Несчастье обрушилось на семью Синцовых в один день. Александру похитили ради выкупа. Сто тысяч долларов за… участкового врача с зарплатой в семьсот рубликов?! Но спустя несколько дней ее неожиданно освободили. Придя домой, она узнает, что именно в день похищения умерла ее сестра. Мед эксперт поставил диагноз – инфаркт. Знакомая же утверждала, что Карину сбила машина. Пытаясь установить истинную причину гибели сестры, Александра едет на подстанцию "Скорой помощи". Но тот, кто мог бы ей помочь, убит…
Обнаженная тьма Эксмо Москва 2005 5-699-12793-3

Елена Арсеньева

Обнаженная тьма

Автор искренне благодарит сотрудников Пятой Градской больницы Нижнего Новгорода за помощь в работе над книгой.

Черный джип летел по ночному городу, как стремительный сгусток тьмы. Жизнь в Нижнем, особенно зимой, когда темнеть начинает чуть ли не в четыре, замирает после восьми вечера, и улицы были практически пусты. Какое-то время позади так же быстро мчалась «Скорая помощь», но потом то ли отстала, то ли свернула. Проспект засвистел мимо со скоростью сто пятьдесят километров в час.

– Быстрей, – послышался голос с заднего сиденья. Голос звучал спокойно, однако водитель прекрасно знал, чего стоит это спокойствие.

– Успеем, – мягко сказал он, послушно увеличивая скорость, но тут же сбрасывая ее до прежней.

Он и так идет слишком быстро по одной из центральных магистралей города. Достаточно, что благодаря мигалке и сирене игнорирует светофоры. А сиреной злоупотреблять нельзя: если обратит внимание и прицепится какой-нибудь принципиальный придурок-автоинспектор, беды не оберешься. Или выскочи сейчас, не дай бог, под колеса кошка либо собака… на такой скорости всем конец. И, что гораздо важнее, всему!

Оставалось надеяться, что в такую пору кошки и собаки, как и нормальные менты, носа на улицу не высовывают.

Начался спуск на мост, пришлось притормозить: к ночи подмораживало, стало скользко.

– Быстрей! – В голосе пассажира появились истерические нотки.

– Успеем!

Джип вылетел на мост. Слева мелькнула красивая церковь, и водитель мысленно попросил: «Господи, помоги нам!»

Господь много чего мог бы сделать, если бы захотел. Очистить путь до аэропорта для него – плевое дело. Осталось каких-то десять минут езды, ему не придется особо напрягаться. Еще нужно гарантировать своевременный вылет самолета. Счастье, что небо чистое, ясное, усыпанное мелкими колючими звездами, то есть летную погоду добрый боженька уже обеспечил.

Водитель одобрительно мигнул какой-то звездочке, которая назойливо лезла в поле его зрения. Молодец, старикан! Четко работает – не зря говорят, что старый конь борозды не портит! Он поймал себя на том, что думает о боге как об одном из их команды, словно и господь принимал участие в операции наравне с ним и другими ее участниками. И если на напарника была возложена задача принять груз и обеспечить его сохранность, на него самого – как можно быстрее доставить груз сперва в аэропорт, а потом из аэропорта до места назначения, то у бога были свои участки работы, с которыми он справлялся пока что с блеском.

Сзади раздался тяжелый вздох, и водитель спрятал усмешку – такое облегчение слышалось в этом звуке. Конечно, домчаться до аэропорта от самого центра города за двадцать минут – это круто. Это очень круто!

Теперь на стоянку; вон из машины; запирать джип нет времени, да и пес с ним, его скоро заберут, только не забыть сдернуть мигалку с крыши, чтобы не привлекать ненужного внимания. Бегом в здание, к стойке регистрации номер четыре, над которой еще не сменилось название прежнего рейса «Н. Новгород – Киев»…

«Еще загонят по ошибке в Киев!» – подумал он ни с того ни с сего.

Глаза у аэропортовской барышни просто-таки на лбу:

– Да где же вы?! Я понимаю, рейс чартерный, но хоть какой-то порядок должен же быть! Из-за вас задержится вылет в Борисполь!

Махнула досадливо рукой и со всех ног побежала к служебному выходу на поле с надписью «Посторонним вход строго воспрещен», потому что барышня тоже была в деле и знала: проходить досмотр им ни к чему.

Водитель оглянулся. Его напарник бережно прижимал к груди маленький квадратный чемоданчик. Лицо бледное, губа закушена.

– Помочь?

Тот не потратил времени даже на то, чтобы покачать головой. Впрочем, вопрос вырвался совершенно машинально: водитель знал, что напарник не выпустит драгоценный груз, даже если к его виску приставят пистолет.

Самолет далеко, черт… Ого, какой ветрила здесь, на поле! Кепку сорвало, унесло. Краем глаза водитель увидел, что за компанию улетела в темноту шерстяная шапочка его напарника. Седые, коротко стриженные волосы стали дыбом, да и у самого водителя вид наверняка ничуть не лучше. Скользкие бетонные плиты, черное небо в вышине, ледяной ветер вышибает из глаз слезы, а в ушах нарастает мощный рокот мотора.

Трап, обогнувший бегущую по летному полю троицу, уже подъезжал к самолету. Наверху отворилась овальная дверца, и через несколько мгновений все трое, еле дыша, ввалились в сумеречное тепло.

Сопровождающая обменялась торопливыми репликами с бортпроводницей, потом обернулась к своим спутникам:

– Ну, счастливо!

Зябко обхватила плечи – водитель только сейчас заметил, что девушка даже не оделась, так и бежала в легоньком синем костюмчике, – и выскочила на трап. Дверцу снова закрыли.

– Проходите, пожалуйста.

Напарник сел в хвосте, водитель, уклоняясь от косых, любопытных взглядов стюардессы – не иначе пассажиры банк грабанули, больно уж вид у них перебулгаченный! – устроился через проход. Защелкнул на животе привязной ремень, покосился на чемоданчик, пристегнутый к запястью напарника и стоящий у него на коленях. С этим чемоданчиком они здорово похожи на дипкурьеров из какого-то американского фильма. Впрочем, дипкурьеры не бегают в обтерханных джинсах и пропотевших куртешках. А от его напарника вдобавок несет какой-то медицинской гадостью.

– Господа, экипаж к взлету готов. Счастливого пути!

Ну, давай, поехали, поехали! Сказано же было – взлетать, как только пассажиры будут на борту.

Он одернул себя. Ладно, угомонись. Пока допустимо слегка перевести дух. Чего они точно не смогут сделать, так это заставить самолет лететь быстрее. Тут даже сам господь бог бессилен…

Водитель посмотрел на часы. Со времени начала операции прошло около часу. И еще час полета, потом час, это как минимум, мчаться от аэропорта… Получится три. А всего у них в запасе самое большее – четыре часа. Хорошо, если в аэропорту их ждет вертолет, как было обещано. Ну а если нет? Если придется гнать по Москве на четырех колесах?

И тут он впервые осознал, что напарник беспокоился не зря: они могут не успеть!

* * *

Днем Александра нашла часы, а ровно через сутки ее похитили.

Всякий раз, когда Александра находила часы, что-нибудь да приключалось. Больше всего запомнилось, как она первый раз нашла часы в песке на Гребном канале. Прибежала радостная домой, – и узнала от бабки, что мать уехала. «Сбежала с хахалем» – бросила их. Александре было тогда пять лет.

Потом она не раз находила часы по всяческим большим и мелким пакостным случаям: например, перед тем как вдруг объявился некогда пропавший отец и неприязненно сообщил, что ни бывшая теща, ни дочь не могут отныне рассчитывать на него, поскольку у его новой жены родился ребенок. Хотя это событие из неприятного потом превратилось в приятное, ибо со своей мачехой, Ангелиной Владимировной, Александра со страшной силой подружилась, а сводная сестра вообще жила у нее, когда перебралась в Нижний.

Последний раз Александра нашла часы накануне того дня, как решила, на радость сестре, бросить «этого маменькиного сынка, который выпил из тебя всю душу». С той поры прошел чуть ли не год, и постепенно она привыкла к одиночеству, спокойствию, безрадостности новой своей жизни (хотя приносила ли радость любовь к Косте – это еще большой вопрос!) и беспокоилась только о том, как бы не слишком привязаться к сестре, не превратиться в сверхзаботливую няньку при этой хорошенькой вертихвостке и не начать невольно вымещать на веселом молоденьком существе унылое миросозерцание потенциальной старой девы.

Или все-таки в двадцать семь уже можно считаться законченной, а не потенциальной старой девой? Особенно если у тебя волосы цвета пепла, зачесанные со лба и забранные старинной бабушкиной гребенкой, плакатно-румяные щеки, неприступно вздернутый круглый подбородок и болезненное пристрастие к серому, от цвета глаз и до цвета тонкой шифоновой блузки, воротничок которой иногда можно разглядеть под накрахмаленным белым халатом?

«Я похожа на бабушку в молодости, – уныло думала Александра, когда ей приходила фантазия задержаться у зеркала. – Вернее сказать, у меня ужасно старомодное лицо! Все-таки я типичная старая дева».

Она как-то упускала из виду, что бабушка совсем не была старой девой. Вот уж нет! Она немало попортила крови своему мужу, да и дочь ее, Александрина шалая мамаша, взяла свое в жизни, прежде чем утонула на неведомой реке Зее, катаясь на лодочке, для которой оказалась не в подъем пьяная компания. И с отцовской стороны наследственность была нормальная, если судить по сестре, у которой в восемнадцать лет имелся за плечами один неудачный, трагический, можно сказать, любовный роман, а сейчас, по-видимому, раскручивался второй, о котором Александре ничего толком не было известно. Восемнадцать лет – и два кавалера! А у нее… Ну что ж, в семье не без урода!

Впрочем, вернемся к часам. Благодаря предупредительности судьбы, которая как бы пыталась возмещать этими мелкими находками грядущие весомые потери, Александра никогда не имела собственных часов, то есть купленных или подаренных, а не найденных на дороге. И вот однажды последние («Костины», как она с издевкой называла их) часы пропали. Еще утром, выходя из дому, Александра застегнула их на руке, а когда после вызовов вернулась в поликлинику, обнаружила, что ее запястье опустело. Где, когда, в какую воду канули красивые часы марки «Чайка» в корпусе, отделанном под дерево, и с красным кожаным ремешком – неведомо.

Однако она никогда не беспокоилась по этому поводу, зная, что будет день – будет и пища, одно ушло – зато придет другое: бог пошлет! Что в придачу к часам тот же бог пошлет какую-нибудь гадость, Александра старалась не думать!

Миновала неделя, другая, но Александрино запястье все еще пустовало, как брачное ложе в ожидании подгулявших молодоженов. И настолько осточертело беспрестанно спрашивать всех встречных-поперечных, который час, что она начала всерьез задумываться о покупке хронометра.

Но судьба не иначе как решила поберечь ее кошелек…

Итак, это случилось днем. Александра бежала по Высоковскому проезду. Бежала, впрочем, не то слово: после оттепели крутой узехонький тротуарчик покрылся рыжей снежной кашей, ударивший прошлой ночью заморозок превратил слякоть в лед. Здесь, в сплошном частном секторе, жившем по своим законам, чистить тротуар считалось городским предрассудком. За день дорожку расходили и разъездили так, что Александра не падала на этой скользанке только сущим чудом. Вдобавок она сегодня, не ожидая такой подлянки от природы, надела сапоги на высоких каблуках… Словом, неудивительно, что старик Филатов (хронический бронхит, застарелый радикулит и артрит, но сердце работает как, извините за выражение, часы, а желудок способен переварить железные гайки), который, по обыкновению, стоял у ограды, согнувшись в три погибели, подпирая пятой точкой ворота и уложив клешнястые руки на клюку, при виде семенившей Александры спросил не без ехидства:

– Бежишь, что ль, Егоровна?

– Бегу, бегу, дедуля, – сквозь зубы процедила Александра, слишком занятая преодолением закона Ньютона, чтобы быть приветливой.

– Ну, я и вижу, что бежишь, как гулявица по печи, – прокомментировал дедушка, а вслед за тем издал что-то вроде восхищенного хохотка, потому что не каждый день увидишь такую внушительную демонстрацию закона земного притяжения.

Мало того, что было скользко, – под каблук Александре попался какой-то камушек или круглая ледышка, что и стало причиной катастрофического падения. Она не просто села, а грохнулась на спину и, оглушенная, какое-то время не могла пошевелиться, медленно съезжая по ледяной дорожке вниз, а когда подняла голову, старик Филатов уже скрылся за сугробом, слышно было только его характерное кхеканье.

Круто начинался ноябрь, одно слово – круто!

Наконец, Александра медленно перевернулась на бок и начала подниматься на четвереньки, то и дело охая от боли в ушибленном копчике. На счастье, улица была пуста, да и занавески в окнах, отодвинутые из любопытства, вроде бы не дрожали, так что зрелище копошившейся на льду Александры, пожалуй, не нанесло непоправимого урона ее авторитету участкового врача. Хотя нет, мелькнула худая невысокая фигура. Какой-то подросток выскочил из-за сугроба, растерянно уставился на Александру и тотчас, словно испугавшись, метнулся обратно.

Ну и манеры, блин, у русского народа! Нет чтобы помочь даме подняться!

Справилась в конце концов сама. Однако стоило встать и сделать шаг, как под каблуком опять что-то скользнуло, ноги поехали вперед – и Александра, завалившись назад, снова накрепко прижалась ко льду ушибленной частью тела. Из глаз даже слезы брызнули! Не поднимаясь, она решила ликвидировать роковую помеху, пошарила под ногами…

Ну что же, некоторые дважды наступают на грабли, а она, выходит, дважды наступила на часы!

Не веря своим глазам, Александра рассматривала плоскую, эффектную, наверняка дорогую тикалку с импортной неразборчивой надписью на круглом циферблате. Часы шли и даже показывали половину второго.

Александра взвилась с такой стремительностью, словно ледяной тротуар под ней вдруг превратился в раскаленную сковородку, и понеслась вниз, к остановке автобуса, более не заботясь ни о репутации, ни о законах физики, ни о собственной безопасности.

Половина второго! Через полчаса начинается прием в поликлинике, а до нее еще надо доехать! И придется проститься с мечтами об обеде, а ведь она сегодня из-за спора с Кариной не успела позавтракать. И теперь останется голодная до позднего вечера, опять придется наесться на ночь, а потом с тоской ощупывать на себе эти лишние килограммы. Ну почему она такая принципиальная дура, что не может заставить себя выпить чаю хотя бы в одном из тех шестнадцати высоковских домов, которые посетила сегодня по вызовам? У Котовановых и Веселовых были пирожки (с мясом-рисом и капустой-яйцами соответственно), а бабуля Витрищак хвалилась оладьями с медом, привезенным аж из Дивеева… Впрочем, пирожки и оладьи с медом – это тоже лишние килограммы, а чаю ей дадут в регистратуре, пусть бы и пустого, успокоила себя Александра, вскакивая в любимый автобус номер 47 и помахивая во все стороны проездным. Усевшись в уголке, она блаженно вытянула усталые ноги и стала размышлять, что же такое «гулявица», которая семенит по печи. Сороконожка, что ли? Ну, дедуля!

Потом, уже у входа в поликлинику, Александра машинально покосилась на запястье, порадовалась, что прибежала без двух минут два, то есть фактически не опоздала, – и только тут осознала, что новые часы уже на руке. Когда успела надеть их – неведомо. Однако не сами же они застегнулись на запястье! Ну что же, «привычка свыше нам дана, замена счастию она…».

Счастию? Как бы не так!

* * *

Ему пришлось звонить долго, даже очень долго, прежде чем за дверью объявились признаки жизни. Другой человек на его месте давно бы плюнул и ушел, однако он все давил и давил на кнопку звонка. Хозяин был дома, просто не хотел открывать. Гость точно знал, что он дома: не далее как четверть часа назад засек мелькнувшую меж плотно задвинутых штор полоску света. Исключено, чтобы при той патологической скупости, какой страдал этот человек, он ушел бы из дому, не выключив электричества!

Однако хозяин не только отвратительно скуп, но и мерзко терпелив. Да у него у самого уже трещит голова от этих непрерывных трелей, а тот все терпит, терпит… зубами небось скрипит, а терпит!

А может, хозяина и правда нет? То есть он в доме, но не сидит где-нибудь на кухне, треская сало, а валяется на полу в комнате с простреленным лбом или перерезанным горлом или висит под потолком на крюке от люстры с неловко вывернутой шеей?

Кстати, не исключено. Рано или поздно до него доберутся те, кто этого очень хочет, кто видит эту масляную рожу в самых страшных, окровавленных снах, – и тогда… Хотя эта сволочь, конечно, хорошо забилась в щель, так просто не сыщешь.

Он решил было дать отдохнуть своим ушам и пальцу, и в это самое мгновение даже не услышал – ощутил за дверью какое-то шевеление.

– Кто тут? – спросил настороженный голос.

– Свои! – радостно ответил гость, становясь так, чтобы его было видно в «глазок».

– Что еще за свои? Нету у меня никаких своих! – раздалось за дверью недовольное бурчание, однако «глазок» все-таки осветился, а через мгновение раздалось удивленное восклицание, и начался процесс открывания дверей.

«Вот это точно! Никаких своих для тебя нет, только чужие», – подумал гость, стоически снося лязганье замков и засовов. Создавалось такое впечатление, что открывают не квартиру, а какой-то амбар, так все гремело и ухало.

«На месте воров я грабанул бы его просто из спортивного интереса, – угрюмо усмехнулся гость. – Хотя боится он не воров…»

Как гласит вековая мудрость, все на свете когда-нибудь кончается. Окончилось и ожидание перед лязгающей дверью. Она скупо приотворилась, недовольный голос так же скупо отмерил словцо:

– Входи.

«Ну это уж ты расщедрился! – усмехнулся гость. – Тут бочком, бочком вползти бы…»

Наконец-то он проник в нору этого загнанного зверя! Ничего, хорошая нора. Трехкомнатная, просторная. Добротный и, пожалуй, дорогой мебельный гарнитур, какие-то сервизы, сервизы на полках горки… Куда столько одному человеку? Захламлено все, правда, донельзя, мебель покрыта толстым слоем пыли. И запашок, конечно, выдающийся… Обычно такой уровень запашка зовут емким и выразительным словцом – вонища. Впрочем, трудно ожидать, чтобы загнанный зверь еще и порядок наводил в своем логове…

Гость обратил внимание на стопки пыльных газет, громоздившиеся на диване, на стульях, на полу. Глаз у него был острый, да и знал, чего ждать, поэтому сразу приметил, что газеты здесь были в основном украинские и молдавские. А на русском языке – только «Казачья правда»: боевой листок, издававшийся «горсткой казачков-экстремистов» – то есть тех, кто носил штаны с лампасами и бряцал шашкой с темляком не ради одного лишь опереточного эффекта.

Гость представил себе, сколько кайфа словили бы «казачки-экстремисты», доведись им оказаться в этой квартире, – и огорченно покачал головой.

«Увы, ребята, при всем моем к вам уважении эта информация не для вас… Все, что я могу для вас сделать, это когда-нибудь потом, через некоторое время, дать вам знать – конфиденциально, разумеется, и строго инкогнито, – что самое заветное ваше желание выполнено, некий пан, вернее, домнул,[1] уже приказал…»

– Ты чего, в музей пришел? – неприветливо прозвучало рядом, и гость увидел «некоего пана, вернее, домнула», который подозрительно уставил на него свои на диво большие и красивые карие глаза, одним словом, очи: влажные, в круто загнутых длинных ресницах и под соболиными бровями. Да и губы были под стать очам: совершенно девичьи, вишневые, пухлые. Все прочее выглядело, как бы это помягче выразиться, довольно хреново. Очевидно, господь бог, или кто там еще на небесах распределяет по людям красоту, малость подустал, забылся и ляпнул прельстительные глазки, брови и ротик на угреватую, сальную морду прирожденного убийцы.

«Полегче! – одернул себя гость, вдруг ощутив, что стал как-то подозрительно часто дышать, а руки сами собою стискиваются в кулаки. Он их даже сунул в карманы, чтоб не поддаться искушению. – Тебе ведь и нужен такой тип: убийца и в то же время трус!»

– Слушай, чем это у тебя, извиняюсь за выражение, так воняет? – спросил он, брезгливо морщась, и чуть не захохотал, когда очаровательный ротик хозяина обиженно скривился:

– Воняет? Та ты шо, сказився? То ж я кушаю. Сало жарю!

Слово «сало» он произнес по-особому нежно, врастяжку, как бы даже с придыханием: «С-са-а-ало…» И гость, который успел послужить в армии еще во времена «Союза нерушимого», когда в одной казарме проходили муштру все представители многонациональной семьи братских народов, вдруг вспомнил, как в дни увольнительных, праздников там разных и выходных, когда прочие солдатики разбегались по киношкам-свиданкам, украинская, не побоюсь этого слова, диаспора уединялась в каком-нибудь укромном уголочке, например в сушилке. Русские называли этот процесс так: «Тиха украинская ночь, но сало трэба заховаты!» Хохлы выставляли на стол посылки родни, доселе надежно захованные от боевых товарищей, и начинали пластать ножиками желтоватые, крупно посыпанные серой солью и щедро утыканные зубчиками чеснока куски «настоящего украинского сала» с темно-бордовыми, почти черными, как запекшаяся кровь, прослойками мяса. И часами они жевали его, молотили челюстями, а то и глотали жадно, не жуя, – жрали, тупо уставив в угол свои «карие очи» и сыто рыгая…

– А, сало, – хрипло сказал гость, с трудом одолевая приступ тошноты. – Ну, ты уж извини, потом докушаешь, ладно? Мне с тобой поговорить маленько надо. По важному делу.

– А шо такое? – насторожился хозяин.

– Да есть тут до тебя одна невеликая просьба, Хведько Сыч… – обронил гость и едва не засмеялся от наслаждения, увидав, какая судорога прошила вдруг это упитанное, сальное тело, как побледнела толстощекая морда.

Жирная ладонь скользнула под полу заношенной спортивной фуфайки, но гость насмешливо качнул головой:

– Не дергайся. Ты что, думаешь, я сюда один пришел?

На самом-то деле он был один. Но брезгливость и отвращение, вызываемые в нем этим отродьем человеческим, были столь сильны, что для страха места просто не оставалось.

– Чого ты хочешь? – со своим неистребимым акцентом спросил Сыч, медленно вынимая пустую ладонь. – Видкеля прознал?

– Ну-у… – Гость пожал плечами. – Мало ли! Например, посмотрел на эту фотку и думаю, мать честная, знакомые все лица…

Он сделал эффектное движение рукой, как фокусник, который выбрасывает козырную карту из рукава, однако на запыленный стол вылетела не карта, а карточка – фотоснимок. На самом деле знакомым гостю было не все, а только одно лицо из трех изображенных. Это было лицо Сыча – лет на десять помоложе, малость поубористей размерами, однако такого же губастого и глазастого. Правда, волосы его тогда не прилегали к черепу жиденькими прядками, а вились тугими, жирными кольцами. Два других лица под смушковыми казачьими папахами были настолько обезображены страданием и окровавлены, что казались схожими, как лица двух мертвых, замученных близнецов. Их отрубленные головы были насажены на колья, а держал колья в обеих руках, выпятив грудь и красуясь, словно силач на помосте, не кто иной, как Сыч.

– Вспоминаешь солнечное Приднестровье? – негромко спросил гость, невинно улыбаясь.

Сыч не издал ни звука, только неопределенно мотнул головой.

– Если ты поднимешь подшивки «Казачьей правды», кои так бережно хранишь, то непременно наткнешься на этот снимок. Оригинал я получил в редакции, – пояснил гость. – А еще – исчерпывающее досье на гражданина Украины Хведора Хведоровича Сыча, за совершенные преступления разыскиваемого и на родимой Хохляндии, и в несчастной Приднестровской республике. Правда, ищут его не столько органы правопорядка, сколько обуреваемые жаждой мести казачки, которых когда-то немало-таки положил ций гарнесенький хлопчик. Единственно, где Сыч мог бы чувствовать себя национальным героем, это в Молдове, во имя территориальной целостности которой он и пролил немало казачьей кровушки, а также кровушки жителей поселка Приречный. Семьями вырезал он там народ, кварталами, улицами…

В горле гостя что-то заклокотало, однако он подавил приступ тошноты и с прежней холодноватой, как бы отстраненной улыбочкой продолжал:

– Но там его быстренько растерзали бы в клочки, и пошли бы те клочки по закоулочкам… Поэтому он поступил совершенно правильно, скрывшись на бескрайних российских просторах. Ни в редакции «Казачьей правды», ни в штабе движения «Вольница казачья» никто и знать не знает, что Хведько Сыч ныне называет себя Федором Сычовым и трудится в скромной должности фельдшера Нижегородской районной подстанции «Скорой помощи». Повторяю, об этом не знает никто, кроме меня…

Гость сделал крохотную паузу и в этот миг испытал чувство, схожее с тем, какое испытывает человек, ступивший на тонкий лед и ощутивший, как он гнется, дрожит под ногой: проломится или нет? Рука Сыча снова скользнула под полу куртки – и снова безвольно упала, когда гость договорил:

– И еще тех троих, которые ждут меня около твоей двери. Так что не надейся – мою голову тебе нацепить на древко не удастся. И не тяни ручонки под мышку, будто у тебя чесотка, не дергайся. Что там? Пистоль? Или твой знаменитый булатный ножичек по прозвищу Кащей? Кстати, а правда, что на вашей дурацкой мове «Кащей бессмертный» – «Чахлик немрущий»?

Мгновенное сверкание карих очей заставило его усмехнуться:

– Повторяю, не дергайся, Сыч. Сейчас я скажу тебе кое-что очень смешное. На самом деле мне на все это, – он брезгливо кивнул на страшную фотографию, – совершенно наплевать. И мне, и тем, кто работает вместе со мной…

– Чого ж тоби трэба? – хрипло выговорил Сыч.

– Да уж не сала! – хмыкнул гость, прислоняясь к косяку двери: он устал стоять, однако сесть хотя бы на краешек стула в этой комнате брезговал.

– А чого ж тоди?

– Выражайся на языке той страны, в которой живешь! – скривил губы гость. – Тут тебе, друже, не какая-нибудь западенская батькивщина!

Сыч опять люто сверкнул очами, но опустил голову, промолчал. Гость тоже выждал паузу, а затем заговорил – негромко, внушительно:

– Давай договоримся о терминах. Повторяю: нам плевать на твое боевое прошлое. Как только ты сделаешь то, что нам нужно, я передам тебе лично в руки папочку, в которой лежат с десяток подобных кошмарных фотографий, распечатка твоего досье, а также дискета с этим самым досье. Все это изъято из штаба «Вольницы». Когда наше дело будет сделано, все файлы на Сыча в компьютерах «Казачьей правды» и «Вольницы» будут немедленно уничтожены. Можешь в этом не сомневаться. Кроме того…

Гость сделал еще одно эффектное движение рукой – и поймал в ладонь выпавшую из рукава куртки пачку денег в пластиковой банковской упаковке.

– Здесь пять тысяч долларов. Это аванс. По окончании работы ты получишь еще столько же. Разумеется, если будешь мне помогать, а также оставишь дурацкие попытки то и дело чесать под мышкой. Овчинка выделки не стоит, поверь! Сейчас тебе выгодно сотрудничать со мной. Как говорится на вильной Вкраине, голодранцы усих краин, в едину купку – геть! Что в переводе на нормальный человеческий язык означает: пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Он с наслаждением поймал взглядом судорогу, пробежавшую по лицу хохла-убийцы.

– Получишь деньги, документы – и ты вольная птица. А я уйду, откуда пришел, и наши пути никогда больше не пересекутся. Как, согласен работать на таких условиях?

Сыч окинул его медленным взглядом своих влажных воловьих очей. Он увидел высокого худощавого человека, который стоял, сунув руки в карманы, чуть склонив к плечу непокрытую голову, и холодновато улыбался. Во всем его облике было спокойствие – непоколебимое спокойствие бесстрашия. Находясь наедине с убийцей, он был абсолютно бесстрашен, словно за его спиной стояла такая сила, рядом с которой даже мстительные казаки из «Вольницы» – просто мальчишки.

Сыч покосился на пачку в пластиковой упаковке. Да, он знал имя этой силы. Она зовется – Деньги. И ей в самом деле бесполезно противостоять.

– Годится, – сказал он. – Чого треба сробить? То есть это… чего делать-то?

* * *

Загадочной гулявицей оказалась самая обыкновенная голубка. Дома Александра прочла про нее в словаре и пожала плечами: а печь тут при чем? Сказано же было – «бежишь, как гулявица по печи». Придется, видимо, спросить самого Филатова. Нынче после обеда у нее опять с десяток вызовов в Высокове, не миновать встречи с ехидным стариком.

Обход вызовов Александра решила начать с десятого дома. Это был единственный, причем огромный многоэтажный дом на ее участке, все остальное – частный сектор. Из его окон открывался поразительно красивый вид на все холмистое Высоково с его живописными склонами и церковью на горушке, поэтому неудивительно, что в этом доме жили и никуда не собирались переезжать многие значительные люди, даром что здесь отнюдь не центр. Обитали тут чиновники из городской и областной администрации и даже один банкир, который, по слухам, начал строить себе обалденный особняк на улице Родионова, как раз над Волгой, а потом банк его «завис», как компьютерная программа, «зависли» на счетах деньги вкладчиков, «зависло» и строительство особняка. Однажды Александра даже сподобилась увидеть натуральную демонстрацию обманутых вкладчиков около дома, где жил Золотов. Фамилия у банкира действительно была именно Золотов! Демонстранты вели себя вполне прилично – правда, потрясали плакатами и метали вокруг хмурые взоры, однако не кричали, не бранились, общественный порядок не нарушали, да и было их всего человек шесть, поэтому из милицейской машины, припарковавшейся тут же, даже никто не вышел. Постояли протестанты – и разошлись ни с чем. Да они небось уже ни на что и не надеялись. Ну а Золотов вечером спокойно приехал домой на своем шикарном «БМВ», высадил жену и дочь – обе в несусветных норках, с надменно-брезгливыми лицами, какие, словно по мановению волшебной палочки, вдруг образовались у всех новорусских женщин, раньше бывших совершенно нормальными тетками и девчонками. Сам же уехал куда-то, наверное, прожигать жизнь, просаживать в казино остатние денежки обманутых вкладчиков, как предположили две бабки, прогуливавшие своих тощеньких собачонок и судачившие у подъезда.

За все три года Александриной работы Золотовы ни разу не вызывали на дом участкового врача и на прием в поликлинику не ходили: наверное, не болели, а может, лечились в платных больницах. Поэтому Александра была немало изумлена, когда в списке вызовов увидела имя Алины Золотовой, дочери того самого преступного банкира.

Она и оживилась, и огорчилась. Оживилась потому, что любопытно все-таки побывать у настоящего «нового русского», откупившего целые три квартиры на этаже, посмотреть, как теперь живут настоящие богачи. А огорчилась потому, что власть и деньги имущий народ с годами хамел все больше и больше и, что самое противное, обожал оттачивать свое хамство на нищете и бедноте, к которой относились теперь и участковые врачи. Сказывался, по мнению Александры, генетический быдлизм… Она уже заранее слышала брезгливые интонации в голосах прихворнувшей Алины и ее маменьки, видела их высокомерные физиономии. Поэтому, поднявшись на пятый этаж и нажав на кнопку звонка, Александра напялила на себя самую что ни на есть надменную маску, закинула голову и даже нижнюю губу заносчиво оттопырила, приготовившись процедить сакраментальную фразу: «Врача вызывали?»

Однако ее великолепный маневр пропал втуне: на звонок никто не отозвался.

Александра дважды нажала на кнопку, потом уткнула в нее палец и довольно долго вслушивалась в заливистые трели, доносившиеся из недр квартиры. Но на звонок так никто и не отозвался. Пожав плечами, она сбежала вниз по лестнице. В ее работе такое бывало: люди вызывали врача по пустячному поводу, а потом забывали и о своей хвори, и о человеке, который будет к ним идти, тратить время… Сначала это бесило, а теперь Александра относилась к подобным вещам философски. Наверняка Золотовы отъехали к очередному платному специалисту. Ну и ладно, хлопот меньше. Теперь в соседний подъезд, к двум хроникам: желудочнику и сердечнику.

Александра вышла во двор, щурясь от сверкающей белизны свежевыпавшего снежка. И в это время мужской голос окликнул:

– Алька!

Она и не хотела, а вздрогнула. Так ее называл единственный человек на свете, которому не нравилось ни ее полное имя, ни производные от него: Саша, Шура, Саня. Имя Алька, с точки зрения Кости Виноградского, звучало гораздо эффектнее и романтичнее. С точки зрения Александры, оно больше напоминало собачью кличку.

Так или иначе, с Костей Виноградским, а значит, и с Алькой уже около года было покончено. Однако рефлексы – штука устойчивая, их так просто не истребишь, поэтому Александра невольно завертела головой и уставилась на громоздкий, темно поблескивающий автомобиль, откуда ей кто-то приглашающе махал.

«Неужели Костенька разбогател-таки, как и грозился? – мелькнула мысль. – Разбогател и прикупил себе столь пошлую тачку? И, выходит, права была сестричка, когда уверяла, что все его презрение к роскошным машинам можно объяснить одной классической фразой: «Зелен виноград». Так, может, и я презираю норковые шубки по той же причине?»

Александра вообще была склонна к самокритике и неуместным философствованиям… Занятая этим процессом, она безотчетно шагнула к автомобилю и не успела ахнуть, как сидевший на заднем сиденье человек схватил ее за руку и рванул к себе, а в это время еще кто-то подскочил сзади и втолкнул в машину, да так грубо, что Александра выронила сумку.

– Вы что?! – только и успела выкрикнуть она, однако широкая ладонь грубо зажала ей рот, в лицо глянули темные прищуренные глаза, а чей-то голос рявкнул:

– Заткнись, а то подохнешь!

В то же мгновение нечто острое, дырявя куртку и свитер, больно клюнуло ее меж ребер, и Александра обмерла, поняв, что ей в бок уткнули нож. Она подавилась криком, мечась взором по двум незнакомым хмурым лицам, надежно укрытым «чеченками» с прорезями для глаз. Рядом на сиденье вскочил еще кто-то, и машина рванула с места.

– Тихо сиди! – посоветовал этот последний пассажир, и в руках его что-то липко, противно затрещало.

Что это было, Александра поняла, когда полоска пластыря надежно и болезненно запечатала ей глаза, а потом и рот. И все это время острие ножа стерегло каждое ее движение, отнимая последнюю, истерическую надежду на то, что это какой-то Костин розыгрыш, что он, не смирившись с их разрывом, вдруг явился в компании мрачных друзей и похитил возлюбленную Александру, плюнув и на ее возможные возражения, и на истерики собственной мамаши, и вообще на всю свою жизнь закоренелого холостяка. Но не стал бы Костя дырявить ей бок ножиком, не стал бы заклеивать глаза и рот, не стал бы обмениваться с приятелями отрывистыми репликами, из которых Александра ничего не могла понять. Костя разразился бы тягучей тирадой, восхваляющей его роль в мировом эволюционном процессе, но прежде всего – руководящую роль его маменьки…

Александра вздрогнула так сильно, что сидевший рядом человек грозно шикнул и шевельнул острием у ребра.

О чем она только думает?! Да пусть они провалятся, Костя и его маманя! Ее ведь похитили!

Зачем? Почему? Что с нее можно взять, кроме денег, которых у нее ни гроша в буквальном и переносном смысле, и застоявшейся, как лошадка в стойле, девственности? Тоже сомнительное богатство… Представить, что у кого-то могло возникнуть такое сногсшибательное и острое желание, ради которого стоило бы идти на ее похищение, Александра была не в состоянии, несмотря на буйную фантазию.

Впрочем, она уже вообще ничего не могла вообразить. Мысли метались, как всполошенные воробьи, иногда вообще уносясь куда-то вдаль и ввысь, и тогда Александра с потусторонним изумлением ощущала, что голова становится пустой и гулкой. Беспамятство плескалось совсем рядом, грозя нахлынуть и затопить сознание, тошнота подкатывала к горлу, потому что автомобиль то разгонялся, то резко тормозил. Еще слава богу, что убрали нож, потому что при внезапном толчке ее могли бы нечаянно прирезать. Но сейчас отнюдь не это казалось самым страшным.

«Если меня укачает и начнет рвать, я задохнусь!» – мелькнула жуткая в своей отвратительности догадка. Перепуганная Александра вскинула руки, остававшиеся несвязанными, и сорвала пластырь со рта.

На нее тут же навалилось тяжелое тело, выламывая руки, давя ладонью на лицо, опять послышался мерзкий треск пластыря, отрываемого от рулона, однако Александра успела выкрикнуть:

– Мне плохо, меня тошнит! – И треск прекратился.

– Кричать нэ нада, – послышался грубый голос. – Тогда убьем. Понатно?

Александра тупо кивнула.

Господи… еще не легче! Что за идиотский акцент? Кавказец, что ли? То есть, выходит, ее похитили кавказцы? Чеченцы?!

Тело обмякло, голова упала на спинку сиденья. Крик ужаса рвался из горла, но страх перед угрозой заставлял его сдерживать.

Вдруг свежее, прохладное дуновение коснулось лица, и Александра поняла, что ее похитители приоткрыли окно.

Покрытое потом лицо сразу остыло, в голове слегка прояснилось. Если они заботятся о ее самочувствии, значит, решили довести до места живой и относительно здоровой. Не исключено, конечно, что беспокоит посетителей всего-навсего опасение, что им потом придется мыть салон машины, однако и за это надо благодарить судьбу. Жаль, что логика не подсказала этого с самого начала, когда в бок ей уткнули нож, а она сразу – брык и перестала сопротивляться. Ни один здравомыслящий владелец навороченной и внушительной тачки не станет осквернять свою красавицу пролитием крови на кожаные сиденья просторного салона. Это была просто острастка, а она купилась, как дура! Надо было биться, орать, чтобы привлечь к себе как можно больше внимания, чтобы хоть кто-то увидел, как ее заталкивают в машину, и, может быть, заметил бы номер, позвонил в милицию… Ладно, двор был пуст, но вдруг кто-нибудь смотрел в окно?!

Впрочем, какой смысл предаваться ненужному самобичеванию? Все равно ничего нельзя исправить. Остается покориться судьбе, потому что не справиться ей с тремя ражими мужиками. Она попыталась вспомнить, как выглядят похитители, но в памяти маячили только широченные плечи да грозно мерцали глаза в прорезях «чеченок».

– Не проскочи поворот, – послышался негромкий голос, и Александра радостно встрепенулась: это говорил русский. Что ей давала эта информация, чему она радовалась, было совершенно непонятно. Братья славяне зачастую зверствуют похлеще иных мусульман. «Озверел народ, – послышался ей вдруг голос старика Филатова, – озверел до полной волчьей лютости!» Вот именно. Может быть, это чеченцы наняли русских, чтобы помочь похитить Александру?

Но зачем, господи, зачем?! Кому она вообще нужна? Или уже началось насильственное обращение в мусульманство особо стойких православных? Но Александра совсем даже не стойкая, в церковь ходит годом-родом, вообще вспоминает о боге, только когда ей чего-то от него нужно…

А что, если дело тут вовсе не в религии, а в ее профессии? Вдруг бандитам понадобился врач? Там, в Чечне, сейчас туго приходится и нашим, и вашим. Ну да, и «ваши» везут Александру за тридевять земель, аж из Нижнего Новгорода, чтоб она обходила позиции со своей сумкой…

Боевой участковый врач, да? Это уж полный бред! Вдобавок сумку она выронила, и та осталась валяться во дворе Золотовых.

Автомобиль резко встал, и Александру дернуло вперед.

– Приехали, – хмуро сообщил русский. – Сейчас заклею рот, но ты не бойся, это ненадолго. Главное, не дергайся.

– Я не… – начала было Александра, но не успела договорить: «Я не буду кричать». Липкая лента приклеилась ко рту. К тому же теперь ей таким же пластырем перетянули и запястья. Потом довольно бесцеремонно вытолкнули из машины – Александра успела сильно втянуть носом свежий морозный воздух – и, крепко держа под руки, ее потащили по скользким ступенькам куда-то вниз, во влажную духоту.

* * *

«Не успели снега выпасть, а уж и ступить нельзя!» – устало подумала Надежда Лаврентьевна, осторожно выставляя ногу с тротуара на дорогу.

Черная полоска льда угрожающе поблескивала в свете фонаря. Надежда Лаврентьевна сделала всего один осторожный, крадущийся шаг, однако у нее тотчас заболело сердце, когда в начале крутого спуска вдруг вспыхнули огни приближающегося автомобиля. В прошлом году на этом самом месте она так упала среди бела дня, что сломала правую руку в двух местах. А почему упала? Вот так же несся сверху черный «танк», мрачный, непреклонный, совсем не собиравщийся притормаживать, хотя на светофоре был красный свет. Надежда Лаврентьевна испугалась, хотя сама-то шла на зеленый, заспешила, ну и… У нее и сейчас перехватывало дыхание от воспоминаний о боли, о слезах, которые ослепили ее. Она лежала на льду, ничего не видя, не соображая от этой боли, – только слышала, как взвизгнули по льду шины «танка», который лихо обогнул ее, да и был таков.

Сколько мучений она натерпелась с тем переломом, знает только сама Надежда Лаврентьевна. Ведь ей уже давно, ох, давно за семьдесят, косточки не те, что были в шестнадцать, когда она упала на всем скаку с коня – и ничего, встала да пошла, всего-то и прихрамывала чуть-чуть!

Вспомнив, какой она была тоненькой, стройной зеленоглазой блондинкой, Надежда Лаврентьевна нежно улыбнулась своей юности и уже смелее пошла по ледяной дороге, тем более что фары погасли так же внезапно, как и вспыхнули.

Она старалась ставить ноги боком, как ставила раньше при подъеме на лыжах на крутую горку, и перешла дорогу в общем-то благополучно, только разок поскользнувшись. «Нет, в следующий раз пусть Мишенька меня провожает, – с облегчением переводя дух, сказала себе Надежда Лаврентьевна. – Сначала Олечку, потом меня, потом еще кого-нибудь…»

Мишенька был внуком старинной подружки Надежды Лаврентьевны. Звали ее Анной Гавриловной, и нынче у нее был день рождения, и после застолья, которое сопровождалось, как водится, некоторым потреблением домашних и покупных напиточков, гостьи расползлись до домам, не совсем твердо ступая по скользким улицам.

– Девчонки, да вы погодите, Мишенька отведет Валечку, а потом и вас, – твердила пьяненькая и усталая Анна Гавриловна, однако Валечка жила далековато, на Красносельской, ждать Мишиного возращения не меньше получаса, а Надежде Лаврентьевне вдруг вбилось в голову, что она не выключила утюг, когда собиралась на праздник, и беспокойство заставило поспешить. Пожара, конечно, не будет: утюг стоит на толстенной керамической подставке, она отчетливо помнила, как поставила его туда, однако вдруг перегорит? Это ж какие траты по нынешним временам – новый-то покупать! Поэтому Надежда Лаврентьевна решила идти и приятельницу Олечку, Ольгу Павловну, с собой утащила.

Олечку она оставила возле ее дома, где магазин «Серая лошадь», а сама потихоньку побрела к себе на улицу Алексеевскую. Ну теперь уже ничего, дом совсем рядом.

Навстречу легкой трусцой приближалась серебристая фигура. Девушка в шелестящем, сверкающем спортивном костюме проскочила мимо, обдав Надежду Лаврентьевну свежим запахом разгоряченного молодого тела и сосредоточенным сверканием глаз.

«Худеет небось, – подумала Надежда Лаврентьевна. – Нынче они все худеют, как ошалелые».

Она невольно улыбнулась, вспомнив, что этими худеющими фанатиками парк Кулибина заполняется утром и вечером, да так, что гуляющему человеку нормальным пешим шагом и не пройти. Даже как-то жутко становится при виде этих медленно рысящих, сосредоточенных фигур. Особенно когда стемнеет! Ведь парк Кулибина разбит на месте старого кладбища, поневоле забоишься, приняв какого-нибудь бегуна за неприкаянного призрака.

И вдруг услышала шум мотора, свист шин по льду, удар, крик…

Сердце так и сжалось страхом! Обернулась, в первую минуту ничего не видя, кроме удаляющихся на полной скорости красненьких огоньков, и не сразу различила темную скомканную тень на льду.

Боже мой, господи! Та бегунья! Ее сбило машиной!

Надежда Лаврентьевна, с трудом передвигая вмиг онемевшие ноги, ринулась к перекрестку. Темная фигурка не шевелилась. Ой, и никого, ни души вокруг, некого даже на помощь позвать, а тот мерзавец уехал как ни в чем не бывало! Все они, все они такие, нынешние-то, бездушные и бессердечные. Лишь бы иномарка была на ходу, а кого она сомнет своим ходом – это им совершенно безразлично!

Дыхание у Надежды Лаврентьевны мгновенно сбилось, сердце частило так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Она прижала его ладонью, сквозь слезы глядя вперед. Да какая же из нее помощница, ей и самой помощь нужна…

Огляделась без всякой надежды. Телефоны-автоматы теперь такая редкость. Здесь, она точно знает, ни одного нет до самого кинотеатра «Спутник», а туда еще два квартала. Нет, надо все-таки собраться с силами, подойти к сбитой девушке, поглядеть, может, ее просто отшвырнуло, ушибло, может, все не так страшно…

Перекресток был уже совсем близко, когда сердце снова стиснулось приступом боли. Надежда Лаврентьевна кое-как доковыляла до стены ближнего дома, оперлась на нее, с усилием вбирая в грудь морозный воздух. И чуть не упала от ужаса, увидев, что на взгорке опять вспыхнули фары.

Сверху спускается машина. И если водитель не увидит девушку, то наедет на нее!

Надежда Лаврентьевна слабо крикнула, слабо махнула рукой – и замерла с приоткрытым ртом, изумленная свершившимся на ее глазах чудом.

Это была не просто машина. Это была «Скорая»!

Надежда Лаврентьевна стояла и плакала слезами умиления, глядя, как «Скорая» тормознула у обочины, как из нее выскочили две фигуры, склонились над лежащей, потом вытащили из машины носилки, переложили на них беспомощное тело и поставили носилки в машину. «Скорая» мигнула фарами и унеслась по направлению к площади Горького.

«А сирена? – всхлипнула Надежда Лаврентьевна. – Что ж они сирену-то не включили? Чтоб им всем уступали дорогу, чтоб побыстрей!»

И тут же она нашла ответ на вопрос. Наверное, состояние девушки не опасное, наверное, у нее просто легкий ушиб, вот и спешки никакой нет. Ей окажут помощь прямо в машине, а потом отвезут домой.

Надежда Лаврентьевна еще раз поглядела на темную дорожку льда, на которую сеялся реденький снежок. Ох, какое опасное место! Больше она никогда здесь переходить дорогу не будет, только по противоположной стороне, где ровный тротуар и совершенно не скользко. Да ей теперь на это место и смотреть-то будет страшно!

Надежда Лаврентьевна повернулась и побрела к своему дому, осторожно переставляя ноги. Снег усиливался с каждой минутой, перед фонарями неслись белые сверкающие вихри, и, как всегда при виде свежего, прекрасного снега, настроение у Надежды Лаврентьевны мгновенно улучшилось. Всю жизнь в дни ноябрьских снегопадов ее осеняла эта полудетская вера в чудо, в счастье.

«Все будет хорошо, – твердила она себе, как молитву. – И девушка не пострадала, и утюг я выключила, и к завтрашнему дню снегом так все засыплет, что от скользоты даже помину не останется!»

Так оно все и вышло. Вернее, почти все.

* * *

Следующие три дня Александра провела, сидя на полу, на собственной куртке. Сбоку проходила вертикальная труба отопления, и Александра была прикована к этой трубе наручником. К счастью, наручник достаточно свободно скользил по трубе вверх-вниз, так что Александра могла и опускать окольцованную левую руку, и поднимать. То, что это именно счастье, она поняла довольно скоро, когда от постоянного сидения начали затекать ноги и захотелось встать. Окажись труба толстой, ей пришлось бы все время сидеть, а если стоять, то согнувшись в три погибели. А так можно было выпрямиться и сделать хотя бы шаг в сторону, на длину цепи. Вокруг этой трубы Александра и бродила, как лошадь возле коновязи, благодаря судьбу за то, что мучители хотя бы не стреножили ее другой парой наручников. Или правильней было бы назвать их наножниками? Этого Александре – опять-таки, к счастью, – выяснить не удалось.

Ей не пришлось долго мучиться неведением относительно своей судьбы. Буквально спустя час после того, как ее притащили в этот полутемный, душный подвал и приковали к трубе, трое похитителей ненадолго ушли, а потом вернулись, неся яркую переноску на длинном шнуре и видеокамеру.

Теперь похитители были одеты в одинаковые спортивные костюмы – синие, синтетические, такое ощущение, что еще советских времен, уж больно допотопный вид у них был! Однако шапочки с прорезями для глаз по-прежнему укрывали их лица. Похоже, это причиняло им немалые неудобства – в подвале было жарко, – однако, вопреки надеждам Александры, никто из похитителей не сорвал в раздражении шапочку и не вытер пот со лба, невольно дав ей возможность увидеть свое лицо. А впрочем, какой в этом был бы прок? Наоборот – лучше бы ей не видеть их! Лучше не знать, кто они такие! Пусть пребывают в убеждении, что Александра совершенно безвредна для них: даже если столкнется потом где-нибудь нос к носу, не сможет опознать!

«Потом где-нибудь…» Господи, о каком «потом» могла идти речь, если Александра не знала, сколько часов, а может быть, и минут жизни ей отмерено!

Да, они очень старались скрыть свой истинный облик. Для этого служили и шапочки, для этого похитители говорили измененными голосами. Александре показалось, что «кавказский» акцент одного из них был грубой подделкой: он говорил ну в точности как учитель в том анекдоте про необъяснимые загадки русского языка: сол-фасол и вилька-тарелька. Впрочем, что она понимала в акцентах… Другие двое вообще старались помалкивать и держаться в стороне, предпочитая роль наблюдателей или охранников. В основном говорил и действовал «кавказец». Вскоре она стала называть его про себя «человек со шрамом». Для этого прозвища появились очень веские основания…

Короче говоря, похитители явились перед Александрой в режуще ярком свете многоваттной переноски и предъявили требование начитать на видеокамеру определенный текст. Текст этот незамедлительно был Александре вручен. Он имел вид листочка в клеточку, выдранного, похоже, из ученической тетрадки, на котором коряво, однако вполне грамотно, без ошибок было написано:

«Дорогие мои близкие и родные! Я похищена с целью получения выкупа. Прошу вас вступить в переговоры с лицами, которые передадут вам мое послание, заплатить сто тысяч долларов и ни в коем случае не обращаться в милицию. Иначе меня убьют».

Как ни была Александра ошарашена и напугана всем случившимся, она, прочитав эти строки, только и могла, что беспомощно уставиться на черные шерстяные лица похитителей. Мелькнула мысль, что она участвует в каком-то грандиозном розыгрыше, фарсе, что сейчас эти трое сорвут свои идиотские личины, со смехом и шуточками извинятся перед Александрой, снимут с нее наручники и выведут на белый свет.

Конечно, это не может быть ничем иным, только фарсом! Разве трезвомыслящий человек в здравом рассудке способен потребовать сто тысяч долларов за участковую врачишку с зарплатой в семьсот рубликов?! И у кого, главное? У ее неудержимо спивающегося отца, которого со дня на день выгонят с работы? У ее мачехи, нищей учительницы, замотанной, захлопотанной, больше занятой огородом, чем подготовкой к урокам? Или у сводной сестры, в недалеком прошлом, правда, довольно известной гимнастки, принявшей даже участие в престижном международном соревновании, однако не нажившей ни богатства, ни славы, а только неискоренимый страх перед жестоким спортом? Теперь сестра подалась в модели – манекенщицы, говоря по-старинному, – но капиталов не прибавилось, ибо ни Карден, ни Армани, ни даже Юдашкин пока еще не заинтересовались молоденькой нижегородской вертихвосткой, а на местном подиуме не больно-то разживешься… Даже если все эти «близкие и родные» Александры продадут дом в Сергаче и нижегородскую квартиру, снимут с себя все до последней ниточки и вместе с мебелью снесут в комиссионку (кстати, их теперь вроде бы и не осталось в природе, комиссионок-то, вымерли как класс!), – они едва ли наскребут больше пятнадцати тысяч долларов, и это еще в самом лучшем случае.

Александра уже открыла рот, чтобы выпалить все это и предложить реальные условия выкупа, как вдруг слова застыли у нее на языке. Пятнадцать тысяч, предположим, за нее заплатят, а потом что? Останутся все они голые, босые и бездомные, без копейки денег? Станут ютиться по родственникам, превратятся в приживалов? Да лучше умереть!

Она с ненавистью вглядывалась в темные, замаскированные лица. Что за дебильные похитители ей достались? Нашли кого хватать посреди улицы, тащить в узилище. Хоть бы навели сначала справки о благосостоянии семьи! Ну, понятно, похитить там дочь губернатора, мэра, банкира какого-нибудь, в этом есть хоть какой-то смысл. А в ее похищении?!

Нет, не станет она торговаться с этими отморозками!

– Я не буду это читать, – сказала Александра как могла спокойно, хотя зубы ее так и норовили отбить чечетку. – У моих родственников нет таких денег и никогда не будет. Вдобавок у отца давно другая семья, я даже не могу назвать этих людей родными и близкими, как вы требуете. Мачеха будет за меня платить, что ли? Или неродная сестра? А главное, откуда взять столько деньжищ?

– Кончай финтить, – сказал «кавказец». – И врать кончай. Подумаешь, бедная сиротка! Думаешь, мы не навели о тебе какие надо справки? Нам известно о вашей семейке столько, что ты даже представить себе не можешь! У твоего отца есть денежки, есть! И он этого не скрывает, так что зря ты нас считаешь какими-то лохами и пытаешься взять на слезу. Читай, что велено, а то худо будет, это я тебе гарантирую.

– Послушайте, – сказала Александра. – Не знаю, кто вам наговорил такой чепухи, какие и где вы наводили справки, но вам точно задурили головы. Семья наша в самом деле очень бедна. Какая радость получить жалкие гроши и пустить людей по миру? Не лучше ли признать, что вы ошиблись, и оставить нас в покое? Пожалуйста, отпустите меня, пожалуйста! Я не видела ваших лиц, так что беспокоиться вам совершенно не о чем, вы можете отвезти меня вообще куда-нибудь подальше от города, чтобы я не могла сориентироваться и понять, где находилась…

Каждое слово, которое она произносила, казалось пустым и никчемным. Чудилось, Александра даже слышит, как эти слова ударяются в синие «спортивные» фигуры и отскакивают от них, будто горох от стенки в известной поговорке. С другой стороны, ей впервые приходилось держать речь перед собственными похитителями. И практики никакой, и времени на подготовку не было. Поэтому ее не очень удивил презрительный смешок, который издал «кавказец». Он обменялся негромкими, быстрыми словами со своими сотоварищами, а потом кивнул Александре.

– Армянскому радио задали вопрос: что делать, если не помогает паяльник? – довольно спокойно сказал он со своим карикатурным акцентом. – Армянское радио отвечает: возьмите еще один паяльник.

«Кавказец» снова хохотнул и начал медленно засучивать рукава.

Александра завороженно смотрела, как он это делает.

Под курткой от спортивного костюма у него была обычная красно-синяя клетчатая рубаха, и, когда «кавказец» расстегивал манжеты, одна пуговка оторвалась и упала на пол. Шепотом матюгнувшись, он поднял пуговку и спрятал в карманчик куртки. Подкатал до локтя оба рукава и какое-то мгновение постоял, задумчиво глядя на Александру. Под этим взглядом она влипла в холодную, влажную стену, подавляя испуганный писк, который забился в горле.

Похититель кивнул, довольный ее откровенным страхом, и оглянулся на своих спутников. Словно по сигналу, тот, что принес лампу, поднял ее как можно выше, а другой включил видеокамеру.

Александра смотрела на красненький глазок, щурясь и мигая от яркого света.

– Говорить будешь? – прозвучал голос «кавказца».

Александра слабо мотнула головой, вряд ли соображая, что делает, потому что мысли были заняты совершенно иным. «Что он со мной сделает? – мелькало в голове. – Начнет душить? Ручищи огромные, волосатые, и какой кошмарный шрам повыше запястья! Или будет отстреливать пальцы, как в тех жутких кадрах про похищенных чеченцами людей? Но где пистолет?»

Словно это сейчас было самым важным в жизни, она пристально всматривалась в руки и фигуры похитителей, пытаясь определить, где у них может быть спрятано оружие. А впрочем, это и правда было самым важным в жизни: понять, убьют тебя сейчас или немного погодя.

Вроде бы никакого оружия ни у кого не видно… Но когда она снова посмотрела на «кавказца», то обнаружила, что он так же неторопливо, как засучивал рукава, спускает штаны.

Александра коротко вскрикнула – и онемела, словно подавилась. «Кавказец» что-то такое мусолил в руках… кошмарное! Оно росло и менялось при его осторожных, ласкающих прикосновениях, и Александра с ужасом смотрела на эти превращения. Она и хотела бы зажмуриться, но не могла.

– Говори, а то целку порвем, – сказал человек с видеокамерой, который старательно запечатлевал на пленку вызывающе торчащий над синими спортивными штанами орган. – Лучше говори, он ведь у нас обыкновенный маньяк, не успокоится, пока кровью не зальешься.

«Кавказец» хмыкнул, шагнул к Александре:

– Снимай штаны и ложись. Чего сидишь, как девочка?

– Посвети мне сбоку, – буднично попросил напарника человек с камерой, заходя так, чтобы было лучше видно Александру, подтянувшую коленки к подбородку.

Лампа переместилась, и в это мгновение сильная рука «кавказца» вцепилась Александре в волосы и прижала ее лицо к его горячему, дурно пахнущему животу. Вырвавшись из оцепенения, Александра забилась, задергалась, отталкивая его, и, к своему несказанному изумлению, была тотчас отпущена.

– Я скажу! Я скажу! – хрипло выкрикнула она, заслоняясь руками, чтобы не видеть это, торчащее.

– Врет она, – буркнул обиженно «кавказец». – Лучше я ее трахну, а на пленку сами наговорим, чего надо.

– Погоди, абрек, – скомандовал человек с камерой, – успеешь еще натрахаться. А ты говори, ну? Чего опять заткнулась? Думаешь, с тобой шутки шутят? Нет, тут все очень серьезно, и ты с нами тоже лучше не шути. А то он начнет, а мы добавим, так что мало не покажется, поняла?

Он не угрожал – он говорил спокойно, даже с ленцой, как говорят о неприятной работе, которая тем не менее все-таки должна быть исполнена. И усталое спокойствие его голоса напугало ее даже сильнее, чем вид насильника.

Александра слабо пошевелила пальцами, пытаясь расправить скомканную бумажку. Поднесла ее к глазам и, спотыкаясь на каждом слове, прочла, не слыша своего голоса и не понимая, что говорит:

– Дорогие мои близкие и родные! Я похищена с целью получения выкупа. Прошу вас вступить в переговоры с лицами, которые передадут вам мое послание, заплатить сто тысяч долларов и ни в коем случае не обращаться в милицию. Иначе меня убьют.

Жужжание камеры стихло.

– Отдай текст, – скомандовал «оператор».

Щурясь от яркого света, Александра протянула ему бумажку. В то же мгновение стало очень темно – человек с переноской вышел в соседнее помещение, унося лампу с собой.

– Что, и это все? – недовольно спросил «кавказец». – Зря, честное слово. Давайте я с ней поиграю, это для родственников будет убедительнее всяких слов.

– Надень штаны, абрек, – проворчал «оператор». – После твоих игр ее только и останется что на помойку выбросить, как продавленный матрас.

Вернулся третий похититель. Что-то молча поставил рядом с Александрой, молча ушел. Вслед за ним вышли двое других, причем «кавказец» не переставал недовольно бурчать.

Дверь захлопнулась, и Александра оказалась в душной полутьме. Какое-то время она тупо разглядывала стоящее рядом помятое, обшарпанное эмалированное ведро, пластиковую бутылку с водой и полбулки хлеба в полиэтиленовом пакете.

«Хлеб «Дарницкий», – на глазок определила Александра, словно это имело какое-то значение. Потом встала на четвереньки, вытащила из-под себя куртку, кое-как надела, сунув в рукав только правую руку, – и легла на пол, свернувшись клубком, подтянув колени к самому подбородку и как можно ближе прижавшись к трубе отопления.

Труба была горячая, и в подвале стояла духота, но Александру била неутихающая дрожь. Казалось, никогда в жизни она не мерзла так, как замерзла сейчас.

* * *

– Мужики, во, смотрите, классная хохма: «Из протокола с места происшествия: на теле обнаружены трупные пятна размером с 10-, 50-копеечные монеты общей площадью на три рубля двадцать копеек!» – Молодой помощник дежурного так и закатился.

– Это что, в газетах пишут? – возмутился дежурный. – Они нас за полных придурков держат. Брось ты эту желтую прессу, давай лучше кроссворд дальше разгадывать. Что там у нас по вертикали?

В дежурке РУВД Нижегородского района четверка мужчин ожесточенно сражалась с кроссвордом. Разгадывать его начал сам дежурный, потом присоединился помдеж, а вскоре забрели на огонек два боевых товарища из ГИБДД. Помещение было наполнено синеватым слоистым дымом.

– Номер одиннадцать по вертикали: ночной наряд, первая буква П.

– Патруль! – мгновенно среагировал помдеж.

Дежурный попытался пристроить «патруль» в клеточки кросворда, но тотчас разочарованно покачал головой:

– Не подходит. Надо слово из шести букв.

– А в патруле сколько? – удивился помдеж.

Дежурный сосредоточился и через некоторое время сказал:

– А в патруле – семь.

– Тогда экипаж! – выдал помдеж, который отличался умом и сообразительностью.

– Шесть букв! – обрадовался дежурный и покрепче стиснул карандаш, но через мгновение поднял от газетки голову и разочарованно протянул: – Не подходит экипаж. Первая буква П.

– А почему первая буква П? – начал задираться помдеж, который славился своим занудством, оттого и не рос по службе.

– Потому что одиннадцать по горизонтали было: выдающийся голос современности. А это Пугачева.

– А может, не Пугачева? – робко спросил один из гостей.

– Как это? – удивился дежурный. – А у кого еще голос?

Остальные пожали плечами. Они не знали, у кого еще голос, потому что по телевизору и в газетах настоящей певицей называли только Пугачеву, а работники органов свято верили всякой официальной информации.

– На П, – сосредоточился помдеж, – на П, на П…

– Пикет! – сообразил автоинспектор.

– Ты считать умеешь? – вздохнул дежурный. – Шесть букв, говорено же. А в пикете – пять.

– Тогда пост! – вмешался второй гость, однако за мелочевку из четырех букв даже ответа не был удостоен.

Тем временем помдеж сунул свой любопытный нос в газету и возмущенно завопил:

– Да ты что пишешь, что пишешь-то?! Пугачева, главное! Выдающийся голос – он из девяти букв, а Пугачева – только из восьми! Вон у тебя последняя клеточка пустая! Выкинь свою Пугачеву, пиши: ночной наряд – экипаж!

– А какой тогда выдающийся голос современности на Э? – сердито покосился на него уличенный в мошенничестве дежурный.

– Эдита Пьеха! – радостно закричал автоинспектор, и дежурный безнадежно воздел глаза к небесам.

В это мгновение раздался звонок у входа. Посмотрев на экран, дежурный увидел на улице перед дверью парня в куртке, накинутой на белый халат, а на обочине тротуара – «Скорую помощь».

– Кто-то врача вызвал? – удивился неопытный в таких делах автоинспектор.

– Жмурика привезли, – авторитетно объяснил помдеж. – Надо направление в трупарню.

– А-а, ну понятно.

Дверь тем временем открылась, и в дежурное помещение вошел высокий широкоплечий парень с рыжеватыми волосами, на которых таял снежок. Лицо у него было молодое, но смертельно усталое, такое впечатление, что несколько ночей не спал. Кивнул всем:

– Привет блюстителям. Дайте направление на судмедэкспертизу.

– Здорово, Рутковский! – узнал врача помдеж. – Ты ж только позавчера направление брал. Что-то зачастил к нам, подозрительно даже.

– Ну да, – кивнул доктор, – зачастил. Вы, ребята, маньяка не ищете? А то ведь это я самый. Мания у меня такая – трупы на дороге подбирать.

– На дороге? – встрепенулся автоинспектор – поклонник Эдиты Пьехи. – Что, ДТП? А где?

– Успокойся, товарищ, – махнул рукой доктор. – Никакого ДТП. Ехали-ехали, смотрим – девчонка на дороге лежит. Вся из себя такая, в спортивном костюмчике. Крови ни капли, ни ушибов, ни ударов, похоже на внезапную остановку сердца или криз, но вскрытие покажет.

– Мертвая? – ужаснулся второй инспектор.

– Увы, – довольно хладнокровно пожал плечами Рутковский. – Документов нет.

– Так и запишем: неопознанный летающий объект, – кивнул дежурный, вынимая из папки нужный бланк. – Слушай, а на улице холодно?

– Люто! – вздрогнул Рутковский. – Я всего ничего и ждал, пока вы откроете, а продрог до костей!

Оба инспектора в эту минуту вспомнили о своем пренебрежении к служебным обязанностям и тоже принялись демонстративно стучать зубами и дрожать плечами – ну в точности танцовщицы из цыганского ансамбля.

– Тогда я не пойду на нее смотреть, – сказал дежурный. – А то опять на бюллетень сяду.

Помдеж, у которого тоже не было ни малейшей охоты идти на холод, знакомиться с неопознанным трупом, разразился кашлем, который устрашил бы даже больного в последнем градусе чахотки.

Рутковский, зевая, опустился на свободный стул и крепко потер веки.

– Заморился? – сочувственно спросил помдеж, заметив, какие глубокие тени залегли под глазами врача.

– Ой, не говори… – Тот протяжно зевнул. – Не только ваша служба и опасна, и трудна. А я еще нахватал себе приработков, ну, и верчусь теперь как белка в колесе.

– На машину копишь? – оживился помдеж, который и сам норовил перехватить где что можно и нельзя.

– Да ну! – отмахнулся Рутковский. – На свадьбу!

– Жениться собрался? – еще больше заинтересовался помдеж, который и сам лишь полгода назад простился с холостяцкой волей. – Красивая невеста?

– Ого! – значительно сказал Рутковский. – Что надо. Фигура, ножки! И под гитару поет не хуже Пугачевой.

– А! – встрепенулся дежурный, словно зомби, услышавший кодовое слово. – Ну-ка, может, ты знаешь: выдающийся голос современности из девяти букв. Я им говорю – Пугачева, а они не верят.

– Но ведь Пугачева – из восьми, – поправил наивный доктор. – А из девяти – выдающийся голос из девяти, наверное, Паваротти?

Остальные переглянулись. Вроде бы такое имя тоже когда-то называли по телевизору…

– Паваротти, – задумчиво повторил дежурный, расписываясь на бланке. – Но тогда ночной наряд из шести букв – опять же на П!

– Конечно, на П, – кивнул Рутковский, потягиваясь и забирая подписанное направление. – Ночной наряд – пижама.

И, оставив боевых товарищей в состоянии полного ступора, вышел из дежурки, пряча в карман халата направление на судмедэкспертизу.

* * *

Время остановилось. Где-то далеко, за стенами этого подвала, оно продолжало бежать, идти, лететь, течь – ну, словом, делать все, что обычно делает время. Однако здесь, во влажной духоте, оно недвижимо, сонно лежало рядом с Александрой, словно кошка, на краешке ее куртки, которую она снова подстелила под себя. Александра решила считать дни своего заточения, отмеряя их по часам сна, однако ее все время клонило в сон, и, по сути, она постоянно пребывала в тупой полудреме, лишь изредка поворачиваясь с одного замлевшего бока на другой да лениво делая глоток-другой из бутылки с водой.

Есть не хотелось совершенно. Слабость ею владела страшная, туманом заволокло мысли, и даже предположение, что в воду подмешан какой-то наркотик, снотворное, от которого ей так худо, не заставило Александру насторожиться.

Когда-то раньше, давно (иногда казалось, много дней, месяцев, а то и лет назад), читая книги о похищенных или заточенных где-то людях, она поражалась их беспомощности и трусости. Вместо того чтобы каждую минуту неволи посвятить рытью подземных ходов (как граф Монте-Кристо или пани Иоанна из романа «Что сказал покойник») и поискам способов бегства, эти слабовольные персонажи с трепетом ловили каждый шаг и каждое слово похитителей, с готовностью выполняли все их требования, способствуя разорению своих семей, опасались узнать лишнее, увидеть лица разбойников, чтобы те не начали опасаться своих жертв и не убили их после получения выкупа. Но главное – насколько апатичны, бездеятельны, тупы и не изобретательны были все эти похищенные! Только в детективах Дика Фрэнсиса мелькнули два или три героя, которые не ждали милостей от природы, а сами пытались облегчить свою участь. Теперь эти героические персонажи казались Александре настолько же близкими к реальности, как чудовища из «Звездных войн».

Она даже не предполагала, что может испытывать такой обессиливающий страх…

Зрелище голого мужского тела не шло из головы. Теоретически представляя себе, как все это происходит, Александра однажды почти решилась воплотить свои знания на практике. С Костей, разумеется, – другого кандидата у нее никогда не было. Она-то решилась, да не хватило решимости у него. В самый ответственный момент несостоявшийся любовник схватился за «молнию» джинсов, к которой уже подобрались Александрины расхрабрившиеся руки, – и был таков, пробормотав на прощание что-то о маме, у которой с утра так болело сердце, что ее никак нельзя оставить одну до позднего вечера. После этого, собственно говоря, Александра и решила сложить оружие и без боя отдать Костю в полное распоряжение этой «лучшей в мире, святой женщине» – его мамочке.

Теперь же Александра думала, что так или иначе все кончилось бы разрывом. Даже если Костя и позволил бы «молнии» расстегнуться и выпустить на волю его мужское достоинство, Александра, как она осознала после общения с похитителями, не смогла бы преодолеть последнего отвращения и не дала бы прикоснуться к себе. Ничто, никакая, пусть самая смелая теория не могла даже отдаленно сравниться с отвратительной, низменной практикой! Конечно, робкого, ласкового лизуна Костю смешно сравнивать с жестоким «кавказцем», однако речь ведь идет о конечном результате: проникновении в девичье тело чужеродного, беспощадного предмета, который причинит боль, нарушит некую изначальную, божественную целостность этого сосуда. Если еще ради ребенка можно кое-что перетерпеть, стиснув зубы и молясь в душе, то ради удовлетворения суетного любопытства, а тем более против своей воли, по прихоти распаленных мужиков, – нет, никогда. Ни за что!

Подступали минуты такого отчаяния, когда выбор: умереть сейчас, сию минуту, мгновенно и безболезненно, или мучиться неизвестностью, страхом, может быть, перенести насилие и пытки, но все же выйти потом на свободу, был бы однозначно решен в пользу милосердной смерти. К тому же Александра не могла не отдавать себе отчета: изнасилованная, изуродованная, она становится опасной для своих похитителей. И жизненные, и опять-таки литературные примеры гласили: жажда мести способна подвигнуть на решительные и непредсказуемые действия даже самое забитое, самое сломленное существо. Да и в случае ареста срок этой троице за простое похищение и похищение, осложненное патологической жестокостью, грозил бы совершенно разный. Поэтому всякий акт насилия автоматически означал для Александры смертный приговор. Значит, она должна была вести себя так, чтобы у похитителей не возникло желания прибегать к насилию. Проще говоря, она должна быть тише воды, ниже травы и слушаться их во всем.

Послушание, впрочем, требовалось пока только в одном: наговаривать на пленку тексты к «дорогим, родным и близким». Когда через неопределенное время (часы Александра забыла завести, и они остановились, поэтому она даже приблизительно не представляла себе, сколько находится в заточении) троица похитителей снова появилась в подвале и предъявила новую бумажку с текстом, Александра отбарабанила его, даже не вдумываясь в смысл слов, удостоилась за это одобрительного хмыканья, опорожнения ведра – своего импровизированного туалета – и подношения новой бутылки воды.

«Кавказец» – он же «человек со шрамом» – правда, буркнул зло:

– Ты, это, воду шибко не хлещи! Кто меньше пьет, тот меньше льет.

Однако дальше этой реплики дело не пошло, и похитители удалились, вполне довольные.

Александра отодвинула ведро как можно дальше (ополоснуть его, понятное дело, никому и в голову не пришло, а попросить об этом она побоялась), попила, уткнулась лицом в рукав куртки и снова предалась смутной дремоте, которая становилась привычным ее состоянием. Мысли плавали в голове, будто снулые рыбы, а между ними мелькали черненькие такие стрелки, состоящие из букв. Какое-то время Александра апатично наблюдала за этой картиной словно бы со стороны, а потом до нее вдруг дошло, что проворные «стрелки» – это строчки и слова прочитанного ею текста. В целом он размазался в памяти, однако кое-что вспоминалось удивительно связно и отчетливо. Например, такие слова: «Дорогой папочка, у тебя же много денег! Ну неужели тебе будет жаль каких-то несчастных ста тысяч для единственной дочери?!»

«Почему для единственной? – лениво думала Александра. – А как насчет сестры? И, главное, что за бред: «У тебя же много денег». Какие, к черту, у папаши деньги?! Да он упадет в обморок, если не то что сто тысяч долларов – сто рублей издалека увидит. Зарплату что ему, что Ангелине Владимировне третий месяц не дают!»

И снова промелькнула, вернее, вяло поплыла мысль о том, что ей достались какие-то редкостно тупые похитители. Идти на такой колоссальный риск наобум, совершенно ничего не узнав о своей жертве, – это просто не укладывается в голове!

Александра уложила эту самую голову поудобнее, взбив под ней куртку повыше, и подумала: а что, если она недооценивает своих похитителей? Что, если они знают о ее непутевом папаше нечто такое, чего не знает больше никто? Вдруг некоторое время назад он случайно завладел огромной суммой? Копал картошку, к примеру, а вырыл на огороде клад знаменитого нижегородского разбойника Галани. Или вовсе Стеньки Разина! Ну, клад не клад, но около месяца назад лихие люди ограбили машину сбербанка, и не был ли Александрин отец их отважным предводителем? А что? Проспался после литра выпитой, умылся студеной колодезной водой, пошел вот этак лихо – и грабанул инкассаторов, положив на месте ограбления два хладных трупа… Помнится, в газетах писали как раз об этой сумме – сто тысяч долларов. Этому событию были посвящены первые колонки газет, а нижегородские банкиры по телевидению подняли дикий крик по поводу бездействия милиции: мол, коли грабителей государственного сбербанка не ищут, то частным банкам вообще надеяться в случае чего не на что. Особенно пылко выступал по этому поводу Золотов – тот самый, вызов к дочери которого, Алине, окончился для Александры столь плачевно.

Алина… Вызов к Алине…

Александра вдруг резко села, напряженно вглядываясь в полутьму, словно надеялась разглядеть там обрывки промелькнувшей и тут же исчезнувшей догадки. Нет, ничего не видно!

Она зажмурилась, закусила губу – и уцепилась-таки за конец тоненькой ниточки, тянущейся к спасительному клубку, благодаря которому она, кажется, найдет выход из этого лабиринта страха.

Алина. Наверное, друзья и знакомые называют ее Аля… Алька! Конечно, друзья и знакомые называют ее Алька!

«Алька!» – услышала крик Александра, вспомнила о Косте и, как глупая курица, ринулась в ловушку, которая была расставлена для другого человека. Трудно представить, что похитители могли не знать потенциальную жертву в лицо, – но, предположим, не знали. Предположим также, что они оказались не способны даже вблизи отличить норковую с головы до ног дочку банкира от участковой докторицы в потертой кожаной куртке, пусть и утепленной, но все равно легкой не по сезону. Предположим, это были неправильные похитители!

Мало надежды. Таких дураков Александра не встречала даже в самых плохих детективах. И все же, все же, все же…

Апатии и сонливости как не бывало! Не раздумывая, даже не очень-то представляя себе, что будет делать, она вскочила и ринулась к двери. Цепь натянулась, больно рванув за руку, и Александра заметалась вокруг своей ненаглядной трубы, истошно крича:

– Послушайте! Идите сюда! Кто-нибудь! Скорее! Это очень важно!

Заскрежетал засов, и дверь отворилась. На пороге выросла невысокая узкоплечая фигура.

Александра присмотрелась – и облегченно перевела дух. Она уже начала различать похитителей и поняла, что к ней пришел человек, который при съемках держал переноску. Про себя она прозвала его «электриком». Слава богу, что не «кавказец», или, как его здесь называли, абрек, – с тем-то совершенно бесполезно разговаривать, от него так и разит немытым тупым мужиком! «Оператор» больше напоминал разумного человека, однако из всех троих наиболее рассудительным Александре казался именно «электрик». Наверное, потому, что все время молчал.

Теперь она услышала наконец его голос: такой же тусклый и невыразительный, как и внешность:

– Чего орешь как резаная?

– Послушайте! – Александра метнулась к нему, но цепь опять натянулась, так что девушка чуть не упала от неожиданного рывка. – Послушайте, до меня только сейчас дошло!.. Вы считаете, я кто? Вы считаете, я – Алина Золотова, да?

Человек задумчиво склонил голову набок, но ничего не ответил.

– Вы уверены, что похитили дочь банкира Золотова, у которого денег и в самом деле куры не клюют, – захлебываясь, выкрикивала Александра. – Но вы страшно ошиблись! Вы перепутали! Меня зовут Александра Синцова, мой отец живет в Сергаче, он врач, как и я, только окулист. Бывший… А я – участковый доктор в поликлинике Советского района, Высоково – это просто мой участок, вы понимаете? И отцу, и мне самой уже два месяца зарплату не выдавали, для нас сейчас даже тысяча рублей – проблема, а вы говорите…

Она умолкла – горло перехватило от неподвижности его позы, от пристального взгляда. Чудилось, ему совершенно все равно, что она там лепечет, может быть, он даже не слышит ни слова.

Слезы закипели на глазах, но Александра заставила себя сдержаться.

– Да вы можете проверить, – с трудом выговорила она. – Это очень просто! Наша поликлиника на Ашхабадской, спросите – и вам скажут, что врач Синцова не выходит на работу. Позвоните мне домой, в конце концов, телефон 30-39-17, там моя сестра… Проверьте! Ради бога, поймите, что произошла ошибка! Вам нужна не я, с меня вы ничего не получите!

Она осеклась: «электрик» пожал плечами, круто развернулся и вышел, не сказав ни слова. Ответом Александре было только лязганье засова.

Какое-то время она стояла неподвижно, одной рукой тиская на груди свитер, потом, сгорбившись, вернулась в свой угол… и, упав на колени, зарыдала так, что на какое-то мгновение показалось, будто сердце вырывается с этими мучительными рыданиями.

Одна мысль теперь билась в голове: а не подписала ли она сама себе смертный приговор, открыв похитителям, что совершенно бесполезна для них и надо начинать опасную игру с самого начала?

Она не помнила, как забылась в слезах, не знала, сколько спала. Проснулась внезапно – показалось, что-то больно ударило по глазам. Веки, чудилось, были залиты раскаленным металлом, их было даже страшно поднять. Через несколько мгновений ужаса Александра сообразила, что это не металл, а яркий свет. Отвернулась, кое-как разлепила веки, проморгалась.

Все правильно: знакомая переноска, знакомые фигуры. Опять пришли с очередным дурацким обращением к «дорогим»? Значит, «электрик» никому ничего не сказал…

Александра лежала на боку, чувствуя, как слезы медленно вытекают из глаз и жгут щеку. Бесполезно. Все бесполезно! Она умрет здесь, и никто никогда не узнает… А может быть, они пришли именно затем, чтобы убить ее?!

Села рывком, прижала к груди руки… именно руки, а не одну руку! Ее оковы были сняты, и Александра заметалась глазами по неразличимым в полутьме лицам, ловя каждое движение своих мучителей, не зная, бояться или надеяться.

– Вставай, – мрачно сказал «человек со шрамом». – Пошли.

– Ку-да? – испуганно выдохнула Александра, послушно вскакивая и нервно тиская куртку.

– Тебе есть разница, да? – хмыкнул «человек со шрамом». – Ну, топай!

Александра несколько раз попыталась сунуться в рукава, но бесполезно – слишком руки тряслись. Тогда она просто накинула куртку на плечи и с готовностью шагнула вперед.

– Погоди-ка, – пробурчал «оператор», с треском разматывая пластырь. – Ишь, понеслась сломя голову!

Лицо у Александры было мокрое от слез, пластырь прилипал плохо. Но вот наконец болезненная процедура была закончена, и «оператор», обмотав еще и запястья и придерживая под локоть, повлек ее из комнаты.

– А на посошок? – раздался негромкий голос «электрика».

Кто-то вцепился Александре в волосы, больно рванул так, что голова ее запрокинулась, и в то же время к губам приткнулся край стакана или кружки, издающий резкий водочный запах.

Она стиснула рот, с отвращением мотнула головой, однако за волосы снова рванули – раздраженно, яростно.

– Пей! – рявкнул «человек со шрамом». – А то…

Александра разомкнула губы, глотнула, но тотчас спазм стиснул горло и остальная водка пролилась на грудь.

– Ну, чем добру пропадать… – усмехнулся «человек со шрамом», и Александра почувствовала, что ей на свитер щедро льют пахнущую спиртом жидкость.

«Они что, экономят воду и умываются спиртом?» – мелькнула мысль, и от этой нелепости ее вдруг затрясло в приступе нервического хихиканья.

– Ну, вот мы и повеселели, – усмехнулся «оператор». – Ладненько, тогда пошли дальше.

Через несколько шагов начались ступеньки. Выводят из подвала, что ли? Голова слабо кружилась, и Александра была занята только тем, чтобы удержаться на ногах, и тем не менее внезапно споткнулась, когда ее потрясла мысль: а если ее пристрелят на улице, забросают прелой листвой, потом снежком присыплет, ну а весной… Однако ее уже погладило по лицу сырым ветром, она уже успела глотнуть чистого воздуха, с ужасом оценив, в какой духоте и смраде находилась все это время, и ноги сами понесли, понесли ее наверх, пока что-то не захрустело вокруг, не разразилось невыносимой свежестью и прохладой.

– Снег! – шепнула Александра.

– Да уж, понасыпало, – проворчал рядом «оператор», потом заставил Александру сделать еще несколько шагов и помог сесть в машину.

Она с ненавистью вдыхала острый бензиновый запах. Сразу затошнило, и все время, пока длился путь, Александра с трудом подавляла спазмы в желудке. Это заглушило страх перед неизвестностью.

У нее создалось впечатление, что на заднем сиденье она сидит одна. Поводила туда-сюда связанными руками и в самом деле ни на кого не наткнулась.

– Тихо сиди! – рявкнул «оператор», очевидно бывший за водителя, и Александра забилась в уголок, склонила голову, начала шарить языком и зубами по запястьям, пытаясь подцепить уголок пластыря и освободиться от него. Нескоро, но все-таки ей это удалось сделать, однако водитель, видно, почуял неладное, потому что вдруг прикрикнул:

– Передвинься на середину, руки вытяни вперед! И сиди тихо, если не хочешь, чтоб я тебя пристрелил! Дура, вот же дура!

Александра послушалась. Сидела, напрягшись, чутко вслушиваясь в малейший шум. За окнами слышалось движение транспорта, звенел трамвай.

«Куда меня везут? Зачем? Неужели отпустят?»

Она боялась верить, она даже дышать боялась!

Вдруг автомобиль притормозил, а потом и остановился.

– Дай-ка руки, да не дергайся, а то порежу! – послышался голос, а вслед за тем что-то острое чиркнуло по пластырю на запястьях.

– Так, – удовлетворенно пробормотал «оператор». – Теперь подвинься направо и протяни руку.

Александра повиновалась, зашарила дрожащими пальцами по тисненой коже с какими-то металлическими выступами. Да ведь это дверца автомобиля! А выступы – ручки!

Мгновенно потеряв голову, она с силой нажала на первую попавшуюся, рванулась навстречу ветру, свежему воздуху и то же мгновение вылетела вон из машины, повинуясь мощному толчку в спину. Упала на землю, вернее, в снег лицом, услышала, как сзади взревел мотор, а потом шум его затих.

Вскочив на четвереньки, Александра слепо поползла куда-то, упала, приподнялась, нашаривая склейку пластыря на затылке, и принялась срывать его с головы, вырывая волосы, но боли она почему-то не чувствовала. И вот наконец-то пластырь слетел с лица, она увидела огромный, невероятно белый, весь усыпанный снегом двор, отчетливый след автомобильного протектора, но сама машина уже скрылась.

Александра растерянно огляделась.

Двор был пуст. Около мусорных баков возилась кошка. Подняла угольно-черную голову, уставилась на Александру раздраженными зелеными глазами.

Господи, как далеко, как отчетливо, как живо все было видно!

Слезы наплывали, мешали смотреть. Александра смахнула их – и вдруг поняла, где находится.

Это был тот самый двор дома Золотовых, откуда ее похитили несколько дней назад.

* * *

– Мужики, всем общий привет! – с этими словами в двери помещения судмедэкспертизы, чаще именуемого моргом, ввалились двое с носилками, на которых лежало нечто, прикрытое простыней. – Принимайте гостей.

Коридорчик был пуст, гостей встречала только надпись над окошечком регистратуры: «Обмывание и одевание трупов производится бесплатно».

При звуке открывающейся двери окошечко распахнулось, появилась заспанная небритая физиономия. Ее владелец зевнул и буркнул:

– А попозже не могли приехать? Я только заснул!

– Кто сегодня дежурит? – спросил, опуская носилки на пол, молодой человек в куртке, наброшенной поверх халата. – Эльдар, что ли?

Шедший сзади фельдшер тоже освободился от груза и зябко поежился: во всех помещениях морга зимой и летом царил одинаковый арктический холод. А запашок тут, конечно, стоял – не приведи господь…

– Он самый, – кивнул регистратор, зевая и подтягивая к себе журнал. – Эльдар Иннокентьевич! На выход! Товар привезли!

Дверь прозекторской приотворилась, и на пороге показался очень высокий черноволосый человек с худым, костистым лицом и мрачными глазами. Поверх халата на нем был прозрачный пластиковый передник, на руках – перчатки до локтя.

Держа руки поднятыми, словно собираясь сдаваться в плен, он неприветливо поглядел на доктора:

– А, это ты, Рутковский! Что-то зачастил к нам.

– Привет, Эльдар! – кивнул парень в куртке. – Как братишка?

Суровое лицо врача еще больше потемнело:

– Вашими молитвами. Ну, кого на этот раз везешь?

– Как давеча определили в РУВД, неопознанный летающий объект. Девочка без документов, похоже, спортсменочка. Вот направление. – Он сунул в окошечко листок, недавно полученный в милиции. – Счастливо оставаться. Нам пора, там «Курьер» давно пищит. Сегодня вечер какой-то сумасшедший, все вздумали заболеть.

– Взбодриться хочешь? – буркнул патологоанатом, по-прежнему держа руки вверх. – Игорешка, налей гостям по пятьдесят капель.

– Не, мужики, мы на работе не пьем, правда, Сычов? – решительно покачал головой Рутковский.

Фельдшер с тоской покосился на него, однако тоже покачал головой и неубедительно проблеял:

– А тэ ж… Ни граммуленьки не моги, знай тильки вкалывай, як скаженный!

У него был отчетливый хохляцкий выговор, враз певучий и грубый.

Регистратор невольно прыснул, да и по неприветливому лицу Эльдара скользнуло подобие улыбки.

– Ладно вам, шовинисты, – укоризненно качнул головой Рутковский. – Освобождайте побыстрей носилки.

Эльдар просунул голову в дверь прозекторской, что-то негромко сказал, и оттуда вышел приземистый большерукий мужик с одутловатым лицом и красноватыми глазами упыря-профессионала. Впрочем, совершенно такие же глаза бывают и у запойных пьяниц. Одет он был в грязный халат, такой же передник, как у врача, и рыжие резиновые перчатки.

– Берись сзади, Сычов, – сказал он неожиданно тонким, бабьим голосом, становясь в головах носилок. – Куда нести, Эльдар Иннокентьевич? Сюда или вниз, в холодильник?

– Давай ко мне, гляну на досуге, а там решим, – скомандовал патологоанатом. – Может, ее искать будут?

– Все может быть, – согласился Рутковский, подходя к окошечку и расписываясь в амбарной книге, которую регистратор углом просунул наружу. – Всякие чудеса бывают на свете…

В это самое мгновение краешек простыни соскользнул с бледного лица покойницы, которую несли красноглазый санитар и Сычов. Увидев это, регистратор высунулся из окошечка чуть ли не до пояса.

– Погодите! – вскричал он, изумленно вытаращив глаза. – Погодите, дайте поглядеть! Да я ж ее знаю!

Вслед за тем он втянулся обратно в окошечко, чтобы через мгновение выскочить из двери и кинуться к носилкам, восклицая:

– Охренеть можно! Да ведь это Карина! Я ж ее видел у моей девочки! Да как же так?! Точно, Карина! Она тоже модель!

Санитар морга и Сычов маршировали на месте, тоскливо поглядывая на врачей, словно спрашивали, что делать дальше.

Эльдар и Рутковский переглянулись поверх их голов. Вид у Рутковского был замотанный до крайности, да и темные глаза Эльдара смотрели устало.

– Модель? Это что за штука такая? Манекенщица, что ли? – обменивались репликами санитар и фельдшер.

– Родня у этой твоей модели есть какая-нибудь, слышь, Игорь? – обратился Эльдар к потрясенному регистратору.

– Да черт ее знает, – ошеломленно пробормотал тот, уставившись на носилки. – Но я сейчас позвоню моей знакомой, она, наверное, знает.

И он снова вбежал в свою каморку, откуда через мгновение послышался треск телефонного диска и потрясенный крик:

– Ань, привет, это я, Игорь! А, узнала… Да нет, ничего не отменяется. Погоди, погоди, ты слушай! Знаешь, кого к нам привезли? Карину, ну, эту, забыл, как ее фамилия, она на фестивале торговых марок показывала зеленое платье, ну, которое получило бронзовую медаль, помнишь? Синцова, точно, ее фамилия Синцова, вспомнил! Как куда привезли, ты что?! В морг привезли! Мертвую, а какую же еще? Слушай, ты не знаешь, у нее какая-нибудь родня есть, мать или кто-то там еще? Она из Сергача? И родители в Сергаче? А телефон знаешь? Только сестры? Ну позвони ей, скажи… Анька, да ты придумай, чего сказать, конечно, кошмар, но позвонить надо. Что ж она тут будет лежать у нас, как неприкаянная? Да ты не плачь, может, я еще и ошибся, может, это еще и не она…

– Блин! – ожесточенно сплюнул красноглазый санитар. – Во молодежь пошла! Там у человека небось инфаркт, а он: я, может, ошибся…

– Ну, долго вы будете тут стоять? – неприветливо буркнул Эльдар, отступая от двери и давая возможность занести носилки в прозекторскую. – Заносите, я ее по-быстрому посмотрю, раз свой человек.

Рутковский вздохнул, потер переносицу… Эльдар задумчиво вычерчивал по линолеуму ломаные черные линии носком валенка.

– Так как братишка? – тихо спросил Рутковский.

Эльдар сверкнул на него глазами:

– Сказал же – нормально. Не волнуйся.

– А я волнуюсь, – пожал плечами Рутковский. – Такой вот беспокойный уродился. Нет, серьезно, получше ему? Температура спала?

Эльдар кивнул, и впервые что-то человеческое мелькнуло в его лице, более напоминающем гипсовую маску, снятую с покойника.

Вернулся Сычов с носилками.

– Все, что ли? – утомленно простонал Рутковский. – Ну, тогда счастливо ночевать, ребята!

– Приятных сновидений, – неприветливо отозвался Эльдар, уходя с поднятыми руками в прозекторскую.

* * *

Александра схватила комок снега, провела по лицу, а потом, словно очнувшись, вскочила на ноги и ринулась в ближний подъезд. Забыв о лифте, взбежала, задыхаясь, на пятый этаж, и остановилась возле крайней квартиры, откуда доносились заливистые музыкальные вопли. Александра вонзила палец в кнопку звонка и не отнимала до тех пор, пока на уровне ее глаз не засветился кругленький «глазок» на двери, а вслед за тем раздраженный женский голос выкрикнул:

– Чего надо?

– Здесь живут Золотовы? – громко спросила Александра. Вопрос был глупый – она точно знала, что именно в эту квартиру был вызов, окончившийся для нее так кошмарно. – Мне нужно с вами поговорить. Это очень важно!

Женский голос после небольшой паузы взвизгнул:

– Иди в больницу! – Светящееся окошечко погасло.

Александра мгновение стояла в полном недоумении. Откуда Золотова могла знать, что она – врач, что необходимо поскорее дать знать о себе на работе, где ее, без всякого сомнения, потеряли?.. Разумеется, она пойдет в больницу, но не прежде, чем предупредит этих людей об опасности, которая им грозит.

К Александре уже вернулась способность связно мыслить, и теперь ей нетрудно было сообразить, что на свободу она вышла благодаря потрясающей, удивительной человечности похитителей. Все-таки они вдумались в ее истерические доводы, провели мало-мальскую проверку и сообразили, что едва не допустили роковую – и в то же время глупейшую ошибку. И, чтобы не губить невинную душу, выпустили Александру на свободу, уверенные, что она, как нормальный человек, сейчас же ринется домой и будет там дрожмя дрожать несколько дней, вознося господу благодарственные молитвы и постепенно отходя от пережитого страха. Но как же можно не предупредить об опасности Золотовых? Ведь похитители, если задумали, доберутся-таки до Алины, и на сей раз осечки не произойдет.

Она снова принялась трезвонить, то надолго вдавливая палец в кнопку до отказа, то разражаясь серией коротких нервных звоночков, которые и ей-то самой в конце концов осточертели, а уж хозяйку квартиры непременно должны были довести до исступления.

Так оно и произошло. По ту сторону двери что-то громко лязгнуло. Этот звук до такой степени напомнил Александре лязганье засова в подвале, что у нее подкосились ноги, и она с трудом подавила в себе желание ринуться сломя голову вниз по лестнице, чтобы поскорей убраться отсюда восвояси. Но было уже поздно: дверь рывком распахнулась, обдав Александру музыкальной волной, и на пороге предстала маленькая – ей ниже плеча – худенькая женщина в коротеньком обтягивающем платьице. Женщину вполне можно было бы принять за девочку, когда б не вытравленные перекисью, взлохмаченные волосы и злое немолодое личико, щедро покрытое морщинками и косметикой. В руках женщина держала пистолет.

Дуло смотрело прямо в глаза Александры, а сухонький наманикюренный палец давил на курок с такой решимостью, что через полсекунды, самое большее, должен был последовать выстрел, который, учитывая никакое расстояние, разнесет голову Александры на части.

Что? Вырваться из лап смерти, чтобы тотчас пасть жертвой истеричной бабенки (невропатия просто-таки огромными буквами была написана на этом треугольном сердитом личике)?!

Недолго думая, Александра вцепилась в отягощенное браслетами запястье и вывернула его так, что женщина согнулась от боли, взвизгнула – и уронила пистолет. Она еще пыталась выпрямиться, нянча онемевшую руку, а Александра уже проворно подхватила пистолет и протянула его женщине со словами:

– Давайте без глупостей. У меня к вам очень важное…

В это самое мгновение что-то тяжелое, похожее на толстую змею, перехлестнуло ей горло, потянуло назад. Задыхаясь, Александра вцепилась в змею ногтями, однако они бесполезно скользили по толстой коже. А хватка сжималась, дышать становилось все труднее.

– Брось пистолет! – рявкнула змея в ухо – почему-то человеческим голосом.

Не тратя времени на удивление, Александра с готовностью разжала пальцы, но не услышала стука упавшего оружия – его заглушил звон, нараставший в ушах. Ноги у нее подогнулись, и в это самое мгновение хватка разжалась, Александра смогла втянуть в себя воздух и, мгновенно ослабев, тяжело осела на холодный цементный пол.

Но посидеть и отдохнуть ей не удалось: чьи-то немилосердные руки вздернули ее за плечи, грубо повернули, и Александра сквозь разноцветные круги, которые все еще плыли перед глазами, увидела толстощекое, крепкое мужское лицо. Сверху лицо завершалось взъерошенными перьями сильно поседевших волос, а снизу – тяжелым подбородком и чем-то черным, длинным, в чем Александра после некоторых раздумий признала кожаное пальто. Тотчас до нее дошло, что давила ее никакая не змея, а рука этого человека. Она слабо потерла шею, все еще не в силах отдышаться после мертвой хватки…

– Скажи спасибо, что не задушил. А следовало бы! – буркнул незнакомец. Хотя почему незнакомец? Разноцветные круги меркли, редели, с каждым мгновением Александра видела все отчетливей и теперь вполне могла узнать знаменитого банкира Золотова, с ненавистью буравившего ее маленькими черными глазами.

– Чего ей тут надо? – сурово спросил банкир у жены, продолжая, впрочем, сторожить взглядом и пистолетом каждое движение Александры.

– Не знаю! – нервно ответила та. – Трезвонила в дверь так, что мы с Алиной чуть не оглохли, а когда я открыла…

– А за каким чертом открывала? – рявкнул банкир. – Вдруг бы тут десяток амбалов с оружием стоял? Сколько раз говорено – если что не так, сразу звони в милицию или хотя бы мне в охранное отделение.

– В охранное отделение! – взвизгнула жена. – Там у вас вечно занято, такое ощущение, что твои качки круглые сутки сексом по телефону занимаются. Двести раз говорено, что в квартире постоянно должен дежурить человек!

– Человека тебе?! – взревел Золотов. – Чтобы опять за Алькины аборты…

Он осекся, видимо, сообразив, что ни к чему делать маленькие секреты большого бизнеса достоянием всеподъездной гласности, и толчком отправил жену в глубину квартиры. Стремительно шагнул следом, таща за собой Александру, и захлопнул дверь так, что по стенам гул прошел, а грохот музыки вдруг притих. Вслед за этим откуда-то раздался злой девичий крик:

– Потише! Не мешайте! – и музыка взревела громче прежнего.

Банкир возвел очи горе, а затем его глазки-буравчики принялись перебегать с Александры на жену и обратно, и в конце концов он отрывисто сказал:

– Немедленно вызывай милицию!

Нетрудно было понять, кому конкретно адресовано это указание-приказ. Жена банкира сорвала трубку с затейливого висячего аппарата, набрала 02, провизжала что-то малоразборчивое – и, швырнув трубку, с торжеством уставилась на Александру. Но лицо ее изумленно вытянулось, когда вместо страха она наткнулась на облегченную улыбку.

– Как хорошо, что вызвали милицию, – радостно сказала Александра. – Сейчас уж точно все разъяснится.

– Да? Сама в вытрезвитель не могла отправиться, надо было непременно попросить об этом добрых людей? – ехидно осведомился Золотов.

– Да вы что, всерьез подумали, что я представляю для вас какую-то опасность? – усмехнулась Александра. – Наоборот! Я пришла предупредить об опасности, которая грозит вам, а вернее, вашей дочери!

– Что? Не трогай Альку, ты, грязная вонючка! – заорала Золотова, кидаясь на Александру с воздетыми кулаками так стремительно, что муж только в последнее мгновение успел перехватить ее в полете и отшвырнуть к стене, отделанной дубовыми панелями и совершенно немыслимыми шелковистыми обоями. Дама сильно ударилась спиной и замерла, словно прилипнув к деревянной обшивке.

– Заткнись, – понизив голос, велел Золотов. – Черт, как же до меня сразу не дошло!.. – Он закатил глаза и покачал головой. – Немедленно позвони в отделение, отмени вызов.

– Что?! Отпустить эту пьянчужку?

Мадам Золотова мгновенно отклеилась от стены и опять полетела с кулаками – теперь на мужа. После того как она вернулась на исходную позицию к стене и застыла с вытаращенными глазками и перекошенным ртом, Александра утомленно покачала головой. Ей случалось бывать в семьях, где супруги общались как не поделившие последнюю бутылку алкоголики или наркоманы, рвущие друг у друга последнюю затяжку. Но то и были семьи алкоголиков или наркоманов. А здесь… все-таки банкир, богатый человек. Должен бы научиться вести себя прилично, а не как взбесившийся авторитет. Хотя давно сказано, что в основе всякого крупного состояния непременно лежит преступление! И очень может быть, что похитители тянут лапы к Алине не столько из-за ста тысяч долларов, но из мести к ее отцу!

– Так вот, что касается Алины, – торопливо сказала она. – Вам в последние дни должны были доставить две видеокассеты…

– Погоди, – сказал Золотов, и Александру поразило молящее выражение, вдруг вспыхнувшее в его узких глазах. – Погоди минуточку.

Он шагнул к телефону, набрал 02:

– Извините, я хочу отменить вызов…

Александра вытаращила глаза. Изумили ее не столько слова Золотова, сколько интонации, с какими они были произнесены. Черт, а она-то думала, что этот толстый дядька может только рычать, рявкать и гавкать. Неужели это он издает сейчас вкрадчивое мурлыканье, достойное кота Матроскина?!

– Золотов, моя фамилия Золотов. Тот самый, да. Понимаете, жена просто ошиблась, у нее тут был небольшой стресс… Поздно? Уже выехали? Так отзовите их! Связи нет? Как связи нет?! О, черт!

Швырнув трубку, Золотов подскочил к Александре и, схватив ее за плечи, сильно тряхнул:

– Ну! Говори быстро, пока тут никого нет! Какие кассеты? Что на них? Сколько я должен заплатить за Альку?

Александру остро укололо изумление: зачем похитителям было устраивать съемки, если пленку так никому и не предъявили? Про запас, что ли? А как Золотов смог столь мгновенно догадаться, что нужны деньги за Алину? Впрочем, ничего удивительного: он банкир, значит, для него все в мире имеет конкретный денежный эквивалент. И она откровенно ответила:

– На кассетах снята я. А платить надо сто тысяч долларов.

Мадам Золотова издала тихий стон и сползла по стенке на пол. Секунду Александре казалось, что Золотов последует примеру супруги: уж очень он побледнел, – однако этого человека было не так просто сбить с ног. В следующий миг он уже хладнокровно переступил через бесчувственное тело супруги и понесся по коридору, волоча за собой Александру с такой напористостью, что ноги ее порою отрывались от земли.

К счастью, путь оказался не очень длинным. Пинком распахнув дверь, из-за которой рвались музыкальные децибелы, хозяин ворвался в комнату, швырнул Александру в угол и, вырвав у долговязой томной девицы пульт, одним ударом установил в мире тишину. Затем сгреб девицу за волосы, да так, что она отчаянно взвизгнула, отправил ее на диван, в компанию к Александре, а сам упер руки в боки и взревел:

– Вам что, мужиков на свете мало? Лесбюхи проклятые! Наркоманки! Алкоголички!

Но тут голос его дрогнул, а затем грозный банкир уронил свое могучее тело на стул и тихо застонал, раскачиваясь из стороны в сторону и сжимая ладонями виски.

Сидевшие рядом девушки испуганно отпрянули друг от друга и переглянулись.

– Папаня, ты спятил? – вскричала Алина, забыв про свою томность. – Да я ее в первый раз в жизни вижу!

– Ври больше! – мгновенно выходя из ступора и вскакивая, взревел отец. – Первый раз в жизни! Про какие тогда кассеты она рассказывает? Почему требует сто тысяч? Это сколько ж выкурить можно! И на что ты перешла? У тебя теперь иглы из чистого золота, что ли? А шприцы алмазные? Сто тысяч долларов! Да я за такие деньги… не посмотрю, что родная дочь: возьму за одну ногу, на другую наступлю и раздеру, как куренка!

Алина снова взвизгнула и закрыла лицо руками, потому что Золотов, конечно, был дик и злобен…

А до Александры только сейчас дошло, как воспринял Золотов ее визит и бессвязные разглагольствования. Поэтому она отпрянула на край дивана как могла проворно и с ужасом уставилась на бледнолицую, всю какую-то вытянутую девицу, у которой, чудилось, не было в теле ни единой косточки, настолько изломанные и перекрученные позы она принимала.

У этих долбаных похитителей глаза не иначе были на затылке, если они смогли перепутать кого-то с дочерью Золотова! Во-первых, такие огромные глазищи с такими фонарями под ними надо буквально днем с огнем искать. У Александры же нормальной величины серые, совершенно обыкновенные гляделки. Потом волосы: у Алины они жгуче-черные, что называется, смоляные! А у Александры – русые, с пепельным оттенком. На свой рост Александре жаловаться не приходилось, все-таки метр семьдесят два – это вам не кот начихал, однако Алина была длиннее ее по меньшей мере на десяток сантиметров, а о такой плоской фигуре, более напоминающей палку, просто-таки грезила восходящая звездочка подиума Карина Синцова, ежедневно изнурявшая себя диетами и гимнастикой из тридцати двух упражнений, не считая утренних и вечерних пробежек в парке Кулибина. Александру никак нельзя было назвать толстухой, но рядом с Алиной она показалась себе Ханной Трой – той самой, которая претендовала на место в Книге рекордов Гиннесса как самая толстая женщина планеты. Наверное, похитители волосики на своих дурных головах рвали, поняв роковую ошибку! И если Алина все же попадется к ним в лапы, они выместят на ней свое разочарование, а также напрасно потраченное время, силы и видеокассеты. Поэтому Александра отбросила обиду (а разве не обидно, когда тебя считают лесбиянкой, наркоманкой и шантажисткой в одном лице?!) и храбро повернулась к Золотову:

– Да вы меня не так поняли…

– Я тебя прекрасно понял! – взвыл тот. – Но хрен тебе, если думаешь, что я буду платить! Сейчас сдам тебя в милицию, скажу, что пыталась нас ограбить, и посмотрим, какие песни ты там запоешь. А если решишь хоть слово вякнуть про Альку…

Он не договорил, потому что из прихожей донесся настойчивый звонок.

– Вот! – радостно воздев палец, выкрикнул Золотов. – Советую тебе лучше язык откусить, чем продолжать свои клеветнические измышления! – И он вылетел в коридор, как «русская ракета» Павел Буре вылетает на хоккейную площадку.

– Господи! – простонала Александра. – Какая я дура! Я же просто хотела помочь!.. Я ведь врач, я ваш участковый врач!

– У тебя курнуть есть? – оживленно перебила ее дочь Золотова. – Сижу без кайфа уже целый день. Скоро и правда врача вызывать придется, только не участкового, а «Скорую», ломку снимать.

В коридоре раздался топот воинственных ног.

– Слушай! – В новом проблеске альтруизма Александра вцепилась в тощенькую лапку Алины. – Слушай меня внимательно! Несколько дней назад… сегодня какое число?

Алина пожала плечами. В глазах ее плавал туман.

– А какая разница?

– Меня похитили вместо тебя! Трое мужчин, один говорит с явным кавказским акцентом, на руке у него – вот здесь! – уродливый расплывчатый шрам.

– Да ты чо?! – воздела бровки Алина.

– Честное слово! За тобой идет охота, ты должна быть осторожной, а лучше – на некоторое время уехать из города. И пусть поостережется твой отец!

– Уехать? А куда-а? На Гава-а-айи? – зевнула Алина.

Она даже не успела закрыть рот. Дверь распахнулась, и серые рубоповские тела одно за другим начали вваливаться в комнату. Александра не моргнула и глазом, как была схвачена, стиснута и увлечена вон из комнаты, затем из квартиры (перед ней мелькнуло и исчезло злорадное лицо Золотова), а потом грубо стащена вниз по лестнице. И при этом было у нее такое ощущение, будто злою волшебною силою она оказалась перенесенной в царство глухих. Все ее бессвязные, но отчаянные восклицания типа: «Я участковый врач Александра Синцова, меня похитили неизвестные, приняв за Алину Золотову, отпустили только сегодня, Алине грозит опасность, следующей жертвой будет она, я должна предупредить!» – оставались безответными. Однако серые тела были все-таки наделены даром речи.

– Щас предупредишь, – миролюбиво сказало одно из них, двухметроворостое, с косой саженью в плечах. – Щас мы тебя в вытрезвиловку свалим – и предупредишь.

Опять это мерзкое слово!

– В какую вытрезвиловку? – воскликнула Александра. – Я совершенно трезвая!

– Да? – глумливо уточнило серое тело. – Ну, если ты трезвая, то я – пирожное «Наполеон»! – И толчком ноги тело распахнуло дверь подъезда, совсем близко к которой стоял серый милицейский «рафик».

При мысли о том, что ее сейчас опять куда-то повезут, где-то запрут, опять начнутся издевательства, и, значит, в ближайшем обозримом будущем принять душ и переменить белье вряд ли удастся, Александра издала поистине звериный вой и начала сражаться за свою свободу с такой энергией, что серые тела вынуждены были ослабить хватку и даже как бы замешкаться. Из «рафика» выскочил еще кто-то и кинулся на подмогу к своим, но глянул мельком на Александру и споткнулся.

– Александра Егоровна! – воззвал он с неподдельным изумлением. – Что с вами?!

Александра замедлила частоту рукомахов, обернулась на этот, столь давно ею не слышимый, человеческий голос, и напрасно, потому что сейчас же была взята мертвым захватом под чью-то крепкую подмышку, и перед глазами у нее все поплыло. Однако тотчас хватка ослабела, чьи-то руки вцепились в нее и принялись тереть виски снегом, приговаривая:

– Что вы, Александра Егоровна? Да вы, парни, охренели?! Это ж докторша! Она мою жену лечила!

Александра приоткрыла глаза и вгляделась в веснушчатое обеспокоенное лицо. Убей бог, она не могла вспомнить этого человека, однако слабо улыбнулась ему и вежливо сказала:

– Здрасьте! – А потом, завороженная жалостью, мелькнувшей в голубеньких глазах, завела свою прежнюю шарманку.

На сей раз ее хотя бы слушали. Александра полувисела в крепких объятиях веснушчатого лица, а серые тела смотрели со скучающим выражениям.

– Да господи же! – вдруг оборвала сама себя Александра и выпрямилась. – Вы мне все-таки не верите?! Да о моем исчезновении обязательно должна была заявить сестра! Вы можете уточнить, это элементарно!

Серые тела переглянулись, и одно из них, самое, по-видимому, любопытное, ринулось в кабину. Александра продолжала темпераментно рассказывать о своих злоключениях, однако буквально через минуту ее речь была прервана возвращением любопытного тела, которое скучным голосом сказало:

– Никакого заявления. Врет она все. Что и требовалось доказать. Хватит травить баланду, поехали!

– Погодите! – воскликнул веснушчатый. – Ребята, давайте ее отпустим. Ну, выпила женщина, крыша и поехала.

– Я не пью, вы что, с ума сошли? – гневно воскликнула Александра.

– Да нет, Александра Егоровна, – вежливо возразил ее заступник, – иногда пьете. Во всяком случае, сейчас от вас, прошу пардону, разит, как от винной бочки.

– Скажи – от водочной цистерны! – буркнул двухметровый рубоповец.

Александра закрыла лицо руками.

Какую же свинью подложили ей на прощанье похитители! Какую же подлянку устроили, заставив проглотить эти несколько капель водки и «нечаянно» облив свитер! Неудивительно, что от нее все носы воротят и ни одному ее слову веры нет, хотя она трезва как стеклышко.

– Да вы успокойтесь, Александра Егоровна, – ласково зажурчал над ухом голос веснушчатого милиционера. – С кем не бывает? Иной раз придешь с дежурства, так вмажешь с устатку, что потом полночи зелененький криминал по углам ловишь. Вы вот что – вы лучше идите домой. А хотите, мы вас подвезем, вы ведь налегке, а морозы уже начались. Садитесь в машину, полминуты – и вы дома. Где живете-то?

– На Коро… – начала было Александра, да осеклась. – Нет. Я сама пойду. Я вам не верю! Дайте только два рубля на трамвай и оставьте меня в покое. А деньги я вам завтра же верну. Принесу в отделение.

Веснушчатый протянул ей на широкой ладони монетку.

– Бог с ними, с двумя рублями, – сказал он великодушно. – И если хотите, идите, конечно, домой ножками. Вы, главное дело, не заболейте. И лучше это… вам бы не надо…

Он замялся, словно школьник на уроке, забывший стишок.

– Пить надо меньше! – великодушно подсказал его крупногабаритный коллега. – А лучше вообще не пить, ежели головенка слаба!

Вслед за тем серые тела разом откозыряли Александре, вскочили в свой «рафик» и скрылись за углом.

Она опять потерла лицо снегом. Вскинула голову и нашла на пятом этаже закрытые светлыми жалюзи окна Золотовых. Покачала головой – нет, хватит на нее сегодня альтруизма, пора и о себе позаботиться! – и нетвердо зашагала со двора, думая сейчас только о том, какого же сваляла дурака, не попросив у благожелательного мента еще двух рублей – на автобус, потому что до трамвая еще топать да топать, а ноги у нее подкашиваются.

Но ничего, дошла худо-бедно! Подняв воротник свитера и спрятав в него лицо, она бегом пробежала всю улицу Бориса Панина до самой до Ошарской и, догнав уже отходящий 27-й трамвай, вскочила на заднюю площадку. Вагон был практически пуст, а кондукторша, вероятно, уже слишком устала от жизни, чтобы поднять глаза выше Александриной ладони, с которой она взяла двухрублевую монету и на которую положила билет. Как медленно идет трамвай! Но ничего, вот уже и Ашхабадская, Александре выходить на следующей. На работе ее, конечно, потеряли, но и думать нечего завалиться туда в таком виде. Нет, сначала домой, в ванну, поесть по-человечески, успокоиться.

– Остановка «Студеная»!

Александра вылетела из вагона и понеслась боковой улицей к своему дому. Двор пуст – повезло. Она ворвалась в подъезд, молясь, чтобы не попался на пути никто из говорливых и болтливых соседей, как вдруг сердце больно толкнулось в груди. А ключ? Ключ остался в ее куртке, которая сгинула в безвестности. И если Карины нету дома, не миновать стать идти за запасным ключом к соседке Лидии Ивановне, которая, конечно, добрейшей души человек, но ее языком можно опоясать землю по экватору – и еще на полраза останется!

Видимо, лимит везухи, отпущенной Александре на сегодняшний день, себя истощил. Сестры дома не было, и, сколько ни жала Александра родимый звонок, за дверью не раздалось ни единого ответного звука. «Ну, если еще и бабы Лиды дома нету…» – подумала она с ужасом, спускаясь этажом ниже.

Слава те, господи!

– Кто там? – слабенько послышалось за дверью соседки.

«Заболело горло, что ли?» – привычно встревожилась Александра, вспомнив свою всегда громогласную соседку.

– Лидия Ивановна, откройте, это я, Саша Синцова! – давясь от внезапно нахлынувших счастливых слез, выкрикнула она, прильнув к клеенчатой обивке, – и чуть не упала в квартиру, настолько быстро открылась дверь.

Высокая, полная фигура в цветастом халате выросла на пороге и при виде Александры замахала руками, словно не верила глазам:

– Сашка? Ты?!

– Ой, Лидия Ивановна! – Александра сделала движение броситься к соседке на шею, однако вспомнила впечатление, которое сегодня производила на людей, и благоразумно отпрянула. – Дайте ключ, я тут попала в такую жуткую историю, потом все объясню, у меня куртку украли вместе с ключом, а Карины дома нет, не знаете, она скоро придет?

Все это она выпалила на одном дыхании, удивленно глядя в соседкины глаза, которые наливались слезами.

– Что вы, Лидия Ивановна? – не удержалась-таки, всхлипнула и Александра. – Вы, наверное, обо мне беспокоились? Карина небось с ума сходила? Это кошмар со мной был, такой кошмар!

– Саша, – пролепетала Лидия Ивановна, и слезы, перекатившись через нижние ресницы, ручьем хлынули по круглому морщинистому лицу, – Сашенька, ты разве еще ничего не знаешь?

– Что случилось? – напряглась Александра.

– Карина умерла… Упала на улице и умерла. Завтра похороны в Сергаче. Тебя искали, искали, но тебя не было.

Александра молча смотрела в испуганные, неудержимо плачущие глаза.

– Дайте ключ, – сказала она, очень удивилась, не услышав собственного голоса, а потом узенький коридорчик Лидии Ивановны вдруг закачался из стороны в сторону, одновременно улетая куда-то ввысь, в темноту и глухоту… Александра попыталась поймать его, но только взмахнула бестолково руками – и рухнула навзничь без памяти.

* * *

Карина ушла из гимнастики из-за Риммы.

А может быть, все-таки из-за Всеволода? Это был самый красивый мальчишка в мужской сборной, все девчонки строили ему глазки, а он на такие откровенные знаки внимания только хмурился и старался оказаться как можно дальше от своих поклонниц. «Севка у нас еще мальчик, он лучше на коня ляжет, чем на девчонку», – острили ребята: Всеволоду хуже всего удавались выступления на «коне».

Когда Всеволод Корнилов делал вольные упражнения, зал просто задыхался от восторга, оценивая его юношескую красоту и пластику. Да и начало его выступлений на снарядах всегда было завораживающим, у зрителей даже слезы порой выступали, когда Всеволод делал разбежку на коня, или взлетал к перекладине, или подступал к брусьям. Чудилось, он сейчас взовьется над землей и полетит! Если честно, это первое впечатление было таким сильным, что именно оно заставляло каменные сердца арбитров вздрагивать – и присуждать Всеволоду бронзу, а не оттеснять его на одно из непризовых мест. Все он вроде бы делал как надо, его профессионализмом можно было бы только восхититься, но это литое, античное тело словно бы деревенело, когда приходилось исполнять самые сложные, эффектные, а значит, самые опасные элементы, и ощущение страха, испытываемого гимнастом, было настолько сильным, что оно передавалось даже публике.

Между прочим, нет такого гимнаста, который бы вообще ничего не боялся. Никуда не денешься от мыслей, что с тобой будет, если сломаешь руку или ногу, получишь травму позвоночника. Дело тут не в страхе перед болью, а в ужасе перед концом карьеры. К примеру, перелом ноги. Подружка Карины, Ася Воробьева, после того как пролежала сорок пять суток под вытяжкой, да еще потом невесть сколько ковыляла с костылями, настолько потеряла форму, что так и не смогла ее вернуть. А ведь была первой кандидаткой на золото в мировом чемпионате!

Боятся все, да, – но только на тренировках. А когда выходишь на помост, остается только один страх: сделать ошибку в программе, не дотянуть какой-то элемент. Все остальное куда-то улетает от тебя… Ну а от Всеволода, значит, не улетало.

– Не орел, – вынес суровый приговор тренер Карины Мир Яковлевич. – Классный мальчик, но не орел. Такое ощущение, что вот-вот за воздух начнет хвататься.

Ну что ж, каждому свое. Все равно Всеволод – обалденный красавец, лучше всех! Волосы черные, глаза синие-синие, черты лица словно выточенные. Даже какой-то ненастоящий! В него очень просто влюбиться, Карина не влюблялась только потому, что была уверена: у нее нет никаких шансов. А просто так страдать и маяться – какой интерес. Хотя от безответной любви, говорят, худеют…

Сколько себя помнила Карина, ее преследовали два желания: похудеть и поесть. Крамольные мыслишки порою закрадывались в голову: какой смысл жить, если это не жизнь, а постоянная угроза голодной смерти?! Вот, к примеру, перед сборами выпьешь на завтрак стакан сока, а на обед съешь крохотную шоколадку с чашечкой несладкого чаю – и это еще хорошо. Разумеется, никакого ужина. Иной раз, когда совсем уж тоскливо становится, «развратишься» яблоком или постным йогуртом. И все! И так несколько дней подряд! После соревнований, конечно, отводили душу за роскошным ужином, особенно если праздновали победу. Но после таких обжорств все маялись животами, а тренеры исходили криком, заметив минимальную прибавку на тощих телах гимнасток.

«Ты какая-то неправильная, – с отвращением говорил Карине Мир Яковлевич. – Если будешь пить одну только воду, все равно поправишься. И даже если воду не будешь пить!»

«Это, наверное, потому что я деревенская, – с грустью думала Карина. – Все-таки Сергач – это, скорее, деревня, чем город. А может, воспоминания о маминых оладушках и пирожках с печенкой уже сами по себе калорий добавляют!»

Все произошло в Монако. Это была ее последняя зарубежная поездка. Накануне стартов всю сборную – и мужчин, и женщин – пригласил к себе родственник принца Монако. Он был большим поклонником спортивной гимнастики, в основном гимнасток, как хихикали между собой девчонки. Ну что ж, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Может, это не очень прилично – называть особу, приближенную ко двору, паршивой овцой, но он оказался таким несимпатичным, что девчонки с трудом сдерживали брезгливую дрожь, когда хозяин пожимал им руки своей влажной пухлой лапой. Впрочем, приставаний опасаться не стоило: очень скоро стало ясно, что его интересует только один человек.

Карину иногда поражало, сколько сексуальных эмоций вызывают у зрителей их выступления. Хотя, конечно, когда на помост выходила, к примеру, Римма Волгина – их прима, звезда сборной, с ее алчно горящими черными глазами и совершенно гуттаперчевым телом, что-то необычное ощущали даже ее соперницы-ненавистницы. Не зря Мир Яковлевич – он тренировал и Римму – нарочно требовал от хореографа, чтобы тот подчеркивал именно эротичность облика гимнастки. «Перед тобой Лолита, – твердил он и визажисту команды. – Порочная и невинная, еще более порочная именно оттого, что пока еще абсолютно невинная». Вся штука в том, что Римма давно уже не была невинной, и она без стеснения рассказывала об этом девчонкам. Ее первым мужчиной был первый тренер из родного Новосибирска, лишивший Римму девственности, когда той было всего тринадцать лет. Их тренировки незаметно переросли в такие интенсивные занятия сексуальной акробатикой, что тренер (он, кстати, был довольно молод, двадцать пять, не больше) не на шутку влюбился. Но однажды на тренировку случайно заглянула мать Риммы, а зал, где проходили «индивидуальные занятия», оказался по роковой оплошности не заперт…

Заявление в милицию было написано, однако в приватной беседе мигом протрезвевший тренер смог убедить разъяренную родительницу, что на свободе он будет ей полезней, чем за решеткой. Амбиции мадам Волгиной относительно своей дочери ни для кого не были тайной. В результате молодой человек лично обратился к своему двоюродному дяде – тренеру российской сборной по женской спортивной гимнастике, – и Римма была принята в команду. Сказать по правде, дядя ни разу не пожалел об услуге, которую оказал похотливому племяннику, поскольку в лице Риммы сборная воистину приобрела неграненый алмаз. Постепенно алмаз стал настоящим бриллиантом, а ранняя опытность придавала отточенной пластике Риммы тот оттенок чувственности, которая делала ее выступления непревзойденными. Однако в обычной жизни Римма держалась очень скромно, даже скованно, и, только слегка захмелев – она страшно любила крепкое темное пиво типа «Портера», – позволяла себе повспоминать боевую новосибирскую юность и описать свой первый в жизни оргазм, испытанный в висе на кольцах вниз головой, в обнимку с изобретательным тренером.

Итак, вернемся к тому приему… Хозяин с Риммы просто-таки глаз не сводил, его явно бросало то в жар, то в холод, и очень скоро остальные девушки и парни из мужской команды поняли, что были лишь приличествующим оформлением к этому свиданию. Римма сидела слева от хозяина, и если руки его были заняты ножом и вилкой, то никто не сомневался: ногой он жмется к худенькой, затянутой в черный ажур коленке Риммы. Любопытство Аллочки Милянчиковой, подружки Карины, так разгорелось, что она даже нарочно уронила вилку, чтобы заглянуть под стол и удостоверить факт соблазнения, однако тут же из-за спины подлетел вышколенный лакей и заменил вилку, дав улыбкой понять, что прежняя может валяться на полу хоть до второго пришествия – со столовыми приборами в этом доме проблем нет!

Обстановка за столом царила довольно-таки нервозная. Тренеры явно считали минуты до конца приема – послезавтра девчонкам на помост, что будет со сборной, если хозяин все-таки ухитрится зажать Римму в каком-нибудь укромном уголке и обрушит на нее всю мощь своего застоявшегося сладострастия? Он тяжелее ее килограммов на пятьдесят, это точно! Хватит ли ей суток, чтобы прийти в себя, восстановить форму? И что будет со сборной, если Римма даст ему слишком решительный отпор, вдруг вспомнив, что у советских (в данном случае у российских, но это детали) собственная гордость? Не выпрут ли ее из страны как персону нон грата? Тогда с надеждами на командную победу придется проститься…

Во всей этой скрытой суматохе имелось, впрочем, одно, безусловно, положительное обстоятельство. Внимание тренеров было направлено на Римму, то есть отвлечено от остальных девчонок. И каждой удалось тайком отведать немало вкусностей, от которых так и ломился роскошный стол. Перед походом сюда их сурово инструктировали: «Только салатики, и то чуть-чуть, по капельке! Сладкого – ни-ни!» Но, почуяв свободу, девчонки осмелели, а прислуге, похоже, доставляло удовольствие искушать голодных русских новыми и новыми лакомствами.

Карина, впрочем, держалась стойко. Есть почему-то не хотелось – она даже сама себе удивлялась, – но, гоняя по тарелке одинокий листик салата, она ни разу не удостоилась одобрительного кивка Мира Яковлевича: тому было совершенно не до нее. Но когда подали торт-мороженое…

К тому времени международная обстановка несколько нормализовалась. Хозяину, похоже, удалось умерить свои желания – наверное, он был из тех мужчин, которые быстро вспыхивают и быстро остывают. Тренеры наконец-то распрямили свои искривленные слежкой за Риммой шеи и стали более внимательно глядеть на девочек и парней, которые, впрочем, уже вполне насытились и могли изобразить легкую скуку на лицах, разглядывая величавое бело-розово-ванильно-фисташково-шоколадное сооружение, воздвигнутое в центре стола. Они-то, наевшись, могли, а вот Карина…

Спавший доселе аппетит вдруг вспыхнул, как сверхновая. Она смотрела на стоящую перед ней хрустальную, с позолотой, креманку, в которой медленно оплывал здоровенный кус торта, увенчанный долькой ананаса и шоколадной фигуркой гимнастки, и в отчаянии чувствовала, что готова отдать свою гипотетическую бронзовую медаль и вообще все на свете за те секунды, когда мороженое будет таять во рту.

Но бдительный Мир сверлил ее таким взглядом! Карина чуть не заплакала от отчаяния и вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Это был Всеволод. Он сидел рядом с Миром и, наверное, без труда разгадал смысл мини-трагедии, которая разворачивалась на его глазах. Его четко вырезанные губы дрогнули в улыбке, а затем Всеволод обратился к Миру с каким-то вопросом. Тренер обернулся – да так и застыл в этом положении. Всеволод что-то торопливо говорил, говорил ему… Мир сидел как завороженный, иногда пытаясь ответить, но тотчас умолкал, подавленный красноречием Всеволода.

Они беседовали очень тихо, а над столом висел гул множества голосов, поэтому Карина не могла разобрать ни слова. Да она и не пыталась! Рука ее летала над хрустальной вазочкой, как пчелка, она глотала и глотала, от волнения даже не ощущая вкуса вожделенного мороженого, и вот вазочка опустела. В ту же секунду бдительная лакейская рука сдернула ее со стола. Севка метнул на Карину озорной взгляд и умолк. Мир Яковлевич еще мгновение смотрел на него, потом обернулся и увидел Карину со скучающей миной на лице и чинно сложенными на коленях руками. Впрочем, у Карины создалось такое впечатление, что Мир ее вряд ли заметил, настолько он был потрясен словами Всеволода.

После того как встали из-за стола, некоторое время все гости вежливо слонялись по особняку, ахая и охая от его красот. Нет, ну в самом деле роскошное здание, а какой сад! Карина, опьяневшая от мороженого – так всегда бывает, если переешь после долгой голодухи, – прижалась к какой-то немыслимой колонне и тихо напевала в состоянии полного блаженства.

– Да, русских песен тут, пожалуй, не слышали, – шепнул кто-то за спиной, и она испуганно осеклась, но тут же улыбнулась: это Всеволод. Стоит рядом, такой красивый, что дух захватывает, и улыбается!

Карина на всякий случай шмыгнула глазами вправо-влево. Рядом никого. Значит, эта ласковая, ослепительная улыбка и в самом деле предназначена ей?!

– Представляешь, что было бы с Миром, если бы мы сейчас завели хором? – усмехнулся он. – Начинай, а я подхвачу.

– Выхожу один я на дорогу, – озорно повысила голос Карина, – сквозь туман кремнистый путь блестит…

– Не понял, – свел брови Всеволод. – Это из чьего репертуара? Леонтьев поет, что ли?

– Христос с тобой, это же Лермонтов! Романс на стихи Лермонтова! – прыснула Карина.

– Честное слово, я учил, Марь-Иванна, – пробормотал Всеволод с комическим испугом. – Учил, но забыл!

– Самый лучший романс на свете, – горячо сказала Карина. – Я его больше всего люблю!

– Даже больше мороженого?!

Карина смущенно усмехнулась:

– Мороженое идет сразу следом.

– Оно хоть вкусное было?

– Наверное, вкусное. Если честно, я даже не поняла, так спешила.

– А я, представляешь, такой псих, что не люблю мороженое. Зато обожаю всякие молочные коктейли. И если ты не против, давай послезавтра после стартов сходим вместе в какое-нибудь хорошее кафе. Ты будешь есть мороженое, а я – пить молочный коктейль. Как, не против? Пойдешь со мной?

Карина только и могла, что моргнула изумленно. Да нет, быть такого не может, это ей снится… Было ужасно досадно, что рядом нет никого, ни Алки, ни Риммы, ни еще кого-то из девчонок. Да они бы умерли, они просто умерли бы, услышав, как предмет их тайных вздохов приглашает Карину в кафе. Вот если бы Всеволод, а не гостеприимный хозяин гладил Римме Волгиной коленку под столом, сияя своими невероятными синими глазами, золото России точно оказалось бы под угрозой!

– Пойду, – наконец выговорила она. – Конечно! Только Мир потом с меня три шкуры спустит за прибавку в весе. Но это ничего, это ерунда, не привыкать. Да, кстати, спасибо тебе… А что ты ему сказал такого, что он про меня сразу забыл?

Всеволод задумчиво посмотрел на нее.

– А вот об этом, – сказал он наконец, – я скажу тебе послезавтра. В кафе. За мороженым и коктейлем. Договорились?

И опять засверкала эта улыбка, от которой Карина тоже мгновенно обо всем забыла. Это была минута головокружительного счастья.

Но ни в какое кафе они не попали, потому что Всеволод сорвался с перекладины и в бессознательном состоянии был увезен в больницу. Однако вердикт врачей потряс команду. Оказывается, причиной падения была вовсе не неосторожность, а инфаркт, внезапно поразивший молодого спортсмена. Всеволод долго находился в реанимации, потом на специальном самолете был отправлен в Москву. Стороной, уже позднее, до Карины дошли слухи, что он лежит в кардиоцентре, и состояние его считается безнадежным.

Мир Яковлевич был в шоке. Оказывается, за тем роскошным обедом Всеволод вдруг начал рассказывать ему о причинах своего страха, который губит его карьеру гимнаста! Его мать и сестра-близнец погибли от внезапно развившихся инфарктов. Мать умерла пять лет назад, сестра – через год. Никто из них никогда не чувствовал себя больным, не жаловался. Сам Всеволод был убежден, что у него сердце совершенно здоровое – уж спортсменов-то проверяют не слабее, чем космонавтов. Однако в глубине его души всегда жил тайный страх перед внезапным трагическим концом, словно бы мать и сестра, которых он так любил, оставили ему в наследство свое предсмертное отчаяние. Он хотел быть гимнастом, хотел этого больше всего на свете, однако так и не смог преодолеть себя. Исподволь в нем зрело решение покинуть большой спорт, пока он находится в расцвете молодости и удачи, но ничто, ничто не предвещало беды. Он не чувствовал ни болей, ни слабости, ничего такого. И Всеволод оттягивал, оттягивал исполнение своего решения, сколько мог. А накануне того приема ему приснился страшный, пророческий сон. Снилось ему, что чья-то грубая рука, короткопалая, покрытая рыжими густыми волосами, разорвала ему грудь и медленно начала вынимать сердце.

Всеволод проснулся от лютого страха и не мог уснуть до утра. Тогда он твердо решил для себя: это соревнование будет последним. Последняя бронза – и все, он уходит.

Именно об этом Всеволод и рассказал на обеде Миру Яковлевичу, поддавшись неодолимому желанию помочь веселой, смешной, хорошенькой Карине Синцовой, которая всегда ему тайно нравилась. Тренер был напуган, но не воспринял рассказа всерьез. А зря…

Сказать, что инфаркт Всеволода поверг в ужас обе наши сборные – значит ничего не сказать. И ведь это произошло в самый разгар соревнований! Утром работали мужчины, вечером должны были состояться выступления девушек. К тому времени известие о том, что у Всеволода Корнилова обширный инфаркт, уже дошло до команды, как ни пытались тренеры удержать это известие в тайне. Все девочки, как одна, появились в зале зареванными. Однако сама атмосфера больших, ответственных соревнований обладает дурманящим, зомбирующим, а значит, целительным свойством. Выступления начались не так блестяще, как хотелось бы, однако все же лучше, чем можно было ожидать.

Карина по жребию должна была выйти последней, Римма – перед ней. К этому времени молодая эластичность душ, музыка, блеск огней, аплодисменты, привычная торжественность обстановки, сам этот воздух, насквозь пропитанный потом, завистью, эгоизмом, восторгом и разочарованием, постепенно сделали свое дело. Ох, как знала, как любила Карина это особое облегченное состояние души, родственное, пожалуй, только религиозному экстазу, эту полную отрешенность от всего прочего мира, полное растворение в мгновении творчества! Она забыла обо всем, даже о Всеволоде. И изнемогала от нетерпения поскорее очутиться на помосте и принять в душу эту прану для избранных! Но перед ней должна была идти Римма.

Ее вольные упражнения, как всегда, состояли из неожиданных каскадов прыжков, прогибов и замираний в таких изощренных позах, которые казались немыслимыми для человеческого тела. Однако сегодня в отточенной чувственности движений этой чрезмерно худой девушки присутствовало еще и какое-то отчаяние, надрыв, который придал ее безупречной пластике нечто новое, не выразимое словами, почти щемящее… Аплодисменты не утихали не менее четверти часа, а Римма принимала почести бледная, отрешенная, словно ничего не слыша. Едва шевеля губами от усталости, она попросила тренера отправить ее в отель, что и было немедленно исполнено, потому что Римма еле держалась на ногах.

На Карину, четко отработавшую свою программу, зрители почти не обратили внимания. Слишком прекрасна была на помосте Римма, чтобы кто-то мог с ней сравниться.

Это разочарование легло на душу Карины тяжелым грузом. Эйфория соревнований отступила, мысли о Всеволоде вернулись, не давали уснуть. Всю ночь она провела в слезах, забылась только под утро, и тут ее разбудил дикий крик.

Крик этот был так ужасен, словно человека живьем резали на куски! Карина в одной рубашонке вылетела в коридор, уверенная, что произошло нечто ужасное: землетрясение, например, или пожар, а может быть, даже конец света. Коридор гостиницы был полон полуодетыми, ничего не понимающими людьми. И тут крик повторился. Он шел из комнаты Риммы. Начали стучать, но никто не открыл. Прибежал дежурный администратор отеля с комплектом запасных ключей, и ворвавшимся к Римме людям отрылось ужасное зрелище. Гимнастка лежала среди сбитых простыней в немыслимой, невероятной позе, с искусанными в кровь губами, почти обезумевшая от боли, которая вдруг скрутила ее. Она даже не могла говорить, только время от времени исторгала эти нечеловеческие крики. Когда прибежал врач и попытался помочь Римме распрямить сведенное судорогой тело, она потеряла сознание.

Ее увезли в больницу, а утром стало известно, что у Риммы сложный перелом позвоночника. Очевидно, она сломала его во время последнего, самого эффектного кувырка, но, опьяненная успехом, даже не почувствовала этого.

Когда ее уносили на носилках, в коридоре стояла гробовая тишина. Утром три девушки заявили тренерам о желании уйти из сборной и из спорта вообще. Двух вскоре удалось переубедить. Непреклонной осталась только Карина.

* * *

Александра уехала, не дождавшись конца поминок. Еще надо было накормить как минимум одну смену, а потом придет черед родни сесть за стол. Значит, предстояло перемыть очередную гору посуды. Эту гору уже начали громоздить на кухне, где второй час, не меньше, топталась около раковины Александра. Но она сполоснула руки, окликнула одну из добровольных помощниц-соседок, сказала, отведя глаза: «Замените меня на минуточку» – и вышла из кухни в боковушку, где были брошены ее шубка и сумка. Накинула шубку, сумку спрятала под полу, чтобы избежать ненужных вопросов, а сама шмыгнула на заднюю веранду, откуда протоптанная в сугробах тропка вела к некоему дощатому строению. Она даже посетила это строение – и для пущей конспирации, и потому, что дорога предстояла долгая, – а потом, воровато поглядывая на пустое крыльцо и освещенные окна дома, за которыми мельтешили люди, выбежала за ворота и со всех ног понеслась по наскольженной дороге, стремясь как можно скорее оказаться подальше от этого дома.

Не бабушкину квартирку в Нижнем, а именно этот дом она столько лет считала родным, но теперь…

Теперь у нее было такое ощущение, что и отца – добродушного пьянчужку, и мачеху – смешливую, неунывающую и ласковую ко всему свету, от бродячей собаки до взрослой падчерицы с ее неудавшейся судьбой, да и сам дом под замшелой шиферной крышей, такой уютный в своей тесноте и нелепости, и даже старый яблоневый сад, в котором он таился, – все это зарыли в одну могилу с Кариной, оставив на земле искаженные подобия, призраки, враждебные ей, Александре, потому что мертвые всегда враждебны живым.

Неподалеку от дома была автобусная остановка, доехать до автовокзала можно за пять минут, но человека, целенаправленно ждущего автобуса, в Сергаче посчитали бы сумасшедшим. Здесь предпочитали пешее хождение, а на автобус садились только тогда, когда уж деваться было некуда: вот ты идешь, вот он едет, и вам по пути.

Александра несколько раз оглянулась, но улица таяла во тьме, вокруг стояла тишина, и она решила не тратить время зря и идти пешком. Тем более что с каждой минутой все сильнее расходился ветер, снег колюче бил в лицо, и стоило Александре чуть замедлить шаг, как она начала дрожать.

Ничего, авось не замерзнет. Надо бежать во всю прыть, чтобы успеть на последний рейс в город. Завтра с утра у нее обход участка.

Строго говоря, можно было бы уехать утренним шестичасовым автобусом, как раз к девяти успела бы на работу, но провести еще одну ночь в этом доме… нет!

Левой руке что-то ужасно мешало, рукав шубки словно бы сузился и стал тесным. Александра мучилась-мучилась, потом не вытерпела: пошарила в рукаве и обнаружила там скомканный шарф. И только тут она сообразила, что выскочила, впопыхах даже головы не покрыв. Немудрено, что зазябла!

Стряхнула с волос снежок, щедро запорошивший их, и накрыла голову шарфом. Он был довольно узкий, большого проку не принес, а шапку она забыла в отцовом доме. Но за ней уже некогда возвращаться, да и не вернулась бы туда Александра, даже если бы ей грозил менингит после сегодняшнего путешествия!

С шапки-то все и началось…

Кое-как очнувшись под присмотром добрейшей Лидии Ивановны и осмыслив страшную новость о смерти сестры, Александра поднялась в свою квартиру и начала звонить в Сергач. Ни отец, ни мачеха к телефону не подходили, но наконец трубку взяла соседка Синцовых (у них был спаренный номер) и подтвердила: да, несчастье случилось, никакой ошибки тут нет, Каринины отец с матерью сейчас сидят у гроба, потому что завтра похороны, и если Александра хочет еще раз поглядеть на сестру, то она должна поспешить.

Александра взглянула на расписание автобусов, пришпиленное к обоям в прихожей. Через два часа последний рейс. Боже мой, еще два часа…

– Что, так и поедешь? – всхлипнула Лидия Ивановна, которая не отходила от своей молодой соседки, то и дело протягивая к ней руки, словно готовая подхватить, если Александра снова упадет. Да и то сказать, девчонку шатало при каждом шаге… Лицо у Лидии Ивановны от беспрерывных слез было красным, опухшим, словно бы распаренным.

– А что? – слабо шевельнула губами Александра.

– Да ты, мать моя, хоть под душ залезь да переоденься! – всплеснула руками соседка. – Разве можно тебе в таком виде на люди показываться, да еще на похороны ехать? Два шага не сделаешь, как в вытрезвиловку заберут!

Это уже знакомое слово заставило Александру вспомнить все, что с ней происходило. Поглядела на себя в зеркало – и медленно закрыла глаза, покачав головой.

Да, не то удивительно, что Золотовы приняли ее за бомжиху-наркоманку, а то удивительно, что веснушчатый голубоглазый милиционер ее чудесным образом узнал и поступил так по-доброму. Заявиться в таком виде в Сергач – это… это будет просто…

Пока Александра торопливо намыливалась под душем, смывая горячей тугой струей грязь, пот и слезы, Лидия Ивановна приготовила ей одежду: черную юбку и черный свитерок. Александра сама ее попросила подобрать вещи: зайти в комнату Карины, где стоял их общий гардероб, посмотреть на ее строго, мертво прибранную (сестра так аккуратно никогда не заправляла!) постель не было сил. Но при виде ненавистного черного цвета, который Александра никогда не носила, слезы снова хлынули из глаз.

Она отказалась от чая, хотя желудок давно подвело, и включила фен, чтобы подсушить волосы. Фен не работал. Александра вспомнила, как обнаружила его перегоревшим несколько дней назад и начала ворчать на Карину, которая умудрилась за месяц пережечь второй фен. Сестра сначала отшучивалась, потом надулась. Александра убежала на работу сердитая, так и не помирившись с ней, а ведь это было как раз в тот день, когда ее похитили, – значит, как раз в тот день, когда Карина погибла!

Раскаяние ударило в сердце так, что Александра согнулась от боли.

С трудом справившись с собой, вытащила из ниши шубейку, зимние сапоги: в Сергаче почему-то всегда холоднее, чем в городе, хоть и находится он южнее, да и в автобусе будет не больно-то жарко.

Шапка куда-то запропастилась. Александра нервничала, искала ее, выбрасывая все подряд из ниши, перетряхивая несколько раз одни и те же вещи, с ужасом ощущая, что сил больше нет держать зубы стиснутыми, что еще минута – и разразится жуткой истерикой, но тут Лидия Ивановна взглянула на часы, ахнула: «Да ты опаздываешь, мать моя! А голова-то мокрая!» – и нахлобучила на нее Каринину шляпку. Шляпа была норковая, новенькая, коричневая, вся искрящаяся блестками дорогого меха. Александра подняла было руку – снять, но бросила взгляд на часы и, забыв обо всем, вылетела из дому, едва успев схватить первую попавшуюся сумочку и сунуть в карман деньги, предоставив закрыть дверь опять-таки Лидии Ивановне.

Она не опоздала на автобус только каким-то чудом, и все два часа пути провела в состоянии, близком к полуобморочному, пытаясь сдерживать слезы, чтобы не привлекать к себе внимания, но они так и лились из глаз при каждом воспоминании о сестре. Дороги она не помнила, вообще ничего не помнила, как вдруг, очнувшись, обнаружила себя на освещенном крылечке отцовского дома, а в дверях – сгорбленную мачеху, которая смотрела на нее мертвыми глазами и скрипела сквозь провалившиеся губы:

– Ты? Заявилась наконец-то! Это же надо…

Она слабо покачала головой, с которой сползла шаль, открыв еще недавно черную, смоляную, а теперь сплошь поседевшую голову. И тут же принялась натягивать шаль, старательно убирая под нее растрепанные пряди.

Александра была так потрясена видом Ангелины Владимировны, что даже не слышала ее слов. Наконец мачеха повернулась и ушла в комнаты, а Александра тупо стояла в сенцах, не зная, что делать, пока не выглянул какой-то перекошенный старичок и не буркнул раздраженно:

– Дверь закрой, дура, по ногам несет.

– Папа… – слабо выдохнула Александра, с трудом узнавшая отца, но тот отмахнулся:

– Ладно, проходи, коли пришла. Только не раздевайся, мы не топили. – И скрылся за дверью.

«Почему они не топят, ведь в доме лютая стужа?» – не могла понять Александра, наблюдая, как изо рта вырывается слабенькое облачко пара. Но стоило войти в горницу, в которой вся мебель была сдвинута к стенам, чтобы освободить место для стола, на котором возвышался заваленный еловым лапником гроб, как она поняла – почему. Сквозь острый хвойный дух, сквозь сладковатый аромат свечей все же пробивался неодолимый, ничем не оборимый запах смерти: тело Карины, застывшее в морге, потихоньку оттаивало.

Отец с матерью сидели у изголовья. Рядом тихо плакали две какие-то девушки. Все были в пальто, в валенках, и даже на рясу худого монаха, который монотонно читал что-то из большой книги, был наброшен короткий тулупчик. Еще один такой же худой монашек в таком же тулупчике сидел, съежившись, в углу, наверное, ожидая, когда настанет его черед читать каноны.

Александра подтянула к себе стул и села в ногах сестры, почему-то робея подойти ближе. Отсюда она видела только краешек воскового лба над зеленью ветвей.

– Уста мои молчат, и язык не глаголет, но сердце вещает: огнь бо сокрушения, сие снедая, внутрь возгорается, и гласы неизглаголанными Тебе, Дево, призывает… – то возвышая голос, то переходя на шепот, бормотал монах. – Святых Ангел священным и честным рукам преложи мя, Владычице, яко до тех крилы покрывся, не вижу бесчестного и смрадного и мрачного бесов образа…

Через некоторое время девушки встали, робко погладили по плечу Ангелину Владимировну – и ушли, на прощание скользнув по Александре глазами, остекленевшими от слез, но все-таки полными живого, неутихающего девичьего любопытства. Это были Катя и Зоя, с которыми в детстве дружила Карина, Александра узнала их, но не могла вспомнить фамилий. А это было почему-то очень важно – вспомнить. Она даже зажмурилась от усилий, а когда с сожалением открыла глаза – на ум так ничего и не пришло, – вдруг перехватила взгляд мачехи, устремленный вслед уходящим девушкам. И Александра вздрогнула, пораженная выражением жгучей ненависти, которая светилась в этом темном, угрюмом взоре.

«Вы живы, а она мертвая! – чудилось, кричали глаза осиротевшей матери. – Почему вы живы? Какое вы имеете право быть живыми?!»

Александра испуганно смотрела на Ангелину Владимировну, и та, словно почуяв что-то, перевела взгляд на падчерицу, потом поспешно отвернулась – снова уставилась в лицо мертвой дочери. Александра съежилась на стуле, уверяя себя, что ненависть в глазах мачехи ей просто померещилась, что этого не может быть…

И все-таки она не смогла заставить себя пересесть поближе к Ангелине Владимировне, которая, впрочем, больше ни разу не взглянула на нее. Александра так и провела всю ночь в ногах покойницы, ослабевшая и отупевшая от горя, изредка проваливаясь в дремоту, навеваемую монотонным голосом монахов, которые сменяли один другого, печально и безответно вопрошая неведомо кого:

– Душе моя, душе моя, восстани, что спиши? Конец приближается, и нужда ти молвити. Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, иже везде сый и вся исполняяй…

Когда рассвело, монахи ушли, а прочего народу в доме прибавилось. Появились соседки, товарки Ангелины Владимировны по школе, принесли какие-то продукты, начали готовить поминальный обед. Вскоре по дому властно поплыли запахи мясного, наваристого борща, блинов, жареных кур.

Потом на улице забили в литавры оркестранты, возникли какие-то простоволосые мужички со скорбно поджатыми губами и черными повязками на рукавах. Ангелина Владимировна заголосила, к ней присоединились старухи-плакальщицы, и Александра как провалилась в какую-то мутную, неразличимую, неслышимую полутьму, так и вынырнула из нее только на кладбище, увидев, что стоит на грязном, затоптанном, смешанном с глиной снегу и бросает ком земли на крышку гроба, стоявшего где-то глубоко, невероятно глубоко внизу.

– Карина! – выкрикнула она, вдруг окончательно поверив и осознав, что это не шутки, не бред, что сестра в самом деле умерла, даже похоронена, а Александра не помнит ни лица ее, ни голоса, ни самих похорон… Самое ужасное было именно в том, что она ничего не помнила. Губы ее были ледяными, но от холода или от прощального поцелуя – Александра не знала и этого.

– Карина!

– А, завыла, волчица, – тихо сказал кто-то рядом, и Александра, покосившись, увидела рядом черное лицо мачехи. – Ну как, довольна?

– Ангелина, ты что? – испугался отец, робко беря ее за руку, но мачеха резким взмахом отшвырнула его, да так, что Синцов еле удержался на ногах, – а потом закричала, уставившись в лицо Александры незрячими, сплошь черными, провалившимися глазами.

Нет, это был даже не крик, а именно вой – неразборчивый, бессвязный, бессмысленный, – однако сквозь рыдания порою прорывались слова, и были они такими, что Александра, услышав их, захотела исчезнуть, исчезнуть отсюда, а еще лучше – лечь в могилу рядом с Кариной и умереть. Потому что Ангелина Владимировна желала именно этого, только это могло бы утешить ее сейчас в страшном, невыносимом горе…

Не выдержав, Александра повернулась и побрела куда-то не глядя, но тут же ее с двух сторон схватили за руки какие-то женщины. Их лица неярко маячили в полутьме, которая реяла вокруг Александры. Вроде бы одна была та самая соседка Синцовых, с которой Александра говорила вчера по телефону, а вторая тоже какая-то знакомая, но кто именно – разве вспомнишь сейчас?

– Саша, ты что? – зашептали они хором, одинаково испуганно вглядываясь в ее лицо. – Саша, да ты не принимай близко к сердцу… Она ведь не в себе, Ангелина-то, она умом сдвинулась! Все-таки единственную дочь в могилу положила!

Александра сделала попытку вырваться, но не смогла.

– Саша, да разве можно! – опять зашептали женщины, еще крепче цепляясь за нее. – Ну как ты уйдешь? Не позорь отца, его и так перекосило на всю левую сторону. И себя не позорь. На поминки народу знаешь, сколько придет? На стол подавать надо, посуду мыть… Следить за всем надо, хозяйским глазом приглядывать. Кроме тебя, некому!

Незаметно для Александры женщины вывели ее с кладбища и, как ни пыталась она свернуть к автовокзалу, повлекли за вереницей, тянущейся к дому Синцовых. Постепенно Александра смирилась, перестала вырываться.

В самом деле, что значили оскорбления обезумевшей от горя мачехи по сравнению со смертью Карины? Нельзя, чтобы день ее похорон закончился скандалом в семье, Александра перетерпит как-нибудь, а к вечеру Ангелина Владимировна, может быть, немного успокоится, поймет, что наговорила напраслины, небось еще и прощения попросит…

Но напрасно Александра надеялась. Стоило ей войти в комнату, где был накрыт стол, как она натыкалась на взгляд Ангелины Владимировны, и выражение ее глаз было таким, что у Александры начинали трястись руки, борщ выплескивался через край тарелки, стопка блинов угрожающе кренилась, и она лишь чудом не роняла тарелки. В конце концов, не выдержав, Александра скрылась на кухне и здесь, возле раковины с грязной мыльной водой, получила недолгую передышку. Она мыла, мыла, споласкивала, споласкивала эти бесконечные тарелки, которые невесть откуда возникали и пропадали невесть куда, но вдруг ее словно бы шилом в бок ткнули. Обернувшись, Александра увидела в дверях мачеху, которая стояла, вытянув шею, и смотрела, смотрела на нее…

Тут же появилась соседка, схватила Ангелину Владимировну за бока, утащила в коридорчик, бормоча что-то успокоительное, а Александра устало оперлась на раковину и так стояла, пока вода не начала выплескиваться через край. После этого она еще поработала несколько минут, а потом почувствовала, что начинает задыхаться. И тогда она ушла, понимая, что в последний раз переступает порог этого дома, что не вернется сюда никогда.

Она почему-то тащилась еле-еле, скользя и спотыкаясь на каждом шагу. Приостановилась под фонарем и посмотрела на часы.

Господи! Она опоздает, точно опоздает на последний автобус! А еще так далеко…

Обернулась растерянно – и вдруг увидела в снежной круговерти приближающиеся фары. Махнула рукой без всякой надежды, однако фары приветливо мигнули, и потом большой черный автомобиль притормозил рядом с Александрой.

Она начала бестолково терзать ручку двери, бормоча:

– Подвезите до автовокзала, пожалуйста.

Дверца почему-то никак не открывалась, а сквозь затемненные стекла не было видно внутренности кабины. Александра билась в дверцу, как бабочка – в окно, но вдруг кто-то мягко взял ее за руку:

– Погодите. Этак вы дверь сломаете, как тогда ехать?

Александра покосилась на высокого парня с припорошенными снежком волосами, мимолетно удивилась, что в такую стужу он бегает по улицам без куртки, в свитере, а потом под его умелой рукой дверца открылась, и она неловко взобралась на высокое сиденье.

Место водителя было почему-то пусто, Александра оглянулась, но дверца за ее спиной уже захлопнулась. Она растерянно моргнула, но тут же за руль вскочил человек, почему-то показавшийся ей знакомым. Снег таял на его светлых волосах и толстом свитере.

Да ведь это тот самый парень, который помог ей открыть дверь!

«Как он здесь оказался?» – не в шутку озадачилась Александра, но тотчас до нее дошло, что это и есть водитель автомобиля.

– Вам до автовокзала, я правильно понял? – уточнил он.

Александра кивнула.

Заработал мотор.

– Ого, колотун какой на улице! – постучал зубами парень. – Включу-ка я печку, вы не против?

Она снова кивнула, и тотчас раздалось чуть слышное гудение. Повеяло теплом, таким блаженным, что Александра счастливо вздохнула, постепенно переставая дрожать.

Автомобиль тронулся с места. Тихонько играла музыка, совсем чуть слышно, Александра даже не могла разобрать мелодию, но это было приятно. Водитель молчал. Александра тоже не испытывала особого желания вступать в светскую беседу.

Она склонила голову на спинку сиденья. Какая красивая машина, как тут тепло и хорошо. Жаль, что нельзя доехать до Нижнего, у нее денег таких нет, да и неизвестно, куда направляется этот человек, может, им совсем не по пути. А как было бы хорошо…

Александра вздохнула, пытаясь подавить зевок. В тепле, полумраке глаза закрывались сами собой. Господи, это сколько же времени она толком не спала? Трое суток в подвале, да вчерашнюю ночь… Так устала, что даже нет сил горевать по сестре. И обида на родных растворяется в этой усталости, в сонливости. «Ладно, в автобусе посплю. А сейчас только вздремну, пока мы до автовокзала едем, на одну минуточку», – пообещала она себе и с наслаждением смежила нестерпимо тяжелые веки.

* * *

– Геля! Геля! – окликнул кто-то.

Гелий обернулся. Голос был вроде бы знакомый, но в то же время и нет. И не понять, откуда кричат.

– Геля! Иди сюда!

Вот оно что: зовут из двора Ховриных. Что ж там такое приключилось, что кричат с таким отчаянием? Он пошел – сперва медленно, потом быстрее.

С опаской приоткрыл калитку – у Ховриных была здоровенная псина по кличке Супермен, а попросту – Супер. Он, конечно, не набросился бы на Гелия, но иногда любил показать, кто в этом дворе хозяин. Однако сейчас Супера, очевидно, загнали в дом, чтобы не пугал людей; хозяйка махала ему с крыльца:

– Ой, иди сюда, Христа ради!

– Здравствуйте, Елизавета Петровна, – настороженно сказал Гелий, не веря глазам: всегда улыбчивое, добродушное лицо соседки было красным, распухшим. – Что-то случилось?

– И не говори! – всхлипнула она, скрываясь на летней веранде.

Гелий осторожно поднялся по ступенькам, ожидая какой-то неприятности. Но то, что предстало глазам, заставило его покачнуться.

Вся небольшая летняя веранда была забрызгана кровью. Потеки уже потемнели и засохли, почему-то первой мыслью Гелия было, что их теперь нипочем не смыть, придется отдирать вместе с обоями. И еще чем-то коричневым, темным были измазаны стены и пол, на котором… Он только раз глянул – и выскочил обратно на крыльцо, пытаясь подавить рвотный спазм. Зачерпнул из бочки дождевой воды, плеснул в лицо, потом еще раз, еще. Стало немножко легче.

Устыдясь своей слабости, Гелий на ватных ногах вернулся на веранду, где навзрыд плакала Елизавета Петровна, беспомощно глядя на громадную овчарку – вернее, ее труп. Уже закоченелый, обезглавленный труп…

Вся шерсть Супера была в крови и вдобавок покрыта чем-то отвратительным, черным и зловонным. Гелий понял, что неизвестный убийца не только прикончил пса, но и надругался над ним, унизил несчастное животное, вымазав его и веранду своими экскрементами.

Тошнота опять подкатила к горлу. Гелий схватил под руку Елизавету Петровну и вместе с ней выскочил на крыльцо. Остановился, прижал к себе соседку. Он был невысокий, худой, но Елизавета Петровна оказалась так мала ростом, что даже ему едва доставала до плеча. Она уткнулась юноше в грудь и дала волю слезам.

– Кто… мог? Зачем? За что?.. – толчками рвалось из горла вместе с рыданиями.

Гелий промолчал. Супер был известен своим крутым нравом. Даже ближайшие соседи опасались открыть калитку, предварительно не вызвав криком Елизавету Петровну или ее внука Петьку. Бродяг, которые иногда наваливались на поселок, особенно после окончания летнего сезона, когда дачники разъезжались, и начинали почем зря шерстить погреба и сараюшки с коптильнями, Супер чуял за полверсты и начинал заходиться в приступах грозного лая, отпугивая таким образом бомжей не только от своего двора, но и от соседних. А уж стоило ему, громыхая цепью по металлическому тросу, тянувшемуся через двор, домчаться до забора и, встав на задние лапы, высунуть свою огромную черную голову, как у самых отчаянных разбойников начинались нервные судороги, и они, развернувшись, улепетывали на полусогнутых, давая себе страшные клятвы искать поживу где угодно, только не на этом конце Слободской улицы. Супер не спускал даже мальчишкам: за забором было футбольное поле, и, если мяч невзначай перелетал через забор, выручить его можно было, только если дома оказывались хозяева. Боже упаси сунуться во двор! Супер был пострашней собаки Баскервилей. И его хозяева, и их ближайшие друзья, вроде братьев Мельниковых, Эльдара и Гелия, отлично знали, что Супер никогда не пустит в ход зубы, а с теми, кто ему по душе, вообще будет вести себя, как шаловливая болонка. Но они благоразумно держали эту информацию при себе, так что воистину зверский образ Супера держал весь остальной поселок в страхе и уважении.

– Вы проверили – в доме все цело? – спросил Гелий, понимая, что любые утешения окажутся сейчас бесполезными, и прекратить эти отчаянные рыдания соседки можно, только заставив ее подумать о чем-то практическом.

Она слабо махнула рукой:

– Не успела. Я как вошла во двор, увидела, что Супера нет, а веранда нараспашку – и туда. А здесь… О господи, о господи, хорошо, хоть Петьки нету, остался на станции в игровом зале! Это часа на два, не меньше. Как раз хватит времени все убрать. Геля, родненький, ты мне поможешь? А? – Елизавета Петровна подняла изуродованное слезами, умоляющее лицо.

Гелий нервно сглотнул, отвел глаза.

– В милицию надо позвонить, – сказал он, чувствуя себя ужасно оттого, что придется опять войти на веранду, увидеть все это, прикасаться… – Обязательно надо в милицию!

Руки Елизаветы Петровны бессильно упали.

– Не пойду, – глухо сказала она. – К Малявке? Не пойду! Какой смысл? Только унижений натерпишься!

Гелий вздохнул. Натерпишься, уж точно. Малявка, начальник станционной милиции, – он такой! Живет в Москве, в Озерное только на работу ездит, для него все в поселке – спекулянты, а дачники – дармоеды. Иногда Гелию казалось, что Малявка опоздал родиться лет на сорок. Да, еще отец рассказывал, как в 60-е годы крушили почем зря приусадебные хозяйства, заставляли резать скотину. Опять вползло в обиход словечко «кулак», ну а каждый, кто не принадлежал к числу пролетариата, был, стало быть, спекулянтом. Вот и Малявка словно бы вывалился из тех времен вместе со своими ухватками и терминологией! Всех дачников он считал «новыми русскими» и частенько подпускал вслед: «Всех вас будем ссылать на Южный берег Северного Ледовитого океана!» По-человечески Малявка обращался только с Корниловым… но это надо быть полным идиотом, чтобы не обращаться с депутатом Корниловым по-человечески! Гелий сам не видел, но были в поселке люди, которые уверяли: когда Леонид Васильевич Корнилов зачем-то заходил в отделение, Малявка провожал его на полусогнутых, что при его богатырском росте и семипудовой фигуре выглядело комично. Даже дверцу корниловского «мерса» отворил и придерживал, пока Леонид Васильевич не сел и не отпустил начальника милиции милостивым взмахом руки. И про Южный берег Ледовитого океана Малявка с ним помалкивал. А с остальными был сущим Держимордой.

– Ладно, вы пока проверьте дом. Только зайдите с другой стороны, чтоб не ходить мимо…

Гелий легонько подтолкнул Елизавету Петровну в обход дома, а сам пошел к коптильне. Он давно уже приметил, что замка на двери нет, а засов просто заложен.

Открыл дверь, постоял, привыкая к темноте. И невольно присвистнул.

Да, хорошо поработали! От кур, повешенных над коптильней, конечно, и следа не осталось. Да что куры! Вешала сорваны, крючья исковерканы, даже бок чугунной коптильни украшен вмятиной. А вот в углу и «орудие труда» прислонено – могучая кувалда. А самое мерзкое – эта вонь.

Гелий отшатнулся, едва не наступив на зловонную кучу. И коптильня вымазана этой гадостью, как стены на веранде.

«Да у них что, медвежья болезнь была?» – подумал с бессильным отвращением и вышел на воздух.

В доме открылось окошко, выглянула Елизавета Петровна:

– Ничего не тронуто, не разгромлено, только погреб открыт. Прошлогодние банки с соленьями все вынесли. И новое варенье. И холодильник обчистили, и буфет. Ну и аппарат, конечно, уволокли. А деньги у меня оставались неприбранными на нижней полке буфета, аж двести рублей, – не тронули. Что ж, им только выпить и закусить надо было?

Голос ее был усталым до безжизненности. Не дрогнул даже при слове «аппарат». А ведь самогонный аппарат достался Елизавете Петровне от матери и был ее гордостью. Сам Гелий по младости лет и слабому здоровью практически никогда не пил, разве что шампанское на Новый год, однако Эльдар со знанием дела уверял, что медовую самогонку Елизаветы Петровны можно продавать наравне с «Шустовской», которая, как известно, тоже на меду, – и еще неизвестно, которая водка будет признана лучшей, «Шустовская» или «Ховринская»!

«Бомжи, – подумал он. – Больше некому. Городские налетчики взяли бы телевизор или Петькину «Дэнди», а уж мимо денег точно бы не прошли. И в коптильне бы не нагадили. Это бомжи! Неужели Деминых рук дело?! Нет, даже он на такое не способен!»

Гелий скрипнул зубами. Не способен? А кто его знает, этого Дему, сукина сына Дему! Гвоздь в сапоге у всего поселка, чирей в неприличном месте, чесотка неизлечимая, стригущий лишай! Гелий один раз сам видел, как бабулька Самохвалова, у которой Дема две осени подряд, тихими темными ночами, выкапывал картошку, ставила в церкви свечку комлем вверх, что означало – на погибель. При этом она пришептывала имя Демы. Грех смертный, на такое пойдешь только от великого отчаяния! Но самое обидное, что зря взяла грех на душу бабулька – Демину заскорузлую, годами немытую шкуру и серебряной пулей не пробьешь, что ему какая-то тоненькая свечечка, пусть даже комлем вверх! К тому же, не пойман – не вор. Подумаешь, видел кто-то Дему на соседней станции, весело торгующего картохой по бросовой цене! Нашелся один смелый – спросил: откуда, мол, дровишки? «Да так, один мужик продать поручил, – отболтался Дема. – Это ж только вы меня за шваль держите, а имеются люди, которые подальше носа своего видят! И понимают, что лидеру движения «За либеральную Россию» можно доверить даже судьбу страны, а не только мешок картошки!»

Деминого настоящего имени никто не знал. Дема – это от слова «демократ». Он появился в Приречном с пяток лет назад – седобородый, косматый, нестриженый, невероятно грязный – и поселился в старом пионерлагере. Тут как раз лагерь купили какие-то богатые люди для своей базы отдыха и турнули Дему. Дема же уходить не захотел. Он полагал, что со своими боевыми заслугами перед новым обществом вполне может претендовать на тепленькую должность сторожа будущей базы отдыха. Он приволок кучу грязных, мятых, засаленных бумажек с невообразимыми печатями, иные даже на гербовой бумаге. Из них следовало, что во времена оголтелой демократии данный господин являлся основателем и руководителем движения «За либеральную Россию», основным лозунгом которого было: «Россия без русских!» Поговаривали, что среди бумажек имелась положительная характеристика движения вообще, и Демы в частности, написанная самим Сахаровым. Однако даже это «светлое» имя не впечатлило новых хозяев лагеря, и Дему вторично попросили очистить близлежащее мировое пространство. Когда он отказался, вытолкали взашей.

Ну Дема сгинул неведомо куда, а через неделю лагерь в одну ночь сгорел дотла. Восстанавливать его никто не стал – овчинка выделки не стоила. Теперь погорелище поросло травой и молоденьким кустарником, а на его обочине Дема соорудил себе из оставшихся нетронутыми огнем досок балаган, в котором иногда принимал других бомжей. Гелию однажды довелось проходить мимо – как раз во время такого приема. Из балагана неслись сдавленные песенки Высоцкого, пахло марихуаной, в траве тискалась немолодая парочка, ветром ворошило страницы замшелого «Огонька» с портретом печально известного Коротича – словом, налицо был весь инфантильно-демократический набор!

Впрочем, по сути своей Дема был не демократ, а анархист, потому что он не понимал уважения к чужой собственности. Каждый огород, каждый погреб, каждый дом был для него свой. Правда, анархизм не простирался настолько далеко, чтобы шляться Деме по этим огородам, погребам и домам средь бела дня, у всех на глазах. Он выжидал ночи или отлучки хозяев и тогда тащил все, что попадалось под руку из еды, откручивал головы птице, безобразно ковырялся на огородах. А может, никаким он не был анархистом, а был просто сволочью, ворюгой, бывшим зеком, у которого тяга к разрушению в крови. А демократия, «За либеральную Россию», Сахаров и все прочие прибамбасы – исключительно от нашей исконной интеллигентской привычки под всякое, даже самое гнусное, деяние подвести теоретическую базу.

Того, что Дема сидел, он никогда в жизни не скрывал: все-таки пострадал от коммунистического режима. И хотя он, как Малявка, попал не в то время – опоздал и на Соловки, и на Колыму, и, уж конечно, на строительство Беломорканала, – все же советская милиция пару раз начищала ему рыло: нос у Демы и по сю пору был заметно свернут вправо. В точности по его убеждениям!

Как-то раз Дему почти взяли с поличным. Вообще-то он обладал поразительной способностью выходить сухим из воды, но тут Валентина Ивановна Ковалева, бывшая учительница Озерной школы, а ныне пенсионерка, маясь бессонницей, выглянула в яркую, лунную ночь в окошко мансарды и увидела торчавший из картофельных кустов тощий мужской зад, рядом с которым стояла на грядке немалая корзина. Валентина Ивановна была женщина решительная, даром что подступила к своим семидесяти восьми. Она даже не стала будить мужа, а взяла его двуствольную пукалку, которую старикан Ковалев изредка выгуливал на ближних болотах, пугая выстрелами комаров, сунула в стволы два патрона и вышла на крыльцо. Дему она узнала сразу, но, сдерживая охотничий азарт, кралась по огороду до тех пор, пока не очутилась с ним лицом к лицу, и тогда рявкнула:

– Руки вверх!

Дема медленно разогнулся – и в следующее мгновение уже швырнул корзину в старушенцию, а сам задал такого стрекача через огород, что только пятки засверкали. Вошедшая в азарт Валентина Ивановна влупила по нему дуплетом, Дема метался по грядкам, как слаломист, и ушел-таки. Однако возле забора обнаружилось несколько кровавых капелек, из чего можно было заключить, что грабитель понес не только ощутимый моральный, но и некоторый физический урон.

Весть о случившемся мгновенно разнеслась по поселку: и потому, что пукалка издавала неслабые звуки и разбудила половину спящих, и потому, что молодежная компания возвращалась с ночных купаний с озера и видела, как улепетывал Дема. Да и сама Валентина Ивановна не скрывала своей доблести. Она даже отнесла заявление насчет ночного грабежа в милицию, чтоб Деме впредь неповадно было. Однако Малявка порвал бумажку у нее на глазах, сообщив, что она перешла пределы необходимой обороны, и если Дема не дурак, то подаст встречный иск по поводу своих ран, и тогда еще неизвестно, кто окажется в узилище.

Валентина Ивановна была женщина интеллигентная. А советскому интеллигенту, в отличие от российского, ведь что нужно? Чтобы все хорошо было не только в его личной квартире, на участке, в фирме, в компании, а непременно в мировом масштабе! «Если я отступлюсь, кто остановит Дему?» – подумала героическая женщина и отнесла в милицию второе заявление. Малявка мученически завел свои маленькие глазки, но рвать его не стал.

А вскоре Валентину Ивановну остановил невдалеке от продмага огромный мужик с внешностью питекантропа-олигофрена и спросил, как пройти на кладбище.

Она объяснила – вежливо и подробно.

– Это хорошо, что ты знаешь дорогу, – ухмыльнулся мужик, и в его ощерившейся пасти тускло блеснуло золото. – А дедок твой тоже знает?

– Что вы имеете в виду? – насторожилась Валентина Ивановна.

– Сама прикинь, – загадочно сказал мужик и неторопливо отошел к магазину, где на доисторических бетонных плитах его поджидал… Дема.

Остолбеневшая Валентина Ивановна видела, как они обменялись несколькими словами, причем мужик цедил через губу, а Дема кланялся и оттопыривал зад, словно гомосексуалист-профессионал. Потом мужик сел в серебристый «Вольво» и усвистел в неизвестном направлении, а Дема поглядел на замершую Валентину Ивановну и торжествующе ухмыльнулся.

Так стало известно, что у Демы есть «крыша». И «крыша» серьезная…

На следующую ночь Валентина Ивановна проснулась от боли в висках. Опять поднялось давление! Полежала немножко, надеясь, что все само пройдет, потом поднялась, пошла на кухню, где была аптечка, – и невзначай взглянула в окно. Луна светила уже не столь ярко, как неделю назад, однако все равно можно было разглядеть, что по огороду не таясь, по-хозяйски, разгуливает Дема, причем на сей раз его интересы простирались гораздо дальше молодой картошки: они тянулись и к кабачкам, огурцам и болгарским перцам.

Валентина Ивановна на деревянных ногах вышла в прихожую, сняла со стены пукалку, зарядила ее… и свалилась без памяти. Когда ее нашел муж, она была еще жива, но «Скорой» не дождалась.

Через полмесяца после ее смерти умер и старик Ковалев. Дети их жили в городе, они приехали на похороны, заколотили дом и выставили его на продажу, однако вскоре дом среди ночи запылал, и пожар удалось погасить, лишь когда от дома остались обугленные кирпичные стены. До осени Дема пасся на огороде Ковалевых, как на своем собственном, и никто не смел ему слова сказать.

В сердцах жителей Озерного начал укореняться страх. И теперь если кто-то обнаруживал урон в огороде, погребе или коптильне (многие в Озерном жили тем, что продавали пассажирам проходящих поездов или возили в Москву кур домашнего копчения), если снято было оставленное на ночь на сушилах белье, если пропадала кошка или дерзкая собачонка, никто и слова не смел сказать. Дема и его гости расхаживали с довольными физиономиями. Словом, это был натуральный террор.

Мало кто не боялся Демы и его «крыши». Ховрины и Мельниковы – вот, пожалуй, и все. Ховрины – потому что жили под охраной Супера. Гелий Мельников – потому что был слишком еще молод и верил в справедливость, а его брат Эльдар – потому что поселковые дела его ничуть не волновали.

Эльдара вообще ничего не волновало, кроме его рухнувшей жизни. Три года назад он был преуспевающим московским мануальщиком – богатым, со сложившейся клиентурой. Но вот однажды к нему пришла известная журналистка, предъявила корочки одной из популярнейших газет и сообщила, что желает написать о чудо-руках Эльдара Мельникова, поэтому пожалуйте дать интервью. Эльдар интервью дал, позволил журналистке присутствовать на своих сеансах и настолько восхитил ее, что девица решила сама на себе испробовать целительную силу мануальной терапии. Не то чтобы у нее что-то болело – так, изредка ломило спину от долгого сидения перед компьютером.

Когда Эльдар взялся за дело…

Потом молодая женщина рассказывала, что сила его рук была такова, что ей казалось: вот-вот мануальщик продавит спину насквозь. Терпеть становилось все труднее, она шутливо запищала: вроде бы наглядной агитации достаточно! Однако Эльдар не собирался останавливаться. Заявив, что у журналистки смещение дисков, он прописал ей растяжение позвоночника на специальных приспособлениях, переразгибание и хвойную ванну, что и было проделано.

Спина не болела два дня, за которые журналистка торопливо наваляла восторженную статью и отдала ее в номер. А спустя месяц начались боли в паху. Потом стали неметь икры, словно их «отсидели». Потом заныла кожа на ногах, да так, что женщина не могла спать.

Памятуя о чудо-руках, поехала к Эльдару. Тот пожал плечами: «При чем тут я?» – и предложил сделать массаж. При этом жаловался: «У вас совсем нет мышечного корсета, нечего массировать!» Потом эта фраза стала эпиграфом для новой статьи о чудо-мануальщике, который устроил своей пациентке всего-навсего разрыв сосуда, снабжающего спинной мозг кровью. Это выяснилось после операции в Институте нейрохирургии, куда молодая женщина попала после того, как у нее отнялись ноги. Ходить она больше не смогла, даже после сложнейшей операции…

На Эльдара подали в суд. Чтобы выплатить компенсацию журналистке, пришлось продать родительское наследство – квартиру в Москве – и вместе с братом переехать в Озерное в дачную, еще дедовскую развалюху. Гелий перешел в местную школу, а Эльдар устроился в районный морг. Он и раньше, до того как подался в мануальщики, работал патологоанатомом – теперь вернулся туда, откуда ушел. Замолвил за него словечко один из бывших его пациентов – у которого, наоборот, после лечения исправилось застарелое смещение дисков, так что он был немало благодарен Эльдару. Фамилия его была Корнилов, он был депутатом Госдумы от НДР, близким к Черномору и Рыжику-младшему, считался человеком могущественным. Но даже он, при всей своей силе и власти, не мог запретить Эльдару пить и оплакивать свою загубленную жизнь. Корнилов имел в Озерном дачу недалеко от дома Мельниковых, разрушение Эльдара происходило на его глазах, и Леонид Васильевич старался встречаться с ним пореже. Младший сын его, Севка, был почти ровесником Гелия, какие-то два года разницы, однако дружбы между мальчишками не получилось: прежде всего потому, что Севка, звезда спортивной гимнастики, больше времени проводил за границей, чем в Москве, ну а появляться в Озерном у него практически не было времени.

А в этом году прошел слух, будто Севка Корнилов ушел из спорта по болезни, более того – прочно прописался в кардиоцентре и вроде бы на выздоровление даже не надеются. Дом Корниловых теперь большей частью стоял запертым, Леонид Васильевич и его старший сын наезжали сюда только изредка – наверное, когда уж совсем невмоготу становилось в Москве. Тогда Корнилова-отца можно было увидеть рано утром над озером, где он стоял, глядя на восходящее солнце, словно какой-нибудь древний язычник, вымаливающий у светила спасение единственного сына. Ну да, единственного, – ведь старший-то, Слава, был сыном его жены от первого брака, носил другую фамилию и Корнилову был не родной. А вот Севка… Корнилов уже потерял не так давно дочь и жену, смерть Севки была бы для него невыносима.

Сейчас Леонид Васильевич как раз был в поселке – Гелий видел его «Мерседес» за каких-то полчаса до того, как его зазвала к себе рыдающая Елизавета Петровна Ховрина, и у него мелькнула мысль: если к Малявке идти бессмысленно, может, обратиться к Корнилову? Может быть, Леонид Васильевич сумеет избавить поселок от распоясавшегося Демы?

* * *

Кто-то громко вздохнул рядом, выпустив изо рта клуб морозного воздуха. Холод коснулся лица, и Александра резко, как от толчка, открыла глаза.

Перед ней методично ходили по стеклу «дворники», разгребая тяжелые комья снега, а чуть ниже успокоительно светились разноцветные огоньки, мигали какие-то цифры, вздрагивали стрелочки… Мгновение Александра тупо смотрела на них, потом с облегчением вспомнила, что это – автомобиль, в котором она едет на автовокзал. Ну, слава богу, она дремала всего несколько минут, а такое ощущение, будто спала не меньше часу, даже шея замлела.

Александра с удовольствием потянулась, потом вспомнила, что вроде была не одна в автомобиле, покосилась налево – и обнаружила, что как раз одна. Место водителя пустовало. Наверное, он хлопнул дверцей, выходя из кабины, – это и разбудило Александру.

Она прижалась лицом к стеклу, но ничего не могла разглядеть в снежной кутерьме. Ну и погодка! Хоть бы не отменили рейс, такие фокусы на автовокзале иногда проделывали, когда погода стояла «нелетная». Якобы в целях безопасности пассажиров.

Но где же водитель? Надо бы с ним как-то расплатиться. Интересно, дорого он возьмет? Впрочем, больше двадцатки давать глупо: ведь ехать до автовокзала было всего ничего.

Однако что-то он загулял. До отправления осталось, наверное, минут пять, не больше.

Александра взглянула на часы и безнадежно усмехнулась. Можно считать, она опять осталась без часов, потому что эти вдруг сломались. Фирма, называется! За пять минут уйти вперед на полтора часа – это же просто сойти с ума!

Она скользнула взглядом по панели приборов и тихо ахнула, наткнувшись взглядом на циферблат. Видимо, все часы в мире сошли с ума, потому что эти тоже показывали шесть тридцать – в точности как Александрины. Не пять, как следовало бы, а шесть тридцать!

Александра рванула дверцу и высунулась. Лицо ее сразу оказалось залеплено снегом, но и одного взгляда хватило, чтобы понять: автомобиль стоит не около автовокзала, не на какой-то сергачской улице, а натурально в чистом поле, затянутом белыми вихрями. Нет, вон чернеется какое-то приземистое строение – то ли избушка, то ли балаган…

Похитили! Ее снова похитили!

Ужаленная страхом, Александра ринулась вперед и, сорвавшись с высокой подножки, упала на стылую землю. Не чувствуя боли, вскочила, побежала, ничего не видя в мельтешенье снега, но почти тотчас с силой ударилась обо что-то похожее на ходячий сугроб, все такое белое и холодное. Сугроб покачнулся, ойкнул, а потом спросил:

– Подышать решили? Смотрите не заблудитесь!

Голос показался знакомым… Да ведь это тот самый приветливый водитель, который предательски заманил ее в свой могучий черный автомобиль, а потом завез неведомо куда!

В своем страхе Александра как-то малость подзабыла, от кого все-таки исходила инициатива, но сейчас это было совершенно неважно. Не до тонкостей, когда надо спасть жизнь!

Она с такой силой толкнула водителя, что он качнулся, Александра же рванулась куда-то вперед, но не пробежала и трех шагов, как рука ее была словно бы тисками стиснута, а сердитый голос спросил:

– Вы что? С ума сошли?

Водитель рванул ее к себе. Лицо его, покрытое снежными нашлепками, показалось Александре необыкновенно злобным. Только тут Александра смогла оценить милосердие – да-да, именно милосердие! – трех ее бывших похитителей, не дававших ей увидеть свои лица. Ведь общеизвестно – лишнее знание о похитителях часто становится причиной смерти заложника. А этот…

– За что? – вскрикнула Александра, совершенно теряя голову от отчаяния. – Что вам от меня надо? Что вы ко мне привязались! Отпустите меня!

– Да вы что? – спросил водитель изумленно. – Вам приснилось что-то страшное, не пойму? Это бензозаправка, успокойтесь. Я просто остановился заправить машину.

– А где автостанция? – истерически выкрикнула Александра, не понимая, почему она тут стоит с ним и точит лясы, вместо того чтобы бежать сломя голову.

– Надо полагать, осталась в Сергаче, – ответил водитель, и в голосе его Александре послышалась усмешка. – Давайте вернемся в машину, и я вам все толком объясню.

И, не обращая больше на нее внимания, он пошел к бесформенному темному пятну – своему автомобилю, на ходу пытаясь сбить с плеч наросшие на них снежные холмики.

Александра тупо смотрела ему вслед, пока он не обернулся и не сказал сердито:

– Да вы просто дурочка, честное слово! Немедленно идите в машину, пока не превратились в снежную бабу! Только отряхните как следует шубку, если не хотите сидеть в луже.

Словно подавая пример, он отряхнул с себя налипший снег – и проворно шмыгнул в теплое автомобильное нутро. Тотчас вспыхнули фары, высвечивая Александру, и ей вдруг показалось невыносимо глупым стоять вот так, окутанной метелью и страхами. В конце концов, если он так уж хотел ее похитить, почему не затащил в машину силком?

Противный какой тип все-таки. Почему он назвал ее снежной бабой? Ведь вполне мог бы сказать: «Идите в машину, пока не превратились в Снегурочку!»

Ох, господи! А сумка ведь забыта на сиденье! Что-то больно щедро она сумками бросается: одну, со всеми больничными документами, потеряла при первом похищении, теперь и эту, с остатками денег и паспортом, решила подарить на память… кому? Больше у нее сумок нет, придется новую покупать, но хорошие сумки нынче несусветно дороги! А возня с заменой паспорта? А штраф за его утерю?

Послышался нетерпеливый гудок.

Александра пожала плечами и медленно, как бы нехотя пошла к машине. Долго, с подчеркнутой тщательностью, сметала и стряхивала с себя снег… впрочем, это был мартышкин труд, потому что его наносило снова и снова, и, наконец, она плюнула на это дело и забралась в автомобиль.

Водитель сидел с термосом в руках и выглядел так безобидно, что Александра окончательно растерялась.

– Хотите кофе? Еще горячий.

Александра сочла, что кофе – это самая малая материальная и моральная компенсация, которой она заслуживает. Поэтому угрюмо приняла пластмассовую кружку и начала пить маленькими глоточками.

Господи, какое счастье! Кажется, сто лет не пила своего любимого напитка. В подвале, понятное дело, ей никто не предлагал, а потом было как-то не до кофе. Что характерно, Ангелина Владимировна, знавшая об Александриных пристрастиях и сама лютая кофейница, даже не предложила ей кофейку на сей раз. Хотя, судя по настроению мачехи, она с удовольствием добавила бы туда не сахарного песочку, а цианистого калия.

Тоска навалилась вместе с тягостными воспоминаниями, и Александра допила стаканчик почти с усилием, уже не чувствуя вкуса.

– Спасибо большое.

– Может быть, еще?

– Достаточно, спасибо.

– Да пожалуйста. Если захотите – наливайте, термос вот он. Ну что, трогаемся, пока нас тут совсем не замело?

– А куда вы меня все-таки везете?

Он застыл, воздев руки над рулем:

– Как куда? В Нижний, конечно! Вы же добирались до автовокзала, чтобы уехать в Нижний, я правильно понял?

И тут в светлых глазах мелькнул нешуточный испуг:

– Слушайте, не станете же вы убеждать меня, что вам было нужно ехать в Сеченово?! В противоположном направлении?! Впрочем, тот автобус тоже отменили, как и нижегородский. Кому охота на ночь глядя погружаться в этакую коловерть?

– Отменили? – ахнула Александра. – Вот же черт! Этого я и боялась. Откуда она только взялась, эта метелища?

– С неба упала, не иначе, – пожал плечами водитель. – Так вам все-таки не было нужно в Сеченово?

– Нет, успокойтесь. А где мы сейчас?

– Да уже возле Большого Мурашкина. Ехать осталось всего ничего.

– Господи! – ужаснулась Александра. – Это я столько времени спала?!

– Долго. Причем мертвым сном, – усмехнулся водитель. – Если честно, я пытался разбудить вас на автовокзале, но вас как будто выключили из этой жизни. А поскольку мне все равно нужно в Нижний, я и решил… Ради бога, простите за самоуправство, я не ожидал, что вы так испугаетесь. Глупо с моей стороны, конечно.

– Да это с моей стороны глупо, – пробормотала Александра. – Просто я тут недавно попала в такую историю, ну и… рефлексы, так сказать. Только знаете что, у меня денег не очень много, сотня или две. Нам зарплату через неделю дадут – если вообще дадут. Поэтому…

– Фу, – сердито сказал водитель. – Прекратите немедленно эти пошлости, а то высажу прямо здесь и дальше пойдете пешком!

У Александры вдруг перехватило дыхание. Что-то она совсем ослабела, совсем достала ее жизнь, если от нормального отношения к себе, от мимолетной заботы постороннего человека вдруг стиснулось горло и слезы наползли на глаза.

Она выпрямилась, судорожно глотая, но не смогла сдержаться – всхлипнула. Потом еще раз, еще.

– Господи! – Водитель встревоженно обернулся к ней. – Да что вы, всерьез это восприняли? Конечно, я пошутил, никуда я вас не высажу, доставлю прямо домой, даже если это на Автозаводе.

– Нет, – уже не скрывая слез, пробормотала Александра. – Это на горе, я живу недалеко от Средного рынка. И я не… я не из-за вас, просто день у меня был такой тяжелый, просто невыносимо. Вернее, дни.

– Ну ничего, ничего, – прожурчал он успокоительно. – Вы, может, еще вздремнете? Во сне все проходит, знаете ли.

– Да я вроде выспалась. Вдобавок кофе…

– Ну и хорошо. Музыку включить?

– Нет, лучше не надо.

– Как скажете.

Некоторое время ехали молча.

– А вы в Сергаче постоянно живете или к родне приезжали? – спросила Александра, чувствуя, что надо ответить на это ошеломляющее добродушие хотя бы минимумом любезности.

– К приятелю. Он болел – ногу сломал, ну, я и приехал на выходной развлечь его немножко. Только угодил в неудачный день: братишка его ходил на похороны одной своей бывшей одноклассницы, в таком трансе вернулся, что мы его утешать замучились. Ужасная история: девочка была совсем молоденькая. Спортсменка бывшая, теперь вроде бы даже модель, а погибла то ли от инсульта, то ли еще от какой-то такой же старческой глупости.

– От инфаркта, – глухо сказала Александра. – Согласно заключению медэкспертизы, все сердце у нее было испещрено множеством маленьких некротических рубчиков. То есть она была всегда предрасположена к инфаркту, потому что он возникает в узких сосудах, которым недостает кислорода и крови. Странно, конечно, что это никогда не проявлялось при исследованиях, ведь она и впрямь была спортсменка. Однако сейчас у медиков даже термин такой есть – риск внезапной смерти. Инфаркты помолодели… резко помолодели.

– Вы врач? – с интересом спросил водитель и вдруг нахмурился. – Ох, извините, до меня как-то не сразу дошло: вы, наверное, тоже на эти похороны ездили? Я просто подумал… знаете такие подробности. Это была ваша родственница?

– Это была моя сестра, – пробормотала Александра – и на этих словах кончились все запасы ее сил.

Слезы хлынули так, что ей даже показалось – вот сейчас она задохнется. Едва удавалось вобрать в грудь воздух, и тут же снова захлебывалась в неудержимых рыданиях.

Смерть Карины – такой молодой, такой красивой, милой – этого горя хватило бы, вполне хватило бы для самого крепкого человека, но то, что еще выпало на долю Александры, – это уж чересчур! Это просто несправедливо!

Ей не хватало воздуха, горловина свитера давила так, что Александра с усилием оттянула ее, пытаясь перевести дыхание, и вдруг прохлада прорвалась к измученному горлу, а потом что-то холодное, восхитительно-ледяное коснулось лица, и Александра кое-как перевела дух, подняла отяжелевшие от слез веки.

Автомобиль стоял. Стекло на дверце было чуть опущено, и снежинки врывались в салон вместе с зимним освежающим дыханием. Водитель одной рукой осторожно прикладывал снежные комки ко лбу Александры, а другой обнимал ее, легонько покачивая и шепча:

– Тш-ш… Тише, тише. Все пройдет, успокойся. Тш-ш, тише!

Она уронила голову на его плечо и замерла. Где-то на обочине сознания мелькнула осторожная мыслишка, что человек этот совершенно незнакомый, неизвестно, что там у него на уме, но была эта мыслишка такой тусклой, блеклой, что Александра ее почти не заметила.

Водитель достал носовой платок и принялся отирать ее мокрое лицо, на котором слезы смешались с растаявшим снегом, все так же успокоительно шелестя что-то невнятное. Потом она ощутила легонькое прикосновение его губ к виску и закрыла глаза. И неизвестно, сколько времени они так сидели, совершенно неподвижно, как бы даже не дыша, пока Александра не почувствовала, что немного успокоилась, и не выпрямилась со слабой улыбкой:

– Спасибо вам. Все в порядке.

– Ну и ладненько, – сказал молодой человек, не думая, впрочем, убирать руку с ее плеча. – Кстати, меня зовут Ростислав. А тебя?

– Александра, – пробормотала она, удивляясь, что этот переход на «ты» кажется ей почему-то естественным.

– Отлично! – восхищенно сказал Ростислав. – Великолепное имя! Ты по профессии кто?

– Я по профессии врач, – вздохнула она. – Участковый терапевт. А ты?

– Ну, я тоже, можно сказать, врач. Работаю в одной такой фирме, которая оказывает экстренную помощь людям, попавшим в неприятные ситуации.

– Это что, «Телефон доверия»?

– Вроде того.

– Ты хочешь сказать, что вот это плечо, в которое я сейчас выплакалась, – это профессиональное плечо, да? – попыталась усмехнуться Александра.

– Совершенно верно. И если тебе хочется о чем-то поговорить, что-то рассказать – душу облегчить, то я тебе очень пригожусь.

Александра поджала губы.

Поговорить? То есть описать ему всю ту гору оскорбительных нелепостей, которые вдруг обрушила на ее голову мачеха? Опять окунуться во все это?

Нет уж. Она хочет как можно скорее забыть, забыть!.. Выкинуть из головы! Ни о чем не думать!

– Включи лучше музыку.

Он послушно нажал на маленькую клавишу.

– В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… – медленно пропел звучный мужской голос, и Александра даже вздрогнула, таким диковинным, таким чужим показался он здесь, в ароматизированных недрах большого, мягко урчащего автомобиля. – Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Рука Ростислава скользнула к верньеру, и Александра испуганно схватила его за локоть:

– Погоди! Не выключай!

– Ну что ты, – сказал он. – Погромче сделаю.

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Это был любимый романс Карины. Ну кто из таких, как она, молоденьких, хорошеньких девчонок любит в наше время романсы?! Карина тоже была не более чем терпима к классической музыке, однако, стоило услышать вот эту мелодию, она не отходила от приемника до тех пор, пока романс не заканчивался. Около ее постели вечно валялись какие-то книжки в мятых бумажных обложках, какие-то «Дикие сердца», «Любовь ждет», «Мой нежный ангел» и прочие «любовные дурманы», которыми она упоенно обменивалась с подружками, начисто игнорируя более серьезную литературу, однако если Александра заставала сестру около книжного шкафа, то неизменно с томиком Лермонтова в руках, когда та вдруг ощущала острый голод именно по этим строкам:

Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь.

Александра глубоко вздохнула – и почувствовала, что снова плачет. Но это были уже не те изнурительные рыдания, которые мучили ее несколько минут назад, а медленные, тихие слезы. Словно бы она наконец-то осознала безвозвратность своей потери, наконец-то поняла, что Карину не воскресить: надо проститься с ней и мирно отпустить в страну воспоминаний.

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел, —

печально пропел голос последнее желание сестры, и Александра устало вытерла слезы. Загрохотала навязчивая рекламная музыка, и Ростислав торопливо выключил звук.

– Ты знаешь, я только сейчас сообразила: ведь над ее могилой и правда стоит дерево. Может быть, это даже дуб, – сказала Александра, глядя вперед, в белое от снега стекло, по которому неутомимо сновали «дворники». – Не знаю, случайно получилось или кто-то из родителей вспомнил, как она любила эти стихи. Я-то вообще про все забыла. Я… меня дома не было, когда она умерла. Вернулась, узнала и помчалась в Сергач. А там… – Она зябко передернула плечами и потянула на них шубку. – Мачеха вроде бы хорошо ко мне раньше относилась, она вообще казалась мне очень доброй женщиной, но сегодня я поняла: она меня всю жизнь ненавидела. Могла бы – зарыла бы живую в могилу. Но вместо этого такого наговорила… И что я всю жизнь завидовала Карине, мол, она такая красивая и молоденькая, а я старая дева и уродина. – Александра пожала плечами. – Как будто я виновата, что так сложилась моя жизнь! И что я хотела Карину с квартиры сжить, хотя это вообще чушь, я ее сама зазвала к себе, ну зачем мне одной две комнаты? И что я нарочно куда-то уехала на эти три дня, загуляла с мужиками, проститутка паршивая, чтобы оставить Карину без присмотра, чтобы с ней беда случилась. Где логика? – Александра слабо усмехнулась. – Или я старая дева, или уж проститутка, одно с другим не очень стыкуется. А если кто за кем присматривал, так это, скорее, Карина за мной. Но главное – эта шапка… Я когда собиралась, вообще ничего не соображала, на меня соседка Каринину шляпку нахлобучила. Не надо было, конечно, этого делать, не надо… Но у меня голова была мокрая, а автобус уже отходил. И Ангелина Владимировна вдруг стала на меня кричать, что я сама убила Карину, чтобы ее вещи себе забрать, потому что у нее вещи все очень дорогие, очень эффектные, она ведь модель. Да они же мне все малы на два размера, это же глупо! Но мачеха так и сказала: «Что, уже присвоила сестричкино наследство?» И приказывала, чтобы я ничего трогать не смела, потому что она с милицией приедет вещи забирать, каждое платьишко по списку…

– Ну, это бред, – спокойно сказал Ростислав. – Как ты могла убить Карину? Сама ведь говоришь, что у нее случился инфаркт и якобы сердце к этому было расположено.

– Да ведь я врач, – напомнила Александра. – Опаивала ее, наверное, гадостью какой-нибудь, отравляла! К примеру, людям, у которых кровеносные сосуды склонны к спазмам, а значит, имеется предрасположенность к мигреням или сердце не в порядке, не рекомендуется пить колдрекс, контак и все такое – из-за их побочного действия. А ведь Карина действительно любила колдрекс, особенно смородиновый: чуть простуда, сразу заваривала себе полную кружку. Только вот в чем дело: никто даже не сомневался, что сердце у нее совершенно здоровое. Когда соседка – она тоже врач, видела акт вскрытия – рассказала мне, что у Карины был инфаркт, я просто ушам не поверила.

– Стоит в чистом поле ухаб, не объехать его никак, – промолвил Ростислав. – Слышала когда-нибудь? Это такая старая загадка. А разгадка – смерть. Твоя сестра просто наткнулась на свой ухаб.

– Набежала, – кивнула Александра. – Она умерла во время своей обычной вечерней пробежки. Называется бегом от инфаркта, только наоборот. Смешно, да?

– О господи, – вздохнул Ростислав. – Ты вот что: ты свою мачеху не вини. Начать с того, что ты никакая не уродина, ну что за ерунда?! И все остальное – такая же полная чушь. Дело в том, что множество людей способны любить окружающих, лишь если они сами счастливы. Малейшая внутренняя дисгармония приводит их в состояние дисгармонии с миром. Тогда все делаются плохие, все во всем виноваты, все им становятся врагами. А уж если такая трагедия… Думаю, твоя мачеха не одну тебя возненавидела, но вообще всех молодых девушек. Только за то, что они живы, а ее дочь умерла.

– Да, да, ты прав! – изумленная точностью его слов, воскликнула Александра. – Я видела, как Ангелина смотрела на подруг Карины – с такой ненавистью, что ужас, я даже решила, мне померещилось.

– Ну вот видишь. И, к сожалению, довольно часто приходилось встречаться с такими случаями. Беда в том, что это неискоренимое свойство психики, как неизлечимая болезнь. Большинство со временем привыкают скрывать свои чувства, свыкаются с горем, но в глубине души это всю оставшуюся жизнь подтачивает и грызет им душу. Их можно только пожалеть, но не судить, потому что никто не может знать, как он сам поведет себя в минуту самого страшного горя.

Александра молчала. Ах, если бы в небесах и в самом деле оказалось торжественно и чудно, чтобы Карине было там хорошо! Это единственное утешение, хотя и слабоватое.

Конечно, Ростислав прав: Ангелину Владимировну можно только пожалеть и постараться простить. Наверное, когда-нибудь Александра найдет в себе на это силы. Может быть, она когда-нибудь устыдится, что так демонстративно сбежала с поминок, может быть, отважится снова приехать в Сергач – на девять дней вряд ли, но на сороковины – вполне возможно… Но как ни ужасны были слова мачехи, в одном она, несомненно, права: если бы Александра была в тот вечер дома, Карина, возможно, осталась бы жива. Вдруг да разглядела бы Александра своим опытным глазом признаки надвигающейся беды? Вдруг да почуяла бы что-то неладное? Или просто уговорила бы Карину не мотаться в холод по улице, а посидеть у телевизора, посмотреть их любимую «Скорую помощь»…

Но Александры дома не было. Александра в тот вечер сидела в подвале, прикованная к трубе отопления, и не знала, останется ли в живых сама.

Ох, нет, не по тому адресу выплескивала свои обвинения обезумевшая от горя Ангелина Владимировна! В смерти Карины надо было винить троих похитителей: «оператора», «электрика» и «человека со шрамом». Только их.

И Александра почувствовала столь жестокую ненависть к этим людям, какой не ощущала даже во время страшных дней и ночей в подвале. Она зажмурилась, такую боль причинило ей неудовлетворенное чувство мести. Теперь она знала, что не будет ей в жизни покоя, пока не найдет эту проклятую тройку.

И еще она знала, что скорее всего покоя не обретет никогда, потому что шансов найти похитителей у нее не было. Никаких!

И от этого безысходного понимания на душе у Александры стало так горько, что она склонилась лицом в ладони и снова заплакала.

Наверное, что-то такое понял и Ростислав, потому что больше не пытался ее утешать. Хотя, очень может быть, что ему это просто надоело.

* * *

– Только имей в виду, – сказала Женя Полозова, – это тебе не подиум. Там эти ваши маски надевать на себя незачем. Улыбочки, раскованность, обаяние на все сто процентов включай – и вперед! Потом еще благодарить будешь, что я тебя в свет вывела.

Карина поджала губы, чтобы не прыснуть. Как же так – «эти ваши маски незачем»? Пришлось столько времени потратить, чтобы научиться сохранять на подиуме это неприветливое, чтобы не сказать надменное выражение лица! Она даже начала думать, что отвыкнуть улыбаться – это вообще самое важное для модели, важнее, чем фигура, походка, манеры.

– И платье береги. Сама знаешь, нам выгодно, если девочек нашего агентства берут рекламировать платья такого шикарного магазина, как «Бонни и Клайд». И, если что, нам потом год расплачиваться. Главное, вернуть платье в целкости и сохранности.

Она почему-то всегда говорила так, Женя Полозова, директриса модельного агентства: «целкость» вместо «целость». С подтекстом таким. С намеком, в котором был как бы юмор, но в то же время и некий сальный душок. Сначала Карина передергивалась внутренне, а потом привыкла. Еще Женя говорила «подъевреивать» вместо «поджидать». Почему?! Неведомо. Нет, на показах-то, конечно, или со спонсорами она строила из себя настоящую леди, но в общении с девочками не церемонилась.

– А что может случиться с платьем? – поинтересовалась Карина.

– Тебя же за стол пригласят, так? Ну и ешь аккуратнее. А потом мало ли что может произойти, вдруг его там с тебя кто-нибудь срывать начнет!

– Кто?! – вытаращила глаза Карина. – Это в том смысле, что какая-нибудь дама обзавидуется и захочет себе такое же?

Ох, и дура она была… Но это стало ясно только потом, а пока ей просто показалось странным, почему в глазах Жени вдруг мелькнула жалость, она пробормотала:

– Ну, что-то вроде, – и быстренько прекратила инструктаж.

Платье и в самом деле было классное. Надев его, Карина невольно заулыбалась. До чего приятно носить нормальную одежду, а не тот кошмар, который ей пришлось прошлый раз демонстрировать на Нижегородском фестивале моды! Полозова вообще авангардистка, она просто тащится от всех этих геометрических фигур с дебильными физиономиями и всякого новизма-модернизма. Она даже «Черным квадратом» восхищалась, честное слово, Карина сама слышала! И модели ее всегда были с этаким прибабахом, как и она сама, однако последнее платье оказалось вообще верхом абсурда. Оно было глухо-черное до пояса – в точности как тот квадрат! А ниже – крупная сетка. Слава богу, под ней имелся чехол – более мелкая сетка, то есть бедра и ноги Карины просматривались очень заманчиво, но все-таки благопристойность соблюдалась, хотя бы иллюзорно. На груди и на спине красовались белые круги, и первой мыслью Карины было, что ей выпало изображать мишень в тире. Ну, знаете, такую, по которым учат стрелять в людей: голова, туловище, а на груди – круг с разметкой для пуль. Впрочем, разметки не было: что нет, то нет. Зато на уровне живота был прикреплен огромный сетчатый карман на небольшом обруче, так что он эффектно оттопыривался.

Карина так и не выяснила, что должна была изображать: ходячую баскетбольную корзину или кенгуру, из кармана которой только что выпрыгнул детеныш. Народ в зале, конечно, в лежку лежал, когда она появилась на подиуме – на высоченных каблуках, в черных очках, туго замотанная косыночкой а-ля 60-е годы. Однако в номинации «Самое неожиданное платье» именно полозовское творение получило приз. Строго говоря, соперничать в неожиданности было не с кем: все остальные экспонаты до боли напоминали обычные платья. Так же, как это, которое сейчас надела Карина.

Чудо что такое! Темно-зеленое бархатное – от этого цвета глаза Карины стали как настоящие изумруды, честное слово. Чуть-чуть серебряной нити – будто иней. Плотно облегает до бедер, а внизу – пышно, воланы, волны и все такое. Снизу – как бы край нижней юбки – серебристое кружево. Очень красиво, совершенно новогодний стиль! Правда, до Нового года еще два месяца, ну и что, наряды праздничные надо рекламировать загодя. Карина не сомневалась – все дамы, которые будут на этом приеме, умрут от зависти и завтра же ринутся в «Бонни и Клайд», чтобы обновить гардероб. К платью прилагались чулочки с серебристым отливом и зелено-серебристые туфли. Все это добро тоже нужно было вернуть.

– Пригласят танцевать – ты, конечно, танцуй, – сказала Женя. – Но козленком не прыгай, каблуки не сломай.

У платья был только один недостаток: оно очень плотно обтягивало фигуру. Карине приходилось помнить о том, что живот надо постоянно втягивать. То есть когда придется сесть за стол, покушать вволю ей вряд ли удастся. Ну и ладно, это ведь поздний вечер, а ужин – отдай врагу! Не привыкать голодать, и разве это вообще голод по сравнению с прежними гимнастическими лишениями?

Больше всего Карина была озабочена тем, как провести рекламную акцию, то есть донести до присутствующих дам мысль: прелестно и элегантно (а главное, дорого, что для нуворишей немаловажно!) одеться можно только в единственном месте на всем свете: в магазине «Бонни и Клайд». Но не прикрепишь ведь на плечо этикеточку или рекламный плакатик? И не будешь в дамской комнате подходить к ее посетительницам с навязчивой улыбкой: «Вам нравится мое платье? Да? А вы знаете, таких и даже лучше в «Бонни и Клайд» – просто навалом!» Другое дело, если ей кто-то отвесит комплимент, спросит, где она раздобыла такое миленькое платьице…

До ресторана «Стенька Разин» Карину доставило заказанное Женей такси. Осторожно ступив на влажный от дождя тротуар, она меленько добежала до крылечка и озабоченно подумала: а вдруг к ночи, когда придется возвращаться, дождь разойдется? Хорошо же она будет выглядеть в этих туфельках! Они ведь размокнут в два счета. А до ближайшей остановки автобуса километра полтора, не меньше, и вдобавок все вверх, в гору, через облетающий осенний лесок… Впрочем, может быть, ее кто-нибудь подвезет? И с этой светлой надеждой она взбежала на крыльцо ресторана и вынула из кармана плащика пригласительный билет.

Дверь, слабо подсвеченная с боков, отворилась мгновенно, словно внутри стоял какой-нибудь величественный швейцар и напряженно высматривал гостей в телеглазок.

Очень вероятно, что так оно и было, только швейцар оказался не величественным. За швейцара тут был обыкновенный качок, который окинул Карину заинтересованным взглядом, подмигнул и развязно спросил:

– Кто такая?

Карина молча протянула пригласительный билет. Качок изучал его так долго, словно это была тысячедолларовая бумажка. А может, он просто не был силен в грамоте.

– А, ты от Полозовой, – произнес наконец. – Проходи, раздевайся. Только не сразу догола!

И легоньким тычком отправил Карину налево, где на двери была нарисована дама. Это оказалось что-то вроде гардеробной: вешалка, зеркала, даже набор дорогой косметики. Никого, кроме Карины, в гардеробной не было.

«Ну и юмор, – подумала Карина, осторожно причесываясь. – В бизнес-клубе – и такое чмо работает?! Просто карикатура какая-то».

Впрочем, она уже навидалась в жизни такого барахла. Старинное выражение «молодец против овец, а против молодца и сам овца» было здесь как нельзя кстати. Можно себе представить, как гнет спину этот качок перед каким-нибудь спонсором или кто там собирается на эту вечеринку – «можно сказать, пригласили на дружескую вечеринку, а не на прием», как объяснила Женя. А она, Карина, кто такая? Рекламная девочка, пришедшая украсить вечер своей улыбкой и платьицем от «Бонни и Клайда». В глазах качка она небось всего на полранга выше эскорт-леди.

В дверь постучали, и через мгновение, не дожидаясь ответа, заглянул небольшой мужичок – весь седой, хоть и довольно молодой, стриженный коротеньким ежиком, но с жиденькой прядкой на шее, с дерзкой бородкой и в очках. У него была обаятельная улыбка и приятный голос.

– Крутоя-аренко! – протянул он с восхищением. – Ну очень крутояренко! Познакомимся?

Карина поглядела на него сверху вниз, и улыбка мужичка стала еще шире.

– Я менеджер здешний, – объяснил он. – Олег Куперович Римский. То есть ты не подумай, я чистокровный русский. У меня дедушка священник был, отсюда такая фамилия. А ты у нас кто?

– Карина.

– Как?!

– Карина. Я от…

– От Женьки Полозовой. Понял. Карина, значит. Ну-ну. Пойдем, красота, я тебе покажу твоего гостя. Мужик вполне порядочный, сразу за пазуху не полезет. Страшный грузчик, правда, но ты это переживи.

– Грузчик?! Но я думала, здесь… такое место…

Олег быстренько просмеялся.

– Грузчик – значит, любит грузить информацию, болтун, значит, страшенный, но это ничего, твое дело слушать и улыбаться, только много не пей.

– Да я вообще не пью, вы что? – обиделась Карина.

– И правильно, – согласился жизнерадостный Олег. – Хотя если чуть-чуть – это вполне можно. К примеру, смородиновую, «Нижний Новгород». Классно! Мой дедушка-священник всегда говорил: пью ради стомаха, ради его частых недугов. То есть не пьем, но лечимся, понятно? Увы, сегодня в большом количестве гуляет Петр Петрович Наливайко…

– Это спонсор? – вежливо поинтересовалась Карина.

Олег громко заржал.

– Я, я, – согласился он – почему-то по-немецки. – Наливайко наливает, а Михал Михалыч Квасов почем зря квасит. Ну, пошли?

Сверкнув улыбкой, он выкатился в коридор.

Карина пошла следом. Олег ей понравился, хоть и был маловат росточком и несколько толстоват. Его непрерывная трескотня действовала успокаивающе. Очень обаятельный парень. Какая бы ни оказалась публика, есть хоть один человек, который отнесся к ней по-человечески, на равных, хоть он и менеджер преуспевающего ресторана, а она…

Кто она такая, Карина решить не успела, потому что Олег открыл перед ней дверь банкетного зала.

Негромко играла музыка – не оркестр, а магнитофон. Карина сразу узнала Сару Бритман с ее «Призраком оперы» и облегченно вздохнула. Конечно, не романс «Выхожу один я на дорогу», но, слава богу, не какая-нибудь киркоровская попса. И обстановка ей понравилась – не сказать, что эти столики в нишах выглядят очень оригинально, однако имеет место быть приятная, домашняя атмосфера.

Но вечеринка, похоже, в разгаре.

– Я опоздала? – робко спросила она. – Мне велели приехать именно к одиннадцати.

– Все правильно, – успокоил ее Олег, снова сверкнув улыбкой и блеснув очками. – Такова и была задача. Гости уже немножко отмякли, теперь самое время появиться даме.

Не успели они и шагу шагнуть, как откуда-то возник молоденький официант и с виноватым видом склонился к менеджеру. Карина обратила внимание, что он был стрижен совершенно так же, как Олег: коротким ежиком, а сзади закручивается жиденькая прядка волос.

– Олег Куперович, у нас проблемы.

– Я, я! – весело ответил тот. – Слушаю тебя, дорогой.

– Господин Петров привел с собой гостя.

– Что? – Олег снял очки, быстро протер их носовым платком и снова надел, причем Карина успела заметить, что без очков его лицо похоже на мордочку хорька. – Любовника, что ли, приволок?

– Не похоже, – официант резко покраснел. – Вполне мужественный господин, очень приятный, высокий такой, лет тридцати с небольшим.

– Не облизывайся, – насмешливо велел Олег. – Лучше скажи, как так вышло, что пропустили незапланированную персону?

– На входе прошляпили, – покаянно опустил голову официант. – С них и спрашивайте.

– А ты советуй, советуй, – дружелюбно сказал Олег, но от этого дружелюбия официант испуганно заморгал. – Я сам знаю, с кого спросить. Ты какого черта мне сразу не доложил?

– Вы по телефону разговаривали, – официант заморгал еще чаще. – Я не решился…

– Бли-ин! – Олег опять снял очки и протер. – Вот придурок, а? У нас же всего пятнадцать кабинетов, как раз по числу гостей. В очередь ему вставать: кто последний, я за вами? И проблема пары… Слушай, – он повернулся к Карине, – не знаешь, Полозова сможет нам еще кого-нибудь из девчонок по-быстрому подослать? Мы бы машинку за ней отправили. А?

– Не знаю, – сказала растерянно Карина, мало что поняв из его сердитой скороговорки. – Девушки есть, конечно, а как же платье? Сейчас ведь поздно, в «Бонни и Клайде» уже не застать никого.

– Ну и в пень! – пожал плечами Олег. – Пусть хоть совсем без платья приходит, какая разница? Клиенты и сейчас-то уже чуть тепленькие, а еще через полчаса вообще никто и не увидит, как она будет одета. Ладно, пошли, посажу тебя, а потом позвоню Полозовой.

Ухватив Карину под локоток и радужно улыбаясь, он протащил ее через зал, словно муравей, который тащит полуживую бабочку. Олег на своих коротеньких ножках бежал слишком быстро, Карина на высоких каблуках с трудом поспевала за ним. Тут уж не до демонстрации туалета и туфелек!

– Господин Петров! – Олег радушно раскинул руки, для этого выпустив Карину, и та, наконец, смогла принять соответствующую осанку.

Однако штука в том, что разглядывать ее платье было особенно некому. За столиком сидели двое мужчин, и, сколько Карина ни бросала по сторонам взглядов, не могла разглядеть дам. Хотя нет – из дальнего угла послышался заливистый девичий смех, но, кто там хохочет, Карина не видела. Надо полагать, когда ее задвинут за этот угловой столик в нише, чудненькое платьице окажется надежно скрыто от взглядов. Полный провал презентации!

– Смотрите, какую прелесть я вам привел, – Олег выдвинул вперед Карину. – Лолита – дочь Айболита!

При этом он сильно стиснул пальцы Карины, как бы говоря: не выступай!

Ну, понятно. Когда она называла свое имя, редкий человек не переспрашивал. Гости уже были подшофе, им невмоготу запомнить такое слово, а Лолита – это просто и всем доступно.

– А, Лолиточка, садись, будь как дома! – махнул ей плотный мужчина с одутловатым лицом, пытаясь привести в порядок распущенный галстук. Но это занятие ему очень быстро надоело. – И ты, Куперович, давай, дринькни с нами и закуси. Познакомься, кстати, это мой гость, господин Иванов. Спаситель, целитель и все такое.

В дальнем углу приподнялась довольно высокая фигура, протянула через стол руку Олегу, и тот пожал ее с такой почтительностью, словно не возмущался только что появлением «незапланированного» посетителя.

«Иванов, Петров, – насмешливо подумала Карина. – Надо же, какое сочетание. Только Сидорова не хватает. А может, здесь и фамилии меняют, не только имена? Очень вероятно. Для сохранения коммерческой тайны! А спаситель-целитель означает, что этот Иванов доктор, что ли?»

– Садитесь, мальчики-девочки, – громогласно провозгласил Петров. – Эй, че-ла-эк!

Появился виноватый официант.

– Давай, подкинь нам еще чего-нибудь, – распорядился Петров. – А то мы тут с Ивановым уже все приели. Давай стерлядки заливной, икорки. Зелени волоки побольше. Крабов, того-сего.

Несмотря на свой извиняющийся вид, официант оказался поразительно проворен. В секунду перед Кариной был отодвинут стул, затем на стол посыпались, как из рога изобилия, блюда. Олег сидел вальяжно, как и подобало творцу всей этой вышколенности. Однако, выпив и начав закусывать, он мгновенно растерял былое величие: снял очки, положил их рядом и принялся есть чуть ли не с жадностью, низко склоняясь к тарелке и внимательно разглядывая каждый кусок, который отправлял в рот.

Впрочем, на него никто не обращал внимания. Петров сопел и пялился на Карину, а она маленькими глоточками пила шампанское и, чтобы не соблазняться расставленными на столе вкусностями, водила глазами по залу или исподтишка поглядывала на Иванова.

Ничего особенного, мужчина как мужчина. Довольно худой, высокий – особенно по сравнению с коротышкой Олегом, а лица его в полутьме толком было не разглядеть.

Середина зала по-прежнему была пуста, хотя музыка звучала беспрерывно. Никто не танцевал, и Карина подумала, что нет худа без добра: ей не грозит стоптать каблучки чудных туфелек.

Довольно странная вечеринка, между прочим. Ничего дружеского в ней нет: все сидят, как птицы в клетках, в этих своих нишах, общаются только между собой. Голосов почти не было слышно, только изредка долетал кокетливый женский смех или даже визг.

Да, женщины тут все-таки были, и немало: чем дальше, тем чаще из-за столов выходили пары и удалялись куда-то.

Карина нахмурилась…

– Кстати, Куперович, – обернулся Петров.

Олег быстренько отложил нож и вилку, надел очки и выпрямился. При этом он очень торопился дожевать кусок, но никак не мог, подавился, лицо его стало красным.

Иванов с силой хлопнул его по спине, Олег сделал громкое глотательное движение – и облегченно вздохнул.

– Слушаю вас? – почтительно спросил он все еще сдавленным голосом.

– Твой страж ворот пообещал, что моего гостя обслужат по высшему разряду.

– Я, я! – Олег вскочил, словно что-то вспомнил. – Сию минуту. Благодарю за угощение!

Несколько раз кивнув и обаятельно улыбнувшись, он улетел прочь, но Карина успела заметить, что Римский выхватил из кармана сотовый телефон и торопливо набирает номер.

– Люблю парня, – сказал Петров, провожая его взглядом. – Шкура отъявленная!

– За что ж любишь, если шкура? – усмехнулся Иванов.

– А за удальство! – тряхнул головой Петров. – Шкура и подлец, но дело знает. Далеко пойдет, если жирным куском не подавится!

Он откинулся на спинку стула и потянулся так, что послышался хруст. Карине показалось, что хрустнул несчастный стул.

– Ну что, Иванов? – спросил вдруг Петров. – Ты уже созрел?

Тот повернул голову:

– Не понял.

– Ну, раз не понял, то и говорить не о чем, – обрадовался Петров. – Значит, еще можешь потерпеть. Тогда мы с Лолиточкой пошли.

Он грузно выбрался из-за стола, подставил Карине согнутую калачиком руку:

– Битте-дритте. Потопали, крошка, пора совершить небольшой моцион.

Не больно-то приятно было идти под руку с пьяным толстяком, которого ощутимо пошатывало, однако выбора не было: это единственный шанс продемонстрировать платье. Карина порадовалась, что устояла перед искушением покушать, и сильнее втянула живот.

– Возьми, – сказал Петров, едва они вышли в коридор, и протянул Карине две стодолларовые бумажки. – Так, для аванса. Чтоб ты поняла: я человек серьезный, не шваль какая-нибудь.

Странно. Женя ни о каких деньгах не говорила. Что это значит?

Додумать она не успела: Петров развернулся – и резко прижал ее к стене. Карина ощутила, как бумажки больно оцарапали ей кожу: Петров сунул их в вырез платья и попутно стиснул грудь.

От изумления она оторопела: «Хам немытый! Да он что, спятил?»

Мелькнула фигура Олега Римского. Подбежал на полусогнутых и почтительно доложил:

– Господин Петров, через пять минут девушка для вашего гостя будет доставлена.

– Спасибо, не трудитесь, – послышался голос Иванова. – Я ухожу.

И он, и Олег спокойно смотрели, как Петров лапает Карину, словно это было совершенно в порядке вещей. Она рванулась, но платье затрещало, и девушка испуганно замерла. Честно говоря, она была настолько ошарашена, что и сама наблюдала за происходящим как бы со стороны. Все не верилось, что это происходит с ней.

– Ну, чао, – пропыхтел Петров. – До связи. Куперович, проводи. А где эта чертова дверь?!

– Я, я! – весело сказал Олег. – Позвольте вам помочь.

Он подался вперед, к стене, рядом с Кариной что-то щелкнуло, и в ту же минуту Петров впихнул ее в открывшуюся дверь, прежде совершенно сливавшуюся со стеной.

– Спокойной ночи, – послышался голос Олега, и дверь закрылась с тем же щелчком.

Петров сильно толкнул Карину, она не удержалась на ногах и упала в кресло. Петров тут же схватил ее под коленки и закинул ноги на подлокотники. Буркнул:

– Тьфу, да ты в трусах! Сними быстро! – и стал расстегивать брюки.

Наконец-то Карина вышла из оцепенения! Вскочила с кресла, но была отправлена обратно сильным тычком.

– Лежать! Не кобенься. Ты что, не поняла? Двести баксов – это только аванс. Потом еще получишь.

Карина увернулась от надвигающейся горы плоти, метнулась вперед и запнулась. В самом деле – где дверь-то? Такое впечатление, что одна сплошная стена!

Рука Петрова вцепилась в ее плечо, дернула изо всех сил. Послышался треск рвущейся материи, и Карина ощутила, что платье, драгоценное платье от «Бонни и Клайда» предательски сползает с нее.

* * *

…То, что ее довольно долго везли, ничего не значило: могли ездить взад-вперед, создавая ощущение длинного пути, Александра все равно ничего не видела, с заклеенными глазами-то. Ступеньки вниз… ну, это мог быть подвал чего угодно: какой-то большой дачи, частного дома, даже многоэтажного дома, хорошо изолированный и звуконепроницаемый. А может быть, проницаемый? Может быть, если бы Александра, сидя там на привязи, подняла крик, кто-то отозвался бы, или прибежал на помощь, или хотя бы поднял тревогу? Поразительно: ей даже в голову не приходило кричать! Хотя, с другой стороны, в соседнем помещении всегда был кто-то из ее похитителей, и еще неизвестно, чем бы это кончилось для пленницы.

Она попыталась вспомнить, как выглядел подвал, но помнила только трубу, рядом с которой сидела, и темные углы. Сам же подвал стерся из памяти Александры мгновенно – вернее, сама память, страшась воспоминаний, стерла его, будто ненужный файл. Вот если бы этот подвал был мрачный, со сводчатыми потолками, сырой и осклизлый, если бы в него надо было спускаться по крутой винтовой лестнице или перебираться через обрушившиеся ступеньки…

В памяти Александры вдруг возникло воспоминание: она подходит к двери и, осторожно держась за притолоку, опускает ногу вниз, в темноту, нашаривая шаткую ступеньку, вернее, просто доску, положенную на кирпич… Да, этот вход в дом ее пациентов Крюковых, семейства запойных алкоголиков, она запомнила навеки, Крюковы ей нескоро перестанут сниться в страшных снах, особенно старший братец Сереженька, у которого был рак губы, а он умудрялся любовь с девушками крутить! Крюковы всем семейством преставились около года назад, угорев в своей халупе, дом их снесли с лица земли, участок кто-то купил и теперь там медленно, но верно лепили почтенное двухэтажное строение. Вот это был дом, вот это был подвал! А тот, в котором ее держали, – какое-то абсолютно безликое помещение, без особых примет, как и сами похитители.

Александра споткнулась. Как это – похитители были без особых примет? А шрам на руке «кавказца»?!

Осторожно переходя узенький мосток над «Голубым Дунаем» – так любовно называлась черная медлительная речонка, протекавшая в высоковском овраге, некогда, наверное, даже красивая, а теперь замусоренная, зловонная, с протухшей водой, источник комарья летом и заразы во все времена года, – Александра пыталась вспомнить, как выглядел этот шрам. Вернее, рубец. Между запястьем и локтем на внешней стороне расплывалась бесформенная клякса гладкой, мертвой кожи. Похоже на давний, зарубцевавшийся термический или кислотный ожог. Здесь, правда, не то место, которое можно обжечь нечаянно. Не исключено, что у «кавказца» была татуировка, которую он пытался вывести. Избавиться, так сказать, от особой приметы. Ничего себе, избавился! Да по этому шраму Александра его где угодно и когда угодно узнает! Увы, только по шраму: голос он ломал изощренно, а другие приметы… Ну, вроде бы высокий, худощавый. Да мало ли высоких и худощавых на свете, вон хоть ее недавний знакомец, любезный водитель по имени Ростислав.

Александра со вздохом взялась за щеколду покосившейся калитки и с усилием повернула разбухшую сырую деревяшку. Ну что за климат на Нижегородчине! Оттепель наступила так же внезапно, как ранние заморозки, и вот уже который день с неба вместо снега сеялась непрерывная морось, съевшая красивые сугробы, словно кислота. Лишь кое-где лежали серые ноздреватые остатки былой белой роскоши, а дождь шел и шел, и температура не опускалась ниже трех градусов тепла даже ночью.

«Нет, пускай уж лучше слякоть, потому что если по этой мокрязи вдруг ударит мороз, я по Высоковскому спуску не сойду! – подумала она угрюмо. – Надо будет просто садиться – и ехать на пятой точке!»

В окошке мелькнуло смутное пятно лица, и Александра вздохнула с облегчением: если Агния Михайловна на ногах, значит, дело не так уж плохо. Та женщина, ее соседка, вызывавшая врача, порядком напугала Александру своим сбивчивым, задыхающимся голосом. С другой стороны, единственный телефон-автомат в этом районе располагался на горе, не меньше чем в километре от сектора частных домов, – наверное, задохнешься, пока дойдешь!

– Здравствуйте, Агния Михайловна, – сказала Александра, входя в незапертую дверь и снимая в коридорчике отсыревшее пальто. – Что это вы болеть вздумали? Вот уж от кого не ждала такого!

– Ой, Сашенька! Пришла, милая!

Навстречу ей широким тяжелым шагом, от которого все вокруг содрогалось, двигалась высокая, полная женщина с блестящими и живыми черными волосами, словно обладательнице их было не за семьдесят, а всего лишь тридцать. Разумеется, она их старательно подкрашивала, но никогда этого не афишировала. И глаза у Агнии Михайловны были молодые, жгучие, черные-пречерные. Фарфоровая кожа с течением лет не покрывалась морщинками, а словно бы истончалась и еще пуще натягивалась, превращаясь в некое подобие бело-розовой папиросной бумаги. Черный халат – вернее, шелковый капот до полу, монисто на высокой груди, черный павловский платок с огромными розами, пухлая рука, унизанная серебряными браслетами и перстнями, держит на отлете длинный мундштук с тлеющей сигаретой… Агния Михайловна напоминала актрису из театра «Ромэн» или цветную фотографию из старого-престарого «Огонька». Да и обстановка ее небольшого домика заставляла гостя мгновенно перенестись из конца 1999-го в какие-нибудь 50-е годы. Нарушал эту гармонию лишь отличный видеомагнитофон (хозяйка собирала классику советского кино). Правда, он был накрыт допотопной кружевной салфеточкой. Гобелены с лебедями и волоокими девицами, бумажные цветы, шелковые абажуры, фарфоровые статуэтки – и просторная, немилосердно скрипящая качалка возле изразцовой печки, которая источала чудесное тепло…

– Садись, Сашенька, вот сюда, к печке, погрейся. Чайку, печеньица домашнего?

Ноги Александры против воли понесли ее к теплу, и печенья захотелось ужасно, но все-таки она нашла в себе силы повернуться к хозяйке и мягко отказаться:

– Спасибо, чаю не нужно. Не хлопочите, Агния Михайловна, лучше расскажите, что с вами случилось.

Ярко накрашенные губы поджались, лицо хозяйки приняло обиженное старушечье выражение.

– Что ты, Саша, такая уж сильно строгая? Никогда не съешь ничего, ни кусочка, не выпьешь ни глоточка. Или брезгуешь? Или боишься, я тебе какого-то зелья подсыплю? – Агния Михайловна лукаво повела своими удлиненными черными глазами, мгновенно помолодев. – Знаю, что у Селивановых ты всегда чай пила и даже иногда обедала, а мне тебя никак за стол не посадить!

– Извините, у каждого свои причуды, – мягко ответила Александра, хотя ей хотелось сказать: «свои принципы». – А что касается Селивановых… Я вам объясню, Агния Михайловна, только вы никому не рассказывайте, ладно? У Александра Ивановича Селиванова был рак, верно ведь?

– Царство небесное, – красиво позвенела браслетами Агния Михайловна, осеняя себя крестом.

– А даже самые любящие и заботливые родственники таких больных всегда тайно беспокоятся: не заразен ли рак? И я знала, что, если откажусь у них покушать, они могут подумать, будто я брезгую, опасаюсь за свое здоровье. Значит, надо опасаться и им. Я очень боялась, что к Александру Ивановичу станут хуже относиться, вы понимаете?

– Ого, – фыркнула Агния Михайловна. – Какие тонкости! То есть если б у меня был, господи помилуй, рак, ты бы сейчас ела мои печеньица?

– Еще как! – отчаянно кивнула Александра. – Но ближе к делу. У вас давление поднялось или с сердцем неладно? Ваша соседка очень невразумительно объясняла. Вы принимали что-нибудь?

– Ой, да убери ты свой тонометр, Саша! – махнула рукой Агния Михайловна. – Не болит у меня ничего.

– Как не болит?

– Ну, вот так. – Агния Михайловна передернула плечами, и монисто на ее полной груди нежно позвенело. Отводя глаза, она заговорила плаксивым девчоночьим голоском: – На улице вон которые уж сутки моросит и моросит, такая слякоть, такая сырость, что никакая собака носу из дому не высовывает. Соседки не заходят, клиентов нет, скука смертная, ну, думаю, Сашеньку вызвать, что ли, поболтаем, а потом я ей погадаю…

Александра исподлобья поглядела на красиво склоненную черноволосую голову и тихонько вздохнула. Ну что ты будешь делать с этой старой капризулей? Сказать, что только ради нее потащилась сегодня в этот самый дальний закоулок Высокова, промочила насквозь ноги… Раздражение разгоралось в душе.

«Погадаю», главное! Агния Михайловна регулярно давала объявление в газету «Из рук в руки»: «Профессиональная гадалка. Я открою вам все!» Александра не раз заставала у нее людей, даже как-то слышала спор из-за расценок: клиентка ворчала насчет дороговизны, а Агния напористо возражала: «Дорого?! Да ведь судьбу выведывать – грех большой, я на том свете за вас расплачиваться буду, и что, вы хотите, чтоб я за десятку за какую-то в аду горела?!» Александра в толк не могла взять, что такое говорит людям Агния, чего ради они едут в этот затхлый закоулок из самых дальних районов города, даже из Сормова, даже с Автозавода? Какие-нибудь чакры сердечные закрывает, а может, и открывает?

Но хозяйка прекрасно знает, что докторша откажется от гадания, как всегда отказывалась от чая.

– Ну, хорошо, – сказала Александра как могла спокойно. – Давление я вам все-таки померю, коль уж я тут, а потом пойду, у меня вызовов сегодня – не счесть.

Агния надулась:

– Ну и напрасно не хочешь погадать. Думаешь, не видно, какая тяжесть у тебя на сердце? Себя винишь, а зря, ты ни в чем не виновата. Это уж сердце такое несчастливое…

Александра растерянно моргнула. Да нет, нет, это Агния, отличный психолог, как и все вообще гадалки, плетет наудачу, что попало, а сама так и ест глазами гостью, ловя выражение ее лица. Не поймаешь!

– Саша, ты не зажимайся, ты меня послушай, – журчал ласковый голос. – В минуту колоду раскину, хочешь? Атласные или Таро, только скажи! Ну хоть руку дай поглядеть. Ты как вошла, меня аж за сердце взяло: ну что за тень такая за тобой тащится, будто привязанная? Нельзя так, Саша, надо хоть немножко снять это с тебя, кому хорошо будет, если ты упадешь?

– А кому будет плохо? – вырвалось у Александры, и, видимо, столько невольной горечи прозвучало в этих случайных словах, что Агния Михайловна даже руками всплеснула.

– Ой, нет, Саша, ты так не говори, ты не одна, рядом с тобой есть люди. Двое. Молодые оба, красивые! Пока я их еще смутно вижу, но один из них душой белый, а другой черный, только тоже белым скидывается. Его берегись, он, змей ласковый, так и норовит обвиться, впиться!

Что-то сжимало запястье Александры, так и норовило обвиться, впиться… Да ведь это Агния водит по ее вялой ладони своим острым алым когтем. Подкралась, надо же! Как это Александра до такой степени утратила бдительность, интересно?

– Все, все, достаточно, – отняла она руку, принужденно смеясь. – Теперь я вам погадаю насчет верхнего и нижнего давления. Сто двадцать на семьдесят, без всякого тонометра скажу! И пульс ровно семьдесят.

– Ладно, воля твоя, – Агния поджала губы. – Не хочешь – как хочешь. Но хоть слово чародейное запомни: АБАРА. Если вдруг неожиданная опасность, ты это слово скажи, хочешь про себя, хочешь вслух. Пуля мимо пролетит, нож дрогнет, враг вреда не причинит. А то и вовсе помрет.

– Договорились, – кивнула Александра, вынимая чехол с тонометром. – Садитесь сюда. АБАРА, значит… ну-ну!

Мелькнула мысль: жаль, что не побывала она у Агнии накануне того рокового дня, когда трое мужиков запихнули ее в машину и увезли неведомо куда. Вот выкрикивает она: «АБАРА!» – и зловещий черный автомобиль с грохотом разлетается на кусочки!

Что-то страшно задребезжало, словно разлеталось на кусочки, и Александра испуганно оглянулась. Ох, боже мой, это же кто-то стучит в стекло, кто-то пришел к Агнии Михайловне и сообщает о своем приходе. Клиентка, наверное. Ну вот и ладненько, капризной старушенции теперь будет не скучно.

Но это была не клиентка. Агния Михайловна, вышедшая отпереть дверь, вернулась с небольшой такой бабулькой – бледной просто-таки впроголубь. И если хозяйка напоминала увядшую розу, то эта новая гостья – маленькую засушенную ромашку.

– Ну вот, Саша, не зря ты ко мне все же пришла, – насмешливо сообщила Агния Михайловна. – Вот тебе пациентка. Надежда Лаврентьевна, Наденька. Она, правда, не с нашего участка, она с Нижегородского района, но тебе же без разницы, кому рецепт выписать?

Александра мысленно закатила глаза, однако понадеялась, что на ее лице ничего не отразилось. Почему-то у нее никогда не хватало сил ставить на место старух. Молодых наглецов – это пожалуйста, сколько угодно. А вот женщин в годах… Может быть, она уже мысленно примеряла на себя этот возраст и как бы покупала у судьбы расположение: мол, если я буду с такими любезна, то потом, через много лет, молодые будут любезны и со мной?

– А что с вами? – спросила, привычно прижимая пальцы к старушечьему запястью и сразу улавливая отчетливую аритмию. – Ого! Прилягте, пожалуйста.

Агния уложила гостью на диванчик, принакрыла пледом.

– Закройте глаза, – велела Александра, садясь рядом, и, когда Надежда Лаврентьевна послушалась, с силой надавила указательными пальцами ей на веки.

Надежда Лаврентьевна охнула, а потом с изумлением распахнула глаза:

– Сразу легче стало! Почему?!

– Маленькие хитрости большой медицины. А для закрепления эффекта возьмите таблеточку. Агния Михайловна, дайте водички запить.

Надежда Лаврентьевна пила мелкими глоточками, с суеверным почтением поглядывая на Александру.

– Давно это у вас? – спросила та, подавляя улыбку. Забавные люди! До сих пор верят в чудеса.

– Давно! – Надежда Лаврентьевна слабо отмахнулась. – На погоду или на настроение, а то и просто ни с того ни с сего. Ничего страшного. А сегодня я вдобавок редьки наелась.

– Редьки вам нельзя, – покачала головой Александра. – И луку сырого нельзя, особенно красного. Перченое не ешьте. Это все возбуждает сердце, а вам это ни к чему.

– И луку нельзя? – огорчилась Надежда Лаврентьевна. – Ладно, не буду.

– А печеньиц можно? – Агния Михайловна подошла к дивану с подносом. – Они без перца, ей-богу! Что-то ты, Наденька, запропала? Я уж сама к тебе собиралась.

– Ой, не говори! – махнула рукой Надежда Лаврентьевна. – Тут такая была со мной история, что не дай бог. На моих глазах ужасная трагедия случилась, так я потом покоя себе найти не могла, каждую ночь только засну – сразу вскидываюсь, этот удар слышу.

– Какой удар? – рассеянно спросила Александра, снова щупая ей пульс и с удовлетворением отмечая, что аритмия не возобновляется. Эти финские таблетки, кинидин дурулес, совершенно волшебное средство! Но позволить себе купить их могли далеко не все, стоимость исчислялась в долларах. Да практически и не достать их в Нижнем. Александра случайно раздобыла одну упаковку и носила ее с собой на самый крайний случай, когда надо было, к примеру, снять аритмию побыстрее, не дожидаясь «Скорой». Не сказать, чтобы случай с Надеждой Лаврентьевной был такой уж срочный, однако и правда – пора уже идти.

– Ну, когда эту девушку машиной ударило, – пояснила Надежда Лаврентьевна, и Агния передернула полными плечами: какой, мол, ужас! – Я этого сама не видела, но обернулась – смотрю, она лежит. Главное, этот негодяй даже не остановился: сбил девчонку и уехал на своем огромном черном автомобиле как ни в чем не бывало. Я только и успела заметить две последние цифры его номера – 52, а впереди то ли еще одна пятерка, то ли тройка, залепленная снегом.

Слава богу, тут «Скорая» мимо проезжала, ее подобрали – и в больницу. Я потом домой пришла, начала звонить, как, там, мол, дела у девушки, которую сбили, а мне говорят: не сбивали никого. Я говорю, ну, на углу Студеной и улицы Горького, девушка была такая в спортивном костюме, вся серебристая, как Снегурочка, а мне какая-то хамка отвечает: бабка, ты сдурела, какая Снегурочка, до Нового года еще два месяца! Ой, что ты, милая?!

– Саша? – опасливо спросила Агния Михайловна, ставя поднос и подходя к Александре сзади, словно собираясь удержать ее, если она вдруг вздумает падать. – Ты чего так побелела вдруг, Саша? Вот чай, я тебе налила, а ну, выпей!

Она стиснула руки, пытаясь унять дрожь в пальцах.

На углу Студеной. Там, где нашли мертвую Карину…

Да нет, этого не может быть, Надежда Лаврентьевна говорит об аварии, а у Карины отказало сердце.

– Когда это было?

– Да уж дней десять прошло, никак не меньше. Правильно! В позапрошлую среду, я как раз возвращалась со дня рождения приятельницы. Поздно вечером.

В позапрошлую среду!

– И как, вы говорите, девушка была одета?

– В серебристый спортивный костюм. Как раз снежок шел, все вокруг сверкало, и она бежала мне навстречу, тоже вся такая блестящая, искрящаяся. И вдруг… в одно мгновение!

Надежда Лаврентьевна прижала руку к сердцу.

– Все, забыли об этом, – приказала Александра, опять хватая старушку за сухонькое запястье. – Успокойтесь. Сами говорите, «Скорая» девушку подобрала, значит, все в порядке. А теперь, извините, мне и вправду пора. А вы полежите, сразу не вставайте. Вообще, в такую погоду вам бы лучше по гостям не разгуливать, а дома отлеживаться. До свидания.

– Саша, погоди! – всплеснула руками Агния Михайловна. – Ты кассеты мне принесла? Ну, с выступлениями твоей сестры? Опять забыла? А ведь уже который раз тебя прошу, прошу.

Было такое дело… Но ведь тогда Карина еще была жива! И нельзя сейчас сказать о ее смерти – тогда сразу двух больных старух придется отхаживать.

– Забыла, – сквозь зубы выдавила Александра. – Извините. В следующий раз принесу. Обязательно! Честное слово!

Удалившись достаточно далеко от окон глазастой гадалки, Александра остановилась на мосточке через «Голубой Дунай», словно бы решила полюбоваться его грязными берегами.

Конечно, следовало бы еще побыть с Надеждой Лаврентьевной, послушать сердце и давление померить, но Александра за себя не ручалась: наверняка начала бы снова расспрашивать про аварию, а это причинило бы вред больной.

Зря, зря Александра так бурно среагировала. Возможно, Надежда Лаврентьевна и в самом деле видела Карину: время и место, описание ее необыкновенного костюма – все это совпадает, но в одном – и в самом главном – бабулька ошиблась. Карину никто не сбивал, это не могло пройти не замеченным в «Скорой», а тем более – в судмедэкспертизе. Ведь в заключении о смерти ясно сказано: инфаркт. Там нет и намека на какие-то механические повреждения. Сама Александра, правда, этого заключения не видела, однако соседка, рассказавшая об этом, не оставила бы без внимания такую важную вещь. И окажись хоть малейшее подозрение на то, что Карина была сбита машиной, началось бы милицейское расследование. Скорее всего, это случайно совпало по времени: проезжавший мимо автомобиль и внезапный инфаркт молодой девушки. Однако какая же сволочь этот водитель – увидел, что девушка упала, но не остановился: умчался прочь на своем «огромном черном автомобиле», даже не оглянувшись.

Что-то много вокруг Александры крутится в последнее время «огромных черных автомобилей»: подобный был у ее похитителей, затем у Ростислава, теперь вот еще один замаячил…

Конечно, есть вероятность, что Надежда Лаврентьевна в темноте толком не разглядела: автомобиль мог быть синим или бордовым, но ясно: его водитель как-то причастен к смерти Карины.

Кто-то пробежал мимо, громко бухая по мокрым доскам мостика. Александра подняла голову – тощенький мальчишка, подросток. Нечто знакомое почудилось в этом худом, темноглазом лице. Да ведь это тот самый паренек, который беззастенчиво глазел на нее, когда она упала, наступив на часы, а потом скрылся, точно испугался. Все-таки профессиональная память не подводит – увидела один раз, и как срисовала. Только странно, что она не знает этого паренька. Если он живет здесь, значит, один из ее пациентов. Ну, наверное, не живет, просто случайно оказался здесь, к другу прибегал. Обернулся, удивленно глазеет, как она стоит, уставившись на гору мусора, словно на белоснежные вершины Гималаев…

Александра сделала несколько шагов – и тотчас забыла про мальчишку, пораженная внезапной догадкой.

Водитель неизвестного автомобиля как-то причастен к смерти Карины?! Ничего себе! Даже очень причастен! Она-то ломала голову, что спровоцировало инфаркт сильного, тренированного сердца молодой девушки, бывшей спортсменки. Пусть у Карины и раньше была предрасположенность к болезни, ладно. Но чтобы вот так, внезапно… Теперь ясно: страх спровоцировал ее инфаркт, внезапный страх!

Этот автомобиль возник из ниоткуда, неожиданно, Карина, наверное, задумалась и даже не видела его, как вдруг… Она упала, а этот негодяй не остановился: объехал ее – и помчался дальше, по своим поганым делам.

Может, не заметил? Едва ли.

Ох, господи, ну какая жалость, что Надежда Лаврентьевна – такой откровенный божий одуванчик! Ну что ей стоило позвонить в тот вечер не только в «Скорую», но и в милицию, сообщить, что случилось. Ведь она уверяет, будто слышала звук какого-то удара. Если на теле Карины не осталось никаких повреждений, значит, это был удар колеса о бордюр или автомобиль мог задеть крылом угол дома, когда объезжал упавшее тело… То есть на его черном, отлакированном теле должна была остаться если не вмятина, так царапина. Теперь, конечно, его владелец все исправил, отрихтовал, отшлифовал – или как это у них называется? Но если бы Надежда Лаврентьевна вовремя подняла тревогу, если бы в тот же вечер начали поиски этой машины…

Александра вздрогнула, почувствовав, что продрогла до костей.

Какие, к черту, поиски? Зачем? Кому это нужно, если на теле Карины не было найдено следов повреждений?

А теперь столько дней прошло, уже смешно затевать расследование. Александрины попытки сделать это небось будут восприняты так же, как ее попытки предупредить Золотовых об опасности, грозящей Алине.

Кстати! Не далее как вчера она видела Алину – живую и здоровую. Александра ехала на автобусе, а Алина выезжала из двора вместе с папочкой, на папочкиной машинке. Не исключено, что похитители оставили свои замыслы насчет дочки Золотова. Смекнули, конечно, что Александра непременно предупредит ее об опасности и риск провала многократно увеличится. Ну что ж, значит, Александра не зря страдала. Хоть какое-то утешение. Но как подумаешь, что, если бы не глупейшая ошибка этих недоумков-похитителей, Карина сейчас могла быть жива…

Она сошла с мостков и побрела к остановке автобуса, чувствуя, что тягостные мысли как бы высосали из нее все силы и подняться пешком по косогору она совершенно неспособна. А ведь до вечера у нее еще пять вызовов! Ладно, ничего, как-нибудь. Но не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, а вообще-то, чем скорее, тем лучше, надо обязательно сделать одно дело. Надо съездить на линейную подстанцию «Скорой помощи» Нижегородского района – это на Большой Печерской, бывшей Лядова, не так уж и далеко, – и разузнать, кто дежурил в тот вечер, когда умерла Карина. Найти человека, который подобрал ее тело и отвозил в морг. Надежда Лаврентьевна уверяла, будто «Скорая» появилась почти сразу. Если так, то кто-то из бригады, не врач, так санитар или водитель, вполне мог заметить «огромный черный автомобиль», ставший невольным виновником гибели Карины, мог разглядеть какие-то его приметы, ну хоть что-то конкретное, с чем можно прийти в милицию, а не только с догадками или подозрениями.

* * *

– Господи! – воскликнула вдруг Елизавета Петровна. – Да что же мы стоим? Да ведь Петька вот-вот заявится! Что с ним будет, когда он это увидит?!

Гелий представил, что случится с пацаном, который вырос, можно сказать, в будке Супера, под его присмотром и надежной охраной (родители Петькины были железнодорожными проводниками, оба мотались по стране, с трех лет мальчишка был на бабушкином и Суперменовом попечении), – и, не тратя больше времени на споры, схватил стоявшее в углу веранды ведро, зачерпнул воды и принялся плескать на стены, чтобы размочить обои.

– Геля, я сама помою, – плачущим голосом сказала Елизавета Петровна. – Давай лучше уберем… его.

Она принесла большой кусок толстого полиэтилена, оставшийся после покрытия парников, и они вдвоем, стыдясь друг перед другом слез, перемежавшихся с приступами тошноты, переложили собаку на полиэтилен.

– Снеси пока хоть за сараюшку, в крапиву, – слабо выдохнула хозяйка. – Петька туда не полезет. Потом, ночью, зарою. А сейчас главное – убраться, обои оборвать и пол помыть. Скажу ему, будто ремонт начала делать, я давно собиралась, тут уж ободралось все, последний раз лет тридцать назад клеили.

– А про Супера он спросит, тогда что говорить? – пробормотал Гелий, так и этак примеряясь приподнять тяжеленный сверток.

– Ой, не знаю! – Елизавета Петровна схватилась за щеки. – Может, сказать, что убежал Супер? Сорвался и убежал? Да ведь он тогда пол-области обойдет, Петька-то, разыскивая его.

– Обойдет, – мрачно кивнул Гелий. – Это уж точно! Слушайте, Елизавета Петровна, помните, к вам прошлый год приезжал ваш знакомый из Москвы, брал Супера к себе, ну для его собаки? Вы еще рассказывали потом, что щенки вышли – заглядение, вам хотели одного дать, а вы взяли деньгами. Помните?

– Конечно, – слабо улыбнулась Елизавета Петровна. – Как не помнить! Во всей Москве ни в одном клубе не нашлось кобелька для его сучки, кроме нашего Супера, у него родители все сплошь призеры, он же у нас на каждой выставке медаль за экстерьер получает…

Он прикрыла рукой задрожавшие губы. «Получает»… теперь придется говорить – «получал».

– А потом что скажу? Дескать, убежал от них? Украли?

– Не знаю…

Ох, какой же тяжелый был Супер! Гелий думал, сорвет себе что-нибудь внутри, пока нес его за сараюшку. Взял лопату и, надсаживаясь, торопясь, вырыл довольно глубокую яму. Опустил туда мертвого пса, потом они с Елизаветой Петровной накидали сверху мокрых, рваных обоев с веранды и забросали яму землей. На холмик нагромоздили поломанные доски, старые покрышки, еще какой-то мусор. Затем взялись за веранду и крыльцо. Наконец пол засверкал чистотой, и даже дощатые стены, лишенные привычной бумажной одежды, смотрелись неплохо. Во всяком случае, не так ужасно, как раньше, когда на них чернели брызги крови.

– Геля, миленький, спасибо тебе, спаситель мой! – едва шевеля от усталости губами, пробормотала Елизавета Петровна. – Ты уж иди домой, передохни, а то даже с лица спал. Только сделай еще одно дело, запри, Христа ради, коптильню. – Она подала новый, еще в промасленной бумажке, висячий замок. – Купила, видишь, давно, да все руки не доходили навесить… Приберусь я там сама, потом, а то сейчас просто падаю. А мне еще Петьке обед разогреть надо. Ох, с ума сойти! Как подумаю, что ему придется про Супера врать…

Она всхлипнула и ушла в дом, а Гелий ринулся к коптильне. Да нет, какое там – ринулся! Поплелся еле-еле, с трудом перебирая ногами, радуясь только одному – что все кончилось, можно уйти домой, не ему придется рассказывать Петьке басню про дяденьку, который приехал и забрал Супера в Москву…

– Гель! Привет! Ты что тут делаешь?

Он дернулся, как ужаленный.

Не успел! Петька вернулся.

– Решил нашу коптильню обчистить? Сейчас как спущу Супера!

Это у них юмор такой, у нынешних детишек.

– Разуй глаза! – сказал Гелий, как всегда, свысока, как и положено без пяти минут выпускнику говорить со всякой мелюзгой. – Или не видишь, что я навешиваю новый замок? Сам знаешь, в поселке уже обчистили одну или две коптильни, вот твоя бабушка и решила…

– А, – рассеянно сказал Петька, мигом теряя интерес к коптильне и шныряя взглядом по двору. – Супер спит, что ли? – И засвистел: – Супер! Ко мне!

Гелий заметил в окне перепуганное лицо Елизаветы Петровны – и тяжело вздохнул.

Делать нечего. Придется принимать удар на себя.

– Знаешь что, Петька, – сказал он чужим голосом, – тут, пока тебя не было, приезжал этот, как его, из Москвы…

Петька выслушал недоверчиво, и его большие серые глаза наполнились слезами.

– Какое свинство, – сказал, отводя взгляд. – Меня не могли подождать?!

– Он очень спешил.

– А это надолго?

– Ну, не знаю… Как в прошлый раз, наверное.

– На целую неделю! – ужаснулся Петька. – Трудно быть мужчиной, да? Даже собачьим мужчиной?

«Знал бы ты, как трудно!»

– Петька, картошка стынет! – высунулась в окно Елизавета Петровна. – Жареная, как ты любишь. Геля, ты с нами сядешь?

Он едва нашел силы сдержать рвотный спазм и, сунув Петьке ключ, выскочил со двора.

Со всех ног припустил к станции, вспоминая, как с утра искал предлог не ездить к брату в район, хотя тот просил помочь, и поэтому мотался бесцельно по поселку. Вот и домотался! Нет уж, куда лучше косить траву вокруг морга, чем перенести то, что ему выпало. Как-то это ужасно на него подействовало, думал Гелий, как-то уж слишком. Ненависть к Деме комом подкатила к горлу, сдавила еще сильнее, чем воспоминания о кровавых брызгах и изуродованном теле Супера. Как, почему все терпят эту бесчеловечную скотину? Его ведь все ненавидят, этого Дему! Даже Эльдар как-то раз по пьянке проговорился, что, когда ему в морг привозят очередного безымянного бомжа, он мечтает, чтобы это оказался Дема. И ведь никакая хвороба его не берет. Спит на голой земле, жрет что придется, пьет неизвестно какую гадость, а живехонек-здоровехонек! Эльдар тоже пьет, но зато у него и рука иногда отнимается, на нервной почве…

– Гель! – послышался сзади запыхавшийся голос, и Гелий с трудом подавил желание припустить бегом, потому что голос был Петькин.

Но поздно. Пришлось обернуться и принять безразличный вид:

– Чего прибежал? А как же картошка?

– Да ну ее, – отмахнулся Петька. – Я, если честно, купил два беляша на станции. Вку-усные!

– Вкусные?!

Гелий так и ахнул. Дурачок этот Петька. Разве не знает, какие слухи ходят по поселку насчет пропавших кошек и собак? Что Дема вместе со своими дружками ловит их и отдает каким-то делягам, которые обдирают несчастных животных, делают из них фарш и продают. И будто именно у них покупает фарш Рая Кандыба, которая торгует на станции беляшами собственного приготовления…

Он уже открыл было рот, чтобы выложить все это Петьке, но вспомнил Супера – и не смог. Только спросил угрюмо:

– Как же тебя бабушка без обеда отпустила?

– Сам не знаю, – пожал плечами Петька. – Я говорю: не хочу есть, пойду погуляю. Она говорит: ну и хорошо, иди, деточка. Даже странно, правда?

С точки зрения Гелия, в этом не было ничего странного: Елизавета Петровна хотела закончить уборку и хоть немного прийти в себя, сейчас она могла только радоваться отсутствию внука. Неужели придется опять принимать огонь на себя?

– А ты куда? – забегая по своей привычке вперед и заглядывая в глаза, спросил Петька. – Пошли поиграем на компьютерах?

Гелий ненавидел компьютерные игры, и Петьке это было отлично известно. Он уже ожидал привычной отповеди об искривлении мозговых извилин у любителей всяких «Думов», «Квейков» и «Блудов», но сегодня Гелий оказался на диво кроток:

– Конечно, топай. Деньги у тебя есть? Могу подкинуть. А мне, извини, надо в район съездить, Эльдару помочь.

– В морге?! – расширил глаза Петька. – И чего делать? Трупы потрошить?

Он даже не представлял, в какую десятку попал, этот малец!

– Успокойся, – сухо сказал Гелий. – Всего лишь траву скосить. Эльдар говорит, заросло все крапивой, не пройти.

– А он сам не может?

– Конечно, нет. Ему нельзя делать резких движений – из-за руки.

– А его санитары?

– Ну ты что, они еще зарежут кого-нибудь косами. Эльдар мне рассказывал: искал что-то на днях в ящике своего письменного стола, вдруг натыкается на пачку фотографий: все мертвецы сидят с картами в руках, попарно, а рядом с ними пьянствуют санитары. Это они так развлекались, представляешь? Там такие оболтусы – вроде Демы.

И прикусил язык. Черт, вот же черт, ну как сорвалось с языка это имя?

– Ой, Дема! – вдруг прыснул Петька. – Ты знаешь, что позавчера было?

– Нет, я на целый день уезжал в Москву, в библиотеку, и зашел там к ребятам, мы раньше в одной школе учились.

– Ну точно, тебя не было, – кивнул Петька. – Тогда слушай! Мне бабуля говорит: пойди погуляй с Супером на озеро, а то что он у нас целыми днями по цепи бегает, как кот ученый у Лукоморья. Ну, мы пошли. Идем мимо бывшего лагеря, а там Дема со своим бомжатником в футбол играет.

– В футбол?!

– А что такого? Всякие там депутаты и мэрия играют, я сам по телевизору видел, а чем Дема хуже? – хихикнул Петька. – И, главное, такой классный мяч у них, новенький, оранжевый, как апельсин. Я даже засмотрелся. И вдруг они все как побегут от мяча, как бросятся врассыпную! Смотрю: Супер вышел на поле и повел мяч в ворота противника. У меня был когда-то такой же мяч, мы с Супером тоже играли в футбол, да потом кто-то мячик свистнул, ну, он небось и решил, что это мой. Я кричу: фу, Супер, фу! А он ни в какую, играет, резвится. И тут Дема выскакивает из своего балагана, а в руках у него – пистолет. Тоже, наверно, стырил где-то. Я как заорал! Супер, будто что-то понял, схватил зубами мяч и плюх в озеро! Дема выстрелил, но пистолет, наверное, не был заряжен, поэтому раздался только щелчок – и все. А Супер давай носиться в воде с мячом – прямо как дельфин. И, наверное, прокусил, потому что, когда он начал топить мяч лапами, тот довольно скоро потонул. Супер вылез, Дема к нему, но Супер ка-ак отряхнулся, ка-ак рявкнул! Дема так и рухнул. А бомжи давай ржать: пьяные ведь все. Дема аж трясется: убью, говорит, тебя и твою собаку. И вид у него был просто бешеный, я даже малость струхнул. Ну, мы с Супером ушли, конечно. А сейчас я подумал: наверное, даже хорошо, что тот дядька забрал Супера на неделю, Дема остынет, потому что он очень злой был. Мы с бабушкой ведь вчера на всю ночь в Москву уезжали, у родителей пересмена была, и я жутко переживал: а вдруг, думаю, Дема на Супера нападет? Хотя он же трус, правда, он не осмелится?

Гелий молча кивнул.

Так вот оно что… Так вот почему Дема сделал это! Из-за такой ерунды, как утопленный мяч!

Нет, не только. Установив моральный террор в поселке, он не мог перенести, что есть люди, которые его не боятся. Супер был гарантией безопасности Ховриных, за ним хозяева чувствовали себя, как за каменной стеной. Дема разрушил эту стену… как, с чьей помощью? Да неважно! Он отомстил – ужасно, отвратительно. И будет теперь ухмыляться в глаза Петьке, Елизавете Петровне – ехидно, со значением, зная, что отомстил им, однако ему за убийство Супера ничего не будет: не пойман – не вор! Ему ничто не грозит, этому сукину сыну, этому…

– Пацаны, пацаны! – послышался чей-то голос, и Гелий с Петькой обернулись.

Невдалеке стоял Дема.

Что за штука? За разговором ребята и не заметили, как вместо дороги к станции свернули на тропинку, ведущую к бывшему пионерлагерю, и попали на Демину территорию.

– Пошли быстрее, – угрюмо сказал Гелий, отворачиваясь, потому что не в силах был видеть эту морщинистую, угреватую физиономию старого подонка, его длинные, вьющиеся засаленными кольцами волосы, идиотскую бороденку.

«Если он что-то мне скажет, какую-то гадость про морг и Эльдара, я не сдержусь! Дам ему в зубы!» – подумал Гелий, страстно желая, чтоб Дема развязал свой поганый язык. Но Дема его вроде бы даже и не замечал: все его внимание было обращено к Петьке.

– Эй, ты, – с ухмылкой, в растяжечку, сказал он. – Не хочешь в футбол погонять? У меня новый мячик вразмен того, что твой кобель утопил. Иди, погляди.

Выражение лица у Петьки было однозначное: «Да пошел ты вместе со своим мячом!» Однако он был воспитанный мальчик и сдержанно ответил:

– Как-нибудь в другой раз.

– Другого раза может и не быть! – паясничая, выкрикнул Дема. – Как бы мячик того… не сгнил! – И, отскочив на шаг, он сильным пинком послал Гелию и Петьке что-то, доселе лежавшее в высокой траве.

Нечто серое взлетело в воздух и шлепнулось прямо к ногам ребят. Они опустили глаза и разом вскрикнули.

На песке лежала оскаленная голова Супера.

* * *

Фамилию врача Александра узнала очень просто. Позвонила на районную подстанцию «Скорой» и спросила у дежурной, какая бригада работала 13 ноября.

– Рутковский работал, Сычов – это фельдшер, а из водителей – Монахин, – с готовностью ответил милый женский голос.

Александра даже растерялась от такой откровенности. Она-то ожидала, что ее начнут с пристрастием допрашивать, зачем, по заданию какой империалистической разведки она добывает эти секретные сведения. Приготовила историю, мол, кто-то из бригады на вызове забыл кошелек, надо вернуть, как полагается приличным людям. Мог, конечно, последовать вопрос, какого лешего приличные люди ждали чуть не две недели, прежде чем решились вернуть чужое имущество, однако милый голос на том конце телефонного провода такого вопроса не задал: более того, охотно сообщил, что Рутковский дежурит и сегодня, только позвать его к телефону нет возможности – он сейчас на вызове. Но скоро вернется, так что звоните, девушка.

Александра задумчиво поглядела на часы, которые уже прижились на ее запястье, – можно сказать, сроднились с ним. Звонить еще раз смысла нет, это не телефонный разговор. Надо сходить на подстанцию и поговорить с этим Рутковским лично. Благо, у нее есть время до начала приема: в Высокове выдался какой-то на редкость здоровый день! Жаль, что Сычов сегодня не работает, но ничего, с ним она встретится в другой раз.

Вышла из дому и привычно оглядела двор. Пусто. Никакой большой черной машины нет… путь свободен, никто не собирается снова набрасываться на Александру и похищать ее – саму по себе или вместо кого-то другого.

Она вздохнула, но этот вздох отнюдь не был вздохом облегчения. Ну с чего, с чего она взяла, что Ростислав когда-нибудь снова появится в ее жизни? Подумаешь, подвез девушку за бесплатно, подумаешь, утешал ее, когда она плакала, подумаешь, приобнимал и даже как бы целовал в висок! Бывают такие добрые люди, особенно когда эта доброта ни к чему не обязывает. Когда слезы Александры несколько затянулись, Ростислав сразу стушевался, больше не лез с утешениями, около дома простился с ней очень сдержанно и исчез, даже не сделав попытки назначить новую встречу или хотя бы спросить телефончик. А может быть, он просто разглядел Александру и понял, что мачеха, назвавшая свою падчерицу уродиной, по большому счету, все-таки права…

Александра даже не ожидала, что при этой мысли ее поразит такая тоска. Неужели по этому Ростиславу, которого она даже и не разглядела толком? Что-то такое высокое, светлоглазое, взлохмаченное. Автомобиль у него, конечно, роскошный, да ведь не в автомобиле дело, а в том странном ощущении теплоты и покоя, которое испытывала Александра в его присутствии.

Господи, как же пуста, холодна и одинока стала ее жизнь, особенно теперь, после смерти сестры! Раньше Карина своими многочисленными проблемами заполняла те промежутки свободного времени, которые все же выпадали иногда у Александры. В это время она могла бы сожалеть о своей пустой и унылой жизни, а вместо этого сопереживала сестре. Одно или два платья доверят ей демонстрировать на очередном показе, а если только одно, то почему Ане достанутся два, неужели только потому, что она худее Карины, господи, эти проблемы с весом преследуют ее что на помосте, что на подиуме! Девочка из их школы моделей выходит замуж, и жених запрещает ей заниматься модельным бизнесом, а у нее большое будущее. Вот будет дура, если пожертвует карьерой ради мужчины, а может быть, она совсем даже не дура, может быть, любовь все-таки главнее карьеры? Другая подружка бросила своего парня – он тоже был моделью – и связалась с каким-то «новым русским», натурально пальцы веером, ужас какой-то. Ее мальчик то ли запил, то ли начал колоться – завил, словом, горе веревочкой, да и его бывшая возлюбленная страдает, ведь с ее новым хахалем вообще не о чем говорить, он только и знает, что таскает ее по кабакам, похваляясь перед братками, какую классную ляльку заимел. А ведь с тем парнишкой у нее была така-ая любовь, что все завидовали, и не дура ли она, что променяла великую страсть на деньги?..

Да, Карина в последнее время все чаще и чаще говорила о любви, глаза ее при этом нежно мерцали, и Александра смутно чувствовала, что речи эти вовсе не абстрактны, что у Карины кто-то появился, – и дай бог, конечно, не всем же вековать вековухами, как Александре! Потом сестра вдруг погрустнела, Александра решила, что Карина поссорилась с ним, а то, господи помилуй, может быть, он оказался женат. Карина не посвящала старшую сестру в подробности своего романа, очевидно – и совершенно справедливо! – полагая, что та в делах сердечных не советчица. И теперь уже Александра никогда, ни от кого не узнает, как там обстояли дела на самом деле, кто был тот человек, страдал ли он, узнав о смерти Карины, а может, не знает об этом до сих пор…

Александра села на «двойку», но даже толкотня в трамвае не развеяла ее печальных мыслей. Теперь нет Карины, и заполнить пустоты своей жизни ей решительно нечем. Работой? Но она и так столько работает, что порою ее просто тошнит. Ходить вечерами по театрам? Но в оперном все уже пересмотрено и переслушано, не настолько она любит балет и оперу, чтоб ходить на спектакли по второму разу, а в драматическом ей скучно. Друзей нет. С семьей, вернее, ее остатками отношения непоправимо испорчены. «Хоть иди да топися в Завитую!» – как восклицала бабушка, детство которой прошло на какой-то речке, называвшейся Завитая. Эта речка в памяти Александры стала почти мифологическим понятием. Нет, правда! Хоть иди да… Наверное, зря Александра так категорично рассталась с Костей. Все-таки нельзя требовать от человека больше того, что он может дать. Не позвонить ли ему вечером? Позвонить – дело нехитрое, но… «об чем говорить»? А если трубку возьмет его мамаша, это вообще караул!

– Остановка «Семашко»! – возвестил водитель, и задумавшаяся Александра еле успела протолкаться к дверям и выскочить из трамвая.

Впереди, около старинного облупленного каменного забора районной «Скорой» маячил красный крест, а под крестом стояла небольшая толпа народу.

«Авария, что ли? – заторопилась Александра. – Удачно выбрано место!»

Однако это была не авария, а похороны. Гроб как раз выносили из здания подстанции, оскальзываясь на косом крылечке, загружали в автобус.

Опять похороны! Что-то они становятся привычным событием в жизни!

Александра скользнула взглядом по лицам вышедших проводить покойника и отметила, что никто не плачет по нему и вообще как-то не чувствуется особой печали. Народ рассасывался довольно быстро, и только небольшая толстенькая бабулька в застиранном халате, наверное, санитарка, истово крестилась вслед гробу:

– Царство небесное, царство небесное!

– Пошли в дом, баба Катя, – приобнял ее за плечо высокий парень лет тридцати. Снежок красиво серебрился на его рыжеватых волосах. – Простудишься.

– Рано еще, Владька, – стряхнула его руку санитарка. – Постоим, пока катафалк отъедет. Надо ж беднягу хоть кому-то проводить.

– Да, правда что бедняга – ни одного родственника у человека нет, – остановилась рядом с ними тоненькая девушка в шубке, наброшенной на халат, и Александра узнала по голосу словоохотливую дежурную. – А кому, интересно, теперь его машина достанется? И квартира? А, Влад?

– Да уж не нам с тобой, Светик, – рука Влада перелетела на более молодое плечо, и Александра чистоплотно поджала губы, заметив, как охотно прильнула к нему девушка.

Нет, это просто… это ужас, что с ней творится! Первый признак старой девы – нетерпимость к чужой красоте, молодости, а уж сексуальность во всех ее проявлениях старые девы ненавидят, как монашенки дьявола! А вот интересно, если бы у Александры хоть раз с кем-нибудь (скажем, с Костей) произошло это самое, она с таким же отвращением воспринимала бы даже намек на интим между другими людьми? Ответить на интересный вопрос можно только эмпирическим путем… и не пора ли ответить на него, наконец?!

Позорница, о чем она думает?! Пришла как бы расследовать смерть сестры, угодила на похороны, а мысли-то…

– Но ты не переживай! – долетел до нее веселый голос Влада. – Обязательно найдутся какие-нибудь наследники. Такого просто не может быть, чтоб у человека не было никаких родственников. Вот возьмем хотя бы мою бывшую невесту…

– Как это – бывшую? – в один голос спросили Светик и баба Катя, от удивления замершая с воздетой в крестном знамении рукой. – Когда же она успела стать бывшей?

– Позавчера, – ответил Влад, безмятежно улыбаясь, однако в его голосе явственно звучало уныние.

– Поссорились, да? – ахнула Светик, и Александра снова поджала губы: эта хорошенькая девушка совершенно не умела скрывать свои чувства, постыдилась бы так откровенно радоваться!

Наверное, баба Катя тоже заметила это и укоризненно произнесла:

– Ничего, помиритесь. Милые бранятся – только тешатся!

– Ну, не скажите! – покачал головой Влад, зябко кутаясь в куртку. – Однако, «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло»!

– Как – к другому? – снова ахнули в один голос женщины. – Да неужто она тебе изменила?!

– Вот именно. И до чего же вульгарно! Натурально как в анекдоте: приходит муж домой, а у жены в постели…

– В постели?!

– В постели. В данном конкретном случае дело было так: приходит жених к невесте не вовремя, не предупредив о своем приходе, она открывает не сразу, а когда все же открывает, то вид у нее изрядно сконфуженный. Ой, говорит, я не слышала звонка, мы так заговорились с Бориской… С каким еще Бориской?! А это мой двоюродный брат, говорит невеста, пряча глазки. А жених отчетливо помнит, что при знакомстве она рассказывала, что родни у нее никакой нет, кроме папы с мамой, которые живут в другом городе. Ни братьев, ни сестер, ни родных, ни двоюродных!

– Может, забыла? – робко подсказала Светик.

Влад коротко хохотнул.

– Нет, а чего ты смеешься? – обиделась Светлана. – Вот в «Санта-Барбаре» у Си-Си и Софии знаешь, сколько было внебрачных детей, о которых они все время забывали? У Мэйсона и Иден все время появлялись какие-то сводные братья и сестры, совершенно неожиданно!

– Вспомнила! – вдруг рассердилась баба Катя. – Да твою «Санта-Барбару» уже сто лет не показывают. «Мой нежный ангел» – вот это фильм! Там никаких внебрачных, никаких двоюродных.

– Да уж, Светик, – печально кивнул Влад. – С Си-Си Кэпвелом тут номер не проходит. Хотя бы потому, что «двоюродным братом» оказался молодой человек с внешностью сексуального маньяка, а у невесты под халатиком, как очень быстро разглядел жених, не было ни единой ниточки. Так что, милые мои дамы…

Александра покачала головой. Это ж надо! Не только у нее, оказывается, не задалась личная жизнь!

– Ничего, Владька! – утешила баба Катя. – Другую найдешь!

– Да где ее найдешь? – хохотнул он – довольно, впрочем, уныло. – Может, другой подходящей и вовсе нет…

Светик отвернулась, краснея…

Александра глядела на Влада с тем же сочувствием, что и другие женщины, недоумевая при этом: почему этот высокий, видный, красивый, можно сказать, парень так откровенно говорит о своей неудаче? Обычно мужчины молчат о таких вещах, чтобы пощадить уязвленную гордость: на его месте другой, наоборот, начал бы врать, что невеста обожает его по-прежнему, но сама ему надоела. А этот Влад…

И вдруг она поняла, почему. Именно от уязвленной гордости. От чрезмерной гордыни! Он как бы показывает другим: «Если я так легко об этом говорю, если не стыжусь, что оказался в дураках, значит, это меня вовсе не волнует. Да плевать я хотел на эту невесту вместе с ее двоюродным братом!»

«Ну и дура же эта его невеста, – неожиданно подумала Александра. – Такого парня променять на какого-то сексуального маньяка!»

Ох, боже ты мой! Уж не вслух ли она это брякнула? Иначе почему Влад вдруг обернулся и уставился на стоявшую рядом незнакомку, которая с неприличным любопытством прислушивалась к разговору? Или он прочел ее мысли?

Надо что-то такое сказать, сделать что-то.

– Извините, вы не скажете, где мне найти… где найти…

Александра запнулась. Фамилия врача, дежурившего в тот день по «Скорой», напрочь вылетела из памяти. Хорошо, хоть фамилию фельдшера помнит!

– Не скажете, где мне найти фельдшера Сычова?

При этих словах Светик и баба Катя резко развернулись к Александре, причем одна громко ахнула, а другая перекрестилась.

Влад вскинул брови, неожиданно черные при его рыжеватых волосах:

– Сычо-ова?.. Вообще-то это довольно сложно будет. А вы ему, извините, кто? Знакомая? Родственница?

Александра с независимым видом выдала заранее приготовленную ложь:

– Я – участковый врач. Недавно Сычов обращался в поликлинику по поводу… по поводу одного заболевания, однако лечение до конца не довел, а дома я его застать не могу. Меня очень беспокоит его состояние, вот я и пришла к нему на работу. Ведь он здесь работает, насколько мне известно?

– С ума сойти! – пробормотал Влад, с ног до головы озирая Александру своими приветливыми светлыми глазами.

От этого взгляда у нее почему-то возникло ощущение, будто под пальто у нее, как у той невесты – под халатиком, вдруг не стало никакой одежды, ни юбки со свитером, ни белья, даже колготок нет, и что Владу об этом прекрасно известно. Удивительнее всего, что Александре при этом ничуть не сделалось стыдно или противно, а, наоборот, как-то жарко-весело.

– С ума сойти! Это ж надо, какая еще встречается среди нашего брата, медработника, профессиональная самоотверженность! К сожалению, с глубоким прискорбием вынужден сообщить вам, что вы опоздали. Этому пациенту ваша помощь уже больше не понадобится.

И он многозначительно повел глазами в сторону катафалка, который как раз в эту минуту, выпустив клуб бензиновой гари, выехал в ворота.

– Господи! – вскрикнула Александра, тоже торопливо крестясь. – Он что же, умер?! Неужели…

Слава богу, хватило ума остановиться и не договорить: «Неужели эта выдуманная болезнь была на самом деле и оказалась смертельной?!»

– Успокойтесь, – ласково сказал Влад, словно опять прочел ее мысли. – Никакая хворь не смогла бы свести в могилу нашего Феденьку, так что вашей вины тут нет. Скажу вам по секрету – тут чистый криминал. Проще говоря, убили вашего пациента.

– Зарезали! – страшным, свистящим шепотом, слышным небось и на другой стороне улицы, сообщила баба Катя. – В его же собственном подъезде! Зарезали и запихали между дверьми, так он всю ночь там и просидел, скрючившись, а какие соседи видели, те и внимания не обращали, думали, бомж спит. Ты поглянь, дочка! Второго санитара у нас за четыре месяца зарезали!

– Удивляюсь я людям, – недовольно сказала Светик. – Сычов из нас из всех самый богатый был, у него и иномарка, и квартира аж трехкомнатная, хотя один жил. Его и рядом с обменными пунктами видели – вроде бы он валютой спекулировал. А убили в подъезде. Я бы еще поняла, если бы в квартиру ворвались, чтобы ограбить…

– Откуда ты знаешь, Светик, что у него при себе было? – таинственным голосом спросил Влад. – Может, пачка свежевыменянных баксов? Я слышал, милиция отрабатывает именно эту, валютную версию.

Он еще что-то говорил, но Александра не слушала.

Убит! Сычов убит! Один из тех, кто мог бы помочь ей разгадать тайну смерти Карины, – убит! Осталось двое… и вдруг она вспомнила фамилию врача и ляпнула, даже не дав себе труда подумать, что несет:

– А Рутковский тоже убит?

Теперь креститься принялась не только баба Катя, но и Светик. Да и Влад, такое впечатление, с трудом подавил желание осенить себя крестным знамением. Однако руку, уже воздетую ко лбу, опустил и вместо этого несколько принужденно пожал плечами:

– Вроде нет. Во всяком случае, мне кажется, что я вполне жив. А вы как думаете?

– Ох, – жалобно выдохнула Александра, с ужасом уставившись на него, – ох, простите, я…

– Светка! – дурным голосом заорала большая пламенно-рыжая женщина, высунувшаяся из дверей подстанции. – Сколько я могу тут на телефоне сидеть? Хватит болтать, иди работать!

Светка полетела к зданию. На крылечке она, однако, оглянулась и окинула Александру неприязненным взглядом. Баба Катя, всем видом выражая неодобрение, следовала за ней.

– Ничего, успокойтесь. Значит, долго жить буду, – сказал Влад, двумя пальцами снимая с пальто сконфуженной Александры откуда-то взявшуюся длинную белую нитку. – Смотрите, к вам кавалер пристал. Ишь, какой беленький! Блондин, стало быть. Или русый, к примеру.

Александра взглянула на него подозрительно, однако Влад с невинным видом наматывал ниточку на палец:

– А зовут нашего кавалера… А, Б, В… экий долговязый! Л, М, Н… зовут его на букву Р! У вас есть знакомые на букву Р?

Александра растерянно хлопнула глазами.

– Нет? – огорчился Влад. – Что ж, значит, наша ниточка врет? О, я знаю, что надо делать! Давайте познакомимся – и тогда у вас будет знакомый на Р. Моя фамилия Рутковский, зовут Владислав, но чаще – просто Влад, потому что я терпеть не могу, когда меня называют Славой. А вас как зовут?

– Александра, – пробормотала она, неловко касаясь его протянутой ладони и как-то странно волнуясь, когда прохладные пальцы осторожно сжали ее руку. – Меня зовут Александра Синцова.

– Ну вот, теперь у вас есть знакомый на букву Р, а у меня – знакомая на А, – кивнул Влад, продолжая держать ее за руку. – Так для чего я вам был нужен? Неужели вы и мой участковый врач, а не только Сычова, неужели и о моем здоровье беспокоитесь?

Александра поглядела в его смеющиеся глаза и невольно улыбнулась:

– Как вы поняли, что я вру?

– Да это просто было написано на вашем высоком красивом лбу, – сообщил Влад. – Большими печатными буквами. С такими ясными глазами лучше и не пытаться лукавить – пустое дело.

Александра глядела на него и моргала, как дурочка. Ого, сколько она о себе узнала нового и интересного! И лоб-то у нее высокий и красивый, и глаза ясные… До чего же приятный парень этот Влад Рутковский!

И вдруг она вспомнила, по какому поводу пришла к этому «приятному парню», и резко выдернула руку.

– Что случилось? – с тревогой спросил Влад. – Что с вами?

– Да так, ничего, – отвела глаза Александра. – Я вас и Сычова искала, собственно, вот по какому поводу… Вы 11 ноября дежурили, да?

– Очень может быть, – неуверенно сказал Влад. Нахмурился, вспоминая, и кивнул: – А ведь и верно. Дежурил! И что?

– Около десяти вечера вы подобрали на углу Студеной и Горького девушку в серебристом спортивном костюме, – с усилием выговорила Александра, пряча руки в карманы и стискивая кулаки, чтобы удержать слезы, которые, как всегда, были уже тут как тут, стоило только начать вспоминать Карину.

– Было такое, – опять кивнул Влад, вглядываясь в ее лицо. – Подобрали. Ее, кажется, звали Карина?

Александру словно ударило!

– Вы ее знали?!

– Нет. Откуда же? – пожал плечами Влад. – Но ее сразу узнал санитар в… в судебно-медицинской экспертизе. Это была подруга его девушки, он видел Карину на подиуме – вот и узнал ее. Извините, это что, сестра ваша?

Александра поглядела на него чуть ли не с ужасом.

– Да вы похожи очень, только и всего, – с досадой пояснил Влад. – Лоб, губы, нос – много общего. Я как вас увидел, сразу подумал: где мы встречались с этой красавицей? А оказывается, мы еще и не встречались. Ну, эту историческую ошибку надо непременно исправить.

«Да он просто болтун, дешевый трепач»!

Александра опустила голову, вдруг ощутив, как устала. Ну зачем она сюда пришла? Что может узнать?

– Извините, – торопливо сказал Влад. – Ради бога, простите! Я веду себя как последняя дешевка, но… Понимаете, я только сегодня утром, придя на дежурство, узнал про гибель Сычова, а мы ведь вместе работали и вообще… несмотря на некоторые свои странности, Федя был надежный, отличный парень, для меня его смерть – личная потеря. Ну и мы как начали между вызовами снимать стресс да поминать убиенного раба божия… Извините меня! Скажите, чем я могу вам помочь?

Каким-то образом его пальцы опять завладели рукой Александры. Она и хотела, но не смогла отнять ее.

– Да я ничего, – неловко пробормотала Александра. – Я только хотела спросить… В тот вечер, когда вы подобрали Карину, вы ничего не заметили странного?

– Ну, не считая того, что сама по себе ее смерть была нелепой и странной, – пожал плечами Влад. – А что я должен был заметить?

– Автомобиль, – подсказала Александра. – Большой черный автомобиль!

– Да я как-то не обращал внимания, – задумчиво сказал Влад. – Мне не до того было. Видите ли, мы с Сычовым еще пытались что-то сделать, как-то спасти ее, не хотелось верить, что такая молоденькая, такая красивая девушка вдруг, ни с того ни с сего, упала и умерла.

Александра вздрогнула, и Влад еще крепче стиснул ее пальцы.

– Погодите! – сказал он изумленно. – Вы спросили про машину. Вы что, думаете, ее машиной сбило?

– Да! Именно в это время там случайно оказалась одна моя знакомая, вернее, приятельница моей пациентки. Надежда Лаврентьевна ее зовут, Надежда Лаврентьевна Самохвалова. Она живет неподалеку от того места, где вы нашли Карину. Она меня вчера уверяла, что большой черный автомобиль…

– Стоп, – перебил Влад. – Она сама это видела, ваша Надежда Лаврентьевна Самохвалова? Сама видела, как автомобиль сбил Карину?!

– Ну да! – вгорячах выкрикнула Александра, но тут же мотнула головой: – Нет, если честно, она не видела. Она только слышала глухой такой звук, будто удар. Вернулась назад, к перекрестку, – и еще издалека увидела, что Карина лежит на дороге, а от нее мчится прочь этот…

– Большой черный автомобиль, – печально закончил Влад. – И что потом сделала эта старушка? Побежала звонить в милицию? Рядом с тру… – Он сердито оскалился. – Черт! Рядом с телом мы никаких старушек не видели.

– У нее аритмия страшнейшая, – чуть слышно прошелестела Александра, мгновенно ослабев при слове «труп», невзначай сорвавшемся у Влада с языка. – Я так поняла, от потрясения начался приступ, она стояла под стенкой дома, а в это время откуда ни возьмись – ваша «скорая». Карину подобрали и мгновенно увезли.

– Ну, теперь все ясно, – угрюмо кивнул Влад. – Жаль, жаль, черт возьми, что я не видел этот проклятущий автомобиль! Теперь все ясно.

– Что? Что ясно? Он все-таки сбил ее? Но тогда почему же в заключении о смерти сказано про инфаркт? – вскрикнула Александра.

– Потому что он ее не сбил! – Влад завладел и другой ее рукой, сжал крепко и сказал, с жалостью глядя в глаза: – Потому что он не сбил вашу сестру, понимаете? На теле не было никаких повреждений, кроме незначительной гематомы на голове, но это от удара при падении. Ни переломов, ни ран, ни ушибов. Она действительно погибла от внезапного сердечного приступа. Но, черт меня побери, этот приступ вполне мог быть спровоцирован испугом от внезапного появления автомобиля!

– И этот гад даже не остановился ей помочь! Господи, да я бы все отдала, чтобы вернуть Карину, ее родители буквально при смерти. А он… он даже не остановился!

– Возможно, просто не видел, – пожал плечами Влад.

– А звук удара?

– Он мог послышаться вашей старушке. Или автомобиль задел о бордюр. Ну мало ли что могло произойти! Одно я знаю совершенно определенно: ее никто не сбивал. Она упала сама. И если в заключении сказано, что она умерла от инфаркта, это очень похоже на правду. Риск внезапной смерти, знаете ли…

– Да, – ответила Александра тихо. – Ну, ладно. Значит, вы его не видели… Тогда в милицию мне идти не с чем. Они мне опять не поверят!

– Почему опять? – вскинул свои черные брови Влад. – Вы что, уже обращались с этим вопросом в милицию?

– Да нет, – неловко мотнула головой Александра, размышляя, как бы это половчее освободить свои руки. – Я по другому вопросу обращалась. Вернее, их вызвали… Ладно, глупости. А шофер? – вдруг вспомнила она. – Вдруг что-то видел шофер? Можно его увидеть?

– Хоть чуть-чуть бы пораньше, – с сожалением сказал Влад. – А сейчас он уехал на кладбище. Монахин у нас мужик могучий, его сняли с дежурства, чтобы гроб нести и все такое. Но я увижусь с ним на поминках Сычова и, если хотите, спрошу. А потом все сообщу вам.

– А как? – удивилась Александра.

– По телефону позвоню.

– Вы что, знаете мой телефон?

– Пока нет. Но вы мне его скажете.

– 30-39-17, – проговорила Александра, почему-то ужасно краснея. – А вы запомните?

– Постараюсь, – неуверенно сказал Влад. – Хотя память у меня на цифры отвратительная. Вдруг забуду? Дежурство, потом поминки, то да се – очень просто могу забыть! Поэтому давайте для страховки назначим встречу. Скажем, в восемь тридцать вечера… вы в каком районе живете?

– Около Средного рынка, – пробормотала Александра. – Недалеко от студии телевидения.

– Отлично! – сказал Влад. – Вот около входа в студию мы и встретимся в половине девятого.

– Влад! Владик! – раздался с крыльца капризный голосок, и Александра увидела Светика. – Вызов поступил! Верхние Печеры, дедуля, 75 лет, потерял сознание, возможно, инсульт! – И Светик сделала большие глаза, увидев, что Влад держит Александру за руки.

Александра отдернула их, словно обжегшись, но Влад именно в это мгновение и сам разжал пальцы.

– Рога трубят, – сказал Влад, не трогаясь, впрочем, с места. – И труба зовет. Тогда до вечера?

– До вечера, – сказала Александра. – Только как же вы придете? А вдруг вызов?

– Э, нет! – хитро усмехнувшись, покачал головой Влад. – Я сегодня работаю только до восьми! Мне тут кое-кто должен ночное дежурство, вот как раз сегодня и будет должок отдавать. Так что вечер у меня свободен. А также ночь. До встречи!

Махнув на прощание, он убежал в обшарпанное здание подстанции, а потом, когда Александра вышла в ворота, помахал еще раз – уже из кабины обогнавшей ее «Скорой помощи».

* * *

Карина прижала руки к груди и успела поймать сползающий наряд.

Платье! Оно ведь стоит долларов пятьсот, если не больше! Ей в жизни не расплатиться!

На какое-то мгновение эта жуткая мысль вытеснила все остальные. Карина беспомощно обернулась, но тотчас забыла и о платье, и обо всем на свете, увидев довольную ухмылку Петрова.

– Вот и все проблемы, – сказал он. – Поиграли – и довольно. Мне нравится, когда девчонка выступает, но всему есть предел. Время – деньги.

Протянув руку, он схватил сползающую с Карины ткань и опять дернул. Снова послышался треск, от которого девушка чуть не лишилась сознания.

– Тощая ты, – сказал, поджав губы. – Ишь, какая тощая!

Лицо его странно исказилось, и на какое-то мгновение безумной надежды Карине почудилось, что Петров сейчас отшвырнет ее, выгонит, но вместо этого он рванул ее к себе, облапил и припал к шее влажными губами. Одной рукой Петров прижимал девушку так, что не дернешься, а другой шарил между ног, разрывая жесткие кружевные оборки. Изо рта Карины вырвался хриплый вой, но Петров сдавил ее еще крепче.

– Не могу! – пропыхтел он. – Сейчас… о, о…

Он задергался, еще сильнее сдавливая Карину в объятиях. У нее пошли круги перед глазами. Вяло подумала, что ей не вырваться, что задохнется сейчас, и в это мгновение Петров резко толкнул ее вниз, так, что она упала на колени.

Петров что-то хрипло пролаял, но Карина не слышала: звенело в ушах. Она простерлась на полу, ловя ртом воздух. С трудом приоткрыла глаза, увидела нависающую над собой тушу Петрова, который пытался опуститься рядом, но не мог – живот мешал. Брюки его были расстегнуты. Карина резко отвернулась – и вдруг увидела совсем близко краешек обоев, чуть отставший от стены. Там, за обоями, мелькнула деревянная планка, небольшой зазор…

Может быть, это дверь?!

Карина перекатилась, вскочила, ударилась всем телом, лихорадочно шаря руками по стене, сверху не видя зазора, потеряв надежду на спасение.

Завизжала от отчаяния, когда Петров сзади облапил ее за талию и задыхающимся голосом пробормотал:

– Давай, с проглотом. Даю двести, нет, триста! Скорей!

Карина ударилась в стену всем телом и испустила новый крик. У нее даже горло заболело от этого вопля, она снова толкнулась еще раз – и вдруг стена резко ушла вперед, Карина качнулась, теряя равновесие. С яркого света она ничего не видела, просто рванулась бежать, но тотчас налетела на Олега Римского.

Предатель! Шкура! Это он затолкал ее сюда, к Петрову! Не рассуждая, она размахнулась и влепила кулаком в кругленькое, лоснящееся личико, испуганно поднятое вверх. Зазвенели сбитые очки, Олег утробно хрюкнул, а носишко его мгновенно залился кровью. Он схватился горстью за нос, взвыл, попятился, с мольбой взирая почему-то не на полуголую Карину, а на стоящего рядом… Иванова, в руках которого был пистолет.

Не сводя прицела с Олега, Иванов поймал за руку Карину и рывком отправил ее к себе за спину.

Бросил, не оборачиваясь:

– Уходи! Быстро!

Карина попятилась, не веря своим ушам, не веря в спасение. Ноги у нее подкашивались, особенно почему-то правая, так что она ковыляла с трудом.

Из потайной двери вывалился Петров – вид у него был совершенно дикий. Висели полы рубахи, свисали расстегнутые штаны, вообще, висело все, что только могло висеть.

– Да ты что? Да ты что, ох…? – возопил он даже не грозно, а с каким-то детским недоумением. – Мы ж с тобой… ты меня… я тебя как человека позвал! – выталкивал из себя обрывки слов Петров.

– Как человека, вот именно, – кивнул Иванов, отступая по коридору и сторожа пистолетом маневры противника. – А не как скотину, которая малолеток насилует. Все, Пал Василич. Кончено! Прощай, неспетая песня моя.

– Да я тебя, гада, в порошок сотру!

– Только попробуй, – усмехнулся Иванов. – Куперович! А ну, отзови собак!

У него глаза на затылке были, что ли? Во всяком случае, он гораздо раньше, чем Карина, уловил опасное телодвижение за портьерой.

– Васька! Отбой! – проблеял Олег сквозь кровь и сопли – не очень внятно, конечно, однако колыхание портьеры прекратилось и из-за нее с угрюмым видом вышел тот самый качок, который не столь давно встречал Карину на крыльце и советовал ей не раздеваться сразу догола. Только теперь она смогла оценить этот совет, поначалу показавшийся оскорбительным!

– Держите его! – взревел Петров. – Куперыч! Васька! Хватайте! З-зарою, суки, всех! Не дайте ему уйти!

Однако Олег Римский стоял по стойке «смирно», ну прямо кремлевский гвардеец, и единственное, что портило картину, был разбитый нос, которым он непрестанно хлюпал. Качок дернулся рефлекторно, но, поглядев на начальника, который был на мушке, окончательно утихомирился.

– Я тебя все равно достану! – выдохнул Петров, люто ворочая глазами. – Ты покойник!

– А как насчет лавандовой воды? – весело осведомился Иванов, натыкаясь спиной на замешкавшуюся Карину и вышвыривая ее за дверь, которую безошибочно увидел опять-таки затылком, не иначе. Она еще успела заметить, как Петров с шумным вздохом вдруг сдулся, как бы опал весь, даже зажмурился, словно Иванов посулил ему не какую-то там безобидную лавандовую воду, а как минимум аква тофана,[2] причем сейчас, немедленно, и полный стакан, – а потом влажный, холодный ветер охватил полуголое тело Карины, и она поняла, что стоит на крыльце ресторанчика.

И мгновенно отказали силы. С тихим стоном она села прямо на ступеньки, привалилась лбом к каменным перилам, едва сдерживая рвотные спазмы. Желудок, чудилось, так и рвался наружу. В голове шумело.

«Надо уходить! – наконец-то пробилась связная мысль сквозь путаницу ужаса. – Опомнятся, схватят – тогда мне не вырваться».

Кое-как приподнялась, начала спускаться с крыльца, и тут кто-то схватил ее за локоть. Карина обернулась – и удержала новый крик ужаса: это был Иванов.

– Не бойся – свои, – сказал он, с досадой глядя на ее искаженное лицо, белое как мел, в свете фонариков, которыми щедро был украшен фасад «Стеньки Разина». – Тебя подвезти?

– Что? – выдавила она, с трудом соображая.

– Подвезти, говорю? Или у тебя машина? – Он ощутимо тряхнул ее, заставляя прийти в себя. – Да прикройся, наконец!

Карина повела глазами вниз. Господи! Она голая до пояса, совершенно голая! Платье чудом удержалось на бедрах, сделавшись из почти мини значительным макси, а вот сверху…

Слабо пискнув, она закрылась руками крест-накрест.

– Блин! – с чувством сказал Иванов. – Наберут детей во флот!.. – Сорвал пиджак и накинул на плечи Карины.

Она тупо моргнула – и вдруг вытаращила глаза, увидев ремень на плече и кобуру под мышкой. Кобура была еще приоткрыта, и тусклый блеск металла приковывал взгляд.

– Ой, бежим скорее! – прорезался у нее голос. – А вдруг они… вдруг…

– Мобилизуются? – понимающе кивнул Иванов. – Не волнуйся. Лавандовая вода – весьма сильнодействующее средство. Живо мозги прочищает.

– А что это? – робко спросила Карина. – Лекарство?

– Во-во, – усмехнулся Иванов. – Лекарство от… глупости и жадности. Кстати, если в твоей хорошенькой головенке есть мозги, в чем я, честно говоря, сомневаюсь, это словосочетание – лавандовая вода – ты поскорее забудь, потому что оно смертью пахнет, и игрушки эти не для маленьких деточек-проституточек.

– Я не проститутка! – задохнулась Карина.

– Ну, глядя на тебя сейчас, этого, извини, не скажешь, – развел руками Иванов. – Пошли, в самом деле, хватит судьбу искушать. Хоть Олежек трус отъявленный, что по морде видно, и тутошний страж ворот тоже не больно-то храбер, а уж господин Петров – и вовсе тюфяк, однако от страха и заяц, говорят, волка укусить может. Так ты с машиной?

– Нет.

– Тогда давай подвезу.

Он кивком пригласил Карину следовать за собой и прошел вдоль недлинной вереницы автомобилей к ошеломляющему «Мерседесу», который в свете фонаря поблескивал морской водой с серебром.

«Существует только два вида автомобилей, – вспомнила Карина чьи-то слова. – «Мерседес» – и все остальные».

Спаситель Карины открывал свое сокровище весьма своеобразно: резко стукнув кулаком по дверце. Замок с жалобным хрюканьем открылся. Карина нервически захихикала: и это движение, и этот звук до боли напомнили ей расправу с Олегом Куперовичем, и она просто-таки облизнулась, отчаянно желая еще разик смазать его по предательской морде, да покрепче.

– Садись.

Карина скользнула в накрепко прокуренные автомобильные недра и сразу закашлялась.

Иванов тоже заперхал.

– Разве можно так много курить? – дрожащим голоском сказала Карина. – Окажись здесь моя сестра, она бы вам просто шею перепилила. Вы же сами себя губите!

Она слабо соображала, что несет, однако воспоминание об Александре было тем спасительным якорем, за которое уцепился ее перебулгаченный рассудок. Дрожь начала утихать.

– И не говори! – пробормотал Иванов, возясь под приборной панелью. – Я тоже Пал Василичу сто раз талдычил: ну чего ты дымишь, как паровоз? Через год сгоришь от рака легких! А каково тем, кто рядом с тобой вынужден отравищей дышать?! Но с этой тушей душеспасительные беседы вести – что об стенку горох.

Карина с изумлением увидела, как Иванов выдернул из-под панели путаницу проводков, что-то дернул, что-то соединил – и мотор мягко заурчал.

– Вы что, потеряли ключ? – спросила Карина и вдруг до нее дошло: – Это не ваша машина! Это машина Петрова?!

– Ага! – весело согласился Иванов, изящно разворачиваясь и посылая автомобиль по пологому подъему. – Проведем небольшую экспроприацию экспроприаторов! Да ты не переживай, я не угонщик какой-нибудь. Отвезу тебя, потом отгоню тачку к петровскому дому – и нехай стоит, пока хозяин не прибежит.

– А как же он отсюда доберется? – забеспокоилась Карина, и Иванов покосился на нее с веселым изумлением:

– Дитя мое, тебя случайно зовут не мать Тереза?

Карина мелко захихикала, с облегчением устраиваясь на удобнейшем сиденье, запахивая пиджак и закидывая нога на ногу. И испустила стон:

– Боже! Каблук! Я сломала каблук!

Так вот почему ей было так неудобно идти, вот почему она ковыляла!

Ну, все. Это все!

Это было той самой соломинкой, которая однажды уже сломала спину злополучного верблюда. Карина уткнулась лицом в ладони и заплакала навзрыд.

– Слушай, – послышался рядом обеспокоенный голос, – этот сучий сын тебе ничего не сделал? Или?..

Она мотнула головой, пытаясь остановить слезы, но это плохо удалось.

– Тогда в чем дело? Хотя… – Иванов осекся. – Понятно. Бывает! Иногда с отвращением к людям невозможно справиться.

Он был не прав! Карина не могла справиться с отвращением к себе! Где теперь взять денег, чтобы заплатить за порванное платье, за испорченные туфли? Чулки, конечно, тоже в ударном состоянии, можно не сомневаться. У сестры просить? Откуда у нее? И родителям взять негде… Все, что она когда-то заработала на соревнованиях, было уже давно съедено инфляцией. Ну, приоделись с Сашенькой, купили подарки родителям, в Сергаче крышу перекрыли, помнится, вот и все полезные траты. Да и за обучение в агентстве пришлось уплатить немало. А остальное профукано – так что жили практически на Сашкину зарплату. Иногда ей платили за презентации одежды, но сегодня ей точно ничего не заплатят. Еще и наоборот.

– Да перестань ты! – раздраженно прикрикнул Иванов, похоже принадлежавший к числу тех мужчин, которые звереют от женских слез.

Карина испуганно притихла, и он смягчился:

– А впрочем, если тебе от этого легче, – плачь. Только какой смысл? Ушла живая и невредимая, ничего плохого он тебе сделать не успел, хотя планы были далеко идущие…

– А вы откуда знаете? – насторожилась Карина. Слезы мгновенно высохли, она отодвинулась от своего спасителя как можно дальше.

– Вот она, благодарность, – буркнул тот мрачно, но не выдержал принятой роли – усмехнулся: – Успокойся. Я давно не кушаю маленьких девочек. Что касается планов Петрова, то он меня в них довольно подробно посвящал все то время, пока мы ужинали и ждали тебя. Я в этот вертеп разврата, как ты, наверное, поняла, попал случайно. Так, оказал господину Петрову одну услугу, – он на миг замялся, – экспертного порядка, ну, Пал Василич и пригласил меня на ужин. Дело обычное между деловыми людьми, я в «Стеньке» уже бывал, мне казалось, что там вполне прилично. Правда, я бывал там днем, а вечером, оказывается, совсем другое творится… Тебя что, на дело послали, а инструктаж не провели?

– Да нет, я бывала на презентациях модных магазинов на бизнес-приемах. Но никогда, ни разу не было ничего такого!

– Ты спортсменка в прошлом?

– Да. А откуда вы знаете?

– Наш брат во Христе Олег Куперыч прошерстил все модельные агентства частым гребнем. Связи у него и знакомства огромаднейшие. А задача стояла – найти гимнасточку для утех господина Петрова. Пашка тут на днях вычитал про спортивный секс в какой-то вонючей газетенке, из тех, в которых на каждой странице или педофилия, или голубизна прославляется, ну, вроде «Смены». Дескать, со спортсменками – это что-то особенное! Сначала хотел штангистку заказать, чтоб она его на руках носила, но даже Куперыч смекнул, что тут и у чемпионки мира в тяжелом весе пупок развяжется. Да и не демонстрируют они платьиц, штангистки-то! Тогда Пал Василич потребовал гимнастку, чтоб она разные позы принимала, на голове стояла и все такое прочее.

– Нет, правда? – недоверчиво спросила Карина.

– Конечно, правда. Неужели ты даже не предполагала, куда идешь?

– Что-то такое мелькнуло, вроде опаска какая-то, когда Женька, ну, это руководитель нашего агентства, именно меня послала, – задумчиво сказала Карина. – Обычно самые дорогие вещи у нас демонстрирует Анечка Елохова. Она из нас самой лучшей считается.

Может быть, только дьявол уловил бы нотку иронии, прозвучавшую в слове «считается». Наверное, этот Иванов был именно дьяволом, потому что он тонко усмехнулся. Карине стало стыдно, и она торопливо продолжала:

– И на этот прием – он хорошо оплачиваемый, престижный, – сначала должна была пойти Анечка, однако в самый последний момент Женя вызвала меня. Теперь понимаю, почему. Анька даже обиделась: она более худая, на ней и платье лучше сидит…

И ахнула: опять мысли, как по заколдованному кругу, вернулись к этому проклятому платью – точнее, к тому, что осталось от него. И каблук!

– Боже мой! – дрожащим голосом сказала Карина. – А мой плащ! А сумочка! Все осталось там!

– Елы-палы! – покачал головой Иванов. – Что-то ценное было?

– Да чепуха, в сумке только косметика, бог с ней, а вот плащ… Он, правда, старый, но как я теперь домой приду в таком виде?! Сестра… она меня…

Карина замолчала, чувствуя, что рыдания снова стискивают горло.

– Побьет, что ли? – хмыкнул Иванов.

– Кто? Сашка? – Карина невольно засмеялась сквозь слезы. – Да вы что! Она лучше всех! Мне просто неохота ее расстраивать. Она давно говорит, что в этом агентстве толку не будет, что Полозова меня скоро выживет, потому что не выносит рядом с собой красивых девушек. А теперь я заявлюсь вся ободранная!

– Да, видок у тебя не для слабонервных, – подтвердил Иванов. – Твоя сестра училка, что ли, что такая суровая?

– Да не суровая она! – воскликнула Карина. – Она просто меня очень любит и беспокоится. Она врач, как вы.

– А, ну да, – кивнул Иванов. – Коллеги! Ну, а раз коллеги… – И он резко свернул с шоссе к бензоколонке, рядом с которой сверкал огнями ночной супермаркет.

– Выходи. Давай сотворим небольшой шопинг.

– Да вы что?! – всполошилась Карина. – Какой может быть шопинг в таком виде?!

– Не может быть, – согласился Иванов, раздергивая те самые проводки, которые соединил недавно. Мотор замолчал. – Потому надо как можно скорее принять приличный образ. В самом деле – нельзя так прийти домой. Пробежишься там по рядам, выберешь одежонку какую-нибудь, а я заплачу. И не надо, не делай таких глаз! – выставил он ладонь. – Пал Василич, наш общий кореш, отвалил мне две тысячи баксов в счет будущих трудов. После того, что я сегодня наблюдал, у меня возникло сильнейшее искушение послать наше дальнейшее сотрудничество псу под хвост. По сути, я это уже сделал. Надо бы этот аванс вернуть, но логичнее будет потратить его здесь, на твои новые тряпки, в возмещение, так сказать, морального и физического ущерба. А чек из магазина пошлем Пашке для отчета, правильно?

– Пожалуйста, – глухо сказала Карина, опуская голову, – не надо ничего покупать. Я домой не пойду до тех пор, пока сестра не уснет. Подожду, когда свет погаснет, – тогда пойду. У соседа, у Сережки Володина, отсижусь, в конце концов. А вы… вы не могли бы мне занять восемьсот долларов? Я отдам, клянусь, буквально на неделе, у меня есть шуба потрясающая, я ее из Монако привезла, – продам и первым делом отдам вам долг. Понимаете, мне надо вернуть деньги в агентство – за платье, за туфли, иначе магазин подаст на нас в суд или наедет. А Женька переведет стрелки на меня.

– Магазин-то какой? – спросил Иванов скучным голосом.

«Жалко денег, – с ужасом подумала Карина. – Не даст! Хотя нельзя требовать от человека так много: и спас, и не пристает, и чтобы еще в долг дал…»

– «Бонни и Клайд», – пролепетала она.

– Это на Покровке, что ли? – Иванов усмехнулся. – «Бонни и Клайд», застрелиться и не жить! Хорошо, хоть не «Петр и Феврония», хотя, собственно, почему бы и нет? Знаю я эту Бонни и Клайда ейного знаю. Шанцер Дима там шарманку вертит. Ну, тебе везет, дитя мое! Не далее как неделю назад этот самый Дима обращался ко мне по поводу… расстройства пищеварения, ну, скажем так. Можешь не сомневаться: претензий вашему агентству магазин предъявлять не будет. Более того: позвонят и скажут, что сами приехали в бордель и забрали у тебя шмотки. Ты, дескать, все вернула до последней пуговки. Будет именно так – даю тебе в этом мое честное пионерское слово. Что касается агентства…

– Ради бога! – с ужасом сказала Карина. – Ничего никому не говорите. Я лучше оттуда сама уйду. Вы не представляете, что за человек Женя, у нее такая «крыша», что… Они меня живо на ножи поставят!

– Откуда ты слова такие знаешь? – удивился Иванов. – «Крыша», «поставят на ножи»! Плюнь и не переживай. Только вот тебе совет: уйди ты в самом деле от этой своей Жени, уйди подобру-поздорову. Послушайся своей благоразумной сестрицы и меня, тоже очень благоразумного человека. Тем более какой-то внутренний голос подсказывает мне, что дни этого агентства сочтены. Сейчас, знаешь, санэпидстанция так разбушевалась, а уж если пожарную охрану подключить…

«Не надо, – подумала Карина. – Что он меня, за девочку считает? При чем тут санэпидстанция? Никакой он не врач, то есть, может, он и врач, но еще и…»

Иванов выскочил из машины, открыл дверцу для Карины:

– Так как насчет шопинга?

Она шла будто во сне. Иванов поддерживал ее под локоть, и выражение лица у него при этом был такое, что девушка-кассирша, которая при виде растерзанной, зареванной Карины вытаращила было глаза, тотчас принялась радушно улыбаться.

Да, магазины нынче пошли! Здесь было все – и даже кабинка моментальной фотографии, ну в точности как в ночном супермаркете на Елисейских полях, куда однажды, в незапамятные времена, забрели Карина, Римма и Севка Корнилов…

Шопинг оказался весьма расточительным. Карина чувствовала себя ужасно неловко, старалась выбрать вещи попроще, подешевле, но здесь, в этом лукойловском супермаркете, их просто не было, сплошной фирменный импорт! Иванов, поджав губы, ходил следом, выхватывал из ее рук «дешевку» и брал самое дорогое: отличный плащ, немыслимые джинсы, кашемировый свитер, замшевые шнурованные туфельки, которые отлично подошли и к джинсам, и с юбкой будут смотреться.

Она переоделась в кабинке и вышла, неловко затолкав в фирменный пакет «бонни-и-клайдовское» рванье.

Лицо Иванова при виде ее озарилось такой восхищенной улыбкой, что у Карины вдруг зачастило сердце.

Что же это делается, боже мой? Куда она попала? Что будет теперь? Этот человек… Может быть, с виду он и скромен, и одет не бог весть как – примерно так же выглядят коллеги Сашеньки, безденежные врачи, – однако какая властность в каждом его движении, какая сила! Карина совершенно не может ему противиться. И если он уверяет, что Женькино агентство скоро накроется, можно не сомневаться – так оно и будет. Почему-то Карину сейчас очень мало волнует, что будет в этом случае с ней самой. Вообще все как-то отлетело от нее – остались только выражение глаз этого высокого парня, его улыбка. И мысль: «А если бы не Петров, а он затащил меня в ту комнату с кроватью, я бы тоже так сопротивлялась? Или… нет?»

* * *

Все то время, пока Александра работала участковым врачом, у нее был наивернейший способ снять накопившуюся за день усталость. Едва придя домой, еще не ужиная, она забиралась в ванну и сидела не меньше получаса, тщательно моя голову. После этого часа три-четыре она чувствовала себя человеком, а не выжатым лимоном: могла и еду приготовить, и поесть, и в квартире прибрать, и посмотреть любимый сериал «Скорая помощь», в очередной раз завидуя медицинскому богатству проклятых заокеанских империалистов и вздыхая по молодому интерну, обаяшке Картеру, который нравился ей в этом фильме больше всех.

Встреча с Картером, однако, сегодня не светила: на дверях подъезда белел клочок белой бумаги с бледно-фиолетовыми, через копирку, отпечатанными на нем строками: «Сегодня, с 19.30 до 21.30 час. в вашем районе по техническим причинам будет отключено электричество. Приносим свои извинения. Горэнерго».

Здрасьте! Новые новости! Все люди дома, у всех дела, и всем в темноте сидеть?

Впрочем, ладно, на Украине вон каждый вечер, говорят, теперь отключают свет – и ничего, живут как-то люди, живут и сало жуют. Один вечер можно потерпеть. И только с полвосьмого до полдесятого.

А уже седьмой час! Успеть бы хоть голову помыть!

Александра устроилась под горяченным душем и принялась намыливать голову. И ахнула: да что же это она делает? Как пойдет с мокрой головой на встречу с Владом?

Ополоснулась, выскочила из ванны и поспешно вытерлась. Недавно она все-таки починила старый фен, и хотя это вредно для волос, ничего, один раз можно.

После сушки волосы интенсивно встали дыбом. Только тут Александра вспомнила, что такая сушка ей категорически противопоказана, волосы и так сухие и тонкие, завтра они будут висеть безжизненными сосульками, хоть целый день ходи, не снимая шапочку!

Зачем она спорола такую глупость? С чего взяла, что придется бежать на это свидание? Скорее всего Влад просто позвонит. Или даже вообще не позвонит и к студии не придет. Подумаешь, большое дело: подвыпивший парень наобещал семь верст до небес, ну а через полчаса хмель из головы выветрился – он и думать забыл и об Александре, и о Карине, и о том, что нужно выспросить у Монахина.

И не передать, как ее расстроила эта мысль!

«Надо пойти поесть, – с тоской подумала она. – Сразу от души отляжет».

Но эта мысль тоже расстроила. Почему-то ни от каких неприятностей не пропадает аппетит, хоть ты тресни! А на ужин у нее не какие-нибудь субтильные фрукты-овощи, а элементарные магазинные пельмени. Вечером покушать магазинных пельменей да лечь спать – и через месяц пациенты тебя узнавать перестанут!

Раньше, когда была Карина, у них в холодильнике водились исключительно диетические продукты. А теперь – кому об этом заботиться?

«Хочу хорошего сыра, – сердито подумала Александра. – Прибалтийского! И нежирного мяса. И салат из огурцов со сметаной! И мандарины…»

Но до зарплаты еще три дня. И так хочется есть!

Она со вздохом пошла ставить воду для пельменей, как вдруг в дверь позвонили.

Иногда вечером к Александре заглядывала соседка Лидия Ивановна, однако сейчас – умереть со смеху! – мелькнула вдруг мысль, что это Влад! Влад, который каким-то невероятным образом узнал ее адрес и пришел… ну да, конечно, пришел, не в силах ждать минуты встречи! Ха-ха!

– Кто там? – неприветливо спросила Александра – и обмерла, услышав мужской голос:

– Извините, здесь живет…

Впрочем, обмиранс тотчас же и прошел, потому что мужской голос спрашивал не ее, а Сергея Володина.

– Ошиблись, – буркнула Александра. – Володин в соседней квартире живет.

– А, спасибо! – обрадовались за дверью, но Александра эту радость тотчас же остудила:

– Только его дома нет.

– Да? – удивился незнакомец. – А вы, извините, откуда знаете? Неужели видите через стенку?

Ой, какие мы остроумные!

– Сергей уехал месяц назад в командировку в Чечню и всем соседям об этом сообщил, – сухо пояснила Александра.

– В Чечню?! Иисусе! А когда вернется?

– Через неделю вроде бы.

– Ох ты! – огорчился голос за дверью. – А я к тому времени как раз и сам уеду. Извините, а вы не могли бы Сергею записочку передать?

– В почтовый ящик бросьте, – ответствовала Александра, которая была вообще-то обидчива и насчет «видите через стенку» никак не могла успокоиться.

– Ладно…

Голос звучал так покорно и уныло, что Александре стало стыдно. Вдобавок перед глазами возник Серегин почтовый ящик, на котором отродясь не было замочка.

Совершенно против воли она распахнула дверь:

– Ладно, давайте вашу записку.

Высокий парень в замшевой куртке, уже сделавший шаг по ступенькам, обернулся – и изумленно уставился на Александру:

– Вы? Быть не может!

Если честно, Александра едва не воскликнула то же самое. Потому что перед ней стоял не кто иной, как Ростислав – любезный водитель, который подвозил ее из Сергача.

Глаза у него натурально были на лбу. Александра представила себя со стороны – волосы взлохмачены, но уж лучше так, чем быть прилизанной, халат очень симпатичный, шелковый, до полу, и цвет ей очень идет, зелененький такой. Не настолько уж плохо она выглядит, чтобы пялиться на нее с таким одурелым выражением! Захотелось захлопнуть дверь, и поскорее, однако передать записку – это было самое малое, что она могла сделать для человека, который не взял с нее ни копейки за двухчасовой путь, а она ведь еще и рыдала у него на плече, и рассказывала про свои беды, и на мачеху жаловалась…

– Мир тесен, – изобразила подобие улыбки.

– Воистину, – пробормотал Ростислав. – Ну да, я ведь еще тогда хотел вам сказать, что в этом доме живет мой приятель, да как-то к слову не пришлось. А вы, оказывается, даже на одной площадке!

– Ага.

Ну где там его записка? Внизу в подъезде, конечно, как всегда, дверь нараспашку, по ногам дует.

– Извините, одну минутку, – сказал Ростислав, начиная неловко ставить к стене пакеты, которыми он был просто-таки обвешан. Что-то забрякало, что-то зашуршало. – Я сейчас, быстро, только черкну пару слов.

А, так эту записку еще надо и писать! И что, Александра так и будет переминаться перед ним босиком, в легоньком халате?

– А-апчхи! – Ну вот, что и требовалось доказать. Еще не хватало простыть. – Апчхи!!!

– Будьте здоровы. Черт, вы из-за меня простудитесь. Давайте так – закрывайте дверь, я записку напишу, а потом опять вам позвоню и передам, – поспешно предложил Ростислав, и от его деликатности Александре второй раз за вечер стало стыдно.

– Ладно, входите, – буркнула она, отступая в коридор. – Напишете у меня.

Он явно обрадовался. Сгреб свои бренчащие, булькающие и шуршащие пакеты и ввалился в коридорчик, в котором сразу стало тесно.

Окинул одобрительным взглядом тисненые обои, затейливые фонарики по стенам: все выдумки Карины.

– Уютно… А у вас ручки не найдется? И листка бумаги?

– Да вы проходите, – сказала Александра, которой вдруг стало смешно. Все это очень напоминало известную народную сказку про заячью избушку. – Проходите, раздевайтесь, не в коридоре же писать.

Он проворно сунул пакеты в угол, стащил куртку, выскочил из башмаков. Пригладил светлые волосы:

– Спасибо. Я быстро, честное слово.

– Ничего страшного, – любезно сказала Александра, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться. «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная. Пришла весна, избушка у лисы и растаяла…»

Пошли было в комнату, как вдруг на кухне что-то заколотилось.

– Кот? – насторожился Ростислав. – Или барабашка?

– Ни то ни другое, – невольно усмехнулась Александра. – Вода закипела.

Ростислав поглядел на нее задумчиво:

– Извините… простите, а вы ужинали?

Мгновение чудовищной паники: «Он что, хочет есть? Но человеку с такой машиной предлагать пельмени, в которых тесто отстает от мяса, квашеную капусту и чай с мармеладками?! Стыдоба!»

– Я к тому, – вкрадчиво сказал Ростислав, – что у меня в сумках куча всякой еды. Я ведь к Сереге не просто так шел – день рождения праздновать.

– Да ведь он вроде по гороскопу Лев? – вскинула брови Александра. – Вроде бы день рождения у него в августе?

– Конечно, – кивнул Ростислав. – Но это у меня день рождения.

– Вы Скорпион, значит?

– А что? – исподлобья глянул Ростислав, что-то такое, наверное, уловивший в ее голосе. – Вы против Скорпионов? Ну, знаете, это дискриминация по зодиакальному признаку!

Костя тоже был Скорпион… И бог с ним! И совершенно не с чего так портиться настроению!

– Да нет, почему? Я не против! – Она украдкой вздохнула.

– Вот и хорошо, – усмехнулся Ростислав. – Кстати, если быть точным, я Стрелец. День рождения у меня через две недели. Но… тут есть свои тонкости. И я вам о них расскажу, если мы с вами выпьем за мое здоровье.

У него был такой простодушный взгляд, такая улыбка, что Александра не могла не улыбнуться в ответ.

– Я как-то не одета для праздника.

Мелькнула мысль, что она скорее раздета, чем одета, потому что под халатом вообще ничего, но мысль эта тут же и растаяла, как та ледяная лисичкина избушка по весне.

– Да я тоже, как видите, – Ростислав забавно растянул полы своего разношенного серого пуловера крупной вязки. – Кроме того, у вас такой красивый халат! Будем проще, ладно? Куда прикажете это все нести? На кухню?

Пакеты опять забулькали, зашуршали, зазвенели… И там было чему шуршать, звенеть, булькать! Шампанское и коньяк, роскошный сыр и белужина, изящные слоеные пирожки, торт «Наполеон» – такие продаются только во французской булочной, да и пирожки, и длинный батон с маком явно оттуда! – огурцы, мандарины, огромные красные перцы, восхитительный окорок…

– А мы не лопнем? – робко поинтересовалась Александра.

Ростислав задумался, озирая все это изобилие.

– Вроде нет. – Голос его, впрочем, звучал не очень уверенно. – Я знаете, какой голодный? Сегодня целый день вертелся как белка в колесе, да и вчера толком поесть некогда было. Ой, плюньте на все эти вазочки-тарелочки, давайте уже поедим. Но сначала…

Он поднял бокал.

– Ну что, со свиданьицем?

– А может, с днем рождения?

– Нет, это потом, – отмахнулся Ростислав. – За встречу. Я страшно рад, что снова вижу вас. Очень огорчался, что так печально тогда расстались, и вот… Ну, выпьем!

И припал к шампанскому так, будто умирал от жажды.

Он и ел точно так же – будто и впрямь умирал от голода. Хватал с разных тарелок, жевал быстро, но не жадно, а как-то весело. И до чего аппетитно, вкусно у него это получалось, пирожки с перцем, сыр с рыбой, мандаринки с мясом, прихлебывая шампанским! Александрин задремавший было аппетит тоже пробудился, и она не отставала от гостя. Даже не вспомнить, когда в последний раз ела с таким удовольствием!

– Ох, вкуснотища, – пробормотал Ростислав. – Но между первой и второй, сами знаете, какой должен быть перерывчик? Небольшой! А у нас пауза затянулась.

– С днем рождения! – поскорее сказала Александра.

– Ну, давайте, – усмехнулся Ростислав. – Вернее, за второе рождение. Это произошло как раз сегодня, но – два года назад. Так что, с одной стороны, мне вроде как тридцать. А с другой – всего два годика.

То есть он на три года старше ее… А Александра-то гадала, сколько ему лет. Стоп, а что значат эти слова насчет второго рождения?

– Вы что, болели?

– Да нет, попал в одну дикую историю. Налетела сила злая, как говорится. Думал, уже все… Нет, живой оказался благодаря медицине. Теперь этот день всегда отмечаю, – скупо говорил Ростислав, опять набрасываясь на еду.

– Авария, что ли? – глухо спросила Александра, мелкими глотками потягивая шампанское и ощущая, как начинает кружиться голова.

– Ну, вроде того. – Ростислав допил бокал. – Ну, все. Теперь я точно тресну, если съем еще хоть кусочек. Ох, красота! – Он откинулся на стуле. – А вы чего вдруг погрустнели?

– Да так, вспомнила кое-что.

– Не надо, – спокойно сказал Ростислав. – Не надо вспоминать о печальном. Знаете, я где-то читал, что в старину на солнечных часах – ну, представляете себе, шест, воткнутый в землю, отбрасывает тень на циферблат – писали: «Считай только солнечные часы».

Александра смотрела в стол, разрывая на крохотные кусочки кожуру мандаринки. Была у нее такая дурная привычка, Костя, помнится, уверял, что это признак скрытой неврастении и подавленной агрессивности. Наверное, это в самом деле так, потому что со дна души вдруг словно бы всплыло что-то темное, злость ужасная. Захотелось одним движением смести со стола остатки еды и бутылки, выкрикнуть что-то грубое, несусветно оскорбительное в лицо Ростиславу, вытолкать его взашей!

Что он о себе возомнил? Пришел в чужой дом, навязал незнакомому практически человеку свои проблемы… ну, накормил-напоил, так теперь готов взять на себя роль этакого духовного отца? Уже готов давать советы, как Александре жить?

Не вспоминай о печальном, видите ли! Запомни только солнечные часы, да? Но ты сначала спроси, были ли они у человека, эти солнечные! Может быть, лишь рядом с Кариной, в заботах о ней, а теперь этого ничего нет… и, выходит, нельзя даже позволить себе вспомнить о ней, погрустить, потому что пришел какой-то чужой и учит ее, как жить. С чего она взяла, что Ростислав деликатен? Он просто нахал! А она, как дура, набросилась на его еду, пила его шампанское… Костя говорил, что ей вообще не надо пить шампанское, оно слишком бьет в голову, от него дуреешь, лучше что-нибудь слабенькое, сухонькое. Елки, да что этот Костя сегодня выпал вдруг из гиперпространства, преследует ее, как нанятый, своими занудными нравоучениями?! Как они все смеют, откуда у них право читать ей нотации?

– Ого! – негромко и как-то очень серьезно сказал Ростислав. – У вас, часом, нет аллергии на шампанское?

Александра вытаращила глаза:

– Что-о?!

– Как-то вы очень зарумянились. У вас даже грудь покраснела.

Александра опустила глаза – и ей сделалось дурно.

Халат! Ее шелковый легкий халат! Он же без пуговиц, он же только на завязках, а они тоже из этого скользкого шелка и…

Короче говоря, Ростислав, видимо, только из врожденной деликатности не сказал: «У вас даже живот покраснел».

Она чуть со стула не упала. Неловко взмахнула руками, пытаясь удержаться, и халат разошелся еще больше.

Александра стянула его на груди и тут же с ужасом заметила, что обнажились ноги до… высоко, значит, обнажились, и теперь Ростислав с тем же серьезным выражением смотрит туда.

Она вскочила, чуть ли не прикрываясь ладонями, совершенно потерявшись от стыда, и тут вдруг… вдруг, точно по волшебству, погас свет.

Эта темнота была как повязка на рану! К Александре мгновенно вернулась способность соображать, и перед глазами возник тот клочок, прилепленный на дверь. С 19.30 до 21.30!

– Бог ты мой! – усмехнулся Ростислав. – Я, еще когда шел сюда, обратил внимание на объявление на двери подъезда, дескать, свет будет отключен. Хотел сказать об этом Сереге, да вас увидел – и обо всем забыл.

Уже возвращавшиеся было на свои привычные места эмоции Александры вновь замельтешили в беспорядке.

– Сейчас, – нетвердо сказала она, – я сейчас свечку зажгу.

– Не надо. Зачем? И так нормально.

Строго говоря, кромешной темноты не было: прямо в окно светила луна. Белая-белая, студеная-студеная!

– Наверное, мороз будет, – пробормотала Александра.

– Наверное. Ну, я пошел. – Ростислав резко поднялся и двинулся в коридор.

«Он что, испугался, что не успеет вернуться домой до наступления мороза?» – мелькнула дурацкая мысль. Но на смену пришла догадка: «Да нет же! Он испугался, что я его соблазнять буду! Что я нарочно халат распахнула! Напилась и начала соблазнять!»

Она так и села… мимо табурета.

На пол.

И залилась слезами от стыда.

Послышались шаги.

– Что случилось? – испуганно спросил Ростислав.

Александра всхлипнула, сидя на полу.

Он схватил ее за плечи и вздернул на ноги:

– Господи! Вы что, упали? Слушайте, у вас в самом деле аллергия на шампанское? Димедрол в доме есть?

– Нет у меня никакой аллергии! – сквозь слезы выкрикнула Александра. – И димедрола нет!

– Ну, тихо, не надо буянить, – усмехнулся Ростислав. – Сапожник без сапог, да? Врач без лекарств?

– Голова кружится, – пожаловалась Александра, прислоняясь к его плечу.

Голова и в самом деле кружилась. Она слишком много выпила, вот в чем дело. Нельзя ей шампанского! Вообще нельзя.

Как-то он слишком близко оказался, этот Ростислав. Его дыхание щекочет ей ухо, разлетаются волосы на виске. От него так приятно пахнет… никакого противного табачного духа, просто запах теплого тела и чуть-чуть, еле уловимо – одеколона или лосьона. Как хорошо, как спокойно… Она словно бы растворяется в этом покое.

– Эй, ты там не уснешь? – с улыбкой в голосе спросил Ростислав. – Что мне тогда с тобой делать? Я, конечно, могу отнести тебя в постель, только куда идти, не знаю.

– Из кухни в коридор, а потом сразу направо дверь. Там диван, – пробормотала Александра.

– Понял.

И она не успела ахнуть, как его руки подхватили ее и понесли. Голова закружилась еще сильней, Александра ахнула, вцепилась в его плечи:

– Ты что?! Я тяжелая!

– Не дергайся, а то уроню, – приказал Ростислав. – Как я тебя потом в темнотище искать буду?

Ей вдруг стало смешно. Представила, как она лежит, забившись в уголок, а он ползает рядом на коленках и ищет ее, шарит вокруг руками и зовет:

– Ау! Саша, ты где? Ау!

– И не трясись, – велел Ростислав. – Ну чего ты хохочешь? Нет, я тебя точно уроню!

И уронил – к счастью, на диван. Плюхнулся рядом:

– Эк тебя разбирает? Ну чего смешного, а?

– Я не могу… – заходилась в мелком хохоте Александра. – Я вдруг подумала – это помереть со смеху! – меня никогда в жизни мужчины не носили на руках!

– Ну и дураки они, – сердито сказал Ростислав.

– Кто?

– Как кто? Твои мужчины! Которые тебя на руках не носили!

– Да у меня и не было никаких мужчин, ты что?

Совершенно обессилев от смеха, Александра опустила голову ему на плечо. Перед глазами плавала темнота, и она опустила веки. Так стало еще уютнее. Где-то на дне памяти всколыхнулась мысль, что она вроде бы злилась на Ростислава, но Александра не могла вспомнить, за что.

Глупости. Глупости… на него невозможно злиться. Можно только блаженствовать, сидя рядом с ним, вот так, прижавшись. Еще лучше было бы, обними он ее за плечи, как обнимал тогда, в машине.

И в тот же миг, словно уловив это мысленное пожелание, Ростислав опустил свою руку на плечи Александре и спросил:

– Как это – не было мужчин? Вообще?

– Нет, был один, но я его шуганула.

– Ты его – что?

– Шуганула. Послала к черту. Куда Макар телят не гонял. Подальше. На фиг. На три буквы…

– Все, все, дальше не надо! А почему ты его шуганула?

– Он был какой-то мямля.

– То есть на руках не носил? – уточнил Ростислав.

– Ну, это само собой!

– А еще чего он не делал?

– Ничего.

– И не целовал тебя, что ли?

– Целовал! – почему-то обидевшись за Костю, вскинула голову Александра, но в этот момент Ростислав резко повернулся к ней – и губы их сошлись.

Александра хотела вздохнуть, но не успела. Его рот был жарким, жадным, буйным, неласковым, он словно бы изголодался по ее губам… было больно, и Александра тихо застонала.

Вдруг Ростислав оттолкнул ее так, что она повалилась на подушки. Он вскочил.

– Что? – пробормотала Александра, испуганная этим темным, нависшим над ней силуэтом, странным блеском его глаз. – Что ты?

– Ты лучше сама скажи, уйти мне или нет, – хрипло выговорил он. – А то я больше не могу!

Он схватил ее руку и прижал к своим бедрам. Александру затрясло.

«Молния» его джинсов… как тогда, с Костей… Она резко расстегнула «молнию».

– Не уходи. Не уходи!

И крепко зажмурилась, слушая, как шуршит торопливо сбрасываемая одежда, содрогнулась от жара навалившегося на нее мужского тела, неумело подчинилась его рукам, ахнула… но он снова закрыл ей рот поцелуем.

* * *

Гелий сидел на крылечке и смотрел в яркое небо. Сладко, приторно пахли белые табачки и ночная красавица. Чуть слышно шелестел ветер, но иногда набегал порывами и вдруг начинал сердито ворошить кроны берез. Ветви сильно качались, закрывая луну, она лишь изредка мелькала меж листьев, и тогда Гелию чудилось, будто чей-то недобрый желтый глаз мигает в вышине, не то пугая, не то насмехаясь над ним. Тогда в шуме ветра ему начинал слышаться издевательский хохоток, и он ежился. Казалось, что с него содрана вся кожа – такая острая боль пронзала и сердце, и тело. Боль и стыд.

Из приоткрытого, затянутого марлей окна доносился храп Эльдара. Брат к вечеру страшно напился, и чем дольше Гелий рассказывал о случившемся, чем сильнее горячился, тем больше тупел Эльдар, и если сначала он хотя бы пытался делать вид, что слушает, изредка выдавливая из себя неуверенное: «Да-а?..», то через какие-нибудь полчаса окончательно развалился, обвис на стуле и сонно лупал остекленевшими глазами. Но Гелий еще на что-то надеялся, он продолжал убеждать, настаивать, иногда срываясь на крик, – и вдруг Эльдар мешком рухнул со стула на пол!

Когда такое случилось первый раз, Гелий, помнится, страшно испугался за брата, чуть ли не «Скорую» вызывать ринулся. Но теперь он уже привык.

Эльдар был высокий, гораздо выше Гелия, и его худое тело в беспамятстве становилось страшно тяжелым. Поэтому Гелий даже не стал пытаться его поднять, и молча пошел к дивану – взять два покрывала и подушку. Одно покрывало, свернув вдвое, он положил на пол, с усилием перекатил на него захрапевшего брата, накрыл вторым покрывалом, подсунул под голову подушку… Эльдар слабо вздохнул, поворочался, устраиваясь поудобнее, и на его лице появилась облегченная, почти счастливая улыбка. Гелий погасил свет и вышел.

Он постоял немного в темном коридоре, прислонясь к стене и тяжело сглатывая ком, вдруг перекрывший горло. Это трудно – в очередной раз убедиться, что, по сути дела, он уже давно живет один на свете, и надеяться больше не на кого, кроме как на самого себя. Хотя пора бы и привыкнуть к тому, что в мире никому ни до кого нет дела. Но то, что он испытал сегодня…

Гелий вспомнил, как Петька вдруг с тоненьким визгом метнулся вперед, к Деме, и вид у него при этом был такой, что бомж попятился, прикрываясь рукой. В эту руку Петька и впился зубами, как терьер, но в следующий миг Дема с воем отшвырнул мальчишку. Сила его злости была такова, что Петька пролетел несколько метров по воздуху и грянулся оземь, тяжело ударившись головой о голову Супера. Еще раз слабо крикнул – и затих.

Гелий, ахнув, бросился к нему. Мальчишка не шевелился.

– Ты что?.. – пролепетал он. – Ты что сделал? Ты его убил?

Дема широко зевнул, показав поразительно крепкие, хоть и желтые, какие-то совершенно звериные зубы.

– Ты! Тварь!

Гелий выпрямился. Красная тьма застлала взор. Он пошел куда-то вперед, шатаясь, споткнулся – и услышал короткий, издевательский смешок.

Пелена сползла с глаз, и он увидел оскалившегося Дему, который стоял, вытянув руку. Из кулака торчало что-то черное, и Гелий не сразу понял, что это ствол пистолета. Того самого, о котором говорил Петька!

– А не пошел бы ты в жопу? – весело сказал Дема. – Ишь, герой выискался! Пошел, ну! Или пулю словишь.

И, снова оскалясь, ушел в свой балаган, по-волчьи обернувшись на прощание.

Гелий немного постоял, потом, вспомнив, что произошло, бросился к Петьке.

Он был жив, слава богу, – пульс слабо трепетал на тоненькой шейке, – но так бледен, что у Гелия защемило сердце. Подхватил Петьку, поудобнее устроив его голову на своем плече, – и побежал к поселку.

Прыти его, впрочем, хватило ненадолго: почти сразу сбился с шага, и сердце так зачастило, что дальше еле брел. Спасибо, его завидела Елизавета Петровна – подбежала, перехватила на руки внука, прижала к себе. Она даже не спрашивала, что случилось, – выдавила только: «Дема? Я так и знала!» – и тяжело зашагала к дому.

Гелий брел следом. Ему очень хотелось пойти домой, вообще забиться куда-нибудь, замереть, чтоб не думать ни о чем, не вспоминать остекленевшие глаза Супера, Демины желтые, звериные зубы, однако думал, что может понадобиться Елизавете Петровне как свидетель – ну, когда она успокоится насчет Петьки и пойдет писать заявление в милицию. Но, к изумлению Гелия, шли часы, прибежал вызванный Ховриной врач со станционного медпункта – Айболит всего поселка, – потом вышел на крылечко, где поджидал Гелий, сообщил, что Петька теперь спит, и отправился на станцию, – а Елизавета Петровна все не выражала намерений куда-то идти. Гелий наконец спросил впрямую – и наткнулся на потускневшие глаза:

– Какой смысл? Это бесполезно!

– Почему? – закричал Гелий. – Ведь я сам видел, что Дема принес голову Супера!

– Он от всего отопрется, и Малявка его поддержит. Уж не знаю, каким они там миром мазаны, но точно знаю, что одним.

– А как же Петька? Он проснется и спросит… – Голос у Гелия внезапно сел. – И мы ему скажем, что просто промолчали, что струсили?

Елизавета Петровна смотрела на него со странным выражением. Гелию показалось, что она рассердилась за невольную грубость, но он не собирался просить прощения. А на самом деле Елизавета Петровна думала, что никогда не видела прежде в этом тихом мальчике такой исступленности. Она думала о том, что, наверное, вообще неверно воспринимала Гелия прежде, а он, оказывается, может быть жесток и беспощаден. И ей было стыдно, что она никак не может утешить отчаяние, которое звучало в его срывающемся голосе. Она давала юноше плохой урок… но что было делать?

– Я не хочу, чтобы моего внука убили, – глухо сказала Елизавета Петровна и ушла с крыльца, давая понять, что разговор кончен.

– Да кто его убьет, вы что? – вскрикнул Гелий – и осекся, вспомнив черный пистолетный ствол.

Убьет. Дема точно готов был убить Петьку в тот миг, когда мальчишка укусил его поганую лапу. Он прикончит всякого, как прикончил Супера, – и не поморщится! Для него люди – такой же мусор, как он… как он сам – для этих людей!

И все-таки Гелий не оставил своих попыток призвать на помощь справедливость. До вечера шатался по поселку, рассказывал жуткую историю смерти Супера всем и каждому, пытаясь хоть в чьих-то глазах увидеть что-нибудь еще, кроме искры возмущения, тотчас гаснувшей, впрочем, под влиянием страха.

Не увидел. Малявка не стал с ним разговаривать – что и требовалось ожидать.

Оставалась надежда только на Эльдара. Гелий побежал встретить его с работы, увидел некошеную крапиву, схватил косу, ожесточенно замахал ею и воображая, что перед ним Дема, мгновенно очистил лужайку. Тут вышел Эльдар – и у Гелия упало сердце: брат был пьян! И все-таки Гелий еще надеялся на что-то, когда в сотый раз повторял ему жуткую историю о голове Супера… повторял, пока Эльдар вдруг не рухнул со стула и не заснул мертвецким сном.

Тогда он вышел на крыльцо, сел и начал смотреть на звезды, думая о том, что остался один на свете и, значит, надеяться можно только на себя.

Странно – он не презирал никого из людей, отказавших ему в помощи. Он их жалел, как врачи жалеют больных, которым не в силах помочь, – безнадежных больных. Насколько бы профессиональная усталость ни притупляла иногда силу сострадания, изначально развитую во врачах сильнее, чем в остальных людях, случаются мгновения, когда ты жизнь готов отдать ради какого-то одного, порою даже незнакомого тебе человека. И если бы появился некто всемогущий, изрекая: «Умри, а сей жив будет, встанет и пойдет!» – ты знаешь, что готов умереть, и умрешь счастливым. Но никто не появляется, никто ничего не обещает, и у тебя опускаются руки, ты сознаешь свое бессилие, и сердце болит, а поскольку нельзя же вечно жить с болящим сердцем, ты невольно ожесточаешь его, повторяя в который раз: «Медицина бессильна!»

Гелий встал. Он не хотел говорить – медицина бессильна! Родители его были хирургами – как рассказывали, очень хорошими хирургами. Он их почти не помнил, знал только со слов брата. Он и деда с бабушкой знал со слов брата: бабушка, красавица-казачка, пекла потрясающие пироги, а дед-кавалерист погиб потому, что был чрезмерно уверен в стремительной силе своей бригады, вышедшей верхом, с шашками против тяжелой мощи фашистских танков. От деда осталась кубанка и наградной наган, до сих пор хранившийся в старинной костяной шкатулке. Гелий видел его раз или два – ключ от шкатулки Эльдар берег пуще глаза, носил на шее, рядом с крестильным крестиком и образком божьей матери.

Гелий вошел в дом, нашарил в ящике кухонного стола ножницы и, приблизившись к брату, перерезал шнурок.

Шкатулка хранилась в гардеробе, в той комнате, где спал Гелий. Он завесил окно, включил свет, нашарил под старыми свитерами и рубашками коричневый тяжелый ящичек и какое-то время водил пальцем по его прохладным, как бы слюдяным бокам. Шкатулка была китайская, и понять, из чего и как она сделана, было совершенно невозможно. Вроде вся сплошная, без единого зазора, а повернешь ключ в скважине – и крышка открывается. Дед привез эту шкатулку с Дальнего Востока. В 30-е годы он служил в Хабаровске.

Гелий развернул бумажный сверток, потом промасленную тряпку. Отлично смазанный, весь скользкий наган тоже был памятью о тех годах. Убористые буковки на металлическом ромбике, прикрепленном к рубчатой рукояти, гласили: «Тов. Мельникову Г.И. за победу в командных соревнованиях в честь 20-летия Великого Октября. 7 ноября 1937 г., Хабаровск». Тут же, в шкатулке, хранились какие-то старые документы, комсомольские билеты родителей и самого Эльдара, бабушкина почерневшая от времени серебряная брошка с рубином, а также – тяжеленькая коробочка, пахнущая, как и револьвер, машинным маслом. Патрончики!

Гелий впервые в жизни заряжал револьвер – до этого видел, как это делается, только в кино. И тем не менее совершенно точно знал, что и как надо делать. Прежде всего он расстелил на кровати старую газету, протер наган, очистил от смазки ствол крошечным шомполом-ершиком, который лежал тут же. Потом осторожно, по одному, вложил патроны в круглый выпуклый барабан, каждый раз доворачивая его. И вот они лежат там – все семь, как орешки в скорлупках. Восьмой патрон Гелий послал в ствол, поставил наган на предохранитель и сунул его в карман. Туда же отправилась коробка с патронами.

Он запер шкатулку и спрятал ее на место, выключил свет, вернулся в комнату брата и осторожно завязал вокруг его шеи шнурок с образком, крестиком и ключом. Эльдар не шелохнулся.

Гелий вышел во двор и не поленился – добежал до баньки на задах огорода, затолкал в пасть печки скомканную газету вместе с ершиком и тряпкой, в которую был завернут наган. Спички лежали тут же, и он поджег газету, дождался, пока она сгорела, и только потом ушел из баньки.

Он был совершенно спокоен.

«Револьвер придется выбросить, когда все сделаю, – размышлял Гелий. – Конечно, жалко, и, может быть, о нем никто не знает… Нет, лучше не буду выбрасывать: спрячу где-нибудь в лесу, а потом, когда все утихнет, отыщу и принесу домой. А газета и промасленная тряпка могут стать уликой».

Он не сомневался, что будет первым подозреваемым: слишком много шуму поднял сегодня в поселке. Но не собирался провести часть жизни за решеткой из-за Демы и сейчас, торопливо шагая по темной, безлюдной улице к лагерю, старательно вспоминал, не оставил ли следов масла на кровати. Вроде нет. «И надо будет хорошо помыть руки потом, – напомнил он себе. – Вернусь, пока темно, никто и не заметит, что я выходил».

Впрочем, тут же Гелий сообразил, что вернуться, пока темно, не удастся, – уже забрезжило над озером, на востоке. То есть вполне возможно, что ему придется возвращаться, как раз когда пастух будет собирать коров. Его увидят… Вдобавок скоро начнут собираться на зорьку рыбаки.

«Черт, надо было удочку взять, – ругнул себя Гелий. – Тогда человек пять как минимум подтвердили бы, что я на утренней зорьке клевал носом над поплавком. И правда, не вернуться ли за удочкой?».

Ладно, поздно уже. Ему хотелось поскорей покончить со всем этим. А может, боялся, как бы не остыла решимость?

Проскочил узкой тропкой по-над самой водой, среди тальника, и вышел к лагерю. Вдруг пришло в голову, что Дема может быть не один, что у него гуляет какая-нибудь гоп-компания. Но кругом было тихо, и из входа, занавешенного куском толя, не доносилось ни звука.

Спит.

Войти в балаган и…

«Нет. Надо его разбудить. Убивать безоружного подло. Я не убийца! Все должно быть по-честному!»

Гелий подумал, огляделся, потом подобрал кусок шифера – этого лопнувшего от огня добра валялись в траве целые горы – и швырнул в косую стенку балагана. Послышалось недовольное ворчание – потом хриплый крик:

– Какого х…

– Выходи! – крикнул Гелий грозно… Да какое там грозно! Голос сорвался, из груди вырвалось какое-то позорное кукареканье.

– Че-го?

Край «занавески» чуть отъехал в сторону, и показалась заплывшая Демина морда. Щелочки глаз изумленно расширились при виде Гелия:

– Что за хреновина? Потрахаться пришел, пионер?

Гелий отпрянул, чувствуя, как кислая слюна ползет к горлу.

«Не смогу! Я не смогу!»

Захотелось повернуться и броситься наутек, никогда больше не приходить сюда, забыть о самом существовании Демы, сделать вид, что его нет и не было никогда, поступить так, как поступает весь поселок… Он уже дернулся – повернуться и бежать, но что-то тяжело ударило по бедру.

Револьвер! В глазах сразу прояснилось.

– Дема, ты сволочь, – хрипло выговорил Гелий. – Доставай свой пистолет. Я тебя вызываю.

И, выхватив наган, вытянул вперед напряженную правую руку.

Дема ошарашенно похлопал глазами и смешно махнул перед собой ладонью, как бы отгоняя призрак.

– Это глюки? – спросил озабоченно. – Глюконат кальция, да?

– Я тебя вызываю!

Дема почесал бороду, и морда его постепенно приобрела осмысленное выражение.

– Дуэль, значит? – спросил он благосклонно. – Ну-ну. Это что ж, из-за той гребаной собачки? Ла-адно тебе, нашел из-за чего чесаться.

– Ты всех замучил! – крикнул Гелий. – Ты, тварь такая, думаешь, что тебе все дозволено? Люди из-за тебя… – Голос опять предательски сорвался. – Доставай пистолет!

– «Доставай пистолет!» – передразнил Дема жалобным, дрожащим голосочком, и Гелий ощутил, что огнем вспыхнуло от стыда лицо, и уши просто загорелись. – Ага! Шас достану, пионер. Так жопу надеру своим пистолетом, что полжизни раком ползать будешь. А ну, подставляй задницу!

Тварь, поганая тварь! Хочешь весь мир превратить в беспрерывно матюгающуюся «демократическую» зону? Не выйдет!

Гелий зажмурился и спустил курок.

Осечка!

Он испуганно открыл глаза. Дема растерянно моргнул. И тут же ощерился в ухмылке:

– Эх ты, пионеришка! Пук, пук! Сейчас я тебе покажу, как надо стрелять!

Он сунул руку в карман, а когда выхватил ее, Гелий увидел уже знакомое дуло. Дема вскинул руку:

– Ладно! Дуэль так дуэль. На счет три. Раз… – И вдруг кинулся на Гелия так стремительно, что тот неловко отпрянул, наткнулся на что-то ногой, с трудом удержал равновесие, а Дема был уже совсем близко, его ухмыляющаяся рожа, клочковатая борода, звериная вонь его годами немытого тела надвигались…

Гелий в отчаянии снова нажал на курок.

Гром, грохот!

Широко открыв глаза, но ничего не видя, Гелий стрелял еще и еще, все его тело дергалось, когда дергался, выплевывая пули, наган, и даже когда наступила тишина, он по-прежнему трясся, как припадочный.

Развеялся дымок, и Гелий увидел Дему, который лежал навзничь, задрав голову. Ветер шевелил его бороду, и правая нога почему-то дергалась быстро-быстро. Но вот перестала. Теперь Дема был неподвижен.

«Притворяется! – мелькнула жуткая мысль. – А у меня больше нет патронов!»

Но Дема не шевелился, и наконец Гелий осмелился сделать шаг, второй…

Приблизился к лежащему – и увидел крохотную, аккуратненькую дырочку точнехонько на переносице.

Он покачал головой, не веря своим глазам. Да, Дема убит одним выстрелом… может быть, самым первым. А все остальные пули ушли, значит, за молоком? На теле ни капли крови.

Правая рука Демы была откинута, пальцы разжались. На ладони лежал пистолет.

Гелий нагнулся и тихо ахнул. Да ведь это деревяшка, грубо обточенная и небрежно покрашенная деревяшка!

Значит, он все-таки убил безоружного…

Гелий отпрянул, давясь комом, подкатившим к горлу. Тихо всхлипнул – и вдруг его точно лозиной по спине хлестнули.

Шаги! Шаги сзади!

Он оглянулся, вытянул трясущуюся руку…

Высокий худощавый мужчина выскочил из зарослей тальника и замер, окидывая взглядом Гелия с револьвером и распростертого на земле Дему. Провел ладонью по лбу, присвистнул:

– Вот это да!

Вдруг нахмурился, шагнул к Гелию и, вывернув ему кисть, почти без усилий вырвал наган. Вгляделся в табличку.

– Ого!

Склонился над мертвым, а когда выпрямился, в глазах его мелькнуло уважение:

– Весь в деда. Не слабо! Патроны остались?

Гелий молча вынул коробочку из кармана.

– Отлично, – парень забрал и их. – А теперь – бегом. Ну!

Он кивком указал на тропку, ведущую от лагеря по берегу.

Гелий побрел на заплетающихся ногах.

– Шевелись! – прикрикнул парень. – Бегом, сказано же!

«Я его где-то видел, – тупо подумал Гелий, с трудом перебирая ногами. – Точно, видел. Где? Не помню… А куда он меня гонит? В милицию?»

Эта мысль взволновала его очень мало. Гораздо важнее казалось сейчас вспомнить, кто этот высокий парень с худым, нервным лицом. Но никак не удавалось.

– Налево, – послышалась команда, и Гелий увидел, что тропка круто свернула в обрыв. Запрыгал по выбоинам и впадинам, скользя подошвами кроссовок по траве. С разбегу выскочил на берег – и увидел резиновую лодку с подвесным мотором.

– Руки песком протри, – приказал парень. – Этот твой громобой весь в масле. Что так плохо почистил?

– Я чистил… – с трудом шевеля губами, пробормотал Гелий, до боли натирая песком ладони и ополаскивая их в теплой, словно подогретой, воде.

– Смотри, до мяса не сотри, – усмехнулся парень, и по этой мимолетной усмешке Гелий узнал его. Точно так же улыбался Севка Корнилов! Сколько раз Гелий видел по телевизору: слетит с коня или брусьев, раскинет руки и улыбнется, чуть склонив голову. И зрители надрываются, аплодируя… Ну конечно, это его сводный старший брат Слава. Нет, фамилию не вспомнить. Да Гелий и не знал никогда его фамилии.

– Теперь в лодку – пошел!

Гелий неуклюже заскочил в лодку. Слава столкнул ее на воду, заскочил сам. Включил мотор – и шелковая, серая гладь озера пошла к берегу пенистой волной.

– Куда вы меня? – спросил Гелий, но Слава поморщился и показал на уши: не слышу, мол.

– Куда вы меня?!

– Как куда? – удивленно крикнул Слава. – На рыбалку. Мы с тобой еще вчера договорились, ты что, забыл?

Гелий смотрел на него расширенными, непонимающими глазами.

Слава сердито качнул головой и заглушил мотор, чтобы не кричать.

– Кончай комплексовать, – сказал сердитым шепотом. – Я, когда услышал вчера про эту несчастную собаку, тоже первым делом подумал: убил бы гада! Ты правильно поступил. Просто отлично! Только теперь надо по-умному все обставить, чтоб не пришлось из-за этого слизняка на нарах париться. Малявка ваш – козел самый настоящий, он перед братками на цырлах стоит. Поэтому запри рот на замок, понял? Плюнь и не переживай. Твое дело – запомнить, что сегодня я за тобой зашел аж полтретьего – сорок минут назад. И с тех пор мы были вместе. И вечером вместе вернемся. Понял, чудило?

Гелий наконец-то понял. Осмотрелся – и только сейчас заметил, что вокруг совсем светло. Солнце смотрело так ласково, туман опускался в овраги под берегами, серая гладь озера постепенно голубела. Плеснула хвостом рыба, сверху донесся голосок жаворонка, но тотчас мотор снова взревел, и лодка плавно понеслась прочь от берега, унося Гелия прочь, прочь… от Демы, от смерти и мести, от страха…

Гелий оглянулся. Берег отдалялся слишком медленно, чересчур медленно.

Он отвернулся, нахмурился. «Не буду смотреть! Не хочу!»

Он еще не знал, что никогда не сможет отплыть от этого берега. Никогда.

* * *

– Почему ты ничего не сказала? – шепнул Ростислав.

Александра пожала плечами, безотчетно водя в темноте пальцами по его гладкому, худому плечу. Она не только ничего не сказала, не предупредила о том, чего ему надо ждать, но и когда Ростислав, почувствовав неладное, попытался остановиться, она с силой прижала его к себе. Ну а потом… ну а потом уже было поздно.

С его стороны довольно глупо спрашивать, между прочим. Предупреди Александра, он, может, испугался бы. Кто их знает, теперешних мужчин, это раньше девственность была наградой и достоинством, а теперь небось превратилась в недостаток. Хотя непохоже было, чтоб это его так уж особенно остудило. Длилось все довольно долго, Ростислав никак не мог остановиться. Александре даже показалось, что он нарочно замедляет минуту последнего наслаждения. С трудом дошло, что он старается для нее! Хочет, чтобы она тоже что-то испытала!

Помнится, это открытие так ее изумило, что она даже о боли позабыла. Впрочем, боль была не так уж велика, чтобы говорить о ней всерьез. Наверное, у всех это по-разному. А наслаждение… ну, не так, чтобы она лишилась чувств в его объятиях, как все эти дамочки из любимых Кариной романов, но дыхание захватило, да, было такое дело…

Александра теснее прижалась к лежащему рядом мужчине и усмехнулась в его плечо. До чего накрепко приросла к ней маска старой девы! Даже сейчас не хочет спадать, несмотря на то, что она уже благополучно рассталась со своей девственностью. Почему бы не признать, что в объятиях Ростислава она чувствовала себя хорошо, просто великолепно, как рыба в воде, как птица в вышине, словно была создана именно для странных, упоительных содроганий, а вовсе не для хождения по участку, или сидения в поликлинике на приеме, или скучных снов в одинокой девичьей постели! И она не лежала сконфуженным, перепуганным бревном, а отвечала ему так, что он то стонал, то вскрикивал, то шептал какие-то слова, от которых у нее дух захватывало даже еще пуще, чем от этих движений – сначала медлительных, робких, а потом сумасшедших, быстрых, порывистых… приведших к потрясающему завершению!

– Не поверишь – со мной такое в первый раз, – пробормотал Ростислав.

Александра растерянно моргнула. Как?! То есть бывают не только старые девы, но и старые юноши, если так можно выразиться?!

Ростислав, словно угадав ее мысли, усмехнулся в темноте:

– В смысле, что первый раз с девушкой. Я думал, их и вовсе не осталось теперь. Потому и не женился до сих пор. Может, это псих у меня какой-то в голове, но я все время думал: а вдруг она со мной лежит, а себе какого-то другого мужчину представляет, с кем раньше была? Мне это здорово мешало, если честно. А сейчас – это было что-то совершенно необыкновенное. Такая полнота обладания, слияния… Ты прости, если я тебе больно сделал. Просто с ума сошел, честное слово.

Александра почувствовала, что слезы подступили к глазам, и, чтобы в самом деле не заплакать, ничего не ответила, а только поцеловала его в плечо. Не передать, какой счастливой она себя сейчас ощущала! Правду кто-то сказал: женщина любит ушами. Сперва сбросить с себя опостылевшие путы и понять, что эта новая жизнь восхитительна, а потом еще и услышать, что она не просто способна стать десертом после ужина, но и наслаждением, и с ума может свести – это же… от этого захватывает дух так же сильно, как от любви. И эти слова как-то воздействуют на ее тело, они словно бы прикасаются ко всем нервным окончаниям, ее самые потаенные местечки наливаются жаром, в висках начинает стучать. И, что самое удивительное, то же происходит с Ростиславом: она знает это так же точно, как если бы его тело было ее телом. И вот она опять чувствует эту восхитительную тяжесть на своей груди, опять его губы приникают к ее губам, опять она стискивает коленями его бедра, опять… опять… Жажда наслаждения вдруг оказалась так велика, что они не могли затягивать ласки. Чудилось, оба бегут навстречу друг другу из какого-то далека и вот добежали, встретились, сомкнулись… словно бы разряд тока! Что-то вспыхнуло, весь мир озарился светом… она изумленно открыла глаза и увидела близко-близко лицо Ростислава с незнакомым, напряженным выражением счастья.

Какое-то мгновение он смотрел на нее ошеломленно, словно не видя, еще продолжая ловить последние судороги блаженства, потом резко мотнул головой и хрипло сказал:

– Привет! Ну разве так поступают порядочные люди? А написали: до полдесятого! Разве сейчас уже полдесятого?

Александра судорожно сглотнула, с трудом сообразив, что случилось. Свет включился, вот же зараза! Она ненавидела сейчас все, что связано с электричеством, начиная с диспетчера Горэнерго, который ткнул в кнопочку на пульте раньше времени, и заканчивая этим, как его там, который изобрел лампочку накаливания. Ей не хватило совсем немножко – еще бы чуть-чуть, и она добежала бы!

Чуть повернула голову, чтобы видеть стоящие на телевизоре часы. Но вместо этого увидела отразившийся в темном экране диван, а на нем…

Это что?! Кадр из эротического фильма?! Это кто, это она там лежит с раздвинутыми ногами? А на ней…

Она почти с ужасом уставилась на Ростислава, и вдруг он улыбнулся, глядя ей прямо в глаза:

– Какая же ты красивая! Ну, еще, давай еще…

Он чуть подвинулся, встал на колени между ее ног, провел руками по груди, по животу, скользнул ниже. Александра застонала, зажмурилась.

– Нет, смотри на меня! Смотри на меня!

Но она не могла. Его руки делали с ней что-то такое, от чего сразу потемнело в глазах. Она то открывала глаза, то зажмуривалась – и вдруг услышала чей-то стон, поняла, что стонет сама, прикусила край ладони, но с телом ничего поделать не могла – оно билось, металось, подчиняясь рукам Ростислава, но вот наконец сокрушительное блаженство смилостивилось над ней – отступило, оставило тяжело дышать, словно выброшенную на берег шквалом.

Александра всхлипнула, утерла глаза, потом, приподнявшись, взяла Ростислава за руку, прижалась к ней губами… и вдруг увидела повыше запястья бесформенную, расплывшуюся кляксу рубца, напоминавшего след давнего ожога.

Она закричала так, что сразу сорвала голос и подавилась кашлем. Не помня себя, оттолкнула Ростислава, соскочила с дивана и ринулась куда-то, ничего не видя от ужаса. Ударилась о косяк, снова закричала от ужаса, что дверь заперта, что не вырваться, – но нет, вырвалась, влетела в комнату Карины и захлопнула за собой дверь. Трясущимися руками защелкнула задвижку – покойная сестра строго охраняла свою личную жизнь! – и кое-как смогла перевести дух. И тут же ее снова заколотило, потому что в дверь ударилось тяжелое тело, раздался голос Ростислава:

– Александра! Сашенька! Да ты что?!

Она забилась в истерике, и все, что могла выкрикнуть с мольбой, это было:

– Уходи! Уходи! Я вызову милицию!

– Что-о?! – Он глубоко вздохнул там, за дверью, а потом снова ударился в нее с такой силой, что защелка соскочила.

Александра с визгом ринулась в угол, забилась между стеной и шкафом, выставила вперед руки:

– Не подходи! Не подходи!

В этой комнате не горело электричество, и темный мужской силуэт выглядел угрожающе. Лунный свет играл на его голых плечах, и Александра снова зашлась паническим криком:

– Не надо! Я вызову милицию!

Как она собиралась это сделать, если телефон стоял на кухне?! Но Александра не думала об этом. В ушах звучали далекие отзвуки ненавистного голоса: «Снимай штаны и ложись. Чего сидишь, как девочка!.. Лучше я ее трахну, а на пленку сами наговорим, чего надо…» И как он мусолил в руках это свое, страшное…

Он все-таки сделал это с ней! Выследил – и добился своего. И ей это понравилось, весь этот кошмар понравился ей! Но как она теперь будет жить? Как?

– Я все рассказала Золотову! – закричала, кашляя от боли в сорванном горле. – И в милиции рассказала! Они сразу поймут, что со мной случилось! Если ты меня убьешь, тебя будут искать!

– Да я не собираюсь тебя убивать, с чего ты взяла? – тихо сказал Ростислав, неловко стоя перед ней – голый, понурившись, не зная, куда девать руки.

– Уходи! Уходи!

– Ничего не понимаю! – вскинул он голову, но, услышав, как из ее горла опять начали рваться истерические вопли, резко кивнул: – Ладно! Уйду!

Вышел в коридор.

Александра тут же метнулась к двери, но защититься было нечем – защелка сорвана. Она просто прижалась к двери изо всех сил, трясясь от холода, – здесь дуло из приоткрытой форточки, а она была раздета.

Напряженно вслушивалась в движения за дверью. Шуршала одежда – Ростислав, наверное, одевался. Потом он вышел из комнаты, протопал по коридору. Взвизгнула «молния» куртки. Ударился об пол вырвавшийся из его рук башмак – Ростислав выругался, да так грубо, так злобно, что у Александры снова заколотилось в страхе сердце. Да, это он… «кавказец», «человек со шрамом»! Тот тоже крыл матом почем зря, вся-то разница, что коверкал при этом язык. Но если бы Ростислав вздумал произнести с характерным акцентом: «Блад такая!» – наверняка у Александры исчезли бы последние сомнения.

Ее снова заколотило. Пользуясь минутным затишьем, сорвала с крючка на двери толстый, махровый халат Карины – так и не дошли руки убрать вещи сестры, то и дело натыкалась на них, – завернулась в него, и сразу стало теплее.

И тут же снова припала к двери – шаги Ростислава протопали по коридору в противоположном направлении, приблизились:

– Саша! Ты успокоилась? Давай поговорим! Ты что, ты решила…

– Уходи! – отчаянно замотала головой Александра. – Уходи!

– Ухожу! – рявкнул Ростислав, не на шутку разозлившись. – Ухожу, черт с тобой!

Защелкали замки. Потом он выкрикнул:

– Закройся покрепче, а то еще ворвусь обратно, изнасилую тебя снова! – и с силой шарахнул дверью о косяк.

Александра выждала несколько минут, потом выглянула в коридор – пусто, он и правда ушел. На цыпочках прокралась к двери и только взялась за замок, как дверь снова распахнулась и на пороге вырос Ростислав:

– Александра! Нам надо поговорить! Ну что случилось, скажи, ради бога?

Он еще что-то твердил, но она не слышала – выставив руки, пятилась, пятилась, пока не споткнулась обо что-то и не села с размаху на пол, продолжая отмахиваться от Ростислава и хрипеть, хрипеть сорванным голосом…

Как во сне было все это. Он надвигался – пугающий, темный, мрачно блестя глазами. Вдруг в открытую дверь ворвался еще какой-то мужчина, вцепился Ростиславу в воротник и так дернул, что тот едва не упал. Мужчина выволок его за дверь, потом Ростислав ворвался снова, вроде бы он даже ударил незнакомца – Александра расслышала звук удара, – но тотчас был снова вытолкнут за дверь, а незнакомец принялся торопливо запирать замки.

Обернулся к Александре – лицо его раскраснелось, глаза блестели:

– Что за черт?! Что тут происходит?!

Мельтешение перед глазами постепенно проходило, она недоверчиво уставилась в лицо незнакомца:

– Вла-ад?! Это вы?

– Он вам ничего не сделал, этот гад? – угрюмо спросил Рутковский, наклоняясь над Александрой. – Вид у вас…

Она ясно представляла, какой у нее сейчас вид! Губы распухли, волосы всклокочены и вообще.

Плотнее запахнула халат и крепче сдвинула ноги.

– Как вы сюда попали?

– Ну, как? – буркнул он, отводя глаза. – Ногами! Звонил, звонил по телефону, вы не отвечали.

– Я не слышала, – со стыдом прошептала Александра. И ведь правда – она ничего не слышала!

– Потом пошел к телестудии – ждал, но вы не пришли.

– Я… я забыла, извините.

– Понимаю, – с отчетливым ехидством сказал Рутковский. – Зря вы меня не предупредили, что встреча со мной вам некстати, я бы вас не разыскивал. Что-то забеспокоился, позвонил одному приятелю, у него есть телефонный городской справочник, попросил найти адрес по фамилии. Ну и вот… приперся.

– Хорошо, что вы пришли! – выдохнула Александра. – Слава богу! Я думала, что не смогу его выгнать!

– Это что, кавалер ваш? – спросил Рутковский. – Ну, знаете ли… темпераментный дядька! Кто он, как зовут?

Александра вздрогнула.

– Ростислав.

– Да-а?! Ну надо же! – усмехнулся Влад. – А говорили, у вас нет знакомого блондина на букву Р. Помните, я с вас ниточку снял? Вот же он! Ростислав! И вполне блондин, насколько я успел рассмотреть, пока не набил ему морду.

Александра снова вздрогнула – на сей раз от удовольствия:

– Правда? Набили-таки?

– А вы кровожадны! – сказал Рутковский с улыбкой. – Что ж он вам такого сделал, этот Ростислав, – как его фамилия, кстати?

– Не знаю, – сконфузилась она. – Я его вижу второй раз в жизни.

– Да? – сухо спросил Рутковский, кося глазами то вправо, то влево.

Александра сжалась в комок. С того места, где он стоит, виден налево кухонный стол, уставленный бутылками и закусками, а направо – распахнутая дверь и скомканное покрывало на диване. И ее зеленый халат, сброшенный на пол. Вряд ли человек с глазами не может сложить два и два и понять, что здесь происходило!

Что же он о ней подумал, этот почти незнакомый парень? Подумал, что Александра поссорилась со случайным любовником, что у нее вообще в характере – случайных любовников заводить. Почему-то захотелось оправдаться перед ним, во что бы то ни стало оправдаться!

– Нет, я его вижу не второй, а третий раз, – с тоской мотнула головой Александра. – Только я его не сразу узнала, поэтому так и получилось. Карина, моя сестра, умерла, когда меня не было дома. Меня похитили какие-то негодяи, три дня не отпускали. Самое нелепое, похитили вместо другой: она дочь богатого человека, эти дураки просто перепутали. Они держали меня в подвале и заставляли начитывать на видео какие-то дурацкие просьбы о деньгах. Я сначала не соглашалась, тогда они пригрозили, что изнасилуют меня. Один даже начал раздеваться. Я заметила – у него на руке был отвратительный шрам ниже локтя и выше запястья, вроде как след от ожога. И вот сегодня… я вдруг увидела точно такой же шрам на руке Ростислава! – Ее заколотило, с трудом удалось зажать прыгающие губы. – Думала, с ума сойду от страха! – продолжала невнятно. – Лица того насильника я не видела, но шрам… А Ростислав возник несколько дней назад, уже после того, как я вырвалась от похитителей. Он меня подвез, а сегодня мы вообще случайно встретились. Хотя, наверное, и не случайно! Наверное, они за мной следили, а может быть, он вообще пришел сюда меня убить! Но ведь я не знала, не знала, потому так все и получилось! И мне нельзя пить шампанское, а я пила…

– Понятно, – сухо проговорил Рутковский, пряча глаза. – Все понятно!

– Ничего вам не понятно, – глухо проронила Александра. – Вы думаете, я… я со всяким…

– Вам совершенно незачем передо мной оправдываться, – уже мягче сказал Влад. – И зря вы так – мол, я ничего не понимаю. Я уже давно не мальчик и отлично знаю, какие сволочные фокусы иногда выкидывает жизнь. Она заставляет нас совершать именно те поступки, за которые мы готовы сурово судить других. Если бы мы знали заранее, что нам придется пойти на такое, может, мы вообще предпочли бы умереть, только бы не делать этого! А жизнь не спрашивает нашего согласия. Вот что в ней самое подлое – она никогда не спрашивает нашего согласия!

Александра опустила голову на колени. Господи, как хорошо, что ничего не надо объяснять!

И вдруг до нее дошло, что значило появление Влада. Да ведь он, наверное, поговорил с шофером «Скорой» – Монахиным. И тот ему что-то сказал насчет неизвестной черной машины!

– Вы что-то узнали? – вскинула она голову. – Монахин видел что-нибудь?

Рутковский сделал шаг вперед и сел рядом с ней на пол.

– Как ни странно, видел.

– Ну?

– Скотина он, конечно, – вздохнул Влад. – Не мог раньше мне сказать. Хотя, с другой стороны, кому бы в голову пришло…

– Что он видел?!

– Он видел черный или темно-синий, а может, темно-бордовый джип «Чероки» с номером 352. Остальные цифры не разглядел. Да и этого всего не мог бы заметить ни один человек, кроме шофера-профессионала! Ну, у них глаз особый. Впрочем, – торопливо добавил Влад, заметив нетерпеливое движение Александры, – я вам не советую делать никаких выводов. Машина могла быть совершенно случайной, не имеющей никакого отношения к гибели Карины. Таких в Нижнем – пруд пруди. Да вот хоть нынче же у вашего подъезда я видел аналогичный черный «джипер». С номером Е 352 ЕА. Бывают совпадения, да?

– Как – у моего подъезда? – удивилась Александра. – Почему?

И осеклась.

На этот вопрос Рутковский не мог дать ответа, зато сама Александра знала ответ! Последние цифры – 52, а впереди – не то пятерка не то тройка, залепленная снегом… Большой черный автомобиль, – тот, на котором Ростислав привез Александру из Сергача…

Конечно, пока сегодня вечером Ростислав развлекался с Александрой, его автомобиль ждал около ее подъезда.

Значит, первая цифра у него – 3, а не 5. Номер Е 352 ЕА. Тот самый джип, из-за которого погибла Карина!

* * *

– Алло! Алло, слышишь меня?

– Слава… слава богу! Черт тебя побери!

В трубке послышался смешок:

– Определись все-таки: бог или черт?

– Куда ты пропал?! Откуда звонишь? Ты уже в Москве?

– Пока в Нижнем.

– Почему?

– Да так. Город хороший, жалко уезжать.

– Что-о?!

– Погоди, не кричи так. Лучше скажи: все-таки бог или черт?

– Что? А, понял. Бог, бог.

– Ну-у?! Получилось?!

– Конечно, они говорят, что все окончательно выяснится через месяц, не раньше, но сейчас все хорошо. Даже очень хорошо!

– Слава богу!

– Сын… спасибо тебе! Если бы не ты… Я теперь перед тобой в таком долгу!

– Да ладно-ка! Мы, чай, родня!

– Чай, родня-а? Ты уже научился говорить по-нижегородски.

– Ну да, прижился тут. Хочешь не хочешь, а научишься. Еще я говорю «без пя-ать», «ля-агушка» и «эх ай-яй!»

– Ты возвращаться-то думаешь?

– Да я бы уже давно приехал, но тут… Словом, есть проблема.

– Что, с теми козлами? Неужели ты с ними еще не расплатился?

– Да брось, сразу же расплатился, конечно! Кстати, я тут с одним столкнулся чуть не лицом к лицу – он меня даже не узнал. С ними все в порядке, не переживай. Тут другое дело. Вернее, другая…

– Что, твоя проблема – женского пола?

– Проблема – она всегда женского пола.

– Слушай, ты! Каким ты был, таким остался? Еще не всех нижегородок перетрахал, что ли? Мало тебе в Москве юбок?!

– Батя, батя, утихни. Слышишь? Дело серьезное!

– Ну? Очень?

– Более чем.

– Кто-то что-то подозревает?

– Да. Прежде всего сестра.

– Я сразу говорил, что ее ни в коем случае нельзя было отпускать! Она не должна была уйти! Ты должен заставить ее замолчать!

– Я хотел это сделать сегодня же. Пришел к ней, все было бы нормально, но тут возник один тип. В самое неподходящее время! И он меня видел, понимаешь? Но ты не волнуйся, я все сделаю – не сегодня, так завтра. Ты был прав, признаю. Тут моя ошибка, и я ее исправлю.

– Ладно. Что еще? Ты говорил, две проблемы.

– Кое-кого видели на том перекрестке. И слух пошел, что не так все просто.

– Видели?!

– Да.

– Ч-черт…

– Вот именно.

– И что ты намерен делать?

– Пока не знаю.

– У тебя после фельдшера еще осталось… сам знаешь, что?

– Фельдшеру это вообще не понадобилось, так что есть парочка шприцов.

– Вот и хорошо! Делай, что хочешь, но чтобы в самое ближайшее время… В конце концов, ты должен подумать прежде всего о себе! Случись что, перво-на-перво на тебя выйдут. Все! Разговор окончен!

Трубку бросили так резко, что звонивший поморщился. Он повесил трубку и вышел из будочки междугородного автомата.

Черт, старый псих! Разговаривает с ним, как с наемным киллером. А кто все это придумал? Кто осуществил? Старик что, уверен, что он тут разбивался в доску, пачкал руки в крови ради него? Ради его олимпийского спокойствия? Черта с два! За деньги, конечно, можно многое купить, но он пошел на это не ради денег. Оказывается, истинна поговорка: кровь людская не водица. Чего не сделаешь ради этой родной крови… Но невозможно предусмотреть все, немыслимо, и так практически не было накладок, а старик этого как будто и не понимает. Холера, ну надо же, так на него орать! Честное слово, кажется, этот ор и на улице был слышен.

Однако переговорный пункт был по-прежнему пуст, дежурная дремала, положив голову на руки. В одной из будок что-то горячо втолковывал своему собеседнику толстенный мужик, но в зале ничего не было слышно.

Он удовлетворенно кивнул: значит, никто ничего не слышал и из его разговора.

Злость помаленьку остывала. Старика тоже можно понять. Он там места себе не находит, конечно. И, строго говоря, важен конечный результат, а ведь вроде бы все хорошо. Ну, дай бог!

Вышел на улицу и ахнул, захлебнувшись порывом снегового ветра. Ого! Вот это заворачивает!

Соскочил с высокого крыльца и подбежал к машине, которую подзанесло снегом. Это был черный джип «Чероки». Он включил мотор и посидел немножко, просто наслаждаясь урчанием мощного двигателя. Конечно, батя сказал бы, сущее безумие светиться после того, как… Но он просто не мог удержаться. Ничего, сейчас глубокая ночь. Оставит машину, как всегда, на охраняемой стоянке, и никто ничего не заметит. Ох, скорей бы все это кончилось!

Включил приемник.

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит…

Он поморщился. До чего же вычурно! И довольно нелепо, если вдуматься в детали. Либо туман, сквозь который ничего не видно, либо блестит этот самый кремнистый путь. Одно из двух! Значит, туман – не более чем ненужная красивость. А блестеть этот путь может, если только его очень ярко освещает луна. Однако же – «звезда с звездою говорит», то есть ночь очень звездная. Лунные же ночи редко бывают ярко-звездными. Набор ничего не значащих, взаимоисключающих понятий.

Он покрутил настройкой.

Но я не понял,
Нет, я не понял,
Шо ты имела в виду!

Еще не легче!

Выключил музыку и нажал на газ.

Все! Пора ехать спать. Утро вечера мудренее!

* * *

Говорят, что понедельник – день тяжелый, но у Александры тяжелым днем была суббота. В эту субботу она с утра дежурила.

Без четверти восемь, когда вбежала в поликлинику, у дверей ее кабинета номер шесть уже сидела на кожаных лавочках очередь. «Один, два… четыре… ого, семь человек! Да вы что, люди добрые?! В субботу отсыпаться надо, а не по врачам ходить!»

Она торопливо надела халат, повозила гребенкой по волосам, стараясь не смотреть в зеркало: ничего хорошего после вчерашнего высмотреть там было нельзя. Глаза-щелочки да распухший нос, а на эту красоту Александра и дома нагляделась. Впрочем, собственная внешность ее сейчас волновала лишь как нечто второстепенное. Гораздо важнее было то, что медсестры опять нет, не дали ей медсестру на субботний прием. Ничего, молодая, перебьешься – такая логика у руководства.

Нажала на кнопочку возле стола. В эту минуту в коридоре вспыхнула лампочка над дверью, что означало: входите.

Лающе кашляя, на пороге возник первый пациент.

– Здрасьте, Александра Егоровна.

– А, Соловьев, здравствуйте! Ну, раздевайтесь, послушаем вас.

Ого! Хрипит наш Соловьев – даже в ушах зашумело. Семь дней на больничном, а влажные хрипы в легких не утихают.

– Что же вчера не пришли? Мы же договорились, что вы придете?

– Плохо себя чувствовал, Александра Егоровна.

А сам глазами шмыг-шмыг. Чует кошка, чье мясо съела! Небось до сих пор гадает, не померещилась ли ему Александра Егоровна, прилипшая к трамвайному окошечку и возмущенно наблюдающая, как он, ее больной Соловьев, тащит из ларька целую сетку бутылок с пивом. Идиоту лежать надо, а он пиво хлещет, причем наверняка оно было поставлено перед этим в холодильник!

Ладно, так и так, с пивом или без, но мужика обязательно надо госпитализировать. Хотя бы ради его же собственного здоровья: в больнице какая-никакая, а дисциплина.

Так ничего и не сказав хрипящему Соловьеву, Александра сняла трубку, начала накручивать знакомые номера. В одной больнице мест нет, в другой – позвоните позже, в третьей – вы не из нашего района. Обычная картина. И вдруг – о счастье! – «Звоните завтра, место точно будет».

Соловьев растерянно поблагодарил. Факт – прикидывал, удастся ли словчить и сбегать из больницы в ближний ларек. Бог ему судья!

Александра зевнула. Ночь прошла почти без сна. Лечь на свой оскверненный диван не решилась, Каринину постель тоже не смогла заставить себя разобрать – устроилась сверху, прямо на покрывале. Кроме понятных переживаний, никак не могла уснуть на новом месте, только к утру забылась, а тут будильник. Господи, хоть бы на четверть часика уснуть…

Кнопочка снова нажата, а дверь не открывается. За дверью заминка:

– Молодой человек, сейчас моя очередь!

– Да я только посмотреть, кто сегодня работает.

– А нечего смотреть, не телевизор. В регистратуре спросите.

Обычное дело. Кто-то хочет пролезть без очереди, а ему не дают.

В кабинет вошла объемистая дама, поскорее закрыв на собой дверь. На лице – глубокое возмущение. И в голосе – такое же, как будто это Александра сама хотела к себе на прием пролезть без очереди, а не какой-то там неведомый «молодой человек»:

– Мне срочно нужна санаторно-курортная карта! Горящая путевка!

Ну, раз горящая… Много нужно сделать быстро, а главное – ЭКГ.

– Посидите. Попробую договориться, чтобы вас приняли без талона.

Александра вышла в коридор. Очередь сразу встрепенулась, посмотрела с опаской, даже враждебно: куда она уходит? Надолго ли? Или, не дай бог, совсем?!

– Одну минуточку, – сказала Александра. – Сейчас вернусь.

Электрические токи, пробегавшие по очереди, мигом утихли.

Зато в соседнем кабинете произошла новая вспышка:

– Как – сделать без талона ЭКГ? Ну и что, что путевка! Вы, Александра Егоровна, думаете только о себе, думаете, вы одна в поликлинике? Сегодня, в конце концов, суббота!

И та-та-та, и ля-ля-ля…

Александра молча стояла, ждала. Терпела. Наконец черноокая сердитая докторша смилостивилась:

– Ведите свою горящую.

Опять пробежка по коридору. «Горящая дама» отдувается за спиной:

– Можно было и побыстрее договориться! Вы же знаете, сколько мне еще анализов пройти!

Ах ты зараза! Нет, чтобы спасибо сказать!

Что-то уже устала, а ведь еще и девяти нет. Или есть? Александра глянула на запястье, но в коридоре было темновато, не разглядеть ничего, поэтому она перевела взгляд к окошечку регистратуры, рядом с которым висели большие настенные часы, – и споткнулась. Возле регистратуры, ссутулясь, сунув руки в карманы, стоял высокий мужчина. Он стоял спиной к окну, лица его не было видно, и все-таки Александра узнала его мгновенно.

Ростислав!

Он сделал движение навстречу, но Александра вильнула в сторону и заскочила в свой кабинет.

Тотчас следом просунулась взлохмаченная седая голова:

– Можно заходить?

– Одну минуточку, – с трудом выговорила Александра, сама себя не слыша: так колотилась в висках кровь.

У пациента, надо полагать, тоже не все в порядке оказалось со слухом: вошел как ни в чем не бывало, уселся у стола, уставился на Александру.

Не сказав больше ни слова, та подошла к раковине и принялась мыть руки: сейчас это был единственный способ успокоиться под пристальным, недовольным взглядом.

Ростислав! Зачем он пришел? Вчера только появление Влада помешало ему расправиться с Александрой, значит, он решил довести дело до конца сегодня? Но что, он совсем дурак и не понимает: здесь одни сплошные свидетели! Или собирается всю больницу перестрелять? Хотя зачем? Он просто явился уточнить, работает ли сегодня Александра. Значит, это и был тот самый «молодой человек», который рвался к ней без очереди. Ну, уточнил. И что теперь? Будет поджидать ее на улице? Гос-по-ди…

– Одну минуточку, извините. – Александра набрала номер.

– Справочная «Скорая»!

Голос другой, не Светика – противный такой голос.

– Скажите, пожалуйста, Рутковский сегодня работает?

– Рутковский работал вчера. Теперь будет только послезавтра.

То, что Влад работал вчера, Александра знала и сама. Зачем позвонила? Только надеясь на чудо.

– Из… извините, а вы не подскажете его домашний телефон?

– Здесь вам не справочная!

Как не справочная, сама же сказала: «Справочная «Скорая»!» Но трубка уже брошена.

– Давайте вашу карточку.

Александра принялась листать страницы, всем телом ощущая неодобрительный взгляд пациента. Небось подумал, она звонила любовнику, который ее бросил. Не-ет, любовник как раз ее не бросил, любовник явился ее убить, а звонила Александра совсем другому человеку, единственному своему защитнику, спасителю, можно сказать. Осечка. У них с Владом назначена встреча сегодня в три часа, возле кинотеатра «Рекорд», после окончания Александриного дежурства, и как же она сейчас жалела, что отказалась от его предложения встретить ее у поликлиники!

Ладно, чего она так распустилась? Пока все-таки жива, и Ростислав явно не станет стрелять через дверь.

– Извините. Слушаю вас.

Каждый раз, нажимая на кнопку около стола, Александра невольно сжималась: а вдруг на этот раз вместо очередного недовольного пациента (все они, чудилось, встали нынче не с той ноги, а может, у всех начались критические дни?) на пороге появится Ростислав с этой своей небрежной улыбкой, от воспоминаний о которой у нее до сих пор щемило сердце. Как это было, как это все было у них…

– Ой, погодите, не так быстро, я что-то ничего не понимаю. Слабость, учащенное сердцебиение? А раньше такого не было? Вы лекарства какие-нибудь принимаете?

– Нет.

– Пульс под девяносто, кожа очень сухая. Простите, вы фуросемид не пьете?

– Ну… немножко.

– Немножко – это сколько?

– Таблетку, иногда две.

– Каждый день?! А это не утомительно – постоянно бегать в туалет? И не всегда удобно, наверное?

– Ой, я так хорошо худею с фуросемидом! И мешков под глазами нет.

– Ну и чего вы хотите? Конечно, будет тошнить, и ломить голову, и пульс как у зайчика. У вас элементарное обезвоживание, вот в чем дело. Кстати, об отеках. У нас под глазами находится клетчатка, которая отлично впитывает воду. Чуть дадите себе волю – наберете мешки пуще прежних.

– Да вы что? Зачем вы меня пугаете?

– А что делать, если вы сознательно губите свое здоровье?! Лучше сядьте на хорошую диету, спортом займитесь. Не ужинайте, ни в коем случае не пейте на ночь чаю, – вот и не будет отеков.

Владу в конце концов она все выложила. И для того, чтобы он не смотрел на нее, как на сумасшедшую, и вообще: надо было хоть как-то избавиться от страха. А может, ждала, что Влад скажет: таких совпадений не бывает, или что-то в этом роде, какую-нибудь такую же успокоительную чушь.

Не сказал, вообще ничего не сказал, только лицо его мрачнело все больше и больше. Они так и сидели на дорожке в коридоре, и Влад, хмурясь, твердил:

– Хотите вы или нет, а в милицию пойти придется. Я по-прежнему готов подтвердить, что наезда не было, но что Карина умерла от страха – это вполне вероятно. И тут еще этот проклятый шрам… Как вы намерены это распутать? Как увязать? За этим человеком, Ростиславом, надо следить, надо выяснить, что это за птица. Как вы собираетесь это делать? Караулить за углом? Вам и о своей безопасности подумать надо. Вот какое предложение: у меня есть приятель, он бывший сотрудник органов, сейчас занимается частными расследованиями. Вращается в очень высоких кругах, хотя, поглядев на него, этого никогда не скажешь. Очень хороший человек! Я его как-то выводил из приступа, так что он мне кое-чем обязан и не откажет. Позвонить ему сейчас, к сожалению, я не могу, телефон в записной книжке, а она дома. Поэтому я вас пока оставлю, а вы запритесь хорошенько и никому, ни за что не открывайте. А я, как до дому доберусь, созвонюсь со своим приятелем и назначу с ним встречу на завтра. Вы с утра работаете? Ну и отлично, на вторую половину дня назначу. И вам позвоню. Главное, никому не открывайте!

Иисусе! А это кто еще? Мерещится или в самом деле негр?! Натуральный черненький! Он что, заблудился в нижегородских джунглях, и поэтому приперся в заштатную поликлинику Советского района?

Впрочем, Александра тут же сообразила, в чем дело. Мальчишка совсем молоденький – наверняка студент. В Строительной академии их учится немало, а общежитие академии – рядышком, на Тимирязева. Ребятишки изредка забредали в районную поликлинику, если ленились тащиться на трамвае в студенческую, на Ильинку.

– Здравствуйте, садитесь. Что случилось?

В темных глазах напряжение, как на экзамене. То ли пытается понять вопрос, то ли вспомнить ответ.

Наконец выдавил:

– Ка-щель…

– Откройте рот.

Он напрягся. Александра сама открыла рот, и черное лицо озарилось пониманием.

Горло красное.

– Скажите А.

– А-а! – заорал он так, что Александра испуганно отпрянула.

– Давно заболели?

– Три ден.

– Почему же раньше не пришли?

Застенчивая улыбка:

– Боись-ся.

– Возьмите градусник. – И едва успела перехватить его руку, когда он попытался сунуть градусник в рот: – Нет, вот сюда, под мышку. Теперь давайте послушаю. Поднимите свою кофту.

Нахмурив брови, Александра прикладывала фонендоскоп к очень гладкой черной груди. Наверное, среди африканцев совсем нет волосатых – из-за климата, что ли? Небось в их жару, да еще волосатому, можно заживо свариться. А тут, в наших северах, ему не помешала бы некоторая растительность, чтобы согреться. Кто-то, какая-то подружка еще в институте рассказывала, будто негры очень чувственны. С ума сойти, это кем надо быть, чтобы целоваться с таким черным! Интересно, он весь черный или только местами? Бр-р!!! Стыдись, Александра, ты натуральная расистка. Нет, и все-таки стоит только представить…

Не надо. Лучше представь, как ты вчера… и у него была такая же гладкая, словно мраморная грудь…

Александра скрипнула зубами.

– Все у вас нормально. А горло и в самом деле красное. Чихаете? Кстати, аллергии ни на что нет?

– На пульсия.

Александра развела руками.

Чернокожий паренек немножко подумал, потом взял папку и с силой грохнул по столу. Поднялось чуть заметное облачко, и парень громко чихнул.

– А, на пыль. Ну, это ничего. Горло надо полоскать. – Александра выписала рецепт. – Полоскать!

– Но компрене. Не понимай.

В конце концов он все же понял, что имеется в виду, но не прежде чем Александра разыграла перед ним пантомиму, показывая, как наливать полоскание в стакан, как закидывать голову, булькать горлом и выплевывать.

– И не ходите без шапки! Не фасоньте! Горло обматывайте шарфом!

Последовала новая пантомима. Наконец африканец шаркнул ножкой: «Мерси, мадам!» – и отправился восвояси, улыбаясь во весь свой толстогубый рот. Александра устало опустилась на стул.

И не передать, сколько страхов натерпелась она после ухода Влада, пока не раздался его телефонный звонок. Ожесточенно убиралась на кухне, выкидывая остатки еды в мусорное ведро, а сама представляла, как Ростислав затаился в темном тамбуре на первом этаже, дожидаясь, пока выйдет человек, помешавший ему прикончить Александру, как Влад упадет, заливаясь кровью… А он, как назло, не звонил долго, уже было далеко за полночь, изнервничавшаяся Александра совсем было решилась взять фонарик, кухонный нож – для самозащиты – и пойти проверить тамбур. Но тут зазвенел телефон: все в порядке, с приятелем сговорился, он будет завтра ждать Влада и Александру после двух. «Давайте встретимся в три около кинотеатра «Рекорд». Или зайти за вами в поликлинику?» Она отказалась, сказав, что доберется как-нибудь сама, а теперь до чего жалела об этом!

– Саша, ты домой собираешься сегодня?

Она вздрогнула: почему-то после очередного нажатия лампочки появилась девушка в белом халате. Да это же Галинка из регистратуры!

– А что такое?

– Уже полтретьего.

– Кошмар! У меня еще много народу?

– Никого.

– Не может быть!

– Клянусь. Слушай, а он кто?

– Кто – он? Негр, что ли? Студент.

– Нет, этот, такой… – Маленькая Галинка показала рукой под потолок. – Очень симпатичный. Спрашивал, работаешь ли ты сегодня. Он тебя нашел?

«Пока, к счастью, нет. Но что будет дальше?».

– Ой, ты знаешь, у меня сегодня опера Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Тьфу, пьеса Бомарше! Опера Моцарта! Безумный, словом, день, столько народу, что вообще ничего не помню.

– Между прочим, я обратила внимание, – лукаво сказала Галинка. – Его джип до сих пор стоит у крыльца.

Дверь внезапно открылась. Сердце подскочило к горлу…

Трое парней за руки, за ноги волокут четвертого. Голова безжизненно висит. Первая мысль – Ростислав этого парня… за что?! Нет, глупости.

Это были мальчишки из автодорожного техникума, что напротив поликлиники.

– Стояли на крыльце, курили, вдруг он упал, ударился головой о ступеньки.

– Кладите на диван. Вот сюда. Снимите с него ботинки.

– Да какая разница? Подумаешь, напачкает немножко! – сразу начал задираться парень, обмотанный вызывающим красным шарфом.

Александра глянула: да паренек-то близок к истерике!

– Дело не в грязи, – сказала спокойно. – Надо его освободить от всего, что сдавливает тело. – Она проворно расстегнула рубашку, джинсы. – Теперь послушаем его.

Бесчувственный что-то слабо бормотал. Пульс еле-еле, сам весь бледный, виски ледяные, мышцы сведены судорогой. Странно, откуда такое ощущение, будто Александра его уже видела раньше?

– Ребята, вы в общежитии живете?

– Ага.

– Сегодня завтракали?

– Не-а, проспали мы.

– И в техникуме перекусили?

– А у нас в субботу буфет закрыт.

– Нельзя голодом себя морить! – сердито сказала Александра. – Вы же не дамочки, которым надо непременно похудеть!

– Да это мы в общаге живем, – пояснил «красный шарф». – А Гелька дома, с братом. Где-то в Высокове, кажется.

В Высокове? Ох ты, вот почему лицо его кажется знакомым! Александра видела этого худенького, малорослого парнишку именно в Высокове. Один раз – когда поскользнулась на часах, а второй – когда стояла на мостках над «Голубым Дунаем». Еще подумала, почему он не ее пациент. Вот, пожалуйста, теперь он стал ее пациентом!

Глаза лежавшего чуть приоткрылись.

– Геля! Гелька! – наперебой загомонили ребята. – Гелька, ты как?

Александра задумчиво смотрела на слабо шевельнувшиеся губы паренька. Странная белая полоска, вроде как засохшая пена. И это судорожное напряжение мышц… Перехватила понимающий взгляд Галины: та даром что регистратор – повидала всякого.

– Галина, вызови «Скорую». Ребята, выйдите на минутку, подождите в коридоре.

– А чего? – снова начал задираться «красный шарф».

– Душно здесь, а ему воздух нужен.

Вышли безропотно.

– Геля… а полное имя как?

– Гелий…

Голосок слабый, но выражение потного, бледного лица уже осмысленное.

– Ух, какое красивое имя! Ну, Гелий, ты как себя чувствуешь?

– Получше.

– С тобой такое раньше бывало?

– Нет.

Глаза вильнули в сторону.

– Геля, да ладно тебе. Здесь же только ты да я. Я же сразу поняла, что у тебя малая эпилепсия.

Он прикусил губу, пробормотал невнятно:

– Ребятам не говорите. Скажут: припадочный, мол.

– А чтобы припадков не было, надо как минимум спать нормально и питаться как следует. Пишу направление в больницу. Обследоваться надо. И еще на предмет сотрясения мозга: вон шишка какая. Для ребят будем упирать на эту шишку. А обморок, мол, от переутомления.

– Как у девчонки!

– Ты видел в жизни хоть одну девчонку, которая упала бы в обморок?!

Бледная улыбка:

– Не-а.

– И я не видела.

– «Скорая» приехала! – заглянул «красный шарф», а следом появилась женщина с неприветливым лицом, выражение которого странным образом смягчилось при виде бледного Гелия.

«Можно спорить, у нее сын такой же», – подумала Александра, невольно улыбнувшись и пытаясь утихомирить сердце, которое вновь испуганно запрыгало, когда открылась дверь.

Она совсем забыла про Ростислава. А сейчас Гелия увезут и надо будет выйти на крыльцо, возле которого он караулит. Не в окошко же бежать!

– Ну что, миленький? – по-матерински спросила докторша. – Поедем в больничку?

Гелий уныло кивнул.

– Мне надо брату сообщить. А то он волноваться будет.

– Из приемного покоя позвоним, – ласково утешила докторша. – Ты, главное, сам не волнуйся.

– Подвезите меня немножко! – вдруг осенило Александру. – Вы в какую больницу едете, в Пятую градскую?

– Конечно.

– Подвезете?

– Да пожалуйста. Нет, ты не вставай! – Это адресовалось Гелию. – Ребята! Возьмите носилки в машине.

Александра торопливо переобулась, небрежно зашвырнула туфли в угол, натянула пальто. Парни – молодцы, быстро действуют! – прибежали с мягкими носилками, осторожно переложили товарища.

– Я так и знал, что будет сотрясение, – авторитетно сказал «красный шарф». – Так башкой треснуться – это же ужас! А вы теперь чтоб жрали у меня, поняли? – Он грозно погрозил кулаком двум другим мальчишкам. – То им, блин, суп не нравится, то каша подгорела… А потом носи вас на носилках!

Докторша со «Скорой» и Александра разом поджали губы, чтобы не улыбнуться.

– Взяли! Пошли!

Александра запнулась на пороге, оглянулась. Откуда такое чувство, что она видит этот кабинетик в последний раз? Изрядно опостылевшие, крашенные бледно-голубой краской стены вдруг показались такими милыми, такими родными!

Вышла на крыльцо, поддерживая свисающую с носилок голову Гелия. Может, Ростислав ее не заметит? Может, вообще уже уехал?

Нет, вон он, черный джип с этим страшным номером. За тонированными стеклами не разглядишь, сидит кто-то в кабине или нет, но Александра поежилась: показалось, почувствовала убийственный взгляд Ростислава. Дверца приоткрыта… он здесь!

– Садитесь в кабину, если хотите, – сказала докторша. – Я с мальчиком в салоне поеду, а то фельдшерицы нет.

Ну надо же, такое впечатление, что сегодня все доктора работают без помощников!

Наконец «Скорая» тронулась. Александра помахала ребятам, отступившим на обочину, и краем глаза успела заметить, что дверца джипа захлопнулась. Неужели Ростислав двинет следом?

– Пожалуйста, – умоляюще сказала Александра, – если вам не очень трудно, поехали по Алексеевской! Я сойду около «Рекорда». Очень вас прошу!

– Нет проблем! – пожал плечами симпатичный чуваш с узкими глазами. – Это по пути. Сирену включать, Ольга Ивановна?

– Да ладно тебе ребенка пугать! – послышалось сзади.

Александра покосилась в боковое зеркало. Ничего не видно. Спросить водителя, не едет ли следом черный джип?

Прикусила губу. Господи, помоги! Какая глупость, какая глупость вся эта история… какая мерзость! Почему Ростиславу непременно нужно было переспать с Александрой, прежде чем прикончить ее? Неужели так уж возжелал ее еще там, в подвале, что не мог успокоиться? Помнится, она мечтала о каком-нибудь мужчине, который потерял бы из-за нее голову, начал преследовать своими домогательствами… Ну и получи, фашист, гранату! Вон он – преследует! На повороте она ухитрилась увидеть черный блестящий бок. Совсем рядом, гад!

– «Рекорд» по курсу. Где остановиться?

– Вон там, у входа. Спасибо, спасибо большое! Счастливо, Гелий, не голодай больше. До свидания, Ольга Ивановна!

Чуть «Скорая» притормозила, Александра выскочила прямо на дорогу – и едва успела отпрянуть, вжаться в бок автомобиля: мимо, чудом не задев ее, пронесся черный джип.

Господи! Да он что, спятил?! На глазах у всех! Тут бы ему точно не отвертеться, посадили бы как пить дать!

Это непрошеное беспокойство о судьбе собственного насильника, негодяя и подлеца, наполнило ее отвращением к себе. Нашла кого жалеть! Вон как сердчишко колотится, готово выскочить. Со страху и умереть недолго! В точности как Карина…

Согнувшись от боли при этой мысли, неловко обежала «Скорую», выскочила на тротуар – и как полоумная бросилась в объятия Влада, который со всех ног спешил к ней навстречу.

Влад стиснул ее, прижал к себе, прильнул щекой к щеке, Александра даже чувствовала, как вздрагивают его ресницы:

– Ну, слава богу! Я тут уже полчаса ошиваюсь, начал беспокоиться: вдруг этот гад откуда-то снова взялся и гоняется за вами.

– А он и гоняется, – пробормотала Александра, испытывая дивное, блаженное чувство. Правда, она затруднилась бы вот так, навскидку, определить, чем это чувство вызвано: внезапной пылкостью Влада или тем, что вышеназванный гад, проезжая мимо на своем поганом джипе, может наблюдать проявление этой пылкости.

«Вот тебе! – мстительно подумала она. – Подумаешь, первый! Зато не последний, уж точно не последний!» И когда губы Влада вдруг оказались совсем близко, Александра охотно подставила ему свои.

* * *

Карину разбудил телефонный звонок. Еще сквозь сон она подумала, что звенит как-то очень уж близко, такого не может быть, потому что аппарат у них стоит на кухне. Потом дошло, что сестра, уходя на работу, подставила телефон под дверь.

Карина, зевая, села. Ого, уже одиннадцатый час! Нет, не ого, а всего. Вполне можно еще поспать пару часиков. Может, звонильщику надоест звонить? Сашка, зараза… это она так отомстила за вчерашнее. Конечно, неизвестно, о чем они с Ивановым думали, почему решили, что Александра не станет волноваться, увидев сестру одетой совершенно не в том, в чем она уходила. Карина же ничего не захотела объяснять, хоть вернулась, мягко говоря, поздно, вернее, рано, Сашка, разумеется, не спала, издергалась вся, а ей ведь к семи сорока пяти на работу… И это еще не самая страшная месть, которую она могла учинить загулявшей сестрице! С Александры вполне сталось бы ровно в семь облить Карину холодной водой в постели – такое уже случилось как-то, когда младшей сестре нужно было встать пораньше, а старшая никак не могла ее разбудить. Хорошо, что Карина предусмотрительно заперлась нынче изнутри.

Однако какие же настырные люди, а? И не надоест трезвонить! Может, не брать трубку? Подумают, что дома никого нет, – и…

О господи! Чего же она валяется?! А вдруг это звонит Он?!

Карина слетела с кровати, отодвинула защелку, выскочила в коридор и схватила трубку:

– Алло! Я слушаю, алло!

– Карина, черт возьми! – раздался голос Женьки Полозовой, и Карина даже качнулась. Разочарование обрушилось на нее, как двойной рауш-наркоз, что значит – ударный. Первый удар – звонит не Он. Второй – сейчас придется объясняться с Полозовой.

Сильное было искушение – бросить трубку, но Карина подавила приступ малодушия, втащила аппарат в свою комнату и снова забралась под одеяло.

– Ты меня слышишь?

– Ну.

– Привет! – засмеялась Женя. – Чего такая злая? Не выспалась еще?

– Не выспалась.

– Слушай, что происходит? – с веселым изумлением спросила Женя. – Ни свет ни заря мне звонит менеджер из «Бонни и Клайда», говорит, чтоб я не беспокоилась: платье и все прочее уже у них.

Карина нервно глотнула: вот это да! Если честно, вчера она не совсем поверила Ему. И зря, выходит.

– А санэпидстанция еще не звонила? Или пожарная охрана? – спросила невинно.

– Что за чушь? – хохотнула Женя. – Никто не звонил, кроме этого чудака из «Бонни и Клайда». Они за платьем что, прямо в «Стеньку Разина» приехали? Прямо там тебя раздевали?

– Там меня раздевали не они, – бухнула Карина и мрачно кивнула, отметив выразительную паузу.

– Что ты имеешь в виду? – наконец спросила Женя, и, как ни старалась она говорить беспечно, голосишко дрогнул.

– Сама знаешь.

– Клянусь, не знаю.

– Да брось ты. Могла бы предупредить, что меня ждет.

– А чего предупреждать, подумаешь, девочка! – с прежней легкостью усмехнулась Женя, похоже, обманутая показным миролюбием Карины. – Полагаю, возмещение ущерба было достаточным?

«Так вот оно что! – внезапно догадалась Карина. – Вот в чем все дело!»

– Тебя интересует сумма? – спросила она невинно. – То есть какой-то процент я должна отдать тебе? И сколько, интересно знать?

Женька всегда гордилась своей интуицией. Видимо, было чем гордиться, потому что она сориентировалась мгновенно:

– Ну ладно, так и быть: что твое – то твое. На первый раз обойдемся, а там посмотрим.

– Никакого «тама» не будет! – не сдержавшись, крикнула Карина. – Поняла? Никакого другого раза! Ни у меня, ни у тебя! Потому что сегодня я пойду в милицию. Уже и заявление готово!

– Сдуре-ела! – ошарашенно протянула Женя. – И что ты там будешь говорить? Пошла на вечеринку, к тебе пристал какой-то пьяный придурок… Подумаешь, большое дело, стоит ради этого бумагу переводить!

– Ради этого, может, и не стоит, хотя не пойму, почему. А вот ради того, что твое агентство, якобы модельное, на самом деле регулярно посылает девчонок для развлечения богатеньких дяденек, ну и что Женя Полозова, которая то и дело поджимает губки в телевизоре и учит всех жить, – обыкновенная сводня, да еще что у вас с этим жуликом Олегом Римским договор о постоянных поставках сосок в «Стеньку», – почему бы не написать об этом?

Насчет договора с бородатым коротышкой Олегом – это она ляпнула наобум лазаря. Но попала, похоже, в десятку, потому что Женя внезапно умолкла, как вырубленная.

И молчание это длилось довольно долго, Карина уже решила было, что Женя умерла от потрясения, но тут снова послышался слабый голос Полозовой:

– Нет, ты все-таки сдуре-ела…

– Я вполне здорова, не волнуйся, – усмехнулась Карина. – А вот ты точно не в своем уме, если решила, что такие вещи можно продолжать до бесконечности.

– Но ты отдаешь себе отчет, что на этом твоя карьера модели будет наглухо закрыта? – взвизгнула Женя. – У нас знаешь, какая корпоративность? Не только в Нижнем, но и в Москве тебе больше ничего светить не будет. Станешь как прокаженная!

– Ну и в пень! – неожиданно для себя процитировала Карина Олега Римского – и ее аж перекосило от отвращения. – Есть много профессий, хороших и разных. Я и сама собиралась от тебя уходить. Это заявление уже тоже готово!

– Карина! – вдруг вскричала Женька. – Подожди, не делай опрометчивых шагов! Ты правда пожалеешь! Дело ведь не во мне! Подожди полчаса, я тебе перезвоню. Ладно? Умоляю, не ходи никуда хотя бы полчасика! Договорились?

И она бросила трубку.

Карина пожала плечами. Полчасика у Жени точно есть – и не от ее, Карининого, особого милосердия. Просто ей никак не собраться раньше. Да и заявления надо написать, ведь ни то, ни другое у нее не готовы на самом-то деле.

Она только вышла из душа и начала одеваться, как в дверь позвонили. Карина кое-как напялила свитер, глянула в «глазок» – да это Женька переминается на площадке! На помеле, что ли, прилетела?! Хотя она на своем «Форде» гоняет, как тот Шумахер, еще побыстрее, чем на помеле.

Растерянно открыла:

– Тебе чего? Ты же собиралась звонить…

Полозова ворвалась, как ураган:

– Слушай, тут такие новости, умереть и не встать! Я только положила трубку, поговорив с тобой, как мне позвонили из Москвы. Слышала, там хотят проводить всероссийский конкурс модельеров под патронажем правительства? Уже сейчас собирают заявки. Я, конечно, записалась. Каждый может взять одну свою модель и платья для трех номинаций. Вот это, я тебе скажу, перспективы! В позапрошлом году, ты, наверное, слышала, одна модель на таком конкурсе вышла за какого-то миллионера из Штатов, а двух наших, нижегородских девочек взял к себе Слава Зайцев! Так что готовься, я тебя назвала. Поедешь со мной.

Карина изумленно прислушивалась к собственным ощущениям. Ничего, ну ни-че-го-шеньки не затрепетало в душе при этом сногсшибательном известии! Даже самой странно, честное слово. Однако Полозова, кажется, считает ее полной дурой?

– Женя, спасибо, конечно, но я же сказала, что ухожу из агентства.

– Что-о? Даже теперь?

– Тем более.

– Тем более?.. И что это значит? Ты решила, я хочу тебя подкупить этим конкурсом, я все выдумала, да?

Карина пожала плечами, хотя не сомневалась: дело именно так и обстоит.

Полозова мгновение испытующе смотрела на нее, потом отвела глаза.

– Ты, конечно, не поверишь и правильно сделаешь, – пробормотала она, и голос ее звучал как-то странно, Карина сказала бы – неуверенно, если бы это слово было применимо к бульдозеру по имени Женька Полозова, – не поверишь, но я ничего не знала обо всем этом, ну, о мужиках. И насчет договора с Олежкой – какие глупости! Никакого договора у нас нет. И насчет денег… Конечно, за презентации платят, то есть я думала, это только за презентации… – Голос у нее совсем упал. – Например, приходит Анечка и приносит мне пятьдесят баксов – дескать, от благодарного клиента. Я спрашиваю: от какого клиента? Чаевые от «Босса», что ли? Она как раз работала в их костюмчике. Ну да, говорит она. Я пожимаю плечами и кладу баксы в карман как законный процент. А теперь выясняется, что таких случаев, как с тобой, наверное, было много, никакой «Босс» тут совершенно ни при чем, и вообще!

Карина вздохнула. Печально… печально, что Полозова считает ее, Карину Синцову, не просто дурой, а дурой клинической. Ну что за детский лепет! Девственница в борделе, да и только!

– Ладно, Женя, – дипломатично ответила Карина, – очень может быть, что ты и правда ничего не знала. Но уж Олег-то точно знал! А господин Петров – тем более. Меня там чуть не изнасиловали, ты способна это понять? Вот, смотри!

Она оттянула ворот и показала Жене то, что обнаружила сегодня во время утреннего душа. Два изрядных синяка на шее, куда впивались мокрые губы Петрова, и еще царапина, оставленная, наверное, когда Карина вырывалась из его жадных лап. Надо ли объяснять, насколько созерцание этих следов похабства «улучшило» ее настроение? Ведь если Сашка увидит…

Женя поджала губы, ничего не сказав. А что тут говорить?

– Уж не знаю, кем надо быть, чтобы такое спустить. Причем он совершенно серьезно мнит себя пупом земли! Наверное, ему все и всегда сходило с рук благодаря деньгам, вот и привык. Ну а теперь не сойдет.

– Но он же тебя все-таки не изнасиловал! – жалобно возопила Женя.

– Не изнасиловал, – кивнула Карина. – Но даже если это произошло бы, ты бы сказала: но ведь тебя не убили, не зарезали! Поэтому давай прекратим эти никчемные разговоры.

Она вошла в комнату и принялась порывисто натягивать на себя новые джинсы. Женька приперлась следом, остановилась на пороге и смотрела исподлобья, как она одевается.

– Ладно, – сказала со вздохом. – Твое дело, конечно. Только запомни: и я правда в этом деле никак не замешана. Не веришь – не верь. Ну чем я могу тебе это доказать? Разве только… до милиции подвезти.

– Ничего, я на трамвае, – отмахнулась Карина, сильно раздирая щеткой свои короткие, очень густые темно-каштановые волосы.

– Карина, ну я тебя прошу, – заискивающе пробормотала Женя. – Ну ты что, не понимаешь, в каком я сейчас состоянии?

Карина покосилась в зеркало. Вид у Полозовой был откровенно пришибленный.

«Может, и правда не знала? – закралась мыслишка. – Разевала клювик, как тот птенчик, которому мама с папой кидают червяков да гусениц, не задаваясь вопросом, что за чаевые у девчонок, как да почему? И теперь хочет загладить вину. Ну, пусть подвезет, черт с ней, ведь на трамвае столько тащиться, вдобавок дождись его сначала!»

– Ладно, поехали.

Нарядный бордовый «Форд» Полозовой довольно вызывающе смотрелся на фоне свежевывешенного белья и облезлой беседки. Одним колесом «Форд» стоял в песочнице, и Карина подумала, что, если бы не кислая осенняя сырость, когда ни одному ребенку и в голову не придет возиться в песке, Женя рисковала бы схлопотать от бдительных бабок по первое число. Вон, маячат в окнах, неодобрительно разглядывая бесцеремонную иномарку!

Карина подошла к передней дверце.

– Садись лучше сзади, – сказала Женя, выставляя пульт. – У меня привязной ремень не в порядке, еще прицепятся блюстители.

Карина доверчиво открыла заднюю дверцу, просунула голову – и замерла, увидев знакомую бритую голову, вызывающую бородку и большие очки.

– Привет, Лолита – дочь Айболита! – воскликнул Олег Римский. – Я, я, это я. Садись скорей, а то сквозняк.

– Ну, влезай, чего стала! – прошипела сзади Женя и подтолкнула Карину в спину, да так, что она клюнула носом вперед. Олег придержал ее за плечи и потянул, Карине волей-неволей пришлось сесть.

Все, что она успела, это выставить наружу ногу и не дать Полозовой закрыть дверь. Женька надавила довольно чувствительно, однако Карина стерпела: нет уж, пусть ногу сломают, но она не даст им захлопнуть дверцу и увезти себя черт знает куда… где не будет ее вчерашнего спасителя. Но какая же она дура, как же можно было так глупо попасться? Нашла кому поверить – Женьке, нашла кого пожалеть!

Метнув взгляд, от которого едва не задымилась обшивка «фордовских» сидений, Полозова все же не стала калечить Карину, но сама в машину садиться не спешила: так и осталась стоять рядом с задней дверцей, видимо, для страховки.

– Лолита, закрой дверку, а? – вкрадчиво попросил Римский. – Дует.

– Ничего, не сдует, – довольно нелюбезно буркнула Карина. – Чего надо?

Зрелище подпухшего Олегова носа несколько взбодрило ее. Ничего, в крайнем случае она ему еще разок вмажет с превеликим удовольствием!

– Тут тебе кое-кто просил передать свои нижайшие извинения, – сверкнул улыбкой Олег. – Догадываешься, кто, Лолита? Готов был сам ехать на колени бухаться, да я сказал, что все улажу.

– Ну, вы от скромности не умрете! – Карина постаралась улыбнуться в ответ так же ослепительно. – Не уладите, не надейтесь. Кстати, зарубите на носу, что я никакая не Лолита – дочь Айболита. Меня зовут Карина.

– Да ты что, шуток не понимаешь? – Очки и зубы Олега снова забликовали. – Ну, напился мужик вчера – элементарно перебрал. Дошло, так сказать, веселие до точки, уже невеста брагу пьет тайком… С кем не бывает? Увидел такую красоту – и, естесс-сно, это самое, возбудился. Сегодня просто за голову хватался. Случайно все произошло, понимаешь? Совершенно случайно!

– Ага, – кивнула Карина, пристально вглядываясь в его улыбчивое, привлекательное лицо.

Надо же, такой молодой, а уже законченный подлец. Как это сказал вчера Петров? «Далеко пойдет, если жирным куском не подавится!» Ну так Карина желает ему подавиться этим куском как можно скорее, желательно прямо сегодня, не за обедом, так за ужином!

– Рассказывай, люблю твои рассказы. И совершенно случайно оказалась кровать наготове. Это что, была комната отдыха персонала, куда ты помог Петрову меня втолкнуть?

Очки Олега на миг как бы запотели, но только на миг.

– Ладно, оставим детали, – сказал он, опять принимаясь сушить зубы в улыбке. – Суть вот в чем.

И, сунув руку за борт куртки, он выхватил оттуда небольшую пачечку и бросил на колени Карины.

– Вот!

Это были деньги, доллары – то есть сверху лежала пятидесятидолларовая купюра, перечеркнутая голубой тоненькой резиночкой.

– Здесь ровно адын штук, – сказал Олег, и, как ни старался он говорить весело, голос его дрогнул. Карина успела заметить, как высунулся розовенький язычок и проворно облизнул губы. Очки были завороженно направлены на деньги. – Тысчонка баксов. Маленькая такая тысчоночка, хорошенькая, сладенькая… – Он жадно сглотнул. – Это тебе. Возмещение морального ущерба, так сказать. Господин Петров прекрасно понимает, что…

– Сомневаюсь! – фыркнула Карина и швырнула пачку Римскому.

Олег поймал ее на лету, стиснул коротенькими волосатыми пальчиками, и на какое-то мгновение Карине показалось, что он сунет деньги под борт своей стеганой бордовой куртки, чтобы никогда, никогда больше не расставаться с ними, однако после короткой судороги, исказившей бородатенькое личико, чувство долга победило: Олег снова бросил Карине на колени пачку и выдавил:

– Не будь дурой, Лолита! Бери деньги!

– Идиотка! – прошипела Женя, все это время стоявшая в позе вопросительного знака, просунув голову в салон и согнувшись. – Чего ты из себя строишь? Подумаешь, девочка! Небось забыла, когда ею была! Что мы, не знаем, какие у вас там порядки, в сборной-то? Все друг с дружкой переспали, а уж с тренерами и подавно! Засос ей поставили, ну просто утопиться теперь! В милицию ей! Да кто тебе поверит, кто? Свидетели у тебя есть?

– Есть! – вызывающе бросила Карина. – Уж Олег Куперович не даст соврать! Вчера он трясся на мушке у этого свидетеля, как осиновый лист!

– Ну, господина Иванова я бы не стал принимать в расчет, – скучным голосом сказал Олег, страхуя сосредоточенным взглядом денежки, так и лежащие на Карининых коленках. – Субъект чрезвычайно ненадежный. Сегодня он тут, а завтра его нету. К тому же господин Петров намерен расторгнуть договор с ним и потребовать назад авансец…

Елка-палка, как некогда говорил один знакомый Карины! Новый, мягчайший кашемировый свитерок вдруг начал немилосердно кусаться, будто низкопробная синтетика. Аванс, во всяком случае немалую его часть, Иванов просадил вчера на Карину в том запредельном мини-маркете… Правда что – елка-палка! А вдруг ему и впрямь придется возвращать деньги? А деньги потрачены. И если Петров начнет уж сильно доставать, не проще ли будет Иванову отказаться от позы рыцаря и сладить дело полюбовно?..

От этих мыслей даже во рту стало противно, что же говорить о душе? А в самом деле – она ведь совершенно не знает этого человека. Да, вчера сердчишко ее колотилось из-за него, как сумасшедшее. Да, в кабинке моментальной фотографии, куда Карина все-таки умудрилась его затащить… Но это было вчера. А сегодня он, к примеру, проснулся – и осознал, что под хмельком наломал слишком много ветряных мельниц…

Нет! Нельзя, подло так думать о своем спасителе! Просто не пережить, если он окажется такой же гнусной тварью, как этот брюхатенький Олежек!

– Ну, хорошо, – глухо сказала Карина. – Сколько тут, говоришь?

– Тысяча! – вдохновенно выдохнул Олег. – Тысяча долларов!

«Пиастры! Пиастры!»

Карина небрежно согнула пачку и сунула в карман.

– Дайте выйти.

Олег хрюкнул – не то удовлетворенно, не то огорченно.

– Эй, погоди! Значит, мы договорились? Ты никуда не пойдешь, ни в какую милицию?

– Ну я же взяла деньги, – огрызнулась Карина, с силой отталкивая Полозову и выбираясь наружу. – Что вам еще, расписку кровью, как дьяволу?

Женя отпрянула – довольно неуклюже, вроде не к лицу хозяйке модельного агентства так-то переваливаться!

– А как насчет всероссийского конкурса? – невинным голоском спросила Карина, с наслаждением глотнув свежего осеннего воздуха. – Который под патронажем правительства? Мое участие остается неизменным?

Женя сделала громкое глотательное движение, метнула мстительный взгляд, но все же выдавила:

– Договорились…

– Нет, Женечка, – весело сказала Карина. – Ни на какой конкурс я не поеду! И в агентство твое больше не вернусь. Я платила за обучение вперед – хрен с ними, с теми оставшимися пятьюдесятью баксами, пусть они тебе останутся – в возмещение морального ущерба. А также – вот это! Дарю!

И, сдернув голубенькую резиночку, она швырнула пачку долларов в приоткрытую дверцу «Форда».

И-эх! Полетели листья с тополей, запорхали серо-зеленые бумажечки, эквиваленты всеобщего счастья, посыпались в мокрую песочницу, поплыли по лужам, развеялись по ветру!

Полозова, громко ахнув, пала на колени, принялась ногтями сгребать деньги вместе с мокрой пожухлой листвой. Из «Форда» рыбкой выметнулся Олег, рухнул брюхом на землю, накинулся на разлетевшиеся бумажки с еще пущим проворством.

«Хоть бы одна завалилась куда-нибудь под бортик песочницы, – с надеждой подумала Карина. – Вечером Лидия Ивановна пойдет выгуливать своего Ройтика – и немножко обогатится. Хотя нет, вряд ли. Эти Лиса Алиса и Кот Базилио все языками тут вылижут, особенно Куперович постарается. Трепетный человек, ничего не скажешь! Денежки любит трепетно!»

– Чао, ребята! – выкрикнула Карина, бросаясь к трамвайной остановке. И, словно черт дернул ее за язык, ехидно добавила, полуобернувшись: – А как насчет лавандовой воды?!

На Женю это не произвело впечатления, она по-прежнему шарила в грязи, собирая доллары. А вот Олег выпрямился и теперь смотрел на Карину в упор, темно поблескивая очками. Она помахала рукой и свернула за угол, улыбаясь так, словно никакое мрачное предчувствие не отягощало ей сердца.

* * *

– Бедные американцы! – сказала Александра, размазывая ложечкой зеленоватую жидкость, недавно бывшую фисташковым мороженым. – Подумать только, они ничего другого не знают и думают, будто это и есть мороженое.

– Ну что вы! – сказал Влад, развозя по своей вазочке аналогичную, но коричневую жижу. – Нам ведь это тоже одно время казалось эталоном вкуса. Не знаю, помните ли вы, но, когда в Москве начали открывать первые такие лавочки, – он окинул пренебрежительным взглядом «Баскин-Робинс», в котором они сидели уже второй час, – очереди извивались на улице, как хвосты драконов. Не меньше, чем в «Макдональдс»!

– Как не помнить, сама стояла, – усмехнулась Александра. – Еще в институте было милое дело – накопить денежек и съездить на денек в Москву, пошататься по всем этим завлекательным кафешкам, ну и на Красную площадь, конечно, сходить, пока там еще менялся почетный караул возле Мавзолея. Потом, без солдатиков, как-то не так стало, честное слово. Чего-то как бы не хватает.

– Да, это был настоящий балет, – кивнул Влад. – А вы часто бываете в Москве?

– Раньше – да, довольно-таки часто наезжала. Все-таки Карина занималась в основном там – я вам говорила, наверное, что она была гимнасткой, выступала в сборной страны?

Влад кивнул, а Александра мысленно ужаснулась. Ну и вечерок вчера был! Сперва Ростиславу наболтала всякой всячины, они ж не только занимались этим… не вспомнить без дрожи! – но и разговаривали, разговаривали… Вернее, говорила, не закрывая рта, в основном Александра, уж и не вспомнить, в чем ему исповедовалась, негодяю этому: тоже долго рассказывала о Карине, снова вспоминала о своей обиде на мачеху, кажется, даже про своих больных, особенно таких колоритных, как Агния Михайловна, не обошла вниманием и Надежду Лаврентьевну с ее убеждением, что Карину сбила машина… Ну а потом появился Влад – и все началось сначала. Вот ведь и не вспомнить, когда упомянула о спортивном прошлом Карины, однако же нашла, видимо, время!

– Когда какие-то соревнования происходили в Москве, я старалась там бывать. Не то чтобы я была какой-то фанаткой, ну, и не как все эти безумные родственники, которые своих деток-спортсменов пасут, трясутся над ними, как не знаю что. Просто ездила ее поддержать, знала, что ей приятно знать: я где-то здесь. Хотя мне, честно сказать, не нравилась спортивная женская гимнастика. Мужская – совсем другое дело. Это такая красота, особенно вольные упражнения! Помню, одно время в сборной выступал один мальчик, Сева его звали… Всеволод Корнилов. Зал просто рыдал от восторга, когда он показывал вольные упражнения. Карина вроде бы в него была влюблена, да я и сама была в него влюблена – заочно, конечно, как зрительница, к тому же он совершенно мальчик был. Потом он почему-то ушел из спорта, какая-то там произошла трагедия. Карина не любила об этом говорить, я ничего толком и не знаю. Вроде бы тоже что-то с сердцем. Ох уж этот большой спорт, сколько жизней он покалечил…

Влад вежливо кивал. Потом бросил взгляд на часы, и его лицо стало обеспокоенным:

– Так, время Ч. Сбегаю-ка я еще раз проверю нашего друга. А вы…

– Помню, помню, – кивнула Александра. – Носа на улицу не высовывать, а если что – кричать «караул».

Влад так и закатился. Он удивительно приятно смеялся, как-то неожиданно легко и свободно, словно в эти мгновения сбрасывал с плеч невидимый груз, который заставлял его порою сутулиться и наклонять голову с видом странной, обреченной усталости. Александра уже нагляделась на своего неожиданного помощника, ну, не сказать чтобы пялилась во все глаза, но увидела достаточно, чтобы первое ее впечатление о Владе изрядно изменилось. Тогда, во дворе Нижегородской подстанции, она встретила достаточно беззаботного тридцатилетнего человека, настолько уверенного в себе и своей удаче, что даже откровенная измена невесты не произвела на него такого уж потрясающего впечатления. Александра не сомневалась, что помочь он ей решился просто от нечего делать или от желания завязать интрижку – легонькую, ни к чему особо не обязывающую. Потом, вечером, у нее дома, это был уже другой Влад – более взрослый, более серьезный, поразивший Александру готовностью разделить с ней все те проблемы, которые так неожиданно и жестоко поставила перед ней жизнь. А сейчас… Он был все время разный, он странно менялся все те три часа, которые они провели вместе, ожидая, когда, наконец, вернется домой его приятель-детектив, назначивший им встречу, но необъяснимо запаздывающий на нее.

Порой Александре казалось, что Влад смотрит на нее только как на женщину, с которой не прочь залечь в постель. Во всяком случае, его поцелуй при встрече был по-настоящему горячим – со вчерашнего дня она немножко научилась разбираться в таких вещах и могла отличить невинную симпатию от вожделения. Потом он вдруг темнел лицом, уходил в себя, как бы забывался, и тогда Александре казалось, что в этой истории с Кариной есть еще нечто, о чем Влад догадывается, а может, даже знает, но не хочет или не смеет ей сказать. Например, потому, что боится причинить боль. Она подозревала, что этот его знакомый, частный детектив, что-то успел сообщить Владу в приватной беседе, что-то очень неприятное, и тот теперь не знает, как подготовить ее к какому-то потрясающему открытию. Она хотела спросить впрямую, да заробела. Хотя какое открытие могло быть более ужасным, чем открытие вчерашней ночи: она думала, что отдалась по любви, а на самом деле ее изящно изнасиловали, и, очень может быть, сделал это тот самый человек, из-за которого погибла Карина…

Александра встала, подошла к высокому, развесистому растению, такому же синтетическому, как американское мороженое, и украдкой выглянула в окно.

Уже стемнело, но в свете витрин прекрасно виден черный джип.

Он по-прежнему здесь. Караулит, как пришитый. Чего ему надо, господи, ну чего ему надо?! Обещание Александры кричать «караул» не было пустой шуткой: Влад всерьез опасался, что во время одной из его отлучек Ростислав сунется в «Баскин-Робинс», как в кафе кинотеатра «Рекорд». Да, да, он приперся туда как ни в чем не бывало, уселся в углу, заказал кофе и принялся отпивать маленькими глоточками, не сводя с Александры тяжелого взгляда. Не подходил, ничего не говорил, не выступал – просто смотрел. И она вдруг опять ощутила себя полуголодной, грязной, потной в том душном подвале, на своей измятой куртке, прикованной одной рукой к трубе… Даже запястье по-старому заломило, честное слово!

Влад мгновенно все понял, поднялся:

– Пошли отсюда.

Ростислав провожал их глазами, а через минуту выскочил следом, подошел к своему джипу, поставил ногу на подножку, словно в стремя, всем своим видом показывая, что готов «вскочить в седло» и снова гнать, преследовать Александру, куда бы она ни пошла…

Они направились было в пельменную на углу, но там оказался санитарный день. Потом, когда «окопались» в кафе-мороженом, Ростислав забрался в джип. Он выбрал себе отличный наблюдательный пункт: выход из «Баскин-Робинса» да и улица просматривались во все стороны, не скрыться.

– Ничего, – утешал Александру Влад, – как только появится мой приятель, попрошу его позвонить знакомым гаишникам, напустим их на этого паразита. Тут вообще стоять нельзя, если я не ошибаюсь. А даже если можно, найдут, за что его зацепить!

Но приятель все никак не появлялся. Ближайший телефон-автомат не работал, а к следующему бежать чуть ли не квартал, поэтому Влад предпочитал каждые полчаса наведываться на квартиру к детективу, благо тот жил именно в этом доме, где на первом этаже обосновался «Баскин-Робинс». Жена неизменно отвечала, что хозяина еще нет, когда вернется, она не знает, а в отсутствие мужа она никого, никаких клиентов в квартиру не пускает. Мало ли что договаривались! Вот он придет – тогда пожалуйста.

Однако выражение лица Влада, вошедшего в кафе, подсказало Александре, что детектива по-прежнему нет.

– Загулял, загулял, парнишка молодой, в красной рубашоночке, хорошенький такой, – огорченно сказал Влад. – На сегодня облом, Сашенька. Оказывается, десять минут назад он позвонил жене, просил меня предупредить: задерживается безнадежно на каком-то важном деле, предлагает созвониться завтра.

Александра испуганно моргнула. Завтра? А как быть с Ростиславом? Он же непременно потащится следом. Предположим, Влад проводит ее домой, но он когда-нибудь все ж таки уйдет…

Влад посмотрел на нее исподлобья и вдруг покачал головой, словно прочел ее мысли.

– Нет уж, – сказал решительно. – Домой вы не пойдете. У вас же двери – одним мизинчиком взять можно! Поедете ко мне. Ничего, квартира большая, всем места хватит.

Александра поглядела непонимающе. Влад отвел глаза.

– Чего там, – сказал грубовато. – Нечего меня опасаться, я все-таки приличный человек, не какой-то этот ваш… – Глянул виновато: – В смысле, там вам будет безопасно во всех смыслах, поверьте.

– Вряд ли это хорошая идея. Не сможете же вы прятать меня всю оставшуюся жизнь, – усмехнулась Александра.

– Строго говоря, я не прочь, – спокойно сказал Влад. – Но все определится завтра, ведь этот мой загулявший приятель появится же когда-нибудь! Вот и поговорим завтра о дальнейшем. А пока – поехали. Это не столь уж далеко, в районе Сенной площади.

– Нет, не стоит, – упрямо качнула головой Александра. – Во-первых, Ростислав непременно потащится следом, вы же прекрасно понимаете. Судя по его настроению, он намерен меня выследить – и выследит.

– А во-вторых? – полюбопытствовал Влад.

Она пожала плечами. Ну что ему сказать? Что боится оказаться слишком ему обязанной, дабы не последовала неизбежная расплата? Приличный-то он, безусловно, приличный, однако прежде всего мужчина, а кое-что об этом племени Александра уже успела узнать. Как пояснить, что она смертельно боится последствий того поцелуя? Что опять вернулись старые страхи, смешанные с идиотской брезгливостью? Урок, преподанный ей Ростиславом, оказался слишком впечатляющим и тяжким по последствиям, чтобы она скоро решилась повторить опыт. А если Влад начнет настаивать и придется ему сопротивляться всерьез? Он ей нужен, он ей страшно нужен, по сути, это единственный человек на свете, которому Александра доверяет, но вдруг за это доверие потребуется заплатить – элементарно заплатить собой? Перенесет ли она такое разочарование?

– Нету никакого во-вторых, – сказала сердито. – Все и так ясно: не хочу вас подставлять.

– Да я и сам не хочу себя подставлять, – легко сказал Влад. – Честное слово, проще с ревнивым мужем дело иметь, чем с этим типусом. Поэтому мы должны поступить похитрее. Не просто так выйти под ручку, сесть в троллейбус и в окошко глядеть. Надо так устроить, чтобы он был уверен: мы пошли в разные стороны, я к вам отношения не имею, меня искать не стоит, это неинтересно.

Александра вздрогнула. Все правильно, да, но стоит представить, что нужно хотя бы на недолгое время остаться одной… Конечно, она сама может приехать по адресу Влада, но что-то настойчиво подсказывало: Ростислав не спустит с нее глаз. Она поедет трамваем или троллейбусом – он потащится следом на своем джипе. Побежит проходным двором – он бросит джип и рванет за ней, улучит минутку и…

– Александра! – сердито сказал Влад. – Ну о чем вы, к черту, думаете? Глупости, как вам не стыдно? Ну, встретился вам подлец, значит, и все остальные такие же? У меня есть план, отличный план!

Он начал шепотом рассказывать, изредка рисуя что-то черенком пластмассовой ложечки на безжизненно-белом пластике стола, и Александра все время выставляла локоть, чтобы загородить эти наброски от витрины, сквозь которую, она ничуть не сомневалась в этом, все видит, несмотря на расстояние, Ростислав, высунувшийся из своего джипа, и сердце у нее сжималось оттого, что настало все-таки время покинуть это неуютное кафе, которое сейчас казалось ей одной из самых надежных крепостей на свете…

Выйти все-таки пришлось. У Александры сохло во рту от страха, но она стеснялась показать это Владу, только покрепче цеплялась за его руку, а его лицо было совершенно спокойным, даже веселым, словно его хлебом не корми – дай поиграть в кошки-мышки с насильником и, возможно, убийцей.

Они потихонечку трюхали по тротуару в сторону Мытного рынка, а джип тащился как привязанный невдалеке, по проезжей части. «А вдруг, когда будем дорогу переходить, он на нас наедет?» – мелькнула мысль, но осуществить нелегкий маневр удалось на диво просто – Ростислава отрезал светофор. Когда Александра оглянулась, джип оказался на приличном расстоянии. «Вот сейчас рвануть в проходной двор – и поминай, как звали!» Но она и слова не сказала Владу. Во-первых, это его обидело бы – ведь свой план он считал шедевром тактическо-стратегического искусства, так небось Суворов гордился планом обойти французов по Чертову мосту. А во-вторых… во-вторых, чтоб вы знали, проходных дворов как таковых в Нижнем Новгороде практически нет. В новых районах – да, сколько угодно, а в верхней, исторической части будешь петлять меж стен и заборов, пока голова не закружится, но только уверишься, что вот он – выход, как наткнешься на неодолимый забор, или высоченный брандмауэр, или упрешься в запертую дверь домишка, выросшего словно из-под земли. Александра подозревала, что проходные дворы были ликвидированы здесь еще во времена царя-батюшки, когда жандармы гоняли почем зря крамольников-социалистов и отрезали им все, даже гипотетические пути бегства.

Короче, они шли по направлению к Мытному рынку и вот уже миновали его. Александра с вожделением покосилась на запертые ворота. Нет проблем уйти через рынок насквозь, на непроезжую Покровку, а там затеряться в толпе. Эх, засиделись они, рынок уже заперт. Вот кабы раньше спохватиться…

Обогнули угол здания и мимо маленькой картинной галереи и мексиканского кафе неспешно побрели наверх, к площади Минина. Вот тут они поставили Ростислава в более чем сложное положение! Поворот налево запрещен, ему придется объехать площадь, чтобы вновь поравняться с ними. Влад покосился через плечо и качнул головой со смешанным выражением злости и восхищения:

– Прет, как танк.

Александра оглянулась. Черный джип невозмутимо повернул налево, благо навстречу не едет никто. А вдруг появится автобус? Ну и наглость! И это в самом что ни на есть центре города! Вон там, чуть выше, пост автоинспекции. Спят они, что ли?!

– Переходим ко второму пункту, – прошептал Влад. – Не вздумайте улыбнуться!

Александра кивнула, сосредоточилась и высвободила свой локоть из его руки. Повернулась к нему лицом. Предупреждение насчет серьезности было ничуть не лишним – в самом деле, трудно удержаться от смеха, глядя, как Влад ожесточенно шевелит губами, словно что-то говорит. Перестал, как будто ждет ответа. Александра стояла спиной к проезжей части, ей не было нужды напрягаться, поэтому она только помотала головой. Влад привлек ее к себе, она оттолкнула его – что характерно, без малейших признаков актерства, очень живо и естественно… надо полагать, это было по достоинству оценено зрителями! Влад опять принялся шевелить губами, как разошедшийся вампир. Александра снова покачала головой – малость перестаралась, даже шея заболела! – и, резко повернувшись, снова двинулась к площади. Влад крикнул вслед:

– Саша! Да вы неправильно поняли…

Александра даже не повернулась, как бы этакая гордая и неприступная.

Влад некоторое время громко топотал следом, потом несколько истерически воскликнул:

– Ну и не надо! Ну и сиди одна! – И шаги его начали удаляться.

У Александры немедленно засосало под ложечкой: одиночество просто-таки взяло за горло, однако она подавила желание обернуться и побежать за Владом, наплевать на всю игру, вцепиться в него, как пиявка, избавиться от давящего страха, – и деревянной поступью приблизилась к ближайшему такси, коих в этот вечерний час собралось на площади видимо-невидимо.

– Свободны?

– Конечно! – обрадовался парнишка с жуликоватыми глазами, дремавший за рулем. – Куда едем?

– В Щербинки.

– Классно! Садитесь.

Она села, мстительно покосившись на замерший невдалеке джип – ну и что теперь? Как они разъедутся, интересно?

Водителю, похоже, это тоже было интересно.

– Куда прешь, козел? – вдруг заорал он дурным голосом, высовываясь в окошко. – Вот куда ты прешь?! Осади назад!

Джип безропотно дал задний ход, пропуская такси и целую вереницу легковушек и автобусов, которые вдруг, словно высыпавшись из рога изобилия, поползли по узкому проезду.

Александра на секунду возмечтала, что они надежно отрежут ее от Ростислава, но ничуть не бывало: когда, постояв на светофоре, свернули на Варварку, джип уже висел на хвосте.

Александра тяжело вздохнула. Ну ладно, они с Владом и не рассчитывали, что удастся отцепиться, теперь главное – потянуть время. Она поглядела на приборную доску, где дрожала часовая стрелка. Десять минут, сказал Влад, максимум десять минут…

Уже обогнули площадь Свободы и выехали на улицу Горького. Проезжая перекресток Студеной, Александра резко отвернулась. Она не была здесь уже давно, и неизвестно, сможет ли когда-нибудь пройти по этой улице, не ощущая, как накатывают слезы.

Площадь Горького, Лядова, проехали университет, бассейн «Дельфин», бывшую партшколу и Дворец спорта с прилепившимся к нему мелкооптовым рынком. Начался парк Швейцария, такой темный и непроглядный в вечерний час, словно непосредственно за ним размещался конец света. Кинотеатр «Электрон», близится Мыза… не хватит ли? Пожалуй, хватит.

– Ой, – внезапно сказала Александра, – я совершенно забыла…

– Что? Кошелек? – хищно обернулся к ней водитель, резко сбрасывая скорость.

– Нет, что вы, – гордо ответила Александра. – Кошелек на месте. Просто я забыла, что сегодня ко мне должна подруга прийти. Поэтому поехали обратно.

– На площадь Минина, что ли? – Водитель безропотно развернулся, благо дорога была почти пуста. Промелькнул черный джип, ощутимо замедлявший бег.

Александра поглядела в заднее стекло. Отлично все-таки водит Ростислав машину, виртуозно развернулся, буквально на одном колесе, ну прямо цирковое представление!

– Нет, не на Минина. Улица Короленко, это рядом со Средным рынком.

– Знаю такую улицу.

В обратном порядке замелькали «Электрон» и бассейн, университет и площадь Лядова. Здесь такси повернуло на Белинку, потом, сразу после Средного, налево, на Короленко.

– Вот сюда, во двор. Ко второму подъезду, пожалуйста. Отлично, спасибо. Сколько с меня?

– Счетчик работает… – флегматично отозвался водитель, включая свет.

Александра поглядела на счетчик, зажмурилась, сунула таксисту деньги, щедро переданные ей Владом еще в кафе. Пришлось у него взять – с ее тощим кошельком только автогонки на нижегородских такси устраивать!

– Спокойной ночи.

– Взаимно!

Александра вышла из машины, чуточку помедлила.

Неужели оторвалась? Неужели Ростиславу надоело преследование? Может быть, он хотел только убедиться, что его жертва направилась домой? Может быть, дальнейший план Влада окажется бессмысленным?

Нет… вот он!

Переваливаясь на выбоинах, джип вполз во двор. Вспыхнули фары, Александра беспомощно прикрылась рукой. Слишком яркий свет! Слишком хорошо высвечен подъезд и ее фигура на фоне двери!

В этот момент фары погасли. Ну правильно, Ростислав хотел только убедиться, что жертва – вот она, здесь, никуда не делась. Убедился? Ну и… Ну и дурак!

Непонятно почему, Александра вдруг ощутила небывалую легкость и отвагу. Она даже засмеялась тихонько. Стуча каблуками, подошла к двери, открыла ее. Какое счастье, что опять не горит лампочка на первом этаже! Изо всей силы шарахнула дверью о косяк – и, пригнувшись, скользнула под окна, под защиту старых, мокрых, голых сиреней.

Невесомо пролетела до соседнего подъезда, обогнула угол дома. Прямо напротив вспыхнули и погасли фары. Щелкнула, открываясь, дверца, взволнованный голос Влада позвал:

– Саша! Скорей!

Она вскочила в теплое бензиновое нутро неказистой «Нивы» и сразу угодила в руки Влада.

– Все в порядке?

– Вроде, да. Ой, скорей…

– Теперь на Сенную! – скомандовал Влад.

Коренастый, круглоголовый шофер обернулся:

– Во-во, так нашего брата, мужа, и дурят!

– Ладно, моралист! Поехали! – нетерпеливо прикрикнул Влад.

Шофер все качал головой. Александре казалось, что он включает мотор невыносимо медленно.

– Ой, поехали, поехали! – тихонько причитала она.

– Все в порядке, успокойся, – улыбнулся Влад.

Его лицо близко-близко. И еще придвигается.

Александра откинулась на спинку:

– Как здесь душно! Можно окошко приоткрыть?

Не помогло. Влад все-таки начал ее целовать.

* * *

Наверное, сущее безумие было идти на это днем, но он не хотел ждать. Это было слишком опасно – ждать! Черт ее знает, эту старуху, что она еще выдумает, к кому потащится со своими россказнями! И так неизвестно, сколько народу уже посвящено в эту историю, кто пережевывает сплетню долгими зимними вечерами, треплется об этом по телефону. Он просто-таки видел, как опасная весть порхает над городом, и, хотя не больно-то верил, что по одному только слуху могут быть приняты какие-то меры, все же старик прав: нельзя оставлять следов, ни единого. По-хорошему, надо было все сделать еще вчера, но он решил сначала заняться Александрой. А ничего не вышло! Ч-черт, из каких вообще далей-высей свалился этот долговязый придурок со своими длинными ручищами, которыми он так умело размахивал?! У него еще ныла челюсть, и ничуть не утешала мысль, что противнику тоже досталось.

С Александрой он запустил дело, затянул излишне. Старик опять-таки был прав – она опасна, опасна! Куда лучше было прикончить ее в том подвале, а то и выкинуть где-нибудь на окраине города труп из машины, не устраивать эту дорогостоящую и чреватую всякими неожиданностями комедию с похищением. Тогда ему удалось убедить отца, что нельзя, невозможно, чтобы обе сестры погибли практически одновременно, если уж что-то способно вызвать подозрения даже у самого тупого мента, то это именно совпадение, не любят менты совпадений… Он и сейчас думал именно так, а все же нет-нет да и мелькала мыслишка, что надо было плюнуть на все эти сложности, положиться на авось, который от веку никогда и никого не подводил. Устал он, вот чем дело. Страшно устал! И почему-то ничуть не утешало, что там вроде бы все в порядке, что не зря, не зря…

Устал.

Он мельком взглянул на свои руки и вдруг подумал, что скоро будет непрестанно мыть их, как леди Макбет. И тихо хохотнул: глупости все это. Привычка убивать… привычка притворяться, лгать, скрывать свою истинную личность – все это не более чем привычки, вредные, может быть, но и от них тоже можно избавиться, как от страсти к курению. Вот курил же он раньше как паровоз, а бросил – и ничего. И когда-нибудь придет время… «Приди, приди, желанное!» – вспомнил он Некрасова и криво усмехнулся, – ну так вот, придет когда-нибудь время, когда все будет позади, когда он забудет и девушку, и санитара, и эту старуху, и Александру, и того мальчика, как его там звали… который был первым, с которым их постигла ошеломляющая неудача только из-за того, что он неправильно рассчитал время.

Наверху, на площадке, скрежетнул замок, и все ненужные мысли мигом вылетели из головы. Вроде бы та самая дверь…

Он осторожно выглянул. Точно! Она!

Отпрянул, даже наклонился, как бы завязывая шнурок, – на тот случай, если старуха вздумает пойти пешком. Хотя телепать с девятого этажа в ее-то годы… А что, всякое может быть, не наверх же идти, а вниз.

Мимо проскрипел лифт. Открылись дверцы. Пора!

В два прыжка взметнулся на площадку:

– Одну минуточку!

Ворвался в кабинку, когда дверцы уже смыкались.

– Извините! Я был на восьмом, хотел идти пешком, а тут слышу – лифт. Ну и дай, думаю, прокачусь.

«Сейчас спросит, у кого я был на восьмом этаже. Да, это прокол, этого я не успел выяснить… А впрочем, если и прокол, то очень ненадолго!»

Но старая женщина ничего не спросила. Светлые, выцветше-зеленые глаза спокойно взглянули из-под припухших век, и он неожиданно понял, что означает выражение «лицо со следами былой красоты».

Черт, как быстро спускается лифт… А если его кто-то перехватит на промежуточном этаже? Нет, вон на панели высветилась цифра 5, 4, 3… Все нормально! А если она что-то почувствует? Ну ведь нельзя же ничего, совсем ничего не почувствовать, когда рядом с тобой стоит Смерть?

Глупости. Авось обойдется. Точно, обойдется.

Он посторонился, прижался к стенке, как бы непременно желая пропустить даму первой. Этакий приторно-вежливый идиот, который предпочитает потолкаться, только бы соблюсти замшелые приличия:

– Прошу.

Она чуть опустила голову, благодаря, сделала шажок вперед, он оказался за ее спиной. Отработанным движением выхватил из кармана шприц, свободной рукой поймал ее правую руку, повернул, всадил шприц в мякоть ладони.

Старуха обернулась к нему, взглянула изумленно…

Он толкнул ее к стенке, протиснулся мимо. В подъезде никого. Не придется орать испуганно:

– Помогите! Женщине плохо! Наверное, сердце!

Проскочил к ступенькам, но не выдержал-таки – оглянулся.

Старуха уже не смотрела ему вслед: закатив глаза, сползала по стеночке лифта, прижимая к груди руку.

Он понесся вперед, выскочил из подъезда, немедленно принял самый скучный и будничный вид, хотя играть оказалось не перед кем – двор был совершенно пуст. Слепо глазели окна припаркованных на газоне машин – опять же пустых.

Ну просто поразительно повезло! Родимый авось не выдал!

Свернул под арку, обошел дом со стороны улицы, по Алексеевской, заглянул уже под другую арку – снизу, от Звездинки.

Тишина и покой. Да, если и совершать убийства, то не под покровом ночи, а в десять утра, когда весь мир занят своими делами.

Так, теперь к Александре. К Александре…

Он нахмурился. Вчера, надо было все это сделать еще вчера! Нельзя было позволять ей…

Ладно. Он повернул наверх, на улицу Горького, к автостоянке, размышляя, брать машину или нет, но никак не мог сосредоточиться. Почему-то перед глазами все маячила да маячила эта маленькая старушечья лапка, затянутая в черную перчаточную кожу. Хорошо, что на ней была перчатка: следа от укола даже сейчас-то практически не видно, а минут через двадцать он и вовсе затянется… Нет, все-таки зря он оглянулся, зря!

Теперь самое главное – не оглядываться на Александру.

Нахмурился. Ч-черт… откуда это ощущение странного неудобства, будто в башмак попал камушек? Обычно у него так проявлялось неприятное предчувствие грядущей неудачи, и оно никогда не подводило. Вот и теперь он готов поспорить, что с Александрой его снова ждет осечка, что этот вчерашний мерзавец снова появится не вовремя!

И, как поется в классической опере, предчувствия его не обманули.

* * *

Александра сидела в кресле и старалась не делать резких движений.

– Вы бы лучше на диванчик пересели, – посоветовал Влад, заглянувший в комнату. – Он гораздо удобнее.

Да уж, наверное! В жизни своей не сиживала Александра в таком ужасном вместилище для тела. Казалось, кресло было колченогим со всех четырех сторон, и стоило немалых трудов удерживать его в состоянии равновесия; вдобавок снизу что-то подпирало немилосердно, словно не в кресле она сидела, а на коленях у разохотившегося мужичка… ну совсем как давеча в той «Ниве», когда Влад уж слишком разошелся и при крутом повороте умудрился-таки привлечь Александру к себе на колени. Правда, тут же последовал новый вираж, при котором она благополучно сползла обратно на сиденье. В зеркальце блеснули злые прищуренные глаза, и Александра подумала, уж не заложил ли водитель этот вираж нарочно, вступаясь за честь одураченного «нашего брата, мужа» вообще, а не неведомого ему человека, от которого убегала вот эта конкретная женщина в частности.

Эх, знал бы ты, водила!..

Так или иначе, она была ему благодарна. А вот с Владом что делать? Не то чтобы ей были неприятны все эти, извините за выражение, знаки внимания… Даже некоторое головокружение наблюдалось при мысли, что Александра Синцова, которая никогда не пользовалась преувеличенным мужским вниманием, даже робкого Костеньку Виноградского, почти официального жениха, не смогла соблазнить, вдруг начала обладать такой жуткой сексуальной привлекательностью, что два молодых, видных, интересных парня просто-таки из штанов ради нее выпрыгивают. Или, подумала она с мрачной, тошнотворной иронией, следует вести речь о трех парнях – включая «кавказца»? Но тут же вспомнила, что «кавказец» – это Ростислав, и настроение при этой мысли испортилось до такой степени, что у нее как бы захолодело все внутри, и это состояние душевной и телесной оледенелости незамедлительно передалось Владу.

Ничего не скажешь – он был необычайно чутким человеком. Мгновенно перестал распускать руки и тяжело вздыхать, сел на приличном расстоянии, насколько это позволяла теснота «Нивы» (да, это вам не джип!) и только сказал:

– Все в порядке, Сашенька.

Ну, наверное…

До Сенной они не доехали – вышли около магазина «Планета» в самом конце улицы Горького и повернули во двор.

– Вы же вроде на Сен… – заикнулась было Александра, однако Влад не дал договорить – стиснул руку:

– Тш-ш! Это я на всякий случай. Уж слишком ярый поборник семейного очага нам достался. Как бы не вернулся на Короленко, не донес – ведь той скаженный Ростислав… ох, извините, это я от своего покойного санитара Феденьки Сычова хохлизмов набрался! – тот проклятущий, говорю я, Ростислав наверняка до сих пор ошивается где-то поблизости.

Мысль показалась Александре бредовой, но высказываться на эту тему и разочаровывать Влада она не стала: похоже, ему страшно нравится играть в конспирацию, в преследование, вообще в весь этот детектив. А может, и правда он по натуре человек такой обстоятельный, любит везде, надо или не надо, соломку подстилать. Что само по себе очень даже неплохо, а уж когда речь идет о безопасности конкретно Александры – и вовсе хорошо!

Они поднялись по косогору на Сенную площадь и, перейдя ее, углубились в хоровод неказистых домишек, сразу за татарской мечетью. Уличные фонари, очевидно, считались тут вредным предрассудком. Шли медленно, то оскальзываясь на наледях, то хлюпая по лужам: погода стояла совершенно невообразимая, чудилось, заморозки и оттепели сменяли друг друга несколько раз на протяжении одного вечера. Час стоял еще не поздний, однако улочка была совершенно пуста. Горели огни в окнах, и Александре вдруг остро захотелось очутиться в таком вот освещенном, уютном жилище. Однако дом, во двор которого они наконец-то зашли, был непригляден и темен: светилось только одно окошко во втором этаже.

– Рано же ложатся спать ваши соседи! – удивилась Александра, и Влад, открывая перед ней жутко заскрипевшую, просто-таки по-звериному взревевшую дверь, усмехнулся:

– А у меня соседей-то практически нет. Дом весь расселен по причине аварийного состояния. Выехали все, кроме пенсионеров на втором этаже, которые почему-то непременно решили помереть именно в этих стенах, да меня. Это квартира не моя: приехав из Екатеринбурга, я снял ее на полгода, а теперь никак не могу найти того мужика, с которым договор заключал. Растворился в неизвестности! Конечно, можно плюнуть, да ведь если пропадет что-то из вещей, начнут потом трепать мое имя, а как-то не хотелось бы.

– Господи! – только и смогла выдохнуть Александра, когда они вошли в подъезд. Картина запустения, освещенная тусклой лампочкой, висевшей на перекрученном, облепленном паутиной шнуре, била наповал. Заколоченные крест-накрест двери на площадке, стены ободраны до штукатурки, ступеньки ходят ходуном, доски пола визжат и пружинят под ногами, а в углу вдруг что-то прошуршало, процокало коготочками, заскреблось…

Александра с трудом проглотила истерическое взвизгивание, сказала сдавленным голосом:

– Господи, да как же вы тут живете, не понимаю!

– Тому есть несколько причин, – пояснил Влад, отпирая сначала невообразимый амбарный, висячий замок, сделавший бы честь любому музею истории и быта, а потом два нормальных врезных, очень даже хитроумных, судя по ключам. – Одна из тех причин – вид, открывающийся из окон. Сейчас темно, не видно, но утром посмотрите – ахнете. Такой красоты я в жизни не видал. Знаете, как это великолепно: встанешь, посмотришь с утра на Волгу… Вдобавок квартира внутри не так уж и плоха. Здесь АГВ, газовое отопление, то есть все время тепло и вода постоянно горячая, а я, чтоб вы знали, страшенный мерзляк. Ненавижу все эти коммунальные фокусы с промывкой батарей, труб и прочим! Это пункт второй. А третий – меня же дома практически не бывает, я работаю почти каждый день, вот сегодня и завтра – редкие выходные. Я ведь как бы на свадьбу зарабатывал. – Он хохотнул. – И квартирку эту выбрал исключительно из-за дешевизны, потому что надеялся скоро перебраться к моей дорогой и любимой.

– Извините, – неловко сказала Александра.

– Да за что же? – весело обернулся Влад, включая свет в прихожей и оборачиваясь. – Я же говорил: если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло. Если честно, я даже счастлив, что теперь вольная птица. Ну представляете, каково было бы мне, если б я вас встретил, будучи связанным?

«Ну вот, началось!»

Александра одеревенела, вспоминая недавнюю сцену в «Ниве».

– Проходите, раздевайтесь.

Черт, ну что за глупость – теперь каждое его слово кажется исполненным неприличного смысла!

Александра почувствовала, что краснеет, и торопливо выскользнула из пальто.

– Вот сюда идите. Садитесь, а я чай поставлю. Продрогли? Кушать хотите? У меня, правда, только пельмени, но зато отличные, прямо как домашние. Вам понравится, вот увидите.

Он убежал на кухню, а Александра заняла оборонительную позицию в колченогом кресле и обреченно вздохнула.

Итак, все вернулось к пельменям. Ну не смешно ли?

Исподлобья огляделась. Забавная комната. Чем-то напоминает апартаменты Агнии Михайловны: такое же замшелое ретро. И, в точности как у Агнии, единственная современная, дорогая вещь – видеомагнитофон. Наверное, Влад его привез с собой. Вон и стопка кассет на облупленном подоконнике. Но здесь удивительно чисто для мужского жилья. Наверное, профессия Влада накладывает свой отпечаток: врачи, как правило, отчаянные чистюли. А может, к нему кто-то ходит убираться, соседка, например. На миг что-то ревниво дрогнуло в душе, когда образ этой соседки – молодой, бойкой, разбитной бабенки, которая так и норовит прижаться к одинокому парню сдобным боком, – промелькнул в воображении, но тотчас Александра вспомнила, что соседи Влада – пенсионеры. Однако ей-то какое до этого дело? Подумаешь, подержал парень за руку – так теперь что, женись? Но штука в том, что он не только за руку держал, а что впереди – и вовсе не ведомо.

Неведомо, неведомо… а вот интересно, со всеми ли мужчинами это происходит одинаково? Судя по любовным романам, – нет, нет, категорически нет. Судя по поцелуям – тоже. Костя, например, целовался очень быстро, чмок-чмок, и спешил поскорее прекратить это дело, будто опасался, что вдруг откуда-то вывалится его маменька, всплеснет пухленькими ручками, а потом схватится за любящее сердце. Влад… ну, это совсем другое дело. Это приятно. Чувствуется немалая квалификация. Ему очень нравится этот процесс. Ростислав вчера очень быстро перешел к продолжению, Александра и не запомнила толком их первого поцелуя, какое-то полное смятение, головокружение… Ага, пить надо меньше!

Нет, серьезно: как быть с Владом? Если честно, очень интересно испытать все это еще раз, проверить, набраться опыта… если совсем честно – затуманить вчерашние воспоминания, может быть, вовсе стереть их, вышибить из головы! Как говорится, клин клином.

Расхожее выражение показалось в данном случае настолько подходящим к месту и в то же время непристойным, что Александра, забывшись, выскочила из кресла и принялась нервно бродить по комнате.

Телевизор, что ли, включить? Взяла пульт. На видеомагнитофоне лежала довольно-таки затертая коробочка с фильмом «Воздушная тюрьма». Александра видела этот фильм, он ей очень понравился, и сейчас захотелось почерпнуть в нем бодрости. К тому же Кейдж такой красавчик, на него просто приятно лишний раз посмотреть. И ничто лучше хорошего боевика не рассеет эту перенасыщенную эротикой атмосферу, которая воцарилась вокруг них с Владом!

Нажала на пуск – и с изумлением услышала российский гимн. На экране лица людей. А, это зрители на трибунах. Встают под звуки гимна. Хорошенькая девушка с косой исступленно машет флажком, что-то кричит. Наши победили, да? Хоккей, что ли, какой-нибудь?

– Ой, выключите эту ахинею, ради бога!

Александра нервно нажала на «стоп», обернулась: в дверях Влад.

– Извините, – криво усмехнулся. – Напугал вас? Это я от злости. Представляете, взял эту кассету на обменном видеорынке на площади Ленина. Очень люблю хорошие боевики, «Воздушную тюрьму» – особенно, но включаю эту кассету – а там вместо Кейджа какой-то идиотский спорт! Такое мошенничество на этом рынке процветает, просто ужас. Через раз натыкаешься или на откровенный брак, или на подмену. Что характерно, никто не признается, что лопухнулся: поди докажи потом, что не ты сам подменил пленку. Я вот тоже как пойду опять туда, подсуну этот дурацкий спорт какому-нибудь идиоту, как ни в чем не бывало, а сам снова буду искать «Тюрьму».

– У нас дома тоже много спортивных кассет, – нервно сказала Александра, вдруг осознавая, что оказалась в опасной близости к дивану. – Записи выступлений Карины, конечно. Я их раньше никогда не смотрела, а теперь буду. Ведь это все, что мне осталось от сестры. Только, наверное, ее родители захотят их забрать…

Она говорила все, что придет в голову, а сама меленькими шажками отступала к спасительному креслу.

– Нет-нет! – воскликнул Влад. – Не забирайтесь опять в этот окопчик. Пельмени готовы, пошли на кухню.

В окопчик, главное! Значит, он заметил ее маневры? Ну, не полный же дурак!

Александра исподтишка поглядывала на Влада. Похоже, он обиделся. Бледный какой-то, глядит в сторону. Однако все еще пытается изображать гостеприимного хозяина: подвел к столу, посадил. Руки держит на расстоянии. А на столе, между прочим, шампанское, которое в сочетании с горой дымящихся пельменей смотрится экзотически.

– Вот, давайте со свиданьицем, – взялся Влад за бутылку.

«Ну что, со свиданьицем?» Цитата…

– Нет, – сказала Александра с излишней, наверное, поспешностью. – Шампанского я не буду. Не обижайтесь, у меня на него аллергия.

– Видел я вчера вашу аллергию, – буркнул Влад, повесив голову, и в голосе его звучала такая мальчишеская, детская обида, что Александре стало стыдно.

Нет, ну в самом деле, не обязательно же напиваться до положения риз, как вчера! Махнула рукой:

– Ладно, наливайте. Только чуть-чуть.

Кстати, умные люди говорят, что если поешь перед тем, как выпьешь, то опьянеешь не так скоро.

Александра наколола на вилку пельмень, сунула в рот.

– Вкусно?

– Да, но только…

– Несоленый? – усмехнулся Влад. – Извините. Это ужас какой-то, до чего я забывчивый. Постоянно забываю посолить! Вообще-то в моем теперешнем состоянии мне следовало бы скорее пересолить эти несчастные пельмени…

Александра вытаращила было глаза, но тотчас торопливо отвела их, почувствовав, что краснеет. Да, вот это, называется, откровенность! Все-таки пересаливает обычно тот, кто влюблен, – во всяком случае, так гласит народная мудрость. Могут слова Влада считаться объяснением в любви или еще нет? Пожалуй, нет, ведь все-таки он не пересолил пельмени, даже вовсе не посолил их!

Вопрос: огорчает это Александру или нет? Или она все-таки предпочла бы есть пересоленные пельмени?

На вопрос ответить не удалось, Влад сбил ее с нужной мысли, торопливо сказав:

– Но в солонке соль есть, так что вы присаливайте, пожалуйста, присаливайте.

Александра потянулась взять солонку – и громко ахнула, когда в нее вдруг упала увесистая капля.

Мгновение Александра и Влад тупо смотрели, как соль превращается в жидкую кашицу, а потом разом задрали головы к потолку. Он на глазах синел, темнел, как бы набухал, покрывался каплями, которые одна за другой срывались и звучно падали на стол. Через несколько мгновений хлынул настоящий дождь.

– Что это? – в ужасе крикнул Влад, срывая с плиты широкую кастрюлю, еще курившуюся пельменным паром, и поднимая ее над головой. Капли громко зашлепали в воду. – Что это такое?!

– У соседей прорвало трубу! – испуганно ответила Александра, мечась взглядом по столу и не находя подходящей емкости.

– Держите! – Влад сунул ей свою кастрюлю, выскочил в коридорчик и через мгновение вернулся с большим эмалированным тазом. Поднял его на вытянутых руках – и сморщился, такой вдруг начался грохот.

– Это ерунда! – воскликнула Александра, тоже страдальчески морщась. – Надо бежать наверх, к соседям! У них светилось окно, когда мы шли, значит, они дома!

Влад не глядя брякнул таз на стол – что-то жалобно зазвенело, опрокинулось, раздавленные помидоры брызнули во все стороны красными ошметками, но он, ничего не замечая, вылетел из кухни.

В то же мгновение донесся жалобный вопль:

– А здесь-то! Здесь!

Александра сунула свою кастрюлю на стол и побежала к нему, мимоходом отметив, что в коридорчике тоже начался дождь.

Но уж где хлестало всерьез, так это в комнате!

Мокрый Влад метался туда-сюда, зачем-то пытаясь отодвинуть от стен книжный стеллаж и тумбочку с видеомагнитофоном. С монитора падали кассеты, он их подбирал, заталкивал под стол, чтоб хоть их не заливало. Одну зачем-то сунул за пазуху. Александра заметила, что это «Воздушная тюрьма», которая не «Воздушная тюрьма», – и поняла, что Влад совершенно потерял голову, если начал спасать самое никчемное из всего своего имущества.

– Бегите же к соседям! – закричала Александра, но Влад как бы не слышал, и тогда она сама выскочила в коридор.

Даже сейчас, даже в таком состоянии полной перебаламученности чувств и мыслей, в каком она находилась, Александра ощутила, как сжалось сердце при виде мрачного запустения, царившего на площадке и на лестнице. Да это настоящий дом с привидениями! Стараясь не оглядываться на сгусток тьмы у дверей подъезда, убеждая себя, что это просто тень, а вовсе не затаившийся вурдалак, понеслась вверх по разноголосо скрипящей лестнице. Было полное ощущение, что она бежит по клавишам расстроенного органа.

Наверху так же кошмарно, так же заколочены двери рейками, да и не забитая дверь выглядит не лучше, торчат клочья ваты из-под рваной обивки, так что кулаки Александры, когда она заколотила в дверь, то и дело попадали по голому дереву:

– Откройте! Скорее откройте!

Тихо. Никто не подходит.

Она припала ухом, прислушалась. Тихо-то оно тихо, но не совсем. Определенно слышно, как журчит и плещется вода, падая с высоты.

– Откройте!..

Никакого ответа. Александра в изнеможении вздохнула, забрала под гребенку растрепавшиеся влажные волосы – и вдруг обернулась, словно ее толкнули в бок.

На шаг позади стоял высокий мужчина в черном, с непокрытой головой, и мрачные тени играли на его худом, костистом лице с темными провалами глаз.

* * *

Никуда она, между прочим, не пошла. Забежала в соседний двор и затаилась там за деревянной горкой, украдкой выглядывая, и выглядывала так до тех пор, пока бордовый «Форд», нервически переваливаясь, не выехал со двора. Сквозь зеркальные окна ничего не было видно, однако Карина не сомневалась, что Женя и Олег так и зыркают глазами вокруг. И она быстренько встала по стойке «смирно» за своим укрытием, подобрав даже полы плащика, чтоб не развевались. Хоть и знала, что увидеть ее невозможно, а все-таки береженого бог бережет.

Странно: откуда-то взялось ощущение, что она только что избежала не вульгарного шантажа, а очень серьезной опасности – чуть ли не серьезнее, чем вчерашняя! И навлекла на себя эту опасность сама Карина – ляпнув от избытка дерзости про лавандовую воду. Женька Полозова, сразу видно, не в курсе дела, но Олег-то сразу сделал стойку.

Что же это за вода такая? Лавандовая вода… ну, парфюм, ну и что? Самой Карине не особенно нравился запах лаванды, однако находились люди, которые от нее просто-таки с ума сходили. Нет, не Петров, конечно, – от него вчера разило только перегаром, табачищем и потом разохотившегося самца. И не Иванов – насколько смогла Карина определить, он вообще не употреблял никаких парфюмов-вод-одеколонов, от него пахло просто чистотой, сильным, живым мужским духом. И все же – лавандовая вода!

Интересно, сообщит ли Олег Петрову про ее обмолвку? Да уж наверное – не смолчит. Судя по всему, он верный пес жирного купчины. То есть Петров очень скоро узнает: попытка замять вчерашнее не удалась, дело еще и осложнилось, потому что Карина в курсе насчет лавандовой воды. И что за этим последует?

Она досадливо сморщилась. Вот же язык без костей! Ну что бы подумать, прежде чем ляпать? Ведь неприятности она навлекла не только на себя. Про лавандовую воду Карина могла узнать только от Иванова, значит, гнев Петрова обратится и на ее спасителя. Может, конечно, все сойдет, ведь Иванов вчера упомянул об этой чертовой воде во всеуслышание, во время их совместного отступления из «Стеньки Разина». Однако потом он совершенно недвусмысленно посоветовал ей забыть о лавандовой воде, потому что «это словосочетание смертью пахнет». Правда, он еще уточнил: «Если в твоей хорошенькой головенке есть мозги, в чем я, честно говоря, сомневаюсь». Ну что ж, выходит, Иванов сомневался не зря!

Карина еще немного постояла, задумчиво водя носком новенького замшевого башмачка по мокрой асфальтовой дорожке, а потом выбралась из-за спасительной горки и пошла домой, сторожко озираясь по сторонам. Но бордового «Форда» нигде не было, в подъезде никто не набрасывался, не закидывал ей голову, лезвием по шее не чиркал, дабы обеспечить молчание… Однако Карина совершенно не собиралась просто так сидеть и ждать, пока это произойдет. Она вошла в квартиру, закрылась на все замки, в который раз поругав мысленно Александру, что той все время некогда, и проекты поставить железную дверь который год остаются проектами, а потом забилась в кресло и достала из сумки маленький квадратик моментальной фотографии.

Да… на фото двух влюбленных это мало похоже. Иванов дернулся в самый момент съемки, черты его вышли нечетко, и оттого выражение лица получилось какое-то странное, как бы недовольное. Конечно, именно из-за этого – а из-за чего еще?

Карина старательно отогнала мысли о том, что ему просто-напросто не очень хотелось фотографироваться. Отогнать-то отогнала, но за них успели зацепиться и другие невеселые размышления – прежде всего о том, что с агентством Полозовой она рассталась, конечно, красиво, но – бесповоротно. И можно больше не пытаться искать свое место в этом бизнесе. Женька права насчет корпоративности! При том, что хозяйки трех-четырех модельных агентств Нижнего всячески норовят подставить друг дружке хорошенькую, стройную ножку и переманить к себе перспективную модель, они через губу разговаривают с теми девчонками, которые уходят по собственному желанию. Здесь, как и в любви, ценится только то, что нелегко дается в руки, а не само в них идет.

И вообще можно вообразить, какими подробностями обставит Женька уход Карины! Как сплетнице и интриганке, Полозовой просто нет равных, и, хотя ее соперницы-коллеги отлично знают о ее змеином языке, о том, что Женька врет через слово, они скорее поверят ее наветам, чем Карининым оправданиям.

Ведь вся штука в чем? В том, что необязательно Полозова одна-разъединая в Нижнем занимается скрытым, изысканным сводничеством, поставляя девочек на пирушки богатых людей. Не пошатнула ли Карина, сама того не зная, основы весьма популярного бизнеса, не обрушится ли на нее мстительность не одной только Полозовой, но и всех прочих модельных директрис-биссектрис?

Биссектриса… это слово, напрочь забытое вместе со всей школьной математикой и вдруг вывалившееся из бездн памяти, показалось Карине ужасно смешным. Биссектриса… чем-то похоже на бисексуалку. Би – значит два. Совершенно неожиданно до Карины дошло, что биссектриса называется так именно потому, что делит на две части – на два сектора! – какую-то геометрическую фигуру, не то угол, не то треугольник, это уже не суть важно.

Она пожала плечами. Совершенно неведомо, что теперь делать с этой важной этимолого-математической информацией. Но факт остается фактом: вчерашний вечер, как биссектриса – угол (или все же треугольник?), рассек на два сектора жизнь самой Карины. Еще вчера это было относительно спокойное и стабильное существование с робкими надеждами на более удачное завтра. Сейчас… сейчас нечто совершенно иное. Риск, опасность, неуверенность не только в завтрашнем, но и в сегодняшнем дне.

Карина нахмурилась. Да, да, да… Но при этом совсем не факт, что она жалеет о прошлом! Пожалуй, подвернись какая-то волшебная возможность вернуть ситуацию на круги своя, Карина не воспользовалась бы ею.

Ну какая там, если совсем честно, была такая уж особая стабильность в ее жизни? Существование – вот именно что существование от одной Сашкиной задержанной зарплаты до другой, так же надолго задержанной. Кое-какие деньги удавалось зашибить в рекламных кампаниях, но это тоже очень зыбкий доход. Слишком многого требовало ее увлечение подиумом – пока Карина только вкладывала деньги в свое будущее, в эти гипотетические сверхдоходы, которые когда-нибудь должны же были непременно обвалиться на ее голову, как золотой дождь – на голову той прилежной дурочки-падчерицы, которая до посинения взбивала, взбивала перины у госпожи Метелицы и в конце концов была награждена за свою безропотность и упертую работоспособность.

Только вот в чем штука: безропотных и работоспособных на подиуме – до фига и больше. А насчет золотого дождя… что-то ничего в волнах не было видно!

Карина слабо усмехнулась, вспомнив, каким веером разлетелась тысячедолларовая пачка. Ну чем не золотой дождь?! Вернее, такой маленький дождичек. Может, зря отказалась? А что, отвалилось бы от нее что-нибудь, положи она эти деньги в карман? В кармане тысчонка баксов, совершенно свободных от налогов, поездка в Москву на перспективнейший конкурс, Женькино полное расположение, даже заискивание, которое, при умном поведении, можно было пролонгировать… Чем плохо?! Разве не этого Карина хотела всегда, с самого начала, разве не к этому стремилась? И – ба-бах! – вдруг разрушила все своими руками. Ну ясно, ясно же, что она с самого начала не собиралась идти в милицию, себе-то не надо врать!

И еще кое в чем врать себе не надо: Петров отнюдь не лишил бы ее вчера девственности. Конечно, он омерзительный, по этой причине Карина и трепыхалась, и орала как резаная, но насчет непоправимого урону – тоже не стоило вводить в заблуждение и себя, и добрых людей вроде Иванова. Нет же – взмахнула возмущенная девица правым рукавом, и пошли клочки по закоулочкам. Сиди теперь, кусай локти.

Чем-то нынешняя ситуация до боли напоминает тот день – такой же, кстати, слякотный, промозглый, – когда Карина осознала, что совершила роковую ошибку, до срока уйдя из спорта. Нервы подвели! Конечно, трагедия с Риммой, а прежде всего несчастье со Всеволодом очень повлияли на нее. Но чем дальше, тем больше все это отходило в прошлое, как бы подергивалось дымкой, размывалось, в то время как самые приятные моменты прошлой жизни становились все более яркими, объемными – и ранящими душу своей невозвратимостью. И все же, пока оставалась надежда на удачу на подиуме, Карина могла справляться с унынием и приступами самоедства. А теперь, когда она второй раз упустила блестящий шанс, дарованный судьбой, сидит она вовсе не в старом, продавленном и оттого особенно уютном кресле. Сидит она натурально у разбитого корыта своей судьбы. Рыбка-удача хвостом по воде плеснула и ушла себе в синее море, а Карина осталась при своих, как принято выражаться, интересах и утирает слезки…

Карина встала, потянулась и подошла к зеркалу. Старинное, чуть потемневшее, помнившее еще ее бабушку волшебное стекло отразило тоненькую фигурку с взлохмаченными темно-каштановыми волосами и огромными карими глазами. Какое отчаяние на лице! Какой беззащитный вид! Надо сохранить его подольше. Надо стереть с нежных губ эту шаловливую усмешку, которая нет-нет, да и набегает на них… словно фига, которая украдкой высовывается из кармана. Да, Карина приберегла для судьбы кое-какую фигу. Только надо быть осторожной, очень осторожной, не спугнуть удачу в третий раз. Третий – роковой! Последний шанс… сейчас он кажется совсем блеклым, чуть видным, очень даже невыразительным, но не зря же так трепещет сердце и нетерпеливо покалывает в кончиках пальцев. Надо все рассчитать, надо действовать точно – и тогда… и тогда, кто знает, не окажется ли так, что и спорт, и карьера на подиуме – всего лишь жалкая мишура перед тем сиянием истинного сокровища, путь к которому вдруг указала Карине добрая тетушка Судьба?

Она беспомощно подрожала губами, потом перевернула фотографию и набрала номер телефона, нацарапанный на ее обороте контурным карандашиком сливового цвета, который вчера, вместе с прочей амуницией и кое-какой косметикой первой необходимости, купил ей Иванов.

* * *

Что характерно, Александра даже не испугалась.

– А ну-ка, постучите! – приказала сердито. – Да посильнее! Нас там внизу заливает, а хозяева не слышат.

Незнакомец растерянно моргнул. И только тут до Александры дошло, с кем она имеет дело. Тот сгусток тьмы внизу, в подъезде, материализовался и настиг ее! А может, он просочился из-под заколоченной двери?

Только-только начали обморочно подкашиваться ноги, как призрак шагнул вперед, чуть подвинув Александру плечом, и громыхнул в дверь. Мимоходом она отметила, что от него исходит странный запах… потусторонний какой-то, что ли? Но плечо, хоть и худое, было вполне осязаемое, да и стук вышел более чем материальным: дверь под его кулаками заходила ходуном, а потом взяла да и распахнулась – не выдержал допотопный английский замок.

Александра хотела поблагодарить услужливого призрака, но слова замерли у нее в горле, потому что через порог потоком хлынула вода.

Боже мой! Весь тесный коридорчик был залит, и, когда Александра ворвалась в квартиру, ноги у нее мгновенно промокли.

Старика она увидела сразу. Он сидел в кресле, закинув голову на спинку, и нос его, желтый, острый, восковой, пугающе торчал вверх.

Александра бросилась вперед, прижала пальцы к его шее и, к своему изумлению, ощутила биение пульса.

– Он жив! – крикнула, оборачиваясь к мрачному мужчине, однако его уже не было за спиной. Мелькнула суеверная мысль, что призрак растаял так же внезапно, как и возник, но вот он появился, громко шлепая по воде и держа на руках маленькую старушку, завернутую в одеяло.

Старушка цеплялась за его шею сухонькими ручками и по-птичьи вертела седенькой растрепанной головкой с острыми черными глазками.

– Орест! – воскликнула она тоненьким голоском, напоминающим синичкино чириканье. – Орест, друг мой, ты опять забыл закрутить кран!

– Ах нет, Милочка, – живо отозвался старичок, поднимая голову и озираясь по сторонам. – Это ты забыла. Ты сказала, что сполоснешь белье…

– Бог с тобой, Орест! – ответствовала птичка-Милочка со своего насеста. – Ты решил принять ванну и сказал мне, чтобы я ложилась отдыхать, а перед программой «Время» ты меня разбудишь.

Диалог местных Филемона и Бавкиды[3] велся с таким патриархальным спокойствием, словно означенный Филемон не полулежал с залитыми по щиколотку ногами, а его подруга жизни не сидела на руках у незнакомого человека. «Да почему – незнакомого? – подумала Александра. – Может, это их собственный призрак, домашний, так сказать, неудивительно, что он столь проворно ринулся на выручку хозяев…»

Вода между тем продолжала прибывать. Плюнув на все, Александра прошлепала по коридору в ванную. Уровень пола здесь ощутимо повышался, так что понятно, почему затопление в комнате оказалось более глобальным, чем в ванной и на кухне. Ну а планировка в этой квартире была самая идиотская. Ванная располагалась так, что в нее можно было попасть и из коридора, и из кухни, причем ни там, ни там не было порогов, пол шел сплошняком, так что вода лилась неконтролируемым потоком.

Кое-как удалось справиться с краном. То, что это был именно кран, Александра установила лишь логическим путем, поскольку сия замшелая штуковина находилась непосредственно над кособокой ванной и испускала из себя струю воды. Невольно вспомнилась строчка: «…как в наши дни дошел водопровод, сработанный еще рабами Рима». Похоже, что этот кран сработан еще рабами Рима! Как только справлялись с ним эти божии одуванчики?!

Наконец Александра вышла из ванной, сразу обратив внимание, что хлюпает только в ее сапогах, пол же теперь просто мокрый, но не покрыт водой. К ее несказанному изумлению, в комнате обнаружилось то же самое!

Орест и Милочка, теперь рядком сидевшие на диване с поджатыми к подбородку ногами, продолжали чирикать, выясняя, кто же все-таки не закрутил кран. Мрачный призрак стоял напротив, сосредоточенно переводя взгляд со старичка на старушку.

– А куда же девалась вода? – растерянно спросила Александра.

– Надо полагать, вниз, – оторвавшись от нежной супружеской дискуссии, повернулся к ней седенький Орест. – Здесь же провалы между перекрытиями знаете какие, вода и ушла туда. Здесь сейчас вообще высохнет, вы не беспокойтесь, пожалуйста, мы ведь тут шестьдесят годков живем, и такое случалось неоднократно.

– Боже мой! – с содроганием пробормотала Александра. – То есть вся вода внизу, у Влада?!

– Люди добрые! – раздалось в это мгновение с порога, и Влад, словно черт, о котором упомяни – а он уж тут, возник в дверях. – Да что ж вы делаете?!

Александра покачала головой. Влад был совершенно мокрый, хоть бери его да выжимай. На лице его смешивались два выражения – отчаяния и недоверия, словно он никак не мог поверить, что судьба подложила ему такую подлянку.

– Ой, Владинька! – радостно привскочила на диване Милочка. – Мы вас залили, да? Извините, простите, милый, хорошенький… Но вы не волнуйтесь, буквально в считанные минуты вся вода уйдет в подвал, а к утру будет совершенно сухо, если посильнее включите АГВ.

– Если посильнее включите АГВ, – эхом отозвался Орест, осторожно стаскивая со своих сморщенных ножонок мокрющие вязаные носки.

Влад мученически воздел глаза, потом обвел ими комнату – и словно бы только теперь увидел призрака, стоящего в непосредственной близости от Александры.

– Ты-ы?! – спросил изумленно. – Ты откуда взялся?

– Ты ж сам сказал прийти, – пожал тот плечами. – Забыл?

– Да нет, сюда как попал? – безнадежно спросил Влад.

– Это я его попросила помочь, – вмешалась Александра, наконец-то до конца поверившая, что вызывание духов тут как бы ни при чем, перед ней имеет место быть какой-то приятель или знакомый Влада. Вот только этот его запах… – Я никак не могла достучаться, и э-э… извините, не знаю, как вас зовут, этот мужчина мне помог.

– Ладно, все равно теперь, – махнул рукой Влад. – Пошли ко мне.

Все трое, не обращая более внимания на непрекращающийся щебет и чириканье, доносившиеся с дивана, вышли на лестницу.

Тут призрак схватил Влада за мокрый рукав и вынудил обернуться:

– Погоди. Где брат?

– Чей? – изумленно спросил он, слегка сморщившись. – Да ты пьян, черт!

Только тут до Александры дошло, что запах тления, померещившийся ей, ни при чем. От благожелательного «призрака» изрядно несло спиртным! Но не формалин же он пил, в самом деле, потому что пахло и формалином.

Странно: если до сей минуты «призрак» преотлично держался, то, узнав, что он, оказывается, пьян, начал буквально рассыпаться на глазах. Ноги подкашивались, руки совершали бестолковые движения, голова моталась, а глаза бессмысленно шныряли от Влада к Александре.

– Мой бра-ат… – проблеял он. – Ге… Гелька! Гелий где? Куда ты его, с-сво-ло-чу…

Он икнул и тупо погрозил Владу кулаком.

– Господи! – изумленно сказала Александра. – Гелий? Так это ваш брат?!

Черные глаза попытались сфокусироваться на ней. Странно ощущение, будто это не глаза, а дыры какие-то. Наверное, оттого, что зрачки совершенно расплылись.

– Гелий, такой худенький парнишка, он в автодорожном техникуме учится? Это ваш брат?

– Мо-ой? – протянул «призрак» словно бы неуверенно. – Ге-лий? Да-а?

– Вот именно, – с досадой махнул рукой Влад. – У него, у козла этого, в самом деле есть братишка, который учится в автодорожном техникуме. Его зовут Гелий. А ты откуда знаешь, скажи на милость?

– Да его сегодня по «Скорой» отвезли из нашей поликлиники, – объяснила Александра, отметив мимоходом, что Влад наконец-то сменил свое чопорное «вы» на «ты». Это же надо, даже стоя под потоками грязной воды, хлынувшей с потолка, они кричали друг другу: «Держите таз!» и «Бегите к соседям!», а тут вдруг… Все, наверное, Влад окончательно «дошел», выяснение отношений с этим пьяницей стало просто-таки последней каплей – как в переносном, так и в буквальном смысле.

– По «Скорой»? – взвился бывший «призрак». – Я так и знал, что это ты!..

И он снова полез на Влада с кулаками, но тот оттолкнул его так, что «призрак» оступился и грохнулся на ступеньки.

Господи, еще только драки сейчас не хватало! Надо что-то немедленно делать…

Вот чему Александра в жизни научилась, так это обращаться с пьяницами. Высоковские закоулки давали в этом смысле материал богатейший, уникальнейший! Единственный способ пробиться к сознанию пьяного вдрабадан, а также в дупель, втемную, вмертвую, в сиську человека, – это заставить его посмотреть тебе в глаза. Усилие, которое потребуется, чтобы сфокусировать взгляд, и будет той лазейкой, в которую могут проскользнуть разумные слова. Хотя чаще всего лазейка оказывается слишком тесна и чересчур быстро захлопывается…

– Я сама вызывала «Скорую»! – крикнула Александра, рывком поворачивая к себе пьяницу и впиваясь взглядом в черные блуждающие глаза. – Врача звали Ольга Ивановна, Влад тут совершенно ни при чем! А увезли Гелия в Пятую градскую. Он, кстати, очень беспокоился, мол, надо брату позвонить, сообщить, что случилось. Наверное, он вам звонил, звонил, а вы в это время наливались почем зря в какой-нибудь забегаловке!

– Почему-у? – внезапно обиделся «призрак». – Я пью только в морге!

Да, юмор…

Александра растерянно оглянулась. Влад смотрел на нее странно расширенными, остановившимися глазами. А может, это вовсе и не юмор, вдруг промелькнуло в голове. Может, перед ней и впрямь оживший мертвец из морга?! Недаром же от него так приторно несет формалином!

Рука сама собой поползла ко лбу, чтобы спастись за крестным знамением, и вдруг внизу громыхнула дверь, по ступенькам затопало множество ног и на лестнице показалась худенькая девушка в тяжелой куртке, но с непокрытой головой. Черные волосы, постриженные а-ля Мирей Матье, обрамляли маленькое личико, сверкали большущие любопытные глаза, но еще ярче сверкал глазок объектива телекамеры, которую держал в руках спутник девушки – столь же субтильный молодой человек с длинными волосами, стянутыми на затылке.

Александра, у которой с видеокамерами были с некоторых пор связаны только неприятные ассоциации, невольно отпрянула, но сверху стоял Влад, слева валялся на ступеньках «призрак», справа качались перила, к которым нельзя было прислониться без риска ухнуть вниз, а снизу напирала девушка с черными волосами.

– Снимай! Все время снимай! – велела она и поднесла поближе к губам сетчатый шарик микрофона, шнур от которого тянулся к третьему парню, несшему какой-то чемоданчик. – Здравствуйте, я Ирина Плетнева. Наш репортаж мы ведем непосредственно из «дома с привидениями», вот перед вами их сразу трое, прошу любить и жаловать. Только они почему-то мокрые. Что, трубы прорвались, наконец? – с некоторым ехидством спросила она и проворно подсунула микрофон Владу, который от изумления только пожевал губами, но так ничего и не смог сказать, растерянно водя взглядом по неожиданным гостям.

– Трубы тут ни при чем, – сказала Александра и даже отпрянула, с такой скоростью металлически пахнущий микрофон оказался притиснут к ее лицу. – Соседи заснули, не выключив воду в ванной.

– Давно вы тут… обитаете? – таинственным шепотом спросила Ирина Плетнева. – А если не секрет, трудно проходить через заколоченные двери? Или вы предпочитаете прямиком сквозь стены?

Теперь настала очередь Александры терять дар речи, и, видя ее растерянность, теледевушка решила наконец смилостивиться. Стиснула маленькой лапкой микрофон, повернулась к камере:

– Как вы уже, наверное, догадались, дорогие зрители, привидения тут ни при чем. Вы видите перед собой обитателей дома номер 15 по Нагорному переулку – того самого дома, который городская администрация намерена передать под приют для бездомных животных. Из наших репортажей вы знаете, какие усилия пришлось приложить нам, активистам, чтобы заставить администрацию раскачаться и решить, наконец, этот наболевший вопрос. Однако мы никак не можем приступить к ремонту здания, потому что здесь до сих пор остаются жильцы, нипочем не желающие переезжать в новые, благоустроенные квартиры и освободить дом. А все это время десятки бездомных животных бродят по улицам, становясь жертвами службы санитарной очистки города, работники которой не делают различия между одичавшими дворовыми животными и случайно оказавшимися на улице домашними. Наши телефоны буквально разрываются от возмущенных звонков тех, кто потерял своих четвероногих друзей. Понимаете, ведь о судьбе пропавшего животного совершенно невозможно узнать! Если люди, к примеру, могут прийти в морг для опознания близкого человека, то…

При слове «морг» пьяный, доселе продолжавший сидеть на ступеньках и как бы даже задремавший, вдруг встрепенулся и принялся озираться с выражением внезапно разбуженного человека.

Ирина Плетнева покосилась на него, но продолжала так же бойко:

– …то хозяевам пропавших собак и кошек обратиться некуда. Наш приют и кабинеты стерилизации, которые мы намерены открыть, сделают содержание саночистки практически ненужными. Как вы думаете, почему в развитых странах не существует проблемы бродячих животных? Потому что их там нет! Бездомные животные стерилизованы, поэтому они не размножаются! Мы призываем к…

– Это как же? – перебил пьяный, с немалым усилием сводя разбегающиеся глаза в одном направлении. – Кобелям яйца стричь будете?

Ирина выронила микрофон. Александра, у которой за жизнь выработался великолепный навык ловить падающую посуду (почему-то у нее вечно все сыпалось из рук, Карина даже называла ее чемпионом мира по разбиванию чашек и блюдец!), проворно нагнулась и поймала его у самого пола.

– Пошел вон! – яростно крикнул Влад. – И не смей больше появляться в таком виде, понял?

Пьяный послушно поднялся, цепляясь за перила, и на какой-то миг Александре показалось, что сейчас он рухнет прямиком на первый этаж, прихватив с собою несколько балясин, однако обошлось: кое-как, шатаясь, он сполз-таки по ступенькам, и вскоре в подъезде хлопнула дверь, возвещая о том, что, по крайней мере, один из призраков покинул «дом с привидениями».

– Спасибо, – сказала Ирина, принимая у Александры микрофон. – Спасибо большое! А вас как зовут? Вы давно живете в этом доме? И почему не переезжаете?

– Меня зовут Александра Синцова, – пробормотала она, сосредоточенно уставившись в сетчатый шарик и испытывая тот священный ужас, который неминуемо овладевает всяким нормальным человеком при общении со средствами массовой информации, особенно – техсредствами. – И я тут вообще не живу, я просто пришла навестить своего знакомого. Вот он, его зовут Влад Рутковский. – Она махнула в сторону Влада, и тот сделал какое-то конвульсивное движение, не то пытаясь отпрянуть, не то шаркнуть ножкой. – Он не переезжает потому, что никак не может найти человека, у которого снял квартиру. Нельзя же просто так все бросить, правда? А соседи, которые нас залили, – старики, они живут в этом доме шестьдесят лет, вы представляете?!

– Нет, – честно ответила Ирина, которой и самой-то было небось раза в три меньше. – А им самим тогда по сколько?

– Да под восемьдесят, наверное, – ответила Александра, все еще не в силах преодолеть этот непонятный приступ словоохотливости, вдруг овладевший ею. – Ну разве можно таких людей срывать с места? Да они просто не перенесут переезда, вы понимаете? Не лучше ли оставить в покое, тем более что их совершенно не напрягают ни облупившиеся стены, ни протекающий потолок. Почему надо непременно выселить? Лечебница ваша и приют могут разместиться в остальных квартирах, старики вам еще помогать будут. Цели у вас благие, да, но ведь и о людях надо думать, не только о собаках!

Она прикусила язык, решив, что обидела хорошенькую репортершу, однако та улыбалась.

– Как видите, проблема приобрела новый, неожиданный оттенок, – с откровенным удовольствием сказала Ирина, поворачиваясь к камере. – Городская администрация, как всегда, оказалась на высоте, не только сунув старую развалину Обществу защиты животных, но и поставив нас в очень непростое положение. А ведь мы искренне верили клятвам Лома Исааковича Летящего, нашего мэра, что жильцы этого дома просто-напросто шантажируют администрацию, пытаясь вытянуть квартиры не только для себя, но и для своих близких, которые здесь не прописаны. Мы даже планировали явиться сюда завтра с нашими питомцами и провести демонстративное облаивание этих шантажистов. Оказывается, все не так просто, и это не первый случай, когда господин мэр пытается манипулировать СМИ, скармливая им заведомо неточную информацию, чтобы направить общественное мнение в нужном для себя направлении. О том, как разрешилась проблема по расселению «дома с привидениями», вы узнаете из наших следующих репортажей. Ирина Плетнева, Алексей Урванцев и Семен Барушкин – специально для телестанции «Золотой дождь».

Красненький глазок видеокамеры погас.

– Здорово получилось! – жизнерадостно сияя глазами, сказала Ирина Александре. – Классно! Сейчас же, немедленно, пойду к этим вашим божьим одуванчикам и возьму у них интервью. Хотя, вы говорите, там какое-то затопление? – спохватилась она, скользнув взглядом по мокрому Владу, зябко обхватившему плечи. – Наверное, им не до нас? Ну ничего, завтра приедем. Уходим, ребята! – махнула она рукой, и ее команда покорно начала отступать, путаясь в проводах и сматывая их на ходу.

А личико Ирины вдруг сделалось озабоченным:

– Слушайте, как же вы будете здесь ночевать? Если у вас такой вид, значит, все в квартире вообще промокло? Может, вас пристроить где-нибудь? Если хотите, поехали ко мне, у нас, правда, всего одна комната, но ничего, в тесноте да не в обиде.

Какая же прелесть эта оголтелая защитница собачьих прав Ирина Плетнева!

– Спасибо, – ласково сказала Александра. – Мы лучше ко мне поедем, правда, Влад? Здесь и в самом деле невозможно будет ночевать, так что давайте – переоденьтесь, включите колонку, заприте дверь – и пойдем ловить такси.

– Не надо никаких такси! – решительно перебила Ирина. – Я у вас в некотором роде в долгу, вы мне здорово помогли сегодня. Поэтому мы вас элементарно подвезем. У нас «рафик», места в нем предостаточно. Вы где живете?

– Возле Средного, – ответила Александра, поеживаясь под странным взглядом Влада и только теперь начиная понимать, что вообще-то натворила. Она его недвусмысленно зазвала к себе ночевать! Неудивительно, что он так на нее смотрит…

– Ну, только вы, ребята, не тяните, – заторопилась Ирина Плетнева. – Нам же надо сдать материал, чтобы прошел в вечерних «Новостях».

– То есть эта была не прямая трансляция? – уточнил Влад. – А я-то думал…

– Ну что вы, – снисходительно ответила Ирина. – Прямая – это довольно сложно, техники побольше задействовано. Но какая разница? Нас на студии уже ждут, прямо дымятся от нетерпения, материал сразу вырвут из рук, кое-что подмонтируют, подчистят – и буквально через два часа он будет в эфире. Поехали, поехали! – нетерпеливо топнула Ирина, и лестница со стоном завибрировала. – Господи Иисусе! – Девушка пошла бочком, по стеночке, шепча, словно боясь даже звуком голоса поколебать обветшалое пространство: – Пожалуйста, собирайтесь поскорее!

Спустились, наконец. Ирина сказала, что будет ждать в машине, и Влад с Александрой вошли в квартиру.

– Переоденусь, – буркнул Влад. – Я быстро.

Он скрылся в комнате, а Александра принялась надевать в прихожей пальто. Как ни странно, оно совершенно не промокло – очевидно, потому, что этот этаж имел крен в противоположную сторону. А разве так может быть? Наверное, может… Александра старательно размышляла о причудах осадки старых домов, чтобы не дать мыслям потечь совсем в другом направлении.

До чего же странно посмотрел на нее Влад! И не сказать, что с радостью. Вообще он как-то внезапно притих, когда выяснилось, что придется ехать к Александре. Такое ощущение, что ему просто не хочется всего этого: ни ехать к ней, ни…

О господи, а вдруг она все неправильно понимала?! Подумаешь, поцелуи в машине! Это была просто разрядка напряжения, владевшего ими обоими после побега от Ростислава. Ну а если на улице он поцеловал Александру, так что ему оставалось делать, если она с разбегу кинулась ему на шею? Нормальная ответная реакция. А потом он понял… понял, что вовсе не хочет ее. Готов помочь всеми силами, но только как друг. То есть Александра совершенно напрасно занимала оборонительную позицию в кресле – ей ничего не грозило. И они спокойно провели бы ночь в разных комнатах – по-братски, так сказать, по-товарищески. А теперь это приглашение… Влад, наверное, пришел в смятение: в постель с Александрой ложиться ему вовсе не хочется, а вроде бы как бы надо. То есть он решил, будто она этого хочет, а все ее охранительные маневры были не более чем кокетством, для раздувания огня, так сказать.

Вот это называется – листья дуба падают с ясеня…

Она даже согнулась от стыда, но в следующую секунду ей пришлось выпрямиться и принять самый равнодушный вид: послышались шаги Влада. Он вышел из комнаты в других джинсах и другом пуловере, сером. Надо полагать, и внизу было все другое… Александра с ненавистью ущипнула себя за руку, да так, что чуть не вскрикнула.

Черт! Она становится настоящей сексуальной маньячкой! Да за целую жизнь не думала о сексе столько, сколько за последние двое суток! Самое смешное – в этом Александра призналась себе с немалым облегчением, – что никакой постели, кроме своей собственной, одинокой, не побоюсь этого слова, девичьей, ей сейчас не хочется совершенно. То есть равнодушие Влада, по большому счету, весьма по сердцу. Только как бы дать ему это понять, чтоб не мучился? Вон какой угрюмый, даже не смотрит на нее…

– Ну, пошли, что ли?

– Пошли…

К счастью, в телевизионном «рафике» сидеть им пришлось порознь. Ирина устроила Александру рядом с собой и водителем на переднем сиденье, а Влада затолкали в салон, к операторам и аппаратуре. Всю дорогу Ирина чирикала своим нежным голоском, посвящая Александру во все перипетии сражений защитников собачьих и кошачьих прав с чинушами из городской администрации вообще и с мэром. Задорная девушка не нуждалась в собеседнике – ей требовалась только аудитория, и бессловесная Александра, похоже, вполне ее устраивала. Когда в пламенных речах Ирины проскальзывали мимолетные паузы, Александра всем существом вслушивалась в то, что происходило сзади. Сзади переговаривались между собой Урванцев и Барушкин, а Влад молчал, как убитый.

«Надо дать ему понять, что я ни на что не претендую, – подумала Александра. – А то еще сбежит от меня, как гоголевский Подколесин, в окошко! А у нас хоть и соединен потолок с полом, как во всякой хрущевке, но все-таки четвертый этаж. Высоковато, если в окошко!»

Она очень старалась, но развеселиться не получалось, и, когда машина наконец-то въехала во двор и Александра начала прощаться с Ириной, она знала, что улыбка у нее вышла довольно-таки унылая.

«Рафик» проворно умчался, подскакивая на выбоинах и озаряя светом фар окрестности, а Александра привычным взглядом окинула двор.

Это же надо! Черным джипом даже и не пахнет! Неужели Ростислав отстал-таки от нее?!

Влад тоже огляделся.

– Похоже, твой приятель нас, наконец, потерял, – сообщил он так уныло, как будто Ростислав шел за ними след в след, тяжело пыхтя в затылок.

Александра невольно вспомнила чье-то многоопытное утверждение, что все мужчины – сущие дети малые, жизнь для них – просто игра. А ведь, похоже, и в самом деле оно так! Владу, наверное, доставляло удовольствие играть с Ростиславом в прятки. Вернее, в догонялки. Ну а Александра, конечно, была тут ни при чем. Любопытно все-таки, ну что в ней есть такое, что в конце концов заставляет мужчин относиться к ней как к некоему предмету обстановки, который можно в любую минуту задвинуть подальше?!

Она с силой пнула дверь и ворвалась в подъезд. Молчание Влада вдруг стало невыносимым.

– Между прочим, я забыла сказать твоему пьяному другу, что можно было очень просто узнать, как себя чувствует этот юный автодорожник, его братишка. Ну и имя у него! Гелий – это же надо! Его по «Скорой» отвезли в Пятую Градскую, а у меня там в хирургии старый знакомый работает, Костя Виноградский, – тараторила она каким-то неестественно-громким голосом.

Господи! Что она несет? Костю-то Виноградского зачем выдернула из посыпанного пеплом прошлого?!

А Влад молчал. На площадке второго этажа Александра оглянулась. Ну и видок у него! Да с таким лицом только на плаху восходить, а не к девушке в гости направляться!

«Черт с ним! Сейчас сразу уйду в комнату Карины и запрусь изнутри, чтоб не боялся. Хотя он, наверное, хочет есть… А у меня, как всегда, только пельмени. Ничего! Перебьется! Ужин – отдай врагу!»

Она бежала вверх по лестнице, согнувшись под тяжестью своих яростных мыслей, и внезапно уткнулась в какого-то человека, преградившего ей путь.

Вскинула голову – и громко ахнула от неожиданности.

Господи! Да ведь это Ростислав!

Александра отпрянула – и не упала только потому, что наткнулась на Влада, который стоял ступенькой ниже. «Наверное, джип был спрятан в другом дворе», – промелькнула мысль, как будто сейчас это было самым важным. Она не сводила с Ростислава глаз и видела, как изогнулись в презрительной усмешке его губы.

– Ну-ну, – сказал он странным голосом, а потом стиснул челюсти так, что желваки забегали по щекам.

Постоял еще мгновение – и, обогнув Александру, сбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки.

Только когда хлопнула дверь внизу, Александра смогла перевести дух. Потащилась наверх, тяжело цепляясь за перила и тупо размышляя, что напрасно ругают хрущевки за хлипкость, вон какие крепкие здесь перила, если бы она так повисала на перилах в «доме с привидениями», то уже давно валялась бы на первом этаже с переломанной шеей…

Кое-как, не попадая прыгающим ключом в скважину, открыла дверь, обернулась к Владу:

– Проходи, раздевайся.

Прикусила язык…

Он стоял набычившись, точно так же, как Ростислав, катая желваки по щекам.

– Влад, ты что? Проходи.

– За каким чертом ты меня сюда притащила? Я только сейчас понял… – выговорил он сдавленно. – Только сейчас понял, что ты меня просто за нос водишь! Меня и его, этого твоего!.. – Он поперхнулся, словно проглотил какое-то слово. – Цену себе набиваешь?

– Вла-ад…

– Сам знаю, как меня зовут! – рявкнул он. – С ним переспала, не понравилось, ладно, с другим решила попробовать, ну так и отшила бы мужика. Нет, сочинила целый детективный роман: ах, большой черный автомобиль, ах, такой-то номер… Прекрасно знала, какой номер у машины твоего любовника!

– Да погоди! – беспомощно проронила Александра. – Это ведь ты мне сказал, ну, что твой шофер видел какие-то цифры, а они совпали с номером Ростислава… При чем тут я? И ты ведь сам видел, что тут было, когда пришел, ты же сам с ним дрался…

– Дурак был, вот и дрался! – огрызнулся Влад. – Милые бранятся – только тешатся! Вот и тешься с ним, пока не надоест, а меня в это дело не впутывай, поняла?

И, круто повернувшись, он ринулся вниз так же стремительно, как минуту назад – Ростислав.

Когда внизу шарахнулась о косяк дверь, Александра закрыла глаза и минуточку постояла так. Под стиснутыми веками мельтешили разноцветные пятна. Наконец приступ головокружения прошел, она кое-как разлепила склеенные слезами глаза и заперла дверь. Сбросила одежду прямо на пол и залезла в ванну. Долго-долго сидела под горячим душем, опять и опять намыливая голову, словно пытаясь вымыть оттуда все мысли. Впрочем, на те беспорядочные ошметки, которыми сейчас была набита ее голова, совсем не стоило изводить столько хорошего шампуня…

Долго вытиралась, долго причесывалась, почти с наслаждением ощущая чугунную тяжесть усталости, медленно распространявшуюся по телу. Спать, только спать!

Включила свет в своей комнате и застыла на пороге. Так и не нашлось сил войти сюда утром – господи, да, кажется, век с тех пор прошел! По-прежнему смято покрывало, по-прежнему валяется на полу зеленый шелковый халат. А это что такое на светлой шелковой обивке? Что за пятна?!

Ростислав. Ростислав. Ох, какое у него было лицо там, на лестнице… Странно: ведь он мог бы положить их с Владом двумя выстрелами в упор. К примеру, если пистолет с глушителем, никто ничего не услышал бы.

Ну, значит, у него был пистолет без глушителя, и он просто не хотел рисковать.

Ростислав – это какое же будет уменьшительное имя? Ростик? Смешно. Наверное, просто Слава. Славка…

Александра положила руку на горло и пошла в комнату Карины. Щелкнула включателем бра. Постояла минуточку, водя глазами по сторонам и собираясь с силами, потом решительно сдернула плед. Надо лечь в постель сестры, не то опять не выспится. А выспаться надо, потому что иначе не выдержать всего этого бреда, вдруг навалившегося на нее. Ну, не хотел Влад быть с ней, ну и что, ну разве обязательно ему устраивать такую идиотскую сцену, чтобы избавиться от этой «приятной» перспективы?!

Нет, не думать, не думать.

Александра аккуратно сложила плед, отвернула уголок одеяла, подняла подушку, чтобы взбить… и почувствовала, что дыхание комом стало в горле.

Под подушкой лежала маленькая цветная фотография. Карина сидит, положив голову на плечо молодому человеку. Лицо у нее какое-то странное, не то встревоженное, не то счастливое, сразу и не определишь. А мужчине ситуация, похоже, не доставляет большого удовольствия. Улыбка деревянная, брови нахмурены. И вдобавок он получился чуть не в фокусе, как будто дернулся в самый момент съемки. Может быть, хотел отвернуться, спрятать лицо, да не успел?

Впрочем, изображение смазано не так уж сильно: Александра с первого взгляда узнала Ростислава.

Замерло сердце.

– Вот оно что… – сказала тупо, не понимая, о чем говорит.

И вдруг, не в силах смотреть на эти два лица, которые были так близко друг к другу, резко перевернула карточку.

На обороте жирно написано несколько цифр. Чем это? Похоже, контурным карандашиком для губ! Карина любила именно такой оттенок – цвета сливы. Наверное, это она писала. Номер телефона, что ли? Точно, номер сотового телефона: 8-795-95-00.

Нетрудно было понять, чей это телефон.

* * *

– Привет, это я.

– Ну?

– Что – ну?

– Откуда звонишь?

Тяжелый вздох:

– От верблюда по-прежнему…

– То-то мне показалось, будто звонок междугородный!

– Да.

– Ну, что там еще? Чего тянешь?

– Такие дела. Никак не могу их закончить.

– Все те же проблемы?

– Осталась одна.

– Отлично! И что тебя задерживает?

– Да все тот же тип.

– Ну так начни с него, что, тебя учить, что ли?!

– Да это знаешь, какой лось? Скорее, он с меня начнет и мною кончит. Не так все просто, как тебе по телефону кажется.

– Мне по телефону кажется, что ты сам себе проблемы создаешь. Разруби ты этот гордиев узел – и возвращайся, наконец. Неужели не понимаешь, что, чем дольше ты там торчишь, тем больше всяких моральных грузил на себя навешиваешь? Из таких мест надо уходить сразу, немедленно, а ты небось, как Родя Раскольников, волей-неволей таскаешься на то место, где убил старушку-процентщицу.

– Со старушкой вопрос тоже решен…

Ого, сколько усталости в собственном голосе. Нет, нельзя так распускаться, надо взять себя в руки.

– Ладно, батя. Не бери в голову. Я плохо спал, изнервничался, вымотался, как зверь. Лучше скажи, как дела там?

Голос в трубе дрогнул:

– Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы. Все хорошо. Все настолько хорошо, что ты даже не представляешь!

– Ну да, где уж мне, убогому!

– Слушай, спасибо, спасибо тебе. Я так благодарен, что… Я даже не знал…

– Спокойно, батя. Спокойно. Не надо слов. Мне это было нужно так же, как тебе. Все-таки не о чужом человеке речь идет. Передавай ему привет.

– Он о тебе спрашивал.

– Да ты что?! Спрашивал?

– Ну да. Так слабенько: «Где Славка?» Чуть не первые его слова.

– И что ты ответил?

– Что ты скоро вернешься. Возвращайся, сын! Покончи со всем этим и возвращайся.

– Погоди. А что ты скажешь, если я вернусь, не покончив?

В трубке воцарилось молчание. Потом далекий голос осторожно произнес:

– Не понял…

– Да ладно, не слушай меня. Сам не соображаю, чего бормочу. Нельзя концов оставлять, это ежу понятно. Вдобавок у меня появились подозрения, что у сестры запросто может оказать мой фейс.

– Твой – что? Твой кейс?

– Не кейс, а фейс. Лицо.

– Лицо? Изображение? Ты что, сфотографировался с ней на память?!

– Да ты меня, как я вижу, полным идиотом считаешь? Не фотографировался я с ней на память, успокойся! Но… знал бы ты, как по-дурацки складываются обстоятельства! Я и так практически не спускаю глаз с нашей проблемы, а в самый последний момент ситуация вырывается из рук.

Ему было слышно тяжелое дыхание старика.

– Эй, как там твоя астма?

– Все мое ношу с собой. Да плюнь, о чем мы говорим? Сейчас главное – ты. Слушай, конечно, мне легко отсюда советовать, но…

– Но?

– Знаешь, говорят, тюремщики за время долгого общения иногда привыкают к своим жертвам и даже начинают их жалеть. Понимаешь, о чем речь?

– Понимаю. Но я ведь не тюремщик – я палач. А у палачей, как правило, нет времени привыкнуть к человеку, которого требуется прикончить. Вжик – и готово. Как говорится, мой меч – твоя голова с плеч.

– Славка, не надо так…

– А как? Есть другая формулировка? Тебе было бы желательно представлять меня идиллическим дворником, который просто и весело заметает следы вчерашнего преступления свежевыломанной метелочкой, а она вся в зелененьких листиках, а на голове у него – веночек, и раннее утро, и солнышко светит, и птички кругом поют!

Он резко оборвал себя, услышав, что дыхание в трубке стало еще тяжелее и надсаднее.

– Извини. Зря это я… Нервы шалят. Ладно, до связи.

– Слава, погоди!

Но он бросил трубку, оборвав разговор. Да ну, в самом деле, хватит воду в ступе толочь. Не стоило вываливать все это вот так на старика, но уж больно сволочной денек нынче выдался, сожрал весь стратегический запас сил.

Выходя из кабинки, привычно окинул взглядом почтовое отделение. Сегодня здесь вообще пустыня. Вот и отлично!

Постоял на крылечке, глубоко вдыхая морозный воздух. Сразу стало легче. Звезды холодновато смотрели на него с небес – маленькие, такие колючие, что при взгляде на них начинали слезиться глаза.

Вот уж кому точно все до лампочки! До фени. До фонаря. По фигу. По… Вот так и надо жить, так и надо воспринимать мир! Разделяя близкое и далекое! Есть нечто для тебя святое – это семья. Ничего, что она состоит всего из двух человек, старого да малого. Это якорь твоего существования, единственное, что не дает сорваться и понестись по равнодушной планете, как перекати-поле. Значит, все, что идет на пользу твоей семье, во здравие всех ее членов, изначально хорошо и должно быть лелеемо любой ценой. А все, что приносит ей вред, даже гипотетический, должно быть сметено с дороги. Сообразуясь с этим и следует вырабатывать для себя моральные устои. И велика ли беда, если иногда они входят в прямое противоречие с так называемыми общественными нормами? Велика ли беда, если иногда кажется, будто твое собственное сердце не выдержит всего этого, всей этой боли, в которую ты его окунул? Если иногда с тоской думаешь, что Александра… что ты и Александра, вы могли бы…

Нет!

Он так резко мотнул головой, что покачнулся, оскользнулся на гладких, подмороженных ступеньках и едва не слетел с крыльца.

Зло топнул.

Все-таки в некоторых смыслах он живет в городе клинических идиотов. Здесь и так страшно скользко зимой, потому что оттепели беспрестанно чередуются с заморозками, однако крылечки у вновь построенных или отремонтированных офисов почему-то все замощены необычайно скользкой сверкающей плиткой. Смесь французского с нижегородским! В сухую погоду это очень красиво, ну а зимой люди каждую минуту натурально ходят между жизнью и смертью. У городского начальства какая-то мания увеличивать общий травматизм! Эх, нет на них умного человека, который сломал бы на таком крылечке руку или ногу – и содрал бы с владельцев офиса по суду кругленькую сумму. Правда, у нас это не очень принято, а вон в Штатах, рассказывали, какая-то дама пролила на себя кофе, поданный ей в машину, и высудила у бедных биг-маковцев аж два «лимона». Вот бы сейчас упасть и высудить два зелененьких «лимона» – они очень не повредили бы. Наконец-то появились бы собственные деньги, а то надоело жить от стариковских щедрот. Щедроты, конечно, немалые, а все же… Строго говоря, именно несчитанные деньги сделали старика таким, каков он есть. Уверен, что все на свете может купить, – и, как правило, оказывается прав. К примеру, сколько народу было завязано в этом деле, – и все работали, как негры, зная, что получат поистине царское вознаграждение. И получили, что характерно! Кроме Сыча… но Сыч слишком много знал, заткнуть ему рот не удалось бы никакой суммой, пришлось бы существовать под угрозой непрестанного шантажа. К тому же мерзавец и так зажился на свете. Он испытал настоящее удовольствие, когда отпустил эту поганую душонку на покаяние!

О чем это он? Ах да, о деньгах. Деньги деньгами, но все-таки существует нечто не продажное и не покупное. Именно то, что заставило его ввязаться в эту жуткую авантюру, которая, чем дальше, тем больше пахнет кровью…

Он с сожалением оглянулся на дверь почтового отделения, забитую фанеркой там, где разбилось стекло. Это называется, без портков, а в шляпе. Крылечко дороженой смертоубийственной плиткой замостили, а стекло новое купить пожмотились. Нет, не будет он тут падать и судиться с почтой не будет. Все равно не высудишь ни хрена, да и некогда ему по судам бегать.

Спустился к машине, открыл дверцу – и, как всегда, испытал прилив почти чувственного наслаждения, забираясь внутрь. За рулем он ощущал себя куда уверенней, чем на ногах. Этакое проявление техногенного кентавризма! Без труда мог бы провести целый день за рулем, что, между прочим, и приходилось делать довольно часто.

Включил радио.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего, жалею ли о чем?

Нет, это просто клиника какая-то! Достал, натурально достал его этот угрюмый маленький поэт со своими переживаниями. Что же мне так больно и так трудно, видите ли. Да что ты знаешь о боли? А вся трудность в этой новой безвинной крови, которой предстоит обагрить руки. Вроде бы не так велика беда – каплей больше, каплей меньше, а получается, что велика…

Хотя он, этот темноглазый поэт с усиками и большими эполетами, кое-что знал о крови. На Кавказе немало ее пролил небось. А как на дуэль пришел, косточками вишневыми плевался: мне, мол, все по фигу! Вряд ли тебе это было так уж по фигу, парень.

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!

Хватит! Надоело!

Он выключил радио и так сильно нажал на газ, что мотор зачихал и какое-то время вообще не желал заводиться. Неужели и верному джипу тоже захотелось забыться и уснуть? Ладно, потерпи еще немного, кентавр!

* * *

– В данное время абонент недоступен. Попробуйте позвонить по этому номеру через некоторое время.

Голос у электронной дамы был усталый, словно она не выспалась. Конечно! Александра и сама не спала, и технике не давала: набирала номер буквально через каждый час, когда вырывалась из дремы. Потом снова проваливалась в дерганый, мучительный сон, вдруг пугалась, что Ростислав появился на связи, а она проспит, подхватывалась, зажигала свет, ставила к себе на кровать старенький аппарат и накручивала потрескивающий диск, чтобы снова услышать бессонный женский голос, и промолчать, и положить трубку, и снова лечь, прижав ладони к лицу и не давая пролиться слезам, которые так и подкатывались к глазам, а иногда все же прорывались… А что бы она сказала, если б он все же ответил? Неизвестно!

Утром встала с опухшими веками. С трудом разлепив их, долго, с туповатым изумлением, смотрела на часы. Был уже десятый час, ничего себе! Никогда не спала так долго. Надо думать, удалось покемарить и Ростиславу. Последний раз она звонила, когда было еще совсем темно. Рука сама потянулась к телефону, начала привычно накручивать цифры.

– В данное время абонент недоступен. Попробуйте позвонить по этому номеру через некоторое время!

Ого! Техника, похоже, отлично выспалась! Голос просто-таки пахнет горячим кофе, и душем, и увлажняющим кремом для лица!

Александра с силой надавила на рычаг, чувствуя такую ненависть, что у нее сразу заломило в висках. Интересно, где Ростислав шлялся всю ночь? Глупее всего, если это вовсе не его телефон… Ладно, надо самой скорее выпить кофе. Все остальное потом.

Приведя себя в порядок и взбодрившись кофеином, начала уборку в квартире. Это ее всегда успокаивало, как если бы, раскладывая и расставляя по местам вещи, вытирая пыль и надраивая пол, Александра наводила порядок заодно и в собственной душе. Но сегодня желаемого эффекта добиться на удалось.

Начала было складывать постель, чтобы убрать ее в диван, да так и оставила, чтобы не смотреть на испорченную обивку. Да-да, она спала на своем диване, на своем собственном, на том самом, историческом. Не хватило сил до конца отвернуть одеяло сестры и посмотреть на простыни.

Глупости, конечно. У Карины было время все убрать, спрятать концы в воду. Но все же Александра, дрожа в непонятном ознобе, пошла среди ночи к себе и расстелила свою постель. Уж ее-то простыни не были осквернены, им с Ростиславом они тогда совершенно не понадобились.

Им с Ростиславом… А Карине с Ростиславом? Карине с тем же самым Ростиславом? Хотя правильнее, конечно, будет сказать: Александре с тем же самым Ростиславом, потому что, когда бы у Карины с ним все это ни произошло, оно произошло раньше, чем у Александры – с ним же. Итак, сначала он убил младшую сестру, а потом лег в постель со старшей. Нечего сомневаться относительно своей участи – Ростислав прикончил бы ее в ту же ночь, если бы не Влад.

Нечего сомневаться… а ты, выходит, все еще сомневалась?! Выходит, так.

О чем она сейчас жалела – отчаянно, до слез, – что у нее не было телефона Влада. Она уже привыкла обсуждать с ним свои беды, находиться под его присмотром, защитой, ощущать его заботу. Влад был нужен, необходим, как тепло для оледенелого сердца, как лекарство для измученного болью человека. Александра вдруг поняла, что не может быть одна. Больше не может! Сейчас она готова была на все, только бы не оставаться больше одной. Зачем отталкивала вчера Влада холодностью? Почему они не плюхнулись в постель сразу, как только пришли к нему на квартиру? У них было по меньшей мере полчаса до того, как начался потоп. А за полчаса в постели можно многое успеть! Например, можно успеть полюбить мужчину, который… с которым ты…

Она пошла в ванную и умывалась ледяной водой так долго, что заломило лоб. Потом еще раз приняла душ, торопливо оделась и выбежала из дому. Ей нужен был Влад! Необходимо как можно скорее найти Влада!

Двор был пуст. И улица пуста. И все время, пока Александра ехала в трамвае, никакое черное пятно не маячило на хвосте. Очевидно, Ростислав снял слежку.

Следовало бы порадоваться, но почему-то легче на душе не стало. Наверное, сил радоваться у нее уже просто не было…

Александра не знала адреса, по которому была вчера, но обнаружить «дом с привидениями» не составило особого труда. Он жутковато торчал среди старых, облетевших вязов и кленов, печально возвышаясь над своими одноэтажными, куда более ухоженными соседями.

В подъезде отвратительно пахло плесенью, пол сыро поблескивал. Александра долго стучала и звонила в дверь Влада, то и дело испуганно оборачиваясь – эти заколоченные двери действовали ей на нервы, – однако никто не открыл.

Осторожно взобралась на второй этаж – может, соседи знают, где он? Но и здесь никто не отозвался на стук. Либо птички-старички спали, либо упорхнули прогуляться.

Александра осторожно, как альпинист без страховки, спустилась вниз и уныло постояла на крыльце. Или Влад ушел куда-то с утра пораньше, или он вчера вовсе не приходил домой. А вдруг Ростислав на него напал? Подстерег и напал?!

Сама не зная почему, Александра нисколько не задержалась на этой мысли. Глупости. Зачем Ростиславу Влад? Ему не Влад был нужен…

Кстати, с чего она взяла, что Влад вообще отправился от нее домой? Что он, Ихтиандр, что ли, спать в той луже, в которую превратилась его квартира? Пошел ночевать к какому-нибудь другу… или к подруге.

А что? Очень может быть! Милое личико Светика промелькнуло в памяти, и Александра нахмурилась. Поистине, что имеем – не храним, потерявши плачем. Нет, рано плакать! Он ведь мог просто-напросто уйти на работу!

Александра пробежала пустынной уличкой слободки, дворами выбралась на Сенную. До линейной подстанции «Скорой помощи» ехать всего ничего, три остановки. А вот и троллейбус. Знакомый обшарпанный забор. Косое крылечко… и Светик в комнате дежурной.

Поджала свои пухленькие губки, конечно, сразу узнав Александру:

– Нет, Рутковский сегодня не работает. Только в понедельник. Завтра приходите.

Глупо было спрашивать у нее адреса каких-нибудь друзей Влада. Все равно не скажет – это видно по злорадству, сверкавшему в миндалевидных красивых глазах! Но немного отлегло от сердца, когда стало ясно, что Влад – не у Светика.

Александра постояла у ворот подстанции, бессмысленно надеясь на что-то, и побрела по Большой Печерской. Путь ей пересекала улица Нестерова. Александра пропустила вывернувший снизу троллейбус и решила пойти на набережную, побродить над Волгой: может, что-то придет в голову.

И вдруг сбилась с шага. Друзья Влада… во всяком случае, одного из этих друзей, «призрака», она знает. Вчера имела честь лицезреть! Это, наверное, довольно близкий друг, если Влад пригласил его вечером в гости. Не его вина, что приятель явился в самом непотребном виде. Но сейчас-то он уже наверняка проспался и вполне может знать, где находится Влад. Влад даже может быть у него! Конечно, Александра представления не имеет, как этого приятеля зовут и где он живет. Однако есть возможность узнать! Ведь «пьяный призрак» – брат того худенького мальчика из автодорожного техникума, Гелия. А Гелия вчера с подачи Александры «Скорая помощь» отвезла не куда-нибудь, а в Пятую градскую больницу, которая находится на той самой улице Нестерова, где сейчас стоит Александра!

Она побежала вниз по улице, не менее наскольженной, чем любимый Высоковский съезд. Вот и высокое серое здание с просторным крыльцом. Приемный покой, толпятся посетители, несколько людей в белых халатах беседуют с родственниками больных. Захлопотанная дежурная бросила на Александру вопросительный взгляд.

– Здравствуйте. Я участковый врач из поликлиники Советского района. Вчера по моему вызову «Скорая» привезла к вам мальчика по имени Гелий, фамилию, к сожалению, не знаю, с подозрением на малую эпилепсию. Не скажете, как у него дела? Я бы хотела его навестить.

Все прозвучало вполне правдоподобно. Или нет? Конечно, для усиления правдоподобия следовало бы купить парнишке какой-нибудь гостинчик – кто же ходит навещать больных с пустыми руками? Хотя о чем беспокоиться – вон в холле ларечек торгует всякой всячиной.

– Да, привезли парнишку с таким именем, – без энтузиазма ответила дежурная, открывая журнал. – Фамилия его – Мельников, Гелий Мельников. Только он сбежал, знаете ли!

– Как это? – глупо спросила Александра.

– Ну, как сбегают? – раздраженно отозвалась дежурная. – Ногами! Вышел из палаты – и исчез. Говорят, прямо в пижаме и тапочках. Вещи его так и остались в камере хранения. Вчера весь вечер тут такой шорох был по этому поводу, да еще сегодня утром продолжался.

Александра остолбенела у окошка, пока ее кто-то не оттолкнул, прорываясь с вопросом к дежурной. Она покорно отошла.

Уму непостижимо – Гелий сбежал! Почему? Не дозвонился до брата и беспокоился о нем? Судя по тому, что вчера наблюдала Александра, у него были все основания тревожиться. Ну, надо полагать, «призрак», вернувшись, обнаружил братишку дома и успокоился. А Гелий, наверное, почувствовал себя получше и решил не возвращаться в больницу. Но как же он без вещей? И кто теперь подскажет Александре, где искать Влада?

Хотя в чем дело? Гелий ведь наверняка оставил свой адрес! Сейчас она спросит у дежурной…

Александра резко повернулась – и наткнулась на какого-то человека в белом халате.

– Ой, извините, – пробормотала она, скользнув взглядом по его лицу, – и тотчас захотела оказаться как можно дальше отсюда. Потому что перед ней стоял не кто иной, как ее бывший жених Костя Виноградский. Тот самый, которого она вчера в разговоре с Владом мимоходом выдернула из прошлого, – и он, видимо, решил туда больше не возвращаться.

– Алька, привет, – сказал Костя как ни в чем не бывало, приветливо глядя на Александру своими чуть близорукими светло-карими глазами. – Как жизнь?

– Нор… спасибо, хорошо, – оговорилась Александра, вспомнив, что он терпеть не мог слова «нормально». И тотчас разозлилась на себя. Какое ей теперь дело до того, что может терпеть и чего не может терпеть Костя Виноградский?! И опять эта собачья кличка, которой он ее называет и которая стоила ей таких неприятностей! – А ты как? И как твоя мама?

Невольно в голосе ее зазвучали сварливые нотки, но Костя этого, похоже, не заметил. Лицо его сразу стало озабоченным:

– Да так, не очень здорово. Ты же знаешь, какое у нее сердце!

«А вместо сердца – пламенный мотор!» – это еще в 30-е годы, с временным запасом, было нарочно сложено про мадам Виноградскую, несостоявшуюся – и слава богу! – Александрину свекровь. Впрочем, иногда Александре хотелось сказать: «А вместо сердца – каменный топор». Гораздо чаще именно это соответствовало действительности, потому что Алла Илларионовна была клинически безжалостна к людям вообще, а к Александре – в особенности!

Да ладно, чего это вдруг забулькали в душе отголоски прежней бури? Александра сочувственно покивала:

– Передавай привет.

– Спасибо, обязательно. Ей будет очень приятно узнать, что мы снова встретились.

«Как бы не так!»

– А ты что здесь, навестить пришла? Или ищешь кого-то? – спросил Костя, исподтишка оглядывая ее.

Стоп, миленький! Уж не возомнил ли ты, что я тут ошиваюсь ради случайной встречи с тобой?

Перспектива порадовать Костю так напугала Александру, что она поспешно выложила ему всю историю Гелия.

– И вдруг я слышу, что он сбежал! – добавила возмущенно. – Но он был не в себе, это совершенно понятно! И что же, никто не поехал к нему домой, не привез его обратно? Он был совсем больной, мальчишка-то!

– Почему же не ездили? – вскинул брови Костя. – Вчера, когда окончательно поняли, что его нет, таскались среди ночи в эти Щербинки!

– Как в Щербинки? – удивилась Александра. – А он разве живет в Щербинках?

– В том-то и дело, что нет! Адрес указал – проспект Гагарина, номер такой-то, а в том доме кинотеатр «Электрон» находится. Очень смешно! То есть он сознательно дал неправильный адрес, этот твой юный эпилептик.

– Где же мне его теперь искать? – растерянно спросила Александра.

Костя пожал плечами.

– Слушай, а откуда ты знаешь все эти подробности? Ты что, теперь в нервном отделении работаешь?

– Христос с тобой! – очень искренне испугался Костя. – По-прежнему в хирургии. Но дело в том, что сегодня с самого утра, я только на дежурство заступил, один человек уже поймал меня в коридоре и поинтересовался этим Гелием Мельниковым. Ну и я, естественно, навел о нем справки.

– Это, наверное, его братец проспался и спохватился, – неприязненно сказала Александра. – Он такой тощий, как скелет, глаза черные, мрачные, и волосы жидкие, будто прилипшие к черепу, да?

– Ж-ж-жуть какая! – постучал зубами Костя. – Портрет из фильма ужасов. Нет, тот парень был высокий, конечно, но скелетом его никак не назовешь. И волосы никакие не жидкие, а нормальные русые. Глаза светлые. Тоже очень огорчился, что мальчик сбежал.

Волосы русые, светлые глаза… Да это Влад! Решил прийти узнать, как себя чувствует братишка его приятеля.

– У него замшевая просторная куртка, немного потертая? – уточнила Александра, и Костя в ответ покачал головой:

– Никакой куртки на нем не было. Серый свитер – и все.

Она растерянно моргнула. Серый пуловер… Холодноватая нынче погодка, чтобы бегать раздетому по улице! Если только не…

– Он что, на машине приехал?

– Да, – поджал губы Костя. – Я видел, как он после разговора со мной садился в джип. Черный такой.

Александра стиснула руки в карманах в кулаки.

Да ну, глупости. Не может быть! Как будто на всем свете существует только один джип «Чероки» и один растянутый серый пуловер крупной вязки… И еще не факт, что он был растянутый, а вязка – именно крупная!

– Слушай, а кто он, этот парень, который про Гелия спрашивал?

– Преподаватель из автодорожного. Оказывается, я его оперировал по поводу аппендицита два года назад, поэтому он меня разыскал и начал пытать. Конечно, я не помню его, за два года сколько людей прошло, да и операция рядовая, но он-то меня отлично запомнил!

Да, Костя не умрет от скромности. По-прежнему уверен, что каждое движение, которое он сделает своим скальпелем, – благодеяние для всего человечества. Конечно, он великолепный хирург, но Александру всегда страшно раздражала его заносчивость. Хотя, может быть, она просто завидовала? Сама ведь тоже когда-то мечтала стать хирургом, но поняла, что постоянное созерцание развороченного человеческого тела – не для ее слабых нервишек. А вот у Кости, при всей его внешней мягкости и робости перед мамашей, нервы – как стальные канаты.

– Преподаватель из автодорожного, – повторила Александра. – Ну, тогда все ясно.

– Что ясно?

– Почему он Гелием интересуется.

– Ну да. Оказывается, у них вчера вечером должна была быть какая-то консультация, которую вел этот Ростислав Сергеевич…

– Кто?!

Костя растерянно моргнул.

– Ростислав Сергеевич. Это его так зовут, преподавателя.

Та-ак… Серый пуловер, русые волосы, светлые глаза. Джип «Чероки» у крыльца. И – как последняя гирька на весах, чтобы все сошлось точь-в-точь: Ростислав!

– Алька, ты что? – Кто-то осторожно подергал Александру за рукав. – Ты в порядке?

Некоторое время она всматривалась в обеспокоенные карие глаза, пока не сообразила, что перед ней – Костя.

– А, привет, – сказала тупо. – Как жизнь, как мама?

– Да так, не очень здорово. Ты же знаешь, какое у нее сердце, – машинально выпалил Костя, и лицо его вдруг стало озадаченным: – Алька, да ты что?!

– Ничего, – с трудом подобрала задрожавшие губы Александра. – Все нормально. Маме большой, большой привет!

И выскочила на крыльцо прежде, чем Костя выдал в ответ, как автомат по продаже шоколадок: «Спасибо, обязательно. Ей будет очень приятно узнать, что мы снова встретились».

Собственно, теперь можно было не спешить: Костя не побежал бы за ней раздетым ни за что, ни за какие коврижки: он бы сначала прошел в гардеробную за пальто, тщательно обмотал бы горло шарфом и только потом степенно вышел. Но Александра со всех ног, словно ее преследовала стая волков, летела под горку, на Ковалиху, даже не отдавая себя отчета, куда и зачем бежит.

Ростислав ищет Гелия! Ростислав ищет Гелия! Зачем?!

Поскользнулась, с трудом удержалась на ногах, совершив такой пируэт, что спину заломило, и пошла осторожнее.

Мысли тоже несколько поугомонились.

В самом деле – зачем Ростиславу Гелий?

На миг высунулась робкая мыслишка: а вдруг он и правда преподаватель в автодорожном? – но тут же спряталась, когда Александра выдвинула против нее железный довод: откуда у преподавателя техникума взялся такой шикарный автомобиль?! Нереально. Вдобавок Ростислав говорил ей, что имеет какое-то отношение к медицине. Хотя он много ей чего говорил, и если всему верить…

Гелий, Гелий… Какая связь между Ростиславом, Гелием и Кариной? Мальчишка и Карина даже не были знакомы, Александра вроде бы знала всех друзей-приятелей сестры… Нет, не всех, как выяснилось нынче ночью! Придется допустить, что какая-то связь между ними все же была. Иначе совершенно невозможно объяснить, как Ростислав пронюхал про Гелия. Ну, предположим, он видел, как мальчишку грузят в машину «Скорой помощи», но не мог слышать ни имени его, не знать, куда повезли. Ведь он потом все время торчал возле «Рекорда» и «Баскин-Робинса».

И вдруг Александра вспомнила. Вот она бежит по лестнице своего подъезда перед Владом и тараторит, сама себя не слыша от смущения: «Между прочим, я забыла сказать твоему приятелю, что можно было очень просто узнать, как себя чувствует этот юный автодорожник. Ну и имя у него! Гелий – это же надо! Его по «Скорой» отвезли в Пятую Градскую, а у меня там в хирургии старый знакомый работает, Костя Виноградский…»

Ростислав вполне мог слышать ее задыхающуюся скороговорку. Ну и что? Почему он зацепился за эти слова?

Невозможно ответить, невозможно понять.

Ох, ну куда же запропастился Влад? Он сейчас нужен, как никогда!

Александра резко остановилась, повернулась и побрела в гору. Может быть, пока она бегала туда-сюда, Влад вернулся домой и занялся, к примеру, уборкой?

Она села на троллейбус и скоро опять была на Сенной. Уже знакомые проходные дворы, знакомое кособокенькое крылечко. Знакомые старички приветливо чирикают, сидя на лавочке:

– Здравствуйте! Вы к Владику? А его нет, как вчера ушел, так и не возвращался! А у нас, знаете, уже совершенно все высохло, как и не было ничего!

– Замечательно, – устало кивнула Александра. – Это просто замечательно…

Она вдруг ужасно устала и проголодалась. Вчера ведь толком не ела, питалась весь день одним синтетическим мороженым. У Влада пельмени затопило, собственных поесть не удалось по причине сердечных переживаний, сегодня убежала без завтрака. Даже затошнило маленько!

Надо поехать домой и перекусить. И бросить все эти поиски, они ни к чему не приведут. Влад, Влад, ну куда же ты подевался?! Ведь сегодня они опять собирались пойти к его знакомому детективу. Ну, значит, и детектив теперь накрылся.

Александра наискосок перешла площадь, направляясь к трамвайной остановке, как вдруг увидела вывернувший с улицы Минина желтый автобус с грязным трафаретом на борту, где из всей надписи можно было прочесть только остаток слова: «…оково».

Высоково? 19-й номер, который идет в Высоково?

Какая же она идиотка! Как, почему не вспомнила, что дважды видела Гелия в Высокове? Почти наверняка он там живет. А если так, Агния Михайловна его знает – потому что Агния Михайловна знает там всех.

Александра бросилась со всех ног и успела-таки вскочить в автобус за мгновение до того, как лязгнули, закрываясь, двери.

* * *

– Слушаю!

– Это я, – сказала она самым дрожащим голосом, на который только была способна. – Я, Карина…

– О, привет! Как жизнь?

Звучит довольно-таки прохладно.

Карина ткнула ноготком в уголок глаза. Об этом приемчике она прочла в каком-то дамском романе, которые ее реалистка-сестра высокомерно презирала, а зря: там можно было почерпнуть немало мудрых житейских советов. Вот как этот, например! Мгновение боли – и сразу выступили слезинки, защипало в носу. Карина всхлипнула и жалобно прошептала:

– Это насчет лавандовой воды.

– Дуришь? – усмехнулся голос в трубке. – Сказал же тебе: забудь, забудь об этом! Плохо будет!

– Уже плохо, – уныло вздохнула Карина. – Сейчас ко мне приезжал Олег.

– Олег? Олег Римский?! И что ему было нужно?

– Чтобы я молчала насчет вчерашнего. И насчет… насчет этой воды! – Она сделала паузу. – Послушай, я ничего не понимаю и не хочу понимать, не знаю и не хочу знать! Скажи им, пусть ко мне больше не лезут! Я… я правда боюсь!

Он помолчал, потом резко сказал:

– Сиди дома. Никому не открывай, кроме меня. Я буду через десять минут. Какой у тебя номер квартиры?

– Шестнадцать.

– Понял.

И в трубке раздались гудки.

Карина облегченно вздохнула. Сказать по правде, она не так уж была уверена в результате!

Задумчиво посмотрела в зеркало. Конечно, ни стыда у нее, ни совести! С другой стороны, так ли уж сильно она соврала? Олег приезжал? Приезжал. То, что разговор происходил не в квартире, а во дворе, это маленькие детали, которые не обязательно упоминать. О лавандовой воде было сказано? Факт! Кем – тоже не стоит уточнять. Ну и все нормально. Нечего смотреть на себя с укором, как на маленькую поганенькую лгунью. Лучше подумать о более насущных вещах – например, что надеть к его приходу!

Карина метнулась к платяному шкафу и принялась сдирать с себя свитерок и джинсы. Все это очень красиво, но это уличная одежда. Она же – дома. И была дома: своим визитом Олег и Женька застали Карину врасплох именно в тот момент, когда она… что делала? Душ принимала? Значит, надо надеть купальный халат на голое тело. Нет, он огромный, теплый и махровый, из него один нос торчит. Такое впечатление, что ты завернута в одеяло. Сашкин зелененький шелковый халатик подошел бы гораздо лучше, тем более у него есть дивное свойство развязываться в самый неподходящий момент. Нет, это слишком откровенно. А главное, Карине не больно-то идет зеленый цвет, в отличие от Александры. Зато Саше не идут теплые оттенки, а Карине – даже очень. Надеть темно-розовую футболку с изящной вышивкой на груди: «I want you!» На этих футболках такого понавышито, что никто на эти надписи и не обращает внимания, поэтому вряд ли Иванов решит, что она оделась так нарочно. С другой стороны, намек достаточно прозрачен: хочу тебя, и все дела! А зачем вообще на что-то намекать? Без намеков! Черные колготки надеть, они так рельефно обтягивают бедра и ноги. Чего ей не приходится стыдиться, так это своих ног! А сверху – гимнастический купальник. Тоже розовый, как футболка. То есть легенда будет такая…

Легенду додумать Карина не успела – закурлыкал звонок у двери. Ого, как заколотилось сердце!

«Я что, влюбилась? – успела подумать Карина, пока летела, не чуя ног, по коридору. – Неужели я в него влюбилась?!»

Уже готова была распахнуть дверь настежь, но вовремя спохватилась: испуганно прошелестела:

– Кто там?

– Свои, не бойся.

Сердце так и выскакивало из груди, но Карина открывала нарочито медленно, словно дрожащие от страха руки не в силах были справиться с замками.

На пороге знакомая высокая фигура, знакомо склоненная к плечу голова, знакомая усмешка:

– Привет! Жива еще?

Карина слабо пискнула и кинулась ему на шею, словно не в силах была справиться со страхом.

Да ладно, чего уж выставлять себя такой актеркой: она не больно и притворялась. И какая, в сущности, разница, что заставило ее прильнуть к этому человеку, к его синей вельветовой рубашке: страх – или элементарное желание оказаться в его объятиях?

Иванов легонько прижал ее к себе, но тотчас отстранил, вгляделся, похлопал по плечу:

– Успокойся, ну ты что?

С изумлением Карина ощутила влагу на ресницах.

Господи! Да она, дурочка, чуть не зарыдала от счастья! Точно, влюбилась.

– Проходите! – смущенно шмыгнула носом Карина. – Извините, я в таком виде… Делала гимнастику, когда они пришли, ну а потом забыла переодеться.

– Они? – насторожился Иванов. – Олег что, не один был?

– Конечно, нет. Сами подумайте, разве я его впустила бы в квартиру? С ним пришла Женя Полозова – это руководительница агентства, в котором я работаю… вернее, работала.

– Помню эту фамилию, – кивнул Иванов. – А зачем она пришла?

– Она вообще позвонила ни свет ни заря, потому что хотела узнать, как вчера все прошло. Я ей сразу и сказала, что больше в этой мерзости участвовать не желаю и вообще из агентства ухожу. Она разохалась, разахалась, но я не стала слушать и бросила трубку. Вдруг через полчаса – звонок в дверь. Ну не могла же я разговаривать с ней, не открывая! И думала, что она одна… Но только сняла цепочку, как ворвался Олег и просто-таки набросился на меня!

Карина зябко обхватила плечи руками.

– Может, пройдем в комнату? – сказала, робко поглядывая на Иванова. – Небось соседи достаточно наслушались криков сегодня…

– А что, были крики? – поинтересовался Иванов, сбрасывая мокасины и оглядываясь: – У тебя очень симпатично. Сама стараешься или сестрица?

– В основном сама, Сашка ведь все время на работе. Сюда проходите. Тут у нас как бы гостиная.

Тут у них была как бы комната Александры, но Карина решила еще разик отступить от истины. У нее в комнате можно сидеть только на неудобном стуле или на кровати, но это как-то слишком откровенно. Лучше устроиться рядом с Ивановым на диване. К тому же здесь стоит телевизор, а он – тоже часть плана, стремительно созревшего в голове.

– Садитесь, пожалуйста. Ну вот… – Карина беспомощно сложила руки на коленях, не упустив, что Иванов искоса поглядывает на ее ноги.

– Ладно, – мотнул он вдруг головой, как бы прогоняя ненужные мысли. – Давай конкретно: что тебе было сказано?

– Деньги мне предложили за молчание, – Карина слабо улыбнулась. – Тысячу долларов. Щедро, правда?

Иванов присвистнул.

– Чего-то в этом роде я ждал, если честно. Ты действительно не знаешь, кто на самом деле твой вчерашний поклонник, господин Петров?

– Какой-то бизнесмен, наверное? – вскинула она брови, заглядывая в его лицо с самым беспомощным выражением.

– Само собой, – кивнул Иванов. – Бизнес его… ладно, это не важно. Важно то, что единственно ради своего бизнеса он не стал бы штуками баксов разбрасываться. Выборы на носу, выборы думские! Слышала про такие?

Карина слегка пожала плечами. Поди знай, кто ему нравится – хорошенькие дурочки с половинкой извилины в голове, которые не отличат президента от резидента, или, наоборот, политически загруженные эмансипушки? И если все же эти последние, то в какую сторону они должны быть загружены, вправо или влево? А может, он предпочитает центристок?

– То есть Петров хочет пройти в Госдуму? – решила она проявить некоторую сообразительность.

– Хочет! Просто из штанов выскакивает, вот до чего хочет. Спит и видит себя законодателем! Прежде всего из-за депутатской неприкосновенности, разумеется. Ведь если история с лавандовой водой выйдет наружу – а сейчас появилась такая перспектива! – она не только вдохлую испакостит его репутацию, но и до камеры доведет как пить дать. Не до барокамеры и не до кинокамеры, конечно, – усмехнулся Иванов, глядя в растерянные глаза Карины. – До тюремной! И очень надолго. Вот так-то, моя радость!

Карина невольно подалась к нему, завороженная этим словом, однако Иванов отстраняюще сложил руки на груди:

– Ладно, что дальше-то было?

Карина печально вздохнула, но попыталась сосредоточиться:

– Деньги я не взяла, конечно, и еще раз напомнила Женьке, что больше у нее не появлюсь. Тогда Олег сказал: «Ну, если ты такая дура, то можешь продолжать в этом же духе, но знай: если пикнешь кому-то про лавандовую воду, считай, что тебя уже закопали!»

Вот теперь на его насмешливом лице появилось искреннее изумление.

– Олег так сказал?! – пробормотал Иванов недоверчиво. – Но тогда наш господин Петров еще больший идиот, чем я предполагал! И Полозова присутствовала при сем?!

– А как же!

– Ну, это полные кранты. Остается надежда, что они не ведали, о чем молотили своими длинными языками, потому что иначе…

– Иначе что будет? – опять подалась к нему Карина.

– Плохо им будет, это я тебе точно говорю.

– О господи! – Она уткнулась в ладони.

– Ладно, не трясись, – ласково сказал Иванов, и его рука наконец-то легла на плечо Карины. Повинуясь этому властному движению, девушка скользнула по дивану и приткнулась к теплому мужскому боку. – Фокус в том, что вся эта петрушка с Петровым довольно скоро закончится. Вопрос дней. Но было бы очень здорово, если бы ты на эти несколько дней куда-нибудь смылась из города. У тебя родня есть где-то в области, а еще лучше – за пределами ее?

– У меня родители живут в Сергаче, – выпалила Карина не подумав, но тотчас прикусила язык.

Уехать! Знает она эти отъезды! С глаз долой – из сердца вон!

– Но я не понимаю, зачем мне…

– Затем, что так надо, – властно сказал Иванов, и Карина на миг потеряла дар речи.

Вот оно! Вот чего она просила у судьбы! Чтобы рядом был человек, который говорил бы таким непререкаемым тоном, а у тебя не было бы ни сил, ни охоты противиться его приказам. Чтобы однажды он замкнул тебя в кольцо своих рук – и загородил от всех ветров, от всех проблем, от неуверенности в завтрашнем дне, от хронического безденежья, от одиночества, от раздирающих мыслей о том, что с каждым днем увеличивается твой шанс повторить участь сестры – милой, умной, симпатичной старой девы, которая может рассчитывать в жизни только на себя. Вернее, на государство, которое вдруг да опомнится, спохватится – и начнет заботиться об этих самоотверженных бюджетниках – врачах да учителях, по сравнению с которыми всякие там земские Ильи Николаевичи Ульяновы да Антоны Павловичи Чеховы – просто сибариты и себялюбцы. Как вам, господа разночинцы, показалось бы такое: жалованье по семь месяцев кряду не получать? Низы не могут жить по-старому… а что им еще остается делать?!

Да ладно, бог с ним, с жалованьем. В конце концов, можно найти приработок (а ты его еще найди!). В случае с Александрой Карину пугало другое. Чем дольше женщина живет одна, без любви, без постоянного присутствия мужчины, тем больше привыкает надеяться только на себя, тем меньше у нее шансов кем-то очароваться, позволить себе влюбиться – она ведь только недостатки мужские приучается видеть, только докучную заботу, лишние проблемы, которые ей теперь придется решать в дополнение к собственным… Вот этого панциря одиночества, который постепенно напяливает на себя женщина, боялась Карина. Штука в том, что со временем его уже невозможно снять, он прирастает к телу, и ходит по жизни уже как бы не Александра Синцова, а такая черепаха Тортилла. Чуть что – лапки подобрала, шмыг под свой панцирь, а мужик стой рядышком и робко стучись в броню носком башмака – тюк да тюк, а что толку?

Карина прерывисто вздохнула.

– Хорошо… Хорошо, я уеду, только… можно, я буду иногда тебе звонить?

– Да ради бога, – усмехнулся он. – Я и сам тебе позвоню, только скажи номер.

– Сейчас запишу, – она соскользнула с дивана и, немыслимо вытянувшись, достала с полки блокнот.

– Ого! – сказал Иванов, ничего не упускавший своим цепким взглядом. – Ты прямо как без костей.

– Знаешь, как нас тренировали! – серьезно сказала Карина. – Вот, кстати, посмотри.

Эх, здорово получилось подвести к нужной теме! Она даже не ожидала, что это произойдет так просто. А тут вполне естественно и натурально выглядит, что она таким же изощренным движением тянется к пульту, включает видеомагнитофон…

Ничего не скажешь: даже самой приятно посмотреть на себя прежнюю, даже у самой дыхание захватывает: это же надо! Как вообще такое могло у нее получаться? Вот этот взлет, и прыжок, и прогиб…

– Не слабо… – пробормотал Иванов, неотрывно глядя на экран. – Очень даже не слабо!

– Спасибо, – Карина подбоченилась, выставила ножку – и вдруг неожиданно встала на мостик. Медленно подняла одну ногу, потом другую, переходя в стойку на руках…

– Осторожно, люстру собьешь! – крикнул Иванов испуганно, и она, резко качнувшись, чуть не упала на ковер.

Вскочила, поглядела обиженно.

Глаза его смеялись:

– Да я верю, верю, что ты в хорошей форме. Только спортзал тут неподходящий. Тесновато.

– Ничего не случилось бы, – упрямо качнула головой Карина. – Хорошая гимнастка должна чувствовать окружающее пространство и уметь его организовать вокруг себя. Она полноценную тренировку для всех групп мышц может провести, хоть лежа в постели!

– В постели? – вскинул брови Иванов. – Ишь ты!

Ну почему он все время посмеивается? Почему разговаривает с ней, как с ребенком?

– Не верите? Показать?!

Смотрит испытующе, оценивающе – но не спешит протянуть руку и взять… Хоть улыбаться перестал – спасибо и на том!

– Ох, девчонка ты девчонка, – пробормотал, покачивая головой. – Любишь, вижу, с огнем играть. А если я, к примеру, женат?

– Ну и что? – заносчиво выпалила Карина, но тут же сбилась с роли, спросила с отчаянием: – А ты женат?

– Пока нет.

Она вздохнула с таким явным, откровенным облегчением, что Иванов опять усмехнулся:

– Не женат и, что характерно, не собираюсь пока.

– Можно подумать, я тебя зову жениться на мне, – надулась Карина, начиная понимать, что сама себя загнала в довольно глупую ситуацию.

– А куда же ты меня зовешь?

Она сверкнула глазами, но ничего не сказала.

И он молчал, и сидел, равнодушно глядя на блистательное выступление Риммы Волгиной. Сейчас начнутся мужские вольные – и тогда все!

– Между прочим, если тебя это волнует, я совсем даже не девчонка, – выпалила Карина.

Иванов глянул остро:

– Да? Ну-ну.

И опять уставился на экран.

Бож-же мой… И что теперь делать? Медленно раздеваться перед ним? Стремительно вскочить к нему на колени, припасть, извините за выражение, к его губам? Ну что она стоит, свесив руки, растерянная, как влюбленная школьница?! И вообще, почему она должна еще что-то делать? Уже сделала первый шаг, даже не шаг, а просто-таки прыжок! Теперь его очередь. И если он по-прежнему молчит, не значит ли это, что она ему совсем не нравится, что она ему просто не нужна?

– Ну ладно, хватит ерундой заниматься, – вдруг решительно сказал Иванов и, резко выбросив вперед пульт, выключил телевизор.

* * *

В Высокове всегда было как-то особенно тихо – вот за что Александра и любила этот район. Но даже ей показалось, что нынче утром здесь тишина особенная, гробовая. В воскресенье, по идее, все должны ладить свои домишки, возиться во дворах… впрочем, дворы под снегом, чего там особенно возиться-то? Может, в церковь пошли? Там только что отзвонили, и от храма на холме все еще расплывалось гулкое, тягучее эхо.

Еще издали она увидела во дворике Агнии Михайловны темную фигуру и удивилась: да неужели гадалка решила похлопотать по хозяйству? Вот уж совершенно на нее непохоже! Но, подойдя ближе, засомневалась, она ли это: какая-то согбенная старуха в нелепом старом пальто и выцветшем платке. Может, клиентка?

Однако, услышав щелчок щеколды, старуха покосилась из-под платка – и Александра чуть не ахнула, увидев знакомое лицо.

– Агния Михайловна! – Она ворвалась во двор. – Да вы что? Заболели?!

Гадалка смотрела на нее, словно не видела.

– Извините, не работаю сегодня, – проронила сизыми, сухими, провалившимися губами, которые, сколько Александра помнила, всегда были яркими, карминово-красными, по-девичьи пухлыми. – Поминки у нас тут… И завтра не приходите – на похороны иду.

Это прозвучало как-то ужасно по-старушечьи: на похороны, у Александры просто-таки дрожь по спине прошла.

Она схватила вялую пухлую ладонь с длинными пальцами, унизанными коллекцией перстней. Только это и осталось прежним в гадалке – все остальное, чудилось, подменили в одночасье. Машинально перехватила пальцами запястье – пульс еле-еле трепыхается!

– Агния Михайловна, что случилось?

Что-то ожило в глубине погасших глаз, что-то промелькнуло.

– Сашенька? Да я вроде не вызывала… Или погадать пришла? Прости, не могу сегодня. Ухожу вот.

– Уходите? – Александра окинула ее потрясенным взглядом. – В таком виде?!

Мало того, что всегда расфранченная Агния Михайловна была одета в изношенное пальтецо, – из-под него торчали полы какого-то затрапезного халата с рваным подолом. В таком только полы мыть, честное слово. А еще лучше – им самим мыть полы!

Агния Михайловна опустила глаза, посмотрела на свои ноги в каких-то опорках – и нахмурилась. Покачала головой, а когда посмотрела на Александру вновь, та увидела, что на бледное, ненакрашенное лицо возвращаются отблески жизни.

– Господи, – прошелестела гадалка смущенно. – Да что же это я? С ума сошла! В сенях старье всякое понавешано, в котором помойное ведро выношу или в курятнике убираюсь. И надела, и пошла! Совсем спятила старуха. Подкосило меня…

Она качнулась, и Александра едва успела подхватить гадалку под руку.

– Пойдемте-ка в дом. Надо переодеться. Вы вообще спали? И что-нибудь ели сегодня?

– Какое там! – Агния Михайловна слабо махнула рукой. – Как узнала про Наденьку…

– Про Наденьку? – Александра приостановилась. – Про Надежду Лаврентьевну? Что с ней?

– Помнишь ее? – Измученное лицо осветилось подобием улыбки. – Лучшая подружка моя была, старинная. Была, вот именно. – Она скорбно перекрестилась. – Мы еще в детский садик с ней вместе ходили, потом в 1-ю школу. Вместе женихов на фронт провожали.

Александра недоверчиво покосилась на свою спутницу. Ну, в школу ладно, а вот насчет детского садика… Ей сколько, Агнии Михайловне, лет семьдесят пять? То есть она года с 24-го? Это ж пещерный век! Ну какие тогда могли быть детские садики?! Или все-таки были? Честно говоря, Александра считала их достижением развитого социализма…

В просторной горнице, как всегда, чистота и порядок, но такое ощущение, что все выстужено. Александра стащила с обессиленной хозяйки безобразное пальто, опорки и платок, с отвращением покосилась на линялый халат и сказала сурово:

– Где ваши платья висят? Вот в этом шкафу? Одевайтесь. А я чайник поставлю.

Вышла на кухню. Чайник у Агнии Михайловны был модерновый, «Ровента» с золотой спиралью, согрелся в одно мгновение. Александра заварила его, начала наливать.

– Спасибо, Саша, ты садись за стол, теперь уж я сама.

Агния вошла – в черном платье, лоснящиеся тяжелые волосы причесаны, как всегда, гладенько, пробор – белая ровненькая ниточка точно посередине головы. Вот только не накрашены ресницы и тоненькие брови. И какие же у нее усталые, заплаканные глаза!

Из буфета появились крохотные рюмочки и бутылка коньяку. «Дербент» – ого, теперь такое и не укупишь! Правильно, Агнии Михайловне обязательно надо выпить, чтоб восстановить силы. И, похоже, Александре придется сегодня поступиться своими железными принципами, перекусить за компанию с хозяйкой, которая уже взбивает омлет. Никуда не денешься – надо помянуть бедную Надежду Лаврентьевну.

– Ну, царство небесное.

– Земля пухом.

Выпили, не чокаясь, как положено. После первого же глотка Александра ощутила волчий аппетит и ела вовсю, хозяйка не отставала от нее. Она вышла из шока мгновенно, как настоящий профессиональный актер, который наедине с собой может испытывать какие угодно чувства, но на публике не имеет права нарушать целостность образа.

– Племянница ее вчера прибегала, – тихонько рассказывала Агния Михайловна. – В лифте нашли Наденьку. Мгновенное кровоизлияние в мозг – и все, и ничего не попишешь. Ну что ты хочешь – мы же с ней обе с двадцать второго года…

Александра подавила нелепое желание поинтересоваться, какие в ту пору могли быть детские садики. Значит, Агнии уже семьдесят семь?! Не слабо. Удастся ли в ее годы выглядеть так же потрясающе? Только еще не факт, что доживешь. И вообще надо ли? Это вопрос…

– Во вторник Наденькины похороны, нынче же выходной, а вчера суббота была, ничего не добиться. Во вторник в двенадцать.

– А сегодня что, какие поминки?

Агния Михайловна, спохватившись, опять взялась за бутылку:

– Ох, чуть не забыла. Давай и Вадика помянем, царство ему небесное, какой хороший был мальчик! Красивый такой, веселый, добрый. Младший сын у матери, поздний, последыш. Ох, как она его любила! Сын и дочь старшие уже семейные, это все не то. Бедная Неля, все еще не в себе, словно вчера его похоронила, а не четыре месяца назад. Сегодня день рождения Вадика, он как раз на переходе между Скорпионом и Стрельцом родился…

«Вы против Скорпионов? Ну, знаете, это дискриминация по зодиакальному признаку! Кстати, если быть точным, я Стрелец».

Александра резко мотнула головой, прогоняя ненужные воспоминания.

– …тоже нелепо все вышло, – пробился к затуманенному сознанию печальный голос Агнии Михайловны. – Ну до чего нелепо! Был у приятеля, позвонил матери, мол, идет домой. Но не дошел. Упал на дороге и умер. Сердце остановилось. Когда «Скорая» приехала, уже поздно было.

– Господи!

Александра прижала ладони к лицу. Упал и умер. В точности как Карина! Кошмар. Какой кошмар…

– Да что же это делается, почему такие молоденькие умирают ни с того ни с сего?!

– А Наденька? Как видишь, все умирают. И молоденькие, и старенькие. Только говорят, бог самых лучших к себе забирает раньше. А если заживется такая старая рухлядь вроде меня, так, может, она господу и не нужна вовсе?

Александра невольно усмехнулась в ладони. В голосе Агнии Михайловны прозвучало что-то вроде ревности, словно господь был мужчиной, неразборчивым во вкусах, и обращал внимание на каких-то нестоящих особ, минуя красавицу и умницу Агнию Михайловну.

– Как это хорошо, – искренне сказала она, поднимая глаза. – Пожалуйста, пусть вы ему не будете нужны еще долго-долго! Но теперь, наверное, вам пора идти?

– Пора, пора! Там на полдень назначено, а теперь уже вон сколько – всплеснула руками Агния, и перстни стукнулись друг о друга, а браслеты мелодично зазвенели. – Я на кладбище не поехала, сил не нашла, а к поминальному столу вроде бы неладно опаздывать, да? Ох, спасибо тебе, Саша. Прямо бог тебя послал, ты меня к жизни вернула. Но как же мне тебя отблагодарить? Может, карты скоренько раскину?

Карты? Это хорошо бы. Может быть, это именно то, что сейчас нужно Александре. Все выяснится…

Да ну, глупости! Что может выяснится? Ведь по-настоящему ее волнует только одно: спал ли Ростислав с Кариной. Ведомо ли это картам?

И вдруг словно бы ударило в сердце: а что, если все-таки спал? И если Карина после этого сделалась беременна? А Ростислав женат, да и если не женат, ему не нужна беременная возлюбленная… Правда, аборт – сейчас не проблема. Но что, если было поздно делать аборт? Что, если он убил ее, пытаясь избавиться от ненужной и досадной помехи?

Господи, да куда же смотрела Александра, если ничего такого не заметила?! Тошнило Карину по утрам? Вроде нет. Но, говорят, иногда это проходит без всякого токсикоза…

Вопрос: если Карина была беременна, это стало бы известно на вскрытии или нет? Наверняка! Но соседка, которая рассказывала Александре о результате экспертизы, об этом не упомянула. Может быть, просто постеснялась? Сочла несущественным? Не решилась огорчить сестру погибшей? Или, что вернее, бешено гордая Ангелина Владимировна умолила не разглашать позор дочери?

Вот скажут об этом карты или нет? Нет, не так надо ставить вопрос. Хочет ли Александра узнать такое о сестре и… и о Ростиславе?

– Нет, – медленно проговорила она, не понимая, отвечает Агнии Михайловне или себе. – Не надо. Уже поздно. Вам пора идти. Это далеко?

– Не очень, – легко подхватилась со стула вполне пришедшая в себя Агния Михайловна. – Надо Ванеева перейти – и почти сразу. Проводишь меня? Там трамвайная остановка рядом, как раз сядешь или на 18-й, или на 27-й.

Так, понятно, почему Александра не знала о внезапной смерти юноши четыре месяца назад. По ту сторону улицы Ванеева – уже не ее участок, да и не Высоково там, а Лапшиха.

Вышли, наконец. На сей раз Агния выглядела до того презентабельно, что Александре было неловко идти рядом с ней. Чувствовала себя какой-то обтерханной замухрышкой. Карина давно твердила: надо купить новое пальто, но Александра считала, что раз есть отличная утепленная куртка, то запросто можно обмануть зиму. Эх, где теперь та куртка!

И тут, по непонятной связи ассоциаций, Александра наконец-то вспомнила, зачем пришла к Агнии. Вот же голова дырявая! Про все забыла!

– Кстати, Агния Михайловна, я спросить хотела. Вы всех в Высокове знаете – не живут ли тут где-нибудь Мельниковы?

– Как же не живут? Живут, конечно! – Агния поскользнулась и подхватила Александру под руку. – Ох, Саша, я лучше за тебя держаться буду, а то как брякнусь – ты меня не соберешь. Мельниковы – да ведь ты их знаешь, это Левка Безносый и жена его. Прямо под горой, напротив церкви живут.

Александра кивнула. А и правда, она знает Мельниковых! Левка в позапрошлом году отморозил нос по пьяной лавочке, а лечился домашними средствами, да так, что едва не началось заражение крови. Александра с великим трудом, чуть ли не с помощью милиции, запихала его в больницу. Пришлось Левкину курносую бульбу слегка обтесать, самую чуточку, почти и не заметно урону, однако к нему прочно приклеилось прозвище Безносый.

– А к ним что, родня приехала?

– Родня?! – Агния Михайловна от изумления снова поскользнулась. – Христос с тобой, какая у Левки родня? Он детдомовский, да и Райка его тоже безродная.

– Нет, – упрямо покачала головой Александра. – Должны быть еще какие-то Мельниковы. Два брата. Один, старший, не знаю, как имя, такой мрачный, очень неприятный на вид, а младший – мальчик совсем еще, тоненький, темноглазый, у него эпи… – Вспомнив о врачебной тайне, Александра прикусила язык. – Гелий его зовут.

– С ума сойти! – рассеянно усмехнулась Агния Михайловна, тщательно выбирая, куда ставить ноги на оледенелой дорожке. – Дал же бог имечко! Не знаю, что тебе и сказать. Не видала я таких, не слыхала. Хочешь, у баб на поминках поспрашиваю? Кстати, Саша, ты не уходи, ты тоже оставайся. Помянешь Вадика…

– Ой, нет, – с искренним ужасом выпалила Александра, вспомнив свое недавнее участие в поминках. – Я уж лучше домой. До свидания, не болейте. Я к вам завтра забегу, ладно? Пойду с утречка по вызовам и забегу.

Агния Михайловна приподнялась на цыпочках и слегка коснулась щеки Александры яркими губами:

– Спасибо, душа моя. Помоги тебе бог. Ой, намазюкала я тебя… ты утрись. Правда, забежишь? Ну уж тогда кассеты с выступлениями сестрички не забудь, Христа ради! Сколько можно обещать?! Не забудешь? Ладненько?

– Ладненько, – отводя глаза, сказала Александра и в свою очередь поцеловала Агнию Михайловну в душистую щечку. – До завтра тогда. И не волнуйтесь, очень вас прошу!

Она еще немножко постояла, провожая взглядом полную фигуру Агнии, пока та не скрылась за калиткой голубенького, нарядного дома, в котором, по виду, только дни рождений да свадьбы отмечать, а не поминки по младшему, любимому сыну, и медленно пошла по дорожке дальше, к трамвайной остановке.

Человек пять парнишек топтались у забора, курили, негромко переговаривались.

Молодая женщина в черной кружевной шали окликнула с голубого крыльца:

– Мальчишки! А вы что не идете? Давайте к столу!

– Все, пошли ребята, – скомандовал высокий паренек в ярко-красном шарфе и, отшвырнув недокуренную сигарету, двинулся к дому. За ним потянулись остальные.

«Наверное, учились с тем мальчиком, Вадиком», – рассеянно подумала Александра, останавливаясь и давая пройти ребятам, никому из них, само собой, и в голову не пришло пропустить вперед женщину. Ну, это нынче дело обычное, пора привыкнуть!

Красный шарф парня, шедшего впереди, вызвал в ее памяти какие-то слабые воспоминания. Александра поглядела в его лицо – и удивленно вскинула брови: да ведь именно этот парнишка вчера был среди тех, кто принес в ее кабинет бесчувственного Гелия Мельникова!

«Красный шарф» тоже повел на нее глазами – и вдруг притормозил, моргая удивленно:

– Здрасьте! Это вы? Про Гельку узнать пришли? А с ним все в порядке, его уже выписали из больницы! – Он полуобернулся к шедшим позади – и Александра даже растерялась, увидев совсем рядом того, кого уже отчаялась отыскать.

Гелий Мельников стоял, настороженно зыркая из-под тоненьких, словно нарисованных, бровей и зябко вздернув плечи. Вместо вчерашней теплой стеганой куртки на нем была легонькая кожаная, до того вытертая и изношенная, что вряд ли давала какое-то тепло, кроме чисто символического. К тому же она была с чужого плеча: рукава свешивались до кончиков пальцев.

Гелий при виде Александры дернулся было с явным намерением дать деру, и при этом лицо его залилось такой яркой краской, стало таким несчастным, что Александра произнесла совсем не то, что собиралась:

– Я тут случайно. Провожала свою пациентку. А вы что, ребята, учились вместе с Вадиком, да?

– Ага, учились, – кивнул «красный шарф». – В автодорожном.

– Кстати, ребята! – вдруг спохватилась Александра. – У вас есть преподаватель по имени Ростислав Сергеевич?

«Красный шарф» пожал плечами и оглядел свою команду.

– Вроде нету, – выдал он итог. – Хотя там препов – хренова туча, но у нас никакой Ростислав ничего не ведет.

«Что и требовалось доказать», – мысленно кивнула Александра и слегка заступила дорогу Гелию, который уже норовил проскользнуть мимо:

– Погоди-ка. – И успокаивающе махнула «красному шарфу», который оглянулся с видом атамана, недосчитавшегося одного бойца в отряде. – На минуточку!

Получив милостивый кивок, снова повернулась к Гелию и вздохнула:

– Наврал ребятам, да?

Тот не стал принимать позу, делать большие глаза – наоборот, потупился:

– Ну.

– А зачем сбежал? Тебя для того отвезли в больницу, чтоб сбегал?

– Мы с Вадькой дружили, – сердито сказал Гелий. – Мне надо было прийти сюда. И вообще…

– Что, до брата не дозвонился? – негромко спросила Александра. – Он о тебе волновался.

Гелий вскинул глаза – поразительно, до чего испуганные:

– Откуда вы знаете?

– Да я его вчера встретила случайно. У одного его друга. Влад Рутковский его зовут. Кстати, я его разыскиваю. Его квартиру соседи затопили, так что дома он не ночевал. Не у вас он случайно?

– Нет у нас никого, – буркнул Гелий. – Не знаю я никакого Влада.

– Ну как? – растерялась Александра. – Мне показалось, он с твоим братом в хороших отношениях. Влад на «Скорой» работает, врачом.

Гелий покачал головой.

Александра вздохнула. Опять облом…

– Слушай, а ты все же не подскажешь, как найти твоего брата? – смущенно спросила она. – Мне очень, просто смертельно нужно найти Влада. Может, твой брат хоть что-нибудь знает… как его зовут, кстати?

– Эльдар, – неохотно выдавил Гелий. – Только он вряд ли что-то знает. И вообще он спит!

Лицо его при этих словах сделалось таким несчастным, что Александра невольно отвела глаза. Эльдар Мельников – странно, такое ощущение, что она уже слышала где-то это сочетание.

– Твои родители живы? – спросила, почему-то убежденная, что – нет. – Или вы вдвоем с братом?

Гелий резко кивнул, враждебно косясь на нее.

Эльдар – алкоголик, конечно. Один бог знает, какой воз приходится тащить этому худенькому парнишке! Не с его здоровьем так надрываться, чтоб еще и поминутно беспокоиться о старшем брате, который медленно, но верно убивает себя.

– А он где работает? – спросила просто так, из пустого, в общем-то, любопытства, движимая жалостью и желанием хоть как-то помочь пареньку, и была поражена яростным блеском черных глаз:

– В морге! В морге, понятно?! Ну чего вам надо, что вы все выспрашиваете?! Пропустите! Не хочу я с вами разговаривать!

И, толкнув Александру так, что она шарахнулась в сугроб, Гелий пролетел мимо – лицо яростное, руки стиснуты в кулаки. Хлопнул калиткой, взметнулся на крыльцо. Уже открывая дверь, оглянулся, ожег Александру взглядом – не то страдальческим, не то ненавидящим – и исчез.

А она так и стояла, одной ногой в сугробе, не ощущая, что в сапоге тает снег.

В морге? Эльдар вчера ляпнул: «Я пью только в морге». Вот почему от него так несло формалином!

В морге, это же надо…

Александра передернула плечами – и вдруг вспомнила, почему ей показались знакомыми эти имя и фамилия: Эльдар Мельников. Она узнала их от соседки Синцовых в Сергаче – той самой соседки, бывшей докторши, которая пересказывала ей акт вскрытия трупа сестры.

Патологоанатома, подписавшего акт, звали Эльдар Мельников.

* * *

Две недели в Сергаче Карина не выдержала: только одну и то со скрипом. Если даже Нижний казался глухой, тихой провинцией, то что же говорить о городке?! Ну, повидалась с бывшими одноклассницами, ну, сходила на дискотеку. Иисусе!.. Второй раз ее туда и калачом не заманишь. Все поддатые, все матерятся, накурено в зале – не продохнуть! Танцуют, либо дико ржа и прыгая, либо переминаясь на месте, непристойно обжимая партнершу. И что за это время случилось с друзьями и подружками? Откуда этот снисходительный взгляд сверху вниз? Такое ощущение, что они радовались закату бывшей гимнастической звездочки, а также бывшей модели. А раньше так ликовали, так бурно встречали Карину, так выспрашивали о соревнованиях, смотрели кассеты с ее выступлениями, как любовные сериалы… Или ей это только казалось – будто кто-то радовался? А на самом деле всегда присутствовала затаенная, глубоко скрытая неприязнь? Проще говоря, зависть? Теперь она превратилась в злорадство. Чепуха какая-то… но обидная чепуха.

Родители, конечно, была счастливы ее приезду, но даже они вдруг начали раздражать Карину. Отец только и делал, что читал газеты и ругался. Причем ругал он все подряд. «Рабочего» и «Землю» – за то, что скучные, «Смену» и «Губошлепа» – за то, что грязно-желтые. Сейчас кругом писали о разоблачении грандиозной аферы с импортной бракованной курятиной, бельгийской, зараженной какими-то там диоксинами, которая, оказывается бурным потоком шла в Нижний, минуя таможенные барьеры. В деле было замешано множество высших инстанций, и отец просто-таки на стенку лез от всех этих разоблачений, поливая то мошенников, кормивших нижегородцев зараженным мясом, то милицию, которая раскрыла аферу лишь через год после ее начала. Карина курятину терпеть не могла, поэтому ее мало волновала эта ситуация. Да и отцу совершенно не с чего бесноваться, учитывая, что у них все свое, отнюдь не бельгийское: и куры, и молоко, и яйца!

Мама была далека от политики, но не от экономики. Она как-то особенно жадно выспрашивала о заработках Карины. Ну и что ей сказать? Что официальный заработок модели в Нижнем – 500 рублей в месяц? Да Карина еще и приплачивает Полозовой за тренинг. Конечно, выпадают и гонорары, но за них надо наизнанку вывернуться, а иногда и… Разумеется, о приснопамятном вечере в «Стеньке Разине» никто не знал, Карина не сказала о случившемся ни сестре, ни родителям, и все небось по-прежнему считали, что ее жизнь – одна сплошная развлекалочка, а остатки «гимнастических» сбережений неисчерпаемы. Сто баксов, которые привезла в Сергач Карина, ежась от стыда, что так мало (ну правда – не было лишних денег!), матери казались баснословным даром с небес. Она их сразу куда-то припрятала, потому что жили Синцовы в основном тем, что давало собственное хозяйство: две хрюшки, корова, куры и кролики, а также немаленький огород, дарами которого был набит погреб.

Ох уж это хозяйство… Нет, конечно, Карине не приходилось вставать в четыре утра, чтобы подоить корову (она бы умерла – ну, не в тот же день, но на другой – это точно!), однако ей приходилось пить это жирное молоко, есть этот по-особенному белый, слоистый, даже на вид толстый творог, эти огромные яйца с ярко-желтым желтком… Вдобавок, каждый день были блины или пироги – и домашняя колбаса с чесноком и гречневой кашей. Отказаться было немыслимо: обиделась бы мама, вдобавок такая вкуснотища, что рот сам открывается и жует, но уже через три дня Карина ощутила, что наливается лишними килограммами, как августовская тыква. Даже глаза сделались меньше, постепенно утопая в щеках. Надо было срочно что-то делать! Например, бегать по утрам, сбрасывая вес. Но в Сергаче девица, бегущая по улице ни свет ни заря, мигом опозорила бы свою семью. То есть эту несчастную неделю Карина ничего не делала, кроме маленькой, локальной гимнастики, с ужасом ощущала, как толстеет, – и считала дни.

Иванов так ни разу и не позвонил. Правда, Карина была к этому морально готова и уговаривала себя набраться терпения. Но сколько же можно терпеть?! Через пять дней она предприняла попытку связаться с ним сама, но неудачно. «Абонент в данное время недоступен», – сообщал приятный женский голос, и сообщалось это столь часто, что Карина начала ревновать к электронной незнакомке, которая знает, где Иванов, но не говорит. Не дожидаясь ноябрьских праздников, которые отец блюл свято и в доме начались бы сплошные пьянки и гулянки, она соврала матери, будто позвонила Александра и сообщила, что Карину срочно вызывают на отбор моделей для конкурса. И уехала в Нижний.

Кажется, она похудела, только еще добираясь от вокзала до дому! Провинциальная ленца мигом свалилась, как немодное платье. Но… телефонная незнакомка по-прежнему твердила одно и то же, как нанятая. Прошел день мучительных ожиданий, два и три… и вдруг однажды, когда Карина была дома одна, ОН ПОЗВОНИЛ!!!

– Привет, – сказал насмешливо. – Опять на линии огня? Сбежала, да?

Карина на минуточку похолодела, представив, как он звонил в Сергач, как прицепится теперь мама к этому звонку, начнет выспрашивать…

– Не волнуйся, – сказал Иванов, непостижимым образом поняв, о чем она думает. – Я туда не звонил. Так и знал, что ты долго не выдержишь и приедешь. И угадал, что характерно.

– Угадал… – выдохнула Карина, необыкновенно счастливая тем, что он помнил, думал о ней.

– В общем-то, правильно сделала, что вернулась. Теперь здесь вполне безопасно. Дела идут очень даже хорошо. Думаю, дня через три… сегодня какое? Девятое? Ну, скажем, числа 11-го будет возможность кое-что отметить. Потом скажу, а пока ничем этот вечер не забивай. Я позвоню накануне, уточню. Все, пока, мне некогда.

Карина прижала гудящую трубку к груди. Самое интересное, она не чувствовала ни малейшего возмущения, что кто-то распоряжается ею и ее временем, даже не спрашивая, как она к этому относится. Вот он – мужчина, который поступает именно так, как должен поступать мужчина! Не ждет милостей от природы и женщины – берет их сам.

Что же он скажет ей при свидании? Что будет отмечаться? Может быть, их помолвка? А почему бы и нет? Ясно же, что она ему нравится, – иначе с какой радости он спасал бы ее от Петрова, потом отправлял в Сергач, теперь вот позвонил и пригласил… Куда? Наверное, в ресторан – он ведь сказал, отметить. Надо посмотреть, как там дела с одеждой.

Карина достала любимое платье – купленное еще в Монако, совсем простенькое, но такое красивое, что она его надевала редко: женщины в клубок свивались от зависти, а мужики дурели. Но теперь ей именно это и нужно: чтобы мужик одурел.

Померила – и вытаращила глаза: платье всю жизнь болталось на ней, как на вешалке, а теперь – сходится еле-еле! В обтяжку!

Он сказал – через три дня… На пробежку немедленно!

Эти дни Карина моталась по саду Кулибина утром и вечером, как нанятая, а дома изнуряла себя голодовкой и гимнастикой. И к тому времени, когда Иванов позвонил опять, результат был достигнут – и вполне удовлетворительный!

– Ну, как насчет завтрашнего вечерка? – спросил Иванов со своей обычной насмешливой интонацией. – Гульнем маленько?

– Гульнем! – взвизгнула Карина.

– Завтра в восемь я за тобой заеду. Форма одежды парадная. Самая парадная! Нам предстоит роскошнейший банкет – и знаешь, где? Угадай с трех раз.

– «Виталич»? «Волжский откос»? «Русский лев»? – неуверенно назвала Карина.

– Мимо. Поедем в «Стеньку Разина»!

– Что-о?!

– Самое милое дело – праздновать победу на развалинах побежденной крепости, не так ли? – задушевно сказал Иванов. – Не переживай. Господин Римский там больше не работает. И вообще – там теперь все иное! Так что выходи завтра ровно в семь – буду ждать у подъезда. Договорились?

И он бросил трубку, не дожидаясь ответа.

«Что бы это значило? – изумилась Карина. – В «Стеньке Разине» все изменилось, Олега больше нет… Уволился? Там, наверное, новый хозяин? Кто?»

И ахнула, когда ответ просто-таки сам ворвался в голову: уж не Иванов ли?

Нет, он же вроде бы врач… Хотя нынче даже актеры содержат престижные харчевни. А, что толку гадать! Завтра все станет известно. И относительно судьбы Олега Римского, и относительно собственного будущего. И нечего забивать голову загадками-отгадками – надо заняться более насущными вопросами. Например, проверить, не стесались ли набойки на любимых золотых туфельках.

Карина открыла коробку, где всегда лежали туфли, – и ахнула. Коробка была пуста.

Бог ты мой… Да ведь они остались в агентстве!

Настроение мигом испортилось. Идти туда? Встречаться с Женей? Не лучше ли купить новые туфли? Только где найдешь такие? Любимое платье было сшито из ткани, которая на первый взгляд казалась черной, вполне обычной, но при движении играла мягким золотым блеском. Завораживающее зрелище! Даже глаза Карины казались золотистыми в этом сиянии. И туфли были обтянуты такой же тканью, что-то вроде стреча с люрексом, идеально подходя к платью. Обычные черные смотрелись вроде неплохо, но все же упрощали наряд. Нет, надо раздобыть именно те!

Может, заслать к Полозовой кого-то из девчонок? Карина позвонила Ане, потом еще двум девочкам, с которыми более или менее дружила, но, как назло, никого не было дома. Тогда она вздохнула поглубже – и начала одеваться.

Ее от этого не убудет. Сходит уж как-нибудь сама. Как учила Женька, сделай морду лопатой – и вперед!

* * *

Что Высоково, что Лапшиха, наверное, были бы идеальной съемочной площадкой для приключенческого фильма. Переулки и закоулочки, бесконечные заборы, поленницы и кучи мусора – все это как нельзя лучше подходило, чтобы незаметно подкрадываться, следить из-за угла и преследовать кого-то украдкой, особенно если объект слежки о ней даже не подозревает.

С другой стороны, почему Гелий должен был чего-то опасаться? Вышел – и, даже не оглянувшись, пошел своей дорогой, не обнаружив за ближней поленницей полузамерзшую Александру. Она и сама не знала, почему продолжала зябко перебирать ногами и тискать руки в карманах, почему не уходила. Теперь известно, где работает Эльдар Мельников, то есть вполне можно съездить к нему в понедельник, настоять на разговоре. Нет же, вбилось ей в голову – непременно увидеться с ним сегодня! И не только с ним. Не оставляла надежда, что Влад все-таки там, у своего приятеля. Что-то такое мелькнуло в глазах Гелия при его имени, какая-то растерянность в них появилась. Так бывает с людьми, которые врать не любят, а приходится.

А может, Александра все это себе напридумывала, и ничего такого в глазах Гелия вовсе не мелькало? Но до такой степени не хотелось возвращаться домой, опять оставаться наедине с собой и телефоном, по которому хочешь не хочешь, а начнешь звонить Ростиславу, что она битый час топталась за поленницей, изредка осторожно выглядывая: не выходят ли люди с поминок?

Кстати, битый час – понятие в данном случае весьма условное. На самом-то деле Александра не знала, сколько прошло времени: часы с ее запястья неожиданно сгинули, а когда – неведомо. Пока чаевничали у Агнии Михайловны, они еще были: Александра отлично помнила, как смотрела на них. А потом исчезли. Наверное, стоило вернуться и проверить, не валяются ли они на тропинке, однако Александра не стала этого делать. Во-первых, боялась упустить Гелия, а во-вторых, почему-то была уверена, что все равно не найдет часов. Они, конечно, провалились в ту самую черную дыру, из которой когда-то вывалились ей под ноги. Она знала по опыту, что потерянные находки никогда не возвращаются, а потому даже не стала пытаться их искать.

Однако сколько можно сидеть за столом?! Честное слово, пальцы у нее просто оледенели!

И в этот момент распахнулась дверь.

На крылечко выскочил Гелий и, зябко втягивая голову в плечи, понесся по скользкой дорожке. Александра, с некоторым трудом управляя замерзшими ногами, ринулась следом, то и дело готовая отпрянуть за естественное укрытие, если Гелий обернется. Но он шел и шел вперед, пробираясь в глубину Лапшихи, и вот приостановился возле совсем уж неказистого домишки, ощутимо прилегшего набок, с темным от столетней грязи, подслеповатым окошечком. Нет, правда, на вид дому было не меньше сотни лет: может, его когда-то первым построили на склонах этого оврага, а потом уже прилепилась к нему прочая «нахаловка». Александра в очередной раз шарахнулась за угол, и опять напрасно: Гелий, не оглядываясь, отворил косенькую калиточку щелястого забора и вошел во двор, снова заботливо накинув петлю на столбик.

Так. И что делать дальше?

Александра задумчиво рассматривала ветхое пристанище братьев Мельниковых, начиная понимать, почему вездесущая Агния Михайловна ничего о них не знала. Дом выглядел настолько заброшенным, настолько вопиял о хозяйской руке, что сразу было ясно: Мельниковы здесь не живут, а квартируют. Возможно, не очень давно. Жилище это, конечно, выбрано ими из-за дешевизны, к тому же отсюда довольно близко к автодорожному техникуму Гелия и относительно недалеко до судмедэкспертизы, где работает Эльдар.

И тут она вспомнила, что не просто так, ради спортивного интереса, кралась за Гелием по лапшихинским закоулкам, и начала решительно снимать с калитки ржавую проволочную петлю.

Если Влад здесь, она попросит его помочь выяснить у Эльдара подробности насчет вскрытия. Если Влада нет, она сошлется на него. Якобы он просил Эльдара оказать своей знакомой всяческое содействие. Только еще надо, чтобы Эльдар был в состоянии такое содействие оказывать, а не лежал бы где-нибудь на диване или вовсе под столом в полной отключке!

Александра пошла по узенькой тропочке меж свежих сугробов, милосердно прикрывших убожество дворика, как вдруг что-то жестяно загрохотало, потом распахнулась дверь – и на крылечко выскочил Гелий.

Александра замерла, сконфуженно глядя на него, однако Гелий ее не видел. Страшно бледный, с черными провалами вместо глаз, он схватился за покосившийся столбик крылечка, но не удержался на ногах и сполз на ступеньки. Александра увидела, как задергались его ноги в разношенных кроссовках, и почему-то вспомнила, что вчера Гелий был обут в замшевые ботинки, которые с него неуклюже стаскивали друзья.

Это воспоминание вывело ее из ступора. Александра метнулась к крыльцу, быстро повернула скорчившееся тело Гелия, прижала пальцы к шее, отметив, какая у него холодная, липкая от пота кожа. Ого, как скачет пульс! Зубы его скрежетали так, что вот-вот сотрется эмаль, голова билась о доски.

«Хоть бы язык не прокусил!» Она сорвала с шеи шарфик, проворно сложила его в несколько раз и, с силой надавив на сведенные судорогой, худые щеки Гелия, заставила его разжать рот. Просунула ткань меж зубов, и мальчишка сразу вцепился в нее с такой силой, что на тонкой шерсти неминуемо должны были остаться дырки. Да ладно!

Александра высвободила левую руку Гелия и, разжав ладонь, наступила на мизинец, на миг похолодев от мысли, что сейчас раздавит худой мальчишеский палец. Жуткое средство, и далеко не столь эффективное, как уверяют старые знахарские книги, однако сейчас не было выбора. Или поможет, или… или нет.

Помогло! Сведенная судорогой шея медленно распрямилась, голова бессильно запрокинулась. Веки опустились на закатившиеся глаза. Ноги перестали колотить по ступенькам, тело обмякло. Зубы все еще сжимали шарф, но набухшие на челюстях мышцы постепенно расслаблялись. Скоро можно будет убрать шарф, не боясь, что Гелий прикусит язык. Еще немножко…

Александра выдернула шарф, пропитавшийся слюной, и осторожно, уголком обтерла пену, выступившую на губах мальчика. Расстегнула на нем одежду, расшнуровала кроссовки. Снимать не стала: они были ему свободны, как и куртка. Наверное, и их у брата взял, свои-то ботинки остались в больнице.

Да, этот припадок куда сильнее вчерашнего. Если бы приятели увидели Гелия в таком виде, то сразу поняли бы, что у него эпилепсия, а не просто обморок от слабости и недоедания!

Но сейчас-то он ведь должен был поесть на поминках! И что это за жирное пятно проступает на куртке? Да у него в кармане большущий кусок пирога с мясом. Про запас прихватил? Или нес брату?

Ладно, это неважно. Другое важно – что случилось? Почему Гелия скрутило так внезапно?

Впрочем, и с ответом на этот вопрос можно подождать. Сначала мальчишку надо согреть. И как можно скорее позвонить в «Скорую»!

Александра приподняла Гелия, но сразу поняла, что бесполезно и пытаться перенести его в дом. Худое тело налилось каменной тяжестью. Лучше укрыть потеплее, что-нибудь подложить под него. Хотя если дома брат, вдвоем они смогут его поднять и отнести на кровать.

Александра ринулась в темные, пропахшие сыростью сенцы. Оглушительно загрохотало ведро, которое она пнула сослепу. Наверное, его обрушил Гелий. Шепотом выругавшись, Александра подняла ведро и поставила на лавку. Потом ощупью нашарила дверь, которая своим ободранным обликом очень живо напомнила ей дверь птичек-старичков, соседей Влада, и потянула ее на себя.

– Эльдар! – крикнула встревоженно – и осеклась.

Он лежал на полу, прижавшись щекой к домотканой полосатой дорожке, кое-где исхоженной до дыр, и поза была настолько мучительная, изломанная, словно и его скрутил эпилептический припадок. Однако тело было недвижимо, а откинутая в сторону рука сжимала смятую бумажную пачку, на которой большими синими буквами было написано «Сiль поваренна кам'яна». И все вокруг было усыпано этой самой «сiлью», будто белым песком или крошками льда.

В первую минуту Александра решила, что Эльдар мертвецки пьян, и со злостью поняла, что на его помощь рассчитывать нечего. Но было что-то особенное в этой неподвижности его тела, в этом сосредоточенном, как бы искоса взгляде полуприкрытого глаза, в посинелых ногтях, вцепившихся в грубую бумагу упаковки…

Да, на помощь Эльдара рассчитывать было нечего. И ему тоже никто не мог теперь помочь.

Александра постояла, цепляясь за косяк, потом заставила себя шагнуть вперед. Рассыпанная соль противным мышиным писком запищала под ногами, и она с трудом удержалась, чтобы не броситься прочь сломя голову. Однако все же дошла до крашенной в белый цвет тумбочки, на которой стоял допотопный телефонный аппарат. Но, когда сняла трубку, гудка не последовало. Это был просто муляж, пустой корпус! И поэтому вызвать милицию и «Скорую» удалось не раньше чем Александра перекатила Гелия на матрас и укутала в одеяла (все это она сняла с двух железных кроватей, стоявших в горнице и маленькой боковушке), а потом, после безуспешных блужданий по Лапшихе, набрела, наконец, на висевший на столбе телефон-автомат. И вдобавок ко всему она не знала адреса братьев Мельниковых, так что убедить блюстителей порядка приехать удалось только со второго раза, когда Александра вернулась (едва не заплутавшись в закоулках и проулочках!), выяснила номер дома и название улицы, и сообщила адрес по телефону ноль два. После этого автомат вырубился – очевидно, сочтя, что для выходного дня уже вполне наработался. Так что вызывать «Скорую» пришлось милиционерам, которые, надо отдать им должное, приехали очень быстро: ведь отделение было в полукилометре отсюда, не больше.

Сначала увезли мертвого Эльдара, потом, наконец-то, Гелия – опять же в Пятую Градскую, хотя по «Скорой» дежурила сегодня какая-то другая больница. Александра рассказала про вчерашний случай на крыльце автодорожного техникума и убедила везти Гелия в Пятую.

Ей смертельно хотелось уйти: разболелась голова, да так, что даже говорить было мучительно.

Впрочем, много говорить и не приходилось. Едва сняв с Александры первый допрос, ее оставили в покое, хотя пока не позволили уходить, а велели вместе с понятыми (для этой роли пригласили испуганных соседей) сидеть в уголке комнаты и наблюдать, как проходит осмотр квартиры. И они вынужденно глазели на чужие вещи, вытаскиваемые на общее обозрение, на учебники Гелия, на анатомические атласы, которых почему-то очень много было у Эльдара, на медицинские инструменты совершенно загадочного вида, среди которых особое внимание привлекла какая-то блестящая стальная штучка, напоминающая не то большой пистолет, не то маленькую дрель, только без длинного шнура.

– Во, я такую в сериале «Скорая помощь» видел, – весело сказал один из оперативников. – Лихо ею кости кромсают!

Эта штука называлась резаком и на самом деле была предназначена для вскрытия грудины при необходимости срочного прямого массажа сердца, ну и при операциях на сердце, конечно. Однако Александра промолчала, не стала уточнять: ну какая разница, в самом-то деле? Вообще весь этот осмотр – чистая формальность, потому что о причине смерти Эльдара во всеуслышание возвестил молоденький, а оттого очень гордый своей догадливостью эксперт-криминалист. Чуть войдя и взглянув на соляные россыпи, он с видом многоопытным и усталым от однообразия жизни воскликнул:

– Опять селитра!

Итак, в пачке «Сiли кам'яной» оказался нитрат калия, который обычно применяется в качестве садово-огородного удобрения. Как, каким образом селитра оказалась упакованной в фабричную оболочку, из которой она и попала в свежесваренный Эльдаром борщ, – неведомо. Наверное, «сiль» была куплена буквально сегодня, в крайнем случае – вчера, и теперь милиции предстояла нелегкая задача: отыскать магазин, торгующий ядом.

Понятые немедленно начали клясть на чем свет стоит коммерческую лавчонку, в которой покупала продукты вся Лапшиха, и требовать, чтобы опергруппа сию минуту отправилась арестовывать хозяина, который как раз достраивал второй этаж над своим домом, и теперь понятно, откуда у него такие деньжищи!

На плите стояла еще горячая кастрюля. Очевидно, Эльдар решил пообедать, не дожидаясь брата, и это спасло Гелию жизнь… На столе – наполовину пустая бутылка водки. Алкоголь только усугубил отравление. Почуяв опасные симптомы, Эльдар – он ведь все-таки был медик, патологоанатом! – заподозрил, в чем дело, схватил пачку, но никого не успел позвать на помощь, никому не успел сказать, что умирает. Однако о причинах своей смерти все же смог предупредить…

– Такое на дачах сплошь да рядом случается, – авторитетно объяснил эксперт тупо молчавшей Александре, к которой он, неизвестно почему, проникся доверием. – Особенно среди пенсионеров, у которых уже мозги набекрень. Селитра – она гораздо менее соленая, чем настоящая соль. Ну и солят, солят люди свое кушанье, а когда спохватятся, уже всё, поздно – смертельная доза! В течение часа человек умирает, а то и быстрее, особенно когда мозги водярой затуманены.

Конечно, все произошло именно так, а как же иначе? Бытовое отравление, типичный случай! Но почему, почему не шли у Александры из головы слова Кости Виноградского о «преподавателе из автодорожного техникума Ростиславе», который приехал на черном джипе и выспрашивал о сбежавшем из больницы Гелии?..

Да нет, ерунда! Гелий всех обвел вокруг пальца со своим адресом, Ростислав никак не мог за ним проследить. Да и зачем, ради господа бога, зачем ему убивать какого-то там судмедэксперта Эльдара Мельникова?

Зачем? А не затем ли, что именно этот судмедэксперт составлял акт о смерти Карины и лишь в его власти было, указать там все открывшиеся ему подробности или опустить что-то?

Предположим, Ростислав сначала убедил Эльдара о чем-то промолчать, а потом тот вышел из повиновения, начал грозить, шантажировать – и поплатился за это?

Александра не выложила эти свои подозрения следователю только потому, что они пришли ей в голову уже по дороге домой.

Господи, как быстро промелькнул день! Уже сгустились сумерки. Конец ноября и декабрь – самое тяжелое время. Глухая тьма после четырех, мир как бы теснится вокруг тебя и давит со всех сторон, ветер бьет в лицо колючим снежком, а скроешься от него дома, он тоскливо завоет под окошком, будто бродячий пес, изнывающий от того же одиночества, которым томится твоя душа…

Александра заставила себя усмехнуться. Этот пес должен быть не только бродячим, но и летучим, чтобы ухитриться выть под окошком четвертого этажа.

Натужный юмор помог мало – настолько мало, что Александра вдруг привалилась лицом к своей двери, ощутив, что пропали все силы. Вдобавок снова подкрался страх. Страшно было повернуть ключ, войти в квартиру. Понимала, это – сущий бред, но не могла отделаться от мысли, что, войдя, увидит труп.

Боже ты мой, сколько людей вокруг нее погибло за последний месяц! Сколько раз подступала смерть – так близко, что в глаза смотрела. Но это все была чужая смерть. Или она только притворялась чужой, а нынче вечером вдруг сбросит маску – и…

Наверху послышались чьи-то шаги, кто-то спускался по лестнице, и Александра рывком повернула ключ, подхваченная ужасом, влетела в квартиру, стукнула по выключателю, торопливо задвинула щеколду.

Шаги миновали ее дверь и затихли внизу.

Прижимая руки к сердцу, Александра огляделась.

В коридоре пусто. Никаких трупов. Но это еще ничего не значит, надо осмотреть всю квартиру.

Изредка взмахивая руками, словно гипотетические трупы должны были не валяться на полу, а мотаться по воздуху, будто налетевшая от соседей моль, Александра осторожно двинулась на кухню, как вдруг зазвенел телефон.

Александру шатнуло к стене, и несколько мгновений она стояла, не решаясь поднять трубку, почему-то убежденная, что это звонит Ростислав.

Нет, а вдруг Влад?

Рванулась к телефону:

– Алло! Алло!

– Саша, слушай, немедленно приезжай, – прорвался сквозь хрипы в трубке незнакомый мужской голос.

Не Влад. Но и не Ростислав.

– Кто это?!

– Да я, Костя! Виноградский!

– Откуда ты звонишь? – глупо спросила Александра.

– Угадай с трех раз! – рявкнул он так, как никогда не позволял себе прежде. – Немедленно приезжай! У нас тут тяжелораненый, который все время твердит твое имя.

– Какое?

– Спятила? – еще более грозно рявкнул Костя. – Александра Синцова! А что, тебя уже иначе зовут? Он тебя зовет, он в очень тяжелом состоянии. Приезжай немедленно!

– Кто он? – наконец-то очнулась Александра и выкрикнула отчаянно, с трудом владея дрожащими губами: – Неужели Влад?!

– Какой еще Влад? – почему-то обиделся Костя. – Помнишь, я тебе утром говорил про некоего Ростислава?

Помнила ли она!

– Ну и что?

– Это он, Ростислав Казанцев! Это он ранен, он тебя зовет! Приезжай! Все, мне пора на операцию!

Гудки в трубке…

Несколько мгновений Александра незряче смотрела на трубку, потом осторожно опустила ее на аппарат. Та почему-то никак не хотела лечь на свое место, и Александре стоило некоторых усилий понять, что у нее просто-напросто трясутся руки. Наконец, с трубкой удалось справиться. Александра подошла к плите, взяла чайник и начала пить прямо из горлышка крупными, неуклюжими глотками, от которых заболело горло.

Значит, его фамилия Казанцев…

Вышла в коридор и уставилась в зеркало, висящее на стене.

Собственное лицо поразило бледностью и показалось чужим – из-за прежде не свойственного ему девчачьего, испуганного выражения. Потом лицо в зеркале вдруг часто заморгало, сморщилось. Александра зажмурилась, пытаясь сдержать слезы, но они все-таки пролились – едкие, жгучие, мучительные. Она громко всхлипнула – и сжалась, словно от удара, когда за стеной вдруг раздалась громкая музыка.

Это уже были, конечно, галлюцинации: ведь «Батяня-комбат» орал в квартире Сереги Володина, а Серега пока еще не вернулся из Чечни.

Александра зажала уши. Музыка каким-то образом находилась в связи с фантасмагориями последних дней, она была такой же нелепостью, как смерть Карины, духота подвала, в котором держали Александру, ненависть мачехи, необъяснимая злоба Влада, чириканье старичков, сидящих на диване. Такой же нелепостью, как мрачные, провалившиеся глаза Эльдара – и его же косой, мертвый взгляд. Как эпилептические припадки Гелия. Как слежка Ростислава – и его объятия на непоправимо испорченном диване…

И вершиной всего этого нагромождения нелепостей был звонок Кости Виноградского, сообщение о том, что Ростислав ранен и в бреду повторяет одно имя: «Александра Синцова…»

А может быть, Костя, как обычно, чего-то не понял? Может быть, Ростислав зовет не Александру, а Карину Синцову?

Говорят, у злодеев перед смертью иногда возникает неодолимая потребность – испросить прощения у своих жертв. Как говорится, любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас. А как насчет того, чтобы любить убивающих вас?

Она отперла дверь и вышла за порог, еле передвигая усталые ноги и стараясь ни о чем не думать.

В самом деле, надо поспешить. Может быть, она еще успеет спросить Ростислава… О чем? О самом главном, конечно! Которая из сестер больше пришлась ему по вкусу!

Слезы опять полились – медленные и такие изматывающие, что Александра едва ли соображала, куда идет. И минуло несколько минут, прежде чем она сообразила, что побрела не налево, на Белинку, на трамвай, а повернула к Студеной, чтобы пройти к Пятой больнице напрямик. И впереди уже засветились огни многоэтажек на улице Горького, когда Александра поняла, что приближается к тому самому месту, где погибла Карина.

На перекрестке Ванеева – Республиканская, который Александра частенько переходила, направляясь на свой участок, на одном из деревьев висел пластмассовый венок. Здесь машина когда-то сбила неосторожного пешехода: венок был чьей-то памятью об этой смерти. Такие же венки Александре приходилось видеть и на других опасных перекрестках, и как-то раз она даже подумала, что, уж если лишена возможности приезжать в Сергач и класть цветы на могилу сестры, было бы уместно повесить такой же венок на стенку дома на углу Студеной и Горького. Подумала – но не только не сделала этого, а вообще старалась подальше обходить роковой перекресток, выбирая самые дальние пути, только бы не оказаться здесь. И вот – оказалась…

Она стояла на обочине и смотрела на черную, наскольженную ледянку, чувствуя, как дрожат ноги. Глупо, она слишком устала, чтобы тащиться в больницу пешком. Остановка в десяти метрах, только Студеную перейти. Ну так надо решиться – и перейти!

Александра посмотрела вдоль улицы Горького. Да, вон мигают огоньки – приближается троллейбус или автобус.

Спустила ногу с тротуара, ступила на лед. Шаг, еще шаг. Да ничего, не так уж и страшно, это просто самовнушение.

И вдруг, ни с того ни сего, она удивилась: «Почему Костя называл меня Сашей, а не Алькой?»

Что-то привлекло ее внимание, какое-то движение. Глянула направо – и увидела черный автомобиль, стремительно летящий на нее с горы.

* * *

Офис Полозовой располагался на первом этаже бывшего Дома моделей, теперь превратившегося в обычный многонаселенный бизнес-курятник, где фирмы по продаже компьютеров или видеокассет соседствовали с конторами, торгующими канцтоварами, женским бельем, со страховыми фондами или кулинарными цехами. Карина мельком улыбнулась знакомому охраннику, который задумался в своей будочке, безуспешно пытаясь осознать, что именно он охраняет и от кого, и прошла по длинному облезлому коридору. А вот и знакомая дверь с претенциозной вывеской: «Модельное агентство «Евгения».

Да ради бога! Евгения так Евгения!

Карина набрала побольше воздуха и, сделав лицо лопатой, как советовала Женя, толкнула дверь.

Она еще не знала, что почувствовала бы и как повела бы себя, окажись просторный зал, по обыкновению, заполнен девчонками, отрабатывающими походку, или примеряющими новую коллекцию, или вообще проходи тут съемка для какого-нибудь «Вога», «Космополитена» или хотя бы «Нижегородского рабочего». Однако зал был пуст, абсолютно пуст, и Карина уже решила было, что Полозова ушла, забыв запереть офис, как вдруг увидела: в дальнем конце зала приоткрыта дверь, ведущая в персональный Женин кабинетик.

Карина на цыпочках вошла в зал, прикидывая, удастся ли забрать сверток с туфлями из во-он того дальнего шкафа – и смыться незамеченной. А может, лучше объявить о своем присутствии? Если Женька выглянет и застанет ее у шкафа, может получиться очень глупо.

С другой стороны, с Полозовой ведь станется выгнать ее отсюда в три шеи и не отдать туфельки. Просто из вредности, ни по какой другой причине, ведь Каринины туфли велики субтильной Полозовой минимум на три размера.

Нет, лучше втихаря… Может, там и нету никого, в кабинетике-то.

Карина на цыпочках сделала несколько шажков по изрядно потертому линолеуму. Еще немного, еще чуть-чуть. Вот и шкаф. Только бы дверца не скрипнула… Отлично! Грабить, оказывается, совсем нетрудно. Если честно – раз плюнуть.

Она уже развернулась, чтобы уйти – так же незаметно, как пришла, – но вдруг из кабинетика донесся звон разбитого стекла, потом злой матерок, громко выкрикнутый Полозовой, а потом – столь же громкое рыдание.

Карина замерла, косясь через плечо и нервно поводя ноздрями. Остро пахло коньяком, такое впечатление, что вылилась чуть ли не целая бутылка. Но неужели поэтому Женька рыдает так отчаянно?

А, не ее это дело!

Карина подавила ненужное сочувствие, вдруг всколыхнувшееся в груди, и шагнула к выходу, как вдруг за спиной послышался нетвердый оклик:

– Кто это?

Наверное, не надо было оборачиваться. Сделать лопатой вдобавок ко всему прочему еще и спину – и топать дальше. Но дернул же черт…

Женька Полозова стояла в дверях, цепляясь обеими руками за косяк, словно ноги ее не держали, и, сильно щурясь, вглядывалась в Карину:

– К-кто там? К-кто это? Вы ко мне-е?

Она была пьяна вдрабадан, и, хотя Карина знала, что бывшая директриса нередко прикладывается к рюмке, здесь пахло уже не рюмкой, а как минимум бутылкой.

– Привет, – независимо сказала Карина, убирая за спину сумку с туфлями: совсем необязательно Полозовой знать, что ее втихую грабанули. – Я в соседнем доме была, в магазине, ну и заглянула, может, Анька здесь. Она мне срочно нужна. Но ее нет, и я ухожу. Пока.

– Не-ет, – вдруг пьяно проблеяла Женя, кидаясь к ней, но чуть не падая и повисая на плече Карины. – Не-ет, ты погоди-ка… Ты мне лучше скажи, что будет со мной?

«Сопьешься!» – чуть не ляпнула Карина, но вовремя спохватилась и спросила с искренним удивлением:

– А что с тобой будет?

– Не-ет, это ты мне скажи! – Женя пьяно водила головой, как большая очковая змея, даром что отродясь не носила очков. – Твой приятель меня под асфальт закатает? Или ка-ак?

– Ну что ты несешь? – Карина выдернула руку, но Женя так резко клюнула вперед носом, что пришлось ее снова подхватить, чтоб не рухнула. – Какой приятель? За что? Почему?

– А Олега – за что? – Женя смешно таращилась, пытаясь сфокусировать взгляд на глазах Карины, но это получалось довольно плохо. – Римского… Куперовича…

– Что с ним такое? – неприветливо осведомилась Карина. – Неужели закатали под асфальт? Нет еще? Какая жалость! Ему там самое место, предателю.

– Издеваешься? – взвизгнула Женя, замахнувшись, но попала куда-то за левое плечо Карины, словно там стоял еще один участник этого разговора – стоял и издевательски ухмылялся.

– А ну, пошли! – сердито сказала Карина и втолкнула Полозову в ее каморку. – Уймись! – добавила она, легким толчком отправляя ее в кресло и оглядываясь.

Да, запашок, будто в цеху по разливу коньяка. Хотя разбито не бог весть что – всего лишь бутылка бренди «Старая крепость». Но это все равно под сотню выходит. Жалко! А вот и еще одна пустая «Крепость» стоит в углу. Неужели Женька ее усидела сам-друг?! Тогда странно, что она еще держится на ногах и шевелит языком, а не храпит пьяным храпом!

Послышался странный звук, и Карина увидела, что Полозова уткнулась в ладони, а спина ее вздрагивает.

– В коме… – невнятно вырвалось сквозь дрожащие пальцы. – Слышишь, чего говорю? Так отмолотили мужика, такую отбивную из него сделали, что неделю лежит в коме и в сознание не приходит. Говорят, даже кровоснабжение мозга может быть нарушено. То есть если и очухается, то идиотом останется на всю жизнь. А за что? Ну что он такого сделал?!

И вдруг Полозова резко выпрямилась, с ненавистью уставилась на Карину – с совершенно трезвой ненавистью:

– Это ты его заложила? Ты?! Кириенко арестовали, а Олега… – И она снова залилась пьяными слезами.

Карина стояла, чувствуя себя дура дурой. Кириенко арестовали? Она знала единственного Кириенко – бывшего премьера, но он, к огромному сожалению, пребывал на свободе и настолько прочно прописался на телеэкранах, что уже сил не было смотреть на эту лоснящуюся политическую неваляшку! А кого же тогда арестовали? И какая тут связь с избиением Олега?

И вдруг до нее дошло.

Неужели подействовало то, что она рассказала Иванову про Олега и попытку подкупа? Выходит, это дело рук Иванова?!

Ее вдруг затрясло так, что пришлось покрепче зажать под мышкой туфли, чтобы не вывалились.

Вспомнилось, как сверкал очками и зубами Олег, представляя ее: «Лолита – дочь Айболита!» Как угодливо склонялся перед Петровым, помогая ему втолкнуть Карину в «нумер». Как поигрывал голосом, швыряя на колени Карине доллары, как выпрыгивал из «Форда», чтобы подобрать их, как задумчиво смотрел вслед Карине, услышав заносчивое: «А как насчет лавандовой воды?»

«Дошло веселие до точки…» Правда что – дошло до точки!

Внезапно Полозова издала такое громкое рыдание, что Карина отшатнулась.

– Женя, ну чест…

Она хотела сказать: «Женя, ну честное слово, я ничего не знаю, я тут ни при чем!» – и вдруг поняла, что Полозова вовсе не рыдает, а громко всхрапывает.

Она заснула. Заснула пьяным сном!

Карина пожала плечами – и пошла прочь.

Все, что она могла теперь сделать для Женьки, это сказать охраннику на выходе, чтоб не вздумал запереть снаружи двери агентства: там, дескать, еще работают люди. Хотя, может, именно это и следовало сделать? Вряд ли Женька теперь очухается до утра!

Однако кто бы мог подумать, что змеенравная Полозова может так переживать из-за какого-то малознакомого трактирного полового! Хотя – почему малознакомого? Наверняка их с Олегом Римским связывали какие-то отношения. Она ему поставляла девочек для богатеньких клиентов, он тоже отстегивал Женьке процент. Возможно, они даже спали вместе иногда – для усиления, так сказать, деловой активности…

То есть переживания Полозовой как раз вполне объяснимы.

Ничего, пусть отдохнет, потом ей станет легче. Голова, конечно, будет болеть с похмелья, и все-таки утро вечера мудренее. Хотела бы Карина сейчас тоже лечь поспать, чтобы проснуться утром умудренной знанием ответов на все вопросы, которые, хочешь не хочешь, ставит и ставит жизнь. Интересно, что будет, если она завтра в «Стеньке Разине» впрямую спросит Иванова, не приложил ли он рук к делу Олега Римского – вернее, к его телу? Спросить-то не проблема, но каков будет ответ? Не поплатится ли Карина за свое ненужное любопытство?

Может быть. Но должна же она знать, кто этот человек, которого она, кажется, любит – вот именно, любит, а не просто видит в нем красивого и щедрого покровителя!

И вдруг вспомнился Севка. Севка Корнилов с его улыбчивыми синими глазами в окружении нарядных черных ресниц.

Карина рассеянно улыбнулась. Неужели это тоже была любовь? Ох, как болело из-за него сердце! Карина словно бы чувствовала обреченность этого прекрасного юного существа. Тогда она на все была для него готова, был момент, казалось: чтобы вернуть Севке здоровье, пожертвовала бы для него кровь, ведь у них, помнится, была очень редкая группа – только у них двоих во всей сборной: четвертая. Их врач еще шутил: мол, такая группа встречается только у двух процентов населения, а тут сразу пара уникумов собралась. Но тогда по отношению к Севке у Карины не было этого странного, ознобного ощущения ожидания… чего? Счастья или горя? Откуда это чувство, что от встречи с Ивановым будет зависеть ее судьба, ее жизнь?

Завтра, завтра… еще бы дожить до завтра! Дотерпеть!

Карина бесцельно слонялась по квартире, не находя, чем себя занять. Пойти побегать, что ли, чтобы платьишко завтра еще лучше смотрелось?

Как назло, сестра куда-то запропастилась. Вроде бы прием у нее до семи, а сейчас уже девятый час. С другой стороны, что подскажет Александра? Для нее мужчины – вообще терра инкогнита, необходимых знаний еще меньше, чем у младшей сестры. Карина, например, не сомневалась, что у Сашки еще ни разу ни с кем ничего не было, то есть это она должна у Карины совета спрашивать, а не наоборот. А вот интересно, понравится ли Иванов Александре? По возрасту он гораздо больше подходит именно ей, а не Карине. Но уж нет! Его Карина никому не отдаст! И какое имеет значение, если даже Олег Римский получил по кумполу именно с подачи Иванова? Что заслужил, то и получил, если уж на то пошло, недаром же Петров предупреждал: «Далеко пойдет, если жирным куском не подавится!» Вот и подавился…

Взглянула на часы. Все, надо идти на вечернюю пробежку, больше ждать Александру нельзя, иначе Карине придется в полночь мотаться по парку Кулибина, а ведь это – бывшее кладбище, и неизвестно, что там происходит в полночь и в последующие часы…

Она натянула любимый серебристый костюм, надела шерстяную шапочку: сегодня здорово похолодало. С сомнением поглядела на кроссовки: не будет ли скользко? Ну уж как-нибудь…

Заперла двери и проворно сбежала по ступенькам. Странное ощущение не оставляло ее: будто что-то забыла дома.

Свет не выключила? Выключила. И колонку тоже. И плиту. Но почему-то все тянуло вернуться, и так жалко было чего-то, так жалко… Но чего, чего?

«Да ну, ерунда!» – мысленно отмахнулась Карина и, глубоко вздохнув, побежала через дворы к парку Кулибина.

Навстречу своей смерти.

* * *

Теперь она знала, как это случилось с Кариной. Отнимаются ноги, тело становится чужим, чья-то короткопалая рука вытягивает из груди сердце, а в голове – ни одной мысли, кроме отрывистого: «Всё… всё…»

Медленно, гипнотизирующе-медленно надвигались фары, и вдруг заливистый вой вырвал Александру из оцепенения. Сбоку вывернулась белесая милицейская «Волга» и, озаряя округу мигающим синеватым светом, понеслась вверх по Студеной улице. Какое-то мгновение Александре казалось, что сейчас «Волга» перережет путь сгустку тьмы, несущему смерть, но машина, завывая сиреной, повернула направо, и скоро ее тревожный вой заблудился где-то в закоулках. Однако этого краткого мгновения хватило, чтобы Александра вскочила обратно на тротуар и ринулась бежать вдоль улицы Горького, выискивая лазейку в деревянных облупленных заборах и чугунных решетках.

Вот калитка! Кинулась в какой-то двор, забилась среди переплетения тропинок, пробежала мимо сараев, перелезла через поваленный заборчик бывшего палисадника, почувствовала под ногами утоптанную тропу, потом тротуар. Она оказалась на задворках областного УВД, можно сказать, на родимой улице Короленко, но до дома нужно еще добежать!

И она побежала, прижимаясь к заборам, то и дело истерически оглядываясь и едва не лишаясь сознания при каждом звуке мотора. Но все они доносились с соседних улиц, а Короленко была пуста, как вымерла. «Неужели он не понял, что я побежала домой? – мелькнуло в голове. – Или подкараулит во дворе?»

Да, наверное, это было чистое безумие – возвращаться, такое же безумие, как поверить в ранение Ростислава. Ранен он, как же! Подло, подло, до чего же это подло – выманить ее из дому именно таким способом, рассчитывая на глупость бабьего, одинокого сердца! Позвонил и подкарауливал, так что если бы бог не послал своего ангела в образе белой легкокрылой «волжанки», с Александрой все было бы уже кончено. Сколько раз за последние дни он пытался прикончить ее, а все срывалось, и вот теперь опять сорвалось! Но вопрос: долго ли продлится удача?

Наверное, надо было убираться подальше отсюда, пойти к каким-нибудь знакомым, хоть к Агнии Михайловне, но сделать лишний шаг по темным улицам казалось свыше сил. Хотелось поскорее забиться в свои четыре стены, закрыться на все замки, замереть в каком-нибудь укромном уголке… И поэтому, плача от страха, Александра бежала и бежала вперед, вжимаясь в заборы и стены, спотыкаясь на ступеньках, пока не влетела в свой подъезд и не почувствовала, что может, наконец, перевести дух.

Как же здесь хорошо, спокойно! Почему она раньше не замечала уюта этих обшарпанных стен? И даже лампочку кто-то вкрутил, дай ему бог здоровья.

И вдруг дыхание комом сбилось в горле. Остро вспомнилось, как вчера они с Владом поднимались по этой самой лестнице, а сверху спускался Ростислав. Судорога, исказившая его лицо, невнятное, злое: «Ну-ну…»

И она беспомощно припала к стене, увидев, как на ступеньки легла темная тень человека, стоявшего за поворотом лестницы и сделавшего осторожный шаг.

Итак, он уже здесь. Да конечно! Опередил ее и подстерегает.

Бежать!

Александра сделала шаг назад, к двери, но оступилась и чуть не упала. Шаги зачастили. Опять кто-то мягко, медленно потянул из груди сердце…

– Саша!

Высокий человек в замшевой куртке свесился через перила. Свет блеснул на знакомых рыжеватых волосах.

– Привет. Куда ты запропала? Я минут сорок жду.

– Влад?! О боже мой…

Александра сползла по стеночке на грязный пол, закрыла ладонями лицо.

В два прыжка он оказался рядом, поднял рывком, прижал к себе:

– Что с тобой?

Громко хлопнула дверь, кто-то вбежал в подъезд и понесся наверх, перепрыгивая через ступеньки и не заметив Влада с Александрой.

Ростислав? Нет, незнакомый чернокудрый парень, навьюченный тремя сумками, из которых торчат водочные горлышки. Ого, где-то идет могучая гулянка.

Теснота в груди немного разошлась, Александра перевела взгляд на встревоженное лицо Влада и смогла улыбнуться:

– Здравствуй. Целый день тебя ищу, ищу…

– А я целый день тебе звоню, звоню, – отозвался он, виновато улыбаясь. – Не выдержал, пришел: думаю, вдруг что-то с телефоном? А тебя и правда дома нет. Где ж ты бродила в выходной?

– Говорю же, тебя искала.

Александра, вдруг страшно устав, склонила голову на его плечо. Рука Влада медленно скользнула по ее спине, потом стянула шапочку, взъерошила волосы на затылке. Пальцы проникли под воротник, погладили шею. У Александры по коже мурашки пошли от удовольствия. Она вздрогнула, ощущая, как живо, ожидающе забилось сердце. Влад с тяжелым вздохом склонился к ней. Александра покорно потянулась навстречу, опустила веки…

Их губы сошлись, сначала осторожно, как бы знакомясь, примеряясь. Пальцы Влада бродили по ее лицу, по горлу, осторожно расстегнули пуговицу пальто, легли на грудь. Александра вздрогнула, разомкнула рот, ощущая, как постепенно согреваются губы Влада, сначала показавшиеся ей холодными, будто замерзшими.

Руки его осмелели. Он то сжимал ей грудь, то касался ямочки на горле, и от этих прикосновений дрожь проходила по телу.

«Надо позвать его домой, – смутно проплыло в голове. – Пусть будет так, как он захочет, но я больше не могу быть одна! Мне так страшно!»

Кому она все это объясняет? У кого словно бы просит прощения?

– Сашенька, ну, всё… – бессвязно шептал Влад в ее приоткрытые, влажные губы. – Ах ты, милая моя… Всё… Сейчас…

Ба-бах! Дверь подъезда так шарахнула о косяк, что дом содрогнулся. Александра с ужасом отпрянула от Влада, уставилась в чужое веселое лицо, вдруг возникшее рядом.

– Са-ашка! – завопил хмельной голос, а в следующую минуту Александру оторвало от Влада, стиснуло так, что она жалобно пискнула, а веселое лицо расплылось в слезах.

– Сережка? – всхлипнула она и закричала радостно, недоверчиво: – Сереженька! Ты вернулся!

– Вернулся, вернулся! – орал он на весь подъезд, тычками гоня перед собой совершенно потерявшихся Влада и Александру. – И, заметьте себе, живой вернулся! Целый и невредимый! И ребяток своих живыми привез! И невесту себе в Ставрополе отхватил, да какую! Так, сейчас все идем ко мне, отметим это дело. Нет, даже и не спорьте! Ко мне! Ко мне!

Это был Сережа Володин, сосед Александры и командир Нижегородского ОМОНа, отвоевавший в Чечне свой срок. Александра знала его, чудилось, с рождения, во всяком случае, она не помнила времени, когда бы Сережка не был соседом бабушки, а потом, после ее смерти, – соседом их с Кариной. Друг детства – именно так следовало называть этого веселого парня, которому она сейчас была рада, как родному брату. Живой Сережка! Вернулся из этой кошмарной бойни! Не говоря уже о том, что вернулся он как нельзя более кстати, чтобы прервать затянувшийся поцелуй, после которого, очевидно, Влад перешел бы к более активным действиям…

Не давая ни мгновения передышки, Сергей втолкнул обоих в дверь своей квартиры. Александра попыталась что-то сказать насчет необходимости заглянуть к себе домой, переодеться, Влад тоже слабо пытался возражать – напрасно. Не прошло и минуты, как они уже сидели за огромным, изобильно накрытым столом, распиханные между крепкими парнями в форме.

Пирушка была в полном разгаре – Серега и его приятель, очевидно, отлучались только затем, чтобы пополнить боезапас.

Перед каждым стояла полная тарелка всякой еды, наполненные всклень[4] стаканы и рюмки с выпивкой, а сидевший напротив Александры чернокудрый парень по имени Василий (гостей моментально со всеми познакомили) бил по струнам гитары и дурашливым голосом кричал:

Не води гранатой по усам —
Это грозный вызов небесам!

Мину не клади зимою в печь —
Можешь по частям в могилу лечь!

Кинжалом длинным ковырять в зубах
Нам, ваххабитам, не велит Аллах![5]

– Что это? – изумленно спросила Александра у тоненькой девушки с длинными косами, которая поставила на стол блюдо с жареной курятиной и втиснулась рядом с Александрой. Это была невеста Сережки, Олечка, – никак иначе было невозможно называть это нежное создание, которое тем не менее оказалось медсестрой запаса и ушло в армию добровольно.

– Песенка? – усмехнулась Олечка. – Ну, это у нас называется «Десять заповедей ваххабита». Говорят, они были найдены под стелькой сапога, который вместе с ногой потерял Басаев.

Чесать за ухом пистолетом —
Случайно мертвым стать при этом.

Фугасом спьяну упирать в пупок
Нам, ваххабитам, возбраняет бог.

Зубами грызть бикфордов шнур
Способен грязный лишь гяур, —

пел черноволосый молодец, играя глазами и так откровенно красуясь перед девушками, что Сережка то и дело принимался грозить ему кулаком, а Влад вообще сидел мрачнее тучи. – Да ты покушай, покушай, – окая совершенно по-волжски, уговаривала Александру Олечка, подкладывая ей на тарелку сразу две куриные ножки. Впрочем, на блюде явно лежала смесь курицы с сороконожкой, так что окорочков здесь хватило бы каждому. – Вот только боюсь, я маленько недосолила. Но если что, вот солонка. – И Олечка поставила перед Александрой хохломскую мисочку, доверху наполненную крупной, сероватой солью.

Она молча уставилась в мисочку. Подняла ее, но рука задрожала, и соль рассыпалась. Александра тут же проворно смела ее со стола на пол.

– Ох, – испугалась Олечка, – что ж мы будем делать? Больше у нас ни солинки, я и эту у соседки заняла. Сережка, ты соль купил?

Но тот не услышал, самозабвенно подпевая Василию:

По полю минному бежит
В безлунье – глупый ваххабит!

Бить топором большой снаряд —
Услать к Аллаху весь отряд!

– За победу! – завопил Сережка, поднимаясь. – За нашу победу! Бей гадов!

За столом кричали, чокались.

– Кранты, – сказала Олечка. – Теперь весь дом спать не будет. А курицу я точно недосолила.

– Ничего, – прошептала Александра, которой, наконец, удалось справиться с припадком страха, овладевшего ею при виде соли. – У меня дома аж две пачки. Сейчас принесу.

Она встала и начала пробираться к выходу из тесной комнаты, краем глаза отметив, что Влад тоже поднялся из-за стола.

– Куда?! – грозно заорал Сережа.

– Да на минуточку, за солью! – успокаивающе махнула рукой Александра.

– Ну, смотри! Через минуту приду и притащу сюда за руки, за ноги! – неслось вслед, заглушенное дружным хором:

Ружье засовывает в рот
Не ваххабит, а идиот!

Не жарь на детонаторах шашлык —
Сам шашлыком ты станешь в тот же миг!

– Ну и крут же твой сосед, – выдохнул Влад, вываливаясь вслед за Александрой за дверь и прижимая к себе взятый с бою трофей – собственную куртку. Ей же удалось добраться только до кармана пальто, в котором лежал ключ, но вытащить с вешалки само пальто было бесполезной затеей.

– И не говори, – рассеянно усмехнулась она, думая сейчас только о том, удастся ли ей спросить у Сереги: на самом деле есть у него друг Ростислав Казанцев или и это окажется таким же враньем, как все, что связано для нее с этим человеком. – Да ты не закрывай, сейчас обратно пойдем, – сказала Владу, который в эту минуту задвинул защелку.

– Я бы предпочел не возвращаться.

– Да я бы тоже. Но от Сережки ни за каким бруствером не отсидишься. К тому же я обещала Олечке принести соль.

Александра прошла на кухню, открыла висячий шкафчик и вытащила оттуда два пакета с солью. Один был обыкновенный полиэтиленовый, соль в нем лежала меленькая-меленькая, йодированная. Этот пакет Александра отставила в сторону, а другой, бумажный, со зловещей надписью «Сiль кам'яна», вытрясла весь, до последней солинки, в унитаз, дважды спустила воду, сам пакет выбросила в мусорное ведро, а потом тщательно вымыла руки с мылом.

– Не понял, – осторожно сказал Влад, который ходил за Александрой след в след и внимательнейшим образом наблюдал за всеми ее манипуляциями.

Она беспомощно оглянулась, только сейчас сообразив, что Влад еще ничего не знает о смерти Эльдара.

Но неужели именно ей придется сообщить об этом? Нет. Только не сейчас!

– Слушай, у меня к тебе просьба, – глухо сказала она, отводя глаза. – Вон там, на тумбочке, телефонный справочник, позвони, пожалуйста, в приемный покой Пятой больницы, узнай, как состояние Ростислава Казанцева.

– Ко-го? – тихо спросил Влад, сводя брови так, словно никак не мог поверить услышанному.

– Его фамилия Казанцев, да, – шепнула Александра, – Пожалуйста, позвони, я тебе потом все объясню.

Он еще мгновение смотрел на нее исподлобья, потом пожал плечами и подошел к тумбочке с телефоном. Александра, отвернувшись, слушала, как он шелестит страницами, потом заскрежетал диск старенького аппарата, и Влад угрюмо спросил:

– Приемный покой? Я хотел узнать насчет Ростислава Казанцева. Что? В каком отделении? А черт его знает, в каком! – рявкнул он так, что Александра испуганно вздрогнула.

– Наверное, в хирургии… – шепотом подсказала она, ненавидя себя за эту глобальную, невыносимую дурь – и как заслуженную кару получая недоверчивый смешок Влада:

– Что? Нету такого в хирургии? Нигде нету? Не поступал сегодня? А вчера? Точно не поступал? Спасибо, извините. До свидания…

Он брякнул трубку на аппарат так, что Александра испуганно сгорбилась.

– Н-ну?

– Ну… – Она прижала руку ко лбу, чувствуя себя такой несчастной, как никогда в жизни. Все это время она надеялась – глупо, безумно надеялась, что сообщение Кости было правдой! Надеялась, несмотря ни на что.

– Влад, понимаешь… я хотела тебе сказать…

Он громко хохотнул, и Александра испуганно вскинула голову:

– Дело в том, что мне вечером позвонили и…

– Нет! – Он вдруг махнул рукой и обошел Александру, словно ненужную вещь. – С меня хватит.

– Влад!

– Хватит. Все. Извини, я сразу не сообразил, что ты просто мазохистка! Разбирайся сама со своим сумасшедшим Ростиславом.

Он с силой дернул защелку и выскочил на лестницу.

– Нет, Влад! – Александра выбежала следом. – Не уходи! Ты не понимаешь…

И осеклась, когда из-за приоткрытой двери Сережки Володина вдруг грянул мощный хор:

Долой полевых командиров,
Бандитов звериный оскал.
Мы будем мочить их в сортирах,
Как Путин отважно сказал.

Влад облокотился на перила и хрипло рассмеялся. Александра робко потянулась к нему, но он даже не обернулся и пошел вниз по лестнице так неторопливо, словно непременно хотел послушать оглушительный хор:

Не зря же отцы пол-Европы
Прошли со звездой на груди.
В Чечне залегли мы в окопы —
А Путин лежит впереди.

Пускай, как подлюка Распутин,
В Кремле Березовский царит,
Но врежет беспутному Путин —
И тот в Соловки загремит.

– Сашка! – Белобрысая Сережина голова высунулась из-за двери. – Ты где бродишь? А ну иди сюда!

Александра зажмурилась.

– Сашка! Кому говорю!

Бесполезно спорить. Серега весь дом разнесет, как разнес недавно город Грозный – по кирпичику.

– Я забыла соль… – пробормотала она, цепляясь за последнюю надежду ускользнуть от армейского гостеприимства, однако Сергей, похоже, даже и не расслышал, хватая Александру за руку и втаскивая в квартиру, стены которой сотрясались от грозного пророчества:

Басай по заслугам получит,
Хаттаба задрючим в момент,
И будем мы жить еще лучше,
А Путин у нас – президент!

* * *

Гелий открыл глаза и долго лежал в темноте, пытаясь понять, где находится. Вообще-то он боялся темноты, но вот эта темнота была не страшной. Она была теплой, она пахла лекарствами и еще почему-то компотом. Темнота не наваливалась черным молчаливым зверем, а оживлялась мерным капаньем воды в плохо закрученном кране и тихим шепотом:

– Болеть нынче накладно. С другой стороны, если заработки хорошие – чего ж не поваляться? Говорят, в Москву племяша пошлют, на обследование. А потом оставят ждать, когда очередь подойдет.

– Это сколько же деньжищ уйдет? – отозвался шепотом второй голос.

– А хрен знает. Лишь бы вылечили. У нас-то в Нижнем вроде как только печенку пересаживают да почки, а чтоб сердце – про такое еще никто не слышал.

– А в кардиоцентре в нашем?

– Не-е! Только в Москве. Видал по телевизору? Люди годами лежат и ждут, пока кто-нибудь копыта откинет, чтоб сердце им подошло. Группа крови, еще какая-то хреновина совпадать должны. А делают такие операции только в ночь на пятницу.

– Это еще почему?

– Да хрен их знает. Лучше получаются, наверное, на пятницу-то.

– Ишь ты! А я думал, в ночь на пятницу только сны сбываются.

И голоса негромко рассмеялись.

– Тише! – спохватился первый. – Пацан проснется.

– Ничего, – успокоил второй. – Ему столько всякого вкололи, что дай бог, если к завтрашнему вечеру проснется.

– Все равно-о… – Послышался сладкий зевок. – Заболтались мы. Давай уж спать.

– А курнуть напоследок?

– Ну ладно, курнем. Двинули.

Послышались осторожные шаги, и вдруг что-то мягко обрушилось на пол.

– Ах ты, хвост морковкой! – смешно и сердито проворчал первый голос. – Уронил!

– Чего уронил-то? – забеспокоился второй.

– Да соль же! Моя принесла давеча, я нарочно просил, тутошнюю преснятину невозможно жрать. Люблю солененькое!

– Так она тебе что, целую пачку принесла? – давился смехом его собеседник.

– А чего? – обиделся первый. – Я ж на всех, на всю палату, чтоб в столовке не клянчить. Ладно, хрен с ней, пусть валяется, утром уберу.

Почти напротив Гелия приоткрылась дверь, и он увидел, как двое мужчин осторожно проскользнули в коридор. Они были в неуклюжих пижамах, это Гелий разглядел при ярком свете, проникшем извне, а еще он успел увидеть никелированные спинки нескольких кроватей и большое темное окно с белыми занавесками, которые призрачно реяли от сквозняка.

Похоже на больничную палату.

Вот почему пахло лекарствами! Он в больнице!

Снова в больнице? Или – все еще?

Гелий свернулся клубком, крепко зажмурился и напрягся, пытаясь отличить сон от реальности. Он отлично помнил, как очнулся на клеенчатой кушетке в поликлинике, куда принесли его ребята после того, как он грохнулся на крылечке техникума без сознания. Он помнил серые спокойные глаза докторши из поликлиники, потом другую докторшу – постарше, добродушную и хлопотливую, которая привезла его на «Скорой» в больницу. В приемном покое ему сделали укол – и дальше настала сплошная путаница. Сознание Гелия сделалось похожим на слоеный пирог, где чередовались реальность и сновидения. Пирог… слоеный пирог… вчера на поминках Вадика Черникова подавали слоеный пирог с мясом – любимый Вадькин, как сказала его мама. Поминки были… а может, они всего лишь привиделись Гелию? И побег из больницы привиделся ему, и возвращение домой, где мотался из угла в угол мрачный, почерневший, осунувшийся от тревоги за брата Эльдар. Тревога эта, впрочем, нимало не мешала ему беспрестанно пить, так что, увидев Гелия живым и невредимым, он залился пьяными слезами – и вырубился. По счастью, в это время Эльдар сидел на диване, поэтому Гелию только и осталось уложить его поудобнее и накрыть потеплее: с утреннего похмелья брата всегда бил страшный озноб. Потом он лег спать сам. Потом было утро – да, Гелий проснулся, как всегда, рано, хотя сегодня в техникум не надо было спешить. Но он помнил о Вадькиных поминках, о том, что все они, его друзья, собирались съездить на могилку, в Марьину рощу, и поэтому напялил на себя старую куртку Эльдара, покрепче прикрыл старую, рассохшуюся дверь сеней и пошел в дом, где жил Вадик, – благо это было недалеко, тоже в Лапшихе.

Так. Вроде бы все эти воспоминания очень похожи на реальность. Но каким образом в них затесалась та сероглазая докторша из поликлиники? Гелий отчетливо вспомнил ее стоящей возле Вадькиной калитки, и как она говорила с укоряющим выражением: «А зачем сбежал? Тебя для того отвезли в больницу, чтоб сбегал?» А потом добавила: «Что, до брата не дозвонился? Он о тебе волновался…»

Нет, это был все-таки сон или бред. Той докторше совершенно неоткуда было взяться в Лапшихе.

Бред, бред…

Гелий уткнулся лицом в подушку и принялся молиться богу и всем святым, чьи имена только приходили на память, чтоб все было сном. Страшным сном, в конце которого – его возращение домой с поминок, и приоткрытая дверь сеней, и пропахшая борщом горница, посреди которой, мучительно согнувшись, лежал мертвый Эльдар, а все вокруг было усыпано солью.

Гелий резко сел.

Нет! Этого не было! Это лишь кошмар, порожденный болезнью, привязавшейся к нему после того, как он разрядил дедов наган в проклятущего Дему. Он не сбегал из больницы, не приходил на Вадькины поминки, не огрызался на сероглазую докторшу, не видел закоченелой руки брата, сжимающей смятую пачку с надписью «Сiль кам'яна». Все это ему приснилось, и теперь осталось только встать и тайком уйти из больницы, иначе Эльдар с ума сойдет от беспокойства.

Гелий сел, спустил ноги с кровати, но тут же вынужден был снова лечь – голова закружилась так, что его даже затошнило, будто от голода. Ну да, ведь слоеный пирог с мясом, винегрет и всякие там блины, которые подавались на поминках, ему лишь приснились, на самом деле он ничего не ел со вчерашнего дня, потому что в доме не было денег, и еды никакой не было. Стипендию они с братом давно проели, вернее, Эльдар ее пропил, а зарплату ему должны были дать только в понедельник, и то не факт, что снова не задержат. То есть борщ, запах которого преследовал Гелия даже теперь, варить было не из чего! Во сне Гелий тайком сунул в карман куртки большой кусок пирога, чтобы отнести брату… а наяву Эльдар останется голодным, как и он сам. Голодным и пьяным.

Да ладно, не в первый раз, подумаешь. Зато брат жив!

Осторожно приотворилась дверь, и уже знакомые силуэты в пижамах проскользнули в палату, принеся с собой густой табачный дух. Гелий еле сдержался, чтобы не раскашляться. Еще немного пошептавшись, мужики улеглись на кровати. Один почти сразу начал сладко похрапывать, а другой все ворочался с боку на бок, взбивал кулаком подушку, пил воду – словом, никак не мог угомониться.

Гелий лежал, ругая себя за то, что не смылся раньше, чем вернулись соседи. Теперь жди вот, пока этот непоседа заснет! Но ничего, по коридору вон тоже кто-то ходит туда-сюда. Во сне он сбежал совсем уж глубокой ночью, когда и медсестра вздремнула на своем диванчике.

Во сне?..

«Во сне», – твердо сказал себе Гелий и лег на спину, глядя в темный потолок.

Черт, как жаль, что у них так туго с деньгами, а точнее, их просто нет. По-хорошему, Эльдару нужно лечиться. Закодироваться или зашиться – да мало ли какие штуки придуманы для алкашей! Мерзкое слово, но Гелий вполне отдавал себе отчет в том, что его брат – алкоголик, запойный, и бесполезно ждать чуда, надеяться, что он завяжет сам. Ведь Эльдар пьет не от пристрастия к пьянству – он заливает водкой свою неудавшуюся жизнь, которая и вовсе разбилась вдребезги с того раннего утра, как Гелий убил Дему, а старший сын Корнилова Слава увез его на рыбалку и потом, на следствии, холодно заявил, что Гелий был с ним все время, с трех часов утра, а значит, никак не мог между четырьмя и пятью (криминалист утверждал, что смерть наступила именно тогда) прикончить «этого старого козла». Да-да, Слава так и выразился – без всяких церемоний, и, что характерно, это никого особенно не шокировало. Гелий понимал, что поселок вздохнул с облегчением, узнав об участи Демы, однако закон, как говорится, есть закон, тем более что участковый Малявка просто на стенку лез от ярости, будучи не в силах найти убийцу. Поговаривали, что происходило это отнюдь не от служебного рвения: Малявку крепко взяли за жабры Демины дружки, а особенно – его «крыша», которая не собиралась оставить без последствий такой урон своему авторитету.

Впрочем, о происходящем Гелий узнавал урывками, да и то с опозданием. Все эти дни он провел дома, лежа в постели. Рыбалки тоже не получилось: стоило затрепыхаться на песке первой же снятой с крючка рыбешке, как Гелий вспомнил дергающуюся ногу Демы – и свалился без памяти. Потом Слава осторожно намекнул Эльдару, что это здорово напоминало эпилептический припадок, но уверенно сказать он не может, поскольку не специалист. Этот беглый вывод оказался, однако, точен… Внезапная болезнь Гелия никого в поселке не удивила: Петька Ховрин тоже лежал с нервным припадком, сначала к нему одна за другой приезжали «Скорые», а потом мальчишку увезли в больницу аж в Москву. Народ немножко поудивлялся, что Гелий после такого потрясения вообще собрался на какую-то рыбалку, но, собственно, что ж тут удивительного? Решил немножко развеяться, а силенок-то и не рассчитал.

Дему кляли на чем свет стоит и благодарили того неведомого, кто избавил поселок от тирана. Хотя, конечно, это был такой же отморозок, а все равно – спасибо ему.

Да, версия была именно такая: Дему пришил свой, не поделили чего-то братки, не сошлись в демократических принципах! В минуту просветления Гелий сам слышал, как Елизавета Петровна, зашедшая его проведать, обсуждала это с братом. Эльдар что-то невразумительно мычал по своему обыкновению, однако Елизавете Петровне не особенно-то был нужен собеседник, она говорила и говорила, а Гелий слушал – и едва сдерживался, чтобы не вскочить и не ворваться в соседнюю комнату с криком: «Никакой не отморозок! Это сделал я!»

В его замутненном болезнью, потрясенном сознании первенствовал страх. Он смертельно, до судорог боялся ареста, мрачного автозака, на котором его отвезут в милицию, зарешеченного «обезьянника», равнодушного следствия, допросов, признаний, суда – всего этого кошмара, напоминающего большое железное колесо, которое переедет Гелия и оставит его раздавленным, сломленным, униженным – а главное, готовым для новых унижений. Слава богу, грамотные! Знаем, что делают на зоне с теми, кто убил своего! «Так жопу надеру своим пистолетом, что полжизни раком ползать будешь. А ну, подставляй задницу!» – эти слова Демы беспрестанно жалили память, как докучливые осенние мухи, и Гелий никак не мог их отогнать. Они плодились, множились, они откладывали в его сознании личинки, из которых снова и снова рождался страх.

Страх подавлял все чувства – кроме одного. Это было возмущение несправедливостью жизни.

Ну что он такого сделал? Он убил негодяя и мерзавца, он избавил всех от вора и разбойника, а что получил взамен? Беспамятство и мучительные судороги. Припадки страха. А главное, полную невозможность убедить кого-то, что это он, именно он совершил благое деяние!

Даже брат не сразу поверил…

Однажды Гелий пришел в себя от чужого, незнакомого мужского голоса, гудевшего за стенкой. Взмок от ужаса: Малявка! Малявка приперся его арестовывать!

Но тут же сообразил, что голос другой: густой и сочный, добродушный. Малявка-то лаял резко, отрывисто, не давая собеседнику слова сказать. А этот голос вдруг вежливо примолк, словно обладатель его желал послушать, что ответит Эльдар.

– Не может быть, не может! – услышал Гелий непривычный, дрожащий голос брата. – Да вы что, Леонид Васильевич, Гельку не знаете?

– Раньше не знал, а теперь знаю, – отозвался его собеседник, и Гелий с изумлением понял, что к ним пожаловал сам Корнилов-старший. – И, может быть, получше тебя.

– Ну вот, видите! – с явным облегчением засмеялся Эльдар. – Он же мухи не обидит! Его по морде бить будут, а он только заплачет и скажет, мол, так нехорошо поступать. Натуральный Алеша Карамазов! Непротивление злу насилием!

– Тогда уж Платон Каратаев, – перебил его Леонид Васильевич.

– Что? – непонимающе переспросил Эльдар.

– Я говорю, непротивление злу насилием – это, скорее, Платон Каратаев проповедовал, – пояснил Леонид Васильевич. – Хотя Алешенька тоже был в этом смысле хорош… Ну да бог с ними обоими! Я уже сказал, что знаю твоего брата, и даже лучше, чем ты. И если утверждаю, что Дему он зарыл, – значит, так оно и есть.

«Никого я не зарывал, – подумал Гелий. – Я его просто пристрелил, как собаку… нет, собаку жалко. Я его просто пристрелил! А Эля не верит, он меня какой-то тряпкой считает и всегда считал». И снова вспыхнуло в нем это желание – выскочить в соседнюю комнату и заорать, будто лягушка-путешественница: «Это я! Это я! Это я придумала!» Но вряд ли Эльдар и тогда поверит ему. Решит небось: совсем братишка заврался!

– Ну что ж, вот тебе доказательство, – сказал Леонид Васильевич, и Эльдар сдавленно забормотал:

– Наган? Но ведь это наш наган!..

– Конечно.

– Но как он к вам попал? И почему вы решили, что Гелий… что из этого нагана…

– Ты что, глухой? – В голосе Леонида Васильевича появились нетерпеливые нотки. – Про результаты баллистической экспертизы сейчас в Озерном больше говорят, чем про смену правительства! Он выбил в Дему всю обойму, а гильзы-то остались валяться вокруг! И Славка тоже хорош, не догадался поползать по песку, собрать их. Хотя, с другой стороны, мало ли кто мог на выстрелы нагрянуть. Короче, установлено, что стреляли из револьвера системы «Наган», который сейчас перешел в разряд раритетов. А вот эту коробочку видишь?

– Патроны, – пробормотал Эльдар. – Восьми не хватает.

– Молодец, хорошо считаешь! – хмыкнул Леонид Васильевич. – В барабан входит как раз семь. И восьмой в стволе. В лагере нашли восемь стреляных гильз.

– Украли, – выдавил Эльдар. – У нас украли и наган, и коробку с патронами.

– Кто украл-то? – устало поинтересовался Корнилов. – Мы со Славкой, может быть? Пристрелили суку Дему, а повесить убийство решили на припадочного пацана? Очень правдоподобная версия! Ну просто очень! Если даже его родной брат не верит, что мальчишка способен на такой подвиг, что же говорить о других?

– Подвиг? – слабо повторил Эльдар. – Подвиг, говорите? Но если все это правда, он же человека убил!

– Убил он тварь поганую, – сказал Леонид Васильевич. – Но нынче у закона, к несчастью, в фаворе такие твари, как Дема, а вовсе не агнцы невинные, у которых вдруг зубки прорезались. Поэтому давай оставим словоблудие в духе Роди Раскольникова и подумаем, как нам Гельку прикрыть. Понимаешь, боюсь я, что кто-то мог видеть у вас этот наган или знать про него.

– Никто не мог!.. – задиристо начал было Эльдар – и вдруг умолк, словно подавился.

– Вот видишь, – с добродушной укоризной проговорил Леонид Васильевич. – Я отлично помню, как мой Севка мне в прошлом году рассказывал: Гелька ему дедушкиным револьвером хвалился. Значит, мог и кому-то другому его показать. А не Гелий, так ты сам по пьянке… мог или не мог?

Эльдар угрюмо промолчал. Мог, конечно! А вот Гелий что-то не припоминал, когда хвастался наганом перед Севкой. Но, значит, все же было такое дело. Не станет же Леонид Васильевич врать.

– Сам видел, что Малявка землю роет, – продолжал Корнилов. – А вдруг да свяжет концы с концами? Ты только на минуточку представь, что с мальчишкой тогда будет. Вся эта шобла, которая нынче при власти, Демины бывшие дружки, товарищи, так сказать, по оружию, таки-ие пасти разинут! Из него же второго Листьева сделают, дуракам закон не писан. Выводить Гельку надо из-под обстрела, послушай меня, я человек в таких делах опытный!

– Ну, слушаю, – угрюмо проронил Эльдар. – И что вы предлагаете? Продать эту халабуду и умотать отсюда? Но что мы выручим за наше родовое поместье? Один раз в кабак сходить да обмыть продажу?

– Ты бы, родимый, про кабаки на время позабыл, – пробормотал Леонид Васильевич вроде бы добродушно, однако в мягком его голосе отчетливо прозвенела стальная нотка. – Неужто не все еще выпил? Сейчас речь о жизни и смерти мальчишки идет… светлого мальчишки, не тебе чета!

Он вдруг осекся, и Гелий услышал его резкое, затрудненное дыхание. Он лежал плашмя, глядя в неровно покрашенный потолок, и не мог поверить, что его жизнь, его судьба настолько волнуют такого могущественного человека, как Леонид Васильевич Корнилов, что тот не может справиться с собой.

– Ладно, проехало, – буркнул наконец Леонид Васильевич и продолжал уже спокойно: – О деньгах не беспокойся. Деньгами я на первое время помогу. А дом и в самом деле лучше продать. Уедете в другой город, скажем, в Нижний Новгород. Это вроде бы недалеко, но в то же время явно вне Малявкиной досягаемости. Там у меня есть хорошие знакомые в мэрии, помогут тебе с работой, а Геле – с учебой. Вроде бы он мечтал в автодорожный техникум поступать после школы?

Эльдар молчал. Гелий знал, что брат молчит от изумления. У них и речи никогда не было про будущее. Да и насколько Гелий помнил, он вообще никому про свои планы не говорил. Нельзя же принимать всерьез мимолетный разговор с Севкой Корниловым год или полтора назад! Но откуда еще мог Леонид Васильевич узнать про техникум?

Вот это люди! Вот это люди…

– Ничего, что город чужой, – продолжал Леонид Васильевич. – Ваше дело молодое – быстро обзаведетесь знакомыми. Кстати, в тот же автодорожный техникум собирается поступать Севкин друг детства, Вадик Черников его зовут. Мы ведь сами из Нижнего, жили там когда-то в Лапшихе, Севке уже лет десять было, когда в Москву перебрались. Но он с Вадькой до сих пор иногда переписывается. Семья эта – люди хорошие. Да и вообще вам в Нижнем будет хорошо!

Эльдар что-то пробормотал, Гелий не расслышал.

– Что? – не понял и Леонид Васильевич.

– Я говорю, вам-то это зачем? – повторил Эльдар. – Вам какой прок во всем этом? Чего ради вы такой добренький стали, а, Леонид Васильевич?

– По-моему, я тебе уже не первый раз помогаю, разве нет? – сухо осведомился Корнилов.

– Не первый, – согласился Эльдар. – Только не надо рассказывать, будто и теперь вы идете на лжесвидетельство и прочие проблемы исключительно из-за моих чудодейных рук, которые когда-то избавили вас от смещения дисков. Вы мне должок давно отдали. Объясните, ради чего теперь стараетесь?

– А я тебе уж объяснил, – негромко ответил Корнилов. – Ради мальчишки. Ради его жизни…

После этого Леонид Васильевич сразу засобирался. Эльдар вышел его проводить, и они еще о чем-то долго переговаривались в коридоре, но Гелий не знал, о чем шла речь: до него долетал только неразборчивый гул голосов, который действовал так успокаивающе и усыпляюще, что он раззевался и скоро заснул. Проснулся утром, чувствуя себя значительно лучше. А вскоре они с Эльдаром уехали в Нижний. Брат устроился на работу в судмедэкспертизу – кажется, в этом помог Леонид Васильевич. Да и вообще, все произошло именно так, как пророчил Корнилов-старший: Гелий не пошел в одиннадцатый класс, а поступил в автодорожный техникум, подружился с Вадиком Черниковым и другими отличными пацанами. Вадик нашел им дом в Лапшихе, неподалеку от того, в котором жила его семья. Конечно, они его не купили, а сняли, но все равно – жилось в этой развалюшке совсем неплохо! А потом все как-то пошло кувырком. Нелепая смерть Вадика стала для Гелия сильным ударом. Именно после этого возобновились припадки, чаще стали приходить страшные воспоминания, которые он уже считал безвозвратно похороненными. Но самое удивительное, что после этой трагедии, случившейся четыре месяца назад, что-то произошло и с Эльдаром. Гелий даже не представлял, чтобы смерть человека, которого брат видел только мельком, могла оказать на него такое разрушительное воздействие. После отъезда из Озерного Эльдар почти не пил, а тут вдруг опять начал прикладываться к бутылке, да так, что прежние его запои казались безобидными пирушками. Гелий всерьез боялся, что Эльдара выгонят с работы, но его держали: не больно-то много народу рвалось трудиться в морге, а Эльдар был все же отличный специалист. Но Гелий смутно ощущал, что Эльдар находится на грани нервного срыва, его мучает нечто такое, о чем младший брат не имеет никакого представления. Может быть, именно это и стало причиной…

Гелий рывком сел, испуганно вглядываясь в темноту.

Причиной чего?

Ничего ведь не случилось, он твердо знает, что ничего не случилось! Вадькины поминки, приоткрытая дверь сеней, Эльдар, лежащий на полу, – это же всего лишь сон! А теперь время проснуться и уйти отсюда.

Так, кругом тихо. Слышно только сонное дыхание соседей, а кто-то уже примеряется серьезно захрапеть. Пора уходить!

Он спустил ноги на пол и очень удачно попал прямо в тапочки. Вдруг вспомнил, до чего же холодно во сне было бежать по снегу почти босиком, вдобавок, правый тапок, оказавшийся сорок последнего размера, все время соскальзывал с ноги, и Гелий уже даже начал думать, что обморозится. Просто удивительно, до чего реалистичными бывают сны!

Встал, нашарил на спинке кровати пижамную курточку, сунул руки в рукава.

В палате царила тьма, но дверь была обрисована светящимся прямоугольником. Гелий шагнул к ней, придерживаясь за спинки кроватей и стараясь ступать как можно легче, благо тапки наяву пришлись по ноге. Дверь была уже совсем близко, как вдруг что-то противно, тоненько заскрипело под ногой.

Соль? Да, его сосед по палате сказал, что рассыпал соль…

Тогда, дома, было так же. Гелий вошел в комнату – и сразу метнулся к неподвижно лежавшему брату. Соль омерзительным крысиным визгом отозвалась под ногами, и, помнится, он закричал, поняв, что Эльдар не просто завалился пьяный, что он мертв.

Нет. Этого не было. Это все ему приснилось!

Гелий сделал еще шаг. Соль скрипела все громче, и, чтобы не слышать этого скрипа, он закричал изо всех сил. То есть это ему казалось, что он кричит, разрывая горло, а на самом деле он хрипел, захлебываясь, колотился об пол головой, подбитый страшным и внезапным осознанием случившегося.

Так, значит, это был не сон!

* * *

Если бы не вчерашнее обещание Агнии Михайловне, Александра не потащилась бы в Высоково. Утром позвонила в поликлинику и узнала, что вызовов нет ни одного. Учитывая, что нынче понедельник, это было необъяснимо! Единственной причиной вспышки здоровья на участке могла быть лишь массовая поломка телефонов-автоматов. Вчера Александра самолично испортила один, вызывая милицию к Мельниковым. Конечно, не факт, что через час вызовов по-прежнему не будет, но пока что Александра могла быть свободна. Однако она обещала навестить Агнию…

Идти было страшно неохота, а не идти – нельзя. Поэтому Александра кое-как стащила себя с постели и погнала под душ, а потом буквально вытолкала на улицу, размышляя о том, что теперь гораздо лучше понимает утреннюю угрюмость и недееспособность многих своих пациентов. И пила-то всего ничего (к шампанскому и вовсе не притрагивалась!), а самочувствие, господи… И вид такой, что краше в гроб кладут.

Это она заподозрила, еще поглядевшись в зеркало, ну а уж когда столкнулась на площадке с соседкой, уверилась окончательно в своей неприглядности. Похоже, всему дому уже известно, что она гуляла всю ночь в компании мужчин – героев, конечно, но все же холостяков… Соседка топала за ней в некотором отдалении, осуждающе поджав губы, сзади спускался еще кто-то, и Александра не сомневалась, что до них долетает запах перегара, сохранившийся, несмотря на кофе, на интенсивную чистку зубов и съеденную ментоловую пастилку.

Самым ярким показателем ее состояния было, конечно, то, что во дворе Александра не огляделась в поисках черного джипа, а прямиком ринулась к остановке. Деревья искрились инеем, каждая веточка казалась изваянной из чудного белого, колючего вещества. Да, похоже, оттепелям настал конец, пришло время настоящей зимы, а вот Александра, не подумав, выскочила в легком пальто и ботиночках. Но не возвращаться же! Вон и трамвай подходит.

Повисла на ступеньке битком набитого 27-го – и вдруг сморщилась так, словно ей отдавили ногу. А ведь придется-таки возвращаться. Она забыла кассеты, обещанные Агнии! Без них даже идти не стоит, Агния покою не даст, а уж обид будет…

А, ладно! Александра соскочила со ступеньки задом наперед, едва не сбив с ног какого-то сына гор, озябшего в своей легонькой, не по погоде, кожаной курточке и интенсивно рвавшегося в трамвайное тепло, и побежала к дому, уговаривая себя, что нет худа без добра, поскольку она заодно переоденется сообразно градусам.

На площадке трудилась уборщица, которая тут же подступила к Александре с вопросами, можно ли претендовать на батарею бутылок, выставленных около двери володинской квартиры, или хозяин, проспавшись, сам понесет их в ларек по приему стеклопосуды. Вот уж чего не знала Александра! Но проблема, похоже, разрешилась в пользу уборщицы, потому что, когда Александра вышла, надев шубу и обременив себя сумкой с кассетами, уборщица активно перетаскивала бутылки на первый этаж, бегала туда-сюда – такая раскрасневшаяся и деловитая, что мелькала, казалось, на всех этажах сразу. Стиснув зубы в припадке мизантропии, Александра сбежала вниз и привычным путем ринулась к трамваю.

На сей раз повезло: удалось занять местечко под крылышком беременной молодки, которая распространила свой живот почти на все сиденье, но лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять, это все знают! Однако стоило выйти из трамвая, как везение прекратилось: Александра столкнулась с женой Соловьева, того самого легочника, которого в субботу чудом удалось пристроить в больницу. Соловьева жила поблизости от Агнии Михайловны, и практически вся дорога от остановки в глубь Высокова была посвящена описанию невыносимых условий в этой больнице, возле которой не имелось ни единого пивного ларька. Александра почти не слушала, в основном изумляясь, что история с Соловьевым имела место только позавчера, а не полтора, к примеру, года назад, учитывая количество и качество происшедших с тех пор событий. Наконец надоедливая бабенка, возникавшая на всю улицу и не умолкавшая при приближении скрипа шагов сзади, отвязалась и свернула к своему дому, а Александра вошла во двор Агнии Михайловны.

Та была печальна, но хорошо одета и выглядела, как всегда, внушительно. Предложила Александре чаю и погадать, усмехнулась в ответ на отказ, но не стала вдаваться в подробности и с благодарностью взяла кассеты.

– Спасибо, милая ты моя. Я надолго не задержу, понимаю, как они тебе дороги. Если хочешь, прямо сейчас, вместе проглядим, а потом сразу заберешь.

– Смотрите, пожалуйста, – кивнула Александра, – а я посижу погреюсь.

Не так уж она и замерзла, честно говоря. Но, во-первых, спешить было некуда, а во-вторых, показалось, будто Агния как-то странно приволакивает правую ногу.

Александра придвинула кресло-качалку к печке, исподтишка наблюдая за торопливой походкой хозяйки. Вроде бы вчера не было ничего подобного или она просто не замечала? Надо бы спросить у Агнии, что у нее с ногой, но вдруг гадалка напугается? Вчера у нее был день таких переживаний, так что ночью вполне мог случиться микроинсульт, отдавшийся в правую половину тела. Кошмар. За такими микроинсультами, это Александра знала по опыту, обычно следуют полновесные, приковывающие человека к постели. Если Агния, не дай бог, сляжет, ей в полном смысле слова некому будет воды подать. Она даже на помощь не сможет позвать!

Александра нервно качнулась взад-вперед и впервые заметила, как зловеще и в то же время уныло скрипит старенькая качалка.

Правда что кошмар… Но, может быть, между одинокими соседками Агнии Михайловны существует какой-то договор проверять, кто как себя чувствует? Просто так, на всякий случай. Как бы поделикатнее узнать?

Вдруг Агния Михайловна, в эту минуту отходившая от телевизора, охнула, лицо ее исказилось болезненной гримасой. Александра пулей вылетела из качалки, и та, словно возмутившись, так поддала ей под коленки, что девушка чуть не упала.

– Осторожнее, Саша! – испугалась хозяйка. – Не то будешь ковылять, как я.

– А что с вами? – ухватилась Александра за удобный случай прояснить диагноз заодно с анамнезом.

– Да коленку расшибла, – с досадой пояснила Агния Михайловна. – Вчера на наших колдобинах поскользнулась – ну и приложилась. Еще хорошо, не одна шла, бабы помогли подняться.

– Сильно расшиблись? Давайте я посмотрю, – сказала Александра, чувствуя, как отлегло от сердца.

Вот тебе и микроинсульт! Да здравствуют разбитые коленки!

– Пустое все это, – отмахнулась Агния Михайловна, уютно устраиваясь на диване и вытягивая вперед пульт.

По экрану побежала серая рябь.

– Тогда я пойду, пожалуй, – сказала Александра, вдруг поняв, что не стоит ей сейчас смотреть на Карину. Увидит сестру, не сможет справиться с собой, сама расстроится и расстроит старуху, а той и без нее хватает переживаний.

Она уже шагнула в коридорчик, но тут в спину ударила музыка, и Александра невольно оглянулась.

На экране лица людей – это зрители на трибунах. Встают под звуки гимна. Хорошенькая девушка с косой исступленно машет флажком, что-то кричит.

Александра удивленно вскинула брови. Да ведь это та самая кассета, которую она позавчера начала смотреть у Влада. Та, которую он получил вместо «Воздушной тюрьмы» в обменнике на площади Ленина. То-то она показалась знакомой. Это же запись первенства России по спортивной гимнастике, проходившего три года назад! Удивительно, что именно она попалась Владу вместо «Воздушной тюрьмы». А еще удивительнее, что Александра сразу не узнала эту кассету. Впрочем, она ее практически и не смотрела полностью: только выступление Карины.

– Это конец записи, – сказала она. – Пленку надо перемотать.

Агния Михайловна послушно нажала на кнопочку. Послышалось шуршание.

– Хватит? – спросила Агния, и на экране снова появилось изображение. – Боже, какой красавец! – ахнула Агния Михайловна, и Александра слабо улыбнулась.

Да, никаким другим словом нельзя было назвать черноволосого юношу, улыбающееся лицо которого было взято крупным планом. Он только что спустился с пьедестала почета и был сейчас буквально завален букетами и задавлен девицами, домогавшимися от него автографа с таким напором, что отталкивали репортершу, в руке которой плясал и прыгал микрофон:

– Всеволод, всего два слова для нашей спортивной программы! Что вы сейчас чувствуете?

– Я ничего не слышу! – засмеялся юноша, сверкая синими глазами и беря в охапку очередной букет. – Повторите, пожалуйста!

– Что вы сейчас чувствуете?! – закричала она, и юноша выкрикнул в ответ:

– Я абсолютно счастлив! Слышите? Я счастлив! Это мое первое золото! И дай бог, не последнее! И тем более я счастлив, что здесь присутствуют самые близкие мне люди, которые радуются вместе со мной. Это мой отец и брат. Папа! Иди сюда! – Он замахал букетом куда-то в сторону, камера проследила за жестом, заодно прихватив в кадр репортершу, у которой вдруг сделались круглые глаза и которая затараторила в микрофон:

– Оказывается, отец Всеволода Корнилова – депутат Госдумы Леонид Васильевич Корнилов, знаменитый своими последними выступлениями против усиления госсектора в экономике. Всеволод, Всеволод, а вы разделяете взгляды вашего отца и его близкого друга, вице-премьера Чужанина, касающиеся приватизации всех оборонных предприятий в Нижнем Новгороде?

Красавец беззаботно расхохотался:

– Да что вы, мне нет никакого дела до политики, в смысле, экономики! Папа, Славка, правда, для меня самое главное в жизни – спорт?

Он не глядя сунул букеты каким-то девицам, среди которых тут же вспыхнула небольшая войнушка, и одной рукой приобнял статного мужчину с седым ежиком на большой, умной голове, а другой – высокого парня, чьи пышные волосы в свете прожекторов отливали медью.

Этот молодой человек мало напоминал своего ослепительно красивого младшего брата – так, вроде бы легкое сходство в очертаниях лба и в разрезе глаз, которые у него, кстати, были не синими, а просто серо-голубыми. Зато он как две капли воды был похож на одного врача из «Скорой помощи» Нижегородского района… того самого, который при первом же знакомстве предупредил Александру: «Меня зовут Владислав, но чаще – просто Влад, потому что я терпеть не могу, когда меня называют Славой».

– Где же твоя Карина? – спросила хозяйка.

– Почти в начале. Я пошла. До свидания, Агния Михайловна.

Выговорить это удалось почти спокойно, только голос звучал сдавленно.

Александра сгребла в охапку шубу и выскочила на крыльцо. Пробежала через двор и уже за калиткой почувствовала холод, спохватилась, начала одеваться. Но, забыв про шарф, остановилась, не в силах справиться с потрясением.

Но почему?! Зачем все эти тайны?! И вранье про кассету, просмотр которой раздражал Влада, – вернее, Славу? Вряд ли так уж сильно раздражал, если там было записано выступление любимого младшего брата. То-то именно эту кассету он принялся спасать, когда с потолка низверглись потоки воды! Для чего ему понадобилось врать Александре? Целый роман насочинял про мухлевку в обменнике… И, выходит, он приехал в Нижний вовсе не из Екатеринбурга, как обмолвился вскользь, а из Москвы?

Мысли метались бестолково, вопросов было слишком много – даже удивительно, как человек мог нагородить столько лжи всего лишь за три дня знакомства.

Влад отлично знал, что его брат Севка и сестра Александры были знакомы, дружили, знал, кто такая Карина Синцова, мертвое тело которой он подобрал однажды ночью на углу Студеной и улицы Горького. Подобрал, отвез в морг к своему приятелю Эльдару, который написал странное, неправдоподобное заключение о смерти от инфаркта…

Зачем это было нужно Эльдару? Что именно скрыли врач «Скорой» и патологоанатом?

Ответ мог быть только один: покойной Надежде Лаврентьевне не послышался звук удара. Карину сбила машина. «Большой черный автомобиль» с простеньким номером Е 352 ЕА. Но получается, что Влад все это время прикрывал Ростислава?!

Александра собрала горсть снега с обочины и приложила ко лбу. Голову сразу заломило. Но легче не стало, вопросы не растаяли, как снег в руке, – наоборот, множились, множились…

Если Влад прикрывал Ростислава, зачем он назвал номер его машины, который будто бы разглядел водитель «Скорой»? Зачем искусно обратил ненависть Александры на человека, ради которого сначала солгал, совершил должностное преступление и даже вовлек в это Эльдара?

Она вспомнила мертвый взгляд искоса, пальцы, закостеневшие на смятой пачке. Эта смерть – так ли уж случайна она была? Что, если Эльдара замучила совесть и он возненавидел Влада? И покончил с собой… Всякое может быть – ведь в том пьяном разговоре на полуразрушенной лестнице в каждом слове Эльдара сквозил явный страх перед Владом, уверенность, что тот способен на все.

На все… На все!

Например, вовлечь человека в преступление, а потом бесстыдно «заложить» его перед женщиной, которая имела неосторожность понравиться Владу. Ведь он застал своего подельника, Ростислава, только что вылезшим из Александриной постели, куда собирался забраться сам. И брякнул первое, что пришло в голову. А на самом деле не исключено, номер у того автомобиля совсем другой, то есть вовсе не Ростислав сбил Карину, а другой человек!

Александра поскользнулась и удержалась на ногах только чудом. Вдруг показалось, что идет не по расхоженной тропке меж заборов, а по болотине, едва затянутой тоненьким, предательским ледком. Голова кружилась, она с трудом видела, куда ставит ноги, однако среди бестолково мельтешащих вопросов теперь начали мелькать и ответы… другое дело, что они были столь же страшны и непереносимы, как и вопросы.

Карину сбил кто-то другой? А шрам, уродливый шрам между запястьем и локтем, – он тоже был у другого человека? И разве на маленькой фотографии рядом с Кариной запечатлен кто-то другой?

Нет. Это Ростислав. И, значит, не он был подельником, то есть подручным Влада, а совсем наоборот: Влад действовал по указке Ростислава.

Они вместе организовали похищение Александры. Да-да, наркоглупышка Алина Золотова их нимало не интересовала, они с самого начала знали, с кем имеют дело, а все эти съемки на видео с требованием ста тысяч долларов – не более чем дымовая завеса для дурочки, которую следовало вывести из игры хотя бы на несколько дней. Александра все же какой-никакой, а врач. И если бы она забирала тело Карины из морга, уж, наверное, смогла бы отличить следы обычного вскрытия от следов замаскированного убийства. Значит, Карина должна быть похоронена без нее. Практически так оно и вышло. Еще странно, что Александра выбралась из своего проклятущего подвала живая! Вполне могла быть уничтожена – как ее сестра, как санитар Сычов, который, конечно, тоже был замешан в этом деле, но то ли начал шантажировать убийц, то ли его обезвредили просто так, на всякий случай.

А Эльдара? Не обезвредили ли заодно и его? То есть его смерть – и впрямь не несчастный случай, не самоубийство, а жестокое убийство?

Внезапно она вспомнила странный инструмент, напоминающий электродрель или большой пистолет, – резак для грудины, который был найден в квартире Эльдара. Очень удобная штука – работает на батарейках, им можно воспользоваться даже в машине «Скорой помощи», если надо немедленно проникнуть непосредственно к сердцу, чтобы спасти человека.

Сердце, сердце… Оказавшееся по-стариковски изношенным юное сердце Карины. Инфаркт Вадика Черникова – совсем мальчишки…

Некая мысль забрезжила вдруг – насколько странная, настолько страшная, что Александра даже не решилась задержаться на ней.

Такого не бывает в жизни. О таком пишут статеечки в желтых газетенках, пугая людей. А в жизни осуществить подобное невозможно!

И тем более невозможно представить, что это могло произойти с твоей сестрой.

Нет, не может быть. Все-таки Эльдар был патологоанатом, и, если держал какие-то необходимые инструменты дома, этому должно быть разумное объяснение. Разумное, а не фантастически-жестокое!

О господи! От всего этого сейчас лопнет голова!

Александра нагнулась к обочине, чтобы набрать еще снегу, и…

Удар обрушился на плечо – такой сильный удар, что Александра дико вскрикнула от боли, падая ничком, но тотчас подавилась собственным голосом. Что-то навалилось сверху, стиснуло голову – не повернуться, уткнуло лицо в снег, который сразу набился в ноздри и в рот. При этом она ощущала, что сильные холодные пальцы пережали артерии на шее, и сразу тяжелые молоты забухали в мозгу. Нужно всего несколько мгновений, чтобы лишиться сознания, а потом, если хватка не будет ослаблена, и умереть.

Александра в ужасе рванулась, но не только не было сил сбросить с себя чье-то тяжелое тело, но даже голову повернуть, чтобы глотнуть воздуху. Еще миг – и все будет кончено…

И вдруг пальцы, больно сжимавшие шею, отвалились, как две насосавшиеся пиявки. Александра снова рванулась – и не поверила себе, когда пугающая тяжесть свалилась с нее. С громким всхлипом вобрала ртом воздух, попыталась перевернуться – и обмерла от боли в плече.

– Сашенька! – истерически закричал над ней женский голос. – Жива?!

– Не видишь, шевелится, – прокомментировал другой голос – мужской, грубый. Затем чьи-то руки взяли Александру за плечи и приподняли, причем слезы брызнули у нее из глаз от боли и радости жизни одновременно.

Кое-как утвердившись на коленях, смахнула с лица снеговую кашу и протерла полуослепшие глаза.

Агния Михайловна в шубке, надетой на одну руку, в косо намотанном платке и растоптанных валенках, то всплескивала пухлыми ладоням, то пыталась нашарить другой рукав шубы. Лицо ее было мокрым, как у Александры, только не от растаявшего снега, а от слез, которые так и лились из глаз.

– Сашенька! Сашенька! – твердила она, ловя ртом воздух. – Я уж думала, он тебя убил!

– Диво, что не убил, – пробормотал другой голос, и Александра, покосившись, увидела… носителя злейшего бронхита Соловьева – того самого, жена которого буквально час назад жаловалась на невыносимые условия в больнице, куда она, Александра, положила мужа. То есть ни в какой больнице Соловьев в данный момент не лежал, а стоял на дорожке в позе победителя, установив одну ногу на скорченное тело, а в руках задумчиво вертел короткую черную дубинку.

– Как это он вам этой штуковиной голову не пробил, а, Александра Егоровна? – спросил Соловьев с живейшим интересом, не испытывая, похоже, ни тени смущения из-за нарушенного постельного режима. – Крепкая у вас, должно быть, головушка! Этим кирпич можно расколоть, если хорошо вдарить!

– Кажется, я поскользнулась – он и промахнулся, – пробормотала Александра, слабо пошевеливая плечом и морщась от боли. – Но вот плечо… не сломано ли?

– Плечо – это чепуха, заживет! – авторитетно заявил Соловьев. – Главное, что по башке не попал. А вот ты, Михайловна, не промахнулась. Не иначе пробила мужику черепушку своим поленом! Точно тебе говорю.

– Господи, помилуй! Господи, спаси! – начала звенеть браслетами Агния Михайловна. – О чем ты говоришь, Ванечка? Какое еще полено?

– Что значит – какое? – безмерно удивился Соловьев. – Вот это, березовое!

Он подобрал валявшуюся на обочине деревяшку и повертел ею перед лицом Агнии Михайловны, которая брезгливо отшатнулась.

– Неужели не помнишь, как выдернула коряжку из поленницы и тюкнула бедолагу по головушке?!

– Не помню, – слабо покачала головой Агния Михайловна, сдвигая платок с лица. – Как за Сашенькой побежала – помню. Потом вижу, за ней идет мужчина, вижу – ударил он ее, навалился сверху… А дальше ничего не помню. Кричала я вроде бы…

– Громко кричишь, Михайловна, – одобрительно сказал Соловьев. – И бегаешь быстро. И это очень хорошо, потому что я уж совсем было примерился на этого разбойника свою авоську обрушить, а тут как раз ты подоспела со своим поленом. Полену-то ничего, а вот моей авоське худо пришлось бы…

Александра повела глазами. На снегу валялась коричневая матерчатая сумка, из которой торчали горлышки пивных бутылок.

Она устало покачала головой. Ох, Соловьев, Соловьев! А как же бронхит?!

Соловьев проследил за ее взглядом – и резко поскучнел, наверное, тоже вспомнив о своем бронхите и озаботившись состоянием здоровья.

– Ну, я пошел, что ли? – сказал хрипло, поднимая сумку и делая некую попытку спрятать ее за спину. – До свиданьица!

– Как это – пошел? – Агния Михайловна, наконец, справилась с шубкой и толком завязала платок. – Какое может быть до свиданьица?! В милицию этого-то надо! Ах ты тварь черномазая, ах ты нечисть! – Она с силой пнула поверженного врага под ребро.

Тот слабо застонал и повернулся на бок.

– Живой, что ли? – разочарованно протянул Соловьев. – Эх, мало ты ему, Михайловна… А ведь и правда – черный!

Александра с содроганием уставилась на лежащего. При слове «черный» вдруг вспомнился вежливый африканец с его аллергией на «пульсия», однако перед ней был никакой не чернокожий, а просто человек, как принято выражаться, кавказской национальности: смуглый, горбоносый, с худым лицом, которое почему-то показалось Александре знакомым.

Да ведь это тот самый «сын гор», который пытался втиснуться вслед за ней в переполненный 27-й! Ну да, она сошла с трамвая, вспомнив, что забыла кассеты для Агнии Михайловны, а «сын гор» вроде бы остался стоять на остановке… Странно, что они снова встретились в Высоково и он избрал именно Александру объектом грабежа.

Странно? А не хватит ли быть наивной дурочкой? Вовсе не случайно они «встретились». Наверняка этот тип выслеживал ее. То-то целое утро было ощущение, что позади, обочь, вокруг мелькает какая-то тень, Александра беспрестанно чувствовала присутствие постороннего, и вот, стоило ей остаться одной на пустынной улице, он напал! И если б не Агния…

– А вы почему за мной побежали, Агния Михайловна? – спросила она, с любовью глядя в заплаканные глаза, окруженные потеками черной туши.

– Да как же? – всплеснула та руками. – Да что ж ты мне не сказала, что сестра твоя… Я как увидела ее на экране, меня за сердце так и взяло: нету этой девочки в живых! Я такое сразу чую, ко мне ведь специально люди приходят, у кого родственники без вести пропали, чтоб узнать, живой человек или помер уже. И сразу вспомнила, как Наденька-покойница про девушку-бегунью рассказывала, а ты тогда вся побелела… Господи, думаю, бедная Сашенька, сколько вытерпела в одиночку, да еще я с этими кассетами ее мучила. Ну и подхватилась, и побежала. – Она порывисто обняла ошеломленную Александру. – Смотрю, а этот абрек… Чего ему от тебя нужно было, а, Сашенька?

Александра качнула головой, не столько показывая: не знаю, мол, – сколько пытаясь отогнать внезапно вспыхнувшую догадку.

Абрек… Точно так же говорил там, в подвале, «оператор»: абрек!

И вдруг порывисто, словно боясь передумать, она засучила правый рукав тесноватой кожаной куртки нападавшего. Клетчатая рубаха, надетая под курткой, показалась знакомой до того, что рот Александры наполнился кисловатой слюной от отвращения. Обрывая пуговку, вздернула манжету – и обмерла, увидев повыше запястья уродливый расплывчатый шрам.

* * *

Он не сбежал, а слетел с лестницы, словно за ним кто-то гнался. Вернее сказать, он сам гнался. И если повезет…

Выскочил, шарахнул дверью подъезда – и на мгновение ослеп от влажной, студеной темноты. Замер, напрягая зрение.

Да неужели опоздал? Неужели этот мерзавец уже смылся?

Нет… Он не мог ошибиться: этим человеком, неуклонно, как день – на пути ночи, возникающим на его пути, владело еще что-то, кроме тяги к той же самой женщине, к которой судьба невольно притянула и его самого. Сейчас, пытаясь хоть что-то различить в шевелении темных, замерзших ветвей, он вдруг подумал, что эта женщина сама на себя навлекла беду. Для нее было сделано все, что возможно, милосердного, хотя старик с самого начала считал, что от нее лучше избавиться. Но она начала задавать вопросы и хоть еще пока не наткнулась на очевидные ответы, еще слепо бродила меж них, он не сомневался: недалека та минута, когда у Александры откроются глаза на ту несообразицу нелепостей, которые ему удалось нагородить вокруг нее за последнее время. Ее сестра так ничего и не поняла, не успела. Ей повезло…

Глаза, наконец, привыкли к темноте, и теперь он точно мог сказать, что двор пуст. Ему так показалось полчаса назад, когда, подъехав к дому, он внимательно осматривался, однако с тех пор кое-что произошло. А может быть, джип припаркован где-нибудь за углом, в укромном месте?

Он слабо усмехнулся. Во всей этой истории много забавных совпадений, и одна из них – марка машины. Два черных джипа «Чероки» на пространстве одного, отдельно взятого убийства, – это могло бы показаться литературной натяжкой, будь сие убийство описано в каком-нибудь детективчике. Но он уже знал, что жизнь порою подкидывает такие невероятные совпадения, от которых волосы дыбом становятся. Скажем, в жизни рядом оказываются два человека, у которых редчайшая группа крови: четвертая. Вообще всего два процента населения имеют эту группу, а эти бедолаги вдруг взяли да и встретились! И живут они какое-то время бок о бок, не ведая, что им двоим просто нет места на свете. Такая уж судьба!

Он зябко сунул руки в карманы и нащупал в левом револьвер. Ощущение этой металлической тяжести в ладони сразу придало бодрости. Один раз этот старый револьвер уже сыграл свою судьбоносную роль – надо надеяться, не подведет и теперь.

Он свернул за угол – и невольно отшатнулся к стене, вскинул правую руку к лицу, защищаясь от внезапно вспыхнувшего света.

Точно! Этот мерзавец ждет!

Мелькнула мысль, что если джип сейчас рванется вперед, он не успеет спастись, его просто размажет по стенке, – но он сразу успокоился.

Когда сам для себя устанавливаешь некие моральные нормы, постепенно начинает казаться, будто все живут по ним. И тогда весь мир чудится населенным благородными убийцами…

Он впервые подумал, что ему трудновато придется, когда все закончится. Сможет ли вернуться к прежней размеренной, благопристойной жизни? Хотя еще не факт, что у него вообще будет такой шанс. Но, чтобы был, надо для начала убрать с пути этого типа! Пока он мельтешит под ногами, практически невозможно довести до конца дело с Александрой.

Он помахал над головой обеими руками, как бы давая понять, что безоружен. Свет тотчас пригас. Ну да, этому типу тоже не терпится поговорить со своим соперником. Или жертвой?.. Ну, это мы еще поглядим.

Он шагнул к дверце, взялся за ручку. Нажал, дернул к себе, одновременно изо всех сил прижав дверь коленом. Пожал плечами: не могу, мол, открыть.

– Заело! – крикнул он. – Открой, надо поговорить!

Черт, эти тонированные стекла – такая гадость, они иногда жутко мешают…

Привскочил на подножку, заглянул в кабину со стороны ветрового стекла, сделав возмущенное лицо.

Водитель сидит неподвижно, наблюдая за ним.

– Открой, тебе говорят! Поговорим, как люди. Боишься, что ли?

И опять начал вертеть ручку, зажимая дверь ногой. И добился-таки своего: водитель приоткрыл дверцу из кабины, усмехнулся:

– Ну, чего ты рвешься? Чего тебе…

И получил выстрел почти в упор.

Он и не знал, что у этого старого револьвера такая отдача, что он так пляшет в руке! Оглохнув от грохота, чуть не выронил оружие из взмокшей руки, поймал курок снова, нажал… выстрела не последовало.

Осечка? Патрон перекосило?

И вдруг что-то загрохотало рядом, вцепилось в полу куртки, рвануло – да так, что он едва устоял на ногах и вынужден был обернуться.

Серая собачонка моталась вокруг, накрепко закусив край куртки. Отшвырнул ее ногой, она жалобно взвыла, но тотчас снова бросилась вперед.

– Атос, Атос, назад! – завопил кто-то из темноты. – Помогите! Сюда!

Он суматошно огляделся, водя револьвером, снова и снова давя на курок, но толку не было. Точно, перекосило патрон! То есть он фактически безоружен. Надо уходить, скорее.

Еще одним пинком отшвырнул проклятущего пса – тот с визгом покатился по земле – и кинулся в темноту.

Скользкая, неровная дорога скакала под ногами, надсадное дыхание разрывало горло. Он бежал куда попало, метался, мгновенно спутав все пути, но, очевидно, что-то вело его, куда надо, он даже не удивился, когда впереди показались огни автостоянки.

Остановился, переводя дыхание, оглянулся. Ну, оторвался, конечно. А паршивой собачонке небось хребет переломил, то-то она визжала, как резаная. На миг защемила сердце жалость, но это было так глупо, так глупо, что он не выдержал – усмехнулся.

Да уж…

Изогнулся, ощупывая куртку. Интересно, завтра, в воскресенье, найдет он какую-нибудь мастерскую, где смогут как следует зашить дыру? Вот еще не хватало хлопот, и без того дел невпроворот! Но сначала, с утра пораньше, надо найти Гелия. Потом разобраться с его братом. Потом, потом, потом… похоже, ему все-таки не обойтись без посторонней помощи.

Каждый вечер он засыпал с надеждой, что следующий день будет последним в цепи его мучений, но вместе с утром наваливались новые и новые заботы.

Он вспомнил, что случилось несколько минут назад, – и расправил плечи, словно с них свалилась тяжесть. Во всяком случае, одна тяжесть свалилась точно. Ну невозможно остаться в живых после выстрела в упор!

Только тут он заметил, что все еще сжимает в левой руке револьвер, и с досадой сунул его в карман.

Да… повезло, что так темно, что улицы уже пусты. Повезло нынче – будем надеяться, повезет и впредь!

* * *

– Извините, от вас нельзя позвонить? – робко спросила Александра, поглядывая на грязно-зеленый пластмассовый аппарат.

Молодой оперативник сначала быстро сложил в стопку листки протокола ее показаний, посмотрел в окно, словно спрашивал у кого-то совета, и только потом нехотя сказал:

– Звоните. У нас через девятку.

Она набрала сначала ноль девять, потому что не знала нужного номера, и долго слушала размеренный голос: «Пожалуйста, ждите соединения с телефонисткой. Пожалуйста, ждите соединения с телефонисткой. Пожалуйста, ждите…» Наконец что-то щелкнуло, и прорвался совсем другой голос – живой и напористый:

– Десятая, добрый день, слушаю вас!

– Пожалуйста, приемный покой Пятой больницы.

– «Скорой помощи»? – уточнила справочная.

– Да.

– 34-34-67.

– Спасибо.

Александра положила трубку и робко поглядела на своего мучителя. Никаким другим словом она не могла бы назвать этого коренастого и, в общем-то, симпатичного парня, который вот уже час терзал ее заковыристыми вопросами, нипочем не желая поверить, что нападение меченого шрамом абрека произошло совершенно случайно. Именно на такой версии – случайного ограбления – настаивал и очухавшийся абрек. Александра настойчиво отнекивалась от всех предположений въедливого опера, хотя ее порою так и подмывало выложить все свои догадки. Однако в следующую минуту они казались сущими нелепостями, и она вновь уходила в себя. На беду, в кабинет заглянул тот самый эксперт, который вчера обыскивал в ее присутствии дом покойного Эльдара Мельникова, и подозрительность опера выросла ровно вдвое. В его глазах Александра теперь была криминогенным фактором данного района, этаким катализатором преступлений, и она всерьез начала опасаться, что вырваться на свободу в ближайшие трое суток не удастся – кажется, ровно на этот срок милиция имеет право задержать любого человека без предъявления ему конкретных обвинений? А вот интересно, у нас задержанный имеет право на два телефонных звонка или только на один, как в американских боевиках?

– Извините… а еще раз позвонить можно?

Опер поджал губы:

– Вообще-то аппарат служебный.

– Хорошо! – обрадовалась Александра. – Я тогда в автомат сбегаю позвоню, ладно?

Коренастый посмотрел вприщур, недоверчиво: мол, сбежишь ведь сразу! И кивнул с явной неохотой:

– Ладно, звоните. Где вы тут будете автоматы искать?

Приемный покой был занят, занят, занят. Александра снова и снова накручивала эти несчастные 34-34-67, не поднимая глаз и чувствуя на себе осуждающий взгляд опера.

– Пятая Градская! Слушают вас!

– Скажите, пожалуйста, к вам поступал вчера днем Ростислав Казанцев? – выпалила Александра, не слыша себя от волнения.

– Казанцев?.. – Прошло несколько шелестящих мгновений, словно дежурная задумчиво перелистывала страницы. – Вчера, 25-го, говорите? Нет, не было такого.

Не было! Ну, она так и знала. Просто вдруг захотелось проверить, хотя зачем? Влад же звонил, и ему сказали…

– Алло, девушка, погодите-ка. Ростислав Сергеевич Казанцев, да, он у нас. Но поступил не вчера днем, а ночью.

– Что? – тихо спросила Александра – и увидела, как вдруг уставился на нее опер.

– Вы меня слышали? Поступил, говорю, в ночь на 25-е.

– Ох… Как он? Что с ним?

– Состояние стабильное.

– Да что с ним?!

– Девушка, справок о таких больных мы по телефону не даем. Приезжайте, поговорите с лечащим врачом.

– А кто это?

– Доктор Виноградский.

Зачастили гудки. Александра прижала трубку ко лбу.

Что за мистика? Если Ростислав в ночь на 25, то есть в позапрошлую ночь, оказался в больнице, как же он мог напасть на нее вчера вечером? Она отчетливо видела огромный черный автомобиль…

О, балда! Мало ли таких автомобилей в городе! Это называется, у страха глаза велики. Костя – ну правильно, доктор Виноградский, его лечащий врач! – позвонил ей, а она струсила, напридумывала какой-то чепухи, вернулась домой, всю ночь пьянствовала с Серегой и его добрыми молодцами, в то время как Ростислав звал ее. Он был ранен? Костя говорил, что он ранен. Кто его ранил? И почему… почему он ее звал?

– Что случилось? – услышала Александра встревоженный голос и встрепенулась. Положила трубку, провела ладонью по лицу, которому почему-то было холодно, и очень удивилась, увидев, что рука стала влажной.

Опер смотрел на нее обеспокоенно.

– Что произошло?

– Там мой… – Она осеклась и вдруг метнулась к нему так порывисто, что бедняга невольно отпрянул: – Пожалуйста, я вас умоляю! Мне надо бежать в больницу! Если хотите, позвоните, проверьте. Или пошлите со мной охрану, только давайте поскорее!

– Вы что, опасаетесь нового нападения? – округлил глаза опер, и Александра недоуменно уставилась на него:

– Почему?

– Ну, охрану просите.

– Никого я не опасаюсь, вы что? Но мне нужно, мне обязательно нужно в больницу!

– Ну так идите, кто вас держит? – Коренастый пожал плечами. – Понадобитесь – вызовем повесткой или звонком. Данные ваши есть. Я бы вас подвез, да у нас все машины в разгоне. Доберетесь сами? Такси возьмите в крайнем случае.

Александра какое-то мгновение растерянно смотрела на него, потом вылетела из кабинета, не простившись.

От крыльца райотдела как раз отъезжало такси, Александра закричала, замахала руками.

– Скорее, пожалуйста! Прошу вас, скорее! – твердила она, вскакивая в машину и с силой захлопывая дверцу. – Да поехали же!

– Не понял? – опасливо обернулся к ней таксист. – Побег, что ли?

– Какой побег? Чей? – Наконец-то дошло, что о ней, бегущей сломя голову из милиции, подумал этот дядька. – Да вы что? Мне нужно в Пятую больницу. Скорее, прошу вас!

– Пристегнитесь, – флегматично посоветовал он. – Тише едешь, дальше будешь.

Ох, как далеко, оказывается, Советская площадь от Ковалихи! Александра стиснув зубы, смотрела прямо перед собой, стараясь не отвлекаться на мысли, которые так суматошно роились в голове. Хватит! Она уже понаделала столько выводов, что совсем запуталась в них, как в паутине. Всего-то и осталось, что увидеть Ростислава, задать прямой вопрос и получить прямой ответ. А все, что связано с Владом, может подождать.

Вот и поворот на Нестерова. Такси с натугой взобралось по скользкому склону. Александра не глядя сунула водителю какие-то деньги, выскочила, взлетела на крыльцо.

– Извините, как найти доктора Виноградского?

– По какому поводу?

– Узнать о состоянии больного. Раненого… Казанцев его фамилия.

– Это вы только что звонили? – Дежурная посмотрела с любопытством и, видимо, много чего разглядела на лице Александры, потом что скучающее выражение вдруг пропало из ее глаз, и она подняла трубку внутреннего телефона, стоявшего перед ней на столе:

– Хирургия? Таня, позови Константина Николаевича. А, ну понятно. И надолго еще? Хорошо. Как появится, скажи, что к нему пришли по срочному делу. Ну да, у нас тут ждут.

Повернулась к Александре:

– На операции доктор Виноградский. Раньше чем через полчаса не освободится. Посидите, подождите.

Александра качнулась к столу:

– Ну хоть что-нибудь скажите! Вы же знаете!

Дежурная поджала губы:

– Знаю только, что состояние стабильное. Переведен из реанимации в палату. Температура… ну, температура повышенная. Но это естественно. Да вы не плачьте, девушка, я же сказала, состояние стабильное!

Александра отвернулась, отошла, прислонилась к стенке.

Вроде бы она и не плакала. То, что чувствовала сейчас, было слишком сильным, чтобы описать простыми словами и выразить обычными реакциями. Она старалась ни о чем не думать и даже не замечала, что иногда резко взмахивает головой, как бы прогоняя мучительные мысли. Прижала руку к груди, словно надеясь придавить все, что клокотало в душе, причиняя боль, от которой иногда вдруг перехватывало дыхание. И самым тяжелым, самым невыносимым были неизвестность и вынужденное ожидание.

«Полчаса, полчаса, полчаса, – тикало в голове. – Полчаса, самое малое. А вдруг операция задержится? А вдруг Косте не передадут, что его ждут внизу, в приемном покое? Вдруг он уедет домой?»

От этой мысли даже жарко стало. Александра расстегнулась и только сейчас заметила, что на ней белый халат. Ну да, она всегда появлялась на своем участке в халате…

Задумчиво оглянулась и, стараясь держаться так, чтобы ее не было видно из окошечка приемного отделения, подошла к гардеробной, на ходу стаскивая шубу.

Что и требовалось доказать: зрелище привычной униформы мгновенно отшибает у обслуги больницы ненужные вопросы. Не кажется странным даже то, что докторша с фонендоскопом, болтающимся на шее, сдает шубу в тот же гардероб, что и прочие посетители больницы.

Александра забрала под гребенку выбившиеся пряди и с неприступным видом двинулась к лифту. Хирургическое отделение – четвертый этаж!

Ей повезло: столик дежурной медсестры у входа в отделение был пуст. Александра сосредоточенно прошла вперед, косясь по сторонам. Не самое удачное время для посещения, конечно: идет обход и процедуры, все-таки сейчас уже 11 часов. Все сестры и врачи заняты, в коридоре ни одного белого халата, только изредка ковыляют какие-то согнутые бедолаги в тренировочных костюмах или больничных халатах и пижамах. Так, но это отделение явно для выздоравливающих. Вон тот коридор ведет, наверное, в палаты для тяжелых, но туда сейчас не прорваться: стайка молоденьких девушек и парней окружила лысого громилу, больше похожего на мясника, чем на врача-хирурга, и перегородила весь коридор.

Студенты-практиканты! Вот бы в чью компанию затесаться, этим беззаботным пташкам все прощается, куда бы они ни сунули свой нос. Но вряд ли она сойдет за студентку, года не те.

Позади зацокали каблучки, и Александра с безразличным видом отвернулась к окну, пропуская деловитую медсестру. Как назло, та застряла у стеллажа с какими-то папками, шуршала бумагами. Александра как пришитая стояла у окна, боясь оглянуться, и от нечего делать глазела вниз.

Окно выходило на широкое больничное крыльцо и подъезд. Подкатил «Фольксваген» с надписью «Интенсивная терапия», открылась дверца, выскочил высокий парень в белом халате и побежал к двери.

Александра нахмурилась. Парень был очень похож на Влада. А что, вполне возможно. Сегодня понедельник, как раз Влад дежурит.

Прижалась лбом к стеклу и увидела того же парня, который вернулся, толкая перед собой кресло-каталку. С помощью фельдшерицы выгрузил из салона рыхлого дядьку, посадил, и все трое скрылись в здании.

Точно, Влад!

Александра выскочила на лестничную площадку. Лифт был занят, и она побежала вниз по лестнице. К сожалению, первый этаж сначала проскочила, спустилась в подвал, и прошло какое-то время, прежде чем поняла ошибку. Наконец поднялась в приемный покой.

Так. У столика медсестры стоит фельдшерица, дядька озабоченно слушает, как сестра по телефону договаривается о месте в терапии. Влада нет.

Неужели уже уехал?

Александра быстро прошла длинным коридором к двери. Белый халат подействовал и на охранника – слова не сказал, что она идет через служебный ход.

Выглянула – «Фольксваген» на месте; шофер курит, задумчиво пиная шины.

– Извините, а где доктор Рутковский? – спросила Александра, еще не до конца уверенная, что не ошиблась, что видела именно Влада, но кивок шофера рассеял сомнения:

– Да вон там, в приемном покое, с больным.

Торопливо вернулась. Фельдшерица болтает с дежурной медсестрой, толстый дядька скучает в своей каталке.

– Скажите, куда пошел доктор, который вас привез? – спросила Александра, стараясь говорить спокойно и совершенно не понимая, почему ее так трясет.

– Только что на лифте уехал, – буркнул дяденька, не повернув головы.

Побежала к лифту.

Занято. На табло над дверью светится цифра 4.

В чем дело? Что с ней? Почему так заходится сердце?

На четвертом этаже хирургическое отделение. Ну и что? Еще не факт, что Влад поехал именно в хирургию! В конце концов, он вполне мог отправиться навестить Гелия. Нервное отделение на третьем. А лифт стоит и стоит на четвертом!

Александра снова и снова нажимала на кнопку.

– Что, опять сломался? – сердито спросил кто-то рядом. – Ну, этот четвертый этаж просто заколдованный какой-то! Придется пешком идти.

Александра метнулась к лестнице.

Бегом, скорее!

Бежала и уговаривала себя, что зря, зря все это, мало ли какие дела могут быть у Влада в хирургическом отделении?

И еще быстрее заработала ногами, подгоняемая волнами безрассудного страха, не чувствуя, что дыхание комом становится в горле.

Главный коридор… боковой… в конце мелькнула высокая фигура, белый халат, а какого цвета волосы, не разглядеть – далеко. Человек вошел в какую-то палату, заботливо прикрыв за собой дверь.

Александра понеслась по коридору, моля бога, чтобы никто не вышел, не попытался задержать.

Вот эта дверь! Рванула ее – и замерла на пороге.

Палата на двоих. У окна под капельницей лежит какой-то седобородый человек. Ближе к двери – тоже под капельницей – Ростислав, бледный, непохожий на себя, но Александра ни минуты не сомневалась, что видит именно его.

Около постели Ростислава стоял Влад, который в это мгновение достал из кармана маленький шприц и потянулся к обнаженному плечу раненого.

* * *

Он поклялся себе, что этот день будет последним. И не потому, что опасность провала увеличивалась с каждой минутой. Боялся, что просто не хватит сил дольше переносить череду неудач.

И как подумаешь, что, не появись у него в пятницу Александра, он уже был бы дома… Пятница, чертова пятница! Зачем он задержался? Почему не уехал сразу после того, как покончил с Сычом?

Ах да, он ведь хотел сначала получить от старика подтверждение, что у Севки все хорошо, что не придется опять испытать весь этот кошмар. Кошмар, конечно, от себя не стоит скрывать, насколько тяжело ему приходилось. Особенно в последний раз… Тогда, четыре месяца назад, все прошло гораздо легче и проще. Сейчас ему казалось, что организовать почти невероятное сцепление случайностей, обеспечить точнейшую временную стыковку всех деталей операции и ее саму в первый раз было и в самом деле гораздо проще. Но когда выяснилось, что с Вадиком Черниковым вышла осечка, потому что автомобиль курьеров уже в Москве, уже на подъезде к Рублевскому шоссе, попал в пробку, не доехав каких-то пары километров до цели… Когда выяснилось, что все надо начинать сначала…

Вдобавок сошел с дистанции его первый фельдшер, Гошка Мирончиков. Это с Сычом он все время чувствовал себя как на острие ножа, а с тем жадюгой все основывалось на вульгарной купле-продаже. К сожалению, и этого фраера сгубила жадность. У него даже не хватило мозгов сообразить, что в основе всякого шантажа – собственная гибель. Ну, предположим, заложит он доктора Рутковского. Но ведь ассистировал ему именно Гоша, получивший за это совсем немалую сумму! И наивно предполагать, что Рутковский не потянет за собой подельника. Но до Гоши это почему-то не доходило. Он начал намекать… Правда, Владислав не допустил, чтобы дело пошло дальше намеков.

Можно сказать, от Мирончикова он отделался легким испугом. С Эльдаром оказалось сложнее. Потрясение, которое произвела на Гелия смерть его друга Вадика, было настолько сильным, что у него опять начались припадки, а ведь казалось, что они остались в Озерном – вместе с воспоминаниями о Петьке Ховрине, отрубленной голове Супера и застреленном Деме. Нет, конечно, Гелий ничего не подозревал, он даже помыслить не мог, что его брат знает о странной смерти Вадика больше, чем говорит, однако сама эта смерть была слишком ужасной и слишком внезапной, чтобы не травмировать и без того ранимого, чувствительного юнца. Владислав, конечно, не показывался Гелию на глаза, тот вообще не подозревал, что его спаситель тоже обосновался в Нижнем, однако от Эльдара Владислав узнавал самомалейшие детали о самочувствии Гелия и ни дня не чувствовал себя спокойным. Здоровье Гелия, его безопасность – это была та цепь, на которой он крепко держал Эльдара, но случись что-то с Гелием, и – Владислав это прекрасно понимал! – его брат мгновенно сорвется с крючка. Самым разумным было бы сразу отправить старшего Мельникова туда же, куда он отправил Гошку Мирончикова, но без Эльдара он пока не мог обойтись. Ведь предстояло еще раз пройти тем же самым страшным путем – путем риска и смерти… ради жизни Севки!

Странно, как странно – раньше, когда братишка был счастливейшим из смертных, баловнем судьбы, Владислав не мог припомнить, чтобы так любил его. Он много работал в кардиоцентре имени Бакулева, считался одним из самых перспективных молодых хирургов, ездил на стажировку к Дебейке, получал заманчивые предложения из Америки и Франции, – словом, жил своей жизнью, изредка допуская в нее преуспевающего отца и упоенного удачей младшего брата. Гордился им, да, но чуточку насмешливо, снисходительно, уверенный, что увлеченность Севки спортом – не более чем игра… ну да, только это оказалась игра со смертью.

Услышав приговор брату, узнав, что надежда на спасение практически равна нулю, потому что почти нет шансов получить донорский орган, он едва не сошел с ума от безысходности. Рядом сходил с ума Севкин отец, впервые за весь свой немалый век осознавший, что существует нечто неуловимое, чего не купишь ни за какие деньги, и это нечто называется очень просто – жизнь. Именно это убивало Корнилова: сознание, что нечеловеческие силы, потраченные им на создание мощного состояния, которое вроде бы должно послужить страховкой от всех превратностей судьбы, – эти силы потрачены зря. Несколько лет назад он не смог предотвратить гибель жены и дочери – именно потому, что еще не был так богат, чтобы оплатить две дорогостоящие операции. Теперь он мог позволить себе все… а судьба опять смеялась ему в лицо!

Одно время старик просто рассыпался на глазах, и поэтому неудивительно, что не ему, а Владиславу пришла в голову мысль: если что-то и может спасти Севку, то это именно большие, может быть, огромные деньги. На них будет куплено то главное, что лежит в основе всякого человеческого существования: счастливый случай.

Однако вышло так, что платить пришлось дважды.

Карина – это был вообще-то запасной вариант, неожиданно ставший основным. На первом месте стоял Вадик Черников – именно ради него операция была перенесена в Нижний Новгород. Но вот сорвалось дело… Между этими двумя смертями – Черникова и Карины – должно было пройти некоторое время, чтобы два «помолодевших» инфаркта подряд, случившиеся в дежурство доктора Рутковского, не ударили кому-нибудь в глаза. Каждый день он звонил старику, каждый день готов был услышать, что Севка не дождался.

Дождался все-таки!

Они следили за Кариной несколько дней. Предстояло свести воедино готовность чартерного рейса, его собственное дежурство и дежурство Эльдара с ежевечерней пробежкой Карины, а также обеспечить исчезновение сестры. На все это пришлось затратить немало сил и денег. Хорошо, хоть в вечер операции вокруг Карины не мельтешил ее кавалер, этот долговязый Иванов. Черт, каково же было изумление Владислава, когда он застал этого же самого Иванова практически в постели Александры!

В той самой постели, куда ему самому так и не удалось попасть…

Александра только и делала, что озадачивала его. Едва избавившись от угрозы смерти, она ринулась предупреждать Золотовых об опасности! Может быть, единственный раз за все это время Владислав от души посмеялся, представив изумление бедняги банкира. Но веселье его закончилось довольно быстро – в ту минуту, когда он вдруг увидел Александру во дворе подстанции «Скорой помощи», на похоронах своего второго помощника (а точнее, пособника, соучастника!) – Хведька Сыча, Федора Сычова.

Александра, Александра… Стоило ей заговорить о какой-то старушонке, которая видела «большой черный автомобиль», сбивший Карину, как Владислав с тоской понял, что Сыч не будет последним трупом во всей этой затянувшейся истории. Ну, о старухе не стоило беспокоиться, все с ней должно было пройти легко – так и прошло. А вот при виде Александры он чуть ли не впервые испытал щемящую печаль и пожалел, что снова придется убивать. И все-таки он комплексовал по этому поводу гораздо меньше, чем даже сам ожидал. Слишком устал, слишком хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

А вот не вышло – поскорее.

Если посчитать, в последние три дня он пытался расправиться с Александрой – сколько раз? Вечер пятницы, когда Иванов, оказавшийся Ростиславом Казанцевым, увидел его в квартире женщины, только что ставшей его любовницей. Пришлось уйти, чтобы не светиться, но вечер не пропал даром – Владиславу удалось прочно посеять в душе Александры семена недоверия к ее красавчику. Опять-таки имела место быть счастливая случайность – откуда-то на руке Ростислава взялся шрам, точь-в-точь как шрам этого хачика Асланчика, который из всей тройки «боевиков», нанятых Владиславом, оказался наиболее эффектным.

Вторая попытка была предпринята на другой день. Под тем предлогом, что им надо посетить частного детектива, его приятеля, Владислав намеревался заманить Александру в подъезд и сделать ей укол тубарина. Мгновенное расслабление всех мышц организма и внезапная остановка сердца. Идеальное средство убийства! Минут через сорок все компоненты тубарина полностью рассасываются, а за это время никто и не помышляет о вскрытии. Однако Казанцев на своем джипе сломал все его планы. Тогда Владислав завлек Александру к себе домой, но его замшелые соседи умудрились сорвать и этот план. Появление в дымину пьяного Эльдара, а потом этой крошечной защитницы собачьих прав вместе с ее телегвардией превратило трагедию в полный фарс…

И еще злополучная кассета попалась ей на глаза! Что, если именно эта запись соревнований есть дома у Александры? Тогда она рано или поздно просмотрит ее – и увидит там знакомое лицо. Тут уж концы с концами не свяжет только идиот!

Ошеломленный тем, насколько ситуация вышла из-под контроля, Владислав в тот вечер потащился к Александре домой, пытаясь смириться, что ему снова не удастся покончить с делом – слишком много народу видело, как он приехал сюда! Он с трудом держал себя в руках, но на лестнице внезапно появился Казанцев – и это стало последней каплей. Владислав представил себе длинную-предлинную, а может быть, и бесконечную вереницу дней, однообразных, как посмертные мучения грешника: он пытается покончить с Александрой, но поперек дороги снова и снова становится Казанцев.

Он не мог больше оставаться в Нижнем, нельзя было допустить, чтобы земля начала гореть под ногами! Все-таки предстояло жить дальше, он хотел работать, оперировать… делать свое дело не в устланном окровавленным полиэтиленом салоне «Скорой помощи», ежеминутно рискуя. Он хотел снова в свой центр, в свое отделение! Достаточно того, что Эльдар и его высокочувствительный брат камнями висели на шее, – невозможно будет перенести, если из-за какого-то назойливого поклонника Александры все окажется под угрозой! Именно поэтому он выстрелил в Казанцева… и сразу стало казаться, что удача снова протянула ему руку.

Гелия он, правда, наутро не нашел – мальчишка сбежал из больницы. Но зато все наконец-то закончилось с Эльдаром. Владислав притащил в этот оголодавший дом сумку с продуктами – этакий добрый самаритянин! – а также бутылку водки и пачку «сiли». Они вместе с Эльдаром сварили борщ… к этому времени Эльдар выпил достаточно, чтобы не понимать, что ест.

Он хотел дождаться Гелия, который, оказывается, отправился – ну не ирония ли судьбы! – на поминки по Вадику Черникову. Но это было слишком рискованно – брат Эльдара мог появиться не один, а с друзьями, поэтому Владислав решил уйти. Александра сейчас значила гораздо больше, чем припадочный Гелий, надо было сначала покончить с ней!

О ее связи с хирургом из Пятой больницы Костей Виноградским Владислав знал давно. Вместе с этим недоделком они пару раз выпивали в компаниях, а Костя славился своей болтливостью. Имя Виноградского сыграло свою роль: с его помощью удалось в воскресенье вечером выманить Александру из дому. И если боль уколола Владислава в самое сердце, когда она сломя голову понеслась к Казанцеву, который якобы валяется на больничной койке и зовет ее, то это была всего лишь мгновенная боль…

Он любил острую красоту естественных и искусственных совпадений, их возвышенный символизм. Почему-то для него особенное значение имело, что Александра погибнет там же, где погибла ее сестра.

Осечка!

Он не сомневался, что ни в какую больницу она больше не побежит, а вернется домой. Так и вышло. И Владислав вышел навстречу ей в подъезде.

О, как дрожал пульс на ее горле, когда они целовались рядом с подвальной дверью, и он отсчитывал последние биения ее жизни: «Три… два… один…»

И снова осечка! На сей раз на пути встал не ковбой-одиночка Казанцев, а весь Нижегородский ОМОН. «Долой полевых командиров!» Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

Именно тогда он решил, что понедельник будет последним днем его жизни в Нижнем Новгороде. С утра, как порядочный человек, он отправится на дежурство, а к вечеру… С Казанцевым покончено, к Александре он больше не подступится. Это какой-то рок! К ней надо искать другие подходы. Он вспомнил Аслана с его любимым изречением: «Если не помогает паяльник, возьмите два паяльника» – и решил последовать этому совету.

Полночи было потрачено на то, чтобы связаться с Асланом и сговориться о деталях. Потом он вернулся в свою сырую берлогу и уснул.

Кажется, давно он не спал так крепко, так сладко! Только под утро странная тяжесть навалилась на сердце, но даже сквозь сон Владислав успокаивал себя, что это ерунда, просто он лежит на левом боку, надо перевернуться – и все. И тут перед его взором медленно прошел Казанцев – очень бледный, осунувшийся, с перевязанным левым плечом. Прошел, сосредоточенно глядя куда-то вперед, а потом обернулся, бросил на Владислава уничтожающий взгляд – и презрительно усмехнулся…

Больше уснуть не удалось. Он лежал в постели до семи, глядя в темное окно, а когда встал, еще раз дал себя клятву, что больше не вернется в этот дом.

В основном его вещи были в камере хранения на вокзале, ну, и в багажнике джипа кое-что. Остатки он собрал в сумку, которую забросил в салон «Скорой». Туда же положил и заветную кассету, наган дедушки Мельникова, который законно считал своим боевым трофеем, и миниатюрный шприц-автомат с тубарином. Таких шприцов у него вообще-то было два. Один был истрачен на старушку. Второй предназначался Александре. Но когда Владислав предложил его Аслану, тот с презрением отказался, больше веря в «ловкость рук».

Он уже застегнул сумку, как вдруг снова раздернул «молнию» и переложил револьвер и шприц в карманы. Нет, тут не какая-то сверхинтуиция сработала: просто Владислав побоялся, что водитель или фельдшерица вдруг да сунут нос в его сумку. Мало ли что бывает!

Дежурство шло своим путем – до тех пор, пока он не привез мужика с обострением холецистита в Пятую больницу и не услышал разговор дежурной приемного отделения с гардеробщицей. Разговор шел о странной девушке, которая вот только что, несколько минут назад, так взволнованно интересовалась состоянием раненого Ростислава Казанцева, чуть ли не плакала, а потом смылась куда-то и даже не стала дожидаться доктора Виноградского.

Владислав с трудом разжал пальцы, которые вдруг свело судорогой на спинке кресла-каталки. Издевательская усмешка Ростислава во сне… да неужели возможно этакое патологическое невезение?! Ну почему, почему он не усомнился в своих способностях стрелка и в этом старом, замшелом револьвере? Конечно, конечно, патрон перекосило, и этот проклятый пес привязался, но почему он потом не уточнил?..

А где бы он уточнил? Названивал бы по милициям и спрашивал, не обнаружен ли в черном джипе «Чероки» труп мужчины с огнестрельной раной? Идиотизм… А теперь оказывается, что Казанцев жив. И когда-нибудь он очнется и вспомнит, кто именно стрелял в него.

Владислав покачал головой. Это же надо, чтобы действительность так патологически совпала с выдумкой! Он замогильным голосом «Кости Виноградского» заманивал Александру в Пятую больницу – и ведь именно там оказался выживший Казанцев! А Костя Виноградский – его лечащий врач.

А эта странная девушка, которая им интересовалась, – кто она? Неужели Александра? Да нет, не может быть, с Александрой, наверное, уже покончил Аслан, а вокруг этого бабника Казанцева вьется еще один глупенький мотылек – такой же глупенький, какими были Карина и ее старшая сестра.

И тут же Владислав понял, что судьба даровала ему еще один шанс. Надо подняться на четвертый этаж и найти Казанцева. Никто не остановит человека в белом халате, ну а если даже и случится такая глупость, знакомство с Виноградским все спишет. Нет, не зря, не зря он положил в карман шприц. Не зря!

Владислав оставил фельдшерицу оформлять больного, а сам поднялся на четвертый этаж. Раненый, все еще не приходивший в сознание, лежит в послеоперационном блоке, в палате номер 15, – об этом с готовностью сообщили в приемном покое, где отлично знали врача «Скорой помощи» Рутковского. Выйдя из лифта, он одновременно нажал на «пуск», «стоп» и кнопку девятого этажа, заблокировав лифт. Если бы его спросили, зачем он это сделал, ответа Владислав не нашел бы. Инстинкт зверя, который путает след? Возможно…

Он никогда не был здесь, в хирургии, и сначала повернул не в тот коридор. Впрочем, заблудиться было трудновато. Вот дверь с цифрой 15. Палата с двумя окнами. Возле одного стоит кровать, на ней задрал седую бороду какой-то старикашка. Дедок, дыши носом, не рыпайся – останешься жив. На другой кровати, в путанице трубочек и проводов, – Казанцев. Лицо по цвету слилось с подушкой…

Владислав с ненавистью взглянул на его перетянутое бинтами левое плечо, достал шприц – и вдруг раненый открыл глаза, а потом его ледяные пальцы впились в запястье Владислава и вывернули его с такой силой, что шприц упал на пол.

Бесконечным казалось мгновение, пока они смотрели друг на друга… Наконец Владислав вспомнил про револьвер. Выхватил его, но позади внезапно раздался пронзительный крик, и кто-то рванул Владислава за плечи так, что он лишь чудом устоял на ногах.

Резко стряхнул с себя нападавшего, обернулся – и не поверил своим глазам, увидев Александру, отлетевшую к стене.

* * *

Влад отшвырнул ее с такой силой, что от удара об стену онемело все тело, даже дыхание перехватило.

Громыхнула дверь; плотный, большеголовый человек в белом халате, небрежно накинутом на плечи, ввалился в комнату, держа в руке дымящуюся кружку, но, увидав наставленный на него револьвер, вошедший отпрянул с криком:

– Помогите! Сюда! Охрана!

В коридоре раздались взволнованные голоса и топот ног.

Александра попыталась проскользнуть к кровати Ростислава, но Влад вдруг шагнул к ней и резким захватом через горло прижал к себе, одновременно приткнув к голове револьвер. У нее подогнулись ноги, холод сковал тело, все силы разом кончились, и, когда Владислав попятился к окну, она покорно потащилась следом. Сквозь муть, занавесившую мир, видела расширенные глаза Ростислава, который пытался повернуться, но не мог даже голову поднять, словно сопротивление Владу отняло у него все силы.

Человек в белом халате кинулся вперед и замер, остановленный криком:

– Еще шаг – и я пристрелю ее!

Александра медленно перевела на незнакомца взгляд и тупо удивилась, узнав Золотова. За его спиной мелькали какие-то люди в белых халатах и форме больничной охраны. Они пытались прорваться в палату, но замирали, увидев их с Владом. Александра чувствовала, как дрожит его рука с револьвером, ствол то отстранялся от ее виска, то с силой вдавливался в него, и тогда она сразу переставала видеть и слышать, все вокруг затягивалось пеленой, ноги обморочно подкашивались, но Влад держал ее крепко и не давал упасть.

– Всем выйти в коридор! – крикнул он, прижавшись спиной к подоконнику, и Александра увидела, что люди поспешно выходят из палаты. Теперь в дверях стоял только Золотов, по-прежнему сжимавший кружку. Его маленькие глазки напряженно впились в лицо Влада, но голос звучал почти спокойно:

– Отпусти девушку. Тебе все равно некуда бежать.

Александра услышала, как Влад усмехнулся:

– Не твое дело. Выйди и закрой дверь с той стороны, понял? Ну?!

– Выйди, Николай Иванович, – чуть слышно сказал Ростислав. – Я тебя прошу…

Золотов метнул на него угрюмый взгляд, но все-таки неохотно отступил в коридор и даже прикрыл за собой дверь.

– И не вздумайте сюда ворваться! – крикнул Владислав так громко, что у Александры зазвенело в ушах.

В это время Ростиславу удалось повернуть голову и даже слегка приподняться на правом локте. Лицо его стало совсем серым, с бледных губ срывались отрывистые слова:

– Отпусти ее… бессмысленно, я уже всем рассказал, кто в меня стрелял.

Влад на мгновение окаменел, ствол больно вдавился в висок Александры, но тут же послышалась усмешка:

– Врешь. Меня бы в таком случае уже взяли. В приемном покое сказали, что ты не приходил в сознание. Ты ведь только сейчас очухался, верно?

– Вовремя, правда? – слабо усмехнулся Ростислав. – Так или иначе, теперь личность стрелявшего ни для кого не секрет. И вряд ли кто-то поверит, что ты стрелял в меня в состоянии аффекта, из ревности.

– А чем плохая версия? – серьезно спросил Влад. – Мне понравилась женщина, а ты все время таскался за ней, мешал нам; в конце концов, ты спал с ней. Разве я не мог возревновать?

Ростислав прерывисто вздохнул.

Александра видела, что каждое слово, каждый вздох причиняют ему боль. Под глазами углублялась чернота.

– Влад, – прошелестела она. – Влад, пожалуйста, не надо…

– Молчи! – зло вскрикнул он. – Ненавижу это имя! Ненавижу! Меня зовут Владислав! Слава!

– Владислав Корнилов? – сказала она прежде, чем успела подумать, что рискует, очень рискует сейчас, – и рука Влада с силой надавила ей на горло:

– Что-о?

– Я посмотрела кассету, – прохрипела Александра. – А кавказец со шрамом арестован. Это ты его подослал, да? Это ты устроил мое похищение? Ты брат Севы Корнилова, зачем же ты мне врал? Кто убил Карину, кого ты выгораживал?

Влад хохотнул и повел стволом по щеке Александры:

– А ты не боишься услышать ответ?

– Отпусти ее! – выдохнул Ростислав, и в это мгновение его ослабевшая рука подогнулась, он со стоном завалился на подушку.

Александра рванулась к нему, но расслабившиеся было пальцы Влада снова впились в ее плечо.

– Ох, Саша, Саша, – пробормотал он. – Ох, Саша, Саша… Помнишь, как ты сказала, что все готова сделать, лишь бы твоя сестра осталась жива? Вот и я сделал все, что мог, ради своего брата. Только бы он остался жив!

Александра замерла, не веря той догадке, которая снова вспыхнула в мозгу.

Влад громко вздохнул – так, что у Александры мурашки побежали по спине от его тяжелого дыхания. Мазнул по шее горячими, влажными губами, а потом оттолкнул девушку от себя с такой силой, что она пролетела через палату и всем телом упала на кровать Ростислава, уткнувшись лицом в его забинтованную грудь.

Судорога прошла по телу Ростислава – и он замер. Александра отпрянула, с ужасом уставилась на его сомкнутые веки и пепельные губы. Схватила руку, привычно нашарила неровное трепетание пульса на запястье. И вдруг на какой-то миг оглохла от грохота собственной крови в висках, перестала видеть что-либо, кроме руки Ростислава.

Вся кожа от запястья до локтя была чистой. Никакого шрама!

За спиной раздался жуткий грохот, звон стекла, и Александра невольно обхватила Ростислава обеими руками. Снова прижалась, пытаясь заслонить от… чего? Она не знала, но это было неважно.

В спину ударило холодом, в то же мгновение распахнулась дверь в коридор, и в палату вскочил Золотов – и замер. Отпихнув его, ворвался охранник – и тоже остолбенел.

Александра обернулась.

Стекло было разбито. На полу, на осколках, валялась капельница, с помощью которой Влад вышиб окно, вырвав трубочки из вен седобородого человека.

Сам он стоял на подоконнике, уже со стороны улицы, цепляясь за верхнюю фрамугу. Полы его белого халата разлетались на ветру, одной ногой он пытался нашарить кирпичный карниз, но тотчас снова утвердился обеими ногами и повернулся боком к улице, держась теперь одной рукой и всматриваясь во что-то на стене. Мельком, незряче взглянул на Александру, а потом вдруг резко прыгнул вперед и влево, сильно оттолкнувшись и до предела вытянув руки вперед, словно гимнаст, который пытается поймать в полете перекладину веревочной лестницы.

Что-то железно задребезжало, забилось о стену, а потом снизу раздался глухой удар и истерический женский визг.

Охранник и Золотов, отталкивая друг друга, рванулись к окну, перевалились через подоконник, посмотрели вниз – и одновременно отпрянули, переглянувшись.

– Всё-о… – испуганно протянул охранник, оборачиваясь. – Тут пожарная лестница на стене, он что, решил, что допрыгнет?! Сорвался, конечно!

Александра вскочила, зажав рот рукой.

– Алька! – раздался рядом знакомый недовольный голос. – Что здесь происходит?!

Она оглянулась и какое-то время смотрела на Костю Виноградского, бестолково качая головой, не в силах ничего сказать. Какие-то люди толпились в палате, оглядывались с любопытством, лезли к окну, норовили выглянуть…

Костя поднял повисшую руку Ростислава, посчитал пульс и сердито покачал головой.

– Да вы что, сдурели все? Ему нужен полный покой! У нас в этой палате двое самых тяжелых лежат!

– Один, – сказал в это время незнакомый доктор, склонившись над седобородым больным, чьей капельницей Влад вышиб окно.

– Что? – недоумевающе оглянулся Костя и осекся, когда его коллега натянул на лицо седобородого край простыни. – Неужели Римский?.. – Он осекся, угрюмо покачал головой.

Александра медленно перекрестилась.

«Римский?» Фамилия показалась довольно забавной, но ничего не говорила ей, а поэтому тотчас выпала из головы.

Охранник отошел от окна и вдруг проворно подобрал что-то с полу. Это был револьвер Влада!

– Э-э, да он не заряжен! – разочарованно протянул охранник. – Хотя нет! – воскликнул он, с детским любопытством вертя опасную игрушку. – Патрон перекосило в стволе.

Александра на миг зажмурилась, вспоминая, как холодный металл сверлил висок. Значит, Влад был безоружен…

Она резко передернула плечами, словно отгоняя воспоминания, и повернулась к Ростиславу. Осторожно провела кончиками пальцев по его запястью. В самом деле – нет шрама!

– Ростислав… – позвала она и увидела, как дрогнули светлые ресницы.

– Вроде бы приходит в себя, – шепнул кто-то рядом, и Александра увидела, что Золотов протолкался от окна и с тревогой смотрит на раненого. – А ты что, знакома с ним?

Она пожала плечами.

– Да так, случайно познакомились. Он за мной следил… А вы его откуда знаете? – ответила неприветливо, не испытывая ни малейшего желания объясняться с этим типом.

Золотов в замешательстве поскреб ногтем заросшую щеку и буркнул, отводя глаза:

– Ну, честно говоря, это я нанял его следить за тобой.

* * *

Поднявшись на крыльцо, Александра оглянулась. День выдался морозный, ясный, и синие леса далеко-далеко сквозили на горизонте, куда ни посмотри. Все вокруг было усыпано свежим снегом. Он блестел на солнце, словно слюда, и Александра невольно зажмурилась.

Ее немного клонило в сон – все-таки они с Ростиславом приехали в Москву рано утром, в семь часов, а уехать собирались нынче же вечером, поэтому идти в гостиницу не имело смысла. Полдня бесцельно бродили по центру, убивая время. Им назначили приехать около трех: в кардиоцентре был час отдыха – самое удобное время пройти туда, не вызывая ненужных вопросов.

Ростислав хотел открыть дверь, но Александра успела перехватить тяжелую створку. Рана его почти зажила, однако руку все еще приходилось носить на перевязи, поэтому Александра пыталась убедить Ростислава на время оставить в покое как руку, так и привычное джентльменство. Другое дело, что этот парень плохо поддавался дрессировке.

Не успели они оглядеться в просторном вестибюле, как рядом оказался невысокий молодой человек в форме больничной охраны:

– Извините, вы не Казанцев?

Ростислав кивнул.

– Отлично, – сдержанно улыбнулся молодой человек. – Значит, я встречаю вас. Меня зовут Игорь Климов.

– Будем знакомы. А это Александра Синцова.

Александра неприметно перевела дыхание. Почему-то до последнего мгновения она опасалась: что-нибудь да сорвется. Золотов клялся и божился, что пройти в кардиоцентр не так уж сложно, это вовсе не такое святилище, как кажется со стороны, и сам он, например, покупая дорогое, редкое лекарство для своего отца, не раз совершенно спокойно проходил в аптеку, но Александра все же волновалась. Аптека – это одно, а вот подняться на верхние этажи, в самое сердце центра…

При слове «сердце» она невольно нахмурилась.

– Вам придется оставить в гардеробной верхнюю одежду, – сказал Игорь. – Халаты приготовлены.

Вернувшись из гардеробной, они облачились в белые халаты с пластиковыми табличками на груди. Здесь были приклеены их фотографии и обозначены имена, а также имело место слово «стажировка».

– На самом деле наши стажеры одеваются иначе, – сообщил Игорь, заметив, как Ростислав нервно одергивает коротковатый халат. – Но ничего, на полчаса сойдет. Вам передали, что времени полчаса, не больше?

– Нам хватит, – ответила Александра, и если Игорь удивился дрожи ее голоса, то ничего не сказал.

Они пошли к лифту. Видимо, в это время отдыхали не только больные, но и врачи, и обслуга, потому что кругом царило безлюдье.

Они молча шли по длинным просторным коридорам. Вид у Игоря был равнодушно-деловой, он ни о чем не спрашивал, не заводил ненужной приветливо-светской болтовни. Ему была поставлена конкретная задача: встретить Ростислава Казанцева и его спутницу и показать им человека, которого они хотят увидеть. Ростислав вел свои переговоры, не посвящая Александру в подробности, но она успела понять, что приказ Игорю исходил от начальника службы безопасности кардиоцентра, а уж того «попросил» оказать содействие какой-то бывший приятель Ростислава по службе в милиции, ныне добравшийся до очень больших высот. Этот приятель уже оказал ему внушительное содействие, раздобыв досье на загадочного доктора «Скорой помощи» Владислава Рутковского, оказавшегося не только приемным сыном известного думца Корнилова и единокровным братом знаменитого гимнаста, но и блестящим кардиохирургом, который по непонятной причине вдруг оставил работу и на полгода исчез из Москвы.

Самые страшные подозрения, мелькавшие у Александры насчет смерти сестры, теперь подтвердились. И все же она никак не могла поверить в этот кошмар. А точнее, не хотела верить. Казалось немыслимым, что операцию по изъятию живого сердца можно провести в считанные секунды в машине «Скорой помощи», имея в качестве подручного только фельдшера! Но когда Ростислав показал ей кое-какие служебные характеристики Влада, который занимался именно операциями на сердце, она поняла, что бывают случаи, когда возможно самое невероятное.

Строго говоря, цепь совпадений, соединившая их с Ростиславом, тоже поначалу казалась невероятной…

Смерть Карины поразила «Иванова» своей нелепостью и неожиданностью. Сначала он ощутил только обиду на судьбу, отнявшую у него это юное, искрящееся жизнью существо. Ростислав пытался объяснить Александре, какое чувство испытывал к ее сестре, но, кажется, и сам плохо разбирался в своих чувствах. Может быть, если бы Карина осталась жива, все, в конце концов, вышло бы так, как она хотела. Трудно остаться равнодушным к цветку, который тебе столь настойчиво предлагают! И хотя «Иванову» пока еще не в чем было себя упрекнуть и он умудрялся чуточку насмешливо противостоять влюбленности и очарованию Карины, кто знает, что могло бы произойти в тот вечер, когда они должны были встретиться, – но так и не встретились…

В «Стеньке Разине» он собирался праздновать свою победу, в которой немалую роль отводил и Карине. Именно случай с ней заставил его совершенно иными глазами взглянуть на господина Кириенко (Карине он был известен под фамилией Петров), который нанял частного детектива Ростислава Казанцева, чтобы тот раздобыл некую видеокассету: с ее помощью бывшие бизнес-партнеры беспардонно шантажировали Кириенко-Петрова. В тот вечер, когда Женя Полозова послала свою модель «рекламировать» туалет от «Бонни и Клайда», Ростислав докладывал об исполнении задания. Кассета уже была торжественно вручена Кириенко, тот рассыпался в благодарностях и даже предложил детективу новую работу с приличным авансом. Ростислав взял деньги – но тут Олег Римский привел Карину.

Появись девушка минутой позже, Ростислав успел бы сообщить Кириенко, что на самом деле существовали две идентичные видеокассеты: шантажисты решили подстраховаться! Ростислав завладел обеими и как раз собирался сделать приятный сюрприз боссу, передав ему второй экземпляр, – безвозмездно, как залог будущего взаимовыгодного сотрудничества! – однако понял, что Кириенко сейчас не до него. А потом, убедившись, что присутствует при вульгарном изнасиловании, не смог не вмешаться.

Он не любил употреблять громких слов, но тот вечер действительно перевернул его жизнь. Ростислав словно впервые понял, что практически является соучастником преступления. Ведь именно его клиент был главой той организации, которая в огромном количестве, минуя все таможенные препоны, ввозила в область зараженную диоксинами бельгийскую курятину. Как это часто бывает, подельники не поделили барыши, и тогда бывшие приятели Кириенко пустили в ход видеозапись небольшой пирушки. Съемка велась скрытой камерой, зато речь обо всех деталях грандиозной аферы шла открытым текстом. Правда, какой-то полупьяный шутник изредка пытался соблюдать конспирацию и заплетающимся языком требовал называть отравленную курятину не весомо, грубо, зримо, а как-нибудь изысканно – например, лавандовой водой. Неведомо, почему лавандовая вода была столь мила его сердцу, однако именно это словосочетание стало потом в определенных кругах символом опасного дела, и Олег Римский, который своим пронырливым носом почуял какую-то поживу, но сунулся в воду, не зная броду, получил от качков Кириенко по первое число. Тот решил, что через Олега начал действовать Казанцев, – ну, и не пощадил беднягу…

Однако Ростислав вовсе не собирался нагревать руки на шантаже. Пленка была передана одному из его приятелей в УВД – и восполнила недостающее звено в цепи следствия.

Карина вернулась из «ссылки» в Сергач, когда Кириенко и все его подельники были уже арестованы. Ростислав считал, что теперь-то его маленькой подружке ничего не угрожает. Откуда ему было знать, что за Кариной больше месяца следили люди, нанятые Владом Рутковским, и как раз в канун победной вечеринки в «Стеньке Разине» был намечен завершающий этап операции по спасению жизни Всеволода Корнилова. Что означало неминуемую смерть Карины…

Узнав о ее гибели, Ростислав поехал на похороны в Сергач. Ничего другого он для Карины сделать уже не мог, – во всяком случае, он так считал, потому что ни на минуту не усомнился в правдивости акта судмедэкспертизы. Только разговор с Александрой, которая случайно оказалась его попутчицей, заставил слегка обеспокоиться. Он решил встретиться со специалистами в области «помолодевших инфарктов», возможно, с тем же самым врачом из «Скорой», который подобрал на улице мертвую Карину, однако на следующий день к нему обратился старый знакомый, известный банкир Золотов, непутевую дочь которого Ростислав уже вытаскивал из неприятностей, и попросил лично последить за очень странной особой по имени Александра Синцова. Эта пьянчужка, выдающая себя за участкового врача, силой ворвалась в его дом, плетя какие-то небылицы об идиотах-похитителях, которые захватили ее вместо Алины (как будто Алину можно с кем-то перепутать!) и среди которых был человек с жутким шрамом на правой руке. Золотов не сомневался, что его опять пытаются шантажировать непристойными проделками дочери, однако Ростислав, услышав имя Александры Синцовой, сразу сделал стойку. Уже одно то, что девушку похитили в тот самый день, когда погибла ее сестра, могло бы заставить насторожиться кого угодно.

Он начал следить за Александрой и одновременно попросил своего московского приятеля навести справки о человеке, подписавшем акт вскрытия трупа: Эльдаре Мельникове. Ростислав уже знал, что тот полгода назад приехал из Подмосковья – между прочим, одновременно с доктором Рутковским, перебравшимся в Нижний из Екатеринбурга. Какое-то время ушло на то, чтобы удостовериться: о Владиславе Евгеньевиче Рутковском в Екатеринбурге и слыхом не слыхали. То есть добрый доктор Айболит сознательно пудрил мозги относительно своего прошлого.

Это само по себе еще не было преступлением, и если Ростислав привлек московские связи, чтобы поискать Рутковского в столице, то повиновался он при этом всего лишь смутным подозрениям. Поначалу он, точно так же как и Александра, подозревал, что врач и патологоанатом скрывают факт дорожного преступления, жертвой которого стала Карина.

К сожалению, его друг из органов был в служебной командировке и не смог сразу ответить на возникшие вопросы. Прошло несколько дней, и вдруг Александра, с которой Ростислав не спускал глаз, встретилась с Рутковским. Тут у Ростислава впервые возникла поразившая его мысль, что Золотов, возможно, прав и что Александра ведет какую-то странную игру и даже знает о смерти сестры больше, чем говорила ему тогда, по пути из Сергача.

Он решил возобновить знакомство с «объектом» и, призвав на помощь имя какого-то Сережки Володина, о котором мельком слышал от Карины, а также некоторые факты своей биографии (он действительно чуть не погиб в перестрелке два года назад и с полным основанием мог рассматривать 21 ноября как день своего второго рождения), возник на пороге Александры.

Готовясь к «вторжению», Ростислав вспомнил рассказы о шраме на правой руке и решил провести небольшой эксперимент. Впрыскивание под кожу фурацилина в смеси с марганцовкой и небольшим количеством канцелярского клея иногда давало потрясающий эффект – Ростислав узнал это от одного старого гримера, когда расследовал убийство в Театре комедии. Ему хотелось проверить, как отреагирует Александра на этот шрам… и она отреагировала так, что он навеки зарекся пробоваться в жизни на роль гримера!

После этого вечера Ростислав напрасно старался убедить себя, будто его ведет только желание расследовать нелепую гибель Карины. Он не мог рассеять совершенно неуместную, почти мистическую уверенность в том, что ему было на роду написано влюбиться в одну из сестер Синцовых, и теперь он точно знал, в которую именно.

Однако эта неуместная, внезапно вспыхнувшая любовь с самого начала сыграла с ним плохую шутку. Теперь в докторе Рутковском он видел не столько потенциального преступника, сколько опасного соперника! Именно поэтому суббота стала для Ростислава поистине роковым днем.

Он все время был за рулем, гоняясь, как идиот, за Александрой и Владом, не появлялся дома, а в это время на его факс пришло два важных сообщения. Первое было от некоего осведомителя, который перечислил все патологоанатомические вскрытия, проведенные Эльдаром Мельниковым за полгода его работы. Если бы Ростислав не гонялся за призраками, а работал, он бы сам без труда заметил, что нередко направления в морг были подписаны доктором Рутковским. Но это обычное дело для врача «Скорой помощи»! Насторожить Ростислава могло бы другое: четыре месяца назад Рутковский подобрал на улице юношу по имени Вадим Черников, который скончался от внезапно развившегося инфаркта. Акт вскрытия, особенно исследования сердца, почти слово в слово соответствовал тому заключению, которое Мельников написал о сердце Карины. Имело место быть и еще одно совпадение: необъяснимая смерть обоих санитаров, с которыми работал Рутковский…

Вторым сообщением был долгожданный факс из Москвы. Он содержал подробнейший послужной список кардиохирурга Владислава Рутковского, а также некоторые сведения о его личной жизни. В частности, здесь содержалась информация о его родстве с гимнастом Всеволодом Корниловым, которому совсем недавно, 11 ноября, в кардиоцентре имени Бакулева была сделана операция по пересадке сердца.

11 ноября…

Однако оценить роковое совпадение этих двух дат – смерти Карины и воскресения Севы Корнилова – Ростиславу привелось очень нескоро. А в тот вечер, доведенный почти до отчаяния картинами, которые возникали в его ревнивом воображении, он поддался искушению выяснить отношения с «соперником» – и получил пулю в левое плечо…

После самоубийства Влада расследование застопорилось. Во-первых, Ростиславу надо было выздороветь, а во-вторых, у него по-прежнему не было никаких конкретных доказательств. Все это продолжало оставаться на уровне догадок и чисто интуитивных предположений. Два предполагаемых преступника – Влад Рутковский и Эльдар Мельников – были мертвы. Аслан Саханов, задержанный при нападении на Александру, сознался, что участвовал в ее похищении, которым руководил сам Рутковский, но больше от него ничего нельзя было добиться. Ему каким-то образом стало известно о смерти Влада, и очной ставки он мог теперь не опасаться, а потому Аслан предпочитал мертво молчать.

Разговоры с Гелием тоже мало прояснили ситуацию. Для него Слава, брат Севки Корнилова (Гелий даже не знал настоящей фамилии Влада!), был окружен неким романтическим ореолом, и понять причины этого обожания ни Ростислав, ни Александра так и не смогли. Да и вообще из его рассказов мало что можно было понять, поскольку Гелий находился в состоянии тяжелейшего нервного расстройства. Иногда он начинал быстро, бессвязно говорить о чьей-то отрубленной голове, вспоминал какого-то Дему, звал Эльдара… Александра навещала Гелия почти каждый день, но пока надежда на его полное выздоровление была зыбкой.

Так что, как ни бейся в стену, доказательств участия Рутковского в убийстве Карины не было никаких. Требовались слишком веские основания, чтобы возбудить по этому факту уголовное дело. Только следствие могло потребовать эксгумации трупа Карины, однако Александра не сомневалась, что даже этот страшный процесс не дал бы нужных доказательств. Как ни жутко это звучит, не существует никаких правил, обязывающих патологоанатома после вскрытия «вернуть» в мертвое тело все изъятые для исследования органы. А стоило представить себе, каким ударом будет эксгумация для родителей Карины, которые так и не пришли в себя от пережитого потрясения, и неведомо, придут ли вообще, – и Александра начинала понимать, что, безусловно, прав тот мудрец, который сказал: «Неведение – благо»…

Ну хорошо! Зачем же она идет сейчас по тихому коридору реабилитационного отделения кардиоцентра? Чего ждет от встречи с мальчиком, который остался жив только потому, что умерла ее сестра?

– Ну, дальше, я думаю, вы сами пойдете? – нерешительно спросил Игорь, останавливаясь перед очередной застекленной дверью. – Тут буквально в двух шагах зимний сад. Он в тихий час всегда там сидит.

– А что ж ему не спится? – спросила Александра, и, видимо, что-то такое было в ее голосе, отчего Игорь поглядел на нее с откровенным замешательством и вдруг оказался стоящим вплотную к двери, так что обойти его не было возможности.

– Извините, – сказал он, приветливо глядя на своих спутников небольшими, цепкими карими глазами. – Я, конечно, исполняю приказ, но… здесь все-таки больные люди, вы понимаете?

– В чем дело? – нахмурился Ростислав, шагнув к Игорю, словно намеревался отшвырнуть его от двери, за которой сквозили зеленые силуэты растений.

– Спокойно, – посоветовал их сопровождающий, заводя руку за спину. – Спокойно, ребята! Я ничего не хочу сказать, но… знаете, тут всякие случаи бывают.

– Например? – вскинул брови Ростислав.

– Ну… например, дадут люди согласие на донорство внутренних органов своего родственника, а потом, когда пересадка уже состоялась, комплексовать начинают. Понимаете, о чем речь?

Лицо охранника было спокойным, но глаза напряженно стерегли каждое движение Ростислава.

– Да вы хоть понимаете, о чем говорите?! – сдавленно выкрикнула Александра, и в это время ее внимание привлекло какое-то движение за стеклом. Взглянула – и замерла.

Из-за каменной насыпи, на которой громоздился желтоцветный куст настоящего испанского дрока, приближалась фигура в темно-синем спортивном костюме. Издалека можно было подумать, что идет немолодой человек, настолько медленно и осторожно он двигался, однако тотчас стало видно, что перед ними совсем еще юноша, только очень худой. Его лицо, обрамленное прядями черных, отросших и завивавшихся кольцами волос, было напряженным и чуточку испуганным, как у человека, идущего по опасному обрыву. Он внимательно смотрел себе под ноги и бросил только один мимолетный взгляд на людей, припавших к стеклянной двери, а потом снова двинулся вперед – медленно, осторожно, неуверенно.

Встреть его Александра где-нибудь в другом месте, она вряд ли узнала бы Севку Корнилова, которого совсем недавно видела на телеэкране во всем блеске красоты, таланта и успеха. Да, операция давалась ему нелегко… и все-таки он был жив, а если ему уже разрешено передвигаться без посторонней помощи, то явно приближался к выздоровлению.

Александра уткнулась в ладони.

Он был жив, этот мальчишка, ради которого у Карины вырвали сердце!

Рот наполнился горечью, и странная судорога сводила ее губы, когда она опустила руки и попросила, глядя в глаза Игоря:

– Пожалуйста, пропустите. Я ничего ему не скажу, честное слово. Клянусь. Мне только надо посмотреть на него поближе.

– Ладно, идите, – после некоторого молчания сказал Игорь с таким выражением, словно сам себе удивлялся, и чуть-чуть посторонился. – Только знаете… теперь уже ничего не вернуть, вот уж точно, что ничего! Вы про это помните, ладно?

Александра кивнула и вошла в сад. Ростислав шагнул было следом, однако Игорь проворно оказался на прежнем месте и даже вцепился обеими руками в створку двери.

– Нет, друг, ты извини, но придется тут подождать. Женщина – ладно, а ты… у тебя вон какие глаза дикие! Постой, успокойся.

Ответа Ростислава Александра не расслышала – и не только потому, что за спиной щелкнула, закрываясь, дверь.

Журчание воды в искусственном фонтанчике, шелест листьев, колеблемых искусственным ветерком, мгновенно поглощали все другие звуки, не имеющие отношения к этому влажному, зеленому миру. Александра мельком удивилась, когда рядом вдруг закачалась ветка тоненькой, но вполне настоящей березки, и с нее спорхнула желтенькая канарейка. Она взлетела высоко, под самый потолок, ударилась о его бледно-голубую пластиковую поверхность и с обиженным треньканьем скрылась в перистых ветвях пальмы с таким мохнатым стволом, что она казалась обросшей коричневой бородой.

Александра сделала еще несколько осторожных шагов и снова увидела Севу, который сидел в плетеном кресле, буквально в двух шагах от нее, и бросал прямо на пол, посыпанный мелкой галькой, ломтики белого хлеба. Потом он замер, сосредоточенно глядя в декоративные заросли, и сидел какое-то время неподвижно – так тихо, что Александра, стоявшая почти вплотную за его спиной, не слышала его дыхания.

И терпение Севы было вознаграждено. Маленький серый зверек, похожий на белочку, только поменьше, выскочил из-под красиво изогнутого корневища, метнулся к корочке, схватил ее передними лапками и сел на задние, аккуратно обвив вокруг себя серовато-рыжий хвостик. Александра увидела на его спинке пять аккуратных черных полосочек и поняла, что это бурундук.

С корочкой зверек расправился очень ловко и метнулся к другому кусочку. Севка тихонько присвистнул. Бурундук оторвался от лакомства и, зажав его в лапках, издал ответный тихий свист. Сева тихонько рассмеялся – и бурундук серой молнией исчез в траве, длинные пряди которой причудливо свешивались между замшелыми камнями клумбы.

Александра прижала руку к горлу.

Вот он сидит… мальчишка, в груди которого бьется сердце ее сестры. Той девочки, которую она преданно обожала с той самой минуты, когда увидела. Угрюмая, нелюдимая, брошенная матерью, не знающая любви отца, живущая под присмотром замотанной бабки – уборщицы поликлиники Советского района, где Александра работала теперь сама, – она наконец-то удостоилась встречи с новой родней. Наголо стриженная, потому что заразилась стригущим лишаем от соседской собаки, со струпьями от комариных укусов на лодыжках и разбитыми коленками, с курносым, зареванным лицом, Сашка вошла в дом мачехи, боясь дышать от ревности и ненависти к ней. Новая жена отца, с перепугу показавшаяся ей какой-то очень большой и красивой, как ведьма, с этими ее яркими, очень темными глазами и длинными черными косами, небось сама испугалась, увидав «беспризорницу», как мгновенно окрестил старшую дочку Егор Синцов. Она громко вздохнула, словно всхлипнула, а потом вдруг обернулась, выхватила из кроватки маленькую дочку и прижала ее к себе, пытаясь защититься теплым, полусонным тельцем от прищуренного, ненавидящего взгляда падчерицы. Карина недовольно запищала и резко повернулась, пытаясь понять, куда это так испуганно смотрит мама.

И замерла.

Карине тогда было три года. Александра всю жизнь была уверена, что ни прежде, ни потом она не видела такого чудесного ребенка: черноглазая кудряшка с тугими румяными щеками и накуксившимся розовым ротиком.

– Ктой-то? – смешно и сердито, в одно слово проговорила Карина. – Эй-то девочка? Или мальчик?

– Девочка, девочка, – шепнула Ангелина Владимировна. – Это Саша. Сашенька… – добавила она с усилием.

– Ша-ше-нька?! – изумленно протянула Карина, тараща свои зеркальные, черные глазенки. – Ктой-то? Шашенька – ктой-то?

Мачеха помедлила, но малышка захныкала, не слыша ответа, и Ангелина нехотя процедила:

– Сашенька – твоя сестренка.

– Се-ре-нька? – медленно повторила Карина – и вдруг закричала в неописуемом восторге: – Моя серенькая Шашенька! Ах ты моя серенькая!

Вот чего не будет уже никогда в жизни – ласковых глаз сестры, ее шаловливого шепотка, когда хотелось подольститься к сердитой, или чем-то недовольной, или просто усталой Александре:

– Ну не дуйся, Шашка! Шлышишь? Я ж тебя люблю! Ах ты моя серенькая Шашенька!

Никогда, никогда… И даже если Ростислав все же добьется начала следствия, а потом судебного разбирательства, все равно этот охранник, Игорь, безусловно, прав: ничего не вернуть! Можно заклеймить позором старшего Корнилова и его приемного сына, можно открытием тайны его выздоровления довести Всеволода до нового сердечного припадка, а то и до смерти. Можно кричать, буйствовать, биться головой об стенку – ничего не исправить, ничего не вернуть. Карины больше нет, нет… а жизнь идет, и Севка кормит бурундучка в зимнем саду, и Александра с Ростиславом спорят, сыграть свадьбу уже в январе или все-таки подождать февраля, и подруга Карины Аня уехала из Нижнего, получив приглашение от модельного агентства «Red Stars», и Сережка Володин опять отправился в Чечню со своими омоновцами… Да, жизнь идет и идет, забывая о вчера, перескакивая через сегодня, в вечной погоне за завтра, – бежит, летит, продолжается, как будто и не было никогда на свете молоденькой, красивой, тоненькой Карины!

Александра резко повернулась к выходу.

Не вернуть! Какой смысл стоять здесь и ждать, что в лице этого чужого, отвратительного ей мальчишки проблеснут любимые черты?

Никогда. Никогда!

Вдруг она споткнулась.

А что, если Всеволод тут ни при чем? Что, если они с Ростиславом ошиблись, и сердце сестры мирно гниет в могиле вместе с ее телом?

Не живет, не бьется, не болит…

Странный звук долетел до нее. Александра обернулась, вдруг испугавшись чего-то, – испугавшись так, что у нее похолодели губы.

Всеволод плачет, что ли?

Но нет, он не плакал. Он пел – тихо-тихо, как бы недоверчиво, словно сам удивлялся тем словам, что слетали с губ:

Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь.

Александра покачнулась.

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел, —

пропел Всеволод последнее желание Карины и опять принялся крошить белый хлеб на дорожку. Александра еще мгновение постояла, словно ждала чего-то, а потом повернулась и тихо пошла в выходу из сада.