Из всех тех ограблений, в которых мы с Раффлсом оба принимали участие, лишь очень немногие, как стало ясно впоследствии, могут послужить основой для сколь-либо пространных рассказов. И дело тут вовсе не в том, что прочие содержали такие подробности, о которых даже я не осмелился бы упомянуть, а, пожалуй, в том, что они были совершенно лишены хоть чего-либо непредвиденного. Фактически наши планы разрабатывались (Раффлсом) столь искусно, что вероятность заминки, а тем более прокола была сведена к минимуму еще до того, как мы приступали к их реализации. Нас могла разочаровать рыночная стоимость доставшихся нам трофеев, но столкновение с какими-либо непредвиденными препятствиями или же с истинно драматическим стечением обстоятельств было бы для нас событием исключительным. Скорей уж, наши трофеи отличались определенной степенью однообразия, так как, конечно же, лишь самые драгоценные камни стоили тех хлопот и того риска, на которые мы шли. Короче говоря, самые успешные наши вылазки в пересказе представляли бы собой наискучнейшие и сверхпрозаичные произведения «малой формы». И одним из самых неинтересных стал бы рассказ об ардагских изумрудах, которые мы сумели взять через восемь или девять недель после окончания крикетных матчей в Манчестере. Дело с изумрудами, однако, имело последствия, доставившие нам неизмеримо больше неприятностей, чем все остальные наши грабежи, взятые вместе.

Вечером на следующий день после нашего возвращения из Ирландии я сидел у себя дома в ожидании Раффлса, который, как обычно, ушел сдавать добычу. Раффлс предпочитал свой собственный метод проведения этой очень важной для всего нашего дела операции, и тут я с превеликим удовольствием доверялся ему целиком и полностью. Я почти убежден, что он проворачивал подобные сделки в особом костюме — сильно поношенном, но свидетельствовавшем о былом великолепии наряде — и всегда на жаргоне кокни, которым он владел в совершенстве. Кроме того, Раффлс неизменно обращался к одному и тому же скупщику, который, для прикрытия, ссужал под проценты небольшие суммы и потому пользовался дурной славой. В действительности же он был незаурядным, отъявленным, чрезвычайно ловким, как и достославный А. Дж. Раффлс, плутом. Не так давно я и сам заходил к нему, представившись под своим собственным именем. Для приобретения упомянутых уже изумрудов нам нужен был первоначальный капитал, и я взял у скупщика в долг сотню фунтов. Причем условия займа оказались самыми что ни на есть грабительскими. Ожидать такого коварства от этого седобородого старца с вкрадчивым голосом, заискивающей улыбкой, с постоянной готовностью склоняться перед вами в поклоне и с поразительно подвижными глазами, которые, ни на миг не останавливаясь, беспрестанно бегали за стеклами его очков, не всякий был готов. Однако нас с Раффлсом вполне устраивало, что стартовые финансовые ресурсы, необходимые нам для проведения наших тайных боевых действий, и то вознаграждение, которое мы получали за приобретенные в этой войне трофеи, в данном случае имели один и тот же источник.

В тот вечер мне еще только предстояло получить деньги за добытые трофеи, и поэтому я ждал их, ждал со все более возраставшим нетерпением по мере того, как надвигались сумерки. Подобно сестрице Аленушке, я сидел в ожидании — правда, у открытого оконца — до тех пор, пока лица людей, проходивших внизу по улице, перестали быть различимыми. С этого момента я оказался во власти ужасных, мучительных догадок и предположений, которые все более и более полно овладевали мною, пока наконец в коридоре с грохотом не распахнулся лифт и не послышался столь хорошо знакомый мне стук в дверь.

— Сидишь в темноте? — спросил Раффлс, в то время как я радостно затаскивал его к себе. — Почему, Кролик, что стряслось?

— Ничего, — ответил я, захлопывая за ним дверь с чувством тревоги и облегчения, — ничего не стряслось, раз ты пришел. Ну? Ну же? На сколько они потянули?

— На пять сотен.

— На руки?

— Деньги у меня в кармане.

— Ничего себе! — воскликнул я. — Ты и представить себе не можешь, как я переволновался. Сейчас же включу свет. Последний час я только о тебе и думал. Мне сдуру стало мниться, что что-то случилось!

Пока белесый свет обволакивал комнату, я увидел: Раффлс улыбается, но в первый момент до меня как-то не дошло, что улыбка эта была не совсем обычной. Я, по-дурацки увлекшись своими собственными недавними переживаниями и наступившим вдруг чувством облегчения, подчинился самому первому, самому идиотскому побуждению и плеснул себе в стакан немного виски с целью отметить благополучное окончание дела. Но поскольку я все еще не вполне успокоился, то, наливая содовую, сделал слишком сильную струю и повсюду набрызгал воду.

— Итак, ты решил, что что-то случилось? — произнес Раффлс с весьма довольным видом, откидываясь на спинку кресла и прикуривая сигарету. — А что бы ты сказал, если б со мной действительно что-либо стряслось? Сиди спокойно, дорогой мой Кролик. Ничего серьезного не случилось, да и теперь все уже позади. Это была настоящая и довольно долгая погоня, Кролик, но я думаю, что на сей раз мне удалось-таки ускользнуть.

Только тут я заметил, что воротничок у Раффлса сбился набок, волосы его взлохмачены, а ботинки — в пыли.

— Полиция? — спросил я, едва не задохнувшись от ужаса.

— О нет, дорогой, всего-навсего старый Бэерд.

— Бэерд? Но разве это не он приобрел изумруды?

— Да, он.

— Тогда с какой стати он пустился в погоню?

— Кролик, я все расскажу тебе, лишь только ты предоставишь мне эту возможность, и вообще не стоит по данному поводу волноваться. Старый Бэерд скумекал наконец, что я совсем не обычный взломщик, за которого всегда себя выдавал. Поэтому он, исходя слюной, пытался выследить меня вплоть до моей норы.

— А ты говоришь, ничего не случилось!

— Ну-у, это можно было бы принять всерьез, если бы Бэерд достиг своей цели. Но ему лишь предстоит выследить меня. Тем не менее признаю: сегодня он заставил меня весьма сильно напрячься. Так всегда бывает, когда работаешь слишком уж далеко от дома. Эта старая скотина, сидя там, у себя, обо всем прочитал из своей утренней газеты. Он решил, что это должно было быть делом рук каких-то ребят, способных сойти за джентльменов, и я видел, как сильно поползли вверх его брови, когда сообщил ему на таком густом, что хоть ложкой черпай, местном диалекте, что это сделал я. Я попытался предпринять все, чтобы хоть как-то нейтрализовать столь сильное впечатление. Стал уверять его, что у меня есть приятель — настоящий светский щеголь, но было уже вполне ясно, что выдал я себя с головой. Он перестал со мной торговаться и выложил названную мною сумму с таким видом, словно это доставило ему огромное удовольствие. Но когда я отправился в обратный путь, то вскоре почувствовал, что эта старая калоша шлепает за мной, хотя, разумеется, я ни разу не оглянулся.

— Почему же нет?

— Кролик, дорогой, это было бы хуже всего. До тех пор пока ты делаешь вид, что ничего не подозреваешь, преследователи будут держать хоть какую-то дистанцию. А раз они это делают, то у тебя сохраняется хоть какой-то шанс. Но как только ты даешь понять, что почувствовал за собой хвост, то остается либо бежать сломя голову, либо вступать в драку и размахивать кулаками до первой крови. Я ни разу не оглянулся — и предостерегаю тебя от подобного промаха в случае, если окажешься в таком же положении. Я просто быстрым шагом дошел до станции Блэкфрайерс и громким голосом попросил себе билет до Хай-стрит в Кенсингтоне, а когда поезд начал уже трогаться со станции Слоун-сквер, я выскочил из него и полез вверх по всем этим лестницам, как фонарщик по столбам, и, петляя кругами по задним улочкам, добрался до своей мастерской. Чтоб лишний раз подстраховаться, я залег там на весь вечер, внимательно ко всему прислушиваясь, однако ничего сколь-либо подозрительного так и не услышал. Мне страстно захотелось, чтобы в мастерской вместо этой мерзкой стеклянной крыши было хотя бы одно маленькое окно, через которое я мог бы получить интересующую меня информацию. А так как горизонт представлялся мне вполне чистым, мысль о том, что Бэерд может торчать где-либо неподалеку, оставалась лишь моей совершенно ничем не подтвержденной догадкой. Повременив еще немного, я переоделся в свой обычный костюм и вышел из мастерской — и чуть было не попал в объятия старого Бэерда!

— Что же, черт побери, ты сделал?

— Прошел мимо, словно никогда прежде его не видел, да и теперь не заметил. Взял кеб на Кингс-роуд и стремглав поскакал к станции Клепхэм, там кинулся на ближайшую платформу и без билета запрыгнул в первый же попавшийся вагон, вышел в Твикенхэме и почти бегом вернулся в Ричмонд, оттуда на электричке доехал до Чэринг-Кросс, а потом уже — прямо сюда! Чтобы успеть принять ванну, переодеться и заказать на ужин все самое лучшее из того, на что только способен наш клуб, я специально сначала забежал к тебе: ты ведь мог слишком волноваться. Пойдем со мной, я не заставлю тебя долго ждать.

— А ты уверен, что оторвался от него? — спросил я, когда мы надевали свои цилиндры.

— Почти уверен, но мы можем еще раз в этом убедиться, — сказал Раффлс, подходя к моему окну. Он постоял у него минуту-другую, глядя вниз на улицу.

— Все в порядке? — спросил я.

— Все в порядке, — кивнул он, и мы тотчас же спустились по лестнице и отправились на Олбани рука об руку.

По дороге мы почти не разговаривали. Что касается меня, то я размышлял, что же собирается сделать со своей мастерской в Челси Раффлс, которого там столь мастерски засекли. Мне этот вопрос казался требовавшим немедленного решения, но, когда я об этом упомянул, Раффлс ответил, что времени обдумать это вполне достаточно. Свою следующую реплику он произнес уже после того, как мы (на Бонд-стрит) раскланялись со знакомым молодым аристократом, который умудрился заслужить себе дурную репутацию.

— Бедный Джек Раттер! — со вздохом сказал Раффлс. — Нет зрелища печальнее на свете, чем то, когда молодой человек таким вот образом катится вниз. Пьянство и долги почти свели его с ума. Ты обратил внимание на глаза Джека? Странно, что мы встретились с ним именно сегодня вечером. Говорят, между прочим, что это старый Бэерд обобрал Джека до нитки. Как бы мне хотелось спустить шкуру с самого Бэерда!

В голосе Раффлса неожиданно послышалась сдержанная ярость, которую еще более подчеркнуло то обстоятельство, что он вновь надолго замолчал. По сути, это молчание длилось в течение всего чудесного ужина в клубе и даже некоторое время после того, как мы уселись в тихом уголке курительной комнаты с нашим кофе и с сигарами. Затем, когда я заметил, что Раффлс смотрит на меня, слегка улыбаясь, я понял, что приступ дурного расположения духа у него заканчивается.

— Осмелюсь заявить, ты недоуменно гадаешь, о чем это я думал все это время, — сказал он. — А думал я о том, что из дела, если его не доводишь до конца, всегда выходит сплошная дрянь!

— Ну-у-у, — протянул я, одаривая Раффлса ответной улыбкой, — ты-то не можешь бросить в свой адрес подобных обвинений, не так ли?

— Не совсем в этом уверен. — Раффлс задумчиво выпустил изо рта струйку дыма. — Между прочим, я размышлял не столько о себе, сколько о бедняге Джеке Раттере. Именно этот молодой человек все делает наполовину. Он лишь частично стал носителем зла — и посмотри на разницу между ним и нами! Он попал в лапы мерзкого ростовщика, а мы — вполне кредитоспособные граждане. Он пристрастился к алкоголю, мы же всегда трезвы и расчетливы. Его друзья начинают от него отворачиваться, нам же немалых хлопот стоит отвадить приятелей от наших домов. Enfin[1], он выпрашивает или же занимает деньги, что само по себе наполовину воровство, мы же, решая данный вопрос, честно воруем. Наш образ жизни, это совершенно очевидно, куда более добропорядочен. Однако, Кролик, хотя я могу и заблуждаться, но мне иногда кажется, что мы сами тоже не всегда доводим дело до конца!

— Почему это? Что еще мы могли бы совершить?! — воскликнул я, посмеиваясь и при этом слегка оглядываясь, дабы удостовериться, что нас никто не слышит.

— Что еще? — повторил Раффлс. — Ну, например, убийство.

— Вздор!

— Это твое сугубо личное мнение, Кролик. Я вовсе не имел в виду, что на нем надо обязательно завалиться. Я тебе и прежде уже говорил, что из всех живущих на земле людей величайший тот, кто совершил убийство, но не был пойман. По крайней мере он один из величайших людей, несмотря на то что убийцы редко способны истинно оценить самих себя. Только лишь задумайся об этом! Представь: ты заходишь в клуб и разговариваешь с людьми, вероятно, говоришь даже о самом убийстве, зная, что совершил его ты, и мысленно воображая, какими бы стали лица присутствующих, если б они только об этом узнали! О-о-о, это было бы великолепно, просто великолепно! Ну, и кроме того, если тебя поймают, то тебя будет ждать трагическая, но быстрая кончина. Следствие закончится в течение считанных недель, дело сразу передадут в суд. Тебе посвятили бы несколько специальных сообщений или даже экстренных выпусков газеты, придав этим твоей смерти ореол значительности и избавив от необходимости гнить в полной безвестности.

— Ну, ты молодец, старина Раффлс! — весело сказал я. — Я почти прощаю тебе твое дурное настроение во время ужина.

— Но я, Кролик, не шучу, я никогда не говорил более серьезно.

— Давай-давай!

— Повторяю: я не шучу.

— Но Боже мой, ведь ты прекрасно знаешь, что можешь пойти на все что угодно, кроме убийства.

— Я прекрасно знаю, что намерен сегодня вечером совершить убийство.

До этого момента А. Дж. Раффлс сидел в кресле, глубоко откинувшись на спинку, по форме напоминавшую собой седельный вьюк, и внимательно наблюдал за мной из-под полуопущенных век, а тут вдруг резко наклонился вперед, и его глаза мгновенно приблизились к моим, блеснув холодком стали, наподобие вынимаемого из ножен клинка. Эти глаза потрясли меня и ускорили работу моей головы: я больше не сомневался в серьезности его слов. Я знал этого человека и, увидев его крепко сжатые кулаки и стиснутые зубы, понял, что он готов совершить убийство. Более того — в его холодных голубых глазах я прочитал готовность совершить пять сотен убийств.

— Бэерд? — спросил я, запинаясь и облизывая языком пересохшие губы.

— Разумеется.

— Но ты сказал, что эта мастерская в Челси не столь уж и важна?

— Я солгал.

— Во всяком случае, ты от него оторвался!

— Это тоже неправда. Я не оторвался. Я полагал, что оторвался, когда зашел к тебе. Но когда выглянул в окно… помнишь?., чтобы в этом удостовериться, — он стоял прямо там, внизу, на тротуаре.

— И ты ни слова мне об этом не сказал?!

— Не хотелось портить тебе ужин, Кролик, как не хотелось и того, чтоб ты испортил его и мне. Но он был там, собственной персоной, совершенно живой и здоровый, и, разумеется, проследовал за нами до Олбани. Теперь у него на руках все козыри, и он может сыграть с их помощью в игру, которая столь импонирует его подлой душонке: он может шантажировать меня и одновременно требовать взятки от полиции, заставив нас торговаться и ожидая, кто даст больше. Но со мной ему сыграть не удастся. До этого он просто не доживет, мир будет избавлен от одного из вымогателей. Официант! Два виски с содовой. Я отчаливаю, Кролик, в одиннадцать, и ничего другого мне не остается.

— Значит, ты знаешь, где он живет?

— Да. Он живет в пригороде Уиллесден, и живет один. Этот тип, кроме всего прочего, страшный скряга. Я давно все о нем выяснил.

Я вновь оглянулся. Осмотрел всю комнату. Это был молодежный клуб, и он был полон. Молодые люди пили, смеялись, беседовали и курили. Кто-то из них кивнул мне, я машинально кивнул в ответ и, тяжело вздохнув, опять повернулся к Раффлсу.

— Ты, конечно же, предоставишь ему шанс спастись, — начал я убеждать его. — Один вид твоего пистолета заставит его принять все твои условия.

— Но не заставит их выполнить.

— Но ты все же попробуешь, не так ли?

— Может, и попробую. Вот твой напиток, Кролик. Пожелай мне удачи.

— Я иду с тобой.

— Я этого не хочу.

— Но я должен пойти!

Голубые глаза Раффлса сверкнули неприятным блеском.

— Чтобы мне помешать? — спросил он.

— И не собираюсь.

— Даешь слово?

— Даю.

— Кролик, если ты его нарушишь…

— Можешь меня тоже пристрелить!

— Я почти уверен, что придется это сделать, — сурово сказал Раффлс. — Итак, мой дорогой друг, ты идешь на собственный страх и риск, но, если ты идешь… ну, ладно, надо спешить, так как по пути нужно еще зайти ко мне домой.

Пять минут спустя я ждал его уже на Пиккадилли, неподалеку от Олбани. В дом я не пошел, остался на улице, руководствуясь собственными соображениями. Под влиянием смешанного чувства надежды и страха я рассчитывал в душе на то, что Энгус Бэерд все еще может висеть у нас на хвосте и что неожиданное столкновение между ростовщиком и мной предоставит хоть какой-то шанс рассчитаться с ним не столь уж хладнокровным способом. Разумеется, я не стал бы предостерегать его о грозящей ему опасности, но во что бы то ни стало постарался бы предотвратить трагедию. Но когда эта неожиданная встреча не состоялась и мы с Раффлсом были уже на пути к Уиллесдену, я по-прежнему был твердо настроен поступить по-честному. Я не стал бы нарушать данное мною слово, если бы появилась малейшая возможность сдержать это слово, но при этом мне было приятно осознавать, что я могу, если уж мне так захочется, нарушить его на оговоренных заранее условиях. Увы! Боюсь, что мои благие намерения хотя бы отчасти были вызваны чувством всепоглощающего любопытства, и они вовсе не мешали мне испытывать те сильные ощущения, от которых дух захватывает и которые всегда идут рука об руку с чувством страха.

Я отчетливо помню тот час, который мы провели в дороге, добираясь до нужного нам дома. Мы пересекли Сент-Джеймсский парк (яркие огни на мосту и сейчас как живые стоят у меня перед глазами, пятнами отражаясь и расплываясь на воде), а потом несколько минут ждали прибытия последнего поезда до Уиллесдена. Помню, он отходил в 23 часа 21 минуту, и Раффлс сильно расстроился, узнав, что до Кенсальского холма он не идет. Нам пришлось сойти в самом Уиллесдене и пешком пройти по его улицам в направлении довольно открытой и совершенно незнакомой мне местности. Я не сумел бы вновь разыскать тот дом. Помню тем не менее, что часы начали отбивать полночь, когда мы все еще брели по темной пешеходной тропинке, которая вилась среди лесов и полей.

— Уверен, — сказал я, — что мы застанем его спящим в своей постели.

— Надеюсь, так оно и будет, — мрачно подтвердил мои слова Раффлс.

— Следовательно, ты намереваешься вломиться к нему без спроса?

— А как иначе ты себе это представляешь?

Я вообще никак себе этого не представлял: моя голова целиком была захвачена мыслью о самом ужасном из преступлений. По сравнению с ним взлом всего лишь сущий пустяк, хотя и взлом тоже мог бы вызвать определенные возражения. Причем, с моей точки зрения, возражения эти носили бы абсолютно объективный характер: наш клиент очень хорошо знал грабителей и их приемы. У него наверняка должно было иметься огнестрельное оружие, которое он вполне мог бы применить первым.

— Лучше и не придумаешь. — (Раффлс видел меня насквозь.) — Тогда это будет поединок, схватка один на один, и пусть черт заберет того, кто отстреливается хуже. Уж не считаешь ли ты, что я предпочитаю грязную игру? Но он должен во что бы то ни стало умереть. В противном случае у нас будут крупные неприятности и мы надолго засядем.

— Уж лучше это, чем убийство!

— Тогда оставайся здесь, добрый мой приятель. Я предупреждал тебя, что ты мне не нужен. А вот и тот самый дом. Итак, спокойной ночи.

Но я не видел никакого дома. Мои глаза рассмотрели лишь угол какой-то высокой стены, торчавшей в совершенно пустынном темном месте и поблескивавшей наверху — при слабом свете звезд — осколками битого стекла. В стене этой не столько виднелись, сколько угадывались высокие ворота. В тусклом свете фонаря, висевшего на столбе с другой стороны недавно, по-видимому, построенной дороги, можно было различить, что эти ворота — зеленые и что они щетинились остриями пик столь агрессивно, что могли бы, кажется, устоять даже перед тараном. Мне подумалось, что эта дорога с куском стены была проложена сразу после отвода участков под строительство и что построить здесь успели, возможно, пока только один этот угловой дом. Ночь, однако, была слишком темной, чтобы я мог проверить свое первое впечатление.

Тем не менее Раффлс видел это место в дневное время и поэтому явился сюда во всеоружии, готовый преодолеть все имевшиеся препятствия. Вытянувшись во весь свой рост, он быстренько надел пробки из-под шампанского на острия пик, а затем, свернув свое длинное коверкотовое пальто, любовно уложил его поверх надетых пробок. Когда Раффлс, уцепившись за прутья, подтянулся на руках, я отошел на несколько шагов и увидел, как он на долю секунды завис над воротами серовато-синей пирамидой. Когда же он, слегка качнувшись, перемахнул через ворота, я бросился за ним вслед и всем своим весом обрушился на пики, пробки и на коверкотовое пальто, которое Раффлс уже пытался стащить вниз.

— Решился наконец?

— Еще бы!

— Тогда осторожнее. Все здесь опутано проводами с пружинками и колокольчиками. Постой не двигаясь, пока я не сниму пробки.

Садик, в котором мы очутились, оказался маленьким и был разбит, видимо, совсем недавно. Куски дерна еще не вполне срослись между собой и поэтому покрывали лужайку лоскутами. Однако тут росло несколько взрослых лавровых деревьев.

— Колокольчики развешены около деревьев, — прошептал Раффлс, — раскачиваясь, они издают легкий, ни на что не похожий звук. Ух, хитрый старый лис!

Нам пришлось, обходя эти колокольчики, дать довольно большой крюк.

— Он лег спать!

— Я так не думаю, Кролик. Мне кажется, он нас видел.

— Почему?

— Я заметил свет.

— Где?

— Внизу, это длилось мгновение, когда я… — Раффлс перестал шептать, уставился на дом. На сей раз и я увидел свет тоже.

Золотой полоской он лежал под входной дверью, но вдруг исчез. Потом вновь, как тонкая золотая нить, промелькнул в окне и, к счастью, погас. Затем мы услышали скрип ступеней — одна, другая, — но и скрип, слава Богу, прекратился. Более мы так ничего и не увидели и не услышали, хотя в ожидании простояли в росистой траве до тех пор, пока у нас не промокли ноги.

— Я иду в дом, — сказал наконец Раффлс. — Не думаю, что старик нас видел. А жаль. Подойди сюда.

Мы начали осторожно пробираться к дому, однако камешки, приставшие к мокрым подошвам наших ботинок, ужасно громко хрустели, особенно на маленькой, устланной кафелем веранде. Мы подошли к стеклянной двери, соединявшей веранду с домом. Именно здесь Раффлс впервые заметил свет. Не мешкая, мы занялись резкой дверного стекла с помощью алмаза, баночки с патокой и листа плотной коричневой бумаги, которые редко отсутствовали среди инвентаря, составляющего обычное снаряжение Раффлса. Он не отверг моей помощи, хотя, может быть, принял ее столь же машинально, сколь и я предложил ее. Во всяком случае, я своими собственными руками нанес патоку на бумагу и держал эту бумагу, прижимая ее к стеклу до тех пор, пока алмаз не совершил путь по кругу и стекло без всяких усилий не выпало к нам в руки.

Раффлс, просунув руку в образовавшееся отверстие, повернул ключ, торчавший в замке. Потом, запустив в отверстие всю руку до плеча, он с большим трудом отодвинул задвижку, располагавшуюся в самом низу двери. Эта задвижка, как выяснилось, оказалась единственной, поскольку дверь сразу же отворилась, хотя и не очень широко.

— Что это? — удивленно спросил Раффлс, когда под его ногами что-то с хрустом раздавилось.

— Это очки, — прошептал я, поднимая их.

Я все еще продолжал ощупывать пальцами разбитые линзы и погнутую оправу, как вдруг Раффлс споткнулся и едва не упал с удивленным сдавленным вскриком, который даже не попытался сдержать.

— Тише ты, тише! — умоляюще прошептал я и затаил дыхание. — Он тебя услышит!

Но вместо ответа послышался странный звук, похожий на стук зубов, — даже у Раффлса, пока он возился со спичками, возникли нервные передержки.

— Нет, Кролик, он нас не услышит, — несколько мгновений спустя прошептал Раффлс. Он поднялся с колен и зажег газовый рожок уже почти сгоревшей спичкой.

Энгус Бэерд лежал на полу своего собственного дома. Он был мертв. Его седые волосы слиплись от крови. Рядом с ним, поблескивая черным крюком, лежала каминная кочерга. Его письменный стол, стоявший в углу комнаты, был весь завален грудами бумаг. На каминной полке громко стучали часы, и в течение примерно секунд ста тишина, воцарившаяся в комнате, нарушалась только их тиканьем.

Раффлс стоял совершенно неподвижно, глядя на мертвого с таким выражением лица, которое могло бы появиться у человека, вглядывающегося в бездну после того, как он вслепую шагнул прямо на край пропасти. Он молча шумно дышал через широко раскрывавшиеся ноздри, в то время как губы его были сжаты плотно, почти намертво.

— А этот свет? — спросил я неожиданно сиплым голосом. — Этот свет, который мы видели под дверью?

Он вздрогнул и повернулся ко мне.

— Верно. Я совсем забыл о нем. Он горел вот здесь, когда я впервые его заметил.

— Кто-то, должно быть, все еще находится наверху!

— Если он там, то мы его скоро поймаем. Пошли!

Вместо того чтобы сразу подчиниться, я взял Раффлса за руку и попросил подумать о том, что его враг теперь мертв, что мы наверняка влипнем в какую-нибудь историю и что сейчас самое время уносить ноги, пока еще не поздно. Он оттолкнул мою руку даже с какой-то яростью. Его глаза смотрели на меня с дерзким презрением, он предложил мне спасать мою собственную шкуру, если уж мне так угодно. На сей раз я остался стоять на месте, почти решив воспользоваться его предложением. Он что? Забыл, с какой целью пожаловал сюда? Он что? Определенно решил, что эта ночь должна непременно довести нас до черной беды? Пока я задавал себе эти вопросы, огонь его спички вспыхнул в холле. В следующее мгновение ступени лестницы заскрипели под ногами Раффлса точно так, как они недавно скрипели под ногами убийцы. Тут чисто человеческий инстинкт, подвигнувший его действовать, несмотря на связанный с этим риск, пробудился и в моем, не столь быстро реагирующем организме. Разве могли мы упустить убийцу? И, словно сам себе отвечая на этот вопрос, я молнией взлетел по скрипучей лестнице и настиг Раффлса на верхней площадке.

Здесь нашим взорам предстало три двери: первая оказалась дверью в спалчьню, в которой была приготовлена на ночь кровать; вторая вела в совершенно пустую комнату, а третья дверь оказалась заперта.

Раффлс зажег газовый рожок на лестничной площадке.

— Убийца там, — сказал он, взводя курок. — Помнишь, как мы по обыкновению врывались в класс в школе? Вот так!

И Раффлс ударил подошвой правого ботинка в дверь прямо по замочной скважине. Замок поддался, дверь сразу распахнулась. Под внезапным порывом ветра газовый рожок съехал набок, как каблук на старом, стоптанном башмаке. Когда он вновь распрямился, я увидел внутри комнаты ванну, два банных полотенца, узлом связанных друг с другом, открытое окно и съежившуюся от страха фигуру мужчины. Раффлс ошеломленно застыл на пороге.

— Джек… Раттер? — спросил он, с трудом выдавливая слова.

Я тоже невольно повторил его вопрос. Фигура у окна ванной комнаты между тем стала постепенно выпрямляться.

— Это вы?! — прошептал он, не менее изумленный, чем мы. — Вы двое! Что это значит, Раффлс? Я видел, как вы перелезали через ворота. Звонили колокольчики. Тут их полно. И вот вы врываетесь сюда. Что все это значит?

— Мы готовы, Раттер, тебе все рассказать, но не раньше, чем ты объяснишь нам, что, черт побери, ты натворил!

— Натворил? Что я натворил?! — Бедняга часто заморгал воспаленными глазами. Вся его рубашка на груди была буквально залита кровью. — Вы знаете… вы уже видели… но я расскажу, если вы хотите. Я убил грабителя. Вот и все. Я убил грабителя, ростовщика, шакала, шантажиста, самого хитрого и самого жестокого из негодяев, сумевшего избежать виселицы. Я готов добровольно полезть из-за него в петлю. Я бы снова не колеблясь убил его!

Джек Раттер вскинул голову, глядя нам в лицо с откровенным вызовом. Грудь у него тяжело вздымалась и опускалась, а губы были крепко сжаты.

— Рассказать вам, как это все произошло? — взволнованно продолжал он. — За последнее время он превратил мою жизнь в ад. Вы, должно быть, знаете об этом. Сущий ад. Словом, сегодня вечером он встретился мне на Бонд-стрит. Помните, ребята, когда мы повстречались с вами? Он шел сзади вас ярдах в двадцати или того меньше. Он следил за вами, Раффлс. Он видел, что я кивнул вам, и остановил меня, расспрашивая о вас. Ему, по-видимому, не терпелось все вынюхать. Не знаю зачем. Да это меня и не интересовало, так как я увидел в этой встрече для себя шанс. Я заявил, что расскажу ему о вас все, если он уделит мне время для беседы личного характера. Он ответил, что не сделает этого. Тогда я сказал, что ему следовало бы уступить, и схватил его за пальто, удерживая на месте. Отпустил его я только тогда, когда вы уже скрылись из виду. Я остался стоять и ждал, пока он не вернулся в отчаянии. Теперь он был у меня в полном подчинении. Я мог диктовать ему условия для нашего собеседования. Я заставил его привести меня к нему домой, по-прежнему обещая рассказать о вас все во время нашего с ним разговора. Ну, а когда мы прибыли сюда, я попросил, чтобы он угостил меня ужином, постоянно переводя тему беседы с интересовавшего его предмета. Около десяти часов вечера я услышал, как захлопнулись ворота. Я немного подождал, а потом спросил Бэерда, не живет ли он один в этом доме.

«Вовсе нет, — ответил он, — разве вы не видели служанки?»

Я сказал, что видел, но, если не ошибаюсь, она ушла и вряд ли явится на крик. Я трижды крикнул во весь голос. Конечно же, не появилось никакой служанки. Однажды ночью на прошлой неделе я приходил увидеться с ним. Он разговаривал со мной через ворота, не открывая их. Уже тогда я заподозрил, что Бэерд ночами бывает один в доме. Ну и вот, когда я перестал кричать, а рядом с нами не оказалось ни души, он побледнел, как этот потолок. Тогда я сказал ему, что теперь-то наконец мы можем побеседовать. Я взял с каминной решетки кочергу и заявил ему, что он начисто обобрал меня, но, клянусь Всевышним, пришло время положить этому конец. Я дал ему три минуты, чтобы он собственноручно написал и подписал документ, в котором отказался бы от всех своих незаконных претензий ко мне. В противном случае я пригрозил выбить ему мозги на его собственный ковер. Он раздумывал в течение минуты, а затем пошел к своему столу за бумагой и ручкой и как молния повернулся ко мне с револьвером в руке. Не помня себя, я бросился на него. Он выстрелил два или три раза, но промахнулся. Если захотите, вы можете отыскать пулевые пробоины; каждый же мой удар — о Господи! — точно попадал в цель. Я словно озверел, все вдруг мне стало безразличным. Я перерыл его письменный стол в поисках моих собственных счетов и расписок и собрался уже уходить, как вдруг объявились вы. Я сказал, что мне все стало безразличным, и снова подтверждаю это. Я намерен этой ночью отдаться в руки правосудия, пойти в полицию. Так что, как видите, вам я не доставлю много хлопот!

Джек Раттер замолчал. Мы в оцепенении застыли рядом, а его низкий хрипловатый взволнованный голос все еще продолжал звучать в наших ушах. Внизу, на первом этаже, лежал мертвый человек, а прямо перед нами стоял его нераскаявшийся убийца. После того как мы выслушали эту исповедь, я знал, кому придется по душе подобная нераскаянность, и не ошибся.

— Все, что вы говорите, вздор, — произнес Раффлс, нарушая молчание. — Мы ни в коем случае не допустим вашей сдачи властям.

— Вам это не удастся — меня не остановить! Какой в этом смысл? Меня видела служанка. Вопрос лишь в том, как скоро моя личность будет установлена. Да я не перенесу ожидания ареста. Только представьте себе: все время ждать, что вот сейчас к тебе подойдут и положат руку на твое плечо! Нет! Нет! Не-ет!!! Я пойду и сдамся, чтобы разом покончить со всем.

Речь Джека сильно изменилась: он говорил нерешительно, с трудом подбирая слова. Его положение, видимо, представилось ему значительно отчетливее при одной только мысли о возможном спасении.

— Но послушайте меня, — увещевал его Раффлс, — мы сами оказались здесь, рискуя собственной шкурой. Мы, как воры, вломились сюда, чтобы расплатиться за обиду, подобную вашей. Да разве вы не видите? Мы вырезали стекло в двери, как самые обыкновенные грабители. И все остальное тоже свалят на нас.

— Вы хотите сказать, что я останусь вне подозрений?

— Да, хочу.

— Но я не желаю совершенно сухим выходить из воды! — истерично выкрикнул Раттер. — Я убил его. Я-то сам это знаю. Но я совершил убийство с целью самозащиты. Это не простое убийство. И я должен откровенно во всем признаться и понести наказание. Я сойду с ума, если этого не сделаю.

Руки у него дрожали, губы тряслись, слезы выступили на глазах. Раффлс грубо схватил его за плечо.

— Послушай, болван! Если нас троих сейчас здесь поймают, знаешь, каким будет наказание? Через шесть недель мы будем висеть все трое рядышком! Ты говоришь так, словно мы находимся в клубе. Ты что, не знаешь, что уже час ночи, что там внизу — труп, а в доме горит свет? Ради всего святого, возьми себя в руки и делай то, что я тебе скажу. В противном случае считай себя покойником.

— Как бы мне хотелось умереть! — воскликнул, всхлипывая, Раттер. — Мне следовало бы взять его револьвер и вышибить себе мозги. Он где-то под ним. О Боже мой, Боже!

Колени Джека подогнулись, с ним началась истерика.

Нам пришлось подхватить его с обеих сторон, стащить вниз по лестнице и вывести на воздух.

Вокруг стояла полная тишина, если не считать сдавленных рыданий несчастного слюнтяя, оказавшегося у нас на руках. Раффлс на мгновение вернулся в дом, и все вновь погрузилось во мрак. Ворота открывались изнутри. Мы осторожно закрыли их за собой и пошли прочь.

Нам удалось унести ноги. Нет никакой необходимости описывать наше возвращение. Джек Раттер все еще жаждал возможности быть вздернутым. Опьяненный своим преступлением, он доставил нам больше неприятностей, чем это сделала бы дюжина по-настоящему пьяных субъектов. Вновь и вновь мы стращали Джека Раттера тем, что бросим его на произвол судьбы, что умываем руки. Однако нам всем троим невероятно и совершенно незаслуженно везло. До самого дома нам не встретилось ни души. Да и тем, кто видел нас потом, после прочтения в вечерней газете информации об ужасной трагедии, разыгравшейся в доме на Кенсальском холме, не могла бы прийти в голову мысль о двух молодых людях в сбившихся набок белых галстуках, которые брели, с трудом поддерживая третьего джентльмена, чей облик безошибочно свидетельствовал о том состоянии, в котором он находился.

Мы пешком дошли до Мейды-Уэйл, а оттуда, нисколько не скрываясь, поехали ко мне на квартиру. Наверх, однако, поднялся я один, а Раффлс с Джеком поехали дальше — в Олбани, после чего я в течение восемнадцати часов не видел Раффлса. Утром я заглянул к нему, но его не было дома. И он не оставил никакой записки. Когда же он вернулся, все газеты были заполнены сообщениями об этом убийстве, а совершивший его человек в качестве пассажира третьего класса плыл через широкий Атлантический океан на лайнере, который следовал по маршруту Ливерпуль — Нью-Йорк.

— Спорить с ним было бесполезно, — сообщил мне Раффлс. — Он был готов либо во всем чистосердечно признаться, либо бежать из этой страны. Поэтому я снарядил его, как положено, в своей мастерской, и мы первым же поездом выехали в Ливерпуль. Заставить его залечь на дно и наслаждаться ситуацией, как на его месте попытался бы сделать я, оказалось невозможным. Но и слава Богу! Я направился было в берлогу Джека, чтобы уничтожить кое-какие бумаги, — и что, ты думаешь, я там нашел? Квартира была нашпигована полицией. Уже имелся ордер на его задержание! Однако, если им когда-нибудь удастся вручить его по назначению, я не буду чувствовать себя виноватым!

Я тоже решил, что и моей вины в том не будет.

Наконец (