Во второй том («Течение Алкиона») первого пятитомного блока Антологии мировой фантастики включены произведения двух писателей-фантастов из Великобритании: это роман Эрика Фрэнка Рассела «Часовые Вселенной» и три его рассказа, а также роман Брайана М.Стэблфорда «Течение Алкиона». Оформление блока рассчитано на то, что при размещении составляющих его книг в определенном порядке (слева направо: «Оружие-мутант», «Течение Алкиона», «Космический беглец», «Оружие забвения» и «Стрела Аримана») их корешки составят один общий рисунок, представляющий собой символ этого блока.

Течение Алкиона

Антология британской фантастики

Сборник

«Сайенс фикшн» пишется ради ученых не более, чем творения о привидениях для привидении

Б.Олдисс

SF по-английски

Одна из кардинальных особенностей SF как жанра литературы — постоянная готовность к изменениям как по форме, так и по наполнению, свобода от жестких канонов и принуждений, тенденция все дальше и дальше раздвигать свои границы. Иными словами, ей изначально присуще стремление к обновлению, отказу от быстро устаревающих в наш век формул самовыражения.

Это наглядно проявилось в процессах, зародившихся в начале шестидесятых годов в среде английских фантастов и опрокинувших широко распространенное мнение о том, что самостоятельной английской школы «сайенс фикшн» вообще не существует. Стала очевидной нелепость утверждения, что есть только англо-американская фантастика, где британцам отведена роль более или менее удачных имитаторов заокеанских лидеров жанра. SF действительно оформилась в ее нынешнем понимании в Америке и, став там на конвейер, мощным потоком хлынула в Европу. Но было бы неверно не учитывать генезиса жанра и его сугубо национальных особенностей в каждой стране.

Простой пример. Неоспоримый лидер американской SF (кстати, родом, как и Ю.А.Гагарин, со Смоленщины) Айзек Азимов авторитетно писал в 70-х годах: «Вполне обоснованно можно считать, что SF должна была появиться где-то после 1800 года, скорее всего в Великобритании, как ответ литературы на открытие будущего, возвещенного индустриальной революцией. Брайан Олдисс полагает, что опубликованный в Великобритании в 1818 г. роман М.Шелли „Франкенштейн“ является первым по-настоящему SF-произведением, и я склонен согласиться с ним».

В этом смысле никто, пожалуй, сегодня не оспаривает также и тезиса о том, что если Ж. Берн хронологически был первым, кто «открыл путь», он все же, в сущности, удовольствовался развитием приключенческого романа, в то время как новую форму литературы — научное предвосхищение — создал Герберт Уэллс. Иными словами, сегодняшняя SF фактически «начинается с 1895 г.», т. е. с момента появления его «Машины времени» (Ж.Гаттеньо). Другое дело, что твердые последователи Г.Уэллса, в первую очередь А.Конан Дойл, Дж. Уиндэм, Э.Ф.Рассел, А.Кларк и др. не смогли обеспечить английской фантастике лидирующие позиции в мире, но это уже обусловлено причинами более высокого порядка — объективным ходом исторического процесса. Роль Г.Уэллса как продолжателя славных традиций фантастического начала в английской литературе (упомянем хотя бы только Гальфрида Монмутского, Т.Мора, «готику» XVIII в. (например, Г.Уолпола), Дж. Свифта, У.Шекспира и т. д.), как зачинателя и разработчика основных тем SF XX века переоценить просто невозможно.

При всем том, что большинство фантастов-англичан в 20-60-х гг. печатались в США, в самой Великобритании появилось в это время и немало собственных журналов фантастики, охотно публиковавших «своих» авторов. Именно в этот период Англия дала миру таких замечательных мастеров жанра (помимо упомянутых выше Дж. Уиндэма, А.Кларка и Э.Ф.Рассела), как Б.Олдисс, Дж. Браннер, Дж. Уайт, Боб Шоу, Э.Табб, К.Балмер, Дж. Боллард, К.Робертс, М.Муркок и др. Более того, именно в Англии зародилась «новая волна» — «единственное», как отмечает «Энциклопедия SF», по-настоящему «крупное развитие SF» с 1926 г. Большую роль в ее становлении сыграл возглавивший в 1964 г. журнал «Нью уорлд» М.Муркок. Английские фантасты энергично восстали против засилья заокеанских штампов в SF, сориентированной на средний класс США с его запросами и идеалами. Они подчеркивали, что SF вошла в «средний возраст», многие знаменитые «классические» фантасты прошли свой пик, стали повторяться и выглядеть на одно лицо в связи с несменяемостью горстки издателей, полностью контролировавших рынок спроса и навязывавших свои вкусы (Дж. Кэмпбелл, к примеру, возглавлял «Эстаундинг» тридцать четыре года).

Примитивизировалась сама схема «писания SF по-американски»: герой — обязательно белый мужчина, женщина, если она вообще присутствует, — красотка и пассивная неженка, содержание — «разжеванный» читателю набор устоявшихся проблем и всякого рода угроз нашему миру, стиль — повествовательный; язык — ложноромантический или банально-деловой.

Между тем, настаивали представители «новой волны», в 60-е годы существенно изменился образ жизни, иными стали и читательские массы. Невозможно продолжать писать по-старому, убеждали они, в десятилетие выхода человека в космос, революции в электронике, появления глобальных проблем, изменения настроений и вкусов, когда кумирами стали «Битлз», Че Гевара и философ Маркузе. Жанр SF, по самой своей сути нацеленный на будущее, оказался в итоге, сетовали они, «опрокинутым в прошлое».

«Новая волна» требовала решительной индивидуализации творчества, смелого экспериментирования с темами и формой самовыражения писателей. Так, Дж. Боллард в одном из интервью настаивал на том, что «современной „сайенс фикшн“ пора бы уже отказаться от темы межпланетных полетов в пользу глубокого исследования человеческого подсознания», источника для «куда более фантастических произведений».

В целом, за исключением, возможно, некоторых авангардистских вывертов, шла вполне естественная «переоценка ценностей», поиск нового, смена поколений авторов. В пользу закономерности этого процесса, а отнюдь не «вымирания жанра», говорит хотя бы тот факт, что аналогичные явления отмечались в тот же период и в американской фантастике. Просто в Англии они проявились раньше и в несколько более резком виде, быстрее окрепли, выдвинув признанных лидеров — Б.Олдисса, Дж. Болларда и М.Муркока.

Таким образом, английская фантастика не только стояла у истоков жанра, но и вовремя среагировала на необходимость объективно обусловленных модификаций в SF. Если же принять во внимание и несомненную специфику в стиле и мироощущении, то, пожалуй, без большого преувеличения можно говорить о существовании «английской школы SF».

В предлагаемом вниманию читателя двухтомнике представлены как традиционалисты, так и новаторы, что позволит ему достаточно полно представить себе панораму современной английской фантастики.

Открывает сборник один из крупнейших представителей старшего поколения Эрик Фрэнк Рассел, отдавший жанру около сорока лет жизни. Прочно опираясь на уэллсовские традиции, он тем не менее превосходно освоил всю систему координат современной ему фантастики США, где, собственно, и сделал свою литературную карьеру (случалось даже, что отдельные составители антологий относили его к американским писателям).

Э.Ф.Рассел прожил небогатую крупными событиями жизнь. Родился 6 января 1905 г. в Сэндхарсте, Сьюррей, Англия, в семье военнослужащего. В связи со спецификой службы отца в детстве исколесил всю страну, побывал в Египте, Судане. В школе для детей офицеров получил отличное образование. Служил солдатом, работал телефонистом, нормировщиком, госслужащим. Благополучно женился на медсестре, родилась дочка. Умер в 1978 году. Все, казалось бы, просто, даже банально и приземленно…

Но за этим внешним декором бытовой ординарности скрывался могучий дух, всю жизнь дерзко устремленный в космические выси, искавший ответы на многие острые проблемы бытия и сумевший прекрасно донести свои мысли и чувства до миллионной аудитории почитателей. Написав не так уж много — восемь сборников рассказов, повестей (всего около сотни) и с десяток романов, — он по популярности, по влиянию, оказанному на развитие жанра, неоспоримо вошел в число ведущих представителей «классического периода» SF.

Решающее влияние на его формирование оказали пять факторов. Очарование волшебным миром английских сказок в детстве, перешедшее в юношестве в увлечение журналами SF, переросло затем в активное участие в работе Британского межпланетного общества (где, кстати, он настойчиво пропагандировал идеи К.Э.Циолковского). Именно там он нашел единомышленников — любителей фантастики и почувствовал тягу к самостоятельному творчеству в этой области.

Но реализовать ее в тех конкретных условиях можно было только в США, где SF заканчивала период вызревания, вплотную подойдя к своему «золотому веку». В 1937 г. Э.Ф.Расселу со второй попытки удалось опубликоваться в «Эстаундинг сториз» («Сага Западного Пеликана» — в рассказе очевидно влияние С.Вейнбаума). Автора заметили и стали печатать в солидных изданиях в США, а также в отдельных SF-журналах на родине («Прр-р-еет», «Поисковик будущего», «Человек-тень», «Импульсивность» и др.). Происходит быстрая «американизация» писателя в смысле определения тематики и выработки манеры подачи материала.

На исповедовавшего рационализм и скептицизм Э.Ф.Рассела неизгладимое впечатление произвело знакомство в те годы с философом О.Стэплдоном (особенно его идеи о симбиозе) и с деятельностью Чарлза Форта, первого собирателя и толкователя необъяснимых фактов и явлений, не столь уж редких в нашей жизни (например, случаев полтергейста, левитации и т. п.). Четыре книги этого удивительного человека, активная работа в международном обществе, носившем его имя (одно время он был его председателем в Англии), стали кладезем идей, неиссякаемым источником вдохновения для писателя. Он как-то заявил: «У меня три любимых писателя — Чарлз Форт, Чарлз Форт и еще раз Чарлз Форт».

Наконец, знакомство в детстве с армейской средой, пережитые им две «горячие» и одна «холодная» войны во многом сформировали его нравственные позиции миротворца, нашедшие впоследствии яркое отражение в его произведениях.

Слава пришла к Э.Ф.Расселу в 1939 г. после опубликования романа «Зловещий барьер» — впечатляющей зарисовки человечества, которое эксплуатируют, как скот, невидимые глазу «витоны». Роман получил блестящую рекламу еще до выхода, т. к. служил основой для создания Дж. Кэмпбеллом нового SF-журнала «Анноун». В «Зловещем барьере» четко прослеживается влияние идей О.Стэплдона, но особенно Ч.Форта, начиная с его знаменитого постулата: «Полагаю, что мы — чья-то собственность» и до использования отдельных собранных им фактов. Более того, сходные мысли высказал еще в 1931 г. Э.Гамильтон в не замеченном ни публикой, ни критикой рассказе «Хозяева Земли» (ведь его тоже вдохновил Ч.Форт).

И тем не менее роман имел шумный успех и, по оценкам французов — знатоков жанра, до сих пор входит в двадцатку книг, составляющих «идеальную библиотеку SF» (1993 г.). К основной идее этого произведения автор возвращался и в более поздних своих произведениях («Мозгокруты», «Трое для завоевания»).

Постепенно раскрываются творческая самостоятельность фантаста, выявляется самобытность и неповторимость его яркого таланта.

В войну Э.Ф.Рассел выпускает около десятка рассказов (в частности, появляется один из его самых известных героев — биоробот Джей Скор, действующий по азимовским законам робототехники задолго до того, как они были сформулированы).

Расцвет творчества Э.Ф.Рассела приходится на 40-50-е годы (в частности, романы «Часовые Вселенной», «Неизвестное устройство», «Оса», «Ближайший родственник», многие повести и рассказы). К писателю приходит мировая известность (в 1955 г. за рассказ «Абракадабра» ему присваивают премию «Хьюго»).

Э.Ф.Рассел — несомненно представитель «твердой» SF, но он не чурался и «фэнтези» (роман «Конец радуги», рассказ «Мыслитель») и даже «черных» новелл, с особым видом ужасов («Печальный конец»). Его считают (С.Московец) «предтечей» современного рассказа, хотя и его романы — зачастую в духе «космических опер» и встреч с чужим разумом — написаны мастерски. У Э.Ф.Рассела великолепный язык, умело построенный динамичный сюжет, яркие характеры, удивительно мягкий «английский» юмор (чего стоит хотя бы «Великое расселение», где человечество разбредается по космосу согласно идеологическим критериям: сторонникам каждого «изма» — по планете, включая нудистов, анархистов и т. п.). У него — превосходные, неожиданные концовки в стиле О.Генри («Эл Стоу»), тяга к парадоксальным идеям («Хоббиист»), тонкие психологические находки («Немного смазки»). Исследователи его творчества отмечают у Э.Ф.Рассела лиризм, романтичность, удивительную гармонию в раскрытии тем, кстати, самых разноплановых. У него всегда добротные научные идеи, они выступают, как фон, толчок к завязке сюжета. Особо следует отметить высоконравственный настрой его творчества в целом.

Э.Ф.Рассел — певец ценности и неповторимости жизни во всем многообразии ее проявления («Дорогой демон», «Свидетель», «Быстро наступает вечер»). Он сторонник теории Галактической истории человечества, т. е. выхода цивилизации (естественно, западного типа) на уровень звездных империй и их развития в духе известного цикла А.Азимова об «Основаниях». Но он не может примириться с необходимостью нести в это будущее некоторые стороны сегодняшней действительности, такие, как расизм («Пробный камень»), ксенофобию («Свидетель»). Он категорически не приемлет тоталитаризм («Оса», «Ближайший родственник»), тупую грубую силу («И не осталось никого»), выступает против формализма и казенщины («Абракадабра»). Он — несомненный оптимист, поэтизирует безграничные созидательные возможности Разума, верит в Науку и Человека, в торжество Добра и Мира. И взятое в целом, его творчество убедительно доказывает, что на самом деле «никакой он не рационалист» (С.Московец), а убежденный, эмоционального склада гуманист.

Э.Ф.Рассел выступает на страницах антологии и как романист и в качестве рассказчика. Динамичное, полное неожиданных поворотов действие в мире мутантов четырнадцати разных видов («Часовые Вселенной»), достаточно неожиданный поворот сюжета в «Неизвестном устройстве» сменяются жуткой картиной очередных пришельцев («Импульсивность») и острой трактовкой («Бумеранг») важнейших проблем: Человек и Наука, Человек и Власть. И все это сдобрено его уникальным светлым юмором.

Э.Ф.Рассел соседствует в антологии с представителем среднего поколения английских фантастов Брайаном Стэблфордом. Родился он в 1948 г. в Шипли (Йоркшир). Получил ученые степени по биологи и социологии. Преподавал в университете. Работал над диссертацией по социологии SF и истории колдовства и магии. Из написанных им произведений можно упомянуть: «Колыбель Солнца» (1969), «Слепой червь» (1970), «Дни славы» (1971), «В зверином королевстве» (1971), «Страшный суд» (1971), «Бросить вызов хаосу» (1972), «Течение Алкиона» (1972), «Черная рапсодия» (1973), «Земля обетованная» (1974), «Райская игра» (1974), «Лебединая песня» (1975), «Лик небес» (1976), «Оседлавшие разум» (1976), «Критический порог» (1977) и др. Б.Стэблфорд выпускал и нефантастические произведения, в частности, книгу «Тайны современной науки» (1977). Пишет в жесткой, но исполненной доброй иронии манере.

Читатель имеет возможность познакомиться через антологию с его романом «Течение Алкиона». Буйная фантазия автора увлекает нас на борту чудо-корабля «Хохлатый Лебедь» в самое ядро Галактики, где изорванное в клочья пространство просачивается сквозь псевдовременную матрицу, растягивающую свою оболочку во множество других времен и пространств. Дальнобойщики, естественно, отправились на поиски… Впрочем, об этом стоит прочитать самому и, возможно, поспорить над обоснованностью конечного неожиданного поступка героя. Так что — в путь!

Один из признанных лидеров «новой волны» в английской SF Брайан В.Олдисс родился в 1925 г. в Восточном Дерехэме (Норфолк). Учился в Фрамлйнгхэмском колледже (Суффолк, 1936–1939 гг.), затем в школе в Восточном Бакленде. В войну был призван в войска связи и служил (1943–1947 гг.) в Бирме и на Суматре. По возвращении на родину в течение восьми лет работал продавцом книг в Оксфорде. Тогда же начал пробовать писать — стихи, кинообозрения, реалистическую прозу (тягу к ней сохранил надолго: в 70-х годах большой популярностью пользовались три сборника его рассказов). В 1955 г. Б.Олдисс победил в конкурсе на лучший короткий рассказ, проводившийся газетой «Обзервер», и с тех пор решил полностью посвятить себя литературе.

Подлинную славу как писателю ему принесли книги по фантастике. Первый рассказ в этом жанре («Криминальный рекорд») вышел в свет в 1954 г. в одном из английских журналов SF. В 1957 г. был опубликован первый роман «Пространство, Время и Натаниэль». Затем его книги стали выходить чуть ли не ежегодно.

В 1958–1959 гг. Б. Олдисс становится литературным редактором «Оксфорд мэйл», затем выступает в качестве редактора (по фантастике) в крупнейшем издательстве «Пингвин», а также обозревателя в «Гардиан». В 1960–1965 гг. возглавляет британскую ассоциацию SF, в 1975–1979 гг. является сопредседателем Европейской Ассоциации «сайенс фикшн». С 1975 г. — член правления, а с 1982 г. — президент Мировой Ассоциации «сайенс фикшн». Один из основателей, а затем и председатель премии имени Дж. У.Кэмпбелла.

Б.Олдисс лауреат премий «Хьюго» в 1962 г. («Долгие сумерки Земли»), «Небьюлы» в 1965 г. («Слюнное дерево»). Он — составитель многочисленных антологий, серий, автор первой полной истории фантастики под названием «Триллион лет веселья» (1986) и соавтор (с Г.Гаррисоном) книги с биографиями писателей жанра («Картографы ада», 1975). Помимо многочисленных именных премий (не менее десятка) ему в 1970 г. официально присваивают титул «Лучший в мире современный писатель-фантаст» (в 1968 г. — Великобритании).

Из произведений Б.Олдисса назовем трилогию о Гелликонии, изданный у нас роман «Нон-стоп», а также «Космический ад», «Доклад о вероятности А», «Звездный червь», «Годы черного света», «Враги Системы», «Экватор» и многие другие.

Б.Олдисс прочно удерживает репутацию писателя — «творца миллионов концов света», «певца Апокалипсиса». Он пишет как в стиле SF, так и «фэнтези». Не себя ли он имел в виду, вложив в уста одного из созданных им персонажей примечательную фразу: «Основное человеческое предначертание — встретить лицом к лицу все зло своего времени»? Не случайно его интересуют, главным образом, глобальные проблемы человеческой цивилизации в самые критические моменты ее развития. По оценкам западных критиков, сегодня он — одна из самых крупных фигур в мировой 5Р, исключительно «преданный» фантастике писатель, «сочетающий воображение с глубоким умом». В антологии Б.Олдисс представлен блестящим романом «Криптозой». Это повествование о Времени и Человеке, равно как и напряженнейший психосексуальный триллер. Герой обладает способностью, словно фантом, передвигаться по геологическим эпохам, попадая в невероятно сложные ситуации.

В публикуемом также сборнике новелл под общим названием «Шатер времен» дается срез грандиозного каркаса будущего, ставятся серьезнейшие, масштабные проблемы. Оба произведения — отличная иллюстрация раскованности воображения и яркой индивидуальности Б.Олдисса как художника.

Во многом противоположен ему по стилю и традиционалистской тематике другой английский автор, вошедший в двухтомник, — Джеймс Уайт. Он родился в 1928 г. в г. Белфасте. Образование удалось получить только среднее. С пятнадцати лет начинает трудиться (ученик продавца, продавец, менеджер в магазинах готового платья). Одновременно упорно работает над собой, расширяя круг знаний. С двадцати шести лет пробует печататься. В 1957 г. в США выходит его первая книга «Тайные визитеры». Автор уже шести романов, Дж. Уайт тем не менее решает заняться рекламой, посвятив этому делу в одной из авиационных компаний двадцать лет жизни. Но истинное свое призвание он нашел как фантаст.

С 1962 г. в течение десятилетия выходят в свет один за другим его романы: «Второе окончание» (1962), «Главный госпиталь» (1962), «Звездный хирург» (1963), «Смертоносный мусор» (1964), «Открытая тюрьма» (1965), «Взгляд под поверхность» (1966), «Избежать правосудия» (1968), «Пришельцы среди нас» (1969), «Завтра слишком нескоро» (1971). Затем темп несколько замедляется: «Тысячелетие мечтаний» (1974), «Скорая помощь» (1979), «Недоубитый» (1979), «Главный секториальный» (1983), «Звездный хиллер» (1985) и др. Наш читатель знаком и с рядом его рассказов («Мемориал», «Рождественский сюрприз» и т. п.).

Основная тема его творчества — внеземные формы разумной жизни. При этом автор подходит к ним с позиций неизменной доброжелательности, стремления понять их мироощущение, наладить сотрудничество.

В сборник вошла часть его знаменитого сериала «Главный госпиталь XII сектора Галактики». Где-то в глубоком космосе функционирует громадная структура в 384 уровня. В ней специально воспроизведены естественные условия существования самых разнообразных форм вселенской жизни, большинство которых, естественно, воспринимается человеком как монстры. Но все они наделены разумом, принадлежат к множеству обитаемых миров Галактической Федерации, у них собственные привычки, особое восприятие бытия. И ко всем нужен особый подход, когда требуется оказать ту или иную помощь, решить порой головоломную задачу. И с ними блестяще справляются герои произведения. Роман поражает богатством воображения, оригинальностью описываемых ситуаций, экзотических, но научно и технически выверенных.

А теперь вернемся к эпиграфу предисловия, дополнив его другим мнением маститого исследователя жанра Ван Эрпа: «SF — один из тех терминов, что двусмысленны, неточны, чье значение меняется в зависимости от индивида — человека с улицы, классического критика, адепта, фанатика, „болельщика“ или того, кто изучает феномен непредвзято». Уверены, что разнообразие граней SF, представленных в антологии, у каждого, кто прочтет ее, найдет свой неповторимый отклик.

Ю.Семенычев

Эрик Фрэнк Рассел

Часовые вселенной

Глава 1

Всемирный Совет в полном составе напряженно ждал. Наконец дверь открылась и в зал кто-то вошел. Незнакомец уверенно направился к столу, за которым обычно заседали члены Совета.

Совет состоял из двенадцати человек. Это были седовласые, умудренные жизнью люди. Прожитые годы и огромный жизненный опыт наложили отпечаток на их лица. В полном молчании, с суровым выражением члены Совета наблюдали за вошедшим. И это ожидание, и пристальные взгляды, и шарканье ног по ковру, и почти нескрываемое беспокойство — все говорило о том, что происходит нечто из ряда вон выходящее.

Подойдя вплотную к огромному, в форме подковы, столу, незнакомец остановился и спокойно, без тени смущения, стал рассматривать одного за другим всех членов Совета. Крайним слева сидел неряшливого вида старик, а замыкал эту цепочку толстый, обрюзгший человечек. От этого пристального изучения настроение у присутствующих испортилось еще больше. Некоторые в растерянности начали ерзать на своих местах, словно люди, потерявшие веру в самих себя. И каждый из этого собрания испытывал облегчение, когда инквизиторский взгляд незнакомца переходил на его соседа.

Наконец вошедший вновь посмотрел на сидевшего во главе стола человека, похожего на старого льва. Это был Освальдо Керати, президент Совета. Глаза незнакомца засверкали каким-то серебряным блеском, когда тихим и мягким голосом он сказал:

— Капитан Дэвид Рейвен прибыл по вашему приказанию!

Откинувшись на спинку стула, Керати вздохнул и сосредоточил свое внимание на огромной хрустальной люстре, свисавшей с потолка. Трудно было понять: то ли он собирается с мыслями, то ли таким образом избегает взглядов коллег, которые уставились на него в ожидании того, что он скажет. Помимо всего прочего, для них это был лучший способ не смотреть на Рейвена. Никто из них не испытывал никакого желания поближе с ним познакомиться, как, впрочем, и становиться объектом его наблюдений.

Нахмурив брови и не отводя взгляда от люстры, Керати нехотя выдавил:

— Мы находимся в состоянии войны!

Весь Совет продолжал молчать, ожидая развития событий. Напряжение ощущалось почти физически. Керати продолжил:

— Я попросил вас прибыть сюда потому, что у меня не было другого выхода. Спасибо за то, что вы откликнулись на мою просьбу.

— Да, сэр, — невпопад ответил Рейвен.

— Мы находимся в состоянии войны, — с некоторым раздражением повторил Керати. — Вас это не удивляет?

— Нет, сэр.

— А должно бы было удивить, — вмешался в разговор один из членов Совета, сбитый с толку невозмутимостью этого человека. — Мы находимся в состоянии войны уже восемнадцать месяцев, а только сейчас установили этот факт.

— Позвольте мне изложить суть дела, — прервал коллегу Керати, как бы давая понять, чтобы ему не мешали. На какое-то мгновение его глаза встретились с глазами Рейвена, и он спросил: — Вы действительно знали это или просто подозревали?

Внутренне улыбнувшись, Рейвен ответил:

— Для меня с самого начала было совершенно очевидно, что рано или поздно мы окажемся в подобном положении.

— С начала чего? — вмешался толстяк с правого края стола.

— С тех пор, как мы пересекли межпланетное пространство и начали осваивать другие миры. — И совершенно невозмутимо Рейвен добавил: — Война стала неотъемлемой частью вновь возникших обстоятельств.

— Вы хотите сказать, что мы в чем-то ошиблись?

— Никоим образом. Просто за прогресс приходится платить. Рано или поздно он предъявляет нам счет…

Такой ответ не удовлетворил членов Совета. Они оказались неспособны следовать его логике мышления, когда от предпосылок он сразу перешел к выводам.

Керати вновь заговорил:

— Сейчас нам нет дела до прошлого. Мы, ныне живущие, уже не можем на него повлиять. Поэтому в данный момент наша задача — решать проблемы настоящего и ближайшего будущего. — Погладив отдающий синевой подбородок, он продолжил: — Проблема номер один — это война. Венера и Марс атакуют нас, и официально мы не может противопоставить этому ничего, называя войной то, что официально не является войной.

— Какие-то разногласия? — спросил Рейвен.

— Действительно, началось с них. Но сейчас разногласия переросли в нечто большее. Оппоненты от слов перешли к делу. Без какого-либо формального объявления войны, публично заявляя о нерушимой дружбе и братстве, они постепенно переводят свою политику на военные рельсы. Хотя вряд ли этот термин точно передает суть происходящего. Они проводят в жизнь эту политику вот уже восемнадцать месяцев, а мы только сейчас осознали, что нас постоянно и жестко атакуют. Так дальше продолжаться не может.

— Все войны имеют особенность затягиваться, — прокомментировал Рейвен.

Присутствующие сочли это замечание основательным, доказательством чего явился шепот одобрения, прокатившийся по залу. Два члена Совета украдкой посмотрели прямо на Рейвена.

— Хуже всего то, — между тем с болью в голосе продолжил Керати, — что мы сами себя загнали в подобное положение и нет способа выбраться из него. По крайней мере официально. Каково, в таком случае, решение проблемы? — И не ожидая каких-либо предложений, сам же и ответил на свой вопрос: — Мы должны действовать неофициально!

— А мне уготована роль козла отпущения? — со злостью в голосе вмешался Рейвен.

— Увы, — подтвердил Керати.

На то время, пока Рейвен и члены Совета погрузились в свои собственные мысли, в зале воцарилась тишина. Совершенно очевидно, что для беспокойства были серьезные основания. Да, в прошлом было много войн, но это были земные войны.

Конфликт между мирами — это было нечто новое, неизвестное. Он создавал невиданные ранее проблемы, при решении которых нельзя было применить уроки прошлого. Более того, это был новый способ ведения войны с эффективным использованием новейшего оружия и техники, о которых и слышать не слышали. Все это, вместе взятое, создавало проблему, несравнимую с чем-либо в прошлом. И кроме констатации грустных и жестких фактов действительности, нечем было встречать угрозу.

Наконец Керати суровым голосом прервал молчание:

— Человек разумный как биологический вид нашей с вами крови и плоти уже давно колонизовал Венеру и Марс. Они наши дети. К сожалению, у них другая точка зрения. Они считают себя достаточно взрослыми и независимыми, чтобы делать то, что им заблагорассудится, путешествовать туда, куда захотят, прилетать на Землю, как только этого пожелают. В течение последних двух веков они постоянно выражают желание иметь свое собственное правительство. Под тем или иным предлогом мы постоянно им отказывали в удовлетворении этого желания. Мы говорили им, чтобы они успокоились, подождали. — Керати вновь глубоко вздохнул. — И вот вам результат…

— И каков же он? — с улыбкой подхватил Рейвен.

— Мы оказались между молотом и наковальней. И любой из вариантов не очень приятен для нас, потому что, не имея собственного правительства, марсиане и венериане остаются гражданами Земли, официально и законно пользуясь наравне с нами всеми правами и являясь частью нашего общего Мира.

— И что из этого следует?

— А это означает, что они могут приехать сюда когда захотят и оставаться здесь сколько им нужно. — Выражая свое раздражение, Керати при этом бил ладонью по столу. — Они могут войти в дверь, которая всегда открыта настежь, до кончиков ногтей одержимые преступными идеями вроде саботажа или еще чего-нибудь похуже. И мы не можем им помешать, не можем запретить прилет, не придав им статуса иностранцев. А этого они как раз и добиваются. Но мы не допустим!

— Сожалею, — откликнулся Рейвен. — Надеюсь, что у вас для этого есть веские основания.

— Конечно, есть. Десятки. Нельзя тормозить прогресс любого народа только потому, что нам что-то в нем не нравится. Бывают обстоятельства, когда мы должны временно подавить наши амбиции, чтобы решить вопросы, не терпящие отлагательства.

— Для меня суть вопроса станет более понятной, если вы будете конкретней, — предложил Рейвен.

После некоторого колебания Керати продолжил:

— Одна из главных причин известна лишь небольшому кругу людей. Но вам я ее открою. Мы стоим на пороге полетов к дальним планетам. Это то, что называют прорывом в будущее. Для того чтобы обеспечить выполнение этого проекта, и в этом мы абсолютно уверены, необходимо объединить ресурсы всех трех освоенных миров. Именно поэтому мы не должны допустить, чтобы какое-либо недоразумение сорвало наши планы.

— Предельно ясно, — согласился Рейвен, сразу подумав о стратегическом положении Марса и о богатейших запасах топлива на Венере.

— Но есть еще более веские причины. — Керати понизил голос, как бы придавая еще большее значение своим словам. — Придет время, когда мы шагнем еще дальше в освоении космоса. Возможно, это будет альфа Центавра или что-то еще более удаленное. Хотя некоторые данные пока не стали достоянием общественности, у нас есть основания предполагать, что рано или поздно мы столкнемся с более высокой формой существования жизни. И если это произойдет, мы должны быть вместе, иначе погибнем. И тогда уже не будет ни марсиан, ни венериан, ни землян или каких-либо других планетарных сообществ. Мы все станем детьми Солнца, чтобы жить или умереть. Таким образом, хотите вы или нет, не будет места псевдонационалистическим идеям.

— Но в этом случае перед нами возникает другая дилемма, — заметил Рейвен. — Мир можно обеспечить публикацией определенных направлений вашей политики, но это может вызвать всеобщую тревогу, а то и серьезную оппозицию предполагаемой экспансии.

— Вот именно. Вы сыплете соль на рану. Этот конфликт интересов может нас далеко завести.

— Ну и ну! Прелестная картина! Взаимная неприязнь настолько «сладостна», как только можно пожелать. Мне нравится ситуация, она напоминает одну сложную шахматную задачу.

— Карсон точно так оценивает данную проблему, — добавил Керати. — Он называет ее супершахматной по ряду причин, которые вам пока неизвестны. Он говорит, что настало время ввести в игру новую фигуру. Поэтому будет лучше, если вы прямо сейчас отправитесь к нему. Именно Карсон перевернул Землю и небеса в поисках человека вроде вас.

— Вроде меня?! — слегка удивленно воскликнул Рей-вен. — И что особенного он во мне нашел?

— А вот этого я не знаю. — Керати явно не был расположен обсуждать данный факт. — Эти вопросы полностью относятся к компетенции Карсона. У него есть свои секреты. Поэтому повторяю, вы должны немедленно отправляться к нему.

— Очень хорошо. У вас есть еще что-нибудь ко мне?

— Только одно. Вы предстали перед нами не для того, чтобы удовлетворить наше любопытство. Мы хотим, чтобы вы знали, что Всемирный Совет, хотя и неофициально, на вашей стороне. Ваша задача состоит в том, чтобы положить этой войне конец. У вас не будет никакого особого документа, никаких особых полномочий — ничего, что отличало бы вас от обычного гражданина. Вы должны рассчитывать только на свои способности и личную силу духа. И все!.. В данной ситуации я считаю себя не вправе давать какие-либо оценки, — продолжил Керати. — Карсон более компетентен в данных вопросах. — Керати наклонил голову и с жаром добавил: — Но если вас интересует мое мнение, то думаю, что скоро ваша жизнь и гроша ломаного не будет стоить! Дай бог, чтобы я ошибался.

— Дай бог, — побледнев, ответил Рейвен.

Все члены Совета почувствовали себя не в своей тарелке, подозревая, что он издевается над ними, отвешивая церемонный поклон и медленно и с достоинством удаляясь, все так же уверенный в себе, как и раньше. Слышался только шорох его шагов по ковру. Наконец он вышел, и огромная дверь бесшумно затворилась за ним.

— Война — это палка о двух концах, — заметил Керати.

* * *

Карсон своим внешним видом напоминал служащего похоронного бюро. Это был высокий худой человек с грустным лицом, на котором застыло выражение скорби. Однако все это было лишь маской, под которой скрывался острый ум, способный общаться, не прибегая к речи. Другими словами, Карсон был мутантом первого типа, то есть классическим телепатом. Здесь следует сделать одно замечание: классические телепаты отличаются от так называемых подтелепатов способностью делать свой разум непроницаемым, если они этого захотят.

Бросив на Рейвена взгляд, полный холодного одобрения его статной, хотя и несколько широкой и тяжелой, фигуры, отметив сильную и жилистую мускулатуру, темно-серые глаза и черные волосы, Карсон без колебаний вступил в контакт. Мутанты первого типа с первого взгляда безошибочно узнают себе подобных, так же как любой нормальный человек отличает слепого от зрячего.

Его мозг спросил:

«Керати вам уже вес объяснил?»

«Уже, но в драматической и малопонятной манере».

Усаживаясь, Рейвен обратил внимание на металлическую пластину, укрепленную на столе собеседника. На ней была выгравирована надпись:

КАРСОН

Директор. Департамента безопасности Земли

Рейвен указал на пластину:

«Это для напоминания самому себе, кто вы есть, если вдруг забудете?»

«В определенной степени, да. Эта пластина заряжена нервной энергией и излучает то, что на ней написано. Техники говорят, что она обладает антигипнотическим свойством. — Грустная улыбка мелькнула на его лице. — По правде говоря, пока у меня не было возможности испытать ее эффективность. Впрочем, я и не тороплюсь сделать это. Для гипнотика, которому удастся добраться до этого кабинета, такое простое приспособление не явится серьезным препятствием».

«Во всяком случае, тот факт, что кто-то может подумать о могуществе этого приспособления, уже сам по себе значителен, — заметил Рейвен. — Керати намекнул, что я уже стою одной ногой в могиле…»

«Без всякого сомнения это преувеличение, но определенные основания для того, чтобы так думать, имеются. Керати разделяет мои подозрения, что во Всемирном Совете, как минимум, есть один шпион. Пока это не выходит за рамки дурных предчувствий, но если дело’ обстоит именно так, то с этого момента вы — меченый человек!»

«Приятно, ничего не скажешь. Вы меня „откопали“ для того, чтобы вновь положить в могилу?»

«Представление вас Совету было неизбежным, — ответил Карсон. — Они настояли на том, чтобы увидеть вас. Я не соглашался, и Керати хорошо это знает. Но он отверг мои возражения, использовав для этого мои же собственные аргументы».

«Каким образом?» — спросил Рейвен.

«Он сказал, что, если из всего, что я о вас поведал, хотя бы десятая часть соответствует истине, тогда нет никаких причин для опасений. Пусть на этот счет голова болит у врага».

«Отлично! А вам не кажется, что у меня уже есть более чем достаточно причин для беспокойства?»

— А я как раз собираюсь добавить вам беспокойства, — ответил Карсон вслух неожиданно суровым голосом. — Мы находимся в безнадежной ситуации. Нам ничего другого не остается, как должным образом пришпорить скакуна.

— Полчаса назад я был козлом. Сейчас, оказывается, я конь, а может быть, и его часть. Не хотите, чтобы я превратился еще в кого-нибудь?! Может быть, птичье чириканье подойдет?…

— Вам придется иметь дело с оппозицией и не просто иметь дело, а победить ее.

Открыв ящик стола, Карсон достал оттуда какую-то бумагу, просмотрел ее и продолжил:

— Это все, что нам удалось установить на данный момент о сверхсекретном списке внеземных разновидностей человека. Формально, по закону, все они принадлежат к homo sapiens, но на деле они являются, я бы сказал, «человек — нечто иное». — Он пристально посмотрел на Рейвена и продолжил: — На настоящий момент на Венере и Марсе четко выявились по крайней мере двенадцать различных и не связанных друг с другом типов мутантов. Например, шестой тип — это так называемые «хамелеоны».

Встрепенувшись в своем кресле, Рейвен спросил:

— Кто-кто?!

— «Хамелеоны», — повторил Карсон, при этом вытянув губы так, словно он смаковал что-то очень вкусное. — Это не стопроцентный тип мутанта. Внешне их физический облик не имеет каких-либо изменений. И это вовсе не чудо пластической хирургии. Но от рождения их лицо держится не на костях, а на хрящах, словно оно сделано из резины. И в этом плане они действительно представляют собой нечто из ряда вон выходящее. Скажем, если кто-то из них захочет принять облик вашей матери, вы, не колеблясь, поцелуете его, будучи абсолютно уверены, что перед вами ваша мать.

— Это вы так думаете… — ответил Рейвен.

— Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать, — с нажимом сказал Карсон. — Необходимо видеть их, чтобы в это поверить.

Указав на полированную крышку стола, он продолжил:

— Представьте, что это гигантская шахматная доска с бесчисленным количеством клеток. Предположим, что фигуры — это человеческие существа в миниатюре, а мы играем белыми. Два с половиной миллиарда наших против тридцати двух миллионов венериан и восемнадцати миллионов марсиан. На первый взгляд на нашей стороне подавляющее преимущество, мы явно сильнее. — Карсон сделал жест отчаяния и продолжил: — Но сильнее в чем? Числом, всего лишь числом!.

— Это очевидно, — согласился Рейвен.

— И теперь вы понимаете, каким образом наши оппоненты решают эту задачу: проигрывая в количестве фигур, они выигрывают в качестве. Кони, слоны, ладьи, королевы и, что еще хуже, новые фигуры, обладающие особой, необычной силой. Противник способен производить эти фигуры, мутантов на любой вкус, каждый из которых будет более ценен, чем целый полк наших нормальных людей, наших пешек.

С задумчивым видом Рейвен произнес:

— Ускорение эволюции человека как биологического вида является прямым результатом освоения космического пространства. Это настолько неизбежно, что даже ребенок мог видеть логическое следствие развития событий.

— В ту эпоху, пионеры космоса были одержимы идеей кораблей на атомной тяге. Но пять долгих месяцев в космосе, под непрерывным обстрелом космическими лучами, не могли пройти бесследно для генетики тех людей, которые ордами отправились покорять Венеру.

— Только сейчас до них это стало доходить.

— Увы. Но в те отдаленные времена они за лесом не видели деревьев. Постепенно были созданы корабли с двойной обшивкой, снабженные своеобразным поглощающим фильтром из сжатого озона. Это дало возможность уменьшить интенсивность радиоактивного излучения почти в восемьдесят раз по сравнению с земным. Но они не понимали, что восемьдесят раз это восемьдесят раз. Поэтому — сейчас мы можем сказать, что полеты на Венеру создали до восьмидесяти различных мутантов на одного нормального человека.

— С Марсом дела обстоят еще хуже, — добавил Рейвен.

— Несомненно, — согласился с ним Карсон. — Несмотря на то что население Марса меньше, на нем примерно столько же мутантов, что и на Венере. А причина все та же: одиннадцать месяцев полета. Каждый колонист, отправляющийся на Марс, подвергается радиоактивному излучению в течение периода в два раза большего, чем путешественник на Венеру. Кроме того, он подвергается воздействию менее плотной атмосферы Марса. Человеческие гены обладают большим запасом прочности против космической радиации. Они могут поглощать космические лучи довольно продолжительное время, но всему есть предел. — Карсон замолчал, нервно барабаня по крышке стола. — В этих обстоятельствах, учитывая ценность каждого мутанта как воина, военный потенциал Марса и Венеры примерно одинаков. Объединив силы, Марс и Венера могут нанести нам сокрушительное поражение. Именно это они и пытаются сделать сейчас.

— Мне кажется, — задумчиво заметил Рейвен, — они совершают ту же ошибку, что и пионеры освоения космоса: охваченные чрезмерным энтузиазмом, они забывают об очевидных вещах.

— Вы имеете в виду тот факт, что планета стала местом стоянки целой армии межпланетных кораблей, которые, следовательно, могут породить своих мутантов? Стало быть, им предстоит пройти наш путь, чтобы все это осознать. А вам необходимо помочь им в этом… У меня появилась надежда!

— Надежда всегда есть! Но каким образом, по вашему мнению, я могу им продемонстрировать это?

— Ну, это уж ваше дело! — ответил Карсон. Из кипы бумаг, лежащих на столе, он выбрал два листка, пробежал их глазами и сказал: — Я вам расскажу об одном случае, который является прекрасной иллюстрацией борьбы, в которую мы втянуты, и используемых в ней методов. Это как раз тот инцидент, который открыл нам глаза на то, что война идет полным ходом. У нас уже возникли подозрения по поводу ряда происшествий, не имеющих на первый взгляд между собой ничего общего. Мы установили в различных стратегических пунктах фотоловушки. Большая их часть вышла из строя, причем непонятно по какой причине. Но одна из них сработала.

— Да ну! — Рейвен даже подался вперед, продолжая внимательно слушать.

— Камера зафиксировала трех мужчин в момент уничтожения ими данных огромной важности, имеющих отношение к космическим кораблям. Эти данные могут быть восстановлены не ранее чем через год. Первый из этой троицы — мутант первого типа, классический телепат, находился в состоянии постоянной умственной бдительности против возможного вмешательства. Второй — тип номер два, так называемый «летун»…

— Вы имеете в виду тип левитатора? — прервал собеседника Рейвен.

— Совершенно верно. Этот тип помог своим коллегам перебраться через стену высотой в двадцать футов, использовав при этом веревочную лестницу. И, наконец, последний из троицы — мутант седьмого типа, гипнотик, «позаботился» о трех часовых, сделав их неподвижными, как статуи, и стерев в их памяти тот отрезок времени, когда было совершено нападение. Часовые понятия не имели о существовании фотоловушек, поэтому телепату не удалось у них ничего выведать. И если бы не та единственная камера, мы бы сейчас не имели и этого минимума информации о происшедшем, за исключением факта уничтожения важнейшей базы данных.

— Вот это да! — Рейвен, казалось, скорее потешался по поводу случившегося, чем возмущался.

— За последнее время зафиксировано столько пожаров в стратегически важных пунктах, что мы склонны считать это делом рук «пиротехников», хотя и не располагаем доказательствами на этот счет. — Карсон грустно покачал головой. — Что за чертова война! Они устанавливают правила схватки по своему усмотрению.

— Времена меняются, — заметил Рейвен.

— Да знаю, знаю! Мы живем в современную эпоху. — Он взял лежащий перед ним лист бумаги и протянул его своему собеседнику. — Взгляните на копию моего списка мутантов Марса и Венеры, известных на сегодняшний день. Они классифицированы по типам и снабжены соответствующей буквой в зависимости от своего боевого потенциала, если так можно сказать. — При этом Карсон засопел, будто сомневался в точности выбранного термина «боевой». — «О» означает «опасный», «Оо» — «очень опасный». «Б» — «безобидный»… по крайней мере, насколько нам известно. Это все, что нам удалось узнать на данный момент.

Рейвен быстро просмотрел список и спросил:

— Эти типы существуют в чистом виде? То есть, скажем, если это левитатор, то он обладает способностью поднимать себя и все, что несет с собой, но не может поднимать независимые объекты. Телекинетики, наоборот, не могут воздействовать на самих себя. Кроме того, телепаты не могут быть гипнотиками, и наоборот. Я правильно вас понял?

— Абсолютно верно. Каждому типу соответствует определенная паранормальная способность.

Рейвен начал внимательно изучать список, который содержал в себе следующее:

1. Классические телепаты — «Оо»

2. Левитаторы — «О»

3. «Пиротехники» — «Оо»

4. Имитаторы — «Б»

5. «Совы» — «Б»

6. «Хамелеоны» — «Оо»

7. Гипнотики — «О»

8. «Суперслухачи» — «Б»

9. «Микроинженеры» — «Оо»

10. Радиосенсы — «Оо»

11. «Насекомоведы» — «Оо»

12. Телекинетики — «Оо»

— Поучительно! — улыбнувшись, Рейвен сложил лист пополам, засунул его в карман, поднялся и направился к двери. — И все они тешат себя иллюзией, что старушка Земля уже не та, что была раньше?

— Ни больше ни меньше, — подтвердил Карсон. — Они говорят, что она старая, дряхлая, с помутившимся рассудком и безнадежно беспомощная перед явлениями современной жизни. По их мнению, Земля находится на последнем издыхании. Ваша задача заключается в том, чтобы поставить их действия под свой контроль, чего бы это ни стоило.

— До тех пор, пока буду жив, именно этим я и займусь, — пообещал Рейвен.

Он вышел и тщательно закрыл за собой дверь. С этого момента он мог полагаться только на самого себя.

Глава 2

Все началось, едва он вышел на улицу. Быстрее и быть не могло, хотя организаторы акции грешили топорной работой. Это, впрочем, было естественным из-за недостатка времени на подготовку. Если бы их предупредили заранее, исход для Рейвена был бы летальным. Как бы то ни было, действуя согласно обстоятельствам, они выигрывали в быстроте, но проигрывали в точности.

Рейвен беззаботно вышел из главного подъезда Департамента безопасности и позвал воздушное такси, которое покачивалось рядом на небольшой высоте.

Такси представляло собой большой прозрачный шар, опирающийся, в свою очередь, на круг из маленьких шариков, которые предназначались для гашения скорости при посадке. У него не было ни крыльев, ни реактивных сопел, вообще ни одного отверстия. Это была последняя модель антигравитационной машины, которая стоила около двенадцати тысяч монет.

Открыв дверь, водитель профессионально-вежливо заулыбался. Но улыбка постепенно сползла с его лица, когда он заметил, что клиент даже не пошевелился. Выпрямившись, почесал отдающий синевой подбородок и крикнул сиплым голосом:

— Эй, послушай! Или мне уже мерещится, или ты только что позвал меня?!

— Заткнись! Скоро я уделю тебе внимание, — ответил Рейвен, продолжая стоять на тротуаре в десяти футах от. машины. Его глаза не были устремлены на что-то конкретное, напротив, у него был вид человека, погруженного в свои мысли и который не любит, когда его отвлекают.

Водитель нахмурил брови и зашелся кашлем, который напоминал скрежет наждака по выхлопным трубам. Его правая рука все еще была вытянута вперед, удерживая дверь открытой.

Рейвен вновь посмотрел на такси, приблизился к нему, но не вошел.

— У тебя есть теплоизлучатель?

— А как же! Что будет со мной, если одну из дверей заклинит?

Водитель открыл на панели управления отсек для инструментов и вытащил оттуда похожий на небольшой пистолет аппарат.

— Для чего он тебе нужен?

— Я прожгу тебе сиденье, — сообщил Рейвен, забирая теплоизлучатель из рук водителя.

— Еще чего! Что за дурацкие идеи! — Сделав паузу, он продолжил: — Сегодня, приятель, тебе не везет. — Он вновь полез в отсек и извлек оттуда еще один аппарат. — У меня есть привычка дублировать все инструменты. Это себя оправдывает. Поэтому, если ты «гладишь» мне мою обивку, я «поглажу» твою. По рукам?

— Это «глажение» должно бы заинтересовать ученых, так как аппарат эффективен только при работе с металлом, — ответил Рейвен. Он улыбнулся и добавил: — Я имел в виду твое заднее сиденье…

После этих слов он направил наконечник аппарата на обивку сиденья и нажал на гашетку.

Определить, что инструмент работает, можно было только по дрожанию рукоятки. Тонкая струйка дыма с сильным запахом горелого пластика вилась из сиденья. Совершенно спокойно Рейвен поднялся в такси и закрыл дверь.

— Готово. Вот сейчас мы можем отправляться, моя дорогая Синяя Борода!

Наклонившись, он положил инструмент на место.

Водитель беспорядочно задвигал рычагами управления, и антигравитационное такси поднялось на высоту пять тысяч футов, взяв курс на юг. Водитель время от времени хмурил свои густые брови, пытаясь понять, что происходит. Его глаза постоянно перебегали с переднего смотрового окна на зеркало заднего обзора, наблюдая украдкой за странным пассажиром, который, возможно, был способен поджечь весь мир.

Не обращая внимания на озабоченность таксиста, Рей-вен просунул руку в образовавшуюся в сиденье дырку, нащупал еще теплый металлический предмет и вытащил его наружу. Это был грубо обработанный, длиной и толщиной не больше сигареты, прибор.

Не было никакой необходимости разбирать это миниатюрное приспособление, чтобы узнать, что в нем находится. Для Рейвена конструкция была предельно ясна: миниатюрный двигатель, индикатор направления, радиоустройство, способное часами посылать в эфир сигнал «бип-бип-бип», размером со спичечную головку заряд самоуничтожения — все вместе весом не более двух десятых фунта. Если бы Рейвен не уничтожил приспособление, оно бы оставляло электронный след позади такси, а это давало возможность его врагам вести преследование сколько угодно, да к тому же в трех измерениях.

Рейвен обернулся. В воздушном пространстве на разных уровнях было столько машин, что визуально было просто невозможно обнаружить слежку. Но это сумасшедшее движение не только маскировало преследователей, но и скрывало преследуемых.

Рейвен положил маленький цилиндр в отсек, где находились теплоизлучатели, повернулся к водителю и сказал:

— Можешь оставить эту штуку себе. Некоторые ее детали потянут на пятьдесят монет. Разумеется, если кто-нибудь сможет разобрать ее, не разрушив окончательно.

— Очень хорошо.

Водитель достал приспособление из ящика, с любопытством повертел его в руках и вновь положил на место.

— Скажите, пожалуйста, как вы узнали, что эта штука там находится?

— Кто-то начал об этом думать.

— Что?

— Типы, которые занимаются установкой таких штуковин, всегда думают о том, что они делают, даже если они находятся на большом расстоянии. А мысли иногда могут быть услышаны. Это словно сигнал предостережения. Вот скажи мне, тебе удавалось хоть раз что-либо делать, не думая об этом?

— Только один раз. И результат налицо, — водитель поднял левую руку и показал шрам на большом пальце.

— Это только подтверждает то, о чем я говорю, — продолжил Рейвен и добавил, больше для себя, чем для водителя: — Очень жаль, что «микроинженеры» не являются одновременно классическими телепатами.

В молчании они пролетели еще сорок миль на той же высоте. Воздушное движение начало ослабевать по мере удаления от границ города.

— Я забыл взять с собой меховые перчатки, — попытался пошутить водитель. — Они бы мне очень пригодились на Южном полюсе…

— Ничего, если понадобится, по дороге купим. — Рейвен еще раз посмотрел назад. — У вас есть какие-нибудь свои приемы для того, чтобы сбить преследователей со следа и оторваться от них? Пока я никого не вижу, но все может быть.

— Это вам обойдется еще в пятьдесят монет. — В зеркало заднего вида водитель наблюдал за реакцией Рейвена: не прогадал ли он с ценой. — Само собой разумеется, сюда включено мое молчание о происходящем в качестве гарантии.

— Бедняга! Твои гарантии гроша ломаного не стоят! Ты откроешь рот, стоит им только захотеть, тебе просто ничего другого не останется делать, — мрачно сказал Дэвид. — Они без всяких денег имеют возможность полностью управлять индивидом. Но когда ты заговоришь, для меня это уже не будет представлять опасности. Во всяком случае, пятьдесят монет твои, хотя бы для того, чтобы выиграть время.

Рейвен ухватился за ручки сиденья, так как машина начала петлять из стороны в сторону, в конце концов уйдя в облака.

— Тебе нужно предпринять что-нибудь получше. У тебя ведь нет защиты от радара?

— Подождите немного. Я еще не начинал.

Спустя два часа они приземлились на лужайке у длинного и невысокого дома. В небе никого не было видно, за исключением полицейского патрульного корабля, который на большой высоте летел в северном направлении.

Хозяйкой этого дома была довольно высокая, хорошо сложенная женщина, которая, однако, двигалась так, словно ничего не весила. Хотя ее и нельзя было назвать красавицей в буквальном смысле этого слова, более двадцати претендентов на ее руку и сердце вынуждены были ретироваться, получив отказ. Разгадка заключалась в том огне, который горел в удивительных, огромных глазах, делающих ее потрясающе красивой.

Протянув Рейвену руку, она воскликнула:

— Дэвид! Каким ветром тебя занесло сюда?!

— Ты бы знала это уже давно, если бы я не побеспокоился принять меры предосторожности и экранировать мой мозг.

— Теперь понятно.

Она незаметно перешла с устного общения на телепатическое, потому что для нее это было привычней:

«Что случилось?»

Он ответил ей таким же способом:

«Две птички. Две птички, которых я надеюсь убить одним выстрелом», — и улыбнулся, глядя в эти прекрасные глаза.

«Убить? Что за ужасные мысли! Убить?! — На ее лице появилось выражение мучительного беспокойства. — Тебя заставили что-то сделать. Я знаю! Чувствую это, хотя ты и пытаешься спрятать от меня свои мысли! Тебя вынудили вмешаться».

Усевшись на надувную софу, она уныло уставилась на стену.

«Неписаный закон гласит, что мы должны избегать искушения вмешиваться во что бы то ни было, за исключением случая угрозы со стороны Денеба. Не желая того, мы можем выдать себя и напугать человечество. А испуганные люди бессознательно пытаются докопаться до причины их страха. Кроме того, невмешательство отводит подозрения и заставляет людей думать, что мы неспособны действовать».

«Прекрасный образец логики, если исходить из того, что предпосылки четко определены. К сожалению, это не тот случай. Обстоятельства изменились. — Рейвен уселся напротив нее и продолжил: — Л айна, мы ошиблись в определенном аспекте: они гораздо сообразительней, чем мы о них думали».

«Почему?»

«Несмотря на свои внутренние противоречия, они впали в такое отчаяние, что решили перевернуть мир в поисках кого-нибудь, способного расстроить интригу. Вероятность успеха была один на миллион, но они все же вышли на меня!»

«Каким образом им удалось тебя вычислить?» — Ее беспокойство усилилось.

«Единственно возможным способом. Генетически, через банк данных. Они должны были изучить, тщательно проанализировать поколений двадцать подряд, проверяя огромный объем информации о рождениях, свадьбах, смертях, толком не зная, что ищут, но в надежде отыскать лучшее из имеющегося. Таким образом добыча оказалась на крючке».

«Если им удалось это сделать с тобой, то похожее они могут проделать и с другими», — с грустью заметила Лайна.

«На этой планете других таких просто не существует. Нас всего лишь двое: ты и я. Но ты избежала их внимания».

«Избежала? Откуда ты это знаешь?»

«Процесс поисков и отбора уже подошел к концу. Я попался, ты — нет… Возможно, потому, что ты женщина. Или потому, что по официальным документам твои предки были аллергиками или аморальными пиратами, например».

«Спасибо за комплименты», — слегка раздраженно парировала Лайна.

«Это вам спасибо», — пошутил Дэвид, улыбаясь.

«Дэвид, скажи мне, что им от тебя нужно?»

Рейвен рассказал си все, что произошло в последнее время, закончив свой рассказ словами:

«До сих пор заговор Марс-Венера удовлетворялся попытками, образно выражаясь, перебить нам ноги, постоянно наращивая давление. Они прекрасно понимают, что если в ближайшее время нами не будет найдено эффективное средство борьбы, то рано или поздно мы будем вынуждены сдаться на милость победителя. Другими словами, они по капле пускают нам кровь при любом удобном случае, просто ожидая того момента, когда мы уже не сможем пошевелить ни рукой, ни ногой в свою защиту».

«Факты и аргументы скажут свое веское слово».

«Я вначале так и оценивал ситуацию, до тех пор пока не вспомнил об уроках истории, которая учит, что плохое имеет свойство всегда превращаться в худшее. Послушай, Лайна, не за горами время, когда Земля поймет, что ее терпению пришел конец, и решит атаковать. И наверняка удар будет жестоким и безжалостным. Марс и Венера немедленно ответят еще более жестко. Ярость возрастет с обеих сторон. Ограничения будут отброшены, щепетильность исчезнет, как пар. Наконец, найдется какой-нибудь перепуганный заправила, с той или другой стороны, который решит сбросить термоядерную бомбу, чтобы показать, кто тут хозяин».

«Очень правдоподобно», — согласилась с горечью Лайна.

«Как мне ни противно влезать в человеческие дела, — продолжил он, — еще больше мне не нравится идея спрятаться под какой-нибудь горой в то время, как атмосфера горит, планета содрогается, а миллионы человеческих существ исчезают с лица Земли. Карсон с завидным оптимизмом считает, что я в одиночку способен предотвратить такой финал. Поэтому, пока я жив, я полон решимости действовать. Кто не рискует…»

«О господи! Когда эти существа освободятся от своей настырности и идиотизма?! — И не ожидая ответа, Лайна продолжила: — А что мне делать в данной ситуации, Дэвид?»

«Держаться подальше от всего этого, — ответил он. — Я вернулся сюда только для того, чтобы уничтожить некоторые бумаги. Есть вероятность, что они прибудут сюда раньше, чем я успею уйти. В этом случае я попрошу тебя оказать мне одну услугу».

«Какую?»

«Сохрани на время мой лучший костюм, — он со значением похлопал себя по груди. — Он прекрасно на мне сидит. Кроме того, это мои единственный костюм. Мне он нравится, и я не хочу его потерять».

«Дэвид! — взорвалась она. — Нет! И еще раз нет! Ты не можешь так поступить! Ты не можешь сделать это без разрешения. Это нарушение этических норм! Это нарушение основных законов».

«А война — это этично?! А массовое самоубийство?»

«Но…»

«Тише! — Рейвен сделал предостерегающий жест. — Они уже здесь. Быстро же они меня отыскали! — Бросив взгляд на настенные часы, он продолжил: — Не прошло и трех часов с того момента, как я вышел из Департамента. Вот это и есть эффективность!.. Ты чувствуешь их приближение?»

Она утвердительно кивнула и молча продолжала сидеть, ожидая развития событий. Рейвен направился в другую комнату, покопался в бумагах и вернулся к Лайне. И тут же мелодично зазвенел дверной колокольчик. Лайна встала и нерешительно посмотрела на Рейвена. Тот в ответ беспечно пожал плечами. Лайна подошла к двери и открыла ее. При этом ее движения были вялыми и безвольными.

В ста ярдах от дома вокруг спортивного корабля в форме пули стояла группа из пяти человек. Перед дверью застыли еще двое. Все они были одеты в черную полицейскую униформу с эмблемой службы безопасности.

Те двое, которые стояли у входа, были похожи друг на друга как братья. Лица были грубые и суровые. Мозг одного из них сразу же попытался вступить в контакт с Лайной. Второй же пока себя никак не проявлял. Первый был явным телепатом, а второй, очевидно, кем-то етце. Неожиданная и решительная мозговая атака первого помешала Лайне установить, что из себя представляет второй, так как она была вынуждена защитить свой мозг от телепата. Натолкнувшись на препятствие, он прекратил попытку.

— Еще один телепат, — сказал он своему спутнику. — Это хорошо, что мы прибыли не одни, не так ли? — Не ожидая ответа, он повернулся к Лайне и обратился к ней вслух: — У вас есть выбор: или вы свободно и добровольно поговорите со мной… — он сделал паузу и хохотнул, — …или вам придется говорить с моим другом, когда он этого пожелает. Как вы можете судить по нашей форме, мы из полиции.

Лайна раздраженно возразила:

— Вы такие же полицейские, как я динозавр. Полицейские, обращаясь друг к другу, говорят «товарищ», а не «друг». Кроме того, настоящий полицейский, не изложив суть дела, не угрожает.

Второй, до тех пор молчавший, вмешался в разговор:

— Может быть, вы предпочитаете поговорить со мной?

В его глазах появился какой-то странный мерцающий блеск в форме маленьких лун.

Это был гипнотик.

Словно не замечая его, Лайна спросила первого:

— Что вам нужно?

— Рейвен.

— Да неужели?

— Он здесь. Мы знаем, что он находится здесь, — опять попытался вмешаться второй.

— Не может быть!

— Мы должны его допросить.

Из глубины дома раздался голос Рейвена:

— Очень мило с твоей стороны, Лайна, что ты пытаешься их задержать. Но это бесполезно. Пригласи их, пожалуйста, в дом.

Лайна слегка задрожала. На ее лице отразилась целая гамма эмоций, когда она отступила в сторону и позволила им войти. Словно бараны на бойне, они решительно и беззаботно вошли в дом. Она знала, что сейчас произойдет. Дверной засов в ее руке казался ей ледяным, будто комок снега.

Глава 3

Войдя в комнату, непрошеные гости усилили натиск. Их речь стала еще более грубой, в руках появились пистолеты. В то же время они старались держаться подальше друг от друга, словно опасаясь, что тот, кого они разыскивали, способен их обоих уничтожить одним ударом.

Даже не приподнявшись со своего места, Дэвид Рейвен явно развлекался, наблюдая за их поведением. Установив по их мыслям, кто они такие, он обратился к ним со словами:

— О, кто к нам пришел! Мистер Грейсон и мистер Стин. Телепат и гипнотик, не считая ожидающих вокруг дома чудо-ребят. Вы оказали мне большую честь…

Грейсон, которого Дэвид назвал телепатом, повернулся к своему спутнику:

— Посмотри, кто нас называет чудо-ребятами… — Ив беспокойстве добавил, обращаясь к Дэвиду: — Очень хорошо, мистер Ловец Мозгов, вставайте и двигайтесь за нами.

— По правде говоря, я ничего другого и не ожидал, потому что наша судьба не записана в ваших мозгах. Из этого я делаю вывод, что вы не пользуетесь доверием своего начальства.

— А вы тем более не внушаете доверия, — парировал Грейсон. — Пошевеливайтесь! Мы не можем торчать здесь целый день!

— Этого еще не хватало’ — Рейвен наконец встал, лениво потянулся и зевнул. Его взгляд остановился на Стине, гипнотике, и он спросил: — Эй, парень! Ты что вытаращился? Я тебя околдовал?

— Если случится что-нибудь, похожее на колдовство, то именно я это и сделаю, — ответил Стин и продолжил: — Хотел бы я знать, из-за чего такая шумиха?… У вас четыре руки или две головы, а?! В конце концов, что же делает вас таким замечательным?…

— Да нет в нем никакого чуда, — вмешался Грейсон, не сумев, однако, скрыть беспокойства в голосе. — Мне/ кажется, наши шефы поверили преувеличенным слухам. В нем нет ничего сверхъестественного!

— А, вот так! Вы уверены? — спросил Рейвен, пристально посмотрев на него.

— Да. Вы являетесь всего лишь новым видом телепата. Вам удается выведывать все, что есть в мозгах других, в то время как ваш мозг закрыт. Это хороший и довольно полезный трюк. — Изобразив презрение, он продолжил: — Но этого явно недостаточно, чтобы заставить беспокоиться целые две планеты.

— А что, в таком случае, вас тревожит? Раз вы все знаете, у вас не должно быть повода для беспокойства. А сейчас оставьте меня одного, дабы я мог поразмышлять о грехах моей молодости…

— Мы получили приказ доставить вас на допрос. Это означает: целым и невредимым. Поэтому вы отправитесь с нами. — Раздражение Грейсона росло прямо на глазах. — Мы доставим тигра, хотя он больше похож на кота…

— А кто собирается меня допрашивать? Самый большой начальник или какая-то мелкая сошка?

— Это не по нашей части. Все, что вы должны сделать, — это проследовать за нами и ответить на вопросы, — отрезал Грейсон.

— Лайна, поищи, пожалуйста, мою шляпу и сумку.

Рейвен повернулся к женщине, которая продолжала молча стоять у двери, и подмигнул ей вполне определенно.

— Она никуда не пойдет, — вмешался Грейсон, которому явно не понравился этот сигнал. — Вы отсюда не двинетесь. — И, повернувшись к Рейвену, продолжил: — Вы сами отправитесь за своими вещами. А Стин сопроводит вас. Я же позабочусь о хозяйке дома. Стин, примени к нему свою обычную дозу, если он вздумает шустрить.

Рейвен впереди, Стин за ним, оба отправились в дальнюю комнату. Глаза Стина уже заблестели той особой силой, которая страшнее пули.

Присев на подлокотник надувного кресла, Грейсон поставил приклад оружия на колено и задумчиво посмотрел на Лайну.

— Вы принадлежите к той же категории, что и ваш друг, не так ли? — спросил он. — Как бы то ни было, если вы надеетесь, что ему удастся проделать какой-либо фокус с моим другом, то оставьте даже мысли об этом.

Не отвечая, Лайна продолжала пристально смотреть на стену.

— Любой телепат может быстро подчинить себе гипнотика на расстоянии, потому что способен прочесть его намерения и успеть защититься от его воздействия. — Грейсон сделал это заявление с видом знатока, испытавшего все на своем опыте. — Но вблизи шансы телепата равны нулю. Гипнотик всегда победит. Я это хорошо знаю! Гипнотики неоднократно доказывали мне это, особенно после вечеринок с ликером из горных районов Венеры.

Лайна абсолютно не реагировала на болтовню Грейсона, прислушиваясь к чему-то вне этой комнаты. Грейсон, воспользовавшись случаем, предпринял неожиданную и предательскую атаку на ее мозг в надежде захватить Лайну врасплох, но натолкнулся на непреодолимый барьер.

— А, ладно! В конце концов, у меня есть оружие, а возле дома ожидает хорошо обученная и вооруженная группа. — Грейсон обеспокоенно посмотрел на дверь другой комнаты. — Что-то они слишком задерживаются…

— У него нет ни малейшего шанса, — пробормотала Лайна, но достаточно громко, чтобы Грейсон услышал. — У него нет ни малейшего шанса.

В ее лице, глазах и голосе было что-то такое, от чего угасшие было подозрения Грейсона вспыхнули с новой силой и привели его почти в состояние паники.

— Ну-ка, красавица, топай. Два шага впереди меня. Входи в комнату медленно. Посмотрим, что их так задерживает.

Лайна выпрямилась, повернулась к двери и, словно не решаясь посмотреть на то, что скрывается за этой дверью, опустила глаза.

Дверь открылась, и из комнаты вышел, поглаживая подбородок и улыбаясь, довольный собой Стин. Он вышел один.

— Он попытался ловчить, — сказал Стин, обращаясь к Грейсону, словно Лайны в комнате не было. — Я предполагал, что он попробует выкрутиться. Результат: лежит на полу, как могильная плита. Нам нужны носилки, чтобы его транспортировать.

— Уф! — вздохнул Грейсон с облегчением, опустив ствол оружия. С победоносным видом он повернулся к Лайне: — Что я вам говорил? Ваш друг был полным идиотом, пытаясь что-то сделать вблизи. Есть люди, которые этого не понимают. В результате всегда проигрывают.

— Вот именно! — подхватил Стин, подходя все ближе и ближе. — Он просто идиот. — Остановившись в шаге от Грейсона, Стин пристально посмотрел ему прямо в глаза. — Вблизи нет ни малейшего шанса…

Пальцы Грейсона задрожали и разжались. Оружие упало на ковер. Он то открывал, то закрывал рот, словно рыба, вытащенная из воды. С большим трудом ему удалось сказать:

— Стин… какого черта… что ты делаешь?

Глаза Стина сделались огромными. Их обжигающий блеск, казалось, разрывает на части мозг бедного Грейсона. Раздался голос, который шел как бы издалека, постепенно набирая силу и превращаясь в раскат грома:

— Рейвена нет в этом доме.

— Рейвена здесь нет, — пробормотал сонным голосом Грейсон.

— Мы его не нашли. Мы опоздали. Грейсон повторил все как автомат.

— Мы опоздали на сорок минут, — продолжал внушать Стин.

— Сорок минут опоздания, — повторил Грейсон.

— Он улетел на гоночном корабле золотисто-желтого цвета, двадцать двигателей, бортовой номер ХВ-109, собственность Всемирного Совета.

Грейсон опять все повторил слово в слово, словно эхо.

— Пункт назначения неизвестен. В этом доме нет никого, кроме женщины-телепатки, не имеющей никакого отношения к делу.

— Нет никого… Никого… кроме женщины… — продолжал бормотать с полузакрытыми остекленевшими глазами лишенный воли Грейсон.

Наконец Стин приказал:

— Бери свое оружие. Мы уходим. Нас ждет Галлер.

Отодвинув в сторону сильную женщину, «не имеющую никакого отношения», он направился к выходу. Грейсон плелся за ним, как ягненок. Ни один из них даже не посмотрел на Лайну. Она же не спускала глаз со Стина. Но он был абсолютно невозмутим и не обращал на нее ни малейшего внимания.

Лайна закрыла за ними дверь, вздохнула и нервно потерла руки. У нее за спиной послышались какие-то невнятные звуки. Повернувшись, в десяти шагах от себя она увидела покачивающуюся и спотыкающуюся фигуру Дэвида Рейвена.

Тело было наклонено вперед, руки ощупывали лицо, словно сомневаясь, этой ли голове оно принадлежит. Черты лица явно казались ему чужими, малознакомыми. Постепенно ужас появился в его глазах. Он безвольно и обреченно опустил руки и словно остолбенел, находясь в состоянии сильнейшего шока.

— Мое тело… — наконец произнес он голосом, который представлял собой смесь голосов Дэвида и Стина. — Он украл мое тело! Он лишил меня моей сущности, меня самого!

Мужчина замолчал и уставился на Лайну полубезумным взглядом. На лице отражалась психическая борьба, происходящая в его душе. Растопырив пальцы и вытянув вперед руки, он шагнул вперед и закричал:

— Вы знали, что произойдет! Клянусь всеми кругами ада! Вы знали и помогли ему! Проклятая соучастница! Мне нужно было убить вас!

Руки у него дрожали от возбуждения, в то время как Лайна бесстрастно и неподвижно стояла на своем месте. Но в глазах у нее появился какой-то странный неописуемый блеск! Руки мужчины сомкнулись на ее шее, но Лайна даже не пошевелилась, чтобы защититься.

Так продолжалось несколько секунд. Наконец он отпрыгнул, словно его ударило током. Придя в себя, он воскликнул:

— Господи! И вы тоже?!

— То, что может сделать один, способен сделать и другой. И это нас объединяет. — Лайна внимательно посмотрела на мужчину. — Существует такой фундаментальный закон, как «закон физического самосохранения», который гласит: «Я неотделим от моего Я и никогда не смогу стать другим Я».

Он молчал, медленно покачивая головой взад-вперед и поглаживая лицо.

— Поэтому ты всегда будешь искать то, что по праву принадлежит тебе. Будешь искать так, как обреченный на смерть цепляется за малейшую надежду на спасение. Ты постоянно будешь изводить себя, никогда не обретешь мир и спокойствие, никогда не познаешь всю полноту жизни, если только не…

— Если что?… — он быстро убрал руки от лица, выпрямился и посмотрел на нее с восхищением.

— …если только не будешь беспрекословно подчиняться нашим приказам, — объяснила она. — Будешь послушным, тогда все может вернуться на свое место.

— Что ты от меня хочешь? — Искра надежды затеплилась в его глазах.

— Беспрекословного подчинения!

— Ты будешь его иметь! — горячо пообещал он.

И сразу, в одну секунду, женщина будто сбросила то колоссальное умственное напряжение, благодаря которому она подчинила себе этого человека.

* * *

Руководителем группы, которая ожидала возле дома, был худой высокий человек по имени Галлер. Он был выходцем с Марса и являлся мутантом третьего типа, то есть «пиротехником». Прислонившись к кораблю, он растерянно наблюдал за появлением на пороге дома Стина и Грейсона.

— Ну, что скажете?

— Нам не повезло, — объяснил Стин. — Он удрал.

— Так-так. У него было три часа форы, — произнес Галлер, задумчиво барабаня пальцами по зубам. — А это означает, что мы вынуждены догонять. Куда он отправился?

— Эту мелочь он забыл сообщить толстой и любезной женщине, которую оставил для встречи с нами. Она знает лишь, что он прибыл на антигравитационном такси, упаковал кое-какие вещи, находящиеся в этом доме, и немедленно улетел в каком-то корабле с бортовым номером ХВ-109.

— Женщина в доме… — Галлер цинично посмотрел на собеседника. — Какова ее роль в его жизни?

— Ну!., - ответил Стин, загадочно улыбаясь.

— Понятно, — сказал Галлер, абсолютно ничего не понимая. Только теперь он обратил внимание на молчавшего, похожего на куклу, Грейсона. Он наморщил лоб и спросил:

— А с тобой что стряслось, приятель?

— Что? Со мной? — Грейсон нервно заморгал.

— Ты ведь телепат и можешь читать мои мысли в отличие от меня. Я тебя уже десятый раз спрашиваю: «Что с тобой, парень?» Глядя на тебя, можно подумать, что ты получил лошадиную дозу гипноза.

— Да, но он стал жертвой «лекарства» собственного изготовления. Он вел оживленную беседу с женщиной, которая случайно тоже оказалась телепатом. И, между нами, вам бы понравилось слушать эту не только устную, но и мысленную болтовню?…

— О господи! — встрепенулся вдруг Галлер. — Нам пора отправляться. Этот Рейвен не позволяет нам расслабляться ни на минуту.

Он поднялся в корабль. Стин последовал за ним. Галлер вытащил книгу регистрации межпланетных кораблей, полистал ее и через минуту воскликнул:

— А, нашел! ХВ-109, одноместный двадцатимоторный корабль с бериллиевой обшивкой. Земная масса — триста тонн. Максимальная дальность полета — пятьсот тысяч миль. Написано, что это почтовый корабль Всемирного Совета, обладающий таможенным и полицейским иммунитетом. Ну и ну! Теперь мы не сможем схватить его при всех. Всегда отыщется какой-нибудь очевидец.

— Это в случае, если мы его найдем… А мир большой.

— Мы должны его схватить! — уверенно заявил Галлер. — Этот предел в Пятьсот тысяч миль нам на руку. Он не может покинуть Землю. Ну разве что слетает на Луну. Стало быть, у нас есть уверенность, что он не скроется от нас на Марсе или Венере.

Галлер полистал список кодированных каналов радиосвязи в зависимости от времени суток. Канал номер девять. Нажав необходимую кнопку, он заговорил в микрофон:

— Галлер вызывает Дина: отыскать ХВ-109.

После этого, усевшись в кресло пилота, он закурил венерианскую сигару и глубоко затянулся. Затем поставил ноги на угол панели с инструментами и посмотрел на динамик связи. Тот в этот момент ожил:

— ХВ-109. Сегодня его полеты не зарегистрированы. В полицейских отчетах также не упоминается. Ждите! Конец связи.

— И это называется эффективность! — воскликнул Галлер, бросив оценивающий взгляд на Стина.

Прошло еще пять долгих минут. Связь опять ожила:

— ХВ-109. На стоянках Совета его нет, во всех двадцати восьми парках. Ждите!

— Странно! — задумчиво заметил Галлер. — Если его нет на стоянке, значит, он в воздухе. Но ведь он не мог взлететь, не зарегистрировав машину…

— Может быть, он убрал корабль со стоянки вчера или позавчера и прятал его здесь, — предположил Стин и уселся рядом с пультом управления, ожидая новостей. Десять минут спустя связь возобновилась:

— Дин вызывает Галлера. ХВ-109 передан почтовой службе Джозефа Маккарда, в городе Домо, на Луне. В настоящее время заправляется, готовясь к возвращению на Землю. Канал номер девять, конец связи.

— Это невозможно! — взорвался Галлер. — Невозможно! — Он вскочил, откусил кончик сигары и выплюнул на пол. — Кто-то соврал! — Он со злостью посмотрел на Стина и крикнул: — Это ты?

— Я? — изумился Стин и также поднялся. Они стояли, почти касаясь друг друга.

— Если не ты, то это означает, что женщина дала тебе неправильный номер, а Грейсон был таким дураком, что не смог определить, лжет она или нет. — Галлер помахал огрызком сигары. — Возможно, виновата дама. Она направила вас по ложному следу, а теперь смеется, что вы клюнули на эту приманку. Если это так, то виноват Грейсон. Из вас двоих он является телепатом. Позови его сюда! Я должен докопаться до истины.

— Каким образом Грейсон мог проникнуть в мозг, твердый и гладкий, как могильная плита? — спросил Стин.

— Он мог бы тебе об этом сказать, и тогда уже ты должен был повлиять на нее. й после того как ты превратил бы ее в статую, Грейсон мог бы вытрясти из нее все, что нужно. В конце концов, именно для этого вас и посылают вдвоем! Или вы такие дураки, что не можете сработаться?

— Ну зачем вы так? — запротестовал Стин, не выказывая при этом обиды.

— Кто-то готовит нам солидную западню. Я чую это, — продолжал настаивать Галлер. — Возможно, эта чертова баба, которая превратила Грейсона в дурака. Полюбуйтесь на него! Нет, что-то здесь не так. Я должен его прощупать!

— Мне кажется, что он нам не нужен, — вкрадчиво сказал Стин. — С этим делом мы вдвоем разберемся.

— Даже так? В самом деле?! — Самообладание и отсутствие удивления на лице Галлера лишний раз доказывали твердость его характера. — Недаром я чувствовал, что это ты всему виной. Я не знаю, что там у вас произошло, но лучше будет на этом и закончить.

— Вы серьезно?

— Да. Ты — гипнотик, но что из этого? Я могу сжечь все твои потроха за две-три секунды до того, как буду тобой парализован. Кроме того, паралич через несколько часов проходит, а угли никогда не превращаются в цветущее дерево,

— Да, конечно, конечно. В самом деле, «пиротехника» — это великая сила. — Стин протянул руку и легонько коснулся руки Галлера.

Рука словно приклеилась. Галлер попытался отстраниться, но сразу понял, что не может. Две руки словно намертво связали их тела, и что-то необычное и непонятное стало происходить в месте контакта.

— Это тоже сила, — сказал Стин…

* * *

Глубоко внизу, под скоплением складов, которые формально принадлежали Компании межпланетной торговли, спрятался настоящий город в миниатюре, о котором не только не знало, но даже не подозревало большинство тех, кто передвигался по поверхности. Он был построен и существовал уже давно.

Именно здесь и располагалась штаб-квартира подпольного движения «Марс-Венера», настоящее сердце организации. В бесчисленных комнатах и длинных холодных галереях работали около тысячи человек. Но каждый из них был далеко не обычным существом.

В одной из комнат дюжина пожилых людей с длинными и тонкими пальцами медленно передвигались, словно слепые. Их глаза не были глазами в обычном понимании этого слова. Это были органы зрения, которые могли пересчитать микробы на кончике перочинного ножа!

Эти существа работали так, словно постоянно принюхивались к тому, что делали. Их так называемые глаза охватывали предметы под немыслимыми углами и работали со сверхточностью. Это были мутанты девятого типа, в обиходе называемые «микроинженеры».

В соседней комнате находились существа удивительно похожие друг на друга, но в то же время разные. Так называемые «люди-резина» постоянно тренировались и совершенствовали свои потрясающие способности.

Друг против друга сидели два человека. Быстрое и незначительное изменение черт лица делало их неузнаваемыми.

— А теперь я — Петерс!

Такое же быстрое и точное изменение, и уже второй говорит:

— Как забавно! Я тоже!

И оба расхохотались. Одинаковые, как близнецы, они уселись и начали играть в карты, исподтишка наблюдая друг за другом и ожидая, кто из них первый расслабится и выдаст свое подлинное лицо.

В комнату вошли еще двое с намерением превратить игру во времяпрепровождение для четверых. Один из них зарегистрировал момент интенсивного умственного напряжения, в то время как его коллега со сверкающими глазами уставился на стул. Стул задрожал, покачнулся и начал двигаться. Близнецы восприняли этот феномен как нечто заурядное.

Тот, который передвинул взглядом стул, заставил карты прилететь к нему в руки и проворчал:

— Если вы двое, куклы резиновые, считаете, что продолжаете оставаться Петерсом, то могли бы по крайней мере обзавестить разными запахами, чтобы люди могли вас различать. Мой ход, — добавил он.

В коридоре послышались чьи-то шаги, которые затем стихли. Через десять секунд один из Петерсов, взяв свою сигару, обнаружил, что она зажжена с обоих концов. Чертыхаясь, он встал, взял свои карты и пошел закрывать дверь.

В этот огромный подземный лабиринт Грейсон вошел с закрытым мозгом и напряженными мускулами. Он торопился и выглядел так, словно боялся своей собственной тени.

Добравшись в конце длинного перехода до массивной стальной двери, он лицом к лицу столкнулся с часовым-гипнотиком, который сказал:

— Дальше нельзя, приятель. Здесь находятся покои шефа.

— Я это знаю. Мне нужно немедленно поговорить с Кайдером. — Грейсон оглянулся назад, в коридор, и сделал нетерпеливый жест. — Скажи, что ему лучше меня выслушать, иначе все может взлететь на воздух!

Часовой недоверчиво посмотрел на него, но все же включил связь, встроенную в дверь, и что-то сказал. Через несколько секунд дверь открылась. Грейсон быстро прошел приемную и вошел в комнату, где за маленьким столом сидел ее единственный обитатель.

Это был коренастый, широкоплечий, с квадратным и выпирающим вперед подбородком человек. Кайдер родился на Венере и, пожалуй, был единственным на Земле мутантом одиннадцатого типа. Он мог разговаривать, практически беззвучно, почти с девятью типами венерианских насекомых, семь из которых были очень ядовиты и готовы оказать «смертельную услугу» своим друзьям. Поэтому Кайдер обладал фантастической властью над безжалостной и нечеловеческой армией, слишком многочисленной, чтобы ее уничтожить.

— Что случилось? — нервно спросил он. — Быстро переходи к делу. Мне сегодня нездоровится. Я никак не акклиматизируюсь на этой планете…

— И я тоже, — ответил Грейсон. — Вы что-то знаете о некоем Дэвиде Рейвене, раз отдали приказ доставить его сюда, не так ли?

— Да. Точно я не знаю, что он из себя представляет, но, думаю, для нас ничего хорошего. Вы поймали его? Куда вы его поместили?

— Никуда. Он сбежал.

— Далеко не уйдет, — уверенно пообещал Кайдер. — Я уверен, что он сейчас мечется в поисках укрытия. — Кайдер сделал жест, давая понять, что прием окончен. — Продолжайте преследовать его. Мы должны поймать его, когда это будет нужно.

— Да, но… — возразил Грейсон, — мы поймали его! Однако затем он бежал.

Кайдер, покачиваясь на ножках стула, спросил:

— Ты хочешь сказать, что он уже был у вас в руках? И вы позволили ему улизнуть? Как это случилось?

— Не знаю. — У Грейсона не было даже сил притворяться. — У меня в голове не укладывается. Ничегошеньки не понимаю. Именно поэтому я и пришел к вам.

— Будем логичны. Рассказывай все по порядку.

— Мы прибыли на место, где он скрывался. Там была еще одна женщина… Оба они классические телепаты. Со мной был Стин. Один из лучших гипнотиков, какие у нас есть. И Рейвен играл с ним как кошка с мышкой…

— Продолжай! Хватит упиваться драматизмом ситуации!

— В итоге Стин применил свое «лечение» на мне, — с болью в голосе продолжил Грейсон. — Он застал меня врасплох и превратил мой мозг в камень. Он заставил меня вернуться к кораблю и сказать Галлеру, что мы не нашли Рейвена. Затем вошел в кабину к Галлеру…

Какое-то отвратительное создание, похожее на паука с множеством лапок, поползло по брюкам Кайдера.

С отвращением наблюдая за насекомым, Грейсон продолжил:

— Через несколько часов я пришел в себя. За это время Галлер сошел с ума, а Стин исчез.

— Сошел с ума?

— Да. Он казался ненормальным. Как будто его мозг основательно потрясли и вывернули наизнанку. Он без остановки болтал о детском легкомыслии разлада между Землей, Марсом и Венерой, о чуде бесконечных просторов Вселенной, о посмертной славе и так далее в том же духе.

— Галлер — «пиротехник», — заметил Кайдер. — Ты — телепат. Ты забыл об этих простых фактах? Или ты настолько поглупел после всех этих событий, что даже не вспомнил об этом?

— Нет, я не забыл. Я попытался проникнуть в его мозг.

— И что?

— Полная каша. Его серое вещество было похоже на только что приготовленное пюре. Мыслительные процессы были спорадические и лишенные всякой логики. Ну, например: «Стин — это я, Рейвен — это ты, а другие — это все остальные». Или вот еще: «Жизнь — это не жизнь, это почти жизнь, это хорошая жизнь, но это не та жизнь». Вывод: полный идиот.

— Слишком большая доза гипноза, — невозмутимо поставил диагноз Кайдер. — По всей видимости, Галлер был слишком чувствительным к гипнозу, Ничего нельзя знать наверняка, пока жертва не окажется в опасной ситуации. Пожалуй, это уже хроническое заболевание…

— А может, просто стечение обстоятельств. Стин не должен был знать, что Галлер чувствителен к гипнозу. По крайней мере, мне хотелось бы так думать.

— Ты так думаешь потому, что не хочешь верить, что твой друг пошел против своих же товарищей и напал на них. Случайно или неслучайно, но Стин атаковал Галлера, своего коллегу и непосредственного начальника. Всему этому есть четкое определение. Это предательство!

— Я так не считаю, — продолжал настаивать Грейсон. — По-моему, к этому приложил руку Рейвен. Стин не сделал бы этого без серьезных на то оснований.

— Согласен, — кивнул Кайдер с сардонической улыбкой. А затем продолжил: — Всегда найдется причина, хорошая или плохая, неважно какая. Например, моя персона. Я являюсь законопослушным, честным и преданным, заслуживающим абсолютного доверия гражданином Венеры только потому, что мне пока никто не предложил достаточно большую сумму за измену. Моя цена очень высокая. И у меня есть довольно убедительная версия того, что произошло со Стином. В данном случае Рейвен его просто купил.

— Даже если допустить, что Стин из этой категории людей, в чем я сомневаюсь, каким образом это могло произойти? У него не было возможности обсудить эту проблему.

— Разве он не находился какое-то время с глазу на глаз с Рейвеном?

— Да, находился, — признал Грейсон. — Не более двух минут, в соседней комнате. И я постоянно находился с ним в телепатическом контакте. Мозг Рейвена был закрыт. Мозг Стина рассказал мне, что Рейвен повернулся к нему, желая что-то сказать. Затем Рейвен дотронулся до него, и моментально мозг Стина закрылся Но это невозможно! Обычный гипнотик не может экранировать мозг как телепат. Тем не менее это произошло!

— Ого! — воскликнул Кайдер, наблюдая за ним.

— Это сразу вызвало у меня подозрение. Все выглядело очень странно. Я поднялся и решил посмотреть, что там происходит. И в этот момент в дверях появился Стин. Я испытал такое облегчение, что не заметил, что его мозг по-прежнему оставался закрытым. И прежде чем я вернулся в нормальное состояние, он сделал со мной что хотел. Естественно, я был готов к борьбе с Рейвеном, но мне и в голову не пришло защищаться от Стина. Ведь мало кто ожидает, что ваш союзник неожиданно станет противником и усыпит вас.

— Разумеется. — Кайдер что-то прочирикал пауку, который беспрекословно подчинился и уполз в сторону. — В таком случае превратим это в двойную охоту. Нет большой разницы: искать одного или двух. Скоро Стин будет в наших руках, и тогда мы его исследуем.

— Вы забыли об одном, — напомнил ему Грейсон. — Я нахожусь здесь, и Стин знает это место.

— Ты хочешь сказать, что он может выдать нас и мы станем с минуты на минуту объектом для рейда службы безопасности?

— Совершенно верно.

— Сомневаюсь, — Кайдер спокойно анализировал ситуацию. — Если бы оборонительные силы Земли знали об этом центре, они бы атаковали немедленно и уничтожили его. Этот рейд был бы проведен еще несколько часов назад, если они рассчитывают на эффект неожиданности.

— А разве нельзя допустить с их стороны некоторую медлительность и нерасторопность? Что мешает им основательно подготовиться, а затем взорвать все к чертовой матери?

— Ты нервничаешь! — успокоил его Кайдер. — У нас Здесь масса способных и талантливых людей… а кроме того, поражение заставило бы нас искать лучшее укрытие. Ну и, наконец, лучше знать противника в лицо, чем гадать, с какой стороны последует удар!

— Дай-то бог! — Грейсон продолжал нервничать.

— В любом случае, для оправдания таких жестоких мер у них не будет убедительных объяснений для общественного мнения. Они не могут начать открытую активную воину, притворяясь, что такой проблемы не существует. И до тех пор, пока они будут притворяться, что ничего не происходит, мы будем делать с ними что захотим. Инициатива в наших руках, и мы ее не упустим.

— Дай бог, чтобы вы оказались правы!

— Я уверен в этом. — Кайдер включил связь. — Семьсот двадцать седьмой, гипнотик Стин. Перешел на сторону врага. Схватить во что бы то ни стало, и как можно скорее!

Приглушенный тяжелой дверью, приказ разносился по всем коридорам и комнатам.

На другом конце подземного города, вблизи от секретного входа, один из рабочих близоруко прищурился и с раздражением посмотрел на динамик связи. Возле другой двери бородатый «пиротехник» играл в карты с левитатором и как раз побил пятерку червей своего партнера валетом пик.

— Я выиграл! За тобой пятьдесят монет.

Он откинулся назад и радостно потер свои волосатые руки.

— Ты слышал, пошел против нас?! Первый раз подобное слышу.

— Этот тип еще пожалеет об этом! — пророчески произнес «человек-резина».

— Идиоты! — сказал кто-то. — Мертвые не раскаиваются!..

Глава 4

Посмотрев в окно, Лайна увидела, как он возвращается, пересекая сад. Ее прекрасные глаза выражали осуждение. Она отошла от портьеры.

«Он вернулся. Что-то, очевидно, сорвалось». Она открыла дверь в соседнюю комнату:

— Я отказываюсь присутствовать при вашей встрече. Зло — это зло, а добро — это добро. Я не могу думать по-другому, даже если это нужно для выхода из подобной ситуации.

— Не оставляйте меня наедине с ним! Не оставляйте, умоляю вас! Я не владею собой. Я попытаюсь его убить, хотя он может это сделать гораздо раньше…

— Вы не сделаете ничего подобного, — приказала осуждающе она. — Вы что, способны убить себя самого, свое собственное Я?

Она сделала паузу, услышав, как мысленно ее позвали: «Лайна!» — но не ответила.

— Помните о своем обещании: беспрекословное подчинение. Делайте все, что он вам прикажет. Это единственное, что вам остается.

Она закрыла дверь, оставив его наедине со своими мыслями.

Кто-то вошел в комнату и через стены вошел с ней в контакт:

«Все идет хорошо, Лайна. Через минуту мы можешь войти».

А затем вслух, обращаясь к несчастному:

— Вы готовы к возвращению?

В ответ молчание.

— Я уверен, что вы хотите вернуться, не так ли?

Послышалось бормотание:

— Проклятый вампир, конечно же хочу!

— Тогда готовьтесь.

Лайна закрыла глаза, хотя и ничего не видела. amp; соседней комнате послышались тихие стоны и всхлипывания. Она встала и с суровым выражением лица направилась к двери. Открыв ее, она увидела сидящего на надувной софе Стина, бледного и растерянного.

Рейвен в это время говорил Стину:

— Я воспользовался вашей телесной оболочкой. И хотя вы — мой враг, прошу прощения. Не очень хорошо использовать в своих целях живых людей без их на то согласия.

— Живых? — Стин побледнел еще больше, услышав это слово. — Из этого следует, что использование мертвых позволительно? — В голове у него был полный сумбур. — Вы хотите сказать, что…

— Не торопитесь с выводами, — посоветовал Рейвен, читая его мысли словно открытую книгу. — Возможно, вы и правы. А может быть, и ошибаетесь. Во всяком случае, это вам никак не поможет.

— Дэвид! — позвала Лайна, глядя в окно. — А если они вернутся, подготовившись получше и с подкреплением?

— Обязательно вернутся! — беззаботно подтвердил он. — Но пока будь спокойна. Я рискую, исходя из принципа, что им и в голову не придет, что дичь опять полезет в западню. Но рано или поздно они до этого додумаются и тогда вернутся. Но будет уже поздно.

Дэвид вновь повернулся к Стину:

— Они сейчас всю планету переворачивают вверх дном, придавая моей персоне чрезмерную важность. Кто-то сообщил им обо мне всю информацию. Именно поэтому они так переполошились. Кто-то из очень высоких сфер, ведающих делами Земли, предал правительство. Вы знаете, кто этот человек?

— Нет.

Дэвид без колебаний поверил, так как в мозгу Стина не было даже намека на имя.

— Кроме того, они уже ищут вас.

— Меня?! — Весь дрожа, Стин все же попытался овладеть собой.

— Да, вас. Я совершил серьезную ошибку. Я просчитался, занявшись командиром вашего корабля. Он был не просто «пиротехник». Интуитивно он обладал довольно развитым экстрасенсорным видением мира. Это позволило ему то ли увидеть, то ли почувствовать и оценить вещи, которые он не должен был знать.

Дэвид искоса посмотрел на Лайну, которая нервно гладила рукой горло.

— Я этого не ожидал. Ничто не говорило об этой его способности, и я был захвачен врасплох, — продолжал рассказывать Дэвид. — Это похоже на мутанта тринадцатого типа, «пиротехника» с экстрасенсорным восприятием. Он сам еще не понял, чем обладает, а следовательно, не пользуется этим, что не похоже на обычных мутантов. — Рейвен уставился в пол, чиркая носком ботинка по ковру. После паузы продолжил: — Едва я вошел с ним в контакт, он понял меня так, как вы никогда не поймете… и оказался неспособным выдержать испытание истиной. И в этих условиях он предпринял безнадежную попытку самосохранения, которую счел единственно возможной. Ясно, что он ошибся. Но в кризисной ситуации люди не часто следуют логике. Таким образом, он стал для меня бесполезен.

— Что вы хотите этим сказать? — с ужасом спросил Стин.

— Только то, что он сошел с ума, — ответил Рейвен. — А все думают, что виноваты в этом вы!

— Я? — словно эхо отозвался Стин. — Мое тело?

Он вскочил на ноги, ощупал лицо и грудь и посмотрел в зеркало.

— Мое тело! — повторил он. — Но это был не я! — горячо запротестовал Стин.

— Попробуйте убедить их в обратном.

— Они приставят для работы с моим мозгом телепата, и тот определит истину. Я не смогу внушить ему какую-либо историю, полную лжи… Это невозможно! Поэтому они поймут меня.

— Нет ничего невозможного. Это слово должно исчезнуть из словаря. В действительности же, если бы с вами поработал более сильный, чем вы, гипнотик, то вы могли бы заполнить ложью все космическое пространство до Альдебарана…

— Они меня не убьют, — обеспокоенно рассуждал Стин. — Но удалят к черту на кулички на всю оставшуюся жизнь. А это еще хуже. Я этого просто не вынесу! Уж лучше умереть!

Рейвен усмехнулся:

— Вы даже не догадываетесь, как близки к истине.

— В вашем положении, конечно, вы можете себе позволить потешаться надо мной, — запротестовал Стин. — Разве может кто-нибудь посадить вас за решетку, если вам достаточно пяти минут, чтобы превратиться в охранника и на его собственных ногах выйти из тюрьмы. Вы могли бы с этого начать, а затем, постоянно изменяясь, добраться до соответствующего офицера и подписать приказ о своем собственном освобождении. Вы… Вы могли бы…

Слушая его рассуждения, Рейвен улыбнулся и сказал:

— Так вы можете договориться бог знает до чего… Но даже если я в конце концов поменяюсь местами с руководителем секретной службы движения «Марс-Венера» и женюсь на самой красивой женщине Земли, сомневаюсь, что смогу восстановить мир, как вы это предполагаете… Будет вам! Вы, наверное, начитались этих дешевых марсианских романов или насмотрелись таких же фильмов.

— Возможно. Во всяком случае, мне кажется, что кто-то должен выпустить вам кишки, чтобы помешать стать победителем.

Стин посмотрел на Лайну, затем снова повернулся к Рейвену:

— Но это не поможет, если есть другие представители вашего типа, готовые вас заменить.

— Похоже, что вы уже заранее отдаете нам победу. — Рейвен вновь улыбнулся и повернулся к Лайне: — Мне кажется, я поступил верно, использовав его.

— У меня на этот счет противоположное мнение, — холодно ответила Лайна — Ты поступил плохо, и нет этому поступку оправдания.

— В принципе я с тобой согласен, — кивнул Рейвен. Повернувшись к Стину, сказал; — Я вернулся сюда вовсе не для развлечений. Есть серьезная причина, и она имеет к вам самое прямое отношение.

— В каком смысле?

— Прежде всего я хотел бы выяснить, решили вы работать на нас или остаетесь в лагере противника?

— После всего, что я пережил, — колеблясь, ответил Стин, — думаю, что лучше сменить команду. Но… я не могу это сделать. — Он решительно затряс головой. — Я не из той породы. Тот, кто предает свою собственную расу, — негодяй.

— Стало быть, вы остаетесь врагом Земли?

— Вовсе нет! — Он нервно задвигал ногами, избегая смотреть на собеседников. — Просто я не хочу становиться предателем. Но в то же время я чувствую, что вся борьба с Землей — это безумие… победителей в ней не будет. — Тоска и безысходность появились в его голосе. — Чего я сейчас больше всего хочу, так это отправиться домой, спокойно жить и ни во что не влезать!

И это было правдой Потерять руку или ногу — уже шок А тут — лишиться всего тела! Это ни с чем не сравнимо.

— Если даже вы вернетесь домой, вам будет очень трудно спокойно отдыхать в вашем кресле. Когда националистическая истерия, словно эпидемия, распространяется во все стороны в поисках мишени для своей ненависти, больше всех всегда страдают нейтральные пацифисты.

— Я все же рискну.

— Делайте как хотите, — Рейвен сделал жест в сторону Двери. — Дорога к свободе открыта, а плата за нее — информация, которую вы можете мне сообщить.

— Что вы хотите узнать?

— Как я уже сказал, какой-то очень важный тип на Земле предал меня. Неизвестный мне подлец в нашем лагере. Вы меня уже заверили, что не знаете, кто это. Но кто, по-вашему, это может быть?

— Кайдер, — не колеблясь ответил Стин, главным образом потому, что деваться ему было некуда. Это имя автоматически возникло в мозгу, а значит, легко могло быть прочитано, как неоновая реклама.

— Кто он такой? Где живет?

Ответить на эти вопросы было просто, так как они не таили в себе никакой опасности. За пределами секретного центра Кайдер с циничным усердием выполнял свои земные обязанности.

— Есть ли у него какие-либо особые способности? — спросил Дэвид, прочтя предыдущий ответ.

— Я не уверен, но говорят, что он может разговаривать с насекомыми.

— Этой информации достаточно, — сказал Рейвен и показал на дверь. — Можете идти. Даст бог, в качестве нейтрала вы будете счастливы.

— Я бы очень хотел, чтобы так и было, — согласился Стин. Остановившись на пороге, он горячо добавил: — Дай бог никогда больше не видеть вас двоих!

Сказав это, он посмотрел на небо и быстро вышел.

— Ты заметил? — Лайна выглядела немного ошарашенной. — Он посмотрел на небо, нам ничего не сказал, но его мозг выдал то, что видели его глаза: спускающийся вертолет! — Теперь уже она забеспокоилась. — Да, спускается очень быстро! Дэвид, ты слишком много болтал и потерял уйму времени. Что ты собираешься делать?

Он спокойно посмотрел на нее:

— По-видимому, женщина всегда остается женщиной.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Когда ты нервничаешь, ты ничем не отличаешься от человека из толпы. Ты очень много думаешь, но забываешь слушать. А ведь далеко не все — враги…

Подавив беспокойство, она прислушалась. И мысли из вертолета рекой потекли к ней. В спускающейся машине было четыре человека, и у всех, несомненно, простые мозги. Вертолет находился в зоне приема, и до Лайны и Дэвида долетел разговор находящихся в нем людей:

— В доме, похоже, все спокойно. Интересно, что за тип только что вышел и отправился к шоссе?

— Бог его знает! Во всяком случае, это не он. Этот слишком низенький и толстый… Что бы там ни было, Кар-сон сказал, что в доме еще должна находиться какая-то чувственная амазонка. Если не найдем Рейвена, поговорим с ней.

— Слышала? В лице Карсона ты имеешь тайного воздыхателя! — пошутил Рейвен.

— Я даже ни разу его не видела. Так что, наверное, это ты рассказал ему кое-что обо мне.

Лайна повернулась к окну и стала слушать дальше. Странные голоса-мысли витали теперь над крышей.

— Они могли бы нам придать какого-нибудь телепата. Говорят, что некоторые из них способны перехватывать мысли аж за линией горизонта.

Кто-то другой прокомментировал:

— В нашей корпорации никогда не будет таких работников. Общественность не потерпела бы этого. С тех пор как два столетия назад подняли шум по поводу психологической полиции, ни один телепат не стал полицейским.

Третий из команды с презрением процедил:

— Ха-ха-ха! Общественность! Меня от нее тошнит! — И тут же, спохватившись: — Эй! Ты куда так гонишь? Этот сад — море грязи, а не резиновая подушка. Ты хоть смотри что делаешь!

— В конце концов, кто находится за рычагами управления этой штуки, ты или я? Ты еще пеленки мочил, когда я уже приземлялся на пятачке размером с носовой платок! — Последовала пауза. — Держитесь крепче, садимся!

Из дрожащей машины, в свете прожекторов, выпрыгнули четверо мужчин и направились к дому. Все были в обычной одежде.

Выйдя им навстречу, Рейвен спросил:

— Что стряслось? Что-то срочное?

— Понятия не имею, — ответил руководитель группы, смерив Дэвида взглядом с головы до ног. — Без всякого сомнения, вы — Рейвен. Карсон хочет с вами поговорить, — он сделал жест в сторону вертолета. — Мы прилетели на этой каракатице, потому что на ней есть канал связи службы безопасности. Вы можете поговорить с ним прямо отсюда.

— Отлично!

Поднявшись в машину, Рейвен устроился поудобней в кабине и стал ожидать, пока наладят радиосвязь.

Наконец экран засветился и на нем появилось лицо Карсона.

— Быстро вы справились, молодцы! — поздравил он команду. — Я отправил на поиски десять патрульных машин и уже думал, что дай бог только через неделю вас обнаружат. — Карсон сделал свое изображение более четким. — Что случилось?

— Ничего особенного, — сообщил Рейвен. — Оппозиция уже дважды меня атаковала. Я им ответил тем же Окончательно никто не победил.

Лицо Карсона исказила гримаса.

— Это ваша точка зрения на игру. Наша точка зрения менее оптимистична. Более того, положение очень неприятное.

— Что произошло?

— Этим утром взлетела на воздух фабрика «Бакстер Юнайтед». Новость мы держим в секрете и, сколько сможем, не допустим утечки информации.

Скрестив руки, Рейвен заметил:

— Это была большая фабрика, не так ли?

— Вы еще спрашиваете?! Ночная смена, которая меньше дневной, в этот момент покидала предприятие. Это сократило число жертв примерно до четырех тысяч.

— Подонки!

— Внешне все выглядит как обычная промышленная авария, вызванная каким-то происшествием, — продолжил с горечью в голосе Карсон. — Но все наталкивает на мысль, что это лишь одна из целой серии хорошо спланированных акций, и сюрпризы еще будут. Причем все будет выглядеть как обычное происшествие. Пока у нас нет доказательств, мы ничего не можем сказать.

— Были ли на фабрике установлены ловушки?

— Были, и много. Дюжины. Фабрика являлась стратегически важным предприятием и соответственно охранялась. Какого черта, мы же не дураки!..

— Ну и…

— Девяносто процентов ловушек также взлетело на воздух. Те немногие, что остались, были настолько выведены из строя, что ничего не смогли зафиксировать. Целая группа агентов, составленная отчасти из телепатов и гипнотиков, зря прочесывала район в поисках информации.

— Кто-нибудь выжил? — поинтересовался Рейвен.

— Есть несколько очевидцев. Их трудно назвать выжившими, поскольку ближайший очевидец находился на расстоянии около мили от фабрики. Они говорят, что было ощущение очень сильного землетрясения.

— При нашей первой встрече вы сказали, что до сих пор тактика врага состояла в незаметном, хотя и эффективном саботаже, но никогда не влекла за собой такие ужасные человеческие жертвы И это было естественно, поскольку все-таки между нами еще существуют узы крови. Но, если в конце концов выяснится, что взрыв — их рук дело, это будет означать очень важную перемену. Это будет означать, что они перешли к решительным действиям и будут атаковать нас со всей жестокостью.

— Именно этого мы и боимся — подтвердил Карсон — Какой-нибудь Опьяненный собственным успехом фанатик с Венеры или Марса может решить, что настало время ускорить ход событии и использовать все имеющиеся в его распоряжении средства. Поэтому больше терпеть мы не можем

Кивнув в знак согласия, Рейвен спросил:

— Но все же для чего вы меня вызвали? Вы хотите, чтобы я сделал что-то особенное?

— Нет, ничего особенного, — ответил Карсон. — Все, что вы сделаете, полностью на ваше усмотрение. Я просто довел до вашего сведения последнюю информацию. А уж ваша задача — с толком ею распорядиться. — Карсон тяжело вздохнул и озабоченно потер лоб. — Идея заговорщиков состоит в том, чтобы через эти катастрофы, которые очень трудно отличить от случайных, постепенно парализовать все наши силы и заставить сдаться. И вся беда в том, что без убедительных доказательств очень трудно отличить спровоцированную катастрофу от тех, что время от времени происходят в силу объективных причин.

— Конечно…

— Кроме того, всегда существует практика приписывать оппозиции любое значительное происшествие, хотя, по правде говоря, они могут не иметь к этому никакого отношения. Но с другой стороны, если бы мы точно знали, что виновны они, а также конкретных исполнителей тогда мы могли бы повесить их всех на фонарных столбах. И тут уж им не помогло бы земное гражданство. Убийство является убийством в любом уголке космоса.

— Вы хотите, чтобы я оставил все и, занялся изучением только этой проблемы?

Лицо Карсона стало суровым.

— Никоим образом! Покончить любым способом с этим идиотским соперничеством, если с ним вообще можно покончить, гораздо важнее, чем бороться с его последствиями! Я предпочитаю, чтобы вы начали осуществлять любой разработанный вами план. Но в то же время я хотел бы, чтобы вы использовали любую возможность для сбора информации, которая прояснила бы историю с этим взрывом. Если что-нибудь откопаете, немедленно мне сообщите.

— Хорошо. Договорились. Буду держать ушки на макушке и смотреть во все глаза. Все, что я узнаю, вы получите без задержки. — Поглядев с любопытством на собеседника, Рейвен спросил: — А собственно говоря, чем занималась эта фабрика «Бакстер»?

— Ну да, конечно! Чтобы вы да не спросили об этом!

— Есть что-то такое, о чем я не должен знать?

— Ладно… ладно… — заколебался Карсон, но наконец решился: — Не вижу причин скрывать от вас истину. Если Керати не согласен с этим, то пусть ему будет хуже. Я не разделяю ту точку зрения, что агентуре не все положено знать. — Внимательно посмотрев на экран, Карсон спросил: — Рядом с вами или в пределах слышимости есть кто-нибудь?

— Никого.

— Тогда слушайте, и о том, что я скажу, никому ни слова! Фабрика «Бакстер» через два месяца должна была завершить работу над созданием двенадцатимоторного двигателя нового типа, работающего на совершенно новом горючем. Маленький телеуправляемый испытательный корабль, снабженный этим двигателем, в конце прошлого года совершил полет к поясу астероидов и вернулся на Землю. Все хранилось в глубочайшем секрете.

— Не означает ли это, что ведется серьезная подготовка для Великого прыжка? — невозмутимо спросил Рейвен.

— Велась, — поправил его Карсон с горечью в голосе, сделав упор на прошедшем времени. — Четыре трехмоторных аппарата были готовы для запуска в систему Юпитера. Но гораздо важнее было то, что это была лишь попытка, чистый эксперимент, основополагающий принцип… Если бы путешествие прошло без происшествий…

Карсон не закончил фразу.

— Дальние планеты? Вплоть до Плутона?

— Детские игрушки!..

— Альфа Центавра?

— Возможно, даже дальше. Еще рано устанавливать пределы, но они должны быть отодвинуты гораздо дальше. — Неожиданно он очень внимательно посмотрел на Дэвида. — Похоже, что вы не очень удивлены и возбуждены услышанным?!

Не отвечая, Рейвен спросил:

— А это новое горючее, оно очень взрывоопасное?

— Чрезвычайно! Именно поэтому мы сбиты с толку. Это мог быть и просто несчастный случай, несмотря на все принятые меры предосторожности.

— Ну и дела! — протянул Рейвен. Подумав немного, он заговорил о другом: — Там у вас крутится один тип с Венеры, некто Кайдер. Руководит торговой компанией «Утренняя звезда». Похоже, это не совсем обычный тип. Я хочу войти с ним в контакт.

— Против него что-нибудь есть?

— Только то, что, кроме торговли, он на Земле занимается какими-то другими делами. Мой информатор считает, что он является ключевой фигурой на той стороне «поля битвы»,

— Кайдер… — повторил Карсон, сделав пометку в блокноте, невидимом на экране. — Наведу справки о нем в секретной службе. Как уроженец Венеры, он должен фигурировать в нашей картотеке. — Закончив запись, он поднял глаза: — Хорошо. Если понадобится, можете воспользоваться этим вертолетом. Еще что-нибудь нужно?

— Какой-нибудь астероид с хорошим воздухом и прекрасными видами для личной резиденции!..

— Когда хотя бы несколько сотен из них будут у нас в руках, обещаю один оставить для вас, — даже не улыбнувшись, ответил Карсон. — Судя по тому, как сейчас идут дела, вы будете его иметь через сто лет после своей смерти.

Еще некоторое время Рейвен продолжал сидеть, уставившись на экран и размышляя. Есть существа, безразличные к разрушениям, совершенным руками людей.

«Вот именно, Дэвид, руками человека, — прервала его размышления Лайна, послав импульс из глубины дома. — Помни об этом! Всегда об этом помни!»

«Это нельзя забыть», — ответил он.

«Можно… но не забывай, хотя бы временно, о памяти».

«Почему бы и нет? Нас здесь двое: один вспоминает, в то время как другой полон обоснованных забот».

Она ничего не ответила. Для себя она уже все решила, поэтому добровольно и осознанно присоединилась к нему для выполнения поставленной задачи. Лайна не боялась ни человека ни зверя, ни бога ни черта, ни жизни ни смерти. Единственным источником ее мучительного беспокойства был страх одиночества.

С трудом выбравшись из тесной кабины, Рейвен спрыгнул на землю и направился к ожидавшим его пилоту и членам экипажа.

— Проводите меня к дому. Я бы хотел некоторое время остаться здесь и после захода солнца.

Глава 5

Кайдер вернулся домой, когда на землю опустилась ночь. Оставив машину на заднем дворе, он наблюдал, как два человека ставили ее в маленький гараж. Закрыв раздвижную дверь, они подошли к нему, и все пошли к выходящей на задний двор двери дома.

— Опять я задержался, — с раздражением сказал Кайдер. — Полиция этой ночью очень нервничает. Рыщут по всем направлениям. Останавливали меня три раза. «Покажите, пожалуйста, ваше разрешение. Покажите, пожалуйста, ваше удостоверение пилота. Покажите, пожалуйста…» — Он с раздражением вздохнул. — Как они еще не попросили свидетельство о рождении!

— Должно быть, что-то произошло. — заметил один из спутников. — Между тем на спектроэкране нет никаких чрезвычайных сообщений.

— А когда они там были? — заметил второй. — Уже прошло три недели, а они ни слова не сообщили о нашем ударе по…

— Тише, тише! — остановил его Кайдер, сопроводив предостережение увесистым шлепком по спине. — Сколько раз нужно предупреждать, чтобы вы не распускали языки!

С ключом в руке, он остановился перед дверью и тоскливо посмотрел вверх в надежде увидеть на небосводе сияющую точку, которую так редко видел.

— Что у нас на ужин? — войдя в дом, спросил Кайдер.

— Венерианская утка с жареным миндалем и…

Неожиданно зазвенел дверной колокольчик, Кайдер быстро и выразительно посмотрел на более высокого из двоих.

— Кто это может быть?

Мозг высокого сконцентрировался на входной двери. Затем он повернулся и ответил:

— Некто Дэвид Рейвен. Кайдер от неожиданности сел.

— Ты уверен?

— По крайней мере, так сообщает его мозг.

— А что еще он говорит?

— Ничего. Только это. Остальное закрыто.

— Задержите его на некоторое время, а затем пригласите.

Подойдя к огромному письменному столу, Кайдер открыл ящик и вытащил1 оттуда маленькую коробочку.

— Он знает, что мы его задерживаем, и знает почему, — сообщил высокий. С едва скрываемым отвращением он внимательно смотрел на коробочку. — Он точно знает, что вы делаете и что у вас на уме. Он может Читать все ваши мысли.

— Ну и что из этого? Какое преимущество это ему дает?

Кайдер подтолкнул коробочку на середину стола, поближе к стоящему перед ним стулу. Какие-то блестящие иголки вылетели из коробочки и стали кружиться по комнате.

— Ты напрасно беспокоишься, Сантил. Вы, телепаты, все одинаковы: воображаемая опасность, что кто-то может легко прочесть ваши мысли, стала для вас навязчивой идеей.

Он стал издавать какие-то странные звуки. В ответ новые омерзительные насекомые выбрались из своего убежища и закружились, исчезнув в дальних углах комнаты.

— Пригласите его!

Сантил, как и его напарник, с облегчением и удовольствием вышли из комнаты. Когда Кайдер начинал играть с этими коробочками, у них появлялось неистребимое желание быть как можно дальше от этого места. Их поведение понравилось Кайдеру. Ему льстило сознание собственного могущества. Превосходство над простыми смертными — Это такая штука, которую стоит иметь. А уж если речь идет о тех, кто наделен необычайными талантами, то это вообще нечто грандиозное. Какая-то небольшая зеленая тварь, похожая на паука, словно очнувшись от сна, зашевелилась в кармане его пиджака. Кайдер единственный на Земле обладал армией без нервов, страха, почти непобедимой, к тому же абсолютно подчиненной его воле.

Когда Рейвен вошел, на лице Кайдера заиграла дежурная профессиональная улыбка. Жестом указав на стул, он быстро окинул взглядом вошедшего. «Обычный атлетический тип, — подумал он, — если не считать этих глаз с металлическим блеском». Глаза эти, казалось, пронизывали насквозь.

— Да, действительно, я таков, каким вы меня представляете, — невозмутимо сказал Рейвен. — Да и глаза в самом деле видят очень далеко.

Не растерявшись, Кайдер ответил:

— Поверьте, я не нервничаю. Всю мою жизнь вокруг меня крутятся читатели мыслей. Иногда раньше, чем я прикажу что-либо вслух, по меньшей мере дюжина из них бросается выполнять приказ. Послушайте, я вас ищу.

— Если это так, то с моей стороны было очень любезно самому прийти к вам. А чем, собственно, я вас заинтересовал?

— Я хотел знать, что вы из себя представляете. — Кайдер явно хотел уклониться от ответа на прямой вопрос и предпочел сказать что-нибудь другое. — Мне сказали, что вы более чем уникальный человек…

Подавшись вперед и уперев руки в колени, Рейвен спросил:

— А кто вам это сказал? Кайдер неестественно засмеялся.

— Для чего вы спрашиваете, если можете преспокойно все прочесть в моем мозгу?

— В ваших мыслях этой информации нет. Возможно, какой-то гипнотик время от времени стирает из вашей памяти эти сведения в качестве меры безопасности. Если это так, то можно предпринять еще кое-что. Образ может быть стерт, но его отпечаток всегда остается.

— Для человека, о котором столько говорят, вы показываете образцы недалекого ума, — заметил Кайдер. — То, что может сотворить один гипнотик, другой может с тем же успехом разрушить. Поэтому, если мне необходимо уберечь что-то важное от нескромных глаз, я эту информацию в мозгу не держу. Для этого у меня есть другие, более эффективные способы.

— Например?

— Например, с самого начала не забивать этим голову.

— Вы хотите сказать, что получаете информацию из неизвестного источника?

— Конечно. Я сам попросил, чтобы мне не открывали источник. В этом случае я ничего не могу сказать и никто ничего не сможет извлечь из моего мозга помимо моей воли. Даже лучший телепат всех времен и народов не сможет прочесть в моем мозгу то, чего там нет!

— Блестящая предусмотрительность, — одобрил Рей-вен, очень довольный тем, что узнал. Одновременно он стал отгонять что-то, летающее в воздухе.

— Не делайте этого! — приказал ему Кайдер.

— Почему?

— Эти маленькие насекомые принадлежат мне!

— Это вовсе не дает им право досаждать мне своим жужжанием, не так ли? — Хлопая ладонями, он раздавил с дюжину этой мошкары. — А кроме того, там, откуда они вылетели, их еще больше.

Кайдер вскочил и угрожающим тоном сказал:

— Эти мошки могут причинить человеку много неприятностей. Например, после их укусов ваши ноги могут так воспалиться, что каждая станет шире туловища. И воспаление не прекратится. В итоге человек превращается в слоноподобную массу, абсолютно неспособную двигаться. — С садистским удовольствием Кайдер продолжил: — Воспаление достигает сердца, и жертва умирает. Но смерть не ставит окончательную точку в этом процессе. Он продолжается, делает шею в два раза толще, чем голова. Доходит черед и до головы, которая превращается в огромный ужасный шар с торчащими в разные стороны волосами. Глаза, словно пуговицы, проваливаются в этот шар дюймов на десять. — Кайдер остановился, смакуя свои литературные изыски, затем закончил: — В общем, жертва этих малюсеньких насекомых становится самым отвратительным трупом во Вселенной.

— Очень интересно, хотя и попахивает мелодрамой, — невозмутимо прокомментировал Рейвен. — Как приятно сознавать, что не я буду объектом внимания этих созданий!

— Что вам дает основание так думать? — Черные глаза Кайдера прямо впились в Дэвида.

— Многое. Ну, например, если меня постигнет эта участь и я погибну, то каким образом вы собираетесь получить нужную вам информацию?

— Если вы будете мертвы, то я в ней уже не буду нуждаться.

— Простительная ошибка, мой друг. Вы будете очень удивлены, когда узнаете, сколько жизненно важной информации вам не хватает.

— Что вы хотите этим сказать?

— Да не тревожьтесь вы, — Рейвен сделал широкий жест. — Сядьте и успокойтесь. Лучше думайте о последствиях моего воспаления. Насколько я знаю, на всей планете не найдется никого, кроме вас, кто бы мог это сделать?

— Да, только я, — с гордостью сказал Кайдер.

— А это сразу сузит круг подозреваемых, не так ли? Секретная служба Земли, едва взглянув на труп, сразу возьмет вас под белы рученьки. Они это называют убийством. А для убийц у них предусмотрено очень суровое наказание.

Наблюдая за облаком пыли, Кайдер со значением сказал:

— Это в том случае, если Секретная служба обнаружит труп. А если его не будет?

— Никакого тела не будет. Я устрою все так, чтобы оно полностью разложилось, затруднив любое расследование, — сказал улыбаясь Рейвен.

— Вы позаботитесь?! По-моему, вы забыли, что мы говорим о вашем теле, а не о моем.

— Мы говорим о феномене вообще, а не о вас или обо мне.

— Да вы бредите! — воскликнул Кайдер, чувствуя, как от ужаса у него похолодел затылок. — Вы лунатик.

Наклонившись вперед, он нажал на своем столе какую-то кнопку.

Дверь открылась, в нее осторожно заглянул Сантил.

— Тебе удалось что-нибудь перехватить? — спросил Кайдер.

— Нет.

— Но ты хотя бы пытался?

— Бесполезно. Я могу перехватить его слова, мысли и чувства об окружающем, но его собственный мозг словно вакуум. Этого не может делать никто — ни я, ни любой телепат из тех, кого я знаю.

— Хорошо, хорошо. Можешь идти, — Кайдер подождал, пока дверь закроется. — Стало быть, вы являетесь новым типом телепата с круговой защитой. Вы можете читать мысли других, а ваши никто. Это подтверждает то, что мне сказал Грейсон.

— Грейсон? — повторил Рейвен. И, пожав плечами, добавил: — Тот, кто информирован наполовину, не заслуживает доверия.

— Это относится в равной мере и к вам.

— Разумеется. Мне нужно еще многое постичь. Например, я хотел бы знать, кто организовал взрыв на фабрике «Бакстер».

— Что?

— Сегодня утром произошел огромной силы взрыв…

— Неужели? А какое отношение к этому имею я?

— В самом деле, никакого, — разочарованно согласился Рейвен

Для его разочарования имелись основательные причины: за четыре секунды в мозгу Кайдера пронеслась вереница мыслей, и Рейвен очень точно их все прочел.

Рейвен перестал размышлять, заметив:

— Сомневаюсь, чтобы вы кому-то или чему-то верили, кроме своих мошек. — Он обратил внимание на облачко, которое кружилось по комнате. Его пронзительный и напряженный взгляд продолжал изучать коробки, вазы, корзины, пытаясь оценить потенциал их содержимого. — Однажды даже эти насекомые вас покинут, сколько бы их ни было, потому что насекомые есть насекомые.

— Если речь идет о насекомых, то перед вами авторитет в этой области, — пробормотал Кайдер. — Вы читали все мои мысли. К сожалению, я не в состоянии вам помешать. Таким образом, вы знаете, что дело «Бакстера» не по моей части. Я к этому не имел никакого отношения.

— Вынужден это признать. Никакой гипнотик не смог бы стереть это в вашем мозгу, в противном случае вы бы не были так растеряны и откровенно заинтересованы в связи с этим фактом. Еще час назад я бы побился об заклад, что именно вы все это организовали. Увы, я ошибся. Спасибо, вы сэкономили мне деньги!

— Вам они понадобятся. Сколько вы заплатили Стину?

— Ничего. Ни цента.

— И вы хотите, чтобы я в это поверил?

— Как всякий, кто себя уважает, Стин больше не выдержал, — заявил Рейвен. — Всегда есть предел, когда человек больше не может терпеть. И тогда он или убегает при малейшей возможности, или взрывается. Лучше будет, если вы оставите Стина в покое.

— Я займусь им, когда наступит подходящее время, — с угрозой в голосе пообещал Кайдер. — А что вы сделали с Галлером?

— Ничего особенного. Его беда в том, что он полон амбиций и пытается постичь то, на что не способен. Вскоре он будет мертв.

— Мне сказали, что с его мозгом… — Внезапно голос Кайдера прервался, словно он не сразу осознал то, что услышал. — Вы сказали «мертв»?

— Сказал, — Рейвен словно развлекался. — А что в этом плохого? Мы все умрем, когда придет время. В один прекрасный день и вы умрете. Кроме того, не прошло и двух минут как вы с наслаждением рассуждали о моей внешности после того, как ваши создания проделают свою работу. Поэтому вы цените смерть!

— Я могу оценить ее в этот самый момент, — парировал Кайдер, чье артериальное давление угрожающе подскочило.

В этот момент на письменном столе зазвонил телефон. Несколько мгновений он ощупывал аппарат, словно впервые его видел. Затем схватил трубку.

— Да?!

Молча выслушав, Кайдер положил трубку и откинулся на спинку стула. Затем вытер лоб.

— Галлер покончил с собой.

Рейвен равнодушно пожал плечами, что шокировало Кайдера.

— Сообщили, — продолжил Кайдер, — что последнее время он бормотал идиотские и малопонятные истории о гигантских бабочках со сверкающими глазами, которые летают в темноте. И затем свел счеты с жизнью.

— Он был женат?

— Нет.

— Тогда его смерть не имеет большого значения. Это нужно было предвидеть. Как я уже сказал, он был слишком амбициозен. — Рейвен всем своим видом показывал, что это ничего не значащий эпизод, о котором не стоит печалиться.

— Что вы хотите этим сказать?

— Это неважно. Слишком рано. Вы еще не доросли до того, чтобы я вам об этом сказал. — Рейвен встал и продолжил: — Все, что я могу вам сказать, это следующее: в аналогичной ситуации вы бы сидели передо мной и весело резали свою шею от уха до уха, смеясь тому, что делаете.

— Этого бы как раз я не делал!..

— Делали бы как миленький!

Властным жестом вытянул руку, Кайдер сказал:

— Слушайте, вы! Мы с вами уже узнали друг друга. Каждый из нас думал, что подчинит себе другого, но оба убедились, что все напрасно. Вам не удалось вытащить из меня то, что вы хотели. Я же узнал о вас то, что хотел. Характеристика, которую вам дают как феномену, не более чем иллюзия. Пожалуйста, покиньте дом. Дверь вон там!

— Думайте что хотите, — в улыбке Рейвена чувствовалась ярость. — Я собирался установить личность предателя и, возможно, выяснить кое-что о деле фабрики «Бакстер». А впрочем, Секретная служба позаботится об этом.

— Ради бога! Секретная служба Земли уже давно сидит у меня на хвосте. Я настолько привык к их компании, что чувствую себя брошенным, когда их нет. Для эффективного чтения стертых другими мыслей им необходимо иметь в своем распоряжении гипнотика лучшего, чем наши. Для того чтобы вам доказать, что меня это мало волнует, я не побоюсь сказать, что у них есть основания следить за мной. Ну а дальше-то что? Я гражданин Земли, который занимается законным бизнесом, и против меня нет никаких материалов.

— Пока нет, — добавил Рейвен, направляясь к двери. — Но помните о тех больших бабочках со сверкающими глазами, о которых говорил Галлер. Вполне возможно, что у них к вам появится особый интерес, учитывая ваш талант «насекомоговорящего»… Хотя бы посмеются!

Рейвен уже вышел за порог, как вдруг посмотрел назад в открытую дверь, словно что-то вспомнил в последний момент:

— Да, совсем забыл, спасибо за информацию о подземной базе.

— Что?! — Кайдер от неожиданности даже выронил коробку с насекомыми.

— Это не ваша вина, даже не гипнотика, который стирает у вас в мозгу всю информацию о базе, когда вы ее покидаете. Напротив, он проделал свою работу очень добросовестно. Не осталось ни следа. — И прежде чем дверь с грохотом задвинулась, он успел сделать последнее замечание: — Но в мозгу вашего друга Сантила сохранился прекрасный, очень детальный образ!

Кайдер вытащил из-под стола микрофон и включил его:

— Внимание! Важное сообщение! Передайте его немедленно! «В ближайшее время. Секретная служба проведет свой рейд. Вступает в силу план номер один. Немедленно подготовить план номер два!» — Отдавая приказы, он в бешенстве продолжал смотреть на дверь. — Дэвид Рейвен в настоящее время выходит из моего дома. Стреляйте в него, как только увидите. Выведите его ив игры во что бы то ни стало! Это первоочередная задача… Схватить Рейвена!

Дверь открылась, и вошел Сантил.

— Послушайте, я… я даже не знаю, как это ему удалось захватить меня врасплох…

— Идиот! — закричал Кайдер, едва его увидев. — Вы, телепаты, всегда хвастаетесь, что вы — венец творения природы. Тьфу! Слава богу, что я таковым не являюсь! Среди идиотов и умственно отсталых вы на последнем месте.

— Да поймите же, мой мозг был закрыт! — запротестовал Сантил, покраснев. — Я забыл, что этот тип мог читать мысли даже тогда, когда его собственная мозговая деятельность как у трупа. Именно поэтому я позволил себе расслабиться. Он сделал это так быстро, что я бы даже не понял, если бы он не сказал об этом вслух.

— Он, видите ли, забыл, — саркастически заметил Кайдер. — Эта любимая фраза осужденных: «Я забыл».

Он еще больше помрачнел.

— Если бы эти жучки могли узнавать людей в Лицо, я бы их послал за ним в погоню. И как бы далеко он ни ушел, они бы его настигли и обглодали его до скелета так быстро, что он не успел бы сказать «ай»!

Стараясь не смотреть на коробку, Сантил молчал.

— У тебя есть мозг или нечто, что ты так называешь. Давай его используем! Скажи, где он сейчас находится?

— Не могу. Я вам уже сказал, что его мозг закрыт.

— Похоже, ты тоже закрыт. От тебя толку, как от каменной стены!

Кайдер взялся за телефон.

— Это ты, Дин? Начинай передавать в эфир сигналы чрезвычайной ситуации. Да, я хочу поговорить с «человеком, которого никто не знает». Если он позвонит, скажи ему, что, вполне вероятно, Рейвен знает, где находится база. Я хочу, чтобы он использовал все свое влияние и отложил или уменьшил масштабы предполагаемого рейда.

— У него приличный радиус действия. Ставлю десять против одного, что он вас слышал, — вмешался Сантил.

— Не сомневаюсь. Но это ему мало что даст. Даже мы не знаем, с кем говорим.

Вновь зазвонил телефон.

— Алло! Говорит Мюррей, — раздался голос. — Вы дали мне задание собрать сведения о некоем Рейвене.

— И что вам удалось сделать?

— Не очень много. Предполагаю, что земляне в отчаянии, поэтому они рыщут по всей планете, строя неопределенные гипотезы.

— Осторожно, не уподобляйтесь им в этом занятии, — предостерег его Кайдер. — Керати, Карсон и другие далеко не дураки, хотя и связаны по рукам и ногам. Скажите, что вы узнали, а уж гипотезы буду строить я.

— Отец его был профессиональным пилотом на Марсе; телепат исключительной силы в пятом поколении. До встречи родителей Рейвена не было смеси талантов.

— Продолжайте.

— Мать его из древнего рода радиосенсов. Был один «суперслухач». По мнению профессора Хартмана, в результате этого генетического сплава должен преобладать главный талант. Есть небольшая вероятность того, что отпрыск, я имею в виду Рейвена, окажется телепатически восприимчивым в необычайно широком диапазоне.

— Здесь профессор ошибается. Этот вундеркинд может читать мысли других, не позволяя это делать с собой.

— Я этого не знал, — уклончиво ответил Мюррей. — В конце концов, я не генетик по профессии. Мое дело — передать вам то, что сказал Хартман.

— Ладно, ладно. Продолжайте.

— До поры до времени Рейвен шел по стопам отца. Он получил удостоверение пилота для полетов на Марс, поэтому имеет космическое звание капитана. Но неожиданно он прекратил это занятие. Хотя он и обладал всеми способностями и знаниями, но бросил астронавтику и никогда больше не летал на Марс. После этого, похоже, он мало чем занимался, кроме бесцельных путешествий по этой планете, пока его не выловил Карсон.

— Так-так. Странно! — Кайдер наморщил лоб, задумавшись. — Вы не нашли объяснения этой бездеятельности?

— Возможно, он считает, что путешествия на Марс противопоказаны его здоровью, — предположил Мюррей. — Особенно после того, как он погиб.

— Что? Что вы сказали? — У Кайдера волосы на затылке встали дыбом. — Повторите-ка еще раз!

— Помните, как десять лет назад в аэропорту взорвался старый «Римфайр»? Рейвен в это время находился там. Взрыв уничтожил диспетчерскую вышку. Были и жертвы. Помните?

— Помню. Видел на спектроэкранс.

— Так вот, среди погибших был и Рейвен. Но какой-то молодой врач, что-то предчувствуя, решился заняться трупом. Он собрал и склеил его кости. И ему удалось вытащить его с того света. Это был один из тех редких случаев, когда возвращаются из могилы. С тех пор, по-моему, парень потерял храбрость.

— Это все, что вы знаете?

— Да, все.

Положив телефонную трубку, Кайдер откинулся на спинку стула и посмотрел на Сантила:

— «Потерял храбрость»! Идиоты! Насколько я могу судить, он ничего не потерял. Более того, он никогда не нуждался в храбрости.

— А кто это сказал? — спросил Сантил.

— Закрой рот и дай мне подумать.

Через некоторое время Кайдер продолжил:

— У Рейвена нечеловеческое чутье на смерть. Он почувствовал, что Галлер покончит с собой, за десять минут до того, как это случилось. Может быть, потому что один сумасшедший хорошо знает реакции другого.

— Вероятно, вы правы, шеф.

— Это заставляет думать, что его чудесное спасение после взрыва «Римфайра» не прошло бесследно. Он считает, что смерть скорее заслуживает презрения, чем страха, так как однажды он уже бросил ей вызов, а потому может повторить свой подвиг бесчисленное количество раз. Как ты знаешь, обстоятельства смерти Рейвена настолько уникальны, что он сам поспешил экстраполировать их на случившееся. Понимаешь, что это означает?

— Что же? — неохотно спросил Сантил.

— Безграничная храбрость, безумная дерзость человека, который не осознает этих качеств. Он неординарный телепат с мозгом фанатика. Однажды почувствовав вкус смерти, он перестал ее бояться. В этих обстоятельствах в любой момент он может сделать все, что ему взбредет в голову. Это делает его действия абсолютно непредсказуемыми. И я не сомневаюсь, что Карсон делает ставку именно на эти качества: помощник с огромными способностями, который, не раздумывая ни секунды, возьмется за то, что сам дьявол побоится предпринять. В общем, в своем выборе Карсон попал в точку.

— И все же я предполагал увидеть некоего супермена, — осмелился вмешаться Сантил.

— Я тоже. Это доказывает, что чем больше распространяется слух, тем больше преувеличение. Сейчас у меня четкое представление о нашем герое. Дать ему побольше веревки, и он сам удавится.

— То есть?!

— То есть настырные и торопыги первыми попадают в ловушку.

Кайдер взял какую-то тварь, похожую на паука, и положил себе на грудь.

— Он из тех, кто, едва выбравшись из одной западни, тут же попадает в другую. Все, что мы должны делать, это сидеть и спокойно ждать, пока он не свалится в яму.

Выдвинув ящик стола, Кайдер извлек из него телефон меньших размеров.

— Говорит Кайдер.

— Это Ардерн. Рейд начался.

— Ну и как?

— Ха! Если бы вы увидели, то посмеялись бы от души. Гипнотики стали взвешивать и фасовать миндаль, «микроинженеры» начали собирать женские часики, телекинетики печатают заметки о новостях с Венеры, а все в целом ведут себя словно примерные школьники. Вся база выглядит спокойным, невинным заведением, неспособным причинить зло даже мошке.

— Вы успели стереть память?

— Почти. Когда агенты Секретной службы вошли — внутрь, не были обработаны только шесть человек. Но мы спрятали их, выпустив через выходную трубу. Им удалось бежать без особых хлопот.

— Отлично, — удовлетворенно сказал Кайдер.

— Но это еще не все. Вы сделали срочный запрос о типе, которого зовут Дэвид Рейвен, не так ли? Так вот, мы его схватили.

— Как вам это удалось?

— Очень просто. Образно выражаясь, он сам вошел в клетку, закрыл дверь, повесил на решетку удостоверение личности и стал кричать, чтобы мы обратили на него внимание. Короче, он сам себя упаковал и послал нам по почте!

— Я знаю его слишком хорошо, чтобы так просто смотреть на вещи. За этим что-то кроется. Я лично приду и разберусь, что происходит. Буду через десять минут. Ждите!

Поставив телефон на место и закрыв ящик, некоторое время Кайдер не замечал ни Сантила, ни паукообразного существа. Он напряженно думал.

…Огромные светящиеся бабочки, легко покачиваясь на сверкающих крыльях, словно всполохи звезд, рассекали бесконечную ночную темноту…

Глава 6

Дорога заняла у Кайдера всего семь минут. Скромный дом, в который он вошел, являлся отдаленным секретным входом на подземную базу. Именно здесь были спрятаны те шесть человек, не обработанные гипнозом, которые ускользнули от Секретной службы.

Человек, который ожидал Кайдера, был мутантом второго типа, то есть левитатором. Его отличительной особенностью была изуродованная нога.

— Итак?… — радостно спросил Кайдер, осматриваясь по сторонам.

— Рейвен находится на борту «Призрака», — сообщил Ардерн.

Приступ ярости охватил Кайдера.

— Тогда какого черта вы мне сказали, что он в клетке с табличкой, как в зоопарке?!

— Так оно и есть, — без тени испуга подтвердил Ар-дерн. — Как вам известно, «Призрак» — это корабль, который вскоре отправится на Венеру.

— С земным экипажем! Все экипажи космических кораблей состоят из землян!

— Ну и что из того? Ни он, ни экипаж не смогут во время полета ничего сделать. Для этого им вначале нужно будет совершить посадку. А тогда Рейвен уже будет на нашей планете, среди миллионов наших соотечественников, в полной нашей власти. Что нам еще желать?

— Я бы хотел пообщаться с ним лично.

Подойдя к окну, Кайдер посмотрел вдаль. Ардерн приковылял к нему.

— Я находился рядом с входом, когда этот тип появился, спеша так, словно не мог себе позволить потерять ни секунды. Он представился офицеру, назвавшись Дэвидом Рейвеном, и потребовал кабину. В тот момент я про себя подумал: «Это тот тип, которого ищет Кайдер». И он тут же повернулся с выражением крокодила, который смотрит на обнаженного пловца, и сказал: «Абсолютно верно, мой друг!» — Ардерн пожал плечами и добавил: — Понятно, я тут же бросился к ближайшему телефону предупредить вас.

— Он был так дерзок, будто пришел к себе домой, — пробормотал Кайдер. — Он думает, что непобедим?

Кайдер стал быстро ходить по комнате, охваченный сомнениями.

— Я мог бы поместить в корабль коробку с насекомыми, но что бы это дало? Мои маленькие солдаты не способны отличить одного человека от другого, если им не указать.

— К тому же сейчас практически нет шансов подняться на борт. — заметил Ардерн. — «Призрак» стартует через пять минут.

— Есть ли на борту кто-нибудь, кого мы знаем?

— Уже слишком поздно, чтобы добыть полный список пассажиров. На борту около трехсот человек, не считая экипажа. Часть пассажиров — земляне, а остальные — обычные заурядные марсиане и венериане, неспособные думать о чем-либо другом, кроме своего бизнеса. — Ардерн подумал немного и добавил: — Жаль, что у нас нет возможности выявить людей с особыми талантами. Правда, на борту двенадцать наших людей, которые возвращаются домой в свой очередной, разрешенный раз в четыре года, отпуск.

— К какому типу они относятся?

— Десять из них — «микроинженеры», остальные два — телекинетики.

— Идеальная комбинация для того, чтобы просунуть через замочную скважину его каюты гранату размером с булавку и подложить ему в кровать, — воскликнул с сарказмом Кайдер. — К сожалению, у него будет масса времени, чтобы прочесть их намерения, стоит им только подумать об этом.

— Но он должен спать, как все люди… — подбросил идею Ардерн.

— А почему вы так уверены в этом? «Совы» никогда не спят и, возможно, он также не испытывает в этом потребности.

— А если мы по радио свяжемся с нашими людьми и прикажем им обследовать корабль из конца в конец, но найти телепата среди тех, кто возвращается домой? Мы бы тогда могли поручить ему какую-нибудь миссию.

— Не годится, — отверг предложение, взмахнув рукой, Кайдер. — Рейвен может стать непроницаемым, как мраморная стена. Если телепат попробует проверить его через закрытую дверь и натолкнется на вакуум, как он сможет определить: спит или бодрствует Рейвен? Как он может быть уверен, что его самого не читают?

— Действительно, не может, — согласился Ардерн.

— Некоторые мутационные варианты действуют мне на нервы. Время от времени меня начинает тошнить от нашей так называемой «армии талантов». Насекомые гораздо надежней. Никто не сможет прочесть мысли насекомых. Никто не сможет их загипнотизировать. К тому же насекомые подчиняются только тем, кого они любят, и больше никому. А это гораздо больше того, на что способны люди.

— Однажды я видел, как один «пиротехник» сжег около тысячи этих букашек…

— Ага, видели? Ну и что произошло потом?

— Прилетели другие десять тысяч и уничтожили его.

— А я что говорю! Насекомые… Их никто не может победить!

Продолжая ходить взад и вперед, Кайдер наконец решил:

— Нам ничего не остается делать, как отдать его партнерам.

— Что вы имеете в виду?

— Пусть о нем позаботятся на конечном пункте путешествия. И если целое сообщество не сможет укротить мальчишку, который не такой уж вундеркинд, как об этом говорят, тогда нам лучше сразу отказаться от наших планов.

— Это именно то, о чем я вам сразу сказал. Он сунул голову в пасть льву.

— Может быть, и так, а может, и нет. Я ведь тоже нахожусь в чужом мире, но вовсе не в пасти льва, не так ли?

Желтое лицо Ардерна вытянулось, и он с раздражением посмотрел вдаль.

— Послушайте, я ведь должен был покинуть входной отсек корабля, чтобы позвонить…

— Ну и что?

— А то, что мы не знаем точно, находится он на борту или нет! У него было больше чем достаточно времени, чтобы вновь покинуть корабль. Просьба зарезервировать каюту могла быть просто трюком, чтобы пустить нас по ложному следу.

— Действительно, он мог это сделать… — Кайдеру явно не нравился такой поворот событий. — Он достаточно хитер, чтобы устроить что-нибудь в этом роде. Но мы можем подстраховать себя. Эти «любопытные» из Секретной службы уже покинули базу или нет?

— Сейчас узнаем. — Ардерн включил на стене небольшой коммутатор. — Эти типы из Секретной службы все еще что-то вынюхивают?

— Только что ушли.

— Отлично, Филби. Я сейчас зайду вместе с Кайдером…

— Не стоит этого делать, — прервал его Филби. — Эти типы увели с собой восемь наших людей.

— Восемь? С какой стати?

— Для допроса.

— Эти восемь были обработаны должным образом? — вмешался Кайдер.

— В том-то и дело, что нет.

— Ладно, у нас нет особых причин для беспокойства. Используем коротковолновый передатчик. Подготовьте его к работе.

Отключив связь, Ардерн сказал:

— Это впервые, когда они забрали кого-то для допроса. Мне это очень не нравится. Вы считаете, что у них есть способ нейтрализовать нашу ментальную обработку?

— Если бы это было так, то они давно бы уже пришли за мной и за вами, да за всеми! — Кайдер сделал презрительный жест. — Нет, это всего лишь демонстрация силы, чтобы оправдать затраты на свое существование. Уходите отсюда. Всему свое время. А сейчас давайте свяжемся с «Призраком».

* * *

Огромный экран приемника засветился, и на нем показалось измазанное лицо человека с микрофоном на груди. Это был оператор «Призрака».

— Ардерн, быстро дайте мне список наших людей!

Кайдер взял список, в волнении облизал губы, готовый к началу разговора.

— Пожалуйста, ваше имя? — спросил оператор, глядя на него.

— Артур Кайдер. Я хотел бы поговорить с…

— Кайдер? С вами желает говорить один из наших пассажиров. Он как раз ожидал вашего звонка.

— Ага! — прокомментировал Ардерн, кивнув Кайдеру. — Один из наших людей уже обратил внимание на присутствие Рейвена.

Прежде чем Кайдер успел ответить, оператор наклонился, его лицо исчезло с экрана и появилось другое. Это был Рейвен.

— Я очень тронут вашей заботой, мой дорогой любитель, пауков, — сказал он.

— Вы! — У Кайдера от изумления округлились глаза.

— Собственной персоной. Я предполагал, что вы попытаетесь установить мое присутствие на борту, как только корабль взлетит. Но вы почему-то слишком задержались. Я ожидал вашего звонка. Как вы можете убедиться своими глазами, я в самом деле нахожусь на борту.

— Вы еще об этом пожалеете, — пообещал Кайдер.

— Вы имеете в виду мое прибытие на конечный пункт полета? Да я прекрасно понимаю, что вы сейчас же предупредите о моем прибытии. Усядетесь перед микрофоном межпланетной связи и раструбите обо мне на весь мир. Для меня это очень лестно!

— Через некоторое время это покажется вам опасным! — парировал Кайдер.

— А это мы еще посмотрим. Я предпочитаю жить с надеждой, чем умирать от отчаяния.

— Одно придет на смену другому, хотите вы этого или нет.

— Сомневаюсь, мой дорогой любитель пауков. Потому что…

— Не называйте меня любителем пауков! — заорал Кайдер, покраснев от злости.

— Спокойно, мой друг, спокойно! — посоветовал ему Рейвен. — Если бы ваш взгляд мог убивать, я бы уже давно был покойником.

— И будете, это время не за горами! — закричал Кайдер, потеряв всякий контроль над собой. — Я сам об этом позабочусь!

— Как любезно с вашей стороны признать это. В конце концов, исповедь на людях очищает душу. — Рейвен посмотрел на него с загадочным видом и добавил: — Я советую вам привести свои дела в порядок, и чем быстрее, тем лучше.

Рейвен отключился, и на экране вновь появился оператор:

— Мистер Кайдер, хотите ли вы поговорить еще с кем-нибудь?

— Нет… Уже не имеет смысла.

С раздражением выключив связь, Кайдер повернулся к Ардерну и спросил:

— Что он хотел этим сказать? Я не понял.

— Я тоже.

В течение нескольких минут оба размышляли о заданной им загадке. Подошел Филби и сообщил:

— Вам звонит «человек, которого никто не знает».

Кайдер взял телефон и стал ждать. Знакомый, но неизвестно кому принадлежащий голос произнес:

— Я и так подвергаюсь значительному риску в связи с тем, что делаю. И рисковать без нужды для того, чтобы защитить таких неумех, как вы, я не намерен.

— Да, но… — занервничал Кайдер, уставясь на аппарат.

— Орать через систему открытой связи и угрожать убийством, когда сотни агентов Секретной службы прослушивают все разговоры, это все равно что стать на колени и попросить, чтобы вам дали пинка под зад! — едко сказал голос. — По законам Земли наказание за это до семи лет тюрьмы. И они могут предъявить вам это обвинение, а я ничего не смогу сделать.

— Но…

— Вы всего лишь идиот с холерическим темпераментом, и он это прекрасно знает. Вы допустили, чтобы он вас спровоцировал на крики и незаконные угрозы в прямом эфире. Вы безмозглый кретин! — Он сделал паузу и продолжил: — Я не могу вас защитить, не рискуя быть разоблаченным. Поэтому вам ничего не остается, как пуститься в бега, и как можно быстрее. Возьмите свои коробочки и сожгите их со всем содержимым… Затем спрячьтесь и ждите, пока кто-нибудь не заберет вас и не отправит домой.

— А как я смогу это сделать? — спросил Кайдер, чувствуя себя конченым человеком.

— Это ваши проблемы. Уходите с этой базы… чтобы они вас там не застали. И будьте осторожны. Не ходите сами домой за своими коробочками. Возможно, там уже выставлена охрана. Если в течение ближайшего получаса вам не удастся забрать ваших насекомых, оставьте их.

— Но это моя армия. С ней я бы смог…

— Ничего бы вы не смогли, — сурово оборвал его собеседник. — По той простой причине, что у вас не было бы на это времени. И хватит дискуссий, приятель. Давайте шевелитесь и прячьтесь. Мы позаботимся о том, чтобы доставить вас на борт какого-нибудь корабля, когда вся эта шумиха утихнет.

— Я могу защититься от обвинения, — упрашивал Кайдер. — Могу сказать, что это всего лишь слова.

— Послушайте, — голос стал раздраженным, — Секретные службы хотят, я подчеркиваю, хотят схватить вас. Уже месяцы они ищут для этого предлог. Сейчас вас ничто не может спасти, кроме заявления самого Рейвена, будто он знал, что вы шутили… А вам на это надеяться просто смешно. Так что кончайте болтать и делайте все возможное, чтобы вас не схватили. Конец связи.

— Что случилось? — спросил Ардерн, уставившись на шефа.

— Они хотят бросить меня в тюрьму на семь лет.

— Сволочи! — Ардерн захромал по комнате. — Если уж они это решили, то сделают без колебаний. Я вас не знаю. Вы — посторонний человек. — И он исчез в проходе.

Кайдер вышел и меньше чем через десять минут, подойдя к своему дому, увидел, что там уже находится полиция.

Один из них, телепат, обратился к нему властным тоном:

— Вы — Артур Кайдер. Следуйте за нами.

Бесполезно было что-либо обсуждать с телепатом, а тем более сопротивляться четверым.

Глава 7

Стелющиеся туманы Венеры, тяжелые и желтые, уже орошали иллюминаторы корабля, когда Рейвен направился в кабину пилота бросить взгляд на экран радара. Сверкающая полоса в форме пилы означала горную гряду Зубья Пилы. За горами виднелись дождевые леса.

«Призрак» стал постоянно дрожать. Все пассажиры, как один, поняли, что наступил критический момент путешествия. Заядлые картежники напрягли мускулы и спокойно ожидали…

Бесцветный, лишенный эмоций голос периодически сообщал:

— Сорок тысяч, тридцать пять, тридцать…

Рейвен не разделял всеобщего беспокойства и, чтобы убить время, наблюдал за экраном.

На экране появилась овальная кромка равнины. Корабль пытался удержать свой колоссальный вес в гравитационном поле планеты.

— Шесть тысяч, пять с половиной…

Рейвен встал со своего места и вышел из кабины. Испуганные взгляды пассажиров, восхищенных таким необычным самообладанием, провожали его до двери. Экипаж был очень занят, внимательно наблюдая за приборами. Пассажиры же думали только о собственной безопасности. Рейвен улыбнулся сам себе и открыл автоматическую дверь.

Через маленький динамик герметичного отсека продолжало доноситься:

— Четыре тысячи, три с половиной, три, две с половиной…

Неожиданно Рейвен сорвал замки внешней двери, поднял их и открыл дверь.

Сразу в динамике раздался взволнованный голос:

— Эй вы там, в герметичном отсеке номер четыре, вас ведь предупреждали, что трогать замки без соответствующего разрешения — это тяжкое преступление, наказуемое…

Помахав динамику с сардонической улыбкой, Рейвен шагнул за борт. Словно в воду, он нырнул вниз головой в плотный и влажный воздух, кувыркаясь в нем. «Призрак» казался длинным черным цилиндром, который оставлял за собой огненный след.

Если бы кто-нибудь из пассажиров успел схватить бинокль, ему было бы над чем подумать, наблюдая за стремительным и явно бесконтрольным падением этого тела. Только самоубийцы падают так — словно камни.

Только два типа людей осмеливались прыгать из кораблей в открытый космос… и было невероятно, чтобы существовал еще кто-нибудь, не принадлежащий к этим людям

Падение заняло больше времени, чем если бы это случилось в атмосфере Земли.

Когда Рейвен уже находился в трехстах футах над верхушками деревьев, «Призрак» казался маленьким карандашом, который готовился к посадке там, за горизонтом.

В этот самый момент Рейвен уменьшил скорость. Это торможение было чем-то из ряда вон выходящим. Резкое уменьшение скорости падения произошло как бы само по себе, словно паук зацепился за что-то.

Достигнув высоты двухсот пятидесяти футов от поверхности, Рейвен начал опускаться как на парашюте. Место, на которое он опустился, находилось на расстоянии около мили от большой равнины.

Рейвена нисколько не беспокоило возможное появление одного из тысяч убийц, опустошавших эту планету. С другой стороны, он ничуть не боялся ареста.

Известие о его прыжке несомненно привело в бешенство депутацию, которая наверняка ожидала его в космопорту. Какую бы важность ни придавали его персоне, этот его талант не был замечен Кайдером, а потому им еще предстояло его открыть.

Сейчас они столкнутся с фактом, что он покинул корабль как левитатор. Кроме того, у них может возникнуть гипотеза о существовании какой-то новой и неизвестной еще левитационной силы, чрезвычайно страшной, а существо, обладающее столькими талантами, является результатом скрещивания двух мутантов.

Сидя на своего рода подушке из коры деревьев и размышляя таким образом, Рейвен улыбнулся, словно услышал какой-то запрещенный анекдот. С генетической точки зрения, были все оснований считать, что подобное существо никогда не могло появиться или по крайней мере существовать длительное время.

По причине, которую только мать-природа знает, с незапамятных времен дети от браков мутантов различных типов наследуют только доминирующий талант или вообще никакой. Вторичные способности пропадали, и исключений из этого правила не было.

Идея о существовании в одном лице супертелепата и левитатора была явно абсурдной… но его враги вынуждены будут проглотить этот абсурдный сюрприз, столкнувшись с очевидными фактами.

Они хотели бы схватить его раньше, чем он начнет свою игру и разрушит другие законы, которые позволяли им зарабатывать деньги и достигать вершин власти.

Эта мысль была приятна Рейвену, хотя крайне нежелательно, чтобы она была замечена. Именно это было аргументом Лайны против его вмешательства, основой ее несогласия с той ролью, которую он согласился играть.

Как бы то ни было, он посеял растерянность в стане врага, до этого момента такого уверенного в себе. А эти постоянные опасения отодвинут их от истины, которую они никогда не должны узнать, так как в противном случае и другие смогут прочесть эту истину в их мыслях.

Жаль, что он не смог сказать правду… но ни один закон природы не должен быть отменен. Не существовало мутантов, обладающих более чем одним талантом! И все тут!

Рейвен послал очень мощный и сконцентрированный телепатический сигнал, который человеческий мозг был не в состоянии поймать:

«Чарлз!»

«Слушаю тебя, Рейвен!»

Ответ пришел незамедлительно. Мозговые импульсы были пойманы двумя спаренными нервными приемными центрами, которые определили небольшой сдвиг по фазе этих импульсов.

Рейвен повернулся туда, где находился его собеседник.

«Я выпрыгнул из корабля во время полета. Не знаю, нужно ли было это делать, но я счел лучше подстраховаться».

«Да, я знаю, — ответил далекий мозг, — Мэвис получила послание от Лайны. Как обычно, говорили о „Призраке“. Похоже, она бы предпочла, чтобы ты ограничил себя выполнением только порученной тебе миссии».

«Во все времена женщины остаются женщинами», — заметил по этому поводу Рейвен.

«Поэтому я отправился в космопорт, — продолжил Чарлз, — и сейчас нахожусь как раз на выходе из него. Я не могу войти, потому что они закрыли его для пассажиров и тщательно охраняют. Корабль уже сел, и целая группа офицеров с воинственными лицами орудует так, словно кто-то сбежал, не заплатив за билет».

«Боюсь, что именно я стал причиной этого переполоха».

«Но, в конце концов, почему ты выпрыгнул из корабля? — спросил Чарлз. — Почему ты не приготовил какой-нибудь простой шар и спокойно не приземлился?»

«Иногда есть доводы более важные, чем скорость, — ответил Рейвен. — Ты не забывай, что я пользуюсь человеческим телом».

«Именно это тело они и ищут. Это только увеличивает опасность».

«Возможно, но именно на это я их и провоцирую. Поиск человеческого существа помешает им думать о чем-либо другом».

«Тебе видней, — уступил Чарлз. — Надеюсь, ты пойдешь с нами?»

«Конечно! Я вызвал тебя, чтобы быть уверенным, что ты будешь там».

«Мы там будем. До встречи!»

«Отправляюсь немедленно».

Передав это, Рейвен стал двигаться в направлении равнины. Его не могли заметить, не зафиксировав элементарных мыслей.

«Внизу человек-животное», — пропищали две совы.

Добравшись до края равнины, он ощутил первые признаки преследования. Дэвид спрятался в тени огромного дерева, увидев вертолет, летящий над самыми верхушками деревьев.

Пилот был «совой», довольный тем, что ему ничего не нужно было делать, только ожидать, ожидать свой черед, когда поиски будут вестись ночью. Его напарник был гипнотиком, который тихим голосом проклинал Рейвена.

Эта любопытная компания мутантов пронеслась над его головой и зигзагами унеслась, не заподозрив его присутствия, хотя он был буквально в нескольких ярдах.

Рейвен позволил им удалиться на достаточное расстояние, прежде чем выйти из своего укрытия.

Эти поисковые группы составлялись из людей, обладающих исключительными способностями, гораздо выше обычных человеческих, но они совершали такие же ошибки, как простые смертные.

Оставался риск, хотя и маленький, что уже распространили его словесное описание и что кто-нибудь из этих охотников спустится достаточно низко, чтобы визуально установить его личность.

Но до тех пор пока он не добрался до Города Равнины, никто не проявил излишнего любопытства. Он уже подходил к городу, когда над ним пролетел вертолет и он почувствовал, как сразу четыре мозга пытаются его прощупать.

Достигнув границ города, Рейвен сошел с трассы и направился к тяжелому трактору, который тащил за собой прицеп с зарешеченной клеткой. Два гипнотика и один телекинетик управляли этим дополнительным средством поисков.

Притворившись обычным смертным и жуя лист какой-то красной травы, Рейвен посмотрел на группу с выражением легкого любопытства. Вся эта занятная компания медленно и с шумом проехала мимо.

Показался очень странным тот факт, что телекинетика заботило только одно: не поймать свою добычу, чтобы потом не пострадать от обвинений со стороны властей Земли, если они, не дай бог, узнают о случившемся.

Весь этот клоунский караван, со скрипящей машиной и ревущими животными в клетке, выглядел вдвойне абсурдным из-за присутствия человека, которого они разыскивали и который откровенно забавлялся, глядя на них.

Войдя в город, Рейвен направился к маленькому гранитному дому с белыми орхидеями за защитными решетками на окнах. Когда он подошел к двери, стучать ему не пришлось. Те, кто ожидал его внутри, следили за каждым его шагом и знали точно, когда он придет.

Глава 8

Мэвис, миниатюрная блондинка с голубыми глазами, откинулась на спинку удобного кресла и внимательно наблюдала за Дэвидом тем пронизывающим насквозь взглядом, от которого частенько страдали многие люди. Она словно пыталась добраться до самого сокровенного в душе Рейвена через телесную оболочку, которая ее окружала.

В комнате также находился Чарлз, на первый взгляд жирный и высокомерный тип с самыми обычными глазами, лишенными того света, которым обладали глаза Мэвис. Он казался обычным человеком с низким уровнем умственного развития. Чарлз, таким образом, был великолепно защищен этой маской, что, в свою очередь, могло послужить поводом для зависти.

— Мы рады тебя видеть, — сказала Мэвис, обращаясь к Дэвиду. — Но что ты сделал с законом, который предписывает заниматься только тем, что каждому положено?

— Есть обстоятельства, когда ни одно из правил не применимо, — ответил он. — Кроме того, там осталась Лайна. Она способна разрешить любую проблему.

— За исключением той, что она осталась одна, — сказала Мэвис, защищая Лайну. — Эту проблему никто не может решить!

— Да, ты права. Но никто не остается в одиночестве навсегда. Рано или поздно происходит встреча, — он рассмеялся непонятно почему и добавил: — По крайней мере, последняя встреча всегда происходит.

— Ты и твоя идеология… — заметил Чарлз. — Если верить тому, что говорит Лайна, ты влез в человеческие дела? Это правда?

— На пятьдесят процентов правда. Но ты еще не выслушал историю целиком. Кто-то здесь, на этой планете, при помощи неизвестных помощников на Марсе, решил, что настало время потрепать матушку Землю. Они ведут себя, как неразумные дети, которые играют с ружьем, не зная, заряжено оно или нет. Они вбили себе в башку, что могут стать независимыми, если начнут воевать, хотя и довольно своеобразным способом.

— Война? — недоверчиво переспросил Чарлз.

— Именно это я и сказал. Самое плохое, что войны в определенный момент имеют обыкновение выходить из-под контроля. Те, кто начинают войну, в итоге оказываются не способны ее остановить. Поэтому, если это возможно, мы должны не допустить, чтобы война стала настоящей. Я имею в виду, что она не должна стать кровавой.

— Ну и дела! — Чарлз задумчиво потер щеку. — Мы знаем, что на планете существует мощное националистическое движение, но до сих пор не придавали ему большого значения. С другой стороны, даже если они забросают Землю бомбами и уничтожат друг друга полностью, нам-то что до этого? Для нас это только выгода, не так ли? Их потери — наши приобретения.

— В определенной степени это так, но есть обратная сторона медали.

— О чем ты?

— Земляне нуждаются в абсолютном единстве и сплоченности, потому что готовятся к полетам к денебам.

— К чему?! Ты хочешь сказать, что власти Земли уже знают о существовании денеб? Но, черт побери, как им это удалось?

— Причина очень проста, — начал объяснять Рей-вен. — Они сейчас находятся на четвертой стадии развития. Много чего происходит на Земле, о чем публика, в общей своей массе, даже не подозревает, не говоря уже о Венере или Марсе. Земляне изобрели новый принцип двигателя и уже его испытали. Сейчас они готовятся к испытательным полетам на большие расстояния, даже не зная точно предельный радиус действия. Для существ с телесной оболочкой в области науки они выглядят вполне прилично.

— Да, я согласен, — ответил Чарлз, погруженный в свои мысли.

— Пока я еще не знаю расстояния, которого они достигли, данных, которые собрали пилоты-испытатели, но в чем я абсолютно уверен, так это в том, что у них уже возникли подозрения о существовании других непонятных и трудно объяснимых форм жизни. Мы с тобой знаем, что, кроме денеб, таковых нет. Мы также знаем, что денебы уже давно бороздят космическое пространство, словно свора борзых, пытаясь отыскать какие-нибудь следы. Они еще не знают, каким путем пойдут для достижения желаемого, но главное направление их наступления угадали.

— Да, это правда, — вмешалась Мэвис. — Но последние прогнозы говорят о том, что понадобится по меньшей мере два столетия, пока они откроют эту солнечную систему.

— Это вполне разумный вывод, но он основывается на тех данных, которые в то время имелись, — ответил Рейвен. — Однако сейчас мы обладаем новой и очень важной информацией, которую необходимо заложить в наши компьютеры и которая заключается в том, что homo sapiens готов на всех парах мчаться им навстречу. Этот новый тип двигателя наполовину уменьшит время, которое денебы потратят на то, чтобы проверить, что здесь происходит.

— Ты уже составил отчет об этом? — спросил Чарлз.

— Естественно.

— И каков был ответ?

— «Спасибо за информацию».

— Й только? — в изумлении поднял брови Чарлз.

— Увы, — подтвердил Рейвен. — А что ты еще ожидал?

— Что-нибудь более эмоциональное и менее равнодушное, — вмешалась Мэвис. — Вы, мужчины, — все одинаковы. Вы не более чем бесчувственные медные будды. Вы никогда не пробовали взобраться на стол и заорать во все горло?

— А для чего? Что это дает? — спросил Чарлз.

— Слушай, опять ты со своей логикой! — ответила Мэвис. — По крайней мере облегчит душу.

— Опять двадцать пять! Я уже слышал это неоднократно. Вот стол. Если хочешь, можешь забраться на него и покричать от души. Мы на это не обратим внимания.

— У меня нет привычки кричать, — сердито ответила Мэвис.

— Вот вам пожалуйста! — Чарлз бросил взгляд на Рей-вена и пожал плечами. — Женщины, женщины!.. Холодные и расчетливые. Вы никогда не способны открыть предохранительный клапан и сбавить давление.

— Когда-нибудь я подрежу тебе крылья, злой толстяк!

— Вы только представьте! Я, с крыльями! — Чарлз расхохотался так, что затрясся его огромный живот. — Летать и парить в космосе, словно толстый, заплывший жиром ангел. Или порхать, как толстая бабочка… Вот это воображение!

Вытащив маленький, обшитый кружевом платок, Мэвис стала вытирать появившиеся в глазах слезы. Чарлз посмотрел на нее и встревожился.

— О господи! Да что я тебе такого сказал, что ты так расстроилась?

— Ты послужил стимулятором понижения давления.

Поднявшись и подойдя к Мэвис, Рейвен погладил ее по затылку и дружески похлопал по плечу.

— Ну-ну! Ты не должна оставаться здесь, если воспоминания начинают тебя захлестывать так, что ты уже не выдерживаешь. Если ты предпочитаешь уйти, не оставайся здесь. Мы можем подыскать кого-нибудь другого.

Она скомкала платочек и, всхлипывая, сказала:

— Я не хочу уходить. Я уеду только тогда, когда наступит время, и никак не раньше. За кого ты меня принимаешь? Уж нельзя женщине и поплакать немножко, если ей захотелось?

— Можно, но…

— Не обращай внимания. — Она засунула платок в карман, поморгала и улыбнулась ему. — Все уже прошло.

— У Лайны тоже такое бывает? — спросил Чарлз, глядя на Рейвена.

— Нет. По крайней мере, при мне.

— Лайна была постарше, когда… когда… — не закончив фразы, Мэвис остановилась.

Но оба мужчины поняли все, что она хотела сказать. Некоторое время они молчали. Чарлз первым нарушил тишину и сказал:

— Приступим к делу, Дэвид. Каковы твои планы и наше участие в них?

— Планы довольно простые. Я хочу установить контакт и затем поговорить с руководителем оппозиции на Венере, в руках которого все нити управления националистическим движением, — с руководителем, который имеет абсолютный авторитет и является фигурой номер один на планете. Как ты знаешь, достаточно вытащить один камень из свода арки, чтобы она рухнула…

— Иногда… — заметил Чарлз.

— Да, иногда, — согласился Рейвен. — Если их организация по-настоящему серьезная, то, несомненно, должен быть заместитель, готовый в случае необходимости заменить руководителя. Иногда их даже несколько. В этом случае наша задача осложняется.

— Кроме того, ты не должен забывать, что есть еще марсиане, — напомнил Чарлз.

— Нет, не забываю. Но все зависит от того, как они прореагируют на то, что произойдет здесь. Заговор «Марс — Венера» в большой степени держится на взаимном подбадривании. Каждая из сторон постоянно вдохновляет партнера. Стоит положить конец аплодисментам, и представление уже не покажется партнеру таким хорошим. У меня есть надежда, что они заткнутся, если Венера выйдет из игры.

— Я одного пока не понял, — задумчиво заметил Чарлз. — Что мешает Земле отплатить бунтарям той же монетой? Саботаж и другие подобные фокусы — это все же игра, в которой могут принять участие двое партнеров. Рейвен подробно все объяснил.

— Ах вот в чем дело! — Чарлз потер щеку. — Теперь понимаю! Местные ребята могут делать все, что им захочется, со всем, что они считают чужим, в то время как земляне все считают своим.

— Нас это абсолютно не касается, — вмешалась Мэвис. — В противном случае нас бы уже известили. — Ее взгляд, устремленный на Рейвена, стал напряженным и пронизывающим. — Разве тебе поручили вмешиваться в дела землян?

— Нет, моя дорогая, и маловероятно, что это произойдет.

— Тогда почему?…

— Потому что проблема, которая кажется важной и значительной в этом уголке Галактики, выглядит ничтожной по сравнению с тем, что происходит в других местах. Издалека все видится по-иному, понимаешь? А всеобщий закон гласит, что необходимо проявлять личную инициативу в вопросах даже небольшой важности. Именно это я и делаю.

— Абсолютно с тобой согласен, — поддержал Рейвена Чарлз. — Что мы должны делать?

— Ничего необычного. Этот уголок находится под вашей юрисдикцией. Вы знаете о нем гораздо больше, чем кто бы то ни было. Назовите мне имя человека, которого вы считаете наиболее вероятным вдохновителем этого сепаратистского безумия! Представьте мне всю информацию о его способностях и талантах и скажите, где я могу его найти. В чем я сейчас больше всего нуждаюсь, так это в точной и надежной информации. Ну и, если вам это будет приятно, окажите мне любую другую помощь, которую сочтете нужной.

— Я готов тебе помочь во всем, — сказал Чарлз. — А ты, Мэвис?

— На меня не рассчитывай. Я последую примеру Лайны и буду лишь наблюдать. В конце концов, именно для этого мы здесь. Кто-то должен это делать, пока вы, упрямые мужики, слоняетесь без дела.

— Ты абсолютно права, — сказал Рейвен. — Поддерживать бдительность — это очень важно. Благодарю вас, очаровательные нимфы. В этом случае мы, твердолобые упрямцы, будем иметь больше времени для наших опасных авантюр.

Она со злостью на него посмотрела, но ничего не сказала.

— Ситуация на планете довольно любопытная, — начал Чарлз. — Здесь есть ортодоксальный губернатор с Земли, который дипломатически ни во что не вмешивается и делает вид, что не знает о том, что девяносто процентов власти уже находится в руках незаконного националистического движения. Глава этого движения — высокий и симпатичный агитатор и демагог, некто Волленкот.

— А что в нем особенного для такого поста?

— Лицо, фигура и личность, необходимые для этой роли. Он абориген этой планеты, мутант шестого типа, то есть «хамелеон», с пышной, седой, внушающей уважение шевелюрой и с хорошо поставленным командирским голосом. В любой момент он может принять облик вождя племени, предводителя народа. Говорит словно оракул… но только после того, как выучит наизусть слова. Думать сам он не способен.

— Все это звучит просто и восхитительно, — заметил Рейвен.

— Подожди, не торопись. Я еще не закончил, Волленкот — идеальная кандидатура на роль динамичного лидера патриотического движения. Именно поэтому выбор пал на него.

— Чей выбор?

— Есть один крепкий орешек, некто Торстерн, настоящий шеф, своего рода «серый кардинал» за спиной у Волленкота. Подлинная власть его настолько велика, что даже если Волленкота повесят, организация будет работать, как и раньше.

— Кукловод, не так ли? А у этого типа есть какие-либо особенности?

— И да и нет. Самое интересное, что он не является мутантом. Он не обладает ни одним паранормальным талантом. — Чарлз сделал паузу, подумал немного и затем продолжил: — Но он очень жесткий, амбициозный, прекрасный психолог, обладает мозгом, которого хватило бы на тысячу обезьян.

— Обычный смертный с высоким уровнем интеллекта.

— Вот именно. И это наиболее значимое качество, так как не всегда опасные способности принадлежат людям с соответствующими мозгами. Обладая высшим интеллектом, даже простой смертный может подчинить себе дурака-телепата. Благодаря огромной скорости мышления он может свести на нет способность телепата прочесть его мысли и предпринять соответствующие действия.

— Понятно. Я уже сталкивался с одним или двумя подобными случаями. Это создает иллюзию у мутанта, что можно недооценивать своего оппонента только потому, что он обычный человек. Кроме того, сами по себе особые способности мало что значат. Необходимо уметь их применять. Именно в этом денебы мастера. Они в совершенстве овладели искусством на все сто процентов использовать данные им способности. — Почувствовав беспокойство, Рейвен направился к двери. — Но мы должны исходить из того, что находимся здесь. Наша первоочередная цель — Торстерн.

— Я иду с тобой, — Чарлз с трудом поднялся со своего надувного сиденья и добродушно сказал Мэвие: — Защищай крепость, дорогая. Если кто-нибудь будет спрашивать обо мне, скажи, что я пошел на рыбалку. Но не говори, что я собираюсь ловить!

— Постарайся вернуться. И, желательно, целым и невредимым, — ответила она.

— В этой странной фазе существования жизни во время смерти никто ничего не может гарантировать. — Чарлз деланно рассмеялся. — Но даже в такой ситуации я попытаюсь.

Успокоив таким образом свою подругу, Чарлз вышел вслед за Рейвеном.

Она, как и Лайна, сидела и прислушивалась… постоянно прислушивалась к самой незначительной мысли, к малейшему намеку на опасность. Ее единственным утешением была мысль о том, что ее одиночество разделяют другие молчаливые часовые с большими и сияющими глазами, разбросанные по Вселенной.

Глава 9

Вечером на город всегда накатывалась волна липкого тумана, который к полуночи влажным и темным одеялом окутывал проспекты и улицы города. По мере того как солнце садилось за горизонт, туман становился все плотнее.

В дождевых лесах было по-другому, так как туман клубился в основном в долинах и на равнине.

Чарлз и Рейвен прошли мимо магазина, в витрине которого на спектроэкране показывали сцену из балета «Сильфиды»,

В нескольких милях отсюда в густых и диких лесах жили своей жизнью монстрообразные и отвратительные растительные формы, как бы отмечая границу между полуизвестным и абсолютно неизвестным.

Остановившись перед витриной и наблюдая за примадонной, Чарлз сказал:

— Обрати внимание на мягкость и изящество, с которыми она делает эти пируэты. Эта балерина представляет собой прекрасный образец почти неземного типа, который властвует над человечеством уже столетия: «балетный тип». Она восхищает меня и заставляет думать…

— О чем? — спросил Рейвен.

— Не принадлежит ли она к паранормальным существам? Возможно, речь идет о слишком хрупком таланте, чтобы иметь название или быть классифицированным.

— Объясни-ка получше, — попросил Рейвен.

— Возможно, подобные ей люди обладают подсознательной формой экстрасенсорного восприятия, которое заставляет их напрягаться в поэтической форме для того, чтобы достичь цели, названия которой они даже не знают и не могут описать. Подобное интуитивное предчувствие дает им страстное желание красоты, которую они могут выразить только таким образом. Это словно бабочка, которая обожает солнце, день и свет.

— Наверное, ты недалек от истины.

— Я уверен в этом, Дэвид. — Отвернувшись от витрины, он широкими шагами зашагал прочь. — Как формы жизни человеческие существа накопили значительные знания. Но они поднялись бы на гораздо более высокую ступень развития, если бы могли обобщить и присоединить к реальному знанию все подсознательное и интуитивное.

— Наш друг Карсон, который далеко не дурак, в этом пункте с тобой согласен, — сказал Рейвен. — Очень трудно заявлять о себе как о анормальных существах, если эта анормальность не проявляется сама по себе.

Кивнув в знак согласия, Чарлз добавил:

— Ходят слухи, что на этой неделе совершенно случайно был открыт абсолютно новый тип. Какой-то парень потерял на пилораме руку, а теперь на этом месте у него растет другая.

— Биомеханический тип, — определил Рейвен. — Может снабжать себя «запасными частями». По сравнению с некоторыми другими типами это вполне безобидная разновидность таланта.

— Согласен. Но все дело в том, что до этого случая он и понятия не имел об этой своей особенности. И если бы не этот несчастный случай, то он мог до самой смерти даже не подозревать об этой своей супернормальной способности. Поэтому я начинаю задумываться, сколько же еще людей, которые не знают о своих способностях, как этот.

— Я думаю, много. Достаточно обратить внимание на то, что мы знаем.

— Именно об этом я сейчас и думал, — спокойно ответил Чарлз. — Их столько, что это вызвало бы настоящее потрясение, если бы они об этом узнали. Но, Дэвид, ты веришь в то, что… что…

— Заканчивай, раз начал говорить, Чарлз.

— Ты уже думал о том, что, возможно, мы не знаем и половины того, что, как нам кажется, мы знаем. Что, возможно, есть и другие, которые наблюдают за нами, как мы за этими, иногда смеясь над нами, иногда жалея нас?

— Я не знаю, что тебе ответить, — Рейвен вымученно улыбнулся. — Но если даже и существуют подобные существа, в одном мы можем быть уверены: они не вмешиваются в наше существование.

— Не вмешиваются? Мы можем быть уверены в этом?

— По крайней мере мы не замечаем их вмешательства.

— Мы чувствуем движение денеб, — ответил Чарлз. — Они много суетятся и предпринимают бесчисленные попытки войти в контакт с нами, но пока безрезультатно. Таким же образом и другие могли бы вести борьбу с нами, не зная, с кем имеют дело, а мы в свою очередь не знаем, что с нами борются.

— Или еще похлеще. Они могли усвоить наши собственные методы, чтобы еще больше запутать, — скептически заметил Рейвен, хотя и выразил желание обсудить проблему. — Они могли появиться перед нами, как мы появились перед этими человеческими существами, то есть абсолютно нормальными и без чего бы то ни было, что бы их отличало. Как любой обычный человек. Представь, я тебе говорю, что я один из этих в телесной оболочке… Ты бы отважился назвать меня лгуном?

— Еще как отважусь! — не колеблясь заявил Чарлз. — Ты — бессовестный врунишка.

— Извини за фантазии. — Рейвен дружески похлопал Чарлза по плечу. — Вот видишь, ты знаешь, кто я есть. Ты должен обладать какой-либо формой интуитивного знания. В конце концов, ты существо паранормальное и должен освободить свое подсознание, посвятив себя балету.

— Что? — Чарлз грустно посмотрел на свой живот, который выделялся, словно спрятанный под пиджаком рождественский подарок. — Это ты такого высокого мнения обо мне?

Неожиданно он замолчал, увидев трех человек в униформе. Они только что вышли из-за угла и остановились, ожидая приближения Дэвида и Чарлза.

Командир группы подождал, пока они подойдут поближе, повернулся на каблуках и гаркнул властным голосом:

— Вас зовут Дэвид Рейвен?

Остановившись от удивления, Дэвид спросил:

— А как вы догадались?

— Не надо острить! — предупредил командир.

Рейвен повернулся к Чарлзу и спросил печальным голосом:

— Он говорит, что я острю. И ты так считаешь?

— Считаю, — подхватил игру Чарлз. — С тех пор как в трехлетнем возрасте ты упал на голову, ты стал остряком. — Глупо посмотрев на командира, он сказал: — Вы ищете человека по имени… по имени?…

— Рейвен, — пришел ему на помощь Дэвид, не то забавляясь, не то печалясь.

— Ах да! Точно, Рейвен. А зачем он вам понадобился?

— Потому что за его голову назначено вознаграждение. Вы что, никогда не смотрите свои спсктроэкраны?

— Очень редко, — ответил Чарлз. — В большинстве случаев надоедает все до слез, поэтому я его почти никогда не включаю.

Командир патруля нахмурился и повернулся к своим спутникам:

— Вот вам пример того, почему люди остаются бедными всю жизнь. Шанс разбогатеть дается почти каждому, только не ленись его использовать. — Не обращая внимания на Рейвена, он продолжил, обращаясь к Чарлзу, который казался печальным: — Передали по спектроэкрану, что необходимо схватить этого типа как можно скорее.

— А почему?

— Потому что он подверг опасности жизни пассажиров и экипажа «Призрака». Он нарушил навигационный кодекс космических кораблей, открыв в полете герметичный отсек и отказавшись… — Человек сделал паузу, чтобы перевести дух, и спросил у своих коллег: — Что там еще было?

— Он уже давно хотел совершить это преступление, потому что во всех кабинах имеется предупреждение о том, что это запрещено.

— Я бы так никогда не сделал, — сказал Рейвен, метнув холодный взгляд на патрульного.

— Помолчи! — приказал командир и повернулся к Чарлзу, явно предпочитая его из-за глуповатого, но почтительного вида.

— Если случайно встретите этого типа Дэвида Рейвена или что-нибудь о нем узнаете, позвоните по телефону «Западный лес семнадцать-семнадцать» и сообщите нам, где он находится. Это опасный тип!

Подмигнув своим компаньонам, он закончил:

— Само собой, вы получите за это приличное вознаграждение.

— Спасибо, — Чарлз всем своим видом изобразил смиренную благодарность. Повернувшись к Рейвену, он сказал: — Ну ладно, пошли. Мы и так опаздываем. Будь начеку и помни, что этот тип похож на тебя.

До них донесся тихий разговор патрульных:

— Они приняли нас за лесной патруль, идиоты.

— Хорошо будет, если и капитан патруля так подумает.

— Мы теряем наше время только потому, что какой-то тип на спектроэкране говорил о деньгах. Мы могли бы убить время гораздо более приятным способом, чем этот.

— А почему они не распространят фотографию этого типа?

— Вам уже сказали, что нам поможет телепат. Нам ничего не остается делать, как ждать, пока он укажет дорогу. Затем наступит наш черед.

— В конце концов ты устанешь считать бабки.

— Именно поэтому я считаю, что с вознаграждением что-то не так. Они никогда не обещали столько денег, даже в деле Мазона-щеголя, который ограбил многие банки и убил с дюжину людей.

— Возможно, это затрагивает личные интересы Волленкота.

— Послушайте, парни. Здесь недалеко есть одна пивная, где подают раков…

— Отличная идея! Пойдем хотя бы на полчаса. Если кто-нибудь нас застукает там, у нас будет оправдание: мол, нам сказали, что Рейвен должен здесь с кем-то встретиться. Если Волленкот хочет его поймать… — Постепенно восприятие становилось все слабее и слабее.

Некоторое время они продолжали болтать о Волленкоте, пока не вышли из зоны приема.

Только и было слышно: Волленкот, Волленкот, Волленкот. Не было даже намека на имя Торстерна. Нужно было отдать должное интеллекту владельца этого имени.

Глава 10

Эммануил Торстерн жил в огромном замке черного базальта, который был построен еще в первые годы освоения людьми этой планеты. Это была эпоха, когда только высокие и мощные шестифутовой толщины стены могли должным образом защитить от огромных и агрессивных зверей венерианских джунглей. Именно на этом месте осела одна из первых групп отважных землян, которая прибыла осваивать неизвестный мир.

В различных уголках планеты были построены еще семь замков, но сейчас от них остались одни развалины, которые возвышались как мрачные монументы черным дням начала колонизации этого мира.

Но Торстерн завладел этим замком и восстановил его, укрепил заброшенные крепостные стены и достроил башни и башенки, превратив замок в военную крепость.

Задумчиво дергая за мочку уха, Рейвен изучал сооружение.

— Настоящая крепость, — заметил он. — Как он ее назвал?… Императорский дворец, шале «Магнолии» или как?

— В те далекие времена она была известна как «База номер четыре», — ответил Чарлз. — Торстерн дал ей имя «Черный камень». Окрестные жители просто называют «замок». — Чарлз, как и его спутник, внимательно посмотрел вверх и продолжил: — Ладно, что дальше? Что будем делать? Что-нибудь предпримем или подождем, пока он выйдет?

— Войдем. Я не намерен ходить здесь кругами всю ночь.

— Я тоже. — Чарлз указал на высокий карниз: — Поупражняемся немного в альпинизме или войдем через ворота, как нормальные люди?

— Войдем как хорошо воспитанные и цивилизованные люди, — решил Рейвен, — то есть через главные ворота.

Посмотрев еще раз на замок, добавил:

— Говорить будешь ты, а я буду держать тебя за руку, прикусив язык. Так мы оба покажемся безобидными существами.

— Спасибо за такую «похвалу», — ответил Чарлз, совершенно не обидевшись.

Осторожно приблизившись к воротам, он нажал на кнопку звонка и стал ждать. Рейвен все время держался рядом с ним. В ответ — мысленные проклятия четверых охранников, которые находились совсем близко. Все они были нормальными людьми. В группе не было ни одного мутанта.

Нужно было подождать. Будучи обычным смертным, без какого-то особого паранормального таланта, Торстерн, несомненно, максимально использовал способности других, но делить с ними быт избегал.

В этом плане владелец замка не являлся исключением из обычного правила и вел себя как самый ничтожный из его слуг. По правде говоря, простые смертные, глупые и умные, всегда сторонились паранормальных людей.

В то же время подстрекать нормальное большинство против могущественного меньшинства мутантов было равносильно тому, чтобы развязать кровавую резню.

Наконец открылась дверь и появился совершенно нормальный тип, с выбритым до синевы лицом.

— Кто вам нужен?

— Торстерн, — ответил Чарлз с рассеянным видом.

— Господин Торстерн!

— Прикуси язык, — предостерег другой охранник. — У вас назначена встреча?

— Нет.

— Без предварительной договоренности он кого попало не принимает. Он очень занятой человек.

— Мы не «кто попало». Мы кое-что из себя представляем, — заметил Рейвен.

— Это не столь уж важно. Он очень занятой человек. Чарлз ответил:

— Даже если он настолько занят, это не помешает ему встретиться с нами немедленно.

Охранник нахмурил брови. Уровень его интеллекта был довольно низким, а поступки обычно диктовались состоянием его печени. Он боялся обращаться к своему начальству без серьезных на то оснований.

— Ну! — продолжал настаивать Чарлз слегка агрессивно. — Вы заставите ожидать нас здесь до второго пришествия?

Охранник, с которым они разговаривали, бросил бешеный взгляд на напарника, словно его заставляли идти туда, куда он не хотел. В конце концов, возможно, лучше было что-нибудь сделать.

Облизав губы, он хриплым голосом спросил:

— Ваши имена?

— Вас это не касается, — ответил Чарлз.

— Какое у вас дело к хозяину?

— И это вас не касается.

— Черт побери! Я не могу это доложить наверх!

— А вы попробуйте, и посмотрим, что из этого выйдет, — посоветовал Чарлз.

Все еще колеблясь, охранник посмотрел сначала на одного, затем на другого и, — восприняв, сам того не зная, умственный покой обоих, направился вновь в караульную будку. Те, которые находились внутри, встретили его целым хором восклицаний:

— Черт бы тебя побрал! Сколько можно там болтаться? Ты задерживаешь игру.

— Слушай, кто там еще в это время хочет войти в замок? Через некоторое время темнота будет такая, что хоть глаз выколи! Кто там, Жесмонд? Какая-нибудь важная птица?

— Они не говорят, кто такие.

Сняв трубку, охранник страдальчески посмотрел на три угрюмые и обеспокоенные физиономии сидящих за столом и опять вышел в сгущающуюся темноту.

— Эй вы там! Вы, двое…

Он остановился, испуганно глядя на решетки ворот. За несколько прошедших минут наступила настоящая ночь.

— Эй! — крикнул он в туман. Не получив ответа, он крикнул еще громче: — Эй, вы!..

Тишина. Только журчание воды, стекающей по черным стенам.

— Черт бы вас побрал! — Он уже подошел к двери, отказавшись от попыток найти незнакомцев, когда ему в голову пришла одна мысль. Он вернулся назад, подергал ворота, осмотрел все замки и засовы. — Пропадите вы пропадом! — еще раз неохотно выругался Жесмонд и вернулся в караульное помещение.

Главной его заботой в тот момент было выиграть в карты. Ему и в голову не пришло, что самое надежное место больших ворот, замок, в то же время является самым слабым.

Последние лучи солнца исчезали, и наступала кромешная тьма, словно кто-то неожиданно опустил на невидимое небо Венеры огромные жалюзи.

Двое нарушителей замедлили свое движение по двору. Сразу справа от них в стене была прорезана дверь, закрытая на множество замков. Хотя туман окутал все вокруг, они знали о ее существовании, даже не видя. Подойдя ближе и осмотрев дверь, Чарлз прошептал:

— Они оснастили ворота чудо-замком с четырнадцатью приспособлениями безопасности. Затем на сами ворота установили сигнал тревоги, который произвел бы оглушающий шум при малейшей попытке просто потрясти ворота. Наконец, в караульном помещении установили выключатель, который отключал систему тревоги, если посетителю открывали дверь. В общем, наивность, граничащая с дебильностью.

— Да не скажи! — не согласился Рейвен. — Все эти приспособления рассчитаны на таких же, как они, людей или мутантов. Торстерну и его шайке пришлось бы попотеть, если бы они захотели решить эту головоломку.

— Наверное, ты прав. Эти ворота почти непреодолимы по меркам этого мира. — Чарлз внимательно осмотрел тяжелую дверь, продолжив осмотр скалы, в которой она была прорублена. — Ты видишь то же, что и я?

— Да. Дверной проем пересекает почти невидимый луч света. Открыв дверь и хотя бы на время прервав этот луч, мы приведем в действие целую систему звонков тревоги.

— Да, все это нас задержит… — пробормотал Чарлз, досадуя на все эти штучки, из-за которых они потеряют время. — Похоже, все это сделано преднамеренно. Именно в этих обстоятельствах наш человеческий маскарад ставит нас в невыгодное положение. Без этой маски мы бы уже преодолели все препятствия.

— То же самое можно было сказать и несколько минут назад. Но ты не забывай, что мы имеем дело с людьми, следовательно, должны вести себя соответствующим образом. — Рейвен дружелюбно посмотрел на Чарлза. — В конце концов, мы ведь мужчины, не так ли?

— Нет… некоторые из нас — женщины.

— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, толстяк. Мы — мужчины и женщины.

— Да, конечно. Но иногда… — Голос Чарлза сделался тише, лицо задергалось, и он закончил: — Мне постоянно не дает покоя одна мысль.

— Какая?

— Сколько существует лошадей, которые на самом деле являются лошадьми? Сколько собак действительно являются собаками?

— Хорошо. Давай договоримся: об этом мы будем думать после того, как решим более важные и срочные проблемы. Этим вопросом мы сможем заняться в течение последующих тысячелетий. — И сделав жест в направлении двери, продолжил: — А сейчас мы должны обезвредить эту маленькую ловушку. Луч должен отключаться, если кто-нибудь открывает дверь изнутри. Мы должны установить, как проложены провода к выключателю. Это займет определенное время, так как прибор может находиться очень далеко, внутри дома…

— Давай занимайся с проводами, а я позабочусь о двери, — ответил Чарлз. — Для каждого — свое дело.

Сказав это, сразу же начал свою часть работы. Но ни один из них даже не пошевелился. Неподвижные, они стояли бок о бок, погруженные в выполнение своих задач.

Через полминуты Рейвен прекратил концентрацию мыслительной энергии и сказал:

— Провода тянутся вдоль коридора, затем поворачивают направо и через переход попадают в маленькую прихожую, где и заканчиваются. Выключатель громко щелкнул при срабатывании, но, к счастью, в комнате никого нет.

Протянув руку к двери, он ее толкнул. Она тяжело, но бесшумно открылась внутрь. Дэвид и Чарлз вошли, закрыли за собой дверь и пошли по узкому коридору, освещенному встроенными в потолок лампами. Они шли с непринужденностью хозяина, купившего замок на прошлой неделе и желающего заняться его меблировкой.

— Все это дает нам некоторое представление о психологии Торстерна, — заметил Рейвен. — Замки, засовы, невидимые лучи — все это может быть обнаружено любым мутантом с экстрасенсорным восприятием первого класса, хотя он и не сможет их нейтрализовать. С другой стороны, любой телекинетик спокойно может ими манипулировать, если ему удастся их обнаружить. Таким образом, это местечко абсолютно уязвимо для мутанта, обладающего различными способностями, например телекинетика с экстрасенсорным восприятием. Торстерн исходит из того, что подобного существа нет в природе, даже ничего похожего на него. Бедняжка, представляю его состояние, когда он узнает, что ошибался.

— Что касается человеческих существ, то тут он не ошибается.

— Пока не ошибается. Пока. Но может наступить день, когда он сможет так думать. Тот тип Галлер считался «пиротехником», и не более. Но когда я вошел с ним в контакт, у него уже было ощущение того, что произошло. Он был мутантом, который, кроме своего таланта, отчасти обладал и другим.

— Он был вырожденцем, — сказал Чарлз.

— Да, ты можешь его так называть. Но в этом случае наш друг Торстерн станет совсем нелюбезным, если столкнется лицом к лицу с такими двумя сверхвырожденцами, как мы. Будучи нормальным, хотя и достаточно умным, человеком, он испытывает скорее скрытую боязнь по отношению к мутантам, чем открытую зависть.

— Это является помехой ввиду того, что мы хотим убедить его быть разумным человеком.

— Не сыпь соль на рану, Чарлз. Будет очень непросто внушить здравые мысли человеку могущественному и суровому, но охваченному страхом. Задача становится тем более сложной, если учесть, что мы не можем ему рассказать, почему его предположения ошибочны, а страхи беспочвенны.

— Ты уже задумывался над тем, какова была бы реакция этого мира, если бы мы имели право рассказать о некоторых важных вещах? — спросил Чарлз.

— Да, и не раз. Но что толку об этом разглагольствовать? Однажды денебы появятся в этом уголке Вселенной. И чем меньше люди будут знать, тем лучше.

— Миллион против одного, что они появятся здесь, чтобы получить что хотят. Обрати внимание на то, что произошло на Таличаре и Лумине, в группе Буже. Они разработали все, отнеслись к существующим там формам жизни довольно мягко и опять отправились на поиски. Поиски, поиски, постоянные поиски по принципу: пойди туда — не знаю куда, найди то — не знаю что. Они бы с ума сошли, если бы знали, что уже сотни раз держали в руках то, что искали, но не смогли познать это. Денебы — это гении, которым не хватает элементарной способности к двум прибавить два и получить четыре.

— При некоторых обстоятельствах сложение может стать серьезной математической проблемой… — заметил Рейвен. — Иногда мне жаль денебов. Если бы я был на их месте, я бы иногда блуждал без определенной цели…

Он не закончил фразу, так как коридор закончился и они вошли в переход, в котором увидели несколько идущих им навстречу людей.

Прежде чем кто-нибудь из них успел опомниться, Рейвен с обезоруживающей доброжелательностью внятно сказал:

— Извините! Вы не можете нам подсказать, как пройти в покои мистера Торстерна?

— Первый коридор налево, вторая дверь слева, — властным голосом ответил высокий и жирный человек, по-видимому шеф группы.

— Большое спасибо.

Они отстранились немного, чтобы дать пройти Рейвену и Чарлзу. Внешце охранники выглядели бесстрастно, но их мозговая деятельность стала очень оживленной.

«Любого посетителя Торстерна от двери и до его кабинета всегда сопровождает охранник. Какого черта эти двое разгуливают одни?»

«Тут что-то не так! — размышлял второй. — Так не бывает, чтобы посетители разгуливали как им вздумается. Я что-то не припомню такого случая!»

«Мне это не нравится. А собственно говоря, мне-то какое дело? Что мне, больше не о чем беспокоиться?. - думал третий. — Пусть они идут к черту!»

«Вторая дверь налево, так, что ли? — анализировал четвертый. — Гарган быстро это сообразил, когда отвечал им. Он из тех редких людей, кто никому не доверяет и никогда не рискует… всегда играет наверняка».

Тот, кого назвали Гарганом, в это время принял решение: «Как только они завернут за угол, я предупрежу шефа» — и направился к настенному переговорному устройству.

Завернув за угол, Рейвен многозначительно посмотрел на Чарлза, и оба направились к указанной двери и остановились перед ней.

— Я перехватываю беспорядочный поток мыслей, но ни одна из них не принадлежит Торстерну. — Кивнув головой на дверь, он продолжил: — И внутри нет ни одного живого существа. Комната пуста… В ней дюжина стульев, стол, экран внутренней связи. Стены вырублены из скальной породы. Дверь закрывается и открывается с командного пункта. Ну и ну!

— Идеальная мышеловка! — воскликнул Чарлз, и на его круглом лице появилось выражение ребенка, бросающего кому-то вызов. — Это как раз то место, куда я больше всего хотел бы войти, чтобы показать им, как мало меня беспокоит, что произойдет!

— И я тоже! — Сказав так, Рейвен пинком отворил дверь. Войдя, он плюхнулся в кресло и уставился на белый экран.

Чарлз уселся рядом с ним в другое кресло, которое застонало под его весом. Он смотрел на экран, но мозг его, как и Рейвена, тщательно прощупывал все направления, пытаясь разобраться в вавилонском столпотворении обрывков мыслей и разговоров, которые проникали через каменные стены.

«У меня было два крыла, а у него, подлеца… Укромное местечко на Марсе, со свежим воздухом и теплыми напитками… Взлетел на воздух с таким грохотом, что затрясся весь город. Мы бежали к нашему вертолету, пока не появилась Секретная служба… У нее светлые, почти до колен, волосы… Я оставил патрули землян с носом, они меня не нашли… Так как этот бандит-вундеркинд принялся читать мои мысли, он установил, что у меня есть козырь, даже более того… Да, гипнотик по имени Стин. Они хотели найти его во что бы то ни стало. Не знаю почему… Да я тебе говорю! От этих красавчиков добра не жди… Что? Повтори-ка еще раз!..»

— Ага, вот и он, — прокомментировал Рейвен, облизав губы.

«Говорят, что этот тип Стин сделал… Где? Оба в комнате номер десять? Но как им удалось войти?… Через некоторое время я устал от Марса. Не знаю, как им удается… Хорошо, Гарган. Я этим сам займусь!.. Когда закончишь пить, передай… Кинулся вниз головой с высоты в несколько миль, нырнул в лес и проделал воронку глубиной…»

Щелк! Послышался металлический щелчок в двери, электронные замки сработали, и около двадцати различных штуковин намертво закрыли дверь. Экран ожил, засветился, и появилось изображение какого-то человека.

— Похоже, Гарган прав. Что вы двое здесь делаете?

— Сидим и ждем, — ответил Рейвен и вытянул ноги так, словно находился у себя дома.

— Вижу, вижу. В той ситуации, в которой вы находитесь, вам ничего другого и не остается. — Лицо незнакомца искривилось в неприятной улыбке. — Охранник на входе клянется, что никто не входил. А между тем вы здесь. Может быть только один ответ: вы оба — гипнотики. Вначале вы его загипнотизировали, а затем стерли в мозгу память об этом эпизоде. — Гримаса сменилась легкой и мимолетной улыбкой. — Вы ловкие ребята. Но обратите внимание на то, куда вас это завело. Ну-ка посмотрим, сможете ли вы загипнотизировать меня через фотоэлектрическую камеру!..

— Похоже на то, что иметь гипнотический дар — это преступление для вас, — сказал Рейвен, умело надавив на «любимую мозоль» обычного смертного.

— Преступлением является использование этих способностей для незаконных целей, — парировал незнакомец. — А кроме того, если вы не знаете, преступление — силой врываться в чью-либо частную резиденцию.

Понимая, что вся эта перепалка — пустая трата времени, Рейвен перешел в наступление:

— По моему мнению, преступление — это когда какой-нибудь упрямый идиот корчит из себя триумфатора, в то время как настоящий шеф прогуливается где-то рядом. — Лицо Рейвена стало суровым. — Мы прибыли сюда, чтобы поговорить с Торстерном. Поэтому лучше будет быстро его позвать, пока вам кто-нибудь не вправил мозги!..

— Ах ты мошенник! Ты… ты… — чуть не потерял дар речи тип. — Да если бы я захотел, я бы мог…

— Что бы вы могли, Винсон? — из динамика раздался приглушенный, но чистый голос. — Это большая ошибка — терять спокойствие. Никогда нельзя терять контроль над своими нервами. Никогда, Винсон. С кем вы разговариваете?

Чарлз легонько подтолкнул Рейвена локтем.

— А вот и явление всемогущего Торстерна народу. Тип, который до этого был на экране, повернулся куда-то в сторону и весь поник и съежился.

— Да тут парочка пройдох, сэр. Им удалось войти, и никто не знает как. Мы закрыли их в комнате номер десять.

— А, так-так! — голос был спокойным, богатым на оттенки и невозмутимым. — Они дали вам повод для таких действий?

— Они сказали, что хотят видеть вас.

— О господи! Не вижу причины удовлетворять их желание. Наоборот, это могло бы создать неприятный прецедент. Они стали бы считать, что я обязан принимать всех ненормальных, которым удается перепрыгнуть через стену. Они что думают, я всегда к услугам любых типов? Что у меня больше нет других дел?

— Не знаю, сэр.

Однако невидимый оратор решил изменить свои планы.

— Ладно! При условии, что этот разговор будет первым и последним, может быть, и стоит их выслушать. Всегда существует вероятность, что я смогу извлечь из беседы с ними что-нибудь полезное для себя. В конце концов, они полностью в моей власти, если вдруг я обнаружу обман.

Винсон услужливо поддакнул:

— Да, сэр. Конечно!

Он исчез с экрана, а на его месте появилось широкое, мускулистое, с квадратным подбородком лицо. Торстерн уже давно перевалил за отметку среднего возраста. Это был человек с густой белой шевелюрой и с большими мешками под глазами. Несмотря на это, у него еще был довольно привлекательный, мужественный вид. В этих суровых и одновременно интеллигентных и властных чертах лица угадывался его характер.

Проницательный и оценивающий взгляд вначале скользнул по Чарлзу, отмечая все детали внешности с головы до ног, а затем перешел на Дэвида.

Ничем не выдав своего удивления, Торстерн сказал:

— А вас я уже знаю! Буквально несколько минут назад я получил вашу фотографию. Вас зовут Дэвид Рейвен!

Глава 11

Рейвен посмотрел ему прямо в глаза. — А какого черта вам вдруг понадобилась моя фотография?

— Мне она не была нужна, — ответил Торстерн, при этом мысль его была настолько быстрой, что трудно было что-либо уловить. — Мне ее прислали власти нашей планеты, которые могут гордиться своей оперативностью. Вашу фотографию разослали многим. Насколько я понимаю, наша полиция очень жаждет добраться до вас.

— Хотел бы я знать почему, — ответил Рейвен.

Кашлянув, Торстерн продолжил:

— Человек моего уровня оказался бы в очень затруднительном положении, если бы обнаружилось, что тот, кого разыскивают власти, прячется в его доме. Пришлось бы давать объяснения. Поэтому, если у вас есть что сказать, не теряйте времени понапрасну, у вас его очень мало…

— Почему?

Торстерн выразительно пожал плечами. Этот безразличный жест напоминал старых римских императоров, когда они решали судьбу гладиаторов, опуская большой палец вниз…

— Потому что полиция вас заберет, и моя ответственность на этом закончится.

Манера, в которой он это сказал, заставляла думать, что вся полиция находится в него в кармане, в его полном распоряжении. Было очевидно, что Торстерн обладает огромной властью.

— Вы очень важная фигура, — с показным восхищением заявил Рейвен. — Жаль только, что вы посвятили себя лишь разрушению фабрик…

— А вы нахал, — произнес Торстерн. — И ведете себя так намеренно. Вы ожидаете, что мой мозг расслабится и Даст волю ярости. Но я не ребенок. Бессмысленные эмоции — это роскошь, которую могут позволить себе только сумасшедшие.

— Но вы не отрицаете обвинение.

— Я не могу ни подтвердить, ни отрицать его, поскольку это обвинение лишено для меня всякого смысла.

Рейвен вздохнул и продолжил:

— Это делает нашу задачу гораздо более сложной, но не менее важной.

— Какую еще задачу?

— Убедить вас покончить с необъявленной войной, которую вы ведете против Земли.

— О боже!

Торстерн картинно закатил глаза, явно забавляясь.

— Вы хотите меня убедить в том, что Земля послала обычного преступника, вроде вас, поговорить с видным бизнесменом о какой-то абсолютно вымышленной войне?

— Война идет, и именно вы ею руководите при помощи таких же людей и здесь, и на Марсе.

— У вас есть доказательства?

— Я не нуждаюсь в них, — сухо ответил Рейвен.

— Это почему же?

— Потому что вы прекрасно знаете, что я говорю правду, хотя вам и не нравится ее слышать. Доказательства могли бы понадобиться, чтобы убедить третьих лиц. А мы здесь одни.

— Как человек, деловые и финансовые интересы которого очень разнообразны, я неизбежно становлюсь мишенью для сплетен и оскорблений. Я уже привык к этому и не обращаю на них никакого внимания. Так что этим вы ничего не добьетесь. Это цена, которую приходится платить за успех в жизни. Завистники и зануды всегда крутились и будут крутиться вокруг нас. Я считаю их мелкой сошкой, недостойной внимания. Но эта наглая и надуманная клевета о том, что именно я негласно руковожу войной, самая оскорбительная из того, что мне приходилось до сих пор слышать.

— Обвинение не только не надуманное, но и не фантастическое, — возразил ему Дэвид. — К сожалению, это печальный и подлинный факт. К тому же это вас нисколько не оскорбляет. Более того, вы в душе даже гордитесь собой. Вы благодарны тому, кто сумел установить, что подлинный руководитель заговора — это вы. По крайней мере, вы довольны, что в этот раз лавры не достались Волленкоту.

— Волленкот? — повторил Торстерн, абсолютно невозмутимый. — Мне кажется, я начинаю лучше понимать, что происходит. Предполагаю, что Волленкот, самый мелодраматичный и тщеславный из идиотов, которые только существуют, переложил вину на кого-то другого. А вы по глупости ухватились за этот ложный след, который он дал, и вышли прямехонько на меня.

Чарлз зашевелился в кресле и пробормотал в направлении экрана:

— У меня нет привычки идти по ложному следу.

— Нет? — Торстерн в течение секунды изучал его и, не увидев ничего особенного в этом толстом и невыразительном лице с тусклыми глазами, продолжил: — А, так это вам принадлежит честь открытия, что я являюсь основной пружиной вымышленной войны?

— Если это можно назвать честью…

— В этом случае, господин хороший, я вынужден с сожалением заявить вам, что вы не только лжец, но и опасный интриган!

Торстерн сделал царственный жест и продолжил:

— Но для интриганов у меня нет времени. Для меня лучше всего сейчас попрощаться с вами обоими, и пусть полиция побеспокоится о вашем здоровье. Как добропорядочный гражданин я полностью доверяю нашей полиции.

Когда он закончил, лицо его было суровым и бесстрастным.

Чарлз довольно агрессивно ответил:

— Очевидно, вы имеете в виду всю эту находящуюся на вашем содержании свору. Я их хорошо знаю. Вся планета их боится, и не без причины. Но мы их не боимся!

— Возможно, вы измените свое мнение, мой дорогой друг… — Торстерн вновь сосредоточил свое внимание на Рейвене. — Я полностью отвергаю ваши безумные обвинения. И покончим с этим! Если Земля считает, что необходимо подтвердить свой суверенитет и власть над Венерой, то пусть она это делает законным путем. Без всякого сомнения, именно Волленкот является причиной беспокойства Земли. Только каким образом она сможет с ним справиться? Но это уже проблема Земли, а не моя.

— Мы не такие дураки, чтобы дать себя обмануть какому-то обиженному крикуну. Вам понятно это? Если бы мы стали охотиться за Волленкотом, вы похохотали бы от души и тут же заменили бы его на другую марионетку из вашего личного списка. Более того, вы бы использовали наши действия в пропагандистских целях.

— А, даже так? Я бы так поступил?

— Более того, вы бы пальцем не пошевелили, чтобы спасти Волленкота. Наоборот, вокруг него был бы создан ореол первого мученика националистического движения Венеры. Но у Земли и так много дел, чтобы своими руками еще создавать ложных святых для местного божка.

— Местный божок — это я, не так ли? — спросил, улыбаясь, Торстерн.

— Разумеется, — ответил Рейвен. — Мы следуем простой логике: сразу выходить на того, кто водит кукол. Именно поэтому мы здесь. К сожалению, мы видим, что привести вас в чувство мягкими мерами не смогли, а потому вынуждены прибегнуть к более суровым.

— Насколько я понимаю, это угроза, — оскалился Торстерн. — И самое странное, что эта угроза исходит от человека, который находится целиком в моей власти. У меня складывается ощущение, что вы считаете себя абсолютно независимыми и от обстоятельств, и от того, что вас окружает. А разве эти каменные стены не являются тюрьмой, а? Ха-ха-ха!

— Развлекайтесь на здоровье, — посоветовал Рейвен. — Хотя на это у вас уже не остается времени.

— Я начинаю сомневаться в вашей предполагаемой преступной деятельности, — продолжил Торстерн, сделав вид, что не заметил предупреждения. — У меня такое впечатление, что вы представляете интерес скорее для психиатра. Вы вбили себе в голову, что я, Эммануил Торстерн, процветающий коммерсант с Венеры, являюсь своего рода Голиафом, а вы играете роль Давида. — Он опустил глаза на какой-то невидимый на экране стол и закончил едко: — Да. В самом деле вижу, что вы — Давид. Возможно, психологически это обусловлено тем, что вы носите такое же имя.

— Как и вы — имя Тор[1] или Эммануил.

Это замечание впервые вызвало реакцию, достойную того, чтобы ее отметить. На некоторое время, забыв о своей самодисциплине, Торстерн растерялся. Но даже в этих условиях скорчил гримасу царственной особы.

Он прикусил нижнюю губу и прошипел:

— Я уже ликвидировал многих за гораздо меньшие прегрешения! Я вас сотру в порошок! — В ярости он треснул кулаком по столу. — От них даже следа не осталось в этом мире. Они вернулись туда, откуда пришли, то есть в небытие!

— Так, довольно! Я вижу, что вы знаете значение своих имен.

— Я достаточно образован, чтобы знать это… Но я всего лишь коммерсант, а не фанатик. Это вы, вы одержимые, а не я. Да, я пытаюсь получить власть, но только над материальными вещами. Ваши оскорбления опасны… но не для меня, а для вас самих!

— Ваши угрозы нас не пугают. Истина состоит в том, что вы можете уничтожить отдельных людей, но никогда — Землю. Прекратите эту войну, пока еще есть время…

— А если я этого не сделаю?

— В этом случае Земля сочтет, что всему есть предел, и атакует вас на свой манер. Знаете как?

— Нет, Хотел бы услышать.

— Уничтожат одного за другим, начиная с вас, лидеров оппозиции.

Торстерн не выказал ни испуга, ни раздражения. Пригладив свою белую шевелюру, он посмотрел в какой-то листок и спокойно сказал:

— Как у человека с чистой совестью, у меня нет никаких причин бояться уничтожения. Более того. По закону мы все — земляне. Следовательно, пока против нас не будет убедительных доказательств, мы должны считаться невиновными. А подобные доказательства невозможно представить, поскольку всегда отсутствуют очевидцы, в числе которых находитесь и вы.

— Ответная угроза, — прокомментировал Рейвен.

— Называйте это как хотите. Похоже, вы не осознаете своего положения.

— Напротив, прекрасно осознаем. Мы находимся в мышеловке… то есть, я хотел сказать, что вы так думаете.

— Вы сейчас заперты в помещении с монолитными стенами и без окон. Единственная дверь закрыта при помощи системы многочисленных замков с дистанционным управлением. Открыть ее можно только из комнаты, в которой я нахожусь. Ваша комната как раз и предназначена для бесед с субъектами, обладающими паранормальными, но неизвестными мне способностями. Иногда подобные типы приходят сюда.

— Понятно…

— Я еще не выжил из ума, чтобы доверять только железным воротам, через которые можно перебраться, как это сделали вы. Отсюда вы можете извлечь поучительный урок: тот, кто хочет бороться со мной, может это делать там, где я этого захочу, и тогда, когда мне это будет угодно.

— А вам не кажется, что для честного негоцианта это чрезмерные меры предосторожности? — язвительно спросил Рейвен.

— У меня есть что защищать. То, о чем я сказал, всего лишь часть системы. Вы сейчас находитесь всего лишь на второй линии защиты. — Наклонившись еще больше к экрану, он торжествующим тоном добавил: — Даже в этой комнате, откуда я с вами беседую, вы столкнулись бы с рядом препятствий, если бы захотели на меня напасть. Я неуязвим.

Улыбнувшись, Рейвен заметил:

— Было бы интересно попробовать.

— У вас не будет такой возможности. И постарайтесь хорошенько запомнить: нормальные люди не совсем уж бездарные! Некоторые из них, особенно я, знают, как вести себя и подчинять своей воле мутантов. У нас всегда есть преимущество перед вами в быстроте мышления.

— В данный момент как раз вы отстаете от нас, но об этом не догадываетесь.

Не обращая внимания на замечание Рейвена, Торстерн продолжил:

— Если вы гордитесь вашими телекинетическими способностями, попробуйте проверить их на двери. Если вы гипнотики, попробуйте прочесть мои мысли через телеэкран. Вам это не удастся, не так ли? Вы даже не знаете, где я нахожусь, в каком направлении и на каком расстоянии… Я могу находиться в тридцати футах от вас, но поток моих мыслей замкнут на землю при помощи специальной изоляции, которая экранирует всю комнату. С равным успехом я могу разговаривать с вами с другого конца планеты.

— Похоже, что вы кого-то боитесь.

— Да никого я не боюсь, — ответил Торстерн, и это было правдой. Перед ними было тело Торстерна, но без его сознания. — Но я признаю, что существуют высшие способности, которых мне бог не дал. Вследствие этого я должен быть осторожным. На Марсе или Венере нет другого выхода. На наших планетах число мутантов очень велико. И этот факт должен учитываться Землей, прежде чем пуститься в какую-либо авантюру с непредсказуемыми последствиями.

— Но на Земле есть свои мутанты, — заявил Рейвен. — Больше, чем вы предполагаете. А вы, обитатели этих двух планет, почему-то забываете об этой мелочи, занятые своими собственными делами. В конце концов, кто вас всех поселил на этих планетах? Вся армада космических кораблей до сих пор пилотируется землянами. По двадцать — тридцать лет они бороздят космические просторы, подвергаясь жесточайшему воздействию радиации. Вследствие этого результаты те же. Многие из детей этих пилотов отличаются от своих сверстников.

— Да, я согласен с вами, но если, как вы утверждаете, ведется холодная война, почему тогда Земля не использует своих собственных мутантов против им подобных на наших планетах?

— А кто вам сказал, что Венера использует в своих действиях мутантов? — быстро спросил Рейвен.

Почувствовав, что совершил очевидную ошибку, Торстерн решил исправить ее, спросив с иронией:

— А разве это не так?

— Не так.

— Тогда что же?

— Нечто гораздо худшее. Они используют новый вид облучения, который делает бесплодными земных женщин.

— Это чудовищная ложь! — Щеки Торстерна стали багровыми, а голос прямо прерывался от бешенства.

— Разумеется! — Рейвен не чувствовал угрызений совести. — И вы это знали и сейчас подтвердили. Но возникает вопрос: откуда вам известно, что это ложь?

— Никто бы не отважился на такую низость! — В бессильной злобе от своей второй ошибки, Торстерн решил, что больше не совершит ни одной. — Мне начинает надоедать эта беседа. Она мне ничего не дает, даже не забавляет. Я поступлю с вами так, как поступил бы с любыми другими опасными сумасшедшими, вторгшимися в мой дом.

— Если сможете…

— Раз плюнуть. Все типы мутантов устроены так же, как и обычные смертные. У них есть легкие, они могут впасть в глубокий сон, даже если они «совы». И какими бы талантами они ни обладали, во сне они абсолютно беззащитны, словно новорожденные. В подобной ситуации они перестают воображать себя суперменами. Спящие, они не более чем гора мяса. Любой деревенский олух сможет совладать с ними.

— Вы хотите сказать, что пустите газ, чтобы обезвредить нас?

— Вот именно, — согласился Торстерн, удовлетворенный демонстрацией своего могущества над ними. — В комнату проложены паропроводы, которые предназначены специально для этой цели. Это часть нашей системы защиты. Как видите, у нас голова на плечах не только для шляпы, и мы способны мыслить быстрее, чем вы. — Немного подумав, он добавил: — Мне нравится делать все очень просто, без излишних сложностей.

— Все-таки вы отказываетесь положить конец этой войне?

— Не будьте идиотом. Я не допускаю даже мысли, что идет война, а тем более, что я играю в ней какую-то роль. Ваш воображаемый конфликт не представляет для меня никакого интереса. Я рассматриваю вас как неприятных мне людей, вторгшихся в мой дом. Я позабочусь о том, чтобы полиция извлекла вас отсюда без особых проблем, словно нежелательный груз.

Торстерн наклонился вперед, чтобы дотянуться до чего-то невидимого на экране.

В это время Чарлз, вжавшийся в кресло, бесшумно стал сползать на пол. Его лицо было бледным, глаза закрыты, будто навсегда. Ноги тряслись и сгибались под какими-то неестественными углами.

Рейвен встал и, отвернувшись от экрана, склонился над Чарлзом. Затем поднял его, вновь усадил в кресло и начал делать легкий массаж сердца.

— Очень интересная и хорошо сыгранная пьеска, — саркастически улыбнулся Торстерн. Он все еще наклонялся куда-то вниз, но на мгновение задержал руку. — Толстяк притворяется больным! Вы массируете ему сердце с очень серьезным видом. Затем вы повернетесь ко мне и сообщите, что у вашего друга сердечный приступ или еще что-нибудь в этом роде, а потом добавите, что он умрет, если ничего не предпринять. Далее, вы ожидаете, что в панике или из сострадания я перекрою газ, открою дверь и позову кого-нибудь помочь вам.

Рейвен не ответил, даже не повернул головы. Он продолжал хлопотать возле Чарлза, делая ему массаж сердца.

— Ладно, довольно. Со мной такие фокусы не проходят! — Торстерн произносил слова, словно гвозди вколачивал. — Эти детские трюки не смогут обмануть даже дурака. Я даже считаю это оскорблением для моего интеллекта. Ну а если приступ у толстяка настоящий, то я получу огромное удовольствие, наблюдая, как он умирает. Кто я такой, чтобы мешать провидению?

— Очень хорошо, что вы это сказали, — Рейвен даже не счел нужным повернуться к Торстерну. Дэвид был абсолютно безразличен к возможным действиям хозяина замка. — Люди вроде нас часто чувствуют своеобразный комплекс неполноценности по этическим причинам. Иногда мы теряем уйму времени на то, чтобы убедить других не заставлять нас совершать определенные поступки, которые должны быть совершены. Мы всегда стремимся максимальна отодвинуть неизбежное. Это наша слабость. Там, где мы изводим себя сомнениями, для менее совестливых людей, вроде вас, нет проблем.

— Спасибо за комплимент, — ответил Торстерн.

— Поэтому для нас является большим облегчением, когда предполагаемые жертвы сами прокладывают нам дорогу, произнося фразы вроде той, которую вы недавно изрекли, — добавил Рейвен.

Почувствовав, что настал нужный момент, он повернулся вполоборота и в упор посмотрел на Торстерна своим сияющим серебристым светом взглядом.

— Прощай, Эммануил! Возможно, когда-нибудь мы вновь встретимся!

Торстерн не ответил. Он просто был неспособен это сделать. Его лицо, до этого агрессивное и властное, содрогалось от невыносимой боли. Глаза вылезли из орбит и бессмысленно двигались. Рот открывался и закрывался, словно у рыбы, выброшенной на берег, но без единого звука. По лбу струился обильный пот. Он был похож на человека, которого изнутри какая-то невидимая сила просто раздирала на части.

Заботливо поддерживая распростертое в кресле безвольное тело, Рейвен бесстрастно наблюдал за всем происходящим. С перекошенным лицом Торстерн рухнул на стол перед экраном. Затем на экране показалась рука, судорожно цепляющаяся за край стола. Вновь показалось лицо, которое содрогалось так, что страшно было смотреть. Все это произошло в течение каких-то двадцати секунд.

Затем странный физиономический феномен так же неожиданно прошел, как и возник. Лицевые мышцы расслабились, вновь появилось прежнее выражение, хотя глаза обрели странный блеск, которого раньше не было. Голос стал бесстрастным, спокойным и властным. Это был голос Торстерна, но с какой-то не присущей ему тональностью. Возникало ощущение, что голосовые связки, горло и рот Торстерна использовались кем-то другим. Он был похож на куклу чревовещателя. Торстерн заговорил в микрофон, спрятанный слева от экрана.

— Жесмонд! Мои посетители собираются уходить. Позаботься о том, чтобы им никто не помешал.

Кукла с обличьем Торстерна наклонилась вперед и нажала какую-то кнопку. Замки моментально открылись. Это был последний момент его существования, так как сразу же лицо вновь исказилось, рот открылся, тело затряслось и безжизненно рухнуло. Послышался отдаленный грохот падающего тела.

— Мы должны поторопиться, Дэвид. Я полагал, что он в моих руках, но этот дьявол…

— Да знаю, знаю. Я видел его лицо. Это новое лицо. Пошли!

Подбежав к двери, Рейвен открыл ее и протолкнул Чарлза вперед. Все в комнате осталось по-прежнему, только экран был пуст, хотя и освещен. Закрыв за собой дверь, они пошли по коридору. Впереди никого не было.

— Проклятый дьявол! — все повторял Чарлз, ковыляя следом и задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Замолчи. Оставь это, у нас еще будет время поговорить.

Они проскочили дверной проем со светящимся лучом, который не включил сигнал тревоги, и окунулись в заполнивший двор туман. Целая волна мыслей докатилась до них, добавив энергии ногам.

«…А затем балерина приблизилась ко мне словно дрессированная кобра… Рейвен умер. Это я тебе говорю. У него не могло быть… Необходимо было иметь кого-нибудь получше, чем „пиротехники“, чтобы поджечь болото… Он уже поднял руку, чтобы включить газовую систему, как они каким-то образом овладели его сознанием… Они говорят, что пару лет назад послали одноместный экспериментальный аппарат на Юпитер, но мне кажется, что это всего лишь обычные земные сплетни, так как… Они должны быть многоплановыми мутантами, хотя и говорят, что таковых нет во всей Вселенной. И если так будет… С другой стороны горной гряды находится шахта по добыче твердого серебра. Ты даже не представляешь. Этот тип обогащается… Они не должны далеко уйти. Включите тревогу, идиоты!.. Случилось так, что этот марсианский левитатор принялся ходить по потолку. Из его кармана выпала фотография и упала прямо на грудь женщине. Та не стала разбираться… Не подошли еще к воротам. Включите сирену… стреляйте и убейте… Я должен был пойти с туза. Вот те и на! А что это за гул голосов!.. Меня не интересует, кто они и на что способны. Несомненно, они смертны, как любой нормальный человек…»

Жесмонд, тупой как всегда, ожидал их возле ворот. Плохая видимость помешала ему разглядеть их, пока они не подошли вплотную. Увидев их, он округлил глаза:

— Вы?! Но как вам удалось войти?!

— А это тебя касается? Подчиняйся приказу и открывай ворота, — Рейвен сделал быстрый жест в направлении металлической ограды.

— Хорошо, хорошо! Только не злитесь! — Бормоча что-то про себя, Жесмонд начал возиться со сложным замком. События этой ночи сделали его еще большим тюфяком.

— Быстрее… У нас мало времени.

— Ну и что? — Он остановился и с раздражением посмотрел на них. — В конце концов, кто отвечает здесь за службу? Вы или я?

— Я! — ответил Рейвен и нанес сильнейший удар Жесмонду прямо в нос. — Извини, друг.

Удар был такой силы, что охранник рухнул как подкошенный. Из ноздрей вырывались булькающие звуки, глаза были закрыты, а мысли витали среди звезд.

Быстро справившись с замком, Рейвен открыл его, распахнул ворота настежь и сказал Чарлзу:

— Ты уже натворил достаточно. — Пришло время вернуться домой.

— А мне так не кажется! — Чарлз понимающе посмотрел на Дэвида. — Открытые ворота — всего лишь ложный след, в противном случае тебе бы не удалось совладать с этой шумной штуковиной. Ты вернешься назад, и я пойду с тобой, — и с детским восторгом на лице он направился внутрь двора.

В этот момент завыли сирены, расположенные на башенках из черного базальта. Звук становился все громче и громче, переходя в такой вой, который буквально раздирал барабанные перепонки и отдавался эхом далеко в окрестных горах.

Глава 12

Чарлз и Дэвид бросились в густой туман, холодный и влажный, который лип к лицу, оставлял маслянистые капли на волосах. При выходе из тумана эти капли превращались в маленькие шарики, похожие на хлопок. Типично венерианский ночной запах, напоминающий раздавленные фиалки, стал еще сильнее. Но, похоже, туман абсолютно не мешал им, они двигались уверенно, как ясным днем.

В дальнем конце двора, довольно далеко от двери, через которую они вошли в первый раз, находилась узкая каменная арка с подвешенным на ней фонарем. Сделанный из полированной бронзы по причудливому рисунку, он освещал целый ряд маленьких, размером с булавочную головку, фотоэлементов, размещенных внизу вдоль ступеньки.

Сирены продолжали истерически выть, а Рейвен сосредоточил все свое внимание на проводах, которые вели к пульту управления этим опасным приспособлением. Наконец Рейвен, а следом за ним и Чарлз, двинулись и прошли арку. Через некоторое время вой сирен стих.

— Это заняло больше времени, чем я предполагал, — заметил Рейвен. — Провода проложены по всему дому и возвращаются почти к тому же месту, где прерываются, контролируя большую площадь. Похоже, мне повезло.

— Почему?

— Потому что в момент прерывания луча включается экран… но в тот момент никто на него не смотрел. Представляю, какая паника сейчас там внутри. Все отдают приказы, и никто ничего не понимает.

Прислонившись к стене, Рейвен через арку наблюдал за двором и воротами. В темноте раздался топот ног. Множество фигур бежало от двери к воротам. Стоял такой шум, будто каждый старался друг друга перекричать. Расслышать перепалку не составило никакого труда.

— Слишком поздно. Ворота открыты настежь. А вот и охранник на земле.

— Ладно. Вы трое были в помещении, не так ли? Чем вы занимались, когда ваш приятель подвергся нападению? Играли в джимбо, да?… Вы только посмотрите на них! Любой мошенник может войти и выйти из этого дома, потому что эти идиоты только и делают, что играют в карты!..

— Вы побежали только после того, как зазвучала сирена? В тот момент вы уже безнадежно отстали, идиоты!

— Кончайте спорить. Мы тут не для того, чтобы вести расследование. Они не могли уйти далеко. Давайте за ними, в погоню!

— Даже так? А как мы это сделаем? На ощупь, словно слепые? Или ты думаешь, что у нас вместо глаз радар?

— Заткнись, дурак! А они? Разве у них не та же проблема?

— Да в том-то и дело, что нет! Они обладают несколькими паранормальными талантами, что хуже всего. Бьюсь об заклад, что они побежали через этот туман, словно его не существует.

Чарлз пробормотал:

— Если бы я был на их месте, то возненавидел бы типов вроде нас.

— Именно это они и чувствуют. И я их не осуждаю… ни на йоту.

Неожиданно Рейвен сделал повелительный жест: внимание!

— Хорошо. Возможно, ты и прав, но я буду их преследовать. Они не могут бежать, не производя шума. Я буду стрелять на любой шум, даже не спросив, кто это! Ты идешь со мной, Свини?

— Конечно! Разумеется, я иду с тобой.

Несколько пар ног затопали уже за воротами и осторожно двинулись в темноту.

— А если они — левитаторы? В этом случае шума не будет!..

— В конце концов они выдадут себя. Любой левитатор не может вечно находиться в воздухе. Для меня настоящий супермутант тот, который может получить пулю и остаться жив.

— Заткнись, Свини. Каким образом ты собираешься что-нибудь услышать, если постоянно болтаешь?

Постепенно удаляясь, они думали только о том, как настичь беглецов. Те, которые остались у ворот, продолжали третировать энтузиастов игры в джимбо и пытались привести в чувство бедного Жесмонда. Другая волна мыслей неслась непосредственно из внутренних покоев замка, перемешиваясь с диалогом, который весьма заинтересовал Чарлза и Дэвида:

— Нет даже намека на то, что вызвало смерть. Похоже, у него просто остановилось сердце. На мой взгляд, это совпадение. Ни один гипнотик не может воздействовать через телевизор, а тем более убить свою жертву.

— Говоришь, не может? Тогда почему он открыл замки и приказал охраннику на воротах выпустить этих двух типов? Я повторяю, он был очень сильно и эффективно загипнотизирован. И произошло это через телевизор, хотим мы этого или нет! Эти два типа обладают чем-то таким, чего у человека не может быть.

— Ты прекрасно сбил их с толку, — одобрительно пробормотал Чарлз, — когда в нужный момент повернулся к экрану. — Теперь всю вину они валят на тебя, думая, что все здесь происшедшее — результат твоего взгляда.

— Было бы гораздо хуже, если бы они вышли на настоящий след.

— Да, согласен. Если бы существовал какой-нибудь приемлемый способ рассказать им хотя бы часть правды, не упоминая Денеба…

— Увы, та кого способа нет. Абсолютно никакого.

— Да знаю… но все-таки очень жаль.

Чарлз замолчал, вновь прислушиваясь к тому, что говорилось в замке.

— Ты уже связался с Городом Равнины?

— Да. Они послали сюда группу, в которую вошли несколько телепатов, чтобы попытаться поймать их мысли, полдюжины гипнотиков, один «пиротехник» и еще один тип с двумя древесными котами. Словом, почти готовая цирковая труппа.

— Шеф подпрыгнет до потолка, когда приедет и узнает, что произошло. Мне кажется, что эту работу гораздо лучше выполнил бы один из тех типов, которые разговаривают с насекомыми…

— Ага, а вот, наконец, и то, что мы хотели узнать, — удовлетворенно зашептал Рейвен своему товарищу. — Торстерна здесь нет, но его приезд ожидают с минуты на минуту. Тот тип не был похож на него, когда ты взял его в оборот. Его лицо вернулось к нормальной и примитивной форме. У него был длинный и подвижный подбородок, а лицо настолько гибкое, что он мог из носа сделать руку! Это «хамелеон», шестой тип мутантов, ты понял теперь?

— Я это сразу понял, как только вошел с ним в контакт, — вновь погрустнел Чарлз. — Он был настолько компетентным, что вплоть до этого момента я ничего не подозревал. Для меня это было потрясение… но это ничто по сравнению с тем шоком, который испытал он, почувствовав мое воздействие!

— Ну, сейчас все уже прошло. Смерть — это значительное облегчение для чувств, не так ли? — Рейвен расхохотался.

Игнорируя вопрос, как если бы ответ был очевиден, Чарлз продолжил:

— Комната защищена серебряной сеткой, замкнутой на землю, в качестве экрана от телепатического проникновения извне. Типа звали Гриторикс. Это был один из трех мутантов, которым разрешалось входить в замок.

— И то в особых случаях.

— Да, Все они были тренированы принимать облик Торстерна и делали все настолько совершенно, что это стало их второй натурой. Именно поэтому он говорил, что неуязвим. Одновременно он как бы говорил от имени двух людей. А поскольку шефа в самом деле не было в комнате, Гриторикс и говорил о своей неуязвимости. Эти три мутанта сменяют друг друга, изображая своего шефа, когда это необходимо.

— А где сейчас находится оставшаяся пока в живых парочка? Его мозг тебе что-нибудь сказал?

— Где-то в городе, отдыхают и ждут вызова.

— Так-так! Попробуем проанализировать ситуацию. Если Торстерн не знает о том, что здесь произошло, то, вполне вероятно, он едет сюда собственной персоной. Но если кто-то уже предупредил о случившемся, рассказав все подробности, то, возможно, он захочет себя обезопасить и пришлет сюда другого «хамелеона». При помощи этой наживки он попытается узнать, не отказались ли мы от планов его уничтожить.

— Даже при таком раскладе они нас не схватят.

— Как и мы его… и это меня как раз и беспокоит.

Рейвен наморщил лоб, но неожиданно что-то привлекло его внимание.

— Послушай этого… У одного типа появились какие-то идеи!

Откуда-то изнутри замка полился новый поток мыслей:

«Ладно. Ворота открыты, а один из этих идиотов-охранников валяется на земле. Но разве это означает, что они ударили его и бежали? А может быть, именно это они и хотели нам внушить? Возможно, они никуда и не уходили, а до сих пор прогуливаются здесь. Если бы я был на их месте, то именно это и сделал. По крайней мере дольше бы прожил. Даже если они смогут перехватить мои мысли… что им это даст? Они не могут помешать мне думать. Так-так, нужно обыскать это гнездышко, и чем быстрее, тем лучше».

Придя к этому решению, он тут же поделился им с напарником, на что тот несколько раздраженно заметил:

— У тебя в голове полно всяких «если», «но» и других пустых гипотез. Если бы мне больше не о чем было думать, я бы, наверное, тоже этим занялся. Предположим, например, что они — «суперхамелеоны». Ну как тебе эта идея? Нам бы пришлось искать не только место, где они находятся, но и устанавливать, кто они есть! Господи, да один из них мог врезать себе по носу, свалиться на землю, а мы бы думали, что это Жесмонд. — После некоторой паузы он продолжил: — Если это не ты, то долго не проживешь! Из города нам пришлют несколько телепатов, и скоро мы узнаем, кто ты есть.

— По-моему, мы должны прочесать это местечко. Бьюсь об заклад, если мы этого не сделаем, шеф открутит нам головы.

— Хорошо, сделаем так, как ты предлагаешь, Фиджити. Я отдам приказ о поиске. Это бесполезная работа, но мы ее сделаем. Скажи всем, чтобы взяли оружие и что никто не будет наказан, если потом найдут два трупа.

Рейвен тихо пробормотал:

— Есть люди, которые никогда не отправятся на тот свет сами.

— Они не знают, что их ожидает, — многообещающе улыбнувшись, сказал Чарлз.

— Это моя вина. — Рейвен вновь посмотрел во двор, осматривая окружающие его стены. — Охота началась. У нас нет другого выхода, как обмануть их до приезда Торстерна или его двойника.

Обмануть было не так уж и сложно. Дэвид и Чарлз ограничились тем, что, невидимые в тумане, спокойно сидели наверху тридцатифутовой стены. Их мог бы учуять древесный кот, да «суперслухач» мог бы определить их местонахождение. Даже левитатор мог бы их обнаружить, подчиняясь своему природному инстинкту прыгать там, где простые смертные не могут этого сделать. Но их преследователи были обычными людьми без каких-либо особых талантов, присущих мутантам. Поэтому Дэвид и Чарлз спокойно сидели на стене, окутанные тьмой, и наблюдали, как движение внутри замка, во дворе и за оградой становилось все оживленней и нервозней. Повсюду шныряли люди с оружием наготове и с пальцем на спусковом крючке, охваченные общим страхом — страхом неизвестности.

Для этих обычных мозгов любой мутант был чем-то вроде артиста варьете, который в развитии своего таланта зашел так далеко, что в любой момент мог превратиться в первого встречного и поработить человека. А мутант с несколькими талантами становился неизмеримо опаснее, превращаясь в демоническое создание в облике человека, способное на все.

Таким образом, сама мысль неожиданно столкнуться нос к носу с неким биологическим монстром, «гипно-теле-пато-пиротехником» и еще бог знает с кем в одном лице, была невыносимой для большинства преследователей.

Один из них проскользнул в арку, специальным карманным фонарем осветив фотоэлементы, чтобы их задействовать. С широко раскрытыми глазами, со стоящими торчком черными волосами, он тщательно осмотрел все вокруг, несколько раз пройдя прямо под ногами тех, кого искал, но все напрасно. Наконец он собрался уходить.

В это же время возле арки появился еще один «охотник». Услышав осторожные шаги, он посмотрел в том направлении, откуда они раздавались. Со взведенным оружием, осторожно, двое смельчаков пошли навстречу друг другу и почти одновременно закричали: «Кто здесь?!»

Не ожидая ответа, оба открыли огонь. Возле одного пуля прошла буквально в дюйме. Другому повезло меньше: пуля попала в левую руку. Выстрелы вызвали еще большее замешательство среди и без того нервничающих обитателей замка. Возле ворот кто-то выстрелил вверх, вообразив, что появился левитатор.

Наклонившись вперед, Рейвен посмотрел себе под ноги.

— Даже если десятая часть того, что мы слышим, правда, Торстерн для обустройства этого дома должен был прибрать к рукам целый сиротский приют. — Я слышу еще кое-что. — Чарлз посмотрел вверх. — Слышишь?

— Да. Сюда кто-то летит. У меня есть предчувствие, что это тот, кого мы ждем.

Это был звук лопастей вертолета, летящего на значительной высоте. Вертолет летел с востока гораздо выше кромки тумана.

Тонкий оранжевый луч света засиял на одной из угловых башен замка, прорезав неподвижные облака. Шум двигателей становился все сильнее по мере того, как машина постепенно спускалась, ориентируясь по этому лучу. Через минуту вертолет уже находился в трехстах футах над их головами, производя ужасный шум. Затем стал снижаться к земле. Туман заклубился под ним, вновь донеся запахи далеких лесов.

Ведомый то ли своими приборами, то ли с земли, вертолет приземлился на вымощенной камнем площадке за воротами. Оранжевый луч погас. Раздался топот многих ног, бегущих по направлению к прибывшему вертолету.

— Присоединимся к депутации.

Оттолкнувшись от стены, Рейвен спрыгнул на землю. Прыжок был таким же, как и при его прибытии на планету: свободное падение и быстрое торможение в последний момент.

Чарлз последовал за ним, проделав все абсолютно таким же способом.

— Давай на время забудем об этой ловушке с лучом. Если кто-то и увидит, что на панели зажегся луч, то это только увеличит панику.

От приземлившегося вертолета шел глухой шум голосов и поток мыслей. Около дюжины взволнованных людей пытались говорить одновременно. Два охранника с таким вниманием наблюдали за суматохой у вертолета, что не заметили двух незнакомцев, которые прошли буквально в трех ярдах от них и вышли из ворот.

Чарлз и Дэвид отошли всего лишь на несколько шагов, чтобы охранники у ворот их не видели, затем, описывая полукруг, подошли поближе к вертолету со стороны, не обращенной к замку. Их присутствие осталось незамеченным, так как туман был густым, а дискуссия — всепоглощающей.

На верхней ступеньке короткой лестницы, опущенной из вертолета, стоял человек с угрюмым лицом и полузакрытыми глазами. Он был как две капли воды похож на несчастного Гриторикса.

В мыслях тех, кто направился к машине, было полное смятение. Ни один из них не знал наверняка: то ли Торстерн умер и они докладывают его двойнику, то ли двойник пострадал, а перед ними сам Торстерн… или другой его двойник. В общем, ситуация была довольно любопытной.

С редкой прозорливостью просчитав все плюсы, тайный диктатор этого мира был откровенен со всеми, позволив узнать о существовании двойников и заставив затем воспринимать каждого из псевдо-Торстернов как настоящего. И они настолько привыкли к маскировке своего шефа, что автоматически объединяли самого Торстерна и трех его «хамелеонов» в одном лице с несколькими телами.

Система была очень удобной. Ни один врач не мог бы обнаружить подмену в мозгу, защищенном серебряной сеткой, и отличить двойника от настоящего Торстерна. Для этого необходимо было бы вступить в непосредственный контакт с самим Торстерном… если, конечно, удалось бы его повстречать.

С другой стороны, ни один из подчиненных не мог даже пытаться надуть своего шефа, так как все прекрасно знали, что в одном случае из четырех они обязательно наткнутся на настоящего Торстерна, и тогда немедленно последует ужасное возмездие. Это создавало внутри системы такой страх, что любой возможный предатель дважды подумает… и отложит свои планы.

Но в этот раз человек, который стоял на лестнице, был захвачен врасплох, несмотря на все предосторожности. Его мозг не был защищен серебряной сеткой. Он был обезоружен и обеспокоен главным образом тем, чтобы четко выяснить, что же произошло в его убежище, а уж исходя из этого решить: остаться или улететь.

Похоже, что это действительно был Эммануил Торстерн. Он уже склонялся к тому, чтобы вернуться в Город Равнины, не беспокоясь об охоте, и послать другого двойника противостоять возможному нападению.

— Этот тип посмотрел на него в упор, словно говоря: «Немедленно умри!» — продолжал рассказывать стоящий ближе всех охранник.

— И он действительно упал мертвым! Клянусь, шеф, все было очень необычно! Это зрелище могло напугать любого мутанта, не говоря уже о нас. — После некоторой паузы, ковыряя ногой землю, он продолжил; — Когда два нечеловеческих существа проникают сюда, как к себе домой, и…

— Преодолев ворота, систему сигнализации, все, — добавил другой.

— Будто бы ничего этого нет и в помине. А затем увенчали свои подвиги, выйдя из комнаты с тройной системой замков.

Третий сказал вслух то, что проносилось в мозгу у Торстерна:

— Меня бросает в дрожь при мысли, что они могут проделать это бесчисленное количество раз!

Торстерн отступил на полшага.

— Вы внимательно все осмотрели?

— Каждый дюйм, шеф! Ничего не нашли, даже тени. Обратились за помощью в город. Пришлют нам котов и нескольких супермутантов. Воспользуемся их же оружием.

В подтверждение этих слов вдалеке послышался слабый, но раздражающий вой древесных котов.

— Они должны нам помочь, — заметил кто-то, явно не веря в эту помощь.

— Если только по дороге сюда они встретят этого Рейвена и его спутника-толстяка. На данный момент они ушли очень далеко. Свини и его зверям, как и людям из города, не удастся приблизиться к ним ни на секунду… Даже мне не удалось бы!

Услышав о случившемся достаточно, Торстерн принял решение:

— С учетом всех факторов, лучше мне вернуться в город. Я надавлю на власти и узнаю, приняли ли они соответствующие жесткие меры. У меня есть определенное влияние на них.

— Конечно, шеф, конечно!

— Возвращусь сюда сразу, как только буду уверен, что приняты все меры предосторожности. Ждите меня максимум через два-три часа.

Торстерн сказал это с очень серьезным и решительным выражением лица, хотя у него не было ни малейшего намерения возвращаться до тех пор, пока существует хоть малейшая опасность для его жизни.

— Если еще кто-нибудь будет меня искать, скажите, что я уехал и вы не знаете куда. Если кто-нибудь будет похож на этого Рейвена, говорить или действовать, как он, иметь такие же, как у него, намерения, не вступайте в дискуссию и действуйте без колебаний. Примените оружие. Всю ответственность я возьму на себя, даже если кто-нибудь из вас убьет его ради развлечения.

Его суровые глаза излучали властность.

После этих слов он поднялся в вертолет, уверенный в себе и с желанием побыстрее убраться с этого места.

Кто-то не поверил в фальшивый образ, созданный Волленкотом, хотя в случае с Гриториксом сообразительность его подвела. Кто-то методично докапывался до истины и в конце концов вышел на него, Торстерна. Кто-то обладал большей властью, чем он сам, и использовал ее без колебаний. Был кто-то, решивший отстранить его от с таким трудом созданной системы, и этот кто-то, несмотря на первый промах, показал чрезвычайные способности побеждать.

Обращаясь к пилоту, Торстерн прокричал:

— Улетаем отсюда.

И сел на свое место. Он выглядел озабоченным и погруженным в свои мысли.

Двигатели заработали, машина слегка подпрыгнула и сдвинулась в сторону, а затем начала набирать высоту. Рейвен и его спутник успели зацепиться за ось шасси и теперь поднимались вместе с машиной. Когда машина взлетела, они неожиданно оказались на виду у всей группы. На некоторое время все онемели и стояли словно парализованные. За это время вертолет исчез из поля зрения, окутанный густой облачностью. Только тогда оставшиеся внизу вышли из оцепенения и начали яростно кричать:

— Быстро! Дай мне пистолет! Да быстрее же! Шевелись!

— Будь благоразумен! Какой смысл стрелять вслепую? Сейчас ты уже ничего не видишь!

— Осторожно, Миган. Ты можешь попасть в шефа!

— Или в пилота. Ты хочешь, чтобы тебе на голову свалилась пара тонн металла?

— Но ведь нужно же что-нибудь делать! Чертовы пройдохи! Если бы от меня это зависело, я бы приказал убить всех мутантов. Тогда жизнь для всех нас стала бы гораздо проще.

— Позвоните еще раз в город. Они пристрелят их, когда вертолет начнет снижаться.

— В этой ситуации очень бы пригодилась парочка хорошо вооруженных левитаторов. И почему мы не…

— Будь здесь Дилворт! Может быть, пилот почувствует что-нибудь неладное и вновь сядет. — Человек, который говорил, прислушался и, уловив звук двигателя удаляющегося вертолета, разочарованно закончил: — Нет, машина продолжает набирать высоту. Все равно, оставайся здесь.

— А ты куда?

— Попробую по радио связаться с шефом и расскажу ему, что произошло.

— Хорошая идея. Град пуль через днище вертолета, и они свалятся со своего насеста.

Вертолет вышел из облаков, и перед ним теперь простиралось сияющее звездное небо, на котором была видна ложная луна под названием Земля. Граница тумана находилась на высоте примерно две тысячи футов. Толщина слоя зависела от местности, в некоторых местах она достигала десяти тысяч футов, а, например, в зоне дождевых лесов тумана практически не было. Днем он поднимался до сорока тысяч футов, оставляя атмосферу внизу не очень ясной, но чистой.

Сориентировав машину прямо на маяк Города Равнины, пилот летел на высоте ста футов над верхней кромкой облаков. Забираться выше не было смысла, так как полет был коротким. В то время как пилот сосредоточил все свое внимание на приборах, Торстерн, угрюмый и молчаливый, уставился на оранжевый свет маяка. Подсознательно пилот чувствовал, что машина стала тяжелее, чем час назад. Скорость упала, но его это не взволновало.

Они уже находились над городом, когда загорелся сигнал вызова радиосвязи. Едва пилот включил ее, как открылась дверь и вошел Рейвен.

— Добрый вечер, — приятно улыбаясь, обратился к Торстерну Дэвид.

Рука пилота так и застыла на кнопке. Не веря своим глазам, он посмотрел в окно, чтобы убедиться, что они летят, затем повернулся к Рейвену и воскликнул:

— Что за чертовщина?! Как вам удалось…

— К вашим услугам, сэр! — ответил, улыбаясь, Рейвен. — А за бортом, на шасси, испытывает неудобства еще один, который гораздо тяжелее меня. — Он вновь сосредоточил свое внимание на Торстерне и заметил, как тот уставился на боковой карман кресла.

— На вашем месте я бы этого не делал! — посоветовал Дэвид.

Все было сказано спокойным голосом, но в словах чувствовалась угроза.

Решив, что лучше будет ответить на радиовызов, пилот включил связь и сказал:

— Кэрри на связи.

Из маленького динамика раздался сиплый голос:

— Скажи мистеру Торстерну, чтобы он взял оружие и выпустил с дюжину пуль через днище. Эти два типа прицепились к вашему шасси.

— Он уже знает, — ответил пилот.

— Уже знает?!

— Именно это я и сказал.

— О господи! — Обладатель этого голоса повернулся и сказал кому-то рядом: — Шеф уже знает! — А затем вновь пилоту: — И что он предпринял?

— Ничего, — ответил пилот.

— Ничего? Но как же…

— Это меня не касается. Я всего лишь летчик.

— Что? Возможно… — неожиданно голос прервался на самой высокой ноте и связь отключилась.

— Парень сделал слишком поспешные выводы, — заметил Рейвен. — Он считает, что вы и мистер Торстерн лежите связанные где-нибудь в углу, а все это время он разговаривал со мной.

— Но кто же вы?

Кэрри спросил это таким тоном, словно был уверен, что только привидения могли войти в летательный аппарат во время полета.

В этот момент Торстерн первый раз подал голос:

— Я сам с этим разберусь. Тебя это не касается.

Деятельность его мозга давала наглядное представление о том, насколько непоследовательны в моменты кризиса человеческие мысли. Он чувствовал, что попал в переплет. Учитывая то, что случилось в, замке, это было нечто серьезное. Имелись все основания считать, что его жизнь находится в опасности и что через некоторое время он последует за бедным Гриториксом по дороге забвения.

Но в этот момент в его мозгу преобладали очень прозаичные мысли:

«Предел грузоподъемности у антигравитационной машины — две десятых тонны. Вертолет поднимает до тонны. Если бы я воспользовался „антигравом“, я бы не влип в такую ситуацию, как нынешняя. Мы бы даже не взлетели с двумя этими типами за бортом. Если сейчас мне удастся спастись, то никогда больше не воспользуюсь вертолетом… по крайней мере без сопровождения».

— А у вас уже есть сопровождение… я и мой спутник, — заметил Рейвен. Сказав это, он открыл наружную дверь. — Идите сюда. Нам пора выходить.

Торстерн медленно поднялся:

— Если я шагну за борт, сверну себе шею.

— Успокойтесь. Ничего с вами не случится. Мы позаботимся о вас.

— Да, но что вам может помешать отпустить меня в полете?

— Ничего. Абсолютно ничего.

— Если вы двое — левитаторы, — вмешался пилот, — то хочу вам напомнить, что законом запрещено покидать летательный аппарат, если он находится в воздухе над населенным пунктом.

Не обращая на него никакого внимания, Рейвен продолжил разговор с Торстерном:

— У вас несколько вариантов. Например, вы можете протянуть руку к этому карману рядом с вами, и тогда увидите, чем все кончится. Или броситься за борт по своей собственной воле и посмотреть, где приземлитесь. Или заставить вертолет упасть, и тогда другие будут вынуждены собирать то, что от вас останется, по всей округе. Но если вы предпочтете выйти с нами, то приземлитесь целым и невредимым.

Мозг Торстерна моментально отреагировал на эту речь:

«Он может загипнотизировать меня и заставить делать все, что пожелает, абсолютно все. Даже умереть против моей собственной воли, повлияв на расстоянии, через спектроэкран. А для меня предпочтительнее делать то, что мне нравится. Но я не могу ожидать, пока мне улыбнется случай. Сейчас пришел его черед, мой наступит позже. Другие обстоятельства предоставят другие возможности».

— Это и есть то, что мы называем благоразумием, — одобрительно отозвался Рейвен. — Можете быть спокойны, пока мы на чем-нибудь не проколемся. Уж тогда вы сможете вывернуть нас наизнанку.

— Я хорошо знаю, что вы телепат и можете читать все мои мысли. Но в этот момент я ничего не могу с вами сделать… пока! — ответил Торстерн и направился к двери.

Он высунулся в проем, в то время как Рейвен держал его за одну руку, а Чарлз — за другую.

У Торстерна была голова на плечах и изрядная доля храбрости, но все его существо протестовало против такого прыжка без ничего в открытое пространство. Имей он парашют или антигравитационный пояс, не колебался бы ни секунды. Но ничего не имея, кроме поддерживающих его двух враждебных рук, это было сделать ох как не просто!

Наконец он закрыл глаза, задержал дыхание и ступил за борт. Он почувствовал приступ тошноты, когда шагнул в этот бездонный колодец. Плотная, тяжелая паровая атмосфера окутала его, надув парусом брюки. От страха волосы встали дыбом. Воздух свистел в ушах.

Торстерн отгонял от себя ужасные картины падения на скалы или крышу дома с переломанными ногами и телом, когда сильный толчок замедлил падение.

Вверху пилот кричал в микрофон:

— Два типа схватили его на высоте две тысячи четыреста футов. Я думал, что они левитаторы. Но они падали вниз как камни. Что?! Он не сопротивлялся и не отдал мне никаких приказов. По моим приблизительным подсчетам, они должны упасть в секторе девять, где-то вблизи авениды Риса.

После некоторой паузы продолжил:

— Насколько я его знаю, он не хотел… Во всяком случае, у него был странный вид. Он не хотел идти… но пошел!

— Ваш пилот, — сказал Рейвен Торстерну, — просит полицию о помощи.

— Не думаю, что это очень уж поможет, — Торстерн осмотрелся вокруг, пытаясь определить, где он находится, в условиях почти нулевой видимости. — При любом раскладе.

— Вы становитесь фаталистом?

— Я подчиняюсь обстоятельствам, которые не могу изменить. Я всегда умел ждать. Ни одна игра не может идти от начала до конца в пользу только одного партнера.

Вытащив из кармана платок, он вытер капли влаги на волосах.

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Но это заявление было начисто лишено самоуверенности и хвастовства. Это прозвучало как мнение человека, чьи сложные планы потерпели неудачу, но который уверен, что преодолеет все препятствия, сложности и осуществит их на следующей неделе, в следующем месяце или на будущий год.

Он исходил из того, что этой ночью он проиграл, мог бы вообще погибнуть, но одновременно предупреждал их, что, пока он жив, всегда будет существовать надежда. В конце концов, даже в этих условиях он еще мог кое-что сделать.

Глава 13

Они даже не успели позвать ее или позвонить, как Мэвис открыла им дверь и впустила в дом. У нее был такой вид, будто она была в курсе всех событий и знала, что произошло в каждый отрезок времени. При этом лицо ее не выражало ни удовольствия, ни удивления.

Словно мать, упрекающая напроказившего ребенка, она сказала Чарлзу:

— Ты еще пожалеешь об этом. Я это предчувствую. — Сказав это, она вернулась на кухню.

— О, у нас появился еще один тип мутантов, — пробормотал раздраженно Чарлз. Плюхнувшись в кресло, добавил: — Это прорицатели!

Одобрительно поглядывая в направлении кухни, Торстерн заметил:

— Какое удовольствие видеть здравомыслящего человека!

— Для каждого существуют свои собственные эталоны здравомыслия. Каждый — сам себе оракул, — ответил Рейвен, подвигая кресло поближе к Торстерну. — Садитесь. Нет нужды стоять только потому, что вы находитесь в такой плохой компании.

Торстерн сел, пытаясь не думать о некоторых вещах, настойчиво лезших ему в голову, чтобы эти двое не прочли эти мысли.

У него не было полной уверенности в том, что эти двое не исследовали его внутренний мир. Телепат может почувствовать и обнаружить все в другом мозгу. Простому смертному это не дано. Поэтому-то Торстерн так сильно переживал этот свой «гандикап» и всеми силами пытался отогнать от себя мысли, словно тучу мошкары.

«Эта парочка супермутантов способна защитить свои мозги. Женщина, наверное, также. Но я не могу этого сделать и сомневаюсь, что они способны экранировать свой мозг от других телепатов. Полицейские патрули уже должны прочесывать улицы, а некоторые из них, наверное, находятся в этом районе. Все телепаты, которых удастся найти в этих местах, будут включены в их состав. Поэтому, если только эта комната не имеет системы защиты, есть маленькая надежда, что кто-нибудь из них пройдет рядом, прочтет мои мысли и установит, кому они принадлежат. После этого он вызовет войска и…»

На какое-то мгновение ему удалось отогнать эти мысли, но затем они вновь против воли полезли в голову.

«Хотел бы я знать, являются ли мысли такой же индивидуальной характеристикой, как голос. Наверное, все они одинаковы. Если это так, то у меня мало шансов выбраться отсюда. Разве что подвернется счастливый случай послать сигнал, который трудно спутать. Но если они перехватят сигнал, могут принять суровые меры. Я должен рискнуть».

Посмотрев раздраженно на Рейвена, он сказал:

— Я выпрыгнул из вертолета, как вы приказали. Сел в кресло, как вы сказали. Подчинился всем вашим приказам. Что дальше?

— Беседа.

— Сейчас три часа утра. Может быть, завтра мы найдем более подходящее для беседы время? Нужно ли продолжать дальше эти мелодраматические прелюдии?

— К сожалению! Вы нам очень затруднили контакт. Более того, вы преследовали меня, словно бродячего пса.

— Я? — Торстерн в удивлении поднял брови.

— Вы и организация, которую вы возглавляете.

— Вы имеете в виду мою разветвленную торговую фирму? Это какая-то чушь! Как будто нам больше делать нечего, как преследовать людей. Похоже, вас мучает мания преследования.

— Послушайте! Мы все это уже слышали. Все, сказанное второй раз, теряет новизну. Ваш двойник не представил вам отчет о нашей беседе?

Как ни хотелось Торстерну отрицать существование двойников, он был достаточно хитер, чтобы не говорить что-либо, противоречащее мыслям. У него не было ни малейшего шанса их обмануть. Но он мог быть уклончивым, выигрывая время и оттягивая развязку. Поэтому он откровенно сказал:

— Понятия не имею, что вы там сказали Гриториксу. Я знаю только, что он убит и вы тому виной. Мне это совсем не нравится, — его голос стал суровым и угрожающим. — И наступит время, когда вам тоже кое-что не понравится!

Чарлз хохотнул и изрек:

— То, что я сейчас вижу, — это четкая, живая картина двух повешенных типов. У вас многоцветное воображение. Мне нравится, как вы нас вообразили с черными воспаленными, высунутыми наружу языками. Но некоторые детали ошибочны. Узлы находятся не там, где нужно… а у меня две левые ноги.

— Мало того, что у меня постоянно читают мысли, так я еще должен терпеть критику! — раздраженно сказал Торстерн, обращаясь к Рейвену.

— Он не смог удержаться. Садистские мысли вызывают соответствующую реакцию. — Рейвен начал ходить взад-вперед по комнате, провожаемый взглядом пленника. — Думая, что Гриторикс — это вы, мы попросили его прекратить воевать с Землей. Он, как и вы недавно, стал уклончиво разглагольствовать бог знает о чем. Мы предупредили его, что любая атака влечет за собой самые неприятные последствия для жертвы. А он продолжал ходить вокруг да около. Каким бы высокомерным он ни казался, все же не мог прыгнуть выше своей головы.

— Почему? — спросил Торстерн, внимательно за ним наблюдая.

— Потому что, не будучи настоящим Торстерном, он не мог принять самостоятельное решение такой важности. Кроме того, зная вас как себя, он не осмелился сделать это. Ему ничего не оставалось, как сыграть наилучшим образом роль, которую он так хорошо выучил. Вследствие этого он был лишен инициативы, которая могла его спасти. — Обреченно взмахнув рукой, он добавил: — Поэтому он умер…

— И из-за этого вы чувствуете раскаяние?

— Раскаяние? — В зрачках Рейвена появился холодный металлический блеск. — Разумеется, нет! Мы не можем себе позволить роскошь придавать этому большое значение!

Такой ответ вызвал крайне неприятное ощущение у Торстерна. Холодок пробежал по его спине. Никогда еще он не был так близок к смерти. Если уж Гриторикса, у которого грехов куда меньше, чем у него, смахнули как кучку пепла…

— Я вижу, что здесь, кроме меня, есть любители садистских удовольствий, — ответил Торстерн.

— Вы плохо меня поняли. Мы не испытываем ни удовольствия, ни сожаления. Можете назвать это равнодушием.

— Что, по сути дела, одно и то же.

Это был удобный момент для того, чтобы послать телепатический сигнал патрулю, который мог оказаться поблизости.

— Я не знаю, почему вы так поступили, но я называю это убийством!

В этот момент вошла Мэвис и внесла дистиллятор с несколькими чашками. Налила жидкость, поставила блюдо с булочками и вышла, не проронив ни слова.

— Мне показалось, что вы заговорили об убийствах? — заметил Рейвен. — Несомненно, именно это вы и хотите обсудить.

Торстерн подумал, что это был идиотский выпад против него. Кроме того, это было несправедливо. Сколько бы грехов на нем ни было, но он не был монстром, страстно желающим крови. В действительности же он руководил тем, что земляне любили называть необъявленной войной, а по сути было освободительным движением. Правда, необходимо было признать, что, несмотря на его инструкции, жертвы были.

Некоторых из них избежать было невозможно. Он давал свое согласие лишь на те жертвы, которые были абсолютно необходимы для достижения цели. И не больше. Но даже эти вызывали у него глубокое сожаление. По сути дела, он был самым гуманным из завоевателей в истории, добиваясь впечатляющих результатов малой кровью.

— Будьте так добры, объясните это свое замечание! Раз вы обвиняете меня в массовых убийствах, я бы хотел услышать хоть один-единственный пример, подтверждающий это обвинение!

— В прошлом были только отдельные случаи. Но если вы продолжите осуществление своих планов, то в будущем нас ожидают массовые зверства… Впрочем, если вы доживете до этого будущего.

— О господи! Еще один прорицатель! — прокомментировал Чарлз, на этот раз совершенно серьезно. Более того, в его тоне чувствовалось раздражение.

А Рейвен продолжал, обращаясь к Торстерну:

— Только вы и знаете, до какой степени справедливо это утверждение, какие акции сейчас готовятся, какую цену вы готовы заплатить, чтобы стать властелином собственного мирка. Но мне это не нужно говорить. В тайных уголках вашей памяти все это написано. А огненными буквами горит главный лозунг: «Никакая цена не является слишком высокой!»

Торстерн не нашел что ответить. Подходящего ответа просто не было. Он знал, чего хотел. Он хотел победить с минимальными затратами и без шума.

В данный момент, находясь в руках этой опасной парочки, он ничего не мог сделать. Если бы они захотели покончить с его амбициозными планами, его непременно ожидал бы тот же финал, что и Гриторикса. Торстерн не сомневался, что они способны на это. Но что именно они замыслили, это еще предстояло выяснить. По крайней мере, он не должен упускать свой шанс.

Надеясь, что никто не заметит, он все свое внимание сосредоточил на двери. Но сколько он ни пытался, ему не удалось подавить связанные с этим мысли. Даже если бы какой-нибудь патруль услышал эту беседу о преступлении, вовсе не обязательно, что он сразу же вошел бы в дом. Прежде всего они попытались бы вызвать подкрепление. Поэтому существовала надежда, что в любой момент в дом могла ворваться хорошо вооруженная группа и освободить его.

Рейвен продолжал говорить, хотя Торстерн слушал его очень невнимательно.

— Если бы ваше движение было всего лишь способом завоевания независимости и формирования собственного правительства, мы могли бы, несмотря на его насильственные методы, даже симпатизировать вам. Но ваш мозг говорит о том, что это лишь инструмент для достижения личной славы и могущества. Увы, главная цель ваших устремлений — достижение личной власти. Жалкая и несчастная личинка!

— Что? — Торстерн вновь сосредоточился.

— Я сказал, что вы всего лишь жалкая личинка, которая прячется от света за завесой таинственности и анонимности.

— Я не боюсь…

— Подобным образом вы лелеете детскую мечту о владычестве над такими же червяками, как вы, причем в кратчайшие сроки. После этого вы навсегда канете в вечность. Вы превратитесь в пыль. Пустое имя в бесполезной книге, которое будут упоминать недальновидные историки и проклинать в школах дети. Возможно, кто-нибудь из беспокойных студентов даже будет наказан за написание исследования о вашей персоне. Приход к власти и падение императора Эммануила. — Рейвен презрительно поморщился. — Именно это вы называете бессмертием?!

Это уже было слишком. Несмотря на редкое самообладание и непробиваемость, у Торстерна все же были уязвимые места. На оскорбления он не реагировал, так как считал их признанием своей силы и власти. Единственное, что для него было невыносимо, когда его считали букашкой, нулем, ничтожеством. Этого он вынести не мог.

Торстерн побледнел, вскочил на ноги, выхватил из кармана две фотографии и швырнул их на стол. Когда он заговорил, в его голосе появились металлические и нервные нотки.

— Игра пока за вами, но и у меня есть свои козыри. Посмотрите на это! Это не все, но остальные вы никогда не увидите!

Рейвен взял фотографии и невозмутимо стал изучать первую. На ней он увидел самого себя крупным планом, хотя изображение и было не слишком четким.

— Каждый час это изображение передается по спектроэкрану, — с видимым удовольствием сказал Торстерн. — Вся охрана получила копии. Завтра все будут знать вас в лицо… и арест не заставит себя долго ждать! — Торстерн с триумфом посмотрел на Рейвена. — Чем жестче вы будете относиться ко мне, тем суровей для вас станет жизнь. Вам удалось попасть на нашу планету, несмотря на меры, которые я принял для вашего задержания. Но мы еще посмотрим, удастся ли вам отсюда выбраться… — И, повернувшись к Чарлзу, добавил: — Это и к вам относится.

— А вот и нет. У меня нет ни малейшего желания куда бы то ни было уезжать. Я чувствую себя здесь очень хорошо. Мне все равно, Венера это или какое-нибудь другое паршивое местечко. В конце концов, здесь моя работа. И как бы я ее выполнял, если бы уехал?

— Какая еще работа?

— А вот этого, мой дорогой друг, вам никогда не понять, — ответил Чарлз.

— Он присматривает за собаками и стыдится этого, — заметил Рейвен. Бросив на стол первую фотографию, он взял вторую. Лицо его сразу же стало жестким. Показав ее Торстерну, он спросил: — Что вы с ним сделали, подлец?

— Я? Ничего.

— А кто сделал эту грязную работу?

— Я не давал каких-либо особых инструкций. — Торстерн явно испугался реакции Рейвена на увиденное. — Я только приказал схватить Стина и заставить его рассказать все, что произошло. — Посмотрев с отвращением на фотографию, добавил: — И они сделали это.

— И, очевидно, с огромным удовольствием. — Рейвен не скрывал своей ненависти. — Они превратили его в бесформенную массу. Стин мертв, без вины виноватый. Но меня это не волнует, как, впрочем, и моего коллегу.

— Не волнует?

Торстерн был явно удивлен несоответствием слов и реакции Рейвена.

— Да, представьте себе. Его смерть ничего не стоит. Рано или поздно человек умирает, проживи он хоть сто лет. Что мне не нравится, так это как он умирал. Ясно, что смерть была медленная и мучительная. А это плохо. Этому нет прощения. — В глазах Рейвена загорелся огонь. — И когда придет ваша очередь, это не будет забыто.

Вновь Торстерна бросило в холодный пот. Он-то думал, что этими фотографиями сможет запугать своих противников. Похоже, он ошибся.

— Они нарушили мои приказы. Я их сурово отчитал за это.

— «Отчитал»! Вы только посмотрите!. — Рейвен повернулся к Чарлзу. — Как мило с его стороны!

— Они оправдывались тем, что он был очень упрям и вынудил их пойти на крайние меры. — Торстерн подумал, что есть смысл продолжить этот разговор: — Вначале они использовали телепата, который на расстоянии попытался прочесть его мысли. Безрезультатно. Стин думал о совсем других вещах. Поэтому они вынуждены были заставить его сказать причины, по которым он сыграл с нами такую скверную шутку. Он не хотел. Всеми силами он отказывался говорить. Когда он стал более восприимчив, было уже поздно.

Всем своим видом Торстерн демонстрировал полную невиновность в случившемся.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он, как Галлер, сошел с ума. Начал нести какую-то белиберду и умер. Он сказал, что вы совершенно новый, опасный и неожиданный тип мутантов. Вы можете покидать свою телесную оболочку. Сказал, что вы, помимо его воли, переселялись в его тело.

— О господи! — не выдержал Чарлз, явно забавляясь. — Теперь к «биомеханикам», «прорицателям» добавились «властелины душ». Это никогда не кончится!

— Это была утонченная ложь, — продолжил презрительно Торстерн. — Я навел справки у самых крупных специалистов по паранормальным способностям. Все они утверждают, что эта бред, вымысел… но поняли, почему Стин так сказал.

— И каков был диагноз?

— Он получил чрезмерную дозу гипноза от телепата более сильного, чем он. В картотеке подобных индивидуумов нет, но теоретически это возможно.

Впервые Торстерн осмотрелся по сторонам и заметил чашку уже остывшего кофе. Он взял ее и выпил в три-четыре глотка.

— На какое-то время вы внушили Стину, что он — это вы. И приказали ему вывести Галлера из игры. И он сошел с ума. А сейчас вы готовы применить тот же рецепт на мне, если я не выполню ваши приказы.

— Вы в самом деле так думаете?

— Или уничтожите, как Гриторикса. Любой из этих вариантов не имеет смысла. Если вы проделаете со мной то же, что со Стином и Галлером, действие гипноза закончится через сутки, и тогда я смогу аннулировать все сделанное под вашим воздействием.

— Да, это правда, — согласился Рейвен.

— В случае же моей смерти у вас в руках будет всего лишь труп. А труп, согласитесь, не может положить конец войне. Вы уже повторяли неоднократно, что мертвецы не в счет. В этом случае в отличие от Гриторикса мне не о чем беспокоиться. — Вдруг ему в голову пришла какая-то идея, и он спросил: — А каким образом вы ликвидировали

Гриторикса? Даже супергипнотик не в состоянии заставить человека улечься на пол и умереть. Что вы с ним сделали?

— То же, что мы будем вынуждены сделать с вами, если убедимся, что у нас нет другого выхода. — Рейвен выразительно посмотрел на него. — Вбейте это в свою дубовую голову. Нас очень мало беспокоят какие бы то ни было препятствия. Разница между вами и нами заключается в том, что мы это делаем быстро и безболезненно. Мы не позволяем, чтобы пациент страдал. Ведь именно продление момента смерти и есть настоящее преступление! — Пристально посмотрев на Торстерна, Рейвен продолжил: — Гриторикс ушел в мир иной так быстро, что не успел что-либо осознать. А бедный Стин был лишен этой возможности.

— Я уже вам объяснил, что…

Рейвен резко оборвал его:

— Вам не удастся превратить Венеру в свою личную собственность. Как и объединиться с марсианами для того, чтобы атаковать Землю по вашему усмотрению. Если однажды человечество окажется в подобной ситуации, то за свое спасение будет бороться все человечество, а не только земляне. Все мы! Поэтому вы должны прекратить враждебную Земле деятельность и убедить марсиан последовать вашему примеру. В противном случае вы исчезнете со сцены навсегда, как и ваши последователи, кто бы они ни были. Мы уничтожим вас всех одного за другим, и движение развалится, оставшись без командования.

Указав на маленький радиохронометр, встроенный в кольцо на руке Торстерна, он закончил: — У вас пять минут для принятия решения.

— У меня гораздо больше времени, чем вы думаете. У меня его столько, сколько мне нужно. — С этими словами Торстерн швырнул на стол третью фотографию. — Посмотрите-ка лучше вот это.

Даже не притронувшись к фотографии, Рейвен наклонился и внимательно посмотрел на нее. Ни одна жилка не дрогнула на его лице.

— Кто там? — спросил Чарлз, ленясь встать и посмотреть.

— Лайна, — ответил Рейвен.

Торстерн засмеялся. Было неприятно слушать его смех. Чувствовалось, что он упивается произведенным эффектом. Особенно он был доволен тем, что до этого момента ему удавалось отогнать мысли о Лайне.

Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как взять верх над обладателем паранормальных талантов. Это было его слабостью.

— Мы знаем все привычки вашей женщины, ее обычные маршруты, особые таланты. Например, нам известно, что она такой же, как и вы, супергипнотик. Это нам сообщил Стин. И он не солгал. Возможно, именно это вас и привлекает в этой амазонке. Иначе я не могу объяснить вашу любовь к слонообразным формам.

— Оставьте ваши шуточки насчет форм. Она не предназначена для удовлетворения ваших вкусов. Давайте-ка ближе к делу. Что вы хотите этим сказать?

— Только одно, — ответил Торстерн, с трудом сдерживая злорадное удовлетворение. — Если я умру, сойду с ума или со мной приключится еще что-нибудь, она заплатит за все!

— Хорошая шутка! — ответил Рейвен.

— Надеюсь, она вам понравится еще больше, когда вы найдете эту женщину мертвой.

— Я плакать не буду, — заверил Рейвен, не выразив при этом никаких чувств.

Торстерна такой ответ поверг в ужас. Он недоверчиво посмотрел на Чарлза, как бы ища подтверждение своим чувствам. Однако тот уставился с показным безразличием в потолок. Торстерн вновь, не веря своим ушам, посмотрел на Рейвена.

— Она может умирать очень долго.

— Неужели?

— Уверен. Если только у нее не слабое сердце, то агония может продлиться в десять раз больше времени, чем в случае со Стином. Ну как? Это вам понравится?

— Считаю, что это омерзительно.

— Да ну?!

— Мозг движения, могущественный завоеватель прячется за женскую юбку!

Торстерн вновь почувствовал себя униженным. Ярость охватила его, но он сумел сдержаться.

— Кто бы говорил… человек, которому абсолютно безразлично, что из-за него страдает женщина.

— Ей это безразлично, — улыбнулся Рейвен, совсем сбив с толку Торстерна.

— Вы — ненормальный, — заявил он, сам начав в это верить.

— Гриториксу и Галлеру также было все равно, и Стину было безразлично. Почему Лайна должна как-то отличаться? Даже вы…

— Замолчите, убийца! Вы — маньяк!

Торстерн вскочил на ноги и сжал кулаки. В его голосе чувствовались сила, облегчение и триумф:

— Вы слишком долго занимались разговорами и потеряли бдительность. Нас услышали, вам понятно?

Он сделал жест в направлении главного входа:

— Вы слышите шаги? Их двадцать, а может, и пятьдесят! Или сто! Весь город движется сюда!

— Очень жаль, — ответил Рейвен, побледнев.

— Уничтожьте меня, и вы увидите последствия, — храбро бросил вызов Торстерн. — Через несколько секунд вы получите сполна. — Пытаясь одним глазом смотреть на Рейвена и в то же время наблюдать за дверью, он добавил высокомерно: — Разве только если я вновь буду обладать всеми моими возможностями, то прикажу вас не трогать…

— Похоже, у нас появились трудности, — прокомментировал Чарлз, испытующе поглядывая на дверь.

Сейчас Торстерн стоял, сжав губы и нисколько не заботясь, что кто-нибудь прочтет его мысли:

«В данный момент они не решатся что-либо предпринять. Слишком дорого придется платить. Они отодвинут осуществление своих планов на время, которое никогда не наступит. Разбираться с ними будут по земным законам. Все будет сделано так чисто, что не подкопаешься. Даже Керати не сможет их спасти. Можно организовать несчастный случай. Пожалуй, это будет быстрее и надежней. Да, в любом случае…»

Как и Чарлз, он все свое внимание сосредоточил на двери, за которой, он мог бы поклясться в этом, слышались осторожные шаги. Возможно, некоторые полицейские боятся этих супермутантов, Рейвена и его напарника. Слишком уж они были нерешительны. Когда они войдут, он должен будет действовать быстро и начать отдавать приказы.

Торстерн раздраженно поморщился, увидев, что Дэвид и Чарлз даже не пошевелились. Похоже, они смирились с ситуацией, в которой не было спасения. Приведенный в действие телекинетиком, дверной замок, как бы против своей воли, начал медленно поворачиваться.

Глава 14

Словно под напором легкого ветерка или чьей-то скрытой в темноте руки дверь дюйм за дюймом начала открываться внутрь. Клубы ночного желтого тумана просочились в дом через образовавшуюся щель, принеся с собой нестойкий запах древесной смолы, сгнивших листьев и раздавленных фиалок, а также теплую влагу.

Ни один звук не донесся снаружи, кроме отдаленного рокота бензозаправщика в аэропорту да приглушенной музыки с соседней улицы, где неутомимые «совы» вели активную ночную жизнь. В комнате стояла гробовая тишина. Не было слышно даже дыхания присутствующих.

Глаза Торстерна впились в темноту, уши тщетно пытались уловить ожидаемый шум, в голове роились самые разные мысли. Кто же находится за дверью? Есть ли у них оружие? Пальцы готовы нажать на спусковой крючок? А если он вслепую бросится в темный проем, то не получит ли навстречу град пуль, тем самым прекратив свое существование?

Или среди них есть телепат, который сможет предупредить о его намерениях и прикажет не стрелять, если он бросится им навстречу? Впрочем, телепат не сможет это сделать, так как он сам колеблется и не принял решения. Телепат сможет прочесть его мысли, но он абсолютно не способен воспринять спонтанное решение.

Пока он смотрел на дверь, время казалось вечностью. Уличная темнота так и манила его. Какого черта они ждут? Они боятся, что если неожиданно войдут, то он побежит? Возможно, у них есть четкий план действий. Боже мой, почему же они так медлят?

Туман продолжал проникать в комнату. И тут Торстерну пришла в голову идея… Газ! Да, вот в чем дело! Они пустили газ вместе с туманом. Кто-то, знакомый с системой безопасности в его замке, а особенно в комнате десять, вспомнил об этом. В этом случае, они хотят, чтобы он спокойно заснул вместе со своими мучителями. Затем они войдут, приведут его в чувство и передадут этих двоих в его полное распоряжение.

Возможно, Рейвен и этот толстяк уже знали, что произойдет. Мысль об этом так и пульсировала в его мозгу, поэтому ее могли прочесть. Может ли телепат перехватывать мысли более чем одного человека? У Торстерна не было такой уверенности. В этом вопросе у него были пробелы. Однако эти двое могли прочесть мысли тех, кто снаружи… Газ! Ну и что они смогут сделать? Ничего! Самый талантливый из мутантов нуждается в воздухе, чтобы дышать.

Торстерн раздул ноздри, пытаясь обнаружить приближение этого невидимого оружия, хотя и знал, что газ не обладает запахом. Но должны быть другие признаки. Замедление сердцебиения, затруднение дыхания и мыслительных процессов. Торстерн стал внимательно прислушиваться к реакциям своего организма в ожидании симптомов, но больше чем полминуты не выдержал. Это было слишком!

С истошным воплем он бросился к двери:

— Не стреляйте! Не стреляйте! Это я! Торс… — и осекся.

Некоторое время он беззвучно стоял, всматриваясь в ночную тьму и ничего не понимая. В голове у него пронеслась целая буря мыслей.

«Никого нет. Ни одной живой души. Они меня одурачили, внушив эти звуки. Они обошлись со мной как с подопытным кроликом, выясняя, в каком направлении я побегу, спасая свою жизнь. Затем открыли замок и распахнули дверь. Они являются одновременно гипнотиками и телекинетиками, хотя специалисты и утверждают, что это невозможно. Сущие дьяволы!»

Внезапно его нервное напряжение достигло предела: «Беги, идиот, беги!»

А затем произошло неожиданное. Колоссальное психическое возбуждение стало причиной всего последующего. Одной рукой опираясь о дверной косяк, он хотел сделать первый шаг к свободе, уверенный, что его уже давно ищут и где-нибудь поблизости находится одна из вооруженных групп. Но ему так и не удалось сделать этот шаг.

Медленно, сгибаясь в коленях, его тело стало опускаться, словно для молитвы какому-то неведомому богу. В голове пронесся беспорядочный поток мыслей, среди которых выделялись какие-то странные слова и обрывки фраз: «Нет… О нет, нет… Я не выдержу… Стин… это не моя вина… о, клянусь тебе… оставь меня в покое!»

Он наклонился вперед, содрогаясь от боли. Рейвен с озабоченным и очень серьезным лицом уже склонился над ним. Чарлз, очень удивленный, быстро встал. В дверях кухни появилась Мэвис. Она неодобрительно посмотрела на них, но ничего не сказала.

Рейвен схватил несчастного за правую руку, и сразу же его конвульсии прекратились. Вцепившись в руку Рейвена, Торстерн несколько раз тряхнул рукой и плечом, словно пытаясь от чего-то освободиться. Казалось, он вел с кем-то жестокую борьбу. Наконец Торстерн открыл рот и простонал:

— Нет, нет, нет… Уходи прочь… Оставь меня в покое… Я…

С помощью Чарлза Рейвен поднял тяжелое тело. Вдвоем они перенесли его в комнату и усадили в кресло. Мэвис прикрыла дверь, но замок запирать не стала. Со странной гримасой на лице она вновь ушла на кухню.

Через некоторое время Торстерн с удивлением открыл глаза и выпрямился в кресле. Он чувствовал странное нервное возбуждение и неприятное волнение в крови. Его лицо стало восковым. И что самое любопытное, в его мозгу не осталось даже воспоминания о тех словах, которые он перед этим бормотал, — ничего, что напоминало бы о происшедшем.

Посмотрев на Рейвена, он сказал дрожащим голосом:

— Вы сдавили мне сердце.

— Я этого не делал.

— Я чуть не умер.

— Моей вины в этом нет.

— Значит, это были вы. — Торстерн повернулся к Чарлзу.

— И не я. Наоборот, именно мы спасли вам жизнь… если это можно назвать спасением. — Чарлз улыбнулся своим мыслям. — Если бы не мы, вас уже не было бы среди живых.

— И вы хотите, чтобы я в это поверил? Нет, это был один из вас, я уверен!

— И каким же образом? — спросил Рейвен, наблюдая за ним и читая его мысли.

— Один из вас является телекинетиком. Он открыл замок и заставил дверь отвориться, сам при этом не сдвинувшись ни на дюйм. Затем сжал мое сердце. Именно так вы поступили с Гриториксом!

— Телекинетик обладает способностью передвигать только внешние предметы и не может проникать внутрь людей, тем более двигать внутренние органы, — возразил Рейвен.

— Но произошло нечто похожее на это, — продолжал настаивать Торстерн, потрясенный близостью смерти. — Я почувствовал, как сердце сжалось. Ощущение было такое, словно его силой вырывали из тела. Кто-то же сделал это!

— Вовсе необязательно. Миллионы людей ежедневно умирают без вмешательства извне.

— Я никогда не умру таким образом! — как заклинание по-детски произнес Торстерн.

— Это еще почему?

— Мне пятьдесят восемь лет, и у меня нет проблем со здоровьем. Абсолютно никаких. — Он внимательно стал ощупывать грудную клетку, словно пытаясь выявить какое-нибудь отклонение от нормы.

— Действительно, похоже, — с иронией сказал Рейвен.

— Было бы слишком удивительным совпадением умереть от сердечного приступа именно в этот момент.

Торстерн был уверен, что угодил в «десятку». Что мешало этим двум типам повергнуть его в обморок возле двери, если они способны на гораздо худшее?

Но внутри, в самом сокровенном уголке мозга, пряталась ужасающая его мысль, что, возможно, они говорят правду. Вполне вероятно, что ему отпущен более короткий срок в этом мире, чем он думает. Все люди смертны. Может быть, и ему осталось не так много жить…

Вытаскивая эту идею на свет божий и заставляя Торстерна подумать о ней, Рейвен сказал:

— Если ваша судьба действительно предопределена, то случившееся с вами произошло в момент очень сильного нервного напряжения. Поэтому я не вижу здесь никаких совпадений. Как бы то ни было, вы живы. Возможно, будете жить еще неделю. Возможно, только до рассвета. Никто никогда не знает ни дня, ни часа своей смерти.

Вновь показав на маленький хронометр Торстерна, Рейвен добавил:

— Однако пять минут превратились в пятнадцать.

— Я отказываюсь от борьбы. — Торстерн достал большой платок и вытер вспотевшее лицо. Его дыхание было прерывистым, а лицо белым как мел. — Отказываюсь!

Он сказал правду. В его мозгу пронеслась лавина мыслей. Даже менее проницательные, чем Дэвид и Чарлз, могли бы убедиться, что он не лжет.

«Нельзя постоянно жить на предельных скоростях. Отдохни, и проживешь дольше. Мне нужно посмотреть на себя со стороны. Зачем что-то строить, если плодами этого труда воспользуется кто-то другой? Волленкот на двенадцать лет моложе меня и, так как я нахожусь в тени, считает себя настоящим руководителем движения. Почему я должен работать, планировать ради его выгоды? Второразрядный актеришка… „Хамелеон“, которого я вытащил из дерьма и сделал человеком. Он не более чем ловкий мутант. Прекрасная Венера… под сапогами мерзкого мутанта! Пока Земля не… Керати и большая часть членов Совета — нормальные люди… Гилшист гарантировал мне это».

Рейвен моментально отметил про себя это имя: Гилшист, член Всемирного Совета. Несомненно, именно он и предал его членам подпольного движения. Кайдер и другие не знали его, потому что не хотели знать.

«И если не этот мутант Волленкот, появится еще кто-нибудь, дождется своего часа и приберет к рукам мою империю, как кот молоко, — продолжал с горечью думать Торстерн. — У мутантов есть сила. Однажды они организуются и выступят против нормальных людей. Не хотел бы я здесь находиться в то время!»

Он поднял глаза и встретился взглядом с Рейвеном, который за ним наблюдал.

— Я уже сказал, что отказываюсь. Что вам еще нужно?

— Ничего. — Рейвен указал на телефон: — Хотите, я вызову антигравитационное такси, которое отвезет вас домой?

— Нет. Я пойду пешком. У меня нет к вам доверия.

С трудом поднявшись, он вновь ощупал грудь. У него появились серьезные подозрения из-за того, что эти двое так легко поверили в его капитуляцию. Оценивая их по себе, он был почти уверен, что его ожидает еще не одна западня. Может быть, они придумали план, чтобы все произошло на улице, подальше от дома? Возможно, опять сердечный приступ, но уже более сильный?

— А мы вам верим, так как читаем ваши мысли, — ответил Рейвен. — Очень жаль, что вы не можете сделать то же самое. Если бы могли, то, несомненно, убедились бы в искренности наших намерений. Больше мы вас не тронем… правда, лишь в том случае, если вы не приметесь за старое.

Доковыляв до двери, Торстерн открыл ее и в последний раз посмотрел на них долгим взглядом. Его лицо все еще было бледным, хотя не потеряло выражения былого достоинства. Казалось, он сильно постарел.

— Я обещаю положить конец всем враждебным действиям против Земли. Свое обещание я обязательно выполню… но только его! — сказал Торстерн.

Осторожно закрыв за собой дверь, он нырнул в темноту и превратился в какой-то нереальный призрак. Видимость была очень плохой, каких-то три ярда, что делало его практически слепым. Поэтому он шел, придерживаясь стен. Время от времени останавливался, прислушивался и продолжал идти вперед. Торстерн уже отошел на приличное расстояние, когда слева от себя услышал чьи-то шаги. Сложив руки рупором, он крикнул:

— Эй, вы там!

Шаги торопливо приблизились, и из тумана показался патруль из шести до зубов вооруженных людей.

— Что случилось?

— Я могу сообщить вам, где находится Дэвид Рейвен.

* * *

А в доме, который покинул Торстерн, Чарлз прекратил прослушивать окрестности.

— Он отчаянно пытался вспомнить… но, увы, не смог. Сбит с толку и не знает, куда их направить. Скоро он откажется от своих попыток и пойдет домой.

Скрестив толстые ноги и обхватив живот, он продолжил:

— Когда он рухнул у двери, я было подумал, что это твоя работа. Но потом уловил твое удивление…

— А я то же подумал о тебе. Ну и удивил он меня, — Рейвен скорчил гримасу. — Еще хорошо, что я быстро успел ему помочь. Мог бы и умереть.

— Да, сердечный приступ. — Круглые глаза Чарлза сделались еще больше. — Еще один подобный случай, и это будет уже чересчур…

— Был кто-то, поступивший поспешно и нерационально, — очень серьезно сказал Рейвен. — Кто-то не дождавшийся, чтобы его обучили. Это серьезная ошибка. Подобное никогда не должно повториться!

— Несостоявшемуся императору Венеры очень повезло. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы что-либо менее серьезное могло сделать его таким благоразумным пацифистом. Все идет нормально. Кстати, его память ничего не сохранила о происшедшем, а это важно.

— Возможно, ты прав. Если бы он умер, осложнения были бы гораздо большими. Так как он не сдался бы, то нам пришлось бы поработать. Эта капитуляция избавила нас от многих неприятных моментов. Например, нам пришлось бы с ним покончить.

— Но это была далеко не безоговорочная капитуляция, — заметил Чарлз. — И когда он шел по улице, он не смог не думать об этом.

— Да, я хорошо слышал.

— Он просто подлец, если не сказать больше. Во-первых, он оставил про запас возможность при случае изменить своему обещанию. Он считает, что шансов на это мало, но учитывает и такой поворот событий. Во-вторых, он жаждет отправить тебя отсюда в ближайшую галактику, хотя и не нашел для этого удовлетворительного способа.

— И даже это еще не все, — добавил Рейвен. — Насколько я понял его характер, могу предсказать следующее: он сразу же отправится прямо во Всемирный Совет, где подвергнет критике Волленкота, проклянет подпольное движение, станет сожалеть обо всех нападениях, перейдет на сторону Земли в обмен на какой-нибудь видный пост. Короче говоря, он попытается капитулировать на самых выгодных условиях и сделать из всего этого хороший бизнес.

— Он может остаться ни с чем.

— Оставь. Это мы остались ни с чем. Наша главная цель не достигнута, а только это и важно. — На некоторое время Рейвен замолчал, а затем продолжил: — Но Торстерн совсем не хочет уничтожить свою организацию. Он прекратит ее деятельность, но не станет распускать. Единственное, что ему по душе, так это использовать ее открыто и легально в лучшие времена. И у него есть способ сделать это с одобрения самых влиятельных из своих вчерашних противников, включая Керати и большую часть Всемирного Совета.

— С какой целью? Они ничего не знают о денебах, а поэтому…

— Я сказал Торстерну, что человечество вынуждено будет бороться за свое существование в едином блоке. Возможно, он запомнил это. Он не знает о существовании Денеба, но может решить, что настало время, и убедить в этом других! Нормальные люди против мутантов! Когда Торстерн говорит о человеческих существах, он автоматически думает только о себе подобных, поскольку мутантов считает нелюдями или недочеловеками.

— Ого! — Чарлз прищурился. — В настоящее время нетерпимость достигла пика! И ему не понадобится слишком много аргументов.

— Кто, кроме нас, знает это лучше? У него есть мозги и храбрость, а еще неимоверная настойчивость.

— В любом случае сделать это будет не так-то просто. Мутанты являются меньшинством, но достаточной силой, чтобы не позволить уничтожить себя за здорово живешь.

— Это еще не все, — заявил Рейвен, облокотившись на стол. — Я вижу еще два больших препятствия.

— Каких?

— Во-первых, они могут уничтожить только известных им паранормальных людей. Но сколько их остаются неизвестными? И многих из них невозможно обнаружить при помощи нормальных мозгов. А сколько таких, которые предпочтут остаться неизвестными?

— Это делает идею бесполезной. Если Торстерн заранее узнает о трудностях, которые ему предстоит преодолеть, то, возможно, он и не начнет.

— Возможно, — сомневаясь, ответил Рейвен. — Второе препятствие — сосуществование цивилизаций на трех планетах. Допустим, что Торстерн попытается убедить других подготовить аналогичные планы по одновременному уничтожению своих слишком умных и способных братьев. Каждая из планет немедленно станет подозревать западню: мы уничтожим своих мутантов, а что сделают другие?…

— Взаимное недоверие, — согласился Чарлз, кивнув. — Ни одна из планет не рискнет оказаться в проигрышном положении по сравнению с другими. Это был бы слишком большой риск. А если на двух планетах уничтожат своих мутантов, а на третьей — нет? Через некоторое время контроль над всеми тремя мирами был бы в руках этой третьей! При таком раскладе нетрудно догадаться, какая это будет планета и кто ею будет управлять.

— На всех трех планетах предвидят подобное развитие событий. Ни земляне, ни марсиане не глупее венериан. Поэтому, как ни крути, повсюду Торстерн столкнется с сильной оппозицией. Самое плохое то, что он из той породы людей, которым нравится сильная оппозиция. Он рассматривает ее как вызов его способностям и возможностям. У меня такое ощущение, что он замолчал не навсегда.

— Я того же мнения. А наши с тобой имена, Дэвид, стоят первыми в списке подлежащих уничтожению. — От смеха у него затрясся живот.

— Я вернусь на Землю. Спасибо за гостеприимство. — Рейвен пересек комнату, просунул голову в кухню и сказал Мэвис: — Прощай, радость моя!

— Приятного путешествия, противный! — и Мэвис показала ему язык.

Он, дурачась, скорчил ей жуткую гримасу, вышел из кухни и, помахав Чарлзу рукой, добавил:

— Ты был настоящим другом! До встречи в морге!

— Как-нибудь… — пообещал Чарлз с полным спокойствием. Подождав, пока Дэвид не исчез в тумане, он закрыл дверь и вернулся в дом.

Не проронив ни звука, Мэвис мысленно сказала: «Ты еще пожалеешь об этом!» «Я это знаю, любовь моя!»

Глава 15

Космопорт был забит многочисленными летательными аппаратами: антигравитационные машины, вертолеты различной грузоподъемности, разнообразные старые машины с вертикальным взлетом, принадлежащие бывалым бородатым исследователям, два красивых почтовых корабля Всемирного Совета, воздушный шар с Двигателем для группы биологов, странный и необычный марсианский корабль под названием «Подеймос», два пассажирских корабля (один в ожидании почты, другой — на ремонте) и, наконец, экстравагантный небольшой корабль, похожий на велосипед, брошенный здесь каким-то воздушным маньяком.

Натриевые фонари отбрасывали почти нереальный свет на весь этот механический хлам. Ночной туман все еще окутывал космопорт, но горизонт уже стал светлеть по мере того, как еще невидимое солнце начало всходить.

На первый взгляд космопорт серьезно охранялся, но на деле охрана была малоэффективна. Несколько групп людей разговаривали возле цистерн с горючим и мастерских. Другие расположились по периметру или среди застывших на стоянке кораблей. Ни у одного из них мозг не был в состоянии тревоги.

Для Рейвена это создавало благоприятные психологические условия. Благоприятный случай — одно из необходимых для достижения успеха условий. Когда мы намереваемся осуществить что-то очень трудное, всегда возможны два исхода: или мы рискуем потерять все, или победа нам гарантирована.

Он приблизился к охраняемому периметру на двадцать ярдов. Действовать нужно было очень осторожно. Наверняка вся охрана предупреждена и получила приказ схватить его. Капитуляция Торстерна не могла вызвать подобной демонстрации силы в космопорте.

Большинство этих вооруженных охранников были обыкновенными людьми, без каких-либо устремлений и абсолютно чуждыми той борьбе, которая охватила высшие слои венерианского общества. Некоторые из них, возможно, являлись приверженцами Торстерна и Волленкота и наверняка получили дополнительные и неофициальные приказы относительно Рейвена. Было невозможно отличить одних от других, так как все думали только о том, что ненавистная служба подходит к концу и их ожидает приятный отдых.

У того, кто сейчас приближался к Дэвиду, голова была заполнена видением огромного блюда с ветчиной и яичницей. К тому же этот мечтатель был левитатором, что делало его идеальной жертвой.

Понаблюдав за ним некоторое время, Рейвен установил, что этот охранник был одним из немногих, у кого не было конкретного задания и кто мог свободно передвигаться по всему космопорту. В который уже раз он чертыхался из-за этой службы и перелетал через корабли, чтобы их не обходить. Другие охранники, по всей видимости не левитаторы, наблюдали за этими прыжками с полным безразличием. Почти каждый десятый из них обладал тем или иным особым талантом.

Ничего не подозревая и считая, что это всего лишь его собственный внутренний импульс, охранник начал обходить мастерскую, за которой его ждал Рейвен. Похожий импульс, из того же источника, заставил его поднять подбородок. Он прекрасно подчинялся, и Рейвену было очень неприятно «отблагодарить» его таким грубым способом. Он нанес охраннику сильный удар в подбородок, поддержал падающее тело и усадил на землю.

Переодевшись в его униформу, Рейвен вышел из-за строения и пошел по полю. Его жертва была ниже ростом, поэтому плащ доходил Рейвену только до колен. Но никто не обратил на это никакого внимания. Ближайший охранник находился в ста пятидесяти ярдах. Самой большой опасностью было столкнуться с телепатом. Если телепат попытается на расстоянии войти с ним в контакт, то обнаружит абсолютную пустоту, а это сразу наведет его на мысль, что перед ним далеко не левитатор… И сразу начнется шум.

Придерживая локтем оружие, как это делал охранник, Рейвен подошел к пассажирскому кораблю «Звездное небо», ожидавшему почту. Это была одна из последних моделей, с полными баками, готовая к старту. На борту не было никого. Перелетев через корабль, Рейвен мягко опустился с другой стороны. Его нервы были напряжены до предела.

Среди этого нагромождения машин было очень трудно выбрать годную для бегства. Вертолеты, «антигравы», машины с вертикальным взлетом предназначались только для местных маршрутов. Кроме «Звездного неба» и двух почтовых кораблей, улететь с планеты было не на чем. Почтовые корабли подошли бы при условии их заправки и готовности к полету.

Ближайший почтовый корабль был заправлен, но Рейвен захотел осмотреть второй. Во втором также все было готово, отсутствовал только пилот. Ни один из кораблей не был закрыт. Рейвен предпочел второй, так как за ним было свободное пространство ярдов в пятьдесят, в то время как за первым вплотную стоял старый корабль. При взлете почтовика он бы превратился в пепел, а Рейвен не хотел доставлять кому-то огорчения. Именно поэтому он выбрал второй.

В этот момент за мастерской начал приходить в себя бедняга-охранник. Рейвен моментально это уловил. Он ожидал этого. Удар был такой силы, чтобы только выиграть несколько минут. Именно это и было нужно Рейвену.

«Что со мной произошло? — думал охранник в полной растерянности. — На меня напали! Моя форма! Мое оружие! Напали и ограбили!» Мозг его буквально кричал.

Абсолютно естественно Рейвен направился прямо к двери корабля и вошел внутрь. Закрыв круговой засов, все замки и опечатав их, он направился в кабину пилота.

«Кто-то ударил меня! — продолжал вспоминать охранник. — Так быстро, что я не заметил».

На некоторое время он затих, а затем заорал во все горло:

— Идиоты! Бегом сюда! Где-то тут бродит преступник…

Среди возникшего хаоса мыслей тех, кто его услышал, появились четверо с очень мощным мозгом. Переходя от корабля к кораблю, они начали тщательно исследовать все окружающее их интеллектуальное пространство. Добравшись до почтового корабля, уткнулись в психическую защиту Рейвена и попытались проникнуть в его мозг, но напрасно.

«Кто вы?»

Он не ответил. Корабль начал монотонно и глухо гудеть по мере того, как двигатели заработали.

«Отвечайте! Кто вы?»

Эти четверо резко выделялись из всех остальных. Они были способны опознать сильно защищенный мозг, если сталкивались с таковым.

«Телепат. Не отвечает. Поставил защиту. Находится в почтовом корабле КМ44. Нужно окружить его».

«Окружить? Ни в коем случае! Если он запустит двигатели на всю мощь, то превратит в пепел всех, кто будет находиться с той стороны!»

«Сомневаюсь. Он не решится взлететь, пока полностью не рассеется туман».

«Если это тот тип, Рейвен, то он получит хорошую взбучку, так как мы должны…»

«Пока мы не знаем, кто это. Может быть, это какой-нибудь сумасшедший мальчишка, фанатик космических кораблей».

«Бьюсь об заклад, что это Рейвен!»

В кабине заработало радио, и виновник всего этого возбуждения включил связь. Раздался суровый и властный голос, шедший с диспетчерской вышки:

— Находящийся в КМ44! Немедленно откройте дверь!

Рейвен и на это ничего не ответил. Двигатели продолжали работать. На приборной панели мигали различные индикаторы, а прямая линия красного цвета наконец достигла отметки «Полная готовность».

— Неизвестный в КМ44! Предупреждаю вас, что…

Улыбнувшись, Рейвен посмотрел в задний перископ и увидел в сотне ярдов позади корабля группу вооруженных людей, стоящих полукругом. Он нажал кнопку, раздался грохот. Корабль рванулся вперед, из сопел вырвалась длинные струи огня и облака сверхнагретого пара.

В ярости на командной вышке неизвестный диктор стал цитировать инструкции, параграфы от А до Я, цифры, которые могли окончательно сбить с толку любого пилота.

Рейвен отметил про себя, что этот диктор был способен излагать самые странные факты, имитируя старинные рукописи.

Дэвид второй раз нажал кнопку. Столб оранжевого огня вырвался из сопел двигателя, этот грохот оглушил всех на милю вокруг, но внутри корабля шум был негромким.

Радио продолжало свои садистские описания:

— …но если указанное преступление подразумевает незаконное использование полицейских или таможенных объектов, то применяемое наказание не может быть меньше четырехкратного указанного в параграфе семь статьи три, при условии, что не нанесен ущерб, предусмотренный в следующих разделах…

Включив микрофон, Рейвен обратился к диктору:

— Послушай, приятель! Да чтобы отсидеть столько, не хватит никакой жизни!

Выключив связь, Рейвен потянул рычаг управления на себя. Корабль стремительно рванулся в небо, оставляя за собой огненный столб.

* * *

Он находился от Венеры на расстоянии около миллиона миль, когда включил автопилот и посмотрел на экран заднего вида, проверяя, есть ли погоня. Не было даже намека на нее. Пожалуй, это было маловероятно, да и бесполезно. Корабли, подобные тому, которым он воспользовался, еще только строились.

Так же маловероятно было, чтобы какой-нибудь находящийся в космосе корабль получил приказ перехватить его. Да и огромное пространство между Землей и Венерой не было настолько забито кораблями, чтобы возникла опасность с этой стороны.

Передний экран и датчики не фиксировали ничего, достойного внимания, кроме точки с булавочную головку, испускающей инфракрасные волны и находящейся слишком далеко, чтобы ее идентифицировать. Возможно, это был «Призрак», возвращающийся домой. Он как раз должен быть где-то в этом районе.

Позволив автопилоту выполнять свою обычную работу, Рейвен наблюдал на экранах внешнего обзора удивительную картину глубокого космоса, которой никогда не уставал восхищаться.

Через некоторое время он перестал любоваться этой сверкающей панорамой, вытянулся на кровати, закрыл глаза… но не заснул. Он закрыл их только для того, чтобы дать возможность мозгу лучше воспринимать, лучше слышать. Такое полное сосредоточение совершенно не требовалось, чтобы улавливать мысли простых людей. Но сейчас… Легкое дрожание корабля и вспышки от столкновения космической пыли с ним не отвлекали его. С этого момента его мозг переключился на более высокие сферы, высшие силы…

Эти силы могли быть услышаны, только если бы он абстрагировался от тела и максимально сконцентрировался. Странные мысленные голоса вибрировали в бесконечном космосе. Многие из этих таинственных импульсов не имели амплитуды и звучали на одной еле слышной ноте, другие были посильнее, потому что находились относительно близко.

«Черный корабль летит по направлению к Заксису. Мы позволим ему продолжать движение».

«Они готовы покинуть Балдур-девять, красный гигант с четырьмя бесплодными планетами. Они считают, что это напрасная трата времени, и не вернутся туда».

«Они пренебрегли планетой, но заинтересовались ее спутником, потому что он богат гелиотропными кристаллами».

«Они прибыли целой флотилией из сорока кораблей и обшарили все от полюса до полюса. Показалось, что они очень спешат»…

«…вне Геро, бело-голубого гиганта в двенадцатом секторе Андромеды. Сто восемьдесят черных кораблей быстро летят группами по шестьдесят в каждой. Настоящая экспедиция денебов!»

«Один из них сделал вынужденную посадку из-за двух загоревшихся двигателей. Задействовал щупальца, чтобы мы его поняли и помогли. Мы действовали довольно глупо, конечно. Он свысока поблагодарил. Дал детям небольшие подарки и убрался восвояси, ничего не заподозрив».

«Черный крейсерский корабль направился по прямой к Тарру. Воздействуем на мозг пилота и заставим его повернуть обратно».

«Мы предполагали, что он интуитивно чувствует истину, но не может доказать. Он был опасно близок от истины. Но ему понравилась идея преобразовать ее в форму новой религии. Не дай бог кто-нибудь из денебов узнает об этом. Поэтому мы стерли в его памяти все воспоминания».

«Огромный военный корабль с тысячами денебов овладел небольшой луной. Сказали, что пошлют меньший корабль, чтобы договориться с нами о торговле. Однако большого интереса не выказали. Посмотрели на нас… и решили, что мы всего лишь банда отсталых аборигенов».

«…около дюжины из них отчаянно нас преследуют. Любопытно, как они без устали гоняются за тем, что не могут поймать!»

«Ну, я пока чувствую себя хорошо, но она постарела, поседела и хочет выйти из игры. Годы так же бегут для нее, как и для тех, кого мы контролируем. Поэтому, если есть какая-нибудь пара, которая бы захотела…»

«…целая армада из восьмисот кораблей движется в направлении Скории, чтобы отомстить за исчезнувших там двоих денебов. Они защитили мозг пилотов платиновыми шлемами и установили на каждом корабле новые силовые излучатели. Это уже серьезно!»

* * *

Все, что уловил мозг Рейвена, не имело ничего общего ни с радиосвязью, ни с какой-либо другой связью. Это была специально ориентированная телепатия дальнего радиуса действия.

В течение всего полета слышалось бормотание: черный корабль здесь… денебы сделали то, денебы сделали это… приземлились в одних мирах, покинули другие, сделали остановку в третьих, привлеченные чем-то… И всегда руководствуясь неизвестными правилами неизвестной игры.

В конце концов денебы оставляли в покое большую часть миров сразу же после короткого пребывания и продолжали методично прочесывать космос в поисках того, что они никогда не смогут найти.

Рейвен все это время то слушал эту бесконечную беседу в глубинах космоса, то любовался красотой звезд. Все его мысли о Торстерне, Волленкоте, Карсоне, Керати и других были просто отброшены в сторону — настолько микроскопическими и ничтожными были их амбиции и соперничество по сравнению с событиями, происходящими в других мирах.

«Денебы овладели сотнями мозгов, но затем пришли к выводу, что у них нет времени контролировать пятьсот миллионов человеческих существ, и убрались восвояси. С чем приехали, с тем и уехали, так ничего и не узнав».

«…оставались в течение трех полных солнечных оборотов. Развлекались, глядя на наши ракетоносители, даже попросили несколько опробовать. Вернули с благодарностью. Но когда ты уничтожил тот боевой корабль, который они послали следом за тобой, пришли в ярость и бросились в погоню за тобой как…»

«Выявляется их четкий интерес к Бутсу, хотя и не совсем понятна причина. Поэтому будьте готовы, они движутся в том направлении».

Разговор продолжался не прерываясь, неслышный для всех, кроме тех, для кого он только и был предназначен. Ни один человеческий мозг не мог перехватить этот обмен мыслями. Как и ни один из денебов.

Говорили об одиноких солнцах и планетах, разбросанных во Вселенной, о блуждающих астероидах так свободно, как обычный человек говорит о своем участке земли. Определяли местонахождение, давали точные координаты, называли тысячи имен… но ни разу даже не упомянули ни Землю, ни Венеру, ни Марс, — вообще ни одну планету из семьи Короля Солнца. В этом не было необходимости, поскольку время этих миров еще не пришло.

* * *

Два полицейских корабля, на шесть человек каждый, стартовали с Луны и попытались преследовать похищенный почтовый корабль при его подлете к Земле. Но им это не удалось. Он нырнул к Земле на такой скорости, словно ему предстояло лететь еще пятьдесят световых лет, на значительном удалении от своих преследователей свернул в сторону и исчез на востоке за линией горизонта. Когда преследователи достигли наконец этого полушария, беглец уже приземлился и потерялся в общей суматохе.

Он приземлился на скалистом склоне, где новый старт не мог нанести ущерб ничьей собственности. Рейвен находился в хвостовом отсеке, который остывал, и изучал небосклон, но полицейские корабли не появились даже на горизонте. Возможно, опустились где-то в трех или четырех милях к западу или востоку.

Продравшись через густой кустарник, Рейвен вышел на грязную дорогу и направился к дому, который он заметил при снижении. По телефону вызвал «антиграв», который через некоторое время прилетел из ближайшего поселка. Через час он уже находился в штаб-квартире Секретной службы Земли.

С неизменным мрачным выражением на своем длинном лице Карсон жестом указал на кресло, сцепил руки будто для молитвы и начал мысленную беседу:

«Вы — моя настоящая головная боль. За эту неделю вы задали мне столько работы, сколько я привык делать за целый месяц!»

«А как насчет работы, которую вы мне задали?»

«Насколько я могу судить, вы не перетрудились. Вышли отсюда и вернулись в полном порядке и с целым носом. Зато сами переполошили и напугали стольких важных людей, нарушили такое количество существующих законов, что я вынужден теперь прикрывать вас одному богу известно как».

«Но все-таки некоторые законы остались в неприкосновенности, — ответил Рейвен. — Но меня больше интересует другое: прикроете вы меня или нет? Патрули с Луны преследовали меня несмотря на то, что я использовал почтовый корабль».

«Украденный, — Карсон кивнул головой в сторону бумаг, лежащих на столе. — Вы совершаете преступления быстрее, чем я успеваю их покрывать. В данный момент я как раз занимаюсь случаем с почтовым кораблем. Но будьте спокойны, это мои проблемы. Именно за это мне платят, как думают люди. Поэтому я должен найти способ превратить это нахальное похищение в официально разрешенную аренду. — Карсон потер лицо и встревоженно добавил: — Только не говорите, что вы разбили его вдребезги при приземлении! Где вы его оставили?»

«Я бы посадил его в космопорту, если бы не полиция. Их преследование навело на мысль, что меня хотят арестовать. В последнее время меня слишком много преследовали, чтобы я так легко дался в руки».

«Я отдам приказ найти корабль и перегнать его сюда».

Карсон поворошил бумаги и вслух добавил:

— Сплошные осложнения. Только это и достается на мою долю!

— Несмотря на сверхскоростной корабль, дорога с Венеры сюда заняла определенное время. Поэтому я немного не в курсе всех событий. Что же произошло за это время, чтобы появились проблемы?

— На прошлой неделе мы пристрелили двух типов при попытке взорвать мост. Оба они были с Марса. На следующий день взлетела на воздух электростанция, оставив без света десять городов и остановив промышленное производство на площади в сотни квадратных миль. В субботу мы обнаружили и успели извлечь взрывное устройство, заложенное в основание плотины. Если бы оно сработало, это стало бы настоящей катастрофой.

— Стало быть, они не?…

— С другой стороны, — продолжил Карсон, словно не услышав, — ученые сейчас утверждают, что взрыв на фабрике «Бакстер» почти наверняка — несчастный случай. Они говорят, что при некоторых экстремальных условиях горючее становилось крайне неустойчивым и взрывоопасным. Утверждают, что уже нашли противоядие.

— И то хорошо…

Карсон сделал нетерпеливый жест.

— Чрезвычайно редко я получаю такой авторитетный доклад. И пока это не случилось, я был вынужден рассматривать все случаи с точки зрения возможного и вероятного. Мы всегда обречены на сомнения: то ли это человеческая ошибка, то ли саботаж. Нам даже не удается освободиться от подозрений. Кроме того, мы посадили тех восьмерых, схваченных в том подземном центре. Все они — супермутанты с Венеры и Марса. Если бы это зависело от меня, я бы их депортировал и запретил прилетать на Землю. Увы, я не могу это сделать. Официально все они земляне, вы понимаете?

— Да, неудобно. — Рейвен наклонился вперед и спросил: — Не хотите ли вы сказать, что война продолжается?

— Я бы так не сказал. Она продолжалась по крайней мере до конца прошлой недели, а сейчас, пожалуй, о. на закончилась. — При этом Карсон испытующе посмотрел на Рейвена, а затем добавил: — Позавчера Керати пришел ко мне и сказал, что наши заботы закончились. С тех пор не поступало известий о происшествиях. Я не знаю ни что вы сделали, ни каким образом, но результат налицо, если только то, что сказал Керати, — правда.

— Вы никогда не слышали о человеке по имени Торстерн?

— Слышал. — Карсон поудобнее устроился в кресле и с завидным самообладанием продолжил: — Долгое время наши агенты следили за Волленкотом, полагая, что именно он является руководителем движения на Венере. Случайно один агент узнал, что душой движения является некто Торстерн, до добыть убедительные тому доказательства не удалось.

— И это все?

— Нет. — Карсон заколебался, словно не желая продолжать разговор на эту тему, но все-таки решился: — Керати сказал, что Торстерн вел с ним переговоры.

— Ага, даже так? А он не сказал о чем? Что-нибудь еще добавил?

— Сказал, что сомневается в его искренности, вернее, в том, что он является именно тем человеком, который может отдать приказ о прекращении войны. Однако Торстерн заверил, что докажет это.

— Каким образом?

— Очень просто. Убрав Волленкота! — Карсон прищелкнул пальцами. Некоторое время он молчал, затем вздохнул и продолжил: — Это произошло позавчера. Сегодня утром мы получили послание с Венеры о том, что Волленкот выпал из «антиграва» на слишком большой высоте, чтобы осталась надежда, что он выживет…

— Ого! Отличный способ избавляться от верных слуг, не так ли?… Ну а сейчас я добавлю несколько штрихов к этой картине. Например, член Всемирного Совета Гилшист. Именно он и есть злодей.

— Почему вы так думаете?

— Это как раз тот предатель в Совете, о существовании которого вы подозревали. Мне сказал об этом Торстерн, сам того не ведая. Я не понимаю, как этому Гилшисту удалось все устроить, но когда я присутствовал на Совете, я ничего не заметил. Как это могло случиться?

— Его в тот день на заседании не было. — Карсон сделал в своих бумагах пометку и продолжил: — Отсутствовали тогда четверо. Он вернулся через несколько минут после вашего ухода.

— Однако это не помешало ему предать меня. Что вы намереваетесь предпринять против него?

— Ничего. Без доказательств ничего нельзя сделать. Я поставлю в известность Керати, а дальнейшее в его власти и в ведении Всемирного Совета. Одно дело сказать о факте, другое — доказать его.

— Вы правы. Во всяком случае, неважно, что они с ним сделают. Пусть хоть наградят золотой медалью за предательство. По большому счету мало что в этом мире имеет подлинную ценность. — Дэвид встал, направился к двери и, взявшись за ручку, добавил: — Но кое-что в этом деле имеет определенный вес, насколько это вообще возможно. Дело в том, что Торстерн — нормальный индивидуум. Керати — также. В отличие от нас с вами.

— И что из этого? — нехотя спросил Карсон.

— Есть люди, натура которых не приемлет поражения без мести. Есть люди, которые могут спокойно выбросить своего сторонника из «антиграва» и наблюдать, как он разобьется вдребезги. Есть люди, которые могут очень сильно испугаться, если их соответствующим образом «накачать». В этом состоит главное проклятие этого мира… страх! — Внимательно посмотрев сверкающими глазами на своего собеседника, Дэвид спросил: — А знаете, что делает этих людей настолько пугливыми?

— Смерть, — мрачно предположил Карсон.

— Нет, другие люди, — не согласился с ним Рейвен. — Помните об этом… особенно когда Керати сообщит только часть и промолчит об остальном.

Карсон не спросил, что Дэвид хотел этим сказать. Он уже давно понял технику защиты обычных смертных, не обладающих особыми талантами. Когда им нечего было скрывать, они приходили к нему лично. В противном случае они писали ему или звонили с надежного расстояния. Последнее происходило гораздо чаще.

После ухода Рейвена он еще некоторое время продолжал смотреть на дверь. Он был мутантом, поэтому не оставил без внимания намек, который сделал Рейвен.

Керати очень любил обсуждать с ним дела… по телефону.

* * *

Убежище Самуила Глауштрауба, примитивного гипнотика, способностей которого едва хватило бы на канарейку, находилось в маленьком и темном кабинете на высоте четырех лестничных маршей. Кто-то из его предков обладал этими способностями, которые, потерявшись в поколениях, проявились в таком зачаточном виде у Самуила. От других своих предков он унаследовал склонность к юриспруденции и бойкость языка — таланты, которые он ценил гораздо больше, чем свои сомнительные способности мутанта.

Войдя в кабинет, Рейвен поклонился:

— Добрый день, Сэм!

Тот поднял черные глаза, спрятавшиеся за очками в черепаховой оправе, и сказал:

— Я с вами знаком?

— Никоим образом!

— Да? А я подумал, что знаком. — Отложив в сторону документы, которые изучал, Глауштрауб поднялся из-за стола и внимательно осмотрел посетителя, мысленно спрашивая себя: «Где это он приобрел такие манеры? Уж не думает ли он, что я его слуга?»

— Что? В такой одежде, и мой слуга? — склонившись над столом, Рейвен указал на грязные брюки Сэма.

— Ого, телепат?! — заулыбался, показав желтые зубы, Сэм. Машинально разгладил брюки и продолжил: — Хорошо, мне все равно. К счастью, у меня очень спокойное сознание.

— Завидую вам. Немногие могут этим похвастать.

Сэм нахмурил брови, почувствовав скрытый скептицизм, и сказал:

— Чем могу быть полезным?

— У вас есть клиент по имени Артур Кайдер?

— Да, суд состоится завтра, — он с грустью покачал головой. — Я сделаю все, что в моих силах, но боюсь, что все это напрасно.

— Почему?

— Он обвиняется в том, что публично угрожал убийством. Поскольку из-за отсутствия истца жалоба не была представлена, вместо него это сделал генеральный прокурор. А это делает защиту безнадежным предприятием. Доказательства этой угрозы записаны на аудио- и видеопленки и будут представлены в суде. Опровергнуть их невозможно. Вы — один из его друзей?

— Насколько мне известно, я его лучший враг!

— Ха-ха-ха! — Глауштрауб так захохотал, что затрясся живот. — Вы пошутили, да?

— Ошибаетесь, Сэм. Я как раз тот, кого он пообещал превратить в скелет.

— Что? — Сэм от неожиданности открыл рот, затем подбежал к столу, порылся в бумагах и нервно спросил: — Ваше имя Дэвид Рейвен?

— Именно так.

Эта новость привела Сэма в полное замешательство. Он снял очки, стукнул ими озабоченно по краю стола, вновь надел и начал их лихорадочно искать среди бумаг.

— Они у вас на носу, — подсказал ему Рейвен.

— Ой, действительно… Какой же я болван! — Он сел, вскочил, вновь сел. — Хорошо, хорошо, мистер Рейвен! Свидетель обвинения!

— А кто вам сказал, что я буду свидетельствовать против него?

— Ну, полагаю, что… Видя, что вы вовремя вернулись, чтобы помочь обвинению… я…

— А если исходить из того, что я не появился?… Что бы сделало обвинение в этом случае?

— Все равно дало бы ход делу. Видеозаписи достаточно, чтобы подкрепить обвинение.

— Да, но это в том случае, если я свидетельствую против Кайдера. Ну а если предположить, что он всего лишь шутил и я это знал?

— Мистер Рейвен! Не хотите ли вы сказать, что… — руки Глауштрауба от возбуждения начали дрожать. — Это действительно так, как вы сказали?

— Черт побери! Он прекрасно сознавал, что говорил. Кайдер с превеликим удовольствием наблюдал бы, как я медленно умираю, нежась в шелках и поедая виноград…

— В таком случае… почему?… — Адвокат окончательно запутался.

— Предпочитаю умертвить человека сразу, чем обречь его на медленное гниение в тюрьме в течение многих лет. В конце концов, считаю, что Кайдер не должен страдать только из-за того, что ему не удалось осуществить свои намерения, не так ли? Что вы думаете по этому поводу?

— Кто, я? Абсолютно с вами согласен! Абсолютно! — воскликнул Сэм и недоверчиво добавил: — Вы хотите предстать в качестве свидетеля защиты?

— Нет, лучше какой-нибудь способ полегче.

— Вы можете дать клятву, — предложил адвокат, охваченный любопытной смесью сомнений, подозрений и надежды.

— Годится, Сэм. Где это можно сделать?

Глауштрауб схватил шляпу, водрузил ее на голову, вновь стал искать на столе очки, удостоверился, что они на носу, и потащил за собой посетителя в кабинет двумя этажами ниже.

В кабинете находились четверо довольно толстых людей. С их помощью он составил документ, который Рейвен внимательно прочел и подписал.

— Держи, старина Сэм!

— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Рейвен! — Его рука прямо ласкала документ, глаза блестели, а в голове уже складывалась картина суда и тот театральный удар, который он нанесет, когда придет черед защиты. И наступившее затем молчание.

Эта была редкая для него возможность блеснуть. Глауштрауб был просто счастлив.

— Чрезвычайно благородно, должен вам сказать. Мой клиент должным образом оценит ваш жест.

— Именно этого я и хочу, — загадочно ответил Рейвен.

— Можете быть уверены… — Голос Сэма даже прервался от волнения, когда вдруг он осознал, что этот театральный удар может иметь очень хорошую цену. — Простите?

Рейвен объяснил:

— Я хочу, чтобы ваш клиент оценил мой жест. Хочу, чтобы он думал обо мне как о Дедушке Морозе, понятно? Когда банда идиотов начнет бороться друг с другом, нет ничего лучшего, чем благодарность, которая породит разлад в их рядах.

— А-а, да? — Сэм почувствовал, что сегодня утром он ничего не понимает. Он даже подергал себя за уши и ощупал свою голову.

— В этот раз они у вас в руках, — сказал Рейвен и исчез.

Глава 16

Рейвен уже на подходе к дому почувствовал, насколько веет от него миром и покоем. Лайна была дома. Он это знал так же точно, как и она, что он пришел. «Ваша женщина», как осуждающе сказал Торстерн. Между тем их сообщество, хотя и довольно условное, было глубоко нравственным. В других местах и среди других народов уровень падения нравственности был значительно выше.

Остановившись возле ворот, он осмотрел свежую яму рядом с участком.

Подойдя к главному входу, он при помощи телекинеза открыл замок так же, как Чарлз это сделал в замке. Дверь открылась внутрь. Лайна ожидала его в гостиной, сидя в кресле и скрестив длинные руки на груди. Глаза ее сияли от радости.

— Извини, я немного задержался.

Ни поцелуя, ни нежностей. Это были самые ласковые слова, которые он себе позволил.

— Я задержался, чтобы помочь Кайдеру. Перед отлетом я оставил его в надежном месте, но сейчас вижу, что это было излишне. Ситуация очень изменилась.

— В своей основе жизнь никогда не меняется.

— Второстепенные вещи меняются. Я не имел в виду что-нибудь серьезное.

— Серьезные вещи и есть самые важные.

— Ты права, звездные глаза, но я не могу согласиться с тем, что не следует обращать внимания на второстепенные вещи. Мы не хотим, чтобы они попали в лапы денебов… или чтобы уничтожили сами себя.

— Зло за зло. Это был бы наилучший выход… огорчительный, но не разрушительный. Денебы ничего не узнали бы.

— Они никогда не станут более сообразительными, чем сейчас.

— Возможно, — согласилась она. — Но ты посеял семена запрещенной мудрости. Рано или поздно ты будешь вынужден вырвать их с корнем.

— Это что, женская интуиция? — Улыбка тронула его губы. — Мэвис придерживается того же мнения.

— И она права.

— Когда придет время, семена можно будет очистить, не так ли? Ты ведь хорошо это знаешь.

— Конечно. Когда ты будешь готов, я буду вместе с тобой. Куда отправишься ты, туда и я. Однако твое нынешнее вмешательство было некстати и очень опасным.

— Иногда необходимо рисковать. Война уже окончилась. Теоретически человечество сейчас имеет все возможности, чтобы сконцентрироваться на достижении отдаленных целей.

— А почему «теоретически»?

Его лицо стало серьезным:

— Есть небольшая вероятность, что они упустят эту возможность и втянутся в другой конфликт.

— Понимаю, — сказала Лайна и отошла к окну. — Дэвид, если еще возникнет подобный случай, ты опять вмешаешься?

— Нет. Гарантирую, что нет. Новая война будет направлена против нам подобных или тех, кто считает себя таковыми. Поэтому для меня там места нет. Я буду уничтожен без предупреждения.

Подойдя к ней, он обнял ее за талию и сказал:

— Возможно, они и с тобой так же будут обращаться. Тебя это волнует?

— Вовсе нет! Это ведь еще неизвестно.

— Во всяком случае, надеюсь, что этого не произойдет. — И неожиданно, переменив тему: — А когда ты купишь селезня?

— Селезня?

— Для того озера, которое ты собираешься соорудить, — сказал он, указав на котлован. И не ожидая ответа, спросил: — Что случилось?

— В пятницу вечером я вернулась из города. Когда я открывала дверь, то почувствовала что-то неладное в замке.

— И что это было?

— Маленькая сфера с бусинку и белой точкой на ней. Она была так установлена, что ключ, вставляемый в замок, непременно касался белой точки. Поэтому я при помощи телекинеза извлекла сферу и бросила на белую точку камешек. Весь дом закачался.

— Какой-то «микроинженер», который выполнил рискованную работу, — невозмутимо прокомментировал Рейвен. — Если бы эта акция дала запланированный результат, наверняка самой удивленной оказалась бы ты, не так ли?

— Возможно, еще один человек, — поправила она. — Ты!

* * *

Эта ночь была очень ясной, все небо было усеяно звездами. Невооруженным глазом были видны кратеры на Луне. От горизонта до горизонта небо напоминало бархатный занавес, усыпанный алмазами. Рейвен сидел, а вернее, лежал, в шезлонге, закрыв глаза, время от времени вновь их открывая и глядя на эту потрясающей красоты картину. Рядом, в таком же кресле, лежала Лайна и занималась тем же.

Днем они также занимались этим, но периодически и не с такой концентрацией, больше обращая внимание на этот мир, а не на другие. Каждый мешал одиночеству другого. Кроме того, каждый по-разному оценивал «увиденное» и «услышанное».

На Земле и далеко-далеко за ее пределами всегда происходили тысячи разных событий. И никогда они не повторялись. Это была задача вечного наблюдателя за действиями врага. Многие участвовали в этой работе, всегда готовые в нужный момент поднять тревогу. Чарлз и Мэвис — на Венере, Хорст и Карина — на Марсе и многие тысячи других пар на других мирах.

Подумав о Марсе, Дэвид заметил розовый луч в нижней части небосклона и позвал:

«Хорст! Хорст!»

Через некоторое время пришел ответ, приглушенный атмосферой Земли.

«Знаешь, что сейчас делают твои повстанцы?»

«Большая часть поглощена дискуссией друг с другом, Дэвид. Разбились на несколько групп. Одни хотят продолжать войну против Земли, другие возмущаются предательством Венеры и хотят отомстить ей. Еще одна группа настроена очень агрессивно против мутантов. Однако большинство недовольно всем и готово прервать все связи».

«В таком случае они переживают период хронической нерешительности?»

«Примерно это состояние!»

«Спасибо, Хорст. Привет Карине».

Затем он переключился на другое направление:

«Чарлз! Чарлз!»

На этот раз ответ пришел быстрее и был более живым.

«Да, Дэвид?»

«Есть что-нибудь новенькое?»

«Вчера Торстерн отправился на Землю».

«А по какой причине?»

«Не знаю, но могу представить. Он надеется извлечь из всего этого какую-то выгоду».

«Это очевидно. Ладно, я прослежу за ним, когда он сюда прибудет. Потом я тебе расскажу, что смогу узнать».

«Сделай это, не забудь. Ты уже знаешь о Волленкоте?»

«Да, знаю. Ничего хорошего».

«Это плохо, — ответил Чарлз. — Волленкот мог быть где-нибудь спрятан и оставлен умирать медленной смертью. К счастью, так не случилось, но это чистое везение. — На какое-то мгновение он замолчал, а затем продолжил: — А здесь, похоже, организация распадается, но ее ядро сохранено и может быть восстановлено в любой момент. Пока мне рано успокаиваться».

«И я знаю почему».

«И почему же?»

«Мэвис не устает тебе напоминать, что ты ошибся».

«Точно, — грустно согласился Чарлз. — Мы договорились о том, что мы не договоримся».

«Мы тоже. Если судить обо мне по ее мнению, то я представляю собой что-то вроде молодого преступника».

«Но если главный наш секрет находится под надежной защитой, то почему наши женщины так нервничают?»

«Потому, парень, что они смотрят на эти миры по-женски, вернее, по-матерински. И когда мы с тобой летим черт знает куда, они ужасно нервничают и терпеть этого не могут».

«Пожалуй, ты прав. — Неожиданно Чарлз спросил с известной долей сарказма: — Слушай, а тебе-то откуда все это известно?»

«Ну, у меня все-таки есть воображение! — ответил Дэвид. — Ладно, пока, Чарлз!»

В ответ пришел слабо различимый сигнал. Дэвид посмотрел на Лайну. Она сидела в своем кресле, с закрытыми глазами и с лицом, обращенным к звездам. Некоторое время он с нежностью наблюдал за ней, причем эта нежность не имела ничего общего с обычными земными чувствами.

Она не осознавала, что за ней наблюдают. Ее мысли находились где-то далеко, в другом месте космического пространства. Рейвен последовал ее примеру, прислушиваясь к звездным посланиям, ослабленным расстоянием и земной атмосферой.

«Они патрулируют все пространство вокруг Блуфайра, этого гиганта в стадии перехода в газообразное состояние Двадцать черных кораблей типа эсминца…»

«…к сожалению, полное отсутствие точек соприкосновения сделало невозможным общение с этими бродягами. Мы даже не можем дать им сигнал, что хотим с ними поговорить, а уж тем более предупредить их. Если денебы прибудут и начнут враждебно к ним относиться, то мы будем вынуждены принять соответствующие меры…»

«Говорит Таис. Я обнаружил нужного нам типа. Он только сейчас улетел. У него очень быстрое мышление. Он сказал: „Я готов“».

«Хотя бендры обладают исключительными способностями, они находятся на очень низкой социальной ступени. Они воспринимают нас очень упрощенно, называют „сияющими“ и просто обожают. А это довольно утомительно».

«Мы прошли незамеченными мимо Жулцердина и обнаружили, что денебы строят в своей временной зоне огромное кристаллическое сооружение».

«…бедные дикари, они выбрали нас для ежегодного жертвоприношения Близнецам-Солнцам. Неудачное стечение обстоятельств, что они из всего племени выбрали именно нас. Остается совсем немного! Лучше будет, если кто-нибудь заменит нас, как только мы улетим».

Последнее послание болью отозвалось в мозгу Рейвена. Бедные дикари. Все контролируемые миры находились под властью подобных существ. Звезды сверкают, но мир вокруг них погружен в бездонную черную темноту.

* * *

В течение трех последующих недель он внимательно следил за новостями, распространяемыми по радио и спектроэкрану. Неистребимая любовь к секретам, свойственная всем бюрократам, вновь проявляла себя во всем блеске. Для автократического мышления само собой разумеется, что важные новости не следует распространять… в интересах самой публики.

Рейвен спокойно анализировал все новости и идеи, отбирая схожие для более глубокого и детального изучения в комплексе.

В конце третьей недели трехмерный цветной спектроэкран вновь начал передавать душещипательный сериал в двадцати четырех частях. Это был один из тех набивших оскомину сериалов, в котором главный герой-телепат долго и страстно изучает мозг героини-немутанта и находит его чистым и высоконравственным. Отрицательный герои был представлен в лице мутанта, разговаривающего с насекомыми. В конце сериала его обязательно уничтожат, добродетель восторжествует. Дэвид с досадой вздохнул и отправился искать Кайдера.

Человек, который его встретил в дверях, был похож на боксера, уже закончившего выступления на ринге. Нос у него был деформирован, уши порваны. Одет он был в серую рубашку.

— Кайдер дома?

— Не знаю, — соврал незнакомец. — Сейчас посмотрю. — Его маленькие глубоко посаженные глазки внимательно изучали Рейвена. — О ком мне доложить?

— Дэвид Рейвен.

Имя ему ничего не говорило. Пока он шел докладывать, оно без конца повторялось в его мозгу, будто он боялся его забыть. Наконец он вернулся.

— Мистер Кайдер примет вас.

Ковыляя на своих кривых ногах, он проводил Рейвена в глубину дома и хриплым голосом объявил:

— Мистер Рейвен.

Затем исчез.

Это была обычная комната, с обычным набором мебели, с обычным письменным столом. Но коробочки исчезли Кайдер встал и почти неохотно предложил Рейвену стул.

Рейвен сел, вытянул ноги и улыбнулся.

— Итак, Сэм добился своего. Всегда существует шанс.

— Дело свелось к уплате издержек Я потерял на этом сотню монет, но считаю, еще дешево отделался. — Он поморщился и добавил: — Старый дурак на кафедре счел нужным предупредить меня, что даже вы не смогли бы меня спасти, если бы я воспользовался открытыми каналами во второй раз.

— Возможно, он сделал это, чтобы придать делу больший драматизм. Однако все хорошо, что хорошо кончается.

— Это точно. — Наклонившись вперед, Кайдер выжидающе посмотрел на Рейвена. — А сейчас вы пришли получить должок?

— Проницательное замечание, хотя и выраженное в грубой форме. Скажем так: я пришел, чтобы кое-что выудить у вас.

— Сколько? — Кайдер с готовностью открыл ящик стола.

— Деньги? — недоуменно поднял брови Рейвен и с выражением страдания на лице посмотрел в потолок. — Он говорит о деньгах, вы только подумайте!

Кайдер с силой задвинул ящик.

— Послушайте! Я хотел бы узнать, почему вы сначала загнали меня в ловушку, а потом сами же из нее вытащили?

— Разные ситуации.

— В каком смысле?

— Тогда вы представляли для меня угрозу и лучше было убрать вас с дороги. Теперь же проблемы почти закончились и отпала необходимость держать вас под замком.

— Итак, вы уже в курсе, что война прекратилась?

— Да. Вы получили приказы на этот счет?

— Получил, — с некоторой горечью ответил Кайдер. — И мне это совсем не нравится. — Он бессильно развел руками. — Я искренен с вами. У меня нет альтернативы, так как вы всегда сможете прочесть мои мысли. Вскоре все движение прекратит свое существование.

— Это уже неплохо. Вы боролись за собственное правительство, если только тайную диктатуру одного человека можно назвать собственным правительством.

— Волленкоту самой судьбой предназначено править, но у него не хватило храбрости стать диктатором.

— Он не нуждался в храбрости. Все, что было необходимо, обеспечивалось Торстерном.

Кайдер удивленно поднял брови:

— А при чем здесь Торстерн?

— Вы знаете его?

— Он известен всем жителям Венеры как один из семи самых великих людей планеты.

— Самый великий, — поправил Рейвен. — Он настолько велик, что думает о Венере как о своей вотчине. Именно он владел душой и телом Волленкота, пока не «отпустил его на волю».

— «Отпустил его на волю»? Что вы хотите этим сказать?…

Мозг Кайдера лихорадочно работал — «насекомовед» пытался хоть что-нибудь понять. Затем Кайдер выпрямился и пробормотал:

— Возможно. Лично я не знаком с Торстерном. У него репутация жесткого и амбициозного человека. Если Волленкотом кто-нибудь управлял, то Торстерн — наиболее подходящий для этого человек. — Кайдер опять поморщился. — Я никогда не подозревал его. Он всегда был в тени.

— Вот именно.

— Торстерн! О господи! — Кайдер посмотрел Рейвену прямо в глаза. — Почему же он избавился от Волленкота?

— Удалось убедить Торстерна прекратить систематическое кровопускание Земле и заняться более легальными делами. При таком раскладе Волленкот моментально становился обузой. А у Торстерна своеобразная манера избавляться от тех, кто ему мешает.

— Я с трудом в это верю, — в голосе Кайдера чувствовалась определенная обида. — Но, очевидно, это так. Похоже, что действительно именно так все и произошло.

— Ваш мозг сообщает мне еще кое-что. Например, что вся организация раздробилась на маленькие группы и вы боитесь, что одна из них пойдет на союз с властями, чтобы устранить соперников. Вы считаете, что сейчас слишком многие люди владеют излишней информацией.

— Мне это не грозит, — ответил Кайдер. — Игра в фаворитизм с властями — это улица с двухсторонним движением. На моей совести гораздо меньше грехов, чем у некоторых…

— А гипнотик Стин на вашей совести?

— Стин? — Кайдер откинулся назад. — Нет, я его не трогал. Через несколько дней после вашего старта на «Призраке» он сел в корабль под названием «Звездное небо». Если вы помните, в то время у меня хватало забот.

Рейвен кивнул без всякого сочувствия.

— Да, помню.

— Таким образом, я о нем больше ничего не знаю.

— Умер… очень мучительно.

— Так же, как Галлер, — очень живо отреагировал Кайдер.

— Ошибаетесь по двум причинам. Галлер отправился в мир иной в общем-то по своей- воле. А кроме того, его смерть была быстрой.

— А какая разница? Они оба мертвы.

— Разница заключается не в конечном результате, а в скорости его достижения. Однажды вы выразили страстное желание сделать из меня скелет. Если бы вам удалось совершить это достаточно быстро, я мог бы умереть с улыбкой на устах. Но если бы процесс затянулся, то я бы чувствовал себя оскорбленным.

Широко раскрыв глаза, Кайдер воскликнул:

— Это самое глупое объяснение, которое я когда-нибудь слышал!

— Это глупая тройственность миров, в которых мы живем, — парировал Рейвен.

— Я знаю, но…

— Кроме того, вы не выслушали и половины. Я пришел к вам не для того, чтобы просто поболтать.

— Вы уже сказали об этом. Вам нужны не деньги, а что-то другое.

— Я сделал вам одолжение. Теперь настал ваш черед.

— Вот тебе и на. Что еще за одолжение? — Кайдер смотрел на Рейвена с подозрением.

— Я хочу, чтобы вы убили Торстерна, если возникнет такая необходимость.

— Ах, вы хотите? Послушайте, вы спасли меня от чего-то, я сам не знаю от чего. Я получил бы максимум семь лет тюрьмы. Возможно, мне удалось бы сократить этот срок до шести месяцев. В таком случае, вы помогли мне избежать шести месяцев заключения. Вы считаете, что это стоит преступления?

— Вы меня не поняли. Я сказал: если возникнет необходимость. В этом случае речь будет идти не о преступлении, а о суммарном наказании.

— А кто решит, что этот момент настал? — резко спросил Кайдер.

— Вы сами.

— Если вы полагаетесь в этом вопросе на меня, я никогда не приду к подобному решению.

— Несколько недель назад вы не показались мне таким щепетильным…

— У меня было достаточно неприятностей. Сейчас й займусь своим бизнесом и буду вести себя примерно, если меня оставят в покое. Более того, хотя власти называют меня землянином, я — венерианин и не собираюсь убивать моего земляка, чтобы отблагодарить землянина. Вы слишком много просите.

— Я прошу очень мало. Если бы вы все знали…

— Это уж слишком! — повторил Кайдер. — Когда вам случается кого-нибудь убить, вы не прибегаете к посторонней помощи. Почему же сейчас вы сами не сделаете эту грязную работу?

— Закономерный вопрос. На это есть две очень уважительные причины.

— Неужели?

— С одной стороны, я и так привлек к себе слишком много внимания, и у меня нет никакого желания привлекать еще больше. С другой стороны, если возникнет необходимость убрать Торстерна, первым признаком такой необходимости явится мой отлет из этой долины слез…

— Вы хотите сказать?…

— Что я буду мертв.

— Знаете, о чем я сейчас думаю? Если вы умрете, то не могу сказать, что буду счастлив. Но и грустить также не буду.

— Вы пожалеете! — возразил Рейвен.

— Можно узнать почему?

— Потому что следующий на очереди будете вы.

— Следующий? В какой очереди?

— Покинуть этот мир.

Встав, Кайдер оперся о стол, лицо его приняло суровое и напряженное выражение.

— Что за зловещие намеки? Кто меня уничтожит? Кому это нужно? Учитывая, что мы с вами находимся по разные стороны баррикады, почему я должен последовать вслед за вами?

Посоветовав Кайдеру сесть и подождав, пока он несколько успокоится, Рейвен сообщил:

— С точки зрения толпы, у нас есть общее: ни один из нас не является нормальным человеком!

— И что из этого?

— Простые смертные смотрят на мутантов неодобрительно. Нельзя сказать, что они их любят.

— Мне не нужна их любовь. Я уже привык к подобному отношению. — Пожав плечами, он добавил: — Они просто завидуют, что природа нас облагодетельствовала.

— Кроме того, это инстинктивная осторожность, близкая к страху. Это естественная и неистребимая защитная реакция. Страх, сознательно спровоцированный в толпе, управляемый и направляемый, может иметь непредсказуемые последствия.

— Хоть я и не могу читать мысли других, но не настолько глуп, чтобы не понять, куда вы клоните. Вы считаете, что Торстерн может попытаться вернуть себе власть, несколько другую, но вполне приемлемую, спровоцировав крестовый поход против мутантов?

— Еще как может. Для реализации своих планов он пользовался способностями мутантов вроде вас. Сейчас он может рассматривать все с другой точки зрения: эти же способности нарушили его планы, лишили его победы и даже подвергли угрозе его жизнь. Будучи обычным человеком, он может прийти к мысли, что добьется своих целей гораздо быстрее, если его союзниками будут такие же, как он, простые смертные.

— Все это чистой воды умозрительные построения, — возразил Кайдер, проявляя все же признаки беспокойства.

— Только это, и ничего больше, — согласился Рейвен. — Может быть, ничего и не произойдет. Движение Торстерна может принять вполне безобидную форму. В этом случае нет причины предпринимать что-либо против него.

— Если он попытается это сделать, то рискует многим. Хотя мутантов не так уж много, но все вместе, сплоченные опасностью…

— Вы сейчас думаете так же, как и вначале. Однако я уже переменил точку зрения, — ответил Рейвен.

— То есть?!

— Торстерну пятьдесят восемь лет. Сейчас многие люди живут до ста и более лет, сохраняя свои способности до девяноста. У него есть время, чтобы спокойно все взвесить и достичь того же результата менее энергичными мерами.

— А вы не можете выражаться более ясно? — подмигнул Кайдер.

— Очень давно, — начал Рейвен, — какой-то мудрец утверждал, что наиболее эффективный способ добиться победы состоит не в том, чтобы сражаться с противником, а в том, чтобы умело столкнуть между собой его союзников.

Казалось, это заявление шокировало Кайдера.

— Измените свой образ мышления. Идите от общего к частному. Не существует так называемого стандартного мутанта. Это слово охватывает всех людей, обладающих талантами, которых лишены простые смертные. Но готов побиться об заклад, что вы, например, считаете себя и всех «насекомоведов» элитой среди мутантов.

— Так же, как и телепаты! — заметил Кайдер.

— Хорошо вы меня поддели, ну да ладно. Главное состоит в том, что каждый тип мутантов считает себя выше других. Каждый из них такой же подозрительный и завистливый, как и обыкновенный человек.

— Ну и что дальше?

— Подобное душевное состояние может быть ловко использовано. Мутантов могут столкнуть между собой. Помните об одном, мой друг: высшие власти и высший интеллект не всегда одно и то же.

— Да уж, я это знаю.

— Есть телепаты с настолько острой чувствительностью, что могут перехватывать мысли даже за линией горизонта. Но есть и настолько примитивные, что для них составляет трудность соединить в одно слово отдельно прочитанные буквы. Мутанты являются человеческими существами со всеми ошибками и пороками, присущими человечеству. Наш приятель Торстерн, будучи от природы прекрасным психологом, не упустит такой ситуации, из которой можно извлечь выгоду.

К этому моменту Кайдер уже разобрался что к чему, и согласился с реальностью надвигающейся угрозы.

— Если он решится на это, то с чего начнет, как вы думаете?

— Вначале он попытается заручиться поддержкой Керати, Всемирного Совета, наиболее влиятельных людей всех трех планет. Следующим шагом будет сбор и систематизация всех имеющихся данных о мутантах. Причем в ход пойдут все источники информации. Затем он выберет одного из нас на роль положительного героя, а другого — на роль злодея.

— А зачем?

— Скажем, он решит, что лучше всего убедить «пиротехников» уничтожить «насекомоведов». Причем провернуть это таким образом, как будто жертва какими-то неблаговидными поступками спровоцировала «пиротехников» на столь жестокие действия. Это усилит подсознательное предубеждение против них. Каждый раз их будут изображать все более отталкивающими. В конце концов большая часть населения, включая и других мутантов, начнет считать «насекомоведов» исчадием ада.

— Черт с ними со всеми, — отреагировал Кайдер.

— Одновременно с этими действиями будет внушаться мысль, что «насекомоведы» ненавидят «пиротехников» из-за их способностей. Время от времени публике будет внушаться, что хорошо бы иметь «пиротехников» вокруг нас для контроля.

— О черт! — Кайдер даже покраснел от негодования.

— В нужный момент в защиту «насекомоведов» будет широко распространено официальное заявление, призывающее к единству и терпимости, а также авторитетно опровергающее «абсурдный» слух о том, что дрессированные букашки якобы задумали при помощи «предателей-насе-комоведов» завладеть всеми тремя планетами. Эффект будет огромный. Публика, включая и других мутантов, немедленно решит, что нет дыма без огня.

— Им не проглотить всю эту ложь, — запротестовал Кайдер, хотя в душе он вовсе не был в этом уверен.

— Публика проглотит все, что ей подсунут, даже самое невероятное, если на всем будет стоять печать официальности… И что последует потом?

— Вам лучше знать.

— Достаточно будет малейшего толчка, чтобы спровоцировать взрыв. — Рейвен задумался, представляя возможную ситуацию. — Например, в горах Зубья Пилы «найдут» скелет и растрезвонят об этом факте гораздо больше, чем он того заслуживает. Повсюду пойдет гулять слух, что какой-то бедный «пиротехник» был «обглодан» подопечными мошками преступника — «насекомоведа». История обрастет фантастическими и невероятными подробностями, что еще больше накалит обстановку. Какой-нибудь беглый террорист поднимет бунт, когда полиция, по странному стечению обстоятельств, будет находиться в другом месте и занята другим делом. Новость об этом моментально разлетится по городам и весям, дав повод для новых разговоров.

Наклонившись вперед, Рейвен пристально посмотрел на Кайдера.

— Естественно, вы и вам подобные попытаются бежать, спасая свою жизнь, преследуемые толпой во главе с другими мутантами, и в первую очередь «пиротехниками», жаждущими расквитаться с вами.

— А в это время Торстерн будет улыбаться и потирать от удовольствия руки, — предположил Кайдер, показывая свои большие зубы.

— Вы уже уловили идею, приятель. При помощи трусливого человечества ваш вид будет уничтожен. Затем последует хорошо рассчитанный период мира и спокойствия, пока пропагандистские службы не начнут кампанию против новых жертв, например «микроинженеров».

— Он этого никогда не сделает, — сказал Кайдер.

— Возможно, не сделает, но может, и наоборот. Вы смотрели последний сериал по спектроэкрану?

— Нет. Есть гораздо лучшие способы провести время.

— В таком случае вы пропустили кое-что серьезное. Речь шла о мутантах.

— Это еще ни о чем не говорит. Они и раньше демонстрировали фильмы, где мутанты были главными действующими лицами.

— Да, конечно. Эта история может не иметь никакого значения, но может и положить начало кампании, которая закончится исчезновением последнего Тиз нас. — Помолчав немного, Рейвен добавил: — Положительный герой был телепат, а злодей — «насекомовед».

— Ему никогда не удастся осуществить свои планы, — почти закричал Кайдер. — Прежде я его уничтожу!

— Именно об этом я вас и просил. Я пришел к вам, потому что вы — мой должник, а кроме того, лучше вас это сделать никто не сможет. Пусть пока Торстерн живет, но необходимо внимательно контролировать его действия. И если он во второй раз попробует разобщить человечество…

— Дни его будут сочтены, — пообещал Кайдер с дикой одержимостью. — Я не оставлю ему даже шанса. И сделаю я это не ради вас. Я всего лишь защищу себя. И угрызений совести при этом испытывать не буду. У меня ощущение, что очень скоро вам понадобится защита. Какие меры вы предпримете?

Рейвен встал и ответил:

— Никаких.

— Никаких? — Густые брови Кайдера изогнулись дугой от удивления. — Почему?

— Возможно, в отличие от вас я не могу предпринять каких-либо мер для собственной защиты. Или, может быть, мне нравится перспектива стать мучеником…

— Если это какая-то уловка с вашей стороны, то я не могу ее понять. Но если это не так, вы просто ненормальный! — Кайдер озабоченно смотрел вслед уходящему Рейвену.

Глава 17

Дома Рейвен растянулся в пневмокресле и сказал Лайне:

— Будет еще много событий. Но это нас не касается. Пусть земляне сами разбираются. Ты счастлива?

— Я была бы гораздо счастливее, если бы так было с самого начала, — сурово ответила Лайна.

— У них есть право на маленькую частицу судьбы, как ты считаешь? — вопросительно посмотрел на нее Рейвен.

Лайна покорно вздохнула:

— Беда мужчин в том, что они не меняются. Они всегда остаются безнадежными романтиками. — Ее большие глаза в упор посмотрели на Дэвида. — Ты прекрасно знаешь, что эти несчастные двуногие имеют право на нашу защиту только в случае нападения денебов.

— Думай как хочешь, — ответил Рейвен, не желая спорить.

— Скажу больше, — продолжала она. — Пока ты занимался этой ерундой, я внимательно слушала космос. Двенадцать черных кораблей замечены в районе Беги.

Рейвен моментально напрягся.

— Вега?! Никогда раньше они не были так близко.

— Они могут и сюда прилететь. Но могут и изменить направление и в течение десяти тысяч лет их не будет видно в этом секторе Галактики. Это неподходящее время, чтобы так глупо рисковать.

— Тактическая ошибка не влияет на конечный результат, если ее вовремя исправить. Ладно, послушаю космос.

Рейвен устроился поудобнее, «открыл» мозг и попробовал уловить новости, касающиеся Веги. Сделать это было довольно сложно.

«Трехногие прыгуны с Ремиса бежали в болота и отказываются подтвердить контакт с денебами. Последние считают, что эта цивилизация не заслуживает внимания, и готовы к отбытию».

«…воздействовали на мозг командира корабля и повернули всю армаду по направлению к Зебеламу, ближайшей звезде в секторе пятьдесят один Чезема. Они продолжают полет в полной уверенности, что находятся на правильном маршруте».

«Я попросил его об этом. Он так растерялся, что, не подумав, грубо отверг предложение. Когда он наконец все понял, шанс был упущен. А сейчас я вынужден ожидать другую возможность».

«Несчастные обитатели Балтенстайла никогда еще не были так перепуганы, как в тот момент, когда из темноты вдруг появился крейсерский корабль и осветил их своими лучами. Хватило тысячной доли единицы времени денебов, чтобы понять, что речь идет о простой железяке, пилотируемой дикарями. Поэтому они позволили продолжать путь и не тронули их».

«…двенадцать кораблей веером движутся по направлению к Веге, бело-голубой звезде в секторе сто девяносто один возле Лонг-Спрея».

Рейвен сел и посмотрел на ночное небо. Лонг-Спрей сиял в зените как в прозрачной вуали. Земляне называют его Млечный Путь. Если денебам позволить следовать своим желаниям, то они становятся непредсказуемыми.

…Финал, предсказанный Лайной, наступил через три недели. По радио и на спектроэкране по различным программам были представлены пьеса и сериалы с мутантами в главных ролях. Причем роли героев и героинь, а также злодеев были распределены абсолютно беспристрастно.

Где-то там, в бескрайних просторах космоса, двенадцать черных кораблей приближались к восьми беззаботным планетам меньшей из двойных систем. Временно, по крайней мере, опасность для Веги миновала.

Солнце утром было ярким и горячим. Небо — ослепительно голубым и чистым, за исключением небольшого облачка. «Призрак» вновь отправлялся на Венеру.

Первым признаком того, что ошибки нужно исправлять и что прошлое, помимо нашего желания, напоминает о себе, был четырехместный вертолет. Он прилетел с запада и приземлился возле котлована, который уже сильно зарос травой. Из вертолета кто-то вышел.

Лайна позволила ему войти в дом. Это был молодой, хорошо сложенный человек с открытыми и живыми чертами лица. С точки зрения тех, кто его послал, он как нельзя лучше подходил для выполнения особой миссии. Он был безоружен и внушал доверие.

— Меня зовут Грант. Майор Ломакс из разведслужбы Земли хотел бы поговорить с вами как можно быстрее.

— Это так срочно? — спросил Рейвен.

— Думаю, что да, сэр. Он дал мне инструкции взять вас и вашу спутницу на борт, если вы будете готовы немедленно отбыть.

— О! Итак, он желает видеть нас обоих?

— Да, именно так.

— Вам известна причина вызова?

— Боюсь, что нет, сэр, — Грант был искренен.

Рейвен вопросительно посмотрел на Лайну:

— Лучше покончить со всем этим сразу. Ты как?

— Я готова. — Ее голос был тихий, глаза сверкали, пока она изучала посетителя.

«Она видит меня насквозь, видит то, что я скрываю от самого себя. Я бы хотел, чтобы она так не делала. Я бы хотел уметь смотреть так же. Она большая и приводит меня в смущение, но очень красивая».

Улыбаясь, Лайна сказала:

— Я возьму жакет и соберу вещи. Тогда мы сможем отправиться.

После ее возвращения они направились к вертолету. Машина плавно поднялась и взяла курс на запад. Лайна изучала открывшийся внизу пейзаж. Рейвен закрыл глаза и настраивался на их особую телепатическую волну.

«Дэвид! Дэвид!»

«Слушаю тебя, Чарлз».

«Они забрали нас».

«Нас также, Чарлз».

Вертолет стал снижаться, направляясь к одинокому зданию, стоящему на всех ветрах.

Коснувшись земли, аппарат некоторое время содрогался и наконец затих. Грант вышел и помог спуститься Лайне. Затем все направились к бронированной двери главного входа. Грант нажал кнопку на бетонной панели сбоку от двери. Дверь немного отворилась, и стало ясно, что за ними кто-то наблюдает.

За дверью послышался мягкий звук работающего механизма, который открывал огромные засовы.

— Это место словно крепость, — наивно прокомментировал Грант.

Дверь открылась. Приглашенная пара вошла, а Грант пошел к вертолету.

Повернувшись к входу, Рейвен бросил вслед Гранту:

— Мне лично это напоминает крематорий.

Грант остановился как вкопанный, посмотрел на дверь, бетон, стены без окон и вздрогнул:

— Это уж слишком! Что за нехорошие мысли!

Нехотя он забрался в вертолет, заметив, что стало намного прохладнее.

За дверью тянулся длинный коридор, из глубины которого донесся приглушенный голос:

— Пожалуйста, идите прямо. Вы найдете меня в дальней комнате. Я приношу извинения, что не встретил вас лично, но знаю, что вы меня простите.

За длинным и низким письменным столом в кресле сидел майор Ломакс. Это был худощавый человек лет тридцати.

Указав на двухместную резиновую скамью, единственную в комнате, Ломакс сказал:

— Пожалуйста, садитесь. Благодарю вас, что вы прибыли так быстро. — Его голубые глаза переходили с Рейвена на Лайну и обратно. — Я приношу вам извинения, что не встретил вас при входе. Мне очень трудно стоять, а тем более двигаться.

— Очень вам сочувствую, — дружелюбно сказала Лайна.

Было очень трудно понять его реакцию. Ломакс оказался классическим телепатом с очень эффективной защитой. Его мозг был закрыт настолько надежно, насколько это можно было представить. Несмотря на это, они смогли бы одновременным воздействием пробить защиту, если бы захотели, но с обоюдного молчаливого согласия не стали этого делать.

Положив перед собой стопку отпечатанных материалов, Ломакс продолжил тем же холодным и бесстрастным тоном:

— Я не знаю, есть ли у вас предположения по поводу цели нашей беседы или нет, я не могу даже сказать, что бы вы могли предпринять для предотвращения событий. Но прежде чем начать, я хочу, чтобы вы знали, что моя роль в этом деле определена вот здесь. — Он поворошил бумаги… — Все расписано до мелочей, и мне остается только строго следовать написанному.

— Однако говорите вы со знанием дела, — сказал Рей-вен. — Ну да ладно, продолжайте.

Видимой реакции на его слова не последовало. Взяв сверху первый лист, Ломакс заговорил:

— Вначале я должен передать личное послание мистера Карсона, руководителя службы разведки Земли. Должен сказать, что он был категорически против, когда узнал о готовящейся беседе. Но переубедить не смог. Он хочет, чтобы я передал вам самые сердечные приветствия и заверил, что, несмотря ни на что, он всегда вас будет ценить очень высоко.

— О господи! — воскликнул Рейвен. — С каждым разом все хуже!

Ломакс не обратил на реплику никакого внимания.

— Эта беседа документально не будет зафиксирована. Но есть весомая причина записать ее на пленку в интересах самих же организаторов.

Отложив в сторону первый листок, Ломакс, как робот, начал читать следующий.

— Важно, чтобы вы знали, почему выбор пал именно на меня. Я являюсь сотрудником Секретной службы Земли, телепатом, способным скрыть свои мысли. Не менее важно то обстоятельство, что я инвалид.

Подняв глаза, он встретился взглядом с Лайной. Как многим другим, ему становилось не по себе, когда на него смотрели так пристально. Поэтому Ломакс поспешно продолжил:

— Я не буду вам докучать излишними деталями. Если коротко, то я попал в катастрофу и был тяжело ранен. Для моего спасения было сделано все возможное, но дни мои сочтены. Ожидание смерти стало таким мучительным, что я буду счастлив, когда все это закончится. — Его голубые глаза смотрели на них вызывающе. — Я прошу вас помнить, что я человек, который будет счастлив умереть. Следовательно, меня не пугает угроза смерти.

— Нас тоже, — мягко заверил Рейвен.

Эти слова несколько выбили Ломакса из равновесия. Чтобы скрыть удивление, он уставился в бумаги.

— Кроме того, хотя я и не боюсь смерти, но, если моему существованию будет что-нибудь угрожать, я буду вынужден реагировать. Я прошел специальный курс защиты мозга, вследствие чего в моем мозгу создана абсолютно реактивная цепь. Она не является частью моего мыслительного процесса, не может быть перехвачена или проконтролирована при помощи любого зондирования. Благодаря этому при необходимости я буду действовать не думая, инстинктивно, результатом этих действий будет немедленное уничтожение всех нас троих.

Рейвен нахмурил брови и прокомментировал:

— За всем этим стоит смертельно напуганный человек.

Не обращая внимания на замечание, Ломакс решительно продолжил:

— Я еще сам не знаю, что сделаю. Это будет известно в нужный момент. Таким образом, вы ничего не выиграете, если совместными усилиями попытаетесь разрушить мою мозговую защиту в поисках того, чего там нет. Ничего не даст вам попытка загипнотизировать меня или подчинить своему контролю при помощи других паранормальных средств. Наоборот, вы потеряете все — ваши жизни!

Дэвид и Лайна старались казаться ошеломленными и испуганными. Ломакс играл свою роль, а они — свою.

Ситуация была очень любопытной, не имеющей прецедентов в истории человечества.

Действительно, обе стороны имели основание так себя вести.

Глядя на Ломакса, который опустил глаза, Лайна с сожалением и отчаянием сказала:

— Мы прибыли сюда, думая, что нужна наша помощь, искренне желая помочь. А с нами обращаются, как с обычными преступниками, обвиняемыми бог знает в чем. Нам не было предъявлено какое-либо обвинение, зато отказано в законной процедуре. Мы не заслужили такого обращения.

— Чрезвычайные обстоятельства требуют особых методов, — ответил Ломакс, даже не пошевелившись. — Речь идет не о том, что вы сделали, а о том, что вы можете совершить.

— Нельзя ли выражаться яснее?

— Пожалуйста, успокойтесь. Я как раз собираюсь об этом говорить. — Он вновь вернулся к своим бумагам. — Здесь собрано достаточно фактов, чтобы вы поняли причину этой встречи. Некоторые дела привлекли внимание Всемирного Совета…

— Благодаря интригану по имени Торстерн? — спросил Рейвен.

— …что вынудило отдать приказ о проведении комплексного расследования вашей деятельности, — настойчиво продолжал Ломакс. — Это расследование распространяется и на женщину, с которой вы живете.

— Все это выглядит совершенно непристойно, — осуждающе сказала Лайна.

— Данные были получены из различных достоверных источников. В результате появился полный и исчерпывающий отчет, который вынудил президента Керати отдать приказ об образовании специальной комиссии для изучения дела и разработать рекомендации.

— Кто-то думает, что мы с тобой — важные птицы, — Рейвен обменялся взглядами с Лайной, которая ответила: «А я тебя об этом предупреждала».

— Составленная из двух членов Всемирного Совета и десяти ученых, эта комиссия сделала свои выводы на основании достоверных фактов использования вами сверхъестественных способностей восьми типов, шести известных и двух неизвестных. Иначе говоря, в дополнение к телепатическим способностям, которые вы от нас никогда не скрывали, вы обладаете гипнотическими способностями такой силы, что заставили очевидцев приписать вам таланты, которыми не обладаете. Одно из двух: или очевидцам можно верить, или вы их, обманули. В любом случае результат один и тот же. Со всей очевидностью можно утверждать, что вы являетесь мутантами со многими талантами. Вы оба — мутанты из мутантов.

— А это разве преступление? — спросил Рейвен.

— У меня нет личного мнения о деле. — Ломакс наклонился вперед и на какую-то секунду схватился за живот. Его лицо стало еще белее. Он собрался с силами и вновь заговорил: — Пожалуйста, позвольте мне продолжить. Если бы даже эти очевидные факты больше ничего не выявили, Всемирный Совет все равно должен был согласиться с тем, что, вопреки естественным законам, в природе существуют мутанты с многими талантами. Но данные породили версию, к которой склоняются некоторые члены комиссии, в то время как другие отвергают ее, считая фантастической.

Дэвид и Лайна внимательно слушали, проявляя интерес и легкое любопытство. Они играли свою роль настолько превосходно, что, происходи все это на сцене, стоило бы досмотреть этот спектакль до конца.

— У вас есть право познакомиться с материалами. — Ломакс взял следующий лист и продолжил: — Тщательная проверка материалов ваших предков свидетельствует, что вы оба вполне можете быть людьми, резко отличающимися от сегодняшних стандартов. Это абсолютно тот же метод, при помощи которого мистер Карсон вышел на вас. Выводы сделаны не те. — На какое-то время он замолчал, скривившись от внутренней боли. Затем медленно начал говорить: — Но генетически из Дэвида Рейвена в лучшем случае мог получиться великолепный телепат, своего рода мозговой зонд с необычайной силой проникновения и восприятия. Вполне допустимо, хотя и противоречит известным законам, что вашей мозговой мощи достаточно, чтобы быть неуязвимым для гипноза. Таким образом, вы — первый известный телепат, непроницаемый для гипноза. И все. Это предел ваших унаследованных способностей. Вы не можете гипнотически воздействовать на других, так как среди ваших предков не было ни одного гипнотика.

— Может быть, это… — начала Лайна.

Ломакс прервал ее:

— Эти выводы относятся и к вам, и к вашим двум коллегам на Венере, которых сейчас так же допрашивают с аналогичными мерами предосторожности.

— И с такими же угрозами? — спросил Рейвен.

Ломакс сделал вид, что не понял.

— Часть вторая. Мы установили, что Дэвид Рейвен умер или был при смерти, но затем воскрешен. Врача, который совершил этот подвиг, нельзя допросить, так как он умер три года назад. Сам по себе этот случай — не более чем отдельный эпизод, не имеющий значения. Такое, хотя и редко, но случается. Но в совокупности с другими фактами приобретает значимость.

Прежде чем продолжить, он посмотрел на Лайну.

— Например, эта дама однажды при купании была подхвачена сильным течением и утонула. Но ее откачали при помощи искусственного дыхания. Ваши коллеги на Венере также были на волосок от гибели.

— Вы тоже не исключение, — парировал Рейвен. — Сами нам сказали в начале разговора. Вам повезло, что вы остались живы, если это можно назвать везением!

Испытывая искушение отказаться от «удовольствия» жить в таком физическом состоянии, Ломакс вновь вернулся к своим записям:

— Третья часть не имеет к делу прямого отношения. Мистер Карсон рассказал вам об испытании экспериментального космического корабля, но он вам сказал не все. Чтобы продолжить исследования, наш космический корабль добрался до дальнего космоса. На обратном пути пилот сообщил, что его преследуют четыре НЛО неизвестного происхождения. Все, что смогли определить его приборы, — это то, что они излучают тепло и изготовлены из металла. Они двигались, вытянувшись в линию. Расстояние было слишком большим, чтобы рассмотреть их невооруженным глазом. Когда он изменил направление полета, они проделали тот же маневр. Несомненно, они преследовали корабль. Следует добавить, что скорость у них была больше, да и маневренность выше.

— И даже при таких обстоятельствах ему удалось скрыться? — скептически улыбаясь, спросил Рейвен.

— Финал этого преследования так же таинствен, как и начало, — продолжил Ломакс. — Пилот говорит, что они уже почти настигли его, как вдруг перед ними появились какие-то вспышки и молнии, что в конечном итоге и заставило их повернуть обратно и бежать. Пилот убежден, что эти четыре объекта были искусственного происхождения. Его убеждение подкреплено официальным заключением.

— А мы-то какое имеем к этому отношение?

— В космосе есть другая цивилизация, и не так далеко от нас. О формах жизни, способностях, способе мышления можно только гадать, но есть предположение, что представители этой цивилизации могут воплощаться в человеческие существа, которые умерли.

Ломакс взял следующий лист бумаги.

— Они также могут быть паразитами по природе, способными вселяться и оживлять тела других существ, принимая форму, близкую к оригиналу. У нас нет данных, чтобы продолжать исследования. Мы можем только размышлять, воображать и выдвигать бесчисленные гипотезы.

— Со страху что только не привидится, — заметил Рейвен.

— Я считаю, что все это крайне глупо, — сказала Лайна. — Вы в самом деле предполагаете, что мы можем быть этими сверхъестественными умными паразитами, пришедшими из других миров?

— Я ничего не предполагаю, мадам. Я всего лишь читаю материалы, подготовленные моим начальством. А ему у меня нет оснований не доверять. В конце концов, это моя работа.

— И куда все это приведет?

— Комиссия сообщила Керати, что вы двое и эта пара с Венеры принадлежите к одному типу. В то же время они не смогли определить с достаточной точностью происхождение этого типа. Исходя из законов генетики, вы должны были унаследовать самые сильные способности, но это не так. Значит, генетические законы не работают. С другой стороны, вы можете быть внеземными формами жизни, принявшими облик людей и жившими среди нас до последнего времени вне подозрений.

— С какой целью?

— Намерения других форм жизни покрыты тайной. Мы ничего о них не знаем. Но мы, однако, можем предположить с достаточной долей вероятности.

— И что же?

— Если бы у этих новых форм жизни были добрые намерения, они попытались бы установить контакт открыто, не прячась.

— Вы хотите сказать, что скрытые контакты — это доказательство злых намерений?

— Совершенно верно!

— Я не могу избавиться от абсурдной мысли, что человеческие существа — это не человеческие существа, — с горечью сказала Лайна.

— Повторяю еще раз, мадам, — с холодной вежливостью сказал Ломакс. — Я здесь не для того, чтобы делать предположения. Моя задача состоит в том, чтобы проинформировать вас о выводах специалистов. А они утверждают, что вы или супермутанты, или внеземные формы жизни. И склоняются к последней версии.

— Я считаю, что они просто безрассудны, — заявила Лайна.

Ломакс не обратил на замечание никакого внимания и продолжил:

— Если в самом деле представители другой цивилизации без нашего ведома засылают к нам разведчиков, то способ, к которому они прибегают, не выдерживает критики. Преступно пробираться в дом через окно. Порядочный человек стучит в дверь главного входа.

— Тут я с вами согласен, — невозмутимо сказал Рейвен.

— Таким образом, если достаточно мощная и развитая цивилизация для завоевания космического пространства внедрила в наши ряды секретный передовой дозор, это означает, что в скором времени человечество столкнется с величайшим в своей истории кризисом! Этим и объясняется неординарность этой процедуры. Иноземные захватчики находятся вне наших законов, поэтому не могут рассчитывать на их защиту.

— Понимаю. — Погладив подбородок, Рейвен задумчиво посмотрел на собеседника. — И что мы должны делать в связи со всеми этими бредовыми умозаключениями?

— Все будет зависеть сейчас от того, сможете ли вы убедительно доказать, что вы — человеческие существа, а не какая-то другая форма жизни. Доказательства должны быть очевидными, опровергнуть которые будет невозможно.

Глава 18

Рейвен всем видом показывал раздражение:

— Черт бы вас побрал, а вы сами сможете доказать, что не являетесь пришельцем откуда-нибудь с Сириуса?

— Я не собираюсь вступать с вами в дискуссию, а также не позволю, чтобы вы выводили меня из эмоционального равновесия.

При этом Ломакс указал на последний лежащий перед ним лист.

— Меня интересует только то, что указано здесь. А здесь говорится, что вы должны представить неопровержимые доказательства того, что являетесь человеческими существами земного происхождения, хотя и относитесь к высшей форме жизни.

— В противном случае?…

— Земля будет вынуждена защитить себя всеми возможными способами. В качестве первого шага она уничтожит нас троих, одновременно продолжая переговоры с той парочкой на Венере и готовясь к отражению любой атаки извне.

— Ха! Вы сказали «нас троих». Ничего хорошего для вас, не так ли?

— Я уже объяснил вам, почему был выбран именно я, — напомнил Ломакс. — Я почти готов отправиться в мир иной, если это будет необходимо, особенно после того, как меня заверили, что все произойдет быстро и безболезненно.

— Это уже приятно, — загадочно произнесла Лайна.

Ломакс же продолжил, глядя на них:

— Я умру вместе с вами только для того, чтобы лишить вас последнего шанса на побег. Вместе со мной у вас не будет ни малейшей возможности выжить. Даже если вы действительно являетесь новыми формами жизни, то все равно вы не сможете выйти отсюда в обличье человека, которого зовут Ломакс. Мы или выживем вместе, или умрем, в зависимости от того, представите вы доказательства или нет.

Ломакс выглядел почти довольным сказанным. Впервые его физическое состояние дало ему такую власть и сделало непобедимым. Если один из соперников охвачен страхом, а другой — нет, то результат борьбы предрешен: поражение ждет труса.

На этот счет ни он, ни тот, кто планировал данную ситуацию, не обманывались. Сложнее было скрыть данный факт от жертв, обладающих даром предвидения.

Соответствующим данной ситуации тоном Рейвен сказал:

— От рук людей, страдающих хронической подозрительностью и охваченных безудержным страхом, погибло множество невинных. В этом мире никогда не переставали охотиться на ведьм… Каким временем мы располагаем, чтобы доказать нашу невиновность? Есть ли какие-то ограничения?

— Дело не во времени. Вы или представляете доказательства, или нет. Если вы сможете доказать, начинайте немедленно. Если же нет, то рано или поздно вы придете в отчаяние. И тогда вы попытаетесь во что бы то ни стало спастись. Если это произойдет, я сделаю… — его голос прервался.

— Вы отреагируете?

— И очень эффективно! — Ломакс оперся локтями на письменный стол, положил подбородок на руки и принял вид человека, готового к неизбежному. — Я очень спокоен, и у вас есть полная свобода пользоваться этим преимуществом. Но мой вам совет не затягивать на неделю.

— Еще одна угроза.

— Нет, это дружеское предупреждение., - поправил Ломакс. — Хотя пара на Венере дала гораздо меньше поводов для подозрений, с ними обращаются точно так же. Судьба у всех четверых — одна: или будете выпущены на свободу, или казнены все вместе.

— Стало быть, между нами существует связь? — спросил Рейвен.

— Да. Чрезвычайные меры здесь побудили сделать то же самое там. По этой причине мы и изолировали обе пары одновременно. Чем больше времени потратит одна пара, тем больше вероятность, что другая пара определит ее судьбу.

— Ну что ж, достойное решение, — согласился Рейвен.

— У вас имеется две возможности навсегда распрощаться с этим миром: от моих рук, если вы меня к этому вынудите, или от рук ваших коллег на Венере. — Улыбнувшись, он добавил: — Вы сейчас находитесь в положении человека, который утверждает, что он мог справиться со своими врагами, но только господь бог может спасти его от друзей.

Глубоко вздохнув, Рейвен откинулся на спинку скамьи, закрыв глаза, словно хотел сконцентрироваться на возникшей проблеме.

«Чарлз! Чарлз!»

Ответ пришел не сразу, так, как Чарлз был поглощен своим собственным положением и вынужден был отвлечься.

«Да, Дэвид?»

«О чем сейчас ваш разговор?»

«О том, что денебы напали на землянина, но были обращены в бегство. Я не могу думать об этом».

«Вы отстаете от нас на несколько минут. Мы приближаемся к концу. Кто вас допрашивает?»

«Очень старый человек. Очень умный, но жить ему осталось совсем немного».

«У нас — молодой, — сообщил Рейвен. — Грустный случай. Настолько, что не будет ничего странного, если вдруг с ним случится сильный приступ и он умрет от перенапряжения в нашей беседе. Все будет выглядеть очень естественно, и запись на магнитофоне не вызовет подозрений. Печально, но естественно. Думаю, что мы с успехом сможем прикрыться и создадим вам преимущество».

«Что ты предлагаешь?»

«Мы разыграем перед микрофонами маленькую драму и постараемся как можно правдоподобнее изобразить свою невиновность. Затем с ним случится приступ, мы отреагируем очень естественно на это, потому что он ничего не сможет сделать. В результате вы выпутаетесь из этой западни, так как мы здесь закончим раньше и вам не придется что-либо говорить в свою защиту».

«Сколько времени это займет?»

«Несколько минут».

Открыв глаза и сев с таким видом, словно он только что нашел блестящее, дающее надежду решение, Рейвен возбужденно сказал:

— Послушайте, если моя жизнь известна вам до мельчайших подробностей, то очевидно, что мое тело было похищено во время моей смерти и воскрешения.

— Без комментариев, — сказал Ломакс. — Решать будут другие.

— Они согласятся со мной, — уверенно заявил Рейвен. — Если вы настаиваете на том, что новые формы жизни могут воспользоваться чьим-то телом, то как они смогут украсть такое нематериальное явление, как память?

— Вопросы не ко мне. Я не являюсь экспертом. Но продолжайте.

— А если я смогу привести несколько детских воспоминаний начиная с трех лет, — продолжил с видом триумфатора Рейвен, — и большая их часть будет подтверждена и ныне живущими людьми, как завершится мое дело?

— Я не знаю, — ответил Ломакс. — Ваше предложение сейчас изучается где-то в верхах. Мне дадут знать, можете вы или нет продолжать защищаться избранным способом.

— А если я представлю свидетельства, что в юности я сознательно подавлял свои способности, чтобы не выглядеть монстром? Если я докажу вам, что объединение четверых в одну группу из-за этих способностей высосано из пальца?

— Будет этого достаточно или нет, мы скоро узнаем, — уклончиво ответил Ломакс. — Если вам больше нечего сказать, то настал момент.

Осмотревшись по сторонам, Рейвен увидел глазки телекамер, провода от магнитофона, спрятанные глубоко в стене, маленькую кнопку на полу рядом с правой ногой Ломакса, провода, тянущиеся к установленному в подвале аппарату. Без всякого труда он мысленно обследовал машину и вычислил эффективность смертоносных лучей, которые она должна была произвести.

Они с Лайной обратили на это внимание сразу, как только вошли. Отсоединить провода было нетрудным делом при помощи телекинеза, даже не двигаясь с места. Очень легко было нажать кнопку или испортить генератор там внизу. И вопреки уверенности Ломакса, путь был бы свободен. Но, к несчастью, успешным мог быть только уход в совокупности со всеми другими действиями.

Нынешняя ситуация показала, что даже частица правды не могла укрыться в мозгу человека без страха, что однажды она станет известна другим. Незнание служило своего рода защитой для людей, и они стремились сохранить его во что бы то ни стало. Даже маленькое знание могло стать очень опасным. Они не могли иметь на это право никогда.

Будто случайно его рука коснулась руки Лайны, делая знак, чтобы они действовали заодно. Нужно быть осторожными, так как за ними внимательно наблюдали. Кроме того, был еще бесстрастный магнитофон, маленькая кнопка и генератор смертоносных лучей.

— Всегда были и есть мутанты, отличающиеся от уже известных, — словно извиняясь, сказал Рейвен. — А это приводит к тому, что вся генеалогическая информация становится необъективной и ошибочной. Например, если мой дед по материнской линии, будучи неисправимым мошенником, тщательно скрывал свои гипнотические способности и пользовался ими только в незаконных целях, это доказывает, что…

Он перестал говорить, так как Ломакса опять схватил внутренний спазм и он наклонился вперед. Прежде чем Ломакс успел прийти в себя, Лайна закричала:

— Дэвид, смотри! Что с вами, Ломакс?

Одновременно мыслительная энергия обоих с неудержимой силой пробила мозговую защиту Ломакса. Он слышал восклицание Лайны, а затем словно кинжал пронзил его мозг. Он еще больше склонился вперед, автоматически его нога нажала на кнопку.

Какое-то мгновение его мозг кричал: «Я достал его! О господи, я…»

Затем крик прекратился.

* * *

Наступил период хаоса и абсолютной неразберихи. Что могло произойти после того, как Ломакс нажал на кнопку? Служили ли он и двое его собеседников в качестве подопытных кроликов при испытании нового и ужасного изобретения? Был ли он заброшен в прошлое, будущее или в какое-то иное измерение? Или, что гораздо хуже, ему дали мозг-инвалид, как и его тело?

Ему показалось, что он больше не чувствует той изматывающей, бесконечной боли, которая за последние два года превратила его жизнь в ад. Медленно, но уверенно он стал вновь ощущать себя, как маленький ребенок. То ему казалось, что он парит вверх-вниз среди больших и малых сверкающих пузырей, то плывет неуправляемым кораблем по большой реке, покрытой удивительными пузырями.

Боль несомненно исчезла, осталось только это сонное мечтательное состояние на разноцветном ложе. Он дремал и готов был находиться в этом состоянии всегда.

Но затем его мозг пробудился, до него донесся целый хор голосов, которые можно было не столько услышать, сколько почувствовать.

Некоторые говорили короткими рублеными фразами откуда-то очень издалека. Другие шептали где-то совсем рядом, парили близко, среди дыма, пузырей и разноцветностью пространства, и говорили загадочные вещи:

«Оставайтесь с ним!»

«У него не должно быть отрицательных реакций, но все же будьте с ним, чтобы избежать опасных проявлений, как у Стина».

«Он говорил, что готов к этому, значит, приспособится быстро».

«Это всегда нелегко, как бы мы ни были готовы».

«Он должен усвоить, что ни один человек не может быть врагом».

«Цветок не может ненавидеть семена, а птица — свое яйцо».

Появились у него и другие ощущения, пока он размышлял о том, является ли этот бред следствием мозговой травмы или нет. В этом хаосе он вдруг осознал, что Рейвен и Лайна находятся вместе с ним, разделяя его сон. Они как бы поддерживали его, в то же время не касаясь, и все вместе неслись куда-то сквозь мглу и эти ослепительные пузыри. Пузыри были несколько другими, но сейчас, несомненно, он уже знал, что это такое. Он словно смог проникнуть сквозь их радужную оболочку и все увидеть.

Неожиданно туманное ощущение приобрело ясность. Сверкающие пузыри превратились в солнца и планеты, продолжающие свой извечный путь в бездонных глубинах космоса. Новый образ не был стереоскопическим, был лишен перспективы, но обладал автоматическим и чрезвычайно точным расчетом расстояний.

Продолжая оставаться вместе с Рейвеном и Лайной, он услышал крик: «Чарлз! Чарлз!» — и слабый ответ, пришедший очень издалека: «Лечу, Дэвид!» Имена, которые произносились, были другими, но он почему-то думал об этих и знал, к кому относились новые имена.

Поверхности многих миров были прекрасно видны. Там жили странные существа, копошились личинки, рептилии, пресмыкающиеся, индивиды в форме волны, существа самых разнообразных типов, большая часть которых явно была из нижней части соответствующей шкалы развития.

Вдалеке сновали узкие, похожие на карандаш корабли черного цвета с реактивными двигателями. Они исследовали другие миры, патрулируя пространство между ними, составляли различные карты и передавали данные на базу. И конца этому движению не было видно. Денебы?

По его мнению, они были господами мироздания. Но у денебов был один недостаток: они не могли примириться с мыслью, что космос может быть поделен с цивилизацией, равной им или превосходящей.

А были и такие!

Поэтому столетиями они яростно рыскали в космосе, словно соревнуясь с кем-то. Это становилось невыносимым. Если бы они смогли отыскать источник соперничества, то положили бы ему конец.

Ломакс почувствовал особый интерес к этому последнему типу созданий.

Вполне вероятно, что среди них были индивиды с паранормальными способностями. Они ощущали себя элитой из-за того, что могли какое-то время реализовать эти способности. Некоторые могли читать мысли своих товарищей вплоть до горизонта. Некоторые могли внушить страх своим товарищам и заставить их беспрекословно подчиняться.

Несомненно, каждая группа обладала своей культурой, философией и теологией. Будучи неспособными допустить даже мысль о существовании чего-то более развитого, некоторые стали считать себя сотворенными по образу и подобию Высшего разума.

Время от времени какой-нибудь смельчак выбирался из своего убежища, бежал от привычных условий исследовать мрак космоса, как ночная бабочка бесконечно паря в ночи.

Постепенно все огромное разнообразие жизни наполнило личность Ломакса, привело в порядок всю информацию. Он увидел Рейвена и Лайну, живых и бесконечно могущественных. Вместе с ними были Чарлз и Мэвис, которых раньше он никогда не видел. Они все еще его сопровождали, помогая ему, присматривая за ним и побуждая приспособиться к окружающему. Личинки! Птицы!

«Наши птицы ожидают вашего естественного превращения! Если бы денебы смогли распознать правду при помощи кого-нибудь с проницательным мозгом, они бы методично уничтожили всех. Если какая-нибудь личинка узнает слишком много, все может быть зверски уничтожено в зародыше».

«Никогда! — заверил тот, кого он раньше знал как Рейвена. — Никогда ни один из них ничего не узнает: В каждом гнезде два разведчика, каждый живет в теле личинки, так же, как я жил в теле Дэвида Рейвена с его разрешения. Они являются стражами, но непременно по парам».

«Чтобы наблюдать, нужен всего один. Но чтобы разрушить одиночество Земли, нужны двое».

«Место, которое мы оставили, вакантно?»

«Там уже находится другая пара».

Понемногу они начали отпускать его, молча передвигаясь в бескрайних просторах, которые и были их полем деятельности. Денебы были самыми могущественными в пределах этих пузырей, но эти были еще могущественнее, так как их ничто не ограничивало. Это были сверхчувствительные создания с многими талантами, с широко раскрытыми глазами.

«Эти слабые двуногие создания, как они называют сами себя? — попытался вспомнить Ломакс. — Ах да! Человек Разумный! Некоторые из них возомнили себя Высшим разумом. В определенной степени это печально, даже трогательно».

Инстинктивно, как ребенок делает свои первые шаги или котенок выпускает когти, он задвигался, стремительно опустился вниз, чтобы разбудить своих товарищей.

Он никогда не чувствовал себя таким живым, как сейчас. Он был полон бурного ликования, потому что знал, во что превратился сам и во что превратятся маленькие личинки: ЧЕЛОВЕК ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ!

Эрик Фрэнк Рассел

Бумеранг

Робот был сотворен по образу и подобию человека с потрясающей, достойной лучшего применения изобретательностью. Куда до него всем этим персонажам в любом из музеев восковых фигур! Если судить только по внешним данным, то он выглядел даже человечнее тех, кто его породил.

Возьмем, к примеру, одного из них — Шпайделя: этакий лысый тип, с заостренным черепом, жилистой шеей, орлиным носом и глазами, окаймленными красным ободком. Ни дать ни взять — живое воплощение какого-нибудь стервятника. Но в то же время он обладал проницательным, творческим, достаточно дисциплинированным умом, чтобы считаться выдающейся личностью.

Или его коллега и, так сказать, соавтор робота, Вюрмсер: неуклюжий толстяк с отвисшими щеками и брюшком. Но какой, однако, острый ум! Если он и не дотягивал до гения, то уж близок к нему был точно.

Робот, вытянувшийся как по стойке «смирно» в центре комнаты, был неопровержимым доказательством их выдающихся способностей. На вид — вылитый молодой коммерческий агент, застывший сейчас в полной неподвижности. Он был лишен каких-либо особых, выразительных черт, выглядел заурядным и банальным. Это-то и было наиболее характерным для него — все обыденно, от кожаных ботинок на каблуках до специально созданной человеческой кожи на лице и ничем не отличающихся от человеческих волос на голове.

Рост, габариты тела, черты лица — все относилось к числу наиболее распространенных. Его самое подробное описание подходило бы ко многим людям и в любом месте… как, впрочем, и было задумано. И даже его имя как нельзя лучше соответствовало его внешности. Его звали Уильям Смит.

Опершись о край стола, Шпайдель придирчиво рассматривал робота.

— В соответствии с замыслом он будет часто летать на самолетах, чтобы быстро перемещаться с одного места на другое. И это пока его слабое место. Тяжеловат.

— Укажи, как можно облегчить его оснастку, и мы начнем все с нуля, — с сарказмом парировал Вюрмсер.

— Любое изменение автоматически уменьшило бы его КПД. Ты это знаешь не хуже меня.

— Так оно и должно быть, — несколько устало заметил Вюрмсер. — Семь лет мы вкалывали, забраковали двести сорок экспериментальных моделей, прежде чем добились нужного качества! Иногда меня мучат кошмары, что все они лихо отплясывают джигу своими, сродни слоновым, ногами на моем поверженном теле.

— А мне порой снится, что мы создали такого робота, которому каждое утро необходимо даже бриться. Вот это было бы высшим мастерством. — Шпайдель посмотрел на свои карманные сверхплоские часы. — Однако Клюге опаздывает. Это на него совсем не похоже.

— Ошибаешься, вот и он, тут как тут, — воскликнул Вюрмсер.

Появился Клюге. Это был высокого роста человек, с немигающим взглядом, узкими и суровыми губами, коротко стриженный. У него была привычка щелкать каблуками при разворотах и держаться, подчеркнуто выпятив грудь.

— Итак, господа, вы закончили? — властно произнес он. — Все готово?

— Да, генерал-полковник.

— Отлично! — Клюге четырежды обошел Уильяма Смита, холодно разглядывая его с головы до ног, как спереди, так и сзади.

Смит воспринимал это обследование абсолютно бесстрастно, как строевик на параде.

— И каково впечатление?

— Я не сужу об оружии по его внешнему виду, — с вызовом отрезал Клюге. — Для меня имеет значение лишь его оперативная польза.

— Что-что, господин генерал, а в этом смысле вы будете удовлетворены с лихвой. Принесли его документы?

— Конечно! — Клюге достал пачку бумаг. — Итак, удостоверение личности, рабочая карточка, паспорт, банковские купюры, чековая книжка, сфабрикованные письма все на месте. Паспорт настоящий. Можете не сомневаться, у нас есть возможности обеспечить надежное прикрытие.

— Тем лучше, — проронил Шпайдель. Он внимательно осмотрел бумаги и вложил их в карман Уильяма Смита, стоявшего по-прежнему невозмутимо, не шелохнувшись. — Список лиц, намеченных для первого испытания, у вас собой?

— Естественно. — Клюге достал лист с перечнем фамилий и продолжил: — Мы отобрали пятерых, в руках которых сосредоточено достаточно много власти. Все они — люди влиятельные. Если Уильяму Смиту удастся их прикончить, мировая пресса раструбит об их кончине в ближайшие же сутки.

Просматривая список, Шпайдель заметил:

— Ага! Вижу, вы прислушались к мудрым советам Вюрмсера. Среди них нет граждан враждебных нам государств.

— Действительно, все они нейтралы. Мое начальство согласилось с такой тактикой, поскольку она позволяет провести предварительные испытания, не вызывая, ни тревоги, ни подозрения у противника.

Шпайдель хохотнул:

— Это здорово — врезать по-крупному и совершенно неожиданно, без предупреждения. И уж совсем превосходно — напасть так, чтобы враг даже не догадывался, что по нему наносят удар. Это метод вампиров: пить кровь спящего человека.

— Все же я предпочитаю честного солдата механическому убийце, — отрубил Клюге.

— Честные солдаты мрут как мухи, когда дело с победой затягивается, — вмешался Вюрмсер. — Но они остаются в живых, если она достается малой кровью.

— Знаю. Поэтому и я одобряю ваши действия, а Высшее командование поддержало проект. — Клюге бросил на них ледяной взгляд и добавил: — Во всяком случае, пока.

Шпайдель вздохнул с видом человека, измученного, тупостью профанов, и произнес:

— Ну что ж, генерал-полковник, все готово. Не желаете ли выслушать некоторые пояснения, перед тем как мы отпустим Уильяма Смита разгуливать по свету?

— Пожалуй, это будет нелишним, — согласился Клюге. — Мои коллеги наверняка забросают меня кучей вопросов, едва начнется операция.

— Ну и чудненько. — Шпайдель с помощью Вюрмсера взгромоздил на стол кипу чертежей. — В основе нашего проекта лежат исследования Валенски, касающиеся миниатюрного скальпеля, работающего на коротких волнах. Может быть, и вы слышали об этом инструменте. Рассекая живую ткань, он тут же сшивает капиллярные сосуды.

— Да, я в курсе, — Клюге утвердительно кивнул.

— Валенски искал систему регулировки, достаточно четкую по длине, точности и чувствительности, чтобы иметь возможность проводить хирургические вмешательства без необходимости резать плоть. Такой инструмент представляется вполне естественным добавлением к рентгеновскому аппарату, работающему в трех измерениях.

— Пока что все понятно.

— Через несколько лет Валенски достиг своей цели, создав прибор, испускающий два сходящихся в одной точке луча ультракоротких волн. Каждый из них сам по себе абсолютно безопасен, но когда их направляли одновременно, да еще и в разных фазах, они делали в точке фокуса эффективный надрез диаметром всего в одну сотую дюйма.

— Представляете, что у него получилось! — издевательски осклабился Вюрмсер.

— Но аппаратура оказалась слишком громоздкой, чтобы хирург мог с должной ловкостью воспользоваться скальпелем, — подхватил Шпайдель. — Поэтому его применяли крайне редко, только в исключительных случаях. Ведь зачастую практика весьма отличается от теории.

— В этом вопросе я достаточно просвещен, — едко заметил Клюге, многозначительно взглянув на Уильяма Смита.

Но Шпайдель проигнорировал сарказм генерал-полковника и невозмутимо продолжил:

— И все же — хотя он так никогда и не осознал этого факта — Валенски создал весьма грозное оружие. И в настоящее время оно размещено в голове Уильяма Смита в улучшенном и, понятно, миниатюрном варианте. Благодаря транзисторам нам удалось уменьшить прибор до размера кулака. Лучи-близнецы испускаются через глазные отверстия и фокусируются в постоянном режиме в одной точке в двух ярдах от робота.

— Выходит, ему необходимо приближаться к жертве на это расстояние? — с сомнением в голосе спросил Клюге.

— Более того, еще и удерживать ее внимание как минимум в течение двадцати секунд, — подтвердил Шпайдель. — Как ему этого добиться? Во-первых, у него есть хоть и фальшивые, но все же весьма авторитетные рекомендательные письма. Это позволит роботу легко встретиться с нужным нам человеком, если ему не удастся подобраться к нему каким-либо другим путем. Во-вторых, он запрограммирован специально на то, чтобы фиксировать некоторое время внимание клиентов.

— Каким образом? Гипнозом или чем-то в этом духе?

— Нет, ничего похожего. Существует единственный способ полностью завладеть вниманием любого человека: создать угрозу, скрытно или напрямую, тому, что он ценит превыше всего в жизни. — Шпайдель улыбнулся, что еще больше придало ему сходства, если это вообще было возможно, со стервятником. — Все намеченные нами жертвы обожают власть. Для них она имеет большую ценность, чем какие-то там бриллианты. И естественно, Уильям Смит будет беседовать с ними на эту тему, создаст угрозу потери власти и таким образом задержит внимание на время, вполне достаточное для того, чтобы прицелиться и выстрелить своим невидимым зарядом.

— А что дальше?

— Его глаза будут излучать заряд столько времени, сколько необходимо, чтобы достичь нужного результата. Жертва ничего не заметит, не почувствует и не заподозрит. Уильям Смит уйдет… или его выставят за дверь. А вскоре разрыв сосудика в мозгу повлечет за собой неминуемую смерть. Человек отдаст концы вполне естественным образом — от кровоизлияния в мозг. Случай довольно обычный и распространенный, это вам подтвердит любой сельский врач. И его кончину будет просто невозможно связать с политическим убийством.

— В этом нет ничего военного, — огорчился Клюге. — Вынужден констатировать, господа, что методы борьбы меняются в соответствии с эпохами и что эффективность при этом выступает в качестве решающего фактора. И все же, несмотря на это, подобные тактические приемы мне не по вкусу.

— Никто не в восторге от новых способов ведения войны… особенно если противник использует их первым, — вставил Шпайдель. — Разработанный нами метод является самым хитроумным на сегодняшний день способом ликвидации противника. Присущая ему скрытность отнюдь не является недостатком. Наоборот, именно в ней — основная прелесть самой концепции.

— Почему?

— Потому что ни одно новое оружие, созданное до сего времени, не могло быть применено без того, чтобы тотчас же всем не стало известно о его существовании. И каков результат? Рано или поздно, но противник все равно осваивает основные принципы его действия, копирует это оружие, усовершенствует его и в свою очередь начинает использовать в схватке. — Он жестом указал на молчаливую фигуру, застывшую, словно манекен в витрине. — А теперь впервые появилось боевое средство, в отношении которого противник не в состоянии ни разобраться, ни воспроизвести его. И все по той простой причине, что он даже не будет догадываться о его роли.

— Меня, кстати, больше всего смущает как раз этот аспект, — признался Клюге. — Ведь может произойти столько непредвиденных случаев, когда факт существования этого робота может стать известен вечно сующим нос не в свои дела властям. Скажем, незначительное, нечаянное прегрешение против привычных элементарных правил или какое-нибудь мелкое нарушение законодательства, а то и. вовсе случайное стечение обстоятельств.

— Как прикажете вас понимать?

— Представьте себе, что он более или менее походит по приметам на какого-нибудь активно разыскиваемого преступника. Кто-нибудь замечает это сходство и стучит в полицию. Его задерживают как подозреваемого, захотят снять отпечатки пальцев…

— Но они у него есть, и преотличные. Настоящие, скопированные с одного покойника без уголовного прошлого. С другой стороны, он всегда может подтвердить свою личность официальными документами. Наконец, выпутаться благодаря своему ловкому языку.

— А если он окажется причастным к какому-либо происшествию и полиции потребуется задержать его на два-три дня? Ведь он не может ни есть, ни пить, откажется раздеваться, не даст подвергнуть себя медицинскому осмотру. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Шпайдель, глубоко вздохнув, терпеливо разъяснил:

— Да бросьте, генерал-полковник, ничего такого просто не может произойти. Вюрмсер и я тщательно предусмотрели все возможные варианты. Уильяма Смита никогда не смогут ни поймать, ни разобрать, ни скопировать.

— Почему же?

— Если ему будут задавать вопросы, он знает, как на них отвечать. Если захотят бросить его за решетку или каким-то образом ограничить свободу, робот сможет удрать. И, между прочим, никакие пули его не остановят.

— А вдруг он не сумеет скрыться?

— Если обстоятельства потребуют от него убежать во что бы то ни стало, а он окажется не в состоянии этого сделать, значит, перед ним встанет невыполнимая задача. Для его мозга это — неразрешимая проблема. — Он подошел к Уильяму Смиту, расстегнул на нем пиджак, затем рубашку и указал на маленькую красную кнопку, вмонтированную в мощную грудь. — Вот он, выход из всех подобных ситуаций. При невозможности выполнения задания в силу того, что робот не находит выхода из создавшегося положения, он нажимает на эту кнопку.

— И?…

— Как бы ни казался незначителен по размерам заложенный в него заряд, этот сигнал вызовет взрыв огромной мощности. И все его внутренние органы буквально испарятся. Его останки разметет в виде охотничьей дроби на четверть мили вокруг. Противник сможет констатировать лишь то, что в данном случае речь шла о существе, изготовленном из металла.

— А робот надежно запрограммирован на такое решение? — не унимался Клюге.

— Конечно. Он просто не может поступить иначе. Роботы лишены инстинкта самосохранения.

— Еще один вопрос. Это творение ваших рук невольно заставляет меня вспомнить о чудовище Франкенштейна. И вот тут-то я задаю себе вопрос: а что, если он сойдет с ума?

— Что вы подразумеваете под этим?

— По заложенной в нем программе он обязан концентрировать свои лучи на тех, в отношении кого получен приказ на устранение. Но в ваших отчетных документах вы утверждаете, что наделили его способностью к мышлению в рамках необходимого. А что, если ему придет в голову прикончить кого-либо по своей воле? Вас, например?

Шпайдель даже не стал утруждать себя ответом на вопрос. Он привел в порядок одежду Уильяма Смита, вставил тому в спину специальный ключ и повернул на полоборота. Фигура ожила. Шпайдель встал ровно в двух ярдах от робота и пристально взглянул ему в глаза.

— А теперь отдайте ему такой приказ, — предложил он Клюге.

— Убей его! — рявкнул Клюге, не колеблясь ни секунды.

— Я не могу сфокусировать лучи на своих создателях, — ровным, спокойным голосом ответил Уильям Смит.

— Почему не можешь?

— Это функционально не предусмотрено.

— Он наделен специальным контуром, блокирующим подобное распоряжение, — пояснил Шпайдель. исходя из принципа, что его слова доступны пониманию Клюге. — Он не сможет спровоцировать кровоизлияние в мозг ни у меня, ни у Вюрмсера. Кстати, и приказы он исполняет только те, что исходят от меня или моего коллеги. — Шпайдель любезно улыбнулся генералу. — Вот если бы Вюрмсер воскликнул: «Убей его!» — мы все полегли бы на месте.

— Почему? — сорвалось с губ ошарашенного Клюге.

— Подобное распоряжение поставило бы Смита перед неразрешимой проблемой. Результат: произошел бы отменный взрыв.

Он протянул список, составленный Клюге. Уильяму Смиту:

— Приказываю: нацелить ликвидационный взгляд вот на этих людей и вернуться сюда как можно скорее.

— Слушаюсь, — ответил Уильям Смит. Тонкими, столь похожими на человеческие пальцами он сложил лист пополам. Затем снял шляпу с вешалки, непринужденно надел ее и вышел. Клюге наблюдал за его действиями с нескрываемым интересом. Едва захлопнулась дверь, как он тут же полюбопытствовал:

— Сколько времени он может работать?

— Триста дней.

— А если произойдут непредвиденные длительные задержки в пути прежде, чем он сможет выполнить задание? Что, если иссякнет энергия до того, как он вернется сюда? Предположим, он израсходует всю энергию и встанет пень-колодой? Тогда-то уж непременно найдется кто-нибудь, кто подберет эту игрушку, способную раскрыть столько секретов, не так ли, господа?

— Это невозможно, — отмел его предположения Шпайдель. — Как только он поймет, что не сумеет вернуться в обусловленные сроки, у него немедленно возникнет мысль, что он должен действовать в режиме «невозможного приказа». Это обязательно породит проблему неразрешимости ситуации. А ответ на нее только один — самоуничтожение. — Он шмыгнул носом, проявляя явное раздражение, и добавил. — В любом случае выполнение поставленного сейчас задания не должно занять у него более шестидесяти дней. А он рассчитан на срок, превышающий этот в пять раз.

— Да, похоже, что вы действительно позаботились обо всем, — вынужденно признал Клюге.

— Обо всем, что возможно, — резковато перебил его Вюрмсер. — До сегодняшнего дня мы отправляли его дюжину раз в короткие, но сложные командировки, чтобы проверить способности решать обыденные проблемы. После каждой из этих вылазок вновь модифицировали. К настоящему моменту он настолько близок к совершенству, насколько это вообще возможно.

— Надеюсь. — Клюге подошел к окну и, раздвинув занавески, выглянул наружу. Он задумчиво всмотрелся, потом проронил: — Вон он заходит в автобус с таким видом, будто проделывает это каждый день.

— Он способен и на тысячу других поступков, — возвестил Шпайдель. — Он может, например, стать злым и язвительным, если потребуется отшить кого-нибудь, навязывающего нежелательное знакомство. Если позволит расписание, то будет продвигаться к цели как днем, так и ночью, причем в последнем случае притворяться, что спит Он прекрасно знает, как скрыть свою неспособность есть и пить. — Шпайдель тяжко и глубоко вздохнул. — Мы ничего не забыли. Никто не смог бы сделать это лучше.

— Я отдаю должное вашему изумительному мастерству, хотя пока не могу признать, что этот робот совершенен со всех точек зрения, — отчеканил Клюге, задергивая шторы. — Только смерть отобранных нами людей послужит решающим доказательством успеха.

— Уильям Смит запрограммирован на сильнейшую ненависть к концентрации личной власти, насколько вообще оказалось возможным привить машине способность что-либо органически отторгать, — ответил Шпайдель. — Таким образом, он — идеальный инструмент для уничтожения носителей такого рода власти. Подождите немного, и вы увидите, к чему это приведет!

* * *

Ньютон П.Фишер с трудом извлек грузное тело из своего громадного лимузина, надул отвислые щеки и уставился злыми рыбьими глазками на спокойного, хорошо одетого молодого человека, ожидавшего его на тротуаре.

— Никаких комментариев! — прорычал он. — Проваливайте!

— Но, мистер Фишер, мне поручили…

— Мой совет, молодой человек, откажитесь от этого поручения. Я сыт по горло репортерами.

— Пожалуйста, выслушайте, мистер Фишер. Меня зовут Уильям Смит, — потоком слов он пытался задержать эту важную особу, в то время как его взгляд стал пронзительным. — Если вы будете так любезны уделить мне всего лишь минутку вашего драгоценного времени…

— Я, кажется, ясно выразился! Без комментариев! — Фишер смотрел ему прямо в глаза, не ощущая ничего тревожного. Затем обратился к крепкому, выбритому до синевы человеку, который выскочил вслед за ним из машины: — Поусон, позаботьтесь, чтобы этот тип больше мне не досаждал, как, впрочем, и остальные прохвосты его пошиба.

Он величественно вошел в здание. Никто не заметил непривычную неуверенность в его поступи, как только он переступил порог.

Скрестив руки на мощной груди, Поусон испепелил воинственным взглядом «репортера», вскипая яростью оттого, что Смита, казалось, совершенно не волнует его грозный вид.

— Давай вали отсюда, мальчик. Твоя газетенка сможет крупно подсуетиться с тиражом в тот день, когда мой босс преставится.

— Это не заставит себя ждать, — ответил ему Уильям Смит со странной уверенностью в голосе Он щелчком сдвинул шляпу на затылок и неспешно ушел, сохраняя абсолютно невозмутимый вид.

— Нет, вы слышали, что он брякнул? — взорвался Поусон, обращаясь к водителю. — Вот наглец, уже готовит некролог. Ну и хитрец, а?! Нашел над чем позубоскалить!

— Да он просто свихнулся, — бросил шофер, выразительно покрутив пальцем у виска.

Поусон стал подниматься по ступенькам в здание, куда перед ним прошел Фишер.

— Оставайтесь на месте, Лу, — бросил он на ходу. — Босс задержится ненадолго. — И он прошел в двери.

Облокотившись на руль, беззаботно ковыряя спичкой в зубах, водитель отрешенным взглядом окинул улицу. Он видел, как Уильям Смит свернул за ближайший угол и скрылся из виду.

Поусон появился через пару минут. Он пулей вылетел из дверей и неловко, кубарем, скатился с лестницы. Добежав до машины, он схватился за ручку дверцы, переводя дух. У него как-то сразу пожелтели глаза, а лицо приняло оттенок скисшего теста.

Наконец через несколько секунд он смог выдавить:

— Боже мой!

— Что-то не так? — очнувшись, забеспокоился водитель.

— Все рухнуло! Полетело в тартарары! — судорожно пытаясь набрать побольше воздуха в легкие, просипел Поусон. — Босс только что скончался.

* * *

Ничто в этом скромном офисе в Брюсселе не говорило о том, что его хозяин, Рауль Лефевр, был достаточно крупной фигурой, чтобы об этом узнали, взяли на заметку и решили устранить. Даже в его внешности не было ничего особенного. Стройный, элегантный брюнет, он был скорее похож на обыкновенного делового человека средней руки.

— Присаживайтесь, мистер Смит. — Его английский был безукоризнен, манеры утонченные. — Итак, вы имели деловые отношения с покойным Ньютоном П. Фишером Должен признаться, его смерть нас просто поразила. Она повлекла за собой немало потрясений.

— Как и было задумано, — словно невзначай бросил Уильям Смит.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что внезапная кончина Фишера привела к хаосу! Опершись локтями о стол, Лефевр наклонился вперед и медленно, четко произнес:

— Пресса ни в коей мере не утверждает, что мистер Фишер погиб насильственной смертью. Я не ошибся, вы заявляете, что он был убит?

— Казнен, — поправил его Уильям Смит.

Лефевр рассматривал его с нарастающим интересом.

— Кто вас послал сообщить мне об этом?

— Я явился сюда автоматически.

— Почему?

— Потому что вы стоите в списке следующим.

— Что значит «следующим»? В каком списке?

— В моем.

— Ах! — Лефевр резко, с быстротой змеи, готовой нанести укус, выдернул из-под стола руку. В ней поблескивал крупнокалиберный с коротким стволом пистолет. — Я так понял, что вы добились встречи со мной мошенническим путем. И вы никак не связаны с Фишером. Вы всего лишь еще один чокнутый в этом мире. Уже не первый раз придурки пытаются сделать меня своей мишенью. Но в моем положении от этого никуда не денешься.

— Вам не долго осталось мучиться, — успокоил его Уильям Смит.

— А я вообще не собираюсь как-то мучиться, — отрезал Лефевр. Он не отрывал глаз от Смита. Одной рукой он крепко сжимал нацеленный на того пистолет, другой нажал кнопку на столе. Человеку, ответившему ему, отдал распоряжение:

— Эмиль, проводите, пожалуйста, мистера Смита и проследите, чтобы ноги его здесь больше не было.

— А я и не собираюсь сюда возвращаться, — заявил Уильям Смит и вышел вместе с молчаливым Эмилем. Когда он переступал порог, Лефевр метнул в его сторону мрачный взгляд.

Перейдя улицу, Смит присел на свободную скамеечку в небольшом сквере напротив офиса Лефевра. Он застыл в ожидании. Время от времени он поглядывал, на телефонные провода, проходившие над его головой, словно прислушиваясь к разговорам.

Спустя двадцать четыре минуты у двери со скрипом остановился ветхий автомобиль. Из него вышел бородатый мужчина с черным докторским саквояжем. Явно очень торопясь, он бросился в здание. Уильям Смит продолжал ожидать, поглядывая на окна

Прошло еще пять минут, и кто-то опустил на них плотные шторы. Катафалка Уильям Смит дожидаться не стал.

* * *

Игнас Татареску любовно огладил черный, плотно облегавший его фигуру мундир, поправил на шее черную с золотом ленточку с орденом, украшенным брильянтами, разместив сверкающий крест точно посредине тройного ряда обшитых галуном петлиц.

— Этот Смит мог бы выбрать момент и получше, — проворчал он, обращаясь к слуге. — Но у него слишком серьезные рекомендательные письма, чтобы не принять его. Лучше уж уделить ему пару минут. — Он внимательно изучил свое отражение в зеркале, поворачиваясь из стороны в сторону. — Я всегда могу найти несколько свободных минут для важных аудиенций. Что стало бы с этим миром, случись у меня нехватка времени?

— Это плата за величие, ваше превосходительство, — учтиво заметил слуга, изящно и легко принимая вид человека мелкого и недостойного

— Без сомнения. Ладно, впустите его. И пусть принесут сладости, а также кофе и напитки.

Он занял любимое место под гигантским портретом, изображавшим его самого во весь рост, принял излюбленную учтивую позу и остался в таком положении до тех пор, пока не вошел посетитель.

— Мистер Смит?

— Да, ваше превосходительство.

— Будьте любезны, присаживайтесь. — Сам Татареску воссел в украшенное затейливой резьбой кресло и потрогал кончиками пальцев стрелку на своих идеально отутюженных брюках. — По какому поводу вы изъявили желание меня увидеть, мистер Смит?

— По поводу вашего могущества и власти.

— Ах, — сразу оживился Татареску и продолжал с ложной скромностью: — Моя власть, так, как она устроена, исходит только от народа, от широких слоев верноподданных, подлинных патриотов. Я больше всего сожалею о том, что этот простой факт не всегда правильно понимается…

— У вас ее слишком много, этой власти, — перебил его Смит с какой-то пугающей резкой нотой в голосе.

Татареску от удивления часто заморгал, уставился на гостя, потом, придя в себя, издал смешок.

— Ну и дипломат! Вы добиваетесь, чтобы я вас принял, дал интервью, и тут же начинаете критиковать мою позицию, за которую — смею заметить вам это, молодой человек, — я так долго и решительно боролся.

— Тем более это печально, — заметил Уильям Смит.

— Что? Что за чертовщину вы мелете? — Татареску нахмурил брови, глядя в упор на собеседника.

— Тем мучительнее вам будет ее потерять.

— Но у меня нет ни малейшего намерения отрекаться от своего поста. Татареску уйдет с вершины власти только со смертью.

— Ну вот, вы сами это и сказали, — одобрительно согласился с ним Уильям Смит.

Не отводя от своего странного визитера взгляда, Татареску тихо продолжил:

— Учтите, мы здесь не одни. Любой враждебный жест с вашей стороны — и вы мертвы. — Он повысил голос, переходя на крик: — Эй! Вышвырните этого ненормального отсюда! — Потом он обратился к Смиту: — Вам никогда больше не удастся добиться у меня аудиенции!

— Ясное дело, нет, — согласился Уильям Смит.

Полдюжины стражей — все мрачного и сурового вида сопроводили его до главных ворот. Взобравшись по извилистой и крутой тропинке на вершину соседнего холма, Смит присел и стал наблюдать за дворцом, оказавшимся прямо под ним. Наступали сумерки, и в городке замелькали огоньки.

Ему не пришлось слишком долго ждать Скоро монотонно зазвонили колокола и через городскую радиосеть по улицам и улочкам растеклось официальное сообщение: «Маршал скончался! Наш великий вождь!»

* * *

За трущобами Танжера, при входе в пустынную Улед Наилс, начинается Шария Афмед Хассан, обширный, мрачный и грязный район. По его улочкам с большой осторожностью пробирался Уильям Смит.

Пересчитывая низкие, встроенные в массивную стену двери, он нашел наконец нужную и дернул за шнурок звонка. Вскоре из проема высунулась голова араба с заостренными чертами лица. Он принял его визитную карточку.

Смит услышал, как тот зашаркал шлепанцами в темноте ночи по выложенному плитами двору, затем кто-то грудным голосом прошептал:

— Это гяур![2]

Прошло немало времени, прежде чем араб вернулся и сделал знак следовать за ним. Проведя Смита по настоящему лабиринту коридоров, он в конце концов добрел до большой комнаты, завешанной коврами. Богатство ее убранства резко контрастировало с убогостью квартала. Было очевидно, что в этом убежище сосредоточена большая власть, предпочитавшая оставаться в тени.

Войдя в помещение, Уильям Смит застыл, разглядывая белобородого старца, сидевшего прямо напротив, по другую сторону восьмиугольного низкого столика. Бросались в глаза нос с горбинкой, влажные, хитрые глаза, руки, спрятанные в широких, длинных рукавах.

— Мое имя Уильям Смит, — представился посетитель.

Старец кивнул и хрипло произнес:

— Так написано в вашей визитной карточке.

— А вы — Абу Бен Сайд эс Харума?

— Да, это так. Ну и что из этого?

— Вам придется вернуться в ту безызвестность и тень, откуда вы выкарабкались.

Абу Бен Сайд выпростал одну руку из рукава и погладил белую бородку.

— Вы мне отправили письмо, извещая о визите. Вы явились ко мне, чтобы поговорить о делах от имени Нового Порядка. Сейчас не ведутся боевые действия, последняя война закончилась уже давно. Необходимость в шифрованных посланиях отпала. Так что говорите яснее. Мне надоело читать между строк.

— Я выразился достаточно ясно.

— В таком случае, мне не все понятно, — он поднял на посетителя влажные глаза, пытливо его рассматривая. Наступил критический момент для жертвы, которая абсолютно не догадывалась о неотвратимости гибели.

— Вы слишком долго находитесь у власти.

Абу Бен Сайд ударил в гонг, высившийся сбоку, и сухо заметил:

— Сейчас полнолуние. Именно в это время у Хакима-сапожника начинаются непорядки с головой. Прощайте, мистер Смит.

Вбежали трое слуг и, схватив Уильяма Смита за руки и за ноги, вышвырнули его на улицу. Громко хлопнула дверь. Звезды мерцали в черно-фиолетовом небе.

Прижавшись к стене по соседству и спрятав руки в карманы, Уильям Смит выжидал, пока из тьмы не донеслись горестные, пронзительные стенания:

— Ай! Ай-й-й!

После чего он медленно удалился под тусклым светом серпа луны.

* * *

Некий Сальвадор де Марелла числился в списке клиентов пятым и последним. Сальвадор не был ни жестким боссом, как Фишер, ни умным дельцом типа Лефевра, ни беспощадным тираном наподобие Татареску, ни хитрым старцем, похожим на Абу Бен Сайда. Он являлся обыкновенным оппортунистом, которому здорово повезло в жизни, и питал иллюзии относительно того, что фортуна его больше не оставит.

Сальвадор всегда пребывал в хорошем настроении, радовался жизни, производил впечатление игрока, которого вечно дружески шлепают по спине, поскольку ему всегда везет. Он принял Уильяма Смита в комнате, где блистало разноцветье двадцати бутылок и щебетали четыре полногрудые брюнетки. Уильям Смит весьма вежливо намекнул ему о скорой кончине. Реакция Сальвадора была типичной для человека такого склада: он долго и весело хохотал.

Так долго, что умер.

* * *

Когда Уильям Смит вернулся, все трое — Шпайдель, Вюрмсер и Клюге — его уже ждали. Первые двое, изображая ложную скромность, внутренне ликовали, третий оставался непроницаемым. Необходимости заслушивать отчет посланника не было. Газеты, радио, телевидение уже поведали обо всем, что требовалось. Великие мира сего — даже те, кто прячется в тени, — не исчезают просто так, тихо и незаметно.

Войдя в помещение, Уильям Смит повесил шляпу и осмотрелся вокруг с видом директора, удовлетворенного тем, что весь его персонал в сборе.

— Отлично! — воскликнул Шпайдель, не скрывая радости. — Все прошло превосходно, вплоть до быстрого и в полном соответствии с инструкциями возвращения. Это чем-то напоминает бумеранг, прилетающий обратно прямо в руки хозяина, чтобы тот мог пользоваться им сколь угодно, не правда ли?. Неужели верховному командованию захочется заиметь что-нибудь иное, нежели тысчонку таких вот непобедимых Смитов?

— Стоит их только запустить в любое государство, и оно вскоре будет обезглавлено, — усердствовал со своей стороны Вюрмсер. — Их главари быстренько перемрут, а тупые толпы начнут кружить на одном месте, как стадо перепуганных овечек.

Поджав губы, Клюге заявил:

— Я уже имел честь высказать вам свое мнение, господа: признаю изобретательность и хитроумность вашей идеи, как и ее воплощение в жизнь, но не считаю, что вы достигли полного совершенства. К примеру, риск был бы намного меньше, если не делать противнику такого подарка, когда наш робот вынужден добиваться личной встречи со своими жертвами. Подобная тактика влечет за собой целую цепочку совпадений, которые умный человек подметит и начнет изучать.

— Но это неизбежно. Ему просто необходимо подойти на фокусное расстояние и некоторое время находиться близко к клиенту. А как же иначе?

— А не можете ли вы увеличить фокусное расстояние, тем самым расширив радиус действия лучей? Ну, скажем, на сотню ярдов. Высшее командование наверняка выделило бы фонды под такие исследования.

Шпайдель и Вюрмсер обменялись усталыми взглядами людей, вынужденных постоянно сталкиваться с тупостью. Затем Шпайдель все же пояснил:

— Мы можем перенести точку фокуса хоть на милю и даже больше. Но никакой выгоды от этого не получим.

— Почему?

— Чем больше расстояние, тем больше потеря энергии. При воздействии на большом расстоянии роботу понадобилась бы масса времени для полной концентрации. Даже если он, допустим, сумел бы с такого расстояния попасть в цель и сфокусировать свои лучи, результат оказался бы ничтожным. Ясно, что это невозможно. Идея абсурдна сама по себе.

— Два ярда — вот оптимальное расстояние, позволяющее получить нужный результат, — поддержал его Вюрмсер. — Сверх того эффективность падает. Если же вы хотите добиться чего-то большего, то нам придется снабдить робота бинокулярами-прожекторами, превышающими его самого по размерам в четыре раза, а самого робота превратить в ручного слона.

— Считайте, что я не заметил вашего сарказма, — сухо отрезал Клюге. — Я буду рекомендовать немедленно принять на вооружение и начать массовый выпуск этого роботооружия.

— Но только под нашим наблюдением, — вмешался Шпайдель. — Только мы двое знаем секреты производства и хотели бы их сохранить.

— Вам предоставят такую возможность, — пообещал Клюге. — Чем меньше людей будет знать о роботах, тем меньше вероятность утечки информации.

— Вот это толковая мысль. — Шпайдель встал перед Уильямом Смитом и проговорил: — Вы отменно выполнили задание. Генерал-полковник доволен вами. Высшее командование сделает так, что вскоре у вас появится тысяча братцев.

Уильям Смит ответил монотонно и спокойно, как всегда:

— Вы снабдили меня способностью в определенной степени размышлять. Этот дар некоторой рефлексии я получил потому — и вы об этом меня предупредили, — что в ходе выполнения заданий мне придется проявлять известную инициативу. Вследствие этого я кое о чем подумал.

— О чем же именно?

— О власти. Я такой, каким вы меня создали. Вы заложили в мою программу отвращение и ненависть к ней.

— Точно. Это главная цель вашей деятельности.

— По вашему приказу я уничтожил власть других, — неуклонно продолжал развивать свою мысль Уильям Смит. — Но, выполнив это поручение, я передал дополнительное могущество вам.

— Естественно, — произнес Шпайдель, забавляясь. — Силу можно уничтожить только с помощью другой силы.

— Этот вывод неоспорим и неизбежен, — согласился Уильям Смит. — Я специально создан для того, чтобы искоренять личную власть. Но, сделав это в одном месте, я возродил ее в другом. Отсюда следует, что теперь я должен уничтожить вас.

— Мы предвидели ваши логические выводы, — Шпайделя явно интересовал этот разговор в чисто академическом плане изучения мышления своего подопечного. — Но вы не можете обратить смертоносные лучи против своих создателей, каким бы необходимым вам ни представлялось это действие, не так ли?

— Я должен был бы поступить с вами точно так же, как и с теми пятью лицами, которых вы мне указали. Но я не могу. Это запрещено. — Он постоял в глубоком раздумье, затем добавил: — В любом случае я все равно этого не совершил бы, даже имея такую возможность.

Шпайдель явно не ожидал такого поворота в рассуждениях робота. Получалось, что специально встроенные в него механизмы блокирования совсем не нужны.

— А почему бы и нет?

— Потому что это передвинет возникший вопрос всего лишь на ступеньку выше. Тогда я стану обладателем этой возросшей власти. И буду в одиночку нести то бремя, ради уничтожения которого был создан.

— Вот это задачка, не правда ли? — улыбнулся Шпайдель.

Утвердительно кивнув, Уильям Смит с мрачным видом подтвердил:

— Мой мозг подсказывает, что я обязан вас ликвидировать. Но одновременно он утверждает, что это невозможно. Он считает, что даже если б это было мне разрешено, то все равно оказалось бы делом бесполезным, так как в этом случае буду заражен я сам. Тем не менее это скорее кажущийся, чем настоящий тупик, и есть способ выйти из него. — Рука робота поднялась и потянулась к груди. — Я стою перед неразрешимой проблемой!

Шпайдель бросился, как тигр, в тщетной попытке помешать роботу, Вюрмсер завыл, словно раненый волк, а Клюге бросился на пол.

Половина улицы взлетела на воздух, и туча кирпичной пыли взметнулась высоко в небо.

Да, великая мощь скрывалась под красной кнопкой.

Эрик Фрэнк Рассел

Неизвестное устройство

1

Государственный научно-исследовательский центр, самое сердце научных усилий страны, находился в огромном грозном здании, огромном и грозном даже по стандартам двадцатого столетия. В сравнении с ним форт Кнокс и Алькатраз, Бастилия и Кремль были пограничными бревенчатыми фортами. Но все же и он был уязвим. Вражеские глаза усердно изучали то малое, что можно было видеть. Вражеские умы старательно обдумывали то малое, что было о нем известно, и после такого изучения все место становилось менее безопасным, чем изъеденная молью палатка.

Внешняя стена возвышалась на сорок футов над землей, погружалась в землю на тридцать футов и была толщиной в восемь футов. Она была сделана из гранитных блоков, покрытых гладким как шелк алюминиевым цементом. На глади стены не было выбоинки даже для того, чтобы за нее могла зацепиться нога паука. Под основанием стены, на глубине тридцати шести футов, располагалась задублированная чувствительная микрофонная система, рассчитанная на пресечение попыток человеческих кротов проникнуть внутрь. Те, кто проектировал эту стену, были твердо уверены, что фанатики способны на все и что ни одна из принятых ими мер не является перестраховкой.

В огромной квадратной стене были всего две бреши: маленькая узкая дверь на лицевой стороне, служившая для входа и выхода персонала, и большие ворота с задней стороны, через которые грузовики привозили необходимые запасы и вывозили готовую продукцию и отходы. Обе бреши были защищены тремя сорокатонными дверями из стали, массивными, как двери морского дока. Они действовали автоматически и не могли оставаться открытыми одновременно. Каждая охранялась своим взводом охраны. Команда охраны состояла из здоровенных, грубых мужчин с суровыми лицами; те, кто имел с ними дело, считали, что они выбраны для этой работы благодаря их подозрительному нраву и воинственной натуре.

Выход из этого места был более легок, чем вход. Выходящий, обязательно снабженный пропуском на выход, единственное, что терпел, — это задержку перед каждой дверью; задержка эта происходила из-за того, что, пока одна дверь не закроется, другая не откроется.

Движение в обратном направлении, то есть внутрь, было просто безумием. Если служащий был хорошо известен охранникам, то его при входе ожидала только задержка на открытие дверей и довольно быстрые проверки пропуска, который периодически менялся. Это было обычной процедурой.

Но для незнакомца проверка была серьезной, невзирая на то, какой бы важный пост ни занимал незнакомец или какие бы авторитетные документы он ни предъявлял. Ему приходилось выдерживать долгое и подробнейшее собеседование с первой группой охранников. Если что-либо в его ответах не нравилось охранникам или они были просто не в том настроении, чтобы поверить, посетитель подвергался доскональному обыску, который включал в себя изучение даже естественных отверстий входящего. Любой найденный предмет, который охрана рассматривала как подозрительно излишний, неразумный, необъяснимый или просто не относящийся к визиту, конфисковывался, несмотря на протесты, и возвращался владельцу только при выходе.

Но это был только первый этап. Второй эшелон охраны специализировался на том, чтобы обнаружить то, что не сумел обнаружить первый. Они не преуменьшали значения обыска, произведенного первым эшелоном, но настаивали на втором, собственном обыске. Этот обыск мог включать в себя снятие зубопротезных мостов и изучение полости рта; эта тактика была введена после изобретения передающих телекамер величиной в полсигареты.

Третий эшелон охраны состоял из хронических скептиков. Эти охранники имели привычку задерживать любого незнакомца и проверять с первым и вторым эшелонами, был ли ему задан тот или иной вопрос, и если был, то какой ответ получен. Они также ставили под сомнение каждый ответ, бросая тем самым тень на добросовестность своих коллег. Полный отчет о первых двух произведенных обысках поступал также сюда, и любой промах в технике обыска здесь исправлялся. Даже если этого человека приходилась снова полностью раздеть. Охранники третьего эшелона имели в своем распоряжении — правда, редко использовали, — такие серьезные приборы, как рентгеновские установки, детектор лжи, ультразвуковые камеры, устройство для проверки отпечатков пальцев и так далее.

Огромная защитная стена, окружавшая центр, надежно хранила все, что находилось за ней. Отделы, цеха, лаборатории были строго отделены друг от друга стальными дверями и упрямыми охранниками, которые не допускали прохода из одной части центра в другую. Каждый такой отсек был обозначен своим цветом, в который в нем были выкрашены все стены и двери; чем выше в спектре располагался цвет, тем выше секретность данного подразделения и тем выше приоритет этого отдела.

Работники желтого отсека не могли пройти в голубой. Работники голубого отсека могли пойти «полировать пол», как они это называли, в желтый отсек или другой, имеющий более низкий приоритет, но им было строжайше запрещено совать нос за красные двери.

Но даже охранники не могли пройти за черные двери без формального приглашения с той стороны. Только люди черного сектора, президент да сам Бог Всемогущий могли свободно ходить по всей территории центра.

По всему этому лабиринту была разбросана сеть проводов, спрятанных в стенах, дверях, а в некоторых местах и в потолках. Провода были соединены с сигнальными огнями и сиренами, с устройствами блокировки дверей, с микрофонами и телекамерами. Всякое подглядывание и подслушивание велось специалистами черной секции. Вновь прибывшие люди привыкали к тому, что даже в туалете их постоянно видели и подслушивали, потому что где найти лучшее место, чем эта маленькая кабинка, чтобы скопировать, сфотографировать или заучить секретные данные.

Все эти труды, изобретательность и расходы были бесполезны с точки зрения внешнего и враждебного взгляда. На самом деле все это было настоящим Сингапуром, открытым для атаки с невидимой и неожиданной стороны, если, конечно, во всех этих тщательно продуманных предосторожностях не проглядели очевидного.

И несмотря на хитрости и предосторожности, очевидное было упущено. Люди, стоящие высоко на лестнице научного центра, были блестящими специалистами, но каждый в своей области, и полные невежды в других областях. Главный бактериолог мог часами рассказывать о новом вирусе, но понятия не имел, сколько спутников у Сатурна. Главный баллистик мог быстро нарисовать сложнейшую траекторию движения тела, но не мог сказать, к какому классу относится опоссум — к лошадям, оленям или жирафам. Все предприятие было напичкано высококвалифицированными специалистами, но там не было лишь одного, такого, который мог бы понять намеки, которые становились уже очевидны.

Например, никто не придавал значения тому факту, что, если служащие смирились с постоянным подслушиванием, подсматриванием и периодическими обысками, большинство из них ненавидели эту цветную систему. Цвет стал символом престижа. Служащие желтого отдела считали себя обделенными по сравнению со служащими голубого отдела, хотя и те и другие получали одинаковое жалованье. Человек, работающий за красными дверями, считал себя на голову выше, чем человек, работающий за белыми. И так далее.

Женщины, которые всегда были наиболее чувствительным элементом общества в социологическом плане, раздули это еще сильнее. Женщины-служащие и жены работников в своих связях твердо придерживались цветового принципа. Жены работников черного отдела считали себя выше остальных и гордились этим, а жены работников белого отдела считали себя ниже и негодовали. Сладкая улыбка, воркующий голос и в то же время по-кошачьи выпущенные коготки были у них нормальной формой приветствия.

Такое положение дел было принято всеми и рассматривалось просто как заведенный порядок. Но порядок этот был далеко не прост и являлся прямым доказательством, что в центре работают обычные люди, а не стальные роботы. Отсутствующий специалист — грамотный психолог — увидел бы это с первого взгляда, даже если бы и не мог отличить систему навигации ракеты от системы наведения той же ракеты.

Вот здесь-то и лежала главная слабость. Не в бетоне, граните или стали, не в механизмах или электронных устройствах, не в порядке, не в предосторожностях, не в бумажных делах, а просто в плоти и крови.

* * *

Отставка Хаперни принесла больше раздражения, чем тревоги. Сорока двух лет, темноволосый, склонный к полноте, он был специалистом по глубокому вакууму. Все, кто его знал, считали его умным, работящим и спокойным, как гипсовая статуя. Насколько было известно, его ничто не интересовало, кроме его работы, ничто не беспокоило, кроме его работы. То, что он был холостяк, рассматривалось как доказательство, что его ничто не отвлекает от его основной работы.

Байтс, начальник отдела, и Лейдлер, начальник охраны, вызвали его для собеседования. Они сидели рядом за большим письменным столом, когда Хаперни, шаркая ногами, вошел в кабинет и мигая уставился на них сквозь толстые стекла очков. Байтс взял из стопки лист бумаги и положил его перед собой.

— Мистер Хаперни, я только что получил вот это. Ваше прошение об отставке. В чем дело?

— Я хочу уйти, — ответил Хаперни.

— Почему? Вы нашли себе лучшее место где-нибудь еще? Мы должны это знать.

Хаперни начал переминаться с ноги на ногу. Вид у него был довольно несчастный.

— Нет, я не нашел еще другой работы. Да я и не искал. Пока что нет. Может быть, потом.

— Тогда почему вы решили уйти? — спросил Байтс.

— С меня довольно, — сказал Хаперни смущенно и взволнованно.

— Довольно? — скептически переспросил Байтс. — Довольно чего?

— Работать здесь.

— Давайте говорить прямо, — настаивал Байтс, — мы вас ценим. Вы работаете здесь уже четырнадцать лет. До сих пор вы, казалось, были довольны. Ваша работа считалась первоклассной, и никто никогда не критиковал ее или вас. Если вы будете продолжать в том же духе, то обеспечите себя до конца своих дней. Вы действительно хотите отказаться от выгодной и интересной работы?

— Да, — подтвердил Хаперни.

— И ничего не имеете лучшего в перспективе?

— Именно так.

Откинувшись на спинку стула, Байтс задумчиво уставился на него.

— Знаете, о чем я подумал? Вам стоит показаться врачу.

— Я не хочу, — ответил Хаперни. — Более того, мне это не надо и я не буду этого делать.

— Врач может просто определить, что вы страдаете от истощения нервной системы в результате того, что много и упорно работаете. Он, вероятно, просто порекомендует вам долгий и полный отдых, — не сдавался Байтс. — Вы сможете тогда взять оплачиваемый отпуск. Поехать куда-нибудь в спокойное местечко, порыбачить, и в положенное время вы вернетесь такой же блестящий, как миллион долларов.

— Я не интересуюсь рыбалкой.

— Какой же черт вас тогда интересует? Что собираетесь делать после того, как уйдете отсюда?

— Поеду куда глаза глядят, попутешествую немного. Я хочу быть свободным и ехать куда хочу.

Нахмурившись, вступил Лейдлер:

— Вы хотите выехать из страны?

— Не сразу, — ответил Хаперни.

— Из вашего персонального дела видно, что вы еще ни разу не запрашивали заграничного паспорта, — продолжал Лейдлер. — Я должен вас предупредить, что придется ответить на много нескромных вопросов, если вы вдруг запросите паспорт на выезд. Вы были допущены к информации, которая может быть полезна врагу. Правительство не может игнорировать этот факт.

— Вы хотите сказать, что я намереваюсь торговать этой информацией? — спросил Хаперни, слегка покраснев.

— Совсем нет. По крайней мере, ни при этих обстоятельствах, — горячо заявил Лейдлер, — на данный момент ваша репутация безупречна. Никто не сомневается в вашей преданности. Но…

— Что «но»?

— Обстоятельства могут измениться. Парень, который просто ездит по стране, без работы, без каких-либо источников доходов, в конце концов оказывается перед финансовой проблемой. И тогда он получит свой первый опыт в испытании бедностью. Его принципы начнут меняться. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Я найду работу когда-нибудь, где-нибудь, когда я буду для этого готов и здоров.

— Ах так! — вмешался опять Байтс, ехидно подняв брови. — Как вы думаете, что скажет босс, к которому вы обратитесь с вопросом, не нужен ли ему специалист по глубокому вакууму?

— С моей квалификацией я могу и мыть посуду, — заметил Хаперни. — Если вы не возражаете, я бы хотел решать свои проблемы сам, на свой манер. Это ведь свободная страна, не так ли?

— Мы просто хотим внести ясность, — с угрозой в голосе сказал Лейдлер.

Байтс глубоко вздохнул и решил:

— Если парень настаивает на том, чтобы стать сумасшедшим, то мне его не остановить. Так что я принимаю его отставку и передаю его дело в штаб-квартиру. Если они решат, что его надо пристрелить до рассвета, это будет на их совести, — он махнул рукой. — Хорошо, идите, я все сделаю.

Когда Хаперни вышел, Лейдлер сказал:

— Ты заметил его лицо, когда ты сказал, что его надо пристрелить до рассвета? Мне оно показалось чересчур напряженным. Может быть, он чего-то боится?

— Воображение, — возразил Байтс. — Я видел его в этот момент, он выглядел вполне нормально. Я думаю, что он просто поддался естественному зову природы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Он просто задержался в сексуальном развитии, а сейчас созрел. Даже в сорок два не поздно заняться тем, чем занимаются в юности. Бьюсь об заклад, что он пустился отсюда во весь галоп, как разгоряченный бык. И так и будет скакать, пока не наткнется на подходящую самку. Тогда он ею воспользуется по прямому назначению, остынет и захочет вернуться на свою работу.

— Возможно, ты и прав, — согласился Лейдлер, — но я бы на это свои деньги не ставил. Я нутром чую, что его что-то беспокоит. Хорошо бы узнать, что тому причиной.

— Не тот тип, чтобы волноваться, — заверил его Байтс. — Никогда таким не был и никогда не будет. Все, что он хочет, это поваляться с кем-нибудь на сене. А против этого нет закона, не так ли?

— Иногда я думаю, что такой закон не мешало бы принять, — загадочно возразил Лейдлер. — Во всяком случае, когда высококвалифицированные специалисты вдруг впадают в лирику, я не могу рассматривать это просто как начало брачного сезона. Здесь могут быть более глубокие причины. Нам надо знать о них.

— И что?

— За ним надо вести наблюдение до тех пор, пока мы не убедимся, что он не нанесет никакого вреда и не намерен это сделать в будущем. Пара агентов из контрразведки потаскается за ним это время. Это, правда, стоит денег.

— Не из твоего же кармана, — заметил Байт.

— Конечно, нет.

— Так что волноваться?

* * *

Новость об отставке Хаперни растеклась по центру, но обсуждалась как бы между прочим. В столовой Ричард Брансон, металлург из зеленого отдела, упомянул об этом своему сослуживцу Арнольду Бергу. В дальнейшем они будут участниками весьма таинственных событий, но тогда ни один из них об этом еще и не подозревал.

— Арни, ты слышал, что Хаперни собрался слинять?

— Да, он сам мне об этом сказал несколько минут назад.

— Гм, неужели задержка с результатами по его тематике настолько выбила его из колеи? Или, может, ему где-нибудь предложили большие деньги?

— Нет, — возразил Берг. — Он сказал, что устал от режима и хочет какое-то время пожить свободно. В нем просто проснулся цыган.

— Странно, — пробормотал Брансон. — Он никогда не казался мне непоседой. Всегда выглядел неподвижным и прочным, как скала.

— Да, он никогда не производил впечатления бродяги, — согласился Берг. — Но ты же знаешь, недаром говорят: чужая душа потемки.

— Может быть, ты и прав. Я сам иногда устаю от их порядков. Но уж, конечно, не настолько, чтобы бросить хорошую работу.

— Тебе надо содержать жену и двух потомков. А Хаперни одинок. Он может делать все, что вздумается. Если он хочет поменять занятие научной работой на уборку мусора, я могу пожелать ему только удачи на новом поприще. Кто-то должен и помои убирать, а то мы все в них утонем. Ты об этом не думал?

— Я занят более серьезными проблемами, — уклончиво ответил Брансон.

— Ничего, спустишься с небес на землю, если твой задний двор будет тонуть в помоях, — пообещал Берг.

Проигнорировав последнее замечание, Брансон сказал:

— Хаперни зануда, но не дурак. У него тугодумная, но блестящая голова. Если уж он уходит, то это, несомненно, по стоящей причине, но он достаточно умен, чтобы не афишировать эту причину.

— Например, какую?

— Не знаю. Могу только догадываться. Может, он нашел себе работу где-нибудь в другом государственном центре, но ему велели держать язык за зубами.

— Может быть. В этом нестабильном мире все может быть. В один прекрасный день я сам могу исчезнуть и сделать карьеру как стриптизный танцор.

— С таким-то брюхом?

— Это может добавить интерес, — сказал Берг, с любовью похлопывая себя по пузу.

— Ну пусть будет так. — Брансон помолчал, потом сказал: — Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что это место становится все более и более гнилым.

— Все, что можно рассматривать как бремя для налогоплательщиков, должно получать время от времени толчок, — пояснил Берг, — всегда есть кто-нибудь, кто воет о расходах.

— Я не имею в виду разговоры о новых урезаниях в бюджете. Я думаю о Хаперни.

— Его уход работы не остановит, — заверил Берг — Просто небольшие затруднения. Для того чтобы найти специалиста, надо приложить усилия и потратить время. Количество таких специалистов не безгранично.

— Точно. А мне кажется, что за последнее время такая трата сил и времени происходит все чаще и чаще.

— С чего ты взял? — спросил Берг.

— Я здесь уже восемь лет. За первые шесть лет наши потери были вполне разумными, и их можно было предсказать. Мужики достигали шестидесяти пяти и пользовались своим правом на пенсию. Другие продолжали работать и через какое-то время умирали или заболевали. Несколько молодых загнулось от естественных причин. И так далее. Как я уже сказал, потери можно было предвидеть.

— Ну?

— А теперь посмотрим на последние два года. Кроме нормального числа ушедших в отставку, переведенных на другую работу, умерших, появились такие, которые исчезли по менее обычным причинам. Например, были Маклайн и Симпсон. Поехали в отпуск на Амазонку и прямо как растворились, никаких следов не нашли до сих пор.

— Это было полтора года назад, — согласился Берг. — Бьюсь об заклад, что они давно мертвы. Могло произойти все, что угодно: утонули, змеиный укус, лихорадка или просто их живьем съели пираньи.

— Потом был Хакобер. Женился на состоятельной даме, у которой был замок где-то в Аргентине. Поехал туда помочь по хозяйству. Но как очень способный химик не мог тебе точно сказать, из какого конца коровы раздается «му».

— Он мог и узнать. Он сделал бы это из-за любви и денег. Это стоит усилий. Дай мне шанс, я бы сумел.

— Хендерсон, — продолжал Брансон, не обращая внимания на замечание, — та же история, что и с Хаперни. Попросил отставку. Я слышал, что потом его видели где-то на западе, он там заимел промтоварный магазин.

— А я слышал, что, как только его там обнаружили, он тут же исчез опять, — заметил Берг.

— Да, ты напомнил мне о слухах. Так вот, был еще один слух, о Мюллере. Его нашли застреленным. Заключение: смерть от несчастного случая. Поговаривали, что это было самоубийство. А ведь у Мюллера не было каких бы то ни было причин лишать себя жизни, и он не был похож на типа, который станет небрежно обращаться с оружием.

— Ты хочешь сказать, что он был убит? — спросил Берг, подняв брови,

— Я хочу сказать, что его смерть была странной, мягко говоря. К этому прибавь случай с Арваньяном, который произошел пару месяцев назад. Свалил свою машину с набережной прямо в воду на глубину сорок футов. Сказали, что он был в обморочном состоянии. Ему тридцать два года, атлетического сложения и прекрасного здоровья. Версия с обмороком не кажется мне слишком убедительной.

— И какое у тебя медицинское звание?

— Никакого, — согласился Брансон.

— Ну а парень, который выдвинул теорию с обмороком, был опытным врачом. Я думаю, он знал, что говорит.

— А я и не говорю, что он не думал, что говорит. Я только сказал, что он предложил подходящую догадку, а не поставил диагноз. Но догадка есть догадка, а не диагноз. И это не зависит от того, кто ее высказал.

— У тебя есть лучшее предположение?

— Да. Если бы Арваньян был любителем заложить за воротник, то в этом случае, если предположить, что он вел машину в пьяном виде, все сходится. Но насколько я знаю, он не был любителем выпить. Не был он и диабетиком. — Брансон сделал задумчивую паузу и продолжил: — Может, он заснул за рулем?

— Это возможно, — согласился Берг, — со мной такое произошло много лет назад. И не от усталости. Я заснул от долгой монотонной дороги, пустынной дороги в темноте, от шуршания шин, от пляски огней фар на шоссе. Я зевнул несколько раз и потом — бам! Очнулся на полу с портфелем на голове. Этот случай встряхнул меня на несколько недель, скажу я тебе.

— Арваньян не ехал долгой утомительной дорогой. Он проехал точно двадцать четыре мили.

— Ну и что? Он мог устать и задремать после рабочего дня. Может, он до этого не выспался. Несколько испорченных ночей могут свалить человека. Он может в таком состоянии уснуть где угодно.

— Ты прав, Арни. Как отец двоих детей я знаю, что это такое. Усталость может свалить человека. И это заметно по его работе, — Брансон постучал по столу, чтобы подчеркнуть эти слова, — по работе Арваньяна этого заметно не было.

— Но…

— Более того, он; по всем данным, ехал домой. А набережная была в стороне от прямой дороги к его дому. Он делал крюк в три мили. Он что, сделал крюк, чтобы попасть туда? Почему?

— Понятия не имею.

— И я тоже. Это выглядит как самоубийство. Вполне возможно, что это и не было самоубийством. Никто не знает, что произошло. У меня такое чувство, что во всем этом есть что-то странное. Это все, что я знаю.

— Ты чересчур подозрителен, — заметил Берг. — Тебе бы надо стать частным детективом и открыть сыскное агентство.

— Это слишком беспокойно и никаких гарантий, — ответил Брансон.

Он взглянул на часы.

— Пора вкалывать! — воскликнул он.

* * *

Через два месяца Берг исчез. В течение десяти дней, предшествовавших его исчезновению, Берг был тихим, задумчивым и молчаливым. Брансон, который работал рядом с ним, первые дни объяснял это просто плохим настроением. Но постепенно это все меньше напоминало плохое настроение и все больше походило на осторожное молчание. Брансон однажды поинтересовался:

— Что-то случилось?

— А?

— Я говорю, у тебя что-нибудь случилось? Ты ходишь нахохлившись, как наседка.

— Я этого не замечал, — возразил Берг.

— Ты должен заметить это теперь, когда я тебе сказал. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Со мной все в порядке, — раздраженно ответил Берг. — Не может же человек постоянно трепаться.

— Про тебя-то уж такого не скажешь.

— Ну вот и нормально. Я говорю, когда мне хочется, и молчу, когда хочу.

После этого молчание усилилось. В последний день от Берга слышали только слова, которые были необходимы по работе. На следующий день он не появился. В обед Брансон был вызван в кабинет Лейдлера. Лейдлер поприветствовал его, нахмурившись, и указал на стул.

— Садитесь. Вы работаете вместе с Бергом, не так ли?

— Да.

— Вы с ним в дружеских отношениях?

— В достаточно хороших, но я бы не назвал это дружбой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мы вполне сработались, — ответил Брансон. — Он понимает меня, а я его. Каждый из нас знает, что он полностью может положиться на другого. Вот и все.

— Чисто рабочие отношения?

— Да.

— А вне работы вы не общаетесь?

— Нет, вне работы у нас нет ничего общего.

— Гм, — Лейдлер был разочарован. — Он сегодня не появился на работе. И никаких объяснении не оставил. Вы не знаете, в чем тут дело?

— Нет. Вчера он ничего не говорил. Может, он болен?

— Нет, — возразил Лейдлер. — У нас нет медицинского сертификата.

— Прошло еще слишком мало времени. Если его послали сегодня, то вы сможете получить его только завтра.

— Он мог позвонить, — настаивал Лейдлер, — он знает, как пользоваться телефоном. Он уже вполне взрослый для этого. И даже если он не в состоянии встать с постели, он мог попросить кого-нибудь позвонить нам.

— Может быть, его привезли в больницу в таком состоянии, что он не мог говорить, — предположил Брансон. — Такое иногда случается. Во всяком случае, телефон работает в оба конца. Если бы вы сами позвонили ему…

— Гениальная идея! Это делает вам честь, — огрызнулся Лейдлер раздраженно. — Мы звонили ему два часа назад. Никто не подходит. Мы позвонили соседу. Сосед поднялся и несколько минут колотил в дверь. Никакого ответа. Сосед нашел хозяина, и они открыли дверь запасным ключом. Осмотрели дом. Никого. Квартира в порядке, ничего необычного не заметили. Хозяин не знает, когда Берг вышел из дома, и, кстати говоря, приезжал ли он вчера вечером домой, тоже не знает. — Лейдлер потер подбородок, немного подумал, потом продолжил: — Берг разведен. Вы не знаете, у него есть какая-нибудь знакомая?

Брансон задумался:

— Случайно он упоминал о девушке, с которой встречался и которая ему нравилась. Он упоминал о ней четыре или пять раз. Но, мне кажется, это все было не настолько серьезно. Просто развлечение. В отношении к женщинам он напоминал замороженную рыбу, и они это чувствовали, по крайней мере большинство из них, и платили ему тем же.

— В таком случае это не похоже на то, что он проспал в каком-нибудь любовном гнездышке, — заметил Лейдлер, потом добавил: — Если он не восстановил отношения со своей прежней женой.

— Сомневаюсь.

— Он упоминал о ней в последнее время?

— Нет. Я думаю, что он вообще не вспоминал о ней последние годы. По его словам, они были совершенно несовместимы, но выяснили это только после свадьбы. Ей нужна была страсть, а ему покой. Она называла это интеллектуальным мучением и выбросила его за борт. Через несколько лет она вышла замуж снова.

— В его личном деле сказано, что у него нет детей и что из ближайших родственников у него только мать. Ей восемьдесят лет.

— Может быть, с ней плохо и он помчался к ней? — предположил Брансон.

— Как мы уже говорили, у него был весь день, чтобы позвонить нам. А он не позвонил. Более того, с его матерью все в порядке. Мы проверили это совсем недавно.

— Тогда ничем не могу помочь.

— Нет, можете, — возразил Лейдлер. — Последний вопрос. Есть еще кто-нибудь в центре, кто мог бы быть хорошо информирован о личных делах Берга? Кто-нибудь, кто разделяет его вкусы и хобби? Кто-нибудь, кто может с ним проводить выходные дни?

— Никого из таких людей я не знаю. Берга не назовешь замкнутым, но и общительным его тоже не назовешь. Было полное ощущение, что после работы он вполне удовлетворен своей собственной компанией. Я всегда на него смотрел как на очень самодовольного индивида.

— Ну, если завтра он появится на работе с улыбкой во всю рожу, то ему понадобится все его самодовольство, так как он тут же попадет на ковер за прогул без уважительной причины, да еще и без предупреждения. Это против правил, и это заставляет нас волноваться. Правила созданы не для того, чтобы их нарушать. И мы не любим волноваться, — закончил Лейдлер с нотками раздражения и властности в голосе. — Если он появится или вы услышите о нем что-нибудь из каких-либо источников, ваш долг немедленно сообщить нам.

— Я обязательно так и сделаю, — пообещал Брансон.

Покинув кабинет Лейдлера и направляясь в свой зеленый отдел, Брансон все время думал о происшедшем. Может быть, ему следовало рассказать Лейдлеру о недавнем разговоре с Бергом или о подозрениях Берга? Но что это даст? Он не может ничего объяснить. А может, следовало рассказать о недавней грубости Берга? Но что это даст? Может быть, он просто, не желая того, оскорбил Берга? Но Берг не похож на человека, который будет долго носить в себе обиду. И еще меньше он похож на человека, который будет отсиживаться в укромном местечке, как обиженный ребенок.

Обдумывая и взвешивая все это, он вспомнил замечание Берга несколько месяцев тому назад: «В один прекрасный день я сам, может быть, исчезну и сделаю себе карьеру стриптизного танцора». Что это было, простая шутка или здесь был скрыт какой-то смысл? И если в этом был смысл, то что Берг подразумевал под «стриптизным танцором»? Все это были вопросы без ответов.

«Да бог с ним, — подумал про себя Брансон, — у меня довольно своих собственных проблем. Во всяком случае, он наверняка завтра появится с какой-нибудь уважительной причиной».

Но Берг не появился ни завтра, ни послезавтра. Он ушел навсегда.

2

В следующие три месяца предприятие лишилось еще трех высококвалифицированных специалистов при обстоятельствах, которые могли и должны были вызвать тревогу, но не вызвали. Один, так же как Берг, просто исчез неизвестно куда, очевидно следуя своей прихоти. Два других ушли официально, сославшись на малоубедительные обстоятельства, которые только усилили гнев Байтса и Лейдлера. Последний решил, что по этому поводу надо что-то делать. Правда, в свободной стране каждый может оставить свою работу и искать другую без того, чтобы его арестовывали за недостаточную откровенность или заставили подлечить мозги!

Потом пришла очередь Ричарда Брансона. Мир начал для него распадаться в пятницу, тринадцатого. До этого дня он жил в приятном удобном мире, не обращая внимания на некоторые его недостатки. В нем были случайности, рутина, скука и соперничество, страх и тысячи незначительных событий, которые переживает каждый человек. Но жизнь надо прожить. Жизнь полна мелочей, которые мы принимаем как должное и почти не замечаем, пока они не исчезнут.

Каждое утро в восемь десять отходил поезд. Те же лица, на тех же сиденьях, тот же шелест разворачиваемых газет, тот же гул голосов при разговоре. Или вечерняя дорога домой вдоль обсаженной деревьями аллеи, где всегда можно встретить какого-нибудь соседа, чистящего машину или подстригающего газон на лужайке. Щенок, прыгающий вокруг тебя перед твоим крыльцом. Улыбающееся, раскрасневшееся от кухонной жары лицо Дороти, приглашающей тебя в дом, когда двое детей виснут у тебя на руках и просят сделать что-то для них смешное и веселое.

Вот это и есть малюсенькие, но ценные крупицы, из которых и состоит обычный день, и вот разом они теряют свою реальность.

Они расплываются и становятся размытыми, они маячат как призраки, не решившие, идти им дальше или остановиться. Они покинули его, оставив в ужасном умственном одиночестве. Он ринулся за ними с желанием догнать их — их, которые разжигали его пораженный шоком мозг, догнал, но они тут же исчезли снова.

Все началось с нескольких слов. Он возвращался домой в холодный вечер, который нес в себе явные намеки приближающейся зимы. Тонкие слои тумана плавали в наступающих сумерках. Как всегда, он должен был пересесть с поезда на поезд, и для этого ему надо было двенадцать минут подождать на платформе. Следуя своей давней привычке, он прошел в буфет, чтобы выпить за это время кофе. Он сел на стул за стойкой с правой стороны и сделал заказ, который делал уже бесчисленное множество раз:

— Черный кофе, пожалуйста.

Рядом с ним сидели два человека, крутили в руках чашечки с кофе и вели несвязную беседу.

Они выглядели как ночные шоферы «дальнобойщики», собирающиеся вскоре приступить к своим обязанностям. Один из них говорил со странным, непонятным акцентом, который Брансон не мог определить.

— Шансы пятьдесят на пятьдесят, — сказал тот, который говорил с акцентом, — даже если это было сделано вчера. Полиция никогда не раскрывает более половины убийств. Они сами в этом признаются. — Не знаю, — возразил другой, — цифры могут врать. Например, сколько раз они прихватывают кого-нибудь, кто совершил более одного преступления, к примеру дюжину?

— Что ты этим хочешь сказать?

— Смотри, давай будем рассуждать о вещах как они происходят на самом деле, а не как они должны быть. Никого не наказали за убийство: это будет начальный факт. Парня, допустим, приговорили к смерти совсем за другие грехи. Но они знают, что он убийца, а доказать этого не могут. А они должны доказать, иначе им его не прихватить.

— Ну?

— Но он, возможно, замешан в нескольких других убийствах, о которых они не знают или не могут их доказать. Все эти убийства остаются нераскрытыми. Но что толку, если они и сумеют их на него повесить? Никакого! Они не могут казнить его несколько раз. Когда заплатит за свое убийство, он заплатит за все сразу. Он заплатит за определенное преступление, которое они раскрыли, — говорящий задумчиво отхлебнул кофе, — этот факт никогда не опубликовывался и никогда о нем не скажут. Но если бы он был обнаружен, то мы бы увидели, что шанс для убийцы остаться безнаказанным — двадцать из ста.

— Пусть так, — согласился тот, кто говорил с акцентом. — Но, как они утверждают, это было совершено лет двадцать назад. Это дает преступнику кое-какую фору.

— А как ты оказался в этом замешан?

— Я же говорил тебе. Вода подмыла это большое дерево. Оно очень низко склонилось над дорогой. Заставило меня даже пригнуть голову, когда я проезжал мимо. Через несколько миль я встретил патрульную полицейскую машину. Я остановил ее и предупредил их о том, что пятьдесят тонн готовы перекрыть дорогу. Они поехали туда посмотреть.

— А потом?

— Затем полицейский пришел в контору и спросил меня. Он сказал, что дерево спилили и увезли. А вот под корнями нашли человеческие кости, принадлежавшие женщине, убитой около двадцати лет назад. Что они ждут какого-то эксперта, который осмотрит эти кости, — говорящий отхлебнул кофе, посмотрел нахмурившись на стену и продолжал: — Он сказал, что у нее пробит череп. При этом он уставился на меня, как будто я и есть тот тип, которого они ждут. Он спросил меня, сколько лет я езжу по этой дороге и не видел ли я там кого-нибудь или что-нибудь подозрительное.

— А ты ему ничего и не сказал, — усмехнулся второй собеседник.

— А я и не мог ему ничего сказать. Он записал мой адрес, на случай, если я им еще понадоблюсь. Может быть, они теперь будут за мной следить, когда я буду проезжать через Бельстон. Это все, что я получил за заботу об обществе.

Бельстон!

Бельстон!!!

Человек, сидевший рядом с ними за стойкой и слышавший все это, уставился в свою чашечку кофе. Чашка опустилась вместе с рукой, как будто из руки внезапно утекла вся сила. Бельстон! Чашечка чуть не упала. Он не дал ей упасть, только собрав всю свою силу, и поставил ее аккуратно на блюдечко, затем соскользнул со стула и медленно вышел. Шоферы не заметили, как он удалился. Он еле переставлял ноги, коленки дрожали, по спине пробегал холодок, голова кружилась.

«Я Ричард Брансон, высококвалифицированный металлург, государственный служащий. Мне доверяет мое начальство. Уважают друзья и коллеги. Меня любят моя жена, дети и даже щенок. Прежде чем меня поставили на секретную работу, меня проверяли люди, которые специально обучены этому. Мое дело чистое. Моя репутация безупречна. На мне нет ни одного пятна!

Нет пятна?

Боже, почему мертвые встают из своих могил и вмешиваются в дела других?! Почему они не лежат в своих могилах и не дают живым жить в мире и покое?!»

* * *

Он стоял и пустыми глазами смотрел на подходящий поезд, который он до этого ждал, а сейчас не осознавал его приближения. Ноги сами внесли его в вагон, в котором он обычно ездил. Он шел как слепой. Непонимающе огляделся, сел на свое обычное место, и все это как во сне, не понимая, что делает,

«Почему я убил Элайн?»

Вагон был как всегда полон. Рядом с ним и вокруг сидели все те же люди. Он приветствовал их при входе обычным кивком, и они были готовы как всегда поболтать с ним о пустяках.

Человек, сидевший напротив, Фамилоу, свернул свою вечернюю газету, пихнул ее в карман, откашлялся и сказал:

— Сегодня был прекрасный день, я думаю, вы со мной согласитесь. За последнее время погода компенсирует нам… — он осекся и продолжил уже громче: — Вы плохо себя чувствуете, Брансон?

— Я? — Брансон заметно вздрогнул. — Нет, все в порядке.

— Вы плохо выглядите, — заметил Фамилоу. — Вы такой бледный, как будто вас побелили. — Он наклонился в сторону и, хихикнув, легонько толкнул локтем Конелли, человека, сидящего рядом с ним. — Слышишь, что говорю? Брансон такой бледный, как будто его побелили.

— Да, он выглядит неважно, — согласился Конелли, не собираясь восхищаться чужим остроумием. Он отодвинул в сторону ноги. — Вас не стошнит на мои колени?

— Все нормально. Со мной все в порядке. — Слова прозвучали какими-то чужими.

«Почему я убил Элайи?»

Фамилоу оставил эту тему и начал жаловаться на бега и на падение деловой активности.

Все это время он смотрел на Брансона своими бесцветными, слегка вытаращенными глазами. Казалось, что он все время ожидает, что произойдет что-то неприятное. Конелли тоже ожидал чего-то, правда, не столь явно. У них был вид людей, которые не по своей воле были вызваны оказать первую помощь человеку, катающемуся в припадке по полу.

Поезд продолжал громыхать по рельсам, разговор заглох, и все трое сидели, чувствуя себя не в своей тарелке. Никто не пытался возобновить разговор. Наконец за окном показалась полоса огней, поезд замедлил ход и остановился. В туманной темноте на платформе послышались голоса. Кто-то с грохотом вез по перрону сундук. Конелли и Фамилоу не отрывали выжидательного взгляда от Брансона, который, казалось, совершенно не замечал их внимания.

В конце концов Фамилоу наклонился и похлопал Брансона по коленке:

— Если вы, конечно, не проехали, то это ваша станция.

— Да? — Брансон недоверчиво посмотрел на него.

Он приподнял занавеску и уставился в окно.

— Действительно! — он схватил свой портфель и ринулся в проход. — Должно быть, я просто задремал.

Выходя из вагона, он услышал, как Конелли сказал:

— Задремал с кошмарами, наверное.

Затем он оказался на платформе, наблюдая, как отходит поезд. Ярко освещенные вагоны один за другим проезжали мимо него. Он мог видеть в окнах пассажиров, которые болтали между собой, читали газеты или покачивались в полудреме. Ни у кого из них не было настоящих причин для волнения. Их головы были заняты вполне тривиальными мыслями. Что у них будет сегодня вечером на обед? Проведут тихий спокойный вечер перед телевизором или Мабл хочет куда-нибудь сходить? Они были ленивы и благодушны, каким был и он сам по дороге домой до сегодняшнего дня.

Но сейчас началась охота, и дичью на этой охоте был Брансон. Стоя один, если не считать этих людей в мелькающих вагонах, он был охвачен настоящим страхом преследования. Это было не какое-нибудь ощущение приключения, это было разбивающее сердце, расстраивающее мысли психическое состояние, которое он никогда не испытывал. И в конце этого бега на длинную дистанцию стоял приз для победителя — электрический стул. Он мог представить со всей отчетливостью этот стул, и это видение вызывало у него головокружение.

Он не мог избежать этих мыслей и в то же время не мог ничего придумать. Выйдя со станции, пройдя по улице и завернув за угол, он продолжал идти, совершенно не представляя себе, где он. Автопилот, который находился у него в голове, взял управление на себя и вел его домой по хорошо известному маршруту. Он видел ярко освещенные окна соседей. Раньше эти огни наводили на мысли о жизни, протекающей повсюду, теперь он смотрел на них как на просто огни, потому что мысли его были о смерти. Кости под корнями, которые могли и должны были перейти в другое столетие. Кости, которые должны были остаться там до тех пор, пока не пройдет столько времени, что связать эти кости с настоящим будет невозможно. В этой цепи случайностей, казалось, было какое-то дьявольское упрямство, толкающее всю цепь случайностей в направлении определения виновного. Из миллиона деревьев только одно, вполне определенное, должно было наклониться, чтобы открыть охоту на человека.

Навстречу ему попался Джимми Линдстром-младший, тащивший за веревку игрушечный грузовик ярко-красного цвета.

— Здравствуйте, мистер Брансон, — крикнул он.

— Здравствуй, — машинально ответил Брансон, забыв прибавить «Джимми», как он всегда делал.

Он механически пошел дальше, как робот.

Пару месяцев назад он заполнял однообразные часы какого-то путешествия чтением одного из сенсационных журнальчиков о преступлениях. Кто-то забыл этот журнальчик на сиденье в поезде, и Брансон подобрал его и из любопытства начал перелистывать. Одна из правдивых историй в этом журнале рассказывала, как собака во время прогулки выкопала кости руки с золотым кольцом на пальце, всего лишь с золотым кольцом. И, отталкиваясь от этой одной-единственной детали, шаг за шагом, они проследовали по всей линии, задавая вопросы, пока вся паутина лжи не лежала перед ними. Шериф и его помощники, адвокаты и детективы разъезжали по всему свету, собирали и складывали куски мозаики в течение двух лет. И вдруг стала видна вся картина во всей своей неприглядности, и человек пошел на электрический стул через четырнадцать лет после совершения преступления.

А теперь вот это. Где-то недалеко находится большая контора, в которой работают ученые-ищейки, и они уже изучают жертву: пол, вес, рост и множество других деталей, которые понятны только специалистам, определяют примерную дату убийства. Распутывание паутины лжи началось, а окончание этой процедуры зависит только от времени.

Его пульс участился от таких мыслей. Где настигнет его конец? Дома, на работе или, может быть, вот как сейчас, по дороге домой или на работу? Возможно, дома, этого он боялся больше всего. В воображении, возбужденном происходящим, он легко мог представить себе эту сцену. Дороти пойдет откроет дверь, и впустит двух или больше суровых мужчин с грубыми лицами, и будет стоять с широко раскрытыми глазами, пока один из них будет говорить: «Ричард Брансон? Мы из полиции. У нас есть ордер на ваш арест, и мы должны вас предупредить, что все, что вы сейчас скажете, может…»

Визг Дороти. Дети плачут и пытаются выставить полицию за дверь. Щенок повизгивает, испугавшись гама, и ищет укромное местечко. А полиция уведет его, они пойдут рядом с ним, с обеих сторон от него, чтобы он не убежал. Поведут его от Дороти, от детей, от щенка, от дома — от всего, что для него так дорого. И это навсегда, навсегда, навсегда.

Его прошиб холодный пот, несмотря на ветреный вечер, когда он обнаружил, что вот уже пятьдесят ярдов, как он миновал собственный дом. Развернувшись, он пошел назад, поднялся на крыльцо и как пьяный начал беспорядочно шарить в карманах в поисках ключа.

Как только он вошел в дом, дети с визгом бросились к нему, стараясь на нем повиснуть. Каждый визг казался ему особенно пронзительным и ударял по нервам. Такого он еще никогда не испытывал. Щенок с тявканьем крутился у него под ногами, заставляя его постоянно спотыкаться. Ему потребовалось собрать всю свою волю, чтобы не реагировать на визг и изобразить фальшивую улыбку. Он погладил две растрепанные головки, похлопал по двум мягким щечкам, осторожно переступил через щенка и, сняв пальто и шляпу, повесил их на вешалку.

Дети сразу заметили, что что-то не в порядке. Они замолчали, отошли в сторону и мрачно наблюдали за ним, зная, что у него какие-то неприятности. Он попытался развеселить их, но теперь ему это уже не удалось. Со своей стороны они не сделали ничего, что могло бы его успокоить. Даже сам их взгляд как будто говорил о том, что они знают, что на нем лежит какое-то проклятье.

Из кухни послышался голос Дороти:

— Это ты, дорогой? Ну как прошел день?

— Беспокойно, — признался он.

Он прошел на кухню, поцеловал ее и на какое-то время поддался слабости. Он обнял ее слишком сильно и держал ее в руках слишком долго, как будто хотел сказать, что никогда с ней не расстанется.

Она немного отодвинулась от него, внимательно посмотрела, ее изогнутые брови нахмурились.

— Что-нибудь серьезное, Рич?

— Что серьезное?

— То, что у тебя в голове.

— Нет, меня ничего не тревожит, — соврал он, — просто небольшие осложнения на работе. Со всеми этими проблемами сойдешь с ума, но за это мне и платят деньги.

— Ну, — сказала она с сомнением, — постарайся не поддаваться. Дом — это то место, куда люди уходят от всего этого.

— Знаю, — согласился он, — но от них не так просто избавиться. Может, некоторые и могут отбросить их сразу же после выхода из лаборатории, но у меня так не получается. Даже дома мне надо еще около получаса, чтобы выкинуть все из головы окончательно.

— Но тебе за такую переработку не платят.

— Мне и так платят достаточно.

— Ты этого заслуживаешь, — сказала она уверенно, — хорошие головы заслуживают хорошей платы.

Он похлопал ее по щеке.

— Они это знают, милая ты моя. Но на свете есть куда лучшие головы, чем моя.

— Ерунда, — ответила она, ставя под миксер миску. — У тебя просто появился комплекс неполноценности. Ты меня просто удивляешь!

— Нет, — возразил он. — Хорошая голова достаточно хороша, чтобы увидеть еще более хорошую голову. В институте есть такие, которые достойны широкой известности, поверь уж мне. Умные люди, Дороти, очень умные. Хотел бы я быть таким же компетентным, как они.

— Ничего, если ты еще не такой, то скоро обязательно будешь таким, — заверила Дороти,

— Надеюсь. — Он задумался.

— Будешь, — сказала она.

Будущее время. Это имело смысл еще вчера, но не сегодня. Его будущее было отобрано чужими руками, медленно, по кусочку, частичка за частичкой. До того дня, рано или поздно…

— Ты какой-то вялый сегодня. Голоден?

— Не очень.

— Обед будет готов через несколько минут.

— Хорошо, дорогая. Я как раз за это время помоюсь.

По дороге в ванную он стянул с себя рубашку и начал мыться с таким усердием, как будто хотел смыть всю черноту у себя в голове. В его голове была паутина, каждый раз, как он наклонялся над раковиной, его слегка покачивало.

Поспешно вошла Дороти.

— Я забыла тебе сказать — там есть сухое и теплое полотенце… ой, Рич, ты где-то рассадил себе руку.

— Я знаю. — Он взял из ее рук полотенце и начал промокать себе шею и грудь, потом согнул руку, чтобы посмотреть на ссадину на локте. Локоть побаливал. — Упал на ступеньках в Бранигане сегодня утром Рассадил локоть и ударился затылком.

Она ощупала затылок, запустив тонкие пальцы ему в волосы.

— Да, там здоровая шишка.

— И не говори. Очень больно, когда до нее дотрагиваешься.

— Рич, ты так мог сломать себе шею. Там очень крутые ступеньки. Как же это случилось?

— Сам не знаю. — Он кончил вытираться и взял рубашку. — Я спускался по ним так же, как и тысячу раз до этого. И вдруг нырнул прямо вниз. И не поскользнулся, и ни за что не запнулся. Не помню, чтобы плохо себя чувствовал, головокружение там или еще что. Просто взял и полетел прямо лицом вниз. Навстречу поднимались два парня, они увидели, как я пошатнулся, кинулись и сумели как-то подхватить меня. Я думаю, если бы не они, все было бы гораздо хуже.

— Ну а потом?

— Я, видимо, вырубился на какое-то время, потому что, когда пришел в себя, уже сидел на ступеньках, а один парень хлопал меня по щеке и спрашивал: «С вами все в порядке, мистер?» Я с трудом поднялся на ноги, они у меня дрожали, и пошел вниз. Надо сказать, я чувствовал себя очень глупо.

— Ты сходил к доктору?

— Нет. Не было каких-либо оснований. Пара синяков, и все. Я не привык бегать к докторам каждый раз, как посажу шишку или поцарапаюсь.

Она озабоченно оглядела его.

— Но, Рич, если с тобой случился такой обморок, то, значит, что-то не в порядке и…

— Со мной все в порядке. Я настолько здоров, что вполне могу упасть в Большой Каньон и потом запрыгнуть обратно. Не надо беспокоиться о какой-то ссадине и шишке. Дети, пока не повзрослеют, получают такое постоянно. — Он принялся завязывать галстук. — Я просто о чем-нибудь задумался или оступился, что-нибудь подобное. Это научит меня смотреть под ноги. Давай забудем об этом. Хорошо?

— И все равно, я… — Ее голос вдруг затих, на лице появилась озабоченность. — Что-то горит, — вскрикнула она и бросилась на кухню.

Он внимательно осмотрел себя в зеркале, пока завязывал галстук. Вытянутое худощавое лицо, тонкие губы, довольно темные глаза, темные волосы. Маленький белый шрам на левом виске. Около сорока, хорошо выбрит, хорошо одет. Через сколько времени они составят это описание его наружности? Как долго до того момента, когда какой-нибудь писака, без галстука, постоянно жующий сигареты, напишет о нем статью с кричащим названием вроде «Фантом-убийца из Куперкрик!»?

Лицо, смотревшее на него из зеркала, никак не походило на лицо убийцы. Слишком интеллигентное. Но его вполне можно изменить, особенно на фотографии с глазами, уставившимися в камеру, и с полицейским номером, висящим на шее. Каждый может выглядеть убийцей при таких обстоятельствах, особенно когда глаза устали от яркого света и сам валишься с ног от бессонной ночи, проведенной на допросе.

— Обед готов!

— Иду, — отозвался он.

Ему совершенно не хотелось есть, но надо было пройти через всю эту процедуру.

Тревога, звенящая у него в голове, отзывалась болью в животе. Но отказ от обеда мог вызвать еще больше нежелательных вопросов. Ему пришлось есть через силу.

Перед смертью не надышишься.

Смешно!

Когда человек видит свой конец, ему должно быть не до еды.

* * *

Брансон прошел мимо охраны как всегда в девять утра. Кивнул охранникам всех трех отрядов, переминаясь, подождал у каждой двери. По инструкции охранники должны были бы спросить его пропуск и изучать несколько минут несмотря на то, что хорошо знали его. Но это правило перестало строго соблюдаться после того, как Каин взорвался, когда его шурин спросил у него пропуск в семнадцатый раз за день. Теперь охранники, как правило, кивали знакомым и бросались на тщательную проверку только к незнакомым для них лицам.

В раздевалке он снял пальто и шляпу и повесил их в металлический шкафчик, потом натянул на себя рабочий халат темно-зеленого цвета с металлической круглой бляхой на груди. Затем прошел по нескольким коридорам, мимо еще нескольких охранников и миновал темно-зеленые двери. Дальше он прошел через хорошо оборудованную лабораторию и наконец добрался до большого помещения, которое по своим размерам напоминало авиационный ангар. Каин и Потер были уже там, они водили карандашами по чертежу, разложенному на скамейке, обсуждая что-то в устройстве, стоящем в центре зала.

Блестящий металлический объект, стоящий в центре зала, напоминал нечто среднее между автомобильным двигателем и длинноствольной зениткой. Но его вид не мог никого обмануть. Любой грамотный специалист-баллистик после краткого изучения мог понять назначение этого устройства. Ряд маленьких ракет, стоящих у основания устройства, выдавал его предназначение с головой: снаряды без гильз.

Предметом обсуждения Каина и Потера была опытная модель автоматической зенитки, очень эффективной за счет использования в ней новой жидкой взрывчатки. Эту взрывчатку можно было быстро закачать в ракету, ее можно было пропускать через форсунку, а ракета была снабжена электрическим детонатором. По проекту эта установка могла выпускать шестьсот ракет в минуту на высоту около семидесяти тысяч футов. Но вот на испытаниях это не подтвердилось: установка нагревалась и траектория запуска становилась нестабильной.

Теперь они искали новые способы, при помощи которых можно было бы обойти эту трудность. Идея была прекрасной, но на практике в устройстве не срабатывало огромное количество мелочей, больше чем блох у бродячей собаки. Если недели или месяцы проб и ошибок, споров и поисков приведут к решению этой проблемы, то страна получит устройство, способное разорвать небо пополам.

Сейчас они находились в такой стадии, когда, кусая ногти, мучительно думали над единственной проблемой: как снизить нагрев установки, не снижая при этом темпа стрельбы. Это было не так уж невозможно, как могло показаться с первого взгляда; при последнем решении они пришли к многоствольной установке, стреляющей сериями. Но для окончательных испытаний установка была еще не готова.

Каин прекратил ворчать на Потера и повернулся к Брансону.

— Ну вот еще один непризнанный гений, — сказал он. — Да будет тебе известно: мы пришли к решению проблемы.

— И какое же это решение? — спросил Брансон.

— Или же направляющие, или же корпуса ракет надо делать из сплава, создающего минимальное трение, — улыбнулся Каин. — Как специалисту в области сплавов теперь тебе и карты в руки. Так что давай дерзай!

— Очень хорошо. Сделаю, если, конечно, смогу.

— Но нам надо будет обскакать Хиндельмана, — заметил Потер. — Если они смогут стабилизировать полет этих штук путем, каким собираются, то нашу игрушку можно будет просто выбросить, — он махнул рукой в сторону установки. — Ракеты будут управляемыми, и тогда нам нужно будет создать простую стартовую установку.

— Я не специалист во взрывчатых веществах, но не понимаю, чем этот способ лучше нашего, — заметил Каин, — Но и это надо попробовать, — Он четыре раза обошел вокруг установки. — Эта штука — жертва собственной эффективности. Нам надо найти какой-то способ, чтобы отрезать все пакости и в то же время не затронуть удовольствие. И что бы мне в свое время не заняться литературой, тогда бы у меня была сейчас такая легкая жизнь.

— Установка должна быть многоствольной, — сказал Потер.

— Это значит признать поражение. А я не хочу признавать поражения. Да и ты, думаю, тоже. Нет, сдаваться нельзя. Я строил эту штуку. Это — моя жизнь. Это — моя любовь. И пусть идут к чертям все критики. — Он заметил сочувствие в глазах Брансона. — Вот ты бы выбросил предмет своей любви только из-за того, что он приносит тебе много хлопот?

Когда Каин увидел, что Брансон при этих словах побледнел и, не отвечая, отошел в сторону, он озадаченно замолчал, потом удивленно повернулся к Портеру:

— Я что-нибудь не так сказал? Черт побери, я так и не понял, то ли он хочет броситься на меня, то ли выброситься в окно. Я никогда его таким не видел. Я что, что-нибудь не так сказал?

Потер уставился на дверь, через которую вышел Брансон, и заметил:

— Ты, наверное, наступил на его любимую мозоль.

— Какую мозоль? Я только сказал…

— Я слышал, что ты сказал. Я слышал тебя прекрасно. Очевидно, это для него что-то значит, что-то очень важное, что его очень трогает. Может, у него дома неприятности. Может, они поругались с женой и в запарке он пожелал ей смерти?

— Он никогда такого не сделает. Я его очень хорошо знаю. Он не такой, чтобы поддаться эмоциям, даже дома.

— Может, его жена? Некоторые женщины могут впасть в истерику из-за любого пустяка. Может, жена довела его до того, что ему свет не мил?

— Не думаю. Он в таком случае просто умолкнет и не будет подливать масла в огонь. В последний раз на курорте он просто собрал чемоданы и уехал.

— Да я так же считал, — согласился Потер, — но мы можем и ошибаться. Никогда нельзя сказать, что можно ожидать от человека в критической ситуации. Любой удар может вызвать совершенно неожиданную реакцию. Здоровенный сильный мужчина начинает как страус зарывать голову в песок, в то время как хилый мужичонка совершает героические подвиги.

— Да бог с ним, — сказал нетерпеливо Каин, — пусть он сам решает свои собственные проблемы, а нам хоть бы наполовину сократить свои.

И, вернувшись к чертежам, они снова принялись обсуждать устройство.

3

Брансон вышел с работы в пять, попрощался кивками с охранниками и направился домой. День был очень неудачным, самым неудачным из тех, что он мог вспомнить. Все получалось не так, как хотелось. Казалось, что весь день он провел, оглядываясь в страхе через плечо, отгоняя тревогу перед будущим, и пытался сосредоточиться на своей работе — подобно любому научному работнику. А как человек может решать научные задачи, если в его голове постоянно крутятся мысли об электрическом стуле? Теперь он страдал все двадцать четыре часа кряду от нервного напряжения только из-за того, что подслушал болтовню двух водителей грузовиков о каком-то старом преступлении, где-то в районе Бельстона. Дерево, о котором они говорили, необязательно было тем деревом, а кости под тем деревом необязательно были костями его жертвы. Вполне возможно, что на свет вышел совсем не его старый грех, а чей-то другой, и сейчас полным ходом идет травля не его, а кого-то совсем другого.

Очень жаль, думал он, что у него не хватило находчивости вмешаться в разговор водителей и выпытать у них кое-какие детали, чтобы быть полностью уверенным. А может, это было, наоборот, очень мудрым решением? Да, наверное, если бы то, что они рассказывали, вызвало в нем ужас, тогда впоследствии он мог бы этим вызвать подозрение. В таком положении, как его, лучше не привлекать к себе внимания.

«А вам-то что до всего этого, мистер?»

Как тут ответишь на такой вопрос? Что тут можно сказать? Только что-нибудь глупое или совсем неподходящее, и это тоже может вызвать еще большие подозрения.

«Да просто я там раньше жил поблизости».

«Около Бельстона? Вы не помните, как в этих местах пропала женщина? А может, вы можете назвать нам кого-нибудь, кто такое событие помнит? А может быть, вы сами знаете что-нибудь?»

Если эти двое опять будут там в буфете, что сделать лучше: не обратить на них внимания или, наоборот, подсесть к ним и попробовать навести их на разговор об этом и выяснить подробности? Он не мог этого решить. Если бы он умел пить спиртное в больших дозах, то можно было бы подсесть к парням и навести их на разговор на эту тему за пивом, купить несколько бутылок и пить с ними вместе. Но он редко пил спиртное, да еще в таком обществе, и боялся, что у него не хватит способностей сделать все это естественно, не возбуждая подозрения.

Все эти мысли вылетели из головы, как только он повернул за угол и столкнулся лицом к лицу с полицейским. Его сердце так и подпрыгнуло. Он постарался пройти мимо с видом полной независимости и безразличия, даже начал насвистывать какую-то песенку.

Полицейский следил за ним глазами, поблескивающими под козырьком фуражки. Брансон старался идти как можно более независимо и спокойно, чувствуя или воображая, что чувствует, как глаза полицейского сверлят его затылок. Брансон шел и думал, не привлекает ли он внимание тем, что переигрывает свое безразличие, как ребенок выдает свой проступок, принимая слишком невинный вид.

Он шел вперед с нервами, натянутыми как струна, и прекрасно понимал, что, раздайся сейчас за его спиной повелительный окрик «Эй, ты!», и он бросится бежать. Тогда он побежит как сумасшедший по тротуару, через улицу, не обращая внимания на движение, потом побежит куда-нибудь в дальние аллеи, а за его спиной будут греметь чьи-то шаги, будут заливаться свистки и раздаваться крики. А он будет бежать, бежать, бежать, пока не упадет без сил. И тогда они его получат.

Но окрика, который заставил бы его бежать, не последовало. Дойдя до следующего угла, он не смог удержаться, чтобы не оглянуться. Полицейский стоял все на том же месте и все так же смотрел ему вслед. Оказавшись за углом, Брансон остановился, сосчитал до десяти и после этого осторожно выглянул. Полицейский стоял все на том же месте, но теперь его внимание привлекало что-то на другой стороне улицы.

Брансон облегченно вздохнул, от чувства миновавшей опасности его прошиб пот, и он направился дальше к станции. На станции купил вечерние газеты, спешно просмотрел их, ища там новости, которые его так волновали, но ничего не нашел. Правда, это еще ничего не значило. Полиция может дать материал в газеты только после того, как его арестуют, и не раньше. Обычно они не любят вовлекать прессу в свои дела раньше времени. Если, конечно, имя преступника им уже известно и огласка в прессе только поможет в охоте, тогда — другое дело.

Выйдя из вагона на станции пересадки, он направился прямо в буфет. Водителей там не было. Он даже не понял, что от этого почувствовал: облегчение или расстройство. Единственным посетителем был здоровенный мужчина с невыразительным лицом, который сидел на стуле у стойки и рассматривал со скуки свое отражение в зеркале, которое висело в углу буфета.

Брансон заказал черный кофе, сел за стойку, и, когда кофе подали и он начал его отхлебывать, его глаза встретились в зеркале с глазами посетителя. Ему показалось, что незнакомец не просто взглянул на него, а рассматривал с подозрительным интересом. Брансон отвел взгляд, подождал минуту, потом взглянул в зеркало снова. Детина все еще изучал его отражение в зеркале, и взгляд его был полон надменности, как будто в его привычке было вот так уставиться на людей и этим открыто вызвать их на какие-то действия.

В буфет зашел железнодорожник, купил пару сандвичей и, взяв их с собой, вышел. Детина продолжал сидеть, вопросительно уставившись в зеркало. Брансон старался изо всех сил безразлично пить кофе, не глядя по сторонам, но какая-то гипнотическая сила так и тянула его взгляд к зеркалу. И каждый раз встречался с другим взглядом.

«Мне надо избегать этого буфета, — решил он. — Слишком часто и слишком давно я захожу сюда. Надо постоянно менять привычки, иначе преследователи будут точно знать, где меня можно найти в любой момент. Все, что им потребуется — это пройти по созданному мной же маршруту и взять меня в одном из его концов. Надо изменить привычки, и тогда они не будут знать, где меня искать».

«Они». Кто «они»?

Служители закона всех рангов, конечно. И этот здоровенный детина, вполне возможно. Вполне возможно, что это переодетый полицейский, которому не хватает улик, чтобы его арестовать, и он следит за ним в надежде, что он, Брансон, совершит какую-нибудь огромную ошибку и выдаст себя с головой.

Ну нет, он сам себя выдавать не будет, нет, по крайней мере, пока он в здравом разуме. Полиция нашла груду человеческих костей, и пусть сама решает их загадку. Он им в этом не помощник. Свое дело пусть они делают сами, потому что жизнь прекрасна, даже если у тебя в голове сидит дьявол и грызет тебя. А смерть все равно полна ужаса.

Не допив кофе, он слез со стула и направился к выходу. Детина повернулся, тоже встал со стула; его внимание было приковано к Брансону. Он как бы чуть-чуть ослабил веревочку, чтобы дать преследуемой жертве отбежать подальше, потому что жертва слишком просто дается в руки.

Если идея заключалась в том, что Брансон сейчас бросится бежать как заяц, то она не сработала. И хотя в деле уклонения от закона Брансон был новичок, он все же был не дурак. Он был человеком с высоким интеллектом и пытался действовать разумно в незнакомой ему обстановке, хотя любой уголовник знает наизусть, что делать в таких случаях. Но у него было большое желание научиться этому, и он мало-помалу осваивал эти законы. Та встреча с полицейским на улице научила его не действовать слишком быстро и открыто. Поспешность — это поражение.

Правильная тактика, решил он, это действовать совершенно естественно и притворяться, что человек рядом с тобой всего лишь неотличимая частичка всего человечества, в то время как ты прекрасно знаешь, что эта частица слишком отличается от других. Это тяжело, чертовски тяжело, особенно для человека, у которого нет актерской подготовки и у которого в мозгу звенит одна и та же мысль, как тревожный сигнальный звонок. Но это надо сделать.

Следуя этому правилу, при выходе он постарался на взгляд детины ответить таким же взглядом. Он вышел на перрон и сел в самый последний вагон. Это давало ему преимущество: он мог наблюдать за всей платформой и видеть все, что происходило, в то время как окружающие думают, что он читает газету.

Напряженно, через край газеты, он вглядывался в происходящее на перроне и увидел, как детина из буфета сел в третий вагон, где сейчас сидели Конелли и Фамилоу.

Почему детина сел в этот вагон? Было ли это просто совпадением или же они уже знают его привычки? Очевидно, если это последнее, то детина должен будет что-то предпринять, когда обнаружит, что Брансона в вагоне нет. Но что он тогда сделает? Наверняка попадет в затруднительное положение — ведь у него уже нет времени, чтобы обследовать поезд до отправления. Перед ним будет дилемма: остаться в поезде и осмотреть его во время пути или же остаться на станции и обыскать все вокруг там.

Поезд загудел, дернулся и стал набирать скорость, постукивая все быстрее и быстрее на стыках. Брансон не заметил, чтобы детина вышел из поезда. Очевидно, он остался там. Если он не выйдет на станции, где выходит обычно Брансон, то все в порядке. Это докажет, что его перепуганный мозг изобретает мнимые опасности.

Но если этот тип пойдет вдоль поезда, если попытается следить за Брансоном, если сойдет на той же станции, что и Брансон…

Возможно, именно сейчас он сидит и пытается втянуть в разговор Конелли и Фамилоу, стараясь свернуть на интересующую его тему и получить кусочки информации, которые не имеют никакого значения для говорящих, но очень ценны для слушающего, и все это делается с привычной профессиональной сноровкой. Может быть, именно в этот момент детина узнает, что сегодня первый раз за многие месяцы Брансон отказался от своих обычных попутчиков, что вчера он вел себя очень странно: был чем-то озабочен или просто болен и так далее.

Это заставит преследуемого сделать выбор: изменить ли свои обычные действия, когда они уже известны противнику, или же продолжать все это как ни в чем не бывало. Изменить привычки так резко — значит точно привлечь внимание. Вести себя как обычно — значит, они будут знать, где тебя искать в любой момент. Изменить привычки — и они не знают, где тебя искать, но прекрасно знают, что ты виновен.

«Невиновен, да? А почему ты тогда бегал от нас и петлял как заяц?»

Или же: «Нам пришлось побегать за тобой! А от нас бегают только виновные. Как ты все это объяснишь?»

И с этого момента все и начнется.

«Почему ты убил Элайн?»

«Ну, давай рассказывай нам про Элайн…» Элайн!

Это ударило его как обухом.

Элайн… а как дальше?

Поезд подъехал к его станции и остановился. Брансон автоматически вышел, не вполне соображая, что делает. Он был так занят попыткой вспомнить имя своей жертвы, что совсем забыл проследить за детиной из буфета.

«Я должен точно знать имя женщины, которую убил. Я мог стать забывчивым, но не до такой же степени. Имя должно быть где-то у меня в памяти, просто я не могу его так срочно найти. Двадцать лет большой срок. Я знаю, я очень старался стереть этот эпизод из моей памяти как дурной сон, я пытался убедить себя, что этого никогда не было, что все это я просто придумал. И все равно, это очень странно, что я не могу вспомнить ее полного имени.

Элайн?…»

Детина из буфета попал в его поле зрения, когда поезд дал гудок и тронулся с места. Проблема имени сразу же вылетела у Брансона из головы, он вышел со станции и направился по дороге к дому. У него похолодел затылок, когда он услышал спокойные уверенные шаги позади себя, всего лишь в двадцати ярдах за своей спиной.

Он завернул за угол, шаги последовали за ним. Он пересек улицу, шаги за ним. Он вышел на свою улицу, человек не отставал.

Вопросы один за другим нанизывались на нитку. Теперь перед ним стоял новый вопрос: знает ли этот человек его адрес или же он преследует его с целью выяснить это? В первом случае Брансон может спокойно идти домой. Во втором варианте пойти домой означало снабдить их информацией, которую они хотят получить.

Наконец он пришел к решению и твердо прошел мимо собственного дома, молясь в душе, чтобы дети его не увидели и не выбежали с криком ему вдогонку, раскрывая незнакомцу то, что он старался скрыть. Ни на одно мгновение в его голове не возник вопрос, почему его преследователь делает свою работу так небрежно. Если бы он догадался задуматься об этом, то сразу же понял, что цель всего этого — заставить его паниковать и в панике выдать себя.

Ни одна знакомая фигура не попалась на его пути и не поставила под угрозу его обходной маневр, покуда он не заметил вдали Джимми Линдстрома. Но он очень удачно избежал встречи, свернув на боковую улицу. Тяжелые шаги продолжали его преследовать.

На другом конце своей улицы он заметил полицейского, прислонившегося к столбу. Вид представителя закона заставил Брансона засомневаться, но затем он понял, что это очень удачное решение в сложившейся ситуации.

Ускорив шаги, он подошел к полицейскому и сказал:

— Здоровенный детина преследует меня вот уже полчаса. Мне это не нравится. Я боюсь, что он хочет обокрасть меня.

— Что за парень? — спросил полицейский, уставившись вдоль улицы.

Брансон обернулся, парня нигде не было видно.

— Я слышал, как он повернул за мной еще у того угла.

Полицейский со свистом втянул воздух сквозь сжатые губы и сказал:

— Пройдемте туда.

Они вместе подошли к углу. Парня нигде не было видно.

— Вы уверены, что вам не показалось?

— Вполне, — ответил Брансон.

— Значит, он свернул в одну из боковых аллей или зашел в какой-нибудь дом.

— Возможно. Но я знаю почти всех здесь в округе. Его я вижу впервые.

— Это ничего не значит, — отрезал полицейский, — люди приезжают и уезжают. Если бы я дергался всякий раз, как увижу новое лицо, я бы поседел лет десять назад. — Он внимательно осмотрел Брансона. — У вас что, с собой большая сумма денег или еще что?

— Да нет.

— Где вы живете?

— Вон там, — указал Брансон.

— Хорошо, мистер, идите домой и не думайте об этом. Я понаблюдаю за вами. И я еще побуду здесь какое-то время, так что успокойтесь.

— Спасибо, — ответил Брансон. — Извините, что побеспокоил.

Он направился к дому, стараясь сообразить, правильно ли он поступил. Этот детина вполне может и сейчас наблюдать за ним, просто присутствие полицейского заставило его быть более осторожным. Конечно, этот преследователь мог быть и вполне невинным новоселом в этом районе. А если нет…

Быть в бегах, даже если это происходит только в голове, — все равно что играть в шахматы на время со ставкой — собственная жизнь. Неправильный ход там и ошибка тут неизбежно приведут к поражению. Ему казалось невозможным, что преступники могут вести подобную жизнь месяцами, даже годами, пока у них не наступит психологический срыв.

Впервые он начал задумываться, сколько он так протянет и к какому концу это может привести.

Дороти встретила его с видом заботливой жены:

— Рич, у тебя такое разгоряченное лицо. А сегодня на улице очень холодно.

Он поцеловал ее.

— Я очень спешил. Не знаю даже почему. Просто хотелось быстрее домой.

— Спешил? — она с удивлением нахмурилась и посмотрела на часы. — Но ты ведь минут на семь позже обычного. Что, опоздал поезд?

Он постарался проглотить слова прежде, чем они сорвались с губ. Так просто солгать, и так же просто ложь будет открыта. Вопросы продолжали нанизываться. Теперь он должен был решать, как себя вести с собственной женой. Даже в такой мелочи, как эта, он не мог врать, и — не хотел делать этого, по крайней мере пока.

— Нет, дорогая, — ответил он. — Я просто поболтал немного с полицейским.

— Но это не заставило же тебя бежать как сумасшедшего. Обед всегда может подождать несколько минут, ты же знаешь, — она положила свою изящную руку ему на щеку. — Рич, ты мне говоришь правду?

— Правду о чем?

— О себе.

— Почему ты задаешь такие вопросы?

— Ты весь горишь, я тебе это уже сказала. И ты какой-то… необычный. Я все время это чувствую. Я прожила с тобой довольно долго, чтобы видеть, когда с тобой что-то не в порядке.

— Хватит придираться ко мне, — огрызнулся он, но тут же пожалел об этом и добавил: — Извини, дорогая. У меня сегодня был очень тяжелый день. Я сейчас умоюсь и несколько освежусь.

Он пошел в ванную, а в голове его крутилась мысль, что все это с ним уже было. Нервозное состояние по возвращении домой, раздражающие вопросы Дороти, грубость с его стороны, бегство в ванную. Это не может продолжаться вечер за вечером, неделю за неделей, рассчитывая, что впереди еще есть время. Теперь у него и на этот счет было сомнение.

Раздевшись по пояс, он осмотрел свой локоть. На нем был еще синяк и подсохшая царапина, но он больше не саднил. Шишка на голове тоже уменьшилась. В конце концов, это падение было не очень-то серьезным.

Скоро он присоединился к семье за обеденным столом. Ели в непривычной тишине. Даже щенок вел себя тихо. Над домом как будто нависла какая-то темная туча, которую все чувствовали, но никто не видел. Через некоторое время напряжение стало невыносимым. Тишину нарушали лишь короткие вопросы и такие же короткие ответы. Но разговор был вымученным и фальшивым, и все понимали это.

В эту ночь, в кровати, Дороти не могла угомониться около часа, она ворочалась с боку на бок и наконец прошептала:

— Рич, ты спишь?

— Нет, — ответил он, понимая, что не сможет ее провести, притворившись спящим.

— Может, тебе взять неделю отпуска?

— Мне еще далеко до отпуска.

— Разве ты не можешь попросить недельку авансом?

— Зачем?

— Тебе надо отдохнуть, это пойдет тебе на пользу.

— Слушай… — начал он, но тут же постарался прогнать раздражение, так как ему в голову пришла идея. — Я посмотрю, как буду чувствовать себя утром. А сейчас давай спать, ладно? Уже поздно.

Она дотронулась до него и нежно погладила.

За завтраком Дороти вернулась к этой теме.

— Возьми себе отпуск. Рич, — сказала она. — Другие же делают это довольно часто. Когда чувствуют себя хоть немного уставшими. Почему ты не можешь? Ты же не железный,

— Но я не устал.

— И не надо этого дожидаться. Небольшой отдых сделает тебя совсем другим, вот увидишь.

— Почему другим? Каким другим?

— Ты будешь ко всему спокойней относиться и не будешь таким издерганным, — убеждала она. — Я знаю, что твоя работа для тебя все, но здоровье прежде всего.

— Никто еще не умирал от работы.

— То же самое говорил Джефф Андерсен своей жене, помнишь?

Он кивнул и возразил:

— Джеффа разбил удар не обязательно от работы. У многих людей случаются удары.

— Возможно, и так, — согласилась она, но добавила: — А может, и нет.

— Посмотри на меня, — сказал Брансон с досадой. — Ты уговариваешь меня не раздражаться, а сама с самого утра занята тем, что раздражаешь меня.

— Рич, но мы же женаты. Мы должны заботиться друг о Друге. Если не мы, то кто же еще?

— Хорошо, — сказал он.

Встав из-за стола, он нашел свою шляпу и портфель.

Поцеловав ее на крыльце он сказал:

— Я обдумаю все это в поезде.

С этим и уехал.

* * *

Все это продолжалось еще четыре дня: назойливые расспросы любопытных и разговорчивых на работе и бесконечные споры с Дороти дома. В первый вечер верзила опять преследовал его до дома. В остальные три дня он изменил маршрут и отвязался от непрошеного попутчика. Но так как каждый день обходной маршрут был длиннее обычного, он приходил домой все позже и позже. А это опять означало объяснение с Дороти и все большее волнение с ее стороны. Брансон видел, как ее беспокойство все растет и как она делает все, что в ее силах, чтобы скрыть это.

На работе было еще труднее. Несмотря на то что он изо всех сил старался казаться вполне благополучным и спокойным, люди, которые его хорошо знали, были удивлены резкой переменой в его поведении. Они с подозрением смотрели на него, когда он делал неожиданные промахи, когда он не сразу соображал, о чем идет речь. Многие начали обращаться с ним, как обращаются с больным или с человеком, который вот-вот заболеет.

Но четвертый день был самым худшим. Высокий человек с цепким взглядом появился в отделе и все время околачивался недалеко от Брансона. Возросшая подозрительность Брансона подсказала ему, что этот человек собирается следить за ним, и вскоре он заметил, что тот делает это почти в открытую. Но так как никто не мог попасть в институт без разрешения властей, это означало, что соглядатай имел это разрешение.

Боже правый, но не могли же эти ищейки так быстро напасть на его след после двадцати долгих-долгих лет? Неужели они уже выяснили, что он и есть преступник, и сейчас держат его под постоянным наблюдением, чтобы просто собрать достаточно для суда улик? Все это так гнетуще действовало на Брансона, что он решился поднять вопрос в разговоре с Потером во время обеда.

— Что это за парень, который болтается и ничего не делает?

— Какой-нибудь детектив, я думаю

— Да? И что или кого он здесь изучает?

— А черт его знает, — ответил безразлично Потер. — Я как-то видел его раньше. Года полтора назад.

— Его не было у нас в отделе. Я никогда его раньше не видел.

— Он таскался по красной зоне, — объяснил Потер, — поэтому ты и не заметил его. Он появился вскоре после того, как пропал Хендерсон. Кажется, его зовут Рирдон. Все думали, что он будет работать на месте Хендерсона, но оказались не правы. Он просто болтался вокруг, ничего не говоря, ничего не делая, а потом убрался восвояси. Может, он просто следит, чтобы никто не валял дурака на работе. Может быть, там, в Вашингтоне, думают, что мы все тут превратимся в бездельников, если они не будут следить за нами время от времени.

— Никакой он не детектив, — задумчиво проговорил Брансон, — болтается без дела, курит сигарету за сигаретой и ничего не говорит. Даже никаких вопросов.

— А тебе еще вопросы нужны?

— Нет.

— Тогда чего ты дергаешься?

— Меня просто раздражает, что какой-то соглядатай дышит мне в спину.

— Меня это не трогает, — сказал Потер, — у меня совесть чиста.

Брансон уставился на Потера, сжав губы, на этом разговор и закончился.

Он знал, что еще один такой день ему не выдержать: замечание Потера засело у него в голове, острые глаза Рир-дона преследовали его повсюду, домой ему надо идти, избегая встречи с тем верзилой, а дома придется объясняться с Дороти. Отчаянное решение созрело в его голове: пришла пора взять отпуск.

Когда кончилась работа, он отправился прямо в отдел персонала, нашел там Макхена и сказал:

— Очень сожалею, что явился без предупреждения, но мне надо бы взять недельку отпуска без содержания, прямо с завтрашнего дня.

— А почему без содержания?

— Не хочется потом гулять неполный отпуск.

На лице Макхена появилось сочувствие:

— Неприятности дома? Дети болеют?

— Нет, там все в порядке. — Брансон судорожно искал подходящую причину, казалось, что теперь он всю оставшуюся жизнь проведет за тем, что будет подыскивать правдоподобные объяснения. — Просто неприятности у родственников. Я съезжу навестить их, улажу все дела и сразу же обратно.

— Это не предусмотрено порядком, — сказал Макхем, покусывая губы.

— Я знаю, но я бы не стал просить, если бы не было необходимости.

— Конечно, конечно.

Он немного подумал, потом взял телефон, коротко переговорил с Кайном и взглянул на Брансона:

— Кайн не возражает, значит, Лейдлер тоже возражать не будет. В таком случае, все в порядке. Значит, вы будете через неделю?

— Да.

— Хорошо. Я отмечу это в вашей карточке.

— Большое спасибо. Я очень вам благодарен.

Когда он выходил из отдела, то в дверях столкнулся с Рирдоном. Боковым зрением, через окно, он увидел, что Рирдон беседует с Макхеном. По непонятным причинам он прибавил шаг.

Случайный знакомый, которого он встретил по дороге, подвез его на машине почти до дома. Это позволило ему не беспокоиться о верзиле и прибыть домой вовремя. Возможно, удача опять вернулась к нему. Он сможет лучше обдумать все происходящее, если обстановка не будет меняться в худшую сторону.

Семья с восторгом приняла новость о его кратковременном отдыхе. Это показало ему, насколько все были удручены и обеспокоены его мрачным настроением. Дети прыгали вокруг него, а щенок не только повизгивал, но даже намочил на коврик. Дороти улыбнулась, потом взглянула на часы и кинулась на кухню.

— Я ненадолго уеду, дорогая.

Она замерла, продолжая держать в руке сковородку.

— Ты хочешь сказать, что ты взял отпуск, как я тебе советовала?

— Совсем нет! Я бы не стал проводить отпуск один, без тебя и детей. Это совсем не отпуск. Но это еще и лучше.

— Что же тогда?

— Я еду в командировку, всего на неделю. Это будет и переменой обстановки, и небольшим отдыхом.

— Я рада. Это как раз то, что тебе надо, — она поставила сковородку и накрыла ее крышкой. — И куда же они тебя посылают?

Куда?

До этого момента он об этом и не думал, даже для того, чтобы иметь готовый ответ. Все, что ему хотелось, это побыстрей уехать из этого места, от этих соглядатаев, детективов, института, просто найти укромное место, обдумать случившееся и прийти к какому-нибудь спасительному решению.

Куда?

Она ждала ответа и уже начинала чувствовать его колебания.

— Бельстон, — ответил Брансон в мрачном отчаянии.

Он не мог сказать, почему назвал это местечко. Это название, которое он ненавидел, вырвалось у него против его воли.

— Где это?

— Небольшое местечко на Среднем Западе.

— А… Почему?

Он поспешно постарался предупредить следующие вопросы:

— Я буду там четыре дня. На самолете не полечу, поеду поездом, буду качаться в кресле и любоваться пейзажем. В этом безделье и отдохну, — он выдавил из себя улыбку, изо всех сил стараясь, чтобы она выглядела натурально. — Поездка скучная, если едешь один, хорошо бы, конечно, вместе с тобой.

— Придумал! И оставить детей предоставленными самим себе? Или хочешь сказать, что надо взять их на неделю из школы? Не будь глупым! — Она снова погрузилась в работу по кухне, но ее настроение заметно улучшилось. — Это очень хорошо, что ты едешь, Рич. Хорошо питайся, хорошенько выспись и ни о чем не беспокойся. И тогда ты вернешься вполне отдохнувшим и посвежевшим.

— Слушаюсь, доктор, — сказал он, изображая шутливое послушание.

Но вернуться к чему? Он может вернуться только в опасную зону. Это, наверное, будет просто бесполезным делом, если он вернется и не сможет там остаться.

Таким образом, ему надо за эту неделю найти место, где он начнет новую, анонимную жизнь, где за ним не будут постоянно наблюдать зоркие глаза, где за каждым его шагом не будут эхом звучать эти тяжелые шаги. Но это не все, ему надо будет еще найти способ внезапно и без следов переселить Дороти и детей из одного дома в другой. А это значило, что ему придется рассказать Дороти очень много, и тогда появлялась проблема, как она это воспримет.

Но альтернативы не было. В противном случае придется покинуть семью и оставить ее на съедение детективам.

Нет, такого он не сделает, и хотя это очень рискованно — связывать себя семьей в такой ситуации, он никогда не оставит Дороти и детей, если его, конечно, не вынудят чрезвычайные обстоятельства.

Смертный приговор может быть таким обстоятельством.

Утром он выехал из дома на такси, взяв с собой всего один чемодан. Дороти стояла на дороге, около их машины, и улыбалась ему. Она была готова отвезти детей в школу. Дети прыгали на лужайке перед домом и махали ему на прощанье руками. Ему в голову пришла мысль, которая чуть было не повергла его в панику: он подумал, что если его возьмут в ближайшие четыре дня, то это последний раз, когда он видит их веселыми. Повернувшись, он не отрывал от них взгляда, смотря на них через заднее стекло такси, пока машина не повернула за угол.

Такси остановилось у местного отделения банка и ждало Брансона, пока он снимал со счета скромную сумму. Большая сумма была бы для него удобней, но могла осложнить жизнь Дороти, если вдруг их воссоединение задержится. Он должен был пойти на компромисс между своими неотложными нуждами и нуждами Дороти в будущем. За время их совместной жизни у них накопилась солидная сумма.

Из банка он поехал на станцию. Такси уехало, а он остался один и стал с тревогой оглядываться, стараясь первым заметить знакомые лица. Но никто из знакомых на глаза не попался, и за это, он был признателен судьбе. Брансон приехал в город на час позже, чем обычно, и это спасло его от обычных встреч.

Поезд увез его от дома. Он добрался до города без каких-либо происшествий и затерялся в суете миллионной толпы, как крупица песка в кузове самосвала. У него было только одно желание: избавиться от всех своих неприятностей. В голове бродила смутная мысль, что его не так-то просто будет поймать, если постоянно переезжать с места на место и делать это без всякой системы, без заранее продуманного плана.

Он бесцельно бродил по улицам, теряясь в толпе, неся чемодан в руке, пока внезапно не обнаружил себя на главной станции. Тогда, и только тогда, он понял, что какая-то часть его мозга, работая независимо и ясно, привела его сюда, считая, что отсюда он должен начать свой новый маршрут. Ему даже показалось странным, что какая-то часть его мозга еще может работать спокойно и без паники. Он и не подозревал тогда, так как у него никогда не было времени для самоизучения, что все проблемы, которые волнуют человека, будоражат только поверхностное сознание, в то время как аналитический ум остается таким же аналитическим, как и во время спокойной работы.

Во всяком случае, он получал команды от инстинкта, или из глубины своего мозга, или все равно откуда. Он вошел на станцию, подошел к кассе и совиными глазами уставился на кассира, как будто ожидал, что кассир сам сейчас же предложит ему маршрут. Ведь нельзя же спросить билет куда-нибудь в спокойное место, недосягаемое для закона. Надо самому назвать место назначения, любое, пусть то, которое первым придет в голову. Он уже раскрыл было рот, как сообразил, что именно этот город назвал Дороти, когда судорожно подыскивал ответ на ее вопрос, куда он едет.

Та часть мозга, которая продолжала работать ясно, остановила это слово на полпути к губам. Если они начнут искать тебя, говорила она, они быстро проследят твой путь до города и начнут спрашивать на автобусных и железнодорожных станциях, пока не нападут на след. Они будут говорить с этим кассиром, и он им все расскажет. И хотя мимо него проходят сотни людей, кассир может иметь блестящую память и вспомнить тебя по самой незначительной детали, и тогда он расскажет все, что знает, а это может быть очень многое. Не рискуй с ним. Не рискуй ни с кем. Те, кто сидит сейчас в тюрьме, шли на неоправданный риск.

Брансон купил билет в город, который находился на расстоянии трех четвертей пути до того места, куда он хотел попасть. Положив билет в карман, Брансон взял чемодан, повернулся и почти наткнулся на высокого человека, худого, с коротко подстриженными волосами и сверлящими глазами.

— А, мистер Брансон, — сказал Рирдон с деланным удовольствием. — Отдыхаете?

— По официальному разрешению, — ответил Брансон, собрав всю волю, чтобы взять себя в руки, потом добавил: — Люди иногда имеют право отдохнуть.

— Конечно, конечно, — согласился Рирдон, уставившись на чемодан Брансона с таким видом, как будто мог видеть вещи насквозь. — Желаю приятного времяпрепровождения.

— Ради этого и еду, — ответил Брансон, затем в нем поднялась злоба. — А вы что здесь делаете?

— То же, что и вы, — улыбнулся Рирдон. — Уезжаю. Нам случайно не по пути?

— Не знаю, — почти грубо ответил Брансон. — Я не знаю, куда вы направляетесь.

— Ну, какое это имеет значение, куда ехать, — беспечно произнес Рирдон, отказавшись обижаться на замечание Брансона, потом взглянул на вокзальные часы и бросился к кассе. — Мне надо спешить. Еще увидимся.

— Может быть, — согласился Брансон, не выражая восторга от этой идеи.

Он сел в поезд, успокоившись и не успокоившись от того, что отделался от Рирдона. Его мысли прыгали резвей, чем кошка на углях. Встретить этого парня здесь — это уже совсем не похоже на совпадение. Когда Брансон проходил через барьер перрона, он быстро и незаметно оглянулся. В тот момент Рирдона поблизости не было.

До отправления поезда оставалось десять минут, и эти десять минут Брансон провел очень беспокойно, ожидая в любой момент появления нежелательного попутчика. Если Рирдон следит за ним, то у него есть соответствующий документ и ему не составит труда выяснить на станции, куда взял билет Брансон, и взять себе билет на тот же поезд. А этого Брансону меньше всего хотелось, так как любопытное, нахальное лицо напротив и несколько часов беседы, в которой нельзя расслабиться и надо постоянно обдумывать свой ответ, не обещали ничего хорошего. Он с волнением осматривал в окно перрон, но не заметил, чтобы Рирдон сел в тот же поезд.

Прибыв на станцию назначения, Брансон бесцельно начал бродить по городу, постоянно следя за тем, что происходит у него за спиной, но никаких признаков слежки не обнаружил. Он перекусил в какой-то закусочной, совершенно не чувствуя вкуса пищи, поболтался еще по городу и вернулся на станцию. Насколько он мог определить, никто за ним не шел и никто не околачивался у входа на станцию в ожидании его появления.

— Мне надо попасть в Бельстон, — объявил он в билетной кассе.

— С этим городом нет железнодорожного сообщения, — объяснил кассир, — ближайшая станция Хенбери, всего в двадцати четырех милях от Бельстона. Оттуда вы можете добраться автобусом.

— Хорошо. Дайте мне билет до Хенбери, — согласился Брансон. — Когда отходит ближайший поезд?

— Вам повезло. Поезд отходит через две минуты. Девятая платформа. Поторопитесь!

Схватив билет, Брансон галопом бросился на девятую платформу. Он заскочил в поезд и не успел еще занять свое место, как поезд тронулся. Это принесло ему громадное удовлетворение: если его действительно преследовали и он этого не смог обнаружить, то такой поспешный отъезд наверняка стряхнул хвост.

На нем лежало проклятие из прошлого, которое делало его настоящее таким же мрачным: у него было постоянное чувство, от которого он никак не мог избавиться, что его преследуют, что его подозревают, что за ним наблюдают. Брансону казалось, что его окружают всезнающие глаза, которые видят правду и осуждают его.

«Почему я убил Элайн?»

Когда в его голове мелькнул этот вопрос, он сразу почувствовал, как похолодело в животе. По каким-то непонятным причинам у него перед глазами встали картины прошлого, гораздо более ясные, чем когда-либо, наверное, это происходило потому, что голова не была в данный момент занята близкой опасностью.

Теперь он сумел вспомнить ее полное имя: Элайн Лафарж. Да, так ее и звали. Она как-то сама объяснила ему, что ее имя происходит от обычного Элин, а фамилия напоминает о французских предках. У нее была замечательная фигура, и она всячески это подчеркивала, это, пожалуй, и все, что можно было о ней сказать. Да, еще можно было сказать, что у нее были темные волосы, темные глаза и что она была расчетлива и совершенно бездушна. Старая ведьма в молодом обличье.

Она имела на него почти гипнотическое влияние тогда, когда ему не было еще и двадцати и он был в десять раз большим дураком, чем до или после этого. Она объявила, что будет использовать свое влияние на него на все сто процентов, пока она будет набивать себе цену, а он не кончит колледж, не найдет себе работу и не начнет зарабатывать приличные деньги. А до этого времени ему отводилась роль горящего желанием любовника, мечтающего когда-нибудь получить ее тело в награду за все. Время от времени она требовала доказательств, что ее влияние над ним остается полным и неослабным. И он покорно предоставлял их ей, желая и ненавидя ее одновременно.

И вот тогда, два десятка лет назад, он взорвался. Она вызвала его в Бельстон, просто на день, желая помахать перед ним наживкой, как перед рыбкой, но с условием, что наживка останется для него в недосягаемости. Она хотела просто вытереть о него ноги и убедиться еще раз, что он принадлежит ей и душой и телом. Это-то и было ее ошибкой: вызвать его тогда туда. Что-то в нем лопнуло, от сердца что-то оторвалось, и его ненависть превысила границу критической массы. Он швырнул ее на землю, но его ярость была слишком большой, чтобы удовлетвориться этим, вот так он и проломил ей череп. А потом он похоронил ее под тем деревом.

Он, должно быть, был тогда совсем сумасшедшим.

Детали всего этого всплыли в памяти так живо, как будто это было вчера, а не двадцать лет назад. Брансон увидел ее бледное лицо, сведенное судорогой от яростного удара, скрюченную фигуру, неподвижно лежащую на земле, маленькую струйку крови, вытекающую из-под темных волос и подходящую по цвету к ее алым губам. Он до сих пор чувствовал ту ярость, которую вложил в удар. Он живо представлял ту энергию, с которой судорожно выскребал яму, чтобы спрятать тело, в то же время постоянно наблюдая за пустынной дорогой, боясь появления неожиданного свидетеля. Он видел себя, укладывающего последний кусок дерна между корнями и утаптывающего все это, чтобы скрыть следы своего преступления.

А потом последовал долгий период умственной тренировки, в которой он приучал свой мозг забыть прошлое, долгий период самодисциплины, в конце которого он полностью убедил себя, что ничего этого не было, Элайн Лафарж никогда не существовала, а он за всю свою жизнь никогда не был в Бельстоне.

И на какое-то время Брансон сумел изгнать ужасные воспоминания из памяти. Сегодня он мог представить себе преступление ясно и в деталях, тогда как в предшествующие годы оно уже полностью потерялось в тумане. Даже для того, чтобы вспомнить полное имя Элайн, ему потребовалось какое-то время. Но как он ни старался, никак не мог воспроизвести в своей памяти никакие виды Бельстона, он был совершенно не уверен, вспоминает Бельстон или какое-то другое местечко, в котором когда-то побывал. В прошлом Бранстон много поездил и видел очень много одноэтажных провинциальных городков; теперь ему было трудно отделить их один от другого. И еще сейчас он не мог понять, почему Элайн выбрала тогда именно Бельстон.

И ко всему прочему, он не мог сейчас точно сказать, чем его так взяла Элайн. Очевидно, он должен был помнить это, потому что именно здесь и лежало начало его преступления. И все равно он этого не помнил. Даже если кто-то и рассматривает свое прошлое, учитывая желания и порывы юности, просто слепого влечения и необузданной ненависти здесь мало, особенно для такого думающего типа, как Брансон. Насколько Брансон помнил свою юность, он не превзошел своих товарищей в юношеских безумствах, никогда не был мартовским котом. Здесь должна быть какая-то необычная причина, заставившая его избавиться от Элайн. Где-то, когда-то он сделал что-то такое, что могло полностью сломать его карьеру, всплыви на поверхность, и, очевидно, Элайн знала обо всем и этим держала его в руках.

Но он не мог найти в своей памяти и намека на подобный поступок. Что бы это могло быть? Воровство? Вооруженное ограбление? Растрата или подлог? В своих мыслях Брансон снова прошел все свое детство и юность с пеленок до двадцати лет, но ничего, что могло бы отдать его во власть бесстыжей бабы, вспомнить не мог. Насколько можно было доверять памяти, ничего, кроме детских проступков, таких как синяк под глазом у соседского ребенка или разбитое мячом окно, он вспомнить не мог. Ничего.

Он начал устало потирать лоб: длительное нервное напряжение иногда играет странные шутки с памятью, он слышал об этом и от своих коллег. Иногда Брансон со страхом начинал думать о том, что где-то внутри его мозга есть участок, где прячется безумие. Наверное, тогда он был не совсем в здравом рассудке. Как он думает теперь.

Когда он приехал в Хенбери, было уже темно. Он снял комнатку в небольшой гостинице, спал беспокойно, постоянно ворочаясь и вздрагивая, позавтракал с тяжелой головой и без аппетита. Первый автобус на Бельстон отходил в девять тридцать. Он поехал на этом автобусе, оставив свой чемодан в гостинице.

Автобус привез его в Бельстон в десять пятьдесят. Брансон несколько раз прошелся по главной улице взад и вперед, но совершенно не мог вспомнить ее. Это его не очень удивило: за двадцать лет внешность может меняться и у улиц, да не то что может, так оно всегда и бывает. Иногда они становятся совсем неузнаваемыми, когда сносятся старые дома, а на их месте встают новые, совсем не похожие на старые, пустые места застраиваются, на месте старых помоек зеленеют скверы. За двадцать лет хутор может вырасти в деревню, деревня в городок, городок в город.

На его взгляд, Бельстон был теперь провинциальным городком с населением около четырех тысяч. Он оказался большим, чем Брансон ожидал. Он не мог сказать, почему считал Бельстон таким маленьким в прошлом, просто, видимо, память о его первом визите в Бельстон лежала где-то в его подсознании.

Какое-то время он стоял на улице, не зная, что делать дальше. Он даже не мог понять, почему его внутренний страх привел его сюда, наверное, он просто повиновался какому-то инстинкту без всякой логики и мысли. А может, это и было то пресловутое желание преступника вернуться на место преступления, хотя в данном случае преступник даже не знал, где находится это место: к югу, к северу или как раз там, где он сейчас стоит.

В его памяти всплывал только вид пригородной дороги, такой же, как и в сотнях других мест. Мысленно он отчетливо видел эту дорогу: прямое шоссе с двухсторонним движением, хорошо асфальтированное, с молодыми деревцами по краям, посаженными с интервалом в пятьдесят футов. Вокруг тянулись поля с зерновыми, колосья были высотой примерно до колена. Одно дерево он помнил особенно хорошо, то, под которым вырыл яму и спрятал жертву. Он пихнул ее туда головой вперед. Ее туфли никак не хотели прятаться в дыре, они скрылись только под последними комьями земли и последними кусками дерна.

Это было где-то в пригороде Бельстона, по крайней мере, должно было быть. В миле от города, в пяти, в десяти? Он не знал. И в каком направлении? Этого он не знал тоже. На улице он не видел ничего мало-мальски знакомого, ничего, что могло бы подсказать ему ответ.

Надо было решить эту проблему наилучшим способом, так, чтобы ему не начали задавать вопросов, на которые трудно ответить. Брансон нанял такси и сказал шоферу, что он бизнесмен, который ищет место для небольшой фабрики в пригороде. Шофер, которого намного больше интересовал заработок, чем цель поездки, повез его по всем пригородным дорогам в радиусе десяти миль. Бесполезная трата времени. Ни одной из дорог он не смог узнать.

Когда они вернулись в место начала своего путешествия, Брансон сказал шоферу:

— Мне советовали посмотреть место среди полей, вдоль двухсторонней дороги, обсаженной по краям деревьями через равные интервалы. Где бы это могло быть?

— Не знаю. Мы проехали по всем дорогам, проходящим вблизи города. Больше дорог нет: Я не знаю обсаженной деревьями дороги ближе чем в десяти милях в другую сторону от Хенбери. Могу свезти вас туда, если хотите.

— Нет, спасибо, — поспешно отказался Брансон. — Мне определенно говорили про Бельстон.

— Тут что-то напутали, — предположил шофер. — Умные советчики всегда что-нибудь напутают.

С этим философским утверждением он и уехал.

Ну возможно, что дорогу расширили и деревья спилили. А может, он был в нескольких футах от того места, но не узнал его? Нет, вряд ли. Шофер — «дальнобойщик», который напугал его, говорил определенно о дереве, которое склонилось над дорогой и готово было упасть. То дерево, по крайней мере, осталось. Отсюда вытекало, что и другие деревья должны были быть на месте, или же их убрали не так давно. Но во время своей поездки он нигде не видел следов только что спиленных деревьев.

Потом он еще несколько раз прошелся взад и вперед по главной улице, рассматривая магазины, кабачки, гостиницы, стараясь получить хоть какой-нибудь намек, возродить любое смутное воспоминание. Город оставался таким же незнакомым, как и любой другой незнакомый город. Если это действительно так, если он действительно никогда здесь не был, значит, он неправильно помнит название. Значит, это был не Бельстон. Это должно быть какое-нибудь местечко с подобным названием, например, Больстаун, или Бельсфорд, или даже Бейкертаун.

«Это Бельстон», — настаивала память.

Странно!

Его память говорила одно, а глаза утверждали другое. Его память говорила: «Сюда ты и приехал, чтобы убить Элайн».

А глаза утверждали: «Этот город тебе так же знаком, как Сингапур или Серингопотам».

Затем произошло еще более ужасное: его сознание раздвоилось на антагонистические части. Одна часть говорила: «Смотри! Полиция ищет доказательства! Смотри, осторожней!»

Другая ей возражала: «Да черт с ней, с полицией. Ты должен доказать это хотя бы самому себе. Вот в чем все дело».

Шизофрения — поставил он себе диагноз. Это все объясняло. Он жил и живет в двух различных мирах. Тогда его правая рука не знает, что делает левая. Тогда Брансон-ученый не может отвечать за дела Брансона-убийцы.

Может, это и есть спасение? Они не казнят умалишенных. Они просто направляют их в сумасшедшие дома.

Спасение?

Лучше уж смерть!

* * *

Полный мужчина в дверях магазина обратился к Брансону, когда он прошел мимо него в шестой или седьмой раз:

— Что-нибудь ищете, мистер?

На этот раз Брансон не колебался. С практикой приходит умение легко придумывать правдивые истории, а за последнее время у него была большая практика. Он сразу же сообразил, что история должна сочетаться с той, что он рассказал шоферу такси. Люди в маленьких городках часто сплетничают между собой, и несовпадение историй вызовет только лишние подозрения.

— Я ищу место для маленькой фабрики за городом. Да вот не могу найти ничего подходящего. Видно, что-то напутали, когда рассказывали.

— В Бельстоне? — переспросил толстяк и сощурился, изображая тем самым глубокую задумчивость.

— Нет. В пригороде.

— А что за место? Если вы мне его опишете, думаю, что смогу помочь вам.

Брансон насколько мог описал место и добавил:

— Мне говорили, что одно из деревьев недавно подмыло потоком воды и оно упало на дорогу.

Это было рискованно. Он с волнением ждал, что его собеседник воскликнет: «А, это там, где нашли скелет этой бедной девушки!»

Но, к его удивлению, толстяк осклабился:

— Такое могло быть только лет пятьдесят назад.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я здесь уже пятьдесят лет. и за это время здесь нигде и не могло быть потоков воды.

— Вы в этом уверены?

— Да уж куда уверенней!

— Может, это просто не тот Бельстон?

— Сомневаюсь. — возразил толстяк. — Я никогда не слышал о другом Бельстоне По крайней мере в этом полушарии.

Брансон пожал плечами, стараясь выглядеть равнодушным и безразличным.

— Ничего не остается, как вернуться и проверить все снова. Поездка оказалась пустой тратой времени и денег.

— Не повезло, — посочувствовал его собеседник. — А почему бы вам не попробовать обратиться в контору по недвижимому имуществу Кастера в Хенбери?

— А это идея! Спасибо!

Он зашагал на автобусную остановку в полной растерянности. В этом заштатном городишке такое событие, как убийство, пусть даже и очень давнее, должно было вызвать массу разговоров. И уж шофер такси должен был об этом непременно знать и упомянуть во время поездки. А толстяк, услышав об упавшем дереве, должен был тут же выложить все детали этого события. Ани один из них об этом Даже и не заикнулся.

И тут ему в голову пришла мысль, что местные газеты могут снабдить его необходимой информацией и не привлечь к нему никакого внимания. Брансон готов был волосы рвать на себе от досады: надо же, дрожал и пустился в бега, а надо было с самого начала обратиться к газетам.

В местных газетах могли даже не упоминать о его приметах, особенно если полиция только напала на его след. Но статья о происшедшем с возможными теориями и с намеками о том, что делается по этому поводу, должна была быть там непременно.

Он обратился к старику, дремавшему на скамейке:

— Где здесь редакция местной газеты?

— У нас нет такого заведения. Мы пользуемся «Хенбери газет», она выходит по пятницам.

Подошел автобус, Брансон сел и устроился у окна. Через улицу, в дверях магазинчика, все еще стоял толстяк и со скучающим любопытством наблюдал за автобусом. Теперь Брансон был совершенно уверен, что, если толстяка кто-нибудь спросит о нем, тот сможет дать точное его описание и точное время приезда и отъезда. Он выглядел внимательным наблюдателем, который ничего не упустит, если его спросить о том, что он видел.

Господи, почему другие люди обладают такой хорошей памятью, в то время как его собственная так подводит?

* * *

Если преследователи докопаются до его поездки в Бельстон, это может быть серьезной уликой. Возможно, он допустил грубую ошибку, поехав сюда. Возможно, ему не следовало поступать так, давая волю подсознательным порывам. Когда начнутся допросы, это путешествие будет чертовски весомым на чаше обвинений.

«Очень хорошо. Вы не виновны. Допустим такой вариант. Допустим, что вы никогда не знали Элайн Лафарж. Тогда почему вы пустились в бега? Почему вы покинули I вой дом в таком паническом бегстве?»

«Я совсем не пускался в бега. Мне не от кого убегать. Я просто решил недельку отдохнуть от работы. Я просто устал, и мне нужен был отдых».

«Это вам сказал ваш врач?»

«Нет, я не консультировался у моего доктора по этому вопросу».

«А почему нет? Если вы настолько устали, то доктор выдал бы вам на этот счет документ, и все было бы намного проще, не так ли?»

«Я не настолько устал, Я этого не утверждал. Не надо приписывать мне лишнее»,

«Не надо нас учить Просто давайте прямые ответы на прямые вопросы. Вам ведь нечего скрывать, не так ли?»

«Да».

«Отлично. Вы сказали, что очень устали и хотели немного отдохнуть».

«Да».

«Вы сами себе поставили этот диагноз и сами себе прописали это лекарство?»

«Да, против этого нет закона».

«Мы хорошо знаем законы. А теперь ответьте на такой вопрос: вам не кажется странным, что вы решили отдохнуть как раз в тот момент, когда мы напали на ваш след? И почему вы не могли отдохнуть дома, вместе с женой и детьми?»

«Это никому бы не принесло пользы».

«Что вы хотите этим сказать?»

«Мое состояние беспокоило их, и это в свою очередь беспокоило меня. Это магический круг, и он только ухудшал положение. Чем хуже я себя чувствовал, тем тяжелее сказывалась на моем состоянии их тревога. И я решил, что единственно правильное решение, это отдохнуть где-нибудь в мирном спокойном местечке».

«В таком, как Бельстон?»

«Раз я уезжал из дома, мне надо было куда-то ехать, не так ли? Я мог поехать куда угодно, совершенно произвольно».

«Вы сами сказали, что могли поехать куда угодно во всем большом мире. Но вы поехали в Бельстон. Как вы это можете объяснить?»

«Я никак не могу этого объяснить».

Возможно, что в этот момент он начнет кричать и они обменяются многозначительными взглядами, давая друг Другу понять, что тот, кто кричит, обычно находится в углу. Он прокричит свой ответ, желая подчеркнуть свою невиновность, а на самом деле только покажет им, что находится на пределе и вот-вот сломается.

«Я не могу вам сказать, почему поехал именно туда. Я был на грани нервного срыва и не мог логически рассуждать. Я поехал куда глаза глядят, считая, что эта поездка поможет мне. Это чистая случайность, то, что я поехал в Бельстон».

«Так, и никак иначе?»

«Да».

«Вы совершенно случайно поехали именно туда?»

«Правильно».

«Вы вполне в этом уверены?»

«Да».

Дальше последует волчья улыбка.

«Когда вы уезжали из дома, вы сказали жене, что едете в Бельстон?»

Опасная пауза, отчаянное обдумывание ответа.

«Нет».

«Она так сказала».

«Она ошиблась».

«Ваши дети тоже слышали это».

Молчание.

«Все трое совершенно одинаково ошиблись?»

«Возможно, я это и говорил, но не помню. Возможно, это название и сидело у меня в голове и я произнес его не думая».

«И таким образом вы поехали в богом забытый уголок, а? Многие из ваших соседей и не подозревают о его существовании. А вот вы знали о нем. Вы только что сказали, что это название сидело у вас в голове. И как же оно пришло вам в голову? Как вы узнали о его существовании?»

«Не помню».

«Насколько мы знаем, вы там не родились. Вы там не женились. Ваша жена тоже не из тех мест. Таким образом, у вас с этим местом нет ничего общего. Так что же побудило вас поехать туда?»

«Я вам уже говорил несколько раз, я не знаю, почему туда поехал».

«А почему вы решили наговорить кучу лжи об этой поездке?»

«Я ничего не говорил. Я сказал об этом только своей жене, вы сами это только что сказали».

«Не берите в голову, что мы говорили. Подумайте лучше о том, что говорили вы сами. Вы сказали Макхену, что у ваших родственников неприятности. А ваша жена об этом ничего не знает. Вы сказали жене, что едете по делам в Бельстон, а ваше начальство это начисто отрицает. Вы сказали шоферу такси и владельцу магазина, что ищете место для фабрики, а на самом деле болтались, по вашим словам, без дела».

«Я не хотел, чтобы Макхен знал, что я устал».

«А почему нет?»

«Я не хотел, чтобы он подумал, что я выбился из ритма. Я не хотел показывать своей слабости».

«Ах так, но это не очень убедительно. Это вполне нормально, когда служащий признается, что устал и ему нужен отдых, и ему его предоставляют. Десять процентов персонала только в этом году пользовались этим. Почему вы считаете свой случай исключением?»

Молчание.

«А что вы скажете о той сказке, которую вы рассказали своей жене? Мужчины не врут привлекательным женщинам без основательных на то причин».

«Она и так уже была взволнована моим состоянием. Я не хотел усиливать ее волнение».

«Хорошо. Значит, вы поехали в Бельстон искать место для фабрики или по крайней мере сказали, что ищете. У нас есть два свидетеля на этот счет. Вы хотели завести собственное дело? И что же за производство вы хотели там организовать? Почему вы выбрали Бельстон, где нет даже железнодорожной ветки?»

«Свидетели ошиблись».

«Оба сразу?»

«Да».

«Гм, они страдают галлюцинациями, так же как ваша жена и дети? Странно, как это все вас не понимают или понимают неправильно. А?»

Ответа нет.

«Медицинская экспертиза показала, что девушка была убита. Из всех, кого мы подозревали, вы единственный, у кого была такая возможность и, мы думаем, мотивы тоже. Преступление было совершено двадцать лет тому назад, за это время вы успели сделаться любящим отцом и мужем и благонадежным гражданином. Вы стали образцом провинциальной респектабельности».

Молчание.

«И вот еще одно совпадение: вы устали от всего этого как раз в то время, когда выплыло наружу убийство. Еще большее совпадение: вы неожиданно взяли отпуск. И куда же вы поехали? В Бельстон!»

Молчание.

«Хватит валять дурака. Мы и так потеряли уже достаточно времени. Давайте посмотрим фактам в лицо. Новость заставила вас подпрыгнуть, так как у вас были для этого основательные причины. Вы решили проверить. Вы решили выяснить, напала ли полиция на чей-нибудь след, и если да, то на чей? В противном случае вам не спалось».

Молчание.

«Мистер, вы достаточно выдали себя, все это удовлетворит любого судью. Ваша единственная надежда — чистосердечное признание. По крайней мере, только это может спасти вашу шкуру».

Тишина, пристальный взгляд, потом небрежный взмах рукой.

«Уведите его. Пусть посидит и подумает, пока его адвокат не приедет сюда».

Брансону не составило труда представить весь этот ужасный диалог, в котором ему была предназначена роль загнанной в угол крысы. Неужели это все так и будет, когда придет конец? Когда он подумал об этом, его пульс резко участился.

4

Это неприятное чувство прошло к тому времени, как он достиг Хенбери. Он сумел убедить себя в том, что праздные фантазии и реальность — это совершенно разные вещи. Будущее скорее в руках Бога, чем в его слишком активном воображении. Худшее может никогда и не случиться. А если и случится, то он встретит его в свое время, и не раньше.

Он нашел редакцию «Хенбери газет» в ста ярдах от своего отеля, вошел туда и спросил худого юношу с болезненным лицом, сидящего за конторкой:

— У вас есть старые номера газет?

— Смотря насколько старые.

— Мне нужно несколько, начиная с последнего.

— Это несложно. Сколько вам?

— Дайте, пожалуйста, дюжину, — сказал Брансон, немного подумав.

— Вы хотите двенадцать экземпляров последнего номера?

— Нет. Я хочу по одному экземпляру двенадцать номеров, начиная с последнего.

Парень подобрал номера, скрутил их в сверток, перевязал веревкой и подал Брансону. Брансон заплатил и вернулся к себе в номер. Он закрыл дверь, сел за стол у окна и начал изучать газеты, страницу за страницей, колонку за колонкой, не пропуская ничего.

Эти газеты были за период в три месяца. Они сообщали о пожаре, о нескольких ограблениях, о кражах машин, о самоубийстве где-то за городом и о перестрелке. Но ничего экстраординарного не произошло ни в Бельстоне, ни в его окрестностях.

Брансон мог объяснить это двояко. Шофер мог говорить о преступлении, которое было совершено где-нибудь в другом месте. Это родило надежду, что, может быть, его собственный грех так и останется нераскрытым.

С другой стороны, история, которую рассказал шофер, могла быть и чистой правдой, без всяких ошибок, но произошла она много раньше. Хотя парень имел такой вид, как будто он пережил все это совсем недавно, несколько дней назад или по крайней мере на прошлой неделе. Из рассказа шофера Брансон определенно понял, что все это рассказывается по живым следам.

У Брансона закружилась голова. До этого он считал, что у властей было еще слишком мало времени, чтобы выследить его, а если у них было более трех месяцев, то они могут висеть у него на пятках. Может быть, сейчас, в этот момент, они уже стреляют своими вопросами в Дороти.

«Куда, говорите, он поехал? В Бельстон? А где это? Джо, попробуй связаться там с полицией. Скажи им, что его надо задержать. Если это не ложный след, они могут его тут же прихватить».

Он сидел в своем номере, борясь с сомнениями. С самой первой минуты он сразу же поддавался панике. Теперь он пытался бороться с этим и не паниковать. В его ушах гудели провода, по которым допрашивающие Дороти пытались связаться с полицией в Бельстоне или Хенбери. День или Два назад от такой мысли он бросился бы наутек без оглядки. Но не сейчас. Он просидит здесь до утра и попробует рискнуть.

Ему просто необходимо дождаться здесь утра, так как редакция «Хенбери газет» сейчас уже наверняка закрыта Новых номеров газет он не сможет получить до завтра. Та часть мозга, которая боролась с паникой, которая убеждала его трезво оценить ситуацию, настаивала на том, чтобы он не уезжал отсюда, пока не убедится, что либо его ищут, либо его преступление так и осталось похоронено навечно. Ради такой цели можно и рискнуть.

Бросив газеты в урну, Брансон потер подбородок и решил, что ему стоит побриться перед обедом. Он открыл свой чемодан и с подозрением уставился в него. Вещи были аккуратно уложены, ничего не пропало. Брансон всегда был очень аккуратен и даже педантичен при упаковке своих вещей и, подобно всем людям такого типа, мог с первого взгляда определить, что в его чемодан заглядывал посторонний. Вещи в чемодане лежали не совсем так, как он их укладывал. Он был в полной уверенности, что кто-то опорожнил чемодан, а потом заново его уложил.

Его чемодан быстро и грамотно обыскали. Что же они искали? При данных обстоятельствах можно было дать только один ответ: они искали доказательства. Вор не стал бы так аккуратно паковать чемодан снова. Скорее всего, он бы разбросал вещи по всему номеру, срывая свою злость за то, что ничего ценного в чемодане не было. Только при официальном обыске могли так стараться скрыть свое деяние.

Он проверил замки — взламывались ли они, но замки работали легко и четко. А не ошибся ли он? Может, чемодан просто трясло в дороге и вещи слегка сдвинулись? Или же полиция Хенбери уже начала действовать?

Следующие несколько минут он провел, тщательно осматривая комнату, пытаясь найти окурок, небрежно сброшенный табачный пепел или что-нибудь еще в этом роде, что могло бы свидетельствовать о непрошеных гостях. Он ничего не нашел. И кровать, и платяной шкаф были в порядке — никаких признаков обыска. Никаких доказательств, если не считать, что его запасной галстук был сложен слева направо, а не наоборот, а пачка воротничков лежала кончиками вперед, а не назад.

Затем он боком подошел к окну и, скрываясь за занавеской, долго наблюдал за улицей напротив отеля, пытаясь понять, находится ли отель под наблюдением. Это тоже ни к чему не привело. Прохожих было много, но, насколько он заметил, никто из них не прошел в течение этих двадцати минут мимо отеля дважды, никто также не проявил к отелю повышенного интереса.

Конечно, тому, кто официально наблюдает за отелем, не обязательно шляться снаружи. Он вполне может находиться в самом отеле, сидеть в холле и с невинным видом изображать, что кого-то ждет, или сидеть за стойкой с видом отдыхающего клерка. Брансон пошел вниз взглянуть, что там происходит. В холле было пусто, только две престарелые леди оживленно что-то обсуждали; ни одна из них не походила на полицейского, преследующего убийцу. За стойкой сидел дежурный. Это был очень тощий парень, который мог бы влезть в одну полицейскую порточину. Брансон подошел к нему.

— Меня никто не спрашивал, пока меня не было?

— Нет, мистер Брансон.

— А кому-нибудь показывали мою комнату?

— Насколько я знаю, нет.

— Гм…

— Что-нибудь не в порядке? — спросил клерк, уставившись на него.

— Ничего особенного. Просто у меня такое чувство, что кто-то побывал в моей комнате.

— Что-нибудь пропало? — спросил клерк, напрягаясь в предчувствии неприятностей.

— Нет, нет, ничего.

Клерк заметно расслабился.

— Может быть, уборщица?

— Возможно.

Брансон в растерянности опустил глаза. Перед его носом оказалась раскрытая регистрационная книга; она была развернута в сторону клерка, но Брансон мог вполне четко видеть последнюю запись. То, что строка была для него вверх ногами, вызвало только небольшую задержку в прочтении. Он растерянно уставился в книгу, в то время как его глаза тревожно сообщали мозгу о своей находке.

«Джозеф Рирдон, комната № 13».

— Спасибо, — поблагодарил он клерка.

Брансон быстро поднялся наверх, закрылся в номере и сел на кровать, судорожно сжимая и разжимая пальцы и пытаясь представить, сколько может быть в мире Рирдонов. Не исключено, шесть или семь тысяч, возможно, даже десять или больше. Он этого не знал и не мог сказать даже приблизительно. К тому же долговязый с острыми глазами шпик из института не обязательно должен быть Джозефом. Он мог быть Дадли, или Мортимером, или еще кем-нибудь, только не Джозефом

И все равно, это было неприятное совпадение. Равно как случайная встреча с ним на станции перед отъездом. Да еще подозрение, что его чемодан здесь обыскивали, как только в отель прибыл Рирдон.

Он почтя решил оплатить счет и уехать, уехать не совсем из города, а переехать куда-нибудь в пригород и там провести ночь. Это, конечно, непросто. В Хенбери только два отеля, а ходить сейчас по улицам в поисках дома, где можно снять жилье, слишком поздно.

Была, конечно, и альтернатива. Какое-то время Брансон поиграл с этой мыслью, как загнанная крыса с мыслью атаковать терьера. Он может пойти в тринадцатую комнату, постучать в дверь и встретиться лицом к лицу с Рирдоном. Если парень окажется незнакомцем, то все нормально.

«Извините, я ошибся комнатой».

Но если это окажется тот самый Рирдон, то у Брансона будут наготове несколько вопросов, как только тот откроет дверь.

«Какого черта ты здесь делаешь? С чего это ты меня преследуешь?»

Да, это должно сработать. Рирдон не сможет обвинить его в чем-либо, не имея доказательств. А если бы такие доказательства существовали, то он, Брансон, был бы уже арестован. То, что еще никто не сумел найти достаточно доказательств, дало ему преимущество, хотя и временное.

Исполненный решимости, он вышел в коридор, поспешил к двери с номером тринадцать и громко постучал. Брансон был в полной готовности закатить сцену, если в дверях покажется знакомое лицо. Он постучал еще раз, более громко и нетерпеливо. Ответа не было. Он приложил ухо к замочной скважине: за дверью не было слышно ни звука. Тишина. Комната была пуста. Попробовал открыть дверь, но ему не повезло: дверь была заперта.

В конце коридора послышались шаги; Брансон метнулся к своей комнате, нырнул в нее, но оставил дверь слегка приоткрытой, а сам стал наблюдать за коридором через шелку. Крупный, с большим животом мужчина прошел мимо комнаты тринадцать и проследовал к выходу. Брансон закрыл свою дверь, сел на кровать и стал задумчиво смотреть на чемодан.

В конце концов для большей безопасности он подставил под ручку двери стул, долго изучал в окно улицу, стараясь найти соглядатаев, и, не обнаружив ничего подозрительного, лег спать. Но с тем же успехом он мог всю ночь прогулять по улице — результат был бы тот же. Он скучал по Дороти и детям; представляя их в мыслях, пытался догадаться, что они сейчас делают, и отгадать, когда он снова увидит их. Час за часом Брансон лежал, находясь в странном состоянии, которое можно было определить как нечто среднее между бодрствованием и полузабытьем. Иногда он погружался в царство каких-то кошмарных снов, из которых его выводил малейший посторонний звук. К рассвету он был совершенно разбитый, с опухшими глазами.

В восемь тридцать утра, едва редакция «Хенбери газет» успела открыться, он был уже там. Возвратившись в отель с огромной кипой газет, Брансон оставил их в номере и спустился завтракать. В столовой около дюжины людей ели и болтали, но среди них не было никого, кого бы он смог опознать. Брансон подумал, что любого из них можно было назвать Рирдоном — и клерка, и крупного мужчину, и кого угодно, кроме двух старых дев.

Покончив с завтраком, он поспешил к себе в номер, чтобы быстренько просмотреть все газеты. Листая страницы, он вернулся на год назад. Нигде не упоминалось о его преступлении. Ни в одном номере ни слова. Может быть, полиция по известным только ей причинам задержала публикацию сенсационной новости, но такое долгое молчание тоже казалось неправдоподобным. А может, все это произошло еще раньше и упоминание есть в более старых газетах? Или те шоферы говорили о похожем, но другом преступлении?

Брансон все еще считал, что ему надо узнать все точно, но как это сделать, не испытывая судьбу, не подвергая себя напрасному риску? Он смог придумать только один-единственный способ, чтобы узнать всю правду. И это будет очень опасный ход, он даже не знал, хватит ли у него смелости на это. Он должен пойти в полицию и спросить их об этом прямо и откровенно, вот так!

Но не означает ли это самому сунуть голову в петлю? Сможет ли он улизнуть от них, если появится там под чужим именем и придумает какую-нибудь правдоподобную историю? Ну, например, представится писателем, который пишет запутанные детективные истории и просит у них помощи — сведения по делу об убийстве Элайн Лафарж? Нет, это уж слишком! Нетрудно представить реакцию полиции на такой акт.

«Эй, а как вы об этом узнали? В газетах об этом ни слова не упоминалось! А как вы узнали имя жертвы, раз мы еще сами его не знаем? Нам кажется, мистер, что вам известно об этом слишком много, чтобы это хорошо сказалось на вашем здоровье. Только один человек может так много знать об этом деле — тот, который это сделал!»

Затем они задержат его как главного подозреваемого, довольно скоро установят его настоящее имя, и вот тогда у него под ногами загорится земля. Слишком рискованно и настолько же глупо. А что, если позвонить им по телефону-автомату? Это идея. Они не смогут схватить человека, который находится от них на расстоянии нескольких миль на другом конце телефонного провода, как бы того ни хотели. Равно они не смогут проследить, откуда он звонит, если он не будет затягивать разговор.

Мало-помалу Брансон обучался тем трюкам, которые используют беглецы. У него была чертовски трудная жизнь.

Телефонная будка около автобусной станции казалась идеальным местом. Самая лучшая тактика — это узнать, когда отходят автобусы, и сделать звонок перед отправлением двух-трех автобусов в разные концы. Полиция бросится в погоню за автобусами, в то время как он спокойно пойдет к себе в отель. Полиция догонит автобусы, но никого там задержать не сможет, так как у них не будет описания преступника.

Отлично, он это попробует, и, может быть, ему улыбнется удача и он узнает что-нибудь важное. Если, к примеру, он скажет дежурному, что знает кое-что о тех костях, которые нашли под деревом, и в ответ на это дежурный заинтересуется, начнет задавать вопросы, попросит подождать, пока он позовет детектива, то, значит, все это мрачная реальность: его преступление обнаружено и власти работают над его раскрытием.

Тщательно обдумав свои действия. Брансон решил, что нет смысла оттягивать выполнение операции, и отправился на станцию, предварительно убедившись, что дверь и чемодан надежно закрыты. Он бодро шагал по коридору, и. когда поравнялся с комнатой номер тринадцать, дверь открылась и на него уставился Рирдон.

Даже не изобразив удивления. Рирдон воскликнул:

— Вот так неожиданная…

Он не успел закончить, Брансон тут же заехал ему по зубам. Это был очень сильный удар, в который Брансон вложил всю свою ярость и страх. Рирдон полетел обратно в комнату.

В отчаянной ярости Брансон бросился за ним и нанес ему еще один удар, на этот раз в подбородок. Это был сильный, хорошо нацеленный удар, который мог бы свалить с ног человека намного здоровее и тяжелее Рирдона. Но, несмотря на свою худобу, Рирдон оказался крепким малым. И хотя удары были совершенно для него неожиданными, удержался на ногах. Он развернулся, взмахнул руками и попробовал сгруппироваться.

Брансон решил полностью использовать свое преимущество и не дать Рирдону никакой возможности сопротивляться. Ярость родила в нем такую силу, о существовании которой он и не подозревал. Он отскочил в сторону и нанес Рирдону еще один сильный удар по горлу. Рирдон издал хриплый кашляющий звук и начал оседать. Он поднял руку, всем своим видом показывая, что хочет закричать, но не может.

Брансон нанес еще три удара, прежде чем Рирдон упал. упал не резко, а тихо и спокойно, как будто это был не человек, а пустой костюм. Да, он был крепкий мужик, и ему надо было получить много для такого результата. Брансон, тяжело дыша, склонился над ним. Бросив взгляд назад, он, заметил, что дверь в номер широко раскрыта. Он подошел к двери и выглянул в коридор. Ни души. Никто не слышал шума короткой схватки, никто не поднял тревогу. Тщательно закрыв дверь, он вернулся к своему противнику.

Стоя над Рирдоном и глядя на него, Брансон задумчиво потирал костяшки пальцев. Внутри все дрожало от возбуждения, а нервы были натянуты как струны.

«Этот парень слишком умный и упорный, — подумал Брансон. — Будет полным безумием не воспользоваться сложившейся ситуацией и не попытаться избавиться от наглой слежки».

Сейчас у него была отличная возможность избавиться от Рирдона навсегда. Человека можно казнить за убийство только один раз. Они не могут посадить его на электрический стул дважды. И в то же время он не мог убить Рирдона. Он не мог бы так хладнокровно убить кого-нибудь и за миллион долларов. Если бы было подходящее время для самоанализа, то можно было бы попробовать разбудить в себе убийцу и сделать из этого кое-какие выводы, но время было совершенно неподходящим.

Нет, он не мог убить Рирдона даже для собственного спасения. Рирдон лежал на полу раскинув руки, почти на боку, его пиджак раскрылся, и под мышкой была видна кобура, из которой торчал пистолет. Брансон задумчиво посмотрел на пистолет, но трогать его не стал.

Потом подошел к чемодану Рирдона и открыл его. Внутри он обнаружил полдюжины наручников, два галстука и некоторые необходимые для путешествия вещи. При помощи наручников и галстука Брансон связал руки и ноги Рирдона и запихал в рот кляп. К тому времени, когда он кончил это дело, Рирдон начал сопеть и потихоньку приходить в себя.

Брансон быстренько обыскал его, нашел бумажник и решил его осмотреть. Банкноты, пара не представляющих интереса писем, несколько расписок, сложенная страховка на машину. В другом отделении лежало несколько почтовых марок. В кармашке на другой стороне бумажника — запечатанная в целлофан продолговатая карточка. Брансон взглянул на карточку, и волосы у него встали дыбом. На карточке был вытеснен орел, серийный номер и надпись:

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ

ОТДЕЛЕНИЕ ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ

ДЖОЗЕФ РИРДОН

Во имя всего святого, какое дело военной разведке до обычного убийства? Это его поразило. Единственное объяснение, которое он смог придумать, было то, что разведка взяла его дело у полиции, когда узнала, что в нем замешан служащий чрезвычайно секретного учреждения. Но это тоже казалось маловероятным. Насколько он знал, полиция никогда не отдавала свои дела, кто бы ни был в них замешан.

Но, как ни говори, ищейка пока выведена из строя. Теперь все зависело от того, насколько быстро Брансон сможет убраться и сбить со следа эту ищейку. Положив бумажник на место, он запихал Рирдона под кровать, выглянул в коридор — там никого не было. Он вышел из комнаты и услышал, как за ним щелкнул замок.

Заскочив в свою комнату и схватив чемодан, Брансон быстро оглядел номер и убедился, что ничего не оставил. Спустившись в холл, он оплатил свой счет. Клерк был медлительный и нерасторопный, как будто хотел испытать терпение Брансона. Пока он возился с бумагами, Брансон оглядывал вестибюль, пытаясь определить, нет ли там еще какой-нибудь ищейки, и со страхом ожидая, что вот-вот наверху начнется шум. Взяв счет, он выскочил на улицу и быстрым шагом направился к автобусной станции, но там оказалось, что в ближайшие пятьдесят минут не отходит ни один автобус. Тогда он ринулся на вокзал, но и там в ближайшие полтора часа не отходил ни один поезд.

Это означало нежелательную задержку. Инстинкт преследуемого подсказал ему, насколько опасно задерживаться в Хенбери. На время он оставил идею звонить в полицию. Можно будет позвонить туда откуда угодно, даже за тысячи миль. Такой далекий звонок будет для него более безопасным.

Главной задачей было выбраться из города до того, как Рирдон высвободится и власти закроют город. Брансон решил отправиться пешком по пути того автобуса, который должен был первым отойти от станции. Автобус подберет его в четырех или пяти милях от города, и таким образом он избежит облавы, если в ближайшие пятьдесят минут Рирдон сумеет поднять шум. Первое, что тогда сделают власти, это отправят патрули на автобусную и железнодорожную станции, опросят шоферов такси и водителей грузовиков.

Итак, он быстрым деловым шагом направился из города, думая только о том. что до конца дня ему надо будет позвонить Дороти и узнать, как дела у нее и у детей. А также он спросит ее, не интересовался ли кто-нибудь его местопребыванием. И опять сказалось отсутствие опыта преступника: Брансону и в голову не пришло украсть машину, быстренько покинуть опасное место, бросить машину в первом же большом городе и украсть другую. За свою жизнь он крал только раз, в возрасте шести лет предметом кражи было большое яблоко

С другой стороны, если дела обстояли так. как он предполагал, то отсутствие опыта давало ему преимущество. С точки зрения полиции, все закоренелые преступники действуют очень похоже. На каждый шаг полиции они в ответ делают вполне определенные шаги. А вот новички непредсказуемы. Опытный преступник был бы уже далеко, мчась на чужой машине, а вот новичок мог сотворить все, что угодно, даже попытаться остаться незамеченным, шагая на своих двоих. Вот так Брансон и шагал.

Вначале ему повезло. Через двадцать минут его обогнал изрядно помятый, фыркающий седан. Машина остановилась, и шофер ’предложил его подвезти. Брансон принял предложение, залез в машину и устроился рядом с краснолицым, красношеим шофером. Он честно сказал, что просто идет по дороге, чтобы убить время, и рассчитывает сесть на автобус, когда тот его догонит.

— А куда направляешься-то? — спросил краснолицый.

— В любой большой город. — ответил Брансон и похлопал по своему чемодану, чтобы привлечь к нему внимание шофера. — Я хожу по домам.

— А что продаешь?

— Страховку.

Неужели это никогда не кончится: вопросы и быстрое придумывание ответов на них7

— Грязное дело, — заметил краснолицый с полным отсутствием такта. — Мою жену почти уговорили купить такую штуку. Точно тебе говорю! Я-то ей, конечно, сказал: «Только попробуй! Почему ты хочешь, чтобы я мертвый стоил больше, чем живой?» Грязное дело, скажу я тебе. Заинтересовать бабу трупом! Нехорошее это дело! В этом мире и так достаточно неприятностей, чтобы предлагать кому-нибудь сорвать банк за то, что парень сыграл в ящик.

— Я страхую от пожаров и ограблений, — попробовал успокоить его Брансон.

— Ну, это совсем другое дело, мистер. В этом есть еще смысл. Вот у моего дяди из Декатора сеновал полыхнул прямо как вулкан. Он вообще-то скряга, а так сколько потерял сразу. Я всегда говорил…

Шофер все продолжал болтать, пока седан кряхтел, подпрыгивая на ухабах и оставляя позади милю за милей. Шофер перечислил и описал в деталях все большие пожары в этом регионе за последние сорок лет и кончил тем, что страховка от пожаров — это стоящее дело, а вот страховка от ограблений — дело гиблое, потому что в этом районе очень мало проходимцев.

— Это ты лучше попробуй где-нибудь в другом месте, — посоветовал краснолицый. — У нас даже жулики не задерживаются.

— Должно быть, хорошо жить в таком уголке, — предположил Брансон. — А как насчет убийств? Это бывает?

— Да было несколько. Все из-за баб или по пьянке: Только одно никак не раскрыли.

— Это какое же? — навострил уши Брансон, рассчитывая хоть теперь услышать что-нибудь стоящее.

— Да это было лет восемь-десять назад, — охотно ответил краснолицый. — Старика Джефа Воткинса нашли здорово избитым. Он так и умер, ничего не сказав. Полиция искала тут одного сезонника, но его и след простыл. Так и не нашли.

— А что с той женщиной, которую нашли под деревом?

Краснолицый тут же все внимание переключил с дороги на Брансона.

— Какой женщиной?

— Может, это, конечно, только слухи, — сказал Брансон, — просто несколько дней назад я слышал, как два парня говорили, что где-то под Бельстоном нашли под деревом скелет девушки.

— Это когда же?

— Да я не знаю, когда это случилось. Может, неделю назад, а может, и несколько месяцев. Было похоже, что парень говорит о чем-то совсем недавнем.

— Выдумал он все это, — убежденно заявил краснолицый.

— Может, и так.

— Если бы такое произошло, это разлетелось бы на сотню миль как степной пожар, — заверил шофер. — В этих местах любят посудачить, можешь мне поверить. Я-то уж об этом точно слышал бы.

— А не слышал?

— Нет. Знаешь, друг, ты, наверное, не так понял этого парня.

В это время машина въехала в городок поменьше, чем Хенбери, но побольше, чем Бельстон. Краснолицый взглянул на пассажира:

— Ну как местечко?

— Вполне подойдет, если дальше не едешь.

— Могу провезти еще миль сорок. Но тогда останется еще двадцать, чтобы добраться до города.

— Попробую туда. А может, мне повезет и кто-нибудь подбросит дальше.

— Хочешь отъехать подальше? Думаешь, здесь ничего не заработаешь?

— Сказать по правде, я устал от маленьких городков. Думаю, лучше съездить куда-нибудь в большой город.

— Тебе виднее, мне трудно судить, — сказал краснолицый. — А что, ваша контора вас машинами не снабжает?

— Снабжает, но я оставил свою дома, жене.

— У нее есть на тебя страховка?

— Конечно, есть.

— Женщины! — воскликнул шофер, покачав головой. — Им лишь бы что-нибудь хапнуть! Все забирают, что мужчина имеет.

Он замолчал, покусывая нижнюю губу, пока машина тряслась через весь город. Увеличивающееся расстояние вполне устраивало Брансона, который считал, что чем дальше, тем лучше. Шофер продолжал молчать, очевидно раздосадованный жадностью слабого пола.

Они отъехали на тридцать миль от последнего города, и им осталось всего десять до цели путешествия краснолицего. Здесь дорога свернула на прямое шоссе, довольно широкое, поперек которого стояли две машины. Седан подъезжал к ним все ближе и ближе. От одной из машин отделилась фигура в форме и стала на середине дороги. Это был патрульный полицейский, который поднял руку, приказывая седану остановиться.

Одна из стоящих машин зафырчала и отъехала как раз в тот момент, когда краснолицый водитель затормозил и спросил:

— Ну и что теперь?

Рядом с первым патрульным вырос второй. Они подходили к седану осторожно, с двух сторон, всем видом давая понять, что их больше интересует не машина, а пассажиры.

Заглянув внутрь машины, тот, который был повыше, кивнул:

— А, привет, Вильмер. Как делишки?

— Так себе, — ответил краснолицый, не выражая особой радости. — И какого рожна вам надо на этот раз?

— Не суетись, Вильмер. — посоветовал другой. — Мы кое-кого ищем. — Он сделал жест в сторону Брансона: — Знаешь этого парня?

— А должен?

— Он едет с тобой, не так ли?

— Как видишь. Ну и что с того?

— Слушай, Вильмер, давай-ка будь разумным, а? Я на тебе не женат, так что попридержи язычок и ответь мне прямо на один-два вопроса. Где ты откопал этого парня?

— Подобрал его на окраине Хенбери, — признался краснолицый.

— Подобрал, да? — патрульный начал с интересом разглядывать Брансона, тем же самым занялся и его напарник. — Вы подходите под описание человека, которого мы ищем. Ваше имя?

— Картер.

— И чем вы занимаетесь?

— Я страховой агент.

— Это так, — подтвердил краснолицый, радуясь тому, что он что-то тоже может сказать. — Мы с ним об этом говорили.

— Картер… а дальше?

— Люсиус, — сообщил Брансон, даже не понимая, в каком уголке своей головы сумел откопать такое.

Эти данные поколебали уверенность допрашивающих. Они переглянулись и вновь принялись рассматривать Брансона, очевидно сравнивая его с полученным описанием.

— И что вы делали в Хенбери?

— Продавал страховки, — криво улыбнулся Брансон, — точнее, пробовал продавать.

У него уже хорошо получалось вранье. Для этого, оказывается, надо просто взять себя в руки и иметь большую практику. Но все же он очень сожалел, что пришлось этим заниматься: по своей природе он ненавидел ложь.

— У вас есть какие-нибудь документы? — спросил тот, что был пониже.

— Думаю, что нет. Со мной нет. Я оставил все документы дома.

— И никаких ни в чемодане, ни в бумажнике? Никаких писем, карточек или чего-нибудь еще?

— Извините, нет.

— Очень странно для человека, который находится в пути. — Короткий поджал губы и бросил многозначительный взгляд второму патрульному. — Я думаю, вам лучше выйти из машины, мистер Картер, — сказал он, открывая дверцу и делая властный жест рукой, — нам надо посмотреть на вас и на то, что вы везете с собой.

Брансон вылез. В голове стучало: «Все! Конец!» Краснолицый сидел за рулем со злой физиономией. Короткий патрульный вытащил из машины чемодан и разложил его на дороге, в то время как высокий стоял в нескольких ярдах, держа руку на рукоятке пистолета. Бежать бесполезно. Патрульный всадит ему пулю в спину, не успеет он сделать и пяти шагов.

— Ваш бумажник и ключи, пожалуйста.

Брансон протянул.

Патрульный тщательно просмотрел содержимое бумажника.

— Люсиус Картер, как же! Это и есть тот парень, Ричард Брансон! — Он махнул рукой краснолицему: — Поехал!

Краснолицый со злостью захлопнул дверцу и заорал в открытое окно:

— Раскомандовались тут! Это моя машина! Я купил ее на свои денежки! И как налогоплательщик я могу…

— Поехал, Вильмер! Ты уже большой мальчик… Ну!

Краснолицый одарил полицейских и Брансона убийственным взглядом и умчался, обдав их клубами пыли и бензина.

— Садитесь, мистер, — сказал короткий полицейский, указывая Брансону на патрульную машину.

— Почему? В чем вы меня обвиняете? Если у вас есть что-нибудь против меня, скажите!

— Вам все скажут в участке, — отрезал патрульный, — мы можем задержать вас на двадцать четыре часа под любым предлогом. Так что утихни, мистер, и садись в машину.

Бросив дальнейший спор, Брансон залез в машину. Короткий полицейский сел на заднее сиденье рядом с Брансоном, а высокий занял место водителя, щелкнул выключателем и проговорил в микрофон:

— Машина девять, Хили и Грег. Мы только что подобрали Брансона, сейчас привезем.

5

В участке отношение к нему было по крайней мере странным. С ним обращались бесцеремонно, но в то же время без той грубости, с которой столкнулся бы явно виновный. Складывалось впечатление, что полицейские не представляли, кто он такой: то ли его искали потому, что он взорвал Белый дом, то ли он был кандидатом на медаль конгресса, которого не могли найти. После тщательной проверки личности его покормили и отвели в камеру, не задавая никаких вопросов.

На все вопросы Брансон получал один ответ: «Молчите и ждите».

Рирдон прибыл через три часа. Пара нашлепок медицинского пластыря прикрывала ссадины у него на руке, больше никаких повреждений не было видно. Ему предоставили маленький кабинет, где он терпеливо и ждал, пока туда приведут Брансона.

Оставшись одни, они без всяких эмоций оглядели друг друга, и наконец Рирдон сказал:

— Я полагаю, вы понимаете, что мы можем обвинить вас в обычном нападении на человека.

— Пусть будет так, — пожал плечами Брансон.

— Почему вы это сделали? Почему вы так обошлись со мной?

— Чтобы научить вас заниматься своими делами, а не совать нос в чужие.

— Понятно. Вам не нравилось, что я все время попадался вам на глаза.

— Конечно. А кому это понравится?

— Большинство людей ничего против не имеют, — сказал Рирдон. — Ас чего бы им иметь? Им нечего скрывать. А что вы скрываете?

— Выясните.

— Вот я сейчас и стараюсь это сделать. А вы не хотите мне это сказать?

Брансон тупо уставился в стену. Пока убийство не упоминалось. Это странно, особенно если учесть, что они его преследовали и наконец задержали. Может быть, Рирдон бережет это на десерт и причмокивает губами в предвкушении удовольствия? Садист играет в кошки-мышки.

— Может быть, я смогу помочь вам? — продолжал Рирдон спокойным тоном. — Я хочу помочь вам.

— Очень мило, — ответил Брансон.

— Но очень трудно помочь, когда не знаешь, в какой помощи нуждается человек.

— Держи карман шире, — посоветовал Брансон.

Рирдон взорвался:

— Это не водевиль, Брансон. Это — серьезное дело. Если вы вляпались в какую-нибудь историю и вам нужно помочь, вы должны рассказать об этом.

— Я сам в состоянии уладить свои дела.

— Убежав от работы, дома, семьи. Это не очень-то эффективный способ.

— Это уж мне судить.

— И мне тоже, — зарычал Рирдон. — Я докопаюсь до этого дела любым способом.

— До какого дела? — спросил Брансон с сарказмом. — Я взял небольшой отпуск, официально, как положено его оформил. Это было вполне законно, и с тех пор, насколько я знаю, закон не менялся.

Рирдон глубоко вздохнул:

— Как вижу, вы не хотите мне довериться, пока нет. Это оставляет мне единственное решение: отвезти вас обратно. Мы обсудим все по дороге домой.

— Вы не можете отвезти меня обратно, — возразил Брансон, — нападение на человека — не такое уж крупное преступление.

— Это обвинение вам еще не предъявлено и не будет предъявлено. Не в моих правилах прибегать к помощи закона из-за удара по зубам. Вы поедете со мной домой по собственному желанию, или…

— Или что?

— Я подниму вопрос о вашей измене и разглашении государственной тайны. И вот тогда мы посмотрим, как вам это понравится.

Брансон побагровел и закричал, наклонившись вперед:

— Я не предатель!

— А никто и не говорит, что вы предатель.

— Вы только что сами сказали.

— Я еще ничего подобного не сказал, — возразил Рирдон. — Я пока не обнаружил никаких причин не верить в вашу лояльность. Но если будет необходимо, могу покривить душой. Я просто показал вам, на какие грязные трюки способен, чтобы выяснить, что вы скрываете.

— Вы хотите сказать, что не остановитесь и перед ложным обвинением?

— Да. Мне нельзя упускать ни одной возможности.

— И в то же время вы хотите помочь мне?

— Конечно!

— Ну, из этого можно сделать два вывода: либо вы сумасшедший, либо считаете, что сумасшедший я, — ответил Брансон.

— Насколько я знаю, вы, возможно, и не в своем уме, — согласился Рирдон. — Если это так, то я хочу знать, отчего это так внезапно с вами произошло.

— Почему?

— Потому что вы не первый и, насколько я могу судить, не последний.

Брансон прищурил глаза:

— О чем это вы?

— О помешанных. Я говорю об умных и талантливых людях, которые вдруг неожиданно становятся странными. Их уже достаточно много. И пора с этим кончать.

— Я не понимаю этого и, более того, не хочу понимать. Все, что я могу сказать по этому поводу, это то, что если вы считаете человека, который взял отпуск из-за того, что ему очень нужен отдых, сумасшедшим, то вы сами тронулись.

— Вы не просто взяли отпуск.

— Да?

— Да. В отпуск жену и детей берут с собой.

— У меня складывается впечатление, что вы лучше меня знаете, что мне надо делать, — сухо заметил Брансон. — И что же я делаю в таком случае, по вашему мнению?

— Бежите от чего-то. Второе предположение: бежите за чем-то. Более вероятно первое.

— Убегаю от чего?

— Это вы мне должны сказать, — жестко произнес Рирдон, не отрываясь глядя на Брансона.

— Увольте, это ваша теория, а не моя. Если у вас есть подтверждения этой теории, я готов их выслушать, если нет, советую помолчать.

Нахмурившись, Рирдон посмотрел на часы.

— Я не могу оставаться здесь весь день из-за пустых споров. Через двадцать минут отходит поезд. Мы вполне успеем на него, если сейчас же отправимся в путь.

— Для этого вам придется тащить меня волоком, и тогда, может быть, и я смогу возбудить против вас дело о телесных повреждениях.

— Пустая надежда. Любой компетентный адвокат скажет вам, что судиться с правительством бесполезно. Кроме того, я знаю что делаю. Я сам могу прибегнуть к закону.

— Ну хорошо. Поедем.

Брансон встал, голова у него слегка кружилась. Ни одного слова не было сказано об Элайн Лафарж. Манера, с которой они обращались с ним, создавала угрозу его жизни или по крайней мере свободе. Но по каким-то непонятным причинам они выбрали для этого совсем другой путь.

Если человек преднамеренно и обдуманно убил женщину, то этого достаточно для любого суда. Убийство есть убийство, и суды имеют с этим дело каждый месяц. Но здесь в дело гражданского суда вмешались военные власти, пытаясь объяснить его действия безумием.

Почему?

Это его озадачило.

* * *

Когда поезд уже мчался по пригородным местам, Рирдон опять уставился на него.

— Послушайте меня, Брансон. Я буду с вами откровенен. Ради Христа, постарайтесь сойти до моего уровня. Я скажу, почему так заинтересован в вас. А вы в ответ расскажете мне, что вы скрываете, что заставило вас пуститься в бега.

— Я не в бегах.

— Сейчас, возможно, нет. Нет, с тех пор как вы мне попались. Но до этого вы были в бегах.

— Нет. Это просто ваши домыслы.

— Давайте раскинем мозгами вместе. Если мы будем продолжать сталкиваться лбами, то ничего, кроме синяков, не получим. Я хочу вам напомнить то, что вы, как мне кажется, забыли. Сейчас идет война. Еще не стреляют, но это все равно война. Иначе зачем бы вам и вашим коллегам так усиленно работать над еще более совершенным и более мощным оружием?

— Ну?

— Потому что холодная война превращается в горячую. И война без стрельбы ведется своими способами. Каждая сторона старается украсть лучшие головы другой стороны, купить их или же просто уничтожить. Мы теряем людей, лаборатории, идеи. Они тоже. Мы покупаем их мозги. И они покупают наши. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Конечно, старая песня.

— Ну хоть и старая песня, а действует все так же, — согласился Рирдон. — Он наклонился к Брансону и прищурил глаза. — Оружие в этой войне: подкуп, шантаж, воровство, соблазнение, убийство — все, что помогает достичь цели. И это оружие обеих сторон. Главная цель в этой борьбе: как можно больше отнять у противника и как можно меньше потерять самому. Первая часть так же важна, как и вторая. Я специализируюсь на второй. Это моя работа. Это задача нашего отдела: отбить вражеские атаки на наши умы.

— Вы не сказали мне ничего нового или удивительного, — пожал плечами Брансон. — И это чертовски обидно, что человек не может взять отпуск, не будучи заподозрен в попытке продать известные ему государственные секреты.

— Вы слишком упрощаете ситуацию, — возразил Рирдон. — Есть два основных способа ослабить противника. Первый — это попытаться использовать умы противника для своей пользы. Второй — не дать противнику использовать его собственные, если первое невозможно. Это политика собаки на сене: ни себе, ни людям. Понятно? А теперь представим, что вы достаточно патриотичны, чтобы не продать секреты, что тогда?

— Ну и что тогда?

— Враг выводит из строя вашу голову: раз он не может ею воспользоваться, то пусть и другие не пользуются.

— Чушь! Я не стою такой заботы.

— Это все равно что сказать, что солдата не стоит посылать на поле битвы. Конечно, один в поле не воин. Но если их сотни, тысячи, десятки тысяч, то это уже причина поражения или победы. — Рирдон сделал паузу, чтобы эти слова лучше уложились в голове Брансона, потом продолжил: — Лично я не стал бы беспокоиться о каком-то там Брансоне, но о сотне, сотнях Брансонов заботиться надо.

— Ну, у вас есть хотя бы одно утешение, — улыбнулся Брансон, — моя голова еще крепко держится у меня на плечах.

— Как вы прекрасно понимаете, я говорю образно. Ум, который резко перестал работать, потерянная для своей страны голова. Это уже жертва в необъявленной войне. И в наш технический век очень опасны удары, которые наносит враг по лучшим умам.

— Все это понятно и дураку, и, не сочтите за хвастовство, я это знал уже много лет назад. Но как все это можно приложить ко мне в данный момент?

— Як этому и подхожу, — ответил Рирдон. — Определенное число хороших ученых было потеряно за последние два года, не только из вашего института, но и из некоторых других. Это число гораздо выше числа потерь от естественных причин: смерти, болезни и старости. Если мы не найдем способ остановить эти потери, они будут расти, превратятся в полк, полк в армию, — он махнул рукой. — И после этого — бух!

— Вы уверены, что потери превосходят естественные? — спросил Брансон, вспоминая возражения, которые он высказывал Бергу.

— Вполне. Но плохо то, что мы потеряли очень много времени, прежде чем поняли, что происходит что-то необычное. Все, с кем это произошло, были ценными людьми, и все они заслуживали доверия. Все они вдруг потеряли интерес к работе, начали действовать совершенно не в духе своего характера и в конце концов пропали для своей страны. С одними это произошло быстрее, чем с другими. Некоторые исчезли, едва успев крикнуть короткое «Прощай!», другие брали отставку или уезжали в отпуск и никогда больше не возвращались. Некоторые из них переходили границу. Мы знаем, что они сейчас делают. Это ни в коей мере не угрожает интересам страны, но мы не можем их вернуть никакими уговорами. Пока они живут так, как хотят, они ничего не предпринимают. Недавно мы выследили троих, которые пока еще не покинули страну.

— И что произошло?

— Все трое твердо стояли на позиции, что они имеют право жить где хотят и делать что хотят. Та работа, которой они занимаются сейчас, намного хуже той, которую они оставили, но они уверяют, что это их больше устраивает, и отказываются объяснять причины. По мнению агентов, которые с ними разговаривали, они все чем-то напуганы. Добиться от них ответов совершенно невозможно.

— Я не осуждаю их, — сказал Брансон. — Мне тоже не нравится, когда за мной тащится хвост, куда бы я ни пошел. Я ударил вас по зубам не просто так. Я считал, что пришло время научить вас жить самому и дать жить другим.

Не обратив внимания на это замечание, Рирдон продолжал:

— После этого они пропадали снова и находились уже в других местах и занятые другой работой. Мы решили не спускать с них глаз, но не беспокоить их больше. Мы встали перед фактом, что мозги перестали работать на эту страну, и нам надо было найти способ исправить ситуацию. Их ложь — результат нашего либерализма: другие режимы заставили бы их говорить.

— Итак, вы наклеили на меня ярлык еще одного мятежника из этого списка? — спросил Брансон, облегченно вздохнув при мысли, что истинная причина его бегства осталась им неизвестной.

— Вы не единственный, — сообщил Рирдон. — В тот день, когда мы решили взять вас под наблюдение, появился еще один парень с теми же отклонениями, что и у вас.

— Выяснили, что с ним?

— Нет, но, думаю, выясним, — продолжал Рирдон. — Вам, конечно, неизвестно, что мы разослали своих людей по всем научным центрам, которые занимаются оружием. Эти люди собирают информацию о всех, кто вдруг без видимых причин бросил работу, кто начал обнаруживать признаки надлома в характере или просто странно вести себя. Таким образом мы вышли и на вас.

— Кто навел вас на меня?

— Не будем об этом, — безразлично заметил Рирдон, — это был некто, кто считал, что вы на данный момент несколько не в себе.

— Могу поспорить, что Каин, — прошипел Брансон, — он всегда считал себя психологом-любителем.

— Я не играю с вами в загадки-отгадки, так что не надо меня провоцировать.

— Хорошо. Я принимаю это правило.

— Итак, я продолжаю. Я рассмотрел все свидетельства о вашем поведении, следовал за вами повсюду и пришел к выводу, что вы очень нервничаете и готовы бросить все и пуститься в бега. А ведь на такой шаг — бросить хорошую работу, обжитой дом — должно толкнуть что-то серьезное, и мы должны знать, что заставило вас это сделать. Если мы поймем причины, мы сможем это остановить.

— Ну, в моем случае вам придется долго искать то, чего нет, — заявил Брансон.

— Я вам не верю. Знаете, о чем я подумал? Убежден, что вы узнали о какой-то угрозе для вас, для вашей жены или для ваших детей.

Брансон ничего не ответил.

— Нет такой угрозы, которую мы не смогли бы отвести, — заверил Рирдон, обнадеженный молчанием собеседника. — Мы можем встретить эту угрозу и отвести ее, но для этого нам надо знать, что это за угроза, иначе мы будем тыкаться вслепую, — Рирдон впился глазами в Брансона. — Если кто-то угрожает вам, скажите, как и кто. Я могу поклясться своей жизнью, что мы сумеем с ним справиться,

«Ха, это смешно! Правительство собирается защитить преступника, которого само же обязательно казнит, если узнает правду. Рирдон говорит о врагах на другом конце планеты, когда истинная угроза лежит в законе этой страны, вооруженном электрическим стулом и газовой камерой».

Вмешательство военной разведки теперь было понятно. Она работала с полицией рука об руку, не зная об этом. Первые подозревают, что его принуждают отказаться от своего долга, вторые не могут найти ниточку, которая приведет их к убийце. Брансона несколько огорчило, даже обидело, что разведка смотрит на него как на перспективного дезертира, но обрадовало, что полиция топчется на месте.

— Я прав? — настаивал Рирдон. — Чья-то жизнь под угрозой?

— Нет!

— Лжете!

— Воля ваша, можете не верить, — устало сказал Брансон.

Рирдон повернулся к окну и начал вглядываться в пейзаж, мелькающий за окном. Несколько минут он сидел молча, погруженный в свои думы. Вдруг он резко повернулся и спросил:

— Каким образом здесь замешан Бельстон?

Брансон вздрогнул и побледнел. Это было как удар в солнечное сплетение.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы все еще продолжаете врать, но вас выдает ваше лицо. Бельстон имеет большое значение для вас, это что-то черное и таящее угрозу, и в то же время он тянет вас, потому что вы хотите что-то выяснить.

— Если вы знаете так много, то должны знать, что именно.

— Не знаю. И думаю, что и вы не найдете то, что ищете. — Рирдон сжал кулаки и внимательно начал рассматривать костяшки пальцев. — Я догадываюсь, почему ваши поиски безуспешны.

— Ну давайте догадывайтесь, если это вас развлекает.

— Вы хотите наладить контакт с кем-то, кто вам неизвестен, и все это по его инициативе. Но я испортил вам всю игру. Они видели, что за вами следят, и мое лицо им не понравилось. Вот поэтому они и не вышли на контакт с вами, как было оговорено. А может, они не дали вам того, что обещали.

— Они?

— Противники. Не притворяйтесь невинным. Вы прекрасно понимаете, о ком я говорю.

— Да вы просто здоровенная пчела в улье. Вы не хотите никого слушать, кроме своего жужжания.

— Слушайте, Брансон, я информирован лучше, чем вы думаете. Вы бродили по Бельстону, как потерянная душа по аду, ища что-то, что не смогли найти, или ожидая чего-то, что не случилось. Прекрасный отдых во время отпуска, не так ли?

Брансон продолжал молчать.

— Вы разговаривали со многими людьми в Бельстоне и Хенбери. Мы проверили их всех, никаких намеков на зарубежную связь. Это тоже не привело нас никуда. Все они были чисты как новорожденные щенки. Вы или кто-то еще поняли, что за вами следят, и стали слишком осторожны, чтобы дать нам в руки хотя бы туманный след.

— Мне нужна рыжая педикюрша, а таких в мире не много.

— Понятно, понятно, — сказал Рирдон обиженно.

— А теперь я скажу вам кое-что, — сказал Брансон, наклонившись вперед. — Самое трудное найти то, что никогда не существовало,

— То, что вы искали, существовало или существует: человек вашего ума не будет просто так искать вчерашний день.

— Я уже говорил вам, что все это чушь!

— Да вы такой же, как те трое, о которых я упоминал. Говорить не хотите. А на вопросы даете бессмысленные ответы. Теперь вам остается сообщить мне, что нет закона, который запрещал бы людям делать то, что они находят для себя подходящим.

— То, что они делают, может быть вполне невинным, — заметил Брансон.

— Про вас это трудно сказать, — отрезал Рирдон. — Хендерсон, по крайней мере, заимел промтоварный магазин. И как мог, объяснил причины такого поступка: ему это нравится. Он хочет работать сам на себя, устал от режима, хочет быть независимым.

— Вполне обоснованные причины, сказал бы я.

— Я вас не спрашиваю, — отрезал Рирдон. — Эти причины ложны, и мы это знаем. Мы нашли Хендерсона в Колумете. Мы задали ему несколько вопросов. Через месяц он продал свое дело и смылся, а двумя неделями позже уже торговал в Лейксайде. Таким образом, мы стали следить за ним с безопасного расстояния. У него, видимо, есть основательные причины избегать официального внимания. То же самое и с вами.

Брансон изобразил полную скуку и уставился в окно.

— Вас приперло, и вы поехали в Бельстон искать выход. Я не знаю, в чем этот выход заключался, но вы его не нашли. И поняли, куда это вас отбросило. Это отбросило вас в самое начало. Вы все так же приперты к стене. Вы это поняли и носились по Хенбери, как крыса по клетке, но ничего хорошего этим не добились.

— Замолчите, — попытался остановить его Брансон.

— Черт за вашей спиной не слез с нее ни в Бельстоне, ни в Хенбери, как вы на это ни надеялись. Он крепко вцепился в вас и все еще скачет вместе с вами. И он так и будет скакать на вашей спине, пока вы не услышите голос разума и не позволите кому-нибудь, кто это может, стянуть его с вашей спины. Все, что вам надо сделать, — это открыть рот и сообщить, кто этот черт.

— Извините, — сказал Брансон. — Я ненадолго отлучусь.

Он вышел из купе прежде, чем Рирдон, растерявшись от неожиданности, сообразил, что ему делать в этой ситуации. Предлог, под которым он мог бы сопровождать Брансона или остановить его, было не просто придумать за доли секунды. Брансон еще не был под арестом и не был ни в чем обвинен. На данный момент он был свободен и имел статус обычного пассажира…

Торопливо проходя по коридору, Брансон краем глаза заметил, что Рирдон встает, но делает это медленно, как будто не решив, что делать дальше. Брансон ускорил шаг, подошел к туалету, захлопнул за собой дверь и открыл окно. Он посмотрел в открытое окно, затем залез на раму и начал вылезать наружу. Несколько секунд он стоял на раме окна, уцепившись пальцами за крышу вагона, его тело трепали порывы несущегося навстречу ветра. А потом он оттолкнулся от окна.

6

Он тяжело ударился о покрытый травой откос и покатился вниз. И хотя он приземлился на ноги, скорость поезда и наклон откоса заставили его лететь по диагонали, переворачиваясь и изо всех сил стараясь сгруппироваться и принять форму мяча. Ему казалось, что откос тянется больше мили и ему никогда не достигнуть дна. Но вот наконец он ударился о дно канавы, запыхавшийся и грязный, с забитым пылью носом.

Какое-то время Брансон лежал, тяжело дыша и прислушиваясь к замирающему грохоту удаляющегося поезда. Не было никаких признаков близкой остановки, поезд с той же скоростью продолжал удаляться и с каждой секундой уносил все дальше проклятого Рирдона. Рирдон покроет миль десять или двадцать, прежде чем поймет, что Брансона там уже нет, и начнет действовать.

А может, этот всезнайка предвидел прыжок Брансона и сам тоже прыгнул с поезда? Брансон резко вскочил, даже не подумав, что во время падения мог запросто получить перелом или вывих. Он осмотрел себя: пострадала только одежда. Да, такой побег редко бывает даже в кино.

Эта последняя мысль вдруг вернулась к нему, как бы стараясь подчеркнуть: такой побег редко бывает даже в кино. От этой мысли он чуть было не выскочил из канавы. Кино? Кино?!

Странно, что случайное воспоминание о такой простой вещи, как кино, так на него подействовало. Когда-то он думал о кино так же, как многие думают о собаках, французских булках и прочих обычных вещах, рассматривая их как неотъемлемую часть цивилизации. Но теперь это было совсем по-другому и без всяких видимых причин. Теперь он думал о кино с каким-то чувством, которое нельзя было назвать страхом или ужасом, нет, это было какое-то новое чувство, которое он затруднялся определить. Единственное, что он мог придумать для этого чувства, это то, что в понятие «кино» им вкладывалось какое-то несоответствие или же нарушение какого-то закона, и это затрагивало его персонально.

Может быть, Рирдон и был прав, когда говорил, что Брансон не в своем уме или на пути к этому. Возможно, когда его состояние ухудшится, он будет реагировать на праздные мысли вытаращив глаза не раз в две недели, а каждый час. И тогда он будет жить в аду иллюзий, из-за решетки которых изредка, в моменты прозрения, видеть плачущую Дороти.

Выбравшись из канавы, он вскарабкался на железнодорожное полотно и посмотрел вдоль него. Поезд скрылся из глаз, а запыленного, поцарапанного Рирдона нигде не было видно. Прекрасно, ему все-таки удалось избавиться от компании этой ищейки. Удовлетворенный этим, Брансон осмотрел себя и пришел к выводу, что как бы ни выглядел, он страдает от чего угодно, но только не от безумия. Он попробовал совладать со своими чувствами и вполне убедился, что еще не свихнулся; он был просто человеком, перегруженным тревогами, от которых надо было избавиться любым способом, который сможет придумать.

Бредя в обратном направлении по полотну, Брансон дошел до железнодорожного моста через грязную дорогу. Он спустился с насыпи и вышел на дорогу. В какую сторону направиться для скорейшего достижения цели, можно было лишь догадываться, а времени ждать какого-нибудь случайного прохожего у него не было: можно было спорить на что угодно, что Рирдон уже ведет пальцем по карте, ища возможное местопребывание его, Брансона.

Он повернул налево и полупробежал, полупрошел две мили по узкой проселочной дороге с глубокими колеями. Здесь он вышел на более широкую и асфальтированную дорогу, где через десять минут его подобрал грузовик, груженный овощами. Не расспрашивая, кто он и откуда, шофер подвез его миль двадцать до ближайшего города и там высадил, попрощавшись коротким кивком.

Это место скоро будет для него очень опасно, и болтаться здесь — непозволительная глупость. Он сел на первый же автобус, благодаря Бога за то, что хоть он и оставил чемодан в поезде, но бумажник и деньги были все еще при нем.

Проехав около шестидесяти миль, Брансон очутился в довольно большом городе. Представляя, в каком он виде, он задержался там как раз на то время, чтобы вымыться, побриться и причесаться. Это прибавило ему уверенности. После этого он поел и несколько восстановил силы. Из ресторана он пошел на автобусную станцию, по дороге пройдя мимо двух полицейских. Оба скучали на углах, и ни один из них не обратил на Брансона никакого внимания. Очевидно, тревога сюда еще не дошла, но может дойти в любой момент.

От станции вскоре отходил автобус, который ехал в город, расположенный примерно в семидесяти милях на восток. Он сел в автобус и без всяких приключений добрался до этого города. Там он слился с толпой и стал незаметным. Теперь он сделал прыжок ближе к дому. Дом! Брансон обнаружил, что до боли хочет услышать какой-нибудь голос, который напомнил бы ему о доме. Он знал, что его домашний телефон наверняка прослушивают и все разговоры записывают на магнитофон, а подозрительные звонки тут же отслеживают. Звонок Дороти может подсказать официальным агентам, где его можно найти. Это был риск, на который он согласен был пойти, учитывая ту моральную поддержку, которую голос жены даст его духу. Кроме того, обыскать этот город будет намного труднее, чем такие местечки, как Бельстон и Хенбери. Если он наберется смелости, то может жить здесь около месяца, несмотря на то что каждый полицейский будет его искать.

Из ряда телефонных будок в помещении центральной почты Брансон выбрал одну из средних и набрал свой домашний номер. Ответила Дороти.

Изо всех сил он постарался, чтобы голос звучал бодро и спокойно, когда он произносил первую фразу’

— Привет, крошка. Это твой сбежавший любовник.

— Рич! — воскликнула она. — Я ждала твоего звонка вчера вечером.

— Я собирался это сделать, но у меня никак не получилось. Тут один зануда полностью меня монополизировал. Я решил отложить это дело на сегодня. Лучше поздно, чем никогда, правда?

— Конечно! Как у тебя дела? Ты чувствуешь себя лучше?

— Все о’кей, — соврал он. — А как дела у вас?

— Все хорошо, правда, были два странных события.

— Что случилось?

— На следующий день как ты уехал, кто-то звонил, якобы из института, и спрашивал, где тебя искать.

— И что ты ему сказала?

— Такой вопрос показался мне очень странным, учитывая что ты уехал в командировку. Ты же сам всегда просил быть очень осторожной в разговорах о твоей работе. Ну я и сказала этому типу, чтобы он поинтересовался в твоем отделе.

— Ну и что он на это ответил?

— Не думаю, что это ему понравилось, — ответила Дороти, в ее голосе послышались нотки беспокойства. — Он повесил трубку, по-моему, очень раздраженный. И надеюсь, что я не отшила кого-нибудь из начальства.

— Ты поступила совершенно верно, — успокоил ее Брансон.

— Но это не все. — продолжала она. — Через пару часов после этого звонка к нам пришли двое мужчин и сказали, что они из охраны института, они даже показали документы, удостоверяющие это. Один был высокий худой парень с глазами-бусинками, другой коренастый и мускулистый. Они сказали, что мне нечего беспокоиться, что они делают обычную проверку. Затем спросили, сказал ли ты мне, куда едешь, и если да, то что ты еще об этом говорил. Ну, я им сказала, что ты поехал в Бельстон, но не знаю зачем, да и знать не хочу. Они сказали, что этого им вполне достаточно, поболтали немного и уехали. Довольно приятные парни.

— Что-нибудь еще?

— Да. На следующее утро здоровенный мужчина пришел к нам и спросил тебя. Но у меня было такое чувство, что он прекрасно знает, что тебя нет Я сказала, что ты ненадолго уехал. Он спросил, куда и насколько. Он не назвал мне ни своего имени, ни зачем ты ему нужен, и мне не понравилась его настырность. Я направила его в институт. Мне показалось, что он не собирается туда обращаться. Правда, не могу сказать, почему я так решила. Во всяком случае, я от него отделалась.

— Возможно, это был тот же человек, который звонил перед этим? — предположил Брансон, пытаясь переварить все это.

— Не думаю. Его голос звучал совсем по-другому.

— А как он выглядел?

Будучи очень наблюдательной от природы, она сумела обрисовать посетителя до мельчайших деталей. Полученный портрет очень напоминал человека, который следил за ним и несколько раз провожал до дома. По крайней мере, он не мог припомнить больше никого, кто подошел бы под описание, которое дала Дороти.

— А он не сказал, зачем я ему нужен?

— Нет, Рич, он больше ничего не сказал, — ответила Дороти, потом задумалась и добавила: — Может, это просто мои глупости, но мне показалось, что он и не хочет тебя видеть. Он, по-моему, просто хотел убедиться, что тебя здесь нет и что ты действительно уехал. У меня сложилось впечатление, что он ожидал, что я ему откажусь сказать что-либо большее, и поэтому не удивился, когда я так и сделала.

— Возможно.

— Но надо отдать ему должное, он был чрезвычайно вежлив. Так вежлив, как бывают вежливы только иностранцы.

— Да? — Брансон навострил уши. — Ты думаешь, он был иностранец?

— Я уверена в этом. Какая-то излишняя манерность… Он говорил довольно свободно, без акцента, но какие-то гортанные звуки…

— Ты позвонила в институт тем двоим и сказала им об этом? -

— Нет, не звонила. А что, надо было? Мне не показалось, что в этом было что-то такое, о чем стоило сообщить.

— Ладно, оставим это. Это неважно.

Брансон поболтал с ней еще немного, спросил, как ведут себя дети, немного пошутил, предупредил, что его возвращение может задержаться еще на несколько дней. Попрощавшись, он поспешил покинуть будку, чувствуя, что его разговор продолжался опасно долго. Он быстро перешел улицу, все еще переваривая те сведения, которые почерпнул из разговора с Дороти, и пытаясь понять, что все это значит.

Если последний посетитель был тем, кого он подозревал, и если Дороти не ошиблась в своем предположении и детина был иностранцем, тогда его первоначальное представление должно было быть в корне неверным. Тогда этот парень не был ни переодетым полицейским, ни каким-нибудь другим официальным агентом. Он следил за ним, это факт, но делал это не по поручению официальных властей.

Итак, сначала кто-то позвонил, уверяя, что звонит из института, но его интерес не удовлетворили. Затем к ним зашел Рирдон со своим коллегой, причем Рирдон не последовал за ним сразу на станцию, а по каким-то причинам задержался. Возможно, он хотел доложить об этом, возможно, они хотели все обсудить или просто проверить у Дороти, прежде, чем пуститься в преследование.

А потом пришел этот иностранец. Единственным объяснением было то, что две совершенно разные группы очень заинтересованы его передвижениями.

Но ни одна из этих групп не принадлежала — полиции.

И в то же время только полиция имела основания интересоваться его действиями и следить за ним. Чем больше он об этом думал, тем более бессмысленным все это казалось. Во всей этой бессмыслице должен быть какой-то смысл. Где-то должно быть решение всех этих проблем, но вот сможет ли он найти его?

* * *

Брансон провел ночь в маленьком меблированном домике на окраине. Местечко было грязное, немногим лучше, чем крысиная нора, но хозяйка, некрасивая женщина с мрачным лицом, не задавала никаких вопросов и производила впечатление, что без надобности лишнего не сболтнет, а будет заниматься только своими делами. Эта ее добродетель привлекла к ней, как подозревал Брансон, людей, которым надо было получить надежное спокойное убежище. Он нашел это место, поговорив на углу с мальчишкой-разносчиком.

К десяти часам Брансон был опять в центре города. Он нашел библиотеку, спросил там национальный справочник и уселся с ним в читальном зале. В справочнике оказалось множество различных «лейков»: Лейктиесов, Лейктехестов и четыре Лейксайда. Только Лейксайды его заинтересовали, и он начал читать подробности. В первом население составляло около четырехсот человек, а во втором вообще всего тридцать два. И хотя он ничего не знал о торговле промышленными товарами, но сообразил, что ни в одном из этих мест нет смысла торговать. А вот последние два Лейксайда были многообещающими: оба имели население около двух тысяч. Но какой из них стоит попробовать?

Немного подумав, Брансон пришел к выводу, что, сидя здесь, он не сможет определить, какой из двух ему нужен, даже если сейчас начнет туда звонить. Надо попробовать поехать в один из них наугад, а если потребуется, то оттуда уже поехать во второй. Из экономических соображении самым разумным было начать с ближайшего. Путешествовать дальше, чем надо, было пустой тратой времени и денег.

Он отправился на главный вокзал и, пока брал в кассе билет и шел к поезду, постоянно следил, не идет ли кто-нибудь за ним. Вокзалы и автобусные станции являлись узловыми местами для передвижения по стране, и было резонно предположить, что они же являются и центром наблюдения для агентов и прочих официальных и неофициальных лиц, занимающихся слежкой. Мысленно Брансон сравнил их с оазисами в пустыне: места встречи охотников и дичи. Поэтому он был начеку, пока не сел в поезд. В поезде он понял, что повышенного интереса к его личности никто не проявляет. Путешествие заняло у него добрую часть всего дня, к тому же пришлось два раза пересаживаться. Ранним вечером он оказался в маленьком городке, затерянном в лесистой местности и разделенном длинным озером на две части Брансон зашел в кафе, съел несколько сандвичей и выпил кофе, а потом спросил у хозяина:

— Вы не подскажете, где здесь ближайший промтоварный магазин?

— Пройдите квартал вверх по улице и окажетесь как раз рядом с ним, — ответил владелец.

— У этого магазина недавно сменился хозяин, не так ли?

— Вот не знаю.

— Спасибо, — поблагодарил Брансон и подумал, что в таком маленьком местечке каждый должен знать все о каждом.

Выйдя из кафе, он понял, что не может определить, в какую сторону будет вверх, а в какую вниз. Ни в одну сторону не было видно уклона. Ну хорошо, безразлично. Он повернул направо и прошел один квартал, завернул за угол и понял, что выбрал правильное направление. Он оказался перед маленьким промтоварным магазинчиком. Брансон толкнул дверь и вошел.

В магазине было всего два покупателя — один покупал моток проволоки для забора, другой изучал сорта масла. Первого обслуживал долговязый молодой человек с прической, напоминающей птичье гнездо. Рядом со вторым стоял мужчина в очках с толстыми стеклами. Когда Брансон вошел, мужчина взглянул на него, по его лицу промелькнула тень удивления, но он тут же отвернулся и продолжил обсуждение сортов масла. Брансон сел на ящик с гвоздями и стал ждать, пока покупатели выберут товар и уйдут. Когда покупатели вышли, Брансон сказал:

— Привет, Хени!

Без всякого восторга Хендерсон ответил:

— Что вы желаете?

— Вот это я и называю сердечным приемом, — ответил Брансон. — Разве ты не рад видеть своего старого коллегу?

— Я думал, что знаю тебя только в лицо и по имени. То, что ты мой приятель, для меня новость.

— Знать в лицо и по имени достаточно, чтобы начать долгую и крепкую дружбу, не так ли?

— Ты ведь не проделал весь этот путь, чтобы поцеловать меня, — возразил Хендерсон очень недовольным тоном. — Так что давай отбросим всю эту чушь. Что ты от меня хочешь?

— Поговорить с тобой с глазу на глаз.

— Кто тебя послал?

— Никто. Ни одна живая душа не знает, что я здесь. Я приехал исключительно по своему желанию.

— Я не могу этому поверить, — возразил Хендерсон, не скрывая раздражения. — Ты хочешь сказать, что увидел мой адрес в кофейной гуще?

— Нет.

— Тогда откуда ты его взял? Кто тебе его дал?

— Я смогу тебе все объяснить, и ты будешь полностью удовлетворен, но я бы хотел сделать это в какой-нибудь более приятной и спокойной обстановке, — он поднял руку и остановил Хендерсона, который хотел его перебить, и добавил: — Это неподходящее место для того, чтобы препираться. Как насчет того, чтобы я зашел, когда ты закроешь магазин?

Хендерсон нахмурился и очень неохотно согласился:

— Хорошо! Приходи в восемь часов. Позвони в боковую дверь.

— Договорились.

Брансон вышел, как раз когда в магазин входил новый покупатель. Уже снаружи он вспомнил, как Рирдон упомянул, что за домом Хендерсона ведется тайное наблюдение. Такое наблюдение отмечает каждого, кто приходит сюда и наверняка быстро может определить человека по описанию Он внимательно оглядел улицу в надежде засечь соглядатая, но или тот был очень профессионален, или у него был выходной. Насколько Брансон мог судить за магазином никто не наблюдал.

Как провести время до встречи с Хендерсоном, было тоже проблемой. Два часа болтаться взад и вперед по главной улице? Это несомненно привлечет к нему внимание, а внимания он искал меньше всего. Брансон решил эту проблему, спустившись к озеру и начав прогуливаться по берегу, изображая праздного туриста. Когда это наскучило, он вернулся в город, но надо было как-то убить еще полчаса. Он решил еще раз подкрепиться в кафе, где уже был.

— Кофе с молоком и сандвич с ветчиной. Хозяин равнодушно поставил заказанное на стол.

— Шестьдесят центов.

Потом он бросил счет на прилавок и принялся наводить порядок на задних полках.

Ровно в восемь часов Брансон звонил в боковую дверь магазина. Хендерсон открыл дверь сразу, провел его в гостиную и указал на мягкий стул. С непроницаемым лицом он устало сел напротив, закурил сигарету и заговорил первым:

— Хочу предупредить тебя, Брансон, что эту музыку я слышал уже раньше. Ее исполняли дважды, и все для моей же пользы, — он выпустил в воздух струйку дыма и задумчиво посмотрел, как она растворяется в воздухе. — «Твоя работа на оборону приносила тебе кругленькую сумму. Разве этот затхлый магазинчик приносит тебе столько же? Как можно сравнивать паршивую торговлю с научными исследованиями? На переднем крае науки! В чем действительные причины того, что вы поменяли свою научную карьеру на задрипанный магазинчик?» — Он немного помолчал, потом спросил: — Правильно?

— Нет, — ответил Брансон. — Мне все равно, содержи ты хоть сеть борделей.

— Приятная перемена, — цинично усмехнулся Хендерсон. — Итак, они решили взять меня, сменив метод атаки, а?

— Я приехал сюда не для того, чтобы взять тебя.

— Тогда зачем?

— У меня достаточно своих неприятностей! И думаю, что ты можешь мне здорово помочь.

— Это почему я…

— И, — оборвал его Брансон, — у меня такое чувство, что я тебе тоже могу оказать большую помощь.

— Мне не нужна никакая помощь, — заверил его Хендерсон, — все, что хочу, — это спокойной жизни.

— Того же хочу и я, но у меня не получается, — Брансон наставил на бывшего коллегу указательный палец, подчеркивая свои слова — не получается она и у тебя.

— Это мне решать.

— Я не собираюсь обсуждать твои права. Все, что я хочу сказать, это то, что я не могу получить душевного покоя, как это должно было бы быть. И не верю, что ты его обрел. Но мне кажется, что, подумав над этим вместе, мы можем найти решение этой проблемы. Хочешь услышать, что со мной произошло?

— Можешь рассказывать все, что хочешь, раз уж ты здесь, но не начинай этой старой песни: «Вернись, я все прощу». Я уже научился затыкать уши и буду продолжать делать все, что мне заблагорассудится.

— Ты все еще подозреваешь меня, — сказал Брансон. — Но я тебя за это ни капельки не осуждаю. Когда услышишь мою историю, то, возможно, изменишь свое мнение. А теперь слушай, что я тебе расскажу.

Хендерсон только пожал плечами. Брансон заговорил:

— Хени, мы с тобой оба ученые, ты в одной области, я — в другой. И мы оба знаем, что для любого ученого или просто хорошего инженера главное — память. Без нее мы бы не смогли получить нужного образования, без нее мы бы не смогли делать выводы из данных, полученных опытным путем, и решать научные проблемы. Для нас и нам подобных хорошая память необходимое условие. Ты согласен с этим?

— Это слишком очевидно, чтобы об этом упоминать, — заметил Хендерсон невозмутимо. — Надеюсь, что ты перейдешь к чему-нибудь более интересному, чем примитивная лекция.

— Не сомневайся. Потерпи немного. Продолжаю: моя память всегда была прекрасной, если бы это было не так, я бы не смог стать ведущим специалистом в своей области. Я привык использовать се полностью и привык полагаться на нее. Уверен, что все это можно отнести и к тебе.

— Несомненно, — согласился Хендерсон, изображая на лице явную скуку.

— А теперь я скажу тебе больше. Я — убийца. Я убил девушку около двадцати лет назад и тщательно убрал это из моей памяти. Я полностью выбросил это из головы, так как не хотел, чтобы меня это тревожило. А недавно услышал, что об этом преступлении узнали. Это значит, что полиция начала расследование по этому делу. И если они еще не узнали обо мне, то скоро узнают. Я в бегах, Хени, потому что я не хочу быть пойманным. Я не хочу, чтобы меня казнили в худшем случае или приговорили к пожизненному заключению в лучшем.

Хендерсон с изумлением уставился на него:

— Ты хочешь сказать, что ты действительно настоящий убийца?!

— Так меня уверяет моя безупречная память. — Брансон подождал, — пока его собеседник переварит эти слова, потом резко закончил: — Но моя память врет бессовестным образом.

Наполовину выкуренная сигарета выпала из руки Хен-дерсона. Он наклонился, чтобы поднять ее, и чуть было не сунул в рот горящим концом, потом перевернул и глубоко затянулся. Но дым попал не в то горло, и Хендерсон закашлялся. Наконец он смог выговорить:

— Давай поставим точки над «i», Брансон. Ты виновен или нет в этом убийстве?

— Моя память меня уверяет, что да. Она мне описывает его в мельчайших подробностях. Я как сейчас вижу рассерженное лицо этой девушки, когда мы орем друг на друга. Я прекрасно помню, как менялся цвет ее лица, пока она лежала у моих ног и умирала. Я помню ее безразличное мертвое лицо, я прекрасно все помню. Это свежо как на фотографии, как будто все это произошло неделю или две назад. И у меня родилась теория: все это так живо в моей памяти потому, что это действительно случилось неделю или две назад.

— Что ты мелешь? Ты только что сказал, что сделал это двадцать лет тому назад.

— Это говорит моя память. Повторяю, что моя память умелый и умный лжец.

— Откуда ты это знаешь?

— Факты ей противоречат. Или, точнее, отсутствие фактов. Они хором утверждают, что я никогда не совершал этого преступления.

— Какие факты? — спросил Хендерсон, безуспешно стараясь скрыть свой интерес.

— Я набрался смелости и сбежал. Я был перепуган и, очевидно, был в полной уверенности, что движущуюся цель труднее поразить. Я мог бежать куда угодно, но я сделал то, что любят приписывать преступникам и что они делают в настоящей жизни исключительно редко: я побежал на место преступления.

— А, — сказал Хендерсон, наклонился к собеседнику, полный внимания, и не глядя затушил сигарету, — и что тогда?

— Я не нашел никаких доказательств.

— Никаких?

— Абсолютно никаких. Я убил эту девушку в пригороде маленького городка под названием Бельстон. Знаешь такой?

— Нет.

Брансона, казалось, почти огорчил такой ответ, но он продолжал:

— Я приехал в Бельстон и разговаривал с жителями, которые провели там всю свою жизнь. Они ничего не слышали о недавно открытом убийстве. Я обошел все окрестности, стараясь найти то место, но не нашел, не нашел даже ничего похожего. Я просмотрел подшивки всех старых газет, я просмотрел их за целый год и там тоже не нашел ни строчки о недавно открытом преступлении.

— Может быть, ты поехал не в тот Бельстон? — предположил Хендерсон.

— Я тоже подумал об этом и проверил по национальному Справочнику. Есть только один Бельстон.

— Ну хорошо, может быть, ты перепутал название. Может быть, это было место с похожим названием.

— Моя память говорит, что это был Бельстон, и ничто Другое.

Хендерсон задумался, потом покачал головой.

— Послушав тебя, можно подумать, что твоя память играет с тобой страшные шутки.

— Чертовски верно, — согласился Брансон со странной интонацией. — А твоя?

Резко вскочив на ноги, Хендерсон воскликнул:

— Что ты имеешь в виду? При чем тут моя?

— Ты помнишь девушку по имени Элайн Лафарж?

— Никогда не слышал о ней, и это истинная правда, Брансон. — Хендерсон начал расхаживать взад и вперед по комнате, держа руки за спиной и сосредоточенно сдвинув брови. Было совершенно очевидно, что он находился в крайнем напряжении. — Это та женщина, которую ты убил?

— Да.

— Тогда почему я знаю про нее?

— Я надеялся, что ты убил ее тоже, — сказал Брансон спокойно. — Это открыло бы нам обоим глаза на происходящее. Вместе легче разобраться, как мы дошли до этого и как нам лучше с этим справиться. — Он внимательно наблюдал, как Хендерсон мечется по комнате, словно загнанный зверь.

Наступила долгая напряженная тишина. Внезапно Брансон спросил:

— А кого ты убил, Хени?

— Ты с ума сошел? — выдохнул Хендерсон, резко остановившись.

— Вполне возможно, но если я и сошел с ума, то это произошло далеко не со мной одним. Многие покинули институт за последнее время при загадочных обстоятельствах. У меня данные из достоверного источника, что другие институты теряют персонал тоже. И никто не может сказать, почему это происходит. Я кг сам не мог понять всего этого. Но теперь все иначе. Я один из таких сбежавших и знаю, что заставило меня изображать напуганного кролика. Каждый человек знает свои собственные причины пуститься в бега, но мало кто знает причины, которые заставили пуститься в бега другого. Некоторые даже не догадываются, что есть и другие жертвы.

— Я догадывался, — тихо сказал Хендерсон, ковыряя носком ботинка ковер. — Я был еще там. когда некоторые из них сбежали.

Не обращая внимания на его слова, Брансон продолжал:

— Я многое проверил. Возможно, у меня более подозрительная натура, чем у других, черт его знает. А может, эта идея взяла меня не так крепко, как других. У меня не было норы, в которой я мог бы свернуться калачиком и отсидеться, и я не знал, что мне еще делать. Вообще какими бы ни были причины, но я приехал в Бельстон. Я проверил все, что мог, и обнаружил, что считаю себя виноватым в преступлении, которое никогда не совершалось.

— Для чего ты мне все это рассказываешь?

Когда Брансон отвечал, он внимательно следил за выражением лица собеседника.

— Если все исчезнувшие бросились в бега по таким же причинам, как и я, то им неплохо было бы вернуться на место преступления и поискать доказательства своего преступления. Могу поклясться, что это было бы очень результативно. То, что они там найдут, точнее, не найдут, подействует на них так, что у них волосы встанут дыбом. И это поможет им докопаться до самой сути, если, конечно, они сумеют объединить свои усилия и все сопоставить.

— Поэтому ты и приехал ко мне? — спросил Хендерсон.

— Да.

— Ты сумел найти еще кого-нибудь?

— Нет. Они исчезли в никуда. Я нашел тебя только по счастливой случайности. Я думаю, что это была такая счастливая случайность, что было бы очень обидно упускать ее. Но это мне ничего не даст, если мы не будем откровенны оба.

— Этот шаг сделал ты, не я.

— Знаю. Я рассказал тебе о своих причинах и могу дать прекрасный совет: если на твоей совести что-нибудь есть, то лучше проверь-ка это со всей тщательностью. Ставлю десять к одному, что никак не сумеешь этого доказать, хотя твои память и сознание будут убеждать тебя в обратном.

— Я не считаю твою проверку убедительной, — возразил Хендерсон. — На твой взгляд, она стопроцентна, но если бы я был в твоей шкуре, то на этом бы не остановился. В конце концов, ты ищешь доказательство, что свихнулся, потому что свихнувшимся быть приятней, чем виновным. Для меня надо было бы несколько больше, чем доказать такими пустяками, что я чокнутый.

— Не могу не согласиться с тобой, — заявил Брансон. — Завтра я собираюсь окончательно решить эту проблему.

— И как же?

— Я переложу решение на плечи полиции.

— Ты пойдешь сдаваться?

— Ни за что на свете! Я признаю себя виновным, только когда мне это докажут, но не раньше. Нет, не сдаваться, — он улыбнулся Хендерсону и продолжил: — Я собираюсь позвонить в полицию по междугородней связи и выслушать их. Если они не проявят интереса, то все станет на свои места. Я тогда буду полностью удовлетворен, и, как ты предположил, я просто свихнулся. Я постараюсь понять, что послужило причиной для того, чтобы я сошел с ума. Если будет возможно, то попытаюсь что-нибудь сделать с этим. У меня совершенно нет желания получить новый кошмар в будущем.

— Логично. — согласился Хендерсон. Он перестал теребить ногой ковер, сел в кресло и закурил новую сигарету. Но его курение было скорее просто нервной реакцией, чем удовольствием. Он задумчиво рассматривал своего собеседника и наконец сказал: — Ну давай предположим, ради эксперимента, что ты знаешь, где начать искать корни этого.

— Конечно! Там, дома.

— Прямо у себя в доме?

— Нет. Я такого не сказал. Дома, или в институте, или где-нибудь посередине. В общем, в том районе. Другое вероятное место — Бельстон. Но если полиция там ничего не знает…

— Отлично! У тебя есть приблизительная идея, где искать. А что искать?

— На данный момент понятия не имею, — признался Брансон, — но если полиция в Бельстоне меня оправдает, то поеду обратно и буду копать, как смогу, конечно. Я не профессиональный детектив, придется все делать просто по наитию.

Хендерсон переварил это и задумчиво сказал:

— Хотел бы я, чтобы здесь был Маерсоу.

— Кто это такой?

— Знакомый парень. Он работает в отделе бактериологического оружия. Я помню кое-какие странные слухи, которые ходили там. Говорят, что они изобрели какой-то вирус, который делает людей совершенно безумными. Может, этот вирус упустили. Он мог бы нам рассказать об этом.

— Нам? — переспросил Брансон, ухватившись за эти слова.

— Это, конечно, твоя проблема, но мы ее обсуждаем вместе, не так ли? — вывернулся Хендерсон.

— Так. Но это никуда нас не привело. И знаешь почему?

— Почему?

— Я неоднократно поддевал тебя, и тебе это не нравилось. Ты слишком уклончив в своих ответах. С самого начала ты практически не подпускаешь меня на пушечный выстрел.

— Ну, Брансон, я имею право хранить…

— Ты что-то скрываешь и хочешь оставаться в безопасности до тех пор, пока это не раскроется. Без сомнения, ты мне симпатизируешь и, вероятно, надеешься, что вся эта история правда. Но ты не уверен. Это вполне может быть приманкой, на которую тебя хотят поймать. И заглатывать крючок ты не собираешься.

— Постой, смотри…

— Слушай меня, — твердо приказал Брансон. — Давай допустим, что ты в таком же положении, как и я, но в твоем случае галлюцинации прошли намного глубже и ты не рискнул пойти на место преступления и проверить все это. Ясно, что ты не хочешь создавать себе неприятности, сознавшись в преступлении и назвав имя жертвы. С твоей точки зрения, это будет достаточным доказательством вины.

— Но…

— Однако предположим, что ты мне скажешь, будто убил кого-то или сделал что-то в этом роде. Предположим, я сразу побегу с этой информацией в полицию. Знаешь, что они сделают? Они пригласят меня к себе и будут улыбаться мне до ушей. Они усадят меня в кресло и предложат мне кофе. А потом они захотят узнать, когда, где, кого и как. И я скажу, что не знаю. Они выдернут из-под меня кресло, отберут кофе и пинком вышвырнут за дверь. А если они придут к тебе, что ты им скажешь? Ты будешь все отрицать и объяснишь, что я спятил. Полиция на этом успокоится: у них и так по горло работы, чтобы терять еще время на сумасшедшие бредни.

Хендерсон потер подбородок и взъерошил волосы. Он выглядел совершенно озадаченным.

— И что ты хочешь от меня услышать?

— Мне не надо имен, дат и прочих подробностей. Я хочу четкий ответ на прямой вопрос. Скорее, даже на два вопроса. Первый: ты твердо уверен, что убил кого-то? Второй: нашел ты или пытался найти какое-нибудь доказательство, что сделал это?

После долгой паузы Хендерсон ответил:

— И да и нет.

7

Брансон встал и сказал:

— Это я и хотел узнать. Очень трудно плыть одному в лодке по океану иллюзий. Намного спокойнее знать, что ты в этой лодке не один. А что чувствуешь ты?

— То же самое.

— Жаль, что мы не можем добраться до других. Вдвоем мы бы смогли заставить их говорить. А всем вместе легче разобраться, что так подействовало на наши мозги.

Он начал оглядываться в поисках пальто и шляпы.

— Ты собираешься уходить? — взволнованно спросил Хендерсон.

— Да, вечеринка окончилась. Надо когда-то и уходить.

— Куда ты пойдешь в такой час?

С удивлением взглянув на часы, Брансон заметил:

— Надо найти место для ночевки. В крайнем случае я могу подремать и в зале ожидания на вокзале.

— Разве ты не на машине?

— Нет, я оставил ее жене.

— Ты не в центре цивилизации, — напомнил Хендерсон. — Это настоящая глушь. Первый поезд уйдет в десять тридцать утра. Почему бы тебе не остаться здесь? У меня есть свободная кровать.

— Очень любезно с твоей стороны. А ты уверен, что я не буду тебе в тягость?

— Вовсе нет! Буду очень рад твоей компании. У нас есть что-то общее, пусть даже и умственное расстройство.

— Ты начал говорить правду, — сказал Брансон, снова садясь на свой стул. — Что ты собираешься с этим делать?

— Теперь, после того, что ты мне сказал, действительно нужно что-то делать. Сейчас я удивляюсь, почему мне самому не пришла идея все проверить, как это сделал ты. Мне сразу же надо было об этом подумать, но, как видишь, не подумал — Единственное, что мне хотелось, — быстрее исчезнуть.

— Этому есть подходящее объяснение: у тебя было куда спрятаться, а у меня такого места не было, — предположил Брансон. — Единственное место, которое мне пришло в голову, это Бельстон. Я поехал туда просто потому, что не мог придумать ничего другого. — Он немного подумал и добавил: — А может быть, я был намного больше тебя напуган и страх гнал меня в самое опасное место.

— Сомневаюсь. Вероятно, у тебя в голове осталась маленькая частичка недоверия, она-то и заставила тебя поехать туда. И вообще, люди далеко не одинаковы. Они могут действовать подобно, но никогда одинаково.

— Наверное, так.

— Вернемся к моей проблеме, — продолжал Хендерсон. — Мне надо будет все проверить. Я был дурак, что не сделал этого раньше. Значит, старик Элди должен помочь мне вырваться отсюда, если он, конечно, захочет.

— Кто это старик Элди?

— Старик, который раньше владел этим магазином. Он потратил часть моих денег на отпуск, которого не видел в течение многих лет, а несколько дней назад вернулся, проведя время настолько хорошо, насколько это возможно в семьдесят два года. А теперь болтается вокруг, как потерянный ребенок. Не может привыкнуть ничего не делать. Пару раз он мне намекал, что охотно поможет, если мне нужна помощь. Этим и можно будет воспользоваться, если мне понадобится время для изучения собственного прошлого. Я слишком зависим сейчас от этих денег, чтобы пренебрегать бизнесом даже на неделю. Если старик Элди согласится посмотреть за магазином некоторое время, я смогу съездить в…

Хендерсон запнулся, но Брансон его подбодрил:

— Не говори мне. Я и знать этого не хочу.

— В данных обстоятельствах это не играет роли. В конце концов, ты же сказал мне о Бельстоне.

— Да, но я чувствовал себя намного спокойнее, сделав шаг вперед. Я кое-что уже проверил, а ты еще нет. В этом вся разница. Пока ты не убедишься сам, что находишься в плену фантазии, ты будешь чувствовать себя спокойней, зная, что я не могу тебя выдать. И не будешь волноваться после моего отъезда, не сказал ли ты слишком много. У тебя и так достаточно всяких страхов и тревог, по себе знаю.

— Но ты с ними справляешься лучше.

— Есть еще одна вещь, которую я хотел бы узнать, если ты, конечно, не возражаешь.

— Какая?

— Допустим, ты проверишь и убедишься, что все это фантазия. И что тогда? Ты успокоишь свою совесть и будешь продолжать торговать? Или вернешься в институт?

— В институт мне уже не вернуться. Они меня уже списали. Думаю, им не нужны типы, которые уходят и возвращаются по своему усмотрению.

— Но ведь они пытались уговорить тебя вернуться обратно.

— Нет. Пара любопытных ищеек заглянула ко мне, стараясь разнюхать причины моего ухода. Это, кажется, все, что их интересовало. — Хендерсон глубоко вздохнул. — Я их просто выгнал. Они от меня ничего не добились. Вскоре после этого я переехал сюда, и с тех пор они меня не беспокоили. Я решил, что если они меня выследят и здесь, то следующий мой переезд будет за границу.

— Большинство других туда и поехали.

— Я знаю.

— Хорошо бы найти их и поговорить, — сказал Брансон во второй раз. Он боролся с желанием сказать Хендерсону, что тот уже выслежен и что за ним постоянна наблюдают, но, немного подумав, решил, что это только вызовет ненужное беспокойство и ни к чему не приведет. Он продолжил: — Что бы ты ни предпринял со своим делом в будущем, думаю, что мы должны поддерживать контакт друг с другом.

— Я тоже так думаю.

— А как насчет того, что я буду время от времени звонить сюда? Если ты опять переедешь, то сможешь найти способ дать знать, где тебя найти. Меня очень интересует результат твоей проверки, и думаю, что ты хотел бы узнать результат моей. Один из нас может наткнуться на что-нибудь, что поможет пролить свет на это дело. Мы, свихнувшиеся, должны держаться вместе, чтобы нас не поймали в капкан.

— Полностью с тобой согласен. Звони мне в любое время. Точно так же я позвоню тебе домой, если у меня будет что сказать. — Хендерсон взглянул на часы. — Не пора ли на покой?

— Я готов, — сказал Брансон, вставая. — Я свяжусь с полицией в Бельстоне, но только смелости у меня не очень-то хватает. Хорошо бы ты мне подкинул своей.

— Ты сам мне прибавил смелости, — возразил Хендерсон.

* * *

Утром Хендерсон хотел пойти на станцию и проводить Брансона. Но Брансон наотрез отказался.

— Давай не будем привлекать к себе внимание. Ты оставайся в магазине, а я выйду, изображая раннего покупателя

Они пожали друг другу руки и распрощались. Выйдя из магазина. Брансон попытался обнаружить рирдоновского агента. Единственный, кого он мог подозревать, был неряшливо одетый тип, бесцельно болтающийся на углу. Когда Брансон проходил мимо, тот проводил его скучающим взглядом. Пройдя дальше по дороге, Брансон оглянулся, Тип так и остался на углу и не делал никаких попыток преследовать его. Или наблюдатель за домом Хендерсона был слишком искусен, или наблюдение проводилось эпизодически.

В поезде никто подозрительный к нему не присоединился тоже. Путешествие протекало с двумя пересадками в тех же местах, что и первый раз, с получасовым ожиданием поезда в одном месте. Он использовал это время на то, чтобы найти телефон и позвонить в полицейский участок в Хенбери. Когда ему ответили, он попросил к телефону начальника участка. Голос дежурного сразу стал заинтересованным, и он начал официально допытываться, зачем ему нужен начальник, но Брансон вел себя твердо и пригрозил повесить трубку, если его желание не удовлетворят. Тогда его тут же соединили.

— Шеф Паскоу, — ответил низкий хриплый голос. — С кем я разговариваю?

— Меня зовут Роберт Лафарж, — бойко ответил Брансон. — Около двадцати лет назад моя сестра Элайн поехала в Бельстон и не вернулась. Мы решили, что она сбежала с каким-нибудь мужчиной или что-нибудь подобное. Она, знаете ли, была так импульсивна.

— Ну и что вы хотите от меня?

«Не знает! Не знает!» — взорвалось в голове.

— Не так давно мне рассказывал парень из вашего города, — продолжал Брансон, — что, не знаю когда точно, вы нашли скелет девушки, спрятанный под деревом. И я начал беспокоиться, может быть, это моя сестра. Я решил поинтересоваться, не установили ли вы личность убитой.

— Кто вам это рассказал? Ваш друг?

— Нет, просто случайный знакомый.

— Вы уверены, что он говорил про Хенбери?

— Нет, он сказал — в окрестностях Бельстона. Но ведь это ваш район, не так ли?

— Наш, и, если бы там случилось нечто подобное, мы бы знали, конечно. Но мы ничего об этом не слышали.

— Вы хотите сказать…

— Мы не находили никаких скелетов, мистер Лафарж. У вас есть основания подозревать, что ваша сестра встретилась с каким-нибудь преступником?

— Боюсь, что нет. Просто мы много лет ничего о ней не слышали, а эта история навела нас на мысль о ее смерти.

— Тот, кто вам это рассказал, знал о вашей сестре?

— Совершенно ничего.

— И вы ему ничего не сказали о ней?

— Определенно нет.

— Ну, он просто демонстрировал вам свое воображение.

— Возможно, и так, — согласился Брансон, чувствуя, что никто не собирается — задерживать разговор, для того чтобы определить, откуда он звонит. — Но я не вижу в этом никакого смысла. Он ничего не выигрывал от того, что рассказывал сказки.

— Он приобретал слушателя, — возразил шеф полиции. — Трепачу всегда нужен слушатель, как наркоману шприц. Даже мы время от времени принимаем их здесь, и они нам признаются в преступлениях, которые никогда и никто не совершал. На мой взгляд, было бы неплохо принять какой-нибудь закон, наказывающий за такие вещи. Мы теряем очень много времени на такие выдумки.

— Значит, вы считаете, что мне нет смысла приезжать к вам и посмотреть на все своими глазами? — спросил Брансон, рассчитывая, что если они хотят поставить на него капкан, то обязательно воспользуются этим шансом.

— Вам совершенно не на что здесь смотреть, мистер Лафарж.

— Спасибо, — ответил Брансон, чувствуя глубокое облегчение. — Извините, пожалуйста, за беспокойство.

— Вам не за что извиняться. Вы поступили совершенно верно в данной ситуации. Нам всегда очень помогает население. Но в данном случае нет никакого повода для тревоги, вас ввели в заблуждение. Это все, что мы можем вам сказать.

Брансон еще раз поблагодарил и повесил трубку. Он вышел из будки, сел на ближайшую скамейку и задумался. Он был обманут. Насколько можно судить о собеседнике по голосу, шеф полиции был искренним и бесхитростным. Он даже не пытался затянуть телефонный разговор, пока его полицейские определят, откуда звонят. Это была стандартная тактика, если бы у них действительно было нераскрытое преступление и им позвонил кто-нибудь, кто мог помочь.

Он даже отклонил предложение Брансона самому залезть в мышеловку. Все начинало проясняться. В Бельстоне не было никакого трупа. Этот труп существовал только в памяти Брансона и в разговоре шоферов из буфета.

Самое простое решение этой проблемы было в том, что шоферы говорили о каком-то другом, подобном преступлении, а совесть Брансона приняла это на свой счет. Но в этой версии было несколько серьезных дыр. Если это и могло объяснить его паническое поведение, то никак не объясняло поведение Хендерсона. И не могло так активизировать Рирдона и того типа, которого Дороти определила как иностранца.

Даже объяснения самого Рирдона не вписывались в эту картину. Согласно его утверждениям, многие оборонные учреждения в стране за последнее время теряли хороших специалистов. Рирдон следил за двумя, один из них был сам Брансон. Как все это можно было связать с болтливыми шоферами?

Как это Рирдон сказал? Если так будет продолжаться, то наши потери будут составлять скоро целую армию. Это надо остановить. Но остановить что? Ответ: то, что заставляет человека внезапно срываться с места, искать убежище. Надо еще учесть, что все это были люди умные, образованные, склонные к анализу своих поступков, совсем не того типа, которые вдруг внезапно сходят с рельсов. Что может вывести из равновесия таких людей?

Только одно.

Страх смерти. Любой смерти, особенно казни.

Когда подошел поезд, Брансон выбрал себе уединенное местечко, где он мог спокойно решать свои проблемы. Он едва ли замечал присутствие других пассажиров и уж тем более не интересовался, есть ли за ним слежка.

Теперь он мог обдумать все более систематично и продуктивно. У него было такое чувство, что чья-то рука забралась к нему в голову и вынула оттуда шар, который слишком долго катался у него в голове и приводил в беспорядок все его мысли. У него еще остались кое-какие неприятные воспоминания, но теперь они уже не внушали леденящий душу страх и не звонили в тревожные колокола. Впервые за много дней он мог спокойно подумать о своих делах.

Первое. Элайн, действительная или мнимая, все еще лежит там, где ее положили, и при удачном стечении обстоятельств пролежит там до скончания веков. С его точки зрения, это был первый по важности факт. Полиция не ищет его, не подозревает и совершенно не интересуется этим эпизодом из его прошлого. Его не ждет камера смертников. Если ее и держат наготове, то для кого-то другого, а не для него, Брансона.

Второе. За ним наблюдают две группы, не имеющие отношения к полиции, и делают это по непонятным причинам. Но за этим не стоит высшая мера. Очевидно, они подозревают, что он может что-то сделать, и, по их мнению, сделает это обязательно.

Ничего подобного он еще не сделал. В этом он был совершенно уверен. Несомненно, Элайн монополизировала темные участки его мозга, но другой вины за ним не было, и в этом он был уверен.

Значит, речь шла о будущем преступлении, которое он с большой вероятностью мог совершить. Какое же? Сотрудник засекреченного института мог сделать только две вещи, которые взволновали бы власти: перейти на сторону врага или просто дезертировать со своей стороны. Это-то и беспокоило Рирдона, и он сказал об этом не скрывая. Получается, что обе стороны, и своя, и вражеская, рассматривали его как слабое звено. Обе стороны оценили его как сосунка.

Брансона передернуло от этой мысли. Значит, мнение о нем у других людей было очень низким, если все видели в нем такое слабое звено. Они же не выбрали таких крутых мужиков, как Потер, Каин, Макхен и многих других. Нет, они все видели, что Брансону нужен только легкий толчок.

Он подумал, что в нем опять начинают говорить эмоции. Так поступают люди, которыми управляют извне. Эмоции могут завести далеко. Надо смотреть на вещи объективно.

«Почему враги выбрали меня как подходящую цель и не обратили внимания на других? Ответ: потому что в данных обстоятельствах я был самым доступным. Почему я им подходил? Ответ: потому что они были готовы к удару, а я был доступен для удара, когда другие были недоступны. Это была чистая случайность. Почему Джо Соан был сбит машиной, когда никто из его друзей или соседей не пострадал от такого несчастья? Ответ: потому что Джо и машина по случайному совпадению встретились во времени и в пространстве».

Сбит?

Сбит?!

Внезапно его глаза уставились в одну точку, руки повлажнели. Тот проклятый день начался с того, что он упал с лестницы. Мысленно Брансон увидел все это с самого начала. Он прошел уже десять или двадцать ступенек, и ему оставалось еще около двадцати. Внезапная вспышка, он падает вниз, и от серьезных повреждений его спасли только двое мужчин, которые оказались рядом. Он как наяву видел их вытянутые руки, их взволнованные глаза.

Их руки подхватили его за мгновение до падения. Теперь, когда Брансон подумал об этом, ему показалось, что они были очень проворны и умелы, как будто знали, что должно произойти, и заранее подготовились к своей роли. Они действовали с такой быстротой и сноровкой, как будто предвидели все от начала до конца.

Однако он все же ударился намного сильнее, чем признался в том Дороти. Он потерял сознание и очнулся уже сидя посередине лестницы, с встревоженными спасителями по бокам. Синяк и ссадину на локте он получил, когда ударился о перила, и это он помнил, а вот откуда взялась шишка на голове, этого он не помнил и не мог понять.

Боже, а может, его ударили сзади?!

В то утро это падение его страшно расстроило. Он не мог понять, отчего это произошло, и собирался даже обратиться к врачу, но не решился и предпочел остаться в неведении, чем услышать плохой диагноз.

Да, его состояние в тот день было такое, что временами он полностью терял ощущение времени. Каким-то образом он потерял очень много времени, непонятно как и где, а когда понял, что уже довольно поздно, ему пришлось взять такси, чтобы успеть на работу.

Вот так и началась та пятница, тринадцатое число,

Его несчастливый день. Падение. Двое мужчин, которые пришли на помощь. Удар по черепу непонятно откуда. Пропажа времени утром. Шоферы, болтающие в пределе слышимости и делающие намеки. Здоровенный детина, преследующий его. Вспышка страха. Рирдон, идущий по следу. Компания, полк, армия.

Он буквально застыл, губы стали тонкими, кулаки сжались. Для того чтобы сделать атомную бомбу, потребуется тщательная и кропотливая работа. Но для того, чтобы она сработала, нужен детонатор.

Она ничего не стоит, пока не дернешь за веревочку.

Предположим, просто предположим, что кто-то сумел перенести подобную технику на человеческий мозг: в банк данных мозга вносится довольно большая часть информации, способная создавать критическую массу. Мозг будет оставаться в покое, и новшество будет ждать своего часа. Он может оставаться в покое недели, месяцы, до того момента, пока не дернут за веревочку в подходящей ситуации.

Несколько слов, сказанных шофером-болтуном. Детонатор.

Мозговой взрыв!

На станции он выскочил из поезда, побежал, распихивая прохожих, наткнулся на двоих-троих, извинился. Ему оборачивались вслед. Он понимал, что привлекает внимание, что забыл о конспирации, но он был слишком взволнован, чтобы обращать на это внимание.

Подтверждение его предположения нужно искать только в той компании, которая могла стать полком. Он знал это так же точно, как и о существовании на небе солнца. Некоторые из них могут рассказать, с чего началось их желание бежать, некоторые могут быть менее осторожны и менее скрытны, чем Хендерсон, который не очень-то помог. И некоторые попробуют раскрыть свой мозг для нового кошмара.

«Попробуй навести порядок в голове: я не полицейский, не тайный агент, не представитель власти. Я — Ричард Брансон, такой же как и ты ученый, и я в бегах от всех, потому что живу в своем придуманном фантастическом мире. Меня не ловят за убийство, хотя я считал, что совершил его. Я думал, что убил девушку по имени Элайн Лафарж. А что ты думаешь о себе? Что ты сделал?»

Если хоть один из них, только один скажет:

«Боже мой, Брансон, в этом есть что-то странное! Это я убил ее в местечке под названием Бельстон. Я знаю, что я это сделал. Какого черта, ты не мог…»

«Скажи мне, почему ты это сделал?»

«Она сама довела меня до этого. Я не собирался делать ничего подобного, но я был совершенно не в себе».

«Как?»

«Ну… э… я не могу сейчас точно сказать. Это было так давно, и я так старался забыть об этом».

«То же самое и со мной. А может, нам вместе объехать других и узнать, сколько еще человек прибило эту самую Элайн Лафарж? Мы можем составить целую камеру в тюрьме, и в такой приятной компании будет легче считать часы до конца».

Вдруг это произойдет таким путем? Ничто не может быть невозможным, если это породил человеческий мозг. С другой стороны, вражеские силы способны быть намного умнее и искуснее: например, снабдить каждого своим собственным фактором страха. Хендерсон думает о своем преступлении: он даже глазом не моргнул, когда услышал об Элайн и Бельстоне.

Брансон начал чувствовать полную уверенность в том, что эта злосчастная Элайн Лафарж была просто иллюзией. Это было трудно, очень трудно, так как его память настаивала на обратном. А спорить со своей памятью все равно что отказываться от собственного отражения в зеркале.

Несмотря на новые факты, несмотря на отсутствие старых фактов, его память цепко держалась за самый страшный момент в его жизни. И хотя видение прошлого может быть просто дурным сном, построенным вокруг призрачной женщины, он очень хорошо мог представить искаженные черты Элайн, когда она умирала, ее темные волосы, перевязанные голубой лентой, ее черные глаза, наполненные болью, ее тонкие губы, кривящиеся от боли, ее тонкие ноздри, струйку крови, стекающую по лбу. На ней было ожерелье из жемчуга, черные туфли, золотой браслет на руке. Это была картина со всеми, даже мельчайшими, подробностями, со всеми оттенками. Это была такая полная картина какая может быть только в жизни.

Но была ли она реальной?

Или это был тот кусок информации, который представлял критическую массу?

Другие должны знать о ней или о ее фантоме так же много. Но получить от них информацию без помощи Рирдона будет очень трудно. Однако Брансону не хотелось обращаться за помощью к властям, особенно после последних событий. Кроме того, это может полностью связать его как раз в тот момент, когда он уже превратился из дичи в охотника. Он обратится к Рирдону и силам, стоящим за его спиной, как к последней инстанции, только в крайнем случае.

Хотя его коллеги-беглецы могут оказаться еще менее разговорчивыми, чем даже Хендерсон. Но на данный момент ему надо самому попробовать во всем разобраться. И Брансон решил, что есть источники, которые он в состоянии выследить.

Пять человек могут разрешить загадку Элайн Лафарж.

Пять человек знают многое о ней, и их можно заставить говорить

Пять человек: те двое, которые поймали его тогда на лестниц, двое разговорчивых шоферов и его преследователь, здоровенный иностранец, который и заставил его пуститься в бега. Если он прав в своих догадках, то должен быть еще и шестой, невидимый руководитель, которого он не включил в список, потому что не мог идентифицировать.

Любой из этих пяти мог дать ниточку, которая приведет к другим четырем, а то и ко всем остальным, которые прячутся за ними.

Продолжая думать в том же роде, Брансон забавлялся тем, что более или менее беспристрастно изучал свою жажду мести. Будучи тем, кем он был раньше, аналитическим мыслителем, он всегда рассматривал желание заехать кому-нибудь по зубам как примитивное чувство. Теперь такое желание совсем не казалось ему таким уж первобытным. И в самом деле, он бы начал презирать себя, если бы у него не было такого желания. Никто не может лишить себя простых человеческих чувств.

Да, пусть только выпадет возможность или подвернется шанс! Он соберет всю свою силу и злость в кулак и этим кулаком вышибет напрочь чьи-нибудь зубы.

Другими словами, он был в ярости и наслаждался этим.

8

Ночная темнота опустилась на город, уличные фонари замерцали теплым светом, витрины магазинов ярко осветились. Это был его город, но Брансон не шел домой: если кто-нибудь хочет встретить его, то там-то его и ждет, он сидит и подстерегает, когда заблудшая овца вернется в стадо. На здоровье, они могут сидеть там, пока не пустят корни. У него нет никакого желания, чтобы его подобрали. Что ему больше всего надо — так это время, достаточно времени, чтобы побродить вокруг, выбрать себе цель и нанести по ней сокрушительный удар.

Он продвигался по городу быстро, но осторожно. Сотни людей, среди них и служащие института, жили в этом городе и хорошо знали его в лицо. Ему совершенно не хотелось, чтобы его кто-нибудь увидел, еще меньше ему хотелось, чтобы кто-нибудь с ним заговорил. Чем меньше людей будет знать о его возвращении, тем лучше. Избегая хорошо освещенных улиц с крупными магазинами, он зашел только в маленький магазинчик, чтобы купить себе расческу, зубную пасту и бритву. Его путешествие закончилось в мотеле на окраине города, подальше от его дома.

Там Брансон привел себя в порядок и поел. Какое-то время его съедал соблазн позвонить Дороти и договориться с ней о встрече где-нибудь в кафе на краю города или в каком-нибудь подобном месте. Но детям скоро надо будет ложиться спать, и ей тогда придется просить кого-нибудь из соседей посидеть с ними. Утром, когда дети уйдут в школу, будет удобнее. А пока лучше позвонить Хендерсону, если тот, конечно, еще в Лейксайде. Он набрал номер, и Хендерсон ответил.

— Ты все еще там? — спросил Брансон. — Я думал, ты уже уехал.

— Поеду завтра, — сообщил Хендерсон. — Старик Элди приглядит пока за магазином, и он в восторге от этого. Ну а ты, связался сам знаешь с кем?

— Да. Они ничего не делают.

— Что ты имеешь в виду?

— Они ничего об этом не знают, и это совершенно точно.

Но Хендерсон был скептиком:

— Если они и знают что-нибудь, то совсем не обязательно признались бы в этом первому встречному, который позвонит по телефону. Более вероятно, что они постарались бы тебя прихватить. Ты дал им достаточно времени на это?

— Нет.

— Тогда ничего нельзя гарантировать.

— Мне совершенно не надо было давать им время. Они и не собирались меня прихватывать.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому что они даже не сделали попытки затянуть разговор, — объяснил Брансон. — Более того, я предложил им, что могу приехать, а они стали меня от этого отговаривать. Сказали, что это будет пустой тратой времени. Они не горели желанием даже увидеть меня, не то что схватить. Говорю тебе, Хени, все это дело — чистая иллюзия, и я собираюсь действовать исходя из этого предположения.

— Действовать согласно этому предположению? Что ты имеешь в виду? Ты собираешься вернуться в институт?

— Нет. Пока нет.

— Тогда как?

— Поболтаться вокруг и посовать нос в разные дыры. Так я могу найти что-нибудь стоящее. По крайней мере попробую. Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.

— У тебя есть ниточка, за которую стоит потянуть?

— Может быть, я еще в этом не уверен. — Брансон нахмурился и продолжал: — Если твоя проверка покажет, как я и ожидал, что твои опасения беспочвенны, советую тебе подумать об обстоятельствах, при которых все это начиналось. Ты должен вспомнить людей, которые были рядом. Ты должен вспомнить людей, которые дали толчок. Их-то ты и должен подозревать. Понял, что я хочу сказать?

— Брансон, — сказал Хендерсон, ничуть не зажигаясь полученными советами. — Ты можешь попытать свои силы как частный детектив, но я свои испытывать в этой области не собираюсь. Я не подхожу для такой работы ни по образованию, ни по наклонностям.

— Равно как и я, но это меня не останавливает. Никогда не узнаешь, что ты можешь сделать, пока не попробуешь.

— Ну, делай по-своему.

— Так и поступлю. Я уже устал делать что-то по чужому желанию. — Он сжал кулак и уставился на него, как будто это был какой-то символ. — Хени, если ты выяснишь, что чист, ради всего святого, не успокаивайся на этом. Не впадай в спячку ленивой счастливой собаки. Возвращайся и присоединяйся ко мне. Возможно, что нас приговорили к этому одни и те же люди. Ты можешь узнать одних, я — других. Мы можем помочь друг другу прихватить их.

— Я еще ни в чем не убедил себя, — возразил Хендерсон, инстинктивно продолжая сопротивляться песне «вернись, я все прощу». — Ты все проверил и жаждешь крови. Я еще только собираюсь проверить и надеюсь на избавление. В данный момент у нас разные позиции. Возможно, что через несколько дней я тоже встану на твою позицию и тогда для чего-нибудь созрею и решу, что мне делать.

— Тебя нельзя будет назвать человеком, если ты после всего этого не захочешь посадить этих типов на электрический стул! — взорвался Брансон. — И тебе не придется искать помощника, на это дело я согласен. И ты для меня должен быть согласен на то же самое.

— Я сообщу тебе, как у меня пойдут дела, — пообещал Хендерсон.

— Удачи тебе.

Закончив разговор, Брансон взял у дежурного телефонный справочник и начал изучать его, страницу за страницей, строчку за строчкой. Время от времени он делал какие-то выписки.

Когда Брансон закончил свою работу, у него на руках оказался список адресов и телефонов нескольких адвокатских контор, нескольких психиатров, агентов четырех компаний по транспортным средствам и несколько дешевых забегаловок, в которые он раньше никогда не заходил. Большинство этих данных могут никогда и не понадобиться, но иметь их под рукой было очень удобно. Запихав список в бумажник, он начал готовиться ко сну. Его сон в эту ночь был глубокий и спокойный.

Утром в девять тридцать, предположив, что Дороти уже вернулась, проводив детей в школу, Брансон позвонил домой. Он был очень осторожен, организуя эту встречу: мало ли кто подслушает телефонный разговор и рад будет его засечь, поэтому он должен назначить встречу так, чтобы это поняла только она.

— Слушай, дорогая, это срочно, и я не могу попусту терять время. Так что давай поговорим быстренько, ладно? Можешь ты со мной позавтракать около половины первого?

— Конечно, Рич, я вполне…

— Помнишь то место, где ты потеряла свою серебряную пудреницу, а потом нашла? Я буду ждать тебя там.

— Хорошо, но почему…

Брансон повесил трубку, когда она еще говорила. Несомненно, это ее очень обидело, но другого выхода не было. Рирдон и тот, кто стоит за ним, имеют полную возможность подслушивать телефонные разговоры и наверняка делают это, если считают нужным. Краткость и неопределенность были единственной контрмерой.

В десять он околачивался около ворот транспортной компании. Это был промышленный район, вдоль широкой дороги стояли фабрики, заводы и склады. Движение здесь было не таким интенсивным, как в центре города, мимо проезжали только груженые грузовики. Прохожих тоже было очень мало. Раздраженный, он прогуливался взад и вперед около полутора часов, за это время только один грузовик въехал в ворота и ни одного не выехало. Он внимательно рассмотрел шофера и его напарника. Оба они были ему совершенно незнакомы.

Сразу же за воротами были весы для автомашин и рядом с ними стояла будка, в которой сидел мужчина. Мужчина что-то записывал, когда мимо проезжала машина, а потом продолжал со скукой смотреть в окно будки. Он заметил, что Брансон битый час маячит перед воротами, и стал с любопытством наблюдать за ним. В конце концов он вылез из своей будки, подошел к воротам и спросил:

— Ждете кого-нибудь, мистер?

— Пару знакомых парней, — лаконично ответил Брансон.

— Они не торопятся, не так ли? Скажите, как их зовут, и я передам им, что вы их ждете.

— К сожалению, не могу. Я знаю их только в лицо.

— Это хуже, — заметил мужчина.

В будке зазвонил телефон.

— Минуточку, — сказал мужчина и пошел к будке.

Он снял трубку, заглянул в свою тетрадку, передал какую-то информацию и вернулся к воротам.

— Я могу описать их, — предложил Брансон без всякой надежды.

— Нет, это не поможет. Я так не умею. Я не узнаю свою тетю Марту, если, вы даже нарисуете ее маслом.

— А может быть, я смогу так, что вы поймете?

— Нет, не получится, — он почесал свою лохматую голову, раздумывая над проблемой, затем показал рукой через двор. — Вот что я вам скажу: идите вон туда, в контору, и спросите там Ричардса. Он знает всех служащих как свои пять пальцев. Должен знать: он их нанимает и увольняет.

— Огромное спасибо.

Брансон поспешил через двор, вошел в контору и обратился к девушке, сидевшей за барьерчиком:

— Могу я переговорить с мистером Ричардсом?

Она холодно, оценивающе его оглядела.

— Вам нужна работа?

— Нет, — ответил Брансон, несколько шокированный, — мне нужна кое-какая информация.

Ричарде вышел через пару минут. Это был мужчина с тонкими чертами лица и лишенным иллюзий взглядом. В его голосе была вежливость, которая давалась ему с видимым усилием.

— Чем могу помочь?

— Я пытаюсь найти двух водителей.

— Зачем?

— Э…

— Зачем они вам нужны? Они что, натворили что-нибудь? И вообще, кто вы такой? Вы из полиции или из страховой компании?

— Мне кажется, вы сразу же ожидаете худшего, — попытался улыбнуться Брансон. — Видно, с этой шоферней много хлопот.

— Это уж мое дело. А вот в чем ваше?

Так как Ричарде, видимо, привык иметь дело с властью, любым видом власти, то Брансон сказал ему полуправду:

— Я служащий министерства обороны. — Он протянул Ричардсу свой пропуск, который тот изучил с большим вниманием и уважением. — У меня есть основания считать, что двое ваших шоферов располагают информацией, которая может заинтересовать наш отдел. Если я найду их, я бы хотел задать им несколько вопросов.

Удовлетворенный таким оборотом дела, Ричарде сказал уже более доброжелательно:

— Как их имена?

— Не знаю. Я могу дать их словесный портрет. Ваш служащий у ворот сказал мне, что вы сможете узнать их по описанию.

— Хорошо. Я попробую. И как же они выглядят?

Брансон дал словесное описание обоих шоферов, которые болтали в буфете. Он даже подумал, что ему очень удались эти портреты, вплоть до мельчайших деталей.

Когда он закончил, Ричарде сказал:

— У нас сорок восемь шоферов, разъезжающих по всей стране. Под ваше описание более или менее подходят около двадцати из них. Некоторые вернутся через пару дней, другие через пару недель. Если вы захотите их всех увидеть, вам придется ждать довольно долго.

— Плохо, — заметил Брансон разочарованно.

— Вы уверены, что они работают в нашей компании?

— Я не знаю, где они работают.

— Вот это здорово! — недоверчиво уставился на него Ричарде. — Какие знаки они носили на фуражках или на нагрудных карманах?

— Не знаю.

— Хорошо, на каких марках автомашин они были? Какого цвета были грузовики, какие на них были написаны буквы, какие знаки?

— Не знаю. Когда я их видел, они были без машин, они, очевидно, ждали поезда на железнодорожной станции.

— Господи, — Ричарде молитвенно взглянул на небеса. — Позвольте мне вам кое-что сказать. Обычные шоферы грузовиков не пользуются поездами, разве что только до крематория. Они отвозят и привозят груз обратно, если, конечно, смогут найти. Если не смогут, то возвращаются домой порожняком. Так что те, о ком вы говорите, были скорее всего перегонщиками.

— Кем?

— Перегонщиками грузовиков, — объяснил Ричарде с подчеркнутым терпением. — Они берут груз и доставляют его куда-нибудь вместе с грузовиком. А дальнейшие указания получают там. Или им там дают новый грузовик с грузом, который они перегоняют в новое место, или им говорят, куда надо ехать, чтобы получить новый грузовик с грузом, тогда они пользуются автобусом или поездом. И так далее, и так далее. Их также используют как подменных шоферов: они заменяют тех, которые в отпуске или болеют. Это цыгане, настоящие кочевники. Сегодня здесь, а завтра бог знает где еще!

— Понятно, — сказал Брансон, понимая, что детектив из него получился более чем слабый.

— Дело в том, что перегонщиков нанимают очень крупные фирмы, разбросанные по всей стране. А не такие маленькие компании, как те четыре, что находятся в нашем городе. Таких фирм по всей стране всего лишь дюжина, и каждая имеет более сотни шоферов. Ваше описание может подойти к целой армии шоферов, которые находятся в данный момент в любом месте от Северного полюса до Южного, — он беспомощно развел руками. — Искать их хуже, чем двух определенных блох в собачьей будке. Я бы на вашем месте это бросил: жизнь слишком коротка.

— Понятно, — повторил Брансон, — к этому стоит прислушаться. Большое спасибо за то, что вы мне рассказали. Учиться никогда не поздно.

— Не стоит благодарности, — сказал Ричарде, провожая Брансона глазами. — Да, вот что, я только сейчас об этом подумал. Перегонщики не могли ждать поезда на нашей станции.

— Почему нет?

— Они никогда сюда не заезжают. Здесь нет для них никакой базы.

— Значит, они были не теми, кем казались, так? Но я их сам видел: они выглядели как обычные шоферы.

— В наши дни можно встретить человека, который выглядит как Наполеон, но не Наполеон.

Брансон вернулся к барьерчику, перегнулся через него и, пожав Ричардсу руку, возвестил:

— Вы победили.

Он вышел, поспешно пересек двор и подошел к воротам. Сторож выглянул из своей будки и поинтересовался:

— Успешно, мистер?

— Нет, — ответил Брансон, — их вчера повесили. Справедливость восторжествовала!

Он продолжал идти, не дожидаясь дальнейших вопросов. Сторож замер с открытым ртом, потом схватился за телефон.

— Кого там повесили? Или что, этот парень сумасшедший?

— Тебе платят за, то, чтобы ты держал их снаружи, а не проводил внутрь. Проснись, свинья!

* * *

Точно зная из своего опыта, каким будет маршрут Дороти, Брансон встал в конце небольшой стоянки для автомашин и наблюдал за ее приездом. Примерно за пять минут до назначенного времени она въехала на стоянку, ловко припарковала машину на свободное место, вышла и закрыла дверцы. Задержавшись только для того, чтобы заплатить за стоянку, она поспешила вдоль улицы. Ее сумка висела через плечо, хорошо знакомый чемоданчик она несла в левой руке. Дороти шла довольно быстро, демонстрируя в деле свои стройные ноги, на которые некоторые мужчины бросали восхищенные взгляды.

К стоянке подъехала еще одна машина и затормозила недалеко от машины Дороти. Из нее вылезли двое мужчин, заплатили за стоянку и повернули направо. Они шли неторопливым шагом всего в ста ярдах за Дороти. Несколько дней назад Брансон с большим подозрением отнесся бы к этой паре, но сейчас, по его мнению, мужчины были слишком седые и пожилые, чтобы играть в Шерлоков Холмсов. Но на всякий случай он осторожно направился за ними, следя в то же время, не появятся ли другие сопровождающие, которых могла привести за собой Дороти.

Вскоре пожилые мужчины свернули к какому-то учреждению и прошли внутрь через крутящиеся двери. Дороти продолжала идти впереди, иногда замедляя шаг перед интересующими ее витринами. Постоянно оглядывая улицу, Брансон пришел к выводу, что слежки за Дороти нет. Он заметил только двух случайных прохожих, идущих в том же направлении. Обращать внимание на проходящий мимо транспорт он не догадался.

Дороти подошла к небольшому ресторанчику, где несколько лет назад она оставила серебряную пудреницу, а потом вернулась и нашла ее. Она вошла туда как раз вовремя. Идя по противоположной стороне, Брансон прошел дальше около ста ярдов, затем перешел дорогу и вернулся. Он не заметил, чтобы кого-нибудь заинтересовал этот его маневр. Насколько он мог судить, все было спокойно. Он вошел в ресторанчик и увидел, что Дороти сидит в глубине зала.

— Привет, котик, — сказал он, вешая шляпу на ближайшую вешалку и садясь на стул напротив.

— Привет, милочек, — ответила она. — Ты так в своем костюме и спишь?

Инстинктивно разгладив рукава, он возразил:

— Он не так уж и мят.

— А в чем же ты спишь? — продолжала она с опасной любезностью.

— Я сплю в кроватях, — ответил он, — послушай, я встретился с тобой не для того, чтобы…

Он замер на полуслове, когда увидел, как она наклонилась и, достав из-под стола, поставила на стол чемоданчик. Это был чемоданчик, который он оставил в поезде во время бегства от Рирдона. Брансон мрачно уставился на него.

— Где ты его взяла?

— Высокий темноволосый незнакомец пришел к нам, постучал в дверь и отдал его мне.

— Он не сказал, как его зовут?

— Сказал: Рирдон. И я, естественно, хочу знать, как он попал к нему и как ты обходишься без своих бритвенных принадлежностей и без пижамы.

— Если уж тебя это так интересует, я сплю в подштанниках. Что он тебе сказал?

— Он сказал, что ты отпускаешь бороду и предпочитаешь спать голым, а причины всего этого он просто не знает. Если я не буду задавать вопросов, то и не услышу лжи, а он не хочет быть участником возможного разговора.

— Верь ему больше, — заметил Брансон. — Он хотел разозлить тебя. Без всякого сомнения, он решил, что, если разозлит тебя, ты быстрее согласишься ему помочь. Он, конечно, задал тебе вагон вопросов: когда ты обо мне что-либо слышала, где я нахожусь, что я делаю и так далее.

— Он задал несколько вопросов. Но в конце концов я ему ничего не сказала. Да я и не могла ему ничего сказать при всем желании. Слушай, Рич, что происходит?

— Я бы очень хотел рассказать тебе все, но пока не могу. Пока нет. Когда все это кончится, власти могут захотеть оставить все это в тайне. Ты знаешь, что они могут сделать с людьми, которые разговаривают слишком много.

— Да, конечно.

— Пока я могу сказать тебе одно: все это очень секретно. Это впрямую касается меня, и это-то так меня и беспокоило перед отъездом. С тех пор я узнал, что это касается не только меня, но и многих других. Я также выяснил, что это не так уж серьезно, как мне казалось вначале.

— Это успокаивает, — сказала она с явным облегчением.

— Успокаивает, но только наполовину. По причинам, о которых я не могу сейчас говорить, это дело надо довести до конца, — он хотел объяснить ей хотя бы часть, не раскрывая всей сущности. — Это как больной зуб. Ты можешь положить в него ватку с каплями, и он перестанет так болеть. Но это полумеры. На самом деле надо просто вырвать его.

— Тебе самому?

— Я один из тех, кто от этого страдает. И я считаю, что должен что-то по этому поводу сделать, если смогу.

— О каких страданиях ты говоришь? А что власти, не могут они что-нибудь сделать?

— Им пока до этого не дотянуться, к тому же они не понимают, что происходит. Я нашел… — он заметил ее предупреждающий взгляд, оглянулся и увидел, что рядом с ним молча стоит официант.

Взяв у официанта меню, он обсудил его с Дороти и сделал заказ. Официант ушел, и Брансон продолжил:

— Я нашел одного парня, который в состоянии мне помочь. Но я еще не уверен, что он захочет. Это — Хендерсон, баллистик из красного отдела. Ты помнишь его?

— По-моему, нет, — призналась она, немного подумав.

— Такой крупный мужчина, слегка с брюшком, лысеющий на макушке, в очках без оправы. Ты встречалась с ним несколько месяцев назад.

— Все равно не могу вспомнить. Наверное, он не очень-то производит впечатление.

— Думаю, что нет, да он никогда и не стремился к этому. Он не из тех, на кого женщины обращают внимание.

— Хочешь сказать, что он очень замкнут?

— Пусть будет так. — Рожа, которую скорчил Брансон, изображая Хендерсона, вызвала у нее улыбку. — Он может позвонить в любую минуту. Меня не будет дома еще несколько дней, но пусть это тебя не тревожит. У меня есть веские причины для этого.

— Так говорил и этот тип, Рирдон.

— Чертов Рирдон! Теперь слушай. Если этот парень, Хендерсон, позвонит, скажи ему, что я на работе и со мной нет связи. Спроси, что мне передать. Если ему надо, чтобы я позвонил, выясни, куда мне позвонить, в магазин или по какому-нибудь другому номеру. Все понятно?

— Я справлюсь. Искусство брака и состоит в том, чтобы уметь справляться с чем угодно.

— И еще. Если кто-нибудь — Рирдон, или тот здоровый иностранец, или еще кто-нибудь — придет к тебе и начнет донимать вопросами, ты все еще ничего не знаешь, хорошо? Ты не слышала о Хендерсоне, даже если ты только что разговаривала с ним по телефону. И не обращай внимания, кто спрашивает: репортер, агент ФБР, хоть маршал в полной форме, ты все равно ничего не знаешь. Ладно?

— Хорошо, — согласилась она. — Но могу я узнать, кто такой Рирдон?

— Офицер разведки.

На ее лице выразились удивление и озадаченность:

— Тогда это явно его работа, а не твоя…

Он оборвал ее:

— Первое: страдания многому учат, а он не страдает и вряд ли сможет понять психологию тех, кто страдает. Второе: есть разные идеи, из чего состоит разведка. И третье: он обучен иметь дело с обычными вещами и пользоваться обычными методами. Я не хочу, чтобы он путался у меня под ногами и предлагал мне свои методы: достаточно правил, которые я выполняю в институте, чтобы подчиняться каким-то еще.

— Хорошо, если он покажется у нас, я буду разговаривать с ним с широко раскрытыми, ничего не понимающими глазами.

— Так и сделай. Его, конечно, не проведешь, но и узнать от тебя он ничего не должен.

Им подали заказ. Во время еды они вели пустую беседу, но за кофе Брансон опять вернулся к беспокоящему его предмету.

— Еще один вопрос: этот верзила, которого ты определила как иностранца. Я видел его несколько раз, но попробуй его описать. Разные люди видят по-разному, и ты можешь дать мне дополнительные детали, которые очень пригодятся.

Дороти сделала то, что он просил, и еще раз доказала, что весьма наблюдательна. В дополнение к тому описанию, которое помнил Брансон, она добавила маленький белый шрам, длиной с дюйм, расположенный по диагонали с правой стороны верхней губы. У него есть привычка морщить губы после того, как он задает вопрос, и тогда шрам особенно выделяется, сказала она. Кроме этого она ничего существенного не добавила к тому, что помнил Брансон. Правда, ей показалось, что этого человека очень трудно вывести из себя, но если уж выведешь, то успокоить его будет еще труднее.

— Он вел себя с тобой грубо?

— Нет, нет, он был сама вежливость.

— Гм, — сказал он и начал в задумчивости постукивать пальцами по крышке стола. Официант неправильно понял этот жест и принес счет. Брансон заплатил по счету и, когда официант отошел, спросил Дороти: — Ты не замечала за последние дни, что за тобой кто-то следит?

— Нет, Рич, ничего подобного я не замечала. Ты думаешь, такое возможно?

— Возможно. Любой, кто хочет выяснить, где я, будет держать тебя в поле зрения.

— Да, наверное.

— Постарайся заметить, не околачивается ли кто-нибудь около дома. Если увидишь, что кто-нибудь все время топчется там, то не беспокойся. Но постарайся хорошо его рассмотреть, чтобы при встрече могла подробно описать. Возможно, я смогу уцепиться за эту ниточку.

— Но он может оказаться просто другим офицером?

— Да, вероятно, что он будет из конторы Рирдона. Но вполне возможно, что он будет из совершенно другой компании, и тогда он тот, кого я ищу, — он встал и взял свою шляпу. — Скажи детям, что я скоро вернусь. Я позвоню тебе завтра вечером, когда дети лягут спать.

— Хорошо, — согласилась Дороти, взяла сумку и чемоданчик и вышла вместе с ним. На улице она спросила: — Тебе нужна машина? Может, тебя куда-нибудь подвезти?

— Я лучше обойдусь без нее. Слишком много народу знает ее номер. Я не хочу объявлять о своем возвращении в город.

Она положила руку ему на плечо.

— Рич, ты уверен, что знаешь, что делаешь?

— Нет. Я как слепой, идущий на ощупь и старающийся за что-нибудь ухватиться, — он посмотрел ей в глаза, стараясь успокоить ее взглядом. — Я могу ничего не добиться. Но если так случится, я должен быть уверен, что это не из-за моего бездействия.

— Я представляю, как ты себя чувствуешь.

С деланной улыбкой она направилась к автомобильной стоянке.

Брансон проводил ее взглядом, пока она не скрылась из глаз, потом остановил такси и направился к конторе другой транспортной компании. Он не возлагал надежд на этот визит, но ему нужно было получить подтверждение словам Ричардса.

Там ему сказали: «Слушайте, мистер, без имен и фотографий у вас те же шансы найти этих парней, как выпить с Тутанхамоном. Они могут быть кем угодно и могут находиться где угодно. Что вы хотите, чтобы мы сделали?»

Брансон вышел оттуда с полной уверенностью, что этот путь тупиковый. Итак, ему надо было попробовать начать С другого конца. Он признает себя побежденным только тогда, когда испробует каждую возможность, и не раньше.

Бродя по незнакомым улочкам, он размышлял. Нет ли других путей, которые могут привести его к этим шоферам? Он мог придумать только одно место, где можно, попытаться их найти: это станция и особенно станционный буфет. Служащий станции, буфетчик или какой-нибудь другой шофер — словом, тот, кто часто бывает на станции, может вспомнить их по описанию.

А если исключить эту пару, то что тогда останется? Во-первых, этот детина, который за ним следил. Он тогда исчез около его дома и, возможно, живет где-нибудь по соседству. И еще остаются те двое, которые поймали его на лестнице. Он видел их какие-то доли секунды, когда падал, и буквально минуту после того, как пришел в себя. Но их лица запечатлелись в его памяти с фотографической точностью, и он был уверен, что, встреть их где-нибудь, тут же узнает. Но где их искать? Как и исчезнувшие шоферы, они могут быть кем угодно и где угодно.

В итоге своих размышлений Брансон пришел к выводу, что в запасе у него три возможности: используя Дороти как приманку, найти этого здоровяка и через него выйти на остальных; связаться с Хендерсоном и уговорить его действовать вдвоем или найти Рирдона, все ему рассказать и пользоваться его силами и решать проблему методами Рирдона.

Последняя идея так ему не понравилась, что он автоматически ускорил шаги и направился к станции. Он не знал, да и не мог знать, что это было первое его движение в правильном направлении.

9

Придя в буфет задолго до обеденного перерыва, Брансон уселся на высокий стул, заказал кофе и подождал, пока официант обслужит других посетителей. Когда парень освободился, он кивком подозвал его к себе, наклонился через стойку и заговорил тихим голосом:

— Вольт, я кое-кого ищу, и ты можешь мне помочь. Ты не помнишь двух довольно здоровых парней в комбинезонах и фуражках, пивших здесь кофе около недели назад? Они выглядели как шоферы грузовиков. А говорили они о каком-то убийстве.

— Убийстве? — Вольт изогнул брови с выражением человека, надеющегося на лучшее, но ожидающего худшее. — Нет, мистер Брансон, не помню ничего подобного. И ничего подобного не слышал. Нет, я не помню этих парней.

— Постарайся вспомнить. Два шофера. Сидели как раз вот здесь.

Вольт послушно задумался.

— Нет, мистер Брансон, извините. Я бы должен был их запомнить, если они были шоферами. Шоферы к нам редко заходят, я и не помню, когда это было в последний раз. — Тут его осенила другая мысль: — А вы уверены, что тогда я работал?

— Да, ведь ты всегда работаешь по вечерам в пятницу, не так ли?

— Да, это так, но, может быть, я был тогда занят. Я не больно смотрю по сторонам, когда у меня много работы. Люди вокруг меня постоянно разговаривают, но я стараюсь не очень-то слушать, пока они не начинают выкрикивать заказ.

— Ты думаешь, что запомнил бы их, появись они здесь несколько раз?

— Конечно, — ответил Вольт. — Я же сказал, шоферы к нам редко заходят.

— Значит, может быть один вывод: они были здесь всего один раз и ты их ни тогда, ни после не видел?

— Конечно.

— Хорошо. А вот такого парня ты не помнишь, он был здесь несколькими днями позже? Шести футов ростом, вес фунтов двести, плоский нос, тяжелые скулы, грубоватое лицо, белый шрам над верхней губой, напоминает переодетого полицейского. Он сидел вон там, как раз напротив зеркала, ничего не говорил, а только уставился в зеркало, как будто оно его загипнотизировало.

— Носит кольцо в виде змеи на левой руке, — продолжал Вольт, распрямляя брови.

— У него, по-моему, было кольцо, но я его не рассматривал.

— Разговаривает как иностранец?

— Я сам не слышал, чтобы он сказал хоть слово, но очень может быть, что он приезжий.

— Был здесь несколько раз. — Вольт взглянул на часы. — Примерно в это время. Не видел его уже около недели. Я его хорошо запомнил потому, что он всегда сидел, обшаривал нас глазами и не говорил ни единого слова. Он иногда уставится на меня, как будто хочет на что-то пожаловаться, но ничего не говорит.

— Что-нибудь знаешь о нем?

— Вот только то, что я считал его иностранцем.

— Когда-нибудь видел его в компании кого-нибудь, кого ты знаешь?

— Нет, мистер Брансон, — ответил Вольт и со скучающим видом вытер несколько невидимых пятен со стойки.

— Плохо, — сказал Брансон.

Вольта окликнул клиент, тот подошел и обслужил его, потом навел порядок на дальних полках. Брансон все сидел над своей чашкой кофе. Наконец Вольт вернулся к нему и сказал:

— Его, по-моему, зовут Коззи или Косси, что-то вроде этого. А зачем он вам?

— Да тут о нем полицейский расспрашивал. А откуда ты знаешь его имя?

— Как-то вечером он сидел здесь, как всегда уставившись в зеркало, а тут пришли четверо парней, один из них поздоровался с ним и назвал его то ли Косси, то ли Коззи. Ему это не понравилось. Он посмотрел на парня таким тяжелым взглядом, надел кепку и вышел. Парень на это только пожал плечами.

— Знаешь этого парня?

— Нет. Я видел его несколько раз, но не часто. Просто случайный посетитель, который заходит сюда под настроение.

— А тех трех других знаешь?

— Одного из них, Джима Фолкнера.

— Ну ладно, — сказал Брансон, отодвинул чашку и встал. — А где можно найти этого Джима Фолкнера?

— Я не знаю, где он живет, мистер Брансон, могу только сказать, где он работает. — Вольт опять взглянул на часы. — В парикмахерской Воуса на Бликер-стрит. Он должен быть сейчас там.

Брансон направился в парикмахерскую, которая была неподалеку. Это было небольшое грязное помещение с двумя служащими и четырьмя стульями. На неприбранном полу валялись остриженные волосы. Один парикмахер, седой мужчина лет пятидесяти, обслуживал клиента, сидевшего на дальнем стуле. Второй, щуплый юноша, развалился на скамейке и читал комикс. Когда Брансон вошел, юноша встал и указал ему на стул. Брансон сел и попросил:

— Покороче сзади и по бокам.

Когда юноша закончил, Брансон расплатился и, сунув ему чаевые, тихо сказал:

— Я бы хотел переговорить с тобой с глазу на глаз.

Подойдя с ним к двери, юноша спросил таким же тихим голосом:

— Что вы хотите?

— Ты Джим Фолкнер?

— Да, а откуда вы знаете мое имя?

— Мне сказал его мой друг, Вольт, из станционного буфета.

— А, этот зомби.

— Я пытаюсь найти парня, которого последний раз видели в этом буфете. Такой большой, здоровый тип, который был там несколько раз. Вольт сказал, что однажды вечером ты был там с тремя друзьями и один из них поздоровался с этим типом. Ты помнишь это?

— Конечно, помню. Такой большой тип, всегда очень мрачный. Жиль еще засмеялся и сказал, что они такие закадычные друзья, как кошка с собакой.

— Жиль?

— Жильберт. — На лице юноши появилось беспокойство. — А вам зачем это? Вы что, из полиции?

— Разве я похож на полицейского? Я просто потерял след этого парня и хочу его найти. Это личное дело. Жильберту нечего беспокоиться, могу тебе поклясться в этом. Так кто такой Жильберт и как его найти?

Фолкнер ответил с явной неохотой:

— Его полное имя Хильберт Мичел. Он работает в «Стар-гараж», в конце дороги.

— Это все, что я хотел узнать. Спасибо за помощь.

— О’кей, — ответил Фолкнер, все еще сомневаясь, хорошо ли выдавать своих друзей.

Мичел оказался хорошо сложенным парнем с будто приклеенной улыбкой. Его руки были перепачканы автомобильной грязью, и несколько пятен грязи были даже на щеках. Вытерев лицо и руки еще более грязной тряпкой, он переключил свое внимание на Брансона.

— Я ищу такого здорового парня, — начал Брансон. — Правда, не знаю ни его имени, ни адреса. Его последний раз видели в буфете на станции. Вольт сказал, что ты там тоже был с Джимом Фолкнером и парой других парней. Ты поздоровался с этим верзилой, а он не очень-то обрадовался этому. Что ты о нем знаешь?

— Ничего.

— Но ведь ты с ним разговаривал, не так ли?

— Просто убивал время.

— Но все же ты должен о нем что-то знать.

— Нет. Я видел его много раз в бильярдной в нижнем городе. Я ходил туда два-три раза в неделю, и почти всегда он был там. Обычно он играл за соседним столом. Он играл с таким мрачным типом, который звал его Косси. Вот и все, что я знаю.

— Когда Косси там показывается?

— По-разному. Иногда он приходит туда рано, иногда довольно поздно. Самое лучшее время около девяти часов. — Мичел расплылся в улыбке. — Не вздумайте играть с ним на деньги, мистер. Он вас разделает.

— Спасибо за информацию и за совет.

У него совершенно не было желания играть в бильярд с кем бы то ни было. Единственным его желанием было увидеть цель, а уж дальше он будет действовать по обстановке.

В бильярдной было около тридцати столов, примерно за двадцатью играли. Брансон бродил среди табачного дыма и разглядывал игроков и зрителей, которые так были поглощены игрой, что не обращали на него никакого внимания. Никого из знакомых он там не нашел.

Он подошел к маленькой конторке в углу и заглянул в дверь. За столом сидел лысый мужчина и курил тонкую сигару. У стенки стояло несколько киев с обломанными концами и рядом — раскрытая коробка с зеленым мелом.

— Случайно не знаете здорового парня по имени Косси?

Мужчина поднял голову, показав морщинистое живое лицо. Вынул сигару изо рта и спросил:

— А почему я должен отвечать?

Не обратив внимания на вопрос, Брансон достал бумажник, вынул оттуда банкноту. Мужчина взял банкноту, и она тут же исчезла, как при хорошо отработанном фокусе. Деньги исчезли, но выражение лица от этого не стало более доброжелательным.

— Его зовут Коставик или что-то в этом роде, — сообщил лысый, почти не двигая губами, — живет где-то поблизости. Приходит сюда только последние пять или шесть недель, но довольно часто. По-моему, постоянно переезжает с места на место. Чем зарабатывает на жизнь, не знаю, да и знать не хочу. Вот и все, что я могу о нем сказать.

— А что можно сказать о его приятелях?

— Одного из них зовут Шас, другого Эдди. Есть и третий, но я никогда не слышал его имени. Все они говорят по-английски как-то странно. Если они и горожане, то в их паспортах еще не высохли чернила.

— Очень вам благодарен. — Брансон многозначительно взглянул на собеседника. — Никто вас ни о чем не спрашивал. Ни вопроса.

— Да ничего такого и не было, — ответил лысый, зевнул и опять сунул в рот сигару.

Выйдя на улицу, Брансон перешел дорогу, устроился в подъезде магазина напротив и стал наблюдать за входом в бильярдную. Он получил максимум возможного и должен был пока удовлетвориться этим. Если никто не покажется сегодня, он попробует то же самое завтра, а если надо, то и послезавтра. Очень приятно быть охотником, а не дичью.

Небо уже начало темнеть. На город упали сумерки, магазины закрывались, в том числе и тот, у входа в который прятался Брансон. Правда, света от фонарей и витрин магазинов было достаточно, чтобы разглядеть лица прохожих на обеих сторонах улицы. Единственным неудобством было уличное движение: за силуэтом машины или автобуса вполне можно было незаметно проскочить в бильярдную. Кроме того, Брансон боялся, что какой-нибудь ревностный полицейский выгонит его на улицу. Это должно будет случиться рано или поздно: полицейские не любят бездельников в парадных, особенно у входа в магазин.

Не успела эта мысль прийти ему в голову, как появился полицейский, и как раз на его стороне улицы. Он был всего в ста ярдах и приближался неторопливым свободным шагом. Брансон подумал, что у шпионов не такая уж простая работа, как это кажется на первый взгляд. Он и простоял-то здесь не более десяти минут, а теперь нужно менять позицию. И насколько он мог оценить ситуацию, избежать этого было невозможно, однако выйти и пойти по улице было еще более подозрительным, чем оставаться в парадном.

Важно и медленно полицейский приблизился и проплыл мимо, взглянув на Брансона как на пустое место. Это было очень странно. Все манеры поведения полицейского буквально кричали, что он его видит, но делает вид, что не хочет замечать. Это было совершенно не в духе полиции. Брансон уставился вслед полицейскому, озадаченный и сбитый с толку.

Ровно через час полицейский вернулся и изучил все парадные, за исключением того, в котором прятался Брансон. У этого парадного он улыбнулся и даже поприветствовал Брансона кивком. Затем прошел дальше, заглядывая в парадные и время от времени пробуя замки. Брансон чувствовал себя как человек, которому вручили медаль неизвестно за что.

После этого его внимание снова переключилось на вход в бильярдную. Шесть человек вышло оттуда и четверо вошло. Он видел лица тех, кто выходит, но никак не мог разглядеть входящих. Однако все они были среднего роста и веса, и, очевидно, желанного Коставика среди них не было.

Его терпение было вознаграждено в одиннадцать тридцать. Появились три человека, и неожиданно Брансон узнал в одном из них парня, который поймал его на ступеньках лестницы. Остальные были для него совершенно незнакомы. Брансон не видел, как этот парень вошел в бильярдную, очевидно, это был один из тех, кто при входе показал ему только спину, а мысли Брансона в этот момент были заняты лишь Коставиком. Теперь его внимание переключилось на эту троицу. Насколько он мог судить, одна ниточка другой стоила.

Беспечно разговаривая, троица пошла вдоль улицы, преследуемая Брансоном, который шел за ними по другой стороне. А за ними из темноты вышли еще два человека и последовали за Брансоном, каждый по своей стороне улицы. А еще дальше, на углу, полицейский подал знак, и машина с четырьмя мужчинами медленно развернулась и поехала в том же направлении.

Эта процессия растянулась на полмили. Наконец дошли до места, где от главной улицы отходили несколько боковых улочек, остановились, несколько минут поговорили к разошлись в трех направлениях. Без колебания Брансон последовал за тем парнем, которого узнал.

Идущие за Брансоном двое преследователей разделились и последовали за теми двумя, которых Брансон проигнорировал. Машина остановилась, из нее вылез мужчина который последовал за Брансоном, а машина продолжала свой путь за ним на почтительном расстоянии.

Перейдя пустынную площадь, очевидно ничего не подозревающий лидер цепочки подошел к телефонной будке на углу, вошел в нее и начал набирать номер. Брансон остановился в тени стены и прислонился к холодному кирпичу. Его преследователь сделал вид, что кого-то поджидает, а замыкающая шествие машина остановилась у тротуара.

Человек в будке дождался, когда телефон соединится, и сказал:

— Косси, я на Десятой улице. За мной следят. А? Да разрази меня гром! Этот парень настолько зеленый, что над ним как будто мигает сигнальный огонь, как над полицейской машиной, и вовсю завывает сирена. Что? Хорошо. Я приведу его к Семми.

Выйдя из будки, он даже не взглянул в ту сторону, где в тени прятался Брансон, а по-деловому зашагал по улице. Брансон дал ему немного удалиться и последовал за ним. То же самое сделала машина.

Через полминуты преследующая машина подъехала к телефонной будке и остановилась. Из машины вышел человек, быстро набрал номер, о чем-то торопливо переговорил. Затем он позвонил еще раз и вернулся к машине.

— Этот парень хорош, если, конечно, не даст выпустить себе мозги до того, как все это кончится, — сказал он, обращаясь к водителю.

— Что сообщили на связи?

— Они уже знают, кому он звонил.

Машина тронулась. Ведущий цепочки был уже невидим, но это ничего не значило: человек, который шел за Брансоном, указывал им путь.

Когда машина проехала еще несколько улочек и свернула на аллею, человек, преследующий Брансона, вышел из тени и поднял руку. Он что-то прошептал сидящим в машине и указал на большое здание из серого камня, которое стояло впереди на правой стороне улицы. Когда он отошел от машины, шофер наклонился, сунул руку под приборную доску, достал оттуда микрофон, включил и что-то передал в эфир. Неподалеку от них еще две машины, полные пассажиров, тронулись с места и направились к той же аллее.

* * *

Так и не оборачиваясь, человек, который вел за собой Брансона, резко свернул, взбежал на крыльцо и вошел в здание из серого камня. Его фигура растворилась в темноте парадного, но дверь оставалась открытой.

Все еще прижимаясь к стене на противоположной стороне, Брансон осторожно шел вперед, миновал серое здание, остановился на ближайшем углу, оценил ситуацию. У него было два варианта: либо зайти в дом, либо оставаться на улице. Во втором случае ему надо было приготовиться проторчать там до того времени, пока этот парень не выведет его на других участников. Ему обязательно нужна была связь между ними, так как без нее все его догадки и предположения при официальном расследовании оставались только догадками и предположениями и все дело выглядело просто фантастично.

Установить наблюдение за каким-то домом было работой, больше подходящей для полиции или частного детективного агентства. У него в кармане было два адреса детективных агентств, но в данных обстоятельствах от этого было мало проку: детективы не будут знать, за кем наблюдать. Брансон мог дать словесное описание подозреваемых, но после неудачи с транспортными компаниями он не очень-то доверял словесным портретам. Только он, Брансон, мог узнать в лицо этих людей. Таким образом, только он мог довести это дело до конца.

Для того чтобы околачиваться здесь всю ночь, надо было иметь большой запас терпения; у него было достаточно терпения для решения научных задач, но терпения для осуществления возмездия явно не хватало. Кроме того, сегодня вечером Брансон обнаружил определенную связь между подозреваемыми: он следил за бильярдной в надежде выследить одного человека, а выследил другого, значит, по крайней мере двое из подозреваемых часто бывают в одном и том же месте.

Но здесь, в этом каменном убежище, может скрываться и третий член банды. А то и вообще пять или шесть, собрались вместе, замышляют новые преступления да хихикают, сидя за пивом, потому что где-то лучшие люди прячутся от воображаемых трупов.

В нем поднялся гнев. Брансон понял, что сейчас войдет туда и испытает судьбу. В первый раз за всю свою жизнь он пожалел, что у него нет оружия. Но, вообще-то, оружие не было так уж необходимо. Если гостиничные воришки умудряются проникать в комнаты и обшаривать у спящих людей карманы, то уж он наверняка сможет проскользнуть в это логово, узнать что-нибудь полезное и уйти целым и невредимым.

Он тихонько проберется в здание и узнает имена хозяев квартир, которые наверняка написаны на табличках, висящих перед дверьми. И если одно из имен будет Коставик, то этого вполне достаточно, чтобы выскочить и позвонить в полицию. После того, что он скажет, их не нужно будет приглашать дважды ворваться в квартиру и арестовать всех находящихся там. Вот тогда можно будет вернуться и начать драку.

Брансон подошел к серому зданию, поднялся на крыльцо, вошел в дверь и оказался в длинном коридоре, слабо освещенном одной-единственной лампочкой. Коридор заканчивался узкой лестницей с выщербленными перилами и тесным лифтом сбоку. В коридор выходили двери четырех квартир. На первом этаже было так тихо, как будто ни за одной дверью не было обитателей, а вот сверху доносились приглушенные звуки радио: передавали марш Радецкого. Брансон огляделся — вокруг была грязь, стены с облупившейся краской.

Как можно тише он переходил от двери к двери и читал имена хозяев квартир. В слабом свете лампочки ему приходилось почти водить носом по табличкам. Он с трудом нашел карточку, которая была прикреплена к одной из последних дверей, и успел только прочитать: «Самуэль…», как дверь резко открылась и одновременно Брансон получил сильный удар в затылок.

Все произошло настолько неожиданно, что Брансон потерял равновесие, влетел в квартиру и, не успев опомниться, зарылся носом в ковер. За его спиной захлопнулась дверь.

Инстинктивно Брансон покатился по ковру, наткнулся на чьи-то ноги, обхватил их и резко дернул на себя. Человек с грохотом рухнул на пол. Им оказался Косси. Узнав своего врага, Брансон вцепился в него мертвой хваткой. Над ними склонился кто-то третий, пытаясь прийти на помощь Косси, но тут же получил мощный удар сапогом по коленной чашечке, заорал и выронил нож, который отлетел в дальний угол комнаты.

Еще неделю назад Брансон ни за что бы не поверил, что сможет испытывать садистское удовольствие от того, что будет кого-то душить. Но сейчас он чуть ли не с наслаждением сжимал толнгую шею Косси, прекрасно понимая, что, стоит ему ослабить хватку, Косси, который был гораздо сильнее, разорвет его на куски. Эта смесь гнева и страха придала ему такую силу, о существовании которой он и не подозревал.

Огромными волосатыми ручищами Косси попытался оторвать руки Брансона от своей шеи, но Брансон вцепился так крепко, что его противнику удалось только чуть оторвать голову от пола. Они отчаянно катались по полу, и постепенно Косси все больше багровел, дыхание становилось тяжелым и хриплым.

Второй противник Брансона попытался схватить его за волосы, но стрижка была слишком короткой, и пальцы соскользнули. Тогда он ухватил Брансона за плечи, стараясь оторвать его от полу придушенного Косси, но тут же получил еще один удар по ноге, взвыл и разжал руки.

На крики и шум борьбы открылась дверь в соседнюю комнату и послышались шаги нескольких человек. Брансон не стал смотреть, кто идет на помощь его противнику, но вот сильные руки схватили его, оторвали от жертвы, поставили на ноги, и кто-то нанес ему такой удар в лицо, что у Брансона закружилась голова и он начал падать на, спину.

Как сквозь вату он слышал чьи-то голоса, шарканье ног, ругань. С трудом поднявшись, Брансон попытался рассмотреть, что происходит, но тут же новый удар в ухо чуть не отправил его в нокаут. Сквозь красный туман он увидел несколько лиц, в одном из которых узнал псевдошофера. Брансон умудрился вывернуться из державших его рук и изо всех сил ударил по этому ненавистному лицу, почувствовав, как хрустнули костяшки пальцев. Тут же перед его глазами вспыхнули разноцветные искры, и он опять рухнул на пол. Кто-то подскочил к нему и так пнул ногой в бок, что у него перехватило дыхание.

В голове мелькнула неясная мысль, какой ошибкой было то, что он вошел в дом, никого не предупредив. Но больше уж делать ошибки он, пожалуй, не сможет. Инстинктивно Брансон понимал, что следующий пинок переломает ему ребра. Он лежал на спине, ловил ртом воздух и почти терял сознание в ожидании новой боли и неизбежного конца.

* * *

Послышалось несколько тяжелых ударов, потом раздался треск ломающейся двери. В комнату ворвалась струя свежего ночного воздуха, и хриплый твердый голос прокричал:

— Стоять!

Настала полная тишина. Пинок, который должен был сломать его ребра, так и не последовал. С большим усилием Брансон приподнялся, держась за живот. Левый глаз у него совершенно заплыл, а правый как сквозь кровавый туман различил темные зыбкие фигуры. Он был неправ. Его противников было не шесть, а восемь. Они стояли все вместе, лицом к нему, но их глаза были прикованы к входной двери. Вся эта группа напоминала восковые фигуры в музее. Брансон почувствовал, как чьи-то руки подхватили его под мышки. С помощью этих рук он медленно встал на ноги, повернулся и увидел четырех мужчин в гражданском и одного в форме полицейского, все они держали пистолеты. Один из них был Рирдон.

Не придумав ничего более подходящего для данной ситуации, Брансон сказал: «Привет» — и, тут же осознав всю нелепость своего поведения, улыбнулся одной половиной лица: другая отказалась ему подчиниться.

Но Рирдон, казалось, не увидел в этом ничего веселого. С полной серьезностью в голосе он спросил:

— С вами все в порядке?

— Нет. Я чувствую себя как подогретый покойник.

— Хотите в больницу?

— Нет, спасибо, я сейчас отойду. Все будет в порядке.

— Ну вы и задали нам работенку, — сказал Рирдон без обиняков. — Сначала отказались с нами сотрудничать и даже просто помочь в чем-либо, а потом решили сделать все самостоятельно.

— Похоже, что я это все-таки сделал, правда, с вашей помощью.

— Ваше счастье, что мы подоспели вовремя. — Он сделал полицейскому жест в направлении молча стоящей восьмерки. — Этих в фургон. Выводить по одному.

По одному, с мрачными лицами восьмерка вышла из комнаты. Ни один из них даже не повернул головы, когда выходил. Косси все еще массировал свое горло.

Рирдон цепким взглядом осмотрел всю комнату и распорядился:

— Ну-ка, ребятки, уделите квартирке должное внимание и не забудьте осмотреть все остальное в доме. Если какой-нибудь вшивый адвокат вздумает говорить об ордере на обыск, запишите его в подозреваемые и отвезите в участок. Осмотрите все, если надо, то и стены разберите. Если что-нибудь найдете, звоните прямо в управление. — Потом он повернулся к Брансону: — Ну, Шерлок Холмс, пойдем.

Брансон последовал за ним, чувствуя боль во всем теле и легкое головокружение. Он почти упал на заднее сиденье машины, провел рукой по лицу и чуть не вскрикнул от боли. Лицо горело, один глаз заплыл, ухо распухло, губы были разбиты. Живот как будто скрутило жгутом, и продолжало подташнивать.

Сев на переднее сиденье, Рирдон сказал несколько слов шоферу, переговорил о чем-то по рации, и они тронулись. К этому времени вокруг серого здания стояло уже три машины и небольшая толпа любопытных, некоторые из них были даже в пижамах. Машина, в которой находились Рирдон и Брансон, помчалась по пустынным улицам. Рирдон, положив руку на спинку сиденья, повернулся к своему пассажиру:

— Если мне надо будет узнать точку разрыва металла при высокой температуре, я приду к вам, но если вам надо узнать, кто подсматривает в вашу замочную скважину, то надо обратиться ко мне.

Брансон ничего на это не ответил.

— У меня нет сомнений, что вы очень компетентны как ученый, — продолжал Рирдон, — а как жулик вы — салага. А уж если говорить о вас как о детективе, то вообще пустое место.

— Спасибо, — мрачно ответил Брансон.

— Когда вы выскочили тогда из поезда, то могли насмерть разбиться. Глупейший поступок. И я вообще не вижу в этом рационального зерна. Это совершенно не стоило вашей шеи.

— Нет?

— Нет. С этого момента мы искали вас, расширяя круг поисков. Мы знали, что некоторые направления были более вероятны из-за лучших транспортных возможностей. — Он немного помолчал и, ухватившись за ручку, которая висела над дверью, подождал, пока машина сделает резкий поворот. — Шефу полицейского участка в Хенбери Паскоу было сказано, чтобы он докладывал о любом странном запросе, который может получить относительно Бельстона, и чтобы он сделал это без промедления. Таким образом, когда он сообщил, что ему звонили по междугороднему и спрашивали насчет какого-то убийства в Бельстоне, и когда сказал, откуда звонили, мы сразу поняли, что звонили вы. Место, откуда вы звонили, находится как раз в том районе, где мы и рассчитывали вас найти.

— Вы сумели связать это, да?

— Конечно! Никто, кроме вас, не мог позвонить именно из этого места и задать совершенно идиотский вопрос о каких-то мифических костях, найденных под деревом. С этого момента мы начали видеть проблески света: вы сами начали рассказывать нам намеками то, что отказались рассказать с глазу на глаз, а именно что на вашей совести, точнее, на вашем сознании висит убийство.

Брансон сделал вид, что очень занят своим синяком, и ничего не ответил.

— Все стало проясняться, — продолжал Рирдон. — Но такого преступления никогда не было. Шеф Паскоу клялся в этом всеми святыми. Это же он сказал и вам. Теперь можно было предвидеть ваши дальнейшие шаги: или это привело вас в ярость, или же вы пришли в неописуемый восторг от ваших открытий, вернулись к семье и обо всем забыли. На если вы были в бешенстве, то должны были приехать сюда, для того чтобы вытряхнуть кого-то из его штанов. Мы не могли ничего сделать, потому что не имели ни единого шанса найти виновных без вашей помощи. У вас такой шанс был. Мало того, вы могли нас привести к ним. Мы следили за приезжающими машинами, автобусами и поездами. Засечь вас на станции было очень просто, и так же просто было продолжать слежку за вами.

— Я не сидел никого, кто бы меня преследовал, — заметил Брансон и облизнул губы, которые на ощупь напоминали резину и с каждой минутой становились все толще.

— Мы и рассчитывали, что вы этого не заметите. Мы не собирались делать это спустя рукава, — усмехнулся Рирдон. — Домой вы не пошли. Вы начали носиться по городу, жаждая крови. Это нас устраивало больше всего. Вы получили ниточку от официанта в буфете, потом от парикмахера и, наконец, от механика в гараже. А когда вы спрятались у входа в бильярдную, мы решили, что настал момент, когда вы укажете нам кого-нибудь стоящего. Так и оказалось.

— Но пара из них исчезла, — заметил Брансон. — Я не мог следить сразу за тремя.

— Зато мы могли, и, как только они пришли туда, куда шли, мы их тут же взяли.

Машина подъехала к большому официального вида зданию, в котором был освещен только второй этаж. Рирдон вышел из машины, Брансон последовал его примеру. Они вошли в здание, проигнорировали лифт и, поднявшись по лестнице, зашагали по ярко освещенному коридору. Весь этаж имел такой вид, как будто там работают двадцать четыре часа семь дней в неделю.

Остановившись у двери, на которой была только табличка с номером, Рирдон нажал на ручку. Войдя в кабинет, Брансон сел на стул и стал оглядываться, хорошо видя одним глазом и наполовину вторым.

— Не больно-то это мне напоминает полицейский участок, — заметил он.

— А это и не полицейский участок. Полиция является сюда только по вызову. Наше дело шпионаж, саботаж и прочие преступления против конституции, — ответил Рирдон, усаживаясь за письменный стол, потом включил переговорное устройство и сказал в микрофон: — Пригласите ко мне Касасолу.

Через минуту в кабинет вошел довольно молодой смуглый мужчина. У него был вид доктора, которому некогда терять время.

Рирдон кивнул в сторону Брансона и сказал:

— Нашего друга изрядно помяли. Постарайтесь придать ему сходство с человеческим существом.

Касасола кивнул Брансону и повел его в медпункт. Там он сразу принялся за работу: помазал чем-то радужный синяк под глазом Брансона, заклеил разбитую губу, смазал распухшие щеки и ухо прохладной жидкостью. Он, действовал быстро и молча, очевидно привыкнув к такой работе в любое время дня и ночи. Через десять минут Брансон вернулся в кабинет Рирдона. Тот бросил на Брансона оценивающий взгляд и улыбнулся.

— Вы все равно выглядите как после драки с кошками. — Он показал на стенные часы. — Еще не очень поздно, всего без десяти два, но похоже, что нам придется прободрствовать всю ночь.

— Почему? Еще что-нибудь случилось?

— Да. Те двое привели нас еще по двум адресам. В одном месте не обошлось без перепалки. Был ранен полицейский, прострелили руку. Взяли еще четырех человек. Но я надеюсь услышать и о других точках этой сети.

Он бросил испепеляющий взгляд на телефон, и тот, как будто поняв значение взгляда, тут же зазвонил. Рирдон схватил трубку.

— Кто? Мак-Крекен? Да? Еще троих? Что? Уйма аппаратуры? Не вздумайте разбирать ее. Я сейчас же выезжаю с компетентными специалистами. А этих троих пошлите сюда и поставьте охрану у дома! — Он взял адрес, повесил трубку, сунул листок бумаги в карман и встал. — Я думаю, это конец охоты. Вам, наверное, лучше съездить со мной.

— Согласен, — ответил Брансон. — Может, попадется еще кто-нибудь, кому я с удовольствием заеду по физиономии.

— Ничего подобного вам делать не придется, — заверил его Рирдон. — Я беру вас с собой в надежде, что вы сможете что-нибудь сказать нам об этой аппаратуре. Мы хотим разобраться, что это такое, как работает и что с ее помощью делают.

— Сомневаюсь, что от меня будет толк. Я же ничего не знаю.

— Да вы должны знать. Может быть, когда увидите, то проснетесь и вспомните.

* * *

По дороге они заглянули еще в один кабинет и захватили с собой двух мужчин по имени Сандерс и Байт. Первый был средних лет, несколько полный и очень важный; второй пожилой, задумчивый и близорукий. У обоих был вид людей, уверенных в себе, у которых никогда не было крупных неприятностей.

Все четверо сели в машину, и машина отвезла их на другой конец города к какому-то складу и конторе, находящимся на одной из темных боковых улочек. Когда они подошли к двери, им открыл человек с тяжелой челюстью и мощной мускулатурой.

— Мак забрал тех людей, которых мы здесь нашли, — доложил он Рирдону, когда они вошли внутрь, и показал пальцем на дверь в конце коридора. — Двое спали вон там, дрыхли без задних ног. Третьим был тот, который нас сюда и привел. Они очень возмутились нашими действиями, и пришлось вправить им мозги.

— Кто-нибудь показывался здесь с тех пор?

— Ни души.

— Но может явиться еще до утра. Я бы выставил еще пару людей на улице. — Рирдон внимательно осмотрелся. — А где те машины, о которых докладывал Мак?

На складе Рирдон открыл дверь и вошел в помещение склада. Остальные последовали за ним. Грязные и оборванные рекламы говорили, что раньше здесь хранились игрушки. Теперь комната была разделена ширмами на четыре части; одна часть представляла собой спальню на троих, другая — кухню, третья — туалет и четвертая была занята аппаратурой, о которой говорил Мак-Крекен.

Стоя в ряд, они рассматривали хитроумную аппаратуру. Устройство было закрыто панелями, которые можно было легко снять и добраться до внутренностей. Оно было шести футов в высоту, шести футов в длину и фута три в ширину. Весило все это не меньше двух тонн. Сзади к устройству был прикреплен электромотор, а на передней панели была вмонтирована линза. Линза была направлена на черный вельветовый занавес, висящий на стене.

Рирдон сказал Байту и Сандерсу:

— Ну, начинайте работать и посмотрите, что вы здесь сумеете обнаружить. Я не ограничиваю вас во времени, но чем быстрее вы разберетесь, тем лучше. Если понадоблюсь, я буду в коридоре.

Сделав знак Брансону, он вышел. В коридоре в полутьме сидели охранники, наблюдавшие за входной дверью.

Один из охранников проворчал:

— Больше сюда не сунется ни одна крыса: нас выдаст машина у дверей.

— Знаю, — сказал Рирдон, садясь за обшарпанный стол и водрузив на него ноги. — Возьми машину и съезди за теми двумя, которых вы отправили сопровождать арестованных. Оставь машину где-нибудь за пару улиц отсюда, при ней одного человека. А ты с остальными возвращайся. Нас будет шестеро. Этого, я думаю, вполне достаточно.

— Все понял. — Охранник открыл дверь, выглянул наружу и вышел.

Они услышали, как от дома отъехала машина.

— Достаточно для чего? — спросил Брансон.

— Пока мы полностью не кончим с этой бандой, то не будем знать, сколько их всего — двадцать или двести. Может быть, мы уже взяли всех, но кто знает? Некоторые могли остаться на свободе, поднять тревогу, обнаружив, что кое-кого арестовали, и прийти сюда, чтобы уничтожить это устройство. А может, они разбегутся по машинам и самолетам. Неизвестно, что они будут делать, но нельзя исключать вероятность, что они могут прийти сюда.

— Думаю, это правильно.

Рирдон наклонился к нему и пристально взглянул в глаза:

— Вы помните эту нору?

— Нет.

— Ну а аппаратуру узнаете?

— Нет.

— Вы вполне уверены, что никогда не видели ее?

— Нет, я не могу припомнить такого. — Разочарование Рирдона было настолько очевидно, что Брансон опять начал копаться в глубинах своей памяти. — У меня такое чувство, что она должна быть мне знакома, но вспомнить не могу.

— Эх!

Они замолчали. Ни одна лампочка не горела, чтобы не спугнуть возможных посетителей, но свет от уличных фонарей проникал внутрь и позволял видеть происходящее. Так они просидели часа три. За это время еще двое охранников присоединились к ним. В пять часов кто-то дернул дверь и попробовал замок. Один охранник широко распахнул дверь, держа пистолет наготове, остальные тоже вскочили на ноги. Но это был всего лишь дежурный полицейский.

Еще через двадцать минут из задней комнаты появился Вайт. В руке у него была блестящая длинная скрученная лента. Лицо усталое, очки съехали на кончик носа.

— Эту штуку использовали не для собак, — объяснил он. — Это стробоскопический ужас. Парень, который это придумал, сделал бы миру одолжение, если бы разрешил ампутировать себе голову.

— Что это? — спросил Рирдон.

— Минуточку, — сказал Вайт и посмотрел на дверь в заднюю комнату.

Появился Сандерс, он сел на край стола, вытер свое пухлое лицо платком и поднял глаза на Рирдона. Он был пунцовым, по лбу струился пот.

— Будучи предупрежденным и не напичканным наркотиками, я выжил. Другие вряд ли, — сказал он и опять вытер лицо платком. — В той комнате пыток я только что убил парня. Я его разделал быстро и по всем правилам и сделал это с большим вкусом. Я прижал его к кровати и вскрыл ему горло от уха до уха.

— Правильно, — подтвердил Вайт. — Это было обдуманное и хладнокровное убийство, убийство, выходящее из ряда вон по своей жестокости и кровожадности. Одно только подкачало.

— Что? — спросил Рирдон, уставившись на Байта непонимающим взглядом.

— То, что это убийство только что совершил я. Вот так — прямо от уха до уха.

Ошеломленный такой конкуренцией, Рирдон спросил:

— То же место? Та же техника? Те же мотивы? Та же жертва?

— Конечно! — ответил Вайт. — Та же лента, — он помахал блестящей лентой. — Это сцена убийства, — он бросил ленту на стол. — Посмотри сам. Вся эта штука — специальный кинопроектор. Он показывает стробоскопические кадры в естественных красках. Картина проецируется на экран, сделанный из тысячи маленьких пирамид из специальной пластмассы, и пространственный эффект получается без поляроидных очков.

— Ничего нового, — возразил Рирдон. — Это делали и раньше.

— Кое-что новое есть, — заметил Вайт, — фильм снят так, что камера все время смотрит на происходящее с точки зрения того, кто все это совершает.

— И это делалось раньше, — опять заметил Рирдон.

— А что не делалось раньше, так это вырезки на ленте. Пленка нестандартного размера, и она идет со скоростью триста тридцать кадров в минуту. Каждый пятый кадр дает резкую вспышку. Это создает стробоскопический эффект с частотой одиннадцать вспышек в секунду, что совпадает с пульсацией зрительного нерва. Понимаешь, что это значит?

— Нет, продолжай.

— Это эффект вращающегося зеркала. Это вводит зрителя в состояние гипноза.

— Черт, — сказал Рирдон, взял ленту и попробовал рассмотреть ее в свете уличного фонаря.

— Даже если предположить, что зрителя не напичкали наркотиками, а мы уверены в обратном, — продолжал Вайт, — зритель смотрит фильм, хорошо зная, что это фильм. Но вскоре он входит в состояние гипноза и отождествляет себя с фальшивой памятью. Мозг не может совместить это с местом и временем в памяти. Но в памяти есть пустые места, когда происходили события, не стоящие запоминания. Эта аппаратура создает преступления: преступников, место, обстоятельства, мотивы и примерный период прошлого. И мозг заносит это в память, туда, где ничего не было.

— Это может показаться невероятным для тех, кто не испытал все на своей шкуре, — мрачно заметил Брансон. — Я-то уж хорошо знаю, насколько это убедительное чувство.

— Какой-то гений придумал очень эффективное промывание мозгов, — сказал Вайт, — и этого вполне достаточно, чтобы убедить человека, что белое это черное, учитывая, конечно, что все делается без предупреждения и человек не подозревает, что с ним делают. — Порывшись в кармане, он достал еще одну киноленту и протянул ее Брансону. — Там в контейнере небольшая фильмотека убийств. География на выбор — отсюда до Тимбукту. А эта пленка содержит бельстонское убийство, хотя у меня такое подозрение, что его снимали за тысячу миль от Бельстона. Как вам это нравится?

Брансон посмотрел пленку на свет.

— Бог мой, — сказал он. — Это Элайн?

— Возможно, второстепенная актриса на другом конце планеты, — предположил Рирдон.

— Сомневаюсь, — вмешался в разговор Сандерс впервые за время обсуждения техники. Он все еще был в поту. — Эти картины слишком реальные. У меня такое чувство, что главное действующее лицо действительно погибает.

— У меня тоже, — заметил Вайт.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Рирдон.

— Там смерть слишком естественна, чтобы ее так подделать. Я думаю, что кого-то по каким-то причинам приговаривают к смерти, но им это не объявляют, а надувают их и уговаривают принять участие в съемках. Все они играют роль и только в последний момент узнают, что финальная сцена для них в полном смысле слова означает конец.

Рирдон, с бледным лицом, не выражая никаких эмоций, все это обдумал, потом заметил:

— Я бы не рискнул поставить все на кон. Люди есть люди.

— Во всяком случае, это действует, — возразил Вайт, — потому что те, кого обработали, молчали. Как можно заставить говорить человека, который считает себя убийцей, нашел убежище и видит свое спасение только в молчании?

— Знаю, знаю. — Рирдон многозначительно посмотрел на Брансона. — Я отправлю эту адскую машину куда-нибудь для дальнейшего изучения, — он взглянул на часы, потом повернулся к Брансону. — Нет смысла сидеть здесь дольше. Вы тоже поедете со мной в управление. Мы дадим вам часов восемь поспать, потом накормим. А вот затем вы нам расскажете вашу историю во всех деталях и определите роли тех задержанных, которых узнаете. Потом вы можете идти домой.

* * *

В шесть часов вечера Рирдон вез Брансона домой, объясняя по пути:

— Нет сомнения, что они вас тогда выбрали потому, что при сложившихся обстоятельствах вы были самым доступным. Они вас сбили, напичкали наркотиками и увезли, показали вам этот фильм, потом отвезли обратно на лестницу и привели там в чувство, изображая трогательное сочувствие. Затем разговор мнимых шоферов сработал как детонатор, а их напарник отправил вас в бега.

— Так и было, — согласился Брансон. — Жаль, что я не заметил того пропавшего часа.

— Вы были под действием наркотика, — возразил Рирдон. — Надо еще собрать остальные жертвы. Они ведь не знают, что они бегают от призраков, которых мы уничтожили. Но кто может поручиться, что такое не повторится? Та банда, которую мы выловили, могла быть только первой ласточкой, за ней могут последовать другие и обосноваться где угодно.

— Здесь ответ простой, — сказал Брансон, — можете держать меня как живой пример. Расскажите всем, что произошло со мной и как это случилось. Я не против, я буду хорошим противоядием. Ведь все эти люди — ученые, они сумеют сами сделать выводы.

— Думаете, это может привести остальных обратно?

— Конечно! Они тут же появятся как овечки. И это так их разозлит, что они будут согласны работать день и ночь, чтобы придумать контрудар. И рано или поздно они его придумают. — Брансон взглянул на своего собеседника. — Есть еще одна вещь, которую вы мне не сказали и которую я бы хотел узнать.

— И что же это?

— Кто стоит за всем этим?

— Извините, но я не имею права об этом говорить. Но скажу кое-что, а выводы делайте сами. По нашему настоятельному требованию трое представителей одного из посольств сегодня ночью срочно покинули нашу страну. И еще. Медаль вы, конечно, не заслужили, но вот ваш семейный бюджет несколько увеличился.

— И то кое-что. Я думаю, что честно заслужил это.

— Да? А я думаю, что в этом мире нет справедливости.

Машина остановилась напротив дома Брансона. Рирдон вышел из машины вместе с Брансоном и проводил его до крыльца. Когда на крыльце появилась Дороти, он сказал:

— Возвращаю вам беглеца. Несколько поцарапанным, но целым. Он обещав мне рисовый пудинг и большой стакан виски.

Застигнутая врасплох Дороти поспешила в дом.

Через четверть часа, держа перед собой стакан виски, Рирдон объявил: «За убийство!» — и выпил все до дна.

Зазвонил телефон. Дороги сняла трубку, потом протянула ее Брансону.

— Это тебя.

Брансон улыбнулся ей и взял трубку.

Далекий голос в трубке буквально вопил:

— Брансон, ты прав! Я совершенно чист! Ты слышишь, что я говорю? Я совершенно чист! Мы должны разобраться в этом вместе, Брансон! Я уже на пути к тебе, я приеду в десять тридцать. Ты меня встретишь?

— Конечно, встречу, — он зажал трубку и сказал Рирдону: — Это Хендерсон, он приедет в десять тридцать, чтобы принять участие в охоте.

— Прекрасно, он может кое-кого узнать тоже, — он уставился на бутылку виски. — Я думаю, что это тоже нужно отметить, а?

Дороти, все еще не понимая, что происходит, наполнила его стакан.

Подняв стакан, Рирдон объявил:

— Ну, еще за одно убийство!

«Гардиан», среда, 5 октября 1963 г.

ПОИСКИ УЧЕНОГО В ГОРАХ

Баден-Баден, 4 октября

Поисковая группа обыскала сегодня самую высокую вершину в Германии, Пугшпийтце, 9.630 футов. Группа ищет профессора Эдуарда фон Винтерфельда, эксперта в области электроники. Пятидесятисемилетнего профессора, ведущего специалиста в области радарных установок, последний раз видели в его загородном домике 14 сентября. Он сказал, что собирается предпринять прогулку в горы в район Зеефельдер доломит, недалеко от австрийской границы.

Сегодня его брат, доктор Авхим фон Винтерфельд, сказал, что профессор находился в процессе работы над новым радарным устройством, которое могло найти применение в космической технике и особенно в противоспутниковых системах.

Вполне возможно, что это похищение. Однако его брат и его друзья рассказывают, что последнее время профессор был чем-то очень сильно встревожен.

Заметка напечатана с любезного разрешения редакции «Гардиан» и агентства «Рейтер».

Эрик Фрэнк Рассел

Импульсивность

В тот день, отпустив секретаршу после обеда, доктор Блейн был вынужден выйти к посетителю лично. Мысленно выругав Тома Мерсера, служившего у него мастером на все руки, который где-то запропастился, он завернул кран бюретки, осторожно поддел пробирку с нейтрализованной жидкостью и отнес ее на полку.

Поспешно сунув складной шпатель в карман пиджака, доктор Блейн потер руки и бегло оглядел свою небольшую лабораторию. И только после этого, худой и долговязый, двинулся к двери в приемную.

Визитер, развалившись, сидел в кресле. Доктора Блейна поразил трупный цвет лица клиента, его глаза дохлой рыбы, испещренная пятнами кожа, мертвенно-бледные и отекшие руки. По своей элегантности его одежда ничем не отличалась от напяленного на чучело мешка.

Блейн отнес этот крайне непрезентабельный вид на счет злокачественной язвы, хотя и не исключил, что перед ним просто преисполненный надежд представитель страховой компании, тут же решив, что ни за что на свете не подпишет с этим типом ни одного документа, что бы тот ни предлагал. Но кто бы он ни был, решил доктор, все равно выражение его лица было абсолютно ненормальным. При виде этого страшилища по спине Блейна непроизвольно пробежал холодок.

— Надеюсь, вы и есть доктор Блейн, — произнес посетитель, не меняя позы. От этого странно булькающего, тягучего и противоестественного голоса холод, разлившийся вдоль позвоночника, сменился мурашками.

Не дожидаясь ответа и вперив в Блейна безжизненный взгляд, незнакомец добавил:

— Мы — клиент с трупным цветом лица, глазами дохлой рыбы, испещренной пятнами кожей, мертвенно-бледными и отекшими руками.

Плюхнувшись в кресло, доктор Блейн так крепко сжал подлокотники, что побелели суставы. А визитер продолжал урчать как ни в чем не бывало:

— Наша одежда по своей элегантности ничем не отличается от напяленного на чучело мешка. У нас застарелая язва, хотя, быть может, мы и преисполненный надежд представитель страховой компании, с Которым вы решили не подписывать никаких документов. Выражение нашего лица — абсолютно ненормальное, отчего вас подирает мороз по коже.

Человек повел до жути невыразительным и тусклым взглядом, подмигнув застывшему в ужасе Блейну. Потом подбросил еще:

— У нас странно булькающий, тягучий и противоестественный голос, от которого у вас по спине забегали мурашки. У нас до жути невыразительные, потухшие глаза.

В каком-то сверхусилии, дрожа, без кровинки в лице, доктор Блейн подался вперед. Его жесткие, с проседью волосы встали дыбом. Но прежде чем он успел раскрыть рот, этот тип уже выдал:

— «Боже мой! Да вы читаете мои мысли!»

Незнакомец не спускал ледяного взгляда с разом осунувшегося лица Блейна, вскочившего на ноги. Затем коротко рявкнул:

— Сядьте!

Но Блейн остался стоять. Мелкие капли пота, зародившись где-то над бровями, покатились по усталому, покрытому морщинами лицу.

Голос, на сей раз с угрозой, прогремел:

— Сядьте!

Ноги доктора сами подкосились, и он безвольно повиновался. Глядя на типичную для привидения физиономию посетителя, Блейн, заикаясь, выдавил:

— К-кто вы?

— Вот это.

И он бросил Блейну несколько скрепленных листков бумаги.

Тот сначала бегло, затем более внимательно пробежал их и возмутился:

— Но это же вырезки из газет о похищенном из морга трупе.

— Совершенно верно, — невозмутимо подтвердил его визави.

— Тогда я отказываюсь что-либо понимать! — На лице Блейна читалось напряженное удивление.

Его собеседник ткнул желтым пальцем в болтавшийся на нем бесформенный пиджак:

— Это и есть труп, самолично, — буднично сказал он.

— Что?! — Блейн вторично рывком вскочил. Статьи выпали из его ослабевших пальцев и, кружась, спланировали на ковер. Доктор навис над этой распластавшейся в кресле массой, тяжело, со свистом, дыша, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не нашел подобающих случаю слов.

— Да труп это, труп, — повторило существо. Звук его голоса напоминал бульканье маслянистого варева. Он показал на газетную вырезку. — Вы забыли взглянуть на фотографию. Всмотритесь и сравните с нашим видом.

— «Нашим»? — В голове Блейна помутилось.

— Верно: нашим. Поскольку нас много. А тело это мы изъяли для наших нужд. Да садитесь же!

— Но…

— Сядете вы, наконец?

Разболтанно развалившаяся в кресле тварь неловко сунула безжизненную руку во внутренний карман своего пиджака и, вытащив на свет тяжеловесный на вид пистолет, неуклюже направила его на доктора.

Доктор Блейн тупо уставился на зиявшую чернотой опасную дырочку ствола, потом, рухнув обратно в кресло, подобрал с пола листочки и рассмотрел напечатанную там фотографию.

Подпись под ней гласила: «Джеймс Уинстенли Клегг, чей труп таинственно исчез минувшей ночью из морга в Симмстауне».

Блейн внимательно посмотрел на визитера, потом перевел взгляд на фото, снова поднял глаза. Да, никаких сомнений не оставалось. Горячо, толчками в висках запульсировала кровь.

Пистолет клюнул, заходил из стороны в сторону, потом вернулся в прежнее положение.

— Позвольте предвосхитить ваши вопросы, — забулькал усопший Джеймс Уинстенли Клегг. — Нет, нет, это не тот случай, когда внезапно воскресают впавшие в каталепсию люди. Идея, несомненно, достойная, но никак не объясняющая чтение ваших мыслей.

— Тогда что же это на самом деле? — неожиданно осмелел Блейн.

— Просто конфискация тела. — Глаза существа противоестественно вылезли из орбит. — Мы всего лишь завладели этой оболочкой. Перед вами классический случай одержимости. — Тип позволил себе зловеще заквохтать, — Похоже, что при жизни мозг в этой черепушке был не лишен юмора.

— И все же я не…

— Молчать! — Пистолет задвигался в подкрепление приказа. — Говорить будем мы, а вы извольте сидеть и слушать. Нам доступны все ваши мысли.

— Отлично! — Доктор Блейн откинулся в кресле, метнув взгляд в сторону двери. Он был искренне убежден, что напоролся на чокнутого. Да, на маньяка, несмотря на то что тот легко считывал его мысли, и вопреки фото на вырезке.

— Пару дней тому назад, — утробно возвестил Клегг (или то, что от него осталось), — недалеко от этого города упал так называемый метеорит.

— Я что-то читал по этому поводу, — согласился Блейн. — Его настойчиво разыскивали, но никаких следов обнаружить так и не удалось.

— Неудивительно, поскольку это был космический корабль. — Пистолет в ватной руке качнулся вниз, и его обладатель поспешил прижать оружие к бедру. — Тот, что доставил нас сюда с Глантока, нашего родного мира. Он имел ничтожные по вашим меркам размеры, но мы и сами невелики. Крошечные. Субмикрескопические. Но зато нас миллиарды.

Нет, мы — не мыслящие микробы. — Существо-привидение ухватило мысль, мелькнувшую у Блейна. — Мы даже меньше их. — Некто запнулся, подыскивая подходящее слово. — В целом мы похожи на жидкость. Можете считать нас разумными вирусами.

— О! — Блейн, стараясь не выдать своих мыслей, лихорадочно просчитывал, во сколько прыжков он мог бы подскочить к двери.

— Мы, глантокяне, являемся паразитами в том смысле, что поселяемся в телах низших созданий и контролируем их. На вашу планету мы добрались в теле зверька из нашего мира.

Он кашлянул с каким-то глубоким и вязким надрывом в глотке. Потом продолжил:

— Когда мы приземлились и покинули наш корабль, какая-то ошалевшая псина набросилась на нашу зверушку и вцепилась в нее зубами. Но мы не промах, и сами быстренько внедрились в эту собаку. А то животное, которое служило нам до этого носителем, окочурилось, как только мы оставили его тело. В принципе, для нашей цели подвернувшаяся случайно шавка была нам ни к чему, но мы воспользовались его как транспортным средством и, добравшись до вашего города, обнаружили этот труп, коим и завладели. А собачонка после нашего из нее исхода завалилась на бок и околела.

Коротко звякнула, потом заскрипела наружная калитка, и эти звуки взвинтили и без того напряженные нервы Блейна до предела. По асфальту застучали легкие шаги в направлении входной двери. Он выжидал, затаив дыхание, с расширившимися от страха глазами.

— Вселившись в это тело, мы разжижили его замороженную кровь, размягчили окостеневшие суставы, сделали гибкими омертвевшие мускулы и полностью восстановили его способность передвигаться. Выяснилось, что при жизни это был довольно-таки сообразительный малый, а его воспоминания сохранились и после физической кончины. Так что мы воспользовались накопленными им знаниями, чтобы овладеть способом мышления людей и научиться разговаривать с вами.

Между тем шаги приближались, приближались… Вскоре они зазвучали у самой двери. Блейн поджал ноги для стремительного прыжка, покрепче впился в подлокотники, стараясь изо всех сил контролировать свои мысли. Его собеседник никак не реагировал на развитие событий, вперившись в Блейна пустым взглядом и жуя слова, будто размокшую грязь.

— Находясь всецело под нашим контролем, это тело удачно стащило чью-то одежду и раздобыло пистолет. В его угасшем мозгу сохранились все понятия, относящиеся к оружию, и мы разузнали, как его использовать но назначению. Он-то нам и сообщил ваше имя.

— Мое? — Доктор Блейн вздрогнул, но тут же наклонился вперед, напряг мускулы, просчитывая, как одолеть расстояние до двери на долю секунды раньше, чем вскинется пистолет. Шаги уже раздавались на ступеньках крыльца у самого входа.

— Это просто глупо с вашей стороны, — предупредило его вдруг существо, обозначившее себя в качестве трупа. Оцепеневшей рукой оно с усилием вскинуло пистолет. — Мы не только внимательно следим за ходом ваших мыслей, но и предвосхищаем выводы, к которым вы приходите.

Блейн сник. Шаги, преодолев ступеньки, замерли у входной двери.

— Мертвое тело — это, конечно, не выход. Мы нуждаемся в живом обличье, желательно и физически, и умственно совершенно полноценном. По мере нашего бурного размножения нужда в подобных телах возрастает. К сожалению, чувствительность нервных систем напрямую зависит от умственного потенциала их обладателей. — Существо слегка запыхтело, затем и вовсе захлебнулось с тем же отвратным бульканьем. — Разумеется, мы не в состоянии гарантировать, что в процессе нашего переселения в умы интеллигентных людей те сохранят разум. Так вот, поврежденный мозг нам подходит меньше, чем мозг недавно скончавшегося человека; точно так же, как поломанная машина вам не очень-то нужна.

Никаких, даже приглушенных, звуков более не было слышно. Но вот входная дверь распахнулась, впустив кого-то в вестибюль. Потом она громко захлопнулась, а по ковру, ведущему в приемную, снова зазвучали шаги.

— Следовательно, — невозмутимо продолжало подобие человека, — нам надлежит вселяться в тела лиц с развитым интеллектом в тот момент, когда они будут находиться в глубокой отключке и не смогут отдавать себе отчет в нашем проникновении. К тому времени, когда они очнутся, мы должны уже полностью их контролировать. Для этого нам нужен помощник, способный, не вызывая подозрений, обходиться с такими разумными людьми. Иными словами, нам требуется квалифицированная помощь медика.

Наводящие ужас глаза мертвеца слегка выкатились из орбит. Их владелец добавил:

— Учитывая, что вы не в состоянии помочь нам удерживать контроль над этим неэффективным телом, нам нужно срочно заменить его на свежее, живое и в добром здравии.

Шаги в коридоре замерли перед дверью. Она открылась. В тот же миг усопший Клегг, наставив на Блейна бледный до синевы палец, выдохнул:

— Именно сейчас вы и окажете нам нужную помощь, — перст мертвеца дернулся в сторону двери, — так как, для начала, это тело нас вполне устроит.

На пороге возникла миловидная пухленькая девушка-блондинка. От изумления она застыла как вкопанная, заслонив ладошкой приоткрытый в немом крике розовый от помады ротик. Ее глаза расширились от страха, не в силах оторваться от призрачного лица.

На какое-то время воцарилась тишина, фатальный жест указывал на жертву. Труп явно вступил в стадию прогрессирующего обесцвечивания, буквально с каждой секундой становясь все более пепельным. Его ледяные глаза в омертвевших впадинах внезапно сверкнули и на мгновение озарились каким-то дьявольским зеленым огнем. Существо нескладно и ломко привстало, переступая с пяток на носки.

Девушка часто-часто задышала. Она опустила глаза и только сейчас заметила пистолет, который сжимала ускользнувшая от могилы рука. Она испустила сдавленный вопль, насмерть перепуганная угрожающе нависающим над ней призраком. Это был даже не крик, а вздох, с которым отдают душу. И пока этот живой труп продолжал раскачиваться, грозно возвышаясь над ней, девушка, закрыв глаза, мягко осела на пол.

Блейн мгновенно, в три стремительных прыжка, подскочил к ней и успел подхватить ее в последний момент, не дав девушке стукнуться при падении. Доктор аккуратно опустил ее на ковер, слегка приподнял голову и энергично потрепал по щекам.

— Она потеряла сознание, — гневно бросил он. — Она либо сама больна, либо заехала за мной, чтобы отвезти к человеку, которому плохо. И не исключено, что надо действовать самым срочным образом.

— Хватит! — На сей раз голос, несмотря на мерзкое урчание, прозвучал сухо и хлестко. Пистолет смотрел прямо в переносицу Блейна. — Судя по вашим мыслям, обморок носит временный характер. В любом случае он очень даже кстати. Вам предлагается воспользоваться ситуацией и подвергнуть ее анестезии. А там уж дело за нами.

Стоя перед девушкой на коленях, Блейн вскинул глаза на ходячего мертвеца и медленно, но решительно выплеснул в тусклые глаза:

— Пошел к черту!

— Это незачем было произносить — достаточно подумать, — поправила его тварь. Мертвое лицо исказила безобразная гримаса, и существо, покачиваясь, сделало два неуверенных шага. — Вы сейчас же сделаете то, что приказано, иначе мы справимся с этим сами, используя ваши знания, — собственно говоря, вашими же руками. Мы попросту прострелим вашу голову, перейдем в ваше тело, быстренько восстановим его функции — и вы как миленький будете полностью под нашим контролем.

Блейн не успел произнести ни слова.

— Катитесь вы в преисподнюю! — проурчал труп, предвосхищая слова, готовые сорваться с губ доктора. — Мы в любом случае в силах использовать вас, но предпочитаем иметь дело с живым, а не с мертвым телом…

В отчаянии оглядевшись, доктор Блейн мысленно вознес молитву, чтобы кто-нибудь пришел на помощь, но гримаса понимания, промелькнувшая на лице врага, тут же положила конец его надеждам. Он приподнял обмякшее тело девушки и пронес его через коридор в свой кабинет. Нечто, являвшееся трупом Клегга, последовало за ним, нелепо спотыкаясь на каждом шагу.

Доктор Блейн осторожно положил свою ношу на кресло. Он энергично потер девушке кончики пальцев и запястья, снова потрепал по щекам. Ее кожа слегка порозовела, она приоткрыла глаза. Блейн подошел к шкафчику с лекарствами, сдвинул стеклянные дверцы и протянул руку к флакону с нюхательной солью. Но тут же почувствовал, что что-то твердое уперлось ему между лопаток. Ясно, пистолет.

— Вы по-прежнему забываете, что ваша мыслительная деятельность для нас — раскрытая книга. Сейчас, например, вы пытаетесь оживить это тело и выиграть время. — Омерзительная карикатура на человека с пистолетом в руках заставила свои лицевые мускулы изобразить кривую улыбку. — Положите тело на этот стол и анестезируйте его!

Скрепя сердце доктор Блейн поставил флакон на прежнее место и задвинул дверцы шкафа. Он вернулся к девушке, поднял ее и, положив на медицинский стол, включил мощный электрический рефлектор.

— Эй, зачем все эти штучки, — тут же отреагировал ходячий труп. — Выключите лампу. Для анестезии достаточно и обычного освещения.

Блейн повиновался. С напряженным лицом, но высоко поднятой головой и сжатыми кулаками, он бесстрашно развернулся к угрожающе наставленному на него оружию и произнес:

— Выслушайте меня. Я хочу вам кое-что предложить.

— Глупости! — То, что когда-то было Клеггом, медленно, волоча ноги, обошло стол. — Как мы уже вам предварительно заметили, вы пытаетесь потянуть время. Нас оповещает об этом ваш мозг. — Существо поперхнулось, так как в этот момент лежавшая на столе девушка что-то невнятно прошептала и попыталась приподняться. — А ну живо! Анестезируйте ее!

Но прежде чем кто-то успел пошевелить пальцем, девушка стремительным рывком выпрямилась. Сидя неестественно прямо, она уперлась взглядом в гримасничавшую в футе над ней фантастическую физиономию. Ее пронзила дрожь, и девушка взмолилась:

— Пожалуйста, отпустите меня отсюда, ну пожалуйста!

Бледная рука потянулась к ней, чтобы опрокинуть в прежнее положение. Но она, избегая прикосновения гнусной плоти, откинулась сама.

Воспользовавшись секундным замешательством, Блейн завел руку за спину и потянулся к висящей на стене декоративной кочерге. Но дуло пистолета ткнулось в него раньше, чем его пальцы нащупали это импровизированное оружие и сумели сомкнуться на его холодной рукоятке.

— Вы забылись! — В глазах, принадлежавших Клеггу, вспыхнули огненные точки. — Наша восприимчивость к ментальной деятельности не связана с какой-то направленностью нашего внимания. Мы все равно видим вас, даже тогда, когда эти глаза смотрят в другую сторону. — Пистолет дернулся, показывая на девушку. — Немедленно закрепите неподвижно это тело.

Подчиняясь приказу, Блейн взял ремни и начал тщательно привязывать ее к столу. Его волосы с проседью упали на лоб, лицо покрылось испариной, пока он, наклонившись над жертвой, затягивал пряжки. Он взглянул на девушку, стараясь приободрить ее, и прошептал:

— Потерпите… не бойтесь! — и он многозначительно посмотрел на настенные часы. Стрелки показывали без двух восемь.

— Так-так, значит, вы все еще надеетесь на помощь, — проклокотал коллективный голос несметного числа прибывших извне существ. — Точнее, взываете к Тому Мерсеру, вашему работничку на все руки, который должен был бы уже появиться. Вы надеетесь на какое-то содействие с его стороны, хотя осознаете весьма ограниченные умственные способности Мерсера. Как вы отмечаете про себя, он настолько глуп, что даже не в состоянии отличить свои ноги от собственных рук.

— Ну и демон! — взъярился доктор Блейн, услышав из уст кадавра мелькнувшие было у него мысли.

— Пусть он приходит, этот Мерсер. На что-нибудь да сгодится — для нас, конечно! Нас достаточно много, чтобы разместиться в двух телах. В любом случае живой дурак лучше, чем умница-труп. — И анемичные губы исказились в ухмылке, обнажившей сухие зубы. — А пока что продолжайте заниматься делом.

— Кажется, у меня нет необходимого для анестезии эфира, — протянул доктор Блейн.

— Но у вас есть заменители. Об этом буквально вопит ваша кора головного мозга! Живо за дело, иначе наше терпение лопнет и вы поплатитесь!

Блейн с трудом сглотнул слюну, снова открыл шкафчик с лекарствами и взял там маску для наркоза. Отщипнув клочок ваты, он подложил его под маску и накрыл ею лицо девушки, с ужасом следившей за его манипуляциями. Доктор успокаивающе подмигнул ей, что обошлось без комментариев экс-Крегга: мигать — не думать!

Блейн снова подошел к шкафчику и, открыв дверцу, застыл на мгновение, собираясь с духом. Он вынудил себя мысленно повторять одно и то же слово: «Эфир, эфир, эфир», одновременно заставляя руку тянуться к флакону с концентрированной серной кислотой. Для достижения этой двойной цели ему пришлось чертовски напрячься, продвигая пальцы все ближе и ближе к заветному предмету, пока наконец не удалось ухватить пузырек.

Гигантским усилием воли он заставлял свое тело производить одни действия, а думать совершенно о другом. Вынул стеклянную пробку. Застыл, держа открытый флакон в правой руке. Но мертвец тут же скользнул к нему, потрясая оружием.

— И это называется эфир! — издевательски взвизгнули голосовые связки Клегга. — Ваш разум вопил: «Эфир!» — в то время как подкорка нашептывала: «Кислота». Неужели вы считали, что малейшая мысль сможет ускользнуть от нас? Неужто вы всерьез полагали, что сможете причинить физический ущерб тому, что уже умерло? Дурень! — Пистолет, дрогнув, уставился на него. — Немедленно доставайте анестезирующее средство, слышите? И на сей раз — без промедлений!

Не говоря ни слова, доктор Блейн завинтил пробку и поставил флакон на прежнее место. Затем, еле-еле переставляя ноги, направился к шкафчику более скромных размеров. Открыв его, он взял пузырек с эфиром, подошел к радиатору отопления и поставил сосуд на него. А сам вернулся закрыть дверцу шкафчика.

— А ну снимите оттуда эту штуку! — тут же каркнул замогильный голос, а пистолет при этом нехорошо щелкнул.

Блейн поспешил исполнить приказ.

— Вы понадеялись, что радиатор достаточно горячий, чтобы от выделяемого им тепла эфир начал испаряться и взорвал пузырек, верно?

Доктор Блейн промолчал. Максимально медленно он понес к столу летучую жидкость. Девушка следила за его движениями расширившимися от страха глазами. Она сдавленно всхлипнула. Блейн бросил взгляд на часы, но, как ни быстро он это сделал, его мучитель успел ухватить мелькнувшую при этом мысль и насмешливо пробулькал:

— Да он уже здесь.

— Вы о ком это? — спросил Блейн.

— О вашем человеке на побегушках, Мерсере. Подходит в этот момент к двери. Мы улавливаем несерьезность и незначительность излучаемых его мозгом мыслей. Следует признать, что вы не переоценили убогость его интеллекта.

Подтверждая пророчество, открылась входная дверь. Встрепенулась на столе девушка, пытаясь приподнять голову с надеждой в глазах.

— А теперь каким-нибудь предметом удерживайте рот открытым, — проурчал контролируемый чужаками голос. — Через него мы и войдем в это тело. — Пришельцы замолчали, в то время как о коврик, лежавший перед входной дверью, шумно вытирал ноги Мерсер. — Пусть этот придурок идет сюда. Используем и его.

Сердце доктора сильно забилось, на лбу набухла вена. Он громко позвал: — Том! Идите сюда!

Он взял хирургический инструмент, которым пользовались, чтобы открывать ротовую полость, и стал возиться с защелкой.

Его колотило от волнения — буквально с головы до ног. Не существует такого пистолета, который способен одновременно поражать две цели. Ах, если бы ему удалось каким-нибудь хитрым образом увлечь этого идиота Мерсера в нужном направлении и дать понять ему… Если бы он, например, оказался с одной стороны от этого трупа, а Том — с другой…

— И не пытайтесь! — охладил его пыл тот, кто некогда был Клеггом. — Вообще выбросьте эту дурь из головы. Только попытайтесь — и мы прикончим обоих.

В кабинет неуклюже протиснулся Том Мерсер, громко топая толстыми подошвами. Это был крепыш с завидно развернутыми крутыми плечами, круглолицый, с двухдневной щетиной. Он замер, увидев стол и распростертую на нем девушку. Его вытаращенные без всякого выражения глаза перебегали с нее на доктора.

— Эй, док, — виноватым тоном начал он, — у меня спустило колесо, и его пришлось менять прямо на улице.

— Не расстраивайтесь из-за подобных пустяков, — произнес за его спиной насмешливый голос, смахивающий на бульканье. — Вам незачем было спешить.

Том медленно, будто каждый его ботинок весил по тонне, повернулся. Он узрел нечто, бывшее в свое время Клеггом, и брякнул:

— Простите, мистер. Не знал, что вы здесь.

Его тупой взгляд равнодушно переместился с кадавра на пистолет, затем с оружия на встревоженное лицо Блейна. Том раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же опять закрыл. Некоторое удивление оживило крупное небритое лицо. Его глаза вновь остановились на пистолете.

Но на этот раз задержались на нем на какую-то ничтожную долю секунды. Достаточную, чтобы он сообразил, в чем дело. С поразительной быстротой вскинулся его огромный кулачище и со всей силой врезал по мерзкому телу того, кого ранее звали Клеггом. Удар был подобен взрыву тонны динамита. Труп рухнул, да так, что от удара о пол ходуном заходил весь кабинет.

— Быстро! — вскричал доктор Блейн. — Возьмите пистолет! — Он лихо перескочил через хирургический стол и распростертую на нем девушку, неловко и тяжело приземлился рядом с кадавром и что было мочи нанес ногой удар по вялой руке, все еще сжимавшей оружие.

Том Мерсер не двигался, смущенно ворочая глазами. Оглушительно грохнул выстрел, пуля, срикошетив от металлического края стола с визгом дисковой пилы, вырвала кусок штукатурки из противоположной стены.

Блейн в ярости попытался еще раз двинуть ногой по призрачной руке, но промахнулся, так как ее обладатель, приподнявшись в отчаянном рывке, сумел сесть. В самом дальнем шкафу звякнули стеклянные сосуды. Пронзительно завизжала девушка, привязанная к столу.

Этот визг проник даже сквозь толстенную черепушку Мерсера, который, очнувшись, немедленно вступил в схватку. Придавив каблуком одного из своих громадных ботинок мягкую, словно резиновую руку бывшего Клегга, он ловко выхватил пистолет и наставил его на тварь.

— Эту дрянь так не прикончишь! — крикнул Блейн, слегка подталкивая Мерсера, чтобы слова побыстрее дошли до его сознания. — Сейчас же удалите отсюда девушку. Да побыстрее же, господи!

Яростный тон Блейна был недвусмыслен и категоричен. Посему Мерсер протянул ему пистолет, подошел к столу, споро развязал ремни и, подхватив громадными ручищами девушку, вынес ее из кабинета.

Распластанное на полу тело, похищенное из морга, бешено извивалось, отчаянно пытаясь встать на ноги. Его прогнившие глаза куда-то исчезли. В глазницах сияли ослепительно изумрудным светом два огромных блюдца. Рот твари судорожно открывался и закрывался, она срыгнула чем-то светящимся зеленым с блестками. Искринки из Глантока поспешно выметались из приютившего их тела.

Труп уселся на полу, опершись о стену. Он конвульсивно корчился, его конечности дергались, тело принимало самые немыслимые позы, словно привидевшиеся в горячечном бреду. Сейчас это была лишь вызывавшая ужас и отвращение карикатура на человеческое существо. Из глазниц и рта, извиваясь взвихренными струйками, изливалась живая, сверкавшая зеленым, субстанция, образуя лужицы на ковре.

Блейн одним гигантским прыжком преодолел расстояние до двери, сумев по пути подхватить пузырек с эфиром. Его била мелкая дрожь, когда он, остановившись на пороге, оглянулся назад. Резким движением выдернув пробку, он метнул флакон прямо в середину бурлящего зеленого пятна. Чиркнув зажигалкой, он швырнул туда же и ее. Вслед за ослепительной вспышкой последовал страшный взрыв, и все помещение мгновенно превратилось в огненный ад.

Стоя на тротуаре, девушка судорожно вцепилась в руку доктора Блейна; оба заворожено смотрели, как весело полыхал дом. Она обронила:

— Подумать только: ведь я пришла за вами, чтобы попросить помочь заболевшему корью братишке.

— Ничего, мы сейчас же навестим его, — откликнулся Блейн.

С ревом откуда-то вынырнула машина и, взвизгнув тормозами, резко остановилась возле них. Из нее высунулся полицейский, прокричав:

— Вот это пожар! Видно за милю отсюда. Пожарных мы уже вызвали.

— Боюсь, что они явятся поздно, — буркнул Блейн.

— Вы застрахованы? — участливо поинтересовался полицейский.

— Да.

— Все успели выскочить?

Блейн кивнул, а словоохотливый полицейский добавил:

— А мы тут совершенно случайно: ищем сбежавшего из психушки чокнутого.

И он рванул с места.

— Эй! — крикнул ему вслед Блейн. Машина остановилась. — А этого чудика, случаем, звали не Джеймс Уинстенли Клегг?

— Клегг? — задумчиво повторил водитель. — Нет, это имя покойничка, драпанувшего из морга, как только служащий отвернулся на секунду. Самое потешное в этой истории то, что в отсеке, где пребывал отдавший концы Клегг, почему-то обнаружили дохлого бродячего пса. Журналисты тут же заговорили об оборотне, но лично я считаю, что это была самая обыкновенная шавка, и ничего более.

— В любом случае тип, которого мы разыскиваем, — уточнил первый полицейский, — это не Клегг. Его знали как Уилсона. Росточком не вышел, но очень опасен. Кстати, взгляните-ка на его фото.

И он, не выходя из машины, протянул Блейну фотографию. Тот всмотрелся в снимок при свете разгулявшегося пламени. Нет, этот человек ничуть не походил на его визитера.

— Я на всякий случай запомню это лицо, — пообещал Блейн, возвращая фотографию.

— А вам что-нибудь известно о тайне исчезновения Клегга? — полюбопытствовал полицейский-водитель.

— Я знаю только, что он и в самом деле мертв, — искренне заверил его Блейн.

* * *

Доктор Блейн задумчиво вглядывался в огненный вихрь, охвативший его дом и взметнувший языки пламени высоко вверх. Повернувшись к тяжело дышавшему Мерсеру, он недоуменно произнес:

— Знаете, Том, я до сих пор никак не могу уразуметь, как вам удалось врезать этому типу так, что тот не сумел предугадать ваше намерение.

— Увидел пушку — и тюкнул, — развел извиняющимся жестом руки тот. — Я как увидел этот сучок, так и дал этому хмырю наркозу, тут и думать-то нечего!

— Значит, даже и думать не стал! — тихо прошептал Блейн.

Закусив нижнюю губу, доктор уставился на набиравший силу огненный смерч. С треском рухнули потолочные балки, разметав вокруг сноп искр, некоторые из которых упали почти у самых их ног.

За гулом разгулявшегося пламени Блейну послышалось — он воспринял это скорее разумом, чем слухом, — что-то вроде погребальной мелодии, чьи-то странные стенания, постепенно слабеющие, а вскоре и стихшие вовсе.

Брайан М. Стэблфорд

Течение алкиона

Пролог

На планете, названия которой я не знаю, на склоне большой горы приземлилась «Джевелин». Ее окружают черные валуны, которые человек сдвинуть не в силах. Я замазал трещины в ее серебристой обшивке грязью, но двери у нее больше нет. Внутри она не очень повреждена: правая рубка управления и хвостовые стабилизаторы безнадежны, но стены жилого отсека все еще прочны. Все не так уж и плохо, если не считать того, что строилась она, чтобы стоять вертикально, а лежит на боку. А разве можно спать в вертикально расположенной койке?

Где-то в тридцати или сорока ярдах от корабля в землю вбит крест. Это могила Лэпторна. Она неглубокая, потому что здесь, в этих неспокойных скалах, мало земли. Крест часто падает, словно ветер специально находит его и вырывает. Лэпторна здесь явно не ждали. Меня тоже. Ветер постоянно бубнит мне об этом.

Слева и справа, если взглянуть с горы, вид оживляется еще более гигантскими склонами ленивых черных скал, а перед местом, где я остановился, есть канал, ведущий вниз к равнине через пепельного цвета пустыню. Далеко за обширными песками другие горы образуют стену, которая светится всеми цветами от красного до фиолетового по мере того, как солнце с рассвета до заката вышагивает по серому небу

Коричневые тучи торжественно движутся через мрачное небо, омывая черные лики гор слезами дождя. Постоянно клубящаяся пыль, которая, как и горы, меняет цвет с течением дня, застилает густые кусты, движущиеся пески, серые гребни гор.

У меня длинная борода. Волосы я никогда не стригу, разве что пряди, которые лезут в глаза и мешают смотреть. Я не гордец и за чистотой не слежу, живу в скудости и печали, ничего не делаю для того, чтобы показать, что я человек. Я — завоеватель, я — зверь. Мне незачем напоминать себе, что я из других мест. Я здесь незваный гость.

Еще один день проходит, пустыня сейчас холодного сине-зеленого цвета. Я не всегда чувствовал такое отчаяние. Раньше я ходил вниз на равнину, чтобы принести воды из маленького пруда, который постоянно наполнялся дождевыми потоками, стекающими со склонов. Я приносил воду для питья и стирки. Но со временем я обнаружил, что если не мыться, то можно ходить за водой раз в три дня, и я обленился. Уже давно.

Раньше дни мои были заполнены починкой моего жалкого пристанища, попытками улучшить свою безрадостную жизнь. Я исследовал все возможности местности и решил, что совершу кругосветное путешествие вокруг планеты, которая мне досталась в награду за все мои невзгоды. Но то, что я обнаружил на вершине, за дальней равниной, и на других склонах, не стоило усилий, которые я затратил для того, чтобы добраться до них, и умственная усталость вскоре увлекла мое приключение в пучину бессмысленности.

Настоящее никогда не занимает мой ум. Каждый день похож на предыдущий, и поэтому какой прок вести им счет или польза в попытке придать какому-нибудь из них индивидуальность. Если я о чем-то и размышляю, то никогда о завтрашнем или вчерашнем, но всегда о далеком прошлом, до того как «Джевелин» стартовала с какой-то захолустной планеты Венца и отправилась в путешествие, которое закончилось ее гибелью и смертью Лэпторна, а также моим отчаянием. Я помню другие времена, другие корабли. Как-то одно время я жил на теневой стороне планеты, которая вращалась на внутренней орбите гигантского голубого солнца. Кораблям приходилось забираться внутрь космопортов, спрятанных в глубоких пещерах, полностью защищенных от губительной радиации.

В системе не было ни одного пригодного для жилья местечка, и только в глубоких, похожих на лабиринты проходах под поверхностью была возможна жизнь. Люди жили в городах, построенных в сотоподобном сердце планеты, вдали от несущей смерть ночи и холодной темноты.

Воздух всегда был теплым и перенасыщенным запахами — на заднем плане ужасный запах разложения и пота и резкий запах духов, чтобы его перебить, так как совсем заглушить его было невозможно. Наибольшей ценностью на планете был свет, — мягкий свет, добрый свет, согревающий свет, успокаивающий свет, безболезненный свет. Всем планетам необходимо то, чего нельзя найти рядом с ними. Имея светлую сторону, которая была адом, и темную, над которой не было даже звезд, эта планета встретила людей, знающих истинную красоту света, способных определить его структуру и понять внутренние свойства его строения.

Мы с Лэпторном частенько гоняли наш корабль — тогда это был «Пожиратель Огня» — туда и обратно, пытаясь найти разные устройства, которые использовались для освещения, — экзотические вещества, употреблявшиеся в качестве топлива.

После трехлетней торговли с этой планетой и прожив на ней пятьдесят дней из каждых ста, Лэпторн поклялся, что он может определить цвет света порами кожи, а языком распознать его структуру. Он уже начал болтать о поисках совершенного света, когда я понял, что пора двигаться на свежие пастбища. Лэпторн был такой впечатлительный, чувствительный малый. Каждая планета оставляла какой-то след в его характере. Я — иной. Я — реалист.

Потом мы некоторое время работали для большой библиотеки на Новой Александрии. Лэпторну это не нравилось, потому что Новая Александрия находилась во внутреннем кольце — широкой трассе звездной цивилизации.

Земля находилась слишком далеко от богатых планет, чтобы остаться центром человеческой вселенной. Новая Александрия, Новый Рим, Новый Израиль, Пенафлор — были нашим домом среди звезд. Они были и нашим новым наследием, фокусом нашего будущего. Лэпторн их ненавидел и стремился к дальним берегам. Ему нравилось ощущать под собой чужую почву, подставлять лицо под чужое солнце, быть любимым чужеродными женщинами. Но здесь, в Ядре, можно было легче и больше заработать, а нам нужно было вышвырнуть на свалку «Пожиратель Огня» до того, как он сожрет себя, а заодно и нас. Вот и пришлось поработать на Новой Александрии.

Мы провели более двух лет, переправляя чужие знания и литературу, заказанную библиотекой. Книги, которые мы находили, были написаны на сотнях языков, многие из них были знакомы только тем, кто на них писал. Но проблемы перевода нас не касались. Мы просто собирали книги, добывая их правдами и неправдами, и доставляли в библиотеку. Мне нравилась эта работа, и даже Лэпторн отмечал, что в ней бывали хорошие минуты — те, что мы проводили на чужих мирах. Довольно странно, но я думаю, что это самая опасная работа, которой я когда-либо занимался. Я обнаружил, что жители чужих миров — и в этом, я думаю, они очень похожи на людей — довольно сдержанно относятся к деньгам, но до абсурда ранимы, когда речь идет о вещах, которые ни человеку, ни животным не приносят пользы.

Сейчас небо такое же черное, как и горы. Пустынная равнина не просматривается. Я развожу костер. Огонь дает немного тепла. Лэпторн пожаловался бы на его скучный цвет и скверный вкус. Но это все, что у меня есть. В коробке остался запас энергии, но вся она предназначена для одной-единственной цели: поддерживать слабый и бесполезный — я был в этом уверен — радиосигнал о помощи, который был моей последней надеждой на вероятность спасения. Радиосигнал имеет ограниченный диапазон, и вряд ли какой-нибудь корабль попадет в зону его действия, потому что нахожусь я в пределах черной туманности, куда ни один из здравомыслящих капитанов свой корабль не поведет. Но радиосигнал — моя единственная связь с миром за горами и, конечно, заслуживает всей оставшейся энергии «Джевелин» до последней капельки.

Поднятые ветром тучи песка скрипят у подножия склонов. Костер потрескивает. Кажется, что ветер постоянно меняет направление таким образом, что, где бы я ни сидел, он несет дым прямо мне в лицо. Ну и вредный здесь ветер. Крест на могиле Лэпторна утром снова будет лежать. Мотыльки, привлеченные игрой огня, мелькают перед глазами. Их тени трепещут в свете костра.

Искры, летящие из огня, напоминают мне звезды. Хотелось бы мне быть мотыльком, чтобы снова улететь с этой маленькой планетки к звездам. Ветер знает об этой праздной мечте и дразнит меня ею. Он нашептывает ее мне в ухо. Это ветер, который приносит воспоминания обо всех других планетах, других временах, косвенно, по крайней мере, и это заставляет меня сопротивляться его настойчивости.

После работы на Новой Александрии, когда мы приобрели наш прекрасный новый корабль, я позволил Лэпторну делать то, что ему хотелось. Мы отправились на Венец и бродяжничали там в поисках новых планет и новых способов зарабатывать деньги. Выгоды и комфорта там было мало, если они вообще были, и ничего хорошего нам это путешествие не принесло. Лэпторн по меньшей мере дважды влюблялся, но у него это было ненадолго, касалось ли это женщины или планеты. От событий оставались шрамы и воспоминания, но ничто не могло овладеть душой Лэпторна на долгое время.

Мы торговали с Лакшми, взрослые жители которой были похожи на мух с золотыми крыльями, а дети росли в земле, из яиц, подобных узловатым корням деревьев. Мужские особи существовали только в вегетативной фазе. Одно поколение взрослых мужских особей опыляет женские цветы следующего поколения, а тычинки цветов служат куколками ими же оплодотворенных мух женского пола. Даже Лэпторна слегка тронула эта раса, хотя некоторое время у него проявлялась тенденция заговаривать с деревьями. А пару раз я видел, как он смотрел на огненных мух с выражением тайного восхищения.

Мы жили с маргианцами, у которых были лица собак, в гнездах, висящих между верхушками деревьев на паутине веток и лиан высоко над экваториальными болотами, покрывавшими планету.

На Варварине Лэпторна укусила змея, и он умер бы от этого, если бы не кочевники, которые спасли ему жизнь в обмен на одну из его рук,

Они отняли у него кисть руки и сняли с нее плоть. Один из них соединил кости медной проволокой и стал носить на шее как талисман. У некоторых кочевников было по два таких талисмана, и почти у всех на самом видном месте тела было изображение руки. Рука, которую носишь на шее или талии, никогда не задушит тебя и не украдет у тебя. Это имеет особое значение, когда у тебя есть враги. У кочевников они были. Варварианцы умели врачевать, и они исцелили Лэпторна. Помощь всегда требует вознаграждения, пусть иногда и своеобразного.

Я предпочел иметь обе руки на месте. Мне это было необходимо. Однорукий инженер может выполнять свою работу, но однорукому пилоту грош цена.

На Бирс мы попали в нектар скорпионовых лилий, которые растут только на рассвете и вянут, когда солнце встает над горизонтом. Но местный день равен двум нашим годам, и рассвет тянулся долго. Мы следовали за восходом солнца по планете полгода, пока не прибыли к берегу моря, через которое нельзя было переправиться. До тех пор, пока рассвет не достигнет противоположного берега, лилий больше не будет. Сотни местных жителей с восторгом предприняли такое же путешествие, и более половины из них погибло в муках ностальгии. Оставшиеся в живых отправились в обратный путь, чтобы снова ждать солнца. Это были хрупкие болезненные люди, а у нас с Лэпторном были более крепкие желудки и более здоровый рассудок. Мы вернулись к нашему кораблю и перелетели на другой берег.

Даже Лэпторн не получил того, чего ждал от этих лет, проведенных на Пограничье. Его жажду новых идей и новых приключений невозможно было утолить. Казалось, у него была бесконечная способность изменяться. Все добавляло его личности новые грани. Он никогда не бывал сыт, никогда не иссякал. Я думаю, что, возможно, Лэпторн нашел секрет вечной молодости. Он все еще был сильным и здоровым, когда умер, пытаясь смягчить посадку «Джевелин». Тогда как я остался невредимым у пульта управления. Если корабль падает, то это вина пилота, но неизменно больше страдает инженер. В то время ничто не производило на меня впечатления. Возможно, я знал секрет вечной старости. Звездные миры ничему не могли меня научить. Лэпторн говорил, что у меня нет души. Я полагаю, мы абсолютно друг другу не подходили. Действительно, наше сотрудничество никогда не несло в себе никакой гармонии. Мы работали вместе потому, что вместе начинали, и ни один не посмел бросить другого. Думаю, Лэпторн был излишне мечтательным для того, чтобы слишком уж обращать внимание на то, кто там наверху над ним. Потому что все, что его интересовало, — это куда мы собираемся и где мы уже были. А мне было наплевать, кто там внизу в ходовой части, если его работа меня не подводила.

Но все, что мы собрали за годы скитаний по Пограничью, — репутация. Груз, который мы перевозили, не принес нам состояния, но способствовал распространению слухов. Истории, которые мы позволяли о себе рассказывать, производили впечатление, в то же время в них было достаточно правды, чтобы другие путешественники убедились в том, что мы действительно могли сделать то, о чем им рассказывали. Лэпторну нравилось, когда люди говорили о нас.

Костер гаснет. Пора спать. Хотелось бы мне хоть раз не ложиться спать голодным. Но об этом я думаю каждую ночь. Здесь не слишком много съедобной растительности в горах и живности в пустыне. Корабельные запасы овсянки для дальних космических путешествий недавно кончились. Однако я не умираю от голода. Я жую листья и охочусь за мышами. Я ищу способ выжить.

Но я всегда голоден. Наверное, я должен благодарить небо за то, что еще не отравился. Но планета поддерживает мою жизнь. Я здесь нежелателен, но меня терпят, потому что я не слишком большая обуза. Однако Лэпторн, наверное, чем-то пришелся не по душе планете. И еще здесь есть ветер, который хочет с кем-то поговорить, возмутить чью-то память, захватить чей-то мозг.

Я не думаю, что схожу с ума. Считают, что одиночество приводит человека к сумасшествию, и любой другой человек заволновался бы, когда с ним начинает говорить ветер. Но я не такой. Лэпторн сказал, что у меня нет души. Я не могу сойти с ума. Я — реалист. Я привязан сам к себе, к своему здравомыслию. Я слушаю, но не реагирую. Что бы ни делала эта планета, она не добьется от меня никакого ответа.

Я не поддаюсь чужим мирам. Я поддаюсь только себе самому. Ничто извне не может меня затронуть.

После возвращения с Кольца я пытался снова проникнуть на настоящий большой рынок в поисках дефицита. Оружие, косметика, драгоценности и наркотики были ходовым товаром с постоянным спросом и нерегулярной поставкой. Все, что предполагает не полезность, а моду, дает торговцу хороший рынок, сюда же относится оружие наряду с украшениями и улучшениями. Я прикинул, что мы могли добыть самое лучшее, и я был бы прав, но времена изменились. Пока мы бродяжничали, мы потеряли рынки сбыта. Мы не смогли продать товар по приличной цене, так как обыватели двинулись в звездные миры стадами, цитируя законы Нового Рима и указы, неизвестно откуда взявшиеся, ни на минуту не выпуская из рук оружия. Этого было достаточно, чтобы нас стало тошнить от жизни во Внутреннем Кольце. Я стал, как и Лэпторн, проникаться отвращением к человеческому образу жизни.

Мы поторчали там немного, потому что я знал, что у Лэпторна был талант откапывать дефицит и что самые возбуждающие редкости уже ждут нас. Но все было бесполезно. Мелкие модники, казалось, получали все большее удовольствие, обманывая нас и используя нашу репутацию в своих целях. Другие вольные торговцы говорили о нас. Судя по их высказываниям, лучше нас не было. Но мы не были нарушителями порядка. Для решения такого рода проблем мы не были приспособлены. Нам ничего не оставалось, как вернуться к мелкой торговле, один на один. Лэпторн, конечно, не жалел, а я досадовал скорее на злые миры в целом, чем на нашу незначительную роль в жизни человечества.

В конце концов мы устроились на другом Венце, помогая расширить его границы. С самого начала Венец был для меня тяжелым бременем, которое я терпел ради Лэпторна, а цивилизация была его бременем, которое он терпел ради меня.

Мне думается, ни один из нас не был счастлив. Мечты Лэпторна были неосуществимы — он никогда не мог довести их до какого-либо завершения. Со мной он осуществлял их в большей степени, чем это удалось бы ему с кем-нибудь другим, но даже я не мог найти ему места, где бы он был счастлив. В то же время я не был счастлив нигде и никогда. Просто я несчастливый человек. Лэпторн сказал, что у меня нет души.

Многие космонавты похожи на меня. Холодные, лишенные эмоций люди, которые не вбирают в себя ни кусочка планеты, ни людей, которых они видят. Мало таких, как Лэпторн — с его уязвимостью, но без его неистовства, — но со временем и они находят себе пристанище. Если только вообще можно проникнуть в их души, что-нибудь их захватывает. Если не одна планета, так другая. Только Лэпторн всегда оставался самим собой. Большинство людей, которые достаточно долго живут среди звезд и терпят крушение на какой-нибудь изношенной, заброшенной планете, — космонавты моего типа — бродяги, одинокие волки, люди с каменным сердцем, люди без души.

Я сплю в рубке управления, потому что моя койка стоит вертикально, а рубка т правления — единственное место, где стена может служить вполне просторным полом и наоборот. Старый «Пожиратель Огня» был не так тесен, но, несмотря на это, «Джевелин» — корабль получше. Хотя так ли это? «Пожиратель Огня» никогда не падал.

Даже здесь, внутри, голос ветра может меня настичь. Двери, чтобы сдержать его снаружи, нет, но даже если бы она и была, голос все равно нашел бы способ забраться сюда. Мне трудно уснуть, но это вина не только ветра. Причиной этому голод и отсутствие времени. Я бы спал все время, если бы мог. Но я насыщаюсь слишком легко, а сон не так-то легко приходит, когда ты уже по горло сыт им.

Когда сознание уплывает от меня в поисках призрачного сна, я думаю о людях. Там, на Земле, был Хэролт, еще до того, как мы с Лэпторном скрепили печатью наш несчастный союз и купили «Пожиратель Огня» на свои скудные средства. Я тогда был очень молод, а Хэролт стар. Должно быть, он уже умер. Прошло семь лет с тех пор, как я в последний раз был дома и виделся с ним. Перед этим Лэпторн смягчился пару раз и дал мне возможность приземлиться на родной планете. Но он ненавидел Землю, как яд, и я позволил ему развести меня с нею в конце концов.

Но даже Лэпторн любил Хэролта. На него приятно было работать, и он многому научил меня в смысле космических кораблей и космонавтов. Я научился управлять «Пожирателем Огня» по интуиции — пользоваться его чувствительной антенной, словно это были мои глаза и мое тело. Всему этому меня научил Хэролт, он знал, как это делается, и добивался того, чтобы это знал и я.

В те времена так не летали, не считали это нужным. В летных школах учили доверять автоматам, а не становиться их частью. Это срабатывает в чистом космосе, при плановых полетах. Но совсем не то во Внешнем Венце и в центре Галактики. Вот почему цивилизация — это Внутренний Венец, а не само его сердце.

Хэролт обучил Лэпторна устройству ходовой части. Считается, что управлять переходным устройством не представляет трудности. Но Хэролт не давал Лэпторну даже думать о том, что он может стартовать, не зная всего, что надо было знать. Если бы не Хэролт, мы никогда не попали бы в космос. Если бы не Хэролт, мы никогда не продержались бы там так долго. Мы бы даже не оказались на этой заброшенной скале на краю неизвестности. Я благодарен Хэролту за все, что он для нас сделал и пытался сделать. Мне жаль, что все кончилось таким образом, то же почувствовал бы и Хэролт, если бы знал.

Новые лица.

На Пениэле была девушка по имени Миан. На Рокхолте была Доркас, на Алхагаеле была Джоан, на Дорениконе была Офиния. Не слишком внушительный список. И не имеющий большого значения. Больше нет никого, достойного воспоминаний, и даже эти — не самые дорогие из них. Он мог бы заталкивать в себя деликатесы воспоминаний до бесконечности. Но для меня они ничего не значили.

Алахак был моим другом. Он был торговцем с Хормона. Я как-то спас ему жизнь на Бенето. Он спас жизнь Лэпторну на Бэкхофене, Лэпторн спас жизнь мне на Сан-Калоджеро. Я не уверен, что все происходило в такой последовательности. Долгое время мы были вместе — Алахак и я. Не потому, что вместе летали, и не потому, что перехватывали друг у друга грузы. Просто потому, что мы думали одинаково.

Алахак с его инженером Кувио были полной противоположностью нам с Лэпторном. Его корабль «Гимния» представлял собой сверкающий корабль планеты Хормон.

Я купил «Джевелин», потому что она была больше похожа на «Гимнию», чем любой из кораблей, построенных человеком. Алахак был одним из немногих людей, которые мне когда-нибудь нравились, и одним из немногих, которых высоко ценил Лэпторн. Даже бродягам необходимо иногда любить кого-нибудь, ради кого они могут пойти на риск. Иметь кого-то, на чью помощь они могут надеяться.

Я снова проснулся, а не следовало бы. Все еще темно, и я не имею никакого права просыпаться среди ночи. Что-то разбудило меня? Наверное, это снова упал крест Лэпторна. Ветер здесь, и он хватает меня за лицо, протягивает холодные пальцы к моим глазам. Я не буду слушать его. Я хочу только одного — скорее заснуть.

«Тебе придется слушать, — говорит он. — Я могу до тебя добраться, и ты это знаешь. Я могу коснуться тебя, когда захочу. Я весь внутри тебя».

Это неправда. Ничто и никогда не касается меня. Нет чужого мира, чужеродного существа, чуждого чувства, которое может оставить след в моем сознании.

«Я могу».

Я действительно слышу что-то? Может быть, мне нужно встать и всмотреться? Может, это животное или насекомое? Оно было и уже исчезло.

«Я не исчез, — говорит шепотом ветер. — Я сейчас с тобой. Я знал, что тебе придется меня впустить, и ты впустил. Я больше не ветер, я голос в твоей голове. Я весь здесь. Теперь ты не можешь удирать от меня, даже если вернешься обратно к звездам. Теперь я часть тебя, я внедрился в твой мозг. Ты никогда не сможешь освободиться от меня».

Сон снова возвращается ко мне.

Люди.

Бенвин, Квивира, Эмерис, Ротгар…

Ротгар… Сейчас стоит немного подумать о Ротгаре. Этого человека легко запомнить. Я подумал, что он значительный, большой человека хрупкой оболочке. Ужасный пьяница. Доставлял неприятности большинству кораблей, на которые его брали, потому что не многие капитаны могли управлять им и еще меньшее их число могло его выносить. Он знал все двигатели и мог отлично справляться с ними на более чем ста типах кораблей — больших лайнерах, П-шифтерах, рэмродах, даже на дрэджерах планеты Хормон и кораблях галласелян. В этом отношении он был гений… Но какой толк от гения, если не хватает характера использовать его? Он был самым настоящим человеком, которого только мог желать иметь пилот в нижней части своего корабля. Он добавлял энергию именно тогда, когда она была особенно нужна, давал тебе импульс, когда ты просил, заставлял ходовую часть делать невозможное, чтобы пройти через опасную зону. И тем не менее он был обречен провести полжизни, околачиваясь по космодромам и портам в поисках работы. Зато он принадлежал самому себе. Никто не имел прав на Ротгара, разве что на небольшой отрезок времени. Никто не мог испугать его. Никто не мог заставить его делать то, что он не хотел. Ротгар был самым непокорным человеком, которого я когда-либо знал.

Места.

Их миллион. Маленькие клочки больших планет. Отдельные фрагменты необычных мест. Лишний день поиска тропинки через Галактику, лишний день до посадки на любой из планет, и я бы все видел иначе. Были бы совсем другие планеты, другие клочки тех же планет. Никто никогда не узнает звездных миров, как бы много ни впитывал в себя. Они касаются вас, но только самых кончиков ваших пальцев. Вы имеете дело с крохотными фрагментами, а не с единым целым. Меня они коснулись меньше всего. Кое-что в памяти у меня сохранилось, но все это очень выцвело, как старые фотографии. Нереально. Воспоминания Лэпторна были бы яркими, как белые звезды. Он бы все время доставал их и заботливо полировал, а вдруг какое-нибудь ему внезапно понадобится? Каждое было драгоценным камнем — живой огонь. Что бы это значило — быть Лэпторном? Видеть так ясно, чувствовать так глубоко? Интересно, является ли трагедией то, что я выжил, а Лэпторн погиб?

Может быть, кораблю следовало упасть носом вниз вместо того, чтобы шлепнуться на пузо? Или, может быть, разбитая ходовая часть все равно убила бы его? Был ли я виноват в том, что Лэпторн погиб? Мог ли я посадить корабль так, чтобы Лэпторн остался жив, даже если бы это означало, что погибну я? Стоило бы так поступать, если бы я мог? Но Лэпторн все равно умер бы здесь через некоторое время. Он бы иссяк, превратился бы в серость и в абсолютное ничтожество. Для него было необходимо, чтобы планеты, чьи «*Я» он старался вобрать в себя, помогали ему в этом. Ему нужен был свет особого типа. Да, он нужен был Лэпторну. Для него эта планета очень скоро превратилась бы в бесконечную темноту. Может, и со мной случится то же. Может, она осточертеет мне до смерти, убьет меня своим присутствием.

Это снова ветер.

«Пожалуйста, убирайся и не мешай мне спать». Сегодня он такой настойчивый, словно у него есть какая-то цель. Возможно, он все так же проникает в меня. Может быть, он уже захватил мой мозг. Ни один человек не может вечно выдерживать натиск. Может быть, в конце концов я уступлю.

«Дело не в том, что ты уступишь. Я с тобой, но я настоящий. Мы на настоящей планете».

«Может быть, и так, мой друг, — отвечаю я. — Может быть, сейчас, когда ты здесь, мне следует просто согласиться с фактом. Но я не могу сказать, что ты отнесся ко мне по-доброму…»

«Я должен был войти, — отвечает ветер. — Это всегда нелегко».

Иногда я готов был поклясться, что он понимает каждую мысль, пришедшую мне в голову. Это умный ветер. Образованный. Нуждающийся в моем внимании, как маленький ребенок. «Но почему? Почему ты хочешь быть частью меня? Почему ты хочешь жить в моем разуме?»

«Ты мне нужен. Мне необходимо где-нибудь находиться. Мне нужен кто-то, кто будет моим хранителем. Мне нужен хозяин».

«Ты тоже один на этой планете, я думаю».

«Да».

«Как это случилось?»

«Все остальные погибли здесь».

«Это не люди. Эта планета не нанесена на мою карту, на нее не ступала нога человека. Мы на самом краю Течения Алкиона. Течение — дурное место. Должно быть, оно свалило нас. Это либо радиация, либо искривление пространства. И того, и другого здесь хватает. Но ни один человеческий корабль никогда не пытался составить карту Течения. Если ты прибыл сюда на корабле, это корабль чужаков».

«Это был корабль чужеродцев», — согласился ветер.

Наконец-то я понял, что я не один, что голос принадлежит какому-то иному здравомыслящему существу. И это совсем не ветер — не совсем ветер. Это чужеродный паразит сознания, а я — его новый хозяин. Не знаю, радоваться мне или огорчаться. Я думал, что он не хотел, чтобы я был здесь. Я думал, что это он все время валил крест на могиле Лэпторна.

«Я должен был проникнуть внутрь тебя, — объясняет ветер. — Я должен был сделать так, чтобы ты меня заметил».

«А что ты такое, ведь сейчас ты внутри меня? Может быть, ты душа, которой, как говорил Лэпторн, у меня нет? Может, ты голос моей совести? Что ты такое, чужеродный ветер? Из чего сделан?»

«Я сделан из тебя. Я — это ты. Но я не буду беспокоить тебя. Я буду разговаривать с тобой, может быть, помогать тебе, если смогу. Но я не собираюсь причинять тебе беспокойство».

«А если я вышвырну тебя?»

«Ты не можешь меня вышвырнуть. В этом случае ты станешь неподходящим хозяином. Сейчас я должен жить с тобой, а ты со мной».

Дело идет к утру. Встает солнце. Несмотря на плохой сон, я не чувствую усталости. Я думаю, нужно встать и выйти из корабля. Я чувствую себя получше, чем некоторое время до этого, и не знаю почему. Довольно странно, не потому ли это, что ветер воздвигает стену между мной и одиночеством? По правде говоря, я не слишком беру в голову этот ветер. Может, он будет беспокоить меня, а может, и нет. Но он сейчас здесь, и я ничего не могу поделать. Но мне не нужен ветер. Я не Лэпторн. Меня в себе все устраивает.

Яркое красное утро. Солнце застенчиво искрится. Серебряное небо вместо серого. Но черные склоны такие же угрюмые. Ничто их не изменит. Обрывки туч бредут с востока на запад. Что-то светящееся, словно маленькая звездочка, приближается ко мне.

Это корабль.

Теперь я знаю, что разбудило меня ночью. Это был корабль, летящий надо мной, пытающийся сесть на мой радиосигнал. А сейчас они поймали его и спускаются на равнину. Я свободен.

«И я с тобой. На всю жизнь».

Мне все равно. Я лечу домой. Вот только подойду и выпрямлю крест, который отмечает место, где похоронен Лэпторн.

1

Корабль, который меня подобрал, назывался «Элла Марита» и принадлежал компании «Карадок». Капитаном его был уроженец Пенафлора по имени Аксель Циран. Смею заметить, что, если бы вам довелось встретить Цирана в добром расположении духа, он произвел бы на вас впечатление разумного, простого, довольно добропорядочного космонавта. Я же никогда не имел возможности увидеть его с хорошей стороны. Работа на банду головорезов типа «Карадок» испортит кого угодно. «Карадок» — один из сотни торговых союзов, обладающих незначительным космическим флотом. Каждый из них старается организовать, упрочить, монополизировать крохотную область галактической торговли.

К этому времени ручеек из стремившихся перебраться с Венца во Внутреннее Кольцо превратился в поток, волна процветания повлекла всех, у кого были деньги. Центральные планеты — особенно Пенафлор, Валериус и Новая Александрия — были заинтересованы в надежности торговых линий. Как и все остальные, компания «Карадок» пыталась создать себе имя. Многое стояло у нее на пути. Например, вольные торговцы — тысячи или около этого небольших кораблей, которые имели хорошие связи, установившиеся контакты и упрямо отказывались сотрудничать с компаниями. Поэтому компания «Карадок» не любила независимых торговцев. Особенно же она не любила людей, которые были вожаками тех, о которых они больше всего говорили. Включая и меня.

Циран не обрадовался, увидев меня. Он, казалось, думал, что я стою у него на пути. Он обозвал меня проклятым пиратом и сказал, что из-за меня компания угробила приличные деньги, так как для того, чтобы меня подобрать, им пришлось изменить курс. Я поинтересовался, а зачем он меня вообще подобрал, и уже было испугался, что он выбросит меня обратно.

Я выразил свою искреннюю благодарность и даже извинения за то, что принес ему столько беспокойства. При этом удержался от вопросов, которые могли бы показаться ему невежливыми, например, какого черта его занесло в Течение Алкиона вообще! Ко мне проявили крайне мало участия. В конце концов, я решил, что лучше не буду ни с кем разговаривать, просто буду лежать на койке и принимать овсянку, которую они вручили мне с такой радостью, на какую я только мог рассчитывать. Команда присматривала за мной, как могла, но Циран имел на меня зуб и вечно маячил за их спинами.

Я видел: у капитана здесь, внутри Течения, было беспокойное время — а у кого было иначе? — но даже несмотря на это, извинить его поведение я не мог. Я бы охотно заплатил ему за все хлопоты, но у меня не было ни гроша. Вещи, которые я засунул себе в рюкзак, когда собирался идти встречать «Эллу Мариту», были барахлом. Главным образом барахлом Лэпторна — сувениры и подарки. Даже у Лэпторна не было ничего ценного — нельзя возить за собой в космическом корабле дорогую коллекцию, а продав. то, что там было, ни в одном космопорту Галактики нельзя было купить и рубашки.

Я намеревался смыться с корабля и исчезнуть, как только мы коснемся посадочного поля, где бы мы ни были, но ничего не вышло. Рэмрод-базой был Холстхэммер, и до него мы добрались довольно быстро. Циран все еще злился, когда мы сели. Ему по-прежнему нужен был козел отпущения в связи с его неудачным путешествием, а таковым был я. Он арестовал меня и посадил в П-шифтер, который во флоте «Карадок» служил для связи с базой на Земле.

П-шифтер доставил меня на Новый Рим, где юристы компании «Карадок» привлекли меня к суду, требуя компенсации за вынужденное изменение курса «Эллы Мариты» ради моего спасения. Должно быть, известие о том, что меня подобрали, распространилось очень быстро, потому что на Новом Риме я стал предметом насмешек еще до своего фактического приземления. Сама мысль потребовать компенсацию за спасение космонавта казалась им смешной. Нельзя сказать того же обо мне, особенно когда я увидел, что в этом деле все против меня. Законы Нового Рима распространяются на всю Галактику — неважно, каковы местные законы. Чтобы так было, он должен быть надежным, осуществимым и в высшей степени справедливым. Жители Нового Рима не утверждают, что их система имеет какое-нибудь отношение к справедливости, — это закон, и только закон. Однако главным образом он защищал все же наши интересы в ущерб их интересам. Случай же с «Эллой Маритой» был для них чистой победой. Двадцать тысяч — такой была затребованная сумма, и все, что бы я ни заработал, шло им на ее погашение. Я мог бы чувствовать себя польщенным — никто до этого не говорил мне, что моя шкура стоит таких денег, — но первые несколько дней мне было совсем не по себе. Кроме того, компания «Карадок» застраховалась на случай невозвращения своих денег, и страховые налоги должны был платить я. Это означало, что, если бы мне посчастливилось прожить сто лет, «Карадок» и страховое агентство делили бы каждый пенни, который я зарабатывал, между собой, и даже если бы я умер через неделю, «Карадок» ничего не потеряла бы, ну разве что в случае если бы они убили меня сами.

Все это не сулило мне хорошего будущего. Но по крайней мере, пока П-шифтер находился на Новом Риме, я был удостоен незначительного медицинского внимания и начал превращаться в нечто, имеющее вид разумного существа. Алахак услышал, что меня нашли, и прислал свои поздравления. Очевидно, он не знал о юридической западне, в которую я попал. До Венца новости доходят медленно.

После всего от избытка душевной доброты люди «Карадок» позволили мне прокатиться на П-шифтере, когда он возвращался на Землю. Все совершенно бесплатно — проявление настоящего расположения. Человек должен быть благодарен за мелкие услуги.

Возможно, более разумным было подождать, пока я смогу перескочить на Пенафлор, где были в основном сосредоточены все космические линии и где находились главные строительные верфи. Но попутные полеты на космических кораблях — нелегкое дело, и мне пришлось пожить за счет благотворительности, пока я был на Новом Риме. «Карадок» же согласна была кормить меня овсянкой. В обмен на свои паршивые деньги. Кроме того, я чертовски устал и единственное, чего мне хотелось, — удрать домой и спрятаться. Земля — вот дом, который у меня был. Может быть, меня там никто не знал (кроме старого Хэролта), но я там начинал. Там я родился (по крайней мере я предполагал, что это так, хотя этому нет надежного подтверждения, и вполне возможно, что меня туда зашвырнуло в раннем возрасте).

Так или иначе, путь мой окончился в нью-йоркском космопорту. Мелочи у меня в кармане было ровно столько, чтобы купить себе пару раз еду и проехать на автобусе до города, вот и все. Дело было не в том, чтобы ехать в сам Нью-Йорк: порт, практически, тоже был городом, и если мне и суждено было найти работу, то, конечно же. здесь.

Помня о том, что даже приговоренный к смерти имеет право на хорошую еду. я нашел дешевую харчевню в северной части портового жилого комплекса и снова вкусил восторг от искусственной пищи. Можно сказать, что это была моя первая приличная трапеза за два года. Что ни говори, а на вкус она была прекрасна, особенно в сравнении с овсянкой, обычной в космическом полете, и чужеродной травой.

После того как я уделил время ублажению своего желудка, я откинулся назад, расслабился и позволил себе чуть-чуть пожалеть самого себя.

Это отворило дверь.

«Какой смысл горевать об этом?»

Я объяснил, что не горюю. Я ни в коей мере не являюсь рабом своих эмоций. Я сказал ветру, что просто сожалею о наиболее неудачных сторонах сложившейся ситуации, и думаю, что все изменится к лучшему.

«Ты притворщик, Грейнджер, — сказал ветер. — Железным тебя не назовешь. Ты чувствуешь то же, что и все остальные. Тебе просто стыдно в этом признаться».

В то время ветер еще недолго находился со мной. Поэтому он ошибался. Он уютно устроился у меня в голове, но еще не совсем акклиматизировался. Он все еще не знал меня, не говоря уж о том, чтобы меня понять.

«Оставь меня в покое, — попросил я. — Кончай спорить». С этого момента я решил думать о ветре как об одушевленном существе. Я решил, что это будет существо мужского пола. И не потому, что его голос и манеры были мужскими, а просто потому, что придать ему женский пол означало бы внести некие сексуальные тона в это присутствие, кстати, совершенно незаконное. Ветер так и не рассказал мне о себе ничего, кроме того, что он был выброшен на скалу Течением Алкиона точно так же, как и я. Я ничего не знал ни о его природе, ни о его истории. Только то, что он собирался остаться со мной на всю жизнь и что он, казалось, был настроен уважительно по отношению к своему новому дому, чего заслуживает хороший дом. Мне говорят, что дети часто разговаривают с несуществующими друзьями, но с возрастом это проходит. Иногда мне кажется, что просто с возрастом они перестают рассказывать другим о своих несуществующих друзьях.

Было поздно — около полуночи, — и хозяин вышвырнул меня прежде, чем я успел насидеться у него на стуле. Оказавшись на холоде, я сразу же снова нос к носу столкнулся со своими проблемами. Куда мне идти и что делать?

Пришлось идти искать Хэролта. Никого другого у меня не было на всей планете и, конечно, никого в окрестностях Нью-Йорка. Естественно, надо было идти туда — действительно, единственный шанс. Но мне было неохота, потому что я знал, что, скорее всего, никакого Хэролта не найду. Он, казалось, не знал, что такое возраст и время, но это было семь лет назад. Уже тогда он был стариком. В земных условиях, особенно в условиях Нью-Йорка, люди редко доживают до шестидесяти, а Хэролту столько должно было исполниться еще десять лет назад. Яд Земли накапливается у всех ее детей, какими бы сильными и несгибаемыми они ни были. А умственный стресс от образа жизни, которую мы не понимаем, держит в напряжении наши сердца. Даже в последний день своей жизни, я уверен, Хэролт работал. Но не мог же он жить вечно.

Не хотел бы я прийти к двери Хэролта, постучать и услышать от открывшего мне незнакомого человека, которому наплевать на то, жив Хэролт или нет, что с таким именем там никто не живет. Но что мне оставалось?

* * *

Я был в десяти милях от дома Хэролта и уже прошел три мили или четыре от космодрома. Но тем не менее я все еще тащился в правильном направлении. Я был не в лучшей своей форме после двух лет жизни на Могиле Лэпторна (так я экспромтом назвал этот мир), а впереди было еще десять миль. Я потратил более трех часов и когда наконец добрался, то одеревенел от холода и смертельно устал.

Никаких признаков жизни я не нашел.

Хэролт жил над своей мастерской, где ремонтировал различные приборы, необходимые для нормальной работы средств передвижения различных типов — автомобилей, кораблей, даже летательных аппаратов. Казалось, мастерская должна быть полна инструментов, верстаков, незаконченной работы, всяких обломков и запахов масла. Но этого не было. Я попал внутрь, открыв незапертую дверь. Было ясно, что здесь недавно убрали. От Хэролта осталась только маленькая кабинка в одном из углов мастерской. Я включил в кабинке свет и заглянул в ящики стола.

Ничего. Выметено все до последнего клочка бумаги. Хэролт умер, это ясно. Он забыт. Стерт с лица Земли.

Кресло в кабинке было закреплено на петлях таким образом, что его можно было временно превращать в кровать. Хэролт жил очень близко к своей работе. Здесь внизу он не спал — так уж получилось, — его собственная кровать была наверху. Однако он ночевал и здесь — иногда, когда ему этого хотелось. Чтобы быть готовым к работе в любой момент. Я здесь тоже иногда спал, но это было почти двадцать лет назад. Я разложил кресло и лег на него.

Было чересчур холодно, и я не мог чувствовать себя уютно, но через некоторое время мне удалось погрузиться в сон.

2

Утром, когда я проснулся, то почувствовал, что надо мной кто-то стоит.

— Который час? — спросил я, пытаясь отряхнуть остатки сна.

— Одиннадцать часов, — сказал он и добавил: — Мистер Грейнджер.

Я сел и пристально посмотрел на него. Он был молод, что-то около двадцати или двадцати одного. Спокоен и непринужден. Если он и удивился, обнаружив меня здесь, то к этому времени уже овладел собой. И он знал, как меня зовут.

— Люди, которые меня знают, — сказал я, — зовут меня просто Грейнджер. Следовательно, ты меня не знаешь. Так откуда тебе стало известно, кто я такой?

— Последний раз, когда я вас видел, я называл вас мистер Грейнджер.

Семь лет назад; тогда я в последний раз видел Хэролта. В мастерской был мальчуган. Его внук. Родители подались на Пенафлор в поисках работы для зятя. Хэролту зять не нравился, не ладил он и с дочерью. Но ребенок — совсем другое дело. Хэролт забрал мальчугана к себе. Мальчуган вырос.

— Джонни, — сказал я, — я тебя помню. Но как-то запамятовал имя твоего отца.

— Сокоро, — ответил он. — Я — Джонни Сокоро. — И он протянул мне руку.

Я не спеша пожал ее.

— Дед умер, — добавил он.

— Я знаю, — сказал я, обводя глазами пустую мастерскую.

— Я было хотел продолжить его дело, но ничего не вышло. Я знал техническую сторону, но не деловую. А дела стали идти плохо еще до его смерти. В порту никакой работы нет, а следовательно, нечего ремонтировать. Я закрыл мастерскую и нашел себе работу на линиях, пока еще не слишком поздно.

— Так ты — космонавт?

— Нет, здесь не готовят людей для полетов на кораблях. Я просто присматриваю за ними, пока они находятся в ангарах. Мне бы, конечно, хотелось в космос, но компании эта идея не слишком нравится. У них своя политика. Это — тупик, но такова Земля. Если вашему кораблю необходима какая-нибудь помощь, я рад буду оказать вам содействие, сколько бы вы ни заплатили.

— Такового не имею, — сказал я.

— Что-то случилось?

— Шлепнулся на одной из планет края Течения Алкиона пару лет назад. Прошло всего несколько недель после того, как меня подобрал рэмрод. У меня ничего нет, кроме колоссального долга и кое-каких безделушек, которые принадлежали моему партнеру.

— Хотите позавтракать?

— Конечно. А тебе не надо на работу?

Он покачал головой.

— В порту нет кораблей. Унылое время до завтрашнего дня, пока «Аббенбрак» не прибудет с Теплара.

Я был удивлен. Тоскливые времена в Нью-Йорке для меня были чем-то новым. Это говорило о том, что центром операций на линиях стала какая-то другая планета. «Наверное, Пенафлор или Валериус», — подумал я. Я все еще помнил времена, когда Земля была центром человеческой вселенной, как от нее произошла вся цивилизация. Я еще не считал себя старым. Да, времена меняются с большой скоростью. Новый Рим создал святой межзвездный закон. Новая Александрия наводнила рынок чужеродными знаниями, достижениями чужеродной науки. Неизбежно, что космические линии переместятся наконец на новые планеты. Горячие звезды ядра, где много энергии, способствовали созданию пояса планет с хорошо развитой тяжелой индустрией, протянувшегося от Пенафлора до Ансельма. Земля осталась только там, где были люди. Но и они покидали ее, охваченные бесконечным стремлением вырваться во внешние миры.

Просто Земля больше не была нужна. Она приходила в упадок сотни лет. Она вынашивала в своем чреве космическую эру больше миллиона лет и выкармливала молодые миры еще пять веков. Но в эту ночь она была пустынной и умирающей.

Завтрак был хорош.

— Это все, что я могу вам предложить. Простите, — сказал Джонни.

— До вчерашнего дня я питался чужеродным салатом и овсянкой, — ответил я, — завтрак великолепен.

— Я зарабатываю в порту не слишком много, — объяснил он.,

— Отправляйся на Пенафлор, — сказал я. — Если тебя учил Хэролт, то тебе хватит знаний, чтобы выбиться там в люди. Несмотря на дурную репутацию, жизнь на планетах тяжелых металлов не слишком сурова. Там полно хороших людей, легко зарабатывающих на жизнь. Ты тоже получишь хороший корабль, если хочешь летать.

— Я же сказал, что зарабатываю мало, а компания не разрешит мне работать на корабле, летящем на одну из этих планет. Мне, черт возьми, не на что купить билет.

— Ты можешь попасть туда короткими перелетами: Фило, Адлай, Балериус. Или что-то вроде этого. На каждой из планет подзаработай немного, пока не накопишь денег на дорогу до следующей. Потом, когда ты попадешь на Кольцо, будет гораздо легче. Первый шаг — самый тяжелый.

— Об этом я тоже думал.

— И что же?

— Я еще думаю.

— Хорошо, Джонни, — сказал я, чувствуя, что немного надоедаю мальчишке. — Извини. Все это не к спеху. Делай как хочешь. — Я подумал, что, возможно, говорю несколько назидательно, поэтому заткнулся и сосредоточил внимание на еде.

— А что вы собираетесь делать теперь? — спросил он, принеся кофе.

— Не знаю, — признался я. — Я притащился сюда потому, что это единственное место, куда можно было притащиться.

— Вы знаете кого-нибудь еще в порту?

— Если и знаю, то они здесь всего лишь транзитом, и я не представляю, где их искать. Если бы я поторчал в больших барах, может быть, и узнал бы некоторых. Но это всего лишь лица и имена. Никого из них я не знаю по-настоящему.

— Почему же вы опустились здесь, а не на Внутреннем Кольце? Там было бы гораздо лучше. Вы что, не знали, что здесь увидите?

— Я знал, что начиная с Нового Рима я все делал не так, — признался я. — Но мне предложили перелететь сюда. А я был в таком же положении, как и ты: ни денег, ни перспективы. И к тому же у меня вещи Лэпторна. Я смутно представляю, как их отправить в его старый родовой дом.

— Какие вещи?

— Так, ерунда. Но мамочка с папочкой, наверное, будут рады получить их, особенно сейчас, когда они перестали получать от него письма. Думаю, они даже имеют слабую надежду, что он еще жив. Лучше мне повидаться с ними.

— Вы знаете, где они живут?

— Я их никогда не видел, но Лэпторн рассказывал мне о них довольно много, и, думаю, мне не трудно будет их найти. Родители и сестра все еще благоденствовали, когда я слышал о них в последний раз.

— Внизу есть телефон, — сказал Джонни.

Я должен был в конце концов столкнуться с этой проблемой нос к носу. Но не сейчас. Я бы чувствовал себя настоящим негодяем, если бы мне пришлось просить милостыню у старшего Лэпторна для того, чтобы вручить ему то, что осталось от его сына.

«Ты чересчур беден, чтобы думать о гордости», — вмешался ветер.

«Знаю», — ответил я. Должно быть, я пробормотал это вслух или зашевелил губами, потому что Джонни спросил:

— Что?

— Ничего, — сказал я. — Разговариваю сам с собой. — Я снова умолк, размышляя о телефоне, старшем Лэпторне и дорогостоящем проезде в поезде.

— Вы упомянули о колоссальном долге, — сказал Джонни. — Как вы умудрились заиметь его?

— Банда под названием «Карадок» потребовала с меня деньги за свои услуги, необходимые для моего спасения со скалы и перелета на Новый Рим, и выколотила из меня двадцать тысяч.

— Черт возьми! — Джонни был должным образом потрясен. Даже сейчас можно судить о социальном положении человека по суммам, которые производят на него впечатление. — Каким образом они остановились именно на этой сумме?

Я пожал плечами.

— Наверное, прикинули, до каких пределов распространяется моя благодарность.

— «Карадок» — одна из компаний, имеющих флот в Течении? — спросил Джонни. — Пытается выудить «Потерянную Звезду»?

Эти слова обрушились на меня, словно тонна кирпичей. Радиосигнал с «Потерянной Звезды» был своего рода легендой глубокого космоса. Его можно было слышать по всему Течению и в его окрестностях, но из-за нелинейной метрики пространства место его нахождения определить не могли. Он завлек несколько отличных ребят в темную туманность в когти безвременной смерти. Многие корабли, капитанам которых не хватило здравого смысла, отправились за ней.

Но карт Течения не было, зато было полным-полно пылевых облаков, — и чем дальше вы продвигались, тем искаженнее становилось пространство, в котором вы летели. При сверхсветовых скоростях ядра фактически невозможно было достичь. Тяжелый, бронированный, медленно движущийся корабль с прочным рангоутом и надежной ходовой частью мог бы добраться до нее, если бы нашел. Но не иначе. Искривления пространства разорвали бы корабль на части во время полета на большой скорости.

Да, во внешней части Течения работали корабли, но обычно это были корабли с планеты Хормон. А сейчас и у компании «Карадок» там был флот, состоящий из рэмродов. Так вот почему Циран был в таком дурном расположении духа. Течение измотало его нервы, а кроме того, этот дурак попался не на тот сигнал. Могу себе представить: он был более чем несчастлив, увидев, что его желанная «Потерянная Звезда» оказалась всего-навсего заблудившимся пиратом. Впрочем, все это не делает его выходку с двадцатью тысячами менее гнусной.

— Наверное, они посходили с ума, — сказал я. — Они потеряют людей и корабли. Даже если им чертовски повезет и они все же найдут «Потерянную Звезду», чего, я уверен, не случится, это никогда не окупится.

— Говорят, что груз «Потерянной Звезды» очень ценный.

— Сплетни. Любой корабль, посылающий радиосигнал о помощи в течение восьмидесяти лет, неизменно вызовет пустую болтовню и романтические представления о несметных сокровищах. И никакой груз не сможет оправдать риск.

«Потерянная Звезда» вызвала особый интерес год назад, когда Новая Александрия предложила открытый контракт на ее груз. Никто не полетел бы к ней, вообще вокруг этого было много шума, кто-то даже пытался объявить Течение запрещенной зоной, чтобы пресечь любые попытки добраться до нее. Тем не менее компания «Карадок» хочет добиться привилегий на Внутреннем Кольце, а найдя «Потерянную Звезду», она привлечет к себе внимание. Они алчны и думают, что спасение «Потерянной Звезды» стоит нескольких месяцев, которые проведут рэмроды в Течении. Их там около тридцати, они составляют карту ядра с разных углов, приближаясь к нему со всех сторон и пытаясь точно определить место, где может находиться «Потерянная Звезда».

— Хорошо, — сказал я. — Все равно я думаю, что это безумная затея. Пустая трата сил, и я считаю, что компания «Карадок» пожалеет об этом Она откажется от этой мысли, как только начнет терять людей. Большего экипажи не вынесут. К черту, я бы никогда не стал проводить лучшие годы своей жизни в шатаниях по Течению ради какого-нибудь бестолкового жирного босса.

В нашем споре возникла пауза, пока Джонни убирал остатки завтрака. Черт возьми, сейчас он выглядел значительно лучше, чем в тринадцать лет. Тогда это был маленький тощий мальчик с резкими неприятными чертами лица. Сейчас он был среднего роста, с гораздо более мягким выражением лица. Хотя в его глазах и не было отражения чужих миров. Не было следов эмоциональных потрясений.

Без сомнения, нечеловеческая рука к нему не прикасалась. Я подумал, что в один прекрасный день из него получится прекрасный инженер. И возможно, он займет место Лэпторна, если у меня когда-нибудь будет корабль. Он был немного похож на Лэпторна — жаждой встреч с чужеродным, хотя, может быть, это просто потому, что он еще не сталкивался с необходимостью прятаться за броню.

— Телефон, — напомнил он мне, так как я не двигался несколько минут.

— Да, — сказал я. — Телефон. — Я встал медленно и неохотно.

— Мистер Грейнджер… — сказал он.

— Просто Грейнджер, — попросил я его.

— У вас что, нет имени?

— Нет.

— Ну, тогда Грейнджер… — Он снова замолчал.

— Что ты хочешь?

— Когда вы навестите семью своего напарника, ну, если вы вернетесь сюда… Мне бы хотелось знать, что вы намерены делать. Кажется, мы с вами в одинаковом положении, и, если вы собираетесь зарабатывать себе на жизнь в ядре, мне бы хотелось отправиться с вами, ну, если вы согласны…

— Может быть, — сказал я. — Но не будем загадывать.

Он вежливо меня поблагодарил.

— Я сказал, — снова повторил я, — не будем загадывать. Я еще не решил, что с собой делать. Но это не значит, что я возьму на себя обязанности твоей няньки. — Казалось, он расстроился, но не отчаялся окончательно.

3

Мне ответила женщина средних лет, но явно относящаяся к тому типу женщин, которые делают все, чтобы избежать разрушительного действия времени. Она была оживленной и настороженной. Что-то положительное было уже в том, как она включила экран. Она осмотрела меня сверху донизу.

— Да? — Ее голос был резок и показался мне враждебным, хотя, возможно, это было мое воображение.

Я решил, что будет осмотрительно проявить немного робости перед лицом врага.

— Я бы хотел поговорить с мистером Вильямом Лэпторном, если это возможно, — сказал я.

— О чем? — несколько бестактно спросила она.

— Это дело личного характера, — ответил я, чувствуя себя неловко. Я знал, что такое хождение вокруг да около может выглядеть не совсем хорошо, но не мог найти другого способа укротить эту энергичную леди.

— А кто вы такой?

— Мое имя Грейнджер.

Мертвая тишина. Ее лицо не изменилось. Но мое имя было ей знакомо. Думаю, меня снова подвело воображение, но мне показалось, что ее глаза стали ближе, высматривая внутри меня что-то, словно она собиралась меня проглотить. Я резким усилием воли взял себя в руки и решил вести себя естественно.

— Дело связано с вашим сыном, — сказал я спокойно. — Мы вместе работали. — Я надеялся, что прошедшее время, в котором я упомянул ее сына, не допечет ее до истерики. Но она не была истеричкой.

— Скажите мне все, что вы должны сказать, — ответила она.

— Ваш муж здесь, миссис Лэпторн? — настаивал я.

— Говорите мне.

— Два года назад, — сказал я, пытаясь убрать из своего голоса все механическое и холодное, — «Джевелин» потерпела аварию в Течении Алкиона. Ваш сын погиб во время посадки. Меня подобрали всего несколько дней назад. Вчера я добрался до Земли. У меня есть кое-какие вещи вашего сына.

Женщина отодвинулась к краю экрана. Кто-то еще находился там, он отодвигал ее в сторону, чтобы посмотреть на меня. Но сам несколько минут на экране не появлялся. Было ясно, что это отец Лэпторна. Лица их были мало похожи, но узнать его было можно, главным образом, по подбородку и рту. Хотя глаза у него были совсем не такие, как у сына. Глаза Лэпторна представляли собой продукт тысяч чужих солнц.

— Где вы находитесь? — спросил Вильям Лэпторн спокойно. Внезапно меня поразило то, что он был довольно молод и уж никак не мог бы быть моим отцом. Лэпторн попал на «Пожиратель Огня» сразу из колыбели, в то время как я до этого несколько лет работал на Хэролта. До этого момента я никогда не ощущал разницы в возрасте.

— В космическом порту Нью-Йорка.

— Вы можете выбраться оттуда? Я заколебался.

— Нет денег?

— Нет, — сказал я. Все было удивительно легко. Мне даже не пришлось просить его.

— Я перешлю вам немного через ближайший пункт.

— Я в Северной Зоне, — сказал я.

— Как ваше полное имя?

— Грейнджер. Это все, что у меня есть. В картотеке есть удостоверение личности — никаких недоразумении не будет. Скажите, что я прилетел вчера, тогда можно будет справиться у администрации порта.

— Приезжайте как можно скорее, — сказал он. — Мы не можем говорить на эту тему по телефону. — Я подумал, что последние его слова были адресованы жене.

— Хорошо, мистер Лэпторн, — сказал я. — Спасибо. — Он отсоединился посреди моих благодарностей. Джонни принес мне рюкзак из кабинки, пока я звонил. Он отдал его мне.

— Будут деньги? — спросил он.

— Будут, — ответил я с кислым видом. Я похлопал его по плечу.

— Спасибо за завтрак, Джонни; я вернусь после того, как повидаюсь со стариками.

— Вы можете оставаться сколько захотите, — сказал он.

— Конечно, — спокойно ответил я.

— Мы еще увидимся, Грейнджер, — прокричал он, когда я выходил из дома. Я помахал ему рукой, не то приветствуя, не то прощаясь.

Пункт находился недалеко, через улицу за углом. На улицах было пусто. Даже несмотря на то что было утро, я чувствовал себя неуютно и одиноко в городе, который когда-то был полон жизни и энергии.

«Может быть, — подумал я, — вся Северная Зона спит, когда на линии, где работает Джонни, нет кораблей».

В пункте я набрал номер кибера в Иллинойсе и назвал себя. Нью-йоркская сеть проверила и подтвердила мое соответствие, и после мгновенного совещания обе линии решили, что я действительно имею право получить деньги от Лэпторна. Кредитная карточка, полосатая и прокомпостированная, медленно прошла через щель и упала на прилавок. Я изучил ее, но ни черта не мог разобрать в коде. Такого рода вещи обычно меняются очень быстро.

Я набрал запрос на панели, интересуясь, на какую сумму карточка. Надпись показала: шестьсот. Это была большая сумма, если только единый индекс цен не был выше уровня общепланетного. Я спросил. Оказалось, что не был. Два плюс два все еще давало четыре, и шестьсот было суммой, на которую я мог бы заехать гораздо дальше Иллинойса. Я мог бы долететь до Чикаго и на поезде добраться до дома Лэпторнов, истратив всего лишь десятую часть денег.

Думаю, что Лэпторну-старшему казалось логичным свободно распоряжаться мелкими деньгами, но эта чрезмерная благотворительность парализовала меня. Интересно, что он пытается купить?

«Он не может купить тебя за паршивые шесть сотен», — сказал ветер, и в его голосе прозвучало что-то похожее на ухмылку.

«И двести в месяц страховой компании, чтобы я не отделался слишком легко», — добавил я. Интересно, что у них за политика. Ни одна компания не стала бы страховать меня, если бы я собрался на Венец, в глубокий космос. Но это не имеет значения. Шестьсот — приличная сумма на мелкие расходы.

«Старик знает, что ты без гроша. Он знает, что ты был другом его сына. Он думает, что ты предпринял путешествие на Землю только для того, чтобы сообщить ему все и вручить то, что осталось от мертвого. Так неужели же он оставит тебя голодным? Он попытается помочь тебе».

«Спасибо, — сказал я. — Ты — большое утешение для космонавта, который находится в отчаянии».

«Всегда пожалуйста», — заверил меня ветер.

Мне пришло в голову, что ветер начинает разговаривать, как я. Он зарывается все глубже и глубже. Я подумал о дне, когда я стану больше похож на него, чем он на меня, но не стал распространяться по этому поводу, оставив его своему воображению

От пункта до внутреннего поля, на котором находились летательные аппараты, была всего пара миль, но я остановил такси. Я подумал, что если я и должен что-то Вильяму Лэпторну, так это скорость, с которой доберусь до него.

На летательном аппарате я задумался о людях, которых мне предстояло увидеть. Какие родители, соединив свои половины, могли дать миру Лэпторна? Он представлял собою странное сочетание беззащитности и неразрушимости. Какой дом мог породить его феноменальную ненасытность ко всему незнакомому и нечеловеческому? Я еще недостаточно знал родителей Лэпторна, чтобы сделать какой-нибудь разумный вывод. Мать его была суровой, отец — деятельным. Всего лишь поверхностные оценки. Возможно, подумал я, они были чересчур рациональны, а потому далеки от своего сына. Это породило атмосферу неуверенности и ожидания. Я представил юного Лэпторна, живущего как автомат, привязанного к бесконечному неизменному настоящему, не имеющего в перспективе ни прошлого, ни будущего. Может, накопился долг, который он обязан был заплатить? Может быть, и так, но если это было все, то звездные миры сожгли бы его за несколько недель. Что заставило Лэпторна продержаться так долго?

Ему было двадцать, столько, сколько сейчас Джонни Сокоро, когда «Пожиратель Огня» впервые коснулся чужой почвы. Ему было тридцать пять, когда «Джевелин» упала. Пятнадцать лет — большой срок, если постоянно впитываешь чужой воздух и чуждый образ мыслей. Я был намного старше, к тому же я высечен из твердого камня, но то, что я выжил, — просто чудо. Гораздо большим чудом было то, что Лэпторн остался непокоренным, непострадавшим, непомеркшим.

Можно ли то же самое сказать о его родителях? Непостаревшие, непокоренные, непомеркшие? Были ли они сегодня теми же, что и в тот день, когда он отправился в глубокий космос? Пятнадцать лет, возможно, даже не коснулись их в неизменном механическом окружении.

Со всеми чертами характера, приобретенными за эти пятнадцать лет, они, вероятно, распрощались позавчера.

Все это далеко не романтично. Мне всегда казалось, что таков образ жизни, который предпочитают богатые люди, — люди, изолированные от времени и от всего остального, защитившиеся от какой бы то ни было неприятности, механизировав свои дома и свою жизнь. Они атрофировались умственно и в общественном отношении, потому что никогда не пользовались своими мозгами.

«Ты боишься этих людей».

«Я их не боюсь. Они не могут причинить мне зла. Но я их не люблю. Я не могу их любить».

«Ты их даже не видел».

В точности ведь не имеет значения, кто они и что из себя представляют. Мне они не нравятся. Мне не нравится моя роль перед ними, их — передо мной. Нас связал Лэпторн, а это всего лишь иллюзия. Потому что Лэпторн, которого знаю я, и Лэпторн. которого знают они, два совершенно разных человека. Потому что мы с Лэпторном совершенно несхожи. Мы не подходим друг другу.

Даже если бы связующее звено было сейчас здесь и в добром здравии, я не мог бы полюбить их, а они меня. Это невозможно.

«Нельзя сказать, что ты одаренное существо, так ведь, Грейнджер? Парализован смущением и отсутствием понимания при каждом мысленном шаге. Ты что, не можешь даже сделать такое простое дело, как вернуть барахло своего напарника туда, где ему место? В этом виновна твоя личная бездарность или это вообще присуще всей твоей расе?»

«Ладно, — сдался я, — есть дела, в которых я не слишком уж блистаю. Ну и что с того? Думается, что присущая мне умственная ограниченность — моя, и только моя, но не могу же я расписываться за все человечество? Способности других, равно как и их отсутствие, — их личное дело».

«Почему ты никогда не произносишь своего имени, Грейнджер?»

«Потому что у меня его нет».

«Я знаю, что тебе оно неизвестно. Я знаю, что твои неизвестные отец с матерью не оставили тебе такового в качестве прощального подарка. Но это ведь не единственный способ приобретать имена? Почему бы тебе не дать себе имя? Сделай себе приятное».

«Мне не надо еще одного имени».

«Ты просто не хочешь иметь еще одно имя. Это заставило бы тебя пользоваться им. Тогда стало бы казаться, что у тебя есть личность, что ты один из представителей человеческой расы, что ты действительно существуешь, а не являешься легендой звезд Венца».

«Вот как, ты неожиданно оказался специалистом по человеческой психологии?»

«Я специалист по изучению тебя, Грейнджер, и я постоянно узнаю о тебе все больше и больше. Я внутри тебя. Я с тобой, какое бы решение ты ни принял. Я сопровождаю каждую твою мысль и чувствую все, что чувствуешь ты. У тебя не самый удобный для жизни ум, друг мой. Я бы ценил его больше, если бы ты слегка привел его в порядок. Приди в согласие с собой и вселенной».

«Если бы я знал, что ты хочешь преобразовать меня, я бы ни за что не позволил тебе войти. Ты слился со мной, и, если тебе это не нравится, это слишком плохо. Мне совершенно наплевать, является ли мой мозг воплощением твоих представлений о райских кущах. Если тебе не нравятся мои мысли, оставь их в покое».

«Я с тобой до твоей смерти. Ты это знаешь».

«Да, ты со мной, и, по-видимому, ты не слишком-то высокого мнения обо мне. Ты не можешь меня изменить. Ты можешь жить внутри меня, но ты не в состоянии изменить мой мозг. Так что забудь об этом. В моих делах мне не нужна твоя помощь. Пожалуйста, добро пожаловать, оставайся сколько хочешь, только сиди тихо».

«Я не уверен, что смогу с этим смириться, мой хозяин. Я думаю, что ты ведешь себя как дурак. И я думаю, что однажды тебе, может быть, понадобится моя помощь».

«Обойдусь без нее, спасибо».

«Посмотрим».

«Мне советоваться с тобой, словно с оракулом, или мы будем голосовать по-демократически?» — съязвил я.

Он почувствовал сарказм и заткнулся.

У меня во рту был скверный привкус из-за того, что я слишком много думал. Безмолвный разговор с ветром был утомительным.

4

Владения Лэпторнов находились сразу же за Авророй. Поезд сделал остановку в крохотном городке, который был таким же пустынным, как и космопорт. Казалось, вся Земля была погружена в сон.

На станции меня ждала машина, за рулем которой находился маленький человек с волосами песочного цвета. Он не представился, но я решил, что это был один из служащих и что сами Лэпторны находятся дома, с нетерпением ожидая существо, дорогое их блудному сыну. Их машина представляла собой отличный свежевыкрашенный скайрайдер, который мягко скользил на воздушной подушке. Многие из этих причудливых летающих предметов были ненамного подвижнее сурков в том, что касалось резких маневров. Но какой-то бедный инженер вложил душу в этот аппарат, заставив его вести себя так, как обещала реклама. Именно такая работа, по мнению Хэролта, придавала нашей жизни смысл.

Дом был большим, а земельные владения соответственно впечатляющими. Великолепие пустующей земли, казалось, должно было померкнуть и становиться немного нелепым сейчас, когда поток устремившихся к звездам сократил население планеты на семьдесят или восемьдесят процентов, но даже клочок пустующей земли заслуживал внимания.

Трава, конечно же, с Анд, деревья из Австралии или с Аляски. Девяносто девять процентов поверхности северо-восточных штатов одно время было полностью покрыто бетоном. Единственными обитателями их были мухи, крысы, люди и еще какая-то живность.

Сейчас все эти площади были возрождены, как и пища, производство которой главным образом и принесло Лэпторнам их состояние.

Декор комнат был сказочно красив, а атмосферу учтивости можно было почувствовать кожей. Прошло десять минут, а кроме искусственных любезностей, принятых в обществе, ничего сказано не было. Даже после этого мы только через несколько минут подошли к существу вопроса.

Мы вчетвером сидели вокруг стола. Мне предложили перекусить и выпить, я же — ради удобства — встретил это предложение категорическим отказом. Меня поблагодарили и пригласили «чувствовать себя как дома» около трех раз. И наконец мы добрались до сути дела. Лэпторн-младший был мертв, а я нет. Как, почему и что еще, черт возьми, было им нужно?

Миссис Лэпторн сидела слева от меня, наклонившись вперед, словно хищная птица, ждущая момента, чтобы схватить брошенное мною слово. Вильям Лэпторн сидел напротив с величественно-непринужденным видом. Губы Лэпторна были сжаты в прямую линию — их выражение не выказывало ни малейшего признака какой-либо реакции.

Ив Лэпторн — сестра — сидела справа от меня, она просто ждала, не решив еще, что ей говорить или делать. У меня было странное чувство, что она — единственное живое существо в комнате.

Я рассказал им о моей первой встрече с Майклом Лэпторном; я должен был постоянно делать над собой усилие, чтобы называть его по имени. Я редко вообще как-нибудь называл его — в этом нет необходимости, когда вы работаете рука об руку, — но в мыслях я всегда называл его по фамилии. Конечно же, это Хэролт свел нас. У меня было немного денег. У Лэпторна было немного денег. Поодиночке мы были ни на что не годны. Вместе же мы вскладчину купили дешевый космический корабль — то, чего каждый из нас хотел. Нас не волновали такие вещи, как совместимость, — именно так заключаются браки по расчету.

Я кратко рассказал им о годах, проведенных в космосе. Я не упомянул о пропасти, которая существовала между моей натурой и натурой Лэпторна, я ничего не говорил им о наших с Лэпторном нуждах и чаяниях. У них об этом сложилось собственное впечатление по его письмам, а единственное, что я знал о письмах, это то, что их было много. Я не хотел бы поколебать их иллюзии, какими бы они ни были.

Я рассказал им, как, когда мы летели на Холстхэммер с Адаманкта, «Джевелин» попала в переплет из-за пыли, идущей из Течения и приводящей к искривлению пространства или к повышению радиации, как нас занесло в Течение вместе с пылевым облаком. Я не сказал им, что идиотом, который рассчитал маршрут, так замечательно задевший Течение, был я и что сделал это потому, что пытался сэкономить горючее. Я также не стал сообщать им и о том, что если бы не Лэпторн, то мы вообще бы не испытывали недостатка в топливе, даже в районе Течения. Я преподнес им голые факты и предоставил самим вынести их собственный приговор.

Я рассказал им, что, когда мы были в Течении, заклинило рычаги управления и что я был не в состоянии погасить скорость до того, как искривление сорвало, нашу броню и поглотило всю нашу энергию, так что даже не осталось надежды выбраться из Течения. Я описал наше падение: как я искал звезду и как направил корабль в звездную систему со всем оптимизмом, какой только смог отыскать, как умудрился посадить его на планете, которая только и могла, что поддерживать нашу жизнь. Я не смог им сообщить, как мне повезло, потому что их мысли были сосредоточены на том, как не повезло Лэпторну. Однако, как бы там ни было, он смог поддержать работу атомного двигателя, несмотря на утечку энергии. Импульса, который я получил, было едва достаточно, чтобы посадить «Джевелин». Но сохранить ее целой не удалось. Тяги, требуемой для того, чтобы держать корабль в равновесии и мягко посадить, и близко не было. Мы вошли в атмосферу по низкой траектории и с большими трудностями. Я пытался выровнять корабль, но ничего из этого не получилось. Тот или иной конец корабля неизбежно должен был принять на себя удар и разбиться. Им оказался нижний конец. Майкл Лэпторн погиб.

Аминь.

Аудитория молчит. Никакой реакции, пока они все не переварят. Мамаша мне не доверяет и симпатии ко мне не испытывает. Во всем виноват я, считает она. Мне доверили жизнь ее сына, а я был чересчур неосторожен и сломал ее игрушку. Слишком плохо. Отец, напротив, стойко воспринимает неизбежность произошедшего. По крайней мере он не проявляет к бедному Грейнджеру никакой враждебности, в этом нет никакой выгоды. Никаких обвинений. Губы должны быть сжаты в прямую линию. Ив слегка растеряна. Наверное, с трудом вспомнила дорогого Майкла. Она была очень маленькой, когда он покинул дом. Должно быть, чувствует себя немного виноватой, так как не может его вспомнить. Она думала, что все это должно иметь для нее больше значения, но ничего не получается из ее попыток принять соответствующий вид.

Обо всем этом я узнал прежде, чем хоть один из них успел открыть рот.

— Вы совершенно не такой, каким я вас представлял, — сказал наконец глава семейства.

«Ладно, — подумал я, — не касайся главной темы. Поговорим лучше обо мне, если ты так хочешь».

— Жаль, — сказал я.

— В письмах Майкла вы совсем другой.

— Я провел два последних года в одиночестве на голой мертвой скале, — напомнил я ему.

— Дело гораздо серьезнее, — сказал он. — Вы не похожи на человека, которого стал бы идеализировать мой сын.

Идеализировать? Мне стало интересно, что это там Лэпторн обо мне понаписывал.

— Что касается моего сына, то для него вы были чем-то вроде героя, — пояснил он.

Для меня это было новостью.

— Вы имеете в виду его первые письма… — сказал я с сомнением. — Тогда он был молод…

— О нет, — перебил меня Лэпторн-старший. — Я имею в виду все его письма. За пятнадцать лет его мнение о вас не изменилось. Он всегда думал о вас одно и то же, отзываясь о вас одинаково. Его письма не изменились.

Его письма не изменились. Пятнадцать лет глубокого космоса — насыщения новыми знаниями, новым опытом, новым чувством, а его письма родным не изменились. Я готов поклясться, что Лэпторн, погибший на скале, и Лэпторн, покинувший дом, — не одно и то же. Ни в коем случае. А сейчас его отец сидит в своем неизменном кресле в своей неизменяющейся комнате и говорит мне, что он не мог заметить разницы.

— Не понимаю, — автоматически произнес я.

— Должно быть, было нелегко, — сказала Ив Лэпторн, — после того, как корабль сел.

— Ветер составил мне компанию, — с издевкой улыбнулся я.

— Сейчас, однако, вы, кажется, в полном порядке, — вмешалась мать.

— Прекрасно себя чувствую, — сказал я. — Все было не так уж плохо: я был немного голоден, но сейчас уже все позади. — Я излучал истинное мужество и благородство. О, все пустяки. Вы можете это сказать, когда у вас за спиной пара недель и вы сидите в чьей-нибудь гостиной.

— Вещи, которые вы привезли, — произнесла пожилая женщина, — где они?

— В моем рюкзаке, — ответил я. — Я оставил его в холле. — Я встал, но она усадила меня обратно, и Ив принесла рюкзак, открывая его на ходу. То, что она обнаружила сверху, оказалось моей грязной рубашкой. Я встал и забрал у нее рюкзак.

Я достал личную собственность Лэпторна со дна мешка. Это были его часы, документы и солнцезащитные очки. На этом набор бытовых вещей закончился.

Еще там были четыре куска камня, каждый из которых имел редкий рисунок, но никакой ценности не представлял; пара крыльев большого антропоида и несколько мелких предметов чужеродной бижутерии — подарки различных людей.

— Это все? — спросил отец.

А чего вы ждали, чуть было не сказал я, праздничные фотографии? Лэпторн не нуждался в грубых образах — его воспоминания были живыми. Все, что я привез, было всего лишь хламом.

— Мы не возим с собой много вещей, — попытался объяснить я. — Наш корабль — не лайнер, на котором полно свободного места и лишнего топлива. Это всего-навсего личные вещи — просто для того, чтобы у человека были какие-то вещи. Мне жаль, что здесь нет ничего, представляющего ценность хотя бы для ваших чувств, но у вашего сына не было ничего материального, что бы он ценил.

— Что вы имеете в виду, когда говорите «ничего материального»? — спросила Ив.

— Я хочу сказать, что он хранил все в своей памяти, — сказал я.

Не совсем так. Как я мог им объяснить все это?

— У нас есть его письма, — сказала мать. Подразумевалось: мы могли бы обойтись и без тебя. Нечего было беспокоиться.

— Да, это так, — сказал отец. — В письмах гораздо больше смысла, чем мы надеялись найти в содержимом его карманов. Вы не хотите взглянуть на них?

«Кого вы хотите надуть? — подумал я. — Вы бы не разглядели смысла даже в том случае, если бы он был шести футов в высоту». Но его предложение меня удивило.

Меня допускали к святыне чувств семьи Лэпторн в том, что касалось покойного и оплакиваемого сына.

— Нет-нет, благодарю вас, — сказал я.

Матери Лэпторна эта идея тоже не понравилась. Она была рада, что я отказался.

Семейное дело подходило к концу. Я чувствовал это. Все мы отдали свой долг погибшему. Все, что было необходимо сказать, чтобы исполнить общественный долг, было сказано, и ничего больше не осталось. Мое присутствие скоро станет навязчивым, но они и не подумали бы о том, чтобы позволить мне уйти. Они всегда искали случая узнать меня. Нам есть о чем поговорить. До черта. Они даже не заметили, что за чепуху они говорят.

Почувствовав себя в западне, я остался на обед. По крайней мере это была еще одна трапеза, которая не отразилась на моем кармане.

5

На следующий день я хотел уехать как можно раньше. Перед завтраком я принял душ. Пока я спал, мою одежду привели в порядок. Я схватил рюкзак, как только мы поели, наспех попрощался и понесся к выходу. Лэпторны-старшие были шокированы моей стремительностью. Ив тут же вызвалась довезти меня до станции. Едва ли я мог отказаться.

— К чему такая спешка? — поинтересовалась она. — Я думала, что вы с радостью останетесь у нас на несколько дней.

— Нет, спасибо. Неудобно. Все же мне надо найти работу.

— Это будет нелегко.

— Это необходимо, — сказал я решительно. Она вопросительно посмотрела на меня. Я рассказал ей об уловке компании «Карадок».

— Вчера вы об этом ничего не сказали.

— А зачем? Это не имеет никакого отношения к вашему брату. Э, да вы ведете машину, как космический пилот.

Одна рука на руле, другая на рычаге передач. Большинство водителей все время держат руль двумя руками, но пилоты привыкли пользоваться двумя панелями управления. Она не обратила внимания на мое замечание о ее манере вождения и сказала:

— Мы, возможно, смогли бы вам помочь.

— Я полагаю, ваш папочка вручил бы двадцать тысяч без тени сомнения, — сказал я насмешливо. — Просто так, ради былых времен его сына.

— У нас есть кое-какие связи на линии звездолетов, — сказала она.

— Меня не взяли бы работать на лайнер. Я — вольный торговец. Но в любом случае, спасибо. Каким образом у старика оказались связи в этой области? Играет в гольф с членами экипажей лайнеров?

Мои слова вызвали раздражение, и она не стала вдаваться в объяснения. Только сказала:

— Это мои знакомые, а не его.

Больше она ничего не добавила, и я сделал вывод, что у нее есть дружок среди космонавтов. Если бы немного дольше поразмышлять над этим вопросом и дать ей возможность рассказать, я мог бы избежать больших недоразумений в дальнейшем. Но я этого не сделал.

Я сказал:

— Послушайте, вам незачем беспокоиться обо мне. Я ничем не отличаюсь от трех или четырех сотен других пилотов, путешествующих по Течению, болтающихся по порту и пытающихся найти корабль. Для вас я никто, если не считать, что я оказался в том месте, где умер ваш брат. Это не делает меня героем, как он считал. Это не делает меня чем-то вроде бедною родственника для его семьи. Вы мне ничего не должны за его часы и солнцезащитные очки. Как бы то ни было, более того — папочка уверен, что я получил свои чертовы деньги. Хватит, чтобы добраться до Сеймура. Я смогу снова получить оплачиваемую работу в течение года.

— Но ведь вам не будут платить, — заметила Ив. — Будут платить только компании «Карадок». Паршиво. Но это лучше, чем доживать свои дни на той черной горе. Вы и в самом деле лучший пилот Галактики, мистер Грейнджер? — неожиданно спросила она.

Я не мог определить, смеется она надо мной или нет.

— Нет, — ответил я. — Есть тысячи таких же, как и я, и даже лучше. Просто так получилось, что я один из тех, о ком говорят. Не мое умение летать принесло мне репутацию, а те безумные места, в которые заманивал ваш брат.

— Мог бы какой-нибудь пилот, лучший, чем вы, избежать крушения?

Опасная почва. Будь осторожен.

— Никто не мог, — сказал я. — Корабль вырвало из моих рук на скорости в двадцать пять тысяч. Пыль оторвала броню — это ерунда. Но повреждение, или что там было, лишило меня малейшего шанса.

— Полагаю, вы и до этого сталкивались с пылью и искривлением, — сказала она задумчиво.

— Конечно, сталкивался. Послушайте, я не убивал вашего брата. Я не мог бы спасти его. Никто не мог бы, наверное. О’кей. Я не лучший пилот из существующих ныне. Но я, черт возьми, намного лучше тех, которых выпускают школы, чтобы нянчиться с лайнерами. Я не тратил время на то, чтобы выучить, что нужно делать, если порвется цепочка в туалете капитана. Свои молодые годы я провел, изучая моторы и пытаясь научиться чувствовать корабль. Когда заклинило рычаги управления «Джевелин», со мной едва не произошел серьезный приступ. Сейчас вы мне верите?

— Я вам верю, — сказала Ив прямо. — Где мне вас найти, если я подыщу вам работу?

— Забудьте об этом, — сказал я.

— Вы не хотите никакой помощи, так?

— Ага.

— Но это не потому, что вы слишком гордый. Вы просто не хотите иметь ничего общего с нами. Вы хотите забыть нас, стереть нас в своей памяти.

— Я выполнил то, ради чего приехал сюда. Я не хочу быть героем вашего брата или его тенью. Я отдал вам его вещи. Он умер — я должен жить дальше. Лэпторн умер. Он больше не играет роли.

— Вам нравился мой брат?

Последовала пауза, во время которой она ставила скайрайдер у монорельсовой платформы. Я выбрался наружу, она тоже, следом за мной. Поезд должен был отойти не раньше чем через десять минут. Она не уходила.

— Мы были очень разные, — сказал я.

— Вам он нравился? — настаивала она.

— Конечно, нравился. Мы впихнули себя в один и тот же маленький корабль на пятнадцать лет, не так ли? Вы думаете, мы выдержали бы это, если бы не могли выносить друг друга?

Возможно, и нет. Пятнадцать лет — большой срок. Но первая часть была ложью. Нет, мне не нравился Лэпторн. Никогда. И никогда не мог бы понравиться. Но ей я этого говорить не собирался.

Она прошла несколько ярдов вдоль платформы, затем повернулась ко мне. Странно, что можешь не замечать кого-то на расстоянии двух футов — всегда умудряешься смотреть мимо них или рядом с ними. Но на расстоянии пяти или шести ярдов они всегда в поле вашего зрения. Вы не можете смотреть мимо них. Вы должны их узнавать. Сейчас мне пришлось смотреть на Ив Лэпторн — может быть, впервые.

Она не была хорошенькой, если судить по стандартам нашей планеты, хотя на Венце и казалась бы славной. Она была очень похожа на своего отца, но не слишком на брата. В ее манерах проглядывала холодная деловитость отца, у нее было его решительное выражение лица, его скучная поза. В ней, может быть, и было немного от Майкла Лэпторна, но двигалась она иначе.

У нее не было его способности ориентироваться в окружающем мире. У нес было направление и импульс, но только прямо. Никаких взглядов по сторонам, никакого любопытства. Застывший ум.

— Где мне вас найти? — снова спросила она.

Я дал ей адрес Хэролта.

— Поживу немного там, — сказал я. — Я остановился у одного из рабочих, обслуживающих корабли на Земле. Его зовут Джонни Сокоро. Но если найду работу, то покину Землю не прощаясь.

— Я свяжусь с вами, — сказала Ив. В этом я не сомневался. Затем она повернулась и пошла прочь. Скайрайдер поднялся, грациозно и небрежно скользнул на пустую дорогу. Она не помахала мне на прощание.

Я сел на поезд, идущий в Чикаго. Мне предстояло шесть часов пути вместо получасового полета, но я больше не спешил и мог позволить себе израсходовать пожертвование Лэпторна разумным образом, так как сейчас оно принадлежало полностью мне и не было связано никакими обязательствами.

Когда я добрался до мастерской Хэролта, я позвонил, но ответа не получил. Я вспомнил, что Джонни работает на «Аббенбруке». Я не представлял, когда он вернется. Я швырнул рюкзак в мастерскую и побрел в поисках какой-нибудь еды.

Молекулярная еда все еще имела довольно приятный вкус. Жители Земли, которые не могут позволить себе натуральную пищу чаще раза в месяц, утверждают, что могут почувствовать водоросли и протеин, что бы с ними ни делали, но жители Земли вечно жалуются, что с их желудками плохо обращаются. Я провел слишком большую часть своей жизни на овсянке, чтобы жаловаться на что-либо, имеющее вкус.

Пока я ел, один из космонавтов, которые торчали в баре, подошел и сел ко мне за столик. Я всматривался в него с минуту и узнал члена экипажа П-шифтера, который доставил меня под арестом с Холстхэммера на Новый Рим, а затем отвез меня на Землю. Он не разговаривал со мной во время полета, но я пару раз видел его в коридорах и за едой.

— «Карадок» обошлась с вами по-свински, да? — сказал он. Этот шедевр не казался мне дипломатическим способом начинать дружеский разговор, но я проворчал, что согласен.

— Во всем виноват Циран, — сказал он. — Он заставил так поступить нашего шкипера. Совет поддержал его, но если спросят меня, то я скажу, что не только в этом дело. Макс — наш шкипер — мог бы свести вас с Советом и уговорить их дать вам такую работу, где вы могли бы заработать эти двадцать тысяч. Это было бы проще, чем получать эти деньги из заработной платы другой компании. Циран не может подлить масла в огонь. Он все еще рыщет в Течении в поисках русалок.

— Вам не кажется, что эта шутка не совсем удачна? — сказал я. — Я не стал бы работать на «Карадок» после всего этого.

Он пожал плечами, как бы прося прощения.

— Это черт знает что — работать на человека, который только что нанес тебе удар в спину. Но для вас это единственный способ избавиться от долга. Я всего-навсего пытаюсь вам помочь.

— Все пытаются мне помочь, — сказал я, — Спасибо всем вам. Но мне, наверное, пришлось бы посоветоваться с врачом по поводу моей головы, если бы я позволил «Карадок» обделать это дельце. Рабский труд не хорош. Мое призвание в жизни заключается не в том, чтобы толкать рэмроды через грязь, которая накапливается в Течении Алкиона. Или вы собираетесь использовать меня в очередном публичном трюке? Типа кругосветного путешествия по Вселенной или недолгой посадки на Мега-Пб? А может быть, завоевание Земли?

Он понял намек, осушил свой стакан и встал, чтобы уйти.

— Если вы передумаете, — сказал он, — «Тахини» вернется на Землю через неделю, он совершает обычный челночный полет.

В его голосе не чувствовалось враждебности или уязвленного самолюбия. Он действительно считал, что ко мне плохо отнеслись. И он действительно считал, что единственный выход — кормить собаку, которая меня укусила.

— Спасибо, — сказал я ему, когда он уходил. Несмотря на все благодарности, которые я расточал в последнее время, я, казалось, проявлял крайне мало подлинной признательности.

6

Через три дня у двери Джонни остановился дель Арко. Это был крупный мужчина — думаю, что не менее шести футов ростом, — и крепко сбитый. Ходил он медленно и плавно. Я даже не могу себе представить, чтобы кто-то согласился с ним драться. В волосах поблескивала седина, но он был моложе меня. Он жил на Земле — поэтому состарился быстрее.

— Джонни нет, — сказал я ему. — Пришел корабль.

— Я — Ник дель Арко. Грейнджер, и пришел к вам.

— Я вас не знаю, — сказал я.

— Конечно, — согласился он.

— Вас прислала Ив Лэпторн?

— Она объяснила, как вас найти. Но послала меня не она. Мои хозяева просили разыскать вас.

Мы все еще стояли в дверях.

Легким кивком он показал, что хочет войти, и я отошел, пропуская его. Мы поднялись в верхние комнаты. Он удобно расположился на стуле, которым я неизменно пользовался, когда смотрел видеофон.

Видеофон был включен, но он не обратил на это внимания. Я даже не потрудился его выключить — просто сел на другой стул и стал ждать, когда он повернется ко мне.

— Вы, кажется, враждебно настроены, Грейнджер, — заметил он. — Что же я такое сделал?

— Ничего.

— Вы хоть сколько-нибудь заинтересованы в том, что я намерен сказать?

— Не знаю, пока не услышу. Может быть. Он пристально посмотрел мне в глаза.

— Конечно, вам не за что благодарить меня, — сказал он. — Я не помочь вам пытаюсь. Просто мне нужен пилот. А вы свободны, и у вас прекрасная репутация.

— Это что касается Венца, — заметил я. — А здесь я не летал.

— Вы когда-то работали на Новую Александрию. Они о вас высокого мнения.

«Очень мило с их стороны», — подумал я. А вслух сказал:

— Я слушаю.

— Я построил корабль, и мне поручили организовать его первый рейс. Я хочу, чтобы вы стали его первым пилотом. Это довольно своеобразный корабль. Он летал в атмосфере, но это ерунда. С ним нужно очень умело обращаться, чтобы лететь туда, куда нам надо. Нам нужен пилот получше тех, которые летают в Кольце.

— Что же такого особенного в этом корабле? — спросил я.

— Синтез. Новая Александрия несколько лет работала над синтезом технологии и теории человеческой и хормонской. У них уже есть подрядчики, которые работают над выявлением разнообразных технологических возможностей этого синтеза. Этот корабль — продукт такой технологии, Новоалександрийцы надеются, что этим совершат революцию в науке и дела у них опять пойдут по восходящей. Потому что со времен повального нашествия на звездные миры в делах застой. Даже до переселения наука не могла сдвинуться с мертвой точки. Новые формы и новые масштабы, но не новые принципы. А мы думали, что у нас есть все. Но хормонский синтез позволил взглянуть на все это по-новому.

Мы построили корабль, который действительно умеет летать, Грейнджер. Не как пуля, а подобно птице. У него есть суставы и мускулы. У него самая совершенная и самая чувствительная нервная система, которая когда-либо была у механического устройства. Он быстро реагирует и способен поглощать энергию собственной реакции. Эта птичка умеет маневрировать на скорости более двадцати тысяч.

— Это невозможно, — сказал я. — Даже мельчайшую частичку вещества, обладай она такой скоростью, как эта машина, ничто не в состоянии заставить повернуть. Любой корабль разорвется на две части под таким напряжением, с суставами он или без. Какие бы хитрые штучки вы ни использовали, чтобы преодолеть барьер Эйнштейна, — тахионный перенос, вероятностное перемещение, пространственный скачок — все это равносильно одному: если что-то встанет на вашем пути, вы должны будете пройти через это. А повернуть вы не сможете. Во всяком случае, не на двадцати тысячах.

— Это сейчас, — спокойно сказал дель Арко.

— Вы действительно его еще не испытывали?

— В атмосфере он маневрирует хорошо.

— Стрекозы тоже. Вы хотите, чтобы я первый повел его в глубинный космос?

— Вот именно.

— Я вижу, зачем нужен вам. Да ни один штурман не дотронулся бы до него и мачтой своей посудины. Не уверен, что и я соглашусь. Да и никто другой, как бы заинтересован он ни был. Это же чертовски рискованно.

— Я тоже полечу. Я его строил.

— Так вы гордитесь своей работой, — сказал я. — Весьма похвально. Вручим же строителю золотую звезду. Но ведь не вы проектировали корабль, не так ли?

— Я и не должен был. Лучшие умы Новой Александрии соединили свои усилия и мысли. Большие Деньги Новой Александрии финансировали постройку корабля. Они знают: он взлетит — и я тоже.

— Каков принцип движения?

— Масс-релаксация.

— И ваше управление рассчитано на двадцать тысяч? Если это так, то достижение замечательное.

— Я сказал, что он повернет на двадцати тысячах. А полетит на пятидесяти. Это же настоящий корабль, Грейнджер, а не консервная банка с часовым механизмом. Он металлизирован — у него имеется нечто типа экзокаркаса. Но не сплошной металл. Остальное — молекулы органической цепи — пластики всех типов. Пластик и металл сращены органометаллическим синапсом, чертовски приближенным к идеальному. Вы не управляли до этого ничем, подобным этому. Невроническая стыковка настолько совершенна, что вы станете частью корабля. Вы летаете на ощупь, правда? Так, как возможно сейчас, вы никогда не чувствовали корабля. Вы чувствовали его кожу, но это была не ваша кожа. Вы чувствовали мощь управления, но она была вне вас — все внутри падало. На моем корабле его корпус станет вашей кожей, а управление будет внутри вас. Настолько хороша чувствительность сцепления. А по своей реактивности он лучше всего, что было раньше. Он может поворачивать, он может двигаться в полете. Он может справиться с пылью, с искривлением пространства. Единственное, что может доставить ему хлопоты, — это широкий поток радиации. От узкого он может уклониться. Грейнджер, он может пройти полосу препятствий на пятистах единицах. Он может пройти через лабиринт на тысяче.

— Если бы у свиньи были крылья, она бы проделала то же самое.

— Вы все сказали?

— Нет. Почему вы думаете, что я смогу научиться летать на таком корабле? Ничего подобного я раньше не встречал. Почему я нужен вам больше, чем кто-либо другой?

— Потому что вы летаете естественно. Вы летите с кораблем. Вы не оставляете грязную работу машинам. Вы — пилот, а парни с Пенафлора — нет. Им бы коляски толкать.

— Ну, — сказал я, — хоть в этом мы придерживаемся одного мнения.

— И вы видели больше загрязненного пространства, чем кто-либо иной, кого мы могли бы раздобыть. Вы знаете, с чем мы столкнемся, если корабль оправдает возложенные на него надежды и долетит туда, куда не летал ни один корабль.

Вот это, я полагаю, было правдой. Пыль и искривления на Венце в изобилии. Но он не весь в помойных ямах, как Течение Алкиона. Я видел намного больше, чем мой напарник. Да благословит Бог Лэпторна и его пионерство за это.

— Ваше предложение? — спросил я у дель Арко.

— Новая Александрия заплатит завтра ваши двадцать тысяч, если вы подпишете двухгодичный контракт на работу в качестве пилота этого корабля и при условии, что я буду его капитаном.

Внезапно я начал что-то подозревать.

— И если я соглашаюсь со всеми условиями…

— Да.

— Не получится, — сказал я. — Вы не нанимаете меня, вы меня полностью покупаете. Как я могу работать, если все это будет висеть надо мной, как чертов дамоклов меч? Это рабский труд без единого шанса выбраться. Знаете, я не могу пойти на это.

— Я знаю, что ничего иного вы себе позволить не можете. В противном случае остаток жизни вам придется потратить на то, чтобы заработать на оплату одного билета. Это не так уж плохо — ваши права работающего по контракту защищаются законом Нового Рима. Вы не раб — разве что по отношению к этим двадцати тысячам, и то если не попытаетесь избавиться От них.

— У меня безошибочное чувство, что закон Нового Рима значительно ухудшился за то время, что меня здесь не было, — сказал я. — Каждый раз, когда я слышу цитаты из него, я вижу, что его слегка перекрутили. Ваше предложение отвратительно. Я ни за что не соглашусь на него, даже если бы всю свою оставшуюся жизнь ходил без работы.

— Очень жаль, Грейнджер, — сказал он, — но оно исходит не от меня. Новоалександрийцы были очень привередливы в выборе того, кто будет вести корабль и на каких условиях. Это однозначное предложение и очень выгодное в смысле денег. Вас же не посылают в урановую шахту. Другие люди тоже полетят вместе с вами. Я — первый, и по крайней мере еще двое. Мы будем подвергаться тому же риску, что и вы…, но именно от вас будут зависеть наши жизни. Я думаю, что это хорошее предложение.

— Ну, вы полагаете, что я дурак, если по-настоящему так думаете. Если мне надо будет сдать на два года в аренду свою душу, то я обращусь прямо к дьяволу. Он дает за это намного больше — и придумал это первым.

После того как этот здоровяк ушел — в каком-то дурном настроении, — я перенес себя на место, где он сидел, и снова бездумно уставился в видеоэкран. Мне не хотелось много думать о предложении — даже если я вляпаюсь и приму его.

7

«Ну, Золотой Мальчик, — сказал шепот, — это и есть твой единственный шанс на пристойную халтуру».

«Вполне возможно, что это и великолепная халтура. Самоубийство».

«Новая Александрия не делает ошибок. Это не компания „Карадок“».

«Ты ни черта не знаешь о Новой Александрии. В любом случае судить ты не можешь».

«Я знаю то, что знаешь ты. И мои суждения основаны на том, что знаешь ты. Они не менее убедительны, чем твои собственные. Фактически, я смогу в любое время их обосновать».

«И ты полагаешь, что я обязан согласиться на эту сумасшедшую работу?»

«Я считаю, что у тебя нет другого выхода. Это риск, но и все остальное тоже не менее рискованно».

«Даже если корабль способен летать, что кажется мне невероятным, остается еще одно: смогу ли я летать на нем. Я никогда ранее не летал на кораблях с масс-релаксацией. Вопреки всеобщему убеждению, будто я летал на „Пожирателе Огня“ и „Джевелин“, скажу откровенно, что я не летал на первом и лишь интуитивно на втором. В моем распоряжении были все механические вспомогательные средства. Поэтому меня должны были учить, учить хорошо и тщательно — те, кто все знал о космических кораблях. Кто сумеет обучить меня летать на этом?»

«Ты уже взрослый и сам должен заботиться о себе. Если тебе понадобится помощь, я буду рядом».

«Значит, теперь ты тоже галактический пилот номер один?»

«Нет, я только живу здесь».

«Это ужасно забавно. Невероятно смешно. Во время своих внутренних рейдов ты явно нашел место, где у меня находится чувство юмора. Пожалуйста, не злоупотребляй им — оно должно быть у меня под надежным контролем».

«Для управления кораблем нужно только одно тело, — сказал ветер, нисколько не обращая внимания на мой сарказм, — а головы будет две. Две головы лучше, чем одна».

«Вот черт! Как я буду управлять кораблем, если ты то и дело перебиваешь меня?!»

«Я не буду тебя перебивать, — терпеливо объяснил он. — Я просто буду учиться, когда будешь учиться ты. У меня другая точка зрения. Между нами говоря, вдвоем мы научимся летать на корабле быстрее, чем если бы ты был один. Ведь ты все же не можешь себе позволить отказаться от этой работы».

«Даже на условиях, которые мне предлагают?»

«Условия позволяют тебе достичь желаемого — избавиться от долга „Карадок“. Это нелегкие условия, но двадцать тысяч никогда не достаются легко».

«Согласен с тобой», — подумал я грустно.

«Можно работать за обычную плату, когда не нужно играть ва-банк, да еще без уверенности, что выиграешь. Но если выбора нет, тогда как раз время подумать еще раз».

Я медленно убеждал себя, когда пришел Джонни и прервал мои рассуждения, позволив мне на время забыть свои аргументы.

— Вы помните того парня, дель Арко, с которым вчера встречались? — спросил он.

— Да.

— Он на улице, в машине. Я с ним разговаривал только что. Он ждет нас.

— Нас?

— Ну конечно. — Парнишка посмотрел на меня чуть ли не вызывающе. — Он считает, на корабле найдется работа и для меня.

— Какая? — спросил я его. — В качестве повара?

— Члена экипажа.

— Превосходно, — заметил я уже без сарказма, почти, потому что мой энтузиазм поутих. Мне пришло в голову, что дель Арко предложил мальчишке работу в качестве приманки для меня — хотя не знаю, с чего он взял, что я так уж пекусь о Джонни Сокоро. А может быть, ему просто нужен запасной член экипажа. Может быть, Джонни хорошо справлялся со своей работой. Возможно, он был единственным человеком в порту, настолько помешанным на кораблях, чтобы рискнуть ступить на борт этого звездолета.

Мы спустились к машине. Ник дель Арко ждал нас на месте возле шофера. Машина была скайрайдером Лэпторнов, а ее водителем — Ив Лэпторн.

Она улыбнулась мне; дель Арко был не в особом восторге от моей кислой физиономии. Очевидно, мысль привезти ее сюда принадлежала не ему.

— Садитесь, мистер Грейнджер, — сказала она, — и мы повезем вас смотреть вашу птичку.

— Можете звать меня Грейнджером, — великодушно предложил я. — Полагаю, вы уже знакомы с Джонни.

Она подарила ему очаровательную улыбку и кивком пригласила в машину. Джонни посмотрел на меня, а я легонько подтолкнул его к заднему сиденью машины и последовал за ним.

— Мистер дель Арко не говорил мне, что вы работаете на него, — сказал я Ив. — Я и подумать не мог, что вы его шофер.

— Меня немножко интересует этот корабль, — ответила она, но не объяснила почему.

— И Лэпторны будут сидеть у меня на шее до самой моей смерти? — грубо спросил я, потеряв самообладание. Я глянул в сторону Джонни, который даже слегка подпрыгнул, услышав злобу в моем замечании.

Ив покраснела, а машина, оторвавшись от поверхности, подпрыгнула, словно кенгуру. Мотор застонал, и Ив рефлекторным движением вернула машину в горизонтальное положение, при этом продемонстрировав свое упрямство и невежество. Мы лихо мчались несколько минут, пока Ив не затормозила на повороте, усмирив машину раньше, чем сидящие в ней успели поседеть.

— Вы обдумали мое предложение? — спросил дель Арко, поворачиваясь ко мне. Джонни открыл рот, чтобы ответить, но я опередил его.

— Мы оба думаем над вашим предложением, — сказал я. — И еще не готовы дать вам окончательный ответ. Когда мы увидим корабль, полагаю, вы его получите.

Казалось, он был совершенно удовлетворен сказанным, а Джонни был рад, что я говорил от имени нас обоих.

— Как называется корабль, мистер дель Арко? — спросил Джонни.

— «Хохлатый Лебедь», — ответила за него Ив. — Это моя мысль.

— Странное название, — сказал он, запнувшись на слове «странное».

— Так еще называют птицу, которую вообще-то зовут «дронт», — объяснила она.

— У вас странное чувство юмора, — заметил я. — Многие люди сочли бы это название не самым удачным для корабля.

— Но ведь вы же не верите в невезение, — сказала она.

— Нет.

— Ну, тогда все в порядке. Это обычные корабли.

Ив въехала на территорию судоверфи. На юге были более новые и лучшие верфи, там все еще кипела кое-какая работа, а эти были пустынными. За двадцать лет здесь не построили ни единого корабля, даже частные лица не были в них заинтересованы. Для тех, кто считал, что он попросту должен строить на Земле, строили в другом, более подходящем месте. С одной из вышек доносился стук молотка лудильщика, но он звучал как-то одиноко и глухо. Наверное, кто-то возился со своей машиной. В доках самой дальней части верфи стояли три яхты и пара старых грузовых кораблей. Яхты, вероятно, предназначались для приятного времяпрепровождения, а корабли красовались как памятники старины — или готовились на слом. Вокруг бродили какие-то люди, но на рабочих они не были похожи, скорее праздношатающиеся. Любители достопримечательностей, возможно, или мусорщики. Мне они показались червями, ползающими по трупу верфи. Никогда так не бросалось в глаза то, что Земля мертва.

Мы проехали еще около двух миль, прежде чем прибыли на место назначения. Верфь, на которой строил дель Арко, была самой безлюдной из тех, что мы видели. Она была совершенно мертвой. Окружена высокой стеной и — никаких видимых следов работы, но я увидел, что на вышке есть еще что-то, кроме пыли. Там были люди; сторонний наблюдатель вряд ли смог бы их рассмотреть.

На воротах тоже стояли часовые. Нас пропустили через маленький люк в двери, но только после того, как у дель Арко тщательно проверили документы. Я подумал: это из-за до сих пор не замеченной мною склонности дель Арко к театральности. Или новоалександрийцы действительно считали, что их затея стоит того, чтобы с ней носились? Ну прямо как в комедиях «плащ и кинжал».

— А ловушка для дураков здесь тоже есть? — спросил я.

Дель Арко отстраненно кивнул, подыскивая ключ к внешней двери вышки. Ему потребовалось отыскать еще два для внутренних дверей, и мы наконец вошли в кабинет, где нас с притворным равнодушием встретил какой-то парень, очевидно уже ожидавший нас какое-то время. Я пожал ему руку, не глядя на него и не имея желания запоминать его имя. Мой взгляд был прикован к кораблю.

Одно дело сидеть на стуле перед экраном внешнего обзора с остатками завтрака на столе, когда под ногами на ковре у тебя валяется окурок, и говорить о корабле. И совсем другое — стоять у него под брюхом и разглядывать его.

В доме Джонни Сокоро «Хохлатый Лебедь» был абстрактным кораблем, который не может летать, сумасбродной мечтой. Здесь, в смутных очертаниях строительных лесов, корабль был живым. Реальность, полная содержания и красоты.

Я не Лэпторн, чтобы влюбиться в корабль. Но я космонавт. Корабли — моя жизнь, моя кожа, мои сила и слава.

Когда я вижу корабль, я не теряю головы, захлебываясь в колодце эмоций, как это сделали бы шестеро из семи плохих космонавтов. Меня не ошеломляют красота и величие кораблей. Но я знаю, для чего они предназначены. Я умею смотреть на них. А «Хохлатый Лебедь» был необыкновенен. Без сомнения.

Летные характеристики корабля в глубоком космосе не связаны с тем, как он смотрится на Земле, они связаны с уверенностью в нем пилота. Дель Арко прав. Этот корабль не был пулей — не стальной червяк и не гигантское металлическое яйцо на ходулях. Этот корабль был птицей. Он был создан для движения. Я не понимал толком, что имел в виду дель Арко, когда говорил, что корабль хорошо сочленен. Этот корабль напоминал живое существо — птицу с крыльями из блестящего металла. Альбатрос глубокого космоса. Лайнеры строятся, чтобы быть величественными, гордыми, могучими. Но сколь мало они могут гордиться собой, можно понять, только сравнив их с «Лебедем». Ив Лэпторн тоже была права. Этот корабль способен вытеснить в конкурентной борьбе корабли жесткого сцепления. Если бы он мог летать так же хорошо, как и смотрелся. Если бы только он вообще мог летать.

— Он прилично выглядит, — спокойно сказал я. Они улыбнулись, потому что знали, что я нарочно принижаю достоинства корабля. Они и за мной следили, не отрывая от него глаз.

— Закрой рот, Джонни, — сказал я, нарушая молчание. Малыш был, очевидно, сильно потрясен. Всю свою жизнь он прилежно изучал лайнеры — вдоль и поперек. И только сейчас он понял, что же такое звездный корабль.

— Ну? — взглянул на меня дель Арко.

— Я бы хотел посмотреть управление, — начал сдаваться я. — Думаю, все мы находим корабль неплохим.

— Он великолепен, — прошептал Джонни.

— Может быть, — сказал я. — Но будь он даже самым красивым из всех кораблей, это не поможет ему в глубоком космосе.

Первое впечатление от увиденного начало тускнеть, и я мало-помалу стал подозревать, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Корабль был слишком красив, чтобы принять вызов неумолимого глубокого космоса. Глубокий космос пуст, одинок и — кроме всего — безжизнен. «Лебедь» в каждой своей клеточке предполагал жизнь, но не выносливость, не истинно звериную силу. Разве он мог справиться?

Бросив первый взгляд на управление, я поразился Старую «Джевелин» нетрудно было ощупать — в ее управлении не было массы забавных приспособлении. Только манипуляционные рычаги и панели выключателей и включателей. Плюс использование приборов. Но этот корабль был другим. Множество входов и выходов. Повсюду подающие сигналы счетчики. Изобилие дисков набора, чехол с датчиками, похожий на улей, комплект сигнальных электродов. Некоторые любят летать на корабле так, как будто подвергают себя серьезной операции. Я не люблю. Некоторые любят, чтобы на пульте отражалось все, что можно себе вообразить, — например, с какой скоростью бьется их сердце или сколько пепла в их пепельнице. А мне нужно знать, что жизнестойко и что необходимо — в таком порядке. И ничего более. С этой точки зрения я был убежден, что не способен летать на таком корабле и никогда не буду способен. И никто другой, собственно говоря.

— Здесь есть чему озадачить, — сказал дель Арко. — Но большинство мониторных устройств работает в автоматическом режиме. О сигнальном сцеплении не беспокойтесь. Оно работает без какого бы то ни было осознанного контроля. Чехол очень велик из-за невероятно увеличенного сенсорного диапазона и чувствительности, достигнутой посредством происходящего в сотах нервов корабля органометаллического синапса. На этом корабле вы можете получить намного более-высокую степень интеграции, чем на условной модели, и тогда кажущаяся запутанность системы управления будет не столь пугающей. Она немного озадачит, но, как только вы акклиматизируетесь, непосредственность восприятия более чем компенсирует изобилие поступающих и убывающих сигналов. Вы можете быть мозгом корабля, буквально его разумом и мыслью. Вы будете большей частью этого корабля, чем вы когда-либо были на борту «Джевелин». «Лебедь» и его пилот неразделимы. Они — один суперорганизм. Вы можете стать гигантом, Грейнджер, — путешествующим по космосу гигантом.

Если дель Арко был прав, то за то, что он мне предложил, стоило продать душу. А он, колеблясь, видимо редко проигрывает. Потому что истощает свою неуверенность при конструировании. Я же колебался.

8

— Я не дурак, Грейнджер, — сказал дель Арко.

На этот счет у меня были сомнения. Корабел был упрям, но сам этого не понимал. Он — землянин-наземник, а не космонавт.

— Я буду капитаном «Лебедя», — продолжал он. — Но я не собираюсь указывать вам, как на нем летать. И уж тем более не собираюсь объяснять вам, что возможно, а что нет. Все, что от вас требуется, — это сделать все, что вы умеете.

— Но если в какой-то момент вы прикажете мне делать то, что я не согласен выполнить по какой-то причине, вы сумеете перевесить двадцать тысяч назад мне на шею прежде, чем я успею пойти на попятный.

— Подобной ситуации не возникнет, — настаивал он. — Я буду на борту. Затем Джонни. И инженер, присланный с Новой Александрии. И, может быть, Ив. Я не стану упрашивать вас провезти нас через звезды. Этот корабль драгоценен. Не только из-за денег, которые в него вложили, но и в смысле определения его истинной ценности. Он сможет доказать свою ценность только в руках, способных хорошо с ним управиться, и Новая Александрия установит истинную ценность своей работы по интеграции с чужими расами. Это могло бы сплотить между собой все народы Галактики.

Я усмехнулся последнему заявлению.

— Не рассчитывайте, что ваши словоизлияния заставят меня поверить в то, что для вас так уж важны взаимоотношения между звездами. Какая разница, находятся они в состоянии процветания или развала? — сказал я. — Все, что вам нужно, — это деньги. А мне какое дело до этого? Я на двухлетнем контракте, ко всем чертям! Считайте меня всецело заинтересованным финансовой стороной предприятия.

— Мы постараемся устроить вашу судьбу тоже, — пообещал дель Арко. — Держитесь нас, и, когда двухлетний контракт закончится, мы обеспечим вам новый.

— К черту новый, — сказал я. — Это освободит псов войны. К чему использовать пилота, закончившего испытания корабля? Я на краткосрочном содержании и даже не получаю вознаграждения за риск.

— Вы получаете двадцать тысяч, а это не так уж мало для пилота.

Я вздохнул. Но он был прав. Я не мог видеть наличных, но это были большие деньги.

— О’кей, — сказал я, уступая. — Но еще один вопрос. Скажите, куда вы собираетесь направить корабль в его первом рейсе? Каким образом вы собираетесь его представить ничего не подозревающим звездам?

Дель Арко ухмыльнулся. Ухмылка была хищная, волчья.

— Я собираюсь использовать его скрытые ресурсы там, где сконцентрировано внимание общественности. Я собираюсь развенчать великий план компании «Карадок» и выкрасть «Потерянную Звезду» прямо у них из-под носа.

— Вы собираетесь…

Черты его лица разгладились.

— Мне казалось, что эта идея придется вам по вкусу, — продолжал он. — Вы — должник «Карадок» — шлепнете ее прямо по щеке.

— Вы когда-нибудь были поблизости Течения Алкиона? — спросил я его.

— Нет.

— Это ваша идея или вы грезите о ней лишь потому, что думаете, будто она придется по вкусу мне?

— Инструкции пришли с Новой Александрии. Им нужна «Потерянная Звезда». Они хотят паблисити. Они построили корабль, который может жить в Течении. А уже одно это превосходно, с их точки зрения.

— Мило, — согласился я. — Но рассматривали ли вы это дело со своей точки зрения? У вас корабль, не прошедший испытаний. С неизвестными свойствами. Он летал только в атмосфере. И вы решили на нем охотиться за дикими гусями в сомнительной заварушке. Я хотел бы посидеть за его приборами управления полжизни, прежде чем отважусь хотя бы приблизиться к темной туманности.

— У нас нет возможности потратить на испытания полжизни, — возразил он. — «Карадок» не будет вечно ходить по кругу. Если вы хотите похитить их ценности неожиданно, то это нужно делать сейчас.

Я поднял руки.

— Вы — корабел, дель Арко, — объяснил я. — У вас должен быть здравый смысл, чтобы понять, что вы просто не в состоянии что-то сделать в этом плане. Это пустопорожняя затея. Она необыкновенно опасна и так же дьявольски бессмысленна.

Дель Арко не стал доказывать. Он делал это уже достаточно долго. У меня склонность играть у людей на нервах, если со мной достаточно долго препираются.

— Посмотрите, — сказал он. — Вы теперь знаете, что мы собираемся делать, когда и каким образом. Я сказал все, что мог сказать. Почему бы вам не убраться куда-то и хорошенько не подумать? Если вы согласны работать — дайте мне знать до конца недели. Потом в течение десяти дней вы можете изучать корабль, прежде чем мы отправимся на Холстхэммер. Вот и все. Проще не бывает,

Я резко повернулся на каблуках и вышел из башни во двор. Я думал: это невозможно сделать. Ни теперь, ни когда-нибудь. Я был уже в Течении Алкиона и не собирался никогда туда возвращаться. Никогда.

«Ты рассуждаешь как трус, — бросил мне ветер. — Ты ищешь любую зацепку для оправдания своего нежелания возвращаться к управлению кораблем. Два года сидения на скале превратили тебя в маленького мальчика. Ты потерял свою выдержку, Грейнджер. Ты потерял все».

Я не стал драться с ним в мыслях.

Холодный вечерний воздух ударил меня и застудил мое лицо льдом. Я его вытер. Мои щеки горели, но несколько глубоких вздохов успокоили меня. Сердце забилось ровнее.

Ранние мрачные сумерки спускались на верфь. Вышки, казалось, вырастают в сгущающейся темноте. Очень слабый звук отдаленного звяканья металла о металл повис в тишине, разносясь эхом все дальше и дальше.

Не уверенный в направлении, тем не менее я пошел.

«Забудь это, — советовал шепот. — Ты всего лишь пешка».

«Убирайся к черту», — сказал я.

«Ты думаешь, кто-то собирается преследовать тебя? Девушка, возможно? Скорее всего, это мелодрама. Какой же ты дурак, если собираешься бросаться этим временем. Больше мне не нужна твоя помощь. В дальнейшем при всех разногласиях я твой собственник. Или ты собираешься сменить пластинку? Играй, я не боюсь. Играй, но я не могу принять этого. Почему бы тебе хоть раз не остаться честным с самим собой? Ты же хочешь этой работы. Тебе она нужна больше, чем какая-либо другая. Ты боишься не Течения и корабля. Ты боишься, что не сможешь этого сделать».

«Оставь меня одного».

«Не могу. Теперь ты не один и впредь никогда уже одним не будешь. Ты должен научиться жить со мной, даже вопреки своему желанию. И несмотря на то что сделать это теперь труднее, тебе следует вернуться назад и принять эту работу. Это не увеселительная прогулка, но тебе не нужно увеселение. Если ты оставишь этот корабль внизу, то с таким же успехом можешь заползти в нору и умереть. Даже если Течение разобьет корабль, ты должен быть на нем».

Я не вернулся. Я продолжал бесцельно слоняться. Чужак был совершенно прав. Это был кавардак, совершенно очевидный. Нет страха глубокого космоса, нет страха перед Течением, только страх удобного случая. Существовал шанс, что я не сумею поднять его. Шанс, что я не сумею стать душой и сердцем «Хохлатого Лебедя». Кавардак.

Я бродил по верфи час, пока окончательно не стемнело. Единственный свет, который был виден, — звездный, и одинокие габаритные огоньки светились с башен — бледное свечение фальшивой жизни там, где существовали дряхлость и раздражение^Я вышел наружу, одиноко шагая назад по узким беспорядочным улочкам припортовой части города. Начало накрапывать, потом вода зашуршала и застучала по крышам и проходам. Я держался темных аллей, подальше от широких улиц, где машины норовили сшибить любого, кто им подвернется.

Мне хотелось выпить, но не в маленьком захудалом баре, полном молчания, печали и равнодушия. Я двинулся вперед, в густонаселенный район, где были большие и шумные ловушки для туристов. Где — даже сейчас — толпились пассажиры и члены экипажей звездолетов. Где я мог ощутить вкус прежних времен — дней «Пожирателя Огня» и дней «Джевелин». Времен Лэпторна. Мертвых времен.

После седьмой рюмки я был хорош и все еще трезв, как скала, когда началась драка. Она ничем не могла повредить мне. В космопортах всегда дерутся. Драки — это традиция и слава флота. Большей частью они не заканчиваются чьей-то победой — они своеобразные отдушины. Редко случалось, чтобы кого-то калечили или арестовывали. В барах поэтому использовали небьющийся инвентарь.

Тем не менее я подошел посмотреть. В середине помещения очистили круг — сдвинули пару столиков с дюжиной стаканов. Дрались пятеро или шестеро с одним. Толпа в привычной спортивной манере приветствовала одиночку, который даже не пытался уклониться от ударов. Естественно, бедняга ослаб.

Это был Ротгар.

Первый друг, которого я увидел за два года.

Кто-то швырнул его в моем направлении, я мягко подхватил его за плечи и рванул на себя так быстро, что другие не увидели, куда он делся. Кольцо зевак плотно сомкнулось перед нами, укрыв нас с Ротгаром от нападавших. Пятеро мужчин близоруко оглядывались, медленно опуская руки, когда определили, что на них больше никто не нападает. Зная Ротгара, я не питал и тени сомнения относительно того, кто был зачинщиком потасовки.

Он извивался и мотал головой, целя мне прямо в лицо. Он не узнал меня и попробовал ударить. Я ударил его в ответ.

— Ротгар, чертов дурак, — сказал я. — Я — Грейнджер!

— О, — сказал он. — Ха. Скольких мы убили?

— Никого.

— Сколько в нокауте?

Я покачал головой и отпустил его.

— Ты растерял свои навыки, — вздохнул он, — мы могли бы уложить многих.

— Ты сам справился.

— Теперь хотел бы знать, на кой черт нужны друзья? — сказал он. — Проклятый ублюдок, почему ты не помогал мне?

— Я помог, — сказал я ему. — Я прекратил драку.

— Дьявол.

— Ты распустился, — добавил я.

— Постарел, — издевался он над собой, — они текли слишком быстро, те дни. Унеслись на максимальной скорости.

Я усадил его в кресло и стал смотреть. Седой, три или четыре дня не бритый, темноглазый. Среднего роста, но все еще старавшийся выглядеть больше, чем был. И ходить больше, и говорить. Его горячий нрав при комнатной температуре быстро остыл. Он сел, и вовсе не потому, что его сильно избили. Он был достаточно стар. Он выглядел немного нелепо, ввязавшись по обыкновению в драку, словно все было шуткой. Нисколько.

— Где ты был последние годы? — спросил я.

— Ты знаешь эту рутину. Подбираешь для себя что-то, а после того как устраняешь неполадки, компания принимает какого-то ублюдка. Ты нянчишь ребенка и выхаживаешь его, а затем они футболят тебя, как мяч, и сплавляют в архив. Спас несколько кораблей, может быть, разломал один или два. Я уже забыл, когда это было. Возможно, рассказывал тебе раньше. Теперь они все боятся меня. Линии не хотят иметь со мной дела, а компании ненавидят мои выходки.

— Я приземлился, — сказал я.

— Как? Алахак говорил мне, что ты расшибся о чертову скалу. Я видел его на Ганнибале, и мы долго беседовали. Там у него большое дело. Много денег и большой шум на Хоре. Он получил хороший корабль — большой. Все еще зовет его «Гимнией», так же, как и первый корабль. Hexoрошо для него — давать новому дитя имя погибшего корабля. Я сказал ему об этом, но чужаки не всегда понимают подобные вещи. А Алахак — большой человек с тех времен, когда я его знал. Он больше не принимает замечаний. Он старик, ты знаешь.

Быть старым — для хормонца это серьезно.

— Знаешь, где сейчас Алахак? — спросил я.

— Там, на карнавале, на Холстхэммере.

— Карнавале?

— Черпание Течения — новый обычай. Все так делают. Множество тупых придурков вьются вокруг ребят из «Карадок». Все опытные космические волки полагают, что если это делают мальчики из «Карадок», то они это сделают лучше. В Алкионе просто столпотворение. Когда я пришел, то услышал, что пара покойников уже есть. Но никто еще даже не приблизился к заколдованному месту.

Алахак в Течении Алкиона? Это показалось мне заслуживающим внимания. Алахак не идиот, и его не пьянил космос. Только старость. Но даже если настал его час, он не собирался закончить его в Течении.

— Неужели во всей чертовой Вселенной не осталось ничего стоящего, кроме поиска «Потерянной Звезды»? — посетовал я.

— Ничего, о чем бы стоило заботиться, — сказал Ротгар. — Людей ничего не беспокоит. Времена изменились.

— Я так долго нигде не был, — пробормотал я. — Никого это не беспокоило.

— Эх, — сказал Ротгар с непередаваемым отвращением, — это всего лишь цирк. Продолжается слишком долго. Время бежит вовсю. Прошел всего лишь месяц, возможно, три. Скоро они оставят старую «Потерянную Звезду» навечно. Не следовало бы называть корабль таким именем. Ни чужакам, держу пари, ни богачам, ни женщинам, никому. Никто не должен называть корабль потерянным до того времени, как он на самом деле пропадет. Чего же еще ожидать от него? Если бы все мы отправились искать его, то, может быть, он и не потерялся бы. Подозрение закралось мне в душу.

— Тебе не представлялся никакой шанс прокатиться с Новой Александрии на корабле по имени «Хохлатый Лебедь»?

— Верно, — ответил он. — Только Новая Александрия наймет меня по нынешним временам. Только люди, которые еще верят в мои руки. Все еще пытаются научить инструкцию летать. Они предложили мне хорошую работу.

— Почерпать Течение, — спокойно сказал я.

— Верно, — согласился он. — все так делают.

Сколько человек, объединенных во «все», внесли в Алкион требуемую жертву? Или я боюсь? Боюсь, что это будет Ротгар, или Алахак, или тридцать рэмродов «Кара-док», или Джонни Сокоро, или Ив Лэпторн? Или я боюсь за себя?

— Судьба, — сказал я, — приберегла это для меня. Она обрекла меня летать на этом корабле. Я предохранялся, как только мог, от полетов в сердце Течения, играющего как цыплятами с разрывами и дефектами времени и всеми другими проявлениями искажений. Везде где мог, я избегал встречи с Течением. Какого черта еще я могу сделать?

— Я забыл тебя, — пожаловался Ротгар.

— Ничего, — сказал я. — Не успел я вернуться с Могилы Лэпторна, как Течение пришло за мной. Оно наступает мне на пятки, и я не могу стряхнуть его, куда бы ни направлялся.

Ротгар не стал повторно сетовать. Он решил, что я пьян.

Я откинулся в своем кресле, задумавшись. Связи между дель Арко и Ив Лэпторн, между Новой Александрией и мною, между моим классом пилота и кораблем — все это было теперь существенным. Но кто-то имел возможность побеспокоиться о том, чтобы соткать паутину из этих связей, и из этой паутины мне не вырваться. Новая Александрия, конечно. Компьютер. Хитрые мозги. Они любили вещи приятные и аккуратные. Им нравилось создавать такие ситуации. И они их создавали. Только теперь они сверяли свои ответы со скользкими правилами.

Я всегда любил новоалександрийцев, когда работал на них прежде. Но теперь меня точило необычное раздражение. И главное, я не верил, что заслуживаю стольких хлопот.

— Хочешь еще выпить? — спросил Ротгар. — Я плачу.

— Отлично, — сказал я. Он ушел к бару, затем вернулся назад ко мне.

— Ты — пилот «Хохлатого Лебедя»? — спросил он.

— Да, — сказал я, соглашаясь со своей судьбой. Он ухмыльнулся.

— С тобой будет хорошо летать, — сказал он. — Мне нравится пилот, который знает, что он может сделать с кораблем. За пределами Венца, говорят, ты — самый лучший. Я тоже всем так говорю. И ты это знаешь.

— Знаю, — сказал я. — То же самое я говорил о тебе. Может быть, мы говорим о работе, которую не можем выполнить сами.

Он рассмеялся.

— Им не следовало бы называть корабль таким именем, — сказал он. — Но оно не так плохо, как прочие. Это мы переживем.

Затем мы выпили.

9

Джонни разбудил меня на следующее утро, подтянул в сидячее положение и сунул в руку чашку кофе.

— В чем дело? — захотелось мне знать. — Я не настолько пьян.

— Ив внизу, — сказал он.

Я было застонал, но подумал, что не стоит.

— Что ей нужно? — ровным голосом спросил я.

— Вы не знаете, зачем вы ей понадобились?

— Только не надо…

— А вы когда-нибудь прекратите? — перебил он. Я понял, что он чем-то обеспокоен.

— Я вчера не очень хорошо себя вел? — догадался я.

— Вы были немного надоедливы, — сказал он.

На этом и закончились мои попытки сделать какие-то возражения и обсуждать этот вопрос. Джонни был явно на стороне дель Арко. Это можно было понять: малыш никогда не был в космосе. Я заглотнул кофе и отдал ему чашку.

— Холодный, — заметил я.

С деланной неторопливостью я оделся и спустился вниз. Ив сидела, а Джонни стоял опираясь на стену и жадно глазел на нее. — Не хотите ли прогуляться? — спросила она.

— Зачем?

— Я хочу поговорить с вами.

— Не об этом же проклятом корабле?

— Не совсем, — сказала она. — Я хочу расспросить вас о Майкле:

Я кивнул. Джонни выглядел совсем несчастным, когда я проходил мимо, но я лишь беспомощно пожал плечами. Он сделал то же самое.

Солнце светило ярко, но было сыро. Облака все еще плыли на север, а мостовые были влажными от дождя, который лил всю ночь. Мы брели в направлении северо-восточной части города. Этот район Нью-Йорка не был идеальным местом для прогулок, но у Ив было что-то на уме, реальное или воображаемое, и она не обращала ни малейшего внимания на окружающую нас убогость.

— Тот мир, где погиб Майкл, находится на краю Течения? — спросила она.

— Да, неподалеку от Венца, — сказал я.

— Что вам понадобилось в Течении? — Она не хотела ходить вокруг да около. Я понимал, к чему она вела.

— Я уже говорил вам, — сказал я. — Мы делали переход к Холстхэммеру из Азадикта в поисках груза.

— Вы не собирались искать «Потерянную Звезду»?

— Нет, не собирались.

— Куда же вы намеревались доставить груз, который получили бы в Холстхэммере?

Я пожал плечами.

— Куда-нибудь; в зависимости от того, что это было. Вероятно, попытались бы взять ткани или что-то вроде этого для мира под названием Розрок. А с Розрока, если бы все сложилось удачно, можно было бы что-то захватить на Холстхэммер.

— Значит, какое-то время вы планировали находиться вблизи Течения?

— Да, думаю, неподалеку. Вашему брату там нравилось. Но находиться поблизости от Течения и быть в нем — это разные вещи.

— Я прочла вчера вечером некоторые письма Майкла. Он упоминает «Потерянную Звезду» дважды. Один раз в письме из Холстхэммера, а второй раз, когда вы приземлились на планете на краю Течения. Чья идея была лететь туда?

Внутренне я застонал. И раньше у меня закрадывалось подозрение, но я никогда серьезно не считал, что Лэпторн может иметь виды на сокровища «Потерянной Звезды». Даже Лэпторн…

— Это была идея Майкла, — ответил я ей.

— Для вас это имело значение?

— Что именно?

— То, что Майкл погиб оттого, что собирался лететь за «Потерянной Звездой»?

— Вы считаете, что мне следовало ринуться туда, чтобы вместе с ним погибнуть в этой безумной затее? — спросил я. — Из преданности? Или из-за эмоций?

— Но он на самом деле хотел попробовать или нет?

— Может быть. Временами он вел себя как идиот, но мне ничего не говорил. Я считал, что мы будем заниматься, как обычно, перевозкой грузов. Ведь таким образом мы зарабатывали себе на жизнь. Я бы ни за что не дал себя уговорить окунуться в Течение. Никогда бы не повел корабль в такое гиблое место.

— Но это был не ваш корабль. Он принадлежал также и Майклу.

— Корабль не полетел бы без меня. Как, кстати, и без Майкла тоже. Куда бы мы ни направлялись, мы должны были договориться о полете. Точно так же как я не дал бы ему лететь охотиться за сокровищами Черной Туманности, точно так же он не позволил бы мне перевозить почту с Пенафлора на Новый Рим. Мы всегда принимали компромиссные решения.

— Но в конце концов вы ведь не пришли к компромиссному решению?

— На что вы намекаете?

— Я немного знакома с космическими кораблями. Ваш корабль был с двойным управлением, правильно? Пульт управления на носу и внутри корабля.

— Ну?

— Так что конец корабля не принял бы главный удар…

— Ну…

— Тот, кто был у пульта, не смог бы, наверное, избежать крушения, но у него могло достать времени, чтобы изменить ориентацию корабля.

— Я рассказал вам о крушении все, — сказал я. — У меня не было намерения умышленно убить вашего брата.

— Вы могли бы перевернуть корабль. У вас было время.

— Я был занят тем, что пытался посадить корабль целым. До удара мне и в голову не приходило, что один из нас может погибнуть. Я думал: пан или пропал. Я пытался спасти корабль так, чтобы он не рассыпался, но это было непросто, как я потом понял. Мог ли я, если подумать, опрокинуть корабль и спасти жизнь Лэпторна ценой собственной жизни?

Дело в том, что я об этом не думал. Просто рефлекторно я делал то, что делал, без колебаний. Мне никогда не приходило в голову, что имелся какой-то выбор.

Мы остановились. На улице были люди, не обращавшие на нас внимания, но они были неподалеку и могли нас слышать.

— Думаю, я мог бы перевернуть корабль, — сказал я очень спокойно. — Время у меня было.

— Но вы этого не сделали?

— Не сделал. — И опять очень спокойным голосом.

— А какое право вы имели решать, что Майкл должен умереть, а не вы? — Голос се был напряженным, но не сердитым и не истеричным.

— Право? — сказал я хрипло. — А при чем здесь право? Я был у пульта. Если и имелось решение, его должен был принимать я. Я делал только то, что делал, и у меня вообще не было никакого решения. Добро и зло не имеют к этому никакого отношения. Я был у пульта и пытался предотвратить крушение. Я совершил его. Если бы у меня была мысль о том, чтобы дать вашему брату возможность выжить, может быть, я бы и спас его. Но этой мысли не было. В моей голове не было мысли о чьем-то спасении, кроме как о спасении корабля. Это мой корабль падал, я думал только о нем.

— Понимаю, — сказала она обычным голосом. — Все в порядке.

— Все в порядке?!

Она перестала обращать на меня внимание. Мой голос взвился вверх, беспомощный перед лицом ее изменчивого настроения.

— Вы заставили меня признать, что я мог бы устроить так, что ваш брат остался бы жить, или по крайней мере признать, что я не сделал все, что был в состоянии сделать для спасения вашего чертова братца. Вы убедили себя, что именно я убил его, и считаете, что я должен думать аналогичным образом. А теперь все, что вы изволите сказать, — это «Понимаю, все в порядке»!

Она двинулась вперед на середине моей речи, и всю ее вторую часть я произносил, следуя за ней на полшага сзади.

— Просто мне было интересно, — небрежно бросила она.

— Да, восхитительно, черт возьми, — сказал я. — Огромное спасибо. А теперь, полагаю, вы опять хотите помогать мне. — Мне самому стало неловко после этих слов. — Это мне кое-что напоминает, — добавил я.

— Что же это вам напоминает? — В голосе ее послышалось некоторое удивление.

— Я должен извиниться перед вами.

— За что?

— Я думал, это вы направили дель Арко ко мне. Я вас обвинял в его первом визите.

— Я ему сказала, где вас можно найти.

— Да, но именно навоалександрийцы очень хотели, чтобы он нанял меня. Я же полагал, что он действует по вашей подсказке. Он действительно сказал, что его послали они, но я не очень-то ему поверил.

— Думаю, не стоит из-за этого так переживать, — сказала она.

Мною тоже овладело некоторое любопытство.

— Ну а какова ваша роль в этом предприятии? — спросил я. — Чем вы занимаетесь в команде «Хохлатого Лебедя»?

Она поколебалась.

— Я наблюдатель, нанятый Новой Александрией. Она записывает весь полет на сенсорное устройство, которое регистрирует впечатления, используя мои глаза.

Тут что-то было не так. Я подумал о том, какая у нее может быть причина лгать. Раздумывая таким образом, я совсем забыл спросить, что за работа у дель Арко.

— Нам еще нужен пилот? — спросила она.

— Нет, — сказал я. — Вы получили нанятого вами.

Она выглядела удовлетворенной, словно это она меня уговорила.

10

Три дня спустя я решил, что достаточно хорошо ознакомился с пультом управления корабля, чтобы стартовать. Ник дель Арко все время настаивал, чтобы я сделал это незамедлительно, но я был осторожнее: я хотел отработать управление еще на Земле, в доке. Мне показалось, что дель Арко был обижен моим расчетливым решением. Он чертовски торопился совершить самоубийство.

Казалось, капитан не понимал, что, хотя я сидел привязанный в кресле управлениями вроде бы ничего не делал, на самом деле я тяжко трудился. Я ведь делал необходимую работу: привыкал к сенсорному диапазону и возможностям корабля, просто стараясь ощутить размеры и форму своего нового тела. В этом пульте дель Арко превосходно знал каждое реле. Он знал местоположение каждого дюйма проволоки, но не знал, как всем этим пользоваться.

Мне нужно было переделать контакты на шее, чтобы они соответствовали спинным электродам. Чертовски тяжело в полете, когда где-то чешется, а ты не можешь почесаться, или зажим чуть-чуть щиплет… Я настоял на том, чтобы переделали шлем таким образом, чтобы он подходил моему черепу, соответствовал расстоянию между ямками. Все это требовало времени, которое дель Арко считал потерянным. Он был уверен, что для научения корабля его необходимо всего-навсего прогнать на Холстхэммер и обратно.

Я долго размышлял, почему новоалександрийцы назначили его капитаном корабля. Он просто не годился для этой работы. Он подходил для управления банком информации, для работы с отверткой, но только не в качестве астронавта.

Казалось, только Ив понимала процесс вживания в тело корабля, и лишь ее одну я мог терпеть в кабине, где проводил все свое свободное время. Но мне так и не удалось понять, зачем она находится на корабле, разве что она решила идти по стопам своего брата, да и эта идея была несерьезной. Я не знал, хочет ли она следовать примеру брата и бежать из узкого домашнего мирка или для нее это было чем-то вроде паломничества в его честь. Хотя Лэпторн и погиб, тем не менее он был где-то поблизости. Он летел внутри Ив точно так же, как и ветер внутри меня;

За четыре дня до старта дель Арко начал паниковать. Он чуть не содрал с меня шлем, чтобы привлечь к себе внимание.

— Они нашли корабль, — сказал он. — Они сличили все карты и нашли корабль. Они знают, где находится «Потерянная Звезда».

— Ну и что? — сказал я.

— Мы должны отправляться. Они очень скоро доберутся до корабля.

— Правильно, — согласился я. — Примерно через три месяца, если они вылетят с Холстхэммера.

— Они уже в потоке Течения. Один из их кораблей может достигнуть цели.

— Невозможно, — ровным тоном сказал я. — «Потерянная Звезда» находится в самом ядре. Рэмроды снаружи ядра. Они не смогут всунуться туда. Разница между скоростями, которые можно развить в потоке Течения и в его сердцевине, колоссальна. У них не будет никаких шансов. Делать карту Течения очень тяжело из-за искривления пространства, а добраться туда, куда нужно, — это проблема совершенно иного порядка. Не беспокойтесь, капитан, у нас достаточно времени, чтобы закончить игру и обогнать их, если наша штуковина соответствует своей рекламе.

Ему это не понравилось, но я не собирался менять распорядок ради успокоения его нервов.

Я ни разу не поднимал корабль до дня старта. Корабль нужно было переместить из дока на летный полигон. Властям не нравилось, когда вся мощь корабля отдавалась прямо здесь.

Я решил оставаться в атмосфере и проделать только самые простые манипуляции. Во время испытательного полета я делал все, что нужно, ну а сейчас у меня было ощущение полета. Теперь я мог представить, как будет вести себя по пути на Холстхэммер наш корабль.

Было святотатством, конечно, использовать такой корабль, чтобы ползти на высоте тридцати тысяч футов со скоростью одной мили в секунду. Но сначала нужно научиться ползать, прежде чем вы встанете на задние ноги и завоете.

Несмотря на все часы, проведенные мною в кабине, когда я надел шлем по-настоящему, то почувствовал себя совсем по-другому — сенсоры были отличные и сфокусированы великолепно. С помощью тысяч глаз корабля я видел, как открывается башня дока и уезжают поддерживающие колонны. Я положил руки на рычаги и ощутил растущую мощь, поднимающуюся из чрева корабля.

Впервые я начал сливаться с телом корабля. Я чувствовал, как снаружи дует ветер, как нити энергии тянутся из привода. Я чувствовал, что «Хохлатый Лебедь» живой и находится во мне. Мой пульс совпал с ритмичными импульсами выброса энергии. Поле потока, паутины релаксации массы были холодные и инертные, но я ощущал его охватывающее присутствие, как ощущаешь осторожно сжимающую руку, А ощущение в глубине — сознание того, что я являюсь кораблем, что мы становимся неразрывным целым, — становилось все сильнее. Цифровая информация отражалась на шлеме вокруг изображения пустого неба. Цифры подбирались к тому минимальному уровню энергии, который я мог использовать, чтобы взлететь.

— Дай мне отсчет, — сказал я Ротгару, и он начал отсчитывать последние секунды. Когда он дошел до нуля, я напрягся, а вместе со мной и весь корабль. Загорелись сопла, но вхолостую: реактивная сила в камере увеличилась, и мы начали подниматься над землей выше и выше, осторожно балансируя на снопе огня. Я притормаживал корабль с самого начала, укачивая его, как он укачивал меня, переворачивая его для горизонтального полета. Мгновение-другое мы планировали, а затем я его направил.

Крылья разрезали воздух, словно ножи. Я отсчитал секунды до первого поворота, затем мягко погрузился в нервную сеть, подобрал левое крыло и повернул направо. Плавным, мягким движением пальцев я вернул нас обратно, и все это походило на струящийся шелк и было так естественно, словно я был птицей. Визг ветра шел вдоль моих рук, по позвоночнику, под животом и между ногами.

«Хохлатый Лебедь» и в самом деле был птицей. Он мог лететь. Я поднял его выше, сложил крылья и нырнул. Я бросал его по кругу снова и снова, а затем вновь по прямой. Потом начали возвращаться домой. Я летел сам, как воздушный змей — так много адреналина было в крови. Я посадил корабль на стоянке, где он должен был провести ночь. За нами наблюдала какая-то толпа. Либо просочились сведения о том, что у нас есть разрешение на полет, либо они только что приземлились. Много народу собралось, чтобы посмотреть на нашу посадку. Им не на что было смотреть, посадка есть посадка. Взлет — это нечто иное. А то — все падение. Я подумал, сколько же их будет завтра, чтобы помахать нам на прощание?

Как только я отключил большую тягу, я расслабился и начал подбивать итоги. Внешне все было в идеале. Теперь у меня сложилось ощущение корабля, и я знал, что смогу с ним управиться. Но было ли мое ощущение правильным? Испытательный полет — не настоящее дело, поскольку атмосфера меняет поведение корабля. Сверхсветовые скорости и маневры на них — это совсем другое. Единственное, что я доказал, так это то, что внутри его находиться очень приятно.

Ротгар поднялся снизу, и мы молча поздравили друг друга. Ив и дель Арко остались готовиться к старту. Я не позавидовал им в связи с любопытными наблюдателями.

— Все о’кей? — спросил я Ротгара.

— Как знать? — ответил он. — Поле нормирования является основным для движения, а не камера выброса. Пока мы не используем весь поток энергии, мы не узнаем, работает корабль или нет.

— Но все исправно?

— Да, конечно. Разве я мог бы допустить неисправность! Мы возьмем от корабля все, на что он способен. — Ротгар повернулся и пошел обратно в свою величественную дыру.

Я обратил внимание на слегка озабоченного Джонни Сокоро.

— У тебя что, нет работы?

— Я должен проверить сопла снаружи, но только тогда, когда разойдется толпа.

— Дель Арко позаботится, чтобы их разогнали, — сказал я. — Он закатит скандал работникам космопорта за то, что их пустили.

— Они не могли не пустить людей, — заметил Джонни.

— Чертовски мало нужно было сделать, чтобы не пустить их. Их ведь можно было посадить за решетку, если бы такое решение приняли власти. Ведь эти зеваки нарушили границы космопорта.

— Это действительно настолько серьезно?

Я пожал плечами:

— Для меня нет. Это корабль дель Арко. — Я помолчал, а затем продолжил: — Но ты-то получил то, что хотел? Завтра утром покидаешь Землю. Затем через несколько дней будет Венец Алкиона.

— Не знаю, почему он меня нанял, — сказал он. — У меня нет опыта работы в космосе, и я не знаком с этим типом двигателя.

— Может быть, они просто торопились? — предположил я. — Не стоит об этом беспокоиться. Если у них и была какая-то особая причина, то это наверняка тщательность. Новоалександрийцы — весьма аккуратные люди. Основа команды — пилот, и, может быть, они хотели сгруппировать вокруг меня команду. Всеми новинками, которые в наличии на корабле, занимаюсь я, и они могли позволить себе дать мне людей, которых я знаю и с которыми могу сработаться.

— Тогда почему капитан — дель Арко, а не вы?

Меня это тоже беспокоило. И я ответил, что не знаю. Но у меня были подозрения. Пока дель Арко — капитан, я — никто. На капитана любого корабля возложена большая ответственность и, естественно, определенная власть в пределах закона. Капитан может скрывать, куда, как и когда полетит корабль. Может быть, новоалександрийцам нужны были только мои способности и навыки, а не мои мысли о том, как все должно происходить. В глазах закона я не обладал никакой властью, а они при помощи контракта такую власть надо мной имели.

Джонни пошел помогать Ротгару. У меня тоже было много работы — тщательно проверить все механизмы, которые я использовал, чтобы убедиться в их надежной работе, но пока я хотел несколько часов отдохнуть. Я был совершенно без сил после полета. Я оперся о люльку и начал беседу с ветром.

«Так ты действовал по-своему?» Впервые я сам был инициатором разговора. Я привыкал к нему, принимал его присутствие как нечто большее, чем неприятное явление, с которым ничего не мог поделать.

«Я действовал по-твоему, — ответил он. Было приятно, что кто-то принимает близко к сердцу мои интересы. — У меня в сердце и твои, и мои интересы. И так же должно быть у тебя. Наши интересы должны быть более-менее одинаковыми. Спор может повредить обоим».

«Может быть, — согласился я и добавил: — Но больше для тебя, чем для меня. У меня ведь эта оболочка. Я обладаю телом».

Именно этот момент меня и беспокоил. На что был способен ветер, если он уже устроился? Может ли он лишить меня моего тела? Но он охотно согласился, что телом обладаю именно я и в случае какого-либо спора ему придется лететь туда, куда его везут. Я подумал, что, будь я на его месте, то очень возражал бы против полета в Течение Алкиона.

11

Второй полет был мало похож на первый. Днем раньше я устанавливал ограничители, чтобы исключить возможность выкачать из корабля все, на что он был способен. На этот раз все было по-настоящему — двигатели готовы к работе, а плазма — к истечению.

Небольшими порциями я набавлял импульсы в нормирующую систему, чтобы прочувствовать циклы подачи плазмы и приспособить свою нервную систему к этому ритму, прежде чем покинуть Землю.

Птица взмыла на вышке, словно неистово желала чистого пространства всю свою юную жизнь, и теперь ей предложили и она больше не в силах ждать. Я сбросил релаксационную сеть к моменту закрытия дюз, и волна энергии прокатилась через нервную цепь словно шок. Внезапно все ожило и вылилось в скачок. Птица и в самом деле теперь двигалась — не поднималась на всплеске двигателя или паря на крыльях, а перемещалась, внутренне свободная и потребляющая энергию.

Быстрее, быстрее, быстрее…

Земля мне была видна только как направляющая отметка. Даже солнце визуально превратилось в жалкую точку света.

— Отсчет времени готовности к тахионному переносу, — спокойно сказал я Ротгару. Я всегда выглядел перед взлетом спокойным. Он начал с двухсот, что я предвидел, — из осторожности. На секунду или две я расслабился, чтобы затем предельно собраться. Отсчет я игнорировал до тех пор, пока он не дошел до восьмидесяти, затем немного ускорил свои действия и увеличил в сети мощность, рывками подавая ее и отбирая назад. Релаксационное поле скачками начало возрастать.

Ротгар удерживал плазму в полном равновесии. Она текла ровно, словно большая река, несмотря на нагрузку, которую несла. Я пробежал пальцами по пульту управления, ощущая готовность ответить на малейшее давление. Осторожно повел корабль вдоль линии, которую мы вместе с дель Арко проложили для рабочего курса. Корабль двигался ровно, без каких-либо рывков по вине плазменного поля. Большая часть кораблей имела отклонения — теряла время и мощность — и постоянно барахлящие защитные поля. Но «Хохлатый Лебедь» двигался с грацией совершенства.

Отсчет достиг двадцати, а в руках у меня были время и мощность. Все в порядке — даже сомнения отсутствовали, что что-то может быть не так Я был уверен: корабль подчиняется мне и мы действуем как единое целое. Мы готовы.

Когда счет перешел на простые числа, релаксационное поле резко возросло и начало усиливаться. Под нагрузкой плазма пыталась вырваться, но мы с Ротгаром удерживали ее, заставляя плавно истекать. Правой рукой я прибавлял, а левой сдерживал подачу. Точно старался выдержать баланс, чтобы удержать истечение. Достигнув барьера Эйнштейна на границе досветовых и сверхсветовых скоростей, удерживать равновесие стало неимоверно сложно. Теперь необходимо было быть очень точным. Если я пережму, плазменное поле прорвется и истечет из системы. Если бы я ослабил напор, то мы потерпели бы неудачу с передачей, поскольку не совладали с нагрузкой течения.

Но отсчет достиг нуля, и времени на размышления у меня уже не было. Только рефлексы и интуиция. Нагрузка перераспределилась к ограничителю, и импульс резко бросил нас через барьер без фазовой вспышки. Каждое мгновение корабль оставался устойчивым. Плазма поддерживалась в совершенстве. Немедленно я успокоил распределяющее поле. Напор возрастал у меня в руках. В тахионном реверсе скорость возрастала экспоненциально, по мере того как я изменял эффективную массу. Я расслабился, на пяти тысячах дал кораблю возможность двигаться равномерно. Он лег на трассу, и вскоре мы были в открытом пространстве.

Я откинулся назад и закрыл глаза.

— Он движется намного быстрее, чем в прошлый раз, — услышал я голос дель Арко с большого расстояния. Меня охватило искушение изменить гравитационное поле в надежде, что он не успеет пристегнуться в кресле.

— Комментарии оставьте на потом, — сказал я. — Он будет делать то, что ему скажут.

Больше он ничего не сказал. Я осторожно отсоединил от себя капор, снял шлем, контакты с основания шеи. Расстегнул привязной ремень, но кресла не оставил. Настоящие пилоты никогда этого не делают, пока их корабль в космосе, — только жокеи на стандартных линиях.

— Пусть кто-нибудь принесет мне чашку кофе, — сказал я.

На какое-то время всем стало неловко от мысли дублировать стюарда. Палец в конце концов остановился на Джонни, Ив даже на мгновение не подумала, что место женщины в космосе — на кухне.

Я пристально оглядел приборы, но все было таким, каким ему и надлежало быть.

— Ну? — спросил дель Арко.

На мгновение я задержался с ответом.

— Теперь о’кей, — наконец сказал я.

Он был неимоверно горд за свои корабль, но старался не показывать этого слишком явно. Я же не собирался впадать в восторг и разыгрывать представление в честь достоинств и возможностей корабля.

Пока мы оставались в пределах Солнечной системы, я не мог использовать всех возможностей «Хохлатого Лебедя» для движения в глубоком пространстве. Постепенно я увеличивал скорость, сжимая приборы управления в руке и ожидая подтверждения Ротгара о вероятности колебания плазменного поля и угрозы потерять его прямоточность. В дальнейшем я уменьшил релаксационную сеть для того, чтобы облегчить манипуляции. Сопротивление управляющего рычага было жестко фиксированным, но он мог перемещаться только на сто пятьдесят градусов и не отвечал требованиям на скорости свыше двенадцати тысяч. После этого предела требовались точность и осторожность в управлении. Он был уже на скорости, превышающей сорок семь тысяч, — и я все еще полагал, что он по-прежнему будет хорошо подчиняться управлению, — когда предположения стали сбываться. Поле начало испаряться. Я вернулся назад, к тридцати тысячам, и выждал. Ротгар не произнес ни слова. Вероятно, баланс плазмы он мог удержать на любой скорости… Предел был определен исключительно непрерывностью поля, которое было детерминированным из-за конструкции двигателя. «Лебедь» был раз в десять быстрее, чем любой другой масс-релаксационныи корабль, о котором я когда-либо слышал.

Дель Арко, видя, что я снова оставил управление, приблизился и стал пристально всматриваться в показания приборов.

— Отойдите, — сказал я — И помолчите.

Он молча отошел.

— Все в порядке? — спросила Ив шепотом, стараясь не беспокоить меня. Должно быть, он кивнул в ответ, потому что не сказал больше ничего, и она тоже не нарушила молчания.

Я снизил ход до двадцати тысяч, остановившись для обдумывания положения, а затем решил не впадать в амбицию. Снизил скорость еще на десять тысяч.

— Это испытание, — сказал я. — Сидите застегнувшись, а если понадобится отлучиться, то не пугайтесь падения силы тяжести.

Я дождался щелчка застежек, а затем повернулся к приборам.

— Готов, Ротгар? — спросил я.

— Несомненно.

— Теперь слушай внимательно. — Я говорил в микрофон преувеличенно четко. — Я собираюсь вывести корабль на трассу по нормальной дуге. А затем собираюсь принять более крутую траекторию. Если мы дернемся, закувыркаемся или закрутимся, я хочу, чтобы ты добавил столько плазмы, сколько мы сможем получить. Храни это движение превыше всего. Меня не волнует, как много напора мы потеряем, как долго поле будет оставаться целым. Когда у нас настанут небольшие неприятности, я выведу корабль по касательной. Понятно?

— Давай, — ответил он.

— О’кей, я нагружу управление до предела и буду держаться до конца, чтобы выяснить, какую мощность мы можем принять. Начинаю.

Я сделал паузу, собирая свое мужество и сосредоточиваясь. То, что я собирался сделать, было невозможно сделать на любом другом корабле. Может быть, на этом тоже.

Я поднял энергию и поддерживал ее протекающей через нервную сеть. Осмотрев приборы внутри капора, я перевел взгляд, сфокусировав его на круге смутного звездного света, который был единственным, что я мог видеть в туннеле темноты.

Я позволил своим органам осязания распространяться при посредстве электронных контактов до тех пор, пока не стал уверен, что чувствую каждый синапс корабля. Я не мог ощущать их по отдельности, только как единую систему.

Мои руки выросли в огромные крылья, позвоночник стал длинным корабельным шпангоутом, ноги стали стабилизаторами, пах — атомными реакторами, сердце — релаксационной сетью, обернутой вокруг двигателя, мои легкие — внутренним корабельным пространством.

Я ждал и ждал до тех пор, пока не стал абсолютно уверен в том, что моя личность срослась с кораблем.

Затем с гарантией, немного замешанной на самоуверенности и вере в совершенное ощущение корабля, я бросил его по смертоносной траектории движения.

Я летел. Я напряг крылья, чтобы использовать силу, которая была в них заложена, слегка расправил их и направил импульс в движение. Немного подтянув ноги, я почувствовал, что мои спинные мышцы сократились.

Сердце забилось, но тотчас волна паники была погашена и насильно доведена до необходимого уровня. Только на мгновение сокращения сердца нарушились, когда плазма достигла стрессового состояния, на решающее мгновение. Но Ротгар поддерживал движение, и плазма текла спокойно и безопасно. Релаксационное поле было в порядке. Внутренняя гравитация тоже была в норме и постоянной.

Мы взбирались, кружили и падали, взмывали свечой по гигантской дуге. Медленно, почти безжизненно, я начал ужесточать дугу, уменьшая по спирали радиус. Мое тело сжалось, а крылья заволновались, и я мог чувствовать состояние своих костей, строение кожи и тонус мышц так точно, как только это могло быть. Я безошибочно знал, на что способен мой корабль, потому что я был им, а он мной. Корабль был «Хохлатым Лебедем». Моим.

Я мог лететь быстрее света.

Я мог лететь выше звезд.

Я мог лететь сквозь облака и радуги.

Я задохнулся.

Холодная металлическая рука сжала мое горло хваткой, которая была не жесткой, но ледяной, и мороз вошел в мою глотку. «Хохлатый Лебедь» закричал от боли, и я услышал звук собственного крика, ударившегося рикошетом о стены рубки управления в бесчисленном эхо вперемешку с криком Ив.

Я сражался за воздух, крылья в панике коротко забились, и мы по касательной вышли из дуги. Внешне птица успокоилась, и Ротгар понизил в ее лоне энергию, выводя свое детище назад, к жизни и безопасности.

Мы вернулись на свой прежний запрограммированный курс. Я глубоко дышал, все еще чувствуя боль, которая овладела моим горлом, когда поток плазмы исказился, крупные красные пятна были у меня на шее — так мне позднее объяснил Джонни. Я чувствовал себя так же, как и мой корабль. Его боль была моей, а его повреждения — моими. Если «Хохлатый Лебедь» когда-нибудь разобьется, то мне не понадобится проводить два одиноких года на призрачной скале.

Долгое время царило молчание. Никто не двигался, пока я не снял капор с головы и не начал растирать шею и лицо руками. Я стер пот с лица и смог убедиться, что был более озабочен птицей, чем собой.

— Что случилось? — спросил дель Арко.

— Ничего серьезного. Поток в релаксационной сети нарушился. Плазма разорвалась. Но только на мгновение. Ротгар подал энергию, которая была у него в запасе. Корабль легко воспринял ее. Если понадобится, то так будет и в дальнейшем. Все в порядке, капитан. Корабль преодолевает сверхсветовые. Он будет маневрировать в глубоком пространстве. Он сумеет доставить нас в ядро Алкиона и обратно.

— Когда вы закричали, — сказал Джонни, — я подумал, что нам конец.

Я покачал головой.

— Это скорее было удивление, чем повреждение. Я не ожидал, что почувствую это внутри себя, снаружи, везде… Я знал, предполагал, но знать — не то же самое, что испытать. Это была личная тревога. «Лебедь» только похныкал.

— У него все в порядке? — настойчиво спросил дель Арко.

— Абсолютно, — заверил я его. — Операция была успешной. Пациент в добром здравии. Он сделает все, что вы скажете.

— Ив Течении?

— На этот вопрос я отвечу в Течении. Теперь я запущу его на двадцати тысячах и затем хочу отдохнуть. И немного поесть.

Я мог чувствовать слова, звучащие вокруг меня, но не сказанные ни капитаном дель Арко, ни кем-то другим. Я направился на кухню, которая была такой, какой ей следовало быть.

12

У нас почти не оставалось времени для Холстхэммера, так как я отработал в ЕТА и знал, что может делать корабль и что я хочу с ним делать. Мы потратили три дня, а не два. Это раздражало дель Арко, но то, что у него творилось внутри, меня не интересовало. Я совсем не торопился. «Лебедь» выдал все, на что был способен, и делал это спокойно, за исключением неприятного момента, когда я его слишком насиловал.

При посадке на поле не было никакой толпы, что меня удивило. Только потом я узнал, сколько копов для этого понадобилось.

— Кому принадлежит эта частная армия и кто присматривает за пьяными?

— Наши сторонники организовали все полицейские силы, которые могли бы вам понадобиться. Они больше беспокоятся о своем корабле, чем начальство нью-йоркского порта, — ответил дель Арко.

— Они что же, здесь?

— Конечно. Не кажется ли вам, что им интересно узнать, как ведет себя корабль, а также познакомиться с командой.

— Кажется, — ответил я. — А почему мы не полетели на Новую Александрию до захода сюда?

— Экономия времени, — сказал он, — уже не впервые она очень важна.

Лично я простил бы «Карадок» все, если бы они забрали сокровища «Потерянной Звезды» в этот же вечер и таким образом мне не пришлось бы лететь на самоубийство. Но дель Арко решил, что нужно сделать из полета бега, выиграть половину дистанции и получить призы и славу.

Легко иметь амбиции, когда ваше участие в деле состоит в том, что вы сидите и спрашиваете других о самочувствии.

— Нам остаться подождать их? — спросила Ив.

— Я схожу, — тупо произнес Ротгар. — Мы с Грейнджером просто воняем. — Он косо взглянул на дель Арко, который даже не взмок ни разу за время полета.

— Мы увидимся с ними в гостинице, — сказал дель Арко. — И пообедаем у них в номере.

— О господи, — бурно прореагировал Ротгар. Мне это тоже не понравилось. Это была работа дель Арко, а не моя. Он был организатор — он делал деньги. Может быть, он и должен был сторонникам модный костюм и приятную беседу на целую ночь. Ну а что им было нужно от меня — это пара крепких рук на пульте управления. И от Ротгара тоже. Ив, конечно, ничего плохого в этом не видела, да и Джонни, казалось, воспринял это всерьез. Я предвидел много неприятного в связи с этими соображениями и сказал об этом. Но капитан восстал и проявил свою власть. Я могу вести корабль в космосе, но, когда мы находимся в цивилизованной местности, он не собирается давать мне командовать. Он был моим законным боссом.

Ротгар, надеясь, что его оставят на борту, сказал, что дель Арко — гнида и подонок, причем в нескольких вариантах, но дель Арко не прореагировал.

Пока мы готовились к обеду, у меня появились сомнения в разумности новоалександрийцев, которые, по-видимому, и придумали этот обед. Позднее я понял, что они совсем не дураки, а просто сумасшедшие. Они знали, что нам это не понравится, и в какой-то мере именно поэтому так и сделали. Когда мы вошли в их люкс, Ротгар был уже вне себя от ярости. Мне было интересно, сколько времени понадобится, чтобы он окончательно потерял терпение и начал размешивать чай пальцем — просто для забавы.

Там были три новоалександрийца, и дель Арко торжественно представил их своей команде.

Одного из них я уже видел раньше — седовласого умного старика с глазами яркими, как у птицы. Его звали Титус Шарло. Я знал его еще в те времена, когда мы с Лэпторном работали на постоянном подряде для Библиотеки. Двое остальных были моложе и выглядели скорее наполненными деньгами, чем мозгами. На Новой Александрии, как и везде, были свои пассажиры. У них существовали интеллектуальные стандарты, которых строго придерживались. Однако на Новом Риме нет закона, который бы гласил, что человек с интеллектом должен был его использовать. И люди, у которых имелись деньги, довольно часто переставали пользоваться своими мозгами. Этих двоих звали Сайлас Алкадор и Джекоб Циммер.

Все они были уже знакомы с Ив, а нас приветствовали с вынужденной сердечностью, как того требовали обстоятельства.

Обед был именно таким шутовским, каким я его и представлял. Кроме того, он казался бесконечным. Но наконец, просто по необходимости, он закончился и освободил нас от этих безобразных попыток выказывать духовное единение. Дель Арко удалился с Алкадором и Циммером, чтобы обсудить практические детали поиска «Потерянной Звезды», а также отчитаться перед ними о нашем полете с Земли на Холстхэммер. Ротгар предпочел быстро напиться, делая вид, что слушает их разговор, и в подтверждение этого изредка делал замечания невпопад. Джонни крутился вокруг Ив Лэпторн до тех пор, пока она не оказалась вынуждена заговорить с ним, чтобы он не наклонялся над ее плечом. Она не могла проявить черствость и просто прогнать его.

А Титус Шарло взялся за меня.

— Отвратительно, правда? — заметил он с деланным дружелюбием.

— Это же ваш званый обед, — напомнил я ему.

Он покачал головой.

— Мне это не нравится не меньше вашего. Но именно таким образом Сайлас и Джекоб делают свой бизнес с капитаном дель Арко. Мы же против своей воли тащимся на подобные мероприятия, чтобы удовлетворить их потребность в полной гармонии.

— Я думал, что босс — именно вы, — сказал я немного резко.

— Вовсе нет, — спокойно ответил он. — Я интересуюсь этим как ученый. Я руковожу командой, которая изучает и интегрирует основные знания и идеи, присущие человеку и хормонцу. Сайлас и Джекоб в большей степени заинтересованы в практических результатах, которые проистекают из синтеза двух проектов. Мы всего лишь союзники. У меня нет власти над ними.

Я был почти на два фута выше Титуса Шарло, а казалось, будто он смотрит на меня сверху вниз и говорит со мной тоже несколько свысока. Меня внезапно осенило, что этот человек практически владел мною полностью и знал об этом. И был этим доволен. Мне пришло в голову, что я Шарло не нравлюсь, но не мог понять почему.

— Мы давно не виделись, Грейнджер, — произнес он ровным тоном.

— Не так уж и давно, — заметил я. — У меня есть несколько друзей, которых я не видел дольше…

— У вас нет друзей, — сказал он холодно.

— Не здесь, очевидно.

— Мы помним вас на Новой Александрии, — сказал он. — Мы всегда считали вашу работу для нас образцовой. Знания, которые вы доставили нам, были бесценными. Стоимость всего этого нельзя выразить в деньгах, хотя я считаю, что мы позорным образом вам недоплачивали. Когда я услышал, что вас наняли, то был в восторге от того, что мы сможем расплатиться с вами. Я очень рад, что сумел помочь вам. — Его голос был мертвенно-ровным, а сам он буквально сочился лживой слащавостью. Он очень старался, чтобы я понял, что он не просто несерьезен, а несет чушь. А мне это переигрывание показалось еще более унизительным, чем то, что он его демонстрировал. Но понять, что он имел против меня, я не мог.

— Кто вам сказал, что меня наняли? — внезапно спросил я, предполагая, что это мог быть Аксель Циран.

— Новости мчатся быстро, — уклонился от ответа он. — А все новости проходят через Новую Александрию. Нам нравится знать все.

— Мне не верится, — сказал я, — что вы использовали какое-то влияние на суд, который вручил мне билет в двадцать тысяч. Ведь подобным же образом вы могли предложить окупить эти деньги?

— Конечно же, нет, — ответил Шарло. — Вообще странно, что вы могли предположить, что суд на Новом Риме можно склонить в какую-либо сторону. Новоримляне гордятся своей многократно доказанной честностью и правдивостью.

— Ага, — сказал я, чтобы показать, что поверил ему.

— Давайте не будем тратить попусту время на то, чтобы доказать, что мы очень умные. В моем возрасте это обременительно. Скажите лучше, что вы думаете о моем корабле?

Многие люди могли бы думать об этом корабле как о своей собственности; с точки зрения закона Алкадор и Циммер должны были быть его владельцами. А ведь только они не претендовали на это. Мне это представлялось следующим образом: Шарло владел только большими компьютерами и чужими мозгами. А Алкадор и Циммер владели звонкой монетой, которая всегда была под рукой. Дель Арко владел мусорной кучей из пластика и металла. Корабля не существовало до тех пор, пока он не взлетел. А в глубоком космосе корабль был мой. Он был мною. Эрго — это был мой корабль.

Рассказывая Шарло, как вел себя корабль при управлении, я не жалел красок, чтобы он это понял. Ему это не понравилось.

— Вы не можете понять, — фыркнул он. — Корабль принадлежит мне, и только мне. История отдает его мне.

— Это так, — согласился я, — но в этом случае история будет писаться Новой Александрией, не так ли? А есть история в отчете «Хохлатого Лебедя». И до тех пор, пока «Хохлатый Лебедь» сам не стал историей, мне на все наплевать.

— Дело не в вашем ничтожном существовании, Грейнджер. Это нечто большее, — сказал он. — Вы крошечная частичка. А корабль принадлежит мне, значит, и вы тоже. Я не могу управлять кораблем, поэтому я купил машину, которая может это делать. Эта машина — вы. А больше ничего не имеет значения. Алкадор, Циммер и дель Арко — всего лишь наемные работники. Ив Лэпторн — просто никто, и еще один член экипажа — тоже. Ротгар — временный человек, долго в этом качестве он не протянет.

— Вы хотите сказать, что устроили эту экспедицию для того, чтобы обладать правом на все это? — захохотал я. Смешно мне не было, но казалось, что пришло время повеселиться.

— Да, это так, — сказал он с неожиданной горячностью. — Правом. Но не обладать им, а чувствовать его. Я хочу иметь все, что мое, и не собираюсь что-либо выпускать. Но мне нужно не право на фантастическую космическую экспедицию. Не только «Хохлатый Лебедь» — это всего лишь небольшое начало того, зачем человечество вышло в космос. Это сплав чужой науки с нашей. Это пятьсот лет развития идей по одной прямой. Это результат взгляда в будущее с двух разных точек зрения. Вселенная — это не просто. Истинная природа и мощь материи, времени и энергии находятся на расстоянии миллионов лет впереди наших ограниченных умов. Нам нужно развиваться, чтобы иметь надежду когда-либо понять Вселенную, в которой мы живем. «Хохлатый Лебедь» — это всего лишь пятьсот лет поисков в темноте и продвижения по выбранной тропинке наших несовершенных разумов. Но это только начало. Дело не в новых возможностях для космических путешествий и не в новом опыте для астронавтов. Это начало эволюционного развития. С этого-времени эволюция не будет уничтожением слабейшего, а вы не можете себе представить, как это жестоко и нерационально! С этого времени эволюция пойдет в виде сплава сильнейших. Это означает развитие всех интеллектуальных рас. На Новой Александрии каждая раса станет суммированной моделью знаний, философии, интеллекта, творчества, потенциальных возможностей. Мы создадим объединенный, сборный сверхразум. И он обеспечит нам возможность получения новой окружающей среды, не просто новую технологию, но и новый образ мышления, новый способ жизни. Когда сверхразум появится, окружающая среда начнет расширяться, чтобы встретиться с ним. Как только окружающая среда начнет изменяться, все расы будут адаптироваться к ней. Наш сверхразум получит свое начало в наших компьютерах и некоторых удачливых личностях. Но потом он расширится и охватит всех. Всех людей всех рас. Каждому человеку будут доступны знание, философия, эстетические и эмоциональные возможности всех людей независимо от их расы. И из этой синергетической интеграции новое знание, новое понимание, новое восприятие.

Люди и хормонцы могут постичь и чувствовать нечто большее, чем могли бы постичь по отдельности. Все расы вместе познают Вселенную, как таковую. Мы станем универсальными существами. Мы будем обладать универсальным разумом. Только дураки считают, что человеческая раса вышла в космос для его завоевания. Они по-идиотски претенциозны и полагают, что отбросы одной крошечной планеты могут владеть Вселенной. У интеллектуалов совершенно другая идея. Мы хотим стать Вселенной. Мы хотим реализовать свои потенциальные возможности внутри Вселенной, мы хотим стать с ней одним целым. И мы сможем это сделать. Сплав людей и хормонцев не удвоил знания. Более того, этот сплав породил новые области научной мысли и направления, которые ваши скудные умишки не могли себе и представить. Это двойное сочетание не просто сумма слагаемых. А когда мы все самое ценное из других рас добавим в сверхразум, то получим такие огромные потенциальные возможности, которые превзойдут наше слабое воображение.

Начиная с этого момента эволюционный процесс на интеллектуальном уровне ничего не подразумевает и не классифицирует. Он объединяет. У нас есть цель, и мы должны достичь ее.

Вы эфемерны, Грейнджер. И, кроме того, у вас нет разума. Вы не способны понимать. Ничего из этого не принадлежит вам. Только мне. Именно с этого я и начал. Вот такого права я желаю.

Он остановился и успокоился. Напряжение покинуло его. Я просто ничего не мог возразить ему — абсолютно ничего. Самому себе я сказал, что он сумасшедший. Что он самый настоящий, искренний, безумный ученый.

«Он верит во все это», — сказал мне ветер.

«Конечно, он верит. У него величайшая иллюзия. Величайшая во всей Галактике».

«У тебя стерильный разум, — сказал ветер. — Разве ты не можешь понять то, что он говорит? Разве ты не можешь постичь то, что он хочет?»

«Пусть идет к дьяволу со своими фантастическими мечтаниями, — ответил я. — Все это просто чушь. Я и гроша ломаного не дам за сверхразум и за гармонизацию человеческой и чужеродной мысли. Это просто пена — мыльные пузыри. Единственное, что меня волнует, — это то, как повлияет это на корабль и на всех, находящихся в нем. Меня не волнует, насколько философски утонченны и эстетически красивы были его идеи. Меня не волнует, влюбишься ли ты в эти глупые мечтания. Я беспокоюсь только о своей жизни и о том, что его это нисколько не тревожит. Помни, он мой владелец. Он купил меня, потому что я был ему нужен, но он не позволяет мне иметь собственные идеи. Именно это и пугает меня. Именно в этом его сумасшествие».

«У тебя ограниченный разум, Грейнджер, — сказал ветер. — Постоянно занятый мелочами. У тебя нет души».

И после этого безжалостного замечания ветер замолчал.

Тем временем дель Арко ласково раздаривал прощальные приветствия. Сделать это было нелегко, так как им с Джонни приходилось поддерживать Ротгара, у которого неожиданно отяжелели ноги и который что-то бормотал сам себе. Ив кружилась вокруг них, как беспомощная бабочка.

Я удалился от любезностей, которые с достоинством неслись за мной. Я помог поддержать Ротгара, и мы спустились на лифте.

— Вы не знаете, что наш шеф окончательно свихнулся?

— Знаю, — сказал дель Арко. — И поражаюсь его проницательности.

— Так зачем вы на него работаете?

— Потому что он мне платит. Он не опасен, не приносит вреда. У него просто несколько странные идеи. Наше дело вести корабль. Я думаю, это вполне совместимо с его странностями.

Я отметил, что переоценил его проницательность. Он был тихим идиотом.

— Иногда, — сказал я, — у меня такое чувство, будто судьба не на моей стороне. Даже не так — что она имеет что-то против меня.

Дель Арко засмеялся.

— Это вы имеете что-то против, — сказал он. «Аминь», — добавил ветер.

13

Следующее утро я спал.

После полудня дель Арко должен был встретиться с Шарло для сопоставления имеющейся информации и установления разумного основания для нашей попытки найти «Потерянную Звезду». Джонни и Ротгар готовились к отлету, но мне нечего было делать — невозможно было заранее выработать какой-либо план полета. Невозможно строить планы, когда имеешь дело с Течением Алкиона.

Пока я мог позволить себе расслабиться — это был последний шанс в предстоящую неделю или более. Вечером я встретил Ив в портовом кабаке — высокой башне со сплошным стеклянным колпаком на верхушке, через который туристы могли лицезреть Течение. Оттуда также можно было получить грандиозный вид захламленного участка в центре порта, где копошились местные жители, занятые теми своими повседневными делами, которые привели их на окраину Течения. Значительно более приятным для меня было огромное пространство взлетного поля, которое тянулось на десять-двенадцать миль в сторону юга, разбитое на клочки с передаточными тележками и почтовыми грузовиками, с частными ангарами и вещевыми складами. «Хохлатый Лебедь» был далеко отсюда, защищенный от наплыва зевак высоким забором и закрытый чехлом. Но он был высоким кораблем, и я знал его достаточно хорошо, чтобы определить его формы в сравнении с рэмродами, трассовиками и П-шифтерами, которые были припаркованы неподалеку от него, ближе к нашей башне. Другие масс-релаксационные корабли выглядели невзрачными и неуклюжими; со всеми своими массивными шести — и восьмисекционными корпусами, они были просто большими и безобразными. «Хохлатый Лебедь» имел размеры, промежуточные между самым легким П-шифтером и самой тяжелой яхтой, и выглядел немного непривычно по сравнению с их простыми полированными шкурами. Но я-то знал, какой хрупкой и фальшивой была эта зеркальность.

Я посмотрел на корабли чужаков, их формы и размеры, которые разрушали все представления. Это были лучшие прыгуны у свободные торговцев, но среди них было несколько медлительных калош, которые предназначены для протяженных увеселительных прогулок в спокойных районах Течения. Для ползания в сонных пыльных облаках и подобного рода местах, где нет ничего опасного, — грузовики, холодильники. Они оптом торгуют своим грузом, бывая, может быть, раза два в год на Холстхэммере. Это не была тяжкая, сопровождаемая риском в Течении, работа, но она позволяла кораблям летать, а их экипажам зарабатывать себе на жизнь. Многим космонавтам больше и не нужно было, хотя люди, как правило, очень напыщенны или слишком сварливы. Мы основательно тщеславный и агрессивный народ.

Внезапно я увидел «Гимнию» Алахака, но вспомнил, что он теперь использует другое имя для корабля, которое я не знал.

Ив посмотрела на небо — кораблей не было. Ее очаровал тот факт, что она в космосе уже несколько дней. Даже бывалые туристы тщательно пытались скрыть удивление от космоса. Никому не нравилось выглядеть человеком, всю жизнь копающимся в грязи в галактический век.

Солнце Холстхэммера — слабый красный гигант, который никогда не проясняет горизонт более чем на пять часов или около того. Северное небо было почти румяным от полусвета, обрызгав свечением облака. Запутавшаяся масса Течения таилась выше, изгибаясь за красной туманностью, как огромный, искалеченный паук, развесивший разреженную сеть из звездного света.

Технически Течение — темная туманность, потому что его составляют облака из пыли — во внутреннем кольце; люди видят его как темную кляксу на фоне тусклых звезд за ним. Но оно содержит большое количество звезд, которые сохраняют видимые величины на Холстхэммере и нескольких ближайших мирах. Поэтому темная туманность ярка и прекрасна — если вам нравятся вещи подобного рода — в близком приближении. Свет преломляется и искривляется массой туманности, и его лучи всевозможных цветов и постоянно меняются. Даже в полдень оно имеет резкое, пятнистое сияние, которое соперничает с солнечным светом. Многолетнее ослабление и прилив его искажающих течений делают затруднительным наблюдение за ним: звездные штормы всегда швыряют вещество вперед-назад во времени и из световой плотности ядра к тонкой оболочке, и искры рождаются и умирают все время; каждая, загораясь, окрашивает все в свой оттенок.

— Это наводит ужас, — сказала она. — Словно огромная рука с растопыренными пальцами, которые сжимаются и разжимаются.

— То же чувствует и оно, — сказал я. — Пальцы всегда бегают по вашей коже, проникают сквозь защиту. Непрерывный дождь из пыли и радиации. Течение вертит в руках корабли, как ребенок сглаживает бумажного журавлика, прежде чем бросить его в полет.

— А еще туманности дали имя, которое предполагает более приятный характер, — прокомментировала она. Ее губы сложились в слово «Алкион», хотя она и не произнесла его.

— По теории имен Ротгара, — сказал я, — умиротворение драконов прививает любовь к кораблям, оскорбляет мертвые миры и приятно живущим.

— Очень поэтично, — промурлыкал новый голос за нами.

— Алахак! — воскликнул я, быстро развернувшись, и бросился приветствовать его. Мы обменялись крепким рукопожатием, при этом свободные руки положили друг другу на плечи. — Я надеялся, что ты найдешь меня, — сказал я. — Я спрашивал о тебе, но никто не знал, в каком ты порту. Знаешь, как это бывает. Ты выглядишь весьма преуспевающим.

Он стеснительно одернул свою одежду, которая была излишне дорогой и имела изысканный покрой, но не соответствовала одежде космонавтов.

— Меня заставили натянуть это, — объяснил он. — Приходится иметь дело с людьми, которые одеваются подобным образом. У меня нет твоей гордости. Я принял условности, и меня сделали богачом.

Он был излишне вежлив. Алахак был гордым человеком — у него были основания стать таким. В среднем хормонцы меньше ростом, чем люди с Земли, но Алахак был выдающимся представителем своей расы. Ростом он был почти с меня, хотя и значительно уступал в массе. Он выглядел крепким, его гладкая кожа не обтягивала кости, но плоть хормонца весит меньше, чем человеческая.

Лицо у хормонца простое, обонятельный орган размещен сзади, в продольно расположенной впадине, а глаза свисают причудливым образом. Возможно, самая необычная черта — по человеческим стандартам — шнурок акустических рецепторов, обвивающих череп словно повязка, — маленькие жесткие пластины, подвешенные в разных концах гибкой нервной мембраны. Этот аппарат обеспечивает высокую разрешающую способность восприятия звуков различной частоты, поэтому хормонцы значительно более чувствительны к вибрациям разной интенсивности, чем люди. Но они также более уязвимы при физическом нападении. Череп хормонца очень легко травмировать. По необходимости — они мирные люди. Они гордятся своим миролюбием. Объединяющая их гордость и непередаваемая вежливость, ставшие законом, приводят людей других рас к признанию неприемлемости их путей. Лично мне хормонцы нравятся, но из этого вытекает, что я не люблю людей.

Я представил Алахака Ив Лэпторн.

— Я очень хорошо знал вашего брата, — сказал он. — Я был сильно опечален, услыхав о его смерти. И в то же время я был очень счастлив тем не менее, когда узнал, что ты… — это адресовалось уже мне, конечно, — …остался жив и вернулся к цивилизации. — Голос его был очень спокоен и преувеличенно мягок. Его родной язык содержал множество оттенков, так что он мог воспроизвести любой природный звук с совершенной плавностью. Он изучил почти дюжину различных языков — три из них человеческие — из вежливости. Факт, что хормонцы выдающиеся лингвисты Галактики, был, без сомнения, решающим, определяющим их сотрудничество с Новой Александрией в проекте слияния расовых особенностей.

— Ротгар сказал мне, что у тебя новый корабль, — сказал я.

— И у тебя тоже, — сказал он. — Корабль, о котором говорят здесь, на Холстхэммере. Он уже завоевал себе репутацию.

— Часть кредита принадлежит Хормону, — сказал я. — Ты знаешь о схеме, по которой он заложен?

— Знаю. Но я слишком стар, чтобы разобраться в величии этого плана. По мне, это всего лишь корабль. Я закоснел в прошлом, и я не могу смотреть в будущее таким образом, как это делаешь ты. — Он говорил трезво, и я знал, что это дело огромной важности. Хормонцы не угасают из-за возраста или пошатнувшегося здоровья. У них имеются известные пределы, и они хорошо знают их.

— Для меня удивительно, что хормонцы не принимали участия в строительстве и управлении кораблем, — сказал я. — Кажется, логичнее было делать так.

Алахак вздохнул.

— Людская ревность, — объяснил он. — Вы, люди, преуспеваете в недоверии, которое воспитывает стремление к личному владению и чувства лавочника. Человек не желает вмешательства любого, за исключением своего ближайшего друга, на равных, и он таит сомнения даже в своем друге. Твой корабль — человеческий корабль, мой друг, не хормонский.

Алахак никогда не говорил ничего такого ни одному другому человеку, кроме меня. Я был удивлен, что он говорит это в присутствии Ив Лэпторн. Не знаю, считал ли он, что она занята лишь созерцанием неба, или манеры его испортились в результате длительного общения с людьми. После всего он, казалось, неожиданно сам обрел изрядную долю чувств лавочника.

— Где твой новый корабль? — спросил я.

Он глянул наружу.

— Я не вижу его, — сказал он, — но он слишком далеко отсюда, чтобы его увидеть. Он должен быть там, но я сомневаюсь, что это тот корабль, на который я указываю. Порт в эти дни чересчур заполнен.

Он был прав. Я не мог разглядеть его корабль.

— Чересчур заполнен, — эхом повторил я его фразу, когда мы сели за ближайший стол. Он заказал повторную порцию виски, и Ив присоединилась к нам, когда ее принесли.

— Верно, а почему они здесь? — спросил я. — Ведь не все же они — корабли «Карадок».

— Корабли «Карадок» глубоко в Течении, — ответил он. — Они знают, где лежат их молитвы, и они охотятся с неистовостью лунатиков. Корабль в ядре, конечно, почти постоянно в пределах трансформирующейся области, находящейся в повреждении. Их карты Течения хороши, но в тех местах ничто не может быть абсолютно совершенным. Они передвигаются медленно — по необходимости.

— Я слышал, что ты мог быть с ними в Течении, — сказал я.

— Мог бы, — ответил он, — но я не там только по одной причине.

— И что же это за причина?

— Ты, мой друг. Я хотел увидеть тебя.

— Сантименты? — спросил я его слегка саркастически.

Он покачал головой.

— Чтобы иметь с тобой сделку, — объяснил он. — Торговля. Ты взял корабль, чтобы искать «Потерянную Звезду».

— Нет выбора.

— У меня тоже нет, — спокойно сказал он. — И это потому, что я должен навести тебя на цель. Говорят, у тебя чудесный корабль. Он дойдет и вернется обратно. И у меня хороший корабль. Он тоже пройдет достаточно быстро в твоей компании, но назад не вернется. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ты состарился, — сказал я. — Поэтому здесь Кувио. Для тебя все это важно.

Он кивнул.

— Если ты дашь мне провести тебя в Течении, тогда я выведу тебя на «Потерянную Звезду». Если я не смогу достигнуть ее — она ваша. Если смогу, она моя на один день. Затем вы можете ее забрать. Назад я не буду возвращаться. Вся слава достанется вам.

— Откуда тебе известно, где она находится? — спросил я.

Он вздохнул.

— Власть денег. Я был достаточно богат, а богатые люди имеют доступ ко множеству секретов. Они состарили меня быстро, привели мой мозг в хаос из-за бесполезных проблем. Я купил эту тайну у капитана «Карадок». Кое-кто сделал то же самое. Без сомнения, твои наниматели тоже могли купить этот секрет, если бы пожелали. На это могло уйти время. Но они могли приобрести его вовремя. «Гимния» полетит быстрее любого корабля, который когда-либо летал в Течении. Ты не угонишься за мной. Мы могли бы хорошо дойти вместе.

— Им это не понравится, — заметил я.

— Но ты можешь настоять, — улыбнулся он. — И ты сделаешь это, друг мой, не так ли? Тебе не нравятся условия твоего контракта. Эта фатальная гордыня, друг мой, она делает тебя предсказуемым.

Я вынужденно улыбнулся в ответ. Он был чертовски прав… Я представлял, какую оппозицию окажут мне Шарло и дель Арко. Алахак был моим другом. Если ему настолько нужно было добраться до «Потерянной Звезды», что он готов был убить себя ради этого, то на это должна била быть объективная причина. У меня же такой причины не было. Даже если это представляет опасность для меня, Алахак раньше достигнет «Потерянной Звезды», чем это мог сделать я.

— Мы сделаем так, как ты хочешь, — сказал я. — Но мне непонятно почему.

— Я стар, — снова сказал он. — А это не так просто, как у тех, кто постоянно стареет с одним мозгом. Все дело в фиксации. Она становится навязчивой. Намерения начинают расходиться с суждениями. Стены мозга крепко опечатываются, и двери в них больше не открываются. Я часто завидую вам, людям, которые могут жить всю свою жизнь одним постоянным потоком, с вашим отличием и одновременностью происходящего. Это ценное качество — способность забывать что-то ради сохранения умственного единства. Но вы великие торговцы в Галактике. Ваши сделки хорошо заканчиваются. Смешно или нет, но люди объединены внутренне, но разъединены внешне, в то время как хормонцы — наоборот.

— Ты не так стар, чтобы готовиться к смерти, — возразил я. — Не говори, как покойник. Ты все еще можешь забираться во все отсеки своей памяти. Ты еще не начал терять себя.

— Ты не знаешь, что это такое, — сказал он. — Я могу передвигаться от ячейки к ячейке. Медленно и с усилием. Но все они так набиты, так переполнены. Клаустрофобия. Пространства для движения нет, нечего тратить. Мой потенциал полностью использован. Я собрал слишком много секретов, слишком много воспоминаний, слишком много грез. Никогда не думал, что буду сожалеть, что так много спал, но я жалею. Грезы — слишком большое расточительство для мозга, мой друг. Я хормонец, а когда хормонцы переполняются, они достигают своего конца. Я хотел бы забыть кое-что и высвободить немного пространства, но не могу. Позавчера меня осенило. Новые вопросы не нужны, я даже жалею о часах, проведенных сегодня. Вскоре даже минуты станут болезненными для меня, информацию придется засовывать в разные глухие углы. Последний жест, вот и все, что я могу запомнить. Один последний план, одна последняя цель, одно последнее путешествие. Мне хотелось бы снова совершить невозможное. Особенно сделать невозможным этот конец.

— Но почему «Потерянная Звезда»? Почему именно теперь? Ты мог отправиться туда в течение последних сорока лет многократно. Не потому ли, что она — новый центр внимания?

— Нет. Смерть хормонца не зависит от моды. Мне не хочется умирать одному. Я буду рад, что ты находишься поблизости. Но остальное к делу не относится. За предыдущие сорок лет причины отправляться за «Потерянной Звездой» не было, а теперь она есть.

— Ты знаешь, что у нее за груз? — удивленно спросил

— Не точно. У меня есть подозрения. Но об этом я не могу тебе сказать. Пока. До тех пор, пока я не буду знать, что потерпел неудачу и груз достанется вам. Я могу ошибаться. Но на ней может вообще не быть груза.

— Ты думаешь, что груз был с Хормона, — настаивал я.

— Нет, — ответил он. — «Потерянная Звезда» никогда не заходила на Хор. Если там есть груз, то он оттуда, что в настоящее время не существует. — Он улыбнулся. — С Мейстрида.

Он встал. И я встал с ним, пожав руку вновь. Она была легкой и до смешного нереальной.

— Увидимся, — пообещал он.

— Надеюсь.

— Кувио передаст устройство для нашего совместного полета. Мы стартуем рано утром.

Он ушел, а я остался. Ив вглядывалась в меня.

— В чем дело? — спросил я. — Удивляешься, почему я продал твоего босса маленьким зеленым человечкам? Предательство по отношению к Титусу Шарло или что-то еще?

Она игнорировала мои скверные манеры.

— Что такое Мейстрид? — спросила она.

— Не знаю, — сказал я. — Англизированная форма хормонского слова. Может быть, название мира. Нужно спросить у англоговорящего хормонца, я думаю.

— Ты не спросил у Алахака?

— Он не хотел, чтобы я спрашивал.

— А что он говорил раньше об изменениях своего мозга? Я не поняла.

— У хормонцев секционный мозг, — объяснил я. — Память у них идеальная — они никогда и ничего не забывают. Они сортируют и классифицируют свои воспоминания и держат их отдельно в банках памяти, которые Алахак назвал ячейками. Их сознание за раз может изучать одну секцию. Их мозг существует во всех ячейках, но когда ячейки переполняются, их мозг становится все меньше и меньше. Постепенно он раскалывается, прекращает существование. Это — смерть. Из принципа — это их обычаи — хормонцы выбирают смерть до того, как достигнут разрушительного уровня или когда условия становятся подходящими. Им нравится во время смерти совершить что-то полезное. Это дело чести. Каждый хормонец хочет оставить о себе память как о погибшем герое.

— Поэтому Алахак считает, что «Потерянная Звезда» — разновидность ритуального исхода?

Я вздрогнул.

— Что-то вроде этого. Я полагал, что он выберет менее гласный способ ухода. Но последние два года оставили на нем большую отметину. Он не совсем тот, каким я знал его раньше.

— Ты не выглядишь печальным, — сказала она, поколебавшись. — Этот человек твои друг, и он сказал что собирается через несколько дней умереть.

— Меня это не печалит, — просто сказал я. — И его тоже.

— Но он — чужак. — Она сказала не подумав.

— Поэтому он подчеркнуто вежлив. Он имеет право спокойно принять свою смерть. А я нет, не так ли? По-твоему, я должен устроить представление. Я должен кричать, как делают обыватели и как они учат своих детей. — Это был более хормонский пример лицемерия, чем людской. — Я не буду убиваться по Алахаку.

— Ты даже не попрощался с ним. — Тон был обвиняющим.

— В этом нет необходимости, — сказал я. — Пока. Он знает, что я буду рядом, когда он умрет. Тогда мы и попрощаемся.

Она покачала головой, отказываясь понимать.

14

Когда мы с Ив вышли из здания, то инстинктивно остановились, почувствовав прохладный воздух. Ив посмотрела в темнеющее небо, а я огляделся по сторонам, затем взглянул на противоположную сторону, где чужак в скафандре смотрел прямо на меня. Он стоял прямо, и его лицо было закрыто шлемом, но по его позе я понял, что он смотрит на меня и что он меня узнал. Затем его рука потянулась к поясу. Мне не нужно было долго раздумывать, чтобы сообразить, что сейчас произойдет. Швырнув Ив на землю, я метнулся вправо. Казалось, я все делал очень быстро, но события разворачивались еще быстрее. Оружие в руке чужака следовало за мной по ходу движения, затем раздался выстрел. Я нырнул, но скорее всего опоздал бы, если бы он выстрелил сразу. Луч оплавил стену в нескольких дюймах от меня. Я покатился, весь в кирпичной пыли, но не раненый

Для повторной попытки у фигуры в скафандре времени не осталось. Его подстрелил кто-то, стоявший в дверях отеля. Полиция сработала необыкновенно оперативно и качественно.

Взмокший, я встал на ноги и медленно пошел назад. Коп уже помогал встать Ив.

— Спасибо, — поблагодарил я, принимая ее из его рук. Мы все перешли улицу для опознания трупа.

— С этим о’кей, — лаконично заметил коп, жуя жвачку; он выглядел гордо, потому что предотвратил убийство. — Это я его достал.

— Вы чертовски вовремя вышли из двери, — сказал я. — Вы следили за ним? Или за нами?

— Мы защищаем граждан, — ответил он.

— И сегодня вы должны защищать нас.

— Кажется, так, — согласился он. — Может быть, кто-то знал, что вам понадобится помощь. Вы прилетели на новоалександрийской птице? Собираетесь похитить золото «Карадок»? — Ботинком он зацепил скафандр и перевернул тело на спину.

— Кроколид, — сказал он не спеша, ленивым тоном. — На этом континенте у нас три колонии под куполами, в которых они обитают. Они не часто выходят оттуда, необходим скафандр. Некоторые из них работают в порту… Только на грязной работе.

— Грязная работа — наиболее надежная, — подтвердил я.

— Он поджидал нас, — сказала Ив, не веря в это. Она всегда вела тихую и неприметную жизнь. Она не могла вообразить, что в нее будут стрелять.

— Вероятно, — сказал я. — «Карадок» решила, что я слишком легко от нее отделался на Новом Риме. Или. может быть, они считают, что я неблагодарен, поскольку слишком быстро смогу вернуться в Течение. А возможно. они полагают, что мне нужен урок. — Я наклонился к копу, который раздевал чужака. — Никаких намеков на то, кто оплатил его труды?

— А вы как думаете? — презрительно ответил он.

— Мне хотелось бы знать, заплатили ему за то, чтобы он попал, или за то, чтобы промахнулся? — сказал я.

— Братишка, если бы я был на твоем месте, то поостерегся бы, — конфиденциально посоветовал полицейский.

Я не видел, кому была выгодна моя смерть, чтобы нанять убийцу. Я не сделал ничего такого, чтобы вызвать ненависть «Карадок». Интересно, как громко Шарло распространялся о достоинствах «Хохлатого Лебедя»? Сколько раз думала «Карадок» над тем, как прервать наши поиски «Потерянной Звезды»?

Толпа увеличивалась.

— Мы можем идти? — спросил я. — Или нам необходима тень закона в кильватере?

— Я пойду с вами, — сказал он. — Фургон только что вынырнул из-за угла. Мы можем оставить все правосудию.

Коп осмотрительно проводил нас до корабля. Всякий раз, когда я оглядывался, оглядывался и он.

Я был рад убраться из порта. Может быть, Холстхэммер проклятый мир, в котором люди палят почем зря каждый день в году. Я бывал раньше на подобных мирах. Но никогда не было причин для стрельбы. Только дети, у которых нет достаточно ума и талантов, способны играть в подобные игры. Мне же не улыбалось быть мишенью.

Это происшествие сильно повлияло на мое настроение. Когда мы поднимались на «Лебедь» через отверстие в его днище, я впервые определил, что такой корабль мог бы вести в космосе сражение не хуже, чем научные исследования. Космические битвы давным-давно ушли в прошлое, но случайные стычки имели место, и их следовало опасаться. Трудно попасть в цель, когда на ее месте пустота. А «Хохлатый Лебедь» мог маневрировать вне зависимости от того, на какой скорости двигался. Если бы он нес вооружение, то был бы феноменально удачливым боевым кораблем. Возможно, основания компании «Карадок» опасаться его более чем обоснованны. Хотя представить себе, что Новая Александрия стремится создать военный флот, было немыслимо. В то же время предположение, что флот Земли попытается укрепить материнскую планету от вторжения из Галактики, было весьма вероятно.

— Это был бы великий ястреб, если бы у него были когти, — сказал я Ив, объясняя свои молчаливые раздумья.

— Ты хочешь использовать его для охоты на голубей? — спросила она.

— Червей, — сказал я. — Гигантских стальных червей. Во мне говорит не спортсмен в отставке. Пессимист. Пусть это тебя не беспокоит. Пошли выпьем кофе и расскажем деткам о нашем приключении.

Джонни действительно был поражен моим бегством из лап смерти, но Ротгар использовал это как подтверждение своего взгляда на жизнь в целом и на ее перспективы для нас в будущем. Как только тема себя исчерпала, я ее изменил.

— Я видел Алахака, — сказал я Ротгару.

— А я встретил Кувио, — заявил он. — Он дал мне специальный маяк, чтобы следить за ним. Ты можешь пристроить его к пульту управления, и траектория их полета будет доступна нашим компьютерам.

Я взял небольшое устройство, которое он мне протянул.

— Чертовски умны эти чужаки, — пробормотал я. — Кстати, ты знаешь, что такое Мейстрид?

— Да.

Я был удивлен. Поперхнулся кофе и оторвал чашку от губ.

— Ну, — сказал я. — Скажи мне.

— Чудесная страна у хормонцев. Обычная история, ты знаком с подобными вещами.

— Не забытая планета? — спросил я как можно более безразличным тоном.

— Настолько глубоко я не осведомлен, — сказал Рот-гар. — Просто страна чудес. Как раз для детишек.

Я хмыкнул.

— Полагаю, Алахак не захотел, чтобы я узнал, что там есть. Думаю, я найду нужный курс.

— И у тебя нет никакого предположения, что могло бы быть на «Потерянной Звезде», что ему так нужно? — спросила Ив.

— Ни малейшего, — ответил я.

— Я скажу, что на борту «Потерянной Звезды», — сказал Ротгар. — Сказочная страна хормонцев, черт бы побрал нас всех.

Я кивнул, наполовину согласившись.

— Что бы там не было, — сказал я, — сейчас это может быть достаточно ценным. У нас есть целая новая Вселенная. Восемьдесят лет — долгий срок. Стандарты за время моей трудовой жизни изменялись так радикально, что торговые маршруты тех времен, когда я начинал, совершенно не нужны теперь. Цена — дело моды, и мода гигантски изменилась за эти годы. И никогда это не происходило так быстро, как в течение последнего столетия. Думаю, мы кое-что найдем на «Потерянной Звезде», если только доберемся до нее. Но у этого не будет стоимости.

— До тех пор, пока мы не получим что-то, что сможем предъявить, — сказал Джонни. — Если мы найдем ее и не сможем привести назад, то это будет дьявольски памятно после всего этого шума.

— Думаю, это верно, — согласился я. — Трюк это или нет, но нам попадется несколько безделушек, чтобы подкормить воображение обывателей. До тех пор, пока они не пресытятся чудесами.

— Тогда мы выиграем игру даже в том случае, если нам не повезет, — сказал он.

— Первый раз вижу парня, жгуче заинтересованного, чтобы ему не повезло, — прокомментировал я.

Мы так бы и продолжали обсуждение в полуподавленном настроении, но нас спасло появление дель Арко. Информация о том, что какой-то субъект покушался на его пилота, дошла до него. Я был почти тронут его участием. Я и не знал, какой он заботливый.

В полиции они с Шарло не получили вразумительных объяснении. Поскольку трагедия была предотвращена и подходящий труп вовремя зарегистрирован как часть дневного груза злодейства, полиция была удовлетворена. В своих отчетах они выглядели отлично, а все остальное их мало интересовало. Дело было закрыто. Все, что дель Арко получил от полиции, — это сведения о кроколидах.

Вымирающая раса была реликтовой. В период своего расцвета кроколиды колонизировали семь или восемь миров поблизости от своего родного мира Хициллы. Прогрессировали они медленно из-за досветовых скоростей, которыми располагали. В дальнейшем же дело осложнилось и из-за того, что Хицилла имела специфическую атмосферу, которая принуждала все колонии располагать под куполами. Хицилла также не сумела примирить вечно спорящих кроколидов. Окружающая среда планеты все время ухудшалась, в результате это привело к вымиранию туземцев. Без поддержки с Хициллы большая часть колоний не смогла выстоять. Кроколиды Холстхэммера оказались удачливыми. Но, оставаясь под куполами, борясь с ядовитой атмосферой, они были совершенно не способны эволюционировать. Их общество и технология на миллионы лет оказались в статике.

Возможно, что кроколиды были первыми, кто познакомился с расами-звездоплавателями, хотя никто не может оспаривать древность Галласелиан.

Когда прибыли люди и хормонцы — в тот момент, — кроколиды совсем не выказали к ним интереса. Внутривидовое размножение вело их по пути однородности генетической структуры особей, несмотря на соглашение о внутрикупольной евгенике. Интеллект и физическое состояние среднего кроколида носили явные признаки стагнации и ухудшения. Все рассматривали кроколидов как низший класс существ. Люди не проявляли симпатий к вымиравшим.

Конечно, контакт был установлен — человеческое тщеславие не могло это игнорировать. Некоторые кроколиды имели определенные дела с портами, но большая их часть никого не беспокоила и желала, чтобы их тоже не тревожили.

Для кроколидов было необъяснимо, что один из сородичей пытался застрелить меня, потому что их мало что интересовало вообще, и происшедшее событие носило индивидуальный характер. Невозможно было привязать «Карадок» (или кого-то еще) к этому кроколиду, потому что все кроколиды были идентичны даже без их обезьяньих скафандров, а «Карадок» — как и кто-либо другой — имела хотя и частые, но не регулярные дела с чужаками.

Из многословия дель Арко я сделал вывод после некоторых размышлений, что Шарло не заинтересован в инциденте, поэтому и договорился конфиденциально о полицейской охране. Сам же капитан не имел предсказателя среди слуг закона Он был землянином, что делало его чем-то вроде знатока криминальных вопросов. На Новой Александрии за последние двадцать лет еще никто не стрелял. Полагаю, что дель Арко был напуган больше, чем следовало бы. «Карадок», несомненно, имела основания для этой выходки, но совершенно не обязательно Ротгар тоже отметил это, и последовавший вслед за этим подъем настроения заставил нас отправиться спать.

На следующее утро мы взлетели.

15

Направить корабль в Течение было не шуткой Это было главное испытание: если бы он сумел безопасно летать в пространстве, подобном этому, тогда бы он оправдал свою стоимость. Я подумал, что для меня необычно быть в этот момент более самонадеянным, чем когда бы то ни было. Дель Арко много говорил, но он не понимал, насколько опасно Течение. Ротгар, конечно, был прирожденный пессимист, а я нагнал достаточно страху на Джонни и Ив, вынудив их цепенеть при одном только упоминании туманности. Но теперь я знал свои корабль. Я знал, как он летает, и чувствовал, на что он способен. Другим я ничего не говорил, потому что это было мое личное дело, но у меня появилась уверенность в «Хохлатом Лебеде» и в своей способности управлять им даже в искривленном пространстве.

Другим, что меня серьезно беспокоило, было мое перенапряжение. При нормальных обстоятельствах я мог оставить приборы управления на длительное время. В Течении расслабляться было значительно труднее. Конечно, в строении любой туманности существуют пустые пространства — в конце концов, в глубоком космосе все на девяносто девять процентов состоит из пустоты, — но дело в том, что так она выглядит снаружи. Находясь в глубоком пространстве, вы не можете надеяться, что оно будет оставаться таковым все время, пока вы в нем находитесь. На самом деле оно значительно менее склонно оставаться пустым, поскольку ваше нахождение в нем создало ряд искажений и повреждений… Движение в Течении — это не просто кувыркание, которое совершает вся Вселенная, — Течение пренебрегает принципами, которые в обычных уголках Галактики называют законами.

В сердце туманности находится спрессованная область колоссальных размеров и, вероятно, неограниченной мощи. Материя пространства изорвана в клочья и просачивается сквозь псевдовременную матрицу, которая растягивает свою оболочку во множество других времен — и, возможно, в массу иных пространств — в отличие от этого одного. Гравитационная ориентация следует за всевозможными видами диких искривлений, и происходят обычные аномалии в прохождении света и прочие неприятности. В Течении есть миры — солнца и планеты, луны и кометы, и они такие же, как и миры повсюду. Но в изорванном пространстве вы никогда не можете быть уверены. Ни в чем. Ни в планетарных условиях, ни в абсолютных перемещениях, ни даже в постоянстве во времени.

Теоретически миры Течения предполагали мирные небеса, где я мог отпустить корабль и наслаждаться сном и тишиной. Но Мог ли я по-настоящему расслабиться, когда мы находились в туманности? Вероятно, нет. А мы должны были находиться в пределах Течения дней пять или около того, и мне следовало максимально сосредоточиться, поскольку оно могло убить нас всех вне зависимости от того, насколько совершенен «Хохлатый Лебедь».

Первое, что мы встретили вблизи Течения, была пыль. Силы, которые бродили по Течению, гнали перед собой огромные облака пыли. Само по себе это не опасно — большая часть кораблей может существовать в пыли. Очистители пространства и драги чужаков даже разрабатывали пылевые облака. Но одно дело, когда защищаешься от пыли обшивкой при разработке облаков, а совсем другое — лететь сквозь непрестанный дождь из пыли, который постоянно стирает снаряжение корабля. Если в корпусе образуется трещина или размыв, сквозь них может просочиться энергия, что неминуемо приведет к разбалансировке и отклонению траектории. А когда траектория начинает самопроизвольно меняться, вы одной ногой оказываетесь в могиле.

Я сохранил большое уважение к пыли и ощущал ее через сенсоры в течение часа или двух, пока мы пролетали через нее. Но я был достаточно мобилен, чтобы маневрировать в соответствии с изменением интенсивности течения. Незначительные изменения ориентации крыльев позволяли выбирать более удачные положения для ориентации корпуса по отношению к пылевому дождю. Со временем выбор изменении стал почти рефлекторным. Модель моих реакций была автоматически запрограммирована в нашлемном компьютере, и корабль вскоре научился проделывать те же самые манипуляции самостоятельно, хотя я все еще продолжал его контролировать. Я вставил специальный буй Алахака в наш стандартный прибор. Как только пришел сигнал, на моем обзорном экране появилась траектория пути, по которому шел сигнал. Когда мы вошли в Течение, то отставали от «Гимнии» часа на два. Мы немного отстали, когда я приспосабливался к Течению, что для Алахака было совершенно не нужно. Я пристроился к трассе на глазок. У Алахака была карта, но я знал, что там, где пройдет «Гимния», пройдет и «Хохлатый Лебедь», правда, все опасности на этом пути я не мог предсказать. Для нас, следовавших по пятам за «Гимнией», этот путь был совершенно неизвестен.

Я предупреждал дель Арко и Ив, что не надо отвечать мне, когда я разговариваю. Возможность комментировать вслух наше положение улучшала мое мысленное состояние. Я мог управлять без советов, глупых вопросов и поздравлений.

— Я собираюсь сблизиться, — сказал я. — Между нами пыль, и мне не хотелось бы, чтобы она оказалась у нас на пути.

Крупное облако надвигалось большими уступами, вероятно, со всех сторон. Это было горячее вещество, выплеснутое из центра и заполнявшее все вокруг нас. Стук грязи о мои крылья перерос потом в непрерывный ливень, обрушившийся на все части фюзеляжа. Я уменьшил площадь крыльев, но не мог сократить всю обшивку корабля. Пришлось добавить мощности на силовую защиту. Я убедился, что сердце корабля бьется ровно и сильно, в чем была особая нужда. Я надеялся, что шторм будет непродолжительным. Добавка энергии в силовое поле на продолжительное время могла ослабить двигатель. Возможность починки или замены его до нашего возвращения на Холстхэммер была нереальной, и с двигателем нужно было обращаться осторожно.

Сигнал слегка изменился.

— Они повернули, — сказал я и объяснил: — Облака исходят из центра, из временных перекрестков или гравитационных дыр. Они пытаются сбить меня с трассы несмотря даже на то, что давление на их корпус сохранится.

Конечно, я повторил маневр. Вы бы тоже не стали разбивать собственный корабль. Я попробовал прочувствовать, по какой траектории искривляется их трасса, для чего необходимо было выправить крылья. Я добавил энергии в поле, чтобы иметь возможность двигать крыльями. Затем убавил силу, питающую защитное поле. Это было похоже на снятие перчаток в мороз. Уколы пыли стали жестче — почти болезненными. Я изучал очертания поля, которое сдерживало их. Через мгновение я видел его, но оно было очень тонким, и мне показалось, что оно медленно изменяется Я двинулся, чтобы подчиниться требованию пылевого потока, а затем немного изменил движение. Я собрался и начал медленно, но с силой двигать крыльями, создавая собственное напряжение, вплетающееся в ткань шторма. Мощь этих движений была несравнима, конечно, с мощью, излучаемой из середины Течения. Но то была случайная, рассредоточенная энергия. Моя же рассчитана на целенаправленное воздействие. Я был первым человеком, когда-либо запрягшим могущество Течения своими собственными силами.

Кожа моя начала пылать, когда угол атаки крыльев изменился, давая пыли возможность жестче врезаться в защитное поле. Неприятная боль появилась в спине и в паху. Но я ее игнорировал. Затем внезапным толчком, подобным порыву ветра, облако изрыгнуло нас плавно и без видимого усилия. Только секунды понадобились мне, чтобы выйти на траекторию.

Тщательно, стараясь не спешить, я вернул поле к его первоначальному положению.

Я отметил, что многие корабли могли бы проскочить облако, но ни один без тяжкого перенапряжения своих двигателей, и уж конечно, не на таких скоростях.

— Одно мы расколошматили, — прокомментировал я, когда смертельное напряжение отозвалось болью в моих мышцах. Я выпрямился и расслабил пальцы.

Но расслабляться было нельзя.

Мы сближались с «Гимнией», но Алахак все еще двигался очень быстро. Помня, что у него нет наших возможностей, я рассчитал, что нагрузки на его двигатель через несколько дней выведут его из строя. Он летел как сумасшедший. Какой бы ни была причина его бравады, она торопила его прямо в ад.

Я не мог видеть корабль Алахака, потому что даже с замечательными сенсорами помех для видимого спектра было достаточно. Но приборы, ловившие сигнал, доносили его громко, чисто и с каждым разом все ближе. Иногда я чувствовал волну искривленного пространства, которая рассеивалась в кильватере. Это тоже беспокоило меня — «Гимния» может быть отброшена, как пробка, если получит боковое повреждение. «Лебедь» мог это выдержать — если я буду достаточно быстр, — но «Гимния» нет.

«Если бы ты успокоился, — думал я, — у тебя было бы больше шансов попасть туда». Но что-то направляло его достаточно твердо, и, пока у него было чистое пространство, он испытывал пределы своего терпения. Он двигался словно вышвырнутый из пекла.

Минуты складывались в часы, а он начал еще прибавлять в скорости. Я не собирался рисковать и не стал копировать его действия, поэтому он начал отрываться. Затем он врезался в облако и вынужден был принять меры предосторожности. Облако было небольшим и узким, и я прошел через него без труда, не особенно мудрствуя.

Через семь часов нас вновь начало атаковать искривление. Алахак не замедлился, поэтому я предположил, что покоробленность пространства исходит из его движения. Я двигался на волнах, пока они не стали давить мне в грудь и в корму, тогда я снизил скорость и уменьшил нагрузку. Несмотря на это, мои занемевшие мышцы начала терзать тупая боль. Я взмок от напряжения и чувствовал невероятную усталость. Перед взлетом меня попытались подстрелить, и все это было десять-двенадцать часов назад. Даже для меня подобные перегрузки были великоваты.

— Что этот чертов идиот собирается делать? — злился я. — Это не скачки. Или он думает, что я обману его, и хочет достичь «Потерянной Звезды» на пару часов раньше?

Но дело было не в этом. Он знал, что я дал ему фору, — как и обещал Если он действительно предполагал гонки, то я знал, что выиграю. У меня была птица, а у него пуля.

Часы проходили

Напряжение усилилось. Как и каждый, я знал, что продолжать все это опасно, но не отважился на другую крайность, рискуя замедлением реакции и даже потерей сознания.

— Дайте мне укрепляющее впрыскивание, — сказал я дель Арко, — и снабдите внутривенным вливанием, полторы порции. Сам я не в состоянии провести эту процедуру, не отстав, — а я хочу приблизиться к Алахаку. Мне не хочется, чтобы мы влетели в расщелину пространства, по которой он сейчас движется.

Капитан пошел выполнять мою просьбу.

— С тобой все в порядке? — спросил я Ротгара.

— Я могу есть, — ответил он. — Джонни должен будет побыть при двигателях, пока я буду отдыхать.

— Прими впрыскивание, — сказал я ему. — Не оставляй это на Джонни; когда настанут неприятности, я хотел бы, чтобы ты был в форме и наготове. Джонни не умеет жонглировать плазмой.

Думаю, это Ив воткнула мне в руку питание, но я ничего вокруг не видел. Игла вошла хорошо, и захват придержал ее. Я почувствовал определенное неудобство, будто что-то прокалывало защиту с левого крыла, и прошло несколько минут, прежде чем я избавился от этого неприятного ощущения.

Пыль, пыль, все больше пыли. Теперь мы были в смертельном плазменном ореоле туманности, внутри канавы, которая излучалась из центра образования. Помня, что мы совершили, я не особенно удивился. Меня заинтересовало, каким образом Алахак продолжает гонку. Хормонцы не так сильны физически, как люди. Возможно, он принял какой-то стимулятор. Прежде я летал так для того, чтобы уложиться в сточасовой полет. Для здоровья вредно насиловать свой организм подобным образом.

Безумная погоня продолжалась дальше. Иногда скорость превышала обычную в шесть тысяч, хотя в основном была четыре-четыре с половиной тысячи. Для меня это было в избытке, и я не повторял его случайные порывы. В результате он оставался впереди на значительный период времени, но потерял всю выигранную дистанцию, когда сеть облаков вынудила его ползти. Позже он, казалось, переменил курс, который планировал, и я приблизился к нему еще, пока он решал, каким путем идти от некой неизвестной точки А к точке Б. Картографирование «Карадок» было достаточно совершенным, и то, что в конце концов он зашел в плывун, — это не их вина. Картографирование Течения Алкиона — задача для оптимистов.

Неприятный шторм, вызванный маневрами Алахака, вынудил меня отклониться влево. Хаотично движущийся пух начал закручиваться в воронку. Но прежде чем он коснулся корабля, я обнаружил его присутствие. Алахак поднял свою скорость до десяти тысяч, очевидно намереваясь отойти от этого чудища. Выбора у меня не было, и я последовал за ним. Корабли разделяло семь или восемь минут хода, но штормы были невероятными. Я поднял скорость «Лебедя» до восемнадцати тысяч, прежде чем убедился, что мы миновали область порожденной «Гимнией» стихии.

Высокая скорость наказывала нас. Волны искривления пытались вышвырнуть нас с трассы Алахака и трепали весьма жестоко. Птица, используя мои рефлексы, избегала давления, в то время как я подсчитывал наши шансы. Я крикнул Ротгару, чтобы он сконцентрировал внимание, и понадеялся, что он сумеет сохранить постоянство движения под жестким дождем. Я позволил силе тяготения уйти, чтобы прокатиться по пене на волне. Если в это время даже на мгновение изменится энергопитание в сочетании с короблением, мы не только можем потерять ход, но и будем серьезно искалечены.

Именно так и произошло. Нас отбросило вверх и в сторону; это напоминало щелчок по бите. На несколько секунд возникла частичная боль, мы выдержали искривление, но основной удар пришел, когда мы освободились. Нам было худо, как никогда. У меня возникло чувство, что в течение микросекунд я полностью развалюсь. Все, что я мог сделать, это бросить корабль влево и вернуть нашу привычную силу тяжести.

Когда я снова оказался на удобной скорости и пристроил «Лебедя» в хвост «Гимнии», у меня появилось время для размышлений.

— К счастью, — произнес я, — таких минут немного. — Голос мой, к моему удивлению, показался мне чужим. Боль — только неизбежное следствие. Я должен был ее перетерпеть, потому что иначе потерял бы скорость.

Боль вскоре ушла, но и обстановка стала на какое-то время более простой.

«Гимния» начала прибавлять ход. Алахак был нетерпелив. Он хотел достигнуть точки назначения до того, как умрет. Я не знал, как долго будет продолжаться полет, но наша цель была внутри ядра, которое находилось в нескольких днях хода. Я попробовал представить, сколько мучений пришлось бы нам вынести, если бы мы находились на «Гимнии». Мысль эта была не из приятных. Еще мне стало неприятно от того, что Алахак, возможно, не собирался лететь туда. Он собирался умереть — ничего не достигнув, — и маяк нес, нес его последний крик: координаты «Потерянной Звезды» и проложенный курс, чтобы ее достигнуть.

Время шло, и мне было интересно, отдыхает ли хормонец. Он должен был остановиться, думал я, несмотря на то, что у него последний шанс. Какой бы эликсир жизни ни струился в его венах, он не мог быть вечным. Он должен вскоре сделать передышку. «Карадок» должна иметь заселенные миры, если они картографировали Течение. Он должен знать, где можно сесть. Я дьявольски устал, даже подумал, что ему следовало бы остановиться ради моей безопасности.

И когда терпение уже дошло до предела, он медленно сбросил ход и направился к звездной системе. Мы последовали за ним. Я знал, что даже на поверхности я должен быть наготове каждый миг. Но если беспокойство и пришло, оно приходило медленно. У меня будет время поспать и размяться. В Течении Алкиона великим благом может быть уже одно только сознание, что ты не находишься на грани разрушения корабля.

16

Место, где мы совершили посадку, оказалось голой скалой, круглой и размером с земную Луну. Без воздуха, совсем без жизни и начисто лишенным какой-либо особенности или индивидуальности.

В тот же миг, как я отключил двигатели, я вызвал «Гимнию».

— Корабль еще не развалился на куски? — спросил я Алахака с некоторой издевкой, после того как прошло напряжение.

— У нас дела неплохи, — сказал он. — А у вас?

— Мы целы, — сказал я, — но знаю, что ваши дела не так уж хороши. Пробоина сильно пропускает.

— Мы можем держаться. Некоторое время нам с Кувио пришлось потратить на ремонт этого узла после того, как мы сели. Корабль полетит, и полетит хорошо. Не беспокойся.

— Сможете добраться до ядра?

— Думаю, что да. Завтра больше остановок не будет.

— Не принимай это близко к сердцу.

— Не могу. Это должно свершиться завтра. Если мы сядем еще раз, то никогда уже не сможем взлететь.

— Значит, у вас дела на самом деле плохи?

— Надеюсь, для выполнения нашей задачи мы в норме. Еще один бросок, и мы у цели. Вы должны еще раз опуститься до входа в ядро или остановиться на постоянную орбиту вокруг безопасного солнца. Я передал тебе координаты миров, которые знаю, и ты сможешь сам осуществить свой выбор.

— А что тем временем будешь делать ты?

— Не беспокойся. Дорога будет свободна. Ты сможешь следовать за мной, если будешь в состоянии. Но помни, что тебе нужен будет отдых. Береги себя.

— Это далеко? — спросил я. Я почти представил себе, как он улыбается.

— Двадцать восемь часов до ядра. И еще двенадцать- тринадцать внутри. Если я до него не доберусь, сигнал расскажет все, что тебе следует знать. А если захочешь узнать больше, то должен посетить меня, когда «Гимния» погибнет. Надеюсь, она не взорвется в ядре и не рассеется в мелкую пыль.

— Желаю удачи, Алахак, — сказал я.

— Надеюсь, тебе удача не понадобится, друг мой, — ответил он. — Думаю, твой корабль надежнее удачи.

Я отключился и лег навзничь в кресло на несколько секунд. Отстегнул ремни и вытянул ноги. Но кресла не оставил.

— Кто-нибудь пострадал? — спросил я. Все четверо находились в отсеке управления.

— Нет, — ответил дель Арко.

— Хорошо.

— У него получится с этим делом? — поинтересовался капитан.

— Нет.

Капитан вздохнул с облегчением. Ему никогда не нравилась мысль, что «Потерянная Звезда» сначала достанется не нам. Ведь это я заставил его смириться с тем, что это необходимо. Я был убежден: дай я ему время на переговоры с Шарло, произошла бы неприятность. Я знал, что Шарло никогда не простил бы мне покушения на его власть, но сейчас ситуация была свершившейся, и теперь, когда все было сказано и сделано, это был единственный рациональный способ действия.

— Я посплю здесь, — сказал я. — Мне нужно что-нибудь, чтобы очистить свою обменную систему от вчерашних уколов и подготовиться к утру.

— Я все сделаю, — сказала Ив.

— У тебя все в порядке? — спросил я Джонни. Тот кивнул. Я знал, что Ротгар в состоянии позаботиться о нем, и он это сделает.

— Попробуй выспаться, — посоветовал я Джонни. — Прими что-нибудь для гарантии.

Пришла Ив и подала мне восстановитель-тонизатор.

— Ты что, помимо всего еще и наш доктор? — спросил я. — Похоже, капитан знает, как все должно быть.

— Я прошла курсы по применению космических лекарств, — успокоила она меня.

— Потрясающе, — сказал я и, глядя на капитана, добавил: — Полагаю, что обслуживают и тех, кто только стоит и ждет?

— Какие у нас шансы? — терпеливо спросил дель Арко. Я решил, что, пожалуй, лучше не стоит его слишком беспокоить.

— Завтра нас ничто не остановит, если не произойдет что-то непредвиденное, а это один случай из тысячи, — сказал я. — О ядре не могу сказать ничего определенного. Но оно не должно существенно отличаться от того, что мы уже перенесли. Ну чуть пожестче. Думаю, мы справимся.

— Значит, мы получим все, — сказал дель Арко. В голосе его не было никаких эмоций… он был безжизненно-бесстрастный.

Дель Арко не хотелось, чтобы я подумал, что он проявляет жадность.

— Да, это так.

— Ну а как же с «Карадок»?

Я пожал плечами. Он-то наверняка знал, что «Карадок» не смогла еще сюда добраться. Рэмроды ужасно медлительны. Они могут быть всего лишь в нескольких световых годах, и все равно мы их обойдем.

— Ни о чем не беспокойтесь, капитан, — с убежденностью в голосе сказал я. — Все довольно прозаично. Мы выиграем эту игру.

— По твоему тону не скажешь, что ты хочешь этого, — заметила Ив.

— В любом случае они нас не остановят. А теперь дай мне снотворное. Главное, чтобы утром мне от него не было плохо. Вон то, в красной обертке, которое я обычно использую. Оно подойдет.

Ив поморщилась от того, что я выражался таким образом. На самом деле мне хорошо было известно название лекарства.

— В тренировочных школах ипподромных жокеев учат быть почтительными в обращении с химикатами, а я, где только можно, всегда избегаю школьных методов. Вот так-то.

Ив молча приготовила снотворное, и все ушли из рубки управления. Я взял у нее чашку, потом отдал пустую и спросил, чем она занимается на борту корабля.

— Я член команды, — ответила она.

— Ты сказала, что занималась монитором для Шарло. Это неправда. Монитор устанавливал дель Арко. Он его чистит и проверяет. Ты даже не подходишь к нему.

— Мы тебе солгали, — сказала она. — Я здесь потому, что настояла на этом.

— И зачем тебе это?

— Потому что это мой корабль, Грейнджер. Я первая на нем летала. Между прочим, я училась в училище на Пенафлоре. В училище пилотов.

Я удивился и чуть не рассмеялся, но в последний момент не сделал этого, так как сразу же осознал, что это значит — отдать корабль кому-то другому. Была она таксистом или нет, а этот корабль она чувствовала так же, как и я теперь.

— Черт меня побери, почему ты не сказала об этом? — требовательно спросил я.

— После того, что ты заявил об ипподромных жокеях? Кроме того, когда мы впервые встретились, ты предельно четко дал понять, что не желаешь ничего знать обо всех нас. Какова бы была твоя реакция, если бы я сказала, что я тоже космический пилот?

— Я бы рассмеялся, — ответил я.

— Вот так-то, — передразнила она меня.

Я парировал насмешливо-самоуверенным тоном:

— А теперь пей «майен фини».

Если бы можно было хлопнуть дверью космического корабля, она бы это непременно сделала. Я выпил «майен фини».

Почти в тот же миг, или это мне показалось, кто-то принялся трясти меня. Я мгновенно пришел в себя, подумав, что что-то не в порядке. Но меня будили неторопливо — это был Джонни.

Пришлось встать, чтобы остановить судороги в теле. Я взглянул на часы. Прошло ровно восемь часов, как мы сели.

— Алахак только что стартовал, — сообщил Джонни.

— Он не связывался с нами?

— Нет.

Алахак в своем стиле.

Я втерся в кресло, но не закрепился и не надел капор.

— Дай мне что-нибудь поесть поплотнее, — сказал я. — Нужно, чтобы кишки были в порядке.

— Все готово. Ив сейчас принесет.

— Хорошо. Если вас попрактиковать пару лет, то можно сделать нечто подобное хорошему экипажу.

Ив принесла кашу, и я с максимальной скоростью проглотил ее. Дело не в том, что у каши плохой вкус или еще что-то, просто на пищу не стоит обращать внимания. В глубоком космосе еда — это просто функция организма.

Через несколько минут я полностью проснулся и почувствовал, что готов взяться за Течение Алкиона. Позади у нас, если перевести на мили, было столько же, сколько и впереди, не меньше. Больше нечего было бояться, если держишь глаза открытыми, а сам все время начеку.

И два дня прошли как один. Путь был быстрым, но с подвохами, и было похоже, что нас ничто не ставило в тупик. Грязь была невероятная. Чем дальше мы углублялись в ядро, тем плотнее становились пылевые тучи. Но была и просто пыль, устойчивая пыль, которая шелестела по крыльям все сильнее, но я был уже знаком с ней, и мне было легче. Потому что уровень трудности был примерно одинаков. Наверное, управлять кораблем было легче, чем я раньше осмеливался предполагать, но я не благодарил судьбу. Нам не нужна была удача. Бурь было много, но ни одна не погналась за нами. Однажды, около двенадцати дня по корабельному времени, мы подверглись жуткому обстрелу вихревой пыли. Она опалила мои руки, обожгла лицо, но напряжение сознания не было таким страшным, и я нормально перенес эту неприятность.

Алахак был неукротим. «Гимния», казалось, брала все препятствия одним махом. Она шла чуть медленнее, чем накануне, редко достигая пяти тысяч световых лет. Далеко впереди лежало все, что необходимо было тщательно сделать в Течении Алкиона. Но перипетии вчерашнего дня принесли мне опыт, если не мудрость.

Прошло тридцать семь часов, прежде чем я решил выйти из контакта с «Гимнией», начав приготовления к последнему прыжку перед посадкой. Когда я начал опускаться, пришел их сигнал. Я прослушал послание на магнитофоне, уменьшив его скорость. Оно гласило: «Не теряй времени. Все в порядке. Вероятно, смогу завтра увидеть тебя».

Я еще уменьшил скорость, чтобы отчетливо слышать слова. Но это был голос не Алахака. Он звучал торопливо и высоко. В нем были истерические нотки, которые совсем не походили на спокойный глубокий тон Алахака. Я знал, что ключевое слово было «вероятно». Оно давало уверенность, что у Алахака ничего не получилось. Он знал, что «Гимния» не сможет сделать необходимое; но был слишком вежлив, чтобы произнести это вслух.

— Ладно, — сказал я. — пока не говори «прощай».

Я опустился на ночной стороне планеты одного из солнц согласно координатам, которые прошлой ночью послал Алахак. Она была такой же заброшенной, как и предыдущая, но это мне понравилось. Мир, который начисто лишен чего бы то ни было, — это мир, которому больше всего можно доверять. А когда до ядра Течения Алкиона всего лишь час полета, нужно чему-то доверять, насколько это возможно.

Я осмотрел небо из корабля. Ядро извивалось по всему небосводу, наполненному светом и потрясенному бурями.

«Вон там, — думал я, — тридцать рэмродов „Карадок“ и „Потерянная Звезда“, и Алахак, и остовы шести-восьми кораблей, которые пытались совершить то, что мы пытаемся сделать сейчас».

«Завтра войдем, — внес свое замечание ветер, и у него было больше энтузиазма, чем у меня. — Мы почти на месте».

«Ты не можешь вернуться в свою оболочку, — напомнил я ему. — Судьба корабля зависит исключительно от спокойствия моего ума».

«Как пожелаешь, — ответил шепот. — Но я буду здесь. Не забывай обо мне».

Как же я смогу это сделать?

Я отстегнулся. Ив приготовила тонизатор. Он был острым на вкус, но поглотил и боль, и напряжение уже через несколько минут. Когда я обернулся, дель Арко занимался монитором.

— Приличная коллекция, — прокомментировал я. — Смотрите, чтобы ребята дома ничего не пропустили.

Он взглянул на меня, но ничего не ответил. Поскольку Ротгара не было, я вызвал его, чтобы убедиться, что все в порядке. Ему было не очень хорошо, но он подтвердил, что полет идет совершенно нормально.

Покинув свою «люльку», я пошел к своей койке, имея кое-какие мысли, но решил не придерживаться формальностей. В тот момент, когда я опускался на койку, у меня появилось предчувствие, что что-то должно произойти.

17

Я не был в полном нокауте, но спал безмятежно около тридцати часов. Когда проснулся, то первое, что я услышал, был слабый звук маяка «Гимнии». Он был чистым и звучал, как колокол.

Джонни был на страже. Он развернулся ко мне, когда я сел.

— В конце концов он это совершил! — сказал я. — Он сказал — двенадцать или тринадцать часов. Теперь он должен быть там!

Джонни покачал головой.

— Я наблюдал за трассой, и он все еще движется. Но движется смертельно медленно. Думаю, все оказалось более трудным, чем он предполагал.

— Ты не можешь так говорить, — сказал я. Но когда проверил приборы, то понял, что он прав. Алахак все еще летел на сверхсветовой. И как раз тогда, когда я сидел, изучая траекторию полета, «Гимния» вскрикнула.

Вой умирающего корабля прорвался сквозь ноту маяка, как беспомощный детский крик. Хотя сигнал маяка был силен, вскрик был достаточным, чтобы разбудить мертвеца.

Дель Арко услышал его в своей каюте. Когда он ворвался в рубку управления, крик скрылся под многочисленными шумами. Затем он внезапно оборвался.

— Мы уходим, — сказал я, скользнув в кресло и застегнувшись. — Ротгар! — заорал я в микрофон. Ответа не последовало. — Поднимите его! — сказал я Джонни и Ив. — Подготовьте оборудование для еды. У меня не будет времени на подзаправку кашей. Мы стартуем через три минуты, и все, к черту, должны быть готовы!

— Вы не собираетесь немного повременить? — потребовал дель Арко.

— Нет! — раздраженно возразил я. — Я не намерен ждать. Я хочу быть первым возле «Гимнии». «Потерянная Звезда» может подождать. Если корабль не развалился, Алахак может быть жив. Может, мы сумеем его поднять.

— Пусть по крайней мере сделает… — начал он.

— Идите к черту, — сказал я.

— Я здесь, — пришел из динамика голос Ротгара, когда я уже привел в порядок защелки.

— За работу.

Я приступил к делу, игнорируя дель Арко. Если он и говорил что-то еще, я его не слышал.

Я взлетел быстро, не обращая внимания на перегрузку. Корабль перешел на сверхсветовые гладко, как по льду. Я отдал все, что мог, и чувствовал, что ото излишне. Но у меня не было тринадцати часов, чтобы достигнуть «Гимнии» и оказать ей помощь. Я мог позволить пять, в крайнем случае не более шести часов, да и это было много.

Прежде чем я определил это, мы были внутри ядра, я ощутил совсем не нежные ласки огромных искривляющих полей, которые сворачивали в сферу гигантское пространство на многие световые годы в диаметре.

Напряжение было нормальным, а перемещающаяся матрица мягкой, но упругой, как приливное течение. Я знал, что эффективность «Хохлатого Лебедя» будет компенсирована. И чем быстрее мы летим, тем больше будет компенсация. На двух тысячах это может занять день, чтобы сожрать наше сердце. На четырех тысячах на это могло уйти шесть часов. Я не мог сказать точно, как далеко был

Алахак и какие препятствия поджидали нас на пути. Я считал, что семь или восемь часов на одной тысяче хватит, чтобы настигнуть его без нанесения себе непоправимого ущерба.

Через час я уже знал, что все значительно хуже, чем мне казалось поначалу.

— Есть неприятности? — спросил я у Ротгара. — Какого рода?

— В кильватере «Гимнии» сущий ад. Это возмущения местных полей и «водовороты». Все это медленно выстраивается в огромное разрушающее поле. Вокруг нас пузырятся временные искажения. Никакого пути в обход?

— Нет, — подтвердил я. — Я должен прорваться по этому пути, иначе уже никогда его не найду в этом возмущенном пространстве. Единственное, что я в состоянии сделать, — это оседлать искажающее течение. Это нужно делать быстро, потому что, если я сумею остаться с течением, вместо того чтобы преодолеть его, все может оказаться гораздо болезненнее.

Единственным изъяном моей аргументации, конечно, было то базовое ориентировочное поле, которое пересекало наш курс. Мы должны были прокатиться внутри шторма, отдавая себя на волю случая.

— Я попробую сделать еще один возмущающий штормовой удар по пути нашего следования, — сказал я Ротгару. — Я намерен подбить шторму глаз. — Облизнув губы, я добавил: — Мы создадим «ветровую» дыру за собой при помощи реакторов и прыгнем на семь или восемь тысяч, чтобы избежать обратного удара. Если поток сожмется, нам останется только покуривать. А сзади будет полмиллиона световых лет.

— О’кей, — спокойно сказал Ротгар. Я всего лишь сказал ему, что дело безнадежно. Как хороший космонавт, он не задавал вопросов.

— Дай мне отсчет для зажигания, — сказал я ему.

Он начал с двадцати, что на мой взгляд показалось слишком, но это был его двигатель. В то же время я пытался балансировать на краю вихря, который закручивался вокруг нас.

На пять я начал гонку. Две тысячи световых лет, две с половиной, три… Когда счет приблизился к нулю, я бросил корабль к семи, отдал реакторам всю мощь и закрыл глаза. Менее чем через секунду я сдержал прыжок, отключил реакторы и снизил скорость до трех тысяч, сконцентрировавшись и моля, чтобы мы остались в пределах известной Вселенной.

Несмотря на то что корпус птицы был вылизан, как у рыбы, мы корчились, словно в агонии. Меня держали застежки, а я не в состоянии был выдержать чудовищную нагрузку на мышцы. Я чувствовал, как напрягся мой позвоночник, а конечности оцепенели. Я знал, что, если кость треснет, мы погибли. Защита была, но во время прыжка она ослаблена, и я стал добавлять мощность, чтобы усилить ее, пока мы находимся в этом пекле. Пыль ввинчивалась в меня, и я мог чувствовать на своих руках кровь. Но корабль не потерял герметичности — он был так же прочен, как и гибок, его жилы размещались гораздо глубже. Я мог чувствовать колебания мощности и знал, что поток собирается нас схватить. Я молил, чтобы Ротгар продержался в этом ужасном положении. Я сражался до конца, и мы победили. Корабль выдержал ударную волну.

Искажение пространства Течения я превратил в наше преимущество. Мы бежали вместе с ним. Оно помогло нам, несло нас.

— Повреждения? — резко спросил я.

— Больше так не делай, — отозвался Ротгар. — Если ты вновь откроешь реакторы на сверхсветовой, мы потеряем их за здорово живешь.

Я переориентировал свое внимание, почувствовав усиление в движении штормового ветра. Приборы определили мою скорость в одну и три, но я прикинул, куда забралась «Гимния», и поднял скорость до двух тысяч. Если не будет никаких изменений, то мы будем на месте через четыре часа.

Совершенно очевидно, что изменения произошли. Я сделал всего лишь небольшое отверстие. За час мы прокатились на одной волне и вступили в схватку с другой. Я постепенно замедлялся, но все это было болезненно как для меня, так и для корабля. Однако постоянная боль в моем теле гасилась непреклонной решимостью двигаться туда, куда мне было нужно. Теперь я был в состоянии войны с Течением, и мое отношение к присущим ему опасностям становилось значительно более личным чувством — агрессией, даже ненавистью. Осталось приподнятое предчувствие возможности найти надрезы в узлах искривленного пространства. В любом сражении наступает момент, когда вы забываете о боли и даже о причине ваших поступков. Вы только упорно работаете над созданием чистого направления. Я считал, что, приложив некоторые усилия, это можно было сделать.

К счастью, мы были недалеко от объекта, за которым сюда пробрались. В противном случае мы бы уже развалились на куски, продираясь через этот ад. Ни мужество, ни героизм нам теперь помочь не могли, только терпение и осторожность.

Честно говоря, я мало что помню из того, что произошло во время этого рейса. Знаю только, что для того, чтобы достигнуть места крушения «Гимнии», нам понадобилось пять часов и две минуты, об этом я осведомился по приборам. Течения времени я не осознавал.

Плазма по крайней мере дважды засорялась, но оба раза Ротгар поддерживал ее в состоянии, необходимом для нашего жизнеобеспечения. Не знаю, как ему это удавалось. Он творил чудеса.

Мы все поголовно были счастливы.

«Гимния» свободно дрейфовала на тахионном ветре, поэтому мне было очень трудно подойти к ней точно и вызвать ее. Чтобы ее настичь, я должен был двигаться, а затем аккуратно выровнять скорости для стыковки.

Я не мог переговариваться, пока мы находились на сверхсветовых скоростях. Я не мог держаться поблизости вечно, надеясь, что она потеряет инерцию движущегося тела или что ветер задует в обратном направлении.

— Я хочу ее слегка подтолкнуть, — заявил я, — и выдернуть из этого потока.

Это было достаточно опасно, но сам поток мне не опасен, и мне не угрожают ни пыль, ни искривления на такой скорости. При условии, что я не поврежу себя, маневрируя возле «Гимнии». Я думал, что нам это удастся.

Так и произошло.

Я мягко расправил крылья и закружился на пути у потока. Таким образом я вызвал грубое тахионное возмущение, продолжая удерживаться в нем, а затем прекратил.

Когда я послал запрос, никто не ответил. Если Алахак и был жив, значит, он был без сознания. То же самое и с Кувио. Основное затруднение было в том, чтобы суметь вскрыть их снаружи. Некоторые ценят неприкосновенность больше, чем безопасность, и этим обусловливается конструкция их кораблей.

Я отстегнулся и кивнул Ив. Затем усадил ее в кресло и дал шлем.

— Я должен сходить туда, — сказал я. — Не думаю, что на данной стадии могут произойти неприятные события. Но если что-то случится, корабль твой. Не ждите меня. Если будешь достаточно сильно молить о плохой погоде, то снова займешься своей работой.

Она побледнела и кивнула.

— Спасибо, — сказал я. — Прекрасно, когда чувствуется также желание.

Я схватил Джонни, когда он вошел.

— Коммуникации в порядке?

— Конечно.

— Хорошо, я хочу, чтобы ты побыл в шлюзе. Если что-то будет неладно, стартуйте так быстро, как можете.

Я надел скафандр, поднялся к шлюзовой камере, загерметизировал свою систему жизнеобеспечения и вышел наружу. Я даже не сказал «до свидания».

18

Входная дверь шлюза открыта. На мгновение я подумал, что кто-то мог войти, но, конечно, это был абсурд. Она была открыта, потому что ждала. Ждала меня.

Я вошел, открыл внешнюю дверь и перешел в камеру с воздухом. Однако не стал снимать шлем. У корабля могли быть повреждения и течи. В шлюзе было давление, но градуировка приборов была хормонской, и я не мог определить показания. Я открыл внутреннюю дверь.

Коридор тянулся вдоль периметра корабля, и лестница вела вниз от металлической платформы, на которой я стоял. В отличие от «Хохлатого Лебедя» этот корабль был ориентирован не горизонтально, а вертикально. Я ступил на лестницу. Гравитационное поле все еще работало, что было обнадеживающим признаком. Это означало, что силовая установка не была полностью выведена из строя, даже если двигатель нельзя использовать на полную мощность. Одним из преимуществ раздельной двигательной системы было то, что авария не выводила из строя систему жизнеобеспечения. Тепло и свет оставались до конца. Тогда почему сигнал маяка умолк? Я заинтересовался. Отключил ли ее Алахак (в таком случае он должен был остаться жив)? Но возможно, то, что маяк отключится вместе с последним призывным воплем, было предусмотрено автоматикой. Это означало конец его возможностей — трасса «Гимнии» была переписана, ее знания переданы. Постаревший или нет, Алахак все еще сохранил свой пунктуальный аналитический ум.

Алахак сидел в рубке управления, откинувшись в своем большом кресле, пристегнутый и выглядевший для всех так, словно он летел… Но корабль был мертв, и он тоже.

Он был разрушен естественным взрывом энергии, который уничтожил привод и истощил силовую батарею. После бедствия он прожил в капоре еще несколько часов. Я пришел слишком поздно, но он знал, что я приду. К приборной панели было приколото письмо. Оно было без адреса, но я знал, кому оно предназначено.

Я спустился по лестнице в двигательный отсек, чтобы помочь Кувио.

Двигатель был взорван, и Кувио сгорел в этой адской топке. Я быстро закрыл люк, отрезав пышущий из него жар. Радиация находилась в пределах нормы. Сырая масса горючего разлетелась в разные стороны. То же самое произошло на борту «Джевелин», когда она разбилась. Все было очень похоже.

Я вернулся в рубку управления и вгляделся в труп Алахака. Он был напряжен и жесток в своей суровой гибели. Я подумал, что смерть Алахака была не более приятной, чем у его инженера. Точно так же как боль «Хохлатого Лебедя» была моей болью, так и боль «Гимнии» — его болью.

Я вскрыл письмо и прочитал.

Друг мой.

Как ты догадываешься, это письмо написано несколько дней назад, на Холстхэммере. Я пишу его, пока Кувио относит устройство для вашего корабля, сразу же после нашей беседы. Теперь, когда ты его читаешь, я, конечно, мертв. Я произношу эти слова как мертвый.

Год назад я нашел мир за пределами того, что люди называют. Венцом. Это мир, о существовании которого кое-кто из хормонцев знает, а другие подозревают о его существовании. Он увековечен в нашем языке только словом Мейстрид, которое ты, предположительно, мог бы перевести как «земля, совершенно невозможная».

Это мир, из которого вышла раса, известная как хормонцы. Существует доказательство — на Хоре, — но оно запрещено и уничтожено. Хормонцы, большая наша часть, чтобы быть точным, уверяют себя, что мы — уроженцы Хормона. Мы лгали всем другим расам, перемещающимся в космосе. Это дело гордости.

Прошу тебя, не разглашай эту информацию кому-либо еще — чьей-то расе. Я прошу не ради себя, но ради тех хормонцев, которые не знают, и тех, кто не желает, чтобы другие знали об этом. Я не скажу тебе, где нашли Мейстрид. Надеюсь, что его не откроют вновь. Там сейчас находятся несколько моих друзей, которые пытаются сделать все, чтобы этот мир не нашли. Мы хотим постепенно стереть Мейстрид, сохранить его лишь как слово, используемое детьми.

Мы — реликтовая раса, которая называет себя теперь хормонцы. Наш дом забыт, но колония на Хоре выжила. Мы не нашли следов других колоний, но сейчас наши корабли исследуют пространство за пределами Венца.

«Потерянная Звезда» тоже нашла Мейстрид. Ее следы я безошибочно определил в нескольких мертвых городах — вы, люди, хвастливый народ и, похоже, оставляете свои отметки на каждом мире, который посещаете. Я не уверен, что корабль взял свой груз на Мейстриде, но уверен, что для изучения планеты ее экипаж был достаточно квалифицирован, чтобы не ошибиться в идентификации родной расы Мейстрида. Это питало мое безрассудство и — если ты получил это послание — тщетную попытку достигнуть ядра Алкиона. Я не собирался брать груз, а только уничтожил бы его. В то время, когда я пишу это, не знаю, насколько мне удастся приблизиться к цели.

Теперь «Потерянная Звезда» твоя. Ее груз принадлежит тебе и другим людям на борту твоего корабля. Тайна Мейстрида тоже твоя. Было бы не этично просить тебя, чтобы ты поступил с грузом так же, как поступил бы я. Может быть, он понадобится тебе. Ты можешь получить большую выгоду, передав его своим нанимателям.

Ты был другом мне, Грейнджер, вот почему я передал тебе все, что знаю сам. Надеюсь, ты доберешься до «Потерянной Звезды», потому что, если ты этого не сделаешь, попробуют другие хормонские корабли и будут потеряны другие хормонские жизни. Если уж «Гимния» не смогла пробиться, то нет корабля, который сумеет преуспеть в этом деле, но это их не остановит. Если ты полагаешь, что это знание будет обременительно, тогда я прошу прощения за то, что взвалил все это на тебя.

Как бы ты ни поступил, можешь быть уверен, что Алахак согласится с тобой.

Координаты, которые ты уже имеешь, приведут тебя к «Потерянной Звезде». Надеюсь, твой поход будет успешным. Прощай.

Алахак-мейстридианин.

«Ну, какой теперь из этого толк?» — сказал я себе и сунул письмо в карман Алахака.

Я стоял перед креслом, стараясь не беспокоить человека внутри него. Осмотрел приборы, показания которых достаточно легко считывались. Я направился к его детекторам и изучил курс, который вел корабль в ближайшую солнечную систему, — курс, на котором он не мог не попасть в солнце. Я тщательно выставил приборы управления. Конечно, у «Гимнии» не было мощности для движения, но момент инерции движущегося тела нес ее в соответствии с заданным курсом. Все, что ему нужно было, так это слегка ускорить ее на этом пути. Я выпустил внутреннюю энергию, чтобы дать ей этот толчок. Тогда она совершенно умрет. Ни света, ни жизни. На это могло уйти несколько лет, но она непременно достигла бы заданной цели и своего конца, если только временные штормы не собьют ее с курса или пылевые облака не сожрут ее в то время, как она движется на тахионных ветрах.

Я покинул корабль, уверенный, что Алахак не одобрил бы попытку похоронить его.

Затем я вернулся на «Хохлатый Лебедь».

19

Джонни ожидал меня у шлюза, он же помог мне снять костюм.

— Они мертвы? — спросил он.

— Весьма.

— Вы выполните то, что должны были выполнить они?

— Все, что мог, я уже сделал.

Мы медленно шли назад в рубку управления, где с нетерпением ожидал дель Арко.

— Все кончено? — спросил капитан. Я кивнул.

— Можем ли мы прокрутить теперь запись?

— Несомненно. — Я держал запись в одной руке, помогая Ив пересесть в другое кресло. Ввел координаты, пока мне надевали капор и крепили концевые детекторы на шее.

— Это более точно подскажет нам, где находится «Потерянная Звезда».

— Это выведет нас на мир, в котором она находится, и примерное ее местоположение. За двадцать световых лет от нее невозможно точно определить отметку. Я буду рад, если мы узнаем хотя бы континент, на котором она находится.

— Вы нашли что-нибудь еще? На корабле хормонцев, я имею в виду.

— Да. Мертвого Алахака.

— Больше ничего?

— Да. Я знаю, почему он умер.

— Почему?

— Это его дело. Личное.

— А что о Мейстриде? — спросила Ив.

— Я ходил туда не за баснями, — сказал я ей. — Он умер от голода. Никому не желаю оказаться на его месте.

— О’кей, — сказал капитан. — Трогаемся.

— Есть, сэр, — ответил я. И начал рассматривать приборы. Распечатка от компьютера показывала, что мы неподалеку от цели. Бедный Алахак привел нас практически к самым дверям. Я скользнул в желоб кресла и приготовился к перемещению.

«Алахак чертовски умен, — думал я про себя. — Он достаточно хорошо понимал, что может до нее и не добраться. Поэтому он захотел, чтобы я все сделал за него. Он думал, что было бы невежливо спрашивать о моем согласии, поэтому мог ронять только намеки. Он вполне хорошо сознавал, что у меня не было оснований для этого путешествия — ни моих собственных, ни из добрых побуждений. Это путешествие ничего не стоит. Если я не использую его для того, чтобы сделать другу одолжение. Но если я это сделаю, Шарло засадит меня в тюрьму. Навсегда».

Я бросил «Хохлатый Лебедь» через барьер световых скоростей и устремился к логову дракона.

Мы пришли, «Потерянная Звезда», готова ты к этому или нет.

Теперь, когда приз был практически у нас в кармане, я был особенно аккуратен. Я старался, насколько это было возможно, уберечь «Лебедь» от каких-либо неприятностей.

Мы прошли поблизости от глубокого разлома и несколько раз должны были попасть в тиски искажающих течений, но там не было ничего нового, чего бы я не мог избежать с минимальными издержками. Мы достигли звездной системы менее чем через три часа. Но даже когда мы были совсем рядом, хлопот не убавилось. Это было не просто.

— Вокруг солнца аморфоз — искажение изображения предмета, — заявил я.

— Что? — голос Ротгара эхом отозвался в динамике.

— Оно в фокусе. Проход энергии, которая выносится из ядра Течения. Горячее пятно. Уста ада. Там существует искривляющая область, похожая на клетку, охватывающую половину системы. Туго закрученная материя. Лететь туда — все равно что ползти по битому стеклу.

Я осторожно сбавил ход и перешел в дрейф, не направляясь прямо к звезде, но я нашел этот мир без особого труда.

— Это она ревет, — сказал я. — Дефектна область приблизительно в несколько миллионов миль. Чертовски неприятное место. Я могу приблизиться на малых сверхсветовых, если это удастся, в противном случае потащимся на досветовых. Гарантий нет.

Ситуацию осложнило то, что наши хлопоты не закончились даже по достижении этого мира. На нем не было ни одного куска паршивой скалы, на который я мог бы посадить корабль. Это была необыкновенно честная и добрая планета, похоже, с атмосферой и, возможно, даже с жизненной системой. Что за поверхность могла находиться в центре искажающего поля? Какой вид жизни мог там развиться?

— Это займет время, — сказал я. — И не будет приятно. Через час или чуть больше мы будем в поле — если все пройдет гладко, — где притягивающая мощность более чем от тысячи солнц вызывает рефлекторные судороги. Думайте быстрее. Один раз в вашей жизни возникла ситуация, когда вас совершенно не примут в расчет.

Имея внизу изрубцованный ад, все внимательно вслушивались, а я направил корабль вниз и начал сближаться.

Менее чем через три минуты я был наполовину покойник. Я ощущал, что сила, о которой я говорил, так велика, что в самых мрачных мечтах я никогда не представлял чего-то столь же колоссального. Это было невозможно. Я чувствовал явное присутствие поля, тащившего меня и прижимавшего к поверхности. Меня утаскивало из моего крепления. Я знал, так же как я знал свое имя, что не могу противодействовать этому. Мои руки почти свалились с рычагов.

«Шевелись! — завыл ветер. — Ты угробишь нас всех!»

Я собрал в комок свое бьющееся сердце и направил все свое мужество на овладение обстановкой. Я ощущал арки своих крыльев и напряженную сталь своего позвоночника. Я стал сочувствовать потокам и деформациям. Я попал в плоскость напряжения и молил, чтобы мое присутствие там было абсолютно неэффективно. Я начал выискивать слабые места в давящей стене и заскользил «Лебедем» вдоль них, как движется в воде рыба — простым лавированием.

Вокруг меня были гигантские руки, они ласкали меня, гладили и убаюкивали, Чтобы убить небольшое млекопитающее, вроде мыши, вы держите его — или ее — крепко и мягко удерживая на спине, со скальпелем в руках. Когда оно — или она — пытается выскользнуть из захвата, вы сдавливаете крепче и одним движением сносите голову.

Я чувствовал себя подобно такой мыши, но был спокоен. Несмотря на испуг, я сдерживал страх. Крепко.

Чем ниже я опускался, тем сильнее становилось искажение. Думаю, это было оно. Худшее, что могло предложить Течение. Уничтожьте это, и вы покорите Течение Алкиона. Вы выиграете.

Снова и снова, пытаясь не раздражать его, пробую выскочить и проскочить незамеченным. Как клоп на бедре человека. Как крадущийся леопард. Как охотник в толпе. Как червь в моей собственной кишке.

Огромная рука начала сжиматься. Я не мог выскользнуть, зажатый между двумя складками поля. Я убегал из расщелины. Она была слишком запутанной. Она растекалась слишком быстро. Это очень резко чувствовалось. Я изучал ее, но не мог определить контуры. Она была упругой и тонкой, как костяк лягушки. Она реагировала с отвращением и ненавистью; солнце было гигантским гибельным глазом, жарившим мои глаза в капоре. Оно видело меня, и я мысленно всматривался в его лицо, выбирая момент, чтобы нанести удар и вырваться, как отвратительный хищник, которым я стал, когда вторгся в ее тело.

Все еще поглаживаемый, все еще сжимаемый, но с признаками нетерпения, растущего пыла и сжирающего рвения. Все более готовый, готовый к предстоящему мгновению.

Рука со скальпелем опускается, опускается к моей шее.

Я не мог вздохнуть, мои крылья были загнуты за спину и сложены, я был обречен на смерть, шея моя согбенна, позвоночник трещал, я должен вырваться, но не мог даже вскрикнуть, не мог вдохнуть воздух и не мог его выдохнуть, я был на грани угасания, уничтожения…

«Потеряй на время сознание и позволь мне…»

Я не слышал, так как кровь била мне в уши, не мог слышать, потому что моему мозгу не хватало кислорода, я сражался за воздух, за свои чувства, за свою безопасность.

«Теряй сознание!!!»

Я отключился.

Я открыл глаза и абсолютно ничего не увидел. Я был горячий, потный и очень уставший. Тело мое было выпрямлено, словно вынесло ужасные пытки. Влага была потом. Она изливалась из меня. Но не на лицо. На нем была холодная тряпка. Когда я открыл глаза вновь, то увидел лицо Ив.

— Ты потерял сознание, — сказала она.

Это я уже знал.

— Когда?

— Как только мы сели.

— Мы внизу?

— Да.

Но я знал, что этого не могло быть. Я был без сознания не более чем несколько минут. А мы находились более чем в миллионе миль.

— Что случилось? — спросил я. — Я не помню.

— Ничего не случилось. Была грубая тряска, и я подумала, что все мы можем погибнуть. Я видела Ника, и он уже был почти трупом, призывая выйти в глубокое пространство и зовя тебя. Но ты упорно вел корабль. С тебя тек пот и слезы, но ты вел корабль. Мы следили за твоими странными движениями, но они каждый раз оказывались верными. Мы сели.

— Сколько времени… — начал было я, но вынужден был остановиться, чтобы откашляться. — Сколько времени это продолжалось?

— Пятьдесят восемь минут. Я считала. Мы внизу уже минут десять.

— Оставь меня одного, — сказал я.

Она отошла, забрав с собой тряпку.

Я закрыл глаза.

«Это сделал ты?»

«Мы. У тебя излишне расшалилось воображение. Но ты знал, что необходимо было делать».

«Ты знал, что делать».

«Я не сумел бы. Это твой мозг предлагал решения. Твои воспоминания, твои рефлексы, твои действия. Все, что я должен был делать, это удерживать их вместе, выполнять механическую работу».

«Я не машина».

«Ты должен быть машиной для того, чтобы летать. Твой мозг поразил твою механическую эффективность. Поэтому ты должен был потерять сознание».

«Если я так много значу в моем собственном теле, то я заинтересован в том, чтобы ты не вышвыривал меня».

«Я и не могу этого сделать».

«Ладно, я не сержусь».

«Ты даже не сердишься, что я здесь».

«Ты подавляешь свои возможности», — признался я.

Мог ли я остаться в живых без него? Я снова открыл глаза.

— Что-то не так? — спросила Ив. Она все еще была поблизости.

— Я болен.

Дель Арко всунул чашку с кофе мне в руку. Внезапно мне пришло в голову, что кто-то снял с меня капор и отсоединил меня от кресла. Но я слишком устал, чтобы беспокоиться. На мгновение мы оказались в безопасности, и мне не хотелось знать, что кто-то пытается нарушить это впечатление.

— Шарло был прав, — сказал капитан. — Мы нуждались в вас.

— Да, — милостиво согласился я. — Но двое других парней могли бы сделать то же самое.

Я потягивал кофе несколько мгновений, после чего ко мне вернулось ощущение своего тела. Когда все ушло в прошлое, я забеспокоился о происходившем. Я выбрался из кресла и вгляделся в мир снаружи.

Там мало что можно было увидеть. Вид был ужасным, но не пугал. Я почувствовал доверие — я мог придумать ужасно много тварей, которые могли бы населять этот мир.

Я настроился на знаменитый сигнал «Потерянной Звезды». Он доходил громко и чисто. Я, конечно, слышал его и прежде, но только в виде иллюзорного слабого шепота. Теперь, несомненно, он был реален. Не желанный шепот. Не песня сирены. Это был звук, удобный для восприятия. Почти домашний.

— Ну, — сказал я. — Там сокровища капитана Кидда. Помеченные отметками «X». А теперь дайте мне поесть и отдохнуть.

— Хочешь спать? — спросила Ив.

— Нет. Я только прикорну на часок-другой, а затем мы отправимся в чащобу. Это будет недолго. Скажи Джонни, чтобы он подготовил первый рейс. И, — добавил я, — запомните лучше все, что самая медленная часть космического полета — это посадка на такси в город. Она может быть хуже всяких ожиданий, но не нужно рассчитывать именно на это.

20

Конечно, был диспут о том, кому что делать. Все хотели ехать, и никто не хотел оставаться. У меня были собственные причины не брать с собой еще кого-то, но дель Арко не собирался дать мне первому осмотреть «Потерянную Звезду». Он все еще полагал, что это его увеселительная прогулка.

Наконец аргументы были исчерпаны, восстановилось статус кво. Кто-то должен остаться на корабле, и кто-то должен суметь поднять его, если поисковая партия не вернется. Поэтому перст судьбы остановился на Ротгаре и Ив. Ротгар не был героем, и он был вполне удовлетворен таким решением. Но Ив заявила, что на борту должен остаться компетентный пилот. К несчастью, ей напомнили, что компетентный пилот является незаменимым и единственным экспертом по чужим мирам и должен идти. Мы взяли Джонни вопреки моему желанию. Но дель Арко был капитаном, и противные аргументы не были вескими и убедительными.

Таким образом, трое из нас сели в десантный вездеход — разновидность танка-амфибии, — сконструированный и построенный на Пенафлоре и являвшийся последним словом в деле транспортировки на чужих мирах. Пенафлор имеет неестественно завышенные требования в отношении эффективности бронезащиты, которую испытывают даже на боевое применение. Но это все же было много быстрее, чем идти пешком или же, как альтернатива, снова поднять «Лебедь» с риском на этот раз не избежать кораблекрушения. Я, конечно, не хотел этого делать — вносить возмущения в пространство, подобное этому. Было совершенно очевидно, что эффекты искажения были так же велики на поверхности планеты, как и в пространстве.

Правда, на поверхности особо не поскачешь вверх-вниз. Поток здесь не был достаточно сильным, чтобы именовать его чем-то большим, нежели каприз. Тем не менее здесь была жизнь, — жизнь в экстремальных условиях, только она могла существовать в атмосфере земного типа. Все, что здесь жило, было и способным изменяться.

Это означало в обычных условиях, что искажающие волны приходят в измененный район, а жизненные формы поглощают энергию волн. Только неподвижные объекты могут сопротивляться силам такой величины. Бронированные вездеходы и космические скафандры могли выстоять против искажений точно так же, как они могли стоять под солнечными лучами и жесткой радиацией. Но жизненная система не может эволюционировать в железном ящике. Она не может хранить местные условия на значительном протяжении. Она должна жить с ними. Жизненные формы существуют за счет искажающей энергии. Они всасывают непостоянное течение, запитывают в русла и используют. Единственной их проблемой является сверхизобильная поставка энергии. Они должны придумывать пути ее использования, которые не были бы просто необходимы в эмпирическом списке.

И поэтому они постоянно изменяли форму.

Каждая искажающая волна — их частота менялась каждые десять минут, до полудюжины в минуту — давала повод для изменения ландшафта. Это была ритмическая часть. К тому же жизненные формы могли использовать сэкономленную энергию, чтобы внести изменения между волнами. Каждая биоформа испускала такой флюид, какой хотела. Она могла принять любую желаемую ею форму, или вовсе никакой, в точности на такое время, чтобы удержаться на мгновение или два. И так как искажающая энергия из солнечной области была крайне обильна, то не было пределов изобилию форм жизни, кроме самой жизни. Изменяющаяся система, рассуждал я, должна осуществить очень быструю эволюцию только в одном направлении. Полная возможность изменения была пассивным сбросом энергии. Владение подачей и приемом. Но означает ли это, что мы — как агрессоры — были в безопасности? Возможно, нет — ловчая яма весьма пассивный вид западни.

Дальше мы не пошли до тех пор, пока я не определил, что местные жизненные формы не так уж многосторонни, как мне казалось вначале. Существовал определенный набор форм, которые они могли принимать. Все было достаточно ординарно. Не было резких углов и прямых линий, не было и осевых соединений. Цилиндры и сферы были, вероятно, предпочтительнее, но изогнутость и волнистость вполне обычны, и несколько раз я видел изогнутые лентой Мебиуса существа.

Вначале я думал, что подобная жизненная система должна легко достигнуть разумности, но позднее понял, что это невозможно. Интеллект необходимо улучшать своеобразной медитацией между стимулом и действием: на человеческом примере это рационализация. Есть расы, которые нерациональны — у них нет памяти и языка, — но они все еще могут квалифицироваться как разумные. Они получили псевдоэмоциональную систему воздействия как интерпретатор физических сигналов и своеобразный прибор по принятию решений, который модифицирован чисто интроспективными значениями, ничего общего не имеющими с условием Павлова. Они не работают на чистом рефлексе. Это совершила жизненная система. В ней нет расхождения между стимулом и сигналом. Нет расхождения, которое могло привести к появлению разума.

Я решил, что это, скорее всего, простейшая биосфера. Тем не менее я не отбросил свои первоначальные предположения и здоровую порцию подозрительности. Мы с дель Арко были вооружены. Джонни — которому мы поручили управлять транспортным средством — тоже имел разнообразнейший арсенал наготове. Огненная мощь, конечно, была неотъемлемой частью конструкции вездехода пенафлорцев.

Мне не нравилось передвижение внутри форта. Одно дело нести мобильное небольшое оружие, чтобы защитить себя от непредвиденных опасностей. И совершенно другое — иметь с собой что-то, что постоянно тревожит чужой мир и имеет достаточное количество жара, чтобы испепелить континент. Это слишком много, чтобы задумываться над каким-то решением. И конечно, чужаки точно такие же, как и люди — в некоторых отношениях. Все, что они делают после того, как выв них выстрелите, так это превращают ад во много раз более проклятое место. Это происходит чаще всего из-за сумасшествия или испуга, но разве можно было полагаться на ребенка вроде Джонни? Правильно, когда приказывают не стрелять без крайней необходимости, но ведь так редко можно узнать наперед, что есть крайняя необходимость, чаще всего это выясняется, когда все уже позади, слишком поздно.

Первые сто миль мы преодолели весьма быстро, и никто нас не беспокоил. Прибор вспышками подавал нам сигналы, указывающие на возмущения искаженного поля, несмотря на нашу защиту, но пока шли сигналы, мы не могли сбиться с курса. Радиосвязь с кораблем была громкой и четкой, но сто миль — это не так уж и много, а нам предстоит пройти еще несколько сотен. Мы путешествовали большей частью по растительности, которая резко меняла и цвет, и форму, поэтому за одну минуту мы проезжали вдоль яркой голубой долины с желтыми пятнами, а в следующее мгновение она могла быть красной или черной. Я никогда не видел такой поверхности: покрытие было настолько толстым, что наши колеса имели достаточно прочную и ровную опору. Растительность дрожала от прикосновения и старалась ускользнуть из-под колес. Ковер растительности был плотным, но не высоким — после нашего продвижения он быстро поднимался.

Я постоянно осматривал поверхность. Она была неодинаковой, и это требовало от меня значительных усилий, чтобы фиксировать все отличия. Я обманулся в надежде найти — «более высокий» уровень жизненных форм. Нет пасущихся стад, нет мух, нет быстрого движения.

Не было стандарта, который я мог бы обратить к системе, сделав ее более всесторонней. Место охотящегося четвероногого с огромными клыками по-прежнему оставалось свободным. Самой большой опасностью здесь было то, что мы не знали, что здесь может представлять опасность.

Затруднения возникли, когда мы достигли места, которое выглядело как гигантская плоская равнина. Снизу нас слегка постукивало, а сверху мы видели бесконечный пестрый ковер с цветами, растущими на глазах и лопающимися от масла. По мере приближения мы могли видеть листья, ветки и цветы, которые все время менялись. Они уходили в стороны, съеживались и беспомощно перекатывались. Но дальше мы не видели никаких очертаний — только цветы и сверхъестественное однообразие. Долина тянулась до самого горизонта во все стороны. Далеко справа начало заходить солнце. Его непостоянный свет угасал и мерцал, диаметр изменялся. В ослепляюще белом и резком, по-электрически желтом свечении были ясно видны выступы.

Джонни спускал нас по склону — где я видел голую скалу, впервые взгромоздившуюся из этих живых ножек, — на равнину. Тут мы остановились.

— На колесах не доберемся, — сказал он. — Я спущусь вниз. Продеремся.

— Не продерешься — поплывешь. — сказал я. — Это море.

— Покрытое растениями?

— А почему бы и нет? Даже на прекрасных обычных мирах существуют такие моря. Поверхность их затянута сорной травой, саргассовыми водорослями, обтягивающими их словно кожа, — гроздь растительных островов. Тысячи квадратных миль на многих мирах. Это вполне обычно.

Он запустил турбины, и винты начали толкать нас через эту мешанину. Это была в большей степени вода, чем растительность. Растения не оказывали нам сильного сопротивления. Море изменило приспособляемость к нам — из желания оказать услугу. Очень вежливо.

— Далеко ли другая сторона? — угрюмо спросил дель Арко. Ему было скучно.

— Как знать? Может быть, «Потерянная Звезда» погрузилась на целых пять морских саженей в глубину. Лучше вызвать «Лебедь» и сообщить им, что до завтрашнего ужина мы не вернемся.

Капитан проинформировал Ив, что мы наткнулись на болото и продвигаемся медленно.

— Между тем, — предложил я, — давайте все вспомним, что терпение — это достоинство и очень хорошая черта характера.

Вынужденное снижение скорости превратило пятьсот миль в очень долгую дорогу. Я был рад, что справился и посадил корабль так близко — вернее, ветер справился. По масштабам планеты пятьсот миль — это небольшое расстояние.

— Мы можем сыграть в карты, — сказал Джонни, — или еще во что-нибудь.

— Если тебе скучно, — сказал я, — пусть тебя сменят.

— Кто сменит? — ответил он. — Я здесь сижу, не делая ничего. Мы движемся одним курсом по неподвижному морю при спокойной погоде. Кто еще нужен?

— Не знаю, — сказал я. — Мы можем встретить морское чудовище.

Никто не рассмеялся. Я был похож на юмориста, стоявшего перед лицом смерти. Когда события подавляюще обыденны, сардоническая ирония так жег привычна, как и подавленность.

Я предостерегал о реальной возможности встретить морское чудовище, но в целом это было предостережение о том, что нам может встретиться все, что угодно. Ничего не случилось. Ничто не предвещало, что что-то может случиться. Даже дождя не было.

Я удовлетворился мыслью, как прекрасно было бы разрешить кому-то еще управлять, и это было лучшим шансом расслабиться с тех самых пор, как меня подобрала «Элла Марита».

Мы передвигались на колесах, пока не съехали в океан, — это был океан, а не просто соленое озеро или канал. Безграничность его начинала угнетать. Постепенно я определил, что наша дорога должна приближаться к концу. «Потерянная Звезда» не могла полностью находиться под водой, если ее сигнал все еще доходил до нас. Если бы она оставалась в воде, то не смогла бы так хорошо сохраниться. Космические корабли сконструированы в расчете на воздух, а не на воду. Если она просуществовала восемьдесят лет, то только потому, что была на поверхности и на суше.

Солнце все еще летаргически догорало над горизонтом. Местное дневное освещение могло продержаться еще часов пять, а нам, по общему мнению, нужно было еще часов восемнадцать. Местная ночь могла быть длиннее или короче, но я решил, что она, похоже, будет такой же продолжительности, как и день. Данный мир не имел осевого наклона (Алахак дал мне раньше примерное описание). Я подверг сомнению расчеты «Карадок» (они слишком давно их делали), что мы сумели сесть так близко, но все свидетельствовало о том, что погрешность была невысока.

Я сообразил, что даже в течение ночи света будет достаточно, чтобы видеть. Последний луч солнца прочертил длинную сумеречную линию, изломанную в искривляющих полях. Но даже такая, ночь была столь же удобна, как и день. Хотя ночь на чужой планете — всегда плохое время, где бы это ни было.

Тем временем «Потерянная Звезда» сигналила все ближе и ближе. Солнце зашло, а мы все еще были в море. Я спросил себя, неужели кто-то дожидается ночи? Пока мы чувствовали себя в безопасности, но предполагали встретиться с насмешливым приемом. Однако я недолго размышлял об этом. Мы могли вскоре получить удар в спину, и сейчас все трое чувствовали желание находиться подальше от Течения. Перспектива провести в бронированном трясущемся вездеходе два дня была отвратительной.

Я был прав, ожидая, что ночная тьма не будет слишком интенсивной. Хотя этот мир и был безумным, но он был идеально сориентирован для того, чтобы использовать естественную иллюминацию. Нас освещал слабо различимый сектор ядра Алкиона и могучая когорта из тридцати ближайших звезд с сильным световым излучением. Зияющая пропасть ядра висела в небе наподобие огромного занавеса, исторгая бледный, но эффективный свет. Горизонт пылал белым, окружая нас гигантским серебряным кругом, сияющим как драгоценный камень.

Цвета сорной травы вокруг нас — я думал о ней как о морской траве, хотя значительных отличий между наземными и морскими растениями нет, — приглушенный индиго, темно-красный, бронзовый и серый. Ничего тусклого, ничего яркого. Мы все еще могли различать жуткий танец теней и оттенков.

До «Потерянной Звезды» оставалось пятьдесят миль, сорок…

Я снова начал думать о том, что у нее за груз и что я намерен с ним делать, когда найду. Теперь, конечно же, я знал, что груз был. Алахак подозревал, что он есть, но он не сказал мне многого, потому что не был уверен. Мне было легко поставить себя на место капитана звездолета, который — восемьдесят лет назад — случайно натолкнулся на остатки неизвестной цивилизации за пределами Венца. Я знал, что привозят из подобных экспедиций другие звездолеты. Я знал, что наиболее ценилось в Галактике, на чем концентрировалось воображение капитана. Ирония была в том, что груз на сегодняшний день совершенно не имел цены, если убрать один-единственный секрет. Не имел никакой цены в смысле выкупа. В смысле цены я не ошибусь, что есть люди, которые все еще желают оплатить удачу, которая вовсе не очевидна.

В двадцати милях от «Потерянной Звезды» мы выбрались из воды. Мы с Джонни в это время дремали, поэтому не заметили едва выглядывающие скалы, а дель Арко подумал, что не стоит нас беспокоить, и не предупредил. Он ускорил движение, как только колеса нашли береговую опору, и резкий толчок разбудил нас.

Он свернул, чтобы исследовать наклон, по которому нам предстояло подняться. Утес имел свирепый, неразрушимый и непреодолимый облик. Этот берег представлял собой совершенно иную картину, чем то, что было до сих пор. Раньше все было унылым и негостеприимным. Здесь растения росли, но они росли в высоту. В жесткой вулканической скале невозможно было остановиться на якорную стоянку, поэтому они находили себе место в расщелинах, расколах, поскольку пробить этот мощный скальный монолит было невозможно.

Путь, который выбрал дель Арко — вынужден был выбрать, так как другого не было, — был неровным и обходным. Но бронированный вездеход был рассчитан именно на это. Раз или два я предупреждал, что мы можем свалиться назад, но он был цепким зверем и взбирался на скалу с собачьей настойчивостью. Уже на вершине утеса мы увидели, что возвращение к земле не дало нам выигрыша во времени. Ландшафт был разрушен и весь изорван. Растительность — высокая и кучкообразная на всех уровнях. Здесь не было ничего однородного — только серия разнонаправленных поверхностей, наползающих друг на друга со всех сторон. Не было ни широкой дороги, ни легкой тропы. Непрерывные возвышенности и впадины делали дальнейшее продвижение совершенно невозможным.

— Это остров, — сказал дель Арко. — Часть горной гряды вулканического происхождения. — Он показал вправо и влево, где можно было видеть другие конусы, вырисовывающиеся черным на сумрачном небе.

— Где корабль? — спросил я, вглядываясь в приборную панель.

Дель Арко указал на гору.

— Если я правильно определил расстояние, то он на плато. Или, может быть, в кратере.

Я обежал глазами горы. Невозможно было сказать, что лежит за ними. Вряд ли это был действующий вулкан, если «Потерянная Звезда» в течение стольких лет мирно соседствует с ним, посылая сигналы. Но как глубоко отверстие, мы сказать не могли.

— Можем мы взобраться туда? — спросил я.

Все трое, мы тщательно изучали косогор.

— Не знаю, — сказал дель Арко. — Но думаю, можем.

— В этом танке мы не сможем подняться на гору, — сказал Джонни. — Вернее, не так уж сложно взобраться, гораздо труднее возвратиться.

Это, конечно, было справедливое замечание.

— В скафандрах можно взобраться, — сказал я. — Скала прочная.

Мы двинулись, держа путь вдоль оврага, в поисках лучшего обзора.

Было очевидно, что мы должны сделать попытку приблизиться к вершине. Это было возможно — гора была очень высокой, но не выдающейся красоты.

Оглядевшись по сторонам, я заметил один или два живых конгломерата, движущихся относительно друг друга. Естественно, это происходило вследствие постоянного изменения их формы и переориентации входящих в них компонентов. Но тем не менее у меня создалось впечатление, что они каким-то образом реагируют на наше приближение — обсуждая нас, исследуя…

Капитан вел вездеход, целиком сосредоточившись на этом. Проблему возвращения назад я доверил случаю и провидению. Если вездеход подвезет нас, то так тому и быть. Если он не сможет везти нас обратно, пойдем пешком.

Потом Джонни ухитрился проползти мили три, а я — еще две. Дальше стало совсем худо, и я решил, что мы должны оставить машину.

Мы все оделись — Джонни тоже, на всякий случай. Вызвали корабль. Связь была очень слабой, но различили мы все.

— Так, — сказал я Джонни. — Ты сможешь слышать нас через переговорное устройство. Оставь канал совершенно открытым. И ничего не делай. Ты будешь абсолютно прав, если будешь просто сидеть здесь, а может быть, и нет. Если тебя что-то выманит наружу, то может тебя слопать, если ты дашь шанс. Смотри, чтобы тебе не повредили костюм.

— Это именно то, что мне в вас особенно нравится, — сказал дель Арко. — Вы всегда рассчитываете на самое худшее.

— Верно, — согласился я. — А иначе нет смысла.

Как я уже сказал, камни не могут повредить скафандр. Но микропроколы особенно опасны там, где хороший воздух и нормальное давление. Крошечный разрез вы даже не заметите и не сумеете принять меры предосторожности. Поэтому я старался быть очень осторожным. У дель Арко, естественно, росло нетерпение. Он знал — потому что так было сказано в руководстве, — что скафандр повредить невозможно. В описании ясно сказано, что материал скафандра будет противостоять всему. Но обратите внимание, что страхование не распространяется на горные условия, воздействие кислоты и враждебных чужаков по причине больших выплат, ибо именно из-за этого, в основном, многие люди и не возвращаются назад.

Капитан ринулся вперед. Я е надеждой подумал, что было бы чрезвычайно удобно, если бы у него повредился скафандр и я мог бы отправиться на «Потерянную Звезду» один. Но нельзя идти на то, чтобы стрелять людям в спину. Это антисоциально.

Пока он все время был на десять-двенадцать ярдов впереди, находясь на пределе видимости. Он шел первым по неизведанной, необычной местности. Он стремился стать первым человеком, который увидит «Потерянную Звезду», немеркнущую легенду звездных трасс.

К несчастью, чертова штуковина была не видна за джунглями. Они были более густыми, чем мне довелось раньше встречать на паре сотен миров, на которых пришлось побывать.

Это было скорее плато, чем кратер, хотя оно и имело форму, напоминающую блюдце. Оно было около пяти миль в диаметре. В этом блюдце и находилась «Потерянная Звезда», почти в центре, немного ближе к нам.

— Ты на месте, Джонни? — спросил я.

— Слушаю.

— Мы сейчас на вершине.

— Я вас вижу.

— Можешь ли точно сказать нам, как далеко находится «Потерянная Звезда»?

— Приблизительно. До нее около тысячи ярдов, я бы сказал… а может быть, и шестьсот.

В подобных условиях шестьсот ярдов могли быть долгим путем.

— Выдай направление своих приборов и сравни с моим. — Он так и сделал, и я заметил направление на своем компасе. Я выставил шагомер на ноль. Одной из причин, по которой скафандры здесь так эффективны, как заявляют их создатели, является то, что наряду со всяким бесполезным хламом у них внутри имелись шагомеры.

— Ты говорил с Ив? — спросил я. — Да.

— Все нормально?

— Да.

— О’кей, тогда мы идем. Готовы, капитан?

Дель Арко кивнул. Я слегка отдышался и огляделся. Хотелось бы, чтобы был дневной свет. Света было достаточно, и я не вглядывался во тьму — даже чужой ночью, — но я всегда предпочитал идти в лапы смерти при солнечном свете. Он делает окружающей мир более сердечным.

Мы погрузились в массу живого хаоса. Все это вовсе не походило на лес или джунгли любого мира. Естественно, это был только бартер, который нам предстояло преодолеть, неистово сражаясь за каждый дюйм. Но масса сдавалась с большим трудом. Она не нуждалась в убеждении. Забота была в том, что там было много чего, что следовало бы убедить. Это нельзя было убрать с нашего пути, потому что обходной тропы не было. И еще, каждое наше прикосновение и наше продвижение приносило растениям, к которым мы прикасались, невыносимую боль.

Поэтому я заинтересовался: что им делать?

Что они могут делать?

После пяти минут пребывания в этом месте, с корчащимися под ногами и панически мечущимися растениями, я почувствовал к ним жалость за свою жестокость.

Какое-то время мы чувствовали себя свободно, но вскоре оказались плотно зажатыми этими бесформенными созданиями из сна. У каждого из нас в шлеме был фонарь, но он не влиял на общее освещение. У этих фонарей были жесткие, яркие лучи, предназначенные для работы снаружи корабля, в открытом космосе. Моя лампа давала много света по ходу движения, но в данной ситуации была малоэффективна. К счастью, приборы внутри шлема — в частности, компас — имели люминесцентные шкалы

Мы застряли. Капитан дель Арко был передо мной — на расстоянии вытянутой руки, — поручив мне свою драгоценную жизнь. Он не говорил ничего, а мне тоже не хотелось разговаривать. Особенно о его страхе перед загадочным и клейким хаосом, в котором мы продвигались. Мириады крошечных созданий отделялись от растений и оседали на скафандре, но я надеялся, что никто из них не повредит прочный пластик. Большинство из них не имело намерения оставаться на мне дольше, чем им уготовила безжалостная судьба. Они не могли покинуть меня сразу, однако некоторые, как я заметил, вообще не спешили меня покидать. Я вынужден был останавливаться через каждые сто футов.

Через триста ярдов я остановился, чтобы ознакомиться с намерениями моего босса. Капитан был рад остановке, но оставался подавленным.

— Джонни? — сказал я.

— Да.

— Все прекрасно. Похоже, хлопот нет. Я вызову, когда мы достигнем корабля.

— Жду.

Я двинулся, но дель Арко положил руку мне на плечо. Я не был уверен, хотел ли он отдохнуть или просто не хотел идти сзади меня. Я убрал его руку, но остановился. Он немного поник и попробовал опереться на растения. Но они конечно, не поддержали его. Какое-то время он пытался удержать равновесие, но потом упал. Я стоял злой. Насту, пила мгновенная мертвая пауза, когда я подумал, что он вовсе не паникует, и тогда он вскрикнул.

— Грейнджер!

— В чем дело? — без особой ласки спросил я, начав двигаться.

— Я вас потерял! — В его голосе звучал страх.

— Ну, не паникуйте, — успокоил я его угрюмо. — Избегайте этого. Вы не беспомощны. Вы знаете, где находится корабль. Нам нужно только продраться через эти заросли. Мы не потеряемся.

— Вернитесь.

— Я никуда не отхожу, — солгал я. — Я не более чем в пяти футах. Не пытайтесь меня искать. Используйте свой компас и шагомер. Мы выйдем на корабль.

— Я не понимаю, где вы, — ныл он. — Я не знаю дороги и не знаю, что такое шагомер.

— Не впадайте в истерику, — сказал я — Вы слышали данные по компасу, которые Джонни давал мне. Гарантирую вам, что я не потеряю прямую линию. Вам не нужен шагомер. Двигайтесь прямо, и вы наткнетесь на корабль.

— Почему бы вам не вернуться ко мне?

— Потому что я потеряю направление. Уверяю вас, что мое предложение наилучшее. Я иду. Если вы тронетесь тотчас же, мы будем максимум в пяти футах друг от друга.

— Грейнджер, пожалуйста!

Он оцепенел. Это было неплохо. Я отметил, что даже с правильным направлением по компасу он все еще не способен найти корабль. У меня появлялись время и возможность действовать так, как я считаю нужным.

— Я пошел, капитан, — с удовольствием сказал я. Я надеялся, что мой голос не выдал все то удовлетворение, которое я испытывал, когда в наиболее убедительной форме посоветовал избегать искажения.

Дель Арко за моей спиной начал всхлипывать.

«Бедный ублюдок, — думал я. — Ты — бедный ублюдок».

Затем свет моего фонаря упал на человеческое лицо, и пришла моя очередь ужаснуться.

21

Я протер смотровое стекло тыльной стороной руки от крошечных бестии. Когда я это сделал, круг света передвинулся. Это было лицо. Оно оставалось, и я мог его видеть. Оно пусто вглядывалось в мою серебристую одежду.

— Доктор Ливингстон, как мне кажется, — сказал я.

Я отвел руку в сторону, и он исчез. Словно ушел в ничто, или в… растения.

— У меня ужасное подозрение, — поделился я со всем миром в целом, — эти вещи не такие, какими им следовало быть. Двигаясь пешком, мы наступаем кому-то на ноги, и…

Меня грубо оборвал капитан дель Арко, который снова закричал.

— Не стрелять, капитан, — сказал я устало. — Это нереально. Всего лишь растительность. Они могут менять форму, вспомните.

Он не переставал кричать. Нервы у него были ни к черту. Я ждал.

— Что случилось, черт побери? — поинтересовался Джонни.

— Джунгли создают для нас лица. Они не могут причинить нам вред или назвать наши имена, потому и создают для нас лица; думаю, капитан испугался.

Спокойствие моего тона и презрительная ирония привели дель Арко в чувство.

— У меня все в порядке, — героически произнес он. — Все это было так неожиданно.

— Прекрасно, — сказал я. — Я трогаюсь.

Но в то мгновение, когда я снова начал движение, я возбудился. Джунгли получили идею — она сработала: остановила меня намертво. Они на этом не остановятся.

Появилось другое лицо, еще одно, и еще.

Но шоковая тактика потеряла свою эффективность. Больше я не удивлялся. Я шел прямо на них. На этот раз джунгли не были так медлительны в своей изобретательности. Лица меняли выражения. От безразличия они проходили через страх, боль, агонию. Я вглядывался в их лица — всегда одно и то же: черты утончались, бледнели, становились более плоскими, растекались. Я глядел на смерть и разрушение человеческого существа. Куда бы ни направлялся свет моего фонаря, везде было это. Они продолжали все время возникать, пока я двигался. Без остановки на отдых.

«Это один из экипажа „Потерянной Звезды“, — объяснил ветер. — Все это они действительно видели и испытали. Чтобы определить в тебе человека, требовалось время. Вот почему была задержка».

«Зачем они показывают это мне? — спросил я. — Почему они угрожают мне одним и тем же способом? Пытаются запугать меня смертью? Это не сработает».

«Забудь о попытках доказать свою стойкость, — ответил шепот. — Они пытаются задеть тебя. Как и все в этом мире, они обладают только простыми и примитивными реакциями. Это — их существование. Они не могут перестать реагировать. Они не могут реагировать специфически. Все, что им необходимо сделать — с их точки зрения, — отменить твой уход. Ты раздразнил их раньше, как захватчик, на которого программа не рассчитана Но не теперь. В своих размышлениях они поднимаются на более высокий уровень. Они вычеркивают тебя из своих планов. Теперь ты только несчастный случай, который невозможно предусмотреть. Они не позаботились об этом заранее, Грейнджер. Они не сумели повредить тебе. Они не могут даже попытаться это сделать».

«Спасибо, — сказал я. — Ты снял камень с моей души».

Затем я нашел «Потерянную Звезду». Она все еще была нетронутой. Джунгли были близко, но не касались ее. Я задержал дыхание, прислонился к корпусу. Это был длинный, широкофюзеляжный корабль с большими стабилизаторами и прочными крыльями. Он не был безобразным, он был только значительно больше стандартных размеров.

Я знал, что в зависимости от величины корабля и будет выработан мой план расплаты с дель Арко. Неважно, какими могли быть его нервы или неосведомленность, он не мог вечно блуждать в джунглях в поисках корабля. Это была не игла в стоге сена. Я понимал, что восемьдесят лет назад их строили огромными. Сейчас корабли более компактны и функциональны. По мере того как сжимается неизвестная вселенная — вне зависимости от ее размера, — так меняются человеческие орудия.

Я путешествовал вдоль корабля в поисках люка. На своей стороне я его не нашел. Когда я достиг стабилизатора, то использовал его, чтобы взобраться наверх. Растения поднимались фута на два-три выше его верхней точки, но этого было достаточно, чтобы скрыть корабль от обзора с края кратера. С его вершины мы не могли видеть ничего, кроме джунглей. Да больше ничего и не было.

Я снова прошел вдоль корабля, вглядываясь в ту сторону, которую раньше не видел. Люка не было. Оставалось только одно место, где он мог быть, — внизу. Время, которое я отыграл у дель Арко, медленно уходило. Все зря, если я не смогу добраться до корабельного груза. Я спрыгнул с носа, забыв, как высоко находился, ведь даже поверхности не было видно. Растения, конечно, смягчили удар, но все-таки я подвернул колено. Я болезненно хромал вдоль другой стороны корабля, затратив еще больше времени. Затем я опустился на четвереньки и быстро пополз вдоль днища. Я молился, чтобы дверь была открыта, когда я ее найду, или приоткрыта, чтобы я мог протиснуться внутрь с минимальными усилиями. Через три четверти пути я нашел люк. Хотя и закрытый, он был выше уровня земли. Если я сумею его открыть, то вползу внутрь.

— Грейнджер, — раздался голос дель Арко. — Вы уже добрались до него?

— Нет, — ответил я. — Как ваши дела?

— О’кей. — Он закончил свою проверку. Я молчал.

Я лег на спину и начал манипулировать ручкой люка. Дверца открылась и тяжело легла мне на грудь. Я быстро выскользнул из-под нее и протиснулся в узкую щель между дверью и корпусом. Я быстро двигался внутри, опасаясь, что порву костюм. Затем, опершись о стену шлюза, я закрыл внешнюю дверь. Я открыл внутреннюю дверь и, обрадованный, вошел в коридор. Корабль был скомпонован по вертикали, как и «Гимния», но гравитация не действовала, и подъемный лифт был обыкновенным туннелем. Я исследовал все вокруг при помощи своей лампы и нашел рубильник. Зажегся свет.

Я выждал у входа, затем тщательно проверил свое оружие, выставил луч, направил его на механизм запирания двери и расплавил его. Для того чтобы открыть его, капитану дель Арко потребуется какое-то время.

Коридор был нешироким, но давал мне возможность встать. Всю дорогу до рубки управления я полз.

— Грейнджер. — сказал дель Арко.

— Что еще?

— Вы должны быть уже там.

— Я нашел его, — восхитился я.

— Прекрасно. — сказал он. — Не делайте ничего. Через несколько минут я буду с вами.

— Да, капитан, — почтительно ответил я.

В рубке управления человеческих тел не было — ни живых, ни мертвых. Я быстро подошел к приборам. Компьютер все еще работал, посылая сигналы. Я ввел пару элементарных кодовых сигналов, чтобы знать, что с ним можно работать. Затем я включил переключатели на консоли и стер все записи, включая вахтенный журнал корабля.

«Ну, — сказал я себе, — логично, что перед крушением корабля они снизили свое энергопотребление до минимума, это позволило сигналу звучать так долго, как только можно. Никто не сможет сказать, уничтожили компьютер сегодня или восемьдесят лет назад. И никому не доказать, что это сделал я».

Я начал одну за другой проверять кабины. Все они были совершенно пусты. Груз был надежно опечатан, и я представления не имел, где можно взять ключи. Во всяком случае кто-то из экипажа должен был где-то их оставить.

Времени на поиск ключей у меня не было. Когда дель Арко найдет корабль, ему понадобится какое-то время, чтобы пролезть сквозь внешнюю дверь корабля. По крайней мере столько же, сколько понадобилось и мне на пути к грузу «Потерянной Звезды».

Я толкнул дверь подошвой ботинка и почувствовал, что она поддается под нажимом. Я налег на нее всем телом, и она медленно отворилась…

Содержимое не было освещено, и я стал искать выключатель, но никак не мог найти. Тогда я включил нашлемный фонарь и навел луч на груз.

— Я нашел корабль, — воспел дель Арко.

— Хорошо, — сказал я без всякого энтузиазма.

— Где вход?

— С другой стороны, внизу, — сказал я. Больше не было смысла в его блужданиях. Я не получил того времени, которое было мне необходимо. Может быть, я и мог уничтожить груз, но не смог бы скрыть того факта, что это сделал я. Теперь нужно было выбирать между верной службой Титусу Шарло и риском неприятных последствий. Пока что я колебался, что делать, но продолжал осматривать груз легендарной «Потерянной Звезды».

Помещение было плотно заставлено книгами, бумагами, фильмами и записями. Книги были старыми — может быть, им миллионы лет, — но они все еще не рассыпались. Было несколько художественных работ — резных и разрисованных металлических пластинок. Хорошо сохранившиеся синтетические материалы. Но основную массу груза составляло знание — знание чужаков. Самый ходкий товар восьмидесятилетней давности. Высокооплачиваемый и сегодня, хотя с тем, что Новая Александрия уже выбросила на рынок, его стало так много, что цены существенно упали. В эти дни чужеродное знание было единственно убедительным. В наши дни оно было в моде. Новая Александрия ненасытно жаждала его, и каждый мир в человеческой Вселенной нуждался в том, чтобы Новая Александрия получила его, поняла его. Галактика действительно получала все. Может быть, она испытывала страх неизвестного и должна знать, что мы идем нога в ногу со Вселенной. Мании умирают легко, но предрассудки остаются надолго. Интеграция людей и чужаков — вот та польза, которую принесла Новая Александрия.

Было очевидно, что несла «Потерянная Звезда», однако я знал, что она нашла мертвый мир. На мертвых мирах не бывает копей царя Соломона — только малые остатки цивилизации, жалкие ее осколки. Там не осталось следов жизни. Из-за грандиозного ляпсуса только вещи выжили, во времени могли остаться только вещи, которые были неразрушимы, — неразрушимы даже по случайности, потому что использовались материалы в условиях постоянной записи и потому что народ из нужды создавал неразрушимое. И то, что выбрала «Потерянная Звезда», то, что она смогла унести с собой, могло рассказать о Мейстриде и его народе.

И все это было бесполезно. Что мог бы поведать нам Мейстрид, чего не знали бы на Хоре? Ни технологические, ни философские, ни ночные секреты. Все это перевезли с родного мира в колонию на Хоре. А с Хормона на Новую Александрию. И не случайно, что первая попытка интеграции интеллектуальных достижений была предпринята между хормонцами и людьми. Хормонцы продвинулись далеко вперед во всех аспектах жизни и цивилизации. Вероятно, они хотели сберечь только одну тайну. Они не хотели, чтобы человечество обнаружило одну только вещь.

Я не претендую на понимание мышления хормонцев. Я настойчиво считаю их гордыми, а их манеры вежливыми, но это человеческие слова, которые предполагают человеческие качества. Они могут и не иметь точного соответствия понятиям чужаков. Не знаю, почему сохранение одной тайны может иметь такое значение. Но то, что они предприняли значительные усилия, чтобы ее сохранить, было очевидным, если большинство их собственного народа об этом не знает. Возможно, если они ухитрились уничтожить Мсйстрид, то замалчивали из-за этого сведения о грузе «Потерянной Звезды». Даже те, кто знал это, постарались забыть. И Хормон в действительности был по праву родиной хормонцев.

По праву Нового Рима груз принадлежал Титусу Шарло. Его консорциум — владелец «Хохлатого Лебедя». Они его уполномочили. В других системах права груз мог принадлежать Хормону. Мейстрид был не потерянным кораблем, а миром. Его народ жил на Хоре. «Потерянная Звезда» не спасла эти книги, она их украла. Но объяснение таких этических тонкостей не помогало. Я уже знал, что хочу сделать. Я хотел сжечь все до последней страницы. Не потому что Алахак просил об этом, хотя это и хорошее основание; и не потому что я уважал хормонцев, хотя это был факт. А потому что я хотел досадить Титусу Шарло. Потому что я хотел обмануть его и отобрать у него хотя бы немного славы. И потому что я хотел уничтожить легенду о «Потерянной Звезде». Я хотел, чтобы глупая история, которая родилась неизвестно из чего, стала глупой и для всей проклятой человеческой расы. Кроме меня. И также потому, что это была бы хорошая шутка.

Такими вот были мои мотивы. Благородство и альтруизм неизвестны человеческой расе.

Поэтому, когда капитан дель Арко всунул голову во входное отверстие, я ткнул ему в лицо свое оружие.

22

Он всматривался в ствол широко раскрытыми глазами.

— Успокойтесь, капитан, — прошипел я конспиративно. И затем Джонни: — Джонни! Это Грейнджер. Делай в точности то, что я скажу, и не задавай вопросов. Не говори ни слова… Выключи передатчик на вездеходе. Сиди спокойно и жди нас.

Конечно, я не слышал, как он отключился, но мне приходилось верить, что именно так он и поступил.

— Теперь, капитан, — сказал я, — успокойтесь. Вы связаны с монитором на корабле?

— Вы же знаете, что да.

— Нас сейчас фиксируют?

— Все время.

— Тогда выключите его.

— Я не могу.

— Можете. Законы Нового Рима. Посягательство на частную собственность. Вы должны выключиться из слежения.

Наступила пауза.

— О’кей, — сказал он, — он выключен. Но я вижу, что вы держите пистолет, наведенный на меня. Вы говорите мне «успокойтесь», а сами очень взволнованны.

И снова я не мог быть наверняка уверен, что он выключил монитор. Я должен вынудить его сотрудничать.

— Теперь можете войти, — сказал я.

Когда он вошел, я его обезоружил.

— Вы собираетесь объясниться? — спросил он.

— Ну конечно же. Мне нужны ваша помощь и понимание. Боюсь, что не могу рассказать вам всего, но расскажу все, что смогу. Всю историю, сокращенное издание. О’кей? Ну, тогда…

Эта поездка — идиотский фокус. Ее основное назначение — сделать шутами компанию «Карадок» и нажить капитал на этом розыгрыше. Все будут смеяться, потому что никто не любит «Карадок». Для того чтобы подбросить огоньку в этот фарс, пилот по имени Грейнджер вызывается рискнуть собственной жизнью и жизнью нескольких своих товарищей.

— Никто вас не заставлял.

— Не перебивайте. А для усиления эффекта — двадцать тысяч. По штрафной статье, в случае, если я погибну молодым, это могучий рычаг. Я согласился на двадцать тысяч из благодарности.

По причине самосохранения Грейнджер вынужден подчиниться подлому шантажу — он понимает, что бессмысленно не повиноваться своим нанимателям. Он очень нежно любит свой новый корабль, но гораздо меньше любит людей, готовых на все ради исполнения чужого каприза.

Он определяет, что владельца не интересует ни корабль, ни судьба его экипажа, а только его участие в сложной схеме. Его интерес находится в области демонстрации возможностей корабля и приобретения личной славы. Грейнджер подозревает, что Титус Шарло связал его двадцатью тысячами, которые должен выплатить позже. Шарло очень быстро узнает о том, в какой оборот попал Грейнджер, что подразумевает наличие у него некоторых связей в компании «Карадок» или на Новом Риме. Грейнджер также верит Шарло, что вся ответственность за покушение на его жизнь лежит на неком кроколиде. Он не делает, конечно, предположения, что Шарло платил кроколиду, просто Шарло где только мог трезвонил о своем корабле и о том, что он сможет делать, поэтому-то «Карадок» и выдвинула идею устранить пилота «Лебедя».

Короче, Грейнджер не любит Шарло.

Однако вернемся к пилоту. Шарло выбирает капитаном корабля человека, который действует Грейнджеру на нервы. Единственная возможность обойти Грейнджера — возложить официальную ответственность на кого-то подальше от Грейнджера. По праву Нового Рима капитан корабля обладает всеми видами власти. А пилот корабля — нет. Капитан — это то устройство, благодаря которому Грейнджер будет делать все так, как ему велят. Капитан дель Арко — марионетка. Как самый обыкновенный простак он разыгран Титусом Шарло. Для того чтобы поддержать напряжение между двумя людьми — потому что капитан не сделает ничего, что является необходимым для Грейнджера, — Шарло добавил на борт одну женщину для поддержания постоянного напряжения, одного пресловутого инженера для создания неважного морального климата на борту корабля и одного члена экипажа, который хочет нравиться всем и только служит хорошим примером для углубления отличий между остальными.

К несчастью, Грейнджер узнает, что его ближайший друг — Алахак — отчаянно пытается достичь «Потерянной Звезды». Его побудительные мотивы настолько серьезны, что он согласен погибнуть при этом. Конечно, эта причина — причина чужака. Вам этого не понять. Я не прошу вас верить, что причины эти далеко за пределами нашего интереса. Но это существенно. — Это основание. А у нас таких оснований нет. Совсем нет. Мы находимся здесь по прихоти маньяка.

В частности, вы знаете, что мы убили Алахака. Это из-за нас он так спешил. Он мог легко опередить «Карадок». Но не нас. Мы вынудили его потерпеть неудачу в его миссии. Это наша вина, что он не закончил свою работу. Из-за этого мы в долгу перед ним. Вы не можете представить, что он никогда не существовал. Потому что он был. И мы там были, когда он умирал.

Я не собираюсь убеждать вас в том, что у Алахака были основания. Это были его личные причины, как чужака. Для вас они ничего не значат, и мне он о них ничего не сказал. Но я делаю вам предложение. Мы можем помешать этому трюку Шарло. Мы можем отшлепать «Карадок» и дать всем шанс позлорадствовать над ними. Но в та же время мы можем выполнить волю Алахака. Мы можем сделать то, что он хотел сделать…

Так что же мы сделаем? — Я умолк.

— Это зависит от многого, — ответил дель Арко. — Все это звучит вовсе не так благозвучно, чтобы за это браться. Вы пытаетесь меня подкупить. Что же мы должны сделать в этом классическом дуплете?

Я скривил губы.

— На «Потерянной Звезде» есть груз. Я хочу его сжечь. Даже малейшие его следы. И затем я хочу, чтобы вы поддержали мою версию, что его никогда не существовало. Все это было мифом. Вымыслом.

— И что это за груз? — В его голосе были нотки, говорящие о том, что он все еще подозревает подвох.

— Книги. Книги чужаков.

Он кивнул.

— И вы хотите сказать, что у чужаков существуют основания, чтобы его сжечь?

— Да, — согласился я. — Но кое-что я вам скажу. Первое: книги содержат научно-техническую информацию, которая не представляет ценности для Новой Александрии. Второе: тайна, которую я хочу сохранить, совершенно безвредна. По человеческим меркам она практически не имеет смысла. Мы никому не повредим, уничтожив этот груз, а поможем этим многим людям на Хоре.

— У меня есть время обдумать все это? — спросил он.

— Несомненно.

— Уберите куда-нибудь оружие.

Я сунул пистолет за пояс. Затем сел и начал ждать. Прошло несколько минут, а он все никак не решался.

— Далеко не очевидно, что этот груз существует, — отметил я. — Никто, кроме нас, не может это подтвердить.

— Вы просите меня взвалить всю ответственность на вас.

— Верно, — согласился я.

— Что вы будете делать, если я откажусь вам помогать?

— Все равно сожгу книги.

— И меня с ними?

— Нет. Я возьму вас домой, и, надеюсь, по пути вы измените свое мнение.

— А если нет?

— Тогда Титус Шарло будет весьма сердит. На нас обоих. Но я не Титус Шарло. Я не хожу по трупам. У вас есть выбор. Если вы не хотите помогать мне, то я сделаю это сам.

Я знал, что победил. Если бы кто-то обвинил меня в грабеже, я указал бы на дель Арко. Уж у меня нашлись бы слова, чтобы сказать, куда им следует направиться. Но Ник дель Арко прекрасный человек. Людям он нравился. Он был прекрасным потому, что хотел нравиться людям. Даже мне. Если он думал, что мог завоевать мое расположение, сделав теперь мне одолжение, то в этом он преуспел. Такие вещи, как правило, срабатывают. У всех нас есть человеческие слабости.

— Отлично, — наконец сказал он. — Давайте спалим их. Вы меня убедили.

Логически у нас было оправдание того, что мы собирались совершить.

— Да, сэр, — сказал я.

— Можете звать меня Ник, — сардонически заметил он.

— Ладно, — пробормотал я. — Теперь мы друзья.

23

— Ты ведь не хотел меня использовать таким же образом, правда? — сказал он, когда мы скармливали книги огню в двигательной камере. — Оставил меня в джунглях и заплавил люк на входе.

— Проще было бы, если бы ты заблудился.

— А как бы ты спрятал от меня пепел?

— Прикрыл бы плотнее двигательную камеру и заявил бы, что там все сгорело.

— А как быть с замерами? — сказал он, указывая на счетчик радиации.

Я ухмыльнулся.

— К тому времени, как я закончил бы, камера вряд ли оставалась бы теплой.

— С этими атомами люди получили болезненное послание, — прокомментировал он.

Я продолжал таскать содержимое хранилища в двигательную камеру. В целях безопасности я решил сжигать все там. На случай, если «Карадок» все же доберется сюда. Лучшее место, чтобы спрятать деревья, — это лес. Лучший способ скрыть следы огня — это смешать новый пепел со старым. Когда «Потерянная Звезда» села, ее двигатель вышел из строя, так же как и двигатель «Гимнии». Этот путь внушал доверие.

— Знаешь, — сказал дель Арко. Теперь, когда мы были в одной команде, он стал очень говорлив. — Я не новоалександриец, но я признал их путь мышления. Полагаю, что сожжение книг — это худшее преступление, которое мы могли совершить.

— Обстоятельства, — сказал я, — иногда они изменяются.

— Обстоятельства, кажется, никогда не меняют тебя.

— Еще как, — возразил я.

— У тебя всегда один и тот же путь — возникает такое впечатление.

— Ха, — сказал я. — И что же это за путь такой?

— Неприкасаемого для людей. Изолированного. Отчужденного. И ты все время пытаешься сохранить его, как бы ни менялись обстоятельства.

— Я вовсе не пытаюсь следовать этому пути, вовсе нет. Нельзя быть иным, если вести мой образ жизни. Если чужие миры настигли тебя, то ты наполовину мертв. Во всяком случае, уж точно посажен на прикол. Все время необходимо быть начеку. Лэпторн говорил, что у меня нет души.

— Я не говорю о том, что тебя настигли чужие миры, — сказал он, когда мы без устали передавали книги из рук в руки. — Я говорю о людях. Ты не сближаешься с ними.

— В чем же отличие? — воспротивился я. — Чужаки — это чужаки. Люди — чужие мне.

— Но ты же тоже человек.

— Да, так говорят.

— Но ты не можешь отчуждаться от себя.

— Посмотрим, — сказал я. — Что за прок от этого? Только из-за того, что у нас впервые одна цель, нет оснований для того, чтобы ты принимался спасать мою душу от отчаяния. — Я излишне громко произнес последнее для усиления, но он принял это надлежащим образом. Он был нормальным мужиком.

Он пожал плечами.

— Ты противоречишь самому себе. Ты выдал мне длинный спич о пренебрежении Титуса Шарло своим экипажем, но сам ты признаешься в полном пренебрежении ко всем.

— Я отметил пренебрежение Титуса Шарло жизнями его экипажа, — сказал я. — Вовсе не отсутствием любвии великодушия. Чем меньше Шарло беспокоится о состоянии моего рассудка, тем больше мне это нравится. Это мое здоровое состояние, и мне не нравится подвергать себя опасности.

— Ты на самом деле считаешь, что в этом большое отличие?

— Ну ладно, хорошо, — сказал я, насторожившийся и неподвижный. Я действительно испытываю терпение. Как, впрочем, и понимание, и веру в человеческую природу. — Может быть, я ничем не лучше Титуса Шарло. Я на это не претендовал. Все, что я сказал, — это правда, не так ли?

Он не ответил. Теперь мы уже почти избавились от груза — на это ушло гораздо меньше времени, чем я опасался. Двигательная камера была до краев заполнена отбросами, и мы смогли эффективно использовать свое оружие, чтобы испепелить и расплавить все. Теперь вряд ли что-то можно будет опознать. Все, созданное мейстридианами, уничтожено. Корабль полон дыма и жара, как адское пекло. Скафандры нам весьма пригодились.

— А что с мониторной записью на корабле? — внезапно спросил дель Арко. — На ней записан достаточный кусок беседы, прежде чем мы его отключили.

— Мы можем немного обрезать с того момента, когда мы вступили в искажающее поле. Никогда нельзя предугадать, как воздействуют на точное оборудование эти феномены глубокого пространства, не так ли? Шарло просто должен положиться на слово относительно находок на «Потерянной Звезде».

— Думаю, в каютах мы найдем документы. Экипажа в них нет — они покинули корабль, опечатали его и ушли жить в джунгли, как мне кажется. Их здесь нет, нигде — даже белеющих костей. Но они не должны были забрать с собой корабельные документы.

— У нас будет достаточно доказательств, что мы здесь побывали. И как центральный образец коллекции, мы снимем табличку с названием корабля с корпуса. Прекрасный ход, не так ли? Они могут повесить ее на стене какого-нибудь мемориала, посвященного покорению Течения Алкиона. Возможно, чуть пониже там будет табличка с нашими именами. Это тебя впечатляет?

— Мы могли бы взять рычаги управления, — предложил он.

— Ты плохо знаешь эти циничные души, — сказал я ему. — Все, что имеет штамп «Потерянная Звезда» с обратной стороны, не убедит этих скептиков, а с другой стороны, мы можем иметь несколько тысяч отпечатков и продавать их как святыни.

— Что ты собираешься сказать Джонни? — изменил он тему. — Он был весьма озадачен, судя по всему, когда ты предложил ему отключиться.

— Буду делать вид, что ничего не произошло. Проигнорирую это.

— Ты не можешь так поступить. Ведь он будет спрашивать.

— Тогда мы скажем, что на тот момент это был лучший выход. Мы считали его разумным. Необходимо было сохранить в тайне обстоятельства, связанные с этим делом. Если же он будет настаивать, пошли его к черту. Привилегия звания.

— Так это все сработает? — спросил он.

— Конечно, — ответил я. Мы бросили последние книги в огонь, и я снова добавил луч из своего оружия, используя последний заряд. Стены двигательной камеры начали оплавляться. Плавящийся металл шипел и вздувался. Мы отодвинулись подальше.

— Не спрессовать ли все это? — предложил дель Арко.

— Там температура более чем тысяча градусов, — заверил я. — Все и так компактно.

Наконец, окончательно удовлетворенный, я сунул пустое оружие за ремень. Когда камера немного остыла, все выглядело точно так же, как и в первый раз, когда я сюда заглянул. Уж если один раз место уже горело, то во второй раз оно не будет сильно отличаться.

— Оставим люк открытым, чтобы вышел дым, — сказал я, — но наши сувениры сложим отдельно и оставим корабль таким, каким его нашли.

Я пошел в нос корабля искать список экипажа, в то время как дель Арко исследовал каюты в поисках официальных документов. Когда я закончил со списком, то пошел и сорвал пару рычагов управления для хорошего счета. Мне хотелось захватить еще какой-нибудь хлам, но пистолет дель Арко тоже был уже пуст, а запасного мы не захватили.

После всего этого я отключил сигнал «Потерянной Звезды». Сирены звездных трасс больше нет. Капут, умерла, скончалась. Еще одна легенда сокрушена тяжелой рукой случая. И это почти конец истории.

24

Меня разбудил капитан дель Арко. Это была первая ночь, которую я проводил в комфортабельных условиях, поэтому я вовсе не обрадовался. К счастью, он сразу приступил к делу, не рассусоливая.

— В системе появилось четыре корабля, — сказал он. — Рэмроды «Карадок».

— И что ты предлагаешь мне сделать? — проворчал я.

— Ты говорил, что они никогда не сумеют этого сделать, — отметил он.

— Я говорил, что на это уйдут месяцы. Так оно и есть. Они должны пересекать область возмущенного пространства пешком.

— Они не собираются проходить через область возмущений. Они только просигналили нам. Их не устраивает наше присутствие, и если они нас найдут, то уничтожат.

— Да?

— Суть послания в следующем: капитан Козорати с корабля компании «Карадок» «Де Ланей» кораблю Новой Александрии «Хохлатый Лебедь». Мы требуем от вас заявления о передаче всех легальных прав на груз и имущество «Потерянной Звезды» в обмен на инструкцию компании «Карадок», как вырваться из Течения. Мы полагаем, что на нас возлагается обязанность предостеречь вас, что если вы не выполните этого требования, то, несомненно, станете добычей Течения.

На несколько секунд наступила тишина. Затем я затрясся от смеха.

— Они угрожают расстрелять нас внизу! — захлебнулся я от изумления. — Рэмроды угрожают «Хохлатому Лебедю»! За все эти годы более смешной шутки я не слышал.

— Эти рэмроды вооружены, — неулыбчиво произнес дель Арко.

— Меня не волнует, экипированы они как межпланетные громилы или нет, — сказал я. — Тебе не кажется, что весьма затруднительно попасть куда-то в космосе? Позволить кому-то возмутить пространство? Между нами и кораблями «Карадок» пролегли миллионы миль пространства. Каким образом они сумеют провести через такое расстояние ракету, а мы не сможем увернуться?

— Ты в этом уверен?

— Конечно, уверен. В этом пространстве они будут счастливчиками, если сумеют попасть в это чертово солнце, а не то что в звездолет. Если они начнут стрелять, то больше повредят себе, чем нам. Предлагаю тебе объяснить им все это. Но вежливо. Объясни им, что мы очень благодарны за их любезное предложение помощи, но считаем, что и сами сумеем это сделать. Мы также благодарим их за участие в вопросе нашей уязвимости, но предлагаем, чтобы они были более осмотрительны, поскольку в отличие от нас они больше подвержены опасности стать добычей Течения.

Я все еще смеялся, когда поворачивался к пульту управления, готовый к взлету.,

Перед взлетом на меня минут на пять напал патологический страх, но с кораблями компании «Карадок» на хвосте нам ничего не оставалось делать. Я должен снова предстать лицом к лицу перед искажающим полем. Последний раз оно победило меня. Мог ли я одолеть его в этот раз?

«Мы сможем вывести корабль», — заверил меня ветер.

«Не суйся в это. Это мой корабль, и я выведу его сам».

«Чтобы добраться сюда, тебе понадобилась моя помощь».

«Я был без сознания и не мог отказаться от нее».

«Думаешь, ты снова не потеряешь сознание? Ты не должен стыдиться того, что принимаешь помощь. Я не сделаю ничего, чего бы не смог сделать ты. Ты не потерпишь неудачи. Я использую твое тело, твое искусство, твою скорость. Ты меня совсем не понимаешь. Я для тебя не угроза. Я только новая часть тебя. Сверхспособность. Новый талант».

«Я не нуждаюсь в тебе!»

«Я знаю, что ты не нуждаешься во мне. Я никогда не утверждал обратного. Конечно же, ты во мне не нуждаешься. Но ты меня получил. Как долго ты будешь примиряться с этим фактом? Ты — Греинджер, одинокий волк — уже не один. И никогда не будешь снова один. Как бы ни пытался. Мы должны жить друг с другом, ты и я. Это не так уж ужасно. Ты не одержим демонами. Я не собираюсь паразитировать на твоих мозгах, отнимать у тебя тело. Я здесь. Мы здесь. Можешь ли ты понять то, что это подразумевает?»

«Мне это не нравится, — сказал я. — Вот и все».

И он остался.

Говорят, Конфуций сказал, что если изнасилование неизбежно, расслабьтесь и получите удовольствие. Ну что же, расслабься, если не можешь сделать ничего другого. Но ты не можешь и не хочешь получить удовольствие, если это изнасилование. В этом начало и конец всего.

«Грейнджер, — обиженно произнес ветер. — У жизни долгий срок».

«Ничего, — сказал я. — Скоро она закончится».

Тем временем назад, в реальный мир.

Искажающее поле надавило, ударив сотней тысяч миль на самом коротком пути. Но я не был уверен, сумею ли преодолеть их. Ракеты «Карадок» — если то, что они подразумевали, было ракетами — пройдут по кратчайшему пути, но у них не было ни малейшего шанса. Дело даже не в том, как ничтожны были их шансы. Чего же я опасался: угрозы ракет «Карадок» или разрушения в доли секунды?

После ощущения поля — чего-то я уже не смог сделать на этом пути — я решил, что кратчайший путь, по всей видимости, не будет самым легким. Я должен максимально использовать энергию поля, чтобы пополнить нашу собственную. Я запланировал грубую дугу в четыре миллиона миль длиной — более чем вдвое превышающую минимальное расстояние. Эта дуга добавляла нам преимущества, уводя дальше от кораблей «Карадок» вместо сближения с ними.

Разминая затекшие от страха пальцы, я велел Ротгару начинать отсчет. Как только пошел отсчет, мой мозг напряженно заработал в такт отсчету, и я забыл о всех своих неудобствах.

Мы запустили двигатели и взлетели. Я поднял корабль в воздух, ощущая хватку искажающего пространства, и прошептал:

— Снова напролом, дорогие друзья.

Прошла секунда, две, три, четыре, пока мы вырывались из атмосферы, ускорялись и вступали на траекторию. А затем выступила «Карадок».

Все четыре корабля двинулись вместе, и я заинтересовался, действительно ли они будут что-то предпринимать. Внезапно в моем сознании совершенно отчетливо сложилось, что означает «стать добычей Течения». Я ошибся. Я был не прав. Само пекло было у них на пути.

Я оценил скорость ракет в тридцать тысяч или около того. Возможность поразить нас была ничтожной и не заслуживающей рассмотрения. Но что следовало предусмотреть — это создание ими области искаженного пространства. Они пробуравят в пространстве норы размером со звезды. Внутренняя энергия изольется из дыр, и целая система истечет кровью и укручиванием времени, и злобный дьявол пройдет по небу, собирая души для своего неземного королевства…

Для того чтобы быстро преодолеть зону искажающего пространства, они сожгли все, что могли. Штаб-квартира их компании по достоинству оценит это. Они даже не собирались в нас целиться.

— Максимальная нагрузка, — закричал я Ротгару. — Выжми из двигателя все, что сможешь, и еще чуть-чуть. Если мы не отдадим сейчас всего, больше нам уже никогда ничего не понадобится. К черту ограничители, отдай мне все, что сможешь.

Ротгар не позаботился ответить. Если я отдам все это полю, то девяносто процентов мы получим назад в виде удара, и он это знал. Может быть, Течение примет большую часть энергии. Но если мы быстро не провернем все это, то на сто процентов мы мертвецы.

Четверка приближалась. Менее чем за секунду ракеты вспашут район. Я предчувствовал, какое ужасное будет искажающее поле. Это будет равносильно посадке в жерле вулкана. Я ощущал, что солнце разминает мускулы, разевает огромный зев и дает возможность всей энергии Течения течь в свой ненасытный зоб.

Одна ракета — одна из четырех или пяти — прошла в пределах тысячи миль или около того от «Лебедя». Она перерезала нам путь справа, почти там, куда я собирался направиться, и свечой ушла в сторону. Я выждал секунду, надеясь не взлететь в воздух, и двинулся дальше.

Поле было совершенно разбито. Шторм уже изливался из центра звезды. Врата ада были уже широко распахнуты, и смерть вышла оттуда, чтобы сожрать нас. Поле было подвешено в этом странном непостоянстве, когда ничего не случилось… когда старое поле умерло, а новая ярость еще не была готова. В этом непостоянстве оставалось незначительное время, которое было в моем распоряжении.

Когда ракета мчалась через разбитое искажающее поле, она фактически пробила дыру в пространстве — длинную стреляную рану в материи искривления. Я знал, что было в этой дыре. Возможно, это временной раскол или неоткрытое измерение. Это все равно что прыгнуть вниз и надеяться, что там не будет дна и что я могу появиться вплотную у другой раскрытой пасти. Это был туннель в никуда, но он был единственным выходом, и я не собирался оставаться на месте.

Я бросал «Лебедь» с одной тропы на другую, словно взял за шкирку. Если искажающая модель сохранит свою целостность, она раздерет нас на части. Но она уже ушла, и мы были между клеткой и смертоносной волной. Боль пульсировала у меня в голове, не в руках, я втянулся в туннель и двинулся дальше.

Исчезла корабельная гравитация, погас свет, и капор ушел в пустоту. Я ослеп, но мы летели. Практически мгновенный переход с досветовои скорости к тридцати тысячам. Мы ушли из опасной зоны прежде, чем она стала работать, как я и надеялся. Мгновенный образ пришел назад в капор, я среагировал. Я не мог изменить направление движения или замедлить его, потому что у меня не было времени. Я выдвинул крылья и изогнул свое тело. Практически я кожей задел ракету, когда обходил ее.

Она взорвалась в миллионе миль от нас.

Тонкого искривления, которое должно было огибать внешнюю систему, совершенно не было. Мы пробежали через внутреннее пространство, в котором на мгновение ничего не было, — на мгновение перехода.

На двадцати пяти тысячах я уносился прочь и выдерживал скорость минуты три или чуть больше… Я попал в грязь и в нормальное психическое состояние, поэтому вынужден был замедлиться.

Затем мы ушли с этой трассы.

«Де Ланей» и его трех компаньонов не было. Они взорвались.

— Ну, — сказал я. — Я же вас предупреждал.

25

И это конец всей истории. Нити сюжета, конечно, много длиннее, чем ткань одежды. Жизнь продолжается.

Идти домой после того, как мы выбрались из ядра, было легко. Я мог управлять спокойно, не напрягаясь. Посадка меня не волновала — только бы продержаться пятьдесят часов на внутривенном питании. С медицинской точки зрения это для меня было не очень хорошо, но меня не волнует, как долго продлится путешествие, граница дома всегда действовала мне на нервы, так что избавления от этого я не мог ожидать.

Когда мы были на Холстхэммере, я потерял нить событий, потому что нуждался в продолжительном сне.

Ротгар получил свою зарплату и намылился куда-то еще.

Дель Арко успешно прошел проверку Шарло, заявив, что монитор у него был не в порядке. Не думаю, что старик поверил в нашу историю, но слабых мест в изложенной ему версии отыскать не сумел. Конечно, у старого ублюдка по-прежнему есть кнут. Я все еще оставался пешкой в его игре. Будет еще другая работа. Или он получит свой фунт мяса, или выпьет из меня все соки.

Через несколько месяцев хормонцы отыскали меня, чтобы сообщить, что в венце Алкиона появилась новая. Я высчитал, что ее свет достигнет Хора за сто двадцать лет. Но тогда он будет только другой звездой на их небе. И преходяшей к тому же…

Тор — в скандинавских языках — бог.
У магометан — презрительное название для всех иноверцев.