Часы старинного собора пробили двадцать три удара, когда члены братства рыцарей виноделия покинули гостеприимные покои главы ордена — Великой Лозы, в обычной жизни — Элизабет де Вомор. В это самое время, сам того не осознавая, здешний кюре отец Анисе сделал свой первый шаг в вечность. Смерть на конце кинжала, зажатого в руке безжалостного убийцы, уже ждала его за порогом. А тихий городок тысячи виноградников Сент-Эмильон, окруженный спасительными стенами, готовился провести мирную ночь… Неужели причиной преступления стали древние тайны французских виноделов?

Эрик Ле Болок

Ришар Ле Болок

Ян Маршессо

Нож винодела

Поскольку речь идет о вымысле, любое сходство с ныне живущими или жившими ранее людьми может быть лишь простым совпадением.

Кто умеет смаковать, больше не пьет вина, но наслаждается секретами.

Сальвадор Дали

Пролог

Я ждал его не более пяти минут. Тем утром он, казалось, был заинтригован моей просьбой. Он привык к подобного рода вещам, но я так поступил впервые. Думаю, по моим глазам он понял, что дело важное, и, несмотря на свою занятость, уделил мне время между шестнадцатью и семнадцатью часами. При известии о нашей встрече я немного заволновался. Я к ней готовился, и все же… Углубившись в свои мысли, я не заметил, что он уже сидит по другую сторону шторки. Я машинально взглянул на часы: было шестнадцать часов четыре минуты. До меня доносилось его прерывистое дыхание. Через несколько секунд шторка исповедальни открылась. Я видел его в полумраке. Руки, поднесенные ко лбу, слегка сгорбленную спину. До меня едва доносился его шепот. Но вот наступило молчание. Эти несколько секунд показались мне вечностью. Наконец кардинал перекрестился и нарушил окружавшую нас тишину:

— Я слушаю вас. Расскажите мне эту ужасную историю.

Я готов, мое сознание четкое и ясное.

— Она очень длинная…

Воскресенье, 17 июня

В это третье воскресенье июня братство рыцарей виноделия собралось у своего самого именитого члена — мадам де Вомор. Как того требует традиция, она объявила о начале сбора урожая, провозгласив тост во славу святого Валерия, небесного покровителя виноградарей Сент-Эмильона. За четыре года она успела привыкнуть к этому древнему ритуалу. Прежде рыцарей возглавлял Эдмон де Вомор, ее муж, оказывавший существенное влияние на знаменитое братство. Орден вместе с несколькими сеньорами, уцелевшими в Крестовых походах, основал Робер де Куланж, граф де Помероль и соратник Филиппа Августа. На Святой земле ему вместе с другими довелось осознать бренность человеческого бытия, и тогда, словно бросая вызов, все они дали обещание объединиться в братство, которое будет почитать жизнь. Символом должно было стать дорогое их сердцу вино, а девизом — Nunc est bibendum, то есть «Теперь выпьем». Из тридцати человек, давших клятву у стен Сен-Жан-д'Акра, лишь тринадцать смогли ее выполнить. Четырнадцатого марта 1194 года сам король председательствовал на первом собрании в церкви Сент-Эмильона и первым посвятил в рыцари Робера де Куланжа. Традиция сохранялась на протяжении более восьмиста лет, и Элизабет де Вомор с гордостью носила титул Великой Лозы, с тех пор как была избрана пэрами, тринадцатью членами Директории. Традиционное одеяние предельно точно описано в уставе: темный костюм или пурпурное платье и соответствующая шапочка, отороченная мехом горностая. Поверх накинут черный плащ с иерусалимским крестом. Все рыцари носили на поясе кинжал с серебряной рукоятью, а на шее — цепочку с дегустационным стаканом. Но хотя братство насчитывало не менее ста пятидесяти членов, тем вечером собралась только Директория. Недоставало господина и мадам Понсон-Террай, а также лорда Кинсли. При свете свечей гости собрались вокруг буфетной стойки в мрачных погребах Великой Лозы. На стойке среди прочих яств — нашпигованного салом мяса, заливного и прочих блюд из дичи — горделиво возвышалась дюжина бутылок вина. На этикетках надпись: «Шато ФАБР — ШАНЕ. 2003 год». Все десять торжественно продегустировали многообещающий напиток. Со всех сторон раздались похвалы. Сенатор Фабр и профессор Шане, новые счастливые собственники, выглядели довольными. С течением времени братство сумело отказаться от эпикурейских традиций своих создателей, чтобы взять на себя экономическую и социальную роль. Кроме того, оно выбирало вина, производимые в этом винодельческом районе, для присвоения им определенной марки. Без его одобрения не было ни малейших надежд на успех. Отбросив изначальную элитарность, Директория приспособилась к велению времени, ибо теперь ее состав был неоднороден. В самом деле, хотя облачение предполагало некое равенство среди тех, кого именуют рыцарями, в повседневной жизни эти люди занимали разное положение: тут и землевладельцы, сенатор, кюре, аптекари, владелец гаража, мэр, владелец гостиницы… Соборные часы отбивали двадцать три удара, когда гости, один за другим, начали прощаться с хозяйкой. Ночь стояла теплая и приятная. Городок тысячи виноградников, окруженный спасительными стенами, готовился провести мирную ночь… Как обычно. Замешкавшийся гость вышел на слабоосвещенные ступени особняка. Как и положено, он в последний раз поблагодарил радушную хозяйку. Едва он повернулся спиной, как свет у входа в дом Вомор погас. Жилище обрело ночной покой. Мужчина неторопливо спустился по улице Порт-Сен-Мартен, потом свернул влево, собираясь подняться по темной улочке на холм Вайян. На пересечении двух улиц он остановился, чтобы отдышаться. Опершись левой рукой о стену, он положил молитвенник, который держал в правой руке, на прилегающую стенку. Спустя минуту, приободрившись, он взял книгу и снова пустился в путь. Фигура у него коренастая, походка немного тяжелая. И вдруг, когда он осторожно ступал по мощеной, ведущей вниз улице, удар кинжалом в спину. Один удар, один-единственный! Даже не вскрикнув от боли, мужчина упал на землю, уронив молитвенник. Его шапочка покатилась по мостовой и закончила свой путь, столкнувшись со стеной. Сам он лежал ничком, запутавшись в плаще. Чья-то рука в перчатке перевернула его тело. При свете луны можно было различить голову жертвы: круглое морщинистое лицо, лысина, окруженная копной седых волос, глаза устремлены в небо. Мужчина выглядел спокойным. Только струйки крови стекали из уголков его губ. Серебряный крестик на отвороте пиджака слабо светился. Неизвестный спокойно, осторожно положил молитвенник под правую руку владельца и, словно завершая некий натюрморт, закрыл тому глаза. Отца Анисе не стало, он отошел к своему Создателю, мир его душе.

Понедельник, 18 июня

Красный с широкими белыми полосами «рено-21» стремительно мчится в направлении к Сент-Эмильону. Холмистая дорога пролегала меж виноградников. Пейзаж вызывал восхищение: насколько хватало глаз — выстроившиеся точно в ряд густые виноградные лозы, которые тщательно обрезали из поколения в поколение. Везде покой и порядок. Гроздья винограда жадно вбирали в себя ласковое июньское солнце. Похоже, здесь человек приручил природу, чтобы производить свой нектар. Окружающую тишину нарушали звуки композиции «Дорога в ад» группы AC/DC. Водитель автомобиля с опущенными стеклами громко вторил какой-то мелодии, покачивая головой. Это был смуглый мужчина лет тридцати девяти, в кожаной куртке, с взъерошенными волосами. На последнем куплете он поправил темные очки марки «Авиатор». Внезапно «рено» занесло. Мужчина, резко затормозив, остановился на обочине, выключил радио и вышел из машины. После короткого осмотра все стало ясно: спустило заднее правое колесо. С досадой открыв багажник, водитель извлек оттуда домкрат и запасное колесо. С каждым поворотом ручки автомобиль приподнимался все выше. Мелодия «Седьмой кавалерийской» мобильного телефона прервала работу механика-самоучки.

— Хач[1] на проводе… Привет, Маджер… Да, я еду туда, вот только незадача: у меня лопнула шина… О'кей, созвонимся позже.

Выключив телефон, он снова принялся за работу.

Мужчина лет сорока с худощавым лицом, в безупречной черной сутане, с газетой в руках торопливо пересек двор бордоского епископства. Остановившись у двери, он дважды постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в просторную, залитую светом комнату. Вдоль всей правой стены стоял огромный книжный шкаф, упирающийся в потолок. Два широких и глубоких коричневых кожаных кресла возле круглого столика словно приглашали взять книгу в руки. За письменным столом сидел бордоский архиепископ, монсеньор Леру. Рядом с телефоном почетное место занимала кожаная рамка кремового цвета с фотографией папы Бенедикта XVI. А сзади на прелата, казалось, благожелательно взирал с портрета Иоанн-Павел II. Священнослужитель хранил особую признательность к тому, кто в 1983 году назначил его епископом, когда ему было всего сорок девять лет. С 1992 по 1996 год он даже состоял в канцелярии его святейшества, прежде чем стал примасом Аквитании. Несмотря на свои семьдесят два года, он считал своим долгом вставать в пять часов утра и лично отвечать на адресованную ему корреспонденцию. Слегка наклонив голову, он писал письмо. Раскрытая перед ним папка была полна разного рода посланий. Они делились на три основные категории: с приглашениями, благодарностью, просьбами о милости или вмешательстве.

— Одну минуточку, я сейчас.

Через несколько минут он положил авторучку и поднял голову. Отец Клеман, викарий епископа, протянул ему свежий номер «Сюд-Уэст». Почтенный старец взял его, поправив очки:

— Анисе?

Судя по всему, монсеньор Леру был потрясен, увидев первую полосу газеты, где была помещена фотография кюре под броским заголовком: «Гнусное преступление в Сент-Эмильоне». Архиепископ молча перевернул страницу. Колонка «срочно в номер» сообщала о ночном убийстве.

Архиепископ углубился в чтение, забыв предложить отцу Клеману сесть. Время от времени он кивал головой:

— Это ужасно… Я знал его более сорока лет. Мы вместе учились в семинарии. В конце прошлого года мы праздновали его день рождения…

— Я прекрасно помню, монсеньор.

Архиепископ вспоминал чудесные минуты, которые ему довелось пережить вместе с Анисе за почти что полвека. Слезы застилали ему глаза, и он достал из кармана носовой платок. Прелат никогда не любил показывать свои чувства, но сейчас удар оказался слишком жестоким.

Уважая горе архиепископа, Клеман не сказал ни слова. После недолгого молчания семидесятилетний старец выпрямился в кресле. На смену взволнованным воспоминаниям пришла суровая действительность.

— Как такое могло случиться?

— Газета не сообщает подробностей, монсеньор.

— Он служил там уже более двадцати лет. И так любил свой приход, что отказывался от более завидных постов, которые я предлагал ему… И вот чем все кончилось…

Глядя на висящее на правой стене величественное распятие, старец осенил себя крестным знамением. Потрясенный страшной новостью, он чувствовал потребность побыть одному. Отец Клеман собрался уходить, когда архиепископ обратился к нему:

— Позвоните моему другу Пуаре, я хочу получить более точные сведения.

— Я займусь этим, монсеньор.

Прошло не меньше часа, прежде чем викарий вернулся в кабинет его преосвященства. Казалось, тот все еще не оправился от удара.

— Как вы просили, я позвонил прокурору Пуаре.

— Они арестовали виновного?

— Еще нет. Они пока не располагают достаточными сведениями и отправили на место следователя из Бордо… Некого Кюша.

— Я молился за душу нашего бедного друга. Я никак не пойму — кто может желать зла такому человеку, как он?

— Хотите, я возьму на себя организацию похорон? Вам будет не до того.

— В самом деле, это было бы хорошо.

Зазвонил телефон, прелат снял трубку:

— Алло… Нет, нет, никаких интервью!

Он резко положил трубку. Атмосфера стояла гнетущая.

Архиепископ уже пожалел о своем запальчивом тоне — в конце концов, журналист лишь выполнял возложенную на него работу…

— В этой связи, монсеньор, учитывая серьезность положения и его последствия, возможно, разумно было бы отправиться в Сент-Эмильон и провести небольшое расследование, не дожидаясь, пока вы найдете замену отцу Анисе.

Леру всегда был против единовластия. При его обязанностях оно ему, конечно, необходимо, однако плюрализм вполне уместен в отношении советов, даже если окончательное решение оставалось за ним. Одно из его главных достоинств — умение выбирать себе хорошее окружение. Своих служащих он находил сам. Клеман как раз из их числа. Он своего рода премьер-министр епархии и, несмотря на молодость, выполнял свои обязанности уверенно и усердно. И Леру высоко ценил его. Высказанные Клеманом замечания зачастую бывали весьма существенными и прозорливыми. Примас Аквитании на мгновение задумался.

— На мне большая ответственность, и, несмотря на всю мою любовь к старому другу, я не имею возможности поехать туда сам. Кого же послать? — размышлял он.

Для такого рода поручения требовался доверенный человек. Подняв глаза на своего викария, он понял, что решение очевидно.

— Не согласитесь ли вы временно занять место, оставшееся вакантным после гибели отца Анисе, и незаметно провести то самое расследование, о котором мы говорили?

— Вы уже хотите избавиться от меня, монсеньор?

Впервые за утро он заметил слабую улыбку на лице достопочтенного прелата. Клеман отличался веселым и жизнерадостным нравом. Он часто шутил и никогда не поддавался унынию. Такая свежесть восприятия нравилась архиепископу.

— Разумеется, нет, но я думаю, что там вы будете мне полезнее. Я полностью доверяю вам, к тому же речь идет о кратковременном поручении. Тем не менее я ничего не хочу навязывать вам, вы вольны отказаться. Неизвестно в точности, что произошло, и, пока преступник не пойман, задача может представлять собой опасность.

Подумав немного, Клеман проговорил:

— Ваше преосвященство, чем скорее разрешится это дело, тем скорее вы сможете забыть о нем. Поэтому я принимаю ваше предложение. Собрать сведения на месте мне будет гораздо легче, чем любому полицейскому.

Архиепископ, похоже, вздохнул с облегчением. Найденное им сейчас решение, с которым согласился викарий, значительно упростит его задачу.

— Клеман, постарайтесь оставаться в рамках своих обязанностей.

— Разумеется, монсеньор.

— Я сам прочту заупокойные молитвы у гроба покойного Анисе.

Обсудив последние детали, викарий откланялся, а монсеньор Леру тем временем решил предупредить Пуаре о сложившейся ситуации.

Красный «рено-21» въехал в город через южные ворота. Оставив позади красивую площадь Букейр, засаженную липами, автомобиль устремился на узкую одноименную улицу. Порой пешеходам приходилось прижиматься к стенам, чтобы пропустить машину. Неровная дорога, мощенная огромными булыжниками, заставляла водителя трястись на сиденье. Между двумя строениями он мельком увидел внушительный донжон Королевской башни. Лишь на фасаде, обращенном к городу, этого каменного четырехугольника, каждая сторона которого составляла около пятнадцати метров, была арка. В построенном в 1237 году в честь Людовика VIII здании до 1608 года находилась мэрия. Ныне это была привлекающая туристов местная достопримечательность. Продолжая на малой скорости свой путь, «рено-21» проехал мимо умывальни, которую увековечивала группа японцев. Не стоило, однако, этого делать, настолько безвкусно ее отреставрировали. Очутившись на улице Гранд-Фонтен, автомобиль свернул вправо, выехал на площадь, где возвышалась массивная церковь, и остановился перед внушительным готическим порталом XIV столетия. Мужчина в джинсах, в плотно сидящих на носу очках, все еще не оправившийся от усталости после замены спустившего колеса, одну за другой высовывает наружу ноги в сапогах с острым носком и скошенным каблуком. Руки у него грязные, и он старается запереть дверцу, не прикасаясь к кузову. Повернувшись, он внимательно изучает площадь со всех сторон. Взгляд его привлек очень красивый портал. Верхний свод украшен орнаментом из листьев и ангелов и апостолов. Посреди тимпана — Христос, по бокам которого стоят Мадонна и святой Иоанн. На перемычке изображены сцены воскресения из мертвых и Страшного суда. Свой обзор мужчина завершает, остановив взгляд на великолепном щите «стоянка запрещена», который его, похоже, не волнует. Еще раз окинув все взглядом, он быстро выбрал себе цель: фонтан возле церкви. Затем, вымыв руки, он направился к маленькому кафе в отеле «Дубовая бочка», где сдавались комнаты. Он хотел расположиться на террасе, где несколько столиков еще не были заняты, но сначала извлек из кармана пачку сигарет. Посреди этого пейзажа, словно сошедшего с почтовой открытки, возвышались деревянные подмостки, на которых группа подростков терзала композицию «Достучаться до небес». Боб Дилан с трудом узнал бы свою мелодию, но через три дня — Праздник музыки, и неточность вполне допустима. Через несколько минут к посетителю вышел высокий, тучный мужчина в светло-бежевом безупречно чистом фартуке. Он выглядел бы вполне достойно, если бы у него на лице не было написано: «Я — хозяин гостиницы». Кристоф Блашар, сорока шести лет, державший «Дубовую бочку», лично встречал посетителей. Это немного развеселило знаменитого капитана Тьерри Кюша из Межрегионального управления судебной полиции Бордо, самозабвенно раскуривавшего сигарету. Его портреты не раз печатали на первой полосе местных газет. Вышестоящему начальству, которому не слишком нравились методы и вольные манеры капитана, приходилось мириться с этим из-за его успехов. Пресса создала ему образ деятельного и привлекательного полицейского. Однако в связи с постоянным нетерпением своего руководства, а главное, из-за личных планов он попросил перевода в Париж, на набережную Орфевр, 36. Он надеялся, что это расследование станет здесь последним, и понимал, что оно будет нелегким. Умышленное убийство. В таких случаях и без того слабые зацепки часто обрываются.

— Добрый день. Он выбрал?

Должно быть, это болезнь всех небольших ресторанчиков: люди, которые там работают, не решаются обращаться на «ты» и считают себя слишком старыми, чтобы обращаться на «вы». И потому говорят «они». Пожалуй, это какая-то новая игра: после ни «да», ни «нет» — основных козырей вечерней викторины «Двадцатичасовая игра» — теперь вот ни «ты», ни «вы», и тут хозяин этого кафе настоящий чемпион. Однако Кюш ничуть не смутился:

— Кока-колу без льда, please.

Когда хозяин вернулся, полицейский завел разговор:

— Вы знаете хорошего механика?

Под хорошим следовало понимать еще и не слишком дорогого. Жалованье полицейского не позволяло предаваться безумствам.

— Я бы им посоветовал гараж Барбозы на выезде из города по правой стороне, в направлении Либурна. А я вот думаю: он из журналистов?

Попивая кока-колу, капитан не отверг высказанного предположения, проворчав что-то невнятное в ответ.

— Ага… Он прибыл в связи с убийством отца Анисе. Знаете, этого человека все любили, к тому же он всех знал… Это он отпевал мою жену… Так что его смерть тем более меня касается.

Если здесь его все любили, то почему он был убит? Полицейский недоумевал. В конце-то концов, возможно, ошиблись, такое уже случалось в его практике. Кроме того, городок казался удивительно спокойным, безмятежным, не вызывающим сомнения. Быть может, Праздник музыки привлек наплыв в город чужаков. Все возможно, у капитана не было предвзятых мыслей.

Кюш посмотрел на часы: скоро половина одиннадцатого. Он позвал хозяина:

— Он просит прощения, ему пора идти. Сколько он ему должен?

Кюш любил дерзкие выпады и даже весьма преуспел в этом виде спорта. Главная его сила — способность оставаться невозмутимым, когда он позволял себе насмешку.

У входа в мэрию взад-вперед расхаживала женщина в очках, с пепельными волосами, лет пятидесяти. Она то и дело поглядывала на часы. С опозданием на десять минут у ограды на улице Гюаде с беспечным видом, засунув руки в карманы, остановился Кюш. Как написано на мемориальной доске, здание мэрии построено в конце XVIII века. Капитан немного полюбовался архитектурой — ему всегда нравились красивые здания. Женщина в нетерпении следила за ним под взглядом статуй Бахуса и святого Эмильона, украшавших муниципальный парк. Покончив с осмотром, полицейский спокойно вошел на территорию мэрии с прелестным садиком, разбитым во французском стиле. Запах свежескошенной травы на лужайке и сладость утра способствовали его хорошему настроению. С лучезарной улыбкой он направился к входу, стараясь не попадать под вращающиеся струи автоматической дождевальной установки. Словно танцуя кадриль, он подпрыгивал через равные промежутки времени, пока не добрался до ступеней ратуши.

— Добрый день… Мадам мэр?

— Вы опоздали, к тому же следует говорить мэрша и, кроме того, мадемуазель.

Тон был на редкость раздраженный. Не придавая значения настроению своей собеседницы, Кюш достал полицейское удостоверение:

— Капитан Кюш, судебная полиция, мадемуазель мэрша.

— Пойдемте на место, мы и так потеряли слишком много времени!

Не прошло и трех минут, как они оказались на месте убийства Анисе. Эта восточная часть города казалась заброшенной, там редко встречались прохожие. То, что тело обнаружили так быстро, большая удача для Кюша. Тертр-де-Вайян — очень покатая улочка с неровной мостовой, образующая прямой угол на самой середине. По ней можно было ходить только пешком, так как с одной стороны ее перегораживало нечто вроде бетонной тумбы, а с другой — четыре ступеньки. Кюш сделал первые наблюдения: на улице в сотню метров всего лишь два фонаря. Времени уже около одиннадцати, и все следы вчерашней драмы полностью исчезли, за исключением пятнадцати букетов, лежавших возле ворот.

— Сколько лет было Анисе?

— Думаю, семьдесят.

— Он всегда возвращался домой этим путем?

— Это самый короткий путь.

— Вы можете показать мне, где находится дом священника?

— Он находится рядом с мэрией, но давайте поторопимся: у меня назначена встреча.

— Я следую за вами.

По дороге Кюш и мэрша обменялись несколькими словами. Один начал свое расследование, другая выступала в роли туристического гида.

— Вот это — площадь Мейра, а это — Дом вина. Там вы можете продегустировать вина нашего района… Лучшие сорта в мире!

Рассказывая о своем городе, мэрша казалась гораздо более открытой и живой. Кюш готов был признать ее чуть ли не приятной.

— Как только у меня появится немного свободного времени… А в отношении нашего дела, конечно, никаких свидетелей?

— Никого… во всяком случае, со слов ваших коллег. Видите ли, капитан, сорок лет назад здесь было четыре тысячи жителей. Сегодня осталось не более двух с половиной тысяч. Разумеется, летом к нам приезжает довольно много туристов, но вечером вы убедитесь, что улицы этого квартала пустынны.

— Понимаю. Однако свидетелей всегда можно отыскать. Порой кажется, будто никто ничего не знает, а потом какая-нибудь деталь, на первый взгляд безобидная, помогает разрешить загадку. Он шел с какого-то вечера, так мне сказали?

— Совершенно верно, впрочем, я сама была там, у мадам де Вомор, это в двух шагах отсюда.

— Хорошо, надо будет опросить всех… Придется освободить для меня какое-то помещение в мэрии…

При этих словах мэрша резко остановилась и повернулась к полицейскому:

— Дело в том, что у нас и без того тесно!

— Ну хорошо, хорошо, я уверен, что вы найдете мне какое-нибудь местечко.

До самого дома священника мэрша не проронила больше ни слова. Присутствие полицейского не доставляло ей ни малейшего удовольствия. Человек, который тщательно роется в жизни маленького городка, в конце концов всегда что-нибудь находит. До этой драмы городок сумел удовлетворить ее честолюбивые политические устремления. Однако Сент-Эмильон всего лишь этап, как часто напоминал ей ее наставник, сенатор Фабр. Убийство за несколько месяцев до выборов может негативно повлиять на избирателей…

Пользуясь установившимся молчанием, Кюш наблюдал за всем, что встречалось ему на пути, внимательно прислушиваясь к обрывкам разговоров, которые доносились до него. Он был не из тех, кто путал быстроту и торопливость. Его нередко упрекали в медлительности, но таков уж его метод, который часто оправдывал себя. В 2003 году, расследуя дело Манзини, после часа глубоких раздумий он сумел собрать воедино все фрагменты головоломки. Робер Манзини погиб в автомобильной аварии, его вдова получила огромную страховку, и Кюш бросил свою новую помощницу на это дело, которое следовало закрыть так же быстро, как оно возникло. Но молодая женщина приняла это расследование близко к сердцу, не подозревая, что патрон поручил ей его, чтобы она поднаторела. Через две недели она поделилась с ним своими сомнениями. По ее мнению, вдова вела свою игру. Это не было обычной аварией, как все хотели верить. Чтобы дополнить информацию, Кюш послал одного из своих людей в Бассан. Полицейский долго будет помнить об этой поездке: он потерял управление и столкнулся с грузовиком. Бригаду известили, что в результате дорожного происшествия капитан Кюш был доставлен в университетскую больницу Бордо. Машина действительно была его, но за рулем сидел не он. Ожидая звонка от врача, Кюш ходил из угла в угол, и этот час ожидания открыл ему глаза. А что, если Манзини тоже не было за рулем? Кюш установил слежку за вдовой, и через несколько недель тайна была раскрыта на берегах озера Леман: Манзини и его жена счастливо жили там на страховую премию. Это было обыкновенное мошенничество, в котором несчастный голландец, путешествовавший автостопом, сыграл незавидную роль. Медлительность Кюша, его собственные сомнения и сомнения его бригады, раздражавшие начальство, позволили разоблачить виновных.

Свой штаб Кюш временно расположил на террасе «Дубовой бочки». Разложив на столе газету «Экип», он основательно устроился на стуле из кованого железа, красивом, но не очень удобном. Вчера играла команда Жиронды, а он не смог посмотреть матч. Кюш был страстным любителем футбола и вообще спорта. Он знал, что впереди его ждут напряженные дни и у него не будет времени следить за спортивными новостями, вот он и пользовался свободной минутой. Вооружившись блокнотом и ручкой, пухленькая блондиночка лет двадцати четырех в летнем платьице с тонкими бретельками подошла принять заказ:

— Добрый день, вы сделали свой выбор?

— Мне вполне подойдет дежурное блюдо и кока-кола, прошу вас.

— Как всегда, of course!

Кюш сложил газету, достал из внутреннего кармана маленькую записную книжку и начал набрасывать кое-какие заметки для своего расследования. Каково же было его разочарование, когда утиное филе ему подал несравнимо менее сексуальный Кристоф Блашар!

— Интересно, для какой газеты он пишет?

Кюш, уже решившийся разоблачить себя, был остановлен в своем порыве звуками «Седьмой кавалерийской».

Блашар удалился, не оставляя надежды возобновить свои попытки позже.

— Хач на проводе. Да, я в кафе «Дубовая бочка»… На церковной площади ты увидишь генерала Ли… Нет, площадь нельзя не найти… Ну, а если заблудишься, следуй за японцами… До скорого.

Кюш был поражен, увидев в городе столько японских туристов. Должно быть, это дело обычное, раз меню бистро переведено на их язык. Вернулась официантка с кока-колой:

— Вот кока… С лимоном. Могу вам предложить что-то еще?

— Нет, все в порядке, спасибо, мадемуазель.

Она отошла, продолжая работать под наметанным взглядом полицейского. Он знал толк в красивых девушках, а тут, право, нечего возразить. Он всегда отдавал предпочтение блондинкам с длинными волосами. А эту, кроме того, отличала своего рода беспечность, отчего она выглядела еще более привлекательной. Кюш пользовался репутацией, которой старался соответствовать. В бригаде его звали Дон Жуаном, и он не возражал. Ему это казалось лестным, хотя он и не заслуживал такого прозвища. Через несколько минут полицейская машина остановилась рядом с «генералом Ли»: таким прозвищем владелец наградил свой автомобиль в честь американского сериала 1980-х годов. Все взгляды сидевших на террасе кафе посетителей устремились на барышню, выходившую из «пежо-307» цветов национального флага. Лейтенант Надя Маджер, очаровательная девушка двадцати восьми лет марокканского происхождения, ростом метр шестьдесят пять, с длинными вьющимися черными волосами, нашла «Дубовую бочку». Сквозь солнцезащитные очки Кюш смотрел, как она направляется к нему. Ему всегда нравилась ее вкрадчивая, чувственная походка. Сегодня на ней были джинсы и короткая, плотно облегающая тело замшевая куртка. В руках она держала большой конверт.

— Привет, босс!

— Хелло, Маджер.

— Так где же ты вчера был? Я звонила тебе весь вечер. Ты забыл про кино?

— Да, знаю, я сплоховал, у меня не было сил, да и просто вылетело из головы.

Двое полицейских — он холостой, она незамужняя — встречались не только в ходе расследований. Бордо — динамичный город, и тем, кто располагает временем, есть чем заняться. Их объединяли кое-какие пристрастия, начиная с седьмого искусства. Капитан любил телесериалы и кино 1940-х годов. Лейтенант, как и ее отец, предпочитала детективные фильмы следующего десятилетия с Хэмфри Богартом и Джеймсом Кэгни. Культовым фильмом для нее оставался «Свидетель обвинения» Билли Уайлдера. В своей работе она всегда помнила, что все не так просто, как может порой казаться. Ее начальник придерживался такой же теории, и они с истинным удовольствием вместе вновь открывали все те жемчужины, которые потребности рейтинга изгнали с маленького экрана. Возможно, по всем этим причинам оба полицейских так хорошо ладили между собой.

— Ладно, в следующий раз… — Она положила на стол конверт: — Вот рапорт коллег после первого осмотра и снимки.

Надя села, а Кюш тем временем открыл конверт и достал первую фотографию, не отдавая себе отчета в том, что разговоры вокруг них заметно стихли. На снимке была отчетливо запечатлена жертва — до пояса. Убитый лежал на булыжной мостовой, со слегка повернутой влево головой. Глаза были закрыты, в левом уголке губ была видна темно-красная отметина — вероятно, запекшаяся кровь. Погруженный в свои мысли, Кюш произнес вслух:

— Кто сделал с тобой это, старина? Укажи мне след.

— Мертвые не говорят, босс!

— На вид он славный человек, ты не находишь?

— Признаюсь, я не обратила на это внимания.

Глаза всех посетителей были прикованы к полицейским. Не обращая на это внимания, Кюш сосредоточенно рассматривал вторую фотографию:

— Ты обратила внимание, Надя, он словно спит. Меня всегда удивляло, какое спокойствие придает смерть лицу.

Заметив всеобщий интерес, Маджер тихонько толкнула Кюша коленом. Повернувшись к троим мужчинам, занимающим соседний столик, он увидел у их ног цифровую кинокамеру «бета»:

— Я вижу, пресса уже здесь.

С этими словами он положил фотографию обратно в конверт.

— У вас есть новости, капитан?

За одним столиком вместе с командой региональной станции «Франс-3» сидел один из местных журналистов уголовной хроники Этьенн Дюкас. Это был худощавый, невысокого роста человечек с острым взглядом, тонкими усиками и двухдневной щетиной. Шатен, ему никак не больше сорока лет. В Бордо он прибыл в 1994 году. А прежде в поте лица трудился для иллюстрированного журнала с сомнительной профессиональной этикой, который превращал скандал в торговое предприятие. Руководство газеты «Сюд-Уэст» приняло его на работу, попросив обойтись без сенсаций: читатель иной, источники необходимо проверять. Однако иногда он под псевдонимом писал статьи для предыдущего работодателя. Кюшу уже не раз доводилось сталкиваться с ним в последние годы.

— В настоящий момент ничего, месье Дюкас. А вы напали на след?

— Все будет в завтрашнем выпуске газеты, капитан.

— Я, как всегда, стану одним из преданнейших ваших читателей.

Полицейский помахал свежим номером газеты, и трое журналистов встали.

— До скорого, месье.

Кюш повернулся к Маджер:

— Ты читала утреннюю прессу?

— Да, я все просмотрела. Перебрали все версии, от педофилии до сведения счетов, не забыли и случайного бродягу. Я сунула тебе в конверт беглый обзор, но только новость пришла слишком поздно, в завтрашних выпусках наверняка появится больше сведений. Кроме того, в эту самую минуту трое полицейских исследуют ближайшие окрестности. Если повезет, в течение дня дело прояснится.

— Боюсь, ты слишком оптимистично настроена, но поработала хорошо. Тебе что взять?

— Чашечку кофейку.

Кюш позвал Блашара и заказал кофе.

— Ты заметила что-нибудь интересное на фотографиях?

— Нет, ничего существенного, босс. А ты… у тебя есть новости?

— Пока никаких. Я здесь всего-то два часа. Встретился с мэршей… Ты знала, что надо говорить мэрша?

Но тут их разговор прервало мычание какого-то явно подвыпившего мужчины:

— Ну вот, наконец-то в этой дыре наблюдается некоторое оживление! Чтобы тут зашевелились, надо было прикончить святошу!

Из бара, пошатываясь, вышел Анж Дютур. Двадцативосьмилетний механик опять слишком много выпил. Среднего роста, со светло-русыми волосами и зелеными глазами, он мог бы стать образцовым зятем, если бы его репутацию не портили алкогольные излишества. На жизнь он зарабатывал как механик, пытаясь в свободное время забыть тяготы бытия. Сегодня у него был выходной, и ремонтным работам ничто, связанное с его состоянием, не угрожало. Все разговоры на террасе смолкли. Возмущенный словами пьяного, Блашар не удержался:

— Ступай домой, ты чересчур много выпил.

— За кого ты себя принимаешь, ты всего лишь обслуга.

Прикрыв глаза, Анж неуверенно тыкал пальцем в направлении Блашара. Видя, какой оборот приняли события, Надя чуть было не вмешалась, но Кюш незаметно ее удержал:

— Оставь, это может быть интересно.

Владелец кафе смотрел на Кюша:

— Вот он, ваш великий автомеханик. Но главное, когда пойдете в гараж, обращайтесь к хозяину, а не к его гаечному ключу.

— Можешь выхваляться сколько угодно, трактирщик, только это всего лишь начало.

— Босс, ты правда не хочешь, чтобы я занялась этим?

— Нет, оставь, мы здесь не для того.

Что-то бормоча, Анж вышел и с трудом влез в машину техпомощи. На дверце красовалась броская надпись: «Гараж Барбозы: всегда рядом, если что-то не в порядке». Разговоры возобновились. Хозяин, немного смущенный, обратился к полицейским:

— Так это… Я думал, что он журналист…

— Не всегда надо доверять внешнему виду, месье…

— Кристоф Блашар. Очень рад, и представьте себе, я как раз собирался сказать вам то же самое. Видите ли, бедняга Дютур не виноват. На его долю выпало большое потрясение. А вы наверняка знаете, что это такое!

— Вот оно что!

Рассерженная Надя принялась отчитывать трактирщика:

— Вам известно, что вы не должны подавать спиртного человеку в таком состоянии?

— В том-то и дело, Анж не знает меры, и я отказался его обслуживать, вот он и рассердился.

— Ну хорошо, не будем больше говорить об этом.

Хозяина кафе позвали посетители, и он удалился. Кюш достал свой блокнот и записал: ДЮТУР.

— Надя, ты поедешь в Либурн и поторопишь судебно-медицинского эксперта. Я же тем временем организую допрос свидетелей. Ты мне понадобишься, чтобы составить план.

— О'кей, босс. Завтра тебе нужна вся команда?

— Нет, только ты, всю кавалерию мы позовем, когда потребуется.

Вставая, Надя понимающе подмигнула своему начальнику. Глядя ей вслед, он сказал себе, что ему здорово повезло. Вот уже три года, как они работают вместе. Она сделала большие успехи с тех пор, как пришла в бригаду.

Теперь они досконально знали друг друга. Каждый из них с огромным уважением относился к другому, между ними царило редкое согласие. Все сослуживцы уверены, будто между ними что-то есть. Ничего подобного, однако ни одна из сторон не возражает. Для Нади, которой наплевать, что о ней говорят, это способ поставить преграду другим назойливым коллегам; для Кюша — возможность защитить ее и проявить заботу старшего брата. «Пежо-307» тронулся с места, и это вывело полицейского из задумчивости. Он подал знак Блашару, изображая, будто пишет: универсальный знак, чтобы попросить счет.

— Сию минуту, комиссар.

— Точнее, капитан.

— С вас тринадцать евро тридцать, капитан. Расписку?

Судя по всему, обращение на «вы» снова стало обязательным.

— Ну конечно, это ведь за счет налогоплательщиков.

Тут как раз вновь зазвучала музыка, и Кюш достал банкноту в двадцать евро.

— У вас найдется свободный номер?

— Да, моя дочь Памела займется вами.

Комната чистая и светлая, мебель немного обветшалая. Памела принялась показывать товар лицом. Широко распахнула окно, выходящее на церковную площадь, не забыв при этом заметить, что вид отсюда великолепен. Кроме того, у него будет превосходное место на концерте в четверг.

— Вы любите музыку?

— Это зависит от того, кто ее исполняет.

Кюш намекнул на единственную группу, которую слышал с тех пор, как приехал. Вплоть до вечера четверга до комнаты наверняка будет долетать громкий шум, но зато оттуда открывался очаровательный вид на площадь и вход в кафе. Со стратегической точки зрения на лучшее было нельзя и надеяться.

— Я положила вам побольше полотенец.

— Спасибо, очень любезно с вашей стороны.

— Вы рассчитываете пробыть у нас несколько дней?

— Там будет видно, это зависит от хода расследования.

— Я сразу догадалась, что вы полицейский. Это ведь по поводу Анисе, да?

— Верно.

— Во всяком случае, мне спокойнее, что у нас остановился полицейский… Вы увидите, постельное белье отличное. Я очень забочусь о комфорте своих клиентов. Если ночью у вас возникнет малейшая проблема, то я вместе с отцом живу этажом выше. Дверь моей комнаты прямо напротив лестницы.

Тьерри Кюша немного смутили ее провокационные слова.

— Договорились, я запомню.

— До скорого, инспектор.

— Капитан.

Памела закрыла за собой дверь. Кюш чуть ли не с облегчением перевел дух, довольный, что этот разговор наконец закончился: полотенца, постельное белье, забота о комфорте — на ум волей-неволей приходят всякие мысли! Он положил на кровать спортивную сумку с бордоским фирменным знаком, поставил на столик у окна ноутбук, вытащил переданный Маджер рапорт и снимки жертвы. Затем он достал из сумки клеящие подушечки, отломил маленькие кусочки и принялся разминать их пальцами, повторив эту операцию не меньше дюжины раз, прежде чем ему удалось расклеить на стене фотографии. Он изучал их одну за другой, расхаживая взад-вперед. Должна же быть какая-то улика, какой-то след. Уже собираясь лечь, он вдруг повернулся к снимкам. Его лицо, ну конечно, лицо жертвы… Ему вспомнились собственные слова, сказанные Наде: «Он похож на спящего…» Вот что не давало покоя: глаза убитого. Кто опустил веки? Обыкновенный бродяга наносит удар, обыскивает и улепетывает, но не тратит времени, чтобы закрыть глаза жертвы…

Вторник, 19 июня

Этим утром Сент-Эмильон был охвачен волнением — поистине растревоженный муравейник. Сидя на террасе кафе с газетой в руках, Кюш делал записи. Он прочел газетные статьи, которые вручила ему Надя, но ничего конкретного оттуда не извлек. Перед ним лежали свежие номера, их предстояло тщательно изучить. При расследовании он нередко узнавал о первых уликах из местной прессы. Некоторые журналисты умели проводить поразительные исследования. Их положение позволяло им получать признания с большей легкостью, чем полицейскому. Он прекрасно это знал и поддерживал кое с кем из журналистов особые отношения… Услуга за услугу — таков его принцип общения с «источниками», как он любил их называть; подсказка — исключительное право на информацию, и в конце концов истина почти всегда прояснялась. Погрузившемуся в последний выпуск газеты «Сюд-Уэст» полицейскому мешали сосредоточиться скауты, шумевшие возле фонтана. Их было около тридцати, и им, вероятно, едва исполнилось лет тринадцать-четырнадцать. На всех бежевые полотняные шорты, ярко-желтые рубашки и традиционный двухцветный скрученный платок. В данном случае платки были сине-оранжевые. Точно такой же развевался и над командой, посреди рюкзаков, шлемов и прочего снаряжения. Вымпел походил на пламя, с закругленной в виде арки верхушкой. Время от времени легкий ветерок давал Кюшу возможность разглядеть изображение животного, символа отряда — бобра. Слева от импровизированного лагеря молодой руководитель отдавал распоряжения своим помощникам. Полицейский с веселой усмешкой созерцал эту картину… На него нахлынули воспоминания о его собственных отроческих годах. В семнадцать лет после четырехлетнего безупречного служения он распрощался со скаутизмом. Тогда его больше привлекали чары юных девушек, чем теория Баден-Пауэлла.[2] Оглядываясь назад, он не жалел о своем выборе.

Слегка повернув голову, Кюш увидел туристов во главе с гидом, которые выходили на улочку, где стоял указательный щит: Катакомбы. Город был известен во всем мире не только своими винами, но и поразительными пещерами, символом которых была подземная церковь. Основой ей послужили подземные ходы, где монах Эмильянус, чье имя носил городок, будто поставил свой скит. Уникальная церковь была выдолблена в известняке между IX и XII веками. Чтобы построить ее в этом святом месте, было извлечено около пятнадцати тысяч кубических метров известкового камня… Кюш, проявлявший страстный интерес к древностям, дал себе слово при первой же возможности посетить пещеры вместе с гидом.

Серого цвета «клио» остановился возле собора. Отец Клеман достал два больших коричневых чемодана и закрыл багажник. Он принадлежал к тем священникам, которые проповедовали возврат к более традиционной Церкви, отмежевываясь в то же время от теорий, запрещенных янсенистами Сен-Никола-дю-Шардонне. Если кто-то подшучивал над его внешним видом, он ссылался на Тридентский вселенский собор:[3] «Даже если не всяк монах, на ком клобук, духовным лицам должно всегда одеваться подобно их положению; духовное лицо не может сидеть на двух стульях, не зная, что выбрать — Божественное или мирское». Клеман разделял это мнение. Первый знак принадлежности к Церкви — одежда. Священники жили среди мирян, и не в их власти было вырваться из своего времени. В обществе, где внешний облик затмил нравственные достоинства, он считал естественным напоминать всем о своем призвании и единении с Римской церковью. По этим причинам после окончания семинарии он всегда носил черную сутану. Он позволял себе только одну прихоть: серебряное распятие на груди.

Подобно отпускнику, обремененному громоздким багажом, он направился к просторному двухэтажному дому. На латунной дощечке справа было написано: «Дом священника». Он трижды ударил бронзовым дверным молоточком. Через мгновение дверь открылась, и на пороге появилась невысокая женщина болезненного вида. Луиза Рапо служила здесь уже пятнадцать лет, ей недавно исполнился восемьдесят один год. Овдовев, она никогда не расставалась со своим черным костюмом, оттеняющим волосы цвета слоновой кости. Шиньон, который поддерживают две серебристые заколки, всегда безупречен. Но апоплексична она лишь с виду, ибо жизнь наградила ее скорее крепким здоровьем. До сих пор Небеса хранили ее от всех старческих неприятностей: артроза, болезней Альцгеймера и Паркинсона. Только за одно это, что после определенного возраста совсем немало, она благодарила Господа по три раза в день.

— Полагаю, мадам Рапо?

— Вы новый священник?

— Действительно, я отец Клеман.

— Добрый день, месье кюре. Я ждала вас, сегодня утром мне позвонили из архиепископства и предупредили о вашем приезде. Добро пожаловать!

— Большое спасибо.

— Входите же, не стойте там, словно чужой, вы у себя дома.

Они вошли в довольно темный коридор. Дом чистый, с легким душком затхлости. Со стороны улицы окна наглухо закрыты тяжелыми бархатными шторами красного цвета. Терракотовая шестигранная плитка на полу положена не очень ровно, но зато без щербин. Луиза шла твердым, уверенным шагом, не соответствующим ее физическому виду. Даже не обернувшись, она подняла вверх прямо над своим плечом указательный палец, слегка покачивая им:

— Осторожно, тут низкая балка.

Довольно высокому викарию епископа пришлось нагнуться, чтобы не удариться. Его благочестивая спутница ростом метр шестьдесят три сантиметра прошла, даже не пригнув головы.

Они вошли в довольно просторную и более светлую гостиную. Комната была под стать всему остальному, строгая и скромно меблированная: старинный резной ореховый буфет, старый деревенский стол, две старые шаткие скамьи и, наконец, гвоздь коллекции — потертое кресло в стиле ампир с вываливающейся из-под сиденья соломой. Конечно, гарнитур мог бы осчастливить антиквара, но до современного комфорта тут весьма далеко. Еще дымящиеся во внушительном камине угли распространяли приятный запах догорающей лозы. Этот сладкий аромат обострил обоняние викария, заставив его вспомнить, с каким удовольствием он ел антрекот по-бордоски, жаренный на виноградных лозах вместе с тонко нарезанным луком-шалот и приправой из петрушки, на одной из мощеных улочек квартала Сен-Пьер в Бордо.

Здесь время словно остановилось, о чем, похоже, свидетельствовали франшконтийские часы, маятник которых демонстрирует безысходную неподвижность.

— Располагайтесь. Я приготовила кофе… Хотите?

— С удовольствием.

Луиза пошла на расположенную рядом кухню, а Клеман воспользовался этим, чтобы поставить свои чемоданы. Заметив громоздкий багаж священника, Луиза подумала про себя, что глажки ей предстоит гораздо больше, чем прежде. Она не боялась работы, но за годы, проведенные с Анисе, она привыкла к размеренному образу жизни.

— Какая все-таки ужасная история. И это в нашем-то городе, обычно таком спокойном. Да вот, судите сами, со времен войны никаких драм не было!

Луиза Рапо возвратилась в гостиную с подносом в руках, и это выглядело как приношение. Она поставила поднос перед Клеманом на краешек деревенского стола, затем налила священнику кофе:

— Присаживайтесь, вы ведь у себя дома.

— Спасибо, мадам Рапо.

— Сахар, святой отец?

— Нет, спасибо.

— А-а… Как отец Анисе… Знаете, его все здесь любили, и он всех знал. Это он хоронил моего Эмиля.

— Эмиля?

— Да, Эмиля, моего мужа. Крепкого, как дуб, мужчину, которого рак погубил за три недели… Теперь оба они на Небесах рядом с Господом Богом. Ладно, я не буду вам надоедать своими глупыми историями.

— Нет, нет, вы ничуть мне не надоедаете, мы все испытываем необходимость кому-то довериться.

Луиза с чашкой в руке села рядом с викарием.

— Как хорошо пахнет, мадам Рапо.

— О! Это целебный отвар с лакрицей, я беру ее на рынке у Сюзанны, она сама собирает травы. Хотите?

— В другой раз… Сегодня я довольствуюсь кофе… Отличным, впрочем!

Под конец превосходный вкус кофе уступил место горькой субстанции. Луиза явно перестаралась. Клеман не хотел досаждать старой женщине кулинарными вопросами: за несколько дней он, конечно, привыкнет. Вскоре восьмидесятилетняя старушка нарушила молчание:

— Вы знаете наши края?

— Я плохо знаю округу Сент-Эмильона, хотя и родился в Бордо. Я бы, конечно, предпочел познакомиться со здешней местностью при других обстоятельствах…

— Во всяком случае, вы мне очень симпатичны. Вы наверняка понравитесь местным жителям.

— К несчастью, мадам Рапо, я здесь лишь временно, монсеньор Леру поручил мне организовать похороны до назначения нового священника.

— О-ля, какая ужасная история!

Она торопливо осенила себя крестом и отпила глоток своего снадобья.

Ее причуды вызвали у священника улыбку. А местный акцент и манера раскатисто произносить букву «р» просто привели в восторг.

— На похоронах славного отца Анисе наверняка будет много народа. Жалко, что придется знакомиться при таких обстоятельствах. Когда вы собираетесь проводить службу?

— Дата пока не назначена, а отпевать будет монсеньор Леру.

— О, ну тогда придет очень-очень много народа!

В ту минуту, когда она снова осеняла себя крестом, в дверь дома постучали. Тяжело дыша, Луиза поднялась:

— Наверняка опять какой-нибудь журналист, со вчерашнего дня так и снуют. Но мне нечего сказать, я не даю «интервьюв».

Словно десятилетняя девочка, она вышла в коридор, правда, шаркая ногами. Клеман с улыбкой посмотрел ей вслед. Он относился к ней с некоторым сочувствием и даже нежностью, какую обычно внуки испытывают к своей бабушке. Такого рода монолог вошел у нее в привычку, и отец Анисе не раз делал ей замечания, но не упрекая, а подтрунивая. Она возражала, что всегда говорит вслух «на тот случай, если Эмиль ее слышит!». Клеман, со своей стороны, тоже не находил в этом ничего особенного, — в конце концов, разве сам он не обращается к Богу при таких обстоятельствах? И пусть Эмиль Рапо не был богом, но все-таки около сорока пяти лет он был избранником Луизы!

Старая женщина приоткрыла дверь и с недоверием посмотрела на посетителя:

— В чем дело?

Кюш широко улыбнулся:

— Мадам Рапо?

— Да, но я не даю «интервьюв», я уже говорила об этом вашим коллегам.

Полицейский протянул свое трехцветное удостоверение:

— Полиция, мадам… ваше имя мне сообщила мэрша.

— Да… Понимаю… Понимаю… Оно хоть настоящее?

Кюш успокаивающе кивнул:

— Мне надо задать вам несколько вопросов, это недолго.

— Не стойте на улице, а то пойдут разговоры.

Сняв цепочку, Луиза впустила полицейского. Прежде чем закрыть дверь, она выглянула на улицу и посмотрела вокруг, желая удостовериться, что никто не видел, как он вошел.

— Туда, дальше.

Решительным шагом Кюш направился в сторону света, заливающего комнату в конце коридора. Но именно из-за света он не заметил низкую балку и сильно ударился.

— Черт возьми!

Отец Клеман бросился Кюшу на помощь, Луиза поспешила вслед за ним, в который раз за день осенив себя крестом:

— О, боже! Вам хоть не очень больно? Я забыла предупредить вас.

— Нет, ничего, только лоб себе расшиб! Я вполне мог бы принять это за препятствие, чинимое полицейскому расследованию.

Полицейский изо всех сил принялся тереть лоб.

— Надо сказать, что я иногда забываю предупредить об этой балке; сама-то я маленькая и прохожу под ней свободно. Так вот, позвольте представить вам отца… О, я запамятовала ваше имя, святой отец, все это разволновало меня…

— Меня зовут Клеман. Господь испытывает вас в своем собственном доме, сын мой.

— Такая точка зрения вполне допустима и…

Мадам Рапо, успев прийти в себя, прервала полицейского:

— Это тот, кто заменил отца Анисе.

— Очень приятно, Кюш Тьерри, капитан, судебная полиция.

— Очень приятно, Клеман, викарий епископа, епархия Бордо.

Кюшу всегда нравился юмор, и он доволен, что встретил единомышленника. Викарий крепко пожал ему руку:

— Присядьте, пожалуйста, надо осмотреть вашу голову.

— О, не беспокойтесь, у нас в полиции крепкие головы.

Пока священник выполнял обязанности санитара, Кюш начал свое расследование:

— Мадам Рапо, сожалею, что приходится затронуть больной вопрос, но…

— Капитан, если хотите, я могу уйти.

— Нет, напротив, святой отец, вы можете остаться. Итак, по вашему мнению, были ли у отца Анисе враги? Не заметили вы в последнее время чего-то необычного?

Луиза Рапо взглядом спросила одобрения у отца Клемана.

— Не бойтесь, мадам, расскажите все, что вы знаете, нашему другу-полицейскому.

— Сколько ни думай, я не нахожу ничего необычного. Какая ужасная история! Отец Анисе прожил здесь лет двадцать, его все любили, что уж тут говорить… Наверняка это ошибка, знаете, как в том самом сериале, когда инспектор Деррик находит в канале женщину…

— Гм… Видите ли, немецкие сериалы не слишком меня увлекают. Вы можете показать мне его комнату?

Глазами Луиза Рапо опять спросила разрешения у отца Клемана.

— Хорошо, пошли, к тому же это будет ваша комната, святой отец. Я должна еще убрать кое-какие вещи, до сих пор я как-то не успела.

Она открыла дверь в глубине гостиной, и мужчины увидели прихожую, в которую выходили пять дверей. Благочестивая женщина объяснила:

— Эта дверь ведет прямо в ризницу, там тоже низкая балка, так что осторожнее! Вот эта дверь — в уборную, а через эту можно подняться на второй этаж… если хотите, я провожу вас туда потом… Здесь — ваша комната… Входите.

— А эта дверь?

— Это, святой отец, дверь, которая ведет в подземелье.

— В катакомбы.

Кюш, только что узнавший о них, изобразил всезнайку.

Мадам Рапо продолжила:

— Собор ведь очень древний, и под ним, можно сказать, настоящий швейцарский сыр, как говаривал мой Эмиль.

— Эмиль, вы сказали?

— Да, покойный муж мадам Рапо, дорогой капитан.

— Вот именно! А мой Эмиль хорошо знал все эти подземелья, ведь там прятались участники Сопротивления… Боши[4] никогда бы никого не нашли, если бы не предатель, говорил Эмиль… — И вдова снова перекрестилась. — Там, внизу, — десятки километров.

Во время Второй мировой войны Сент-Эмильон не мелькал на страницах газет и все-таки сыграл определенную роль. Его географическое положение, близость демаркационной линии, километры подземных ходов сделали городок центром Сопротивления. Катакомбы давали возможность перехода в свободную зону вплоть до исчезновения в ноябре 1942 года южной — неоккупированной — зоны. Начиная с февраля 1943 года карьеры стали «резиденцией» для всех, кто укрывался от отправки на принудительные работы в Германию. На Эмиля Рапо, руководителя подпольной организации «Коор-Астурия», донесли в мае 1943 года. Большинство членов его организации были казнены на месте. Эмиль, находившийся тогда на задании, сумел ускользнуть от гестапо. После трагедии он неделями скрывался по подземельям Сент-Эмильона. Там-то и снабжала его всем необходимым Луиза, с беспечностью своих семнадцати лет. Никто так и не узнал имени предателя, выдавшего организацию. В 1947 году герой женился на Луизе, которая была на десять лет моложе него. Они любили друг друга на протяжении сорока пяти лет и никогда не покидали Сент-Эмильона.

Три главных действующих лица вошли в удивительную комнату, непохожую на остальной дом. Красивые занавески из шелковой камчатой ткани красного цвета украшали с обеих сторон широкую стеклянную дверь. Едва они переступили порог, как их ноги утонули в обюссонском ковре, расцветка которого сочеталась со шторами. Справа стояла внушительных размеров кровать с балдахином, покрытая толстым теплым одеялом. Напоминанием о принадлежности жильца к определенному социальному кругу служило распятие над кроватью. По обе стороны — два переполненных книгами шкафа. На самых верхних полках красовались полные собрания сочинений Гюго, Бальзака и Золя в кожаных переплетах. Ламартин занимал место между Фенелоном и Монтескье. Должно быть, тут было собрано около восьмисот классических произведений. Слева находилась туалетная комната с эмалированной раковиной. Внизу она была обита ореховыми панелями, а вверху — мраморными пластинами. И наконец, вместительный шкаф из вишневого дерева с выгнутыми боками создавал впечатление богатства, которого никто не ожидал здесь встретить. Кюш удивился, но виду не подал:

— У вас тут очень красивая мебель, мадам Рапо.

— О, это мебель отца Анисе. Фамильная, как он говорил. — Она открыла застекленную дверь. — Смотрите, какой покой… — Она показала на сад. — Можно подумать, что никакой драмы и не было. Отец Анисе целыми часами размышлял здесь… Это был его маленький рай, как он говаривал.

Кюш и Клеман были очарованы этим местом. Сад, полностью огороженный каменными стенами трехметровой высоты, занимал около двухсот квадратных метров. Один из его уголков вполне заслуживал того, чтобы его обессмертили, настолько он был гармоничен, ведь великолепный букс обрезали лишь в Вербное воскресенье. В этот праздник ветки кропили святой водой, а затем их раздавали после мессы. А перед этим уголком стояла красивая беседка, сплошь увитая виноградом, в жаркие летние дни она давала живительную прохладу. Согласно установившемуся обычаю каждый год во время сбора винограда гроздья в саду срезал виноградарь, который в минувшем году больше других сделал вина. По легенде, священник ордена рыцарей виноделия готовил из этого винограда вино для причастия. Как часто бывает, на деле все оказалось по-другому и сорванным виноградом попросту угощались кюре и его друзья.

Место спокойное и, должно быть, не менялось на протяжении веков. Даже дверка под каменным сводом сохранилась, казалось, со времен монархии. Искусно обработанное кованое железо все еще находилось в хорошем состоянии, но его требовалось покрасить, чтобы предохранять от ржавчины. Посреди этой мирной гавани возвышалась статуя Мадонны.

— А эта калитка? — Кюш кивнул в глубину сада.

— Это выход на улицу, ключ всегда лежал на письменном столе отца Анисе. Тут никто никогда не ходит.

— Все его вещи остались пока в его комнате?

— Я ничего не касалась, я бы себе не позволила, я предпочла бы дождаться указаний отца Клемана.

— Благодарю вас, мадам Рапо, я пришлю полицейского офицера, и он все это осмотрит. — И, повернувшись к Клеману, капитан добавил: — Мы можем поговорить?

— Конечно.

Все трое направились в комнату.

— Вы можете закрыть дверь, мадам Рапо?

— Ну конечно, комиссар.

Мадам Рапо закрыла дверь и подошла к Кюшу с Клеманом.

— Нет… Вы не поняли. Вы выйдете и закроете за собой дверь.

— Хорошо, хорошо! Если я вам понадоблюсь, вы меня позовете.

С разочарованным видом Луиза подчинилась, оставив мужчин наедине. Капитан подошел к одному из шкафов и достал книгу. Кожаный переплет сохранился в отличном состоянии. Он осторожно открывал книгу. На третьей странице значились имя автора и название: Renatus Cartesius «Principia Philosophiae».[5] На следующей странице стояла дата: «Вышла в свет 10 июля 1644 года».

— Учитывая характер убийства, мое начальство попросило меня постоянно сообщать вам о ходе расследования. Я, конечно, не возражаю, но, со своей стороны, прошу и вас передавать мне всю информацию, которая могла бы пролить свет.

— В пределах того, что допускается моими обязательствами, вы можете рассчитывать на мое безоговорочное сотрудничество.

— Вы знаете, в каком году умер Декарт?

— Простите?

— Декарт, философ.

— Ну, думаю, в тысяча шестьсот пятидесятом, но боюсь, я вас не совсем понимаю.

— Сколько может стоить первое издание одного из величайших интеллектуалов семнадцатого столетия?

Он протянул книгу Клеману.

— Полагаю, довольного дорого.

— Я того же мнения. Вы знали покойного?

Капитан взял обратно том, который ему протянул священник, поставил на место и достал другой: «История бордоских вин» Пюше-Веньяна. И на этот раз он опять перелистал несколько страниц.

— Знал, но не слишком близко. Я встречал его раз или два, когда он приезжал к монсеньору Леру в Бордо. Видите ли, они были добрыми знакомыми, вместе ужинали. Их дружба длилась более сорока лет. Монсеньор чрезвычайно удручен этим преступлением. Потому он и направил меня сюда, чтобы я в меру своих слабых возможностей помог расследованию…

Послышался какой-то скрип. Направившись к двери, Кюш в то же время подал аббату сигнал продолжать говорить. Резким движением он открыл дверь и столкнулся нос к носу с Луизой Рапо, стоявшей на коленях перед замочной скважиной.

— Раз уж вы здесь, мадам Рапо, то входите!

Полицейский заговорщически улыбнулся священнику.

Луиза, слегка смущенная, встала:

— Да, комиссар Клюш.

— Кюш, мадам Рапо. Кюш без «Л». И капитан, а не комиссар, пока еще нет! Послушайте, у отца Анисе прекрасная библиотека… Я вижу, он проявлял большой интерес к литературе и винам.

— Думаю, да… и даже больше того… Это была его страсть, он принадлежал к рыцарям виноделия, и как раз в тот вечер, когда он умер, они все собирались.

— Это еще что такое?

— Рыцари виноделия?

— Да.

— Товарищество виноградарства.

— Вы хотите сказать виноградарей?

— Вот именно.

— Ясно. Хотите еще что-то добавить?

— Нет, нет, больше я ничего не знаю.

Порывшись во внутреннем кармане куртки, Кюш извлек бумажник, достал визитную карточку и протянул ее аббату:

— Хорошо, у меня пока больше нет вопросов, вот моя карточка с номером мобильного телефона. Ко мне, как и к Господу Богу, можно обращаться все двадцать четыре часа в сутки. Я остановился в «Дубовой бочке».

Покинув дом священника, капитан Кюш свернул направо, потом еще раз направо и оказался на улице Мадам Букей. Город Сент-Эмильон богат на исторические события, и эта женщина — часть их: во время революции она укрыла семерых жирондистов от монтаньяров.[6] В течение восьми месяцев осужденные прятались в колодце своей гостеприимной хозяйки. По доносу ее арестовали, судили, и она разделила судьбу заговорщиков — была гильотинирована 2 термидора II[7] года. Ныне ее мужество обессмертила эта узкая улочка, над которой время, похоже, не властно.

Добравшись до места, Кюш остановился перед металлической дверью. Это задний вход в дом священника. Все казалось нормальным, однако одна вещь его заинтриговала. Почему у двери, которой никогда не пользовались, были тщательно смазаны петли и почти новый замок? Кюш взялся за витую ручку и попытался повернуть ее, но дверь оказалась запертой. В задумчивости он продолжил осмотр. Полицейский принадлежал к той категории людей, которые испытывают потребность шагать, чтобы привести мысли в порядок. Погруженный в свои думы, он брел по крутым улочкам Сент-Эмильона, не обращая внимания на чету англичан, фотографировавших старый рынок на холме Тант. Ноги сами привели его на площадь Букейр. Это был базарный день, и на площади толпился народ. Царил невообразимый беспорядок. Нагромождение мешков свидетельствовало об активной местной торговле. Смешиваясь, запахи более или менее удачно соседствовали: дыни, помидоры, клубника, сыры. Пальма первенства принадлежала торговцу жареными курами: запахи птицы с тимьяном были способны возбудить аппетит у любого человека, когда часы показывают без четверти двенадцать. Торговцы громко зазывали покупателей. Очутившись посреди прилавков, Кюш уже взял протянутое ему печево, когда звуки мелодии «Янки Дудл» нарушили ход его мыслей. Он достал мобильный телефон. Пришло sms-сообщение: «Зайдите в мэрию, я там до полудня. Ж. Турно». Он посмотрел на часы, уже без десяти двенадцать. Чтобы добраться до мэрии, ему понадобится не более пяти минут.

За столом в приемной мужчина старательно заполнял какие-то бланки. Это был Мариус Пульо, сухопарый верзила с желтоватым, чуть ли не желтушным цветом лица. В тридцать восемь лет в его волосах уже появилась проседь. Слегка наклонив голову, он тщательно выводил буквы, затем аккуратно положил ручку рядом со стопкой бумаг. Взгляд его был ясным, а в мягком голосе слышался юго-западный акцент.

— Добрый день, я капитан Кюш, меня ждет мадемуазель мэрша.

— Минутку, я узнаю, может ли она принять вас.

Он взял телефонную трубку и, не спуская глаз с полицейского, обменялся несколькими словами, сводившимися к «да», «хорошо», «очень хорошо, мадемуазель мэрша». Точным движением он положил трубку на место:

— Наверху, направо, дверь в глубине коридора.

— Прекрасно, спасибо.

Кюш поднялся по лестнице и дошел до двойной деревянной двери. Справа он увидел латунный звонок. Он уже собрался было нажать на кнопку, когда сквозь створки двери до него донеслись голоса. Он замер и по профессиональной привычке припал ухом к двери, прислушиваясь.

— Перестань, Мишель, ты становишься параноиком.

— Нет, нет, у меня есть причины для беспокойства: любой полицейский по определению ищейка, он будет задавать вопросы.

— Ну хорошо… и что это доказывает? Никто не может знать, мы были осторожны.

— Это ты так думаешь. Ладно, я пойду, нельзя быть спокойной ни минуты. Увидимся позже. Удачи.

Кюш отошел от двери как раз в тот момент, когда она открылась. Женщина лет сорока внимательно оглядела его с головы до ног. Выступающие скулы, хорошо очерченный рот и пышная грудь, удерживаемая хрупкой перламутровой пуговицей: Мишель Монлор, единственная владелица аптеки в коммуне, еще сохранила остатки былой красоты.

— Она ждет вас.

Сухой, холодный и малолюбезный тон сопровождался резким движением подбородка.

— Спасибо, мадам…

Она продолжила свой путь, ничего не ответив и даже не удостоив взглядом полицейского, который пристально разглядывал ее приятную фигуру. Из глубины кабинета раздался голос, приглашая его войти. Он повиновался.

— Вы меня звали, и я поспешил!

— Да, капитан, как вы просили, я велела приготовить для вас помещение.

Тьерри Кюш и Жаклина Турно спустились по лестнице мэрии.

— Все хорошо, вы нормально устроились?

— Да, я поселился в «Дубовой бочке», как вы мне советовали. Хозяин весьма симпатичный.

— Семья Блашар знает толк в гостеприимстве.

— Я это понял…

Выборная представительница открыла дверь и показала просторную, современно оборудованную комнату с телефоном, Интернетом, надежным стенным шкафом. В глубине несколько стоек, на которых разложены туристические проспекты, расхваливающие привлекательность коммуны и ее окрестностей.

— Это филиал фирмы по обслуживанию туристов.

— Мне это подойдет.

Затем мэрша показала на дверь, выходившую прямо на площадь Пьосо: полицейский сможет приходить и уходить по своему усмотрению, даже если мэрия будет закрыта.

— Потрясающе, вы необычайно деятельны.

— А разве у меня был выбор? И потом, все это не очень хорошо для туризма и для нашего города. С тысяча девятьсот девяносто девятого года мы ведь все-таки включены в мировое наследие ЮНЕСКО…

— Вот как, скажите на милость!

Полицейский притворно любезен. Выборная представительница была слишком самодовольной. Мэрша воплощала собой все, что ему не нравится, для него она была в прямом смысле антиженщиной. Даже лак цвета фуксии, покрывающий ногти на ее ногах, вызывал у него категорическое неприятие. Судя по всему, ирония и презрение были единственными чувствами, которые она способна проявлять.

— Впрочем, вы ведь здесь не ради знакомства с культурным обликом нашего города… Не так ли?

— Напротив, мне это в высшей степени интересно. Как я уже говорил вам, незначительные детали могут помочь моему расследованию…

— Кстати, у вас есть новости?

— Нет, пока ничего определенного… Но раз уж вы здесь, не могли бы вы рассказать мне о содружестве рыцарей виноделия?

— А-а! Ну конечно, вы обращаетесь к одному из его членов. — При этих словах Кюш заметил горделивый огонек в ее глазах. Она тут же повеселела, на ее лице возникло нечто похожее на улыбку. — В задачу нашего содружества входит содействие продвижению некоторых сортов вина. Сегодня оно оказывает значительное влияние на местные и региональные проекты. Под руководством Элизабет де Вомор рыцари виноделия постоянно устраивают благотворительные мероприятия.

Кюш мгновенно что-то записал в блокнот.

— Вы можете сообщить мне адрес этой особы?

— Ввиду обстоятельств, безусловно. Хотите, чтобы я предупредила ее?

— Ни в коем случае, обожаю сюрпризы!

На лице Жаклины Турно вновь появилось властное выражение, она торопливо записала несколько слов на листке бумаги и протянула его полицейскому:

— Вот ее координаты.

— Улица Порт-Сен-Мартен, семь…

— Да, но видите ли, капитан, в этот час Элизабет может быть у себя в поместье.

— У себя в поместье?

— С тысяча шестьсот сорок третьего года семейство де Вомор владеет одним из тринадцати шато, в которых делают высококачественное вино зарегистрированной марки.

— Подумать только, такая давняя история.

— Наш город пропитан историей, но я предоставляю вам возможность открыть это самому… Держите, вот два ключа от помещения…

Она протянула ему кольцо с ключами и повернулась, собираясь уходить.

— Спасибо и, без сомнения, до скорой встречи.

Полицейский поднялся по трем ступеням крыльца и дважды постучал в ярко-синюю дверь. Пользуясь минутами ожидания, он принялся осматривать дом. Это было строение из известняка трехсотлетней давности. Пять больших окон второго этажа украшали маленькие капители. По ту и другую сторону от входной двери два других окна с полуприкрытыми ставнями придавали дому симметричный вид. На первый взгляд казалось, что там никого нет… Он снова постучал, на этот раз более энергично, затем, обернувшись, стал любоваться другим склоном Сент-Эмильона. Крыши были покрыты желобчатой черепицей, что придавало «крестнику» Бордо безмятежный вид. Внезапно, когда капитан уже потерял надежду, открылась дверь. Женщина лет пятидесяти пяти, со светло-желтыми, почти рыжими, волосами и ясным взглядом, схватила его за руку. Пойманный Кюш был вынужден следовать за ней.

— А я ждала вас! Входите быстрее.

— У меня сложилось впечатление, что произошла утечка.

— Вы на редкость точно выразились! Идите за мной.

Удивленно подняв бровь, Кюш вошел в дом. Хозяйка, женщина среднего роста, кроме энергии излучала определенный шарм, подкрепленный природной элегантностью. Тонкие губы, задорный нос и пылкий взор. Ей очень шли веснушки. Одета она была просто: бежевые брюки с застроченными складками, белая блузка, двухцветные мокасины в тон.

— Это случилось недавно, в тот вечер, когда у меня собирались друзья.

— Да, я в курсе. Это трагично.

— Не будем преувеличивать, все не так уж серьезно.

На лице Кюша отразилось сомнение.

— Вы были поблизости?

— Нет, не совсем. Меня предупредила Нинетта, моя экономка. Она находилась рядом, когда это произошло.

— А мне ничего не сообщили. Это ведь очень важно!

— Я не думала… Иначе я предупредила бы ваших коллег.

— Это все меняет.

— Взгляните сначала… Да вот она! — Хозяйка дома показала на великолепную посудомоечную машину немецкого производства. — Не знаю, что с ней случилось…

— А-а… думаю, произошла ошибка. Посудомоечные машины не по моей части.

— Однако Нинетта сказала им…

Кюш показал полицейское удостоверение:

— Я не имею никакого отношения к электробытовой технике… Я из полиции.

— О, простите! Я с самого утра жду мастера. Прошу прощения за эту ошибку, месье…

— Капитан Кюш. Там написано.

— Полагаю, вы пришли по поводу бедняги Анисе?

— Действительно, насколько мне известно, в вечер убийства он вышел от вас.

— Да, все это так печально. Пройдемте, пожалуйста, в гостиную.

Это была очень просторная комната, окна которой выходили на улицу. Красиво уложенные золотисто-зеленые парчовые шторы создавали атмосферу в стиле ампир. В центре лепного потолка висела люстра из венецианского стекла. Одна стена сплошь была увешана фотографиями; их, должно быть, не меньше сотни. К другой стене примыкал камин с ореховым ригелем, скошенными косяками и консолями. Картина с изображением сцены охоты над очагом придавала комнате еще большую глубину. Справа от камина стояли приземистый, пузатый комод и маленький пресс из каштанового дерева, напоминающий, если кто забыл, что здесь край вина. Наконец, вдоль левой стены находился длинный стол из тикового дерева, три метра в длину и два в ширину. Кошачья корзина была не просто частью интерьера, ибо там дремал, удобно устроившись, белый кот. На крышке стола, кроме портативного компьютера, лежало множество книг. Можно было подумать, будто вы попали в отдел «Виноградарская литература» книжкой лавки Молла.[8] Кюшу, как истинному любителю антиквариата, подобное убранство пришлось по вкусу. Полицейский и хозяйка дома сидели друг против друга на мягких канапе, разделенных низким столиком, столешница которого была не чем иным, как обрамленной паркетной плиткой.

Готовый в любую минуту начать записывать, Кюш внимательно вслушивался в слова пятидесятилетней женщины.

— В тот день я устраивала вечер в своих погребах. Мы собрались на дегустацию одного местного вина для его реабилитации.

— Вы можете рассказать мне о вашем…

— Это называется содружество рыцарей виноделия. Однако я вижу, что вы не знаете, о чем идет речь, и попробую вас просветить.

— С удовольствием послушаю, для меня тут не все ясно.

Мадам де Вомор встала:

— Вам что-нибудь налить?

— О, я не откажусь от стаканчика кока-колы.

— Кока… кола? Но я не держу ничего подобного! Из игристого у меня есть только шампанское. Хотите бокал?

— Нет, благодарю вас, я выпью стакан воды.

— Негазированной или газированной?

— Вода из-под крана вполне подойдет.

В коридоре появилась толстушка лет тридцати, нагруженная покупками.

— Ах, Нинетта, вы как нельзя кстати! Налейте стакан воды из-под крана инспектору Кюшу.

— Капитан Кюш.

— Да… Капитану.

— Хорошо, мадам.

— Вы собирались рассказать мне о вашем содружестве…

— Да, простите, я продолжаю… Содружество рыцарей виноделия было создано в тысяча сто девяносто четвертом году…

— Благодарю за урок истории, но мне хотелось бы узнать о его нынешней деятельности. Что касается истории, то в следующий раз у нас будет чуть больше времени.

Элизабет де Вомор казалась разочарованной из-за того, что лишилась возможности поведать о вещах, так хорошо ей известных.

— Видите ли, история позволяет понять настоящее. Ну хорошо! Сегодня содружество насчитывает около ста пятидесяти приверженцев по всему миру. Правление состоит из тринадцати членов, которых называют рыцарями. Я Великая Лоза — или, если хотите, председательница. Постоянные члены ассоциируются с почетными членами. Вам следует знать, что с давних пор кюре Сент-Эмильона является духовником содружества.

— Каким образом их принимают? Это пожизненные члены?

— Прием происходит путем кооптации, и, за исключением чрезвычайных обстоятельств, да… вы являетесь членом содружества пожизненно.

При упоминании о содружестве Великая Лоза впала немного в лиризм. Кюш не мешал ей, он знал: когда люди забывают, что перед ними полицейский, они говорят свободнее. Причем инстинктивно, даже если им не в чем себя упрекнуть… Видимо, они испытывают врожденный страх перед жандармом.

— Видите ли, содружество — это отчасти жизненная философия, можно сказать, предопределение. Мы организуем жизнь общества, никогда не выставляя себя напоказ, мы затрагиваем самые разные темы. Рыцари нередко активно участвуют в экономических, политических и социальных проектах…

— А виноградарских?

— Разумеется. Первейшая задача содружества заключается в популяризации лучших марок наших вин во всем мире. Мы представляем наш город и его тысячелетние традиции. Ради этой цели мы принимаем в свои ряды влиятельных людей, как французов, так и иностранцев. Известно ли вам, например, что в нашем содружестве состоял один американский президент?

— Нет!

— Так вот! Представьте себе, что это был Теодор Рузвельт… В Белом доме предпочтение отдавали вину «Шато Вомор» урожая тысяча восемьсот девяносто шестого года… Насыщенное, густое, сохранившее вкус плодов…

— Мадам, окажите любезность, не можете ли вы поведать мне о живых, а не о мертвых?

Раздосадованную хозяйку дома такое отсутствие интереса задело за живое.

— Прекрасно, в таком случае задавайте вопросы, и я на них отвечу.

— У вас есть список всех членов, и особенно тех, кто был у вас в тот самый вечер?

— Ну конечно. Сейчас я вам его дам.

Она направилась к компьютеру; после нескольких щелчков принтер заработал.

— Послушайте, месье Кюш…

— Капитан Кюш, в нашем содружестве это тоже важно.

— Простите, капитан… Я полагаюсь на вас, надеюсь, этот список не будет предан огласке. Здесь есть важные персоны, а вот здесь указаны их личные адреса и номера телефонов. — Она протянула шесть листков, отпечатанных на принтере. — Вот полный список наших членов, красным я пометила всех рыцарей, присутствовавших в воскресенье вечером.

В это самое время Луиза Рапо наводила порядок в доме священника. Она аккуратно складывала вещи отца Анисе. Раскрыв свою пасть, большой чемодан навсегда поглощал прошлое покойного. Каждое движение Луиза Рапо сопровождала пояснениями: «Вот его воскресная рубашка. Это я ему подарила на его семидесятилетие». А после каждой фразы она то жалобно вздыхала, то всхлипывала. Она заметила, что все его сорочки из чистого хлопка, поскольку кожа священника была очень чувствительной. Отец Клеман слушал ее причитания, разглядывая книги в библиотеке своего предшественника. Луиза сняла со стены несколько фотографий, и тут тоже, конечно, не обошлось без пояснений: «Вот он вместе со славным господином Эдмоном, теперь он и сам к нему присоединился». Всхлипывания и крестные знамения сменяли друг друга. Викарий рассматривал какую-то книгу, не переставая слушать благочестивую женщину, которая уложила в чемодан последние вещи аббата. Теперь шкаф был свободен.

— Знаете, святой отец, я занимаюсь здесь всем. Отец Анисе всегда говорил, что я его правительство…

Клеман улыбался, слушая свою новую помощницу.

— По понедельникам я забираю белье и возвращаю его через неделю, выстиранное и выглаженное. Я все кладу на кровать. Уборку я делаю по средам после обеда, а на рынок хожу по пятницам утром. Вам это подходит?

— Да, прекрасно, не меняйте своих привычек.

— Ну вот! Все уложено.

Восьмидесятилетняя женщина направилась к письменном столу. Там лежали металлическая коробка с надписью «Бисквитная фабрика «Сезнек»» и несколько цветных конвертов. На одном из них было написано: «Корреспонденция».

— Все это я тоже уберу, месье кюре.

Луиза собралась было взять коробку.

— Нет, оставьте, я сам положу ее в чемодан, вы можете заняться своими делами, а я достану свои вещи. Вы говорили, что вход в ризницу через левую дверь по коридору?

— Да, так оно и есть, но я провожу вас.

— Нет, не стоит, я сам найду.

— Прекрасно, тогда я ухожу. И снова зайду к вам перед ужином.

— До встречи, мадам Рапо, и спасибо за все.

Как только старая женщина вышла, отец Клеман открыл конверт с надписью «Корреспонденция» и стал внимательно читать. Наконец-то он мог начать свое расследование.

Убийства священников — сколько всего за этим стоит! Примас Аквитании жаждал узнать истину.

А мадам де Вомор продолжала отвечать на вопросы полицейского.

— Я думал ваше правление состоит из тринадцати членов.

— Да, верно.

— Но в вашем списке я вижу только десять отмеченных имен, а где остальные?

— Справедливое замечание. Чета Понсон-Террай приобрела виноградники в Калифорнии и делит свое время между Францией и Соединенными Штатами. Они вернутся лишь в сентябре. Точно так же лорд Кинсли часть года живет в Девоне. Он должен вернуться со дня на день.

— Прекрасно… И еще один вопрос…

— Я вас слушаю…

— В котором часу ушел отец Анисе?

— Думаю, где-то без четверти двенадцать. Мне было жаль смотреть на него, когда он уходил так поздно со своим молитвенником под мышкой.

— Он покинул вас одним из первых?

— Нет, последним. В ту минуту, когда он собрался уходить вместе с другими гостями, у нас состоялся короткий разговор по поводу нашего нового сорта и его скорейшего освящения.

— Я не очень понимаю.

— Видите ли, капитан, виноградники и религия здесь тесно связаны. Для получения хорошего урожая Божественное благословение имеет первостепенное значение, и этот новый сорт должен быть освящен до следующего сбора винограда.

— Понимаю… Ничего другого, что могло бы внести ясность в мое расследование?

— Нет, мне больше нечего вам сказать.

— Хорошо, попрошу вас не покидать город, не предупредив меня… Я остановился в «Дубовой бочке». — Он протянул ей свою визитную карточку.

— Прекрасно, вы остановились у одного из наших членов.

С этими словами мадам де Вомор встала, чтобы проводить капитана.

— Да, я видел его в вашем списке.

— Кристоф Блашар — наш главный виновед.

— Главный?..

— Виновед, он ведает винными погребами нашего содружества. Мало кто наделен таким же вкусом, как он.

— Ну что ж, за сутки я уже познакомился с тремя из вас…

— Кто третий?

— Ваша мэрша.

— Жаклина — выдающаяся особа. Она присоединилась к нам три или четыре года назад. Она не только рыцарь, но и мой заместитель, своего рода наш управляющий делами… — Хозяйка широко распахнула дверь. — Я в вашем распоряжении, капитан, если вам понадобятся дополнительные сведения…

— Я надеюсь завтра же встретиться с вами, мне необходимо собрать всех, присутствовавших на том вечере. — На углу улицы Кюш заметил остановившуюся машину мастера по ремонту посудомоечных машин. — А что касается вашей утечки, то, думаю, все наладится.

Закончив обустраивать комнату и взглянув на свои механические часы, отец Клеман решил пойти в собор. Он был безусловным сторонником заводного механизма. Каждый вечер перед тем, как выключить свет, он брался за головку своих часов и медленно крутил ее по часовой стрелке. Этот привычный жест каждый раз отмечал окончание дня. Ему не нравились батарейки, равно как и мысль не быть хозяином своего времени и своей судьбы. Согласно собственному образу жизни, он был актером, а не зрителем своего существования. И он часто повторял одну из любимейших своих поговорок: «На Бога надейся, а сам не плошай».

Он открыл дверь, ведущую из коридора в ризницу, не забыв наклониться, чтобы не удариться о деревянную балку. Ризница представляла собой маленькую квадратную комнату. В центре ее на сосновом столе лежали несколько брошюр и стояло с десяток ивовых корзин. Напротив стола находились в ряд четыре металлических шкафчика. Открыв первый, он аккуратно развесил свою священническую одежду. Похоже, шкафчик был предназначен именно для этой цели. Покончив с одеждой, он прошел через потайную дверь, ведущую в церковь. Сделав несколько шагов, он остановился на границе трансепта и нефа и, подняв голову, принялся созерцать контрасты Истории. Здесь гармонично соседствовали строгий романский стиль и пламенеющая готика. Из века в век собор преображался по прихоти строительного гения людей. Справа был установлен величественный орган, слева над несколькими рядами скамей возвышалась кафедра. Он был один и наслаждался этим исключительным мгновением. Через несколько минут он опустился на скамеечку для молитв перед алтарем. Тишину внезапно нарушила токката Иоганна Себастьяна Баха. Ее звуки сразу наполнили собой собор. Отец Клеман достал из кармана мобильный телефон:

— Алло… Добрый день, монсеньор… Да, я благополучно доехал… Нет… Не знаю, но я задам вопрос полицейскому, с которым познакомился сегодня утром… Да, он прекрасно понял, как важно для нас быстрое расследование этого дела… Спасибо, монсеньор, я позвоню вам, как только у меня будут новости.

Захлопнув телефон, отец Клеман убрал его в карман сутаны. Затем продолжил знакомство с церковью. За кафедрой возвышалась многоцветная позолоченная деревянная статуя высотой в восемьдесят сантиметров. Это была святая Рита, в плиссированном платье, с раскрытой Библией в руках. Он всегда с особым благоговением относился к этой святой, которая была причислена к лику блаженных Урбаном VIII и канонизирована в 1900 году папой Львом XIII.

Викарий снова опустил руку в карман и принялся искать мелкую монету. Но нашел лишь одно евро. Свечи стоили два с половиной евро, а не догоревшие — один евро. Священник предпочитал свечи со стеклянным колпачком. Свечи изготавливали мастера-свечники уже более пятисот лет. Два года назад он посетил одну из таких фабрик. Это было так называемое производство «с погружением», технология, которая позволяла получать знаменитые канонические формы, тонкие вверху и постепенно расширяющиеся к основанию. Хлопчатобумажные фитили предварительно прикрепляли к рейкам и все сразу погружали в горячий воск. Число погружений зависело от того, каким должен быть диаметр свечи.

Не располагавший необходимой суммой и не желавший жить в кредит, священник опустил свою скромную лепту в кружку для пожертвований и взял огарок. Слабенькое пламя дрожало. Оно казалось таким беззащитным среди этого простора. Клеман опустился на одно колено и начал читать молитву, глядя на свечу. Некоторые считали, что, как только загорался фитиль свечи, чья-то освободившаяся душа возносилась к Богу. Для Клемана наступила минута подумать о дорогих ему существах. У него вошло в привычку вспоминать о своих близких, входя в часовню, церковь, резиденцию примаса или неизвестный ему собор. Он полагал, что его участие необязательно, но все-таки необходимо.

Седьмой номер в гостинице. Кюш лежал на великолепном постельном белье, достоинства которого, не скупясь, нахваливала Памела. Он наблюдал за неутомимым полетом мухи. Взгляд его следил за насекомым, но мысли были заняты другим. Он целиком был занят расследованием, которое пресса назвала «дело Анисе». Им овладели непонятная тревога и возбуждение, он испытывал чуть ли не раздражение. С чего начать? Надя была настроена очень оптимистично, но он полагался на интуицию. А она говорила ему, что дело затянется. Он должен был определить круг общения жертвы, ее привычки и окружение.

Во время убийства на улице нередко находятся свидетели. Здесь же после опрашивания соседей не осталось никаких сомнений, решительно ничего! Никто ничего не видел и не слышал. Ни единой ниточки, за которую можно было бы уцепиться, ни малейшего следа. Никакой улики, полная пустота. Кюш снова и снова задавался вопросами. Действительно ли хотели убить священника? Или он оказался там в неподходящий момент? А может, преступление совершено каким-нибудь пьяницей или наркоманом? Нет, его даже не ограбили… Разве что… Разве что убийцу спугнули, и этим объяснялось то, что бумажник не украли. Возможно, Бернадетта Мутье, обнаружившая тело, появилась слишком рано… Или слишком поздно!

Капитан встал и направился к столу напротив открытого окна. Он высунулся на улицу: воздух раскаленный, но вполне приятный. Кюш закрыл глаза, шум фонтана действовал на него успокаивающе. Взяв себя в руки, он прикрыл створки и просмотрел несколько листков, лежащих на компьютере. Это был список, врученный ему Элизабет де Вомор. Первопричина, возможно, скрывалась здесь, в этом допотопном содружестве. Кюш принялся изучать имена, делая кое-какие пометки. Зазвонил мобильный телефон, и он привстал:

— Алло… Да, святой отец… Нет, я не знаю, когда можно будет забрать тело аббата. Да… Я жду известий от судебно-медицинского эксперта… Я сообщу вам… Не знаю… когда хотите… Завтра вечером… Прекрасно. Тогда до завтра… у вас дома.

Отец Клеман стоял возле алтаря. Два ряда, каждый из восьми стульев справа и слева, казались сделанными из одного куска дерева. Под поднятыми сиденьями зияли выступы. В полусогнутом виде стул казался каким-то авангардистским произведением. Каждый из шестнадцати стульев коричневато-красного цвета украшали искусно вырезанные деревянные фигурки. Викарий с удовольствием разглядывал их. Он любовался целующимися птицами, русалками, единорогом, драконами, ангелами, головами людей… Он опустил сиденье четвертого стула во втором ряду справа и присел на несколько минут, прежде чем продолжить обход. В то мгновение, когда он, проходя мимо распятия посреди клироса, преклонил колени, осенив себя крестным знамением, послышался шум. Через северный вход в церковь кто-то вошел… Кюре увидел идущую ему навстречу женщину.

— Добрый день, святой отец. Вы замещаете отца Анисе?

— Да, мадам, чем могу вам помочь?

— Меня зовут Моника Барбоза, я органистка церковного прихода и руководительница хора.

Это была женщина лет пятидесяти, с большим носом с горбинкой и скошенным подбородком. Ее слегка загорелое лицо и приветливый вид сразу вызывали симпатию. Что касается одежды, то сразу было заметно, что она хотела выглядеть достойно, направляясь в церковь. Костюм мышиного цвета, прямая юбка чуть выше щиколотки. Юбка чуть-чуть тесновата, и это заставляло предполагать, что одежда давнишняя и что она каждый раз должна была напоминать своей владелице о бремени бегущих лет. Завершали ансамбль черные, безупречно начищенные мокасины.

— Я хотела поговорить с вами о похоронах отца Анисе. Вы можете уделить мне несколько минут, чтобы выбрать, какие песнопения должны прозвучать?

— Я не могу вам сейчас ответить, мессу будет служить архиепископ Бордо. Поэтому мне надо спросить у него… Не могли бы мы встретиться завтра?

— Конечно, святой отец, в котором часу?

— Около четырнадцати часов, если можно.

— Я попробую договориться с мужем, чтобы он сам открыл гараж… Он ведь владелец гаража.

— Было бы замечательно, если бы вы смогли договориться.

Вечерело, капитан Кюш потягивал в зале «Дубовой бочки» кока-колу с лимоном. Блашар стоял за стойкой бара. Подобно дирижеру, он следил, чтобы стаканы не пустовали слишком долго. Несколько завсегдатаев все еще не ушли. Просматривая «Экип», Кюш незаметно прислушивался к разговорам. Марсель Марьетт был весьма словоохотлив. Это был пятидесятишестилетний холостяк с выразительным лицом, изборожденным глубокими морщинами. В его курчавой шевелюре не было видно ни единого седого волоса. С немного искривленным носом, распухшим и красным, с проступающими сосудами, он никак не походил на безупречного Аполлона. А лицо в красных прожилках свидетельствовало о чересчур большом пристрастии к спиртному. Полицейский догадался, что это местный заводила. Марьетт вступал в споры с такой горячностью, что Кюш слышал каждое его слово.

— Хозяин, повторить… Я угощаю.

— Не откажемся! Раз уж ты угощаешь…

— Фернандо, хочу напомнить тебе, что платят всегда проигравшие.

— Не хвастайся, Марсель, тебе просто повезло.

— Это вовсе не везение, а талант, врожденный дар для игры в шары, месье мастер по ремонту автомобилей. Эта игра подобна женщинам, тут самое трудное кончить!

Вокруг стойки раздались смешки. Как напомнил Марьетт, Фернандо Барбоза владел гаражом в Сент-Эмильоне. Португалец по происхождению, он сумел основать процветающее дело. Несмотря на жизнь во Франции, он по-прежнему говорил с небольшим акцентом, который выдавал его корни. Густые усы, как у Клемансо, скрывали толстую губу. Зубы у него были неровными, но отличались ослепительной белизной. Как обычно, покидая гараж, он надевал свою неизменную спецовку. «Это маркетинг», — говорил он. Несмотря на все усилия супруги отыскать чудодейственное средство, его ногти оставались черными.

— А аптекарь-то вошел в силу. Говорю же вам, эта пара Марьетт — Монлор наведет страху в нынешнем сезоне! Не следует досаждать нам, тем более что Монлор здорово наловчился в броске!

— Наверно, не с женой тренировался. С ней он скорее склонен прицеливаться…

Замечание владельца гаража тут же вызвало ответную реакцию посетителей, и присутствующие зашлись непристойным смехом.

— Во всяком случае, лично я в этом году меняю партнера. С Анжем я и без того целый день толкусь в гараже. Так стоит ли проводить с ним время еще и при игре в шары?!

— Вот тебе и раз, одно поражение — и месье отказывается от своего раздвижного ключа? Что ты об этом думаешь, Блаш?

Как только наступил опасный момент, хозяин наполнил стаканы. Бутылки с анисовым ликером и красным вином того и гляди опустеют.

— Марсель, прошу тебя, не заводи разговора об этом типе!

— Это почему же?

— Потому что вчера Дютур опять впал в ярость, он устроил мне такой трамтарарам, что ты и представить себе не можешь.

— Тебе прекрасно известно, что у Анжа бывают этакие дни. Скажи ты ему, Фернандо!

— Н-да, но я сыт по горло его вечным психозом, своими громкими скандалами он в конце концов отпугнет всех моих клиентов.

— И со мной то же самое. Здесь почтенное заведение, международная клиентура, меню на трех языках, тридцать мест внутри, двадцать на террасе… И такие бурные вспышки не способствуют торговле, не говоря уже о репутации.

— Нет, вы только послушайте его, он, видно, принимает себя за Бахуса и желает иметь свою звезду в путеводителе «Мишлен»…

— Перестань валять дурака, Марьетт. К тому же ты самый настоящий невежда, и богохульствовать после воскресной драмы, мне кажется, недопустимо.

— Унтер-офицер Марьетт, так будет вернее.

— Уже четыре года, как ты не унтер-офицер, так что просто Марьетт, и все тут.

— Ну ладно, пускай просто Марьетт, но сказать по совести, если бы он, этот самый Марьетт, вел расследование, то виновный давно уже был бы за решеткой.

Бывший жандарм допивал свой стакан… И наливал еще.

— Разумеется, стариков решили спровадить на пенсию и дать шанс молокососам в коротких штанишках, так что ж вы хотите, не скоро поймают виновного…

— А ты-то уже нашел решение? Хорошее у тебя винцо, старина Блаш… оказывается, пили вместе с комиссаром Мегрэ и не знали этого. Надо сказать Монике.

— Во всяком случае, если у тебя есть какие-то мысли, то я знаю здесь кое-кого, кто этим заинтересуется… — Блашар кивнул в глубину зала, указывая на столик бордоского полицейского. — Позвольте представить вам капитана Кюша… «Молокососа», которому поручено расследование.

— Вот это да…

Марьетт повернулся к Кюшу:

— Я ничего не имею против вас, коллега, но следует…

— Коллега?

— Да, я был жандармом, руководил бригадой Сент-Эмильона, а пять лет назад они решили все перестроить… Нехватка средств, говорили. И вот результат, сегодня он налицо, несчастных людей убивают прямо на улице. Проходимцы знают, что железного кулака, который поддерживал порядок в городе, больше нет. Так чего же им стесняться!

— Ваше мнение меня чрезвычайно интересует… коллега!

Забрав свой стакан, унтер-офицер Марьетт направился к столу Кюша:

— Вы позволите?

— Ну конечно, присаживайтесь! Я рад встретить профессионала. Так что, у вас есть версия случившегося?

— Видите ли, это маленький спокойный город, и скверных парней все прекрасно знают.

— Расскажите поподробнее, это очень интересно…

Унтер-офицер обернулся, чтобы удостовериться, что никто его не подслушает, и понизил голос:

— Я никого не хочу обвинять, но малыш Дютур наверняка не такой уж чистенький. Вы видели фильм «Хористы»?

— Да, видел.

— Действие, противодействие! Как в фильме.

Бывший жандарм жестами подтвердил свою мысль: вытянув одну руку, он пошевелил пальцами, изображая дурное действие, а другой тем временем крепко схватил первую, сжав запястье.

— Вы понимаете, что я хочу сказать?

К столику подошла Памела:

— Ну что, опять сплетничаешь?

— Ничего подобного, излагаю коллеге факты… И потом, тебя это не касается, это наши профессиональные дела… — Поднявшись, он взял свой стакан. — Поговорим об этом в другой раз, тут и у стен есть уши.

— Вот именно, ступай прогуляйся к стойке… Вы будете ужинать здесь, капитан?

— Посмотрим, а что вы предлагаете?

— Сегодня вечером у нас курица с фирменным пюре.

— Ну, если это курица, то я не могу отказаться!

В темноте на лестнице виднелся чей-то силуэт. Каждый шаг незнакомца вызывал похожий на стон скрип, который разносился по всему дому. Человек остановился на лестнице и прислушался… Ни звука. Луч карманного фонаря осветил дверь, рука в перчатке опустилась на дверную ручку и повернула ее. Дверь открылась с легким стуком… Фонарь осветил комнату, должно быть, это гостиная. Часы здесь остановились, покрытая простынями мебель напоминала бесформенные застывшие призраки. Жизнь давно покинула это жилище. Подобно маяку во мраке ночи, луч шарил по комнате. Слева — большой книжный шкаф, наполненный книгами и безделушками; напротив, у окна, — стул и письменный стол; справа, возле другой двери, — кресло, тоже покрытое белой простыней. Неизвестный направился к книжному шкафу, выдвинул один из ящиков и схватил маленькую связку ключей, когда тишину вдруг нарушил смех… Человек выключил фонарь и замер, голоса слышались все ближе. Он подошел к окну и посмотрел сквозь жалюзи. Пара влюбленных удалялась, исчезая во тьме. Незнакомец направился к письменному столу, отодвинул стул. Яркий луч высветил замок. Человек уверенно вставил ключ. Замок открылся… Внутри лежало множество бумаг. Он достал их и начал просматривать одну за другой. На одном конверте было написано имя: РЕЖИНА КАДОРЕ.

Среда, 20 июня

Белые буквы четко выделялись на зеленом фасаде. Название заведения подтверждалось красноречивой вывеской с изображением винной бочки.

С улицы ресторан был разделен на два отдельных помещения дверью, которая вела в гостиничную часть «Дубовой бочки». Правый зал, довольно просторный, нередко пустовал. Хозяин сдавал его только по предварительным заказам, за исключением периода с 15 июля до 1 сентября, когда он расширял помещение ресторана. А так, по случаю разного рода собраний, в зале могло разместиться около тридцати человек. Кроме летнего периода, в нем находилась добрая старая модель настольного футбола «Бонзини В60» с красными и синими мячами. За один евро можно было получить двадцать пробковых мячей. Другой зал являлся стратегическим центром заведения. Сразу после входа, как раз за витриной, стоял круглый стол, за которым могли разместиться шесть человек, — стол хозяина. Блашар сам заказывал местные марочные вина: о-медок, кот-де-блай, помероль, сент-эмильон… Шесть других столов из той же партии, рассчитанные на четыре персоны, были разбросаны на пути к бару.

Не афишируя этого, Блашар любил свое дело. Оно обеспечивало все, что было ему дорого: его дочь и его вино. На полке за стойкой он выставлял фирменные бутылки мелких производителей, которым такая реклама шла только на пользу. Здесь отменные вина с указанием года урожая соседствовали с малоизвестными винами, которые нередко таили приятные сюрпризы. Слева от стойки два столика преграждали доступ в тенистый садик. Напротив узкий коридор вел во второй зал.

«Дубовая бочка» процветала. Выбор серьезных вин, радушный прием и священный ужас перед приличиями способствовали укреплению репутации заведения. Блашар никак не мог понять людей вроде Паркера, которые под предлогом аттестации вин делали погоду в виноградарском мире. «Виданное ли дело, чтобы любитель кока-колы аттестовывал лучшие сорта наших вин, — разве мы арестовываем их гамбургеры?» По его мнению, это извращенная, порочная система, в которой преобладали приятельские отношения.

Этим утром, покинув стойку, он протирал стаканы и, насвистывая, расставлял по местам посуду на кухне. Во всем царил порядок. За столиком Тьерри Кюш заканчивал завтракать. Напротив него, сидя боком, Памела пила кофе без кофеина. Они тихонько беседовали. К своему величайшему огорчению, папаше Блашару никак не удавалось расслышать, о чем они говорили…

— Марьетт неплохой малый, он выпивает, чтобы забыться. Живет один, никогда не был женат…

Полицейский согласно кивнул, вытирая рот. Именно в такого рода беседах можно узнать об интересных вещах.

— Единственные его приятели — это партнеры по игре в шары и те, с кем он встречается у стойки.

Кюш достал из мятой пачки две сигареты:

— Вы курите?

— Да, особенно чужие, два года назад я бросила. Сама больше не покупаю, но, когда угощают, выкуриваю одну. — Она взяла сигарету. — К тому же это светлый табак. И, взяв зажигалку полицейского, добавила: — Хотите и вам запалю?

— Вы на верном пути… Нет, я шучу! Так вы мне говорили, что он одинокий…

— Да, когда три или четыре года назад решили закрыть жандармерию, он предпочел уйти на пенсию. Сейчас он уполномоченный по снятию проб.

— Это еще что такое?

— У нас лучшие сорта вин проверяются дважды в год. Уполномоченные приходят в поместья и берут образцы, обычно два литра. Но система дала небольшой сбой, и Марьетт, по слухам, не забывает при этом и о своем личном погребе… Шато Марьетт… надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

— Отлично понимаю!

— Наша семья занимается виноделием чуть больше века. После смерти мамы папе пришлось продать из-за прав на наследство…

Блашар тем временем подошел поближе…

— Так оно и есть, местных людей постепенно заменяют «денежные мешки»: американские торговые предприятия вовсю скупают виноградники.

— Понимаю.

— Впрочем, у меня осталось еще несколько отличных бутылок внизу. В ближайшие дни надо показать вам изнанку декорации. Ладно, позвольте предложить вам кое-что, я угощаю.

— Нет, спасибо. Уже поздно, меня ждет моя команда.

— Вы не хотите отведать вина, рекомендованного главным виноведом рыцарей виноделия?

— В девять часов утра я пью только кофе. В другой раз — с удовольствием, если позволите.

— Хорошо, договорились.

Хозяин ушел.

— Что вы можете рассказать мне о содружестве? Похоже, оно здесь пользуется авторитетом.

— Знаете, все хотят стать его членами, но счастливчиков мало…

— Однако с понедельника я уже повстречал троих из них.

— Кого еще, кроме моего отца?

— Мадемуазель мэра… Вернее, мэршу, раз уж именно так следует говорить.

— С ней не слишком приятно общаться!

— Похоже, что так. Однако я вижу, у вас есть что мне рассказать…

— Мы могли бы поговорить об этом наедине, — сладчайшим голосом произнесла Памела.

Кюш смущенно улыбнулся. Полицейский имел обыкновение сам завлекать, а не наоборот.

— А кто же еще?

— Мадам де Вомор, я уже не говорю о бывшем прелате, который отошел к своему покровителю.

Памела пренебрежительно подняла мизинец правой руки:

— О, эта Вомор тоже не в моем вкусе. Она изображает из себя представительницу крупной буржуазии, потому что стоит во главе содружества, но меня не проведешь.

— Что вы этим хотите сказать?

— Только то, что она самая обычная женщина. Говорят, будто в округе у нее есть какой-то мужчина. «Веселая вдова», как утверждает Марьетт.

Не пробило еще и десяти часов, когда машина Нади Маджер остановилась возле мэрии. Открыв багажник, она достала маленький чемоданчик, а затем, подойдя к Мариусу Пульо, показала ему свое полицейское удостоверение:

— Здравствуйте, я лейтенант Маджер, мне нужен капитан Кюш.

— Добрый день, мадам, первая дверь направо.

— Спасибо, удачного дня.

Постучав в дверь туристического филиала, она вошла, не дожидаясь ответа:

— Это здесь новый комиссариат?

— Привет, Старски.

— Хелло, босс. Прекрасное помещение!

— Это было нелегко.

— Могу процитировать тебя: «Важен лишь результат…»

— Цитируй лучше великих авторов.

— Ты разослал повестки?

— Да, вчера во второй половине дня… На утро у нас трое.

— И с какого важного преступника начнем?

— С профессора Антуана Шане…

— И чем же он занимается, наш местный Трифон?[9]

— Терпение, он сам нам об этом расскажет.

— А скольких всего ты вызвал?

— Пока шестерых.

— То-то радость для меня, ведь я терпеть не могу бумажной волокиты.

Надя включила свой портативный компьютер, а Кюш продолжал назидательным тоном:

— Мой дорогой друг Старски, ремесло полицейского требует жертв и…

Стук в дверь прервал наставление капитана.

— Лейтенант, бал начался!

Мужчине на вид лет шестьдесят. Его разметавшиеся волосы лишь слегка тронула седина. Взгляд живой, усы аккуратно подстрижены, брови кустистые. На заостренном носу очки в тонкой золоченой оправе. Он был в пиджаке из сурового полотна, к одному из отворотов которого прикрепил оранжевую розу. На ногах у него удобные походные туфли коричневого цвета. Все в его облике указывало на джентльмена.

— Добрый день, я ищу капитана Кюша.

— Не ищите, он перед вами… Полагаю, вы месье Шане?

— Да, именно так, Антуан Шане.

— Входите и присаживайтесь.

Полицейский указал на стул у письменного стола, за которым священнодействовала Надя.

— Позвольте представить вам: лейтенант Маджер, она будет записывать ваши показания. Сегодня мы заслушаем вас в рамках дела о предумышленном убийстве отца Анисе семнадцатого числа текущего месяца. А теперь обычные формальности. Имя, фамилия, профессия, возраст, адрес и семейное положение.

— Антуан Шане, шестьдесят семь лет, вдовец, хирург на пенсии.

Не переставая печатать, Надя отметила про себя, что он выглядел моложе своего возраста. И голос, и манера выражаться вполне соответствовали его внешнему виду. Ни малейшего намека на страх, тон спокойный, уравновешенный, отвечал он с готовностью.

— И ваш адрес, пожалуйста.

— Да, простите… Сент-Эмильон, улица Пренс-Фери, дом пять.

— Вы хорошо знали жертву?

— Разумеется, я был знаком с аббатом Анисе около пяти лет. Мы регулярно встречались по делам содружества, он был нашим духовником. Это был человек образованный, беседы с которым доставляли мне удовольствие. Его интересовали самые разнообразные темы, и он не терпел глупости. Кроме того, у нас была общая страсть — вино.

— Не могли бы вы рассказать об этом побольше? Я видел у него множество работ на эту тему.

— Он был увлеченным человеком, причем высокой культуры. Он не терпел невежества, как в отношении других, так и в отношении самого себя. Если его интересовал какой-либо предмет, то он говорил о нем, лишь подробно ознакомившись. Он любил читать и часто брал у меня книги. Со временем он приобрел глубокие познания в области виноделия, и с его мнением считались во всей округе. В содружестве нам случалось проводить что-то вроде конкурсов между ним и Кристофом Блашаром, нашим бесспорным знатоком вина. И смею вас заверить, что Анисе вовсе не выглядел смешным. Кроме того, я встречался с ним и в более конфиденциальных условиях, на консультациях. Время от времени я выписывал ему рецепты, в настоящее время в Сент-Эмильоне нет больше врача.

— Но вы ведь уже не практикуете?

— Нет, я хирург на пенсии. В течение тридцати пяти лет я практиковал в Нанте и Бордо. До того как стать хирургом, я был терапевтом и имею право выписывать рецепты… Разумеется, я не получаю никакого вознаграждения.

Кюш кивнул, а Надя тем временем с большой ловкостью исполняла роль машинистки.

— Да, понимаю. Но вернемся к содружеству, как вы в него вошли?

— С рыцарями виноделия я познакомился через моего друга Элизабет де Вомор, нашу председательницу. Я знал ее лет пятнадцать. Когда я заведовал бордоской больницей «Пеллегрин», мне довелось подружиться с ней и ее мужем. В две тысячи первом году я сказал им, что после выхода на пенсию рассчитываю поселиться в этом районе. Тогда они рассказали мне о Сент-Эмильоне, о содружестве… И вот я здесь.

— Ясно. Ну, а насчет того пресловутого воскресенья?

— Этот вечер организовала Элизабет. Речь шла о дегустации одного сорта вина, который в две тысячи втором году я получил вместе с Фабром.

— Продолжайте.

— Собрание имело для нас большое значение. Мы впервые представляли руководству урожай этого виноградника.

— Вы можете сказать мне, кто там присутствовал?

— Полагаю, что раз вы меня вызвали, то у вас есть об этом кое-какие сведения.

— Правильный вывод, но мне все-таки хотелось бы узнать вашу точку зрения.

— Подождите, я попробую вспомнить, присутствовали почти все члены: конечно, сенатор Фабр, Фернандо и Моника Барбоза, Кристоф Блашар, Элизабет де Вомор, разумеется, Эрве и Мишель Монлор, Жаклина Турно и покойный Анисе.

— Лорда Кинсли не было?

— Нет, он в Англии, но вы можете спросить у нашей председательницы.

— На ваших церемониях никогда не присутствовали приглашенные?

— Ну конечно, присутствовали! Но на этот раз собрание было закрытым из-за неофициальной дегустации.

— Почему неофициальной?

— Потому что для одобрения сорта требуется присутствие лишь одного руководства. Видите ли, у нашего содружества вековые традиции, это одна из таковых.

— И что? Сорт получил признание?

— Не все так просто! Через месяц свое мнение выскажет комитет в узком составе. Разумеется, сенатор и сам я туда не входим.

— И на что же дает вам право такое признание?

— Прежде всего это признание качественной работы, соответствующей почве и произрастающим на ней виноградникам. Год выдался благоприятный, но без поручительства содружества кюве[10] может не получить широкого признания, и последствия в плане экономическом будут значительными.

— Продолжайте.

— Наш новый сорт мог бы пополнить список из пятидесяти пяти лучших марочных вин.

— Понимаю, это крайне интересно… Никаких особых событий в течение этого вечера?

— Нет, ничего необычного.

Надя успевала все фиксировать. Хотя, по сути, она была скорее не кабинетным, а деятельным работником. Она росла вместе с двумя братьями и получила такое же, как они, воспитание. Получив юридическое и психологическое образование, она прошла по конкурсу в Высшую школу инспекторов национальной полиции в Канн-Эклюзе, а по окончании заняла третье место в своем выпуске и очень этим гордилась. Выбирая по списку место назначения, она решила пойти на службу в Междепартаментское управление судебной полиции Бордо. И через три года стала правой рукой капитана. Ей не слишком нравился этот этап расследования, хотя она понимала его необходимость. Надя нередко говорила, что поступила в полицию не для того, чтобы быть писакой, однако еще в Школе она поняла, что несоблюдение формальностей может свести на нет результаты многих недель упорной работы. Искушенным адвокатам ничего не стоит обнаружить малейший изъян в протоколе полицейского расследования. И потому она считала своим долгом точно записывать показания профессора Шане.

Внезапно зазвучала музыкальная заставка к фильму «Старски и Хач». Надя с заговорщическим видом посмотрела на Кюша:

— Месье, прошу прощения, я сейчас.

— Ступай, мы тебя подождем.

Открыв дверь, она вышла в коридор и наконец ответила:

— Алло… Привет, док… Ты закончил, отлично!.. Можешь все отправить на мой обычный почтовый адрес? Великолепно… Спасибо.

Закончив разговор, Надя возвратилась в комнату:

— Сельпрен посылает нам свои заключения.

— Наконец-то!

Кюш повернулся к профессору Шане:

— Ладно, не так уж плохо для первой беседы, вы не находите? Итак, я вас отпускаю, как говорится… Порядок вам известен: не покидать города, не предупредив меня, и если что-то вспомните… Вот моя визитная карточка.

— Непременно.

Профессор встал и направился к выходу:

— Ах да, я забыл, если вам потребуется моя помощь в медицинском плане, обращайтесь, не раздумывая, я в вашем распоряжении.

— Решено, доктор.

Шане закрыл дверь.

— Ну, лейтенант, что ты об этом думаешь?

— Ну что тебе сказать, это профессор Шане с подсвечником на веранде. Вот и все!

— Вижу, ты начинаешь входить во вкус ремесла.

— А если более серьезно, то я не вижу его в роли убийцы священников.

Не успел Кюш ответить, как раздался звуковой сигнал.

— Наверняка это сообщение судебного медика.

Маджер проверила свой почтовый ящик:

— Так и есть!

— Давай, я тебя слушаю.

— Априори тут файл с текстом и пять фотографий.

— Сначала текст.

— Сэр, да, сэр! Вот описание.

Документ содержит шесть категорий.

1. Общие сведения: Анисе Лестрен де Лезиньян, семьдесят один год […]. Скончался в воскресенье семнадцатого июня между двадцатью тремя часами с четвертью и половиной первого […]. Опознание произведено на месте Бернадеттой Мутье, которая знала жертву в течение двадцати лет.

2. Непосредственная причина смерти […]. Перфорация правой почки и правого легкого […].

3. Внешний осмотр […]. На жертве были черный плащ, черные брюки, белая рубашка и черные ботинки. Вся одежда испачкана кровью […]. Телосложение плотное, рост метр шестьдесят пять, вес семьдесят пять килограммов […]. Глаза закрыты, радужная оболочка голубая. Роговые оболочки светлые […]. На затылке и шее имеются следы травмы. Верхние и нижние конечности одинаковы и симметрично развиты […]. Тело было обнаружено в лежачем положении на спине. Трупная синюшная окраска сосредоточена на затылке и задней части торса […].

4. Следы ранений: на лице нет никаких следов борьбы […]. Параллельные борозды кровоподтеков на шее и затылке дают основание предполагать, что на жертву напали сзади […]. Никаких оборонительных повреждений на верхних и нижних конечностях не обнаружено. В поясничной области рана около пяти сантиметров. Края отчетливые и ровные. Рана и проникающие косые в виде небольшого линейного надреза […].

5. Внутреннее обследование […]. Вскрытие грудной и брюшной полостей выявило наличие крови в правой плевральной полости и в правой поясничной области. Кровь расположена в соответствии с направлением раны, полученной в результате проникновения лезвия между четвертым и пятым поясничными позвонками, перфорировавшего правую почку и базальную часть правого легкого.

Рана была нанесена колющим и режущим предметом типа кинжала.

6. Разное: сердце, триста пятьдесят граммов, гипертрофировано и поражено артериосклерозом […]. Центральная нервная система: ничего существенного. Поджелудочная железа в норме. Желудок содержит остатки говядины, хлеба, вина, томатов. Двенадцатиперстная кишка содержит пищу в процессе переваривания […]. Обследование проведено доктором Эриком Сельпреном девятнадцатого июня две тысячи шестого года в четырнадцать сорок пять в присутствии лейтенанта Нгуена, офицера судебной полиции Междепартаментского управления судебной полиции Бордо.

— Ладно… А что дают фотографии?

— Подожди, подожди, это еще не все! Есть анализ крови, и это, пожалуй, интересно… Наш кюре был обречен.

— О чем ты говоришь?

— Послушай продолжение…

Отмеченные аномалии. Несовместимое присутствие молекул цизаприда, стимулятора желудочно-кишечной моторики, и молекул амиодарона, применяемого в терапии аритмии. Патологоанатомическое исследование продолжается. Обнаруженная у покойного сердечная патология и наличие этих молекул спровоцировали бы через шесть часов острый отек легких.

— Все это китайская грамота, расскажи пояснее!

— Судя по всему, он принял лекарства, которые переваривал. Патологоанатом считают, что он, вероятно, все равно умер бы ночью.

Кюш прочитал сообщение через плечо Нади.

— Поразительно! Наше дело сильно осложняется… Если я правильно понял, он в любом случае умер бы?

— Вот именно! На этой стадий расследования можно рассматривать несколько версий: двойное убийство путем отравления и с помощью холодного оружия либо убийство и самоубийство…

— Элементарно, мой дорогой Ватсон!

— Если согласиться с твоей первой теорией, наш убийца, любитель кинжала, понятия не имел о махинациях любителей медока, иначе он положился бы на естественный ход вещей, так?

— Отличное умозаключение.

— В противоположность тому, что все мне в один голос твердят, это наводит на мысль о том, что аббата любили далеко не все.

— Завтра мы должны получить дополнительный протокол…

— Придется, стало быть, смириться и ждать… А фотографии дают что-нибудь?

Надя показала слайды на компьютере:

— Ничего нового по сравнению с тем, что я дала тебе вчера утром.

Руководитель расследования задумчиво всматривался в мелькавшие один за другим снимки.

— Да, все то же. Посмотри, как я и говорил, глаза у него закрыты.

— Действительно.

— Возникает мысль, что это вовсе не случайность. Его не проведешь. Он не часто ошибается… — И Кюш показал пальцем на свой нос. — Убить хотели именно кюре. Есть еще одна вещь, которая не дает мне покоя… — Он повернулся лицом к стене, на которой висел план города. — Почему священник возвращался через холм Вайян, вместо того чтобы взять чуть выше и пойти по улице Эколь?

— Ему, безусловно, нравились трудности.

— Тут речь не о трудностях, тут уже альпинизм.

Взгляд у него был беспокойный, блуждающий. Ему, вероятно, перевалило за сорок. Выглядел он тщедушно, даже как-то мрачно. Значительность занимаемого им положения угадывалась в манере носить черный костюм-тройку. На локтях материя слегка потерлась, но пока не слишком заметно. Бесшумно закрыв за собой дверь, он сел напротив своих инквизиторов. Эрве Монлор никогда не чувствовал себя свободно в такого рода ситуациях. Это был застенчивый, впечатлительный человек. На пятом году обучения, когда он провалил устный экзамен по толкованию рецепта, у него начался приступ тошноты. Экзаменационная комиссия проявила снисходительность, но преподавателю по фармакологии пришлось употребить все свое влияние, чтобы его не отчислили. И вот сегодня, перед началом допроса, он вновь испытывал былые студенческие муки.

— Монлор Эрве, сорок семь лет, родился первого июля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года в Либурне, проживаю в Сент-Эмильоне на площади Шапитр-э-Жакобен, дом девятнадцать…

— Ваша профессия?

— Провизор.

Надя взглянула на его руки, лежавшие на коленях. Пальцы то и дело судорожно сжимались. Ногти были обгрызены, правый указательный палец пожелтел от никотина.

— Мы с лейтенантом вызвали вас, чтобы вы рассказали нам о последнем вечере у мадам де Вомор.

— Да, конечно, что вы хотите знать?

— Все… Допрашивать вас будет лейтенант.

— Допрашивать?..

— Именно так! Капитан сказал «допрашивать», но это вовсе не означает, что вы виновны.

— Да, конечно… Конечно.

— Для начала, в котором часу вы пришли в воскресенье?

Минуты казались ему такими длинными, допрос затягивался. У провизора вспотели руки, и он постоянно вытирал ладони о брюки.

Уловив его беспокойство, лейтенант Маджер искусно множила вопросы:

— А кроме всего этого, вы не заметили ничего особенного в тот вечер?

— Могу добавить, что мы присутствовали при вечном столкновении между мэршей и аббатом.

— То есть?

— Их перепалки стали привычным делом. Умы распалились немного больше обычного, но ничего серьезного.

— Уточните, пожалуйста.

— Анисе спросил у мэрши, собирается ли она выделять средства на ремонт крыши часовни Святой Троицы. Это часовня тринадцатого века, уникальная вдвойне: прежде всего из-за старинных росписей, изображающих в числе прочего распятие, а потом — из-за замкового свода. Все сильно повреждено, и надо как можно скорее принимать меры, чтобы не потерять это наследие прошлого. Мадам Турно ответила ему, что мы поговорим об этом на муниципальном совете в начале сезона.

— Вы муниципальный советник?

— Да, я третий заместитель, отвечающий за благоустройство города и национальное достояние, но не принадлежу ни к какой группировке.

— Ясно, продолжайте.

— Анисе почувствовал, что она ничего не сделает, и разговор пошел на повышенных тонах. Увидев, какой оборот принимает дело, мадам де Вомор протянула им бокалы. В эту минуту в глубине галереи упали два бочонка. Я пошел поднимать их и не слышал конца спора. Потом все успокоилось. Мадам де Вомор очень умно переключила внимание, предложив тост за святого Валерия.

— Спасибо за уточнения. И еще одна вещь, тут я обращаюсь к вам как к провизору… Вам известно, что отец Анисе проходил курс лечения?

— Да, действительно, он страдал аритмией и постоянно принимал лекарства… А к чему этот вопрос?

— В данную минуту простое любопытство, я хочу знать все о моих клиентах.

На смену мужу пришла жена, и теперь настала очередь Мишель поведать о печальных событиях семнадцатого июня. В противоположность мужу природа наделила ее твердым характером. Кюш вышел, предоставив Наде возможность начать допрос.

— Итак, вы провизор, как ваш муж?

— Вовсе нет, лейтенант, я ДОКТОР фармакологии!

Мишель и Эрве познакомились на медицинском факультете. Он работал лаборантом в одной бордоской аптеке и решил попробовать сдать экзамены, чтобы стать фармацевтом: венец для того, кто до тех пор прилежно занимался. Увлеченность первых недель уступила место определенной лености. Через несколько месяцев он почувствовал, как желание ослабевает, и был готов сойти с дистанции. И тут в его жизни появилась Мишель Фесту. Она казалась ему очень энергичной и пришлась по вкусу. Он полагал, что с ее помощью найдет в себе силы продолжить учебу. Через четыре месяца после их встречи она взяла инициативу в свои руки и поцеловала его на глазах у Ричарда Гира и Лорен Хаттон, игравших в «Американском жиголо». Было это в 1980 году. По утверждению Марьетта, на тысячу мужчин найдется только один, ведущий за собой мужчин, и девятьсот девяносто девять тех, кто слепо следует за женщинами. Эрве оказался из числа последней категории. Три года спустя они поженились. Мишель с блеском защитила диссертацию и была гордостью отца. Отныне говорили о докторе Мишель Монлор, в то время как Эрве стоял на более низкой ступени, будучи простым провизором. Таким образом папа Мишель мог передать голубкам свою аптеку…

Сначала «сокровище», потом «котенок», ну а дальше потянулись однообразные дни. И вскоре пришло время усталости, а там и равнодушия. Но Эрве был счастлив и не догадывался о неизбежном приближении того, кто придет ему на смену.

— Вернемся, однако, к тому пресловутому вечеру!

— Все мы собрались у мадам де Вомор…

В эту минуту дверь открылась, и в комнату вошел капитан Кюш. Он сразу узнал встреченную накануне женщину с перламутровой пуговицей.

— Продолжайте, продолжайте.

Кюш пристроился в глубине комнаты. Справа от него находилась витрина, где были выставлены рекламные проспекты. Взяв туристический справочник Сент-Эмильона, он начал небрежно листать его, вместе с тем внимательно прислушиваясь к разговору.

— Продолжим, прошу вас.

— Тем вечером мы должны были попробовать новый сорт…

На восьмой странице, рядом со статьей, повествующей о духе камней, Кюш увидел фотографию Элизабет де Вомор в костюме Великой Лозы. В короткой исторической справке приводились детали одеяния. Внимание капитана привлекало слово «кинжал»…

— Простите, что перебиваю вас, но в тот знаменательный вечер вы все были в парадных костюмах?

— Традиционных… Так точнее. Да, безусловно.

Маджер не сразу уловила смысл этого вмешательства.

Подойдя к ней, Кюш показал ей фотографию, ткнув пальцем в кинжал. Она поняла ход мыслей своего начальника:

— В тот вечер у каждого был кинжал?

— Я не обратила внимания, но думаю, что да.

— Вы все ушли одновременно?

— Я ушла в числе первых вместе с нашей мэршей. Должно быть, в двадцать три часа. Она чувствовала себя неважно.

— Согласно ее показаниям, ваш муж не ушел вместе с вами.

— Да, верно, я устала, а он что-то обсуждал с месье Андре…

— Кто такой месье Андре?

Маджер взяла список мадам де Вомор.

— Это смотритель винного склада профессора Шане.

— У меня в списке нет этого господина. Чем он конкретно занимается?

— Он нечто вроде дирижера, тот, кто организует производственный процесс и следит за всеми его фазами, от сбора урожая винограда до розлива в бутылки.

— Понятно. И этот… Андре… выходит, он член вашего содружества?

— Вовсе нет, но обслуживать всегда должен смотритель винного склада. А так как речь шла о сорте профессора, то он непосредственно и занимался дегустацией.

— Удивительно, что никто не говорил мне о нем. Ладно, там видно будет. Кроме членов содружества и месье Андре, был кто-то еще?

— Нет… Ах да, была, конечно, Нинетта!

Показание прервал громкий сигнал компьютера Нади.

— Сообщение службы криминалистов, босс!

— О'кей, посмотрим через пять минут, продолжай.

— Кто такая Нинетта?

Кюш предвосхитил ответ Мишель Монлор:

— Это служанка мадам де Вомор, верно?

— Именно так.

— Нам рассказали о ссоре между мэршей и покойным.

— Не было никакой ссоры, обычная перепалка между нерелигиозным человеком и церковником. Жаклина неверующая, и мне кажется естественным не смешивать все в одну кучу, разве я не права? Она и без того присутствует на некоторых мессах в соответствии с обычаями содружества, однако не следует требовать от нее большего.

Кюш, которому не терпелось изучить поступившее сообщение, решил положить конец разговору:

— Ну, если вы так считаете… Вам нечего больше добавить?

— Нет, думаю, я все вам сказала, капитан…

— Не станем вас задерживать.

Дав подписать ей показания, Кюш проводил аптекаршу и закрыл за ней дверь.

— Итак, что за сообщение криминалистов, лейтенант?

— У меня список того, что было при нем в тот вечер. Кошелек с шестнадцатью евро. Бумажник с несколькими семейными фотографиями и его удостоверением личности. Серебряный крест. Четки, перстень с гербом и связка ключей.

— И все? Подожди!

С озабоченным видом Кюш достал свой блокнот, перевернул несколько страниц и начал перечитывать заметки, сделанные у Элизабет де Вомор.

— Ты ищешь что-то определенное?

— Да, подожди, подожди, вот, нашел: «Мне было жаль смотреть на него, когда он уходил так поздно со своим молитвенником подмышкой». И где он, этот молитвенник?

— Полная тайна, босс, в протоколе все ясно, никакого молитвенника!

— Ладно, надо разобраться с этим.

— Еще у меня есть список того, что обнаружили у него дома, и никакого упоминания о кинжале… Зато в металлической коробке нашли кучу лекарств: кордарон, лексомил и вастарель.

— Позвони судебному медику и узнай, передали ли ему список лекарств. Скажи, что аббат страдал, видимо, аритмией. Спроси, подтверждает ли он это.

— Считай, что уже сделано!

— В четырнадцать часов ты займешься хозяином моей гостиницы, а мне надо кое с кем повидаться.

Мадам де Вомор сидела в маленькой гостиной своего особняка.

— И потом, этот полицейский, который всюду рыщет…

— Ко мне он пока не приходил, но не бойся, я не наделаю глупостей.

— Так будет лучше для нас.

— Не беспокойся, Элизабет, он никак не может узнать.

— А Нинетта… вдруг она заговорит? У меня сложилось впечатление, что у нее появились сомнения.

— Хочешь, я займусь этим?

— Нет, ни в коем случае, это лишь подогреет ее подозрения.

В дверь постучали.

— Мадам, это Нинетта.

Мадам де Вомор приложила палец к губам и тихонько произнесла:

— Тсс… — Затем громко и внятно продолжила: — В чем дело?

— Мадам, тут полицейский, он хочет вас видеть.

— Хорошо, проводи его в большую гостиную, я сейчас приду. — И снова заговорила доверительным тоном: — Чего ему еще от меня надо? Подождешь пять минут и выйдешь через заднюю дверь.

Тьерри Кюш снова оказался в уже знакомой ему большой комнате. Стоя возле окна, он разглядывал фотографии. Здесь соседствовали портреты членов содружества, виды виноградников и более личные снимки — похоже, относившиеся к семейной жизни хозяйки. Над комодом возвышалось изображение гордости дома: «Шато де Вомор», рисунок, сделанный углем. Полицейский с интересом рассматривал его, когда в комнату вошла Элизабет.

— Это рисунок Энгра[11] тысяча восемьсот семнадцатого года. Именно он украшает все бутылки наших владений.

— Просто великолепно.

— Спасибо, комиссар. Могу я что-нибудь предложить вам?

— У вас по-прежнему нет кока-колы?

— Нет, но я позабочусь об этом.

— Тогда кофе, пожалуйста.

— Отлично.

Она направилась к двери.

— Нинетта, прошу вас, два кофе.

Закрыв дверь, она села на диван. Кюш остался у окна. Созерцая шпиль церковной колокольни, он обратился к Великой Лозе:

— Скажите, дорогая мадам, в списке лиц, присутствовавших на вечере, вы никого не забыли?

— Послушайте, я уже не помню списка, но кого, в частности, вы имеете в виду?

— Например, Нинетту…

— Ах, в самом деле, но мне это казалось неважным.

Стоя по-прежнему у окна, Кюш увидел мужчину, который украдкой вышел из особняка. Широкие плечи, твердая поступь, вот только лицо плохо различимо.

— Не припомните кого-нибудь другого, кого вы могли забыть?

— Нет, не думаю.

— Мне говорили о некоем месье Андре.

В окно капитан увидел, как мужчина свернул к холму Вайян.

— Ах да! Человек больших достоинств… Действительно, он присутствовал.

Постучав в дверь, вошла Нинетта с подносом в руках. Поставив его, она удалилась.

— Ну вот, это дает нам еще двух подозреваемых. Мне необходимо будет поговорить с Нинеттой.

— Пожалуйста, прошу вас.

— Вам известно, как был убит отец Анисе?

— Нет, конечно… Если верить газетам, его закололи…

Кюш показал на парадную фотографию на стене:

— Да, кинжалом вроде этого.

— Что вы этим хотите сказать?

— Что убийца отца Анисе, возможно, входит в ваше содружество.

— Это совершенно невозможно, я лично знаю каждого из наших членов.

— Скажите, а все ваши кинжалы одинаковые?

— Да, более ста лет их делают исключительно для нас в одной мастерской Толедо, в Испании. Но не буду надоедать вам этим.

— Послушайте, для полной ясности не могли бы вы отдать мне ваш кинжал, чтобы я послал его на экспертизу в нашу лабораторию?

— Разумеется.

— Однако среди вещей отца Анисе мы не обнаружили кинжала.

— Это вполне естественно, священник содружества не носит кинжала… Он духовное лицо.

— Тогда все ясно! Еще одна вещь… Во время нашего прошлого разговора вы сказали, что отец Анисе ушел с молитвенником.

— Верно, я очень хорошо это помню.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Мне надо было получить от вас подтверждение. А теперь, если вы не против, я хотел бы осмотреть место ваших собраний.

— Конечно, это под домом.

— Прекрасно, но прежде мне необходимо поговорить наедине с Нинеттой.

— Очень хорошо, а я тем временем схожу для вас за кинжалом. Сообщите мне, когда закончите.

В комнату робко вошла Нинетта. Сложив руки на узком переднике, она остановилась перед полицейским. Темноволосая, с довольно грубыми чертами лица, она, похоже, чувствовала себя неловко. Ее на самом деле звали Бернадеттой Мутье, и она принадлежала ко второму поколению семьи, работавшей у де Воморов. Она была из той породы женщин, чей возраст трудно определить. Ростом метр шестьдесят пять, грузная, с толстыми икрами, свое прозвище Нинетта получила, поскольку не выговаривала букву «р», хотя еще в отрочестве избавилась от этого недостатка.

— Вы хотели видеть меня, месье?

— Да, я хотел задать вам вопросы по поводу последнего воскресного вечера. Но прошу вас, садитесь.

— Нет, спасибо, я лучше постою.

— Как хотите.

— Если я могу быть вам полезна… Знаете, я очень любила отца Анисе, он хороший человек, и я была потрясена, увидев его лежащим вот так на улице.

— Когда вы его обнаружили, вы не заметили ничего особенного? Никого не встретили?

— Нет, нет, никого. Я уже говорила это в ту ночь, когда давала показания.

— Я прекрасно знаю, я, конечно, читал протокол. Но иногда могут всплыть мелкие подробности.

— Нет, я увидела его тело и сразу вызвала полицию.

— Вы не помните, глаза его были открыты?

— Нет, они были закрыты, я в этом уверена.

— Хорошо. А у отца Анисе был при себе молитвенник, вы видели его рядом с телом?

— Нет, вроде бы нет.

— Подумайте хорошенько…

— Нет, я совершенно уверена.

— Вернемся к самому вечеру, вы не заметили ничего непривычного?

— Нет, все было как обычно.

— Вы не помните, о чем говорил отец Анисе?

— Знаете, на этих приемах все разговаривают со всеми, а я выполняю свою работу. У меня свое место.

— Вы можете рассказать мне о месье Андре?

— Это сдержанный человек, и говорит он мало. Думаю, он с давних пор работает у профессора Шане, но… — Нинетта понизила голос, — должна вам признаться, что иногда он пугает меня.

— Почему же?

— Не знаю… Наверное, женская интуиция.

При этих словах она нервно потерла руки.

— Гм… Ладно… А-а! И последнее, я только что видел мастера по ремонту посудомоечных машин… Теперь все в порядке?

— Да, все хорошо, но только он приходил вчера.

— Вот как, должно быть, я ошибся… Еще один, самый последний вопрос, вон тот вход… — Кюш показал в окно на белую дверь, расположенную слева от главного входа, через которую вышел неизвестный. — Куда он ведет?

Нинетта посмотрела в окно:

— Это прямой вход в личную маленькую гостиную мадам де Вомор.

— Стало быть, вы не видите, кто туда входит?

— Нет, но думаю, что там никто никогда не ходит.

— Раз так… Благодарю вас за неоценимую помощь…

Кюш вместе с хозяйкой спустился в подземное помещение. Великая Лоза включила свет, и глазам открылся выдолбленный в камне неправильной формы зал размером около ста квадратных метров. В закоулке у поленницы дров сложены охапки скрученных виноградных лоз. У подножия лестницы возвышалась стойка для сушки, которая наподобие дикобраза ощетинилась тридцатью пустыми бутылками. Окружающая обстановка странным образом наводила на мысль о соратниках Иегу и о тайных сборищах в Сейонском монастыре.[12] На столе стояли два внушительных серебряных канделябра, покрытые оплывшим воском. Набитая сеном ветхая тележка усиливала впечатление, будто здесь время остановилось. В глубине три галереи уходили, казалось, куда-то под землю, в полнейшую темноту.

— Так это здесь вы собираетесь?

— Да. Известно, что первое собрание состоялось на соседнем винном складе, и, чтобы продолжить традицию, если, конечно, не возникают препятствия, мы встречаемся в погребах — либо у меня, либо у профессора Шане, а иногда у сенатора.

В глубине громоздились одна на другую дубовые бочки. Эта нотка ярмарочного празднества понравилась полицейскому. Ему всегда доставляло удовольствие пускать мыльные пузыри, используя консервные банки; в этой детской игре он был достаточно ловок. Сбоку около тридцати бочонков имитировали архитектурное построение своих старших сестер.

— Это все полные бочки?

— Нет, пустые, они здесь исключительно для создания атмосферы. Видите ли, если вино содержится в бочке два-три года, то дуб отдает ему все, что у него есть.

— Словом, они теперь на пенсии.

— Действительно, что-то вроде этого.

— Какие они огромные!

— Бочки бывают разных размеров, но в самых больших — на двести двадцать пять литров — может поместиться человек. А знаете, во время войны двух английских летчиков прятали в винных погребах, прежде чем переправить в таких же точно бочках в Испанию.

— Можно было бы снять об этом фильм. Вы позволите?

Полицейский подошел к металлическому четырехгранному фонарю, стоявшему в нише, выдолбленной прямо в стене. Достав зажигалку, он зажег свечу, взял ее в руки и направился к входу в первую галерею. Земля была вязкой, и сапоги полицейского с острым носком и скошенным каблуком утопали в ней, словно в масле.

— Хотите, я дам вам резиновые сапоги? Здесь есть подземная река, и вода просачивается.

— Нет, все в порядке, благодарю вас, я недолго.

— Что вы, в сущности, ищете?

— Проверяю… профессиональная добросовестность.

— Знаете, здесь никто не ходит.

Кюш подошел ко второй галерее, возле бочонков. Свет фонаря позволил ему отчетливо увидеть отпечатки.

— А это что такое?

— Думаю, следы ног.

— А я думал, что здесь никто никогда не ходит.

— Во время последнего нашего собрания упали два бочонка, и Эрве Монлор пошел и любезно поставил их на место.

— Он и в самом деле говорил мне об этом.

Великой Лозе пришлось сократить свою беседу с полицейским. Все ее помыслы были сосредоточены на содружестве. Была уже почти половина третьего, когда она подошла к дому священника. Луиза Рапо приоткрыла дверь:

— В чем дело?

— Я хотела бы поговорить с преемником отца Анисе.

— Не знаю, сможет ли отец Клеман принять вас…

— Скажите ему, что это по делу крайней важности.

— Хорошо! Входите… Следуйте за мной.

Они прошли в гостиную дома священника.

— Это к вам, святой отец, мадам де Вомор говорит, что дело очень важное.

Отец Клеман отложил газету и поспешил навстречу своей прихожанке. Он протянул ей руку. Луиза сразу же исчезла.

— Добрый день, мадам. Чем я могу вам помочь?

— Меня зовут Элизабет де Вомор. Я позволила себе побеспокоить вас, но вы наверняка знаете, что отец Анисе был духовником рыцарей виноделия, а я их председательница.

— Да, мне это известно.

— Время «зеленого урожая» стремительно приближается, и я пришла узнать, не согласитесь ли вы продолжить традицию и почтить нас своим присутствием в следующую пятницу на нашем подготовительном собрании.

— Время «зеленого урожая»?

— Ах, я вижу, что вы не местный, святой отец. Будучи Великой Лозой содружества, я должна вам кое-что рассказать.

Отец Клеман не успел и слова вымолвить, как мадам де Вомор пустилась в пространные объяснения с напором сверхскоростного поезда Париж — Бордо. Священник любезным жестом пригласил ее сесть.

— В действительности, виноградный куст — это своего рода лиана. Он растет произвольно, и, чтобы добиться хорошего результата, человек должен укрощать его. Поймите, на протяжении всего года виноградарь следит за своим сокровищем, заботится о нем…

— Это ясно.

— Святой отец, я открою вам один секрет… У всех сборщиков винограда, виноградарей, смотрителей винного склада есть один властелин — виноградник. Ради его блага они готовы на все… И доходят даже до того, что заставляют его плакать.

— Я этого не знал.

— С наступлением весны растительный сок начинает свое движение. На рубцах, оставшихся от секатора, выступают слезы. Возобновляется цикл, заканчивается зимний период покоя. Появляются первые почки. Через несколько недель начинается цветение, затем цветы, отдав свой сок, оплодотворяются.

Клеман с интересом слушал пылкую защитницу виноградарства. Элизабет вдруг поняла, что она говорила о природе, не упомянув Бога.

— Господь превосходно управляет природой, не так ли, святой отец? Так на чем я остановилась?

— Вы говорили о плодородии.

— Ах да, оплодотворенный цветок превращается в плод. У нас называют это образованием завязи. Эдмон, мой муж, имел обыкновение повторять: «Образование завязей — радость виноградарей». И тогда появляется остов будущей грозди. Крохотные зеленые шарики увеличиваются, впитывая солнце, и становятся мало-помалу виноградинами. Это в какой-то мере первое чудо виноградника. С началом созревания виноград окрашивается, зеленые лозы становятся коричневыми. Это главный момент во всем процессе. Виноградарь должен прислушиваться к природе, чтобы соблюдать хрупкое равновесие между солнцем, плодом и питающей землей.

— Понимаю, это очень интересно.

— Чтобы добиться оптимального содержания сахара в виноградинах, сборщик урожая приносит в жертву некоторые грозди, срезает листья. Точно так же, как прорежают яблоню, чтобы плоды стали прекраснее. У нас делают раннюю обрезку, это и называется «зеленый урожай», чтобы ягоды винограда наполнились ароматом. Кропотливое ограничение количества гроздей на виноградной лозе и сокращение листвы дают нашим винам международное признание. Благодаря таким посланцам наш город известен во всем мире.

Священника восхищало красноречие мадам де Вомор. Она, несомненно, была бы замечательной чтицей во время мессы. Он представил ее за пюпитром, читающей верующим Евангелие от святого Иоанна. Чтобы зазвучать во всю свою силу, это Евангелие, написанное в торжественном стиле, требует именно такого воодушевления и такого пыла. Викарий нарушил воцарившееся молчание:

— Я благодарю вас за столь прекрасное объяснение, но я не являюсь официальным кюре прихода, новый священник пока не назначен. Кроме того, вы должны знать, что отец Анисе еще не предан земле и я целиком занят организацией его похорон. Не кажется ли вам, что это немного преждевременно?

— Да… Да, конечно! Я сожалею. Содружество настолько для меня важно, что я забываю об обычаях. Прошу извинить меня за эту неловкость, я смущена…

— Хочу, однако, сказать вам, что, если назначение того, кто придет мне на смену, задержится, вы можете рассчитывать на меня. Я возьму эту ответственность на себя.

— Спасибо, святой отец… В пятницу вечером рыцари виноделия отдадут последний долг отцу Анисе. Не могли бы вы почтить нас своим присутствием?

— Я приду.

Элизабет де Вомор встала в смущении, осознав несвоевременность своего шага.

— Спасибо за ваше понимание. Не буду мешать вам. Я снова приду к вам, когда все уляжется.

Кюш вошел в свой кабинет в туристическом филиале. Надя Маджер приводила в порядок документы.

— Ну как, Старски, допросы что-нибудь дали?

— Блашар подтвердил спор между мэршей и кюре. Похоже, они частенько препирались.

— Ну как тут не вспомнить «Дона Камилло»![13]

— А мадам Барбоза видела какого-то типа, бродившего в тот вечер возле их машины техпомощи.

— Интересно, а конкретнее?

— Она заметила довольно высокого мужчину, что-то около метра восьмидесяти пяти, в каскетке… Все достаточно неопределенно… К тому же эта премилая компания любит слегка преувеличивать.

— Ладно. Возможно, хозяин гаража внесет ясность… Что еще?

— Это все. А у тебя, босс?

— Мадам де Вомор подтвердила, что у Анисе был молитвенник, когда он уходил от нее. На обратном пути я проверил, никакого следа книги.

— Если молитвенника не нашли, значит, его взял убийца.

— Возможно, но зачем? Единственно, в чем я теперь уверен, так это в том, что дело не в ошибке: хотели убить именно священника. И пожалуй, даже два раза, а не один!

— Вот ускорим темп, и тогда все узнаем.

— Я посетил погреб, где они все собирались.

— И что?

— В глубине имеются следы, которые ведут в галерею, но Вомор уверяет, что там никто никогда не ходит. Аптекарь сказал нам, что он поставил бочки на место, она это подтверждает.

— Тогда никаких проблем!

— Напротив, в том-то и проблема: есть два типа следов. Отправь группу, пусть снимут отпечатки.

— О'кей.

— Пока не знаю, но у меня сложилось странное впечатление о Вомор. На вид она слегка чокнутая, но на самом деле хитрее, чем мы думаем, так мне показалось. Только что она принимала у себя какого-то типа, и, судя по всему, ей не хотелось, чтобы я его увидел. — Кюш протянул Маджер целлофановый пакет. — Я получил ее кинжал, отдашь судебному эксперту, я хочу, чтобы он сравнил его с раной Анисе.

В сумерках капитан добрался до дома священника. Он принес бутылку виски и кока-колу. Открыл ему викарий. После церковного поклона и полицейского приветствия, задавших тон вечеру, мужчины направились в гостиную, не преминув пригнуться, проходя мимо балки. Кюш поставил на столик свои приношения.

— Не надо было!

— Вы только что приехали, а я не уверен, что бар вашего предшественника столь же хорош, как его библиотека.

— Про вино ничего сказать не могу. Хотя должно быть для мессы!

Кюш и Клеман рассмеялись.

— Вы любите ростбиф?

— Исключительно в тарелке.

— Мадам Рапо приготовила нам его со стручковой фасолью.

— Великолепно. Королевская роскошь.

— Не будем преувеличивать.

— Если позволите, я задам нескромный вопрос.

— Задавайте! Это ваше ремесло.

— Сколько вам лет?

— Гм… тридцать девять, а вам?

Клеман достал два стакана и поставил их на стол.

— Тоже тридцать девять. Это сближает нас.

Полицейский открыл бутылку виски, предложив выпить за их грядущее сорокалетие.

— Ваше расследование продвигается?

— Да, пока, правда, потихоньку.

Кюш наполнил стаканы. Он не скупился.

— А как в вашей епархии?

— Ничего, спасибо… Дело тоже движется.

— Вы получили кое-какие откровения? Ваше здоровье!

Они чокнулись.

— Пока я занимаюсь в основном организацией похорон. Его преосвященство приедет в пятницу утром, все должно быть безупречно. Как я уже говорил вам, Анисе был одним из близких ему людей. А что касается откровений моей паствы, то это дело Господа Бога, мой дорогой друг.

Они обменялись понимающими улыбками.

— У вас есть арахис?

— Понятия не имею, посмотрите в буфете. Снабжение — это скорее по части мадам Рапо.

Кюш открыл дверцу буфета:

— Вы встречались с мадам де Вомор, вашей прихожанкой?.. Да у вас тут соленые крендельки с тмином… Я могу взять?

— Конечно, угощайтесь… Я познакомился с ней сегодня, она предложила мне заменить в содружестве Анисе.

— Я вижу, Помпадурша не теряет зря времени. Что вы ей ответили?

— Что всему свое время и что данный момент отводится трауру и воспоминаниям. Впрочем, я на этом посту лицо временное!

— Как это?

Кюш протянул крендельки священнику, тот взял их.

— Я викарий монсеньора Леру, и через несколько дней, когда будет назначен новый священник, вернусь в Бордо.

— А что такое викарий?

— Скажем так, викарий — это тот, кто помогает епископу.

— В конечном счете у нас много общего, при каждом расследовании я лицо временное… Преступление, полицейский… Одним словом, затыкаем дыру…

— Прекрасный образ!

— После Анисе будет другое дело, потом еще одно, это в порядке вещей. Кстати, не могли бы вы со своим начальством рассмотреть вопрос о кровле часовни Святой Троицы?

— Почему вы считаете, что я должен ставить этот вопрос? А ну-ка присядьте.

Церковный служитель указал на стул.

— Анисе в течение нескольких лет пытался добиться, чтобы мэрия выделила средства на крышу. Похоже, в вашей второй резиденции начала накрапывать святая вода.

— В НАШЕЙ второй резиденции, вы ведь тоже сын Божий.

— Клеман, не читайте мне проповедей, я активно неверующий. Для меня имеет значение только истина.

— Вы женаты?

— Нет, настоящий холостяк. А вы?

Отец Клеман улыбнулся.

— Значит, церковь — это призвание?

— Да, с десятилетнего возраста. А у вас?

— Ну, я играл в ковбоев и в индейцев и до сих пор, на пороге сорокалетия, все еще играю.

— В отношении Анисе вы полагаете, что его останки можно будет скоро забрать?

— Да, судебно-медицинский эксперт закончил.

Два новых единомышленника отужинали. Было уже четверть двенадцатого. Отец Клеман собрал тарелки:

— Кофе?

— Нет, время бежит, а завтра будет тяжелый день. Последняя сигарета, и я ухожу.

Кюш предложил сигарету и аббату.

— Ладно! Вы вводите меня в искушение.

— Но избави нас от лукавого.

— Аминь… Однако я вижу, что вы хоть и безбожник, а традиции знаете.

— Недолгое пребывание у вас в школьные годы… Ладно, мне пора.

— Я провожу вас.

Мужчины направились к выходу. Нагнувшись, чтобы не наткнуться на балку, Кюш заметил конверт, подсунутый под дверь:

— Смотрите, письмо, наверняка запоздалая исповедь…

Подняв конверт, он протянул его Клеману. Тот повертел конверт в руках:

— Мне кажется, это адресовано вам.

Капитан увидел свое имя, составленное из вырезанных из газеты букв:

— Подождите минутку. — Он достал из кармана носовой платок. — Так будет лучше для расследования.

Мужчины вернулись в столовую. Взяв нож, Кюш вскрыл конверт. Он осторожно взял сложенный вдвое листок и прочитал: «ОТЦА АНИСЕ УБИЛА СЕКТА».

— Только этого не хватало! Вот прочитайте, но не трогайте руками.

Полицейский положил письмо на стол, чтобы священник мог ознакомиться с его содержанием. В ту же минуту зазвонил его телефон. Он машинально бросил взгляд на часы: без двадцати пяти двенадцать. Набрав 123, он вошел в электронную почту: «Это Жаклина Турно, меня пытались убить».

Четверг, 21 июня

— Послушайте, мадемуазель, меня чуть не убили, часть ночи я вела наблюдение, я устала. Вы, кажется, забыли, что жертва — это я.

Задетая мэршей за живое, Надя не растерялась:

— Я просто пытаюсь восстановить факты и узнать, что вы делали на улице одна в двадцать три часа.

— Ночью я уже рассказала об этом капитану.

Последний стоял чуть поодаль, приготовившись слушать показания мэрши. Из-за несовместимости их характеров, отмеченной во время предыдущих бесед, Кюш предпочел поручить Наде вести допрос.

— Мадам, допрашиваю вас я. Если вы чувствуете себя не в состоянии отвечать на мои вопросы, мы можем отложить этот разговор на более позднее время.

— Ах, мне уже все равно, продолжим.

— Прекрасно, давайте начнем все с самого начала.

— Хорошо.

— В таком случае прошу вас назвать свое имя, фамилию, возраст, дату и место рождения, адрес, профессию и семейное положение.

— Турно Жаклина Эме Маргарита, сорок восемь лет, родилась семнадцатого февраля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в Бланьяке, департамент Жиронда. Живу я в Сент-Эмильоне, тупик Корделье, дом четырнадцать. Представитель фармацевтической лаборатории, а также исполняю обязанности мэрши этой коммуны.

— Семейное положение?

— Не замужем.

Ответ прозвучал как нечто само собой разумеющееся.

— С какого времени стали мэром?

— Услышать такое от вас, мадемуазель… Вам следовало бы знать, что надо говорить не мэр, а мэрша, мы достаточно долго добивались этого.

— Я лейтенант, и тоже долго добивалась этого.

— Это мой второй срок. В первый раз меня избрали в тысяча девятьсот девяносто девятом году.

После множества привычных вопросов, в результате которых она среди прочего узнала, что Жаклина Турно — управляющая делами содружества, куда ее кооптировала чета аптекарей, Надя сконцентрировала внимание на интересующем ее вопросе.

— Что вы делали вчера вечером в двадцать три часа одна на улице?

— Я пошла проверить последние приготовления к Празднику музыки.

— В двадцать три часа, когда в округе бродит убийца?

— Лейтенант, если на человека возложены такие обязанности, как мои, времени не существует. Из-за вашей некомпетентности мой город стал посмешищем для прессы.

— Мы очень серьезно относимся к этому делу, мадам.

— Не сердитесь на меня, но я вынуждена отметить, что капитан Кюш, которому поручено дело, перепоручил вам расследовать нападение, жертвой которого стала я.

Подняв голову, Кюш посмотрел ей прямо в глаза:

— Послушайте, если вы не удовлетворены МОИМ способом вести расследование, то можете сообщить об этом прокурору Республики, а пока отвечайте на вопросы лейтенанта!

Надя продолжила допрос и узнала, что первое должностное лицо по своему гражданскому состоянию обязано спасением лишь неожиданному появлению какого-то автомобиля, обратившего нападавшего в бегство. Жертва не сумела описать ей примет душегуба.

Покончив с попыткой убийства, лейтенант напомнила Жаклине Турно, что ей должны задать вопрос о деле Анисе.

— В тот день, семнадцатого июня, в котором часу вы пришли к мадам де Вомор?

— В начале вечера, где-то, наверное, около девяти часов.

— А когда ушли?

— Около одиннадцати, я не очень хорошо себя чувствовала, и Мишель Монлор предложила мне зайти в аптеку и взять у нее аспирин.

— Значит, вы ушли вместе?

— Я только что это сказала!

— Вы зашли в аптеку, а потом сразу вернулись домой?

— Да, я устала, а на другой день должна была встать рано, чтобы готовить Праздник музыки.

— Какие у вас были отношения с аббатом Анисе?

— Обычные.

— Не могли бы вы уточнить?

— Нормальные отношения между мэршей и священником. Мы оба управляем, но наши задачи не всегда совпадают.

— Поподробнее…

Кюш, до тех пор внимательно слушавший разговор, встал:

— Лейтенант, я должен уйти, скоро увидимся.

— До встречи, капитан.

Надев свои очки марки «Авиатор», Кюш вышел. Надя села за компьютер, в то время как выборная представительница продолжала давать показания. В вестибюле мэрии капитан столкнулся с Мариусом Пульо:

— Не каждый день вам удается развлекаться.

— Что?

— Ничего, я размышлял вслух.

Тем временем допрос в кабинете продолжался.

— В запальчивости Барбоза даже перешел на «ты». Я прекрасно помню его слова: «Анисе, ты не имеешь никакого права так говорить!» Жене пришлось даже успокаивать его.

— Когда это было?

— Примерно два месяца назад, я уже не помню точной даты.

— И причина этой стычки?

— Я не знаю, но вы можете сами его спросить. Все, что я могу вам сказать, так это то, что их отношения в последнее время стали весьма сдержанными.

Миновав развалины доминиканского монастыря XIII века, болид Кюша устремился к Либурну по двести сорок третьему департаментскому шоссе. По обе стороны дороги, подобно зеленым римским легионам, выстроились ряды саженцев мерло и каберне. Один за другим следуют прославленные сорта: «о-сеготт», «грас де дьё», «фран пурре», «лароз». Вдалеке, за холмами, виднелась желтая вывеска, резко бросающаяся в глаза на фоне виноградарского пейзажа, на ней можно было прочитать «Гараж Барбозы». Здесь в чести три сорта: неэтилированный бензин 95, неэтилированный бензин 98 и, наконец, любимый сорт «генерала Ли» — экологически чистое дизельное топливо. Кюш остановился у одной из машин техпомощи, выключил мотор и сдвинул солнцезащитные очки на затылок. Владения Барбозы выглядели стандартно. На переднем плане — три колонки, сзади — что-то вроде разделенного надвое ангара. Первое помещение казалось концессией «Рено», второе походило на мастерскую. Полицейский направился к мастерской, где слышались голоса. Хозяин в синем комбинезоне подводил стрелки на часах.

— Скажи, Анж, тебе нужно три недели, чтобы поменять прокладки на тормозах?

— Если ты считаешь, что дело движется недостаточно быстро… Что ж, можешь заняться этим сам!

— Вот именно, а тебе я плачу за безделье.

— Ага. Мне это подходит.

— Смейся, смейся надо мной! Я дал тебе работу, когда ты оказался в полном дерьме, а ты так меня благодаришь? Кинув меня?

— Оглядываясь назад, я все время задаюсь вопросом: кто кого кинул?

— Я тебя кинул? И каким образом?

— В городе не утихают разговоры о комиссионных, хорошенькой круглой сумме комиссионных, которые ты получил за продажу моих земель. Из того барыша, что ты положил себе в карман, вполне можешь платить мне, даже если я ничего не делаю.

— Кто говорит такую ерунду?

— Да все! Конечно, я, как дурак, узнал об этом последним, и теперь люди смеются надо мной.

— Они смеются над тобой из-за твоих махинаций с твоим французско-итальянским вином.

— Бывшим моим вином! А вот новый сорт кое-кого осчастливил, учитывая ту цену, за которую его купили… Впрочем, с твоей помощью. Тебе следовало бы перекинуться на недвижимость… похоже, в этом твое везение.

— Какой неблагодарный идиот, это после всего, что я для тебя сделал…

Кюш, скромный свидетель этой перепалки, решил выйти на сцену:

— Тук! Тук! Наверное, я помешал семейному обсуждению?

— Барбоза — моя семья? Да лучше сдохнуть!

— Не лучше! Чем могу служить?

— В городе мне порекомендовали ваше заведение.

— Это лучшее в округе.

— Вернее сказать, единственное.

Барбоза испепелил механика взглядом.

— Слушаю вас, месье.

— Я проколол шину и езжу на запаске.

— А где карета?

— Следуйте за гидом.

Кюш и Барбоза вышли из мастерской. Рукой капитан показал на свою машину:

— Вот она.

— Это что? «Форд К»?

— Почти, это «генерал Ли».

— А-а, тюнингом я не занимаюсь… Впрочем, если только заменить колесо, то это можно… Вам когда она нужна?

— Послезавтра, такое возможно?

— Если к субботе, то я сам этим займусь. Вот если бы вы мне сказали через три недели…

Кивком головы хозяин показал на своего механика. Прислонившись к двери гаража, Анж неспешно реагировал:

— Ничтожество!

Делая вид, будто не услышал насмешки своего служащего, Барбоза продолжал:

— Вы не напомните мне свое имя?

— Кюш.

— Ах да! Встретимся в семнадцать часов?

— Да, в мэрии.

— А это надолго?

— В чем дело, вы торопитесь?

— Сегодня вечером моя жена должна репетировать в церкви хорал для похорон отца Анисе.

— Понятно, в таком случае вы можете прийти в шестнадцать часов, если вас это устраивает.

— Спасибо, комиссар.

— Капитан, так будет вернее… Кто-нибудь может подбросить меня в город?

— Думаю, такой человек у меня найдется. Это как раз по его части.

Лейтенант постучала в дверь дома священника… Никакого ответа. Подождав, она направилась к собору. Вошла внутрь нерешительно, почти с робостью. Ее сразу охватила приятная прохлада. Все здесь выглядело умиротворяюще… Если не считать женщины, которая зажигала свечу, в церкви пусто. Надя прошла немного вперед, привлеченная четырьмя круглыми картинами на сине-бирюзовом фоне. Табличка указывала, что это фреска XIII века, изображающая мучение святой Екатерины. Стоявшая слева Мадонна, казалось, показывала пальцем на четыре картины в овальных рамах. Надя не спеша направилась к клиросу, в дом священника она вернется через десять минут. Не зная хорошенько, что делать, она решила присесть в третьем ряду справа, как раз напротив органа. Положив на скамью сумку и углубившись в свои мысли, она перебирала в памяти детали расследования. Через несколько секунд чей-то голос заставил ее вздрогнуть.

— Могу я вам помочь?

Обернувшись, Надя увидела мужчину в сутане с белым стоячим воротничком.

— Здравствуйте.

— Это вы желали исповедаться в одиннадцать пятнадцать?

— Нет, это ошибка, но я должна поговорить с вами.

Она показала свое полицейское удостоверение.

— Я в вашем распоряжении… Не хотите ли пройти со мной в ризницу?

— Да, конечно.

Они пересекали неф и, пройдя через потайную дверь, вошли в ризницу. Одна из стен была украшена фотографиями Иоанна-Павла II и папы Бенедикта XVI. Попросив разрешения, Надя положила на стол сумку и отодвинула ивовые корзинки. Слабо освещенная комната излучала полное спокойствие.

— Если вы пришли ко мне в церковь, значит, дело очень важное.

— Не позволите ли вы взять у вас отпечатки пальцев?

— Да, но зачем?

— Капитан сказал, что вы прикасались к анонимному письму.

— Верно.

Надя начала доставать свое оборудование:

— Я хотела бы сделать это прямо сейчас, так как должна как можно скорее отправить письмо криминалистам.

— Понимаю.

Взяв левую руку отца Клемана, Надя, палец за пальцем, начала снимать отпечатки, следуя проверенному полицейскому методу.

— Я чувствую себя великим преступником.

— Это как раз для того, чтобы избежать нечто подобного. Ну вот, спасибо вам за помощь. Не буду вас больше задерживать.

Она уложила штемпельную подушечку и прочие приспособления, а викарий тем временем вымыл руки в маленькой раковине.

Машина техпомощи выехала из гаража Барбозы. Анж Дютур нарушил молчание, принявшись восторгаться прелестным пейзажем:

— Ну разве не красота все эти ряды виноградных лоз, окаймленные розовыми кустами!

— Да, очень красиво, и эти розы в цвету…

— Вам известно, почему здесь растут розы?

— Нет, расскажите.

— По двум причинам. Первая состоит в том, что у роз такие же болезни, как у винограда. Но они более уязвимы и предупреждают виноградарей о несчастье до того, как заболеют саженцы. Это старый испытанный метод. Сегодня каждый саженец внесен в компьютер. Это позволяет установить возраст лозы, число гроздей, оставленных после «зеленого урожая»…

Кюш внимательно слушал объяснения механика. Он с удивлением обнаружил грань его личности, о которой не подозревал. При упоминании о вине Анж словно преобразился.

— Вторая причина более практичная. Прежде виноградники боронили лошади, механических инструментов не существовало. Когда животное поворачивало в конце ряда, оно не касалось последнего саженца, опасаясь колючек, царапавших суставы.

— Послушайте, да вы, я вижу, знаете толк в вине…

Анж Дютур остановил машину на обочине дороги:

— Видите этот склон?

— Да.

— Так вот, он принадлежал моей семье на протяжении семи поколений. Я родился в бочке. Восемь гектаров мерло, четыре гектара каберне фран. У нас были лучшие местные марочные вина. — Взглянув на свои руки, механик затем показал их капитану: — Пять лет назад я гордился тем, что руки у меня сине-зеленого цвета от антциана,[14] ведь я делал вино, а сейчас они испачканы отработанной смазкой…

Справившись с собой, разволновавшийся Анж снова тронулся в путь:

— Свою жизнь я должен был бы проводить за сбором винограда, а приходится менять масло в двигателе… Но это уже другая история… А главное, я сам виноват.

— Скажите, месье Дютур, где вы были вчера вечером около двадцати трех часов?

Маджер работала на своем компьютере, держа в руке дымящуюся чашку. В комнату ворвался Кюш:

— Ну, как все прошло с мэршей?

— Она смягчилась, но поживиться нам особо нечем.

— Главное, не расслабляться, в конце концов след отыщется.

— В этой связи судебный медик прислал окончательное заключение. Анисе действительно страдал аритмией.

— А что это означает?

— Своего рода сердечную недостаточность, которую характеризует беспорядочный, неровный ритм.

— Выходит, ты сильна в медицине!

— Нет, я просто записала, что мне сказал Сельпрен.

— Продолжай.

— Анисе принимал кордарон, прописанный Шане. Я проверила картотеку социального обеспечения… В общем-то ничего необычного, если не считать анализов крови, которые выявили присутствие цизаприда. Это и есть та самая мешанина, о которой говорил медик в своем первом заключении.

— Для меня это китайская грамота!

— Такое сочетание прямо противопоказано в случае священника. По мнению медика, соединение цизаприда и кордарона вызывает верную смерть.

— И?..

— И яснее ясного, что ночью он все равно отдал бы Богу душу…

— Вероятно, придется еще раз побеседовать с Шане… Что еще?

— Я только что получила сообщение по электронной почте из криминалистической лаборатории. Твои подозрения подтвердились. Кинжал содружества как раз тот тип оружия, которым убили кюре.

— Хорошая работа, мы на верном пути.

Барометр расследования вновь показывал «ясно», и это отражалось в глазах полицейского.

— Что касается кинжала мадам де Вомор, он априори не мог быть орудием преступления.

— Это можно было предположить… Ты отправила анонимное письмо?

— Да, босс, вместе с отпечатками отца Клемана. Впрочем, он прелесть!

— Н-да, только вот что, слишком-то не увлекайся, сейчас не самое благоприятное время водить дружбу с приходскими кюре…

Взяв список членов содружества, Кюш набрал номер на своем мобильном телефоне. На другом конце ответила Элизабет де Вомор. После обмена любезностями капитан перешел к сути, включив громкую связь:

— Как поступают с кинжалами, если кто-то покидает братство?

— В случае исключения парадное одеяние сохраняется Великой Лозой. Но исключения бывают крайне редко.

— А в случае смерти?

— Чаще всего рыцаря хоронят в его костюме, как того требует традиция. Однако иногда семья сохраняет одежду и прочие принадлежности.

Эта информация не обрадовала полицейского, поскольку он узнал, что только за XX век было вручено больше сотни кинжалов. Закончив разговор, он с несколько разочарованным видом повернулся к своей коллеге:

— Ничего хорошего для нашего дела! — И, подумав несколько секунд, продолжил: — Ты позвонишь Шане, надо прояснить эту историю с лекарствами. А до прихода хозяина гаража я схожу в «Дубовую бочку», выпью кока-колу и почитаю статью Дюкаса.

— Тебе следует позвонить Журдану.

— И без того ясно! Ладно, тебе что-нибудь принести?

— Да, мне хочется канеле.[15]

— Не знаю, полезно ли это. — Повернувшись, Кюш похлопал себя по левому бедру. — Впрочем, мое ли это дело?

Капитан спрятался за дверь, словно за щит, чтобы избежать шариковой ручки, которую Надя бросила через комнату ему вдогонку.

Луч карманного фонаря метался по известковой поверхности олигоцена. Профессор Шане и месье Андре подошли ближе друг к другу. Хирург тер руки одну о другую, чтобы согреть их.

— Не жарко… Эта впадина огромна…

— Да, есть чем заняться, что вы об этом думаете?

— Мне кажется, это отлично подходит.

— Здесь, по крайней мере, есть место, и никто их не найдет.

— Вы сверились с кадастром? Мы на самой границе участка…

— Да, мы как раз на линии АВ627, и геодезист был категоричен, никаких сомнений.

— Как вы обнаружили эту галерею?

— Вы помните день, когда я купил ваш нож?..

— Отлично помню, к тому же я с ним никогда не расстаюсь.

— В тот день на рынке Либурна я, кроме того, отыскал старую карту района. Мне понадобилось три недели, чтобы определить место входа. Он был полностью покрыт растительностью.

— Прекрасно, это как раз то, что нам нужно.

— Когда начнем?

— Чем скорее, тем лучше. С минуты на минуту у нас могут возникнуть проблемы.

— Вот именно, я как раз хотел поговорить об этом с вами, у меня создалось впечатление, что во время дегустации у Блашара тоже появились сомнения. Возможно, придется сходить к нему, так как отец Анисе ничего уже не сможет разоблачить. Хотите, я займусь этим?

— Нет, не стоит. Сейчас в городе слишком много полицейских, и вам лучше не встречаться с капитаном Кюшем. Если правда выйдет наружу, район и содружество не оправятся от этого.

— В любом случае, я скоро все выясню. На следующей неделе я жду ответа. Если это подтвердится, следует быть осторожными и убедительными.

— Можете положиться на меня, профессор.

Кюш открыл дверь, демонстративно держа в руках канеле:

— Вот твой сладкий пирожок… Только это вредно для тебя. — Кюш протянул угощение Маджер, вновь красноречиво намекнув на объем бедер своей коллеги. — Тебе бы следовало все-таки подумать о будущем муже.

— Не бери в голову… Тебе это не грозит.

— Хозяина гаража все еще нет?

— Нет, и он не придет. Он перенес встречу на субботу, на девять часов, в гараже.

— Это в честь чего же он отменил мой вызов?

— У него уважительная причина: он помогает жандармерии. Произошло грандиозное столкновение в Сент-Фуа-ла-Гранд… Похоже, есть погибшие. Они реквизировали все машины техпомощи в округе. И я проверила информацию, босс.

— Н-да, и для соборования отец Клеман им не нужен. Может, хоть пресса оставит нас, по крайней мере, немного в покое. Я говорил по телефону с Журданом, он взбешен. Мне надо сказать два слова Дюкасу. Он подливает масла в огонь, да вот, послушай сама:

«[…] В то время, как наша популярная мэрша проверяла оборудование, установленное для музыкального праздника двадцать первого июня, на нее совершили жестокое нападение на улице Куван. Капитан Кюш, который со времени гнусного убийства аббата Анисе находится вместе со своей командой на месте событий, пока еще не задержал нападавшего. Сент-Эмильон переживает трудные дни. Можно подумать, что мы вернулись к худшим временам террора. Следует ли, чтобы чувствовать себя в безопасности, передвигаться, как некогда, по подземным ходам? Сумеет ли полиция положить конец этой волне безумия? […]»

— Похоже, он принимает себя за Фандора![16]

— Зато, возвращаясь к расследованию, я позвонила Шане, он ждет тебя в восемнадцать часов у себя в поместье.

— Прекрасно, я пойду. Ладно, снимаемся с места. Ты возвращаешься в штаб и добиваешься подкрепления на завтра. Это всколыхнет всех, они к этому не готовы. Воспользуйся случаем, зайди к криминалистам, пускай не мешкают с анонимкой.

— Считай, что все уже сделано.

Ближе к вечеру Кюш, перекинув куртку через плечо, пешком покинул площадь Пьосо. Владения Антуана Шане находились менее чем в двух километрах от мэрии. Встреча с хирургом должна была состояться через полчаса. Небольшая прогулка пойдет капитану на пользу и позволит подвести некоторый итог. Он свернул на улицу Гюаде, названную по имени одного из прославленных сынов Сент-Эмильона, гильотинированного во времена революции. Дойдя до фонтана на площади Буржуаз, он прошел под красивыми стрельчатыми окнами старинного монастыря. И дальше направился по шоссе. Бордо казался ему таким далеким. Здесь жизнь повиновалась ритму сбора винограда. Это совсем другое измерение времени.

Через пятьсот метров Кюш свернул влево, на дорогу, вившуюся между виноградных лоз. На маленьком перекрестке на двух каменных столбах было высечено: «ДЮТУР». Это был вход в поместье. Механик говорил правду. Кюш неторопливо шагал под сенью миндальных деревьев, окаймляющих тропинку. Вскоре полицейский вышел на просторную галечную площадку. Его глазам предстал красивый городской особняк XVII века, а справа, обращенная к небольшой долине, стояла великолепная голубятня той же эпохи. Он принялся созерцать городок, освещенный лучами заходящего солнца. Эта панорама еще раз позволила ему оценить шпиль церковной колокольни и четырехугольный донжон Королевской башни.

— Вид исключительный, не правда ли?

Кюш с удивлением обернулся. Профессор Шане стоял в двух метрах за его спиной.

— В самом деле, это грандиозно.

— Вы хотели меня видеть?

— Да, у меня к вам несколько вопросов.

— Не согласитесь ли вы поговорить в хранилище? У меня будет случай показать вам наше умение и технику виноделия.

— С превеликим удовольствием.

Мужчины направились по грунтовой дороге и прошли за домом, Кюш заметил угловую сторожевую вышку:

— Это оборонительное сооружение?

— Наблюдательная сторожка. Такого рода строения обязаны своим названием средневековым караульным.

Кюш улыбнулся:

— При своей работе мне часто приходилось играть роль наблюдателя. Наблюдение — основа ремесла.

Мужчины подошли к решетке, закрывавшей зияющий вход, и начали спускаться под землю.

— Капитан, вам предстоит открыть секреты нашего нектара, нашей дубильной утонченности.

— Чтобы говорить, как вы, наверное, надо пить вино. Придется мне сменить нектар!

Уловив иронию полицейского, Шане перевел разговор:

— Оденьтесь, ведь температура здесь круглый год не превышает двенадцати градусов, а влажность составляет девяносто пять процентов. Я не хочу, чтобы вы простудились.

Кюш надел куртку. Он увидел огромный, выложенный плиткой зал. По обе стороны этой широкой галереи стояли чаны из нержавеющей стали.

— Впечатляет! Что вы можете сказать мне относительно здоровья отца Анисе?

Остановившись, профессор повернулся к полицейскому:

— Я обязан соблюдать профессиональную тайну, но учитывая обстоятельства… Я вам отвечу. Аббат страдал аритмией. Это довольно давнее заболевание, проявившееся два года назад во время одной из трапез содружества. Анисе стало плохо, и мы едва успели отвезти его в Либурн, где дефибриллятор сделал остальное. С тех пор он постоянно принимал лекарства.

— На основе… кордарона, не так ли?

— Да я вижу, вы в этом разбираетесь!

Продолжив свою подземную прогулку, они очутились у карты поместья, отражающей размещение сортов винограда, «каберне фран» или «мерло».

— Тут нет моей заслуги, мне сообщил об этом судебно-медицинский эксперт… А скажите, что произошло бы в случае приема цизаприда?

При упоминании этого лекарства врач резко остановился, словно охотничья собака, сделавшая стойку:

— Цизаприда? В случае Анисе это вызвало бы остановку сердца… Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что, по словам эксперта, Анисе принял это лекарство, вероятно, во время вашего вечера.

— Это совершенно невозможно, он никогда не совершил бы такой оплошности…

Они продолжили свой путь и оказались в просторном зале, где вино выдерживали в дубовых бочках. Здесь все находилось в горизонтальном положении. Десятки дубовых бочек лежали на боку, сотни пустых бутылок были уложены горлышками к стене. Вот перед этими-то темно-зелеными донышками, похожими на тысячи пытливых глаз, мерцавших в темноте, Кюш нанес неожиданный удар:

— А разве кто-нибудь говорит об оплошности?

В третий раз хирург остановился, сраженный вопросом. После тягостного молчания полицейский снова начал атаку:

— Можно ли найти такую молекулу в продуктах?

— Ни в коем случае, это молекула фармацевтического происхождения. Но что вы хотите мне сказать?

— Похоже, ваш бывший кюре имел не только друзей.

— Анисе был старым человеком, и позволю себе сказать — довольно заурядным. Я до сих пор не могу опомниться после его смерти и отношу это на счет общества, где насилие стало делом обычным. Сегодня убивают из-за десяти евро. Но тут вы говорите мне о преднамеренном убийстве.

— Нет, доктор, не об одном убийстве, а о двух. Причем один убийца не предупредил другого.

Ошеломленный известием, ученик Гиппократа присел на бочонок, чтобы прийти в себя. Кюш поначалу наблюдал за ним, потом забеспокоился. Шане объяснил ему, что в последнее время немного устал, но что все образуется. Чтобы переменить разговор, полицейский, указывая на потолок галерей, спросил старого врача, что за корни свисают сверху. Выйдя из оцепенения, профессор сказал, что это корневища виноградных саженцев, насквозь пробившие известковое плоскогорье. Шане предложил капитану выйти на свежий воздух, так сильно он разволновался. После обмена любезностями удовлетворенный Кюш покинул поместье.

Удобно расположившись в своей комнате, поставив рядом с собой чашку с чаем, отец Клеман читал корреспонденцию своего предшественника. Анисе был, вероятно, приверженцем эпистолярного общения. Первые письма были написаны профессором Шане, в них затрагивались самые разные темы, тут и хирург Феликс,[17] и фистула короля, и появление сульфамидов и галло-романский поэт Авсоний, и еще вертикальная дегустация первого марочного вина.

Самая значительная часть переписки касалась Эдмона де Вомора. Клемана удивил такой объем переписки между людьми, проживавшими в двух-трех километрах друг от друга. Они встречались постоянно и, тем не менее, писали друг другу раз или два в неделю. В эпоху, когда мобильный телефон вошел в повседневный обиход, это поистине удивительно. Большая часть писем касалась пересмотра классификации и достоинств лучших сортов вин. Такой пересмотр происходил раз в десять лет, и Эдмон де Вомор уточнял, что опасается, как бы в этом году некоторые исторические сорта не были переведены в более низкую категорию, уступив место другим, более продаваемым. В некоторых письмах говорилось об Эмиле Рапо, его единственном и последнем товарище по Сопротивлению. Клеман обнаружил также письма монсеньора Леру, присланные из Бургоса, Авилы, Капернаума, Вифлеема, Корка. Его преосвященство много путешествовал.

Среди этих писем хранились и записки «печальников». На листочках синего цвета прихожане рассказывали о своих горестях. Викарий епископа нашел любопытным, что покойный кюре сохранил некоторые из них.

Таковых было всего шесть.

«Выражаю мои нынешние заботы, я лишился сна, так как знаю, что члены содружества — чудовища».

«Вручаю тебе мою жизнь, Господи, пошли мне очищение, ибо на мне предательство моих друзей».

«Помолитесь за моего сына, ведь он путает меланж и ассамбляж».

В остальных трех содержались просьбы о мессах в годовщины смерти Франсуа Дютура, Режины Кадоре и Эдмона де Вомора.

Отложив письма, Клеман погрузился в размышление. Нехитрая жизнь обычного кюре таила порой много секретов.

Установилась теплая погода. Улицы были полны народа и звенели от смеха, криков, а главное, от объединяющих всех мелодий. В 1982 году Жаку Лангу пришла светлая мысль создать этот праздник. Идеальный вечер, чтобы затеряться в городе и, быть может, собрать кое-какую информацию.

На площади Маркадьё какая-то группа наигрывала мотивы популярного французского рока. Певец с полудлинными волосами, ниспадающими на лицо, проникновенно пел:

Я знаю это место и обычай этот,
Тебе покоя не дает луна на небе,
А напрасно, истина нам лжет,
И только иногда
Луч правды обожжет.

Полицейский внимательно вслушивался в слова, когда знакомый голос вывел его из задумчивости:

— Вам нравится?

Обернувшись, он увидел Памелу в белом платьице. Она смотрела на него горящими глазами.

— Да, это вполне достойно.

— Хотите, я покажу вам город?

— С удовольствием последую за вами.

— На площади Пьосо концерт камерной музыки.

Кюш улыбнулся:

— А я предпочитаю другую музыку… Особенно в камере под номером семь.

— Тьерри Кюш, мне кажется, сегодня вы чересчур игривы…

Памела увлекла Кюша на улицу Каден и рассказала о происхождении малой каменной арки. Вскоре они устроились на террасе специально оборудованного по такому случаю кафе. Место феерическое: под сенью покрытой глицинией беседки красиво расставлено с дюжину круглых столиков. За каждым из них по прихоти легкого ветерка бумажный фонарик освещал лица. Картина была бы неполной без шарманщика. Парень в фуражке набекрень и с красным платком вокруг шеи в честь коммунаров отчаянно напевал «Ах! Белое винцо».

— Мне говорили о некоем Франсуа Дютуре. Он из семьи Анжа?

— Да, это его отец. Один из столпов содружества, человек прямой и честный. Давнишний враг сенатора Фабра.

— Расскажите об этом поподробнее!

— Фабр был мэром города и, по мнению многих стариков, воспользовался названием Сент-Эмильон, чтобы достичь своей цели: власти, положения. К тому же он взял в жены наследницу семейства Сен-Прё. Неплохое повышение, а?

— Я не понимаю.

— Идите, я вам покажу.

Они снова вышли на улицу. Городок превратился в звуковую пленку «Франс-мюзикл», на каждом перекрестке музыканты исполняли разные мелодии.

На улице Марше Памела остановилась перед маленькой витриной, украшенной марионетками. На них глядел сидящий на барабане Пиноккио.

— Это здесь.

— Что именно?

— Здесь у Фабра была парикмахерская.

— Он был парикмахером?

— Ну да!

— Какой успех!

— Марьетт говорит, что он использовал все откровения, каких наслушался у себя в салоне, чтобы захватить мэрию. Отец Анжа всюду выступал против Фабра. В содружестве, в мэрии… Город раскололся на две партии. А потом он сумел воспользоваться политической поддержкой семейства Сен-Прё. Если можно признать за ним какую-то заслугу, то это как раз умение расхваливать себя. Затем он стал депутатом, потом сенатором. Франсуа Дютур был избран мэром, и жизнь коммуны изменилась. Это были совсем другие принципы, так что можете себе представить драму Анжа, когда его землю купил противник отца. Зато какой реванш для карьериста! И в довершение всего кресло мэра занимает Жаклина Турно, верная ученица Фабра.

— Это интересно.

Половина первого ночи, на Сент-Эмильон снизошло спокойствие. Раздался звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Открылась дверь, кто-то вошел, закрыл за собой дверь и запер ее на задвижку. Остановившись, этот кто-то прислушался… Ничего. Достав карманный фонарь, человек открыл шкаф справа. Луч фонаря высветил висящее на вешалке одеяние рыцаря. Набор был бы неполным без кинжала, аккуратно уложенного в чехол. Створка закрылась. Луч фонаря высветил вход, ведущую вверх лестницу и дверь. Незнакомец открыл дверь, за которой находилась другая лестница. Он спустился по примерно двадцати крутым ступенькам до небольшого сводчатого погребка размером около пятнадцати квадратных метров. Справа, рядом с грудой бочарных клепок, возвышались четыре бочки. Неизвестный приблизился, положил фонарь на один из бочонков и со скрипом повернул одну из больших пустых бочек. Показалось отверстие метровой высоты. Человек проник в углубление. Луч света осветил зал. Потолок был усеян черными пятнами, свидетельствующими о тех временах, когда масляные лампы жителей Жиронды источали копоть. Раздался голос из прошлого: «Мне не нравится, что ты собираешься в катакомбы». Фонарь продолжал исследовать стены погреба… «Возвращайся назад, все кончится тем, что погубишь себя!» Луч остановился на торчащем из стены кольце. Подойдя, некто, обе руки которого были затянуты в перчатки, взялся за него…

Ничего не скажешь, оно крепко держалось.

Пятница, 22 июня

День выдался солнечный, на небе ни облачка, после полудня ожидалась жара. Между тем утро казалось печальным. На рынке было открыто всего несколько лавок. На всех магазинах опущены железные шторы, на которых висело краткое объявление: «Пятница, 22 июня, временно закрыто с 10 до 12.30 из-за похорон».

Снаружи фронтон церкви был завешан большими черными портьерами. В их центре виднелись инициалы «А. Л. Л.». В соборе ученики церковной школы пения Иоанна XXIII пели литанию. Аккомпанировала на органе мадам Барбоза. Вокруг алтаря собрались все члены содружества. Здесь с давних пор каждому было отведено определенное место. Облаченные в костюмы рыцарей, они застыли перед причудливыми креслами. В первых рядах центрального пролета стояли около тридцати священников, настоятелей и викариев. Чуть дальше расположились Памела Блашар, Анж Дютур, Мариус Пульо и месье Андре… Среди верующих встречались скауты, пришедшие отдать последний долг своему священнику. Весь город собрался здесь. В глубине внушительного романского нефа столпилось множество журналистов, удостоивших церемонию своим вниманием. Слева от ковчега под средневековой росписью, изображающей распятие, за происходящим наблюдал капитан Кюш. Внезапно музыка стихла, и монсеньор Леру в сопровождении отца Клемана подошел к алтарю для дароприношения. Митра, жезл и нагрудный крест епископа, одеяния рыцарей виноделия и присутствие тридцати духовных лиц в церковном облачении наводили на мысль о некой картине Давида.[18] Слово взял архиепископ. Его голос звонко разнесся под сводами:

— Возлюбленные братья, это скорбный для меня день, ибо нашего друга, нашего общего брата не стало. Восьмого апреля тысяча девятьсот пятьдесят пятого года мы вместе с ним были посвящены в сан. Его личность была притягательной и лучезарной, его жизнь воодушевляли две страсти: богослужение и вино любимого города. Он стал жертвой людского безумия, подобно Сыну нашего Господа, Иисусу Христу.

В эти минуты глубокого раздумья примас Аквитании, словно апостол Петр, говорил с закрытыми глазами. Умолкнув на мгновение, он собрался с мыслями. Затем жестом Леру пригласил присутствующих сесть.

Дьякон, которого должны посвятить в сан священника в сентябре, встал и направился к аналою. Он начал читать:

— Евангелие от святого Матфея, глава двадцать седьмая: «Иисус стал пред правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты говоришь. И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины. Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя?..»

Анж Дютур сосредоточенно внимал.

— «И Иисус не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился. На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. Был тогда у них известный узник, называемый Бараева. Итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтоб я отпустил вам: Бараеву или Иисуса, называемого Христом? Ибо знал, что предали Его из зависти. <…> Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтоб я отпустил вам? Они сказали: Бараеву. Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят!»

Архиепископ посмотрел на гроб, на котором лежали белый стихарь и епитрахиль покойного. Леру снова обратился к собравшимся:

— Подобно Иисусу, отец Анисе вознесся к своему Создателю. Помолимся за него…

После минуты молчания архиепископ продолжил:

— Помолимся также за несчастного, совершившего сей гнусный поступок… Я молю этого злосчастного грешника освободиться от своего бремени и предстать перед судом людей. Он может еще спасти свою душу, Бог есть любовь и умеет прощать…

Тут послышалась мелодия «Седьмой кавалерийской». Все повернулись в сторону Кюша. Капитан, извинившись, сразу выключил свой мобильник. Он посмотрит, что там, после мессы. А Леру тем временем продолжал:

— В ожидании вашего нового кюре во главе прихода я поставил моего викария, отца Клемана. — Он указал на него рукой. — Вы можете опереться на него, как опирались на отца Анисе. А теперь ступайте с миром и навсегда сохраните в своем сердце образ нашего друга.

Снова зазвучал орган на тему In Paradisum.[19] У Моники, голова которой была покрыта кружевным шарфом, выступили на глазах слезы… Шестеро рыцарей встали по обе стороны гроба. Взявшись за латунные ручки, они приподняли массивный шестигранный гроб из тополя, стоявший на подставке. Ради такого случая двери западного портала были открыты. Кортеж медленно двинулся в путь. Кюш внимательно оглядел присутствующих. Когда гроб оказался рядом с ним, его восхитила ювелирная работа резчика по дереву. Сбоку были вырезаны виноградные листья. На лицевой стороне отчетливо виднелись герб, геральдическая лилия и голова дракона. Священник в последний раз приветствовал своих прихожан. Отца Анисе не стало, а барон Анисе Лестрен де Лезиньян, последний в роду, направлялся к своим предкам. Согласно воле умершего, его останки будут покоиться в фамильном склепе на кладбище Лезиньяна.

Подавленную Луизу Рапо поддерживал Анж Дютур. Следуя за гробом, она неустанно крестилась. Перезвон колоколов сопровождал путь кортежа. У залитой солнечным светом паперти катафалк с широко распахнутыми дверцами, казалось, тепло принимал своего «нового клиента».

Когда дверцы закрылись, архиепископ, стоя позади похоронной машины, осенил ее крестным знамением:

— Requiescat in расе.[20]

Толпа в глубокой задумчивости покидала церковь маленькими группами. Букеты, венки и прочие свидетельства симпатии по очереди занимали место в машине. Собравшись в кучку, члены содружества о чем-то беседовали. Кюш тоже вышел из церкви, собираясь приступить к деликатной миссии. Надя Маджер в сопровождении лейтенанта Мартена ждала сигнала от своего начальника.

Мартен, молодой офицер двадцати шести лет, почти год уже состоял в команде капитана. Он был увлечен историей Второй мировой войны. От отца он заразился страстью к коллекционированию оружия. Лучший его экспонат — маузер С96. И он страстно мечтал раздобыть когда-нибудь аркебузу с фитилем XVII века.

С коротко подстриженными волосами, в джинсах и соответствующей обстоятельствам тенниске, он внимательно наблюдал за происходящим, терпеливо стоя рядом с Надей. К ним подошел Кюш:

— Не смог ответить на телефонный звонок. Привлек к себе внимание.

— Я поняла, босс, но знаешь, на твоем аппарате есть штука, которая называется «режим вибрации»…

— Да, знаю. Ты готова?

— Я в точности выполнила твои инструкции.

— Прекрасно, тогда пошли.

Три представителя порядка подошли к рыцарям виноделия. Показывая свое полицейское удостоверение, Кюш вежливо приветствовал собравшихся.

— Я понимаю, что момент не совсем удачный, но должен попросить вас отдать мне ваши кинжалы.

— Наши кинжалы, но зачем?

Капитан сразу узнал надменный голос напыщенного сенатора Жана Луи Фабра, элегантного мужчины лет шестидесяти пяти, с горделивой осанкой, напоминающей выправку прусских офицеров. Каждое свое слово он выделял легким повышением тона. Гордо устремленный вверх подбородок делал его еще более высокомерным. Кюш притворялся, будто не узнал его.

— Мне нет надобности оправдываться… Месье?..

— Я сенатор Фабр и считаю ваши манеры возмутительными! Неужели вы думаете, что момент для этого подходящий? На нас все смотрят.

Депутат призывал в свидетели толпу. Воспользовавшись суматохой, фотограф заснял сцену: Кюш попытался оправдать свою маленькую инсценировку.

— Не стоит воспринимать это так, сенатор. Я лишь хочу разоблачить убийцу. Я знаю, что момент не слишком удачный, но вы все в сборе… Поэтому я прошу положить ваши кинжалы в пластиковые пакетики с вашими именами.

— Я отдам то, что вы желаете получить, но знайте, ваше начальство меня услышит!

Сенатор отстегнул свой кинжал. Даже в таком простом жесте ярко проявился глубоко антипатичный характер депутата. Другие члены содружества последовали его примеру. Лейтенант Мартен начал собирать кинжалы, а капитан тем временем пытался успокоить разгоряченные умы:

— Напоминаю вам, что где-то скрывается убийца.

В момент сдачи кинжалов фотограф газеты «Сюд-Уэст» снова поспешно сделал несколько снимков.

— Мы еще с вами встретимся, можете мне поверить. Слова Фабра не расходятся с делом!

— Давайте сразу же назначим время встречи, согласны? Я должен снять с вас показания…

Разговор прервал немного смущенный Фернандо Барбоза. Он виновато заявил, что у него нет с собой кинжала, добавив при этом, что безуспешно перевернул весь дом.

Фабр упрекнул владельца гаража в том, что он снова дает повод для пересудов. Кюш начал проявлять нетерпение:

— Выпутывайтесь как хотите, берите бульдозер или металлоискатель, но отыщите мне кинжал. Иначе в моем списке вы будете подозреваемым номер один. Даю вам время до завтрашнего утра.

— Кроме него, все остальные на месте, патрон.

— Спасибо, Мартен, и благодарю всех за сотрудничество. Сенатор, когда я могу увидеть вас в своем кабинете?

— В четырнадцать часов, по крайней мере, хоть это будет улажено.

Капитан попрощался с присутствовавшими. Оба лейтенанта спустились с паперти, направляясь к мэрии. Довольный Анж Дютур обратился к полицейскому:

— Здорово! Это пойдет им на пользу. А то они слишком много о себе возомнили.

— А разве вам не надо менять колесо?

Раздраженный Кюш продолжил свой путь. А рыцари на паперти никак не могли прийти в себя. Трое журналистов, в том числе Дюкас, подошли к Фабру. Камера «Франс-3» увековечивает сцену.

— Ваши комментарии, сенатор?

Сидевший в холле мэрии служащий национальной полиции встал, чтобы поприветствовать своих молодых коллег, затем обратился к Наде:

— Конверт для вас, лейтенант.

— Благодарю вас.

Трое полицейских вошли в кабинет. Озадаченный Мартен наклонился к Наде:

— Ты видела инициалы на черных занавесях?

— Ах да, ты не в курсе… Священник был из аристократов… Лестрен де Лезиньян.

— Может, он и благородный, но приятелей у него, видно, было немного. Никого, кто принимал бы соболезнования.

— Это потому, что он последний в роду.

— Значит, именно по этому завещанию все его имущество отходит церкви?

— По правде говоря, кроме библиотеки, у него ничего нет. Так что составить подобный документ…

— Главное — сам жест, а не то, что передается в наследство.

— Ладно, Мартен, вместо того чтобы говорить глупости, вскрой лучше этот конверт.

Мартен вынул лист бумаги и стал молча читать.

— Это заключение об отпечатках ног. Капитан был прав, есть два вида следов. Одни с плоской подошвой, сорокового размера, другие — с рифленой, сорок четвертого размера. Второй вид теряется в подземелье. Служба антропометрических данных отмечает, что ни одного похожего следа на полу в винном погребе не обнаружено.

— Подожди, Мартен, это означает, что в тот вечер кто-то вошел через туннель?

— Выходит, так, а кроме того, отпечатки говорят о том, что кто-то топтался на месте. А это заставляет предполагать, что человек провел там какое-то время.

— Возможно, наш убийца подстерегал свою будущую жертву.

— Капитан Кюш, верно, будет доволен.

— Само собой. А это что?

— Снимки в натуральную величину каждого отпечатка.

— Ладно, подождем Тьерри и посмотрим это вместе с ним.

Мартен показал пакеты с кинжалами:

— А что мне делать с железками?

— Отдай их месье. Вы возвращаетесь в Бордо?

— Да, у меня приказ доставить их криминалистам.

— Отлично. Можете ехать, на сегодня это все, что у нас есть для Бордо.

Не прошло и двух минут после ухода курьера, как появился Кюш:

— Фабр устраивает перед журналистами шоу.

— Журдану это не понравится.

— Возможно, но тут я бессилен, в конце концов, главное, что у нас есть кинжалы. Курьер забрал их?

— Да, босс.

— Хорошо.

— И мы получили отпечатки следов из подвала де Вомор. Ты опять прав, следы были разные. Мартен, можешь дать ему заключение?

Лейтенант протянул заключение службы криминалистов своему начальнику, тот молча ознакомился с документом.

— Прекрасно, мы вышли на след. Что-то тут не так вокруг этого содружества. У тебя есть снимки?

— Да, держи.

Полицейский в присутствии двух лейтенантов принялся изучать фотографии.

— Сделай мне несколько копий. А ты, Мартен, беги к Монлору и проверь его подошву. Затем возьмемся за другого. Думаю, придется нагрянуть кое к кому с визитом.

Четырнадцать часов, Жаклина Турно проводила сенатора до кабинета, отведенного Кюшу:

— Это здесь, Жан Луи.

Мэрша удалилась, и бордоский депутат остался один на один с Кюшем:

— Давайте начнем, у меня много дел.

Для общения с полицейским Фабр избрал презрительный тон.

— Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что вы приняли мое приглашение, я знаю цену вашему времени.

Не имея представления о характере Кюша, Фабр не догадался, что тот открыто насмехался над ним. Полицейский оправдывал свое поведение в соборе тем обстоятельством, что орудие преступления похоже на кинжал, которым пользовались в содружестве.

— Это возмутительно! Вы могли бы это сделать незаметно. За кого нас примут все эти папарацци? Я публичное лицо, каждый мой шаг и каждое мое слово отслеживают, разносят и преувеличивают. Вы понятия не имеете, какое влияние это может оказать за восемь месяцев до выборов…

Кюш предложил ему сесть.

— Да, я крайне смущен тем, что недооценил, какие досадные последствия для вашей карьеры может повлечь моя неловкость… Однако виновный, возможно, находится среди ваших членов.

— Даже и не думайте! В содружестве я не вижу никого, кто способен был убить Анисе. И главное — с какой целью?

— Мотив — это как раз одна из тех деталей, которых недостает в головоломке.

— Наверняка преступление совершил какой-нибудь безумец или бродяга. Его хотели ограбить, и дело кончилось плохо.

— Я так не думаю. В тот вечер отца Анисе не ограбили. При нем нашли документы, деньги… Нет, я не думаю, что это верный путь. К тому же как объяснить то, что случилось с мадам Турно?

— Хорошо, что вы об этом заговорили, я хочу… Нет, я требую надежной защиты для Жаклины.

— Посмотрим, что я смогу сделать…

— В любом случае, не может быть, чтобы преступник состоял в содружестве… Скорее, мне думается, нам хотят навредить, некоторые даже сравнивают нас с сектой. Знаете, злым языкам не нравится успех. Я был докладчиком парламентской комиссии, установившей определенные правила после дела, связанного с Храмом солнца,[21] так что я постоянно подвергаюсь насмешкам подобного рода.

— Это интересно! У вас есть конкретные примеры, вы можете назвать мне имена?

— Нет, но нам об этом сообщали. Знаете, в юрисдикции много о чем известно.

— Понимаю. Ничего другого о том вечере вы сказать не можете?

— Нет, ничего.

И опять тон стал сухим и весьма нелюбезным.

— Прекрасно, я не стану больше отнимать у вас время, оставьте ваши координаты на случай, если мне понадобится связаться с вами.

— Вот моя визитная карточка.

В ту минуту, когда сенатор собрался уже уходить, Кюш остановил его:

— Ах да, еще одна вещь… Вы знали, что ваш священник был болен?

— Кто этого не знал! Два года назад он уткнулся носом в свой суп. Если бы не своевременное вмешательство Шане, он отправился бы к праотцам.

— Благодарю вас.

— Впрочем, мне говорили об отравлении, это еще что за история?

— Не знаю. Пресса для того и существует, чтобы устраивать сенсации, продавать статьи. Но вы наверняка к этому привыкли…

Чтобы отдать последний долг отцу Анисе, в винном погребе Элизабет де Вомор собрались все члены содружества. Учитывая обстоятельства, к благородному собранию присоединился и новый священник. Обстановка напряженная. Посреди комнаты на круглом столике стояла фотография покойного кюре в рамке. Черная лента пересекала левый угол портрета. Стараясь привлечь к себе внимание, сенатор начал представление:

— Какое унижение, учинить мне такое в моем собственном избирательном округе, перед жадными на сенсации журналистами. Нечего сказать, хорошенькое возобновление работы парламента!

— Я полностью согласна с вами, Жан Луи, такое поведение тем более недопустимо, что он не проявляет особого рвения, чтобы найти того, кто напал на меня.

Мэрша никогда не упускала случая поддержать своего политического лидера. Как всегда практичный, Эрве Монлор заметил, что полицейский всего лишь выполнял свою работу. И добавил, что все рыцари содружества должны прийти ему на помощь, чтобы пролить свет на смерть священника и попытку убийства мэрши. Он был уверен, что заговор направлен против рыцарей виноделия.

— Без сомнения. Но мне совершенно невыносимо его настойчивое стремление найти виновного среди нас. Здесь никогда не было убийц, и это говорит вам сенатор.

— О, я не стал бы этого утверждать, и это говорит вам владелец гаража.

— Что вы такое тут плетете?

Жаклина Турно озадачена:

— Барбоза, если вам что-нибудь известно, надо сказать! Меня ведь все-таки пытались убить!

— Да, у меня есть кое-какая мыслишка на сей счет, и видимость бывает обманчива. Но я-то, во всяком случае, начинаю кое-что понимать.

— Да будет, будет вам, вы опять слишком много выпили.

— А вот и нет, сенатор.

Барбоза обвел взглядом ошеломленное собрание.

— Если вы что-нибудь знаете, то говорите! Ваша игра никого, кроме вас, не забавляет.

Аптекарша никогда не любила фразы, полные намеков.

— Жаклину уже пытались убить, мы все, возможно, в опасности. Что произойдет в следующий раз? Поступая таким образом и скрывая сведения, вы повинны в умышленном неоказании помощи.

Видя, какой оборот принимают события, Моника Барбоза попыталась урезонить мужа, но безуспешно. Мужчина только спокойно ухмылялся:

— Нет, нет, нет, я приберегу свое мнение для полиции, и это будет довольно забавно…

Тут вмешалась раздраженная мэрша:

— Не вижу тут ничего забавного. Будем же наконец серьезны. Кто мог быть заинтересован в убийстве бедного сельского кюре?

— Бедного? Я обожаю ваши определения. Вот еще один пример вашего презрительного отношения.

— Вы всегда были несправедливым критиком нашего содружества. Вы завистник, Барбоза…

Клеман принялся успокаивать разгоряченные умы:

— Довольно, довольно, будьте благоразумными. Полиция очень быстро прояснит это дело.

Но сенатор не унимался:

— Вместо того чтобы искать убийцу где следует, они набрасываются на честных людей. Таким образом этот Кюш никуда не продвинется.

Моника, стараясь сгладить впечатление от столкновения Фабра с ее мужем, решила немного изменить тему:

— В воскресенье вечером возле нашей машины техпомощи слонялся какой-то мужчина. Правда, Фернандо?

Молчавшая до сих пор Элизабет де Вомор вмешалась в разговор:

— А вы сообщили об этом полиции?

— Да, я им сказала, а Фернандо скажет то же самое завтра.

— Вот он, правильный путь… конечно, бродяга, как я и говорил.

— Я с вами согласен, но капитан Кюш не знает ни вашего братства, ни его членов, поэтому вполне естественно, что он вас подозревает. В конце концов, вы все собрались в тот трагический вечер.

После слов викария воцарилось молчание, быстро нарушенное сенатором:

— Посмотрим, святой отец. Однако в его интересах быстро разобраться. Мне не нравятся его методы, однако я надеюсь, по крайней мере, что они будут эффективными. В противном случае у меня есть несколько влиятельных друзей, которые живо спровадят его.

Фернандо Барбоза тут же подхватил:

— Не забудьте еще сказать вашим друзьям, что лично я сыт по горло их обещаниями.

— Вам не кажется, что вы утратили чувство меры?

— Он прав, Фернандо, перестань!

Профессор Шане тоже не остался в стороне:

— Послушайте, месье, мы здесь для того, чтобы почтить память нашего друга. Здесь не место и не время для шуток. Что подумает о нас наш гость? Святой отец, расскажите нам немного о себе… Как вы оказались в Сент-Эмильоне?

— Монсеньор Леру, чьим викарием я являюсь, попросил меня организовать похороны отца Анисе.

Слово снова взял сенатор:

— Я очень хорошо знаю архиепископа, мы несколько раз в году вместе обедаем. Вот почему ваше лицо мне знакомо…

— Да, мы наверняка уже встречались в архиепископстве.

— А до Бордо, святой отец?

— Я служил в парижском районе, в Сен-Жермен-ан-Лэ, департамент Ивелин.

Мадам де Вомор, решив положить конец вопросам собравшихся, подняла свой бокал:

— Рыцари, прекратим досаждать отцу Клеману и провозгласим последний тост в память покойного Анисе. Nunc est bibendum!

Фабр тоже поднял бокал, отдав честь портрету покойного кюре. Остальные гости последовали его примеру.

Наконец Великая Лоза произнесла торжественным тоном:

— Друзья мои, я приняла решение, которое само напрашивается ввиду недавних событий. Наши заседания приостанавливаются вплоть до нового указания. Сначала отец Анисе, потом Жаклина… Рыцарям виноделия надлежит остерегаться. Возможно, и в самом деле под прицелом наше братство.

Ночной выпуск новостей на канале «Франс-2» только что начался. Уже за полночь, и капитан рассеянно слушал комментарии. Внезапно он вскочил. Появление на экране сенатора Фабра стряхнуло с него дремоту. Он бросился к пульту управления и усилил звук.

«— Полиция проявляет излишнее рвение, но все войдет в норму.

— Вы можете сказать нам, на какой стадии находится расследование? Ведь совершено убийство и произошло нападение, не так ли?

— Нападение? Попытка убийства, вы хотите сказать! Полиция идет по ложному следу и бросает тень на содружество рыцарей виноделия. Могу вас заверить, что я потребую полной ясности в отношении этих двух дел.

— Говорят, будто бы отец Анисе был отравлен?

— Что вы выдумываете?

— Речь, похоже, идет о двойном убийстве…

— Я не располагаю такой информацией. Больше никаких комментариев, благодарю всех».

Покачивая головой, Кюш выразил неодобрение:

— Вот идиот!

Мужчина храпел на все лады. В ночной тишине раздался тревожный звонок. Барбоза на ощупь стал искать телефон и опрокинул электронный будильник, который показывал половину четвертого утра.

— Да! Алло!.. Да, это я… Да… А где это? Ясно! Хорошо… Я буду там через двадцать минут. О'кей! Пока.

Он положил трубку. Заспанная Моника приоткрыла один глаз:

— Который час?

— Спи…

Поднявшись, владелец гаража поставил на место будильник и сел на край кровати.

— В чем дело?

— Не беспокойся, какая-то авария. Давай спи дальше, я помчался! Привезу тебе круассанов.

— Ну и паскудное ремесло.

Встав с кровати, Фернандо Барбоза надел свою самую красивую тенниску. Подходящие по цвету трусы, казалось, поддерживали наметившееся брюшко. Он с трудом натянул первый носок…

— Спасибо тебе! Пользуйся вволю моим паскудным ремеслом.

— Постараюсь, спокойной ночи.

Повернувшись на другой бок, Моника снова погрузилась в объятия Морфея, не ведая, что этой ночью их судьбы резко изменятся.

Суббота, 23 июня

Этим субботним утром капитан Кюш поставил перед собой три задачи: получить кинжал владельца гаража, снять с Барбозы показания и уехать от него на собственной машине. Его статус пешехода осчастливил одну особу, ибо в гараж его повезла принарядившаяся Памела. После слов «до свидания», означавших на самом деле «до очень скорого», полицейский направился в мастерскую. С собой у него был ноутбук. Несмотря на широко распахнутые двери и оглушительные звуки радио, похоже, что там никого не было.

Заметив в правом углу все ту же машину, накрытую брезентом, он пытался угадать модель. Под брезентом могло оказаться что угодно: «фольксваген-жук», «аронда», «рено-9»… Заинтересовавшись, он обогнул неопределенную массу и увидел часть колеса. Форма капота и крылья казались внушительными, но он готов был поклясться, что речь идет о машине в две лошадиные силы. Наблюдениям Кюша мешало радио, которое оглушало звуками композиции «Я танцую» марсельской группы IAM.

— Есть кто-нибудь?

Тяжело хлопнула металлическая дверь уборной, оттуда появился механик, застегивая на ходу ширинку и пританцовывая в ритме рэпа.

Музыка не давала возможности сказать хоть слово, и полицейский выключил радио. Подняв голову, Дютур нос к носу столкнулся с полицейским:

— А-а… это вы!

Он протянул руку, предварительно вытерев ее о спецовку.

— Вы не вымыли руки, так что и вытирать их не стоит.

— Значит, до рукопожатия не дойдет?

— Пожалуй, что нет.

— Это почему же?

— Хозяин тут?

Продолжая разговор, Анж направился к подъемнику с 206-СС, которой менял масло. Черноватое масло стекало в широкий резервуар, расположенный как раз под машиной.

— Нет! Его нет! Вы же знаете, каковы хозяева. В субботу никого, и кто, спрашивается, должен делать всю работу? Ну конечно, я! Утром я даже пытался дозвониться до него по поводу одного счета, но месье прикидывается мертвым…

В своем порыве Анж дошел даже до того, что заподозрил Барбозу в запое.

— Это удивительно, каждый раз, как мы назначаем встречу, он не приходит.

— Ну, это не мне надо говорить.

— Моя машина готова?

— Разумеется! Вы же знаете мои сказочные деловые качества.

Кюш не мог решить, что это, самоирония или трезвый взгляд на вещи.

— Да, мне говорили о вашей деловитости. А как у вас расплачиваются?

— Расплачиваться надо с хозяином, если он когда-нибудь вернется. Я не имею права принимать деньги — приказ хозяйки. Она не доверяет, дрожит над своими денежками. Вы понимаете, что я хочу сказать…

— Нет, не понимаю!

Дютур снял висевшую на доске связку ключей и протянул ее Кюшу:

— Вот ваши ключи…

В тот момент, когда полицейский хотел было взять их, механик, словно проказник школяр, быстро отвел руку назад:

— Но взамен, пока вы не заплатите по счету, попрошу вас не покидать город, не предупредив меня.

Довольный своей выходкой, Дютур снова протянул связку, которую Кюш молниеносно выхватил:

— Вскоре я, возможно, попрошу вас о том же самом…

«Рено-21» скользил по гравию двора семейства Барбоза. Глядя на их дом, Кюш сказал себе, что лучше быть владельцем гаража, чем полицейским. Он помнил, как при виде первой расчетной ведомости его охватила дрожь в предвкушении свободы. В ту пору одиннадцать тысяч франков были для него большими деньгами. Но это происходило в начале девяностых годов. Спустя пятнадцать лет, когда деньги поменялись, жалованье его составляло всего две тысячи семьсот евро. На такой дом, как у владельца гаража, не наберешь… Верный своим привычкам, Кюш выключил мотор и, выйдя из машины, принялся изучать окрестности. Напротив возвышался двухэтажный дом из известняка. Из ящиков на окнах свисала вьющаяся герань разных расцветок. Зеленые ставни на втором этаже были прикрыты — верно, чтобы предохранить жилище от жары. Отремонтированное строение выглядело просторным — наверное, там не менее трехсот пятидесяти квадратных метров. Справа находился огромный ангар, который немного портил пейзаж. Вдалеке виднелись несколько старых сельскохозяйственных машин. Все как будто дышало спокойствием. Появление полицейского ничуть не обеспокоило здешнего лабрадора, который, вопреки предостерегающей табличке, не оправдывал звания «злой собаки». Развалившись на циновке, он не соизволил даже поднять головы, когда Кюш постучал в дом.

Дверь открыла Моника в домашнем платье:

— А-а… это вы.

— Да, я, мне надо расплатиться. Вы можете позвать мужа?

— Мужа? Он в гараже.

— Я как раз из гаража, там только ваш… подмастерье, и за все утро он не видел вашего мужа.

— Во всяком случае, домой он не возвращался.

— Не возвращался откуда?

— Ночью ему позвонили из-за какой-то аварии. Он дежурит на этой неделе.

— Почему-то каждый раз, как у нас назначается встреча, у него авария. Сегодня мне совершенно необходимо выслушать его и получить от него кинжал.

Повышенный тон Кюша заставил лабрадора с трудом приподнять одно веко и приглушенно тявкнуть. Но после такого усилия он вновь погрузился в прежнее состояние.

— Таково ремесло, тут не на что сердиться.

— В котором часу он уехал?

— О, было, верно, часа три или половина четвертого. Он только сказал: «Моника, спи дальше, я ненадолго». А вы говорите, что в гараже один Анж… Кто же будет получать деньги?

— Мне кажется, он неплохо справляется. Впрочем, с меня за колесо он не взял. Вы не знаете, где может находиться ваш муж?

— Понятия не имею, должно быть, ремонтирует что-то еще, раз его машины нет на месте.

— У месье Барбозы есть мобильный телефон?

Кюш достал из заднего кармана джинсов свой телефон и под диктовку набрал номер испарившегося мужа. И сразу же попал на автоответчик. Он оставил сообщение с просьбой немедленно позвонить по высветившемуся номеру. Затем снова нажал на кнопки:

— Надя…

— Это я, сожалею, что разбудил, но ты мне нужна…

— Давай, я слушаю.

— Я хочу, чтобы ты объявила в розыск одну машину.

— Я записываю.

Капитан повернулся к Монике Барбоза:

— Какой у него номер?

— 224VH33.

— О'кей, босс, я слышала.

— Да.

Он отключил телефон. Моника Барбоза, похоже, забеспокоилась.

— О'кей, дело сделано. Я могу войти? Мне хотелось бы отыскать кинжал.

— Я не обязана. К тому же я еще не убиралась.

— Не усугубляйте положение вашего мужа.

— Что это значит?

Моника Барбоза начала понимать сложную ситуацию, в которой оказался ее супруг. Она немного растерялась:

— Дождемся мужа, и он решит, пускать ли вас.

— Мадам, знайте, что мне не требуется разрешения судебного органа для обыска. Мы ведем расследование по горячим следам, сразу после убийства. Поэтому я могу входить и выходить, когда и куда пожелаю. Могу даже задержать вас. Сколько будет двадцать четыре плюс двадцать четыре?

От таких ковбойских методов мадам Барбоза смертельно побледнела:

— Ну… Сорок восемь.

— Так вот, сорок восемь часов под стражей, вас это устраивает?

Две полицейские машины въехали в Сент-Эмильон и остановились у дома семейства Барбоза. Из машины вышел майор Лоран Бебен из криминалистической службы и направился навстречу капитану Кюшу. Бебена сопровождали трое его людей и лейтенант Мартен. Наголо остриженный, сорокадвухлетний майор уже четыре года возглавлял свой отдел.

— Привет, Кюш.

— Тебе придется перевернуть весь дом, мы ищем кинжал.

Майор и его люди вошли в дом. Все хором приветствовали Монику Барбоза. Она посмотрела на капитана умоляющим взглядом:

— Не станут же они все-таки устраивать беспорядок?

— Не беспокойтесь, Бебен знает свое дело, он всегда безупречен.

Повернувшись, она увидела, как мужчины в белых комбинезонах и резиновых перчатках начали шарить по ящикам в гостиной. Пользуясь оторопелым состоянием Моники, Кюш решил вытянуть из нее все возможное:

— Скажите, этой ночью ваш муж ничего не взял с собой? Чемодан? Одежду? Деньги?

— Нет, ничего. Я ведь говорила вам, что он поехал на аварию, а не на каникулы!

— Простите за вопрос, но… У него не было любовницы?

— Думаю, вы прекрасно понимаете, что я была бы последней, кто узнал об этом! И потом, откровенно говоря, вы же видели Фернандо, так что…

После четверти часа поисков Мартен возвратился к своему начальнику и подвел первые итоги.

Один из людей Бебена направился к ангару. Там находилось все, чему и положено храниться в сельских строениях такого типа: трактор, ветхозаветный комбайн, несколько дубовых стволов и старый «панар-17».

— Вы действительно не знаете, где он, этот кинжал?

— Если бы знала, то сказала бы вам, потому что это не может быть Фернандо. Он был со мной, когда убили отца Анисе.

— Никто не желает зла вашему мужу, но, исчезнув вот так, он нам отнюдь не помогает… Да и себе тоже. Вы-то на моем месте что подумали бы?

— Я подумала бы, что кто-то имеет зуб на моего Фернандо. Вчера он слишком разговорился перед членами содружества, сказал, что у него есть идея насчет убийства отца Анисе и что сегодня он с вами об этом поговорит.

Эта фраза сразу же заинтересовала полицейского.

— А вы знаете, что он собирался мне сказать?

— Нет, Фернандо такой скрытный.

Кюш записал эту деталь в свой блокнот. Появился один криминалист:

— Я нашел то, что искали.

— Замечательно! Где он был?

— В ящике для перчаток машины техпомощи.

— Это нормально, мадам Барбоза?

— Ну конечно! Теперь я вспомнила, мы брали эту машину. А когда возвращались после дегустации, вела я, потому что Фернандо слишком много выпил, и, когда он сел, кинжал мешал ему, вот он и положил его в этот ящик. Подумать только, а его везде искали! Стоило устраивать мне весь этот кавардак!

— Не преувеличивайте, в следующий раз постарайтесь помогать полиции.

— Какой еще следующий раз?

Не ответив, капитан продолжил:

— Мадам Барбоза, мы нашли то, что искали, и покидаем вас.

— Я же говорила вам, что это не Фернандо!

— Посмотрим… Исследуем кинжал. Но исчезновение вашего мужа не оправдывает его, совсем напротив.

Кюш не чувствовал удовлетворения. Да, он нашел кинжал, но расследование топталось на месте. Припарковывая «генерала Ли» на площади Пьосо, он заметил на церковной паперти Клемана, беседовавшего с одним из верующих. Кюш помахал священнику рукой. Через несколько минут мужчины встретились.

— Заблудшая овца?

— Вы все мои овцы, но эта не заблудилась, представьте себе, это один из рыцарей виноделия.

— Но я его не знаю… кто же он?

— Лорд Кинсли!

— Так, значит, он вернулся.

— Надо полагать. Он сказал, что узнал о смерти отца Анисе, и выражает мне, а вместе с тем и католической Церкви свои соболезнования.

— Он очень любезен, этот англичанин. Придется все-таки нанести ему визит, пускай отдаст мне свой кинжал.

— Это еще не все. Он сказал, что одолжил отцу Анисе книги и хотел бы зайти забрать их.

— И что вы ему ответили?

— Что библиотека отныне принадлежит Церкви, но если книги были его, то он получит их и может зайти на следующей неделе. А как ваше расследование, продвигается?

— Утром я побывал у Барбозы, недостающий кинжал нашелся. А вот владелец гаража испарился.

— Испарился?

— Прошлой ночью он вроде бы выезжал на аварию, и с тех пор никаких известий.

— Наверняка безобидная отлучка.

— Я в этом как раз не уверен, и это меня тревожит. Надеюсь, впрочем, в ближайшие часы что-нибудь прояснится. У меня такое ощущение, будто я хожу по кругу. Кроме того, благодаря нашему славному сенатору, я нажил себе неприятностей.

— Каким образом?

— Он пожаловался, что я чересчур досаждаю ему и что мэрша каждую минуту рискует своей жизнью…

— Да, характер у него, пожалуй, нелегкий. Кстати, у вас есть новости об анонимном письме?

— Никаких следов. На анонимном письме только ваши отпечатки.

Развеселившись, Клеман отважился на шутку:

— Стало быть, я и есть преступник.

— Я арестую вас позже, неделя выдалась тяжелая. Я уезжаю, возвращаюсь в Бордо, меня это отвлечет. Препоручаю вам город, вам и вашему патрону.

Кюш показал пальцем на небо.

— Мы постараемся соблюдать осторожность в ожидании вашего возвращения.

На усыпанной гравием площадке у входа в шато Дютур священник и профессор Шане любовались пейзажем.

— У вас тут и в самом деле великолепный виноградник.

— Я действительно очень горжусь им.

— Это фамильная собственность?

— Нет, все это пришло в упадок, и в две тысячи втором году мы с сенатором Фабром в равных долях выкупили участок у семьи, образовав ассоциацию.

— Прекрасная ассоциация, как мне кажется. Она приносит свои плоды?

— Здесь потрясающая земля, которую испортили недопустимыми методами.

— И это позволило вам приобрести ее по низкой цене, не так ли?

— Сорт был деклассирован и почти ничего не стоил. Сделка была абсолютно честной.

— Я ни в коей мере не ставлю ее под сомнение.

— Полагаю, вы хотели встретиться со мной по поводу Анисе?

— Да, я хотел знать, не казался ли он в последнее время встревоженным?

— Идемте, я кое-что покажу вам.

Мужчины вошли в гостиную хирурга.

— В этом жилище я хочу устроить гостевые комнаты для моих оптовых покупателей. Вы позволите мне закурить?

— Конечно, это ваш дом.

Шане взял трубку. Это была красивая модель из верескового корня. Табакерка вырезана из той же породы дерева. Из широкой хрустальной пепельницы профессор достал тампер. Затем с большой сноровкой принялся уминать табак. В предвкушении удовольствия мужчина размышлял. Время от времени он что-то восклицал, а это заставляло предположить, что он пребывал в полном согласии со своей совестью. Священник молча наблюдал за ним. Церемониал, похоже, подходил к концу, и Шане закурил трубку. После двух-трех затяжек, доставивших ему явное удовольствие, профессор заговорил:

— Да, он был озабочен, и я скажу вам почему. Я ненавижу коррупцию и мошенничество, а Анисе кое-что заметил. — Шане достал из ящика какой-то листок. — Вот, читайте, я получил это сегодня утром. Думаю, вы тот человек, которому можно поверять тайны.

Викарий прочитал документ, и на его лице отразилось недоумение.

— Мне это ничего не говорит.

— В общих словах это выглядит так: три недели назад именно здесь я проводил дегустацию с вашим предшественником. Как вам известно, владение разделено на две равные части. Та же почва, тот же виноград, то же оборудование, вплоть до винных складов. И вот, Анисе обнаружил, что вино урожая две тысячи третьего года Фабра не имеет ничего общего с моим. Я не стал углубляться в подробности, однако в тот трагический вечер, семнадцатого, Анисе снова поделился со мной своими сомнениями. На его взгляд, речь шла о разных марках, тем более что в тот вечер мое вино показалось ему менее сладким, чем вино Фабра.

— Это очень интересно!

— Мне больше так и не удалось поговорить с ним на эту тему. И потому в вечер дегустации я попросил своего смотрителя винных складов взять одну бутылку фабр и одну бутылку шане. Я отправил их на анализ… И вот результат…

— Это разные вина!

— Действительно, говоря на языке непосвященных, его более сладкое, чем мое. Между тем технология производства вина у нас одинаковая. Дополнительный анализ я попросил сделать одного из моих бывших студентов, у которого есть лаборатория в Бордо. На следующей неделе мне все будет точно известно. Вы, конечно, понимаете, что если происходит махинация, то я во всеуслышание разоблачу ее, кто бы ни был за нее в ответе.

— И тем, о ком вы говорите, может оказаться сенатор?

— Он или кто другой неважно, я все равно разоблачу виновного.

Час дня. Во тьме подвала на земле сидел какой-то мужчина. Его руки в наручниках были прикованы к вмонтированному в стену кольцу. Со злобным криком он отчаянно натягивал свои путы, надеясь заставить их поддаться. Безуспешно. Его окровавленные запястья, поднятые над головой, онемели. Ему было холодно, его мучил голод. Он давно утратил всякое представление о времени. Сколько он уже здесь? Восемь, двадцать часов, три дня? Четыре или пять раз он, должно быть, засыпал. Хотя и не помнил этого. Рана над виском больше не кровоточила, но все еще заставляла его ужасно страдать. Внезапно в глубине, у стены, повернулась бочка. При свете фонаря вспорхнула летучая мышь. Какой-то человек подошел и вынул изо рта мужчины кляп. Лицо пленника осветилось: это Фернандо Барбоза. Его случайная тюрьма пропахла мочой и страхом. Лицо владельца гаража осунулось, глаза моргали, пытаясь приноровиться к слабому освещению. Губы растрескались от жажды.

— Теперь вы знаете правду, это он все оплатил… Я тут ни при чем, умоляю вас, отпустите меня. Умоляю вас, я никому ничего не скажу.

— Где доказательства?

— Отпустите меня, и тогда я вам расскажу.

— Тем хуже для вас.

Неизвестный снова вставил кляп. Теперь стоны были едва слышны.

Последним усилием Барбоза ногами попытался уронить своего тюремщика. Старания его напрасны: незнакомец уже перевернул бочку. Владелец гаража разразился слезами… Его охватило отчаяние. Вскоре свет исчез: бочка снова закрылась, погружая узника во мрак.

Понедельник, 25 июня

После вполне заслуженного короткого воскресного отдыха Тьерри Кюш вернулся на террасу «Деревянной бочки». Возвращался он в одной машине с Надей. Селение небольшое, и он решил не брать «генерала Ли».

Маджер уже работала в кабинете, пока полицейский пил кофе, просматривая свежий номер «Экип». В обычное время он целый час изучал бы страницы, посвященные футболу. Но его расследование приняло скверный оборот, и ему приходилось подробно читать ежедневные местные газеты в поисках статей, способных пролить свет на события. Погрузившись в чтение, он не слышал, как подошла плутоватая Памела Блашар. Сегодня впервые ее волосы были подобраны. Ему нравились женщины с длинными волосами, они казались чувственными и внушали доверие. Но чем старше они становились, тем короче ухитрялись стричься. Он так и не смог понять почему.

— Значит, мы провели уик-энд в Бордо? Мадам Кюш должна быть довольна.

— Да, верно.

— Берегитесь, я очень ревнива.

— Нет повода, это моя бабушка.

— Я могу присесть? У меня для вас информация.

— Любая информация будет кстати.

— Видите ли, вчера под вечер…

И Памела описала ему сцену, свидетельницей которой стала накануне около половины пятого:

Унтер-офицер Марьетт распивал бутылку красного вина с одним завсегдатаем. Его набор шаров лежал на стойке бара, поскольку он, как обычно по вечерам, собирался составить партию. За стойкой стоял Блашар. В самом ее конце Андре пил дешевый арманьяк, просматривая «Воскресную газету», которую заведение раздавало посетителям. Привлекая, как всегда, к себе внимание, вошел в свою очередь Анж, который тоже, верно, участвовал в игре:

— Привет, девочки!

Марьетт не преминул встретить его как положено:

— А-а, вот и ты! Так что, по-прежнему никаких известий от твоего хозяина?

— Никаких, а в чем дело? У тебя они есть, хитрец? А ну-ка, Блаш, плесни мне половинку.

— А как насчет вежливости, для кого ее бережешь?

Анж не отвечал, в то время как Марьетт не унимался, продолжая насмехаться:

— Тебе, наверное, трудно управляться совсем одному в гараже… Если твое расписание сильно «перегружено», можно, пожалуй, отменить партию в шары.

— Прекрати свои глупые шуточки, к тому же именно я делаю всю работу, независимо от того, есть он или нет…

— Однако твой хозяин говорит другое.

Блашар поставил перед механиком пол-литровую бутылку.

— Перестань подзадоривать меня, Марсель, не то худо будет…

Владелец ресторана, привычный к таким перепалкам, попытался погасить растущее напряжение:

— Успокойтесь, здесь есть и другие посетители, успеете объясниться за игрой в шары.

— Во всяком случае, каждый год исчезают тысячи людей.

— Ну началось, Наварро сел на своего конька.

— Ничего подобного, просто у меня большой опыт в таких делах, исчезает тьма людей… впрочем, зачастую, чтобы сбежать от жены и укатить куда-нибудь с любовницей.

— Барбоза и любовница, не смешите меня.

— Все может статься, при моем ремесле мне доводилось видеть невероятные вещи. Да, кстати, о невероятных вещах: тебе придется утешать Монику.

— Каллас? Не в моем духе, скорее уж переспать с выхлопной трубой.

Тут вмешался Блашар, которого развеселила метафора:

— Очень элегантно.

Жандарм в отставке подхватил:

— Ба, вот видишь, муж, возможно, тоже не выносит больше ее вокализов и отправился разыгрывать другую партитуру.

Появившаяся Памела встала за стойку. Марьетт предостерег собеседников:

— Ребята, теперь придется следить за своими словами.

— Привет, Пам.

— Привет, Анж, здравствуй, Марсель.

— А не сходить ли нам вместе в киношку?

— В другой раз, Анж, сейчас меня ничто не привлекает.

— Дело в том, что Памелу-то… ее реквизировали…

— Марьетт, говори что хочешь, но только не о моей дочери, иначе я тебя сразу выставлю вон.

— Извиняй, Памела… Ладно… А если серьезно, когда пропал Барбоза?

— Хозяйка сказала, что он уехал на аварию в три часа утра.

Месье Андре поднял голову:

— Когда это было?

Анж повернулся к нему:

— В ночь с пятницы на субботу, а что?

— Ничего, просто для сведения.

Заинтересовавшись такой реакцией, бывший жандарм набросился на Андре:

— Вы говорите, будто спросили просто так?.. Без причины?

— Да. Ради моего личного просвещения. Вас это волнует?

— Вам повезло, что не я веду расследование.

— Скорее уж расследованию повезло.

Озадаченный Марьетт умолк, в то время как Анж смеялся во все горло:

— Ты-то нашел своего хозяина, Марьетт, так что не шуми!

Этими словами Памела закончила рассказ.

— Вот я и подумала, что вам это может быть интересно. Реакция Андре удивительна, вы не находите?

— Да, вы хорошо сделали, что предупредили меня. В любом случае, мне надо допросить его.

Мишель Монлор аккуратно раскладывала медикаменты, которые ей только что доставила «Фарма+». Ее муж смотрел возле витрины на церковную площадь.

— Сегодня утром полная тишь.

— Как это мило с твоей стороны — обратить внимание: стекла только что вымыли. Да не стой ты перед ними, всех клиентов распугаешь. Этого им только сейчас не хватало. По сравнению с прошлым годом торговый оборот упал на пятнадцать процентов.

— Клиенты уже целую неделю боятся, а когда испытываешь страх, меньше думаешь о мелких неприятностях.

— Ладно, лучше помоги мне, вместо того чтобы философствовать.

— Двоим тут делать нечего.

— Мой дорогой Эрве, ты совершенно прав!

Подойдя к мужу, аптекарша вручила мужу две коробки с лекарствами.

— Что это?

— То самое, с чем двоим делать нечего. Ты подежуришь в аптеке, а я схожу в мэрию.

— У меня нет времени, скоро десять, а у нас встреча с Марьеттом, надо организовать турнир по игре в шары.

— Только и дела, что время терять с твоими прощелыгами…

— А долго будут продолжаться эти хождения туда-сюда?

— В чем дело, я обязана отчитываться перед тобой?

— В конце концов начнут судачить.

— Уж лучше помалкивай! Если здесь и судачат, так это о твоих бесконечных посиделках в «Дубовой бочке» вместе с собутыльниками.

— Они-то, по крайней мере, меня уважают.

— Не забывай, откуда ты пришел! Если бы не я, ты все еще был бы жалким фармацевтом.

— С тобой никогда нельзя поговорить.

— Поговорить о чем?..

— Послушай, котенок…

— Перестань сейчас же, оставь эту смешную кличку.

— Двадцать лет назад ты так не говорила.

— Двадцать лет назад ты веселил меня… А теперь наводишь скуку.

— Возможно, я навожу скуку, зато полицейский наверняка обрадуется, когда узнает, что в ночь убийства Анисе ты вернулась домой в два часа.

— Не вздумай играть со мной в такие игры — проиграешь! Не забывай, что аптека моя.

— Да, нам известно, как твой отец получил ее.

— Прошу тебя, не оскверняй память папы!

— Я ничего не оскверняю, но старики-то помнят, что твой отец был вхож при немцах в комендатуру.

— Ничтожество!

Ученая аптекарша покинула свои владения, а ее муж говорил сам с собой:

— Не сегодня завтра это может обернуться скверно, ей не всегда будет везти…

Антуан Шане и капитан беседовали у входа в шато Дютур.

— Я хотел бы поговорить с Андре, ведь он работает у вас?

— Да, действительно, сейчас я его поищу. Располагайтесь, прошу вас.

Кюш вошел в гостиную. Верно, из-за еще дымящейся трубки профессора ему вспомнились запахи собственного детства. Эта комната была настоящим храмом медицины. На стене висели репродукция «Урока анатомии» Рембрандта и подлинное письмо, адресованное маршалом де Бриссаком Амбруазу Паре с благодарностью за извлечение проклятой пули, полученной при осаде Перпиньяна. Книжный шкаф был забит специальными изданиями. Здесь же красовались вставленные в рамку дипломы хирурга. Со старинной этажерки полицейский взял снимок, стоявший на самом видном месте. На нем был запечатлен хозяин здешних мест, пожимающий руку американцу Эрвину Джонсону, чемпиону мира по баскетболу, который получил в 1984 году травму. Вмешательство хирурга возымело действие, и в восемьдесят пятом и восемьдесят шестом годах Джонсон снова добился высших результатов. Справа висела подлинная афиша «Кнока»[22] с посвящением от персонала больницы «Пеллегрин» от 27 июня 2001 года.

— Вы знаете, что он был фармацевтом до того, как стал актером?

Полицейский повернулся к хозяину и смотрителю его винных складов:

— Кто, Жуве?[23] Нет, я этого не знал.

— Ну что ж, я вас покидаю, думаю, вам есть что сказать друг другу.

— Месье Андре?

— Он самый.

При невысоком росте мужчина выглядел внушительно. Он излучал некую внутреннюю силу, заметную с первого взгляда. Загорелый, в свои пятьдесят два года он был по-спортивному подтянут. Пронзительные ярко-голубые глаза. Пока еще густые пепельные волосы, зачесанные назад. Грубые черты лица, на квадратной челюсти резко выделялась кость. Движения у мужчины были размеренные, голос низкий. По мнению Кюша, это ярко выраженный тип забияки, который привлекал женщин и внушал им доверие. В это утро на нем были бежевые полотняные брюки и льняной свитер коричневого цвета. На ногах — походные туфли из нубука.

— Я капитан Кюш, я веду расследование убийства отца Анисе, и у меня к вам есть вопросы.

— Если я смогу ответить…

— Где вы были в ночь с пятницы на субботу?

Несколько секунд мужчины молча смотрели друг на друга. Потом Андре заговорил:

— По крайней мере, вопрос без обиняков!.. Вечер пятницы — это было двадцать второе, да?

— Точно!

— Я ездил в Тулузу на футбольный матч, затем зашел перекусить в кабаре… Вернулся я где-то часа в три-четыре утра.

— Вы были один?

— Хотите сказать — есть ли свидетель?

— Именно так.

— На встрече между командами нас была двадцать одна тысяча, и в кабаре много народа…

— Кто выиграл?

— Тулуза. Если вы пропустили сообщение, то гол на шестьдесят третьей минуте забил их бразильский новичок. Еще есть вопросы?

— Какой дорогой вы возвращались?

— Шоссе Д936.

— И вы никого не встретили?

— Я понимаю, к чему вы клоните… Я действительно видел Барбозу.

— Вам известно, что его всюду разыскивают и что вы, вероятно, последний, кто видел его. Почему вы не сообщили об этом в полицию?

— А я в чужие дела не вмешиваюсь. К тому же я не знал, что он исчез. Я узнал об этом только вчера…

— Однако сегодня утром я не видел вас в своем кабинете! Хорошо, вернемся к тому вечеру. Барбоза был один, когда вы его видели?

— Точнее, заметил… нет, с ним был кто-то еще.

— Мужчина, женщина? Вы узнали этого человека?

— Нет, я его не узнал: он стоял спиной. Кроме того, на нем была каскетка.

— Ваше описание немного расплывчато. Он был высокого роста?

— Было темно, я ехал в машине и видел их не больше двух секунд. Он был ниже Барбозы.

— Где в точности вы их заметили?

Это был худой высокий человек ростом метр восемьдесят, с очень красивыми бачками и длинноватыми волосами, носом с горбинкой и маленькими, словно кнопки на ботинках, глазами. В этом пятидесятидвухлетнем мужчине все указывало на британское происхождение. Арчибальд Френсис Кинсли, третий в роду, был потомком очень знатной семьи Британской империи. Один из его предков, Годфри Кинсли, был приближенным короля Ричарда. Другой, Альберт Кинсли, сражался в 1879 году в Зулуленде против вождя Кетчвайо. Вот уже двадцать пять лет Арчибальд делил свое время между Францией и Англией.

Как было договорено в субботу с Клеманом, он пришел в дом священника, чтобы забрать книги, которые одалживал отцу Анисе.

— Добрый день, святой отец.

— Соблаговолите пройти в мою комнату, библиотека находится там. Надеюсь, вы отыщете свои книги.

— Благодарю вас за понимание.

Мужчины вышли в коридор, Кинсли шел впереди и наклонился, поравнявшись с балкой.

— В каких отношениях вы были с моим предшественником?

— Думаю, я относился к числу его друзей.

— Он открывал вам иногда свою душу?

— Мы говорили обо всем и ни о чем. Но я всегда с радостью встречал его здесь, в Сент-Эмильоне.

— Прошу вас, входите. Какие книги вы ищете?

— Я давал ему биографию Кромвеля в двух томах. И у него должны быть мемуары Черчилля. Кроме того, я отдал ему маленький молитвенник в кожаном переплете.

— Все здесь, смотрите.

Кинсли внимательно осмотрел библиотеку. Клеман повернулся к нему спиной, лицом к застекленной двери, ведущей в сад. На стекле он отчетливо видел отражение малейшего движения британца.

— А-а, вот мой Кромвель…

Священника удивила одна вещь. Едва взяв в руки два тома, Кинсли стал листать первые страницы, затем то же самое проделал с последними.

— В последнее время отец Анисе казался озабоченным?

— Он выглядел обеспокоенным последние три месяца, но, возможно, это от переутомления. Он так был предан своему приходу… Вот и мемуары Черчилля.

Стоя спиной, Клеман наблюдал те же самые действия. Он повернулся:

— Чего-то не хватает?

— Нет… это инстинктивный жест, когда я беру в руки какую-то книгу.

— Значит, по вашему мнению, ничего, что могло бы объяснить эту трагедию?

— Я заметил некий холодок в его отношениях с некоторыми членами содружества, но…

— С кем в частности?

— С Барбозой и Фабром, не говоря уже о госпоже Турно, но скажите, святой отец, вы священник или следователь?

Участок огорожен. Пятеро полицейских преграждали доступ любопытным.

— Босс, из распечатки телефонного счета Барбозы явствует, что вызов был сделан из этой будки.

— Да, я знаю.

— Откуда?

— Я только что от Андре, в ночь исчезновения Барбозы он видел его на этом месте с каким-то типом.

— Чуть дальше обнаружили машину техпомощи. Криминалисты снимают отпечатки.

Оба полицейских направились в подлесок.

— В телефонной будке взяли отпечатки?

— Да. Теперь они занимаются машиной техпомощи. А что тебе рассказал Андре?

— Он был не слишком красноречив, он видел кого-то, поменьше ростом, чем владелец гаража, вероятно мужчину.

Вокруг машины творился настоящий аврал. Вращающиеся фонари на крыше прочесывали листву буков и дубов. Создавалось впечатление, будто в окрестностях началось народное гулянье. Это место, обычно такое тихое, было взбудоражено непрерывным хождением криминалистов, которые, словно муравьи, выполняли определенную задачу. Машина техпомощи стояла в плотном кольце оцепления. Криминалисты занимались обычной процедурой. Каждый листок, отпечаток следа, куча земли были перевернуты, рассмотрены в лупу и взяты на анализ. Кюш пошел навстречу майору Бебену:

— Все в порядке, место оцеплено, взяты все пробы.

— У тебя уже есть что-то определенное?

— Пожалуй. У нас сотни отпечатков пальцев, которые предстоит проверить в центральной картотеке, и отличный след рифленой подошвы сорок четвертого размера.

— Ты читаешь мои мысли?

В центральной электронной картотеке значилось больше двух миллионов отпечатков пальцев, и капитан полагал, что, если повезет, один из отпечатков будет иметь двенадцать пунктов соответствия, необходимых для получения юридической силы. А вот что касается рифленой подошвы, то тут дело потруднее.

Надю их разговор поверг в некоторую растерянность.

— О чем это вы говорите?

Не отвечая своей коллеге, офицер продолжал беседовать с Бебеном:

— Ты считаешь, что следы совпадают?

— Во всяком случае, похоже на то. Я сделаю анализ во второй половине дня и сразу сообщу вам. Мы уезжаем и везем все в лабораторию.

Майор дал указание членам своей команды.

— Босс, ты объяснишь мне?

— Похоже, мы получили те же отпечатки следов, что и в погребе. Надо совершить небольшую подземную прогулочку.

В самом центре винного склада Андре сцеживал и осветлял содержимое бочек. Двое подсобных рабочих помогали ему. Сегодня сцеживали каберне и осветляли мерло.

По характеру Андре был молчаливым, и разговор, который у него произошел с полицейским, отнял у него немало сил. А вот в профессиональные знания и опыт он любил передавать будущим смотрителям. Марк готовился к экзамену по технике винодельческого виноградарства; что касается более опытной Бенедикты, то через несколько месяцев она должна была получить государственный диплом винодела. Андре любил повторять им, что главные требуемые качества — это наблюдательность и инициативность. С вином нельзя импровизировать, но и невозможно действовать по плану.

Атмосферное давление высокое, и потому на дне бочки образовался осадок. Вино сокращалось в объеме, ему не хватало кислорода, значит, надо провентилировать его, поменяв бочку. Они осторожно сцеживали нектар в новую бочку, когда в главном проходе хранилища появился Марсель Марьетт:

— А-а… вот и вы!

Месье Андре — единственный смотритель, к которому уполномоченный по снятию проб обращался на «вы». Ему так и не удалось подружиться с ним. Впрочем, у Андре вообще не было друзей. Бывшему жандарму всегда казалось, будто тот что-то скрывает. Человек без симпатий всегда вызывает подозрения! Да к тому же это имя, которое служило еще и фамилией, — ну не странно ли?

— Привет, Марьетт, вы пришли взять пробу?

Андре никогда не питал особо нежных чувств к Марселю Марьетту. Его отбор проб считался «долей дьявола», и неспроста: он немало способствовал естественной убыли вина, которую профессионалы называли «долей ангелов». После визита Марьетта всегда возникала необходимость доливать бочки.

— Погода сегодня прекрасная, и я подумал, что обход шато сам напрашивается. У вас всего восемьдесят бочек?

— Да, остальное пока еще в бродильном чане.

Андре всегда держал часть вина в чане, поскольку дубовые бочки поглощали нектар, так же как испарение и «десятина» Марьетта. К тому же долив препятствовал окислению вина.

Бенедикта осветляла в бочках мерло. Смотритель незаметно наблюдал за ней, осветление вина требовало неукоснительной точности. Нельзя класть больше четырех белков на двухсотдвадцатипятилитровую бочку. Взбив яйца, Бенедикта осторожно ввела смесь в бочку.

— Марк, не поможете ей?

Студент с улыбкой подчинился.

— Розлив по бутылкам в сентябре?

Андре утвердительно кивнул.

— Вы в своем роде эстет… Осветлять и сцеживать до ассамбляжа — дело необычное!

Смотритель никак не отреагировал.

— Ладно, у вас есть бутылки для снятия проб?

— Нет, у меня их нет, и прежде я хотел бы поговорить с вами наедине.

Бывший жандарм говорил твердым и чуть ли не угрожающим тоном. Андре держался настороженно. Оставив помощников, они пошли по галереям, увитым трехметровыми виноградными лозами.

— Я хотел бы напомнить вам о вашем вчерашнем удивлении.

— Хорошо. По поводу чего?

— По поводу исчезновения Фернандо.

— Ведь расследование ведете не вы? Так что…

Бывший жандарм злобно тыкал пальцем в грудь смотрителя:

— Не пытайся меня перехитрить, это может плохо кончиться.

От Марьетта уже попахивало вином. Тыльной стороной ладони Андре вытер лицо, смахивая брызги слюны. Взгляд его стал холодным и суровым. Мужчины еще дальше углубились в известняковые галереи.

— А ну, говори, что ты видел!

Повернувшись, смотритель схватил уполномоченного по снятию проб за воротник и прижал к стене.

— Отстань от меня!

Унтер-офицер не сопротивлялся, изображая спокойствие. Он нашел слабое место противника, и это доставляло ему удовольствие. Он решил продолжить свою игру:

— Осветляя, ты силой высвобождаешь вино, ты обкрадываешь его. Пришло время прояснить тайну, Андре. Признавайся, это ты посеял смуту в городе, а?

— Ты что себе вообразил, мерзавец!

— Осторожней, никакого насилия, а не то я могу преспокойно превратить твое марочное мерло в обычное столовое вино. Ты ведь знаешь, что профсоюз прислушивается к моему мнению…

— Не угрожай мне, иначе кончишь свои дни, утонув в бочке с вином.

Андре отпустил отставного жандарма. Марьетт направился к выходу. Оказавшись рядом со студентами, он воскликнул:

— Даю тебе время до завтра, ясно? Я требую объяснений! — Затем Марьетт повернулся к Бенедикте: — Вы же не станете выбрасывать все эти желтки? Вы знаете рецепт канеле?

— Ну… Да.

— Отлично! Завтра я приду забрать пробы, а заодно и канеле.

— Она не слишком обрадовалась нам.

— Это последняя из моих забот, на меня давит Журдан, и мы должны продвигаться в расследовании.

— Я взяла компас и еще два электрических фонаря.

— Мартен дал мне рацию. Если повезет, мы сможем переговариваться с теми, кто наверху. Он вместе с Нгуеном будет ждать, пока мы не выйдем обратно.

Галерея погружена в полную тьму. Она, должно быть, два метра в ширину и два метра в высоту. Луч одного из фонарей высветил стайки испуганных летучих мышей. Чуть дальше свисают мини-сталактиты от одного до двух сантиметров. Полицейские осторожно продвигались вперед. Несмотря на время года, земля местами была немного липкой. Издалека смутно доносился шум подземного источника, которому удавалось пробить себе путь сквозь известково-глинистые слои. На влажном песке были отчетливо видны отпечатки рифленых подошв.

— Какие здоровенные башмаки, босс!

— Да, походные. Они слишком изношены, а то можно было бы установить марку и выйти на след.

Полицейские оказались на перепутье, напротив четырех других галерей. Две из них — очень широкие, почти в четыре метра. Земля здесь была сухая, и следы стали неясными.

— Знаешь, галереи протянулись более чем на сотню километров.

— Настоящий лабиринт… Я страдаю клаустрофобией… А мы не позаботились о нити Ариадны.

— Теперь уже не видно никаких следов, остается положиться на чутье. Давай направо.

— После тебя.

Проход стал гораздо шире. Эхо подхватывало голоса полицейских. Надя трижды чихнула:

— Черт, здесь холодно…

— А главное, очень сыро.

— Как ты думаешь, где мы сейчас?

— Улица Гюаде. Посмотри, здесь написано. Наверху, на стене, почти у самого потолка, кто-то вывел имя жирондиста.[24]

Послышались позывные радиопередатчика Нади.

— Первое подразделение крысам…

— Это Мартен, скажи ему, что все идет хорошо.

Кюш протянул радиопередатчик своей коллеге и продолжил разведку.

— Крысы первому подразделению, сообщение принято, все хорошо, мы выходим, следы кончаются.

Треск радиопередатчика отозвался эхом во всех галереях. Лежавший в темноте в нескольких шагах мужчина, несмотря на кляп, пытался позвать на помощь. Вскоре полицейские удалились, предоставив несчастного его безысходному отчаянию.

В «Дубовую бочку» Тьерри Кюш попал уже после двадцати двух часов. В баре собрались несколько постоянных посетителей, в их числе Анж Дютур, унтер-офицер Марьетт и Эрве Монлор. За стойкой стоял Кристоф Блашар, ему помогала дочь Памела. Проголодавшийся капитан приветствовал завсегдатаев и подозвал хозяина:

— Патрон, есть еще возможность получить бутерброд?

— Разумеется, с чем желаете?

— С ветчиной, маслом, корнишонами. А не могли бы вы добавить еще и кока-колу?

— Заметано! Сюда или в номер?

— В номер, спасибо.

Полицейский направился к лестнице, собираясь подняться в комнату номер семь.

— Анж стал теперь у нас звездой, занимает первую полосу газет.

— Да ладно, Марьетт, я всего лишь выразил то, что у меня на сердце.

— Могу тебе сказать, сенатору это не понравится. Он не любит, когда к нему придираются.

— Пусть только явится, и уж точно получит по заслугам.

Дютур сделал вид, будто ударяет недруга ножом. Марьетт решил подлить масла в огонь:

— Хочешь проткнуть его, как пастыря?

— Что ты болтаешь? Я ничего не сделал священнику.

Резко остановившись, полицейский вернулся в бар:

— У вас есть эта газета?

— Разумеется, коллега, вот она.

Кюш развернул «Сюд-Уэст» и просмотрел первые строчки. В самом низу, справа, под новой статьей стояли инициалы Э. Д.

— Могу я взять ее у вас… коллега?

— Газета ваша, но перед отъездом оставьте автограф.

— Постараюсь не забыть, всем доброго вечера.

И снова разговор в баре оживился.

— Патрон, повторить заказ!

Кюш лег на кровать, оставив окно открытым. Даже вечером стояла удушающая жара, и только к ночи она начинала спадать. Эта новая статья опять разозлит его начальство. Рано или поздно придется объясниться с этим бумагомарателем Дюкасом. Два коротких, но решительных удара в дверь вывели полицейского из задумчивости. Встав с кровати, он открыл дверь. Памела в рекламной тенниске кока-колы принесла напиток той же марки и бутерброд:

— Вот ваша ветчина, масло и прохладительный напиток.

Свою фразу молодая женщина подкрепила жестами, одной рукой оттягивая тенниску, другой удерживая в равновесии поднос.

— Обслуживающий персонал этого заведения поистине безупречен.

— Вы позволите мне войти?

Взяв поднос, Кюш поставил его на стол. Памела, закрыв дверь, прислонилась к ней:

— Вас не соблазняет оказаться под арестом?

— Признаюсь, виноват, наденьте мне наручники…

Она подошла к полицейскому:

— Я чувствую, как вы напряжены.

— Вы очаровательны, Памела, но я полностью поглощен расследованием. У меня голова не тем занята.

— Понимаю и покидаю вас.

Слегка разочарованная, Памела, широко улыбаясь, вышла из комнаты.

— До встречи, беби.

Притворно веселая, девушка пошла к себе. Там тоже жарко, и она приоткрыла окно. Памела увидела, как из «Дубовой бочки», явно не таясь, вышли вместе Анж и Марсель. Раздевшись и бросив вещи на кровать, она, голая, встала под душ. Уже заканчивая вытираться, она вдруг услышала крики на улице:

— Памела! Памела!

Она бросилась к окну и увидела у фонтана Кюша с каким-то мужчиной на руках.

— Тьерри! Что вы там делаете?

— Быстрее ко мне, это Марьетт. Займитесь им, я видел, как кто-то убегал.

— Иду.

Осторожно положив бывшего жандарма, Кюш бросился бегом по улицам города. Памела натянула платье, не удосужась надеть нижнее белье. Из комнаты она выбежала босиком. Оказавшись у фонтана рядом с Марьеттом, она опустилась на колени. Кюш мчался по улицам Сент-Эмильона с пистолетом в руках. Он преследовал тень. Каблуки убегавшего стучали по мостовой. Кроме беглеца, в городе, казалось, никого нет. Памела поддерживала голову жандарма и била его по щекам, пытаясь привести в чувство. Но все напрасно. Подолом платья она вытерла пену, выступившую у него в уголках губ.

Внезапно раздались два выстрела. Молодая женщина инстинктивно пригнулась, закрыв Марьетта своим телом, а в гостинице тем временем стали распахиваться окна. Снова воцарилась тишина, и Памела в течение почти трех минут старалась реанимировать Марьетта. Собралась небольшая толпа. Люди наблюдали мрачную сцену. Прихрамывая, возвратился запыхавшийся Кюш с пистолетом в руке. Зеваки расступались, давая ему пройти.

— Черт возьми, он от меня ускользнул!

— Что у вас с ногой?

— Поскользнулся в этих проклятых сапогах на этих гнусных мостовых. Продолжайте, не останавливайтесь!

Памела вновь начала делать искусственное дыхание и массаж сердца. Движения ее были предельно точными и спокойными. Наконец она улыбнулась, утопленник открыл глаза. Памела легонько похлопывала его:

— Марсель, посмотри на меня, это Пам.

Марьетт что-то прошептал и снова закрыл глаза. Она сжала запястье жандарма, пытаясь уловить пульс. Ничего!

— Памела, ступайте и приведите мне Шане.

Проявляя все то же хладнокровие, она встала и ушла как раз в ту минуту, когда появился Анж Дютур. Лицо его распухло, правая бровь в крови.

— Черт возьми, Марьетт!.. Он опять напился и хотел, видно, освежиться.

Склонившийся над телом Кюш в ярости поднял голову:

— Придержите ваши комментарии, Дютур.

— Выглядит он неважно, и то верно, с водой у него всегда были нелады.

— Замолчите, или я арестую вас.

Зубоскальство Анжа раздражало Кюша. Полицейский не любил зевак. Они всегда спешат насладиться чужой бедой. Вид трупа неизбежно становится спектаклем для человеческого существа. Вокруг фонтана собралось с дюжину людей. У Мариуса Пульо испуганный взгляд, ошеломленная Нинетта закрыла рот рукой. Подбежал Кристоф Блашар в мокром фартуке, с порезом на предплечье:

— Что еще случилось?

Никто не ответил. Всех словно оглушило. Тогда главный виновед обратился к Анжу Дютуру:

— Вы опять подрались?

— Самое большее потрепали друг друга. Разве я спрашиваю тебя, откуда ты явился в таком виде?

Кюш бросил на них угрожающей взгляд:

— Хватит! Блашар, вызовите «скорую помощь», да поживее. Скажите, что у нас Глазго-З, они поймут.

— Где Памела?

— Она пошла за Шане, да вызовите наконец «скорую», черт возьми!

Со своей аптечкой первой помощи подошел Эрве Монлор, несколько минут назад находившийся в «Дубовой бочке»:

— Отойдите, дайте я попробую.

— Ему уже делали искусственное дыхание и массаж.

Аптекарь ударил кулаком по грудной клетке жертвы:

— Давай, Марьетт, не валяй дурака, возвращайся.

Нинетта, пораженная силой ударов, отвела взгляд. В ту минуту, когда Монлор поднял голову, торопливо подошел отец Клеман:

— Я слышал выстрелы, что происходит?

Монлор не скрывал досады. Кюш не желал мириться с худшим:

— Не останавливайтесь, продолжайте! Сейчас подоспеет Шане.

— Увы, я думаю, святой отец, вы как раз тот, кто нужен.

Аптекарь удрученно поднялся.

— Что случилось, капитан?

— Это Марьетт, мне кажется, он ваш…

Над телом склонился подоспевший тем временем профессор Шане. Он приложил указательный и большой пальцы к сонной артерии, пытаясь нащупать пульс. Затем приподнял веки Марьетта. Покачав головой, он повернулся к Кюшу:

— У него билатеральный мидриаз.

— То есть?

— Оба зрачка расширены. Для мозга это конец.

— Но, черт побери, я не понимаю, он ведь пришел в себя!

Врач поднялся:

— Это классический случай при смерти от утопления. Вода проникает в кровь, и возникает гемодилюция. На этой стадии эритроциты выделяют калий, который провоцирует остановку сердца. Пока идет химический процесс, утопленник может прийти в себя, но конец неизбежен.

— Ничего не попишешь!

Отец Клеман наклонил над безжизненным телом и перекрестил лоб умершего. Он начал молиться. Кое-кто из присутствующих, склонив голову, отдал последнюю дань усопшему. Закончив читать молитву, викарий осенил его крестным знамением:

— Аминь!

Уполномоченный по снятию проб уже не будет больше снимать их.

Вторник, 26 июня

Весь город и туристический филиал мэрии бурлят. Съемочная группа TF-1 нагрянула сегодня утром в Сент-Эмильон, дело принимает национальный масштаб. Все близлежащие гостиницы переполнены.

Капитан Кюш собрал свою команду и подвел итог драматических событий ночи. Кроме двух дежурных офицеров судебной полиции присутствовали Надя Маджер и лейтенанты Мартен и Нгуен.

Патрик Нгуен — молодой лейтенант полиции двадцати семи лет, ростом метр семьдесят, черноволосый, с выступающими скулами, вьетнамец по происхождению. По натуре застенчивый, этот страстный любитель спорта увлекался бегом и сквошем. Уроженец Лиможа, он уже два года работал в управлении судебной полиции Бордо.

— Это дело принимает скверный оборот, за дверью полно журналистов. Я предлагаю подвести черту. Мы имеем два убийства: Анисе и Марьетт, одно исчезновение: Барбоза, попытку убийства Турно и в довершение всего анонимку. Журдан ненавязчиво дал мне понять, что счет начинает превышать допустимые пределы.

— Патрон, по вашему мнению, все эти дела как-то связаны между собой?

— Мой дорогой Мартен, представьте себе, мне очень хотелось бы это знать! Несомненно одно: и у Вомор, и на месте, где найдена машина техпомощи, обнаружены похожие следы.

Кюш показал на цветную фотокопию на стене с отпечатками обуви сорок четвертого размера.

— К несчастью, наша прогулка в катакомбы ничего не дала.

— Может, следовало бы направить туда служебных собак?

— Я думал об этом, но улики слишком слабые, а возможности не так велики. Одна из групп по-прежнему находится в Косове в поисках выживших после землетрясения тринадцатого июня. Циркуляр предписывает нам использовать их в первую очередь лишь для спасения жизней.

Нгуен, подняв палец, попросил слова. Кюш кивнул ему.

— Патрон, вы не могли бы нам рассказать о том человеке в прошлую ночь?

— Я послал в него две пули и уверен, что задел одну ногу. Он был слишком далеко и затерялся в узких улочках. К тому же бежать в сапогах по средневековой мостовой — это, я вам доложу…

Надя легкой насмешкой попыталась разрядить обстановку:

— Я уже советовала тебе надевать кроссовки, когда гоняешься за зайцами.

— Заяц подстрелен. Бебен со своей командой обнаружили только одну пулю и две гильзы. Так что проверьте все аптеки, все больницы, всех врачей на пятьдесят километров в округе. Он нам нужен, и ПОСКОРЕЕ!

Капитан посмотрел на лейтенанта Мартена:

— Мартен!

— Считайте, что все уже сделано, патрон. Описания нет, но, может, есть хоть какой-то намек?

— Могу только сообщить вам, что он высокого роста. Я бы даже сказал — где-то метр восемьдесят.

Слово опять взяла Надя:

— Это не соответствует показанию Андре, он говорит, что замеченный им силуэт ростом был ниже Барбозы.

— Жена владельца гаража сказала мне, что рост ее мужа метр семьдесят пять.

— Спасибо, Мартен.

— Босс, ты уверен, что это не может быть женщина?

— Нет. Учитывая драку с Марьеттом, у женщины, не обижайся Надя, не хватило бы сил.

— Ну, это речи мачо!

— По крайней мере, следует исключить стариков, женщин и детей.

— Браво, Нгуен, я вижу, ты приобщаешься к ремеслу. Ладно, конец шуткам, а что касается наших подозреваемых, то вывод таков: прежде всего Казимир Андре. Я его не совсем понимаю… Он что-то скрывает.

Надя продолжила анализ, начатый ее патроном:

— Есть еще Фернандо Барбоза, вот уже несколько дней он где-то прячется…

— Кстати, в этой связи внесите его в список разыскиваемых лиц.

— Активно или пассивно, патрон?

— Активно, я хочу видеть физиономию нашего владельца гаража на всех телетайпах… Нгуен, этим займешься ты.

— Понял, патрон!

— И чтобы закончить, у нас есть местная звезда: Анж Дютур. Я получил на него досье криминалистического учета, и надо признать, им стоит заняться. Минувшей ночью он был в плачевном состоянии. Сосредоточимся на этих троих. О'кей?

Все полицейские согласились.

— Надя, ты пойдешь в «Дубовую бочку». Попробуй поговорить с Памелой Блашар, это дочь хозяина. Марьетт пришел в себя, когда она пыталась вернуть его к жизни. Может, что-то прояснится.

— Считай, что уже сделано!

— А я займусь Дютуром. Затем постараюсь чего-нибудь добиться от Блашара-отца.

— А с ним тоже какая-то проблема, босс?

— Этой ночью он был мокрый с ног до головы, когда подошел к фонтану. А кроме того, на левом предплечье у него красовался огромный порез. — И, повернувшись к остальным полицейским, продолжал: — Ладно, я подвожу итоги. Вы все досконально узнаете мне об Андре, я хочу знать, что он носит: трусы или кальсоны. Вы объявите в розыск Барбозу, включая полицейский файл внутренней сети. Потом, как договаривались, займетесь больницами.

Если бы понадобилось выделить какое-то качество у Мишель Монлор, то это наверняка была бы аккуратность. Вот уже двадцать лет, за пять минут до того, как часы на соборе били девять часов, происходил ритуал поднятия железных жалюзи. Для столь искушенного взгляда, как у нее, требовалось никак не больше пяти секунд, чтобы проверить, все ли на месте. Она всегда считала делом чести соблюдать порядок. На самом видном месте прилавка стояли зубные щетки и тюбики губной помады. Всегда широко были представлены средства для похудения. Ведущие препараты меняли места в зависимости от времени года. Зимой в чести был парацетамол, а увлажняющие кремы считались чемпионами лета. Всегда требовалось около часа, чтобы рассеялись испарения жавелевой воды, уступив место запаху лекарств, свойственному таким учреждениям. Ее клиенты это знали и редко приходили раньше десяти часов. Аптека — это ее гордость, ее наследство. Она всегда вставала раньше мужа, который обычно присоединялся к ней около половины десятого, после короткого посещения «Дубовой бочки» ради традиционной чашечки черного кофе. Однако этим утром она была поглощена не работой. Присев на высокий табурет, Мишель Монлор говорила по телефону. На ней был белый халат с медицинской эмблемой на груди, увенчанной чашей Гигиеи, греческой богини, олицетворяющей здоровье. Обвившись вокруг ножки чаши, змея изрыгала яд. Прежде он входил в состав лечебных снадобий, однако тот, что у аптекарши, похоже, не обладал такими достоинствами.

— Алло! Да, это я! Послушай, он еще не пришел, у меня мало времени… С тех пор, как он угрожал мне, я боюсь… Да, я слышала, это ужасно. Я больше не выхожу ночью.

Встревоженная Мишель Монлор выслушала ответ своего собеседника.

— Да, я знаю… Если он снова начнет, я всерьез об этом подумаю, но пока слишком рано. Я не смогу прийти сегодня вечером — это чересчур рискованно.

Со звоном открылась дверь. Мишель Монлор повернула голову в сторону незнакомца.

— Я прощаюсь, у меня посетитель. Будем держать друг друга в курсе… и лечись, я все тебе положила в зеленый пакетик.

Она торопливо положила трубку.

— Добрый день, что вам угодно?

Лейтенант Мартен протянул полицейское удостоверение. Ему всегда нравилось это короткое мгновение. Он часто думал о Шоне Коннери, Роджере Муре и им подобных. «Бонд, меня зовут Бонд». Этот момент в фильме всегда приводил его в восторг. «Мартен, меня зовут Мартен». Само собой, эффект будет совсем не тот. Поэтому он довольствовался тем, что протянул удостоверение:

— Добрый день, мадам.

— Чем могу служить?

Аптекарша выглядела немного растерянной.

— Ваша аптека действительно дежурила минувшей ночью?

— Да, в самом деле.

— Вы не заметили ничего необычного?

— Ну как же, покойник, еще один! Хотя у меня сложилось впечатление, что это становится вполне обычным делом. Если и дальше так пойдет, придется, видно, куда-нибудь податься. Ничего другого сказать я не могу.

— Мы разыскиваем человека, возможно, раненного в ногу.

— Нет, кроме двух скаутов утром…

— Имеется в виду пулевое ранение.

— А-а, понимаю, но я пока никого не видела. Впрочем, если бы я обнаружила такое ранение, то немедленно сообщила бы вашим коллегам.

Надя шагала по тротуару, вспоминая слова своего начальника. «Я послал в него две пули… На углу Порт Брюне и улицы Либерте». Надя пыталась восстановить путь беглеца. Она изучала землю в поисках улик. Было темно, криминалисты могли пройти мимо какой-нибудь детали. Сомнение не исключает доверия. Кюш был уверен, что задел его, поэтому должны остаться следы крови.

Дверь, возле которой она опустилась на колени, открылась, и Нинетта чуть не упала на лейтенанта. Из-за последних событий служанка стала подозрительной.

— Вы что-то ищете, мадам, могу я вам помочь?

Надя показала полицейское удостоверение. При виде трехцветной полосы на нем Нинетта смягчилась:

— Вы работаете с капитаном Кюшем?

— Вы его знаете?

— Да, я служу у мадам де Вомор. Меня зовут Бернадетта Мутье.

— А-а, вот и отлично. В таком случае, вы действительно можете мне помочь.

— С удовольствием.

— Вы живете здесь?

— Да.

— Вы что-нибудь видели вчера вечером около двадцати трех часов?

— Я смотрела телевизор, когда услышала выстрелы. Открыв окно, я увидела капитана Кюша, он очень запыхался. Затем я вернулась на свое место… Это было ужасно.

— И больше ничего? Вы не слышали криков, хлопанья дверей, шума отъезжающих машин?

— Нет, только выстрелы.

— Это удивительно!

Наде вспомнились слова Кюша: «Мне не следовало предупреждать его, как положено, если бы я сразу открыл огонь, дело было бы закрыто».

— А вы были одна вчера вечером?

При этих словах лицо Нинетты омрачилось, она заколебалась:

— Да… Я не замужем.

— Одно другому не мешает, так ведь?

— Да, конечно, конечно.

Бернадетта Мутье выглядела смущенной. Надя это заметила.

— Хорошо. Попробую попытать счастья дальше. Вы идете к мадам де Вомор?

— Нет, не сразу, сначала приберусь немного у лорда Кинсли. Это близкий друг Воморов.

— Понятно.

— Я впервые иду туда после драмы. От одной мысли снова там оказаться у меня кровь стынет в жилах. Знаете, это ведь я обнаружила тело отца Анисе как раз у самой двери.

— Лорд Кинсли живет на холме Вайян?

— В доме двадцать шесть, мне пора идти, а то я опоздаю. До свидания, мадам.

— До свидания, мадемуазель.

Случайность или нет, но эта информация доставит удовольствие Кюшу. Надя возобновила поиски.

Рядом с желтой машиной техпомощи остановился «пежо-307» с вращающимся фонарем на крыше.

— Патрик, подожди меня здесь, я поздороваюсь с мадам Барбоза.

Кюш направился в контору, а лейтенант тем временем достал из багажника машины портативный компьютер. Увидев, что дверь заперта, капитан возвратился к Нгуену:

— Забудем на сегодня о приветствиях, следуй за мной.

Под красноречивую мелодию «Дурная репутация»[25] в исполнении группы «Синсемилья» полицейские вошли в мастерскую. Никого не видно, несмотря на едва слышное посвистывание. Кивком головы Нгуен показал начальнику на пару ног, торчащих из-под кузова «рено-мегана».

Капитан выключил игравшее в гараже радио. В следующую секунду свист тоже прекратился.

— Хозяйки нет?

— Нет, ее нет!

Подойдя к «мегану», Кюш внимательно посмотрел на рисунок подошвы и слегка толкнул ногой правый башмак его владельца:

— Месье Дютур, вылезайте, мне надо поговорить с вами, это Кюш.

Вылезая со страшным грохотом из-под «рено», Анж с большим проворством откатил тележку. Лицо его в отработанной смазке, волосы всклокочены. В нем что-то было от Жана Габена в фильме «Человек-зверь». Он оторвался от своего импровизированного боба и, взяв и без того уже грязную тряпку, вытер лицо. Его правая бровь заклеена лейкопластырем, а под левым глазом красовался небольшой синяк.

— Вы прибыли с подкреплением?

— Лейтенант Нгуен будет записывать ваши показания.

— Вы замолвите за меня словечко хозяйке, потому что работа… она ведь сама не делается.

— Это что-то новенькое — такая забота о сроках.

— Дело в том, что сейчас у нас не хватает персонала.

— Довольно, вы закончили свой номер?

— Да ладно, у вас нет чувства юмора. Располагайтесь.

— Я хочу задать вам несколько вопросов, связанных с событиями, которые произошли вчера вечером… Кроме того, я только что получил ваше досье…

Нгуен открыл чемоданчик и протянул Кюшу листок.

— Что это?.. Мое дело, да?

— Пожалуй.

— Надеюсь, вы не думаете, что это я? Я не убийца, и потом сначала я хочу поговорить с моим адвокатом.

— О-ля-ля! Спокойно. Я ведь пришел не арестовывать вас. Если вы будете сотрудничать, проблем не возникнет.

— Тогда можно попробовать…

— Я готов, патрон, можете начинать.

— Итак, вы ведь были последним, кто видел вчера вечером Марьетта?

— Да, ну и что? Я был последний, кто выпил с ним по стаканчику, и вы нас видели. Мы вместе вышли.

— Мне сообщили, что перед уходом вы поссорились, и, судя по состоянию, в каком вы находились, я склонен этому верить.

Анж, немного смущенный, дотронулся до брови, повторив жест боксеров, и рассказал полицейским об обстоятельствах, заставивших двух мужчин подраться:

Марсель был очень возбужден, он хотел выпить еще, но Блашар был против. Ему пришлось применить силу и выставить Марселя вон.

— Берегись, Блашар, ты потеряешь ценного клиента!

Анж и Марсель дошли до угла церкви. Площадь была освещена оранжевым светом, напоминающим прежние фонари на парах натрия. Остановившись, унтер-офицер расстегнул ширинку и начал мочиться на церковную стену.

— Слушай, сейчас я попробую написать свое имя. М… А… Но вот с Р труднее…

Шум жидкости, льющейся на мостовую, внезапно вызвал такое же желание у Дютура. И вот уже он подражал жандарму, стоя рядом с ним.

— Анж — это гораздо легче, всего три буквы.

Марьетт посмотрел на половой член своего приятеля:

— Ба, значит, правда то, что говорят про ангелов![26]

— Это еще что за ерунда?

— А то, что у них нет члена!

Рассерженный Анж, держа свой инструмент в руке, повернулся в сторону Марьетта и помочился ему на правую ногу.

— Ну, у кого теперь маленький пенис, мерзавец?

Оба они подвыпили, и тон быстро повышался.

— Сам ты мерзавец! Твой отец плохо воспитал тебя!

— Оставь в покое моего отца, он не имеет ничего общего с таким ничтожеством, как ты!

— Сам ты ничтожество! Впрочем, если твой отец умер от горя, то по твоей вине…

Задетый за живое, Анж Дютур тотчас перестал облегчаться. Не дав себе труда спрятать свой маленький инвентарь, он схватил Марьетта за воротник. От удивления жандарм облил себе брюки и ботинки.

— Не вздумай больше говорить о моем отце, не то кончишь, как Анисе.

Отставник резко оттолкнул своего обидчика. И вот уже оба пьяницы, с пенисами наружу, начали угрожать друг другу.

— Думаешь, ты напугал меня своими угрозами? Я жандарм!

— Жандарм или нет, но только это не помешает тебе сгинуть, вроде кюре, если будешь доставать меня!

— Это ты мне угрожаешь, мне? Попробуй сунься, гаденыш, убийца! Ты только и годен на то, чтобы кюре убивать, но окажись перед тобой мужчина — и ты слиняешь…

От слов быстро перешли к действиям: удары кулаком, оплеухи, укусы, пинки ногой… Выбившись из сил, мужчины с трудом поднялись на ноги, застегнули ширинки, обменялись еще несколькими оскорблениями и разошлись.

Механик посмотрел капитану прямо в глаза:

— После этого я отправился восвояси. Я еще встретил Андре, он может подтвердить вам, что я был один.

— Я так и сделаю. И где все это происходило?

— Прямо за церковью, может, он и Марьетта видел с расквашенным носом.

— О'кей, я проверю все это.

— Я ничего не сделал!

— Еще одна вещь, вы можете приподнять штанины ваших брюк?

— Это еще зачем?

— Не задавайте вопросов, делайте, что вас просят.

Анж, очень удивленный, сунул руки в карманы и приподнял брюки.

Памела сидела в зале ресторана перед стопкой меню. В полдень дежурным блюдом будет ландский салат и стакан сент-эмильонского вина. Цена — 18,90 евро. Она должна вписать это во все тридцать меню. Дверь бара оставалась открытой, и Памела не слышала, как вошла помощница Кюша.

— Мадмуазель Блашар, я лейтенант Маджер.

— Да, здравствуйте, это вы работаете с капитаном?

— Так точно.

— Я видела вас на днях на террасе. Вам что-нибудь подать?

— Нет, ничего, благодарю вас. Я пришла задать вам несколько вопросов по поводу минувшей ночи.

— Это ужасно. Надеюсь, вам скоро удастся поймать негодяев, которые стоят за всем этим.

— Я здесь как раз для этого.

— Я слушаю вас.

— Капитан сказал мне, что вчера вечером Марьетт пришел в себя на несколько минут.

— Да, верно, я думала, что он спасен, а потом…

— Он успел что-нибудь сказать?

— Он пробормотал слово или два, но я ничего не разобрала.

— Вы были с капитаном перед драмой?

— Нет, я была у себя в комнате.

— Продолжайте.

— Послышались крики, и я подошла к окну. Тут я услыхала свое имя. Возле фонтана я увидела капитана. Он держал на руках Марьетта.

— Вы спустились к нему?

— Да, но он уже бросился вслед за убийцей.

В гараже Кюш держал в руках копию досье криминалистического учета Анжа.

— Вы можете рассказать мне об этом?

— Я уже рассказывал вам тогда, в машине техпомощи.

— Вы говорили в общих чертах, а меня интересует подробности.

Анж сбросил свою маску, голос его задрожал:

— В тысяча девятьсот девяносто девятом году мой отец тяжело заболел. Он был здесь мэром.

— Я знаю, но продолжайте.

— Он занимался фамильным виноградником. Наше вино было одной из опор содружества. Я должен был заменить отца, но не был готов к этому. В ту пору я влюбился в Памелу, дочь Блаша, и думал только о ней. Управление хозяйством меня не интересовало. Я был молод, неопытен, а главное, глуп.

— Продолжайте.

— Из-за болезни отца, состояние которого все ухудшалось, с финансами вскоре возникли проблемы. Лечение обходилось все дороже и дороже, и я оказался в затруднительном положении… Он никогда раньше не болел и понятия не имел о страховке.

— И тогда вы решили стать алхимиком, не так ли?

— В две тысячи первом году урожай выдался не слишком хороший, и, чтобы увеличить продукцию, я смешал вино из своего поместья с малоизвестным итальянским сортом. Однажды я признался в этом отцу Анисе. Я думал, он никому не скажет, но он все выдал.

— Вы в этом уверены?

— Да, а кто другой мог это сделать?

— Ваш отец был в курсе таких… манипуляций?

— Нет, не думаю, хотя в какой-то момент я в этом засомневался.

— Продолжайте.

— Так оно и пошло, одно за другим, в результате Марьетт арестовал меня. А через два дня после моего ареста отец умер.

— О'кей! Итак, вы отсидели в тюрьме, и теперь у вас больше нет земель, верно?

— Я получил два года тюрьмы, из них один год условно. Я погубил репутацию, которую создавали несколько поколений моей семьи. И мне пришлось согласиться продать виноградник по дешевке.

— Расскажите поподробнее.

— Этот милый Барбоза предложил мне сделку века, по крайней мере для него… Он нашел покупателей, Фабра и Шане, для которых это тоже была сделка века. Чтобы отблагодарить меня за свою удачу, Барбоза дал мне взамен эту работенку. Хочу, чтобы вы знали, механике я обучился в тюрьме.

— Вот видите, не так уж он плох, ваш хозяин…

— Во всяком случае, рано или поздно они за все это поплатятся.

— Не слишком разумное замечание с вашей стороны. Тем более что эта история еще более отягчает ваше положение.

— Вот как?

— Барбоза исчез, Анисе убит в вечер дегустации нового вина Фабра и Шане… Марьетт тоже! На мэршу напали… Многовато, не правда ли?

— Во всяком случае, на меня не рассчитывайте, оплакивать их я не стану.

— Учитывая то, что вы мне рассказали, нет, такого я от вас не требую.

— Что вы собираетесь делать? Арестовать меня?

— Нет, по крайней мере не сейчас. Мне надо кое-что проверить. Зато на сей раз это я буду просить вас не уезжать из города. Лейтенант Нгуен даст вам протокол, и вы подпишете свои показания.

В «Дубовой бочке» Кристоф Блашар наблюдал за поразительной активностью. Его заведение было переполнено, но совсем иной клиентурой. Четыре номера освободились. Утром чета американцев из Массачусетса предпочла покинуть город из-за череды убийств и нападений. Семейство из Лилля отказалось от двух забронированных номеров. По тем же причинам покинула коммуну чета пенсионеров из Мозеля. Страх поселился на улицах «крестника» Бордо. Освободившиеся комнаты пришлись весьма кстати прибывшим телевизионным группам ITV и «Франс-2». «Дубовая бочка» превратилась в ставку прессы. Город заполонили мини-автобусы со всевозможным снаряжением. Прямая трансляция будет идти на всю территорию Французской Республики. На месте действия возник великий цирк средств массовой информации. По канату, посреди арены, шел полицейский. Под ним не было спасительной сетки. На него были устремлены все прожектора… Один неверный шаг, и последствия хорошо известны.

Из-за местных событий и такого наплыва журналистов хозяин послал дочь в Либурн оплатить установку беспроводного доступа в Интернет. Он давно хотел это сделать, а теперь настал самый подходящий момент. Портативные компьютеры журналистов стояли на всех столах заведения. Словно счастливчик, выигравший в лото, хозяин гостиницы давал одно интервью за другим, в то время как Памела обеспечивала выручку, предлагая прохладительные напитки.

Жаклина Турно председательствовала на чрезвычайном заседании муниципального совета. Сегодня она принимала почетного гостя в лице сенатора Жана Луи Фабра. Заседание проходило при закрытых дверях. Повестка дня простая: необходимо выяснить, уместно ли организовать патрулирование городка самими горожанами. Взяв слово, сенатор произнес примирительную речь. Через несколько месяцев грядут выборы, и он держался за свое кресло — место слишком завидное.

— Ваши проблемы — мои проблемы, я сообщу министру внутренних дел о нашей позиции и ваших ожиданиях. Обещаю вам приложить все старания, чтобы численность полицейских сил и жандармерии была увеличена. Наконец, мне известно, что в туристическом плане коммуна жестоко пострадала из-за печальных событий. Поэтому я предложу региональному совету проголосовать за дотацию, дабы сгладить ваши потери.

Большинство членов муниципального совета с одобрением встретили объединительную речь своего лидера. Оппозиция заметила, что настало время создать муниципальную полицию. После роспуска жандармской бригады в 2002 году ничего не было сделано для обеспечения безопасности. Ввиду серьезности событий мэрша предложила ввести комендантский час с половины одиннадцатого вечера, а кроме того, с восьми часов вечера до восьми утра организовать патрули с привлечением жандармов из Либурна. Дебаты были бурными.

Надя направилась к хранилищам вина. Она вошла в бывшие карьеры, переделанные в погреба, и увидела мужчину, склонившегося над краном бачка из нержавеющей стали.

— Добрый день, месье Андре, я — лейтенант Маджер.

Она показала ему свое полицейское удостоверение.

Смотритель не проявил особого расположения:

— Добрый день.

— Не могли бы вы пройти со мной к моей машине?

— Прямо сейчас?

— Да, мне надо задать вам несколько вопросов.

— Хорошо, иду.

Вместе они обогнули дом и пошли к небольшому фургону, припаркованному возле вышки.

— Это земли месье Шане?

— Да, четыре гектара мерло, два гектара каберне фран.

— Прекрасное владение, ничего не скажешь!

— Профессор очень гордится им, он человек увлеченный. По сути, мы имеем очень маленькую отдачу с гектара, зато получаем качественное вино. Впрочем, в другом своем поместье, рядом с Померолем, он применяет тот же метод, который себя оправдывает.

— Он часто здесь бывает?

— Каждое утро. У него вошло в привычку ходить пешком. А после мы возвращаемся вместе на машине.

— Довольно длинный путь из города сюда.

— Три километра… полезно для здоровья.

— Ладно, входите и присаживайтесь.

Сама Надя устроилась за компьютером.

— Профессор говорил мне о событиях минувшей ночи.

— Вот именно, где вы были вчера вечером около двадцати трех часов?

— Спал в своей комнате.

Надя, получившая диплом по психологии, обладала настоящим даром чувствовать, когда ей пудрили мозги. В эту минуту она почувствовала обман — у нее это что-то вроде второй натуры. Андре не сказал ей правды, и она решила переменить тон.

— Удивительное дело, но этой ночью мы к вам приходили, однако дверь открыл месье Шане, он был очень удивлен тем, что вы не открыли…

— Должно быть, я крепко спал и ничего не слышал.

— Значит, у вас нет никакого алиби…

— И что это доказывает?

— Действительно, ничего не доказывает, но это досадно… К тому же я думаю, что вы мне лжете, месье.

— Можете думать что угодно!

— Прекрасно, как хотите. Капитан Кюш желает вас видеть ровно в шестнадцать часов, и он любит точность.

Маджер пришла в мэрию и застала Мартена, Кюша и дежурного полицейского за оживленным разговором.

— А-а, Надя, ты как раз вовремя. Мартен, скажи ей.

— Твою информацию проверили. Англичанин действительно живет на холме Вайян. В списке де Вомор указан его английский адрес: Соединенное Королевство, Торки, Тор Мохун, пятьдесят три.

— Ну да, потому-то мы и прошли мимо. Возможно, в этом причина возникших у нас вопросов.

— Может, нанести ему коротенький визит, босс?

— Мартен, займись этим.

— Есть, патрон.

— Надя, ты вызвала Андре?

— Да, и могу сказать тебе, что он лжет. Он от нас что-то скрывает.

Кюш протянул Наде конверт, который держал в руках:

— Взгляни на это, и тебе все станет ясно.

Лейтенант с большим интересом принялась изучать содержимое конверта.

— Так, так, на Андре заведено досье.

Внимательно прочитав документ, Надя подняла голову, обращаясь к своему начальнику:

— Участник вооруженного грабежа. Ну и заводила этот тип!

— Главарь, ты хочешь сказать.

— Теперь мне становится понятным его поведение… стреляный воробей…

Кюш ударил кулаком по столу, но скорее удовлетворенно, чем с раздражением:

— Надо добиться от него более убедительных объяснений! Но пока об этом ни слова, задержим его в шестнадцать часов. Есть новости из больниц?

— Ничего, патрон, но мы продолжаем искать.

— Надя, ты встречалась с Памелой?

— Да, к несчастью, тоже ничего определенного, Марьетт сказал два слова, которых она не поняла… Кстати, об убийце… ты уверен, что задел его?

Вопрос едва не обидел Кюша.

— Да, совершенно уверен. Я погнался за ним, сделал, как положено, предупреждение и выстрелил два раза по ногам. Он упал и встал, прихрамывая, — не сумасшедший же я, черт возьми! А кроме того, у нас недостает одной пули!

— Я просто спрашиваю, вот и все.

— Ладно, пойду пока допрошу Блашара. Мартен, не забудь про мистера Кинсли.

— Есть, сэр!

Он вошел в церковь через дверь, расположенную прямо напротив органа, который считается историческим памятником. Инструмент — это творение Габриэля Кавайе-Колля, сына Аристида, знаменитого органного мастера XIX столетия. В третьем ряду он увидел коленопреклоненного мужчину на скамеечке для молитвы. Вид у того был отчаявшийся. Секретарь мэрии Мариус Пульо бормотал нескончаемую молитву. В руках он держал четки из самшита. Слева на плетеном стуле лежало Евангелие. Обернувшись, секретарь увидел у себя за спиной отца Клемана:

— Святой отец, вы можете исповедовать меня?

— Сейчас, сын мой?

— Да, я должен облегчить свою совесть.

— Следуйте за мной.

Священнослужитель торопливо пересек неф, за ним семенил страждущий грешник. Шел тот медленно, тяжело. Огибая орган, священнослужитель намного опередил его. Он остановился и стал ждать отставшего. Втянув голову в плечи, Мариус, казалось, нес на себе все беды мира. Взгляды мужчин встретились: один — ласковый и любящий, другой выражал страх и волнение. Наконец они подошли к исповедальне. Клеману любопытно было узнать тревоги тридцатилетнего мужчины. Вероятно, какая-нибудь сердечная история, в его возрасте это может породить глубокие страдания.

Викарий открыл дверь, запертую на щеколду, в то время как Пульо отодвинул красную бархатную шторку. Теперь каждый очутился на своем месте, обычаи были соблюдены, грешник мог говорить, представитель Бога — слушать его с вниманием, с каким пастырь относится к добрым христианам.

— Говорите, сын мой.

— Я знаю, кто убил отца Анисе.

Он назвал свое заведение «Дубовой бочкой». Дань уважения отцу и виноградарским традициям. Его отец так и не смог смириться с появлением чанов из нержавеющей стали. Благородным он почитал только дуб. Ныне закон позволяет виноградарям класть в стальные чаны деревянную стружку. Эта искусная смесь дает винам возможность приобретать аромат бочек. Ради роста доходов американцам удалось оказать определенное влияние и заставить изменить тысячелетние традиции. Бочка дарит вину свой танин и наделяет своей индивидуальностью. В первый год она отдает вину половину своего ароматического капитала. В качестве главного виноведа Блашар был и остался заслоном для стружки; об этом он как раз и говорил в ту минуту, когда в зал ресторана вошел полицейский:

— Это недопустимо, гибнут традиции!

Кюш увидел со спины мужчину, который пил кофе. Два постояльца гостиницы пили чай с канеле. В глубине зала за своими компьютерами хлопотали журналисты.

— А-а! Капитан, вам что-нибудь подать?

Тут мужчина обернулся к полицейскому, и Кюш сразу узнал Этьенна Дюкаса.

— А вот и знаменитый полицейский, у которого, возможно, есть информация для наших читателей.

— В данный момент — ничего, однако вы во мне не нуждаетесь, я видел, как вы прекрасно со всем справляетесь в одиночку.

— Это упрек?

— Если позволите, поговорим об этом в другой раз.

— Я в вашем распоряжении. Ладно, занимайтесь своим расследованием, а я возвращаюсь к своим статьям.

Поднявшись, журналист покинул заведение.

— Что именно он хотел?

— Он забронировал только что освободившуюся комнату и расспрашивал о Марьетте. Если и дальше так пойдет, то я останусь с одними журналистами. Сегодня утром у меня отказались еще от одной брони.

Тьерри Кюш знал, что убийство бывшего жандарма стало той самой каплей, которая переполнила чашу. Словно грибы после дождя появились разного рода статьи и сообщения. Расследование ему придется вести в более трудных условиях. Не стремится ли убийца к широкому привлечению средств массовой информации? Если это так, то он не остановится: начнется резня. С другой стороны, он рискует совершить ошибку. С самого начала Кюш со своей командой искал ту крохотную улику, которая изменит ход дела. А если это не так, не исчезнет ли попросту преступник?

Пресса всегда упивается историями убийства известных людей, это придает остроту и повышает интерес… Позволены любые предположения.

Блашар водрузил на стойку бутылок пятнадцать, собираясь откупорить их:

— Моей дочери сейчас нет.

— Я пришел к вам… Можно присесть вон там?

— Располагайтесь, я сию минуту… Вы уверены, что ничего не желаете?

— Нет, нет, спасибо.

— Чем могу служить?

Подойдя к столику, хозяин гостиницы сел.

— Я буду говорить напрямик: где вы находились вчера вечером?

Мужчина, похоже, был ошеломлен вопросом.

— С вами…

— Я увидел вас уже после убийства, а до этого?

— Я закрыл бар где-то без четверти одиннадцать, мне пришлось вытолкнуть Анжа с Марьеттом на улицу. Он даже, бедняга, сильно меня оцарапал. Они все еще ругались.

— А потом?

— Я закончил уборку и спустился в винное хранилище.

— И что вы делали в хранилище?

— Делал опись вин.

— И часто вам случается делать опись в одиннадцать часов вечера?

— Нет, но я получил ящики из Австралии, и у меня не было времени проверить заказ. Каждый месяц я особо выделяю какое-нибудь вино в своем меню. Моя роль состоит в том, чтобы открывать новые виноградники: испанские, австралийские, американские. Случаются великолепные сюрпризы. В этом месяце в почете чилийское вино. В июле это будет пино нуар из Ярра-Валле. Это неподалеку от Мельбурна… Видите ли, по натуре я домосед, я путешествую посредством собственных вин и вин моих клиентов.

Кристоф Блашар не ответил на вопрос Кюша. Полицейский прервал его:

— Это не объясняет мне…

Блашара обидело вмешательство капитана.

— Один ящик упал, мне пришлось полить землю, чтобы предотвратить появление запаха.

— А эта нехорошая царапина на вашей руке?

— Я же сказал вам, это сделал Марьетт, когда я выставлял его вон… Если бы я знал, то приютил бы его и ничего бы этого не случилось.

— Однако я вынужден заметить, что нанес вам эту царапину человек, который отбивался, прежде чем умереть…

— На что вы намекаете? Надеюсь, это шутка!

— Неужели я похож на шутника?

Разговор начал накаляться, и в эту минуту пришло спасение в лице появившегося в зале отца Клемана.

— Добрый день, Тьерри, здравствуйте, месье Блашар, я вам не помешаю?

— Привет, Клеман.

— Добрый день, святой отец.

— Что вас привело сюда?

— У вас найдется время отобедать?

— Да, с удовольствием! Месье Блашар, мы продолжим этот разговор позже!

— К вашим услугам. Месье, со всеми этими расспросами я припозднился, через пятнадцать минут я накрою вам стол, а пока воспользуйтесь случаем: настольный футбол свободен!

— Вас это не соблазнит, пока мы ждем?

— В последний раз я играл в настольный футбол, когда мне было двенадцать лет, а тут еще сутана…

— Это как велосипед, никогда не забывается. Ну что, решились? С проигравшего причитается.

— Почему бы и нет!

Мужчины вошли в зал ресторана, предназначенный для конференций. Справа «Бонзини» ждал своих клиентов. Капитан был рад встрече со священником: напряженность нарастала, и эта минута позволит ему немного расслабиться. Партия началась. Кюш взял красные, синие достались аббату. Полицейский нанес первый удар.

— Начало отличное! Первый на десятом, так?

— Это чтобы произвести на вас впечатление. Кстати, на что играем?

— А если я исповедую вас после окончания расследования?

— Я неверующий, хотя и крещеный. Но если это доставит вам удовольствие… В любом случае, я не собираюсь проигрывать…

Улыбнувшись, Клеман ничего не ответил. За игрой завязалась беседа, сопровождавшаяся стуком мячей, постоянно ударявшихся в широкие бортики.

— Мое руководство интересовалось новостями расследования.

— Мы с трудом продвигаемся. Я не знаю, связаны ли между собой два убийства, попытка убийства и исчезновение Барбозы.

— Да, это первый вопрос, который возникает.

— Бывают, конечно, любопытные случайности. Но какова, однако, вероятность такого количества событий всего за десять дней, да еще в городе с населением менее трех тысяч?

— Слабая.

— В этом мы с вами согласны. Я убежден, что мы имеем дело с одним и тем же человеком. Журналисты будут в восторге.

— И какова же, по-вашему, мотивация?

— Когда я узнаю мотив, мне останется лишь арестовать его.

— А не может ли идти речь о каком-нибудь безумце, психопате?

— Такая возможность, конечно, не исключена, и я навел справки в специализированных центрах района. Но с этой стороны тупик. Хотя я не оставляю такой мысли.

— Будем надеяться, что он или она совершит ошибку.

— Уже попался! Я уверен, что минувшей ночью задел ногу этого подонка.

— Что вы собираетесь предпринять? Три на втором… осторожно, я возвращаюсь.

— Версий несколько, прежде всего мы проверяем больницы, посмотрим, что это даст… И потом, есть еще это содружество, все эти совпадения, Анж Дютур со своим вином… — Продолжая партию, Кюш вкратце объяснял Клеману ситуацию. — Восемь на шестом… И еще есть этот месье Андре. Я вызвал его на сегодня, и, как принято говорить у нас, у него есть все основания. Кроме того, дело, возможно, упростилось бы, если бы Марьетт входил в содружество. По крайней мере, это дало бы мне направление…

— Безусловно.

— Восемь на седьмом… А теперь я боюсь, как бы еще кого не прикончили. А вы что-нибудь обнаружили?

— Возможно… Надо подумать, как мне поступить…

Бросив горсть мячей, Кюш не спускал глаз со своего партнера. Воспользовавшись этим, Клеман забил очередной гол.

— Восемь на восьмом… осторожно, я обгоню вас.

— Мне необходимо найти улику. Я брожу в потемках, а должен продвигаться очень быстро, иначе прокурор отберет у меня дело. Мы с ним не слишком большие приятели.

— Восемь на девятом… внимание, Тьерри, гол престижа.

Мужчины обменялись сердечными улыбками.

— Клеман, если у вас появится информация, сообщите мне немедленно. Преступник может продолжить в любой момент. Город охвачен всеобщим безумием. Я получаю анонимные письма, в мой кабинет приходят тайком донести на своего соседа. Есть даже одна женщина, которая явилась сдать собственного мужа… Неплохой удар!.. Девять на девятом… еще один, и игра закончена.

— Я не сказал своего последнего слова.

— Я тоже, и потом, у нас полно подозреваемых. Наверняка найдется один, кто заговорит… Вот черт! Браво, аббат, это десятый.

Широко улыбаясь, Клеман направился к одному из столиков в обеденном зале.

— За вами должок, сын мой, исповедь. Уговор дороже денег!

— Ладно, заметано! Идемте, я приглашаю вас на обед.

На автомобильной стоянке у собора припарковался красный «мини-остин». Из машины с маленьким чемоданом в руках вышел щеголеватый Кинсли. Изящной походкой он миновал церковь, затем Дом вина, повернул направо и начал спускаться по холму Вайян. На ходу он, порывшись в кармане, достал связку ключей. И вскоре остановился у дома номер 26. Его окликнул чей-то голос:

— Извините, месье, вы лорд Кинсли?

— Да, это я.

Мартен представился. Джентльмен пригласил его войти, вынув по пути из почтового ящика три конверта. Мужчины вошли в переднюю, затем в прелестную гостиную, заставленную мебелью и безделушками.

— Месье, вы наверняка в курсе событий, которые волнуют в этот момент город.

— Да, действительно, Элизабет де Вомор предупредила меня, все это трагично.

— Мне поручено собрать для анализа все кинжалы. Вам известно, что Анисе был заколот, и…

— Вам не надо ничего объяснять мне, я сейчас отдам его вам.

— Благодарю вас… Однако мы задаемся вопросом, почему отец Анисе пошел по этой улице в тот вечер, когда его убили.

— Я вас не совсем понимаю.

— Мы восстановили его путь в вечер преступления. Известно, что он возвращался с собрания, организованного мадам де Вомор.

— С этим вроде бы все ясно…

— Если я возьму за основу версию, что он направлялся в дом священника, то вы согласитесь со мной, что семидесятилетний человек, выйдя от мадам де Вомор, скорее должен был бы свернуть направо, а не налево.

— Безусловно.

— Тогда почему его нашли мертвым у вашей двери?

— Я… Я должен подумать… Хотите стакан воды?

— С удовольствием!

Лорд прошел на кухню. Мартен, воспользовавшись этим как опытный сыщик, незаметно просмотрел почту. Одно письмо из страховой компании, другое — из банка. Но его гораздо больше заинтересовало третье послание с государственным штемпелем. Он узнал одно из тех стандартных писем, которые посылают в случае превышения скорости и которые приходят через несколько дней после нарушения. Он потихоньку опустил конверт в свой карман и отвел взгляд как раз в тот момент, когда хозяин дома возвратился с двумя стаканами на подносе.

— Вы долго отсутствовали?

— Около полутора месяцев.

— Вы живете в Лондоне, так ведь?

— Нет, в Девоне, в Торки.

— Вы прилетели на самолете?

— Да, это очень удобно, я сажусь на самолет в Хитроу, оттуда прямая линия на Мериньяк. А там я забираю свою машину и еду сюда.

— Какие у вас были отношения с жертвой?

— Мы были членами одного и того же содружества, и нас связывали две общие страсти: вино и книги.

— А Марьетта вы знали?

— Да, он был уполномоченным по снятию проб, и в рамках своей деятельности я иногда встречался с ним. Мне принадлежит маленький виноградник на западном склоне коммуны. Марьетт не слишком мне нравился как жандарм и еще меньше в качестве уполномоченного… Но уверяю вас, не до такой степени, чтобы убить его.

Кюш и Маджер заранее составили сценарий допроса. Совсем нелишним будет вести его вдвоем. Андре не новичок. Это человек, побывавший в объятиях правосудия. Если ему есть что скрывать, то его надо припереть к стенке, чтобы он допустил оплошность. Дежурный полицейский проводил Андре в кабинет. На нем бежевый костюм, белая рубашка с открытым воротом и до блеска начищенные мокасины. Он излучал безмятежность, и это произвело благоприятное впечатление на Надю. Первым начал более закаленный капитан:

— Присаживайтесь! Спасибо, что откликнулись на мое приглашение. Очень любезно с вашей стороны!

Отодвинув стул, мужчина, не торопясь, спокойно сел. Расположившись за письменным столом, Надя наблюдала за ним. Деревянная заколка удерживала ее волосы, которые она подняла ради такого случая. Опустив взгляд на компьютер, она начала печатать. Кюш молча наблюдал за своей жертвой. Андре выглядел непринужденным. После затянувшейся минуты молчания Надя подняла голову и начала допрос:

— Месье, вы допрашиваетесь в связи с убийствами, совершенными в Сент-Эмильоне в период с семнадцатого по двадцать пятое июня, жертвами которых стали Анисе Лестрен де Лезиньян и Марсель Марьетт, а также в связи с покушением на убийство Жаклины Турно.

Стратегия Кюша проста — град вопросов: вопрос Нади, его вопрос. Цель: заставить смотрителя нервничать, сбить с него спесь.

— Назовите, пожалуйста, свое имя, фамилию, адрес, возраст и место рождения. Семейное положение и профессию.

— Андре Казимир Луи Этьенн, родился десятого июня тысяча девятьсот пятьдесят пятого года в Гренобле. Холост. Проживаю у профессора Шане в Сент-Эмильоне, улица Пренс-Фери, дом пять. Профессия — смотритель винного склада.

— Браво, вы ничего не упустили, чувствуется привычка. С каких пор вы работаете у месье Шане?

— С июля тысяча девятьсот девяносто первого года.

— Почему вы не сообщили нам о своей судимости?

— Вы меня об этом не спрашивали, мадемуазель.

— Месье Шане знает о вашем прошлом?

— Да.

— Как вы с ним встретились?

— После вооруженного нападения в тысяча девятьсот восемьдесят втором году… Я получил пулю в левое плечо. Меня оперировал профессор Шане, он спас мне жизнь.

После такого признания Кюш уже не должен был терять инициативы. Он решил использовать образ бесцеремонного полицейского, обращаясь к Андре на «ты». Надя перестала записывать показания.

— У нас с тобой проблема…

Кюш смотрел ему прямо в глаза. Андре не дрогнул.

— Месье Андре, сегодня утром вы мне сказали, будто спали, когда мы пришли за профессором Шане. Вы подтверждаете ваше показание?

— Да, подтверждаю. Я спал, мадемуазель.

— Похоже, ты страдаешь амнезией или сомнамбулизмом… Ибо вчера около половины двенадцатого твое тело прогуливалось по городу.

Андре ничего не ответил.

— Месье, я повторяю вопрос: что вы делали вечером между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого?

— Я спал, я только что сказал вам…

— А тебе известно, что с твоим прошлым на этот раз ты рискуешь получить пожизненный срок.

— Вы главный подозреваемый в деле убийства Марселя Марьетта… Напомнить вам вчерашнюю вашу стычку в хранилище? Марк Борден и Бенедикта Тардьё… вам что-то говорят эти имена?

— Это двое студентов, которых мы обучаем в поместье.

— Так вот я цитирую ваших студентов: «Даю тебе время до завтра, ясно?» О чем вы должны были говорить с Марьеттом сегодня?

— Он должен был взять пробы, вот и все.

— Ты последний, кто видел Барбозу в ночь его исчезновения. И опять никаких свидетелей!

Андре промолчал.

— Послушайте, пресса не дает нам покоя, прокурору нужен виновный, и, если вы нам не поможете, мы ничего не в силах для вас сделать…

— Давай выкладывай, чем ты занимался вчера вечером.

— Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.

— Послушай, не валяй со мной дурака, иначе я закую тебя в наручники…

— Завтра ваш портрет будет красоваться на первых полосах всех газет…

Андре продолжал упорствовать в своем молчании.

— Что ты делал семнадцатого около двадцати трех часов?

— У меня есть алиби.

— Нет!

— Я был вместе с профессором Шане.

— Твой хозяин сказал, что ты ушел в половине одиннадцатого.

— Возможно, я не смотрел на часы. Зато я уверен, что сразу пошел домой спать.

Надя Маджер, которая прошла хорошую школу, с нескрываемой насмешкой заметила:

— Самое досадное, месье Андре, что у вас никогда не бывает алиби. И каждый раз, как вы спите, совершается убийство.

Кюш буквально взорвался:

— Черт бы тебя побрал, прекрати издеваться надо мной!

Смотритель винного хранилища оставался невозмутимым. Надя снова начала записывать.

— Хватит, сажаем его!

— Если я не ошибаюсь, у меня есть право на один звонок.

Кюш с досадой протянул ему телефон. Неподходящий момент для нарушения законной процедуры.

— Давай!

Андре набрал номер:

— Алло… Да, это я… Боюсь, что задержусь… Меня только что арестовали за убийство месье Марьетта… Да… Спасибо.

Открыв дверь, Кюш обратился к дежурному полицейскому:

— Вызовите жандармов из Либурна, пусть подержат его до завтра. Я не желаю больше его видеть. — Затем, повернувшись к Наде: — Я звоню прокурору.

Капитан провел у телефона полчаса. Теперь его начальство в лице комиссара Журдана полностью в курсе состояния дел. Сам прокурор Пуаре одобрил содержание под стражей бывшего преступника. По характеру он Жавер[27] и относился к той категории людей, которые считали, что оступившийся человек рано или поздно согрешит опять. Что же касается Кюша, то у него не было ни малейшей уверенности в виновности Андре. Зато он нисколько не сомневался, что тот не говорил правды.

Прошло уже больше часа с тех пор, как Андре оказался в тюрьме, когда профессор Шане обратился с просьбой к капитану:

— Вы разрешите мне поговорить с ним?

— С какой стати? Напоминаю вам, что он подозревается в убийстве и рискует попасть под суд.

— Послушайте… Я знаком с ним больше двадцати пяти лет и знаю, на что он способен… Он не может быть виновным.

— Это ваша точка зрения. У него нет алиби ни на момент убийства Марьетта, ни на момент убийства Анисе. Кроме моего начальства и прокуратуры, мне не дает покоя еще и пресса.

— Разве это причина, чтобы заключать под стражу невиновного? Я прошу у вас всего пять минут…

Полицейский молча посмотрел в глаза профессору Шане. Из-за плеча хирурга Надя отрицательно качала головой. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Кюш ответил:

— Поезжайте, я отправлю соответствующие инструкции в Либурн.

Шане горячо поблагодарил полицейского. Причем казался искренним. Едва он успел переступить порог, как Надя поделилась сомнениями со своим начальником:

— Тьерри… Ты идешь на большой риск…

— Послушай, Старски, Андре не заговорит… У нас мало сведений, а нам так или иначе нужно продвигаться. Шане, вполне возможно, единственный, кто может заставить его говорить. Если он хочет что-то или кого-то защитить, мы это узнаем. По крайней мере, я на это надеюсь.

— А если тут замешан сам Шане?

— Я об этом думал, его дом меньше чем в трех минутах ходьбы от площади.

— Возможно, Андре защищает его…

— Это риск, на который придется пойти… хотя бы до завтрашнего утра…

Сенатор с викарием сидели в гостиной дома священника.

— Очень любезно с вашей стороны зайти ко мне.

— Да, я хотел узнать, хорошо ли вы устроились.

— Прекрасно, благодарю вас. Как прошло утреннее заседание?

— Я ощущал всеобщую напряженность и вполне понятную тревогу. Но, несмотря ни на что, надо заниматься делами и сохранять хладнокровие. Впрочем, именно к этому я и призывал.

— Я восхищаюсь вашей прозорливостью, месье сенатор.

Клеман отпил глоток кофе:

— Я вот что подумал: а не вел ли Анисе дневника?

— Я не совсем понимаю вас.

— Быть может, он оставил какие-то записи, которые я мог бы передать компетентным властям. Такие данные помогли бы расследованию. Я личный друг прокурора Пуаре.

— Желание помочь капитану Кюшу весьма похвально с вашей стороны, но, к несчастью, мой предшественник не вел никакого дневника, у него всего-навсего была записная книжка, где он делал пометки о предстоящих своих встречах.

— Это не столько для капитана, сколько ради памяти о нашем духовнике.

Фабр взял свою чашку кофе. Послышались звуки музыки.

— Очень красивый отрывок.

— Мадам Барбоза ищет успокоения, играя на органе. Я только что целых полчаса пытался утешить ее. Она очень взволнована исчезновением мужа.

— И куда он только мог подеваться! Я не удивлюсь, если он совершил какую-то оплошность. Я знаю его с давних пор, он на все способен. Человек он отважный, но слишком подвержен чужому влиянию.

— Вы полагаете, что он может быть замешан в этом деле?

— Пока я ничего не знаю. Если бы этот Кюш умел считать хотя бы до двух, то уже вычислил бы виновного. Впрочем, поговорим лучше о чем-нибудь другом. Я рад, что приход принял такой молодой священник, как вы.

— Спасибо, но я долго не задержусь здесь. Я выполню определенную миссию, после чего вернусь в Бордо.

— Ах да, верно, вы ведь работаете с монсеньором Леру. Как он поживает?

— Хорошо, очень хорошо! Он все еще весьма энергичен, хотя потеря старинного друга сильно опечалила его.

— Я позвоню ему, чтобы условиться о завтраке втроем. Что вы на это скажете?

— Думаю, он будет рад, и я, разумеется, тоже… — Отпив глоток кофе, священник взял канеле. — Хорошо, что вы сохранили здесь связи.

— Да, моя жена — уроженка города, впрочем, именно здесь мы и познакомились. К тому же тут я более двадцати лет был мэром. Но все это давнишняя история.

— И вы активный член содружества.

— Активный?

— Да, мне сказали, что недавно вы приобрели здесь виноградник.

— Для вновь прибывшего вы, однако, хорошо осведомлены.

— Город небольшой, месье Фабр… Кстати, в записной книжке отца Анисе я прочитал, что вы встречались с ним восьмого июня.

— Вполне возможно, я часто беседовал с ним. Это был человек убеждений и очень славный. Если у кого-то возникали трудности с судебными органами, он призывал к разделу имущества по соглашению, ну и, конечно, к милосердию.

— Я не очень понимаю вас.

— Это единственный священник из тех, кого я знаю, кто требовал тайных пожертвований.

— Тайных?

— Да, причем не монетами… только купюрами, и передавал их тем, кто нуждался. Нет, правда, это был святой человек. Многие будут сожалеть о нем.

— Конечно-конечно, но вы припоминаете мотив вашей последней беседы?

— Ну да… Э-э… Нет, не совсем. Наверняка это был обычный разговор, которые у нас так часто случались.

— Из его переписки я понял, что он вроде бы проявлял живой интерес к вашему новому сорту, кажется, две тысячи третьего года.

— Как член содружества, что вполне естественно. А кроме того, для него это было одним из величайших удовольствий на земле. Думаю, ему подходили лишь два рода занятий.

— Да, и какие же?

— Он мог быть либо виноградарем, либо священником.

Протянув канеле сенатору, Клеман подхватил:

— Я добавил бы еще один род занятий: энолога. Насколько я понял, он был экспертом по виноделию.

Кюш беседовал по телефону с журналистами. Известие об аресте Андре уже просочилось. Как и положено осмотрительному следователю, капитан опроверг информацию о неизбежном привлечении задержанного к суду. Надя перечитала показания смотрителя винного хранилища. В кратчайшие сроки она должна отправить их в прокуратуру.

В полуоткрытую дверь дважды постучали. Шане просунул голову в щель.

— Входите.

— Спасибо. Могу я поговорить с капитаном одну минуту? Я вернулся из Либурна.

— Да, присаживайтесь, он сейчас освободится.

Положив трубку, Тьерри Кюш повернулся к Наде и Шане:

— Ну что?

Профессор казался спокойным.

— Дайте мне время до завтра… Он невиновен!

Поздняя ночь. Два человека проникли в мастерскую гаража Барбозы. Один держит другого под прицелом пистолета, направив дуло тому в спину.

— Вот увидите, я вам не солгал… Здесь все.

После нескольких дней заточения владелец гаража почти доволен тем, что оказался в привычном месте. При свете карманного фонаря он направился к автомобилю, покрытому брезентовым чехлом:

— Все тут, я не прикасался к этому пятнадцать лет.

Владелец гаража снял с машины чехол. Глазам предстала старая темно-зеленая малолитражка. Это старая модель с пресловутыми дверцами обратного открывания, так называемыми дверцами-убийцами. Ей, без сомнения, больше сорока лет.

Открыв дверцу в обратную сторону, Барбоза приподнял коврик со стороны пассажирского сиденья:

— Тут! Под передним ковриком… — Наклонившись в кабину, он достал четыре школьные тетради, которые протянул другому человеку: — Вот, вы получили все… Теперь вы можете отпустить меня, я вам больше не нужен.

Незнакомец приложил палец к губам, призывая Барбозу к молчанию:

— Тсс…

Положив фонарь, он начал листать тетради, страницы которых пожелтели от времени. На обложке одной из них отчетливо написано: «ДНЕВНИК РЕЖИНЫ КАДОРЕ. 1968–1972 ГОДЫ».

— Все тут, вы увидите… Это кормило меня на протяжении двадцати лет.

Человек достал из кармана мобильный телефон, набрал номер и протянул телефон Барбозе.

— Я понимаю, я знаю, что должен сделать…

Абонент ответил.

— Алло, да, это Барбоза… Я знаю, полицейские разыскивают меня… Послушай, у меня мало времени… Мне нужны деньги… Пятьдесят тысяч евро наличными… Это в последний раз, я отдам тебе тетради… Я знаю, это много… Но у меня нет выбора… Да, я понимаю… Подожди… — Барбоза закрыл ладонью трубку. — Ему нужно несколько дней, чтобы собрать сумму.

Вместо ответа этот некто поднес к лицу владельца гаража четыре пальца.

— Я даю тебе четыре дня… О'кей, в субботу вечером, в половине двенадцатого, на обычном месте.

Владелец гаража выключил телефон, незнакомец забрал мобильник, и в этот момент Барбоза бросился на него. В темноте завязалась потасовка. Затем послышался глухой шум, и все. Кто-то один поднялся… Незнакомец привел себя в порядок и подобрал фонарь. Его свет упал на тело Барбозы. Рядом с его рассеченной головой валялся большой окровавленный раздвижной ключ. Победитель пощупал пульс, приложив палец к сонной артерии, затем направился к машине и накрыл ее брезентовым чехлом…

Среда, 27 июня

Неистовый стук в дверь в половине восьмого утра заставил Кюша прервать бритье.

— Это Памела! Скорее! Скорее!

С покрытой кремом для бритья правой щекой, полицейский открыл дверь и увидел испуганную молодую женщину:

— Что случилось?

Не говоря ни слова, Памела протянула адресованное полицейскому письмо.

Перед глазами Кюша оказался прекрасный образец анонимного письма. Тут же распечатав его, он прочитал вслух:

— «У МЕНЯ ЕСТЬ ДЛЯ ВАС НОВОСТИ, ВСТРЕЧА В МОНАСТЫРЕ ФРАНЦИСКАНЦЕВ ЭТИМ ВЕЧЕРОМ В ПОЛОВИНЕ ПЕРВОГО». По крайней мере, ясно. Может, продвинемся немного в расследовании. А где оно было, это письмо?

— Под входной дверью, я обнаружила его, когда открывала сегодня утром.

— Очень хорошо, благодарю вас.

Дверь комнаты номер четыре бесшумно закрылась. Этьенн Дюкас не пропустил ни единого слова из разговора.

— Весь город в унынии, вчера вечером мы опять получили два отказа от брони. Как вы думаете, скоро все наладится?

— Я здесь как раз для этого. Черт, щеки щиплет…

Капитан направился в ванную комнату, Памела вошла вслед за ним и закрыла дверь. Кюш, не жалея воды, смыл крем с лица, одна сторона которого так и осталась невыбритой.

Нахмурившись, Кюш направился к своему компьютеру. Усевшись, он начал просматривать полицейские рапорты и фотографии. Стоя у двери, Памела наблюдала за ним.

— Чем вы занимаетесь?

— Мне надо сопоставить информацию.

— Я вот чего не могу взять в толк, ведь вы арестовали виновного, так зачем эти письма?

— Все было бы слишком уж хорошо и слишком просто.

— Вы не думаете, что это он, да?

— Во всяком случае, не он автор анонимных писем, так как со вчерашнего дня он под замком.

Мысленно Кюш продолжал размышлять: «Может, Андре и замешан в деле, но мне не кажется, что это он, и потом, есть еще содружество… Анисе, Барбоза…»

Памела села на стул:

— А Марьетт?

— Я о нем не забыл, это моя заноза… Он ведь не был рыцарем виноделия.

— И да, и нет.

Склонившийся над клавиатурой Кюш выпрямился:

— Как это — и да, и нет?

— Он уже не был рыцарем, как раньше.

— Продолжайте!

— Он состоял в содружестве, но был исключен несколько лет назад.

— И вы знаете почему?

— Нет, в точности не знаю, но папа-то должен знать.

— Это информация первостепенной важности! Вот она, та связь, которую я искал!

Когда Кюш вошел в свой кабинет, Маджер с Мартеном уже давно работали.

— Всем привет!

Никто не ответил. Мартен с улыбкой на лице погрузился в чтение досье, а Надя спокойно насвистывала, сидя в кресле. Полицейский отлично знал свое войско, и если оно открыто выказывало удовлетворение, значит, что-то произошло.

— Ну давай выкладывай, я слушаю.

— Знаете, патрон, вчера я нанесла визит английскому лорду.

— Да, но ты сказала, не было ничего особенного.

— Вчера нет, но после некоторых изысканий… Он говорил, будто не приезжал примерно с середины мая… Так вот, он лжет.

Надя перевернула фотографию с надписью: «87 км/ч», на ней отчетливо виден мужчина за рулем машины.

— Это он, Кинсли?

— Да, патрон, но самое забавное то, что эта фотография была сделана семнадцатого июня в двадцать один сорок пять на шестьдесят третьем километре шоссе восемьдесят девять.

— Но это же вечер убийства Анисе!

— Да, сэр. Значит, он лжет.

— Вне всякого сомнения.

— Вы оба отправитесь к нему домой, и, конечно, с наручниками… Помните о дипломатических осложнениях… Это хорошо!

Кюш потирал руки от удовольствия, но звуки «Седьмой кавалерийской» вернули его к реальности. Быстро взглянув на цифровой экран, он бросил своим коллегам:

— Смирно! Это патрон.

Кюш заранее знал, что этот звонок испортит ему недавнюю радость. Он не принадлежал к числу любимчиков начальника. Журдану нравилось, когда ему лизали пятки, льстили. Он любил расследования без шума и скандала — так лучше для его продвижения по службе. Зато в умении интриговать и шагать по чужим трупам, чтобы преуспеть, Журдану не откажешь, в этом он мастак. С Пуаре, его приятелем-прокурором, они составляли чудную парочку. Беда заключалась в том, что Кюш был не светским человеком и потому отказывался пресмыкаться и расточать сияющие улыбки.

— Кюш у телефона…

— Журдан!

— Да, здравствуйте, патрон…

— Я ждал от вас известий сегодня утром. Вам известно, что на меня наседают пресса и прокурор?

— Да, известно. У меня здесь то же самое.

— Какого черта, Кюш, чем вы там занимаетесь? В течение дня этот Андре должен сознаться.

— Я делаю все возможное. Я поместил его под стражу, а пока мы копаем. Но у нас нет никаких доказательств, ничего конкретного, одни только предположения и прошлое, которое говорит не в его пользу. Однако это не делает из него виновного.

— У него есть алиби? Я должен назвать имя, чтобы успокоить всю свору.

— Думаю, еще слишком рано отдавать кого-либо на съедение средствам массовой информации.

— Делайте свою работу, Кюш, у вас на руках два убийства за одну неделю. Что я скажу Пуаре?

— Вы можете успокоить прокурора, мы недалеки от истины. Сегодня утром у нас появился новый след.

— Мне нужны новости как можно скорее!

— Понятно, месье.

— И еще одна вещь, прокурору не понравилась статейка в понедельник. Эта первая полоса с механиком: «Рыцари виноделия меня обокрали!» Дютур изображает безутешную жертву. Постарайтесь держать все под контролем.

— Мы не в тоталитарной стране. У прессы еще есть право свободно выражать свои мысли. Я тут ни при чем, патрон.

— Нет, при чем! Если бы вы закончили это расследование, ищейки-журналисты оставили бы нас в покое. Советую вам усмирить Дюкаса, о'кей?

Капитан услышал частые гудки.

— Мне в данный момент совсем ни к чему такое гнусное давление. Что он там себе воображает, это ведь не кража мопеда!

Маджер с Мартеном стояли у двери дома лорда Кинсли, но никто им не открывал. Полицейские решили встретиться вновь через полчаса на том же месте. Надя хотела вернуться туда, где стреляли, — ей по-прежнему не хватало одной пули… В ту минуту, когда она собиралась свернуть на улицу Либерте, до нее донесся разговор между Блашаром и Эрве Монлором. Прислонившись к стене дома на углу улицы, она прислушивалась, делая вид, будто кого-то ждет.

— Говорю тебе как есть! Пришло еще одно анонимное письмо. Анонимщик назначил встречу капитану сегодня в полночь.

Монлор не спускал глаз с предплечья Блашара и корки, образовавшейся на пятнадцатисантиметровом глубоком порезе.

— Я лично не выхожу больше по ночам, у меня нет желания кончить свои дни с ножом в спине или в фонтане.

Надя не пропускала ни слова из разговора, когда вдруг раздался чей-то голос, заставивший ее вздрогнуть. Оглянувшись, она с удивлением увидела Клемана. Он слегка вытянул голову в сторону поперечной улицы, чтобы иметь возможность наблюдать за хозяином гостиницы и аптекарем. Надя немного смутилась, ведь ее застали за шпионажем. Завязался разговор, и она сделала два шага вправо, чтобы не стоять на тротуаре.

— А-а… это вы, здравствуйте.

— Вы прогуливаетесь?

— Не совсем… Скажем, я опять ищу след стрельбы в тот вечер.

— А ваш виновный?

— Месье Андре?

— Да, весь город только и толкует о его аресте.

— Это проблема всех маленьких городов, новости распространяются быстро. В общем, пока расследование идет своим ходом.

Ее телефон дал о себе знать музыкальной заставкой сериала «Старски и Хач».

— Я должна оставить вас, до встречи.

— Удачного дня.

Надя удалилась, а Клеман тем временем пошел по улице Либерте к двум мужчинам, по-прежнему увлеченным разговором.

— Ну что, месье, есть новости?

Повернув ключ в замке, Клеман столкнулся с Луизой Рапо.

— Добрый день, месье аббат. Я принесла вам ваше белье. Я хотела уложить его в шкаф, но он заперт. Вот я и оставила белье на вашей кровати. Кроме того, я сделала закупки.

Клеман удивился при виде стола в гостиной, заваленного продуктами: несколько килограммов муки, дюжина пакетов сахара, пятнадцать пакетов кофе и тридцать банок консервов.

— Вы сделали закупки на целый год, мадам Рапо.

— Сейчас такое творится, что можно ожидать чего угодно. Я принесла полную сумку и еще после обеда принесу печенья и сухих фруктов.

— Сейчас не военное время…

— Хуже, месье кюре, — в сороковом мы знали, кто враг.

Священник не мог упрекнуть старую женщину за ее чувство неуверенности. В конце концов, она хотела сделать как лучше.

— Хорошо, во всяком случае, я благодарю вас за белье.

— Я видела вас на улице с дамой…

— Да, это полицейский, она работает с капитаном Кюшем.

— В городе говорят, что они арестовали кого-то.

— Да, некоего Андре, который работает с профессором Шане.

— И то верно, вид у него, прямо сказать, странный.

— По виду никого нельзя осуждать.

— Мой Эмиль всегда говорил, что первое впечатление — самое верное.

— Талейран тоже так говорил, мадам Рапо! И все-таки главное — это душа. Не всяк монах, на ком клобук, не так ли?

— Вы очень странный человек, святой отец. Ладно, я оставляю вас, у меня сериал по телевизору, а потом надо закончить с продуктами. До скорой встречи.

Клеман вошел в свою комнату. Он направился было к письменному столу, но вдруг замер. Его поразило что-то необъяснимое… Подойдя поближе, он положил свежую газету. Запах — вот что его беспокоит, немного пряный запах… Аромат, непривычное благоухание. Он более тщательно осмотрел комнату… Задвижка на застекленной двери, ведущей в сад, открыта. Теперь он не сомневался: кто-то побывал в комнате в его отсутствие.

Мадам де Вомор стояла напротив капитана за письменным столом в туристическом филиале.

— Месье Кюш, благодарю вас, что вы согласились принять меня без предупреждения.

— Прошу вас, садитесь.

— Ко мне приходил Антуан Шане и рассказал о неприятностях Казимира Андре.

— Да, вчера я поместил его под стражу.

— Могу я узнать почему?

— Сказать по правде, он солгал нам по поводу своего времяпрепровождения в вечер убийства Марселя Марьетта.

— Солгал?

— Да, он утверждал, что спал у себя в комнате, в то время как его точно опознали: около двадцати трех часов он шел по улицам города.

— Если он солгал вам, месье, то потому, что хотел защитить кого-то.

— И кого же?

— Меня.

— Продолжайте.

— В тот вечер Казимир приходил ко мне.

— Уточните.

— Казимир Андре — мой любовник. Он пришел ко мне в двадцать три часа и ушел лишь на рассвете.

— Мадам, вы говорите так, чтобы защитить доверенного человека вашего верного друга Шане.

— Ни в коем случае, капитан. Я говорю вам так, потому что это правда. Казимир и я, мы любим друг друга.

— И давно сложилась подобная ситуация?

— Это действительно важно?

— Важно!

— Теперь уже около четырех лет. Видите ли, мы живем в маленьком городе, и слухи пагубны для всех… Я Великая Лоза рыцарей виноделия и ради содружества обязана соблюдать осторожность.

— Понимаю.

— Поэтому мы предпочли скрыть наши отношения.

— Я постараюсь сохранить тайну.

— Очень любезно с вашей стороны, но теперь это уже неважно. Пришло время раскрыть все, и если кому-то это не понравится, мне безразлично.

— Казимир должен быть очень признателен вам. Вы знаете, что ваше показание снимает с него обвинение в убийстве Марьетта?

— Повторяю еще раз, я здесь для того, чтобы сказать правду.

— Кто в курсе ваших отношений?

— Насколько мне известно, никто.

— Даже Нинетта?

— Возможно, у нее есть подозрения, но и только.

— Я благодарю вас за откровенность.

— Благодарю вас, капитан.

— И последнее…

— Да.

— Мне сказали, что месье Марьетт состоял в вашем братстве.

— Все правильно, но он был исключен моим мужем незадолго до своей смерти.

— Причина этого исключения?

— Не знаю. Муж мало говорил о жизни содружества даже мне, своей жене. Вас это удивляет?

— У меня нет мнения, я не знал вашего мужа.

— Видите ли, мой супруг был старше меня на пятнадцать лет, и мало-помалу повседневная жизнь отдалила нас. Однако я питала к нему глубокую нежность и огромное уважение, и его трагическая смерть потрясла меня.

— Да, я знаю об этом.

— Впрочем, не буду досаждать вам своей частной жизнью.

— Вернемся к уполномоченному по снятию проб… Никто, стало быть, не может мне рассказать, в чем дело?

— Возможно, Эрве Монлор: он был близок с моим мужем. Это Эдмон ввел его в содружество двадцать лет назад. Эрве был отчасти доверенным лицом моего супруга.

— Хорошо, я возьму это на заметку. — Кюш бросил взгляд на Маджер, которая заносила свидетельские показания. — Благодарю, что дали показания. Через час месье Андре будет освобожден.

— Спасибо, капитан.

Мадам де Вомор вышла и закрыла за собой дверь. Кюш закурил сигарету и, сделав две затяжки, подошел к окну. Надя разочарованно смотрела на него — все их улики улетучились.

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Что меня это не устраивает… Совсем не устраивает!

— А если она лжет?

— Нет, я уверен, она говорит правду.

— Почему ты так считаешь?

— В тот день, когда я наведывался к ней, я видел, как Андре украдкой выходил из ее особняка через потайную дверь. Все в точности совпадает… Вот оно, объяснение «веселой вдовы» Марьетта.

— О чем ты говоришь?

— Ни о чем, ты не поймешь… И все-таки несомненно одно: нам следует не спускать глаз с Казимира.

— Самое досадное то, босс, что у нас нет официального подозреваемого. Прокурору это определенно не понравится.

— У нас есть еще англичанин, и потом Дютур тоже должен объясниться…

Викарий шагал вдоль крепостных стен города. Он пребывал в глубоком раздумье. В присутствии Луизы, устроившей в доме священника бакалейную лавку, собраться с мыслями не так-то просто. Исповедь Мариуса Пульо поразила его. Он не сомкнул ночью глаз. Теперь Клеман в подробностях знал, что именно видел Мариус в тот день, семнадцатого, вечером… Как рассказать об этом Кюшу, не нарушив тайны исповеди?

Сегодня, в день святого Фердинанда, стояла великолепная погода. Викарий обливался потом в своей сутане. Он решил сбавить шаг и идти помедленнее. Он любовался ухоженным, опрятным пейзажем. Какая красота! Римляне, и в том числе император Валерий Проб, были первыми, кто посадил виноград. Они прививали его на Vitis Biturica.[28] Отсюда и пошла слава Сент-Эмильона. И было это еще за триста лет до нашей эры. Говорят, будто некоторые лозы насчитывали сотню лет. Суровая зима 1956 года изменила карты размещения сортов мерло и каберне. По установленным правилам за год производится двести тридцать тысяч гектолитров красного вина. Об этом Клеману рассказал сенатор Фабр в прошлую пятницу на вечере, посвященном памяти Анисе. За невысокой каменной стенкой поскрипывал на ветру ветряной двигатель, украшенный широким металлическим винтом. Чуть дальше какой-то мужчина управлял гусеничной тележкой с небольшим прицепом, наполненным листьями мерло. Здесь сбор «зеленого урожая» уже начался. Мужчины поприветствовали друг друга, обменявшись любезностями. Клеман не преминул напомнить своему прихожанину, что воскресная месса начнется ровно в десять часов, и продолжил свой путь. Тропинку окаймляли великолепные смоковницы, плоды которых уже созревали. Когда он добрался до высот, откуда открывался вид на Сент-Эмильон, полифонический сигнал его мобильника послал звуки токкаты. Клеман достал телефон из глубокого кармана:

— Да, ваше преосвященство. Дело продвигается, я получил сведения на исповеди, которые могли бы позволить расследованию продвинуться дальше, однако мне надо проверить информацию.

— Клеман, вы пастырь спасения, не забывайте о своей роли.

— Я полностью сознаю это, монсеньор. Я только хочу побудить человека поговорить с капитаном Кюшем и принять таким образом участие в справедливом деле.

— Будьте осторожны, Клеман, один пастырь таинства уже потерял жизнь.

Кюш вышел из кабинета, охваченный унынием. Он-то полагал, что держит в руках виновного, но приходилось признать, что Элизабет де Вомор испортила ему все дело. А не лгала ли она? И не связано ли все это с чем-то совсем уж невероятным? Почему все следы вели к содружеству? Открыв дверь в муниципальный сад, он столкнулся с мэршей.

— Ну, капитан, как ваши дела?

— А-а, мадам Турно, пожалуй, ваш город становится все менее спокойным. Ваш убийца решил не давать нам никакой передышки.

— Да, кстати, муниципальный совет отверг идею о создании муниципальной полиции, как предлагала оппозиция. Я воспротивилась этому, несмотря на то что вы топчетесь в своем расследовании. Мои подопечные не устают повторять мне это. Положение катастрофическое. Объединение по обслуживанию туристов сообщает мне о десятках отказов. Вы виноваты во всем, что происходит.

— Виноват не я, а убийца!

— Поберегите свои сарказмы, такая ситуация мне совсем не нравится, и потом, вы путаете Чикаго с Сент-Эмильоном. У меня сложилось впечатление, что все это вас забавляет.

— После положенного предупреждения я стрелял в подозреваемого, вот и все. И если это может вас успокоить, меня отнюдь не забавляет видеть, как ваших сограждан убивают одного за другим. Кстати, со времени первой нашей встречи события стремительно развиваются, как вы не преминули заметить. Пришлось вызвать подкрепление, и нам не хватает места, мне нужна еще одна комната, и как можно скорее.

— Это совершенно невозможно, мы и без того стеснены, я уже говорила вам об этом…

Кюш сразу изменил тон. Его начало утомлять явно негативное поведение мэрши.

— Послушайте, либо вы это сделаете по доброй воле, либо я реквизирую комнату. Снаружи ждут журналисты. Вы же не хотите, чтобы я сказал им, что мэрия ставит мне палки в колеса? Это было бы не очень хорошо для вашего мандата.

— Сотрудничать с полицией всегда одно удовольствие.

— У меня на руках двое убитых и нет виновного… Мне не хотелось бы, чтобы вы теряли своих избирателей или чтобы ваши избиратели потеряли вас…

— Что вы имеете ввиду?

— Только то, что я не забыл, милая дама, что и вы едва не погибли, поэтому помогите нам, и вы увидите, мы справимся.

— Так как выбора у меня нет, вы можете занять комнату через час, я дам распоряжения на сей счет месье Пульо.

— Вот видите, при наличии доброй воли все улаживается.

Мадам Барбоза с хозяйственной сумкой в руке направилась к своей машине. Навстречу ей шел капитан Кюш.

— Месье комиссар.

— Добрый день, мадам, я собирался звонить вам.

— Где мой муж?

— Пока не знаю, он по-прежнему скрывается.

— Я боюсь, как бы с ним чего ни случилось.

Кюш вспомнил, что ежегодно пропадают пятьдесят тысяч человек. Около сорока тысяч из них несовершеннолетние. Исчезновение близкого человека на долгое время повергает семьи и друзей в тревогу. Более восьми тысяч человек так никогда и не отыскиваются. Закон гласит, что «любой совершеннолетний человек имеет право ходить и ездить, куда ему вздумается». Тьерри не любил таких ситуаций, по большей части в подобных случаях не оставалось никаких следов, не за что зацепиться. Некоторые начинали заново строить свою жизнь, другие бежали от жены… В случае с владельцем гаража было ясно, что все нити вели к содружеству и что речь шла не об отлучке ветреного мужа. Но сказать об этом его супруге он не мог.

— Мадам Барбоза, я объявил вашего мужа в национальный розыск, разослал его фотографию и приметы во все отделения полиции, жандармерии и таможни, наверняка его скоро отыщут… Как дела в гараже, вам удается выходить из положения?

— Знаете, Анж меня теперь пугает, он совсем не тот, что был раньше. Вчера я говорила об этом с месье аббатом, и он посоветовал мне закрыть гараж на несколько дней, пока не арестуют преступника. Сегодня утром ко мне заходил сенатор и дал мне такой же точно совет. Знаете, он меня очень утешил. Он даже поговорил с журналистами, а то они каждый день являются ко мне с одними и теми же вопросами.

— Не сомневаюсь!

Взяв себя в руки, Моника впилась глазами в полицейского:

— Знаете, иногда Анж поглядывает на меня украдкой как-то искоса. Я даже не решаюсь заходить в мастерскую и поворачиваться к нему спиной.

— Закрыть на несколько дней — это действительно вполне разумное решение, вы сейчас немного переутомились, но скоро все войдет в норму…

— Значит, вы собираетесь арестовать Анжа?

Надя предпочла дождаться, пока покупательница уйдет. И вот наконец Эрве Монлор остался за прилавком один.

— Я пришла к вам…

— Если я чем-то могу вам помочь…

— Что вы можете сказать мне по поводу Марьетта?

— А-а… Марсель… мне будет его не хватать! Я знал его с давних пор. Он любил повторять, что это дыра и что он здесь не останется. «Я только проездом», — уверял он… А через несколько лет возглавил бригаду. Ему здесь нравилось. И в конце концов у нас образовалась хорошая компания. Я думаю, что в Сент-Эмильоне он провел свои лучшие годы, даже несмотря на то, что в последнее время дела его шли плохо.

— Мадам де Вомор говорила мне, что он слишком много пил и что ее муж исключил его из содружества?

— Да, верно. Эдмон был принципиальным человеком и не терпел никаких нарушений, когда дело касалось рыцарей виноделия. А после его самоубийства все пришло в упадок. И сейчас мы почти достигли дна. Если он смотрит на это сверху, то должен огорчаться за свой город.

— Понимаю.

— Впрочем, в ту пору у него с Фабром возникли проблемы как раз из-за этого.

— Это почему же?

— Сенатор всегда покровительствовал Марьетту, они всегда были заодно, и он, естественно, выступил против такого решения. Но все напрасно: Марселя исключили. Это вывело его из себя, тут он и покатился по наклонной… Что касается меня, я не изменил своего отношения к нему.

— Известно, почему он предавался излишествам?

— Ему не следовало уходить из жандармерии. Он словно семью потерял… Потом вроде бы немного оправился, когда сенатор раздобыл ему должность в виноградарском союзе. Я думал, что это даст ему новый импульс…

— Этого не случилось?

— Нет, куда там, пить он стал еще больше. Злые языки говорят, будто он брал пробы с излишком для своего личного потребления и будто бы он даже приторговывал, но все это сплетни. Маленькие городки таят столько всяких обид и мелочности. Все подглядывают друг за другом.

Хлопнула входная дверь. Женщина с маленьким мальчиком на руках подошла к аптекарю:

— Здравствуйте, месье, мой сын поскользнулся на мостовой…

— Хорошо, я благодарю вас за информацию, месье Монлор. Не буду мешать вам.

Андре вышел из жандармерии Либурна, где находился под стражей. Едва он переступил порог, как засверкали фотовспышки: камеры снимали выход на свободу смотрителя винного хранилища. Он отказался делать какое-либо заявление. В то время как он направлялся к ожидавшему его «мерседесу» профессора, какая-то пара переходила на другую сторону тротуара.

— Банда негодяев!

На обратном пути, увидев вывеску гаража, Андре решил остановиться:

— Профессор, можете подождать меня две минуты? Я должен забрать одну деталь для нашей машины.

— Да, никаких проблем.

Казимир Андре вошел в гараж. Его встретила хозяйка.

— Добрый день, мадам Барбоза.

— Добрый день, месье, но я думала, что…

— Больше не думайте… Мне нужен Анж Дютур.

— Анж?

— Да, мне надо сказать ему два слова.

Жену владельца гаража испугал мрачный взгляд смотрителя винного хранилища. Ей известно, что он был арестован командой Кюша… А что, если он сбежал?

— Он… Он… в мастерской.

Войдя в мастерскую, Андре увидел Анжа, который менял масло в двигателе «твинго». Вязкая жидкость стекала прямо в резервуар.

— Месье Андре?

— Я пришел кое-что выяснить с вами, Анж Дютур.

— Есть проблема?

— Я пришел заявить вам в лицо, что у меня нет привычки вмешиваться в чужие дела, и хотел бы, чтобы вы поступали точно так же.

— Я всего лишь сказал правду. Мне нужен был свидетель, и, так как мы с вами действительно встретились, я сказал им, что вы могли бы подтвердить, что я был один.

— Хочу сразу предупредить вас, мне не нравится, когда меня используют! Я ни для кого не желаю быть алиби.

— Нет, но это только…

— Не говорите больше ничего, надеюсь, вы меня поняли.

— Хорошо, я понял.

— На этот раз прощаю, но я не хочу больше слышать о вас, иначе в следующий раз могу рассердиться… Ясно?

— Ясно, ясно, только не стоит угрожать мне.

Мужчина повернулся к двери и увидел хозяйку, наблюдавшую всю сцену. Когда он проходил мимо, она прижалась к стене и закрыла лицо рукой.

— Удачного дня, мадам.

Сенатор Фабр сидел за большим письменным столом в просторной комнате с высоким потолком, меблированной в стиле Луи-Филиппа… На лице его застыла лицемерная хищная улыбка, секрет которой ведом лишь политическим деятелям.

— Здравствуйте, капитан. Садитесь.

Избранник указал на два широких и довольно низких кресла. Со своего места он доминирует. Полицейский угадал его настроение. Глаза Фабра сверкали. Им владело чувство победоносного могущества. Кюш, со своей стороны, казался зажатым в неудобной позе на низеньком кресле. Фабр был спокоен и безмятежен. Он находился на своей территории и словно купался в своей безнаказанности. Разговор начинался подобно партии в шахматы.

— Для начала… это вас мне следует благодарить за такую пачкотню?

Сенатор размахивал перед Кюшем номером «Сюд-Уэст», где было напечатано интервью Дютура.

Полицейский бросил рассеянный взгляд в знак притворного сочувствия:

— Мы живем в стране, где провозглашена свобода прессы. Тут я бессилен, ведь это вы принимаете законы, месье сенатор.

— Ладно, оставим… Что вас привело ко мне?

Кюш проявлял сдержанность. Он не мог атаковать в лоб. Для разговора с такими типами требовалась лесть. Их следовало просить поделиться своим опытом, обращаться за советом.

— Сенатор, я пришел к вам, так как нуждаюсь в вашем знании содружества и его членов.

— Прекрасно.

Стратегия, похоже, сработала. Жан Луи Фабр проникся к Кюшу доверием.

— Мы имеем связь между двумя убитыми, отцом Анисе и унтер-офицером Марьеттом, нападением на мэра и пропавшим Фернандо Барбозой.

— Содружество…

— Вот именно, мы не оставляем без внимания ни одной ниточки… Быть может, кто-то имеет зуб на ваше братство. Мне хотелось бы также вернуться к вопросу об исключении унтер-офицера Марьетта.

— А-а… вы наконец снова проявляете благоразумие.

Кюш — из хитрости — решил смириться и дать ему понять, чего он хочет.

— Каждый может сбиться с пути истинного, не так ли?

— Ладно, что вы хотите знать?

— Почему был исключен Марьетт?

Политик встал, затем, полагая, что он на трибуне, начал напыщенно говорить, словно преподнося урок:

— Спиртное, капитан, спиртное. Марьетт пил… Слишком большой напор, слишком много забот. И недостаточная твердость… Под крепкой внешностью он скрывал уязвимость, которую топил в вине. Он был очень привязан к своей службе, а бюджетные ограничения на содержание жандармерии привели к роспуску его бригады. Его это пошатнуло.

— Мне сказали, что вы решительно разошлись во мнениях с Эдмоном де Вомором.

— Да, верно. Вам известно, что я более двадцати лет был мэром Сент-Эмильона. Я знал Марьетта как начальника бригады, но и как человека тоже. На него можно было положиться. Поэтому я и предложил кооптировать его, ввести в круг рыцарей виноделия. Увы, профессиональная ситуация полностью выбила его из колеи. Затем я добивался, чтобы его не исключали из содружества. У каждого бывают в жизни минуты сомнения, и следовало сохранить по отношению к нему немного человечности. Это соответствовало бы ценностям содружества, но я не обладал правом принимать решения, а последствия вам известны.

— Понимаю.

Полицейский изображал простачка. Он вдруг представил себе Фабра в белом халате: «Месье Кюш, не надо ли мне чуть больше подстричь вам затылок?»

— У вас есть другие вопросы?

— Да, относительно приобретения земель семейства Дютур…

— И тут тоже была проявлена человечность в отношении одного из самых видных наших членов, Франсуа Дютура. По окончании моего выборного срока я поддержал его кандидатуру в мэрию.

— А между тем вы придерживались разных политических взглядов.

— Значение имеют лишь идеи, а не политический стяг.

Кюш подумал, что сенатор до конца останется лицемером. Какой талант — уметь таким образом охмурять людей!

— Его сын оказался не на высоте. Ни на что не годный, или, точнее, во всем никчемный. Хозяйство было по уши в долгах, и мы с профессором Шане решили выкупить его, обеспечив выплату неотложных долгов.

— Благородный жест.

Политик, похоже, не уловил иронии капитана:

— Звание рыцаря обязывает… Еще вчера я говорил об этом новому аббату.

— Да, я узнал, что вы были в городе. Вам следовало бы сказать об этом мне, и тогда мы смогли бы встретиться в Сент-Эмильоне.

— Моя записная книжка переполнена, и я не обратил внимания… — Внезапно депутат изменил тему: — Капитан, у вас есть новости о Фернандо Барбозе?

— До сих пор нет, хотя мы включили его в список разыскиваемых лиц.

— Могу я вам в этом помочь?

— К несчастью, нет.

— Фернандо Барбоза — достойный человек. Мало-помалу он сумел многого добиться. Это пример для всех нас. — Сенатор посмотрел на часы, словно давая понять Кюшу, что беседа окончена. — Что-нибудь еще, капитан?

— Нет… Спасибо, что уделили мне время.

— Я в вашем распоряжении.

«Несчастный идиот! — подумал Кюш. — Если ты хоть как-то причастен к этому, я доставлю себе удовольствие упечь тебя в тюрьму.»

Арчибальд Кинсли сидел напротив лейтенанта Маджер. Родословная клиента не произвела на Надю ни малейшего впечатления, и она начала без обиняков. В отсутствие Кюша заправляла всем она. Мартен всегда восторгался умением Нади владеть ситуацией, ее маленькими эффектами, постоянной переменой тактики. Она с большой ловкостью выводила из равновесия подозреваемых. Психология действительно была ее коньком. Мартен узнавал в ней отчасти Кюша. В душе он мечтал быть на ее месте, хотя еще не чувствовал себя готовым.

— Где вы были семнадцатого вечером?

— Я уже говорил это месье.

— Повторите еще раз мне. Возможно, на этот раз вы скажете правду.

— Я вас не понимаю.

— Отвечайте!

— Я был у себя, в Англии.

— У вас нет брата-близнеца, месье Кинсли?

В замешательстве он поднял правую бровь:

— Лорд! Нет, насколько мне известно.

— В таком случае объясните мне это, лорд!

Надя достала из картонной папки снимок водителя-лихача. И сразу же продолжила:

— В тот вечер вы ехали не по левой стороне, как в Англии.

Лицо британца не дрогнуло.

— Действительно. Возразить нечего.

— Хорошо, с этим мы покончили. Следовательно, вопреки вашему заявлению, вы были здесь в вечер убийства Анисе.

— Да, я думаю, что теперь это трудно отрицать.

— Почему вы его убили?

Кинсли невольно отпрянул:

— Помилуйте, о чем вы говорите?

— Зачем же тогда лгать? Это произошло около вашего дома.

— У двери, на улице, но не у меня!

— Как вам кажется, почему в тот вечер он пошел по вашей улице? Для человека его возраста она очень крутая.

— Не имею ни малейшего представления.

— Месье, вы лжете! Согласно закону, я помещаю вас под стражу, ближайшие сутки вы проведете в помещении жандармерии Либурна. Надеюсь, вы употребите это время с пользой и измените ваши показания, пока будете ждать капитана Кюша.

— Но почему?

— Вы уже один раз солгали мне. Я должна досконально проверить всю касающуюся вас информацию. Я затребовала сведения о ваших телефонных звонках, счет за электричество. Рано или поздно я узнаю правду.

— Я британский гражданин!

— Разве вы не знаете, что после битвы при Кастийоне в тысяча четыреста пятьдесят третьем году вопросы юрисдикции были подвластны Королевству Франции?

Надя была озадачена вмешательством Мартена. Неужели это произнес тот самый робкий и сдержанный лейтенант?

Удивленный Кинсли на минуту задумался.

— Мне нечего больше сказать.

Он опустил голову. Сокрушительные удары Нади и апперкот Мартена сразили его.

За рулем машины Кюш, пользуясь случаем, сопоставлял собранные сведения. В голове его звучали голоса разных людей, услышанные за последние часы. Он снова и снова мысленно возвращался к каждому из этих мгновений в поисках улики, которую он, быть может, упустил.

«Мой муж, Эдмон, исключил унтер-офицера Марьетта».

«Папа сказал мне, что Эдмон де Вомор был выдающимся человеком».

«Сенатор все сделал, чтобы защитить его, он был совершенно не согласен с Великой Лозой».

«Марьетт слишком много пил. Он запятнал репутацию рыцарей виноделия своими излишествами».

«Эдмон был скрытным, его трагическая смерть сильно опечалила меня».

«Самое интересное в этой истории, босс, то, что унтер-офицер Марьетт руководил расследованием самоубийства де Вомора в две тысячи втором году».

Ключ был где-то здесь, но Кюш не мог пока до конца ни в чем разобраться. Слишком много подозреваемых, недостаточно виновных. Слишком много недосказанного.

Слишком много секретов. Но у него оставался еще козырь, и это могло сработать…

Кюш остановился на площади Пьосо. Уже почти без четверти восемь, он опаздывал на встречу с Клеманом, но все-таки решил сделать крюк, заглянув к себе в кабинет, чтобы зарядить свой мобильный телефон. Вокруг тихо, слишком тихо для конца июня. Недавние события посеяли скрытую панику. Атмосфера накалялась. Едва переступив порог мэрии, Кюш наткнулся на сильно возбужденного Мартена.

— Патрон, вы здесь! Мы несколько раз пытались с вами связаться.

— Моя батарейка никуда не годится, только не говори мне, что совершено еще одно убийство!

— Нет, напротив! Нам удалось арестовать англичанина. Мы задержали его без всяких затруднений, когда он возвращался домой.

— Вы его допросили?

— Лейтенант Маджер провела это мастерски… И он подозрителен, этот тип. Лжет насчет своего времяпровождения.

— Он сообщил что-нибудь?

— Пока нет, но его поместили под стражу в Либурн, чтобы получше допросить завтра.

Глаза Мартена сверкали. Он рассказал своему начальнику, что они проверили, когда англичанин приземлился в аэропорту Мериньяка. Отметка магнитного контроля в паспорте не оставляла сомнений: семнадцатое июня, двадцать часов пятьдесят три минуты. Кюш был доволен: лейтенант на практике применил его наставления относительно наблюдательности. Регистрация в Мериньяке и штраф за превышение скорости неопровержимо изобличали Кинсли.

С самого утра, да еще после подслушанного разговора хозяина гостиницы с аптекарем Надю снедала тревога за ее любимого капитана. Почему он скрыл от нее это анонимное письмо? С тех пор как они вместе работали, Кюш никогда не позволял себе такого. Дело приобретало чересчур широкую огласку в средствах массовой информации. Если расследование и дальше будет пробуксовывать, парижским надеждам Кюша придет конец. Чтобы получить это назначение, ему требуется большой успех. Надя весь день думала об этом. Наверняка он обнаружил какую-нибудь улику в письме или на конверте.

Нетрудно было сказать Кристофу Блашару, будто ее босс забыл что-то у себя в комнате. Полицейскому всегда верят. И вечером, вместо того чтобы вернуться в Бордо, она отправилась в номер своего патрона на поиски письма. Обыск она начала с чехла компьютера, затем перешла к письменному столу и двум его ящикам. Надя действовала методично. Настал черед ночного столика…

Три минуты назад Надя обнаружила письмо, и то, что она увидела, шокировало ее. Она перестала что-либо понимать. Все запуталось, сомнение и тревога сменяли друг друга. В этом деле все шло не так, как обычно. Рассказ Кюша о преследовании убийцы Марьетта и двух выстрелах в тот вечер вызвал у нее странное ощущение. Нет, в самом деле, тут что-то не так.

Надя сидела на краю кровати, ей необходимо было собраться с мыслями. Она с досадой тряхнула головой:

— Нет, это невозможно!

Капитан барабанил в дверь дома священника. Через несколько секунд она открылась, и показалось улыбающееся лицо аббата.

— Извините, что опоздал, я ездил в Бордо, и надо было еще зайти в мэрию перед визитом к вам. Чертовски обидно, что в сутках всего двадцать четыре часа.

— Входите и берегите голову…

— Не беспокойтесь, я паду ниц…

Кюш и Клеман вошли в столовую.

— Вы видели в Бордо свое начальство?

— Нет, не видел, я встречался с сенатором Фабром.

— Надеюсь, вы были осмотрительны?

— Да, и поверьте, не с легким сердцем. А мне так хотелось его арестовать за один только высокомерный вид. Впрочем, дело, кажется, начинает продвигаться. Я, кстати, узнал, что вы встречались с ним вчера.

— Да, в самом деле. После муниципального совета он нанес мне визит вежливости.

— Он очень любезен.

— А главное, весьма любопытен: ему хотелось знать, не вел ли мой предшественник дневник.

— Интересно.

— Кроме того, и я могу вам это сказать, так как речь идет не об исповеди, я получил некое признание… Похоже, что во время дегустации семнадцатого числа Анисе что-то обнаружил насчет вина сенатора.

— Фабра… И Шане.

— Шане тайком попросил сделать в одной лаборатории экспертизу вина из бутылок сенатора. Он ждет результата со дня на день.

— Вы хотите сказать, что вино Фабра может быть поддельным?

— Не исключено.

— Черт возьми, и опять я все узнаю последним! Вот вам, пожалуйста, и мотив! Однако связь с нападением на Турно не столь очевидна.

— Зато бывший унтер-офицер был уполномоченным по снятию проб. Тут у нас имеется связь.

— А знаете, из вас вышел бы хороший полицейский. Если когда-нибудь вы утратите веру, приходите ко мне, я найду вам работенку.

— Спасибо, считаю это комплиментом. А вы… что слышно у вас?

— Мы задержали англичанина, лорда Кинсли. Он водит нас за нос, а вечером семнадцатого Анисе погиб возле его двери. Я не верю в случайности.

— Похоже, внешние события оборачиваются против него.

— Мы оставим его у нас поразмыслить этой ночью, и думаю, что завтра он будет более разговорчив.

— А пока располагайтесь, Луиза осталась, чтобы обслуживать нас.

— А-а, эта милая мадам Рапо, что бы вы без нее делали?

— По вечерам я пересекал бы площадь и ходил бы вместе с вами ужинать в «Дубовую бочку». Впрочем, если вы, конечно, не станете стрелять в меня…

В обычное время Кюшу это не понравилось бы. Он обладал чувством юмора, однако не выносил, когда ставили под сомнение его компетентность. Но тут он рассмеялся от всего сердца. В конце концов, это ведь не коллега. Кюре все мог понять, он вас не осудит.

— Это верно, улицы сейчас небезопасны, со всеми этими полицейскими, которые стреляют в кого попало.

— Кстати, ваши анализы что-нибудь дали?

— Пока ничего, теперь я даже не уверен, что попал в него: Надя не обнаружила ни капли крови.

— Надо арестовать всех хромых… А ваш сенатор, он был разговорчив?

— Отчасти. Он рассказал мне о Марьетте и его исключении из содружества.

— А он состоял там?

— Да, но его выгнали. Судя по всему, он чуть больше, чем следует, любил кровь Христову.

— Тьерри, не богохульствуйте…

Верная своей привычке интересоваться чужими разговорами, старая женщина, подавая вермишелевый суп, не выдержав, вмешалась:

— О! Теперь и не такого еще наслушаешься…

Клеман налил себе немного дымящегося супа.

— Это, во всяком случае, восхитительно.

— Что вы имели в виду, мадам Рапо?

— Если прислуга уже не знает своего места, чему ж тут удивляться?

— Вы намекаете на Казимира Андре?

— Конечно.

— Ах да, как там у вас с ним? Ваш очаровательный лейтенант шепнула мне об этом словечко сегодня утром.

— У него алиби в вечер убийства Марьетта. Представьте себе, он был с мадам де Вомор.

— Так поздно?

— Он показывал ей свой сервиз из трех предметов.

Мадам Рапо, не поняв метафоры, простодушно отозвалась на слова полицейского:

— Еще бы, у вдовы-то посуда, должно быть, хорошая.

Сообщники, переглянувшись, одновременно усмехнулись.

— Понимаю, образ говорит сам за себя.

— Короче! Я по-прежнему все на той же стадии: двое убитых, одно нападение, пропавший и вестник несчастья.

— Что касается вашего анонимщика… сегодня вечером вы, похоже, должны кое-что узнать, разве не так?

— Что вы хотите этим сказать?

— До меня дошли слухи, будто он собирается открыть вам какой-то секрет.

— Ничего не поделаешь, новости разлетаются, как птицы!

— Я умею хранить тайны.

— Да, но знаете, если это дошло и до вас, то есть большая доля вероятности, что весь город в курсе.

Взбираясь на великолепную крепостную стену XIV века, капитан Кюш надеялся продвинуться в расследовании. Нынче вечером или никогда. На соборе часы пробили условленное время. На Сент-Эмильон опустилась ночь. Старинная романская стрельчатая арка монастыря была увита плющом. На трехметровой высоте капитан устроил идеальный наблюдательный пост. Он был начеку, укрывшись в зелени. К балу все готово, Кюш ждал своих «клиентов». Светила луна, и это облегчало его задачу.

Город представлял интерес своими единственными воротами и многочисленными потенциальными постами наблюдения. Этим вечером никаких сапог, старые добрые кроссовки, чтобы иметь возможность преследовать свою дичь. За ужином Кюш ел мало, ровно столько, сколько нужно, чтобы занять делом желудочный сок.

Кюш улыбнулся, вспомнив фразу мадам Рапо:

«Комиссар, я боюсь живорезов».

Он не знал этого вышедшего из употребления слова и не сразу понял причину страха старой женщины. В городе рождался некий вид террора, и после наступления темноты восьмидесятилетняя старушка теперь отказывалась возвращаться одна домой. Пора было остановить все это. Проводив славную Луизу, полицейский направился прямо в старинную обитель францисканских монахов.

Внезапно послышался какой-то шорох. Кюш настороженно, пристально вглядывался в сумрак. Ничего. Все спокойно, наверняка какой-нибудь грызун… Медленно тянулись минуты. Полицейский хорошо устроился, глаза его привыкли к темноте, и он мог безмятежно любоваться монастырем.

В лунном свете руины бывшего монастыря францисканцев приобретали мистический вид. Эти небольшие своды и пилястры, утопающие в зелени, наводили на мысль о фантастическом мире Мэри Шелли.[29] Кюш должен быть бдительным. В это время года еще могли бродить туристы, хотя нависшая опасность охладила их пыл. Если и дальше так пойдет, Сент-Эмильон станет известен скорее своими преступлениями, чем винами… У него за спиной снова раздался шорох. Едва успев обернуться, он сразу пошатнулся. Кто-то изо всех сил ударил его по голове. Капитан в последнюю минуту, пока сознание не покинуло его, нажал на курок, и в монастырских руинах прогремел выстрел. Тело капитана обмякло, падению его помешал опутавший все плющ. Он так и остался висеть в воздухе, словно кукла с болтающимися руками и ногами.

Надя, прятавшаяся все это время, выбежала с оружием в руках. За ней спешил Мартен с большим фонарем.

— Всем оставаться на местах, полиция!

Четверг, 28 июня

День уже занялся над виноградником. Мужчина в одиночестве шагал между виноградных лоз. Временами он наклонялся и внимательно осматривал какой-нибудь побег, листок. С завтрашнего дня в поместье должен был начаться сбор «зеленого урожая». Надо оборвать листья в нижней части лозы, самое главное — проветривание саженцев. Искусственный листопад пройдет лишь со стороны восходящего солнца. С западной стороны гроздья пока будет защищать листва. Мужчина любил такие ежедневные пешие прогулки. Виноградник был делом его жизни, гимном временам года. Пейзаж менялся день ото дня, созидаемый рукой человека. Пятнадцать лет назад он прогуливался по этим самым дорогам с Эдмоном де Вомором. Это был чудесный гид, он любил свой город и знал историю каждого холма. Здесь стояла средневековая мельница. Более пятнадцати таких величественных сооружений существовали бок о бок с саженцами виноградной лозы. Там виднелись остатки сторожевой вышки, вонзенной, словно скалистая шпора, в этот пейзаж.

Мужчина достал свой нож с самшитовой ручкой. Его пружину украшала пчела, символ империи. Лезвие срезало тонкий стебель с бутоном красной розы. Антуан Шане полюбовался прелестным цветком и воткнул его в петлицу своего пиджака. Он аккуратно сложил нож. Должно быть, знал поговорку: «Молчаливая пружина до старости живет». Потом спрятал искусно отделанный нож в маленький кожаный чехол, прикрепленный к ремню его брюк.

Из-за рощицы, протянувшейся вдоль виноградника, кто-то следил за ним. Поднявшись, профессор продолжал путь, не ведая, что был объектом пристального внимания. Потом снова остановился, любуясь своими владениями и вздыхая от удовольствия.

Жизнь его клонилась к закату. У них с Эвелиной не было детей, и все имущество он оставил своему другу Андре. Он всегда мечтал, что у него будет дочь, но судьба распорядилась иначе. После долгих лет блужданий он нашел прибежище в работе и виноградарстве. В его сознании ученого вечность воплощалась в жизни, данной детям. У него, стало быть, не будет вечности. Он уже составил свое завещание и предусмотрел даже оду вину. Ни кремации, ни мессы. Он желал быть похороненным в одеянии рыцаря с бутылкой от каждого из своих виноградников. Великая Лоза получит пятьдесят ящиков, чтобы устроить поминальную трапезу со всеми его друзьями.

Сегодня, в годовщину смерти супруги, ему немного взгрустнулось. Как почитатель Наполеона, он сделал своей фразу: «Отсутствие излечивает от мелких страстей, но усиливает большие». В честь своей любимой вот уже около тридцати лет он каждый год 28 июня лакомился миндальным печеньем.

Кюш находился под наблюдением в бордоской больнице. Последствия минувшей ночи все еще давали о себе знать. Полицейский лежал с повязкой на голове. Постепенно он приходил в себя, но поначалу ему было трудно разглядеть склонившееся над ним лицо. Он изо всех сил старался сосредоточиться, и наконец взгляд его прояснился. Знакомое лицо. Надя провела ночь у его изголовья. Так дежурят у постели больного друга, родственника, брата.

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова болит!

— После удара, который ты получил, меня это не удивляет.

— Я ничего не помню… Я стоял на стене, а дальше — ничего…

— Знаешь, Тьерри, мы всегда были откровенны друг с другом… — С этими словами она взяла его за руку. — Вчера вечером я вошла к тебе в комнату и увидела газету с вырезанными буквами…

— Да, знаю, я должен был сказать тебе, однако это крайние меры, которые не предусмотрены инструкцией.

— Объясни!

Кюш уточнил свою стратегию: письмо это служило всего лишь приманкой.

— Хотелось заставить преступника проявить себя.

Надя улыбнулась. Она думала о наихудшем, но теперь успокоилась.

— В следующий раз не делай ничего тайком, доверяй мне.

— Ты прекрасно знаешь, что доверие тут ни при чем, но это могло быть опасно, и…

В эту минуту в палату вошел стажирующийся студент-медик с какой-то металлической миской в руках:

— Ну как, сегодня он чувствует себя лучше?

Вот тебе и раз, еще один любитель обращения ни на «ты», ни на «вы».

— Ему лучше, он благодарит его за участие.

— Вот с этим он обретет олимпийскую форму, и завтра все пройдет.

— Доктор, не могли бы вы оставить нас на пять минут?

— Разумеется, он зайдет попозже.

Студент ушел. Как только дверь закрылась, Надя продолжила:

— Тот, кто напал на тебя, прошел по старым галереям, которые ведут к алтарю монастырской часовни.

— Он хорошо ориентируется здесь, если знает, что есть проход под алтарем.

— Это старинный погреб францисканцев. Ныне владелец ресторана хранит там игристое вино. Подожди, это еще не все. Этой ночью я зашла в наш кабинет и нашла там под дверью вот это.

— Что тут еще?

— Читай!

Лейтенант протянула своему начальнику целлофановый пакет:

«АНДРЕ ВИНОВЕН»

— Узнаю стиль нашей птички.

— Пойду отнесу это послание в лабораторию криминалистам.

— Вынь из шкафа мою одежду.

— Как это вынуть твою одежду?

— Меня ждет расследование… Надеюсь, ты не думаешь, что я свалю на тебя всю работу…

«Пежо-307» проехал вдоль кладбища монастыря, потом свернул направо и остановился на улице Франсуа-де-Сурди. Здесь находилось Междепартаментское управление судебной полиции Бордо. На втором этаже — служебные помещения. Кюша, который работал в управлении около пятнадцати лет, поприветствовал дежурный охранник. Капитан направился в первый подвальный этаж, где располагались помещения службы криминалистов.

— Это неразумно, босс, взять и уйти вот так.

— У меня нет выбора, каждая потерянная минута может привести к новой драме.

— Надеюсь, мы не наткнемся на Журдана, потому что тогда застрянем на весь день.

— Он в курсе насчет прошлой ночи?

— Да, он знает, а как мы могли поступить иначе?

— Неважно, я выкручусь.

Офицеры полиции ввели свои карточки в опознаватель и вошли в просторную комнату лаборатории. Их встретил мужчина в белом халате:

— Привет, Надя, привет, Тьерри, что с тобой стряслось, ты упал?

— Нет времени объяснять.

Надя протянула эксперту целлофановый пакет:

— Вот еще одно анонимное письмо. Можешь взглянуть на него прямо сейчас?

— Для тебя на все готов…

Элизабет де Вомор принимала викария епископа. Они вместе отобедали. По такому случаю Нинетта достала тонкий чешский фарфор.

— Святой отец, хотите канеле к кофе?

— С удовольствием.

— А вам известно, что это лакомство обязано своим названием медной формочке, в которой выпекается?

— Нет, я этого не знал, но думаю, тут есть какая-то связь с каннелюрами.[30]

— Верно, святой отец.

— Пирожные восхитительны.

— Их делает Нинетта.

— Ее муж — счастливый человек, иметь жену с такими талантами…

— Она не замужем и после смерти родителей живет одна.

— А-а! Я этого не знал. Она служит только у вас?

— Да, и время от времени помогает моему другу Арчибальду.

— Арчибальду?

— Лорду Кинсли, одному из рыцарей виноделия.

— Понятно.

— Он мой давнишний друг. Именно он взял на себя мои функции в правлении, когда меня назначили Великой Лозой.

— Прекрасно.

— В начале восьмидесятых Арчибальд был одним из главных клиентов наших виноделов. Мало-помалу его стали считать своим и в округе, и среди виноградарей. И естественно, несколько лет назад он приобрел виноградник. Как раз тот, что принадлежал нашему главному виноведу.

— Словом, вы хорошо знаете всех.

— К этому обязывает мое положение Великой Лозы.

— Не могли бы вы рассказать мне о моем предшественнике?

— Отец Анисе, безусловно, был священником, который оказал наибольшее влияние на наше содружество. Мой супруг очень его любил, они обменивались мнением обо всем.

— То есть?

— Они встречались несколько раз в неделю, а если не получалось, то писали друг другу, уточняя какие-то вопросы.

— Значит, они действительно были близки.

— Да. Впрочем, Эдмон был одним из тех редких людей, кто обращался к Анисе на «ты». Когда муж занимался осветлением вина у нас в поместье, то всегда приходил священник и приносил молодые побеги чеснока. Он резал их на кусочки, и вместе с работниками они готовили большой чесночный омлет из желтков, добавляя жареных летучих мышей.

— Летучих мышей?

— Да, это восхитительно.

Начинающий следователь решил, что пришло время перейти Рубикон:

— А вы не могли бы позволить мне посмотреть переписку вашего супруга?

Услышав такую просьбу, Элизабет де Вомор откровенно удивилась.

— Я доверю вам один секрет: я очень любопытен.

Было уже четверть третьего, когда Тьерри и Надя вошли в мэрию. Мартен за письменным столом изучал досье. Увидев капитана, он встал и поспешил ему навстречу:

— Вам лучше, патрон?

— Все в порядке, Мартен, все в порядке!.. Что нового после ночи?

— Получен протокол вскрытия Марьетта.

— И что?

— Он умер от удушья. Доктор отметил перелом подъязычной кости. Вскрытие выявило внутренние кровоподтеки на мускулах шеи. Под ногтями обнаружена кожа.

— У нас есть цитологическое заключение относительно Блашара?

— Я как раз хотел сказать: анализ подтверждает, что речь действительно идет о его ДНК.

— Все это ненамного нас продвигает, босс. А главное, это соответствует показанию хозяина гостиницы.

— Да, но ясно одно: чтобы сломать шейную кость, надо обладать достаточной силой… Что еще?

— Ничего, я с нетерпением ожидал лейтенанта, чтобы продолжить допрос. А!.. Чуть не забыл о звонке комиссара Журдана. Он в ярости, что вы побывали в ставке и не зашли к нему.

— У нас не было времени, я позвоню ему позже. А пока, Мартен, ты отправишься за своим лордом и сам проведешь допрос.

С огромной признательностью во взгляде Мартен горячо поблагодарил начальника. Надя знала, что Кюш был доволен своим молодым членом команды, и его решение это подтверждало.

— Спасибо, капитан, вы об этом не пожалеете.

После нескончаемо долгих минут ожидания в комнату вошел лорд Кинсли. Несмотря на проведенную под стражей ночь и отросшую щетину, он по-прежнему выглядел как настоящий англичанин. Мартен предложил ему сесть, Маджер снова взяла на себя неблагодарную роль машинистки.

— Вы готовы сотрудничать и сказать все, что знаете?

— Как я уже говорил вам вчера, я не имею никакого отношения к этим убийствам. Я о них сожалею, а в случае с Анисе сожалею от всей души. Для меня он был не просто священник, а почти что друг.

— Почему вы вернулись семнадцатого в Сент-Эмильон, никому ничего не сказав?

— Я прибыл в Мериньяк семнадцатого, но это не значит, что я приезжал сюда.

Мартен взял два листка из стопки корреспонденции:

— Мы получили копию вашего счета за электричество, и могу вас заверить, что кто-то находился у вас в тот вечер. Счетчик работал. К тому же вот сведения о ваших телефонных разговорах семнадцатого июня. Особо обращаю ваше внимание на четыре звонка между двадцатью одним часом сорока пятью минутами и двадцатью тремя часами пятнадцатью минутами, из которых один на мобильный телефон отца Анисе… Разговор длился тридцать семь секунд… Что вы друг другу сказали?

— Я приехал во Францию и хотел поприветствовать его.

Не выдержав английских маневров, в разговор вступал Кюш:

— Я полагаю, что вы должны прекратить разыгрывать свой скетч, это никому, кроме вас, не доставляет удовольствия. А теперь скажите нам правду.

— А кто вы, месье?

— Я капитан Кюш, я провожу это расследование и должен не позже сегодняшнего вечера назвать прокурору имя… Ваше вполне годится.

— На что вы намекаете?

— В общем и целом на этот вечер у вас две возможности на выбор: спать либо в своей кровати, либо в тюрьме.

— Но это шантаж!

— Именно так, лорд!

Надя подхватила:

— Месье, напоминаю вам, что вы даете показания в рамках дела об убийствах. Я не знаю, отдаете ли вы себе отчет в серьезности фактов.

— Я полностью отдаю себе в этом отчет, мадемуазель. Как я уже сказал вам, Анисе был моим другом. Я обещал ему попытаться приехать на дегустацию вина фабр-шане. Но я пропустил свой самолет, и мне пришлось лететь следующим. В Бордо я прибыл лишь около двадцати одного часа, но это вам уже известно.

— Продолжайте!

— Было уже около двадцати двух часов, когда я добрался до Сент-Эмильона. Я устал и потому позвонил Анисе, сказав ему, что не смогу присутствовать на заседании. Я предложил ему зайти ко мне после, чтобы выпить по стаканчику.

— Вот, значит, почему он пошел через холм Вайян… Надя, ты все записала?

— Да, босс.

Едва успели прозвучать эти слова, как в кабинете затрезвонил телефон. Кюш снял трубку.

— Кюш, это Журдан!

— Мое почтение, комиссар.

— Что вы там еще затеяли, старина?

— А в чем дело?

— Говорят, вы держите под стражей англичанина?

— Да, верно, он как раз передо мной.

— У вас есть обвинения против него?.. Достоверные факты?

— Нет, не совсем, но как раз в эту минуту я пытаюсь прояснить темные стороны.

— Ну так вот, проясняйте без него, а его немедленно отпустите…

— Но…

— Это ясно, Кюш?

— Совершенно ясно, месье дивизионный комиссар.

Надя прекрасно поняла, какое давление было оказано на капитана. Кинсли с самого начала допроса был спокоен, и теперь она знала почему. Когда три четверти часа назад она пришла за ним, компанию ему составляла Жаклина Турно. Они втроем вместе с сенатором готовили свой номер. Против мэрши Надя ничего не могла поделать… По своему статусу та была главным должностным лицом коммуны, имеющим полномочия по расследованию правонарушений, и в этом качестве могла беспрепятственно беседовать с Кинсли.

С мрачным видом Кюш положил трубку. У него на глазах улетучился еще один след, и в это самое мгновение англичанин изменил свою позицию:

— Я все вам расскажу, капитан…

Кюш направился в дом священника. Это единственный способ все выяснить. Он терпеливо подождал у двери. Если Кинсли сказал правду, то это легко будет проверить. Прошли две минуты, никто не открывал. Капитан опять два раза ударил в дверь бронзовым молотком. Но никто так и не появился. Он уже собрался было повернуть назад… Потом остановился. Это слишком глупо! Англичанин находился все еще там, в его кабинете, но если Кюш уйдет, он потеряет драгоценные минуты. Ладно, тем хуже, он все-таки рискнет, наверняка Клеман простит ему это вторжение. Полицейский прошел вдоль каменной стены до металлической двери ограды. На связке всего два ключа. Он вставил тот, который показался более подходящим. И тотчас замок щелкнул. Второй поворот ключа — и дверь отперта. Кинсли говорил правду. Теперь Кюш проник в сад. Он добрался до застекленной двери и вставил второй ключ. И тут опять никаких сюрпризов: ключ повернулся.

Внутри все в полном порядке, никого не видно. Кюш приступил к осмотру и открыл ящик письменного стола. В эту минуту дверь распахнулась. Клеман столкнулся лицом к лицу с Кюшем.

— А-а, Клеман, извините за вторжение.

Полицейский был крайне смущен, но Клеман не выглядел удивленным.

— Если вы здесь, значит, на то у вас есть серьезная причина.

— В самом деле, у англичанина, которого мы арестовали, есть ключи от сада и от вашей комнаты. Он рассказал нам, что постоянно встречался с Анисе… Скажем, тайно.

— Я вас что-то не понимаю…

— Прошу вас пока никому об этом не говорить.

— Я слушаю вас.

— В тысяча девятьсот девяносто девятом году Анисе и Кинсли вместе купили один виноградник. Кстати, это бывшее владение Блашара. Англичанин был стеснен в средствах, и Анисе внес пятьдесят процентов суммы. Так что он владел половиной виноградника.

— Отсюда и эта страсть к винам и тот факт, что он отказывался уезжать из города в другую коммуну.

Клеман показал на внушительную библиотеку и многочисленные труды о вине.

— Но откуда он взял такие деньги?

— Насколько мне известно, семья Анисе была богатой. Монсеньор Леру сказал мне однажды, что тот был бароном и последним потомком одного из самых старинных родов французской аристократии.

— Разве, принимая монашество, вы не даете обет бедности?

— Конечно, но у всех нас есть слабости, и потом, священники имеют право владеть имуществом.

— По словам Кинсли, официально ничего не было оформлено. Они лишь подписали документ, не имеющий юридической силы. Приехав семнадцатого июня, он собирался предложить Анисе вернуть деньги в обмен на долговую расписку. Когда около двадцати трех часов он открыл дверь своего дома на холме Вайян, Анисе лежал в крови.

— И он никого не видел?

— Хороший вопрос. Аббат, вы стали бы отличным полицейским, я уже говорил вам об этом. Он видел, как кто-то убегал… И это все, что я могу вам сказать.

— Это соответствует полученной мной информации.

— Какой информации?

— Один из моих прихожан проходил через холм Вайян около двадцати трех часов и узнал Кинсли, склонившегося над телом. Англичанин, должно быть, услышал шаги и поспешно ушел в дом. Через несколько минут все огни в доме погасли. Тогда прихожанин подошел и узнал моего предшественника. Все последующее вам известно.

— Имя вашего прихожанина?

— Этого я не могу сказать: я связан тайной исповеди. Я не могу об этом сказать даже его преосвященству. Теперь мне понятно, почему вчера кто-то проник в мою комнату. Верно, Кинсли искал эту бумагу. У меня уже появились сомнения, когда он приходил за книгами. Теперь все ясно.

— По словам англичанина, долговая расписка находилась как раз в молитвеннике Анисе.

— Поищем, возможно, он здесь.

— Нет, молитвенник был у Анисе в вечер преступления, и мы его не нашли.

— Стало быть, молитвенник в руках убийцы.

— Ясно одно, католическая Церковь унаследовала виноградники.

— Для этого надо еще найти долговую расписку.

Профессор Шане купил шато Дютур вместе с сенатором в 2002 году. Ни тот, ни другой не располагали достаточными средствами, чтобы приобрести владения целиком. Пятьсот тысяч евро с каждого — такую сумму надо было потратить, не считая вознаграждения владельцу гаража. После ликвидации компании Дютур выручки от продажи едва хватило, чтобы покрыть долги. Анжу не досталось ни единого су. Шане, уже владевший комфортабельным домом в городе, не счел нужным переезжать в поместье, несмотря на его близость и великолепный пейзаж. В прошлом году, по совету своего смотрителя винных хранилищ, он решил переоборудовать помещение под шикарный гостевой дом, в частности для многочисленных английских и японских клиентов. К сентябрю работы должны быть закончены.

Солнце еще не село. Скрывшись за Королевской башней, оно отбрасывало тень на нижнюю часть города. Пока еще стояла теплая погода, небо было ясным, но, несмотря на светлое небо, уже зажглись некоторые звезды. Профессор пригласил на ужин двух своих друзей, месье Монлора и мадам де Вомор. Подавал сам хозяин дома. У Андре был выходной, как и положено в конце недели.

— Профессор, я благодарю вас за то, что вы сделали для Казимира.

— То же самое вы сделали бы для меня, так что не стоит говорить об этом. Я получил ваше приглашение и пользуюсь случаем поздравить вас, я ничего не назначал на двадцатое сентября.

Звонок известил о нежданном госте. Шане посмотрел на часы:

— Для визита поздновато. Прошу извинить меня, я на минутку.

Хирург встал и направился к входной двери.

Незваный гость настаивал. Долгий звонок напоминал о конце антрактов в театрах на парижских Больших бульварах. Профессор Шане распахнул дверь. Перед ним стоял подвыпивший Анж Дютур.

— Да, чем могу быть полезен?

— Впустите меня, нам надо поговорить.

— У меня друзья, надеюсь, дело важное.

— Важнее некуда.

— Хорошо, входите, но ненадолго.

Врач и его вечерний посетитель прошли в маленькую гостиную, примыкающую к столовой, где сидели месье Монлор и мадам де Вомор. В действительности эта комната служила скорее читальным залом. Напротив входной двери — два окна, возле которых стояли мягкие кресла, обитые зеленой блестящей материей, которую украшали вытканные золотой нитью пчелы. Здесь так хорошо читать. От книг исходил запах старой бумаги. Левую стену занимал широкий камин. Угловая дверь вела в другую комнату. Вдоль правой стены стоял очень красивый книжный шкаф, забитый книгами. Многие из них были посвящены медицине. Биографии Авиценны[31] и Абульказиса[32] стояли рядом с трудами, посвященными обнаженным телам с содранной кожей, которые собирал Фрагонар.[33] Перед книжным шкафом на маленьком столике лежала английская книжка, принадлежавшая перу ирландца доктора О'Мира, одного из врачей Наполеона. Вся верхняя полка была отведена трудам, посвященным императору. Профессор Шане страстно почитал маленького корсиканца.

— Я слушаю вас, месье Дютур.

— Как там мой виноградник, он приносит счастье?

— Послушайте, друг мой…

— Я не ваш друг. Не пытайтесь заговаривать мне зубы.

— Думаю, мы могли бы продолжить наш разговор позже, сегодня вы выпили лишку.

Анж Дютур повысил тон, и гости в столовой насторожились.

— Вот-вот, называйте меня алкоголиком, вор несчастный!

— Вы сами не знаете, что говорите, прошу вас уйти.

— И речи быть не может, вы заплатите мне все, что должны.

Шане жестом указал на дверь:

— Я вам ничего не должен, я официально купил ваши земли.

— Вы хотите сказать, что официально украли их у меня, миллион евро за виноградник, который стоит вдвое дороже.

— Я заплатил цену, предложенную в ту пору агентом по распродаже имущества.

— Говорю вам, это воровство, чистое воровство, вы оба должны мне еще по пятьсот тысяч евро каждый… и заплатите мне их так или иначе, вы и ваш дружок сенатор.

— Это угроза?

— Так точно! И Барбоза, этот мошенник, тоже заплатит мне.

— Ваши слова очень серьезны, месье Дютур, и я еще раз прошу вас уйти.

— Я уйду, когда получу свои деньги, пускай все теперь меня уважают, пускай эти мерзавцы, которые плюют на меня, увидят, на что я способен.

Постучав в угловую дверь рядом с камином, Эрве Монлор вошел в комнату, не дожидаясь, пока его пригласят.

— Вот как! И ты здесь?

— Анж, перестань говорить глупости и ступай домой, прошу тебя.

— Они украли мои земли, и уверяю тебя, они все за это заплатят.

— Пошли, я провожу тебя, ты несешь чепуху.

— Я хочу получить свои деньги завтра, лекарь.

— Возвращайтесь к себе, или я вызову полицию. Уходите по-хорошему.

— Давай пошли.

Эрве Монлор потащил Анжа за руку, направляясь к двери.

— Говорю тебе, они все мне за это заплатят.

— Ладно, ступай прямо домой и ложись спать, вот увидишь, завтра все образуется.

Эрве Монлор закрыл дверь. Механик продолжал громко выкрикивать на улице:

— Я с вами еще не рассчитался, вы мне за это заплатите!

В исступлении Анж поднял камень и швырнул его в дверь.

Пятница, 29 июня

Этим утром Кюш был полон решимости взять быка за рога. Часы показывали половину девятого, когда он включил компьютер в своем кабинете в мэрии. В криминалистической лаборатории ему пообещали прислать ночью результаты анализа отпечатка, обнаруженного на последнем анонимном письме. Он держал в руках улику. Анонимщик почти в западне. Кюш нажал на иконку, изображавшую конвертик. Высветились сообщения. Наконец-то! Он кликнул на долгожданное сообщение электронной почты, подтверждавшее, что получены отпечаток правого большого пальца и следы остатков лакрицы. Однако никаких указаний на личность его владельца в картотеке полиции не было. Неважно, сегодня он наведет шороха. Похороны бывшего жандарма дадут ему возможность прояснить тайну. Он достал мобильный телефон и набрал номер:

— Алло, Клеман, это Кюш, я разбудил вас?

— Вовсе нет! Как вы себя сегодня чувствуете?

— Спасибо, голова не сильно болит.

— Это хорошая новость. Чему я обязан удовольствием так рано слышать вас?

— Я звоню вам по поводу нашего анонимщика…

К середине дня собор был битком набит. У всего города, казалось, вошло в привычку хоронить каждую неделю одного из своих сограждан. Народу, конечно, меньше, чем на отпевании отца Анисе, но церковь заполнена желающими отдать последнюю дань унтер-офицеру Марьетту. У Марьетта не было семьи, и поэтому первый ряд занимали несколько унтер-офицеров и иные чины пониже. Все они при параде, в черных плащах и синих брюках с полосками. Их наряд дополняли кепи, пара белых перчаток и соответствующие аксельбанты. Моника Барбоза, как обычно, дирижировала хором. Острый взгляд Кюша шарил по сторонам и внимательно наблюдал за всем, что происходит. Справа и слева от Клемана рыцари виноделия в парадных одеждах. Они пришли почтить память того, кто некогда состоял членом их содружества. Священник читал проповедь:

— «Когда же настал вечер, Иисус возлег с двенадцатью учениками. И когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня… При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал… И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего». Братья и сестры мои, не столь давнее время отделяет нас от варварских эпох. Старики наверняка помнят. Пришел час вернуться в наш город спокойствию. Перед тем как отпустить вас к вашим повседневным занятиям, я предоставлю слово капитану Кюшу. Он хочет сказать вам несколько слов.

Полицейский подошел к клиросу и, повернувшись к настороженному собранию, начал свою речь:

— Хочу предупредить вас, что снаружи, на церковной паперти, офицеры полиции будут брать у вас отпечатки пальцев. У нас есть разрешение прокуратуры. Я готов ответить любому, кто будет возражать против таких действий.

В соборе поднялся шум, а полицейский тем временем, повернувшись к Клеману, заговорщически кивнул ему.

Покинув алтарь, священник направился в ризницу. Луиза Рапо с двумя ивовыми корзиночками, наполненными монетами и банкнотами, прокладывала себе путь сквозь толпу в обратном направлении. Она подошла к ризнице и, торопливо перекрестившись два раза, переступила порог.

— А-а! Мадам Рапо, благодарю вас, поставьте это туда.

— Святой отец, мне надо исповедаться.

Отец Клеман аккуратно поставил потир на верхнюю полку шкафа, затем начал снимать свое обрядовое облачение. И вот он уже в сутане.

— Во второй половине дня, пожалуйста.

— Прямо сейчас, святой отец…

Мадам Рапо снова дважды перекрестилась, что не ускользнуло от внимания священника. Клеман не сомневался, что дело серьезное. Он закрыл металлическую дверь платяного шкафа и повернулся к старой женщине:

— Я должен выйти на паперть к капитану Кюшу, но через десять минут вернусь, это вас устроит?

— Святой отец, я великая грешница, мне необходимо исповедаться теперь, прямо сейчас.

— Ну, если это так срочно, полиция подождет.

— Верно вы говорите, дело неотложное.

Клеман и Луиза вернулись в церковь. Каждый вошел в предназначенную ему часть исповедальни. Священник задернул разделяющую их шторку:

— Слушаю вас, сестра моя.

Луиза Рапо чуть не плакала.

— Так вот, святой отец, я согрешила… Я совершила тяжкий грех.

— Должно быть, все не так серьезно.

— Письма… Это я.

— То есть?

— Тот, кого ищут снаружи, это я.

Воцарилось глубокое, тягостное молчание.

— Святой отец…

Викарий очнулся:

— Да, мадам Рапо… Простите, я размышлял.

— Вы думаете, меня отправят в тюрьму?

— Хотите, чтобы я попробовал уладить это с полицией?

— Вы сделаете это для меня?

— Конечно, если вы меня об этом попросите.

— Вы думаете, Иисус простит меня?

— Иисус всегда прощает.

На церковной паперти перед двумя большими столами образовалась целая очередь паломников. Группа криминалистов работала под наблюдением Мартена и Нгуена. Надя переходила от одного стола к другому и следила за ходом операций. Журналисты собрались за кордоном оцепления и спорили, пытаясь понять цель этой процедуры. Каждый раз, как очередной клиент запечатлевал свой правый большой палец, они набрасывались на него в надежде получить какие-то сведения. Кроме того что местные жители ничего не знали, они еще и не были слишком красноречивыми и спешили как можно скорее разойтись по домам. На улицах теперь небезопасно, обстоятельства не располагали к праздным прогулкам. Перед собором главный распорядитель наблюдал за медленным продвижением очереди. Он с нетерпением ждал, что его птичка попадет в сети. Кюш направился к своему коллеге, когда к нему обратился какой-то журналист:

— Капитан, мы ждем заявления!

— Пока сказать нечего.

— У вас наверняка есть какая-то улика, раз вы берете отпечатки пальцев.

— Там видно будет…

Полицейский подошел к Наде:

— Как дела, Старски?

— Все в порядке.

— При малейшем затруднении помни: я у двери. В случае, если найдутся ловкачи, которые захотят улизнуть…

Тут появился Клеман, и Кюш бросился ему навстречу:

— Не трудитесь, у меня уже есть ваши отпечатки.

— Действительно.

— Примите поздравления за проповедь.

— Спасибо, капитан.

— Так, пожалуй, и у меня возникнет желание приобщиться.

Кивком головы прелат показал на очередь:

— На вашем месте я бы отменил все это.

— О-ля, да вы не все, видно, мне говорите.

— Не хотите отойти немного в сторону?

Мужчины укрылись под сенью платана, чтобы спрятаться от назойливых взглядов и ушей.

— Я знаю анонимщика. Я только что исповедал его и обещал уладить это дело с вами.

— Кто же это?

— Прежде всего я прошу вас о снисхождении.

Кюш в нетерпении:

— Посмотрим! Имя!

Вокруг стола в доме священника сидели подавленная Луиза, ее доброжелательный исповедник и ошеломленный капитан.

— Мадам Рапо, отец Клеман только что сообщил мне, что автором анонимных писем были вы.

— Верно, святой отец… Простите, комиссар.

— Значит, отпечаток большого пальца, который имеется у нас на письме, принадлежит вам?

— Конечно, хотя я была очень осторожна.

— Мадам Рапо, дело очень серьезное…

Старая женщина перекрестилась.

— Если вы будете сотрудничать со мной, думаю, все уладится, но для этого я должен допросить вас и записать ваши показания.

— Я все вам расскажу, я не хочу мучений.

— Зачем вы это сделали?

— Чтобы помочь вам, комиссар.

— Вот видите, капитан, это исходило от добрых чувств.

— Чтобы помочь мне?

Луиза Рапо заплакала:

— Я хотела помочь вам найти убийцу нашего доброго святого отца.

Взглянув на аббата, Кюш встал:

— Ладно, я сейчас вернусь.

Капитан вышел из ризницы. Бесполезно держать дальше всю команду.

— Он пошел за наручниками, так ведь, святой отец?

— Нет, конечно нет, не бойтесь, все уладится.

— Я не хочу страдать.

— Вы не будете страдать — я здесь.

Страх перед страданиями преследовал Луизу. С юных лет само понятие физической боли было для нее нестерпимо. Тогда, 16 мая 1943 года, ее охватил именно такой страх. В кабинете немецкого лейтенанта Килзнера она испугалась мучений. Луиза несла три бутылки вина и корзинку со съестными припасами, которые предназначались вовсе не для личного потребления, а для членов подпольной организации «Коор-Астурия», скрывавшихся в катакомбах. Гестапо больше полутора лет выслеживало их, пытаясь установить схему действия подпольной сети. Руководитель велел называть себя бароном, но друзья звали его попросту Эмиль. Луиза была влюблена в того, кого считала Робин Гудом. Ради свободы, своей и Эмиля, обязанностей которого она в точности не знала, Луиза выдала место встречи подпольщиков в то утро… И 17 мая 1943 года произошла бойня. Эмиль как раз доставлял взрывчатку по подземным переходам в Монтань, а гестапо тем временем окружило тайник участников Сопротивления. Никто ничего не мог рассказать, ибо не выжил ни один человек. Луиза разделила этот секрет с тем, кто представлял Бога на земле, с отцом Анисе. Даже Эмиль так никогда и не узнал правды и всю жизнь подозревал аптекаря Эмме Фесту, отца Мишель Монлор.

Старая женщина вздрогнула, когда Кюш вернулся в ризницу. Следом за ним вошла Маджер с портативным компьютером.

— Мадам Рапо, лейтенант Маджер запишет ваши показания и возьмет отпечатки пальцев.

— Очень хорошо, комиссар.

Луиза с плаксивым видом повернулась к Наде:

— Я все расскажу вам, мадемуазель…

История повторялась. А Кюш подумал, что возраст не помеха глупости, и тут как раз в ризницу ворвался Мартен:

— Патрон, мне надо немедленно поговорить с вами.

Едва перевалило за полдень, когда он добрался до начала тропинки, ведущей к винограднику профессора Шане. Несколько полицейских машин стояли на краю дороги. Светящийся кордон преграждал доступ дюжине зевак, явившихся посмотреть, что происходит. Кюш увидел Нгуена, что-то горячо обсуждавшего с майором Бебеном. Жаклин Турно делала заявление для прессы.

— Это что еще за история?

— Час назад какой-то человек позвонил в жандармерию Либурна. Там усмотрели связь с нашим делом и сразу вызвали криминалистов.

— Хорошая инициатива наших приятелей-жандармов.

— Ну и бойня… Обнаружили Шане… С отрезанной ногой!

— Что ты такое говоришь?

— Мне кажется, мы имеем дело с ненормальным.

— Давай рассказывай, черт побери!

— Он угодил ногой в капкан для кабана.

— В капкан для кабана?

— Так точно!

— Полагаю, это не несчастный случай?

— Нет, капкан был поставлен нарочно, тут нет сомнений, Шане ходил здесь каждый день.

— Кто нашел тело?

— Один из его служащих, некий Жан Ив Бийо.

— Ты допросил его?

— Да, но это было непросто, он в шоке. Хотя все-таки смог сказать нам, что обнаружил тело около половины одиннадцатого, Шане был уже мертв: он истек кровью.

— И разумеется, никто ничего не видел?

— Конечно. Мы оставили тело, чтобы вы сами увидели, но я уже сделал снимки.

— Пойду посмотрю.

Всем пространством полностью завладели криминалисты. Команда Бебена расставила пронумерованные бирки возле каждого следа. Жан Ив Бийо лежал на земле. Рядом стоял доктор Сельпрен. Несчастного свидетеля вывернуло наизнанку у одной из виноградных лоз. Кюш подошел к месту преступления, загороженному полотняной тканью.

Полчища журналистов держали объективы и камеры на вытянутых руках, стремясь преодолеть заслон из ширм. Каждый желал снять свой ракурс, сделать свое фото трупа. Плохо наведенный кадр с какой-нибудь помехой будет впоследствии, возможно, пользоваться большим спросом, его даже легче продать. Читатели проявляют нездоровое любопытство, а настоящие журналисты, занимающиеся расследованием, стали поистине редкостью. Тьерри Кюш ненавидел этих стервятников, которые питались падалью. Они вызывали у него отвращение.

— Черт, до чего омерзительно, как можно сделать такое!

Правая нога Шане держалась лишь на лоскутке плоти. Железная челюсть сделала свое дело выше щиколотки. На лице Шане застыло страдание, которое он, верно, унес с собой на тот свет. Шплинты капкана поцарапаны. Это давало основание предполагать, что хирург пытался разомкнуть металлическую пасть.

— Должно быть, он хотел сам отрезать себе ногу, чтобы освободиться. Видишь бирку номер три? Его нож нашли воткнутым в землю здесь, рядом с ним.

Заметив Кюша, судебно-медицинский эксперт препоручил Бийо инспектору службы криминалистов и направился к капитану.

Сельпрен был основателем службы судебной медицины Либурна. Его поле деятельности охватывало Сент-Эмильон, Либурн и отчасти Бержерак; женатый на ирландке, отец троих детей, этот слегка полысевший пятидесятилетний человек страстно увлекался своим ремеслом. Он постоянно разрывался между вскрытием трупов, подведением травматических итогов или оценкой последствий для живых и показаниями в судах.

— Привет, Кюш, скверное дело!

— Привет, Сельпрен, можешь определить время смерти?

— Априори между восемью и десятью часами утра, но надо еще уточнить. Медицинские познания позволили ему максимально отодвинуть наступление конца. Он перевязал себя своим ремнем, это ясно, об этом свидетельствуют следы. Зато — и это уже по твоей части — я не понимаю, почему вдруг он решил отказаться от этого. Он мог бы продержаться по меньшей мере два дня.

— В таком-то состоянии?

— Да, его нижняя конечность пропала бы, но зато он сумел бы спасти свою жизнь. А так он очень быстро потерял сознание и через несколько минут умер.

— Твои первые заключения?

— Думаю, не ошибусь, если скажу: перелом большой берцовой и малой берцовой костей. Подколенная артерия за большой берцовой костью рассечена.

— Именно это его и убило?

— Да, ведь это не больше и не меньше, как продолжение бедренной артерии. Если бы он не был врачом, то умер бы самое большее за пять минут.

Кюш поднес руку ко лбу, собираясь сосредоточиться, но тут к нему подошел Нгуен. В руках он держал ремень хирурга.

— Патрон, я не понимаю, почему он разрезал ремень.

— Черт возьми, да не приставай ты, это не он его разрезал, а убийца! И этот гад еще смотрел, как он подыхает! Дерьмо! ДЕРЬМО!

Вернувшись десять минут назад в кабинет, капитан рассматривал вместе с Нгуеном фотографии, сделанные Бебеном. В комнату вошла лейтенант Маджер:

— У меня сандвичи и еще кое-что.

Раздосадованные Кюш и Нгуен подняли головы:

— Давай выкладывай, Старски!

— В «Дубовой бочке» Мартен слышал разговор одного журналиста со своей редакцией. Анж будто бы публично угрожал убить Шане во время дегустации вина из его бывшего поместья.

— Черт!

— Мы с Мартеном проверили информацию, допросив Блашара.

Положив на письменный стол бутерброды с ветчиной, Надя достала блокнотик:

— Ребята в баре подтрунивали над Анжем по поводу продажи его владения. И, уходя, он будто бы сказал, я цитирую: «Пойду стребую с него должок. Он все мне возместит. Вот и посмотрим, станете ли вы тогда смеяться надо мной…»

— Черт, вот идиот!

— Подожди, это еще не все, сегодня утром Монлор рассказал о продолжении подвигов нашего механика. Потом он явился к Шане и угрожал ему, а вместе с ним и сенатору, и владельцу гаража. Мартен пошел за Монлором, чтобы взять у него показания. Они скоро придут.

— В ту минуту он был не в себе, капитан, но я не думаю, что он способен совершить такое.

Эрве Монлор рассказывал капитану и его команде о событиях, свидетелем которых ему довелось стать накануне.

— Возможно, но у меня еще один труп в пластиковом мешке, так что насчет добрых чувств придется позабыть.

— Он слишком много выпил. Впрочем, когда я вошел в библиотеку, профессор как раз говорил ему об этом.

— Вы можете подтвердить мне цель его визита?

— Я слышал, как он требовал миллион евро в качестве вознаграждения за свои владения. Но это стало уже делом привычным, и ничего нового тут не было. Он часто говорил нам, что у него украли его землю.

— В котором часу это происходило?

— Должно быть, в девять, и через полчаса я проводил Элизабет до двери ее дома. Она была в шоке.

Кюш внимательно слушал Монлора. И опять тому явно было не по себе. Он нервно тер руки о брюки. Чтобы успокоить его, капитан предложил ему сигарету. Аптекарь схватил ее и сделал две затяжки. Полицейский думал про себя, что это был бесспорный образец слабого человека. С женой у него не ладилось, зато с другими он вел себя любезно. В тихом омуте, как говорится, черти водятся. Он дружил со всеми и знал секреты каждого. Вот, по сути, отличный подозреваемый!

Полицейский «пежо-307» скромно остановился за два дома от жилища Анжа Дютура. Ни вращающихся фонарей, ни сигнальных огней. Маджер с Мартеном вышли из машины и осторожно направились к зданию. Это был маленький дом, не очень ухоженный, с невозделанным садом. Красивый дельфиниум в цвету, на северо-восточном углу — клумба аронника. Спереди все еще сопротивлялись запустению несколько кустов шиповника. Они из сил выбивались от обилия своих цветов и плодов, ибо уже не один год их никто не обрезал. Сзади довольно большой участок необработанной земли тянулся до первых деревьев леса.

— Это здесь.

Двое полицейских, миновав аллею, безуспешно звонили в дверь.

— Мартен, обойти вокруг на случай, если он надумает сбежать от нас.

— О'кей! Будь осторожной.

Оба достали оружие. Маджер снова позвонила:

— Полиция! Открывайте, Дютур.

Не получив ответа, она попыталась войти и нажала на ручку двери, которая оказалась незапертой. Надя медленно продвигалась вперед, остерегаясь на каждом шагу. Здесь, внутри, все точно такое же, как снаружи. Не убрано и не проветрено. Бесшумно двигаясь, Надя вошла в маленькую гостиную со старинной мебелью. Все древнее. Анж, верно, оставил себе фамильную мебель. Из глубины коридора послышался какой-то шум. Она снова пошла вперед, затаив дыхание и прижимаясь к стене. Вошла в тесную комнату, где на стене висела литография Тоффоли. Надя снова услышала шум и угадала его происхождение: это скрипела дверь в глубине слева. Осторожно сделав несколько шагов, она прижалась к стене и тихонько повернула ручку двери. С оружием в руках она бросилась на приступ комнаты:

— Полиция! Не двигаться! — И столкнулась нос к носу с лейтенантом Мартеном. — Вот глупый, я могла бы прикончить тебя!

— Сзади было открыто. И я подумал…

— О'кей, забудем. Иди за мной, ты меня прикроешь. Обойдем весь участок.

— У меня такое впечатление, что владелец в данный момент далеко.

В кабинет примаса Аквитании вошел викарий, и лицо архиепископа просияло. Клеман не приходил сюда две недели, ему это показалось вечностью.

Этим утром монсеньор Леру в своей фиолетовой шапочке выглядел похудевшим и усталым. Совершенно очевидно, что его потрясла потеря старинного друга Анисе. Клеман стоя ждал, пока тот закончит телефонный разговор. Прелат обсуждал с прокурором Пуаре последние события. Наконец он положил трубку и посмотрел на своего гостя:

— А-а, Клеман, как я рад вас видеть…

— Спасибо монсеньор.

— Пуаре поведал мне о деталях расследования… Как все драматично… Вам удалось помочь полиции?

— Увы, я помогаю капитану Кюшу, но не в той мере, как хотелось бы. Я уже говорил вам во время нашего последнего телефонного разговора, что у полиции есть несколько версий, но, похоже, ничего определенного. Я, со своей стороны, сообщал все, что мог. Я целиком прочитал переписку, которую отец Анисе вел с руководителями содружества. К несчастью, мне не удалось обнаружить никаких улик.

— Не терзайте себя этим делом, нам все равно не вернуть Анисе. Господь Бог осудит несчастного, совершившего это постыдное деяние. По мнению многих, Сент-Эмильон охватило сейчас безумие, и я не хочу, чтобы вы и дальше оставались там на своем посту.

— Благодарю вас за сочувствие, монсеньор.

— Мне доставляет удовольствие видеть вас в отличной форме.

— Я тоже нахожу, что вы хорошо выглядите…

— Вы льстец, Клеман. Однако взгляните на всю эту почту, на перегруженное епископское расписание. Я слишком долго обходился без вас.

— Понимаю, монсеньор.

Архиепископ встал и, заложив руки за спину, начал ходить по комнате. Это вошло у него в привычку, если он готовился сообщить о каком-нибудь своем решении.

— Я вызывал вас, чтобы сказать о скором прибытии того, кто должен сменить вас.

— Очень хорошо, монсеньор, когда его ждать?

— Отец Жозеф приедет в Сент-Эмильон в следующий вторник, ближе к вечеру.

— Прекрасно!

Викарию начинала нравиться его новая приходская жизнь. Но миссия его подходила к концу. До приезда нового священника ему надлежало еще уладить кое-какие детали. Город очаровал его, он только-только начал постигать его своеобразие. Однако вскоре ему предстоит вернуться к более привычному ритму жизни епископства.

— Кроме того, вы нужны мне здесь не позднее утра среды — я должен на три дня уехать в Рим.

— Хорошо, монсеньор, я буду здесь в среду, как вы того желаете.

— Прежде чем покинуть Сент-Эмильон, проследите, чтобы отец Жозеф был принят лучшим образом. Это его первый пост в Европе.

— Откуда он едет?

— Из Гаити. Епископ Порт-о-Пренса посылает его к нам с двумя дьяконами.

— Я сделаю все необходимое и подготовлю мадам Рапо, которая помогает вести хозяйство. Это замечательная женщина, она сумеет принять отца Жозефа должным образом.

— Спасибо, Клеман. Я не забуду о вашем всестороннем участии… Надеюсь, что вы столь же усердно будете служить… кардиналу Леру.

— Поздравляю, ваше преосвященство!

— Папа, наш святейший отец, собирает консисторию. Предстоят назначения на несколько кардинальских постов, и я в списке.

Кюш снова просмотрел все досье, листок за листком. Несколько десятков раз перечитал протоколы криминалистов. Придирчиво разобрал заключения Сельпрена по результатам вскрытий. Он знал, что Анисе был убит, когда шел к лорду Кинсли. Однако по-прежнему не знал убийцу или убийц. Те ли это самые, кто убил Марьетта и Шане? Существовала ли связь между всеми убийствами? А владелец гаража, где он? Правду ли говорил Кинсли? И куда подевался Дютур? Похоже, что связующая нить — содружество, но как быть в этом уверенным? Учитывая череду убийств, он понимал, что через два-три дня его отстранят от расследования. До сих пор он никогда не терпел поражений, да и момент для них выдался неподходящий. Кюш сообщил Наде о своих умозаключениях.

— Выпьешь еще кофе, босс?

— Да, мне это пойдет на пользу.

Взяв стеклянный сосуд, она наполнила чашку Кюша. Капитан выпил залпом, проглотив таблетку. Он был озабочен. В комнате царила атмосфера ярости и бессилия.

Молчание нарушила Надя. За время работы с Тьерри она ни разу не видела его таким раздраженным.

— Босс, что касается Дютура, то я объявила его во внутренний розыск с пометкой «важный свидетель в деле об убийстве»…

По опыту Надя и Кюш прекрасно знали: для большинства полицейских «важный свидетель» равносилен «возможному преступнику».

— Ты дала его фотографию?

— Да, в его деле все имеется.

— Эксперт сказал тебе, когда пришлет нам свое заключение насчет Шане?

— Должен прислать сегодня, обещал во второй половине дня.

В эту минуту в дверь постучали. Поднявшись, Кюш открыл ее, встретив пронизывающий взгляд Казимира Андре.

— А-а… это вы. Входите.

Не говоря ни слова, смотритель винных хранилищ вошел в помещение. Своей манерой он всегда напоминал отчасти Лино Вентуру, но сегодня скорее смахивал на героя «Лесорубов».[34]

— Чем можем служить?

— Расскажите, что произошло!

— С какой стати?

— Я обращаюсь к вам как мужчина к мужчине. Я потерял друга и хочу, чтобы его убийца понес наказание.

— Я думал, в чужие дела вы не вмешиваетесь.

— А это как раз мое дело. И я собираюсь вмешаться!

— Берегитесь, Андре, оставайтесь за «желтой линией», иначе я ничего не смогу для вас сделать.

— Если вы выполните свою работу, мне не придется пересекать ее. Я должен иметь возможность помочь вам. Расскажите, как это случилось.

Открыв конверт, Кюш посмотрел снимки.

— Посреди своего виноградника он угодил ногой в капкан для кабана. Зрелище не из веселых.

Кюш протянул фотографии. В глазах Андре сверкала ненависть. Не говоря ни слова, он внимательно изучал каждый снимок…

Суббота, 30 июня

Этим утром шел дождь. Сад епископства — благодатное место для раздумий. Все подстрижено, приглажено, нигде ничего не торчит, сорняков нет. В подобных местах человеком легко овладевает священное и духовное. У подножия клена восьмиугольная беседка из каштанового дерева укрывала от дождя старую, источенную червями деревянную скамью. Сидя на ней, отец Клеман обдумывал и анализировал ситуацию, глядя на свои черные, испачканные грязью ботинки. Потом встал и принялся ходить взад-вперед, заложив руки за спину. Низ его сутаны настолько промок, что в ее края, казалось, были вшиты гирьки, натягивавшие ткань. Утром он стал свидетелем разговора между архиепископом и прокурором. Что делать? Через несколько минут он достал телефон и набрал номер. Решение было принято.

— Добрый день, капитан.

— Добрый день, Клеман.

Викарий не тратил времени на обмен любезностями:

— У меня для вас важная информация.

— Слушаю вас.

— Тьерри, я только что узнал от его преосвященства, что в начале недели прокурор собирается отобрать у вас дело. Чтобы закончить расследование, вы должны действовать быстро.

— Я ожидал этого. Предупрежден — значит вооружен.

— Так оно и есть.

— Спасибо, аббат, полагаю, нелегко вам было поделиться со мной этой информацией.

— Верно, но, в конце-то концов, никто не просил меня не сообщать об этом.

— Я не забуду вашего великодушия. Надо поскорее поймать его… Когда мы увидимся?

— Я в епископстве, вернусь завтра утром к мессе. Жду вас в десять часов в соборе.

— При таком темпе я, пожалуй, кончу тем, что приму монашество.

Промокнувший с головы до ног Кюш вошел в кабинет. Надя в который раз перечитывала протоколы о смерти Анисе и Марьетта.

Сняв куртку, капитан водрузил ее на вешалку:

— Один из моих информаторов только что предупредил меня, что в начале недели у меня заберут дело.

Надя стоически восприняла это сообщение, которое для нее вовсе не стало неожиданностью. Как всегда в критической ситуации, возобладал безусловно оптимистический характер лейтенанта.

— У нас остается два дня, этого достаточно, чтобы разоблачить мерзавца.

Улыбнувшись, Кюш как будто повеселел:

— Хорошо, посмотрим еще раз заключения криминалистов.

В кабинет вошла женщина. Плащ ее промок, воротник поднят. Она смотрела на двоих полицейских сквозь строгие прямоугольные очки с застывшими на них каплями воды.

— Здравствуйте, капитан… Кюш, если не ошибаюсь?

— Да, это я, здравствуйте.

— Мэтр Фужролль, нотариус из Либурна. Вы позволите мне снять плащ?

— Конечно, располагайтесь. Спасибо, что приехали к нам. Я был занят, и мне было трудно добраться до вашей конторы.

В джинсах и белой блузке, эта красивая тридцатилетняя женщина искала глазами, куда бы сесть. Угадав ее желание, капитан пригласил ее занять стул напротив него.

— Так что у нас такого срочного? Вы поставили на ноги все мое начальство.

— Капитан, когда вы услышите то, что я должна вам сказать…

— Слушаю вас.

— Я могу говорить в присутствии мадам?

— Да, простите, я не познакомил вас. Это лейтенант Маджер, моя помощница.

— Добрый день, лейтенант.

— Добрый день, мэтр.

Кюш в нетерпении слегка поторопил нотариуса:

— Перейдем к предмету вашего визита.

— Я пришла… Я исполнительница завещания Марселя Марьетта.

— Да…

— Считаете ли вы смерть месье Марьетта насильственной?

— Это самое малое, что можно сказать!

— Значит, у нас нет разногласий по этому поводу.

— Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Месье Марьетт оставил мне письмо с просьбой передать его полиции, если он умрет насильственной смертью, а поскольку вы ведете расследование его убийства…

При этих словах оба полицейских переглянулись, нахмурив брови.

— Простите, он знал, что его собираются убить?

— Надо полагать! Я должна была передать это письмо только в случае насильственной смерти.

Молодая женщина показала полицейскому запечатанное письмо.

— И когда вам было вручено это письмо?

— В две тысячи втором году.

— Спасибо, мэтр. Я…

Видя, что Кюш колеблется, Надя взяла инициативу на себя:

— Спасибо, давайте мы вскроем его.

— Сожалею, но, как исполнительница завещания, я должна сама зачитать документ.

Мэтр Фужролль вскрыла конверт, развернула письмо и начала читать вслух:

— «Я, нижеподписавшийся Марсель Марьетт, в здравом уме и твердой памяти заявляю: если вы читаете это письмо, значит, я мертв. Я принял эту меру предосторожности, так как не имею ни малейшего намерения кончать жизнь самоубийством. Это не в моем характере, и если меня убили, то я хочу, чтобы это преступление не осталось безнаказанным.

Есть только один человек, кто был бы способен оплатить мое убийство или убить меня. Это сенатор Жан Луи Фабр. На протяжении многих лет я покрывал преступления этого человека. Я был верным сообщником всех его действий. Я закрывал глаза, не расследовал убийства ради его успешной политической карьеры и личных амбиций.

Не ощущая поддержки с его стороны, я, исключенный из содружества рыцарей виноделия, рассказал всю правду Эдмону де Вомору, который всегда финансировал политические кампании Фабра.

Двадцать седьмого мая 2002 года во время откровенного разговора Фабр выстрелил Эдмону в голову. Вомор заявил, что собирается обо всем рассказать прессе, а Фабр не мог этого допустить. Ради своей карьеры он был готов на все. Затем я сделал необходимое, чтобы это убийство приняли за самоубийство. В тот день за круглую сумму я помог ему. Потом, чувствуя угрозу, я решил написать это письмо, чтобы защитить себя.

Настоящим уведомляю вас также, что Фернандо Барбоза постоянно участвовал в этих грязных делах, таким образом, я называю вам двух подозреваемых, которые наверняка смогут прояснить обстоятельства моей смерти.

Это письмо будет вручено моему нотариусу, мэтру Фужролль, которая передаст его кому следует.

Написано в Сент-Эмильоне 13 июня 2002 года.

Марсель Марьетт».

Кюш был поражен тем, что услышал.

— Надя, что ты об этом думаешь?

— Это невероятно!

— Мэтр, совершенно очевидно, что все это должно остаться строго конфиденциальным, мы расследуем преступление, а пресса проявляет нездоровое любопытство.

— Не стоит беспокоиться, независимо от расследования, для меня все дела конфиденциальны. Я принесла присягу. Теперь, когда я исполнила свой долг, я вас оставлю.

Мэтр Фужролль без всяких церемоний покинула кабинет.

— Ну и влип же я… Что мне с этим делать? Прокурор и Журдан не желают, чтобы я трогал Фабра, а мне выдают его с головой.

— Позвони ему, босс! Обезопась себя, иначе нам это дорого обойдется.

— Ты права. Я позвоню, пускай они возьмут ответственность на себя. И речи быть не может, чтобы я один поплатился в случае неприятностей.

— Теперь им трудно будет отобрать у тебя дело.

Он заранее ликовал. В конце концов, если расследование не продвигалось, то отчасти из-за всех этих препятствий, чинимых сенатором, мэршей и его собственным начальством. Следовало умело сохранить контроль и освежить память Журдана, напомнив ему о настоятельной просьбе не трогать Фабра. В такого рода упражнениях он чувствовал себя словно рыба в воде. Тон был самый что ни на есть непринужденный:

— Алло.

— Журдан, я слушаю.

— Кюш у телефона.

— А-а… Вы закончили свое расследование?

— Возможно… Только вам это не понравится.

— Не хотите ли вы повесить на меня еще одного мертвеца?

— Боюсь, что да, только это относится к две тысячи второму году и речь идет о самоубийстве.

— Самоубийство в две тысячи втором, какая связь?

— По словам Марьетта, ну, знаете, бывшего унтер-офицера жандармерии…

— Да, ближе к цели, мне не нужны биографии.

— Так вот, похоже, это было не самоубийство, а убийство… и угадайте, кто его совершил?

— Кюш, я не играю в загадки.

— Фабр…

— Сенатор Фабр?

— Вот именно! Марьетт принял меры предосторожности, написав свою исповедь и передав ее нотариусу в Либурне.

— Это очень серьезно, Кюш! Очень серьезно. Объясните!

После телефонного разговора с Журданом Кюш совершил небольшую пробежку. И вот он уже у дома мадам де Вомор, запыхавшись после череды крутых спусков и мощеных подъемов. Он позвонил. Дверь ему открывала Нинетта.

— Она дома?

— Да, входите, капитан, я доложу о вас.

Кюш вошел в гостиную мадам де Вомор в тот момент, когда она пила чай со своим будущим супругом.

— Я должен поговорить с вами о важном деле наедине.

— Мне нечего скрывать от будущего мужа.

— Как пожелаете.

— Хотите чая?

— Нет, благодарю вас.

— Чем могу быть полезной?

— Я хотел бы кое-что уточнить относительно смерти вашего мужа.

— Эдмона? Я не понимаю, какое отношение он имеет к этому делу…

— Да, я знаю, что это случилось в две тысячи втором году, но это важно.

— Что я могу вам сказать? Только то, что Эдмон покончил с собой.

— Каким образом?

— Он выстрелил себе в голову.

— Вам известно почему?

— Нет, он не оставил никакого письма.

— Где вы были в тот день?

— Я была в Бордо с подругой. В ту субботу, во второй половине дня, мне позвонили по телефону и сообщили о случившейся драме. Эдмон ушел из этой жизни без объяснений.

— У вас не возникло никаких вопросов по поводу его поступка?

— Конечно, возникло, но я не нашла причин. Вот почему жандармерия начала расследование и очень скоро пришла к заключению о самоубийстве. Как я вам уже говорила, Эдмон был скрытным человеком, и я всегда уважала его решения, включая и это.

— Месье Андре, в ту пору вы уже жили в Сент-Эмильоне?

Мадам де Вомор выступила на защиту рецидивиста:

— Я вижу, куда вы клоните, но это исключено. Я всегда уважала своего мужа, и мои отношения с Казимиром начались лишь после его кончины… Но к чему все эти вопросы, капитан?

— Выяснились новые обстоятельства, которые наводят на мысль, что это самоубийство может быть связано с теперешними событиями.

Мадам де Вомор взяла за руку своего друга:

— Но это ужасно, объяснитесь!

— Полагаю, унтер-офицер Марьетт лично руководил тогда расследованием?

— Да, помнится, что так, но говорите яснее.

— Я могу сказать вам только одно: дело приобретает невиданный размах. У вас есть что добавить?

До сих пор молчавший Андре произнес:

— Вчера я говорил вам, что получу сведения. И я их получил!

— Я слушаю вас.

— Несколько недель назад священник выразил сомнение относительно качества вина сенатора Фабра. Он сказал об этом профессору, а тот в свою очередь поделился со мной. Поэтому в вечер дегустации, когда речь шла об одном и том же вине, я взял две пробы: первую — из бутылки хранилищ Фабра, вторую — из бутылки нашего склада. Профессор просил сделать анализ, результаты которого доказывают, что речь идет о разных винах. У нас появились сомнения, когда сенатор заявил, что в две тысячи третьем году он получил сто сорок бочек, в то время как мы — всего сотню с такой же точно площади, хотя предполагаемая отдача с гектара должна была бы быть примерно одинаковой… Так вот, повторный анализ мог бы позволить нам разоблачить жульничество. Профессор полагал, что для увеличения продукции Фабр добавил две тысячи второй или две тысячи первый год, а так как две тысячи третий год будет переведен в более высокую категорию, то прибыль от сорока бочек получится значительной. Месье Шане не желал быть причастным к столь гнусным махинациям, для него это благородное ремесло, и оно должно таковым остаться. Вот он и попросил провести повторный анализ в одной бордоской лаборатории, и вас, я думаю, это заинтересует.

— Говорите!

— Анализ подтверждает, что вина разные, а главное, что в вине Фабра процентное содержание сахара выше, чем у нас. И знаете почему?

— Нет, но горю нетерпением узнать.

— Потому что там содержится медикамент.

— Черт возьми, теперь все ясно! И этот медикамент — цизаприд, не так ли?

— Точно.

— Вы не можете дать мне копию заключения?

— Держите!

Андре протянул Кюшу три сложенных листка. Полицейский взял их. Смотритель винных хранилищ пристально посмотрел на полицейского:

— Займитесь этим, иначе я сам возьмусь за дело.

— Андре, он у меня загремит в тюрьму, а пока сидите тихо, не забывайте, что вы скоро женитесь.

— Он прав, Казимир, предоставь действовать полиции.

Андре посмотрел на любимую женщину.

— Послушайтесь совета мадам де Вомор.

Два лейтенанта из сил выбивались, пытаясь отыскать сенатора Фабра. После ниспосланного Провидением появления мэтра Фужролль он стал подозреваемым номер один.

Вся группа Кюша пребывала в полной боевой готовности. Наконец-то они заполучили что-то существенное. Посмертные признания унтер-офицера изобличали избранника, и это не без удовольствия восприняла команда Кюша.

— Черт! Да возьми же трубку наконец!.. Давай!.. Автоответчик… Месье сенатор, это лейтенант Маджер, прошу вас позвонить на мобильный телефон капитана Кюша, это очень важно, спасибо.

Маджер произнесла эти слова совершенно нейтральным тоном, чтобы Фабр, в случае его виновности, не запаниковал. Положив трубку, она обратилась к Нгуену:

— Он испарился, а у тебя есть что-нибудь?

— Нет, и у меня не лучше. Его нет дома, а свой кабинет он покинул в семнадцать тридцать.

— О'кей, попробуем снова через десять минут.

— Ты получила протокол из жандармерии?

— Пока нет. Зато мы получили заключение криминалистов относительно смерти Шане. Ничего нового по сравнению с тем, что нам уже сказал Сельпрен.

Накануне Фабр побывал в банке, где хранила деньги его супруга, Люси, чтобы получить деньги, необходимые ему для расплаты с шантажистом. Этот идиот банкир, как обычно, заставил его пойти на риск. В очередной раз он подделал подпись жены, наследницы семейства Сен-Прё. Этот ловкий прием и таланты фальсификатора оказали ему немало услуг. Затем он добрался до сейфа, чтобы взять пистолет «астра-стиль-6», который шесть лет назад купил в Малаге. Оружие это имело преимущество: его легко было спрятать в кармане. К тому же на небольшом расстоянии пистолет пятимиллиметрового калибра бил точно в цель. Того же типа оружием он воспользовался для «самоубийства» Эдмона в 2002 году. Фабр, как человек предусмотрительный, купил три одинаковых пистолета. Внезапно его мобильный телефон завибрировал.

— Опять! Черт побери, оставят ли они наконец меня в покое?! Наверняка это снова старается та самая полицейская дамочка… Ладно, моя красавица, можешь и дальше стараться!

Этим вечером Фабра ни для кого не было, а завтра будет видно. Ему неведомо, что дело в Сент-Эмильоне приняло совсем иной оборот и что мишенью стал он. Одним движением Фабр перевел звонок на электронную почту. Ему не по себе, он нервничал и постоянно поглядывал в боковые зеркала. Он разговаривал сам с собой, словно пытаясь успокоить себя:

— Мой дорогой Барбоза, ты влип в скверную историю. Ты заставляешь меня раскошелиться в последний раз. Ты забываешь, кто тебя финансирует уже больше двадцати пяти лет. Платить черной неблагодарностью тому, кто тебя кормит… Ты отдашь мне эти тетради, а потом я лично положу конец твоим проблемам. У Фабра слово не расходится с делом!

Половина девятого вечера. Кюш, запыхавшийся от бесконечной беготни, буквально вбежал в кабинет:

— Надя, ты дозвонилась сенатору?

— Нет, он улетучился.

— Черт, черт и черт!

— Что будем делать?

— Прежде всего соблюдать осторожность и…

Зазвонил телефон, Нгуен снял трубку:

— Мое почтение, месье комиссар.

Кюш не против этого звонка. Он взял трубку из рук лейтенанта. В ту же минуту подал сигнал компьютер Нади. Пришло сообщение по электронной почте.

— Алло, патрон, это Кюш.

— Ну, как там у вас? Где Фабр?

— В настоящий момент вне досягаемости.

— Досадно. И даже крайне досадно…

— Каковы ваши инструкции, патрон?

— Я говорил с Пуаре, дело на столе у министра.

— И что нам делать?

— Я получил у судебного следователя ордер на арест.

— Значит, у нас зеленый свет на объявление в розыск?

Журдан ловко уклонился от ответа. Окружной комиссар Кюша, которого весьма ценило начальство за его административные таланты, пользовался гораздо меньшим уважением у подчиненных за свое оперативное руководство, а главное, за отсутствие солидарности.

— Если вы ошибаетесь, Кюш, мы все полетим.

— Я уверен, что не ошибаюсь. Можете переслать мне этот документ.

— И что это означает?

— Все очень просто, патрон, таким образом я хочу защитить себя и свою команду.

— Кюш, вы зануда, держите меня в курсе, я не буду отключать мобильный ночью.

— Прекрасно, комиссар.

— А главное, держите на расстоянии прессу.

— Заметано. — Кюш, ликуя, положил трубку. — Да! Полный вперед. Нас ждет большая игра. Наконец-то мы прижмем этого Фабра. Он поубавит спеси, когда узнает, что привлечен к судебному следствию. А-а… его политической карьере крышка!

— Босс, пришел старый протокол, составленный в жандармерии.

— Давай открывай!

Надя ознакомилась с содержанием документа.

— Похоже, протокол подтверждает информацию, изложенную в завещании. И под ним подпись: «Унтер-офицер Марсель Марьетт». В шестнадцать тридцать у сенатора Фабра была назначена встреча с Эдмоном де Вомором. Когда Фабр подошел к двери особняка, он отчетливо услышал выстрел. Он сразу же бросился на поиски унтер-офицера, который и высадил дверь. Они прибежали слишком поздно: мужчина уже покончил с собой.

— Словно случайно, оба наших героя оказались там.

— Зато нет Барбозы. Хотя, возможно, они были в сговоре все трое.

— Вполне вероятно! Эти могли испугаться и прикончили Марьетта.

— А если Барбоза именно тот, кого мы ищем, босс?

— Будущее покажет, Надя, но я все-таки должен сказать тебе другое: я знаю одного из двух убийц Анисе…

За несколько километров до Сент-Эмильона «ситроен» сенатора свернул с асфальтированной дороги на грунтовую, ведущую к лесу. Выключив фары, депутат на малой скорости въехал на тропу. Машина проделала несколько сотен метров, затем мотор заглох. Подождав несколько минут, Фабр достал из кармана пару кожаных перчаток. Медленно, словно совершая ритуал, он надел их. Если политический деятель хотел иметь чистые руки, он просто был обязан всегда брать перчатки… Внимательно оглядев окрестности, он два-три раза сжал кулаки, словно плотнее подгоняя кожу к форме своих рук. Снаружи все тихо. Луна слабо освещала подлесок. Он привык к таким встречам с владельцем гаража. Начиная с тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, то есть около тридцати лет, сенатор давал на лапу Барбозе. Зачем? Чтобы купить его молчание.

В ту пору Фернандо только-только обосновался в Сент-Эмильоне. В двадцать два года он тешил себя надеждой заполучить когда-нибудь гараж. Банк дал ему ссуду, но, чтобы расплатиться, Фернандо потребовалось бы двадцать лет. В тот день, когда депутат Фабр предложил ему одно дельце, он увидел в этом удобный случай ускорить погашение заема. За двадцать тысяч франков ему всего-то надо было надрезать два тормозных шланга. По десять тысяч за шланг. Молодой Барбоза был не слишком разборчив. В конце концов, он не знал будущего пассажира автомобиля… И согласился испортить тормозную систему «рено-5». Спасения не было: тронувшись с места, машина уже не могла остановиться. В знак благодарности сенатор вручил ему обещанную сумму, но Фернандо подумал, что, в конце-то концов, любезность подобного рода заслуживает большего. В белом «рено-5», который он обрек на гибель, Фернандо нашел сумку с четырьмя школьными тетрадями. Сам того не ведая, он выкрал мотив махинаций избранника.

И с тех самых пор он хранил эти тетради в надежном месте, укрытом от нескромных взглядов. Они давали ключ ко всему делу, а это стоило денег. Теперь ему все было известно, и отчасти он, можно сказать, вошел в семью. Фабр не мог смириться с этим. Но он был труслив и не любил сам выполнять грязную работу. С той поры гараж и стал постепенно модернизироваться при помощи «сенаторской субсидии». Ежемесячно по три тысячи франков, не облагаемых налогом… Такова была цена молчания, цена крови и забвения. Но сегодня человек решил положить конец этому шантажу. После смерти Марьетта оставался лишь Барбоза, и история, вернее маленькая историйка, навсегда будет похоронена. Сделать это легко, тот ничего не заподозрит… Быстрый взгляд на часы… Пора идти. Фабр взял кожаный чемоданчик, стоявший прямо на полу, перед пассажирским сиденьем, и вооружился большим фонарем. Открыв ящик для перчаток, он вынул автоматический пистолет. Проверил обойму, передернул затвор и положил оружие в карман. Он приготовился. Выйдя из машины, Фабр направился к пригорку. Остановился, проверяя, не следит ли кто за ним. На горизонте ни единого огонька, лишь вдалеке приглушенный гул скаутских песен, обычных для этого времени года. Через несколько мгновений он продолжил путь, двигаясь к скалам, и исчез в небольшой пещере на их вершине. Сенатор осторожно пробрался по сужающемуся проходу, вонзавшемуся, казалось, в землю. Он зажег фонарь и углубился в узкую артерию. Через несколько десятков метров он оказался в просторном помещении, где прежде выращивались шампиньоны, большая часть которых отправлялась на консервные заводы Бордо. Через несколько минут Фабр добрался до привычного места. Увидев на камне зажженную масляную лампу, он поставил чемоданчик на землю. Затем опустил руку в правый карман. Холодное прикосновение к оружию успокоило его.

— Барбоза!.. Барбоза!.. Я здесь… Давай скорее, у меня нет времени.

Никакого ответа.

— Перестань, Фернандо, это Фабр, прекрати дурачиться!

Сенатор одну за другой осветил стены. Внезапно на одной из них появилась огромная тень. Фабр обернулся, продолжая сжимать в кармане пистолет:

— Фернандо, я принес деньги, перестань играть в прятки. Ты отдаешь мне тетради, и я уйду.

Незнакомец приблизился и вышел из тени. Но лицо его оставалось во мраке. Револьвер в левой руке был направлен на Фабра. Сенатор не узнал упитанной фигуры владельца гаража.

— Кто вы? Где Барбоза?

Никакого ответа. Почуяв опасность, сенатор запаниковал:

— Кто вы, черт побери?

— Фабр, погасите фонарь. Поднимите вверх руки и встаньте на колени.

— Кто вы? Где Барбоза?

Тон незнакомца стал угрожающим:

— Я что-то потребовал от вас. Повторять не буду!

— Да, хорошо… Вот.

Депутат в ужасе опустился на землю. Воцарилось долгое молчание, грозная тень смотрела на сенатора, он полностью был в ее власти.

— Теперь, когда вы получили деньги, я могу уйти?

— Нет!

— Чего вы от меня хотите?

— Видеть, как ты дрожишь от страха.

— Да вы больны! Кто вы, наконец?

— Призрак из прошлого.

— Призрак? Но кто же вы все-таки?

— Ее звали Режина.

— Режина, а дальше?

— КА-ДО-РЕ…

При звуках этого имени сенатор стал мертвенно-бледным, его прошиб пот.

— Я… Я ничего не сделал!

Не говоря ни слова, незнакомец продолжал смотреть на него, потом произнес:

— Виновного я знаю… Это Барбоза.

Лишь дыхание избранника нарушало тишину подземелья.

— Кто вы?

— Тот, у кого ты отнял мать.

— Это невозможно! Он умер… Он умер, говорю вам.

Мужчина снял оружие с предохранителя. Фабр умолял:

— Что вы делаете?

Безмолвие палача становилось невыносимым.

— Клянусь, я ничего не сделал.

— Однажды в июне, в среду, мы решили поехать на море… Но так и не добрались до побережья в тот день.

— Я тут ни при чем, клянусь, это Барбоза испортил тормоза. Я любил твою мать!

Этот аргумент, похоже, не убедил незнакомца.

— Видно, недостаточно любил, раз убил ее.

Сенатор, в слезах, взывал к неизвестному:

— Нет, это не я, это Барбоза, говорю тебе.

— Ты лжешь, как всегда!

— Нет, я не лгу. Я говорю правду… Клянусь.

— На этот раз тебе некому будет помочь, ты не сможешь использовать свои связи или обратиться к приятелям из содружества, по крайней мере к тем, кто остался.

— Так это ты…

— Молчи, лицемер!

— Мне не в чем себя упрекнуть! Клянусь тебе!

— Лжец!

— Ты мой сын…

Как истинный политик, избранник не растерялся и, не переставая рыдать, незаметно опустил руки.

— Остановись, ты не убьешь меня… Сын не убивает своего отца.

Не зная, достигла ли цели его речь, сенатор схватил спрятанный в кармане пистолет. Все в порядке, он держал его в руке. У него был шанс выбраться отсюда. Тот ничего не подозревал. Неожиданно он повернулся и выстрелил. Металлический звук рикошетом отскочил от стен. За ним последовал второй: это ответил неизвестный. Звук потерялся в подземных лабиринтах. И вскоре снова наступила тишина, нарушаемая стонами. Депутат корчился от боли — в его лопатку попала пуля.

— Ты говорил, что сын не убивает своего отца, а имеет ли право отец убивать сына?

Неизвестный сделал шаг вперед и выступил из тени. И тут сенатор отчетливо увидел его лицо. В глазах депутата отразились изумление и страх.

— Вы!

Воскресенье, 1 июля

Обычно они располагались лагерем в лесу Леск. Для разнообразия на этот раз руководитель скаутов раскинул лагерь на огороженном монашеском участке на территории коммуны Сент-Кристоф-де-Бард. Лес монаха, как именовал его Эмиль Рапо, получил такое название потому, что в Средние века там в полном одиночестве проживал какой-то монах. По прямой место это находилось в четырех километрах от собора. Раздался голос мальчика, прислонившегося к стволу дуба. Матьё двенадцать лет, лицо его покрыто веснушками. На нем обычный костюм французских скаутов, он играл в прятки со своими товарищами.

— Двенадцать… Тринадцать… Четырнадцать… Пятнадцать…

Другие юные скауты прятались где придется: в старом рыбачьем пристанище, за развалинами древней стены, в стволе восьмидесятилетнего миндального дерева.

— Двадцать четыре… Двадцать пять… Двадцать шесть…

За узловатыми стволами двух диких айвовых деревьев Жюльен обнаружил вход в какую-то пещеру. В одиннадцать лет человеком владеет дух приключений, и мальчик, ни минуты не колеблясь, спустился в это темное углубление.

— Тридцать четыре… Тридцать пять… Тридцать шесть.

Тайник отличный!

Облаченный в кремовый стихарь, отец Клеман служил воскресную мессу. Церковь переполнена, даже несмотря на то, что содружество представлено слабо. Этим утром к пустому креслу Барбозы добавилось кресло профессора Шане. Место Фабра также свободно. Моника, крайне подавленная, не пришла на мессу. У нее нет больше для этого сил. Что касается песнопений, то один из членов хора включил магнитофон. Священник обратился к собравшимся:

— Предоставляю слово Элизабет де Вомор.

Великая Лоза, сидевшая на первом кресле справа от алтаря, направилась к кафедре. Встав перед микрофоном, она открыла лежавшую перед ней книгу:

— Екклесиаст, глава третья… «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать…»

Мишель Монлор слушала с интересом. Переживаемые коммуной события наводили на нее ужас. На вид она казалась сильной, но речь шла скорее о панцире, нежели об истинной ее натуре.

— «Время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать…»

Казимир Андре вспомнил прекрасное июльское утро 2002 года, когда Элизабет заговорила с ним. Наверное, это был первый раз в его жизни, когда он удивился… Четыре года она терпеливо ждала, а он четыре года надеялся. Никогда бы он не подумал, что сможет обольстить такую женщину. Два года тюрьмы — долгий срок. Андре решил с пользой провести это время, чтобы осуществить вещи, казавшиеся ему невозможными. Он сдал экзамены и получил диплом энолога, специалиста по виноделию. Когда он вновь обрел свободу, Шане предложил ему должность. Профессор только что приобрел небольшое владение в Помероле. Для Казимира это была возможность отблагодарить наконец своего благодетеля и друга.

Элизабет продолжала проповедь:

— «Время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать…»

Кристоф Блашар был озабочен. Он думал о Пам. Она красивая умная девушка, и впервые он увидел в ней женщину, а не ребенка, которого воспитал. Ради нее он готов был на все. В 1999 году он понял, что винодельческое хозяйство отнимает у него все время и что он не сможет по-настоящему заниматься дочерью. И тогда он без колебаний продал свои владения Кинсли. Он жил лишь ради того, чтобы она была довольна и счастлива…

— «Время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий…»

Мариус Пульо был в трансе, глаза его были закрыты. Руки так сильно сжаты, что побелели суставы пальцев. Похоже, он пребывал в большом унынии. Почему полиция отпустила Кинсли? А ведь он видел англичанина, склонившегося над телом священника. Сам он трус, и ему всегда страшно. Вот и в тот вечер он не бросился вперед. Он мог бы вмешаться сразу, но верх взяла его трусость. А теперь ему нужно было найти силы и поговорить с Нинеттой, сказать ей, что она занимается уборкой у преступника…

— «Время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать…»

Луиза Рапо, все еще пристыженная, сжалась в глубине на скамье. Кюш и Клеман отнеслись к ней с невероятным пониманием, никто никогда ничего не узнает о ее проделках с письмами. Кюш, с согласия прокурора Пуаре, замял дело. Она никак не замешана в преступлениях, и в восемьдесят один год преследовать ее в судебном порядке не было необходимости.

— «Время войне, и время миру…»

Нинетта, сидевшая в правом ряду возле кафедры, с величайшим вниманием слушала текст, который читала ее хозяйка. Время от времени ее взгляд искал в толпе верующих Мариуса.

Этьенн Дюкас устроился впереди, в третьем ряду. Он знал, что все действующие лица находятся здесь: убийца — мужчина или женщина — или убийцы и возможные жертвы. Он молчаливо обдумывал свою следующую статью.

Словом, каждый был погружен в свои мысли, когда чтица закрыла книгу. На несколько минут она замолчала, затем магнитофон занял место церковного хора. После хвалебного гимна мадам де Вомор подняла глаза на священника, и тот жестом предложил ей вернуться на свое место:

— Спасибо, мадам. Братья мои, события, переживаемые нашим сообществом, должны прекратиться, виновный должен положить конец своим действиям, спокойствие должно вернуться в Сент-Эмильон.

Стоявший на возвышении викарий подошел к верующим, испытывая некоторое волнение: ведь это его последняя месса в здешней церкви.

— Ступайте с миром во Христе. Ite, missa est.[35]

Отец Клеман проводил прихожан до паперти, в последний раз приветствуя их. Верующие расходились небольшими группами, некоторые садились в машины, начинался воскресный затор…

Матьё отыскал почти всех своих товарищей. Для полной победы ему недоставало лишь одного Жюльена. Но это известный хитрец, Матьё всегда с трудом находил его. Он еще «желторотый» дозорный, то есть самый молодой, однако уже проявлял определенные качества. И речи быть не могло, чтобы он проиграл, когда цель так близка. За двумя узловатыми стволами он заметил расселину.

— Остался только ты, Жюльен, и я выиграю!

Матьё спустился в пещеру. Ощутив ее влажную атмосферу, юный скаут потерял былую уверенность. Внезапно Жюльен, выскочивший словно из-под земли, закричал как безумный и бросился прочь из галереи.

— На помощь!

Испугавшись, Матьё с криком машинально побежал вслед за Жюльеном. Вся группа скаутов, решив, что это игра, погналась за мальчиками. А те в своем стремительном беге увлекали детей подальше от пещеры. Привлеченный криками руководитель тут же поспешил на помощь. Жюльен запыхался, он с трудом приходил в себя.

— Рено! Рено!

Дыхание его прерывисто.

— Это ужасно!

Он опустился на колени, пытаясь успокоиться.

— В пещере мертвец.

В туристическом филиале мэрии допрашивали Анжа Дютура. Прямо сюда его доставила жандармерия Базаса. А задержали его в шестидесяти километрах от города, в старом охотничьем домике. У мэрии журналисты безостановочно фотографировали механика, закрывавшего лицо курткой. И вот теперь он предстал перед тремя лейтенантами полиции: Маджер, Нгуеном и Мартеном.

— Они что там, с ума посходили или, может, принимают меня за Мерина?[36]

— Они считают вас виновным, так что если вы что-нибудь знаете, то лучше поскорее расскажите нам, иначе завтра ваше имя будет красоваться на первых полосах газет.

Надя пыталась проявлять понимание, оказывая в то же время давление на него. С такими людьми это могло сработать.

— Я ничего не сделал!

— Предупреждаю вас, все ваши слова записывает присутствующий здесь лейтенант Нгуен.

— Шане… это не я!

— Анж Дютур, вас заслушивают в рамках дела об убийстве профессора Шане.

— Но я ничего не сделал!

— Вы публично угрожали ему в четверг вечером в «Дубовой бочке». У меня двадцать свидетелей. А затем вы в ярости отправились к нему домой.

— Ну и что, что это доказывает?

— Что вы делали после того, как покинули дом профессора?

Мужчина не отвечал.

— Спрашиваю вас в последний раз. Что вы делали после того, как покинули дом профессора?

Он опустил голову и произнес с некоторой грустью:

— Я пошел на кладбище, и там… я плакал на могиле моего отца.

Три лейтенанта, удивленные переменой в тоне механика, с интересом слушали.

— Я пробовал вино Фабра и Шане, это бывшее хозяйство Дютур…

— Дальше.

— Оно отменное… Тот же запах и вкус, как у вина, которое делал мой отец.

Надя резко прервала Анжа, чтобы выяснить истину:

— И вы думаете, что следователь поверит этому? У вас нет алиби на эту ночь?

— Нет, я был в скверном состоянии. И заснул на кладбище.

Чтобы ввести его в заблуждение, Надя не уточнила часа смерти Шане.

— А на рассвете меня разбудила Луиза.

— Какая Луиза?

— Луиза Рапо, вдова Эмиля. Она каждое утро приходит на кладбище.

Помощница священников принадлежала к числу тех женщин, у которых день начинается с посещения кладбища. Она то убирала могилу, то украшала ее цветами: такое каждодневное занятие помогало ей жить одной.

— Мартен, ступай к ней и проверь это. В котором часу в пятницу она вас разбудила?

— Около семи часов.

— И где вы находились с пятницы?

— Я хотел побыть один, чтобы хорошенько подумать. Я решил перестать пить и забыть о прошлом.

— Это очень трогательно, и все-таки непонятно, где вы находились.

— Я отправился в охотничий домик, куда в свое время ходил охотиться с моими отцом и дедом. Мне хотелось побыть одному, чтобы во всем разобраться.

Вернувшись в мэрию, Мартен подтвердил Кюшу слова Анжа Дютура:

— Мадам Рапо категорична. Было семь часов, когда она его разбудила. Она убрала могилу мужа, затем отвела Анжа к себе. Угостила его кофе и прочитала мораль. По ее словам, было около десяти часов, когда он ушел.

— Хорошо, у него есть алиби. Нгуен, отпусти нашего механика.

Теперь вся группа сосредоточилась на поисках следов Фабра. Телефонные звонки следовали один за другим. Вертолеты патрулировали район, пытаясь обнаружить «ситроен» сенатора. Была готова также вмешаться команда со служебными собаками. Кюш уже не скупился на средства. Улики и на этот раз были весьма скудными. Фабр и Барбоза по-прежнему неизвестно где. Зазвонил мобильник полицейского. Он взял трубку:

— Да.

— Здравствуйте, месье. Я скаут. Мы нашли мертвеца в пещере, в лесу.

— Что?

Пока юнец разговаривал, Моника Барбоза, к которой он пришел, чтобы сообщить о происшедшем в полицию, размахивала руками:

— Дай его мне!

Рено протянул трубку хозяйке дома.

— Месье Кюш? Это Моника Барбоза. Скорее приезжайте! Судя по всему, это не Фернандо, но я ни в чем не уверена.

Чувства одержали верх над разумом, и супруга разразилась слезами.

— Без паники! Скажите молодому человеку, чтобы он дождался нас, мы выезжаем.

— Скорее, инспектор!

— Что случилось, босс?

— Трупы здесь так и сыплются! Вроде бы скауты нашли в лесу тело.

Было всего без пятнадцати двенадцать, а воскресенье уже неслось во весь опор. Но для команды Кюша начался обратный отсчет. Они должны были действовать быстро.

Полицейскую машину вел Патрик Нгуен, рядом с ним сидели лейтенант Мартен и капитан Кюш. Они подъехали к дому Барбоза. Полицейский вошел внутрь, а его помощники остались в машине. Он направился в гостиную, откуда доносились голоса и плач. Он слышал, как кто-то утешал Монику:

— Наверняка это не он, мадам… Говорю вам, на него это совсем не похоже.

Скаут положил руку на плечо женщины, которая ставила на место портрет Фернандо. В комнату вошел полицейский. Моника посмотрела на него, как смотрят на своего спасителя. Раскинув руки, она пошла ему навстречу:

— Ах, капитан…

— Мадам Барбоза, послушайте молодого человека. Пока нет никаких доказательств, что это ваш муж.

Моника не выдержала такого напряжения, она в слезах упала на колени:

— Мой Фернандо, ему причинили зло. Я это знаю.

— Ладно, мадам Барбоза, вы останетесь здесь. Я скоро заеду сообщить вам новости. — Затем Кюш повернулся к скауту: — Здравствуй, мой мальчик, ты можешь поехать со мной?

— Да, месье.

Они вышли из дома.

— Я капитан Кюш, ты проводишь меня к тому месту, где нашел тело.

— Да, капитан.

— Как тебя зовут?

— Рено, месье.

— Рено, ты сядешь сзади вместе с лейтенантом Мартеном и будешь показывать нам путь.

Пользуясь выходными, оба фармацевта наводили в аптеке порядок.

— Ты делаешь тридцать процентов скидки? Но это ведь не распродажа!

— Надо повысить активность — июнь был катастрофическим.

Мишель нервничала. Уже два дня, как она не видела Жаклину. А слова их последнего разговора до сих пор не выходили у нее из головы. Она думала о них всю ночь. Где был ее муж во время каждого убийства? Ни разу в такой момент его не было рядом с ней. Совпадение? Конечно, Эрве мог сказать себе то же самое. Но она-то была с Жаклиной. И значит, у нее серьезные алиби. Пока муж переставлял приспособление для показа очков на другое место, Мишель произнесла почти любезным тоном:

— Ты можешь себе представить, кто способен все это сделать?

— Что все?

— Ну, эти преступления.

— Думаю, все способны. Достаточно быть сумасшедшим или иметь крайне серьезный мотив. Убить не так-то просто, и, чтобы пойти до конца, надо все-таки обладать смелостью.

— Ты говоришь так, словно сам это уже делал.

Эрве Монлор очнулся:

— Да нет, просто воображаю. Сколько фильмов об этом видели!

— Если взять, к примеру, членов содружества, наверное, можно установить, чем каждый занимался в это время. Если бы меня допрашивала полиция, я могла бы вспомнить все, что делала в момент, когда совершались убийства. Например, в вечер смерти отца Анисе я была с Жаклиной в аптеке. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, но не понимаю, куда ты клонишь.

— Я выражусь яснее, Эрве, у тебя есть алиби на время убийства?

Эрве Монлор рассмеялся. Он ушам своим не верил. Собственная жена принимала его за сент-эмильонского убийцу. От нее всего можно ожидать. Однако в последние дни он хорошенько подумал и решил снова взять все в свои руки. Двадцать лет она держала его под башмаком. О, он ничего не имел против, но отныне все изменится. Ей придется подчиниться.

— Ты сотрудничаешь с полицией? Тебя уполномочил капитан Кюш или ты изображаешь из себя частного детектива-любителя? Мне не нужно никаких алиби, к тому же если бы ты чаще бывала дома, то знала бы, чем я занимаюсь.

— На что ты намекаешь?

— Я ни на что не намекаю, а утверждаю, да просто кричу.

— Что за тон ты себе позволяешь?

— Перед тобой новый Эрве, которому осточертели твои глупости. Тебе придется выбирать, котенок, либо я, либо она. Я не желаю быть фасадом или ширмой. И мне плевать на твою аптеку. Ты что думаешь, я буду прятать голову в норку, пока ты воркуешь с ней? Думаешь, я выкладывал денежки, чтобы ты подправляла свои титьки, а играла ими она? Ошибаешься, не на того напала. Я люблю тебя и готов на все, чтобы устранить своего врага.

— На все?

— Решительно на все! И если ты думаешь, будто меня заботит, что случится со мной потом, то ты жестоко ошибаешься.

— Что за недомолвки?

— Какие недомолвки, все яснее ясного! Если бы в тот вечер не подоспел какой-то тип на машине, я бы свел счеты с твоей мэршей. И никто бы не узнал.

Мишель озадачена. Прожить вместе двадцать лет и увидеть его таким, каким он стал в этот июльский день!

— Эрве, ты просто больной, тебя надо лечить!

Трехцветный «рено-206» остановился на обочине дороги. Из машины вышли Мартен, Нгуен, Кюш и скаут.

— Это там, месье, можно срезать путь через поле.

Капитан не в восторге от сельского похода: на нем опять сапоги. Край поля окаймляла буковая роща. Местность была холмистой. Огромные каменные глыбы громоздились одна на другую, ухитряясь сохранять равновесие. Полавировав несколько минут, ловкая команда взобралась на откос и нашла наконец ориентир: два искривленных дерева, которые служили отправной точкой для прохода сквозь скалы.

— Нгуен, ты останешься здесь с нашим юным другом. Обеспечишь нам тыл.

Капитан Кюш и лейтенант Мартен спустились в узкий проход и включили свои фонари. Кюш с пистолетом в руке шел впереди, за ним — его лейтенант.

— Это будет чуть дальше, по правой стороне.

Они добрались до длинного и довольно широкого туннеля. Мартен фонарем освещал путь впереди. Теперь они далеко от входа, и вокруг царила полная тьма. Луч света упал на прислоненную к скале темную массу.

— Это здесь!

Подойдя поближе, Мартен и Кюш направили свои фонари на труп.

— Фабр! Черт возьми, я это чувствовал.

Наклонившись над трупом, Мартен изучал его.

— Он совсем холодный. Получил пулю. Э-э… Патрон, евро ведь несъедобны?

Голова избранника наклонилась вперед. Изо рта торчали купюры по сто евро, словно его вырвало целой пачкой.

— Мартен, попроси Нгуена сообщить криминалистам. Пусть приезжают поскорее, да с подкреплением.

— Да, патрон.

Кюш остался в пещере один. На земле виднелось бурое пятно. Песок, словно промокашка, впитал кровь сенатора. Глаза его были открыты. В земле на уровне ног можно различить две канавки. Фабр, должно быть, барахтался, прежде чем умереть. Но гораздо интереснее следы от рифленых подошв вокруг тела. Капитан видел их в третий раз, и каждый раз вблизи происходила драма.

Кюш сидел один в полицейской машине. Он только что позвонил Наде, чтобы она отменила вертолет. А теперь должен предупредить Журдана.

— Да, патрон… Почти наверняка он был убит пулей и заглатыванием большого количества купюр.

— Это еще что за ерунда?

Капитан подробнейшим образом описал сцену комиссару.

— Кюш, вы отдаете себе отчет, какой шум это вызовет наверху? Вы провалили это расследование от начала и до конца, и теперь мне придется собирать его по кускам.

— Да, патрон, понимаю.

Снаружи из машины можно было видеть нескольких полицейских.

— Двадцать дней вы занимаетесь расследованием… и через каждые три дня подкидываете мне труп.

— Я иду по следам мерзавца, который стоит за всем этим. Мы продвигаемся.

В стекло машины постучал полицейский.

— Минутку, патрон. — Опустив стекло, Кюш обратился к полицейскому из криминалистической службы: — В чем дело?

— Капитан, только что обнаружен «ситроен» жертвы.

— Прекрасно, сейчас буду. Патрон, обнаружили…

— Да, я слышал. Кюш, на этом деле мы все можем погореть. Вы понимаете?

— Да, патрон.

— Черт, почему я вас послушал? Зачем отдал вам это дело? — Кюш молчал. — Я должен сообщить Пуаре. Созвонимся потом. — Журдан положил трубку.

— Вот именно, до свидания!

К машине подошли Мартен с Нгуеном, дожидавшиеся конца разговора капитана.

— Ну что там, Мартен?

— Бебен и его команда работают и на месте преступления, и с «ситроеном». Хотите, патрон, мы проведем инспекцию внизу?

— Нет, слишком опасно, нужен хотя бы минимум информации, необходимо раздобыть карту здешнего подземелья. Отложим это на завтра. Нгуен, ты останешься здесь до конца работ, а потом присоединишься к нам в городе. Мы возьмем твою машину. Мартен, ты со мной, я еду в мэрию. По дороге загляну в гараж успокоить Монику. Держите меня в курсе.

— О'кей, шеф!

Отец Клеман накрывал на стол, и в этот момент в столовую дома священника вошла Луиза с хлебом.

— А-а, мадам Рапо, я думал, вы заблудились.

— Я немного задержалась.

— Ничего страшного… Положите ваши покупки и садитесь, мне надо поговорить с вами.

Не скрывая любопытства, восьмидесятилетняя женщина села, а вслед за ней и викарий.

— Рюмочку портвейна, мадам Рапо?

— Спасибо, святой отец, но я еще не ела.

— Я хотел предупредить вас, что монсеньор Леру назначил нового священника.

— Значит, вы уедете обратно?

— Да, придется, моя миссия окончена.

Луизу взволновала новость. За две недели она уже успела привязаться к священнослужителю.

— В конце концов, я, пожалуй, выпью вашего портвейна… Дело в том, что я вас очень полюбила.

Клеман наливал вино в рюмочку на искусно отделанной ножке.

— Я тоже, мадам Рапо, но я нужен его преосвященству в Бордо…

Отец Клеман поставил рюмку на стол перед пожилой женщиной.

— Я так вам обязана, святой отец.

— Да нет, ничем вы мне не обязаны!

— А он хороший, новый кюре?

— Я его не знаю. Он приезжает с Гаити, и зовут его Жозеф, надеюсь, вы окажете ему хороший прием.

— Ну конечно.

Клеман смущен — ему предстоит выполнить трудную задачу.

— Сколько вам лет, Луиза?

— Восемьдесят один год, скоро мой день рождения.

— А вы знаете, что надо уметь отдыхать, пользоваться жизнью и своим свободным временем?

— О, видите ли, с той работой, которую я должна выполнять здесь, у меня не бывает свободного времени.

— Вот именно, и монсеньор Леру попросил меня поблагодарить вас за все, что вы делаете для прихода, но в сентябре… Пришло время и вам насладиться заслуженным отдыхом на пенсии.

— Но я вполне еще бодрая и пока не хочу на покой. Архиепископ недоволен моей работой?

Нелегко сообщать о чьей-то смерти. Однако не для всех это драма, ибо Моника приняла новость с облегчением. Кюш не сказал ей, о ком идет речь, но одного факта, что это кто-то другой, а не Фернандо, оказалось достаточно, чтобы вернуть ей надежду. Зато на Жаклину Турно известие должно было произвести совсем иное впечатление. Счастье одних…

Кюш стоял перед ней.

— Да, слухи обоснованны.

— О ком идет речь?

— О сенаторе Фабре…

Мэрша восприняла известие, словно короткий боковой удар прямо в печень. Она почти пошатнулась — броня дала трещину.

— Жан Луи? Не может быть… как это произошло?

— Сейчас, в эту минуту, у нас пока еще мало точных сведений.

Ошеломленная мэрша тяжело опустилась в кресло:

— Боже мой, какой ужас!

Полицейский подумал про себя, что, вероятно, впервые за долгое время эта женщина обратилась к Богу. Однако она очень быстро взяла себя в руки:

— С тех пор как вы приехали, несчастья обрушились на наш город и его содружество.

— Сразу прерву вас. Позволю себе напомнить, что я приехал сюда потому, что был убит отец Анисе.

— Да, но это было почти три недели назад. И с тех пор смерти следуют одна за другой, а вы никуда не продвигаетесь. Хороша она, ваша полиция…

— Послушайте, мы с моей командой делаем максимум возможного, но я не стану арестовывать кого попало, чтобы только доставить вам удовольствие.

— Ничего больше не говорите, а я скажу вам одно лишь слово: вы некомпетентны.

— Мадам, могу ли я напомнить вам, что вы являетесь мэршей этой коммуны? Так что контролируйте себя.

— Хорошо, я оставляю вас, я должна поехать на место.

Жаклина Турно вместе с лейтенантом Мартеном находились на месте преступления. Кюш поручил ему сопровождать мэршу. Полицейский показал на углубление:

— Это произошло здесь.

— В этой дыре? Чудовищно.

— Знаете ли, здесь или в другом месте… Дальше находится довольно широкий туннель. Хотите, я провожу вас туда?

— Нет, большое спасибо. Должно быть, это вход в катакомбы. Туннели идут до самого города… Даже у меня в мэрии есть выход.

— Ясно, что убийца мог преспокойно творить внизу свое черное дело.

— Но почему Жан Луи пришел сюда? Должно же быть этому логическое объяснение. Его похитили.

— Как раз это мы и пытаемся установить… Кстати, у вас есть карта всей сети катакомб?

К Мартену подошел полицейский из команды криминалистов:

— Лейтенант, через пять минут мы заканчиваем, мы нужны вам еще?

— Нет, не думаю, если Нгуен не против, вы можете сворачиваться.

— Чтобы ответить на ваш вопрос, я должна навести справки. Всеми этими документами ведает месье Пульо. Эрве Монлор, мой помощник по благоустройству и планировке города, тоже должен иметь об этом какое-то представление. Но скажите, вы думаете, что убийца использует сеть туннелей?

— Капитан теперь в этом уверен. Это лучший способ передвигаться незамеченным.

— Да, понимаю, но это очень опасно — передвигаться там в одиночку.

— Значит, убийца или убийцы хорошо знают коммуну, если превратились в кротов.

— А может ли статься, что они все еще там?

— Такая возможность не исключена, но мы с моим коллегой собираемся спуститься вниз, как только вы найдете для нас карту.

— Я возвращаюсь в мэрию и посмотрю, что можно сделать. Но боюсь, не пришлось бы ждать до завтра.

— Постарайтесь, я на вас рассчитываю.

Понедельник, 2 июля

Выходные для команды капитана выдались короткими. Нгуен на несколько часов пошел поспать в комнату номер семь, а Кюш, Маджер и Мартен уже снова были готовы к бою. Руководитель расследования шагал взад-вперед по кабинету. Он раздумывал и время от времени выражал свои мысли вслух:

— Какая связь между жертвами? Анисе, Марьетт, Фабр, Шане и покушение на Турно. Все они так или иначе входили в содружество рыцарей. К этому списку следует добавить Эдмона де Вомора. Гибель Великой Лозы, возможно, связана с этой пляской смерти. Кому на пользу преступление? Над этим стоит подумать. Дютур мог убить аббата. Он доверился ему, рассказав о своих мелких махинациях с вином, и попался из-за кюре… Арестовал Дютура унтер-офицер Марьетт. И все тот же Дютур возникает в случаях с Фабром и Шане, которые купили по дешевке его фамильный виноградник. Зато я не вижу прямой связи между ним и Турно. Может, их двое или трое — тех, кто убивает. Надя, Мартен, проверьте заново алиби всех… час за часом. Я хочу знать, чем занимался каждый член правления. Можно подумать, что они создали ассоциацию будущих жертв.

— Принято к исполнению, патрон.

— А фармацевты, которые с виду ненавидят друг друга, может, они ломают комедию для зрителей? А Элизабет и ее Казимир? Еще один странный дуэт: поженились рак да щука. Хорошенький набор пар, а в довершение эта бедная мэрша, на которую напали и которая ничегошеньки не видела… Черт, мы ходим по кругу! Мартен, разбуди Нгуена, я хочу, чтобы он перевернул вверх дном город, район и всю Францию. А также все аэропорты, все вокзалы. Нам нужен владелец гаража, и быстро!

— О'кей, патрон… Надо смотреть в оба, после смерти сенатора эта история принимает государственный размах. Тут в ход пошла политика.

— Не беспокойся, Мартен, я не намерен ничего упустить, пока нахожусь у руля. Быть может, это моя лебединая песня, но, черт побери, мы зададим им жару!.. — Произнося свои речи, Кюш кружил, словно лев в клетке. — С самого начала сенатор ставил нам палки в колеса, но его больше нет, чтобы вмешиваться… Да, и еще я сегодня же хочу получить завещание Шане! Я хочу знать, кому он все оставил… Мартен, найди мне его нотариуса, он должен быть в Бордо.

— Без проблем.

Молодой лейтенант зашел на «желтые страницы» своего компьютера.

— Их только в Бордо семьдесят шесть!

— Попробуй встретиться с Андре, может, он знает… А если нет, звони каждому, одному за другим. Ладно, относительно охраны членов содружества улажено?

— Да, босс, с этой стороны все в порядке.

— Тем лучше, а то этот вид на стадии исчезновения…

Этим утром Журдан отказался от своего привычного чемпионского завтрака. Наскоро проглотив самое необходимое, он готовился к занятию, которое совсем не любил: к присутствию на вскрытии. Пуаре настоял, чтобы он сопровождал его в госпиталь Робер-Булен в Либурне. Он лично доставил запрос прокуратуры.

Кроме того, комиссару пришлось тепло встретить парижского полицейского из Центрального управления уголовной полиции. Но это для вида. На самом деле он не любил получать уроков и предпочел бы, чтобы Кюш успешно закончил это расследование. Однако теперь слишком поздно, и он вынужден мириться с неизбежностью. А чтобы тот сразу погрузился в атмосферу, Журдан пригласил майора Перраша, известного «закрывателя расследований», присутствовать на вскрытии. Прекрасное вхождение в материал для этого сорокалетнего мужчины в костюме с галстуком, с загорелым и летом, и зимой лицом, с зачесанными назад черными напомаженными волосами, с красноватой бычьей шеей, в голубой рубашке с ребристыми отворотами и серебряными запонками и в кожаных, безупречно начищенных мокасинах.

Трое наблюдателей заняли места за стеклом. Оттуда им прекрасно видно все помещение, где происходило вскрытие. Оно просторное и залито мертвенно-бледным неоновым светом. Посреди, на расстоянии метра, напротив друг друга стояли два металлических стола. Шланг в левом углу напоминал, что в перерывах между двумя клиентами помещение следовало хорошенько вымывать. Тремя минутами раньше служащие прозектуры прошли с носилками через тамбур. Останки Фабра занимали теперь один из столов из нержавеющей стали.

В то время как трое мужчин обменивались мнениями по поводу расследования, доктор Сельпрен и один из его студентов-медиков прошли в свою очередь через тамбур. На них обычная одежда хирургов: бахилы, халат, маска, очки и одноразовая шапочка. Сельпрену никогда не досаждали запахи, в противоположность его юному коллеге, который не поскупился и смазал нос большой дозой тигровой мази. Студент встал за письменный стол, собираясь записывать протокол специалиста по танатологии. Сельпрен нажал на кнопку переговорного устройства, чтобы связаться с наблюдателями.

— Месье, вы готовы?

Журдан поднял большой палец, давая врачу зеленый свет. Тогда тот повернулся к столу и включил хирургическую лампу. На Фабра снова направлен ослепительный свет, но уже в последний раз. Судебно-медицинский эксперт привел в действие водоочистительную систему вокруг трупа. Справа от него были разложены хирургические ножи, щипцы, пинцет и вибрационная пила. Он не любил прибегать к скальпелю: слишком многие из его собратьев порезались у него на глазах. Сам он, как в прошлом веке, пользовался добрыми старыми хирургическими ножами. Для начала Сельпрен взял реберные кусачки и вскрыл грудную клетку сенатора. По другую сторону стекла Журдан отвел взгляд. Перраш утратил самоуверенность, ему явно не по себе. Один лишь Пуаре, привычный к такого рода зрелищам, выглядел спокойным.

— Человеческая натура так устроена, что ко всему привыкает. К тому же Сельпрен препарирует нам сотню тел ежегодно, это профессионал.

Журдан так и не смог привыкнуть к цинизму прокурора.

Внутренние органы Фабра теперь разложены по смежным мискам. Сельпрен ввел зонд, чтобы проследить путь пули.

— Пуля вошла спереди и пробила верхнюю часть левого легкого, продолжив путь, она вызвала костное раздробление в области лопатки, ключицы и плечевой кости.

Перраш не вынес последних уточнений хирурга и вынужден был отправиться в уборную. Едва он вышел, как Пуаре не удержался от колкого замечания:

— Вот он, знаменитый парижский полицейский! Я думал, он покрепче.

Сельпрен продолжал:

— Я констатирую лицевую гиперемию… Цианоз… Полость рта заполнена денежными купюрами. Исследование трахеи также свидетельствует о наличии этих купюр, которые закупорили дыхательные пути и повлекли смерть от удушья. — Он повернулся к застекленному проему: — Кто из вас может подойти подтвердить повреждения?

Надя Маджер сидела за письменным столом. Она сняла трубку и набрала номер мэтра Фолласа, нотариуса в Бордо. Кюш и Мартен сгорали от нетерпения. Надя включила громкую связь, чтобы они могли слышать.

Раздались долгие гудки.

— Надеюсь, Андре дал нам нужного нотариуса.

— Сейчас узнаем, Мартен.

На другом конце линии кто-то снял трубку.

— Алло, мэтр Фоллас?

— Он самый.

— Я — лейтенант Маджер из судебной полиции.

— А-а… добрый день, лейтенант, я ждал вашего звонка, рядом со мной один из ваших коллег, он рассказал мне о ситуации.

— Месье Антуан Шане действительно был одним из ваших клиентов?

— Да, нотариальная контора вела его дела в течение многих лет.

Кюш поднял большой палец, не спуская глаз с Нади.

— Он оставил завещание?

— Да, действительно, у меня есть завещание, которое он вручил мне в феврале две тысячи третьего года.

— Мой коллега должен был передать вам судебное постановление.

— Все в полном порядке, завещание передо мной… Хотите, чтобы я вскрыл его?

— Пожалуйста.

— Очень хорошо, я вскрываю конверт…

Кюш с удовлетворенным видом смотрел на своих коллег. На этот раз расследование продвигалось гигантскими шагами.

— Исход дела еще неясен.

— Итак, я читаю: «Я, нижеподписавшийся Антуан Шане, проживающий в Сент-Эмильоне, на улице Пренс-Фери, в доме номер пять, завещаю все свое имущество господину Андре Казимиру Луи Этьенну, родившемуся десятого июня тысяча девятьсот пятьдесят пятого года в Гренобле, ныне проживающему в моем доме.

Составлено в Сент-Эмильоне двадцать первого февраля две тысячи третьего года». Как видите, это довольно коротко, но вполне определенно.

— Спроси у него — завещание написано от руки или напечатано на компьютере?

— Я слышал… Оно написано от руки, и могу вас заверить, что это действительно почерк месье Шане. Впрочем, он лично вручил мне тогда этот документ.

— Значит, его подлинность не вызывает сомнений?

— Абсолютно никаких. Но может статься, что у него дома обнаружится более позднее завещание, в таком случае оно заменит то, что находится у меня.

— Да, разумеется, мы это проверим.

— У вас есть еще вопросы?

— Босс?

— Нет, мне этого достаточно.

— Тогда все, мэтр, спасибо за сотрудничество.

Завещание Шане вновь наделяло Андре вполне обоснованным мотивом: десять миллионов евро.

— Скажите, патрон, такое наследство — это ведь подходящий мотив!

— Вот видите, никогда не следует окончательно исключать подозреваемого. При расследовании вчерашние истины не обязательно сохраняют свою силу на следующий день.

Надя задумалась. Но, услышав замечание Мартена, оживилась:

— Скажем так, суд присяжных это может заинтересовать, особенно ввиду размера имущества… Но как бы там ни было, я не думаю, что он причастен к убийству своего хозяина.

Выйдя из задумчивости, Кюш в свою очередь согласился:

— Да, и к тому же этим можно объяснить смерть Шане, но как быть с другими?

— Верно, в отношении Анисе и Марьетта этот мотив не годится.

— Надо все-таки попробовать узнать, был ли Андре в курсе относительно содержания завещания: в любом случае, это может послужить отправной точкой. Надя, внеси это в свою программу.

— Заметано, босс.

— Мартен, Нгуен, вы пойдете со мной.

Мадам де Вомор сидела на канапе в большой гостиной, рядом с ней устроился Казимир Андре. Напротив них — Надя Маджер. Она пыталась вывести на чистую воду смотрителя винных хранилищ. Если он знал о завещании, то это делало его первоочередным подозреваемым.

— Мы связались с мэтром Фолласом. Это действительно нотариус месье Шане.

— Я же вам говорил.

— Вы имеете какое-то представление о содержании завещания?

— Ни малейшего. У нас не было об этом разговора с профессором.

— Хорошо, продолжим.

— Говоря откровенно, я даже не знал, что у него таковое имелось.

— Беда с вами в том, что, когда задаешь вам вопрос, неизменно возникает ощущение, что досаждаешь вам.

— Ничего подобного, я всего лишь отвечаю. Видите ли, я потерял друга и сожалею, что не сумел защитить его…

— Казимир, ты не в ответе за то, что происходит.

— Во всяком случае, ваш хозяин, должно быть, очень любил вас, так как завещал вам все свое состояние.

— Что превращает меня в главного подозреваемого, не правда ли?

— Само собой, это не облегчает вашего положения.

— Деньги меня не интересуют, и я вправе отказаться от наследства. По крайней мере, это избавит вас от забот.

— Но послушайте, он же говорит, что ничего не знал о намерениях месье Шане!

Анж Дютур спокойно курил сигарету. Возобновление работы мастерской после нескольких дней перерыва усилило леность механика. Он обсуждал что-то с водителем автоцистерны Анри, седеющим мужчиной лет сорока пяти, высоким и полным, с татуировкой на левой руке. С сигаретой в зубах, он издалека наблюдал за работой своего помощника Стефана.

— Сбавь темп, малый! Послушай, твой парень слишком торопится очистить мой резервуар. И после мне самому придется с этим возиться… Так что давай без спешки, о'кей?

Беседуя, они с важным видом прохаживались перед гаражом.

— Вот она, нынешняя молодежь, они особо не стараются. Заметь, до обеда ты мой последний клиент, и чем скорее он кончит, тем скорее мы сможем пойти в «Дубовую бочку» пропустить по стаканчику.

— Хорошая у тебя работенка! А к вам еще можно наняться? Хотя с тех пор, как толстяк в бегах, у меня тут тоже неплохо.

Анри захохотал, хлопая Анжа Дютура по плечу:

— Даже когда он был здесь, ты тоже вроде не надрывался.

— Хотел бы я на тебя посмотреть! Он сваливал на меня все дерьмо. Естественно, это не вдохновляет.

— Н-да, в конце концов, жрать надо. А думаешь, мне легко в сорок-то пять опорожнять резервуары?

— Да что ты опорожняешь? Ты ведешь себе грузовик — и баста! Руки у тебя чистые. Можно сказать, аристократ отработанной смазки.

— Ну, другой бы…

Внезапно Стефан позвал своего шефа:

— Анри, поди погляди, я никогда такого не видел!

Анж с Анри вошли в гараж, к резервуару для отработанного масла.

— Это ваш приятель? — сказал Стефан, показывая на труп, покрытый маслом.

Анж обомлел:

— Черт! Толстяк!

Анри был ничуть не взволнован:

— Настоящая оливка в стакане…

— Думаю, меня сместят завтра. Так что нам надо поторапливаться. Журдан уже готов назвать имя другого руководителя расследования. Если до вечера у нас ничего не будет, меня сместят! Ну что там с Андре?

— Заранее было ясно: он не знал, что является единственным наследником.

— Н-да… Решений не так уж много. С самого начала мы кружили вокруг Барбозы, Дютура, Андре и Фабра. Итак, Фабра на финише этого забега не будет. Для пьедестала почета у нас остается трое других.

— Ладно, босс! Прорвемся.

— Но, черт возьми, что он там делал, в этой пещере? К тому же сдохнуть с деньгами во рту… это ведь что-то означает! Может, это какой-то знак мафии?

— Чуть не забыла, мне звонили криминалисты. Они обнаружили у Фабра документ о снятии с банковского счета пятидесяти тысяч евро. Чек был подписан его женой накануне убийства. Наш полицейский поехал в Бордо допросить ее.

— И когда ты собиралась сообщить мне об этом, Надя? Это же архиважно! И где они, эти деньги? Не мог же он все-таки съесть подобную сумму!

— Наверно, была какая-то сделка. Его, должно быть, шантажировали. Марьетт в своем письме упоминал Барбозу. Или кто-то еще был в курсе. Мы уже на подходе, босс, я это чувствую!

— Во всяком случае, наш преступник где-то разгуливает с пятьюдесятью тысячами евро… Надя, ты тщательнейшим образом проверишь банковский счет Фабра за пять лет и то же самое сделаешь в отношении счетов Барбозы и Марьетта. Деньги всегда служат отличным мотивом для убийства.

Анж вошел в кабинет, где Моника разбирала документы. Вид у механика был торжественный. То, что ему предстояло сказать, не понравится хозяйке.

— Мадам Барбоза, могу я поговорить с вами минутку?

Не дав себе даже труда поднять голову от бумаг, она сухо ответила своему работнику:

— Что там у тебя еще?

— Сначала присядьте.

Фраза и тон механика заставили хозяйку прервать свое занятие. Сняв очки, она посмотрела на служащего:

— Ты меня пугаешь. Что ты собираешься сказать мне? Если насчет прибавки, то сейчас не время.

— Нет, не время. Ребята закончили чистить резервуар для отработанного масла…

— Ну да, конечно.

Моника сразу поняла просьбу механика. Открыв маленький ящик, она достала пять евро и протянула их Анжу.

— Нет, дело не в этом, у нас большая проблема. Резервуар… Он не совсем пустой.

— И что? Пускай очистят, и дело с концом!

— Да мы и хотели бы… Но… Мы нашли…

— Что? Да говори же наконец!

— На дне резервуара лежит месье Барбоза.

— Черт возьми, они решили доконать меня сегодня!

— Я вызвал «скорую помощь» для мадам Барбозы: ей нехорошо.

— Ты сказал им, чтобы ни к чему не прикасались?

— Да, капитан.

Кюш вне себя и в гневе смахивал на пол все папки.

— Все в порядке, босс?

— Нет, какой тут порядок! Но что я такого сделал, черт побери? Все летит в тартарары! Еще один. Да это эпидемия, широкая распродажа трупов, рынок холодного мяса. Дерьмо, дерьмо, дерьмо!..

В кабинете никто больше не говорил ни слова. Все три лейтенанта уткнулись носом в бумаги. В самый разгар бури лучше переждать в укрытии. Через две минуты Кюш пришел в себя:

— Ну вот! Мне уже полегчало! Я всегда говорил, когда что-то рвется наружу, надо выпустить пар.

Привлеченная громкими голосами, в комнату вошла Жаклина Турно:

— Что здесь происходит?

— Ничего, а в чем дело?

— Я слышала крики. Надеюсь, вы не отправили опять под стражу одного из моих подопечных?

— Дорогая мадам Турно, момент неподходящий, чтобы делать мне… Чтобы напускать на себя важный вид.

— Вы не нашлись сказать мне ничего более умного?

— Сейчас скажу: у вас грядет новое назначение! Отыскался ваш первый помощник.

— А-а… наконец-то, и где же он был?

Кюш повернулся к своим лейтенантам:

— Нгуен, кончай все и быстро в подземные туннели вместе с Мартеном. Но только поосторожнее, постарайтесь не заблудиться!

— Месье Кюш, мне кажется, я с вами разговариваю. Где он был все это время?

— Он принимал ванну.

— Что?

— Ну раз уж вам надо все растолковывать, Барбозу только что обнаружили на дне резервуара для отработанного масла.

Нгуен медленно продвигался по галерее. Он делал шаг за шагом, став более осторожным после того, как уже дважды ударился головой. В правой руке он держал оружие, а в другой — мощный фонарь, упирающийся в затвор автоматического пистолета.

— Мартен! Иди сюда! — позвал он, увидев старинную деревянную дверь.

Никакого ответа. Он подождал немного.

— Мартен?

— Да, ты где?

— Недалеко от того места, где мы расстались.

— О'кей, иду…

Мартен подошел к Нгуену:

— Тот, другой путь бесконечен, чтобы все проверить, нам понадобилось бы несколько недель. Она сказала тебе, что на карту надежды нет?

— Да, была вроде бы одна, но она не может ее найти. Попробуем без карты, доверимся своему легендарному чутью.

— Тебе-то что, у тебя не распухают лодыжки!

Нгуен уже не слушал своего напарника. Он навел луч света на деревянную дверь с решетчатыми панелями:

— Ты видел это? Прикроешь меня?

Встав рядом с Нгуеном, Мартен направил оружие на дверь. Проверив ручку, Нгуен удостоверился, что дверь не заперта. Он знаком показал коллеге, что собирался войти. Затем пальцами начал вести отсчет.

Молниеносно распахнув дверь, Нгуен ворвался в комнату с оружием в руке:

— Полиция! Не двигаться!

Вокруг все тихо, комната пуста. Нгуен позвал товарища.

— Никого нет, пусто.

— Не так уж пусто.

Вся комната была целиком окружена деревянными полками. Расстояние между горизонтальными досками — сантиметров пятьдесят. Поверх были свалены бумаги и ржавые инструменты, стояли ящики.

— Что это за комната?

— Давай все проверим.

— О'кей.

Оба лейтенанта надели перчатки и начали изучать все закоулки. Они прочесали каждую полку. Мартен подобрал старый листок:

— Ты видел это? Похоже на старую листовку.

— Так и есть, это старая листовка.

— Гениально, обожаю все эти штуки. Мой отец с ума сошел бы, если бы это увидел.

— Прекрасно, только напоминаю тебе, что мы здесь по вполне определенному делу.

— Да, знаю, я займусь комнатой, а ты пойди посмотри, нет ли других галерей.

— Иду, но и ты займешься своим барахлом позже.

Выполняя указание, Нгуен направился в прихожую.

— Да здесь пещера Али-Бабы! Иди взгляни, Мартен!

Лейтенант Мартен тоже вошел в прихожую. Нгуен направил свет на кожаный чемоданчик.

— А это тоже того времени?

— Вряд ли. Откроешь?

Он протянул фонарь Мартену и убрал в кобуру свой «зиг-зауэр». Потом взялся за края чемоданчика:

— Сезам, откройся! — Лейтенант Нгуен щелкнул двумя замками и медленно открыл чемоданчик. — Ну, тут и впрямь пещера Али-Бабы.

— Это еще что за деньги?

— Должно быть, пятьдесят тысяч евро Фабра.

— Подожди, может, это не все…

Нгуен проследил глазами за лучом света фонаря Мартена, который падал на какую-то полку. Достав оттуда некий предмет, он поднес его к свету. Это был старый пистолет.

— Вот черт, «люгер»! Давненько я таких не видел…

Мартен понюхал ствол оружия:

— А им пользовались совсем недавно.

— Тут мы, похоже, ухватили ниточку. Надо забрать все это и вызвать криминалистов.

— О'кей, а тебе не хочется узнать, куда ведет эта лестница? — Мартен осветил шаткую лестницу, на которую падал слабый луч света. — Может, это неосторожно, но я сгораю от желания узнать, куда она ведет, к тому же это избавит нас от необходимости проделывать обратный путь.

— А ты не страдаешь, случаем, клаустрофобией?

— Ничего похожего, но я как растения. Для моего фотосинтеза мне нужны солнце и свет. Ну что, открываем этот люк?

Свет ослепил их. После нескольких секунд они поняли, что находятся в саду, у какой-то стены.

— Я знаю этот дом. Мы с Надей проводили в нем обыск. Здесь живет Дютур.

Маджер и Кюш приехали в гараж Барбозы. Надя включила проблесковый маячок, но сирену включать не стала. Не стоило будоражить весь департамент Жиронды, а главное, местных журналистов. Машина остановилась у бензоколонки, как раз за грузовиком Анри. Анж вышел им навстречу, держа руки в карманах.

— Получается, он каждый день был на рабочем месте.

— Умное замечание.

Оба офицера полиции и механик направились к подъемнику, поднятому чуть ли не до потолка ангара.

— Вот, это здесь.

Анж показал на резервуар для отработанного масла. Осталось примерно около тридцати сантиметров липкой жидкости.

— Я понимаю, почему он не всплыл на поверхность.

На дне резервуара владелец гаража был привязан к двум металлическим ободам.

— Надя, вызови криминалистов, пускай приедут побыстрее. А пока ни к чему не прикасаться.

— Санитары «скорой» занимаются у себя в машине мадам Барбоза. Она немного взволнована.

— Ясно, я допрошу ее позже.

— Я попросил остаться ребят, которые опорожняли резервуар. Видите, я начинаю привыкать к вашим методам.

— Вы правильно поступили.

Тьерри подошел к Наде и прошептал ей на ухо:

— Ну вот, весь наш народец налицо.

— По крайней мере, это сокращает список подозреваемых.

— И да, и нет: неизвестно, с каких пор он здесь плавает. Он вполне мог убить кюре, Марьетта, потом прикончить Фабра…

— Согласна, но, так как все они отдали Богу душу, наверняка есть кто-то другой.

Два офицера-криминалиста уже работали и делали снимки на месте обнаружения трупа. Сельпрен, также сделав несколько фотографий, спустился в резервуар и начал осмотр тела. В сопровождении нескольких журналистов появилась Жаклина Турно. Она сразу набросилась на Кюша:

— Час от часу не легче, теперь у нас что ни день, то убитый.

— Мадам, успокойтесь, мы делаем все возможное, чтобы найти виновного.

— Неплохо бы вам поторопиться и успеть до того, как перебьют всех рыцарей виноделия. Пойду навещу мадам Барбоза. А потом зайду к каждому из наших членов, чтобы предостеречь их.

Мэрша направилась в контору гаража, а Надя тем временем пыталась умерить пыл журналистов. Кюш принял решение позвонить Журдану, чтобы сообщить об обнаружении нового трупа.

— Ладно, я пошел.

Номер Журдана набирался автоматически.

— Журдан слушает!

— Это Кюш.

— Надеюсь, на сей раз с доброй вестью.

— Нет, не совсем. Тут настоящая бойня! Сначала мы думали, что Фабр отправился в катакомбы для передачи денег. Мы нашли у него квитанцию о снятии с банковского счета пятидесяти тысяч евро, но не сами деньги.

— Да, из-за ваших штучек мне пришлось присутствовать на вскрытии Фабра, и там обнаружилась небольшая часть суммы. Ладно, вы напали на след?

— У меня был один, но сейчас исчез. Я думал о Барбозе, однако его только что обнаружили в гараже, на дне резервуара для отработанного масла.

— Что за грубые шутки! Вас на две секунды нельзя оставить — сразу нате вам, покойник. Вы просто над всеми смеетесь, Кюш! Как мне пришло в голову поручить вам это дело? Вам это не по плечу! А знаете, почему я поддержал ваше прошение о переводе?

— Нет…

— Чтобы избавиться от вас и ваших методов!

— Хорошо, если вы дадите мне возможность вставить слово, то у меня остается два подозреваемых: Дютур и Андре.

— Словом, за неимением действительно причастных, остаются лишь эти двое, так, что ли?

— Пожалуй…

— Раз уж на то пошло, вы арестуете мне их в качестве превентивной меры. По крайней мере, хоть их защитим.

— Что-нибудь предпринимается для членов содружества?

— Я этим занимаюсь, с минуты на минуту ждите группу.

— Мэрша будет довольна.

— Для вашего сведения, Кюш, я приеду завтра вместе с прокурором Пуаре. Я собираюсь взять все в свои руки.

— Ясно.

— Завтра в девять часов пресс-конференция. Надо будет очистить ваш бордель.

С помощью одного из криминалистов Сельпрен вытащил труп из резервуара. Он положил его в пластиковый мешок и застегнул молнию. У гаража стоял фургон-рефрижератор, готовый перевезти тело в морг службы судебной медицины в Либурне.

— Ну что, Сельпрен, сколько времени он провел там?

— Тело выглядит размягченным. Оно вздуто, разложение уже затронуло туловище. Растяжение брюшины очевидно. Я отмечаю также темно-коричневый цвет, глаза выпучены, губы раздуты.

— Это означает, что он тут уже несколько дней?

— Да, это очевидно. Трупного окоченения не наблюдается. Кроме того, имеются диффузные кожные отслоения, характерные для человека, который провел там не меньше недели.

— Значит, он не мог убить ни Шане, ни Фабра.

— Нет, я уверен.

— Тебе удалось установить причину смерти?

— Трудно с ходу сказать. На дне мы нашли большой раздвижной ключ. Возможно, это орудие убийства, так как я обнаружил рану на голове. Имеется кровоподтек на уровне скальпа и, вероятно, перелом височной кости. Он мог также задохнуться во время погружения. Вскрытие позволит мне исследовать его трахею и легкие, чтобы точно установить это.

— Ну и дерьмо… Ладно, спасибо…

Кюш подводил с Надей итоги с учетом заключений доктора и сообщил о разговоре, состоявшемся у него с Журданом:

— Старски, большой начальник требует арестовать Анжа и Андре.

— Да, понимаю.

— Я вызову Мартена с Нгуеном, чтобы они занялись Андре, а потом возьмемся за Дютура. А ты пока установи личность этих месье…

Он кивнул в сторону Анри и Стефана.

— Сию минуту!

Кюш достал из кармана мобильник:

— Мартен, это Кюш. Я только что говорил с Журданом, мы должны арестовать Анжа и Андре. Я беру на себя Дютура, мы как раз на месте. А ты займись Андре, он у мадам де Вомор, ждет известий.

— О'кей, патрон! Какая удача ваш звонок, вы будете довольны…

— Что там еще?

— Вместе с Нгуеном мы спустились в катакомбы и нашли чемоданчик, полный денег…

— Прекрасно! Наверняка пятьдесят тысяч евро Фабра… Отличная работа.

— Это еще не все, босс…

Кюш продолжал разговаривать, в то время как Надя записывала сведения о водителях автоцистерны.

Через две минуты он выключил телефон, и Надя возвратилась к нему.

— Думаю, придется отправить Анжа в каталажку.

— Ему это не понравится.

— А мне плевать после того, что я сейчас узнал.

— Что именно?

— Расскажу позже, но действуем спокойно, иначе журналисты разбушуются…

Надя подошла к механику, стоявшему возле резервуара:

— Месье Дютур, можно вас на минутку?

— Да, чем могу служить?

— Я отвезу вас в город, мне надо задать вам еще несколько вопросов.

— Но ведь у меня работа!

— Послушайте, а у меня приказ.

— Что? Это еще что за ерунда? Я ничего не сделал!

Надя немедленно отреагировала:

— Месье Дютур, у вас здесь есть шкафчик для одежды?

— Да, но…

— Отройте его, пожалуйста.

— А если я откажусь?

— Это займет чуть больше времени, вот и все!

Кюш ходил взад-вперед за спиной Дютура. Его кабинет в мэрии стал чем-то вроде форта Аламо,[37] окруженного журналистами.

— Послушайте, у нас большая забота… или, вернее, у вас большая проблема. Два человека, которые купили ваше виноградарское хозяйство, мертвы. Одному из них вы угрожали при свидетелях, и в отделе криминалистического учета имеется ваше досье, длинное, как Гаронна.

— Купили… нет, вы только послушайте! Они украли мою землю!

Надя Маджер сидела за портативным компьютером напротив Анжа и записывала его показания.

— Расскажите мне еще раз о вечере семнадцатого июня.

— Это было уже давно, а я не веду записей!

— Придется вам все-таки рассказать мне, откуда это у вас.

Кюш показал книгу в кожаном переплете, помещенную в целлофановый пакет.

— Это мое, фамильная Библия.

— Это не Библия, а молитвенник.

— Ну и что, зачем играть словами!

— Мы не играем, месье Дютур. Вы предстанете перед судом за преднамеренное убийство, и на этот раз выйдете не через год. Почему этот молитвенник оказался у вас в шкафу? Откуда вы его взяли?

— Он принадлежал моей матери.

— Возможно, вы не заметили, но на третьей странице есть слова «Моему верному другу» и подпись монсеньора Леру, архиепископа Бордо. Вы с ним в близких отношениях?

Тем временем в комнату вошел дежурный полицейский в сопровождении Луизы Рапо.

— А-а… здравствуйте, проходите.

Она увидела сидящего на стуле Дютура:

— Что он еще натворил? Твой папа был бы недоволен, увидев, каким ты стал. А ведь в прошлую пятницу я тебя уже отчитывала.

При этих словах механик опустил голову.

— Вот, взгляните.

Взяв молитвенник, капитан протянул его помощнице священников.

— Точно, это тот самый молитвенник. Отец Анисе всегда брал его с собой.

Полицейский искоса взглянул на свою напарницу:

— Это все, что я хотел знать.

— Эй, минуточку, это действительно его книга, но он был уже мертв, я ни в чем не виноват.

Кюш сделал знак Дютуру молчать, провожая старую даму до двери.

— Проводите, пожалуйста, мадам Рапо до дома священника…

Кюш вернулся к столу:

— Анж, вы в тупике, придется сказать нам все, что вы знаете. Суд может учесть это. Через несколько минут мы продолжим допрос.

Дежурный полицейский встал и вышел из комнаты вместе с Анжем Дютуром. Надя и Кюш остались в кабинете одни.

— Босс, а что будем делать с этим?

Надя протянула долговую расписку, находившуюся в молитвеннике священника. На ней стояли подписи Анисе и Кинсли.

— Эта славная бумажка для Клемана.

— Так что с Дютуром?

— Нгуен с Мартеном обследовали сейчас катакомбы…

Они вышли из машины, Нгуен держал Андре за наручники, заставляя его идти вперед. Их забросали вопросами, на которые они не отвечали. Сверкали фотовспышки. Мартен прокладывал путь в толпе.

— Браво, полиция! Я уже вижу завтрашние заголовки в газетах.

Мартен проводил смотрителя винных хранилищ в мэрию.

— Вы не пожелали закрыть лицо, придется брать на себя ответственность до конца.

— А я и беру, мне не в чем себя упрекнуть.

Мартен усадил его в холле, прикрепил наручники к чугунному радиатору. Затем дал инструкции двоим полицейским:

— Никто не должен с ним говорить, и чтобы ни одного журналиста в мэрии. — И повернулся к Андре: — Ну вот, сидите спокойно здесь, мы скоро вернемся.

— А куда мне, по-вашему, идти?

Лейтенанты Мартен и Нгуен вошли в кабинет, где Кюш и Маджер пребывали в раздумье.

— Поздравляю, ребята, неплохая работа! Ну? Как все прошло с Андре?

Нгуен заговорил:

— Он не хотел, чтобы его забирали. Говорил, что боится за мадам де Вомор. Упирался. Пришлось надеть ему наручники.

— Итак, у нас под стражей двое подозреваемых. И теперь надо распутать все это. А времени только до завтрашнего утра…

В двух комнатах туристического филиала допрашивали двух главных подозреваемых. Кюш принялся за Анжа:

— Итак, продолжим… Вы знали о существовании катакомб?

— Разумеется, знал, ведь я здесь родился.

— Уточните.

— Когда я был мальчишкой, мой дед брал меня в подземные переходы, на нашей территории был вход. Он знал их все наизусть. Ведь он входил в подпольную организацию, которая пользовалась ими во время войны. Он был участником Сопротивления. Подпольщики прятались в катакомбах.

— Так.

— С дедом мы находили листовки и даже оружие.

Взяв кадастровую карту, Кюш показал пальцем одно место на ней:

— Это кадастровая карта, здесь — ваш дом, а знаете, что означает красная черта, которая идет от вашего дома?

— Нет.

— Это вход, который ведет прямо в катакомбы.

— Ну и что?

— Так вот, вы знаете, что мы там нашли?

— Конечно нет, но чувствую, что вы собираетесь сейчас сказать мне это.

— И скажу: мы нашли оружие, из которого стреляли в Фабра, и пятьдесят тысяч евро мелкими купюрами.

— Под моим домом?

— Точно.

— И вы думаете, что я настолько глуп, чтобы оставить все это внизу под домом?

— Я ничего не думаю, я просто констатирую, что вы так или иначе причастны ко всему случившемуся…

Маджер допрашивала Андре.

— Только что у вас произвели обыск.

— И что?

Помахав картой, Маджер бросила ее на стол:

— Как вы объясните это?

— Ну карта… Я купил ее примерно месяц назад на рынке в Либурне. Профессор хотел использовать для хранилищ вина ту часть катакомб, которая находится под его землями.

Вся команда толпилась в кабинете. Двух обвиняемых только что отправили в жандармерию Либурна.

— Похоже, виновный — Анж Дютур.

— Почему «похоже», босс?

— Потому что меня беспокоит одна вещь…

Мартен был огорчен словами своего начальника:

— Патрон, какие могут быть сомнения с такими уликами против него?

Нгуен отважился выдвинуть другую версию:

— Патрон, а если мы имеем дело с двумя виновными… Дютур и Андре. Для Андре это чистый выигрыш в лотерею: виноградарское хозяйство, супруга и прекрасное положение в обществе.

Кюш задумался, он уже ни в чем не был уверен.

— Гм… Ладно, в любом случае, я перестаю ломать себе голову… — Все три лейтенанта с удивлением посмотрели на него. — Завтра утром прокурор с Журданом отстранят меня от дела. Они будут здесь в девять часов.

Надя опустила голову, а Мартен, засучив рукава, щелкнул пальцами:

— Патрон, еще не поздно заставить Дютура признаться.

— Нет, Мартен, это расследование нельзя закончить наспех. Я чувствую, что мы недалеки от решения, но мне позвонил Журдан и попросил прекратить допросы. Мой преемник тоже будет здесь завтра утром.

— Когда ты собираешься ехать, Тьерри?

— Как только передам все дела… — Команда капитана понурилась. — Не вешайте носа. Я еще не умер и не уволен из конторы. В любом случае, я прошу вас помочь моему преемнику и найти убийцу.

Кюш сидел за столом в «Дубовой бочке». Он доел свой десерт и пил кофе. Вошел отец Клеман.

— Я совершенно забыл, что вы зайдете… знаете, после такого дня…

— Да, очень печальный день.

— Вы сказали то, что я думаю.

Единомышленники улыбнулись.

— Я вижу, вы не в ударе.

— Вот как? Однако все идет как надо. Фабр и Барбоза убиты, мой босс держит меня за яйца и медленно сжимает их.

— Хорошо, я не буду долго надоедать вам. Скоро приедет мой преемник, и я хотел бы договориться о похоронах месье Шане. Кроме того, мне кажется, нельзя рассчитывать на мадам Барбоза — она, должно быть, в плохом состоянии. Извините, что пристаю к вам со своими мелкими проблемами, но мне надо знать, когда состоятся похороны ее мужа: содружество просило меня отслужить мессу.

— Ах да! Ну… Я думаю, они все закончили. Извините, я немножко не то говорю. Но послушайте, выходит, мы оба возвращаемся восвояси?

— Я — да, но вы… Они уже отстранили вас от расследования?

— Почитай что так. За последнее время произошло несколько убийств. И теперь, когда убит еще и сенатор, для моего начальства это чересчур. Они требуют виновного.

— Понимаю. А у вас нет подозреваемых?

— Есть, даже два, но у меня остаются сомнения.

Среда, 3 июля

Кюш все еще оставался руководителем расследования, но это было делом нескольких минут. И чтобы забыть свой провал и отпраздновать последнюю ночь в виноградарском городе, он спасовал перед натиском Памелы. Накануне вечером дочь хозяина гостиницы была очень предприимчивой, и Кюш забыл о профессиональной этике.

Сквозь сон он видел на ночном столике будильник. И внезапно вскочил:

— Черт, уже без четверти девять. А у меня приезжают прокурор с Журданом.

Он бросился в ванную комнату в самом что ни на есть непритязательном наряде.

Через несколько минут Памела, сидя на кровати, смотрела, как он торопливо одевается.

— Тьерри, скажи мне что-нибудь ласковое для начала дня.

— Пам, у меня действительно нет времени, я получу большой нагоняй от патрона.

— Одно слово, фразу, что-нибудь нежное и романтичное.

Кюш едва слушал Памелу.

На площади мэрии остановился серый «пежо-607». Вскоре машину окружили с десяток журналистов и трое телеоператоров. Открылась дверца. Это прибыл прокурор Пуаре. Он слегка махнул рукой, словно отгоняя прессу. Нгуен и Маджер расчищали ему путь.

Прокурор обратился к репортерам:

— Через четверть часа я вернусь, чтобы сделать заявление, а пока окажите любезность и дайте мне пройти.

Следом за ним шли Журдан и Перраш. Всех троих до мэрии сопровождали два лейтенанта.

Лейтенант Мартен подошел к маленькой группе и обратился к своему начальнику:

— Мое почтение, месье комиссар.

— Здравствуй, Мартен, а где Кюш?

Тон Журдана на редкость сухой и холодный. Мартен в смущении не знал, что ответить.

— Он будет с минуту на минуту…

— Как всегда, опаздывает…

Весь ареопаг вошел в мэрию.

Кюш прибежал в ратушу, когда Журдан выходил из его кабинета. Комиссара сопровождали Маджер и какой-то тип, которого он не знал. Тем временем Пуаре оживленно беседовал с Жаклиной Турно в присутствии Нгуена и Мартена. Капитан запыхался:

— Мое почтение, месье комиссар.

— Как всегда, вы являетесь после битвы. Думаю, во время этого расследования вы обзавелись скверными привычками.

— Но…

— Никаких «но», поговорим об этом после пресс-конференции.

Подойдя к Кюшу, Надя шепнула ему на ухо:

— Он был в ярости из-за твоего отсутствия.

— Не сомневаюсь… проспал…

— Они сообщили, что…

Журдан, заметивший уловку двух полицейских, обернулся, не скрывая раздражения:

— Лейтенант, вы введете его в курс дела позже, ему всего лишь следовало вовремя прийти.

— Хорошо, комиссар.

Наблюдавшая за всем Жаклина Турно с довольным видом испепелила Кюша взглядом.

Вся маленькая группа вышла на верхние ступени мэрии. Внизу собрались представители прессы. Три камеры приготовились к съемке. «Бал» открыл дотошный Дюкас:

— Вы арестовали виновных?

— Ходят слухи о шантажировании сенатора Фабра…

— У Фабра довольно мутное прошлое, что вы можете сказать по этому поводу?

Пуаре, отличавшийся отменной ловкостью в общении с представителями средств массовой информации, поднял обе руки, словно успокаивая толпу, гул которой вскоре стих.

— Уважаемые журналисты, как вам известно, город Сент-Эмильон пережил ряд убийств. Сегодня мы поместили под стражу двух подозреваемых.

— Вы можете сообщить их имена?

— Пока нет — расследование продолжается.

— Почему полиция топчется на месте?

— Полицейские службы не топчутся на месте, но это сложное дело. Вместе с комиссаром Журданом мы приняли решение назначить нового руководителя расследования, майора Перраша, здесь присутствующего. — Он указал на незнакомца. — Этот опытный полицейский прибыл к нам из Парижа. Он примет дело от капитана Кюша, который ни в чем не провинился, но попросил более надежной поддержки.

Надя снова зашептала на ухо Кюшу:

— Это я и хотела тебе сказать.

Полицейский понимающе кивнул.

— А теперь я должен вас покинуть, нам предстоит арестовать виновного и допросить подозреваемых. Отныне мы постоянно будем держать вас в курсе продвижения нашего расследования.

Маленькая группа возвратилась в мэрию, а Кюш тем временем подошел к окружному комиссару Журдану. Он был в ярости:

— Я предпочел бы узнать об этом раньше прессы.

— Почему? Разве я обязан отчитываться перед вами?

— Я не то имел в виду, но существуют определенные правила.

— Если бы утром вы пришли вовремя, то узнали бы об этом раньше прессы.

Кюш сидел в своем кабинете, но на стороне обвиняемых. Напротив него расположились прокурор Пуаре и майор Перраш. Рядом с ними — комиссар Журдан.

— Кюш, три недели расследования, бесконечные убийства, бесполезные аресты и не представляющие интереса свидетели! Достойные достижения! Прокурор Пуаре весьма разочарован.

Пуаре согласно кивнул.

— Вы сгущаете краски, месье комиссар, со вчерашнего дня расследование продвинулось. К тому же очень трудно проводить следственные действия на враждебной территории. Первый чиновник коммуны не способствует нашей работе.

— Кюш, не ищите предлога скрыть свою некомпетентность.

Пуаре продолжал инквизиторским тоном:

— Капитан, принятая вами выжидательная позиция ставит нас в трудное положение по отношению к средствам массовой информации. Сам министр внутренних дел ждет от нас результатов. Кроме того, я встретился с мадам Турно, это очень уважаемая женщина, готовая сотрудничать.

— Если бы все было так просто…

— Кюш, мы здесь не для того, чтобы спорить. Вы немедленно передадите все документы майору Перрашу и сообщите о точном положении дел.

— Слушаюсь, комиссар.

Четверо участников разговора встали.

— Мы оставляем вас вдвоем.

Пуаре с Журданом ушли, а Кюш с Перрашем сели напротив друг друга. Каждый оценивал другого взглядом. Воцарилось молчание. Перраш, лицемерный и злонамеренный, приступил к сути дела:

— Хорошо, где эти папки, из-за которых возникает столько проблем?

Капитан показал на них кивком головы:

— Там.

— Кюш, мы незнакомы, но ваши манеры мне не нравятся, я это чувствую.

— То же самое могу сказать в отношении вас…

— Ваши провинциальные методы имеют границы. В Париже подобные дела не ведут так, как вы. Двое суток, и все будет решено.

— Очень впечатляет!

— Вы задаетесь лишними вопросами, а ответ, я уверен, у вас перед глазами.

— Я уже видел вас по телевизору?

— Вполне возможно.

— Халтурное расследование в Иньи, это ведь вы?

Перраш взорвался:

— Не усугубляйте дерзостью свою некомпетентность. Не забывайте, с кем вы разговариваете.

— Да, и с кем же?

— Со старшим по званию. Я майор.

— Не изображайте передо мной знаменитого полицейского, явившегося из столицы… Ладно, послушайте, все здесь, у вас перед глазами, а если вам понадобится совет, вы знаете, где меня найти.

— Мне не нужны советы, особенно ваши.

Перраш собрал часть своей новой команды и провел первое совещание. Маджер с Нгуеном невозмутимо слушали его.

— Я знаю о вашей привязанности к Тьерри Кюшу, однако его методы не подходят для данного расследования. Держать в руках такого рода ситуацию — моя специальность.

— Как вы собираетесь действовать?

— Я собираюсь уладить это дело в течение двух суток. За ночь я изучил материалы… Все совершенно ясно…

Очень удивившись, Надя решила вмешаться:

— Как это все ясно?

— Виновный — Анж Дютур. Это не вызывает сомнений. Я сам проведу допросы, и он сознается. Я просил прокурора Пуаре предъявить ему обвинение.

— А как быть с месье Андре?

— Можете отпустить его, он не представляет интереса.

— Слушаюсь, майор.

Нгуен протянул карту подземных ходов, изъятую у Андре:

— Капитан Кюш дал мне карту подземелья, он хотел, чтобы мы вернулись туда и провели новую проверку…

— Туризмом вы займетесь в выходные… У нас есть все необходимые улики. Кроме того, я хочу, чтобы меня информировали решительно обо всем. Я не люблю личных инициатив и ничего не повторяю дважды.

— Ясно, майор.

Перраш допрашивал Анжа. Маджер и Нгуен «восхищались» техникой парижского полицейского. Механик, подобно опасным преступникам, был прикован наручниками к стулу. У каждой двери стоял полицейский. Следуя привычным навыкам, Перраш обращался к будущему подсудимому на «ты».

— Мы оба знаем, почему ты убил Шане и Фабра, тебе не хотелось быть посмешищем всего селения. Насчет Барбозы, понимаю, он был не самым приятным хозяином. Марьетт в свое время арестовал тебя и посадил в тюрьму. Но признаюсь, я никак не могу понять, почему ты набросился на этого бедного кюре… — Глядя в отчет, он добавил: — Отца Анисе.

— Прежде всего я хочу разговаривать с капитаном Кюшем, вас я не знаю! И потом, я никого не убивал, я уже говорил это.

— Забавно. Ландрю[38] когда-то говорил то же самое. Послушай, время поджимает. Мне нужен виновный, и я готов руку дать на отсечение, что это ты. Это же очевидно. Деньги сенатора вместе с оружием — под твоим домом, молитвенник Анисе — у тебя в шкафчике…

— Я уже говорил вам, что, когда я взял его, кюре был уже мертв. Я наклонился, чтобы послушать сердце, и книжка мешала мне. Дверь Кинсли открылась, и я убежал. Я даже не сразу понял, что книга у меня в руках.

— Чтобы через час твои признания во всех убийствах были у меня на столе. Судья ждет тебя для рассмотрения дела.

— Послушайте, я устал, вы без перерыва допрашиваете меня со вчерашнего дня, и я не спал.

— С такими преступлениями на совести я тоже не смог бы спать. И как только Кюш мог оставить тебя на свободе? Это отчасти из-за него ты убил Фабра и Шане. И потом, если не ты, то кто?

— Уж не хотите ли вы, чтобы я сделал вместо вас вашу работу?

У него за спиной Надя Маджер подняла глаза к потолку.

Полицейский расплатился по счету в «Дубовой бочке». Он взял несколько дней отпуска. Кюш пообещал Пам подать о себе весточку после возвращения. С компьютером на плече и сумкой сине-белого цвета в правой руке, он постучал в дверь дома священника. Клеман возвращался в Бордо во второй половине дня, и они решили пообедать, а потом вместе уехать.

— Привет, аббат.

— Добрый день, сын мой. Хотите положить свои вещи в машину?

— Да, так оно будет лучше.

Оба мужчины подошли к «клио». Священник открыл багажник, Кюш запихнул туда свои вещи. Прежде чем закрыть багажник, он достал из сумки конверт. Затем взял кобуру и пистолет.

— Разве это необходимо для дома Господа?

— Наша библия предписывает никогда с этим не расставаться.

— Ладно, входите.

Кюш пристегнул оружие к поясу, не преминув вспомнить слова Луизы Рапо:

— А то пойдут разговоры.

Клеман засмеялся и беспрепятственно прошел под первой балкой. Кюш наклонился, прежде чем миновать ее.

— Что это за конверт?

— Письмо, но только не анонимное.

— Для нашей последней трапезы мадам Рапо приготовила баранью ножку.

— Вполне сгодится для нашей последней трапезы здесь.

— Конечно. Садитесь.

Усевшись, Кюш протянул конверт викарию. Клеман открыл письмо полицейского:

— Вы все-таки нашли долговую расписку?

— Да, она была в молитвеннике. По завещанию Анисе епархия является единственным наследником. И теперь вы, святой отец, владеете премилым участком земли.

Отец Клеман поставил на стол два стакана:

— Монсеньор Леру решит, что с этим делать.

Полицейский произнес с немецким акцентом:

— У вас найдутся соленые крендельки с тмином для инспектора Деррика?

— Ну конечно.

Открыв шкаф, священник достал крендельки. Кюш увидел заполненные продуктами полки.

— Пожалуй, смерть от голода вам здесь не грозит.

— Да, Луиза — предусмотрительная женщина и переживает теперешние события, как переживала войну. Тревога за завтрашний день, страх нехватки продуктов…

— Понимаю, но, если мой преемник прав, дело будет закончено сегодня же, и ей останется лишь открыть бакалейную лавку.

— Давайте поднимем тост!

— За осуществление всех наших планов!

Они чокнулись.

После обильной трапезы единомышленники решили выпить кофе.

— Мадам Рапо устроила нам настоящее пиршество.

Кюш взял пачку сигарет:

— Видите ли, в конечном счете я рад, что меня отстранили от дела.

— Почему?

Кюш закурил:

— Потому что мое начальство желает заполучить виновного и обязательно найдет такового. — Он протянул Клеману пачку: — Угощайтесь, если хотите.

Священник вежливо отказался, затем продолжил мысль капитана:

— Анж Дютур?

— Да, все указывает на него.

— И это действительно он?

— Не могу в это поверить.

— Почему?

— Слишком просто, даже если все улики ведут к нему.

— Зачем отрицать очевидное, раз все его изобличает. Вы терзаете себя, и это рискует породить у вас чувство вины.

— Возможно, вы правы, я действительно ненормальный.

— Вы наводите меня на мысль о дольках чеснока в бараньей ножке… Они такие крохотные, но ведь именно они придают блюду истинный вкус.

Кюш засмеялся:

— Сравнивать меня с чесноком!

— Я хочу сказать, что полиция может быть эффективной только в том случае, если кто-то ставит очевидность под сомнение. В случае с Сент-Эмильоном исход фатальный.

— Аминь, хорошая проповедь, аббат.

Отец Клеман сменил тему разговора:

— Тьерри, я хочу, чтобы вы сделали мне последнее одолжение.

— Какое?

— Раз мы оба уезжаем, пришло время сдержать ваше обещание, данное после настольного футбола.

— Ну как же, долг чести! Непростая работа — вспомнить целых тридцать лет. Моя исповедь будет долгой.

Клеман жестом указал на дверь:

— Тогда пошли.

— Клеман, я соглашаюсь только ради вас. Вы тоже в своем роде чеснок.

Рассмеявшись, отец Клеман встал. Они пошли по коридору в ризницу.

Лейтенант Мартен пришел в мэрию с конвертом в руках. Из туристического филиала вышел Нгуен. Когда в кабинет явился Мартен, Маджер с Перрашем изучали материалы дознаний.

— И что это дает?

Перраш сосредоточенно смотрел на конверт.

— Я принес заключение криминалистов относительно убийства сенатора и протокол присутствовавших на вскрытии. — Мартен протянул конверт Наде. — Теперь все документы надо отдавать мне.

— А… простите.

Перраш вполголоса читал отчет. Мартен с Маджер переглянулись.

— Что-нибудь интересное, майор?

Через несколько секунд майор поднял голову и разочарованно произнес насмешливым тоном:

— Ничего такого, чего бы я уже не знал. Предположительно время смерти между половиной двенадцатого и половиной первого ночи. Он получил пулю в плечо, однако причина смерти не в этом. Он умер от удушья, последовавшего в результате закупорки дыхательных путей денежными купюрами. Это ясно.

— А гильзы… что они говорят об этом?.. А следы ДНК?

Перраш был слегка раздражен вопросами Мартена:

— Сейчас дойду. Нет, никаких следов ДНК, только сам Фабр. Мы имеем дело с профессионалом. Есть две гильзы, и вот это уже интересно. Одна девятимиллиметровая, другая — пятимиллиметровая.

— Другими словами?

Перраш проронил профессиональным тоном:

— Это означает, что сенатор воспользовался своим оружием.

— А оружие, найденное Мартеном и Нгуеном?

— Это «люгер», ему соответствует девятимиллиметровая гильза, лейтенант Маджер.

— Каким образом Анж Дютур мог раздобыть этот «люгер»?

Слово взял Мартен:

— Это полуавтоматический пистолет немецкой армии. Вчера утром мэрша нам объяснила — мне и Нгуену, — что катакомбы часто использовали во время Второй мировой войны, впрочем, мы там нашли листовки той поры.

— Интересно. Дютур наверняка нашел «люгер», рыская в старых туннелях у себя под домом. Словом, решительно все его изобличает, можно закрывать дело.

Перраш встал и вышел из комнаты. Несколько минут Мартен и Маджер молчали.

— Лейтенант, у вас есть новости от капитана Кюша?

— Да, сегодня утром капитан прислал мне сообщение: он возвращается в Бордо и берет две недели отпуска.

— Тем лучше. Ему это пойдет на пользу.

Отец Клеман находился у себя в комнате. Он застегивал коричневую кожаную сумку. Два более объемистых чемодана стояли на кровати, готовые к пути. Открыв дверь, он вошел в гостиную. Там ждала мадам Рапо, в фартуке, завязанном на талии, с белым носовым платком в руках.

— Святой отец, я так взволнована.

— Не надо, мадам Рапо, такова жизнь, она состоит из приездов и отъездов, смеха и слез, рождений и смертей.

Луиза вытерла слезы:

— Ну вот… Так оно и есть, святой отец, ваш отъезд — это для меня отчасти и есть смерть.

— Мадам Рапо, епископство недалеко отсюда, и я обещаю навещать вас.

— Вы для меня столько сделали.

— Нет…

— Да, святой отец.

— Мадам Рапо, я вручаю вам этот конверт для отца Жозефа. Он будет здесь до конца дня.

— Да, святой отец.

— В этом конверте я сообщаю ему некоторые сведения о приходе, а главное, я написал для него проповедь по случаю похорон профессора Шане. Это облегчит ему задачу, у него не будет времени приготовить ее.

— Какой вы добрый, святой отец. Обо всем успеваете подумать.

— Мадам Рапо, я хотел сказать вам, что без вас мне было бы очень трудно выполнить мою миссию. Капитан Кюш, который ждет меня на улице, тоже благодарит вас.

— За что? Я всего лишь выполняла свою работу… Святой отец, могу я поцеловать вас?

— Ну конечно.

Встав на цыпочки, она поцеловала его в щеку:

— Пожалуй, вы выше, чем может показаться, святой отец.

— Считаю это комплиментом. — Словно благословляя, он осенил ее крестным знамением: — До скорой встречи, мадам Рапо, да хранит вас Господь.

Надя была заинтригована. Марьетт положил на свою сберегательную книжку двенадцать тысяч евро. Это было седьмого июня 2002 года. А двадцать первого того же месяца он открыл счет, положив на него наличными три тысячи евро. Как свидетельствовали ежемесячные ведомости, его жалованье составляло тысячу девятьсот евро. Откуда он брал эти деньги? Была ли то плата за убийство Эдмона де Вомора? Учитывая заявления жандарма, это более чем вероятно.

Мартену с трудом удалось раздобыть выписки из счета владельца гаража. Моника, должно быть, воспротивилась этому. Гараж приносил хорошие доходы, и никакие особые взносы не бросались в глаза. Единственная вещь, которая привлекла внимание офицера полиции, — это досрочное погашение заема для финансирования гаража всего через пять месяцев после его подписания. Но это произошло еще в 1979 году. Откуда взялись такие средства? Если это была взятка, то в чем причина? Моника не сумела ответить на вопросы Мартена. С другой стороны, вызывал удивление образ жизни четы Барбоза, так как они редко пользовались своей кредитной карточкой и число выписанных чеков было весьма ограниченным. А ведь надо было жить, есть, одеваться?

Совершал ли он махинации с черным налом? Моника Барбоза была не слишком красноречива на сей счет. Да и как иначе, наверняка это было обычным делом в такого рода профессиях, где часто расплачивались наличными. Для налогового инспектора все это, безусловно, потребовало бы уточнений, но тут речь шла об уголовном расследовании, и на мелкие налоговые махинации Мартену было наплевать.

Он запросил в мэрии список умерших, но в 1979 году особо подозрительных смертей не обнаружилось. Сердечные приступы, несчастный случай на приставной лестнице, еще один погибший в автомобильной катастрофе. Была, правда, необъяснимая гибель утопленницы. Но между семнадцатилетней девушкой и Фабром, Барбозой или Марьеттом не прослеживалось никакой связи.

Нгуен остался доволен. Один и тот же банк на протяжении многих лет управлял счетом Фабра. Судя по выпискам, Фабр ежемесячно снимал наличные деньги. Сумма колебалась от тысячи до полутора тысяч евро. Что он делал с этими средствами? Свой счет он пополнял бумажными расчетами. Об этом свидетельствовали квитанции за подписью его жены. Однако рапорт полицейского, который допрашивал Люси Сен-Прё, не оставлял сомнений: она не подписывала этих документов. Она никогда не занималась счетами и знала, что Жан Луи подделывал ее подпись. Она не раз спрашивала его, не могло ли возникнуть из-за этого проблем. Он отвечал отрицательно. В конце концов, деньги поступали, и она их не считала.

Сейф за номером J41 в подвале банка тоже принадлежал Фабру. Судебное поручение, выданное прокуратурой, позволило вскрыть его. Содержимое на первый взгляд не представляло интереса: бумаги, документы о праве собственности, семейная книжка, золотые часы, — ничего особенного. Зато в деревянной шкатулке было обнаружено мелкокалиберное оружие, незарегистрированное в службах префектуры. Еще более удивительно было то, что такой же тип оружия был найден возле тела Эдмона де Вомора.

Совещание у майора Перраша, похоже, подтверждало завещание жандарма. Фабр, безусловно, был замешан в сомнительных историях, но, к несчастью, его уже не было в живых, чтобы давать объяснения, и все бесчинства депутата не представлялось возможным установить. Однако, в любом случае, у Перраша был свой виновник, и лейтенанты чувствовали, что «выкрутасы» Фабра будут преданы забвению.

Понедельник, 16 июля

В исправительной тюрьме Градиньяна Анж Дютур еще спал в своей камере на так называемой кровати. В его каземате было довольно чисто и безлико. На стене ни разворота журнала «Плейбой», ни письма безумно влюбленной невесты, которая будет ждать его до конца срока, если только он выйдет. Анж был совсем один и, похоже, никак не связан с внешним миром. В целях безопасности начальник учреждения поместил его в одиночку.

Глухой скрип тяжелой синей двери с огромным глазком вывел его из оцепенения. Тюремщик, каждое движение которого сопровождалось звоном ключей, привычным презрительным жестом предложил заключенному следовать за ним:

— Анж Дютур, к вам пришли, ступайте за мной.

Взгляд Анжа отражал нечто, свойственное свободному человеку, хотя это противоречило его положению. На лице его было написано возмущение, и даже волосы стали дыбом. В ответ на приглашение надзирателя он, не дрогнув, встал и вышел из камеры. Шагая впереди тюремного стража, как того требовали местные правила, он следовал по бесконечному коридору. Во время этого похода соседи по содержанию под стражей осыпали его ругательствами и угрозами. Другие, напротив, аплодировали ему: здесь не выбирали соседей. Но, в любом случае, он не обращал на них ни малейшего внимания и продолжал свой путь с обреченным, но гордым видом, один за другим преодолевая заслоны блока для особо опасных преступников.

Анж с тюремщиком вошли в длинный коридор следственного изолятора. Они остановились у какой-то двери, надзиратель стал искать ключ на своей огромной связке и в конце концов открыл дверь:

— У вас десять минут.

При виде посетителя на лице Дютура отразилось удивление. Он никак не думал, что его навестит Казимир Андре. После положенных приветствий он сел и сразу приступил к делу:

— В город приехал новый полицейский, и я сразу стал идеальным обвиняемым. Естественно, с моим-то прошлым, и он не стал долго раздумывать. С тем ковбоем можно было, по крайней мере, разговаривать, а этому Перрашу нужен преступник, и все тут. Барбозу убили разводным ключом — значит, это я. Но клянусь вам, я не убивал. В прошлом я наделал глупостей, но убийство — никогда… Мой адвокат потребовал отпустить меня на свободу… Хорошо бы это удалось, я не хочу оставаться в тюрьме… Я больше не могу, понимаете?

— Знаю, это очень тяжело. Вот потому-то я и здесь. Я хочу найти убийцу месье Шане, и я его изобличу. Теперь это стало моим личным делом.

— Все улики против меня, Андре. Словно случайно, они нашли у меня оружие и деньги Фабра. Это махинация.

— Держись, парень! У меня есть мыслишки насчет того, кто стоит за всем этим. Я закончил свое расследование. Немного терпения, и ты будешь оправдан.

На пальце сложенных рук кардинала Леру кардинальский сапфир пришел на смену епископскому аметисту. Кардинал был крайне удручен:

— Ужасная история! И каким образом был разоблачен этот Анж?

— Новый руководитель расследования долго не мешкал. И судья последовал его примеру. Анж Дютур был отдан под суд и заключен под стражу.

— Но ведь он все-таки убил всех этих людей. Справедливость должна восторжествовать.

— Это человеческая истина.

— Подождите! Что вы имеете в виду, когда говорите «это человеческая истина»? Вы хотите сказать, что Анж не виноват?

— В том, в чем его обвиняют, нет! Это мученик наших дней.

— Почему он мученик?

— Потому что теперь я доподлинно знаю всю историю.

— От кого?

— От того, кто много страдал, кто спас свою честь и отомстил за родных.

— Продолжайте.

— Двадцать пять лет назад Режина Кадоре, бывшая тогда учительницей в Монтане, неподалеку от Сент-Эмильона, попала вместе с сыном в ужасную аварию. Отказали тормоза, и на вираже ее машина со всего размаха врезалась в грузовик. В газетах того времени рассказывали о трагедии. Для всех было ясно, что оба они погибли в аварии. На самом деле сын спасся, он получил серьезные ранения лица и ног, но выжил.

— Откуда вы все это знаете?

— Отчасти благодаря Барбозе. Это было первое звено цепи. В прошлом месяце, двадцать второго июня, Казимир Андре слушал в машине радио. Он возвращался из Тулузы, где провел вечер, и был уже всего в нескольких километрах от Сент-Эмильона, на шестьсот семидесятом шоссе. Выехав после долгого виража на прямую линию, он заметил оранжевые мигающие огни. А подъехав ближе, увидел машину техпомощи, стоявшую на правой обочине дороги. Замедлив ход, Андре увидел двоих мужчин… Одного из них он узнал, это был Фернандо Барбоза. Другого, в каскетке, стоявшего спиной, узнать было нельзя. Как только машина Андре проехала, мужчина оглушил Барбозу.

— А-а… вот как, стало быть, владельца гаража похитили.

— Да, мужчина засунул его тело в багажник машины. Очнулся Барбоза, связанный и с кляпом во рту, в подземелье. Лицо его было в кровоподтеках от ударов, и он быстро раскололся, рассказав все подробности истории Режины Кадоре. Что касается аварии, то на самом деле это оказалось убийством. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году он по просьбе Жана Луи Фабра повредил тормоза «рено-5» молодой женщины.

— А почему тот хотел избавиться от нее?

— В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году у него была с ней связь, а он как раз только что вступил в брак с Люси Сен-Прё. Режина всегда вела себя скромно и по требованию своего любовника родила тайно. До десяти лет мальчик воспитывался в приюте. Затем, раскаявшись, Режина Кадоре взяла его к себе. Тем временем Фабр сделал известную вам политическую карьеру.

Кардинал сидел сгорбившись, огорченный услышанным.

— Но почему Фабр совершил этот гнусный поступок?

— Алчность, монсеньор!

— Как это?

— Режина Кадоре предупредила любовника, что все откроет сыну… Он не мог этого допустить. И вот, с тысяча девятьсот семьдесят девятого года сенатор оплачивал молчание владельца гаража. Барбоза крепко держал его, так как в день аварии он выкрал интимный дневник Режины Кадоре, в котором она рассказывала обо всем.

Перекрестившись, Леру снова заговорил:

— Это чудовищно. Какой ужас! А этот Марьетт, при чем тут он?

— Марьетт был подручным сенатора. Начиная с этого времени, он всегда покрывал его. Фабр ввел его в содружество. Затем, когда стал мэром Сент-Эмильона, воспользовался своим влиянием, чтобы повысить его в звании.

— Какое коварство, и с этим человеком я поддерживал сердечные отношения. Вы уверены, что не ошибаетесь?

— Абсолютно уверен, я знаю это от сына Кадоре.

— Значит, сын Кадоре убил и Барбозу, и Марьетта?

— Барбоза привел его ночью в гараж. Именно там он прятал дневник его матери. Отдавая дневник, Барбоза набросился на сына Кадоре. Они подрались… Барбоза получил смертельный удар по голове, потом его тело упало в резервуар для отработанного масла.

— Ужас, ужас…

— Что касается Марьетта, то перед смертью он узнал своего палача. Он попросил прощения… Но милосердие было невозможно.

— Значит, все это не что иное, как месть. А главным зачинщиком, выходит, был Фабр?

— Да, и тут опять сын Кадоре заставил его заплатить за свои преступления. Он умер от того, чем грешил: деньги и успех любой ценой.

— Я понимаю его мотивы, хотя они и непростительны. Зато я не вижу, каким образом ко всей этой истории был причастен Шане.

— Рок, монсеньор. Когда в тысяча девятьсот семьдесят девятом году произошла авария, тяжело раненного сына Кадоре доставили в бордоскую больницу. И тут-то обе истории сходятся. В то время как в Сент-Эмильоне все думали, что мать и сын мертвы, мальчик боролся за жизнь. Около трех недель он оставался в коме с тяжелыми ранениями лица и ног. В тот вечер, когда произошла драма, его оперировал Антуан Шане.

— Но тогда получается, что он спас ему жизнь!

— И да, и нет. Разумеется, он спас ему жизнь, но главное, он совершил серьезную врачебную ошибку, из-за которой мальчику ампутировали обе ноги.

— Бедный ребенок!

— Скорее невезучий! Его положили на живот, а не на спину, как требовалось, и Шане, который выпил, отрезал ему не ту ногу… Ее как раз можно было спасти. Алкоголь и хирургия несовместимы. Впоследствии руководство больницы его покрывало. У мальчика не осталось родных, которые могли бы подать жалобу. Когда сын Кадоре находился в реанимационном отделении, он из разговоров узнал, что произошло.

— О, боже!

— Шане никто не осудил за эту врачебную ошибку, а самого его совесть не мучила, и он ни разу даже не поинтересовался здоровьем мальчика. Через восемнадцать месяцев, после неоднократных операций, ребенок вышел из больницы. Волею судьбы он возвратился в сиротский приют.

— Я начинаю понимать… Закон возмездия — око за око, зуб за зуб…

— Да, нога хирурга за ногу юного Кадоре. В тот день профессор Шане совершал обычную прогулку в свое поместье. Пожелав срезать розу, он не заметил расставленного капкана… И угодил в него ногой. Шане не испугался за свою ногу и начал накладывать жгут, потом достал мобильный телефон. Но его палач был неподалеку. Он отобрал у него телефон и перерезал жгут. Хирург понял, что это конец: он быстро терял кровь. Агонизируя, он молил о пощаде стоявшего перед ним мужчину. В последнем порыве борьбы за жизнь Антуан Шане достал свой нож. Но силы покидали его, и он сумел лишь вонзить этот нож в землю.

— И убийца хладнокровно смотрел, как он умирает.

— Да, ваше преосвященство. Сын Кадоре стоял не далее чем в метре от распростертого тела.

— Какой садизм! Перед смертью профессор узнал, за что он претерпевал такое наказание?

— Да, но не сразу. Мужчина на глазах умирающего профессора сначала поставил ногу на камень. Затем медленно стал поднимать вдоль икры свою брючину. И над ботинком Антуан Шане с удивлением увидел искусственную ногу. Старый хирург спросил у своего обидчика, кто он такой. Вместо всякого ответа мужчина поднял на этот раз низ брючины на левой ноге. И тут показался второй протез…

В эту минуту зазвонили колокола бордоского кафедрального собора; казалось, они пели отходную профессору Шане.

— Чтобы действовать таким образом, этот человек должен был испытывать муки отчаяния, физического и морального.

— Да… Так оно и было.

Мужчины умолкли. Затем кардинал продолжал:

— А вам известно, почему был убит отец Анисе? Разве он имел какое-то отношение к этой мести?

— Рок и на этот раз тоже. Все началось в тот день, когда духовник содружества поднял шторку в своей исповедальне и увидел напротив себя Фернандо Барбозу. Приходской органистке давно хотелось, чтобы ее муж исповедался. Она очень набожная, и по настоянию жены Барбозы решился это сделать. После его последней исповеди прошло двадцать восемь лет. Обо всех своих злодеяниях он поведал отцу Анисе.

— Как это, наверное, было тяжело и слушать, и носить в себе… Бедный Анисе…

— Барбоза облегчил свою душу, но его признание растревожило совесть исповедника.

Воцарилось молчание, примас Аквитании углубился в думы.

— И все-таки я не понимаю — почему Анисе?

— Он был озабочен и потерял аппетит. Его терзала печаль. Некоторые уже заметили определенное напряжение в его отношениях с владельцем гаража. Содружество рыцарей виноделия утратило свой былой блеск. Анисе побуждал Барбозу отдаться в руки полиции. Но тот был трусом и не сделал этого. Трудно было сносить тяжесть такого бремени, ведь Анисе никому ничего не мог рассказать.

— Но я же был здесь! — возмутился монсеньор Леру, сидевший в исповедальне.

— Он пытался поговорить с вами. Вам не в чем себя упрекнуть. В тот момент вы находились в Онтарио. Вам пришло письмо от отца Анисе, в котором вкратце говорилось следующее: «Мой старый друг, я обращаюсь к Вам, ибо исповедь, которую мне довелось услышать, очень тяжела. Мне необходимо поговорить с архиепископом, а главное, с другом. Да хранит Вас Господь, Ваш преданный и верный Анисе».

Леру обхватил голову руками:

— О, друг мой, вы нуждались во мне, а меня не оказалось на месте!

— Он был в таком смятении, что я позвонил ему и предложил приехать в епископство.

— Спасибо, Клеман. И тогда…

— И тогда… Он приехал и в весьма туманных выражениях рассказал мне об исповеди Барбозы, не назвав его имени, дабы сохранить тайну. Ему вроде бы стало легче. Я сам был ошеломлен тем, что услышал. И сказал ему, что мы не вправе судить, один Господь может это делать. Он поблагодарил меня за то, что я его выслушал. Бремя стало не таким тяжелым, и он почувствовал себя лучше. Перед уходом я обещал ему рассказать об этом вам.

— Но почему же вы не рассказали?

— Из опасения нарушить тайну исповеди — Анисе грозило отстранение от должности.

На лице майора Перраша сияла довольная улыбка человека, разрешившего чрезвычайно трудную задачу. Пуаре тоже был рад:

— Дорогой мой, мне непременно хотелось поздравить вас лично. Вы все прояснили быстро и эффективно. Вам пришлось взять в свои руки разваленное дело, и вы сумели добиться полного успеха. Полиция должна радоваться тому, что в ее рядах есть такие люди, как вы.

Пуаре торжественно пожал руку Перрашу. Майор с притворной скромностью поднял свой бокал:

— Благодарю вас, месье прокурор, но тут нет моей заслуги, все находилось в документах, достаточно было проявить минимум логики и чутья. Но мне, однако, хотелось бы разделить свой успех с человеком, без помощи которого я никогда бы не смог распутать этого дела…

Надя с трепетом ждала хоть капельку признательности в отношении проделанной Кюшем работы. Она улыбалась в ожидании таких слов. Как только Тьерри вернется из отпуска, она подробно ему обо всем доложит.

— …С окружным комиссаром Журданом.

Маджер с отвращением поставила свой бокал и вышла из комнаты. Пуаре тоже поздравил новоиспеченного героя:

— От всей души поздравляю, дорогой Журдан.

— Отец Анисе ни в чем не был виноват. Но случаю было угодно, чтобы он рассказал об этом сыну Кадоре, который до тех пор не знал правды.

На лице Леру отразилось явное недоумение.

— Но, боже мой, как же это возможно, если он говорил только с вами?

— Вот именно, монсеньор. Моя настоящая фамилия КАДОРЕ… Согласно акту гражданского состояния я зовусь Клеман Ален, так как мать не признала меня… И даже должен был бы зваться Клеман ФАБР.

Кардинала Леру охватил ужас.

— Что вы хотите сказать?.. Это невозможно! Вы служитель Господа.

Клеман не ответил. Несколько минут монсеньор Леру хранил молчание. Он плакал.

— Мне жаль вас, Клеман Кадоре.

— Вы первый за двадцать восемь лет, кто называет меня так.

— Но как вы могли?

— Я ни о чем не жалею, я совершил человеческое правосудие. А Бог в свое время рассудит меня.

— Вы порождение дьявола!

— Я просто человек. У меня украли жизнь, убили мою мать, ее похоронили в общей могиле. Моя жизнь резко перевернулась дважды. Это Провидение… или, быть может, рука Господа, которая вела меня.

— Молчите! Вы богохульствуете!

— Я исповедаюсь, и вы здесь для того, чтобы выслушать меня.

— Я… Я слушаю вас.

— Нет, Господь меня слушает.

— Да.

— Если я о чем-то и сожалею, то лишь о том, что убил, возможно, единственного друга, который когда-либо у меня был. С самого начала нас объединяла огромная симпатия. Мне нравились его юмор и непохожесть на других, но пришлось убить его, потому что он обо всем догадался.

— О ком вы говорите? О какой новой подлости собираетесь рассказать?

Полицейский с викарием сидели напротив друг друга в гостиной дома священника.

— Тьерри, я хочу, чтобы вы сделали мне последнее одолжение.

— Какое?

— Раз мы оба уезжаем, пришло время сдержать ваше обещание, данное после настольного футбола.

— Ну как же, долг чести! Непростая работа вспомнить целых тридцать лет. Моя исповедь будет долгой.

Клеман жестом указал на дверь:

— Тогда пошли.

— Клеман, я соглашаюсь только ради вас. Вы тоже в своем роде чеснок.

Рассмеявшись, отец Клеман встал. Они пошли по коридору в ризницу. Кюш наклонился, чтобы не удариться о балку, Клеман — нет. Клеман открыл металлический шкаф, чтобы облачиться в ризу, и в эту минуту раздались звуки «Седьмой кавалерийской», которые вывели Кюша из задумчивости. Он был озабочен. Ему не по себе. Почему? Он не знал… Пока не знал.

— Да, Старски…

Разговаривая по телефону, он словно увидел себя за несколько мгновений до того, как миновать балку.

— Что-то срочное?

Клеман не наклонился! Вот что его волновало. Он прошел под балками, не наклонившись!

— Нет… Все хорошо, я позвоню тебе завтра.

Все более озабоченный, он выключил телефон и положил его в карман джинсов.

Стоя лицом к шкафу, спиной к Кюшу, Клеман надевал ризу. Он был счастлив, лицо его светилось.

— Какие новости?

— Скажите, Клеман, есть одна вещь, которая кажется мне странной.

— Да, какая?

— Вы больше не «кланяетесь», проходя под балками?

Ничего не опасавшийся полицейский не заметил мрачного взгляда священника. Это был уже совсем другой человек. Напротив себя, на полке шкафа, Клеман увидел дароносицу. Молниеносно схватив ее и обернувшись, он нанес капитану удар в висок. От такой силы удара тот упал. Он лежал на полу с кровоточащей раной в пять-шесть сантиметров на виске. Удар вызвал внутреннее кровотечение. Конец был близок. Священник наклонился в ту минуту, когда полицейский попытался достать оружие. Непомерное усилие. В глазах помутилось. В голове все перемешалось. У него даже не было сил сопротивляться, когда викарий отбирал оружие.

— Ты дурак, Тьерри.

— Почему?

Отец Клеман спокойно поставил правую ногу на скамью, приподнял ризу и стихарь: Кюш увидел искусственную ногу. Клеман приспособил раздвижной протез к обычному своему росту. Закончив эту процедуру, он повторил то же самое со второй ногой…

— Но почему полицию не встревожило его исчезновение?

— Потому что исчезновения не было, я сделал для этого все необходимое… Я отправил послание его напарнице: «Старски, я устал от этого дела и беру отпуск. Привет».

— А что вы сделали с телом?

— На вечное упокоение его приняли в склепе собора предки семейства Сен-Прё. Кюш занял место среди них, рядом с Боемоном де Сен-Прё, на надгробном камне которого значатся даты: тысяча пятьсот сорок восемь — тысяча шестьсот двадцать четыре.

— В вас вселился дьявол! Неужели вы позволите осудить вместо себя несчастного невинного человека?

В ответ на это замечание Клеман бесстыдно улыбнулся:

— Я оставил ему пятьдесят тысяч евро. За вычетом «процентов» Фабра… Тем хуже для него, если он не сумел ими воспользоваться…

— Вы чудовище.

— Ваше преосвященство, эта исповедь приносит мне облегчение.

— Молчите!

В соборе Святого Андрея голос кардинала Леру звучал непреклонно.

— Ваше преосвященство, простите мне мои грехи.

Кардинал резко задернул шторку и покинул исповедальню.

Из-за своей должности он оказался в ловушке.

Все тихо в камере номер 28 крыла П. Несмотря на то что там две койки, одна над другой, камеру занимал всего один человек. Надзирателям не приходилось жаловаться на заключенного под номером 65234-Д. Он уже неделю находился в предварительном заключении. Если судья примет во внимание выдвинутые против него обвинения, суд присяжных по его делу состоится через два-три года. Настало время сомнений. Как мог Анж Дютур пасть так низко? Сент-Эмильон пребывал в ужасе. Сын края убивает старших. Это преступник, достойный следственного изолятора с большой буквой «П». Пять убийств! Никто здесь не мог перещеголять его… Он рисковал получить пожизненное с неподлежащим сокращению сроком в тридцать лет. Ему придется привыкать к положенным пяти квадратным метрам и тому единственному отверстию, которое ведет к свободе и свету. К несчастью, на пути к этому семь прутьев решетки служили почти непреодолимым препятствием.

В полдень Анж ничего не ел. Так или иначе, но он не любил горошек и промышленного производства сосиски. Его поднос аккуратно стоял на столе. Рядом вскрытое письмо с официальной печатью. Там можно прочесть: «Ваша просьба об освобождении отклонена…»

На этом листке заключенный оставил свою пометку: «Сволочная жизнь!»

С койки Анжа сняты простыни, его вещи валялись на полу. Радом — лужа мочи и опрокинутый стул. В тридцати сантиметрах над полом тихонько раскачивалось тело Анжа, слева направо. Три минуты назад он решил от всего отказаться. Он не будет присутствовать на своем процессе.

Колокола бордоского кафедрального собора возвещали тринадцать часов, погода стояла прекрасная. У него было ощущение человека, выполнившего свое предназначение. Никаких угрызений совести, никаких сожалений.

Викарий вышел на паперть кафедрального собора Святого Андрея. Здесь толпилось много народа. Жизнь продолжалась, все было кончено.

Все? Нет!

Один мужчина внимательно наблюдал за викарием из своего автомобиля, припаркованного за невысокими алюминиевыми тумбами. Это «мерседес», красивая черная модель, зарегистрированная в департаменте Жиронда. Если бы полицейские службы надумали установить ее владельца, то увидели бы, что она принадлежала Антуану Шане. Священник прошел мимо. В эту минуту водитель в машине присвистнул. Слишком много народа, но он вернется. Теперь он все знал, причем уже не одну неделю. Вот он, убийца. Перед смертью его друг, профессор, выдал преступника. Однако никто не обратил на это внимания. Нож, который Андре ему подарил, был вонзен в землю и стоял прямо. Крест пастуха, украшавший самшитовую рукоятку, был одним из символов этого великолепного ножа. Когда-то пастухи втыкали нож в землю, чтобы молиться. Таким образом они могли сосредоточиться перед святым крестом, собираясь перегнать свое стадо на другое пастбище. Это заменяло им четки. Антуан Шане последовал их примеру. А между тем он не был верующим. Разумеется, он ходил в церковь, но исключительно для того, чтобы отдать дань правилам содружества. Поэтому его последний жест перед смертью ясно указывал на виновного: это священник.

Казимир Андре собрал все сведения, и ему все стало ясно. Он не знал мотива… Пока не знал…

ITE, MISSA EST

Хач и Старски — персонажи компьютерной игры на основе сериала «Полицейская легенда», шедшего по телевидению в 1970-е годы. —
Баден-Пауэлл (1857–1941), английский генерал, основатель скаутского движения. —
Тридентский вселенский собор католической церкви заседал в 1543–1547, 1562–1563 гг. в г. Тренто. Закрепил средневековые догматы католицизма, ввел строгую церковную цензуру. —
Презрительное прозвище немцев. —
«Начала философии» (шт.). —
Политические группировки во времена Великой французской революции (1789–1794 гг.). —
Термидор — одиннадцатый месяц (19
Первый независимый книжный магазин в Бордо. —
Имеется в виду святой Трифон, исцелявший от болезней. —
Урожай одного виноградника, качество урожая. —
Жан Огюст Доминик Энгр (1780–1867) — французский живописец и рисовальщик. —
Имеется в виду роман Александра Дюма «Соратники Иегу» (1857). —
Очевидно, имеются в виду фильмы 1950-х годов с участием Фернанделя: «Маленький мир дона Камилло», «Возвращение дона Камилло». —
Растительное красящее вещество. —
Cannelé — кекс с ванилью и ромом. —
Персонаж из кинофильма о Фантомасе, журналист. —
Гюйон Феликс (1831–1920), французский хирург, один из основоположников урологии. —
Жан Луи Давид (1748–1825) — французский живописец, представитель классицизма. —
«В раю» (хор в ходе мессы). —
Да почиет в мире, мир праху его (лат.). —
Нелегальная оккультно-мистическая секта; основатели Люк Журе и Жозеф Ди Мамбро. —
«Кнок, или Триумф медицины», комедия в трех актах Жюля Ромена. —
Луи Жуве (1887–1951), французский актер и руководитель театра. —
Жирондисты — политическая группировка периода Великой французской революции (1789–1794). Название это дано историками позже, по департаменту Жиронда, откуда родом были многие деятели группировки. —
Одна из песен Жоржа Брассенса. —
Анж (Ange) по-французски ангел. —
Персонаж романа Виктора Гюго «Отверженные». —
Древнеримский сорт винограда. —
Мэри Шелли (1797–1851) — английская писательница, автор романа «Франкенштейн, или Современный Прометей». —
В архитектуре вертикальные желобки на стволе колонны или пилястры. —
Авиценна (Ибн Сина, 980-1037) — ученый, философ, врач. —
Абульказис (Абул Казиси Халаф ибн-Аббас аз-Захрави, 936-1013) — крупнейший хирург арабского Средневековья. —
У знаменитого французского живописца и графика XVIII века Оноре Фрагонара был двоюродный брат, хирург, увлекавшийся анатомией. В 1766 году он открыл некое подобие музея восковых фигур, но вместо последних там были выставлены изображения препарированных трупов людей и животных. —
Фильм Робера Энрико (1965) с участием Бурвиля. —
Идите, служба окончена
Жак Мерин — известный французский гангстер, грабивший в 1960–1970 гг. банки и богатых людей. Ему был посвящен фильм «Враг государства № 1». —
В 1836 году мексиканские войска вторглись на территорию Техаса и окружили форт Аламо. Этот эпизод лег в основу фильма-эпопеи «Форт Аламо». —
Анри Дезире Ландрю (1869–1922) — самый хрестоматийный убийца для французов, последователь Синей Бороды. —