Оливия Грейс ненавидит и презирает Джека Уиндема, графа Грейсчерча, который женился на ней, а потом исчез. Истинная леди никогда не простит подобного мужчине. Но и не оставит его умирать на поле боя. Джек почти ничего не помнит — кроме того, что выхаживающая его красавица обвенчана с ним по закону. И что он все еще любит ее. Какие обстоятельства заставили его расстаться с Оливией? Какие тайны прошлого хранит его затуманенное сознание? Он должен это выяснить, иначе под угрозой окажется не только новообретенное счастье, но и жизнь любимой…

Эйлин Драйер

Спасительная любовь

Пролог

Шарлеруа, Бельгия

Раннее утро 15 июня 1815 года

Только чудо поможет ему выбраться живым. А он знал, что уже использовал отпущенную ему долю чудес.

Обхватив окоченевшими руками кружку с горячим кофе, он оценил обстановку. Перед ним расстилались окрестности Шарлеруа, похожие на одеяло из зеленых и золотистых лоскутов, прошитое нитями живых изгородей. Рассвет окрашивал летнее небо в водянисто-желтоватый цвет, дым от сотен пушек смешивался с утренним туманом. На какое-то время наступило относительное затишье, но лихорадочная активность на поле сражения не прекращалась.

Остро ощущался запах пороха, запаленных лошадей и немытых тел. Всюду, куда ни падал взгляд, шла подготовка к битве. Кто-то тушил костры, кто-то проверял оружие. Воздух был наполнен визгом натачиваемых палашей, тихим нервным ржанием лошадей, отрывистыми звуками команд.

Рядом с ним солдаты осматривали свое снаряжение, избавлялись от всего лишнего. Они приводили в порядок одежду, обменивались грубыми шутками, набираясь храбрости.

Никто не обращал на него внимания. Он стоял у потушенного костра — просто один из офицеров, торопящийся покурить, пока не настало время взяться за оружие.

Вот оно, началось. Битва, от которой зависит судьба Европы. Какого черта он здесь оказался? Единственное, чего он хотел, — снова попасть в Брюссель. Ему надо закончить свою миссию, вручить последнее донесение, и ничто не стояло между ним и достижением цели, кроме двух армий, готовых наброситься друг на друга, словно свирепые звери.

В другое время, он, возможно, был бы счастлив положить жизнь за отечество. Ничто не выглядит так достойно, как торжественный мемориальный камень в деревенской церкви на родной земле.

Но он не таков. Он совершил больше грехов, чем позволительно одной душе, и он не может уйти из жизни сейчас. Он должен попасть в Брюссель. А когда он закончит там, ему необходимо вернуться домой. Это его долг перед теми, кого он оставил в Англии. Он в долгу перед теми, кто ждет и ждет. Более того — это его долг перед самим собой.

Настало время получить окончательные ответы. А для этого необходимо встретиться с Ливви и Джервейсом. Нужно решить, как быть с семьей. Ему нужно отомстить.

Да, думал он, вынимая изо рта сигарету и швыряя ее в траву, вот для чего он будет жить. Для мести.

По позициям зазвучали свистки. Мужчины строились в огромные колонны, которые вселяли страх жителям континента. Он вылил кофе и застегнул мундир. Взяв палаш, он со свистом рассек им воздух. Проверил порох и запал пистолета и взял мушкет, из которого ему предстояло стрелять на бегу. Он отстраненно стоял среди хаоса, пытаясь прикинуть, будет ли у него возможность уклониться от этого кошмара.

К нему подбежал запыхавшийся молодой солдат.

— Мой капитан. Враг уже виден.

Он смотрел на взволнованное юное лицо, ему хотелось смеяться. В трагедии или фарсе он участвует? Этот мальчишка еще ни разу не брился.

— Да, солдат. И какова наша задача на это утро?

Мальчишка сконфузился.

— Напасть на вражеские фланги, сэр.

— Именно так. Но не для вас, мой храбрец. У меня для вас другое задание. Вы не против?

Солдатик выпрямился в струнку.

— Разумеется, сэр.

— Превосходно. — Достав листок бумаги, он угольным карандашом написал несколько слов. — Доставьте это квартирмейстеру и оставайтесь под его началом.

Сколько бы грехов ни лежало на нем, он не собирается посылать этого ребенка на убой. По крайней мере, не сегодня.

Мальчик, нахмурившись, быстро глянул через плечо туда, где из тумана начинали вырисовываться красные мундиры британцев. Он явно был сбит с толку, но взял протянутую ему свернутую в трубочку бумажку. Отдав честь, он побежал в глубь позиций.

Подождав, когда солдатик удалится на приличное расстояние, капитан оправил голубой мундир с красными обшлагами. После чего, последний раз оглядев свою одежду, надел кивер.

— Ну, — рявкнул он, повернувшись к группе солдат и вытаскивая пистолет. — Не стойте как овцы. Враг приближается!

Стрелки дружно развернулись и легкой рысцой двинулись через редеющий туман. Забили барабаны. Тысячи мощных глоток стали выкрикивать: «Да здравствует император!» Бой при Катр-Бра начался.

У него не было выбора.

Господь простит ему.

Пустив лошадь размашистым шагом, он последовал за солдатами, одетыми в синие мундиры. На возвышении показалась четкая линия темно-красных мундиров. Он поднял пистолет и выстрелил.

Солдат в синем дернулся и упал.

Отбросив пистолет, он поднял мушкет и снова выстрелил.

Глава 1

Брюссель

Четверг, 15 июня 1815 года

Те, за кем охотятся, знают, что им нужно иметь укрытие. Сидящая у стены в переполненном танцевальном зале Оливия Грейс понимала это больше других и была настороже подобно газели, пробирающейся к источнику.

Оливия не удержалась от улыбки. Источники. Она начиталась журналов о природе. Хотя нельзя сказать, что здесь не было хищников. Их легко отличить по яркому оперению, острым когтям и агрессивному поведению. Но здесь это были просто мамаши.

Оливия старалась не обращать на себя внимания. Одетая в платье из практичного серого бомбазина, она сидела на стуле у стены, увешанной шпалерами — одна из неприметных платных сопровождающих, — наблюдая за танцующими.

Под танцевальный зал был переделан каретный сарай при особняке герцога Ричмонда, и сейчас он был набит до отказа. Военные в темно-красных мундирах кружили смеющихся девушек в белых платьях. Остроглазые вдовы, одетые в платья красновато-коричневых оттенков и цвета баклажана, увлеченно губили чужие репутации. Штатские — в черном — толпились по краю танцевальной площадки, рассуждая о приближающемся сражении. Оливии даже повезло увидеть, как в зал прошествовал герцог Веллингтон, громовой голос которого перекрыл звуки оркестра.

Казалось, в эти два последних месяца весь Лондон перебрался в Брюссель. В связи с новой угрозой со стороны Наполеона здесь собрались, разумеется, состоящие на военной службе отпрыски родовитых семейств. Оливия уже видела мальчиков Леннокс, сыновей герцога Ричмонда, на которых ей указали, и молодого красавца лорда Хея в малиновой куртке гвардейца. А еще здесь был мощный Уильям Понсонби, облаченный в зеленый драгунский мундир, и элегантный Диккан Хиллиард в черном одеянии дипломата.

Учитывая, сколько здесь находилось достойных молодых людей, было бы абсурдным посчитать, что родители удержат дома своих питающих надежды дочерей.

Этим вечером нанявшая Оливию особа настояла, чтобы та присмотрела за ее собственными детками, так что Оливии предстояло просто зорко наблюдать. И она наблюдала, запоминая все подробности, все великолепие красок, чтобы потом, когда вернется в Англию, рассказать обо всем дорогой Джорджи.

— О, здесь этот невозможный Аксбридж, — плотоядно зашептала сидящая рядом с Оливией леди. — Как он может показываться на глаза после того, как сбежал с невесткой Веллингтона…

Оливия слышала, что Аксбриджу разрешено было вернуться, чтобы возглавить кавалерию в предстоящем сражении. Его считали блестящим военным, умеющим вести за собой людей. Взглянув на него, фланирующего в своем потрясающе нарядном гусарском мундире, синим с серебром, и с подбитым мехом ментиком, наброшенным на плечо, она нашла такое описание слишком бледным. Он был так хорош, что при взгляде на него перехватывало дыхание.

Она не сводила с него глаз, позабыв о главном. Она забыла следить, нет ли опасности. Немного подавшись вперед, чтобы увидеть, над чьей ручкой склонился Аксбридж, она не заметила, как неожиданно перед ее глазами возникла преграда — фигура в золотистом наряде заслонила ей все.

— Вы не будете возражать, если я присяду здесь? — услышала она.

Оливия подняла глаза и увидела перед собой одну из самых красивых женщин, которых ей когда-либо приходилось встречать. Хотя Оливия сидела у самой стены, она поймала себя на желании оглянуться, чтобы проверить, к кому еще могла обращаться подошедшая красавица. Такие женщины никогда не искали ее общества.

В первый миг ее охватила паника. Она столько лет старалась избегать чьего-либо внимания, что еще не отвыкла от этого. Но женщина не выглядела сердитой — напротив, она улыбалась.

— Не беспокойтесь, — произнесла красавица с заговорщической улыбкой. — Вопреки общему мнению я редко кусаюсь. Более того, в определенном кругу меня находят совершенно очаровательной.

— Зато я кусаюсь, — неожиданно для себя сказала Оливия. — Но только когда меня провоцируют.

Ей следовало бы прикусить свой язычок. И она хорошо это знала.

Женщина, казалось, не обратила внимания на ее слова и, шурша шелками, опустилась на стул слева от Оливии.

— Что же, тогда давайте посмотрим, кто здесь способен спровоцировать вас, — продолжила незнакомка. — По моему мнению, на балу должно происходить нечто захватывающее — в любом случае нечто более интересное, чем то, как Джейн Леннокс за обедом строит свои коровьи глазки Веллингтону.

Оливия неожиданно для себя рассмеялась:

— Мне кажется, вы могли бы получить больше впечатлений, разглядывая всех этих мужчин в красном.

Ее соседка приложила к глазам лорнет, щедро усыпанный драгоценностями.

— Мне это не приходило в голову. Оказывается, здесь прекрасное место для наблюдений, вы не находите?

— Именно так.

— Жаль, что я не сидела здесь, когда эти великолепные шотландцы из Хайлендского полка танцевали рил. Только вряд ли вам удалось заметить, что они носят под килтами.

— К сожалению, не удалось. Хотя нельзя сказать, что я не пыталась.

Оливия недоумевала, почему эта яркая птица решила посидеть среди невзрачных существ, — особенно если учесть, что эти существа почувствовали себя обиженными. Оливия даже услышала, как кто-то прошептал «шлюха». Ей снова захотелось спрятаться, но все внимание было явно приковано к недавно подошедшей даме.

Кожа у красавицы была как у фарфоровой куклы, кудрявые волосы цвета красного дерева украшали бриллианты, лицо сохраняло выражение невинности, если бы не озорство в зеленых кошачьих глазах. Ее платье было творением художника. Сшитое из тонкой золотистой ткани, оно, казалось, стекало с лифа, открывавшего на пределе допустимого высокие белые груди и шею, укутанную в бриллианты.

— Я заметила, как внимательно вы наблюдали за происходящим, — сказала красавица, лениво помахивая затейливо разрисованным веером. — И умираю от желания узнать, что вы об этом думаете.

— Думаю? — машинально повторила Оливия. — Ничего не думаю. Компаньонкам не столько платят, чтобы они еще и думали.

Леди издала тактичный смешок.

— Если бы вы делали только то, за что вам платят, вряд ли продвинулись бы дальше гостиной.

— На самом деле до задней комнаты. Ближе к лестнице для слуг.

Оливия отдавала себе отчет, что ведет себя безрассудно.

Ее все еще могли опознать — одного только удивленного возгласа узнавания было бы достаточно, чтобы погубить ее, — но как приятно было улыбаться.

Ее новая знакомая рассмеялась:

— Я знала, что вы мне понравитесь. Кому же повезло иметь такую компаньонку, позвольте узнать?

— Миссис Боттомли и ее трем дочерям. — Оливия показала на группу женщин. — Они посчитали, что сезон в Брюсселе может оказаться… удачным.

Красавица повернулась, чтобы лучше рассмотреть невысокую матрону в платье цвета зеленого гороха и в павлиньих перьях, ударяющую веером по руке неподатливого мистера Хиллиарда на глазах трех ее копий помоложе.

— Вы имеете в виду эту стайку голодных ворон, набросившихся на моего бедного Диккана? Непостижимо, как она вообще ухитрилась получить приглашение?

— О, для этого потребовалась хорошо рассчитанная прогулка по Алле-Верде и еще более точно рассчитанная подвернувшаяся лодыжка, которая вынудила герцогиню Ричмонд посадить миссис Боттомли в свою карету и выслушать ее стенания относительно того, как трудно получить приглашения на сегодняшний вечер.

— Но как же вы? — потребовала ответа красавица. — Вы заслуживаете большего, чем прислуживать этой самоуверенной выскочке.

Оливия улыбнулась:

— Я обнаружила, что жизнь редко принимает во внимание то, чего мы заслуживаем.

На какой-то миг выражение лица красавицы сделалось непривычно задумчивым. Но она тут же оживилась.

— В этом есть и хорошая сторона, — сказана она, похлопывая веером по руке Оливии. — Если бы эта ужасная женщина сбежала из Брюсселя, как другие, испугавшиеся сражения, я никогда бы не встретила вас.

— Конечно же, не встретили бы. В Лондоне мы бы точно не встретились. Даже миссис Боттомли не посмела бы пытаться подняться так высоко.

Живые глаза женщины уставились на Оливию.

— А как вы узнали это?

Оливия безмятежно улыбнулась:

— Ваши драгоценности настоящие.

Ее собеседница от удивления громко засмеялась, на них стали оглядываться. Оливия заметила это и инстинктивно пригнулась.

Вдруг ее собеседница привстала с места.

— Грейс? — позвала она, помахав веером. — Я здесь!

Оливия увидела, как к ним повернулась и заулыбалась высокая бледная рыжеволосая женщина. Она была в платье того же практичного серого цвета, что и Оливия, хотя и из лучшей материи. Возможно, из тафты, и серая материя убивала те немногие краски, которые присутствовали на простом лице молодой женщины.

Когда она двинулась к ним, Оливия заметила, что бедняжка сильно хромает. Может быть, неумелый танцор наступил ей на ногу, подумала Оливия, и подвинулась, чтобы уступить ей место.

Сидящая рядом красавица спокойно удержала ее на месте.

— Грейс, дорогая, — весело заговорила она, продолжая держать руку на плече Оливии. — Что слышно?

Высокая рыжеволосая женщина неуверенной походкой дошла до них и опустилась в церемонном поклоне.

— Есть новость, ваша светлость. У Катр-Бра идет бой, это к югу от нас.

«Ваша светлость?» О Боже, встрепенулась Оливия, чувствуя, как кровь отлила от ее лица. Что она наделала?

Она стала искать глазами миссис Боттомли и ее дочерей, но вдруг все пространство перед ней заполнилось толпой. Вокруг беспорядочно задвигались офицеры. Молоденькие девицы ломали руки и переговаривались высокими, тревожными голосами. Веллингтон говорил с герцогом Ричмондом, и оба выглядели обеспокоенными.

Значит, началось. Великая битва, которую они давно ожидали, приблизилась. К своему ужасу, Оливия почувствовала нечто вроде облегчения. Она снова станет невидимкой.

— Что ж, — сказала герцогиня, вставая. — Кажется, время легкомыслия закончилось. Noblesse oblige[1] и все такое. Прежде чем мы уедем, Грейс, познакомься с моей новой подругой.

Оливия встала и с удивлением обнаружила, что герцогиня достает ей только до плеча. А Оливия оценивала свой рост как средний.

— Мне жаль, что времени для обмена впечатлениями от наших наблюдений больше нет, — сказала миниатюрная красавица, улыбнувшись, как озорной мальчишка. — Мы могли бы получить большое удовольствие от их детального разбора.

Оливия опустилась в реверансе.

— Я получила большое удовольствие, ваша светлость.

Герцогиня удивленно подняла бровь.

— Разумеется. Хотя из-за того, что вы говорили со мной, к утру вы станете притчей во языцех. «О, моя дорогая, — будут негодующе шептаться дамы, — вы что-нибудь слышали об этой компаньонке, мисс…»

Неожиданно выражение лица маленькой герцогини сделалось растерянно-удивленным.

— Господи. Я не могу вас представить.

Оливия замерла. Неужели она в конце концов узнала ее?

— Мы так и не обменялись именами, — смеясь, продолжила герцогиня. — Я начну. Я, за мои грехи, — Долорес Кэтрин Энн Хиллиард Ситон, вдовствующая герцогиня Мертер. — Она сделала величественный жест. — Отвечайте с той же торжественностью.

Оливия опустилась в глубоком поклоне, удивляясь юному возрасту вдовы.

— Миссис Оливия Грейс, ваша светлость.

— Вот это да, — сказала герцогиня, широко открывая глаза, — Я грейс[2], вы Грейс и Грейс тоже грейс. Сплошная учтивость, во всех смыслах. — Она похлопала высокую девушку по руке. — Дорогая, представьтесь и довершите перечень невероятных совпадений.

С улыбкой, которая смягчила ее длинное лицо, рыжеволосая присела в поклоне.

— Мисс Грейс Фэрчайлд, мэм.

— Грейс — дочь вон того гвардейского генерала с великолепными белыми усами, увешанного медалями, — сказала герцогиня, — сэра Хиллари Фэрчайлда. Грейс — одна из тех неукротимых женщин, которые проводят жизнь в армии. Она знает больше о снабжении войск продовольствием и о том, как сделать коровник пригодным к размещению солдат на постой, чем я о «Дебретте».

Женщины обменялись поклонами. Оливии понравилась эта некрасивая молодая женщина, у которой были самые добрые глаза, какие ей только приходилось видеть.

— Я рада, мисс Фэрчайлд.

— Пожалуйста, зовите меня Грейс, — сказала новая знакомая.

— А меня Кейт, — заявила молодая герцогиня. — Я леди Кейт, если вы не против фамильярности. Но никогда «герцогиня», или «миледи», или «ваша светлость». — Она бросила быстрый взгляд на Грейс Фэрчайлд. — Зачем нам отстраняться друг от друга? Так не должно быть между друзьями. Мы ведь друзья, да?

Оливия была не настолько глупа, чтобы согласиться.

— Я невероятно польщена, — тем не менее произнесла она. — Пожалуйста, зовите меня Оливией.

— Оливия, мы увидим вас у мадам Ребокур? — спросила Грейс Фэрчайлд. — Она собирает всех леди города, с тем чтобы организовать подготовку к ожидаемому поступлению раненых.

— Не позволяйте никому говорить, что я не умею делать ничего полезного, — заметила леди Кейт. — Я научилась замечательно укладывать корпию.

— Если моя хозяйка отпустит меня, я приду, — сказала Оливия, взглядом выискивая в толпе упомянутую леди.

Леди Кейт озорно улыбнулась:

— О, уверяю вас, она отпустит. Просто скажите ей, что вы будете сопровождать герцогиню. — Накинув на плечи шаль, она собралась уходить. — Мы все будем помогать, совсем как героини.

— И пачкать эти ваши изящные белые ручки? — раздался мужской голос за спиной Оливии.

Оливия застыла на месте. Ее словно окатило ледяным дождем.

— Поскольку у меня только одна пара рук, — безмятежно заговорила леди Кейт, — полагаю, им придется привыкнуть.

Оливия не могла пошевелиться. Звуки странным образом эхом отзывались в ее ушах — казалось, движение вокруг замедлилось. Человек, к которому обращалась леди Кейт, явно стоял недалеко от Оливии, и она знала, что ей следует обернуться.

Это не он. Это не мог быть он. Она сбежала от него. Она так хорошо спряталась, что, казалось, избавилась даже от памяти о нем.

— Множество молодых франтов будут скорбеть, если вам придется невыносимо страдать, скажем, от царапины, — говорил он герцогине очаровательным мальчишеским голосом.

Он стоит позади нее, она не может его видеть. Может быть, это кто-то обладающий невероятно похожим голосом. Оливии отчаянно захотелось закрыть глаза. «Если я не вижу его, его здесь нет».

Она поступила так, как поступают загнанные в угол животные, — повернулась лицом к опасности.

И это был он. Истинный аристократ с белокурыми волосами, чистыми синими глазами и ястребиным носом Армистонов, он был высоким — не ниже ста восьмидесяти сантиметров. Одет он был лишь с намеком на щегольство: в черный фрак со светло-серым шелковым жилетом, на пальце поблескивал рубин. Мужчина одаривал герцогиню проказливой улыбкой, и она, казалось, благосклонно внимала ему.

Когда-то Оливия думала, что его внешность отражает красоту его души. Она никогда больше не сделает такой ошибки.

— Дорогой Джервейс, — смеялась леди Кейт, — как настойчиво вы упорствуете в заблуждении, что я хрупкий цветок.

Его ухмылка обезоруживала.

— Вы указываете мне место, не так ли? Если вы проигнорируете мое искреннее желание защитить вашу красоту, что будет с вами, когда ее не станет?

Леди Кейт снова засмеялась и протянула ему руку.

— Не обманывайтесь, Джервейс. Вы хорошо знаете: меня устраивает слыть возмутительной. Я оставляю вас держать факел совершенства.

Джервейс склонился над рукой леди Кейт, но вдруг перестал смотреть на нее. Его взгляд упал на Оливию.

Наверное, она одна заметила промелькнувшее в его глазах удивление. Вспышку триумфа. Ей захотелось рассмеяться. Она-то старалась укрыться от внимания бдительных мамаш, тогда как рядом оказалась змея.

— Кажется, я пришел как раз вовремя, — распрямляясь, сказал он с приятной улыбкой. — Если учесть, как быстро все расходятся, я мог бы опоздать. Кейт, мисс Фэрчайлд я, конечно, знаю, но кто это?

— Кланяйтесь миссис Оливии Грейс, Джервейс, — сказала леди Кейт. — Оливия, это мистер Джервейс Армистон. Он проводит меня до дверей, чтобы я могла увидеть наших бравых солдат. В моем окружении нет бравых солдат. Только Джервейс.

Джервейс издал добродушный смешок и подставил руку.

— Я тоже живу тем, что служу, Кейт, — запротестовал он. — Только я служу вам, Кейт. — Быстро поклонившись Оливии, он кивнул Грейс.

Оливия с трудом подавляла поднимающуюся тошноту.

— Мистер Армистон.

Белая ручка леди Кейт легла на черный рукав.

— Прекрасно. Пойдемте, Джервейс. Идемте и напомним нашим солдатам, за что они сражаются. Спасибо, Оливия… до завтра.

Едва герцогиня отвернулась, как ноги перестали держать Оливию и она тяжело опустилась на стул.

Внезапно тишину ночных улиц разорвали звуки военных барабанов. Взревели трубы, и герцогиня Ричмонд быстро зашагала по танцевальному залу, уговаривая мужчин не уходить до обеда.

— Еще только час! — умоляла она.

Офицеры выстроились у дверей, чтобы получить прощальный поцелуй очаровательной герцогини Мертер. Некоторые девушки плакали, другие поспешили на обед с оставшимися мужчинами. А в уголке, где сидели компаньонки, рушился мир Оливии.

Ее руки дрожали. Ей необходимо предупредить Джорджи. Она должна предупредить их всех.

Она не может. Любая встреча с ними наведет на них Джервейса, и тогда быть беде.

Как уже случалось.

О, Джейми.

Грейс дотронулась до ее плеча.

— Оливия, что с вами?

Оливия встрепенулась.

— О, — произнесла она, поднимаясь на нетвердые ноги и изо всех сил стараясь улыбнуться. — Все хорошо. Полагаю, пора идти.

— Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? Вы побледнели.

— Это все новости. — Поднимая шаль, она избегала зоркого взгляда Грейс. Сумела улыбнуться, отвернулась. — Хотела бы я походить на леди Кейт. Посмотрите: она заставляет смеяться всех окруживших ее мужчин.

Грейс посмотрела туда, где герцогиня вставала на цыпочки, чтобы поцеловать зардевшегося мальчика в зеленом мундире стрелка.

— Леди Кейт — удивительная женщина, правда?

— Она ведет себя недостойно, — прошипела одна из сидящих в углу матрон.

Несколько других с готовностью закивали.

— Стеклянные дома, — выпалила величественного вида немолодая дама, сидевшая в конце ряда.

Все взгляды устремились на нее, но дама их словно не заметила. Она величественно поднялась на ноги, в руке у нее была сумочка, на сгибе локтя — шаль. Она оказалась высокой, осанистой, с гордым лицом и густыми белоснежными волосами. Сделав два шага, бедняжка споткнулась и полетела вперед, едва не упав. Оливия подскочила, чтобы помочь, но Грейс опередила ее.

— Леди Би, дорогая, — сказала она, поднимая женщину. — Вам следует быть осторожней.

Немолодая дама потрепала ее по щеке.

— Последняя самаритянка, дитя мое. Последняя самаритянка.

— Это хорошо, леди Би.

— Разумеется, — согласилась немолодая дама.

Грейс улыбалась, как если бы понимала, что та имела в виду, и повела ее к двери.

— Компаньонка леди Кейт, — шепнула она Оливии, уходя.

— Миссис Грейс! — Пронзительный возглас принадлежал миссис Боттомли, которая прокладывала себе путь, похожая на невероятно изможденную слониху, ведущую за собой своих детенышей. — Мы уходим.

Покачивая павлиньими перьями, миссис Боттомли повела своих питающих надежды дочек к выходу. Оливии ничего не оставалось, как последовать за ней. Леди Кейт помахала ей, когда Оливия проходила мимо, а потом обняла здоровенного драгуна. Оливия заметила, что Джервейса рядом с ней не было, и сразу поняла, где он. Она чуть не повернула обратно в безопасный зал.

Разумеется, он поджидал ее и шагнул к ней из толпы.

— Я скучал по вас, Ливви, — сказал он, протягивая руку. — Мы увидимся, да?

Не просьба. Приказ, завернутый в этикет. Оливия почувствовала озноб.

Однако она не отступила. Она может смотреть ему в лицо. То время, когда она опускала глаза и молила о пощаде, прошло.

— Зачем же? Нет, Джервейс, — любезно сказала она, — я не приду.

И прежде чем он успел ответить что-нибудь, она сбежала по ступенькам в темноту ночи.

Глава 2

Суббота, 17 июня 1815 года

Они уехали.

В вестибюле маленького пансиона Оливия смотрела на потертую дорожную сумку, стоявшую перед ней на полу. Она только что прибежала от Намюрских ворот — весь день она ухаживала за ранеными, которые начали поступать в город с предыдущей ночи. Она была совершенно измучена и плохо соображала, стоя в своем запачканном, мокром платье и пытаясь понять, что означает этот стоящий здесь одинокий бедный ранец.

С разрешения миссис Боттомли она, как и днем раньше, еще утром ушла в палаточный госпиталь.

— Разумеется, моя дорогая, — сказала ей эта женщина, прожевывая сдобную булочку. — Вы должны помочь этим страдальцам. Мы останемся здесь, пока не найдем, на чем ехать. Хотя, боюсь, может оказаться поздно.

И оказалось поздно, но только для Оливии. Над головой раздался удар грома, в окно стучал дождь. Гроза налетела минут двадцать назад, разогнав всех по домам. Оливия поспешила укрыться в своей комнате.

Нет, это не ее комната. Больше нет. Мадам Сюир, домовладелица, довела до ее сведения, что английская мадам и ее глупые дочери съехали не позже как через час после ее ухода. Если Оливия решила остаться, то должна заплатить вперед.

Уехали. Пока она склонялась над нарами, давая пить раненым, хозяйка бежала без нее. В этом не было смысла.

— Миссис Боттомли ничего не оставила для меня, мадам? — спросила Оливия дородную женщину, поставившую рядом с дорожной сумкой жалкую маленькую картонку. — Письмо? Маленькую сумочку?

Сумочку она оставила у миссис Боттомли для безопасности. Чтобы не потерять ее в толпе раненых и умирающих, заполонивших улицы и суетящихся вокруг, переходящих от возбуждения к панике гражданских. В сумочке хранились все ее сбережения до последнего пенни, все, что она заработала и должна была отослать Джорджи.

— Она ничего не сказала, эта женщина, — объявила мадам. — Она ничего не передала мне. Я уложила то, что вы здесь видите, сумочки не было. Она уехала с невероятно красивым английским лордом. — Сурово глядя на свою бывшую квартирантку, подняла толстый палец. — И не пытайтесь упрекать меня. Я никого не обворовала.

Оливия ничего не могла понять. На ее руках еще оставались следы крови молодого драгуна, который расстался с жизнью на дороге в двадцати футах от ворот. Она подбежала к нему, когда жизнь уже покидала его, он задыхался и умолял о чем-то, такой юный, один из сотен выбравшихся из Катр-Бра.

Он умирал у нее на руках, он истекал кровью, которая текла на булыжники, потом его глаза потускнели и остались неподвижными. Она закрыла их, эти карие глаза. Карие ли? Она как можно осторожнее опустила его на камни и побежала, потому что пошел дождь. А теперь ей некуда идти, и это было все, о чем она была в состоянии думать.

Мадам повернулась, чтобы уйти к себе, но тут же остановилась.

— Тот красивый английский лорд оставил записку.

Оливия встрепенулась. Она с трудом сосредоточилась на недовольном лице женщины. Молния осветила комнату слепящим синим светом, на какое-то время лишив Оливию способности видеть.

— Английский лорд? — повторила она. Ужасное предчувствие охватило ее. — Какой английский лорд?

Раздался удар грома. С одежды Оливии на хозяйский кафельный пол капала вода, она стояла и ждала неизбежного.

Женщина вдруг заулыбалась по-молодому.

— Нуда, тот самый симпатичный молодой человек, который помог уехать мадам Боттомли с дочерьми. Он сказал, чтобы вы ждали здесь, он приедет за вами.

Только один красивый англичанин из тех, кого знала Оливия, еще оставался в Брюсселе.

Все встало на свои места. Не интересуясь больше мадам Сюир, Оливия торопливо схватила сумку и картонку, взглянула на окно — дождь лил и лил. Удары грома сменялись приглушенным ворчанием, ветки деревьев неистово полоскались на ветру. Низкое небо разорвала молния.

Выйти было невозможно. Она колебалась. Но выбора не было. Мадам уже удалилась на кухню, и не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью. А те, кому нужна была ее помощь, оставались на улицах, беспомощно лежали под проливным дождем. Ей надо вернуться к ним.

Она едва успела подхватить вещи и направиться к выходу, как дверь открылась. Прежде чем Оливия смогла осознать, что произошло, вошел Джервейс.

С него капала вода, зонт сильным порывом ветра был вывернут наружу. Даже при этом он выглядел собранным, только волосы блестели от дождя. И он улыбался.

Оливии была ненавистна эта улыбка — наверное, лишь она одна знала, что за ней кроется.

— Прекрасно, — с довольным видом сказал он, закрывая за собой дверь и прислоняя зонт к стене. — Вы меня ждете.

Эти слова вселили в Оливию ужас.

— Ничего подобного. Я возвращаюсь в госпиталь.

Джервейс бросил многозначительный взгляд на окно.

— В такой ливень? Не думаю.

— Если придется, хоть в огонь Армагеддона. Уйдите с дороги, Джервейс.

Но он подошел ближе, так близко, что Оливия ощутила запах его табака и одеколона. От этого запаха к горлу подступила тошнота.

Ей следовало знать. В тот миг, когда она узнала его, ей следовало ожидать этого. Ей надо было бежать.

Он позволил себе обшарить глазами вырез ее платья.

— Вы еще носите его, Ливви?

Только бы удержаться и не приложить руку к груди, туда, где под платьем был спрятан медальон. Он улыбнулся:

— Неужели помогает?

Паника охватила ее, захотелось бежать. «Господи, пусть он не узнает».

— Это все, что я могу сделать, — прошептала она.

Он кивнул.

— Он был прелестным ребенком. Какая жалость, что вы не смогли защитить его.

Еще одна хорошо завуалированная угроза. Намек на то, что он сделал. Что он при необходимости сделал бы снова.

— Еще одна черточка, которая мне в вас нравится, — сказал он так, что легко было обмануться и поверить его искренности. — В вас очень силен защитный инстинкт. Я мог бы помочь, вы знаете. Вам не кажется, что сейчас такой случай?

Подойдя, он провел пальцем по ее щеке.

— Вы такая смелая, Ливви, — сказал он, и его голос был мягким и доверительным. — Должен признаться, я впечатлен. Упасть так низко, стать компаньонкой одной из самых отвратительных женщин, которых я когда-либо имел несчастье повстречать в своей жизни. — Он сверкнул озорной улыбкой. — Она была aux anges[3], когда я наткнулся на нее в Королевском парке. Когда я предложил ей помочь бежать из города, она исполнилась такой благодарности, что ей и в голову не пришло поинтересоваться, почему я не смог включить вас в число отъезжающих.

Оливия задрожала — его последние слова привели ее в ярость, — непроизвольно сделала шаг назад.

— Моя сумочка у вас?

— Только потому, что я понял: при наличии денег у вас может появиться искушение принять неправильное решение. Я ваша единственная надежда, Ливви. На этот раз все будет иначе, чем прежде, когда вы потеряли место, потому что вас разоблачили. На этот раз вы в сотнях миль от дома и не можете вернуться туда. А если бы вернулись, никто не протянул бы вам руку помощи, тем более ваша семья. Что же до ваших друзей здесь, их не останется, когда они узнают, кто вы на самом деле.

Она знала, что он хочет увидеть, как она будет рыдать. Умолять его. Она молчала.

— Ливви, вы знаете, что я люблю вас, — сказал он, снова шагнув ближе. — Разве иногда не лучше просто уступить?

У нее гулко стучало сердце — он должен был слышать это.

— Только не вам. Вам — никогда. А теперь уйдите с дороги, или я собью вас с ног.

— А что дальше, моя дорогая? Вы сможете найти другое место? Вы снова отдадите себя на милость другой женщины из числа тех, похожих на ворон, которые сидели рядом с вами вчера вечером? Они получат удовольствие, выкидывая вас на улицу. Вы, любовь моя, женщина с дурной репутацией. — К ее ужасу, выражение его лица стало печальным. Он казался очень искренним. — Я предлагаю вам гораздо больше. И всегда предлагал.

— А я всегда отказывалась. И я не изменилась.

— Нет, Лив, — сказал он. — Не всегда.

Ей пришлось сглотнуть, потому что к горлу опять подступила тошнота. Он вздохнул:

— О, Лив. Когда вы поймете, что я не отступлю?

Она видела, что он опасен, и знала: какую бы заботу он ни проявлял на словах, на самом деле он рисовал ее в своем воображении нагой и беспомощной, в полной своей власти. И ему никогда не приходило в голову подумать, по какому праву.

Нет. Она не опустится до этого. Никогда. Не с этим человеком, который разрушил ее жизнь словно играючи. Она была в безопасности три года. И будет снова.

Если сумеет выйти за дверь.

Он опередил ее. Прежде чем она смогла сдвинуться с места, он схватил ее за руки. Оливия вырывалась, впадая в панику. Она не может позволить ему это. Она не может уступить после всего того, что он ей сделал. И Джорджи, и Джейми.

— Пустите меня!

— Или что? — спросил он, наклоняясь ниже. — Вы закричите?

Она открыла рот, чтобы сделать это, как дверь снова распахнулась, толкнув его к ней. Чтобы не потерять равновесие, он ухватился за нее. Она двинула его коленом в пах.

Джервейс взвыл и, скорчившись, повалился на пол. Оливия схватила свои пожитки и ринулась к двери. Но выход оказался заблокированным. В дверном проеме стояла леди Кейт.

Оливия остолбенела. Она не верила своим глазам. Поморгала, ожидая, что герцогиня исчезнет. Каким образом леди Кейт могла оказаться здесь?

Герцогиня шагнула внутрь, как если бы это был утренний визит, и закрыла дверь. Оливия молчала, не в силах заговорить.

— О Боже, Джервейс, — негромко сказала леди Кейт, заметив скорчившуюся фигуру с зажатыми между ног руками. — А я-то думала, вы обходительный кавалер. Если это лучшее, что вы умеете, тогда, возможно, вам полезны такие уроки.

— Это… вышло случайно, — простонал он, все еще не в силах разогнуться.

Она безмятежно улыбнулась:

— Ничего другого я и не думала.

Герцогиня повернулась к Оливии, которая не двигалась с места, прижимая к груди свои жалкие пожитки.

— Как замечательно, что у нас есть определенное преимущество перед ними, — сказала она с заговорщической ухмылкой. — Мне понравилось, что вы не слишком благонравны, если решились на такой поступок.

— Ваша светлость…

— Оливия, разве мы не вместе стояли за столом, на котором ампутировали руки-ноги? Называйте меня просто Кейт.

Оливия все еще не могла прийти в себя и не знала, что сказать. Все, что она знала, — ей надо выбраться отсюда.

Джервейс все еще корчился от боли, но он быстро придет в себя. А перед ней стояла герцогиня, как ангел, явившийся по воле божества, в пышном кашемировом платье цвета одеяния епископа; по ее безупречному виду никак нельзя было догадаться, что днем раньше через ее руки прошли самые тяжелые раненые и что она приехала в сильнейшую грозу.

Силы покидали Оливию, она чувствовала, что из нее вот-вот может вырваться безумный смех. Решится ли она попросить герцогиню о помощи? Посмеет ли подвергнуть риску эту удивительную женщину?

— Простите, — сказала она, чувствуя, что ее голос выдает панику. — Не могли бы вы?.. Я хочу сказать, ну, я должна как можно скорее выбраться отсюда. Видите ли, моя покровительница, миссис…

— Боттомли, — кивнула герцогиня, осторожно стряхивая капли воды со своей юбки. — Да, я слышала, что она сбежала. Бросив вас на произвол судьбы, так?

— Боюсь, именно так. Я подумала, что могла бы взять свои вещи в госпиталь. Позже я смогу найти новое место, когда все… когда…

— Когда мы будем знать, на каком языке нам предстоит говорить — на английском или французском, — кивнув, закончила леди Кейт. — Ну, вам не стоит волноваться. У вас уже есть место. Как ни странно, мне нужна компаньонка. Ужасно, когда надо самой ходить за шалью. Это ниже достоинства герцогини, как вы думаете?

Оливия широко открыла рот, как вытащенная из воды рыба.

— А как же леди Беатрис?

Леди Кейт погладила ее, как ребенка.

— О нет. Леди Би не компаньонка. Она моя самая близкая подруга. Мне нужен кто-то, кто следил бы за порядком в доме, порядка пока в нем не хватает. — Бросив взгляд на Джервейса, которому не без труда удалось выпрямиться, она взяла Оливию за руку и развернула к двери. — Разумеется, нам надо поспешить. У вас будет много дел. За чем-то сходить, что-то принести, сказать что-нибудь лестное…

— Леди Кейт, не хотелось бы вас огорчать, — решительно запротестовал Джервейс. — Вы не знаете, кто она на самом деле.

Сердце Оливии куда-то провалилось. Вот оно, это случилось.

Но леди Кейт была явно настроена против него.

— Дорогой Джервейс, вы наверняка знаете, что, обожая сплетни, я мало им верю.

— Но вам следует знать…

Герцогиня смерила его взглядом.

— Нет. Не думаю, что мне следует знать. Я ничего не хочу узнавать от вас, особенно если это нечто неприятное. Вы замараете ваш прекрасный боттичеллиевский рот. Нет, я хочу, чтобы вы предоставили все это мне.

Она забрала у Оливии картонку.

— Оливия, нам пора. Карета ждет, и у нас мало времени. В моем доме несколько раненых, они нуждаются в уходе.

Оливии следовало запротестовать. Ей следовало бы оградить свою новую подругу от неловкости — ведь когда всплывет правда, ей придется прогнать Оливию, поскольку другого выхода не будет. Разочарование, которое она уловила в потемневших глазах Джервейса, определило ее решение. Она не может рисковать, немедленно выложив правду, даже чтобы защитить леди Кейт. Даже чтобы спасти собственную душу.

— Спасибо, леди Кейт, — сказала она, быстро присев, но не выпустив из рук сумку. — Я очень благодарна вам.

Леди Кейт сверкнула улыбкой.

— Я не уверена, что вы будете благодарить, когда увидите, что творится в моем доме. Но это ваше решение, Оливия. Назад пути нет.

С этими словами она открыла дверь, в которую ворвались ветер и дождь. За дверью ждал лакей с открытым зонтом. Леди Кейт прошествовала за ним и подвела Оливию к открытой двери сверкающей берлинской лазурью кареты с ромбическими гербами, запряженной скорее всего последними двумя лошадьми, оставшимися в Брюсселе. Большой дробовик, который Оливия заметила на коленях у лакея, для чего-нибудь да предназначался.

Оливия готова была откинуться на мягкие подушки кремовой кожи, как что-то за окном привлекло ее внимание. Возле дверей пансиона кого-то поджидал еще один человек, которого не удавалось рассмотреть за зонтом. Что в нем привлекло ее взгляд? — недоумевала она.

Дверь пансиона открылась, Джервейс с поднятым зонтом подошел к ожидающему его на ступеньках человеку. Оливия увидела лицо второго человека.

Он был среднего возраста, очень опрятный, с волосами, щедро смазанными макассаровым маслом и зачесанными назад таким образом, что они образовывали лоснящуюся шапочку. В его глазах мелькнуло узнавание, он быстро пригнул голову, как если бы хотел спрятаться от нее.

Слишком поздно. Она уже узнала его. Камердинер ее мужа, Эдвард Чемберс. Еще одно неприятное напоминание о прошлом, еще один вопрос, на который нет ответа. Похоже, Чемберс сделался слугой Джервейса. Вот и ответ, подумала она.

Отвернувшись, Оливия прикрыла глаза. Она все еще дрожала от страха.

Слишком многое было поставлено на карту. Больше, чем ее честь. Больше, чем ее жизнь. Больше, чем может выдержать женщина. Потому что Джервейс не отступит, пока не докопается до всех ее секретов, чтобы использовать их против нее. Пока не разыщет маленький домик в Девоне, где прячется Джорджи, и не погубит их всех.

Но она не может подвергать риску леди Кейт. Придется сказать ей правду. Если она не сообщит леди Кейт свое настоящее имя, репутация той окажется под угрозой. Если не рассказать всю правду, Оливия подвергнет опасности эту замечательную женщину.

Но если она во всем признается, леди Кейт отвернется от нее, а Джервейс не преувеличивал — идти ей некуда. Денег нет. Невозможно скрыться от Джервейса. Никакой возможности защитить ее маленькую семью, а все, что ей пришлось перенести за последние пять лет, она перенесла ради семьи, ради своих близких.

Она скажет леди Кейт правду.

Завтра.

Когда отдохнет. Когда сможет мыслить здраво. Когда ею не будет владеть слепящая паника.

Она будет надеяться, что леди Кейт не пострадает.

Следующий день Оливия провела на замусоренном утрамбованном пространстве с внешней стороны массивной каменной стены, окружающей Брюссель. Никогда в своей жизни она не чувствовала себя такой измученной. Леди Кейт действительно разместила восемь раненых в арендованном на рю Рояль доме и передала их заботам домашней челяди. Куда отчаяннее было положение тех, кто оказался на улицах; ситуация становилась критической. За Намюрскими и Лувенскими воротами быстро поставили палатки для оказания медицинской помощи, но раненых было слишком много, они заполнили узкие, вымощенные булыжником улицы и миниатюрные площади средневекового города. Поговорить с леди Кейт у Оливии не было времени.

Чувствуя боль в каждом суставе, с тяжелой от изнеможения головой, она прислонилась к холодному желтоватому камню древней стены. Послеполуденное солнце немилосердно жгло, раненые все прибывали и прибывали, время от времени ветер доносил отдаленные звуки канонады.

Великая битва началась. Веллингтон встретился наконец лицом к лицу с Наполеоном на поле к югу от Брюсселя вблизи городка Ватерлоо. Список убитых был уже слишком велик. Красивый юный лорд Хей, который очаровал всех девушек на балу у герцогини Ричмонд, погиб в бою при Катр-Бра. Как и герцог Брунсвикский, воины которого, одетые в черные траурные одежды, лично перенесли его тело в город с поля боя. И великолепные солдаты Гордонского хайлендского полка, всего три дня назад зажигательно танцевавшие в своих ярких килтах, полегли почти все.

Одному Богу известно, сколько еще солдат осталось лежать на поле сражения и вдоль дороги длиной двадцать пять миль, отделяющей его от Брюсселя.

Оливия вошла в палатку и увидела леди Кейт, ассистирующую одному из хирургов за операционным столом. Не одному солдату ее ободряющая улыбка помогла пройти через тяжкое испытание. Никто не ожидал, что женщины способны выполнять такую работу, какая выпала на их долю в тот кровавый день, и Оливия не была уверена, что они когда-нибудь сумеют оправиться от пережитого.

Она сама в течение двадцати четырех часов — после того как леди Кейт спасла ее — делала перевязки, успокаивала и поила раненых, пока все лица не слились в одно и только мундиры отличали одного пропахшего гарью мужчину от другого. Не мужчину, нет, мальчика.

Они были мальчиками, такими мужественными и такими испуганными, такими одинокими в последние часы жизни. Она не успевала напоить всех, а зачастую это было единственное, на что они могли рассчитывать. Она не могла слышать их рыдания и стоны. Но хуже всего было их молчание. Некоторые из тех, чьи раны были ужасны, закусывали губы и молчали, чтобы не причинять страданий своим товарищам.

В горле у нее стоял ком, грудь разрывалась от боли. Она ощущала себя мелкой и эгоистичной — ее беспокоило, сумеет ли она скрыться, тогда как эти мальчики стояли перед чем-то гораздо большим. Она поймала на себе взгляд леди Кейт и заметила, что в ее удивительных глазах стоят слезы. Оливия непроизвольно выпрямилась, улыбнулась и пошла обратно на узкие улочки, где ее ожидали раненые.

Прошли минуты, а может быть, часы, когда один из солдат вдруг схватил ее за руку.

— Послушайте, — с какой-то особой настойчивостью сказал он.

Оливия не вполне понимала, чего он хочет. Она по-прежнему слышала стоны умирающих, мольбы о помощи, о воде, о смерти. Она слышала…

Пушки.

— Они замолчали. — сказала она. Она посмотрела на красивого рыжеволосого юношу, почти мальчика, из Двадцатого полка легких драгун, которому меньше чем через час предстояло потерять руку. — Неужели? Это значит, все закончилось?

Он не видел ее. Его глаза никуда не смотрели, как если бы он весь ушел в слух. Он покачал головой:

— Я не знаю.

Оливия помогла ему выпить несколько глотков воды и дала капельку бренди из последних запасов леди Кейт. Весь день приходили противоречивые сообщения. Веллингтон победил. Веллингтон бежит, и французы готовы пойти на Брюссель. Им пришлось даже спасаться от бельгийской кавалерии, промчавшейся через город с криками о поражении. Сейчас Оливии было все равно, кто победил. Главное, чтобы прекратилась бойня.

— Хорошо, я надеюсь, вы пригласите меня по крайней мере на один танец на балу по случаю победы, — сказала она юноше.

Его измученное лицо смягчилось улыбкой.

— Почту за честь, мэм. Энсин[4] Чарлз Грегсон к вашим услугам.

Оливия встала и опустилась в реверансе дебютантки.

— Миссис Ливви Грейс, энсин. Больше всего мне нравится буланже.

— Как! Я прекрасно танцую буланже, мэм. Оливия закупорила бренди и улыбнулась в ответ.

— До встречи, энсин Грегсон, — сказала она и пошла к следующему солдату.

Грейс Фэрчайлд с посеревшим лицом преградила ей путь. Из пучка у нее на голове выбивались потемневшие от пота неопрятные пряди. Лицо было в копоти, на фартуке, прикрывавшем ее практичное серое платье, темнели следы крови.

— Оливия, могу я попросить вас об одолжении? — У нее был такой вид, словно она держалась только усилием воли. За эти три дня Оливия лучше узнала ее и усвоила, что Грейс никогда не просит о помощи. Помочь всегда просили саму Грейс.

Оливия коснулась ее руки.

— Конечно, Грейс. Что мне нужно сделать?

— Мой отец… — Она посмотрела на юг, туда, откуда весь день доносилась канонада. — У меня нет никаких известий от него. Он всегда ухитрялся давать мне знать, как у него идут дела. Похоже…

Она сглотнула, как если бы слова застряли у нее в горле. Оливии хотелось обнять ее, но она чувствовала, что Грейс давно научилась держаться в самых тяжелых ситуациях. Проявление сочувствия могло лишить ее защити.

— Вы знаете, где он? — спросила Оливия. Грейс продолжала смотреть на юг.

— Гвардейцы удерживали ферму Угумон. Я слышала, что там весь день идет жестокое сражение. Потеря фермы стоила бы нам потери западного фланга, как вы понимаете.

Оливия не понимала. Она все время находилась на этих улицах и никогда не приближалась к любому бою ближе, чем сейчас.

— Разве нельзя послать кого-нибудь, кроме вас? — спросила она. — Вы так долго не имели возможности присесть, что, боюсь, ваша ушибленная нога совсем разболится.

Грейс на какой-то миг смешалась, затем мягко улыбнулась.

— А, моя нога. Но это не ушиб, Оливия. Я такой родилась. Уверяю вас, ей доставалось и похуже.

Оливия покраснела.

— О, простите меня.

Улыбка Грейс сделалась еще мягче.

— Не будьте глупышкой. Простить за доброту? Так как вы относитесь к тому, чтобы отправиться туда? Нас будет сопровождать старый ординарец моего отца, сержант Харпер. На него можно положиться, он всегда защитит. Но он считает, что со мной должна быть подруга на случай… ну…

Вытирая руки о свой запятнанный кровью фартук, Оливия бросила тревожный взгляд в сторону стен.

— Конечно. Но вы уверены, что следует ехать на ночь глядя? Уже больше семи часов; солдаты говорят, что дорога непроезжая. И канонада прекратилась совсем недавно.

Грейс улыбнулась:

— Не для моего старого служаки. — Она разглядывала свои руки, словно они заворожили ее. — Как вы не понимаете? — добавила она, неловко пожав плечами. — Я должна знать.

Оливия посмотрела туда, где громоздились отбрасывающие тени крепостные валы, и увидела жителей, примолкших, словно для того, чтобы лучше оценить наступившую тишину, увидела непрекращающийся поток раненых, ковыляющих через ворота. Картина была жуткая. А что же творилось там, где целый день гремели пушки?

Не раздумывая, она кивнула.

— Позвольте мне предупредить леди Кейт. Вокруг столько молодых людей, которых надо очаровать, что она может не заметить моего отсутствия.

Лицо Грейс сморщилось.

— Спасибо, Оливия. Вы умеете стрелять?

Оливия в первый раз улыбнулась.

— Конечно, умею. Мой отец был неравнодушен к оружию. Так что я в состоянии застрелить каждого, кто будет препятствовать нам в поисках вашего отца.

За исключением разве что Джервейса. Но с тех пор как герцогиня вызволила Оливию, он не появлялся. Даже он никогда бы не осмелился бросить вызов герцогине. По крайней мере, Оливия на это надеялась.

Не важно, какие у нее проблемы — они подождут. Так что Оливия расправила плечи — она видела, что так делали уходящие в бой солдаты.

— Нам вооружиться, как гренадерам, и следовать за сержантом Харпером? — браво спросила она.

Грейс сквозь слезы с трудом улыбнулась:

— О да. Нас ждут приключения.

Только то, что сержант Харпер появился с двумя дробовиками, убеждало в успехе их миссии. Он определенно не выглядел устрашающе: ненамного выше Оливии, кривоногий, с копной волос цвета бронзы. Но Оливия видела, как он привязан к Грейс, и понимала, что он никогда не позволит, чтобы с ней случилась беда.

Леди Кейт предложила им свою карету, своих лошадей и своего кучера. Они воспользовались только первыми двумя; кучер сильно побледнел, когда узнал, Куда предстоит ехать.

Место кучера заняла Грейс, так что у сержанта были свободны руки, чтобы защищать их. Не желая Оставаться в одиночестве внутри кареты, Оливия уселась рядом с ними. Однако даже пистолет, лежавший у нее в большом кармане передника, не придал ей уверенности, когда они выехали на дорогу, ведущую в Шарлеруа.

Холмистую местность покрывали поля пшеницы, ржи и ячменя, тянувшиеся до горизонта и делавшие ее похожей на шахматную доску с рядами деревьев вместо разделительных линий. Развороченная дорога была забита сломанными повозками, мертвыми лошадьми, брошенными вещами и ранеными солдатами, из последних сил пытающимися добраться до Брюсселя.

На глаза Оливии не раз попадались солдаты, присевшие под деревьями в поисках тени, да там и умершие. Запах стоял ужасный: пахло смертью, гарью и кровью; Оливия знала, что это зловоние останется у нее в памяти до конца дней.

Она-то думала, что узнала в Брюсселе все, что можно узнать о страданиях. Одного взгляда на людей, мимо которых они проезжали, было достаточно, чтобы развеять это убеждение. Они шли едва живые, изнуренные, покрытые сажей, окровавленные, в лохмотьях, поддерживая друг друга, — и садились прямо посередине дороги, когда не имели сил идти дальше.

Их лошади и карета привлекали внимание, но взгляда на сержанта Харпера было достаточно, чтобы не делать попыток завладеть ими.

Проходили часы, они пробивались вперед, в сторону поля сражения, благо летнее солнце садилось поздно. Вдалеке слышались ружейные выстрелы, на горизонте то в одном, то в другом месте поднимались клубы густого дыма. Когда они добрались до Мон-Сен-Жана и повернули на запад, на дорогу в Нивель, Оливия заметила на востоке палатки и огни.

— Уже близко, мэм, — сказал сержант Харпер, беспрестанно вертя головой и не убирая пальца с курка, когда Грейс объезжала еще одну перевернутую повозку. — Видите дым?

Зачем он это сказал? Дым был везде, он застилал меркнувшее небо. Наступали сумерки, отчего общая картина становилась еще мрачнее. Оливия неловко повернула голову в направлении, куда указывал Харпер, и сердце у нее упало.

Боже мой. Такого не могло быть. Как мог здесь кто-нибудь выжить? Поля, на котором раньше качались колосья, не было. Был ковер из мертвых, тела — красные, синие и зеленые пятна, — словно людей размело бурей, лежали рядами, штабелями. В еще не полностью сгустившихся сумерках поблескивали сабли, кирасы, мушкеты, сотни лошадей корчились в предсмертных муках, некоторые уже распухли и скрючились.

И непрекращающиеся стоны. Человеческие, лошадиные. Словно плач по умершим, поднимающийся среди развороченных деревьев. Оливию выворачивало наизнанку.

— Храни нас Господь, — прошептал сержант Харпер; даже он был потрясен.

Над павшими уже склонялись люди с фонарями. Оливия не думала, что все они пришли, чтобы помочь. Ей захотелось соскочить на землю и разогнать их с помощью пистолета.

— Думаю, нам надо туда, сержант, — внезапно сказала Грейс, показывая рукой, и они стали смотреть туда, где над деревьями клубился еще один столб вялого дыма. — На западный фланг.

Оливия вгляделась. Красная кирпичная стена. Груды кирпича, а за ними белые оштукатуренные домики фермы — из проломов окон еще выбивались языки пламени. Еще тела, лежащие вдоль стен, среди разбитых, в щепки деревьев: живые, мертвые, разорванные в клочья, словно старые куклы. Дым делал нечеткой всю картину. Оливия тяжело сглотнула и вытерла руки о платье. Как они смогут найти отца Грейс? Как они смогут даже смотреть на этот ужас?

— Кажется, здесь, Шон, — спокойно сказала Грейс, когда они добрались до северной стены. — У ворот.

Карета остановилась, и Грейс сложила вожжи у ног сержанта.

— Дайте я взгляну, — сказал Харпер, беря ее за руку. — Вы останьтесь.

Грейс успокаивающе похлопала по его руке.

— Никто не обратит внимания на женщин, пока здесь будут ждать карета и лошади.

Оливия не была в этом уверена. Однако Грейс в конце концов убедила Харпера, и он помог им спуститься на землю.

— Мы не будем отходить далеко, — обещала Грейс, принимая из рук Харпера один из фонарей.

Оливия медлила. Она не может этого делать. Она не сможет наклониться ни над одним из этих бедных тел. Она не сможет вынести вида застывшего мертвого лица того большого усатого генерала и сказать об этом Грейс.

Тем временем сумерки сгустились и отчасти скрыли худшее. Взяв второй фонарь, Оливия пошла за Грейс к разрушенной стене.

Стрельбы больше не было слышно, у деревянной арки ворот сгрудились выжившие. Грейс подошла к ним и спросила об отце. Все до одного отрицательно покачали головами. Огонь был слишком сильным, и генерал оставался за фермой, в саду.

Грейс кивнула и пошла к деревьям. Оливия за ней. Она видела, как Грейс склонилась над первым на ее пути телом в красном мундире, и ждала. Грейс распрямилась и пошла дальше. Оливия постояла с закрытыми глазами и помолилась. Затем она наклонилась над лежавшим рядом телом, проверяя, нет ли у убитого белых усов.

Настала ночь. Поднялась полная луна, осветив серебристым светом ужасную сцену. Грейс, прихрамывая, отчего ее фонарь болтался вверх-вниз, пробиралась к югу восточной стены; ее движения были быстрыми и уверенными. Оливия отставала. Она не знала, сколько времени прошло, когда она в первый раз услышала этот голос.

— Миледи.

Мужской голос, каких много. Она вытерла сажу с лица молодого гвардейца и, прежде чем опустить его голову, закрыла уже незрячие глаза.

— Пожалуйста, миледи.

Оливия взглянула вверх, ожидая увидеть раненого солдата.

Это не был раненый солдат.

Оливия заморгала — дым, наверное, попал в глаза или она слишком устала, — но когда она снова открыла глаза, он все еще был здесь, не дальше чем в пяти футах от нее. Чемберс, слуга Джервейса. И он был одет в красный мундир гвардейца, словно один из тех, кто умирал здесь.

— Пожалуйста, миледи, — сказал он, и его жесткое лицо приняло выражение, близкое к ужасу. — Помогите мне.

— Что вы здесь делаете? — неприязненно спросила она, озираясь.

И замерла. О Боже. Если здесь Чемберс, то где Джервейс? Она поняла, что ушла далеко. Она одна среди этих деревьев, если не считать Чемберса, мертвого юношу и сгущающуюся ночь.

— Не бойтесь, миледи, — сказал он, словно подслушал ее мысли. — Его здесь нет.

— Не называйте меня так, — быстро сказала Оливия. — Я миссис Оливия Грейс.

— Вы должны помочь, — умолял Чемберс.

— Кому я должна помочь? Вам?

— Ему.

— Джервейсу?

Чемберс отрицательно покачал головой. Оливия ждала, гадая, каким будет конец этого издевательства, готовая сказать, что при любых обстоятельствах не намерена помогать ему. Она покинула этот его мир пять лет назад, ее выставили, словно воровку, укравшую яблоко. Она постаралась закрыть ту страницу жизни, и у нее не было желания открывать ее снова.

Она повернулась, чтобы уйти. Чемберс оказался быстрее, он удержал ее за талию.

— Пустите меня, — потребовала она, пытаясь вырваться. Он не слушал.

— Я украл лошадь и поехал за вами, — сказал он, подталкивая ее к деревьям. — Благодарение Богу, вы остановились здесь. Если бы потребовалось, я бы приволок вас сюда через все поле сражения.

Она продолжала вырываться, пока он тащил ее за собой среди мертвецов, лежащих под деревьями.

— Пустите меня, — снова потребовала она. — Мне надо помочь подруге.

— Вам надо помочь мне.

Сердце у нее стучало. Этого не могло быть. Ей мерещится. Она заснула в одной из медицинских палаток, и теперь расплачивается за потерю контроля над собой.

Чемберс остановился. Они оказались среди побитых снарядами фруктовых деревьев, под которыми густо лежали трупы. Холодный лунный свет омывал их; сильно пахло порохом. Чемберс выхватил у Оливии фонарь и опустился на колени перед одним из тел.

— Смотрите, — скомандовал он.

Она посмотрела. И перестала дышать. Ей показалось, ее сердце перестало биться.

Этого не могло быть. Не могло. Он был весь в крови; рука была кое-как перевязана оторванным от мундира лоскутом материи, вторым лоскутом была перевязана нога. Волосы слиплись от крови, кровь была на лице и груди. Он сидел, прислонившись к деревцу, как если бы заснул после хорошей попойки. Его глаза, прекрасные сине-зеленые глаза, которые раньше казались ей правдивыми и любящими, были закрыты.

— Он мертв?

На миг эта мысль доставила ей мстительную радость: он получил по заслугам за все, что сделал ей, — но жестокое чувство прошло, как это было всегда, осталась скорбь, которая всегда жила в его тени.

— Пока нет, — сказал Чемберс, прикладывая ладонь к залитому кровью лицу. — Пожалуйста, помогите ему, миледи. Он нуждается в вас.

— Не думаю, что он согласился бы с вами, — возразила Оливия. Она не двигалась и только сжимала руки, чтобы не поддаться желанию опуститься на колени. Обхватить руками это изуродованное тело, которому место в ее объятиях. Выместить на нем всю боль, которую он причинил ей, а потом зарыдать над ним. — Он прогнал меня, Чемберс. Он не оставил мне возможности усомниться, что я ничего не значу для него. И ничто не изменилось.

— Он нуждается в вас, — умолял Чемберс. — Его не должны обнаружить. Не в таком виде.

— В каком виде? — возразила она. — Так он оказался в армии. Попросите одного из гвардейцев помочь вам.

Она запнулась. Вдруг что-то мелькнуло в ее сознании. Гвардейцы, защищавшие эту ферму, носили ярко-красные мундиры с блестящими медными пуговицами. Он был в синем. Только кушак и обшлага были красными.

Она видела солдат в таких мундирах. Их было много, больше всего на поле к востоку отсюда.

— Что это за форма? — спросила она, молясь, чтобы это было ошибкой. — Не могу понять…

Но она поняла. Замолчала. Шагнула назад. Конечно же, она узнала ее. Они валялись вокруг нее, солдаты, сражавшиеся против гвардейцев, защищавших ферму.

Французские солдаты.

Джон Филипп Уильям Уиндем, потомок одного из старейших и славных английских родов, титулованный граф, лежал на английских позициях во французском мундире.

Ее муж был предателем.

Глава 3

Оливия отскочила.

— О Боже!

Французский мундир. Этого не может быть.

Она не видела Джека пять лет. С того самого дня, как он захлопнул за ней дверь и приказал своему управляющему выпроводить ее из Уиндем-Эбби.

Рядом ломал руки Чемберс.

— Я не знаю, что случилось, миледи, это правда.

Оливия не могла сдвинуться с места. Ее подруга была где-то рядом, искала среди мертвых своего отца. Ее враг был в Брюсселе, выжидал, чтобы напасть снова. Она стояла перед человеком, которому когда-то обещала уважать его и повиноваться ему, и на нем был мундир, который обличал его как предателя.

— Пожалуйста, миледи, — умолял Чемберс. — Он нуждается в вашей помощи.

— Вы снова ошибаетесь, Чемберс, — сказала она, все еще не в силах отвести глаза от своего мужа. — Я больше не жена ему. — Она указала на мужчину, который когда-то владел ее сердцем. — Он дошел до этого.

Пять лет она выживала без какой-либо помощи от него. Прошло пять долгих, ужасных лет, пока она не решила, что в конце концов освободилась от него. Ее рука инстинктивно легла на спрятанный под платьем медальон.

— Видит Бог, — сказал Чемберс, — я представления не имею, как он оказался здесь. Я получил записку, что он будет ждать меня здесь. Когда я нашел его, он был уже таким, каким вы его видите. — Чемберс указал на него рукой. — Никто не должен найти его в таком виде.

— Вот как? — спросила Оливия. — И вы думаете, что я буду помогать ему? В память о Тристраме?

Тристрам, милый Трис, он умер на рассвете на заброшенном пустыре, и никто, кроме нее, не оплакал его.

— Предлагаю вам обратиться к кузену Джека Джервейсу, — сказала она, по-прежнему с трудом удерживаясь от того, чтобы не броситься к раненому. — В конце концов, он ваш новый хозяин.

Чемберс пристально смотрел на нее.

— Вы в самом деле думаете, что мистер Джервейс — тот человек, который стал бы помогать ему сейчас?

Оливия зажмурилась, вцепилась руками в юбки, чтобы они не разлетались. Конечно, Джервейс не станет помогать. Джервейс поспешит сообщить всему миру — разумеется, с видом крайнего сожаления, — что его кузен, граф, был найден при обстоятельствах, свидетельствующих о его предательстве.

«Его мать была француженкой, знаете ли», — сказал бы он, печально качая головой. Этого было бы достаточно, чтобы вынести Джеку приговор.

Сердце у нее оглушительно стучало. Виски словно сжимал обруч. Как смеет Чемберс просить ее о помощи?

Но когда-то она так сильно любила Джека. Считала чудом, что он попросил ее руки, она ведь всего-навсего дочь викария, который полностью зависел от отца Джека. Она прожила с Джеком одиннадцать месяцев, а следующие три года молилась, чтобы он пришел в себя и вернул ее домой.

Но с тех пор она поумнела. Он не изменил своего отношения к ней. Он не изъявлял намерения просить у нее прощения. У нее не было причин помогать ему.

— Вы в самом деле не знаете, как он оказался здесь? — спросила она.

— Записка, которую он прислал мне, была первым известием от него за два года.

Она кивнула, пытаясь справиться с охватившим ее гневом.

— Что нам делать? — спросил Чемберс, как если бы она уже согласилась помогать ему.

Она не могла. Она уже стояла на самом краю. И она не сможет уйти.

— Снимите с него этот проклятый мундир, — вырвалось у нее.

Неожиданно она оказалась на коленях и дотронулась до щеки Джека. Боже, разве она сможет оживить его?

Она подняла глаза и увидела, что Чемберс стоит и смотрит на нее. Может быть, удивляется ее словам. Ей было не до него. Приложив пальцы к шее Джека, она ощутила пульс.

Слабый, но стабильный. Он жив.

— Снимите мундир с какого-нибудь убитого англичанина, — приказала она. Снова закрыв глаза, на этот раз чтобы быстро испросить прощения за совершаемое кощунство, она настроилась действовать. — Я раздену Джека.

Дрожащими руками она начала расстегивать залитые кровью пуговицы на мундире. Последний раз она расстегивала куртку Джека, когда они лихорадочно раздевались, торопясь прильнуть друг к другу и не обращая внимания на отскакивающие пуговицы и расползающиеся швы. Он был ненасытным. Она была зачарована.

— Раздобудьте куртку с кого-нибудь, кто истекал кровью, — велела она Чемберсу. — Ни у кого не должно возникнуть вопросов относительно его внешнего вида.

По крайней мере ей не придется решать проблему с панталонами: они одинаково серые у англичан и у французов, — но даже замена куртки требовала больших усилий. Джек был тяжелым, как неживой.

Он похудел. Сколько бы она ни старалась вычеркнуть все из памяти, она никогда не сможет забыть его тело. Его тело оставалось крепким, у него были длинные и мускулистые руки и ноги, широкие плечи. Но прекрасно сшитый мундир болтался на когда-то широкой груди, бока панталон были пустыми.

Ей некогда было думать об этом. Как и о том, что если этот мундир шился по нему, то он в то время весил фунтов на двадцать больше.

— При нем был ранец, — шепотом произнес Чемберс в двух шагах от нее. — Прежде чем отправиться за вами, я сложил туда его личные вещи и спрятал под ним.

Оливия перевернула Джека и вытащила ранец.

— Вы смотрели, что в нем было?

— Нет. Это не мое дело.

Оливия повесила ранец на плечо, спрятав под фартук. Она займется им позже, когда будет время.

— Миледи…

— Все, — вырвалось у нее, а руки продолжали держать до боли знакомое тело. — Я сама вишу на волоске. Одно упоминание о графине Грейсчерч — и даже герцогиня Мертер будет вынуждена указать мне на дверь. Может быть, вы этого и хотите, но ведь это не поможет Джеку.

Чемберс замер в нескольких шагах от нее, в руках у него был залитый кровью мундир гвардейца и офицерский кушак. Он открыл было рот для ответа, но, взглянув на нее, явно передумал.

— Мне нужна будет помощь, чтобы забрать его отсюда, — сказал он. — Лошадь пропала.

Она покачала головой:

— Нет. Вы не можете ожидать этого от меня.

— Пожалуйста. — В голосе Чемберса было отчаяние. Она закрыла глаза и помолилась, прося, чтобы у нее хватило сил.

— Постарайтесь дотащить его до дороги. Мы будем проезжать мимо.

Стараясь не повредить раненому, они просунули его окровавленную руку в рукав и застегнули куртку. Оливия покрылась холодной испариной. Когда она повязывала красный кушак вокруг его талии, ей пришлось стряхнуть влагу с глаз. Предательский синий мундир она отнесла к куче барахла, подлежащего сожжению.

— Я иду помогать своей подруге, — сказала она, поднимаясь на ноги и вытирая руки о фартук.

Чемберс, хлопотавший над своим прежним хозяином, поднял на нее глаза.

— Спасибо вам… миссис Грейс. Я не забуду этого. Оливия не удержалась и еще раз взглянула на Джека.

Потом, справившись с комком в горле, отвернулась от обоих и пошла прочь.

Сержант Харпер ждал за углом у северных ворот с ружьем на коленях, напряженно вглядываясь внутрь двора.

— Мне не повезло, сержант, — сказала Оливия, надеясь, что он не заметил, как дрожит ее голос. — Вы видели Грейс?

— Да, мэм, — сказал он и мотнул головой. — Она пошла вон туда. Пойдете к ней? У меня плохое предчувствие.

Оливия кивнула и через разбитые ворота пошла в северную часть фермы. Здесь было еще больше убитых. Больше тел в красных мундирах, громоздившихся кучами. Были и живые, бродившие вокруг гвардейцы с бледными лицами, ищущие раненых или просто ковыляющие к остальным уцелевшим. Оливия огляделась, но среди развалин хозяйственных построек и большого дома Грейс не было видно.

— Грейс? Где вы, дорогая?

Молчание, только двор, заполненный дымом, и запах как на бойне. Оливия подумала, что никогда больше не сможет видеть дым без того, чтобы не вспомнить это место.

— Я здесь, — отозвалась Грейс откуда-то из-за развалин. И Оливия поняла, поняла по тому, как звучал голос Грейс: все кончено.

О Боже. Бедная Грейс.

Поднимая юбку, чтобы не запачкать кровью, лужицами стоявшей поверх булыжников, Оливия прошла мимо еще горевших строений и обнаружила другой разбитый двор. Грейс была здесь, она припала к земле в тени маленькой каменной часовни, ее юбки раскинулись вокруг, подол пропитался кровью. На ее руках лежало одно из тел в красном.

Она повернула голову, и Оливия увидела на ее щеках дорожки от слез, выделяющиеся на покрытом грязью и копотью лице. Оно было спокойным, как если бы она наконец увидела то, что представляла себе тысячу раз.

— О, Грейс, — сказала Оливия, опускаясь на корточки около подруги. — Мне так жаль.

Грейс слабо улыбнулась:

— Он знал, что я приду. Он ждал, чтобы проститься со мной, — сказала она, проводя ладонью по суровому лицу, которое так мирно покоилось на ее руке. — Ему полагалось находиться в тылу, со штабом. Веллингтон отправил его в квартирмейстерскую службу. Он был уже слишком стар. Но он не мог позволить своим мальчикам оказаться перед лицом всего этого без него.

Оливия коснулась ладонью руки Грейс, лежавшей на окровавленной груди ее отца.

— Можно сказать, что он умер так, как хотел?

Губы Грейс чуть дрогнули в улыбке, в глазах появился горько-радостный свет.

— Да, несомненно, — сказала она. — Спасибо. Оливия хотела бы дать Грейс время побыть с отцом, но их ждал долгий обратный путь.

— Нам надо увезти его отсюда, дорогая. Я думаю, здесь полно мародеров.

Грейс вернулась к реальности, посмотрела в сторону ворот.

— О да, — согласилась она, последний раз с нежностью проведя ладонью по лицу отца. — Мне следовало подумать об этом. Здесь небезопасно.

— Я пришлю к вам сержанта?

— Вы сможете?

Оливия потянулась к ней, чтобы вытереть слезы, текущие по щекам подруги.

— Мне вдруг захотелось, чтобы у меня было ружье. Тогда у меня был бы грозный вид.

Увидев выходящую из ворот Оливию, сержант Харпер отложил в сторону ружья. Он все знал, конечно.

— Я подожду здесь, сержант, — сказала Оливия. — Генерал нуждается в вас.

Глаза маленького человека подозрительно заблестели.

— Вы уверены, что справитесь, мэм?

Оливия поводила рукой по мордам беспокойных лошадей.

— Это будет нетрудно. Все будет в порядке, сержант.

Он кивнул и спрыгнул вниз.

— Спасибо, мэм. Я мигом вернусь.

Странно, но Оливия только сейчас заметила, что у сержанта только одна нога. Левая была деревянной, и он не сразу сумел сохранить равновесие. Она смотрела ему вслед, пока он не прошел во двор, чтобы в последний раз послужить своему генералу, — он почти не хромал. Затем она взобралась на место кучера.

Отсюда все было хорошо видно. Слишком хорошо, по мнению Оливии. Неземной свет луны скрадывал краски. Она уже не могла распознавать мундиры. Мертвые утратили различия. Они больше не были врагами или товарищами, просто тысячами и тысячами мужчин, которые никогда не вернутся домой.

«Пожалуйста, пусть Джек не будет виноват в смерти кого-нибудь из них, — молила она в темноте. — Не дай мне предать всех этих павших, помогая ему».

Грейс вернулась в сопровождении почетного караула из шести уцелевших гвардейцев, которые бережно несли тело генерала к карете, ведомые сержантом Харпером. Еще один офицер вел, поддерживая под локоть, хромающую Грейс, и, наклоняясь к ней, что-то говорил. Грейс кивала, не отрывая взгляда от тела отца.

Оливия натянула вожжи, чтобы успокоить лошадей. Сержант Харпер открыл дверь кареты, мужчины подняли изувеченное тело и поместили его внутрь. Поцеловав каждого из них на прощание, Грейс уселась рядом с отцом. Сержант взобрался на свое место рядом с Оливией, по его простодушному лицу текли слезы.

Хорошо быть оплаканным вот так. У него есть дочь, не побоявшаяся отыскать его на поле битвы. А потрепанные, черные от гари солдаты дали прощальный салют, когда закрылась дверь его похоронных дрог, и верный друг провожает его домой.

— Если вы не возражаете, сержант, — сказала Оливия, — я не очень хороший кучер. Но я хорошо умею обращаться с оружием. Мой отец настоял, чтобы мы все умели охотиться. Охота была его страстью.

Сержант кивнул с отрешенным видом и забрал у нее вожжи. Оливия уселась поудобней, устроив ружья у себя на коленях.

— Спасибо вам, мэм, — сказал он. — Сегодня выделаете доброе дело.

— Ерунда, сержант, — отозвалась она, откидывая с лица растрепанные волосы. — Мне просто захотелось немного приключений.

Чуть улыбнувшись, он гикнул на лошадей. Едва они выехали за живую изгородь, как Харпер натянул вожжи, останавливая лошадей. Дорогу преградили несколько раненых. В центре с пистолетом в руке стоял Чемберс, у его ног лежал Джек. Оливия растерялась. Она увидела Джека и заколебалась в своей решимости.

— Подвезите нас, — сказал Чемберс спокойно, словно он был одним из офицеров, проливавших кровь на этом поле вместе с остальными. — Я буду признателен за помощь.

Сержант рассвирепел.

— Не тычь в меня этой палкой, парень. Многие нуждаются в помощи этой ночью.

Чемберс поднял пистолет.

— Вот и ладно. Значит, вы согласитесь помочь нескольким из них.

— Я не намерен…

— Пожалуйста, — умоляющим голосом заговорила Оливия, дотрагиваясь до руки сержанта. — Мы ведь можем помочь.

— Оливия? — раздался голос Грейс.

Оливия обернулась к высунувшейся из окна кареты подруге и увидела печальное, осунувшееся лицо. Она едва смогла заговорить перед ужасом того, что должна была сделать.

— Этим людям нужен транспорт, — сказала она. — Не могли бы мы довести их хотя бы до полевого госпиталя?

Грейс всматривалась в лицо Оливии, как будто пыталась прочесть на нем что-то в неверном свете каретных фонарей.

— Пожалуйста, Грейс, — молила Оливия. — Для меня.

Грейс молча открыла дверь и сделала знак Чемберсу внести Джека. С чувством, что она только что решила свою судьбу, Оливия спрыгнула, чтобы помочь.

Глава 4

Он что, мертв? Это ад? Где… он… сейчас? Слишком больно… слишком…

Надо постараться. Он должен найти… Кого он должен найти?

Он не может… вспомнить.

— Погодите, сержант, — взмолилась Оливия. — Он открыл глаза. Он чувствует боль.

Сержант Харпер распрямился с хрустом в спине. Уже два часа они очищали и зашивали раны Джека, обмывали его измученное тело в гостевой комнате леди Кейт. Оливия так устала, что ее трясло. Джек только что открыл глаза, пусть на миг.

Сержант Харпер отложил иголку с ниткой и оттянул вверх веко раненого.

— Если позволите, мэм, — сказал он глухим от безмерной усталости голосом, — мне приходилось видеть такие удары по голове, капитан еще несколько дней будет открывать и закрывать глаза, прежде чем мы узнаем, останутся ли они открытыми. Поверьте, сейчас он ничего не чувствует. По крайней мере, впоследствии он ничего не будет помнить.

Оливия боролась со слезами, слишком измученная, чтобы ей удалось остановить их.

— Вы уверены?

Сержант Харпер, видя, в каком она состоянии, широкой мозолистой рукой похлопал ее по плечу.

— Вам надо немного поспать, мэм. Я сам справлюсь. Правда.

Оливия выдавила улыбку и еще раз откинула с лица мешающие видеть волосы. До самой смерти она не забудет этой ужасной ночи. Они пять часов добирались до Брюсселя; в результате в доме леди Кейт стало на трех раненых больше, включая Джека. Оливия до сих пор не поняла, как все произошло. Она была уверена, что оставит его с Чемберсом в палатке у медиков. Но Чемберс куда-то пропал, а Джек оказался в одной из лучших спален в особняке леди Кейт.

— Не волнуйтесь, сержант, — сказала она защитнику Грейс. — Я не подведу вас.

— До сих пор так и было, мэм, — проворчал он и вернулся к работе.

Ей не хватило смелости сказать хоть кому-нибудь, кто такой Джек. Не раньше чем у нее будет шанс поговорить с герцогиней. Но сама Оливия не будет притворяться, что не знает его. Перестанет обманывать себя, что его судьба интересует ее не больше, чем любого из других раненых, получивших пристанище в этом доме. Она вздрагивала каждый раз, когда сержант протыкал иглой кожу Джека. Когда слышала звук пинцета, коснувшегося шрапнели, — глубоко засевшую шрапнель сержант вытаскивал из ноги Джека пинцетом леди Кейт. Когда считала раны, причиняющие Джеку страдания, и замечала старые шрамы, о происхождении которых ей ничего не было известно.

Ей хотелось держаться стойко, оставаться холодной. Но он был мужчиной, которого она принимала в себя, перед которым преклонялась, словно он был молодым богом. Мужчиной, от одного прикосновения которого она воспаряла и никогда не переставала пылать.

Даже сейчас ее кожа словно горела от неведомой энергии, которую узнавало только ее тело. Однажды возникшая связь никогда не могла исчезнуть; тоненькие нити закручивались вокруг них и притягивали друг к другу, воспламеняя, вызывая желание жить, хотеть и радоваться жизни.

Она не хотела его. Она не могла. Но, Боже правый, все в ней тосковало о прежнем.

— Теперь здесь, мэм, — прервал ее мысли Харпер. Оливия вернулась к действительности.

— Да, сержант. Нагнувшись, она отрезала концы узелка. Они зашивали рубленую рану, тянувшуюся от челюсти к левому виску. Он никогда больше не будет тем великолепным, потрясающе красивым Джеком Уиндемом, который производил такой фурор в обществе. Шрам останется при нем до конца дней.

Для Оливии это ничего не меняло. Она влюбилась в него, еще не видя его лица.

Она услышала голос за оградой. Была суббота, она шла в Литл-Уиндем, несла цветы в церковь к отцу. Теперь она знала, что Джек был со своей сестрой Мэдди. Но тогда она только услышала смех и замерла на месте, прижимая к груди цветы.

Его смех звучал как церковные колокольчики, как карийон[5], в нем были радость, сила и свобода. Это был смех человека, который знал свое место в мире и наслаждался этим.

Даже сейчас она не могла смотреть на него без изумления. Она, конечно же, влюбилась в него. К тому времени, когда они встретились, все графство и две трети общества были у его ног. То, что этот мужчина со смеющимися сине-зелеными глазами полюбил ее, было чудом.

Она знала только одно большее чудо — смотреть на их мальчика и видеть те же сияющие от радости веселые глаза.

Оливия зажмурилась. Нет. Она не будет думать о Джейми. Она надежно спрятала его и почти в состоянии притворяться, что ребенка вообще никогда не существовало.

Она настолько ушла в свои мысли, что едва услышала стук в дверь. Обернувшись, она увидела входившую леди Би. За ней шла леди Кейт.

Оливия задержала дыхание. Вряд ли леди Кейт не узнает Джека даже в таком истерзанном виде, в каком он был сейчас. Леди Кейт, казалось, знала каждого, а Джек определенно был человеком известным.

Но она остановилась у входа и только издали взглянула в их сторону.

— Как идут дела, сержант? — спросила герцогиня.

Леди Би молча подошла к кровати, склонилась над ней, рассматривая Джека, и ее аристократическое лицо страдальчески искривилось.

Харпер оторвался от своей работы.

— Ну, ваша светлость, — сказал он, глядя на безжизненное лицо своего пациента, — сейчас трудно сказать. Что можно сказать, если он получил лихорадку, пролежав там в грязи. И еще этот удар по голове. Все, что я могу сказать, — надо подождать еще.

— Вы не считаете, что мне следовало бы позвать к нему врача?

— «Странствуя по водам Стикса», — неожиданно продекламировала леди Би, наклонив голову набок, отчего она стала похожа на диковинную птицу.

Оливия настолько устала, что только молча смотрела на всех. Странно, но леди Кейт кивнула:

— Несомненно, моя дорогая. Как вы считаете, кто он, Харпер?

Харпер пожал плечами.

— Капитан из Первого гвардейского полка.

Оливия все еще не могла расслабиться.

— Он сам скажет нам, когда очнется, — уверила она посетительниц, надеясь, что герцогиня удовольствуется этими словами и удалится. Конечно, скоро она узнает, но Оливия хотела сама объяснить ей все.

Вот только знать бы, что сказать.

— Одиссей! — вдруг прощебетала леди Би, словно сделав огромное открытие. Она повернулась к леди Кейт, ожидая одобрения, потом провела рукой по распухшей синей щеке Джека.

На радостную улыбку леди Би леди Кейт ответила мимолетным взглядом и неопределенным «ах».

Оливия совсем растерялась. Что имела в виду немолодая леди? А потом эта леди Би еще повернулась и уставилась на нее так, словно хотела определить ее статус. Оливия почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

«Пожалуйста, нет. Я еще не готова». Ее молитва была услышана, потому что леди Би потрепала ее по щеке и направилась к двери.

— Хорошо, — произнесла леди Кейт, кивнув. — Я вижу, вы не нуждаетесь в нашей помощи. Сержант, когда закончите, кликните моего дворецкого Финни, и он пришлет кого-нибудь, кто присмотрит за нашим пациентом, а вы сможете отдохнуть.

Оливии очень хотелось этого. Но, ощущая смертельный холод, она повернула лицо к герцогине и ее подруге.

— Не раньше, чем я поговорю с вами, леди Кейт.

Лицо Кейт приняло выражение крайнего неудовольствия.

— Да, я слышала, как вы распорядились моей каретой. Все, что я могу сказать, — хорошо, что раненые действительно нуждались в помощи. Мне не хотелось бы думать, что вы просто подбирали шагавших мимо офицеров из прихоти.

— Леди Кейт, пожалуйста.

— Нет, Оливия. Не сейчас. Вы взяли еще двух других офицеров, и в город непрерывным потоком идут раненые. А сейчас Грейс, леди Би и я идем спать. Идите и вы. Ступайте в гостиную в моих личных комнатах. Только в ней, кроме холла и кладовой, еще есть свободное место. Финни покажет вам, куда идти.

— Но…

Леди Кейт надменно выпрямилась.

— Я не вижу возможности держать вас у себя, если вы все время будете возражать. Придете ко мне, когда выспитесь. И не раньше.

Не сказав больше ни слова, герцогиня вышла, уведя с собой леди Би и оставив Оливию с чувством вины, облегчения и стыда. Она не должна откладывать разговор с герцогиней. От этого может зависеть жизнь Джека. От этого могут зависеть жизни их всех. Но она была благодарна за предоставленную ей передышку.

— Отрежьте еще одну нитку, мэм, — сказал Харпер, и она вернулась к работе.

* * *

Остановившись на верхней площадке лестницы, леди Кейт вглядывалась в утренние тени, бросающие вызов лесу свечей, которые она всегда держала зажженными. Радуясь, что никто, кроме леди Би, не может ее видеть, она позволила себе поупражнять свое тело самым неподобающим для герцогини образом. Она могла бы поклясться, что слышит, как похрустывает каждая косточка в спине, когда она перегнулась назад, подобно танцовщице в балете.

— Ах, леди Би, — сказала она, наклоняясь вперед и касаясь туфель кончиками пальцев. — Я несколько дней ждала, когда мне удастся проделать это.

— Каролина Брауншвейгская, — негодующе фыркнула ее подруга, вызвав у леди Кейт ухмылку.

— Если вы скажете, что герцогине не приличествует хорошая разминка, то это я уже слышала. Вот почему я буду делать это только в вашем присутствии, дорогая. И только здесь, где я не могу попортить мебель месье.

— Французскую, — презрительно сморщилась леди Би. Леди Кейт рассмеялась.

— Немного излишне вычурную и на мой вкус, — призналась она, окидывая взглядом окружающую роскошь.

Господин, у которого она арендовала дом, пал жертвой своего пристрастия к рококо, ни на йоту не отступив от этого стиля. Каждая поверхность в этом доме была разрисована, позолочена и украшена фестонами. На потолке, украшенном затейливой лепниной, не было ни одного свободного дюйма, мебель была такой хрупкой, что даже двенадцатилетний ливрейный грум опасался садиться на нее.

Самое подходящее место для герцогини, уверял ее в марте старый месье Менар, когда водил ее вокруг этого особняка на рю Рояль, прямо напротив Королевского парка. Кейт не могла не подумать о том, что Менара хватил бы удар, прознай он, что творится в его изысканных комнатах.

— Несколько необычная обстановка для госпиталя, — протянула Кейт, думая о раненых, которые заполняли комнаты.

И для покойницкой. Она все время помнила о том, что в маленьком холодном винном подвале ожидал погребения отец Грейс Фэрчайлд.

Тряхнув головой, она повела леди Би вниз по лестнице розового мрамора. «Настоящий ад», — подумала она. Она многое повидала в жизни, получила свою долю бед и несчастий, чему была свидетелем ее героическая леди Би, но никогда не сталкивалась с чем-либо подобным тому, что происходило в эти дни.

Дел не становилось меньше. Нужно похоронить отца Грейс. Раненым требовался уход. Находившихся в городе англичан приходилось снова и снова убеждать оплачивать продовольствие, в котором была крайняя нужда. А еще леди Кейт необходимо было узнать, как идут дела во второй по убранству гостевой спальне дома.

— Я правильно поняла вас там, наверху? — спросила она леди Би, когда они спускались по лестнице, — Вы узнали нашего гостя? Это Джек Уиндем во плоти, или я Мария Антуанетта.

Леди Би похлопала ее по руке.

— Одиссей.

Леди Кейт провела рукой по перилам.

— И наша Оливия знает, кто он.

Леди Би выразительно кивнула:

— Пенелопа.

Леди Кейт резко остановилась, отчего ее спутница едва не упала.

— Что?

Леди Би твердо кивнула:

— Пенелопа.

— О Боже. Вы уверены?

Леди Кейт подняла глаза к потолку, как если бы могла увидеть комнату, в которой без сознания лежал Джек Уиндем, и там же находилась женщина, ухаживающая за ним, не показывая виду, что знает его.

— Господи, помилуй меня, грешную, — сказала герцогиня, качая головой. — Неудивительно, что она не сказала, кто он. И что, как вы думаете, нам следует делать?

Леди Би многозначительно посмотрела наверх.

— Молиться.

— Разумеется. — Леди Кейт вздохнула. — Я надеюсь, мы сможем несколько дней держать всех в неведении относительно того, кто она. Нам нужна ее помощь по уходу за ранеными.

В это время из библиотеки, где тоже были размещены раненые, вышел Финни. Леди Кейт всегда тянуло улыбнуться при виде огромного сутулившегося Финни с его насупленными бровями и изуродованным ухом. Он был неважным борцом и не намного лучшим дворецким, но с ним можно было чувствовать себя в безопасности.

— Всех покормили, ваша светлость, — сказал он низким рокочущим голосом. — Еще будут приказания?

— Разумеется, Финни, — сказала она, забирая со стола в холле две шляпки. — Леди Би и я уходим. Проследите, чтобы миссис Грейс поспала. Если понадобится, добавьте что-нибудь в ее еду. Представляется мне, что в следующие несколько дней ей потребуется много сил. Впрочем, как и мне.

— Ее не обмануть, мэм, — сказал Финни, открывая для них дверь.

Ослепительно улыбнувшись ему, она мягко тронула руку задумавшейся леди Би.

— Как вы думаете, у нее хватит смелости сказать правду, прежде чем нам придется сделать это самим?

— Рискованно, — сказала леди Би, нахмурившись.

— Да, — согласилась герцогиня, вдруг сделавшись очень серьезной, — конечно, рискованно.

Глава 5

Оливия уже три дня искала возможности поговорить с леди Кейт. Ей стало казаться, что та специально избегает ее. Не то чтобы герцогиня не была занята, все они были очень заняты. Пока еще не нашлось времени, чтобы похоронить отца Грейс. Его тело лежало на широкой доске в холодном подвале, в изголовье и в ногах горели свечи, кто-нибудь из штабных офицеров сидел рядом.

Грейс большую часть времени проводила в палатках, где оказывалась медицинская помощь продолжавшим непрерывно поступать раненым. Леди Кейт делила свое время между этими палатками и домами, где остановились англичане, безжалостно понуждая население жертвовать продовольственными запасами в пользу раненых. Оливия надзирала за лечением раненых, размещенных в особняке. Она была только рада не покидать особняк, учитывая, что несколько раз замечала околачивающегося рядом Джервейса.

Ей редко удавалось посидеть у постели Джека. Было слишком много других, кто нуждался в ней. Но каждую свободную минутку она проводила в его душной, жаркой комнате, надеясь, что он очнется. Каждый раз, когда он на короткий миг открывал глаза, она надеялась на это, но ей приходилось подавлять в себе эту надежду. Когда он снова закрывал глаза, так ни разу до конца и не очнувшись, она с трудом справлялась с ужасом и тревогой.

Находясь в непрерывном напряжении, она была на грани того, чтобы сломаться. Руки у нее непрерывно дрожали, ее мутило, сердце работало с перебоями. У нее было столько секретов. И так мало возможностей. Так мало времени до того момента, когда леди Кейт будет вынуждена указать ей на дверь.

Каждый раз, когда удавалось заснуть, ее начинали преследовать кошмарные видения того, что она увидела и пережила за последние дни. Раненые, умирающие… множество, сотни их… все ждали от нее помощи, которую она не могла им оказать.

И всегда Джек. Джек, которого она угадывала в глазах маленького Джейми. Каким он был в последние ужасные дни их совместной жизни.

Он не предатель. Оливия могла бы поклясться в этом. Но она не знала, что противопоставить факту.

Ей следовало бы осмотреть его сумку, но у нее не хватило смелости открыть ее. Она знала, что подвергает всех опасности, но разве нельзя дать Джеку шанс объясниться? Сражение выиграно. Город по-прежнему бурлит, пытаясь справиться с мертвыми и ранеными. Какое значение в таких обстоятельствах может иметь секрет Джека?

Возможно, немалое, она понимала это. И тем не менее выжидала.

На третье утро Оливия забеспокоилась, очнется ли он вообще. Закончив утренний обход раненых, она открыла дверь в его комнату и нашла у его постели почтенную жену сержанта Харпера.

— Как здесь дела?

— А, утро доброе вам, госпожа, — с улыбкой произнесла грузная женщина с плоским лицом, приподняв свой немалый вес над хрупким стулом. — Все наши мужчины накормлены и в порядке?

Оливия не спускала глаз с Джека, его лицо было неестественно спокойным.

— Все хорошо, все чувствуют себя лучше.

— Слава Богу, — сказала женщина, складывая носки, которые штопала. — Если бы пришел в себя этот бедный парень и мы могли бы его как-то называть, я была бы совсем довольна.

Оливия отвела глаза.

— Он хотя бы просыпался?

— Почти что нет, — сказала миссис Харпер, какое-то время разглядывая Джека. — Вроде бы что-то бормотал. Похоже, звал свою леди.

У Оливии перехватило дыхание.

— Что вы сказали?

Хитро улыбнувшись, миссис Харпер придвинулась ближе.

— Свою красоточку, представляется мне. Имя ей Мими. Говорил с ней на французском и все такое.

Оливия уставилась на нее, но миссис Харпер явно ничего не подозревала, из нее просто била энергия.

— Наверное, — неопределенно согласилась Оливия. — Мими.

Достойно удивления, как одно слово может пронзить болью все твое существо.

Миссис Харпер ничего не заметила. Собрав свои вещички, она собралась уходить.

— Ну, раз вы здесь, я пойду скажу этому чванливому повару, чтобы он приготовил для парней настоящий картофельный супчик. — Она проницательно взглянула на Оливию. — Не отказывайтесь от супа, миссис. Теперь, когда все закончилось, совсем ни к чему потерять здоровье.

— Спасибо, — сказала Оливия, усаживаясь на стул. — Это будет замечательно.

Миссис Харпер пожала плечами и собралась уходить, как дверь со стуком распахнулась. Оливия вскочила. В дверном проеме стоял тощенький мальчик с большими ушами, носом и подбородком, одетый в превосходную малиновую, с золотом, ливрею.

— Что вы об этом скажете? — широко разведя руки, с заговорщицкой улыбкой спросил он. — Разве я не великолепен? Настоящий ливрейный грум!

— Тише, не шуми! — прикрикнула на него миссис Харпер. — Ты настоящий уличный шаромыжник!

— А как иначе! — с безоблачным видом согласился он. — Вы думаете, имя Трэшер[6] говорит о благородном происхождении? Моя ма была шлюхой, моего па вздернули за разбой, и пока ее светлость не взяла меня к себе ливрейным грумом, я был лучшим карманником во всей округе.

Оливия провела немало времени вблизи тех мест, где промышлял Трэшер, чтобы хорошо понять, о чем он говорит. Она также знала, что леди Кейт взяла его к себе, после того как он однажды вечером попытался украсть у нее сумочку в «Ковент-Гардене».

Оливия покачала головой. Ей было не до того.

— Ты выглядишь потрясающе, — серьезно сказала она Трэшеру.

Он с ухмылкой осмотрел портняжное великолепие.

— Конечно, когда мне нужно будет выйти, чтобы разузнать, что да как, придется снимать все это. Никто не станет говорить с типом в такой обертке.

— Лучше бы разузнал кое-что для нас, маленький невежа, — рассердилась миссис Харпер. — Или ты явился, чтобы изводить больных?

— Нет-нет. — Он сделал серьезное лицо. — Вас спрашивают на кухне, миссис Харпер. Повар, после того как вы дали ему нагоняй, не выходит из кладовой. Говорит, что ему надо посидеть среди курятины, чтобы успокоиться.

Миссис Харпер удовлетворенно запыхтела.

— Маленький негодник не давал мне приготовить хороший бульон. Ну, теперь другое дело, или мне придется навести на него порчу, произнеся «Даббллейн Сидхе».

— Боже мой! — воскликнула Оливия. — Что это значит?

Миссис Харпер ухмыльнулась, отчего приобрела еще более устрашающий вид, чем когда хмурила брови.

— Вообще-то ничего. Но он-то этого не знает.

Захохотав, Трэшер побежал вниз по лестнице. Оливия, все еще улыбаясь, вернулась к безгласному Джеку.

— Я как-то слышала, будто помогает, если говорить с ними, — вдруг раздался голос за ее спиной.

Оливия так и подскочила. Она-то думала, что миссис Харпер уже ушла. Женщина все еще стояла в дверях и впервые смотрела грустно. Она смотрела на руку Оливии, лежавшую на руке Джека.

— Говорить? — переспросила Оливия с бьющимся сердцем. Миссис Харпер сделала движение в сторону Джека.

— Они как бы спят. Но если говорить с ними, это может помочь.

Оливия повернулась к Джеку. Говорить с ним? И что говорить? Она не может говорить о них двоих. Она не может говорить об Уиндем-Эбби и его семье, словно она все еще принадлежит к ней. Прошло пять лет. Она и думать о них не может без того, чтобы ей не сделалось плохо.

Она не может разговаривать с Джеком. Не будет.

Она начала говорить. Сначала минуты, потом часы. Низко склонившись, так, что только Джек мог слышать, она рассказывала все, что знала об аббатстве, о ближайшем к нему городке Литл-Уиндем, о маленькой церкви, в которой служил ее отец, а она пела в хоре и руководила организацией церковных праздников. Там их повенчали в то дождливое майское утро.

Она брала кисть Джека в свои руки и разглядывала ее, когда-то такую изящную, а теперь всю в царапинах и мозолях.

— Подрастают ягнята и телята, — шептала она, растирая ему пальцы. — Пшеница будет хорошей. И хмель для вашего особенного эля. Пивовар Джон пройдет по краю поля и проверит. А Нед, твой старший брат, будет ждать тебя домой, чтобы ты помог ему выбрать новую пару для его экипажа. Мод и Мэдди попросят, чтобы ты взял их на местное собрание, они хотят покрасоваться рядом с тобой и вашим отцом. — Она поперхнулась, потом продолжила: — Джек, пришло время возвратиться домой. Они тоскуют по тебе.

Он лежал такой неподвижный. Только об этом она и думала, пока сидела рядом с ним и говорила, говорила в тусклом свете заходящего солнца. Она не помнила его в покое. В нем всегда было столько энергии, он с таким удовольствием делал все, за что бы ни брался, — скакал ли верхом, боролся ли или фехтовал; когда у него было подходящее настроение, он даже срывал с плеч куртку и помогал убирать урожай.

Одним из самых дорогих воспоминаний было то, когда она нашла его на самом дальнем поле фермы при усадьбе, где он косил пшеницу вместе с двумя своими друзьями. Его бронзовая шея блестела на солнце, глаза невероятно яркого зеленого цвета сияли, плечи дрожали от смеха.

Он был похож на молодого бога, это признавали все. Он был не просто сыном маркиза. Он был «их мастером Джеком». Каждая молочница в радиусе десяти миль выбирала путь, на котором могла повстречать Джека во время его ежедневных прогулок верхом. Ни одна жена фермера не могла устоять, чтобы не угостить его теплыми пирожками с мясом и холодным элем. Он никогда не проходил мимо местной таверны без того, чтобы не остановиться и не поговорить с ее посетителями. Он был как сама природа, и все люди, которые соприкасались с ним, гордились им.

Даже она. Особенно она. Он был не похож на тех, кого она, дочь викария, встречала в своей однообразной жизни. Но она была маленькой незаметной рыбкой в медленно текущей речушке, пока Джек Уиндем не увидел ее и не выдернул на яркое утреннее солнце.

— О, Джек, — вздохнула она. — Где ты теперь?

— Я здесь.

Сердце Оливии остановилось. Она вскочила со стула, уверенная, что голос Джека ей почудился.

Но это было не так. Его глаза были открыты. Загадочные глаза цвета морской воды лихорадочно блестели на мертвенно-бледном лице.

— Господи, Джек! — воскликнула она, прижав руку к груди, к тому месту, где под медальоном начало бешено колотиться ее сердце.

Он очнулся. Он осматривался, как будто не находил чего-то.

— Где? — спросил он, беспокойно обшаривая одеяло. — Я не мог потерять. Не мог, клянусь.

Оливия опустилась обратно в кресло.

— Что, Джек? Что ты потерял?

Он в отчаянии закрыл глаза.

— Я должен найти.

Оливия придвинулась ближе и дотронулась до измученного лица Джека.

— Джек? Скажи мне. Скажи мне, что ты потерял.

Он поднял голову и вздрогнул. Нахмурился, взял ее руку в свою.

— Я не знаю… Я не…

На этот раз Оливия закрыла глаза. Он не вполне пришел в себя, он был словно во сне. Искал что-то. Что-то, что может оказаться в его ранце, который она спрятала в своих вещах, хранящихся под походной кроватью в будуаре леди Кейт.

— Господи, — услышала она и открыла глаза.

Она увидела, что глаза его не просто открыты. Взгляд был пристальным. Он смотрел на нее так, словно увидел привидение. Она задержала дыхание.

— Боже мой, — хрипло произнес он. — Ты здесь. О, моя милая. Мне так не хватало тебя.

Он улыбнулся, и Оливия почувствовала слабость в коленях.

— Тебе меня не хватало? — едва смогла повторить она, садясь на край кровати и накрывая его руку своей.

Он провел пальцем по ее щеке.

— J' etais desole. Je ne peux pas vivre sans vous[7].

Оливия чувствовала, как холод пронизывает ее. Он говорил ей и раньше, что жить не может без нее. Но не на французском. Не на хорошем французском. Французский Джека всегда был отвратительным.

Ужасная мысль пришла ей в голову, и она невольно отняла у него свою руку.

—Джек, — сказала она, внутренне собираясь с силами. — Кто я?

Он нахмурился.

— О чем ты?

— У тебя разбита голова. Кто я? «Только не говори "Мими"».

— Не говори чепухи, — прохрипел он, снова беря ее руку. — Кто ты, как не моя Ливви?

Все сразу обрушилось на нее. Она не могла дышать. Она не могла думать. Она не могла пошевелить рукой, которую он прижимал к своей груди.

— Боже мой, Ливви, — простонал он, притягивая ее к себе. — Я думал, что потерял тебя.

А потом его руки обвились вокруг нее, и ее тело узнало его. Пламя объяло ее всю, до кончиков пальцев, до самых глубин ее существа, она так долго была одинока. Слишком долго без Джека, который тосковал без нее.

Она потерлась лицом о его колючую щеку.

— О, Джек, я думала, мы потеряли тебя. Где ты был?

Он не ответил, только сильнее притянул ее к себе — она оказалась почти распростертой на нем. Он стал крепко целовать ее, и она не могла не ответить на его поцелуи. В совершенном смятении она не могла найти в себе силы сопротивляться тому, о чем отчаянно пыталась забыть бессонными ночами. Она почувствовала, как его губы приоткрылись под ее губами, и исходящая от него сила омыла ее. Это было как весенний свет, как огонь в камине в холодное утро, как сама жизнь. Она ощутила то, чего раньше никогда не ощущала.

Его нужду в ней.

Не страсть, которая вспыхивала, стоило им оказаться рядом, не сладкую радость общения. Нужду. Как если бы его тело и душа были лишены самого необходимого. Как если бы он также блуждал в темноте, как и она, и нуждался, чтобы она его утешила.

Она обхватила его за плечи и прижала к себе.

О Боже, его запах. Не запах ран и крови, гари и смерти. И даже не свежих простыней.

Запах Джека.

Она услышала стон, почувствовала его дрожь.

— Ливви, — простонал он, широко раскрывая глаза, в которых была боль. — Что случилось?

Он провел дрожащей рукой по своим волосам и замер, когда рука наткнулась на бинты, которыми была обвязана голова.

— Черт. Что случилось?

Сердце Оливии бешено забилось.

— Должно быть, я упал с лошади, — сказал он, хмурясь, словно ему было трудно подыскивать слова. — Раньше со мной никогда такого не случалось. — Он криво ухмыльнулся. — Наверное, я был не в себе.

— Не думаю, что это случилось, когда ты был не в себе, Джек, — сказала она растерянно. — Постарайся вспомнить.

Он засмеялся.

— Я припоминаю, любимая. Я помню, что хотел побыть один, чтобы в моей голове прояснилось. Я помню, что мне хотелось изо всех сил стиснуть тебя в объятиях. Я помню, как Джервейс сказал, что мне полезно уехать, чтобы немного охладиться.

Оливия насторожилась.

— Ты называешь это необходимостью охладиться?

Он заморгал и уставился на нее так, словно у нее вдруг выросли рога.

— Ради Бога, Ливви. Меня не было всего две недели. Она ничего не понимала.

— О чем ты? Джек нахмурился.

— Ладно, а чего ты ожидала от меня, Лив? Мне необходимо было некоторое время побыть одному, пока я не смог бы простить тебя. Побойся Бога, это ведь был мой свадебный подарок.

Мир словно перевернулся для Оливии. Она обнаружила, что снова сидит.

— Твой свадебный подарок? О чем ты говоришь?

Его слова были похожи на сон или воспоминания. Но она была слишком осторожна со своими воспоминаниями. Она никогда не давала им воли.

— Ты шутишь, — сказал Джек, снова берясь за ее холодную руку, как если бы это могло помочь ему объясниться. — Я простил тебя. Я даже заплатил твои долги. Но потом ты за моей спиной продала мой свадебный подарок, чтобы покрыть свой проигрыш. И как я должен был реагировать на это, Лив? Если бы Джервейс не отыскал твое ожерелье в витрине магазина, мы никогда бы не вернули его.

Фрагменты воспоминаний не сразу встали на место.

Душевный мир Оливии совершенно вышел из-под ее контроля, она лишилась самообладания.

— Джек, — сказала она, отнимая руку, — скажи мне, который сейчас год.

Он потер лоб.

— Ливви, что за глупости. Ты и сама прекрасно знаешь. Она кивнула, сцепив руки с такой силой, что пальцы онемели.

— Ты повредил голову, Джек. Мне надо удостовериться, что ты знаешь, какой сейчас год. Какой день.

Он вздохнул, показывая, как нелепо ее поведение.

— Ладно. У меня такое чувство, словно я попал под лошадь на скачках, но моя голова в порядке. Сейчас тысяча восемьсот десятый год.

Нет. Этого не может быть.

— Восемьсот десятый? — Ее голос прозвучал непозволительно резко. — Ты уверен?

— Разумеется. Сейчас октябрь. Нет, ноябрь. Осенняя ярмарка была двадцать седьмого октября, а Джервейс принес мне твое ожерелье двумя днями позже. На следующее утро я уехал — пока вы с мамой спорили насчет сада.

Точнее, его мачеха в течение трех дней негодовала по поводу того, что Оливия хотела пересадить розовый куст, который, по словам маркизы, рос на том месте со времен Вильгельма Завоевателя.

Оливия пересадила его пять лет назад. Пять лет.

Джек не имел представления о том, что случилось с тех пор. Что он убил ее кузена Тристрама и выгнал ее без всяких средств к существованию, оставив только обручальное кольцо, которое он в спешке забыл потребовать обратно. Он ничего не знал о Джейми и Джервейсе и о том, что случилось дальше.

Он перестал улыбаться.

— Ливви? Что с тобой? Что-то случилось?

О Господи!.. Случилось то, что она пять лет жила в аду — после того что он сделал с ней, а в его представлении он все еще оставался благородным и великодушным мужем. Случилось то, что она рисковала всем, чтобы защитить его от разоблачения.

Ей надо что-то сказать. Ей надо объяснить ему, спокойно и логично, положение дел. Она расскажет ему всю правду, оставаясь невозмутимой, а потом ей придется бежать, прежде чем удастся растолковать ему, что случилось с его драгоценным свадебным подарком, его кузеном и его честью.

Она открыла рот.

И начала смеяться.

Потрясенная, она закрыла рукой рот, чтобы остановиться.

И не могла. Слезы выступили у нее на глазах. Она продолжала смеяться.

Джек попытался сесть.

— Ливви?

Она выставила вперед руку, словно отгораживаясь от него. Ей надо было успокоиться.

Но вместо этого она, захохотав еще сильней, выбежала из комнаты. И, как ни старалась, не могла остановиться.

Алле-Верде был пуст. Тенистая полоса зелени вдоль берега реки привлекала брюссельское общество, здесь в погожие дни джентльмены выезжали тренировать своих лошадей. Сейчас все здесь было разворочено армейскими фургонами, а светское общество сидело по домам, чтобы не видеть горы трупов, сложенных у городского вала.

Двое мужчин не побоялись прийти сюда в жаркий полдень. Всем своим видом показывая, как им скучно, они прогуливали своих лошадей под густыми кронами деревьев.

— Что вы узнали? — нетерпеливо спросил тот, кто был выше.

Его собеседник, одетый куда более элегантно, покачал головой.

— Ничего. Там, где было сражение, чудовищный хаос. Прежде чем я смог попасть туда, там уже рыли общие могилы. Поговаривали даже о погребальных кострах.

— Вы уверены, что его кто-то видел?

— Я так слышал.

— Нам надо знать наверняка. И не возражайте.

— Вы думаете, я не знаю? Не вам пришлось бродить там, прижимая к носу платок и переворачивая трупы. Говорю вам: если он и был там, где ему полагалось быть, больше его там нет.

— Тогда найдите его. Последовало молчание.

— Я слышал что-то о его жене, — сказал тот, кто был меньше ростом. — Может быть, она как-то замешана?

Высокий рассердился.

— Вам надо узнать это наверняка.

Второй пожал плечами:

— Что ж, рано или поздно все общество встречается у леди Кейт. Там соберутся все слухи, надо начинать оттуда.

— Вам нужна моя помощь? — Одетый более элегантно мужчина подумал и с проказливой улыбкой отрицательно покачал головой:

— Нет, думаю, это поле мне лучше вспахать самому.

Он вынул батистовый носовой платок и неторопливо вытер вспотевший лоб. При этом на солнце сверкнул, кроваво-красный рубин в его перстне.

— Если вы найдете его, — сказал высокий, — немедленно сообщите мне. Нашего хорошего друга необходимо… убедить сотрудничать.

Элегантный мужчина побледнел. Ему явно не понравилась идея его сообщника о принуждении к сотрудничеству. Он не хотел иметь к этому никакого отношения. Она не понравилась бы никому, у кого есть мозги… Особенно если учесть, что сейчас ему приходится разговаривать с человеком, настолько искусно обращающимся с ножами, что его называют Хирургом.

Одна из его жертв как-то заметила, что ему больше подошло бы прозвище Мясник. Ответ он начертал на лбу этого человека чрезвычайно аккуратными буквами: «Точность — вот печать гения. Хирург».

Никто больше не повторял такой ошибки.

— Надеюсь, вы понимаете, насколько нам важно найти нашего друга, — настаивал Хирург. — Или что мне прикажете думать о вас, если вы так не считаете?

Еще раз промокнув выступивший на лбу пот, второй собеседник убрал свой носовой платок.

— Нет, — сказал он, — я все понимаю.

К ним приблизилась хорошенькая горожанка на чалом жеребце и в сопровождении грума. Мужчины повернулись к ней и сняли шляпы. Пока Джек Уиндем не будет найден и, если потребуется, уничтожен, больше им нечего было сказать друг другу.

Глава 6

— Ливви! Черт, иди сюда!

Джек ничего не понимал. Ливви здесь; он не мог ошибиться. Его тело еще не отошло от прилива сексуальной энергии, когда он целовал ее. Он видел ее, трогал ее.

А потом она убежала, как лиса, заслышавшая охотничий рог. И не вернулась. Он уже минут тридцать безуспешно пытался привлечь ее внимание, и с каждой минутой ему становилось все хуже.

Похоже, он не сможет встать с этой чертовой кровати. Он попытался, перекатившись и перекинув ноги через край. Он даже подсунул вниз руку, чтобы подтолкнуть себя. Но дальше дело не сдвинулось с места. Как будто он уже исчерпал все силы.

Все тело болело. В животе крутило, и перед глазами двоилось. Лицо, казалось, раздулось, грудь болела невыносимо. А хуже всего — он был невероятно слаб. Ему приходилось чувствовать себя очень плохо, но сейчас было гораздо хуже.

Ему хотелось вспомнить, каким образом он оказался в таком плачевном состоянии. Должно быть, случилось что-то страшное.

Откинув одеяла, он оглядел себя. Не было зеркала, в котором он мог бы увидеть свою голову, но он увидел повязки на левом бедре, правой руке и груди. Он попытался сделать более глубокий вдох и задохнулся. Должно быть, сломаны одно-два ребра.

Голова у него закружилась. Нельзя сказать, чтобы она сильно болела — после хорошей попойки бывало и хуже, — но сейчас он словно попал в туман.

Он не помнил, что было после того, как он появился в охотничьем домике Уиндемов. Не мог вспомнить, как получилось, что он оказался в постели, с повязками на всем теле.

Он чувствовал, что все вокруг переменилось, цвета были другими, контуры предметов сделались нечеткими. Он оглядел комнату и не узнал ее. Она не походила на место, куда приносят умирать: вычурная позолоченная белая мебель, розовые стены, парча. Где, черт возьми, он находится?

— Ливви!

Его голос замер, как шипение плохо надутых мехов, но Джек знал, что она слышит его. Она все еще близко. Он чувствовал ее, как это было всегда, словно их связывали невидимые нити. И он слышал странные придушенные звуки за дверью, как будто она все еще смеялась. Что было нелепо. Если вспомнить, как она расстроилась, когда он уехал две недели назад, то он не понимал, что смешного она могла найти сейчас.

Ему не было смешно.

Ему нужно было снова ощутить ее рядом, убедиться, что она действительно здесь.

Почему у него внезапно появилось чувство отдаленности от нее? Она его милая девушка с пронизанными солнцем шелковыми волосами и чистыми карими глазками. У нее соблазнительная нижняя губка, которую он любит покусывать, маленькая ямочка, которая появляется слева от ее ротика, когда она смеется.

Но что-то изменилось, он не почувствовал этого, пока она не убежала.

Ему нужно видеть ее.

— Чемберс!

По крайней мере, он может рассчитывать на своего камердинера. Чемберс взял за правило никогда не удаляться более чем на десять футов.

Чемберс не ответил. Вместо него приковылял кривоногий гном, одетый в поношенную куртку гвардейца. Он выглядел не менее сбитым с толку, чем сам Джек.

— Вы кто? — спросил Джек и помертвел, услышав вместо своего голоса какой-то скрежет. — Где Чемберс?

Маленький человек, должно быть, понял его, потому что, бросив через плечо взгляд в сторону коридора, улыбнулся и подошел ближе.

— Если это ваш человек, то его здесь нет. Но я могу быть прекрасным ординарцем. Меня зовут Харпер.

— Моя жена… — Почему эти слова прозвучали так странно? У Джека даже голова заболела. — Где она?

Маленький человек нахмурился, отчего его лицо еще больше сморщилось.

— Боюсь, я не знаю. Хотя здорово, что вы открыли глаза. Все будут рады, ведь мы уже приготовились к тому, что после генерала придется хоронить вас.

Джек заморгал, не понимая: или что-то не в порядке с его головой, или не в себе этот маленький человек.

— Теперь вы можете сказать нам свое имя? — спросил вошедший, попытавшись оправить постель Джека, чтобы ему было удобнее. — Чтобы мы могли уладить ваши дела и все такое?

Джек смотрел на безобразного человека и все больше недоумевал.

— Мое имя? Разве вам не известно мое имя?

На этот раз заморгал маленький человек.

— Но как мы могли спросить? Ведь вы только-только очнулись.

— Тогда что здесь делает Ливви?

— Ливви? — неуверенно повторил неизвестный. — Кто…

— Харпер, — услышал Джек голос от дверей и едва подавил в себе жалкое побуждение заплакать от облегчения. Ливви вернулась. Она скажет ему, что все это значит.

Она стояла в дверях в своем ужасном коричневом платье, глаза были красными, как будто она плакала, а не смеялась, и вид у нее был испуганный, как у лисят на опушке леса.

Ливви никогда не была такой за всю ее жизнь. Она словно поблекла. Стала тоньше. Печальнее.

Неужели это он сделал ей что-то? Или она настолько не поладила с его матерью, когда он уехал, чтобы прийти в себя?

— Я сожалею, Лив, — извинился он, протягивая к ней руку. — Я не хотел обидеть тебя. Я не против игры, честно. — Он криво улыбнулся. — Просто скажи мне, что не хочешь жить в аббатстве. Тогда мне не придется говорить матери, чтобы она поделилась с Миллисент.

Но Оливия не улыбнулась в ответ.

— Я уже говорила тебе, Джек, что не играла.

Он рассмеялся.

— В твоих руках я на все согласен. Только вот где, черт побери, я нахожусь?

Ирландец счел нужным вмешаться.

— Не выражайтесь, милорд.

Джек глянул на него.

— А вы зачем еще здесь?

— Я вроде как защищаю миссис.

— Она ее светлость, — вырвалось у него. — И не угрожайте мне. Я убивал и не таких, как вы.

Оливия смотрела на него так, словно не узнавала. На секунду он подумал, что так оно и есть. Он сам себя не узнавал.

Но прежде чем он смог спросить, что все это значит, она повернулась к ирландцу и положила руку ему на плечо. Странно: она улыбалась, словно они хорошо понимали друг друга.

— Вы, сержант, в самом деле считаете, что бранное слово может травмировать меня?

Сержант улыбнулся в ответ как старый знакомый.

— Ругань — это одно. Я не хочу, чтобы вас оскорбляли.

Джек снова был совершенно сбит с толку. Он чувствовал себя так, словно оказался среди участников игры, ему незнакомой.

— Джек, — сказала Ливви, все еще улыбаясь ирландцу, — это отставной сержант Шон Харпер, он служил в лейб-гвардейском конном полку ее величества. Это он зашивал твои раны, после того как мы нашли тебя на поле. Тебе следует быть благодарным ему.

Если бы это была не Ливви и если бы гном был не таким некрасивым, Джек мог бы взревновать.

— Я благодарю вас, сержант.

— О нет, сейчас уже не за что, — широко улыбаясь, сказал маленький человек, щелкнув каблуками.

— Харпер, — продолжила Оливия, — я хочу представить вам Джека Уиндема, графа Грейсчерча.

— Хорошо, — не мог удержаться Джек. — По крайней мере это выяснили. Вы можете рассказать мне о том, чего, как вы считаете, я не знаю?

Он снова тер лоб — с возвращением Оливии боль, казалось, усилилась.

Она подошла к столу и налила в стакан воды. Добавив в него несколько капель другой жидкости, подала ему стакан.

— Ты упал, — сказала она, — как ты и сказал. Остальное подождет, пока ты не почувствуешь себя лучше. Выпей это и отдохни.

Она не улыбнулась ему, когда наклоняла стакан, поднеся его к губам Джека.

Джек выпил, вдруг ощутив сильную жажду. Он знал, что в воду была добавлена настойка опия, но ему было все равно. Ливви отдернула руку, как если бы он обидел ее. Она избегала встретиться с ним глазами.

Он вдруг почувствовал огромную слабость. Закончив пить, он с облегчением опустил на подушку голову.

— Обещай, что будешь здесь, когда я проснусь.

Она снова чуть помедлила.

— Да, Джек. Я буду рядом.

Этого мало, подумалось ему. Было что-то, о чем она умалчивала. Что-то, чего он не понимал. Но сейчас ему больше всего было нужно, чтобы она держала его за руку. Чтобы она была здесь, с ним.

Немного успокоившись, он закрыл глаза.

— Хорошая девочка. Я знал, что могу доверять тебе. Ответом ему было молчание.

— В самом деле? — наконец произнесла она.

Но он слишком устал, чтобы сказать речь, которую приготовил, пока был в деревне, — о том, что всё не важно, пока она рядом с ним, и они смогут вынести все, пока будут вместе.

Поэтому он только сказал:

— Я люблю тебя, Оливия Луиза Гордон Уиндем. Никогда не сомневайся в этом. Я всегда буду любить тебя…

И на этот раз она промолчала.

Он быстро погружался в сон, но еще смутно слышал, что она заговорила.

— Я знаю, что у вас появилось много вопросов ко мне, Харпер. Но я должна сначала поговорить с герцогиней, а потому уже смогу ответить на них.

— Конечно, миссис. Как вы решите.

Джек хмурился, проваливаясь в темноту.

Оливия знала, что надо встать. Надо достать сумку Джека и караулить у дверей, чтобы леди Кейт не смогла избежать встречи с ней. Ей необходимо признаться.

Еще минутку. Когда она возьмет себя в руки.

Она не будет плакать. Никогда больше. Чего бы это ни стоило, она не станет плакать о Джеке Уиндеме.

Она была совершенно измучена, ее словно бросили в холодный океан и воды сомкнулись над ее головой. А когда она подумала, что больше не сможет выдержать, очнулся Джек и стал клясться в своей неумирающей любви.

Только этого ей не хватало.

Она прижала к груди сжатые кулачки, как если бы это помогло унять жгучую боль, и закрыла глаза, словно хотела спрятаться таким образом.

Не помогло. Мысленно она видела высокую полку, на которую сложила все свои секреты и воспоминания, заперев их в маленьких ящичках, чтобы они не могли выскочить оттуда и причинить ей боль. Только сейчас этих ящиков не было на полке. Они обрушились на нее как кирпичи с рушащегося от ураганного ветра здания, их были сотни, все раскрытые и потерявшие свое содержимое.

Пять лет. Она не видела Джека пять лет. За это время она познала голод и холод, невероятную нужду. Она родила в коровнике, ей помогла жена фермера, а потом сотни миль исходила пешком в поисках работы, а когда работы не было, приходилось просить подаяние. Она выдержала происки Джервейса, который не гнушался ничем, и мужественно и с достоинством встретила публичное осуждение тех, кому полагалось любить ее. Она пережила даже ужас матери, которой нечем накормить ребенка. И все это время она держала ящички запертыми, чтобы делать все, что нужно, не тратя силы на мысли об утраченном.

Когда Джек прогнал ее, она заперла его в один из самых дальних ящичков. Долгие месяцы она заставляла себя — свое сердце, свое тело — забыть его. Забыть светлую радость, которая заполняла ее при виде его улыбки, пьянящее наслаждение от его прикосновения, само чудо его любви. Она отказалась от воспоминаний о нем, иначе она просто не могла бы жить так, как жила, зная, что он еще существует.

До сих пор. Пока Джек не открыл глаза и не обрушил на ее голову все ящички.

Она резко выпрямилась. Хватит. Никто не должен видеть, как ей плохо. Особенно в этом доме, в котором героические солдаты молча переносят куда более сильную боль. Она усилием воли остановила слезы. Захватив порванную и запачканную кровью сумку Джека, она вышла из своей маленькой комнаты и пошла вниз.

В доме вдовствующей герцогини Мертер несчастья, очевидно, подавали вместе с чаем и булочками. Оливия поняла это, когда наконец поймала леди Кейт. Откладывать дальше было нельзя, она твердо решила остановить герцогиню прежде, чем та снова сможет улизнуть. Поэтому она устроилась в холле на стуле с высокой спинкой и стала ждать, когда герцогиня возвратится с утренних визитов.

Леди Кейт впорхнула в дом, когда часы работы Персье пробили четыре, вслед за ней вошли Грейс и леди Би. Оливия заметила, что при виде ее в глазах графини промелькнуло что-то похожее на иронию.

— Вы уверены, что это не может подождать? — спросила леди Кейт, откалывая и снимая розовую шляпку и передавая ее Финни. — Простите меня за мои слова, но вы выглядите ужасно, просто как ведьма.

Оливия встала со стула, даже сумела растянуть губы в улыбке.

— Ну, поскольку я и чувствую себя ужасно, я вряд ли могу возразить. Простите, но я ждала долго и больше не могу ждать.

Финни терпеливо собрал мантильи леди, в его толстых руках они выглядели как кукольная одежда.

— Мы пытались убедить леди пойти отдохнуть, — громким шепотом сообщил он леди Кейт. — Она не захотела уходить.

— Миссис Оливия на редкость упрямая. — Леди Кейт похлопала дворецкого по массивной руке. — Однако я уверена, что она не откажется выпить с нами чаю, не правда ли, Оливия?

И, не дожидаясь ответа, леди Кейт проплыла в лавандовый салон, единственную общую комнату, в которой не было раненых.

Взяв сумку Джека, Оливия двинулась следом.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросила Грейс; у нее был такой вид, словно ей хотелось обнять Оливию за плечи.

Оливия знала, что улыбка у нее вышла деревянной.

— Не знаю, — сказала она, осторожно отстраняясь. Она надеялась, что Грейс поймет. Ведь и у нее бывали моменты, когда сочувствие могло поколебать и без того слабые защитные силы. Ее спокойствие держалось на ниточке, она в любой момент могла снова разразиться безумным смехом. Что ей делать? Как начать? Как пережить неизбежное, когда и она, и Джек будут изобличены?

Сидя у вычурного мраморного камина на одном из сиреневых стульев в стиле Людовика XV, Оливия рассматривала свои руки, как если бы хотела понять их предательство. Она могла бы поклясться, что они еще хранили запах Джека.

Как это стало возможным? Как она могла? Она надсмеялась надо всем, что претерпела за последние пять лет. Он открыл глаза и произнес ее имя, и все достигнутое неимоверными усилиями было перечеркнуто.

При одной только мысли о нем дрожь пробежала по ее телу. Желание вскочить и бежать к нему, прижаться к нему, вдыхать его запах стало таким сильным, что причиняло боль. Хотелось провести руками по каждому изгибу его тела, которое она обнимала много ночей.

Зажмурив на миг глаза, она впилась ногтями в свои ладони, как если бы таким способом пыталась защититься от себя самой.

— Просто чтобы стало понятно, — произнесла леди Кейт, возвращая Оливию к действительности. — Что это за антисанитарный предмет, который вы принесли в мой дом?

Оливия посмотрела на ранец, который держала перед собой, слегка отстраняясь от него, словно это была крыса.

— Часть моего объяснения.

В конце концов она порылась в ранце. И это неизмеримо ухудшило положение дел.

— Первым делом самое важное, — заявила леди Кейт, пока леди Би усаживалась рядом с ней на обитый парчой мягкий диван. — Я весь день мечтала о чае.

Оливия кивнула, с новой силой ощутив неуместность своего присутствия здесь. Эти женщины, думала она, только-только начали отходить от ночи после сражения, они сидят на изящной мебели в салоне, декорированном дюжиной оттенков фиолетового, как если бы их не ждало ничего, кроме чая.

Она не была уверена, что они спали больше времени, чем она. Все они выглядели изнуренными, хотя леди Кейт сохранила свои привычки. Она была одета в красивое батистовое платье кремового цвета, отделанное темно-зеленой, с желтоватым отливом, лентой. Такая же лента украшала ее кудри цвета красного дерева. Леди Би предпочла серебристый муар и кружева, на ее белых волосах была аккуратная шапочка. Платье Грейс, как всегда, было серым, тусклые рыжеватые волосы она стянула в такой тугой пучок, что это, должно быть, вызывало головную боль.

Оливии вдруг стало интересно, всегда ли Грейс носила серое. Ей пришло в голову, что это естественный выбор для женщины, которая провела жизнь в двух шагах от смерти, и она тут же устыдилась этой мысли.

— Как наши пациенты? — обратилась Грейс к Оливии. — С ними все в порядке?

Оливия вздрогнула:

— О да. Более того, джентльмен, что наверху, очнулся. Леди Кейт вскинула голову.

— Пора.

Оливия едва не дернулась от проницательного взгляда.

— Да. Именно поэтому мне нужно поговорить с вами.

Прежде чем она успела сказать больше, дверь открылась и совсем юная служанка, под фартуком которой угадывалась большая выпуклость, вкатила в комнату столик на колесиках.

— Спасибо, Лиззи, — произнесла леди Кейт, когда покрасневшая девушка остановилась возле нее. — Когда будешь уходить, не забудь поплотнее притворить за собой дверь.

— Да, мэм, — прошептала девушка и неуклюже присела.

— Леди Би, вы не могли бы заняться чаем? — нарушила молчание леди Кейт, когда они остались одни. — Тогда я смогу поговорить с Оливией.

У Оливии упало сердце.

— Благодарю вас.

Она вдруг почувствовала себя совершенно опустошенной. Перед глазами стояла пелена. Она так долго хранила свои секреты в себе. Последние три дня она мысленно сочиняла свою речь, но не была уверена, что нашла нужные слова, которыми сможет все объяснить.

— Я знаю, кто тот раненый, что лежит наверху, — торопливо выговорила она, боясь, что не сможет начать. — Мне следовало сказать вам раньше, но… это часть моей проблемы. Он Джон Уиндем, граф Грейсчерч.

— Вот как? — спокойно произнесла леди Кейт, принимая чашку с чаем.

Оливия кивнула. Руки ее были крепко сжаты.

— Я думаю, вы слышали о графине Грейсчерч.

Леди Кейт улыбнулась:

— Да, дорогая, кто же не слышал о ней?

Оливия сглотнула. Ей хотелось зажмуриться, но это сделало бы ее еще более малодушной.

— Я графиня Грейсчерч. Называю себя Оливией Грейс, чтобы иметь работу.

Она приготовилась к тому, что ее окатят презрением. Гневом. Леди Кейт засмеялась, и она совершенно перестала что-либо понимать.

— Ну слава Богу. — Герцогиня дотронулась до руки леди Би. — Мы надеялись, что вы признаетесь сами.

— Так вы знали? — поразилась Оливия.

Леди Кейт кивнула:

— Я, конечно, узнала Джека. Он приятель моего кузена Диккана. Но это леди Би поняла, кто вы.

Оливия-поразилась еще больше.

— Леди Би?

— О да. Разве вы не слышали? Она назвала Джека Одиссеем. Изгнанником. А вас назвала Пенелопой — ну, об этом позже. Подразумевается многострадальная жена.

Леди Кейт замолчала, как будто такого объяснения было достаточно. Оливия недоумевала все больше. Грейс, как всегда, была готова смягчить ситуацию.

— Не думаю, что Оливия что-нибудь поняла.

— Ну конечно, дорогая. — Леди Кейт засмеялась. — Вы не понимаете мою славную леди Би.

Оливия стала багровой.

— Я, ну…

Леди Кейт развеяла ее неловкость.

— Это неудивительно. Леди Би хотела бы сказать больше. Несколько лет назад она потеряла способность правильно подбирать слова.

— Излагаю путано, — кивнула леди Би. Оливия во все глаза смотрела на леди Би, словно увидев ее впервые, но старая женщина спокойно разливала чай. — Апоплексический удар? Леди Кейт покачала головой.

— Героизм. — Она подозрительно блестящими глазами взглянула на свою подругу. — Леди Би, пытаясь защитить беспомощную подругу, приняла удар на себя, отчего и пострадала ее речь. Она осталась такой же умницей, такой же сострадательной, как раньше, но ей трудно строить речь. Она говорит метафорами. Символами. «Излагаю путано». Когда она говорит вам что-то, бывает нелегко уловить ее мысль исходя из ее слов. Понимаете?

Оливия медленно кивнула:

— Конечно, понимаю. Я только надеюсь, леди Би, что не обидела вас нечаянно по незнанию.

Леди Би оторвала глаза от чашек и улыбнулась.

— Невозможно, — кратко сказала она в своей манере. — Ешьте. — И она передала Оливии ее чашку.

Оливия не могла не улыбнуться, принимая ее.

— Ну, Оливия, — сказала леди Кейт, отпив глоток из чашечки севрского фарфора, тонкого, как бумага. — Что нам с вами делать?

Оливия осторожно поставила свою чашку на стоящий рядом столик из атласного дерева. Передышка закончилась.

— Я, конечно, уйду.

— Чтобы я не успела выкинуть вас на улицу при свете дня, когда все стали бы свидетелями вашего позора?

Оливия пожала плечами:

— Такое уже случалось.

Ей показалось, что Грейс испуганно задохнулась. Что до леди Кейт, то она, как ни странно, рассердилась.

— Хотя раньше, случалось, меня оскорбляли, но никто никогда не называл меня добродетельной. Пожалуй, вы еще посчитаете, что я похожа на постоянную посетительницу «Олмака». — Она сказала это так, словно речь шла о преступниках. — И я не могу бросить подругу в беде просто потому, что она может стать более скандально известной, чем я сама. — Она скривила губки. — Хотя признаю, что немного ревную. Вы были в центре скандала целый сезон.

Оливия старалась оставаться спокойной.

— Если точно, два сезона.

— Мы все читали и слышали официальную версию того, что произошло, — сказала леди Кейт и взяла с подноса печенье. — Но наверное, никто не слышал вашей версии всей истории. Я считаю, что мы с леди Би и Грейс имеем право стать первыми.

Леди Би энергично кивнула:

— Семья.

Оливия в замешательстве придвинула к себе чашку и стала пить чай, как если бы это могло придать ей сил.

— Грейс, — сказала леди Кейт, не сводя глаз с Оливии, — вы знаете, кто такая графиня Грейсчерч?

— Боюсь, мне придется признаться в невежестве, — сказала Грейс. — Ведь последние двадцать лет я не часто бывала в Англии. Это очень плохо?

— Очень, — насмешливо сморщила носик леди Кейт. — Если верить кузену Джека Джервейсу.

Оливия не могла не вздрогнуть при упоминании этого имени.

— Разве то, что говорил Джервейс, не соответствует действительности? — спросила герцогиня.

— Я уверена, что Джервейс рассказал очень пикантную историю, — начала Оливия. Покончив с чаем, она снова поставила чашечку на боковой столик, чтобы случайно не разбить. — Джервейс больше всего на свете любит пикантные истории.

Леди Кейт немного склонила голову набок.

— Однако на этот раз его рассказ был, наверное, немного пристрастным?

Оливия только пожала плечами.

— Надеюсь, я буду далеко, прежде чем кто-нибудь сможет связать ваше имя с пользующейся дурной славой Оливией Уиндем.

— Пользующейся дурной славой? — Грейс совсем притихла.

— Греховной, — сказала леди Би.

Леди Кейт наклонилась к Грейс.

— Разведенной, — шепнула она. — Один из самых скандальных процессов десятилетия.

Грейс широко раскрыла глаза:

— Ах!

— Чего Оливия не понимает, — произнесла леди Кейт и сделала глоток чаю, — так это того, что ее присутствие здесь идеально соответствует моим целям. Больше всего на свете мне хочется насолить Уиндемам. Исключая Джека, они вызывают у меня отвращение, их любимое развлечение — осуждать меня. Я для них слишком… эксцентричная, вы ведь знаете.

Оливия хмыкнула.

— Моя дорогая леди Кейт, для них и королева Шарлотта слишком эксцентрична. Вообразите, как далека от них была дочь викария.

— Вы бежали и обвенчались?

— Совсем нет. Мое семейство было без ума от счастья. Мой отец сам обвенчал нас в приходской церкви.

— Никто из семьи Джека не присутствовал при этом?

— Самым высоким гостем был Джервейс.

На этот раз леди Кейт удивилась:

— Вот как?

Грейс смотрела то на одну даму, то на другую.

— Надеюсь, вы не посчитаете меня слишком тупой…

— Сейчас вы все поймете, дорогая. — Леди Кейт похлопала ее по руке. — Оливия говорит нам, что она, дочь викария, без ума влюбилась в нашего загадочного раненого из той комнаты наверху, Джека Уиндема. Семейство Джека, одно из древнейших в королевстве, предсказуемо не могло примириться с таким браком и… вероятно, попыталось признать брак недействительным?

Оливия кивнула:

— Поначалу они испробовали такой план, разумеется.

— Второй раунд, должно быть, заключался в распространении слухов о пристрастии графини к азартным играм.

Оливии вспомнилась ярость Джека, и ей пришлось приложить усилия, чтобы отвечать невозмутимо, с достоинством.

— Он оказался куда более действенным.

Кейт кивнула.

— Но все же недостаточно результативным, если через короткое время стали распространяться слухи о давней связи Оливии с ее двоюродным братом Тристрамом Гордоном. Для молодого импульсивного Джека это было уже слишком, поэтому он инициировал развод и убил на дуэли бедного Тристрама.

Таковы таланты Джервейса, чуть было не сказала Оливия. Хотя леди Кейт уже предложила ей помощь, Оливия еще не знала герцогиню настолько хорошо, чтобы понять, как она относится к улыбчивому красавцу Джервейсу.

— Так и было, — прямо сказала она.

— Дурно воспитанный ребенок, — вырвалось у леди Би.

— Господи! — пробормотала Грейс.

Леди Кейт кивнула:

— Прямо как в сентиментальном романе, из тех, что печатает «Минерва пресс», не так ли? Хотя мне все стало ясно, когда они попытались сделать из Тристрама козла отпущения. Помимо всех остальных нелепостей.

Оливия замерла.

— Вы знали Триса?

Леди Кейт посмотрела ей прямо в глаза.

— Я знаю, кто был предметом его страсти.

Оливия пять лет жила в аду и не роптала. Но слова леди Кейт почти сломали ее. Леди Би сочувственно похлопала по ее руке, и Оливия едва не задохнулась.

— Я, конечно, тоже встречалась с Тристрамом, — с потеплевшими глазами продолжила герцогиня. — Меня очень опечалила его смерть.

Оливия проглотила комок в горле.

— Как и меня.

Милый Трис — ее тень, когда она была совсем маленькой, лучший друг, когда она подросла, наперсник, когда она стала взрослой. Он стал жертвой людской непорядочности и не был никем оплакан, кроме нее и еще этой хорошо владеющей собой герцогини, которая брала на работу беременных служанок.

— После дуэли Джек вынужден был покинуть страну, — продолжала леди Кейт. — Оливия, неужели прошло уже четыре года?

— Пять. Джек застал меня и Триса в ситуации, которая показалась ему компрометирующей, и вызвал Триса на дуэль, а меня в тот же день выгнал из дома.

— Очень действенно с его стороны. Вы вернулись к родителям?

— На неделю, пока мой отец не вычеркнул мое имя из семейной летописи во время богослужения.

Грейс перестала дышать. Леди Кейт закусила губу.

— Я справилась, — сказала она самым ровным голосом, на который оказалась способна. — Она никогда бы не смогла рассказать им, какой ценой. Это останется с ней. Даже Джорджи, которая знает больше, чем кто-либо другой, известно далеко не все.

— И Джервейс узнал вас на балу, — сказала леди Кейт. — Я не ошиблась, да?

— Да, — сказала Оливия, вставая, как если бы это помогло ей избежать проницательных глаз леди Кейт. Она принялась рассматривать сладострастных фарфоровых пастушек, выставленных на каминной полке. — Он больше других обличал меня, когда я уже оказалась в самом тяжелом положении.

— Так и было, — согласилась леди Кейт. — И он угрожал вам?

— Джервейс? — повторила Оливия, и при мысли о его сладкоречивом насилии тошнота подступила к ее горлу. — Можно сказать, да. Он разозлился… увидев, как все обернулось.

Разозлился. Какой замечательный эвфемизм. Он был готов убить.

— Я слышала, что ваш малыш умер.

Оливия застыла, она боялась пошевелиться, чтобы не выдать боль, которую вызвали эти слова. Ее самые драгоценные воспоминания и самые опасные. Ее Джейми. Прижав руку к спрятанному под платьем медальону, она уставилась на фигурку смеющейся пастушки.

— Это было тяжелое время.

Воцарилось молчание. Ей хотелось бы сказать больше, но она не знала как.

— Я сожалею, — тихо сказала Грейс.

— Небесный хор, — шепнула леди Би, и это прозвучало как молитва.

Оливия не знала, что сказать.

— Спасибо вам. — Это все, что она смогла произнести.

— Что теперь? — спросила леди Кейт подозрительно сдавленным голосом.

Оливия оглядела своих подруг.

— Мне следует уйти, — снова повторила она, втайне надеясь, что леди Кейт повторит свое предложение.

После некоторого размышления леди Кейт оправдала ее надежды.

— О, я так не думаю, Оливия. Я считаю, вам надо остаться здесь, где мы могли бы наслаждаться нашей дурной славой. Кроме того, я, пожалуй, единственная персона, которая может заставить Джервейса держать язык за зубами.

Должно быть, у Оливии был недоверчивый вид, потому что леди Кейт посмотрела на нее свирепо.

— Моя семья мало интересуется мной. Вернее, они стараются не упускать меня из виду, чтобы присылать грозные предупреждения относительно моего положениям обществе и состояния моей души, в таком порядке. — Она ухмыльнулась. — Но я все еще дочь и вдова герцогов, и не важно, что говорит мой брат, это все еще имеет значение. Что скажете, Оливия, стоит нам поставить на уши всю Бельгию и Лондон?

Оливия снова удивилась тому, какими горячими бывают слезы. С ней очень давно никто не был так добр. В этот миг она почти отбросила свои опасения и была готова рассказать им все до конца.

— Но нет. Нельзя. Она снова села и взяла в руки чайную чашку с таким видом, словно нашла прибежище.

— Семейству Джека незачем знать, что он жив, — сказала леди Кейт, наливая всем еще чаю. — Поскольку Джервейс уже знает, кто вы, ему-то можно сказать.

Оливия чуть не поперхнулась. Она взглянула на грязный, видавший виды ранец, лежавший на полу, и вздохнула.

— Мы не можем сказать Джервейсу, — сказала она, пряча разочарование. — Мы не можем никому ничего говорить. Боюсь, все гораздо запутаннее, чем моя дурная слава.

— Но, моя дорогая, в дурной славе нет ничего запутанного, — уверила ее леди Кейт, весело помахав рукой. — На самом деле это очень простая вещь. Я заработала свою, сказав Салли Джерси, что ей ужасно не идет красно-коричневое. К тому времени как я танцевала в Карлтон-Хаусе в муслине, меня признали старомодной.

— Это очень серьезно, леди Кейт. То, о чем я хочу рассказать, гораздо рискованнее, чем потеря репутации.

— О Боже, — заинтригованно произнесла леди Кейт. — Что может быть хуже, чем потеря репутации?

Оливия задержала дыхание и сурово посмотрела на подругу.

— Предательство.

Глава 7

Леди Кейт подняла бровь.

— Так вы французская шпионка, Оливия? Оливия преодолела нелепое чувство неприязни.

— Я о Джеке.

Чашка выпала из рук леди Кейт и покатилась по ковру.

— Джек?

— Может быть, — уклонилась от прямого ответа Оливия. — Я так не думаю. Я…

— Сначала объясните, а потом мы будем делать выводы, — спокойно сказала Грейс.

Леди Кейт явно была в замешательстве.

— Неудивительно, что я попросила вас остаться, Грейс. Вы напоминаете мне о моих манерах.

Подняв чашечку, она грациозно опустилась на диванчик, обитый дамастом, являя собой образец безупречной герцогини.

Оливия теперь смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Ее платье было таким же серым, как у Грейс. Другого и быть не могло, подумала она.

— Когда мы нашли Джека у Угумона… — начала она.

— Вы нашли его? — прервала Грейс.

Оливия кивнула и обратилась к леди Кейт, в руках у которой были судьбы их всех.

— У него было вот это.

И прежде чем пуститься в объяснения, она сунула руку в ранец и достала мятую бумажку, сложенную как любовная записка.

Леди Кейт, нахмурившись, взяла бумажку. Остальные ждали. Одна Оливия знала, какая опасность таилась в ней.

— Она… на французском, — сказала леди Кейт. — Адресована какому-то генералу Груши. «Немедленно идите на Папелотт. Без всякого промедления. Ваш император приказывает вам». — Ее глаза широко раскрылись, она подняла листок так, словно он был объят огнем. — Подписано «Н». Неужели тот самый Н.? Малыш, который совсем недавно собирался завоевать весь мир?

— Граф мог перехватить ее, — предположила Грейс и потянулась за бумагой, чтобы увидеть все своими глазами.

— На нем был французский мундир, — пролепетала Оливия.

Грейс дернула головой.

— Что? На ком?

Оливия с трудом встретила ее безжалостный взгляд.

— На Джеке.

Леди Кейт, казалось, окоченела.

— Это правда? Вы уверены?

Оливия кивнула:

— Поверьте. Ошибки не могло быть.

— Когда мы наткнулись на него, — обвинительным тоном сказала вскочившая на ноги Грейс, — он был в красном мундире гвардейца.

Оливии хотелось зажмуриться, чтобы не видеть обвиняющих глаз Грейс.

— Я заменила его куртку.

Она, как смогла, объяснила, что сделала это в минуты безумия, после того как нашла Джека. Она видела отвращение на честном лице Грейс и знала, что заслужила его. Она чувствовала себя ничтожной и замаранной перед лицом скорбящей девушки.

— Вы видели, сколько наших солдат полегло на ферме? — тихо произнесла Грейс, и ее глаза вдруг наполнились слезами. — Сколько еще раненых нуждались в доставке?

— Конечно, видела. Но он был совсем плох. Я не могла допустить, чтобы кто-нибудь обнаружил его, пока я не буду знать, почему он…

— Предал свою страну? — холодно сказала Грейс.

Леди Кейт дотронулась до ее руки.

— Пожалуйста, Грейс. Во всем этом много неочевидного. Уиндем никогда бы… — Покачав головой, она снова опустилась на диван. — Его мать была француженкой…

— И умерла раньше, чем он мог запомнить ее, — возразила Оливия, тоже садясь. — Но я так давно не видела его. Вы не могли бы рассказать мне, что было после того, как он покинул Англию?

— Я всегда полагала, что он отправился на Ямайку, — задумчиво протянула леди Кейт. — У его семьи там плантации. Я видела его… нет, дайте подумать… два года назад. Я просто не могу поверить, что Джек Уиндем мог совершить что-то такое…

— Гнусное, — вырвалось у Грейс, которая сидела неподвижно, словно изваяние. Как воплощение правосудия. А Джек нуждался в милосердии.

Леди Би, покачивая головой, похлопала ее по руке. Кажется, даже она не знала, что и думать.

— Боже мой. — Герцогиня покачала головой, невидящими глазами глядя в окно, за которым был виден парк. — Ну, нам просто надо спросить его.

Оливия терла висок, голова болела все сильнее.

— Мы не можем.

Все три женщины уставились на нее.

— Почему? — потребовала ответа Грейс. — Вы сказали, что он очнулся.

— Очнулся. — Оливия боялась, что снова начнет хохотать. — Он очнулся. Только вот он ничего не помнит о последних пяти годах. Он думает, что сейчас восемьсот десятый год.

На этот раз молчание было долгим. У леди Би отвисла челюсть. Грейс пришла в совершенное замешательство.

— Он ведь не думает, что вы все еще женаты? — проговорила наконец леди Кейт.

Оливия болезненно улыбнулась:

— О, он именно так и думает.

Снова воцарилось молчание, оно становилось все напряженнее с каждым новым вопросом, который возникал в головах у женщин. И вдруг леди Кейт рассмеялась:

— О, это совершенно очаровательно. А я не могу… рассказать… ни одной душе!

— Он ничего не знает? — строго спросила Грейс.

Оливия безнадежно развела руками.

— Думает, что упал с лошади во время охоты на лис в Лестершире.

Леди Кейт вытирала глаза кружевным батистовым платочком и все не могла остановиться.

— Извините, Оливия. Это бессовестно с моей стороны. Но даже миссис Радклифф не могла бы придумать что-нибудь столь же нелепое.

— Поверьте мне, — сказала Оливия, — у меня возникла такая же мысль.

Грейс не сводила с нее глаз.

— Он думает, что вы еще женаты.

Оливия все терла висок. Боль усиливалась.

— Да. Он думает, мы просто в ссоре после приписываемого мне увлечения азартными играми и что он уехал, «чтобы остыть».

— Боу-стрит, — изрекла леди Би.

Леди Кейт кивнула, все еще вытирая глаза.

— Ничего себе ситуация. Нам надо узнать секреты Джека.

— Как? — спросила Оливия. — Что, если мы ошибемся? Если мы еще ухудшим его состояние?

— Дорогая Оливия, — сказала леди Кейт, тряхнув головкой, — на вашем месте я бы предпочла добавить ему по голове, а не заботиться о ней.

Оливия выдавила улыбку.

— Об этом я тоже думала.

— Я согласна с Оливией, — неожиданно сказала Грейс. — Мы не можем начать действовать, не подумав о последствиях.

Оливия хмуро посмотрела на нее.

— Тогда что же нам делать?

— Может быть, мне поговорить с доктором Хьюмом? — предложила Грейс. — Он главный хирург армии.

Оливия заколебалась.

— Я не знаю…

Улыбка Грейс больно отозвалась в груди Оливии своей сдержанностью.

— Поверьте мне, Оливия. У меня нет намерения делать ваш рассказ достоянием всех. Никто мне не поверит. После похорон отца я могу поговорить с доктором Хьюмом.

— Завтра? — спросила леди Кейт, внезапно став серьезной.

Грейс кивнула и вдруг стала внимательно рассматривать потертую тесьму на рукаве своего платья.

— Да, завтра. Я договорилась, что он будет похоронен вместе со своими солдатами на поле битвы.

Леди Кейт кивнула:

— Мы присоединимся к вам, если можно.

Леди Би вдруг заволновалась и дернула за юбку леди Кейт.

— Вечерня?

Леди Кейт улыбнулась ей.

— Да, дорогая. Грейс, моя славная Би говорит, что она хотела бы спеть для вашего отца.

Судя по всему, Грейс была не в силах развеять хрупкую надежду в глазах старой женщины.

— Почту за честь.

Леди Кейт кивнула.

— А пока мы не поговорим с доктором?

— Статус-кво, — сказала леди Би, сияя от облегчения.

— Я не могу оставить все как есть, — запротестовала Оливия. — Джек думает, что мы все еще женаты.

— Только до завтра, — уверила ее Грейс.

Она представления не имела, о чем просила. У Оливии было чувство, словно земля уплывает у нее из-под ног.

— Я постараюсь, — наконец сказала она. — Но не думаю, что мы можем ждать долго. Может быть, кто-нибудь узнал Джека. Мы не знаем, какая опасность ему угрожает. В какой опасности мы сами.

Грейс кивнула:

— Понимаю.

— Я хочу еще раз просить вас ничего не говорить Джервейсу, — сказала Оливия. — Особенно Джервейсу.

— Разумеется, не скажем, — согласилась леди Кейт. — Он не способен сохранить в тайне подобную историю. — Она повернулась к Грейс. — В конечном счете решать Грейс. Пусть Джек и очень импульсивный, я не колеблясь доверила бы Джеку Уиндему свою жизнь. Но я не буду рисковать другими из-за своих убеждений.

— А что ваши люди? — спросила Оливия.

Леди Кейт махнула рукой, показывая, что это ее не заботит.

— О, я скажу им. Но никто не станет преследовать слуг за проступки их хозяев. — Ее улыбка стала шире. — Особенно мои. Итак, Грейс?

Оливия ждала, какой приговор вынесет Грейс. Но та молчала. Оливия взглянула на нее и встретилась с мягкими серыми глазами, полными слез.

— Оливия, вам когда-нибудь раньше приходилось видеть поле после сражения до этих последних нескольких дней? — спросила Грейс.

Оливия нахмурилась, не понимая, зачем Грейс знать это.

— Простите? О нет. Ничего хуже обычной хорошей драки в таверне.

В серых глазах Оливия увидела неуверенность.

— И все же вы отправились туда со мной?

Оливия пожала плечами, ей стало неловко.

— Это не меняет того, что всем вам может грозить опасность. Я увезу Джека прежде, чем что-нибудь случится.

Леди Би вскочила. Леди Кейт удержала ее на месте. Грейс покачала головой и взяла Оливию за руку.

— Для вас естественно было оставаться там, где вы в безопасности, — сказала она. — Что вы и могли сделать, когда я попросила вас помочь мне найти моего отца. Однако вы отправились со мной на поле сражения. Я никогда не смогу отплатить вам за этот мужественный поступок.

Оливия старалась не заплакать.

— Но Джек, может быть, предал все, что защищал ваш отец.

— Ну, — сказала Грейс, сжимая руку Оливии, — когда память вернется к нему, мы его спросим.

Пора было переодеваться к обеду. Но сначала Грейс Фэрчайлд предстояло другое. Вместо того чтобы вслед за герцогиней подняться наверх, она спустилась в винный погреб, где лежал ее отец.

Каменный погреб был холодным и темным, отец ее лежал в гробу, сколоченном Харпером, у его головы и в ногах горели свечи. Рядом съежилась на стуле маленькая беременная служанка Лиззи.

— Спасибо, Лиззи, — сказала ей Грейс. — Если вы хотите пойти поесть, я побуду здесь.

Лиззи вскочила, в мерцающем свете стали видны ее веснушки.

— О, мэм, не беспокойтесь. Кто, как не я, сидел с моими бабкой и дедом, когда пришло их время? Здесь чувствуешь покой и все такое. Ваш отец, похоже, был большим человеком.

Грейс смотрела туда, где лежал ее отец, — в той же пропахшей дымом, залитой кровью одежде, в которой сражался. Она подумывала о том, чтобы переодеть отца для похорон в его лучший мундир, но он никогда бы этого не одобрил. Он всегда больше гордился своим потрепанным в боях мундиром, чем парадным со сверкающими пуговицами. Сейчас он лежал такой спокойный. Как человек, честно сделавший свою работу.

— Он был большим человеком, Лиззи, — сказала она и улыбнулась.

Она подождала, пока Лиззи поднимется по ступенькам, и только потом села.

— Мне нужно сказать вам, сэр, — сказала она, беря его за холодную руку. — Я собираюсь сделать нечто такое, что вызвало бы у вас сильнейшее недовольство. Но я надеюсь, вы поймете почему.

И она наклонилась, чтобы поцеловать его на прощание.

Оливии следовало бы ожидать этого. К тому времени, когда она смогла наконец положить голову на подушку, ее трясло от изнеможения. Даже после успокоительного поссета, приготовленного миссис Харпер, она чувствовала себя совершенно разбитой, в голове словно раскачивался корабль, тонущий в бурном море. Картины всего, что она видела и делала за последние несколько дней, сопровождали ее погружение в сон. Наконец она уютно устроилась на боку, положила руки под щечку — и снова ощутила его запах.

Джек. Словно не было этих пяти лет, словно она только-только узнала чудо любви. Ее кожа горела. Сердце замирало, груди стали твердыми. Она инстинктивно сжалась, охраняя запах, наслаждаясь им, словно смаковала теплый коньяк, словно, вдыхая его, могла успокоить свои натянутые нервы.

Не успокоила. Напротив. С каждой секундой ее тело становилось все горячее, каждое нервное окончание вспыхивало как фейерверк. Воспоминания становились реальными, она Снова была в Уиндем-Эбби.

Дом Джека. Их с Джеком дом, пусть он станет таким через неделю или около того. Темнеет, она стоит в сумрачной библиотеке и смотрит туда, где на задней террасе собралась семья Джека. Девушки играют в волан, их радостные восклицания заглушают окна с декоративными средниками, остальные члены семьи лениво обмахиваются, сидя на садовых стульях или на одеялах, расстеленных на лужайке.

Она был там с ними несколько минут назад, пыталась приноровиться к семье, которая не хотела иметь с ней ничего общего. И вот она стоит здесь и думает о том, какой будет ее жизнь через неделю. Гадая, появится ли у нее чувство, что она принадлежит к этой семье. Переполненная любовью к Джеку, она молит о том, чтобы любовь помогла ей преодолеть все трудности, которые, как она знала, ждут их обоих.

Она ощутила его еще до того, как он возник рядом. Ее Джек, особая смесь тепла, и ночи, и тайных желаний. Она улыбалась, глядя в окно и не оборачиваясь. Ее тело словно взорвалось радостью жизни.

— Ты так прекрасна, — шепнул он ей на ухо, становясь за спиной и вынимая шпильку из ее волос. — Твои волосы как шелк, ты пахнешь яблоками и ванилью.

— Я пекла. — От одного его запаха она задрожала всем телом. От одного прикосновения его пальцев. — Остановитесь.

Как всегда, сердце ее забилось учащенно, груди набухли и распирали корсет. Боже, как это все волновало ее, обещая ощущения, которые она могла только воображать. Надеяться.

— Я не могу остановиться. — Его голос был напряженным, он прижался губами к коже за ее ухом. Еще одна булавка оказалась вынутой, и тяжелый узел волос начал расползаться. — Я люблю тебя. — Запустив пальцы в ее волосы, он медленно распустил его. — Через неделю нас обвенчают. Я просто не могу больше ждать, Ливви. Не могу.

Она сама не поняла, как подалась назад, просто чтобы ощутить тепло его тела, прижатого к ней. «Прикоснись ко мне, — думала она, слишком нетерпеливая, слишком жаждущая, чтобы не пойти ему навстречу, — люби меня».

Они учились вместе. Трогали друг друга, шепча и целуя, пока невозможно становилось дышать, укрывшись в тенистых уголках, где никто не мог их увидеть, на вересковой пустоши за деревней.

Так было каждый раз, стоило им взглянуть друг на друга. Их пожирал голод, их обуревало желание найти укромное место, где они могли бы утолить его.

Он сделал еще шажок ближе к ней, его тяжелый стержень упирался ниже спины, она чувствовала быстрое и горячее дыхание где-то возле уха. Она застонала, откинула голову назад.

— Вы очень… плохой человек.

Она кожей почувствовала, как он улыбается.

— Очень плохой.

Она хотела, чтобы он делал с ней что-то, чему она не знала названия, не знала, как просить об этом. Больше, чем то, что они делали, когда удавалось на короткое время остаться одним. Она хотела…

— Они увидят нас, — возражала она, зная, что это символический протест, испуганная силой своего желания, которое удерживало ее на месте.

— Нет, не увидят. — Он лизнул ее ухо, и у нее ослабли колени. — Здесь слишком темно. Кроме того, Мэдди и Мод очень шумят.

Он склонился ниже, его губы терлись о ее кожу, посылая новые волны озноба.

— Наклонись вперед. Положи руки на оконное стекло. Она покачала головой, старалась держаться спокойно.

— Как глупо. Они наверняка увидят нас.

Он тоже дрожал. Это заставило ее улыбнуться.

— Вовсе нет, — нежно уверял он. — Разве тебе не хочется почувствовать под ладонями прохладное стекло?

Ей пришло в голову, что это была бы единственная доступная ей прохлада. И прежде чем смогла убедить себя не делать этого, она немного наклонилась вперед и положила ладони на гладкое прохладное стекло окна на высоте плеч, открывшись для его прикосновений.

Он медленно, большими пальцами потрогал выпуклости ее грудей, осторожно покусал плечико, потерся о нее всем телом.

— Я не буду спешить, — ворковал он. — Я хочу, чтобы ты получила такое же удовольствие, что и я.

— Я получила… ах, удовольствие, — запротестовала она и мотнула головой, когда он снова куснул ее за плечо. Она бы могла поклясться, что плавится, невыносимое тепло коренилось глубоко внизу ее живота, в самой ее сердцевине, в том месте, до которого чувствительные пальцы Джека дотрагивались днем раньше. Об этом тайном месте даже она ничего не знала.

— Я хочу дать тебе больше, — настаивал он, обхватывая ладонями ее груди. — Я хочу дать тебе все.

Она могла смутно видеть все в стекле, в которое било заходящее солнце: свое лицо, красное и беспокойное, свои вытянутые вперед руки, свои груди, похожие в сгущающихся сумерках на бледные луны, и Джека, тень сзади, чьи темные кисти выделялись на фоне ее белого платья и ее грудей. Греховная сцена в мирной библиотеке.

— Это нехорошо, — простонала она.

Он не произнес ни слова, просто наблюдал через ее плечо, как его изящные пальцы трогают ее грудь, как он зажимает ее соски между большими и указательными пальцами и крутит их, потягивает за них, а потом целует их. Она не могла пережить этого. Она не могла больше.

— Джек…

— Все хорошо, — успокаивал он, дыша ей в шею. — Мы любим друг друга.

Она не думала, что сможет остановить его, даже если его мать повернется в их сторону. Если она с криком вскочит на ноги и укажет на них. Если ее собственный отец появится на лужайке и заклеймит ее как шлюху.

— Лив, скажи мне, что ты тоже не можешь ждать, — умолял Джек. — Пожалуйста, скажи мне.

— Я не могу… ждать тоже, Джек. Я так люблю вас.

Она попыталась отвести руки назад, чтобы дотронуться до него, но он остановил ее.

— Нет. Нет, стой как стоишь.

— Что? — Она снова уперлась ладонями; в стекло. — Почему?

— Ты мне веришь?

Она не могла вздохнуть. Она не могла думать.

— Я верю вам.

— Ты хочешь этого, — сказал он. — Я обещаю. — Я… Да.

Она не могла задавать вопросы. Она ничего не видела, ничего не слышала, все сосредоточилось в том месте, где были его руки. Она не могла выдержать этого. Она не могла ждать. Ее глаза закрылись, она знала, что ноги не смогут держать ее долго.

Продолжая держать руки на стекле окна, она изогнулась, готовясь повернуть к нему лицо для поцелуя. Она открыла глаза, чтобы увидеть любовь в его глазах цвета морской волны.

И сразу все стало казаться неверным. Ускользать от понимания.

— Я знал, что ты в конце концов придешь ко мне, — шептал он ей в ухо. — Я знал, что ты тоже хочешь меня.

Еще не обернувшись, она каким-то образом уже знала. Еще до того как пришла беда, глаза у нее широко раскрылись, и рот тоже.

Потому что когда она обернулась, не Джек улыбался за ее плечом. С лицом, блестящим от пота, со спутанными волосами и неестественно расширенными зрачками, это был Джервейс.

Она в ужасе закричала.

Глава 8

— Оливия? Оливия!

Дрожащая и рыдающая Оливия отпрянула от руки, которая тронула ее за плечо.

— Дорогая, это я. Проснись, проснись.

Глоток воздуха. Она должна сделать вдох. Она должна выбросить из головы проносящиеся в ней картины. Она должна… проснуться.

Наконец она открыла глаза и увидела, что над ней с озабоченным видом склонилась Грейс.

«Грейс. Это всего лишь Грейс».

— Все хорошо, — уверяла подруга, ее заботливые мягкие глаза оказались совсем близко. — Это был сон.

Оливия с трудом приподнялась. Спустив ноги с кровати, она обхватила голову руками. Грейс села рядом и обняла ее за плечи. На этот раз Оливия обрадовалась этому. Она все еще не вполне пришла в себя, на душе у нее было скверно.

Джервейс. О Боже.

Дверь в спальню распахнулась. Леди Кейт появилась на пороге в самом невероятном пеньюаре, ее великолепные волосы были распущены по спине, как у куртизанки.

— Что здесь, все ли в порядке? — произнесла она.

— Да, все хорошо, — уверила Оливия, внимание которой полностью поглотило малиновое одеяние леди Кейт. — Спасибо. Это просто был сон.

Леди Кейт кивнула.

— Вы слишком долго трудились в госпитале.

Объяснение не хуже любого другого, подумала Оливия.

Она не могла открыть им правду.

— Слишком долго, — согласилась она неуверенно. — Я… прошу меня из…

— Я искренне надеюсь, что вы не собираетесь извиняться, — добродушно предположила леди Кейт. — Я придерживаюсь строгого правила, что чувствовать вину нецелесообразно. Если вы не будете следовать этому простому правилу, сомневаюсь, что вы прослужите у меня долго. Не попробуете ли еще раз?

Оливия удивленно рассмеялась и трясущимися руками вытерла глаза.

— Конечно, благодарю вас. По крайней мере позвольте мне надеяться, что я не нарушила ваш сон.

— Ни в коей мере, — уверила ее леди Кейт, сделав энергичный жест рукой, отчего яркие красные перья вокруг ее шеи и запястий неистово заколыхались. — Немного страха — лучшее средство заставить кровь быстрее бежать по жилам. Ну, увидимся утром.

Даже Грейс не смогла не ухмыльнуться.

— Разумеется.

Леди Кейт попрощалась с ними и исчезла в своей комнате за закрытой дверью.

С трудом поднявшись, Оливия ополоснула лицо холодной водой и уже собиралась снова лечь в кровать, как услышала, будто кто-то царапается в дверь.

Она открыла дверь и обнаружила за ней полуодетого Трэшера, подпрыгивающего от нетерпения.

— Извините, миссис, — сказал он, широко улыбаясь. — Но граф вас кличет. Слышал вас, говорит.

Господи. Она разбудила Джека. Нельзя допустить, чтобы Джек поднял на ноги весь дом. Она влезла в свой выцветший, поношенный халат и вышла вслед за Трэшером.

Ей не хотелось сейчас видеть Джека. Пришедшие к ней во сне воспоминания о том, что произошло в библиотеке, были еще слишком свежи: его прикосновения, его желание, его власть над ней. Она еще видела его отражение в стекле за своей спиной, сон внутри сна, и думала о том, как на самом деле закончился тот день.

Он любил ее. О, как он любил ее, он научил ее, каким рискованным приключением может быть любовь. Как капитуляция может оказаться победой. Какими чудесными могут быть прикосновения кончиков пальцев. Она до сих пор помнит миг, когда он вошел в нее, его грудь была тесно прижата к ее спине, он дышал у ее уха, когда тяжелая горячая часть его скользнула в нее, зажатую у окна. Это было волшебство. Во сне все так исказилось.

Когда она входила в комнату Джека, сердце у нее бешено стучало.

«Пожалуйста, — молила она, — пусть мне не придется дотрагиваться до него. Я не смогу этого вынести».

Она была обречена на поражение. Джек сидел на краю кровати с видом сильнейшего душевного волнения.

— С тобой ничего не случилось? — спросил он, вглядываясь в нее в неверном свете свечи. — Мне показалось, я слышал…

Он был белым как мел, лоб блестел от пота. Он был еще и обнаженным, простыня закрывала лишь верхнюю часть ног. Оливия выхаживала его, помогала мыть. Она видела его спящего. Но сейчас вид его скульптурно вылепленного тела лишил ее зашиты. Даже в пяти футах от него ее кожа начала гудеть, словно под ней угнездился рой пчел.

— Мышь, — сказала она, сжав пальцы так, что они впились в ладони, — пробежала по моей ноге.

Даже невероятная бледность не помешала Джеку принять насмешливый вид.

— Поверь мне, моя дорогая, я знаю разницу между визгом при виде мышки и тем, что я слышал.

За этими словами стояло многое. Было что-то особенное в тоне, каким они были сказаны. Как если бы он сам не раз вскрикивал от ужаса.

Оливия не хотела знать. Не хотела, чтобы это ее изобличало.

— Мне жаль, но это была мышка.

Каким-то образом после этих категорическим тоном сказанных слов ее ноги приобрели способность двигаться, и она вошла в комнату.

— Ляг, Джек. Ляг. — Борясь с неизбежной реакцией на его близость, она стала успокаивать его. — Ты вот-вот свалишься на пол, у меня не хватит сил удержать тебя.

Он ухмыльнулся, и ей пришлось умножить усилия в борьбе с собой. Его сине-зеленые глаза, казалось, светились в полумраке.

— Прости мужчине его гордыню, сердце мое, — произнес он, хватая ее за руку и целуя ладонь. — Ты знаешь, я ненавижу чувство беспомощности.

Она старалась унять нервную дрожь, вызванную его прикосновением.

— Я не могу этого знать. Ты ни одного дня в своей жизни не был беспомощным.

Он закрыл глаза.

— Ты знаешь не все.

В его голосе снова прозвучали особые нотки, как если бы темные грехи омрачали его душу. Что это могло значить? Она видела шрамы, следы тяжелых телесных повреждений. Но что творилось в его поврежденном мозгу, что могло заставить его надеть французскую форму?

— Кроме того, — сказал он, потирая свой заросший щетиной подбородок, — мне нужна ванна. От меня пахнет гаже, чем от Таннуса после долгой охоты. А выгляжу я, должно быть, и того хуже.

— Но сейчас за полночь, Джек.

— А я не сплю. Так ты говоришь, твой друг Харпер будет не прочь заработать, помогая человеку избавиться от грязи?

— Я говорю, что не буду просить его. Он спит. А ты можешь подождать.

— Нет, не могу, — обиделся он и придвинулся ближе. — Мне и подумать нельзя о том, чтобы заняться с тобой любовью, когда от меня несет как из нечищеной конюшни.

Раньше их это не останавливало. Она чуть было не совершила ошибку, едва удержавшись, чтобы не сказать это.

— Успокойся, — вместо этого произнесла она. — Ты едва ли способен на поцелуи.

Он снова взял ее руку. Его прикосновение обжигало.

— Завтра, — сказала она, вырывая руку. — После того как вымоешься.

Он хотел что-то ответить, но тут с улицы донеслись смех и выкрики. Он нахмурился, повернулся к окну.

— Или с моей головой действительно совсем плохо, или я слышу французскую речь?

Оливия совсем растерялась. О Боже. Он не дает ей и минуты покоя. Она не знает, что сказать. Как не проговориться.

— Я приютила эмигрантов, — внезапно раздалось позади нее.

В комнату вплыла леди Кейт, все еще в малиновом пеньюаре; перья колыхались на нем от шеи до пят.

— Здравствуйте, Джек, — приветствовала она его. — Я слышала, вы в конце концов очнулись.

— Кейт! — воскликнул он, как мальчишка, широко улыбаясь. — Не говорите мне, что я в вашем охотничьем домике. Я не поверю.

Она бросила взгляд на безвкусные розовые стены и содрогнулась.

— Приходится сказать, что нет. Что-нибудь вспомнилось?

— Я помню ружья, — сказал он, удивленно хмурясь. И тут же снова заулыбался леди Кейт. — Бог мой. Лорд Мертер не простил мне перепелки, да?

— Может быть, зайца. — Она ухмыльнулась. — Но никак уж не перепелки. Нет-нет.

— Ну хорошо. Это его не порадует.

Странное выражение появилось на лице Кейт, которое исчезло прежде, чем Оливия успела удивиться ему.

— Я не хотел никого будить, — сказал Джек. — Мне просто показалось, что я услышал голос Ливви.

— А теперь ты снова будешь спать, — сказала Оливия.

— Что за эмигранты? — вдруг спросил он, как если бы это только что пришло ему в голову. — И много их? У меня сложилось впечатление, словно их целый город.

Леди Кейт колебалась слишком долго. Оливия вздохнула.

— Так и есть, — сказала она, не зная, как продлить обман. Даже леди Кейт уставилась на нее. — Мы в Брюсселе, Джек.

Джек изумился.

— В Брюсселе? Что, черт возьми, мы здесь делаем?

— Мы в гостях. Леди Кейт любезно пригласила нас погостить.

Джек нахмурился, пытаясь решить неразрешимую задачу.

— Я не помню, чтобы мы приезжали в Брюссель.

— Память вернется, — сказала Оливия. — А теперь постарайся снова заснуть. Это то, что тебе нужно.

Он снова хитро улыбнулся ей.

— Если бы здесь не было герцогини, я бы сказал тебе, что именно мне нужно. Не обижайтесь, Кейт.

— Никакой обиды, Джек.

Оливия уставилась на него.

— Я сказала тебе. Нет.

Он сумел все-таки схватить ее руку прежде, чем она успела отдернуть ее.

— Поцелуй меня в счет будущего. Ты стала очень скаредной.

Оливия вздрогнула от его прикосновения.

— Ты очень разгорячен, Джек, — сказала она, надеясь отвлечь его.

Его взгляд был полон вожделения.

— Только для тебя.

Она приложила тыльную сторону ладони к его лбу, потом к вискам — надежный прием всех матерей — и поняла, что ее уловка обнаружила реальную проблему.

— У тебя лихорадка.

Лицо у него сделалось сердитым.

— Я не принимаю эту отговорку.

Она сказала себе, что делает это для того, чтобы он замолчал, Но когда наклонилась, чтобы поцеловать, то с трудом удержалась, чтобы не провести рукой по спутанным волосам и не обнять его. Щетина на его лице царапала ей щеку. Его губы идеально легли на ее губы. Его запах обволок ее. Ее тело помнило все.

Едва удержавшись от того, чтобы уступить, она отпрянула.

— Ну вот. Теперь можно заняться лихорадкой?

Он медленно улыбнулся, вид у него был совершенно беспутный.

— Ты имеешь в виду какую?

Она чуть было не ущипнула его.

— Может быть, это нога, — наконец признался он, оглядывая себя. Дьявольски болит. — Он уныло усмехнулся. — Прости.

Не потребовалось много времени, чтобы убедиться в правоте Джека. Откинув простыню, Оливия разрезала повязку и обнаружила, что швы нагноились, воспаленная кожа набухла и стала напряженной.

— В самом деле, Лив, — язвительно произнес Джек, — ты заставляешь меня краснеть. Откинь простыню еще на дюйм, и леди Кейт станут известны все мои секреты. — С его стороны было ошибкой посмотреть вниз. — О Боже, что это? Выглядит так, словно меня отделал бык.

— Ничего столь романтического, — сказала Оливия, стараясь сохранять хладнокровие. — Может быть, мне стоит позвать Харпера.

— Чепуха, — быстро произнесла леди Кейт. — Я пошлю за Грейс.

Грейс, должно быть, предчувствовала, что в ней будет нужда, потому что появилась, едва Джек сдался и улегся на спину. На ней был халат, очень похожий на тот, что был на Оливии, тусклые волосы она заплела в косу. Не утруждая себя любезностями, она откинула покрывала.

— Да, — протянула она, осмотрев рану. — Харперы предупреждали меня.

Оливии в голову не пришло представить Джека, пока Грейс не положила руку на бедро Джека, чтобы понять, насколько оно горячее. Джек схватил ее за руку.

— Мои извинения, мэм, но обычно я хотя бы представляюсь леди, прежде чем демонстрировать ей свои достоинства.

Грейс сделалась кирпично-красной. Оливия не могла найти слов. Никогда раньше Джек не сказал бы ничего подобного. Не в ее присутствии.

Но ведь он прожил без нее целую жизнь.

— Боже, Джек, — засмеялась леди Кейт, — вы явно усовершенствовали свой стиль.

Ей была подарена еще одна улыбка.

— Практика, Кейт. Практика.

Оливия только покачала головой. Леди Кейт представила Джека Грейс.

— Рад, очень рад, — сказал Джек, пожимая Грейс руку. — В каком университете вы изучали медицину?

Занятая осмотром его раны, Грейс отсутствующе улыбнулась.

— Моими университетами были войны на Пиренейском полуострове.

Джек кивнул.

— Мои извинения, мэм. Моя нога полностью в вашем распоряжении.

— Мед[8], — провозгласила Грейс. Он поднял бровь.

— Персик.

Грейс улыбнулась.

— Нет, я о том, что мы должны нанести на рану мед и забинтовать ее. Это прекрасно помогает при инфекциях.

— Отдаюсь на вашу милость, мисс Фэрчайлд. Лив, ты не могла бы посидеть со мной и подержать за руку, пока это средство не окажет своего чудесного действия?

— Я посижу немного, — сказала она, постыдно благодарная лихорадке, отсрочившей неизбежное столкновение.

По пути в буфетную, куда женщины отправились за лечебными средствами, Грейс сказала, что, как ни грустно, меда может оказаться недостаточно, Джек еще и простужен.

Оливия бросила на нее тревожный взгляд.

— Он поправится?

— Ему лучше поправиться, — саркастически произнесла леди Кейт. — Могу предположить, что месье не понравится, если он обнаружит в саду закопанное тело.

— Графа будет лихорадить еще несколько дней, — сказала Грейс. — Но я нашла женщину, у которой есть ивовая кора. Кора и мед, я уверена, помогут ему поправиться. Если, конечно, он не совершит какую-нибудь глупость.

— Он мужчина, — фыркнула леди Кейт. — И разумеется, попытается совершить какую-нибудь глупость.

Все три женщины разом остановились и повернули головы в сторону комнаты, где лежал Джек.

— Он уже садится, — обвинительным тоном произнесла леди Кейт.

Оливия потерла лоб.

— А значит, скоро он попробует вставать. А потом ходить.

— И, как настоящий мужчина, он не успокоится, пока не вырвется на улицу, чтобы отыскать своих друзей.

Оливия прижала пальцы к вискам. Она подумала, что не только Джеку, но и ей самой нужен порошок от головной боли.

— А на улице кто-нибудь узнает его и начнет задавать вопросы. Он, в свою очередь, начнет задавать вопросы, на которые мы не сможем ответить.

— Я очень надеюсь, что завтра вы сможете поговорить с доктором Хьюмом, — обратилась леди Кейт к Грейс, — иначе Джек может отправиться на виселицу.

«И те, кто ему помогал, — подумала Оливия, глядя на подруг, — отправятся за ним следом».

На следующее утро горстка женщин пошла вместе с Грейс на поле сражения, чтобы похоронить ее отца. Оливия была на многих похоронах — это входило в ее обязанности, особенно если у прихожан не оказывалось близких, чтобы оплакать их, — но никогда не присутствовала, на таком берущем за душу последнем прощании.

Сразу за гробом, держась за Харпера, со спокойным достоинством шла Грейс. Его уцелевшие люди образовали почетный караул, а капеллан Королевской гвардии отслужил простую трогательную заупокойную службу. Солдат-шотландец сыграл на волынке что-то воинственное и дикое — генерал любил эту незатейливую музыку, она возвращала его домой. А потом, когда последние бравурные звуки затихли в утреннем воздухе, вперед вышла леди Би, подняла лицо к утреннему небу и запела двадцать третий псалом.

Господь — Пастырь мой;

Я ни в чем не буду нуждаться…

И все, кто находился в этом безрадостном, политом кровью месте, застыли перед лицом чуда. Оливия почувствовала озноб с первой же ноты, такой чистой, что и Господь мог бы прослезиться. Звуки, издаваемые обычно косноязычной старой женщиной, воспаряли ввысь, превращая скорбное поле в место прославления жизни этого достойного старого генерала и его скорбящей дочери.

Голос леди Би разносился эхом над низкими холмами, а потом солдаты отсалютовали своему командиру из семи ружей. Грейс тихонько поблагодарила каждого за оказанное ее отцу уважение.

Оливия решила подождать Грейс у кареты.

Возле нее, крепко обнявшись, стояли леди Кейт и леди Би.

— Вы продолжаете удивлять и радовать меня, дорогая, — говорила герцогиня, вытирая слезы со щек обеих. — Какой прекрасный подарок вы сделали Грейс и ее отцу.

Леди Би, раскрасневшаяся, горестно кивала и тяжело дышала.

— Лавр… Лавровый венок…

— Конечно, он заслужил почет. Я так рада, что вы оказались здесь и спели; вы ведь знаете, что, когда я последний раз запела, соседские коты решили, что кто-то душит одного из собратьев.

Оливия помогла усадить старую женщину в карету.

— Бедняжка, — сказала леди Кейт, закрывая дверь. — Она в самом деле так глубоко чувствует.

— Но ее пение… — Оливия благоговейно покачала головой. — Кто бы мог вообразить?

Леди Кейт просияла.

— Восхитительно, правда? По какой-то причине способность к пению сохранилась. Она помнит все, что когда-либо пела. Мало того: если она сильно взволнована, узнать от нее что-либо можно, единственно предложив ей пропеть это. И все получается. — Леди Кейт посмотрела туда, где внутри кареты, нервно комкая перчатки, их ждала леди Би. — Как удивительно устроен мозг, не правда ли? Не знаю, что я буду делать, если потеряю ее.

— Она долгое время была вашей компаньонкой?

Леди Кейт улыбнулась:

— О, так вы не знаете? Она младшая сестра моего мужа.

Оливия постаралась не выказать изумления. Леди Би была явно лет на сорок старше леди Кейт. Не зная, что сказать, она просто кивнула.

К ним уже шла Грейс, окруженная солдатами. Она улыбалась им, как могла бы улыбаться старшая сестра.

— Появилась проблема, которую я не предвидела, — неохотно произнесла леди Кейт.

Оливия взглянула на нее.

— Что такое?

Леди Кейт махнула рукой в сторону друзей Кейт.

— Они явно хотят вернуться вместе с Грейс и продолжить воздавать должное генералу. А раз уж я открою двери своего дома для них…

— Не будет оснований захлопнуть их перед кем-то еще. — Оливия на мгновение закрыла глаза. Если дом открыт для посетителей, как они смогут сохранить в секрете пребывание в нем Джека, пока не узнают правду о том, что он делал? Без того, чтобы не выдать его? И не выдать себя?

В доме неизбежно появится Джервейс. А Джек вот-вот начнет вставать. Как они смогут не допустить их встречи?

— У нас меньше времени, чем мы предполагали.

Глава 9

Они получили передышку. Ко времени их возвращения прогноз Грейс оправдался. Джек больше не пробовал вставать, и было непохоже, что он сумеет подняться скоро. Лихорадка совсем свалила его. Пока Грейс принимала соболезнования в лавандовом салоне, Оливия этажом выше ухаживала за приходящим во все большее раздражение Джеком. Но ее усилия не давали результатов — лихорадка не уменьшалась.

— Я не хочу, — капризничал он, отталкивая принесенную Оливией жидкую кашу. — К черту все. Я ничего не хочу.

— Ты уже говорил это, — сказала Оливия, убирая тарелку.

Он не слушал ее.

— Мне нужно встать. Я уже потратил достаточно времени. Мне необходимо найти это.

Оливия вскинула голову.

— Найти это?

Он уже произносил эту фразу, когда очнулся. Джек тер пальцами глаза.

— Я не мог потерять. Я должен найти.

— Джек? — Она держалась очень спокойно, хотя сердце у нее заколотилось. — О чем ты?

Джек недоуменно раскрыл глаза.

— Что?

— Что, как ты думаешь, ты потерял?

Он раздражался все больше.

— Потерял? Я ничего не терял. Кроме, — теперь он чуть ли не рычал — моей чертовой памяти. А моя жена не делает ничего, чтобы помочь мне восстановить ее.

— Ты утратил только часть памяти, — ответила Оливия, чувствуя все большее беспокойство.

Ее Джек никогда не употреблял при ней бранных слов. Он никогда не говорил таким взвинченным тоном, словно внутри его клокотала ярость.

— Пора еще раз выпить отвара ивовой коры, — сказала она, стараясь не смотреть на его горящие лихорадочным огнем глаза.

— Прости, Лив, — вдруг сказал он и погладил ее по щеке. — Я не люблю болеть. Особенно после того, как уже почувствовал себя лучше.

— Да, — сказала она, избегая его прикосновений, и занялась отваром. — Я знаю.

— Ты отыщешь это для меня? Ты ведь отыщешь?

Шло время, Оливия мучилась, а Джек постепенно все больше поддавался лихорадке. Только что он был в себе, в следующий момент уже барахтался между двумя мирами, а потом ускользал неведомо куда.

Грейс осмотрела рану и сказала Оливии, что это будет самая тяжелая ночь. Леди Кейт предложила, чтобы кто-нибудь сменил Оливию. Но та не могла допустить этого. Не могла отойти от Джека, когда ему так плохо.

К десяти часам она была полностью вымотана душевно и физически. Джек неспокойно спал с неизменной холодной тряпкой на лбу. В комнате было душно. Оливия подошла к окну, приоткрыла его и с удовольствием вдохнула теплый ветерок.

Окно выходило на широкую, шикарную рю Рояль и парк за ней, где под пышными кронами деревьев и мерцающими фонарями прохаживались парочки. Церковные колокола пробили час. Прошло шесть дней после сражения, и на улицы стали возвращаться обычные звуки: постукивание колес, цоканье копыт, монотонные низкие крики продавщиц фиалок, обрывки разговоров, пронизываемые музыкальным женским смехом.

Оливии нестерпимо захотелось туда. Нет, не совсем так. На самом деле ей захотелось просто быть далеко отсюда. Возвратиться в маленький домик в Девоне и оказаться вдали от всего этого. Там она могла бы вернуть себе способность здраво мыслить. Ей хотелось исчезнуть отсюда прежде, чем противоречивые чувства доведут ее до состояния, в котором легко совершить непоправимую ошибку.

Она не может позволить себе любить Джека. К нему вернется память, и он снова прогонит ее. Во второй раз ей не перенести этого.

Но она не ушла. Она стояла, прислушиваясь к метаниям Джека в постели. Он совершал странные движения, словно рылся под одеялом, похлопывал себя там, где могли бы быть карманы, искал что-то. Или кого-то.

— Мими! — время от времени звал Джек.

— Возможно, это его старый пони, — услышала Оливия голос за своей спиной.

Оливия обернулась и увидела стоящую в дверях леди Кейт.

— Если так, то этот пони блондинка с грудями как гранаты.

Маленькая герцогиня прошла внутрь, и Оливия увидела, что на этот раз она была в пеньюаре из мерцающего шелка, расшитого золотыми драконами.

— Как гранаты? — повторила она, глядя на Джека. — Господи. Я заметила, что он изменился, но кто знал, что он станет лириком?

Оливия задумалась.

— Он изменился, да?

Леди Кейт вынесла свой вердикт.

— Он больше не наш многообещающий золотой мальчик Джек. Я думаю, жизнь в конце концов настигла его.

Оливия покачала головой.

— Что-то произошло. — Вернувшись на свое место у постели Джека, она сняла с его лба ставшую теплой тряпочку. — Я просто хочу, чтобы он вышел из этого состояния и сказал нам, что ни в чем не виноват.

— Ему уже лучше, — с гримаской сказала леди Кейт. — Если этого не случится, я просто не знаю, что нам делать.

Оливия посмотрела на бледное, измученное лицо Джека и вздохнула.

— Если бы вы спросили меня об этом до Ватерлоо, у меня нашлось бы несколько соображений.

Леди Кейт улыбнулась.

— Когда они уходят и возвращаются полуживыми, становится невозможным благородно негодовать — вы это имеете в виду?

Оливия намочила тряпочку и выжала.

— Все так. — Лицо ее исказилось. — До тех пор пока они не начинают звать другую женщину.

Леди Кейт фыркнула.

— Что ж, тогда он не заслуживает вашего преданного служения. Завтра днем берите отпуск и присоединяйтесь к живущим нормальной жизнью.

— Можно, — сказала она. — Если я сначала не задушу его подушкой и не отправлюсь в тюрьму.

Леди Кейт положила руку ей на плечо.

— Мною движет не желание облегчить вашу ношу. Вы нужны мне, чтобы помочь с посетителями.

Оливия прикрыла глаза. Только не паниковать. Она не хотела никого видеть. Особенно Джервейса. Он непременно заявится, в этом не было сомнений.

Но разве здесь было легче?

— Кто-нибудь посидит с Джеком, — продолжила леди Кейт, — Грейс тоже присоединится к Нам. Судя по всему, завтра ей не удастся получить консультацию у доктора Хьюма, а никому другому она не доверяет.

Оливию одолевала тревога.

— Круг моих друзей не отличается добронравием, — беспечным тоном сказала леди Кейт. — Вам это может не понравиться.

— Чепуха, — возразила Оливия, дрожащей рукой вытирая Джеку лицо. — Я сама графиня в разводе, укрывающая возможного предателя. В сравнении со мной они просто померкнут.

Леди Кейт сделалась серьезной.

— Оливия, я считаю, вам необходимо присутствовать. Вы поможете нам оценить все, что мы услышим о Джеке.

Не от Джервейса. Она не в силах оказаться лицом к лицу с Джервейсом.

— Если Джеку станет лучше.

— Даже если не станет. Мы не можем ждать. Оливия кивнула, понимая, что леди Кейт права.

— Если память не вернется к Джеку в ближайшее время, нам придется просить помощи. Но я не знаю, кому мы сможем довериться и рассказать все.

— Забавно, что это произнесли вы, — сказала леди Кейт. — Я как раз собиралась предложить моего кузена Диккана. Он в дипломатическом корпусе — значит, может узнать, не проводится ли какого-нибудь официального расследования. И способен хранить секреты.

Оливия подняла бровь.

— Даже если секреты касаются безопасности страны? На этот раз леди Кейт не смогла остаться безмятежной.

— Я не знаю, — призналась она. — Подождем до завтра. Он обещал быть у меня в приемный день. Если он не поможет, то по крайней мере развлечет нас. Его умение злословить доведено до искусства.

Леди Кейт это явно утешало больше, чем Оливию.

— Прекрасно.

Леди Кейт собралась уходить, когда Джек снова заметался.

— Мими! — звал он. — Ah, mignonne, je trouver vous![9]

Леди Кейт остановилась.

— Это французский.

Оливия кивнула:

— И отличный французский.

Леди Кейт удивилась:

— Его французский всегда был ужасен! Я хорошо помню.

— Не теперь.

— Мими…

— Ici[10], Джек, — приговаривала она, пока он не успокоился. — Je sues Mimi. Soyes facile[11].

«Успокойся»! Как будто это так просто. Оливии казалось, что его слова жгли ей грудь.

Леди Кейт изумленно смотрела на него.

— Не думаю, что он сказал бы ей что-нибудь… важное.

— Например, что он был во французской армии или что продавал секреты Наполеону? Нет. Я задавала вопросы на английском и на французском. Он лишь сказал, что ищет какую-то вещь и клянется — она у него есть. Я подумала — это могла быть та депеша, и протянула ему бумагу в том виде, в каком нашла ее в ранце. Он уронил ее. Так что я решила, что он искал что-то другое.

— Мими, — повторил он. — Ou etes-vous. Где ты?

— Кроме, конечно, Мими, которая, как я полагаю, не очень-то заботилась о нем. — Она жестко улыбнулась. — Мужчине не следует заблуждаться относительно своей любовницы.

Она просидела у Джека еще два часа. Пыталась влить отвар ивовой коры в его иссушенное горло, но он вдруг обхватил ее и опрокинул чашку.

— Скажи мне, что я не потерял ее, — потребовал он, хватая руку Оливии. — Это все, что у меня осталось… — Его глаза открылись, он смотрел испуганно. — Скажи мне.

— Ты не потерял ее, — произнесла она, чтобы успокоить его.

Он постепенно успокоился. Его дыхание стало более глубоким. Он ослабил хватку, закрыл глаза.

— Не потерял…?

Но вскоре он снова начал рыться в одеяле, возобновляя бесконечные поиски. Внезапно она почувствовала, что больше не в силах переносить это.

Она дернула за шнур, вызывая Харпера. Сержант немедленно появился, даже не успев заправить рубаху в штаны. Оливия оставила на него Джека и вышла не обернувшись.

У нее не было определенных намерений. Измученная, она знала, что все равно не заснет. Когда она шла через холл, в ее голове продолжали крутиться слова Джека. Она… у него была. Вещь, которую он продолжал искать. Которая могла бы помочь ему успокоиться.

Внезапно она вспомнила о ранце. Бумаги из него лежали в сейфе леди Кейт, но сам ранец Оливия убрала в свой саквояж. Может быть, она проглядела что-нибудь? Она не вынимала личные вещи Джека. Может быть, она что-то упустила из виду?

Она не успокоится, пока не проверит это. Взяв свечу, она вернулась в комнату, которую делила с Грейс.

Грейс спала, из дверей спальни леди Кейт доносился легкий храп. Самое время заняться тем, что она задумана.

Поставив свечу на пол, она опустилась на колени и достала из своих вещей ранец Джека, который завернула в кусок муслина, чтобы не испачкать свою одежду. Несколько бесконечных минут она просто смотрела на него, неосознанно касаясь пальцами медальона.

Потом, взяв ранец и свечу, она пошла на кухню.

Владения повара сияли чистотой, каждая кастрюля блестела, все поверхности были тщательно вычищены. Поставив ранец на выскобленный дубовый стол, Оливия зажгла лампу. Пространство за кругом света погрузилось в полумрак.

Глубоко вздохнув, она опрокинула ранец вверх дном. Когда вещи вывалились из него, что-то звякнуло. Она не обратила на это внимания и осмотрела ранец: вывернула наизнанку, похлопала по нему, проверила, нет ли потайных карманов. Их не было. Значит, надлежало заняться вещами Джека.

Она прикасалась к ним раньше, узнавала их. Теперь ей предстояло основательно рассмотреть их при свете.

Табакерка. Фляжка. Кольцо с печаткой.

Ох…

Она любила это кольцо. Джек надел его ей на палец, когда делал предложение, — старинное золотое кольцо с печаткой, на котором был выгравирован герб Уиндемов — грифон, стоящий на задних лапах, с девизом внизу: Summum Laude. Достоин высших похвал.

Уиндемы были образцовыми лендлордами и ответственными членами парламента. Оливия потерла старое золото, подтверждающее место Джека в ряду поколений старинного рода, и отложила его в сторону.

Золотая табакерка с эмалями ее не заинтересовала, разве только тем, что хранила запах любимой табачной смеси Джека. После быстрого осмотра она отставила ее и взяла в руки фляжку.

Обычная фляжка. Она легко могла представить себе Джека, делающего последний глоток бренди перед тем, как ринуться в битву. Красивая вещь, плоский сосуд из инкрустированного драгоценными камнями серебра; в нем не было ничего особенного. Она перевернула фляжку, отвинтила крышку и понюхала, но пахло только бренди, и ничем другим.

Она уже собиралась отложить фляжку, когда ее ноготь зацепился за что-то на плоской поверхности. Сердце у нее екнуло. Она принялась вертеть фляжку, исследовать все ее поверхности, проводя по ним пальцем.

Здесь. Почти неощутимый стык. При нажиме ногтем раздался чуть слышный хруст; она продолжала работать ногтем, пока с легким щелчком не откинулась крышечка.

И получила ответ.

Блондинка. С грудями как гранаты, совершенно не скрываемыми бесстыдно-прозрачным батистом ее шемизетки. Выполненная на слоновой кости, великолепная миниатюра овальной формы представляла утонченную красавицу с наивными глазами, на которой почти ничего не было, кроме улыбки. Она напомнила Оливии портрет Эммы Гамильтон кисти Ромни, капризное лицо из света, тело, настраивающее на поэтический лад, волосы цвета солнечных лучей.

Под портретом были слова на прекрасном английском: «Разве не сладок первый плод, любовь моя?»

Так вот какая она, Мими. По всей видимости, вот то, что искал Джек. Оливия смотрела на миниатюру с глубокой тоской.

Но чтобы убедиться окончательно, она встала и отнесла фляжку в комнату Джека. Сержант Харпер поднял на нее глаза, но у нее не было настроения разговаривать. Она просто вложила фляжку в руку Джека, продолжавшую совершать ищущие движения. И увидела, что он сразу успокоился.

Он прижал фляжку к груди и крепко заснул, как если бы почувствовал облегчение. Оливия вышла и закрыла за собой дверь.

В любое другое время Оливия была бы рада помогать леди Кейт принимать визитеров. Она сидела на диване рядом с герцогиней, и перед ней проходили известные и неизвестные визитеры, являвшиеся, чтобы вкусить сплетен и чаю. Леди Аксбридж, примчавшаяся в Бельгию, чтобы быть рядом со своим мужем, приехала вместе с леди Сомерсет; обе женщины были бледны и расстроены: их мужья получили тяжелые ранения. Мистер Криви разделял муки Веллингтона из-за огромных потерь, а Фанни Берни едко высмеивала тех штатских, которые оказались слишком робкими, чтобы остаться в городе.

Каждый посетитель проводил за чаем и мадерой ровно пятнадцать минут. Повар леди Кейт испек горы пирожных и печенья. Лиззи следила за тем, чтобы чай всегда был горячим, а Оливия разливала его по чашкам. Она была рада этому, потому что, занятая делом, могла не участвовать в разговоре. Хорошо, что еще одно место на диване было занято леди Би, так что Джервейс, появление которого было неизбежным, не сможет сесть рядом с ней.

ОН вошел в битком набитый салон вслед за кузеном леди Кейт Дикканом Хиллиардом. Герцогиня просила Диккана прийти, так что его появление не явилось неожиданностью. Он совсем не красавец, думала Оливия, для аристократа у него слишком крупные черты лица. Однако он высокого роста, хорошо сложен, с широким лбом и сильной челюстью, с обманчиво ленивыми серыми глазами под прямыми бровями. У него густые черные волосы, а нос выглядит так, словно был сломан.

Он казался воплощением несуетности и остроумия. Всегда в черном, на фоне которого выделялась лишь золотая цепочка, он легко отодвигал в тень даже златовласого красавца Джервейса.

— Итак, Кэти, — растягивая слова, говорил он, рассматривая Оливию и Грейс в позолоченный монокль, — в вашем маленьком семействе небольшое пополнение. Новенькие представляются мне несколько… ну, скажем… простодушными для вас.

Оливия нашла его занятным, каким и описывала его леди Кейт. Бедная Грейс покраснела, что очень не шло к ней.

Леди Кейт отозвалась не сразу, поскольку слушала страстный шепот пылкого поклонника по имени Томми, которого отличали напомаженные волосы и ярко-желтые панталоны, а потом освободившейся рукой махнула кузену.

— У меня множество недостатков, Диккан, — сказала она. — По счастью, среди них нет лживости. Оливии и Грейс хорошо известны мои грехи.

— Что скажете, миссис Грейс? — спросил он Оливию. Она передала ему чашку с чаем и улыбнулась:

— Меня уверили, что, послужив у леди Кейт, я буду пользоваться такого же рода славой, что и ее светлость. Пожалуйста, не говорите мне, что я ошибалась.

Он изогнул свою прямую бровь. Блеск в его глазах напомнил Оливии леди Кейт.

— Вы пугаете меня, мэм. Она улыбнулась.

— Это значит, я не теряю времени зря.

— En garde[12], — выпалила леди Би со своего места по другую руку леди Кейт.

Когда Диккан повернулся к старой женщине, лицо его осветилось.

— Конечно, ощутимый укол, леди Би. Я подозреваю, что миссис Грейс достойный противник.

— Вот как? — произнес Джервейс, ожидая свой чай. — Я нахожу, что миссис Грейс очень робка. Даже смиренна.

Оливия изо всех сил старалась оставаться спокойной. Он хотел заставить ее проговориться. До сражения у него это получилось бы. Сейчас она помнила о тех, кто верил, что она не потеряет головы. Поэтому, когда Джервейс попросил ее налить ему чаю, она кивнула и взяла чашку.

— Вы хотите чаю, Джервейс? — недоверчиво протянула леди Кейт. — Разве у меня закончилась мадера?

— Немного болит голова, — признался он с очаровательной досадой. — Кроме того, я сочту за честь принять чай из рук миссис Грейс.

Оливия, крепясь, поинтересовалась, какой чай он предпочитает, и подала ему чашку. Никто не заметил, что его пальцы скользнули по ее руке выше запястья. Заметили только, что она чуть не пролила горячий чай ему на колени. К счастью для окружающих, он подхватил чашку как раз в тот миг, когда она отдернула руку. Она отвернулась, ничем не выдав своего отвращения, вызванного его прикосновением.

Рядом с ней леди Кейт приветствовала нового визитера, широкоплечего джентльмена с пронзительными карими глазами и черными волосами, тронутыми сединой, который был представлен как лорд Дрейк.

— Отлично выглядите сегодня, Маркус.

— Почему бы и нет? — отвечал он, пристраивая чашку и тарелочку с пирожным на своем колене. — С Наполеоном покончено, прошлой ночью я выиграл у Армистона двадцать пять фунтов стерлингов, а сейчас мне позволено наслаждаться вашим обществом, небожительница Кейт.

Леди Кейт нахмурилась.

— Вы хотите сказать, Маркус, что я луна?

Он осклабился.

— Звезда. Солнце. Комета, несущаяся по небосклону.

— О нет. Не комета. Слишком унылая картина — на глазах у всех одиноко нестись куда-то.

— Здравая мысль, — согласился Диккан. — Будьте звездой, Кейт. Звездам не приходится даже тратить энергию, чтобы оставаться на орбите.

— И при этом звезда может оставаться центром Вселенной, — согласился Джервейс. — А вы, миссис Грейс? — повернулся он к Оливии. — Вам бы понравилось быть центром Вселенной?

Оливия сумела сохранить невозмутимость.

— Господи, нет. У меня нет подходящих для этого качеств.

Джервейс позаботился, чтобы только Оливия увидела его улыбку.

— Вы легко могли бы стать центром моей вселенной, миссис Грейс.

Леди Кейт похлопала его по руке.

— Джервейс, не следует искать расположения компаньонки. Она же потом не сможет выполнять тяжелую работу.

Лорд Дрейк хохотнул.

— Если вы хотите, чтобы вашу компаньонку обходили вниманием, наймите косоглазую.

— Благодарю, Маркус. Вы напомнили мне о том, что я совершила оплошность, забыв про свои обязанности. Грейс, Оливия, будьте начеку. Маркус возглавляет печально знаменитую компанию распутников, все они очень опасны.

— Не так, не так, — заворковал лорд Дрейк с тонкой усмешкой. — Просто мужчин, которые наслаждаются жизнью во всей ее полноте.

Улыбка леди Кейт не сулила ничего хорошего.

— Разумеется. Но здесь вам не с кем будет наслаждаться. Мы слишком заняты уходом за нашими доблестными ранеными, чтобы у нас оставалось время для постыдных мыслей.

— Отважная богиня, — пришел в восторг юный Томми в желтых панталонах.

— Вздор. В действительности раненых выхаживают Оливия и Грейс. Хотя я и в самом деле дала свою лучшую карету, чтобы Грейс могла поехать на поле сражения.

— Ох уж это поле сражения, — передернулась тощая леди Торнтон. — Мы побывали там вчера, да, Торни?

— Совершенно ужасное место, — проворчал ее рыхлый супруг. — Хотя мне удалось вернуться с трофеем — превосходной французской саблей.

— Я занималась не поисками сувениров, — сказала Грейс, и ее обычно мягкий голос звучал холодно, — а поисками раненых солдат.

— Не место для леди, — презрительно заявила леди Торнтон.

— Не место для кого бы то ни было, — честно заверил ее Диккан. — Ужасные места — эти поля сражений.

Грейс сурово взглянула на него.

— Особенно для тех, кто так и остался лежать там, — вырвалось у нее. — Особенно если они могли наблюдать охотников за сувенирами, проезжающих мимо и не останавливающихся, тогда как они…

Она замолчала, лицо ее покрылось пятнами. Оливия изумленно застыла. Никогда раньше ей не приходилось слышать, чтобы Грейс повышала голос.

— Браво! — Диккан лениво захлопал в ладоши. — Прекрасная Боудикка поставила на место нас, слоняющихся по парку бездельников.

— Не будьте смешным, Хиллиард, — хохотнул лорд Торнтон, его толстая шея густо краснела выше воротника. — Не может же она ожидать, чтобы мы останавливались и подбирали кого-то.

— Скорее всего она как раз ожидала, — уверил его Диккан, не отводя глаз от Грейс. — Только подумайте, что стали бы говорить, если бы мы так и поступали. Это вызвало бы всеобщее раздражение, да, мисс Фэрчайлд?

Грейс пристально уставилась на него, но она уже достигла предела. Еле слышно извинившись перед леди Кейт, она встала и, прихрамывая, вышла. И сразу же, не утруждая себя извинениями, величественно поднялась и последовала за ней леди Би.

— Гиены, — пробормотала она, к удовольствию Диккана.

— Не согласен, старушка. Вы, должно быть, имели в виду шакалов.

Леди Би остановилась и посмотрела на него.

— Шакалы, — сказала она величественным тоном, — не смейтесь. — И она выплыла из комнаты, как если бы только что не произнесла первые логически связанные слова за последние пять лет.

— Не совсем учтиво с вашей стороны, Диккан, — согласилась леди Кейт.

Он продолжал улыбаться.

— Ну как я мог знать, что мисс Фэрчайлд будет против добродушного подшучивания?

— Вы могли бы вспомнить, что она только что похоронила отца.

У него широко открылись глаза. Известие ошеломило его.

— Этот варвар с великолепными усами? — Он покачал головой. — Я не знал. Только что вернулся из Лондона, доставлял известия о победе.

— Не мешало бы извиниться, — заметила леди Кейт.

— Извиниться? — возразил Джервейс, широко ухмыляясь. — Хиллиарду? Клянусь Юпитером, дайте мне знать, и я соберу толпу побольше, чем на схватку Криббса с Молино[13].

— Ставлю пятьсот монет, что он никогда не сделает этого, — заявил Торнтон.

Джервейс помахал ложкой.

— Никто не примет пари.

— Прекратите, вы оба, — рявкнул Диккан.

— Подумаешь, — сказал Торнтон. — Совершеннейшая нелепость. Вы ведь не ездили на поле битвы, не правда ли, миссис Грейс?

Оливия моргнула, внезапно став центром внимания.

— О, я не столь бесстрашна. Я забочусь о раненых здесь.

— Кто они? — заговорил Дрейк. — Есть те, кого мне следует навестить?

У Оливии остановилось сердце.

— Прекрасная мысль, — сказала леди Торнтон, отставляя свою чашку. — Было бы бессовестно не навестить кого-нибудь из знакомых.

Леди Кейт рассмеялась.

— Я бы не стала беспокоиться, — сказала она и протянула руку за лимонным печеньем. — Нас в какой-то степени обошли, когда распределяли влиятельных лиц. По-моему, самый важный из наших гостей всего лишь баронет.

— Нам все же следует навестить их, — заявил молодой Томми. — Патриотический долг, знаете ли.

— Прекрасная мысль, — сказал Джервейс. — Разве мисс Фэрчайлд не осудила нас за неисполнение долга по отношению к нашим мужественным парням? Что может быть достойнее, чем посетить их, не встающих с постелей?

Он говорил, обращаясь ко всем, но его глаза вдруг остановились на Оливии. Все, что она могла сделать, — это оставаться спокойной. Он снова угрожал ей. И даже не осознавал, насколько велика была угроза на этот раз.

— В другой раз, Джервейс, — заговорила леди Кейт. — Когда они поправятся настолько, что смогут выдержать волнение.

— Я могу взять за правило посещать их, — сказал он. — Часто.

Оливии стало холодно. Она заметила искру триумфа в его глазах и ощутила страх.

В это время в комнату, тяжело ступая, вошел Финни.

— Простите меня, ваша светлость. Миссис Грейс спрашивают наверху.

Джек. Оливия знала это еще до того, как дворецкий заговорил. Джеку стало значительно лучше, когда она уходила, он спал. Но теперь ей слышались слабые голоса, одним из которых был голос Харпера. Ей надо поспешить. Одного выкрика Джека будет достаточно, чтобы всех погубить.

Взгляд леди Кейт удержал ее от того, чтобы резко вскочить.

— Спасибо, Финни, — сказала она, поднимаясь и неспешно оправляя юбки. — Я уже иду. Мои извинения, леди Кейт. Я оставляю вас управляться с чайником.

Оливия сомневалась, что кто-нибудь, кроме Джервейса, заметит ее уход. Она постаралась спокойно дойти до двери. Скрывшись из виду, она быстро побежала вверх по лестнице.

Глава 10

Сначала он думал, что это сон. Он видел себя в постели с ней, ее загорелая рука удивительно контрастировала с молочной белизной ее бедра. Он осязал свежесть простыней. Он чувствовал вкус утреннего солнца на ее коже. Она смеялась, когда он щекотал ее, в ее голосе было столько удовольствия. Ей нравилось, когда он щекотал ее вот здесь, под замечательно вылепленным коленом. Каждый раз, когда он щекотал ее, она выпускала из рук простыни, которые обычно натягивала до горла, изображая добродетель.

А, он добился своего. Она залилась радостным смехом, простыни упали, обнажив, к его удовольствию, прелестные, налитые грудки. Они немного подпрыгивали, розовые соски сморщились от внезапного озноба — и от жара в его взгляде. Он не мог отвести глаз от этих идеальных, цветущих грудок.

Прежде чем она смогла откатиться в новом приливе девичьей сдержанности, он упал на них как голодный мужчина. О, какими они были вкусными. А таинство, которое ожидало его пониже этого манящего пучка светлых волос… А очаровательная музыка ее вздохов и стонов, когда она выгибалась навстречу ему…

— Ох, — она не могла вздохнуть от смеха, — ты замучаешь меня.

Он улыбался, глядя на ее шаловливую улыбку.

— Я постараюсь, не сомневайся.

И он очень старался. Но ему неизбежно приходилось оставлять ее в теплой мягкой постели и возвращаться к своим обязанностям. Она все еще тихонько смеялась, угрожая выдать все его секреты, если он не возвратится к ней. Так что он перекатился через нее и шлепнул по славной попке, а потом снял куртку со столбика кровати и подошел к зеркалу, висевшему над туалетным столиком.

— Я не люблю тебя, — дулась она, выставляя пики своих совершенных грудок.

— Конечно, любишь, — возражал он, отвешивая ей галантный поклон. — А я, Мими, люблю тебя до безумия.

Отвернувшись, он застегнул пуговицы мундира.

Его голубого мундира. С красными обшлагами и воротником.

Джек так резко подскочил на постели, что скрипнули ребра. Кто такая Мими? Где это? И, Господи, почему он надевал французский мундир?

Откуда он знает, что мундир французский?

Он потряс головой. Он не понимал. Он просто знал это так же твердо, как свое имя. Он уронил голову на руки.

— Что я наделал?

— Проблема, милорд? — спросил от дверей Харпер. Ему не хватало воздуха.

— Да. Нет.

Как спросить? Кого спросить?

Джек взглянул на маленького человека, который все еще носил изодранную куртку гвардейца, и гадал, может ли он знать. Но если бы он знал, наверняка сказал бы что-нибудь.

— Позовите мою жену, — прохрипел он.

Это не сон. Он был в той спальне, с той женщиной. Он смеялся, словно ничто в мире его не тревожило. И надевал вражеский мундир так, словно привык делать это.

Теперь он знал, почему ему вспомнились ружья.

Лежа на спине, он смотрел на гипсовые гирлянды, сложный рисунок которых напоминал ему искусную паутину. Он пытался вспомнить больше о той, другой спальне, пытался сделать воспоминания отчетливее.

Мими.

Он был счастлив с ней. Без Ливви. Почему-то эта мысль вызвала чувство негодования. И горячую волну стыда.

Что это значило? Что он сделал?

Ему нужно поговорить с Ливви.

Должно быть, он сказал это вслух, потому что она тут же появилась.

— Джек? — Она стояла в дверях, не успев войти в комнату. Он снова заметил, что у нее усталый вид. Ее тусклое серое платье висело на ней как на вешалке, словно она перенесла много лишений, а в этом не было смысла. В конце концов, она ведь графиня. Они были одним из самых богатых семейств во всей Британии.

— Почему ты не сказала мне, что я участвовал в сражении? — спросил он.

Она напряглась. Побелела. Кивнув Харперу, который шел следом за ней, она подождала, чтобы он вышел и закрыла за ним дверь. Какая она тоненькая, подумал он.

— Ты скоро сам вспомнишь, — сказала она. — Очень похоже на то.

— Нет! — Он закрыл глаза и прижал к ним ладони, пытаясь избавиться от картин, которые всплывали в его памяти. Его мир вдруг перевернулся, воспоминания лгали. Он даже не знал, о чем спрашивать.

И он решил атаковать.

— Насколько ты похудела?

Он открыл глаза и увидел, что она застыла, прижав стиснутые руки к груди.

— Я не знаю. На стоун, может быть.

— Может быть, на два. Почему? И с какой стати ты носишь это отвратительное платье? Ты графиня, черт побери. Почему ты выглядишь как недоедающая гувернантка? Что ты скрываешь от меня?

Она пожала плечами:

— Думаю, совсем немного.

Он сделал ей больно. Он видел это по ее глазам. Он никогда в жизни не обижал Ливви. Но если это так, кто такая Мими?

Должно быть, он сказал это вслух, потому что Ливви вздрогнула.

— Так ты вспомнил ее? — спросила она. Он потрясенно смотрел на Оливию.

— Ты не удивлена.

Она не отвела глаз.

— Когда у тебя была высокая температура, ты часто звал ее.

— Но это абсурд. Я не знаю никого по имени Мими.

С грудями, которые хотелось воспевать. С задорной улыбкой, которая была открыта всему миру. Ему снова что-то привиделось. Что с ним происходит?

— Мне кажется, ты знаешь ее, — сказала Оливия и села на стул у кровати. — Расскажи, что ты вспомнил.

Только сейчас Джек заметил, как сильно она сжала руки.

— Нет. — Он снова потер лоб, как если бы хотел стереть всплывающие в памяти картины. — Это невозможно. Я бы никогда… никогда…

И все же он испытывал стыд и чувство вины. Ему очень хотелось вернуть это смеющееся юное лицо.

Но он не собирался говорить об этом Оливии. Словно услышав его, она вздохнула.

— У нас с тобой кое-что произошло, — произнесла она бесцветным голосом и отвернулась. — Ты на какое-то время… уезжал.

— Как долго меня не было?

Она пожала плечами, так и не взглянув на него.

— Некоторое время.

Остальное он прочел по ее виду. «Достаточно долго, чтобы повстречать Мими, кем бы она ни была».

— Что ты помнишь из сражения? — спросила Оливия, и лицо ее при этом осталось странно неподвижным, отчего он почувствовал себя еще хуже.

Он вспомнил, что на нем была французская форма, что он слышал, как грохотали пушки и раздирали воздух выстрелы тысяч мушкетов. Еще там были лошади.

— Пушки, — вымолвил он, не в силах сказать правду. — Большие пушки. Я что, был с гусарами?

— Не думаю.

— Что ты хочешь сказать? Я должен знать. Я оказался здесь. Как я попал сюда?

— Тебя нашел и доставил к нам Чемберс.

Он обхватил себя руками.

— Хорошо, какой на мне был мундир? Она заговорила не сразу.

Пожала плечами.

— Когда ты попал к нам? Лейб-гвардейский.

— Лейб-гвардейский? Не говори чепухи. Я никогда не служил в лейб-гвардии. Если мне и удалось в конце концов убедить отца отпустить меня, это мог быть только гусарский полк.

Она покачала головой.

— Я не знаю, Джек.

— И ты не узнавала? Кто-то ведь должен знать. Мой командир. Мои друзья. Найди Дрейка или Лиджа. Черт, спроси Джервейса.

— Нам сказали, что для тебя безопасней вспомнить все самому.

Он открыл было рот, но тут же закрыл. О Боже. Она не сказала ему, был ли на нем…

Он не мог даже думать об этом. Он снова видел себя, с улыбкой поправляющего те чертовы красные обшлага. Вот он надевает на голову кивер и, насвистывая, выходит из ателье Мими.

Острая боль пронзила его висок, он закрыл глаза. Нужно сменить тему.

— Чемберс, — сказал он, открывая глаза. — Спроси его. Да где он?

Она пожала плечами:

— Он ушел. Он больше не твой слуга.

Джек чувствовал, что лишился еще одной опоры в своей жизни.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Боюсь, этого я тоже не знаю.

Внезапно он разозлился. На Оливию. На себя. На злой рок, который уложил его в постель с отказывающейся работать головой.

Он хотел знать ответы на свои вопросы. Он хотел освободиться от обвинения в измене и не знал как.

— Расскажи мне о сражении, — попросил он. — Ты ведь можешь рассказать о нем?

Она кивнула. Снова опустившись на стул, она рассказала ему о битве, теперь получившей название битвы при Ватерлоо. Она рассказала о мужестве солдат, об ужасающей бойне и горах трупов, разбросанных, как цветы в бурю. В своем рассказе она упомянула Веллингтона и Аксбриджа, Блюхера, Наполеона и Нея и еще некоего Груши, как если бы Джек мог знать и его.

«Пожалуйста, Господи, скажи, что он не участвовал в бойне. Скажи, что он не пошел против всего, во что верил. Пусть найдется другое объяснение».

Внезапно почувствовав такое отчаяние, которого никогда не знал раньше, он потянулся к руке Оливии, чтобы найти поддержку в ее прикосновении. И отдернул руку. Он не имел права на утешение. Не сейчас. Пока не будет знать все наверняка.

Он взглянул на ее склоненную голову и вспомнил, как вспыхивали огнем ее волосы под лучами солнца, как она загоралась, охваченная страстью. Как открыто и радостно улыбалась. Раньше.

Что он сделал ей? Что произошло с ним самим?

— Как? — спросил он, и Оливия подняла на него глаза. — Как мне вернуть память?

Она, казалось, что-то искала в его глазах.

— Грейс завтра поговорит с доктором. Придется подождать. Ты был очень плох, Джек. Шансов почти не было.

Если бы она знала.

— Мои родственники, — спросил он, хватаясь за любую возможность, — они знают?

— Еще нет.

Он рассеянно кивнул. Он не мог предать свою семью. Собственное имя. Его родители слишком горды, и без того слишком обеспокоены судьбами его старших сестер. Но каково придется Неду и Джорджи? Он был их героем. Их наставником. А Мэдди и Мод, стоящие на пороге взросления? Он разрушит их жизни.

— Джек? — в голосе Оливии неожиданно зазвучала неуверенность.

Он покачал головой.

— У твоей подруги Грейс не найдется чего-нибудь от головной боли?

Оливия вскочила, приложила руку к его виску. Это прикосновение обожгло его, дыхание у него перехватило, лицо Мими стерлось. Он почти оттолкнул руку Оливии.

— Температуры нет, — сказала она. — Но головная боль может указывать на воспаление мозга. Не надо так тревожиться, Джек. Ты вспомнишь.

Он взглянул на нее и увидел неуверенность в глазах. Чего она боялась? Что такого мог он вспомнить? Может быть, французский мундир? Или что-нибудь похуже? Сможет ли он вынести потерю ее уважения?

— Как ты оказалась здесь? — спросил он. — Не думаю, что я вел себя должным образом по отношению к тебе в последнее время.

Она сделала движение, словно собиралась дотронуться до него, но, совсем как он, опустила руку.

— Мне жаль, Лив.

Она гордо подняла голову.

— Не надо, Джек. Не извиняйся, пока не будешь знать за что.

— Я думаю, мне следует покончить с этим прежде, чем я узнаю, насколько плохо все было.

Ее лицо осталось неподвижным, ничего не выражающим, она встала.

— Я думаю, мне следует дать тебе порошок от головной боли.

Он кивнул — а что еще ему оставалось?

Оливия, не оглянувшись, вышла, и он почувствовал пустоту в груди. Что таилось в темных уголках его мозга? Что-то касающееся их двоих, что-то очень важное.

Неужели они настолько испортили свой брак? Мог здесь кто-то сказать ему, каким образом? Все, что он знал, — он развлекался с Мими, как если бы никто не ждал его дома. Как это могло быть?

Он все еще размышлял об этом двадцать минут спустя, когда вернулась Оливия со стаканом какой-то жидкости. Она держалась очень прямо, лицо ее было спокойно, как если бы она не слышала, как он говорил о любовнице. Она была мужественной, его Ливви. Она была стойкой, как солдат. И он нанес ей раны не менее болезненные, чем полученные им на поле битвы.

Она ошибается. Он готов просить у нее прощения прежде, чем узнает точно за что. Только вот простит ли она? Так что он взял стакан, выпил его содержимое и позволил ей помочь ему лечь на спину, хотя знал, что не сможет спокойно спать, пока не узнает, как он оказался в Бельгии и в этом доме.

* * *

В первый раз за все последние дни Грейс Фэрчайлд позволила себе удовольствие не спеша пройтись по парку. Не сразу, но в конце концов она сумела поговорить с доктором Хьюмом о графе. Ей предстояло передать его советы Оливии, а они не обнадеживали. Кроме того, ей самой была нужна небольшая передышка.

Грейс была изнурена до предела. Раненые по-прежнему отнимали много сил, и она знала, что ей предстоит жить без отца. Но в эти несколько минут ей необходимо было подставить лицо солнцу.

День был теплым, небо над головой — идеально голубым. Легкий ветерок шевелил листья деревьев. Запах смерти исчез, сменился легким ароматом роз, доносившимся из Королевского парка.

Она так давно не имела возможности полюбоваться этим красивым городом с его извилистыми, мощенными булыжником улицами и летящими вверх готическими соборами. Она любила его высокие дома с резными фронтонами и причудливыми старинными магазинами. Если бы не болели ноги, она бы забралась на колокольню собора Святой Гуцулы и оттуда полюбовалась панорамой красных черепичных крыш средневекового города. Ей очень хотелось просто побродить по узким улочкам и посидеть в одной из кофеен. Но она знала, что с этим придется подождать.

Не успела она усесться на скамейку под раскидистой липой, как поблизости послышались голоса.

— Говорю вам, это нелепо. Что может граф Грейсчерч делать в Брюсселе?

Грейс замерла. Голос, раздраженный и наглый, принадлежал лорду Торнтону — ошибиться было невозможно.

— Вам ли не знать, Хиллиард, — сказал другой голос. — Вы ведь в правительстве.

— Не имею ни малейшего представления, — отвечал Хиллиард. — Последнее, что я о нем слышал, — это что он пьет пунш с туземцами где-то в Вест-Индии.

Голоса приближались.

— А я слышал, что его видели при оружии на поле битвы.

— Могу предположить, что, если бы он действительно оказался на поле битвы, оружие оказалось бы под рукой, — протянул Хиллиард.

— Но в штабах о нем ничего не известно, — запротестовал Армистон.

— Дорогой мальчик, — возразил Хиллиард, — штабным сейчас нельзя доверить сосчитать пальцы у них на ногах. Я бы не полагался на них при проведении серьезного расследования. А почему для вас так важно знать это?

— Но у него же семья. Она не может игнорировать его.

Грейс знала, что ей следует немедленно рассказать Оливии о том, что она услышала.

Она так быстро вскочила, что больную ногу пронзила боль. Сжав зубы, она ухватилась за скамью, а второй рукой взялась за колено из опасения, что оно подведет. Должно быть, она произвела шум, потому что услышала приближающиеся шаги.

— Ба, это же моя Боудикка, — сказал Диккан Хиллиард, неторопливо направляясь к ней.

Грейс вспыхнула от стыда. Так бывало всякий раз, когда он оказывался рядом. Она не могла вежливо уклониться от встречи. Нога отказалась ей служить. Следом за Хиллиардом шли Джервейс Армистон и напыщенный, вальяжный Торнтон.

Грейс не знала, кто ей более неприятен. Торнтон был большим паршивцем, да и Армистон тоже.

Но не было никакого сомнения, кто страшил ее больше других. Одного взгляда на Диккана Хиллиарда было достаточно, чтобы ее сердце начинало биться с перебоями. Она была уверена, что уже покраснела, как ребенок, пойманный на проступке.

И не потому, что она находила его красивым. Большинство офицеров из окружения ее отца были красивыми. И ей совсем не было нужно, чтобы он смотрел на нее одобрительно. Грейс никогда не ждала этого от мужчин.

Однако Диккан Хиллиард обладал лишающей ее силы духа способностью напоминать ей о том, чем она не была, но чем могла бы быть. Он шел к ней как учтивый бог, одетый в черное, поля его шляпы были загнуты именно так, как должно, трость с золотым набалдашником дополняла картину, делая его образцом элегантности.

Подойдя к ней, он поклонился.

— Вы предоставили мне прекрасную возможность выполнить самое насущное моральное обязательство, мэм.

Грейс чувствовала, как краска стыда распространилась и на ее грудь.

— В самом деле?

Не ожидая разрешения, он положил ее руку на свою и придержал другой рукой, замаскировав тем самым, что помогает ей справиться с ненадежной ногой. А потом оказалось, что он смотрит на нее. Что его серые глаза смотрят на нее с необычайной теплотой.

— Могу я поговорить с вами, мисс Фэрчайлд? Эти олухи подождут.

— Я так не думаю, — скривившись, запротестовал Джервейс.

Хиллиард смерил его взглядом.

— Разумеется, подождете.

Прежде чем Грейс сумела возразить, он отвел ее в сторону. Грейс показалось, что ему так же неловко, как и ей. Она совсем растерялась.

— Мисс Фэрчайлд, — сказал он, наклоняя к ней голову, как бы отстраняясь от других, — примите мои самые искренние извинения. Когда вчера я позволил себе легкомысленное замечание, я не знал, что ваш отец погиб. Он был джентльменом и настоящим солдатом.

Грейс не понимала, наяву ли с ней это происходит. Он в самом деле говорит искренне? Или просто-напросто готовит себе мишень для новой шутки?

Он грустно улыбался, глаза у него лучились.

— Я отдаю себе отчет, что вы не можете полностью поверить мне. У меня репутация человека, не слишком отягощенного добродетелями. Но сейчас я серьезен. Было бы бессовестно играть вашими чувствами в такой ситуации.

Она никогда не видела его серьезным. Но сейчас он действительно был серьезен, и его полуулыбка легким флером окутывала ее. Он ждал ее ответа.

— Я с радостью принимаю ваши извинения, — сказала она, смягчаясь. — Спасибо.

Он улыбнулся, и его глаза тоже заулыбались, пусть на миг, а потом он поднес к губам ее руку и поцеловал. Глупо моргая, Грейс ничего не придумала, кроме как кивнуть.

— Пожалуйста, считайте, что я в вашем распоряжении, — сказал он, и, странное дело, она ему поверила. — А теперь, — он наклонился к ней еще ближе, — не поможете ли вы мне поддержать свою репутацию?

Ей показалось, что она сказала «да». Подмигнув, он подвел ее туда, где его ожидали двое других мужчин.

— Итак, прекрасная Боудикка, — сказал он, и его голос снова стал апатичным, — я был бы рад, если бы вы приняли мои извинения.

Грейс с трудом скрыла свое изумление. Похоже, он хочет скрыть свою чувствительность под маской светской неестественности. И, странное дело, она поняла.

— Если вы перестанете называть меня Боудиккой, — недовольно сказала она.

Он озорно улыбнулся:

— Но кто же больше вас похож на эту почитаемую и грозную женщину?

— В самом деле? Боудикка была шести футов ростом и с деформированной ногой?

Неужели она в самом деле шутит с Дикканом Хиллиардом?

— Насчет ноги не знаю. Однако она могла быть вашего роста. Победительница римлян, в конце концов. — Он внимательно посмотрел на нее, и колени у нее почему-то сделались слабыми. — Или вы предпочитаете быть амазонкой?

— Спасибо, нет. — Она знала, что лицо у нее пылает. — Не вижу необходимости жертвовать грудью, чтобы метнуть в кого-нибудь дротик.

Лорд Торнтон покраснел.

— Вот это да, скажу я вам!

Диккан Хиллиард замер — Грейс видела, что он удивлен, — потом запрокинул голову и расхохотался.

— Дрянная девчонка.

Она широко улыбнулась:

— Напыщенный сноб.

— Ну и ну, — шепнул Торнтон Армистону. — Так он извинился или нет?

Хиллиард направил на него монокль.

— Вы должны мне пятьсот фунтов, Торнтон. А теперь, мисс Фэрчайлд, я с удовольствием составлю вам компанию в вашей прогулке.

Он действительно добр? Он понял, как болит у нее нога?

— Ну, Хиллиард, — запротестовал Торнтон, — вы ведь не собираетесь отнять у меня время, став нянькой?

Улыбка Хиллиарда медленно замерзла.

— Иногда, Торни, я удивляюсь, почему трачу свое время с вами. Всего доброго.

Грейс не знала, что сказать. Все, что она могла, — просто переставлять ноги.

В этот день ее ожидал и другой сюрприз. Когда они уже подходили к дому леди Кейт, кто-то окликнул ее с другой стороны улицы.

— Грейси! — Джентльмен в мундире одиннадцатого полка легкой пехоты махал ей рукой с порога дома леди Кейт.

Грейс неловко остановилась, только рука Диккана Хиллиарда удержала ее на ногах.

— Кит! — крикнула она, сияя.

Майор Кристофер Брэкстон уже бежал к ним. Когда он пересек людную улицу, стало заметно, что левый рукав у него пустой, а лицо в шрамах от ожогов.

— Грейси! — Здоровой рукой он оторвал ее от Диккана и закружил. — Я пытался приехать как можно скорее, но узнал о генерале, когда уже подъезжал к Парижу. Вы знаете, я проводил бы его в последний путь, если бы мог.

Грейс в ответ обняла его.

— Конечно, конечно. Я даже не знала, что вы вернулись. Я думала, вы получили повышение после Тулузы.

Гримаса на его лице сказала о многом.

— Квартирмейстерская служба сухопутных войск. Никто не доверяет однорукому драгуну.

Она покачала головой:

— Глупцы. — И она действительно так думала. Кит был одним из самых храбрых солдат. Тут она вспомнила о мистере Хиллиарде. На этот раз она, не краснея, представила его.

Хиллиард поклонился.

— Вы знакомы с этой леди?

Кит вернул поклон, недоверчиво взглянул на Хиллиарда.

— Один из основателей «Гренадеров Грейси». Хиллиард величественным жестом поднес к глазу монокль.

— Звучит очень воинственно.

— Так и есть, — уверил его Кит. — Мы считаем своим долгом всегда защищать нашу великолепную Грейс и находиться в ее распоряжении.

— Прекрасно. Тогда я могу оставить ее на ваше попечение. Я должен вернуться к своим друзьям. — С непонятной ухмылкой Диккан Хиллиард небрежно приподнял шляпу и удалился.

Грейс в смущении обернулась к Киту.

— Получилось не очень удачно, мой дорогой.

— Очень удачно, — не согласился Кит, ухмыляясь. — Пусть этот грубиян не думает, что нашу Грейс некому защитить.

Она не могла не рассмеяться.

— Кит, ваша Грейс сама защищала себя с десяти лет, когда Гарри Лидж попытался наехать на нее на слоне. Вы выпьете со мной чаю?

— Не могу. — Он нахмурился. — Может быть, завтра? Она улыбнулась, вдруг почувствовав себя счастливой.

— Вы знаете, у кого я остановилась.

Он поднял глаза кверху.

— Высоко летаете, моя девочка.

Грейс помрачнела.

— Ее светлость очень добра. Я думаю, она знала, что сейчас мне было бы плохо одной.

— Я понял. Позовите, когда будет нужда.

И, не задумавшись, сколь скоро такая нужда возникнет, она попрощалась с ним.

Войдя в дом и увидев леди Кейт, леди Би и Оливию — они собрались уходить, — она тут же вспомнила, какими новостями намеревалась поделиться.

— Слово вылетело, — без обиняков сказала она. — Кто-то видел Джека и знает, что он в Брюсселе.

Оливия стала нервно стягивать перчатки.

— В таком случае нужно помочь ему как можно скорее вспомнить все, прежде чем его обнаружат.

Грейс совсем позабыла, что она стоит посреди холла особняка леди Кейт.

— Нельзя, — сказала она. — Это может убить его.

Глава 11

Оливия застыла на месте, не закончив стягивать перчатки.

— Так вы идете на прогулку, Оливия? — осведомилась леди Кейт.

— Нам надо остаться, — сказала Грейс, закрывая дверь. — Вас удивит то, что я услышала в парке.

Леди Кейт немедленно сняла шляпку.

— Финни, мы будем в саду.

Вручив Финни еще и шляпку Оливии, леди Кейт повела всех в глубину дома. Оливия замешкалась, поняв, что они должны пройти через комнату, где лежали трое из выхаживаемых здесь раненых.

— Не вставайте, парни, — прощебетала Кейт, останавливаясь, чтобы захватить графин с хересом и вручить три стакана Оливии. — Мы просто идем взглянуть на цветы.

— Мы рады видеть вас в нашем скромном прибежище, ваша светлость, — уверил ее один из солдат с койки, поставленной у книжных шкафов.

— И вдыхать ваш аромат, — с усмешкой произнес слепой лейтенант. — Вы сами как цветы, когда проходите мимо. Особенно вы, леди Би.

Леди Би, проходя мимо каждого, останавливалась, чтобы поцеловать его. Один из раненых потерял зрение, другой ногу. Еще один был придавлен убитой лошадью, у него были сломаны ребра. Оливия чувствовала себя виноватой. Они честно сражались и ужасно страдали. А она защищала Джека за их счет.

— Теперь, — сказала леди Кейт, когда они оказались в крошечном тихом садике и взяли каждая по стакану с хересом, — выкладывайте, что вы узнали, Грейс.

Грейс с видимым трудом опустилась на кованую скамейку рядом с леди Би. Оливия увидела это и восприняла как еще один упрек себе. Но она не могла ждать, когда ее подруга придет в себя.

— Что вы имели в виду, говоря, что мы не можем сказать ему? — торопила она Грейс.

— Я поговорила с доктором Хьюмом, — сказала Грейс, уставившись в стакан с хересом. — И он сказал мне, что мы никак не сможем ускорить возвращение памяти.

— Но почему?

— Доктор Хьюм боится, что это может привести к воспалению мозга. У графа, сказал он, амнезия. После травм головы нередко наступает состояние, когда теряется память о том, что происходило за какое-то время до травмы.

— Надолго? — спросила леди Кейт.

— Вероятнее всего, он вспомнит все, за исключением происходившего в течение нескольких часов, предшествующих травме. Но предугадать, когда это произойдет, невозможно. К тому же могут остаться провалы в памяти.

Оливия в первый момент даже не смогла полностью оценить размер беды. Ей не давала покоя одна вещь.

— Он мог жениться во второй раз и не знать этого.

Грейс кивнула.

— Я тоже опасаюсь этого.

— Как большинство мужчин, — саркастически произнесла леди Кейт.

— Но не он, — покачала головой Оливия, а потом шепнула: — Не тот Джек, каким я его знала.

Леди Кейт нахмурилась.

— Я не уверена, что Джек, который лежит здесь, тот самый, которого вы знали.

Оливия хотела было возразить, но остановилась. Леди Кейт была права. Джек стал другим. Жестче, непонятней, сложней. Ее Джек все еще был здесь. Но он приобрел новые черты, которые она не узнавала.

— Гусеница, — пробормотала леди Би.

— Верно, — согласилась леди Кейт. — Но, Би, я не вполне уверена, что она превратится в бабочку.

— Придется нам самим узнавать, — сказала Оливия. — Вы уверены, что мы не можем расспрашивать его о времени, выпавшем из его памяти?

Грейс с грустью покачала головой.

— Это может оказаться смертельно опасным. Головная боль — один из симптомов, а он жалуется на нее.

— У меня тоже заболела бы голова, если бы я рассказала жене о своей любовнице, — недобрым голосом объявила леди Кейт.

Паника сжала Оливии горло.

— Но что же мне делать?

— Семья! — вырвалось у леди Би. Леди Кейт кивнула.

— Что нам делать?

— Помогать, — сказала Грейс. — Мы можем отслеживать возвращение памяти, и это все. Но… — Грейс замолчала, и Оливия поняла, что подруге трудно продолжать. — Ему ни при каких обстоятельствах нельзя напоминать о травмирующих событиях.

— Он уже знает, что участвовал в битве, — сказала леди Кейт. — Что может быть более травмирующим?

Оливия молча смотрела на нее.

— Он должен сам все вспомнить, — вставила Грейс, слова Грейс тяжелым камнем легли на грудь Оливии.

— Получается, я должна продолжать притворяться, что мы все еще женаты?

— Да, — подавленно сказала Грейс.

Оливия вскочила.

— Нет. — Она почти выкрикнула это. — Я не хочу. Я не могу.

— У вас нет выбора, — очень тихо сказала леди Кейт. — Как бы там ни было, мы должны суметь доказать его невиновность.

— Нет, — выпалила Оливия. — Он не заслуживает моей преданности и заботы. Он не заслуживает моего сочувствия.

— Тогда почему вы вообще спасли его?

Оливия зажмурилась — чувство бессильной обиды охватило ее. Вопрос не требовал ответа, и она знала это.

— Он без конца задает вопросы, — запротестовала она.

Леди Кейт кивнула:

— Будем надеяться, что он вскоре вспомнит остальное.

Оливия подумала и покачала головой:

— Нет. Мы не можем ждать. Нам нужно найти другой способ.

— Боюсь, вы правы, — сказала Грейс. — В парке я невольно услышала разговор Диккана Хиллиарда с лордом Торнтоном и Армистоном. Они желали узнать местонахождение графа Грейсчерча.

— Но мы не можем перевезти его в другое место, — запротестовала леди Кейт.

— И здесь его больше нельзя держать, — возразила Оливия, начиная ходить туда-сюда. — Наши пациенты будут вот-вот отправлены по домам.

А это значит, что они больше не смогут прятать его. У них не будет оснований оставаться в Брюсселе, где они могли держать Джека отдельно от всех.

Оливия до дна осушила свой стакан хереса.

— Нам с Джеком надо уехать.

Леди Кейт рассердилась.

— И лишить меня возможности рисковать? Не будьте дурочкой. Придумайте что-то другое. Кто еще знает о Джеке?

— Чемберс, — вырвалось у Оливии прежде, чем она успела подумать, что сказать.

Леди Кейт подняла бровь.

— Слуга Джервейса?

Оливия подняла глаза, она вдруг поразилась, что не вспомнила о нем раньше.

— Он был слугой Джека. Он нашел Джека в Угумоне. Сказал, что получил от него записку.

— Ренегат, — фыркнула леди Би.

Леди Кейт повернулась к ней.

— Чемберс? Пусть так. Но полезный ренегат. — Встав, она принялась собирать стаканы. — Я пошлю ему записку.

— Нет, — запротестовала Оливия, хватая ее за руку. — Я уже говорила: Джервейс не должен знать.

Все три женщины повернулись к ней. Оливия понимала, как резко прозвучали ее слова.

— Тогда объясните, в конце концов, причину вашей антипатии к нему, — потребовала леди Кейт. — Насколько я понимаю, дело не в ненависти ко всем, кто принадлежит к семейству Джека.

Все происходило слишком быстро. Оливия не была уверена, что у нее хватит смелости.

— Вы поверите мне?

Леди Кейт подняла изящную ручку.

— Джервейс — очаровательный собеседник на обеде. Но вспомните, я не побоялась бури, чтобы вырвать вас из его рук.

Оливия изумленно уставилась на нее.

— Вы знали, что он был там?

Леди Кейт пожала плечами.

— Кто-то упомянул о том, как ловко он вывез из города миссис Боттомли. Я подумала… за этим что-то стоит. Тем более что сам он вернулся за вами.

Так что герцогиня не из каприза приютила ее, как раньше считала Оливия.

Леди Кейт снова села и наполнила стаканы хересом по второму разу. Оливия, взволнованная, села рядом.

Ей трудно было подыскать слова.

— Джервейс, — наконец начала она, слишком крепко сжимая стакан и не замечая этого, — невероятно сосредоточен на том, чего хочет. Для него цель всегда оправдывает средства.

— И чего он хотел? — спросила Грейс.

— Того, что было у Джека.

Леди Кейт нахмурилась.

— Но он ни при каких обстоятельствах не мог бы стать наследником.

— В самом деле? Это, судя по всему, не имело для него значения. Я думаю, то, чем обладал Джек, ему представлялось блестящими новыми игрушками. Деньги. Талант. Власть.

— А вы?

Оливия теперь теребила свое платье.

— Поймите, пожалуйста. Дело не в том, что я была очень желанной. Я совсем не раскрасавица, у меня нет особых талантов. Но Джервейс видел, что Джек пылает страстью, — она пожала плечами, — и внезапно я превратилась в новую яркую игрушку.

На какое-то время воцарилось молчание.

— Вы хотите сказать, что Джервейс организовал весь этот абсурд пять лет назад? — потребовала ответа леди Кейт.

Оливия чуть было не засмеялась. Только леди Кейт могла назвать развод, дуэль и смерть «абсурдом».

— Джервейс был очень убедителен, а мы с Джеком — такими юными. Может быть, если бы мы провели больше времени вместе, может быть…

Герцогиня запротестовала:

— Ничего не может быть. Джек всегда был «многообещающим мальчиком». Он никогда в жизни не встречался с трудностями. — Она покачала головой. — Мне жаль, что он потерпел неудачу при встрече с первым же препятствием.

Оливия с удивлением поняла, что неожиданно оказалась единственной защитницей Джека.

— Джервейс обставил все очень убедительно.

— Полагаю, ему охотно помогали Уиндемы?

— Пауки, — пролепетала леди Би.

— Можно ли винить их? — сказала Оливия. — Я вряд ли отвечала их представлениям о том, какой, по их мнению, должна быть графиня.

— Нет, конечно, — заметила Кейт. — Вы умная и страстная, и у вас есть душа.

Оливия вздохнула.

— И бывший муж, которого могут повесить как предателя. Что невероятно обрадует Джервейса.

Леди Кейт поднялась.

— В таком случае он никогда не узнает.

Оливия моргнула.

— Так просто?

Леди Кейт хищно улыбнулась.

— Конечно. Я собираюсь получить большое удовольствие от игры по разрушению его планов.

Оливия подскочила.

— Это не игра, Кейт. Джервейс опасен.

— Ну не надо, Оливия.

В этот миг у Оливии появился выбор. Она могла все честно выложить и повести себя так, как диктовала целесообразность.

— Вы не понимаете? Именно Джервейс убедил Джека, что ребенок не его. Хотя одного взгляда на Джейми было достаточно, чтобы увидеть истину, Джервейс не удосужился взглянуть.

— О, Оливия…

Леди Кейт подозрительно долго рассматривала кроваво-красные розы, увивающие стену сада. Оливия перестала дышать, опасаясь, что ее подруги не поверят сказанному.

Но леди Кейт, потирая переносицу, покачала головой.

— Хорошо, — сказала она, поднимаясь на ноги и принимая позу, которую Оливия мысленно определила как свойственную исключительно герцогиням. — Я могу дать указания Финни, чтобы он связался с Чемберсом втайне от Джервейса. Что еще?

Оливии стало легче. Пришла ее очередь выказать храбрость.

— Пришло время довериться еще кому-нибудь, — сказала она и встала, как если бы это придало ей смелости. — Нам следует поговорить с вашим кузеном Дикканом.

На следующий день они отправили по домам троих своих пациентов, и те уехали в громыхающих повозках с напутственными улыбками и корзинами еды в дорогу. За хлопотами по отправке наступил и прошел полдень, а Оливия все еще не видела Джека.

Когда церковные колокола пробили час, она собрала все свое мужество и пошла наверх. Ее тело радостно отозвалось, стоило ей шагнуть на первую ступеньку. Сердце учащенно забилось, руки стали влажными. Она испугалась. Ее раздирали противоречивые чувства, она не знала, сможет ли когда-нибудь обрести покой.

Он сидел у окна в кресле и играл в карты с Трэшером. Должно быть, Харпер дал ему чью-то одежду, потому что на нем были слишком просторные рубашка и брюки. А Трэшер одолжил ему свой парик, который торчал на голове Джека как меховой берет, а густые черные волосы беспорядочно выбивались из-под него. Оливия с трудом удержалась от улыбки.

— Это, сэр, — обвинял Джек своего маленького партнера, — называется «жульничать».

Трэшер поднял на него глаза, оторвавшись от сброшенных карт.

— Ну да, а как же, — охотно признал он. — Только так можно выиграть у господ.

— Ты плут, — заявил Джек, собирая карты и тасуя их. — И я тебе не господин.

Трэшер захохотал, словно его щекотали. Вскочив, он схватил свой парик и водрузил на собственную голову.

— Теперь я тоже господин.

— Что ж, — ответил Джек, — теперь я буду жульничать.

— Кажется, я пришла как раз вовремя, — сказала Оливия, входя в комнату. — Боюсь, негодники, скоро вы поднимете на ноги весь дом.

— Негодники. — Трэшер закивал. — Это мы, прекрасно.

— Мне пришло в голову, миледи, — сказал Джек, откидываясь на кресле и поднимая на нее умоляющие глаза, — что вы не поцеловали меня сегодня.

В то утро Харпер разбинтовал ему голову. Стало видно, что одна сторона лица у Джека все еще оставалась сильно опухшей и в кровоподтеках. Оливия поймала себя на желании прикоснуться к ней губами.

— А мне пришло в голову, — заявила она, подбоченившись, — что вы не съели ваш обед. Я принесу вам каши?

Он скорчил рожицу, которая когда-то заставляла ее заливаться смехом.

— Только если вы захотите окончательно прикончить меня. Умоляю, Ливви. Больше никаких каш.

— Тогда суп. Хлеб.

— Поцелуй.

— Ты очень болен, Джек.

Он надулся.

— Насколько я слышал, никто еще не умирал от поцелуя. На самом деле доказано, что поцелуй может пробудить от смерти.

— Только в сказках.

— Кто сказал, что это сказки? Возможно, некоторое преувеличение, ну как разговоры в обществе.

— Так ты утверждаешь, что, если бы я поцеловала тебя раньше, ты бы не лежал так долго без сознания?

— Не совсем так. Я бы очнулся скорее. — Он уже снова ухмылялся, его сине-зеленые глаза казались неестественно яркими на бледном, в синих кровоподтеках, лице. — Ты в самом деле считаешь, что я могу покинуть тебя, Лив?

Оливия осталась довольна собой. Она справилась с внезапно нахлынувшим гневом. Покинуть ее? Разумеется, она так считала, потому что он уже сделал это.

Должно быть, что-то отразилось на ее лице, потому что Джек нахмурился.

— Я бы не хотел оказаться вдали от тебя. Если есть что-то, что я знаю наверняка, так именно это.

Она долго сжимала и разжимала пальцы, чтобы не сорваться. Ей хотелось обрушить на него правду. Пусть узнает, что он сделал с ней.

Но сейчас она не могла себе этого позволить. Если она выпустит из ящика хоть одно воспоминание, остальные выскользнут следом, а этого она не вынесет.

— Хорошо, — сказала она, старательно следя, чтобы не задрожал голос. — Как нога?

Он посмотрел вниз, как бы удивляясь, что она на месте.

— Гораздо лучше. Кажется, милая, мед хорош не только для пышек.

Она кивнула, не забывая держать руки подальше от него.

— Трэшер, будь так добр, принеси этому грубияну ростбиф.

Трэшер вскочил с кресла.

— Если желаете, я раздобуду для него немного шоколада. Эти бельгийцы умеют его делать. Стянуть проще простого.

— Держи свои лапки при себе, ты, плутишка, — пригрозил ему Джек.

Трэшер исчез за дверью прежде, чем Джек снова повернулся к Ливви.

— Я что-то не то сказал, — произнес он, протягивая ей руку.

Она взялась за нее, чтобы не вызвать у него недоумения.

— Нет, ничего. — От его прикосновения она начала оттаивать. — Просто… ну… ты был очень плох. Ты почти покинул нас.

— Да? Я знаю, что прошло больше двух недель с тех пор, как я видел тебя последний раз. Хотя я не могу представить себе это, клянусь тебе. Но… факты не лгут. Что между нами случилось, Лив?

Она на миг перестала дышать. Она испугалась, что выложит правду. «Ты выбросил меня как ненужную вещь. Ты поверил лжецу и проклял свое собственное дитя, а потом начал новую жизнь с какой-то Мими».

— О, я думаю, мы были слишком молоды и безрассудны, когда обвенчались. Мы не дали себе времени достаточно хорошо узнать друг друга, чтобы преодолеть трудности. А потом…

— Я поступил на военную службу.

Она заморгала. Сглотнула.

— Да.

— А что Джервейс? Он тоже поступил на военную службу? Она засмеялась:

— Ты в своем уме? Ты можешь себе представить Джервейса, бредущего по грязной дороге?

Он снова заулыбался.

— Ты права. Надеюсь, я не слишком задолжал ему после того, как ты немножко увлеклась игрой в карты. Или ты в конце концов позволила мне покрыть твой проигрыш?

Эти слова были как удар. Он все еще не верил ей.

— Если ты хочешь, чтобы я осталась, — сказала она, отнимая у него свою руку, — ты никогда не заговоришь больше об игре в карты.

— О, я знаю, ты выбросила это из головы, Лив, — сказал он, снова потянувшись к ней. — Это легко можно понять. Раньше ты никогда не была такой резкой.

Избежав его прикосновения, она шагнула назад.

— Я говорю то, что хочу сказать. Я повторю это еще раз, и никогда больше. Я. Никогда. Не играла. В карты. Если ты не можешь поверить мне, нам не о чем больше говорить, и я оставлю тебя в надежных руках сержанта Харпера.

— Но Джервейс…

— Лгал.

— Не говори ерунды, Ливви. Зачем Джервейсу лгать?

Она снова боролась сама с собой. Одно слово правды — и остальное польется рекой. Заговорив, она почувствовала гордость оттого, что ее голос звучал спокойно.

— Это и есть, Джек, одна из трудностей, о которых я говорила. Тебе было проще поверить кому-то еще, но не мне. Твое недоверие начало разрушать наш брак.

— Как я могу верить тебе, когда я не помню, что случилось? — почему-то рассердился он.

— Ты ведь помнишь, я поклялась, что не играла в карты. Ты знал, что я никогда не нарушила бы клятву. Но ты ни разу не засомневался в том, что кто-то другой говорил обо мне. — Слезы кипели в ее груди, но она не давала им пролиться. — Я не позволю, чтобы такое случилось снова.

Она увидела страдание в его глазах. Ей отчаянно хотелось, чтобы оно было настоящим.

— Дай мне шанс, Лив, — умолял он, снова пытаясь взять ее за руку. — Наверное, я не заслуживаю этого, но я хочу, чтобы ты знала. Давай снова попробуем узнать друг друга. Пожалуйста.

Она хотела держаться от него на безопасном расстоянии. Она хотела отойти подальше. Но каким-то образом оказалось, что она взяла его за руку. И села.

— Я попытаюсь.

Он откинулся на спинку кресла, словно последние несколько минут изнурили его.

— Я изо всех сил стараюсь вспомнить, — сказал он, и она вдруг ясно увидела, что он страдает. Его глаза потемнели от страдания. — Мне кажется, вот-вот — и я дотянусь, смогу вспомнить, стоит только закрыть глаза. Но я пытаюсь — а все ускользает, и это вызывает во мне ярость. Испуг. Меня словно сбивает с ног. Что-то плохое маячит как в тумане, я не могу рассмотреть. — Он взглянул на нее, и боль в его глазах пронзила ее. — Что так пугает меня, Лив? Что я сделал?

Ей вдруг захотелось солгать ему. Ей захотелось прижать его к себе, обещать, что все будет хорошо, а она знала, что не будет. Повинуясь прежним привычкам, она наклонилась к нему и нежно откинула непослушную прядь волос.

— Мы узнаем, — сказала она ему. — Я обещаю. Что-нибудь ты сумел рассмотреть в тумане?

— Ну, — начал он, закрывая пальцами шрам, — я понимаю, что это звучит странно, но, — он пожал плечами, — львов.

Оливия недоуменно уставилась на него. Он хмурился, словно ожидал, что она засмеется.

— Львов?

— Да. Они смотрят не в ту сторону. Она моргнула.

— Кто? Львы?

Его улыбка вышла немного кривой.

— Странно, да? Но мне в голову неожиданно пришла эта мысль и больше не отпускала. Львы. И убеждение, что они смотрят не туда, куда надо, что бы это ни означало. — Его улыбка стала шире. — Не думаю, чтобы у леди Кейт был зверинец, обитателей которого я бы слышал во сне. С ней это никак не может быть связано.

Он снова замолчал. Потемнел лицом. Закрыл глаза, как будто воспоминания снова дразнили его.

— Я помню, что мне было холодно. Хотелось есть. Боже, как я хотел есть. Должно быть, это был последний переход.

— Ты похудел.

Он потрогал рубцы.

— Я не могу выносить этого. Я так хочу вспомнить, и каждый раз, когда я пытаюсь, у меня начинает ужасно болеть голова.

Она инстинктивно сжала его руку.

— Тогда не надо, остановись. Ты вспомнишь, когда твой мозг достаточно восстановится.

Он покачал головой, не отпуская ее руку, как если бы боялся остаться без поддержки.

— Посиди со мной, Лив. Пожалуйста.

И она села. Она пододвинула ближе кресло, в котором раньше сидел Трэшер, и увидела в глазах Джека Уиндема несвойственные ему раньше страх, беспокойство, потерянность. Уязвимость. Она поняла, что леди Кейт была права. Джек Уиндем, который вернулся к ней, не был тем Джеком, который ушел от нее.

Это испугало ее настолько, что она чуть было не отпрянула от него. Она не хотела снова любить его. Она не хотела стать заложницей его наваждений, страхов и грехов. У нее хватало своих горестей и забот.

Но как она может отвернуться при виде такой боли?

Не отпуская его руки, она опустилась на колени рядом с его креслом.

— Расскажи мне, Джек. Расскажи, о чем ты думаешь. Улыбка у него вышла напряженной.

— Я все еще думаю о поцелуе, — пошутил он, но голос был больным и усталым. — Я знаю, что не заслужил его. Но пожалуйста, Лив. У меня такое чувство, что без него я погибну.

Она видела, что он искренен. Она чувствовала, как он вцепился в ее руку, как если бы он боялся отпустить ее. В этот миг она поняла, в какой опасности находилась. Она не могла сказать ему «нет».

Привстав, она перегнулась через ручку кресла и дотронулась до его изуродованной щеки. Она на миг закрыла глаза, вдохнула запах Джека и почувствовала, как натянулась нить, которая неразрывно связывала ее с Джеком. Вздохнув, она провела пальцами по грубой щетине его бородки. — Ты прав, — шепнула она. — Тебе нужно помыться. А потом она поцеловала его.

Куда делся ее гнев? Ее охватило чувство, которое можно было бы назвать подзабытой радостью, оно кружило ей голову, как запах розового масла, извлеченного из давно увядших роз. Она могла сейчас думать о том, как ей не хватало его. Как ей не хватало покоя в его объятиях, наслаждения его прикосновениями.

Она все понимала. Разве она не понимала? Но, забыв обо всем, кроме его губ и восхитительного ощущения прикосновений его шершавых пальцев к своей коже, она осознала то, что ей следовало бы знать, — это было неизбежно. В его глазах были доброта и благодарность, как если бы жар и голод были здесь ни при чем. Как если бы на этот раз они встретились как ущербные человеческие существа, необходимые друг другу для утешения. Для поддержки. Она снова закрыла глаза, отыскала его губы и забыла обо всем на свете.

Все было как раньше. Нет. Лучше. Она ощущала его острее, голод терзал ее. Это она позволила своим рукам блуждать по нему. Она положила их ему на грудь, дразня себя мягкими завитками его волос, выбивающихся из открытого ворота рубашки; вспомнила, как сужалась полоска волос книзу, разделяя живот на две части. Она вспомнила его гладкие и сильные мышцы и твердые контуры рук. Когда он обхватил ее и притянул к себе на колени, она совсем растаяла.

— Твоя нога, — запротестовала она, отрываясь от его губ.

Он запустил руку в ее волосы, вынул и отбросил заколки, снова притянул ее к себе и вздохнул. Она ощущала его теплое дыхание где-то у своих губ и приоткрыла их для него.

Он уткнулся носом в ее шею, в маленькую ямочку у ее основания, прикосновение к которой всегда посылало волну возбуждения по ее телу. Это произошло сейчас, волна дошла до низа живота, где жар умер пять лет назад. Женщина в ней ждала своего воскрешения.

Она почувствовала его член у своего бедра, удивительно твердый, и потерлась о него; ее тело жаждало его как воздуха.

Его ладонь скользнула вниз по ее руке, по ноге. Это было как молния, и она изогнулась, чтобы прижаться сильнее. Ей хотелось выть и рыдать, оплакивать потерянную прелесть их соединения, утраченные пылкие соития и те часы, когда они предавались более утонченным духовным наслаждениям. В ранние утренние часы они встречались друзьями, поздние ночи были полны удивительными сюрпризами.

Ей не хватало его. Боже, как ей не хватало его все эти годы! И ей нельзя позволить себе приблизиться к нему сейчас, потому что ей будет еще горше, когда он снова уйдет. Но ее тело ждало его рук, чтобы пробудиться. Его губ, чтобы благословить пробуждение. Его тела, чтобы слиться с ним.

Она расслабилась от его прикосновений, кожа ее запылала. Ее руки блуждали по нему, по его рукам и бедрам, твердым бедрам. Она ничего не слышала, кроме гулких ударов сердца, ничего не чувствовала, кроме его мягких губ. На бесконечные минуты она отдалась водовороту ощущений, отчаяние осталось где-то далеко позади…

Это Джек в конце концов оторвался от ее губ. Она недоумевала: его руки лежали на ее плечах, она ощущала его дыхание возле своего горла. Его глаза были закрыты. Он оттолкнул ее, словно она была заразной.

— Это была неподходящая фантазия, — пробормотал он, мотнув головой.

Оливия сжалась от стыда. Ее сердце стучало в ребра. Было ведь так хорошо. Она возвращалась к тому, что потеряла, и ее глубоко ранило то, что она не дотянулась до потерянного.

Взглянув на лицо Джека, она увидела, что он испытывал те же чувства и тоже был в смятении.

Дрожащими руками она оправила юбки.

— Трэшер принесет тебе поесть, — сказала она, не в силах смотреть на него. — Я уверена, что будет лучше, если я не вернусь.

И она вышла из комнаты.

Глава 12

Что он натворил? Одному Богу известно. У него не было права так вести себя с Ливви. Не сейчас. Не раньше, чем он узнает, что затерялось в глубинах его памяти.

Сидя с закрытыми глазами, он слышал, как звякнул принесенный Трэшером поднос с едой, есть уже не хотелось. Он все еще ощущал запах Оливии, слабый аромат яблок и свежести, как если бы она летним днем босиком ходила по саду.

Ему не следовало настаивать на поцелуе. Не следовало принуждать ее, ведь он видел ее замешательство. Он, оказавшись в клетке этой комнаты, каким-то образом чувствовал — между ними произошло что-то страшное. Чего она не в силах забыть.

Ему нужно узнать, в чем дело. Он просто не мог жить дальше, замечая боль в ее глазах. Ему нужно понять, кем была для него Мими и как он мог подумать, что она способна заменить ему Ливви.

— Ваша светлость? — неуверенно произнес Трэшер.

Джек открыл глаза и увидел перед собой тарелку с ростбифом и грибами и большую кружку с пенящимся темным пивом. Ему следовало бы прийти в восторг. Он кивнул и взял вилку. Ему нужны силы.

— Трэшер, — спросил он, проглотив кусочек ростбифа, — какой сейчас год?

Трэшер подошел к туалетному столику и взял в руки вазу.

— Не могу сказать. Леди Кейт велела молчать.

Джек чуть не улыбнулся — в голосе мальчишки звучала абсолютная преданность. Хотел бы он заслужить такую преданность. Ему нужно найти кого-то, кто без колебаний помог бы ему узнать то, что он забыл. И что означали те чертовы красные обшлага.

Одна мысль об этом вызывала чувство вины. Стыд. Ярость. Страх. Чувства эти казались знакомыми, как старые друзья, словно он испытывал их не в первый раз.

Это сводило с ума. Он не помнил, что делал до того, как очнулся, но его эмоции должны были на чем-то основываться. Он ощущал их реальными. И недоумевал, почему ему так важно поскорее вернуть память. Воспоминания, сопровождаемые такими чувствами, не могут оказаться хорошими.

Может быть, он представлял для нее угрозу, а она не знала этого. Он мог сделать что-то ужасное, и тогда оставалось только порвать все связи с ней для се же блага.

— Трэшер, — сказал он, протягивая ломоть хлеба тощему мальчишке, — я вроде бы слышал, что ты замечательно умеешь находить всякие вещи.

— То правда, — ответил мальчик, который ни секунды не оставался в покое, словно у него было слишком много энергии для такого помещения. — Я отыщу что угодно.

— Даже здесь, в Брюсселе? Они здесь и по-английски не говорят.

— Ну и что. Это ничего не значит. Особенно со всей этой армией здесь.

Джек кивнул, рассеянно жуя мясо и запивая его горьким пивом.

— Ты бы хотел заработать несколько монет? Мальчишка остановился у кровати и наклонился, проверяя что-то под подушкой.

— Еще бы.

Джек удовлетворенно кивнул, стараясь сообразить, какое именно поручение он мог бы дать мальчишке. Это было непросто. Ему были ненавистны слабость, неуверенность и ужасные подозрения, зародившиеся в его мозгу.

— Что это? — спросил Трэшер. — Припрятано здесь?

Он вынул что-то из-под подушки Джека. Джек оглянулся и увидел, что мальчишка держит в руках какую-то серебряную вещь. Фляжку.

— Не имею представления. Положи ее обратно.

Трэшер пожал плечами и повиновался.

— Можешь ли узнать кое-что для меня? — спросил Джек. Мальчишка, протянувший было руку за кусочком ростбифа, обиделся.

— Если бы не мог, не говорил бы.

— Поможешь мне узнать, как я попал в Бельгию?

Мальчик посмотрел на него и нахмурился:

— Может быть.

— И никому не скажешь? — спросил Джек, глядя в умудренные карие глаза. — Я не хочу, чтобы леди Кейт беспокоилась.

Мальчик, казалось, размышлял над предложением Джека.

— Я не буду врать.

Этого Джек не мог требовать от него.

— Я просто не хочу, чтобы пострадали женщины. Может быть, случилось что-то плохое.

Его слова, кажется, возымели действие.

— С этим не поспоришь. Слышал, какие-то парни разыскивают вас, и не для того, чтобы пожать руку.

Джек похолодел.

— Что ты хочешь сказать?

Трэшер пожал костлявыми плечиками.

— Больше не знаю. Вроде ходят слухи, что вы настоящий граф Грейсчерч и что вы сделали что-то нехорошее. Только сами эти типы такие плохие, что я не очень-то поверил.

«Что-то нехорошее». Неужели он сражался на стороне французов? От такой мысли ему сделалось плохо.

— Ты предупредил герцогиню? Эти мужчины наверняка знали, что я здесь.

Трэшер покачал головой:

— Нет. Вы секрет. Пока вы не узнаете, что случилось, они никого не подпустят к вам, чтобы не пошли разговоры.

Джек оторопел. Какой в этом смысл? Почему Ливви не должна подпускать к нему друзей, если кто-нибудь из них здесь поблизости? Чего она боится?

— Ты можешь узнать, кто разыскивает меня, так чтобы самому не попасть в беду?

Мальчишка расхохотался, как если бы Джек сказал что-то невероятно смешное.

— Ваша светлость, я вырос в трущобах. Ничто в этой чертовой Бельгии не сравнится с ними!

— На твоем месте я бы не был так уверен, — сказал Джек, и вдруг ему вспомнилось.

Узкий проулок. Противные, влажные, жирно блестящие булыжники в слабом свете далеких фонарей. Зловонные трущобы и плеск воды в близкой речке. Тревога. Возбуждение.

Нож, рукоятка которого идеально лежит в ладони, холодная в горячих пальцах. Округлый силуэт толстого мужчины. Они стоят друг против друга? Он не мог сказать. Но он видел, как блеснул в слабом свете заносимый нож, и ударил сам.

Он чувствовал все, словно память жила в его руке. Легкость удара, скрежет задетой кости. Он слышал затрудненное дыхание. Бульканье. Он чувствовал тяжесть тела на своих руках.

— Дяденька?

Он вздрогнул. Дотронулся до внезапно разболевшейся головы и понял, что его трясет. Он убил человека.

— Кажется, я убил кого-то.

— Ну уж точно. Вы же были там, под Ватерлоо.

Но то происходило до битвы. К горлу поднялась желчь, пот выступил на лбу. На миг он перестал видеть костлявого мальчишку, которому только что исповедался.

— Не во время сражения. В переулке.

— Неудивительно, — сказал мальчишка, неуверенно хлопнув его по плечу. — У вас стало такое лицо. Но вы не похожи на плохого парня. Не переживайте.

Джек взглянул на благодушное лицо мальчишки и чуть не рассмеялся. Разве не знаменательно, что он признался единственному человеку в этом доме, который способен принять его признание с таким хладнокровием?

— Я не знаю, кто это был, — сказал он, и его голос дрожал так же сильно, как руки. — Не знаю где. Город. Река. — Стараясь вспомнить больше, он испытал новую вспышку боли в голове и стиснул ее руками. — Хочу вспомнить.

— Ну, я надеюсь, вы вспомните, — согласился с ним Трэшер, завладев парочкой грибов и отправляя их в рот. — Чую я, мы скоро уберемся отсюда, а в Лондоне все будет гораздо трудней. Уж очень он большой.

Джек снова едва удержался от смеха. Где Кейт подобрала этого сорванца?

— Вот и хорошо. Если сумеешь узнать, кто меня разыскивает, я отблагодарю тебя.

Трэшер кивнул:

— Кусок пирога.

— Нет, — не согласился Джек, хватая мальчишку за руку, чтобы тот прислушался к его словам. — Не кусок пирога. Поручение опасное. Если бы я мог послать кого-нибудь другого, то, черт побери, так бы и сделал.

Мальчик стал серьезным.

— Я знаю, ваше сиятельство. Но раньше я всегда жил в опасности.

Не в такой опасности, подумал Джек, гадая, откуда он это знает. Совсем не в такой опасности.

Выйдя от Джека, Оливия задержалась, только чтобы взять шляпку, и выскользнула из дома. Ей необходимо было пройтись, побыть одной. Неожиданно парк показался очень привлекательным.

Сначала ее мысли были под стать поспешным шагам — она ни на чем не могла сосредоточиться. Ее тело все еще не отошло от прикосновений Джека.

Вспомнились его удивительные сине-зеленые глаза, его руки, его сильное, натренированное тело. Запах, звуки его смеха в то раннее воскресное утро, когда они лежали, зарывшись в одеяла. Удивление в его глазах, когда он положил руку на ее живот, чтобы почувствовать первые шевеления их дитя.

Его страсть.

Джек разбудил ее чувственность. Он научил ее испытывать наслаждение, которое может дать пылкий и заботливый любовник, и купаться в этом наслаждении. Он был как кремень, воспламеняющий трут. Он был страстным, и щедрым, и изобретательным, он открыл для нее мир разделенного наслаждения. От него она узнала, что самым мощным афродизиаком является доверие.

Ей вспомнилось — как-то раз Джек помогал на поле своим работникам и вернулся голодный и пропотевший. В грязной и липкой от пота одежде он ворвался в гостиную Оливии словно пират, берущий на абордаж беспомощное торговое судно.

— Ты благоухаешь, как рыба, выловленная три дня назад, — смеясь, укорила она его, зная, что это не имеет значения. Ее груди уже затвердели при одном только виде его. Внизу живота нарастало желание.

Он рассмеялся и с горящими глазами притянул ее в свои объятия, нимало не заботясь о том, что ее прелестное новое муслиновое платье будет безнадежно испорчено.

— Сюрприз, Ливви, — шепнул он ей на ухо дрожащим от смеха голосом. — Посмотри, что я принес тебе.

Она почувствовала этот «сюрприз» у своего живота, и ее тело воспламенилось в ответ. Он прижал ее к одной из обитых шелком стен, и, вдыхая исходящий от него острый запах пота как экзотический парфюм, она обвила руками его шею. Их языки сплелись. Неловко повозившись с его грязной одеждой, она выпустила на свободу его уже твердое как камень орудие любви. Она помогала ему, когда загрубевшими, грязными руками он поднимал ее вверх по стене, когда он взялся за ее юбки и задрал их, обнажив ноги, отчего внутри ее словно взорвалась молния.

А потом он, без улыбки, ничего не шепнув и не спросив, пронзил ее. Она укусила его за шею, когда он вошел в нее. Это пылкое, быстрое, жесткое соитие наполнило ее блаженством, они оба задохнулись и захотели большего.

Когда все закончилось, она повисла на его плече, влажная и насыщенная, он — она увидела это по его глазам — испугался, что обошелся с ней непочтительно. Что он взял ее, женщину благородную, прижав к стене, быстро и грубо, словно она была потаскушкой с Ковент-Кардена. Его испуг вызвал в ней новый прилив любви и нежности.

Положив руку ему на грудь, где все еще гулко стучало сердце, она наклонилась к его уху. И потому, что только так она могла выразить, каким прекрасным был для нее его «сюрприз», она употребила слово, совершенно непозволительное для дочери викария.

— Мне нравится, — задохнулась она, — когда ты занимаешься со мной любовью.

Только Джеку она могла сказать это, только Джеку доверяла.

В ответ он крепко поцеловал ее, словно бы смягчая слово.

— Ты не обиделась? — спросил он.

Она подергала его влажную от пота рубашку, пока не высвободила ее, и поводила руками по его голому торсу.

— Я знаю, что в этом нельзя признаваться, — сказала она с улыбкой искусительницы, — но это возбуждает меня.

Он снова поцеловал ее. Он завладел ее языком, зубами, горячим чудесным ртом.

— Ты никогда не признаешься в этом другому мужчине, пока жива.

Она помнила, что снова засмеялась.

— Зачем бы мне это могло понадобиться?

Она изо всех сил старалась стать другой, независимой от Джека — от своей нужды в нем. Из пепла и руин она создала жизнь, которой гордилась. Какие бы невзгоды ни стояли на ее пути, каким бы искушением ни представлялось поддаться отчаянию, она выстояла. Она осталась верна себе, повзрослела и сделалась сильной, достойной уважения женщиной. Если бы она снова не увидела Джека, то могла бы такой и остаться.

Но стоило Джеку прикоснуться к ней, как ей пришлось лихорадочно бороться, чтобы не оказаться беззащитной перед ним. Один раз она уже доверилась ему. Она поверила, что он будет обращаться с ее сердцем так же бережно, как она обращалась с его. Но она не знала, какая хрупкая вещь доверие. Сейчас в ее глазах это был самый драгоценный дар.

Она доверяла Джорджи. Она доверяла леди Кейт, и Грейс, и леди Би. Но Джеку? Джека она любила. Как ни противилась, с этим она ничего не могла поделать. Какие бы чувства она ни питала к нему, она не переставала любить его.

Но доверять? Она больше не доверяла ему. И, к своему ужасу, она понимала, что любовь без доверия пустой сосуд. И страсть без доверия тщетна.

Но, о Боже, хотела бы она убедить в этом свое сердце.

Она глубоко погрузилась в свои мысли и не заметила, что уже не одна. Ей следовало бы ожидать его появления.

Но она в первый раз оказалась достаточно далеко от леди Кейт, чтобы стать уязвимой. А его первейшим талантом было отыскивать уязвимых.

Он опустился на скамейку рядом с ней.

— Привет, Ливви.

Должно, быть, она все еще витала в мыслях где-то далеко. Она потеряла контроль над своими воспоминаниями. Как бы там ни было, появление Джервейса вызвало у нее только раздражение.

Она обнаружила, что может смотреть на него не бледнея. На самом деле впервые в жизни она увидела его таким, каким он был. Избалованный маленький мальчик в теле мужчины, который просто не понимал, что он не может всегда получать то, что хочет.

— Привет, Джервейс.

Его золотистые волосы блестели в неровном свете, в глазах светился юмор. Он был неотразимым.

— Как вы позволили себе, Лив, удалиться от своего укрытия? Разве вы не боитесь, что я схвачу вас и скроюсь с вами?

На этот раз у Оливии хватило терпения.

— Бог с вами, нет. Слишком много свидетелей. Было бы трудно изобразить невиновность, если бы вы совершили преступление на глазах у пятнадцати солдат, трех нянь и священника.

Он весело рассмеялся:

— Совсем не преступление, разве что преступление сердца.

— Банально, Джервейс. Я разочарована.

— Ах, Ливви, — сказал он, проводя пальцем по ее щеке. — И вы еще удивляетесь, почему я не смог забыть вас.

— Вы никогда не забывали меня, — произнесла она, чувствуя холодный ужас от его вкрадчивого прикосновения, — потому что я единственная сказала вам «нет».

— Неправда. — Он заговорщически улыбнулся. — И мы оба знаем это. Мы провели вместе чудесное время, Лив.

— Ваше понимание чудесного отличается от моего.

Он какое-то время рассматривал ее, как бы пытаясь лучше понять.

— Вам лучше быть служанкой.

В ответ она тоже оценивающе посмотрела на него и увидела, что у него совершенно гладкое, без единой морщинки, безоблачное лицо. Джервейс мало думал и никогда не тревожился. Ему никогда не приходило в голову, что следовало бы.

— Да, Джервейс, уж лучше я буду служанкой.

Он холодно улыбнулся:

— А что случится, когда станет известно, что никакого мистера Грейса не существует?

Из ее груди вырвался удивленный смешок.

— Ради Бога. Вы думаете, я погибну из-за того, что взяла имя своей золовки?

— И Джорджи позволила? Сомневаюсь.

Она пожала плечами, словно это не имело значения.

— Они с Джеймсом помогли мне, когда я нуждалась в этом.

— Почему же вы не остались с ними?

— Я прекрасно справляюсь сама.

— Не так прекрасно, как это могло бы быть со мной.

Она устало покачала головой.

— Снова замечу, что ваши представления отличаются от моих. Мне очень хорошо там, где я есть.

И тут она увидела это. Короткую вспышку, не более, поскольку он никогда не выдал бы себя на публике. Нетерпеливый мальчик был в ярости.

— Пожалуйста, Ливви, — мягким как шелк голосом, молил он, — не заставляйте меня снова делать вам больно. Вы представить себе не можете, как это расстраивает меня.

Оливия прекрасно знала, каким опасным он был. Но вдруг он показался ей мелким и ничтожным со всеми его угрозами. Она встала.

— Вы больше не принесете вреда ни одному человеку, который мне дорог, — сказала она, наклоняясь к нему. — Никому, или я убью вас.

Он залился смехом — пока не всмотрелся в ее глаза.

— Не говорите ерунды.

Она выпрямилась и занялась своими перчатками.

— Не сомневайтесь, Джервейс. С меня уже хватит. — И не дожидаясь, что он скажет на это, пошла прочь. Она направилась в сторону улицы, но вспомнила, что Джервейс разыскивает Джека. Он даже мог знать, что Джек в городе. Она остановилась, ее решительность была поколеблена. Она была хорошо защищена, но Джек?

И почему Джервейс не упомянул о нем? Он должен знать, что возвращение Джека чревато неприятностями.

Она чуть было не повернула назад. Ей хотелось посмотреть, что будет делать Джервейс. Но он наверняка ожидал этого. Поэтому она постаралась успокоиться, сделала глубокий вдох, перешла улицу и пошла домой.

В холле она встретила Грейс.

— Мне нужно поговорить со всеми.

— Позже, — сказала Грейс, беря ее за руки. — У леди Кейт гости, а вас ищет миссис Харпер.

Оливия сняла шляпку.

— Хорошо.

Она последовала за Грейс на кухню — там миссис Харпер только что вручила тарелку с пшеничными лепешками одному из еще остававшихся в доме пациентов, молодому гусару, который потерял ногу. Он сидел на поцарапанном дубовом столе рядом с незнакомым ей драгуном.

— Полегче с лепешками, Питер, — улыбаясь, посоветовала Оливия, — или вы окажетесь слишком тяжелым, чтобы сесть на лошадь.

Узнав, что лорд Аксбридж отшучивался при упоминании о потерянной им ноге, Питер поклялся к концу месяца снова сесть в седло.

— Не говорите так, мэм. — Миссис Харпер широко заулыбалась. — Эти парни еще растут, им надо много есть.

— Да, я расту, — согласился Питер, похлопав по своему животу. — Вширь. — Размахивая лепешкой, он указал на гостя. — Рад познакомить вас со своим другом, мэм. Кит Брэкстон, из Кента, как и я.

Светловолосый драгун встал, его правый рукав оказался заколотым, багровый бугристый шрам пересекал щеку, доходя почти до рта. Но его улыбка была бодрой, поклон церемонным.

— Я также рад, мэм. Маленький полковник говорила о вас. Вы оказали ей огромную услугу.

Оливия нахмурилась.

— Маленький полковник?

— Грейс, — сказал Брэкстон. — Так мы называем леди в знак нашей привязанности.

Оливия повернулась к Грейс и увидела, что ее подруга покраснела, как дебютантка.

— Мне представляется, майор, что наша Грейс прежде всего энергичная женщина, способная делать дело.

Брэкстон тихо засмеялся:

— Настоящая фурия, мэм. Но самый лучший товарищ.

Да, с грустью подумала Оливия. Именно так большинство мужчин воспринимают Грейс, не замечая за внешней простоватостью ее великолепный сдержанный юмор и доброе сердце.

— Она еще и самая лучшая подруга, — уверила его Оливия, улыбнувшись смущенной Грейс.

Словно бы зная, насколько важна переданная ей просьба, в разговор вмешалась миссис Харпер.

— Сад, мэм.

Оливия подняла бровь, но поскольку больше ничего не услышала, быстро прошла в маленький, зажатый между стенами сад.

День был теплым, но набегающие облака норовили закрыть солнце. Вдоль дорожек в тени нескольких деревьев росли бегонии, создавая укромные уголки. Воздух в саду был наполнен ароматом роз. Ступив на дорожку, Оливия осмотрелась, не зная, кого ей предстоит увидеть.

Он стоял в тени, в самой глубине садика. Оливия взглянула на окна, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за ней, и подошла.

— Чемберс, — окликнула она тощего немолодого мужчину. Чемберс быстро кивнул безупречно аккуратной, волосок к волоску, седеющей головой.

— Миссис Грейс. Рад видеть, что вы хорошо выглядите.

— Вы тоже. Может быть, сядем?

Они устроились на скамье, укрытой от посторонних взоров ветвями плакучей березы.

— Я говорил с мистером Финни, — начал Чемберс. — Граф в самом деле ничего не может вспомнить?

— Да. Скажите мне, откуда он знал, где вас найти?

— Я много думал над этим, мэм. У меня нет ответа. Конечно, он знал, что я служу у мистера Джервейса, и, возможно, знал, что мы были в Брюсселе. Кроме этого, я ничего не могу сказать.

— У вас сохранилась присланная им записка?

Он покачал головой:

— Нет. Я немедленно сжег ее. Но я могу сказать, что в ней было: «Чемберс. Нужна помощь. Встречайте меня на нивельской дороге в двух милях от Мон-Сен-Жана». — Он посмотрел на нее, нахмурился. — Это был просто счастливый случай, что я наткнулся на него. Там, где он назначил встречу, его не оказалось.

— Он ничего не сказал вам?

— Ничего. — Чемберс пожал плечами. — Я так боялся, что он был…

Она кивнула, пытаясь составить из собранных сведений общую картину.

— Не могли бы вы сказать мне, что случилось пять лет назад после дуэли с моим братом? Я думала, граф отправился в Вест-Индию.

Маленький человек кивнул:

— Так и было, и я вместе с ним. Граф провел год, управляя плантациями своего отца на Ямайке.

Год. Оливия запретила себе вспоминать об этом времени.

— А потом?

Чемберс пожал плечами, явно чувствуя себя неловко.

— Он уволил меня. Мы вернулись домой осенью восемьсот одиннадцатого года. Хозяин позвал меня в свой кабинет, вручил мне выходное пособие и рекомендательное письмо. Сказал, что его кузен ищет слугу и будет рад взять меня к себе.

— Вы не знаете, почему он уволил вас?

Чемберс подобрался.

— Я не мог спрашивать. Думаю, он так и не оправился от… той дуэли. Он распустил всех слуг, хотя многие перешли на работу в его семью.

— Вы не знаете, куда он отправился?

— Поговаривали, что в Канаду.

Оливия, подавленная, покачала головой. Все это ничуть не помогало.

— И с тех пор вы его не видели?

— Должно быть, два года назад. Мистер Джервейс встретился с мастером Джеком в Лондоне. Что-то связанное с семейным делом.

Она кивнула:

— Да, герцогиня Мертер вспоминала, что видела его тогда. Вы не знаете, что это было за дело?

— Мистер Джервейс сказал только, что было приятно увидеть кузена в такой ситуации. Казалось, он очень доволен этим.

Если бы это был кто-то другой, Оливия могла бы подумать — его слова означают, что Джек преуспевал. Но так как это сказал Джервейс, она не была уверена.

— И больше он ничего не сказал?

— О нет, мэм. Только то, что графу, похоже, пошли на пользу его приключения; не знаю, что он этим хотел сказать.

Оливия кивнула.

— А родственники графа ничего не говорили о нем в вашем присутствии?

Чемберс отвел глаза.

— Извините, но они только обвиняли вас в том, что его нет с ними.

Оливия улыбнулась:

— Это меня не удивляет.

— Еще одна вещь, мэм. — Оливия заметила тревогу в его глазах. — Пожалуйста, поймите меня правильно. Мистер Джервейс хороший хозяин. Но он говорил о том времени. О дуэли и… обо всем. Я хочу, чтобы вы знали: я очень сожалею, что участвовал в этом. Мистер Джервейс похвалялся передо мной, как он это все устроил.

Он и в самом деле выглядел подавленным, вот уж чего Оливия никогда не ожидала увидеть. Она похлопала по его маленькой опрятной руке.

— Не вы один поверили ему, Чемберс.

Он покраснел и опустил голову.

— Есть ли что-нибудь, что я могу сделать сейчас? Я очень привязан к его светлости.

Оливия сосредоточенно размышляла.

— Мне пришло в голову — может быть, увидев вас, он что-нибудь вспомнит?

— Буду рад помочь, мэм.

Она поднялась.

— Идите за мной.

Вернувшись к дому, она повела его через кухню, где миссис Харпер уже была одна и занималась вымешиванием теста для хлеба. Бедный повар, должно быть, опять в испуге забрался в свою каморку под крышей.

— Миссис Харпер…

Грузная женщина не подняла глаз от теста.

— Пришел мистер Джервейс.

Чемберсу грозила опасность быть обнаруженным.

— Вы еще придете? — спросила Оливия занервничавшего слугу.

— Конечно, мэм, — сказал Чемберс, бросая боязливые взгляды в сторону парадной двери. — Пожалуйста, передайте его светлости мои наилучшие пожелания.

Оливия вывела его снова через сад.

— Еще один вопрос, Чемберс. Была ли на Ямайке особа по имени Мими?

Чемберс подумал, покачал головой:

— Нет, мэм. Я такой не знал. А община там была совсем маленькая.

Оливия протянула ему руку.

— Спасибо.

С неуверенностью хорошо вымуштрованного слуги Чемберс пожал ее руку и ушел. У Оливии осталось больше вопросов, чем ответов. Может ли кто-то еще сказать им, где был Джек? Можно ли доверять Диккану Хиллиарду настолько, чтобы обратиться к нему за помощью? И где его найти?

Оставшись одна, Оливия видела через кухонное окно, как двое оставшихся пациентов пришли на кухню, чтобы полакомиться свежими лепешками. Она слышала, как они подшучивали над миссис Харпер. К вечеру они уедут, и леди Кейт начнет готовиться к отъезду в Лондон. Им надо будет забрать с собой Джека, и чтобы никто не узнал об этом.

Она тяжело вздохнула. Ни одной женщине в здравом уме не пришло бы в голову думать о примирении с мужчиной, который обошелся с ней так, как Джек с Оливией. Глупо снова рисковать своим сердцем, самой жизнью. В конце концов, не ее он звал во сне.

Однако сейчас от нее ничего не зависело. Наклеив на лицо лучезарную улыбку, она открыла дверь в кухню, где двое храбрецов напомнили ей, как высоки ставки в той игре, которую она вела.

Притаившись в углу соседнего сада, Хирург видел, как Чемберс прощался с миссис Грейс. Наконец-то, самодовольно подумал он, что-то интересное.

Бывший слуга Джека о чем-то говорит с его бывшей женой. Что эти двое могут сказать друг другу? Как он узнает?

Он позволил себе удовлетворенно улыбнуться. В самом деле, как он узнает? Он подумал о дюжине способов, один приятнее другого.

Он получит удовольствие, убеждая Чемберса сотрудничать. Но он уже перевозбудился при мысли о том, что он сделает с женой графа. Наверняка найдется цитата, заслуживающая быть вырезанной на ее мягком белом животике. Может быть, что-нибудь о цене верности.

Да, думал он, следуя за Чемберсом. Она станет его лучшей работой.

Оставалось надеться, что она не умрет слишком быстро.

Глава 13

Случались дни, когда Кейт приходило в голову, что люди переоценивают преимущества, которые дает титул герцогини. Этот день оказался именно таким.

Начался он достаточно хорошо. Ей удалось выбраться из дома за покупками, и она надеялась, что отлично проведет время одна. В такой славный нежаркий летний день стоило рискнуть репутацией, отправившись пешком.

Сначала она пошла на Гран-Плас. Кейт любила эту мощенную булыжником площадь с ее словно облитыми золотом домами Гильдии и непременной башней с часами. Раненых уже не было видно, вернулись продавщицы цветов, открылись причудливые магазины с остроконечными крышами. Кейт с удовольствием обошла их; особенно ей понравился очаровательный магазинчик, торгующий самым изысканным кружевом.

Затем она навестила нескольких друзей, а закончила Аксбриджами, которые остановились в доме на другой стороне парка. Она покинула их, унося только что собранные слухи.

И только по дороге домой у нее появилось первое подозрение, что день начинает портиться. Ступив на рю де ла Луа, она обратила внимание на мужчину, стоящего на бульваре со стороны парка. Высокий, худой, он явно никуда не спешил, как если бы просто наслаждался солнечным днем. Она припомнила, что видела его не так давно на Гран-Плас. И еще днем раньше, когда ходила на Биржу за чаем.

Возможно, она бы не обратила на него внимания, если бы он не улыбнулся и не приподнял шляпу, увидев, что она смотрит в его сторону. Она знала в лицо все лондонское общество и многих европейских аристократов. Она помнила всех, кому когда-либо была представлена, но этого человека не знала.

— Бивенс, — обратилась она к камеристке, шедшей рядом, — вы не узнаете того джентльмена, вон там впереди?

Бивенс, которая гордилась тем, что знала всех знакомых своей хозяйки, отрицательно покачала головой.

— Наглый торговец, — фыркнула она. В устах бывшей танцовщицы из «Ковент-Гардена» эти слова звучали забавно.

— Я видела его на Гран-Плас, когда мы выходили из магазина кружев. И раньше тоже.

— Ну если вы не знаете, леди Кейт, — сказала она с фамильярностью прислуги, выросшей не далее как в четырех милях от хозяйки, — я уж и вообразить не могу, кто знает.

Леди Кейт не могла не улыбнуться.

— Разумеется, Бивенс. — Но что-то в том человеке заставило ее насторожиться. Не ее ли семейство снова строит козни? Или, что еще хуже, не имеет ли его появление отношения к гостю в ее второй по роскоши спальне?

Когда чуть позже она натолкнулась на Диккана, то чуть было не совершила ошибку, чуть было не задала ему вопрос о незнакомце. Наконец-то, подумалось ей, нашелся тот, с кем можно поделиться ее маленькой проблемой.

Она бросила быстрый взгляд на загадочного человека и увидела, что он повернул в парк. Она собиралась обратить на него внимание Диккана, но поняла, что тот человек уже ушел вперед.

— Диккан, — сказала она совсем тихо, — вы знаете того парня, в конце аллеи? Того, что в зеленом сюртуке?

Словно услышав предупреждение в ее голосе, он не стал подносить к глазам монокль.

— Не могу сказать, что знаю. Хотя он кажется мне смутно знакомым.

— Все равно у него не было права смотреть на герцогиню такими глазами, — запротестовала Бивенс за их спинами.

Диккан рассмеялся:

— Дорогая Бивенс, если мы будем наказывать каждого мужчину, который с вожделением смотрит на мою кузину, все мужское население Европы придется отослать по комнатам без пудинга.

— Он, похоже, следит за нами, — задумчиво Протянула Кейт.

На этот раз Диккану почудилось в ее словах нечто большее.

— Вы хотите, чтобы я поговорил с ним?

— Нет. Я хочу, чтобы вы согласились на мою просьбу и побеседовали со мной и моими гостями.

Он поклоном выразил свое согласие.

— Я всегда рад такому приглашению.

Леди Кейт знала, что не сделала большой ошибки, обратившись к Диккану за помощью.

Не одна леди Кейт надеялась на это. Стоило Оливии увидеть Диккана Хиллиарда, как она подумала то же самое.

— Почему меня принимают за важную персону из Тринити? — говорил он, проходя вслед за леди Кейт в гостиную для утренних приемов.

Оливия села рядом с Грейс на один из стоящих у камина обитых модной мебельной тканью диванов. Теперь, когда в доме были свободные комнаты, леди Кейт пригласила свою маленькую компанию в лимонную гостиную, расположенную в глубине первого этажа. И, как бы подтверждая слова Диккана Хиллиарда, женщины уселись в ряд за чайным подносом, словно присяжные заседатели.

У Оливии, однако, лорд Хиллиард не вызывал полного доверия. Слишком он казался равнодушным и надменным. К тому же можно ли ожидать осмотрительности от человека, который орудует своим языком как рапирой?

— Печально, — сказала леди Кейт, предлагая ему один из стульев в стиле Людовика XV, — но мы собрались здесь не для упражнений в остроумии. У нас возникла серьезная проблема, которой, как мне кажется, вы будете не прочь заняться. Я попросила Финни принести амонтильядо девяносто восьмого года, который вы любите.

Брови Диккана полезли вверх.

— Это, должно быть, серьезно. — Откинув фалды, он уселся на позолоченный резной стул.

Казалось, стул специально создавался для того, чтобы он сидел на нем, Хотя выглядел под его крупным телом слишком аляповатым и маленьким. Оливия подумала, что физически Диккан Хиллиард кажется более значительным, чем как личность, которую он скрывает в себе.

— Рад видеть вас всех в добром здравии, — сказал он, наливая себе хересу. — Прошу прощения, что не смог явиться раньше. По какой-то причине послу Стюарту нравится нагружать меня делами.

— Как удачно, — сказала его кузина, — поскольку нам нужно ваше искусство дипломата.

— Бесстрашие, — кивнула леди Би, передавая ему неизбежную чашку чаю.

Леди Кейт согласилась:

— Да, Би. Во всяком случае, проницательность и осмотрительность.

Он сидел, откинувшись на спинку стула, и потягивал херес.

— Я весь превратился в слух.

Леди Кейт, казалось, оценивала его искренность.

— Оливия хочет поведать вам одну историю, — сказала она, и Оливия почувствовала, как учащенно забилось ее сердце.

— Что же, я действительно люблю хорошие истории.

Оливию снова охватило чувство, что с кузеном леди Кейт не все в порядке. Она не могла сообразить, что именно, и от этого нервничала.

— Она с радостью расскажет эту историю, — продолжила леди Кейт, — после того, как я представлю ее вам.

Диккан насторожился и обвел всех глазами.

— Я несколько сбит с толку: разве вы уже не сделали это? Я хорошо помню, потому что мне пришло в голову, что ее имя на редкость подходит ей.

— Ее настоящее имя подходит ей не хуже. Диккан, могу я представить вам Оливию Луизу Гордон Уиндем, бывшую графиню Грейсчерч?

Несколько секунд он молчал. Потом растянул рот в широченной улыбке.

— Черт побери! Спрятаться за обликом незнатной женщины, да, мэм?

Она пожала плечами:

— Я часто находила, что это самая эффективная тактика.

— Жанна д'Арк, — снова выпалила леди Би. Диккан поднял брови.

— Если вы подразумеваете под этим чистое сердце, дорогая, я верю вам на слово. Однако если вы насчет голосов, которые ей слышались…

— Вы можете догадаться, почему Оливия скрывает свое имя, — сказала леди Кейт обманчиво-небрежным тоном.

Оливия увидела, как что-то промелькнуло на лице Диккана. Его улыбка была полна сожаления.

— Догадываюсь, как вы устали от необоснованных сплетен, графиня.

— Не называйте меня графиней, мистер Диккан. «Грейс» вполне подойдет.

Он поднял свой бокал в знак уважения.

— Конечно. Вы можете объяснить, почему выбрали этот момент, чтобы открыться? И почему мне?

— Причина кроется в недавних событиях. — Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она посмотрела ему прямо в глаза. — И еще мне сказали, что вам известны слухи о Джеке.

— О том, что он был на поле боя, хотите сказать? Я не уверен, что могу подтвердить это. Я сам его не видел.

Оливия выдержала его взгляд.

— Я видела.

Улыбка у Диккана получилась несколько натянутой.

— Ей-богу! Вы ведь не оставили его там, правда? Разумеется, понимаю, вам хотелось. Но вы ведь не сделали этого.

— Нет, мистер Хиллиард, я не сделала.

— Она привезла его сюда, — сказала леди Кейт.

Он снова застыл. Он смотрел на леди Кейт так, как будто видел ее в первый раз.

— Почему бы не сообщить о нем кому-нибудь? Его командиру, например.

— Даже если его командир француз?

Оливия не знала, какой реакции ожидать: гнева или недоверия, — а он снова притих.

— Хорошо, — наконец задумчиво заговорил он, откинувшись назад и закинув ногу на ногу. — Похоже, история действительно получается интересная.

— Достойная самого Софокла, — уверила его леди Кейт. — Прежде чем мы начнем, вы, конечно, понимаете, что мы потребуем молчания.

— Все так плохо?

— В том-то и дело. Мы не знаем.

Он молчал, покачивая бокал с хересом.

— Хорошо, всем известно, что я сделаю почти все, если мне доверяют. Вот вам мое слово.

Оливия не была уверена, что этого достаточно, но леди Кейт с облегчением кивнула, и она успокоилась.

— Поверите вы мне или нет — как пожелаете. Но пожалуйста, не спешите с выводами, пока не услышите все.

— О, я никогда не выступаю судьей, — заверил он ее. — Это значительно уменьшило бы количество сплетен, которые мне рассказывают.

Она в первый раз улыбнулась ему:

— Благодарю вас.

Теперь она не смотрела на него, потому что рассказ причинял ей боль. Она смотрела на когда-то красивый носовой платок, который теребила в руках. Стараясь не говорить ничего лишнего, она рассказала свою историю, начиная с момента, когда встретила Джека.

Мистер Хиллиард прервал ее только раз, когда она упомянула ранец, бывший при Джеке.

— Генерал Груши, говорите? — спросил он, рассеянно поигрывая моноклем. — Интересно. Из донесений, которые мы получали, известно, что Груши не пошел на Папелотт. Это могло сыграть решающую роль в исходе Сражения. Насколько я знаю, он стоял как раз напротив Угумона.

В первый раз после того, как Оливия отыскала Джека, у нее появился проблеск надежды.

— Тогда, может быть, Джек работал на британское правительство? Ну, не знаю… под видом путешествующего офицера или еще кого-нибудь?

Он покачал головой.

— Помимо того что все они хорошо известны, они приняли за правило проводить разведку в полной британской униформе.

Еще одна едва появившаяся надежда улетучилась.

— Понимаю.

— Но ведь он наверняка сам все рассказал вам.

И тогда Оливия сообщила ему о том, что у Джека амнезия. На эту новость он отреагировал лишь поднятием брови, недаром был дипломатом.

— И каково мое место в этой захватывающей истории?

Оливия подняла на него глаза.

— Можете ли вы помочь нам узнать правду? Мы не знаем, к кому еще можно обратиться.

Сжимая в руке бокал, он медленно встал и подошел к окну.

— Хм, надо подумать. Очень любопытно.

— У нас, Диккан, мало времени, — напомнила ему леди Кейт. — Пошли разговоры. Мы и так уже злоупотребляем гостеприимством.

— Дом там, где сердце, — сказала Би.

Он рассеянно кивнул:

— Разумеется, нельзя рисковать, оставаясь здесь, когда все разъезжаются. Вы начинаете выделяться, вокруг слишком много внимательных глаз.

Леди Кейт кивнула:

— Наши мысли.

— Как вы считаете, джентльмен, на которого вы указали мне сегодня, может оказаться из тех, кто разыскивает графа? — спросил он у леди Кейт.

— Джентльмен? — забеспокоилась Ливви. — Что за джентльмен?

— Не исключено, просто робкий обожатель, — засомневался Хиллиард.

Леди Кейт пожала плечами:

— Или шпион, подосланный одним из герцогов, чтобы разузнать, как я веду себя. Помните, я говорила вам, как они любят собирать слухи о моем плохом поведении?

— Но вы так не думаете.

Леди Кейт улыбнулась:

— Не думаю. Обычно они ведут себя гораздо более агрессивно.

Диккан кивнул, продолжая рассеянно помахивать своим моноклем и потягивать херес.

— Миссис Грейс, как вы думаете, Джек невиновен?

— А вы так не думаете? — ответила Оливия, зная, что ее ответ прозвучал резко.

Он повернулся всем телом, уважительно слушая ее.

— Его мать была француженкой…

Она встала.

— Вы прекрасно знаете, что она не имела на него влияния. Пожалуйста, мистер Хиллиард. Ему необходимо знать правду. Он нуждается в защите. По крайней мере, пока к нему не вернется память.

Эти слова заставили Диккана поднести к глазу монокль и внимательно посмотреть на нее. Она рассердилась.

— Что вы делаете, сэр?

— Смотрю на последнюю великодушную женщину в Европе, — произнес он с проказливой ухмылкой. — Ударьте меня, если вы непонятливы, мэм. Вы уверены, что вам не хочется хотя бы в самой слабой мере отомстить ему?

Оливия, сощурившись, смотрела на него.

— Возможно. Но полагаю, месть не принесет настоящего удовлетворения, пока Джек не узнает, за что ему мстят. Он усмехнулся:

— Прелестно. В таком случае я думаю, что смогу помочь. — Он вернулся на свое место, Оливия последовала его примеру. — Не вижу, почему бы мне не призвать на помощь свидетельства. К сожалению, я не смогу узнать, перешел ли граф Грейсчерч на сторону противника, но могу знать кое-кого имеющего отношение к разведке. И если позволите, я мастак выручать людей из сложных ситуаций. Такой у меня талант.

— Каким образом?

— Ловкость рук, моя девочка. Найдется у вас еще человек, которому вы можете довериться? Желательно мужчина. И желательно военный.

— Почему? — спросила леди Кейт.

— Терпение, малышка. Есть такой человек? Мне кажется, вчера я видел здесь майора Брэкстона. Мы недавно использовали его как посыльного.

— Брэкстон, — согласилась леди Кейт, — славный мальчик.

Грейс уже улыбалась.

— Согласна. Кит хороший друг, ему можно доверять. Еще можно поговорить с Гарри Лиджем. Я только что видела его, он возвращается домой.

— Лидж? — спросила Оливия. — Кажется, он один из друзей Джека.

— Только не Лидж, — внезапно сказала леди Кейт. И прежде чем Диккан смог поднять свой монокль, она наставила на него палец. — А если вы, самодовольный франт, наведете на меня эту гнусную штуку, клянусь, я засуну ее вам в глотку.

Оливия недоуменно смотрела на герцогиню. Она видела, как Грейс открыла рот, но еще один взгляд леди Кейт заставил молчать их обеих. Кто такой Лидж? — недоумевала Оливия. И чем он заслужил неодобрение Кейт? Однако леди Кейт явно сказала все, что считала нужным сказать по этому поводу.

Диккан повернулся к Грейс.

— Тогда Брэкстон. Вы можете связаться с ним?

Грейс кивнула:

— Без труда.

— Прекрасно. Приведите его завтра, и мы приступим к осуществлению наших планов.

— Каких? — требовательно произнесла Оливия.

Диккан самодовольно улыбнулся:

— Ну как же, тайной переправкой вашего мужа — хорошо, графа Грейсчерча — домой. На случай если какие-то люди в самом деле ищут его, мы подсунем им Кейт с ее свитой. Вы отправитесь одной дорогой, а граф — другой. Разумеется, если Брэкстон согласится.

У Оливии появилось чувство, словно она плыла по темной воде.

— Вы хотите поговорить с Джеком, мистер Хиллиард?

— Был бы рад, миссис Грейс. Но не сейчас. Последний раз он видел меня ранним утром на пустоши у Финчли, когда поднимал пистолет, целясь в вашего кузена. Вряд ли вы захотите, чтобы таким было его первое воспоминание, если надеетесь, что он начнет вспоминать.

Оливия только плечами пожала.

— Хорошо. Спасибо, мистер Хиллиард. Вы не представляете себе, как много для нас значит ваше согласие помочь нам.

Он открыто улыбнулся:

— Моя дорогая леди, знаете, чего вы меня лишаете? Удовольствия слушать Тощего Билли, который то хвастается полученной раной, то жалуется, что его люди погибли. Принц Оранский вечно твердит одно и то же.

— Он будет следующим королем Нидерландов, — напомнила ему Грейс.

— Даже если он двенадцатилетний мальчик с телом мужчины. — Диккан наклонился к Грейс, как бы сообщая ей секрет. — Я знаю, моя Боудикка, не мне жаловаться на судьбу, но заткнуть ему рот стоит моей карьеры.

Грейс сохраняла похвальное спокойствие.

— Могло быть хуже. Хорошо, что вам не пришлось вести переговоры с победившим Наполеоном.

Он засмеялся:

— То, что мне нужно. Немного перспективы. — Покончив с хересом, он снова встал. — А теперь, леди, я должен идти, чтобы обеспечить благосклонность Бельгии. Предупредите меня, когда появится Брэкстон. А пока не унывайте. Я шепну в одно-два уха и попрошу не спускать глаз с подозрительных личностей, слоняющихся поблизости. Предупредите также ваших слуг. И, Бога ради, держите графа взаперти надежнее, чем безумца.

Они проводили его до холла, где его уже поджидал Финни с высокой касторовой шляпой. Приняв из его рук шляпу, Диккан водрузил ее на голову с точно рассчитанным наклоном.

— Больше не надо волноваться, Би, — сказал Диккан, крепко целуя ее, в щечку. — Хиллиард взял все в свои руки.

Она возмущенно фыркнула.

— Да поможет нам Бог.

Глава 14

Трэшер вернулся. Джек видел, как чертенок влетел в дверь, словно его догоняли; вместо опрятной форменной одежды на нем были грязные лохмотья и не лучшего вида шапка.

— Только не надо говорить мне, — сказал Джек, который стоял у окна и смотрел на темнеющее небо, — что табакерки сами попадали в твой карман.

Трэшер замер, словно его обвинили в предательстве.

— Я думал, вы знаете, что я теперь не ссорюсь с законом. Ее светлости совсем не понравилось бы, если бы я повел себя по-другому.

Джек церемонно поклонился:

— Мои извинения, парень. Как прошел день? — Не ожидая ответа, он нетвердыми шагами двинулся с места. Смутное ощущение опасности не давало ему покоя, и он хотел быть уверенным в своих силах, когда придется встретиться с ней.

Трэшер, почесывая грудь, пристроился рядом, как бы на прогулке вдвоем.

— Удивительно, чего только не услышишь на улицах. Вы знаете парня по имени Хирург?

Джек вздрогнул и остановился. Что-то знакомое, но звучит не как «вы знаете доктора?». Он нахмурился, пытаясь всмотреться в свою память, словно в замутненный магический кристалл.

Он слышал собственный крик. Но он кричал не «Хирург»! Он кричал Chirurgien! По-французски. Мальчик возмущенно запыхтел.

— Говорите, как будто с французом.

Джек изумленно уставился на него. Мальчишка прав. Но хотел бы он знать почему?

— Француза там не было, — продолжил сорванец, наклоняясь, чтобы осмотреть кровать Джека. — Был щеголь, но точно англичанин.

— Он был похож на человека, которого я хотел бы видеть?

— Господи, дяденька. Тот, которого называют Хирург? Нет. Это такой тощий щеголь, похожий на ящерицу и с противной привычкой играть с карманным ножичком. Кажись, он считает, что вы можете быть где-то рядом с «распутной графиней», — так он сказал. Знаете, о ком это?

Джек затряс головой.

— Не помню ничего такого.

— Хирург еще сказал что-то о том, что вы «попали в беду со львами». — Мальчишка нагло заулыбался. — Вы уверены, что не заблудились в зоопарке?

Дойдя до кровати, Джек замер.

— Львы. Я помню львов. — Ухватившись за столбик кровати, он потряс головой. — Я что-то о них знаю. Британские львы. — Он снова пытался что-то разглядеть в непроглядных глубинах своей памяти. Все, что ему удалось, — возникла странная мысль, что они смотрели не в ту сторону… Кто? Львы? Британцы?

Закрыв глаза, он приложил сжатые в кулак пальцы к виску. Господи, если бы он мог вспомнить!

— Этот человек, он что, ничего не объяснил? — спросил он.

— Нет. По крайней мере не Билли Аксману.

Джек удивился:

— Билли Аксману?

Трэшер кивнул, и на этот раз не выглядел нахальным.

— Темная личность. Не знаю, как он перебрался сюда, но на вашем месте я бы поостерегся.

— Меня ищут Билли Аксман и Хирург? — недоумевал Джек.

Трэшер наклонил голову набок.

— Они говорили о ком-то не из простых, но я подумал, о той распутнице. Сказали, она приглашает не тех людей. — Теряя интерес, мальчик пожал плечами. — Такие дела.

Джек кивнул, подавленный.

— Ты по-прежнему не скажешь мне, какой сейчас год?

— Ни за что. Почему бы вам не спросить у леди? Скажите им об этом Хирурге.

Джек снова потер лоб: голова начинала болеть.

— Нет. Не стоит тревожить их без нужды.

— Думаете, есть что-то похуже, чем тот Аксман?

Он почти сумел улыбнуться.

— Ладно. Скажи им — ты слышал, что кто-то ищет меня. Но на твоем месте я не стал бы называть имен.

Мальчик пожал плечами:

— Как хотите.

— Я буду благодарен, если ты узнаешь, нет ли в городе кого-нибудь из моих друзей. Они могли бы помочь. Это лорд Дрейк, сэр Гарри Лидж, мистер Джервейс Армистон.

— Господи, вы знаете этого важного типа?

Джек хотел спросить, что Трэшер имел в виду, но в этот момент дверь позади них отворилась.

— Что, как вы думаете, вы делаете? — строго сказала Оливия.

Она стояла подбоченясь, со сверкающими глазами. На ней было другое платье, тоже закрытое, и неожиданно это его рассердило.

— Разве у нее не впечатляющий вид? — спросил он у Трэшера.

Трэшер кивнул:

— На редкость впечатляющий, как я погляжу.

— Не пытайтесь отвлечь меня, — заявила она, скрещивая руки на груди. — Джек, зачем ты встал?

— Я устал лежать, — сказал он, протестующе распрямляя спину. — Мне надо немного подвигаться.

Ему необходимо выбраться отсюда, но она и слышать об этом не хотела. Она уставилась на него своими мягкими карими глазами, и он растерял все свои мысли.

Весь день он говорил себе, что не имеет права желать ее. Одного взгляда на нее, одного слабого яблочного аромата было достаточно, чтобы он забывал обо всем. У него нет права, но, Боже, как ему хотелось обнять ее. Зарыться в нее и забыть свои страхи. Как ему хотелось сорвать с нее это ужасное платье и ощутить под своими ладонями ее незабываемое тело. Ему хотелось распустить ей волосы и увидеть, как они, словно живые, извиваются на ее обнаженной груди.

Ему следовало бы вырваться отсюда прежде, чем он погубит ее, но он знал, что не в силах сделать это.

Не обращая внимания на его состояние, она гордо, словно ангел-мститель, прошествовала в комнату.

— Тебе нужно лечь, пока не свалился.

Он смущенно ухмыльнулся.

— Мне нужна ванна, и я не думаю, что могу ждать дольше. От меня несет, Лив; я уверен, что ты это заметила.

— Я заметил, — оскорбленным тоном уверил их Трэшер. Джек дал ему подзатыльник.

— И без тебя тошно.

Оливия незаметно для себя приближалась к Джеку, но резко остановилась. Она сложила руки на уровне талии, как монашка, пусть и не в монашеском одеянии. Джек всем своим существом ощущал ее отчуждение.

— У людей в доме теперь, должно быть, появилось время, — сказала она чопорно. — Леди уехали в оперу. Я раздобуду для вас воды и одежду.

Он был уверен, что она не осознает последствий. Его мужественность устремлялась к ней, как компас к северу. Он покачал головой:

— Сидячая ванна или ничего. Если понадобится, я доберусь до реки. Я больше не могу выносить сам себя. Трэшер, спустись и скажи там.

Ливви не видела хитрой ухмылки, с которой Трэшер взглянул на Джека на своем пути к двери.

— Да-да, — согласилась она. — Прекрасно. Сидячая ванна. Все, что угодно, чтобы заставить тебя занять горизонтальное положение.

Тоже не очень удачная фраза. Джек содрогнулся от воспоминаний. Эти воспоминания заставили покраснеть и ее.

— Лив, — хрипло произнес он, — ты не подумала о самом простом способе заставить меня принять горизонтальное положение.

Она замерла, ее глаза расширились. Джек знал, что удар попал в цель. Хотелось бы ему воспользоваться этим в большей мере.

— Нет, пока ты не примешь ванну, — вырвалось у нее, и она наконец взяла его за руку.

— Ты в самом деле хочешь подождать? — спросил он, склоняясь к ней. — Мы не привыкли к такому.

Он снова почувствовал, что его слова подействовали на нее, и вдруг понял, что не вынесет жизни вдали от этой женщины. Она нужна ему, чтобы обрести память и чтобы не думать, будто он потерял все на свете.

И она ведь помнила. Он понял это по тому, как напряглось ее тело. Он видел это по тому, как начала гореть ее кожа.

Ее терзания заставляли его чувствовать себя негодяем. О чем он только думает?

Он думает, что ему страшно. Он пленник, пусть даже в его тюрьме чистые простыни и окно. Его держат в неизвестности, как неразумного ребенка, и так не может продолжаться.

Он позволил ей подвести его к стулу, мысленно продолжая молить о новой вспышке памяти, о том, чтобы вспомнилось хорошее. Чтобы всплывшее из памяти не походило на ходьбу по темным улицам и не имело привкуса несчастья.

— На самом деле ты застала меня на пути к кровати, — заявил он словно пятилетний ребенок, которого увидели съезжающим по перилам. — Я уже обошел комнату. Вид из окна хорош. Между прочим, кто те солдаты, которые сейчас отъезжали от дома?

— Остальные наши раненые. Ты последний.

Он хмуро посмотрел на нее.

— У вас здесь были другие солдаты? Почему я не знал?

— Потому что ты был самым тяжелым. Тебя нельзя было волновать.

— Что мне надо — это…

— Ванна. Да, я знаю. Как только я смогу получить помощь. — Она сбежала, не взглянув на него.

Джек не винил ее. Если ее осаждали те же воспоминания, что и его, у неё, должно быть, ослабли колени.

Он не заметил, как снова оказался на ногах. Прохладный ветер напомнил ему, что окно открыто, и он заковылял к нему.

И сразу насторожился. Неужели кто-то следит за домом? Он инстинктивно шагнул в сторону, встал так, что мог наблюдать за улицей, оставаясь незамеченным. Худой мужчина, прилично одетый, стоял у входа в парк, зажигая сигарету, — в начинающихся сумерках был виден-желтый огонек. Джек не мог видеть его лица, однако по какой-то причине фигура мужчины насторожила его, показалась знакомой.

— Мне казалось, что я просила тебя сидеть, — сказала Оливия, входя в комнату.

Джек показал на окно:

— Есть причина, по которой кто-нибудь может наблюдать за домом?

Она подошла, чтобы увидеть самой. Но подозрительного человека уже не было.

— Я не знаю, — сказала она, нахмурившись. — Я скажу об этом сержанту Харперу, когда он принесет воду.

Они постояли рядом, думая каждый о своем.

— Трэшер сказал вам? — спросил Джек.

Она вздрогнула.

— Что ты привлек подозрительное внимание? Да. У тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?

«Сейчас. Надо сказать ей сейчас».

— Нет. А у тебя?

Она не смотрела на него.

— Нет.

Он рассеянно кивнул и вернулся к своему креслу.

— Ты уверен, что способен выдержать? — спросила она.

Его тело не заботило, что все обитатели дома могут находиться в опасности. Одно неудачно выбранное Оливией слово — и оно отреагировало с удивляющей предсказуемостью.

— О, я способен на многое, — уверил он ее, бросая быстрый взгляд туда, где зашевелилась его мужественность. — Я мечусь в простынях, как пятнадцатилетний мальчишка со своей первой горничной.

Поднимая на нее глаза, он поймал ее взгляд — она завороженно смотрела в его колени. Он снова видел на ее лице румянец, вызванный возбуждением. И в то же время страдание. Было бы непростительно провоцировать ее, особенно сейчас. Но когда она резко отвернулась и он увидел очертания ее тела, облепленного платьем, его тело отказалось повиноваться. Жар сжигал его внутренности, глубоко угнездившись в паху. По пальцам пробегали мурашки. Грудь сжало. Прежде болтавшиеся на нем панталоны вдруг стали тесны. Предстоящей ночью он скорее всего не сможет заснуть от боли.

Ну и пусть. Какое-то тревожное чувство подсказывало ему, что в ближайшее время у него может не оказаться возможности часто любоваться такой картиной, так что нельзя упустить ее сейчас.

— Мы нашли для тебя другую одежду, — говорила она, выглядывая в дверь, не идет ли сержант. — Она подойдет тебе больше.

— У меня есть сомнения на этот счет, — пробормотал он.

Она резко обернулась.

— Что?

— Спасибо, Лив. — Он выдавил улыбку. — Я очень признателен.

«Ты когда-нибудь слышала о человеке, которого называют Хирургом? Об Аксмане Билли?» Следует ли ему спросить ее? Может ли он рисковать ее душевным спокойствием, а может быть, и жизнью, посвящая в этот мрак?

Как еще ему получить ответы на свои вопросы? Не может же он полагаться на двенадцатилетнего воришку.

Прежде чем он решился на что-то, в дверь постучал Харпер и впустил слуг, несущих ванну и ведра с водой. Пока ванну наполняли водой, Оливия сообщила Харперу о подозрениях Джека. Харпер сам выглянул в окно.

— Не беспокойтесь, красавица. Мы будем поглядывать. Джек тут же стянул с себя рубашку.

— О Господи, Лив, — простонал он, учуяв свой запах. — Мне нужно много мыла.

С трудом поднявшись с кресла, он начал расстегивать брюки. Оливия беспокойно шагнула к нему.

— Джек, ты не должен…

Он сам себе не верил. Она вела себя как раздраженная старая дева, ее глаза блуждали по комнате, она явно избегала смотреть на его тело.

— Ты не поможешь мне, Лив?

Она бросила на него быстрый взгляд и шагнула в сторону.

— Ты не против, если тебе поможет Харпер?

Он еще раз взглянул на ее лицо, стараясь понять. Между ними словно висел меч. Мими. Как может он ожидать, что его жена будет желать его, когда она считает, что у него была связь с другой женщиной?

А разве он уверен, что ее не было?

Джек остался стоять на месте, пока Харпер руководил суетой вокруг ванны. Слуги налили воду, проверили ее температуру, поставили у камина два бидона с горячей водой и вышли, оставив на кресле принадлежности для мытья.

— Спасибо, Харпер, — сказал Джек. — Но со мной все в порядке. Моя жена поможет мне.

Харпер остался стоять как стоял.

— Мэм?

Она застыла, прижимая к груди простыню, как щит, глаза у нее расширились и потемнели. Джек перестал дышать, мысленно моля о милосердии.

Она вздохнула, и он понял, что победил.

— Спасибо, Харпер. Я позову, когда мой муж закончит и можно будет унести ванну.

Джек подождал, пока дверь закроется, и только тогда спустил панталоны. Он не был удивлен, увидев то, что увидел. Оливия взглянула осуждающе.

— Ты можешь убрать эту штуку подальше, — отрывисто произнесла она. — Тебе не придется пользоваться ею этой ночью.

Он посмотрел вниз, на кровоподтеки, царапины и шрамы, которых словно приветствовал его покачивающийся член, и устало улыбнулся:

— Очень жаль, но он сам принимает решения. Пока он считает, что его будут ублажать, он будет наготове.

Оливия фыркнула и наклонилась, чтобы постелить простыню.

— Тогда выведи его из этого заблуждения. Не время. Я совершенно измучена, и у тебя тоже нет сил.

Он криво улыбнулся:

— Здесь ты права. Не поможешь мне забраться в ванну? Она помогла ему, и Джеку пришлось напомнить себе, что в ванне он нуждается больше, чем в сексе. В любом случае ванна была первой на очереди.

— Не обращай на него внимания, — посоветовал Джек, забирая у нее льняную тряпку для мытья и набрасывая ее на свое мужское естество. — Если ты будешь игнорировать его, может быть, он успокоится.

Она была так близко, что он чувствовал исходивший от ее кожи жар. Он ничего не мог с собой поделать. Ему было необходимо касаться ее. Одной рукой он дотянулся до ее груди, ее полной, соблазнительной груди, которую однажды исследовал целый день.

Она была такой горячей, такой мягкой, такой спелой. Она была всем, чего мог хотеть мужчина.

— Мне нужно, чтобы ты поцеловала меня, Лив, — сумел сказать он. Ему хотелось обнять ее. Он хотел спросить ее, позволит ли она ему войти в нее, успокоит ли его. Станет ли его утешением, местом, где тишина и покой. — Ты нужна мне.

Она подняла голову, но выглядела растерянной, как если бы очнулась ото сна, который не могла ясно вспомнить.

— Мне нравится… — прошептала она, как если бы у нее что-то отнимали, — когда ты…

Ей не надо было договаривать. Джек знал эти слова наизусть, они врезались в его сердце. Он снова слышал, как она прошептала их ему на ухо прошлой весной. Прошлой весной? Он больше ни в чем не был уверен. Но в том, что она произнесла их, он был уверен. Какой подарок он тогда получил!

Прежде чем она договорила, он взял ее лицо в ладони и приблизил к себе. А потом, сам не понимая почему; сам не слыша себя, он пробормотал:

— Как я мог любить Мими больше, чем это?

Ливви отпрянула так быстро, что на пол выплеснулась вода.

— Что? — спросила она мертвенно-спокойным голосом. Джек в смятении смотрел на нее.

Ответить ему не пришлось. С первого этажа донеслись громкие голоса, стуки, хлопанье дверей. А затем — громовой голос сержанта Харпера.

— Пожар! Пожар! Всем покинуть дом!

Оливия вскочила так быстро, что опрокинула стул. Джек пытался выбраться из ванны. Оливия распахнула дверь, и Джек уловил запах дыма. Он слышал, как поднялась суета, беготня, как что-то тяжелое упало на пол и разбилось, кричали люди. И поверх всего этого он услышал нечто гораздо худшее: потрескивание пламени. Дом был в огне.

Глава 15

Когда Оливия открыла дверь, стало видно, как снизу, из холла, по главной лестнице поднимались кольца дыма.

— Харпер! — закричала она. — Можно спуститься по черной лестнице?

— Если вы поторопитесь!

— В доме еще есть люди?

— Мы это проверяем. Скорее, красавица!

Она захлопнула дверь и бросилась к Джеку, который пытался натянуть штаны. Она схватила рубашку и подбежала помочь.

— Ливви…

Она набросила рубашку на его мокрые плечи.

— Вот тебе шейные платки, — сказала она, протягивая их ему. — Обмотай ноги. Ты же без туфель.

— Об этом не беспокойся, — ответил он, застегивая штаны и натягивая рубашку. — Надо намочить несколько полотенец — мы будем закрывать ими носы и рты. Ты видишь, откуда поднимается дым?

Ее смех граничил с паникой.

— Отовсюду.

Он кивнул, как если бы такие передряги были для него привычными.

— Помни, надо наклоняться ниже. Дым поднимается кверху. — Он схватил ее за руку. — Пора, Ливви.

Наклонившись над ванной, он намочил полотенца. Она видела, что ему больно, и молилась, чтобы ей удалось свести его вниз по лестнице.

Ей не стоило волноваться. Вперед шагнул Джек. Сжав ее руку, он нащупал ручку двери, повернул ее и открыл дверь. За те несколько минут, которые они потратили на сборы, дым стал гуще, черней и маслянистей. Оливия слышала потрескивание пламени, невнятные крики и стуки.

— Наклонись ниже, — напомнил ей Джек и согнулся сам. Она слышала, как у него вырываются стоны, и старалась не обращать на них внимания.

— Ты разут, — напомнила она ему, идя следом. — Будь осторожен.

Он ухмылялся.

— Надеюсь, как-нибудь спустимся. Закрой полотенцем лицо.

Не разжимая рук, они заглянули в холл и увидели оранжевые огоньки на стенах. Не произнеся ни слова, они повернули на лестницу для слуг. Смотреть было больно, дым жег глаза и легкие. Оливия чувствовала, как он проникает в грудь, несмотря на прижатое к лицу толстое полотенце. Хотелось кашлять. Хотелось плакать. Она молила Бога, чтобы у Джека хватило сил выбраться из дома.

Джек, казалось, видел в темноте. Ступеньки были крутыми и узкими, но он легко ступал по ним. Однако к тому времени, когда они спустились на лестничную площадку второго этажа, он тяжело дышал и пошатывался. Оливия, задыхаясь, напрасно пытаясь глотнуть свежего воздуха, обхватила его за талию.

Она готова была двинуться дальше по следующему пролету, когда услышала странные жалобные звуки.

— Джек, — сказала она, насторожившись, — постой.

Он остановился.

— Что?

Она наклонила голову, прислушиваясь. И снова различила их в общем шуме. Они доносились из какой-то гостиной.

— Кто там? — крикнула она, цепляясь за Джека.

— Мне страшно… — расслышали они тоненький голосок.

— Трэшер? — закричала она. — Трэшер, немедленно выходи оттуда.

— Я не могу… не могу…

Она сделала движение, чтобы отстраниться от Джека, оставив его держаться за стенку.

— Мне надо пойти за ним.

Джек не пустил ее.

— Трэшер? — позвал он и заковылял к двери в гостиную. — Иди сюда, парень. Быстро!

Вдруг Оливия отчетливо поняла, что Джек был на военной службе. Иначе откуда этот властный голос? Он закашлялся, схватился за ребра. Подбежав, она обхватила его рукой.

— Не заставляйте меня! — плакал Трэшер, как маленький ребенок. — Я сгорю!

Джек выпрямился и смотрел в гостиную, как если бы он мог увидеть в ней мальчишку.

— Если ты ничего не видишь, ползи на мой голос! — звал он. — Здесь нет огня, малыш. Просто ложный маневр. Если ты воспользуешься им для маскировки, они не увидят нас!

Слова Джека остановили Оливию. Он наклонился и вглядывался в дым. Она поняла — он не осознавал, что говорил.

— Вы обещаете? — спросил Трэшер.

— Коннорс, выходи оттуда! — выкрикнул Джек. — Торопись! Времени нет!

— Я… не могу…

— Нас схватят! — рявкнул Джек. — Скорей!

И прежде чем Оливия смогла удержать его, Джек нырнул в комнату.

— Джек!

Она шагнула вслед и наткнулась на него, потому что он уже двигался обратно, крепко держа Трэшера. Глаза у мальчишки слезились, лицо под слоем сажи было белым как рыбье брюхо. Оказалось, их бесстрашный Трэшер смертельно боится огня.

— Простите, — рыдал он. — Я смотрел и смотрел, но, клянусь, ничего не видел, пока это не случилось. Я бы сказал.

Оливия не могла понять, о чем он говорит.

— Я верю тебе, Трэшер. Теперь иди с нами.

— Ступайте осторожнее, — предупредил мальчишка. — Так умерла моя мать. Идите через дым, как будто это вода.

Оливия поняла.

— Джеку трудно идти, — убеждала она Трэшера, стараясь пробиться сквозь его ужас. — Ты не мог бы поддерживать его с другого бока?

— Скорее, — бормотал Джек. — Я не знаю, что будет, если они узнают, что я сделал.

Мальчик скользнул под руку Джека.

— О чем он говорит?

В первую секунду Оливия не поняла, что смутило мальчика. Потом до нее дошло, что последние слова Джек произнес по-французски.

— Он говорит, что надо поторопиться. Идем.

Когда они добрались до первого этажа, Джек был почти без сознания. У Оливии бешено стучало сердце. Стоило ей попытаться вдохнуть больше воздуха, как она начинала кашлять, но теперь Трэшер завел бесконечный монолог, который заставлял их идти.

— Еще совсем немного, — хрипел он. — Хорошо, что я с вами, да? Вот будет что рассказать, когда я вернусь домой.

— Да… да, — отвечал Джек, задыхаясь. — Кто-нибудь… сложит об этом… песню.

Они дошли до кухни, где их встретил Харпер.

— Вот вы где! — воскликнул он с облегчением. — Давайте мне сюда своего джентльмена. Все уже собрались в саду.

— Ведра, — выдохнул Джек.

— Уже организовали, милорд, — сказал Харпер и, не церемонясь, перекинул его через плечо.

Оливия пыталась игнорировать издаваемые им стоны. Трэшер шел следом за ней, давая дорогу лакеям в разных ливреях, пробегающим мимо с ведрами. Оказавшись в саду, Оливия немного отдышалась и только потом показала Харперу, где положить Джека на траву.

Прохладный воздух подействовал на нее как удар в солнечное сплетение, она закашлялась сильнее. Но здесь воздух был чистым и свежим. Харпер осторожно опустил Джека на траву, а Трэшер плюхнулся рядом и растянулся под боком у него как верный пес.

— Все вышли, Харпер? — спросила Оливия, все еще задыхаясь.

— Все здесь. Я послал человека за леди Кейт.

Оливия кивнула, огляделась и увидела, что Харпер Финни умело руководят всеми.

— Не думаю, что кто-нибудь смог бы пробраться внутрь и достать немного бренди для графа.

Сержант осклабился.

— Я уверен, мэм, всегда найдется способ раздобыть глоток — в медицинских целях, разумеется.

Она усмехнулась и похлопала его по плечу. Потом посмотрела на Джека. Он лежал на траве в неловкой позе, бока у него вздымались; когда он кашлял, то здоровой рукой хватался за живот, кожа у него была бледной, восковой. Все еще кашляя, Оливия опустилась рядом с ним и положила его голову себе на грудь, чтобы ему было легче дышать.

— Трэшер? — спросил он, не открывая глаз.

— Я здесь, ваша светлость, — отозвался тот, скаля зубы. — Только подумайте: такая важная персона, как вы, спасла такую малявку, как я. Ну и ну.

— Вздор, — прохрипел Джек, все еще не открывая глаз. — Ты вышел сам. Мы только чуть подтолкнули тебя, показали, куда идти.

— Ну, вы правильно сделали.

— Как твои ребра, Джек? — спросила Оливия, видя, как он трогает их при каждом вдохе.

Он усмехнулся так, как мог усмехаться только ее Джек.

— Напоминают мне, что я дышу.

И так они сидели все трое, откашливаясь и хрипя; слуги и несколько соседей, собравшиеся на лужайке, изумленно наблюдали за происходящим, а команда с ведрами тем временем загасила последние огоньки пламени. Харпер ухитрился сберечь бренди, и Оливия давала его Джеку маленькими глоточками, позволив и себе сделать один хороший глоток. Она даже дала капельку Трэшеру, который хотя и продолжал развлекать их нескончаемым монологом о том, что случилось, все еще дрожал как в лихорадке.

Ничего не говоря, она обхватила его свободной рукой и привлекла к другому своему боку. Она не замечала, что ее саму трясет.

Так и нашли их Грейс, леди Би и леди Кейт, когда несколькими минутами позже появились, нарядные, в своих лучших платьях.

— Черт возьми, Оливия, — выпалила леди Кейт. — Я не могу оставить вас одну ни на минуту. — Она была в страшном гневе, но Оливия видела, что за этим кроется подавленность и тревога.

— Мы не собирались устраивать для вас эту забаву, — сказал Джек, все еще покоившийся на груди у Оливии.

Леди Кейт накинулась на него:

— У вас, сэр, странное представление о забавах. Харпер? Что теперь делать?

Оливия не видела, как подошел Харпер. Он слегка поклонился леди Кейт и потер покрытый копотью затылок.

— Конечно, все закоптилось, но мы ведь погасили огонь прежде, чем он нанес куда больший урон. Должно быть, кто-то пролил масло из лампы. В гостиной по занавескам текло масло.

— Кто-то опрокинул масляную лампу? Какой глупец мог сделать это?

— Это еще надо узнать. Слишком много дыма для такого небольшого огня. Даже не все драпри сгорели. Похоже на дымовые завесы, которые мы применяли, чтобы сбить с толку лягушатников.

Оливия посмотрела на Джека, но он не следил за разговором. Она взглянула на Кейт — та внимательно слушала.

— Это не имеет смысла.

— Пчелы, — вдруг отрывисто произнесла леди Би; ее руки судорожно сжимали сумочку, расшитую золотистым бисером.

Все повернулись к ней, но первой поняла Грейс и медленно кивнула.

— Пчеловоды используют дым, чтобы заставить пчел покинуть ульи. Другими словами, выкуривают их.

— Вы хотите сказать, что кто-то сделал это намеренно? — спросила Оливия и вспомнила человека, которого Джек видел из окна.

Харпер в изумлении уставился на леди Би.

— Точно, так и было.

И, как в балете, один за другим все повернулись к Джеку, который с закрытыми глазами лежал, прислонившись к Оливии.

Снаружи. Под открытым небом. На виду у всех.

— Иисус, дева Мария и Иосиф, — шептал Харпер.

— Отведите его в дом, — скомандовала леди Кейт. — Все равно куда.

Оливия только сейчас поняла, что в маленьком дворике столпилось много посторонних.

— Что такое? — произнес Джек, очнувшийся, когда над ним склонился Харпер. — В чем дело?

— Ступай с Харпером, — стараясь не привлекать внимания, сказала Оливия, помогая ему встать.

Джек запротестовал, но у него не было шанса, особенно если учесть, что рядом суетился Трэшер, помогая уводить его. Оливия хотела остаться и рассмотреть толпу в надежде узнать негодяя, который мог сделать это. У леди Кейт были другие соображения.

— Пойдемте, леди, — сказала она, приближаясь к Оливии. — На сегодня устроенного нами уличного представления достаточно. Как раз тот случай, когда надо прибегнуть к знаменитому отвару миссис Харпер.

— Чепуха, — проговорила идущая впереди леди Би. — Бренди.

Женщины рассмеялись.

— Вы правы, — сказала леди Кейт и сунула руку в свою сумочку. — Вот, Ливви. У вас такой вид… вам первой.

Леди Кейт вынула из сумочки фляжку и поставила ее на свою ладонь. Ту самую. Фляжку Джека. Оливия задержала леди Кейт, пропустив вперед Грейс и леди Би.

— Откуда это у вас? — спросила она у герцогини. Леди Кейт весело улыбнулась:

— Она была у Джека, когда я приходила проведать его утром. Он смотрел на нее с удивлением и спрашивал, не моя ли она. Я сказала, что да. Вы думаете, это повредит моей репутации?

— Разве нюхать табак с запястья джентльмена уже недостаточно?

— Устаревший взгляд. Меня сразила мысль иметь при себе собственный бренди. Вы не возражаете, если я возьму ее себе?

Оливия засмеялась.

— Напротив. Я настаиваю. — Она протянула руку. — Только позвольте мне завершить розыгрыш.

Оливия взяла фляжку и поддела ногтём зазубрину. Она поддалась, откинулась крышечка — Оливия протянула фляжку леди Кейт.

Леди Кейт взглянула на нее и присвистнула.

— Маленькая танцовщица.

— Это, моя дорогая леди Кейт, — скучным голосом не согласилась Оливия, — не иначе как циркачка Эстли.

Та самая, о которой вспомнил Джек в момент экстаза.

— «Разве не сладок первый плод, любовь моя?» — прочитала леди Кейт и нахмурилась: — Неверно.

Оливия уставилась на нее.

— Вы поняли, что это значит? Я — нет.

— Хм… — Она покачала головой. — Впрочем, не имеет значения. — Она захлопнула крышечку и сунула фляжку в карман. — Я сделаю это модным.

Стоя позади толпы, Джервейс Армистон видел эту сцену и усмехался:

— Ну-ну. Хорошо.

В опере он был в соседней ложе, и когда леди Кейт сообщили, что ей следует немедленно возвратиться домой, он не мог упустить счастливую возможность. Вот было бы забавно, если бы ему удалось отделить Оливию от подруг и намекнуть, что это он устроил поджог. Она, несомненно, поверила бы ему. Она уверена, что он причина всему, кроме разве сумасшествия короля. Она пришла бы в ужас и, возможно, стала бы сговорчивей.

Но это было даже лучше. Она уже хлебнула лиха. Он хохотнул. Как славно снова оказаться над всеми. То, что он сейчас узнал, позволит ему заполучить все: Ливви, настоящее богатство, наследство Джека.

Фляжка. Джервейсу не терпелось встретиться с тем, кому она нужна.

«Венеция, — подумал он. — Может быть, Рим. Да. Ливви Рим понравится».

Насвистывая, он сунул руки в карманы и пошел прочь; с виду обычный денди, прогуливающийся по городу.

Оливия вслед за леди Кейт прошла в дом и нашла там леди Би, успокаивающую обезумевшую Лиззи.

— Что такое? — спросила леди Кейт. — Слезы? Вы не роняли лампу, Лиззи. Кроме того, вам нельзя плакать, это вредно для ребенка.

— Здесь еще ничего, — сказал Финни, подходя к ним. — Лучше посмотрите, что наверху.

Леди Кейт и Оливия обменялись взглядами и двинулись наверх следом за Финни.

— Мы обнаружили это, когда стали обходить помещения, чтобы оценить, какой нанесен ущерб, — говорил Финни, поднимаясь по лестнице на третий этаж.

Он подошел к двери в апартаменты леди Кейт и распахнул ее. Оливия так и ахнула.

Изысканный маленький будуар был разгромлен. Мебель опрокинута, картины сорваны со стен, одежда валялась в беспорядке, словно ее разметал вихрь. Подушки были вспороты, по комнате, подобно снежинкам, летали перья.

— Четыре другие спальни и библиотека выглядят сходным образом, — сказал им Финни.

— Вы пытались узнать, кто проник в дом? — спросила леди Кейт.

— Сержант Харпер расспрашивал всех. Он очень расстроен.

— Как и я. Не думаю, чтобы моя шкатулка с драгоценностями сохранилась.

— Ну их-то не тронули, — сказал Финни, задумавшись. — Бивенс говорит, что ничего не пропало. Кроме броши.

Оливия бросилась проверять, на месте ли все в ее дорожной сумке, куда она спрятала перстень и табакерку Джека. Они оказались в целости и сохранности. Ужас змеей прополз по ее телу.

— Кто-то побывал здесь, когда мы были в саду. Должно быть, незваные гости выжидали где-то в доме, когда они с Трэшером вели Джека вниз по лестнице.

— Что же они искали? — недоумевала леди Кейт.

— Меня, — услышала Оливия и, обернувшись, увидела в дверях Джека. Он появился в сопровождении Трэшера и стоял, неловко согнувшись, в пятнах сажи, но в боевом настроении.

— Если бы вы могли спрятаться в наволочке, — возразил Финни. — В них искали, и очень тщательно, как я заметил.

— Аксман Билли, — раздался тоненький голосок Трэшера. — Его почерк.

Леди Кейт побелела.

— К нам проник некто по имени Аксман? Я не уверена, что мне это нравится.

Оливия была совершенно уверена, что ей это не нравится. Она озиралась, будто предполагала, что грабитель — Аксман — окажется где-нибудь под кроватью.

— Почему ты так думаешь? — спросила она Трэшера. Вместо него ответил Джек:

— Трэшер кое-что разузнал по моей просьбе. Он сказал мне сегодня, что этот Аксман Билли выслеживал меня. Он и некто, называющий себя Хирургом.

Оливии пришло в голову, что сильнее испугаться нельзя.

— Хирург? — повторила леди Кейт, и глаза у нее широко открылись. — За вами следит кто-то, кого называют Хирургом? Вы встречали его в обществе, или вы интересовались вивисекцией?

Джек вздохнул.

— Я представления не имею, кто это, Кейт. Из-за меня вы оказались в опасности.

— Не говорите чепуху, — возразила она. — Небольшое волнение время от времени заставляет кровь быстрее бежать по жилам.

— Но зачем ему понадобилось разгромить весь дом? — спросила Оливия.

Он покачал головой.

— Когда вы нашли меня, не было ли у меня при себе какой-нибудь вещи? Небольшой, как можно предположить.

Оливия достала и подала ему табакерку и перстень.

— Вот, — сказала она. — И фляжка.

Одного предупреждающего взгляда Грейс было достаточно, чтобы она удержалась от упоминания депеши к генералу Груши.

— Фляжка? — Брови Джека поползли вверх, он повернулся к Кейт. — Должно быть, она все же была моя.

— Хотите получить ее обратно?

— Нет. Сомнительно, чтобы кто-то разгромил дом только для того, чтобы добраться до моего бренди. — Он постоял, разглядывая и поворачивая в руках табакерку. — Не могу поверить, чтобы любой из этих предметов мог заинтересовать кого бы то ни было.

— Вопрос в том, что теперь делать, — сказала леди Кейт.

— Блокада, — произнесла леди Би тоненьким голосом. Леди Кейт тут же подошла к ней и обняла за плечи.

— Мы никого не впустим к нам, дорогая, обещаю.

— Мы с Харпером приставим парнишек наблюдать, — сказал Финни. — Горничные будут убираться в комнатах. А я начну заниматься починкой.

— А я вас покину, — сказал Джек. — Кейт, в городе ли Диккан Хиллиард? Он ведь связан с посольством, не так ли?

Все, казалось, перестали дышать.

— Диккан? — спросила леди Кейт с обворожительной небрежностью. — Зачем он нам?

— Потому что он специалист по незаметному устранению проблем. А сейчас у нас, смею сказать, проблема. — Джек улыбнулся знакомой улыбкой, как человек, знающий, о чем говорит.

Леди Кейт, все еще держа руку на плечах бледной леди Би, рассеянно кивнула.

— Возможно, неплохая мысль. Я пошлю за ним кого-нибудь завтра.

— Нет, Кейт. Мне нужно убраться отсюда как можно быстрее. Я не хочу снова рисковать вашей безопасностью.

Кейт выпрямилась, и Оливия не могла не улыбнуться, глядя, как графиня старается посмотреть возвышающемуся над ней Джеку прямо в глаза.

— Должно быть, чрезмерное вдыхание дыма повлияло на ваш рассудок, Джек, иначе вы подумали бы о том, что некто Аксман сейчас, вероятнее всего, ждет, укрывшись в тени, когда вы выскользнете из задней двери дома. Кроме того, я отказываюсь предпринимать что бы то ни было, не поспав по крайней мере пяти часов. Мы можем быть в отчаянном положении, но мы не дикари.

— Не думаю, что тоже самое можно сказать об Аксмане, — предположил Джек.

Леди Кейт покачала головой.

— Пока мы не переговорим с Дикканом, нам всем безопаснее оставаться здесь. Кроме того, — она бросила многозначительный взгляд на дворецкого, — Финни ни за что не выпустит вас за дверь. Правда, Финни?

Громадный дворецкий улыбнулся:

— Не выпущу, пока ваша светлость не позволит.

Джек долго смотрел на герцогиню. В конце концов он не нашел ничего лучшего, как покачать головой.

— Хорошо, — согласился он и поцеловал ей руку. — Тогда это первое, что надо будет сделать утром.

Он в самом деле был совершенно измучен, потому что позволил Трэшеру помочь ему добраться до спальни. Как только он удалился, заговорила леди Кейт:

— Похоже на то, что Диккан не смог сохранить анонимность.

— Куртизанка, — сказала Би, и Оливия снова превратилась в слух.

Леди Кейт задумчиво кивнула:

— Любовница Диккана? Да, конечно. Финни, нужно найти мадам Феррар. Это маленькая белокурая вдова какого-то бельгийского полковника, если мне не изменяет память. Я думаю, вы найдете нашего Диккана у ее изящных ножек. Нам надо увидеться с ним в восемь.

Финни заулыбался так широко, что у него исчезли глаза.

— Я поручу это Трэшеру. Мальчишку надо занять чем-то. Он очень расстроился.

— Он совсем ничего не видел? — спросила леди Кейт. — Я и не расспросила его.

— Да, ваша светлость. Это он забил тревогу, когда услышал, что разбилось стекло. Он пытался всем помочь, но потом уловил запах дыма…

— Бедный маленький звереныш. Вся его семья… — Она оборвала себя на полуслове. — Пришлите его потом ко мне.

— Я передам ему, — сказала Оливия, пытаясь оценить размеры беды. — Мне нужно посмотреть, как там Джек.

Если комната леди Кейт была роскошна, то покои хозяина дома просто взрывались от позолоты, начиная от картин Фрагонара и заканчивая искусно оформленными дверями. Стены цвета вороньих яиц были сплошь в гирляндах затейливой лепнины. Это была единственная комната, не разгромленная Аксманом.

Оливия проследовала на сиплый голос Джека в спальню, где нашла его сидящим на диване, обитом золотистой парчой, и разговаривающим с Трэшером. Один их вид вернул ужас бесконечных минут в темном лестничном колодце, и она снова задрожала.

— Мне следует сказать леди, — говорил Трэшер. Оливия видела, что мальчик напуган, но не время было обсуждать ситуацию.

— Пожалуйста, не говорите ничего больше. Не то окажется, что во всем этом замешан еще кто-нибудь — например, тот, кто называет себя Черная Борода.

Оба подняли на нее глаза. Лица в пятнах сажи были почти комичными. Но Оливия видела, каким бледным и измученным был Джек. Сегодня ночью он явно истощил запасы сил.

— Чтоб мне провалиться, мэм, — шепнул Трэшер. — Нас поймали в ловушку.

— Ты прав, плутишка, — заявила Оливия. — А теперь иди. У Финни есть для тебя особое поручение, а мастеру Джеку нужно отдохнуть. Что до меня, то я просто валюсь с ног.

Трэшер, засмеявшись, вышел.

— Тебе в самом деле пора прекратить якшаться с уличными оборвышами, Лив, — сказал Джек, покачав головой. — Ну и словечки.

Она постаралась изобразить самую ослепительную улыбку, хотя ее сжатые в кулачки руки дрожали.

— Не говори глупости. Я научилась им от герцогини. Прежде чем она смогла отступить, он взял ее за руку и поднял к ней встревоженное лицо.

— Побудь со мной, Лив.

Она замерла, в груди словно образовалась пустота. Почему она не предвидела этого? Ею двигало не желание любви, а более опасное чувство — желание покоя и утешения.

Он словно прочел ее мысли.

— Я не трону тебя, Лив. Ничего такого. У меня нет на это права, и мне жаль, что я позволил себе зайти так далеко. Но, Лив, как ты можешь спать одна? Я тебе больше не нужен?

Как он смеет? Одним махом он высвободил все те чувства, которые она упрятала далеко, и теперь они владели ею, как шторм владеет попавшим в него судном. Нужен ли он ей? Конечно, нужен. Точно так же, как тогда, когда был с ней, когда презирал ее, когда исчез, словно его никогда не существовало.

Конечно, он нужен ей. Она хочет его. Она опасается его. Она жаждет его.

Она ненавидит его.

И все же она оставалась в этой нелепой комнате, не отнимая рук, которые он сжимал в своих ладонях, и у нее не было сил уйти от него. Не в этот раз. Не теперь, когда ей так холодно и страшно, а он страдает от боли. На миг она закрыла глаза из боязни, что Джек прочитает в них все обуревающие ее чувства, всю ее боль и греховность. Но больше всего ее пугало, что он увидит в них неизбежную безысходность ее отступления.

— Да, Джек, — сказала она, осторожно высвобождая свои руки. — Этой ночью я буду спать здесь. Но между нами все еще много такого, что не позволяет мне просто вернуться к тому моменту, когда мы расстались.

Она всем сердцем желала бы сказать, как ненавидит долгие часы этой ночи. Она надеялась по крайней мере сохранить остатки гордости. Она подождет, пока измученный Джек заснет, осторожно встанет и уйдет спать к себе.

Она не ушла. Она лежала в его руках, приложив ухо к груди, слушала гипнотический ритм биения его сердца и смотрела на тени, крадущиеся по стене, пока они не исчезли на рассвете.

Джек продолжал спать.

В гостиной уже собрались все три женщины: леди Кейт, Грейс и леди Би, — был там и Харпер. Они сгрудились вокруг Финни, который стоял согнувшись, словно пропустил удар. Леди Кейт держала перед ним стакан с виски, а он трясся. Должно быть, плакал.

Оливия остолбенела.

— Что стряслось?

Леди Кейт шагнула к ней.

— Сядьте, Ливви.

Оливия оглядела хмурые лица и покачала головой:

— Нет, я лучше выслушаю это стоя. Что случилось? Что-то плохое? Это связано с Джеком?

У обернувшейся к ней Грейс был больной вид.

— С Чемберсом.

Оливия не поняла.

— Чемберс? — Она сказала это так, словно никогда не встречала этого человека. — Что с ним?

Леди Кейт не сразу смогла сказать.

— Он мертв.

Оливия внезапно почувствовала себя, глупой и слабой. Она подумала, что плохо расслышала.

— Я не поняла…

— Прошлой ночью, когда мы боролись с огнем, кто-то перерезал ему горло.

Глава 16

Оливия опустилась на стул так быстро, что чуть было не села мимо. Грейс бросилась поддержать ее. Ей показалось, что леди Би вынула из сумочки флакон с нюхательной солью. Ей не нужна была нюхательная соль. Ее тошнило. Она старалась сглотнуть, но желчь поднималась снова.

Мертв. Нет. Это невозможно. Она говорила с ним накануне. Он обещал помочь Джеку восстановить память. Он не мог быть мертвым.

Он не мог умереть из-за нее.

— Оливия, — сказала леди Кейт, и Оливия увидела, что ее подруга необычно бледна. — Мне так жаль.

Оливия отвернулась; в мыслях она видела перед собой аккуратного маленького человека со встревоженным лицом.

— Я не любила его, вы знаете. Он помогал Джеку выбросить меня из дома. Но тем не менее он всегда был человеком Джека… ну, пока не стал слугой Джервейса. — Она обнаружила, что смеется визгливым истеричным смехом. — О Боже, что мне сказать Джеку?

Все промолчали. Грейс села рядом и тронула ее за руку. Оливия взглянула на нее.

— Вы считаете, это случилось потому, что он приходил ко мне?

— Я думаю, мы не должны исключать этого, — призналась леди Кейт. — Финни, что сказали власти?

— Сказали, что это ограбление. — Голос Финни подозрительно дрожал, он щурился. — Вчера он прислал мне записку, просил встретиться с ним. Я думал, он просто хочет посидеть и выпить вместе. Сейчас я в этом не уверен. Его… нашли в переулке.

— Спасибо, — поблагодарила его леди Кейт и наконец-то тоже села. — Почему бы вам не поинтересоваться у миссис Харпер, не найдется ли у нее в запасе какого-нибудь укрепляющего средства?

Гигант дворецкий закивал, как бы помогая себе удержать поручение в голове.

— Я пойду узнаю. — И, не дожидаясь дальнейших указаний, взял свое виски и вышел.

— Я не верю, что наш Финни шпионил за нами, — задумчиво протянула леди Кейт, но в ее голосе не было привычной уверенности.

Оливия, казалось, утратила способность мыслить. Обрывки сведений проносились в ее голове как в калейдоскопе, цветные пятна и острые края наползали друг на друга, складываясь в мозаичные картинки, не имеющие смысла. Кроме одной. Чемберс мертв.

— Бедный Диккан, — произнесла леди Кейт, покачав головой. — Он ожидает, что придется иметь дело с последствиями небольшого пожара и вандализма. К тому времени как он будет здесь, ставки сильно повысятся.

Оливия смотрела на трех неукротимых женщин, окруживших ее. Они стали ее подругами. Предоставив ей убежище, они рисковали своими репутациями, а она отблагодарила тем, что привела к их двери убийство и насилие. Она ведь думала, что самой большой угрозой для нее является Джервейс.

— Джек прав, — сказала она. — Единственный способ устранить опасность для вас — мы должны уехать.

Леди Би подняла умоляющие глаза на леди Кейт.

— Анафема.

— Именно, — с грозным видом ответствовала леди Кейт. — Непостижимо, как можно так рассуждать, обдумываю другие способы.

Оливии от слов леди Кейт стало легче.

— Может быть, у мистера Хиллиарда есть информация, которая поможет нам понять, что происходит, — предположила она. — Особенно, — она проглотила комок в горле, — о Чемберсе.

— Вам нельзя говорить о нем графу, — предупредила Грейс.

Утомленно вздохнув, Оливия поднялась на ноги.

— Я не осмелюсь. Если плохие новости могут вызвать у него воспаление мозга, то известие о Чемберсе его убьет.

* * *

Джек стоял и смотрел в окно, словно надеялся узнать в гуляющих по парку тех, кто охотится на него. Солнце уже поднялось, на улицах появились разъездные торговцы и домашние хозяйки. Там текла совершенно обычная жизнь, а в этом нелепом, излишне затейливо отделанном доме все еще стоял запах гари.

Что он сделал, чтобы спровоцировать нападение? Как могли пересечься его дороги с неким Аксманом, которому ничего не стоило устроить поджог и разгромить все, что попалось ему под руку?

Он больше не мог ждать и надеяться, что память чудесным образом вернется к нему. Повторись эта жуткая ночь, когда он с таким трудом старался свести Ливви вниз по лестнице, он больше не выдержит.

Что, если бы с ней приключилась беда? Как бы он смог жить после этого?

А после — щедрость происходящего потрясла его — она спала в его объятиях, даря ему первый настоящий покой с того момента, как он очнулся.

Она оберегала его от чего-то. Он улавливал это каждый раз, когда она отказывалась отвечать на заданный им вопрос.

Он не может больше обрекать ее на такую ношу. Если он потребует вернуть себе эту ношу, у нее не будет права отказаться.

Он простоял у окна достаточно долго, когда увидел, что какой-то джентльмен поднялся по ступенькам к передней двери и вошел в дом. Жаль, что он не смог рассмотреть, кто это был, потому что видел человека под неудачным углом. Он прикидывал, не спуститься ли вниз, чтобы узнать, кто этот джентльмен, как почувствовал дуновение свежего воздуха и запах яблок.

Пришла Ливви.

— Спасибо тебе, Лив, — сказал он, не отрывая взгляда от парка. — Этой ночью я спал лучше, чем когда-либо еще с тех пор, как пришел в себя.

— Я осталась не для того, чтобы заслужить благодарность, — сухо возразила она.

Он не мог винить ее. Он повернулся к ней и сказал, встревоженный выражением ее лица:

— Лив, что стряслось?

Ее прекрасные карие глаза потемнели от печали. Она стояла такая напряженная, как если бы ей стоило больших усилий держать себя в руках. Не зная, что делать, он подошел и обнял ее.

— Так что же?

Миг она оставалась неподвижной. Но он не разжал рук, и она положила голову ему на грудь.

— Один человек умер, — дрожащим шепотом произнесла она. — Один из наших солдат. Мы надеялись, что он поправится.

— Мне жаль, милая. Особенно грустно, что это произошло при таких обстоятельствах.

Она кивнула:

— Спасибо, Джек.

Он не смог удержаться и провел пальцами по ее волосам. Ему хотелось выпустить их на волю, чтобы они упали беспорядочной массой. Ему хотелось потрясти ее, чтобы она перестала быть такой неестественно сдержанной.

Нельзя. Он и так слишком многого хотел от нее. Поэтому, когда она сделала шаг, уклоняясь от объятий, он отпустил ее.

— Кейт уже связалась с Дикканом? — спросил он. Она, казалось, внимательно изучала свои руки.

— Он должен вот-вот подъехать.

Он кивнул, а сам подумал — он сможет вернуть ее, если притворится, что ему нужна ее помощь в осуществлении задуманного.

— Лив, настало время посмотреть правде в глаза, — сказал он.

Она вздрогнула, как будто он выкрикнул эти слова.

— Правде?

Он вздохнул и, взяв ее за руку, подвел к дивану.

— Так не может продолжаться. Я представляю опасность для вас и не могу позволить, чтобы так продолжалось.

Она испуганно взглянула на него.

— Но ты собирался поговорить с Дикканом.

— Этого недостаточно. Мне нужна остальная часть моей памяти. Разве ты не видишь этого?

Она отвела глаза, как будто боялась, что он сумеет многое прочитать в них.

— Ты что-то вспомнил прошлой ночью. Во время пожара. Ты говорил, как будто бы был… Ох, не знаю. Сидел в тюрьме. Как будто ты спасся, устроив пожар. И упомянул кого-то по имени Коннор. Что-то знакомое?

Он порылся в памяти — всплыли разрозненные картинки. Он с кем-то борется. Серый камень и дождевая вода, окрашенная кровью. Ощущение, что смерть ходит рядом, и предательский шепот в темноте.

Он снова чувствовал холод, такой, как будто ему никогда не согреться снова. Но остальное, как всегда, ускользало, сильно заболела голова, и головная боль усилила разочарование.

Он покачал головой:

— Не знаю. Но мы ушли от настоящего. Вы все великодушны и терпеливы, но ведь ясно: я сделал что-то такое, отчего вы сейчас в опасности. Ты должна все рассказать мне.

Ливви попыталась вырвать руку.

— Нет, Джек. Мы уже говорили об этом. Ты сам должен вспомнить, или твоя голова не вынесет этого. Он вскочил.

— Что, если я никогда не вспомню? Господи, Лив, я ничего не помню из того, что происходило в длительные периоды моей жизни, а ты не хочешь рассказать мне о них. Я знаю, что это очень важно. Более того, опасно. Мне необходимо узнать об этом прежде, чем кто-нибудь пострадает. Что я сделал, Лив? От чего ты защищаешь меня?

Она покачала головой:

— О, Джек. Если бы я могла сказать тебе это.

— Почему же не можешь? Почему ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

— Я не знаю, что случилось.

Он взглянул на нее и увидел, что глаза у нее закрыты, как если бы она хотела спрятаться от собственных мыслей.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что не знаешь? — требовательно спросил он и вдруг понял, что ему не хочется узнавать. — Ведь те, кто сражался рядом со мной, могли бы сказать тебе. Мои командиры.

Она качала головой, опустив глаза.

— Я сражался бок о бок с гусарами! — выпалил он, отводя ее руку. — Я всегда этого хотел, с самых ранних лет. Как ты могла не знать этого, скажи на милость? Спроси кого угодно из командиров. Спроси в штабе конногвардейского полка. Спроси, черт побери, Веллингтона!

Она, должно быть, уловила отчаяние в его голосе, потому что встала и положила ладони на его плечи.

Он поднял на нее глаза, в которых было страдание. В голове у него, казалось, застряли осколки стекла.

— Что, если я сделал что-то такое…

— Ты не мог. — Она выглядела расстроенной не меньше его. — Ты узнаешь, когда вернется память. Может быть, ты увидел что-то на поле боя, что сделало тебя опасным для кого-то. Может быть, ты знаешь что-то, и некто не хочет, чтобы ты рассказал об этом, или ты наткнулся на что-то, что нужно другим.

Потирая голову, он отвернулся.

— Ты что-то утаиваешь от меня. Что-то, что сделает мне больно, иначе ты не побоялась бы мне сказать. Ну, Ливви, мне нужно знать. Как ты не понимаешь? — Он боролся с безжалостным приступом боли. — Как я могу оставаться спокойным, если знаю, что подвергаю тебя опасности? Ты должна рассказать мне.

— Нет! Это может убить тебя.

— Мне все равно! — Голова болела так, словно череп вот-вот расколется.

— А мне не все равно. Я не собираюсь убивать тебя. Пожалуйста, Джек. Не проси меня.

Звук знакомых шагов насторожил ее.

— Да, Лиззи? — спросила она, зная, что ее голос звучит резко и дрожит.

— Меня послала леди Кейт, мэм. Пришел мистер Хиллиард.

Кивнув, она провела по лицу руками, чтобы стереть слезы, если они все-таки выкатились из глаз, и пошла вниз вслед за девушкой.

Она нашла мистера Хиллиарда в желтом салоне, где уже собрались ее подруги.

Увидев ее, он поднялся со стула в стиле короля Людовика XV и изящно поклонился.

— Надеюсь, миссис Грейс, вы жаждете отряхнуть со своих ног землю Бельгии.

На этот раз на нем были великолепный синий сюртук, светло-коричневые панталоны и высокие сапоги. У него был вид человека, заехавшего к кузине с ответным визитом.

— Вы хорошо знаете свое дело, сэр, — сказала она.

Он помахал ухоженной рукой.

— У меня особый талант. Кейт рассказала мне о ваших приключениях последнего времени, и это укрепило мое предположение, что действовать надо быстро. Как только появится майор Брэкстон, мы приступим к осуществлению намеченного плана. Но вы должны быть готовы отправиться в путь в любой момент. Сможете?

Она обвела всех глазами и увидела, что Кейт сияет, Грей выглядит неуверенной, а леди Би занята выковыриванием изюма из булочки. Оливия села на свое обычное место рядом с леди Кейт.

— Да, — добавил Диккан. — Еще одно. Вы должны будете изображать жену барочника.

Оливия не смогла удержаться от смеха.

— Почему бы и нет? Мне и не то приходилось изображать.

— Отлично. Тогда приступаем. Вы с графом уедете утром.

Оливия замерла.

— Джек и я? Нет. С нами должен быть кто-то еще.

И впервые она увидела сочувствие в глазах Диккана Хиллиарда.

— Боюсь, это невозможно, мэм. Вы доберетесь до Лондона не раньше чем через семь дней; вам нельзя так долго оставаться порознь — боюсь, это окажется губительным для дела.

Она умоляюще смотрела на него.

— Вы говорили, что лучше всего для нас возвращаться порознь.

— Это Кейт необходимо ехать отдельно. Я считаю, что вам надо добираться до Лондона вместе с вашим мужем. Боюсь, вы его самый большой шанс на возвращение памяти.

Она покачала головой:

— Я не уверена, что ему пойдет на пользу, если он будет со мной и все вспомнит.

— Не думаю, что у нас есть выбор, — раздался голос позади нее.

Оливия стремительно оглянулась и увидела Джека, стоящего в дверях. В одежде, которая напомнила ей о давно ушедших днях уборки урожая, он показался ей больше и сильнее. Он смотрел на нее огорченно, и она поняла, что он слышал ее слова.

Она хотела возразить что-то, но он уже смотрел куда-то за ее плечо.

— Привет, Хиллиард, — крикнул он другу и прошел в комнату.

Все замерли. Что он мог вспомнить? Оливия боролась с желанием увести его из гостиной прежде, чем он осознает, что Диккан был свидетелем той фатальной дуэли с Тристрамом.

Диккан спокойно встал и поднес монокль к глазам.

— Похоже, вы побывали в хорошей переделке, старина.

Джек улыбнулся и протянул руку.

— Похоже на то. Вы можете рассказать мне что-нибудь об этом?

Диккан неожиданно крепко пожал Джеку руку.

— При тех возможностях, которые у меня есть сейчас, я не могу сказать вам, что на уме у Веллингтона. Это совсем не просто.

Джек бросил быстрый взгляд на Оливию, и она увидела, что ему приходится нелегко.

— Кроме того, эти леди прикончат вас, если вы скажете мне.

Улыбка Диккана сказала о многом.

— Кейт сама по себе ужасная особа. А четыре дамы, собравшиеся вместе, приводят меня в содрогание. Но при некотором содействии мы сможем объединить наши усилия, раз уж вы возвращаетесь на родную землю.

— Вы не считаете, что мне следовало бы остаться там, где меня нашли?

— Слишком все запутанно. Слишком велика вероятность, что у вас будут большие неприятности, прежде чем вы сможете найти ответы на все вопросы.

Джек кивнул.

— Тогда посвятите меня в свой план.

Они прошли к столу с напитками, как если бы женщин не было рядом. Оливия закрыла глаза. От нее требовалось слишком многое — она знала это. Она также знала, что мистер Хиллиард не оставил ей выбора. А она все еще не могла сказать Джеку правду о их браке.

Словно услышав ее мысли, к ней наклонилась леди Кейт.

— Все будет хорошо, Оливия.

Оливия вздрогнула, обнаружив, что герцогиня и леди Би внимательно смотрят на нее.

— Простите?

Леди Кейт бросила быстрый взгляд на Джека, но тот был погружен в разговор с Дикканом.

— Он любит вас, Оливия, — шепнула она. — Оставшись с ним, вы напомните ему, как сильно.

Оливия подумала, что в ее жизни уже было слишком много потрясений. Однако вкрадчивые слова леди Кейт ошеломили ее. Не потому, что это было жестоко, но потому, что неожиданно прельстили ее как шепот змея в первозданном саду.

— Нет. Я не смогу.

— Чепуха, — фыркнула леди Би, но Оливия не поняла, к кому она обращалась. Леди Би встала, и Оливию поразила целеустремленность в серых глазах старой женщины. — У-лю-лю — и вперед, — отчетливо произнесла она.

Оливия чуть не рассмеялась. Леди Би воспроизвела крики охотников, завидевших лису. Но убежденность в старых мудрых глазах заставила сердце Оливии биться чаще. Только откуда этим женщинам знать, чего ей стоит такое решение? Как они могут толкать ее на такую глупость?

Потому что они знали, как ей хочется этого.

— Это другой Джек, — настаивала леди Кейт. — Этот Джек поймет.

— Я не могу воспользоваться этим шансом. — Вот и все, что она могла сказать, потому что не знала почему, не знала, что и думать.

Один раз она уже завоевала и потеряла Джека. Если это случится снова, последствия будут еще более плачевными. Куда более плачевными.

Ей не удалось высказать это. В дверях, являя собой картину безупречного дворецкого, неожиданно появился Финни.

— Майор Кит Брэкстон, — доложил он. Майор вошел с настороженным видом, однако, увидев Грейс, заулыбался.

Он сделал несколько шагов, но вдруг застыл на месте, явно пораженный. Какое-то время он пребывал в состоянии крайнего удивления, потом засмеялся и двинулся туда, где за выпивкой беседовали Джек и Диккан.

— Господи, граф Грейсчерч, — сказал он, облегченно смеясь. — Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что мы разыскиваем вас?

Глава 17

Оливия вскочила на ноги.

— Как, разыскиваете? Что вы имеете в виду?

Джек стоял у противоположной стены и смотрел на новоприбывшего.

— Я вас знаю?

— Конечно, вы, обманщик! — с широкой улыбкой произнес молодой человек. — Меня просили забрать вас. А вы, оказывается, скрывались у четырех прекрасных женщин.

Теперь вскочили с мест уже все. Диккан снова поднес к глазам монокль, но Брэкстон не обратил на него внимания. Он спешил пожать руку Джеку.

— Но почему вы разыскивали его? — спросила Оливия. У нее появилась надежда, что сейчас они все узнают.

Однако Брэкстон, услышав ее вопрос, повернулся к ней с таким видом, словно только что осознал, кто перед ним. Он открыл было рот и снова закрыл, переводя удивленный взгляд на Джека.

— Господи, — сказал он, как если бы пытался понять происходящее, — вы не узнаете меня?

— Нет. — Джек вдруг насторожился, словно ожидая нападения. — Вы можете сказать мне, где я был?

Брэкстон непонимающим взглядом осмотрел присутствующих и остановился на Диккане.

— Доброе утро, Брэкстон, — приветствовал его Диккан безупречным поклоном. — Я полагаю, вы здесь разыскали нашего непредсказуемого друга.

— Ну да. — Он, нахмурившись, посмотрел на Джека. — Я не понимаю.

— Джек пострадал от травмы головы. У него нарушена память. Вы знаете, где он был?

— Хм… нет, — не сразу сказал Брэкстон, утратив веселость в голосе. — На самом деле нет.

— Тогда почему вы разыскивали меня? — потребовал ответа Джек.

— Почему бы нам всем не сесть? — учтиво предложила леди Кейт. — Я распоряжусь, чтобы принесли еще подкрепляющего.

— Уже иду, ваша светлость, — крикнул Финни от двери. Леди Кейт взглядом дала ему понять, что не одобряет такого поведения. Она жестом пригласила джентльменов вернуться на свои места. Брэкстон занял стул рядом с Грейс, а Джек сел рядом с Оливией.

— Вы для этого хотели видеть меня, Грейс? — спросил Брэкстон. — Из-за Джека?

— Ну, — уклончиво ответила она, — и да, и нет. Граф нуждается в вашей помощи, но мы не подозревали, что вы разыскиваете его.

— Почему вы разыскивали его? — повторила вопрос Оливия, опасаясь, что Брэкстон старается выиграть время.

Выражение его лица ничего ей не говорило. У него было открытое, доброжелательное лицо. Почему ей показалось, что в его голубых глазах мелькнуло какое-то соображение? Может быть, потому, что он избегал смотреть на нее?

— Что в этом удивительного? Конечно, его ищет семья, — сказал Брэкстон. — Он какое-то время был за границей, а он нужен дома.

— А почему вы занялись этим?

Он оглядел всех, словно удивляясь их неведению.

— Я кузен Сассфорда. — Поскольку все недоуменно молчали, он взглянул на Джека. — Мужа вашей сестры Мэдлин.

Оливия почувствовала, как внутри у нее словно что-то оборвалось. Она не сказала Джеку об этом. Джек повернулся к ней.

— Мэдди? Она вышла замуж?

— Вы не помните этого? — сказал Брэкстон. — Я не знал.

На помощь Оливии пришла леди Кейт.

— Вы помните Сассфорда, Джек? — сказала она. — Тот красивый молодой человек, у которого прекрасная конюшня. Последнее, что я слышала, — они с леди Мэдлин намеревались заняться разведением породистых верховых лошадей для охоты.

Джек повернулся к Оливии.

— Он говорит правду, Лив? Он действительно родственник Мэдлин?

Откуда ей знать? Она давно не видела его сестру.

— Конечно, — настаивал Брэкстон. — Зачем мне лгать?

Вдруг глаза Джека сделались холодными, в них как будто погас свет. Он не пошевелился, но в его лице появилось что-то опасное. Он весь как-то хищно подобрался — такого Оливия раньше не замечала за ним, и это ее встревожило.

— Прошу прощения, — сказал он, и его голос был холоднее, чем выражение его лица, — но я нахожу, что слепое доверие может приводить к фатальным ошибкам.

Оливия задрожала. Как могли эти любимые глаза смотреть так страшно? По какой причине в них появился стальной блеск? Он сделался таким суровым, словно память, которую он утратил, была здесь ни при чем и значила для него не больше, чем бесплодный кусок земли.

— Вы что-то вспомнили? — спросила его леди Кейт.

— Нет. Но я не думаю, что вы будете спорить со мной, не так ли, ваша светлость?

Леди Кейт улыбнулась в ответ.

— Не буду. За несколькими исключениями, я никогда никому не доверяла. Это, мне кажется, неожиданность для вас.

Он пожал плечами:

— Может быть. Этот человек мне незнаком, а потому может причинить вред не только мне, но также моей жене и ее друзьям.

— Вашей жене? — удивился Кит.

Оливия перестала дышать.

Грейс взяла Брэкстона за руку.

— Да. Разве вы не знаете? Оливия — графиня Грейсчерч. Странно, но единственное, что граф помнит, — это что он женат. На Оливии.

Кит несколько раз кивнул, глаза у него широко раскрылись.

— Конечно.

— Как вы могли не знать этого? — спросил Джек.

Брэкстон заерзал.

— У меня не было возможности видеть ее, Джек. Участвовал в кампании, вы же знаете.

Грейс невозмутимо повернулась к Джеку.

— Я не знаю, доверитесь ли вы моему слову, милорд, но Кит — верный друг. Он честно служил под началом моего отца и был ранен под Тулузой. Я уверена, что вы можете доверять ему.

Даже этот новый Джек не стал возражать ей — такое действие оказывала на людей Грейс.

— Спасибо, мисс Фэрчайлд. Вашего слова мне достаточно. Но как могло случиться, что моя семья не знает, где я был? Разве я не сообщал им?

Брэкстон покачал головой:

— Нет, со времени вашего пребывания при неаполитанском дворе. Тогда я видел вас последний раз.

Джек уставился на него, явно не в силах говорить.

— Зачем семья призывает его вернуться домой? — спросила Оливия.

Ответа ей пришлось подождать, потому что появились слуги со всем необходимым для чая, Финни проследил за неукоснительным выполнением ритуала и затем удалился, закрыв за собой дверь. Все это время беспокойство Оливии росло.

Брэкстон взял рюмку мадеры.

— Они просили меня отыскать его, потому что маркиз был серьезно болен, — сказал он. — Сейчас ему лучше, но семья считает, что графу следует быть дома.

Джек кивнул.

— Я полагаю, маркиза, как всегда, была ему опорой.

— Она… немного не в себе.

Он только пробормотал:

— Еще одна причина торопиться домой.

— Вы возвращаетесь домой? — спросил Кит, оглядывая всех, чтобы увидеть на лицах подтверждение.

— Не сразу, — спокойно сказал Диккан.

Джек покачал головой:

— Нет. Не стоит подвергать семью опасности. Я свяжусь с ними, как только выясню, что происходит.

Брэкстон повернулся к Грейс.

— А что происходит?

— У нас затруднения, — ответил Диккан вместо нее. — Поэтому мисс Фэрчайлд и связалась с вами. Она рекомендовала вас для одной деликатной операции, которую мы задумали. Джеку действительно нужно попасть в Англию, но для этого потребуется нечто большее, чем место в пакетботе. Так что нам потребуется ваша помощь.

Брэкстон кивнул:

— Я с радостью помогу. Не могу сказать вам, как его семья будет рада узнать, что мы его нашли.

Эти слова заставили Джека вскочить.

— Нет, — сказал он и посмотрел на Оливию. — Им пока не надо знать. Сначала я побываю в штабе конногвардейского полка. Сразу же после прибытия в Лондон.

Оливия оказалась на ногах прежде, чем осознала это.

— Нет!

Джек подошел к ней и провел, ладонью по ее щеке.

— Да, Лив. Я не знаю, как оказался здесь. Ты не знаешь. Существует только один способ выяснить это, и я воспользуюсь им.

Она знала, что он видит страх в ее глазах. Она думала, он спросит ее, почему она боится. Но он не спросил. Он только быстро поцеловал ее в губы и улыбнулся.

— Поверь мне. Чем скорее я поговорю с начальством, тем скорее все уладится. Вы устроите это для меня, Диккан?

Оливия услышала, как Диккан обиженно вздохнул.

— Да, Джек. Я устрою это. Но до тех пор обещайте мне вести себя хорошо и не пытаться самому решить эту головоломку.

Джек улыбнулся ему.

— Я постараюсь, если смогу, Диккан. Но не знаю, что вспомню за это время. Могу только обещать — я сделаю все возможное, чтобы защитить этих леди, пока не узнаю все.

«Надо сказать ему, — думала Оливия. — Показать депешу. Пусть поймет, что, явившись в штаб, он может подписать себе смертный приговор».

Она повернулась к Грейс, надеясь на поддержку. Но Грейс покачала головой. Здоровье Джека по-прежнему было в опасности.

Подавленная растущим убеждением, что она предает Джека, что бы ни сделала, Оливия молчала.

Поздно вечером Диккан Хиллиард сидел в слабо освещенной библиотеке с одним из тех людей, которых привлек для исполнения своего плана. Барон Терек был среднего роста и среднего телосложения. Лишенный ярких красок, он ускользал от описания даже после недавней встречи с ним.

Барон смаковал коньяк.

— К утру все будет готово? — спросил он.

Закинув ногу на ногу и устроившись в кресле поудобнее, Диккан рассматривал светлый коньяк «Деламен», который Терек налил ему.

— Они должны быть в Лондоне к началу следующей недели.

— Прекрасно.

Диккан, нахмурившись, оторвал взгляд от коньяка.

— Вы все еще настаиваете на том, чтобы отправить их к леди Кейт?

— Это самое удачное решение.

— Возможно, для вас. Вы считаете — они заслуживают, чтобы их использовали в качестве приманки?

Терек отмахнулся от опасений Диккана.

— За домом будут наблюдать. Зачем без надобности пугать их?

— Потому что мы не знаем, что рассказал Чемберс. Вы его не видели. Я видел, и, поверьте, его смерть не была легкой. К тому же граф заявил, что непременно пойдет на Уайтхолл. Его враги до сих пор ускользали от нас. Я не хочу рисковать.

— Сейчас игра идет на нашем поле. Не бойтесь, Хиллиард. Все готово. Благодарю вас за то, что пришли ко мне с этим, но дальше уже не ваша забота.

Диккан не был в этом уверен, но у него были связаны руки.

Если что-нибудь случится с Кейт, он никогда не простит Тереку. Или себе — за то, что обратился к нему.

На следующее утро, еще до рассвета, план начал осуществляться. В Остенд была отправлена карета с подставными лицами, как бы напуганными и выехавшими в большой спешке; далее они должны были пересесть в рыбацкую лодку и отплыть в Маргит. Трэшер, поставленный наблюдать из окна над входом, сообщил, что наживка проглочена. Как только карета с отвлекающими лицами отъехала от дома, вслед за ней устремились вдруг возникшие из темных закоулков мужчины. За ними вдогонку, в свою очередь, пустился майор Брэкстон, который должен был доехать до Гента, дабы увериться, что они не повернут назад.

Леди Кейт на глазах у всех отправила часть своих слуг готовить дом в Мейфэре, сама же отправилась медленным рейсом на одной из комфортабельных барж до Антверпена, а оттуда — на пакетботе домой. Одетые в грубое платье, в деревянных башмаках, Оливия и Джек присоединились к слугам по дороге до канала, а там поднялись на борт баржи с грузом зерна. За ними никто не следил.

Только к концу дня Хирург получил известие, что тот, за кем они охотились, исчез.

— Мы проверили везде, — уверял его худосочный человечек с крысиной мордочкой. — В Брюсселе их нет. Никто не знает, куда они делись.

Он нашел Хирурга в арендуемой им комнате укладывающим вещи, словно тот собирался на уик-энд поохотиться.

— Не важно, — отвечал ему Хирург. — Я точно знаю, куда они явятся.

Худосочный, казалось, еще больше съежился.

— И?..

Хирург уложил еще несколько ножей под фальшивое дно своего чемодана.

— Маленький слуга закончил свою жизнь как бесценный источник информации. У графа Грейсчерча было то, что нам нужно. Но слуга не знал, где оно находилось. Однако он смог сказать, что все вещи, которые были у нашего друга на поле сражения, оказались в распоряжении его жены. — Он аккуратно подровнял стопку шейных платков, прежде чем положить их в чемодан. — Я также узнал, что граф собирается совершить самоубийственный поступок — явиться на Уайтхолл, а это значит, что он все еще ничего не помнит. Если бы вспомнил, то и близко не подошел бы к этой улице. — Разгладив одежду, он закрыл чемодан. — Не думаю, что ему это удастся.

Маленький человечек задрожал.

— Как вы можете быть уверены?

Хирург улыбнулся:

— Я уяснил, что он очень любит свою жену.

— Свою жену?

— Ну да. — Взяв с бюро касторовую шляпу, он точным движением водрузил ее на голову. — Что вы думаете о такой цитате, Ферньер: «За нашу глупость всегда платит страданиями кто-то другой»? Подходит для нашего случая, как вы думаете?

Маленький человек нахмурился.

— О чем вы?

Хирург похлопал его по щеке.

— О словах, которые будут вырезаны на прелестном животике женщины, конечно. Графу пора понять, что у его поступков есть последствия.

Может быть, сердце Оливии по окончании путешествия осталось бы незатронутым, если бы путешествие оказалось короче, если бы жизнь на барже не была совершенно обособленной; казалось, время исчезло, прошлого не было, они балансировали по краю неизвестного будущего. Если бы они с Джеком не полагались друг на друга, ощущение опасности стало бы слишком острым.

Может быть, она уберегла бы сердце, если бы они могли найти отдельные койки. Но каюта была маленькой и низкой, и в ней ютилась вся команда. Они с Джеком вынуждены были спать на одном тюфяке.

Они не занимались любовью: не в каюте же с другими людьми, — но прикасались друг к другу. Им было хорошо. Они укладывались по старинке, как ложки в ящике.

И каждый миг этого времени Оливия помнила слова леди Кейт. Прощаясь, герцогиня схватила Оливию за руку, наклонилась к ней и прошептала: «Помните. Это ваш шанс».

Через пять дней они доплыли до Брюгге, это были приятные дни, проведенные за работой бок о бок с настоящими барочниками; они проплывали мимо полей с качающимися колосьями, из деревенек до них доносился звон колоколов, отбивающих время.

— Я не знал, что ты умеешь готовить, — похвалил ее Джек, когда они заканчивали свой первый обед.

Она засмеялась и покачала головой:

— В действительности мы совсем не знали друг друга, правда?

Он нахмурился, а Оливия подумала, что в одежде простолюдина, загорелый, с волосами, растрепанными ветром, он еще красивее.

— Что ты хочешь сказать?

Она сухо улыбнулась:

— Если ты помнишь моего отца, он был самым скупым человеком во всей северной округе. А моя мать никогда не ладила с кухарками. Поэтому чаще всего готовила я.

Что не раз спасало ее в последующие годы. Ей охотно давали работу в тавернах и пекарнях, когда требовались дополнительные помощники, даже когда она носила в себе дитя.

Устраиваясь поудобней на палубе — они наблюдали за отражением в воде идущей на убыль луны, — Джек покачал головой:

— Да. У тебя были замечательные пирожки с персиками.

Между ними царило согласие. Они вместе работали: готовили пищу, занимались уборкой и управляли великолепными золотистыми бельгийскими лошадьми, которые тянули баржу по каналам. Они снова смеялись прежним шуткам, тянулись друг к другу, чтобы вместе смотреть, как встает солнце, или любоваться знаменитыми тремя башнями Гента. Она непростительно начала надеяться, что эта гармония будет продолжаться. Хуже того, она начала предвкушать ее.

И тут, как порыв холодного ветра, их настиг Кит Брэкстон. Баржа мирно скользила по воде через утренний Брюгге, солнце едва касалось верха средневековой башни, возвышающейся над городом. Накормив всех завтраком, Оливия улучила момент и присела на носу баржи, глядя, как утренние лучи крадутся по чудным ступенчатым крышам маленьких домиков, выстроившихся в ряд вдоль воды. Ей хотелось подольше полюбоваться затейливой бельгийской архитектурой.

Она почувствовала, как сзади подошел Джек.

— Неприятности, — пробормотал он.

Она сразу увидела Кита — он поджидал их впереди на норовистом гнедом жеребце, а двух других держал в поводу. Он не сказал ни слова, но, увидев его, Оливия испугалась.

— Брэкстон, — с поразительным спокойствием приветствовал его Джек. — Вот так сюрприз.

Молодой драгун ослепительно улыбнулся.

— Увы. За местом вашего прибытия ведется наблюдение. Как вы смотрите на то, чтобы немного ускорить путешествие?

Первым побуждением Оливии было запротестовать: Джек не настолько поправился, чтобы ехать верхом, ему может стать хуже.

Она оглянулась и увидела, что Джек по-мальчишески обрадовался.

— Лучший способ стряхнуть с себя уныние и вялость. — Повернувшись к ней, он протянул руку: — Лив?

Она не могла признаться, что не садилась на лошадь целых пять лет. А когда-то она хорошо ездила верхом. Еще одно, кроме умения владеть оружием, за что ей нужно благодарить отца.

— Конечно, — сказала она, незаметно вытирая руки о юбку, — особенно если мне не придется ехать в дамском седле.

Кит смутился.

— Это не было предусмотрено. Они ищут мужчину и женщину. Вы сможете?

— В дамском седле неудобно охотиться. Непременно окажешься позади вместе с бездельниками. Вы хотите, чтобы я надела бриджи?

Он хотел. Через десять минут, одетая наподобие Джека, она попрощалась с барочниками и позволила Киту подсадить ее на серого жеребца.

— Не бойтесь. Вы почетные гости. Готовы?

Ехать пришлось долго, и это было мучительно. За каждым поворотом Оливия ожидала засаду и звуки выстрелов за спиной. Ноги сводила судорога, внутренние поверхности бедер натерло. Но она не жаловалась. Она не была уверена, что мужчины поймут, — она переживала лучший момент своей жизни. Она и сама этого не понимала.

Конец пути они ехали спокойно. Они прибыли на пустынный берег моря, где их встретил жуликоватого вида бельгиец с утлой лодкой. Пахло рыбой.

— Я появлюсь через день-два после вас, — обещал Кит. — Нужно оставить ложный след.

Он поцеловал Оливии руку и поскакал обратно в Брюгге. Джек помог ей сесть в лодку, и они поплыли в сторону рыболовного судна, подозрительно непохожего на рыболовное судно.

Плавание по морю оказалось более вдохновляющим приключением, чем начало бегства; это было именно приключение, а не отчаянное бегство. Оливия разделяла с Джеком этот дух приключенчества, их глаза встречались, руки соприкасались, тела подсознательно искали друг друга для сохранения равновесия и душевного покоя.

Их путешествие закончилось славным воскресным днем, когда они, взявшись за руки, сошли с лодки в Уоппинге, как если бы возвращались из шикарного круиза. Их встретил тощенький молодой человек, такой невероятно педантичный и суровый, что они весело рассмеялись.

Но в доме их не ожидали леди Кейт и Грейс. Их встретили Финни и экономка, которая умоляла их чувствовать себя как дома.

Дом Кейт Оливию удивил. Если брюссельский особняк был невероятно перегружен украшениями, то этот дом на Керзон-стрит поражал своей обыкновенностью: пять этажей из красного кирпича даже без фронтона. Окна, хотя их было много, представляли собой простые вытянутые прямоугольники с белыми переплетами. Оживляли строение только балконы из кованого железа на втором и третьем этажах. В общем, такой сдержанный стиль никак не ассоциировался со вдовствующей герцогиней Мертер.

Похожая на воробушка экономка по имени миссис Уиллетт, обладательница жестких седых волос и на редкость внушительного бюста, лично приветствовала их у кухонной двери и провела наверх.

— Мы получили известие от ее светлости, — поведала она им. — Они остановились на несколько дней в Брюгге, а после отправятся в Антверпен и оттуда домой.

Такое безобидное сообщение настроило их на легкомысленный лад.

Одни. Прежде чем появится кто-то еще, они с Джеком проведут одни по крайней мере три дня.

Может быть, Кейт была права. Может быть, теперь все будет по-другому. Она не знала. Она только знала, что с трудом понимает слова экономки из-за гулких ударов крови в ушах.

Все время, пока экономка объясняла порядки в доме, Оливия чувствовала на себе взгляды Джека. Она уже приняла решение, сама того не осознавая. Они с Джеком одни, и, что бы ни случилось, они будут заниматься любовью.

— Мы приготовили для вас комнаты, о которых распорядилась леди Кейт, — говорила миссис Уиллетт, ведя их по лестнице с отполированными перилами. — Ванны уже готовы, как и поднос с чаем, к которому поданы любимые пирожные ее светлости. Обед будет в восемь.

Джек непроизвольно обвил Оливию рукой — у нее перехватило дыхание. Все продолжало оставаться нереальным, как если бы здесь ничто случившееся не имело значения, как если бы им дали возможность снова найти друг друга. Эта мысль трепетала в ее груди пойманной птичкой.

Миссис Уиллетт привела, их на третий этаж, повернула налево в короткий коридор и открыла двустворчатую дверь.

— Гостиная. В нее выходят двери спален, разумеется. Здесь я оставлю вас, как мне велела леди Кейт.

И прежде чем они смогли спросить у нее что-нибудь еще, она поклонилась и вышла.

— Леди Кейт очень гостеприимна, — сказал Джек, пропуская Оливию вперед. — Интересно, что это значит.

Оливия выдернула руку и обошла элегантную гостиную в бледно-желтых тонах.

— Кажется, ей нравится быть свахой.

Джек встал сзади нее.

— Хобби, которое я горячо одобряю.

Он поцеловал ее в затылок. Оливия закрыла глаза — ею овладела слабость.

Ей не следовало стоять здесь. Она должна попросить, чтобы ей дали другую комнату. А еще лучше — запереться в далекой башне, где Джек не сможет ее найти.

Она изогнулась от его прикосновения.

— Ты очень безнравственный человек.

— Да, безнравственный, — пробормотал он у ее уха. — Я такой.

Он повернул ее к себе и внезапно стал прежним Джеком, вернувшимся с поля, беспечно улыбающимся и голодным, чей смех напоминал ей о легком ветерке.

— Ох, Ливви, — пожаловался он, обнимая ее и прижимая к себе. — Мне так недоставало тебя.

Она засмеялась, обхватила его:

— Мне тоже.

— Я хочу быть в тебе, — прохрипел он у ее волос. Голос у него стал напряженным, мышцы затвердели. Оливия знала все, что он думает, до того, как это приходило ему в голову. — Мы не должны, Лив. Нам надо подождать, пока мы не получим ответы на свои вопросы. Но, видит Бог, я не могу. И так было всегда.

Она закрыла глаза и наслаждалась ощущением момента. Господь простит ей, но в этот миг она больше ничего не хотела — только стоять вот так, как она стояла.

Она хотела, чтобы у нее была надежда.

— Скажи «да», Лив, — шептал он ей на ухо, и восхитительная хрипотца в его голосе выдавала его состояние. — Господи, скажи «да».

Ей вдруг безумно захотелось испытать его. Ей хотелось узнать, сможет ли Джек любить ее снова, по-настоящему любить. И это, знала она, будет первым шагом.

У нее вырвался смешок, прозвучавший задушено и испуганно. Это было так давно. Но ее тело уже отвечало, пламя охватило ее живот, как если бы Джек коснулся его запальным фитилем. Она встретила его взгляд, чтобы увидеть, какими влекущими могут быть его глаза цвета морской волны. Она почувствовала его руки на своей спине и прижалась крепче, выгнув шею, чтобы он мог ласкать ее.

— Да, Джек, — шепнула она. — Да.

— О, Ливви…

Он осыпал поцелуями ее шею, потом вдруг выпрямился.

— Я что-то помню.

Она замерла, возбуждение угасло.

— Что?

Он продолжал крепко держать ее.

— Я помню, что я сижу в каком-то казино, поглаживаю бассета и думаю, что таких мест, где ты могла бы играть, всего несколько. Как ты потеряла свой жемчуг, Лив?

Горячая волна надежды пробежала по ней.

— Его взяли из моей шкатулки для драгоценностей. Я не знала, что он исчез, пока Джервейс не принес его и не сказал, что выкупил его у ростовщика.

Рассеянно поглаживая ее щеку, он кивнул.

— Ты никогда не играла, да?

Оливия боролась с подступившими горячими слезами.

— Нет, Джек. Я не играла.

Еще крепче обняв ее, он долгим поцелуем прижался к ее лбу.

— Думаю, я знал это. Думаю, мои сестры могли сговориться, чтобы разлучить нас. Мне так жаль, Лив. Мне следовало доверять тебе.

Она провела ладонью по дорогому лицу. Он не брился шесть дней, так что выглядел не лучшим образом, особенно с этим идущим от виска глубоким шрамом. Она подумала, что со временем привыкнет к его новому облику.

— Мы поговорим об этом позже, — сказала она. — Я рада, что сейчас ты веришь мне.

— Конечно, Ты никогда не обманывала меня. Я знаю это. Все эти годы только это и держало меня.

Она затаила дыхание. «Все эти годы». Может быть, нужно расспросить его? Но она не могла думать ни о чем, кроме его рук, лежащих на ее талии, и его губ, касающихся ее уха. Ее охватила дрожь.

— Я рада, — наконец прошептала она, устыдившись своей трусости.

От возвращающейся к нему памяти могла зависеть его жизнь. Ей нужно помочь ему вспомнить все. Но если это произойдет слишком быстро, у нее не будет другого шанса вернуть его.

— Возьми меня, Джек, — молила она, поднимая к нему лицо, чтобы увидеть голод в этих дорогих, глубоких как море глазах. — Будь снова моим мужем.

И, словно ей было неведомо сожаление, она стянула с себя платье и позволила ему упасть у своих ног.

Он не тратил времени на слова. Он взял в ладони ее лицо и припал к горячему рту. Как только его язык проник в ее рот, она растаяла. Она больше не осторожничала, не защищалась, у нее было одно желание — чтобы он поторопился.

«Скорее, я не могу больше. Скорее, я не переживу, если ты не будешь прикасаться ко мне, если ты не войдешь в меня».

Он заметил ее слезы, но подумал, что это слезы радости. Он слизнул их, тронул языком маленькую ямочку у основания шеи, отчего возликовала каждая клеточка ее тела. Он улыбался ей, совсем как раньше, эта улыбка отгораживала их от всего мира, обещала соединение, которое поднимало их над обычной жизнью. Она помогла ему снять рубашку и брюки, потом наклонилась — сердце у нее прыгнуло к горлу — и развязала шнурок его подштанников, а потом спустила их.

Он нетерпеливо ждал, уже готовый, с выпирающей из гнезда темных колец мужской доблестью.

— О, Лив, я люблю тебя.

Она закрыла глаза, стараясь, чтобы эти слова не ранили ей сердце. Когда он все вспомнит, любви уже может не остаться. Ей тоже есть что вспомнить, и это может означать окончательную гибель ее сердца, этого бедного, печального органа, который уцелел только для того, чтобы быть снова брошенным к его ногам.

Глава 18

— Ты все еще не разделась, — осипшим голосом сказал он. Его глаза потемнели, руками он держался за бок.

Он стоял перед ней в великолепии своей наготы, его тело стало зрелым, и новые шрамы только подчеркивали его мужественность.

— Что мне делать? — спросила она. Его улыбка была невероятно озорной.

— Нельзя сказать, что тебя украшает эта нижняя рубашка.

Ее кожа загорелась под его жарким взглядом, волны возбуждения прокатывались по ней.

— Она видела лучшие дни.

Живот ее сжался от предвкушения. Сердце забилось сильнее. Она взялась за подол рубашки и начала стягивать ее. Очень медленно — в горле у него рождались звуки нетерпения — она поднимала ее, обнажив сначала колени, потом длинные бедра, а потом, намеренно ленивыми движениями, треугольник светлых кудряшек, которые когда-то так нравились ему.

Он не позволил ей продолжать. Пробормотав проклятие, он взялся за расшитый верх ее рубашки и рванул. Старенький батист порвался, как бумага, оставив ее трепещущей перед ним. На ней остался лишь простенький медальон, который он дал ей много лет назад.

Она застыла. Узнает ли он медальон? Может быть, скажет: «Смотри, Лив. Это же медальон, который я дал тебе для нашего обручения. Мой портрет все еще там? И прядь моих волос?»

И что ей тогда сказать?

Он тыкался носом в ее шею, словно не замечая медальона.

— Мне кажется, ты ждешь, чтобы я отнес тебя в постель, — прошептал он. — Лентяйка.

Она засмеялась; его слова подействовали на нее как шампанское. Она забралась на кровать и повернулась к нему, почувствовав себя очень смелой оттого, что предстала перед ним вот такой, полностью открытой и уязвимой.

— Иди ко мне, — сказала она, и он подчинился. — Люби меня, — просила она, и он засмеялся, глядя ей в глаза, опять сделавшись прежним, каким она его любила. Он снова был юным, счастливым и безмятежным. Они лежали кожа к коже, нос к носу, его запах заполнял ее ноздри, проникал внутрь; она растворялась в нем. Сердце прыгало, кожа горела. Приятная истома овладела ею и усыпила волю.

— Помнишь, как мы любили друг друга среди вереска? — спросил он, нагибаясь, чтобы поцеловать ее долгим, медленным поцелуем, соединением губ, языков и зубов, который сделал больше, чем пробудил память о других поцелуях.

— Я помню, какие волдыри у меня были от крапивы, — возразила она, запуская пальцы в его густые каштановые волосы.

Она изогнулась, чтобы припасть к нему, и застонала, когда их тела соприкоснулись. Он взял в ладони ее груди, подушечки его пальцев были шершавыми, под ними словно проскакивали искры. Она выгибалась так сильно, что казалось, ее тело больше никогда не сумеет расслабиться. Ею овладел безумный голод, тело двигалось навстречу ему без всякого участия воли. Ее руки, язык и губы заново открывали каждый дюйм его тела.

— Это новый, — бормотала она и целовала бугристый шрам на его плече. — И это. — Она, изогнувшись, наклонялась к грубому шву, которым они зашили рану на его бедре в ту ужасную ночь после сражения под Ватерлоо.

— А это нет, — уверил он ее, наставляя на нее свое великолепное орудие. — Где бы я ни был, я всегда хотел тебя.

Он тыкался носом в ее шею, нежно тискал и поглаживал ее тело, даже один раз перевернул ее, чтобы пройтись поцелуями вдоль позвоночника и шутливо шлепнуть по выпуклостям ягодиц. Он любовно покусывал ее везде, от бедер до нежной кожи на внутренней стороне локтей.

Ею владело безумие. Не важно, какими восхитительными были его прикосновения, их было недостаточно. Она хотела, чтобы он вошел в нее. Ей было нужно, чтобы он вошел в нее, — чтобы помнить это ощущение, когда его уже не будет с ней.

Он погрузил в нее свои пальцы, и у нее вырвались жалобные звуки.

— Ну, Джек, — молила она, извиваясь в муке его безжалостных прикосновений. — Сейчас.

Он лизнул ей ухо и тихонько засмеялся.

— Нет, — сказал он. — Еще нет.

Его палец скользнул внутрь и поглаживал там до тех пор, пока ей не стало казаться, что она вот-вот взорвется.

— Хорошо, Лив, — прошептал он ей. — Откройся для меня, сладкая. Позволь мне увидеть твои розовые губки.

Она раздвинула колени. Открыв глаза, она увидела, что он улыбается, глядя на свои пальцы, погружающиеся в глубь ее; глаза его стали почти черными от возбуждения.

— О да, — бормотал он. — Мне так не хватало этого.

Она ловила ртом воздух и вздрагивала под его рукой.

И тогда, наклонившись, чтобы поцеловать ее, он просунул язык в ее рот, приподнялся и глубоко вошел в нее.

Она вскрикнула. Было больно. Он был слишком большим.

Но она приняла его, полностью, извиваясь, чтобы приноровиться к нему; обхватила его ягодицы, помогая ему войти глубже. Она приподнималась, когда он притягивал ее к себе, когда он снова и снова входил в нее, и уже не могла думать, не могла видеть, не могла вообразить что-то другое, кроме этого наслаждения, вызываемого следующими один за другим ударами. Она жалобно стонала, умоляла и смеялась. Наконец настал момент кульминации, и он задрожал, хрипло произнося ее имя как благословение.

А после, усталые и удовлетворенные, они молча лежали, переплетясь, как ветви старого виноградника, усмиряя дыхание и посмеиваясь. И так и заснули, обнявшись, как если бы боялись, что, если они отпустят друг друга, снова что-нибудь случится.

Всю ночь и еще утром они не отрывались друг от друга, заново открывая старые наслаждения и воодушевляясь полной гармонией. Оливия засыпала, уткнувшись в плечо Джека, которое, как ей некогда думалось, всегда защитит ее от всего мира. Он дважды будил ее среди ночи, чтобы заняться любовью, а один раз просто вошел в нее, пока она спала.

Она проснулась, заулыбалась, задвигалась, ее руки инстинктивно нашли его руки, плечо, спину; ее тело ответило удивительно быстро, как в ее снах.

Только больше ей не снились такие сны. Когда напряжение и одиночество становились невыносимыми, она сама добивалась разрядки, свернувшись в своей одинокой постели, но с тех пор как она увидела Джека, тело вспомнило, как желанно прикосновение мужчины. А после этой ночи она знала: оно будет помнить это слишком хорошо.

Пришло время завтрака. Измученные, пресыщенные, они наконец вспомнили, что существуют другие виды голода, которые тоже требуют насыщения. Словно услышав, как они собираются с силами, чтобы спуститься вниз, в дверь постучала миссис Уиллетт; в руках она держала поднос, на котором громоздились яйца, булочки и бекон.

Джек открыл дверь. На нем были только брюки, что заставило миссис Уиллетт насмешливо улыбнуться. Она уверила Оливию, что такому крепкому мужчине, который тратит столько энергии, необходимо восполнять ее, отчего Оливия покраснела, а Джек издал смешок.

— Нам надо встать, — говорил Джек позже, слизывая клубничный джем с ее груди. — Подумай, что нам надо сделать, прежде чем мы встретимся с кем-нибудь из наших исполненных самых лучших намерении друзей.

Оливия закрыла глаза и хмыкнула.

— Я думала, по крайней мере Кит будет здесь.

Джек засмеялся:

— Осторожный Брэкстон, который умеет держать язык за зубами.

Она засмеялась в ответ:

— Он будет здесь. В любом случае он никогда не оставит Грейс. Она, кажется, завоевала преданность каждого, кому довелось служить под началом ее отца.

Джек положил голову ей на живот и продолжал жевать свою булочку.

— За недолгое время, проведенное в ее обществе, у меня сложилось впечатление, что она всемогущая женщина.

Оливия заморгала.

— Грейс? Всемогущая?

— Как вода, которая точит камень. Она не вступит в открытое противостояние. Она быстро сгладит проблему. Тебе известно, куда она отправится отсюда? Если она не пожелает оставаться с герцогиней, может быть, она захочет поехать с нами?

Проницательность Джека удивила Оливию.

— Она говорила что-то о доме, в котором не была слишком долго. Мне кажется, что после того, как все будет улажено, она вернется туда.

— Жаль. Я подумал — она могла бы сделаться великолепной воспитательницей наших детей. — Он улыбался во весь рот. — Только подумай, чему она могла бы обучить их. Верховой езде, стрельбе, умению добывать все необходимое.

Оливия видела, что он только наполовину шутит. Он говорил о будущем: о доме, детях, семье. В его глазах она видела непривычную тоску, улыбка была печальной.

— Хотел бы я, чтобы у нас уже был ребенок, Лив, — сказал он, беря ее руку. — Мне кажется, я бы с удовольствием смотрел на твой большой живот, прикладывал к нему голову и говорил, обращаясь к нему, какая ты замечательная мама.

Ему хотелось, чтобы она сказала, что это возможно. Что она хочет этого так же, как и он.

То, чего хотела она, поднялось к горлу и душило ее.

Идиллия продлилась для Оливии три дня, но это были дни, наполненные смехом, и страстью, и дружеским общением. Это были дни, которые прельстили ее, как распутника прельщает девственница.

Ей ли не знать. Все это уже было у нее когда-то в прошлом, и все кончилось прахом. Но сейчас Джек был другим. Более спокойным, внимательным, заботливым.

Нельзя сказать, чтобы он не был внимательным раньше, но его действия в ту пору диктовались скорее душевными движениями, они не были результатом взвешенного обдумывания. Цветы, сорванные на поле, мимо которого они проходили, котенок, пойманный в сенном амбаре. Поцелуи, когда он видел ее, и розы, когда уезжал. Но она всегда тайно подозревала, что в промежутках он не вспоминал о ней.

Гораздо позднее, когда Оливия вновь обрела способность размышлять над поведением Джека, она пришла к заключению, что он покинул ее так же беспечно, как и любил, как делал все в жизни. Под влиянием импульса. Все решали эмоции, разум совсем не участвовал в принятии решений.

Может быть, теперь все будет по-другому. Может быть, теперь она не будет исчезать из его мыслей. Может быть, на этот раз, вспомнив прошлое, он по-другому увидит те ужасные дни и поймет, как был не прав.

Она снова и снова тешила себя мыслями о постоянстве. О доверии. Она ловила себя на том, что ощупывает свой медальон и думает, не пора ли рассказать Джеку все.

Что-то уж слишком часто у нее появляется такое желание. В ее голове, как литания, звучало: «Верь ему. Он не бросит. Он не сделает тебе больно».

Осторожность в ней боролась с желанием верить, а более всего — с надеждой.

Надежда, знала она, коварный противник.

Конец идиллии наступил быстро. Леди Кейт теперь проводила в доме все двадцать четыре часа, размещая свою свиту. Появившись, она бросила один взгляд на Оливию и разразилась смехом. Вслед за этим она обняла ее так, словно вручила ей цветы прямо из воздуха. Она ничего не сказала относительно того, что Оливия продолжала спать в одной комнате с Джеком. Ей не пришлось. Леди Би потрепала Оливию по щеке и шепнула: «Флердоранж».

Оливия не знала, что ей делать, и продолжала вести себя как раньше. Она помогала леди Кейт вести хозяйство, а Джек помогал Харперу и Финни, и первоочередной их задачей было защититься от неожиданностей. Следующее, что они сделали, — отправили Трэшера прислушаться к разговорам и узнать что можно. То, что он вернулся ни с чем, не успокаивало. Тем временем укрытый от посетителей Джек посылал письма всем, кого знал, в надежде получить предписание явиться на Уайтхолл.

На третий день Оливия помогала миссис Харпер заготавливать лекарственные травы. Это был день приемов, а Оливия знала, что ей надо держаться подальше от гостей.

Она механически выполняла свою работу и вспоминала, каким прекрасным было утро. День был необычно ясным для Лондона, немного прохладным, в распахнутые окна дул легкий ветерок. Первые лучи солнца, окрашенные в нежно-розовый цвет, упали на лицо Джека и смягчили его. Каждое утро, проведенное в этом доме, она просыпалась с ожиданием этого момента.

Джек не подозревал об этом. Он крепко спал, пока она не будила его поцелуем. Рассвет был ее временем, когда муж принадлежал только ей. Когда она могла быть эгоистичной и непростительно счастливой, потому что на рассвете на короткое время Джек был только ее.

— Оливия?

Встрепенувшись, Оливия повернулась к стоявшей в дверях Грейс. У той был встревоженный вид, и Оливия занервничала.

— Я нужна леди Кейт?

Грейс замялась.

— Она хотела, чтобы я предупредила вас.

У Оливии затряслись руки.

— Неужели появился Джервейс?

— Хуже. — Грейс жалко улыбнулась. — Миссис Драммонд-Баррелл.

— Поклонница «Олмака»? После всего, что слышала о ней, я была счастлива никогда с ней не встречаться.

Миссис Харпер отставила в сторону ступку с пестиком и вытерла руки о фартук.

— Это значит, что нужно подать чай, я правильно понимаю? Пойду-ка я разожгу огонь под задницей этого бельгийского воображалы.

Оливия ухмыльнулась.

— Бедный повар. Миссис Харпер нравится сердить его. А теперь скажите, Грейс, какую комнату мне нужно прибрать? Зеленую гостиную?

— Она бы предпочла, хм, чтобы вы, — Грейс набралась духу, — оставались там, где вы сейчас.

Оливия кивнула:

— Хорошо. Я понимаю — леди Кейт не хочет, чтобы меня видели ее гости. Большинство не знают меня в лицо, но… — Грейс как будто бы оставалась спокойной, но Оливия знала, что она напряглась. — Так в чем дело?

Лицо Грейс сделалось несчастным.

— Боюсь, миссис Драммонд-Баррелл знает, кто вы. Она только что сообщила леди Кейт, что ей назвали ваше настоящее имя.

Оливия не произнесла ни слова — просто сняла фартук и пошла к двери.

— Оливия! — запротестовала Грейс и бросилась за ней.

Оливия покачала головой. Сердце у нее стучало, она чувствовала себя совершенно больной — начиналось неотвратимое.

— Оставайтесь здесь. — Грейс схватила ее за руку. — Вы же не собираетесь встретиться с ней?

— Нет, конечно. — Оливия знала, что ее улыбка выглядела ужасной. — Нет, пока она не поведет себя безрассудно.

И, воинственно выставив вперед подбородок, она вышла.

Странная вещь — память. Джек никогда не думал, что память может подвести. Но сейчас, когда его память мерцала, как потухающая свеча, он не мог доверять своим воспоминаниям и тому, что говорили другие.

Например, он помнил Мими. Но как это могло быть? Особенно после этих трех последних ночей, когда он так крепко обвивался вокруг Ливви, что почти не мог дышать. Разве могла быть радость большая, чем снова обнять ее после разлуки, которая, казалось, длилась несколько лет?

И хотя он понимал, что это не так, он отчетливо чувствовал, что сейчас должна быть осень 1810 года.

Или взять хотя бы слово «львы». Оно ощущалось важным, но он не знал почему. Не знал, почему его странным образом тревожило, что случилось с Мими, словно он крепко держал ее и вдруг потерял.

Хорошо хоть, что он не забыл Ливви. Что ничего не случилось в его семье. Что он вернулся в Англию. Но что-то было не так. Он знал только одно — это было как-то связано с потерей памяти.

Он не мог больше ждать. Пусть и без Брэкстона, ему надо попасть на Уайтхолл. Ему надо поговорить с родственниками. Но для этого ему требовалась некоторая исходная информация, ему надо хотя бы знать дату. Что он делал с того времени, как побывал в охотничьем домике. Откуда у него новые шрамы и обрывки воспоминаний, какие-то догадки. Пока он не узнает этого, все в доме будут в опасности из-за него.

Он неслышно отворил дверь. Убедившись, что его не видят, он по черной лестнице спустился в кухню. Он должен был признать, что дом леди Кейт произвел на него впечатление. Но не потому, что был меблирован шератоновской и чиппендейловской мебелью, на него произвел впечатление практицизм, с каким она содержала его. Так, коридоры и лестничные пролеты, по которым ходили слуги, были выкрашены в лимонно-желтый цвет с белой отделкой, что позволяло лучше видеть, куда ступать на крутых лестницах. Кухня, куда он вошел, располагалась в задней части первого этажа; гулкая, с арочными сводами, она была выкрашена в голубой цвет, чтобы не привлекать мух, и оборудована самой современной плитой. Он даже слышал, как напевал что-то себе под нос мальчишка, помогающий повару.

— Милорд? — спросил повар, подходя ближе. Тоненький быстрый бельгиец с выпученными глазами и свирепыми усами явно привык защищать с трудом отвоеванную территорию. Джек увидел, что он прижимает к груди большой нож для разделки мяса, и улыбнулся.

— Морис, я не хочу встречаться с леди, собравшимися в гостиной. Вы не против, если я возьму парочку имбирных кексов и стакан чаю?

Для человека его сложения у повара были слишком густые брови.

— Вы очень худой, чай для вас — пффу. — Он махнул рукой с зажатым в ней ножом. — Я дам вам эль. Он укрепляет. И сыр. Хороший сыр из Бельгии я не имею. Так что будет чеддер, хорошо?

Джек уселся на скамью и позволил повару суетиться вокруг него.

— И давно вы у герцогини? — спросил он.

— С тех пор как мой хозяин, граф и ужасный человек, решил, что я его отравил. — Нож с глухим стуком вонзился в стол. — Великолепная герцогиня, она забрала меня прежде, чем я что-нибудь сделал с домом этой старой собаки.

Джек с трудом удержался от улыбки.

— Очень благородно с ее стороны.

Морис поставил перед ним кружку эля.

— Только ради нее я и остался. Человек с таким талантом, как у меня, не должен обороняться от старых ведьм.

— Это он обо мне, — произнесла миссис Харпер из кладовки подозрительно веселым голосом.

Морис вскочил как ужаленный и сверкнул на нее злым глазом.

— Старая ведьма, принесите его светлости сыру.

Джеку показалось, что он услышал рокочущий смех почтенной женщины.

— Мистер Морис, вы не боитесь, что начнете ходить на руках, если еще раз назовете меня ведьмой?

Морис высокомерно вскинул голову.

— Четыре года я работаю у вдовы, с тех пор как умер ее ужасный герцог, и ни разу не сказал ни о ком дурного слова. Но с меня хватит, злая женщина. Видеть вас не могу.

— Не кипятись, малыш, — произнесла миссис Харпер, тяжелыми шагами выходя из кладовки с сыром и хлебом в руках. — Мы скоро уедем, как только мисс Грейс наскучит здешнее чванство.

— У мисс Фэрчайлд есть дом? — спросил Джек, с вожделением глядя на сыр.

Хороший чеддер. Боже, он не помнит, когда в последний раз…

Он вскинул голову.

— Четыре года? — вскричал он, оказавшись на ногах прежде, чем осознал это.

Морис и миссис Харпер молча смотрели на него. Потом Морис кивнул.

— Oui[14]. Четыре года. И я каждый день возносил благодарность.

— С тех пор как умер герцог?

Они смотрели друг на друга. На этот раз Морис выглядел менее жизнерадостным.

— Oui. Четыре года…

Джек помнил старого герцога крепким и бодрым, да еще и воинственным. Джек никогда не мог понять, что заставило блистательную герцогиню выйти замуж за такое страшилище. В конце концов, она сама была дочерью герцога. Если учесть, каким могущественным человеком слыл ее отец, брак, несомненно, был продиктован интересами семейств.

Значит, с тех пор прошло более четырех лет.

Он сел.

— Какой сейчас год?

— Тысяча восемьсот пятнадцатый, — сказал Морис.

— Ты бы придержал язык, недотепа, — набросилась на него миссис Харпер. — Ведь добьешь парня.

Но Джек уже не слушал. Его охватила паника. Тысяча восемьсот пятнадцатый. Сейчас тысяча восемьсот пятнадцатый год. Его и так ужасало, что из его памяти выпал год, а то и два. Но пять лет?

— Вы уверены? — задал он ненужный вопрос. Миссис Харпер поразмышляла.

— Да, — в конце концов сказала она. — Разве все эти годы я не следовала за мисс Грейс и се отцом по всем полям сражений Европы?

Он с отсутствующим видом кивнул.

— Что еще вы можете рассказать мне об этих пяти годах?

Этого было уж слишком для доброй женщины.

— Я думаю, вам надо спросить у миссис, сэр. Не обижайтесь. Но не мое это дело, я не буду делать ничего против их желания.

Джек уставился в одну точку, отчаянно пытаясь заполнить выпавшее из его памяти время какими-то воспоминаниями. Он залпом проглотил эль, съел любимый чеддер и не почувствовал его вкуса. А потом, видя, что собеседники считают его абсолютно безумным, каменными шагами вышел из кухни с намерением найти свою жену.

Он не сразу нашел ее. Он открыл дверь в коридор второго этажа и не увидел там никого, кроме подозрительно замершего у открытой двери зеленой гостиной Финни, у которого был такой вид, словно он приготовился ринуться на чью-то защиту. Джек собирался спросить, что там происходит, но отчетливо услышал голос женщины, явно не желавшей сдерживаться.

— Моя дорогая герцогиня, — говорила явно аристократка, демонстрируя чванство и лицемерие в их крайнем выражении, — вы должны понять, что, когда до меня утром дошла эта новость, я была вынуждена пойти на риск.

— Я не понимаю таких вещей, — лениво протянула леди Кейт. — Какое вам дело до того, что происходит в моем доме, леди Брайтли?

— Кошка. — Он услышал, как фыркнула леди Би. Последовал смешок, потом шарканье ног.

— Долг каждой христианки — предупредить подругу, что она приютила под своей крышей падшую женщину.

Джек, ставший так, что его не было видно, похолодел. Что-то ужасное происходило в комнате, он не хотел слышать это, но не мог двинуться с места.

— Падшую? Упавшую? — произнесла леди Кейт. — Откуда? Я ничего не слышала о несчастном случае.

Послышался другой голос, более высокий и твердый, похожий на голос миссис Драммонд-Баррелл. Любимым занятием этой старой карги было свысока наставлять дам ее круга.

— Легкомыслие едва ли идет вам на пользу, ваша светлость. Если вы берете в дом такую пользующуюся дурной славой особу, как бывшая графиня Грейсчерч, вам должны быть известны последствия. Одного развода достаточно, чтобы она оказалась отторгнутой хорошим обществом. Если же учесть остальное…

Развод? Джек не мог вдохнуть. Голова снова начинала разрываться от боли.

— Не думаю, — проговорила леди Кейт, — что это Джервейс Армистон развлек вас такой занимательной историей.

— Ну почему же, о ней говорили в каждой лондонской гостиной. Дорогая герцогиня, если вы приняли вашу новую компаньонку за добропорядочную женщину, то жестоко ошиблись. Нет ничего более далекого от истины.

— Фарисеи, — выпалила леди Би.

— Да, дорогая, — сказала леди Кейт. Джек уловил раздраженное шуршание ткани. — Я очень ценю то, что вы считаете своим долгом уведомить меня об этом, — сказала герцогиня ледяным голосом, тем не менее, боюсь, вы напрасно побеспокоились. Леди Оливия сообщила мне, кто она такая, еще в Брюсселе. Это произошло, когда она выхаживала наших раненых в сражении. И я посчитала, что этот милосердный поступок, требующий большого мужества, ставит ее в особое положение.

— Но она наставляла рога мужу с собственным кузеном!

По какой-то причине это заявление заставило леди Кейт расхохотаться. Но Джек уже не слушал.

Кузен Оливии? Тристрам?

Он вдруг вспомнил. Он с размаху открывает дверь коттеджа старого арендатора, куда они с Оливией сбегали, когда хотели побыть одни.

Только Оливия там не одна. Она стоит, обнимая Тристрама. Он слышал непристойную брань, изрыгаемую собственным ртом. Он застал Ливви, свою Ливви, любовь всей его жизни, там, где, как ему сказали, она должна была быть.

Он помнил, что она протянула к нему руку, лицо ее было смертельно бледным, по щекам текли слезы, в огромных карих глазах была мольба. Ее волосы в беспорядке падали вниз, ее изумительные шелковые волосы цвета спелой пшеницы… А ее кузен, этот отвратительный соблазнитель, которому он доверял, кричал на него.

В следующий момент возникшая в его голове картина стала разваливаться, но этого было достаточно. Боль в голове усилилась, он ухватился за ручку двери, чтобы устоять на ногах.

Это была просто сцена из мелодрамы, в смятении думал он, все еще мысленно видя тревогу в глазах Ливви, ее побелевшую кожу. «Если бы я увидел нечто подобное в театре, то хохотал бы до упаду».

Но ему не хотелось смеяться. Он чувствовал, как в нем снова поднимается ярость, как снова начинает болеть плохо залеченная рана. Он чувствовал отвращение, стыд и унижение; их вкус он хорошо помнил, ему не надо было вспоминать его.

Как может она лгать с такой легкостью? Как может она считать, что он поверит в ее любовь? Он-то думал, что она держит его в неведении, чтобы уберечь от чего-то ужасного, что он сделал. А она защищала себя. Она выигрывала время, чтобы снова втереться к нему в доверие, прежде чем все откроется.

Он крутился, не в силах решить, куда ему идти, когда увидел ее. Бледная как привидение, она стояла в полутьме у двери в библиотеку, напротив двери в гостиную. И, словно ее заставило что-то, повернулась к нему.

На этот раз не было слез, не было мольбы и рыданий, только, если бы он мог этому верить, отчаяние и опустошенность — столь глубокие, что они победили все; только, если бы он мог этому верить, смирение с судьбой.

Она долго смотрела на него. Потом, не сказав ни слова, повернулась и скрылась в библиотеке.

Она должна была знать, что он последует за ней. Он так и сделал, ему хотелось с силой хлопнуть дверью, но это только раззадорило бы гарпий, собравшихся в гостиной.

— Так вот что ты опасалась сказать мне? — заговорил он, закрывая дверь, чувствуя, как раздраженно звучит его голос. — Я терзал себя, считая, что виноват в чем-то, а ты все это время просто защищала себя?

Она неподвижно стояла, хмуро разглядывая свои руки, точно никогда не видела их. Он даже не был уверен, что она знала о его присутствии в комнате.

Вдруг разъярившись, он шагнул к ней и схватил за руку.

— Черт. Оливия, слушай меня.

Она вздрогнула так, словно очнулась ото сна.

— О, Джек. Да, я шла поговорить с тобой.

— Я так и думал, — язвительно прошипел он. — Должно быть, чтобы объяснить то, что я только что услышал?

Она моргнула.

— Объяснить?

Он побагровел.

— Не лги мне, Лив. Я знаю, что слышал. Я помню. Я помню, что застал тебя с Тристрамом в нашем коттедже, когда вы занимались любовью. Я помню, что у тебя не нашлось объяснения, хотя не могу понять, что заставило мою жену вести себя словно уличная шлюха. — Он тряс ее, горячая волна злобы душила его. — Попытайся объяснить, Лив. Я требую.

Она взглянула на него. Не попросила прощения. Не стала ничего объяснять. Ее лицо утратило свою теплоту.

— Слава Богу, эти две мегеры поспешили явиться сюда со своими сплетнями, — грустно сказала она. — А то я почти начала верить тебе.

— Мне? — возмутился он. — Верить мне? Кто ты, чтобы говорить о доверии? Ты несколько недель пробыла рядом со мной, притворяясь любящей женой, ты снова завлекла меня в свою кровать, и все это было ложью. — Он с трудом удерживался, чтобы снова не затрясти ее! — Ну? Разве не так? Мы женаты, Ливви?

Она выдернула свою руку, но не отступила. Она стояла, как стоит узник перед расстрельной командой, смерть стояла в ее глазах.

— Нет, Джек. Мы не муж и жена. Но ты знал это, когда склонял меня к этому здесь. Что ты на самом деле хочешь знать?

— Почему ты не сказала мне?

Она подняла голову, словно открываясь для удара.

— Мы не говорили, потому что доктор предупредил нас: все, что может причинить тебе боль, может убить тебя.

Его передернуло от отвращения. В голове стучало.

— Вижу. Альтруизм. А не попытка заслужить прощение.

Боже, теперь он сам ведет себя как герой плохой мелодрамы. Но почему ему самому хочется просить прощения?

Она терла глаза, как будто слишком устала, чтобы продолжать.

— Я могу хотя бы рассчитывать на то, что ты будешь говорить потише, пока эти оплоты общества не покинут дом? Тогда мне не придется встречаться с ними.

Он почти не слушал ее. Он хотел опровергнуть что-то. Он хотел понять.

— По крайней мере скажи мне, что я вышвырнул этого человека.

Она вдруг словно окаменела, стало так тихо, что он взглянул на ее лицо. Ее глаза сверкали, потому что в них стояли непролитые слезы, кисти рук сжимались и разжимались.

— Да, Джек, — сказала она таким же лишенным выражения голосом, каким было ее лицо. — Ты вышвырнул его. Ты его убил.

Джек словно получил удар под ложечку. Он что, действительно хотел смерти Тристраму Гордону, этому поэту-неудачнику?

— Вот почему ты бежал, — бесстрастным тоном продолжала Оливия. — Ты был вынужден бежать, пока тебя не настиг закон.

Это земля поплыла у него под ногами? Он потер глаза, ярость и подавленность боролись со скорбью. Старые обиды, мучительные переживания прошлого с новой силой охватили его.

— Так ты собираешься сказать мне, где я был? — спросил он.

Она вздохнула:

— Я уже сказала тебе, что не знаю.

Он уставился на нее, но было ясно, что она сказала все, что хотела.

— Хорошо: если ты не можешь сказать, уверен, сможет моя семья. Если ты позовешь мне на помощь одного из слуг, я исчезну в течение часа.

Он ожидал, что она будет умолять его о милосердии. О прощении. Но она достала откуда-то из-за конторки грязный, в застарелых пятнах крови ранец.

— Нет, — сказала она, — пока ты не объяснишь это. При виде этой мерзкой, неопрятной вещи, свисающей с руки Ливви, в голове у Джека словно что-то взорвалось, он перестал видеть. Сознание покинуло его, и он стукнулся об пол как упавшее дерево.

Глава 19

— Черт, — вырвалось у Оливии.

Стук упавшего тела, казалось, заполнил всю комнату. Она была уверена, что свора сплетниц, собравшихся в салоне леди Кейт, слышала его и теперь прикидывала, какие еще скандальные новости можно будет унести с собой из этого дома.

Черт. Она решила, что пора повстречаться с ними. Нельзя допустить, чтобы, снедаемые любопытством, они сами заявились сюда.

Был ужасный миг, когда она почти поддалась искушению позволить им это. «Вот он. Вот ваш дорогой Джек Уиндем, преданный и невинный, благородный отпрыск. Сказать вам, почему он валяется на полу без сознания?»

В какой-то момент ей захотелось наброситься на него с кулаками и повалить. Очень хотелось. Но она нанесла ему не меньший удар, показав ему его поклажу.

Она попыталась успокоиться. Ей пришло в голову, что надо проверить, жив ли он. Ей надо спрятать ранец Джека в сейф леди Кейт и просить у него прощения за то, что так сильно взволновала его.

Может быть, на самом деле он сказал не то, что хотел. Он мог просто воспроизвести прежние эмоции, его реакция не что иное, как повтор того, что происходило в коттедже. Может быть, очнувшись, он извинится.

Она была готова засмеяться. Даже когда застал ее с Трисом, он не называл ее шлюхой.

Черт с ним. Пусть извинится за то, что поверил — во второй раз — напраслине, которую возвели на нее.

Сначала главное. Ей надо защитить леди Кейт. Дрожащими руками она осторожно открыла дверь и выглянула. В коридоре стоял Финни и одним глазом смотрел на нее, другим — в подозрительно притихшую гостиную.

— Я могу чем-то помочь? — прошептал он.

— Небольшая неприятность в библиотеке, — пробормотала она тоненьким нетвердым голосом. — Одна из картин леди Кейт упала со стены. Я сообщу ей. — Она увидела, как бровь у Финни поползла вверх, и криво улыбнулась ему. — Очень большая картина.

Финни в ответ осклабился и прошел в библиотеку. Она не взглянула на Джека, распростертого на полу. Слишком она была зла. Слишком разочарована. И близка к тому, чтобы распасться на части, как упавший кусочек льда. Ей легче было бы сунуться в логово льва.

— Извините меня, леди Кейт, — произнесла она, входя в салон и быстро присев. — Я подумала, вам следует знать, что в библиотеке случилась неприятность. Боюсь, ландшафт с изображением парка лежит на полу.

Леди Кейт приятно улыбалась.

— Не важно, Оливия. Вы знаете, он мне не нравится. Это лишний повод пожертвовать его на благотворительную распродажу. Я представила вас нашим гостям?

Оливия смотрела на нее.

— В этом нет необходимости, ваша светлость.

— Есть необходимость, Оливия. Идите сюда.

Меньше всего Оливии сейчас хотелось оказаться лицом к лицу с теми двумя мегерами. Одна была похожа на сливовый пудинг, вываливающийся из корсета. Краснолицая, с подозрительно черными волосами, эта женщина средних лет была во всем розовом. Вторая почему-то напоминала линейный корабль — как легко было догадаться, это была исполненная важности миссис Драммонд-Баррелл. Она уже поднесла к глазам непременный лорнет.

Оливия сцепила руки, противясь внезапному побуждению вырвать лорнет и наступить на него каблуком. За последние годы на нее слишком часто направляли поднятый вот таким образом лорнет.

«Давай, — звучало в ее голове. — Хотя бы один раз отплати им той же монетой».

Обвинение, брошенное Джеком, подорвало ее способность сдерживаться. Ей захотелось сокрушить все вокруг, сделать другим больно так, как они сделали ей. Уничтожить каждого, кто считал себя вправе называть ее шлюхой.

— Не вижу причины, — ледяным голосом возразила миссис Драммонд-Баррелл.

Оливия подошла так близко, что могла бы дать ей пощечину, и с трудом сдержала себя. Ей необходимо уйти, прежде чем она опозорит леди Кейт.

Леди Кейт, казалось, ничего не заметила. Не спуская глаз со своих гостий, она встала с грациозностью, присущей дочерям и женам герцогов.

— Почему же, есть причина. Я настаиваю на том, чтобы все мои друзья были знакомы. Моя дорогая Оливия, могу я представить вас миссис Драммонд-Баррелл и леди Брайтли? Леди, моя лучшая подруга — кроме Леди Би, конечно, — Оливия Уиндем. Ваши реверансы.

Оливия не могла проигнорировать приказ. Справившись с желанием убежать, она присела.

— Миледи. Мэм.

— Ну уж! — фыркнула ставшая багровой леди Брайтли, вскакивая, как если бы она увидела мышь. — Никогда!

— И вы тоже, — мягко произнесла ей леди Кейт. — Если не согласитесь, боюсь, я никогда не смогу принимать в своем доме особу, которой неведомы простые правила вежливости.

В другое время Оливия получила бы удовольствие, наблюдая, как леди Кейт употребляет свою власть. Но не сегодня. Сегодня она почти ничего не видела от переполнявшего ее гнева.

— Я помогу Финни, — сказала она, пятясь к двери. Она не пошла дальше коридора. Ее так трясло, что она не могла идти. Она прислонилась к стене не далее чем в пяти футах от открытой двери и закрыла глаза, запечатав кулачками рот.

Она поняла, что это было неизбежно. Правда открылась, и ей полагалось испытывать страх. Ей полагалось чувствовать себя униженной, ведь ее оскорбили.

Ничего подобного. Ее трясло от ярости. С нее было довольно утрат и предательств, она была сыта язвительными замечаниями, закрытыми перед ней дверьми и всеобщим осуждением. Каждой пройденной милей, каждым прожитым без ее мальчика днем. Без дома. Без надежды.

Она так долго держала все это под замком. Она убедила себя, что это ничего не значит. Что она выше этого. Что она выживет назло им всем.

Внезапно она испугалась, что больше не сможет владеть собой. Что весь этот яд, который она замкнула в себе на пять долгих лет, вдруг выльется и зальет все вокруг нее, как океан, прорвавший дамбу.

Из двери библиотеки вовремя выглянул Финни. Оливия понимала: ей надо поговорить с ним, по крайней мере предупредить, — но вдруг испугалась, что если откроет рот, из него вырвется крик, от которого задрожат канделябры.

Финни, дай Бог ему здоровья, взглянул на нее и мотнул головой в сторону гостиной.

— Она еще удерживает тех женщин? Оливия кивнула, стараясь успокоить дыхание. Финни понимающе кивнул.

— Я бы вышел в сад, — предложил он. — Там никто не услышит, как вы ругаетесь.

Из ее горла вырвался булькающий звук, и она улыбнулась, не рискуя произнести что-нибудь.

— Но если вы не хотите столкнуться с ними, идите в сад через библиотеку.

Она кивнула. Финни исчез и тут же возвратился с Джеком, висящим у него на плече, словно мешок с зерном.

— Харпер велел позаботиться о нем, — шепнул Финни. И, наклонившись, поцеловал ее в щеку. — Сказать по правде, я предпочел бы свалить его прямо через заднее окно. Как сказал бы сержант, надо быть совсем идиотом, чтобы поверить всей этой лжи.

Глядя на огромного экс-боксера, Оливия почувствовала облегчение.

— Спасибо, Финни, — вырвалось у нее. — И спасибо Харперу.

— Мы все так считаем, красавица. Теперь ступайте. Мы о нем позаботимся.

Она пошла. Ей еще не приходилось бывать в этом саду, но стоило там оказаться, как она поняла: он очень хорош, хотя совсем небольшой, — в таком саду никак нельзя заблудиться. Ее встретила пышная растительность и тишина. Спасибо леди Кейт — между клумбами с наперстянкой, ромашками и дельфиниумом были проложены дорожки, на случай если кому-нибудь захочется походить, чтобы справиться с сильным волнением.

Оливия пыталась убежать от своих чувств. С руками за спиной, с грудью, вздымающейся от усилий сдержаться и не завопить, она по-солдатски маршировала мимо цветов, и от нее распространялись волны отчаяния и бешенства. Особенно бешенства.

Те женщины. Мелочные, самовлюбленные, лицемерные. Как смеют они судить ее? Как смеет Джек обвинять ее? Как она допустила это?

Ей было так трудно. Пять лет назад она ушла куда глаза глядят, как они того потребовали. Она исчезла, словно не рождалась на свет; каждый раз, когда ей отказывали, она оказывалась ступенькой ближе к полному забвению. Она не сделала ничего постыдного, но за ней тянулся шлейф позора, она платила высокую цену за грехи, которых не совершала.

И вот эти женщины явились сюда, требуя, чтобы ее снова изгнали. И Джек слышал, что они говорили.

Как мог он глумиться над ней? Как мог принять за чистую монету злорадные слова двух скучающих матрон из общества? А она-то начала верить, что после того, как спасла его, ухаживала за ним и любила его, он изменился настолько, что за правдой обратится к ней.

Она засмеялась, смех вышел резким и грубым. Да. Вот так. Надо же было быть такой идиоткой. Это, подумала она, последняя капля.

Ей придется искать, куда идти дальше. Пусть леди Кейт очень добра к ней, нельзя, чтобы она несла бремя бесчестья Оливии. Ей снова придется скрываться, чтобы ее не смог найти Джервейс. Чтобы никто не мог узнать ее и лишить места. Ей придется найти другой способ выживать.

О Господи, она не в силах выносить это.

Словно наткнувшись на невидимую стену, она резко остановилась.

Нет. Она сможет вынести это.

Джек не возвращается к ней. После того, что случилось сегодня, она не уверена, что позволит ему вернуться. Будь он проклят, если она доверится ему снова. Будь они все прокляты.

— Оливия? Я могу чем-нибудь помочь?

Оливия встрепенулась при звуках голоса Грейс. Подруга стояла у выхода из библиотеки.

— Меня не должны видеть разговаривающей с вами, Грейс. Я ведь больше не могу называться вымышленным именем, я персона нон грата.

Грейс наклонила голову, очень внимательно слушая.

— Вы знаете, Оливия, я всю свою жизнь старательно держалась в стороне от людей с дурной славой. И начинаю думать, что многое из-за этого потеряла. Если вы не возражаете, я бы хотела остаться.

Оливия подошла к подруге и обняла ее.

— Мне следовало бы набраться благородства и сказать вам «нет», но у меня нет других подруг, кроме вас и леди Кейт, и я не знаю, что мне сказать, если она в моих же интересах захочет отослать меня.

— Превосходно. Леди Кейт просила передать вам, что в маленькой столовой есть несколько особенно безобразных безделушек, которые просто просят, чтобы их разбили. Она считает, что самые приятные звуки они будут производить, если бить их о камин.

Оливия в конце концов улыбнулась.

— Боюсь, безделушки леди Кейт продержатся до другого гостя. Я не из метателей.

Грейс похлопала ее по спине.

— Что вы собираетесь делать?

Глядя на удлинившиеся тени, Оливия покачала головой.

— Джек очнулся?

— И очень спокоен. Я думаю, он старается понять.

Оливия вскинула голову. Она долго раздумывала. Мрачно кивнув, она развернула плечи, как — она видела — делали гвардейцы, маршировавшие по рю Рояль.

— Да, Грейс, ему давно пора это сделать.

Грейс кивнула.

— Голова у него совсем разболелась, и мы дали ему питательный отвар. Финни сказал, у вас его ранец.

Оливия терла глаза.

— Да. Когда я услышала разговор гостей леди Кейт, мне пришло в голову, что у нас нет больше времени. Мне пришлось показать его Джеку. Раньше мне в голову не приходило использовать его в таких целях. — Она пожала плечами. — Это было единственное, что, как мне казалось, могло удержать его здесь.

— Вы уверены, что пришло время сообщить ему факты?

Она покачала головой.

— Он считает, что знает теперь все самое худшее. Не думаю, что у нас есть время ждать, пока он сам придет к правильным выводам.

— Что вы намерены делать?

Оливия невольно взглянула на окно Джека.

— Вам лучше дать ему побольше порошков от головной боли. Граф Грейсчерч узнал, что в действительности произошло пять лет назад.

Невозмутимая, преданная Грейс улыбнулась:

— Понятно. Могу я присмотреть за ним?

Оливия вслед за ней пошла в дом.

— Если вы будете держаться подальше. Джек как раз из тех, кто швыряет вещи.

Теперь, когда она приняла решение, ей казалось, что должно стать легче. Наконец-то она выскажет ему все. Но одного решения оказалось недостаточно, чтобы освободиться от всего, что накопилось и требовало выхода. Горячая волна поднималась в груди, подходила к горлу, стучала в уши, душила. Она удивилась, что так долго удерживала все внутри.

Грейс пошла за ней вверх по лестнице, и Оливии казалось — она слышит, как слуги поспешно исчезают с пути при ее появлении. Она не стала раздумывать над этим, а прошла в спальню Джека и встретила там Харпера.

— Он пострадал? — спросила она.

— Нет-нет. Он явно сильнее, чем кажется.

— В таком случае, — сказала она, удивляясь, что ее голос звучит спокойно, — вы ему больше не нужны. Но вы можете посоветовать миссис Харпер приготовить питательный отвар — на всякий случай.

— Ладно. — Харпер широко осклабился и, проходя мимо, похлопал ее по руке. — Немножко домашнего снадобья никогда не повредит.

— Что все это значит, Ливви? — спросил Джек из кресла, стоявшего рядом с кроватью.

Оливия ожидала увидеть следы падения, однако их не было, он просто был зол и нетерпелив. Это облегчало ей задачу.

— Что еще вы помните, милорд? — спросила она, держась на расстоянии. Она сцепила руки на талии, чтобы не дать им выдать ее состояние.

— Вам не кажется, что только я имею право задавать вопросы? — повысил голос Джек.

— Настанет и ваша очередь. Но мне будет легче отвечать на вопросы, зная, что именно вы вспомнили.

Ее слова были ему неприятны, но он ответил.

— Мои сестры предупреждали меня, — сказал он, глядя поверх нее. — Все, кроме Джорджи. Она всегда была на вашей стороне. И мать предупреждала меня, что кровь заговорит.

Оливия запылала, хотя старалась оставаться спокойной. Как удивительно, что даже это старое оскорбление все еще действует на нее.

— В этом я не сомневаюсь. Но как бы низко она ни ставила моего отца, он все же брат барона, а не трубочист.

Лицо Джека приняло насмешливое выражение.

— Низкий подхалим.

— Конечно. Если бы не это, вы никогда не женились бы на мне так быстро.

— Значит, все было спланировано?

Оливия остолбенела и какое-то время не могла говорить, а затем рассмеялась. Она так смеялась, что ей пришлось согнуться, чтобы дышать. Увидев по лицу Джека, что он в шоке, она упала в другое кресло и вытерла глаза.

— Господи, Джек, даже когда ты ненавидел меня самой лютой ненавистью, ты никогда не прибегал к этой старой сплетне. Это ты первый подошел ко мне. Ты отправился за мной в город, когда я раздавала наши бедные корзинки. Ты сопровождал меня на рынок и требовал, чтобы я позволила тебе носить мои свертки. Ты помогал мне собирать цветы и даже надел фартук, чтобы помочь нам с Мейси приготовить сливовый пудинг. Ты пугал меня своим вниманием.

— Не сомневаюсь, тебе хочется думать, что так все и было. — Он потряс головой, лицо его приняло страдальческое выражение. — Я передумал. Я больше не хочу слышать твои ответы.

— Тогда Харпер хорошо сделал, что позаботился о том, чтобы ты не сбежал. Потому что на этот раз у тебя не будет выбора.

Она снова встала, ее подняла ярость. Он смотрел на нее так, словно боялся, что она ударит его. Наверное, так оно и было; она стала следить за своими руками, чтобы они не высовывались.

— Я в самом деле надеялась, что ты изменился, — задумчиво сказала она, Глядя в окно на маленький сад леди Кейт. — Ты никогда не был жестоким, Джек. Только импульсивным. Верил не тем людям. — Она потерла грудь, чтобы уменьшить боль, которая теперь останется с ней навсегда. — Эти последние недели ты был другим. Тем Джеком, которого я любила, но мудрее, серьезнее. Сильнее. Я начала надеяться, что за это время ты взвесишь все факты, прежде чем делать вы воды.

— Тогда мои воспоминания лгут мне? И я не застал тебя в коттедже с твоим кузеном?

Застарелая боль вернулась.

— Память тебя не подвела. Ты нашел нас там, где, как сказала тебе сестра, мы должны были быть, и обвинил меня во всех видах измен, которые смог вообразить. Это были твои последние слова, больше ты не говорил со мной.

— И что потом?

Она подождала, когда вернется дыхание; воспоминания были слишком тяжелыми.

— Твой отец возбудил для тебя дело о разводе. Когда оно рассматривалось в парламенте, тебя, конечно, уже не было здесь. Тебя отослали в Вест-Индию, чтобы избежать преследования за дуэль. Но твой отец прекрасно все продумал. Ко времени, когда все было кончено, я не могла ощущать себя в безопасности даже на углу Ковент-Гарден.

А потом его семья увидела Джейми. Тогда в первый раз ей пришлось скрываться.

— Я ждала, что ты захочешь увидеть меня, — сказала она, зная, что теперь ее голос звучит потрясение — Хотя бы для того, чтобы потребовать назад свое кольцо. Я продолжала думать, что даже рассерженный человек захочет убедиться, что его жена не была выброшена без пенни.

Он засопел.

— Я, конечно, передал кое-что для тебя, Лив. И у тебя оставалась твоя отличная семья. Ты зачем-то говорила, что бродила по улицам в снег.

Она горько улыбнулась:

— Ох, Джек. Ты плохо знал мою семью. Они разозлились сильнее маркиза. Ты действительно думаешь, что они захотели бы видеть меня, ведь я была бы постоянным напоминанием о том, что они потеряли? Я думаю, они простили бы грех. Но лишиться такого покровительства? Мое имя на глазах у всей паствы было вычеркнуто из семейной библии. Моим сестрам сказали, что я умерла. Мне даже не позволили присутствовать на похоронах Триса, а я… я была его единственным другом в семье.

— Это было бы непристойно. — В его голосе не было прежней уверенности.

— О да. И если бы мне это было неизвестно, нашлось бы множество людей, чтобы напомнить мне об этом. А что до назначения средств, милорд… Никаких средств. Ты дал совершенно четкие указания солиситору. Неверная жена ничего не заслуживает. Думаю, это больше всего разъярило моего отца.

Последовало молчание.

— Но как ты могла?..

Она покачала головой.

— Это другая история, сейчас не время касаться ее.

Он не заслуживал правды.

— Но ты же не отрицаешь, что была в том коттедже с кузеном, — обвинял он. — Не только это, ты ничего не объяснила.

Она закрыла глаза, борясь с подступившей ненавистью.

— Не потому, что я не пыталась. Ты запретил мне появляться в аббатстве.

Глядя ему прямо в лицо, она обхватила себя руками.

— Слушай меня, и слушай внимательно, Джек. В тот день я пошла в коттедж, чтобы проститься с Трисом. Он решил покинуть страну. Только так он мог быть вместе с тем, кого любил. Я несла ему те небольшие деньги, которые у меня были, чтобы помочь добраться до континента, где он надеялся найти хоть какой-нибудь покой. Я как раз пыталась заставить его взять деньги, когда влетел ты, как плохой актер в грошовой пьесе.

Он прикрыл глаза, словно не мог видеть ее. Одну руку он приложил ко лбу, другая была сжата в кулак. Ее инстинктивно потянуло к нему. Утешить его.

— Назови его любовницу, — с трудом выговорил он.

Она покачала головой:

— Не могу.

Его губы скривились.

— Прошло столько времени, вряд ли сейчас это имеет значение.

— И спустя столько времени дорогого ему человека могут повесить, милорд, — сказала она.

Повисло напряженное молчание, которое давило на уши. Она видела, что Джек начал оценивать факты.

— Да, Джек. Любовником Тристана был мужчина. Я знала это, но это был не только мой секрет. Леди Кейт тоже знает, кто он, — надеюсь, ей ты поверишь. Нельзя подвергать несчастного ужасной опасности.

Джек, казалось, целую вечность смотрел на свой сжатый кулак, как если бы в нем пряталась правда.

— Если ты была не виновата, почему твоя одежда была в таком беспорядке?

Они наконец подошли к главному. К моменту, от которого зависело, сумеет она защититься или нет.

— Потому что твой кузен Джервейс подставил мне ножку, когда я бежала в коттедж. Тогда я думала, что это случайность. Позднее он заставил меня убедиться в моей наивности.

Джек вскочил.

— Не говори глупости!

Она смотрела ему прямо в глаза, чтобы он не мог сказать, что она лжет.

— Кто сказал тебе, что я якобы играю в казино? Кто отдал тебе мой жемчуг и заявил, что выкупил его у ростовщика? Кто нашептывал тебе, что я слишком часто вижусь со своим кузеном? Твои сестры послали тебя в коттедж, но они были только добровольными помощницами. Всем руководил Джервейс.

— Скажи мне, что ты лжешь, — проскрежетал он, но глаза выдавали охвативший его страх.

— Я говорю правду, — не колеблясь, сказала она.

Он опять плюхнулся в кресло; упершись локтями в колени, он обхватил ладонями голову. Оливия смотрела и ждала. Может быть, молилась.

Он наконец поднял голову.

— Нет, я не верю.

И вся ее злость улеглась, внутри ее теперь открылась огромная, зияющая пустота. Она могла бы сказать ему так много, так много всего, что ему нужно было знать. Теперь это стало невозможно. Она только благодарила Бога за то, что не сказала всего.

— Хорошо, Джек, — сказала она, и в ее голосе звучало отчаяние. — Ты сделал выбор. Я не хочу больше ждать, когда ты снова растопчешь меня. Как только мы узнаем, что ты делал на поле сражения, ты никогда больше не увидишь меня. Тогда твоя жизнь станет намного добропорядочнее.

Он раздраженно фыркнул.

— Не разыгрывай передо мной челтнемскую трагедию, Лив. Если я захочу найти тебя, я найду.

— Джервейс не смог. В течение трех лет. Только поэтому я была в безопасности.

Он бросил на нее скептический взгляд.

— Ты утверждаешь, что он преследовал тебя?

— Я утверждаю, что он никогда не прекращал попыток сделать меня своей любовницей. Я говорю это только потому, что на этот раз меня спасла от него леди Кейт. Вот что я утверждаю.

Джек снова покачал головой.

— Он мой кузен. Я знаю его всю жизнь.

Оливия вздохнула.

— Вряд ли хорошо знаешь. Но, — она пожала плечами, — меня это больше не касается. Теперь я оставляю тебя Харперу, Джек. Скажи ему, если тебе потребуется порошок от головной боли.

Она повернулась и неровными шагами пошла к двери так, как будто переходила вброд реку. Вдруг за спиной раздался голос Джека.

— Ты родила ребенка.

Она осталась холодной. Ничто уже не могло быть хуже. Она закрыла глаза, чтобы он не видел ее муки.

— Да.

— Ты хочешь сказать, что это мой ребенок?

Она открыла глаза и уставилась на пустую желтую стену в коридоре.

— Был, Джек. Он был твоим. Но тебе не нужно верить этому. Это больше не имеет значения.

Она снова пошла.

— Ливви, подожди!

На этот раз она не остановилась. Внизу в холле ее ждала леди Кейт.

— Вы не сказали ему о ранце?

У Оливии на это уже не было времени. Ей надо было уйти, прежде чем она уронит себя.

— Финни скажет ему, если надо. Я уже закончила.

Она больше не могла видеть сочувствие в прекрасных зеленых глазах герцогини.

— Слишком много свалилось на него сразу, — предположила леди Кейт.

— Да, конечно. Я просто устала. Вы не возражаете, если я побуду в саду?

— Разумеется, нет. Да, некоторые из моих ужасных безделушек оказались на каменных скамейках.

Оливия смогла улыбнуться.

— Спасибо.

Но она знала, что не будет швыряться безделушками. У нее кончились силы.

— Да, леди Кейт, — сказала она, останавливаясь в дверях библиотеки. — Я думаю, Киту Брэкстону нужно поторопиться. Джек начал что-то вспоминать. Это может помочь нам в разрешении нашей загадки. Когда я буду знать, что вы все в безопасности, я вас покину. — В темноте коридора она не могла видеть выражение глаз леди Кейт. — Я знаю, это звучит мелодраматично, но вы спасли мне жизнь. Настало время вернуть долг.

— Вы уверены?

Оливия поборола знакомый приступ отчаяния.

— Да.

Кажется, снова пришло время начать все сначала.

Глава 20

Ему надо выбраться отсюда. Надо найти Брэкстона, попасть на Уайтхолл, поговорить с родственниками. Ему надо отыскать Джервейса и выяснить, где правда. Оливия говорила с такой уверенностью, но ведь это никак не могло быть правдой.

Не Джервейс.

У него болели глаза. Ему казалось, что земная ось наклонилась и Земля вот-вот погибнет. Казалось, сердце вот-вот разорвется и расколется череп.

Этого не может быть. Не Джервейс. Не улыбающийся, забавный, безвредный Джервейс.

Но и не Ливви.

Она ушла от него не раньше, чем к нему стала возвращаться память, какие-то разрозненные обрывки, часто ничего не значащие.

Он видел коридоры своего дома, вытертые тысячами ходивших по ним ног, изношенные временем и тщательным уходом. Дом не был громадиной с разновеликими крыльями. Дом был в его любимом якобитском стиле, с кессонными потолками и панельной обшивкой. В памяти всплывал кусочек из жизни в нем — Ливви рядом, смеющаяся Ливви. Она всегда смеялась.

Она не была такой, как сейчас. Сейчас у нее измученный вид, она грустная и опустошенная.

Да, ребенок. Она потеряла ребенка? Очень может быть. Отчего еще у нее взгляд женщины, понесшей невосполнимую утрату?

Он взглянул на свою руку и увидел, что она дрожит. Вспомнилось — он прикладывает эту ладонь к ее ставшему немного выпуклым животу, ее ладонь оказывается сверху, ее глаза светятся от благоговения и наслаждения.

— Ты чувствуешь, как он шевелится? — спросила она. — Чувствуешь?

Он почувствовал. Больше у него не было такой возможности.

А теперь их ребенка нет.

Потом, как ни странно, он увидел себя сидящим на великолепной гнедой лошади, а перед его глазами расстилалось море. Но это не было море, которое он знал по Йоркширу. И это не был Скарборо, Рамсгит или Бристоль. Вокруг были пологие дюны, он смотрел на серое море и ждал. Он не знал, чего ждет и почему. Он только помнил владевшее им тревожное чувство. Нетерпение. А если копнуть глубже — отчаяние.

В его памяти возникали обрывочные картины: семья, друзья, места, неизвестно где находившиеся, голоса, говорящие по-английски, по-французски и по-испански.

Мими. Смеющаяся, счастливая Мими.

И снова Ливви. Он вдруг увидел ее, заплаканную, застывшую на подъездной аллее аббатства. Он вспомнил, с каким удовлетворением он захлопнул дверь перед ее лицом, а потом поспешил к окну, из которого мог видеть, как Роджер, егерь, вывел ее за ворота. Он вспомнил кислый вкус предательства, которое питало его, и удовольствие, которое он получил от ее жалкого вида.

Кто возник за его спиной? Он не видел, но слышал его.

— В следующий раз она, может быть, подумает, прежде чем предавать своего мужа.

— В следующий раз она предаст своего покровителя, — услышал он свои слова, и ему стало стыдно.

Тот, кто стоял сзади, засмеялся. Так смеялся Джервейс.

Память замолчала, оставив Джека с горьким чувством ненависти к себе. Он в самом деле был таким жестоким? Неужели он так и не выслушал ее объяснений?

Неужели Джервейс сумел убедить его? Джервейс подходил ближе, выглядел таким расстроенным, таким смущенным и неуверенно рассказывал — для его, же блага — еще одну сплетню о том, что делала Оливия, когда Джек отлучался куда-нибудь.

Неужели Джервейс такой монстр, каким изобразила его Оливия?

Потирая разболевшуюся голову, Джек встал и подошел к окну, выходящему в сад. Было уже поздно, луна серебрила почти неподвижную листву. Она все еще была там, застывшая как статуя. Она сидела так давно. Джек видел, как приходили и уходили люди; большей частью они просто оставались стоять в дверях библиотеки, иногда что-то говорили ей. Один раз вышла леди Би и села рядом, не касаясь ее. Ему показалось, что Оливия отрицательно качнула головой. Больше она не двигалась.

Отчего ему так больно? Отчего ему страшно за нее? Пусть она провела утро в его объятиях, говорила, что любит смотреть, как первые лучи солнца пробуждают его. Пусть он еще ощущал ее запах и слышал ее смех, когда тыкался носом в ее шею. Пусть он не мог себе представить, как женщина, которая всецело доверялась ему, может одновременно предавать.

Он не мог вообразить такое и раньше.

Потом он вспомнил отца. Как отец с покрасневшим лицом стучал по столу, бросая обвинения в адрес Оливии, словно ошметки грязи. Но относились ли эти всплывшие из глубин памяти воспоминания ко времени его решения жениться или ко времени его решения развестись?

Он узнает. Ему нужно попасть на Гросвенор-сквер и надеяться, что его семейство будет на месте. Сначала, конечно, надо убедиться, что Ливви в безопасности. Захватив куртку, он пошел к двери.

— Ну нет, — сказал сержант Харпер из коридора. — Сегодня вам ни к чему бродить по улицам. Право, стоит вам высунуть голову со двора, как мы окажемся там, с чего начинали.

Джек замер. Ему и в голову не могло прийти, что этот кривоногий солдат не просто так торчит в коридоре.

— Почему вы думаете, что я хочу сбежать?

Харпер дерзко осклабился и оторвался от бледно-желтой стены.

— Думаете, мне не приходилось видеть, как выглядят решившие улизнуть новобранцы? Небольшая стычка — и они уже хотят домой, к маме. Боюсь, именно это вы и собираетесь сделать, прошу извинить за такие слова.

Джек оторопел.

— А кто вы такой, чтобы остановить меня? Харпер продолжал скалить зубы.

— Я тот, кто сейчас намного сильней, да и ноги у меня покрепче… ну, в любом случае одна нога.

Он, кажется, посчитал это истерикой. Джек чувствовал себя запертым в клетку.

— Ну, если вы все предусмотрели, почему бы вам не спуститься вниз и не посмотреть, в безопасности ли Ливви? Она сидит там слишком долго. Ее могли увидеть.

Харпер склонил голову набок.

— Вас это тревожит?

Он вспыхнул от стыда и отвернулся.

— Вы не знаете людей, которые выслеживают меня. Они ни перед чем не остановятся.

— Вы что-то вспомнили?

Он только покачал головой.

— Скорее ощущение. Будьте рядом с ней, если я не могу.

— Не беспокойтесь. Этот славный майор Брэкстон прислал нескольких человек, чтобы пополнить штат. Мы наблюдаем.

Джек вскинул голову.

— Брэкстон? Он был здесь?

— Всего лишь передал записочку с одним из людей.

— Хорошо. — Джек покрутил пуговицу. — Ну, если есть помощники, я вам не нужен.

— Так вы считаете, что спросите у ваших родственников и они скажут вам правду?

Джеку никогда не приходилось видеть таких всезнающих голубых глаз, как смотревшие на него сейчас из-под рыжей щетки волос.

— Откуда вы знаете? Харпер пожал плечами.

— Вы припомнили такое, с чем не можете смириться, и думаете, что ваша семья будет счастлива помочь вам. Вы считаете, дружище, они это сделают? Я-то думаю, у них не хватит милосердия пописать на мою бедную девочку, если она будет гореть.

Джек нахмурился.

— Вы имеете в виду Оливию?

— Я имею в виду ту бедняжку, которая подумала, что вам можно верить. Я многое повидал на своем веку, но никогда не видел таких блестящих счастливых глаз, какие были у нее, когда она думала, что вы любите ее, и таких безрадостных, когда она узнала правду. Да, вы не видели, как она пустыми глазами смотрела в никуда, как если бы у нее больше не было слез.

Джек неприязненно смотрел на маленького человека.

— Она говорила, что знакома с вами не больше двух месяцев. Что вы можете знать о нас?

Харпер покивал, как если бы раздумывал над вопросом.

— Вы когда-нибудь спрашивали, как получилось, что мисс Оливия нашла вас, ваша светлость?

Джек почувствовал, как по нему проползла волна ужаса.

— Что вы хотите сказать? Меня нашел Чемберс.

— И привел вашу жену спасать вас. Разве ее светлость не работала в Брюсселе за жалкие гроши компаньонкой у одной отвратительной старой калоши, которая была недостойна чистить ее башмаки? Когда началась битва, ваша леди могла бы не рисковать, вернуться в Англию, как другие англичанки. Но нет. Она пошла в палатки к медикам с моей мисс Грейс и не жалела себя, ухаживая за ранеными. А если вы думаете, что знаете, каково это было, мне придется назвать вас лжецом, милорд, и я готов отвечать за последствия.

Неукротимый маленький солдат покачал головой, как если бы тот день стоял у него перед глазами. Джек представил себе все это и ужаснулся.

— Но и этого было мало, — продолжил сержант. — Разве ваша маленькая леди не села в карету с мисс Грейс, положив ружье себе на колени, и не поехала с нами прямо на поле сражения, чтобы переворачивать мертвые тела и помочь моей девочке отыскать ее отца? Там она и нашла вас, на поле сражения, милорд. На поле сражения.

Джек чувствовал, что слова этого человека хлестали его словно плеть. Его Ливви? Как это могло быть?

Но сомневаться он не мог. Та Ливви, которую он знал, не стала бы колебаться.

Он не мог смотреть на сержанта.

— И вы считаете — это доказывает, что она не могла наставить мне рога?

— Я считаю, что никогда в жизни не видел более правдивой девочки и что, если вы не знаете этого, вы самый тупой англичанин, которого мне приходилось встречать. Простите за такие слова, но за тридцать лет службы в армии я встречал немало тупых англичан.

Джек снова подошел к окну и посмотрел вниз. Она еще была там. И не двигалась. Он покачал головой.

— Мне нужно поговорить со своим кузеном.

— Вот уж чего вам не нужно делать, сэр. В любом случае не раньше, чем вы поговорите с герцогиней.

Джек повернулся к нему.

— Почему?

— Ну, она, сдается мне, скажет вам, кто лишил мисс Оливию работы у старой грымзы. Кто позаботился, чтобы ей некуда было деться, пока герцогиня не увидела, откуда дует ветер.

Почему ему стало трудно дышать? Он вдруг почувствовал себя совершенно обессилевшим и сполз на пол.

— Черт, — промычал Харпер, ковыляя к нему. — Я перестарался и убил вас.

— Нет-нет, — сумел возразить он, сжимая руками голову. — Мне просто нужно минутку отдохнуть. Вы не могли бы прислать ко мне герцогиню?

— Как только она закончит с распоряжениями относительно обустройства другой комнаты для мисс Ливви. Разве нам не следует позаботиться об этом?

Не сказав больше ни слова, Харпер, тяжело ступая, вышел.

— Позаботьтесь о ее безопасности, — крикнул Джек ему вслед.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы всплыли новые картины прошлого. Но они не были связаны с Ливви.

Белокурые волосы. Большие голубые глаза. Груди как гранаты.

Мими.

Она смеялась, закрываясь рукой, ее большие голубые глаза блестели. Был вечер, они возвращались в отель. Она пахла лилиями и кофе. Должно быть, шел мелкий дождик, потому что булыжники под ногами были мокрыми. Из кафе доносилась музыка — визгливая скрипка и фальшивая гармоника. Он улыбался, глядя на нее, но мысли его витали за сотни миль от этого места.

А в следующий миг мир распался на части. Мими бросилась бежать и закричала. Он услышал сзади хлопок. Он увидел, как кровь внезапно хлынула из ее груди. У нее был такой удивленный вид, когда она подняла руку, чтобы взглянуть вниз, — она хотела увидеть, что ударило ее. А затем ее колени подогнулись, и она потянула его вниз, на поблескивающую булыжную мостовую.

Кричала ли она? Он не мог бы сказать. Больше он ничего не помнил. Только ее удивленное, опускающееся вниз лицо. И кровь.

— Боже, — простонал он, закрывая глаза. — Она мертва.

— Кто мертв? — спросила, входя, герцогиня.

Джек растерянно смотрел на нее.

— Мими. Я видел, как она умерла.

Леди Кейт кивнула:

— Я сожалею. Но еще больше я сожалею, что вы снова причинили боль моей дорогой подруге. Я была о вас лучшего мнения, граф.

Он заморгал, неуверенный, что в состоянии объяснить свои воспоминания. Все, что он знал, — возвращающаяся память приносила страдания. И больше всего ранило то, что он вспоминал о Лив.

— Это происходило во Франции, — прямо сказал он.

— Да, — произнесла леди Кейт с вызывающей замешательство откровенностью. — Мы так и думали.

Ее слова заставили его вскочить.

— Вы так думали? Что вы хотите сказать?

— О, сядьте. Я слишком маленькая, чтобы поднимать вас с пола.

Он послушался, она пододвинула к окну второй стул, как если бы они оба не хотели спускать глаз с Ливви, которая всё еще сидела в саду.

Усевшись с видом дебютантки за чаем, леди Кейт подняла ранец, который раньше ему показала Ливви.

— Узнаете это?

Он уставился на нее.

— Они не там ищут, — с нажимом сказал он. — Мне нужно сказать им.

— Сказать кому?

Он ждал, когда внутри что-то откликнется, но напрасно.

— Не имею представления.

— И вы были во Франции.

Он снова стал тереть голову. Казалось, голова никогда больше не перестанет болеть.

— В Париже. И на берегу, ожидая кого-то.

— И больше вы ничего не помните?

— Мими. Я видел, как она умерла прямо на моих глазах. Бедная девочка…

— Да, конечно.

Непохоже было, что герцогиню это в самом деле расстраивало.

— Вы могли бы по крайней мере выразить сожаление по поводу отлетевшей души.

Смеющаяся девушка, которая спасала его от отчаяния. Кто сказал ему… сказал ему что?

На герцогиню его слова не произвели впечатления.

— Поймите, что прежде всего нам следует подумать о Ливви. И пока вы не вспомните, что делали в стране, с которой мы воюем, и как появились на поле сражения во французском мундире и с французскими депешами…

Он вскинул голову так быстро, что подумал: так она может и оторваться.

— Что вы хотите этим сказать?

Ее личико сморщилось от досады.

— Черт. Я намеревалась быть очень осторожной.

— Какие депеши?

— К генералу Груши. Это наводит вас на какие-нибудь мысли?

— Да. Он командовал резервными войсками на правом фланге.

— На левом фланге, Джек, — сказала она, — если бы вы смотрели со стороны расположения британских войск. А такого генерала там не было.

Он почувствовал, как кровь отлила от его лица.

— Вы говорите, что я предатель?

— Я говорю, что мы не знаем. Ну, Ливви не верит в это, но насчет вас у нее предвзятое мнение. И пока не узнаем, мы не выпустим вас из этого дома. А до тех пор пока мы не сможем отпустить вас, Ливви будет чувствовать себя совершенно несчастной. Так что мы попросили Кита Брэкстона приехать сегодня к ночи.

Джек не знал, что привлекло его внимание к окну. Он размышлял о том, что герцогиня, должно быть, сошла с ума, если считает его предателем, когда повернулся к нему, чтобы проверить, на месте ли Ливви.

Ее там не было.

— Она могла войти в дом, — непоследовательно сказал он. — Свяжитесь с Маркусом Белденом.

Герцогиня нахмурилась.

— С графом Дрейком? Зачем?

Но Джек уже не слушал ее. Он не сводил глаз с опустевшего сада. Внизу сгустились тени, было трудно рассмотреть что-либо. Да и что там можно было увидеть, кроме цветов?

Но он увидел.

Он стремительно вскочил на ноги. Ливви была все еще в саду. Она боролась с кем-то… с мужчиной… и Джек увидел, как при свете луны что-то сверкнуло в его руке.

— Помогите, — выкрикнул он. — На Ливви напали. Герцогиня еще не успела подняться с места, как он уже выбежал за дверь.

— Чертова кукла, — шипел он ей в ухо. — Где он?

Оливия извивалась под его рукой, зажавшей ей горло.

Она не могла дышать. Она не могла двинуться с места. В другой руке у него был нож, и, волоча ее по цветам в глубь тени, он метил кончиком ножа ей в глаз.

Ее ноги волочились по гравию дорожки, он дышал на нее табаком. Был еще какой-то запах… что-то… Боже. Он возбудился. Паника начинала подниматься в ее груди.

— Где… эта вещь?

Этот человек ел лук. Странные вещи приходят в голову, когда борешься за глоток воздуха. Действительно ли перед ее глазами промелькнет вся ее жизнь?

Она видит только Джека. И Джейми.

Боже, Джейми.

— Я не могу…

Напавший на нее, должно быть, понял. Он ослабил хватку ровно настолько, чтобы она могла вдохнуть глоток воздуха. Они оказались в дальнем углу, где тени были особенно густыми. В руке у него по-прежнему был нож. Он поднял его, чтобы напомнить ей об этом.

Втягивая воздух, она пыталась подтянуть под себя ноги.

— Где — что?

Какой глупой она была. Даже после поджога она не ожидала такого. Она была уверена, что ее добьет гадкий язык миссис Драммонд-Баррелл. Не верзила с ножом.

— Не надейтесь обмануть меня, графиня, — шептал он, сильнее сжимая ее горло, так что стало нестерпимо больно. — Я знаю, что вы послали за Брэкстоном. Значит, вы нашли его. И еще — я знаю, вы не хотите, чтобы вашего красавчика мужа повесили как предателя, а так и случится, если они найдут его раньше нас. Но если вы отдадите эту вещь мне, у меня не будет причин оставаться здесь.

Она пыталась оставаться спокойной. Сердце ее стучало, ей не удавалось вдохнуть достаточно воздуха.

— У него ничего нет. Только записка для генерала Груши. И все. Клянусь!

— У него есть список!

Она в отчаянии покачала головой:

— Нет. Никакого списка нет.

Надо заставить его поверить ей. Как только он перестанет ей верить, она не будет больше нужна ему. Разве что для устрашения. Труп с перерезанным от уха до уха горлом покажет другим, какова цена неуступчивости.

Она должна рискнуть.

— Где, как вы… думаете… этот список? — спросила она, борясь за глоток воздуха. — Я могу посмотреть.

— Зачем вам делать это?

Она знала, что ее смех выдает отчаяние. Вцепившись в его руку, она пыталась ослабить давление на горло.

— Я не хочу, чтобы его… повесили. Пожалуйста.

Он потряс ее, как терьер крысу.

— Я не верю вам, графиня. Мне кажется, вы хотите, чтобы я убедил вас сказать правду. Мне кажется, вы хотите, чтобы вместо меня заговорили мои ножи. — Притянув ее к себе так, словно он был ее любовником, он зашептал ей в ухо: — А они любят разговаривать.

Она содрогнулась, ощутив сладострастие в его голосе, и стала еще больше сопротивляться.

— О да, — бормотал он, приставляя кончик ножа к ее горлу. — Вырывайтесь. Это такой приятный спорт.

Она не успела ответить, как шее стало очень больно.

Это было похоже на то, словно подожгли фитиль. В ней вспыхнула ярость. Ослепляющая горячая ярость, которую она напрасно пыталась усмирить, сидя в саду, охватила ее, и она обрадовалась этому. Ярость вернула ей решительность. Силы. Она, наконец, знала, что делать с негодованием, болью и возмущением, которые так долго копились в ней.

Она вырвется из рук этого сумасшедшего. Ей нужно предупредить остальных. Она расскажет Джеку всю правду, а потом уйдет прочь.

Она почувствовала, что сможет сделать это.

«Соберись, Ливви, — сказала она себе. — Оцени обстановку».

— Я поищу его, — пискнула она, стараясь выглядеть еще слабее, чем была, хотя кровь уже текла по ее шее. — Обещаю.

Ей следовало позаботиться о себе раньше. Она может сделать это сейчас. Следя за покачиванием полоски ножа, отражающей лунный свет, она дала себе безвольно повиснуть, словно была парализована паникой. Она примерила расстояние от смертоносного лезвия до своих рук.

«Пожалуйста. Боже, не дай мне ошибиться».

— И почему же я должен поверить вам? — спросил он.

— Я не хочу умирать, — молила она.

Закинув руку за его плечо, она напружинила ноги. Вторую руку она держала так, чтобы он не видел ее, и старалась отыскать равновесие. Лезвие было слишком близко. Только бы сработала неожиданность. Только бы ей удалось выбить нож.

В окнах библиотеки зажегся свет. Насильник повернул голову, чтобы взглянуть. Это был шанс. Она изо всей силы ударила вверх прямо ему в нос. Не обращая внимания на боль, она схватила его руку и дернула ее вниз. Он взвыл. Она наступила ему на ногу и извернулась, чтобы стукнуть коленом в пах.

— Сука!

Ливви услышала, как захрустели кусты. Раздался топот. Ей спешили на помощь.

— Сюда! — крикнула она. — Помогите! — Она дернулась, пытаясь бежать.

Не получилось. Негодяй успел схватить ее за волосы.

— Плохой выбор, графиня.

У него по-прежнему был нож, и он смеялся.

— Ливви! — услышала она вопль Джека. Он звал других, указывал им путь. Ей надо было выиграть время.

— Сюда, Джек! — кричала она.

Она боролась, царапалась и толкалась, но противник был очень силен. Он стукнул ее по голове, и ноги изменили ей. Он придвинул рот к ее уху.

— Вам следовало бы слушаться меня, дорогая.

Она слышала, как к ней бегут на помощь, видела блеск ножа. Подняла руки, пытаясь защитить горло. Ее потащили к задним воротам.

— Убей ее, — услышала она за спиной и подумала, что знает этот голос.

— Их двое! — крикнула она.

Тащивший ее мужчина ударил ее в лицо. Она пыталась не потерять равновесие. В ушах стоял звон, болела челюсть. Джек так долго не шел на помощь.

Вдруг луна скрылась за облаками. Оливия услышала какое-то первобытное рычание, и ее погубитель застыл. Нож начал опускаться на ее горло, когда Джек налетел на них, и она оказалась на земле.

Она оказалась свободна, могла двигаться. Она смутно видела быстро приближающиеся огни, к ним бежали. Где-то близко послышались глухие удары и ужасный хруст костей. На миг ей показалось, что у задних ворот был еще один человек.

Оливия пыталась отползти подальше. Почему на руки падают капли дождя, удивлялась она, ведь небо было чистым.

— Второй убегает, — предупредила она, не уверенная, что ее кто-нибудь слышит.

— Недолго ему бегать, — ответил Джек, и она подумала, что никогда не слышала таких стальных ноток в его голосе. — Скорее за ним! — крикнул он кому-то. — И узнайте, что случилось с людьми Брэкстона.

Это Харпер склонился над ней? Нет, Финни. Харпер был рядом с Джеком.

— Полегче, ваша светлость, — сказал он. — Вы ведь хотите, чтобы он остался жив и ответил на кой-какие вопросы, так?

— Не… обязательно.

— Джек? — прошептала она, пугаясь, что он снова пострадал.

— Я здесь, Лив. — Она почувствовала, как его дрожащие руки ощупывают ее.

— Со мной все хорошо, — прошептала она. Слезы текли по ее щекам.

Болели коленки, на которые она упала. Болело лицо. Болела голова. Ее тошнило, голова кружилась, она сомневалась, что сможет подняться на ноги. Вдруг сразу множество рук помогли ей встать.

— Ведите этого ублюдка в дом, — велел Джек кому-то. — Я хочу расспросить его.

— Придется подождать, пока он сможет двигаться, — сказал Финни. — Вы чуть не вышибли из него дух.

— Ба! — услышала она восклицание Трэшера. — Это же Хирург!

— Мы позаботимся о нем, — сказал Харпер. — Позаботься о своей леди.

Кажется, Джек снова командовал.

— Пошлите кого-нибудь за графом Дрейком. Он знает, что делать с нашим непрошеным гостем. — А потом он осторожно поднял Ливви на руки. — Идем, любовь моя. Давай пойдем в дом.

Ей надо оттолкнуть его, но было так холодно. Голова кружилась, все вокруг качалось. А в его руках было так хорошо.

Она была не в силах собраться с мыслями, только удивлялась, что он ведет себя очень уверенно, совсем иначе, чем раньше, И думала, что пора рассказать ему все. Он-то найдет, как защитить их от Джервейса.

— Я с тобой, Ливви, — сказал он. — Я не отпущу тебя.

— Нет, Джек, — шептала она, не сводя с него глаз. — Тебе снова досталось.

Но он не смотрел на нее.

— Мне лучше.

Ей пришло в голову, что она слишком измучена, чтобы плакать. Тогда почему перед ее платья такой влажный? Может быть, она ошиблась? Джек понес ее в библиотеку, и Оливия поняла, что на ее руках был не дождь. Это была кровь.

Оливия растерянно смотрела на нее, не понимая, откуда она.

— Джек?

Он наконец взглянул на нее.

— О Боже, Лив.

В его глазах она увидела тревогу.

— Черт, — произнесла герцогиня, появившаяся в дверях. — Положите ее на кушетку. Грейс, пошлите за доктором Хардуэлом. Би, дайте нам немного бренди.

— Всем понемножку, — провозгласила старая дама. Все двигались очень быстро, но казалось — невероятно медленно.

— В чем дело? — спросила Оливия, видя вокруг себя встревоженные лица.

— У тебя еще где-нибудь болит? — спросил Джек, опуская ее на обитый коричневой кожей диван и сдергивая с себя шейный платок.

— У меня красные руки.

— Я знаю, милая. Тебе нужно лечь.

Он прижимал платок к ее шее. Было больно. — Порез идет по всей шее, — прозвучали слова герцогини. — Нужно снять медальон.

Оливия приподнялась, высвободила руки.

— Нет! Нет, это невозможно.

— Но нам придется, дорогая, иначе доктор не сможет помочь вам.

Оливия чувствовала, как по щекам ее потекли слезы.

— Я никогда не снимала его. Ни разу.

— Вы сможете держать его в руке. Хорошо?

Руки Джека тут же оказались у нее на затылке. Кто-то прижимал тампон к ее щеке, и она вспомнила. Да. Нож. Тот человек порезал ее. Ему был нужен список. Он чуть не убил ее.

Джек смотрел на медальон, лежавший на ее ладони.

— Ведь это я дал его тебе.

— Отдай! — умоляюще сказала она, понимая, что это звучит некрасиво. — Верни его мне!

Замешательство и боль отразились в глазах Джека. Ей было все равно. Ей надо получить свой медальон, зажать в руке, или… или…

Когда Джек вложил маленький золотой овал в ее руку, она всхлипнула. Она зажала медальон в руке так, словно это была ее единственная связь с жизнью. Так и было. Всегда так было.

— Это все, что у меня есть, — всхлипнула она и удивилась, что сказала это вслух.

— Разумеется, не все, — утешал ее Джек. — У тебя есть все мы.

Она вздрогнула, успев заметить печаль в его глазах.

— Нет, — твердо сказала она.

— Джек, — приглушенно сказала леди Кейт, — она повредит себе, если не успокоится. Лучше, если вы поможете мужчинам.

— Нет, подожди, Джек, ты должен пообещать, — произнесла Оливия.

Он был напуган. Ей показалось, что он дрожит.

— Все, что угодно.

— Если со мной что-нибудь случится, найди Джорджи. Поезжай к ней. Обещай мне, Джек.

— Найти Джорджи? Что ты хочешь сказать?

— Обещай мне, — молила она, сжимая его руку. — Найди ее.

— Конечно.

Она кивнула. Хорошо. Если он встретится с Джорджи, то узнает правду.

— Ох, — пробормотала она, — голова болит.

— Что он хотел, Ливви? Ты знаешь?

— Не сейчас, Джек, — сказала леди Кейт. — Пусть она отдыхает.

— Нет, — не согласилась Оливия, — не дайте мне забыть. Ему нужен список. Мне надо сказать Джеку.

Грейс опустилась перед ней на колени и стала осторожно обтирать ей лицо чем-то холодным и жгучим.

— Он слышал меня, Грейс? — спросила она, вдруг испугавшись, что она только подумала об этом.

— Конечно, дорогая.

Она вздохнула и закрыла глаза.

— Хорошо. Тогда все будет хорошо. Он защитит их вместо меня.

— Кого, дорогая?

— Джейми. Джек позаботится о Джейми, если я не смогу.

— А кто такой Джейми?

Она улыбнулась, но слезы продолжали струиться по ее щекам.

— Наш маленький мальчик.

Глава 21

Джек был у выхода из библиотеки, когда услышал, что сказала Ливви. Ошеломленный, он повернул обратно.

Она лежала с закрытыми глазами, ее бедное личико пряталось под салфеткой. Грейс, глаза у которой стали больше обычного, предостерегающе взглянула на него. Не сейчас, говорил ее взгляд.

Нет, сейчас. Его сын?

Но леди Кейт взяла его за руку и вывела из комнаты.

— Она скажет сама, когда будет доверять вам, Джек.

— Когда будет доверять мне? — взволновался он. — Вы ее слышали? Мой сын жив, а она даже не подумала сказать мне, и вы говорите, что мне нужно ждать?

Леди Кейт бросила на него жесткий взгляд.

— В самом деле, мой дорогой граф. Вы без всяких доказательств решили, что это ваш сын? Что, собственно говоря, изменилось?

Она вовремя остановила его. Конечно, она права. Это было последнее и худшее обвинение, которое он предъявил ей.

Внезапно, как кинжальный удар в сердце, пришло воспоминание — он вспомнил свет в ее глазах, когда она прошептала ему чудесную новость: у них будет ребенок.

Три месяца спустя он захлопнул перед ней дверь со словами: «Пусть твой любовник растит своего ребенка».

Он в самом деле поступил так с ней? Как он мог быть таким жестоким к женщине, которую обещал защищать? Как мог он верить кому-то больше, чем своей Ливви?

Он не помнил всего, но это он помнил. Он был трусом. Он предал ее.

— Вы знали? — спросил он, чувствуя, как гнев сменяется ощущением собственного ничтожества.

Леди Кейт грустно покачала головой.

— Мы все думали, что ребенок умер. Оливия была так напугана Джервейсом, что, как я теперь думаю, распространила этот слух, чтобы отвадить его.

— И оставила своего ребенка моей ветреной сестре?

Леди Кейт покачала головой.

— О, вам еще многое предстоит узнать, дорогой мой. — Непреклонно уводя его дальше и дальше, она предложила: — По этому поводу нам надо выпить мадеры.

Она усадила его в китайской гостиной и налила ему вина.

— Между прочим, как вы себя чувствуете? Вам пришлось бороться.

Он чуть не убил этого ублюдка.

— Со мной все в порядке.

— Скажите, почему вы послали за графом Дрейком?

Он взглянул ей прямо в глаза, губы его скривились.

— Потому что это он завербовал меня.

Она подняла бровь.

— Завербовал вас? С какой целью? Вы помните?

— Кое-что. Но это подождет. Расскажите мне о Ливви. На миг ему показалось, что она откажется. Однако она села на диванчик и отпила вина.

— Моя бедная Оливия, — наконец сказала она, медленно покачав головой. — Только вообразите, чего стоили ей эти последние годы. За то время, что я знаю ее, она ни разу не упомянула о ребенке даже шепотом. Она слишком боялась за него.

Он не мог опомниться. Сын. У него есть сын. Ребенку, который когда-то был лишь трепетаньем под его ладонью, сейчас четыре года. А Ливви вела себя так, словно он не существовал.

Он вспомнил панику в ее глазах, когда он попытался забрать ее медальон. Неужели леди Кейт права? Неужели Оливия была так напугана, что решила оставаться вдали от своего ребенка? Неужели опасность была так велика? Боже милостивый. Он должен найти его. Джейми? Почему она назвала его Джейми? В его семье не было никого с именем Джеймс.

Конечно же, он знал почему и корчился от муки. Зачем ей называть ее ребенка в его честь? Он прогнал ее в полной уверенности, что поступает правильно.

Куда она пошла? Как выжила?

— Должно быть, Джорджи нашла ее, — произнесла леди Кейт, как если бы слышала его вопрос.

Он поднял голову.

— Тогда ей пришлось бы восстать против всей семьи.

В глазах леди Кейт промелькнуло раздражение, и он понял, что ответ ему не понравится.

— Ей не пришлось, — сказала леди Кейт. — Они выкинули и ее.

Он растерялся.

— Нет, — сказал он; сама мысль об этом казалась непостижимой. — Только не Джорджи. Она всегда была всеобщей любимицей.

— Да, Джорджи. Четыре года назад.

— Но почему? Что она сделала?

— Она полюбила флотского капитана.

Он помрачнел.

— Он был неприемлем?

— Вы хотите сказать, незнатного происхождения? Господи, нет. Он был младшим из Коксов.

— Тогда почему?

— Потому что он не был графом Хэммондом.

Джек знал, что вид у него глупый.

— Они собирались выдать Джорджи замуж за этого старого дурака? Ему шестьдесят, если не больше.

— И он уже похоронил двух жен. Однако у него десять тысяч в год и титул.

Он был потрясен.

— Но Джорджи…

Леди Кейт насмешливо улыбнулась, и Джек вдруг вспомнил о ее замужестве.

— Вы в самом деле считаете, что желания Джорджи их заботили больше, чем ваши собственные? Сначала ваш мезальянс, а потом сразу Джорджи, они потеряли терпение. Они отреклись и от нее.

— Но капитана нельзя назвать человеком бедным.

— Два года назад он был убит во время блокады. Джек зажмурился; открытия последних нескольких минут тяжелой ношей ложились ему на душу.

— Вы думаете, Джорджи и Ливви поддерживали друг друга?

— Я думаю, что ваша жена поддерживала их всех, и что я платила ей куда меньше, чем им было необходимо.

Он чувствовал себя ужасно. Одна мысль засела в его голове — это он сделал жизнь Ливви невыносимой. Она могла бы, смеясь, бегать за маленьким сыном по лужайкам аббатства. Она могла бы держать его за руку, когда они вместе склонялись бы над спящим маленьким мальчиком.

Он отправил ее в изгнание.

Он отправил ее в ад.

— Вы в самом деле верите, что Джервейс способен на поступки, о которых она говорила? — спросил он.

Она без колебания ответила:

— Да.

Взглянув на нее, он увидел в ее глазах сочувствие, которого никак не ожидал от острой на язык герцогини.

— О, когда она впервые сказала мне, я не поверила. Однако это объясняло, почему она скрывается. Джервейс такой очаровательный джентльмен, легкий и беззаботный. Изумительный собеседник на званом обеде. Но… я видела, как он наблюдал за ней, и подумала, что она говорит правду. Он всегда хотел иметь то, чем обладали вы, и строил планы, как достичь этого.

Джек поверить не мог.

— Что вы хотите сказать? Он не может стать графом.

— Конечно, нет. Но вот ваша репутация? Ваших друзей и вашей любимой молоденькой жены? А ваш ребенок? Признайте, что если он спланировал гибель Ливви, то с блеском осуществил свой план. Она оказалась в пустоте и только к нему могла бы обратиться за помощью, а вы перестали быть молодым человеком с блестящим будущим. И все это работа Джервейса, который вечно крутился вокруг вашей мачехи. Это Джервейс постарался убрать близнецов. Если бы вы были здесь, это была бы ваша задача. — Она медленно покачала головой. — Думаю, редкостная женщина смогла бы противостоять ему.

Джек долго сидел, глядя на густую красную жидкость в своем стакане. Ему пришло в голову, что кровь на руках Ливви выглядела почти так же. Какого цвета должно быть искупление?

— Как мне исправить то, что я наделал? — спросил он. Ответом было молчание. Он поднял на герцогиню глаза и увидел, что она задумалась.

— Не знаю, возможно ли это. Я не уверена, что Ливви когда-нибудь снова сможет доверять вам, Джек.

— Но я не знал! — настаивал он. — Откуда мне было знать?

Ее улыбка была самой грустной из всех, какие ему приходилось видеть.

— Как странно; женщины ожидают, что в основе доверия будет вера. Не свидетельства. Она надеялась, что вы любите ее достаточно, чтобы поверить ее словам.

— Как это возможно?

— Мне нужно напомнить, что она верила в вас и выхаживала после того, как нашла вас на поле сражения во вражеской форме? — Герцогиня пожала плечами. — Она предпочла веру фактам.

Он думал, что не сможет вынести боль, которую причиняли воспоминания. Но ее нельзя было сравнить с болью от охватившего его отчаяния. Он поступил бесчестно. Он обрек на погибель невинную женщину и убил неповинного мужчину. А когда осознал это, Ливви исчезла. Его работа во Франции была не чем иным, как попыткой искупления.

Он долго сидел, сжимая в руках пустой бокал, потеряв представление о времени. Он знал, что доктор осматривал Ливви. Он хотел пойти и быть рядом, но она не позволила. По словам Харпера, поставленных для охраны людей нашли без сознания. Напавший на Ливви еще не пришел в себя.

— Трэшер сказал, что это Хирург, — сообщил Харпер. — Он не скоро сможет заниматься хирургией — так вы его отделали.

Второй нападавший, к несчастью, сбежал, но во время борьбы он потерял кольцо. Харпер положил перстень на ладонь Джека. Тот посмотрел на рубин, поблескивающий в массивной оправе старого золота, и понял, что можно чувствовать себя еще хуже.

И тогда он мысленно увидел это. Он на лошади где-то на берегу, смотрит вдаль, на воду. Теперь он знал, почему лишился памяти. Потому что отказывался помнить. Он отчетливо ощущал жестокий вкус предательства, стыда и отчаяния. Он доверился не тому человеку, и это стало роковой ошибкой.

Он слишком поздно вспомнил, что должен был доставить.

— Вы узнаете кольцо? — спросил Харпер.

Он кивнул и сунул руку в карман.

— С этим я сам разберусь.

— Вам придется немного подождать. Я пришел сказать, что ваша леди волнуется, ей нужно поговорить с вами.

Джек вскочил — перстень выпал на ковер. Он дрожал, его бросило в жар. Мелькнула мысль, что он снова повредил ребро. Но им он займется позже.

— Вы с ней полегче, — предупредил Харпер.

Джек свирепо взглянул на него.

— Прочь с дороги, рыжий болван, или я сделаю с вами то же, что с тем Хирургом.

Ирландец расплылся в улыбке и шагнул в сторону.

Джек спешил добраться до библиотеки так, словно от этого зависела его жизнь. Ливви все еще лежала на диване, лицо у нее было болезненно серым, волосы тусклыми и влажными. От правого уха до воротничка ее платья тянулась линия стежков. Как она вытерпела то, что делал с ней доктор? За все это время до него не донеслось ни стона.

Он знал, что в комнате присутствовали другие люди, но, опустившись перед ней на колени, видел только ее.

— Ох, Лив, — громким шепотом произнес он, беря ее за руку.

— Все хорошо. — Она отодвинулась от него, и он постарался заглушить приступ боли.

— Она боится, что у нее ужасный вид, — услышал он голос Грейс позади себя.

Он видел, какой взгляд бросила Оливия на подругу. Он потянулся к ее бедной посиневшей щеке, по которой шел неровный порез.

— Ты прекрасна, — шептал он. — И ничто не может изменить этого.

Она слабо попыталась отнять руку. Он не позволил.

— Господи, Лив, — шептал он, поднимая руку для поцелуя. — Ты такая мужественная. Если бы меня зашивали, пока я был в сознании, я бы орал так, что слышно было бы на милю вокруг.

Она чуть качнула головой.

— Я видела множество примеров в Брюсселе. Мне было бы стыдно перед такой компанией.

Он не помнил, когда плакал последний раз, но сейчас слезы душили его. Он не заслуживал ее. Не заслуживал прекрасной отважной Ливви. Как она могла говорить о стыде? Это он довел ее до такого состояния.

— Ему нужен был список, Джек, сказала она.

— Да, — сказал он, рассеянно кивнув, поглаживая ее спутанные волосы. — Есть список. Список львов. Но это подождет, Лив. Ты не можешь ждать.

— Боюсь, я не могу согласиться с вами, мой друг, — услышал он голос позади себя…….Этот список не может ждать.

Обернувшись, он увидел в дверях Кита Брэкстона. Но говорил не он. За ним стоял высокий, черноволосый, невероятно элегантный Маркус Белден, граф Дрейк.

— Давно пора, — выпалил он, поднимаясь на ноги, но не выпуская руку Ливви. Им владел беспричинный страх, ему казалось, что если он позволит ей отнять руку, то потеряет ее навсегда.

— Врачи просили нас не волновать вас, старина, — спокойно сказал Маркус. — Мы считали, что так будет безопаснее.

Джек разозлился.

— Вот как, Маркус? Для кого? Для моей жены, которой чуть было не перерезали горло?

Дрейк прошествовал в библиотеку так, словно входил в танцевальный зал, но Джек видел, что он очень подавлен.

— Мои искренние извинения, мэм, — сказал он, поклонившись. — Конечно, ваше мужество заслуживает куда большей признательности. Наши люди наблюдали за домом, но их… вывели из строя. Вы видели того, кто напал на вас?

— Напавший на нее заперт в винном подвале, — сказал Джек. — Он охотился за списком, который я должен был передать вам.

— Вы помните? — спросил Дрейк с загоревшимися глазами.

Он пожал плечами:

— Отдельные моменты. Вас, конечно.

— И вы сможете сказать нам, что это все значит? — произнесла появившаяся в дверях леди Кейт. — Какое отношение к нападению на мой дом имеет предводитель повес граф Дрейк?

— Троянский конь, — неодобрительно произнесла леди Би.

Лорд Дрейк тихо засмеялся:

— Боюсь, именно так, леди Би. Я знаю, что могу рассчитывать на конфиденциальность, — часть своего времени я тратил на выполнение небольших поручений Короны. Джек помогал мне.

Леди Кейт нахмурила брови.

— Во Франции.

— Где требовалось. Не всем удавалось надеть французскую форму. Мы делали что могли.

— Полагаю, вы знали, что делал Джек? — спросила она.

Маркус улыбнулся:

— Да, разумеется. Это ведь я послал его.

Оливия возмутилась.

— И вы ничего не сказали нам до сих пор?

Джек не мог не усмехнуться.

— Но как он мог, Лив?

Дрейк кивнул.

— Пока вы не связались с Брэкстоном, мы даже не знали, что граф выжил. Мы потеряли связь с ним больше четырех месяцев назад. — Он широко улыбнулся Джеку. — Рад видеть вас, старина.

— Я был в тюрьме. — Джек замолчал. Внезапно на него обрушилось воспоминание о нескончаемом холоде. О голоде. О безысходности. — Они схватили меня, когда была убита Мими.

В его голове словно сверкнула молния. Как было бы хорошо, если бы память вернулась к нему полностью и сразу, а не случайными обрывками. Тогда все быстро бы прояснилось, им не пришлось бы столько мучиться, а он смог бы начать искупать свою вину перед Лив.

— О, Джек, — прошептала Ливви со страдальческим видом. — Ты был в тюрьме. И оказался там слишком поздно. Наполеона разгромили без тебя.

— Я сбежал как раз вовремя, чтобы перехватить депеши, — сказал он. — Но я пытался остановить не Наполеона.

Дрейк замер.

— Прошу прощения?

На этот раз улыбнулся Джек:

— Вы не туда смотрели, старина.

Леди Кейт покачала головой:

— Боже, сколько времени потеряно! Только подумайте, насколько меньше усилий нам потребовалось бы прилагать, если бы вы сказали нам правду.

А Джек думал только о том, что, случись так, он не провел бы столько времени с Ливви.

— В таком случае я жду объяснений, — сказал Маркус.

Джек подавил растущее раздражение.

— Нельзя ли обождать? — настойчиво попросил он. — Нужно позаботиться о Ливви.

На самом деле он просто хотел, чтобы все вышли и он смог поговорить с Ливви. Обнять ее. Попросить прощения.

Это был парадокс. Четыре года он собирал информацию. Из-за этого был брошен в тюрьму, мучился, страдал от изоляции, оттого, что рядом умирали люди. А сейчас его это не заботило. Он хотел одного — убедить Ливви, что он сделает все, чтобы искупить свою вину.

Оливии с трудом удалось сесть.

— Джек Уиндем, не пытайся уйти от ответа, — предупредила она, тыча пальцем ему в грудь. — Я сама стащу тебя на пол и сяду сверху. Если кто-нибудь имеет право знать правду, то это мы четверо.

Джек снова опустился перед ней на колени.

— Ты повредишь себе, Ливви. Лучше ляг.

Ее взгляд мог бы заморозить его.

— Только после того, как мы узнаем, чем ты занимался. Маркус уважительно посмотрел на Оливию.

— Все очень просто, — сказал он, оправив полы своего сюртука, когда садился в одно из шератоновских кресел. — Джека послали, чтобы он подольше покрутился во французском высшем обществе и обнаружил предателей-англичан, помогающих Наполеону.

Оливия благосклонно кивнула:

— Благодарю вас.

Теперь Джек удивленно смотрел на нее.

— Ты не удивлена?

— Конечно, нет. — Она не смотрела на него. Но и не отняла руки. — Я только боялась, что тебя обвинят в измене раньше, чем ты сумеешь доказать свою невиновность.

Вера.

Джек был уничтожен стыдом. Он смотрел на ее опухшее лицо, на медальон, который был символом всех бед, обрушенных им на нее, и не мог понять, откуда она нашла в себе силы, несмотря ни на что, верить в него.

Даже оставаясь лицом к лицу с ним в его спальне, она сохраняла контроль над собой. Где был ее гнев?

А сейчас она смотрит на него, и в ее глазах нет и тени сомнения.

— Я не заслуживаю тебя, — сказал он.

— Не заслуживаете, — в один голос согласились женщины.

Он не смог удержаться от улыбки. Он заметил, что Ливви промолчала. Но она хотя бы не отвернулась.

— Что это за список? — спросила она его. — Список предателей?

Господи, ему хотелось поцеловать ее. Ему хотелось взять ее на руки и унести туда, где они будут одни.

— Да, — сказал он, потому что она хотела это знать. — Они называли себя львами. Британскими львами. Но они не работали на Наполеона. Планы львов простирались куда дальше.

— Не связаны с Наполеоном? — потребовал ответа Дрейк.

— К несчастью, сначала и я думал, как вы. Но доказательства были очевидны. Эти англичане намеревались опрокинуть трон.

— Неужели? — выдохнул Маркус. — Но почему?

Джек открыл рот, но слова не шли. Его память вдруг снова захлопнулась. Он не знал, что и чувствовать — отчаяние или неистовство.

Он только покачал головой:

— Я не знаю. Знаю только, что это всплыло в памяти. Они пытались завербовать меня. Знаю, что они очень хорошо организованы. Ватерлоо явилось для них всего лишь задержкой.

Маркус потерял большую часть самоуверенности.

— И у вас есть список членов организации?

— Настолько полный, насколько можно было составить в тех обстоятельствах. Я спрятал его там, куда никто бы не догадался заглянуть. — Он повернулся к Оливии. — Нет, Лив. Не в ранце. Это была случайно появившаяся возможность помочь разбить Францию. Я все еще был во французском мундире, когда ты нашла меня, да?

Теперь Оливия приобрела озабоченный вид.

— Да. Почему?

— Я зашил список в подкладку своего мундира. Если вы не разорвали ее на повязки, он все еще должен быть там.

— Я не уверена, что он там, — сказала она пристыженным голосом. — У фермы Угумон, где я нашла тебя.

Вздох разочарования пронесся по комнате.

— Мне очень жаль, — прошептала Оливия с убитым видом.

Он снова взял ее руку.

— Ох, Лив. Ты еще извиняешься. Ты спасла мне жизнь. Благодаря тебе я могу предупредить правительство. Провезти меня через английские позиции в том мундире было бы совершенно невозможно. Кроме того, я помню имена. Я слишком долго занимался поисками, чтобы забыть их.

Дрейк быстро закивал и захлопал в ладоши.

— В таком случае нам пора в путь, Джек. Нас ждут дела. Джек медленно поднялся с колен.

— Нет.

Дрейк помрачнел.

— Национальная безопасность, мой мальчик.

— Может подождать, пока я немного побуду со своей женой.

— Нет, Джек, — тихо сказала Оливия. — Что ты, в самом деле?

Он повернулся к ней и увидел страх в ее глазах.

— Они подождут, Лив.

Она, казалось, сделалась еще бледнее.

— Тогда проводите нас, — сказал Дрейк. — Вашего пленника мы заберем с собой. Брэкстон привезет вас позже.

Джек, не глядя на своего начальника, поднес руку Ливви к губам.

— Оливия?

Джек. Она вздохнула, открыла глаза и убедилась, что рядом больше никого нет. Джек устроился возле нее на кушетке и взял ее руку. Она чувствовала, что он напряжен, движения у него были скованными.

Она знала, что он пришел, чтобы закончить их разговор. Она только не знала, хватит ли у нее на это сил.

— Если хочешь, мы можем поговорить позже, — предложил он и наклонился, чтобы носовым платком стереть слезы с ее щек.

Она закрыла глаза.

— Позже у меня может не хватить смелости.

Ей хотелось бы убежать. Она была в таком страхе, что знакомое чувство умиротворения, которое появлялось, когда Джек брал ее руку в свою, только усиливало его.

— Могу я надеть на тебя твой медальон? — тихонько спросил он.

Слезы душили ее. Она кивнула, разжала ладонь и почувствовала, что он взял медальон. Вот-вот она почувствует его на своей шее. Но раздался щелчок.

Она приподнялась.

— Не…

Но было слишком поздно. Он уже смотрел на раскрытый медальон.

Ей хотелось отнять у него дорогую ей вещь. Ей хотелось закричать на него, прижать драгоценный портрет к своему сердцу, где она хранила его все последние годы.

— Это я? — спросил он, дотрагиваясь пальцем до миниатюры, которая пряталась под темным локоном.

Она увидела озорные огоньки, прорисованные в глазах цвета моря, головку обрамляли завитки легких каштановых волос. Оливия почувствовала, как ее сердце снова разрывается от боли.

— Нет, Джек. Это не ты.

Он взглянул на нее, в его глазах стояли слезы.

— Это Джейми?

Она задохнулась.

— Ты слышал, что я сказала.

— Ты даже не собиралась сообщить мне. — У него был несчастный вид.

— Ты бы мне не поверил.

Она увидела, что стрела попала в цель.

— Он вылитый я в его возрасте, — благоговейно сказал он.

Она немного отодвинулась от него и спустила ноги с дивана.

— Я знаю. — Она отвернулась. — Вот почему твой отец пытался забрать его у меня. Вот почему его пытался погубить Джервейс.

Она сказала это обдуманно, провоцируя его на насмешку. Желая раз и навсегда покончить с напрасными надеждами.

— Зачем Джервейсу нужно было убить ребенка? — спросил он, но это не прозвучало так, словно он не поверил ей. В его словах звучал ужас.

Она горько улыбнулась:

— Потому что он видел Джейми. Знал, что, едва увидев ребенка, ты все поймешь и признаешь его своим сыном.

Он тяжело втянул воздух.

— Ты считаешь, я бы не признал?

Она пожала плечами:

— Откуда мне знать, Джек? Ты бы поверил мне, если бы не увидел подтверждения?

Он склонил голову над ее руками.

— Ты имеешь право сомневаться во мне. Но я в самом деле верю тебе. — Когда он поднял голову, она увидела печаль в его глазах. — Боже, Ливви, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Она чувствовала себя безмерно усталой.

— Я уже простила, Джек.

Он неуверенно улыбнулся ей.

— Ты возьмешь меня обратно?

Она грустно смотрела на него. Ей не хотелось делать ему больно. Но она не знала, сколько еще раз она может выдержать опустошение.

— Зачем?

Он удивился.

— Я люблю тебя.

Она пожала плечами:

— Ты любил меня и раньше.

Она видела, какое действие произвели ее слова, и в прежние времена попросила бы прощения. Но не сейчас. Сейчас на кону стояло куда больше. И она стала жесткой, очень жесткой. Ей пришлось стать такой.

— Я был не прав, когда сомневался в тебе, — сказал он. — Я никогда не смогу искупить свою вину. Но позволь мне попытаться. Давай попытаемся вместе.

Она смотрела в его милое, дорогое лицо и видела, что он говорит искренне. В его глазах она читала угрызения совести и сожаление. Она знала, что он верит каждому своему слову. Сейчас.

— В последний раз я потеряла только тебя. Но если ты снова уйдешь, ты сможешь забрать моего ребенка. Тебе может прийти в голову, что после всего того, что я делала последние пять лет, у меня нет права оставаться матерью, ты не разрешишь мне видеть сына, и у меня не окажется никакого пристанища. Хуже того, ты позволишь Джервейсу находиться поблизости, и Джервейс в конце концов доберется до него. Он уже дважды пытался, ты знаешь. — Она покачала головой, старая боль вышла наружу. — Я смогу выжить, если снова потеряю тебя, Джек. В конце концов, я уже пережила это. Но никогда не смогу жить, если я потеряю своего Джейми.

— Нашего Джейми, — поправил он.

— Нет, Джек. Ты отказался от него. Ты не растил его, не защищал, ничем не жертвовал ради него.

— Но я хочу быть частью его жизни. Я хочу быть частью твоей жизни. Скажи мне, что я должен сделать. Скажи, как мне убедить тебя, что я изменился. Что тот мальчишка, который сотворил эти ужасные вещи, умер во Франции.

Кровь стучала в ушах Оливии. Ее преследовал запах бренди, который использовал доктор, во рту было горько. Она видела тени, появившиеся под глазами у Джека и делавшие его печальным.

— Я не знаю, Джек. — Она вздохнула, зная, что разбивает собственное сердце. — Я просто не знаю.

Сначала он смотрел на нее, сжав ее руку в своей. Потом заговорил:

— Понимаю. Но я не могу оставить тебя снова. Если ты захочешь, я хотел бы снова жениться на тебе и вернуть Джейми имя, принадлежащее ему по праву. — Она хотела возразить, но он остановил ее. — Знаю, мне предстоит многое сделать, любовь моя. Но есть одна вещь, против которой ты не будешь возражать. Это забота о Джейми. Я больше не позволю тебе жить вдали от него. Пожалуйста, скажи, что по крайней мере позволишь поселить вас где-нибудь, пока ты не решишь, как быть дальше.

Теперь сердце у нее выскакивало из груди, было трудно дышать. Снова иметь дом. Не выпускать малыша из своих объятий, наблюдать, как он открывает мир. Иметь возможность отблагодарить дорогую Джорджи за все, что она сделала для нее, — за поддержку и утешение, за ее дружбу.

— Джорджи теперь миссис Джеймс Грейс, — сказала она. — Он умер два года назад в блокаду. Был прекрасным человеком.

— Я уверен в этом, раз ты назвала своего ребенка в его честь.

— Джеймс — второе имя Джейми, — призналась она. — Его полное имя — Джон Джеймс Артур.

Она видела, как поражен Джек.

— Ты назвала его в мою честь?

Она отвела глаза, в горле стоял ком из сожалений и надежды.

— Он твой сын. Но Джеймс взял его к себе и растил вместе с собственным ребенком.

Джек заулыбался.

— У Джорджи ребенок? — Он потряс головой.

Оливия не смогла не улыбнуться.

— Твоя семья совсем не обрадовалась.

— Провалиться ей в тартарары. Если бы не они, у нас с тобой была бы семья, ты и Джорджи жили бы в мире и благополучии.

Она никогда не позволяла себе таких мечтаний. И он не сможет соблазнить ее этим сейчас. Слова немногого стоят.

— Нас преследовала не только твоя семья, — напомнила она.

Она могла бы с тем же успехом вонзить в него нож. Его глаза сделались несчастными.

— Знаю, Лив. Я не могу изменить то, что совершил за последние годы. Но надеюсь, что с этого дня смогу начать заглаживать свою вину. Позволь мне это.

Его глаза молили, и она не смогла отказать.

— Спасибо, — сказала она, с трудом удерживаясь от того, чтобы не провести ладонью по его волосам. — Я хочу, чтобы ты увидел Джейми. Мне нужно, чтобы ему ничто не угрожало.

— Поверь мне, Джервейс больше никогда не сможет навредить ему.

— Похвальное заявление, ничего не скажешь, — раздался голос Джервейса, который появился в проеме двери, ведущей в сад.

Оливия вскочила, словно ее ударили. Джек помрачнел.

— Неужели я не могу хотя бы несколько минут провести с женой без вмешательства посторонних?

Но Джервейс шагнул внутрь и закрыл за собой дверь.

— Прости, старина. Нет времени.

— Именно так, Джервейс, — произнес Джек, вставая. В комнате повисло напряжение. Джервейс улыбался, у него был вид кота, увидевшего канарейку, но Джек сохранял полное самообладание. При этом он снова взял ее за руку.

— Ты что-то неважно выглядишь, мой мальчик, — тоном увещевания сказал Джек. — Не думал, что ты можешь оказаться в таком состоянии.

Только тогда Оливия заметила, что Джервейс, всегда подчеркнуто безупречно одетый, выглядел… помятым.

— Увы, это так, — сказал Джервейс. — Я очень надеюсь, что Ливви простит мне появление в таком неопрятном виде, но мне было совершенно необходимо увидеть вас обоих.

— Если ты надеялся увидеть, как меня назовут предателем, — сказал Джек, — то ты опоздал.

Джервейс улыбался.

— Я понял это, как только увидел здесь Дрейка. Так это с ним ты был связан, с ним?

— Ты считаешь, что я буду отвечать тебе?

Но Джервейс уже не слушал его. Оливия почувствовала, как его взгляд скользит по ее коже.

— Ах, это ты, Ливви, — произнес он с фальшивым сочувствием. — Боюсь, твое личико немножко пострадало. Может помешать, знаете ли. Особенно сейчас, когда ты охотишься за новым покровителем.

Она понимала, что он собирается сделать, и холодное примирение с неизбежным охватило ее. Ей следовало бы знать, что отсрочки приговора не будет.

— Не пытайся клеветать на мою жену, Джервейс, — заговорил Джек.

Джервейс вынул табакерку и откинул крышку.

— Ты купился на ее рассказ, да? Ребенок был твой? Удивляюсь тебе, Джек; стоило бы подумать, кто еще похож на тебя.

Оливия не пошевелилась, в ушах ее гулко стучало. Джек только пожал плечами.

— Нападение — хорошая тактика, — признал он. — Но на этот раз, боюсь, она не сработает. — Он сунул руку в карман и вынул оттуда кольцо с рубином. — Что-то потерял?

Джервейс как будто слегка расстроился.

— Ну вот, — сказал он, беря щепотку табаку. — Оно всегда было немножко великовато. Я думал, что его украли. Скажем, сегодня вечером?

Джек покачал головой.

— Как ты мог? Тебе столько было дано, а ты бесстыдно предал свою страну.

— Не надо, Джек. Я поступал так, как большинство. Передавал кое-какие сплетни. Иногда прислушивался к разговорам. Скажите мне, кто из общества не делал того же.

— Но они не продавали эти секреты французам. Ты пил-ел с предателями, Джервейс; ты не можешь заявить, что невиновен.

— Ох, мой дорогой, нет. Не пил-ел. Так, иногда выпивал рюмочку-другую. Да что ты знаешь о том, как я жил? Я вынужден был крутиться, чтобы просто заплатить портному, этому безжалостному существу. Не могу сказать, как я был признателен тебе за то, что ты позволил мне распоряжаться трастовым фондом Ливви. Сумма небольшая, но всяк злак на пользу человеку.

Ливви задохнулась от негодования. Джервейс. Боже, ей следовало бы знать. Джек мог быть вспыльчивым и легковерным, но не подлым. Он никогда не оставил бы ее с ребенком без гроша. Старый гнев поднимался в ней и новые сожаления.

— Ты гнусный ублюдок, — прорычал Джек. — Я вызову тебя на дуэль.

Ливви вскочила на ноги.

— Нет, Джек.

Джек дотронулся до ее руки.

— Не волнуйся, Лив. Он недостоин этого. Много лет назад я дал себе клятву, что больше ни один человек не умрет от моей руки на дуэли.

Джервейс улыбался.

— Джек, тебя всегда легко было убедить. Хотя таково почти все общество.

— Это ты привел к нам того человека? — спросила Оливия, рискуя снова привлечь к себе его внимание. Но он был так доволен собой, что продолжил:

— Это была самая блестящая часть всей проделки. Я только упомянул Ливви, чтобы вынудить ее к действиям. И все. Вдруг весь мир заинтересовался Джеком — все, в том числе тетушка Мод, стали его разыскивать. — Он чуть не хихикал. — Это было просто очаровательно.

— Зачем ты здесь, Джервейс? — спросил Джек. — Ты должен знать, что ваш план лопнул. Не могу вообразить, чтобы ты пришел убить нас. В доме много людей.

— Господи, нет. Я мог бы явиться в среду в «Олмак». Нет, Джек. Я уезжаю. Но у меня для тебя последний подарок.

Оливия непроизвольно сделала шаг вперед, словно хотела остановить его. Ей следовало знать, что он не забудет. Для этого он и пришел.

Пять лет назад она стала бы умолять. Сейчас она знала, что это бесполезно. Ее будущее было решено, и Джервейс с наслаждением доводил дело до конца.

— Подарок? — спросил Джек, обнимая Оливию за плечи. — Я польщен.

Она почти стряхнула его руку. Лучше сейчас, чем после того как Джервейс все расскажет.

— Я просто не хочу оставлять тебя в заблуждении, — сказал Джервейс, внимательно рассматривая свои ногти, — относительно двух женщин, твоей жены и твоей любовницы. И того, как ты торопишься возвратиться к маленькой чистой Ливви. Ты все рассказал мне, когда мы встретились в прошлом году. Ты рассказывал мне, что делал во Франции. — Он улыбался. — Небольшой секрет, как оказалось.

— Это ты выдал меня.

— Конечно, я. Но это далеко не все, Джек. Никто не был верен тебе. Ни один человек. Помнишь Мими? Девушку, которая помогла тебе забыть Ливви? Ту, которая вернула тебя к жизни?

— И что?

Его ухмылка стала шире.

— Она не умерла. На самом деле я еду, чтобы встретиться с ней. Это она помогла схватить тебя. Со мной вместе, разумеется. Она была моей любовницей задолго до того, как стала твоей. И даже после тебя.

А потом, извергнув яд в повисшее молчанье, он повернулся к Оливии.

— Совсем как твоя жена, — жестко сказал он, блестя глазами. — Правда, Ливви?

Глава 22

Оливия чувствовала, как жизнь покидает ее. Итак, все закончилось этим.

— Нет, неправда, — сказал Джек, крепче обнимая ее. Улыбка Джервейса стала шире.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о симпатичной родинке, которая у нее под левой грудью?

Ливви отчаянно хотелось защитить себя. Ей хотелось, чтобы это не имело значения. Увы. Ее будущее захлопнулось. Зная, что другого не дано, она обхватила себя руками, чтобы отстраниться от гнева Джека.

Но он смотрел на Джервейса так, словно видел впервые.

— Может быть, ты и видел ее родинку, — сказал он, — но ты никогда не был ее покровителем. Для этого она слишком уважала себя и нашего ребенка.

Земля уходила у Ливви из-под ног.

— Но я потоптал ее, Джек. И потоптал хорошо.

Оливия попыталась возразить. Не дать Джервейсу торжествовать.

Но Джек снова удивил ее.

— Ты воспользовался ее положением — я не сомневаюсь в этом. Мне грустно, потому что я виноват во всех ее бедах. Хуже того — она настолько перестала доверять мне, что не рассказала об этом, и потому я не мог сказать ей, что это не имеет никакого значения.

Странное чувство овладело Оливией. Слова Джека отлетали от нее словно камешки, не проникая в сознание, — таким глубоким был шок.

Джервейс засмеялся.

— Ну не надо. Ни один мужчина не может быть настолько святым, чтобы добровольно водрузить рога на свою голову.

Джек повернулся к Оливии и, улыбаясь, пальцем нежно закрыл ей рот.

— Я знаю, любовь моя. У тебя есть причины мне не верить. Но я запомнил уроки, которые жизнь преподнесла мне в последние годы. Один из них преподал мне сержант Харпер, который сказал, что ты самая преданная девчушка, которую он когда-либо знал. Другой урок в том, что доверие основывается на вере. Не на свидетельствах. Ох, Ливви, как я мог не верить тебе?

Слезы застилали ей глаза.

— Это случилось примерно через месяц после дуэли, — произнесла она, стараясь говорить спокойно. — Ты исчез. Мои родители отреклись от меня. У меня не осталось… никого. Он казался таким… — Последнее слово она сумела произнести не сразу, — участливым.

Она все еще ждала, что Джек снова будет обличать ее. Когда он крепко обнял ее и поцеловал в темя, она почти лишилась чувств.

— О, Ливви. Я никогда не прощу себе, что поставил тебя в такое положение.

Из ее уст вырвалось рыдание.

— Он не мог дождаться, чтобы рассказать тебе. Я знала, что он не промолчит.

— Тсс, — зашептал он, укачивая ее в руках. — Это ничего не значит. Он… ничего не значит.

Она услышала, как Джервейс вздохнул, словно бы с отвращением.

— Ну, Джек, ты перестал быть забавным.

Джек еще раз поцеловал Оливию в голову и повернулся к кузену.

— Боюсь, на этот раз ты напрасно тратишь время, Джервейс. Ты официально находишься под арестом и будешь препровожден в Ньюгейт.

Джервейс рассмеялся так, словно Джек сказал что-то необычайно смешное.

— Ты не сделаешь этого. Подумай о скандале, о том, как он скажется на семье.

Удивительно, но Джек осклабился в ответ.

— К черту семью. К черту тебя. Сержант!

Джервейс круто повернулся, собираясь бежать, и налетел на несокрушимую стену — сержанта Харпера с вооруженными людьми.

— Неужели, Джервейс, — зло воскликнул Джек, — ты в самом деле думал, что я позволю тебе уйти?

Джервейс только моргал, удерживаемый железной хваткой Харпера. Но тут он увидел Дрейка, и к нему вернулась безмятежность.

— Превосходно, — злорадно сказал он, пряча табакерку. — Бегать от закона — занятие слишком утомительное. Я уверен, за несколько раскрытых имен вы охотно позволите мне комфортно проживать где-нибудь подальше отсюда.

Дрейк не удостоил его ответом, он просто махнул рукой, и Джервейса подхватили под руки и повели.

— Au revoir, старина, — произнес Джервейс, проходя мимо. — Есть много мест, куда можно отправиться, назвав имена предателей.

Когда его уводили, Джек поднял голову.

— Еще одно, Джервейс. Если ты когда-нибудь еще раз упомянешь моих жену и сына, я задушу тебя собственными руками. И знаешь, Джервейс? — Джек по-волчьи улыбнулся. — Ты будешь не первым, с кем это случится.

— Твой сын? — Джервейс оторопело посмотрел на Ливви. — Черт, так он не умер?

— Нет, Джервейс. Он жив.

Вместо того чтобы клясть вероломство Оливии, Джервейс хохотал всю дорогу до двери.

Оливия едва могла сидеть спокойно. Они с Джеком весь день ехали в направлении Шорхэма, чтобы сберечь время и морем доплыть до Девона. Ей не терпелось увидеть сына, а до него еще оставался день пути.

На отдых они остановились в принадлежащем Джеку поместье Оук-Гроув. Прекрасный дом из красного кирпича был построен в архитектурном стиле королевы Анны. В другое время она с удовольствием походила бы по ухоженным лужайкам и даже прошла бы дальше, туда, откуда можно увидеть морское побережье. Но сейчас она ни о чем не могла думать, кроме как о Джейми.

— Тебе надо поесть, — услышала она.

Очнувшись от своих мыслей, она повернула голову и увидела входящего в комнату Джека. Сердце у нее замерло и подпрыгнуло, как всегда бывало при его появлении. Прекрасный камзол табачно-коричневого цвета все еще болтался на нем, но выглядел Джек намного лучше. Он определенно выглядел лучше, чем она.

Не испугается ли ее Джейми? Она была в синяках, свежий шрам был розовым и неровным. Она и раньше не считала себя красавицей, но сейчас… она видела, как женщины оглядывались на нее в таверне.

— Я не могу есть, — сказала она, глядя на сладкую булочку, к которой едва прикоснулась. — Я хочу ехать.

— Скоро поедем, — сказал он, подходя к столу. — Сэм чинит упряжь.

Ей не сиделось, она захотела встать и походить. И тут она увидела, что Джек что-то держит в руках и смотрит так, словно чего-то побаивается. Он явно нервничал не меньше ее самой.

— Джек? Что случилось?

Он широко улыбнулся ей.

— Мне нужно поговорить с тобой.

У нее ослабли колени.

— Что-то случилось?

— Нет. — Он выдвинул стул наискосок от нее и сел. — Я собирался вручить это тебе рано или поздно. — Он засмеялся, как мальчишка, пытающийся вручить девочке букет полевых цветов. — У меня есть кое-что для тебя, Ливви, и я хочу отдать это тебе до того, как мы встретимся с Джейми. Мне кажется, это важно.

— Что? — спросила она, пугаясь. — Твоя семья? Твой отец? Они против? Ты обещал, что они… не будут… не будут…

Он, нежно улыбаясь, успокаивающе дотронулся до ее руки.

— Они тоже будут рады познакомиться с Джейми. Но не будут вмешиваться. Я сказал, что защищу тебя от могущественного маркиза, и защищу. Нет, Лив. Это между тобой и мной.

Она старалась справиться с дыханием. Дом был так близко. И вот теперь разочарование.

— Что это, Джек? — потребовала она ответа. — Пожалуйста. Я утратила вкус к сюрпризам.

Когда он поднял голову, она увидела робкую улыбку, которая тронула ее сердце.

— Знаю, Лив, это выглядит неуклюже. Я всю дорогу думай, как поступить. И придумал, что мне сделать, чтобы облегчить твои страхи насчет Джейми и вашего будущего. Даже если мы не станем снова семьей, я не хочу, чтобы тебе когда-либо пришлось туго.

Теперь Ливви видела, что у него в руках документы. Он взглянул на них и протянул ей.

Она, нервничая, развернула первую бумагу.

— Это документ о передаче в собственность, — сказала она и подняла на него глаза.

Он кивнул:

— На это поместье. Тебе, кажется, нравится здесь, а оно мое, я могу им распоряжаться. Я отдаю его тебе и Джейми, на нем нет долгов. Чтобы ни случилось, оно ваше. Оно даст вам средства к существованию. Это очень доходное маленькое поместье.

Она посмотрела на бумагу в своих руках, которая вдруг задрожала, потом на Джека.

— Но почему?

— Я отнял у тебя все, Ливви, — сказал он, и в его глазах блеснули слезы. — Я не хочу, чтобы это могло повториться.

Теперь слезы жгли и ее глаза. Она не знала, что делать. Что говорить. Слишком много накопилось всего. Сердце не выдерживало.

— Есть еще один документ, — сказал он, вытаскивая снизу вторую бумагу.

Она вытерла слезы и взяла ее. Джек выпустил ее руку и поднялся на ноги, словно он не хотел наблюдать, как она читает. Он молчал, и его молчание пугало ее.

Второй документ был толще, чем первый, на нем были печати и ленточка. Она открыла его так, как открывала свои ящички, преодолев желание зажмуриться, перед тем как взглянуть на него. Расправив страницы, она начала читать.

Потом прочитала второй раз.

Она посмотрела на Джека, но тот застыл на месте и молчал.

— Как тебе это удалось? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Я постарался. — Его быстро промелькнувшая ухмылка была совсем такой, как раньше, — дерзкой и ослепительной. Очень похоже улыбался его маленький сын. — Хотя это было дьявольски нелегко. Как ты можешь себе представить, маркизу это совсем не понравилось. Но я сказал ему, что если он когда-либо попытается снова вмешаться в жизнь Джейми, то никогда больше не увидит ни меня, ни его. У отца, может быть, дикий нрав, но он по-своему любит меня.

Она неожиданно всхлипнула.

— Но, Джек….

Он встал перед ней на колени и взял ее за руку.

— Я люблю тебя, Ливви. И всегда буду любить. Но может случиться так, что мы не поженимся. Тебе нужно знать — что бы ни случилось, ты защищена. Этот документ удостоверяет, что ты являешься единственным опекуном Джейми до тех пор, пока не захочешь изменить такое положение вещей.

— Но ты его отец.

Он пожал плечами:

— Мы в разводе. А так даже у моего отца не будет прав на Джейми, если ты не согласишься на это. Никто не сможет забрать у тебя ребенка. Клянусь честью.

Она зарыдала, рыдания душили ее, но он улыбался.

— Ну вот, — сказал он, забирая у нее бумаги и опуская их в свой карман. — Мы же не хотим, чтобы чернила расплылись.

Он обнял ее, и она вдруг тоже оказалась на коленях, прижалась головой к его груди; пять лет горестей, печали и одиночества изливались из нее, как старая отрава. Он гладил ее волосы, качал ее и шептал, что все хорошо, что ей теперь ничто не угрожает, что он никогда не покинет их снова, пока они живы. И в глубине ее сердца начал расти сбереженный крошечный росток надежды.

— Я никогда не плачу, ты знаешь, — последний раз всхлипнула она и засмеялась. — Ты превратил меня в мокрую гусыню.

— Пусть, если это счастливые слезы, — бормотал он.

— Я думаю, Джек Уиндем, — смогла в конце концов заговорить она, — ты стал именно тем мужчиной, в которого я влюбилась пять лет назад.

Когда он дрожащими пальцами вытирал ей слезы, глаза у него были ясными, как рассвет.

— Ты сможешь снова полюбить меня, Лив?

Она улыбнулась, зная, что ее сердце снова открыто для него.

— Я всегда любила тебя без памяти, Джек.

— И ты ничего не имеешь против моего сватовства?

— Н-ничего…

Он издал страдальческий звук, но продолжал улыбаться.

— У тебя были причины желать моей смерти, — признал он. — Но ты спасла меня.

И он стал целовать ее, его руки блуждали в ее волосах, его сердце стучало ей навстречу, его губы были такими нежными, что она закрыла глаза и наслаждалась незнакомым ощущением счастья.

А потом он осторожно поцеловал ее в мокрый нос.

— У меня есть еще один сюрприз для тебя, Лив.

Она потерялась в его сладких поцелуях и не сразу поняла его.

— Еще сюрприз?

Но Джек уже смотрел куда-то за ее спиной и с широкой ухмылкой поднял ее на ноги.

— Милорд, — важно, как на торжественной мессе, произнес дворецкий Харрисон, — ваши гости здесь.

И вдруг, подобно чуду, появился он.

Высокий для своего возраста, тоненький мальчик. Его зеленые глаза цвета морской воды — отцовские глаза — сияли счастьем, он смеялся.

— Мама! — завопил он и бросился к ней.

— Джейми! — крикнула она и раскинула руки.

— Боже, — сказала Джорджи от двери, — что случилось с вами обоими?

Но Оливия была слишком занята, чтобы ответить. Она кружила своего сына, вдыхала его детский запах и думала, как замечательно чувствовать его тяжесть в своих руках и каким все было серым и унылым без него. За последние годы она жила только немногие дни — дни, когда могла видеть своего мальчика.

Потом Оливия оказалась перед ним на коленях; она отвела волосы с его лба и стала слушать возбужденный рассказ о лодке, на которой он только что плыл, о шторме, в который они попали, и о буквах, которым его учила тетя Джорджи; и вообще, где она была?

— Я уехала, чтобы привезти к тебе одного человека, любовь моя, — сказала она. Наклонившись, она зашептала ему в ухо: — Ты видишь того мужчину позади меня?

Он широко открыл глаза.

— Кто он?

— Он твой папа.

Джейми, очень серьезно, с широко раскрытыми глазами уставился на человека, который, оказывается, был его отцом.

— И где ты был? — требовательно спросил он.

Голос мальчика прозвучал неприветливо.

Джек опустился перед ним на колено.

— Старался вернуться к тебе и твоей маме.

— Почему так долго?

— Потому что был на войне. И к тому же сначала мне надо было научиться стать хорошим отцом.

И Джейми, поставив руки на бедра, откинул назад голову и нахмурился.

— Хорошо, — сказал он. — Я считаю, нам надо дать тебе попробовать.

— Это все, чего я прошу, — сказал Джек, и глаза его заблестели от слез.

Наконец-то, после пяти долгих лет, у Оливии появилась надежда.

Могло быть хуже, думал Джервейс. Он по крайней мере содержался в государственном секторе Ньюгейта — до окончания переговоров с правительством. Они знали — он будет говорить. Ему просто нужно убедить их, что полученная ими информация стоит запрошенной компенсации, а это будет, не трудно. И у него есть еще козырь про запас.

Поэтому он и торопился закончить письмо, когда дверь позади него распахнулась.

— Подождите, я сейчас освобожусь. Пишу своему дяде, маркизу, предлагаю назначить мне денежное содержание в обмен на то, что имя семьи не будут трепать в скандальных газетенках.

— Ах, не думаю, что это необходимо.

Джервейс повернулся с улыбкой облегчения. Ему не хотелось признаваться, насколько он напуган тем, что здесь его могут найти не те люди.

— А, хорошо. Это ты. Он несколько натужно хохотнул. — Так они собираются заплатить мне больше за молчание? Прекрасно! Признаюсь, я опасался обернуться и увидеть этого маньяка Хирурга, охотящегося за мной. — Его передернуло. — У парня нет чувства юмора, знаешь ли.

— Знаю, Джервейс. К счастью для тебя, он все еще надежно заперт в тюрьме. Поэтому здесь я.

Джервейс натянуто засмеялся.

— Вот и хорошо. Как думаешь, тебе понравится Вест-Индия? Я слышал, там отлично.

— Да, конечно. Эта тюрьма, она не идет тебе, как мне кажется.

— Я не задержусь здесь долго.

— Нет-нет, не задержишься. А сейчас закрой глаза и позволь мне сделать тебе приятное.

Джервейс хохотнул.

— Ты сделаешь приятное мне, а я сделаю приятное нашим друзьям. Я знаю кое-что интересное, и, думаю, мне хорошо заплатят за информацию. Достаточно, чтобы мы смогли отправиться на Барбадос.

Хитро подмигнув, он немного откинулся назад, вытянул ноги и закрыл глаза, как ему было сказано. Не следовало ему этого делать. Прежде чем он смог вскрикнуть, его горло было перерезано от уха до уха.

Глаза его удивленно открылись, удивление в них успело смениться ошеломлением. Он глянул вниз, как если бы его привел в замешательство вид ярко-красной крови, хлынувшей на его опрятный костюм и затем на пол. Глядя на того, кто сделал это, он медленно оседал, как выброшенная тряпичная кукла, пока его голова не упала на незаконченное письмо. На лице его застыло выражение, словно он успел подумать: «Меня оставили в дураках».

Так и есть, подумала Мими, вытирая нож о светло-коричневые панталоны покойника и вкладывая его в ножны на бедре.

— Бедняжка, — сказала она мягко его тускнеющим глазам. — Плохо, что ты не знал — не только Хирург любил ножи. На самом деле, — она склонилась к его уху, — он научился этому у меня.

На прощание она поцеловала Джервейса в голову, натянула капюшон, осторожно ступая, прошла по залитому кровью деревянному полу к двери и постучала.

— Все кончено? — спросил надзиратель, отводя глаза.

Она похлопала по его груди рукой с безупречными ногтями и прошла мимо.

— Да, конечно.

Потом, зная, что вопросов не будет, Мими спокойно вышла из Ньюгейта и отправилась домой.

Эпилог

Все было так, как Джек рисовал в своем воображении. Солнечное утро, ярко-синее небо, какое бывает ранней осенью. Деревья уже начали желтеть, но было еще тепло. Джейми и его кузина Лалли бегали по лужайке за новым щенком. В доме шли работы — они с Оливией превращали Оук-Гроув в дом, безопасный и удобный для растущих детей. Где, на худой конец, он мог бы присматривать за ними, находясь поблизости.

Его семья вела себя так, как он и опасался. Никаких угрызений совести, никакого раскаяния за содеянное. Вернее, не совсем так. Они горько сожалели, что им не удалось похитить Джейми, чтобы воспитывать его так, как принято в Уиндеме.

Таким же образом они отреагировали на убийство Джервейса. Не со стыдом за его предательство. Они были в ярости, что Джек разоблачил его. Им было жаль легкомысленного повесу, каким они считали его, Джеку не позволялось сказать о нем ни единого плохого слова.

Это укрепило решение Джека жить и растить детей как можно дальше от Уиндем-Эбби. После того, что его семья сделала с Оливией, у него не было желания подвергать ее, Джейми, Джорджи и маленькую Лалли опасности снова пострадать от их коварства.

Исключение он сделал для своего младшего брата Неда, который, как он узнал, два года разыскивал Ливви, чтобы помочь ей, и для близнецов, которые помогали ей.

Чем больше он узнавал о тех ужасных днях, тем больше любил свою Ливви. Тем больше поклонялся ей. Его коллеги из военного министерства рассказали ему о его геройствах во Франции. Он помнил не больше чем пятую часть того, что он там делал. Ночь за ночью в своих сновидениях он вспоминал, как бессердечно вел себя по отношению к единственной женщине, которой всегда принадлежало его сердце.

Каждый день он только и делал, что пытался загладить свои грехи. Вот почему, к негодованию своего отца, он поселился в Оук-Гроуве во вдовьем домике. Вот почему он целыми днями помогал приводить в порядок долгое время остававшееся без внимания имение, чтобы в будущем оно в отличном состоянии перешло к его сыну или, если даст Бог и его жена вернется к нему, к дочери.

Глядя на Джейми, который споткнулся, упал и, смеясь, покатился по наклонной лужайке, Джек знал, что поведение его семьи не имеет для него никакого значения. Он готов был бы жить и под деревом, если бы это был единственный способ оставаться рядом с Джейми и Оливией.

Даже если Оливия никогда не подпустит его ближе. Даже если она никогда не сможет до конца поверить ему. Ему надо наверстать упущенное за пять ужасных лет. Узнать своего сына. У него есть сестра, которая стала ему еще дороже оттого, что он угадывал скорбь в ее улыбках, и племянница с самыми озорными зелеными глазами, какие ему приходилось видеть. Он должен сделать для них все, и пусть катятся к чертям фарисеи Уиндемы.

В коридоре послышались быстрые шаги Ливви — она словно услышала его призыв.

— Хорошо, что ты здесь, Джек, — приветствовала она его, войдя в комнату. — Мне не придется искать тебя по всему дому.

Он взглянул на нее и отметил, что она хорошеет с каждым днем. Она наконец рассталась с ужасной серой одеждой, и сейчас на ней было красивое голубое платье с длинными рукавами и гофрированным кружевным воротничком, которое подчеркивало ее мягкую красоту. Для него было большим облегчением видеть, как с ее лица исчезает страдальческое выражение. Да и порез на щеке был уже почти незаметен.

Она не видела, что он рассматривает ее. Ее внимание было приковано к небольшой красиво упакованной картонке, которую она держала в руках.

— Лив, ты не будешь возражать, если я позавтракаю здесь? — сказал он, вставая. — Мне хочется поскорее заняться крышей.

Она отмахнулась от него.

— Не говори глупостей. Во вдовьем доме нечего есть. Кроме того, ты ведь не будешь завтракать в одиночестве в свой день рождения.

— Ты помнишь, — сказал он, непонятно почему чувствуя себя неловко.

Она улыбнулась, ее карие глаза мягко светились. В них было неподдельное счастье.

— Конечно, помню. У меня ведь нет амнезии. Поставив картонку на стол, она положила еду себе на тарелку и отошла к окну, чтобы увидеть, на что засмотрелся Джек.

— Ты их испортишь, — мягко укорила она его, хотя на лице ее неудержимо расцветала улыбка, а глаза стали влажными и подозрительно блестели. — Пони и щенок за одну неделю. Ты отдаешь себе отчет, что этот зверь к Рождеству станет выше, чем Джейми?

— Это ирландский волкодав. Считается, что они замечательные охранники.

— Очень возможно, — согласилась она, наконец оторвав глаза от Джейми и Лалли, которые повизгивали, лежа на спине, пока неуклюжий долговязый щенок радостно лизал их лица. — Он не хотел пускать меня в комнату Джейми прошлой ночью.

Джек выдвинул для нее стул и, прежде чем сел, был награжден еще одной улыбкой.

— Я поговорю с ним.

— Поговори, — сказала она, взяла картонку и несколько раз постучала ею по столу, словно оценивая, — после того как я вручу тебе мой подарок на день рождения… ну, мой… — Она нетерпеливо тряхнула головой. — От всего сердца, Джек.

Джек смотрел на нее. Он не помнил, когда видел Ливви такой взволнованной и так открыто проявляющей свои эмоции.

— Мне открыть ее?

— Если ты этого не сделаешь, я сделаю это сама.

Заинтригованный, он поднял крышку.

Внутри не оказалось ничего, кроме разорванных бумаг. В первое мгновение он не мог ничего понять. Потом увидел ленточки. Красные ленточки. И печати, все сломанные, как если бы их власть закончилась. Он не был уверен, что сможет дышать. Слезы душили его, а он-то думал, что больше никогда не заплачет.

Он осторожно взглянул на Ливви — у нее тоже был неуверенный вид.

— Это ведь документ об опекунстве, — сказал он.

Она кивнула.

— Ты сказал, пока я не буду готова. Я готова.

Он не сразу смог заговорить.

— Ты уверена, Ливви? Я не дам тебе второго шанса сказать «нет».

И тогда лицо Ливви осветилось такой чистой любовью, что Джек затрепетал.

— Я уверена. Джек, я хотела бы пригласить наших друзей отпраздновать с нами. Через месяц — это не слишком скоро?

Он едва не застонал. Последние два месяца он старательно держался подальше от ее кровати, зная, что ребенок мог бы стать средством воздействия на нее.

— Это слишком долго, но я продержусь. Лив, я хочу, чтобы это была настоящая свадьба. Навсегда. Чтобы все видели это. Знаешь, я обратился в канцлерский суд для определения статуса Джейми. Пусть мы и не были женаты, я смогу признать его своим сыном и законным наследником, потому что мы состояли в браке в то время, когда он был зачат. Ливви, я так хочу этого.

Ее улыбка была смущенной и милой.

— И я, Джек. Я устала бояться. Осторожничать. Я хочу попробовать снова.

Больше она ничего не успела сказать. Бросив коробку, Джек подхватил ее на руки и осыпал поцелуями. Они так увлеклись этим занятием, что не услышали, как рядом появилась Джорджи, пока она не потянула Джека за рукав.

— Вы меня слышите? — сказала Джорджи, размахивая письмом. — Отпусти ее на минутку, Джек, дай мне сказать. Ливви, проверь свою почту. Надо убедиться, правда ли это.

Ливви не сразу смогла ей ответить.

— О, — пробормотала она, — уже пришла почта?

Он заулыбался.

— Правда ли что? — спросил он сестру, не отрывая взгляда от затуманенных глаз Ливви.

— Я получила письмо от подруги, — сказала Джорджи, в возбуждении едва не подпрыгивая. — Это о твоей подруге Грейс. Она вышла замуж.

Теперь и Джек прислушался. В самом деле? За кого? За Брэкстона?

Джорджи перевела глаза с одного на другого.

— За Диккана Хиллиарда.

— Что? — удивилась Оливия, выхватывая письмо.

— О нет, — запротестовал Джек. — Не Хиллиард. Это будет самый большой мезальянс со времени Принни и принцессы Каролины.

Оливия с озадаченным видом покачала головой.

— За Диккана Хиллиарда? О Боже. Мне надо увидеться с ней.

Джек взял у нее письмо и отдал Джорджи.

— Сейчас ты ничего не можешь сделать, любовь моя, — сказал он, снова притягивая ее к себе. — Кроме того, мы в любом случае увидимся с ними через месяц.

Она не сразу вернулась в тепло его рук.

— Ты прав. Мы увидим ее через месяц.

— Что случится через месяц? — спросила Джорджи. Ее каштановые кудри развевались, когда она поворачивала голову от одного к другому. — Кстати, с днем рождения.

— Спасибо, — сказал он, погружаясь в созерцание глаз Оливии, переполненных радостью. Никогда больше, клялся он себе, она не будет горевать. Никогда, до последних дней. — Кажется, Ливви приняла мое предложение руки и сердца. Снова.

Джорджи подскочила.

— Наконец-то!

— Да, — сказал Джек, по-прежнему не отрывая глаз от своей драгоценной храброй Ливви. — Наконец-то.

Положение обязывает (фр.).
Игра слов {англ.). Грейс — имя, Your Grace — ваша светлость, нарицательное имя существительное grace имеет также значения «учтивость», «обходительность», «грация», «изящество» и т. п. — Примеч. пер.
На седьмом небе (фр.).
Младший офицерский чин.
Музыкальный инструмент, имитирующий колокольный звон.
Английское trasher — производное от trash: отбросы, дрянь, мусор.
Мне так жаль… Я не могу жить без тебя (фр.).
Игра слов. В английском языке слово honey как существительное означает мед, а как прилагательное — милый, милая.
Милая, я зову тебя! (фр.).
Здесь (фр.).
Мими здесь: Успокойся (фр.).
Защищайтесь (фр.).
Знаменитые боксеры, один из которых был чернокожим.
Да (фр.)