидеров преступных группировок и даже отдельных воров в законе, которым контакты с представителями законности строжайше запрещаются кодексом воровской чести.

Но… Все смешалось в доме Облонских – этот летучий афоризм можно отнести не только к белым одеждам государства, но и к их, так сказать, изнанке. Смотришь, пахан вдруг предстает в роли благотворителя и мецената, появляется на тех же приемах и концертах, что и высшие чины МВД. Или браток, промышлявший рэкетом какой-нибудь десяток лет тому назад, выплывает в роли руководителя солидной фирмы по недвижимости или средней руки банкиром.

Так вот, Кротов, прекрасно знавший подноготную многих представителей вышеперечисленных категорий граждан, имел и рычаги воздействия на них, изрядно, впрочем, подкрепляемые в случае нужды и дензнаками.

Ну и наконец, Вячеслав Иванович с удовольствием навещал «Глорию» при каждом удобном случае еще и потому, что это агентство было его детищем. Именно он, Грязнов, был его создателем и руководителем. Пока не вернулся на службу в МУР и не передал «дитятю» в руки Грязнова-младшего.

Здесь его всегда ждали. Здесь можно было стряхнуть груз начальственных забот, почувствовать себя гостем, дорогим и желанным.

Грязнова встретили с сдержанной, но искренней радостью. Разговор проходил в спецпомещении, которое было оборудовано в ЧОП «Глория» для проведения особо секретных совещаний. Помимо племянника Дениса и Кротова присутствовал и еще один непременный член подобных закрытых совещаний – Сева Голованов, руководитель следственной службы «Глории».

Причина появления Вячеслава Ивановича была известна – авиакатастрофа самолета ТУ-154, гибель пассажиров, включая генерального директора «Аэрофлота» Сомова. А вот то, что поведал Грязнов-старший о причине взрыва, – это было новостью для слушателей.

– Так вот, взрыв на борту лайнера был связан с использованием пластита, – закончил свой рассказ о воронежской находке Грязнов и вынул из плотного конверта копию заключения воронежских криминалистов.

– И кому это было нужно? – спросил Голованов.

– Хороший вопрос. Здесь наши с Александром мнения расходятся. Я-то считаю, что акция была предпринята с целью устранения Сомова. А это выгодно, в первую очередь, Сосновскому.

И Грязнов принялся с воодушевлением излагать собственную версию.

– Так ты, дядя Слава, хочешь повесить на нас проживающего в данное время за границей олигарха? – усмехнулся Денис.

– Нет, – поостыл Грязнов-старший. – Олигархом пока займутся люди из ФСБ.

– Кто? – живо поинтересовался Кротов. – Если, конечно, это не тайна государственного масштаба.

– Какая тайна? Займется Самойлович.

– Кажется, Игорь Николаевич, так его зовут?

– Так. Что, знакомая фигура?

– Пересекались. Что ж, он человек добросовестный и порядочный.

– Вот именно! Это сейчас главное. Учитывая, что у Сосны везде есть глаза и уши, боюсь, и в моем ведомстве имеется соответствующий «крот», как ни прискорбно это звучит. Поэтому и пришел к вам. Задание, возможно, покажется вам, друзья мои, не соответствующим вашим высоким интеллектуальным и прочим способностям, но от маленьких дел, как и от маленьких ролей, зачастую зависит успех всего…

– Дядя Слава, не тяни кота…

– Короче, нужно проработать иную версию. Взрыв мог быть предназначен другому пассажиру авиалайнера. Кому? Учитывая, что рядовых граждан не взрывают или, как ни прискорбно это звучит, взрывают за компанию, потенциальную жертву следует искать среди пассажиров бизнес-класса.

– Почему же «потенциальную»? – удивился Голованов.

– Потому, что пассажиры бизнес-класса, должные лететь данным рейсом, вынуждены были уступить свои места Сомову и его свите. Что и спасло некоторым из них жизнь.

– Да, неисповедимы пути твои, Господи! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – проговорил Кротов.

– Вот именно. Этих-то людей и следует прощупать. И рассчитываю в этом вопросе прежде всего на тебя, Алексей Петрович.

– Без вопросов, – кивнул Кротов. – Список пассажиров, паспортные данные?

– Будет сброшено на факс «Глории» через час, максимум полтора.

– Срочность?

– Чем быстрее, тем лучше. Первое совещание опергруппы назначено на завтра, в пятнадцать часов.

– Постараюсь что-нибудь нарыть, – пообещал Кротов.

– А ты, Денис, не надувайся!

– Да мы и так без работы не сидим, – как бы безразлично откликнулся племянник.

Было видно, что он все же задет тем, что спецзадание дяди предназначено не ему.

– Расследование только началось. Не сомневаюсь, что вы все будете задействованы. Чует мое сердце.

…– Все не так просто, чует мое сердце, – проговорил в это же время Александр Борисович Турецкий сидящим в его кабинете Олегу Левину и трем другим сотрудникам следственного отдела, прибывшим на совещание к руководителю группы.

Среди прочих выделялся вихрастый, лопоухий молодой человек, чем-то неуловимым напоминавший Олега Левина десятилетней давности. Стажер Левина, включить которого в дело сам же Олежка и просил.

– Помимо «версии Крошки Цахеса» могут быть и иные варианты. Разработкой олигарха уже занимаются, а мы направим свои стопы в Шереметьево. Для проведения оперативно-следственных мероприятий, как будет сказано в отчете. Необходимо выявить всех сотрудников аэропорта, имевших отношение к рейсу 2318. Особенно нас интересуют механики, готовившие борт к полету, грузчики, имевшие доступ на лайнер, в первую очередь те, что загружали питание в рейс. Работники пищеблока. Пищеблок я прошу взять на себя вас, Олег Николаевич. И еще одно задание, весьма щекотливого свойства. Нужно ознакомиться в отделе кадров с личными делами всех работников Шереметьева. Возраст, стаж работы, послужной список – благодарности или наоборот. Работа эта кропотливая, долгая, но нужная для следствия. Вот вы, юноша, ею и займетесь. Ваше имя?

– Кирилл Безухов, – звонко выпалил стажер. – Кирилл Сергеевич, – поправился он и покраснел.

– Вопросы есть, Кирилл Сергеевич?

– А что, мы прямо сейчас и поедем? Это надолго? Я бы маме…

– Значит, так, юноша, – оборвал его Турецкий. – Есть такая притча буддийская, разрешаю послушать. В буддийский монастырь пришел человек, желающий стать монахом. Он увидел, что монахи моются прямо в фонтане, расположенном во дворе монастыря. На улице было холодно, и пришедший спросил находившегося рядом учителя: «Вода, наверное, очень холодная?» Как это часто бывает в буддийских монастырях, учитель ничего не ответил. Он просто зачерпнул из фонтана ведро воды и вылил на спрашивающего.

Находящиеся в кабинете мужчины прыснули. Юноша отчаянно покраснел.

«Вот так– то! Мы тоже владеем буддийским фольклором!» -послал Турецкий мысленный привет Семену Семеновичу Моисееву.

– Вопросы есть, Кирилл Сергеевич?

– Вопросов нет, – ответил стажер.

– Вот и хорошо. Еще одно: нужно ознакомиться с медицинскими картами работников Шереметьева. Поговорить с психологом. Наверняка в их штате имеется психологическая служба. Нас интересуют люди неуравновешенные, склонные к необдуманным поступкам. А также обиженные жизнью или начальством.

– Ты думаешь… – спросил было догадливый Левин.

Раздались позывные внутренней связи.

– Саня, зайди, есть новости, – услышал Турецкий голос Кости.

– Буду через пять минут.

Турецкий положил трубку.

– Что я думаю, это мы потом обсудим. А сейчас – по коням. Старший по группе – Левин. Держи со мной связь, Олег. Как только появится что-либо интересное, сообщай немедленно. Я буду у Меркулова. Все, совещание закончено. Подключайте оперативников – и вперед.

Среда, двадцать девятое августа, оказалась для сотрудников аэропорта Шереметьево днем весьма напряженным. Прошла почти неделя после потрясшей всех катастрофы, первые эмоции по этому поводу улеглись. Люди недоумевали, почему правоохранительные органы в лице транспортной прокуратуры не проводят дознания.

И вот началось.

Вскоре после полудня в служебных помещениях, на летном поле, в кабинетах администрации появились представители законности. В лице сотрудников самой Генпрокуратуры.

Начальник отдела кадров, женщина предбальзаковского возраста с волосами, выкрашенными в ярко-рыжий цвет, дабы скрыть намечавшуюся на висках седину, удивленно подняла брови, увидев в кабинете совсем молодого человека, почти юношу, с трогательно торчащими в стороны ушами.

Юноша предъявил служебное удостоверение, согласно которому являлся сотрудником грозного ведомства, воцарившегося в Шереметьеве, и попросил для ознакомления личные дела сотрудников аэропорта.

– Всех? – изумилась начальник отдела кадров.

– Всех, – нахмурив светлые брови, ответил юноша.

– Что ж, давайте знакомиться, – улыбнулась ему женщина. – Ада Григорьевна Кашкина.

– Кирилл Сергеевич Безухов, – отрекомендовался он.

Женщина невольно рассмеялась, подумав о том, что фамилия совершенно не соответствует облику юноши: именно уши и были главной составляющей его внешности.

– В чем дело? – напрягся Кирилл.

– Ничего, извините. Просто у вас такая литературная фамилия…

– Приступим к делу, – все хмурился стажер, извлекая из дипломата ноутбук. – Вы разрешите через ваш сетевой фильтр подключиться?

– Конечно! Однако, какой у вас компьютер замечательный! С чего начнем?

– С летного состава, – подумав, ответил Кирилл.

Женщина пододвинула к себе один из длинных деревянных ящиков, наполненных картонными карточками с фотографиями в верхнем левом углу.

– Алексеев Андрей Степанович, – начала она.

– Позвольте мне, – перебил ее стажер, пододвигая картотеку к себе.

В это время Олег Николаевич Левин знакомился с личным составом пищеблока. Первым обстоятельством, с которым столкнулся Левин, было отсутствие руководителя данного подразделения – Александры Борисовны Небережной. Правда, Небережная отсутствовала вполне законно – очередной отпуск. Разговор шел с заместителем Небережной – Светланой Степановной Лынченко. Они расположились в кабинете Небережной. Левин разглядывал фотографию под стеклом письменного стола. На фотографии была изображена привлекательная пухленькая молодая женщина с разбросанными по плечам каштановыми волосами.

– Что ж, начнем. – Левин оторвал взгляд от фото, включил диктофон. – Расскажите, пожалуйста, Светлана Степановна, как проходит комплектация питания на самолеты? Каков режим доставки продуктов на борт? Делается ли это непосредственно перед рейсом или порядок иной?

Светлана Степановна добросовестно рассказывала.

– …Затем ящики с контейнерами загружаются в холодильники. На ночь. А рано утром грузчики развозят их по бортам. Первые рейсы бывают очень рано. Во Владивосток, например, в семь утра самолет идет. Так что питание готовится накануне.

– То есть продукты для рейса номер 2318 на Ларнаку укомплектовывались накануне, в среду?

– Да.

– А когда начался отпуск у Александры Борисовны?

– Два дня назад, в понедельник.

– То есть в среду она была на службе? Работами руководила она?

– Да, последний день.

– Почему – последний?

– У нее отгулов скопилось много. Вот она и попросила два отгула. В четверг и в пятницу.

– Я вас правильно понял, что Небережная была последний раз на работе в прошлую среду, двадцать второго августа? – переспросил Левин.

– Да.

Левина почему-то обеспокоило исчезновение начальницы накануне взрыва. Хотя, скорее всего, это обычное совпадение. Или какое-нибудь сто десятое правило Паркинсона: неприятности случаются в отсутствие начальства. Тем не менее…

– Вообще, с кем Александра Борисовна здесь… дружит, что ли?

– Она ни с кем здесь не дружит, она начальник, мы подчиненные.

– Но все-таки. Коллектив исключительно женский. Насколько я понимаю, вы все работаете вместе не один год. Неужели она ни с кем ничем не делится?

– Ну почему… Делится, конечно. Со мной, например.

– И зачем ей понадобились отгулы, она не говорила?

– Кажется, она собиралась к кому-то на дачу.

– А к кому?

– Я не в курсе.

– А какие у нее вообще планы на отпуск были?

– Она собиралась поехать к матери в Житомир.

– Когда?

– По-моему, в понедельник. Да, она говорила, что взяла билет на понедельник.

– То есть должна уже до мамы добраться?

– Наверное, – пожала плечами Лынченко.

– А можно ей позвонить?

– Куда? В Житомир?

– Да.

– Она телефон не оставляла.

– Как же так? А если у вас что-нибудь случится здесь…

– Она нам его не оставляла, обещала сама звонить. А вообще этот телефон должен быть в первом отделе. Это общий порядок: руководитель каждого подразделения, отбывая в отпуск, оставляет телефон для связи.

– Вы разрешите? – Левин потянулся к телефону внутренней связи. – Дима? Нужно связаться с руководителем пищеблока отдела гражданских перевозок, Небережной Александрой Борисовной (надо же, тезка Турецкого, про себя заметил Левин). Она в отпуске. Уехала к матери в Житомир. Телефон для связи должен быть в первом отделе. И отзвонись сразу. Жду.

Он продолжил:

– Светлана Степановна, а как прошел тот день – среда, двадцать второе? Было ли что-нибудь необычное или все как всегда?

Женщина задумалась.

Что– то долго ты думаешь, голубушка! Неспроста.

Левин был прав. Лынченко думала о том, рассказывать ли следователю о визите Сашиного хахаля? Подставлять приятельницу не хотелось.

– Знаете, не помню.

– Как же так? На следующий день произошла катастрофа, погибли люди. В том числе гендиректор вашей компании, а вы не помните, что было накануне?

– А какая связь?

– Давайте договоримся: вопросы задаю я! – жестко произнес Левин. – О! Вот и звонок. Сейчас узнаем, как ваша начальница отдыхает.

Левин включил мобильник. Он слушал собеседника довольно долго, разглядывая поверхность стола, за которым они сидели.

– Звоните домой, – коротко приказал он и отключил трубку.

– Расскажите, Светлана Степановна, что вы знаете о личной жизни Небережной? Кстати, это ее фотография под стеклом?

– Да.

– Я приобщаю ее к делу. Продолжим. Она замужем? Дети есть?

– Нет, она в разводе. Бездетная.

– У нее кто-нибудь есть? Друг, приятель. Она с кем-нибудь встречается?

– Ну… как вам сказать…

– Говорите как есть.

– Кажется, да.

Сотовый Левина снова зазвонил.

– Дима? Слушаю. Так… Хорошо, я перезвоню.

Он поднял глаза на Лынчено:

– Светлана Степановна! Я вам напоминаю, что у нас не беседа под чаек. По факту авиакатастрофы возбуждено уголовное дело. Дача ложных показаний, введение следствия в заблуждение, короче, воспрепятствование производству предварительного следствия – это уголовно наказуемое деяние. Так что извольте отвечать на мои вопросы полностью, четко и ясно. Что вам известно о личной жизни Небережной? Есть ли у нее друг, любовник?

– У нее много… То есть я хочу сказать, Александра женщина видная и свободная. У нее бывали связи и бывают. Из друзей… Есть один! – как бы вспомнила она. – Зубной врач. Вернее, протезист. Они давно знакомы, несколько лет. Саша у него зубы лечила.

– Как зовут?

– Глеб. Фамилию не знаю.

– Вы его видели? Где он работает?

– Не знаю. Правда! Саша его скрывала. Он звонит сюда довольно часто, но видеть – нет, не видела.

– Он знает, что Небережная в отпуске?

– Да. Он звонил неделю назад, я с ним разговаривала. Александра была в бухгалтерии. Я ему сказала, что она пошла за отпускными.

– Еще о чем говорили?

– Еще…

Женщина задумалась:

– Он сказал, что собирается пригласить Сашу в театр. На четверг. Чтобы она ему непременно перезвонила.

– А почему он вам об этом говорил? Вы же не дружите семьями.

– Он боялся, видимо, что она не перезвонит. Так бывало, что она от его звонков попросту отмахивалась. Поэтому сказал про театр. А я сказала, что Саши в четверг не будет. Что она за город собирается.

– Что же вы за приятельницу решаете? Да еще рассказываете о ее планах постороннему человеку.

– Ничего я за нее не решала. Знала, что Саша за город собиралась. Так она сама об этом говорила. А про Глеба… Какой же он посторонний? Он ее пять лет выхаживает. Замуж не один раз звал. Мне его жалко, честно говоря. Я к Саше хорошо отношусь, но Глеба она замучила своими… приключениями. Особенно последнее…

– Что это значит? У нее кто-то появился?

– Она рассказывала, что познакомилась с мужчиной. Она им очень увлеклась.

– Когда познакомилась?

– Недавно, недели две-три назад.

– Что вы о нем знаете?

– Зовут Эдиком. Кажется, агент по недвижимости.

– Где они познакомились?

– Случайное знакомство. Он подвозил ее домой.

– Откуда?

– Она возвращалась после работы. Саша часто задерживается, поэтому порой ловит частные машины, чтобы домой добраться. Ну вот, и с ним также. Вышла после работы, стала голосовать, он и остановился.

– А какая машина, не знаете?

– Иномарка. Кажется, «форд». Да, точно.

– Вы его видели, этого Эдика? – наугад спросил Левин.

– Да, один раз.

– Где и когда?

Женщина шумно вздохнула и произнесла:

– Он приходил сюда, к нам в цех. Это было как раз в среду. Когда Александра работала последний день перед отпуском.

– Еще раз: назовите дату, когда мужчина по имени Эдик был здесь, в пищеблоке отдела пассажирских перевозок? – не веря своим ушам, переспросил Левин.

– Это было двадцать второго августа, в среду, – глядя на настенный календарь, ответила Лынченко.

– В какое время?

– Я не видела, когда он пришел, так как ходила по просьбе Александры Борисовны в администрацию за приказом на квартальную премию. Когда вернулась, он уже был в фасовочном зале.

– Когда вы вернулись?

– Примерно за пятнадцать минут до окончания смены. Где-то в восемнадцать пятнадцать – восемнадцать двадцать.

– Что он делал в фасовочном зале?

– Шутил с девушками, помогал им.

– Помогал?

– Ну да. У нас ящики с питанием знаете сколько весят? По пятнадцать килограммов каждый. А девушки их перетаскивают от конвейера на тележки, а потом в рефрижераторы. Он и стал помогать. Что такого? Просто настоящий мужчина!

– А как выглядит настоящий мужчина?

– Как? Выше среднего роста. Примерно метр семьдесят шесть – семьдесят восемь. Худощавый. Волосы короткие, ежиком, светлые…

– Глаза?

– Я его не разглядывала, – отрезала Лынченко. – Скажите, с Сашей что-то случилось? – не выдержала она.

– Не знаю. Пока, – устремив на женщину сосредоточенный взгляд, произнес Левин. – А скажите мне, Светлана Степановна, как мог посторонний мужчина пройти сюда, в служебное помещение? Кто его пропустил?

– Не знаю, – в свою очередь ответила Лынченко.

– Еще раз, Светлана Степановна: не было ли чего-нибудь необычного в тот день? Связанного, скажем, с появлением мужчины по имени Эдик?

Светлана Степановна задумалась, пожала печами:

– Нет, ничего необычного не помню.

– Вы бы узнали его? Могли бы помочь в составлении фоторобота?

– Я его не рассмотрела как следует. После того как летучка закончилась, я ушла. Мне в тот день нужно было в жилконтору, и я торопилась. Саша угощала всех шампанским, но я ушла. Боялась не успеть в жилконтору. Я, знаете ли, маму к себе прописываю…

– Вы узнали бы этого мужчину? Эдика? – перебил ее Левин.

– Боюсь, что не узнала бы. Обычная внешность, вполне рядовая.

– Ну хорошо, спасибо. – Левин отключил диктофон. – Если возникнет необходимость, мы с вами еще встретимся. А пока пригласите в кабинет…

Он уткнулся в список сотрудников. Первой по алфавиту значилась фамилия Голубева.

– Пригласите, пожалуйста, Голубеву Маргариту Дмитриевну.

Знакомство с фасовщицей горячих блюд оказалось столь интересным, что уже через час служебная машина доставила Маргариту Голубеву в здание на Большую Дмитровку. А заодно и разнорабочую Наталию Анатольевну Черкесову.

Разговор с ними проходил прямо в служебном кабинете Турецкого.

Александр Борисович, благодаря телефонной связи, уже знал, что гражданка Небережная, которая должна была приехать к матери еще накануне, во вторник, в Житомир не приехала.

Было также известно, что мать звонила дочери в Москву. Телефон в ее квартире не отвечал. И он действительно не отвечал.

Когда Турецкий закончил допрос подчиненных Александры Борисовны, часы показывали семнадцать двадцать. Он созвонился с Грязновым.

Через полчаса Турецкий в сопровождении оперативников МУРа прибыл на улицу Глаголева, где проживала, согласно прописке, искомая Небережная.

Они имели при себе ксерокопию фотографии Небережной и фоторобота, составленного со слов Голубевой и Черкесовой.

Глава 10. ТАКТИКА ОПЕРЕЖЕНИЯ

Едва дверь за Глебом захлопнулась, Александра села на постели, глядя на дверь широко распахнутыми глазами и шевеля губами в безмолвной молитве.

И молитва была услышана. В замочной скважине заскрежетало, дверь отворилась. На пороге комнаты возникли те же двое.

– Он в аптеку пошел, – без предисловий проговорила Саша.

– В аптеку? Это хорошо. Ближайшая – в десяти минутах ходьбы. Туда и обратно, да там минут пять – итого почти полчаса.

Жало подошел к женщине:

– Давай руку.

Она протянула скованное наручником запястье. Он сунул в замок тонкую железку, повозился немного, и браслет, разинув пасть, упал на пол.

Саша растирала запястье, приговаривая сквозь хлынувшие слезы:

– Господи, я уже и не верила… Спасибо вам! Теперь выбраться скорее!

– Идти можешь?

Саша спустила ноги на пол и вдруг поймала на себе взгляд мужчин.

– Господи, я же голая! – Она схватила покрывало, закрыла грудь. – Что же делать?

Жало посмотрел на напарника.

– Муха, скидывай треники и футболку! – приказал он.

– Ты че? А я как пойду?

– Скидывай, придурок! Некогда разбираться! Мы с девушкой к нам домой перекантуемся, оттуда ментов вызовем. А ты и в трусах до дома добежишь. Не голым же. Изобразишь из себя спортсмена.

– Так сам и скидывай, – огрызнулся Муха.

– Я тощий и длинный. На нее мои джинсы не налезут. Давай делай, что говорят, пока по шее не схлопотал!

– Пожалуйста, я вас умоляю! Я за все заплачу! – плакала Саша.

– Ладно, – буркнул Муха.

Приятели вышли на кухню.

– Главное – ее к нам перетащить! Когда еще такой случай будет?! – прошипел Жало. – Снимай портки!

Муха стащил с себя одежду, сунул приятелю, оставшись в замызганных черных плавках. Жало прошел в комнату.

– На, девушка, одевайся по-быстрому. Мы тебя на кухне ждем.

Саша, торопясь и морщась от боли, которую причиняло ей каждое движение, надела пропахшую потом футболку и бесформенные, давно не стиранные тренировочные. Впрочем, все это было совершенно не важно! Важно было только одно – выбраться отсюда до возвращения Глеба. От страха перед своим мучителем Саша почти не соображала.

– Готова? – В комнату заглянул Жало. – Рожа у тебя больно побитая, выводить-то тебя стремно. Ладно, патлы на лицо навесь, вот так. Ну, вперед!

Все прошло благополучно. Середина рабочего дня, окраина города, наконец, еще не закончившееся лето, задержавшее пенсионеров на дачных участках – все это было на руку беглецам. Никто не повстречался на пути странной парочке – долговязому мужчине, поддерживающему под руку невысокую женщину со спутанными каштановыми волосами, одетую мешковато и неряшливо. Женщина едва переставляла ноги, словно пьяная. Да если бы кто и видел, как парочка входит в подъезд пятиэтажки, вряд ли бы и удивился: мало ли алкашей и алкашек проживает в столице?

Скорее уж, внимание гипотетического прохожего привлек бы странного вида спортсмен, с дряблой, нездоровой кожей, в обтягивающих широкий зад сатиновых плавках послевоенных времен. Спортсмен нервно оглядывался на бегу и исчез в том же подъезде, что и пара алкашей.

Все это отметил в своем дневнике седовласый мужчина, сидевший в инвалидной коляске подле окна соседнего дома. Мужчина – в прошлом метеоролог, привык заносить в свой дневник все, что привлекало его внимание.

Саша пугливо озиралась в грязной, ободранной квартире. Она все еще не верила в освобождение. Казалось, Глеб найдет ее своим звериным чутьем, вот-вот ворвется сюда и… Да перережет их всех! Какая необычайная физическая сила поднималась в нем в минуты возбуждения, она уже знала.

– Ты проходи, садись, – взглянув на ее бледное лицо, ласково проговорил Жало. – Иди в комнату, присядь на диван. Вон, плохо тебе совсем.

Дверь в квартиру хлопнула, Саша вздрогнула, напряглась натянутой струной.

– Ну чего ты? Это приятель мой вернулся, – хмыкнул Жало.

– Дурака из меня сделал и радуется. – Муха прошмыгнул в другую, маленькую комнатку. Вышел в брюках.

– Иди, душа моя, чайник поставь, – ласково пропел ему Жало. – А то девушку аж колотит всю. Как звать-то тебя?

– Александра.

– А фамилия?

– Нужно милицию вызвать! – вместо ответа воскликнула Саша.

– Так чего я и спрашиваю. Кто вызывать-то будет? У тебя вон зубы стучат.

– Небережная.

– Че? – не понял Жало.

– Фамилия моя – Небережная.

– Ага, теперь понял. А маньяка твоего как кличут?

– Глеб Каменев.

– Эк трясет-то тебя! Муха, как там с чаем?!

Он вышел на кухню. Муха громыхал чайником. На столе стояла баночка из-под майонеза с белым порошком на дне. Плеснув в стакан воды, Жало вытряхнул туда порошок.

– Валерьянка где?

Муха достал из ящика капли.

Жало вернулся комнату, протянул Александре стакан.

– Выпей, девушка, пока валерьянки. На, пей, а то досталось тебе, бедняге! Сейчас чаек поспеет.

Саша послушно выпила.

– Давайте звонить, где телефон? Я сначала подруге позвоню. Чтобы она за мной приехала и одежду привезла.

– Иду. Аппарат у нас на кухне. Встать можешь? Вот, пойдем помаленьку. Сейчас до кухни дотопаем и позвоним.

Глеб Каменев, вернувшись в потаенную квартиру, остолбенел. Входная дверь была открыта! Он ринулся внутрь – Александра исчезла! В первую секунду он просто не поверил своим глазам. На полу комнаты лежал шнур. Он поднял его, осмотрел наручники. Они были открыты.

Значит, ей кто-то помог! Кто-то выследил его убежище! Она солгала, придумала про сердце, а он, дурак, поверил!

– Стрер-р-ва! – буквально взвыл Каменев.

Да кто же ее вытащил? Спокойно, рассуждай логически, приказал он себе. Кто ее освободил? Скорее всего, люди случайные, иначе все выглядело бы не так. Его бы здесь наряд омоновцев поджидал… Черт, нужно скорее делать ноги из этого дома! Шурка сама теперь ментов вызовет!

Тихо, тихо, не психуй! Это произошло совсем недавно! Каких-нибудь десять – пятнадцать минут назад! Ее еще можно догнать! Куда она направилась? Она же раздетая была… Значит, дали ей одежду какую-то.

Каменев выскочил на лестничную площадку, глянул в окно. Пустырь был абсолютно безлюден.

Он осторожно выскользнул из парадного и окольными путями бросился к припаркованному в одном из дворов автомобилю.

Если считать, что ее нашли случайные прохожие (какие, к черту, здесь прохожие! – возражал внутренний голос), но если допустить такую мысль, то что из этого следует? Ну освободили ее, дальше что? Да она потребует, чтобы ее домой доставили, уж он-то ее знает, она в таком виде ни в какую милицию не попрется! Из дома врача вызовет или участкового…

Нужно скорее ехать к ней! Нужно работать на опережение!

Вишневая «девятка» уже мчалась по городу. Глеб то и дело набирал по мобильному номер телефона Сашиной квартиры. Телефон не отвечал. Значит, она еще не добралась! Значит, он еще может ее перехватить!

Глебу только казалось, что он рассуждает логически. Страх разоблачения расползался, нарастал, парализовал мозг. А страх, как известно, плохой советчик.

– Гляди, вон он. – Жало указал глазами на окно.

Муха повернулся, увидел, как брюнет крадется вдоль пустыря.

– Что там? – спросила Саша.

Настроение ее совершенно изменилось. Она сидела с блуждающей улыбкой на лице. Почему-то никуда не хотелось идти. Почему-то было легко и весело. Нужно было куда-то звонить, попыталась она сосредоточиться.

– Мы звонили подруге? А в милицию? – нахмурилась Саша.

– Подруге не дозвонились. А ментам звонили. Так они же просят номер телефона маньяка. Домашний. Мобила есть у него?

Саша кивнула.

– Вот, они все телефоны просят, я ж тебе говорил.

– А я что? – удивилась Саша.

– А ты их забыла! – сердито произнес сидящий напротив мужчина. – Адрес не знаешь, телефоны не помнишь…

– Адрес не знаю, я у него дома и не бывала, там у него мама. А телефоны помню, – обиделась Саша. – Вот, пожалуйста…

Она продиктовала оба телефонных номера Глеба. Муха шустро записывал.

– Так теперь другое дело! Теперь они его сразу и вычислят! А мы сейчас по рюмочке вмажем! А? – задорно предложил Жало. – Грех за свободу не выпить! Муха, доставай, че там у нас есть…

Муха выставил на стол бутылку дешевой водки, миску с квашеной капустой, полбуханки хлеба. Разлил водку по стаканам.

– Ну, Александра, давай… За свободу!

– За свободу! – послушно повторила Саша, тоже поднимая стакан. Что-то они должны были сделать! А что, она никак не могла вспомнить…

– Пей, что застыла?

Саша выпила.

– Вот, молодец! Как же тебя угораздило в такую историю вляпаться?

Саша махнула рукой и, чувствуя, что пьянеет с космической скоростью, начала рассказывать.

– Вот сука позорная, маньяк твой! Надо его, гада, на зону… Какая у него машина-то?

– «Девятка».

– Давно он на ней ездит?

– В прошлом году купил.

– Ясно. Живодер, сволочь! Небось и хата у него есть?

– Ч-то?

– Квартира, говорю, есть?

– Да, трех… комнатная. А мы… звонили в… в милицию? – Язык плохо слушался Сашу.

– Звонили, звонили. Они уже едут. Ну, давай еще по грамульке, пока их поджидаем…

И опять она послушно подняла наполовину наполненный стакан. Выпили.

– А где милиция? И вообще… как вас з-з-овут? – Саша уронила голову на руки и отключилась.

Жало взвалил женщину на плечо, перетащил ее в маленькую комнату, уложил на топчан. Муха бестолково суетился рядом.

Саша что– то сонно пробормотала и захрапела.

– Все путем! – прокомментировал Жало.

Мужчины вернулись на кухню.

– Значит, так. Я бобру звонить буду, выставлять условия. Думаю, нужно запросить тысяч двадцать.

– Баксов? – изумился Муха.

– Шмаксов. Не рублей же. Не найдет, снизим до десяти. Но не меньше. Пусть крутится! У него тачка есть, хата.

– Ты че? Кто за нее такие бабки даст? Мне вообще все это не нравится. Может, трахнуть ее да и выкинуть к чертям собачьим?

– Щас-с! Я те трахну! Не нравится ему! А пить, жрать, ширяться – нравится? Хватит базлать! Сейчас поедешь на рынок, спросишь Гиви-хромого. Возьмешь ширева в долг, под мое имя. Я маляву накатаю. Бери клофелин, он в порошке. Или аминазин. Подержим ее пару дней, пока козел бабки собирает.

– Да что ты так уверен, что он бабки выложит?

– А куда ему деваться? Ему же статья светит. Мы его в любой момент мусорам сдать можем. Куда ж он, родимый, денется? – повторил Жало. – Сейчас я при тебе позвоню, послушаешь, как он блеять будет.

Вишневая «девятка» влетела во двор Сашиного дома. Глеб выскочил из машины, кинулся к подъезду, побежал вверх по лестнице. Он уже подошел к квартире, когда мобильник в кармане куртки вдруг требовательно запиликал.

Каменев услышал незнакомый, хриплый голос:

– Эй ты, мудила, слушай сюда. Баба твоя у нас. Хочешь ее назад получить, готовь двадцать тысяч баксов. Будешь рыпаться, мы тебя в ментовку сдадим. У нас все твои данные в наличии. Знаешь, сколько на тебе статей УК? От сто десятой до сто двадцатой. Да еще сто семнадцатая. Это я про изнасилование. А по ней в зону лучше не ходить, не надо, слышь? Готовь бабки и жди связи, понял?

– Вы кто? – проблеял Глеб.

– Конь в пальто.

Голос отключился. Глеб стоял соляным столбом. Лоб покрылся испариной. Значит, Шурку освободили не просто так. Значит, ее… перепохитили, что ли? Бред какой-то! Но голос мужика сомнений не вызывал. Двадцать тысяч баксов! С ума, что ли, сошли? Дело в другом! Шурка знает все его координаты! Все телефоны. То есть его могут ментам сдать в любой момент, это без вопросов! Да может, они с ней еще и в сговоре! Вот и все! ВОТ И ВСЕ!! Стоп. Почему все? Адреса она не знает. Только телефоны. Господи, пробить по телефону адрес – дело нескольких минут.

Нужно слетать домой, взять документы, деньги, уговорить мать уехать на дачу и самому убраться из города на пару недель. Если Шурку взяли бандюги, а это вполне возможно, учитывая, что позвонивший знаком с Уголовным кодексом, так вот, если это бандюганы, они с ней за это время разберутся. Они сами похитители! Нужна она им, если выкуп не несут! Если же она с кем сговорилась (да когда же она успела, сучка?!), то тем более нельзя уступать! Она все равно не простит ему… Отомстит… Ладно, сейчас главное – уехать.

Он начал спускаться. Человек, стоявший у окна лестничной клетки этажом выше, проговорил едва слышно в воротник куртки:

– Чувак чернявый возле ее хаты терся. По мобиле ему позвонили, он чего-то задергался. Вижу его. Вышел во двор, садится в вишневую «девятку».

Каменев сел за руль. Руки дрожали. Он закурил, глубоко и часто затягиваясь. Немного полегчало. Машина тронулась, исчезла в арке двора.

Следом за ней двинулся невзрачный «Москвич», припаркованный у другого подъезда.

…– Глебушка? Это ты? Как отдохнул? – Миловидная пожилая дама выглянула в прихожую.

– Здравствуй, ма! Мне никто не звонил?

Глеб едва коснулся ее щеки.

– Фу-у, чем это от тебя пахнет? Какой-то гадостью! Нет, не звонили. То есть вчера с работы звонили. Надежда Игоревна. Я ей сказала, как ты велел, что ты лег в больницу на неделю из-за давления. Просил, чтобы никто не навещал.

Глеб прошел мимо нее в свою комнату. Мать видела, что он был явно чем-то обеспокоен.

– Как отдохнул? – Она задала вопрос через дверь.

– Нормально, – откликнулся сын. – Погода дивная, за городом просто замечательно. Я хотел бы, чтобы ты уехала на дачу.

– Но я не могу! Послезавтра у Юленьки юбилей. Я обещала быть, обещала помочь с готовкой.

– Ма, мы должны уехать!

Глеб произнес эти слова, уже выйдя из комнаты. Он переоделся, в руках его была большая, набитая вещами сумка.

– Куда? Что случилось?

Зазвонил телефон.

– Не подходи! – остановил он мать.

– Да в чем дело, Глебушка? На тебе лица нет… И что значит – не подходи?

Глеб снял телефонную трубку.

– Ну че, мля, до хаты своей добрался? Давай, собирай бабки, поторапливайся! – раздался уже знакомый хриплый голос.

– У меня столько нет. Это не реальная сумма!

– Ха! Вот очко тебе на зоне изорвут, это будет реально!

– Вы должны понимать, что у меня нет таких денег! И мне нужно дня три, чтобы собрать хотя бы половину!

– Так торопись, гаденыш! Трех дней мы тебе не дадим, и не надейся. Пошевеливайся, падла. Ты ж у нас по зубам спец? Так должны быть бабки-то, а? Тачку загони. Хату продать можно. И не вздумай из города линять, – словно разговор шел по видеотелефону, зловеще процедил незнакомец. – Учти, мы у тебя на хвосте. «Жигуль» твой в лицо знаем. Номер назвать?

– Я делаю все, что в моих силах! Вы должны подождать!

– Мы тебе ничего не должны, это ты нам должен. Суетись, пидер гнойный.

На другом конце провода дали отбой.

– Сын, что случилось?!

– Мама, ты сядь и не кричи. – Глеб старался говорить спокойно. – Я возвращался домой, на дороге меня подрезал «мерседес». Я не успел затормозить, влепился ему в зад. Оттуда вылетели братки. Пришлось дать им телефон, чтобы они меня вообще отпустили. Требуют деньги.

– Сколько? – одними губами спросила женщина.

– Ах, какая разница? Я не собираюсь им платить! Просто нам с тобой нужно уехать на несколько дней. Я подумаю, найду кого-нибудь из своих пациентов, кто сможет разрешить ситуацию. Но это лучше сделать в спокойной обстановке. Поэтому быстро собирайся. Мы уезжаем. Продукты не бери. И вообще, ничего лишнего!

– Как же… Почему ты не позвонишь в милицию?

– Мама, милиция всегда на стороне бандитов. Ты что, забыла, где живешь? Давай собирайся!

– Но я не могу оставить холодильник, полный продуктов! Я только что закупила на несколько дней. Там сметана, творог… Мясо парное…

– Ну хорошо, я сейчас все это сгружу в пакеты, а ты быстро собирай свои вещи!

Он прошел на кухню.

Откуда они знают, какая у него машина? Ну да, Шура сказала, тварь! Жаль, он не придушил ее сегодня утром. Они у него на хвосте? Сколько же их? Банда, что ли? Или это блеф? Какая, к черту, банда! Никого там на пустыре не было! Нашли Шурку случайные люди. Бомжи, например. Воришки мелкие. Спокойнее нужно быть! Нужно держать себя в руках!

Он уговаривал себя, громыхая кастрюлями, которые мама выставила прямо перед дверцей холодильника как баррикаду, черт ее раздери! Не дотянешься до ее сметаны долбаной!

В квартиру позвонили коротеньким, каким-то очень аккуратным звоночком. Глеб, занятый кастрюлями, его не слышал. Услышала мама, уже облачившаяся в брюки и пуловер.

Она и подошла к двери.

Глава 11. «ЖЕЛТАЯ СУБМАРИНА»

Турецкий еще раз обошел небольшую квартиру Небережной. Вид квартира имела слегка неряшливый, но вполне мирный. Незастланная постель, в которой явно побывал мужчина. Следы его пребывания как раз изучались судмедэкспертом. Через спинку стула был переброшен нарядный спортивный костюм и пара футболок. Одежда, документы, драгоценности, деньги – все это было найдено. Все находилось на своих местах.

Перевернули на газету содержимое мусорного ведра и изучили каждый клочок бумаги в надежде отыскать какую-либо записку, проливающую свет на загадочное исчезновение женщины. Тщетно. Нашли в сумочке записную книжку и изучили каждую ее страницу. Мужчины по имени Глеб или Эдик не определялись.

В настоящее время старший оперуполномоченный МУРа Василий Колобянин выписывал имена мужчин, начинающиеся на букву "г".

– Александр Борисович! – окликнул Турецкого участковый милиционер, проводивший дознание в квартире напротив. – Подойдите, пожалуйста! Соседка, оказывается, видела, как увозили Небережную.

– Мария Ивановна! Это старший следователь по особо важным делам из Генпрокуратуры товарищ Турецкий. Вы ему повторите, пожалуйста, все, что мне рассказали.

Александр поздоровался, сел к столу. Полная, очень живая старушка глянула на него с любопытством.

– Это что у тебя? – покосилась она на черную коробочку, которую Саша установил на столе.

– Это диктофон. Чтобы записать ваши показания.

– А как это он записывает?

– Там внутри пленка. Как в магнитофоне, – терпеливо объяснял Турецкий. – Ну, начнем?

Он включил диктофон:

– Мария Ивановна, когда вы в последний раз видели вашу соседку, гражданку Небережную?

– Так когда? Я ж говорила. В прошлый четверг.

– Какое это было число?

– Так какое… Вон календарь висит, посмотри.

– Мне нужно, чтобы вы число назвали, а не я, понятно? – Турецкий чувствовал, что начинает терять терпение.

– Ты понимаешь, дура старая, с кем разговариваешь? – прошипел не к месту участковый.

– Хоть вы-то помолчите, – огрызнулся Саша.

– Двадцать третье августа, – справилась с календарем старушка, ничуть не испугавшись ни участкового с его шипением, ни «важняка» Турецкого.

– Вы это хорошо помните?

– А чего ж не помнить? У нас по четвергам цистерну привозят с молоком. Не это, что в пакетах ваших магазинных, а настоящее, от коровушки. Так я его беру. По четвергам и по понедельникам. Но Шурку я в четверг видела, потому что в тот день сериал был. Я из магазина возвращалась, как раз к сериалу. А по понедельникам его не показывают.

– Расскажите, где вы ее видели, как?

– Это, значит, мы со старухами сидели во дворе с утра. У нас там по утрам солнце и еще не жарко, мы сидим, греемся. Потом я за молоком пошла к цистерне. Отнесла домой. И опять к старухам вышла, прежде чем в магазин идти. Ну чтоб передохнуть. И вот, значит, гляжу – Шурка выскакивает. Волосы распущены, в платьишке таком домашнем. У нас ведь квартиры напротив, я к ней иногда захаживаю, чтоб давление померила или еще чего. Она это платьишко дома носит, я знаю. Вот. И тапочки на босу ногу.

– Вы и тапочки разглядели?

– А чего мне разглядывать? – обиделась старушка. – Оно и так видно было. Она когда по двору шла, шлепанец потеряла. Он у нее без задника, вот и слетел. Она повернулась, надела и – к машине.

– К какой машине?

– Красная такая. Даже, пожалуй, как вишня.

– Марка?

– Не знаю я ваших марок.

– Кто был в машине?

– Не видать было. Окна затемненные. Шурка села рядом с водителем. Постояли маленько и поехали.

– Сколько – маленько?

– Так минуты две, я думаю.

– А скажите, Мария Ивановна, для Небережной характерно вот так выскочить из дома в тапочках и уехать?

– Не, вы что?! Шурка женщина очень видная, и она за собой следит. Она в таком виде на работу ни за что бы не поехала. Я это и мужику сказала.

– Какому мужику?

– Мужчине то есть. Водитель ихний, из аэропорта.

– Поподробнее, пожалуйста. Что за водитель, когда вы с ним разговаривали?

– Так где-то через час после того, как Шура уехала. То есть в час дня или минут на десять позже. Я еще на сериал успела. Где разговаривала? Да на лавке внизу. У меня авоська-то тяжелая, да еще бидон. Вот я присела отдохнуть. А рядом мужчина сидит. Я его спросила, кого он ждет. А он: сотрудницу, мол, на работу нужно отвезти. Она у нас, мол, приболела, а ее начальство вызывает. Я говорю: «Кто ж такая?» А он: «Небережная Александра Борисовна».

Турецкий, слыша имя и отчество Небережной, каждый раз мысленно вздрагивал, словно речь шла о нем самом.

– Что было дальше? Он что-нибудь еще говорил? Вы ему?

– Я ему и сказала, что ее на машине увезли. Он стал расспрашивать, что за машина, кто за рулем – вот как вы. Я ему то же самое и отвечала.

– А он?

– Он ответил, что ее, видно, другой водитель на работу увез. Гришка или Мишка – вот это не помню. Потом спасибо мне сказал, встал и пошел. Я ему вслед кричу, что, мол, вряд ли Шурочка в таком виде неряшливом на работу отправилась. А он как и не слышал. Сел в машину и уехал.

– Что за машина?

– Синяя такая. Темно-синяя. По-моему, не наша. Осклизлая какая-то.

– Какая?

– Ну… без углов, что ли… Вишневая-то попроще.

– Мария Ивановна, опишите, пожалуйста, мужчину, с которым вы разговаривали.

– Ну… Молодой, лет тридцать пять – сорок. Волосы светлые, короткие такие. Нос такой… прямой. Обычный мужик.

Турецкий показал женщине фоторобот Эдика, составленный со слов работниц Шереметьева.

Женщина нацепила очки, долго изучала ксерокопию.

– Не могу сказать, – вздохнула она. – Может, он, а может, не он. Я ж говорю, обыкновенный. Разве что худой. Так мало ли худых-то?

– Может быть, он чем-то выделяется? Вот какие у него глаза, взгляд?

– Я ж сбоку сидела, в глаза ему не заглядывала. А он тоже все больше в землю глядел.

– Может быть, какой-нибудь жест, или мимика, или словечко характерное…

– А, постой-ка! – оживилась бабуля. – Словечек не говорил никаких особых, чего не было, того не было, врать не буду. А вот рукой он, милок, шебуршил все.

– Как – шебуршил?

– Ну вроде как деньги считает. Пальцами так перебирал. Спрашивает меня про Шурку, а сам пальцами перебирает. Не то деньги, не то четки.

– Четки?

– Ну да. Мы со старухами в монастырь ходим свечки ставить. Вот увидишь монахиню, она непременно с четками в руке. И этот что-то такое пальцами делал. А может, деньги в уме считал.

– Больше ничего необычного не заметили?

– Нет, ничего.

– Мария Ивановна, как вы думаете, Небережная возвращалась домой?

– Не думаю, – пожевала губами Соколова. – Видели, сколько в ее ящике газет? За неделю накопились, аж наружу вылезают.

– Так может быть, она вернулась домой и уехала в отпуск. А вы ее просто не видели.

– Не, это вряд ли. Шура, когда уезжает надолго, она мне ключи от почты оставляет. Чтобы я газеты забирала. Чтобы, значит, не привлекать внимание воров, что в квартире нет никого. А что случилось-то? У меня ведь сердце беду чуяло. Я и старухам говорила: что это, мол, наша Шурка выскочила вся расхристанная и как сгинула?

– Что же вы в милицию не звонили? Участковому?

– Так кто же ее знает, куды она делась? Она, между нами, – старушка понизила голос, – слаба до мужского полу. Хахали тут частенько появлялись. Походит-походит такой, глядишь – через пару месяцев новый. Один, правда, и постоянный был. Невысокий такой, неказистый. Он за ней несколько лет ходил. Но появлялся здесь редко. Чаще другие. А спросишь ее чего – огрызается: не ваше дело. Так уж и не вмешиваемся. Но вообще жалко Шурочку… – совершенно неожиданно всхлипнула соседка.

Турецкий вернулся в квартиру Небережной. Что-то его «царапало». Шурочка – кто-то совсем недавно говорил ему о женщине по имени Шурочка. Кто и когда? Он закурил, стоя возле окна, сосредоточенно глядя во двор. Внизу медленно двигалась машина «скорой помощи», остановилась у соседнего подъезда. Из машины вышла стройная, светловолосая женщина-врач с чемоданчиком в руке.

Ба! Надежда – врач-стоматолог из военного санатория! Там, на Фиоленте, она рассказывала, что ее сослуживец, мужчина по имени… Глеб. (Точно – Глеб. Турецкий запомнил, потому что имя достаточно редкое.) Так вот этот Глеб влюблен в женщину по имени Шурочка.

– Василий, дай-ка мне ее книжку записную.

Турецкий принялся заново листать густо исписанные страницы. Положим, если неведомый нам Глеб знаком с Небережной уже не первый год, она помнит его домашний телефон наизусть.

На первой странице книжки помещен календарь на текущий год. Значит, переписывая телефоны в новую книжку, Небережная могла пренебречь номером своего давнего и постоянного поклонника. Допустим. Но он зубной врач! Попробуем искать по-другому. Александр тщательно просмотрел страничку под буквой "з".

– Это вы кого ищете? – спросил Колобянин.

– Зубного врача, – пробормотал Турецкий.

Но таковой записи не обнаружилось. Саша перевернул страницы, уткнулся в букву "с".

Вот! Стоматологическая поликлиника! И номер телефона. Он вынул свою записную книжку. Надежда, будучи женщиной осторожной, оставила ему для связи не домашний, а рабочий телефон. Номера совпадали!

Турецкий не успел осмыслить сделанное открытие, как на связь вышел Грязнов.

– Александр Борисович, вас к телефону. – Один из муровских оперов передал Турецкому трубку.

– Ты там, что ли? – коротко спросил Слава.

– Да, здесь, на Глаголева.

– Ого! Царское ли это дело «на земле», среди рядовых сыщиков работать? – хохотнул Грязнов.

– Иногда полезно в народ выходить. Мы тут кое-что нарыли. Да и вообще информация за день такая скопилась, мама не горюй!

– Поделись, облегчи душу.

– Это обязательно. Только у меня сейчас дельце еще одно намечено. Ты на Петровке?

– Да.

– Не уезжай, жди связи.

– Есть, товарищ начальник.

– Ладно, не ерничай!

Турецкий дал отбой и тут же набрал другой номер, поглядывая на часы и молясь всем богам, чтобы Надежда работала нынче в вечернюю смену.

– Надежду Игоревну можно?

– У нас рабочий день заканчивается. Она, наверное, ушла уже, – ответил девичий голосок. – Без десяти восемь, мужчина!

– Посмотрите, пожалуйста! – жалобно попросил Турецкий.

«Надюха, ты должна быть на месте! Это очень нужно!» – посылал он мысленные сигналы своей недавней подруге.

В трубке послышался перестук каблучков, женский щебет: «А я думала, вы уже ушли!» – «Ой, такой пациент сидит, всю душу измотал. Полчаса над прикусом бьемся, уйдешь тут, как же!»

– Але? – раздался хрипловатый голос Надежды.

– Надежда Игоревна, можно ли вас отвлечь от занудливого клиента с неправильным прикусом?

– Кто это? – напряглась Надежда.

– Вот так! Обещала скучать и помнить! Недели еще не прошло…

– Саша! – обрадовалась женщина.

– Он самый. Так могу я тебя украсть на часок?

– Только на часок? – рассмеялась Надя.

– Ну это так, для начала.

– Что ж, не возражаю. Какие предложения?

– Предложение вместе поужинать. Принимается?

– С удовольствием.

– Тогда жду… Где тебе удобно?

– Давай возле метро «Смоленская». Во дворике, рядом с цветочным ларьком. Устраивает?

– Более чем. Буду через полчаса. Надеюсь, за это время с прикусом будет покончено.

– Обещаю сделать все возможное, – рассмеялась женщина.

Александр поджидал Надежду, думая о том, что она может стать неоценимым источником информации. Если ее приятель Глеб – тот самый человек, который имеет отношение к Небережной, а судя по номеру телефона, так оно и было, Надя, возможно, сможет поведать что-нибудь проливающее свет на исчезновение Александры Борисовны Небережной, его, Турецкого, тезки. Во всяком случае, он на это надеялся.

– Привет! О, это мне? Какая красота! Спасибо! – Надежда приняла из его рук чайную розу на высоком стебле.

– Отлично выглядишь! Просто глаз не оторвать! – вполне искренне произнес Саша.

– Спасибо. Куда ты поведешь голодного стоматолога?

– Не поведу, а повезу. Пойдемте, мадам, машина за углом. Нас ждут великие дела.

Через пятнадцать минут они вошли в зал намеченного Турецким ресторанчика «Желтая субмарина».

– Боже, как здесь интересно! – Надежда разглядывала ярко-желтую барную стойку обтекаемой формы, окна в виде иллюминаторов, привинченные к полу столы и табуреты.

На небольшом помосте трое молодых людей с длинными волосами и гитарами в руках исполняли что-то из эпохи семидесятых.

– Это, моя дорогая, заведение концептуальное. Оно недаром носит имя самой популярной песни Битлов.

– Да, стильно! – оценила Надежда.

– Ну что будем брать? Предлагаю доверить выбор мне, так как кухня заведения знакома мне не понаслышке.

– Согласна.

К ним подошел официант. Тут же на столе возникла высокая ваза, куда поместили красавицу розу.

– Мясо на камне? – спросил официант.

– Да, – коротко ответил Александр. – Две порции мяса, на закуску что-нибудь из даров моря. Триста коньяка и… Какое вино вы предпочитаете в это время суток, мадам? Белое под рыбу и красное под мясо? Здесь хорошая карта вин. Посмотри.

– О, к сожалению, у меня аллергия на вина. Но я бы с удовольствием выпила шампанского, – откликнулась Надежда.

– И бутылку шампанского для дамы.

Когда стол был накрыт, Турецкий поднял пузатый фужер:

– За встречу?

– За встречу, – откликнулась Надя, прищурившись сквозь стекло своего бокала.

Она пила шампанское мелкими глотками, лукаво поглядывая на Александра.

– Я, признаться, не ожидала, что ты так скоро позвонишь. Честно говоря, вообще твоего звонка не ждала. Ты ведь мне ясно дал понять, что у настоящего мужчины первым делом самолеты…

– Да уж, самолеты… Вот так ляпнешь что-нибудь не думая, и как накаркаешь, – вырвалось у Турецкого. – Расскажи, как дома, как твои дочки?

– Все хорошо, все здоровы и любят маму, – улыбнулась она, уминая салат из мидий. – А у тебя дома?

– Аналогично. Ну давай за наших близких и выпьем.

Что и было сделано.

– А как тебя на работе встретили? Оценили внешний вид?

– Да. И слегка позавидовали, – рассмеялась женщина.

– Надюша, помнишь, ты мне про приятеля своего рассказывала? Глеб, кажется. Про его любовь многолетнюю к какой-то Шурочке.

– Ну рассказывала, и что? – Надя посмотрела на Александра внимательным, изучающим взглядом.

– Ну и как он? Как его фамилия, кстати?

– Каменев. Так ты меня из-за него пригласил? – Она вспыхнула, поставила бокал.

– Тихо, женщина, без истерик! – заговорщически шепнул Турецкий, удерживая ее за руку. – Сейчас увидишь нечто, так что не поддавайся опрометчивому порыву.

В этот момент официант водрузил на середину стола плоский камень на деревянной подставке. От камня исходило тепло, даже жар.

– Отодвинься маленько, – приказал Турецкий.

Надежда повиновалась. Официант швырнул на камень два сочных куска говядины. Мясо зашипело, зафырчало, источая аромат специй.

– Ого! – только и вымолвила Надежда.

– Мне помочь? – осведомился официант.

– Благодарю вас, я сам.

Турецкий колдовал над мясом, переворачивая его, то и дело тыкая вилкой, не переставая при этом говорить. А говорил он следующее:

– Если честно, Надюха, ты права – встретились мы сегодня из-за Глеба Каменева. Зачем обманывать умную женщину? Ложь оскорбительна. Это вовсе не означает, что я не рад тебя видеть. Очень рад. Ты мне очень нравишься. Но, как уже говорилось ранее, работа у меня такая, что места для личной жизни почти не оставляет. Теперь о Каменеве. Есть подозрение, что твой приятель оказался причастным к очень серьезному преступлению. Очень серьезному, с человеческими жертвами, понимаешь? Улавливаешь множественное число? Я бы мог вызвать тебя к себе в рабочий кабинет, и ты бы пришла. Куда бы ты делась? Я бы провел допрос по всем правилам искусства и распрощался с тобой. Вот и все.

Он сделал долгую паузу и добавил:

– Но разве здесь хуже?

Надя рассмеялась:

– Вы, Александр Борисович, оказывается, умеете быть очень убедительным.

– Разве ты не поняла этого раньше? – Александр бросил на нее страстный взгляд.

– Ну ладно, нечего глазами стрелять. Раз уж у нас деловая встреча, давай о деле. Что тебя интересует?

– Вот мы сейчас отведаем приготовленное мной блюдо и продолжим.

Саша разложил мясо по тарелкам. Камень тут же исчез со стола. Невозмутимый официант поставил на его место блюдо с жареным картофелем и овощами. Саша разложил гарнир.

– Безумно вкусно! – только и вымолвила Надежда.

На несколько минут воцарилось молчание. Александр и сам был голоден. За весь этот длинный день среды единственной пищей были Иринины бутерброды, уничтоженные совместно с Грязновым еще поутру.

Когда с ужином было покончено, Надя повторила вопрос:

– Так что же тебя интересует? Глеб и преступление? Дикость какая-то. Я теперь ни о чем другом думать не могу.

– Вот видишь?! Я тебя озадачил каких-то десять минут назад, а ты уже вся в соответствующих мыслях. А у меня это норма жизни. Каменев ходит на работу?

– Нет. Он с понедельника на больничном.

– С какого понедельника?

– С ближайшего. То есть сегодня третий день.

– А что с ним?

– Давление поднялось. Он звонил главврачу, предупредил, что ляжет на неделю в больницу. Из-за давления. Я в понедельник ему звонила. Мама подтвердила, что он в больнице, что просит его не навещать.

– У него проблемы с давлением?

– Да, бывает. В прошлом году тоже на пару недель слег. Он такой грузный, гипертрофик. Да еще и курит. И личная жизнь не устроена. Это все способствует, знаешь ли.

– Предполагаю. Так ты его после отпуска не видела?

– Почему? Видела. Он в пятницу был на работе. Я как раз только вышла. Могла в понедельник появиться, по графику. Но раз уж в город вернулась, да денег после отпуска – сам понимаешь… Решила выйти в пятницу. Так что мы виделись.

«Небережная исчезла в четверг», – напомнил себе Александр.

– Скажи, в его поведении не было чего-нибудь необычного?

Надя задумалась, вспоминая. И друг хмыкнула.

– Что?

– Не знаю, нужно ли это…

– Говори, говори!

– Я зашла к нему в кабинет. Ну там общие слова – привет, привет, хорошо выглядешь и все такое. Я ему бутылку вина привезла. Давай, говорю, сегодня и выпьем. Он отказался, сослался на то, что идет на день рождения к другу. Ладно. Я уже выходила из кабинета и вспомнила, что сигареты оставила у себя, а девочки ждали на перекур на лестнице. Вот я и залезла к нему в сумку за сигаретами. Говорю: я, мол, у тебя сигаретку стрельну. Это у нас с ним обычное дело. Мы вечно друг у друга стреляем. Вдруг он как закричит на меня: «Не лезь в сумку!» – или что-то вроде этого. Но я-то уже увидела…

– Что? Не томи.

– Там у него лежал огромный резиновый фаллос, – округлив глаза, зашептала Надежда. – И две пары наручников.

– Вот как? И что он? Объяснил как-то?

– Да. Он сказал, что это подарок на день рождения другу. Но… Вот то, что он так закричал на меня, – это было не обычно. Он вообще очень тихий и сдержанный. Очень воспитанный человек.

– А тебе не кажется, что подарочек для воспитанного человека несколько странный?

– Да, я сама удивилась. Но кто его знает… Я же не знаю, кому он его приготовил. Хотя…

– Что?

– Да я почти всех его друзей знаю. Все у нас зубы лечат. Кому этот фаллос нужен? Вроде среди них извращенцев нет.

– Скажи, у него есть машина?

– Да. «Девятка».

– Какого цвета?

– Вишневая. Он ее в прошлом году купил. Красивая, с затемненными стеклами.

– Надя, тебе знакома эта женщина? – Турецкий вынул из дипломата ксерокопию Сашиной фотографии.

– Конечно! Это же его пассия! Это та самая Шурочка и есть, про которую я тебе еще на Фиоленте рассказывала.

– Он ничего не говорил о ней? Тогда, в пятницу?

– Я сама его спросила, как, мол, твоя любовь поживает. Он ответил, что она уехала в отпуск. А куда именно, он не знает. Да что случилось? Ты можешь хоть что-то объяснить?

– Пока нет. Мне нужен домашний телефон Глеба.

– Пожалуйста. – Надя полезла в сумку, достала записную книжку.

– Позвони. – Он протянул мобильный.

– Так он же в больнице, – напомнила Надя.

– С мамой поговоришь. Справишься о его здоровье.

Надя набрала номер, который Турецкий тут же переписал вместе с адресом.

– Никто не подходит, – пожала она плечами, взглянув на часы. – Странно. Десять вечера. Она должна быть дома. Хотя… Может быть, она на даче?

– У Глеба есть дача?

– Да.

– Где?

– Филимонки. Это тридцать восьмой километр. По Ярославскому шоссе.

– Ты там бывала?

– Да, мы там всей поликлиникой бывали. Глеб вообще гостеприимный. А уж мама у него просто чудо.

– Дорогу показать сможешь, если понадобится?

– Ну, поскольку это единственная возможность увидеться с тобой еще раз, я согласна, – чуть улыбнулась она.

– Кто знает, что нас ждет за поворотом? Сегодняшняя встреча тоже весьма неожиданна. Но мне очень приятно тебя видеть! Давай выпьем за тебя и…

– И пора отчаливать?

– Мне еще нужно вернуться на работу.

– Ничего себе! Когда же ты дома бываешь?

– Есть два варианта: поздно или очень поздно.

– Бедная твоя жена!

– Так я тебе еще на Фиоленте советовал ей не завидовать. Ну, по последней?

Они выпили, Саша подозвал молчаливого официанта.

– Позвони-ка Глебу еще раз, Надюша, – попросил он, протягивая ей трубку.

И опять никто не отозвался. Он рассчитался, они вышли на улицу.

– Никого, – пожала плечами Надя.

– Надюша, где ты живешь?

– Вот домой меня провожать не нужно! В это время муж гуляет с собакой. Собака у меня серьезная – кавказец, а муж ревнивый, пострашнее кавказцев, всех вместе взятых. Я сказала, что заскочу после работы к приятельнице. Он меня наверняка встречает, а ты на приятельницу не похож.

– Но заплатить за такси я имею право? Тем более что поездка на дачу твоего приятеля может состояться завтра поутру. Так что я заинтересован в том, чтобы ты как можно скорее добралась домой и не гневила мужа.

– Ну хорошо, – милостиво согласилась женщина.

Турецкий остановил такси. Надя назвала адрес. Две купюры, извлеченные Александром из бумажника, легли в грубую шоферскую ладонь.

– Ну, до встречи? – Надежда обняла его и поцеловала в губы.

– Я позвоню тебе завтра утром, – с трудом оторвался Турецкий.

Глава 12. КАПКАН

Наконец– то они взяли след. Времени прошло непозволительно много! Он уже давно должен быть совершенно в другом месте. Но уехать, не отыскав Александру, он не мог, это исключалось!

Однако было абсолютно неясно, куда она подевалась. Он не знал круга ее общения. Не знал ее друзей, ее подруг. Он не мог вычислить, что за вишневая машина увезла его женщину. Ясно было другое: сама она не планировала исчезнуть. Нормальные женщины не уезжают из дома почти на неделю в домашних тапочках. А единственная ненормальность Александры – ее невероятная похотливость. Это, как говорится, не повод. Хотя… Кто его знает.

Он не мог позволить себе слишком откровенных поисков. Он решил выбрать излюбленную свою тактику – тактику орла, парящего в небе со спокойной уверенностью, что добыча рано или поздно сама вылезет из норы.

И вот только что ему сообщили, что вишневого цвета «девятка» с затемненными стеклами (именно так описывала автомобиль соседская бабуся) припарковалась у подъезда Александры. И мужчина, который вышел из нее, направился именно к Сашиной квартире. Видимо, он собирался туда проникнуть, и было бы очень удобно взять его именно там. Но что-то спугнуло его. Телефонный звонок. Впрочем, это не главное. На все вопросы, которые имеются у него к полноватому, невзрачному мужчине, тот ответит очень скоро.

Главное, что они взяли след!

Из прихожей доносились мужские голоса. Глеб застыл с банкой в руке.

– Глебушка, к нам из милиции, – растерянно крикнула мама.

Первым желанием было выпрыгнуть в окно и бежать, бежать, чтоб не поймали…

Он даже развернулся было к окну. Какое там! Восьмой этаж. Ну вот и все. Шурка позвонила в милицию…

На кухне возникли четверо мужчин. Впереди – худощавый, с коротким ежиком рыжих волос. Двое других – явно «кавказской» наружности. Третий, вполне славянской внешности, действительно, был в милицейской форме. Тот, что вошел первым… Глеб узнал его! Это был Шуркин хахаль! Тот самый, с которым она на подоконнике…

– Ну что, гаденыш, попался? – усмехнулся он.

– Товарищи, он совершенно ни при чем! – с жаром воскликнула мама, возникшая в дверном проеме. – Они сами подставились!

– Кто подставился? – нехорошо улыбнулся рыжий в сторону мамы.

– Эти, из «мерседеса»! Вы должны знать, что они специально создают аварийные ситуации! И вымогают потом деньги! А мой сын ни в чем не виноват!

– Помолчи, мама, – тихо проговорил Глеб.

– Почему? Почему я должна молчать? У нас не тридцать седьмой год! И на милицию можно управу найти! Есть, в конце концов, прокуратура!

Милиционер как-то лениво обернулся, сделал шаг в сторону женщины, и Глеб с изумлением увидел, что горло мамы пережато его локтем. Другая рука милиционера сжимала длинный, с тонким лезвием нож. Лезвие мелькнуло в воздухе и замерло возле маминой шеи. У него подкосились ноги. Глеб сполз на пол.

Он очнулся от ощущения резкого, неприятного холода. По лицу cтекала вода. Стоявший над ним «кавказец» держал в руке ковшик.

– Очнулся?

Глеб увидел маму, сидящую на кухонном табурете со связанными руками, с кляпом во рту.

– Не слышу!

На голову обрушился новый поток воды. Она затекала за воротник, стекала по лицу.

– Я… очнулся, – проблеял Глеб, вытирая лицо рукавом.

– Значит, ты у нас хороший мальчик, на которого наехали бандюги из «мерса»? – улыбался рыжий. Глаза его при этом оставались абсолютно холодными. – Это ты для мамы сказку придумал? Хорошая сказка. А ты не рассказал маме, что неделю назад увез из дома женщину? Увез, как я понимаю, против ее воли. И держишь ее где-то. Не рассказывал? Ну нам-то все расскажешь, правда?

Глеб услышал мамино мычание, увидел нож, который упирался в ее горло.

– Я… я все расскажу, только не убивайте! – заверещал Глеб, пытаясь подползти к маме. Сильный удар кованым ботинком отбросил его к окну.

– Встань, падла, и говори!

Каменев поднялся, всхлипывая от боли.

– Я не хотел… Так получилось. Она сама села в машину… Захотела покататься…

– В тапочках? Ты, мразь, еще одно слово соврешь, считай, что ты сирота!

В подтверждение его слов стоявший возле мамы милиционер сделал короткое движение. Мама сдавленно вскрикнула. Из разреза по шее струилась кровь.

– Я все, я все расскажу, только не убивайте маму, – взвыл Глеб. – Да, я ее похитил. Но это от любви! Я ее очень любил, понимаете? Целых пять лет! И все у нас было хорошо! А потом появились вы… Она меня хотела бросить! А я не могу без нее!

– Где она? – оборвал его рыжий.

– Я не знаю!

Милиционер занес нож над головой женщины.

– Правда! Это правда!!! Не трогайте маму! Я говорю вам правду!!! Ее, Сашу, кто-то украл! Ее у меня похитили! Сегодня днем! Я вышел в аптеку, вернулся, а ее нет!

– Зачем в аптеку?

– Ей плохо стало с сердцем. Нет, то есть не плохо, она меня обманула, – торопясь, захлебываясь словами, причитал Глеб. – Она специально разыграла приступ, чтобы я ушел. А ей в это время помогли убежать.

– Почему же ты считаешь, что ее похитили?

– Потому что они мне звонили! Вернее, звонил один и тот же голос. Два раза. Он требует за нее двадцать тысяч долларов!

– Так отдай! – усмехнулся мужчина.

– У меня нет! Я не могу столько собрать!

– Что же ты можешь, мешок с дерьмом? – презрительно проговорил рыжий. – Ладно, я эту проблему решу. Я за любимую женщину и больше отдать готов. Двадцать кусков – не деньги. Сейчас мы поедем туда, где ты ее держал. Посмотрим. Может, ты врешь, гаденыш. Может, она там и сидит, где ты ее оставил. Связанная, вон как мама твоя. А мама останется здесь в заложниках. Если соврал хоть слово…

– Нет, это правда, все правда, клянусь!

– Не клянись, мразь. Давай вперед, на выход. Серго, ты здесь остаешься. Жди связи, – приказал он милиционеру.

Тот молча кивнул.

– Ну, п-ш-шел, – ткнул Глеба в спину один из мужчин.

Рыжий улыбался. То, что в этой группе главный именно он, не оставляло сомнений.

Господи, если бы знать, с кем связался… Да ни за что…

Его снова ткнули в спину. Глеб увидел полные ужаса мамины глаза, отвернулся и вышел.

Пока два автомобиля – вишневая «девятка» и темно-синий «форд» – продвигались к восточной окраине города, Эдик обдумывал ситуацию.

Из показаний придурка (именно так Эдик окрестил Глеба), полученных уже в машине, следовало, что он держал Александру в каком-то заброшенном доме на пустыре. Эдик заставил придурка нарисовать план местности, обозначить и сам особняк, и прилегающие строения. Хорошенькое местечко! Позади дома – железнодорожный переезд, дальше – лесопарк. Слева – пруд, справа – совхозное поле. Дорога, связывающая дом с внешним миром, пролегала через пустырь.

Что такое пустырь? Это прежде всего обзор. Одиноко стоящий заброшенный дом прекрасно виден с другой стороны пустыря, где расположены блочные пятиэтажки. Оттуда вполне могли отслеживать ситуацию те, кто женщину перепохитил (черт знает что, боевик какой-то киношный!). Откуда же еще? Следовательно, если кто-то проникнет в особнячок, этот «кто-то» тоже может быть отслежен наблюдателями.

Это если придурок говорит правду. Но может быть, он лжет? Конечно, нормальный человек не будет лгать, когда к горлу собственной матери приставлен нож. Но нормальные люди и женщин не похищают. Тоже мне абрек! Козел вонючий!

Его мысли оборвал звонок. Достав трубку мобильника, Эдик услышал короткую фразу:

– Наши поехали на улицу Глаголева.

Вот как. Тараканы засуетились, начали бегать! Что ж, из этого следует, что операцию по розыску Александры нужно форсировать!

Когда автомобили въехали в пустынный, узкий переулок, выходящий к особняку, Эдик включил мобильный.

– Здесь останавливаемся, – коротко бросил он.

Двое его помощников находились в «девятке». Один из них вел автомобиль, другой находился сзади, рядом с Глебом. Каменев пребывал в прострации, то всхлипывая, то подвывая отвратительно тоненьким голоском.

Получив команду, водитель остановил машину, вышел, направился к «форду».

– Вот что. Сними с придурка куртку, кепку свою нацепи, сыграешь под него. Вы одного роста, да и комплекция схожая. Головой по сторонам не верти. Задача: пройти в хату, посмотреть, что да как. Позвони оттуда. В случае чего действуй по ситуации. Включая крайние меры.

Чернявый коротко кивнул, вернулся к «девятке». Там началась возня, придурок верещал, чтобы его не убивали. Вот ведь мразь. Да что с него взять? Разве они мужчины?

Эдик снова презрительно скривился.

Наконец невысокая фигура в светлой куртке и бейсболке с длинным козырьком направилась в сторону пустыря. Эдик наблюдал из своей машины, как хрюкает, скулит и исходит соплями придурок, придавленный к сиденью могучей рукой Аслана, и продолжал думать о своем.

Итак, первый вариант: Александра сидит в заточении в особнячке. Но это почти невероятно. Второй: если похитители наблюдают за домом, они увидят вернувшегося придурка. Увидят и задергаются: чего это он вернулся, когда ему нужно бегать по Москве, задрав хвост, и бабки собирать?

А задергавшись, позвонят клиенту, что и требуется ему, Эдику. Связь-то с перехватчиками односторонняя. Нужно выманить мышей из норы.

Эдик вышел, пересел на переднее сиденье «девятки».

– Не у-уби…вай…те-е, – все подвывал придурок.

– Заткнись, гнида! – процедил Эдик. – Твоя жизнь в твоих руках. Будешь все делать как надо, отпущу тебя, козла вонючего, так и быть.

– Я… Я буду!

– Как только позвонят тебе, скажешь, что бабки собрал, готов отдать. Если спросят, зачем вернулся, – а они могут спросить – скажешь, что вернулся, чтобы записку им оставить про то, что деньги готовы. Поскольку у тебя с ними связи нет. Понял?

Про записку Эдик придумал на ходу.

Глеб кивнул.

Несколько минут прошло в полном молчании. Наконец тишину разрезало пиликание мобильника. Эдик слушал молча, затем бросил:

– Хорошо, напиши пару слов. Мол, все готово, жду звонка. И отчаливай.

Затем повернулся назад.

– Так ты еще и маньяк, оказывается, – добавил он, глядя на Глеба с каким-то даже интересом.

Жало глазел в окно. Как удачно расположен домишко, где они бабу взяли, – как раз напротив! И пустырь помогает отслеживать ситуацию. «Мне сверху видно все, ты так и знай!»

Правда, не сверху, а снизу, поскольку его квартира расположена на первом этаже, но это не важно. Важно другое: удастся их план или нет?

Хоть он и убеждал Муху в успехе предстоящего мероприятия, сам в этом успехе уверен не был. Все произошло стихийно. Если бы не две предыдущие неудачи с квартирами, он, конечно, не связывался бы с телкой. Не его профиль. Но бабки действительно кончались, а новых наводок на квартиры не было. Соваться ж наугад сейчас, когда фортуна явно отвернулась, Жало опасался. Он был человеком суеверным, как все люди творческих профессий.

Что ж, придется попробовать себя на новом поприще. В том, что мужик будет собирать деньги, вор не сомневался. А вот как их получить, не засыпавшись, и что дальше делать с бабой – это вопрос.

С мокрухой связываться не хотелось. Куда труп девать? Здесь, правда, рядом пруд, но мелкий, вам по пояс будет, как в одном кино говорилось. Короче, замаешься тело пристраивать. Конечно, если Муха принесет клофелин и удастся продержать телку какое-то время в полной невменяемости, можно будет ее попросту выбросить. Отвезти в другой район и на лавку в садике посадить. Фиг она что потом вспомнит. А если Гиви на месте не окажется или драги при нем не будет, что тогда?

Ладно, что голову ломать раньше времени?

Он прошел в комнату, взглянул на женщину. Она спала мертвым сном. Вот и ладушки.

Снова вышел на кухню, бросил привычный взгляд в окно.

Через пустырь к одиноко стоявшему домишке шел их клиент. Он опознавался по светлой куртке. Правда, на голове появилась кепка с длинным козырьком, скрывавшая лицо, но комплекция точно его! Чего это он вернулся? Неужто решил, что бабу на место вернули? Это вряд ли.

Жало прильнул к окну, предусмотрительно задернув тюлевую занавеску.

Хлопнула входная дверь, на кухне появился Муха.

– Ну что?

– Дай отдышаться. – Муха уселся на табурет. – Значит, так, Гиви на месте. Клофелину дал одну упаковку.

– Почему одну? – Жало не отрывался от окна.

– У него с собой больше не было. А потом, он мужик с понятием, он мне говорит: вы чего хотите-то? Если три дня клиента на этом клофелине держать, он копыта отбросит.

– Почему – три дня? Кто говорил про три дня?

– Так клиент сказал, что он раньше не соберет.

– Мало ли что он сказал. Дальше.

– Ну вот. Потом Гиви говорит: если вам нужно телку вырубить на несколько дней, то нужны другие средства. Он мне записал. И че сколько стоит.

– Ты что? Ты ему рассказал все? – ошалел Жало.

– Ну, я не все… Я так, в общих чертах обрисовал…

– Ну ты даешь! Кто ж таким делится?

Он повернулся к приятелю, оглядел его, затем принюхался.

– Ты выпил, что ли?

– А че?

– Я тебе дам – че! Его за делом послали, а он… Последние бабки просаживает. Врезать бы тебе по рылу!

– Ладно, че психуешь? Меня Гиви угостил. Гляди, фраер из хаты выходит! – Муха ткнул кривым пальцем в окно.

Фраер действительно топал через пустырь в обратном направлении. Голова повешена на грудь, лицо закрыто козырьком дурацкой кепки, руки – в карманах.

– Переживает, – вздохнул Муха.

– Ты, козлина, не о нем печалься, ты о нас печалься.

– А че?

– А че он приперся-то? – заорал Жало. – Ему нужно баксы собирать, а он здесь болтается!

– Так, может, он собрал уже? – простодушно предположил приятель.

– Двадцать кусков? Ты в уме, вообще?

– А че? Небось на нары-то неохота. Да еще по такой статье. Очко-то подставлять. Тут запляшешь.

– Заткнись, убогий, достал ты меня! – рявкнул Жало.

Он нервно закурил, прошелся пару раз по кухне, затем снял телефонную трубку.

– А вот мы сейчас проверим, как он их собрал, – накручивая себя, цедил он сквозь зубы.

– Ну че, падла, бабки собрал? – измененным, низким голосом спросил вор.

По тому, как полезли на лоб белесые брови приятеля, Муха понял, что оказался прав. Он радостно захихикал, потирая руки.

– Я не понял, а чего ты, мля, в хату-то приперся? Думаешь, тебя не видно? Я те говорил, что «девятку» твою отслеживаю? Записку? Это про что? А-а-а. Ну давай встречаться. У машины? Щас! А ты пока ментов вызовешь, да? Нет, родимый. Давай, где народу много. Где? Нет, мне это место не нравится. Давай… у метро. Возле «Щукинской». Там на кольце трамвайном, рядышком, ларек пивной и столики около него. Я к тебе подойду, мудила. Че? Че ты всхлипываешь, мудила? Бабу? Вот бабки получим, я тебе записку передам, где она находится и когда ее забирать можно. Да сегодня, сегодня. Гарантии? Ишь ты, гарантии ему. Гарантии в гарантийной мастерской. Че? Голос ее? Ты че, мудила, не веришь, что она у нас?! Ладно, сейчас услышишь.

Жало потащил телефон в комнатушку. Муха шел следом, поправляя длинный шнур. Окна в комнате были плотно занавешены. Жало опустился на корточки возле топчана, держа трубку чуть в стороне.

– Саша, Ляксандра, проснись.

Саша застонала. Кто-то тряс ее за плечо. Открыв глаза, она в перый момент подумала, что находится все еще там, в темной комнатушке, в руках маньяка. Женщина отчаянно закричала.

– Ты чего орешь? – в свою очередь заорал Жало и выскочил.

Он вернулся на кухню.

– Ну, слышал? Короче, чтобы был на месте через час. Ждать не буду.

Он швырнул трубку на рычаг.

– Ставь чайник, – коротко бросил Мухе. – И быстро. Чтобы через три минуты был стакан чая. Бросишь туда таблеток и неси. Смотри, чтоб не очень горячий! Чтоб она сразу могла выпить, понял?

Сам он прошел к Саше. Она сидела на постели, испуганно озираясь.

– Где я?

– Ты у друзей, Сашенька, у друзей.

– Сколько времени? Я что, спала?

– Поспала немного, что такого?

Саша жала пальцами виски. Голова отчаянно болела.

– Как же я заснула? А милиция? – вспомнила она.

– Была. Мы им все рассказали и телефоны дали твоего маньяка. Они и поехали его брать. А ты спала уже. Решили тебя не беспокоить. Они так и сказали, что это, мол, шок. Беспокоить нельзя. Когда очнешься, мол, тогда позвонить. Они за тобой приедут.

– Как же я заснула? – нервничала Саша, не в силах вникнуть в его объяснения из-за мучительной боли в висках.

– Да что такого-то? Заснула и заснула. Поспала-то всего чуть-чуть. Значит, надо было. Организм своего требует. Такого натерпелась! А вот и чаек подоспел! На-ка выпей. Голова, что ли, болит? Господи, после такого-то, что он с тобой натворил, тут все заболит! Это у тебя отходняк! Погоди, сейчас полегчает тебе, – не переставал он трещать, следя за тем, как женщина прихлебывает чай.

Он сидел рядом, без умолку говоря что-то ласковое и успокаивающее. До тех пор, пока она не заснула.

– Значит, так. Едем вдвоем, – коротко бросил Жало, выходя на кухню.

– А баба?

– Я ее привязал на всякий случай. Она, правда, спит бревном, но береженого… Подходим к месту врозь. Ты первый. Займешь столик… Скажем… первый справа от ларька, понял? И гляди в оба. Как наш бобер подойдет, как встанет, не будет ли с ним кого. За другим столом, скажем. Потом я подойду, возьму пива. Встану почти напротив, второй столик слева. Если все нормально, хвоста никакого нет, ты мне знак подашь.

– Какой?

– Ну… пену с пива сдуешь, например. А если он с кем-нибудь перемигивается, переглядывается, тогда плюнешь, понял?

Муха кивнул, запоминая.

– Потом, когда я бабки получу, беру машину, покружу по городу – и сюда. А ты трамваем сразу возвращайся.

– Почему это? Чего это я на трамвае?

– Чтоб внимания к тебе, дурила, не привлекать – раз. Чтобы бабу надолго не оставлять – два.

– А ты зачем по городу кружить будешь?

– Чтобы от наблюдения оторваться, если что. Он же на машине, может погоню устроить. Все понял?

Муха кивнул.

– Теперь нужно придумать, что написать в записке. Куда мы телку перекантуем и когда. Сейчас у нас половина седьмого, так? Туда-сюда, обратно… Думаю, в десять вечера сможем ее припаковать… На Восьмой улице Текстильщиков. У меня там шмара одна жила, я там скверик знаю. Вот мы ему щас по-быстрому маляву настрочим и картинку нарисуем, где его баба сидеть будет.

– Что-то я не врублюсь, а с чего это он бабки отдавать будет, если мы ему его бабу тут же не отдадим? Мы ж его отыметь можем: бабки взяли и слиняли. А бабы нет.

– Тебе эта баба нужна? Вот. И мне она по хрен дым. Значит, какой нам резон ее держать? Он же это понимает. А потом, у него выбора нет. Он под статьей ходит.

– Не нравится мне это…

– А что тебе нравится? Только жрать, пить и порошок нюхать, е… – Жало разразился трехэтажным матом.

Муха притих. В конце концов, хата не его, а приятеля. Он здесь вообще на птичьх правах. Позвал его Жало вместе после ходки кучковаться, так с таким же успехом и выгнать может. А уходить некуда. Маманину квартиру, в которой он прописан был, после ее смерти сестры разменяли да и разлетелись по сторонам. Вышел на свободу – ни мамани, ни жилья. Из всех родственников – только корешок по имени Жало. Так что лучше его не злить.

– Ладно, понял я все.

– Вот и ладушки. Давай собираться по-быстрому. Времени в обрез.

…Пивной ларек под раскидистыми, тенистыми липами процветал. Рядом станция метро, здесь же – трамвайная остановка. Возвращаются мужчины домой после трудового дня и, перед тем как заползти на трамвае в свой спальный район, непременно остановятся возле круглых столиков, возьмут по кружке-другой. Отдохнут под могучими деревьями от дневной жары, непривычной для конца августа; постоят, покурят, побеседуют. Тем более что трамваи ходят редко. То есть можно отдаться любимому занятию без укоров совести, а просто скрашивая процесс ожидания транспорта. Были здесь, конечно, и местные алкаши и алкашки, но в основном публика вокруг столиков стояла вполне приличная.

Некоторое время спустя возле ларька возник неказистый щуплый мужичонка.

Муха подошел к окошку, взял кружку пива, направился к намеченному приятелем месту. Вокруг стола, как назло, сгрудилась компания здоровенных амбалов в кожанках, с жаром обсуждавших свою футбольную жизнь.

– Мы, в натуре, с цепями, накатили на них, мало не было! Помахаться успели. Там мусора, конечно. Леху Сивого замели, Серегу взяли…

Один из амбалов на мгновение умолк, глядя, как Муха пытается просочиться к столику.

– Ты че, дядя, здесь трешься? Столов, что ли, мало? – рявкнул он.

Мухе пришлось переместиться за соседний стол. Тем более что из-за широких спин в кожанках объект наблюдения все равно не просматривался.

Один из посетителей, не привлекая внимания почтенной публики, тихонько отозвал в сторону одну из путан, что-то нашептал ей на ухо и сунул в карман мятую купюру.

Муха тем временем начал присматриваться, оглядываться и изучать обстановку, согласно полученному заданию. Но тут к нему, как назло, подкатилась местная «синеглазка». Была она тощей до невозможности и не менее пьяной. Впрочем, не отягощенному излишней чистоплотностью и целомудренностью Мухе совершенно не вовремя захотелось женского тепла и ласки. Баба, как назло, придвинулась к нему почти вплотную.

– Выпить хочешь? Угощаю! – пропела она, прижимаясь тощим бедром.

– П-пшла, – прошипел Муха, отгоняя от себя соблазнительницу.

– Что? – Женщина надменно подняла выщипанную бровь.

– Что слышала. П-шла вон!

– Ты что это? – оскорбилась вдруг жрица любви. – Ты с кем так разговариваешь, заморыш? Я здесь каждый день отдыхаю, меня здесь все знают! А ты кто такой? Меня даже Толик снимает иногда, а ты, срань болотная, на меня шикаешь?! Я тебе что, сявка? – разоралась она.

На них оборачивались.

Чертыхаясь, Муха переместился еще на один столик дальше.

И здесь появился маньяк, то есть их клиент. Он был уже без кепки, но в той же куртке. Маньяк взял пиво, занял свободный столик почти напротив Мухи. За соседним двое чурок громко переговаривались на непонятном, гортанном языке. Маньяк примостился как бы сбоку, вцепившись руками в кружку так, что косточки пальцев побелели. В другой руке он сжимал дипломат. Посмотрел на часы, явно кого-то поджидая. Ясно кого!

Муха тем временем простреливал глазами пространство вокруг столов. На их клиента никто не обращал никакого внимания.

Ну вот и Жало! Приятель взял пиво, встал туда же, рядом с клиентом, и уставился на то место, где должен был находиться Муха. Плотная стена амбалов мешала просмотреть столик насквозь. Жало приглядывался довольно долго. Затем стал шарить глазами по соседним столикам, вытягивая тощую шею. Наконец его глаза остановились на щуплой фигуре подельника. Муха деловито сдул пену.

Жало выпил полкружки, что-то шепнул в сторону маньяка. Потом подхватил дипломат, оказавшийся у его ног, отошел в сторону, под дерево, открыл его и тут же закрыл. Вернулся к столу. Потом Муха видел, как Жало бросил на землю скомканный клочок бумаги – маляву, которую они накатали полчаса назад. Клиент нагнулся за бумажкой, а Жало заспешил к кромке тротуара, на ходу выбросив вперед руку.

Еще Муха увидел, как возле друга остановилась навороченная темно-синяя иномарка.

Жало склонился к окошку, через секунду исчез в чреве автомобиля. Иномарка резво взяла с места и исчезла из виду.

Муха все еще провожал глазами отъехавшего приятеля, когда в его правый бок уперся острый предмет, а гортанный голос прошипел в ухо:

– Молчать, не тявкать, идти вперед. Иначе перо в бок без разговоров. Иди, иди, наблюдатель хренов.

…Жало оглянулся. Вишневая «девятка» клиента вынырнула из-за угла.

– Слышь, братан, давай газу прибавим. Спешу я.

Худощавый водитель с коротким ежиком волос кивнул. Но вместо того чтобы прибавить газу, неожиданно взял право, остановился у бровки тротуара, возле двоих голосующих мужиков.

– Это ты зачем? Мы так не договаривались, – успел проговорить Жало, прижимая к себе кейс.

Дверца распахнулась, его выволокли из машины, приложили пару раз об капот и швырнули на заднее сиденье. Один из мужиков оказался справа от него, другой – слева.

«Форд» быстро взял с места. То, что все это было проделано абсолютно молча, спокойно и хладнокровно, испугало вора больше всего.

– Вы че, мужики? За что?! – Жало шмыгнул окровавленным носом.

– Адрес? – коротко спросил один из бугаев.

– Чей? – как бы не понял вор.

– Адрес, где женщина находится. Соображай по-быстрому, а то заколю тебя как барашка! – В бок уперся нож.

Серьезность намерений мужчины сомнений не вызывала. Жало тут же назвал адрес.

– Гос-с-поди, всего делов-то? Я бы и так сказал, че по роже-то бить? – пытался он хорохориться. – Вас маньяк нанял, что ли? Вы че, мужики, я вам больше заплачу. Баксами!

Жало тут же осекся, сообразив, что дипломат с деньгами могут попросту отнять. Так оно и будет, осенило вдруг его! Этот маньяк ссученный все же в ментовку сообщил, что ли? Иначе как он башли за несколько часов собрал? А он-то, дурень, Муху послушался!

Стоп. А перо в бок? Менты все же ножами не махаются. Значит, бандиты? Стало быть, маньяк бандюганов нанял? Щас они и бабки заберут, и бабу.

Ладно, хрен с ним. Не получилось. Лишь бы не шлепнули сгоряча. А зачем им, с другой-то стороны?

Ход его мыслей был оборван прибытием на место преступления, вернее, содержания пленницы. Сзади затормозила «девятка».

– Выходи, – коротко приказал один из бугаев, продолжая тыкать в бок ножом.

Жало вылез. Из «девятки» выползли Муха и клиент, то есть маньяк. Возле каждого выросло по мужику. Приглядевшись, Жало узнал их – это были те самые «кавказцы», что стояли за столиком пивнушки по соседству с маньяком. Все ясно, сговорились, значит! Все-таки нанял, сука, бандитов! Лучше не рыпаться. Отдать бабу и забыть. Каждый должен своим делом заниматься. Не умеешь похищать – не берись. Не можешь срать, не мучай жопу, самокритично оценивал ситуацию Жало, ковыряясь ключом в дверном замке.

– Где она? – коротко спросил водитель «форда», когда вся компания ввалилась в квартиру.

– Там, – указал Жало на дверь маленькой комнаты.

– Иди покажи, – приказал тот.

Жало прошел вперед, сухощавый мужик за ним.

«А чего этот рыжий приказы отдает, а не маньяк наш?» – подумал Жало.

– Свет включи, темно здесь.

Жало нащупал выключатель. Тусклая, запыленная лампочка осветила комнату. Женщина спала.

Мужик склонился над ней, присвистнул.

– Это не мы! – тут же встрял вор. – Мы ее не били, пальцем не тронули. Клофелинчику дали, врать не буду…

Рыжий, не слушая объяснений, отодвинул его, высунулся в большую комнату, молча кивнул.

Жало услышал вдруг истошный крик маньяка:

– Не убивайте, христом богом…

Негромкий хлопок, и крик оборвался. Жало, не веря своим ушам, попятился к окну. Теперь за стеной заверещал Муха. Второй хлопок.

Жало в один прыжок достиг подоконника.

– Куда? – раздался сзади тихий, спокойный голос.

Пуля впилась вору в позвоночник. Он рухнул на пол, глядя, как рыжий неторопливо подошел, навел ствол «макарова» на его висок.

Легче всех умерла Александра. Она так и не проснулась и не увидела возлюбленного с направленным на нее дулом пистолета.

– Проведите зачистку, – коротко приказал рыжий. – «Жигуль» его отгоните и бросьте где-нибудь. Уезжайте разными машинами. Берите частников, в такси не садитесь. Ждите связи.

Он вышел из квартиры, сел за руль «форда», пощелкал кнопками мобильного:

– Серго, заканчивай там и сматывайся. Жди связи.

Эдик взглянул на часы. Среда, девятнадцать тридцать. Он вел машину неторопливо, уверенно, почти машинально. Все как всегда. Почти неделя томительного ожидания, затем несколько стремительных бросков, несколько часов гона дичи – и вот финал. Свидетелей нет. Все задуманное пока что свершается, слава Аллаху.

Завтра он будет далеко отсюда. Те, кто начнут искать его, не сумеют взять след.

Глава 13. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

Турецкий приехал на Петровку в начале одиннадцатого вечера. Грязнов от нетерпения прокурил весь кабинет.

– Если у меня обнаружат рак легкого, виноват будешь ты, – буркнул он.

– Типун тебе на язык! К тебе никакая болячка прицепиться не сможет. Ты ее спалишь своим темпераментом.

– Ладно, давай рассказывай.

– Ну прежде всего. В прошлую среду, накануне взрыва, в цехе по расфасовке питания на борты самолетов был посторонний человек. Худощавый, светловолосый мужчина от тридцати пяти до сорока по имени Эдик.

– Это мы уже знаем. Связь работает. Я его фоторобот видел. Что тебе работницы пищеблока поведали?

– Вот почитай, чтобы мне не пересказывать.

Он достал из дипломата распечатку показаний подчиненных Небережной, протянул Грязнову. Пока приятель читал, Саша еще пару раз набрал домашний номер Каменева. Телефон не отвечал.

Из протокола допроса Голубевой М. Д. (с применением звукозаписи).

Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ государственный советник юстиции третьего класса Турецкий А. Б. в своем рабочем кабинете с соблюдением требований ст. 157, 158 и 160 УПК РСФСР допросил в качестве свидетеля по уголовному делу No… Голубеву Маргариту Дмитриевну.

Вопрос. Маргарита Дмитриевна, расскажите, что произошло двадцать второго августа в пищеблоке отдела пассажирских перевозок аэропорта Шереметьево во время работы цеха по фасовке продуктов питания для пассажиров?

Ответ. В тот день к нам в цех пришел знакомый Александры Борисовны Небережной.

Вопрос. Это часто так случается, что в цехе бывают посторонние люди?

Ответ. Нет, это было впервые.

Вопрос. Вообще, как мог посторонний человек проникнуть в служебное помещение аэропорта?

Ответ. Он мог пройти через КПП.

Вопрос. Почему вы так думаете?

Ответ. Я слышала, как Александра Борисовна по телефону просила дежурного офицера пропустить ее двоюродного брата. И офицер согласился.

Вопрос. Вы не знаете, почему он согласился?

Ответ. Так я ж говорю, она назвала его двоюродным братом. И потом… она обещала оказать дежурному офицеру некоторые интимные услуги.

Вопрос. Вы были рядом?

Ответ. Нет, я была в цехе. Но дверь в кабинет Александры Борисовны была открыта. Она говорила громко. Мое рабочее место возле ее кабинета. Я слышала.

Вопрос. Как этого мужчину зовут и как он выглядит?

Ответ. Зовут Эдиком. Симпатичный такой. Довольно высокий, вот как вы, товарищ следователь. Блондин такой… Немного рыжеватый. Стрижка короткая, ежиком. Лицо худое. Глаза светлые.

Вопрос. Вы бы его узнали?

Ответ. Конечно! Чего же не узнать, когда он возле меня минуты две терся, пока Александра не выскочила. А потом мы еще шампанское пили, я его хорошо рассмотрела.

Вопрос. Пришедший мужчина действительно брат Небережной?

Ответ. Да ну! Какой он брат! Хахаль очередной.

Вопрос. Что значит «очередной»?

Ответ. То и значит. Она у нас, извините, слаба на передок. Она мужиков как перчатки меняет. А то, что он не брат, – это нам Светлана рассказала. То есть Светлана Степановна. Она нам часто рассказывает про личную жизнь Александры Борисовны. Коллектив бабский, всем интересно. И потом, с братьями так не целуются.

Вопрос. Как?

Ответ. Это вы у Наташки спросите, то есть у гражданки Черкесовой. Она своими глазами видела.

Вопрос. Если Александра Борисовна так часто меняет кавалеров, почему же она провела в цех именно этого мужчину? Как вы думаете?

Ответ. Думаю, она в него влюбилась очень. Это видно было. Он, когда в цех вошел, стал с нами шутить, балагурить. Со мной, в частности. Я уже про это говорила. Так Александра из кабинета вылетела, аж покраснела вся. И напустилась на меня. До конца смены, мол, полчаса, а я, дескать, не работаю. Только это ерунда. У меня язык болтает, а руки делают. Это просто она от ревности. А Эдик ее урезонил, что, мол, нехорошо так с подчиненными обращаться. И взялся нам помогать.

Вопрос. В чем заключалась его помощь?

Ответ. Он ящики, упакованные готовыми контейнерами с едой, перегружал на тележки и отвозил к холодильникам. А потом мы их вместе в холодильники перекидали.

Вопрос. Когда это «потом»?

Ответ. После собрания. Она, то есть Александра Борисовна, собрала нас в кабинете на пятиминутку. Ну, там, что заместителем остается Светлана Степановна, потом за премию разговор был. Мы под приказом расписывались.

Вопрос. В кабинете Небережной был весь ваш коллектив? Или кто-нибудь остался в цехе?

Ответ. Не, все были в кабинете. Там же денежный вопрос – премия.

Вопрос. А где в это время был Эдик?

Ответ. Он как раз ящики и перетаскивал.

Вопрос. То есть он был в цехе?

Ответ. Да.

Вопрос. Один?

Ответ. Получается, что один.

Вопрос. Как долго?

Ответ. Ну не знаю. Думаю, минут… Да минуты четыре, не больше. Потому что Александра Борисовна вдруг вышла в цех, пока мы под приказом расписывались.

Вопрос. Почему она вышла? Ее что-то обеспокоило?

Ответ. Не знаю… Она, правда, как вышла, так вдруг закричала, кто, мол, паковал ящик… вот номер не помню. Его Наташка Черкесова паковала. Она выскочила, а они там целуются. Но это вы у нее спросите. Я не видела, врать не буду.

Вопрос. Что было потом?

Ответ. Мы все вышли, стали раскидывать ящики по холодильникам. Александра Борисовна бирки вешала – какой ящик на какой рейс пойдет, а мы запихивали.

Вопрос. Ящики с питанием, которые предназначались на рейс 2318, были известны заранее?

Ответ. Нет. То есть мы ящики делим на две кучи: в одной с завтраками, в другой – с обедами. Это от длительности полета зависит. А потом Александра Борисовна берет список рейсов и сколько билетов продано. Вот и отсчитываем, сколько нужно ящиков. Отсчитали, она опечатала, бирки повесила – и порядок.

Вопрос. А как она их опечатывает?

Ответ. Да просто лентой самоклеющейся. И печать сверху. Вроде штампа.

Вопрос. Вы закончили работу, что потом было?

Ответ. Потом Александра шампанским нас угощала. Это у нас всегда так. Кто в отпуск уходит, выставляется.

Вопрос. О чем разговаривали во время застолья? Небережная говорила, как собирается провести отпуск?

Ответ. Говорила, что в понедельник к маме уезжает в Житомир.Мы ее спрашивали: «А что до понедельника делать будете?» А она: «Исчезаю в неизвестном направлении, не ищите!» Что-то вроде этого. И смеялась так… Она, знаете, очень такая… счастливая была.

Вопрос. Вы же говорили, она ревновала Эдика, злилась.

Ответ. Ну это одна минута, это ерунда. Вообще было видно, что она в него влюблена очень. Она с нами разговаривала, а смотрела только на него.

Вопрос. А он? Он в нее влюблен?

Ответ. Как сказать… И да, и нет. То есть он с ней так ласково, нежно. А глаза… Холодные у него глаза. Но очень такие… властные. Бабы от таких мужиков головы напрочь теряют.

Вопрос. Когда вы уходили, кто-нибудь видел, как Александра Борисовна уехала? На автобусе или как?

Ответ. Видели, конечно. Нам же интерсно. Но мы так незаметно. Мы на автобусной остановке стояли, отвернувшись. А Александра с Эдиком прошли дальше, на платную стоянку. А Наташка в зеркальце от пудреницы смотрела. Они сели в темно-синий «форд» и уехали.

Вопрос. Номер не запомнили?

Ответ. Я – нет. И вообще, машина далеко стояла. Думаю, и Наташка его не видела. Но это вы у нее спросите. То есть у гражданки Черкесовой.

Вопрос. Спасибо, Маргарита Дмитриевна. Пожалуйста, прочтите и распишитесь на каждой странице. А вот здесь, что с ваших слов записано верно.

Ответ. Пожалуйста. Это нам не трудно. Товарищ следователь, а у вас сигаретки не найдется? Ужас как курить хочется!

Из протокола допроса Черкесовой Н. А.

Вопрос. Наталия Анатольевна, назовите вашу должность и расскажите, пожалуйста, что входит в ваши служебные обязанности?

Ответ. Я разнорабочая. Что в обязанности входит? Я перегружаю контейнеры с питанием в ящики. Потом тележки отвожу к холодильникам. Потом, когда Александра Борисовна их опечатает и бирки развесит, перегружаю ящики в холодильник.

Вопрос. Вы все это одна делаете?

Ответ. Почему одна? Ящики тяжеленные, попробуй их одна перетаскай! Нас четверо подсобниц. Мы парами работаем. Двое на конвейере с соками и колбасой всякой. А двое на горячих блюдах. Я – на горячих. С Таней Ярошенковой.

Вопрос. А загружаете ящики тоже вместе?

Ответ. Нет, с конвейера контейнеры загружаем поодиночке. Они же легкие – тефлон и фольга сверху. А когда ящик наполнен, защелкиваем, там замки такие… Как на чемодане. Потом вдвоем перетаскиваем на тележку. Потом, когда на тележке восемь ящиков накопится, перетаскиваем к холодильникам. Там на подставки такие ставим, тоже друг на друга. Потом Александра Борисовна их опечатывает…

Вопрос. Это понятно. Скажите, пожалуйста, в среду, двадцать второго августа, когда Небережная работала последний день, к ней в гости кто-нибудь приходил?

Ответ. Да, мужчина приходил. Немолодой такой.

Вопрос. Пожилой?

Ответ. Ну-у… Лет под сорок.

Вопрос. Вам известно его имя?

Ответ. Он Эдиком назвался. И Александра Борисовна его так называла.

Вопрос. У вас с ней какой-то конфликт в тот день произошел?

Ответ. Да никакого особого конфликта. В общем, так было. Мы с девчонками были в ее кабинете, она нас собрала на летучку. Светлана Степановна принесла приказ на премию. Нужно было расписаться, ну что согласны с суммой. У нас такой порядок. Вот. Мы, значит, расписываемся по очереди, а Александра Борисовна вдруг вышла в фасовочный зал.

Вопрос. Почему, не знаете? Она ничего не сказала при этом?

Ответ. Ничего не говорила. Только там, в зале, этот ее знакомый находился. Он нам помочь вызвался ящики перетаскивать. Может, она забеспокоилась, что он там один, я уж не знаю. Она, значит, вышла и вдруг оттуда как закричит, нервно так очень: «Кто двадцать седьмой ящик паковал? Замок не защелкнут!» А я его и паковала. Все нормально было. Все было защелкнуто. Мы это всегда проверяем. Не защелкнешь как следует, так оттуда все вывалится при перегрузке. Так что за этим строго смотрим. Я четко помню, что защелкнула и проверила крышку. Ну я, значит, выскакиваю в зал, говорю, что это я паковала двадцать седьмой, смотрю – они вдвоем стоят у холодильников и целуются.

Вопрос. Кто?

Ответ. Ну как – кто? Александра Борисовна и ее ухажер.

Вопрос. Что было потом?

Ответ. Потом мы стали все вместе перегружать ящики. Небережная вешала бирки с номером рейса, а мы их совали в холодильники. Все как всегда. Эдик, ухажер ее, он нам помогал.

Вопрос. Вы не обратили внимание, на какой рейс попал ящик под номером двадцать семь?

Ответ. Как раз обратила! Я уже за этим ящиком наблюдала. Нормально он был закрыт! А рейс – на Ларнаку. Тот, что разбился. А что, вы думаете?…

Вопрос. Еще раз повторите, пожалуйста, на какое число и на какой рейс попал ящик с питанием под номером двадцать семь?

Ответ. Он попал на рейс 2318, который должен был идти на Кипр, на Ларнаку, на следующий день – двадцать третьего августа.

Вопрос. Спасибо. Теперь прочтите, пожалуйста, и распишитесь на каждой странице…

– Ни хрена себе! – Грязнов взъерошил шевелюру. – То есть накануне взрыва никому не известный Эдик остается в полном одиночестве среди упаковок с питанием! Почему-то ящик, попавший на Ларнаку, оказывается не закрыт. Хотя его закрывали. Вот тебе и способ заминировать самолет!

– Он был в зале один всего три-четыре минуты. Если минер – Эдик, он должен был принести с собой нечто уже готовое, не привлекающее внимание. Например, такой же точно тефлоновый контейнер с питанием, только начиненный не завтраком, а взрывчаткой.

– Следовательно, он имеет отношение к самолетам. Нужно прошерстить весь личный состав Шереметьева. Я ж говорил, у Сосны наемных убийц что грязи…

– Что касается работников Шереметьева – ими уже занимаются. А касаемо Сосновского… ты опять замыкаешься на одну версию. Из показаний Черкесовой следует, что ящик под номером двадцать семь попал на рейс 2318 случайно. Он мог попасть с таким же успехом на другой борт. Вспомни, как распределяется питание: Небережная берет список рейсов и количесто проданных билетов. Обе эти бумаги у нее в руках. Она и отсчитывает коробки.

– Он был в ее кабинете до загрузки холодильников?

– Нет. Он все время до окончания работ находился в зале.

– Ну… Нельзя же ответить на все вопросы сразу. Вообще имеет смысл провести нечто вроде следственного эксперимента, дабы установить возможность попадания «шара в лузу». Кто-либо из оперов, исполняющий роль Эдика, пытается «заминировать» заранее оговоренный, но неизвестный работницам пищеблока рейс, действуя так же, как и подозреваемый.

– Принимается. Далее. Как ты уже извещен своими сотрудниками, Небережная, которая могла бы что-нибудь рассказать о своем друге Эдике, исчезла. Опера твои давно с Глаголева вернулись?

– Да, часа два назад. Отчитались уже. Впечатление такое, что тезка твоя вышла из дома на минутку. Постель не заправив, в которой, кстати, кто-то побывал. Возможно, той же ночью.

– Судмедэксперт изучил следы пребывания?

– Да. Предварительно. Сказал, что «живых» нет. То есть это событие как минимум пяти-семидневной давности.

– И вот выскакивает она в тапочках на босу ногу, влюбленная в своего Эдика до невозможности…

– … А там ее искомый Эдик и поджидает. И уводит в ближайший лесок, где и закапывает. Искать ее теперь не переискать, – мрачно закончил Грязнов.

– Похоже, что не так, Слава. Похоже, что ее увез другой мужчина. Давний поклонник по имени Глеб, владелец вишневой «девятки», на которой госпожа Небережная, видимо, и покинула дом. Надо эту машину вычислить. Номер, место пребывания.

– Подожди, расскажи поподробнее. Мне Левин звонил, вкратце просветил насчет этого Глеба.

– Наша Александра Борисовна особа до мужчин падкая и пользующаяся у них успехом…

– Надо же! Кого-то она мне напоминает!

– Ну, мне до нее далеко, – отмахнулся Саша. – Так вот. Среди череды меняющихся поклонников есть давний, постоянный воздыхатель по имени Глеб.

– Зубной врач.

– Именно. Точнее, протезист. Похоже, он нашу Александру и увез.

– Откуда такое предположение? И куда это ты с Глаголева усвистал? Колобянин слышал, как ты некоей даме назначал свидание.

– Представляешь, выянилось, что у меня есть знакомая, которая дружит с этим самым Глебом.

– Когда же это выяснилось? Ты уже своих знакомых и не упомнишь всех? – съехидничал Слава.

– Ладно, ладно, не завидуйте, а достигайте. А если серьезно, то тут, Слава, тот самый господин случай.

Турецкий рассказал о знакомстве с Надеждой и разговоре, состоявшемся в концептуальном ресторанчике.

– Ну, Турецкий! Даже легкий роман на фоне моря обращаешь на пользу дела! Это уметь нужно.

– Я ж говорю, случай. Но не суть. Со слов Надежды, Глеб был на работе в пятницу, то есть на следующий день после исчезновения Небережной. Но больше на службе не появлялся. Якобы лег в больницу по поводу повышенного давления. Надя звонила ему домой в понедельник, то есть позавчера. Мама подтвердила, что сын в больнице и просит его не навещать.

– Послушай! А может быть, Небережная чего-то очень испугалась? Испугалась внезапно. Позвонила Глебу, как самому верному и преданному другу. И он ее где-то спрятал.

– В какое время ее увезли?

– Со слов соседки – примерно в полдень.

– А когда произошла катастрофа? В двенадцать двадцать две! – сам себе ответил Грязнов. – Соседка назвала примерное время исчезновения Небережной. Это могло произойти и чуть позже. Может быть, она услышала первое сообщение о крушении лайнера и догадалась о причине катастрофы? Может, потому и спряталась? Побоялась ответственности? – рассуждал Грязнов.

– Тогда собрала бы хоть сумку какую, потом уже уехала. А она как будто сбежала от преследования.

– А кто ее мог преследовать? Эдик. Для него она ненужный и опасный свидетель. Вот она и позвонила своему Глебу. Все сходится.

– Может быть… Можно предположить, что Глеб спрятал ее на даче.

– Адрес дачи есть?

– Адреса нет, но показать, где дача расположена, – в этом нам помогут.

– Нет, не получается, – вздохнул Грязнов. – Небережная уехала с работы вместе с Эдиком, так? Это подтверждают ее сотрудницы. Ночь она провела с мужчиной. Кто этот мужчина? Скорее всего, тот самый Эдик. Так что же он ее не убрал ночью? Придушил бы, и все дела.

– Зачем оставлять труп в квартире, когда гораздо безопаснее закопать его в лесочке. Так ты сам и сказал. Она собиралась за город. Вероятно, с Эдиком. Видимо, он планировал убрать ее именно в условном лесочке. А тут появился Глеб и спутал карты.

– Все это хорошо, – задумчиво произнес Грязнов. – Но мне вот что интересно: при чем здесь резиновый хрен и наручники?

– Хороший вопрос, – вздохнул Турецкий. – Я тоже об этом думаю.

– А я думать уже отказываюсь. Между прочим, нас с тобой еще тоже дома нет. Мне-то что, меня никто не ждет…

– Меня уже тоже, – глянув на часы, прикинул Саша. – Ладно, давай подбивать бабки. Что мы знаем? Что рейс номер 2318 мог быть заминирован мужчиной по имени Эдик. Что этот мужчина может иметь какое-то отношение к авиации. Предполагаю, что следы спермы, найденные в постели Небережной, могут принадлежать тому же Эдику. То есть, считай, нам известна группа крови предполагаемого преступника. Это уже немало, учитывая, что расследование начато сегодняшним утром. Дальше. Вывести на этого мужчину нас могла бы Александра Небережная, исчезнувшая, судя по всему, в день взрыва самолета. А увезти Небережную мог ее поклонник Глеб Каменев. В общем, бабка за дедку, дедка за репку…

– Нужно найти Каменева.

– Вот этим мы и займемся завтра. Я возьму Надежду, ты пару своих бойцов дашь. Сгоняем с утра на дачу, в Филимонки. Не велик путь. Второе: нужно пробить номер автомобиля Каменева. Фамилия у нас есть, адрес тоже. Мало ли, вдруг они с Александрой в аварию попали. И лежат переломанные в больнице. Нужно будет обзвонить больницы, дежурившие по городу начиная с пятницы. Кстати, насчет госпитализации по поводу давления тоже выяснить нужно. Отправь кого-нибудь к участковому врачу.

– По поводу своих бойцов… Я, знаешь ли, возможно по старости, подозрителен стал не в меру, только хочется мне по-тихому действовать. Мало ли… В каждой большой груди прячется своя змея, так еще Козьма Прутков сказал. Одно дело квартира Небережной – это совершенно очевидное следственное действие, его и прятать смешно. Другое дело дача Каменева. Не стоит проявляться раньше времени. У Сосны везде глаза и уши.

– Ты, Славка, помешался просто…

– Ладно, ладно. Береженого Бог бережет. Поэтому давай-ка так: поедут с тобой завтра ребята из «Глории». Тот же Сева Голованов, еще пару ребят взять можно.

– Это перебор. Думаю, двоих достаточно. Я все-таки тоже не мешок с дерьмом, стрелять не разучился.

– Ну, уже надулся. Я вот на тебя не обижаюсь. Ладно, бери двоих. И машина пусть будет из «Глории». У них там тачки есть самые разнообразные – от крутых до очень крутых. Легенду придумал?

– А что особо придумывать? Правда – лучшая ложь. Надежда в сопровождении крутого бойфренда приехала проведать маму своего друга. Выяснить, как у них дела. Телефон-то не отвечает. Она забеспокоилась. Они дружат давно, это вполне логично.

– Да, чистая правда! Особенно про крутого бой-френда. Исполнитель роли героя-любовника не обсуждается, так я понимаю?

– Это детали, Слава. Конечно, удобнее, чтобы это был я. Хотя бы для того, чтобы девушка от страха не перепутала имени ухажера. Мы вообще собираемся ее использвать почти вслепую и в довольно опасном мероприятии. Мне еще разъяснительную работу по дороге проводить придется.

– Не переусердствуй, – хмыкнул Грязнов.

– Хватит, Славка, надоел! И последнее – следственный эксперимент в пищеблоке Шереметьева. Это тоже тебе.

– Понятно. В ресторан и на дачу с красивой женщиной – это тебе, а в пищеблок…

– Там тоже весьма симпатичные барышни, судя по тем двум, что я видел. Так что действуй, Слава, вдруг счастье свое найдешь.

– Ладно издеваться-то! И вообще, давай по домам!

…Александр на цыпочках прокрался в спальню, нырнул под одеяло.

Ирина повернулась к нему, сонно проговорила:

– Пришел? Все как всегда. Ты словно и не уезжал…

– Ага. – Саша обнял жену.

– Чем это от тебя пахнет?

– Чем? – Он поцеловал ее сомкнутые веки.

– Жареным мясом, коньяком, сигаретами и женскими духами, – перечислила жена, не открывая глаз. – Где это ты провел вечер?

– В ресторане. – Саша поцеловал мочку уха.

– С женщиной?

– Ага. – Он поцеловал аккуратный, прямой нос.

– Ты ее соблазнял?

– В определенном смысле – да… – Его губы коснулись уголка ее рта.

– И как? Добился своего?

– В общем, да, – признался Александр, сжимая жену в объятиях.

Глава 14. ДОРОГИ И ПУТИ

В четверг, тридцатого августа, Кирилл Сергеевич Безухов появился в кабинете начальника отдела кадров аэропорта Шереметьево ровно в девять утра, чем весьма удивил Аду Григорьевну, поскольку накануне молодой человек просидел в ее кабинете до восьми вечера, вынудив задержаться и саму Кашкину, которая задерживаться на работе не привыкла и привыкать не собиралась. Она было надеялась, что служебное рвение Безухова поутихнет. Все-таки копаться в картотеке дело весьма занудное, не для молодого мужчины, почти юноши. Однако юноша всем своим серьезным, сосредоточенным видом демонстрировал, что она горько ошиблась.

«Мой бы балбес с таким же усердием математикой занимался», – с раздражением подумала Кашкина, увидев на пороге лопоухого сотрудника Генпрокуратуры. Ее помощница Верочка, напротив, весьма приветливо улыбнулась Кириллу Сергеевичу и даже слегка покраснела, что, в общем, понятно, учитывая еще более юный возраст девушки.

Безухов поздоровался, извлек из дипломата ноутбук, вежливо спросил:

– Я подключусь через ваш сетевой фильтр, не возражаете?

Не дожидаясь ответа, включил свой комп, придвинул к себе длинный ящик.

– Вы с летным составом еще долго работать будете? – сухо спросила Кашкина. – А то мне отпуска оформлять нужно. Я в карточках должна отметки сделать.

– Два часа, – коротко и четко ответил Безухов.

Не прибавить, не убавить. И прицепиться не к чему. Однако настроение Ады Григорьевны неожиданно улучшилось. Причиной тому оказался посетитель, возникший в дверях кабинета.

– О, кого я вижу! – радостно воскликнула Ада Григорьевна. – Заходи, дорогой!

Кирилл, сидевший прямо напротив двери, поднял глаза и увидел худощавого мужчину с коротким ежиком рыжеватых волос. Прямой нос, несколько длинный тонкогубый рот. И пронзительный взгляд очень светлых глаз.

Мужчина внимательно взглянул на стажера, словно сфотографировал его, и жестом вызвал Кашкину в коридор.

– Верочка, я отлучусь. Ты помоги Кириллу Сергеевичу, если что.

Верочка кивнула и тут же покраснела.

– Кто это? – спросил Безухов, когда Кашкина вышла.

– Это родственник Ады Григорьевны. Двоюродный брат. Очень симпатичный человек. Такой приветливый.

– Он здесь работает?

– Нет, он вообще в другом городе живет. Он бизнесмен. Бывает в Москве довольно часто.

Безухов тут же забыл о мужчине. Иногородние бизнесмены не входили в сферу его интересов.

Тот же вопрос задал Аде Григорьевне ее родственник за дверью кабинета:

– Это кто?

– Это из Генпрокуратуры, – объяснила Кашкина.

– А что он у тебя делает? – удивился родственник.

– Катастрофу расследует. У нас на той неделе борт под Воронежем грохнулся. Не слышал?

– Слышал.

– Сомов погиб, представляешь? Кто теперь гендиректором будет? Нам-то, правда, особой разницы нет.

– И что, такой молодой парень расследованием занимается? – удивился мужчина.

– Да, представляешь? Совсем мальчишки работают! Чего ожидать можно! Их здесь пропасть. По всем подразделениям шастают. И на летном поле.

– Давно он у тебя сидит?

– Со вчерашнего дня. Ну как ты? Давно не заходил. Как дела?

– Все нормально. Мне в Пермь срочно нужно. Отправишь?

– Какой разговор! Когда рейс?

– Через час.

– Пойдем, я договорюсь. На Пермь наверняка места есть, это не южное направление. Вот в Сочи было бы трудно. А что у тебя в Перми?

– Дела, дорогая, дела.

– Все-то ты в делах у нас! Когда женишься, когда детей заведешь? – привычно выговаривала женщина.

Мужчина так же привычно слушал, не отвечая, внимательно поглядывая по сторонам.

Ровно в девять утра Турецкий позвонил Наде:

– Надежда Игоревна, доброе утро.

– Здравствуйте, Александра Борисовна, – учтиво поздоровалась Надежда.

– Вам придется составить компанию трем бравым мушкетерам в марш-броске на Филимонки, – проговорил Турецкий заранее заготовленный текст, мысленно недоумевая по поводу странного приветствия.

– Да-да, мне Глеб Николаевич говорил. Семерка и шестерка, наверху, слева, так? Он говорил, что это сложный случай. Я, разумеется, возьмусь. Вам срочно?

– Срочнее некуда, – дискантом пропел Турецкий, сообразив, в чем дело. – У меня жуткие боли, милочка, – для убедительности добавил он.

– Я через пять минут выхожу.

– Мы можем вас подвезти до рабочего места.

– Замечательно. Тогда ждите меня у метро «Октябрьское поле». Возле универмага. Я буду там через двадцать минут.

– Прелестно, – мурлыкнул Турецкий и дал отбой.

Сева Голованов и Филя Агеев, приданные Турецкому для проведения спецоперации, с интересом истинных любителей театра наблюдали за спектаклем.

– У нас муж ревнивый, – объяснил Саша.

Мужчины хмыкнули. Джип тронулся с места.

Спустя ровно двадцать минут Надежда, дыша духами и туманами, опустилась за заднее сиденье, рядом с Турецким.

– Надюша, спасибо, что пришла. – Турецкий взял женщину за руку, сжал пальцы.

– За что спасибо? – улыбнулась Надя. – Поездка за город на шикарной машине, возможность подышать свежим воздухом, пообщаться с интересными людьми…

– Вот-вот, по поводу интересных людей. На даче твоего приятеля нас могут подстерегать всяческие неожиданности. Так что поездка эта не совсем праздная, мягко говоря. Наша задача такова: если там все в порядке и мама Глеба просто уехала из города тоже подышать воздухом, она должна тебя увидеть, чтобы не испугаться визита незнакомых мужчин. А если в доме происходит что-нибудь… необычное, – Турецкий опять вспомнил резиновый фаллос и наручники, – зайти туда должен кто-то из нас, но не ты.

– Так чего проще, Александр Борисович? – вступил в разговор Филя Агеев. – Вы у нас крутой мэн. Надежда Игоревна, прощу прощения, ваша телка. Сева – водила, а я – шестерка.

– Прямо стихами поешь, – усмехнулся молчаливый Голованов, ловко лавируя среди плотного утреннего потока автомобилей.

– Так мы привычные, нам этот образ знаком, – продолжал Филя, все больше входя в роль. – Мы подъезжаем, значит. Вы, Александр Борисович, выходите с тел… то есть с Надеждой Игоревной из машины. Но вам же западло идти смотреть, есть кто в доме или нет. Кстати, дверь куда выходит?

– Входная? В правом торце. Она на участок выходит.

– Собачка имеется?

– Нет.

– Ну вот, значит. Вы меня посылаете. Если хозяева дома и все в порядке, они видят в окошко очаровательную Надежду Игоревну и не пугаются. А если что не так, вы всегда успеете ее в машину пихнуть, какой базар?

– А что может быть не так? – испугалась Надежда.

– Я же говорил тебе вчера, Глеб может оказаться причастным к преступлению. Там все может быть не так. Ты, Надюша, можешь отказаться. Доедем до поселка, нарисуешь, где их дом, и подождешь нас… в магазине, к примеру. Есть там магазин?

– Там и почта есть. Но вам без меня сложнее будет. Я ведь в роли живца, так?

– Люблю умных женщин, – вместо ответа проговорил Александр.

– Ну тогда будем действовать как намечено. Иначе вообще зачем было меня ждать, брать с собой?

– Спасибо, Надюша. – Турецкий слегка сжал ее запястье.

– Надеюсь, к началу смены, к трем часам дня, вы доставите меня на рабочее место?

– В крайнем случае выдадим официальный оправдательный документ, – пообещал Саша.

– Ну, мы выехали на Ярославское, – пробасил Голованов, – дальше как?

– После вешки тридцать восьмого километра второй поворот направо.

Сева молча кивнул. В машине воцарилось молчание. Саша чувствовал, что Надя испугалась. Старается не показывать виду, а пульс частит, он ощутил это пальцами.

– Скажи-ка мне, Надюша, а кто это научил тебя так виртуозно реагировать на мужские звонки? – чтобы разрядить обстановку, спросил Александр.

– Я назвала тебя женским именем, ты об этом? – рассмеялась Надежда.

– Об этом, об этом. Хорошо, что у меня все в порядке с реакцией, смог тебе подыграть. Другой бы растерялся…

– А у меня других нет, – искренне, не задумываясь, ответила Надя.

Голованов хмыкнул, внимательно глянул на нее в зеркальце.

– Кто научил? Да есть у нас один доктор, жуткий ловелас. Женат, разумеется. Так это его метода: дамы сердца записаны мужскими аналогами. Например, Леонтьева Мария Сергеевна превращена в Леонтьева Михаила Сергеевича. Татьяна Борисовна – в Тимура Борисовича, Ирина Ивановна – в Игоря Ивановича. И так далее. Вся записная книжка заполнена исключительно мужскими именами. Если встречаются женские, то это или родственницы, или общие с женой знакомые.

– Ловко! – оценил Филя.

– Так, через пять минут будем проезжать тридцать восьмой, – прикинул Сева. – Второй поворот направо, а потом?

– Проезжаем площадь поселка, затем первый поворот налево. Дом я покажу.

В машине опять воцарилось молчание. Джип миновал небольшую площадь, окаймленную двумя магазинчиками, зданием почты и аптеки. Чуть поодаль находилось отделение милиции.

Дом Каменевых представлял собой довольно обычное, одноэтажное строение, выделявшееся среди других разве что необычного цвета окраской – стены цвета маренго и бордовая черепица крыши.

На участке никого не было видно.

Первым из машины вылетел Филя. Он распахнул заднюю дверцу, из которой вышел Турецкий. Следом – Надежда Игоревна. Филя суетился перед нею, прикрывая женщину собой. С другой стороны джипа показался могучий Голованов.

Турецкий сделал легкий жест в сторону дома. Филя, держа руку возле поясного ремня, подошел к калитке. Она легко открылась.

– Когда дома никого нет, калитка прикручена проволочным обручем, – тихо заметила Надя, доставая сигареты.

Филя прошел к дому. Высокое крыльцо, обвитое густыми зарослями какого-то вьющегося растения, скрыло его из виду.

Турецкий щелкнул зажигалкой, Надя затянулась, выпрямилась, глядя на окна дома. Голованов также стоял рядом с нею, нагнувшись над колесом, что-то там проверяя.

– Кажется, занавеска шевельнулась, – проговорила Надежда и махнула рукой, приветливо улыбаясь. Дескать, здрасте, я ваша тетя, я приехала… и так далее.

Внезапно из дома донесся крик, даже вой.

Турецкий выхватил из Надиных рук сигарету, швырнул женщину на заднее сиденье, захлопнул дверцу. Сева Голованов уже бежал к дому, на ходу вытаскивая «макарова».

– Не уби-и-и-в-а-ай, – причитал голосок.

Сева подскочил к крыльцу и увидел тощего, в отрепьях мужика, кубарем скатившегося по ступенькам прямо под его ноги. Наверху, на фоне разбитого окна, возле входной двери маячил Филя во всю высоту своего росточка.

– Вставай, паскудник! – прорычал Филя, потрясая пистолетом.

– Не убивайте! – взвизгнул мужик, шустро поднимаясь.

Был он высок и запущен до невозможности.

Учиненный на месте допрос с пристрастием выявил, что мужик – обычный бомж, коих нынче пруд пруди. В поселок забрел случайно, дом выбрал тоже наугад. Разбив камнем окно и выяснив таким образом, что дача пустует, выбрал ее местом временного пристанища.

– Давно ты здесь? – спросил Голованов.

– Третий день.

– И что, никто не появлялся?

– Не, вы первые.

– И последние.

Мужика отконвоировали в местное отделение милиции, где его встретили как родного. Это действительно был бродяга, правда уже посетивший пару других усадеб. Никакого особого ущерба, кроме съеденных припасов, после его визитов не наблюдалось, и местной милиции не очень-то хотелось связываться с беспризорником.

– Накостыляем ему пару раз и отпустим. Что с него возьмешь? – простодушно признался милиционер.

Конечно, дача Каменевых была тщательно осмотрена, конечно, они заколотили досками разбитое бродягой окно – вот и все оперативные мероприятия.

– Из пушки по воробьям, – кратко прокомментировал Голованов итог операции.

– Тогда уж из пушек по воробью, – уточнил Филя. – Я, главное, через окно разбитое заглядываю, смотрю – лежит, голубчик, на хозяйской постели и тушенку из банки наяривает. Во устроился!

Никто не засмеялся.

– Что же это получается, если Елизаветы Дмитриевны нет ни дома, ни на даче, где же она есть? – озабоченно спросила Надя, еще раз набрав номер квартиры Каменевых.

– Вернемся, будем выяснять. План такой. Вы, ребята, отвезете Надежду Игоревну на работу и под ее чутким руководством выпишете всех пациентов поликлиники, имеющих отношение к Каменеву.

Звонком мобильного напомнил о себе Грязнов.

– Как там у вас?

Турецкий вкратце поведал как.

– Ладно, отрицательный результат – тоже результат. Он сужает круг поиска, – утешил друга Вячеслав. – У нас новости такие: участковая врачиха выдала Каменеву бюллетень заочно, по звонку. Телефонное право, так сказать. Ни про какую больницу она ни сном ни духом. Никаких направлений на госпитализацию не выписывала. Лепечет, что он очень приличный человек и зубы ей сделал почти бесплатно. Нормально, да?

– Когда он ей звонил?

– В прошлую пятницу, на следующий день после исчезновения Небережной. Кстати, накануне, когда она пропала, его на работе не было, это мы пробили.

– Что с машиной?

– Номер выяснили, ищем. Теперь о возможности автомобильной аварии. Автомобиль Глеба за прошедшие семь дней в ДТП не попадал. Лица, похожие на Небережную или Каменева, в аварии, судя о всему, тоже не попадали. Обзвонили все травмы.

– Я, Слава, еду к себе. Ты где сейчас?

– Я в «Глории».

– Подходи и ты на Дмитровку.

– Идет, – лаконично бросил Грязнов и отключился.

– Так вы, Александр Борисович, нас бросаете? – явно огорчилась Надежда.

– Дела, Надюша, дела. Нужно же выяснить, что с твоим приятелем приключилось… – машинально ответил Турецкий, думая о своем.

А думал он о том, что нужно немедленно брать санкцию прокурора на обыск в квартире Каменевых. Вернувшись в Генпрокуратуру, он срочным порядком пишет соответствующее постановление. Если Кости не будет на месте или он занят и недоступен, они с Грязновым едут на место без санкции. Это законом допускается.

– Вот, товарищ генерал, это здесь. – Капитан из отделения милиции остановился возле обитой вагонкой металлической двери.

Он обращался не к Турецкому, а к Грязнову, чувствуя, видимо, в том родственную милицейскую душу.

– Старший здесь Александр Борисович Турецкий, – кивнул в сторону друга щепетильный Слава.

– Найдите понятых, – распорядился Турецкий.

Капитан принялся обзванивать соседние квартиры. Пожилая супружеская пара опасливо вышла на лестничную площадку. Там помимо Турецкого и обоих Грязновых – Вячеслав прихватил с собой Дениса – находились представительница ЖЭКа и слесарь того же ведомства.

– Вот постановление на проведение обыска, ознакомьтесь.

Когда формальности были соблюдены, слесарь начал колдовать над дверью.

– Придется автогеном. Не, так отойдет. Не, придется автогеном… – бормотал он, обдавая присутствующих запахом перегара.

Наконец, не выдержав, в работу вступил Денис Грязнов, после чего совместными усилиями удалось вырубить косяк и отжать дверь.

В прихожей включили свет. В глаза прежде всего бросилась большая дорожная сумка, стоявшая у стены. По направлению к сумке из кухни тянулась застывшая темно-красная нить. Она заканчивалась в ложбинке линолеума, где собралась в виде лужицы в форме какой-то ушастой звериной мордочки.

«Жираф, – определил Турецкий. – Длинная шея, ушастая голова».

Эти мысли были абсолютно машинальны, не связаны с тем, что делало его тело. А тело его, осторожно ступая, прошло на кухню, где кровавая лужа растеклась целым озером. В ней, в этой луже, лежало другое тело – тело седой женщины, лицом вниз. Руки женщины были стянуты сзади бельевой веревкой.

– Вызывай бригаду, – бросил Турецкий куда-то назад.

И, обернувшись к Грязнову, горько произнес:

– Мы опоздали, Слава.

Глава 15. ПЕРВЫЕ НАХОДКИ

Судмедэксперт наклонился над трупом, взялся за запястье, отпустил. Криминалист сделал несколько снимков, зафиксировав общее положение трупа. Руки в резиновых перчатках разрезали веревку, перевернули тело женщины на спину. Пятна крови на лбу, носу, подбородку, щеках делали лицо похожим на нелепую карнавальную маску. Изо рта торчал кляп.

– Это Лиза, – прошелестела одними губами понятая и схватилась за сердце, оседая на руки мужа.

Женщину увели. Судмедэксперт измерял температуру трупа. Кинолог со служебно-розыскной собакой на поводке доложил, что собака взяла след возле убитой, но потеряла его во дворе дома.

Дежурный следователь заносил в протокол результаты наружного осмотра трупа. Суховатый, бесстрастный голос монотонно говорил, следователь так же бесстрастно записывал:

"…Труп гражданки Каменевой Е. Д., 65 лет, обнаружен посередине кухни. Обильное количество крови под трупом указывает, что убийство произошло на месте…

Смерть наступила в результате проникающего ранения, нанесенного в область сердца колюще-режущим орудием. Судя по форме раны (оба угла острые), удар нанесен обоюдоострым ножом или кинжалом со стороны груди с большой силой. На шее трупа, слева, определяется продольная, неглубокая резаная рана, имеющая прижизненный характер.

Посмертные изменения, как-то: падение температуры тела, трупные пятна, – указывают на то, что смерть наступила за 17 – 18 часов до начала осмотра, то есть в 19 – 20 часов двадцать девятого августа…"

Грязнов с Турецким вернулись на Дмитровку в два часа пополудни. Они сидели в кабинете Турецкого, обсуждая ситуацию.

– Сумка с мужскими вещами стояла прямо в прихожей. Значит, он собирался уезжать! На кухне, возле холодильника, пакет с продуктами, – перечислял Турецкий.

– Наверное, они собирались уезжать вместе. Она тоже одета в брюки и пуловер. Их перехватили. Связанные руки, кляп, разрез на шее – это все совершенно явные знаки…

– Пытки. Мать пытали, чтобы выяснить у сына место пребывания Небережной, так? И он, видимо, это место назвал. Туда они его и повезли. Нашли ее, убрали всех. Если бы не нашли, мать была бы в заложницах до сих пор. Но ее убили. Значит, Небережную нашли.

– Ты говоришь во множественном числе.

– Потому что, если бы преступник был один, Каменев вступил бы с ним в борьбу. Неужели он спокойно позволил бы издеваться над матерью? Позволил бы связать ее? Следы этой борьбы мы бы увидели. А на кухне все стоит по местам.

– Эдик мог оглушить Каменева.

– Для этого он должен был проникнуть в его квартиру. Ты думаешь, Глеб открыл бы ему дверь? Если мы исходим из того, что Небережная начала опасаться Эдика и обратилась за помощью к Глебу, она его как-то описала, наверное.

– Каменев мог открыть не Эдику. То есть Эдику, но в другом виде. Предположим, в милицейской форме. Мог он ее раздобыть? Сейчас за деньги экипировку космонавта купишь, не то что форму. А родной милиции наши граждане всегда дверь открывают.

– Ладно, там Денис остался. Он все, что можно нарыть, нароет.

Младший Грязнов действительно был оставлен на месте с заданием провести тщательный поквартирный опрос.

– Все-таки я ему позвоню, скажу про милиционера. Пусть возьмет на заметку. – Грязнов потянулся к аппарату.

Пока Вячеслав разговаривал с племянником, Александру позвонили на мобильный.

– Але, это Голованов.

– Да, Сева, слушаю.

– У нас новости. Нашли приятеля Каменева, который десять дней тому назад дал Глебу ключи от пустующей квартиры в расселенном доме на восточной окраине, в районе Выхина.

– Что за дом?

– Чей-то ведомственный. Этот чувак там жил. Дом расселили, ключи от всех квартир остались у нашего чувака. Глеб попросил разрешения хранить там картошку.

– Приятель был в квартире после того, как ключи дал?

– Нет.

– Еще раз, где это?

– Между улицами Молдагуловой и Снайперской.

– Мы выезжаем. Берите чувака за жабры, сажайте в машину. Встречаемся… – Турецкий взглянул на карту Москвы, висевшую на стене, – на перекрестке Рязанского проспекта и улицы Паперника.

– Едем! – Голованов дал отбой.

– Что? – Слава взъерошил волосы.

– Кажется, нашлась потайная квартира. Поехали!

– Ты на три часа совещание назначил.

– Да, черт! – Александр набрал номер внутренней связи. – Клавдия Сергевна, это ты, душа моя? Голубушка, не в службу, а в дружбу. Отзвонись членам моей бригады, нужно совещание с пятнадцати перенести на девятнадцать. Да сегодня, душа моя, сегодня, когда ж еще?! Кричу?! Ну извини, это нервное. Я тебе сейчас список заброшу. Целую. Ты у меня одна, словно в ночи луна, – скороговоркой произнес Александр, бросая трубку.

– Так, может, сразу криминалистов прихватим? И судмедэксперта?

– Пожалуй, – вздохнув, согласился Турецкий.

Первое, что ударило в нос, – запах нечистот и особый, кислый запах, присущий тюремным камерам. Квартира была погружена во тьму. Луч фонарика озарил комнату. Она была пуста.

Ведро с открытой крышкой стульчака в углу комнаты распространяло запах тюремной параши. Один из оперов прошел к окну, снял лист фанеры, распахнул окно. Солнечный свет хлынул в помещение. Мужчины единым движением глубоко вдохнули струю свежего воздуха.

Растерзанная постель со смятыми, окровавленными простынями.

– Не слабо! – высказался судмедэксперт.

– А вот и хрен моржовый! – Грязнов кивнул в угол кровати, где действительно «отдыхал» после трудов огромных размеров резиновый фаллос в следах запекшейся крови.

– Наручники, – указал на пол криминалист Алик Зуев.

На полу, возле постели, валялась пара наручников. Одно кольцо было раскрыто, другое – замкнуто. От этого второго кольца тянулся вдоль кровати длинный металлический шнур. Проследив глазами его путь, Турецкий увидел вторую пару наручников, защелкнутую на противоположной высокой металлической спинке.

– Кого же это здесь на цепи держали? – ахнул Зуев.

– Женщину, надо полагать, – сквозь зубы ответил Грязнов. – Хочешь, я угадаю, как ее зовут? – невесело пошутил он.

– Смотрите, записка! – Зуев стоял возле старенького колченого стола.

На столе – металлическая кружка с огарком свечи. Из-под нее торчит клочок бумаги.

Турецкий подошел. «Все готово. Жду звонка» – было написано печатными буквами на обрывке газеты.

– Что ж, господа специалисты-криминалисты. Работы вам здесь – непочатый край, – констатировал Александр Борисович. – Альберт Александрович, постарайтесь сделать все необходимое как можно быстрее и как можно тщательнее.

– Вообще-то одно исключает другое, – усмехнулся Зуев.

– А вы постарайтесь.

Грязнов, вынимая трубку мобильного, произнес:

– Думаю, следует сконцентрировать поиск автомобиля Каменева в окрестностях этого славного местечка.

…Клавдия Сергеевна, будучи женщиной ответственной и неравнодушной к Турецкому, выполнила его просьбу и сообщила членам оперативно-следственной группы об изменении времени совещания. Позвонила она и Левину, к которому также была неравнодушна.

Олег Николаевич, работавший в Шереметьево с другими членами группы, поблагодарил Клавдию, передал информацию коллегам, работавшим с ним в данный момент на летном поле. Единственным членом бригады, о котором Олег попросту забыл, был стажер Безухов. Забыл о нем Олег по понятной, в общем-то, причине – Безухова перед глазами не было, он сидел в отделе кадров.

Стажер, закончив работать с карточками летного состава, обобщил информацию в виде красивых графиков, перекинул ее на дискету – не здесь же распечатывать секретные материалы – и начал собираться на первое в своей жизни совещание под председательством самого Турецкого.

Об Александре Борисовиче он наслушался столько легенд от своего руководителя Левина, что сама мысль о предстоящем совместном обсуждении первых результатов предварительного следствия вызвала в нем трепет.

Можно было связаться с Левиным и поехать на Дмитровку вместе. Но Кирилл был человеком в прокуратуре новым, к тому же весьма застенчивым от природы. Кроме того, рассказанная Турецким притча о юноше, облитом буддийским монахом водой из ведра, произвела на него глубокое впечатление. Он понял, что лишних вопросов задавать не следует. И рассудил, что, если сам Левин не позвонил ему и не предложил поехать в Генпрокуратуру на служебной машине, добираться следует самостоятельно.

Ада Григорьевна без конца отлучалась из кабинета, сетуя на задержку рейса на Пермь.

– Я вам не нужна? – то и дело спрашивала она Кирилла.

И, получив отрицательный ответ, опять исчезала.

– Она к брату побежала, – оправдывала начальницу Верочка. – Они видятся редко, она соскучилась.

– А где брат? – машинально спросил Кирилл, выключая компьютер.

– Он в служебке, у стюардесс. Чего ему по залу болтаться? Не посторонний же человек.

Худощавый, рыжеватый мужчина действительно провел томительные часы ожидания посадки на рейс Москва – Пермь в обществе молоденьких и веселых стюардесс, которые и должны были провести его на борт лайнера.

Развлекая их байками, он думал о том, что можно было бы сесть на иной самолет. Учитывая, что Шереметьево забито следователями и оперативниками, логично убраться отсюда как можно скорее. Так, наверное, поступил бы на его месте другой человек. Но тогда нужно было бы объяснять, чем вызвано изменение маршрута. Он говорил, что ему нужно именно в Пермь. На это обратили бы внимание стюардессы. Зачем поднимать волну? Нет, он четко следовал своей заповеди: не спеши, замри горным орлом, выжидай, зорко оглядывая окрестности. Твой час придет, и это будет час твоей победы.

Самолет ТУ-154 вылетел в Пермь с пятичасовым опозданием, в тринадцать тридцать.

Как раз в это время Кирилл направил стопы на Дмитровку.

…Безухов намеренно приехал пораньше, чтобы распечатать наработанную информацию. Дверь в кабинет Турецкого была заперта. Он потоптался, прикидывая, где бы пристроиться.

По коридору, с чайником в руке, шла фигуристая дама. Безухов узнал ее – это была секретарша самого Меркулова.

– Здравствуйте, – учтиво произнес он.

– Здравствуйте, – надменно ответила Клавдия Сергеевна и прошла было дальше, но тут же остановилась.

– А что вы здесь делаете, у кабинета Александра Борисовича?

– Я на совещание, – тут же покраснел Безухов. – Я член группы…

– Фамилия?

– Безухов.

– Да, есть такой.

Клавдия взглянула на часы:

– Так рано еще на совещание.

– Я специально пораньше… Мне нужно дискету распечатать. Это как раз для совещания.

Клавдия оглядела красного как рак юношу профессиональным взором и милостиво разрешила:

– Ладно, пойдемте ко мне. У меня распечатаете.

Безухов на негнущихся ногах пошел за женщиной в приемную Меркулова.

– Давайте…

Она протянула холеную руку, сунула дискету в узкую прорезь процессора, включила принтер.

– У вас там много материала?

– Страниц пятнадцать.

– Мы это за три минуты распечатаем. Стоило так рано приезжать!

– Почему – рано? Совещание через пятнадцать минут начнется. – Безухов посмотрел на свои часы.

– Не через пятнадцать минут, а через четыре часа. Александр Борисович перенес совещание на девятнадцать. Вас что, Левин не предупредил? Я же звонила ему.

Безухов молчал. Подставлять непосредственного начальника не хотелось. В этот момент, прямо как в водевиле, на сцене возник Меркулов.

– Я к генеральному, Клавдия Сергеевна, буду через два часа, – произнес он, выходя из кабинета. – Прошу вызвать ко мне на семнадцать ноль-ноль Турецкого с Грязновым. Передайте, что к этому времени подъедет Самойлович. А это что за молодое дарование? – обратил он взор на Безухова.

– Это член оперативно-следственной группы Александра Борисовича, – отрекомендовала юношу Клавдия Сергеевна.

– А он сам говорить не умеет? – улыбнулся Дмитрий Константинович. – Представьтесь, пожалуйста.

– Безухов Кирилл Сергеевич, работаю под непосредственным руководством Олега Николаевича Левина. Стажер, – выпалил Кирилл.

– И что вы здесь делаете, Кирилл Сергеевич?

– Я… вот… печатаю, – указал глазами на принтер пунцовый от смущения стажер.

– Кирилл Сергеевич попросил помочь распечатать материалы для совещания у Турецкого, – пожалела юношу Клавдия.

– А-а, ну-ну. Так я буду через два часа.

Меркулов вышел. Принтер между тем, тихо шурша бумагой, сделал свое дело и замер.

– Вот ваши материалы. – Клавдия протянула пачку листков.

– Спасибо. – Кирилл сложил их в папку, убрал в дипломат.

– И что же будете до семи вечера делать?

– Не знаю. В Шереметьево возвращаться смысла нет.

– Вы на машине?

– Нет.

– Тогда, конечно, какой смысл? Живете далеко?

– В Черемушках.

– Ясно. Тоже не ближний свет. Вот что. Оставляйте здесь свой дипломат и сходите пообедайте. А то будете потом до полночи заседать, знаю я вашего Турецкого.

– Хорошо, спасибо, – согласился юноша.

– У вас деньги-то есть с собой? Может, вам одолжить?

В Клавдии Сергеевне явно проснулось материнское начало.

– Что вы! – опять вспыхнул юноша и даже отшатнулся от Клавдии. – Есть! У меня много!

– Ну и хорошо, что вы все краснеете, как девица? Оставляйте дипломат и идите! – приказала Клавдия почти строгим голосом.

Безухов вылетел на улицу, проклиная свою чертову застенчивость, с которой жить было просто невозможно! Краснеет каждую минуту, даже Клавдия Сергеевна замечание сделала!

Очень милая женщина, оказывается. А он ее боялся! Даже денег предложила.

Денег с собой действительно было мало, каких-то двадцать – тридцать рублей. Но! Одолжить у женщины? У секретаря самого Меркулова? Ну уж нет, замотал он головой. Можно же найти в округе что-нибудь недорогое…

Глава 16. СИЕСТА

– Ну и как тебе увиденное? – Александр Борисович разлил кофе, плеснул в рюмки коньяк.

Бутерброды им, по обычной доброте своей, принесла Клавдия.

– Клава! Если меня будут искать, отвечай, что его нет. У меня сиеста. – Турецкий был явно расстроен.

Клавдия Сергеевна посмотрела на друзей и молча удалилась. Что и говорить, с понятием женщина! Турецкий запер за нею дверь кабинета. Хотелось побыть вдвоем со Славкой, чтобы никто не отвлекал.

– Как мне? Как и тебе, – откликнулся Грязнов. – Ясно, что ничего не ясно. Многое прояснят криминалисты и судебный медик. Но очевидно то, что в особняке держали женщину, так как Алик нашел в постели клок длинных каштановых волос. Предположительно, женщина эта – искомая Небережная. И какая же сволочь ее там терзала?

– Судя по резиновому члену и наручникам, Глеб Каменев, давний поклонник.

– Хорошенькое дельце! Мы выстроили картинку, такую логичную, такую понятную: Небережная узнает о крушении самолета, догадывается, что в катастрофе повинен ее любовник Эдик. Понимает, что становится опасной свидетельницей. Пугается, звонит Каменеву, просит спрятать ее. Эдик же начинает искать женщину, вычисляет адрес Каменева, перехватывает его дома, угрожая жизнью матери, выпытывает место пребывания Небережной и едет туда. Так все было хорошо придумано!

– Вот именно – придумано! Мы так придумали, потому что это наиболее простая и очевидная последовательность событий. А жизнь, как говорит Костя, не страшная сказка, а еще страшнее. Ты видел, какое там ведро «под туалет» стояло?

– Видел. То есть я таких раньше вообще не видел.

– То-то и оно. Такие пластиковые ведра с пригнанным стульчаком – это готовый дачный туалет. Моя Ирка за таким два месяца гонялась, ей тетка из Риги заказала. Что это значит? Что место заранее готовилось для содержания пленницы. И этот хрен резиновый – он, конечно, должен был насторожить еще вчера, когда Надя о нем рассказала.

– Так он и насторожил, что толку? На нем ведь адрес особнячка написан не был, правда?

– …Еще вчера вечером нужно было лететь к Каменевым и вскрывать квартиру, – перебил друга Александр. – Мы могли бы поймать шакала за хвост! Еще записка эта: «Все готово. Жду звонка», помнишь? Что это значит? Дребедень какая-то!

– Перестань, Саша! Давно работой «на земле» не занимался, отвык от огорчений? Все шло своим чередом. Когда Надежда рассказывала тебе о своем приятеле Глебе, его мать уже два часа лежала мертвой. Сопоставь время. И потом нужно было съездить на дачу? Да! Ты бы все равно не стал вскрывать квартиру Каменевых, пока не убедился, что дача пуста. Всему свое время! И записку расшифруем. Мы занимаемся расследованием всего вторые сутки…

– И все время опаздываем!

– Еще не вечер. Давай выпьем по малой, перекурим это дело – и к Меркулову.

– Давай. Скверно как-то на душе, Слава. Предчувствие какое-то…

– А ты перекрестись, глядишь – полегчает, – усмехнулся Грязнов.

– Ладно, давай за нас!

Педантичный Самойлович появился в кабинете Меркулова ровно в семнадцать ноль-ноль.

– Добрый день, Игорь Николаевич, проходите, присаживайтесь, – жестом пригласил Меркулов.

Турецкий и Грязнов уже сидели возле стола.

Мужчины поздоровались, Самойлович сел, извлек из кейса свои аккуратные пластиковые папочки.

– Я, Александр Борисович, с разрешения Константина Дмитриевича, предлагаю выслушать меня приватно, до сбора всей оперативно-следственной группы. У вас там будет много сотрудников, моя информация не для широкого круга лиц, – повернулся он к Турецкому.

– Я так и понял, – улыбнулся Саша.

– Мы вас слушаем, Игорь Николаевич. – Меркулов постучал костяшками пальцев по столу.

– Мне было поручено отследить ситуацию в компании «Аэрофлот» после гибели ее генерального директора – это первое. И поведение Сосновского в свете последних событий – второе. Начну с первого. После смерти Сомова возник вопрос о преемственности власти. В этой связи весьма активизировался заместитель Сомова по коммерческой части Нифонтов. На совещании руководства компании, которое прошло на следующий день после катастрофы, Нифонтов выступил с предложением ввести в АО «Аэрофлот» должность исполнительного директора, который замкнул бы на себе все производственные и коммерческие вопросы. В таких условиях должность гендиректора становилась бы чисто номинальной. Однако совет директоров эту идею не поддержал, справедливо полагая, что Нифонтов придумал новую должность под себя. Разгорелись страсти, много было чего сказано на том собрании, однако итог следующий: никаких новых должностей не вводить, назначить внеочередное общее собрание акционеров и выбрать нового генерального директора компании.

– Мало заплатил директорам, – прокомментировал Грязнов.

– Думаю, вообще не платил. Действовал уговорами и даже угрозами, намекая на поддержку очень влиятельного бизнесмена…

– Сосновского, – опять не удержался Слава.

– Да. Но народ там тертый, не испугались. Тогда Нифонтов пошел другим путем. В выходные дни почти все рядовые акционеры «Аэрофлота» обнаружили в своих почтовых ящиках агитки, написанные в лучших традициях пропагандистской риторики и призывающие голосовать за Нифонтова. Дескать, только он знает все «винтики и механизмы», приводящие в движение деятельность «Аэрофлота», только он может объединить компанию в столь трудный для нее час, не допустить пришествия варяга, не знающего истинных проблем и забот акционеров, и так далее и тому подобное. Акционерам предлагалось, я цитирую: «для консолидации голосов оформить доверенность на имя»… кого бы вы думали? Того же Нифонтова. Более того, за каждую оформленную доверенность было обещано вознаграждение в размере ста долларов.

– Кто же эти агитки подписывал? Неужто сам Нифонтов? – спросил Турецкий.

– Нет, листки подписаны организационным комитетом, в который якобы входят наиболее уважаемые в компании сотрудники. Никакой оргкомитет официально, разумеется, не зарегистрирован. Почтенные сотрудники, от имени которых ведется пропаганда, не в курсе, что их имена используются, они-то агитки не получали. Но рядовые акционеры этого, разумеется, не знают. Таким образом налицо явное стремление Сосновского обеспечить пост гендиректора компании своему человеку.

– А где сейчас сам Сосна? Все там же, на Кипре? – для порядка спросил Слава.

– Он в Москве, – невозмутимо ответил Самойлович.

– Где? – опешил Грязнов.

– Здесь, в Москве. Приехал, так сказать, инкогнито. Ночует по разным местам. Ежедневно переговаривается с Нифонтовым – мы поставили телефон замдиректора «на кнопку». Тот отчитывается перед олигархом о проделанной за день работе.

– Костя, давай прихватим его по делу «Анклава»! – встрепенулся Саша. – Ты же говорил, что из Берна пришли документы, подтверждающие, что бельгиец, как его…

– Ханс Йеме, – подсказал Меркулов.

– Что этот Ханс действовал в интересах Сосновского и Голушко.

– Дело «Анклава» закрыто, – устало произнес Меркулов.

– Когда?

– Два часа назад. Есть постановление генерального.

– С чего это вдруг?

– Это не вдруг, я вам говорил, что такое решение намечается.

– Я проясню слегка картину, – вмешался Самойлович. – В этот свой приезд Сосновский встречался в Москве с одним высокопоставленным чиновником из кремлевской администрации. А также с вашим, э…

– Поня-я-тно, – протянул Турецкий.

– Я вам больше скажу. В среду, то есть вчера, в Интернете появилось интервью с Сосновским, в котором он с первых же слов определился в главном: олигарх заявил, что не борется с руководством страны, как это некоторым кажется. Что было бы большой ошибкой рассматривать его критические замечания под этим углом. Он у нас, оказывается, борется с отдельными действиями руководства, которые представляются ему неверными. Короче, совет да любовь.

Грязнов стукнул кулаком по столу:

– Вот ведь сука! И никак не прихватишь его! Костя, что же делать?

– Ты меня спрашиваешь? Что делать? Если бы мы могли доказать причастность Сосновского к конкретному уголовному преступлению, я бы сказал, что делать.

– Ну, по «Анклаву»-то улики есть.

– Следствие закончено, забудьте, – отмахнулся Меркулов.

– И самое интересное на десерт, – все так же невозмутимо продолжил Самойлович, – мы выяснили, что утром того дня, когда произошла катастрофа, Сомов получил по служебному факсу еще девять копий своих финансовых расписок – взяток за «боинги», после чего и принял решение немедленно вылететь на Кипр.

– Вот! Я же говорил! – вскричал Грязнов.

– Это еще не все, – продолжил Самойлович, доставая портативный магнитофон. – Нам удалось записать разговор между олигархом и неизвестным мужчиной. Мужчина этот звонил из автомата, вернее, он менял телефоны-автоматы, то есть звонков было несколько. Короче, перехватить его не удалось.

– Видишь, Саша, не только у нас проколы случаются, – не удержался Грязнов.

– Звонков несколько, а разговор, в сущности, один, – не прореагировал на реплику Самойлович. – Я смонтировал пленку, чтобы шло без перерывов. Вот, слушайте.

" – Здравствуйте, – осторожно произнес вкрадчивый голос, принадлежащий, видимо, достаточно молодому мужчине.

– Здрасте, здрасте, можете не представляться, я узнал, – это уже характерный говорок олигарха.

– Я насчет обещанного.

– Будет, все будет!

– Когда?

– Ну когда? Когда у меня будет, тогда и у вас.

– Конкретнее.

– Конкретнее – после пятого.

– Хотелось бы раньше.

– Слушайте, я же не печатник Федоров.

– Мы ваши просьбы учитываем.

– Да-да, я помню и ценю. Все идет хорошо, нужно чуть-чуть подождать. Звоните после пятого…"

– А что это за день – пятое? – спросил Турецкий.

– На пятое сентября назначено общее собрание акционеров «Аэрофлота». Повестка дня – выборы гендиректора.

– Так это же прямой текст! Олигарх обещает расплатиться за услугу! – не выдержал Грязнов.

– Вот если вы это докажете, мы его и возьмем.

– Ага, он уже где-нибудь в Ницце отдыхать будет.

– Ну это-то ерунда. Если он, находясь за границей, будет уклоняться от дачи показаний, ему может быть предъявлено заочное обвинение, он может быть объявлен в розыск, как это было с Лебедевым, которого посадили в испанскую тюрьму. – Костя все постукивал пальцами по столу. – Вы лучше поведайте, как ваше расследование продвигается.

– Подозреваемый в осуществлении взрыва на борту рейса номер 2318 наметился… – Александр рассказал об Эдике. – Вывести на него могла бы Небережная. Но она исчезла в день взрыва. Вот, идем по следу. Следы, правда, попадаются уже холодные, – невесело пошутил он, рассказывая о гибели Елизаветы Дмитриевны Каменевой.

– Что ж, разыскать пропавшую женщину в таком большом мегаполисе – дело не быстрое, если она вообще еще в городе. С того дня, когда произошел взрыв, прошла неделя. Думаю, ни самого Эдика, ни этой женщины – если она его сообщница – в городе нет.

– Фоторобот подозреваемого был разослан по всем подразделениям транспортной милиции еще вчера, как только этот фоторобот составили, – вставил Грязнов. – Конечно, мера запоздалая, шестой день после взрыва. Да только там все неоднозначно… Вообще-то район поиска сужен. Мы вышли на дом, где могли прятать Небережную. Та еще история…

Меркулов выслушал рассказ и про заброшенный особняк.

– Да, триллер какой-то. Запутанная история. Поиски Небережной, живой или мертвой, тем более могут затянуться. Вы попробуйте искать иначе. Где Небережная познакомилась с Эдиком?

– Он подвозил ее домой… Ха, Костя, ты гений! – оживился Турецкий. – Что значит – взгляд на проблему со стороны! Действительно, если виновник катастрофы неведомый нам пока Эдик, то не случайно же он познакомился с Александрой Борисовной! Ему нужна была именно она – начальник пищеблока, которая могла бы провести его в служебное помещение! Разве позволила бы Небережная подобную вольность кому-нибудь из подчиненных? Нет! Значит, не просто так оказался Эдик возле Шереметьева однажды вечером – в нужном месте, в нужное время. А откуда он мог знать, что Небережная – начальник пищеблока? Тем более знать ее в лицо, чтобы посадить в машину именно ту женщину, которую нужно? А то много их стоит голосует! Следовательно, у него кто-то есть в Шереметьеве. Свой человек.

– Это опять-таки мог быть заместитель Сомова, Нифонтов. У него могли быть личные дела сотрудников. Вот он и дал для ознакомления исполнителю… – встрял Грязнов.

– Может быть, так. А может – иначе. Нужно в отделе кадров дознание провести. Изымались ли личные дела сотрудников, какие именно, кем и когда? Там у нас работает парнишка, но с другим заданием. Сегодня обсудим.

– Что ж, продолжайте работу, друзья. А вам, Игорь Николаевич, большое спасибо за информацию.

– Буду нужен, звоните, – лаконично ответил Самойлович, распрощался и вышел.

– Ну и сука этот Сосновский! – еще раз в сердцах высказался Грязнов.

Его праведный гнев был прерван позывными мобильного.

– Але, Денис, ты?

Слава сделал рукой извиняющийся жест, вышел из кабинета.

– Я, Костя, тоже пойду. Через пять минут сбор группы, – поднялся Турецкий.

– Иди, Саня. И держи хвост пистолетом. Что-то ты приуныл.

– Есть от чего. Мы здесь землю носом роем, а неведомый Эдик где-нибудь на Маврикии отдыхает.

– Это еще не доказано, – нахмурился Меркулов. – Ищите и обрящете.

– Каждому по его вере? Понял, – усмехнулся Турецкий и вышел.

Грязнов сидел на столе Клавдии Сергеевны, что-то бурно обсуждая уже с телефона секретаря Меркулова. Сама Клавдия находилась на своем месте, стреляя в Грязнова как бы сердитым взглядом.

– О женщины, коварство ваше имя, – простонал Александр и вышел.

В то время как Турецкий находился в кабинете Меркулова, стажер Кирилл Безухов бродил по улицам, безуспешно подыскивая точку общественного питания, соответствующую его скромным материальным возможностям. Найти что-либо, кроме чашки кофе, не удавалось. Тратить последние деньги на кофе категорически не хотелось. Коварная Клавдия Сергеевна так настроила его на обед, что желудок просто-таки урчал голодным зверем.

Кирилл совсем было отчаялся и решил возвращаться на Дмитровку, пройдя насквозь длинный проходной двор, вернее, череду дворов. Во втором из них неожиданно обнаружилась одноэтажная кафешка типа «стекло – бетон», распространявшая вокруг себя умопомрачительный запах. Кафешка носила гордое имя «Кавказ».

Кирилл устремился к ней. Листок с меню, прикрепленный к входной двери, извещал, что в кафе продаются «горячие, исключительно вкусные чебуреки из натурального мяса – 4 рубля штука».

Чье именно натуральное мясо используется для приготовления блюда, не сообщалось. Судя по стоимости конечного продукта, жертвой пищевого бизнеса были окрестные кошки, не крысы же, испуганно думал Кирилл. Ему, впрочем, было уже все равно. Голод схватил его неумолимой рукой не только за желудок, но и за все прочие внутренности.

«Потом мне будет плохо, но это уж потом», – вспомнил он незамысловатую песенку и храбро шагнул внутрь заведения.

Внутри было довольно людно. Люди, в подавляющем большинстве мужчины, стояли вокруг столиков целыми компаниями. В основном это были люди той самой обобщенной национальности – однокоренной с названием заведения. Безухов подавил в себе неуместный приступ великодержавного шовинизма и храбро шагнул к стойке. За стойкой, впрочем, царила весьма приятная молодая блондинка.

– Три чебурека и… Кока сколько стоит?

– Стакан или бутылка? – спросила девушка.

Спросила, как показалось Кириллу, весьма насмешливо.

– Бутылка, – с вызовом ответил он.

– Тридцать рублей.

– А стакан?

– Десять.

– Мне стакан, – изо всех сил стараясь не краснеть, ответил он.

– Двадцать два рубля.

– Вот, возьмите. – Он протянул три десятки.

Девушка отсчитала сдачу, неожиданно мило улыбнулась Кириллу и подала тарелку с пышущими жаром чебуреками.

– И вот ваша кока.

Кирилл поблагодарил, направился к одному из столиков. Какая милая барышня, попутно думал он. Поставив тарелку, Безухов ухватил салфеткой обжигающе горячий чебурек и надкусил тонкое, почти прозрачное тесто.

«Однако! Если мясо такое же вкусное, как тесто, мне все равно, из кого его сделали», – думал о чебуреке Кирилл.

Мясо оказалось сочным, нежным, ароматным, сдобренным специями и перцем. Кирилл прижмурился от удовольствия, отдавшись процессу поглощения пищи.

Двое смуглых мужчин, стоявших за тем же столиком, поначалу умолкли, одаривая непрошеного соседа недоброжелательными взглядами. Он действительно был столь же неуместен в данном заведении, как, скажем, Офелия в борделе. Но, видя, как блеклый, худосочный юноша из «хогошей московской семьи» упивается хавкой, успокоились, расслабились и продолжили беседу под графинчик водки и шашлычки.

– …Такое лавэ сделал, Гиви, дарагой… – закатил черные глаза один из них и причмокнул губами.

– Да, хорошо тебе, маладэц! А я лажанулся как последний лох. Пришел ко мне хмырь один, от кореша, маляву принес. Знаешь Жорку Жало? От него. Попросил драги в долг, под хороший процент. Отдать обещал через три дня. Ну, я в курсе, что Жало только оттуда, от хозяина. Две недели как вышел. Причем чувак в порядке, медвежатник. Такому грех не помочь. Дал. И что ты думаешь? Пропали оба!

– Куда?

– А хрен знает! Звоню на хату – тишина. Главное – посыльный, зачуха, выпил еще за мой счет, ну и давай базлать, что якобы они с Жалом телку взяли под отпускные. Якобы отбили ее от какого-то маньяка.

– Маньяка?

– Ага! Представляешь…

– Гиви, возьми бастурму! – крикнула блондинистая буфетчица.

Мужчина оборвал рассказ, направился к стойке буфета. Кирилл машинально глянул ему вслед, заметил, что мужчина сильно хромает на левую ногу.

– Ну, дальше чего? – пристал к нему собутыльник, когда тот вернулся с двумя порциями мяса.

Мужчина по имени Гиви понизил голос и склонился к приятелю.

До Кирилла доносились отдельные слова: «…резиновый х…, он ее этим х… вые…, баба избитая вся… Еще консультировался со мной, на чем ее держать, пока тэма решается».

Этот безобразный разговор, разумеется, испортил аппетит Безухову. Наскоро проглотив чебуреки и запив их шипучкой, Кирилл покинул заведение.

Глава 17. ОСТЫВШИЙ СЛЕД

В девятнадцать часов в кабинете Александра Борисовича Турецкого началось обсуждение первых результатов предварительного следствия по уголовному делу No… по факту авиакатастрофы лайнера ТУ-154, рейс 2318 Москва – Ларнака, произошедшей ровно неделю назад. В кабинете собрались следователи, криминалисты, судмедэксперт. Присутствовал, разумеется, и Грязнов. Кирилл Безухов сидел возле самой двери, отчаянно вытягивая шею, чтобы лучше видеть и слышать отчет судмедэксперта.

– На данный момент можно сказать следующее. Образцы спермы, полученные в квартире Небережной, отличаются от таковых, обнаруженных в доме по улице Молдагуловой. То есть речь идет о двух разных мужчинах. В доме по Молдагуловой, скорее всего, находилась гражданка Небережная. Пятна крови, обнаруженные на простынях и резиновом фаллосе, по антигенной принадлежности соответствуют группе крови Небережной. Ее медицинскую карточку мы получили из медпункта Шереметьева. С женщиной, по-видимому, осуществляли насильственное половое сношение, в том числе при помощи искусственного мужского полового члена, обнаруженного на месте преступления. В отпечатках с головки искусственного члена обнаружены клетки влагалищного эпителия и влагалищной микрофлоры. Причем состояние эпителия и микрофлоры свидетельствует о том, что сношение осуществлялось не далее чем двое суток тому назад. На то, что оно имело насильственный характер, указывают многочисленные пятна крови, о которых я уже говорил, а также клок темно-каштановых волос длиной, в среднем, двадцать сантиметров. Характер концевых фрагментов указывает, что волосы были вырваны. Анализ образцов спермы, полученный в доме по Молдагуловой, показал, что по антигенной принадлежности они соответствуют группе крови гражданина Каменева Г. Н. Данные о группе крови Каменева получены из его медицинской карты по месту работы. Далее. Труп гражданки Каменевой…

– Можно итог: время смерти. Каким предметом могло быть совершено убийство?

– Убийство осуществлено колющим предметом, судя по краям раны – кинжалом или кортиком. Смерть наступила в девятнадцать – двадцать часов двадцать девятого августа, то есть вчера.

– Благодарю вас. – Турецкий отыскал глазами Зуева. – Теперь вы, Альберт Александрович.

Пока Зуев выдвигался на освобожденное для него место, сидящие рядом с Безуховым два криминалиста оживленно перешептывались. Один из них рассказывал коллеге о находке в особняке.

– Я такого члена отродясь не видел. Это ж надо такой хреновиной бабу трахать?! Он же ее изорвал, поди, в клочья.

Этот разговор был вдвойне неприятен Безухову тем, что напоминал нечто столь же отвратительное. Дежавю. Безухов даже пропустил начало выступления Зуева, пытаясь вспомнить аналогичную ситуацию, но переключился на эксперта

– Капиллярные узоры… соответствуют таковым… в квартире Небережной. Можно с достаточной долей уверенности сказать, что Небережная находилась в квартире по улице Молдагуловой. Ее «пальчики» обнаружены на кольцах наручников, спинке кровати, пластиковом ведре. Кроме нее наследили еще двое. Причем одно лицо находилось в доме по Молдагуловой достаточно долго, так успело наследить везде, где только можно: на тех же наручниках, на металлическом каркасе кровати, на столе, на свече и так далее. Следы капиллярных узоров пальцев рук этого лица соответствуют таковым, полученным по адресу Ленинский проспект, в квартире Каменевых, при исследовании личных вещей Глеба Каменева. Другой человек оставил следы только на одной паре наручников, в районе замка. Отпечатки четкие, просто картинка!

– На Ленинском нашли еще что-нибудь? – спросил Турецкий.

– В квартире Каменевых много отпечатков. Но они принадлежат в основном его матери. И, видимо, самому Каменеву. Других «пальчиков» нет. Там вообще чисто. Ни следов обуви сколько-нибудь выраженных, ничего.

– Зато свидетели есть, – прогудел со своего места Грязнов.

– Вы закончили, Альберт Александрович?

– Еще несколько слов в отношении записки, оставленной в квартире по Молдагуловой. Напомню текст: «Все готово. Жду звонка». Почерковедческая экспертиза еще не завершена, но эксперт сообщил мне предварительные данные: записку оставил человек, привыкший писать по-арабски.

– Что-что? – удивился Турецкий.

– Да, Александр Борисович. Хоть текст и написан печатными буквами, но есть там такие нюансы почерка, которые позволили высказать такое соображение. Подробнее все будет отражено в письменном заключении, через два дня.

– Спасибо, Альберт Александрович. Теперь прошу старшего оперуполномоченного МУРа Василия Алексеевича Колобянина.

Грязнов несколько приосанился.

– Вчера, двадцать девятого, следствие поставило перед нами следующие оперативные задачи, – по-военному четко начал Василий, – первое: отработка версии, согласно которой взрыв на борту лайнера предназначался какому-то другому лицу, а не гендиректору «Аэрофлота» Сомову. Второе: поиск возможных свидетелей кровавой драмы на Ленинском проспекте. Третье: розыск автомобиля «Жигули» девятой модели, принадлежащего гражданину Каменеву. Четвертое: проведение следственного эксперимента по «минированию» посредством ящика с питанием заранее оговоренного рейса. Все эти задачи выполнены. Отработкой версии о другой «мишени» взрыва занимался наш внештатный сотрудник, имеющий широкие связи в соответствующих кругах. Выяснено, что среди пассажиров бизнес-класса, должных лететь вместо Сомова, сколько-нибудь значительных личностей не было. А были: четверо рядовых «быков» из солнцевских, собиравшихся на отдых со своими шмарами, одна валютная проститутка, три челнока, два средней руки бизнесмена. Все эти лица отработаны и не представляют интереса для следствия. Далее. Убийство гражданки Каменевой на Ленинском проспекте было совершено, по данным судмедэкспертизы, вчера, в девятнадцать – двадцать часов. Нашелся свидетель, гулявший вечером с собакой во дворе дома. Он видел человека в милицейской форме, выходившего из подъезда Каменевых в девятнадцать пятьдесят. Время достаточно точное, так как мужчина собирался вернуться домой к началу вечерних «Вестей» и как раз посмотрел на часы. Судя по описанию, милиционер – мужчина лет сорока, с широким носом «картошкой». Возили «собачника» в отделение милиции на опознание. Среди сотрудников линейного отделения похожую личность найти не удалось. Но еще за два часа до этого, в восемнадцать ноль-ноль – восемнадцать тридцать, от подъезда отъехали две машины – темно-синий «форд» и вишневая «девятка». В это время во дворе было достаточно много народу, и свидетели показали, что в вишневую «девятку» сел сам Каменев в сопровождении двух мужчин и еще один мужчина сел в «форд».

– Внешность?

– Внешность сопровождавших Каменева лиц весьма варьирует в показаниях разных свидетелей. Более-менее однородная картина складывается из описаний человека, садившегося в «форд». Видимо, потому, что он шел один, кроме того, иномарки всегда привлекают большее внимание. Короче, со слов очевидцев, это худощавый мужчина чуть выше среднего роста, с коротко стриженными волосами, не то светлыми, не то рыжеватыми. Одна из свидетельниц показала, что мужчина этот, направляясь к машине, делал рукой некое движение, словно перебирал что-то. Держался очень уверенно, не оглядываясь на вишневую «девятку». Впрочем, свидетели утверждают, что вся группа выглядела вполне мирно. Далее: зарегистрированный на имя Каменева автомобиль – та самая «девятка» – обнаружен в одном из дворов неподалеку от улицы Молдагуловой. Машина пуста. Что касается темно-синего «форда», то его номерной знак, к сожалению, никто из свидетелей не запомнил. Этот автомобиль пока не найден. В настоящий момент наши сотрудники проводят поквартирный опрос жителей всех домов по улице Молдагуловой и прилегающим к ней улицам. И последнее: проведенный сегодня в помещении пищеблока аэропорта Шереметьева следственный эксперимент показал, что преступник мог заминировать именно тот рейс, который хотел. Нашему сотруднику, во всяком случае, удалось всунуть «опытный образец» в рейс на Барселону.

– Как?

– Он стоял рядом с заместительницей Небережной, видел в ее руках листки с номерами рейсов и подавал ящики не подряд, а с нескольких тележек вперемежку. Когда дело дошло до рейса на Барселону, нужный ящик был подан и опечатан как следующий на Барселону. Есть видеозапись. Собственно, все.

– Спасибо, Василий Алексеевич.

Турецкий при этом глянул на Вячеслава с немым вопросом: «Что же ты, паразит, раньше мне всего этого не рассказал?»

На что Грязнов, елозя в кресле, так же безмолвно выразил лицом следующее: «Извини, не успел!»

Ага, это ему Денис по телефону сводку с театра военных действий передал, понял Турецкий.

– Олег Николаевич, чем вы порадуете?

Левин рассказал о следственных действиях, проводимых в Шереметьеве. Но Безухов его не слушал. В животе его отчаянно заурчали схлестнувшиеся в битве чебуреки и кока-кола, напоминая, что «Запад есть запад, восток есть восток и вместе их не свести»…

И тут он вспомнил, где слышал рассказ о резиновом фаллосе. В «Кавказе»! В том рассказе как раз шла речь о женщине, попавшей в руки маньяка!

Его вернул к реальности голос Турецкого:

– Итак, друзья, мы объединились в единую группу вчера, двадцать девятого августа, когда причина гибели лайнера была четко установлена. Наши усилия сосредоточены на выявлении, поиске и задержании лиц, причастных к катастрофе. За прошедшие сутки следствие определило человека, которого можно считать подозреваемым в организации взрыва. Это худощавый мужчина, тридцати пяти – сорока лет, выше среднего роста, с коротко подстриженными светлыми или рыжеватыми волосами. Предположительное имя – Эдик. Понятно, что оно может быть вымышленным. Однако, как мы знаем, преступники, меняя фамилии, предпочитают сохранять собственное имя, так проще. У кого на руках еще нет фоторобота, возьмите.

Турецкий пустил по рукам стопку листков. Сидящий рядом со стажером оперативник передал Безухову листок. Тот глянул на фоторобот сначала мельком, затем еще раз… и еще. Ну да, ежик волос, прямой нос, довольно длинный, тонкогубый рот, волевой подбородок.

– Я видел его сегодня утром! – не успев покраснеть, выкрикнул Кирилл.

Потом они остались в кабинете Турецкого – начальник МУРа Грязнов, непосредственный начальник Олег Николаевич Левин, сам Турецкий, разумеется. И он, Кирилл Безухов.

– Ты точно помнишь? – допытывался Левин.

– Да, я все-таки занимаюсь фотографией! – покраснел наконец стажер. – Я сидел лицом к входной двери, он зашел, поздоровался с Адой Григорьевной, потом посмотрел на меня и вызвал ее в коридор. Я еще подумал, что у него очень… пронзительный взгляд. Как у горной птицы.

– Куда он собирался лететь?

– В Пермь.

Тут же принялись звонить в Шереметьево. Выяснилось, что борт на Пермь вылетел с пятичасовым опозданием, но уже совершил посадку в конечном пункте. Точнее? В шестнадцать часов по Москве. Вышли на связь с экипажем. Да, взяли в полет брата Ады Григорьевны, начальницы отдела кадров Шереметьева. Как зовут брата? Эдик. Очень милый мужчина, бизнесмен. Где он? Да кто ж его знает? Попрощался, подарил стюардессам по коробочке «рафаэллы» и исчез.

Грязнов кинулся к другому телефону, дабы связаться с пермским УВД. Одновременно туда же факсом передали фоторобот Эдика.

Через двадцать минут из Перми сообщили, что в городе будет начата операция «Перехват».

Пока разгорались страсти вокруг почти возникшего на горизонте Эдика, Безухов тихим голосом поведал Левину о разговоре, подслушанном в кафе «Кавказ». Левин пересказал Турецкому. Александр Борисович выскочил в коридор в поисках Грязнова.

Вернулся Грязнов. По просьбе трудящихся Безухов повторил рассказ заново, специально для начальника МУРа.

– Как его звали, того, кто рассказывал? – осведомился Грязнов.

– Гиви. Он хромает на левую ногу.

Грязнов позвонил Кротову. Тот запросил к телефону непосредственного участника событий.

Безухов взял трубку.

– Я вас слушаю, – вежливо произнес он.

– Это я тебя слушаю, – отбрили на другом конце провода. – Что за шалман?

– Вы имеете в виду кафе?

– Что я имею… Ну, да-да, кафе.

– «Кавказ».

– Это я понял. Знаешь, сколько по Москве «Кавказов»? Ты мне четко обрисуй место, где этот «Кавказ» расположен.

Кирилл объяснил. Потом ответил еще на ряд уточняющих вопросов. После чего невидимый собеседник затребовал Грязнова.

– Похоже, парень попал в самую «малину» азеров. Есть среди них Гиви-хромой. Занимается наркотой, все точно.

– Петрович, отыщи его из-под земли, выясни, что за Жало и где жужжит, то есть живет, тьфу ты, черт, обалдел тут совсем к концу дня…

Турецкий посмотрел на Кирилла, на его оттопыренные уши-вареники и почти с нежностью в голосе произнес:

– Откуда ты такой взялся, лопушок?

Итак, кличка, данная когда-то Левину за пухлые губы, перешла к его подопечному как то самое переходящее Красное знамя, цветом которого полыхали уши стажера.

Железнодорожный вокзал города Перми жил согласно внутреннему распорядку, подчиненному графику движения поездов. Прибывали и отправлялись составы, перроны наполнялись пассажирами, чтобы опустеть спустя каких-то двадцать минут, а затем пропустить через себя новую волну плотного людского потока. Единственное, что создавало нервозность, – непривычное изобилие милиционеров, то и дело проверяющих документы. Правда, на самих платформах бравой милиции не наблюдалось, она предпочитала кучковаться у начала перрона, на площадке перед зданием вокзала.

А между тем там, на платформах, шла своя, весьма интересная жизнь. Так, на одной из них встретились сразу два поезда – прибывшая из района аэропорта электричка и проходящий поезд дальнего следования, следующий через Пермь на Екатеринбург. В плотном людском потоке между двумя поездами промелькнула худощавая фигура коротко стриженного мужчины. Он вышел из электрички и тут же пересек платформу, направляясь к стоящему напротив скорому.

Остановился возле одного из вагонов, перекинулся парой слов с проводником и шагнул внутрь.

«Стоянка скорого поезда Санкт-Петербург – Екатеринбург десять минут», – гундосил в репродуктор простуженный женский голос.

Поезд тронулся. Эдик растянулся на полке вагона СВ, вдыхая запах свежего белья. Это было весьма приятно после длинного, напряженного дня.

Утром он будет в Екатеринбурге. Далее – везде.

Глава 18. ДОЗНАНИЕ

Утром следующего дня, то есть в пятницу, Турецкий в своем кабинете допрашивал начальника отдела кадров Шереметьева гражданку Кашкину. Накануне они с Грязновым засиделись на работе до полуночи, ожидая вестей из Перми. В конце концов стало ясно, что объявленный по городу перехват с целью задержания подозреваемого немедленных результатов не дал. Неведомый Эдик словно растворился.

Турецкий намеревался побеседовать с Кашкиной весьма серьезно, без сантиментов. Диктофон стоял на столе. Кашкина сидела, выпрямив спину, поправляя рыжие волосы, недоуменно поглядывая на строгого следователя. Ее увезли прямо с рабочего места, вместе с Верочкой. Словно двух преступниц.

Турецкий сухо проговорил обязательный текст, упомянул нужные статьи УПК, предупредил об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.

– Начнем, – произнес он. – Назовите вашу фамилию, имя и отчество.

– Кашкина Ада Хасановна, – ответила женщина.

– Как? – тут же переспросил Александр. – Повторите.

Женщина повторила.

– Кажется, вы представились нашему сотруднику другим именем.

– Да, не только ему. Меня все зовут иначе: Ада Григорьевна.

– Почему?

– Не знаю, это давно так повелось, – пожала она плечами. – Когда я пришла работать в Шереметьево, это было пятнадцать лет назад, мой непосредственный руководитель, тогдашний начальник отдела кадров, стал называть меня Адой Григорьевной, ему так было удобнее. Он букву "с" плохо выговаривал. За ним и другие. Так и пошло. Начальник ушел на пенсию, а мое имя осталось таким, как он его придумал, – улыбнулась она.

Турецкий на улыбку не ответил.

– Вы замужем?

– Да.

– Носите фамилию мужа?

– Да.

– Назовите, пожалуйста, вашу девичью фамилию.

– Рагоева.

– Где вы родились?

– В Грозном.

– Вы чеченка?

– Да, а что? – с вызовом ответила женщина.

– Абсолютно ничего. Скажите, Ада Хасановна, вчера утром к вам на работу кто-нибудь приходил?

– Да, двоюродный брат.

– Его имя, фамилия?

– Эдик Рагоев.

– А полное имя?

– Эдуард.

– Адрес?

– Я не знаю его адреса.

– Как это? Не знаете адреса брата?

– Он же не со мной живет. У него своя жизнь, и жизнь не простая. Он одинок, так что может себе позволить менять места проживания.

– А зачем ему менять места проживания, он вам не рассказывал?

– Нет, не рассказывал. Раз меняет, значит, надо ему!

– Но где-то у него есть дом, родители? Родился же он где-то?

– Он, как и я, родился в Грозном. Мы каждое лето проводили вместе, у дедушки, в горах. Потом я уехала учиться в Москву, вышла замуж, осела здесь. Я о нем долгие годы вообще ничего не знала. Там, между прочим, война шла, если вы в курсе.

– Я в курсе.

– Так вот, дом его родителей был разрушен бомбежкой. Родители погибли. Я думала, что и он погиб. И когда он нашел меня, я у него паспорт не спрашивала. Я была рада, что он жив, понимаете? Я спросила, нужна ли ему моя помощь.

– В чем?

– Найти работу, жилье. У нас принято друг другу помогать, но не принято женщине лезть в мужские дела. Он сказал, что у него все в порядке. Мне этого было достаточно.

– А как же вы с ним связываетесь? Если вам нужна его помощь?

– У меня есть муж, зачем же мне еще чья-то помощь? – надменно произнесла женщина.

– Я должен понимать ваши слова так, что у вас нет ни телефона, ни адреса вашего брата?

– Вы правильно поняли.

– Но он в Москве проживает?

– Нет. Но он приезжает сюда достаточно часто.

– А где он живет?

– Не знаю.

– Ада Хасановна, я вам напоминаю об ответственности за дачу ложных показаний.

– Это излишне.

– Хо-ро-шо, – протянул Турецкий, разглядывая сидевшую напротив женщину.

Было очевидно, что ничего хорошего он не находит.

– А дата его рождения вам тоже не известна?

– Почему? Известна. Он родился девятого сентября шестьдесят первого года.

– Значит, скоро отметит свое сорокалетие, – прикинул Турецкий.

– Да.

– А как он собирается его отмечать? Он вас не приглашал еще на юбилей?

– Сорок лет для мужчины – не возраст. Не думаю, что он намерен устраивать по этому поводу праздник. Во всякому случае, меня он никуда не приглашал.

– У вас есть фотография брата?

– Есть детские фотографии. Ему там лет десять – двенадцать. Более поздних нет.

– Скажите, а ваш муж никогда не интересовался, чем занимается его шурин? Мужчине-то дозволяется интересоваться мужскими делами?

– Мой муж никаких отношений с моей родней не поддерживает.

– Это почему же? Кем он работает?

– Он капитан дальнего плавания. И с самого начала нашей совместной жизни было оговорено, что моя родня – это моя родня. Он очень дорожит работой и, видимо, опасался, что мои родственники могут обратиться к нему с какими-нибудь сомнительными просьбами.

– А что, были основания опасаться?

– Послушайте, Александр Борисович, вы что-нибудь слышали о людях, оставшихся без жилья и без работы, в положении беженцев, изгоев, никому не нужных, всеми гонимых? Вы об этом что-нибудь знаете? Вы себе представляете жизнь народа, против которого воюет целая ядерная держава? – сверкнула вдруг черными глазами женщина.

– Это вы про Россию? – даже не понял в первый момент Турецкий.

– У вас можно курить? – вместо ответа спросила она.

– Пожалуйста. – Турецкий щелкнул зажигалкой.

Кашкина затянулась ментоловой сигаретой, уставилась на следователя.

– Я так понимаю, что речь идет о России, поработившей трудолюбивый и свободолюбивый чеченский народ?

– Вы правильно понимаете.

Александр тоже закурил. Спокойно, она специально провоцирует тебя на политдиспут, не поддавайся, приказал себе он.

– Ну хорошо, оставим в стороне взаимоотношения двух великих держав, – усмехнулся Саша, – и вернемся к вашей семье. У вас есть кто-нибудь еще из родственников, с кем вы поддерживаете отношения?

– Ни с кем. У меня никого из родни не осталось.

– Только двоюродный брат Эдик?

– Да.

– А каким бизнесом он занимается?

– Что-то с продуктами питания, я не знаю подробностей.

– Вчера утром вы помогли брату улететь в Пермь?

– Да.

– Он билет на самолет не покупал, так я понимаю?

– Нет, не покупал. Я попросила бортпроводниц, они его взяли.

– А что же это за бизнесмен, у которого нет денег на билет?

– Разве я сказала, что у него нет денег? Просто… зачем платить, если можно не платить? Все сотрудники аэропорта время от времени провозят своих родственников. Борт на Пермь летел полупустой, девочки вязли Эдика, что здесь такого?

– Действительно – что? – По щекам Александра ходили желваки. – А когда ваш брат пользовался бесплатным авиатранспортом в прошлый раз?

Ада Хасановна задумалась.

– Кажется, месяц-полтора тому назад. Да, это было в июле.

– И куда он летал?

– Не помню…

– А вы постарайтесь вспомнить, очень вас прошу, – процедил Турецкий.

– Сейчас… В Астрахань. Да, точно.

– И тоже без объяснения причин?

– Говорил что-то насчет арбузов. Собирался сделать большую закупку и продать где-то в Архангельске. Кажется, так.

– Хорошо устроился! – не удержался Турецкий.

– Что за тон? Что вы имеете в виду?

– Продолжим, – не отреагировал Турецкий. – Вам знакома женщина по имени Александра Борисовна Небережная?

– Да. Это начальник пищеблока отдела пассажирских перевозок.

– Вы знакомили вашего брата Эдика с этой женщиной?

– С Небережной? – изумилась Кашкина. – С какой стати? Я сама с ней едва знакома.

– То есть ваш брат не знаком с Небережной?

– Нет.

– А у нас есть показания подчиненных Небережной, согласно которым Александра Борисовна и Эдик знакомы друг с другом. У вашего брата есть машина?

– Когда он бывает в Москве, он берет автомобиль в аренду.

– У кого?

– Не знаю.

– А что за автомобиль?

– «Форд».

– Номер машины вам известен?

– Разумеется, нет. Я не выслеживаю брата.

– Ваш брат подозревается в совершении тяжкого преступления, понятно? Весьма тяжкого.

– Какого?

– Вопросы здесь я задаю. Что касается вас, в ваших интересах сотрудничать со следствием. Если мы уличим вас в даче ложных показаний, против вас будет возбуждено уголовное дело.

– Вы меня запугиваете? – Женщина подняла черную бровь.

– Я вас информирую. Итак, еще раз: вы знакомили брата с Небережной?

– Еще раз – нет.

– Может быть, вы рассказывали ему о ней?

– С какой стати рассказывать ему о женщине весьма… легкомысленной, – с трудом подобрала слово Кашкина.

– Как же легкомысленной женщине доверили такой ответственный пост?

– Она этот пост через постель и получила, – выпалила Кашкина и замолчала, затягиваясь сигаретой.

– Продолжайте, пожалуйста.

– А что продолжать? Александра Борисовна – хороший работник, это все знают. Не такой уж, кстати, у нее сложный участок. Подумаешь, следить, как подчиненные куриные ноги по контейнерам распихивают!

– Так в чем же ее легкомыслие проявляется?

– Ну… Господи, да она со всем мужским составом Шереметьева переспала, это тоже все знают. И чтобы я Эдика с ней знак…

Кашкина вдруг осеклась и изменилась в лице.

– Что? Вы что-то вспомнили? – вцепился Турецкий.

– Нет. – Женщина опустила глаза, вжала окурок в пепельницу.

– Может быть, брат сам расспрашивал вас о Небережной?

– У меня разболелась голова. Я не могу больше отвечать на вопросы, – не поднимая глаз, ответила Ада Хасановна.

– У меня есть цитрамон.

Турецкий полез в ящик стола.

– Не трудитесь. Мне цитрамон не помогает. У меня мигрень. Я больше ни слова не скажу.

– Что ж, сделаем перерыв. Хочу вас уведомить, что ваш брат с сегодняшнего дня будет объявлен в розыск. Если вам станет известно место его пребывания, вы обязаны сообщить об этом органам следствия. Так же как и любую другую информацию, касающуюся Эдуарда Рагоева.

…Пока Турецкий сражался с Кашкиной, в соседней комнате ожидала своей участи ее помощница Верочка. Правда, ее одиночество скрашивал Кирилл Безухов, призванный Турецким на Дмитровку для проведения, в случае необходимости, очной ставки с начальником отдела кадров Шереметьева, если бы дама пошла в полную несознанку и отрицала бы сам факт знакомства с рыжеватым мужчиной.

Но, судя по тому, что беседа за стеной затянулась, Кашкина показания давала, что и позволило Безухову почувствовать себя этаким Джеймсом Бондом.

– Ну что вы дрожите так, Верочка? Давайте я вам еще чаю налью?

– Нет, Кирилл Сергеевич, спасибо, – отвечала Верочка, – я и так две чашки выпила. Это я просто нервничаю.

– Что вам нервничать?

– Ну как же? Нас прямо с рабочего места взяли…

– Что значит – взяли? Вы же не шпионы. Просто подвезли на служебной машине. Все равно оттуда машина на Дмитровку ехала. Вас и подвезли. Разве городским транспортом лучше?

– Ой, вы не понимаете! Все видели, что нас в прокуратуру везут. Теперь разговоров будет…

– А вы, Верочка, на все вопросы отвечайте загадочным молчанием. Вы их заинтригуйте, – распинался Безухов, будто это не он только вчера отчаянно краснел от любого женского взгляда.

Но то было вчера. С минувшего дня его акции заметно поднялись. Молва о стажере, первым опознавшем предполагаемого преступника, а попутно подслушавшем весьма важный для следствия разговор, сделала Безухова почти героем дня. С галстуком.

А много ли нужно новичку, чтобы почувствовать себя уверенно? Одобрение коллег, добродушное похлопывание по плечу, сопровождаемое словами: «Это все хорошо, старик. Но что же ты этого мужика на Пермь выпустил?» – делало Безухова почти равным среди равных. Ну… не совсем равным, конечно, но динамика процесса положительная!

Когда Верочку пригласили к «важняку», он похлопал ее по руке:

– Не волнуйтесь, Верочка, все будет в порядке!

– Ага, – пролепетала девушка, глядя на белую как мел Кашкину, которая как раз покинула кабинет следователя.

Турецкий говорил с кем-то по телефону.

– Да, поставьте ее «на кнопку», – не очень понятно выразился он. – Присаживайтесь. – Это уже Вере.

Следователь оказался мужчиной весьма интересным, хоть и не очень молодым. Уже небось за сорок. Он посмотрел на девушку и весело спросил:

– Чаю, кофе?

– Нет-нет, спасибо, – замотала кудряшками Верочка.

– Тогда начнем. Меня зовут Александр Борисович.

Верочку сначала очень смущало потрескивание пленки в диктофоне. Она путалась, краснела.

Но следователь дружелюбно улыбался, иногда даже весьма мило шутил. Вскоре девушка освоилась.

– Скажите, Верочка, вам ваша работа нравится?

– Нормальная работа, – пожала плечиком Верочка. – Это же не на всю жизнь.

– А какие у вас планы на жизнь?

– Хочу быть врачом. Я в этом году в Сеченовский по конкурсу не прошла. Вот и работаю. А вечерами буду ходить на подготовительные. Через неделю начинаются.

– А что же вы в Шереметьеве работаете, а не в больнице какой-нибудь? По профилю, так сказать.

– Санитаркой работать тяжело, – простодушно ответила девушка. – А здесь… тихо, в общем-то. Можно будет готовиться к занятиям вечерним. Аза мне разрешит.

– Как вы начальницу назвали?

– Ой, извините! Ада Григорьевна.

– Вы сказали – Аза.

– Так ее на самом деле зовут – Аза. Это ее в Шереметьеве все Адой называют.

– А вы откуда знаете?

– Так ее муж с моим папой вместе в море ходят. У меня папа старший помощник капитана.

– Вот оно что! Значит, дружите семьями?

– Нет, мы не дружим… Ну то есть в гости друг к другу не ходим. Но отношения хорошие. Аде Григорьевне понадобилась помощница. Девочка, которая работала до меня, поступила в институт и уволилась. А мне как раз нужна работа. Вот меня и взяли.

– И как вам работается с Адой Григорьевной?

– Нормально.

– Давно вы служите?

– Месяц.

– Справляетесь с работой?

– Да. Правда, в июле сначала тяжело было: отпускников много, всем нужно документы оформлять. Приказы готовить, считать продолжительность отпуска, отметки в личных карточках учетных – в общем, много работы было. Но ничего, я быстро освоилась.

– А брат Ады Григорьевны у вас часто появляется?

– Эдик? Не знаю, я ведь недавно. На моей памяти вчера был второй раз.

– А когда – первый?

– Э-э… Недели две назад или три…

– Он куда-то улетал?

– Нет, он просто так зашел. Принес коробку конфет, фрукты. Угощал нас.

– А что, повод был?

– Не знаю, я ведь его впервые видела. Он очень такой… обходительный, вежливый, веселый такой. Они все смеялись с Азой. – Верочка вдруг сама улыбнулась.

– Почему? – улыбнулся и Александр. – Что такого было смешного?

– Да ну, глупости всякие… Аза все приставала к нему, почему, мол, он не женится. А он ей на меня показывает. Что на мне бы женился. Ну это так, смехом. Аза ему в ответ: «У этой невесты уже жених есть». А я правда дружу с одним мальчиком уже два года. Она знает. Ну вот. Эдик сделал вид, что расстроился, но это так, в шутку. А я в этот момент оформляла отпуск одной нашей сотруднице…

– Кому? – как бы мимоходом спросил Саша.

– Небережной. Это начальница пищеблока. Ну вот, я в ее карточке учетной сделала отметку и отодвинула. А Эдик придвинул ее к себе. Там в углу фотография. Он и пристал к Азе: мол, познакомь тогда вот с этой женщиной. Мол, и красивая, и при должности. Будет меня кормить обедами с рейсов. Шутил, короче. Аза вдруг рассердилась, выхватила у него картонку эту, сунула в картотеку. И что-то такое сказала неприятное… Вот я точно не помню…

– Постарайтесь вспомнить, Верочка.

Верочка нахмурила лобик, стараясь вспомнить.

– А-а, вот что: мол, она ему не пара. А Эдик спрашивает: «Ты эту женщину хорошо знаешь?» Аза в ответ бросила: «Ее все наши мужчины слишком хорошо знают» – как-то так. Может быть, не дословно, но смысл такой. Вот и все. Потом мы чай пили. Потом он ушел. А второй раз я его вчера видела. Но он к нам даже не заходил, спешил очень. Заглянул только, увидел вашего сотрудника и вызвал Азу в коридор.

– Что ж, спасибо, Верочка.

– Это все? – удивилась девушка.

– Пока да. Если будет нужно, мы вас побеспокоим, не возражаете?

– Нет, не возражаю, – улыбнулась Верочка.

Зазвонил телефон.

– Саша, это я.

– Привет, Слав. Ты откуда?

– Я со Снайперской улицы. Это рядом с Молдагуловой. Мы их нашли.

– Их?

– Да. Приезжай. Снайперская, дом два, квартира три.

Глава 19. КУСОЧКИ МОЗАИКИ

Кухонное окно выходило на пустырь, напротив, с другой его стороны, стоял трехэтажный домишко с голыми, кое-где разбитыми, а где-то заколоченными фанерой окнами. Там, на третьем этаже, урод, маньяк, в миру добропорядочный доктор Глеб Каменев истязал свою возлюбленную.

Турецкому не хотелось возвращаться в комнатушку, где на узком топчане лежала изуродованная побоями и смертью Александра Борисовна Небережная – его тезка, еще неделю тому назад молодая, красивая женщина. Придется вызывать на опознание мать, и страшно даже представить, как она это вынесет.

Убить бы ублюдка, едва не проговорил Турецкий. Но ублюдок и сам лежал в кровавой луже, рядом с двумя другими трупами, с телами искателей легких денег.

– Четыре тру-упа возле та-анка дополнят утренний пейзаж, – напевал в комнате ко всему привычный судебный медик.

Разноцветные кусочки мозаики собрались в единую картину. Двойное похищение.

Брошенный любовник с отъехавшей крышей похищает возлюбленную и превращается в безжалостное чудовище: следы побоев, ожоги от сигарет, истерзанное лоно – все это подтверждало, что чудовище утратило всякую жалость.

Показать бы Наде, на что оказался способен ее милый приятель. Но зачем? Кому это поможет?

Чудовище упивается властью над жертвой, видимо забывая о всякой осторожности, и само становится жертвой двух мелких негодяев – Георгия Жалова (вор-рецидивист, три ходки) и Петра Мухина – мелкого жулика, мотавшего срок вместе с Жорой Жало. Личные дела обоих имеются, так сказать, в анналах.

Случайно подслушанный стажером Безуховым разговор сократил время поиска. Алексей Петрович Кротов, известный в определенных кругах как Крот, вычислил квартиру воров менее чем за сутки.

Поквартирный опрос, проведенный в окрестных домах, вывел неутомимого Дениса Грязнова на пожилого мужчину, прикованного болезнью к инвалидной коляске. Инвалид, в прошлом метеоролог, оказался любителем наблюдать внешнюю жизнь у окна своей квартиры.

Он показал Денису Грязнову дневник, позволивший восстановить заключительный акт трагедии: 29 августа, в среду, около трех часов дня состоялось перемещение женщины со спутанными каштановыми волосами в подъезд второго дома по Снайперской улице. Кавалькада из двух машин – вишневой «девятки» и темно-синего «форда» замерла у того же подъезда несколькими часами позже. Метеоролог отметил в дневнике, как в подъезд вошли четверо мужчин – трое из «девятки» и один из «форда». Через десять минут обладатель «форда» вышел и уехал. А чуть позже двое других мужчин уехали на вишневой «девятке». Задавать вопрос о том, почему пенсионер не позвонил в милицию, было глупо. По какому поводу звонить? Приехали – уехали. Мало ли кто куда ездит.

Но они и так нашли бы эту квартиру. Через пару суток соседи согнали бы сюда все районное отделение милиции – трупный запах уже сегодня выползал из-под дверной щели.

Они вообще занимаются расследованием третий день, если отсчитывать с момента возбуждения уголовного дела. Они почти молодцы…

Но они постоянно опаздывают! Грош цена мелким победам, поскольку противник обходит их в главном.

Есть невидимый, неуловимый мужчина по имени Эдуард Рагоев, который взорвал самолет и убил таким образом почти сотню ни в чем не повинных людей. После чего не улетел на Маврикий, как полагал он, Александр, нет! Почти неделю Эдик Рагоев выслеживал, подстерегал дичь, не думая скрываться из города, где его вовсю искали сыщики из Генпрокуратуры и МУРа. Он спокойно сделал свое дело – нашел и обезвредил свидетелей. Он сделал это в среду, позавчера, – это подтвердил и судмедэксперт.

А вчера как ни в чем не бывало объявился в Шереметьеве, где также было полным-полно сыщиков. Спокойно щебетал с бортпроводницами, дожидаясь взлета. Пять часов задержки вылета самолета! Он не дрогнул, не стал менять маршрут, а мог бы! Сестра устроила бы его на другой рейс. Но это могло привлечь внимание, а он невидим, этот Эдик. Он словно тень.

Хладнокровный удав, недвижно лежащий в засаде, делающий резкое движение вокруг жертвы, обвивающий и поглощающий ее. И снова сливающийся с веткой дерева, с павшей листвой…

Каков же итог операции? Висяк.

– Каков же итог операции? – спросил вечером того же дня Меркулов.

Саша и Вячеслав сидели в его кабинете. В здании Генпрокуратуры почти никого не было – пятница, поздний вечер.

Костя, видя подавленное состояние друзей, извлек из сейфа НЗ – бутылку отличного армянского коньяка. Клавдия оставила им тарелку бутербродов и ушла, бросив на Сашу жалостливый взгляд. Этого еще не хватало, чтобы нас бабы жалеть начали, подумал Турецкий, провожая ее глазами. И подмигнул, чтобы не думала, что…

– Висяк? – насмешливо проговорил Костя.

– Почему – висяк? – взвился Турецкий. – Мы Рагоева в розыск объявили. В Астрахань звонили, проинструктировали коллег.

– Почему в Астрахань?

– Он туда летал месяц назад. Якобы за арбузами. Если его сестрица не врет.

– А если врет? – поинтересовался Грязнов.

– Если врет, значит, врет. Что ты предлагаешь? Пытать ее?

– Пытать не пытать, а в камеру к уголовницам я бы ее засунул на пару дней. Глядишь, вспомнила бы адрес брательника.

– За что – в камеру?

– За сотню людей, убитых ее братцем, – это по факту. А формально… На улице можно остановить, пришить оскорбление органов правопорядка…

– Брось ты, Слава! Все это девичьи грезы, – вздохнул Турецкий.

– Что, Саша, хреново? – посочувствовал Меркулов.

– Да уж… хуже некуда. Так пахали все эти дни! Столько находок, улик, цепочка уже выстраивалась! И не успели! Ушел, гад!

– Так он свое преступление планировал, планировал и уход.

– Не скажи, Костя! У него свои форс-мажоры были. Небережную из-под его носа Каменев увез. А он и Каменева переиграл, и нас!

– Ну не верю я, что его сестра была не в курсе его дел, не верю! – взревел Грязнов.

– А я верю. Я ее видел, допрашивал.

– Телефон ее на прослушку поставили?

– Конечно, – махнул рукой Александр.

– Значит, продолжаем расследование. Нужно сделать запрос в Грозный – выяснить все, что известно об Эдуарде Рагоеве. Есть же дата рождения. Собирать по крупицам информацию, наблюдать и ждать. Он проявится рано или поздно. И с Кашкиной не спускать глаз, – повторил Костя.

– А Сосновский будет «иметь» «Аэрофлот» оптом и в розницу, – криво улыбнулся Слава.

– И за ним, Слава, наблюдение ведется, ты же знаешь. Может, это Рагоев и звонил ему по поводу оплаты услуг. Будем отслеживать.

Он посмотрел на друзей и неожиданно рассмеялся.

– Что? – в один голос спросили оба.

– Да уж очень вы расстроенные. Долой уныние! В конце концов, у нас есть конкретный подозреваемый, есть его фоторобот, весьма улучшенный стараниями твоего, Саша, стажера.

– Это Левина стажер.

– Неважно. Наш стажер. Хороший, кстати, парень. Получается, что на сегодняшний день он единственный, кто видел Рагоева «живьем».

– Получается. Помимо Верочки из отдела кадров и сотрудниц Небережной.

– Эти милые дамы у нас пока не работают, – опять рассмеялся Меркулов.

– Но в опознании участвовать смогут.

– Это безусловно. Давайте-ка выпьем по последней, и по домам. Давненько я не выпивал на работе и не задерживался по такому поводу.

– Так никогда не поздно начать жизнь сначала! – воскликнул Грязнов.

Александр вернулся домой после полуночи. Ирина поджидала его на кухне.

– Ты что не спишь, Ириш? – удивился глава семейства.

– Тебя жду. – Жена сверкнула сердитым глазом.

– А что меня ждать? Куда я денусь?

– Я тебя ждать уже отвыкла, это точно, а дочь твоя – еще нет.

– Да в чем дело-то?

– Завтра первое сентября, между прочим! К тому же суббота! Ты обещал проводить ее в школу и присутствовать на торжественной линейке! – раздувая ноздри, выговаривала мужу Ирина.

– Ну и что? Раз обещал, значит, пойду.

– А она об этом знает? Мы тебя последнюю неделю вообще не видим! То ты в Воронеже, то ты в ресторане… Я ее еле в постель загнала! В десять вечера!

– Мама, не ругай его, он не виноват…

Чадо стояло на пороге кухни в длинной ночной рубашке, тараща сонные глазищи.

– Нина, босиком, по холодному полу… – переключилась на дочь Ирина.

Саша подхватил Нинку на руки, обнял Ирину.

– Девочки мои дорогие!

Они постояли мгновение молча, тесно прижавшись друг к другу.

– Обещай, что завтра весь день проведешь с нами! – прошептала Ирина, уткнувшись в его свитер.

– Чтоб я сдох! – поклялся Турецкий. – Давайте-ка спать пойдем? Возражения есть?

– Возражений нет, – откликнулось семейство.

Турецкий проснулся от отчаянных телефонных звонков. Продрал глаза, глянул на будильник.

Стрелки показывали половину седьмого утра.

– Я его все-таки убью. И суд меня оправдает, – сквозь сон проговорила Ирина.

– Кого? – ища на столике трубку, уточнил Саша.

– Того, кто звонит. Костю твоего…

Но Ирина ошиблась – звонил Грязнов.

– Ты что, спишь еще? – удивился приятель.

– А ты у нас вообще не спишь? – достаточно хмуро откликнулся Турецкий.

– Эту ночь не спал. Если честно, хотел тебе прямо ночью звонить.

– Что случилось? – Саша окончательно проснулся.

– Прихожу я домой, мне из Астрахани звонят. Начальник УВД – мой знакомый, пересекались раньше. Он, оказывается, весь вечер мне на Петровку названивал, а мы у Кости сидели. Так домой пробился. И сообщает он мне следующую информацию: у них там в июле на рынке произошел взрыв, помнишь?

– Представь себе, не помню.

– Это было в воскресенье, пятнадцатого июля, в три часа дня. Взрыв на самом крупном вещевом рынке в разгар торговли. Шесть человек погибло на месте, шестьдесят раненых. Взрывное устройство – безоболочковая бомба, находилась в пластиковой урне, стоявшей возле открытого кафе. Бомба была начинена болтами, гайками и обрезками проволоки.

– Ну, вспоминаю.

– Оперативники выяснили, что сразу после взрыва с места происшествия поспешно уехал некий мужчина на бежевой «пятерке». Составили его фоторобот. Так вот, фоторобот Рагоева, который мы им вчера передали по факсу, практически полностью совпадает с их фотороботом.

– Насколько я вспоминаю, подозреваемого упустили?

– Да. Был объявлен перехват, были перекрыты все въезды-выезды из города, но преступник скрылся.

– Не слабо. Кашкина говорила, что ее милый братик Эдик летал в Астрахань как раз в июле. Если это он…

– Турецкий, если ты сейчас уедешь… – начала было жена.

– Да подожди, Ира, – отмахнулся Саша.

– Что там у тебя?

– Я обещал Нинке в школу ее проводить. Сегодня первое сентября все-таки.

– Обещал, так проводи. Детей нельзя обманывать. Тем более что отменить астраханский взрыв мы, как ты понимаешь, уже не можем. Это информация для размышления.

– Ладно, Слава, позвоню позже.

Ирина готовила завтрак, наряжала Ниночку.

Через час семейство Турецких прибыло к зданию гимназии. Стоя в плотной толпе родителей, слушая, как его дочь читает в микрофон стихи, посвященные школе, Александр думал о том, что его первоначальная версия – версия террористического акта – возможно, не лишена основания. И если это так, то исчезновение Эдуарда Рагоева – не точка, поставленная им после четко спланированной акции по устранению Сомова, а лишь зловещее многоточие…

Вечером Александр сидел у телевизора. Какой-то очередной «круглый стол» был посвящен проблемам религиозных сект.

– Нужно запретить их деятельность на территории России! То «Белое братство», то «свидетели Иеговы», баптисты всякие… и все морочат голову нашим детям, отрывают их от семей, заставляют продавать квартиры, – горячилась нарядная дама. – Это психологический терроризм, который нам навязывают религиозные фанатики с полного попустительства властей!

– Терроризм – это не религиозное течение, а способ достижения цели, – возражал ей смуглый мужчина, профессор богословия, о чем сообщила бегущая строка.

– Фанатики, фундаменталисты – это люди, которым противен существующий миропорядок, люди, которые хотят изменить окружающее пространство!

Эти слова профессор произнес с некоторым нажимом, глядя не на собеседницу, а в камеру. Затем перевел взгляд на даму и продолжил:

– Они создают свою контркультуру, со своими ценностями, они желают наказать мир, который им противостоит. Религиозная принадлежность этих людей может быть самой различной. Иудейские экстремисты преследуют политические цели, христианские – восстают против традиционных ценностей западного мира. Вспомним, что Тимоти Макбейн, совершивший теракт в Оклахома-Сити, – это христианин, мстивший за разгром секты Давидовой. Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне. Его миссия оказалась выполнена ровно через сорок лет. – Профессор снова вперился в камеру.

– Подождите, что вы все в одну корзину сваливаете? При чем здесь Моисей? Я говорю о сектах!

– Но в секты приходят люди, обиженные жизнью, судьбой, близкими. Традиционные религии – будь то христианство, буддизм, ислам – самодостаточны и нейтральны…

Александр заснул. Ему снился Эдик, который ожившим фотороботом крушил приборную доску кабины пилотов. Пилотом был сам Турецкий. Он пытался помешать роботу, но почему-то не мог пошевелиться. Его разбудили позывные «Вестей».

– Как нам только что сообщили, сегодня в девятнадцать тридцать по московскому времени над Иркутском потерпел крушение самолет ТУ-154 компании «Аэрофлот», совершавший рейс Хабаровск – Новосибирск. На борту лайнера находились семьдесят восемь пассажиров и девять членов экипажа. Обломки самолета обрушились на жилой квартал города, разрушили два жилых дома. На месте падения лайнера полыхает пожар. Точное количество человеческих жертв пока установить невозможно.

– Какой кошмар, – тихо вымолвила Ирина и опустилась на диван рядом с мужем.

…В понедельник центральные газеты пестрели устрашающими заголовками типа: «Отечественная авиация в коллапсе», «Точное число жертв авиакатастрофы над Иркутском невозможно определить», «Две катастрофы – два взрыва?», "Не летайте самолетами «Аэрофлота» и так далее.

Меркулов наугад вытянул газету из лежащего на столе вороха, прочитал:

– «…В субботу, 1 сентября, в небе над Иркутском взорвался самолет ТУ-154, совершавший перелет из Хабаровска в Новосибирск. На борту находилось 78 пассажиров. Как нам стало известно из информированных источников, причина авиакатастрофы – взрыв на борту лайнера. До последней минуты связь с пилотами сохранялась, и ничто не предвещало трагедии. Взрыв произошел в средней части корпуса. Самолет словно разломило пополам, что было отчетливо видно на радарах наземных служб сопровождения. Обломки лайнера рухнули на один из жилых кварталов города, умножив количество человеческих жертв. Пожелавший остаться неизвестным специалист компании „Аэрофлот“ сообщил, что предыдущая трагедия – крушение лайнера ТУ-154 в окрестностях Воронежа, произошедшая 23 августа, также была связана с взрывом на борту. Причем взрыв также произошел в середине корпуса самолета, в служебном отсеке…» Это столичный «Комсомолец». – Меркулов перевернул страницу, отложил газету. – Это я вам только одну статью прочитал. В других газетах – примерно в том же ключе.

Грязнов взъерошил волосы, возбужденно проговорил:

– Главное, картина взрыва – один к одному с воронежским. Журналюги правду пишут. Узнать бы, кто им информацию поставляет, да ноги тому умнику вырвать за разглашение тайны следствия. Это так, к слову. В общем, пока не установлена причина взрыва, говорить о чем-либо рано. Ужасно, конечно, что самолет рухнул на жилой квартал, но один положительный момент есть: обломки фузеляжа, двигателя и крыльев – все это лежит достаточно компактно. Будем надеяться, что причину взрыва удастся установить достаточно быстро.

– Ты, Саша, о чем задумался? – Меркулов посмотрел на Турецкого.

– Я, может быть, зациклился на своем, так же как Слава на Сосновском, но мерещится мне «след Эдика». Так и хочется сказать: «Чур, меня». Мне, Костя, звонили ребята из горпрокуратуры Хабаровска, они в курсе, что мы ведем дело Аэрофлота. Спрашивали, нет ли каких соображений по взрыву.

– И что ты им сказал?

– А что я могу сказать, пока причина катастрофы не установлена? Только думаю, что нам придется туда лететь.

– А не страшно – лететь-то?

– Они нас так доведут… что дышать страшно будет, – процедил Турецкий.

Глава 20. ИСТОКИ

«И да благословенны будут дела и мысли его, и место в райском саду среди гурий уже уготовано для него, ибо при жизни стал он праведником и прожил жизнь праведника, ибо так было угодно Аллаху».

Звонок, пришлось захлопнуть книгу. Телефон надрывался.

Рафик Лаарба нехотя поднялся с молельного коврика. Подошел к телефону, снял трубку.

– Рафик, привет! Как дела? Как здоровье, дорогой? Это Эдик.

– Здравствуй, дорогой, все хорошо. У нас тут зима на дворе какая-то. Дикая холодина, правда, скоро обещают потепление. Как здоровье Мариночки?

– Да я теперь не Мариночкой, а Ириночкой занимаюсь. Окончательно и бесповоротно. С Мариночкой я порвал.

– А точно? Не вернешься к ней? Ну ты понимаешь, в каком смысле я это говорю? Не передумаешь?

– Нет, Рафик, я это тебе как мужчина мужчине говорю. Так что и у тебя, и у меня теперь девушек Иринами зовут. Слушай, у твоей подруги, кажется, день рождения скоро, если я не ошибаюсь, то ровно через две недели? Ты сам-то об этом не забыл?

– Как через две недели? Ты ничего не перепутал? Точно через две недели?

– Да, дорогой, можешь мне поверить, у меня на даты память как часы. Так что позвони мне через две недели, я поздравлю. Ну все, привет!

– До свидания, Эдик.

Так, значит, день рождения через две недели. При мысли об этом стало неожиданно холодно. Или жарко? Надо взять себя в руки, хватит трястись. В конце концов это и есть то самое великое дело, ради которого он столько лет готовился и жил. К тому же он профессионал. Его же учили, долго учили. В том числе и конспирации. Вот если кто-то подслушал только что состоявшийся разговор, ну кто что в нем поймет? Ну созвонились, ну о бабах поговорили. Ну сменил Марину на Ирину, ну и что?

Значит, две недели, всего две недели. После этого он свободен, он сможет уехать из этого холодного города куда-нибудь к себе поближе и там продолжить заниматься великим делом, которое теперь составляет смысл его жизни, суть его существования и единственную надежду на будущее.

Конечно, таким он был не всегда, теперешнее его состояние, скажи ему кто лет пятнадцать назад, показалось бы полным бредом. Закрывая глаза, он видел родной Сухуми, его зеленые улицы, толпы нарядных отдыхающих, ласковое Черное море. Дом, где собиралась вечерами их многочисленная семья. Родную деревню отца и мамы неподалеку от Гали, куда они часто ездили на каникулы к многочисленной родне. Да, прошло всего шестнадцать лет, как он окончил школу. Как раз после вручения аттестата зрелости они сидели с отцом и двумя дядьями и разговаривали о будущем. Рафику и так все было ясно: кем может быть мужчина в семье, где трое из старшего поколения связаны с авиацией? Было приятно осознавать, что дядьям льстит его выбор. Отец конечно же поворчал, но не очень убедительно.

Последние дни перед отъездом он много гулял по улицам родного города с Софьей, своей одноклассницей. Они говорили о любви, о том, что разлука будет недолгой, он приедет, они снова будут вместе.

И вот поезд везет его в Ригу, в училище гражданской авиации. Рафаэлю понравился этот чистый, ухоженный и совершенно непохожий на родной Сухуми город. Поэтому даже когда на медкомиссии его забраковали и не допустили к сдаче вступительных экзаменов на факультет летного состава, он решил остаться и попытать счастья на экзаменах другого факультета. Так он стал учиться на аэродромную «обслугу». К тому, что стать пилотом ему не суждено, он отнесся философски. Нет, сначала он переживал, был даже момент, когда он собирался уехать домой, но потом понял, что это не выход, что лучше хоть как-то прикасаться к своей мечте, пусть не в полную силу. Но если нельзя быть в небе, то хотя бы оказаться рядом с ним, как можно ближе. На экзаменах он был одним из лучших, с зачислением проблем не возникло, требования медкомиссии на этот факультет были гораздо мягче.

Учиться пришлось сразу и много, курсантов гоняли в хвост и в гриву. Не было времени даже писать письма домой. Приходя в казарму после занятий, а первое время они жили на казарменном положении, единственное, о чем он мечтал, – это добраться до подушки и провалиться в глубокий сон, совсем без сновидений. С однокурсниками отношения были ровные, но какие-то холодные. Ни с кем не удалось сблизиться по-настоящему, но и врагов и недоброжелателей не было. Постепенно жизнь налаживалась, а к первой сессии он вполне освоился и с учебой, и с нехитрым курсантским бытом. Правда, пришлось поднапрячься с языком. Дома он как-то не задумывался над тем, как он говорит. А тут, попав в окружение совершенно другое, выяснилось, что у него очень заметный акцент. Нет, о существовании характерного «кавказского» выговора у себя он знал, но дома так говорили почти все, а что касалось многочисленных приезжих, так они и были приезжими, что обращать на них внимание?

Ребята первое время его передразнивали, он злился, даже пару раз подрался, потом понял, что лучший способ избавиться от насмешек – начать говорить по-русски правильнее, чем все остальные. Как ни странно, справился с этим он быстро. Благо слухом музыкальным Бог не обидел, да и память всегда была хорошая.

Дома все были рады, когда он приехал на каникулы одетый по форме. О том, что летчиком ему не бывать, никто и не вспоминал. Только дядя Исмаил похлопал его по плечу и завел разговор о том, что, мол, «все работы хороши, выбирай на вкус». Но Рафик как-то посмурнел и, посмотрев исподлобья, сказал, что утешать его не надо, и, скомкав разговор, перевел его на другую тему.

Единственный человек, которому он все рассказал, – Софья. Как переживал, как мучился, как ему там одиноко.

– Ты понимаешь, у меня такое ощущение, что я неудачник. Я сначала даже хотел все бросить и вернуться домой. Уж лучше никак, чем вот так наполовину.

– Любимый, – Соня закрыла ему рот рукой, – неужели ты не понимаешь, что мне не важно, будешь ты летчиком или техником, да хоть железнодорожником, честное слово, главное, чтобы мы были вместе.

– Честно?

– Ну конечно же честно, ой, ну какие же вы, мужчины, глупые. Хотя лучше будь летным курсантом. Тебе очень идет эта форма. – И она рассмеялась.

После этого разговора он успокоился. Стал расспрашивать, как ей учится в медучилище, с кем из одноклассников она виделась в последнее время, кто куда поступил или устроился на работу.

Вернувшись домой, он неожиданно понял, что они должны пожениться, обязательно. От этого стало легче на душе. В училище он возвращался успокоенным и внутренне умиротворенным.

Учеба пошла на удивление легко, экзамены он сдавал, не особо напрягаясь. Звезд с неба не хватал, но и не числился среди отстающих. С распределением было уже все ясно и так: поедет на родину, в Сухумском аэропорту работать. Так все и вышло.

На работе он сразу влился в коллектив, память была хорошая, поэтому, хоть и не особо учился, научился многому. Да и народ на работе был вполне доброжелательный, помогали советом или делом. Вдобавок, он это чувствовал, незримо присутствовал контроль со стороны старшего поколения, как-никак начальниками были оба дядьки.

Уже осенью, после выпуска, они поженились с Софьей. Свадьба была шумная и веселая. Родители и родственники помогли с домом, достали стройматериалы, пробили разрешение на строительство. И вот вечером, в мае, когда он сидел с беременной Софьей во дворе, курил, смотрел на вечереющее небо и медленно зажигающиеся звезды, к нему неожиданно пришло понимание того, что он уже не мальчик, а отец семейства и глава дома. Это было так странно, что на какой-то момент перехватило дыхание. А потом он засмеялся, таким тихим и счастливым смехом. Софья удивленно посмотрела на своего обычно серьезного мужа:

– Рафик, что с тобой?

– Ничего, дорогая моя женушка, просто мне хорошо, – он обнял располневшую за время беременности жену, – только смотри, роди мне помощника, а то кто домом заведовать будет, пока я на работе?

– Ну, знаешь, кто получится, тот и получится. Ты что? Девочку любить не будешь? Мне вон тоже помощница нужна! – Софья заулыбалась и взъерошила волосы на его голове.

Осенью у них родился мальчик, а еще через год с небольшим – девочка.

Время тоже не стояло на месте. Вокруг происходили большие перемены: перестройка, гласность, ускорение. Правда, его это не очень-то и касалось. Жизнь текла мимо как вода. Дома росли дети, всегда ждала жена, на работе он получил повышение и стал специалистом, к мнению которого прислушивались сослуживцы. А затем наступил 91-й год, и в один прекрасный день он проснулся в другой стране. Но все переменилось несколько позже.

Рафик вспоминал, как он в детстве выспрашивал у деда про войну. И очень удивился, что тот совершенно не помнит день 22 июня. Дед говорил, что день был как день, воскресенье, это уже потом стало ясно, что этот день разделил всю оставшуюся жизнь на то, что было до войны, и то, что стало после.

Теперь Рафик смог понять, что такое историческая дата, сам. Было дико смотреть, как собирают вещи и бегут из города его соседи-грузины, как на улицах тихого и мирного Сухуми появляются люди в военной форме. Потом началась стрельба, первая кровь, первые раненые, первые убитые.

Его взяли под ружье не сразу. Он еще какое-то время ходил на работу, потом вдруг аэропорт закрылся и его стали спешно демонтировать по частям, вывозя оборудование и материалы. Потом он ушел в горы с другими мужчинами из их квартала. Пришлось стрелять, бегать по горам, мерзнуть, недосыпать и недоедать. Вместе с ними воевали добровольцы из соседних республик с Северного Кавказа. Для маленькой Абхазии никогда не существовало проблемы религиозной нетерпимости. Нет, конечно же он знал, что они мусульмане, но это всегда было так формально, так нестрого, что о существовании мечети он вспоминал, только проходя мимо. А тут вдруг появились люди, которые называли себя его братьями и готовы были умирать за его дом и его семью.

Через два месяца он узнал о гибели своей семьи. Они выезжали из города вместе с другими беженцами, когда их колонна попала в засаду. В живых осталось всего несколько человек.

Ни его жены, ни обоих детей среди выживших не было.

Он окаменел и замкнулся в себе. Не отличаясь и раньше общительностью, теперь он стал еще более угрюмым и замкнутым. В отряде его прозвали Крот за появившуюся привычку уединяться в любую свободную минуту, как крот, который только вылезет на поверхность земли, как тут же спешит зарыться обратно.

Приблизительно тогда же он познакомился с Омаром. Настоящего имени этого человека он не знал, да и не нужно было. Просто Омар был единственный, кто не лез в душу со словами сочувствия и соболезнования его горю. На привале он просто садился рядом и говорил:

– Слушай, Крот, я тебе прочитаю одну правильную мысль, – смешной акцент Омара четко пробивался через вполне правильный русский язык, – только не обижайся.

– Почему я должен обижаться? Почему я должен тебя слушать? Тебе что, поговорить не с кем? Иди к народу. Они почесать языками любят.

– Э, Крот, у них в голове ветер, а чтобы читать Коран, нужен человек с открытыми ушами и пустой душой, в которой нет суеты повседневного, понимаешь?

– Как хочешь. Только пустое это дело мне Коран читать, раньше надо было это делать, когда под стол пешком ходил.

– Узнать правду никогда не поздно, ты слушай, слушай. Я просто почитаю.

Постепенно он привык к этим проповедям, к постоянному присутствию Омара, к чтению сур нараспев. Потом втянулся и проводил вечера за богословскими беседами с Омаром и его приятелями. Самым удивительным было то, что он представлял истово верующих людьми малограмотными и дикими. Оказалось, что это совсем не так, у всех из его новой компании за плечами было высшее образование, а у Омара даже два. Ему было с ними интереснее, чем со своими земляками, половина из которых, чего греха таить, были ребята «от сохи».

Поэтому когда война закончилась и пришла пора расставаться, он даже обрадовался, получив приглашение на курсы, как выразился Омар, «повышения правоверной квалификации». Ему некуда было идти, у него не было семьи, дом сгорел. Про работу вообще думать было нечего: от Сухумского аэропорта остались одни только воспоминания. Так он оказался за границей.

Сначала он занимался на «богословских курсах». Это было в Иордании. Их группу поселили в общежитии местного университета, одели, обули, выдали денег на карманные расходы. Это было похоже на сон: после разоренной войной родной стороны увидеть чистую, сытую, ухоженную и процветающую жизнь. За их обучение и проживание платила какая-то благотворительная мусульманская организация.

Первые полгода он учил арабский и основы богословия, потом стали проходить и сам Коран. Так прошел почти год. Затем, совершенно неожиданно, образовательная программа закончилась. Вернее, закончилось обучение на халяву. Платить за них перестали. Утром, перед занятиями, им объявили, что гостевание их заканчивается и нужно собирать манатки. Кто может заплатить за дальнейшее обучение, тот остается, остальных отправят обратно, на родину. Но есть возможность еще поучиться, но уже в другом месте и другим наукам, хотя это тоже не для всех, а только для тех, кто проявил себя во время обучения и имеет хорошие рекомендации от наставников.

После занятий его отловил в коридоре Омар. Они виделись редко последнее время. Еще бы, это там, в горах, они были на короткой ноге, а здесь выяснилось, что Омар достаточно высокопоставленное лицо и его часто можно было видеть в кругу их наставников и преподавателей. Хотя при случайных встречах он всегда здоровался приветливо и был подчеркнуто любезен.

– Ну что, Крот, домой, я так думаю, ты не собираешься вовсе? Делать там тебе нечего, правильно?

– Да, правильно, Омар. Но денег у меня платить за обучение тоже нет.

– Деньги – пыль. Как это у русских говорится: не имей сто рублей, а имей сто друзей. У тебя тоже есть друзья, которые не забыли твоего лица.

– Ну и кто эти благодетели?

– Не торопись, не горячись, не пыли. Ты не всех знаешь, но одного ты знаешь точно, а этого достаточно.

– Это кого?

– Меня, Рафаэль, меня. А у меня есть мои друзья, для которых мое слово тоже кое-что значит. И я хочу порекомендовать тебя им.

– Ну, спасибо, Омар. Только что все это значит?

– Пойдем, поговорим, выпьем чаю. Все узнаешь, обо всем подумаешь, сам все решишь.

В преподавательской был уже накрыт стол, стоял чай. Омар жестом пригласил его садиться, сам сел напротив. Какое-то время они молча пили чай. Затем Омар отставил в сторону пиалу и начал разговор с Корана и любви к братьям-мусульманам, затем гладко перешел к джихаду.

– Но, Омар, ты же знаешь, что я и так воевал с неверными у себя на родине. Хорошо воевал.

– Рафик, не смотри на мир так узко. Рядом с тобой были настоящие мусульмане. Они тоже воевали, как и ты, но они воевали не у себя на родной земле, а за твою землю и за всех братьев по вере. Неужели ты думаешь, что, просто читая Коран и не совершая грехов, ты попадешь в рай? Аллаху надо больше, надо все, что ты можешь дать. Ты должен участвовать в джихаде как истинный правоверный. И для тебя нет разницы, в какой точке мира ты будешь сражаться с неверными. Есть настоящие последователи пророка, которые так поступают, и твое место среди них.

– Но я не солдат. – Рафаэль несколько затравленно смотрел на воодушевившегося Омара. Во время монолога глаза его друга и наставника горели огнем настоящего благородного безумия.

– А никто и не требует от тебя стать солдатом. Каждый правоверный приносит пользу на том месте, куда, по воле Аллаха, его забросит судьба. – Омар смягчился и сбавил тон. – Потом, я хочу тебе помочь, я же вижу, что ты хороший человек. Я помогу тебе отомстить за смерть твоей семьи и твоих родственников. Но для этого нужно терпение и усердие, а также твой ум и способности. Ты согласен со мной?

И, вконец загипнотизированный этим напором, Рафик молча кивнул головой.

Его и еще двенадцать человек собрали вечером после занятий во дворе и посадили в автобус. Везли их долго, уже стемнело, на небе вовсю горели звезды. Привезли их в незнакомый дом, где они переночевали. Утром их опять повезли в автобусе на какой-то маленький аэродром. Там пришлось переодеться и долго сидеть и ждать в абсолютно пустом зале ожидания. Они сели в небольшой двухмоторный самолет, который натужно взревел двигателями и побежал по полосе. В полете их не кормили и никто не разговаривал. Все попытки Рафика разговориться с соседом – маленьким марокканцем – ни к чему не привели. Под крылом тянулась земля, выжженная солнцем, затем горы, потом опять пустыня, потом опять горы. Он вспомнил родную Абхазию, ее зеленые холмы и тенистые леса, быстрые речушки с форелью. «Ничего, – подумал он, закрывая глаза, – я туда обязательно вернусь, да будет это угодно Всевышнему».

Сели опять ночью, небо было безоблачным и безлунным. Группу повели в автобус и, после недолгой тряски по грунтовой дороге, привезли в небольшой лагерь. Рафик провалился в сон, как только добрался до подушки.

Утром он разглядел окружающий пейзаж: вокруг были горы и потрескавшаяся от солнца земля. На утреннем построении им объяснили, что они в тренировочном лагере. Здесь их будут обучать основам партизанской борьбы в городских условиях, разведывательно-диверсионной работе, тактике выживания и основам конспирации. Это говорил здоровенный араб, судя по внешнему виду и выговору – саудовец.

Публика в лагере попалась совершенно разношерстная, со всех краев света, были даже из Южной Америки. Дня через три, возвращаясь с полигона, Рафик увидел, как худощавый парень, с короткими светлыми волосами, распекает двух курсантов-пакистанцев за какую-то провинность. Парень был приблизительно одного с ним возраста. Мимоходом скользнув по нему взглядом, Рафик пошел дальше, как вдруг за спиной совершенно четко услышал: «Вот бараны тупые». Дальше разговор пошел опять на арабском. Но этого было достаточно, чтобы Рафик встал как вкопанный. Он повернулся, внимательно посмотрел на парня и робко спросил по-русски: «Земляк, ты откуда будешь?» Но длинный даже ухом не повел или не захотел отреагировать. Тогда он решил, что это ему почудилось, и пошел дальше.

Жизнь была в лагере спартанская, весь день тренировки и занятия, от подъема и до отбоя. Скучать не приходилось. К концу недели он уже стал забывать о светловолосом парне, да тот и на глаза больше не попадался. Но в воскресенье (кажется, это было воскресенье, хотя он уже начинал путаться в днях недели) тот самый парень подошел к нему, когда Рафик сидел в тени на скамейке у стены глинобитной казармы и приходил в себя после очередного марш-броска.

– Я с Кавказа, – без всякого вступления начал он, – из Чечни, город Грозный знаешь? А сам ты из Сухуми, абхаз, да?

– Да, – ответил Рафик, – точно. А ты откуда знаешь?

– Был я у вас там в девяносто втором году, весело было, – не отвечая на вопрос, продолжил длинный, – я за тобой с первого дня наблюдаю. Ты запомни, что здесь можно только на арабском разговаривать при посторонних. У тебя не должно быть секретов от твоих братьев. А то люди могут обидеться. Понял?

– Понял, – суховато ответил Рафик, его уже начал раздражать командный тон этого нахала, – два раза объяснять не придется.

– Кстати, меня зовут Эдик, – так же неожиданно представился парень и внезапно улыбнулся, – держись меня, тогда не пропадешь.

Вот так они и познакомились. Эдик оказался парнем расторопным и уже успел занять какую-то мелкую командную должность в лагере. Его прочили в начальники отряда, и достаточно часто он после занятий уходил в штаб, куда приезжали какие-то люди с Большой земли.

Глава 21. ИСХОД

Постепенно их отношения зашли дальше обычного «привет – пока», и часто вечерами они сидели у Эдика в комнатушке (он пользовался определенными привилегиями в лагере и имел право на отдельное помещение – неслыханная роскошь для простого курсанта). Вспоминали жизнь в Союзе, как ходили в турпоходы по Кавказу, даже пели песни. Но при всем этом потеплении отношений, если бы кто спросил Рафика о его новом знакомом, он навряд ли бы смог ответить что-либо связное, кроме двух-трех совсем очевидных фактов. Эдик умел говорить о многом и совершенно ни о чем, а потом огорошить собеседника четко и в лоб поставленным вопросом. При этом взгляд у него становился как двустволка. Рафик часто раздумывал о своем новом знакомом и ловил себя на мысли, что он робеет и тушуется перед этим парнем, хотя и старается изо всех сил этого не показывать.

Правда, Эдику нравилось покровительствовать новому приятелю, тем более что тот принимал это покровительство не особо тяготясь. Рафик даже научился находить в этом определенные выгоды. Эдик поощрял его богословские пристрастия. Рафаэль стал больше времени проводить за чтением религиозной литературы и в свободное время ходил к лагерному мулле для богословских бесед. Ну не станешь же всем объяснять, что в этом вонючем лагере, среди этих не особо ему интересных людей, это был единственный способ выйти из бесконечной череды занятий и тренировок?

Время шло своим чередом, и наступила пора сдавать экзамены. Тактику и все теоретические экзамены он сдал без особых проблем. Чуть было не засыпался на подрывном деле, но в последний момент все обошлось.

Когда сдавали рукопашный бой, к их группе неожиданно подошел Эдик и стал что-то говорить инструктору на ухо. Тот помолчал, затем улыбнулся и кивнул. Подозвал к себе жестом Рафика и показал на ринг, хотя до его очереди было еще далеко. Рафик снял ремень, берет и увидел, что Эдик делает то же самое.

Рафик вышел на утоптанную ногами площадку и стал в стойку. Эдик сделал, пританцовывая, пару шагов навстречу и широко улыбнулся:

– Ну что, землячок, посмотрим на тебя в деле!

– Посмотрим, – осторожно ответил Рафик, стараясь обойти противника по кругу.

Эдик дрался молча и сосредоточенно, скупыми, отточенными движениями загоняя Рафика в угол. При внешней расслабленности, удары он наносил во взрывной манере, и уследить за ним было крайне тяжело. Рафик почувствовал это буквально на второй минуте, когда от пропущенного удара слева у него посыпались искры из глаз. Через пару секунд он пропустил прямой ногой в корпус, и земля стала плыть перед глазами. Он ушел в глухую оборону и старался больше не пропускать ударов, внимательно следя за противником. Инструктор и курсанты орали, подбадривая своего товарища. Эдик танцевал вокруг и приговаривал: «Ну что, земеля, совсем слабак. Как баба закрылся?» При этом он ни на секунду не давал Рафику передохнуть, осыпая его ударами. Постепенно тот отупел от боли и града сыплющихся на него ударов. И тут неожиданно в мозгу что-то взорвалось, и мир вокруг стал четким и ясным. Рафик понял, что он не на шутку разозлился, как это случалось с ним буквально раз или два за всю жизнь до этого. Мысли были какие-то очень понятные и определенные. Он сделал вид, что отступает и спотыкается. Эдик уже потерял бдительность и хотел заканчивать бой одним-двумя ударами. Рафик увидел, что его противник сделал шаг навстречу и раскрылся, он тут же ударил ногой. Эдик отлетел назад, упал на спину, но тут же вскочил как резиновый. Казалось, что ему все нипочем и достаточно приличный удар ногой в живот его ничуть не обескуражил, разве что заставил насторожиться. Рафик понял, что это конец и Эдик его забьет. Но тут прозвучала команда инструктора окончить бой. Его спасло время. Он выстоял.

Эдик как ни в чем не бывало подошел к нему и, кривовато усмехнувшись, сказал:

– А ты ничего, упорный, я думал – слабак. Ан нет, можешь, только злости тебе не хватает, пришлось тебя раскочегаривать. В жизни я убил бы тебя секунд за сорок. Веришь?

– Верю. – Спорить почему-то не хотелось. – Значит, ты со мной играл?

– Играл… а может, и не играл. Какая разница? Главное, что проверку ты прошел.

– Какую проверку?

– Самую главную в этом паршивом лагере. Мою проверку.

– А ты не много на себя берешь? – Рафик сплюнул кровью из разбитой губы.

– Не много, в самый раз. Еще узнаешь, как тебе повезло, что со мной работать будешь.

Потом был выпуск. Курсантов по очереди вызывали в штаб. Оттуда они и разъезжались из лагеря бороться за великое дело ислама. Рафик эти дни слонялся по лагерю. Его почему-то не брали никуда. Эдик после памятного случая куда-то пропал и не появлялся совсем.

Наконец дошла очередь и до него. Его вызвали чуть ли не последним. Оставалось еще трое пакистанцев, но они и так знали свое будущее.

В комнате, куда его проводили, было трое человек. Двоих он знал: начальник лагеря и начальник штаба, третий – высокий представительный мужчина с седой бородой в чалме – показался ему смутно знакомым, но вспомнить, где он видел это лицо, так и не удалось.

– Моджахед Лаарба, – начал начальник лагеря, – вы хорошо учились, хорошо сдали все экзамены и показали себя истинным ревнителем веры и правоверным мусульманином. Вас очень хорошо рекомендовали и инструктора, и товарищи. Мы решили направить вас на сложную работу. Не для вас махать кулаками, пользу общему делу можно принести по-разному. Сейчас вам все объяснит уважаемый молла.

– Сядь, юноша. – Седобородый встал, и Рафик разглядел, что он гораздо старше, чем казался на первый взгляд. – Я хочу задать тебе несколько важных вопросов.

– Внимательно слушаю вас, уважаемый. – Рафик почтительно поклонился. Видно было по манере себя вести и разговаривать, что этот старик – шишка важная.

– Готов ли ты поехать к неверным и жить среди них столько, сколько потребует наше святое дело?

– Да, уважаемый.

– А если это потребует от тебя внешнего отречения от ислама? Тебе придется вести себя так, как будто священные суры Корана для тебя – пустой звук. Ты забудешь законы шариата и адат. Ты будешь жить как скорпион, затаившийся в норе, и свет будет не для тебя.

– Я думал об этом, – Рафик обвел взглядом присутствующих, – и я готов.

– Ну и хорошо, другого ответа от тебя мы и не ожидали. Сейчас ты получишь документы, деньги, билеты до места назначения. В конверте будут лежать пароль для связи и отзыв. Конверт уничтожить – и в путь. Да благословит тебя Всевышний. Аллах акбар.

– Аллах акбар. А когда выезжать?

– Немедленно, машина стоит у крыльца. Все, иди.

Он взял со стола конверт и вышел через дверь в другом конце комнаты. В соседнем помещении его ждал здоровенный инструктор-иранец. Молча кивнув Рафику, он указал на стол, на котором лежала одежда его размера. Рафик начал переодеваться из полувоенной формы, которую здесь носили все без исключения, в давно забытую штатскую одежду. Брюки были чуть великоваты, но с ремнем носить их было можно. В остальном – порядок. Он погляделся в зеркало и не узнал сам себя, отвык от цивильной одежды. На него смотрел вполне обычный мужчина его возраста, одетый в разношерстное китайско-турецкое тряпье.

В следующей комнате он получил объемистый конверт плотной бумаги. Хотел его вскрыть, но ему сказали, что вскроет он его в машине.

Пока Рафик ехал в машине, он успел ознакомиться с содержимым конверта. Советский паспорт, йеменский паспорт, алжирский паспорт, водительские права на русском, водительские права на арабском, пачка долларов, пачка рублей, билеты на самолет, листок с одной из наиболее известных сур Корана, который служил позывным для связи. Его он прочитал и тут же разорвал в мелкие клочки и выбросил в окно.

Открывая билетную книжку, он почувствовал, что у него трясутся руки. Куда его бросит судьба? Оказалось, билеты были до Ташкента. Ну что ж, Ташкент так Ташкент. Это его даже немного успокоило.

Его привезли на то же самое взлетное поле, куда он однажды уже прилетал, вместе с еще четырьмя незнакомыми людьми посадили в маленький самолет местной авиакомпании. В салоне было еще несколько человек. Он занял свободное место и постарался ни о чем не думать, а если повезет, то и уснуть.

Во время полета он гадал, куда из Ташкента ему предстоит двигаться дальше, поскольку наличие советского паспорта и российских рублей говорило само за себя. Хорошо бы куда-нибудь на Кубань, поближе к родине. Но это вряд ли. Он еще не знал, что действительность, как всегда, превзойдет все ожидания.

Самолет сел в Карачи. Он послонялся в здании аэропорта, нашел в расписании рейс на Ташкент. До регистрации был еще почти час. После уединенной жизни в лагере аэропорт, с его шумом и толпами людей, сначала неприятно закрутил его в своей суете. Но прежняя профессия дала о себе знать, и скоро он освоился. А через десять минут почувствовал себя как рыба в воде. Ностальгия по прошлым временам, когда все было так безоблачно, когда все были живы, скрутила его и сдавила грудь и сердце. Снова в голове завертелся вопрос, мучивший его долгими ночами: «Почему это все случилось со мной? Кто за это все ответит?» Но теперь он знал ответ на этот вопрос.

Через некоторое время объявили регистрацию на рейс. Он уже успел в магазинчике купить сумку и кое-какое барахлишко. Нельзя же выглядеть полным идиотом без вещей, это вызывает подозрение. Хотя и так с одной тощей сумочкой через плечо он выглядел белой вороной на фоне остальных пассажиров. В основном это были всевозможные челночники, везшие из Пакистана кожу, одежду и прочую разную мелочь на продажу.

«Зачем эти люди так нелепо суетятся, когда вокруг них вечность? Они думают о своем теле и совсем не заботятся о душе. Мне их жаль, какие это пустые люди», – он оглядел суетящуюся очередь у стойки регистрации.

С паспортным контролем проблем не возникло. Он потолкался в дьюти-фри магазине, равнодушно скользя взглядом по полкам со всевозможными товарами. Наконец открыли посадочные ворота.

Рафик быстро занял место в салоне самолета. Ему хотелось побыть одному, меньше всего ему нужен какой-нибудь болтливый сосед.

– Свободно? – услышал он знакомый голос.

– Эдик?! – в свою очередь изумился он.

– Что, не ожидал? Двигайся к окну, поговорить надо.

– Ты тоже?… – начал было Рафик, но тут же осекся, не стоило говорить при посторонних об их маршрутах и передвижениях.

– Тоже, тоже, как и ты. Поговорим потом. Ты как хочешь, а я посплю. А то устал зверски, скоро работы будет невпроворот, – так, словно они и не расставались ни на миг, проговорил Эдик и застегнул ремни.

После взлета, когда погасли предупредительные огни, Эдик действительно заснул. Нервы у этого парня были железные. Все благодушное настроение у Рафика как ветром сдуло. Нельзя сказать, чтобы такое соседство приносило ему неприятные ощущения, но чувствовал он себя неловко.

Остаток полета он провел в каком-то полузабытьи, сон не спустился к нему, не дал возможности отдохнуть. Стюардесса протянула контейнер с горячим обедом. Рафик поел без аппетита. Эдик не проснулся и открыл глаза, когда самолет пошел на снижение. Улыбнулся Рафику и начал болтать о всяких пустяках. Наконец они приземлились, вырулили на стоянку. Подали трапы, и народ стал суетиться, собираясь на выход. Рафик стал машинально собираться тоже.

– Ты, земляк, не торопись, успеешь. Багажа у тебя нет.

– Да меня вроде как должны встречать.

– Сядь, Рафаэль, – неожиданно сурово сказал Эдик, – я тебя встречать и должен был, но передумал и решил лететь с тобой.

И стал монотонно и тихо, так что слышать мог только сосед, читать ту самую суру из Корана.

– Значит, так, поступаешь в мое распоряжение. У тебя под левым подлокотником приклеен ключ от камеры хранения. В чемодане будут кое-какие вещи и бумаги. Возьмешь такси, поедешь к Центральному рынку. Там слева от входа будка сапожника, скажешь, что ты от Хамада. Переночуешь у этого человека. Завтра начинаешь действовать по инструкциям.

И неожиданно громко добавил, хлопнув Рафика по плечу:

– Ну пока, земляк, увидимся еще.

Рафик нащупал приклеенный скотчем ключ. Подождал, пока спина Эдика скроется в проходе между кресел, затем, не торопясь, двинулся к выходу.

В ячейке лежал потрепанный чемодан самого обыкновенного вида. Рафик забрал его и пошел искать обменник, надо было разменять валюту. Поймал такси. Правда, водитель заломил невероятную цену, но он не стал торговаться. В конце концов, деньги были не его. Сапожника нашел без проблем. После обмена условленными приветствиями тот подозвал мальчонку, вертевшегося поблизости, и приказал проводить гостя домой, где для него уже готова комната.

Оставшись один, Рафик открыл чемодан, в боковом кармане лежал еще один конверт из плотной коричневой бумаги. Но удивили его вещи, лежавшие в чемодане. Достаточно плотные брюки, зимние ботинки, свитер. «Вот шайтановы дети, они что, собираются меня на Северный полюс посылать?» – мелькнула в голове неприятная мысль. Здесь-то, в Ташкенте, был теплый октябрь, светило солнце, по улицам ходили люди в легкой одежде. Пора было распечатать конверт.

В конверте лежал новый паспорт с вкладышем о российском гражданстве, уже на его имя, с пропиской в Сочи, билеты на поезд, еще деньги. Он пересчитал их, сложил с уже имеющимися и решил про себя, что на первое время ему хватит на более чем безбедное существование. Там же были отпечатанные на компьютере инструкции. Согласно инструкциям, ему надо было вылететь в Хабаровск. Он даже присвистнул от удивления. Туда его еще не заносило. Ну что ж, на все воля Аллаха. Там его будут встречать, помогут с устройством на работу, жильем и пропиской. После этого ему надо будет осесть и затаиться. В конверте он с удивлением обнаружил свой институтский диплом, еще бумаги и справки из разных учереждений, выписанные на его имя.

Ладно, затаиться так затаиться. Все равно рано или поздно придет его время, он это знал.

Назавтра он встал рано, умылся, позавтракал, попрощался с хозяевами и отправился на вокзал. Ехать до Хабаровска предстояло на поезде, да еще на перекладных. Ну что ж, ему не привыкать. Заодно поговорит с людьми, пообвыкнется, а то за почти два года, проведенные за границей, он оторвался от реальной жизни, плохо представлял, что происходит вокруг. Тем более что жизнь менялась стремительно, а попадать впросак на каких-нибудь глупостях не хотелось.

Правда, он уже придумал себе легенду. Будет проще прикидываться мигрантом из Абхазии в поисках лучшей жизни. Тогда можно в случае какого-нибудь мелкого прокола сослаться на незнание окружающей действительности, – мол, у нас все по-другому.

Четверо суток, проведенные в разных поездах, не доставили ему хлопот, а полезного он узнал много. Жизнь действительно не стояла на месте, из репродуктора неслась другая музыка, народ волновали совершенно другие события и проблемы. Но все это было так, на поверхности. Люди все равно оставались людьми, как ни крути. Русский язык вспоминался очень быстро, благо он и раньше говорил на нем свободно, правда, акцент оставался сильным, но это было уже не важно.

В Хабаровске было холодно, шел дождь. Он вышел на перрон и остановился, осматриваясь. Из толпы встречающих отделилась сорокалетняя женщина в темно-зеленом пальто, каком-то нелепом берете, из-под которого выбивались обесцвеченные волосы.

– Рафик, здравствуйте, а мы уже вас заждались. Мне Николай-то и говорит: пойди, Нина, встреть Рафика, а то потеряется, – затараторила она, всячески изображая непринужденность встречи двух знакомых людей, – как доехали, не уморились в поезде-то?

– Здравствуйте, Нина, – улыбнулся Рафик, на ходу подхватывая предложенную игру, – доехал хорошо, все в порядке. Как Коля, как там ваши, все здоровы?

– Да сейчас сами всех увидите. Пойдемте на стоянку. Это весь багаж или еще что есть?

– Нет, больше ничего.

Нина повернулась и стала протискиваться среди людей к выходу в город. На стоянке возле вокзала она уверенно направилась к потрепанного вида «тойоте» с тонированными стеклами. Открыла багажник, приглашая жестом положить в него чемодан, потом сама села на заднее сиденье. Передняя пассажирская дверь открылась изнутри. Рафик сел на предложенное место.

– Николай, – представился водитель, – зови меня так, я уже привык.

– Рафик. – Он оглядел смуглого здорового парня и подумал, что он такой же Николай, как и Иван. Наружность была явно не нордическая.

– Сейчас отвезем тебя по месту, там и поговорим. Я тебе все объясню. Дальше будешь уже сам обживаться. Постарайся отдохнуть, а то завтра тебе устраиваться на работу. Место я тебе подготовил. Документы не забыл? – Николай завел двигатель и стал выбираться со стоянки.

– Не забыл, все в порядке.

Ехали они достаточно долго, он увидел большую реку с набережной, про себя решил, что это и есть Амур. Минут через сорок машина затормозила у стандартного вида пятиэтажки. Они вышли, поднялись на третий этаж. Подруга Николая осталась сидеть в машине.

Дверь долго не открывалась, Николай ругался сквозь зубы, наконец совладал с замком. Рафик увидел маленькую однокомнатную квартиру, прилично загаженную. Видно было, что жилье это сдается, и уже давно.

– Ну вот, здесь и будешь жить. Завтра поедешь в отдел кадров нашего авиапредприятия, найдешь Игнатьеву Ирину Васильевну, скажешь, что ты такой-то и по поводу тебя должны были звонить.

– А кто это такая?

– Так, одна сучка продажная из отдела кадров. У нас тут с работой туго, особенно в аэропорту. Поэтому ты даже и не представляешь, сколько пришлось всяким козлам засылать бабок, чтоб тебя на нормальное место устроить.

– Это на какое – нормальное?

– Она тебе объяснит. Что-то вроде техконтроля, или как там его… Ну, короче, сам раскумекаешь завтра, что к чему. Там на кухне бумага с твоим адресом и номером телефона квартиры. Жратва в холодильнике, на первое время хватит. Какая посуда здесь имеется или белье – по всяким шкафам посмотришь. Давай сюда паспорт, я тебе до завтрашнего утра прописку устрою по здешнему адресу. Утром завезу. А то хрен тебя на работу возьмут.

– Понял. Солидно тут у вас все поставлено. Держи паспорт.

Через пару минут Николай ушел, оставив его одного. Можно было осматриваться и начинать хозяйствовать.

Со следующего дня он опять стал работать в аэропорту. Как это ни парадоксально, но он был счастлив, вернее, покоен. Конечно, первое время пришлось туго. Коллеги по работе на него косились. Ну нет на Руси-матушке места, где бы любили «позвоночных». А слух о том, что этого «грузина» приняли на работу не просто с улицы, пробежал по портовым службам моментально. Кстати, его упорно называли «грузином», хотя он и пытался первое время объяснять разницу, но потом плюнул, решив, что это даже и к лучшему. Трудно было и по вечерам, когда народ расходился по домам, а ему идти было некуда. Пару раз его пытались ребята с работы зазвать в пивную, но он сказал, что не пьет совсем.

Он очень много гулял, приходил домой поздно, смотрел телевизор и ложился спать, чтобы завтра начать все сначала. Особенно тяжело приходилось по выходным, когда совсем некуда было идти. У старичка букиниста на толкучке ему посчастливилось приобрести Коран и толкования к нему, а также пару книг по истории ислама. Хоть они и были написаны неверными, но он с интересом стал читать и их. Старичок, обрадовавшись, что у него есть такой экзотический клиент, стал таскать ему всевозможные книги, в том числе и на арабском языке. Благо Рафик на это денег не жалел.

Постепенно жизнь наладилась. Он купил кое-какую зимнюю одежду, посуду и пару предметов мебели в свою квартирку. Народ на работе стал относиться к нему лучше, поскольку он никогда ни от какой работы не отказывался. К его маленьким причудам и некоторой нелюдимости окружающие постепенно привыкли, про себя решив, что раз уж молодой и одинокий мужик не пьет, то, видно, «подшитый». О том, что он мусульманин, он никогда не говорил и виду не показывал. Свинину, правда, старался не есть без необходимости, хотя это не имело для него уже никакого значения. Сам Рафик не опровергал и не подтверждал все нелепые слухи, ходившие о нем первое время. Ему было наплевать.

Он начал общаться с сослуживцами не только по работе, но и так, на всевозможные темы, чтобы не вызывать подозрений нелюдимостью и угрюмостью. Однажды даже согласился поехать на рыбалку. Хоть это и не было похоже на ловлю форели в родных горах, но его неожиданно зацепило. Со следующей получки Рафик накупил себе снастей и всяких прибамбасов. Стал рыбачить. Он жил почти как все. Вернее, делал вид, что живет как все. В действительности все его мысли были связаны с желанием отомстить. За Софью, за детей. Он жил как крот, бережно храня в своем сердце память и жажду мщения. Ему казалось, что прощение неверных будет означать забвение самых дорогих его сердцу людей. Он ждал и дождался.

Вот этот звонок, через шесть долгих лет. Он сел на кухонный табурет, закрыл глаза и прислонился затылком к холодной поверхности стены. Вдруг заныло сердце, он вспомнил день своей свадьбы, дни рождения детей.

«Аллах всемогущ, мы скоро будем вместе», – прошептал он.

Накануне «дня рождения Ирочки» Рафик нашел в почтовом ящике письмо, в котором был указан номер камеры хранения городского вокзала. Съездив туда, Рафик забрал из камеры небольшой чемоданчик черной кожи.

Прежде чем покинуть здание вокзала, Рафик нашел будку междугороднего телефона-автомата. Достал записную книжку, нашел нужный номер.

– Але, Эдик? Это я.

– Здравствуй, Рафаэль. Ты получил мой подарок для Ирины?

– Да, он у меня.

– Так поздравь ее завтра от всей души!

– Да, я так и сделаю.

Он вышел из будки словно сомнамбула, ничего не видя и не слыша вокруг.

С этого момента жизнь стучала в его висках каждой минутой, приближающей его к цели.

Рафик вернулся домой, тщательно запер дверь, задернул поплотнее все шторы, раскрыл чемодан. Внутри перетянутого скотчем полиэтиленового мешка он обнаружил то, что и ожидал: взрывчатку, детонатор, таймер-взрыватель и клочок бумаги, где через дробь было написано несколько групп цифр. Расшифрованный текст представлял собой инструкцию о сборке механизма.

Он встал на колени у дивана и стал собирать всю эту конструкцию внутрь небольшого металлического футляра из-под слесарных инструментов, который стащил с работы. Закончив сборку адской машинки, тщательно прибрался, вымыл руки.

Потом лег на диван, отвернулся к стене и всю ночь пролежал без сна, беззвучно шепча суры Корана.

Следующий, главный день его послевоенной жизни складывался как нельзя лучше. Он шел на голую импровизацию, плана в голове не было. Как он все это сделает, как проберется на самолет, на какой именно рейс заложит бомбу, – все это предстояло решить на месте. Но судьба была к нему благосклонна.

Еще в воздухе новосибирский борт сообщил, что по прибытии потребуется помощь от наземных служб Хабаровска: что-то барахлило в датчике гидравлического привода шасси, хотя сам механизм работал нормально. В этот день было очень холодно и ветрено, идти и на пронизывающем ветру копаться под крылом самолета никто из технарей особо не хотел. Он вызвался сам, для убедительности выклянчив себе за это отгул на следующий день, сказав, что собирается на рыбалку. Все складывалось как нельзя лучше. Ему хотели дать напарника, но он отказался, сказав, что справится в одиночку. Сомнений это не вызвало, специалистом он считался хорошим.

Заправщик подбросил его к нужной машине, он стал делать вид, что возится с датчиком, а сам в это время лихорадочно озирался по сторонам. Нет, вроде никого. Мимо проходили пилоты.

– Как дела? У нас до отлета два часа осталось. Управишься? – Возле него задержался первый пилот.

– Конечно, какой разговор. Тут пустяк – думаю, контакты закислились. Почищу, все будет как новое, – одними губами улыбнулся Рафик.

Командир экипажа улыбнулся в ответ и поспешил за своими.

Слава Аллаху, наконец-то он остался один. Рафик открутил технологический лючок, вынул из-за пазухи коробку, открыл ее. На таймере стояли нули. Нажимая кнопку и выставляя время, он еще раз подумал о том, что его мечта сбывается. Сегодня он отомстит. За все, что было.

Он неторопливо и аккуратно выставил время, осмотрел механизм и контакты еще раз. Закрыл футляр и засунул поглубже внутрь лючка, расклинив его между сходящимися ребрами жесткости. На всякий случай он выдавил на поверхность футляра тюбик цинакрилатного клея. Теперь будет держаться прочно. Он торопливо закрутил болты лючка. Вроде никто ничего не заметил. Заправщик, суетившийся с другой стороны фюзеляжа, даже не глядел в его сторону. Подумаешь, Рафик ковыряется в какой-то там фигне, эка невидаль!

Он быстро осмотрел датчик, прочистил окислившийся контакт, поднялся на борт и сделал запись в журнале, потом доложился по связи в дежурку. Все было в порядке, даже как-то это казалось странным. Потом он пришел на свое место, быстро переоделся и попрощался с ребятами. Как добрался до проходной – не помнил, очнулся только за воротами, по дороге к остановке. Подошел автобус, но он в него садиться не стал. Подождал, пока тот отъедет подальше, и стал ловить попутку.

Через пару секунд он понял, что свободен, абсолютно свободен. То, что держало его столько времени, внезапно отпустило. Он отомстил им всем. Отомстил за все.

Теперь он свободен, но разве от этого легче?

Глава 22. ЛИЧНЫЙ ВРАГ

Холодный ветер пронизывал насквозь. Три дня пребывания в Хабаровске слишком малый срок, чтобы привыкнуть к его постоянному присутствию. Турецкий еще что, все-таки некоторая подкожная клетчатка спасала. Да и фляжка коньяка всегда была под рукой. Олежка Левин, тот вообще как будто не замечал северного ветра. А вот тощий до невозможности Безухов постоянно дрожал какой-то внутренней дрожью, и согреть его было невозможно ни чаем, ни теплыми свитерами Левина, надетыми поверх своих двух. К тому же новое поколение, как мы знаем, выбрало пепси, а не коньяк. Это, конечно, похвально, но не всегда спасает жизнь от полной и окончательной простуды.

Итак, следственная группа Генпрокуратуры сидела в Хабаровске с того момента, когда причина взрыва самолета, следовавшего первого сентября в Новосибирск, была установлена: в обломках ТУ-154 были обнаружены остатки модифицированного пластита. И что особенно важно, по химическому составу идентичного тому, который был причиной взрыва рейса No 2318 Москва – Ларнака. Что позволило объединить два уголовных дела в одно – по статье 205 УК РФ – терроризм.

Саша упорно искал «след Эдика». Он и Безухова взял в командировку потому, что Кирилл был единственным из них, кто видел Рагоева своими глазами. Разумеется, Турецкий не «нагружал» членов своей команды собственной версией, ибо пока она не находила никакого подтверждения. Зацепиться было абсолютно не за что: люди работали в аэропорту всю трудовую жизнь, знали всю подноготную друг друга. Никаких посторонних лиц на территории аэропорта первого сентября не было, как не бывало и раньше. Комплектация питания для пассажиров злополучного рейса проводилась в Новосибирске, откуда самолет вылетел утром первого сентября и куда должен был вернуться вечером. Версия с «заминированными завтраками» отпадала: самолет должен был бы взорваться еще по пути в Хабаровск.

Они максимально расширили круг поиска: летный состав, бортпроводники, наземная служба – диспетчеры, техники, водители спецтранспорта и так далее. Они работали по двенадцать часов в сутки и не спали ночами, обсуждая все, что сделано за день.

В этот, третий день их работы в аэропорту были тяжкие поминки по девяти членам экипажа, погибшим в рейсе. Турецкий слышал плач и стоны женщин, бессильную в своей ярости ругань мужчин: семьи погибшего экипажа работали здесь же.

Вспомнилось поле в окрестностях Воронежа, поток человеческих слез, людского горя. Он вернулся в гостиницу, завалился на кровать, думая о том, что неуловимый Эдик Рагоев стал его личным, лютым врагом.

Поздно вечером позвонил Грязнов:

– Как вы там? Есть что-нибудь?

– Пока ничего, Слава. Не за что зацепиться.

– Что ж, давай я тебя развею, что ли. Я, Саня, из Грозного уже кое-что получил. Информацию о нашем герое. Действительно, Рагоев родился в Грозном, а там все знают друг о друге почти все. Очень честолюбив, даже тщеславен. Но он выходец из бедной, не родовитой семьи, не пользующейся авторитетом среди влиятельных тейпов. Мечтал о военной карьере. Поступил в высшее воронежское военное училище.

– Ракетное?

– Да. На пятом курсе, за несколько недель до выпуска, избил заместителя начальника училища по политработе за какое-то оскорбительное слово в свой адрес, едва избежал трибунала.

– Из училища отчислили?

– Да. Вернулся в Грозный в конце восьмидесятых. Имеются сведения, что в это время он связывает свою судьбу с исламскими фундаменталистами, совершает паломничество в Мекку, проходит обучение в одном из мусульманских учебных заведений в Саудовской Аравии.

– То есть решил сделать религиозную карьеру, так, что ли? – спросил Турецкий.

– Не думаю. Согласно психологическому портрету, который мне передали, основная черта характера Рагоева не религиозность, а непомерное тщеславие. Просто для того, чтобы влиться в ряды ваххабитов, хадж в Мекку и религиозное образование обязательны. Рагоев проходил подготовку в одном из лагерей Хаттаба. В девяносто первом году участвовал в грузино-абхазском конфликте. Приобрел там известность как человек отчаянной храбрости и абсолютного хладнокровия. После завершения кампании опять исчез из виду. Есть сведения, что в период с девяносто третьего по девяносто пятый год он проводит в военных лагерях в Иордании и Саудовской Аравии. Когда началась первая чеченская война, Рагоев стал одним из полевых командиров. Но отсутствие влиятельных сородичей не позволяло сделать сколько-нибудь заметную карьеру. Его считают… как бы человеком второго сорта.

– А это для него – хуже смерти, – вставил Турецкий.

– Точно. Родители его погибают при бомбежке, и Рагоев покидает Чечню. По слухамм, он опять за границей, в лагерях исламских фундаменталистов. Там Эдик, видимо, наращивает мускулы, его начинают ценить. Во всяком случае, в Грозном он появился в последний раз в прошлом году и обмолвился в одном из разговоров, что вскоре прославит свой род. В общем, Саня, все может оказаться гораздо сложнее и страшнее, чем казалось вначале.

– Я так и предполагал. Слушай, первый самолет взорвался в двадцати киломерах от Воронежа. Может, это своеобразная месть целому городу?

– Черт его знает, что у него в башке. А в Астрахани за что он мстил? Арбуз плохой продали?

– Фундаменталисты – люди, желающие наказать мир, который им противостоит.

– Чего это ты?

– Так, поток сознания… Телепередачу вспомнил, – невесело откликнулся Турецкий.

– Ты там не закисай! Ты же знаешь, всегда есть период как бы пустой – информации много, а толку мало. Потом происходит переход количества в качество.

– Скорей бы. А то тревожно как-то. И главное – никто здесь нашего фото-Эдика в глаза не видел. Где он сейчас? Какая связь между ним и последней трагедией? Ничего не ясно. А почерк его, Рагоева.

– Может, буквально завтра все и прояснится, – постарался утешить друга Вячеслав.

И как в воду глядел. На следующий день выяснилось, что разбившийся самолет прилетел в Хабаровск с неполадками в системе шасси. Что устранял эти неполадки авиационный техник Рафик Лаарба. Что нынче он должен был выйти на работу – техники работали по двенадцать часов трое суток через трое.

– Он должен был выйти вчера, но вчера такой день был… сами понимаете. К тому же все рейсы отменили из-за метеоусловий. А сегодня мне его напарник сообщил, что Рафика на работе нет, – объяснял Турецкому начальник технической службы аэропорта.

– Он давно у вас работает?

– Шесть лет. Очень положительный человек. Хороший специалист.

– Он здешний?

– Нет, приехал из Абхазии. Там ведь сами знаете… аэропорт разрушен был, работы не было. Вот он и приехал сюда.

– Женат?

– Нет, одинокий.

– Сколько ему лет?

– Сорок или около этого.

– Вы ему домой звонили?

– Да, конечно. Никто не подходит.

Турецкий позвонил сам. К телефону действительно никто не подходил. Более того, когда они вместе с опергруппой приехали домой к Рафику, дверь им никто не открыл.

– Ломайте, – приказал Турецкий.

Рафаэль Лаарба лежал в кровати, прижимая к груди Коран. Рядом на тумбочке лежали три пустые упаковки снотворного и записка: «Все ненавидят смерть, боятся смерти. Но только верущие в жизнь после смерти в награду после смерти будут искать смерть».

…Обыск квартиры не дал ничего, кроме множества религиозных книг, разнообразных толкований Корана да пустого чемоданчика черной кожи. На его стенках криминалисты-химики обнаружили остатки пластита.

Никто не знал, как этот человек попал в город, кто помог ему устроиться на работу, кто помог с жильем и пропиской. Начальница отдела кадров, принимавшая на работу Рафаэля Лаарбу, умерла год назад от рака. В паспортном столе давно работали другие люди. Квартира, где проживал Эдик, была ведомственной площадью авиакомпании «Дальавиа».

Фотография абхазца была размножена и украшала каждое отделение милиции. Турецкий совместно с начальником хабаровского УВД довел до сведения каждого начальника среднего звена о необходимости сообщить любую информацию о передвижениях по городу, возможных контактах, знакомствах Рафаэля Лаарбы.

Был сделан запрос в Абхазию и получены сведения о том, что Лаарба воевал во время грузино-абхазского конфликта, потерял семью – жену и двоих детей, затем, в девяносто четвертом году, исчез из Абхазии и больше не возвращался. Здесь, в Хабаровске, он возник в девяносто пятом.

Александр позвонил Грязнову. Они сопоставили эти сведения с тем, что уже было известно о Рагоеве. Получалось, что эти два человека могли пересекаться в Абхазии. А в период с девяносто четвертого по девяносто пятый годы могли вместе находиться в одном из лагерей талибов.

Ну и что? Одних уж нет, а те далече… Лаарба не ответит ни на один вопрос. Мавр сделал дело, Мавр может уходить. Как найти Рагоева? На какой странице Корана прочитать между строк, где он, что замышляет, как готовится к новому броску?

Александр кожей чувствовал, что продолжение следует…

Утром восьмого сентября Турецкому сообщили, что на хабаровском городском вокзале, в отделении милиции, уже которые сутки валяется записная книжка, оставленная кем-то в будке муждугороднего телефона-автомата. Книжку принесла уборщица. Ожидалось, что потерявший ее «рассеянный с улицы Бассейной» за нею вернется, однако никто не приходил. Заступивший на дежурство старшина решил навести порядок в ящиках стола. В числе других ненужных вещей на столе возникла маленькая книжка в пластиковой обложке. Прежде чем кинуть ее в корзину, старшина развернул книжку и на внутренней стороне, за прозрачной обложкой, увидел семейную фотографию: смуглый мужчина с женой и двумя детьми – мальчиком и девочкой.

Мужчина – один к одному тот, на которого дана ориентировка. Стали выяснять, когда же книжечка появилась в отделении, и выяснили, что она была оставлена в телефонной будке аккурат накануне взрыва самолета.

Когда записная книжка попала в руки Турецкого, они, его руки, даже задрожали от нетерпения.

Фамилии Рагоева в книжке не было, на такое легкое счастье Александр и не рассчитывал.

Он тщательно перелистывал книжку, понимая, что она не случайно оказалась накануне трагедии там, где потом ее нашли. Рафик звонил в другой город. За последними инструкциями? Доложить готовность к бою?

В самом конце книжки, на обложке, оклеенной цветастой бумагой, была сделана едва заметная запись: Эльвира.

Без фамилии, без адреса, но с номером телефона.

Внимание привлек код города перед номером: 812, код Питера. Других телефонов междугороднего значения не выявлялось. Но почему Эльвира? Связная, что ли?

А если… «перевертыш»? Он вспомнил стоматологиню Надю с ее невинной хитростью, перенятой у коллеги-ловеласа: женские имена записывать мужскими. Можно ведь и наоборот.

Он категорически запретил себе звонить тут же, немедленно. А если трубку снимет сам Эдик Рагоев? Опять спугнуть, потерять след? Ну уж нет!

Александр позвонил Виктору Гоголеву, начальнику питерского угро, и попросил немедленно, но очень осторожно пробить адрес, выяснить, кто по нему проживает, и отзвониться как можно скорее. И отправил Безухова справиться о ближайшем рейсе на Питер, молясь всем богам, чтобы керосин был в наличии, а погода внезапно не испортилась.

Стажер примчался, полыхая растопыренными ушами, и сообщил, что через два часа на Санкт-Петербург идет ИЛ-62, беспосадочный рейс, восемь часов в пути.

– То есть мы можем оказаться в Питере уже в десять вечера, – прикинул Александр. – Что ж, быстрее не получится.

– Ну почему? Если на баллистической ракете… – меланхолично пошутил Левин.

– Тьфу ты, господи! Разница во времени! Мы прилетим практически в то же время, что и вылетим. Это здорово!

– Я ж и говорю, как на ракете, – все так же меланхолично откликнулся Олег.

Саша делал последние дела, с кем-то разговаривал, смотрел, как Олег Левин подшивает к уголовному делу заключение о причине смерти Лаарбы, акты криминалистических экспертиз, заключения специалистов, протоколы допросов.

Он отвечал на вопросы, даже шутил, но всем своим существом ждал звонка из Питера.

Однако первым позвонил Грязнов.

– Саша, он вышел на связь! – вместо приветствия воскликнул Грязнов.

– Когда? Как?

– Позвонил сестре, Азе. Разговор короткий, я прочту тебе распечатку, слушай:

"Женщина. Але, слушаю.

Мужчина. Это я.

Женщина (испуганно). Тебя ищут.

Мужчина. Знаю. Звоню последний раз, чтобы проститься.

Женщина (взволнованно). У тебя завтра такой праздник, а я тебя не увижу. Как же мой подарок?

Мужчина. Я сам приготовил себе подарок. Прощай…"

– Это все?

– Да. Ну как тебе?

– Какое завтра число?

– Девятое.

– У него день рождения. Сороковник.

– Да, точно.

– Откуда звонок?

– Междугородний, из автомата. Не засекли.

– Город-то засекли?

– А я не сказал? Питер. Только поди найди его там. Это почти как в Москве.

– Найдем, Слава! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Мы сегодня же ближайшим рейсом летим туда. Я жду звонка от Вити Гоголева, позвони ему попозже.

И почти тотчас же отзвонился Гоголев:

– Саша, адрес пробили: это Российский проспект. Хозяин квартиры – одинокий старик. Год назад овдовел, переехал жить к дочери. Квартиру сдает. Со слов соседей, жилец – мужчина под сорок, светловолосый, коротко стриженный, зовут Эдиком. Живет очень уединенно, дома никого не принимает. Занимается бизнесом, часто в разъездах. И главное – еще вчера соседи его видели, он был дома.

– А сегодня?

– Сегодня – нет. Мы позвонили в квартиру – никто не открыл.

– Фоторобот соседям не показывали?

– Пока нет. Боимся спугнуть. По легенде к нему друг приехал. Полгода отсутствовал, был в экспедиции геологической, очень хочет повидаться, но сюрпризом. Просил соседей ничего Эдику не говорить. Мол, вернется попозже. Я наружку выставил. Можем устроить засаду в квартире. Как?

– Не нужно, мы можем его спугнуть, если это он. Наблюдайте до вечера. И вот что, Витя, перекройте город – в первую очередь аэропорт. Вокзалы, въезды-выезды – все это, конечно, тоже. Фоторобот разошлите транспортной милиции и по всем районным отделениям. Мы к вам через час вылетаем. Позвони Грязнову. Все, до встречи.

– Ждем, – коротко ответил Гоголев.

Глава 23. СЛАВА ГЕРОСТРАТА

Эдик вышел из будки междугороднего телефона.

Он только что простился с сестрой, оборвал последнюю ниточку, связывающую его с единственным не чужим ему человеком.

Итак, сумка с вещами в камере хранения. В Пулково он вернется завтра утром. Домой решено не возвращаться. Это время – почти сутки – он подарит себе.

Эдик сел в маршрутку, добрался до города, пошел пешком по шумному, многолюдному проспекту. Увидел вывеску: «Силуэт. Салон мужских причесок». Зашел, выбрал глазастую девчушку, увлеченно тараторящую с подругой по профессии.

– К вам можно?

– Что вы желаете? – Девушка окинула взглядом его голову.

– Я хотел изменить цвет волос, – улыбнулся Эдик. – А то, знаете ли, хочется быть неотразимым, а дамы предпочитают жгучих брюнетов, так же как джентльмены – блондинок, тоже не всегда натуральных, – улыбнулся он. – Вы это умеете?

– Я все умею. – Девушка достала картонку с образцами. – Вы хотите совсем черный? «Вороное крыло»?

– Да, давайте остановимся на этом, – указал он на черную прядь.

Девушка развела краситель, намазала его голову, накрыла пленкой, оставила, как она выразилась, «на контакт» и продолжила увлекательную беседу с подругой.

– Таня, вот ты можешь мне объяснить, что происходит? То звонит каждый день по десять раз, утром – вместо будильника, чтобы сказать «доброе утро» и пожелать успешного дня. Вечером – спокойной ночи, да еще среди дня раз пять: как я поела, что я делаю, какое у меня настроение. Это если мы с ним в данный день не встречаемся. А если он у меня – это вообще песня.

– Так что тебя не устраивает, я не пойму?

– Так ты дальше слушай. Я к этому всему привыкаю – к хорошему ведь быстро привыкаешь. Привыкаю просыпаться под его «с добрым утром», засыпать под его «спокойной ночи», я к нему привязываюсь, как кошка. И вдруг, среди полного счастья, он исчезает на две недели, месяц, два месяца. Никаких звонков, никакой информации – где он, что с ним, может, его машина переехала? Ничего не знаю.

– А позвонить самой?

– Так он же не дает мне свой телефон! Мы с ним уже год спим, а у меня нет его телефона! Я сижу дома, жду звонка, никуда не хожу, схожу с ума, худею, теряю сон. Потом напиваюсь с горя и решаю порвать с этой сволочью навсегда. И тут он объявляется. И знаешь, что он мне говорит каждый раз?

– Что?

– Он говорит этаким до омерзения радостным голосом: «Малыш, ты где пропадала?» Нет, ты представляешь, это я пропадала! Пропади он совсем к чертовой матери!

– Может, он женат?

– Черта с два. Я уже справки навела через одного хакера знакомого. У него есть база данных ментовская. Там все жители города – адрес, возраст, семейное положение. Холост он. Живет с мамой. Мне и телефон дали. Но я не хочу звонить, пусть пропадет пропадом.

– Так пусть и пропадет. Забудь.

– Забудешь его, – вздохнула девушка. – Знаешь, как с ним хорошо?

– Тогда терпи.

– Не буду!

– Девушка, а мне еще долго терпеть? – подал голос Эдик.

– Ой, мужчина! Я чуть не забыла про вас.

Она подскочила к Эдику:

– Наклонитесь затылочком пониже, вот так. Вода не горячая?

– Норма.

Ручки в резиновых перчатках осторожно смывали краску, пальчики массировали голову.

– Знаете, все хорошо. Взялось хорошо! Пойдемте к креслу. Стричь будем?

– Да. Мне бы хотелось форму изменить. Что-нибудь классическое. – Он ткнул пальцем в журнал.

– Ага… Попробуем. Правда, у вас волосы на темени коротковаты. Но форму придать можно.

Защелкали ножницы.

– Как укладывать будем?

– Давайте на косой пробор, гладкую, аккуратную голову.

Зажужжал фен, девушка вновь переключилась на подругу.

– Я уж думаю, может, он бандит? Или драгдилер какой? Наркоту перевозит?

– Бабки-то есть у него?

– Особо не бросается. Так, скорее по минимуму. Мне уж надеть совсем нечего. Так хоть бы подарил тряпку какую, гад.

– А костюмчик новый, синий – это откуда?

– Ну… Это он купил. Так я выпросила. Месяц моральных унижений.

– Наташка, все мужики такие. Это по анекдоту. Собралась международная женская конференция. На повестке дня три вопроса: первый – все мужики сволочи, второй – надеть нечего, третий – разное.

Наташа рассмеялась, выключила фен.

– Лаком взбрызнем?

– Пожалуй. Сколько с меня?

– Двести десять.

Эдик расплатился, дал чаевые, вышел на улицу.

Поглядывая на нарядные витрины, думал о невольно подслушанном разговоре. Как знать, может быть, друг этой барышни – один из них, воинов и избранных? Маловероятно, но возможно. Вот такая подружка-болтушка может провалить тщательно спланированное дело.

Как это правильно, что сам никогда не завязывал сколько-нибудь прочных отношений с женщинами. Как, впрочем, и с мужчинами. Даже единоверцами, единомышленниками.

Среди них – люди самых разных национальностей, цвета кожи и волос, характеров и темпераментов. Единственное, что объединяет их, – решимость стоять под знаменем, выполнить свое предназначение.

Впрочем, и здесь он выделяется, его личные цели – особые. Не он служит идее, наоборот – идея должна помочь ему сделать то, что задумано.

Эдик вошел в бутик известного модельера и вышел оттуда в прекрасно сшитом, строгом темно-синем костюме, отлично сидящем на его ладной фигуре. Рубашка, галстук, ботинки – цветовая гамма идеально продумана. Он чувствовал себя великолепно.

Поймал такси и направился к одному небольшому ресторанчику, в котором бывал однажды и который наметил именно для этого вечера. Ресторанчик был неподалеку. Эдик не успел докурить сигарету.

– Какой адрес?

– Здесь, пожалуйста. – Он остановил машину за квартал до нужного дома.

– В гости идете? – добродушно полюбопытствовал водитель, принимая щедрые чаевые.

– Да, – чуть улыбнулся в ответ Эдик. – Попрощаться.

Он вошел в зал и словно погрузился в сладкий сон, в чарующий мир востока. Это был китайский ресторан. Эдик предпочитал китайскую кухню всем прочим за легкость, неожиданное сочетание и изысканность вкусовых ощущений.

Ресторан был прелестен. Тихо звучала музыка. Пол был устлан зелеными, с алой каймой коврами, и по нему бесшумно сновали официантки в шелковых кимоно, расшитых в той же цветовой гамме. Темно-красные диванчики вокруг столиков, покрытых розовыми скатертями. Темно-вишневые перегородки между столами, подвесной потолок из бамбука, увитый зеленью.

Самое главное было в глубине зала: там возвышалась пагода-беседка с красными колоннами и зеленой крышей. Чтобы попасть в пагоду, нужно пройти по горбатому мостику, перекинутому через ручеек, вернее, маленький бассейн с фонтаном, где плавали рыбки.

Внутри беседки – столик на двоих. За столиком сидели узкоглазые, черноволосые девушки в кимоно, с высокими прическами, заколотыми множеством длинных, украшенных камнями шпилек и гребней. Камни, разумеется, были искусственными, но красота девушек – истинная, совершенная красота – еще раз убеждала, что все самое прекрасное происходит из стран Востока.

Он выбрал столик напротив беседки, так, чтобы видеть девушек. Он подойдет к ним, но это позже. Незачем торопить время. Нужно насладиться, насытиться каждым мгновением, ибо жизнь измеряется вовсе не годами, не возрастом, а мгновениями наслаждения, счастья.

Эдик раскрыл меню.

– Что господин будет заказывать? – склонилась перед ним в полупоклоне очаровательная официантка.

В основном в ресторане работали кореянки и вьетнамки, весьма симпатичные, что подразумевало жесткий отбор в заведение.

– Стебли сельдерея с креветками, соленые огурцы в янджоуском соусе. Суп из акульих плавников с крабами, жареная утка с ананасом.

– Напитки?

– Что есть из водок?

– «Русский стандарт», Смирновская…

– Давайте «Русский стандарт», триста граммов. Бутылку воды.

Когда закуски были расставлены, Эдик наполнил рюмку и опрокинул ее всю, залпом.

В этом тоже его отличие от фанатиков – он любил немного выпить.

Он поглощал пищу неторопливо, отдаваясь вкусовым ощущениям, словно любовным переживаниям, глядя на шелковые драпировки в окнах ресторана или на безукоризненно красивых девушек в беседке.

Мысли его между тем текли своим чередом.

…Самые счастливые воспоминания в его жизни связаны с детством, с летом в горном селении, с высоким камнем, на который мог забраться только он.

Там, на этом камне, он был выше всех, он был почти как Всевышний для копошащихся внизу сверстников. Невидим и всемогущ. Выше его был только орел, зорко всматривающийся в распростертую далеко внизу равнину.

Страстное желание оказаться выше орла, выше всех, стать всемогущим вершителем чужих судеб стало мечтой его детства. И эта мечта не растаяла, она лишь обрела другую форму.

Он блестяще учился в училище, он мечтал стать доблестным военачальником. Но паршивый, вечно пьяный замполит Егоров, изгадивший офицерский туалет своей блевотиной, сказал однажды ему, без пяти минут офицеру, сказал в присутствии курсантов-первогодков: «Эй ты, чеченец-пепенец, иди убери там за мной, педрило!»

Когда его, Эдика Рагоева, оттащили от пьяной русской свиньи, у того была сломана челюсть и ключица.

– Ты легко отделался, – крикнул ему Эдик, вырываясь из рук товарищей.

– Ты отделаешься гораздо тяжелее, – сплевывая кровь, процедил полковник.

Его выгнали из училища. Он едва избежал суда. Товарищи, вставшие было на его защиту, тут же и затихли по углам: приближалось время присяги, погонов и назначений…

Эдик попробовал суп – ароматный, в меру горячий, с нежно-розовыми раковыми шейками.

Замечательно вкусно. Он налил себе вторую стопку, одним движением опрокинул ее.

…Он вернулся в Грозный, но мать и отец не могли помочь сыну найти достойное место под солнцем: на его родине будущее определялось происхождением. Его храбрость, его хладнокровие ценили в Абхазии, но там он был наемником. Разве может наемник быть «выше орла»? Нет, конечно. Разве что выше других наемников.

Война в Чечне заставила его вернуться в Грозный. И видит Аллах, он сражался не хуже многих известных командиров. Правда, и у него был уже свой отряд. Но среди полевых командиров его голос мог раздаваться только после представителей знатных тейпов. Он много сделал для победы над федералами, но разве это было оценено так, как он того желал? Нет.

А желал он быть на самом верху, обладать безграничной властью. Или же прославиться на века, стать известным во всех странах, на всех континентах.

Если бы кто-либо мог прочитать его мысли, его сочли бы параноиком. Нет, просто он был маниакально одержим своей идеей, он шел к ней долгие годы и пришел к пониманию того, что добрыми делами не прославишься, нет.

Кто помнит ваятелей православных храмов, зодчих, сотворивших чудо Кижей или Покрова на Нерли? Кто помнит имена мусульман, строивших мечети и минареты Бухары и Самарканда? В конце концов, разве вошло в историю имя хоть одного египтянина – строителя пирамиды Хеопса?

Зато имя человека, который сжег храм богини Афродиты в древнегреческом городе Эфесе, не забыто до сих пор. Герострат – это имя живо в памяти народов почти тридцать веков!

Вот это слава! Настоящая, подлинная, нетленная!

К такой славе он шел через лагеря талибов, через годы тихой, почти неприметной жизни, через испытания, которые ему были даны.

Там, в Астрахани, на городском рынке, его едва не взяли, он чудом сумел выскочить из города.

Он блестяще организовал и осуществил взрыв самолета под Воронежем. Жаль, что обломки не упали на район, где до сих пор живет и попивает водку замполит ракетного училища. Зато он сумел добыть для боевиков сто тысяч долларов – плата за голову Сомова. Почему было не соединить два дела в одно? Пришлось, правда, связаться с Сосновским, с этим жирдяем, который водит дружбу с родовитыми чеченскими кланами. Да только родовитость их зачастую тесно связана с подлостью. Дали понять Сосне, что с его, Рагоева, доли можно скинуть процентов двадцать. И гнусный пигмей Сосна пытался сэкономить на нем, Эдике! Жадное животное! Конечно, Эдик заставил олигарха раскошелиться. Но на это были потрачены три дня из последних семнадцати дней его жизни. Что ж, Сосновский заплатит годами собственной жизни за каждый из этих трех дней.

Большую часть причитающейся ему суммы получит после его смерти сестра – она еще не знает об этом.

Того, что он оставил себе, с большим запасом хватило и на перелеты из города в город, и на расходы на предстоящую операцию, и на этот последний день.

Он показал себя организатором, способным руководить действиями другого человека, находящегося за тысячи верст от него.

Ну, не совсем так. Он был в Хабаровске. Был там до взрыва – упрятав чемодан со взрывчаткой в привокзальную камеру хранения, был там и первого сентября. Рафаэль Лаарба удивился его визиту. Ведь он звонил Эдику накануне в Питер, и вот он здесь.

Он был подавлен, слабый душой абхазец, чуть ли не в милицию собирался с повинной. Эдик предвидел такой вариант и прилетел ночным рейсом. Он долго говорил с Рафиком, готовил его к смерти.

Смешно, Рафик выпил снотворное не сопротивляясь, снова подчинившись чужой воле.

И теперь ему, Эдику, даровано право качнуть маховик истории. Он заслужил честь быть первым, и ему оказали эту честь. Его завтрашний подвиг станет сигнальной ракетой для следующих акций. Мир содрогнется от ужаса, но кто сказал, что этот мир достоин лучшего?

Тогда, в день взрыва, первого сентября, в двадцать часов по Москве, сидя в квартире навеки уснувшего абхазца, Эдик внимательно смотрел телепередачу, посвященную религии. Именно в этой передаче должны были прозвучать ключевые слова. И они прозвучали.

«Фундаменталисты – это люди, которым противен существующий миропорядок, люди, которые хотят изменить окружающее пространство» – эти слова, произнесенные мужчиной с острой бородкой, были предназначены именно ему, Эдику.

Эти слова были паролем, приказом сделать то, что он сделает завтра.

То, что это должно произойти именно завтра, девятого сентября, в день его сорокалетия, следовало из других слов того же козлобородого мужчины: «Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне. Его миссия оказалась выполнена ровно через сорок лет».

Конечно, Эдик мог все сделать сам, не ожидая высочайшего дозволения, он прекрасный подрывник, и ему не нужны помощники. Но кто в таком случае прославит его деяние? Кто расскажет миру о том, что именно Эдуард Рагоев начал отсчет нового времени.

Эдик не боялся смерти, он видел ее слишком близко. Несметное количество раз он мог умереть на поле боя. Но Всевышний оставил ему жизнь, значит, он, Эдик, понял свое предназначение правильно.

Единственное, чего он не мог себе позволить, – быть пойманным, судимым, посаженным в тюремную клетку. Кто смеет судить его, Эдуарда Рагоева?

Впрочем, он никому и не позволит этого сделать.

…Рагоев с удовольствием выпил еще водки, теперь под жареную утку в кусочках ананаса. Тихая, чарующая музыка, благодушное состояние сытости, мысли, приведенные в полный порядок, – какой дивный день он себе устроил! И позволит себе еще один подарок – сладострастную ночь, полную восточных изысков любви.

Он подозвал официантку:

– Пожалуйста, пошлите девушкам в беседке бутылку божоле, они его любят. Последнего урожая, пожалуйста.

Девушки в беседке были проститутками. Впрочем, по отношению к ним столь грубые слова не употреблялись, были бы оскорбительны. Девушки были искуснейшими жрицами любви, покорными любой воле господина.

А он, Эдик Рагоев, как раз намеревался стать на свою последнюю ночь их господином.

Девушки жили в двухкомнатной квартирке неподалеку от ресторана. Он был там однажды и знал, что искусство жриц стоит очень дорого. Но оно того стоит.

К тому же он не собирался ночевать у себя дома. Мало ли что…

Его все– таки ищут. Но они, как всегда, опоздают.

Мягкие ковры под ногами, окна, занавешеные шелковыми, расписанными драконами шторами.

Квартира казалась на первый взгляд продолжением зала ресторана. Но мягкий, красноватый свет, струящийся из вмонтированных в стены светильников, создавал ощущение интимности, возбуждал. Он не мог запомнить имен девушек, да и не хотел утруждать себя этим.

Они были для него Маша и Даша. Миниатюрные, словно статуэтки, с точеными обнаженными фигурками и распущенными черными волосами, девушки лежали подле него на широкой тахте, покрытой тончайшими простынями.

Даша завернула в свои блестящие, шелковые волосы его член и начала легонько массировать его.

Маша скользила упругими сосками по его груди, животу, едва касаясь его. Затем прильнула.

Ее кожа была умащена каким-то маслом, благовониями, она скользила по его телу, и эти прикосновения вызвали невероятное возбуждение. По телу Эдика побежали мурашки, он застонал, руки его погрузились в волну длинных волос. Он привстал, нашел губы Маши, уже полураскрытые, готовые к его поцелую.

Даша все поглаживала волосами твердый, словно меч, член и наконец села на него, застонав, выгибая спину. Его член был великоват для нее, и она стонала не столько от боли, сколько от сладостной боли. Эдик сжимал маленькие, упругие грудки ее подруги, не в силах прервать поцелуй, чувствуя, как его могучий красавец все глубже проникает в горячую, влажную женскую плоть.

Время словно остановилось…

Глава 24. РАЗБОР ПОЛЕТОВ

В Пулкове бригаду Генеральной прокуратуры встречали Грязнов, Гоголев и Маркашин.

– Славка, примчался? – обрадовался другу Турецкий.

– Так я из состава оперативно-следственной бригады вроде не выведен, – хмыкнул Грязнов.

– Виктор, здорово! Привет, Семен!

Александр пожал руки питерским коллегам – начальнику угрозыска Виктору Гоголеву и прокурору города Семену Маркашину.

– Ну как обстановка на одноименном с родиной проспекте?

– Все спокойно. То есть без перемен. Наружка стоит. Можем поехать туда сразу, но, думаю, лучше обсудить ситуацию.

– Конечно. Вы нам пристанище подготовили?

– А то? – обиделся Гоголев, но тут же просиял, увидев Левина. – О, знакомые все лица! Рад приветствовать! А что за молодое дарование среди вас? – понизив голос, указал он на стоявшего чуть в стороне Безухова.

– Это мой стажер, Кирилл Безухов. Толковый парень.

– А нас, толковых, недостаточно? – удивился Гоголев.

– Дело в том, что Кирилл единственный человек, который видел Рагоева и может его опознать.

– Понятно. Тогда будем беречь, – усмехнулся Виктор.

– Славка, ты когда приехал? – Турецкий соскучился по другу и не скрывал этого.

– Прилетел. За час до тебя. Сидели, поджидали вас.

– Поди, в ресторане?

– Не на улице же…

– Куда нас определят на ночлег?

– Александр, мы вам «Пулковскую» забили. Здесь недалеко, – услышал вопрос Гоголев. – Думаю, заедем туда, закинем ваши сумки и определимся с дальнейшими планами, идет?

– Идет, – согласился Турецкий.

– Тогда, товарищи, по коням?

Мужчины вышли из здания аэропорта, разместились по машинам.

Турецкий, дабы не обижать Маркашина, вместе с Левиным и Безуховым сел в прокурорский ВАЗ-24. Грязнов с Гоголевым маячили впереди, в «мерседесе» начальника угрозыска.

Через полчаса гости разместились по номерам. Вся команда собралась у Турецкого.

Гоголев достал бутылку коньяка. Из ресторана в номер заказали кое-что закусить.

– Что ж, давайте выпьем за встречу и начнем.

Мужчины выпили, принялись за закуски.

– Расскажи, Саша, в двух словах о взрывах. Мы здесь, на периферии, не все знаем. – Гоголев, конечно, слегка лукавил. Наверняка Вячеслав уже описал основные события.

– Ну что рассказать? Первый взрыв, который произошел возле Воронежа, был вызван заминированным контейнером из тефлона и фольги. В таких на борту кормежку разносят. Взрывное устройство содержало модифицированный пластит. Когда упаковку поместили в духовой шкаф, произошел взрыв.

– А почему пластит, а не тротил, скажем? – удивился Маркашин.

– Чтобы взорвать такую махину, как ТУ-154, тротила нужно… граммов четыреста. А пластит при определенных условиях, в том числе нагревании, дает реакцию по типу… ну, что ли, ядерного распада. То есть потребное количество вещества гораздо меньшее, следовательно, скрыть взрывное устройство гораздо проще. Ну, представь, если все, включая взрыватель, поместилось в упаковку для завтрака.

– Кстати, где Рагоев эту упаковку раздобыл? Часто летает? – подключился Гоголев.

– Его кузина – начальница отдела кадров Шереметьева. Ну, про поиски подозреваемого Вячеслав, думаю, поведал. И про сопутствующие горы трупов.

– Да уж, история еще та. Просто кровь стынет в жилах…

– Так нужно ее согреть! Почему посуда пустая? – прогудел Грязнов. – Олег, плесни, к тебе бутылка ближе.

Левин наполнил рюмки. Повторили.

– Короче, мы его упустили. Прямо из-под носа работавших в Шереметьеве сыскарей Рагоев смылся в Пермь. Сестрица помогла. И следы его мы потеряли на… восемь дней, так получается. Второй взрыв – дело рук авиатехника Хабаровского аэропорта – Рафаэля Лаарбы.

– Абхазец?

– Да. Причем как он появился в Хабаровске шесть лет тому назад, кто его устроил на работу, обеспечил жильем и пропиской – теперь не известно. Но все эти годы был тише воды ниже травы. Одинокий, спокойный человек, хороший специалист.

– Комсомолец, красавец… – продолжил Грязнов.

– Да. И вот этот красавец в один отнюдь не прекрасный день ни с того ни с сего взрывает самолет. И тоже пластитом. Причем накануне взрыва, видимо, звонит Эдику и случайно оставляет записную книжку в будке телефона-атомата. Что, кстати, и позволило Виктору вычислить квартиру на Российском проспекте, – кивнул Турецкий в сторону Гоголева. – Продолжаю. Оставленная в будке книжка указывает, что клиент был в смятенных чувствах, так надо понимать. Что в общем-то и подтвердилось последующим самоубийством. Но нас интересует его связь с Эдиком. Они могли познакомиться во время грузино-абхазского конфликта. Рагоев воевал там, Лаарба – тоже. Затем исчезли в девяносто четвертом году. И есть основания считать, что в это время оба находились в одном из лагерей исламских фундаменталистов. Лаарба легализовался в девяносто пятом году в Хабаровске. Рагоев воевал в первую чеченскую войну, опять исчезал, возвращался и так далее. Думаю, речь может идти о террористической организации. Лаарба оставил записку. Что-то про награду после смерти.

– Теоретически, конечно, да. Но чтобы наши боевики сидели в засаде по шесть лет… Темперамент другой.

– А может, приказы отдают не наши боевики, а чужие? – невесело усмехнулся Турецкий.

– Это… перебор, Саша. У них свои бараны, у нас – свои.

– Ладно, не будем вести беспредметных споров. Это я к тому, что цели и задачи Рагоева могут быть нам непонятны. А с тем, что непонятно, трудно справиться. А что рассказывает о своем квартиросъемщике хозяин квартиры?

– Дед? Он о нем ничего не знает. Говорит, мол, вежливый, респектабельный мужчина, заплатил за год вперед. Просил не беспокоить его, так как очень напряженно работает, устает.

– Бедняжка, – усмехнулся Саша. – А кто жильца деду порекомендовал? Не на улице же они познакомились.

– Он его нашел через агентство по недвижимости. Они и такие услуги оказывают. Какое именно агентство – он не помнит. Можно, конечно, выяснить. Мы этим заняться не успели. Ты ведь нас Рагоевым только сегодня утром озадачил.

– Ладно, оставим пока. Свяжись со своей наружкой, Витя, узнай, какая там обстановка.

Выяснилось, что обстановка прежняя: никто в квартиру не входил и оттуда не выходил.

Турецкий взглянул на часы:

– Девять вечера. Добропорядочные граждане должны бы сидеть по домам.

– Сегодня воскресенье, – напомнил Маркашин.

– Ага, и Эдик пошел в филармонию, – вставил Грязнов. – Не понимаю, чего мы ждем? Нужно ехать на хату немедленно! Саша, мы уже столько раз опаздывали, ты же сам об этом говорил!

– Боюсь спугнуть его, понимаешь? Но ехать нужно. Только… аккуратно, всем светиться незачем.

После короткого спора решили, что поедут Турецкий, Гоголев и Грязнов.

– Возьмите Кирилла, – посоветовал Левин.

Мужчины обернулись на юношу, сидевшего как бы в стороне, хоть и за общим столом.

Стажер за все время беседы не проронил ни слова, стараясь не обращать на себя никакого внимания: его опять одолела проклятая застенчивость.

– Зачем? – грубовато спросил Грязнов.

– Там могут быть фотографии, Кирилл знает Рагоева в лицо.

– Ладно, едем, Лопушок, – согласился Турецкий.

Однокомнатная квартира по Российскому проспекту выглядела почти спартански. Письменный стол, торшер, кушетка, книжная полка, старенький телевизор, сервант с небогатым набором посуды и платяной шкаф. Пол устлан дешевым ковровым покрытием во всю площадь комнаты.

В шкафу – пара мужских костюмов, рубашки. Две кожаные куртки – зимняя, на меху, и осенняя.

На полках аккуратно разложены стопки белья.

На книжной полке несколько книг русских классиков, мемуарная литература – явно оставленные хозяином.

Изучили содержимое карманов, перерыли стопки белья, письменный стол, каждую книгу на книжной полке – ничего.

Гоголев принялся простукивать стены. Грязнов опустился на корточки, приподнял край ковролина. Под ним виднелся обшарпанный коричневый линолеум.

– Давайте-ка, юноша, пройдемся по периметру, – приказал он Безухову.

Кирилл опустился рядом.

– Вы двигаетесь направо, я – налево. Отгибайте ковролин как можно больше и смотрите: вдруг что найдем.

Турецкий занимался обследованием кухни и подсобных помещений.

– Ребята, есть! – закричал он из ванной.

Все бросились туда. На полу под ванной был обнаружен ящик, в нем – куски черного пластичного материала, таймеры, нечто вроде контактных термометров. Кроме того, в ящике были обнаружены два «макарова» и «беретта».

– Не слабо! – прокомментировал Гоголев. – Это, как я понимаю своим скудным умом, и есть части взрывного устройства. Плюс хранение оружия. Это уже кое-что.

Безухов, постеснявшийся примкнуть к высокому начальству, продолжал ползать по полу. В самом углу комнаты ковролин был придавлен тумбой с телевизором. Ощупывая пол возле тумбы, он наткнулся пальцами на нечто инородное, скрытое ковровым покрытием.

– Там, в углу, что-то есть, – краснея, доложил он Грязнову.

Ринулись в комнату. После того как тумба с телевизором была отодвинута, из-под ковролина извлекли пластиковую папку. В ней были обнаружены несколько паспортов на разные фамилии, в том числе – заграничных. Каждый документ украшала фотография одного и того же мужчины.

– Это он, Эдик, – уверенно произнес Безухов.

Кроме того, в папке находилась аудиокассета с пленкой.

– Что дальше? – спросил Гоголев.

– Потом посмотрим. Нужно оставить засаду. Паспорта и кассету берем с собой. Вызывай своих хлопцев, Витя, – проговорил Турецкий.

Он сидел на табурете в прихожей, рядом со столиком, на котором стоял телефон и настольный календарь в виде домика с перекидными листами, иллюстрированными видами российских городов.

Сентябрьский лист украшал Московский Кремль в несколько неожиданном ракурсе, с тыльной стороны. Саша пригляделся. Одна из башен Кремля была как бы срезана зеленым фломастером. Жирная точка того же зеленого цвета стояла возле цифры 9.

Девятое сентября – это день его рождения. Зачем точку ставить? Чтобы не забыть, что родился?

Приглядевшись, Саша увидел едва заметную галочку возле цифры один.

А первое сентября в связи с чем отмечено? Дети, в школу собирайтесь? Стоп! Это же дата второго взрыва!

Турецкий схватил календраь, перевернул страницу назад. На листке за август едва заметной галочкой было отмечено 24 число. Он начал листать страницы. Вот Воронеж – подчеркнут зеленым. Нашел Иркутск – та же зеленая полоса пересекала иллюстрацию. Саша вернулся к картинке за сентябрь.

– Ты чего? – недоумевающе смотрел на него Гоголев.

– Какое сегодня число? – вмиг забыл похолодевший Турецкий.

– Восьмое.

– Он готовит взрыв на завтра. Взрыв над Москвой, – произнес Александр.

…Квартиру на Российском проспекте заняла бригада рубоповцев.

Гоголев из машины, пока они ехали по городу, выяснял рейсы самолетов, пролетающих над столицей. Девятого сентября из Пулкова шли самолеты на Волгоград, Астрахань, Баку и Дели. Все они должны были пролетать над Москвой.

Через час Турецкий со товарищи вернулись в «Пулковскую», собрались в том же номере, у Александра.

– Думаю, он на Российском уже не появится, – произнес Турецкий. – Иначе не оставлял бы там «следы». Поэтому вариант у нас один – брать его в аэропорту.

– Знать бы еще, в каком именно. У нас два аэропорта – Пулково-1 и Пулково-2, – сообщил Маркашин.

Питерский коллега начал раздражать Турецкого не на шутку. Это чувство посетило его еще в тот приезд, когда расследовали убийство бывшего питерского градоначальника.

Сейчас Маркашин, по большому счету, был вообще не нужен – операция намечалась почти военная, но отправить прокурора домой мешала корпоративная этика.

– Знать бы еще, на какой именно рейс он билет взял, – зло пошутил Александр.

Они уже выяснили, что фамилия Рагоев в списке пассажиров всех завтрашних рейсов не значится.

– Придется разделиться. Когда первый рейс?

– В восемь утра на Дели, это из Пулкова-2, – ответил Гоголев, сверившись с записной книжкой.

– Затем?

– Девять тридцать – на Волгоград. Потом в десять сорок – Астрахань. И вечером – в девятнадцать двадцать – на Баку. Рейс на Баку выполняет лайнер азербайджанской авиалинии, остальные – наши. Все эти рейсы отправляются из Пулково-1.

– Вряд ли он полетит в Дели, – предположил Левин.

– Почему?

– Таможенный досмотр, контроль – все это строже.

– Не факт, – заметил Гоголев. – Там у таможенников глаз «навострен» в основном на наркодилеров.

– Делаем так. Я и Безухов отслеживаем рейс на Дели, поскольку он из Пулкова-2 единственный. Потом присоединимся к вам. Слава, Витя и Олег – в Пулково-1. Распределитесь по рейсам, чтобы не мелькало одно и то же лицо весь день. Эдик может засесть в аэропорту с утра, а улететь вечером. Такой вариант уже был. С каждым из нас – группа захвата, это ты, Витя, обеспечиваешь. Фотографии его мы видели, но, безусловно, он может изменить внешность. Характерный признак: Рагоев в минуты задумчивости делает жест рукой, как будто перебирает четки. Кирилл, что-нибудь еще припоминаешь характерное, что может помочь опознать Рагоева?

Безухов даже глаза прикрыл от старания.

– У него очень светлые глаза. И взгляд… пронизывающий, как лучи рентгеновские, насквозь.

– То есть будем хватать всех, кроме кареглазых, – хмыкнул Грязнов.

Безухов залился краской.

– Перестань, Слава, – одернул его Турецкий.

– А что я? Это я чтобы напряжение снять.

Но снять напряжение не удавалось. Никто из них не сомкнул этой ночью глаз.

Глава 25. А ГОРОД ПОДУМАЛ – УЧЕНЬЯ ИДУТ

Он тоже не спал всю ночь. Но тело его было легким, приятно опустошенным, а душа почти парила.

Когда он поднялся, часы показывали шесть утра. Девушки, утомленные ночной работой, приподнялись, вопросительно глядя на господина.

– Отдыхайте, малышки, – ласково произнес он, положив на столик плотную пачку долларов. – Не провожайте меня, дверь я захлопну.

Девушки мурлыкнули в ответ нечто нежно-благодарное и заснули, свернувшись калачиками.

Он принял душ, побрился, уложил феном черные волосы, достал из дипломата упаковку ватных тампонов, шприц и пузырек с вязкой, прозрачной жидкостью. Скрутил два ватных шарика, засунул их глубоко в ноздри. Затем набрал в шприц жидкость из пузырька и сделал несколько уколов, вводя небольшие количества раствора в верхнюю губу, затем – в нижнюю. Губы тут же приобрели несвойственную им полноту. Потом достал из футляра массивные очки вполлица.

Проверил документы, еще раз заглянул в паспорт, затем в зеркало. На него смотрел человек с черными волосами, широким носом и полными, слегка вывернутыми губами. Точь-в точь как на фотографии. Дымчатые очки в роговой оправе завершали образ ученого-востоковеда, направляющегося в служебную командировку.

Он облачился в костюм, сунул документы и бумажник во внутренний карман пиджака и вышел на улицу. Быстро поймал такси, направился в аэропорт.

В камере хранения нашел нужную ячейку, взял дорожную сумку, оглянулся и, убедившись, что вокруг никого нет, извлек из бокового кармана сумки нечто вроде маленького пульта, опустил его в левый карман пиджака. Ненужный теперь дипломат оставил в той же ячейке камеры и прошел в зал ожидания. Регистрация на рейс была объявлена, но он решил не спешить. Взял бланк таможенной декларации, направился к стойке бара, занял место за пустым столиком с чашкой кофе.

Прихлебывая кофе и заполняя декларацию, он внимательно осмотрелся. Народу в зале было немного, стояла небольшая очередь возле стойки с надписью «Рейс No 2348 Санкт-Петербург – Дели», дальше, у другой стойки, шла регистрация на Франкфурт-на-Майне.

Он думал о том, что пассажиры с немецкого рейса будут сегодня вечером возбужденно рассказывать знакомым, что тоже могли бы погибнуть, но, к счастью, все обошлось, беда их миновала… Придет и ваша очередь, подождите. Собственно, об этом он подумал мимоходом. Его больше занимала мысль о том, что уже через час с небольшим он разрушит своей волею и своим презрением к смерти символ целой страны – ядерной державы. Как тут не вспомнить, что пророк побеждал неверных, имея сотню против тысячи? А он один погубит тысячи, и имя его уже сегодня узнает весь мир. И содрогнется? Да!

У газетного киоска стояли несколько туристов и что-то весело обсуждали. Длинный, худой парень в надвинутой на уши бейсболке скользнул по нему взглядом и как будто слегка задержал его.

Нет, показалось. Но что-то неприятное все же кольнуло. Эдик заметил, что перебирает рукой невидимые четки, и убрал руку, мысленно ругая себя за проклятую привычку.

– Там за столиком мужик как будто подозрительный, – весело улыбаясь, словно рассказывая забавный анекдот, проговорил Безухов.

– Что подозрительного? Похож? – Турецкий стоял спиной и не видел мужчину.

– Не похож. Черноволосый, нос широкий, губы толстые. Но рукой шевелит. Будто четки перебирает. Посмотрел на меня, убрал руку со стола, – продолжая посмеиваться, докладывал Безухов.

– Глаза?

– Он в очках дымчатых, не видно. Так, пузырек из кармана достал, вытряхнул на ладонь капсулу желтого цвета, сунул ее в рот. Идет к стойке на Дели. У него сумка дорожная.

– Он тебя узнает, если ты кепку снимешь?

– Не знаю. Но тогда, в кабинете Кашкиной, он на меня внимательно глянул, как бы сфотографировал.

– Тогда у тебя уши торчали. А сейчас – нет. Действуем так…

Регистрация шла своим чередом. Он протянул паспорт на имя Расула Газаева.

– Сумку с собой берете? – спросила девушка за стойкой.

– Нет, в багаж, пожалуйста.

Сумку поставили на весы. Долговязый парень в бейсболке, с каким-то красочно иллюстрированным журналом в руке, протискивался к стойке.

– Девушка, я забыл! У меня в багаже ингалятор остался! А у меня астма! Можно мне вернуть рюкзак? – Он возбужденно размахивал руками и вдруг заехал локтем в лицо Эдика.

Очки съехали набок, Эдик в бешенстве посмотрел на парня, водружая их на место.

– Простите, ради бога, извините, я нечаянно. Понимаете, так боюсь приступа, а ингалятор в рюкзаке, – тараторил юноша, глядя на Эдика, и уронил на пол журнал, которым размахивал.

Левая рука Эдика опустилась в карман, нащупала пульт.

– Успокойтесь, что вы так волнуетесь? Вон аптечный киоск, там, наверное, и ингаляторы есть. Вы сходите и посмотрите. А потом уж решим, доставать ваш багаж или нет, – успокаивающе произнесла девушка за стойкой.

– А я не заметил! Спасибо!

Юноша умчался. Эдик, чуть повернувшись, проследил его путь. Парень действительно что-то покупал в аптечном киоске. Он расслабился, пальцы выпустили коробочку.

– Вот чумовой! – улыбнулась Эдику регистраторша, указывая глазами на парня. – И журнал уронил! Вы не поднимете?

Эдик сделал вид, что вопрос обращен не к нему.

– Возьмите документы, – проговорила девушка, видимо недовольная его неучтивостью.

Эдик протянул руку.

– Я подниму, чего не сделаешь для красивой женщины! – Стоявший чуть в стороне мужчина сделал шаг в сторону Эдика, наклонился перед ним, собираясь поднять журнал.

Одновременно сзади его сильно толкнули в спину. Эдик споткнулся, едва не рухнул на мужчину, все еще копошащегося внизу, от неожиданности выбросил вперед левую руку, упираясь в стойку регистрации. Одновременно что-то мелькнуло в руках регистраторши, левая рука оказалась прищелкнута наручником к вертикальной стойке, правую вывернули назад чьи-то сильные руки.

Он попытался ударить невидимого противника ногой, но на него уже наваливались со всех сторон туристы-спецназовцы.

– Тихо, не дергайся, – процедил один из них.

Парень, стоявший у ларька, обернулся, увидел поверженного Эдика и, сорвав с головы бейсболку, радостно закричал:

– Ур-ра! Взяли, Александр Борисович!

Эдик посмотрел на оттопыренные уши и вспомнил, где он видел этого парня.

Он стиснул зубы, отыскал языком облатку, спрятанную за щекой, и проглотил ее.

В зале началась паника. Пассажиры испуганно шарахались в стороны от повисшего на руках спецназовцев приличного вида черноволосого мужчины.

– Спокойно, товарищи! – громко произнес Турецкий. – Это просто учения. Тренировка группы «Антитеррор». Успокойтесь, все в порядке, учения закончены.

…– Рагоев проглотил капсулу с цианидом. – Александр описывал Меркулову финальную часть операции. – Мгновенная смерть.

– Слава богу. Хоть и грех так говорить. Но страшно даже подумать, чем бы это все могло закончиться!

– Да уж. Бомбочка в сумке была не слабая. Пластиковая, металлоискатель такую не берет. А руку этот гад все время в кармане держал, на пульте, – оживленно рассказывал Грязнов, будто был рядом с террористом.

– Как вы его вычислили?

– По жесту – он все же засыпался на мелочи.

– Молодец, Саша. Вообще, все молодцы. И стажер наш… Как его?

– Безухов.

– Вот-вот. Стоящий парнишка.

– Да, не испугался. Хотя Рагоев в тот момент держал руку в кармане, на пульте.

– Да что же ты ему парнишку-то подсунул, Саша?

– Он должен был все-таки попытаться его опознать. Поэтому очки с лица сбил. У нас сигнал был оговорен: если это скорее Рагоев, чем не Рагоев, – он журнал на пол роняет.

– Что значит – скорее так или не так?

– Он абсолютно изменил внешность. Только глаза и остались… И привычка пальцами перебирать.

– Как раз на мелких привычках и сыпятся профессионалы, – хмыкнул сидевший здесь же Грязнов. – Но мне-то Костя как обидно: мы два часа проболтались в Пулково-1 без толку! А все интересное досталось стажеру!

– Перестань, Слава! Сколько в твоей жизни славных страниц? Пусть и другим что-нибудь достанется. Да и есть еще чем заняться. Рагоев умер, но остались его сообщники. Человек, привыкший писать по-арабски. Нам еще предстоит найти и его, и других.

– Это верно. Что ж, будем искать. Ну а что у вас здесь новенького со всенародно любимым олигархом? – переглянувшись с Турецким, полюбопытствовал Грязнов.

– Есть кое-что новенькое! – оживился Меркулов. – Пока вы отсутствовали, у Самойловича поднакопилась еще пара разговоров Сосновского с исполнителем. Пленка у меня. Послушаем?

– Конечно! – радостно откликнулись друзья.

– Саша, включи магнитофон, тебе ближе… Давайте с самого начала, с того – первого.

Турецкий потянулся, нажал кнопку.

Мужской голос с пленки произнес:

«– Двадцать шестое августа. Первый разговор с Сосновским».

Легкий шелест пленки, и другой, вкрадчивый мужской голос произнес:

"– Здравствуйте.

– Здрасте, здрасте, можете не представляться, я узнал, – это уже характерный говорок олигарха.

– Я насчет обещанного.

– Будет, все будет!

– Когда?

– Ну когда? Когда у меня будет, тогда и у вас.

– Конкретнее.

– Конкретнее – после пятого.

– Хотелось бы раньше.

– Слушайте, я же не печатник Федоров.

– Мы ваши просьбы учитываем.

– Да-да, я помню и ценю. Все идет хорошо, нужно чуть-чуть подождать. Звоните после пятого…"

Пленка снова прошуршала пустотой, и тот же мужской голос объявил:

«– Шестое сентября. Второй разговор с Сосновским».

Несколько секунд молчания, затем:

"– Здравствуйте, вас можно поздравить? – полуутвердительно спросил вкрадчивый голос.

– Здрасте. С чем это?

– Как же? Ваш протеже занял…

– Это вас не касается, и, пожалуйста, без фамилий!

– Что значит – не касается? Неугодный вам человек устранен, прошло собрание акционеров, ваш наместник занял пост. Я жду оплаты своих услуг.

– Разве я отказываюсь? Хочу только заметить, что вы слишком высоко подняли планку.

– То есть все-таки отказываетесь?

– Я этого не сказал. Но нужно реально смотреть на вещи. Ваши амбиции э-э… чрезмерны. Мне и люди говорят: не по чину берет.

– Люди – это кто?

– Ваши люди, ваши. Соплеменники.

– Мои люди вам не известны, – с нажимом на первое слово произнес мужчина. Голос его стал жестким. – И вот что. Вы, кажется, думаете, что оказанная вам услуга ничего не стоит? Голова Сомова стоит ровно столько же, сколько и ваша собственная жизнь.

– Вы меня запугиваете? – взвизгнул олигарх".

С пленки запиликали короткие гудки, затем был объявлен последний номер программы – третий разговор с олигархом, состоявшийся на следующий день.

"– Але, господин Со…

– Черт вас возьми! Что вы устроили? Зачем вы взорвали машину?! – визжал Сосновский.

– У меня нет времени на уговоры.

– Разве я отказываюсь? Вы получите всю сумму сегодня же…"

– Это все. Выключай, Саша.

Турецкий включил магнитофон, посмотрел на Грязнова. Друзья рассмеялись.

– В чем дело?

– Все-таки Рагоев не без юмора был мужик. Точно такую же пленочку, Костя, мы в его берлоге надыбали. Все разговоры с Сосновским записаны. В качестве конферансье, объявляющего дату разговора, выступает сам Эдуард Рагоев. Более того, Костя, – перебил друга Грязнов, – рубоповцы, оставшиеся караулить Эдика в его квартире, включили ночью видик. Нарушение, конечно. Но уже было ясно, что он в квартиру не вернется, так что мы их простили. Так оказалось, что в видике стоит кассета с видеозаписью, где Эдуард Рагоев получил заказ на устранение Сомова. Он сделан в ресторане, через посредника, но фамилия олигарха как заказчика прозвучала.

– Зачем он это сделал? – удивился Меркулов. – Зачем оставил улики?

– Видимо, у него с Сосной свои счеты были. Ты же слышал, что душка-олигарх хотел на Эдике сэкономить. Вот тот и передал Сосне посмертный привет. Типа жадность рождает бедность.

– Он, надо полагать, не был в курсе, что у нас в руках дубликат окажется.

– Что ж, это здорово! Должен вас порадовать: деяния господина Сосновского выделены в отдельное уголовное дело. И ваши материалы будут к нему приобщены. Уголовное дело возбуждено и против ставленника на посту гендиректора «Аэрофлота» Нифонтова, которому инкриминируется превышение служебных полномочий, коммерческий подкуп, злоупотребление полномочиями. Вот так-то, друзья! Как веревочка ни вьется… Но бог с ним, с Сосновским.

– Вернее, черт с ним, – вставил неугомонный Грязнов.

– Главное на сегодня, что люди остались живы, что город остался цел! – вернулся Меркулов к действительно главному событию вчерашнего дня.

– Да, Костя, что правда, то правда! – откликнулся Турецкий. – Здорово мы все-таки его скрутили! Приятно вспомнить! Все четко, как на учениях. Люди вокруг и не поняли ничего. Так и подумали, что спецназ тренируется. А какие у Гоголева девушки работают! Там, Костя, всю регистрацию проводили сотрудницы Виктора. Не сотрудницы – заглядение!

– Твоя слабость к питерским женщинам широко известна, – съязвил Грязнов.

– Разве только к питерским? – удивился Меркулов. – Неужели круг интересов нашего друга настолько сузился?

Они рассмеялись.

– Я вот думаю, что же им двигало, этим Рагоевым? – Меркулов посерьезнел. – По сути, он избрал для себя роль смертника, камикадзе. Что это? Фанатизм? Паранойя?

– Непомерная гордыня, так мне кажется, – откликнулся Турецкий. – Впрочем, фанатизм – тоже своего рода гордыня. Самый страшный грех.

– Саша, ты говорил, что Рагоев проходил подготовку за границей?

– Да, есть такие сведения. Как и его сообщник, Рафаэль Лаарба. Знаете, что мне особенно нравится? Местоположение этих лагерей хорошо известно западным спецслужбам.

– Еще бы было не известно! Им ли, как говорится, бриллиантов не знать? Да кто эти лагеря курировал-то? Еще во времена Афгана? Кто исламских наемников грудью кормил? – горячился Грязнов.

– Но ведь наемничество перерастает в терроризм! А их это не трогает! Это не их головная боль. Не желают слышать, что выпущенного из бутылки джинна уже не остановить. Почему они считают, что их это никогда не коснется?

– Вот так же и беспечный гуляка не оглядывается, входя в парадное. Полагая, что бандиты ходят по другим улицам других городов, – добавил Александр.

– Саня, это прямо-таки философское изречение! Нужно снизить пафос, что ли… – Слава полез в сумку и произнес, доставая коньяк: – Может, позволим себе отметить?

Когда янтарная жидкость была разлита по стопкам, Грязнов провозгласил:

– Давайте за нас! Хорошие мы мужики!

– И будем совсем хорошими, когда сделаем ремонт Моисееву.

– Отстаешь от жизни, старичок! Пока ты загорал в Хабаровске, мои бойцы отремонтировали Семеныча по высшему разряду.

– Ну, Славка! Снимаю шляпу! Молодец! За тебя!

– Торг здесь не уместен. За всех!

Они выпили.

– И день сегодня хороший, – добавил Костя, глядя в окно. – Золотая осень! Десятое сентября две тысячи первого года.