Александру Фролову, бывшему снайперу, вернувшемуся из Чечни, постоянно снится странная война между людьми и загадочным противником. Фролов узнает, что война эта происходит в сфере взаимодействия — параллельном мире, в который попадают техника и оружие, поврежденные в вооруженных конфликтах на Земле. Александр становится ночным наемником в сфере взаимодействия, одновременно пытаясь днем наладить свою гражданскую жизнь, однако очень скоро выясняет, что события, происходящие в его снах, зловещим образом влияют на реальную действительность и могут оказаться смертельно опасными…

ru ru Black Jack FB Tools 2005-07-26 OCR Фензин 2F68CA4A-200C-4370-8BF2-2D3273BB5A72 1.0 Янковский Д. В. Мир вечного ливня: Фантастический роман ЭКСМО М. 2004 5-699-1007I-7

Дмитрий ЯНКОВСКИЙ

МИР ВЕЧНОГО ЛИВНЯ

Сон. Приснилось мне,

Что я воюю в чужой стране.

Рок, неравный бой..

Я ранен в голову, я герой…

Л. Федоров

ПРОЛОГ

Я видел много дождей, но этот поражал воображение — подлинная лавина воды, непрерывно падающая из низких лохматых туч. Немудрено, что между деревьями по краям дороги такая болотина. Хотя и дорога та еще — бронетранспортеры с трудом пробираются через размокшую глину, колеса прокручиваются, швыряя протекторами комья грязи. А сверху льет, льет, льет…

Иногда за шумом дождя и ревом моторов можно было различить душераздирающие крики в лесу — то ли звери какие-то рвали друг друга из-за добычи, то ли наша колонна пугала задремавших от непогоды птиц. Сизый дым за нами низко стелился у самой дороги, смешиваясь с водяной пылью.

Время текло сонно. Невозможно было понять, как долго мы прем по этой дороге, — освещение не менялось час от часа, будто над тучами не солнце двигалось по эклиптике, а завис цеппелин с закрепленными дуговыми прожекторами. Видимость же во время дождя никудышная, так что с трясущейся брони БТРа не разглядеть ничего дальше стометровой дистанции. Вот такой путь из никуда в никогда. Однако никто из наших этого не замечает — устали уже.

В колонне три бронетранспортера, набитые мотопехотой, мы же внутрь не поместились, приходится на броне кочумать. А в такую погоду что на броне, что в бассейне — никакой разницы. Камуфляж промок до нитки, броник отяжелел еще больше, снайперка промокла, прицел пришлось снять и уложить в футляр, а сигареты я уже давно выкинул из кармана. Точнее, то, во что они превратились, — промокшую картонную коробку с табачным месивом.

Мы замыкаем колонну. На броне нас трясется семеро вместе со мной — все, что в этот раз осталось от нашей группы. Командир — Игорь Зверев. Андрей — корректировщик. Витек — подрывник по прозвищу Цуцык. Иришка-Искорка, тоже снайпер, как и я. И двое крепких парней для штурмовой поддержки. Каждый раз за нами закрепляли новых штурмовиков, иногда не закрепляли вообще, так что я давно путаю их имена. К тому же лица у них… Ну, не то чтобы одинаковые, но есть в каждом общая черточка, настолько яркая, что нивелирует любые различия.

Вдруг сквозь шелест ливня и взревывание мотора слышу — свист наверху. Не свист даже, а клекот, как у огромной хищной птицы. И тут же быстрая тень по тучам.

— Рейдер! — пригибаясь, крикнул Андрей и застучал кулаком в люк.

Но это и без него было понятно. Просто у корректировщика подобные навыки в рефлексах — увидел цель, тут же назвал ее, а дальше пусть стрелки разбираются. БТР под нами остановился, проехав с полметра юзом в грязи. Передние тоже замерли у обочин.

В такие моменты сразу видно, у кого какая реакция. Игорь Зверев из нас самый опытный, так он свой «АК-74» изготовил для стрельбы раньше, чем мы с Искоркой плюхнулись в грязь у колес. И тут же по ушам рубануло очередью. Раскаленные гильзы закувыркались по броне, с шипением посыпались в лужу. Пришлось еще и от них уворачиваться, а то попадет за шиворот — вспомнишь такие ругательства, которые раньше и на язык бы не навернулись.

Рейдер тем временем темным пятном прошмыгнул в пелене туч, но пальнул всего пару раз — Зверев так плотно держал его под огнем, что у пилота вся сноровка ушла на увертки, некогда было прицелиться. Он описал дугу и ушел выше, так что я потерял его из виду. Пилот скорее всего неопытный. Другой бы плотнее нас прижал плазмоганами, а этот то ли струхнул, то ли ошибся в выборе тактики, но так или иначе дал Игорю возможность перезарядить рожок в автомате.

Сзади под днище втиснулись двое штурмовиков, а за ними Цуцык и Андрей.

— Легкий рейдер, — уточнил корректировщик. —Без силовых экранов. Если еще раз сунется, Игорь завалит его на раз.

— А вы чего зашхерились? — рявкнул я на штурмовиков. — Мне, что ли, снайперку собирать или Искорке? На кой вы нужны с автоматами, если командир один отдувается?

— Да че ты? — огрызнулся один. — Это же пукалки против рейдера! Одно дело из «калаша» долбить, а другое — из штурмовых пиндюр с глушаками. Они же, блин, под пистолетный патрон!

В этом он был прав, и мне пришлось заткнуться. Однако оставлять Игоря одного показалось мне непростительным. Ну что за народ? Все под броню, а один прикрывает. Снайперку изготавливать я, конечно, не собирался — на это уйдет с полминуты, не меньше, да и толку с нее против скоростной цели никакого. А вот где взять «калаш», я знал.

Свист пикирующего рейдера между тем приближался.

— Эй, салажье! — я выскочил из под брони и пару раз пнул ботинком в десантный люк, за которым пряталась мотопехота. — Автомат кто-нибудь даст?

Тут же тяжелая створка сдвинулась, и мне протянули сразу два «калаша», причем не «иглометы» 5.45, как у Зверева, а полноценные «АКМ» калибра 7.62. Из такого если дать прицельно, то с рейдера вмиг кожура слезет.

Один автомат я протянул Цуцыку, а с другим полез на мокрую броню, поддержать огнем Игоря. Честно говоря, я надеялся, что бравые штурмовики тоже выклянчат у шпаков по автомату, и мы в пять стволов покажем рейдеру, на что годится армейский спецназ Российской Федерации. Но те предпочли из-под брони не вылезать. Ну и хрен с ними.

Я прислушался, чтобы рассчитать, где покажется рейдер, но мне помогло солнце — сначала на тучах показалась тень, затем уплотнилась, а через секунду из этого пятна вывалился матово-черный равнобедренный треугольник с пиками плазмоганов на двух углах.

На это раз пилот действовал пошустрее, он выпустил две плазменные очереди раньше, чем кто-либо из нас успел выжать спусковой крючок. Огненные комки ударили сначала в грязь перед БТРом, поднимая в воздух фонтаны глины и пара, затем в броню, так что нам пришлось-таки прыгать вниз и ретироваться под днище. За БТР можно было не беспокоиться — плазмоганы нашу броню не берут. Американскую прошивают, как нож масло, а нашу хоть специально против плазмы не проектировали, но случайно там оказалась какая-то изюминка в технологии, то ли омагниченность паразитная, то ли что-то еще. В общем, не берет ее плазма, хоть из тяжелой пушки пали. Так что наши БТР и танки в войсках ценятся по первому классу.

Наконец рейдер достиг нижней точки траектории и прошел над нами на бреющем, швырнув два «ежа». Один грохнулся на броню, о нем можно не думать, а другой угодил в грязь едва не у наших ног. Цуцык молодец, не растерялся, отшвырнул автомат, скинул броник и накрыл им «ежа». Так что когда бомбочка взвыла, разгоняя силовым полем сотню керамзитовых игл, лететь им оказалось некуда — половина ушла глубоко в землю, а половина, не набрав нужного ускорения на старте, застряла в титановых пластинах. Вот кому что, а Цуцыку главное не дать чему-нибудь взорваться. Интересно, он и в новогоднюю ночь брошенные петарды обезвреживает?

Сразу, как броник дернулся от удара, мы вдвоем с Игорем выкатились из-под днища и взяли уходящий рейдер в огненный клин. А он, зараза, плоский, как фанера, точно в хвост ему хрен попадешь. Но только рейдер начал закручивать петлю, наши пули его достали, продырявив, как мишень на стрельбище. Машинка дернулась, крутанула бочку и по косой дуге ушла в лес. Через секунду из-за деревьев полыхнуло фиолетовым пламенем, и клекот стих.

Я глянул под броню и увидел Андрюхин кулак с выставленным вверх указательным пальцем. Затем поднял взгляд и… Блин, мы забыли совсем про второго «ежа». А он оказался с замедлителем, лежал себе на броне и поджидал жертву. Пилот, что его сбросил, сам уже в плазму превратился, а нам смертельное наследство оставил.

— Ложись! — рявкнул я изо всех сил и кинулся на «ежа» раньше, чем он взвыл.

Однако расстояние до бомбочки было слишком большим, иглы успели разогнаться как следует и прошили меня вместе с броником навылет. Боль была, но не такая сильная, как я ожидал, — словно меня хлестнули десятком розг по голому телу. Иришка закричала, а я захлебнулся хлынувшей изнутри кровью и рухнул на спину. Прямо в лицо мне лились потоки дождя.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Розыгрыш

Я вскрикнул, проснулся и чуть не свалился с дивана. Грудь жгло, а дыхание восстанавливалось с трудом.

— Черт! — ругнулся я, скидывая одеяло. — Ну что за напасть!

Свет хмурых предутренних сумерек пробивался через занавески, еле заметно разжижая темноту в комнате. Я пошарил рукой по полу, ища сигареты, но не нашел. Наверное, против обыкновения я оставил их на столе. Сон запечатлелся в памяти отчетливо, но это ненадолго. Только начнешь шевелиться активно, он истончится и быстро перейдет границу, отделяющую реальные воспоминания от фантазий. В такие минуты главное — успеть его поскорее записать, пока еще понятна внутренняя логика сна, пока он не превратился в бессвязный бред.

Для этих целей у меня была специальная тетрадь — толстая, в обложке под кожу, с желтоватыми клетчатыми страницами. Конечно, далеко не все сны я туда записывал, но такие, как сегодняшний, — обязательно. За время, проведенное в госпитале и дома после ранения, они мне снились не меньше двух десятков раз. Эти ночные видения отличались от других тем, что всегда были про войну. Причем про войну в одном и том же залитом водой лесу, через который вела, по всей видимости, единственная грунтовая дорога, размытая и размочаленная до последней возможности. В лесу всегда шел дождь — непрерывно. Однако содержание снов отличалось порою весьма значительно. Сегодня, к примеру, почти не было боя, а в прошлый раз пришлось брать штурмом какую-то заросшую деревьями высоту у дороги, на мой взгляд, совершенно бессмысленную, но тем не менее очень хорошо укрепленную. Тогда из многоствольного лучемета накрыли Искорку в укрытии, и я видел в прицел, как ее тело в одно мгновение разнесло на сотню обугленных кусков. Кажется, тогда всем досталось. Причем я держался молодцом, меня убили одним из последних.

Вставать с дивана не хотелось, а вот желание курить было неистовым. Оно пришло из сна, где мне в который уж раз не удалось сохранить сигареты сухими. В конечном итоге пришлось этому желанию уступить.

Я поднялся, и тут же под ногой хрумкнула картонная пачка.

— Черт! — в сердцах выругался я, не понимая, как мог не найти ее сразу.

К босой пятке прилипли табачные крошки и крохотный обрывок картона. Нагнувшись, я убедился, что ни одной целой сигареты внутри не осталось. Можно было, конечно, вытряхнуть табак и свернуть самокрутку, но не хотелось возиться, к тому же мысль о вонючем дыме газетной бумаги притупила тягу к никотину.

Я решительно швырнул пачку в мусорное ведро на кухне и достал из стола тетрадку для записи снов. Поначалу особой системы в таких дневниках не было, я просто по памяти переписывал военные сны, которые в отличие от всех остальных помнились очень ярко. Но позже, когда я понял, что воевать по ночам приходится примерно в одной и той же местности, примерно с одним и тем же противником, против вооружения единого типа, мне пришла идея все упорядочить.

Начал я с оружия и местности. Сперва составил нечто вроде энциклопедического словаря, состоящего из небольших статеек, в которых было одно или несколько жаргонных названий оружия, его внешнее описание, принцип действия, как я его понимал, а также поражающие факторы и тактико-технические данные, полученные, как правило, опытным путем.

Поначалу с названиями была путаница — в разных снах разные люди называли одни и те же вещи по-разному. Но потом я понял, что, несмотря на это, все понимают, о чем речь, так что я стал записывать то название, которое больше всего нравилось мне самому, а остальные иногда указывал в скобках.

Потом случайных людей в моих снах почему-то становилось все меньше и меньше, а из тех, с кем мне в реальности пришлось пройти огонь и воду, сформировался некий костяк. В конце концов небольшая часть нашего взвода, которым мы воевали на афганской границе, превратилась в сплоченный отряд. Правда, в реальности этот отряд было уже не собрать. Игорь Зверев погиб в Таджикистане, Искорку списали по здоровью после третьей чеченской, причем здоровье я сам ей подпортил, но выхода другого не было. Лучше полгодика похромать, чем раньше времени улечься в могилу. Андрей чуть позже сам уволился и уехал на родину. Там он служил в дорожной милиции, а я чуть не вовлек его в отчаянную авантюру, когда американцы собирались вторгнуться в Крым. Но не успел. В один жуткий для меня день Андрей, сопровождая на патрульной машине колонну автобусов с детьми, принял на себя лобовой удар встречной машины, выехавшей на встречку. И надо же — по жуткой иронии судьбы этой машиной оказался «Хаммер», в котором командир американских десантников ехал на встречу в городскую администрацию. В общем, Андрей детей спас, а сам… Я даже к нему на похороны не пошел, не проводил. Не сумел заставить себя увидеть его мертвым. Хотя, говорят, его в закрытом гробу хоронили.

Реально в строю из сегодняшних остался только Цуцык, но мы с ним не виделись довольно давно.

Независимо от того, кто из нас был жив, а кто погиб, мы все погибали в снах. Я по многу раз видел смерть каждого из соратников, а меня самого она настигала каждый раз перед пробуждением. Но затем мы снова встречались в лесу под ливнем, на размокшей и раздолбанной колесами и гусеницами дороге, стараясь не обсуждать того, что было в предыдущие разы.

Лишь просыпаясь, я спешил записать все в тетрадку, систематизировать опыт, чтобы второй раз не наступать на одни и те же грабли. Я учитывал причины как собственной гибели, так и гибели друзей, я был готов поделиться с ними наблюдениями, но, засыпая, сам попадал под власть неписаного закона — о смерти ни слова.

В этот раз большого опыта я не набрал, поэтому запись оказалась скупа — я запечатлел на бумаге только поход из ниоткуда в никуда, состав команды, число бронемашин. В статейку о «ежах» я добавил, что они могут иметь систему замедления взрыва более чем на десять секунд, поэтому следует внимательно отслеживать каждый сброшенный с рейдера снаряд.

Сам легкий рейдер описывать не было необходимости — эти машины, непонятно кем и как управляемые, появлялись чуть ли не в каждом сне и были мною подробно описаны. В поведении этих боевых летательных аппаратов было, на мой взгляд, одно важное противоречие, которое я до сих пор не разрешил. Из-за очень плоской формы летающего крыла в нем не мог уместиться пилот, однако в бою рейдеры всегда вели себя так, словно управлялись не дистанционно, а изнутри. Ну, это всегда можно понять — пилоту за пультом где-нибудь в бункере не страшно вести аппарат на пули, а рейдеры всегда активно маневрировали в бою, спешно уходя за тучи, если попадали под плотный обстрел. Получалось, что либо пилоты несли очень серьезную ответственность, вплоть до смертельной, за потерянный аппарат, либо они все-таки находились в кабине, а не в бункере. Если допустить второе, то они имели просто крохотные размеры.

Во сне это казалось естественным, но после пробуждения я каждый раз задумывался над тем, кто наш противник. Точнее, нет, судя по навороченному вооружению, понятно было, что это не люди или люди далекого будущего, но я не мог понять, как моя фантазия рождала столь сложные конструкции. В детстве, конечно, я придумывал всякие штуки, а потом наворачивал разные истории с ними, и друзья вечерами слушали мои байки с большим интересом. Но то было в детстве.

Хотя, скорее всего, человек никогда не взрослеет. Просто ребенок с возрастом вынужден вгонять свое поведение в довольно жесткие рамки, в результате чего его действия упорядочиваются и делаются похожими на поступки других взрослых людей. Но внутри все по-прежнему остаются детьми. Один мой верный друг, с которым судьба раскидала нас очень давно, написал как-то песню, в которой были такие слова: «Лишь выросли в цене игрушки да соски превратились в кружки». Куда уж точнее.

Поэтому основной версией происхождения моих странных снов была теория о реинкарнации детских фантазий в теле реального боевого опыта, полученного на войне. Иногда, перелистывая тетрадь, я всерьез подумывал о том, чтобы написать книгу про команду наемников, воюющих в этом странном лесу непонятно с кем. Получилась бы боевая фантастика. Наверное. И хотя я считал, что неплохо могу излагать мысли на бумаге, но, представляя, какой титанический путь ждет меня в случае подобного решения, я малодушничал и отказывался. Кстати, для отказа от книгописания у меня в последнее время появился веский предлог — глупо тратить время на то, чем нельзя заработать, а уж тем более глупо заниматься тем, что требует немалых вложений. Я был уверен, что современные писатели в отличие от советских публикуются за свой счет, а значит, все они люди изначально состоятельные, чего обо мне уж точно сказать нельзя.

Кстати, именно сегодня мне обещали работу, так что надо приводить себя в порядок и выдвигаться Снова захотелось курить, но я взял себя в руки. При нынешнем финансовом положении на новую пачку у меня банально не было денег. Вот так. Дожил боевой офицер.

Мелкий осенний дождик крапал с низкого московского неба, заставляя прохожих щуриться от смешанных с ветром брызг и кутаться в воротники плащей. Говорят, что дело, начатое в дождь, обречено на успех. Не знаю, я не вел статистики. Может быть, сегодня вообще первый случай, когда мне в дождь придется начинать новое дело.

Жерло метро всасывало в себя людской поток, как сливное отверстие раковины втягивает воду. Час пик. Толкотня. Как-то я отвык от этого. Шесть лет в горах, почти безвылазно, перестраивают восприятие на другой лад, так что городская суета начинает напрягать в высшей степени, вызывая беспричинные приступы паранойи. Особенно плохо бывает в метро. И дело вовсе не в клаустрофобии, я ею никогда не страдал, а в невольном перемалывании бродящих в толпе эмоций. Негативные это эмоции, вот в чем дело. Чаще всего раздражение — это днем, в давке, особенно на кольцевой ветке. Вечерами, когда почти пусто, — страх или беспокойство. В праздники или в дни футбольных матчей — пьяный кураж. И всегда — ощущение несбывшихся надежд, невыполненных желаний, ощущение бесцельно пробегающих дней.

Я влился в поток и опустил воротник плаща. Мокрая лестница, прозрачные двери, сверху донизу оклеенные рекламными стикерами. Запах горячей слоеной выпечки — это из притулившегося в переходе киоска. Каждый такой пирожок по девять рублей, я знаю, но у меня в кармане завалялась только одна десятирублевая монета и проходка в метро. Все, что осталось от положенного по увольнению пособия. В принципе эту монету можно было потратить, поскольку Гришка, старый приятель, клялся, что если меня возьмут на работу по его рекомендации, то сегодня же я получу подъемные в счет будущей зарплаты. Но вот это «если» не давало мне покоя, поскольку если ничего не получится, то надо будет возвращаться домой, купив билет в метро за семь рублей. Ни на пирожок, ни на сигареты тогда точно не хватит. Дома же еще в достатке гречневой крупы, так что пирожок можно с полным основанием считать блажью.

В общем, эта поездка была для меня довольно рискованной, несмотря на заверения Гриши. Я невольно усмехнулся этим мыслям.

«Дожил, — подумал я, продираясь через турникет к платформе. — Ну и укатала меня гражданская жизнь! Четыре месяца назад под минометным обстрелом скакал, а теперь на работу устраиваться рискованно».

Однако все обстояло именно так. Три месяца в госпитале и месяц почти безвылазно дома превратили меня совсем не в того, кем я был в отряде. На госпитальной койке я вдруг понял, что моя жизнь, скорее всего, имеет еще какую-то ценность, кроме заявленной Уставом и командирами. Сначала мне трудно было об этом думать, но, глядя в экран телевизора и читая газетные статьи, я очень быстро понял, что Родины, собственно говоря, никакой и нет. Точнее, физически она есть — пространство от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, — но вот в сакральном понимании — фикция. Все это физическое пространство на поверку принадлежало не тем, кто сейчас толпился вокруг меня на платформе метро, а совсем другим людям, чьи лица мы никогда не видим за темными стеклами «Мерседесов» с мигалками. Причем Родина принадлежала им вполне реально, их владение ею было подтверждено финансовыми и юридическими документами. Эти люди могли строить на ней, продавать ее как целиком, так и по частям, извлекать из нее прибыль, писать и переписывать ее законы, не подчиняться им, отдыхать в лучших ее местах, недоступных тем, кто защищает ее границы с автоматом и снайперкой в руках.

Вообще-то насчет автомата и снайперки я погорячился, конечно. Это сразу по выходе из госпиталя я так думал, но потом, когда город начал меня в себя вбирать, я увидел, что за Родину каждый день борются миллионы людей, даже не думающих об этом. Они ходят на заводы и фабрики, стоят за прилавками, водят такси и делают для Родины огромное количество других каждодневных подвигов. Но она им все равно не принадлежит. Они ей принадлежат, а она им нет. Такая вот математика.

И вот тогда я впервые испугался по-настоящему. Так, как не боялся под огнем крупнокалиберных пулеметов, хотя это тоже не для слабонервных времяпрепровождение. Я понял, что, если бы меня убили тогда, это было бы самой большой глупостью, какую можно вообразить. Не глупо получить ножом в печень во время драки с грабителями, отбирающими последние деньги у матери троих детей. А вот погибнуть в бою, отстаивая чужую собственность, из которой кто-то другой извлекает прибыль, — глупо до невозможности. Это все равно что пытаться ценой собственной жизни остановить разборки между двумя городскими бандами, начавшими перестрелку из-за вопроса, кому снимать дань с казино. В общем, разница между казино и Родиной стерлась в ноль — и то и другое теперь было полноправной чужой собственностью. Только дань у владельцев Родины называлась не данью, а налогами, но сути это не меняло — все равно процент от прибыли.

Причем мне обидно было не столько за себя, сколько за деда — морского пехотинца, раненного во время керченского десанта. Я-то хоть деньги получал, пусть и скромные, от владельцев Родины, а он бил фашистов и победил, отстоял Родину совершенно бесплатно. Для Березовского отстоял, для Ходорковского и нефтегазовых корпораций. Они ею попользовались как следует, отстроились за границей, кого-то из них посадили, кого-то нет, а смысл все равно остался прежним. Просто придут другие владельцы, повыжимают из Родины еще по капле, может быть, некоторых из них тоже посадят.

И что самое удивительное, я понимал, что это нормально, что иначе никогда не было и никогда не будет. Одни владеют собственностью, другие на ней работают за скромную плату. И при первобытном строе так было, и при рабовладельческом, и при феодализме ничего в этом плане не изменилось, и при капитализме, и при социализме, и при нынешней демократии. Более того, я уверен, что и при коммунизме было бы точно так же. Весь мир принадлежит очень малому количеству людей, а остальные на них работают. И никакими бунтами, никакими революциями изменить ничего нельзя, а можно лишь поменять горстку одних владельцев на горстку других. Ну не может народ ничем владеть, что бы об этом ни говорили. А потому воевать народу нет никакого смысла — разве только за деньги.

Поэтому я и голосовал за Путина, когда его выбирали на второй срок. Многие обещали сделать профессиональную армию, но он первым сделал в этом направлении реальные шаги. Это было достойно как минимум уважения — не отбирать чужую кровь, а покупать ее.

Однако, кроме этого выбора, я сделал для себя и другие. После всех своих войн я начал последнюю — войну с иллюзиями, превращающими людей в быдло. Я вычленял вирусы заблуждений, рассаживаемые средствами массовой информации и народными слухами, препарировал их, пытался понять, как они работают, на каких низменных чувствах играют и кому они выгодны.

Я выбрал цель. Нет, этой целью не были газеты или телекомпании. Я слишком хорошо умел убивать людей, чтобы опускаться до терроризма. Терроризм — оружие трусов, а я себя таковым не считал. Моей целью стали иллюзии сами по себе, а не те люди, кто придумывает их и распространяет.

Я выбрал оружие. Не снайперскую винтовку, с которой неплохо умел обращаться, а отказ от иллюзий. Для себя самого. Никому другому я навязывать ничего не собирался, даже пропагандировать свои идеи мне бы в голову не пришло. В общем, я не хотел никого освобождать от иллюзий, я просто решил обороняться от них сам, не пускать их к себе в голову, отказываться от взгляда на жизнь, к которому они подталкивают, — и все.

За несколько недель, проведенных в городе после госпиталя, я понял, что не ошибся ни в выборе цели, ни в выборе средств. Были и первые победы. К примеру, я выследил одну пронырливую идейку, проползающую в умы из рекламных роликов, отыскал в себе ее следы, поймал за хвост и навсегда вышвырнул из головы. Это была иллюзия того, что быть бедным хорошо, а богатым — стыдно.

«Говорят, что они крепко стоят на ногах, — говорил рекламный диктор за кадром, пока на экране переходили дорогу мелкие клерки какого-то крупного коммерческого учреждения, — и нам до них никогда не подняться. Но это только кажется».

Далее камера начинала двигаться вперед, менеджеры разбегались, а на экране появлялся логотип «Лада». Такая вот дурь. Как будто обладать наспех свинченной пьяными слесарями «Ладой» было куда более почетно, чем работать мелким менеджером в крупном коммерческом учреждении.

Я знал, что этой иллюзией поражено большинство населения нашей необъятной страны, покупающего отечественные сигареты потому, что это якобы патриотично. «Мальборо», мол, пусть буржуи курят. Хотя стоит глянуть на боковинку «Золотой Явы», чтобы найти там торговую марку истинного производителя — того же самого, что и у «Мальборо», кстати. «Ява», конечно, дешевле, но не потому, что отечественная, а потому, что американцы набивают ее коровьим дерьмом вместо табака.

То же и с пивными брендами, которые все без исключения принадлежат западному капиталу. Однако, зная, сколько людей находится под властью этих иллюзий, я не собирался проповедовать отказ от них. Это была моя война, и ничья больше. Я хотел хоть раз повоевать сам за себя, а не за кого-то другого. И чем дальше, тем больше мне это нравилось.

Убив в себе первую иллюзию, я понял, что в богатстве нет ничего постыдного. Напротив, богатство есть мера человеческого достоинства — во сколько каждый сам себя ценит. А если так, то любой честный способ заработка хорош. То есть быть водителем «Мерседеса» и получать пятьсот долларов в месяц ничуть не хуже, а даже лучше, чем с теми же навыками развозить пиццу на раздолбанной «Ладе» за сто пятьдесят. И если ты зарабатываешь мало, то это повод для поиска новой работы, а не для гордости.

Правда, в этом поиске мне поначалу не очень везло. Бывшему армейскому капитану, уволенному по состоянию здоровья после ранения, не так легко устроиться на гражданке, как можно подумать. В серьезные охранные фирмы не берут по многим причинам. Во-первых, твой боевой навык там никому не нужен. Здесь город, а не чеченские горы. Во-вторых, здесь важен высокий рост и внушительный вес, дистанционно убеждающий потенциального злоумышленника, что с таким громилой лучше не связываться. Даже если громила на ногах едва держится. Я же ни ростом, ни весом похвастаться не мог — снайперу это ни к чему, только мешают забираться на высокие огневые точки и таскать с собой снаряжение.

Так что меня и без ранения в охранной фирме не очень ждали, а уж с двумя минометными осколками в животе — так и вовсе. С другой стороны, на войне чему только не научишься — я и машину неплохо водил, и по части механики руки были под инструмент заточены. Но главное, что на войне вылетает из тебя напрочь, — это трусость. В общем, я готов был взяться за любую работу — знал, что получится. Научиться можно чему угодно, был бы спрос на работу.

А недавно Гриша, мы с ним еще в школьные годы вместе в фотокружке занимались, звонит, говорит, что им в фирму нужен водитель на «Мерседес» за полтысячи долларов в месяц. Вообще-то на «мерсе» я не ездил даже справа, но чем не машина? Разберусь.

Поезд подземки с грохотом мчался во тьме тоннелей, за стеклами пролетали трассирующие очереди фонарей. Окружающие люди, находясь по сути в одном вагоне, пребывали тем не менее в разных мирах, чаще всего не замечая друг друга, разве что если кто-нибудь на ногу другому наступит. Многие читали книжки в мягких обложках, желая хоть на время поездки очутиться в веселых мирах, созданных мастерицами иронических детективов. Иногда я видел в руках любовные романы — по большей части у дам, во всех отношениях небогатых и чаще всего немолодых. Молодые люди предпочитали отправляться в фантастические миры, где из-за спины главного героя можно было подглядеть, как тот дерется с инопланетянами или собирает эльфов в поход против гоблинов. Иногда можно было заметить в толпе обложку какой-нибудь распиаренной псевдо эзотерики вроде Пауло Коэльо. Однако подавляющее число пассажиров метро предпочитало газеты. Есть в нашем народе какое-то неизбывное доверие к печатному слову. И многие верят, что в газетах пишут правду. Ну, хотя бы в некоторых рубриках. Хотя бы иногда.

Под землей расстояние между станциями кажется больше, чем когда поднимаешься на поверхность. Никак не могу понять, отчего возникает такая иллюзия. В центре от входа на одну станцию видно следующую, а ехать — минут пять, а то и десять. Не может же поезд ехать медленнее, чем идет пешеход! Но сейчас у меня не было настроения разбираться в этом.

На Пушкинской я пересел на другую ветку и отправился дальше, в те места, где бывал крайне редко. Чем дальше от центра, тем проще убранство станций, тем меньше в них навязчивого пафоса сталинской эпохи. Стоя без дела в вагоне, я невольно вспоминал сон, в котором меня пронзили иглы «ежа». Довольно глупо получилось. Однако, пытаясь понять, как следовало поступить в таком случае, я не мог найти однозначно верного решения. Лучшим выходом было кинуться под броню, но я ведь не один вылез. Тогда бы убило всех. Всех, кроме меня. А так меня одного, поскольку я был к бомбочке ближе всех.

Я усмехнулся, поняв, что сегодняшняя моя гибель впервые была не поражением, а победой. Пожалуй, в снах я добился определенных боевых успехов, чего про реальность пока не скажешь.

На станции «Октябрьское поле» я выбрался на поверхность и присел на парапет под навесом, ожидая приятеля. Судя по времени, он должен был явиться минут через десять. Дождь продолжал крапать, Москва поросла грибами — полосатыми, черными и клетчатыми грибами зонтов. Иногда попадались яркие, флюоресцирующие шляпки молодежных зонтиков. Я невольно вспомнил дождь из сна. Странно, но в таких снах мне постоянно хотелось курить, однако непрерывные потоки воды с неба начисто исключали такую возможность. Иногда мне приходила мысль забраться внутрь БТРа или хотя бы под днище на стоянке, чтобы покурить, пользуясь укрытием. Но даже в самом начале сна пачка сигарет в кармане оказывалась насквозь промокшей.

Поначалу я думал, что можно сосредоточиться на том, что во сне сигареты должны оказаться в герметичном портсигаре, мол, так и будет. Ан нет. Моя начальная экипировка всегда была одинаковой. Менялся состав команды, причем помимо моего желания, менялось количество бронетехники, иногда присоединялась авиация, но лично я всегда оказывался во сне в камуфляже, с тяжелой снайперкой калибра 12.7 миллиметров, с пистолетом «АПС» в пластиковой кобуре и с пачкой промокшей «Золотой Явы» в кармане. Причем, что характерно, на войне я камуфляж почти никогда не носил, у нашего подразделения была черная форма, вроде той, какую в советские времена носила морская пехота. Что же касается снайперки и «стечкина», то это и впрямь было оружие, которым я действовал в реальных боях. А вот с «Явой» промашка. Я ее бросил курить еще в госпитале, перейдя на пусть и более дорогой, но куда более приличный «Честер».

В назначенное время Гриша не пришел. Честно говоря, этот факт нагнал на меня такую волну уныния, которую можно было сравнить с девятым валом на одноименной картине Айвазовского. Холодную, тяжелую волну безысходности. Хоть вой. Если быть точным, то это был мой единственный шанс устроиться на работу. А так… Бутылки, что ли, начать по помойкам выискивать?

Собрав волю в кулак, я спустился под землю в надежде выклянчить у кого-нибудь один звонок по таксофонной карте. Это было стыдно, но я хотел выяснить у Гриши, в чем дело. Пристроившись у лотка с книжной продукцией, я принялся высматривать кандидата. В основном люди звонили занятые, спешащие, говорили урывками, телеграфными кодами, бросали трубки, взбегали по лестнице наверх. Их место занимали другие, точно такие же. Лишь минут через пятнадцать я заметил крупную грубоватую девушку лет двадцати пяти. На ней были зеленые вельветовые брюки, оранжевый свитер крупной вязки и рыжая куртка-ветровка чуть короче свитера. Она несколько раз набрала номер, но на том конце, по всей видимости, было занято, поэтому она отошла от таксофона в надежде повторить звонок через некоторое время. Для меня это был идеальный вариант.

— Девушка, — шагнул я к ней. — Позвольте, пожалуйста, сделать один звонок по вашей карте.

Она оглядела меня с глубоким непониманием того, почему я не могу купить карту всего за тридцать пять рублей. Ей было проще протянуть мне свою, чем напрягаться и думать об этом.

— Спасибо. — Я улыбнулся и поспешил к таксофону.

Набрав Гришин мобильник, я услышал голос электрической женщины, который сообщил мне, что телефон абонента выключен или находится вне зоны досягаемости. Со вздохом я вынул карту и вернул хозяйке. Оставалось только спуститься еще глубже в метро, но девушка неожиданно меня окликнула.

— Извините, — она посмотрела мне прямо в глаза. — Можно задать вам вопрос?

— Пожалуйста. — Я пожал плечами.

— Почему вы попросили у меня карту?

То ли непонимание моих действий всерьез поставило ее в тупик, то ли, что показалось мне более вероятным, она решила как-то меня использовать. Можно было, конечно, отмахнуться и идти куда шел, но она меня выручила, и не хотелось ее обижать. Хотя была и еще одна причина, по которой я ей ответил. Более веская, если честно. Нет, не то чтобы я намеревался с ней флиртовать, этого и в мыслях не было — ну, не в моем вкусе девушка. Хотя какой к черту вкус после многомесячного одиночества? Короче, я помимо воли ей ответил:

— У меня нет денег, а надо было сделать важный звонок.

— Даже пятидесяти рублей нет?

Я не смог уловить, какой огонек блеснул в ее глазах, но это была какая-то яркая эмоция.

— Даже пятидесяти.

— А хотите заработать?

У меня екнуло сердце. Вообще-то на такие предложения лучше сразу отвечать отказом. Не то что у меня был горький опыт, но, исходя из банального здравого смысла, следовало, что это какая-то разводка. Просто потому, что для удачи слишком ярко. Она редко так вот, открыто, идет к тебе в руки. Куда чаще под удачу маскируются махинации нечестных людей.

С другой стороны, терять мне было нечего, что с меня можно взять? Развести на десять рублей? Вряд ли кто-то станет тратить время на это, да к тому же, именно в случае со мной, могут возникнуть проблемы. Просто в силу специфики моей бывшей профессии.

— Хочу, — ответил я.

— Тогда давайте поднимемся, сядем в кафе, и я вам объясню, в чем суть дела.

— А здесь нельзя? — Идея с кафе мне очень не понравилась.

— Ну… Как-то странно здесь говорить о делах.

«Разводка, — уверенно подумал я. — Наверное, у нее в том кафе есть возможность поставить клиента на счет. Тут уж не будет разницы, есть у меня с собой деньги или нет. С ментами все равно будут проблемы, а мне они сейчас не нужны».

— Нет, — покачал я головой. — Извините, но ни в какое кафе я не пойду. И на такси никуда не поеду. Своих денег у меня нет, а в долг у вас я ничего брать не буду. Простите мне такую невежливость?

— Прощу, — усмехнулась незнакомка. — Если честно, то я сама круто попала и мне нужен помощник, чтобы сохранить лицо.

— И вы мне за это заплатите?

— Нет, конечно. У меня у самой голяк. Но я пашу на фирму, которая лепит рекламу.

— И что?

Ее сленг начал меня напрягать. На мой взгляд, у девушки язык должен быть поблагозвучнее.

— Им нужна модель.

Я чуть не расхохотался.

— Кто, извините?

— Модель для фотографии. Нужно сделать рекламу одеколона в журнал.

Больше всего меня поразило, с каким честным видом милая девушка лепит подобную чушь. Ну ладно, пусть твоя профессия разводить лохов, но нельзя ведь держать людей совсем за дебилов! Хотя, если такие приемы прижились, значит, на то есть причины. Огромное число людей играют во всевозможные лотереи, надеются на удачу с игровым автоматом, участвуют в различных газетных конкурсах, на полном серьезе надеясь получить больше, чем вложили, хотя рассчитывать на это может только полный дебил. Системы разные разрабатывают…

— Нет, спасибо, — я развел руками в извиняющем жесте. — Поищите кого-нибудь другого, ладно?

— Черт! — психанула незнакомка, зло засовывая карту в карман. — Что за день у меня сегодня?

Не обращая на меня больше внимания, она снова подошла к таксофону и, прижав трубку к уху, нервно застучала по кнопкам. Это меня остановило. Ее нервность как-то не вязалась с моей теорией. Или девочка очень хорошая актриса, что в общем-то не редкость среди разводчиков, или у нее действительно неприятности. Если вероятность второго хотя бы процентов пять, то я козлом буду, если не помогу. Она-то ведь мне карту дала, когда мне было надо.

Наконец незнакомка дозвонилась, но радость, мелькнувшая на ее лице, была недолгой. Поговорив меньше полминуты, он снова чертыхнулась себе под нос и повесила трубку.

Оставаясь в сомнениях, я прикинул возможные последствия, вздохнул и шагнул к ней.

— Я решил вам помочь, — сказал я, глядя ей в глаза.

— Вот как? — в глазах ее снова разгорелся огонек.

— Да. Идемте в кафе или куда там.

Она секунду не сводила с меня взгляда, словно пытаясь понять, почему я передумал. Затем кивнула.

— Ладно, в кафе. И не грузитесь вы так! Ничего ужасного я вам не предложу.

Мы поднялись наверх и устроились в простеньком кафе, расположенном между «Ростиксом» и пивнушкой. В общем, заведение для людей, не обремененных лишними средствами.

— Меня зовут Катя, — сообщила девушка, усаживаясь за круглый столик из зеленого пластика.

Я повесил плащ на стоящую рядом вешалку, стесняясь потертых серых брюк и оттянутого черного свитера. Однако оставаться в мокром плаще мне показалось в высшей степени неудобным.

— А меня Александр, — назвал я свое настоящее имя. — Можно, конечно, Саша. И давайте на «ты», ладно? Не такой я старый.

Катя глянула на меня чуть искоса, словно оценивая, не начал ли я ее клеить. Именно этот взгляд окончательно меня успокоил. Разводчице было бы без разницы, точнее, мой сексуальный интерес она бы использовала в собственных целях. А эту напрягло. Возможно, ей действительно нужна была только моя помощь.

— Ну, фишка тут вот в чем, — не очень уверенно начала она. — Я недавно устроилась в рекламную фирму. Ну, там ролики всякие лепим, делаем фотосессии для журналов, озвучку для телерекламы… У меня только кончился испытательный срок, в этом месяце мне должны дать первую зарплату. Но сегодня получился крупный облом. Мне надо было договориться с Аликом, одним артистом, о проведении фотосессии, а у него аппендицит. Словно специально. Еле дозвонилась, все занято, занято, а потом его сожитель говорит, что у Алика аппендицит.

Про аппендицит она сказала таким голоском, каким пародисты копируют геев. Я усмехнулся. Мне не приходилось лично сталкиваться с представителями сексменьшинств, но мысль о том, как именно они предаются любовным утехам, вызывала во мне невольное отвращение.

— В общем, Алика увезли на «скорой», — со вздохом продолжила Катя.

— И что в этом страшного? Твоей-то вины нет, так чего беспокоиться?

Подошла официантка. Катя заказала себе чай и пирожное, а мне просто чай. Хотя от пирожного за чужой счет, пусть и за счет дамы, я бы сейчас не отказался. Какое к чертям рыцарство на пустой желудок? Гречка не в счет, она из меня скоро сыпаться начнет. В чистом, не переваренном виде.

— Да я грузанулась, то никакого аппендицита у Алика нет, — вздохнула Катя. — Этот форс-мажор может быть чистым палевом.

— Чем? — Дешифратор сленга в моей голове начал давать сбои.

— Ну, проверкой для меня. Понимаешь, наш босс, Веничка-Ирокез, постоянно втирает о необходимости проявления инициативы в разумных пределах.

— Он, случайно, не служил офицером? — спросил я с усмешкой, вспоминая речи нашего майора.

— Как ты догадался? — она усмехнулась, поднимая чашку к губам. — Да, он вроде был штабником. Кто-то гнал, что даже в Чечне.

— У меня есть опыт общения с армейскими офицерами, — сказал я.

После выяснения боевого прошлого Венички-Ирокеза мысль о подставе с целью проверки не казалась такой уж глупой. Еще во времена срочной службы был у нас замполит, который страсть как любил проверять караулы скрытым порядком. Не любили его люто. Правда, одна из таких проверок для замполита закончилась плачевно. При попытке проникнуть в караульное помещение незамеченным он был задержан караульным бодрствующей смены Аленом Тартлайном, эстонцем. В память об этом инциденте у подполковника прибавился внушительный синяк под глазом, убавилось зубов, а после взыскания командующего еще и звездочек на погонах.

— Веничка все время парит народ, мол, сотрудник должен не просто пахать и получать зарплату, а инициативно реагировать на изменения обстановки с целью увеличения прибыли предприятия. В общем, он мог запросто позвонить Алику раньше меня и сказать, чтобы тот отмазался аппендицитом.

— А смысл?

— Ну как же! Посмотреть, как я выкручусь.

Она достала пачку «Винстона» и одноразовую зажигалку. Закурила.

— Понятно, — я вздохнул, вбирая ноздрями табачный дым.

Курить хотелось до одури, но стрелять у девушки было для меня табу. Пирожное вот запросто, а сигарету — никак.

— Угощайся. — Она заметила выражение моего лица.

Я взял сигарету и прикурил. Черт возьми! Какое же удовольствие может иногда доставлять дурная привычка! Привычка, которую почти не замечаешь, когда есть сигареты, или которая раздражает, когда куришь слишком много.

— Короче, Ирокез мог устроить мне испытание — смогу я найти замену Алику или нет.

— И ты решила подобрать на улице первого встречного?

— Не первого. У Алика очень фактурная внешность. Он такой, знаешь, мужественный педрилка. Ну, это трудно объяснить. Короче, в основном если мужественные, то отвратительные мужланы. Волосатые и заскорузлые. А педрилки чаще всего чересчур смазливые. Серединка же бывает крайне редко.

— Хочешь сказать, что я похож на этого Алика?

— Да нет, не грузись! Но в тебе есть та же самая фишка. Ты не качок, но в выражении лица есть что-то боевитое. Как будто ты кого-то убил, а тебе за это ничего не было.

«Она что, психолог по образованию?» — с удивлением подумал я.

— Я такие вещи вижу, меня за это в фирму и взяли. Еще у меня хорошо получается фокус-группы формировать. Короче, психологическое образование, пусть и неоконченное, даром не пропадает.

«Ну, ничего себе! — такого поворота я не ожидал. — Психолог с такой манерой изъясняться — перебор».

— А почему неоконченное?

— Да так, — Катя махнула дымящейся сигаретой — По финансовым соображениям. Ну что, поедешь сниматься?

— Вообще-то это бред. Ну какая из меня модель? Рожа осунувшаяся, патлы нечесаные. Грима тонна уйдет, не позорься. Скажи, что у Алика аппендицит,

— Ну да. За сессию фотографу заплачено, за аренду студии тоже, визажисты сидят на стреме, и им тоже уплачено за день… А я приеду и скажу, что облом. Уволят к чертям под горячую руку.

Вообще-то она была права, а мне поехать ничего не стоило.

— Если не веришь, что я из фирмы, вот визитка. — Катя протянула мне картонный прямоугольник.

Конечно, наклепать сотню визиток с данными хоть старшего курьера «Лукойла» стоило немного. Но что-то трогательное было в том, как Катя попросила помощи. Было в ней что-то от опустившегося боевого офицера, у которого нет денег на таксофонную карточку. Потенциал в ней был, вот что мне показалось. И жалко было ей отказать. В конце концов я психанул сам на себя.

«Ты превращаешься в урода, — шепнул мне внутренний голос. — Совсем недавно ты рисковал жизнью всего за триста долларов в месяц, а теперь сдрейфил откликнуться на просьбу девушки? Это что, страшнее, чем лететь на вертолете по ущелью под прицелом зенитных ракет?»

Я сунул визитку в карман. Не знаю, что побудило меня это сделать. Если быть до конца честным, то, скорее всего, наличие среди прочих атрибутов еще и домашнего телефона. Хотя это вряд ли было осознанно — у меня и мысли не было по нему звонить. Хотя нет, вру. Была мысль. И состояла она в том, что если я Катю выручу, то она в какой-то мере будет мне обязана, а значит, позвони я ей, она, может, и не откажется провести со мной вечерок, сходить в кино или что-нибудь в этом роде. Конечно, сейчас у меня не было ни на вечерок, ни на кино, но я очень надеялся как можно быстрее изменить ситуацию.

— Едем, — кивнул я.

Мы допили чай, после чего новая знакомая заплатила по счету, а затем убедила меня ехать на такси, а не на метро.

— Во-первых, мы спешим, — говорила она, стоя у края дороги с поднятой рукой. — Во-вторых, деньги на такси мне выдают на работе. Можно, конечно, схалтурить, поехать в подземке, но после такого испытания работать можно только на заводе. Творческую жилку метро слизывает без остатка.

Надо признать, что во многом я был с ней согласен, а предложение ехать на метро было с моей стороны не более чем демонстрацией нежелания пользоваться ее деньгами. Правда, эта игра уже начинала меня утомлять. В конце концов, она сама за меня платила, а человек не будет этого делать, если ему невыгодно. Лишать же ее выгоды в мои планы совершенно не входило. Интересно, какую заковыристую философию можно придумать, чтобы оправдать отсутствие денег в кармане. Я вспомнил рекламу «Лады» и отметил, что это как раз и есть частный случай такой философии, мол, если не могу купить нормальную машину, надо внушить себе и другим, что «Лада» ничем не хуже «мерса», а по некоторым параметрам лучше. Ценой, например. При этом опускается тот факт, что для своего качества «Лада» жутко дорогая машина — ей красная цена в базарный день тысячи четыре, а продают ее за все шесть. Такая вот арифметика.

Вскоре Катя поймала машину — видавшую виды «Вольво». Мне предложила занять место на заднем сиденье, а сама устроилась спереди, рядом с водителем.

— На улицу Вильгельма Пика, — назвала она адрес. — К северному входу ВВЦ.

Конечно, ехать на машине было куда приятнее, чем в вагоне метро, я немного расслабился, откинулся на спинку сиденья и любовался видами через окно.

Несмотря на дождь, Москва выглядела празднично, но я знал, что это просто от непривычки путешествовать по поверхности. Сверху Москва воспринимается совершенно иначе, нежели из-под земли. Для пассажиров метро она имеет вид окрестностей разных станций, а для тех, кто ездит в машинах, город приобретает некую целостность. Причем это имеет не столько географическое, сколько психологическое значение. Начиная воспринимать цельность города, ощущаешь цельность мира вообще, поскольку для жителя мегаполиса город представляет собой если не весь мир, то огромную, а главное — постоянную его часть. Гриша, к примеру, похвастался, что, как купил машину, сразу пошел в гору. Для меня в этом не было ничего удивительного, хуже было то, что и сукой он тоже стал, причем редкостной. Ну зачем выключать мобилу? Неужели трудно ответить по-человечески, что нет, дескать, возможности устроить на работу. Я бы понял. А если бы сразу не выделывался, если бы честно признал, что на его мнение там не сильно опираются, я бы вообще не выезжал из дома и не тратил бы проходку в метро, правда, тогда мне бы не выпал шанс немного подзаработать.

Когда водитель нас довез и мы выбрались из машины, я запоздало спросил:

— Кать, а сколько за это платят? Ну, за съемку в рекламе?

Честно говоря, я не имел ни малейшего представления о расценках в этом бизнесе. Судя по журнальным статьям, модели получали очень много, ездили на лимузинах и жили в шикарных квартирах. Однако я отдавал себе отчет в том, что за разовую работу никаких головокружительных гонораров не будет. Дадут Долларов триста — и то хорошо.

— Ну, обычно башляют тысячу, — ответила она. — Иногда бывает и полторы, если поработаешь хорошо. Это только кажется, что работа легкая, а на самом деле не такой уж и сахар. Лампы шпарят в лицо, жарища, грима на лице вот такой слой. — Она широко развела пальцы.

«Ничего себе! — думал я между тем. — Тысяча баксов! Да на войне мне за три месяца столько не прилетало!»

Однако что-то меня насторожило, то есть тысяча долларов соответствовала моим представлениям о заработках в рекламном бизнесе, но такая сумма была все же великоватой для первого встречного. Отсюда можно было предположить другие единицы измерения этой тысячи, а именно — рубли. Тогда получалось до неприличия мало,

Если так, то схема разводки у меня более или менее вырисовывалась. Получалось, что меня хотели развести не на деньги, а на бесплатную работу. Не совсем, конечно, бесплатную, но стоящую значительно больше, чем за нее собирались платить. И Катя в таком случае выполняла те функции, которые я ей с самого начала приписал, — она искала и привозила лохов. В данном случае меня. Наконец до меня дошло, что именно не стыковалось в истории моей нанимательницы. Ну на кой черт надо было ехать к этому Алику? Его что, нельзя было вызвать на студию по телефону? Вообще дураком надо быть, чтобы попасть на такую удочку.

Ощущать себя лохом было в высшей степени неприятно. Но здесь была не война, здесь были совершенно другие условия, здесь сила, ловкость и боевые навыки, по сути, не значили вообще ничего, зато на первый план выходили хитрость, умение пользоваться чужими слабостями и знание расстановки сил. В общем, тоже боевые навыки, но несколько иного порядка.

С другой стороны, даже поняв суть разводки, я не собирался уходить. В моем нынешнем положении и тысяча рублей здорово бы меня поддержала. Короче, условия мне подходили в любом случае, так что я решил не уточнять, в рублях или в долларах измеряла гонорар Катя. Еще я подумал, что она, скорее всего, получает проценты от такой вербовки.

Фирма оказалась в здании киностудии имени Горького. На вахте охранник осмотрел мой паспорт и записал в журнал посещений. Катю он хоть и знал в лицо, но пропуск посмотрел. Через минуту мы уже спускались по лестнице в подвал. Пахло сыростью, снизу доносились гулкие голоса.

— Мы тут арендуем помещение для студии, — на ходу объясняла Катя. — Ну, в смысле Ирокез с командой.

— Помещение студии, где снимают рекламу, я представлял себе более презентабельным.

— На основании чего? — усмехнулась моя новая знакомая.

Этот вопрос поставил меня в тупик. А действительно, на основании чего люди делают заключения о том, чего никогда не видели? Получают информацию от знакомых? Нет, среди моих приятелей не было никого, кто бы работал в рекламном бизнесе. Из газет? Но я не мог вспомнить, чтобы читал статью о чем-то подобном. В конце концов, мне пришло в голову, что существует такой источник информации, как усредненное общественное мнение. Тысячи людей что-то видят, что-то слышат, с кем-то знакомы, затем они передают чуть искаженную информацию другим, она распространяется все дальше и дальше, все более искажаясь. Однако когда на ее пути встречается знающий человек, он корректирует информацию, вследствие чего искажения усредняются и, в конце концов, не превышают каких-то предельных значений. В результате получалось, что чем больше в обществе людей, обладающих достоверной информацией о чем-либо, тем более точным на этот счет можно считать общественное мнение. А сколько людей, в процентном отношении, задействовано в производстве телевизионной или журнальной рекламы? Единицы, если сравнивать с общей людской массой в Москве. А если по России смотреть, так эта цифра вообще исчезающе мала. Так откуда же взяться достоверной информации? Правда, все равно я не думал, что ролики о шикарных яхтах и дорогих машинах клепают в каком-то сыром подвале.

Тут меня осенило,

«Так вот откуда в общественном сознании мнение о рекламном бизнесе! — подумал я. — Из самой рекламы! Если загорелые модели пьют дорогое пиво на шикарной яхте, значит, и в реальности жизнь у них не менее шикарная. Человек рефлекторно верит движущемуся изображению, вот в чем дело».

Довольный догадкой, я догнал Катеньку в коридоре. Там, кстати, было не так убого, как на лестнице. А студия, куда мы попали, еще более соответствовала моим представлениям. Там были дорогие, как я думал, осветительные прожектора, белые экраны и штативы. На кожаном диване сидели трое тощих парней в кричащих нарядах и девушка возраста Кати. Она хмуро курила, стряхивая пепел в переполненную пепельницу. Макияж на ее лице показался мне ужасным — темно-коричневые тени над глазами, яркая помада, откровенно накладные ресницы и румяна как у царевны Несмеяны. Прическа тоже та еще — всклоченные крысиные хвостики, намазанные гелем для сохранения отвратительной формы. Мало того, волосы были неравномерно выкрашены в синий цвет. Рядом на столике валялись три пустые пачки от сигарет «Парламент» и пластиковая бутылка с остатками «Спрайта».

— О! Явилась! — Увидев Катю, Несмеяна вскочила с дивана. — А где Алик? И что это за хмырь с тобой?

— У Алика аппендицит.

— Очень вовремя. Ты этого типа вместо Алика притащила? В каком бомжовнике ты его выцепила? Мля, ну и прическа…

Она подошла ко мне и бесцеремонно ухватила за волосы, словно пробуя их на прочность. Я был так шокирован, что вообще не отреагировал.

— На хер… — Несмеяна безнадежно махнула рукой и снова уселась на диван. — Я с такими волосами работать не буду. Сейчас Веник придет, будешь с ним объясняться.

Один из парней наблюдал за мной искоса, стараясь явно не показывать интерес. Заметив мой взгляд, он нарочито отвернулся, и воцарилась тишина.

Я стоял, совершенно не представляя, как поступить в столь по-идиотски сложившейся ситуации. Вообще-то самым разумным было просто развернуться и уйти, не обращая ни на кого внимания, но два соображения меня останавливали.

Во-первых, я не терял надежды получить свои деньги. Точнее, не просто получить, а честно их отработать. Мне казалось, что Катенька заслуживает во много раз большего доверия, нежели раскрашенная и расфуфыренная Несмеяна. Ну и что, если она недовольна? Приедет Веник-Ирокез и все расставит по местам.

Во-вторых… Это не так просто понять гражданским, но не уходил я еще потому, что не получил на это команду. Смешно? Мне не очень. Когда от правильных действий командира зависит и его, и твоя шкура, когда он с десяток раз вытягивал твою задницу из зубов смерти, способность подчиняться у тебя прорастает в спинной мозг, закрепляется там и руководит тобой, как некий модуль, влияние которого не обойти.

Ну, не то чтобы я вообще не мог шагу ступить без команды, как дрессированная собака, но, попадая в ситуацию, когда мои отношения с человеком складываются на основе некоторой иерархии, я невольно, не особенно отдавая в этом отчет, начинаю им либо командовать, либо ждать от него команды. Отстроиться от такого поведения не так просто, если раньше от этого впрямую зависела твоя жизнь. В общем, раз Катя меня сюда привела, то она должна была меня и отпустить. Или пресловутый Веник, которому, с ее же собственных слов, она подчинялась.

В результате минуты три я стоял, как столб, в полном молчании. Кроме Кати, на меня никто не обращал внимания, а ей, я видел, было неловко. Поэтому я тоже молчал, чтобы не подливать масла в огонь. Наконец у Несмеяны заиграла мобила.

— Это Веник, — буркнула она, глянув на экран. Затем приложила трубку к уху и сказала: — Да. Катя пришла. Нет, без Алика. Привела какого-то… с жуткими волосами. Хорошо. — Она отключила телефон и повесила в футляр на поясе. — Держитесь, — Несмеяна нехорошо усмехнулась. — Сейчас Веник приедет.

Один из парней протянул руку к пустой сигаретной пачке, потряс ее и тихо ругнулся.

— Не заплатит, — уверенно заявил другой. — На кой черт было вставать в такую рань? Лучше бы я к Бруно на съемки поехал.

— На съем, — усмехнулась парикмахерша-Несмеяна.

— Иди ты, — беззлобно огрызнулся парень.

Они еще переругивались, когда я услышал шаги в коридоре. Даже если бы я не знал, что Веник-Ирокез служил в армии, я бы все равно определил это по походке. Не знаю, мне кажется, что военного офицера или мента можно отличить и в плотной толпе на нудистском пляже. Он шагнул в студию молча, ни с кем не здороваясь, никому не кивнув. Снял кожаный плащ и повесил на вешалку. Волосы его были почти сухими — понятно было, что дождик лишь едва сбрызнул их, пока Веник шел от машины.

— Этот? — спросил он, не глядя на меня.

— Да, — ответила Несмеяна.

— А Катенька что же молчит?

— У Алика аппендицит, — подала голос моя новая знакомая.

— И что?

— Вы же сами учили проявлять разумную инициативу.

— Понятно. Но обратила ли ты внимание, что инициатива в этой фразе стоит на втором месте, а на первом — разумная? Я, знаешь ли, более чем уверен, что тащить в студию бомжа было в высшей степени неразумно. А ты?

— Но мне показалось, что этот человек подойдет не хуже, — попробовала оправдаться Катя.

— Когда кажется, надо креститься, — недобро ухмыльнулся Веник. — Ладно, с тобой мы позже поговорим. А сейчас проводи этого проходимца до выхода. Надеюсь, это не твой знакомый?

— Нет.

— Ну, тогда живо! Я что, должен еще тратить на это драгоценное рабочее время?

Сначала у меня была мысль возмутиться, но потом стало понятно — пустое. Ну что толку вступать в конфликт с человеком, которого я никогда больше не увижу? Да и с Катенькой мы вряд ли встретимся. Она легонько подтолкнула меня, и мы вышли в коридор.

В голове мелькнула странная мысль. Суть ее состояла в том, что иногда реальные события, происходящие вокруг, оказывают на человека меньшее влияние, чем сны. Взять к примеру мои военные приключения в залитом ливнем лесу. От них по крайней мере оставались заметки в тетради, а от этого случая не останется ничего. Я позлюсь немного, но ни Веник, ни Катя не окажут никакого влияния на мою дальнейшую жизнь. Они останутся теми же молекулами, которые хранят память о сновидениях.

— Извини, что все обломилось, — негромко сказала Катя.

— Ладно, — миролюбиво ответил я. — Твоей вины в этом точно нет.

— Если хочешь, можешь взять мои сигареты. Бабла в качестве компенсации не дам. У меня у самой зарплата под угрозой.

Она протянула мне начатую пачку «Винстона», и я решил не корчить из себя черт-те что — взял. На самом деле это было хоть что-то, по крайней мере лишние сутки не придется мучиться без курева. А там поглядим.

— Вообще-то я могу и сам добраться до выхода, — сказал я, подозревая, что Катя предпочла бы поскорее выяснить отношения с Веником.

— Жаль, что так получилось. — Она опустила глаза.

Мы секунду молча простояли на лестнице друг против друга, затем Катя решительно развернулась и сбежала вниз, скрывшись в коридоре. Я усмехнулся и направился к выходу. Однако не успел я добраться до охраняемого вахтером турникета, как меня бесцеремонно поймали за локоть. Я собирался было пустить-таки в ход крепкие армейские выражения, но, обернувшись, увидел перед собой женщину лет пятидесяти. Она была одета вполне прилично, не то что мымра Несмеяна. А может быть, ее одежда была для меня более привычной. Не знаю. Но как бы там ни было, ругаться мне сразу же расхотелось.

— Простите, — она была готова в любой момент снова меня удержать. — Вы кто?

— Меня пригласили на съемки, но я не прошел тест.

— Кто пригласил?

— Катенька. У них студия внизу.

— А… Понятно. Значит, Венику вы не подошли?

— Нет.

В ее устах кличка бывшего офицера прозвучала не очень естественно,

— Замечательно. Тогда я вам предложу работу у нас в студии. У нас расценки выше, да и передача намного солиднее. Зайдете побеседовать с продюсером?

— А деньги сразу дадите? — Мне понравились такие виражи случайностей.

— Если подойдете, то сразу после съемок.

— Ладно, куда идти?

— Сюда. — На этот раз пришлось не спускаться, а подниматься по лестнице. — Меня зовут Зинаида Исайевна. Могу я узнать ваше имя?

— Александр Фролов.

— Москвич?

— Да.

— Кем работаете?

— Никем. Недавно уволился из Вооруженных сил.

— Староваты вы для призывника.

— Я офицер.

— А, извините. Кстати, вот и наш продюсер.

На лестничной клетке под пиктограммой, означающей место для курения, стоял тощий, гибкий, затянутый в черную кожу мужчина лет тридцати пяти. Его длинные волосы были завязаны на затылке в хвост, а совершенно круглые очки без оправы делали его похожим на спецагента из японских мультиков.

— О! — он широко улыбнулся. — Зиночка, да ты молодец! Где раздобыла такую фактурную внешность?

— Представляешь, он чуть не ушел! Отвергнутый кандидат для одеколона, как я выяснила.

— Да, для одеколона слишком. А для нас… Удивительно! Я уж боялся, как бы не пришлось на рынке искать подходящую внешность.

— На рынке нельзя, — вздохнула Зинаида Исайевна.

— В том-то и беда. — Дождавшись, когда я подойду поближе, продюсер протянул мне руку и представился: — Кирилл.

Он лучился дружелюбием и энергией. Я ответил на рукопожатие и назвал свое имя.

— Нет, ну нам сегодня просто везет! — еще шире улыбнулся Кирилл. — И псевдоним придумывать, скорее всего, не придется. У тебя много знакомых? Ну, на заводе, или где ты там работаешь?

— Нет. Я недавно вернулся с афганской границы. Бывший офицер.

— Ого… Да это не просто удача! Зина, премия тебе обеспечена. И тебя, дорогой, тоже не обидим. Пойдем, пойдем.

Он бросил окурок в хромированную урну и широкими шагами направился в полумрак коридора. Затем мы протиснулись в приоткрытую дверь, за которой оказалась студия — раз в десять больше той, что у Веника. Да и оборудование не сравнить — съемочные краны, множество камер на штативах, операторы за ними, осветители с прожекторами, два режиссера за огромным пультом.

— Скоро массовка подтянется, — Кирилл заметил, что студия произвела на меня впечатление. — А мы с тобой пока побеседуем. Роль у тебя непростая, так что надо подойти к работе вдумчиво, готов?

— Вполне. Но если надо будет много говорить перед камерой, то я не большой специалист.

— Напротив, ты говоришь как надо. Артиста этому еще учить надо, а у тебя… В общем, расслабься пока.

Через всю студию он провел меня в кабинет, поражавший размерами. У нас в школе спортзал был такой же, если не меньше. Первое, что бросилось в глаза, — полуметровая нефтяная вышка на письменном столе. Она сверкала желтым металлом, и я вполне серьезно подумал, что это украшение может оказаться из чистого золота. Сам стол тоже был не из магазина «Шатура» — массивная конструкция из черного дерева с инкрустациями в виде знаков зодиака. Один этот стол, наверное, стоил больше, чем «БМВ» Гришани. По крайней мере, выглядел он точно внушительнее. На нем вполне естественно, чуть ли не скромно, выглядел компьютерный монитор почти метр в диагонали. Да и ворсистый ковер под ногами после такого стола тоже не поражал воображение. А что касается картин на стенах, то мало у кого возник бы вопрос по поводу их подлинности и художественной ценности, хотя я в этом совершенно не разбирался.

— Садись, — Кирилл небрежно махнул рукой, указывая на ряд кожаных кресел вдоль окон. — И давай начнем с главного, знакомых у тебя, говоришь, мало?

— Буквально три человека.

— Хорошо. А в лотерею ты играешь?

— Нет. Во-первых, я не такой придурок, чтобы тягаться с мафией в азартные игры. Во-вторых, просто не до того было в силу специфики профессии.

— При штабе служил? — он окинул взглядом мою фигуру.

— Да, писарем, — вспомнил я фразу из фильма «Брат».

— Понятно, — хозяин кабинета понимающе улыбнулся. — Ну, троих знакомых мы как-нибудь переживем. Значит, так, дорогой: будешь сегодня играть счастливчика, выигравшего машину в лотерею. Как тебе роль?

— Нормально. А настоящий счастливчик? У него тоже внезапный аппендицит?

— Ценю твое чувство юмора, — за тонкими стеклами очков в глазах Кирилла мелькнул стальной отблеск. — Значит, так. Чтобы народ покупал лотерейные билеты, он должен думать, что хоть кто-то выигрывает не как они — сто рублей на тысячу вложенных, а сразу и много. Эдакий аналог американской мечты, адаптированный к тяжелым российским условиям. Однако каждую неделю вручать кому-нибудь по машине мы, понятно, не можем. Даже эта сраная «Лада», которую мы, типа, разыгрываем, составляет примерно десятую часть рекламного бюджета за неделю. Думаешь, лотерея много приносит ее создателям? Одни эфиры, дорогой, стоят столько, что съедают львиную часть прибыли. А без рекламы никак. Вот на тебя даже реклама не действует, хотя в карманах пусто, а у кого есть копейка, тем вообще каждый день надо вдалбливать идею быстрого и бес проблемного обогащения. Так что, если бы ты был игроком, я бы тебя отпустил. Понимаешь причину?

— Чтобы не болтал потом.

Кирилл интеллигентно рассмеялся.

— Знаешь, дорогой, вот за это я меньше всего боюсь. Все, что ты можешь разболтать, каждую неделю пишут в желтой прессе, причем мы же сами эти статьи и финансируем. Народ ведь знает, что желтым газетам доверять нельзя, вот мы и вычленяем народные догадки о реальности, облекаем их в усредненную форму и публикуем в «Мегаполисе» или «Экспресс-Газете».

— Забавно. — Я усмехнулся, хотя всего пару недель назад, скорее всего, дал бы этому Кириллу в морду прямо в кабинете.

А сейчас у меня не было такого желания. И что самое странное, Кирилл меня совершенно не боялся. Почему? Ведь внешне я за три недели не изменился! Или изменился? Этот вопрос меня поставил в тупик и занял внимание больше, чем объяснения о том, как надо дурить народ.

— Ну, если забавно, то у тебя с психикой все в порядке. — Стальной блеск в глазах Кирилла не пропал. — Тогда поговорим о частностях. Если знакомых у тебя мало, то сниматься будешь под собственным именем. Вид у тебя достаточно лоховской, не обижайся, так что играть особенно не придется. Понимаешь, народ должен увидеть в тебе своего, у него должна возникнуть иллюзия, что каждый из них мог быть на твоем месте. И скорее всего будет, если продолжит покупать билеты. Эта мысль — главное, для чего мы снимаем. Теперь слушай свою легенду. Ты работаешь сторожем на автостоянке. В прошлый розыгрыш ты выиграл машину. Мы тебя пригласили в студию, вручить ключи. Чтобы не переигрывать, просто представь, что все это взаправду. Ну как бы ты себя вел, если бы на самом деле выиграл машину.

— Тогда мне бы денег для достоверности.

— Умно. — Стальной блеск в глазах Кирилла начал угасать. — Сразу после съемок получишь сто баксов. Вдвое больше, чем Веник бы тебе заплатил.

— Сто пятьдесят, — спокойно ответил я.

Мне важна была не сама по себе прибавка, а принцип. Просто взять больше, чем мне собирались дать. Хотя Кирилл мог просто меня выгнать, но что-то мне подсказывало — не станет.

— Хорошо. Сто пятьдесят, — кивнул он. — Вот тебе текст. Вопросы ведущего и что ты должен на них отвечать. Идем, я тебя отдам в руки гримеров, а потом вызубришь, тут немного.

В следующие полчаса я понял, почему Катя говорила, что работа не сахар Я и на женщинах косметику не особо любил, а на мужчинах она мне казалась абсурдной. Давать же накладывать ее на себя… В общем, мне это стоило немалых усилий.

На протяжении всей экзекуции Кирилл внимательно наблюдал, как я реагирую.

«Диссертацию он собирается писать, что ли? — зло подумал я, косясь на него. — Еще один психолог, мать его!»

Наконец я не выдержал и спросил:

— Зачем эта штукатурка, если вы хотите показать сторожа с автостоянки? Где вы видели сторожа с подведенными ресницами?

— Не гунди, дорогой, — улыбнулся Кирилл. — Жизнь на экране — всего лишь иллюзия. А я, можно сказать, император этих иллюзий. А? Как тебе аналогия? Так вот, я в этом бизнесе уже десять лет и знаю, что иллюзия, чтобы быть похожей на правду, должна очень от нее отличаться. К тому же есть чисто технические проблемы. Свет, например. Прожектора настолько яркие, что если не прибить блеск лица пудрой, то на экране твоя морда будет выглядеть сплошным белым пятном. В общем, те физиономии, которые ты видишь на экране, всегда нарисованы. Настоящее лицо камера просто не снимет, это тебе не «Canon» за тысячу долларов. Правда, все, что снято «Canon», ты по телевизору и не покажешь. Видел документальные съемки чеченских боевиков в новостях? Сильно отличаются от того, как снят диктор в этих же новостях? Вот то-то. Наши камеры стоят десятки тысяч, выдают мельчайшие подробности, но нуждаются в хорошем свете и требовательны к гриму.

Мне оставалось только умолкнуть и терпеть дальше. В конце концов у меня на лице образовался двухмиллиметровый слой из нескольких тональных кремов и пудры, на ресницах ощущалась тяжесть туши, а на губах, что казалось самым отвратительным, вкус губной помады. Однако в зеркале это выглядело не так плохо, как я думал. Лицо, хоть и являлось по сути маской, было очень похоже на мое собственное, только намного темнее и контрастнее. Визажисты дело знали.

— Пойдем, — кивнул Кирилл. Мы направились в студию.

— Самое главное — адаптироваться к прожекторам, — инструктировал он меня на ходу. — Постоишь немного, привыкнешь, чтобы не щуриться. Бить они будут прямо в глаза, так что прояви мужество. Свет должен существовать только для оператора и уж никак не для зрителя. Понял?

— Попробую.

Он поставил меня на подиум рядом с новенькой белой «Ладой». Поток света от прожекторов был физически ощутим, и, как я ни старался, все равно сощурился.

— Ничего, — успокоил меня Кирилл. — Постой немного, почитай бумажку, что я тебе дал, заодно выучишь. Только вслух, в полный нормальный голос, звукорежиссер заодно аппаратуру настроит, а ты перестанешь стесняться.

Я вынул из кармана бумажку и принялся читать вслух. Текст там был следующего содержания.

«Ведущий: „Вы довольны?“ Ответ: „Да. Моя теща умрет от радости“.

К моему удивлению, никто не улыбнулся, а напротив, началась сосредоточенная работа — операторы двинули камеры по рельсам, звукорежиссеры склонились над пультом, осветители поймали меня в фокус прожекторов. Это придало сил, и я начал читать дальше. И чем больше читал, тем большей галиматьей мне это казалось. Вскоре глаза адаптировались к яркому свету, и я перестал щуриться.

— Все! — Кирилл поднял руку. — Стоп! Заводите массовку.

Массовка в моем понимании — человек сто, но в зал ввели всего два десятка людей. Большинство было молодыми людьми и девушками, скорее всего студентами театрального вуза, лишь несколько статистов, точнее, статисток имели фактурную «народную» внешность. Одна женщина была тучной и рыхлой, другая наоборот — дамочка крепкая и худая, похожая на усредненный образ кассирши продуктового магазина. Были и трое мужчин. Один выделялся запоминающейся клетчатой кепкой, двое других — пиджаками с Черкизовского рынка.

Когда Зинаида рассадила всех по одной ей понятной схеме, операторы тут же придвинули к группке несколько камер. Я удивился, поскольку каждый раз, когда мне доводилось видеть розыгрыш лотереи по телевизору, там в студии было гораздо большее количество зрителей.

И тут же новая мысль мелькнула у меня в голове, заставив улыбнуться. Розыгрыш лотереи и розыгрыш лохов прочно объединились у меня в сознании в один сплошной бесцеремонный розыгрыш.

«И сам я участвую в этом розыгрыше! — подумал я почти без эмоций. — При мне разыгрывают лотерею, а я разыгрываю всю страну перед камерой».

Однако это не побудило меня уйти, хотя такой способ заработка мне самому отнюдь не представлялся честным.

«Один раз — не пидорас, — успокоил я сам себя. — Где я еще денег возьму? Не на большую же дорогу идти!»

Невольно в памяти всплыли кадры из «Звездных войн», где Оби Ван наставлял молодого Люка. Если один раз ступишь на темную сторону Силы, то она уже не отпустит тебя. Эту мысль я прогнал, она была мне сейчас невыгодна.

Наконец Кирилл скомандовал начать съемку. Меня усадили в первом ряду среди массовки, а на подиум поднялся загримированный еще плотнее меня популярный телеведущий. Его лицо из-за темного тонального крема походило на лицо мумии, однако я вспомнил, как оно выглядит на экране, и успокоился.

Ведущий что-то лопотал, с ним сделали несколько дублей, пробовали разные варианты текста. Затем подозвали меня. К тому времени я устал от духоты и нервного напряжения, устал беспокоиться о том, смогу ли справиться с этой работой. В общем, я находился в более чем заторможенном состоянии. Меня подвели к машине, и я смотрел на нее как баран на новые ворота.

«Выгонят, — думал я, пока ведущий рассказывал мою биографию. — Выгонят и не заплатят».

Наверное, о том же каждый раз думает проститутка, лежа под клиентом. Выгонят или заплатят? Потому они и нанимаются к сутенерам — чтобы платили, а не выгоняли.

Наконец мне всучили ключи.

— Вы довольны? — спросил ведущий.

— Невероятно, — ответил я, сообразив, что данный Кириллом текст полностью выветрился из головы. — Честно говоря, я не очень даже надеялся, ну, думал, выиграю немного… А тут — целый автомобиль. — Я вспомнил про тещу и добавил: — Теща, кстати, тоже обрадуется.

Массовка по команде Кирилла разразилась аплодисментами.

— Что вы можете посоветовать зрителям?

Я задумался, пытаясь вспомнить формулировку с бумажки, но быстро понял, что не смогу. Тогда выдал:

— Когда выиграете машину, не нарушайте правила. Потому что лучше купить еще лотерейных билетов, чем платить штрафы инспекторам.

Краем глаза я заметил, как Кирилл показал мне вытянутый вверх большой палец, совсем как Андрей в сегодняшнем сне.

Вскоре начали гаснуть прожектора, а массовка выстроилась в очередь за деньгами, которые выдавала Зинаида Исайевна. Кирилл подошел и хлопнул меня по плечу.

— Ну ты выдал, дорогой! Премию заработал. Прирожденный артист!

— Да я же стоял как чучело. — Почему-то похвала вызвала у меня приступ смущения. — И текст забыл.

— Чучело от тебя и требовалось, а насчет текста расслабься. Твой спич о штрафах на выигранной машине был воистину гениален. Ты что, правда при штабе работал писарем?

— Да, — не моргнув глазом соврал я, не представляя зачем.

— И что писал?

— Речи для начальства на праздники.

— Заметно. А для нас хочешь речи писать? Мой сценарист бухает как сапожник, совершенно от рук отбился. Ничего, кроме мертвой тещи, придумать не может, это она его достала, наверное. Кабинет тебе дам.

— А зарплата?

— Зарплата, дорогой, на заводе. У нас коммунистический принцип — каждому по труду, от каждого сколько сумеем выжать. Вот тебе три сотни. — Он достал из кармана три стодолларовые бумажки. — Сто пятьдесят, как договаривались, и столько же премии. Месяц поработаешь на испытательном сроке, в конце выдам тебе шестьсот. Ну? А там поглядим.

От такого предложения было трудно отказаться. Хотя, если честно, я не был уверен, что стоит ввязываться в дело, в котором я не смыслил ровным счетом нечего. Что с того, что много лет назад, в армейской учебке, я действительно написал пару речей для праздника? То было дилетантство чистейшей воды, просто повод, чтобы увильнуть от покраски забора. Здесь же все было иначе — другие люди, другая ответственность. Хотя и деньги другие.

В конце концов у меня в голове произошло нечто вроде короткого замыкания. Я вдруг понял, что все сомнения по поводу новой работы лишены всякого смысла. Почему? Да все очень просто. Что может с человеком случиться самого плохого? Он может быть покалечен или убит. Хуже ничего не бывает. В принципе ничем таким назначение сценаристом к Кириллу не грозило.

Но даже если пойти дальше, даже если представить, что я не справлюсь с работой, что меня поставят на счетчик, вывезут в лес, покалечат или убьют, даже если представить самое худшее, то все равно получалось, что… Мне ведь уже грозило все это! И ничего, справлялся. На войне меня могли убить или покалечить. За триста долларов в месяц. За триста! А тут мне предлагали шестьсот. Причем каждодневная работа предлагалась более легкая. Не надо таскать на себе шестнадцатикилограммовую снайперку, не надо мокнуть в дождь и страдать от жажды в жару. Не надо кормить комаров в засаде, не надо каждый день видеть, как гибнут друзья. Надо просто приходить на работу и придумывать строчки текста. И в самом худшем случае меня, так же как на войне, могли покалечить или убить. Но за шестьсот долларов, а не за триста. Так о чем же я беспокоился?

— Согласен, — кивнул я.

— Но спуску не дам, — сощурился Кирилл.

— Не нуждаюсь. Начинать работу сейчас?

— Нет. Сегодня к одиннадцати вечера будь на вахте. Тебе выпишут постоянный пропуск, а пока свободен, писарь.

— Не понял… Что значит к одиннадцати вечера? Почему не завтра с утра?

— Вопросов много. Ответы простые. Обычно днем здесь работают другие люди. Сегодня исключение. Считай, что тебе повезло, а то бы мы никак с тобой не встретились. В общем, работаем ночью, пишем тексты, записываем звук, монтируем, снимаем чаще всего тоже ночью, но иногда днем. Достаточно?

— Да. — Я пожал плечами.

Он развернулся и направился в сторону кабинета, временно забыв о моем существовании.

«Раз уж сегодняшний день начался такими бурными переменами, — подумал я, покидая студию, — надо бы выжать из него все, что можно».

Эта идея возникла у меня не на пустом месте, теперь у меня в кармане было и на кино, и на вечер. Странно, но мне захотелось провести его с Катей, хотя она точно была не в моем вкусе. Не знаю, почему именно с ней. Может, потому, что этот удивительный день начался с нее?

Не глядя на вахтера, я пересек вестибюль и быстрым шагом спустился по лестнице. Однако, почти добравшись до студии Веника, я замер в нерешительности. Вряд ли меня там ждут. Катя наверняка получила приличный нагоняй, и сегодня ей не до романтического времяпрепровождения. К тому же Веник может на меня наорать, увидев второй раз, а я не удержусь и срублю его. Тогда меня вышвырнет охранник и вечером возникнут проблемы с получением пропуска. Зачем Кириллу сценарист-дебошир? Нет. Постоянный риск на войне приучил меня не пренебрегать случайностями. Получение работы на студии было именно случайностью, точнее, цепью совпадений. Подобные цепи я рвать не решался. Это было нечто вроде суеверия, но оно оправдывалось практикой.

В общем, я тихонько, стараясь не выдать себя звуком шагов, поднялся наверх и вышел на улицу. Надо было сдать доллары, чтобы взять такси.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Выгодное предложение

Добравшись до дома, я накупил продуктов, взял блок «Честера» и решил предаться чревоугодию. Полученных денег при моем уровне трат должно было хватить месяца на три. Это оказалось сильнейшим средством борьбы со стрессом — более сильным и эффективным, чем прием алкоголя. Так что выпивать я не стал. Как-то не ощутил надобности, хотя и было что отметить.

Я немного попялился в телевизор, посмотрел «Самолет президента» с Гаррисоном Фордом и понял, что ждать вечера глупо, — лучше лечь спать. В этом был резон — выспаться и не проспать на работу. Страховки ради я отыскал давно заброшенный механический будильник, оставшийся от родителей вместе с квартирой, завел и поставил возле дивана. Он тикал сухо и громко, даже в некоторой степени угрожающе. Как часовой механизм взрывного устройства. Но, как ни странно, это помогло мне уснуть, несмотря на дневной свет, пробивающийся через шторы.

…Дождь падал лавиной из низких туч, цеплявшихся за верхушки деревьев. Подбитый БТР опаленной глыбой увяз в грязи, но уже не горел — ливень погасил уставшее пламя. Дымом, однако, все равно воняло, но больше от леса, в вышине он еще полыхал после обстрела, несмотря на жуткую сырость.

— Попали мы, — сплюнул Андрей. — От колонны отстали, БТР сгорел…

— Сигареты опять промокли, — добавил я, вытряхивая из кармана табачное месиво.

— Что значит «опять»? — корректировщик подозрительно на меня покосился, так что я решил промолчать.

— Ребят жалко, — на полном серьезе заявил Цуцык, закончив осмотр останков бронетранспортера.

«Неужели они не понимают, что это сон? — подумал я. — Быть ведь такого не может! Надо будет с Андреем поговорить наедине при возможности».

— А вы жаловались, что пришлось на броне мокнуть, — пробурчал Андрей.

Ирина-Искорка молча сидела на корточках, положив легкую снайперку на колени. Дождь промочил ее волосы, струйки воды ползли по щекам, оставляя следы на забрызганной грязью коже. Кажется, она плакала, но я не был уверен. Дождь перестал хлестать и принялся капать, стало немного светлее.

— Что будем делать? — спросил Цуцык у корректировщика.

— Хрен его знает. Тут вообще что-нибудь есть кроме этой дороги и леса? Пешком догонять колонну нет ни малейшего смысла, я тебя уверяю. Рации у нас тоже нет. Через лес вряд ли пройдем, там болотина.

Я обратил внимание, что с нами нет Зверева, хотя в прошлом сне он присутствовал, однако никто, кроме меня, его отсутствия не замечал, и я не стал выяснять подробности.

— Надо ждать, — негромко сказала Искорка и смахнула капли с лица. — Командир колонны поймет, что мы отстали, не сможет установить связь с БТРом и вышлет подмогу. Больше ничего мы не сможем сделать.

— Тогда надо искать укрытие. — Цуцык оглядел окрестности. — В БТР мне лезть что-то не хочется. Но если останемся под дождем, нас к приходу помощи просто размоет.

Неожиданно я услышал позади на дороге рев мощного дизеля. Услышал не только я, потому что все обернулись почти одновременно.

— На обочину! — выкрикнул Андрей.

Мы кубарем посыпались в грязь, приводя оружие в боеспособное состояние. Прицел мне цеплять было некогда, так что я просто загнал патрон в тяжелую снайперку. Она хоть и однозарядная, но с калибром 12.7 можно многих повергнуть в ужас единственным выстрелом. Даже не очень прицельным. У Искорки винтовка полегче, калибр поменьше, но были у такого оружия другие достоинства. По крайней мере снарядить ее не дольше, чем обычный «калаш». А прицельность… В пятак можно с трехсот метров попасть при должной сноровке. А у Искорки сноровка была, в этом мы не раз убеждались.

Звук приближался с той стороны, откуда помощь подоспеть никак не могла, если эта чертова дорога, конечно, не замкнута в кольцо. Да и дизель не БТРовский.

— «Хаммер», — определил Андрей. — «H1» в армейском варианте.

— Американцы, — шепнул Цуцык. — Может, подберут, докинут до наших.

Такое было возможно. Люди на этой раскисшей дороге питали друг к другу почти братские чувства вне зависимости от национальности. Воевать-то приходилось против общего врага — странного и непонятного. В прошлых снах нам, например, приходилось взаимодействовать с французской авиацией и американской бронетехникой.

Однако могло быть и другое. Например, однажды мы попали в засаду на этой дороге. Первый БТР подорвался на мощной термической мине, за секунду превратившись в лужу расплавленной брони, а по остальным начали молотить автоматические плазмоганы, не давая мотопехоте высунуться наружу. Нам пришлось залечь под днище и по возможности отстреливаться из автоматов. Но нас крепко прижали к земле. И тут подоспела подмога — мы увидели приближающийся с тыла танк «Т-80». Чьего подразделения это была машина, нас не волновало совершенно — лишь бы танк. С ним у нас появился неплохой шанс продвинуться дальше, поскольку без всякой мотопехоты танк мог разворотить огневую точку противника из главного калибра. Он приблизился, занял позицию, опустил пушку…

Только стрелять начал не по противнику, а по нас. И не снарядами. Точнее, снарядами, но не теми, к каким мы привыкли. В нем что-то завыло, и он с огромной скоростью начал выплевывать из жерла пушки заостренные металлические цилиндры. Они легко пробивали броню БТРов, влетали внутрь и грохотали там многочисленными рикошетами, превращая все живое в окровавленный мясной фарш. БТР, под которым мы укрывались, загорелся, и нам пришлось броситься врассыпную. Я видел, как раскаленный цилиндр в клочья разорвал Игоря, как напополам разнесло Цуцыка, но он, лишившись тела ниже пояса, все равно пытался ползти. А потом накрыло меня. Проснувшись, я занес в тетрадку новую статейку о том, что техника противника способна мимикрировать под нашу, подходить с тыла и выкидывать прочие подлые штучки.

Так что в этот раз, несмотря на гул в общем-то человеческого мотора, мы были готовы встретить врага. Через минуту из-за поворота показался «Хаммер» с тяжелым пулеметом на крыше. Искорка сразу взяла на прицел лобовое стекло, за которым должен был находиться водитель, а я примерился пальнуть из «Рыси» в радиаторную решетку, пуля 12.7 легко пробила бы не только радиатор, но и весь блок цилиндров, превратив мотор в груду металлолома. Цуцык сунул гранату в подствольник автомата. С дороги нас не могло быть видно без специального оборудования, но «Хаммер» тем не менее остановился. Из громкоговорителя на крыше донеслось по-русски с легким английским акцентом:

— Мы приехали сделать вам выгодное предложение. В вашем подразделении сейчас находится Александр Фролов, мы бы хотели с ним побеседовать.

— Ни фига себе, — тихонько присвистнул Андрей. — Это что-то новенькое. Пойдешь?

— Пойду. Любопытно очень, откуда меня знают америкосы и что им от меня надо. Прикрой.

Я протянул корректировщику винтовку, снял с предохранителя «стечкин» и выбрался из укрытия. Дождь усилился, к тому же сделался холоднее. У меня под камуфляжем забегали мурашки по коже, по руке с отставленным в сторону пистолетом ручьем стекала вода. Может, кстати, мурашки были не только от холода и сырости. Очень уж напряженная обстановка сложилась — иду в полный рост неизвестно куда, прикрытый с тыла лишь потенциальным огнем товарищей. Когда я приблизился к «Хаммеру», стало видно, что внутри сидят люди. Это меня сильно успокоило, надо признаться. Один американец, в каске и полном снаряжении, открыл правую дверцу и спрыгнул в грязь.

— Фролов? — спросил он.

— Так точно, — ответил я. — Александр Фролов.

— Вам следует проехать в наш штаб. Меня зовут лейтенант Хеберсон.

— Это что, арест? На каком основании?

— Нет, что вы! С вами хочет побеседовать один человек. Весьма важная персона. Он просил передать, что хочет сделать вам выгодное предложение.

— Забавно. А ребята? — Я коротко кивнул за спину, не упуская американца из вида.

— В ребятах нет ни малейшей необходимости. Их здесь нет, — спокойно ответил лейтенант.

Фраза прозвучала неожиданно, и ее смысл дошел до меня не сразу. А когда через секунду я понял, что именно он сказал, нервы мои в мгновение ока напряглись до предела.

Во-первых, я понял, что он не врет, что нереальность сна перескочила на какой-то иной уровень абсурда. Во-вторых, он достал из кармана не успевшую намокнуть сигару и прикурил ее от зажигалки. В залитом дождем лесу это было настоящим чудом, поскольку на моей памяти никому еще не удавалось сохранить здесь табак сухим. Точнее, он был мокрым сразу, как я начинал осознавать себя в таком сне. А тут — сигара и клуб дыма, запах которого показался мне восхитительным.

Я осторожно обернулся. Андрей, Искорка и Цуцык продолжали сидеть в укрытии, держа вездеход под прицелом.

— Что значит «их здесь нет»? — осторожно спросил я. — А там кто в кювете?

— А вы пойдите посмотрите, — улыбнулся американец, показав белоснежные зубы, которым табак, похоже, никак не вредил.

Я ощутил исходящий от него аромат одеколона, а порыв ветра донес от «Хаммера» запах солярки. У меня закружилась голова, так как я понял, что раньше во сне запахов не ощущал. Точнее, в снах были не запахи, а указания на них. Когда горел БТР, пахло горелым БТРом, когда стреляли, пахло порохом. Но посторонние запахи, без которых немыслима жизнь, отсутствовали начисто, словно этот мир был стерильным. Но самое главное, от моих соратников не пахло ни потом, ни грубой кожей ботинок. Я не обращал на это никакого внимания, попросту не думал об этом, а сейчас обратил, поскольку от американца пахло и кожей, и одеколоном, и табаком.

Я показал лейтенанту спину и быстрым шагом направился к друзьям. Честно говоря, колени у меня при этом дрожали. Каким-то излишне реальным стал вдруг этот лес, дождь приобрел настоящую, а не символическую мокроту, а грязь оказалась скользкой и липкой — она сильно мешала идти. Ничего этого я раньше не замечал.

Пройдя несколько шагов, я понял, что имел в виду американец, когда говорил, что ребят нет. Все они не двигались. Нет, они не были мертвы! Что я, мертвых не видел? Они просто не двигались, словно невидимый киномеханник остановил пленку в аппарате. Дрожали ветви деревьев, летели тучи, падала с неба вода, пузырились лужи под ногами, а Цуцык, Искорка и Андрей пребывали в тех позах, в которых я их оставил. И ни от кого из них действительно ничем не пахло. Я тронул Цуцыка за плечо, но он никак не отреагировал.

— Что вы с ними сделали? — крикнул я американцу.

— Ничего. Успокойтесь, пожалуйста. Просто это не люди, а элементы очень сложного тренажера. Неужели вы не чувствуете странность этого сна?

— Чувствую.

Тогда идите сюда. А эти… изображения мы сейчас выключим.

Он что-то крикнул по-английски, я услышал шипение рации в машине, и мои друзья вдруг начали терять плоть, истончаться, превращаться в призраков, а затем исчезли без всякого следа. Больше всего меня озадачило, что в грязи не осталось никаких следов.

— Так вы идете? — крикнул Хеберсон.

— Да!

Оскальзываясь, я выбрался из кювета и поспешил к урчащему «Хаммеру». У меня появилась надежда, что мне объяснят суть и значение происходящего. Это казалось очень важным.

— Прошу! — Лейтенант пропустил меня в кабину первым, затем сел вперед и захлопнул дверцу.

Кроме нас и водителя-сержанта, внутри никого больше не было. Уже устроившись на сиденье, я понял, что смотрюсь с пистолетом в руке по меньшей мере нелепо. Сунул его в кобуру. Жаль было оставлять винтовку, но это сработал скорее рефлекс, чем рассудок. Рассудком я понимал, что раз уж люди были элементами тренажера, то оружие и подавно. Теперь же, скорее всего, меня везли к начальнику этого тренажера. Забавно было бы на него посмотреть.

«Хаммер» развернулся на ухабах, взревел мотором и бодро разогнался, кидая колесами фонтаны грязи. Мне пришлось ухватиться за спинку переднего сиденья, чтобы не удариться подбородком. Упоминание тренажера объясняло многие странности моих снов. Например, ту, что на дороге я ни разу не попадал в одно место дважды. Наверное, у них там нечто вроде картриджей для детских компьютерных игр — поменял его, и меняется сюжет сна. Только почему картриджи такие однообразные? Все время дорога, все время дождь. Хоть бы ради приличия солнце рисовали время от времени. К тому же оставалось неясным, как хозяевам тренажера удалось вклиниться мне в голову с этими картриджами. Это же голова, а не телевизор! Забавно, какими логичными во сне кажутся самые неимоверные чудеса. Вот я еду как ни в чем не бывало, пытаюсь анализировать бред, генерируемый моим же собственным мозгом. И при этом прекрасно понимаю, что сплю. Утром проснусь, запишу все в тетрадку… Зачем, интересно?

Я вздрогнул, осознав, что мысль о мире бодрствования впервые возникла у меня во сне. В реальности я часто вспоминал эти сны, но вот чтобы во сне реальность — никогда раньше. Однако сегодняшний сон с самого начала пошел не так, как остальные, похожие на него. Это же надо было такое выдумать! Бред высшего порядка — я думаю, что веду во сне боевые действия, а на самом деле некто обманывает мои органы чувств при помощи сложного тренажера, чтобы создать иллюзию боевых действий. Иллюзия во сне — это от души. Хотелось бы круче, как говорят, да некуда.

К моему удивлению, лес вскоре начал редеть. Никогда я не видел в этих местах, чтобы деревья становились реже или гуще. Обычно местность вокруг вообще не менялась. Менялась техника, менялись люди, иногда появлялись укрепленные холмы и здания у дороги, но местность и погода — никогда. А тут на тебе. Как по заказу. А скорее всего и не «как», а именно по заказу. Это ведь сон, не стоило забывать об этом и относиться к происходящему слишком серьезно. Что бы здесь ни произошло, оно никак не может повлиять на мою обычную жизнь. Что бы тут ни случилось, даже смерть не является исключением, все останется в прошлом с наступлением утра. В моем личном прошлом, как ни странно оперировать такими понятиями в отношении собственной смерти. Каждый человек, наверное, умирал во сне хоть однажды. Некоторые не однажды. А я что-то зачастил, хотя это и не сказывается на здоровье.

Еще меня позабавило, что о хозяевах тренажера я думаю как о посторонних людях, хотя именно мой мозг создал их из небытия вместе с лесом и тучами. От мысли, что кто-то мог залезть ко мне в голову и сгенерировать этот мир, как картинку на экране, я отказался. Не то чтобы я не мог допустить такого, — если подумал, значит, уже допустил, — но подобное допущение сделало бы меня жертвой, а столь неловкую позицию занимать не хотелось.

Вскоре кончился дождь. Слабел, слабел, а потом прекратился совсем, причем меня это не очень удивило — я ждал чего-нибудь в этом роде. Тучи постепенно истончались, становилось светлее, и в конце концов в разрывах показалось солнце. Хорошо, что мы не видели этого раньше, рейдеры и плазмоганы, термические мины и «ежи» — все это странно, конечно, но жаркое синее солнце в светло-зеленом небе вообще ни в какие ворота. От удивления у меня челюсть отвисла, но я закрыл рот, чтобы не выглядеть растяпой в случае, если лейтенант обернется.

— Солнце что, только здесь светит? — позволил я себе закономерный вопрос.

— Да, — серьезно ответил американец. — Вокруг базы расположены антиоблачные генераторы. Иначе никакие строения не выдерживают этого проклятого ливня, даже бетонные.

Я и подумать не мог, что у меня во сне так многогранно работает фантазия. Антиоблачные генераторы… Надо же такое придумать! Посмотрев вперед, я получил ответ на вопрос, мучивший меня как в снах, так и после пробуждения, — замкнута ли дорога в кольцо. Нет, замкнута она не была. Она начиналась, а может, кончалась у высоченных ворот огромного бетонного здания. Здание было безликим, иначе трудно сказать. Узенькие окошки, кажущиеся с расстояния едва заметными черточками на светло-коричневой стене. И ворота. Тоже прямо в стене — без всякой ограды. Грязная раздолбанная дорога упиралась прямиком в темные, цвета застарелой ржавчины проклепанные створки. Здание имело форму правильного куба. Монолит, торчащий посреди красной глинистой равнины.

Колеса вездехода загрохотали по пересохшей почве. Грязь кончилась, солнце теперь шпарило так, что пришлось стянуть куртку и бросить ее на сиденье, оставшись в камуфляжной футболке. За нами тянулся в безветрии шлейф рыжей пыли.

— Это база. — Американец показал рукой на исполинский бетонный куб.

— Там кондиционеры хоть есть?

— Да, — ответил лейтенант. — Там комфортно. Внешний вид неказистый, но это техническая оболочка против непогоды и других внешних воздействий.

Он снял каску и бросил себе под ноги, растрепав пальцами примятые волосы. Одеколоном запахло сильнее.

По мере приближения бетонный саркофаг увеличивался в размере, нависал, а под конец затмил половину неба, упершись крышей в сияющую корону голубого солнца. Тень от него была ровной и резкой, как лезвие армейского ножа. Ворота при ближайшем рассмотрении оказались действительно ржавыми, склепанными из толстых стальных листов заклепками величиной с детскую голову. Я все не мог понять, что напоминает мне база, кроме чернобыльского саркофага, но вдруг понял — древнеегипетский храм. Сходство было не столько внешнее, сколько эмоциональное, от совокупности резкого освещения, простирающейся пустыни и колоссальных, подавляющих размеров постройки.

В самом уголке правой створки ворот оказалась крохотная стальная дверца, высотой не более десяти метров и шириной метров шесть. «Хаммер» остановился перед ней, лейтенант выбрался наружу и прикурил погасшую сигару. Водитель достал сигарету из пачки.

— Можно? — я решил стрельнуть у него.

— What? — не понял меня сержант.

У меня вылетело из головы, что он мог не знать Русского. Для сна это была столь нехарактерная ситуация, что у меня мурашки пробежали по коже, несмотря на жару. Мне пришлось жестами показать водителю, чего я хочу. Он улыбнулся и протянул пачку «Мальборо». Я взял. Мы вместе прикурили от его зажигалки.

Время от времени я и раньше общался с иностранцами, язык которых не знал. Преодоление языкового барьера, в зависимости от обстоятельств, происходило либо с помощью улыбок и миролюбивых жестов, либо при помощи оружия и неприличных жестов. Сейчас был первый вариант, поэтому мы соревновались, кто шире растянет рот.

Не докурил я сигарету и на треть, как стальная дверь дрогнула и с легким гулом начала открываться. За ней оказалась непроницаемая темнота. Водитель стряхнул пепел и сел за руль, щурясь от дыма. Я вопросительно глянул на лейтенанта.

— Там можно курить?

— Сколько угодно! — ответил тот, усаживаясь следом за мной.

«Хаммер» заурчал мотором и с зажженными фарами въехал внутрь. Высоту потолка определить было невозможно, но, к моему удивлению, в коридоре вездеход едва протискивался, так было узко. Непонятно, зачем городить ворота такого размера, если внутрь ведет нора. В конце концов я списал это несоответствие на особенности собственного воображения. Во сне и не такая бредятина привидится.

Впереди забрезжил электрический свет, и я невольно вытянул шею. Дым от сигареты попал мне в глаз, заставив хорошенько проморгаться. Наконец по пологому пандусу мы въехали в то, что можно назвать гаражом, — огромное помещение, заставленное всевозможной техникой, как нашей, в смысле человеческой, так и чужой. Некоторых штуковин я раньше не видел, наверное, моя сонная фантазия теперь чем попало забивала пространство. Больше всего поразил металлический паук размером с овчарку, с легким плазмоганом на спине. Человеку там уместиться было не легче, чем в рейдере. Чужое железо я впервые видел так близко.

Водитель приткнул «Хаммер» на свободное место, и мы выбрались из машины. Лейтенант что-то по-английски сказал сержанту, тот козырнул и вскоре скрылся среди техники. Я отбросил окурок.

— А нам в другую сторону. — Хеберсон улыбнулся и пригласил меня вслед за собой.

Пройдя через гараж, мы вскоре оказались перед решетчатыми дверями лифта. Они раздвинулись в стороны, мы шагнули внутрь, и лейтенант нажал одну единственную красную кнопку. Лифт дрогнул, поползли вниз бетонные перекрытия. Мы поднялись на шесть или пять уровней, когда американец сказал:

— А теперь я вынужден вас покинуть. Дальше сами.

Лифт остановился, двери поползли в стороны.

— Подождите! Я тут заблужусь!

— Не беспокойтесь. Вас встретят прямо у лифта.

Что-то меня напрягло в его словах и в том, как он их произнес, нехорошее предчувствие возникло. Как ни странно, меня не успокоило даже то, что это всего лишь сон. Хеберсон махнул на прощание и скрылся за углом, двери стали на место, и лифт снова тронулся. Звуки были гулкими, эхо звонким и до нереальности отчетливым.

Я заметил, что постепенно, уровень за уровнем, становится все темнее. Это не прибавило мне положительных эмоций. Подчиняясь бредовой логике сна, я достал пистолет и перевел его на автоматический огонь. В темноте лучше бить очередью, больше шансов задеть цель хоть одной пулей. Говорят, что были в истории стрелки на звук, но мне их видеть что-то не приходилось. Из дробовика я бы и сам на звук пальнул не задумываясь, чего там — куча картечи. А вот пулей более чем сомнительно.

Наступила полная темнота, механизмы лифта продолжали гудеть, пол подрагивал под ногами. Вдруг громкий щелчок и остановка. Я услышал, как открываются двери. Приглядевшись, заметил, что темнота не полная — далеко впереди мерцает крохотная звездочка света. Но не успел я в нее вглядеться, как мне в глаза ударил тугой луч голубоватого света. Пришлось зажмуриться изо всех сил.

— Выходи, дорогой, — раздался чуть насмешливый голос, усиленный громкоговорителями. — Два шага вперед, не бойся.

Даже с пониманием, что это все сон, мне нелегко было шагнуть вперед. Представлялась бездна с металлическими зазубренными кольями внизу. Навязчиво представлялась.

— Это сон! — громко произнес я, направляясь в сторону источника света.

— Да, сон, сон. Только не кричи так.

Голос показался мне знакомым. Свет между тем начал тускнеть, и вскоре я уже смог поднять веки. Теперь я увидел собеседника, точнее, его силуэт — черную фигуру в кресле на фоне круглого светового пятна. Все, кроме этого пятна, находилось во мраке — ни стен, ни потолков.

— Александр Фролов… — голос сделался еще более насмешливым. — Уверен, что ты не имеешь ни малейшего представления, зачем тебя сюда привезли.

— Даже смутно не догадываюсь, — признался я. — Но это точно сон или вы копаетесь у меня в голове какими-то волнами или лучами?

— Сон. Несколько необычный, как ты можешь заметить, но именно сон. Кстати, с пистолетом поосторожней.

— Если это сон, то я могу спокойно пальнуть себе в голову и проснуться.

— Не совсем так.

— Ой, не надо, — я сунул пистолет в кобуру. — Я здесь уже умирал.

— Не здесь, а на тренажере, — поправил собеседник. — Есть существенная разница.

— Заметил. Тут солнце светит. А там везде дождь.

— Это, конечно, не Солнце.

— Я в общем смысле. А… Погодите, если не Солнце, то что? Другая планета?

— Замечательно! Триумф дедуктивного метода.

«Этот гад надо мной издевается», — зло подумал я.

— Да, другая планета. Нормально? — сказал он.

— Пока да. Вообще-то я заинтригован. И действительно не понимаю, в чем смысл происходящего.

— Все просто. Я хочу нанять тебя на работу.

От неожиданности я замер с отвисшей челюстью. Если собеседник меня видел, это наверняка доставило ему удовольствие.

— Нет уж, спасибо! Я еще во сне не работал! — мне оставалось лишь превратить это в шутку, пряча за смехом растерянность. — Раньше я днем лодырничал, тогда бы и нанимали. А теперь мне днем придется спать, а ночью работать, я уже устроился в хорошее место. Кажется, на полную ставку.

— Ты не понял… — Собеседник щелкнул пальцами, и свет за его спиной начал меркнуть.

Вместе с тем тьма в помещении стала разжижаться, я разглядел черные стены, черное кресло и человека, затянутого в черную кожу. Это был Кирилл.

— О! Все. Я просыпаюсь! — теперь я рассмеялся оттого, что мне действительно стало весело, а не для прикрытия растерянности. — Это бред на почве сегодняшних сумбурных событий. Ты меня один раз уже нанял. Заплатил денег…

— То был аванс, — спокойно ответил Кирилл, поправляя очки на носу.

— Это уж фиг! Я его отработал. Мне, черт побери, губы помадой мазали. Все! Все свободны!

Я хотел проснуться, но не знал, как это сделать. Разве что действительно пальнуть себе в лоб. Но рука не слушалась, не тянулась к пистолету. Нет, меня не заблокировали, просто я допустил на мгновение, что Кирилл не врет. Ни в чем. Даже в том, что здесь все иначе, чем в тренажере. Понять, какой вред может нанести мне попадание пули во сне, я представить не мог, но решил не экспериментировать. И это был самый страшный момент из всех моих снов. Страшнее, чем когда в клочья разорвало Искорку.

— Не спеши, — мой наниматель расплылся в улыбке. — Будильник зазвонит, тогда и закончим разговор. А пока давай без взбрыков. Ты хороший боец, Саша, а у нас тут война. Насколько я знаю, ты сетовал на то, что пришлось уйти со службы. В охранную фирму хотел устроиться. Так?

— Было дело, — сдался я. — Но что тебе от моих заслуг, если мы во сне?

Я подчеркнул обращение на «ты», чего в реальности сегодня позволить себе не мог, хотя мы с Кириллом были ровесниками. Он вновь усмехнулся. Так усмехнулся, что я понял — отсутствие разницы в возрасте между нами не имеет значения. Мне все равно придется называть его на «вы», пока он сам не захочет иначе. С этим было трудно смириться — и вовсе не из-за того, что я ощущал несправедливость в его превосходстве. Как раз напротив. Просто меня в который уж раз ткнули носом в то, что боевой опыт в мирной жизни ничего не значит. И неважно, что это сон! Тот, реальный Кирилл имел надо мной такое же превосходство. Он не ел тушенку в окопе, не сидел под дождем в засаде со снайперкой, не делал ничего из того, чем я гордился, возвратившись к гражданской жизни. Но он оказался, что называется, круче меня. А все дело в том, что у него здесь тоже была война, и он, в отличие от меня, сумел в ней стать победителем. Я получил осколки в живот, а он «Мерседес» и студию для съемок. О чем тут говорить? На войне командира можно назначить, но остается им в поле тот, кто реально умеет побеждать и за кем идут люди. Я, может, и был неплохим офицером, но, пока я там скакал под пулями, Кирилл отвоевал право нанять меня на работу. Какими бы способами он этого ни достиг, я вынужден был признать их честными. Потому что уж где-где, а на войне победителей точно не судят. Но хорошенько все обдумав, я решил-таки называть Кирилла на «ты». По крайней мере во сне.

— Какая разница, во сне мы или нет? — Кирилл перестал усмехаться. — Я хочу нанять тебя на работу за вполне реальные деньги.

— Что значит «за реальные»? — Он все же сумел меня заинтриговать.

— Очень просто. Работать будешь здесь, а деньги получать там. Более чем реальные.

— Там? Не во сне?

— Конечно. Думаешь, ты такой прямо талантливый сценарист, что тебя без рекомендаций взяли на крупную студию, работающую на телевидение? Знаешь, дорогой, сколько людей на твоем месте уже побывало? Примерно столько же, сколько розыгрышей различных лотерей прошло с середины девяностых годов. Поначалу людей просто вышвыривали после съемок. Позже платили долларов тридцать и тоже вышвыривали. А ты сразу отгреб три сотни. За красивые глаза?

— За что же тогда?

— За то, что ты очень хороший снайпер. За то, что ты сейчас не у дел. А мне как раз нужен хороший снайпер, умеющий обращаться с тяжелой крупнокалиберной винтовкой.

— Здесь?

— Да.

— А если я откажусь? Что будет с моими деньгами?

— Не знаю. Сто пятьдесят долларов ты заработал на съемках, так что ими ты распорядишься по собственному усмотрению. А вторая половина, полученная в качестве премии, пойдет коту под хвост. Может быть, их украдут, может, потратишь на какую-нибудь глупость.

— Очень интересно. — Я не знал, как на все это реагировать, верить или нет, принимать всерьез или плюнуть.

— И с работой на студии тоже придется распрощаться, — со вкусом добавил Кирилл. — Ты ведь не сценарист, понимаешь? Ты снайпер. И нужен ты мне именно как снайпер. Сценаристов я из училища пачку найму за копейки. За обещание карьеры. И будут работать.

— А снайперов мало?

— Тех, кто не у дел, действительно мало. Я не могу нанимать тех, кто служит. А кого мог, всех уже нанял. Здесь есть свои трудности с подбором кадров. К тому же тяжелая снайперка, ты же сам знаешь, вещь особая.

— Я остался последним, кого ты можешь нанять?

— Нет, конечно. В реальности идут войны, народ обучают, потом увольняют. И большинство попадает ко мне. Ну, те, конечно, кто того стоит. Пушечное мясо мне не нужно, мне нужны победители.

— Тогда это не ко мне.

— Хреново ты себя ценишь, Саша. Я погонял тебя на тренажере и теперь знаю тебя лучше, чем ты. Не вдаваясь в подробности, ты годишься, дело лишь за твоим согласием.

— Так, хорошо, — мне надоело упираться впустую. — Давай поговорим об условиях.

— Условия очень простые. Ты воюешь здесь, а деньги получаешь там. Шесть сотен, как договаривались, в качестве сценариста и три тысячи за здешние подвиги в качестве снайпера.

— Долларов? — от неожиданности суммы я несколько опешил.

Это было в десять раз больше, чем я получал за реальную службу.

— Конечно. И это не предел, я тебя уверяю. Хеберсон вон младше тебя по званию, служит при штабе, чуть ли не писарем, а получает пять косарей на руки. С учетом того, что налогом такое жалованье не облагается даже в Америке, он весьма доволен. В России же это еще более приличные деньги. Но есть условие. Вообще-то я с него начал, но ты меня грубо прервал. Хорошо было бы, если бы в следующий раз ты так не поступал. Ладно?

— Субординация?

— Типа того. Так вот, дорогой, жалованье я тебе буду платить независимо от трудности задания, независимо от того, на базе ты будешь торчать несколько снов подряд или надрываться в тяжелых боях. Может, вообще ты мне здесь не будешь нужен и у тебя будут обыкновенные сны, без войны. Деньги ты будешь получать независимо от всего этого — каждый месяц. Но если погибнешь в бою — все. Кормушка захлопнется. Ты не получишь более ничего, и со студии тебя тоже уволят.

— А если не в бою ?

— Нет разницы. Если хоть как-то умрешь во сне, я утрачу к тебе всякий интерес. Так что осмотрись поначалу, на амбразуры не кидайся.

— Понятно. Таким образом дается стимул халявщикам? — догадался я.

— И это тоже. Закон вступил в силу с момента встречи с лейтенантом Хеберсоном, поэтому я и не советовал тебе пускать себе пулю в лоб. В общем, мне нужны победители, а не смертники. И имя у тебя подходящее. Искандар.

— Да?

— Так персы называли Александра Македонского. Всю Ойкумену захватил, шельмец.

— Завидуешь? — я позволил себе усмехнуться.

— В общем-то нечему. Он в тридцать три года коньки отбросил. То ли от малярии, то ли от сифака. Да и именем я не вышел. Ладно, дорогой, скоро будильник зазвонит. Нужен твой ответ — да или нет.

— Кто со мной будет в команде?

— Хватит трепаться! — вспылил Кирилл. — Времени остались секунды.

— Ладно, согласен!

— Хорошо. Ты нанят. Звание остается прежним. Но нагрузка будет не только снайперская, здесь деньги зря не платят. В общем, разберешься. Только поосторожнее поначалу.

Наконец затрещал будильник. От его звука, усиленного громкоговорителями, дрогнули бетонные стены. Ну у тебя и машинка, — недовольно пробурчал Кирилл. — Мертвого поднимет.

Я вскочил с постели и шарахнул ладонью по кнопке будильника. Он крякнул и заткнулся. Я сел на край дивана и растрепал волосы — старый способ быстро прийти в себя после сна. Можно было еще уши потереть, но это уж для совсем тяжелых случаев. За окном было уже темно.

Натянув брюки, я первым делом сделал запись в тетрадке. Коротко описал происшествие с Андреем, Искоркой и Цуцыком, сделал пометку о тренажере, потом целый абзац посвятил Базе, решив написать это слово с прописной буквы. Подумав, нарисовал здание на отдельном листе. Почему-то мне очень хотелось запечатлеть его на бумаге — бетонный куб с черточками окон и огромными воротами. Подрисовал солнце с короной лучей.

Хотел написать про Кирилла, но призадумался. Закурил, походил по комнате, оставляя серые ленты дыма. Кирилл нанял меня в реальности, нанял сценаристом, а то, что было во сне, было всего лишь сном. Я не осмеливался смешать два мира. А точка смешивания была лишь одна — Кирилл. В общем, у меня решимости не хватило сделать главную запись о моем найме. В сущности, я вел дневник для упорядочивания того мира, больше в качестве памятки о свойствах местности, вооружений и техники противника. К этому Кирилл отношения не имел, так что можно было смело оставить его за кадром. Я докурил и написал, что внутри Базы находится штаб хозяев тренажера. Без подробностей.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Окурок

Выйдя из дому, я привычно поспешил на автобус, но вовремя одернул себя. Нет ничего глупее, чем ждать его после девяти часов, когда час пик миновал и ходят они раз в полчаса. Шиковать на такси я зарекся, так немудрено и за неделю все деньги спустить, а вот прокатиться на маршрутке — самое дело. Надо сказать, что гарантированное сидячее место в «Газели» ничуть не хуже такси, а вот стоит намного меньше — всего десять рублей против пятидесяти. И ходят они вереницей, забравшись в микроавтобус, я выбрал одинарное сиденье и вольготно на нем устроился, ощущая себя гораздо более значимо, чем обычно. Как-то помимо воли даже плечи расправились. Я достал из кармана десятку и протянул водителю, стараясь всем видом показать, что для меня это вовсе не деньги, что я не первый раз сел в маршрутку, а только и делаю, что езжу на них взад-вперед. Мне не хотелось выглядеть среди присутствующих гражданских ущербно, а ощущал я себя именно так. Трудно сказать почему. Как будто меня не в живот на войне ранило, а в какое-то другое, очень важное для повседневной жизни место. Словно на мне написано было, что я, как дурак, бегал под пулями за чужие интересы, когда другие, более сообразительные, устраивали собственный быт и личную жизнь.

Водитель погасил свет в салоне, погрузив пассажиров в приятную полутьму, и наконец маршрутка тронулась. Поначалу я не обращал внимания на музыку из приемника, работавшего в кабине водителя, но вдруг голос Леонида Федорова из группы «Аукцион» вывел меня из забытья.

Сон, приснилось мне,

Что я воюю в чужой стране.

Рок, неравный бой…

Я ранен в голову, я герой…

У меня озноб пробежал по коже, я отвернулся к окну и закрыл глаза. Свет фар от встречных машин пробивался сквозь веки, создавая убаюкивающий световой ритм.

Выбравшись из микроавтобуса на конечной остановке у метро, я глянул на свои «Командирские» — времени было в обрез. Пришлось поспешить, но, сбежав по лестнице, я не удержался и купил-таки слоеный пирожок, который так соблазнял меня этим утром. Не сам пирожок был мне важен — я перекусил, выходя из дому, — но мне хотелось совершить нечто вроде ритуала, подчеркнуть таким образом переход на новый уровень жизни. Взять то, что раньше я хотел, но не мог себе позволить. Ведь теперь у меня была работа. А может, две? Нет, это бред, конечно. Просто ответ подсознания на утренний стресс. Как еще можно рассматривать этот сон? Не ждать же действительно три тысячи долларов! Шестьсот — отлично. Мне хватит шестисот.

Пока поезд метро, в котором я ехал, проминал собой темноту тоннелей, у меня в голове вертелись разные варианты того, как обустроить быт, исходя из новой зарплаты. На войне про удобства как-то не особенно думаешь, да и шестисот долларов в месяц у меня никогда не было. Это ведь с одной зарплаты можно новый телевизор купить! Или оставить старый, но взять видак.

И тут меня осенило. Можно ведь и машину купить. Старую какую-нибудь «копейку», долларов, может, за четыреста-пятьсот. Тогда и на жизнь целая сотня останется. А потом, через месяц, мне снова дадут шесть сотен и я снова буду в порядке. А машина останется.

Раньше о приобретении автомобиля я и не задумывался. И некогда, и незачем. Но сейчас твердо решил — куплю. Воображение живо нарисовало неплохой «жигуленок», почему-то темно-красного цвета. Пространство, отгороженное от непогод и суетного мира, да еще на колесах в придачу. Я начал было углубляться в дебри фантазии, но вовремя спохватился, вспомнив, что дали мне всего три сотни, а шесть пока только пообещали. Через месяц, если выдержу испытательный срок. Так что с машиной придется повременить.

Настроение, такое приподнятое после поездки в маршрутке, под землей стремительно начало ухудшаться. Когда подъезжали к станции «ВДНХ», я сомневался уже не только в том, что получу обещанное через месяц, но и в том, что сейчас, в одиннадцать ночи, вообще не окажусь перед запертой дверью. Представилось, как будет хохотать над шуткой Кирилла вахтер, когда я начну барабанить кулаком в дверь.

«Не буду ломиться, — твердо решил я. — Дерну дверь слегка. Если заперто, тихонько уйду. Хрен им будет, а не шутка над боевым офицером!»

Когда я вышел со станции, ночное небо роняло мелкие капли дождя. Оранжевый свет фонарей отражался в мокром асфальте и в лужах, шум города напоминал низкое гудение насекомых. Прохожие спешили по делам или домой с работы, не замечая друг друга, словно каждый из них находился в отдельной, удобной ему реальности. У закрытых торговых палаток, поглядывая по сторонам, курили двое милиционеров.

Подняв воротник плаща, я протиснулся через очередь на остановке маршруток и поспешил к киностудии. Некоторые окна в здании были освещены, что давало хоть какую-то надежду на то, что Кирилл мог нанять меня всерьез. Если бы все окна оказались темными, я бы не стал переходить дорогу, чтобы не позориться. Не очень приятно ощущать себя полным лохом, в особенности когда прекрасно осознаешь собственную неприспособленность к изменившимся условиям, но сделать ничего не можешь. Прослужив много лет в войсках, погоняв молодых как следует, я попал на гражданку и сам ощутил себя здесь салагой. А вот бывалым воякой тут был Кирилл — это по всему видно. Избежать издевательств и мелких подколок от людей такого рода, как он, у меня все равно не выйдет, так что лучше уж не обращать на это внимания.

Шагнув к двери, я потянул ручку и с некоторым, прямо скажем, удивлением обнаружил, что она не заперта. Вахтер вопросительно глянул на меня.

Мне было сказано явиться в двадцать три часа к вам на вахту, — сказал я.

— Фамилия?

— Фролов. Александр Фролов.

Вахтер порылся в журнале, со скрипом водя заскорузлым ногтем по строчкам, и ответил:

— Есть такой. Распишитесь за постоянный пропуск.

Он протянул мне какой-то бланк, и я расписался не глядя, затем еще раз, уже в журнале. В обмен на подпись получил картонную карточку с печатью, но без фотографии.

— Действителен с паспортом или правами, — напоследок сообщил вахтер.

Я предъявил ему паспорт, куда он глянул лишь мельком, после чего поспешил к знакомой лестнице.

Наверху царил полумрак, никаких голосов слышно не было, лишь одинокое эхо моих шагов отскакивало от стен. Но едва я, чуть ли не ощупью, добрался до лестничной площадки, в глаза мне ударил яркий свет пламени бензиновой зажигалки. Я остановился как от удара об стену и невольно зажмурился — глаза успели отвыкнуть от света.

— Ценю пунктуальность, — донесся до меня голос Кирилла.

«Черт! — подумал я, открывая глаза. — В более дурацкую ситуацию давненько не попадал».

— Перекурим? Угощайся! — предложил мой новый начальник, протягивая раскрытую пачку сигарет, каких я до этого никогда не видел.

Я взял одну и прикурил от до сих пор не погасшего огонька. Только после этого Кирилл со звоном закрыл крышечку зажигалки и сунул в карман. Он по-прежнему был в черной кожаной одежде, но мне показалось, что не в той же, что утром.

— Готов к труду, дорогой?

— Вполне, — ответил я.

— Ну и прекрасно. Твоего предшественника я уже рассчитал, так что дела принимать не у кого. Как-нибудь сам разберешься со временем. А сейчас, прямо сегодня, мне нужны светлые мысли. Вроде тех, какие ты выдал сегодня на съемках. Нервничаешь?

— Да.

— Это хорошо. Значит, не дебил. Тогда так… Сегодня я тебе уделю некоторое внимание, познакомлю с народом, покажу, как тут все взаимодействует, а потом сам будешь барахтаться.

Он затянулся сигаретой, распалив уголек, при этом его лицо, высвеченное алым светом, повисло в воздухе призрачной маской — черная кожа одежды делала другие части тела невидимыми во тьме.

— Сегодня же придется поработать в новом качестве. Задание дам позже. И не нервничай так. Не надо показывать остальным, что ты полный профан в нашем деле.

— А то они не знают…

— Знает только Зинаида Исайевна. Остальные могут догадываться, могут строить предположения. Не более. Я не жду от тебя всплесков гениальности, но совершенствоваться заставлю. Или уволю. Это честно, дорогой. Согласен?

— Да.

— Замечательно. Давай докуривай. И пойдем. Хочешь увидеть, как монтируют ту передачу, где ты сегодня снимался?

— Не знаю… — пожал я плечами. — Если это важно для той работы, которой я буду заниматься…

— Только не старайся выглядеть еще большим придурком, чем ты есть на самом деле. И так нормально. Сойдет.

Побросав окурки в урну, мы прошли через студию, в которой я заметил те же лица, что и с утра, только массовка отсутствовала. Увидев меня, Зинаида Исайевна приветливо кивнула, а остальные были заняты и мое появление проигнорировали. Я думал, мы идем в кабинет Кирилла, но он повел меня дальше, по коридору, в который выходили двери с непонятными надписями «АЛМ-1», «АЛМ-2», «АЛМ-3». На последней Двери надпись отличалась на одну букву — «АНМ», а Цифра отсутствовала.

— Заходи, — Кирилл толкнул эту дверь и пропустил меня вперед.

Большую часть места внутри занимала громоздкая аппаратура, а в оставшемся пространстве без намека на комфорт могли разместиться не более чем четверо. Как раз столько было крутящихся кресел. Два были заняты — на одном сидела женщина лет тридцати пяти, с копной длинных черных волос и очень грубыми на мой взгляд чертами лица, а рядом с ней восседал грузный блондин лет двадцати пяти. Лицо его было широким и добродушным. Я заметил у него на лбу капельки пота, но это немудрено в такой духоте. Не знаю уж, какой там КПД у применяемой здесь аппаратуры, но тепла она излучала в избытке. Пахло перегретым пластиком и пылью, которая всегда оседает на узлах высокого напряжения.

Женщина просто сидела, рассматривая изображение на телевизионном экране внушительного размера, а молодой человек орудовал компьютерной мышью и кнопками на клавиатуре, производя какие-то манипуляции с кадрами утренней массовки. Мельком я заметил на экране и себя — стою, раззявив рот в стоп-кадре, рядом с никому не доставшейся «Ладой».

— Ирочка, — окликнул женщину Кирилл. — А вот и наша звезда. Саша Фролов. Будет работать у нас сценаристом.

— Очень приятно, — улыбнулась мне женщина.

— А это Данила, — начальник представил парня, но тот только невнятно кивнул, не отрываясь от работы. — Садись, дорогой.

Кирилл придвинул мне кресло, а сам уселся в оставшееся, причем развернув его спинкой вперед.

Присмотревшись, я понял, что Данила делает с утренними кадрами. Компьютер, послушный его приказам, вырезал из утренней съемки ненужные куски и склеивал оставшиеся в единое целое. Но, несмотря на проделанную им работу, выглядело все на экране невероятно убого. Мне не раз доводилось видеть розыгрыши лотерей, но ни одна студия, в каких они снимались, не была такой простенькой. Особенно поразил кадр, где жалкие двадцать человек массовки сгрудились в центре экрана, а за их спиной виднелась лишь ровная светло-голубая стена.

«Да, — подумал я разочарованно. — Похоже, что студия не блещет бюджетом. Скорее всего, они только на таких растяпах, как я, и живут».

В который уж раз возникли сомнения в том, что стоит продолжать здесь работу. При таких раскладах с меня возьмут, сколько смогут, а потом вышвырнут, не заплатив денег.

— Ну, вроде подчистил, — сообщил парень, не отрываясь от монитора. — Что на этот раз будем лепить?

— Возьми из папки, где Семины съемки, — подумав, сказала Ирина. — Они, как мне кажется, подойдут по колориту.

— Тогда ракурс был другой, — ответил Данила. — Надо что-нибудь посвежее.

— Тогда возьми летние Витины.

На экране появились гораздо более качественные кадры — более просторная студия, полная самых разных людей, стены, увешанные рекламными щитами. Вот это было похоже на то, что я видел по телевизору!

— Да, хорошо, — кивнула Ирина. — Только щиты замени.

К моему удивлению, от одного нажатия кнопки вся реклама на заднем плане исчезла, точнее, исчезли надписи и фирменные цвета, оставив на стенах лишь безликие коричневые полотнища. На них Данила с легкостью соорудил новые надписи и логотипы, доставая их из папочки на экране, как дети достают из коробки детали конструктора.

— А не легче было повесить на стены настоящие щиты? — не сдержал я удивления.

— И что потом с ними делать? — глядя на экран, пробурчал Кирилл. — Рекламодатель все время разный, а файлы со съемками массовки библиотечные.

— Какие?

Да, дорогой, надо тебе вникать в терминологию… Удели этому внимание на досуге. Библиотечные файлы — это то, что один раз снято, а потом сто раз используется. Съемки, знаешь ли, дорогое удовольствие. Рабочее время, грим, хороший свет, работа операторов, режиссеров, аренда студии, наконец, — все стоит денег. Да к тому же хоть сколько-то надо заплатить каждому статисту. Так что нанимать их в полном количестве каждый раз до крайности нерентабельно. Поэтому делается все проще и эффективнее — полная студия набивается один раз, все снимается в разных ракурсах, а затем хранится в архиве. Затем, уже на каждую передачу, мы приглашаем всего десять-двадцать статистов, снимаем их и с помощью компьютера накладываем на готовые библиотечные съемки. Главное, чтобы ракурс, освещенность и колорит соответствовали.

— А разве такие спецэффекты не дороже съемок?

— Все на свете относительно. И спецэффекты тоже бывают разными. Но главное в том, что в монтажной у меня задействованы всего два человека — режиссер, вот Ирочка, и сам монтажер. А в съемках бывает, что и за сотню человек зашкаливает. Это если с урезанной массовкой. Если же каждый раз все делать по полной программе, то в трубу вылетишь.

«Ну и дела…» — подумал я.

Мне-то сегодня казалось, что подмена счастливого обладателя приза — главный обман передачи. Ан нет. Кажется, меня ждет еще не один сюрприз подобного рода.

— Розыгрыш лотереи еще ничего, — поддакнула Ирина. — Он ведь не только с рекламы отбивается, поэтому можно позволить себе поснимать. А вот интервью монтировать труднее. Это же все малобюджетка. Сколько герой передачи принесет, на столько и снимаем.

— В смысле денег? — поразился я.

— Нет, — рассмеялся Кирилл. — Мы шкурами убитых енотов берем. Чего глаза округлил?

— Да я был уверен, что платят тем, у кого берут интервью.

— Интересно, за что им платить?

— Ну как? Они же знаменитости! Своим присутствием поднимают рейтинг передачи…

На этот раз расхохотались все, кроме меня, даже Данила не удержался и прыснул.

— Круто! — Кирилл смахнул навернувшуюся слезу, — Знаменитости, говоришь? Ну ты даешь, дорогой! А кто же их, по-твоему, делает знаменитостями? Телевизор! Запомни главное, на чем делаются большие деньги. Если показывать по телевизору любой столб, но каждый день и желательно по нескольку раз, то даже он — обычный, ни на что не годный столб — станет знаменитостью. К нему потечет людская река и можно будет огораживать его заборчиком, чтобы брать плату с желающих посмотреть. Это называется массовой рекламой. Понял? Подавляющее число людей, особенно в нашей стране, имеют весьма усеченные функции головного мозга и живут в основном простыми, чуть ли не рефлекторными мотивациями — пожрать, выпить, потрахаться, заработать на все это денег. Еще время от времени необходимо выпустить пар, но это уже к производству политических программ.

— И что? — мне совсем не понравилось то, что он говорил, хотя за последние недели я сам начал приходить к похожим выводам.

— А то, что качество продукта и услуг стало не то что вторичным, а вообще относительным. Нет ни малейшего смысла вкладывать деньги в улучшение производства, поскольку надо быть гением, чтобы создать, например, супермыло. Гораздо проще и эффективнее вложить деньги в рекламу на телевизоре, с экрана которого всей стране докажут в считанные секунды, что именно это мыло и есть супер. Потом люди распробуют и будут покупать его не больше, чем остальные марки, но это потом, а в то время, пока ролик будет крутиться по всем каналам, производитель этого, самого обычного, мыла как следует успеет набить карманы. Часть этой сверхприбыли уйдет на новую рекламу, только уже не мыла, а каких-нибудь неудобоносимых ботинок, а остальное — на счета за границей. Все это просто, эффективно и многократно проверено. Именно поэтому те, кто хотят стать знаменитостями, несут деньги нам. Мы их показываем каждый день, они становятся знаменитостями и спокойно, уже без нашего участия, зарабатывают свои деньги.

— Погодите… — я решил выяснить все до конца. — Но ведь продукт все равно должен понравиться народу, чтобы его продавать.

Кирилл повернулся и неприятно близко придвинул свое лицо к моему.

— Я тебе отвечу на этот вопрос… — вкрадчиво произнес он. — Но это, как бы тебе сказать, для внутреннего пользования. Есть такие товары, которые нравятся людям. Их мало, но есть. Так вот их никто и не рекламирует. Ты видел по телевизору рекламу автомобилей марки «Ягуар»? Нет? Думаешь, почему?

— Они дорогие, — осторожно предположил я.

— Правильно. Они дорогие, и качество их не нуждается в доказательствах. Их не нужно делать прозрачными, чтобы продать, не надо делать сверхплоскими, не надо рисовать на багажнике голых красоток или придавать им экзотическую форму морской раковины. Они продаются потому, что хороши сами по себе. Но если у товара нет никаких достоинств в сравнении с другими в таком же классе, то его надо рекламировать. Отсюда вывод — можно вложить миллионы в повышение реального качества, а можно вложить десятки тысяч в рекламу мнимого качества. Причем во втором случае, когда речь идет о России, продажи будут заметно выше. А следовательно, и рентабельность второго пути оказывается намного больше.

— Бред! — возмутился я. — Получается, что все, что рекламируют по телевизору, — дерьмо?

Кирилл улыбнулся. Очень теплая у него получилась улыбка, прямо-таки отеческая.

— А ты найди в этой аппаратной хоть одну знакомую марку, — он широко обвел рукой. — Где здесь телеэкран LG, «по качеству сравнимый с профессиональным»? Где здесь устройства видеозахвата «с революционными характеристиками»? Где все то, что тоннами продают дилетантам под видом профессиональной и полупрофессиональной техники? Нету? Надо же, жалость какая…

Я промолчал, мне надо было переварить услышанное. Между тем Данила ловко соорудил липовую массовку, подправил рекламу, после чего кадры стали выглядеть вполне привычно — как во всех розыгрышах лотерей. Затем он вытащил из очередной папки и установил внизу экрана полоску с нумерованным шариком на конце, такие шарики крутятся в лототронах. Шарик выглядел очень естественно, как настоящий.

— Настоящий? — спросил я.

— Конечно, — спокойно ответил Кирилл. — У Данилы в библиотеке есть кадры падения из лохотрона шариков со всеми имеющимися номерами. Вот, кстати, данные о проданных номерах.

Он вынул из нагрудного кармана и протянул Даниле распечатку.

— Так, значит, сегодня сделай сотню выигрышей по сто рублей и тысячу по полтиннику. Затем возьми пять номеров, которые не были куплены, и на эти номера дай три машины, одну квартиру и один выигрыш в миллион долларов. Только окончательный рендеринг пока не делай, я сверюсь, чтобы эти билеты точно были сданы продавцами. А то будет потом… Обратится какой-нибудь придурок за миллионом, нам тогда и выставят счет. Так, Ирочка, пусть Данила заканчивает, у него хорошо получается. По линейке потом пройдетесь, чтобы вогнать в хронометраж. И сверите номера, чтобы крупные выигрыши с купленными билетами не совпали. А сейчас надо идти эту мымру снимать. Время не терпит. Саша, ты тоже с нами. Нужна будет твоя профессиональная помощь, о которой я говорил.

У меня чаще забилось сердце. Честно говоря, я не ожидал, что придется включаться в работу так вот, с места в карьер. Даже история с подложными номерами, в сравнении с моей личной ответственностью, показалась мне мелкой, недостойной особенного внимания.

Когда Кирилл, Ирина и я добрались до съемочного павильона, там уже вовсю кипела работа. Причем павильон было не узнать — машины в нем уже не было, стулья для массовки тоже убрали, зато установили диван, журнальный столик и книжные полки на заднем плане. На диване сидела яркая блондинка, но приглядевшись, я заметил, что крашеная. Остальное вроде все при ней: упругая грудь, ноги от ушей, и юбка кончалась чуть раньше, чем начинались ноги. Но все вместе смотрелось до отвращения отталкивающе, то ли из-за толстого слоя грима, то ли от ощущения немытости, какое вызывают стоящие на панели проститутки. А наша посетительница выглядела именно как вышедшая на работу проститутка, причем не очень дорогого пошиба. Еще через секунду я не удержался и отвесил челюсть, потому что узнал в ней жутко популярную певицу Сирень, которую по десять раз в день крутили по всем радиостанциям и не меньше того показывали по телевизору. Однако на экране она смотрелась намного моложе и куда приличнее, если не сказать соблазнительно. Здесь же… Точно сказал Кирилл — мымра.

Увидев Кирилла, она помахала ему, но он ответил лишь едва заметным кивком.

— Где твои? — спросил он, останавливаясь возле дивана.

— Рафик с Мурзой в машине что-то забыли, — ответила Сирень. — Сейчас придут. А это у вас новенький?

Кирилл отвернулся от нее, словно она и не задавала никакого вопроса.

— До одного места им наша спешка, — он сунул пальцы в карманы кожаных штанов и присел на край журнального столика.

Я не из тех, кто способен рваться к сцене за автографом звезды, но, если быть полностью откровенным, столь неожиданная встреча с поп-дивой меня впечатлила. И у меня не было ни малейшего опыта, как вести себя в таких ситуациях.

— Ты новенький? — игриво глянув на меня, спросила Сирень.

— Слушай, красавица, ты задолбала! — неожиданно резко прикрикнул на нее Кирилл. — Нашла время заигрывать с персоналом! Что, манда зачесалась? Учила бы лучше текст, а то опять будем по сто дублей снимать! Ирина, дай ей текст! Каждая минута на счету.

Я был в шоке. Нет, не оттого, что начальник наехал на женщину, а оттого, что он позволяет себе так разговаривать со знаменитостью всероссийского значения. У нее ведь наверняка миллионы в банке, так сколько же тогда у него?

«Кажется, я погорячился насчет малозначительности этой студии», — мелькнуло у меня в голове.

Через минуту в павильон вломились, иначе не скажешь, двое богато одетых кавказцев. Один остался у входа, дымя сигаретой, другой направился прямиком к Кириллу, ни на кого больше не обращая ни малейшего внимания.

— Здравствуй, уважаемый, — он улыбнулся и протянул продюсеру руку.

— Здравствуй, Мурза, — вставая и отвечая на рукопожатие, ответил Кирилл. — Зачастили вы к нам.

— Хорошо снимаешь. Зачем другим деньги давать, если ты меня ни разу не подводил? Пойдем в кабинет.

— Пойдем, пойдем. Только сучка твоя опять язык распускает, вместо того чтобы работать. Ты бы поговорил с девушкой, а то я ей не могу приказывать…

Но Мурза говорить с ней не стал. Он просто шагнул к певице и влепил такую затрещину, что Сирень не удержалась и рухнула на диван.

— Что мне на тебя жалуются? Почему не делаешь, что говорят?

— Да я просто спросила…

Он дал ей с другой руки, но на этот раз не так сильно.

— Хочешь в Нальчик обратно? К маме, к папе? Я устрою. В один день устрою.

Его товарищ крикнул от входа:

— Слушай, Мурза, ты ее так убьешь совсем! Или синяк сделаешь, как ее потом на сцену выставлять?

— Ладно. Читай давай, что дали. Будешь спрашивать, только если совсем непонятно.

— Мне уже непонятно, — Сирень даже не всхлипнула от побоев, словно они были ей привычны, как для меня утренняя сигарета. — Что это за слово?

— Ирочка, растолкуй нашей героине непонятное место, — упавшим голосом попросил Кирилл. — А то мы до завтра провозимся.

— Что здесь у тебя? — Ирина присела на диван рядом с поп-звездой.

— Вот здесь, в кавычках.

— «Бентли». Это машина так называется,

— Дорогая?

— Очень.

— Как правильно говорить?

— «Бен-тли», — сдержанно повторила по слогам Ирина. — Не забудь, пожалуйста.

— А разве «Мерседес» не лучше? Мурза! Что они мне тут написали? Какую-то «Бентли»… Может, лучше «Мерседес»? Его все знают.

— Кирилл? — Мурза повернулся к продюсеру.

— Все в порядке, — успокоил тот. — Ты же сам говорил, что я тебя еще не подводил. «Бентли» сейчас в моде, недавно показывали презентацию московского представительства, многие слышали. А что «Мерседес»? На них половина Москвы разъезжает.

— Я так, — развел руками кавказец. — Просто чтобы знать.

Он повернулся к певице и так зыркнул на нее, что она сочла за благо уткнуться в бумаги.

— Ладно, пойдем в кабинет, — едва заметно улыбнулся Кирилл. — Виски хочешь?

— Издеваешься?

Вскоре я перестал их слышать. Ирина занималась с Сиренью, остальные каждый своими делами, а поскольку мне никакого конкретного задания дано не было, я решил выйти на лестничную площадку покурить.

Там по-прежнему было темно, так что если пробираться, то только ощупью. Пришлось заранее достать зажигалку, все равно ведь от нее прикуривать. Синий огонек вяло высветил стену и лестницу. Обогнув урну, я взгромоздился на каменный подоконник и достал сигарету из пачки. Коснувшись пламени, ее кончик покраснел и выпустил скрученную ленточку дыма. Здесь, возле окна, было чуть светлее, так что можно было погасить зажигалку. Я глянул наружу — во дворе не было ни одного фонаря, деревья и кусты роняли на черную землю последние листья.

— Можно прикурить? — раздался позади меня юношеский голос.

— Пожалуйста, — я чиркнул колесиком зажигалки и протянул огонек, стараясь не показать, что вздрогнул от неожиданного появления незнакомца.

— Я тебя тоже не сразу заметил, — признался случайный собеседник.

Теперь, когда его лицо осветило пламенем, я узнал в нем одного из помощников режиссера, которых в павильоне Кирилла было человек пять.

— Ты новенький сценарист? — спросил он.

— Да.

— Зовут как?

— Саша.

— А меня Влад. Ну, типа, познакомились.

— Типа.

— Ты так сигарету держишь, что в темноте не видно, — заметил Влад. — Ты геологом был?

— Почему же геологом?

— Ну, там, типа, дикая природа, дождь там, ветер, слышал, что люди, работающие на природе, имеют привычку прятать огонек сигареты в руке.

— Да.

В принципе курить в засаде вообще нельзя, там эта привычка становится куда более смертельно опасной, чем для обычных граждан страны. Но все курят. Просто со временем вырабатывается привычка держать сигарету так, чтобы огонек не был виден в прицел вражеского снайпера. Но это в обычный прицел. Если же оптика инфракрасная, то рука с сигаретой все равно выглядит на экране яркой звездой. Я с трудом удержался, чтобы не потрогать шрам на шее, оставшийся от первого моего ранения. Хорошо, снайперская пуля прошла между горлом и сонной артерией.

— Так ты бывший геолог?

— Нет, моряк. Рыбу ловили в Атлантике.

— А, понятно. А на сценариста где учился?

— За границей, — соврал я.

— Круто. Вашего брата Кирилл каждые два месяца меняет. Только ты не трепись, что я протек. Прошлый сценарист еще меньше проработал. Одну зарплату получил, и все. Другие по две получали, а потом их тоже пинком под зад, с тобой тоже так будет. Так что, если ты планируешь надолго трудоустроиться, лучше на эту работу не забивайся.

— Да я как-нибудь разберусь…

— Все так говорили.

— А тебя-то самого почему не увольняют? — усмехнулся я.

— Меня нельзя. И Ирину, режиссера, нельзя. И Зинаиду Исайевну нельзя. Тут долго держатся только те, от кого Кирилл хоть немного зависит.

— От тебя-то он чем зависит?

— Зинаида Исайевна — моя мать.

— А она что за важная птица?

— Ты что, совсем без опыта работы?

— Ну, в Москве да.

— Оно и видно.

Мне показалось, что Влад рассердился оттого, что я не понял значимость его матери. Или его собственную, уж не знаю. Наверняка он имел в виду какой-то блат, как говорили раньше, но меня эти расклады пока интересовали мало. Самому бы удержаться на месте…

— И что, прошлого сценариста уволили без всякого повода? — поинтересовался я.

— Повод всегда найдется, — мой новый знакомый махнул огоньком сигареты, — Но ты сильно отличаешься от предшественника.

— Чем?

— Всем. Тебя Кирилл сам присмотрел? Знаешь, это не совсем в его духе. Обычно он дает объяву в газету, лохи приходят на кастинг, и он берет самого лоховатого,

Ко мне в душу закралось нехорошее подозрение. Мелькнула мысль, что я сэкономил Кириллу деньги — лох сам к нему пожаловал, не пришлось давать объявление.

— А что, профессиональные качества вообще ничего не значат? — решил я узнать хоть сколь-нибудь компетентное мнение.

— Какие? — чувствовалось, что Влад усмехнулся, хотя в темноте я не видел его лица. — Профессиональные? То, чем тут надо заниматься, осилит и школьник выпускных классов. Надо просто выдавать текст, вот и все. Народ скушает что угодно, если это показывают по телевизору. Смысл твоей должности состоит в том, что просто кому-то надо делать эту работу — выдавать текст. Люди на экране должны что-то говорить, внутри концепции продюсера и режиссера. А самим им не до того.

— Понятно.

— Да не расстраивайся, — Влад стряхнул пепел в урну. — Мы все здесь фигней занимаемся. Как говорил Пелевин — поддерживаем огонь потребления.

— Какой еще огонь?

— А ты что, не читал «Generation-П»?

— Нет.

— Ну, ни фига себе! В тайге ты жил, что ли?

— Некоторое время, — отшутился я.

Мне надоело, что меня здесь все поддевают, как молодого бойца.

— Фролов! — донесся из павильона голос Зинаиды Исайевны. — Сашенька, дорогой! Надо работать!

— Это меня. — Я щелчком отправил окурок в урну, и он скрылся из глаз, на мгновение мелькнув в темноте трассирующей пулей.

На съемочной площадке уже вовсю кипела работа, певица, грациозно изогнув спину, восседала на диване и с улыбкой отвечала на вопросы ведущей.

— Я и мечтать не могла о такой жизни! — говорила Сирень. — Я ведь из очень небогатой семьи, а кругом только и говорили, что о деньгах. Мол, без денег в жизни не пробиться, без связей тоже.

— Что же тебе помогло?

— Когда знаешь, что можно рассчитывать только на себя, сразу понимаешь, что тебе нужно работать в тысячу раз больше, чем другим, у кого есть деньги и связи. Я с детства много работала, много училась. А главное — постоянно развивала голос. Занималась по нескольку часов в день.

— Говорят, что голос — очень тонкий инструмент и за ним необходим особый уход.

— Совершенно верно. Я много в чем себе отказывала, ретировала его…

— Стоп! — замахал руками Кирилл, останавливая съемку, — Ну что ты опять мелешь? Дали же тебе бумагу, неужели трудно было запомнить? А не можешь запомнить, перед тобой монитор с текстом! Ну что же за курица?

— А что? Я и читаю с монитора.

— Ну и что там написано? «Ретировала»? Репетировала! Давайте этот кусок еще раз! А вообще постойте. Саша, где тебя черти носят?

— Я курил, — пришлось оправдываться.

— Беги в кабинку редактора. Будешь придумывать звонки в студию от телезрителей. И быстрее, быстрее. Потом все вопросы. Редактор вкратце объяснит, что к чему.

Несмотря на то что задание меня шокировало, пришлось делать, что сказано. Назвался ведь груздем, значит, кузова не миновать,

В стеклянной кабинке было душно. Кроме редактора там сидели две девушки с телефонными гарнитурами.

— Ты новый сценарист? — спросил редактор — рыжеволосый конопатый мужчина лет тридцати пяти. — Меня зовут Игорем.

— А я Саша.

— Отлично, давай, включайся в работу. Представь, что ты поклонник этой красавицы. А еще лучше — поклонница. Придумай вопрос, только без заковырок. Простой, доступный массам вопрос. И вот еще тебе список вопросов от предшественника. Может, что пригодится. Бери вот этот ноутбук, набивай на клавиатуре, а девочки обработают.

— Я не работаю на компьютере! — запаниковал я.

— Как это? — не понял Игорь.

— Ну, не приходилось никогда. Мне легче на бумаге писать.

— Ну, ни фига себе… — режиссер вытащил лист бумаги из ящика и протянул мне ручку. — Напишешь, отдавай девушкам, они набьют.

— А сейчас послушаем звонок от телезрителя, — сказала ведущая. — Алло! Назовите свое имя!

В динамиках слышались какие-то гудки и шорох.

— Алло! Мы вас слушаем!

Сидящая рядом со мной девушка пробежала пальцами по клавиатуре и сказала очень громко: «Алло! Алло!»

В динамиках же раздался лишь далекий, едва различимый голос, чудовищно искаженный к тому же.

— Все, давай отбой, — махнул рукой редактор. В динамиках запищали частые гудки.

— К сожалению, связь прервалась, — ведущая с разочарованным видом развела руками. — Ну, тогда я задам вопрос сама. Скажите, Сирень, говорят, что перед концертом в «Лужниках» вы потеряли нательный крестик. Это правда?

— Ой, да. Я так расстроилась из-за этого! Это ведь мой главный талисман! Я так боялась, что без него что-нибудь случится с моим голосом!

— Как же это произошло?

— Я отдыхала на Сейшелах и во время купания обнаружила, что крестика нет. Но представляете, рядом с катера ныряли водолазы. Они увидели, как я расстроилась, и предложили мне помощь.

— Неудивительно! — улыбнулась ведущая. — Трудно оставить без внимания такую красивую девушку.

— Да нет, что вы! Они были совершенно бескорыстны! Они ныряли около двух часов, пока один из них наконец не нашел мой крестик.

— И какова была его награда? Поцелуй?

— Да нет, что вы. Представляете, они были из Франции, но оказалось, что они меня знают, слушают мои песни! Я оставила смельчаку-водолазу автограф. Ну а какой аншлаг был на моем выступлении в «Лужниках», вы, наверное, знаете.

Стараясь не слушать, что они там несут, я судорожно придумывал вопросы. Оказалось, что о творчестве Сирени я почти ничего не знаю, если не считать припевы из нескольких ее песен, которые каждый день можно было услышать по радио. Но тут меня осенило, и я заскрипел ручкой по листу.

Редактор глянул через плечо на бумагу и удовлетворенно кивнул,

— А сейчас к нам таки дозвонилась телезрительница! — радостно сообщила ведущая. — Алло! Как вас зовут?

— Вероника, — ответила в гарнитуру сидящая возле меня девушка.

— Что вы хотели спросить у Сирени?

— А можно я передам привет друзьям? А то так тяжело до вас дозвониться!

— Да, конечно.

— Хочу передать привет всем, кто меня знает, а в особенности десятиклассникам саратовской школы номер три, Олегу и Ванечке.

— А теперь ваш вопрос.

Девушка посмотрела на строчки, которые я успел написать, и прочла мой шедевр:

— Скажите, а как вы относитесь к тем артистам, которые поют под фонограмму?

Я заметил, как редактор на своем компьютере спешно набивает ответ, который должен показаться на мониторе перед Сиренью. Сама певица в это время улыбнулась, словно собираясь с мыслями. Надо отдать ей должное — эту гримасу она освоила в совершенстве.

Наконец редактор закончил и нажал «ввод».

— Вы знаете, — начала Сирень, — мне кажется, что работа под фонограмму — это своего рода обман слушателя. Ведь поклонники платят деньги не только за то, чтобы увидеть артиста, как говорится, живьем, но и за то, чтобы услышать не запись, а настоящее пение. У меня, например, был такой случай…

Редактор продолжал набивать текст и кусками отправлять на монитор.

— Один раз, — певица прочла следующую порцию, — во время распевки я немного подорвала связки. И продюсер решил, что один раз, возможно, следует поддержать мой голос фонограммой. Но я категорически отказалась. С большим трудом, но все же отпела всю программу вживую.

— Это достойно уважения, — с понимающим видом кивнула ведущая. — Кстати, наверняка такие усилия не пропадают даром. Говорят, что Сирень — одна из самых богатых звезд нынешнего шоу-бизнеса.

— Ну нет, наверное, они преувеличивают. Хотя недавно я купила дом в Подмосковье. Точнее, дачу, так как пятикомнатная квартира в центре у меня уже есть,

— А машина какая?

— «Брендли».

— Стоп! — разозлился Кирилл. — Ты что, с десяти раз одно слово не можешь запомнить? Произнеси при мне несколько раз — «Бентли».

— Но мне легче произнести «Мерседес»!

— Как ты достала… — вскипел продюсер. — От представительства «Мерседеса» мы не получили ни копейки, а «Бентли» оплатила половину эфирного времени твоего сраного интервью! Так что будь любезна. Он действительно заставил ее повторить марку машины пять раз и только после этого позволил снимать дальше. Через минуту снова пошли вопросы от телезрителей, но я уже был готов. Я понял, что требовалось от меня, понял, зачем нужна была эта дурацкая история с крестиком, с квартирой-дачей и дорогой машиной. Главное во всем этом — сформировать имидж богатой женщины, примера для подражания. Мол, отдыхает она исключительно на Сейшелах, а из пятикомнатной квартиры до дачи доезжает исключительно на «Бентли». Создать образ недоступного совершенства,

Поняв это, я пошел шпарить — редактору оставалось лишь выбирать. Я написал вопрос о фирме, платья которой носит певица, о часах, которые ей подарили (хотя никаких часов во время съемок на ней не было), о том, есть ли у нее собака и какой породы.

Когда съемки закончились, Кирилл отдал несколько распоряжений и поманил меня пальцем из стеклянной будки.

— Отличная работа, — похвалил он. — Для первого дня — восхитительная. Все бренды поднял. А насчет собаки… В общем, молодец. Я завтра, пока передача монтируется, отправлю Ирину в клуб, где разводят этих гребаных йоркширских терьеров. Может, разведем и самих разводчиков на какую-нибудь копеечку. Тогда можешь рассчитывать на премию, у нас так принято,

— Спасибо. А теперь что делать?

— Теперь? Можешь отдыхать. Все, работа на сегодня закончена, отоспись.

— Да я днем отоспался, — осторожно заметил я.

— Ну, найдешь себе занятие. С девушкой познакомься, в клуб своди или на ночной сеанс в кино. Девушек у меня в команде достаточно, и все работают в ночном режиме.

— Это приказ?

— Что, извини? — поднял брови продюсер. — У тебя после армии совсем крышу свернуло? Здесь никто не будет приказывать. По работе я отдаю распоряжения и директивы, а в свободное время можешь заниматься чем заблагорассудится. Хоть водкой нажрись. Но завтра к одиннадцати вечера должен быть как огурчик. Идея понятна?

— Да. Извините,

— Ладно.

Я всерьез разозлился на себя за то, что время от времени попадаю впросак. Хорошо, хоть по работе пока ляпов не допустил, а то выгнали бы в первый же день. Точнее, в первую же ночь. Понятно, конечно, что к новому коллективу некоторое время придется притираться, но именно в данном конкретном коллективе притирка давалась мне с огромным трудом. Все было не таким, как я привык, — и цели этих людей, и методы достижения этих целей. Они представляли другой мир, тот самый, который, пока я был на войне, казался мне миром бесчестья и порока. Ну, если патетически выражаться. А если по-простому, то все сотрудники Кирилла, да и он сам, были, на мой взгляд, моральными уродами. Но в их руках были деньги, которые были мне нужны совсем не для того, для чего они нужны им.

«А для чего, кстати?» — подумал я. И тут же сам себе ответил: «Для того чтобы жить не как собака, а как человек. Чтобы просто питаться не дерьмом, купить машину, завести семью. То есть сделать все то, что в Европе, к примеру, считается не достижением, а нормой».

Плохо было лишь то, что для достижения этих вполне человеческих целей мне самому на какое-то время необходимо было утратить человеческий облик и поработать на сволочей, которым любой из моих сослуживцев с удовольствием бы яйца отрезал. Вот только в течение какого времени я собирался на них работать? Год, два? Сколько денег мне нужно для счастья, как вопрошал Шуру бессмертный Остап Бендер?

«Да хоть бы пару месяцев здесь продержаться, — невесело подумал я. — Хоть по пояс выбраться из финансовой пропасти, в которой оказался. Просто выкарабкаться из нищеты, а там можно послать всех подальше».

Однако меня не покидала мысль, что любой из моих сослуживцев после сегодняшних съемок с удовольствием отрезал бы яйца не только Кириллу, но и мне самому. Просто за то, что я ради денег помогал зажравшимся козлам дурить простых людей. Странно как получилось. Только сегодня утром, часов десять назад, я думал, что для заработка хорош любой честный способ. А сейчас сомневаюсь в честности первой приличной работы, на какую чудом устроился. С другой стороны, сам-то я в чем проявил нечестность? Меня наняли сценаристом, и я пишу тексты. Если бы я для фильма реплики придумывал, это тоже было бы нечестным? Хотя… Смотря для какого фильма. Смотря для какого…

В таких невеселых раздумьях я миновал вахту и выбрался на улицу, под липкий моросящий дождик. Другие сотрудники Кирилла, все без исключения, рассаживались по машинам — кто за руль, кто по двое-трое пассажирами, я глянул на часы и понял, что на переход в метро не успею. Такие дела.

К моему удивлению, с мягким гудением приоткрылось темное водительское стекло серебристого «Мерседеса», и я увидел улыбающееся лицо Влада.

— Далеко тебе ехать? — спросил он.

— Вообще-то далеко. На метро уже не успеваю.

— А куда именно? Да ладно. Садись, подброшу.

— Да нет. Не напрягайся.

— Садись, говорю! Что ты как девка ломаешься?

Переться на метро не хотелось. Не улыбалось также под дождем ловить такси за накрученную ночную цену. Полчаса проторчу на обочине, не меньше. А тут вроде как коллега предлагает помощь. Глупо отказываться. Не очень уверенно я шагнул к машине и открыл серебристую дверь. Из салона тут же пахнуло кожей и чем-то еще, что вызывало стойкую ассоциацию с большими деньгами, хотя раньше я этого запаха никогда не чувствовал.

— Тебя что, заклинило? — Влад наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо. — Или боишься сиденье запачкать? Забей. От этой кожи любая грязь отмывается.

«Любая грязь отмывается, — мысленно повторил я, забираясь в машину. — Вот она — философия»,

— До дома не обязательно, — сказал я, захлопнув дверцу. — Можно до «Площади Революции», а я там перескочу на нужную ветку.

— На метро разъезжаешь? — усмехнулся Влад. — И что ты собираешься дома делать? Дрыхнуть? Днем отоспишься! А мы — работники ночи. Ночь — наша жизнь. Ночью нам надо не спать, а дышать полной грудью. А? Как тебе? Мамаша моя до утра будет с Кириллом сидеть, деньги считать и распределять куда надо. А мы уже все, отработали! И весь ночной город в нашем полном распоряжении. Погнали в клубешник, а то одному в ломяк.

— Куда?

— В клуб. Ну, танцы там, бухло, трава, экстази, кому что нравится. Мальчики. Бабы.

Последним он меня зацепил. И хотя разум подсказывал, что лучше ехать домой, а не искать среди ночи на задницу приключения, но зверь, сидящий внутри меня, взбунтовался. Измученный многомесячным половым воздержанием, загнанный разумом в клетку, он зарычал и заклацал зубами, натянул мои нервы, как вожжи, и сумел перехватить часть управления мотивациями.

— А что там за цены? — это было последнее разумное, что я смог произнести.

— Дурак ты, что ли? — недоуменно пожал плечами Влад. — А на что еще деньги нужны?

Я хотел возразить, но зверь во мне не дал раскрыть рот. Он-то уж точно был уверен, что деньги только для того и нужны, чтобы жрать и предаваться другим плотским радостям. Хотя из всех плотских радостей сейчас он хотел лишь одну. И желание его было столь сильным, что я не смог больше сопротивляться.

— Ладно. В клуб так в клуб.

Влад удовлетворенно наступил на газ, и «Мерседес» рванулся вперед с такой силой, что меня вдавило в спинку сиденья. При этом мотора почти не было слышно, а через секунду мой новый знакомый нажал какую-то кнопку — и салон заполнила тугая, как ударная волна, музыка. Упругие толчки и однообразные визгливые гитарные пассажи воздействовали не только и не столько на слух, сколько на весь организм, сотрясая и будоража его, рождая эмоции напрямую из происходящих в крови химических процессов. Я был оглушен, я был ошарашен, подавлен, но, как только перестал сопротивляться, ритм завладел мной и перевел чувства на не очень высокий, но устойчивый уровень возбуждения. Скорость, с какой машина рассекала пространство ночного города, вместо того чтобы напугать, вызвала щемящий, почти детский восторг. И тут из мощных динамиков, поверх ритмичного взревывания баса, раздался тонкий женский визг, граничащий с ультразвуком. Мне захотелось подхватить его и завизжать тоже. Я с огромным трудом удержался.

Влад между тем вписался в крутой поворот, еще поддал газу и с заносом вылетел на проспект Мира. В голубом свете фар я заметил у обочины патрульную машину дорожной инспекции, но никто, к моему удивлению, нас не остановил. Остановили такси, медленно телепавшееся вдоль обочины. А мы промчались мимо, как вихрь, заставив милицейские плащи рвануться от ветра.

За парковку у входа в клуб Влад отдал швейцару двести рублей. С моей точки зрения, это была несусветная сумма, я бы лучше пару минут прошелся пешком. Странно было, что самый рядовой помощник режиссера так швыряется деньгами. Охранники в вестибюле на моего спутника не обратили ни малейшего внимания, а вот в меня вперились взглядами, словно увидели на лбу неприличное слово.

— А ну стоять! — один резко рванулся ко мне, целясь в грудь портативным металлоискателем.

Я хотел отпрянуть, но, видимо, охранник перешел ту невидимую границу, после которой я не в состоянии контролировать собственные рефлексы. Руки сами схлопнулись на его запястье, далеко выбив металлоискатель, а колено коротко, но сокрушительно вонзилось ему в живот. Охранник сухо крякнул, согнулся пополам и рухнул на пол, а второй успел сделать в мою сторону только один шаг, на следующем я врубил ему кулаком промеж глаз, он отлетел к стене, ударился затылком и сполз вниз, закатив глаза.

— Ты что? — ошарашенно спросил Влад.

— Черт… А чего они кидаются?

— Ну ты и дикий… Это же фейс-контроль! Ладно, потом объясню, а сейчас надо уладить все, а то неудобно.

Следующие полчаса ушли у нас на улаживание конфликта. Точнее, улаживал его Влад в беседе с толстячком-директором в его кабинете, а я сидел рядом, улыбался и кивал время от времени, совершенно не понимая, что происходит.

— Вы нас, пожалуйста, извините, — директор налил нам виски в стаканы со льдом. — Ребята новенькие, постоянных посетителей в лицо не знают. А ваш друг так странно одет…

— Это наш новый сотрудник, — ответил Влад. — Кирилл взял себе сценариста.

— О! Еще одного?

— Нет, вместо старого.

— Очень приятно познакомиться! — директор привстал и протянул мне пухленькую ладошку. — Вы, наверное, занимались единоборствами?

— В юности, — отшутился я, пригубив виски.

Если честно, то самогон самогоном, правильно про него говорили. Сивуха сплошная.

— Повыгоняю я этих охранников, — директор тоже приподнял стакан, погонял в нем виски со льдом и залпом выпил. — Ну что за дела? Вдвоем с одним посетителем справиться не могут!

— Крупные очень, — охотно пояснил я, — Это вредит скорости реакции и устойчивости. Знаете, как говорят? Большой шкаф громко падает.

Все сдержанно посмеялись.

— Но дохлячков мне нельзя, — посетовал директор. — Уважать не будут.

— Так устроен мир, — я философски развел руками.

Поначалу мне было неловко за происшедшее у входа, но постепенно я расслабился. Импонировало то, что директор, важная шишка и толстосум, разговаривает со мной как с равным. Только потому, что я работаю в фирме Кирилла. Раньше я ощущал силу от того, что принадлежу к отряду, где каждый прикрывает спину каждого, но и здесь все оказалось очень похожим. Ведь принадлежность к клану Кирилла, оказывается, тоже выводила меня из ряда простых смертных. Пару дней назад, если бы я повалил этих охранников, меня бы скрутили, отмутузили палками и сдали ментам. Это точно. А теперь за то же самое угощают виски и извиняются.

— А кстати, Владик! Раз уж мы встретились, давай я тебе клубную карту продлю.

— Сейчас не могу… — Вадим напрягся лицом. — Сегодня же еще не седьмое число.

— Да нет… — директор широко улыбнулся. — В виде извинения за происшедшее я тебе бесплатно этот месяц закрою. Не разорюсь, честное слово. И сценаристу вашему тоже сделаю голден-кард, а то что он будет в коллективе как белая ворона?

Директор позвал секретаря — хмурого юношу с желтоватым цветом лица, — и тот, взяв мои документы, через пять минут вернул их с крашенной под золото клубной картой.

— Добро пожаловать в наши члены, — хихикнул директор. — Не забывайте нас.

Мы попрощались и спустились в зал. Интерьер мне очень понравился — все было стилизовано под внутренности то ли полуразрушенного космического корабля, то ли фантастического завода на неизвестной планете. Хромированные трубы, рамки под картины, вырезанные автогеном из нержавеющей стали, непонятные иероглифы, флюоресцирующие на полу. Но больше всего меня поразило, как сияет все белое в ультрафиолетовом свете. Прямо-таки полыхает — белые узоры на моем свитере превратились в нечто таинственное, коктейли в стаканах посетительниц переливались перламутровыми туманами. Именно посетительниц, поскольку мужчин в зале было явное меньшинство, а в основном тут отдыхали девушки — часть сидела за десятком столиков, а часть пританцовывала под негромкую музыку на краю танцпола. Некоторые с интересом поглядывали на нас.

Более громкая музыка доносилась из соседнего зала, но была приглушена стеклянными дверями настоящего шлюза, как в космическом корабле. Официантки и бармен были одеты в блестящие костюмы-скафандры со множеством вшитых светодиодов разного цвета. Все это двигалось, переливалось, вызывая ощущение нереальности происходящего.

— С тобой так по клубам можно деньги зарабатывать, — довольно усмехнулся Влад. — Давай присядем.

Он усадил меня за столик, сваренный из перфорированных металлических полос.

— В каком смысле?

— Ты, наверное, понятия не имеешь, сколько стоит здешняя золотая клубная карта. Ровно тысячу зеленых денег на месяц. Не то чтобы много, но вот так, чтобы походя срубить по штуке на рыло… Вечер пропал не зря.

— Что значит «стоит»? — не понял я.

— А то и значит. Это кредит на все услуги клуба. Пей, ешь, пои девочек… Все бесплатно в пределах суммы. Но думаю, что у тебя пока фантазии не хватит, как просадить штуку за месяц.

Я сглотнул.

«Ничего себе, — подумалось мне. — Никогда еще два моих удара не оплачивались так щедро. По тысяче долларов за удар».

— И что, я прямо могу подходить к бару и заказывать?

— Конечно. А когда предъявят счет, расплатишься картой. С нее снимут то, что ты просидел за вечер, и вернут. Все просто. Ты что, кредитками не пользовался?

Я решил не отвечать.

— Все точно так же, — добавил Влад. — Только наличные в банкомате не снимешь. Ну, давай отдыхать. Первым делом, раз так все обернулось, я предлагаю обмыть твою новую должность. Она явно дана тебе свыше. Знамение-то ничего себе, а? Что предпочитаешь из спиртосодержащих напитков?

— Водку.

— Стильно, — с пониманием кивнул Влад. — Но водкой мы быстро нажремся, и весь вечер пойдет насмарку, а завтра будем искать лбом что-нибудь холодненькое, мы же отдыхать собрались, а не проверять, кто скорее в салат лицом попадет? Предлагаю начать с коктейлей, а там поглядим.

— Похоже, ты в этом лучше меня разбираешься, командуй тогда. Кстати, можно один вопрос?

— Валяй хоть десять.

— Что имел в виду директор, когда говорил, что я странно одет? И почему охранники на меня кинулись?

— А… Ну, вообще-то одежда у тебя действительно доисторическая.

— Да нет. Совсем новая!

— Какая разница? Ты же ее, небось, на рынке в Лужниках покупал?

— Нет, на Черкизовском.

— И это по ней видно. Видно, что эти брючата и свитер вместе стоят тысячу рублей.

— Восемьсот, — поправил я.

— Вот видишь. А плащик от деда тебе достался?

— От отца.

Влад не выдержал и расхохотался.

— Погоди, — я приблизил к нему лицо. — Я не понимаю, чем мои костюмные штаны хуже твоих джинсов, да еще с дырами на карманах? Всегда ведь в рестораны пускали в костюмах, а в джинсах нет. Что, мир вверх ногами перевернулся?

— Ага… — продолжал хохотать Влад. — Точнее, нет. Если бы ты пришел в нормальных костюмных штанах, баксов за восемьсот, тебя бы еще под ручки проводили и за столик посадили. Но видно ведь, что твои брюки скроены и сшиты в подвале возле станции Каширская!

— По какому признаку видно?

— Да отстань ты! Достал. Пойдем лучше коктейли возьмем.

Начали мы с прозрачных коктейлей, которые нам подали в тонких высоких стаканах, коктейли были красивыми, особенно в ультрафиолетовом свете, казалось, что в стакане медленно полыхает холодное голубое пламя. И мы это пили.

— Прикольно, — оценил Влад, потягивая жидкость через трубочку.

— Что они туда намешали?

— Скорее всего, джин с тоником. А что?

— Да нет, ничего.

Никогда не думал, что доведется попробовать джин, хотя что такого? Виски я сегодня уже попробовал.

«Интересно, все ночи теперь будут такими насыщенными?» — подумал я.

Хотя вряд ли подобных впечатлений хватит надолго. Однако я не мог быть ни в чем уверен, поскольку, как оказалось, совершенно не представлял себе ночной жизни Москвы. Точнее, представлял, но очень поверхностно. По-обывательски, что ли? Влад же в ночной жизни был профессионалом.

Следующим ходом мы повторили коктейли, и меня потихоньку начало забирать. Не так, как от водки, уводить в заторможенность, а, наоборот, разгонять все сильнее. Это можно было списать просто на хорошее настроение, но я прекрасно отдавал себе отчет, что дело все же в легких алкогольных напитках.

— Мальчики, вам тут не скучно одним? — раздался у меня за спиной приятный женский голос.

Слово «скучно» прозвучало в устах незнакомки как «скушно», лениво так, с глубокой и теплой буквой «ш». У меня по спине пробежала волна теплых мурашек, и я обернулся. Перед нашим столиком стояли две девушки — одна крашеная блондинка, другая, наоборот, черненькая и смуглая. Обеим лет девятнадцать на вид, обе упругие, обтянутые лоснящейся кожей и яркой тканью.

— Не против, если мы к вам подсядем? — поинтересовалась черненькая. Судя по голосу, первой к нам обратилась не она, а улыбчивая блондинка.

— Ты как? — покосился на меня Влад.

— Да я не против. Садитесь.

Девушки вспорхнули на стулья и вперились глазами в карту напитков.

— Я Ника, — улыбнулась мне блондинка.

— А меня зовут Эльвира. — Черненькая подсела ближе к Владу. — Мне «Маргариту».

— Мне тоже.

— Пойду закажу, — проявил я разумную инициативу, чувствуя, как разгоняется сердце от возбуждения.

Девушки были не просто красивы, а такие, о каких я и мечтать не мог, — как на журнальных обложках. Влад глянул на меня с насмешливым прищуром, но ничего не сказал.

У барной стойки я решил, что никогда не пробовал коктейль под названием «Маргарита» и это есть не что иное, как пробел в моей богатой приключениями биографии. Взял четыре стакана с апельсиново-желтым содержимым — все в счет своей карты — и, чуть покачиваясь, вернулся за столик. Странное дело! Водку ведь приходилось кушать стаканами, а тут от двух коктейлей стало весело. Может, оттого, что тоник в них газированный?

— «Маргарита»! — воскликнула блондинка Ника, придвигаясь еще ближе к моему стулу.

— Вообще-то меня зовут не Маргарита, а Саша!

Все захихикали,

— А Маргарита — это его подпольная кличка, — Влад подлил масла в огонь.

Коктейль оказался очень забавным, сладко-горьким, хотя понятно, что так быть не может. То есть он отдавал вкус как бы в два захода — сначала горький водочный, а затем вкус апельсинового сока.

— Водка? — спросил я.

— Текила! — поправил меня Влад. — Александр-Маргарита у нас сын снежного человека. Он не знает, из чего готовят коктейли.

Девушки с готовностью захихикали.

Нас все сильнее разбирало, так что воспоминания о дальнейшем вечере сохранились у меня фрагментарно. Помню, как мы с Никой выплясывали на танцполе и у меня произошло отчетливое раздвоение личности — зверь, живущий во мне, неожиданно вырвался на свободу и начал откровенно лапать девушку за задницу и за грудь, а я сам проявил рыцарство и вступился за Нику, надавав нахалу по рукам. Окружающая публика была в диком восторге от такого фокуса. Ника, надо сказать, тоже.

Потом мы брали еще коктейли, потом я заказал-таки сто граммов водки. Потом помню свое отражение в зеркале и разверзшийся овал унитаза у самого лица. Перед унитазом я стоял коленопреклоненный, как перед идолом. Кстати, было с чего, поскольку унитаз того явно заслуживал — был он совершенно прозрачным, как глыба хрусталя, а в эту кристальную массу были вплавлены ягодки — вишни и клубнички.

Выбравшись из туалета, я провел среди посетителей клуба тест-опрос, не видел ли кто-нибудь мою Нику. Мнения разделились. Потом оказалось, что Ника, Эльвира и Влад тоже были в туалете, только в другом и все вместе. Меня одолел приступ ревности, и я решил добавиться. У барной стойки увидел, что полненькая посетительница заказала прозрачный коктейль с плавающими в нем клубничками и вишенками. Мне это напомнило унитаз, и я решил, что должен попробовать этот коктейль непременно. Взял, это уж точно было из водки с чем-то огненно-пряным. С первого глотка я немного отрезвел и пошел мириться с Никой, хотя мы вроде и не ссорились.

Второй глоток меня на какое-то время выключил, и я пришел в себя снова в туалете, но на этот раз не один. Со мной в одной запертой кабинке находилась совершенно голая Ника и та толстушка, с которой мы повстречались у стойки. Толстушка не совсем голая — в рубашечке и без штанов. Но больше всего меня удивило, что я и сам-то был не вполне одет. Дальше начался настоящий цирк с унитазом в качестве гимнастического снаряда. Было здорово, но даже сквозь кураж опьянения меня мучила совесть, что я участвую в настоящем групповом половом акте. Успокоил я себя тем, что акт был не совсем групповым — толстушка оказалась скорее зрителем, чем участником. Еще точнее — ассистентом. Но справлялась с этой ролью мастерски.

Потом снова помню себя за столом, в обнимку с рыдающей Эльвирой. Влад отплясывал с Никой на танцполе. В какой-то момент я испугался, что сижу за столом без штанов, но посмотрел вниз и успокоился — все было в порядке. Коктейль передо мной был уже красного цвета, но я не мог вспомнить, когда его поменял, Эльвира рыдала и жаловалась, что она хотела стать историком, а тратит тут время впустую, потому что Влад поимел ее и не дал денег. Я пошел разбираться с Владом. Тот сунул мне стодолларовую банкноту и продолжал веселиться, а я долго не мог понять, за что он мне заплатил. Потом вспомнил и отдал деньги Эльвире. Она допила мой коктейль и, продолжая рыдать, удалилась в неизвестном направлении.

У меня голова шла крутом, к тому же музыку сделали громче и она била по мозгам, вызывая легкую, но напрягающую тошноту. Я встал и решил подыскать место потише, что привело меня сначала к бармену, где я за все расплатился новенькой карточкой, а затем в какое-то подсобное помещение, с диваном, столиком и широким зеркалом. Угнездившись на узком диване, я прикрыл ладонью глаза от света и быстро провалился в пульсирующий нервный сон.

Тяжелые капли дождя били в размокшую глину, словно пули, поднимая водяную пыль и фонтанчики грязи. Тучи висели над землей толстым слоем, едва пропуская свет солнца.

С первых шагов я не удержался и плюхнулся на колени. Это испугало меня до одури — впервые в жизни я оказался пьяным во сне. А вокруг тот же чужой лес, и та же дорога через него, с размытыми следами гусениц и широких колес.

— Черт! — прошипел я, пытаясь подняться.

Испуг во мне нарастал, не только из-за совершенной немыслимости состояния, но и оттого, что я вспомнил слова Кирилла. Не того, который нанял меня сценаристом, а того, который взял снайпером. Он говорил, что если я умру во сне, то наш неписаный контракт потеряет силу. Даже если не в бою умру, а так просто. Погибнуть же пьяным в здешних условиях было проще простого — появись над головой рейдер, я был бы для него очень легкой мишенью. К тому же впервые в подобных снах я оказался совсем без оружия, в костюмных брюках и свитере, то есть в том, в чем уснул.

И все же боевой опыт так просто не пропьешь. Первым делом я скатился с дороги и залег в большой луже, затем подумал и ползком начал углубляться в лес. Что делать дальше, представлялось смутно, но во мне крепко сидела уверенность, что без оружия лучше уйти от дороги как можно дальше. Наконец я устал и залег за рухнувшим перегнившим деревом. Где-то, наверное километрах в трех от меня, застучал пулемет калибра 7.62. Кажется, наш, российский. Грохнула граната, выпущенная из подствольника.

— Жарко тут у них, — шепнул я.

Падающая с небес вода и чувство близкой опасности отрезвили и освежили меня. Не полностью, я все еще был в стельку, но голова начинала работать все яснее. Слева короткими очередями пулемету ответили трое автоматчиков. Затем присоединился четвертый. Этот вообще был профи — посылал с каждым нажатием на спусковой крючок ровно по три пули. Такому приему за день не научишься. Надо нажимать на спуск, говорить про себя «двадцать два» и лишь после этого отпускать. Казалось бы, просто, но на самом деле выдержка должна быть железная. И просто на стрельбище, когда грохот кругом, а автомат дергается в руках, швыряясь гильзами, и уж тем более в бою. Но, несмотря на ответный пулеметный огонь, неведомый стрелок продолжал, как ни в чем не бывало, — «тук-тук-тук, тук-тук-тук». Наконец пулемет умолк.

И только тут до меня дошло, что это первый сон из странной военной серии, где людское оружие работает против людского. Мало того — российское против российского. На тренажере, как называл его Хеберсон, ничего подобного никогда не было.

«Похоже, прав Кирилл, здесь все иначе», — подумал я.

Стрельба еще какое-то время продолжалась, смещаясь в сторону, затем стихла, через лес здесь никто не ходит — просто некуда, в основном движение происходит вдоль дороги, а все отклонения отрядов связаны с подавлением артиллерии на господствующих рядом с дорогой высотах. Поэтому, углубившись в чащу, я ощущал себя в относительной безопасности. Проснуться по собственной воле, я уже знал, не получится, так что оставалось одно — продержаться живым до того момента, когда меня разбудят. Найдет ведь кто-нибудь меня на диване! Вот только когда — неизвестно.

Ливень усилился, стало почти темно. Я промок до нитки, и меня начало знобить, чего раньше во сне никогда не бывало. Кажется, алкоголь начинал отпускать под воздействием прохладной воды, а следом за этим, как водится, наступало похмелье. Хотя до полного отрезвления, я чувствовал, было еще ох как далеко!

Вдруг с удивлением я услышал совсем рядом человеческий окрик, причем кричали по-русски.

— Давайте! Вперед, вперед!

«Кого это понесло через лес? — подумал я, прекрасно осознавая, что в нынешнем состоянии любая встреча будет лишней. — А главное, зачем?»

Однако любопытство было не таким острым, чтобы выгнать меня из укрытия. Наоборот, я распластался вдоль древесного ствола и прикинулся шлангом, как говорили у нас в отряде.

Вскоре сквозь шум дождя послышалось шлепанье шагов по воде.

— Быстрее, быстрее! — командовал зычный голос. — Ну почему мне вечно такие сопляки достаются?!

Я плотнее вжался в грязь, но неизвестные, как назло, двигались прямо на меня, шаги приближались, шлепали, а уходить мне было некуда, да и поздно. Наконец надо мной нависла фигура в камуфляже, причем не в боевом, а в купленном на ВДНХ в магазине формы и снаряжения типа «все для профессионалов». Это меня так поразило, что на испуг уже сил не хватило, несмотря на то что в лицо мне был направлен самый настоящий автомат. Не муляж.

— Ты кто? — спросил я, чтобы не выглядеть более испуганным, чем я есть на самом деле.

— Ни хрена себе вопрос…

Надо мной склонился верзила, без преувеличения двухметрового роста, рыжий, как белка, да к тому же еще конопатый, со светло-серыми, будто выцветшими, глазами.

— А что я должен спросить?

— Не знаю. Но вот я у тебя точно спрошу, кто ты такой. Точнее, как тебя занесло сюда в таком виде? Где твой ствол? Из чьего ты отряда? Ну?

Я не знал, правду лучше отвечать или что-нибудь соврать. Что именно врать, я не имел ни малейшего представления, а это могло привести к печальным последствиям. Правда обычно тоже приводит к печальным последствиям, но тогда хоть совесть будет чиста. Но вообще-то совесть меня в тот момент беспокоила мало, просто я не знал, какую ложь он скушает, а какую нет.

— Я с Базы, — решил я ответить как есть. — Непосредственный командир — Хеберсон.

Что мне еще оставалось отвечать? Однако слова мои возымели на верзилу столь странное действие, что я опешил.

— Кто командир? — он выпучил глаза и неожиданно разразился диким хохотом, подняв к небу лицо. — Хеберсон? С Базы? Ну ты дал… Вставай-ка! Ребята, я тут подчиненного Хеберсона нашел. Хотите взглянуть?

Он поднял меня за ворот свитера, но после разнообразия влитых в меня коктейлей стоять было ох как нелегко. Сфокусировав разбегающийся взгляд, за спиной верзилы я обнаружил еще троих. Их экипировка поразила меня не меньше, чем экипировка рыжего, — все они были одеты в дрянной коммерческий камуфляж с бирочками и пластиковыми пряжечками. Да и возраст удивил не меньше — самому старшему лет восемнадцать, а младший, скорее всего, еще в школу ходил. Однако оружие у всех было настоящее. Не новое, но настоящее.

— Да это бомжара какой-то… — улыбнулся младший. — Как он сюда попал?

— Да как все. Вони нажрался и попал, — ответил ему парень чуть постарше.

— Ну да, — одернул их верзила. — Вонь уже стали на улицах продавать? Бомжам?

— Может, он из наших? — предположил самый старший из пацанов.

— А? — верзила строго глянул на меня. — Чего придуриваешься? И на кой хрен жрать вонь, когда нет автомата? Новый способ самоубийства придумал? Кто твой командир?

— Достали вы!.. — разозлился я, но коктейли рвались из меня наружу, поэтому под конец фразы я не удержался и икнул.

— Да он бухой! — пригляделся верзила. — Ну ни фига себе! А ну, вяжите его!

Он ловко сбил меня с ног и завернул руку за спину, а реакция у меня после веселья была такая, что я и ойкнуть не успел, не то что увернуться. И мордой в грязь. Неприятно, конечно. В спину тут же уперлось колено, а на руки начали натягивать снятый с кого-то брючный ремень. Плохонький, жесткий ремень, какие продают для частных охранных агентств.

Правда, связать меня как следует не успели. Сначала я услышал позади себя глухой удар и болезненный выдох, затем грохот выстрела, а еще через миг на меня свалилось подростковое, совсем легкое тело. И тут же с грохотом и ревом ответили автоматы рыжего и оставшихся ребят. И мне за шиворот все же попала раскаленная гильза. Свитер — это ведь не форма, у него ворот широкий, для боевых действий не приспособленный. Ну, взвыл я, конечно. Руки за спиной, гильза за шиворотом шипит, автоматы грохочут. Того и гляди, еще одну гильзу поймаешь. В общем, от греха подальше я кувыркнулся через плечо в ближайшую лужу, а когда гильза остыла, высвободился из незатянутых пут и вытряхнул ее из-под свитера. С облегчением вытряхнул, понятное дело, но, поскольку ребята отнеслись ко мне не очень дружелюбно, я решил воспользоваться суматохой и смыться подобру-поздорову. Благо ребята были заняты дальше некуда — невидимый противник плотным пулеметным огнем загнал их за тот же ствол, где недавно прятался я, а они не очень прицельно, но ожесточенно отстреливались. Я услышал знакомое «тук-тук-тук, тук-тук-тук» — это сериями по три пули отбивался рыжий верзила.

Вытянув руку из ременной петли, я ползком добрался до ближайшего дерева и спрятался за ним, слушая, как плотно свистят по воздуху пули. Одна угодила в ствол за моей спиной, с глухим толчком застряв в древесине и сбив тонкие чешуйки коры.

— Эй, незнакомец! — услышал я голос рыжего. — Капец тебе!

«Это вам капец, если высунетесь», — злорадно подумал я.

Пули между тем продолжали свистеть, а вот ответный огонь со стороны верзилы и его малолеток умолк. Я забеспокоился, уж не перебили их там всех? И так это меня обеспокоило спьяну, что я возьми и высунись из-за дерева. Смотрю, а ни малолеток, ни рыжего нет. Вообще нет, словно и не было никогда. Только под дождем стреляные гильзы блестят.

Наступавшие, видимо, заподозрили, что враг улизнул, поскольку через пару минут стрельба окончательно стихла, а на поляну, держа американские автоматические винтовки на изготовку, широкой цепью вышли пехотинцы в форме, какую носят в Восточной Европе. Судя по профессиональной экипировке и выправке, это были люди Кирилла, но так вот просто выскочить и радостно замахать руками я побаивался. К тому же меня напрягло, что они не американцы. Хотя что я знал о людях Кирилла, да и вообще об этом странном мире моих сновидений?

И тут у меня забавная мысль мелькнула в голове — если это люди Кирилла, то кто такие рыжий с пацанами? И одно слово в голове застряло: «браконьеры».

Прятаться было не менее опасно, чем выскакивать, поэтому я помахал сначала рукой, чтобы заметили, а потом осторожно высунулся из-за дерева. Пехотинцы подбежали ко мне, осмотрели, пытались расспросить, кажется, по-польски. Я ни черта не понимал, что они говорят. Они и по-английски пробовали, но не прошло.

— Я русский! Русский! — попытался я им объяснить. Потом додумался выговорить: — Ай эм рашн! Во гневе страшен.

Они запшикали между собой, потом по рации, а минуты через три к нам со стороны дороги подбежал пухленький офицер в забавной польской фуражке.

— Русский? — спросил он почти без акцента.

— Совершенно верно, — сдерживая икоту, отрапортовал я. — Капитан Фролов, в прошлом сне был доставлен лейтенантом Хеберсоном на Базу, после чего зачислен в отряд снайпером.

— Имя?

— Александр Фролов.

Офицер взял рацию у одного из пехотинцев и справился у невидимого собеседника по-польски. Свое имя я хорошо различил.

— Да, все верно, — офицер оглядел меня с удивлением. — И как ты сюда попал? Почему в лес, а не на Базу?

— Почем мне знать? Выпил, заснул, оказался здесь.

— Что выпил?

— Ну… Много всего.

— Спирт?

— Конечно, не чистый. Коктейли в баре.

И тут я проснулся.

Кто-то бесцеремонно тряс меня за плечо, и мне пришлось разлепить веки.

— Э, мужик, ты как тут оказался? — хмуро склонился надо мной красномордый боров в форме охранника.

— Ногами зашел, — не очень любезно ответил я, для верности показав ему золотую карточку.

И он заткнулся. Улыбнулся даже.

— Вид у вас не очень, — виновато заметил он. — Думал, мало ли кто из персонала провел знакомого через служебку. Бывает. Нас дрючат за это.

— Расслабься, — я поднялся с дивана и похлопал его по плечу. — До сортира доведешь?

— Легко! — боров обрадовался, что у меня миролюбивое настроение.

Скорее всего, обычно с клиентами бывало иначе. Я представил, как бы отреагировал на подобную побудку тот же Влад, и усмехнулся. Правда, если быть до конца точным, Влад бы в подобную ситуацию не попал. Во-первых, вряд ли бы ему пришло в голову завалиться спать в подсобке, а во-вторых, внешний вид у него такой, что не подкопаешься. У меня же, как я начинал понимать, вид был именно в стиле «Прицепись ко мне, охранник». Почему, я понять не мог, но все реагировали именно так.

В туалете я как следует умылся холодной водой, все еще ощущая другую прохладу — прохладу ливня из сна. Он отрезвил меня больше, чем умывание. В ушах еще позванивало от автоматной стрельбы. Я попробовал собрать в голове все странности этого сна. Место ведь было то же, что и обычно, но что касается остального… И люди другие, и обстановка, в общем, все другое и непривычное, а главное — я без оружия. Это насторожило и встревожило, потому что если так будет каждый раз, то получалось, что три тысячи долларов за работу снайпером во сне — это не куча денег, как казалось вначале, а в самый, что называется, раз. Даже как бы не мало, если придется голой задницей «ежей» давить.

Влада с девочками я нашел в почти пустом зале. Я понятия не имел, сколько по времени получилось проспать, но никто не удивился моему долгому отсутствию, из чего можно было сделать вывод, что прошло не так уж много времени. Влад курил кальян, стоящий на низком столике, сидя в углу зала на диване, как какой-то шейх, а девочки кошками прижимались к его ногам. Посреди Москвы это обычное для таджиков занятие показалось мне диссонирующим с окружающей обстановкой, с хромированными трубами, шлюзами и прочей бутафорией. Уголек шипел в чашечке, распространяя вокруг отчетливый запах гашиша.

— Хочешь? — спросил Влад, отрываясь от мундштука.

— Нет. — Я помотал головой и плюхнулся на диван.

— А можно мне огоньку? — Ника игриво улыбнулась и протянула в мою сторону тоненькую розовую сигаретку.

— Легко! — Мне было неловко за происшедшее в туалете, но я постарался скрыть эти чувства избытком веселости и услужливости.

Вытащив зажигалку, я от усердия и остатков опьянения соскользнул с дивана и грохнулся на колени. Все прыснули, а Влад от неожиданности толкнул столик с кальяном, и раскаленный уголек выскочил из чашечки, едва не попав мне за шиворот. Я еле увернулся. Тут же подбежала официантка, загасила уголек специальной лопаточкой и убрала пепел.

— Весь кайф обломали! — махнул рукой Влад. — Поехали-ка по домам.

«Что у меня, магнит на спине? — с тревогой подумал я. — Во сне гильза за шиворот, а тут чуть уголек не поймал. И фига себе совпаденьице!»

Влад до дома меня не довез, остановил, не доезжая до дорожной развязки.

— Там пост ДПС, а я бухой дальше некуда, — развел он руками. — Не хочу дармоедов кормить, доберешься сам?

— Доберусь. Ну мы и погуляли…

— Ладно. Только на работу не проспи. Кирилл этого не любит.

Я вышел под утихающий дождик и поднял воротник плаща. Вокруг горящих фонарей вибрировало оранжевое гало, делая их похожими на близкие лохматые звезды. Идти до дому оставалось с километр, не меньше, но, как говорили китайцы, дорога в тысячу миль начинается с одного шага.

На посту ДПС ко мне прицепились менты, но я от них благополучно отвязался, несмотря на попытки слупить с меня денег за перемещение по городу в пьяном виде.

— Водителей пьяных лучше ловите, — посоветовал я им, забирая назад документы.

— Поговори еще! — начал заводиться тот, что был помоложе, но я уже уходил прочь.

Недалеко от моего дома разлеглась на земле огромная дорожная эстакада, навороченная, как несколько свитых между собой колец Мебиуса. Она напоминала мне древнего Змея, каким представляли его славяне, — многолапое чудище с сотней хоботов. Змей этот как следует врос в землю лапами и вел малоподвижный образ жизни, все время спал, сотрясаясь время от времени от проходящих по нему тяжелых машин. Правда, в столь поздний час машины его не тревожили, он молча дремал, освещенный прожекторами и оранжевыми фонарями, блестел гребнями поручней и подхрапывал вибрирующим от ветра железным листом. На миг мое опьяненное воображение допустило, что он может видеть сны, как и все. Но в отличие от всех сны и являются его основной жизнью. Здесь он спит, а там, во сне, живет полнокровной жизнью, ворует девок по деревням, дерется с витязями…

«Прямо как я, — подумалось мне. — В реальности дрянью занимаюсь какой-то, а в снах вернулся к тому, что мне нравилось больше всего. Хотя нет, не нравилось. Просто я привык быть на войне — жить незатейливой жизнью, не требующей личной ответственности, выполнять чужие приказы… Странно звучит, но так проще».

Мне показалось, что я понял причину и суть моих военных снов. Наверняка это всего лишь воплощенные мечты и ничего больше — мне бы хотелось попасть обратно в отряд, хотелось бы зарабатывать тем, что я умею лучше всего. Вот и все. Поэтому такое и снится. Чего уж тут мистику всякую городить? Как оно ни горько.

Я шел в темноте, приближаясь к громадине эстакады, пока наметанный глаз не заметил на фоне неба яркую алую искорку.

«Сигарета», — механически отметил я.

Затем только подумал, что надо же было кому-то взобраться на самую верхнюю полосу эстакады, чтобы покурить у перил. Странно. Подойдя ближе, я заметил, что это девушка. Она одиноко стояла, а ветер дул ей в спину, то и дело закидывая волосы на лицо. Поэтому лица я не разглядел.

«Уж не вниз ли она собралась броситься?» — подумал я без должной, в общем-то, тревоги.

Раньше, пожалуй, я бы рванул наверх, спасать, предотвращать… Но нас разделяло три уровня в высоту, и мне лень было дергаться. Именно лень. Перемахнув через ограждение, я услышал наверху скрип тормозов, щелчок открывшейся дверцы, голоса. Невнятно. Ни единого слова не разобрать. И вдруг дикая боль обожгла мне спину — в том самом месте, куда во сне попала раскаленная гильза. Я матюгнулся и взвыл от боли, затем, не думая, не разбираясь, с места сделал кувырок через плечо по асфальту и снова взвыл — боль от ожога была невыносимой, уже лежа на спине, сорвал себя плащ, стянул через голову свитер — и только тогда боль отпустила, а на асфальт выпал погасший окурок.

— Чертова девка! — ругнулся я в сердцах, поднимая взгляд.

Но наверху уже никого не было, только габаритные огни отъезжающей машины мелькнули на съезде с эстакады.

— Ну и везет мне сегодня! — морщась, я осмотрел прожженную в свитере дыру, затем подвигал лопатками.

Больно! Это надо же было с такой высоты столь прицельно попасть бычком мне за шиворот! Одеваться было не очень приятно, спину жгло, но не идти же под осенним дождиком с голым торсом! Правда, до дома было уже недалеко.

Продолжая ругаться, я поспешил к спящему жилому массиву.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Первый бой

За три недели работы у Кирилла на студии я здорово набил руку в написании текстов для самых разных телевизионных нужд. Приходилось и «вопросы от телезрителей» придумывать, и даже ситуации для проходящих по разным каналам реалити-шоу. Но главной работой была та, на которую меня нанимали, — написание текстов для еженедельных розыгрышей лотерей. Это только кажется, что две недели — два текста. На самом деле извести пришлось не менее двухсот листов бумаги, поскольку большую часть моих наработок Кирилл браковал и складывал у себя в столе. Мне приходилось писать снова, улучшать и опять писать, а попутно хоть в какой-то мере освоить такую непривычную для меня вещь, как компьютер. Это тоже отняло много времени, но Кирилл словно не замечал моей неуклюжести. Он терпеливо снабжал меня затертыми брошюрами по психологии и НЛП, выделил массивный том переводного издания «Реклама — как это делается», а также через каждые час-полтора вызывал на лестничную клетку. Там мы курили, он расспрашивал о продвижении работы и осчастливливал искрами своего бесценного опыта.

Я не мог понять, почему он не курит в кабинете. Весь персонал курил и в павильоне, несмотря на запреты пожарников, и в кабинетах, у кого они были. У меня был. И я там мог курить сколько вздумается. У Кирилла же был самый большой кабинет, просто огромный, там не то что курить, там можно было костер разводить, не боясь копоти на потолке. Но в кабинете он не курил. Такая вот странность. Спрашивать о ее причине мне казалось неловким, а сам Кирилл никогда не касался этой темы. И никто из работников не касался, словно это совершенно нормально, когда самый главный человек предприятия курит не в кресле собственного кабинета, а на лестничной клетке.

Мы работали только ночью, но вскоре я привык к тому, что спать приходится днем, и это перестало меня напрягать. Мои военные сны прекратились — тот, где были поляки в лесу, оказался последним. И чем больше проходило времени, тем менее серьезно я воспринимал происшедшее. Тем более что Кирилл в реальности ничем не напомнил о нашем договоре во сне. Единственное, что то и дело вспоминалось с тревогой, так это попавший мне за шиворот окурок. И не до конца заживший ожог в том месте, где во сне меня прижгло выскочившей из автомата гильзой. Правда, здравый смысл списывал это на идиотское стечение обстоятельств.

В общем, к. концу третьей недели, когда мне надо было сдавать пачку текстов для ведущего, три листа для участника и еще пачку для активных «зрителей в зале», тот странный сон казался уже просто сном. Без всяких странностей. Ну что за странность, действительно, если после реального найма на работу вам снится ваш наниматель, который нанимает вас на другую работу, причем за гораздо большие деньги? Все вписывается в общепринятую теорию сна. А что касается пьяного сна, так то вообще… Черт-те что там намешали в эти коктейли, так чего удивляться эффекту? Глупо. Так что сон с поляками я твердо решил считать бредом и не вспоминать. А сон с наймом… В снах часто реализуются потаенные желания.

Короче, я понял, что трех тысяч долларов мне не видать, как не видать многого из того, что снилось в детстве и так хотелось перенести в реальность. Нам снятся наши мечты, что-то недоделанное, неисполненное, невыполнимое. Лишь крохотный червячок сомнения затаился глубоко в душе, примерно в том самом ее уголке, где живет вера в то, что мы не одиноки во Вселенной. Этот червячок ждал дня выплаты денег, если будет шестьсот, то о странных снах можно забыть навсегда, если же три шестьсот… Но это было из той же оперы, что и «если бы у меня была волшебная палочка».

Кстати, в детстве у меня было много идей по поводу волшебной палочки, исполняющей всего одно желание. Но если бы такая палочка попала мне в руки теперь, я бы загадал только одно — деньги. Столько денег, на сколько хватило бы мощности магического прибора. Потому что, работая на студии, я понял, что за деньги можно купить все, в том числе и здоровье. В том числе и любовь. Не проституку, упаси боже, а именно любовь, настоящую, пылкую и страстную, может, даже на всю жизнь. Почему? Да потому, что мужчина с деньгами действительно выглядит значительно привлекательнее заскорузлого торговца с рынка. От него пахнет хорошим одеколоном, он гладко выбрит, у него мягкая кожа и великолепные, ухоженные зубы. С ним просто приятно общаться. И дружбу можно купить за деньги. Отчасти по тем же причинам, что и любовь, отчасти еще и потому, что обеспеченный человек и друзьям способен принести пользу, вспомнить о них в нужный момент, а от нищего — только проблемы,

Я видел это каждый день на живых примерах. Трех недель мне хватило с избытком. Я видел людей богаче Кирилла. Я видел людей беднее, чем я был теперь. И я прекрасно помнил себя три недели назад, когда с последней десяткой в кармане шел мимо киоска с горячей выпечкой и облизывался. Это все были не просто состояния души и тела, это были разные уровни реальности. И в ту реальность, где я не мог себе купить сраный пирожок за девять рублей, возвращаться не хотелось.

Вообще-то деньги — вещь странная. Когда-то за триста долларов я рисковал жизнью и лез в такие передряги, что сейчас становится страшно. Недавно триста долларов, полученные от Кирилла, казались мне достойной суммой, но жизнью за них я бы уже не стал рисковать. Сейчас, когда я понял, что работа и впрямь не сахар, эти же самые триста долларов казались мне недостаточной оплатой труда. Такая вот получалась баллада о трехстах долларах.

Вспомнив фразу «работа не сахар», я вспомнил и Катю, благодаря которой встретился с Кириллом. Ведь именно от нее я впервые услышал эти слова. Но я приходил на студию ночью, а она днем, и нам никак не удавалось встретиться. В одном здании работаем, а я до сих пор не смог пригласить девушку на чай. Она-то чаем меня как раз угостила и сигареты свои отдала,

У меня защемило сердце, и возникло острое желание хотя бы позвонить ей, была ведь где-то визитка, но надо было сдавать проклятые тексты, а Кирилл, как назло, больше половины забраковал и велел переписывать. Не успею до утра — зарплаты не видать. Кирилл называл такой подход к оплате коммунистическим принципом. То ли в издевку над идеями вождей пролетариата, то ли в издевку над нами. Черт его вообще разберет. Даже если полностью забыть странный сон, где он нанял меня снайпером в несуществующий отряд на несуществующей войне, то странностей у него и по жизни хватало. И курение на лестничной площадке — не единственная. Взять хотя бы одежду. Уж не знаю, сколько у него было одинаковых комплектов кожаных штанов, рубашек из тонкой кожи и кожаных жилеток, но появлялся он только в них. Все черное, лоснящееся, чуть хамовато-разнузданное. Неизменное. Он словно подчеркивал этой одинаковостью одежды, что ничего никогда не изменится, все будет, как скажет он. Очки с круглыми стеклами без оправы тоже странность. Дело в том, что, сколько я ни приглядывался, диоптрий на стеклах заметить не удалось. И затемненными они не были. В общем, чистый прикол, как он сам выражался. Очки ни для чего. Без всякой функции. Зачем бы я, к примеру, стал таскать такую штуковину на носу? Мне хотелось это понять. Мне казалось, что, узнав секрет этих дурацких очков, я смогу узнать хотя бы часть секрета власти Кирилла над другими людьми. А она была, эта власть, причем выражалась не только деньгами.

Над текстами я прокорпел до четырех ночи. Чем больше я над ними работал, тем большее отвращение они у меня вызывали. Иногда казалось — вырвет на клавиатуру. Глупейшая ситуация. Спустя рукава делать работу не хочется, не в моих это привычках, а хорошо делать — тошнит. Потому что чем лучше, тем на самом деле хуже, чем точнее я сработаю, тем больше обычных, хороших, честных людей попадутся на удочку моего остроумия и отдадут деньги за лотерейные билеты без малейшего шанса вернуть обратно большую их часть. Говорят, что азарт — болезнь. Значит, я был ее рассадником, из-под моих пальцев посредством клавиатуры рождались новые и новые штаммы вирусов, которые потом будут разнесены по стране через экраны телевизоров. Затем, уже после очередного розыгрыша, Кирилл принесет мне статистику рейтингов, а еще через несколько дней статистику продаж билетов. Мы вместе будем стоять на лестнице, курить и обсуждать, не выработался ли у народа иммунитет к нашим вирусам, а если выработался, как его подавить и какую новую заразу придумать. Над заразой, кстати, работать придется именно мне, за это деньги как раз и платили, а Кирилл был специалистом по подавлению иммунитета, он думал не над тем, какую заразу занести, а над тем, как ее подать, чтобы организм поменьше сопротивлялся. Он думал над музыкой, какая будет звучать за кадром, над светом, над декорациями, над костюмами, сам беседовал с актерами на каждую роль, сам утверждал их или отвергал. А я сидел за компьютером и штамповал фразы-вирусы. Черт бы меня за это побрал. Совсем недавно я гордился тем, что начал войну с иллюзиями, а теперь собственными руками конструирую их и внедряю в сознание масс.

Захотелось напиться. Причем напиться как следует, до поросячьего визга, чтобы потом было хреново. Но сегодня не получится, а завтра будет поздно. И так всегда. Я уже с неделю не появлялся в клубе, наверное, и на четверть не израсходовав сумму золотой карты.

— О, кстати! — я радостно забил в компьютер название столь щедрого заведения.

Завтра мне надо будет сдать интервью с модной молодой писательницей, которая, как выражался Кирилл, кроме как о сексе ни о чем двух слов связать не сможет. Пусть она расскажет о своем любимом клубе, где она черпает вдохновение для молодежных романов. Директор порадуется.

Я подумал, что, скорее всего, золотая карта мне и была вручена с тем, чтобы произошло нечто подобное, чтобы я при случае вспомнил именно этот клуб, а не какой-то другой. Точно-точно! Но мне было все равно. Уж кого-кого, а директора мне упрекнуть было не в чем.

Дверь открылась, вошел Кирилл.

— Ну что, дорогой, как успехи? — спросил он, поставив на стол непочатую бутылку виски «Джонни Уокер». — Когда можно ждать результат?

— Уже все готово, — я наклонился и достал из принтера очередную порцию распечаток. — Кроме реплик из зала. На них уйдет еще полчаса.

— Забей, — отмахнулся начальник. — Лучше тащи стаканы.

— Что значит «забей»? — удивился я.

— То и значит. Не нужны твои реплики. Нам на пять минут сократили эфирное время, так что для реплик все равно места не будет. Я целый день парился, как главное уместить. Так вот.

У меня возникло нехорошее предчувствие. Даже мой весьма скромный опыт работы на «ящик» подсказывал, что сокращение эфирного времени связано со снижением рейтинга, а значит, и доходности программы. Тогда непременно урежут бюджет, а могут и вообще закрыть лавочку. Если это так, то все плохо, а если нет, то еще хуже, потому что в этом случае Кирилл врал. Программа может процветать, а он лепит мне о сокращении эфирного времени только затем, чтобы обвинить в несостоятельности, забрать сделанную работу и выгнать, не заплатив ни копейки. А чего удивляться? Такая участь постигла всех моих предшественников, так откуда иллюзии, что со мной поступят иначе? Из-за снов?

Я представил, как Кирилл начинает разговор о моем увольнении, и понял, что, если такое случится, я его просто убью. Убью, сяду в тюрьму и оставшуюся часть жизни проживу счастливо. Причем убью не из-за денег, это было бы пошло, а за то, что он, используя мою нужду в средствах, вынудил меня дурить людей. И за то, что он точно так же поступает с другими.

— И что теперь? — спросил я напрямую.

— Ссышь, когда страшно, а, Саша? — усмехнулся Кирилл. — Стаканы, говорю, тащи.

Я послушно выдвинул ящик стола, где у меня валялись три низких широких стакана, оставшихся от прежнего владельца кабинета. Я ими еще ни разу не пользовался.

Кирилл подозрительно понюхал посуду, открутил пробку и плеснул на два пальца виски себе и мне.

— Льда нет, — пожал он плечами и выпил порцию залпом. Налил еще.

«Отличный тост», — подумал я, пригубив напиток.

За три недели я привык, что все тут пьют виски. Точнее, привык намного раньше, сразу, как распробовал этот новый для меня напиток. Вкус-то ладно, хотя и в нем я быстро нашел прелесть, но эффект от водочного отличался невероятно. То есть, несмотря на одинаковую градусность, виски давало прямо-таки противоположный эффект тому, какой наступал после водки. Виски расслабляло, а не нагнетало, настраивало на философский, а не на бойцовский лад. Как-то Влад сказал, что с моим характером водку пить вообще нельзя, а то перемкнет и я всем выпущу кишки в беспамятстве. А виски можно. От него такого никогда не бывает.

Мои бывшие знакомые, сослуживцы, приятели часто ругали виски, называя его самогоном. Не знаю. Мне он таковым, может, и показался сразу, но ненадолго и лишь потому, что я привык именно к такой характеристике данного напитка. Но то был совсем другой круг людей. Водка им была необходима, она была как раз источником боевого куража, без которого ни один дурак не попрет в полный рост из окопов на пулеметы. С виски такие подвиги более чем сомнительны, а с водки — как раз. Наверное, потому русские и отличались на полях сражений безудержным героизмом, вошедшим в легенды.

На самом же деле при ближайшем знакомстве виски имело более чем приличный аромат и хоть какой-то, в отличие от водки, вкус. Отдаленно напоминало коньяк. В общем, мне понравилось.

— В том, что нам убавили время, твоей вины нет. — На этот раз Кирилл сделал маленький глоток, — И выгонять я тебя не собираюсь. Кое-кого выгоню, несомненно, но не тебя. Ты пашешь, много кушать не просишь, а некоторые оперились уже, оборзели… Но лохов в стране убывает, а это нам ох как не на руку. Точнее, не так: лохов не становится меньше, но мы не одни с тобой умные. Есть еще государство, шоу-бизнес, магазины, торгующие коллекциями «Дольче и Габано» с турецкого рынка. Турфирмы всякие… В общем, лохи есть, но денег у них почти не осталось. Надо искать новые пути извлечения прибыли.

— Со студии нас теперь могут вышибить?

— Нет. Но работать надо. Под лежачий камень, знаешь, вода не течет. А шампанское и виски тем более, — Он взял кипу моих распечаток, бегло просмотру — Не фонтан, но потихоньку справляешься. Писарем, говоришь, при штабе работал? Ох, Саша…

У меня похолодела спина. Я вдруг живо представил, как он сейчас улыбнется и напомнит о том, что нанял меня еще и на другую работу. Но ничего такого не произошло.

— Ты наливай, наливай. У меня тут идейка вызревает, как поднять рейтинги, но я никак ее за хвост поймать не могу. Ладно. Утро вечера, как говорят, мудренее. Так?

— Вроде бы.

— Ну и хорошо. Езжай-ка домой, отдыхай. Надо тебе выспаться, а то вид утомленный. На следующей неделе нам много сил понадобится для прорыва.

— Для чего?

— Для восстановления статуса на рынке, дорогой. Иногда бывает, что удержать статус сложнее, чем его вернуть, а то и повысить. Так что дурного в голову не бери. Короче, отоспись. Хороших тебе снов.

Поймав предутреннее такси и добравшись до дома, я включил телевизор и принялся искать визитку Кати, я помнил, что сунул ее в карман, но куда она делась потом — начисто вылетело из головы. Глупо получилось. Три недели проработали рядом, а я ни разу к ней не заскочил. Теперь же, только собрался ей позвонить, потерялась визитка.

«А может, не судьба? — подумал я, — Бывает ведь такое — опоздаешь на пароход, а он возьми да пойди ко дну. Может, и здесь тот же случай?»

Это я так себя успокаивал, но на самом деле одиночество в последнее время начало сильно мне досаждать. С девками в клубе было весело, иногда даже приятно, но все это было не то. Все равно как спать с пластиковой скульптурой, так что такое веселье мне быстро наскучило. Хотелось живого общения, а не просто перепихнуться с подвыпившей красоткой, которая на следующий день и внимания на тебя не обратит. Влад объяснил, почему эти женщины ходят в клуб и предаются там разнузданному сексу. Попадались и проститутки, вроде Эльвиры, но я от их услуг отказывался. Не от жадности, просто денег действительно не было — что такое триста долларов? Смех один. На три раза. Однако проститутками были далеко не все. Ника, с которой я познакомился в первую ночь, проституткой как раз не была. От халявной выпивки не отказывалась, это входило в процесс, но денег не требовала никогда. А выпивка что? У меня золотая карта. Что же касается секса, то именно секс таким девушкам и был нужен, равно как и мне. Влад сказал, что Нику знает давно. У нее муж, двое детей, неплохая работа на какой-то музыкальной студии, но то ли наскучило ей все, то ли фиг ее знает. Короче, в клуб такие красавицы приходили за острыми ощущениями, а потому простой, как они выражались, «семейный» секс их не интересовал. В основном всяческие, на мой взгляд, извращения. Ну, более или менее извращения. Раньше я и групповуху извращением считал, а здесь трахаться вдвоем считалось по меньшей мере странным.

Я глянул на часы — почти шесть. По «ящику» непрерывным потоком транслировали «Евроньюс». После устройства на работу к Кириллу другие программы я попросту не включал. Иногда «Время» перед выездом на работу просматривал для понимания, куда в стране ветер дует, хотя достоверную информацию оттуда почерпнуть удавалось нечасто. Раньше я как-то не задумывался, что телевизор в последние годы стал не развлечением, не источником каких-то знаний, а инструментом рекламы, и больше ничем. Рекламировались товары, рекламировались услуги, прямо и нет, увлекательно и не очень. Рекламировался образ жизни, который побуждает что-то покупать. Рекламировались политические взгляды. Даже в художественных фильмах герои обязательно что-то рекламировали — образ мыслей, книги, какие-то имена, логотипы каких-то компаний. Раньше я этого не замечал, этот поток проходил мимо сознания, внедрялся глубоко в подсознание и руководил мной, вызывая то приступы патриотизма, то жажду деятельности, то уважение к кому-то — в зависимости от того, за что уплатил заказчик. Потом я сам попал в телевизор, увидел, как и кто это делает, за какие деньги заказывает, какие технологии применяются, насколько все держится на лобовом беспринципном вранье, и меня стало тошнить от любого движущегося изображения на экране.

А «Евроньюс» меня не бесил. Может быть, во мне теплилась надежда, что в Европе все делается хоть чуточку иначе, чем у нас. Тоньше. Искуснее.

Американцам в Ираке снова надрали задницу. На этот раз, похоже, всерьез. Какой-то безбашенный оператор умудрился заснять, как на мосту горят два американских танка, один танкист ранен, пытается сползти с брони, по нему ведут плотный огонь и прямо в кадре убивают.

Я выключил телевизор, погасил свет и лег спать.

Во сне я сразу понял, что нахожусь на Базе. Во-первых, было сухо, во-вторых, интерьер внутренностей бетонного саркофага я представлял себе именно так — комната с узким оконцем, глухие стены, проем в коридор без двери. Я сидел на металлическом табурете, возле шаткого металлического стола, как в «Макдональдсе», и не знал, что делать. То ли оставаться на месте и ждать неизвестно чего, то ли попробовать найти кого-нибудь или что-нибудь интересное. Однако не успел я принять решение, как ко мне ворвался запыхавшийся Хеберсон. Лицо его было красным, потным, от аромата дорогого одеколона не осталось и следа. Он перевел дух и сказал:

— Фролов? Я вас по всей Базе ищу. Значит, здесь теперь будет ваша ячейка. — Он достал блокнот и сделал пометку. — Что здесь и как, я вам потом объясню. Сейчас не до того. Пойдем вооружаться и экипироваться.

На мне был привычный для таких снов камуфляж, но не было ни кобуры с пистолетом, ни, тем более, тяжелой винтовки. Собственно, кроме одежды и обуви, не было вообще ничего, даже сигарет в кармане не обнаружилось. Я послушно отправился за американцем по бетонным и металлическим лестницам, по гулким пустым коридорам. Освещения было мало, в закутках пустых помещений притаилась тьма. Пахло старым, давно нежилым домом, в каких мне иногда доводилось устраивать огневые точки.

— Это правда, что вы попадали в лес, минуя Базу? — неожиданно спросил Хеберсон.

Я так удивился, что получилась некоторая пауза.

— В общем-то да, — мне все же пришлось ответить. — Хотя, если честно, я уже решил, что это был бред.

— Не совсем. Это был тренажер.

— Вот как? — я какого угодно ожидал поворота, но не такого.

— Тренажерных программ несколько, — пояснил лейтенант. — Для разных кандидатов разные.

— А противник? Там были люди!

— Некоторые не способны сразу воспринимать столь фантастического врага, с каким нам тут приходится иметь дело. Мы сначала адаптируем их к местности, к лесу, к дождю, а уже потом к плазмоганам.

— И я попал не в ту программу?

— Сами вы никуда попасть не можете. Это вина дежурившего оператора. Все люди, с которыми установлен контакт, находятся на специальном учете. Как только кто-то из них засыпает, оператор получает сигнал об этом и включает бойца либо в тренажер, если он кандидат, либо в сферу взаимодействия, если тренинг окончен. Вы уснули в неурочный час, поэтому оператор ошибся.

— А сейчас я где?

— В сфере взаимодействия, — ответил американец — На Базе. Там, куда я доставил вас с тренажера.

— Что за странное название?

— Сфера взаимодействия? Ничего странного. Именно здесь происходит взаимодействие с врагом. Название сложилось исторически.

— Так Рыжий с пацанами были просто нарисованы, как Цуцык, Искорка и Андрей?

— Именно так. По замыслу создателей программы в сферу взаимодействия как бы несанкционированно проникают вооруженные гражданские лица…

— Браконьеры, — подсказал я.

— Что?

— Я, когда Рыжего впервые увидел, сразу понял, что они браконьеры. У них обмундирование магазинное, с витрины какого-нибудь «Профессионала».

— Ах, вот вы о чем. Да. Браконьеры. По легенде их надо ловить или уничтожать. Лишь тех, кто освоится с этими задачами, мы переводим на более высокие уровни тренажера. С вами все получилось проще, у вас стойкая психика.

Это меня успокоило. Про возможную связь упавшей за шиворот гильзы с попавшим в меня окурком я спрашивать не стал, чтобы не выглядеть идиотом. Не могло быть такой связи между сном и реальностью! Чем бы ни был вызван сон, он все-таки является только сном.

Наконец мы добрались до большой комнаты, в которой были устроены стеллажи с обмундированием и стойки с оружием. Хозяйничала здесь очень милая чернокожая девушка в американской военной форме, не красивая, а именно милая — полненькая, с простоватым добродушным лицом представительницы южных штатов. Несмотря на несомненную разницу во внешности, она мне напомнила Катю. И снова я удивился тому, что во сне вспоминаю реальность.

Хеберсон передал негритянке заполненный бланк и, шагнув в коридор, прикурил огрызок сигары.

«Кажется, в этот раз дела здесь совсем плохи», — заподозрил я.

Девушка начала собирать со стеллажей обмундирование и складывать его передо мной на стойку вроде барной. Не без удовольствия я узнал ту черную форму, в которой мне приходилось воевать на самом деле. Честно говоря, я побаивался, что мне навяжут американскую экипировку, раскрученную, распиаренную, но переусложненную и ненадежную. Но нет, обошлось. Я предвкушал удовольствие освобождения от солдатского камуфляжа, в котором на протяжении всех военных снов чувствовал себя неуютно. Те сны можно было теперь смело называть тренировочными, а что будет дальше — неизвестно. Пока девушка продолжала бегать со списком вдоль стеллажей, я шагнул к не застекленному окну и глянул наружу.

В радиусе трех километров от Базы, на границе сухого пространства горели американские танки. Десятка два, не меньше. Черный дым, похожий на тот, что дети рисуют в школьных тетрадках, мохнатыми хвостами вздымался к светло-зеленому небу, на фоне пересохшей красной глины, в контрастном свете жаркого солнца, картина выглядела ужасающей и величественной одновременно. Видно было, что в непосредственной близости от Базы совсем недавно шел тяжелейший бой, а поскольку на данный момент канонада не была слышна, можно было предположить, что атака отбита. Надолго или нет — вопрос другой. Кроме всего прочего, меня поразил тот факт, что в поле зрения не было ни одной единицы подбитой техники неприятеля. То ли противника остановили дальше, поэтому его не различить за полосой ливня, то ли огонь с нашей стороны был не столь эффективен, как с их.

Хеберсон вернулся из коридора и перекинулся несколькими фразами по-английски с негритянкой. Та кивнула и взмахом руки пригласила меня за стойку.

— У нас есть несколько винтовок, пригодных для выполнения сегодняшней задачи, — пояснил лейтенант. — Вам надо выбрать.

— Смотря что за задача, — ответил я.

Если кратко, то за ливневой полосой, на высоте «А-12» расположилась батарея противника, которая не дает возможности выдвинуться нашей бронетехнике. Ваша задача — подавить орудийную обслугу, состоящую из зарядных погрузчиков, снайперским огнем.

— Дистанция?

— Большая… — хмуро ответил американец. — Очень большая Близко они попросту не подпустят.

— Понятно. Но если в сотнях метров, хоть приблизительно?

— Могу в километрах, — вздохнул Хеберсон. — Около двух.

Я молча шагнул за стойку. Негритянка провела меня в смежную комнату, где в ложементах покоилось тяжелое вооружение — станковые пулеметы, портативные зенитно-ракетные комплексы и крупнокалиберные снайперские винтовки. Я узнал нашу тяжелую многозарядную снайперку «В-94», но она для поставленной задачи не годилась — работа автоматики сильно снижает прицельность и дальнобойность, несмотря на то, что калибр у «В-94» вполне подходящий — 12.7 миллиметра или, на американский манер, 50, то есть полдюйма. Нужен был именно этот калибр, но винтовка должна быть однозарядной или хотя бы не автоматической. Это снижает скорострельность, но значительно повышает мощность выстрела, а это, если верить Хеберсону, сегодня приоритетная характеристика.

Я прошелся вдоль ложементов и вскоре обнаружил несколько образцов с более или менее подходящими характеристиками. Красавец «Robar RC-50» под патрон .50 BMG — весь лоснящийся, с ложем и прикладом из стеклопластика «МакМиллан», покрытый камуфляжной расцветкой. Довольно легкая для своего класса пятизарядка, весом всего одиннадцать килограммов. К тому же не автоматическая, после каждого выстрела затвор надо взводить вручную. В принципе ничего, к тому же красива, спору нет — так и хочется взять в руки. С такими американцы выступали во время «Бури в пустыне» и колотили арабов с дистанции в километр. Желание взять именно «Robar», который я видел в кадрах «Евроньюс», было очень сильным, но я удержался. В этой винтовке маловато боевого духа, она вызывала ощущение хоть и мощного, но скорее спортивного оружия.

Совсем другое дело — продукция американской фирмы L.A.R. Фирма, по оружейным стандартам, достаточно молодая, основана в 1968 году и занималась поначалу поставками деталей для других оружейных заводов. Но вот в производстве именно крупнокалиберных снайперских винтовок они весьма преуспели. Одна возле другой лежали в ложементах две винтовки L.A.R. — «Grizzly 50 Big Bore» и «Grizzly 50 Big Bore Competitor». Обе почти близняшки, как по мощи, так и по основным характеристикам — однозарядки вообще без магазина для повышения мощности, цельнометаллические, похожие скорее на костыль, нежели на снайперку. Изящества в них не было никакого, но бой зато более чем приличный. В принципе, при удачном стечении обстоятельств и наработанных умениях, из такой машинки можно вести эффективный огонь и на три тысячи метров. Я бы взял «Competitor», он потяжелее, почти четырнадцать килограммов, и с дульным тормозом, что снижает очень тяжелую отдачу от патрона .50, но цельнометаллическое исполнение меня остановило. Если вдруг придется вести плотный огонь, оружие нагреется так, что его не ухватишь. Это для американцев — выстрелил-убежал. А если речь идет о подавлении батареи, то тут надо с гарантией.

— Лейтенант! — окликнул я Хеберсона. — Здесь нет ничего подходящего.

— А что вам нужно? — удивился американец. — Здесь все, с чем американская армия участвовала в серьезных военных конфликтах.

— И хоть один выиграла? Батарею, блин, подавить не можете. Не обижайтесь, мистер Хеберсон, но это все для налогоплательщиков. Что я, не понимаю? Сам сейчас пишу сценарии для телевидения. Мощь, красота, угрожающий вид. И все это в ущерб удобству и эффективности. Мне нужны первые машинки, восьмидесятых годов, а не эти ваши «паркетники». Или «RAI» модели 500, или наша советская «Рысь», что в общем-то почти одно и то же. Лепили их явно по одним чертежам. Я бы предпочел «Рысь», как-то привычнее.

— «Рыси» у нас точно нет.

— Как это нет? — удивился я. — А с чем я три месяца воевал на вашем чертовом тренажере под проливным дождем?

— То была имитация. Тренажерный вариант. Иллюзия.

«Иллюзия во сне, — снова подумал я. — Черт меня побери!»

— А здесь не иллюзия? — психанул я. — Вы что, не понимаете, где мы находимся? Вы не понимаете, что спите сейчас в какой-нибудь Айове?

— В Вирджинии.

«Теперь понятно, почему я работаю по ночам, а сплю днем! — запоздало догадался я. — База американская, разница в часовых поясах. У них сейчас ночь, все спят, а русских в этой армии явно меньше, так что их можно набрать из тех, кто спит днем, вроде меня!»

— Какая разница где? — я поморщился. — Все равно это сон.

— Здесь не совсем иллюзия, — хмуро ответил Хеберсон.

— Что значит «не совсем»?

— Мы с вами реально взаимодействуем. И противник взаимодействует с нами реально. Ну, в пределах реальности сна, разумеется. В общем, для уничтожения противника годится лишь то оружие, которое входит в реальность сна. «Рыси» у нас здесь нет. Мы спроецировали ее специально для вас на время прохождения тренажера. Как и ваших друзей.

— Понятно. Но хоть «RAI 500» у вас есть?

— Минуту.

Он вынул из-за воротника крохотный наушник, сунул его в ухо и постучал пальцем по бусинке микрофона на проводе.

— Это Хеберсон. Фролову нужен «RAI 500». Я понимаю. Но такого быть не может, чтобы не было. Это старая винтовка, середины восьмидесятых годов. Понимаю, что редкая, но они принимали участие в спецоперациях. Хотя бы одна должна была к нам попасть. Хорошо. Вы с ней свяжетесь?

Тут же сухо, громко, навязчиво зазвонил телефон. Я бросил взгляд в комнату с обмундированием и заметил, как негритянка подскочила к допотопному эбонитовому аппарату и схватила трубку. Закончив короткий разговор по-английски и положив трубку, она выдвинула ящик стола и передала Хеберсону увесистую связку ключей.

— Идемте, — сказал он мне. — У нас мало времени. Только сразу переоденьтесь, а то мы больше сюда не вернемся.

С превеликим удовольствием я переоделся в черную форму и чуть закатал рукава — вопреки уставу, но так положено, если придется идти в бой. На этот раз мы не стали спускаться по лестницам. Выбравшись в коридор, лейтенант открыл одним из ключей неприметную металлическую дверь, выкрашенную шаровой краской, а за ней, к моему удивлению, оказался небольшой сетчатый лифт, какие бывают в старых московских домах.

Ехали вниз мы минуты две, не меньше, а ведь добирались не с самого верха, насколько я мог судить по виду из окна в батальерке. Меня снова поразили размеры Базы, но я не стал задавать вопросов. На том уровне, куда мы спустились, не оказалось окон, и я понял, что это подвал. Сразу за лифтом располагалась решетка из стальных прутьев толщиной с руку, а в ней дверь, за которой сидела крупная женщина — к моему удивлению, в форме российского сержанта милиции.

— Здравствуйте, Вероника, — поздоровался Хеберсон. — У меня ключ от пятого бокса.

Он показал ей железный ключ, словно от амбарного замка, она чуть сощурилась близоруко, после чего нажала кнопку, открывающую электрический замок решетки. Мы шагнули внутрь и направились прямиком к двери, на которой чернела огромная цифра пять. За нашими спинами лязгнула вставшая на место решетка.

Лейтенант провернул ключ в замочной скважине и пропустил меня вперед. За дверью оказался склад внушительных размеров, но пораженный вирусом беспорядка — никаких ложементов, никаких стеллажей, никаких бирок и надписей. Оружие, боеприпасы, тубусы переносных ракетных установок валялись прямо на полу, на брезентовых ковриках. Причем тубусов было огромное количество, они почти целиком занимали площадь в триста квадратных метров, лежали навалом, без всякого намека на сортировку. Между ними рассыпались ручные гранаты, выстрелы для «РПГ-7» и для подствольных гранатометов. Другое оружие было представлено скромно — на глаза мне попались несколько автоматов Калашникова и американских легких винтовок.

— Что это? — не удержался я от вопроса.

— Склад первичного поступления, — отмахнулся Хеберсон, словно я это и сам должен был знать. — Если на Базе есть «RAI», то он только здесь. Причем скорее всего в глубине, ведь его в последних конфликтах не применяли. Я вообще не уверен, что к нам попал хотя бы один образец. Может, обойдетесь винтовкой фирмы L.A.R.? Они хорошо себя показали.

— Да, при темпе стрельбы один выстрел в час. Сами из них стреляйте.

— Я слышал, что русские солдаты менее склонны к комфорту, чем американские…

— Комфорт тут ни при чем. Если металлическое ложе перегреется, эффективность стрелка будет равна нулю. Где искать-то?

— Везде. Но больше вероятность найти такую винтовку в дальнем краю склада.

— Почему?

— К нам попадает оружие, приведенное в негодность во время реальных боев.

— Вот как? — Это меня удивило.

— Да. Подбитая в реальности бронетехника, уничтоженное взрывом оружие, отработавшие выстрелы из гранатометов, расходное вооружение вроде гранат и взрывчатки. С горючим тоже проблем нет. В общем, все, что пропало в бою. Поэтому я знаю, что «Рыси» у нас точно не найдется. Винтовка редкая, и ни одна из них не была уничтожена. А вот «RAI 500» задействовался в наших спецоперациях и мог попасть в переделку.

Я оглядел пространство склада и понял, что провожусь здесь несколько дней, не меньше. Хеберсон проследил за мной взглядом и улыбнулся.

— Думаете, долго придется искать? — спросил он. — Ничего подобного. Усилий много, а времени ноль. Склад находится на нулевом уровне базы, в подвале, а это почти в реальности. Время сна здесь течет крайне медленно. Если заглубиться еще метров на пять, можно вообще оказаться у себя на кровати.

— Вот как? — заинтересовался я.

Это была хоть какая-то информация о мире сна, и я взял ее на заметку, чтобы перенести в тетрадь.

— Да, — кивнул американец. — Склад первичного поступления специально устроен близко к реальности. А чем выше, тем менее от нее зависишь, так что… Вообще-то это не имеет отношения к вашим поискам.

Прежде чем я нашел то, что искал, мне действительно пришлось перелопатить гору железа. Но «RAI 500» ни с чем не спутаешь — огромная винтовка с прикладом на гидравлических амортизаторах для погашения отдачи, с дульным тормозом на конце ствола, как на пушке. Так что когда я ее заметил, мне оставалось только откопать ее. При беглом осмотре я понял, что пользоваться ею можно — прицел не разбит, это главное. Я больше всего боялся, что какая-нибудь упавшая из кучи железяка повредит оптику, но за многие годы, судя по толстому слою пыли и ржавчине, с винтовкой ничего не случилось.

— Лучше почистить. — Я перелез через железные баррикады обратно к Хеберсону. — Но можно стрелять и так.

— Здесь нет масла и ветоши, — лейтенант развел руками. — Если же выбраться из подвала, то время потечет быстрее и будет потеряно. Попробуйте в этот раз обойтись.

— Понятно…

Я водрузил четырнадцатикилограммовую винтовку на плечо, и мы покинули помещение склада.

— Мне нужен корректировщик, — напомнил я уже в лифте. — Скоростную стрельбу трудно вести одному.

— Знаю, — кивнул лейтенант. — Мы уже подготовили для вас человека.

На самом деле мне нужен был не любой корректировщик. За время службы мы так сработались с Андреем, что я не желал другого напарника. Да что поделаешь? Смерть забирает у нас друзей, не спрашивая согласия. И теперь всегда во сне будет другой, хотя недавно еще казалось, что хоть в мире вечного ливня Андрей жив. Трудно свыкнуться с мыслью, что предыдущие сны были как бы снами внутри этого сна. Надо же, слово какое придумали — тренажер.

— Человек-то надежный? — для проформы спросил я.

— Думаю, да.

Честно говоря, я ожидал напутствия от Кирилла. Деньги деньгами, но я не совсем понимал, как можно воевать только за плату без всякой идеи. Я понимал, что это бред, но привык слышать от начальства нечто вроде «мы на тебя надеемся, не подведи». Однако ничего подобного не случилось — лифт повез нас не наверх, а вниз. Оказалось — в гараж.

Вновь подумалось про деньги. Я ведь и на войне получал зарплату, но наемником себя не считал. И никто не считал, потому что всем нам с детства внушалось, что Родину следует защищать даром. Деньги — лишь приятное дополнение. Потом это вошло в привычку и действительно боевые задачи решались как-то отдельно, а денежное довольствие получалось тоже отдельно. Что же касается тренажерных снов, то там я вообще воевал непонятно за что. Ни денег мне никто не предлагал, ни к защите Родины не привлекал. Какая на фиг Родина в чужом лесу под бесконечным проливным дождем? Все чужое. И враг непонятный. Нет, это просто привычка. Вроде рефлекса, как у собаки Павлова, — едешь на броне, значит, будет враг и по нему придется стрелять. И когда враг появляется, стреляешь по нему уже не задумываясь.

В гараже пахло пылью и надолго оставленной техникой, между стенами металось звонкое эхо.

— Вы будете старшим в группе, — наставлял меня Хеберсон, протискиваясь между грузовиками, бронетранспортерами и трофейными шагающими механизмами. — Сейчас я вам на карте покажу высоту «А-12», а вы сами выберете позицию для подавления батареи.

— Так… — вздохнул я. — Похоже, с корректировщиком вы меня подставили. Совсем сосунок?

— Нет. Не совсем. Он обучался в центре подготовки спецподразделений вашей полиции, но попал под сокращение и в боевых действиях не участвовал.

— Хорошо, хоть русский, — невесело усмехнулся я.

— Да. Мы его тоже проверяли на тренажере. У него хорошая реакция, четкая дикция. Его неплохо выучили.

— Посмотрим.

— Он ждет нас в выходном боксе.

Я не ответил. Понятно было, что хороших корректировщиков у них не было, где их взять? «Может, лучше вообще одному? — подумал я. — Хотя нет. Пусть винтовку таскает. А то и поможет в чем. Глаза и уши в бою лишними не бывают. На мозги, конечно, надежды мало, на опыт вообще никакой. А в остальном… Поглядим. Лишь бы не обосрался».

— Мне нужны сигареты, — запоздало вспомнил я.

— А сигары не подойдут? Сигареты надо было взять у батальерши.

— Подойдут и сигары. Только с огоньком. У меня вообще ничего нет.

Хеберсон виновато развел руками, после чего передал мне пару сигар в алюминиевых упаковках и свою латунную зажигалку. Зажигалка была классной — настоящий «Zippo», отличающийся от продукции московских палаток, как моя винтовка от рогатки, стреляющей шпульками.

— После задания верну, — пообещал я, свободной рукой рассовывая добычу по карманам.

Мы добрались до выходного бокса. Дальняя стена помещения была из толстых проклепанных листов ржавой стали, а вся мебель состояла из длинного металлического стола и десятка таких же стульев. На одном ссутулясь сидел молодой человек лет двадцати пяти. Черноволосый, тощий, с впалыми глазами — то ли от пьянок, то ли от наркотиков, то ли от бессонницы. У его ног на полу покоился ранец корректировщика с необходимыми приборами — дальномерами, ветромерами, биноклями и прочей требухой, помогающей быстро наводить снайпера на цель.

— Привет, — поздоровался я.

— Это Александр Фролов, — представил меня американец. — Ваш старший группы. А это Михаил. Корректировщик. Давайте посмотрим карту.

— Здравствуйте, — молодой достал из ранца карту и положил на стол. Я заметил, что пальцы у него дрожат крупной дрожью.

«Бухает как черт», — пронеслось у меня в голове.

Примерно полчаса ушло у нас на инструктаж, который тщательно и педантично провел Хеберсон, стараясь ничего не упустить. Кирилл не зря держал его здесь — таких вышколенных штабников мне до этого видеть не приходилось. Он показал нам на карте высоту «А-12», кратко остановился на особенностях местности и трудностях, с которыми придется столкнуться, ответил на все мои вопросы, касающиеся противника, проверил, как работают гарнитуры связи, вынутые из ранца корректировщика, а под конец достал из-под стола ящик с боеприпасами калибра .50 и помог корректировщику уложить патроны в рюкзак.

— До ливневой полосы вас довезут, — напоследок сказал американец. — А дальше сами. Ни пуха вам, ни пера.

— К черту, — я не любил этого дурацкого пожелания удачи. — Вы что, на всех языках напутствия знаете?

— На семи. По числу регионов, работа с рекрутами из которых входит в мои обязанности.

— Понятно.

Дальняя стена с гулом отодвинулась, оставив узкую щель — только протиснуться.

— Вы что, никогда не открываете эти ворота полностью? — из любопытства поинтересовался я.

— При мне они ни разу не распахивались настежь, — ответил Хеберсон.

— А зачем такие огромные?

— Не знаю. Я даже не знаю, кто строил эту базу, если честно. Наверное, игрок в «Quake».

— Что это? — не понял я.

— Компьютерная игра, — подал голос салага. — Бегаешь и стреляешь по монстрам. Тут все очень похоже. Коридоры, лифты, стены.

— А… — я глянул на молодого искоса, чтоб у него не было иллюзий по поводу моего к нему отношения. — Пойдем.

Мы протиснулись в узкую щель между створкой ворот и стеной. Под палящими лучами синего солнца нас ждал «Хаммер» с тем же сержантом за рулем, который привез меня сюда в первый раз. Усадив Михаила назад, я передал ему громоздкий «RAI 500», а сам расположился рядом с водителем и тут же жестом стрельнул у него сигарету.

Закурив, мы тронулись в путь. Впереди догорали танки, коптя светло-зеленое небо.

За полчаса марш-броска по заболоченному лесу мы с салагой вымокли до нитки. Ливень хлестал с небес непрерывным потоком, словно кто-то наверху опрокинул переполненную шайку с водой. Меня успокаивало лишь то, что сигары не просто валялись в кармане куртки, а были упакованы в герметичные алюминиевые тубусы. Хотя какое курево в таких условиях?

— Глянь карту, — бросил я плетущемуся позади Михаилу.

Конечно, ему было труднее, чем мне, — мало того, что свой ранец приходилось тащить, так я еще и винтовку ему вручил. А она тринадцать килограммов с хвостиком весит. Для ее переноски на дальние дистанции та еще нужна тренировочка, но молодой не роптал, чем здорово меня порадовал. Он присел на корточки, аккуратно уложил оружие на колени, после чего достал прозрачный планшет с картой. Ему пришлось согнуться в три погибели, чтобы прикрыть документы от ливневого потока, иначе работать немыслимо — брызги от пластика во все стороны, в том числе и в глаза. Я присел рядом и взял новый курс на азимут. Приходилось это делать часто, поскольку в качестве ориентира, кроме деревьев, выбрать было нечего, а они почти все одинаковые в этом лесу. Мне в разных условиях приходилось ориентироваться на местности, но хуже еще не бывало. Тут нужен спец скорее по подводному ориентированию, чем по наземному. Чтоб его…

Мы двинулись в путь, уже по новому ориентиру, погружаясь в грязную жижу по щиколотки. Вода потоками стекала по лицу, ухудшая и без того отвратительную видимость. Иногда высоко над тучами со свистом проходили тяжелые рейдеры, тогда приходилось задерживать дыхание и плюхаться в воду всем телом, лицом вниз, и лежать там по полминуты, не меньше, пока свист не утихнет. Еще по тренажерным снам я помнил, что тяжелые рейдеры барражируют с левой циркуляцией вокруг важных объектов, сканируя местность. Тучи для сканеров не были помехой, а вот вода оказывалась замечательным укрытием, так что приходилось ею пользоваться. Рейдеры двигались по концентрическим окружностям и пролетали над нами все чаще, значит, мы не заблудились — расстояние до высоты «А-12» постоянно сокращалось.

— Может, сбить один? — подал голос салага.

— Не факт, что он свалится, — ответил я. — Тяжелые «углы» ходят с силовыми экранами. Толку от выстрела мало, а шуму поднимем столько, что весь марш-бросок насмарку. В первую очередь — задание. Понял?

Он вздохнул и промолчал.

— Понял? — переспросил я.

— Да. Слушай, я не такой сосунок, чтобы ты так со мной разговаривал. Мы же одно дело делаем.

— Вот как? — развеселился я. — И сколько лет ты на войне, если не сосунок?

Он заткнулся, и мы наконец выбрались к первой из отмеченных на карте воронок. Взорвалось здесь что-то давным-давно, молодым лесом уже поросло, но в свое время жахнуло тут как следует, поскольку воронка была метров сто в диаметре. Сейчас она походила на озерцо, но видно было, что неглубокая — из воды торчали верхушки травы и кустов. Примерно отсюда начиналась пригодная для стрельбы дистанция, ближе могут не подпустить.

— Рейдер! — предупредил корректировщик.

Мы снова плюхнулись в жижу и переждали, пока патруль уйдет.

— Вот зараза! — отфыркался я, подняв лицо из воды. — Достанут. Где здесь позицию делать, если цели не видать ни фига?

Вопрос был риторическим, поскольку я прекрасно знал, где придется устраивать позицию. В двух километрах к западу от высоты «А-12» проходила цепь пологих сопок, на которых Хеберсон и предлагал нам обосноваться. Но переть туда еще черт-те сколько — в обход батареи километра четыре, не меньше, к тому же были и другие минусы у тамошнего расположения. Например, предсказуемость. Когда по батарее начнет колотить снайпер, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, откуда ведется огонь. Сопки — самое удобное место. И мишень для тяжелых плазмоганов отличная.

— По деревьям лазать умеешь? — спросил я у Михаила.

— Спрашиваешь… Но ты что, решил здесь устроить позицию? — удивился он. — С такой тяжелой винтовкой на дереве?

— Помолчи, а? Просто слазай наверх и скажи, видно батарею или нет.

Чертыхаясь под нос, молодой отдал мне винтовку, повесил ранец на ветку и весьма ловко, надо признать, вскарабкался наверх и скрылся в листве. Для молодого пьянчужки более чем хорошо. Я включил гарнитуру, предполагая, что салага тоже до этого додумается. Через минуту услышал хлопки в наушнике — это Михаил постучал пальцем по микрофону, вызывая меня на связь.

— Слышу, — ответил я в гарнитуру.

— Батарею видно. Девять тяжелых плазмоганов расположены полукругом. Стоят на турелях, а траншеи для зарядных погрузчиков неглубокие, по брустверам дырчатые плиты из керамзита.

По его описанию, это была стандартная мобильная позиция неприятеля. Постоянные позиции зарывались глубже и обкладывались керамзитом по самые уши, а зарядные погрузчики двигались в глубоких непростреливаемых каналах. Это говорило о том, что наша разведка работала хорошо, поскольку если бы позиция оказалась стационарной, то здесь понадобился бы взвод минометчиков, а не снайпер с корректировщиком. А так как раз для нас работенка.

— Что будем делать? — раздался голос Михаила в наушнике.

— Оставайся там. Веревку только с карабином спусти, надо затащить винтовку наверх.

— Ты собираешься здесь устроить позицию? Упаримся…

— Не учи ученого, — ответил я в микрофон. — Веревку давай.

На самом деле трудность, конечно, была. Но не в отдаче, как, скорее всего, думал салага. Какая бы сильная она ни была, но приличный вес винтовки, дульные тормоза, сошка и приклад с гасителем гармонических колебаний снижают ее вполне эффективно. Другое дело — вес и габариты «RAI 500». Оружие, скажем, не для лазанья по деревьям. И не для стрельбы из подобных засад. Но были у меня различные приемчики, рожденные личным опытом и многолетней практикой, как закрепиться с тяжелой снайперкой и как эффективно вести огонь из нее.

Дождавшись, когда сверху спустится веревка с закрепленным на конце карабином, я аккуратно зацепил за него винтовку и оставленный Михаилом ранец, после чего постучал в микрофон.

— Поднимай.

Короткими рывками веревка затянула оружие вместе со снаряжением на дерево, и вскоре груз уже было не разглядеть за листвой, откуда катились потоки воды. Мне лезть наверх не очень хотелось, но тут уж от моего желания ничего не зависело. В любом случае лучше на дерево, чем топать по болоту еще четыре километра до сопок, когда в любой момент нас мог засечь сканер рейдера. На дереве он тоже мог нас засечь, но там мы навесим экран, к тому же на позиции оружие будет в боеготовом состоянии, так что запросто нас не взять.

Прикрывшись ладонью от хлещущего дождя, я подыскал среди нижних ветвей одну поудобнее и, вспрыгнув, с кряхтеньем вскарабкался на нее. Возраст у меня, прямо скажем, уже не как у Михаила — обезьяной не полазаешь. Вот только показывать это салаге точно нельзя. Отдышавшись от первого чрезмерного усилия, я начал карабкаться выше, и тут до меня дошло, что ощущать усталость и одышку во сне — чересчур. Запах еще куда ни шло, мысли там всякие — чего не бывает. Но вот усталость… Я поймал себя на том, что окончательно утратил ощущение сна. То есть сразу после выезда с Базы и позже все было как бы взаправду. Очень уж натурально мы пробирались по лесному болоту, когда я чертыхался про себя, клял липкую грязь, затем, по привычке, бормотал под нос считалочку, чтобы впасть в самогипноз от однообразного ритма шагов, потому что так легче не замечать утомления.

В общем, если в тренажерных снах еще были какие-то бросающиеся в глаза несоответствия, по которым можно сразу отличить сон от бодрствования, то здесь их не было вовсе. Лес окончательно перестал отличаться от реальности во всей гамме ощущений. Причем бредовость конструкций меньше не стала — осталась База, остались рейдеры, плазмоганы и этот распроклятый непрекращающийся ливень, но в то же время ощущалось это так, словно стало частью обычного мира, словно это мир изменился в одночасье и другим уже не будет. Словно я не сплю, а бодрствую и теперь все время будет ливень, и свист рейдеров над головой, и странная, непонятно зачем и против кого война. Хотя если разобраться детально, то и в реальности война тоже непонятно зачем и непонятно против кого. Наверное, это свойство не сна, а скорее самой войны. Она все время непонятно зачем и непонятно против кого. Самое реальное в войне то, что кто-то зарабатывает на ней деньги. Иначе никаких войн бы не было. Но кто зарабатывает на этой войне? Кирилл? Во сне? Причем не в своем, а в моем сне? Это уже за всякими границами бреда.

Перелезая с одной мокрой ветки на другую, я думал о вещах, ранее мне не свойственных, — о причинах войны и о своей роли в ней. Раньше, до ранения, все казалось проще — есть враг страны, а ты часть ее, гражданин, воин, тебе страна платит деньги за то, чтобы ты отстаивал ее интересы с оружием в руках. Мотивации врага от меня ускользали, казались неважными, поскольку сам я все равно по другую сторону баррикад, а гусь свинье, как говорят, не товарищ. Но здесь, под потоком хлещущей за шиворот воды, я вдруг впервые задумался о том, кем являюсь для противника. Захватчиком? Жертвой? И можно ли вообще применять такие понятия к конструкциям собственного воображения, какими, вне всяких сомнений, являются сновидения?..

Если откинуть последнее, если не думать о том, что это все сон, то страшно становилось от мысли, что я ничего не знаю о мотивациях нанявшей меня стороны. Пускай это лишь сон, но и во сне мне не хотелось становиться наемником на неправедной стороне. Хотя что считать праведным, а что нет?

Добравшись до середины древесной кроны, я взял себя в руки и решил следующее: если мой сон развивается именно таким образом, что я оказался на этой стороне, а не на противоположной, значит, именно эта сторона моему подсознанию наиболее симпатична, а следовательно, нет поводов грузиться без дела. К тому же с непривычки я ободрал ладони, а это, знаете ли, полностью излечивает приступы философии. Наконец, кряхтя и сопя, я вскарабкался на толстую наклонную ветку, над которой Михаил уже успел растянуть брезентовое полотнище, чтобы оно наливалось водой. Под лужей, которая образуется на брезенте, сканеры рейдеров не смогут нас отследить. К тому же экран выполнял роль тента, под которым можно хоть на время забыть о разверзшихся хлябях небесных.

Винтовку салага затолкал между двух ветвей, так что она вполне держалась. Однако стрелять из такого положения было нельзя, поскольку невозможно и усидеть на одной ветке, и снайперку на ней закрепить. А если и можно, то в очень неустойчивом положении, а это меня не устраивало, потому что батарея, как мне Удалось убедиться, раскинулась широко, по всему полукружию высоты, и огонь придется вести под значительными углами.

Однако был у меня один способ на такие неудобные случаи.

— Давай веревку, — обернулся я к Михаилу.

Он протянул мне насквозь промокший капроновый тросик и спросил:

— Гнездо собираешься делать?

— А ты откуда знаешь? — удивился я.

— Учили… — салага неопределенно пожал плечами. «Ну и фрукт, — с неприязнью подумал я. — Учили его… Тут кровью и потом все это изобретаешь на собственной шкуре, а их, видите ли, в училище этому учат!»

Я-то ожидал, что молодой раззявит рот, когда я сделаю между ветвями нечто вроде веревочного гамака и удобненько в нем устроюсь, установив винтовку в любую пригодную рогатину, как на турель. А оказалось, что мое новшество с бородой аксакала. Честно говоря, меня это задело, причем задело как следует. Так что пришлось вязать узлы в хмуром молчании под шелест льющегося с края тента водяного потока.

— Помочь? — спросил Михаил.

— Обойдусь, — пробурчал я, утирая лицо рукавом. — Лучше своей работой займись.

— Я ее уже сделал. Дистанция тысячу восемьсот метров до ближайшей зарядной траншеи. Ее по маркеру следует считать первой. Склонение тридцать градусов. Направление на цель сорок тысячных радиана.

— Активность противника? — спросил я, прежде чем затянуть очередной узел зубами для крепости.

— Пока нулевая. Я думаю, что там все работает автоматически. Включается при появлении достойной цели.

— А ты не думай. Лошадь пусть думает, у нее голова большая. Поглядим скоро, какая у них там автоматика.

Меня так и подмывало задать очень важный вопрос, но я не решался, боясь сократить тем самым дистанцию между ним — салагой и мной — бывалым командиром группы. Однако, подумав, решил все же поинтересоваться, поскольку от этого во многом зависели наши дальнейшие действия.

— Ты здесь уже воевал? — обронил я таким тоном, словно сам прошел в снах огонь и воду, а теперь интересовался опытом младшего напарника.

— Да. Три боя. Последний мы проиграли.

— Не по твоей ли вине?

— Нет.

Надо же — сказал, как отрезал. Наверное, зря я его так глубоко в салаги-то записал, скорее всего зря, но еще хуже в бою равноправие. Одному все равно придется быть салагой.

— Ты и тогда был корректировщиком? — мне захотелось выяснить все подробности.

— Да. У американского снайпера. Я ему говорил, что надо маскироваться получше, тент ставить, а он все о прикрытии дождем лопотал. Опытный, кстати, был. Дальше некуда. Ну, как я и думал, дождь нисколько нас не прикрыл. Из-за туч вывалились шесть рейдеров на бреющем и накидали вокруг нас столько «ежей», что я уже думал — все, не видать зарплаты. Как они начали иглами молотить, американца в первые же секунды в дуршлаг, а я под него.

— Что значит «под него»?

— Прикрылся его телом в бронике. Ему уже все равно было — иглы отовсюду торчали, как стрелы из спины ковбоя в индейском фильме,

— Так ты и мной прикроешься в случае чего?

— Тобой нет. А вот твоим трупом, если придется…

— Типун тебе на язык! — разозлился я. — Совсем с ума сошел? У меня зарплата через неделю!

— Ты сам спросил. Но у меня, кстати, тоже зарплата через неделю. И мне обещанные деньги очень нужны. Представить себе не можешь, насколько.

«Да уж представляю, — с неприязнью подумал я Нажраться водкой и забыться до следующего сна».

У меня пропала охота продолжать эту тему, к тому же я закончил вязать узлы и прицепил гамак между ветками.

— Все. — Я влез в получившееся гнездо и поворочался в нем, проверяя надежность и удобство. — Подай мне винтовку.

За тучами раздался клекот тяжелого рейдера, идущего на очень маленькой скорости.

— Замри! — приказал я молодому.

Судя по неспешности хода, рейдер был укомплектован датчиками движения, которые пробивают даже сквозь воду. Мне приходилось встречаться с такими штучками на тренажере, и записи о них хранила тетрадка в моем столе. По мере того как свист нарастал, лицо Михаила напрягалось, бледнело, пока не стало походить на алебастровую маску.

«Обосрался-таки…» — с удовольствием подумал я. Мимоходом я сделал себе пометочку в голове насчет напарника. Если он так дрейфит от возможности не дождаться зарплаты, то его жадность зашкаливает за среднестатистическую. Мне тоже не хотелось тут погибать, поскольку это означало выход из игры Кирилла навсегда, а денег все же хотелось. Но не настолько, чтобы бледнеть и покрываться потом. В какой-то миг у меня возникла идея дурачества — взять и замахать руками, чтобы рейдер закидал нас «ежами». Глупость, конечно, но трудно было отказать себе в удовольствии увидеть отчаяние на морде салаги. В общем, руками махать я не стал, но решил, что, если он меня достанет, я его пристрелю или спихну с дерева — смерть во сне и лишение заветных денег будет для него серьезным наказанием. Это, конечно, на крайний случай, но Михаилу надо будет намекнуть на такую возможность.

На самом деле и он меня мог столкнуть с ветки в любой момент, но я этого боялся меньше, чем он, поскольку никогда не испытывал жадности к деньгам. Так что у меня было перед ним психологическое преимущество.

Пользуясь навесом над головой, я вынул из кармана куртки алюминиевый тубус с сигарой, открутил крышечку и зубами оторвал кончик. Молодой покосился на меня с едва заметным укором. Конечно, их ведь учили, что курить на позиции нельзя.

— А ты вообще не куришь? — спросил я, клацая взятой у Хеберсона зажигалкой.

— Курю. Но своих нету, а стрелять не люблю.

— На, держи, — я милостиво протянул ему вторую сигару.

— Вообще-то на позиции…

— Что ты мелешь? Мы же не на земле, где сигаретный огонек в инфракрасном прицеле виден, как Венера на утреннем небе. Сканерам рейдера все равно, курим мы или нет, — главное, не махать руками и прикрыться водой сверху.

— Я знаю, но…

— Боишься квалификацию потерять? Вряд ли она тебе пригодится.

— Почему?

Я хотел сказать, что в реальности ему уже корректировщиком не быть, ведь Кирилл, по его же собственным словам, подбирал лишь оставшихся не у дел. Но промолчал. Меня вдруг охватили сомнения в том, что нынешний мой напарник был когда-то корректировщиком, что он вообще существует в реальности — такой вот хмурый молодой пьянчужка по имени Михаил. С чего я взял, что Хеберсон, негритянка из баталерки, женщина-милиционер из подвала существуют наяву? Ведь куда логичнее предположить, что все они являются лишь плодом моего воображения, не больше. Может, их образы навеяны чем-то действительно случившимся, может, я видел этих людей в толпе или в каком-нибудь кино. Где я видел Кирилла — понятно. Он ведь нанял меня в реальности на работу, а следовательно, оставил в моем подсознании глубокий след от он мне и приснился в качестве нанимателя. Что же касается остальных, то их происхождение в моих снах было скорее всего случайным, не поддающимся обычной логике. А если так, то все разговоры с любым персонажем сна — это разговоры с самим собой, беседа сознания с подсознанием или споры одних закоулков подсознания с другими. Фрейд отдыхает. Он бы на мне кучу денег заработал, если бы с моих слов записал эти сны и сделал их достоянием медицинской науки.

«А может, у меня шиза? — не на шутку озаботился я. — Странная такая шиза, проявляющаяся только во сне».

В любом случае выяснять что-то у салаги, а тем более что-то ему советовать вряд ли имело смысл. Наверное, ничего не имело смысла делать в этом сне. А лучше всего спрыгнуть с дерева и проснуться. Потому что до несусветности глупо выполнять во сне какие-то обязательства, данные опять же во сне приснившемуся же человеку. Почему вместо того, чтобы отдыхать в положенное для отдыха время, вместо того, чтобы видеть во сне женщин и заниматься с ними любовью, раз уж наяву не получается, как хотелось бы, почему вместо всего этого я должен месить грязь ногами и обдирать руки, лазая по деревьям?

От этих мыслей меня охватило жестокое разочарование, такое же, как в детстве, когда во сне обретаешь какую-нибудь очень желанную вещь, например велосипед, а потом просыпаешься и понимаешь, что сверкающее чудо, на котором ты только что так радостно катался, растаяло вместе с остатками ночи и никогда больше не будет тебе принадлежать. Я вдруг очень явственно понял, что обещание Кирилла заплатить мне за участие в здешней войне три тысячи долларов было того же рода, что и велосипед из детского сна, — мечтой, моим собственным несбыточным желанием, воплощенным в видениях. Я сам себе внушил, что это возможно, так дети внушают себе, что стоит только крепче сжать руку, и можно вытащить в реальность тот предмет, который был обретен во сне. Но все это чушь, несбыточные фантазии. Так какого черта я тут делаю?

От того, чтобы спрыгнуть с дерева, разбиться, проснуться и никогда больше не видеть этих военных снов, меня удержало только одно — желание пострелять. Наяву мне, конечно же, никогда больше не доведется взять в руки «RAI 500» и пострелять пусть по воображаемому, но очень осязаемому противнику. Благо все ощущения в этом сне были как в реальности. Так почему не воспользоваться этим? Почему не превратить сон в аттракцион? А раз так, раз уж я решил использовать сон в своих интересах, то было бы логичным соблюдать правила игры. Ну, разговаривать с напарником, делать марш-броски, курить американские сигары и заниматься прочими ни к чему не обязывающими глупостями. Тем более что сигара была весьма недурна.

— Вряд ли тебе придется быть корректировщиком в реальности, — ответил я Михаилу.

— Пожалуй, да, — вздохнул он.

Дождь хлестал по брезентовому навесу над нами, мы курили, обсуждали возможную тактику обстрела, решали, какие цели брать в первую очередь.

— Надо договориться о маркерах, — напоследок сказал я.

Это было важным, поскольку в бою мне придется выбирать цель по подсказке напарника, а значит, мы должны выработать единую, понятную обоим маркировку объектов на высоте «А-12». В принципе снайпер может и сам стрелять, так чаще всего и бывает, но только не на таких дистанциях, для которых приспособлены снайперки пятидесятого калибра. Все же два километра — не шутка. На таком удалении угол обзора прицела очень узкий, а отрываться от него и разглядывать высоту в бинокль банально нет времени. Для того и нужен корректировщик. У него сетка бинокля отградуирована в тех же делениях, что и мой прицел, — в тысячных радиана, а следовательно, он может, имея гораздо более широкий угол обзора, раньше замечать наиболее важные цели и указывать мне их по удалению в тысячных от известного маркера.

— Поехали, — сказал Михаил. — Орудия считаем слева направо от первого по девятое. Начало зарядной траншеи будем считать в том месте, где она примыкает к орудию. Дальше цели в тысячных от начала траншеи, но слово «начало» я говорить не буду. В тысячных от траншеи, значит, в тысячных от ее начала.

— Не нуди, все понятно.

Я отслеживал в прицел все точки, которые он отмечал.

— Смотрим дальше. Пересечения траншей нумеровать глупо. Запутаемся. Там, смотри, есть Х-образное пересечение, слева. Буду называть его «икс». Правее две траншеи смыкаются под углом. Это будет «угол».

— «Угол» нельзя, — возразил я. — На тренажере мы так иногда называли рейдеры. Пусть будет «игрек», раз там был «икс».

— Понял. Следующее пересечение траншей — «звезда».

— Пойдет.

— Шпиль на вершине холма будет «шпиль».

— Не знаешь, что это такое?

— Понятия не имею. Может, устройство связи? Или наблюдения.

— Надо попробовать всадить в него пулю, — не отрываясь от прицела, предложил я. — Чисто ради эксперимента.

Михаил хмыкнул и сказал:

— Все, с маркерами закончили.

— Ну что же… — я затушил огонек сигары о мокрую ветку и сунул окурок обратно в алюминиевый тубус. — Хватит курить. Как пелось в одной непристойной песне — «лучше мы с тобой, дружище, по фашистам постреляем».

— Начнем с зарядного погрузчика. Двадцать тысячных от восьмой траншеи.

Я перевел прицел и вгляделся в неподвижный механизм, представлявший собой нечто среднее между боевым роботом из голливудских фантастических фильмов и обычным заводским электропогрузчиком. Ливень вроде бы усилился, а видно и без того было неважно, так что теперь в перекрестье колыхалось туманное марево, сквозь которое без привычки не прицелишься. Привычка у меня, конечно, была — в каких условиях только не приходилось стрелять. Вот только противник был очень уж необычным, даже с учетом моего тренажерного опыта. Проблема была в том, что у зарядного погрузчика не так много мест, которые можно пробить пулей. Так что выцеливать надо точно.

У «RAI 500» сложная система перезарядки. Эта штука не имеет обоймы, и каждый патрон в нее приходится заряжать отдельно, вынимая затвор целиком, вместе с гильзой. Потом выбиваешь гильзу из затвора, цепляешь цангой новый патрон из закрепленного на ложе патронташа и вместе с затвором вставляешь в ствол. Поднимаешь рычаг с боевыми упорами на место, и можно стрелять. И после каждого выстрела повторяешь все заново.

Я опустил боевой рычаг, вынул освобожденный затвор и, захватив им патрон, вставил обратно. Затем поднял рычаг в боевое положение и глянул в прицел. Несмотря на все ухищрения конструкторов, отдача у «RAI 500», да и у других снайперских винтовок такого калибра, очень тяжелая. Так что приклад приходится вдавливать в плечо по самое некуда, чтобы выбрать все имеющиеся зазоры — иначе так влепит, что можно не только синяк схлопотать, но и перелом ключицы.

Поймав в перекрестье зарядный погрузчик, я подправил прицел по заявленному Михаилом удалению, после чего плавно потянул за спусковой крючок. Плавно, насколько возможно, поскольку многолетняя ржавчина подпортила спусковой механизм и безупречного хода шептала, к которому я привык, не получилось. Оглушительно грохнул выстрел, подняв с окружающих ветвей облако мелких брызг и пара. Зашипели, разжимаясь, стиснутые отдачей амортизаторы приклада.

Рычаг вниз, затвор на себя. Вынув затвор, я привычным ударом выбил из него дымящуюся гильзу. Новый патрон в цангу, затвор в ствол, боевой запор на место. Только после этого глянул в прицел. С самого начала меня учили, что винтовку надо зарядить как можно скорее, а не разглядывать через оптику дело рук своих. К тому же я за свою жизнь насмотрелся — удовольствия мало.

Увиденное меня не порадовало — погрузчик стоял невредимым.

— Промах. Рикошет слева, на восемь часов, — подправил меня корректировщик. — Сделай четыре щелчка вправо.

— Зараза… — ругнулся я.

Начинать бой из непристрелянного оружия, да еще ржавого к тому же — последнее дело. Если бы там люди были, а не роботы, батарея уже стояла бы на ушах. Я провернул барабан прицела на четыре щелчка и снова прицелился. Однако к этому времени батарея противника все же пробудилась от спячки — видимо, мой выстрел не остался-таки незамеченным. Два тяжелых плазмогана по правому флангу один за другим выплюнули огненные комья в сторону тех сопок, на которых мы должны были занять позицию. В воздух взлетели такие фонтаны земли, что и без прицела с четырех километров их было видно отлично. Через несколько секунд по ушам хлопнуло ударной волной.

— А ты говорил, плохо на дереве… — пробурчал я, беря на прицел зарядный погрузчик.

На этот раз он представлял собой еще более трудную мишень, поскольку после выстрела плазмогана спешно двигался в направлении орудия с тяжелым зарядом в металлических лапах. Движущаяся мишень на таких удалениях — вообще отдельная песня. Пуля ведь летит не со скоростью света, а достигает цели более чем через две секунды с момента вылета из ствола. Две секунды — бездна времени. Однако погрузчик двигался по траншее с постоянной скоростью, и в принципе возможно было понять, где он окажется через две секунды. Подумав, я прицелился в то место, где, по моим предположениям, к моменту подлета пули окажется несомый погрузчиком заряд. Плазменный блок, ввиду приличных размеров, был значительно более легкой мишенью, нежели ограниченный участок пробиваемой брони на груди погрузчика. Кто знает, а вдруг от попадания пули заряд сдетонирует и снесет половину батареи? Это был шанс. Задержав дыхание на полувыдохе, я вдавил приклад в плечо и выжал спуск, больно ударило выстрелом по ушам.

— Куда ты стреляешь? — спросил Михаил, когда перестало звенеть в голове.

— Хотел попасть в заряд, — ответил я, перезаряжая винтовку.

— Ха! — Михаил поднял вверх большой палец. — Ты ему плазменный блок испортил! А он сунул его, как ни в чем не бывало, и пушку заклинило! Умно, черт возьми!

— А ты думал, я так, погулять вышел?

Пока мы трепались, противник успел перезарядить второе орудие и снова пальнул по сопкам.

— Очень хорошо… — пробормотал я под нос, ловя в сетку прицела второй погрузчик, спешивший со свежим зарядом.

Первый метался по траншее взад-вперед. Странно для боевой программы, но, кажется, в ней не было предусмотрено, что плазмоган может заклинить от пробитого пулей заряда. Второй попался на ту же удочку, сунув пробитый плазменный блок в казенник орудия. Все же с механизмами воевать намного проще, чем с людьми. Люди бы что-нибудь придумали, а эти — как резиновые уточки в тире. Мне понравилось по ним стрелять.

— Цели давай! — раззадорившись, повернулся я к Михаилу.

И тут по нам самим так дали, что я на пару секунд отключился. А когда пришел в себя, наше дерево полыхало и полыхали другие деревья вокруг. С неба вместе с дождем сыпались обломки веток, потоки грязи и крупные камни. Михаила видно не было. Винтовки в своих руках я тоже не обнаружил. Все это оказалось внизу — и покалеченный «RAI 500» с разбитым прицелом, и мой напарник, распластанный в луже.

Обдирая руки о шершавую кору, я чуть ли не кубарем скатился по ветвям и бросился к нему. Живой — это я сразу увидел. Глаза открыты, а из глаз слезы.

— Ранен? — спрашиваю.

— Рука… — монотонно, без эмоций произнес Михаил.

Я глянул на его левую руку, и мне самому стало больно. Той ударной волной, что меня оглушило, ему чуть выше запястья вонзило обломок ветки толщиной в два пальца, не меньше. Лучевая кость наверняка перебита.

«Странно, что он не проснулся, — мелькнуло у меня в голове. — Обычно от боли ведь просыпаются… Или это только мой сон?»

Второй залп плазмоганов, на наше счастье, пришелся дальше по лесу. Да и первый, понятное дело, попал в нас не прямой наводкой, иначе бы мы превратились в пар. Плазма шарахнула, наверное, метрах в пятнадцати левее, меня прикрыла толстая ветвь, а Михаилу досталось. Как не убился, когда падал, одному богу известно. Новый залп ударил еще дальше, но горячей ударной волной меня все равно сбило с ног.

Подползая к раненому, я не мог понять, что нужно делать. Варианты метались в голове, противоречивые, спутанные от недостатка информации. С одной стороны, понятно, что это сон и можно вообще ничего не делать. Не париться, как говорят. Ну, зазвонит будильник, я проснусь, и вскоре все сотрется из памяти. С другой стороны, во мне все-таки теплилась надежда, что это не просто сон, что мне дадут-таки денег за эту войну. Точнее, это жадность была, а не надежда. Так честнее.

— Не бросай меня… — прошептал Михаил.

— Что? — из-за шума дождя и легкой контузии я не сразу понял его слова.

— Не уходи без меня… Зарплата…

Последнее слово в создавшейся обстановке прозвучало дико, но я понял, что он имеет в виду.

— Тебя не бывает, — уверенно заявил я, садясь рядом с раненым. — Ты мой собственный бред.

— Нет. Я тоже так думал. Иногда. Но это не бред.

— Тогда скажи, где ты живешь, когда бодрствуешь?

— В Москве. Работаю охранником в одной фирме. По ночам работаю, а днем… Здесь.

— Кто тебя сюда нанял?

— Не знаю. Мне кажется, я встречался с ним не только во сне. Да, точно, он существует на самом деле, я видел его один раз в реале. Иначе бы так не загрузился. Не бросай меня. Если сдохну во сне, то по условиям контракта шиш мне будет вместо денег, а они мне очень нужны. Просто жизненно необходимы.

Я поднял лицо к небу, ловя кожей хлещущие потоки дождя. Тут надо было просто решить, верить всему или нет, поскольку никакая логика в столь немыслимых условиях не могла помочь принять решение. Верить хотелось сильнее, чем не верить, поскольку это хоть какое-то чудо. В чудо, наверное, всегда и всем хочется верить, иначе бы желтые газеты давно разорились бы.

— Ладно… — я принял решение. — Идти сможешь? Ну хоть как-нибудь, не на руках же тебя нести, как красну девицу!

— Не знаю. Помоги подняться.

Кряхтя и ругаясь, оскальзываясь в грязи, мы встали на ноги. Надо было вырвать обломок ветки из руки напарника, иначе с каждой минутой ему будет хуже и хуже, но я знал, что дикая боль от такой операции может свалить его на приличный отрезок времени. А пока мы не вышли из-под обстрела, надо было двигаться много и быстро.

Следующий залп был нацелен еще дальше, чем предыдущий, но прошел низко, сбив плазмой верхушки уцелевших деревьев. Дождь из горящих веток и кипящей воды хлынул на нас, заставив снова плюхнуться в лужу.

— Черт! — я ухватил напарника за шиворот и ползком поволок в сторону.

Видимость снизилась до нуля — все затянуло густым облаком пара, и мы пробирались через него на ощупь. Точнее, я пробирался, а Михаил все же потерял сознание, наверное, при падении он неловко рухнул на поврежденную руку. Теперь его только волоком тащить. Зато ветку можно выдернуть — хуже не будет. Я нащупал слом щепы и резко рванул, ощущая, как из освобожденной раны мне на пальцы брызнула горячая кровь.

— Ну все, все… — прошептал я, успокаивая скорее себя, чем Михаила, который все равно ничего не слышал. Затем отшвырнул ветку, словно она жгла мне кожу. — Вперед!

Если ползти, правильно упираясь ногами и подтягиваясь на свободном локте, то по грязи тащить раненого намного легче, чем по сухому. Главное — следить, чтобы в заполненных водой ямах и рытвинах он не перевернулся лицом вниз и не захлебнулся. Я и сам едва не захлебывался — то вода, то грязь потоками стекали по лицу.

Обстрел между тем сделался плотнее. Противник нас не видел, поэтому беспорядочно молотил из оставшихся плазмоганов, кося деревья вокруг и поднимая с земли густые облака пара. Ударные волны от таких взрывов были настолько плотными, что я их видел, они проносились по лесу, похожие на пленки молниеносно раздувающихся мыльных пузырей, срезая ветви с деревьев, срывая кору и больно хлопая по ушам. Сверху почти непрерывно сыпались горящие ветки, так что, если бы не усилившийся ливень, на нас бы одежда горела. Внезапно прямо передо мной рухнул толстый ствол горящего дерева. Слишком толстый, чтобы перетащить через него Михаила, так что пришлось искать обходной путь. И тут же в небе за низкими тучами раздался свист четырех тяжелых рейдеров. Вот это было плохо — хуже некуда. И, несмотря на то что батарея противника тут же умолкла, легче мне не стало.

Основное оружие тяжелых рейдеров — трехствольные плазмоганы и кассеты с «ежами». Это легкие рейдеры кидают бомбочки по одной-две, а тяжелые «углы» мечут смертоносную икру широким веером, покрывая десятками и сотнями боеприпасов большие площади. В «тренажерных снах» после такой атаки выжить мне не удавалось ни разу, однако теперь, когда были обещаны деньги, я не собирался сдаваться. Свист рейдеров начал стихать, а вместо него я услышал, как падают сброшенные «ежи». Шорох их падения сквозь кроны деревьев перекрыл шум дождя — они сыпались настоящим ливневым потоком, я видел, как некоторые из них застревали в густых кронах, но большая часть падала вниз, подобно сотням черных репейников величиной с два кулака. Если они разом взвоют, то воздух на краткий миг превратится в густую кашу из керамзитовых игл, летящих на сверхзвуковой скорости в бессчетном множестве направлений, под бессчетным множеством углов, обгоняющих одна другую, сталкивающихся, хаотично разлетающихся, пронзающих все, что встретится на пути. Но разом они не взвоют, я знал. Все будет еще хуже — они начнут выпускать жала группами, превращая участки леса в ад один за другим.

Чтобы выжить, нужно было укрытие, какая-то яма, причем в относительной дали от деревьев, а то застрявшие на ветках «ежи» запросто накроют сверху. Такая яма, вполне подходящая, была всего в нескольких метрах от нас — огромная воронка, которую нам пришлось обогнуть перед тем, как лезть на дерево. Она хоть и не очень глубокая, зато диаметром метров сто, а значит, до ближайших деревьев будет значительное расстояние, что давало если не гарантию, то весьма неплохой шанс спастись от игл, пущенных сверху. Была лишь одна трудность — воронку полностью заполняла дождевая вода. По самые кромки.

Мне-то ладно, что я, на полминуты дыхание не задержу? Но вот как поступить с Михаилом? Он по-прежнему был без сознания, и нельзя было представить ни малейшей возможности уговорить его какое-то время продержаться без воздуха. Однако выбора не было, и я изо всех сил рванулся к воронке, увлекая напарника за собой. Мы плюхнулись в воду, и я тут же понял, что недооценил глубину, — тяжесть бронежилета моментально увлекла меня вниз, и, только когда вода сомкнулась выше макушки, удалось нащупать ногами дно. Пришлось напрячься и вытолкнуть напарника из воды на вытянутых вверх руках. Это усилие оказалось чрезмерным, и я чуть не задохнулся — грудь обожгло недостатком кислорода от задержки дыхания, сердце заколотилось болью, с трудом проталкивая вмиг загустевшую венозную кровь.

Но самое главное, я не знал, что делать. Через несколько секунд «ежи» начнут плеваться иглами, и тогда Михаилу конец. Но если я опущу его под воду, то он попросту захлебнется на первом же вдохе. В общем, выхода из создавшейся ситуации я не видел, к тому же мне следовало уйти по дну как можно дальше от берега, чтобы избежать попадания игл, которые ринутся с деревьев.

От недостатка воздуха у меня начала дергаться диафрагма, организм рефлекторно, помимо воли, пытался сделать вдох, и мне стоило огромных усилий сдержать его. Я не знал, на сколько установлен замедлитель «ежей», но больше не мог без воздуха. Могло так случиться, что, едва я высуну голову из воды, ее тут же пронзит десяток керамзитовых игл. И все же я решился.

Мне стоило дикого напряжения оттолкнуться от зыбкого дна, держа Михаила на вытянутых руках. Я его чуть не уронил в воду, однако успел-таки сделать глоток живительного воздуха. При этом я услышал знакомый вой — группами начали срабатывать «ежи». За краткий миг, во время которого мои глаза оказались выше поверхности воды, я увидел, как с деревьев густо падают листья, сбитые разогнанными керамзитовыми иглами. Листопад надвигался на нас волной, и оставить Михаила на поверхности означало его убить. И тут меня осенило. Я зажал рот и нос напарника ладонью и позволил ему погрузиться до самого дна под тяжестью бронежилета. Его грудь судорожно задергалась, но я лишь крепче стиснул пальцы, а второй рукой придавил ему шею, чтобы он не вырвался и не утонул, если очнется. А от недостатка воздуха он пришел в себя моментально, что невероятно усложнило мою и без того нелегкую задачу. Задыхаясь под водой от усилий, я прижимал Михаила ко дну, не давая ему сделать роковой вдох. В мутной воде, хоть глаза открой, ничего не видно, так что делать все приходилось на ощупь. Положение спасало только то, что мы оба были в брониках, поэтому нас не выталкивало на поверхность, иначе бы мне его не удержать.

Вода над нами вскипела от попадания сотни игл, но большая часть из них касалась воды под такими пологими углами, что они тут же рикошетили или, утормозившись о плотную среду, тонули и, уже безопасные, колючим дождем сыпались на нас. Некоторые вонзались в воду почти вертикально, хлопая по ушам звуком кавитационных вихрей, но вода тоже моментально отбирала их силу и скорость. Это продолжалось почти полминуты, столько рейдеры накидали в лес этой дряни. За такое время я чуть не задохнулся, хотя в более спокойной обстановке легко обходился без воздуха около полутора минут.

Наконец шлепки и удары игл о воду прекратились, и я, продолжая прижимать одну ладонь к лицу напарника, за шею потащил его по дну к берегу. На это ушли последние силы и остатки кислорода в легких, поэтому, едва я поднял голову над водой, меня одолел приступ такого тяжелого кашля, что чуть не вырвало. Сделав судорожный вдох и продолжая давиться кашлем, я рванул Михаила из воды и выволок на берег. Вид у него был совершенно обалдевший, скорее всего, придя в сознание, он не представлял, что с нами произошло, почему и зачем я душил его под водой, а если хотел прикончить, то почему тогда вытащил? Это длилось несколько секунд, но затем он осмотрелся и все понял. Ума для этого много не требовалось — из деревьев густо торчали пеньки керамзитовых игл, а сбитые листья все еще продолжали кружиться в воздухе.

— Спасибо, — прохрипел Михаил, морщась от боли в поврежденной руке. — Буду должен.

— Что?

— Так у нас благодарили. В ментовке. Я же тренировался на базе СОБРа.

— Дурацкая благодарность.

— Нет. Это ведь не про деньги. Хотя… Здесь… Здесь, наверное, про деньги. Извини, я не хотел тебя задеть.

— А, пустое, — отмахнулся я. — В каждом отряде своя шиза. Плохо, что батарею мы не подавили.

— Плохо. Наши пойдут в атаку, а их накроют.

— Уже накрыли, — я сплюнул в траву.

Со стороны высоты «А-12» раздавались ухающие выкрики тяжелых плазмоганов. Под такую невеселую музыку мы пробирались к Базе. Михаил потерял много крови, окончательно обессилел, и последний участок до сухого пятна мне пришлось тащить его волоком, сгибаясь под потоками ливня. А когда выбрались, перед нами предстала ужасающая картина — десятки обугленных трупов, оплавленные винтовки «М-16» и восемь только что подожженных танков. Те, что горели, когда я смотрел через окно Базы, уже угасли, превратившись в отвратительные броневые остовы.

И тут зазвенел будильник.

«Хорошо, что это сон», — подумал я, просыпаясь.

Уже по дороге на работу, когда я трясся в грохочущем, провонявшем бензином микроавтобусе, в кармане заиграл мобильник.

— Ты где? — спросил Кирилл, зная, что у меня сработал определитель номера и я понял, кто звонит.

— Еду на студию. В маршрутке, в общем, — ответил я после короткой паузы.

Честно говоря, мне стало неловко, что начальник застал меня именно в маршрутке, это три недели назад проехаться в «Газели» казалось мне едва ли не шиком. Хотя почему «едва ли»? Именно шиком и казалось в сравнении с автобусной толчеей. Но это раньше, а по прошествии времени стала понятна пропасть, разделяющая меня и коллег, которые если не на собственных машинах катались, то на такси уж точно. Трудно назвать это завистью, но червячок чувства неполноценности нет-нет да и покусывал меня.

— В маршрутке? — голос в трубке не отразил никаких эмоций. — Давай вылезай, дорогой, и езжай на такси. Ты мне нужен сегодня раньше обычного.

«А ведь не даст никакой компенсации…» — с грустью подумал я.

Отдавать двести рублей таксисту было жалко, но именно такую сумму он заломил. Я ехал и невольно прикидывал, сколько и чего можно на эти деньги купить. Ну, продуктами уж точно можно было на неделю затариться. Странно, что вопрос питания до сих пор был для меня пунктиком, хотя на еду-то как раз теперь хватало. Видимо, так вот запросто не вычеркнешь из памяти голодные дни.

Две сотенные бумажки без преувеличения жгли мне ладонь, пока я наконец не отдал их водителю. Вспомнилось ощущение из сна, где я ободрал обе ладони о жесткую древесную кору. Жгло почти так же, хотя здесь это явно нервное, тут уж без всяких сомнении. Но жжение в ладонях, пусть иллюзорное, напомнило мне о другом, совсем не вымышленном ожоге — от упавшего за шиворот сигаретного окурка. Я так загрузился этим, что споткнулся о край бордюра и самым позорным образом грохнулся на карачки, поморщившись от боли в ободранных об асфальт ладонях.

— Черт! — тихо ругнулся я, поднимаясь и отряхивая колени.

Надо же было шлепнуться у самых дверей киностудии! Что за день сегодня… Бегло глянув на ободранные ладони в мелких кровоточащих крапинках, я еще раз чертыхнулся, на этот раз про себя, и широким шагом направился к вахте. Вахтер посмотрел пропуск, но мне показалось, что он доволен моим падением. Честно говоря, я его понимал. Раньше сам иногда ловил себя на том, что испытываю чувство глубокого удовлетворения, когда кто-то выше меня по положению попадает впросак.

Кирилл встретил меня хмурым взглядом и сразу пригласил к себе в кабинет.

— Обосрались мы, дорогой, — произнес он, опускаясь в кресло за стол,

— В смысле?

— Не прорвались. Думал, прорвемся — ан нет. Закрывают нашу лавочку, будут на этой ниве теперь другие кормиться.

—А деньги? — хотелось произнести это просто, как обычный деловой вопрос, но голос сорвался.

— Деньги… — Кирилл покачнулся в кресле. — Все неистово хотят денег… — Он поднял лицо и внимательно посмотрел на меня сквозь дурацкие очки без диоптрий. — Сегодня, дорогой, на другой улице праздник. Не на нашей. Но деньги я тебе дам. Сколько обещал, столько и дам. Хочешь знать, почему?

Я не знал, поэтому промолчал, скорчив неопределенную гримасу.

— Потому что ты неплохой парень, Саша. Поверь, это так. И не твоя вина, что нас из этого здания попросили. Сейчас, к сожалению, я ничего не могу сделать, ни работу тебе дать другую, ни пообещать что-нибудь. Сам пока не знаю, куда подамся. Но в Москве есть незыблемое правило — никого нельзя кидать без веской причины, поскольку никогда не знаешь, кем человек в этом городе может стать. Ротация тут высокая. Сегодня ты сценарист, а завтра продюсер. Послезавтра дворник, а через месяц снова про тебя кто-то вспомнит, кому-то ты понадобишься до последней возможности. Может так получиться, что ты и мне самому понадобишься. Так зачем ссориться? Глупо. Не такие большие деньги. — Он помолчал, словно подыскивая слова для продолжения разговора. — Ладно, — он вздохнул и полез в стол. Пошарив, достал из ящика два конверта — один чуть тяжелее другого. — Этот тебе, — Кирилл придвинул мне более весомый конверт. — А этот… В общем, бери оба, а там разберешься.

— Что значит «разберешься»? — насторожился я. — Это премия, что ли?

— Да нет, дорогой, премию ты как раз хрен заработал. Не сложилось. Вообще-то это не твои деньги, но отдать я их должен тебе. Так вот. Хитро, да? Может, я когда-нибудь тебе объясню, что к чему.

— Значит, встретимся? — я почувствовал, как учащающийся пульс начинает биться в жилах на шее.

— Как сложится. Все, вали. Пропуск не сдавай и не выбрасывай, потому что, может, все еще переменится. Я тебе тогда позвоню. Все, дорогой.

Сунув конверты в карманы плаща, я протиснулся в дверь, добрался до съемочного павильона и прислонился спиной к стене. Трудно было сдержать участившееся дыхание, а сердце так и норовило выскочить наружу. Мне хотелось как можно быстрее узнать, сколько денег в конверте — шестьсот долларов или три тысячи шестьсот. Но неудобно было пересчитывать прямо здесь.

И тут я услышал крик — душераздирающий мужской крик, какой нередко можно услышать во время боя, когда кому-то из товарищей в руку или в ногу попадает крупный осколок. В отличие от осколка попадание пули в конечность похоже на тупой удар палкой, боль приходит только потом, а вот когда в тело влетает корявый обломок металла на гораздо меньшей, чем у пули, скорости, вот тогда боль просто жуткая, за гранью терпения. В подобные моменты сквозь грохот взрывов и рев техники слышен именно такой крик.

Только на студии не было ни рева, ни взрывов — крик раздался почти в полной тишине.

Первый рывок в ту сторону — рефлекторный. Эта привычка вырабатывается быстро — бежать на крик, потому что сегодня ты кого-то спасешь, а завтра тебе помогут, если подойдет очередь получить в организм ощеренную остриями железку. Потом уже мысли, а сначала бежать, и кубарем по лестнице, не обращая внимания на ободранные ладони, через перила, в полутьму цокольного этажа, где я был с Катей, а потом еще ниже — там, кажется, находился служебный ход.

Раненого я увидел сразу — в первый миг мне показалось, что он гвоздем прибит к косяку распахнутой настежь двери, но чуть позже стало ясно, что не гвоздь это, а шарнирный рычаг, какими подпружинивают двери, чтобы сами закрывались. Пострадавший был в черной форме охранника и уже не кричал — потерял сознание. Да и немудрено при такой травме… Толстый стальной штырь соскочил с пружины и пробил парню руку чуть выше запястья. За каким чертом охранник полез в механизм? Но это были вопросы не для этой минуты. А сейчас важно было снять раненого с окровавленного штыря, на котором он повис, как пробитая бабочка на булавке. С этим пришлось повозиться, поскольку лучевая кость охранника оказалась перебита, и снимать его надо было аккуратно, чтобы не нанести еще большую травму. Кряхтя и потея, я все же справился с этой задачей и уложил пострадавшего на бетонный пол у двери. Кровь у него из руки вытекала толчками, заливая мне одежду — темная венозная кровь.

Совершенно забыв, где я нахожусь, что это студия, а не поле битвы, я хлопнул себя по карману, в котором обычно находился медпакет с обезболивающим и бинтами. Но никакого пакета, конечно, не оказалось. Пришлось делать жгут из пояса от плаща, а потом отрывать рукав от формы охранника и накладывать первичную повязку. На лестнице раздался топот нескольких ног, женский визг, потом снова топот, но я не обращал на это внимания — был занят. А когда освободился, мне и вовсе стало не до всех, потому что я узнал охранника.

Это был Михаил из сна. Мой салага, пострадавший в бою корректировщик.

Когда Михаила увозила «Скорая», я выяснил у водителя, в какой больнице искать раненого, и немедля поймал такси. Уже в машине вспомнил, что так и не пересчитал деньги в конверте, но теперь во мне окрепла уверенность, что там лежит ровно три тысячи шестьсот долларов. И хотя эта уверенность была на редкость бредовой, но что-то уж очень много произошло совпадений, доказывающих, что мои военные сны не являются обычными снами. Попавший за шиворот бычок, потом ободранные ладони, а теперь раненный наяву корректировщик. Раненный точно в то место, куда вонзилась ветка во сне. Вот и думай после этого, вот и верь после этого в материализм.

«Сука все-таки этот Кирилл, — думал я, прислонившись лбом к боковому стеклу. — Денег, говорит, не получишь. Не стреляй, говорит, себе в голову, а то игра закончится и мы с тобой, дорогой, прекратим всяческие отношения. Конечно, прекратим! А я, дурак, чуть с дерева сам не прыгнул! Ну и дела…»

Воображение живо нарисовало картинку, где я лежал на асфальте в луже крови, грохнувшись по пьяному делу с моста. А ведь это запросто могло воплотиться в реальность. При таких раскладах — проще простого. Кто же он, этот Кирилл? Человек? Адова тварь или плод моего сумасшествия? Может, я уже в психушке сижу, колочусь лбом о мягкую стену, а весь этот цирк со снами и сценариями — горячечный бред? Этот вариант еще не самый худший, там хоть голову о стену не разобьешь. А если не в психушке? Если все на самом деле так?

Холодные пальцы страха ухватили меня за загривок.

«А чего бояться-то? — попробовал я от него отбиться. — Я что, жизнью не рисковал?»

Но это было пустое. Это вечный парадокс — на пулеметы легко, а к зубному идешь, и коленки дрожат. Ничего невозможно поделать. Потому что наяву смерть от пули проста и понятна, а вот гибель в приснившемся бою — явный перебор и извращение. Нет, ну действительно, чересчур. Как в дурном фильме ужасов. Фредди Крюгер энд бразерз. Мистика какая-то, чтоб ее.

Я вспомнил, как мы с Андреем сидели ночью в засаде на прифронтовом кладбище, а вокруг нехорошо светились фосфоресцирующие облака над могилами. Нам бы обстрела бояться, но куда там! Волосы на голове шевелились совсем от других мыслей — о мертвецах, упырях и вампирах. Я тогда, помнится, так перепотел холодным потом, что форму можно было отжимать. И сейчас было очень похоже. Меня аж затошнило, так сжались кишки от страха.

Дойдя до крайнего нервного напряжения, я решил наплевать на присутствие водителя, достал конверт и в открытую пересчитал деньги. Получившаяся сумма окончательно меня добила — ровно три тысячи долларов. Без шестисот.

«А ведь все честно, — подумал я. — Как сценаристу Кирилл мне обещал заплатить через месяц работы, а он еще не прошел, этот месяц. Снайперские же были обещаны в любом случае. Вот я их и получил».

Во втором конверте оказалось две тысячи триста долларов. Теперь у меня не было ни малейших сомнений в том, кому эти деньги предназначались и почему они отданы были именно мне. Получалось, что здешний, настоящий Кирилл знал, что так все получится. А значит, это был тот же человек, который нанял меня во сне. Но почему же он наяву ни разу ни словом не обмолвился о том, что происходило между нами по другую сторону реальности? Я-то уже всерьез разделил начальника надвое — на того, кто во сне, и того, кто здесь. Думал, что это мое воображение так интерпретировало образы. Но вот ведь как получилось… Можно ли сказать «неожиданно»? Нет, нельзя. С самого начала я подозревал, что все так и будет. Ну, не в точности, это понятно, но по мере знакомства с Кириллом он казался мне все более и более странным, я мало его понимал, хотя общения наяву было достаточно. В общем, несмотря на необычность происшедшего, я не был ошарашен, хотя, учитывая ситуацию, отсутствие удивления кому угодно могло показаться патологией. Да оно так и было. Уж чью-чью, а мою психику точно нельзя назвать здоровой и уравновешенной. Но в данном случае можно этому радоваться, поскольку вместо того, чтобы кататься по полу в истерике, я ехал в больницу к Михаилу. Хотелось узнать, что знает он о подробностях происходящего с нами.

Если честно, я любил госпитали. Набегаешься, напрыгаешься, насидишься в засадах, получишь, наконец, по голове отлетевшим при взрыве булыжником и лежишь себе с очередным сотрясением мозга. Тихо, спокойно, в шесть утра не вскакивать, не лезть под дождь, в болото, в снег, по горам не ползать. Медсестры ходят. Строгие. По их поводу можно фантазировать вволю, что бы могло выйти да как, если бы не лежал на постельном режиме. Еда диетическая. Байки, которых вволю наслушаешься от соседей по койкам. В общем, все два часа, которые я прождал того момента, когда меня пустят к Михаилу, прошли в приятных воспоминаниях. Наконец в вестибюль травматологии, где то и дело проходили больные на костылях и родственники с пакетами передач, спустилась медсестра.

— Вы к больному, которого привезли с киностудии?

— Да, — я приподнялся со скрипучего деревянного кресла.

— Пойдемте, к нему уже можно.

Она провела меня по лестнице на второй этаж. Высокие потолки, ровно окрашенные стены, одинаковые двери палат. Пожилая ворчливая санитарка забрала у меня плащ и велела надеть белый халат. Конверты с деньгами пришлось рассовать по карманам брюк.

— Вам сюда. — Медсестра открыла передо мной дверь под номером девять, но сама заходить не стала.

А я переступил порог четырехместной палаты, в которой кроме Михаила находился еще один мужчина, чуть постарше меня. Мой корректировщик хмуро глядел в потолок.

— Привет, — поздоровался я.

Немая сцена. Надо было видеть Михаила, когда он разглядел, кто перед ним стоит. Но какой еще реакции можно было ждать от человека, перед которым в реальности возник персонаж его сна? Это у меня не было ни времени, ни сил на удивление, когда я стягивал его со штыря, а у Михаила время было. В общем, он секунд пятнадцать приходил в себя, потом еще столько же тупо на меня пялился.

— Привет… — ответил Михаил. — Меня глючит или я вижу то, что вижу?

— Глючит, — усмехнулся я, — И твоя галлюцинация час назад оказывала тебе первую медицинскую помощь.

— Второй раз за сутки… — негромко произнес он.

— Что?

— Ну, ты ведь уже обрабатывал мне эту рану. Ночью. Во сне.

— А, ты об этом? Ну да.

— Получается, что ты меня дважды спас, один раз там, другой здесь. Спасибо. А то бы я сейчас не в больнице лежал, а плавал в каком-нибудь пруду или в собственной ванной лицом вниз. Как ты меня нашел?

— На крик прибежал. Мы ведь с тобой на одной студии работали, представляешь?

— Ирония судьбы.

— Или чьи-то шуточки, — я сел на стул возле тумбочки.

— Да, второе скорее. Вообще-то я предполагал нечто в таком роде, — признался Михаил. — В этих снах все так реально… Наивно было бы ожидать, что после ранения там здесь все обойдется.

— Пожалуй. Но я, видимо, туповат немного. Когда мы с тобой сидели на дереве, я чуть вниз не прыгнул.

— И что, хватило бы смелости?

— Да у меня вообще-то и мысли не было, что все может оказаться взаправду. Как дальше-то?

— Не знаю. Правда, спать я уже боюсь. Раньше больше всего боялся, что денег не дадут. А теперь глаза закрывать боюсь. Честно.

— Да что я, не понимаю? А деньги твои вот, — я достал конверт.

— Не понял, — Михаил подозрительно на меня глянул. — Так ты что, сам один из них?

— Из нанимателей? Нет. Но я одного лично знаю, он меня не только во сне, но и наяву нанял. Дал деньги тебе и мне.

— Слушай… А ты не стебешься часом? Сумасшествие какое-то, прямо не знаю. Это точно не шуточки?

— Насчет денег? Да нет, настоящие.

— Я не о том! Хотя у тебя что спрашивать… Наивно.

— Думаешь, тебя кто-то хочет свести с ума? Дорогое удовольствие. Там две тысячи триста.

— Сколько? — Михаил подался вперед, но тут же поморщился от боли. — Ни фига себе! Мы договаривались на тысячу!

— Значит, премия за ранение. Хотя он мне дал деньги минуты на три раньше, чем ты закричал.

— Он знал. Он все знает про эти сны. Я его тоже видел в реале, но он ни разу со мной не заговорил, как будто впервые видел.

— Со мной наоборот. Он сначала наяву меня нанял, а уже потом во сне. А спать не бойся. Кому ты нужен в бою с пробитой рукой? Кстати… Ты извини за дурацкий вопрос, но как тебя угораздило попасть под удар этого рычага?

— Начальник охраны велел отцепить штангу от пружины, чтобы дверь открывалась свободно. Там ящики какие-то должны были заносить.

— Понятно.

— Что понятно?

— Ну, механизм. Конечно, я мог бы и раньше догадаться. Мне вот бычок за шиворот угодил, после того как во сне гильза туда же попала.

— Не понял… На тренажере, что ли? Ты же говорил, что это был твой первый бой! А после тренажера какие ожоги? Там ведь хоть умри, а потом ничего. Что-то ты врешь.

Я прикусил язык, но было поздно. Однако без того, чтобы самому разобраться с тем странным случаем, мне не хотелось никого посвящать в подробности происшедшего.

— Или ты соврал насчет первого боя? — не успокаивался Михаил.

— Соврал, — я развел руками, чтобы подчеркнуть виноватый вид.

— А смысл? Слушай, давай колись. Я же видел, что ты совсем новичок! Не было у тебя до того никакого боя!

— В чем это я новичок? — меня охватили уже не притворные эмоции. — В боях, что ли? Да ты хоть в одном настоящем бою участвовал?

— Опять ты за свое… — вздохнул Михаил. — Неужели ты всерьез считаешь, что настоящий бой чем-то отличается? Теперь считаешь? — Он покосился на загипсованную руку.

— В настоящем бою все равно все иначе, — негромко ответил я. — В чем разница, может понять только тот, кто побывал и там, и там. Но я сейчас не об этом…

— Думаешь, чем это может грозить?

— Что-то вроде того. Для тебя это теперь неактуально, но знаешь, я как-то не привык воевать на стороне частника.

— Что? — Михаил не удержался от смешка. — Тебя что, именно это парит? Ну, старики, вы даете… Ему чуть башку не снесло, а он размышляет об этических аспектах такого занятия, как убийство за деньги! Это мило.

— Иди ты… — вяло огрызнулся я. — Слушай, как ты думаешь, почему люди туда попадают?

— В эти сны? По-моему, никакого рационального объяснения здесь найти не получится. Если же на уровне предположений, то, скорее всего, наниматель может запускать в эти сны любого человека по собственному усмотрению.

— Да. Но вот мы с тобой оба говорим «эти сны», а что это значит, никто понятия не имеет. Чем они отличаются от обычных, кроме потрясающей реалистичности?

— Да ничем, — Михаил пожал плечами и поморщился от боли. — Черт. Просто реалистичность их настолько высока, что в случае ранения или смерти ты на самом деле получаешь травму или умираешь.

— Не срастается.

— Почему?

— По двум причинам. Первая состоит в том, что если бы дело было только в реалистичности, то умирали бы прямо во сне. Здесь же иначе, как ты убедился на собственном опыте — от пробуждения до травмы проходит несколько часов, а это значит, что связь между ними не очень прямая и уж никак не влияет на реалистичность снов. Вторая же причина еще более важная, на мой взгляд.

— И какая же светлая мысль тебя осенила по этому поводу?

— Если эти сны отличаются от обычных только реалистичностью и последствиями, то зачем они вообще нужны?

— Что значит «нужны»?

— Да то и значит! Они же не возникают сами по себе!

— Как-то я не думал об этом, — сконфуженно признался Михаил.

— Вот она, молодежь! — отыгрался я. — Их в жопу загонят, а они ни единой извилиной не шевельнут, почему так получилось и кому это выгодно. Зачем наниматель затаскивает людей в эти странные сны? Да еще деньги платит! Немалые, между прочим. А? Это главное отличие этих снов от нормальных, неужели не понятно? Они выгодны нанимателю, он на этом, скорее всего, деньги зарабатывает.

— Ну ты даешь… Как на этом можно заработать?

— Не знаю. Но при случае попробую выяснить. Хотя есть у меня одно подозрение.

— Какое?

— Что не будет больше этих снов. Нас с тобой вроде бы как уволили. Тебя по ранению, а меня… Так получилось. Хорошо, хоть деньги дали. Ладно, Миша, давай выздоравливай.

— Спасибо тебе.

— За что? Ты сон имеешь в виду или первую медицинскую помощь?

— За это я тебя уже благодарил, — Михаил улыбнулся. — А сейчас спасибо за то, что деньги привез. Мог ведь замылить.

— С ума сошел? — я поднялся со стула и постучал пальцем по голове. — У тебя на психике серьезный отпечаток ментовской школы. Как это я мог не отдать тебе заработанные в бою деньги? Привык с барыгами общаться?

— Да я с ними никогда не общался.

— Ладно, не поминай лихом.

— Запиши телефон, позвонишь, если что.

— Это вряд ли. Не обижайся, но, скорее всего, мы с тобой никогда больше не встретимся. Просто случая не будет.

— Это в реале. А во сне?

— Это от нас пока не зависит, все, бывай.

На секунду я задержался, подумав, что мой отказ записать телефон может Михаила обидеть. А смысл? Трудно, что ли, несколько кнопок на мобиле нажать?

— А вообще давай свой номер.

Я достал телефон и записал продиктованные цифры, после чего покинул палату, забрал плащ и выбрался на улицу, под мелкий промозглый дождик.

«И все же я выясню, как нас использовали, — крутилась в голове навязчивая мыслишка. — По крайней мере попробую при первой возможности. Вот только будет ли она, эта возможность?»

До вечера я методично тратил деньги. Первое, что взял, — компьютер. Не ради развлечения, на это я бы не разорялся, но за время работы на студии я как-то обвыкся с тем, что электронные записи вести гораздо практичнее и проще, чем царапать в тетрадке. К тому же хотелось иметь дома Интернет. К этому во многом бестолковому вместилищу всемирного знания я пристрастился на работе и теперь не желал от него отказываться. Забавно, кстати, сложились мои отношения с Интернетом. Поначалу я был восхищен самой идеей, что она является, по сути, воплощением БВИ из книг Стругацких, ну, вроде как там содержалась вся мудрость мира. На поверку, правда, мудрости там оказалось до неприличия мало. Поисковая система в ответ на мои запросы выдавала сначала гору спама, то есть информации, вообще к делу не относящейся, но содержавшей ключевые слова, которые я вводил. Следом за спамом сыпалось еще большее количество непроверенной, желтой и откровенно безграмотной информации, приправленной столь большим количеством рекламных баннеров, что в глазах пестрить начинало. И лишь в конце можно было найти упоминание об одной-двух страницах, содержавших то, что надо. Да и то далеко не всегда.

В общем, после десятка подобных попыток меня охватило серьезное разочарование. Это же надо — нагородить всемирную сеть, содержать ради нее немыслимые компьютерные мощности, и все лишь для того, чтобы прыщавые подростки могли разместить там страницу, эквивалентную на заборной надписи «Здесь был Коля», или гонять по высокоскоростным каналам связи рекламные сообщения типа «Хотите разбогатеть? Дайте мне денег, и я научу вас, как заработать, не прикладывая усилий». Но больше всего меня поразило то, что эта змея только тем и занималась, что кусала себя за хвост, — процентов шестьдесят всей рекламы рекламировало рекламу в сети, а рекламные рассылки по электронной почте, кроме вирусов, содержали в основном рекламу рекламных рассылок.

Я уже собирался вовсе обойтись без Интернета, а перейти на старинный, но более надежный способ добычи информации из бумажных книг, но случайно набрел на страницу, посвященную компьютерным логическим головоломкам.

Поиграл, надоело, бросил. Но этим дело не кончилось, потому что меня осенило. Все-таки Стругацкие были наивны, как большинство тех, чье мировоззрение формировалось в шестидесятые годы двадцатого века. Они свято верили, что коммунизм — это одно, а сталинские репрессии — как бы из другой оперы. Они верили, что если будет всемирная сеть, то набьют ее под завязку чем-то до крайности нужным, эстетически выверенным, тем, что могло бы сделать людей лучше, хотя бы ненадолго, хотя бы некоторых, хотя бы иногда.

А вышло иначе. Всемирная сеть создана, но если и есть в ней нечто полезное, так это по большей части развлекательные ресурсы. Поняв это, я переориентировал свои запросы, и нужное посыпалось на меня как из рога изобилия. Музыка, фильмы, мультфильмы, анекдоты… И вот, почти насытившись всем этим, я понял о сети главное — она лишена цензуры. И это в ней самое важное, и именно эту наивысшую важность не спрогнозировали Стругацкие. Да и как им было строить такие прогнозы, когда вся их жизнь была цензурирована по самое некуда?

Тогда я снова переориентировал запросы и был вознагражден сполна, и после этого минимум на два-три часа в сутки я превращался в жителя всемирной сети. Оказалось, что в Интернете можно найти весьма неплохие книги, которые вряд ли когда-нибудь выпустит хоть одно издательство. Я скачивал оттуда великолепные, полные настроения видеоклипы, снятые чуть ли не на любительскую камеру музыкальными коллективами, название которых никогда не услышать по радио. Я нашел огромные ресурсы, под завязку набитые интереснейшей, живой, злой журналистикой, которую ни в одной центральной газете не разместят. Потому что миром правят деньги, я это в полной мере осознал, работая на Кирилла. А вот в сеть власть денег хоть и рвется, да что-то не очень у нее получается. И выходит так, что при умении отделять зерна от плевел из сети можно выкачать действительно ценный продукт, в отличие от того музыкально-киношного мыла, которым нас потчуют с экранов. В отличие от желтой, до предела продажной журналистики, которой пестрят газеты.

Для меня походы в сеть приобрели особую важность. Ведь я сам клепал экранно-коммерческий хлам, и мне нужно было место, чтобы отмыться. Чистым местом Интернет назвать трудно, чего уж лукавить, зато там можно найти хоть сколько-нибудь приятных мест. А в жизни они мне совсем перестали попадаться.

Вторым, после компьютера, делом я посетил дантиста. Вот ведь как забавно получается — в детстве не лечил зубы, потому что боялся бормашины, в юности было некогда, потому что юность сплошь состояла из боевых действий, а потом уже и думать об этом не стоило по причине отсутствия денег. В результате пару-тройку зубов я потерял, а еще пяток нуждались в срочном ремонте.

Третьим делом я намылился в ресторан. Ну, формально — опробовать вновь установленные пломбы, а если глубже копнуть, то там уже попахивало темой для психотерапевта. Сначала я не мог понять, почему меня потянуло на столь глупую и бездарную трату денег. Так то пришлось покопаться в сознании, попробовать нырнуть в подсознание, перебрать память, а затем применить банальную логику. Выводы, к которым я пришел в результате проделанных усилий, меня самого слегка удивили. А получалось то, что идея посидеть в ресторане была из той же породы, что и детское желание что-нибудь сломать. Это ведь такой способ влияния на мир. Созидать еще не получается, но так хочется произвести изменения в окружающем пространстве, что дальше некуда. Отсюда, именно отсюда растут корнями разбитые стекла в таксофонах и сломанные лавочки в парках.

Я же за прошедшие три недели понял, что в настоящее время основным инструментом воздействия на реальность является не физическая сила, а деньги. Того же Кирилла я мог бы в бараний рог свернуть голыми руками, натянуть ему глаз на жопу, но не захотел. Хотя такого мерзавца в моей жизни еще не встречалось. А впрочем, чего уж лукавить? Какое там «не захотел»… Не смог! Вот так будет честно. Не смог. Это он меня мог в бараний рог свернуть, причем даже руки не вынимая из карманов дурацкой кожаной жилетки. Даже очков своих не снимая, черт бы их побрал.

В общем, деньги теперь представлялись мне орудием, инструментом воздействия на реальность. Раньше доступа к ним у меня не было, но теперь неистово хотелось это орудие испытать в деле. Почему в ресторане? Это особая тема. Смысл в том, что у меня еще неделю назад созрела теория о приемах обращения с деньгами. Суть ее заключалась в том, что когда деньги тратишь на что-то полезное, например тот же компьютер или зубы, то они теряют функцию инструмента воздействия на мир. А приобретают они ее лишь тогда, когда улетают на ветер, то есть без долговременной пользы.

Эта теория возникла, понятно, не на пустом месте, а в процессе наблюдения за коллегами, работавшими у Кирилла. Мелкий персонал, вроде меня, тратил деньги исключительно практично, да на пустые расходы у них и не было средств. А вот люди значительные, вроде Кирилла или Влада, очень часто швыряли деньги впустую. Точнее, нет, не так. Они тратили деньги на то, на что я бы точно не стал, то есть не на предметы, а на услуги. Например, Влад стригся в салонах, и я какое-то время не мог понять, зачем он это делает. Есть ведь парикмахерские с гораздо менее напряженной ценовой политикой! К тому же он часто ходил в клуб, и не так, как я, по халявной карте, а за свои кровные. Я много думал об этом и в конце концов пришел к выводу, что расходы на услуги, а не на вещи являются ключевым моментом власти. Потом эту догадку подтвердил Кирилл.

— Ты дурак, что экономишь на такси, — сказал он мне во время очередного перекура на лестничной площадке. — Это не экономия, дорогой, а дебилизм. Деньги ты таким образом не спасешь, а только опустишься ниже плинтуса. Смысл денег как раз в том и состоит, чтобы они крутились.

— А разве не в том, что они являются мерой труда и эквивалентом материальных благ? — решил я блеснуть эрудицией.

— Мерой чего? — усмехнулся продюсер. — Ты, дорогой, иногда что-нибудь как ляпнешь, так я затрудняюсь адекватно на это реагировать. Если бы они являлись мерой труда, то их было бы больше всего у кочегара или у этого, который асфальт ломом долбит.

— У дорожного рабочего, — подсказал я.

— Вот именно. Но на самом деле больше их сам знаешь у кого. Они тоже работают, эти обладатели больших денег. Так во всех книжках написано, мол, капиталисты пашут с утра до ночи, строят планы, принимают управленческие решения. Да только это все пиар, вроде того, чем мы занимаемся. На самом деле большие деньги можно заработать только одним путем.

— Каким? — заинтересовался я.

— Уничтожая ресурсы.

— Что значит «уничтожая»?

То и значит, что я сказал. Все, кто производит что-то полезное, получают едва десятую часть стоимости труда, а по-настоящему большие деньги получают только те, кто превращает полезные вещи в дерьмо. И не округляй глаза! Один из самых верных способов получить сверхприбыль — это совершить какой-нибудь демократический акт. Ну, например, выборы. Меня нельзя назвать излишне чувствительным, но и у меня сердце кровью обливается, когда перед каждыми выборами я вижу миллионы красочных буклетов, напечатанных великолепными красками на лучших типографских машинах, на хорошей бумаге, которая уж никак не из вторсырья. И все это отправляют в помойку, причем в девяноста пяти процентах случаев — даже не читая. На такой бумаге да такими красками книги бы печатать, сеять разумное, доброе, вечное… Но на плохой бумаге буклеты печатать нельзя — денег не заработаешь.

— Похоже, так, — согласился я. — Но в чем механизм, не могу понять.

— Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, — к обороту денег, — кивнул Кирилл. — Важнейший закон денег, который богатые держат в тайне от бедных, заключается в том, что чем больше денег потратишь, тем больше их заработаешь. Поэтому чем дороже стоит каждый предвыборный буклет, тем больше общая трата и тем больше остается в кармане каждого, кто этим занимается.

— Но ведь можно и полезные вещи делать дорогими! — возразил я.

— А вот хрен! — Кирилл отбросил окурок в урну. — Если сделать полезную вещь дорогой, то ее мало кто купит и серьезного оборота средств не получится. Кроме того, дорогая вещь прослужит долго, и следующая понадобится черт-те знает когда. Поэтому все полезные вещи для народа делают из самых дешевых материалов, чтобы они почаще ломались и приходилось покупать новые. Когда же ресурсы расходуются на бесполезные, никому не нужные вещи, они как бы сразу, минуя потребителя, уходят в утиль и можно снова включать печатный станок или штамповочную машину. Надо лишь убедить народ в том, что производить этот утиль до крайности необходимо. Ну, демократию, например, придумать. Пока станок работает, его владелец получает прибыль. Как станок остановится — все, кормушка захлопнется. А полезных вещей нужно мало, человек ведь, по сути, неприхотливая тварь. Вот и приходится придумывать всякую хрень вроде антибактериального мыла или жвачки, без которой, типа, все зубы выпадут. Тут и нам, как понимаешь, работенка перепадает. Надо ведь при помощи рекламы убедить людей в необходимости покупки или хотя бы производства бесполезных вещей. Ладно, вернемся к такси. Смотри, ты платишь таксисту, а он купит за эти деньги лотерейный билет, деньги умножатся и вернутся к тебе уже в большем количестве, чем ты их потратил.

— Почему же умножатся? Разве деньги берутся из воздуха?

— Ладно, неправильное слово. Не умножатся, а сконцентрируются. Потому что таксистов миллионы, а нашего брата тысячи. Это общий принцип. Тебе перепадает процент от всех купленных лотерейных билетов. А если не поедешь на такси, то, грубо говоря, таксисту неоткуда будет брать деньги на лотерейные билеты. Ладно, пойдем работать!

Этот монолог Кирилла я потом долго обдумывал, задал пару вопросов Владу и пришел к выводу, что это не пустой треп. Еще чуть позже я сообразил, что с точки зрения концентрации денег лучше платить за услуги, а не за товары. Потому что товар из чего-то состоит, в нем часть цены — сырье, которое чего-то действительно стоит. А вот когда платишь парикмахеру, то это чистый оборот денег. Пирамида. Но сверхприбыли получают только те, кого мало и кто ничего не производит. В смысле ничего материального. Верхушка пирамиды. Они своим существованием только утилизируют уже произведенное. У них мощные машины, жрущие на десять километров столько же бензина, сколько другие на сто, они не сдают белье в стирку, а просто выбрасывают его, они едят и переводят в кал самую дорогую еду, ради производства которой надо уничтожить как можно больше полезного, сто граммов икры в тарелку, а килограмм рыбы червям на съедение.

В общем, я решил втиснуться в клан этих утилизаторов — именно этот мотив был истинным в желании пойти в ресторан. А когда решение созрело окончательно, под шкафом нашлась визитка Кати. Меня эта находка развеселила.

«Вот так случай, — подумал я, вертя картонку в руках. — Пока денег не было, я не мог найти номер телефона. Как только появились — пожалуйста».

Мелькнула в голове и еще одна мысль, но я ее даже сам для себя не озвучил. Была это не столько мысль, сколько ощущение того, что находка как-то связана с правильностью принятого решения о бессмысленной трате денег на ресторан.

Сразу я звонить не стал. Трудно было подобрать нужные слова, ведь я Катю почти не знал. Еще точнее — вообще не знал. Ну что это за знакомство — час с небольшим? Мямлить же в трубку не хотелось, поэтому я решил заранее подобрать слова. И тут же столкнулся с тем, что слов-то не знаю! Вот ведь как! Дожил до тридцати лет, а по сути с женщинами ни разу не знакомился. Ну, в юности понятно — совместная игра в классики и прогулки под луной на Воробьевых горах. Тусовки на Арбате, где половые различия как-то нивелировались под шесть аккордов цоевских песен.

А потом война, будь она проклята — одна непрерывная война длиною в шесть лет. Плюс два года срочной службы, один из которых — тоже война. Конечно, женщины и на войне остаются женщинами, та же Искорка, например, но там все проще. Проще договориться, не надо придумывать эвфемизмы, всем и так понятно, что кому надо. Вообще там меньше было фальши, меньше требовалось хитрости. Китайцы говорят, что война — путь обмана, но это по отношению к противнику так, а между своими все проще. Я знал, что те девчонки из служивших, которые спали со мной, спали и с другими ребятами, но ревности не было, да и все это было скорее по-дружески, чем по-любовному.

С Катей же совершенно иначе. Проблема секса как такового для меня уже не стояла, поскольку решалась она общением с девушками ночного клуба, благо карта еще не кончилась. А заинтересовала меня Катя как-то иначе. Не так, по-дружески, как на войне, но и совсем не женскими прелестями, которые у клубных работниц сексуального труда были развиты куда в большей степени. Катя меня заинтересовала как личность, хотя что я знал о ней как о личности? Да ничего я о ней не знал, но интуиция упорно подсказывала, что позвонить надо. И я набрал номер.

— Алло, — не очень уверенно произнес я в трубку, услышав на другом конце женский голос. — Могу я поговорить с Катей?

— Это я. А кто это?

— Это Александр. Вы, наверное, не помните… Мы с вами встретились в переходе на «Октябрьском поле», а потом поехали на студию.

— Мистер Неудавшийся Одеколон? — обрадовалась Катя. — Вот уж не думала, что тебя услышу. Как ты?

— Представляешь, я благодаря тебе заработал неплохие деньги. На вахте, когда уже уходил, меня подобрал Кирилл.

— Тот, который для лотереи снимает?

— Ну да. Я у него поработал сценаристом…

— Да ну? Вот прикольно! Неужели и денег дал? Жлоб он, говорят, редкий.

— Дал. Я их как раз сегодня получил, — я вдруг понял, что зря искал слова, что говорить с Катей оказалось удивительно легко и приятно, а называть ее на «вы» просто глупо. — Слушай, не хочешь сходить в ресторан? Я приглашаю.

— Серьезно? Нет, ну прикол! Как снег на голову. Вобще-то я не против, только если без кудрей.

— Без чего? — я не был уверен, что все ее слова понимаю правильно.

— Ну, типа, без заморочек. Не хочется в сильно крутой кабак. Там нудно. Ненавижу столики со скатертями и когда официанты в рот заглядывают.

— Да на сильно крутой ресторан у меня и не хватит.

— Что? Ну, ни фига себе! Первый раз слышу, чтобы мужик так запросто признался в ограниченной платежеспособности.

«Вот я прокололся!» — мелькнуло у меня в голове.

— Прикольно будет познакомиться с тобой поближе, — сказала Катя.

У меня неожиданно сильно потеплело в груди. Не ожидал я от себя подобной бурной реакции.

— Вообще ты ведь можешь сама выбрать, куда пойти.

— Серьезно, ты разрешаешь? — в ее голосе послышалась издевка.

— Вот ты заноза! — усмехнулся я. — Серьезно ведь говорю, а ты поддеваешь!

— Ладно, не грузись. Это я потому, что мужики обычно сами предпочитают девушку ужинать там, где им удобнее.

— Я просто не знаю заведений, кроме одного ночного клуба.

— Не москвич?

— Москвич. Просто очень долго был… в командировке.

— Ну, ни фига себе! Зэк, что ли? Прикольно. Ладно. Ты вообще на что рассчитываешь, если такой откровенный?

— В смысле? — я невольно напрягся, решив, что она имеет в виду продолжение вечера.

— Ну, в смысле, едой закинуться или выпить?

— А совместить никак нельзя?

— Можно. Но вообще все кабаки с тем или иным уклоном. В одних жранина дороже, в других бухло.

— А ты что хочешь? — осторожно спросил я.

— Я бы по кишке что-нибудь кинула, если честно. Японский кабак потянешь?

Я на секунду задумался, прикидывая, потяну ли.

— Там на двоих штукарь выйдет, — уточнила Катя.

— Долларов? — сглотнул я.

— Тьфу на тебя! Рублей.

— А… Потяну, конечно. Еще и десерт будет,

— Ну, клево. Тогда давай в девять на Пушке. У памятника литератору.

— Хорошо. До встречи.

Я запоздало хотел спросить, что в такие рестораны надевают, но она положила трубку. Черт. Ладно, большого выбора у меня все равно не было.

Часы показывали шесть. Решив, что ехать до «Пушкинской» мне не больше часа, я стал подключать компьютер и провозился с этим некоторое время. Понемногу чуть успокоился, а то сердце совсем уж не по-детски колотило в грудную клетку. Зашел в Интернет, но настроения бродить по сети не было, и я отключил модем. Затем вспомнил про тетрадку с записями снов и взялся переносить тексты в компьютер. Это захватило. Вообще оказалось более чем забавным ворошить старые записи, причем такие странные — заметки о снах. Я ведь их почти не перечитывал, только добавлял, а тут просмотрел первую статейку о мире вечного ливня и невольно улыбнулся.

Строго говоря, это была заметка не о первом подобном сне. Я ведь их начал записывать только после того, как понял, что попадаю в одно и то же место. Между строк сквозило любопытство исследователя, первооткрывателя. Однако никакого практического интереса в записях не было, поскольку все они отражали лишь свойства тренажера, как оказалось. В общем-то можно было просто выкинуть тетрадку в мусорную корзину, но я этого делать не стал, пусть лежит раритет. Набивать же это в компьютер не имело смысла — только время зря тратить. Зато меня посетила другая мысль.

— Неплохо было бы завести дневник, — сказал я вслух. — День покупки компьютера вполне подходящий для начальной точки отсчета. К тому же я дозвонился до Кати.

Настучал по клавишам несколько неуклюжих абзацев и сохранил в файле. А беспокойство лишь усиливалось, и я не мог понять, с чем оно связано, хотя уже ясно было, что предстоящее свидание с Катей не могло меня так завести. Все же не мальчик ведь, не сопливый пацан с прыщами на морде. Нет. Дело в другом, в другом…

Перечитав написанное, я зацепился взглядом за визит к Михаилу. Ну, понятно, что история с ранением выходит за рамки привычного. Ну и что? Все в этой истории выходит за рамки привычного.

— Оп-па! — шепнул я, наконец поймав мыслишку за хвост. — Мне ведь хотелось понять, как нас используют во сне. Используют, вот что важно!

Используют. Пусть с нашего согласия, но все равно нельзя использовать без обмана. Тогда на каком основании я верю всему, что говорили мне о сфере взаимодействия Хеберсон или Кирилл? Они ведь используют меня в собственных интересах, иначе какая им с того выгода? Еще ведь и деньги платят!

— А я-то уши развесил! Тренажеры, другие планеты… Сколько правды во всем этом? Процентов десять хоть есть?

Уверенность в том, что меня снова надули, как пацана, моментально переплавилась в обиду, а затем в нарастающую злость. После этого я вообще ни в чем не мог быть уверен, кроме того, что видел собственными глазами. Кирилла я видел и в реальности, и во сне. В этом нет ни малейших сомнений. Михаил был ранен в мире вечного ливня, а потом на самом деле получил точно такую же травму. Я ободрал руки, лазая по дереву в чужом лесу, а затем, уже в реальности, оцарапал их об асфальт. История с окурком — тоже не бред. Во всем этом я был уверен.

Само существование сферы взаимодействия также не вызывало сомнений именно ввиду полученных травм и невообразимой реалистичности снов. Но чем на самом деле являлся мир вечного ливня, оставалось тайной за семью печатями. Ни в одно объяснение, данное мне Хеберсоном, я теперь не верил. Точнее, заставил себя не верить, пока не получу хоть каких-нибудь доказательств. И хотя добывание улик во сне могло показаться серьезной психической патологией, но меня это не волновало. Кое-какие доказательства я ведь уже получил. Ну чем еще считать ожог на спине, ободранные ладони и лежащего в больнице Михаила? И то, и другое, и третье говорило о существовании некоего места, куда человек может попасть во время сна, где можно совершать различные действия, где можно быть раненым или убитым.

Только вот что понимать под человеком? Тело ведь, скорее всего, оставалось лежать в постели, а в сферу взаимодействия перемещалась какая-то иная субстанция. Разум? Чувства? Душа? А может быть, сам мир вечного ливня перемещался в пространство спящего мозга? Если верить Эйнштейну, если все относительно, то неважно, что куда перемещалось — я туда или оно в меня. Важен физический результат, уравнивающий травму там и здесь.

— Стоп, стоп! — прошептал я в полутьме комнаты, освещенной лишь мерцанием монитора. — А ведь кое-чему в словах Хеберсона можно верить. Он говорил, что течение времени на Базе зависит от высоты этажа, и это было правдой, поскольку я черт-те сколько провозился с поисками винтовки, а потери времени не произошло никакой.

Часов у меня там, конечно, не было, но за свою жизнь я видел много горящих танков и знал, как долго они могут пылать. Состояние подбитых машин, замеченных мной из окна батальерки, почти не изменилось к тому времени, как мы с Михаилом проехали мимо них на «Хаммере». Если бы я и впрямь несколько часов провозился на складе, они бы горели совсем иначе, а то и потухли бы вовсе.

Там же, на складе, Хеберсон обмолвился, что при опускании ниже уровня почвы реальность сна теряет твердость, что если закопаться еще глубже, чем подвалы Базы, то можно оказаться в собственной постели, а не в сфере взаимодействия.

— Почему, кстати, сфера? — спросил я сам у себя.

Но ответа не было. Я занес этот вопрос в компьютер, пометив несколькими вопросительными знаками и одним восклицательным.

В общем получалось, что сфера взаимодействия представляла собой некоторое пространство-подпространство, в которое можно было как попасть, так и покинуть его. Вот тут-то я и вспомнил опять о сне в клубе. Теперь, после истории с Михаилом, стало ясно, что Хеберсон соврал насчет ошибки оператора и моего попадания не в тот тренажер. Ведь чем тренажер отличался от сферы взаимодействия? Последствиями ранения или смерти, вот чем! На тренажере хоть умри — ничего не будет. Он для того и создан, чтобы научить новобранцев действовать в непривычных условиях против непривычного противника.

Вот только зачем там вообще воевать? Что сделали Кириллу владельцы рейдеров и плазмоганов? В чем суть конфликта? Этого я тоже не знал, но сейчас меня беспокоило другое — если Рыжий с ребятами не являлись элементами тренажера, то как они попали в сферу взаимодействия? Если по воле Кирилла, то что за стычка произошла между ними и поляками? Поляки ведь точно были людьми Кирилла, они наводили обо мне справки по рации, а потом Хеберсон высказался по этому поводу.

— Так-так… — прошептал я, потирая лоб. — А ведь я знаю, как Рыжий туда попал. Он ведь сам мне сказал об этом. Если бы Хеберсон не задурил мне мозги, я бы раньше вспомнил. Кажется, речь идет о каком-то химическом препарате. Как он назывался? Черт…

В голове вертелось «дурь», «паль» и прочие жаргонные названия наркотиков. Наконец вспомнил.

— «Вонь»! — вырвалось у меня. — Рыжий спросил, зачем жрать «вонь», если нет автомата. И еще говорили, что «вонь» на улицах не продают.

Тогда получалось, что Кирилл такой не один, что есть и другие люди, которых интересует сфера взаимодействия. Только способ попадания в мир вечного ливня у браконьеров другой, чем у Кирилла. Хотя надо дураком быть, чтобы не догадаться! Сам Кирилл как туда попадает? Вот откуда надо было копать!

Я поразился, как же эта мысль не пришла мне раньше. Ведь понятно, что если есть место, из которого можно извлечь прибыль, то оно привлечет всех, кто сможет туда попасть. Всех, кто знает способ.

Однако при всем при этом оставался открытым главный вопрос — что влекло людей в мир вечного ливня, какая выгода? Желание поразвлечься, вроде пейнтбола? Это можно было бы предположить, если бы не последствия. Хорош пейнтбол, когда каждое попадание после пробуждения оборачивается переломами, лишением конечностей или смертью! Тогда уж лучше в бандиты, там за это хоть деньги платят. Или на войну. Там денег поменьше, но, как сказала бы Катя, типа клево и все такое. Родину опять-таки защищать.

Я-то как раз попал в столь необычные сны именно ради денег. Неплохих денег, надо признать. Это понятно, я всю жизнь зарабатывал, рискуя собственной шкурой. Но что привлекло туда пацанов в камуфляже, купленном на ВДНХ? Тоже деньги? Ладно, это еще можно предположить. Допустим, есть другая группировка, где некто, мне неизвестный, выполняет функцию Кирилла — набирает рекрутов и платит им деньги. Но вот самим нанимателям какая выгода? Вот что хотелось понять! Настоящие войны ведутся ради ресурсов. Это в основном. Иногда для престижа, причем все чаще. Хотя, в принципе, чуть ли не любые проблемы можно решить войной, это не самый дешевый, не самый безопасный, но самый очевидный и простой способ. Универсальный.

— Универсальный, — повторил я вслух.

Скользкая, неуловимая мыслишка поселилась у меня в голове. Я попробовал несколько раз за нее ухватиться, но безрезультатно. Осталось лишь ощущение важности того, что мне и Михаилу были выплачены разные суммы. На первый взгляд казалось, что в этом нет ничего удивительного — я бывалый, он молодой, а по опыту и оплата. Но Кириллу-то какая от этого разница? Что молодой, что старый — лишь бы справлялся с поставленной задачей. С задачей мы оба справились не ахти как, но денег получили разное количество. Причем я столько, сколько и было обещано, а Михаилу дали больше, чем обещали, хотя и меньше, чем мне. В этой разнице крылось что-то очень важное. Пришлось порыться в памяти, вспоминая, какая еще информация могла ускользнуть от меня.

— А ведь Кирилл обмолвился, сколько платит Хеберсону, — вспомнил я. — Пять тысяч долларов. Это больше, чем мне, и значительно больше, чем Михаилу. Такая вот получается иерархия.

С одной стороны, иерархия в точности повторяла ту, на основании которой производились выплаты в реальной армии. И вроде бы все нормально. Вроде бы. Начальство получает больше, за выслугу лет тоже доплачивают, а молодым выдают денежное довольствие по минимуму. Но скользкая мыслишка крутилась и крутилась в голове, выдавая яростную работу подсознания и интуиции. Что-то было не так. В конце концов я окончательно запутался и решил об этом не думать. К тому же пора было ехать на встречу с Катей.

На Тверской я расплатился с таксистом и выбрался из машины на мокрый еще асфальт, отражающий свет многочисленных фонарей. Дождик кончился, как по заказу, а в разрывах туч проглядывала чернота ночного неба. Сами же тучи были освещены равномерным желтоватым маревом городских огней, мешающим видеть звезды. Сколько я уже в городе, а к отсутствию звезд никак не могу привыкнуть, среди гор ведь совсем иначе, там они гроздьями висят в прозрачном, как хрусталь, воздухе.

У памятника Пушкину я был в двадцать пятьдесят. Народу вокруг статуи великого русского поэта толклось изрядно — многие москвичи и гости столицы по традиции именно здесь назначали встречи. Мелькнула мысль купить для Кати цветы, и, пользуясь образовавшимся временным зазором, я сбежал по ступенькам в подземный переход.

Выбор цветов в торговых палатках был настолько велик, что у меня глаза разбежались, однако и цены скромными было трудно назвать. С другой стороны, грех жадничать, когда денег еще прилично осталось. Швыряться ими не стоило, но розу купить — почему бы и нет? Я выбрал одну темно-красную, почти черную, на длинном шипастом стебле.

Вернувшись к памятнику, прождал минут десять, высматривая Катю в толпе. Потом еще десять, и еще два раза по десять. Мне не верилось, что она не придет. Ну с какой стати ей морочить мне голову? Не хотела бы встречаться, так и сказала бы. Нет, наверняка просто время не рассчитала.

В детстве мне казалось, что наблюдение за любым процессом оказывает сильное влияние на этот процесс. Ну, например, если глядеть на чайник, то закипит он намного позже, чем если не думать о нем. А вообще уйдешь с кухни, так он не только закипит быстрее, но и успеет выкипеть раньше, чем успеешь вернуться. Потом я прочитал в журнале «Наука и жизнь» про эффект наблюдателя, относящийся к квантовой физике. По молодости суть эффекта я не постиг, но речь там точно шла о том, что наблюдение за частицами как-то влияет на поведение этих частиц. Ну чем не подтверждение моей детской приметы? Конечно, всерьез я об этом не думал, но, когда должно было произойти что-то важное, я старался за процессом не наблюдать, чтобы не повлиять на окончательный результат. Я был уверен, что влияние обязательно будет носить отрицательный характер. Может, и есть особая техника специального наблюдения, заставляющая чайник быстрее вскипать под пристальным взглядом, но, не владея ею, лучше не пробовать. От греха подальше.

Вот и сейчас, вспомнив об этом, я решил не смотреть на выход из метро, откуда, по моим прикидкам, должна была появиться Катя. Но и это ухищрение не помогло — она не пришла. Вздохнув, я направился к стоянке такси, помахивая так и не пригодившейся розой. Может, не следовало ее заранее покупать? Да нет, бред, конечно, все эти приметы.

Вернувшись домой, я поставил розу в наполненную водой пластиковую бутылку из-под кефира. Настроение было — хуже некуда. Настолько плохое, что даже горящие американские танки по «Евроньюс» не смогли бы мне его поднять. Так что я не стал включать телевизор и сразу улегся спать.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Новая цель

Я стоял посреди небольшой комнатки — той самой, с которой начался прошлый сон. Тот же стол, тот же металлический табурет, но на этот раз на мне вместо камуфляжа была привычная черная форма, которую выдала в прошлый раз батальерша. Хоть это хорошо. А вот оружия ни на поясе, ни в помещении не было.

В коридоре послышались поспешные шаги, и в комнату вошел подтянутый, но очень уставший и осунувшийся Хеберсон.

— Плохо, что вы ночью легли спать, а не днем, — вздохнул он, присаживаясь на табурет.

— Почему?

— Потому что здесь не принято менять подразделения и начальство. Чтобы вас встретить, мне пришлось сослаться на болезнь и не пойти на работу. Забыли о разнице в часовых поясах?

— Но не могу же я из-за этого вести совиную жизнь! С ночной работы я уволился, так что придется искать другую. Не знаю, как у вас, в Америке, а у нас трудоустройство осуществляется преимущественно днем. К тому же у меня может быть и личная жизнь. Нет?

— Да, — Хеберсон вздохнул. — Тогда придется передать вас под другое начало. Против поляков ничего не имеете?

— Нет. Мы с ними здесь уже встречались.

Не случайно я это сказал — хотелось оценить реакцию Хеберсона. И он оговорился-таки, оговорился штабник!

— Да, я знаю. Вот, кстати, пану Ржевскому вас и передадим. Тому толстячку, который о вас справлялся. На мой взгляд, его русский весьма неплох.

— А он, часом, не поручик, этот пан Ржевский? Я не очень-то разбираюсь в современных польских знаках различия. — Мне показалось разумным увести тему в сторону, чтобы американец не заметил собственной оговорки.

— Да, поручик, — Хеберсон по всей видимости не знал русского фольклорного юмора о поручике Ржевском. — Ладно, я вас позже познакомлю, он еще не прибыл.

«Значит, прав я оказался, прав! — вертелось у меня в голове. — Никакой, значит, то был не тренажер, раз поляк настоящий. Нечего настоящему поручику делать на тренажере, потому что будь он новичком, меня бы к нему не приставили. Оговорился, Хеберсон, оговорился и не заметил!»

— И что, будем ждать пана Ржевского?

— Нет, — американец поднялся с металлического табурета. — Вам надо встретиться с нанимателем.

«Вот как? — удивленно подумал я. — Любопытно будет с ним побеседовать».

Пока мы с Хеберсоном поднимались в гремящем металлическом лифте, я думал о том, что может сказать Кирилл. Самой вероятной была беседа об увольнении, поскольку, уволив меня в реальности, Кирилл наверняка и здесь захочет восстановить статус-кво. Казалось бы, я должен воспринять такое развитие событий с облегчением, но в душе вдруг зашевелился червячок не только обиды, но и растущего недовольства. Надо же… В реальности я сетовал на то, что меня обманули, заставили рисковать жизнью, отстаивать чужие интересы за деньги, а как дошло до увольнения, мне не хочется расставаться с такой неожиданно обвалившейся на меня службой. В общем, как ни глупо это звучит, полностью возвращаться к гражданской жизни мне не хотелось. Это как летчики, говорят; скучают без неба, а моряки без океанских просторов.

Служба для меня была не работой, а скорее возможностью самореализации, поскольку позволяла делать то, что я умел лучше всего. Художники, вон, пишут картины, режиссеры снимают фильмы, а писатели создают романы. Я же лучше всего в жизни умел стрелять. И дело тут было, конечно, не в превосходстве над противником, как многие думают, не во врожденной кровожадности и не в надломленной на войне психике. Дело было в превосходстве живого над неживым, в моей власти над пулей, в способности отправить ее на сумасшедшей скорости по заранее выверенной траектории точно в цель.

Лифт остановился, как и в прошлый раз, не доезжая до самого верха. Двери с металлическим гулом начали раздвигаться.

— Вас встретят, а у меня еще несколько важных дел, — сообщил Хеберсон.

Он шагнул вперед, двери закрылись за его спиной, и лифт, дернувшись, продолжил движение вверх. Становилось все темнее, полосы света, прорывавшиеся с этажей, мелькали по стенам все реже. Наконец наступила полная темнота. Понятно, что это ненадолго, но все равно приятного мало. Впервые на Базе пришло осознание того, что я физически нахожусь не дома. В глобальном смысле — не на Земле. Что бы там ни было, чем бы ни являлась на самом деле сфера взаимодействия, параллельным пространством ли, другой ли планетой, но Землей в привычном понимании она не была точно. И атавистический страх перед бездной окружающего враждебного пространства нахлынул на меня с такой силой, что пришлось зажмурить глаза. Наверное, что-то подобное ощущал Алексей Леонов, первым из людей вышедший в Пустоту. Пожалуй, нет ничего страшнее, чем увидеть Солнце маленькой звездочкой в мощный телескоп из падающего в бездну звездолета.

Лифт лязгнул и замер, с гудением раздвигая двери. Мне пришлось хорошенько продышаться, чтобы прийти в себя и унять дрожь в кончиках пальцев. Хорошо, что на этот раз Кирилл решил не применять световых эффектов, а то бы я мог повести себя неадекватно. Но нет, обошлось — огромный зал, открывшийся моему взгляду, был освещен ровным неярким светом. Странность его на этот раз заключалась лишь в том, что пол был покрыт узором шахматной доски — белыми и черными клетками. В остальном же — обычное помещение Базы, только огромное и без окон. Посреди, возле низкого журнального столика, стояли два кресла. В одном восседал Кирилл.

— Не тормози, дорогой! — помахал он мне. — Дел выше головы, а ты двигаешься как сонная муха.

Мне пришлось шагнуть вперед, и я поймал себя на мысли, что путь от лифта до свободного кресла описывался шахматным языком как Е-2 — Е-4.

«Белые начинают и выигрывают, — сказал я про себя — Вот же послал мне бог начальничка… Любителя дешевых эффектов».

— Вы в Голливуде подрабатывать не пробовали? — мне не хотелось скрывать сарказм.

— Пробовал, — ответил Кирилл то ли в шутку, то ли всерьез. — Но в отличие от тебя там люди не такие чуткие к творческим порывам души. Ладно, садись.

Кресло оказалось удобным, мягким, обитым тугой плотной кожей, чуть бархатистой на ощупь.

— Судя по упоминанию дел, увольнять вы меня не собираетесь?

— Отнюдь, — Кирилл развел руками. — В первом бою ты показал себя хорошо. Позицию выбрал выигрышную, а не ту, что была указана. Я Хеберсону еще хвост накручу за то, что погнал вас на сопки. Успешной операцию назвать трудно, но вы с Михаилом значительно ослабили огонь батареи, подавив два орудия. В результате мы хоть и понесли потери, но четыре наших бронемашины прорвались в лес, чем изменили общую тактическую позицию. По крайней мере она уже не тупиковая. Если сумеем прорваться к танкам мотопехотой, если сумеем подтянуть авиацию, то, дорогой, дело наше пойдет на лад. Как тебе такая оценка работы?

— Годится.

— Вот и славненько. Поскольку спать ты теперь будешь ночью, то из американского сектора управления мы тебя переведем в сектор Восточной Европы. Не смейся, но там у нас не немцы рулят, а поляки. Чего ухмыляешься?

— Нет, ничего.

— Ладно, скоро будет не до ухмылок.

— Вот как? — я все-таки не сдержался и решил назвать Кирилла на «ты»: — Хреновый ты командир, вот мое мнение. Почему сразу нельзя было сказать, к чему приводит ранение или смерть во сне?

— Пасть закрой, — спокойно ответил Кирилл.

И мне пришлось закрыть пасть. Нет, я, конечно, мог еще повыступать, но понял — бессмысленно. Кинологи не раз мне рассказывали, что, когда щенку исполняется год, ему в голову начинают приходить идеи о лидерстве в стае. Молодой пес перестает выполнять команды, рычит на проводника, а может и цапнуть. И средство от этого есть только одно — привязать собаку к столбу и хорошенько выдрать плетью. До визга. Причем до визга обязательно, иначе победа кинолога не будет для пса очевидной. И после этого все возвращается на круги своя, щенок взрослеет, выстраивает себя верную иерархию, живет, служит.

Получилось, что, тявкнув на Кирилла, я оказался в роли того самого щенка. А ведь у начальника была возможность привязать меня к столбу и выдрать как следует. Нет, горячиться пока не стоит.

— Закрыл? — Кирилл глянул на меня сквозь прищур.

— Да.

— Замечательно. Значит, слушай. Шуточки в этом мире для тебя кончились. Боец ты хороший, а это значит, что непростительно растрачивать твой талант на детские операции вроде подавления батареи. С роботами орудийной обслуги справится и бывший биатлонист, отслуживший два года срочной.

— Это с пятидесятым-то калибром?

— А ты думаешь, один такой? Сейчас из пятидесятого калибра ментов уже учат стрелять. Все, забудь о своей профессиональной исключительности. Другое дело — опыт. Опыта у тебя в достатке, и я его намерен эксплуатировать по полной программе. В общем, на этот раз назначаешься снайпером мобильной штурмовой группы.

— С поляками?

— Слушай, дорогой, меня достало твое искрометное казарменное остроумие.

Я не мог понять, чего он от меня хочет, дело в том, что штурмовая группа — это как музыкальный ансамбль. Нельзя ведь за час до концерта набрать музыкантов, которые до того друг друга не видели, и заставить их слаженно исполнять концерт по только что розданным партитурам тоже нельзя. Бред это. Сыгрываются люди годами, ну месяцами по крайней мере. Если Кирилл намерен сколотить разношерстный отряд, то я в этой афере участвовать не собираюсь.

— Абы с кем я больше в лес не пойду! — мне хотелось выговорить это как можно тверже. — Дайте мне хоть на тренажере молодых погонять! А то что за издевательство? Я привык взаимодействовать с ребятами, которые меня с полуслова понимают, а я понимаю их. Этому не научишься после шапочного знакомства!

— Сильно сказано, — усмехнулся Кирилл. — Жестко, по-мужски. Прямо-таки крик души. Так?

Я сидел, пялился на него и молча сопел, не зная, что ответить на такое явное ерничанье.

— Так? — с нажимом переспросил он. — И будь любезен отвечать сразу, когда я задаю вопросы!

«Послать бы его к чертям…» — подумал я со вздохом.

— И нечего вздыхать! Ты, дорогой, нанялся работать за деньги, так что тебе придется их зарабатывать, а не получать задарма!

Мои ладони сами собой сжались в кулаки, я чуть подался вперед и тихо, вкрадчиво спросил:

— Интересно, а если я тебе здесь, сейчас, сверну шею, она у тебя свернется там, на Земле?

Видно было, как у Кирилла дернулся кадык. «Свернется, — интерпретировал я это движение. — Значит, не так все плохо, как мне казалось».

— У меня есть возможность свернуть тебе шею, не вставая с кресла, — спокойно, чуть протяжно ответил начальник. — Так что ты лучше остынь. Не хочется мне терять хорошего снайпера. Твоя-то шея точно свернется после пробуждения, если ее здесь свернуть. Что же касается штурмовой группы, в которой тебе придется работать, то вряд ли у тебя возникнут претензии по поводу ее состава. Там все ребята бывалые. Погоди-ка. — Он прижал палец к уху и произнес: — Хеберсон, на связь. Хеберсон… Почему не отвечаешь сразу? Сколько человек прибыло? Все? Отлично. Подтягивай их сюда. Только не центральным лифтом, а как договаривались. Да.

Кирилл искоса глянул на меня. Что он хотел увидеть? Любопытство в моих глазах? Ну, было оно, что с того? Это ведь жизненно важно — знать, кто будет с тобой в команде. Отчего же не полюбопытствовать?

Прошло минуты три, прежде чем я ощутил нарастающую вибрацию пола, а затем и гул поднимающихся лифтов. Только шли они не по основной шахте, отстоявшей на клетку от стены, а по другим, проложенным в стене непосредственно.

«Опять представление готовит», — подумал я про Кирилла.

— А вот и твоя команда, — довольно сообщил Кирилл под грохот сдвигающихся бетонных дверей.

В стене образовались три проема, заполненные тьмой, и тут же три мощных прожектора ударили в них тугими лучами. Я попытался разглядеть прибывших, но свет был таким ярким, что скрадывал любые тени, превратив ниши в сияющие прямоугольники.

— Всем сделать шаг вперед и остановиться, — приказал Кирилл в микрофон гарнитуры.

Его голос, усиленный громкоговорителем, грозным раскатом пронесся под потолком. Фигуры вновь прибывших шевельнулись, прожектора выключились и начали медленно терять яркость. Я не сразу адаптировался к резкой смене освещения, поэтому некоторое время видел лишь силуэты на фоне стены, стоящие в шахматных клетках. Мне было интересно, какие это клетки с точки зрения начальной расстановки шахматных фигур. Оказалось, что заняты позиции короля, коня и слона. А еще через секунду я всех узнал. Слоном был Цуцык, королем Андрей, а конем Иришка-Искорка. То, что в этом странном мире оказались друзья, произвело на меня неизгладимое впечатление. В общем, я попросту и без затей отвесил челюсть.

Да, к такой команде у меня точно не было претензии. Странно… Их присутствие на тренажере не вызывало у меня ни малейшего удивления, но здесь, когда стало ясно, что все взаправду, что все не простой сон, а непонятный способ перемещения наших свойств качеств в пространство сферы взаимодействия, я не верил глазам. Особенно странно в таком качестве было видеть Андрея, которого я считал погибшим. Но радость встречи быстро перекрыла все другие эмоции, ведь я ни с кем из них не надеялся встретиться уже никогда. Может быть, другая планета как раз подходящее место для подобных невероятных встреч?

Они тоже меня увидели. Цуцык довольно сощурился, Искорка улыбнулась, ткнула пальцем в мою сторону, а затем коснулась кончика носа, что на нашем языке жестов означало «первая цель твоя, вторая моя». Андрей же подмигнул и показал свой любимый жест — поднятый вверх большой палец. Кажется, всем им сказали, кого они здесь увидят. Вот зараза Кирилл! Меня одного не поставил в известность.

Вновь загудел лифт, на этот раз угловой. Когда бетонная плита двери отползла в сторону, Кирилл не стал баловаться со светом, и прибывший просто шагнул на клетчатый пол, заняв позицию ладьи. Этого я не знал, но, судя по цене шахматной фигуры, он будет в нашей группе штурмовиком.

— Круто? — с усмешкой спросил Кирилл. — Как тебе представление?

— Детский сад, штаны на лямках, — сделал я резюме.

— Да прямо… — отмахнулся начальник. — Тебе, дорогой, чтобы сочинить такую постановочку, надо маленько потренироваться. — Он легко поднялся и пружинной походкой направился к клетке рядом с Андреем. — Ну вот, полный комплект, — сказал он, не оборачиваясь. — Ты, Саша, тоже свое место займи. Если уж устраивать парад, так по полной программе. Никого не напрягает, что я нагло захватил позицию ферзя? Это ведь честно. Саша, ну чего ты мечешься, как старая минетчица по Арбату? Твое место почетное — в первом ряду.

— То есть я — пешка?

— А что, плохо, да? Какая досада… Становись давай! А кем ты хотел быть? Королем, что ли? Королем у вас будет Андрюша — воевать ему не надо, а вот беречь вы все его будете и от шаха и от мата. Придется вам это делать. Ферзем ввиду сложившихся обстоятельств буду я. За слона лучше всех сойдет быстрый Витя, а Ирина, опасная и неожиданная, как конь, данную клетку и занимает. Ладья — фигура прямолинейная и мощная, так что угловая позиция — для штурмовика. Кстати, его зовут Максим. Все, кроме тебя, Саша, с ним знакомы.

— Да я уже понял.

— Ты что, обиделся?

— Делать мне нечего…

Я стал на клетку перед штурмовиком, чувствуя себя не очень уютно. Если серьезно, то за пешку можно было обидеться. Хотя бы приличия ради.

— Хорошо стоим, — оглядел нас Кирилл. — Ладно, у вас пять минут на телячьи нежности, а то мне уже неудобно. После приветствий и рукопожатий всем в лифт. Поручик Ржевский вас встретит и ознакомит с задачей. Его все видели, а кое-кто успел пару врагов завалить под его началом. Все.

Он махнул нам и скрылся в отворившейся нише. Громко загудел, опускаясь, лифт.

Ну что я мог сказать друзьям? То, что безумно рад их видеть? Что если уж в бой, то лучше с ними? Да они и без меня это знали. Не целоваться же! Хотя… Мы не сговариваясь сорвались с мест, сбились в кучу, и хлопали друг друга по плечам, и жали руки. Цуцык, Андрей и Искорка наперебой расспрашивали меня, потому что оказалось, что вся команда вместе уже больше месяца и друг о друге все они знают, а я, зараза такая, загремел в госпиталь и ни слова ни полслова не черканул, хотя уж кого-кого, а Цуцыка домашний адрес знал точно. Оказалось, что Цуцык уволился, когда я лежал в госпитале, Андрей после аварии выжил, но его похороны использовали в политических целях, чтобы подпалить зад обнаглевшим янки. Тогда гибель мента по вине их водителя здорово подпортила американцам позиции, а если бы сообщили, что Андрей жив, все могло сложиться иначе. Так что в тот тяжелый день он не один подвиг совершил, а два. По выздоровлении он вернулся в строй, работать инспектором дорожной милиции в Крыму. А Искорка — на тебе! — вышла замуж, причем за гражданского.

— И как ты? — спросил я у нее.

— Да всяко. Денег ни хрена нет. С этой ночной службы едва долги раздали. Если бы не мои сонные подвиги, о которых муж ничего не знает, уже бы по миру пошли. Заработаю — подумаю о том, чтобы ребенка родить.

— И как ты своему объясняешь, откуда деньги?

— Да ну, это разве проблема? Устроилась в газету рекламным агентом, говорю, что там получаю.

— А у меня все нормально… — пожал плечами Андрей. — Сам не знаю, на кой черт во все это ввязался. Привычка, наверное.

Цуцык рассказал о том, как его назначили старшим группы разминирования, отправили в Грозный, наводить порядок после войны. Месяца три проработал, был на хорошем счету, а потом возьми и напиши в штаб о том, что командир части втихую цветным металлом приторговывает. Командиру вынесли строгий выговор и наказали больше не воровать, а у Цуцыка начались черные дни. Месяц выдержал, потом сам уволился. Но на этом его злоключения не кончились. Командир его и на гражданке достал, нанял киллеров, те подкараулили Цуцыка в подъезде и всадили пулю в живот. Так он и раненый их обоих голыми руками угробил. Потом больница и гражданская жизнь.

— На нем еще одно дело висит, — закончил Витек свой рассказ. — Только я доказать не мог.

— Что за дело? — у меня похолодело в груди.

— Не доказал, значит, не доказал! — отрезал Цуцык. — И нечего языком молотить. Пора вниз ехать, а то поручик Ржевский снова начнет пошлить.

Мы спустились почти в подвал. Цуцык, уверенно ориентируясь в запутанной планировке Базы, вывел нас к отсеку, где в прошлом сне мы с Михаилом слушали инструктаж Хеберсона. Я поглядывал на ребят — видно было, что они давно перестали здесь чему-нибудь удивляться, освоились. От этого мне стало намного легче, поскольку сам я все еще находился в состоянии новобранца, попавшего в незнакомую часть, и мне катастрофически не хватало проверенной информации.

Ржевский ждал нас, сидя за столом перед картой. Он оказался тем самым толстячком-поляком в забавной фуражке, который нашел меня пьяным в лесу. Поручик о том случае вспомнил, конечно, но обсуждать не стал, лишь подтвердил версию Хеберсона о пресловутом другом тренажере. Но ни Хеберсон, ни Кирилл, ни поляк не знали о попавшей мне за шиворот гильзе, потому и врали, не моргнув глазом, насчет тренажера. И, конечно, я не собирался рассказывать им об ожоге. Придумать версию о новых свойствах мира им не составит труда, а вот меня в поисках истины могли ограничить. С другой стороны, теперь у меня был шанс перемолвиться с людьми, которым я доверял на все сто процентов, а они воевали здесь тогда, когда я еще в госпитале валялся. Это же надо, какая зараза Кирилл… Для тренажера мне приготовил не какие-то абстрактные, а именно их изображения, но ни словом не обмолвился, что ребята бывают здесь. У меня было предположение, почему он скрывал их присутствие. Скорее всего, он нас сводить не собирался, точнее, собирался лишь в крайнем случае. В экстренном. И вот сейчас задница у него горит с такой силой, что он рискнул сформировать из нас единую группу. Других предположений у меня не было.

Поручик Ржевский промокнул потный лоб платочком и, взяв карандаш в качестве указки, начал объяснять, что же от нас в этот раз требуется.

— Сквозь огонь батареи противника прорвался небольшой отряд бронетехники. Как в кино — четыре танкиста, только без собаки. Зато с экипажами. Найдя мертвую зону, которую мизеры не могли обстреливать по причине поломки двух орудий…

— Кто, извините? — насторожился я.

— Ты что, с дуба рухнул? — поднял брови Макс.

— Не наезжай! — шикнула на него Искорка. — Сань, ты что, не знаешь, с кем мы воюем?

— В смысле? Вы что, врага так называете?

— А как их еще можно назвать? — Андрей почесал плечо, словно у него под форменной курткой забегали муравьи.

— Давайте не сейчас, родненькие мои? — пробурчал поручик. — На марше побалагурите. В общем, пользуясь мертвой зоной, танки сгруппировались и канули в лес. Поскольку экипажи ваши, русские, то «углы» с воздуха броню не возьмут, а тяжелую технику, способную бить по гусеницам, мизеры подогнать не могут. Трясина там почти непроходимая, по уши можно увязнуть, к тому же танкисты постоянно меняют дислокацию. Но это пока горючее не кончится. А кончится, так их возьмут тепленькими. Кроме того, как вы понимаете, в здешних условиях могут возникнуть и другие трудности.

Я не понял, но спрашивать ничего не стал — действительно, будет время все выяснить.

— Ситуация создалась крайне неустойчивая, — продолжил Ржевский. — С одной стороны, наши прорвались, с другой — сами они к Мосту подойти не могут, поскольку там не такое болото, дорога накатана, и танкистов сразу сомнут тяжелой артиллерией. Отряд мотопехоты послать тоже не получится — по ним начнут бить две выдвинутые батареи мизеров, а выучка у них не та.

— Вы предлагаете нам к Мосту выйти? — усмехнулся Цуцык.

— А что, слабо? — сощурился пан Ржевский.

— Ну, на «слабо» нас не взять, — Витек чуть подался вперед. — А вот конкретный план операции я бы послушал. А то выйдем мы к Мосту, и что? Лобзиком его пилить? Вы-то сами тот Мост видели?

— На фотографических снимках, — поляк снова промокнул лоб платком.

— А я в бинокль, — холодно сообщил Цуцык. — Это вам не дульки воробьям крутить и не голую задницу в форточку высовывать. Мне интересно, что начальство думает по этому поводу.

— План состоит в том, — охотно пояснил Ржевский, — что вы подойдете к Мосту вместе с танками. Они с полчаса продержатся под огнем, даже если гусеницы с них слетят, и дадут вам возможность качественно заминировать наш конец Моста. Если же вы, миленькие мои, хоть чуть-чуть его подорвете, то остатки мизеров на нашей стороне мы перещелкаем, как орешки.

— Ни хрена себе… — присвистнул Андрей. — Нет, пожалуй, это уже чересчур.

— Да, это без шансов… — поддержала товарища Искорка. — Кто-нибудь к Мосту вообще вплотную подходил?

— Судя по документам, его один раз даже взрывали, — вздохнул поляк. — Это потом мизеры так укрепились… От этого задания, как обычно, любой из вас может отказаться. Но тогда контракт разрывается без возможности восстановления. С другой стороны, в случае успеха операции вознаграждение будет весомым — по десять тысяч долларов.

— Если выживем, — негромко произнес Макс. Но было так тихо, что все услышали.

— А винтовку мне опять кривую дадут? — спросил я.

— Очень хорошо, что вы вспомнили! Экипировка будет самая лучшая. Мы не только здесь постарались, но и там кое-кого смогли задействовать. В общем, все, что каждый из вас просил, но у нас не было, теперь будет. В том числе и КСК «Рысь» для Фролова.

Это известие меня как следует проняло. Нет, если бы ребята не захотели ввязываться в авантюру, я бы не стал шкурничать. Но первым отказаться я уже не мог. Во-первых, я этого Моста не видел, а потому и бояться не мог. Разумом-то понимал, что на Цуцыка трудно произвести столь сильное впечатление, но на уровне инстинктов мне было фиолетово. А во-вторых, когда мне еще доведется пострелять из «Рыси»? В реальности, скорее всего, никогда, тут уж и думать нечего. Это знаете, как если бы космонавту, которому по всем раскладам сидеть на Земле, вдруг предложили полететь в космос.

Цуцык с Искоркой переглянулись, Андрей барабанил пальцами по столу. Максим сидел тихо, знал, что к его мнению в команде пока никто не собирался прислушиваться.

— Так… — Цуцык почесал макушку. — Хочу выслушать мнение каждого, кто согласен идти?

— Деньги нужны, — первой произнесла Ирина. — Как достало концы с концами сводить! Десять штук… Я бы все проблемы решила.

— Саша? — Витек повернулся ко мне.

— Если честно, то хочется помочь Искорке, — я нашел-таки оправдание собственным побуждениям, — У нее мотив — ребенка человек родить собирается. И что за жизнь малышу, если даже на велосипед не наскрести?

— Андрей?

— А что Андрей? Вы что, без корректировщика будете воевать?

— Я пока ничего не решил, — пробурчал Цуцык. — Мне интересно твое личное мнение.

— Демократ… — Андрей убрал руки со стола. — Можно я промолчу?

— Но ты пойдешь или нет? Ирина заработать хочет, а у тебя какой стимул?

— Похоже, не на пользу вам гражданская жизнь… — вздохнул корректировщик. — Что, кроме денег вообще ценностей не осталось? Заколебали этими пересчетами…

— Э, ребята! — возмущенно помотала головой Искорка. — Вы это бросьте. Вам яйца на мозги давят? В рыцарей поиграть захотелось? Я разве похожа на бледную средневековую телуху, которая поссать без придворных не может?

— Расслабься, — отмахнулся Цуцык. — Раньше я у тебя подобных комплексов не замечал.

— Это не комплексы. Просто мне не нужна свита. Не хотите идти к Мосту, я пойду с Максом, а, Макс?

— Легко, меня гражданская жизнь тоже в такую финансовую жопу загнала, что дальше некуда.

— Итак? — Витек окинул нас взглядом.

— Я иду, — твердо произнесла Искорка.

— Я тоже, — Андрей поднялся со стула.

Я молча кивнул.

— Хорошо, — подвел итог Цуцык. — Мне тоже надо кое-какие проблемы уладить. Все, пан Ржевский, можете заниматься нашей экипировкой.

Небо протекало на землю тонкими водяными шнурами, они дробились на капли уже внизу, оставляя в воздухе тяжелую морось. Стекая с деревьев, дождинки тихо шуршали в листве, а капли покрупнее, не встретив на пути никаких препятствий, сочно лупили в жирную грязь. Мы цепочкой, словно индейцы из книг Фенимора Купера, пробирались вдоль дороги, стараясь выбирать места, заросшие низкой густой травой. Так идти было легче, поскольку среди корней размокшая глина не так сильно прилипала к подошвам ботинок. Мне двигаться было чуть труднее, чем остальным, — учитывая отсутствие тренировок после ранения, шестнадцатикилограммовая винтовка, закинутая на плечо, оказалась серьезной ношей. Раньше таскал и хоть бы что, но организм уже не тот, это надо признать. Так что меня поставили замыкать отряд, и время от времени Искорка оглядывалась, проверяя, держу ли я заданный темп.

БТР нам не дали. Не потому, что хотели погонять пешком, а чтобы враг не засек броню и не сосредоточил на группе всю плотность огня. Но Цуцык уверял, что километрах в пятнадцати от края ливневой стены, в глубине леса, застрял брошенный БТР — застрял давно, во время ошеломительного прорыва мизеров. И поломка была пустячной, не поломка даже, а так, помеха в движении, но в спешке отступления не было времени запускать мотор застрявшей в болотце бронемашины. Ребята ушли с колонной, а техника осталась. Цуцык говорил, что найдет БТР без труда. Тогда, попотев немного, можно будет обзавестись транспортным средством, да еще неплохо вооруженным к тому же.

Из названных пятнадцати километров, судя по карте, мы миновали уже добрых восемь. За ориентирование отвечал Андрей, а его способностям обращаться с картой и компасом лично я доверял раз в десять больше, чем американским системам спутниковой навигации. К тому же их хваленый GPS, как выяснилось, в мире вечного ливня не функционировал ввиду отсутствия спутников, а вот компас работал вполне себе ничего.

Карта была не та, которую предоставил пан Ржевский, — это было видно с первого взгляда. Поляк выдал новые глянцевые листы, а в прозрачном планшете Андрея я с удивлением заметил потертые, истрепанные по углам бумаги, сильно подправленные вручную тушью, шариковой ручкой и жирным фломастером.

— Что это? — спросил я корректировщика.

— Карта, — ответил он. — Мы ее в течение трех месяцев доводили. Стандартные планы — дерьмо, там хорошо, если воронки отмечены. А здесь у нас много чего.

— Например?

— Например, «пузыри». Сань, я понимаю, что ты здесь недавно и тебе все интересно, но давай не сейчас? Дойдем до БТРа, там поговорим в сухом и спокойном месте. Я лично тебе все объясню и отвечу на все вопросы.

Возражать было глупо, и я отвял. Сверившись с картой, мы вновь тронулись в путь, а дождь между тем усиливался, делая освещение все более мрачным. Видимость резко снизилась, духота сменилась зябкой прохладой, но легче не стало, Цуцык, шагавший в авангарде, виделся мне серым размытым силуэтом.

В лесу начали вскрикивать птицы, их голоса то и дело доносились сквозь шум дождя — незнакомые, резкие и, прямо скажем, жутковатые. Ни одной птицы видеть мне пока не довелось, но слышать приходилось довольно часто, они всегда начинали орать, когда дождь усиливался. Другое дело, что не во всех снах они были.

— Ты птиц тут когда-нибудь видела? — спросил я у бредущей впереди Искорки.

— Да, — не оборачиваясь, ответила она.

Мне сразу расхотелось выяснять подробности внешнего вида пернатых — тон ее ответа отвергал любые мысли о том, что в здешних птицах могло оказаться хоть что-нибудь привлекательное. Кроме того, судя по голосам, вряд ли их в полной мере можно считать пернатыми. Я некоторое время молчал, но любопытство и нежелание плестись молча побудили меня к другому вопросу.

— Не знаешь, почему они не во всех снах?

— Знаю. Чем дальше от Базы, тем больше всяческой живности. Ну, до определенного предела, конечно.

— Людей боятся?

— Это вряд ли…

Мне снова не понравился ее тон. Искорка вообще была мастерицей передавать эмоции без явного посредства слов, но сейчас от ее интонации кровь на мгновение застыла в жилах. Я перевел дух и осторожно поинтересовался:

— А что тогда?

— Хрен его знает. В этой гребаной сфере взаимодействия расстояние имеет не только численный, но и какой-то другой смысл. Более упругий, что ли… Трудно так объяснить, потом поймешь. Возле самой базы Реальность сна плотнее, что ли… Все там более предсказуемое. Что-то может произойти, что-то нет. Почти как в жизни. Те же примерно законы. Только время ускоряется при удалении от поверхности земли. Это факт. Странный, но проверенный. А чем дальше от Базы, тем менее вероятные вещи становятся возможны.

— Например?

Вместо ответа Искорка окликнула идущего перед ней Андрея:

— Сколько мы протелепали?

— Десять километров с копейками от кромки ливня, — ответил корректировщик.

В прошлом сне мы с Михаилом забрались только на три километра. Как далеко нас выкидывали на тренажере, я понятия не имел, да там, вероятно, все было иллюзией, вроде призраков — изображений моих друзей. Так что на самом деле я отходил от кромки ливня не дальше чем на три километра. Сегодня мы выдвинулись куда серьезнее, и я это ощущал без Искоркиных комментариев. Спинным мозгом чувствовал, как сексуальный маньяк блондинку.

— Десять километров — прилично, — произнесла напарница. — Так что скоро птиц будет видно, ладно, переживем, забирались и дальше.

— Как далеко? — не преминул узнать я.

— Мы с Цуцыком раз дали марш на полсотни. Мост в бинокль было видно. Там и десять минут пробыть долго, а мы выполняли рейд сверхдальней разведки, и пришлось торчать там, пока не сосчитали поштучно «бродилы» мизеров. Думаешь, какими фотками пугал нас пан Ржевский? Мы их и сделали, те фотографии.

Я уже понял, что путешествие к Мосту не будет приятным, но то, как Искорка об этом рассказывала, вселяло в меня чувство иррациональной жути. Вспомнилось то самое кладбище, где мы устроили засаду с Андреем. Нда… Только войны с бродячими мертвецами мне не хватало, и в обычном-то кошмаре с ними встретиться — приятного мало, а в столь реалистичном сне подобное столкновение может вообще оказаться за гранью моей личной храбрости. Однако Искорка доходила почти до Моста, и вернулась, и не поседела, значит, ничего такого уж прямо сверх всяких возможностей там быть не должно.

Километра через полтора мы наткнулись на ручей. Для меня это тоже было внове, поскольку болотца и возникшие в старых воронках озерца здесь попадались довольно часто, а вот ручей преградил мне путь впервые.

— Метка двенадцать, — сообщил Андрей, сверившись с картой. — Пять градусов к востоку от курса, есть «пузырь». Пойдем к нему или будем топать до БТРа?

— Чем ближе «пузырь» к Базе, тем разумнее его посетить, — ухмыльнулась Искорка.

— Другие мнения есть? — оглядел нас Цуцык.

— Я бы покурил, — пожал плечами Макс.

— Саша? — Витек посмотрел на меня.

— А что такое «пузырь»? — спросил я.

— Понятно, — он поправил лямки тяжелого рюкзака и пропустил Андрея вперед. — Веди, навигатор.

Ручей тек поперек дороги, в глубокой рытвине, как сточная вода в некоторых особо запущенных деревнях. Только в отличие от сточной воды ручеек выглядел вполне мило, был прозрачным и резвым. Андрей повел нас вдоль него, прямиком в лес, и шум дождя быстро стих, точнее, переместился высоко вверх, туда, где капли налетали на первые листья, дробились, теряли скорость, стекали вниз. До наших ушей шелест ливня долетал сквозь густые кроны, угаснув практически до нуля, да и потоки воды здесь не настолько докучали, поскольку собирались большей частью на ветвях, стекали по стволам и образовывали у корней локальные грязевые ванны. С листьев за шиворот тоже капало, но не так сильно, как на дороге. Правда, нельзя сказать, что идти стало легче, — кроме глины теперь к подошвам прилипали опавшие листья: как свежие зеленые, так и полусгнившие паутинчатые скелетики. В конце концов ботинки стали похожи на колодки, в каких водили заключенных по средневековой Европе. Только заключенные при этом не таскали на плече КСК «Рысь» полудюймового калибра. Хотя, скорее всего, они бы со мной поменялись. Им бы пригодилась моя железочка, в Средние-то века.

Едва мы забрели в лес, сделалось намного темнее. И без того тучи в этот раз были густыми, как никогда, а тут еще за листвой неба не видно. Ни полян, ни опушек, ни просек. Джунгли, черт бы их побрал в самом деле. Только лиан не хватает.

Метров через триста от дороги ручей преградило рухнувшее дерево. Ветви уже отгнили, но ствол ничего сохранился, так что мы без труда и урона для одежды преодолели водную преграду по этому природному мостику. Противоположный берег оказался не таким глинистым, там в почве преобладал мокрый песок, совершенно нелипкий, так что мы с облегчением отмыли подошвы. Сделалось так легко, что казалось, можно сдавать нормативы по бегу.

— Сколько еще? — спросил Цуцык корректировщика.

— Да метров сто, не больше.

— Макс! Давай вперед. Только аккуратнее там.

— Да что я, первый раз «пузыри» проверяю? — обиделся штурмовик.

— Знаешь, те, кто налетают, все не по первому разу, — спокойно ответил Витек. — Давай.

Макс поправил лямки рюкзака, пригнулся и неспешной рысью ушел вперед, затерявшись среди древесных стволов. Последнее, что о нем напомнило, — это звучный щелчок предохранителя автомата. Мы не спеша двинулись следом, сохраняя прежний порядок движения. Усталость в ногах быстро рассасывалась, а мрачный пейзаж вызвал приток адреналина в кровь, так что я был на взводе, как перед близким боем. Подобным непроизвольным реакциям организма я всегда старался потакать и никогда не отмахивался ни от добрых, ни от дурных предчувствий. В таком лесу добрым предчувствиям места нет, а вот дурные практически никогда не обманывают. Я заметил, что не один напрягся, — Искорка побледнела, это у нее так проявлялась готовность к скорой драке, а у Цуцыка, напротив, порозовели скулы. Лицо Андрея я видеть не мог, он вел отряд к намеченной цели.

И вдруг по ушам резанул такой жуткий звук, что сердце в груди болезненно замерло, сжалось, похолодело, и я не на шутку испугался, что оно так и застынет, не сможет пойти в разгон. Звук вырвался из глотки живого существа, в этом не было никаких сомнений — клокочущий высокий рев на грани визга, вызывающий ассоциации со всеми просмотренными за жизнь фильмами ужасов и сказками о чудовищах. Человек с менее крепкими нервами, мне кажется, от одного этого воя умер бы от инфаркта.

Мое сердце простояло почти секунду, затем разогналось так сильно, что у меня потемнело в глазах.

— В стороны! — заорал Цуцык, плюхаясь на землю. — Саня, под дерево!

Он еще упасть не успел, когда снял автомат с предохранителя, но стрелять не стал — впереди, неизвестно где, был Макс, так что надо было дождаться его первых выстрелов, чтобы знать, куда нельзя направлять пули. Мы с Искоркой и Андреем бросились под ближайшие деревья, хотя я представить не мог, от какой опасности они должны защитить.

И тут отозвался штурмовой автомат Макса. Я не только грохот услышал, но и увидел сполох вылетающих из ствола раскаленных газов.

— Огонь! — приказал Цуцык, первым выжимая спуск.

Рявкающая очередь из его «АКМ» веером прошла по лесу, выкашивая траву и сбивая листья с низких ветвей. Взвизгнули отбитые от камней рикошеты. Мне же, чтобы достать пистолет, пришлось скинуть винтовку с плеча и оставить ее на земле — с такой тяжестью не попрыгаешь, а толк с однозарядки в данной ситуации нулевой. Тут же Макс опять дал три короткие очереди, а там и я успел выхватить из кобуры «АПС». Двадцать патронов в магазине — не много, так что на автоматический огонь я пистолет переводить не стал, а начал просто палить одиночными туда, где не было Макса и куда не попали Витины пули. Оставшийся сектор взяла на себя Искорка, четко, как механизм, отправляя в лес пули из СВД. Ее гильзы одна за другой вылетали из окошка выбрасывателя, оставляя сизые дымовые шлейфы. Тут же к нам присоединился Андрей — ему потребовалось время, чтобы дослать патрон в ствол пистолета, поскольку он из принципа всегда соблюдал инструкцию по обращению с оружием.

Прошло, наверное, секунд семь с того момента, как раздался вой. Автомат Макса разразился длинной очередью, и в тот же миг я разглядел среди древесных стволов огромную, невероятно быструю тень. Чем это могло быть, я задуматься не успел, просто приподнял ствол пистолета и выпустил три пули куда прицельнее предыдущих. Тут же снова раздался рев, от которого волосы встали дыбом по всему телу, а Искорка приподнялась на одно колено и пятью выстрелами опустошила магазин винтовки. Трижды хлопнул пистолет Андрея, на этот раз он тоже стрелял прицельно.

— Ложись! — выкрикнул Цуцык, прижимаясь к дереву.

Ирина с Андреем немедленно повторили его маневр. Мне следовало придерживаться общей тактики, пока я не очень освоился в этих местах и не понимал, кто является нашим противником. Патроны в пистолете еще оставались, так что, прижавшись к стволу дерева между корнями, я снова поймал на мушку приближающуюся тень и пальнул в нее пару раз.

Кем бы ни был враг, но девятимиллиметровая пуля из «стечкина» — не шутка. А чудище их только от меня штуки четыре поймало с гарантией, так что ему все же пришлось отклониться чуть в сторону. Через миг оно приблизилось настолько, что вместо неясной тени теперь можно было разглядеть четкие очертания.

Рисую я плохо, но и мне легче было бы изобразить эту тварь на бумаге, чем описать словами, настолько она оказалась не похожей ни на одного из зверей. Можно сказать, что чудище было двуногим, двуруким, но это не мешало ему одновременно походить на человека, жабу и дикобраза. Однако такое описание не дает ничего — чтобы получить полное впечатление, стоит воочию увидеть двухметровую скользкую тушу с длинными иглами на голове вместо волос. Коленки назад, глазища пылают фосфоресцирующим красным огнем, а длинные пальцы на руках снабжены не менее длинными, сверкающими когтями. И вот этими когтями тварь машет с такой скоростью, что изображение в глазах расплывается.

С перепугу я в нее снова пальнул, скорее рефлекторно, чем по велению разума. Чудище взвыло и бросилось в мою сторону, продолжая рассекать воздух когтями. Пару раз под эти секущие плоскости попали падающие листья, моментально превратившись в закружившуюся труху. Ну, думаю, отвоевался. Интересно, чем же меня надо будет наяву после пробуждения обработать, чтобы привести в надлежащий вид? Разве что зерноуборочным комбайном на реактивной тяге.

Когда же зверюга приблизилась, до меня дошло, почему Цуцык так настаивал на том, чтобы мы держались возле деревьев. Пунктик у твари был по этому поводу, иначе не скажешь. На мой взгляд, ей ничего не мешало сделать еще пару шагов и нашинковать меня, как капусту, но какая-то внутренняя причина, некий странный инстинкт не позволял ей преодолеть оставшееся расстояние. Чудище снова взвыло, но Искорка успела перезарядить винтовку и десятью пулями, пущенными одна в одну, снесла зверюге полголовы, туша пошатнулась и, продолжая дергаться, рухнула у моих ног.

— В сторону! — крикнул Цуцык.

Вовремя, кстати. Едва я отпрыгнул, когти конвульсирующей конечности свистнули по воздуху и ударили в древесный ствол, обломившись у самого основания. Слабенькими они оказались против древесины видимо, были приспособлены только для расчленения плоти. Вот отчего инстинкт запрещал тварюке приближаться к деревьям!

— Обошлось, — улыбнулась Искорка, опуская винтовку.

— Макс, у тебя все в порядке? — крикнул Цуцык.

— Да лишь бы у вас было все хорошо, — донеслось из-за кустов. — А «пузырик» здесь просто замечательный!

— Обжитые всегда хороши, — заметил Андрей, пряча пистолет в кобуру.

Я же с опаской продолжал рассматривать бородавчатую тушу поверженного чудовища, покрытую густой жабьей слизью.

— Кто это?

— Когтерез, — ответила Ирина. — Мог бы и сам догадаться.

— Хрен здесь догадаешься, — не согласился с ней Цуцык. — У каждой твари по десять названий, не считая языковых отличий. — Он обернулся и крикнул: — Макс, у вас как этих зверей называли?

— Секачами, — не показываясь из-за кустов, ответил штурмовик.

— Вот так, — Витек перешагнул через лапу с обломанными когтями. — В каждой группе технику и зверей называют по-разному, но стараются от прижившихся наименований не отходить, иначе в бою тяжело цели указывать. Пойдемте.

Бросив последний взгляд на жуткую зверюгу, я поспешил занять место в цепочке. Правда, выстраиваться не было необходимости — цель нашего отклонения от маршрута оказалась в трех десятках шагов за деревьями. Там нас ждал Макс.

— «Пузырь» — супер! — произнес он.

— Уже заглядывал? — поинтересовался Цуцык.

— Одним глазком.

— Тогда полезли.

Витек присел на корточки, и я заметил у его ног черную дыру в земле, в которую он через секунду соскользнул без всякой опаски. Туда же протиснулись Андрей, Ирина и Макс. Мне ничего не оставалось, как последовать за ними.

Под землей оказался пологий лаз, ведущий в нечто похожее на земляную пещеру метров, наверное, двадцати в диаметре. На полу лежал толстый слой бурой пыли и было на удивление светло — из стен и потолка торчали проросшие внутрь ярко фосфоресцирующие корни. Но главная радость этого убежища, понятное дело, состояла в сухости. Ливень остался снаружи, он не лил на голову, не затекал за шиворот, и, хотя к мокрой форме прилипла бурая пыль, сделав нас похожими на выползших из болота упырей, это не могло затмить счастья от отсутствия падающих с неба потоков.

Интересно, как такая пещера могла образоваться? Ни водой, ни ветром так аккуратно вынести грунт не могло. Я потрогал стену и с удивлением обнаружил, что земля плотная, почти как бетон, утрамбованная до последней возможности. Словно кто-то закопал тротиловую шашку метров на десять и подорвал ее там,

Андрей достал из рюкзака сигареты, упакованные в герметичную жестяную коробку, в которой раньше, как мне кажется, держали табак.

— Угощайтесь.

Я взял сигарету, помял, обнюхал, наслаждаясь сухостью, временной безопасностью и возможностью отдохнуть хоть немного. Было мне на удивление хорошо, как в детстве, когда, бывало, устроишь себе домик из одеяла и млеешь от восторга придуманной защищенности и придуманного уюта, представляя себя то индейцем в вигваме, то геологом в палатке, а то и космонавтом внутри орбитальной станции.

В темноте вспыхнул огонь бензиновой зажигалки, заставив сощуриться, — это Андрей чиркнул колесиком «Zippo». Мы прикурили, под куполом «пузыря» Растекся ароматный табачный дым.

— Ты что, курить бросила? — спросил я Искорку.

— Давно. Бестолковое развлечение.

Мне так сейчас не казалось. Вообще не курить на войне абсурдно, так же глупо, как, скажем, в день задуманного самоубийства бегать трусцой от инфаркта. Нормально ли бояться сердечно-сосудистых или онкологических заболеваний, когда пули над головой свистят? Попадет такая в башку, и об атеросклерозе, к примеру, можно будет забыть, как, впрочем, и обо всем остальном. Или осколок в сердце… Да ну, думать об этом…

Я затянулся, прислушиваясь к потрескиванию уголька.

— Сань, — окликнул меня Цуцык. — Готов поговорить?

— Самое время, — откликнулся я. — А то вы тут как рыбы в воде, а я как слепой котенок.

— Не надо о воде, — пробурчал Макс, пытаясь отжать влагу из штанин.

Ирина фыркнула.

— Тогда начнем с главного, — кивнул Витек. — То, что здесь все взаправду, тебе объяснять не надо?

— Имел возможность удостовериться.

— Это облегчает задачу. Вопрос второй — ты знаешь, за что мы воюем?

— За деньги?

— Это кто как, — Цуцык невесело улыбнулся. — Мне, например, обещания денег до лампочки, я, в отличие от Искорки, рожать не собираюсь. Андрей за рублем тоже не гонится, у нас другой интерес. Хорошо это или плохо? Хрен его знает. Но мы все стали немного другими.

— Да я заметил.

— Серьезно? — отозвался Андрей.

— Ты как раз меньше всех изменился, — я отмахнулся. — А Искорка вон курить бросила. У Цуцыка прорезались командирские способности.

— Скорее не способности, а наклонности, — поддел Макс.

Он отрезал торчащий из земли светящийся корень и принялся строгать его ножом.

— Да хватит вам балагурить! — осадил нас Витек, — Хотите потерять Саню в первом же бою?

Это подействовало, это моментально заставило всех нас заткнуться и слушать. Правду говорят, что командира невозможно назначить. Либо ты командир, либо просто учился на командира, либо учился на командира, но, несмотря на это, стал им. У Цуцыка, по всему видать, были не только наклонности, но и способности.

— Чтобы опять не превращать все в базар, начну с главного, а потом пойдем по порядку, — он оглядел нас, желая удостовериться, что веселье закончилось. — Саша, ты аллергией не страдаешь?

— Чем? — я невольно выпучил глаза. — Цуц, ты меня что, первый день знаешь?

— Люди меняются. Ты грибами хоть раз в жизни травился?

— Да я их не ем!

— На этот раз придется.

— С какой стати?

— Не бузи. Ты один живешь?

— Да. Слушай, объясни нормально! Я не ребенок и не салага.

Макс криво ухмыльнулся, и мне всерьез захотелось врезать ему по морде. Глупо, конечно. Если говорить всерьез, так я и был здесь салагой. Обидно, но факт.

— Ты не кипятись, — Цуцык затянулся сигаретой, сделавшись странно похожим на Кирилла. — Я ведь не для собственной радости спрашиваю. До тебя просто никак не доходит, что почти весь твой боевой опыт здесь мало что значит. Вот проснешься сейчас, и что будет? Думал об этом?

— Нет, — признался я, чуя недоброе.

— Вот именно, а здесь необходимо думать о том, о чем раньше не приходилось. Ты вот когда в сон попадаешь, оказываешься на Базе. Так? Но ведь у нас совместный рейд, и держаться следует всем вместе. Каждый же просыпается в разное время — кого родственники разбудят, кого будильник, кого телефон Даже если сразу после пробуждения заснешь, все равно окажешься на Базе и пройденное в прошлом сне расстояние будет потеряно. А кого не разбудят, тот останется один в лесу, черт-те в какой дали от Базы.

— Не очень веселая картинка.

— Ты даже представить себе не можешь, насколько она грустная. Поэтому все группы, часто работающие вместе, стремятся приобрести средство, позволяющее попасть куда надо, а не на Базу.

— Приобрести? — удивился я.

— А ты как думал? Тут вообще нет ничего бесплатного. Когда наниматель впервые назначает тебе зарплату, он называет сумму с заранее вычтенными расходами на мундир и снаряжение.

— Э, погоди! С какой стати? Я что, не знаю, откуда здесь снаряжение? Это же все земной мусор, пропавшее в бою добро! С какой радости за него удерживают?

— Чтобы сортировать этот мусор, чтобы обеспечить его складирование и выдачу, требуется работа не одного десятка людей. Они ведь тоже должны что-то получать. Поэтому за необходимое снаряжение, обмундирование и оружие из твоего жалованья вычитают без уведомления. Если же понадобится что-то особенное, для твоего личного удобства, тогда назовут цену, а ты уж подумаешь, надо оно тебе или нет. Средство-маячок стоит более чем приличных денег, поскольку оно не само появляется, его изготавливают.

— Прямо здесь? — это стало для меня сюрпризом.

— Скорее всего. По крайней мере сырье для него точно местное.

— Так речь идет о каком-то препарате?

— Да, Саша, да. О препарате на основе здешнего гриба.

— Наркотик? — догадался я.

— В каком-то смысле. Слушай, хватит из себя целку строить! Ты что, анашу не курил вместе со всеми, промедол не колол?

— Иди ты! — огрызнулся я. — То было там, а это…

— Где? Ты снова там, Саша, просто до тебя еще не дошло. Ты еще хуже, чем там, ты в заднице, глубину которой с разбегу не оценишь. И попал ты сюда по собственной воле, как все попадают. Ты наемник, и тебе, чтобы выжить, придется пробовать не только грибную дурь, но и другие, менее экзотические стимуляторы.

— Цуц, не дави на него! — сжалилась Искорка. — Ему и без того хреново, черт… Дайте сигарету.

Андрей потянулся к жестяной коробочке, но Витек остановил его руку.

— Э! Хорош фигней страдать! Ты же сказала, что бросила. Сань, ладно, извини. Просто тут характер портится быстрее, чем где бы то ни было, мы все вдыхаем это дерьмо, потому что от того, вдохнем мы его или нет, зависит не столько наша собственная жизнь, сколько жизнь тех, кто идет с нами.

— Вы скидываетесь на него? — прямо спросил я.

— Да как тут скинешься? — пробурчал Макс. — Каждый берет себе несколько доз в батальерке, а потом наниматель из жалованья вычитает. Когда надо, нюхаем.

— В этот раз надо, — поддержал их Андрей.

Ему я поверил. Все же ближе, чем он, напарника у меня не было, не в том смысле, конечно, в котором сейчас принято думать.

— Ну и где мне теперь эту грибную дурь взять? — насупился я. — Трудно было сказать раньше, когда снаряжались и была возможность взять у Ржевского?

— Тебя бы цена удивила, — ответил Андрей. — А нам было бы трудно тебе объяснить необходимость того, с чем ты ни разу не сталкивался.

Он был прав. Я и здесь-то побрыкался, а на Базе, вдали от когтерезов и безумных выкриков птиц, они бы вообще вряд ли меня вразумили.

— Сейчас я отдам тебе одну из своих доз, — Цуцык полез в рюкзак. — Вернешь, когда купишь. Я-то все равно эту дурь впрямую не покупаю, потому что денег впрямую не получаю.

— Как это не получаешь? — удивился я.

— Да так. Служу за безналичный расчет. Тут многие пользуются накоплением денег, боясь растратить впустую. На жизнь мне и так хватает, а тут на счет капает, а что надо, вычитается автоматически. Тут своя бухгалтерия. Андрей вон тоже на кредитах.

— А мне никто такого не предлагал, — пожал я плечами. — Да я бы и не согласился. Еле концы с концами сводил.

— А таким, как ты, и не предлагают, — сказала Ирина. — Мне тоже не предлагали. И Максу, кажется.

— Ага, — кивнул Макс, продолжая орудовать ножиком.

— Ладно, давай свою гадость, — обратился я к Цуцыку.

Он вынул пластиковую коробку, похожую на старинные индивидуальные аптечки, только красного, а не оранжевого цвета, достал оттуда два пакетика из вощеной бумаги, в каких давным-давно детсадовские медсестры выдавали мне аскорбиновую кислоту. Один пакетик он протянул мне, другой раскрыл и поднес к носу.

— Вдыхай резко, обеими ноздрями. Распечатав бумагу, я скривился от резкой отвратительной вони, похожей на запах толуола.

— Не дрейфь, — подмигнул мне Витек и втянул гадость обеими ноздрями. Тут же закряхтел и разразился тяжелым кашлем.

У меня пальцы дрожали, но я собрался с силами и нюхнул изо всех сил. Зловонный, раздражающий, едкий вихрь ворвался в гортань и легкие, заставив внутренности судорожно сжаться. Но это было не самое яркое впечатление. Едва я кашлянул пару раз, как частички порошка проникли еще глубже, волна тяжелого жара родилась где-то под диафрагмой, распухла и через миг рванула термоядерными мегатоннами внутри меня, превращая в плазму не только тело, но и сознание. Я разлетелся на миллион мельчайших светящихся кубиков, оставаясь в то же время чем-то целым, наподобие бесконечной Вселенной. Наподобие разлинованного нормалями ненормально искривленного пространства-времени, о котором бредил Эйнштейн, наверное, утомившись играть на скрипке. Меня разнесло до краев мироздания, до границ, где квазары мчатся полыхающими осколками скорлупы Мирового Яйца, меня растянуло до боли, до треска, до невозможности существования, но упругость все же взяла свое, и меня схлопнуло обратно, да так рвануло, что хрустнули разом все кости. И сразу все кончилось — я стоял там же, где находился до взрыва, внутри «пузыря», рядом с тяжело дышащими друзьями. В голове, правда, шумело, но что это в сравнении с криками умирающих звезд и воем силовых линий Пространства?

Находясь под воздействием наркотика, я как-то вдруг сразу, четко и ясно понял, почему государства запрещают наркотики. Конечно, не о здоровье нации они пекутся. Если бы о здоровье, так не гнали бы водку цистернами и не рекламировали бы сигаретную отраву на каждом углу, не устраивали бы войн, в которых народ мрет вагонами, составами, площадями, небоскребами и мегаполисами. Не в здоровье тут дело. Просто, нюхнув такой дряни, сразу понимаешь весь зыбкий смысл мироздания, понимаешь, что все так, как оно есть, и никакой властитель ничего не изменит — пуп надорвет. Что он, квазары, мать его, остановит? Пространство-время распрямит? Да хер там! А все остальное не стоит внимания. Что он может мне сделать, этот властитель? В тюрьму посадить? Ох как страшно! Расстрелять? Да не смешите мои коленки! Квазары-то от этого не остановятся! Так зачем ходить на завод, горбатиться на дядю, который, сука такая, сам-то все про квазары знает, потому что вся его жизнь только из того и состоит, чтобы обирать тех, кто о квазарах не имеет понятия. В общем, наркомана, в отличие от пьяницы, условностями к станку не приковать, посулами не соблазнить. Он живет в отдельной реальности, в другой плоскости, и припахать его на халяву так же просто, как трахнуть самого себя в задницу.

— Сань, ты как? — Андрей тронул меня за плечо.

— Собираюсь в кучу, — честно ответил я.

— Насколько успешно? — это уже Искорка, кажется.

Хотя почему кажется? Другой женщины у нас в отряде вроде бы нет. Хотя почему вроде бы? Странно как-то внутри прозвучало слово «женщина». Мне показалось, что если бы я не знал русского языка, если бы я был догоном, к примеру, или зимбабвийцем, то слово «женщина» и слово «яичница» звучали бы для меня примерно одинаково. На миг мне показалось, что в этом созвучии есть какой-то сверхглубокий смысл, связанный то ли с рождением Вселенной, то ли с тем, что яйца несут куры, а не петухи. Однако и про кур, и про яйца, и про Вселенную было как бы одно и то же, все это было связанно со шкворчанием перегретой материи Великого Взрыва, разлетающейся, как масло со сковороды.

— Саня! — окликнул меня Цуцык.

Из-за них я потерял мысль, все еще не в силах побороть наркотическое одурение.

— Черт! — ругнулся я вслух. — Я почти понял, что движет звездами, а вы меня дергаете!

— Расслабься, — серьезно сказал Андрей. — Это каждый раз так. Чуть-чуть до открытия не хватает. Самую малость.

— Может, кому-то хватило? — я открыл глаза.

— Наверняка, — Искорка потерла лицо ладонями. — Кто-то ведь придумал, как попасть в сферу взаимодействия.

Это невероятно меня успокоило. Понятно стало, что и у меня есть шанс.

— Ты женщина, — сказал я ей.

— Ты удивишься, но есть нечто не менее важное.

— Что?

— Ты мужчина.

Похоже, ее тоже глючило не меньше моего.

Слово «мужчина» было еще больше похоже на слово «яичница», и я обрадовался, что Искорка помогла мне собрать вместе две противоположности — через то, что яйца, похоже, есть у всех, в более или менее общем смысле. Так что все мы дети галактики.

— Так эту дрянь делают из грибов? — решил выяснить я, постепенно восстанавливая дыхание, а вместе с ним возвращая относительную здравость рассудка.

— Из того гриба, благодаря которому мы находимся здесь, — уточнил Макс.

— Не понял… — я помотал головой, и на меня накатил легкий приступ тошноты.

— Тут грибы растут под землей, — объяснила Ирина. — Ну, некоторые. Растут, растут, раздвигают почву пузырем, трамбуют ее, а потом дохнут, рассыпаются в пыль и оставляют такие вот «пузыри». Труха под ногами — это то ли споры, то ли высохший гриб.

— А вы труху нюхать не пробовали?

— Пробовали, — отмахнулся Цуцык. — Никакого толку. Нужна ткань свежего гриба скорее всего, а не этот сушняк. Но все равно непонятно, как приготовить сам препарат.

— Интересно узнать, как он действует. Сон крепче становится?

— Не только, — Макс начал снова ковырять ножом светящийся корешок. — Ты вообще не можешь проснуться полностью. Тебя будят, ты можешь там говорить, даже делать что-то, но все равно одной частью мозга продолжаешь спать и видеть сон, а во сне — нас и этот лес, чтоб он засох на корню. Так что когда снова засыпаешь, сон распространяется на весь мозг и ты снова в бою.

— А здесь это как выглядит?

— Хуже, чем там, — ответила Искорка. — Ходить не можешь, лежать можешь. На бессознательное состояние похоже, хотя иногда видны мышечные реакции на происходящее там. Например, если там бежишь, то здесь ноги дергаются. Но если тебя начать теребить, то ты здесь как бы просыпаешься, а там, наоборот, глубже погружаешься в сон. То есть чем бодрее ты там, тем тормознее здесь. И наоборот. В принципе, если тебя там вынудят к очень активным действиям, то ты здесь можешь полностью потерять сознание. Правда, на практике такого вроде не было.

— Понятно.

Мне стало страшно. Напугал тот факт, что, пока не кончится действие порошка, я отсюда ни при каких обстоятельствах не выберусь.

— Надо выбираться отсюда, а то у меня паранойя начинается, — хмуро сказал Макс.

Я пригляделся к его рукоделию и с удивлением понял, что он очень искусно выстрогал из корешка фигурку женщины. Обнаженной, понятное дело, какую еще выстругивать в походных условиях? Еще она получилась светящейся в силу природы материала, но это ее не портило — наоборот,

— Пусть здесь живет, — сказал штурмовик, заметив мою заинтересованность.

Он аккуратно положил ее на землю и первым полез наверх.

На дорогу мы выходить не стали, так и рванули через лес, полностью положившись на способности Андрея к ориентированию на местности. Судя по карте, до болота, где застрял БТР, оставалось совсем немного, так что мы не жалели сил. Кроме того, наверху, под шурующим с небес ливнем, я особенно ярко оценил изменения, произошедшие во мне под влиянием грибной дури. Хорошо, что ребята подробно объяснили мне принцип ее действия, а то так и с ума сойти недолго. Проблема в том, что препарат соединял между собой две личности — спящую там, на Земле, и бодрствующую здесь, в сфере взаимодействия. Он превращал их в единое целое, прекрасно осознающее все то, что происходит и там, и здесь.

Я быстрым шагом перемещался по залитому дождем лесу, замыкая цепочку, но в то же время ощущал мягкость подушки на диване, слышал милицейские сирены на шоссе и лай бездомных московских собак. Оба состояния были почти равноценными, я мог усилием воли усилить либо одно, либо другое. Несмотря на такое обыденное описание, на самом деле ощущение было страшноватым, сродни тому, которое возникает на краю крыши небоскреба, когда с равной вероятностью можно свалиться и во внешнюю, и во внутреннюю сторону. В данном случае внешней для меня была Москва, потому что, свалившись туда, здесь я бы стал практически беззащитным. Этого не хотелось, ох как не хотелось, учитывая встречу с когтерезом.

Цуцык приказал сбавить темп, и мы побрели, чавкая по воде подошвами, сгибаясь под тяжестью снаряжения. А я не знал, к чему прислушиваться, — к тому, как лают собаки во дворе, или как вскрикивают до сих пор не показавшиеся птицы.

Впереди шагала Искорка, и я поймал себя на том, что пялюсь на ее упругие бедра. Конечно, и раньше, там, на Земле, мы с ней иногда позволяли себе перепихнуться к взаимному удовольствию, но, во-первых, это были совсем не любовные утехи, а скорее акт дружеской взаимопомощи, во-вторых же, теперь у нее был законный супруг, поэтому Искорку следовало вычеркнуть из списка возможных партнерш. Но, вопреки столь разумным доводам, интерес к ее бедрам не пропадал. Нет, определенно это действие грибной дури, эдакий побочный эффект. Интересно, только меня подобным образом зацепило или всех? Спросить — язык не поворачивался, и я постарался попросту отогнать эти мысли. Но мысли мыслями, а взгляд все равно помимо воли цеплялся за изгибы Искоркиного тела. Мне захотелось это прекратить.

— Цуц! — окликнул я нашего взрывотехника.

— Долго мне в конце строя телепаться?

— А что, силы прорезались? — не оборачиваясь, отозвался он.

— Надо тренироваться. А то, неровен час, окончательно потеряю форму.

— Ладно. Искорка, отдохни, пусти Саню вперед.

Мы с напарницей поменялись местами, но я заметил, как Макс фыркнул себе под нос, а Андрей улыбнулся одними глазами. Понятно. Значит, не я один подвержен этому побочному эффекту, просто все привыкли. Надо же, какие заразы, еще и посмеиваются!

В новом порядке мы продвинулись, наверное, еще на километр, когда у меня над головой промелькнуло что-то темное. Первая реакция — прыжок в грязь, хотя, уже прыгая, я понял, что это не рейдер. Вторая реакция, уже лежа — пистолет из кобуры. Но стрелять было некуда, над головой лишь густые кроны, роняющие листья под потоками непрекращающегося дождя.

— А реакция у тебя по-прежнему ничего! — рассмеялась Ирина. — Это птица. Их уже видно, но вреда от них пока никакого.

— Пока? — буркнул я, поднимаясь. — Очень обнадеживающе звучит. А потом они с деревьев будут на нас кидаться?

— Может, и не будут, — она поглядела наверх. — Что-то очень уж плотные тучи сегодня.

Мы снова потянулись по лесу цепочкой. Под ногами становилось все суше и суше, полосы глины попадались все реже, и теперь почва была сплошь песчаной. Судя по тому, что БТР застрял в болоте, до него было не так близко, как всем бы хотелось. Однако Андрей вел нас уверенно, и вскоре Цуцык воскликнул:

— Есть! Вижу БТР!

Я вытянул шею и тоже разглядел за деревьями знакомый силуэт. Может, тут когда и было болото, но сейчас им не пахло — машина стояла, застряв по оси в песке. Однако, если мотор цел, мы ее приведем в чувство, сомнений нет. А то пилить пешком надоело до одури.

Только я об этом подумал, как услышал позади подозрительный звук. Обернулся и увидел, как Искорка грохнулась на колени. Вообще-то я ничего худого не заподозрил, думал, устала, споткнулась, но, когда подал ей руку, стало понятно, что все значительно хуже.

— Черт! — сплюнул под ноги Цуцык. — Ее разбудили там.

— А что удивительного? — пожал плечами Андрей. — У нее ведь муж. Может, дело к утру, он проснулся, ему…

— Заткнись, — покосился на него Цуцык.

— Понял, умолкаю, запретная тема.

— Оттащим ее до БТРа? — спросил я.

— Да. Андрей, возьми у него винторез.

Мы с Цуцыком подхватили Ирину под мышки, а Макс взял ее за ноги. Она была похожа на раненую, так что все было почти как всегда. Как обычно. Кого-то зацепило, мы его тащим. Впереди броня, укрытие. Все нормально.

Да, все было бы нормально, если бы на половине пути Искорка не застонала. Ну, вообще-то нет ничего необычного в том, что раненый стонет, да только это был совсем другой стон — с отчетливым сладострастным оттенком. Я представил, что Ирина делает сейчас там, на Земле, в кровати с мужем, и чуть не споткнулся.

— Осторожнее! — рявкнул Цуцык. — И не трясите ее, как мешок с дерьмом! Ей и так сейчас хреново. Представьте, каково самим было бы одновременно трахаться с мужем и оставаться здесь, видеть, как тебя тащат к броне.

— С мужем? — спросил Макс. — Нет, этого я точно представить себе не могу.

Искорка начала извиваться и часто дышать, то и дело срываясь на стон. Ну не приходилось мне еще таскать раненых с такими симптомами поражения! Тяжело это, вот что я вам скажу. Особенно тяжело, когда у самого в штанах революция под действием грибной дури.

— Вашу мать! — выругался Цуцык. — Три метра нести осталось! Что, сил нет?!

Я собрался с духом и выровнял шаг. Дотащив Искорку до БТРа, мы сунули ее внутрь через открытый боковой люк для десанта. Эхо под броней, надо сказать, не способствовало сокрытию происходящего, но так хоть можно было закрыть люк и не видеть подрагивающее женское тело.

— Черт! — Макс стряхнул со лба прядь мокрых от ливня волос. — До чего же я этого не люблю.

— Это жизнь, Максик, — ответил Цуцык.

— Да иди ты…

Неистово захотелось курить, но лезть под броню, отзывающуюся тихими стонами, я не стал. А снаружи, под дождем, какое курение? Все чувствовали себя неловко, даже Андрей, который изо всех сил делал вид, что ему по фигу. Получилось так, что я первым догадался достать из его рюкзака лопатку и начал откапывать одно из колес. Цуцык одобрительно крякнул и залез через передний люк на место водителя, поглядеть, можно ли без проблем запустить силовой агрегат. Андрей вызвался ему помогать.

Уже через несколько минут стало понятно, что аккумуляторы порядком выдохлись, но, если не быть шляпами, мотор завести получится. Надо только все подготовить к тому, чтобы он не заглох. Вообще-то все мы были механиками так себе, однако под чутким Витиным руководством дело медленно, но уверенно пошло на лад. Они с Андреем ковырялись в недрах мотора, пытаясь найти и исследовать знакомые детали, а мы с Максом откапывали колеса.

— Ну у нее и муж, — негромко заметил штурмовик. — Минут десять уже работает без перерыва.

— Ты копай, копай, — посоветовал я. — И не трынди понапрасну. Мы с Ириной знакомы черт-те сколько.

— Там?

— Да. Не надо ее подкалывать. Хорошая напарница.

— Да я уже понял. Извини, братишка.

Мокрый песок поддавался с трудом, лопата скрипела, руки ныли от усталости и трения. Иногда попадались камни. Тогда мы объединяли усилия и выворачивали их вдвоем,

Вскоре лязгнул люк десантного отсека и на землю соскочила Ирина. Взгляд у нее был не то чтобы виноватый, но встречаться с нами глазами она не спешила. да в общем-то ее можно понять. Что с того, что мы все прекрасно знали, у кого какая на заднице родинка? Все ведь меняется, теперь у нее семейная жизнь, а мы невольно стали ее свидетелями. Мне и самому было неловко, чего уж тогда говорить об Искорке?

— Еще есть лопата? — спросила она.

— Может, тебе лучше отдохнуть? — повернулся к ней Макс.

Мне захотелось ему врезать, хотя через секунду я понял, что поддеть он ее не хотел. Хотел позаботиться, но момент выбрал очень уж неудачный.

— От чего это я должна отдыхать? — нахмурилась Ира.

Вообще-то она и сама сглупила. Чего корчить из себя девочку и делать вид, что ничего не произошло? Знает ведь прекрасно, что мы все видели. Ну, отшутилась бы, мы бы поржали и успокоились. Раньше бы она так и сделала, а сейчас вот — нет. Правда, все мы изменились.

Андрей так и не разобрался с мотором, пришлось Максу его сменить. Вдвоем с Цуцыком дело у них пошло веселее. Корректировщик копать не любил — у него и руки-то были чуть ли не тоньше, чем у Ирины. Но в такой ситуации не посачкуешь. Ирина, напротив, хотела показать, что ничем не хуже нас, поэтому инструмента на всех не хватило. В БТРе нашлась еще одна лопата — с длинной ручкой, и мы ее разыграли на последний хват, чтобы никому не было обидно. Досталась она мне, так что саперский недомерок пришлось отдать Искорке.

Втроем рыть оказалось значительно легче. В сфере взаимодействия трудно отслеживать течение времени — освещение меняется только от толщины туч, часов ни у кого нет. Иногда мне казалось, что и времени никакого тут нет, хотя понятно, что без него ничего не происходило бы. А так, изматерившись и устав как следует, мы откопали шесть из восьми колес.

— Остальные сами выйдут, — оценил нашу работу Цуцык. — Хорош потеть, надо попробовать выбраться.

— Не заглохла бы эта телега, — с сомнением сказала Искорка.

— Да я аккуратненько, — успокоил ее Макс, высовываясь из люка. — А вы забирайтесь под броню.

Мокрые от дождя, грязные и порядком уставшие, мы полезли внутрь, помогая друг другу затащить оружие и снаряжение. Под броней было не то чтобы хорошо, но гораздо лучше, чем снаружи, — по крайней мере хоть на голову не лило. Макс занял левое сиденье водителя, Цуцык пристроился на правое, а мы с Ириной и Андреем заняли сиденья для десанта. Завыл стартер. Причем нехорошо так завыл, из последних сил.

— Ну! — не выдержав, произнес Андрей.

Мне захотелось отдать часть собственной энергии затухающему вращению стартера, я внутренне напрягся, уже понимая, что аккумуляторы вот-вот иссякнут, но тут мотор взревел, сотрясая броню, и завелся.

— Есть! — Андрей радостно поднял вверх большой палец.

— Ну все! — взгляд Искорки посветлел. — А то до чертиков надоело мокнуть.

Мы устроились поудобнее, скинули истекающие водой куртки и принялись отжимать их, проливая лужи на броню под ногами. До чего же это было приятно — сбросить осточертевший груз! Штаны тоже вымокли насквозь, но их никто из нас снимать не стал.

Короткими, осторожными рывками БТР выбрался из песка, взревел радостно и покатил через лес. Только тронулись, Андрей бросил возиться с промокшей курткой, прогнал Цуцыка назад и взялся налаживать связь с прорвавшимися танкистами. Покрутил ручки настройки, глядя на цифры записанной в планшете частоты, затем сказал в микрофон, прижимая его ко рту, чтобы не мешал рев мотора:

— Эй, черепахи, ответьте посланникам Базы! Прием.

Отпустив тангенту, он прижал ладонью наушник и улыбнулся, видимо, расслышав в эфире достойный ответ бронетехников.

— У нас колеса вместо гусениц, — снова произнес он в микрофон. — Долетим со скоростью ветра, если мизеры не встанут стеной. Прием.

Андрей вслушался в эфир.

— Добро, — ответил он неслышимому нам собеседнику. — Тогда на подходе свяжемся, поддержите нас огнем. Все, конец связи.

— Что там? — спросил Цуцык.

— Все нормально. Мизеры их уже довольно давно не атакуют. Решили подождать, когда солярка закончится. Но мы раньше успеем, если все пойдет по плану.

— Твоими бы устами… — вздохнула Искорка.

— И какой же план ты имеешь в виду? — спросил я. — Андрюха, ты, кажется, обещал ввести меня в курс здешних дел.

— Был такой разговор. Что тебя конкретно интересует?

— Ты иногда как спросишь… Откуда я знаю что? Ну, например, какая выгода нанимателю от наших боевых действий?

— Вот оно! — усмехнулась Искорка. — Рано или поздно это всех начинает парить.

— А ответ? — обернулся я к ней.

— Нет ответа, — пробурчал Цуцык.

— Пока нет, — поправил его Андрей. — Именно в этом рейде у нас может появиться шанс найти хоть какую-нибудь подсказку.

— Мост? — догадался я.

— Это вряд ли, — отмахнулся корректировщик. — Мост нам в разгадке ничем не поможет. Искорка вон его уже видела. И что?

— Погоди, — остановила его Ирина. — Ты имеешь в виду Шахматный Храм? Так вот что за причина у тебя была идти с нами!

— Одна из причин, — буркнул Андрей. — А ты думала, деньги? За деньги я бы не стал подставляться под плазму мизеров. Концы с концами свожу, и ладно. Вот если бы узнать тайну нанимателя, тогда можно было бы пожирнее кусок ухватить.

— Только никому это не удавалось, насколько известно, — вздохнула Искорка.

— Это потому, что мало кого пускали к Мосту. Но Кирилл ведь не первый в истории человечества наниматель! Помнишь, мы доспехи нашли? Должны быть еще улики.

— Да… — Ирина задумалась.

— Какие еще доспехи? — ошарашенно спросил я. — И какой, мать его, Храм? О чем вы вообще говорите?

— Ладно, Сань, я ведь действительно обещал тебе обрисовать ситуацию. Думаешь, нам было не интересно, на кой черт нанимателю надо нас здесь собирать и гнать против мизеров? Глупость этого процесса становится очевидной на четвертом-пятом рейде, я тебя уверяю. Просто молотиловка… Ни освобождения заложников, ни захвата территорий по большому счету. Больше всего это напоминает игру, только вместо фишек или фигур — люди. Подобная ассоциация, знаешь, приходит в голову почти всем. Ну, все и начинают копать, искать, собирать слухи и крупицы сведений. Друг другу передают при первой возможности…

— А смысл? Я имею в виду — со стратегической точки зрения? Выведать тайну нанимателя и занять его место?

— У всех по-разному. Мне интересно, какой прок кроме денег можно получить с происходящего. Цуцык при возможности просто грохнул бы нанимателя, так что его интерес в основном заключается в поисках уязвимости. Кого-то больше волнует увеличение денежного довольствия. Но так или иначе все стремятся узнать об этом мире как можно больше. Это понятно.

— И что, удается? — с надеждой спросил я.

— Представь себе — да, — ответила Искорка. — По крайней мере, по слухам, есть косвенные подтверждения того, что это не настоящая война, а специально разработанная игра, вроде шахмат, где мы, равно как и мизеры, являемся просто фигурами. Война не настоящая, а смерть на ней — самая что ни на есть взаправдашняя. Для фигур, естественно, не для игроков.

— Шахматы, которые погибают, когда противник берет фигуру? — ужаснулся я. — Так вот почему Кирилл расставил нас по шахматным клеткам!

— Кирилл, как мне кажется, к этому отношения не имеет, — высказал мысль Цуцык. — Он что-то вроде Гитлера, который примазывался к величию Римской империи. И Базу, и саму игру, скорее всего, сделали до него, а он каким-то образом затесался в игроки. Вроде нынешних нефтяных магнатов. Не они же строили нефтедобывающую индустрию! Кого-то убили в девяностые, кто-то оказался в нужном месте в нужное время. Так и Кириллу — просто повезло. Не без усилий, конечно, но все-таки… И теперь он пытается воссоздать дух предшественников — древних игроков в живые шахматы. Отсюда любовь к дешевым эффектам.

— Но на самом деле, — добавил Андрей, — существует настоящий Шахматный Храм, а не пол на Базе, разрисованный в клетку. Это не просто слухи, я тебя уверяю. — Он достал из планшета карту, развернул ее и снова сложил, на этот раз иначе — другой стороной. — Я тебе уже говорил, что пометки на этой карте мы собирали не один месяц. К тому же часть информации народ передает другим, чтобы не затерялась. Нам тоже кое-что досталось от предшественников, все это здесь. — Он ткнул пальцем в планшет. — Согласно местным легендам и заметкам на полях самодельных карт, существовало несколько рейдов на Мост. Что-то около десятка. До самого Моста мало кто добрался, хотя как минимум один раз его все же взорвали.

— Из десятка один раз? — я напрягся.

— Да нет, не все так плохо, как ты думаешь. На самом деле многие отказались подходить к Мосту, когда видели его в оптику.

— Я их понимаю, — ввернул Цуцык.

— По пути к Мосту, а иногда и обратно они передвигались в стороне от дороги, — продолжил Андрей. — По крайней мере некоторые из них.

— Почему? — не понял я.

— По дороге проще переть только с техникой, — ответил корректировщик. — А с техникой к Мосту не очень-то подойдешь. Там нужны либо крупные силы, либо почти полная незаметность. В лесу же проще прятаться от рейдеров, а кроме того, там есть «пузыри», в которых можно отдыхать и курить. Без броневого укрытия это весьма актуально. В общем, мобильные группы довольно часто шли через лес. И как минимум две из них натыкались на Шахматный Храм.

— Не люблю я это название, — скривилась Искорка. — Пафоса много, а сути почти не передает. Сань, ты не парься, Шахматный Храм — это не помещение для отправления религиозного культа, это нечто вроде Базы.

— Не вроде, — поправил ее Цуцык. — Это и есть База, только старая.

— И насколько? — осторожно спросил я.

— Хрен его знает, — честно признался сапер. — Мы там не были.

— А другие что говорят?

— Все это испорченный телефон, — заявил Андрей. — Те, кто видел Храм, не имели возможности там задержаться.

— Чушь какая… — не удержался я. — Можно ведь было вернуться в другой раз!

Искорка усмехнулась, Цуцык невнятно фыркнул.

— Если бы можно было… — Андрей покачал головой. — Никто из нас не выбирает, куда идти. Нас посылают, Саня, понимаешь? Дают задание, и вперед. А этот чертов Храм слишком близко к Мосту, туда мимоходом не заглянешь, только если снова нанимателю крепко хвост прищемят и он отправит очередную группу взрывать Мост.

— Получается, что нам повезло?

— В некотором смысле, — ответил Цуцык.

— Но в любом случае упускать такой шанс нельзя, — уверенно заявила Искорка.

— Тем более что танки сейчас находятся вот здесь, — Андрей чиркнул ногтем по карте, — И если мы не задержимся, то окажемся у Моста без орудийной поддержки. В общем, можем позволить себе небольшое отклонение от маршрута.

— Надо Макса спросить, — резонно заметил Цуцык.

Пришлось останавливаться. В целях экономии топлива мотор заглушили, так что слышно было, как ливень хлещет струями по броне, закурили.

— И что вы собираетесь там найти? — спросил Макс, затягиваясь сигаретным дымом.

— Умеешь ты задавать вопросы… — нахмурился Цуцык. — Кабы знать, так, может, и ехать туда не стоило бы.

— Ехать стоит, — сказал Андрей, колдуя над картой с линейкой. — Если это действительно старая База, то есть вероятность найти там ответ на очень важный вопрос — в чем выгода от игры.

— Думаешь, это крупными буквами на стене написано? — съязвил я.

— Это было бы наилучшим вариантом, но надеяться на него нельзя, — парировал корректировщик. — Однако, по аналогии с нынешней Базой, на самом верху должна быть комната нанимателя, в которой могут оказаться подсказки.

— Бред собачий, — вяло возразил Макс. — Будь там хоть сто раз старая База, мы найдем только стены из бетона.

— Вообще-то Храм не из бетона. Это точно. Скажем так, о нем достоверно известно лишь то, что он сложен из крупных каменных блоков и имеет архитектуру восточного стиля. Типа индийской.

— С барельефами голых баб? — улыбнулся Макс. Искорка ткнула его локтем под ребра.

— Про барельефы не знаю, — Андрей пожал плечами. — Ну что, отклоняемся?

— До жопы интересно, — Цуцык почесал макушку,

— Если есть шанс хоть что-то найти, то я за, — на самом деле мне было интересно не меньше, чем взрывотехнику.

— Не дурно было бы глянуть на легендарное сооружение, — кивнула Ирина.

— Делать вам нечего… — буркнул Макс. — Ладно, говори, куда ехать.

Андрей показал штурмовику точку на карте, тот кивнул, залез на водительское место и, запустив мотор, тронул БТР с места.

Цуцык решил, что в целях безопасности нам по очереди следует торчать головой из башенки, чтобы вовремя разглядеть начавшуюся атаку противника.

— Ближе к Мосту они плотно сканируют местность с тяжелых рейдеров, — пояснил сапер. — Так что ухо надо держать востро и останавливать машину при первых признаках опасности. Саня, ты первый.

Мне пришлось подняться в башенку и по плечи высунуться из люка. Сразу словно из ведра окатили — то ли лес поредел, то ли дождь усилился, но потоки сверху лились, как с водопада. Я поежился, но выбора не было — БТР на приличной скорости гнал через лес, взревывая мотором и выбрасывая из выхлопных труб черные клубы дыма. Дождь бил в лицо, затекал под одежду, доставал меня всеми возможными способами. Я его тихо ненавидел, и в результате у нас установились партнерские отношения — он меня достает, я его ненавижу. Стабильное состояние.

Вообще, если забить на дождь, то в этом мире можно было отыскать даже некую, пусть извращенную, красоту. Мрачную — да, но в то же время общность освещения и нарочитая ограниченность вариантов ландшафта создавали определенный стиль, как в хорошем кино, когда пленка чуть уводит все цвета в синеву, создавая общий колорит. В какой-то книжке про японскую философию я читал, что красоту надо искать во всем, так что я честно пытался. Только ливень мешал, но на него можно было усилием воли не обращать внимания.

Меня снова напугала птица, грузно пролетевшая метрах в пяти надо мной. В сфере взаимодействия все, что мелькает над головой, сначала кажется рейдером — целью низколетящей, скоростной, — а уж потом, после первого вздрагивания, мозг начинает перебирать другие варианты. Но вскоре птицы пугать перестали — их стало слишком много. Поначалу они хаотично перелетали из гущи одной кроны в гущу другой, показываясь лишь на краткий миг, не позволяя разглядеть каких-нибудь подробностей, но чем дальше в глубь леса мы продвигались, тем больше их становилось. Вспугнутые ревом мотора, они неслись плотной стаей следом за БТРом, похожие на черный трепещущий шлейф. Конечно, пернатыми они не были. Крылья у них были перепончатыми, что ничуть меня не удивило, но и на птеродактилей из фильмов Спилберга они тоже походили мало, скорее напоминали небольших, с кошку размером, крылатых обезьян. Воняли они, кстати, очень по-обезьяньи, и дерьмо из них сыпалось вовсе не птичье. Всю броню, твари, засрали, хорошо хоть ливень потоками смывал все лучше любого сливного бачка.

Макс правил БТРом довольно ловко, резко не тормозил, резко не разгонялся и, несмотря на отвратительную видимость, вовремя объезжал деревья. Завороженный мельканием деревьев по сторонам, я на некоторое время погрузился в заторможенное состояние — звуки реального мира стали громче, а сфера взаимодействия несколько поблекла в моем сознании. Я услышал, как у соседки, старой, полуглухой старушки, залаяла болонка, как кто-то во дворе под окном хлопнул дверцей машины. Я понял, что просыпаюсь, наверное, так это должно выглядеть для человека, нюхнувшего грибной дури. Из последних сил я протиснулся через люк в башенку.

Проклятая болонка заливалась не на шутку. Никогда раньше такого не было. Я приподнял голову с подушки и понял, что лает она потому, что рядом с дверью кто-то стоит. Наскоро натянув спортивные штаны, я прошлепал босыми ногами по коридору и глянул в глазок — там, возле старушкиной двери, топталась почтальонша тетя Зина.

— Черт… — тихо ругнулся я.

Далеко, в глубине сознания, почти незаметно, ревел мотор БТРа и кто-то укладывал меня на сиденье. Я повернул ключ и приоткрыл дверь.

— Не слышит, — вздохнула тетя Зина, увидев меня. — Доброе утро, Саша.

— Доброе утро. Давайте я ей передам, когда она выйдет гулять с собачкой.

— Ой, спасибо, Саш! На. Только вот тут черкни. Письмо заказное, из пенсионного фонда.

— Да, хорошо.

— А что ты заспанный такой? Опять ночью работал?

— Да. Съемки были.

— Понятно. Ты только, Саш, не спивайся, ладно? Плохо ты выглядишь.

«Какое ей дело?» — раздраженно подумал я.

— Да нет, я и не пью совсем, — ответил вслух. — Просто вымотался.

— Ну ладно…

— До свидания, — я с удовольствием запер дверь и, бросив письмо на стол, поспешил грохнуться на диван.

Стоило закрыть глаза, как образы сферы взаимодействия проступили в сознании сначала серыми нечеткими силуэтами, затем сделались ярче, и я понял, что проваливаюсь в пучину сна.

— Что случилось? — спросил Цуцык.

— Почтальонша разбудила, — ответил я, садясь на скамейке.

БТР почему-то сильно трясло, словно он гнал по насыпи из крупных камней. Ирина вела наблюдение вместо меня, высунувшись по плечи из люка.

— Как ощущения? — поинтересовался сапер.

— Думал, что будет хуже. Там, когда бодрствуешь, сфера взаимодействия почти не ощущается, только звуки.

— Бывает по-разному. Зависит от фазы сна, в которой тебя разбудили. Ладно, отдохни.

— Чего так трясет?

— Это первая гряда. Ну, камни полосой насыпаны, словно их ледником тащило. Не парься, скоро кончится.

— Можно мне под дождик?

— Освежиться?

— Типа того.

— Валяй.

Мы с Искоркой поменялись местами, и я удивился, насколько лес сделался реже обычного. Да и деревья ниже. Я вспомнил, что говорила Ирина о здешних расстояниях. При удалении от Базы реальность сна истончается. Вот забавно! Может, и ливень так скоро кончится?

И тут в голове мелькнула мысль — как же реальность может зависеть от расстояния до Базы, если Базы как минимум две? Кроме нашей есть ведь еще и этот Шахматный Храм! Кажется, Ирина неправильно все поняла, скорее реальность не истончается, а каждая База формирует вокруг себя собственный мир. В месте пересечения законы миров смешиваются, а ближе к самим Базам приобретают свойства…

— Приобретают свойства, присущие нанимателю! — закончил я вслух — Черт! Так ведь правда, какая может быть реальность у сна? В этом мире существуют лишь игроки и фигуры. Игроки перекраивают пространство по собственному желанию, а фигуры…

А что фигуры? Когда это у фигур была хоть какая-то воля? Я представил, как по ночам шахматы вылезают из старой фанерной коробки и устраивают военный совет. Строят планы, как бы им так изловчиться, чтобы завалить игрока. А мир вокруг страшен, так не похож на привычные ровные пространства в черно-белую клеточку. Как вообще ходить там, где нет клеток? Игрок знает, а фигуры нет. В этом между ними кардинальная разница. Вот если бы игрока самого затолкать в шахматную коробку или заставить играть по правилам… Да только на то он и игрок, чтобы жить, как ему хочется. А правила лишь для фигур.

«Но Кирилл время от времени вынужден укладываться в общую коробку, — подумал я. — Вынужден ходить на работу, прикидываться обычным деловым мажором. Трахается наверняка с кем-нибудь. Но по клеточкам он и там не ходит».

Я бы, может, тоже не ходил по клеточкам, да только не мог представить, как это выглядит. Все же я мало пробыл в сфере взаимодействия, это точно. Когда ребята собирались отклониться от курса, чтобы посетить Шахматный Храм, мне это казалось смесью банального любопытства с не менее банальной меркантильностью. Теперь же стало понятно — к старой Базе влечет нечто большее, нечто мистическое, так древний колдун, чтобы стать оборотнем, напяливал на себя шкуру дохлого волка — он был уверен, что это поможет. Я же сейчас ни в чем не был уверен, хотя бы потому, что законы сферы взаимодействия оставались мне по большей части неведомы. А вдруг действительно, чтобы стать игроком, достаточно просто влезть на верхний уровень заброшенной Базы? Что, если Кирилл когда-то просто-напросто проделал именно этот путь? Мог он ходить к Мосту? А почему бы нет? Я же о нем ничего не знаю!

Птиц над головой стало меньше, теперь они не неслись за БТРом трепещущим шлейфом, а взмывали с деревьев время от времени. Зато их активность повысилась, причем не самым лучшим образом — уже несколько раз сверху летели обломки веток и камни величиной с грецкий орех. Я психанул, достал «Стечкин» и пару раз пальнул вверх. Ветки сыпаться перестали.

Наконец мы преодолели каменную гряду и БТР перестало трясти. Я попробовал представить Шахматный Храм, но в голову лезли только картинки из мультика про Маугли, где в джунглях, в развалинах древнего города, жили обезьяны-бандерлоги. Здешние птицы тоже напоминали обезьян, причем не только видом, но и повадками, как оказалось. Летающие бандерлоги. Киплинг в гробу бы перевернулся.

— Эй, народ, долго еще пилить до этого Храма? — спросил я, наклонившись к люку.

— Километров двадцать, — ответил Андрей. — Могу тебя сменить.

— Нет. Я уж лучше здесь, под дождиком.

Подняв взгляд, я с удивлением увидел птицу, сидящую на длинной склонившейся ветке. Она сидела на заднице, как обезьяна, играя при этом на дудочке. Видел я ее лишь мгновение, она промелькнула слишком быстро, да и качество музыкальной композиции оценить не сумел — БТР ревел слишком громко. Но, несмотря на краткость видения, оно накрепко врезалось в память. Я хотел было рассказать об этом друзьям, но не успел — сверху донесся клекот тяжелых рейдеров.

— Стоп! — заорал я в микрофон гарнитуры, чтобы Макс меня услышал с гарантией.

Он услышал, причем затормозил так резко, что я саданулся подбородком о край люка.

— Рейдеры! — добавил я, прыгая внутрь.

На самом деле все эти меры предосторожности были пустой формальностью, поскольку, когда над головой нет густых, мокрых древесных крон, сканеры Рейдеров легко засекают любой объект, в том числе неподвижный. Так что надо было к бою готовиться, а не орать. Цуцык тоже быстро сообразил, что к чему, и дождавшись, когда я выкарабкаюсь из башенки, занял место стрелка. Искорка уже расположилась возле бойницы с «СВДшкой», а я подхватил Витин «АКМ» и Устроился у противоположного борта.

Надо признать, что после Афгана БТР-«восьмидесятку» довели до ума, значительно увеличив угол обстрела не только главного КПВТ, но и для стрелков из бойниц. Так что на трех тысячах метров можно было использовать главный калибр в качестве скорострельной зенитной пушки — с учетом плотности огня КПВТ мог нанести серьезный урон даже тяжелым рейдерам, защищенным силовыми экранами. У бойниц же мы засели на тот случай, если к высотникам прилагался патруль из легких «углов» — маневренных, но хлипких.

То, что нас засекли, стало ясно сразу, как только хмурые тучи озарились фиолетовыми сполохами плазменных капель. Птицы тоже заметили эти вспышки — они резво вспорхнули с деревьев и, собравшись в стаю, плотной тучей ушли на юг. Кажется, им уже приходилось видеть последствия плазменной бомбежки.

— Люки и амбразуры закрыть! — выкрикнул Цуцык, проваливаясь к нам.

Над его головой лязгнула крышка. Макс тоже спешно задраился, и принципе это было единственное, что мы могли сделать. Когда с неба медленно падают комки полыхающей плазмы, лучше сидеть и не высовываться. Правда, это в танке — у танков гусеницы. А у нас колеса, которые сгорят в течение первых мгновений, когда плазма коснется земли.

— Колеса! — заорал я не своим голосом.

До Цуцыка моментально дошло, все же он неплохо справлялся с обязанностями командира.

— Макс, жми на полную! — приказал он.

БТР взревел дизелем и чуть вздыбился, выпуская на волю мощь своих трехсот лошадинных сил, так что плазма еще не успела коснуться верхушек деревьев, когда мы набрали половину крейсерской скорости. Хорошо, хоть гряду миновали, а то бы кишки из нутра выпрыгнули. Я еле успел поставить автомат на предохранитель, а то бы наделал дел. Тут, под броней, одного выстрела достаточно, чтобы всех положить, — пуля в таких условиях за долю секунды делает несколько сот рикошетов. Хорошо, если в сиденье застрянет, а если нет — хана.

— Куда ехать? — спросил Макс, ворочая рулем. Наверное, он объезжал деревья, но это было видно лишь ему одному — смотровые щелочки узенькие.

— К воде! — ответил Цуцык.

Нас хорошенько тряхнуло, я не удержался на десантном сиденье и кубарем покатился по полу. Искорка, молодчина, ухватила меня за шиворот, а то бы я к подбородку еще лоб раскроил.

Когда дождь льет за шиворот, его все проклинают, но благодаря ему воду тут долго искать не надо. Была бы хоть какая-то яма, желобок, воронка, а ливень свою работу сделает — зальет до краев. Нас снова тряхнуло, пришлось мне Искорку за ногу ухватить, зато в следующий миг послышался громкий всплеск, БТР накренило и мы увязли колесами в тине не очень глубокого болотца. Было бы поглубже, можно было бы врубить водометы и плыть, а так мобильность мы начисто потеряли. Но до того ли сейчас? Без колес мы бы ее потеряли навечно.

— Успели! — сказала Ирина.

И тут же началось… Комки сброшенной рейдерами плазмы достигли земли и начали рваться, прессуя воздух мощной ударной волной, разбрызгивая расплавленные камни и пылающие остатки деревьев. Вода вокруг нас со взрывным шипением начала испаряться, но ее здесь было больше, чем снега в Сибири, так что вся не выкипела бы. Раз десять в броню крепко врубились особо тяжелые камни, раскрошились и разлетелись с рвущим душу визгом. На какое-то время я совершенно оглох, только ощущал, как подо мной пол ходуном ходит.

Что-то пропищал наушник гарнитуры, но я не понял. Да и по фигу, все равно, пока первая волна бомбометания не иссякнет, ничего сделать нельзя. Там же снаружи ад — настоящий, не вымышленный попами, а подлинная геенна с температурой в несколько тысяч градусов. Была бы над нами броня иностранного производства, она бы уже расплавилась, канула на дно болотца бесформенным блестящим блином. А от нашей плазма отпрыгивает, словно от силового экрана, и рвется намного выше. Наверняка там омагниченность паразитная, иначе не объяснить. Надо Хеберсону посоветовать ставить на их танки защиту из мощных электромагнитов. Может, поможет. Хотя «АКМ» наш они так и не воспроизвели, несмотря на всю технологическую мощь.

Снаружи под броню начал просачиваться удушливый дым, и, странное дело, именно он меня отрезвил. Дурноватая мысль в голове мелькнула — какая разница, лежать распластавшись на полу или забраться на место стрелка и дать по тяжелым рейдерам из главного пулемета? Вообще-то не хотелось вставать, ровным счетом ничего не хотелось, пока воздух тисками плющило, но я все же заставил тело подчиняться командам мозга. Наверное, никто не заметил, как я задрал пулемет и рубанул в небо короткой очередью, а затем еще пару раз, без прицела. Навороченной зенитной оптикой я пользоваться все равно не умел, снайперу снайперово.

И тут вдруг сквозь непрекращающуюся череду ударов по ушам я расслышал мощно ухнувший взрыв — так взрывается только тяжелый «угол» на высоте двух километров.

«Ха! — думаю. — Получи, фашист, гранату! Попал!»

И снова на гашетку. «КПВТ» когда стреляет, под броней ощущения те еще. Все же четырнадцать с половиной миллиметров — мама, не горюй. Так отдается по всему организму, словно тебя черти заперли в железнодорожной цистерне и наперебой лупят по ней кувалдами. А тут еще пороховые газы внутрь…

Снова ухнуло, покрепче первого взрыва. На этот раз я и треск характерный расслышал, как от удара молнии, — видать, рейдер разлетелся на атомы всего в километре над нами.

«Плотно же они идут, — подумал я. — Куда ни стрельни — точное попадание».

И тут грохот бомбежки иссяк. Похоже, тяжелые рейдеры решили выйти из зоны моего обстрела, когда поняли, что имеют дело с российской броней.

— Саня, чертяка! — радостно крикнул Цуцык. — два тяжелых «угла» завалил!

— Одно слово — снайпер, — съязвил Андрей.

— Не расслабляйтесь! — предупредил Витек. — Живо к бойницам, а то сейчас легкие рейдеры нам дадут!

Своевременное это было замечание. Сквозь еще не утихший звон в ушах послышался характерный клекот штурмовиков, так что нас не надо было упрашивать занять позиции у бойниц. Все ожидали обстрела из плазмоганов, но что-то заставило мизеров изменить привычной тактике — они начали с «ежей». Одна за другой завыли сброшенные бомбочки, разгоняя смертоносные иглы, по броне заскрежетало, зашипело, запищало тончайшими рикошетами. Макс вскрикнул, зажав рукой пробитую ладонь.

— На пол! — успел рявкнуть Цуцык.

Над головой мерзко вжикнуло — еще одна иголка проникла внутрь через оставленную нами щель.

— Вот суки! — прошипела Искорка.

— Переждем, — прижимаясь щекой к полу, успокоил ее Витек. — Сколько «ежей» они могут тащить на себе?

Оказалось, что и впрямь немного. Только нам от этого все равно мало радости получилось. Мизеры, заразы, научились-таки отличать нашу технику от американской и поняли, что плазму на «восьмидесятку» только зря тратить. В общем, они нашли-таки способ прижать нас как следует…

В тренажерных снах я видел на «бродилах» у мизеров особые пушки, выплевывающие раскаленные металлические конусы. Такие снаряды пробивали броню, как масло, но не взрывались внутри, а начинали бить рикошетами, не в силах пронзить второй броневой слой. Сущий ад получался внутри, настоящая мясорубка. Так вот они и на легкие рейдеры поставили нечто похожее, только калибром поменьше.

Поняли мы это в тот момент, когда один из заостренных цилиндров с воем и скрежетом пробил лобовую броню и так задолбил внутри рикошетами, что я понял — капец. Повезло, что на одном из отражений он влепился в приборную панель водителя и застрял там, чуть не зацепив Макса, накладывавшего на руку бинт. Почти одновременно заработал наш «КПВТ». Десантный отсек заполнило пороховым дымом, и, подняв голову, я увидел Андрея на месте стрелка.

— Уходим из-под брони! — приказал Цуцык. — Тут нас в фарш превратят!

— А там? — проорал я, пытаясь перекричать грохот пальбы. — «Ежами» закидают!

Не тратя времени на лишние разговоры, я подхватил «АКМ» и прильнул к бойнице. Жуть, что творилось снаружи. Пять легких рейдеров попытались снова зайти на нас в глубоком пике, но Андрей встретил их лавиной пуль из «КПВТ» и не дал отстреляться точно — все раскаленные пики прошли мимо, а одна ударила по башне вскользь. Правда, и Андрей ни в кого не попал. Я рванул к противоположному борту, чтобы не дать «углам» сделать «мертвую петлю» для захода на новый вираж, и успел вовремя — они как раз повернулись ко мне треугольными спинами.

Автомат рванулся в моих руках, выплевывая длинную очередь и колотя прикладом в плечо. Гильзы фонтаном ударили в стену и со звоном запрыгали по полу. Я повел стволом из стороны в сторону, стараясь расширить радиус поражения, и одного гада успел-таки зацепить в крыло. Он тут же сорвался в штопор и по инерции свечой взмыл вверх. Взорвался уже в слое туч, на некоторое время расчистив пятачок зеленого неба. Остальные по ровной дуге ушли на очередное пике.

— Андрюха, сейчас пойдут на тебя! — выкрикнул я, откидывая автомат и хватая тяжелую «Рысь».

Резон в этом был. Дело в том, что в данной ситуации нам нужна была вся плотность огня, на какую мы только были способны, потому что пробей броню еще хоть один цилиндров мизеров, нам бы пришел каюк — поубивало бы рикошетами. Витек же из «Рыси» стрелять не мог, так что надо было ему вернуть автомат. Искорка с «СВДшкой» и Макс с автоматом в уцелевшей руке уже заняли места у бойниц, Андрей с «КПВТ» управлялся прекрасно, а мне оставалось только одно — работать из своей оглобли. Только, в отличие от Искорки, через бойницу я стрелять не мог, поскольку калибр у меня был намного больше. В общем, не зря меня Кирилл поставил на место пешки. Пешки всегда погибают первыми. По крайней мере почти всегда.

Пнув ногой десантный люк и на ходу включая электронный прицел, я выпрыгнул из БТРа и тут же по грудь увяз в топком болоте. Стоя из «Рыси» не постреляешь, об этом надо было думать сразу, но в спешке у меня получилась промашка. Но и обратно возвращаться — только спину мизерам подставлять.

— Черт! — выкрикнул я в сердцах.

А легкие «углы» уже заходили в пике, и мне надо было делать хоть что-то…

Мой первый тренер по стрельбе, когда мне было еще лет четырнадцать и я занимался в городском тире общества «Динамо», все время нам вдалбливал, что выстрел происходит в считаные доли секунды, что плавность нажатия на спуск нужна для того, чтобы не сбить прицел непосредственно перед выстрелом, когда боек бьет по капсюлю, а потом пуля летит туда, куда был направлен ствол в этот до невозможности краткий миг. После воспламенения пороха от стрелка ничего уже не зависит. Даже от отдачи ничего не зависит, насколько бы сильной она ни была, так как ее основная сила приходится на тот момент, когда пуля уже покинула канал ствола.

И я решился. Знал, что будет плохо, но выхода не было. Сорвав шестнадцатикилограммовую винтовку с плеча, я схватил ее двумя руками, задрал вертикально вверх и, зная, что не удержу ее долго, напрягся изо всех сил, стараясь, чтобы ствол как можно медленнее клонился вперед. А когда рейдеры вывалились из-за туч, я придержал оружие сколько мог и, увидев мелькнувший в светящейся сетке прицела треугольник, быстро, но максимально плавно выжал спусковой крючок.

Грохнул выстрел, отдачей шарахнуло в плечо, как ломом, моментально сбив с ног и вырвав винтовку из рук. Погрузившись в воду, я еще сверху получил между лопаток, прикладом рухнувшего сверху оружия. Воздух из легких вышибло, я рванулся вверх, вынырнул и увидел, что прямо на меня, рассекая воздух, несется подбитый рейдер. Тут же загрохотал «КПВТ». Пришлось снова нырять, на этот раз по собственной инициативе. Рейдер вонзился в болотце прямо за спиной, между мной и БТРом, глушанув по ушам гидравлическим ударом и выплеснув меня на берег. Сверху жарко полыхнуло фиолетовым пламенем — кто-то из ребят снял еще один «угол». Оставшиеся два, судя по клекоту, отходить не стали, а вырулили на следующий заход.

— Достали!!! — заорал я, поднимаясь на карачки. Андрей проводил машины мизеров очередью из «КПВТ», но тут пулемет заклинило, скорее всего от перегрева. Я ринулся обратно в болотце, искать винтовку, но она сама нашлась, ее тоже почти выплеснуло, так что я споткнулся о нее на первых шагах. Поднял истекающее водой оружие и бегло осмотрел — прицел продолжал мерцать экраном, уже хорошо. Дальше и думать нечего — в несколько рывков на броню, откинул сошку, рычаг вниз, затвор на себя, гильзу долой. Новый патрон зацепил с цевья цангой затвора и сунул в ствол.

— Хрен вам, — шептал я, защелкивая рычаг на место. — Если уж стоя попал, то сейчас дам вам просраться как следует.

Лежа на броне позади башни, я подстроил прицел на нужное расстояние и собрался, ожидая, когда пара «углов» вывалится из-за туч. Но они меня обхитрили — не стали заходить по дуге, а рухнули с неба камнем, в глубоком пике. Самолет бы такого маневра не выдержал, а эти рискнули — маневренность у них отменная, что и говорить. Конечно, они поняли, что под таким углом мы их не достанем ни пулеметом, ни из бойниц. Падали точно сверху, совершенно отвесно, два выпущенных ими снаряда ударили в болотце всего в нескольких сантиметрах от БТРа, но я уже не об этом думал, я перевалился через край брони в воду, задрал ствол вертикально, упер сошку БТРу в борт и прильнул к. прицелу.

Когда «углы» идут в атаку, по ним очень трудно стрелять — плоские они, что та камбала, только на «петлях» и «бочках» их можно брать. Но тут у меня не было выбора, я впервые прицелился рейдеру точно в лоб. В прицеле только узенькая полоска, а в глаза, как назло, ливень потоками. Зато упреждения брать не надо, когда цель идет прямо на срез ствола. Четверть секунды — выжать спуск. Грохнувший выстрел вколотил меня отдачей в дно, как гвоздь в табуретку, так что результат от меня ускользнул. Зато в следующий миг, вынырнув, я заметил, что попал рейдеру точно в нос — крупнокалиберной пулей его располовинило аккурат по центру.

«Когти в одну сторону, плоскогубцы в другую», — вспомнил я старый анекдот про охотника, который по ошибке вместо вороны снял со столба монтера.

Крылья сбитой машины, как семена клена, в неистовом вращении рухнули метрах в пятидесяти по разные стороны от меня, а оставшийся рейдер выпустил еще три снаряда, но уже без прицела, черт знает куда. Он выровнялся у самой земли и пошел в разгон, но высунувшийся из люка Цуцык успел метнуть ему вслед гранату. По крутой дуге «лимонка» взмыла вверх, я успел броситься за броню, а рейдер начал очень полого набирать высоту. Хорошо втопил, судя по клекоту.

Замедлитель у гранаты горит четыре с половиной секунды, так что успех броска напрямую зависел от того насколько высоко Цуцык ее подбросил. Важно, чтобы она рванула в воздухе, потому что осколки от «ф-1» уверенно поражают на двести метров и запросто могли зацепить «угол» на подъеме. А подниматься ему так или иначе придется, поскольку ниже деревьев на такой скорости не полетаешь. Наконец воздух рвануло взрывом и неистовым воем осколков, по броне трижды щелкнуло, но грохота от сбитой машины не послышалось.

«Ушел!» — мелькнуло у меня в голове.

Высунувшись из-за брони, я увидел, что пилот рейдера тоже оказался не прост. Он не стал подниматься и поворачиваться плоскостью к взрыву, что было бы почти верной гибелью, а рискнул на низкой высоте лавировать между деревьев. Такого номера никто из нас не ожидал, не знали мы за мизерами такого геройства. Только после взрыва он задрал нос и свечой взмыл в небо.

— Атас! — заорал я. — Этот тертый! Пойдет в атаку!

Искорка вылезла с винтовкой из башни. «СВДшка», конечно, намного легче моей «Рысюки», из нее можно и стоя эффективно стрелять, но рейдер слишком далеко ушел — к тучам стремился лишь крохотный черный треугольничек. Однако Ирину это не очень смутило. Крутит барабаном на прицеле восемь щелчков, вскидывает винтовку и, когда рейдер почти скрылся в тучах, — бац! бац! бац! — три выстрела один за одним. И тут же в ответ за тучами, — словно бог решил довершить творение с помощью электросварки, — полыхнуло, замерцало ослепительным дуговым светом.

— Есть! — заорал я, срывая горло. — Последний готов!

Искорка бросилась мне на шею, Цуцык вылез, Андрюха, Макс, и все мы, как дети, принялись прыгать и орать на броне, а потом я достал «Стечкин» и мы палили в воздух, как. дураки. Я задыхался от радости и вдруг почувствовал — не только от радости. Что-то вытягивало меня из сна, и, уже падая, я понял, что это телефонный звонок.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Победа

Я застрял посредине между бодрствованием и сферой взаимодействия. Мне не хотелось просыпаться, я желал остаться там, во сне, с друзьями, с победой, но проклятое пиликанье телефона назойливо тянуло меня в реальность.

Обреченно простонав, я открыл глаза и поднялся с дивана. Это далось мне с невероятным трудом, словно разбудили меня не утром, а глубокой ночью, причем после многодневного недосыпа. Ясно было, что это действие грибной дури, только от этого легче не стало.

Взяв трубку, я хрипло произнес:

— Алло.

— Это Саша? — знакомый женский голос на другом конце.

— Катя?

— Да. Извини, у меня вчера жуткий облом приключился. Такие обстоятельства. Мы об этом еще перетрем, когда пересечемся. Давай днем? Ты не занят? Я бы тебе вчера свистнула, что встреча накрывается медным тазом, но у меня не было номера твоей мобилы.

— А домашний откуда?

— Ты что, в каменном веке живешь? Есть такая фиговина, называется определитель номера. Слышал про такую?

— Да.

— Ну так что, готов кинуть кости на улицу?

В сфере взаимодействия меня ждали друзья, ждал уже близкий Шахматный Храм. Если не бросить трубку и не лечь досыпать прямо сейчас, то это будет здорово смахивать на дезертирство. Я уже готов был извиниться и отказаться от предложения Кати, но тут что-то важное произошло там, в мире вечного ливня. Я мысленно пригляделся к блеклым образам у себя в сознании и понял, что проснулся Андрей. И почти сразу следом за ним Искорка. А что удивительного? По всей России утро!

— Алло! — раздался в трубке голос Кати. — Ты что там, уснул?

— Нет.

— А чего молчишь?

— Просыпаюсь.

— Так я тебя разбудила? Вот, блин, кино!

— В какой-то мере да. У нас были ночные съемки.

— А… Значит, не можешь? — в ее голосе послышалось разочарование.

В это время проснулся Макс.

— Могу, — выдавил я из себя.

Все равно вдвоем с Цуцыком мы не двинемся дальше, будем ждать, когда остальные уснут. Так какой смысл?

— Ну и клево, — обрадовалась Катя. — Давай тогда там же, у Пушкина. В час.

Я глянул на будильник и прикинул, что к часу успею.

— Хорошо.

— Ну все тогда, давай.

Она положила трубку, и я начал приводить себя в порядок. Видок у меня, надо признать, оказался довольно запущенный, но улучшить я его мог только бритьем и какой-нибудь более или менее подходящей одеждой. Не бежать же стричься!

Минут через пятнадцать я остался доволен результатом — несмотря на припухшие веки и нездоровый блеск в глазах, на люди уже можно было показываться. К тому же, если честно, Катя сама не такая красавица, чтобы мне принца из себя корчить. Милая, конечно, но до журнальной красотки ей, как мне до Сильвестра Сталлоне.

Пересчитав деньги, я взял чуть больше, чем, по моим подсчетам, могло сегодня понадобиться, поскольку не хотелось попасть впросак, в том же ресторане к примеру. С другой стороны, глупо расхаживать по Москве с полными карманами денег, так что брать большую сумму я не стал — всякое может случиться с человеком на улице. Когда денег нет, ни о чем подобном не думаешь, а когда заводятся, начинает разная паранойя в голову лезть — то потерять боишься, то лишнее потратить, то дома оставить, чтоб не украли.

— Ну и бредятина! — вырвалось у меня.

Я подумал, что привычный ход мыслей сейчас наверняка нарушен действием грибной дури, но такой вывод был сам по себе бредовым — ведь я вдохнул наркотик во сне, как же он может действовать наяву? А то была бы мечта алкоголиков — во сне выпил, а потом весь день с утра пьяный. Хотя это я скорее для проформы удивился, на самом деле процессы взаимодействия реальности и мира вечного ливня если не стали для меня привычными, то глубокого шока уже не вызывали. Я принял их как данное, как дети принимают реальность, когда растут, им ведь тоже чуть ли не каждый день открывается нечто новое. Хотя для ребенка я староват, и способность привыкать к новому у меня уже не та, что в семь лет.

Наспех перекусив, я выбрался на улицу и погрузился в маршрутку. Погода была значительно лучше, чем всю прошедшую неделю, — выглянувшее солнце начало как следует припекать. Я понял, что не зря оставил плащ дома, сегодня можно обойтись одним пиджачком. Бабье лето начинается, что ли? Да вроде оно было уже… Я сел в микроавтобус последним — салон был полон пассажиров, так что париться в духоте не пришлось, отъехали сразу, как я расплатился.

Хоть и редко, но бывают такие дни, когда везет по мелочам. И погода хорошая, и автобус сразу отходит. А бывает все наперекосяк, как вчера, например. Суматоха, волнения, а вечером еще в город напрасно съездил… Но те, кто мечтает о вечном везении, — дураки достаточно глянуть куда угодно, чтобы понять, что во вселенной ничего не распространяется равномерно. Аристотель считал, что природа не терпит пустоты, и в какой-то мере он был прав — все чем-то наполнено. Да только это что-то все время с чем-нибудь перемешано, причем зачастую очень неравномерно. Что на галактики посмотри, что на атомы. В одном месте густо, в другом пусто. А чем удача отличается? Ничем. Все в пятнышко да в полоску. Так что я и в счастливые, и в несчастливые дни не очень-то верил. Бывает что начнется день хорошо, а закончится — хуже некуда. Вот, кстати, и вчерашний тоже нельзя назвать полностью несчастливым, я ведь деньги обещанные получил,

Выйдя из маршрутки, я некоторое время думал, ловить такси или поехать на метро, по старинке. И вдруг понял, что спускаться под землю нет ни малейшего желания. Можно подумать, что это деньги меня начали развращать, но на самом деле в данном случае они являлись лишь средством, с помощью которого появилась возможность избежать погружения в пучину отрицательных эмоций толпы. Мне под землей и раньше не нравилось, но тогда я сделать ничего не мог, а сейчас, если не жаться, можно хоть на время избавить себя от этого — пока деньги не кончатся.

Я встал у бордюра и поднял руку. Тут же притормозила старенькая «Ауди», и мы сговорились с водителем по сходной цене. По более чем сходной — похоже, ему было по пути, а терять клиента ради большей выгоды он побоялся.

«Определенно мне сегодня везет, — подумал я и невольно улыбнулся. — Самый день для свидания».

В машине меня разморило от солнца, и в сознание начали проникать звуки из сферы взаимодействия. Неизменный шум ливня. Лязг десантного люка. Звон зажигалки. Я закрыл глаза и увидел огонек сигареты в сумраке под броней. Цуцык курил. Лица не было видно, только силуэт.

— Саня? — Цуцык наклонился ко мне. — Отдыхай, тут пока все спокойно.

Шофер высадил меня напротив «Елисеевского», и я поспешил через подземный переход к памятнику. Когда поднимался, сразу увидел Катю. Она была одета очень легко — черная шелковая рубашка, трепещущая на ветру, и темные, слишком широкие, на мой взгляд, джинсы, совсем не в обтяжку. На ногах тяжелые боты то ли «Камелот», то ли «Бульдог». В общем, зубы на ногах. Сразу виден комплекс неуверенности в себе, потому что уверенные девушки, на мой взгляд, побольше должны открывать, и туфельки у них должны быть мягкие, на каблучке. Однако, несмотря на общую неказистость, выглядела Катя мило, точно как в прошлый раз. Только теперь мы встречались не по работе.

Она заметила меня в толпе и помахала рукой.

— Привет! — поздоровался я, подойдя ближе.

— Привет. Клево, что ты пришел. А то думала, мало ли, вдруг обиделся.

— Вчера я действительно рассердился.

— Где тебя говорить учили? — улыбнулась она. — Надо же какое слово отыскал — «рассердился»! Офигеть можно. У нас классуха в школе выражалась примерно так же. Тебя что, нашли в Антарктиде и разморозили?

— На Марсе, — ответил я. — Там тоже холодно.

— Да, похоже. Куда двинем?

— Ну, вроде в ресторан собирались.

Она снова улыбнулась, видимо, я опять что-то не так сказал. В принципе, у нас не такая уж большая была разница в возрасте, но воспитывалась она на совершенно других культурных традициях, дискотеки там, клубы, наверное. Совсем другая жизнь, совсем другой опыт. Мне сразу стало с ней интересно, причем не как с девушкой, об этом я пока не думал, а как, например, с инопланетянином, если бы он неожиданно повстречался в лесу. Представитель другой культуры. Представительница.

— В кабак — это нехило, конечно, но они все разводные, — задумчиво произнесла Катя. — Схаваешь на десятку, заплатишь сотню. Ты вообще любишь японскую жранину?

— Честно?

— Не пробовал, что ли? Вот, блин, точно человек с Марса. Офигенно! Хочешь, я буду твоим гидом на Земле? Тут много прикольного.

— Так я для этого и прилетел.

— Годится. Тогда айда на Калининский, там есть одно место, где японскую хавку можно без всякого кабака прикупить.

— Пешком?

— А что, в напряг? Лето, гулять, клево! Бульвар!

«Пройдет лет десять, — подумал я, — и язык совершенно изменится. Фильмы пятидесятых годов придется с русского на русский переводить».

— Да нет, нормально. Я думал, тебе тяжело.

— Расслабься. Я еще тебя перехожу.

«Это вряд ли», — подумал я, вспоминая тридцатикилометровые марши в полной экипировке.

Мы направились вдоль бульвара, и мне как-то сразу стало хорошо. Словно я и впрямь только что приземлился, вышел из серебристой ракеты и теперь гуляю по совершенно новому, незнакомому миру. Над нами ветер нес трепещущие паутинки, под ногами шуршали желтые листья, солнце светило так, словно напоследок отдавало не израсходованное за лето тепло. На Марсе такого нет, там Солнце, говорят, с вишню размером.

Добравшись до Калининского, мы зашли в гастроном, и я накупил всего, что советовала взять Катя. Сам я в этих роллах и суши не разбирался, только слышал названия. Она же предметом владела неплохо — выбирала какие-то салаты из морской травы, бутербродики из риса и сырой рыбы, красиво нарезанных осьминогов.

— Сколько получилось? — спросила она, когда я расплатился.

— Чуть меньше тысячи, — ляпнул я прежде, чем сообразил, что, раз я угощаю, цена должна оставаться тайной.

— Кайфово. В кабаке мы за штуку только понюхали бы.

Похоже, ей вообще было наплевать на приличия. Захотела — спросила. Так, может, и я беспокоюсь напрасно?

«Не по делу гружусь», — попробовал я перевести фразу на ее язык.

Получилось как-то не очень уклюже. По-зэковски как-то.

— Куда пойдем?

— Жрать, — пожав плечами, ответила Катя.

— В смысле? На улице, что ли?

— Так погода же классная! Можно в ботсад ломануться, если тебя не ломит по городу шариться.

— Да нет, я не против.

Мы направились к Садовому, чтобы поймать машину. Если честно, я Кати немного стеснялся. Стеснялся того, как ярко она выражала эмоции, как размахивала пакетом с японской едой, как шагала широко, совсем не по-женски, как наехала на прыщавого подростка, который, зазевавшись, толкнул ее локтем. Она напомнила мне Фиону из фильма «Шрек», только не красавицу-принцессу, а до неприличия милую зеленокожую людоедку, которая при всем своем очаровании могла запросто пукнуть за пиршественным столом. Да, Катя вела себя действительно неприлично, я за ней в первую встречу такого не замечал. Может, если бы заметил, то не стал бы звонить. Страшно было представить, как бы она смотрелась в ресторане — шумная, яркая, нарочито старающаяся не выглядеть женственно и каждым движением показывающая, что имеет на это не меньше права, чем все остальные. Прохожим это не нравилось, я видел это в каждом взгляде. Мужчинам не нравилось, что она позволяет себе не быть как все женщины, а женщин нервировало, что они так не могут, что они стеснены какими-то рамками, понятными им, но о которых Катя не имеет ни малейшего представления. Иногда я ловил во взглядах упреки в свой адрес. Чего ты, мол, с ней гуляешь? Нормальных мало?

И я на них обозлился. Нет, я и сам недолюбливал выскочек и показушников, не любил, когда кто-то целовался на людях, не любил крикунов, которые что-то до неприличия громко рассказывают стоящим рядом друзьям в переполненном вагоне метро. Но с Катей было иначе. Я вдруг понял, что ничего нарочитого она не делает, что она вот так и живет — как ей нравится. И все ее панковские манеры, весь ее сленг были следствием только одной причины — ей так нравилось. И для нее это было достаточным аргументом, самым важным. Была в этом изрядная доля эгоизма, как мне показалось вначале, но чем больше я за ней наблюдал, тем больше в мою душу закрадывалось сомнение — а эгоизм ли это? Что-то в ее поведении, на первый взгляд безусловно эгоистичном, насторожило меня, заставило заподозрить, что все не так в этом человеке просто, как кажется недовольным прохожим.

Странно все повернулось — мы вышли из такси не где-нибудь, а у северного входа на ВВЦ, как раз напротив студии, куда Катя водила меня в первую встречу.

— Слушай, можно вопрос? — обратился я к ней.

— Ну?

— Та история с Аликом… Ты все выдумала про аппендицит? Только честно. Это тебя Веник заставил припахать первого встречного на халяву?

— Дурак ты, — холодно ответила она. — Меня выперли из фирмы после этого случая.

— Веничка?

— А кто же еще?

— Вот гад…

Правда, злиться было бессмысленно, я уже это понял. Трудно оказаться совсем в другом мире, не в том к какому привык. На войне было естественным, когда побеждало умение, твои личные, наработанные качества, сила, ум, ловкость, умение делать что-то лучше чем остальные. Здесь же все оказалось иначе. В этом мире побеждает не реальное умение, а способность уверить человека с деньгами, что эти деньги надо отдать именно тебе, а не кому-то другому. В ход идут и преувеличение, и прямая ложь. Качество конечного продукта при этом не учитывается, поскольку главный момент в работе — изъятие денег у клиента. После этого сакрального акта работу можно вообще не делать, она теряет всяческий смысл, но ее делают, просто чтобы предъявить что-то на оплаченный счет. И если на войне реальность можно было назвать миром умений, то здешний мир по праву носил звание мира пиара. Продажа здесь осуществлялась не путем демонстрации функций, а путем их беспардонно наглого перечисления.

Используя пиарные мощности средств массовой информации, всякий продюсер мог любого выгнанного из Гнесинки гея, как правило, собственного любовника, объявить лучшим голосом России, а сляпанный на коленке копеечный фильм назвать блокбастером и шедевром кинематографа. И люди пойдут смотреть и слушать, они ведь в большинстве своем добрые и доверчивые. Они, как правило, особенно в глубинке, ничего круглее ведра не видели и слаще редьки не пробовали, им покажи любого, кто попадает в ноты лучше, чем Федя-гитарист, так они и поверят, что он лучший музыкант. Они ведь не слышали «Пинк Флойд» и «Резидентс», а «джаз» для них и вовсе слово ругательное.

Мне вдруг неистово, до боли, до рези в глазах захотелось, чтобы было иначе, чтобы люди могли зарабатывать на чем-то полезном, на действительно талантливом, необычном. Чтобы для этого не обязательно было производить тонны дерьма. Как-то все-таки криво устроен мир. Даже сны у меня кривые — про войну. Хотя в них, пожалуй, лучше, чем в этой поганой реальности. Вспомнились стихи Виктора Цоя:

А мне приснилось: миром правит любовь,

А мне приснилось: миром правит мечта.

И над этим прекрасно горит звезда.

Я проснулся и понял — беда…

Беда… Пока миром правят Венички-Ирокезы — беда. А изменить я ничего не мог, да и никто бы не смог, потому что сам мир для этого должен коренным образом измениться. Что-то в нем явно не так, в этом мире, какой-то изъян. Но, может, просто должны родиться другие люди, которым дурно сделанный товар не скормишь, которые просто не станут его есть — лучше умрут.

— Да не грузись ты так, — Катя отвлекла меня от невеселых раздумий.

— Что?

— Ты из-за Веника загрузился?

— Да.

— Забей, — Катя беззаботно махнула рукой. — С уродом свяжешься, все будет по-уродски. Лучше от них держаться подальше.

— Уж не знаю… — я и правда не знал.

— Да расслабься ты, мы же гуляем!

— Ну ладно, а где ты сейчас работаешь?

— В газете.

— Агентом по продаже рекламы?

— Гонишь? Журналисткой!

— Оп-па! — я сразу повеселел. — Серьезно, что ли?

— Ага.

— И в какой газете?

— Ну… — Катя на секунду замялась, словно не журналисткой работала, а стояла на Тверской в ожидании очередного клиента. — В «Мегаполисе».

— Серьезно, что ли?

Вообще-то я был в шоке. «Мегаполис» — дрянная бульварная газетенка с материалами о вампирах, призраках и людоедах.

— А что такого? Башляют нормально, — пожала плечами Катя.

— И это главное?

— По-твоему, я должна с голоду умереть?

И снова она была права. В мире, где правят Венички-Ирокезы, не нам, смертным, выбирать правила. Наша доля ходить по клеткам, которые они нарисуют.

До Ботанического сада мы добирались через ВВЦ Фонтаны уже не работали, хотя, по случаю погожего дня, свободный от работы народ бродил между павильонами, наслаждаясь прощальным приветом прошедшего лета. Мне стало грустно. В небе над нами летели и летели серебристые паутинки.

— Лето проходит так быстро, — сказала Катя. — Словно случайный прохожий. Память похожа на выстрел. И на охотника тоже.

— Чьи это стихи? — удивленно спросил я.

— Мои, — ответила Катя.

— Так ты и стихи пишешь?

— Почему «и»? Я над этим большую часть времени парюсь.

— Да ну, — я улыбнулся на всякий случай, подозревая какой-то розыгрыш.

Стих показался мне вполне профессиональным, такой обычному человеку не написать. Это вам не «дай мне полчаса, ты увидишь чудеса, дай мне пять минут, и увидишь что-нибудь». Надо же — «память похожа на выстрел»… Надеюсь, снайпером она не служила.

— Точнее, я пишу песни, — поправилась Катя.

— Для кого?

— Для себя.

Последнюю фразу сказала, как отрезала. Закрыла тему. Честно говоря, я не понял, что тут такого. Ну, пишет и пишет… Я вон тоже взялся дневник вести. Кого волнует, какое у людей хобби? И вдруг мне стало ясно, что, как бы ни сложились отношения с этой девушкой, они не будут простыми. Даже если не сложатся вообще, это все равно не будет просто. От нее не уйдешь, хлопнув дверью. Почему я так решил? Хрен его знает… Боевое чутье. Было в ней что-то от хорошего бойца. Если совсем откровенно, то она показалась мне больше бойцом, чем Искорка. Вот не захотела продолжать тему — и все. Искорка бы хоть придумала объяснение.

На территорию Ботанического сада мы попали не через центральный вход, а через дырку в заборе. Дырка была хоженая — погнутые прутья, когда-то выкрашенные черной краской, блестели, истертые тысячами хватавшихся рук. Дальше тянулась тропинка, а когда мы прошли по ней метров десять, стало видно как за крохотным прудиком дети играют в бадминтон пластмассовыми ракетками.

— Ты здесь был? — спросила Катя.

— Нет. Но, кажется, тут неплохо.

— Хочешь, я тебе Крым покажу?

— Модель, что ли?

— Нет. Здесь есть тонкое место между мирами. Читал Крапивина? Отсюда до Крыма метров сто, а если на юг, то тысяча восемьсот километров.

Я и ответить ничего не успел, как она схватила меня за руку и потянула за собой. Так, словно имела на это право, словно по каким-то непонятным для меня причинам я вдруг стал ее безраздельной собственностью. Или как будто мы были знакомы лет двадцать. Или как если бы вчера поженились… Нет, даже сегодня… Вот прямо из загса.

Мне это не очень понравилось, но руку я не отнял — постеснялся. Все-таки я не девка, чтобы жеманничать. Хотя впервые в жизни я действительно ощутил себя женщиной, которую новый знакомый без спросу ухватил за руку. Дурацкая ситуация… И противиться неудобно, и потакать не хочется. Неужели женщины так и живут? Не позавидуешь, черт возьми. Но я-то мужчина! Мне зачем телепаться за ней по буеракам? Но обижать ее не хотелось.

Мы продрались через кусты на краю поляны и выбрались на невысокий пригорок, заросший самыми настоящими кипарисами. Действительно было похоже на Крым в районе Южного берега.

— Прикольно?

— Да, — ответил я, чувствуя, как тепло из ладони Кати струится в меня.

Не фигурально выражаясь, а совсем по-настоящему — я ощутил потоки неизвестной энергии, пульсирующие под кожей. От них в голове начала медленно разгораться лампа золотистого света, стало легко и свободно, а мир вокруг обрел новые краски, незаметные раньше. И я понял, что мне-то как раз было приятно, когда Катя схватила меня за руку и поволокла за собой, это было ново и восхитительно, а взбунтовались во мне не собственные чувства, а некое усредненное общественное мнение. Что, дескать, так поступать не принято, что это мужчины должны хватать женщин за руку, а не наоборот.

Я осмелел и сжал ее ладонь чуть крепче. Сердце удивленно вздрогнуло и забилось в сладкой истерике предвкушения счастья. Мне неистово, до помутнения разума захотелось ее обнять, но на втором часу первой встречи это было явным перебором.

Когда-то давно я читал, что развитые существа, в особенности млекопитающие, умеют по запаху определять знаковые моменты в геноме других людей. Это происходит на подсознательном уровне, а до сознания доходит только простой и внятный сигнал — «подходит — не подходит», «нравится — не нравится». Иногда больше нравится, иногда меньше, в зависимости от того, насколько гены представителя другого пола совместимы с твоими. Ну, вроде как еще не зачатый ребенок выбирает себе достойную пару в родители. Судя по тому, как отреагировал на Катю мой организм, наши геномы подходили друг к другу не хуже, чем ключ к замку. А вот длинноногие красотки из ночного клуба иногда вызывали у меня непреодолимое отвращение.

— Хочешь, можно прямо здесь кинуть кости и пожрать, — предложила Катя. — Сюда редко кого заносит, потому что надо через кусты продираться. Люди не любят трудностей.

— Не все. Просто большая часть человечества.

— А ты?

— Я отношусь к большей части.

Она улыбнулась одними глазами, но я не понял, что за мысль при этом мелькнула у нее в голове. Мы развернули пакет, достали пластиковые коробочки с салатами и рисовыми колобками. Еще там был темно-коричневый соевый соус, какие-то розовые лепестки и нечто зеленое, похожее на пластилин.

— Это васаби, — объяснила мне Катя. — Японская горчица. Попробуй, приколись. Ее надо в соусе развести. А эти розовые фиговины — маринованный имбирь. Ешь, не отравишься.

Мы уселись в траву. Впервые в жизни взяв в руку палочки для еды, я неуклюже принялся разводить ими горчицу в соусе. Однако, попробовав первое блюдо, я понял, что в японской кухне действительно есть свой прикол, как выражалась Катя. Еда была сытной, по-своему вкусной и не вызывала в животе чувства тяжести, как если набить пузо кашей или картошкой.

Поев, мы принялись бродить по парку, только не по дорожкам, как большинство добропорядочных граждан, а поперек, петляя между деревьями, перепрыгивая через ручьи и маленькие болотца.

— Правда, похоже, что здесь живет леший? — спросила Катя, показывая на неправдоподобно огромный куст мать-и-мачехи.

— Где?

— Ну, внутри куста. Да посмотри же, как листья двигаются! Совсем как живые, а не по ветру.

— И как же леший мог попасть внутрь куста?

— Запросто. Он же дух!

Я невольно усмехнулся. Когда я служил срочную, духами у нас называли молодых бойцов, пришедших в боевую часть из учебки. Леший-салага — это круто. Да еще в кусте. Кроме шуток, Катя меня удивила — не ребенок ведь, чтобы о леших всерьез говорить.

— Хочешь, я тебе еще духов покажу? — она глянула мне в глаза.

— Тоже в кустах?

— Нет, свободных. Они на деревьях, увидишь. Надо только чуть подальше в чащу уйти, где людей мало.

Как-то сразу, без стыка, она перешла со сленга на обычный русский. Получилось так резко, что у меня на миг произошло раздвоение сознания, чему здорово способствовала принятая во сне грибная дурь. Мне пришлось сжать кулаки, чтобы прийти в себя.

— Зачем уходить от людей? — спросил я. — Эти духи что, боятся живых?

— Они сами живые. Только другие, не такие, как мы. Из чего-то не такого, как мы, сделанные. Мне кажется, что они чувствительны к человеческим эмоциям, обжигаются о них. Пойдем, сам увидишь.

Честно говоря, я уже начал подозревать недоброе. Встречал я и раньше одержимых идеями, чаще всего изуродованных тоталитарными сектами или учениями великих умов человечества. Сумасшедших. Все они видят то, чего нет. Но когда мы продрались через кусты в глубь парка и Катя показала на верхушки деревьев, я от неожиданности оторопел — в вышине крон висело хорошо видное сияние, больше всего похожее на слабо освещенное марлевое покрывало. Это несмотря на яркое солнце в небе!

— Дисперсия света? — шепотом спросил я.

— Это духи. Настоящие. Вон смотри, на тех деревьях нет, хотя дисперсия света должна быть и там.

На деревьях, что стояли ближе к дорожке, муаровых покрывал действительно не было.

— Должно быть физическое объяснение, — не очень уверенно произнес я.

— Так духи — они же физические! Только они целиком из энергии, без вещества.

— Ты прикалываешься или серьезно? — я не знал, как на это реагировать.

— Но ты же видишь глазами!

— А раньше почему не видел?

— Давно ли ты взгляд поднимал в лесу?

Это был аргумент. С этим трудно было поспорить. Когда в лесу приходится поднимать взгляд, там уже не до духов, там уже или вертолет, или вражеский снайпер, или рейдер, если во сне.

Побродив в чаще, мы выбрались на дорожку.

— А за что ты сидел? — вдруг спросила Катя.

— Что? — вытаращился я на нее.

— Ты же говорил, что сидел.

— С ума сошла? Я говорил, что был в длительной командировке в глухих местах. Это не одно и то же. Про зэков — это ты сама домыслила.

— Да не грузись. Просто в тебе есть что-то необычное. Такое бывает у зэков, у тех, кто убивал. Я парочку знала.

— Психолог, блин… — вздохнул я.

— Ну чего тебе, трудно сказать? Я же лопну от любопытства.

— Я был на войне. — Это оказалось легче выговорить, чем я думал.

— Ого! И кем?

— Снайпером.

— Тогда понятно. Ладно, если хочешь, закроем тему. Я хотел. Мы направились по дорожке туда, где, по словам Кати, находился японский парк. Там было хорошо — спокойно, много воды, деревянные мостики, водопады и японские лягушки, забавно надувавшие щеки.

Постепенно, незаметно, на кошачьих лапках подкрался вечер. Солнце мягко позолотило мир, выкрасив шпиль Останкинской башни в красный.

— Поедешь ко мне? — негромко спросила Катя.

Я не знал, что ответить. Если совсем честно, то возвращаться домой не хотелось совершенно. Напротив, я желал продолжения этого удивительного дня. Но существуют ведь и какие-то нормы приличия, черт возьми! С другой стороны, если весь мир готов рассыпаться в прах, то что мне до норм приличия? Другие миллиарды воруют не морщась, а я не могу девушку проводить до дома? Да пошли они все в жопу, учредители норм морали!

— Если ты не против, — ответил я.

— Дурак, что ли? Если бы была против, не предложила бы.

Оказалось, что живет она в Беляеве — это противоположный конец Москвы, но, несмотря на то что от ВДНХ туда проложена прямая ветка метро, я твердо решил поймать машину. Очень было бы глупо жмотничать в такой день.

Дом, у которого Катя попросила водителя остановить, оказался самой обычной московской многоэтажкой, чем-то он был похож на старого захиревшего монстра с простывшими бетонными ребрами перекрытий.

Только мы выбрались из такси, Катя едва слышно ругнулась и сказала:

— Саш, подожди. Мне надо кое с кем переговорить.

Окинув двор взглядом, я заметил, что из лоснящейся серебристой «Вольво», притулившейся у самого подъезда, на нас через приспущенное окошко поглядывает высокий крепкий парень лет тридцати. Недобро так поглядывает, размеренно подкидывая на ладони брелок. Рядом с ним сидел безразличный ко всему водитель, а был ли в машине еще кто-то, я разглядеть не мог из-за темных боковых стекол. Почему-то я сразу решил, что хмурый парень не кто иной, как бывший ухажер моей спутницы. Может, по выражению лица? В любом случае решив, что их беседа меня никаким боком не касается, я сбавил шаг и свернул к другому подъезду, где можно было переждать на лавочке.

Катя приблизилась вплотную к машине, но внутрь садиться не стала, пришлось парню самому выходить. Видно было, что покидать удобное кожаное кресло ему не хочется, но взгляд на себя сверху вниз он тем более не потерпит. Да еще от женщины!

Поначалу я не слышал, о чем они говорят, но постепенно, по мере накала страстей, оба собеседника перешли на повышенные тона, и до меня начали долетать обрывки фраз. Сначала послышалось слово «заказ», произнесенное незнакомцем, затем «шел бы он в жопу» — это от Кати. А вот следующее слово, донесшееся до моего слуха, не только удивило меня, но и в высшей степени насторожило. Это было второе прозвище Веника, бывшего начальника Кати, — Ирокез.

И тут же я понял, что для ухажера-неудачника у парня слишком дорогая машина и слишком дорогие шмотки. Такой бы с Катей по доброй воле встречаться не стал. А раз так, раз это не любовные разборки, то я не обязан в стеснении затыкать уши.

«Похоже, он на нее попросту наезжает», — подумал я, резко поднимаясь с лавочки.

— Эй, уважаемый! — громко произнес я, стараясь переключить на себя внимание. — Могу я узнать, в чем проблема?

— Отвянь, — коротко ответил незнакомец и попросил Катю: — Уйми его по-хорошему.

— Саш, подожди, я же просила!

— У тебя точно все в порядке?

— Не очень, но я разберусь.

Однако чуть заметная неуверенность в ее голосе подсказала мне, что сбавлять шаг не стоит.

— Твою мать! — парень резко обернулся ко мне. — Ты что, непонятливый? Вали, блин, отсюда, козлина!

— Погоди, — остановил я его. — Не горячись. Я ведь нормально тебя спросил, не наезжал. Я ее знакомый, мне интересно, в чем у человека проблема.

— Слушай, мне глубоко насрать и на тебя, и на твой интерес. Отвали и не мешай разговаривать. А вообще, ну тебя на хрен! Сам нарвался… — Парень наклонился к машине и жестко, почти по-военному приказал сидящему сзади: — Бас, разберись с придурком.

Дверца распахнулась, и на асфальт выбрался здоровенный, иначе не скажешь, чечен. Нет, ну действительно крупный, мне таких кавказцев еще видеть не приходилось. Хотя уж кого-кого, а их я через прицел до фига наблюдал.

— А ну иди сюда! — сказал он с сильным акцентом и поманил рукой.

Затем неожиданно разогнался и с удивительной быстротой в прыжке врезал мне ногой в подбородок. В глазах у меня полыхнуло, но я успел сжать челюсть, а то бы зубы повылетали. Этот добрый удар мог запросто поднять меня на пару сантиметров над асфальтом, но для пущего эффекта я еще специально чуток подпрыгнул, как делают каскадеры в фильмах, стараясь подчеркнуть мощь противника. Противник, особенно сильный, как этот, должен быть уверен в своем подавляющем преимуществе, иначе с ним могут возникнуть большие проблемы. Но я хорошо подлетел, вполне натурально, а потом, незаметно сгруппировавшись, хряснулся лопатками о землю. И надо же было именно в этом месте попасться камню! Я шибанулся об него как следует, так что даже крякнул помимо воли.

«Зато обязательная программа исчерпана», — мелькнуло у меня в голове вместе с воспоминанием о том, что во сне я крепко приложился подбородком о край люка, а затем еще получил собственным прикладом промеж лопаток. Других повреждений в сфере взаимодействия не случилось, так что дальше все зависело от меня.

Для убедительности я застонал, прикрыл веки и подергал ногой, делая вид, что не в силах подняться. На самом деле хоть удар чечена был более чем крепок, но его было трудно сравнить с тем, как гасит тебя ударная волна от взорвавшейся рядом мины. Там так лупит по мозгам, ушам и связкам, что потом пару дней говоришь не своим голосом, а то и дольше, в зависимости от калибра миномета. А здесь, может, легкое сотрясение, ну, поблюю, может быть, вечерком. В первый раз, что ли? Короче — неприятно, но далеко до потери боеспособности.

Правда, чечен об этом не знал. На мне ведь не были написаны крупными буквами три контузии и винтовочное ранение в шею, после которого пришлось самому выбираться с позиции и десять километров ползком переть через горы к своим. После такого даже попадание кастетом в лоб не покажется чем-то запредельным, не говоря уже об ударе мягкой подошвой кроссовки в челюсть. На тренировках я подпружиненной боксерской грушей иногда получал сильнее.

В общем, я лежал, давал умирающего шпака по полной программе и ждал, когда эта чудина подойдет, чтобы провести добивающий. А он, зараза, не подходил. Сразу ясно — профессионал, не любящий делать лишних движений. Ну ладно, это дело поправимое. Тут как раз Катя сообразила, что произошло, и вскрикнула. Нет, время тянуть больше было нельзя, а то ситуация грозила выйти из-под контроля. Пришлось мне терять выгодную позицию лежа на спине и начать приподниматься, чтобы спровоцировать чечена на добивающий. Сработало. Человек рвался в бой, как Матросов на амбразуру. Мне двух его движений хватило, чтобы понять, что добивать он будет двумя ногами в грудь с прыжка. Ну чего, хороший прием из американского фильма. Если бы я реально был в нокауте, может быть, такой даже прошел бы.

Но мне весь этот театр начал надоедать, так что я кувыркнулся с линии атаки, дождался, когда громила впечатается обеими подошвами в то место, где я только что лежал, после чего коротко и мощно ударил его ребром ладони под колено. Когда нога неожиданно подгибается от такого приема, то чем тяжелее противник, тем вернее он грохнется на спину или на задницу, в зависимости от выучки. Этот был обучен хорошо, на спину падать не собирался, но этого от него по большому счету и не требовалось — мне достаточно было, что он потерял равновесие. Мало кто знает, что из стойки в полный рост человек падает на задницу в течение целой секунды. Это ведь бездна времени, когда знаешь, как его использовать с толком. Пока он падал, я вскочил на колени и, не дожидаясь, когда его копчик коснется того камня, на который я налетел лопатками, всадил ему три прямых штыковых кулаками в затылок. Правая, левая, правая. Практически без паузы. Эту троечку мы до отупения отрабатывали на мешках с песком, так что она уже въелась в спинной мозг. Этот удар теперь происходил сам собой, без участия разума, как только подворачивалась достойная мишень. А затылок является более чем достойной мишенью, поскольку если влупить по нему от корпуса, то в голове организуется некоторый творческий беспорядок, который вносит значительные изменения в функции организма. Проще говоря, надо быть мамонтом, чтобы после удара в основание черепа не потерять сознание секунд эдак на двадцать. Так что на камень он хряпнулся уже в полной анестезии и оценить подобное приземление мог только через полминутки. Я ему чуть помог набрать дополнительное ускорение, дернув за штаны вниз, заодно это помогло мне быстрее вскочить на ноги.

Картина, которая открылась моим глазам, оказалась настолько неожиданной, что я даже несколько растерялся. Хмурый парень валялся на асфальте, выронив брелок, а Катя как раз замахивалась тяжеленным ботинком с рифленой подошвой ему по уху. В следующий миг попала, надо признать, очень метко, у меня даже сердце сжалось, когда хрящ звучно хрустнул в вечерней тишине. Тут же она отскочила от машины, чтобы не попасть под удар резко открывшейся задней дверцы — внутри оказались еще двое спортсменов. Однако выскочить удалось только одному. Едва второй опустил ногу на асфальт, Катя с разбегу пнула дверь, и та с грохотом ударила его в кость чуть ниже колена. Раздался вой раненого самца гориллы, но вместо того, чтобы напугаться, как, на мой взгляд, было положено девушке, Катя налетела на дверь всем корпусом, добавив бандиту по тому же месту.

Второй спортсмен с водителем успели выбраться из машины и бросились утихомиривать мою новую знакомую. Правда, водитель, огибая капот, нарвался на мой прямой в нос. Несмотря на скорость, с какой я постарался провести этот незатейливый, но зачастую эффективный прием, он успел блокировать его ладонями, так что мне пришлось резко крутануться и добавить ему с разворота встречный локтем в печенку. Вот нас, например, учили не поднимать в момент блокировки удара обе руки одновременно, а его тренер, похоже, уделил этому маловато внимания. Короче, мой удар локтем прошел как на тренажере, аж ребра хрустнули, а когда молодой человек согнулся в три погибели, я также вспомнил уроки американского кинематографа и, схватив его за ухо, с размаху шарахнул лицом о капот. Все же его носу сегодня было предначертано оказаться расплющенным.

Катя, кстати, умница редкая — в прямую стычку с оставшейся боевой единицей вступать не стала, а начала выполнять прием рукопашного боя, известный под названием «изматывание противника бегом». Она уже дважды увернулась от его захвата и продолжала петлять вокруг машины, дав мне пару секунд на то, чтобы отдышаться и оценить противника. К этому времени парень разъярился как следует и бегал за девушкой с криком: «А ну стой, сука!», привлекая излишнее внимание жильцов, засевших в укрытиях за оконными стеклами. Однако при всей его прыти поймать ее мешал ему избыточный вес, заставлявший на поворотах и петлях делать по одному-два лишних шага. Вот и пусть говорят после этого о весовом преимуществе в драке! Катя уворачивалась от него без труда, а один раз даже изловчилась пнуть по голени своим чудовищным говнодавом. Уж не знаю, на сколько сотен граммов потянет этот «Бульдог», но мобильность противника он снизил значительно.

В общем, мне оставалось пустячное дело — появиться на поле боя с выпученными глазами, поднырнуть под оборонительный блок противника и снизу всадить ему кулак в подбородок. Одно плохо — устойчивость спортсмена я оценил ниже, чем она того стоила. Получив в челюсть, он не рухнул, как подкошенный, а остался стоять на ногах, к тому же встретил меня коленом под дых. Хорошо, что меня учили не идти в атаку нахрапом, выбрасывая вперед всю массу, а то бы меня в бараний рог скрючило. А так хоть и мало приятного, но бывало и хуже.

Пока противник не успел опустить бедро после удара, я обхватил его рукой чуть выше колена и как можно резче толкнул плечом, опрокидывая на спину.

Прием прошел — парень рефлекторно взмахнул руками, открылся и рухнул назад. Конечно, шлепнулся он не как мешок с дерьмом, а скорее как кошка, ловко перевернувшись в воздухе и приземлившись в партер, но я знал, что такое приложиться локтями и коленями об асфальт, — это вам не тренировки на матах в спортзале. Поэтому как минимум полусекундное замешательство противника было мне обеспечено с гарантией, а этого с избытком хватило на то, чтобы запрыгнуть на него сверху и взять на локтевой удушающий.

Если такой прием проходит, то у противника, каким бы боровом он ни был, не остается ни единого шанса вырваться. Там уже все зависит от того, насколько он сбил дыхание во время предшествующей схватки, насколько у него разогналась кровь по сонным артериям и насколько его мозгу, буде таковой имеется в наличии, требуется приток кислорода.

На этом спортсмене мне пришлось провисеть секунд тридцать, прежде чем он обмяк и окончательно успокоился.

— Усыпление путем удушения? — чуть насмешливо спросила Катя, возвышаясь надо мной и поверженным противником.

— Что-то вроде того, — ответил я, поднимаясь.

— Может, для гарантии его «Бульдогом» в висок приложить?

— С ума сошла? Ты что, поклонница однополого секса?

— С чего бы такие вопросы?

— А каким еще сексом тебе позволят заниматься в тюрьме?

— Н-да… Ладно, герой, штаны отряхни.

Видок у меня, надо признать, был тот еще — колени брюк белые от пыли, на рукаве пиджака дырка… Наверное, от первого удара локтем старенький шов разошелся. Это я еще спину не видел… Там вообще после падения должны иметь место многочисленные повреждения. Черт!

Я снял пиджак и со вздохом осмотрел.

— Ты здесь собираешься ждать второго пришествия? — нахмурясь, спросила Катя. — Пойдем домой. Там дверь железная.

— А менты? Надо дождаться!

— Вот ненормальный… Может, у вас на Марсе как-то иначе, но здесь менты ничем не лучше бандитов и поддержат, за соответствующую мзду, скорее их, нежели нас.

— Так соседи же все равно укажут на тебя!

— Да? Очень в этом сомневаюсь. Пойдем, говорю! Она снова ухватила меня за локоть и поволокла к двери подъезда. На лифте мы поднялись на седьмой этаж, где Катя, используя несколько ключей из увесистой связки, открыла двойную бронированную дверь, за которой оказалась хоть и небольшая, но удивительно богато обставленная квартира. По крайней мере по глазам ударило обилие в комнате дорогой бытовой техники для высококачественного воспроизведения звука и изображения.

— Умойся, — с порога посоветовала Катя, запирая дверь на многочисленные задвижки.

В ванной евроремонт, на кухне мягкий уголок и техника от ведущих мировых производителей для облегчения женской доли — стиральная и посудомоечная машины. Вот тебе и бедная золушка. Плита тоже не из последних — четыре инфракрасные конфорки и зачем-то еще одна газовая. В общем, я обалдел немного, не ожидал такого увидеть.

Подойдя к кухонному окну, я глянул вниз, желая выяснить, что происходит с бандитами. Первый, который с брелоком, сидел на капоте и, поглядывая вверх, говорил по мобильнику, затем он помог подняться остальным, они погрузились в машину и уехали.

— В чем суть конфликта? — спросил я у Кати, когда она вышла из ванной.

— Это все Веник-Ирокез, — объяснила она. — Там спорная ситуация, если честно. После увольнения у меня остался отчет о проведении очень важной, объемной и дорогостоящей фокус-группы. Без результатов он не может взяться за выполнение заказа, а там речь о нескольких сотнях тысяч.

— Зачем тебе это надо? Отдала бы бумаги. Они ведь действительно не твои.

— Счас… Все брошу и побегу отдавать. Пошли они все подальше, уроды. Веник меня имел, как хотел, а когда пришло время платить, вышвырнул, словно тряпку. Ну, я и взяла сама, сколько посчитала нужным.

— Но ты же не можешь использовать результаты!

— Ну и что? Мне приятно, что Веник потеряет больше, чем потерял бы, честно мне заплатив. В этом мне видится некоторая высшая, не совсем человеческая справедливость.

— В чем именно?

— В том, что у меня появилась возможность умыкнуть бумаги. Слушай, а вас на войне что, вообще драться не учили?

Вот бывают такие вопросы, которые как обухом по голове.

— С чего ты взяла? — спросил я, борясь со спазмом, сжавшим голосовые связки.

— А чего ты двигался как корова? Мужик, а мне пришлось половину народа самой из строя выводить. К тому же ты первый удар пропустил такой… Прямо не знаю, что и сказать.

«Неужели со стороны это так плохо выглядело?» — с неловкостью подумал я.

Вообще-то я ожидал, что она прямо противоположно оценит мои боевые умения. Все же противники оказались не рядовые, живут, что называется, в спортзале, да и работают по специальности. Я же поразил всех, не получив практически ни одного повреждения, если не считать неизбежной ссадины на подбородке и шишки между лопатками. Скорее всего, она ожидала красивой драки в стиле китайских боевиков, когда противники обмениваются затейливыми приемами и вырубают друг друга с силой ударившего грузовика. Акробатики там всякой ожидала, скорее всего. Но на самом деле красивых драк не бывает, большинство из них заканчивается на земле, а фингалы чаще всего получают обе стороны, как проигравшая, так и выигравшая. На красивые приемы попросту не хватает времени, на акробатику нет возможности тратить силы и дыхание. Все действительно серьезные драки и впрямь выглядят по-колхозному, даже когда дерутся очень тренированные люди. Эстетики в этом мало. У меня и в мыслях не было никогда задумываться о показательном аспекте рукопашной схватки. Дважды судьба бросала меня в настоящую штыковую атаку против моджахедов, вооруженных саблями, пиками и кинжалами. Вот это действительно страшно. Когда вокруг сверкает сталь, тогда уж точно не до красивых приемов, там бы шкура цела осталась, да побольше порезать чужих. А как тебе это удастся, никого не волнует. И на камеру снимать это некому. Зато в памяти остается на всю жизнь и рефлексы оттачивает — дальше некуда. Одними рефлексами потом можно резать, уже без ножа.

В общем, победой я всегда считал и считаю не то, как ты себя вел в бою, а то, какой урон, материальный и физический, сумел нанести противнику. Здесь, в городе, а не в горах все это приобрело еще больший смысл, ничуть не поколебав устои теории. Оказалось, что в уличной драке важно не кто кому нос разбил и даже не кто остался стоять на ногах, а кого загребли менты, кого оштрафовали и посадили, кто разбил дорогие часы и мобильник и у кого потом сколько денег ушло на лечение. Это потому, что деньги — основа жизни города. На войне же основа жизни и есть сама жизнь, поэтому там все несколько проще — кто умер, тот проиграл. Если же в городе драка до смерти, то это уже война, и на ней во главу угла становится тот же принцип — выжил, значит, победа осталась за тобой. А если оба ранены, но живы, то смотри пункт первый.

— Кстати, а как ты первого вырубила? — спросил я, стараясь не дать прорасти обиде.

— Толкнула спиной на угол двери, потом по ногам ботинком, а когда грохнулся, по башке.

— Этот момент я застал. Странно, что он не успел поставить ни одного блока.

— Если бы тебе сделать операцию по изменению пола, из тебя тоже бы получился отменный боец.

— А без таких радикальных мер обойтись нельзя?

— С ними проще. От женщин, как правило, не ожидают подобной активности.

— Понятно.

— Но ты не грузись, — успокоила меня Катя. — Все-таки мы их отделали и отступили в безопасное место. Это главное, а двигаться, если хочешь, я тебя научу. Подбородку твоему, правда, сильно досталось. Давай пластырем заклею.

— Слушай, да это царапина!

— Ой, только не надо строить из себя ковбоя из американского вестерна. Сиди смирно. — Она принесла бактерицидный пластырь и наклеила мне на подбородок. — Иголку дать?

— Зачем? — удивился я.

— Ты собираешься так и ходить с дырой на локте? Там по шву разошлось, можно зашить так, что будет вообще незаметно.

— Ну, неси.

На самом деле я был уверен, что она сама зашьет. Не знаю… Может, это стереотип, но шитье вроде женская работа. К тому же нет ничего зазорного в том, чтобы зашить пиджак человеку, который помог тебе избавиться от наехавших бандитов. Проблема, видимо, в искренней уверенности Кати, что это она мне помогла. Хотя, может, и не в этом. Короче, мои предположения на ее счет блестяще подтверждались — непростой человек.

Пришлось брать иголку и заниматься пиджаком.

— Можно один вопрос? — обратился я к ней, закончив работу.

— Валяй, — кивнула она. — Что будешь пить, чай и кофе?

— Лучше кофе.

— Тогда кофемолка вон в том шкафу. И зерна там же.

«Черт, — подумал я. — Это уже перебор». Но все же пришлось молоть кофе самому. Катя высыпала порошок в турку и поставила на плиту.

— Так что у тебя за вопрос? — повернулась она ко мне.

— Ну… Когда мы встретились, ты говорила так… В общем, на сленге.

— И что?

— А потом перестала. Можно узнать, почему?

— Да. Это проверка. Тест.

— Для меня?

— Конечно.

— И в чем же он заключается?

— Обычно от женщин ждут милого, доброго поведения, чтобы они говорили и вели себя кротко, чтобы мужикам в рот заглядывали. Какой-нибудь козел-мачо, у которого объем яиц вдвое превышает объем головного мозга, на твоем месте сразу бы потерял ко мне интерес. А ты нет. Напрягся немного, но это нормально. А потом ты увидел духов, и все тесты стали вообще ни к чему.

— Вот как? Это настолько важно?

— Конечно. Все люди видят одно и то же. Все без исключения. Только одни очень материальны и замечают лишь вещи, имеющие сиюминутное значение. Другие, когда им покажешь, видят гораздо шире, а третьим и показывать ничего не надо. Мне, например. Но даже таких, как ты, мало. А с другими я не могу. Мне с ними скучно.

— Сo мной, значит, нет?

— Был бы ты обычным, я бы не пригласила тебя домой.

— Значит, этим сленгом ты отсеиваешь козлов-мачо? И тем, что кофе самому надо молоть?

— Тебе что, трудно было кофемолку включить?

— Но я же у тебя в гостях!

— Не переломишься.

Снова сказала, как отрезала. Ответ не подразумевал не то что возражений, а даже рассуждений по этому поводу.

— Что собираешься делать дальше с бумагами Веника? — спросил я.

— Поторгуюсь и продам ему же. Если не убьют, конечно.

— Ну, это у них теперь вряд ли получится.

— Почему теперь? — Катя удивленно подняла брови.

— По кочану, — усмехнулся я.

Мы уже допивали кофе, когда в дверь позвонили.

— Так… — Катя отставила чашку. — Кажется, начинается второе пришествие.

— Думаешь, снова эти уроды?

— Больше некому.

У меня невольно сжались кулаки, а глаза обежали кухню в поисках приличного ножа. Драться на кулаках с тем же чеченом мне не хотелось совершенно, а при вторжении в квартиру можно запросто и без юридических последствий применить что-нибудь посерьезнее. Катя метнулась к двери и глянула в глазок.

— Это хуже, чем люди Веника, — шепнула она. — Это менты.

На мой взгляд, хуже того чечена точно быть никого не могло. А ментов, понятное дело, вызвали соседи.

— Чего ты не открываешь? — спросил я.

— Дурак, что ли? Сиди тихо!

— Да это ты с ума сошла! Дверь на фиг высадят.

— Без домкрата вряд ли.

Снова раздался звонок, на этот раз гораздо настойчивее.

Он сильно действовал мне на нервы — терпеть не могу вступать в конфликт с представителями власти.

— Сломают! Как пить дать сломают! — заорал я.

Она опять шикнула.

Череда звонков становилась все напряженнее, наконец и у Кати не выдержали нервы.

— Не заорал бы — пронесло бы, а теперь они услышали, что мы тут, и точно дверь сломают.

Она начала лязгать засовами, и, как только замки открылись, дверь распахнулась от мощного толчка, едва не ударив ее в лоб. В комнату ворвались два молоденьких лейтенанта милиции, форма на обоих висела неопрятно, как на железнодорожных проводниках, проехавших от Москвы до Владивостока, оба без фуражек, от обоих несло отчетливым перегаром. Один был светловолосым, а в роду другого не обошлось без мусульман-горцев, оставивших ему в наследство темное лицо, жесткие черные волосы и сверкающие глаза.

— Эй, поосторожнее! — осадил я их.

— Что? — выпучил глаза белобрысый. — А на пол!

— Да погодите вы!

Чернявый без дальнейших разговоров хотел врезать мне резиновой палкой в плечо, но это не так просто сделать — и у более ушлых не всегда получалось. В общем, я увернулся, без малейшего намерения ответных действий. Мента это разозлило, и он принялся молотить палкой, желая нанести хоть один удар, но я отступал, отшагивал, наклонялся, пока он не врезал дубинкой в дверной косяк и не остановился, запыхавшись.

— Вот сука! — прорычал он.

— Остынь, — посоветовал ему белобрысый. — Вызывай наряд. А вы оба давайте документы.

— На нас напали! — снова подал я голос.

— Мы защищались, — добавила Катя.

— Документы, мать вашу! — заорал белобрысый мент. — Перестреляю на хер тут всех!

Я не знал, что делать, в любом случае не драться же с милицией! Не бандиты все же.

Катя побледнела и шмыгнула в комнату за паспортом.

— Не надо было открывать! — шепнула она мне.

— Ты еще поговори, прошмандовка! — кинул ей вслед белобрысый, громко втянув носом сопли. — А ты чего встал? Верткий очень? От пули не увернешься! Паспорт давай.

Я достал из кармана новенький паспорт, полученый взамен удостоверения личности.

— Где работаешь?

— Пока нигде.

— Бомжуем?

— Откуда такие выводы? — я начал заводиться.

— Заткнись и отвечай на вопросы.

— Там прописка стоит.

— Левая, — уверенно заявил чернявый. — Да и паспорт поддельный.

Он взял мой документ у белобрысого, повертел, разве что на зуб не попробовал, полистал, затем молча разорвал пополам.

— Точно поддельный, — заявил он, засовывая обрывки в карман.

— И как это понимать? — хмуро поинтересовался я.

— Так, что у тебя нет документов и до выяснения личности будешь сидеть в клетке, — объяснил белобрысый. — Эй, красавица, долго тебя ждать?

Катя вышла из комнаты и протянула ему небольшую корочку.

— Я паспорт просил! — разозлился мент, но удостоверение все же открыл. — Сука! Еще и журналистскую ксиву липовую сует! Какая из тебя журналистка? С Герой небось наркотой торгуешь! Паспорт где?

— В Караганде, — спокойно ответила Катя.

— Слушай, да она тут без регистрации! — обрадовался чернявый. — Загребай их, и поехали.

— Никуда я не поеду, — покачала головой она. — А если вы сейчас не уберетесь, то я подам на вас в суд за попытку изнасилования. А через три дня в газете выйдет статья обо всем, что случилось.

— Гонит, — неуверенно произнес чернявый. — Какая из нее журналистка?

— А вдруг не гонит? — напрягся другой.

— Может, пристрелить их лучше и ножи в руки сунуть как на Профсоюзной? Еще и премию дадут.

— Не прокатит, — занервничал белобрысый.

— Там конкретный притон был, а здесь какой мотив на нас с ножом прыгать? Ты просто еще не сталкивался с крысами из собственной безопасности. Все кишки вынут.

— Ну, водки трупам в пасти зальем.

— Да, сейчас самое время за водкой бежать… Так, ладно. Собирайтесь по-хорошему, и поехали. На вас официальное заявление, надо разобраться и написать объяснительные.

— Не объяснительные, а встречное заявление, — поправила белобрысого Катя.

— Ладно.

— А с паспортом что? — сощурился я.

— Отдадим на экспертизу.

— А прозвонить по базе нельзя?

— Офигеть, какие грамотные все стали! — психанул чернявый. — Скоро с голоду начнем дохнуть! Нельзя прозвонить. А за подделку документов три года срок. В курсе? Поехали, напишешь, где получал паспорт, когда.

— Можем здесь написать, — предложила Катя.

— Слушай, красавица, нас это не волнует! — начал растолковывать белобрысый. — Нам сказано доставить вас в отделение по заявлению о нанесении телесных повреждений. Что непонятно? Закрывай дверь, и поехали.

— Ладно, — согласилась Катя. — Все равно заявление надо писать. Поехали, Саша, я потом расскажу, что с паспортом делать.

Мы вышли на улицу, но патрульной машины у подъезда не было, пришлось идти два квартала пешком до пункта охраны порядка. Встретил нас там дежурный, пригласил лейтенантов к себе в каморку и долго о чем-то с ними беседовал, потом начал ругаться. У меня начало крепнуть дурное предчувствие.

— Возьми мой телефон, — сказал я Кате, передавая ей мобильник. — Если вдруг меня здесь запрут, а тебя нет, позвони по номеру с именем Михаил. Этот парень одно время работал в ментовке, может, остались какие связи.

— Друг?

— Подружиться мы не успели, но я ему жизнь спас.

— На войне?

— Да, — соврал я.

Наконец дежурный отпустил ментов и вышел к нам.

— Кто тут хотел писать встречное заявление? — спросил он.

— Я, — ответила Катя.

— Пишите. — Он положил перед нами на стол два листа бумаги и ручку. — А вас я вынужден задержать.

Он хмуро посмотрел на Меня.

— По какой причине? — напряженно спросил я.

— По двум причинам, мил-человек. И не надо вот это, нервничать, глазами вращать! У меня таких, как вы, за день проходит знаете сколько? Спокойнее надо реагировать. Драка была?

— Была, — согласился я. — Но не мы ее начали.

— С точки зрения закона нет разницы. Телесные повреждения вы нанесли, а не вам.

— А это? — Я тронул пальцем приклеенный к подбородку пластырь.

— Медицинское заключение есть? — сощурился Дежурный.

— Еще не хватало мне с царапиной в травмопункт обращаться!

— Вот видите! А граждане пострадавшие обратились туда немедля. В результате их телесные повреждения задокументированы. Вы, конечно, имеете право на встречное заявление, но задержать я вас все-таки задержу, а завтра с вами побеседует следователь. Это первая причина. Вторая заключается в отсутствии у вас документов.

— Вы прекрасно знаете, где мой паспорт.

— Да, но этот факт тоже не задокументирован, уж что-что, а это доказать у вас, мил-человек, ни при каких обстоятельствах не получится. А будет это звучать так, что вас задержали за драку, паспорта у вас не было, поэтому вы возводите напраслину на правоохранительные органы. С девушкой сговорились понятное дело. Но я более чем уверен, что девушка против нас свидетельствовать не будет, поскольку мы ее отпустим. Она ведь не хочет тоже оказаться в клетке с туберкулезницей и активной лесбиянкой, только что вышедшей из тюрьмы? Он глянул на Катю в упор.

— Не хочу, — ответила она и отвела глаза.

«Черт! — подумал я, — Неужели подставит? А я ей мобилу отдал со всеми номерами! Даже позвонить будет некому!»

— Ну тогда, девушка, вы свободны. И вот ваше удостоверение. За сколько, кстати, купили?

— Оно настоящее.

— Н-да. Журналистка в таких штанах и ботинках? Очень смешно. Все, не смею вас больше задерживать.

Он открыл засов на двери и чуть подтолкнул Катю в спину. В принципе мне ничего не стоило сбить его с ног и смотаться через палисадник, но поднимать руку на представителя власти мне казалось немыслимым, разберутся. Есть же все-таки какие-то законы в этой стране, черт возьми!

Однако все оказалось совсем не так, как я предполагал. Дежурный не запер меня в камере, а пригласил подождать следователя в комнате для допросов. При этом мне было приказано вывернуть карманы, что я покорно и сделал. Дежурный без счета сгреб деньги, сигареты, ключи, зажигалку и, насвистывая, отправился к себе в каморку.

— Курить здесь можно? — спросил я.

— А есть что?

«Вот гад», — подумал я.

Примерно через полчаса дверь пункта охраны порядка распахнулась, впустив задержавших меня лейтенантов, а за ними… За ними вошла вся команда! С которой мы столкнулись у дома, включая хмурого верзилу с темно-синим следом «Бульдога» на скуле и грузного чечена, прихрамывающего поочередно то на одну то на другую ногу. С ними были и другие, но они выглядели не так эффектно.

— Взяли его? — прищурил здоровый глаз хмурый. — Очень хорошо.

Он, покряхтывая, вынул из кармана тощую пачку долларов, разделил на три части и роздал ментам.

— Можете забирать, — улыбнулся дежурный.

— В журнал не заносили? — спросил чечен.

— Обижаете! Через три дня начнем искать, как пропавшего без вести.

— А баба где? — хмурый тронул пальцем огромный кровоподтек на лице.

— Ее мы отпустили, — развел руками дежурный. — Соседи видели и слышали, как ребята ее задерживали, так что трудно будет скрыть. Сейчас в службе собственной безопасности такие волки, что лучше им не попадаться. Раньше увольняли, званий лишали, а сейчас без разговоров в тюрьму. А в тюрьме ментам…

— Знаю, — хохотнул чечен.

— Ладно, она никуда не денется, — шагнул вперед хмурый. — А этого бы хрен нашли сами.

— В машину его? — спросил чечен.

— Погоди… Уж больно резвый он.

Мы с хмурым скрестили взгляды, как рыцари скрещивают мечи в голливудских фильмах, — кто кого пережмет.

— Воевал? — не отводя глаз, спросил хмурый.

— Приходилось стрелять пару раз, — ответил я шуточкой Рембо.

— А здесь тебе не война.

— Да уж понял.

— Ни хрена ты еще не понял. Пристегните его наручниками к батарее.

Тут бы мне уже можно было бы и подраться, но милицейская форма по-прежнему действовала на меня как взгляд удава на кролика. Ну ничего я не мог поделать, хотя понятно стало, что менты с бандитами в сговоре, да и сами ничем не лучше них. По крайней мере к охране общественного порядка в столице они точно не имеют никакого отношения. Порядок в собственных карманах блюдут в основном. Лейтенанты воспользовавшись моим замешательством, проделали весьма неприятный фокус — наклонили меня, просунули мои руки мне же между ног и пристегнули в такой весьма неустойчивой позе как можно ниже к батарее отопления. Ни сесть, ни распрямиться. Оставалось только балансировать на носочках, чтобы сталь наручников как можно меньше впивалась в запястья. Но долго так не выстоять — икры тут же свело судорогой, а ломящая боль в руках оказалась настолько сильной, что потемнело в глазах.

— Биту бейсбольную принеси! — услышал я голос хмурого.

— На фига вам бита? — отозвался дежурный. — От нее следов слишком много, а боли чуть, у нас есть старый проверенный способ. Берешь махровое полотенце, насыпаешь туда песочку из пожарного ящика, мочишь под краном и лупишь что есть мочи куда попало. Синяков никаких, а клиент через пару-тройку минут становится полностью транспортабельным. Все внутренние органы отбиваются на хрен.

— Засунь себе эти ментовские штучки в жопу! — разозлился хмурый. — Мне его в суд поутру везти не надо. Плевать я хотел на синяки! Мне руки-ноги ему надо переломать, лучше с позвоночником вместе, чтобы он остаток жизни провел в кроватке и срал под себя, чтобы знал, тварь, на кого руку поднимать! Сука!

Похоже, у него не на шутку расшалились нервишки. Он не стал дожидаться биты, а с размаху попробовал засадить мне ботинком в челюсть, но, несмотря на неустойчивость позы, мне удалось увернуться. Меня он задел вскользь, но основной удар пришелся все-таки в батарею, заставив хмурого зареветь от боли в отшибленной ноге.

— Убью суку! — заорал он, как только смог выговорить нечто членораздельное.

— Э! Ну вас на фиг, мил-человек! — остановил его от дальнейших действий дежурный. — Вот убивать его лучше не здесь. Могу даже наручники ссудить, чтобы он поменьше у вас в машине дергался.

— Где бита?! — не слушая его, вновь заорал хмурый.

Я чуть приподнял голову и увидел, как в дверь влетел грузный чечен с бейсбольной битой в руке. Мне показалось, что двигался он чересчур быстро, противореча законам физики, едва касаясь земли. Одной спешкой столь головокружительное появление сына гор объяснить было трудно, к тому же, вместо того чтобы огреть меня этой битой, он рухнул на колени, отшвырнул биту в угол, а затем с размаху бросился на пол лицом вниз и сцепил ладони на затылке.

Никто ничего не понял. Слишком неожиданно все оказалось. А затем из вестибюля донесся рев:

— Всем на пол! Работает милицейский спецназ!

Грохот вылетевшей двери дежурки, вскрик белобрысого лейтенанта, и тут же в дверном проеме возникли четверо в черной форме бойцов СОБР и в трикотажных масках, а за ними я разглядел еще десяток таких же с короткими автоматами навскидку. Тычками прикладов четверо уложили на пол всю команду хмурого во главе с ним самим, а также дежурного и чернявого лейтенанта. Белобрысого видно не было, похоже, он несколько пострадал, решив оказать сопротивление.

— Саша? — склонился надо мной один из бойцов.

— Так точно, — ответил я. — Капитан Фролов.

— Н-да… А меня зовут Гирин. Бойцы под моей командой. Эй, ключ от наручников кто-нибудь дайте! — он отстегнул меня, помог подняться, снял маску и сказал, улыбаясь: — От Мишки тебе привет. Как ты умудрился его спасти, капитан? Он же уже год не при делах.

— При делах. Он в охране сейчас.

— Первый раз слышу, чтобы в охране было жарко.

— Да ну? — я вытер оцарапанную хмурым щеку и плюнул под ноги. — А мне, по-твоему, холодно тут было? Сейчас, черт возьми, по всей Москве жарко гражданским жарко, не то что в охране.

— Не кипятись, — остановил меня Гирин, — Все-таки жара жаре рознь.

— Это вам за стеной на базе так кажется. А ты вечерком у метро потолкись.

— Да теперь потолкусь, — серьезно кивнул командир. — Могу и тебя пригласить пивка попить.

— Мобилы нет номер записать.

— У нас база на Ярославке. Заедь, на КПП спроси Гирина.

— Может, и заеду.

— Лады. О, а вот и тяжелая артиллерия прибыла. Я заглянул в вестибюль и увидел троих мужчин в штатском. Глаза у них были… Не дай бог с таким человеком по разные стороны письменного стола оказаться. Если бы мне на выбор предложили во враги одного из этих или всю команду хмурого вместе с чеченом, я бы не раздумывая выбрал бандитов. Нет, серьезно.

— Служба собственной безопасности, — шепнул мне Гирин. — Наверное, они захотят тебе пару вопросов задать про ментов. А остальных мы сейчас к себе в автобус погрузим.

Один из собистов представился мне Русланом Георгиевичем и пригласил пройти в дежурку.

— Присаживайтесь, Фролов, — он уселся в кресло дежурного, оставив мне место на низкой кушетке для отдыхающего помощника. — Вид у вас уставший. Били?

С нажимом спросил. Словно, если отвечу не так, как ему требуется, тут же сам пойду по этапу.

— Смотря кто, — уклончиво ответил я скорее из принципа, чем из каких-то добрых побуждений.

— Ну, не надо придуриваться. Понятно ведь, что в нашей компетенции лишь правонарушения, совершенные работниками милиции.

Мне сразу расхотелось придуриваться. Видно было, что собисту до предела скучно, что дома его ждут вкусный ужин и молодая жена, а он вынужден тут расспрашивать черт знает кого по черт знает какому редкому поводу. В других местах менты угнанные иномарки сотнями регистрируют — вот там дела, а тут какой-то Фролов…

— Бить не били, а вот паспорт порвали, — честно ответил я, уже ощущая некоторую благодарность за то, что столь занятой человек уделил мне немного рабочего времени в ущерб отдыху.

— На каком основании?

— Черненький лейтенант сказал, что поддельный.

— Черненький? — он достал блокнотик с латунными уголками и сделал пометку массивной перьевой ручкой. — А по базе сверяли?

— Нет.

— Еще какие-нибудь неудобства доставляли при задержании?

— Наручниками к батарее пристегивали.

— Руки покажите.

Я протянул ему руки, и он внимательно, со знанием дела, осмотрел защемленные запястья. Затем достал из кожаного портфельчика бланк, заполнил и протянул мне со словами:

— В течение трех дней будьте любезны пройти медицинское освидетельствование. Забрали у вас что-нибудь?

— Деньги и сигареты.

— Эти? — Он открыл дверцу сейфа.

— Да.

— Сколько было денег?

— Около пяти тысяч. Пятисотенными купюрами.

— Акт изъятия составляли?

— При мне нет.

— Ладно, забирайте и можете быть свободны.

Он поднялся с таким видом, словно я уже исчез, растворился в воздухе. По крайней мере для него я точно перестал существовать. Не очень приятное ощущение. Вульгарная трактовка теории наблюдателя утверждает, что чем большее количество людей наблюдают некий предмет, тем он реальнее. В данном случае меня перестал наблюдать всего один человек, но весомость его в этой реальности была столь высока, что отчетливо ощутил потерю некоторой части собственной плотности.

Когда я выходил из пункта охраны порядка, меня окликнул Гирин.

— Далеко тебе? — спросил он, высунувшись из проема передней двери автобуса.

— Нет. Пару кварталов.

— Ну тогда бывай, капитан.

Я сразу решил, что вернусь к Кате. Не потому, что до моего дома было далеко, и уж тем более не потому, что у нее остался мобильник. Впервые за долгие годы я ощутил внутри себя пустоту от отсутствия рядом другого человека. Откровенно говоря, не главным было то, что этот человек — женщина. Хотя принадлежность Кати к женскому полу меня радовала, чего уж лукавить. Были у меня фантазии на ее счет.

С темнотой к земле прибилась пронизывающая осенняя прохлада, и я пожалел, что на мне поверх пиджака ничего нет. Низкий ветерок гонял по тротуару сухие опавшие листья, задувал их в траву и под машины назло матерящемуся по утрам дворнику. Звезд видно не было — снова собрались тучи. В воздухе ощущалась зябкая влажность, как перед скорым дождем. Одинаковые безликие высотки пялились в темноту сотнями светящихся окон, за которыми проходили сотни одинаковых безликих жизней, от которых в мире не останется ничего и ничего не изменится. Мне стало до боли жалко всех этих людей, вся вина которых заключалась лишь в том, что они родились в этой богом проклятой стране, в промерзшей, раскисшей, грязной России, в городах с обнаглевшими ментами, рвущими паспорта, под неусыпным оком до предела циничного и лицемерного правительства. И что им делать? Они рождаются в родильных домах, зараженных стафилококком и СПИДом, живут без витаминов, постоянно недоедая, не имея возможности даже выбраться на юг, чтобы прогреть кости к зиме. Их травят гиблым пивом и самопальной водкой, их давят в вонючих вагонах метро, их постоянно грабят — то бандючье, то карманники, то менты, то банки, то налоговая инспекция, то друзья. А потом они умирают, их хоронят в дешевых фанерных гробах, зарывают в промерзшую землю, и там, глубоко под снегом, они впервые после рождения обретают успокоение. У них сил не остается даже на то, чтобы думать, не говоря уж о какой-то борьбе или банальном протесте.

Мне вспомнилась рота Глеба Митяева, стоявшая под Грозным в первую чеченскую. Она целиком состояла из сопливых юнцов, неопытных, необстрелянных, напуганных до последней возможности, замерзших, голодных, худо одетых. Они постоянно недосыпали, горбатились в непрерывных нарядах, вечно грузили какие-то ящики, что-то таскали, мусор убирали лопатами. Но самым страшным оказалось смотреть в прицел, как они шли на штурм города. Никто из них под обстрелом не пригнулся ни разу. Среди них рвались снаряды, разнося ребят в кровавые клочья, в них били тяжелые пули, выбивая из ртов последние облачка дыхания. Но падая, все они улыбались. Все до единого. Потому что с пулей или осколком прилетала смерть, надежно избавлявшая от промозглого холода, от нарядов, от голода и каждодневного изматывающего страха.

Вот так же и вся Россия. Народ довели уже до того предела, когда смерть оказывается единственным спасательным кругом. Наркоманов пугают тем, что они рано умрут, а они именно к этому и стремятся — умереть в безболезненном экстазе небытия. Меня вдруг осенило, что все призывы по телевизору против наркотиков, все акции музыкантов и депутатов на данную тему на самом деле являются грамотной рекламной кампанией этих самых наркотиков. Те, кто наркотики продают, таким образом их пиарят. Мол, это верный путь к смерти. Дороговатый, но сладкий.

«Сволочи!» — мысленно ругнулся я, сам точно не зная в чей адрес.

Вяло так ругнулся, без особенной злобы. Чего злиться, когда от этого ничего не изменится? К тому же лично мне злиться грех. Повезло по жизни. На заводе у конвейера не стоял, города-веси разные повидал. Людей. Ну, подвиги даже совершал по мелочи.

Несмотря на иронию, сквозящую в этих мыслях, я прекрасно понимал, что мне действительно повезло, что многие из живущих за одинаковыми окнами многоэтажек немало бы отдали за то, чтобы поменяться со мною судьбами. Некоторые по глупости, не зная толком, что это за участь такая — быть на войне. Другие обдуманно. И эти правы, поскольку, предложи мне кто-нибудь участь заводского токаря в обмен на мою, я бы ни за какие коврижки меняться не стал. Это честно. Несмотря на лишения, несмотря на гибель друзей.

— Повезло, — шепнул я себе под нос, вспомнив порванный паспорт.

И тут же озарение — а ведь действительно повезло! Меня даже побить не успели. А паспорт что? Мелочи. Поди, еще и новый без хлопот справят, если собисты крутанут это дело. Нет, правда, целый день сегодня везло. С бандитами справились практически без потерь, хотя, допусти я хоть одну ошибку, исход мог быть совершенно иным. С ментами Михаил помог. Катя, опять-таки, позвонила.

Мысль рвалась дальше, я уже понял, что нащупал нечто важное, но пока не мог разобраться, что именно. Что-то связанное с моими снами, со сферой взаимодействия, черт бы ее побрал. Хеберсон вспомнился. К чему — непонятно. Деньги.

«Так, стоп! — подумал я, останавливаясь. — К черту Хеберсона!»

Я поймал-таки мыслишку за хвост, и теперь главное было ее не упустить. Суть открытия заключалась в том, что если ранение или смерть в мире вечного ливня приводили к таким же последствиям в реальности, то и положительные события в сфере взаимодействия должны как-то здесь откликаться. На то она и сфера взаимодействия!

— Черт возьми! — я достал сигарету и прикурил. Получается, что, когда мы с Михаилом потерпели поражение, меня уволили с работы. А когда получилось успешно отбить атаку мизеров, у меня тут все хорошо сложилось. И самая большая победа — встреча с Катей. Что хотел, то и получил — конец одиночества.

Я уже хотел продолжить путь до знакомого подъезда, но еще более яркая мысль поразила меня, как молния. Кирилл! Он ведь командир над всеми войсками Базы! А значит, все победы и все поражения являются его собственными победами и поражениями! Так вот как он использует бойцов, так вот за что платит деньги!

Перебрав в памяти события последних снов, я понял, что подобрался вплотную к истине. Когда мизеры нас прижали, когда пожгли огромное количество танков, у Кирилла и здесь дела пошли вкривь и вкось. Сначала эфирное время передачи урезали, а затем и вовсе разогнали контору. Но если мы взорвем Мост, то это будет такая победа, которая позволит нанимателю как следует поправить пошатнувшиеся дела в реальности.

С другой стороны, сегодняшняя наша победа над налетевшими рейдерами никак на положении Кирилла не скажется. Мы ведь не выполнили поставленную им задачу, мы себя защищали, так что эта победа наша, и только наша — не его. Его задача — Мост. Его победа — совокупность успешных миссий, выполненных каждым солдатом в сфере взаимодействия. Правда, если мы Мост взорвем, то с такой победы и нам лично что-то должно обломиться.

— Черт! — воскликнул я, не волнуясь, что кто-то услышит. — Точно ведь, разница в денежном довольствии имеет значение!

Не зря данная деталька обратила на себя повышенное внимание, ох не зря. Денежное довольствие в сфере взаимодействия должно быть обратно пропорционально возможному количеству личных побед!

Ведь каждая победа сама по себе является наградой поскольку здесь, в реальности, отзывается каким-то серьезным везением, поэтому Хеберсон получает больше меня. А уж сколько Кирилл зарабатывает на чужих жизнях, одному богу известно.

По спине пробежала холодная струйка пота — я понял, что, если бы не завалил во сне два рейдера, менты бы избили меня сегодня и сдали бандитам. А те уж довершили бы дело — как пить дать. Грохнули бы и зарыли в лесу. Но с другой стороны, странное, конечно, везение. Подлинным везением было бы такое развитие событий, при котором я бы вообще к ментам не попал. И бандиты бы нам на пути не встретились.

«Погоди-ка, — остановил я поток мыслей. — А может, это барьерное невезение?»

Был в моем мысленном лексиконе такой термин. Никому я его, конечно, не озвучивал — засмеют. По большому счету суеверие чистой воды, но порой иначе происходящее не объяснить, а объяснения хочется. Вот и выдумал я это самое барьерное невезение. Заключается оно в том, что тебе на первый взгляд не везет, но на самом деле, сложись события иначе, было бы еще хуже. Ну, самый простой пример — опоздал на самолет, а он возьми да взорвись на высоте пяти километров. Хотя чаще всего бывает гораздо тоньше, так что сразу и не разберешь, где тебе повезло.

Я мысленно покопался в событиях сегодняшнего дня, и у меня возникла цепь подозрений на этот счет. Странных, надо сказать, подозрений. И все они так или иначе касались Михаила. Не желала меня судьба с ним разлучать. Его телефон я записал скорее для отмазки, чтобы не обижать, а вышло вот как — жизнью, можно сказать, этому телефону обязан. Теперь в любом случае надо поблагодарить салагу лично, иначе нельзя. Получается, что за отказ от продолжения отношений с бывшим СОБРовским корректировщиком судьба меня здорово мордой по столу повозила. Значит, в этом знакомстве есть смысл, который мне пока непонятен. А тут еще некто Гирин на горизонте нарисовался. Тоже не похож на эпизодическую фигуру. Предчувствие в этом плане редко меня обманывало, и я привык ему доверять. В суровых условиях не верить предчувствию смерти подобно. Хочешь не хочешь, привычка вырабатывается.

Одолеваемый этими мыслями, я перешел дорогу, впереди замаячил знакомый подъезд. Кода на двери я не знал, поэтому пришлось подождать, когда ее откроет незнакомая дама, выводившая гулять двух холеных такс — кобеля и суку. Она подозрительно на меня глянула, но ничего не сказала. Прошмыгнув к лифту, я успел нажать кнопку раньше, чем кто-нибудь вызвал кабину наверх. Достигнув седьмого этажа, я забеспокоился — не слишком ли поздно заваливаться в жилище не очень давней знакомой? С другой стороны, она, наоборот, могла здорово за меня беспокоиться, так что свинством будет смотаться домой. В общем, я собрался с духом и вдавил кнопку звонка. Почти сразу лязгнули задвижки и дверь отворилась.

— Черт! — Катя отшагнула, пропуская меня в прихожую. — Заставил же ты меня поволноваться!

— Да я и сам перенервничал, — попробовал отшутиться я. — Чуть не умер от страха.

— Били?

— Не успели. Михаил выручил. Так что я тебе многим обязан. Там, знаешь, побоями бы не ограничилось.

— В смысле? — она напряглась.

— Менты, сволочи, вызвали твоих милых друзей во главе с хмурым. Те уже биты бейсбольные приготовили, но не тут-то было. Сами так отгребли, что мама, не волнуйся. Милицейский спецназ — штука серьезная. А потом еще и собисты пожаловали. Так что я бы и рубля на этот пункт охраны порядка теперь не поставил.

— Я слышала, что ментам на зоне не очень весело.

— Там никому не весело, — отмахнулся я.

За время моего отсутствия Катя переоделась в домашнее — осталась в футболке и стареньких джинсах. Другая бы бросилась переодеваться, а этой хоть бы что. Похоже, она вообще не волновалась по поводу собственного внешнего вида.

— Будешь кофе? — спросила она, пропуская меня на кухню.

— Да, — я шагнул к буфету, собираясь достать кофемолку, но Катя прыснула, и я остановился.

— Он сварен уже.

— А что смешного?

— Ну, за кофемолкой ринулся. У тебя рефлексы, как у собаки Павлова, вырабатываются. С полтычка. Это от войны?

— В общем-то да.

— Прикольно.

— Думаешь?

— Ну, не знаю. Извини, если я тебя грузанула.

— Нет, нормально. Привык уже.

Глядя на нее, я вдруг понял, что сегодня ночью у нас с ней неминуемо будет секс. Меня к ней влекло все сильнее, а она не выставляла никаких ощутимых границ. Она не выпроваживала меня, не спрашивала, когда уйду. Словно мое присутствие в ее квартире являлось уже чем-то совершенно естественным, в общем, я понял, какую награду за ночную победу приготовил мне этот день. Лучше некуда.

Сев за стол, я снова ощутил исходящий от Кати теплый поток энергии, как в Ботаническом саду, когда мы держались за руки. Только сейчас между нами был стол, но это ничуть не мешало золотистому течению. Сердце в моей груди неожиданно сильно екнуло и пустилось набирать обороты. По щекам растекся горячий румянец. Чтобы скрыть бурю неожиданно нахлынувших чувств, я пригубил чашку с обжигающим кофе. В тот же миг за окном ширкнула молния, и через несколько секунд по стеклам ударил трескучий удар грома.

— Вот так, — вздохнула Катя. — Один день тепла — и снова дождь. Я и не заметила, как лето прошло.

На лето мне было совершенно наплевать, но от ее слов стало грустно. Действительно возникло короткое ощущение невосполнимой потери. Понятно, что еще будет не одно лето, только этому уже не бывать.

— Пойдем в комнату, — предложила она. — Ящик посмотрим, узнаем, что в мире бывает.

— Ничего из того, что там показывают, не бывает, — пожал я плечами, но послушно поднялся следом за ней.

— Неправда. Как раз все там видно. Надо только уметь смотреть.

Меня позабавила такая позиция, и я решил выяснить, что же такого Катя знала про телевизор, чего не знал я. Какую же такую правду собиралась она почерпнуть из придуманного режиссерами и сценаристами действа?

— И как же ты смотришь?

— Да очень просто, — она взяла пульт дистанционного управления, включила широченную плазменную панель, какие мне доводилось видеть лишь на витринах дорогих магазинов, и устроилась на диване, поджав ноги. — Садись. Что ты как бедный родственник?

Я сел на краешек, а она принялась перещелкивать каналы, меняя их довольно быстро, один за другим. Звук при этом она не включала. Новостные программы пробегала не останавливаясь, в том числе и «Евроньюс», которому, на мой взгляд, можно было вполне доверять, к рекламе чуть приглядывалась, а на музыкальных каналах задерживалась чуть дольше — секунд по десять, а то и пятнадцать. Я успел заметить видеоклип певицы Сирень. На экране она выглядела загорелой, гораздо моложе своих лет, без морщин. К тому же ее не было слышно, что само по себе делало происходящее не таким отвратительным, каким оно оказалось в жизни. Вокруг Сирени отплясывал кордебалет из парней и девушек в белых шортах и маечках. Без звука было отчетливо видно, как им тяжело прыгать и делать скучные, никому не нужные па. На переднем плане, у сцены, так же скучно и однообразно покачивала поднятыми руками знакомая мне библиотечная массовка. Клип точно обрабатывался в студии Кирилла — без всяких сомнений. Я покопался в памяти и вспомнил папку, в которой эта массовка хранилась на компьютере у Данилы.

— Даже по двадцатке не заплатили, — со вздохом произнесла Катя и переключила канал.

— Кому? — не понял я.

— Кордебалету.

— С чего ты взяла?

— На морды их посмотри, — она вернула программу. — Вот сейчас. Что у них в глазах написано?

— Я в отличие от тебя на психолога не учился.

— Заплатят или не заплатят. Вот что написано.

Я вспомнил себя до того, как получил от Кирилла деньги, и понял, что она права.

— А откуда взялась двадцатка? Долларов хоть, надеюсь?

— Ага, — Катя снова принялась перелистывать передачи. — Обычная цена. У меня две знакомые из подтанцовки. Но сейчас продюсеры звездей совсем обнаглели — и того не платят.

— Продюсеры кого?

— Звездей. Ну, в смысле звезд эстрады.

— У тебя что, страсть к словотворчеству?

— А что? Русский язык общий. И не фига его лимитировать. Еще на воздух лимит введите. Уроды…

— Я, что ли, ввожу? — меня зацепил ее наезд.

— А чем тебе не нравится мое словотворчество?

— Да нет. Просто, если честно, я не всегда понимаю, что ты говоришь.

— А ты забей. Слова вообще ни фига не значат. Они только костыли для передачи эмоций. Если с человеком на одной волне, всегда поймешь его. А если нет, то все слова — сплошное вранье.

— Теоретик… — усмехнулся я.

Она сидела совсем рядом — руку протяни. И хотелось, безумно хотелось протянуть к ней руку, коснуться плеча, ощутить тепло тела через тонкую ткань футболки. Но я не решался. Я не был уверен, что она этого хочет, а ее доверие значило для меня теперь больше, чем самый сладкий секс. Хотелось с ней дружить, просто общаться, слушать ее забавный сленг и вольное словотворчество. Секса тоже хотелось, но это отошло на второй план. Или не на второй? Я попытался разобраться в себе и с удивлением понял, что секса мне хочется даже сильнее обычного, меня влекло к Кате со страшной силой, но интересовал меня не только секс, а еще и другие качества, никак с полом не связанные. И я боялся, получив секс, утратить все остальное. Я боялся, что установившийся между нами мостик слишком тонок и может не выдержать бури страстей. Что, когда эта буря иссякнет, нас уже не будет связывать ничего.

— Твой способ смотреть телевизор заключается в отсутствии звука и в быстром переключении каналов? — спросил я через пару минут, чтобы отвлечься.

— Ага. Это даосский способ.

— Буддийский. Один мой знакомый говорил, что о нем писал Пелевин.

— У Пелевина буддийский. А у меня даосский.

— И в чем разница?

— У него было без звука, или без изображения, или вверх ногами. А у меня без звука и часто переключая программы. Дело в том, что сейчас так научились снимать, что одно изображение, даже без звука, способно здорово засрать мозги. Способ Пелевина годился для конца девяностых годов. Сейчас все изменилось. Чтобы телевизор не превратил тебя в зомбака, надо не только звук выключить, но еще и каналы переключать. Как только видишь, что становится интересно, так сразу и переключать.

— А не проще вообще его тогда не смотреть?

— Нельзя. Надо быть постоянно в курсе того, какие новые технологии применяют для запудривания мозгов. Без звука и с переключением каналов это хорошо видно. Это и есть главная правда о мире. Телевизор — их оружие. А пульт дистанционного управления — мой бронежилет.

— Их оружие?

— Ну да. Нанимателей.

Я чуть не свалился с дивана, когда услышал это слово в данном контексте. Прямо лавина мыслей в голове промелькнула, одна нелепее другой. Но все же я уверил себя, что в мире вечного ливня она быть не могла. Она не воин. Кажется. Хотя и боец без всяких сомнений.

— Кого, ты сказала? — сипло спросил я.

— Нанимателей. Ну, хозяев мира. Есть люди, которые живут, а есть те, кто на них работает. Первые — наниматели.

— А… Словотворчество.

— Не нравится?

— Да нет, в этот раз ты в самую точку попала.

— В каком смысле?

— Да я их сам так называю.

— У них весь мир в кармане, — кивнула Катя, в очередной раз переключив канал.

— Значит, у них есть какие-то способности, которых нет у нас. Никто не занимает свое положение просто так.

— Думаешь? — она повернулась ко мне с насмешливым прищуром.

— А что? — спросил я уже осторожнее.

— Это тебе по телевизору говорили, что капиталисты работали с утра до ночи, начинали чистильщиками обуви, а потом тяжким трудом заработали денег и поднялись на недосягаемые высоты?

— Не помню, где говорили. Хочешь сказать, что это вранье?

— Хочу сказать, — жестко ответила Катя, — что единственное качество, которое отличает нанимателей от других людей, — это полное отсутствие совести. Даже не всепоглощающая жажда денег, а именно отсутствие совести, жажда денег — это как раз для народа, для людей, свято верящих, что по ящику говорят правду. Настоящему Нанимателю, если писать с большой буквы, деньги вообще не нужны.

— То есть наниматели бедные?

— Не путай богатство и наличие денег! — помотала головой Катя. — Это совершенно разные вещи! Если деньги являются не целью, а средством власти, инструментом подавления и принуждения, то это и есть богатство. В этом смысле Наниматели и есть самые богатые в мире люди. Если же деньги сами являются целью, то это просто деньги, и все. Индекс твоей личной глупости.

Ее слова меня ужаснули. Я вдруг как-то сразу понял, что ввязался в аферу с Кириллом именно ради денег. Я не знал, на что тратить подобные суммы. У меня не было другой цели, кроме как вырваться из нищеты. Просто набить наконец карманы деньгами, покупать комфорт, покупать уважение, покупать собственную независимость. А для чего мне нужен комфорт и независимость? Чего я хотел достичь через них? А чего вообще через них можно достигнуть? Есть ли вообще хоть какие-то достойные цели?

— Можно подумать, тебе деньги не нужны… — сказал я как можно мягче, чтобы ее не обидеть.

— Нужны. Но для достижения целей, с ними никак не связанных. И уж точно не для подавления.

— Да? А это все? — я обвел рукой дорогую технику.

— Это не мое. Я снимаю квартиру. Мой здесь только вот этот компьютер. — Она кивнула на старенький потертый ноутбук. — Остальное досталось от подруги, которая вышла замуж за иностранца. Ей, правда, это все тоже теперь не нужно. А у меня совершенно другие цели.

— Какие? Не обижайся, мне действительно хочется знать!

— Моя цель — спасти человечество.

Я чуть с дивана не грохнулся. Нет, ну всякого ожидал, конечно, но не такого.

— Как ты сказала?

— Спасти человечество, — спокойно и твердо повторила она.

И я понял, что она не сошла с ума и не врет. У нее, похоже, действительно был план по спасению мира. А в том, что его надо спасать, у меня у самого не было ни малейших сомнений.

— Погоди-ка, — осторожно подъехал я снова. — Что именно ты имеешь в виду под спасением человечества?

— Тебе правда интересно? — глянула она на меня с неприкрытым подозрением.

— Правда. Я только недавно сам думал об этом.

— Я хочу… Короче, чтобы излишне тебя не парить, скажу, что мне ни фига не нравится, как мир устроен. Мне не нравится, что, имея только деньги и ничего, кроме денег, человек может легко повелевать судьбами остальных. А они слушаются его, как бараны. Знаешь, почему слушаются? Потому что сами хотят денег. Они думают, что, работая на Нанимателя, смогут урвать кусочек его власти вместе с деньгами. Но это фикция. Если будешь пахать на кого-то, никакой власти никогда не получишь. Всю жизнь будешь крохи со стола собирать. И сколько бы денег у тебя ни было, власти они тебе не прибавят.

— Вот как? — я в сомнении приподнял брови.

— Да! Никто не думает о том, что представляют собой деньги. Это ведь никакая не ценность! Чистой воды фикция, просто циферки, нарисованные на бумаге. Без оглушительной рекламной поддержки они ни фига не стоят!

— По-моему, это уже чересчур. Как это деньги ничего не стоят?

— Да очень просто! Вот ты сам писал сценарии для рекламы. Так? И я в этом бизнесе поработала, а сейчас еще хуже — в газете. Что мы рекламировали?

— Ну… Разное. В зависимости от того, кто платил.

— Ни фига! Вся реклама, вся без исключения, рекламирует только одно — деньги.

— Да уж ладно. Что точно не нуждается в рекламе, так это деньги, — возразил я. — Все и так их хотят.

— Ты хочешь?

— Да. Это честно.

— А почему? Кто тебе сказал, что они чего-то стоят?

— Это не надо говорить! Понятно ведь, что без них ничего не купишь!

— Откуда понятно?

Я принялся судорожно искать ответ, но чем больше углублялся в дебри собственной памяти, тем больше терялся.

— Неужели не ясно? — спросила Катя. — По телевизору и в газетах, на витринах магазинов и на картонках на рынке, везде и всюду написана цена. Стоимость товара — спичек, сигарет, машин, самолетов, артистов… Всего. Но главное, что по телевизору в рекламе демонстрируют привлекательность товара, и тут же, между строк, прописано, что получить его можно только за деньги. Не за то, что ты геройски воевал, или не за то, что каждый день корячишься у станка. Нет — только за деньги. Сущность рекламы состоит в стойком императиве, что деньги являются наивысшей ценностью, раз на них можно обменять любой товар. Мол, важно не работать, не делать что-то полезное, а именно иметь деньги — любым способом, хоть в лотерею выиграть. И будет тогда тебе великое счастье. На самом же деле стоимость современных денег равна нулю, поэтому их постоянно требуется рекламировать. Если рекламный натиск ослабнет, очень многие тут же увидят суть — никаких денег нет, есть только установленная государством цена товара.

Она отдышалась и продолжила:

— Это раньше деньги были из золота и имели реальную ценность. Их можно было копить, зарывать в землю, снова откапывать через сотню лет, и они ничуть не обесценивались от этого. Но государству настоящие деньги ох как невыгодны. Ими невозможно манипулировать. Поэтому с определенного времени государства, одно за другим, разработали систему рекламы денег в современном понимании — пустых бумажек без всяких гарантий. Золото потихоньку изъяли, а в качестве основной религии ввели монетаризм. Жажду денег как наивысшей ценности. Реальные деньги, золото, остались только в казне. А людям оставили фикцию, стоимость которой впрямую назначается государством. В результате, не залезая к тебе в карман, государство способно регулировать твою платежеспособность, просто назначая бумажкам в кошельке ту или иную ценность. Просыпаешься утром, как было восемнадцатого августа девяносто восьмого года, а у тебя уже шиш в кармане вместо денег, хотя воры в квартиру не залезали. И где бы деньги ни находились — хоть в банке, хоть под матрацем, — они меняли цену по мановению руки властей предержащих. То есть Нанимателей. То есть тех, у кого есть реальная власть.

— Ну и картинку ты нарисовала!

— Не нравится? Но все еще хуже, чем ты думаешь. Нам врут постоянно. Ложь — это вообще главное оружие Нанимателя. Точнее, основной боеприпас, а главное оружие под этот боеприпас — телевизор. Самая главная ложь, что деньги чего-то стоят. С этим мы уже разобрались. Вторая ложь состоит в том, что у Нанимателей много денег. Это страшная ложь, потому что Наниматели живут хорошо, имеют власть, красивые дома и красивых женщин. Все стремятся стать Нанимателями, всем хочется. А по телевизору говорят, что для превращения в Нанимателя достаточно набрать много денег. Вранье! Для превращения в Нанимателя надо просто не иметь совести. Деньги ничего не дадут, хоть вагон их имей. Потому что деньги ничего не стоят и обесценить их можно одним указом. Заметил, что кризисы не затрагивают Нанимателей? Это потому, что у них нет и никогда не было денег. Одна чистая власть, основанная на том, что они могут припахать кого угодно задаром. Точнее, за иллюзорные деньги, которые ничего не стоят.

— Э, погоди! — мне хотелось как следует разобраться. — Как же они могут припахать кого-то за деньги, если денег у них нет?

— А зачем они им? Это же просто пиар! Деньги фикция, Наниматели могут генерировать их сколько угодно!

— Но не у всех ведь печатный станок!

— Да кому он нужен, станок? Лучший генератор денег — банковская система. Дело в том, что Наниматели владеют реальными ценностями — средствами производства, людьми, золотом, недвижимостью, яхтами, островами и прочими полезностями. Эти полезности отчасти как раз и делают их Нанимателями. Вот, допустим, у тебя есть завод по производству ботинок, а тебе надо кого-нибудь припахать. Ну, например, новый завод построить, который тоже будет реальной ценностью. Значит, тебе надо обманом заставить кого-то работать. Легко! Надо только разрекламировать везде, что деньги — наивысшая ценность, чтобы все их захотели. Не платить же реальными ценностями! Так самому по миру недолго пойти. Дальше все просто. Ты производишь на заводе ботинки. Под завод берешь в банке кредит разрекламированными бумажками, которые тебе самому на фиг не нужны. Это для рабочих, которые делали ботинки. Они-то думают, что деньги как раз то, что им надо! Поэтому рады их получить. Ботинки вывозишь на продажу. Те же самые рабочие, которым ты насовал бесполезных бумажек, за них берут ботинки. Только за каждую пару платят не по две бумажки, как ты им, а по десять. Ты собираешь этот урожай, часть возвращаешь в банк, чтобы бумажками мог воспользоваться еще кто-то, не запуская печатный станок, а оставшееся платишь другим рабочим, которые построят новый завод. Они тоже радостно возьмут за работу деньгами. Теперь у тебя два завода, и каждую следующую махинацию будет пробить все легче и легче. Излишки денег ты можешь тратить по-разному. Например, отдавать женщинам, которые будут тебя за них обслуживать. Они ведь думают, что им нужны деньги, а ты точно знаешь, что тебе надо, — чтобы тебя обслужили. В результате Наниматель всегда получает реальную ценность, а те, кому он платит, — фикцию.

Она на секунду задумалась, потом добавила:

— Но вообще Наниматель может и женщинам не платить. Вообще никому. Никто ведь не знает, сколько у кого денег в банке. Судят по внешним проявлениям, по одежде, по машинам, по манерам. Но Нанимателю не нужны деньги, чтобы получить машину, к примеру, любой другой Наниматель, владелец автомобильного завода, даст ему машину бесплатно, в качестве рекламы. Так всегда — чем выше человек стоит, тем меньше ему нужны деньги. Каждый, кто стоит ниже, старается отдать ему плоды трудов своих рабочих взамен на частицу власти. Так и многие женщины обслужат Нанимателя бесплатно, только бы говорили, что она с ним спала. Тогда она получит вожделенные деньги с кого-то другого, более мелкого и более глупого.

— Каким образом? — не понял я.

— Да запросто! Любой, жаждущий власти, будет платить женщине, которая спала с Нанимателем, только за то, что все будут знать: теперь он спит с ней. Значит, он в чем-то равен Нанимателю! И его статус поднимется, и многие блага будут доставаться ему бесплатно. А все, кто ниже, ничего не знают об истинной ценности — власти, поэтому охотно берут деньгами — самым разрекламированным и самым бесполезным товаром. Затем, когда у населения накапливаются эти бумажки, когда кто-то может и впрямь сконцентрировать их и купить реальную ценность, Наниматели сговариваются, отменяют их указом, выпускают новые деньги, и снова все повторяется. Сами они ничего не теряют, поскольку денег у них нет — только заводы, ну, в образном смысле.

— Я понимаю, — кивнул я. — Ну а если нет завода.

— Можно взять кредит под залог дома. Отдать эти бумажки рабочим, они построят завод, сделают ботинки, ты их продашь, деньги отчасти отдашь рабочим, а остальные обратно в банк. При этом у тебя останется и завод, и дом. Рабочим же достанутся только бесполезные деньги, которые ты, в случае чего, без труда отменишь.

— Как-то я не раскладывал все это по полочкам… — признался я.

— Знаешь, чем честное государство отличается от бесчестного? — спросила Катя.

— Боюсь, что теперь не знаю, — улыбнулся я.

— Честное государство реже устраивает кризисы и отмену денег.

— То есть они все бесчестные?

— Вот именно. Помнишь, в начале девяностых поднялись бандиты и «новые русские»? Это как раз типичные жертвы пиара. Они думали, что деньги что-то значат, и начали хапать именно их. Даже убивали за них. Терпели страдания ради них. Те, что поумнее, построили какие-то заводики. Остальные почти сразу вымерли как класс — трех лет не прожили. Тех, кто что-то прикопил, добили дефолтом в девяносто восьмом. Тех, кто за деньги построил заводик, добили налогами. Потому что завод нельзя строить на собственные деньги — всегда останешься в проигрыше.

— Вот я и хочу понять! Эти бандиты почему не могли провернуть ту же аферу? Взяли бы кредит, построили бы завод. Рабочим деньги, себе средство производства, и ты в дамках!

— Вот в этом весь смысл рекламы денег! Бандитам и «новым русским» так вдолбили важность денег, что они, беря кредит, ничего на него не строили, а наслаждались самим фактом наличия денег. Брали машины, джакузи, дорогие напитки. Те же, кто строил, все равно думал, что деньги важнее всего, поэтому пускал всю мощь производства на зарабатывание денег путем получения сверхприбылей. И, понятное дело, прогорал, поскольку для получения сверхприбылей товар недо делать очень дешевым, а следовательно, плохого качества. Люди быстро разобрались и начали брать товар не у липовых, а у настоящих Нанимателей, потому что те знали иллюзорность денег и не стремились получить их больше, чем надо было отдать рабочим. Так что товар у тех был качественнее при одинаковой цене. Понял теперь, почему реклама денег выгодна именно Нанимателям?

— Да… А бороться-то с этим как? Основать движение за возвращение к золотым деньгам?

— А никак, — спокойно ответила Катя. — Просто сам живи как Наниматель. Каждый день поступай, согласуясь со знанием их главной тайны — деньги говна собачьего не стоят. Но главное спасение человечества не в этом.

— А в чем? — снова заинтересовался я.

— В том, чтобы как-то отменить каждодневную рекламу денег или хотя бы создать ей серьезный противовес. Если достаточное количество людей поймет, что стоимость денег равна нулю, многое изменится. Ну, например, за них перестанут убивать. Это уже много. Но на самом деле изменится гораздо больше. И главное — Наниматели не смогут дурить народ, подсовывая им бесполезные бумажки. Платить за работу придется чем-то настоящим, реально ликвидным.

— Водкой? — усмехнулся я, вспомнив времена, когда бутылкой можно было рассчитаться с сантехником.

— Нет, заводом. Машиной, домом. Тем, что ты все равно покупаешь за деньги. Только так никто не сможет обесценить труд, поскольку ценность дома не назначается государством, она у него есть.

— Утопия… — вздохнул я. — Без денег экономика рухнет.

— Наверное, — согласилась Катя. — Но я знаю, что деньги — фикция. Мне их теперь не впарить.

— А как же ты живешь?

— Как Наниматель. Только возьму бумажки, сразу превращаю их во что-то стоящее. Вот, компьютер купила. Подержанный, правда, но какой смогла. На нем можно статьи писать. Значит, никто ни при какой власти меня без куска хлеба теперь не оставит. Но статьи — тоже фикция. Я хочу производить что-то более нужное.

— Тогда тебе пекарня нужна.

— Я не пекарь.

— А кто ты?

— Артистка, — серьезно ответила Катя.

— И что тебе нужно для счастья?

— Возможность выступать.

— Ну и выступала бы в подземном переходе.

— За деньги? Ищи дуру!

— А за что ты хочешь?

— За всероссийскую известность. Тогда деньги мне станут совсем не нужны.

Я хотел усмехнуться, но понял, что она права. По крайней мере в это можно поверить. Не такая уж и утопия гнездилась у нее в голове.

— Только есть одно важное условие, — добавила она. — Ничего нельзя делать только ради собственной задницы. Ничего! Все, что ты делаешь, должно быть для пользы как можно большего числа людей. Это и есть самое главное, наиглавнейшее спасение человечества. В общем-то смысл жизни в том, сколько людей стало счастливыми оттого, что ты живешь.

— А человечеству, думаешь, не все равно?

— Конечно, ему без разницы. Только спасать его все равно надо. Хотя бы раз в тысячу лет. Знаешь, ты вообще первый, кому я до конца рассказала об этом.

— Почему? — осмелился спросить я.

— Ты первый стал слушать. Другие просто хотели со мной переспать или еще чего-нибудь. А тебе было интересно, я видела. Кажется, тебя можно взять в команду.

— Спасать человечество?

— А что? Вдвоем будет проще.

Меня начало ощутимо трясти. Ничего подобного я в жизни никогда не ощущал рядом с женщиной. Мало того, что она меня возбуждала запахом, и теплом, и очертанием тела, так еще прошедший разговор вызвал в голове настоящую бурю эмоций и ответных мыслительных волн, которые сталкивались под стенками черепа, вздымались, сливались в вихри и не думали утихать. Я готов был на все — на любые безумства вплоть до спасения человечества, только бы заполучить ее прямо сейчас, не медля, не откладывая ни на секунду.

Я не понимал, что же так сильно меня завело, мне хотелось в этом разобраться, но уже не было ни малейшей возможности.

— Долго ты так, в одиночку, спасаешь мир? — спросил я, чувствуя, как осип голос.

— Всегда. Но если конкретно, у меня уже больше года никого не было.

В груди гулко бухало сердце, на экране телевизора мерцали беззвучные кадры. Я дольше не мог бороться с собой, повернулся и обнял ее сначала осторожно, потом крепче и крепче, так как понял, что не оттолкнет. Она крепко зажмурилась и впилась губами мне в губы. Мы оба распалялись сильнее с каждой секундой, с каждым, все более шумным выдохом, с каждым ударом сердца. Она первая начала сдирать с меня одежду, я не ожидал такого напора. На шторм это было похоже, на бурю, на стихийное бедствие. Я заподозрил, что столь сильное возбуждение, никогда до этого мне не свойственное, наверняка подкреплено алкалоидом грибной дури. Но как бы там ни было, секс между мной и Катей был жарким и громким. Мы так неистовствовали, вскрикивая в порывах страсти, что все закончилось через пару минут. Но я еще долго не мог прийти в себя, оглушенный, распластанный, до последней степени обалдевший. Еще я представил, как Цуцык, глядя на мое тело, извивающееся на полу БТРа, задорно прицокивал языком. Наверняка так и было. Ну и черт с ним.

Катя лежала рядом со мной на диване, улыбаясь в потолок, на котором иногда плыли сполохи от фар проезжавших внизу машин. Это было такое кино на белом экране — про ночной город, в котором миллионы людей.

— С тобой точно можно спасать человечество… — негромко сказала она.

— Тогда поработаем, — ответил я.

— Что?

— Это мы на войне так по связи говорили. Ну, когда все готовы, когда все на местах. Поработаем. Это значит — пора начинать.

— Мне тебя не хватало очень. Здесь ведь тоже почти как на войне, только не так часто стреляют. Хочется, чтобы рядом был тот, кто уже убивал, как ты.

— Зачем? — я заподозрил неладное.

— Затем, что в шоу-бизнесе одни педерасты. Для них женщина — недоразумение, ошибка природы. Меня там просто некому воспринимать всерьез. А тебя они вынуждены будут воспринимать очень серьезно. Они великолепно разбираются в людях и чувствуют не показную, а реальную, внутреннюю силу.

— И что?

— Мне нужен продюсер.

— Для продюсера денег у меня маловато.

— Похоже, ты меня тоже не воспринимаешь всерьез, — грустно вздохнула она.

— Ну вот, начинается. С чего бы такие претензии?

— С того! Я тебе полчаса объясняла, что деньги ничего не стоят, а ты сейчас мне снова о них. Я хочу всем доказать, что ум и умения гораздо важнее любых денег, что на самый верх можно пробиться за счет способностей. Это будет наш личный вклад в спасение человечества. Ты-то веришь, что это возможно?

Мне трудно было ответить. Врать не хотелось, а говорить правду прямо сейчас было больно. Я подумал, что, может быть, у нее есть план, может, я многого не понимаю в делах шоу-бизнеса.

— Не знаю, — ответил я. — Надо попробовать.

— Ты — лучший, — улыбнулась она. — Вместе мы порвем этих гадов, как марлевые трусы.

Усталость от бурно прожитого дня и не менее бурного секса накатывалась на меня волнами. Глаза все труднее было держать открытыми, а в ушах все громче и настойчивей слышался шум ливня из сферы взаимодействия. Катя заметила, что я клюю носом.

— Хочешь спать?

— Да, если честно.

— Тебе завтра когда на работу?

Мне не хотелось говорить, что наша контора приказала долго жить, но от вранья Кате я твердо решил раз и навсегда отказаться.

— Меня выгнали.

— Что же ты сразу не сказал?

— Не знаю. Не думал, что мы так сблизимся. Точнее, не надеялся.

— Ладно. Утро вечера мудренее. Встань, надо застелить как следует.

Она глянула на меня, и тут же по ее лицу пробежала тень чуть испуганного удивления.

— Что с тобой? — напряглась она. — Ты зеленый весь и темные круги под глазами.

— Устал, — отмахнулся я.

— Ты на обдолбанного наркомана похож, а не на уставшего. Сколько дней не спал? На Кирилла пахал?

Как хорошо, когда можно безболезненно говорить правду!

— На него.

— Днем и ночью?

— Да, так получилось.

— Сволочь он. Извини, что я тебя притащила тогда на эту дурацкую студию.

— Да нет, я не жалею. Серьезно. До того, как все началось, я, конечно, знал, что по телику врут, но от правды был очень далек.

— А сейчас?

— Трудно сказать… Видеть я стал иначе, это точно. Но кто знает, может быть, та правда, которая мне открывается, просто новый слой лжи? Не может правда ежедневно становиться новой.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

— Совсем недавно я гордился тем, что выбрал путь борца с иллюзиями. Мне не хотелось никому ничего доказывать, просто я решил сам отказаться от иллюзий, которые нам навязывают. И знаешь, какую иллюзию я поборол первой?

— Нет.

— Я ее выследил в себе и уничтожил. Мне она казалась очень важной, чуть ли не ключевой. Иллюзия, что быть богатым плохо, а бедным хорошо. Народу эту идею так настойчиво вдалбливают по телику… Мол, буржуи безнравственные, а народ — кладезь всех добродетелей. Мол, надо поддерживать отечественного производителя, не глядя на качество товара. А я сказал себе — чушь все это. Быть богатым хорошо. Иметь много денег — хорошо. Они позволяют создать комфорт, уют, обеспечить детей. А сегодня все переворачивается обратно с ног на голову. Ты мне легко доказываешь, что деньги ничего не стоят. Хорош же из меня борец с иллюзиями! Вместо того чтобы за иллюзиями гоняться, я за собственной жопой бегаю вокруг столба. Не смешно.

— Очень даже смешно, — хихикнула Катя. — Бегать вокруг столба за собственной жопой — очень смешно. Но к сегодняшнему разговору это не имеет ни малейшего отношения.

— Почему? — несмотря на приступ сонливости, мне хотелось выяснить все, что казалось важным.

— Ты действительно победил в себе иллюзию, и тогда и сейчас. Просто одна иллюзия для совсем нищих, а другая для тех, кто поднялся чуть повыше. Для нищих — что быть нищим хорошо. Для тех, кто из нищеты выбрался, — что хорошо выбраться из нищеты.

— Погоди-ка! — меня осенила догадка. — Тут есть логика!

— Конечно, — Катя улыбнулась.

— Я, кажется, понял, как отличить внедряемую иллюзию от другой информации! Иллюзия, внедряемая для порабощения людей, всегда призывает человека оставаться на том же уровне, на котором он находится! Она не призывает его подниматься выше! Вот в чем смысл. Да?

— Конечно. Нищим говорят, что хорошо быть нищими. Богатым — что хорошо быть богатыми. Просто для Нанимателей жизненно важно сохранить баланс уровней. Чтобы никто не карабкался на самый верх на их место. Потому что места на самом верху как на маковке пирамиды — одному усидеть и то проблема. Да еще все норовят за ноги сдернуть. То есть Наниматели всегда врут, я же тебе говорила. Ложь — их главный боеприпас. Телевизор — оружие под этот боеприпас. Я это называю пиаром. Вот если бы нищим говорили — стыдно гнить в глуши, стыдно есть дряной непропеченный хлеб и пить паленую водку. Стыдно жить как скоты. А вы, дорогие жители российской глубинки, именно как скоты и живете. Вот это бы не было пиаром, не было бы иллюзией, как ты это называешь. Это был бы такой крепкий пинок Нанимателям, что они бы как груши сверху посыпались. Но это никому бы не понравилось. Таков закон природы — истинное лекарство сладким не бывает. Так же если богатым бы говорили — деньги далеко не главная ценность. Ну, нахапали вы, а что дальше?

— Они бы начали думать, куда применить способности кроме зарабатывания денег, — согласился я.

— И многие бы разорились на этом. И многие бы прокляли того, кто это сказал. Так?

— Скорее всего.

— В этом весь смысл. Оружие Нанимателя я тебе уже назвала. А страх нестабильности, страх что-то менять в своей и в чужой жизни — это главный щит Нанимателя, его бронежилет. Правда всегда вносит нестабильность, от нее многие страдают. А ложь приятна, как книги Пауло Коэльо. Все, кто читает, находят среди сотни абзацев пять-шесть про себя. И понимает человек, что он-то и есть Рыцарь Света! И становится ему хорошо. И он идет работать на Нанимателя с чистым сердцем.

— Н-да… А выход-то есть?

— Есть, — спокойно ответила Катя. — Я нашла способ спасти человечество. Надо только найти теперь правильные средства.

— А в чем способ, можно узнать?

— Конечно, можно. Мы же теперь партнеры. Или как у вас говорят?

— Члены одного отряда.

— Плохо. Ты, может, и член, а я точно нет. Будем тогда партнерами.

— Годится, — усмехнулся я. — Хотя есть еще слово «напарники», а насчет членов я пошутил. Так не говорят. А способ-то в чем?

— Напарники лучше. А способ простой — надо говорить правду.

— Одну на всех? Так ее же нет! Ты же сама говорила…

— Да есть она! Это иллюзии для всех приходится выдумывать разные, а правда одна. В том-то и дело, что она есть! Часть ее я вычитала в разных книжках, часть сама раскопала, потом соединила все вместе.

— Не томи душу! В чем она?

— В том, что нельзя оставаться на одном уровне. Надо все время, каждый день улучшать себя. Каждый час. Стремиться сделать то, чего ты еще не делал. Независимо от уровня, независимо от богатства и социального положения. Если ты беден, надо стремиться зарабатывать деньги. Если у тебя их валом, надо искать с их помощью новые пути для совершенствования. Я не знаю какие — не была богатой. Но они точно есть. Наверняка даже у Нанимателей есть путь наверх. Мир так устроен. Надо транслировать эту правду по телевизору.

— В какой программе?

— Это я как раз придумала. Есть всего два пути, книги и песни. Остальное не годится. Статьи там в газетах, разные ток-шоу… Фигня. Это только носители пиара. Годится лишь то, в чем творчество играет первостепенное значение. Литература и музыка. Больше Носителей для правды нет. Может, еще кино, но это очень уж дорого. Так что если транслировать, то в программах про книги и музыку, а также в самих книгах и в самой музыке.

— А смысл?

— Смысл чего?

— Ну… Для чего постоянно менять уровни?

— Так ведь движение с уровня на уровень — это изменение собственной участи!

— И что? — Смысл разговора начал от меня ускользать, грибная дурь все сильнее и настойчивее утягивала меня в сферу взаимодействия.

— Каждый раз, когда ты меняешь уровень, ты меняешь участь. Ну, как у Стругацких в «Граде обреченном». Был дворником, стал ментом, потом мэром, потом губернатором.

— И что?

— Ты в одном месте умный, в другом пень пнем! — насупилась Катя. — Неужели не понимаешь? Ты хоть раз участь менял?

— Конечно. Был солдатом, стал сценаристом.

— И как?

— Если честно, мне понравилось. Словно еще одна жизнь началась…

— Ага! Значит, не пень. Значит, все ты понял.

— Да что?

— Главная ценность вообще — это бессмертие. Твое личное бессмертие. Оно ценнее свободы — ценности нищих. Оно ценнее денег — ценности богатых. Оно ценнее власти — ценности Нанимателей. Оно ценнее всего на свете. Когда ты меняешь уровень, а вместе с ним участь, ты становишься богаче на целую жизнь. Вот у тебя одна жизнь была жизнью солдата. Потом солдат умер. Родился сценарист. Но это ты же, понимаешь? Ты сохраняешь всю память о прежней жизни, весь ее опыт и с этим багажом начинаешь новую жизнь с чистого листа. Это самое ценное, что только может быть, — перемена участи. Вот прикинь — один человек всю жизнь дворник. Или даже всю жизнь врач. Вот отучился в школе, потом в институте, закончил его и стал врачом. Молодым врачом, потом более опытным, потом каким-нибудь там заслуженным. Почетным даже врачом. Может быть. Но и умер тоже врачом. И получается, что человек этот прожил всего одну жизнь. Пусть даже самую замечательную, пусть сотни и тысячи жизней успел спасти. Но сам прожил только одну. Другой же отучился в школе, пошел на завод. Потом его уволили, он подался в милицию, ментом послужил, потом за взятку его посадили, он стал зэком. Вышел из тюрьмы, подался в коммерцию, сначала денег заработал, потом разорился, погряз в долгах, его поставили на счетчик, а он в бега. Побывал за границей, бомжевал в Париже, переходил мексиканскую границу с наркоторговцами. Потом его пограничники подстрелили, и его парализовало. Помыкался по больницам, по приютам. Потом пересмотрел всю свою жизнь и стал проповедником. Народ к нему ходит, а он им вещает какую-то истину. Ну, или ложь. Нет разницы. А потом он вдруг возьми и влюбись в прихожанку. Да так сильно, что бросил читать проповеди, занялся йогой и снова встал на ноги. И они поженились. И у них родился ребенок…

— Слушай, тебе бы романы писать, — улыбнулся я.

— А я и пишу, — отмахнулась Катя. — Только вряд ли их кто-то издаст.

— Почему?

— Да там нет иллюзий. А без иллюзий для большинства людей жизнь делается очень страшной. Не такой страшной, как в ужастиках с ходячими мертвецами, а по-настоящему, до судорог страшной, когда хочется взвыть, залезть под одеяло, как в детстве, свернуться в комочек и спрятаться от ужасающей Вселенной, которая смотрит на тебя хищными глазами небесных зверей.

— Н-да… У тебя и песни такие же?

— Не знаю. Наверное.

— Это плохо… — вздохнул я.

— Ты меньше часа как стал продюсером, а уже гундишь и собрался все переделывать! — то ли в шутку, то ли всерьез возмутилась Катя. — Хоть бы послушал для начала!

— Ну, не среди ночи же! Вообще-то я имел в виду что песни должны быть для радости.

— Иду в жопу… — Катя натянула одеяло до носа. — Спи давай. А то сдохнешь во сне от сердечного приступа. От усталости такое бывает. Как я тогда без продюсера?

— Ладно, не дуйся.

— Спи!

Я перевернулся на бок, но все никак не мог успокоиться, с одной стороны, грибная дурь действовала усыпляюще, а с другой — я не привык, чтобы со мной в постели лежал кто-то еще. Идея Кати о спасении человечества крутилась, переворачивалась у меня в голове. Надо же, как она сформулировала! Смысл жизни в том, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей. Мне это понравилось. Особенно то, что с каждой переменой участи начинается новая жизнь и можно сделать счастливыми тех людей, с которыми в предыдущей жизни ты бы даже не встретился. Вот Катя… Останься я на войне, никогда бы ее не встретил. А она бы жила одна и держала в этой квартирке глухую оборону против мирового зла. Да, все-таки она и боец и воин.

Мне до ноющей боли в сердце захотелось, чтобы она была счастлива. Ну не может такого быть, чтобы человек с такими идеями был обречен на вечное прозябание. Бред!

«Господи, если ты есть, — взмолился я, — если есть хотя бы какая-то сила, которая властвует в этом мире, сделай Катю счастливой».

Попади мне в руки волшебная палочка, позволяющая исполнить всего одно желание, я бы ее не задумываясь использовал на исполнение желания Кати. Но волшебной палочки не было. Я стиснул кулаки и чуть не заплакал, прекрасно понимая, что одних только наших с Катей сил недостаточно для переворота Вселенной и спасения всего человечества.

Мое сознание мутилось все больше, и в конце концов я ощутил, что падаю в черную пропасть сна.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мост

Образы сферы взаимодействия начали уплотняться, пока я не ощутил себя лежащим на бронированном полу БТРа. Цуцык протирал маслом автомат на коленях, Андрей ковырялся с заклинившим пулеметом в башне, Макс заново перебинтовывал руку, а Искорка еще спала, лежа рядом со мной.

— Вернулся? — Цуцык отложил автомат и подал мне руку, помогая подняться. — Бурненько ты день провел…

— Иди ты… — вяло огрызнулся я.

— Да я не о том, — хитро сощурился подрывник. — Дрался?

— Пришлось.

— И как?

— Победа за нами. Враг побежден.

— Расскажешь?

— Да там нечего рассказывать, — отмахнулся я. — Бандиты на девушку наехали. Пришлось вмешаться.

И только я это сказал, как смутная догадка в голове промелькнула. Нет, конечно, интерес Цуцыка к драке с бандитами Ирокеза был не более чем любопытством, дурачеством — это ясно. Но меня другое совпадение зацепило.

— Слушай… — не очень уверенно произнес я. — Цуц, а как звали твоего командира части?

— Того педераста, который латунь мусульманам продавал?

— Ты же говорил, там не только в металле дело. Ну, типа, за ним еще грех какой-то?

— А тебе что с того? Что было, то было.

— Да остынь ты! Раз спрашиваю, значит, надо. Если тебе до лампочки, что с ним стало, можешь и дальше строить из себя пострадавшую невинность. А если нет…

— Ты что, раскопал что-то?

— Не знаю! Чего зря языком воздух трясти? Расскажи, что там было.

— Деньги он любил беззаветно, — зло ответил Цу. цык. — Я доказать не смог, но он точно двух баб чичам продал.

— Что значит «продал»?

— А то и значит. Были в Грозном двое ментов — следаки, что Шерлок Холмс, точно. Те менты много раз моджахедам на хвост наступали, а однажды подняли крупную нычку — с оружием, со взрывчаткой. Ну, понятно, чичи на них объявили охоту. Ментам самим до фени, они и так из РОВД не вылезали сутками, а вот за женами попросили нашего командира приглядеть. Тот их перевез в часть, записал вольнонаемными, на довольствие поставил. Все по чину. А часть штурмовать, знаешь, кишка уже у мусульман была тонковата. Ну они и не стали штурмовать. Послали парламентера с деньгами. Много принесли. Я знаю, там шесть нулей было, если в убитых енотах. Уж очень им хотелось тем ментам яйца покрепче зажать. А он им взамен пообещал, что выпустит ментовских жен точно по графику и в названном направлении. Бабам поутру сказал, что мужья их звонили, хотели встретиться. Дал им машину с водилой. Ну и все. Дальше понятно. Только они выехали на дорогу, мусульмане водилу грохнули, а бабам мешки на голову и в горы. Один из ментов сразу пошел шерстить по домам в горячке, хотел хоть какую-то информацию собрать, где жену искать. Ну, наломал дров, понятно. Попал под статью. Посадили. Второй по-тихому кое-что выяснил, собрал кровников тех козлов, что жен забрали, и с этим отрядиком в горы. Ну, там все и полегли в первом же бою. История известная, а как доказать, что наш командир при делах? Он ведь умный, сразу с бабками увольняться не стал.

— Ты сам-то откуда узнал?

— От верблюда, — нахмурился Цуцык.

— Нет, погоди…

— Иди в жопу! Что ты жилы из меня тянешь? Блин… Ну, были у нас щенки, которые у чичей анашу покупали. Мы с ребятами узнали, накрыли их всех. Ну, я с одним мусульманином по душам поговорил. Это пока он говорить еще мог. Потом-то только кричал уже, но поначалу он много чего рассказал. Жить очень хотел. Не довелось…

— Ты что, очумел? — вытаращился я на товарища.

— А ты думал, в сказку попал? Та война, которую ты знаешь, давно закончилась. Все. Они нам не войну объявили, а геноцид. Просто выкашивают напропалую всех, без разбора. Детей, женщин… Не за идею! Какая тут уже на фиг идея! Забыл, что в Беслане было? Они просто освобождают себе жизненное пространство. Деньгами, взрывчаткой, спермой своей вонючей… Это уже не война. Это не противостояние культур или миров… Чушь! Они просто разрастаются. Бездумно, ни для чего — как раковая опухоль или колония тараканов. Смотрел фильм «День независимости»? Вот они — как те инопланетяне. А у нас их по-прежнему за людей считают. Потому что у них две ноги, две руки и что-то там под черепной коробкой шевелится. И что с того? Это что, признак человека? Или признак разумного существа?

Он взял автомат и положил на колени.

— Права человека для них придумали… По телевизору орут — мол, нет у террористов ни национальности, ни религии… Знаешь, почему? Потому что все крикуны, как наш командир. Одной рукой антитеррористические указы подписывают, а другой деньги берут с этих выродков. А все указы, ужесточения, моджахедам по фигу. Класть они на них хотели с прибором. От этих указов страдают только те, кто закон соблюдает. Пока в указе не будет написано, что въезд в город с черной мордой запрещен, только русских и будут щемить на блокпостах. Если же объявить их нелюдями, то как деньги с них брать? А если не с них, то с кого? Русских-то обобрали уже — дальше некуда. Нечего больше с русских взять. А денег по-прежнему хочется. Так что насчет моего очумения ты не горячись. Знаю я и их религию, и их национальность. Не ошибусь.

— Сумасшедший… — покачал я головой.

Цуцык не ответил. Проснулась Искорка, и он помог ей подняться.

— Так как командира твоего звали? — решил все же выяснить я.

— Вениамин Тихонович Жичко, — с ненавистью произнес Цуцык. — Позывной — Ирокез. А что?

— Я точно не уверен, но, кажется, знаю, чем он занимается в Москве и где его можно достать,

— А точнее?

— Есть один владелец рекламной фирмы. Бывший военный. Сука редкостная. Кликуха — Веничка-Ирокез.

— Это он… — мстительно улыбнулся подрывник. — Слушай, где тебя в Москве отыскать?

— Да я там же. Ты адрес знаешь, — спокойно ответил я. — Потеснюсь, не умру.

— Ну и добро, — кивнул Цуцык.

— О чем это вы сговариваетесь? — насторожилась Искорка. — Ирокеза, что ли нашли?

— Саша нашел, — ответил Витек.

— Bay! Ну это дело! Даже ради этого стоило попасть в сферу взаимодействия. Так он в Москве?

— Да, — ответил я. — Бандитствует помаленьку. Я днем с его ребятами маленько схлестнулся. Так ребят у него теперь чуть поменьше стало, они под раздачу СОБРа попали.

— Это хорошо, — улыбнулась Ирина. — Раз бандитствует, значит, можно все под разборку замаскировать.

— Э, погоди! — остановил я ее. — Ты-то тут каким местом?

— Не поняла… — с напором ответила Искорка. — Вы что, без меня решили эту гниду душить? Фиг вам.

— Так ты же свой адрес скрываешь от старых боевых товарищей! — рассмеялся Цуцык.

— Уже не скрываю. Город Сергиев Посад, улица Первомайская, дом шесть, квартира двадцать.

— А чего скрывала? — удивился я.

— Того! — буркнула Искорка и отвернулась.

— Муж у нее ревнивый, — отозвался Андрей из башенки. — Не хотела лишних писем и встреч. Кстати, пулемет я починил.

— Ну, так мы в полном шоколаде! — подытожил Цуцык. — Макс, рука твоя как?

— Хреново. Кости целые, но в общем… — он продемонстрировал левую кисть, покрасневшую и отекшую.

— Чем тебя в реальности шибануло? — полюбопытствовал я.

— Ничем. Что я, дурак, ждать неизвестно чего? Проснулся, взял шило, продезинфицировал спиртом, принял обезболивающее, положил руку на доску для разделки мяса и шарахнул как следует. А то налетел бы днем на какой-нибудь ржавый гвоздь. Только столбняка мне еще не хватало!

Я не ответил. Раньше мне казалось, что сам я немного сумасшедший, но в сравнении с Максом и Цуцыком, пожалуй, мое чучело можно в музее показывать, как образец нормальности. Искорка тоже красавица… Детей собралась рожать, а все равно не может усидеть на месте. Чего ей дался этот Веничка-Ирокез? Налетит на шальную пулю, будет ей ребенок, блин. Я мысленно сплюнул три раза через левое плечо, целясь в невидимый глаз нечистого. Не знаю, попал или нет, но на душе остался неприятный осадок.

— Надо выбираться из болота, — Цуцык поднялся на ноги и повесил автомат на плечо. — А то времени и так впритык. Хочется ведь и Храм посмотреть, и к Мосту успеть вовремя.

Мы выбрались на броню, под ливень. Дым от начисто сгоревшего участка леса все еще стелился у земли. У самого борта БТРа торчал из воды угол крыла рейдера, еще два обломка валялись на земле поодаль. Я не смог удержаться, чтобы не глянуть на них вблизи, не пощупать руками, ну сон, понятно, но я давно уже стал относиться к переносу в сферу взаимодействия как к некоему реальному путешествию. Ну, пусть к перемещению духа, а не тела. Что с того, если все реально?

Соскочив с брони, я по пояс погрузился в воду и, загребая руками, побрел по дну к берегу болотца. Левый обломок не вонзился в землю, как правый, а распластался у черного пенька, бывшего до падения плазменных бомб могучим деревом. Приближаясь к нему, я различил сначала детали ребер жесткости внутри корпуса, а затем, ближе к носу, керамзитовый шарик размером с мандарин. Судя по расположению, это мог быть либо блок дистанционного управления летательным аппаратом, либо… кабина. Я нагнулся и осторожно тронул шар пальцем. Он не был ни холодным, ни теплым — просто гладкий керамзит, который мизеры использовали вместо брони. Однако при ближайшем рассмотрении я различил на гладкой поверхности несколько швов. Ухватившись за шарик, я вывернул его из остатков корпуса, после чего достал нож из ножен и попробовал просунуть лезвие в одну из щелей.

До меня донесся смех Андрея.

— Гляди, Цуц, Саня мизера в плен взял!

— Чего ржете? — обернулся я. — Это что, кабина?

— Ну да, — ответил Андрей. — Да ты ковырни сильнее, не бойся. Только подальше от лица, а то эти твари почти чистым фтором дышат, пусть выветрится.

— А он что там, живой?

— Да хрен знает, — безразлично отозвался Цуцык. — Может, уцелел, когда падал. Но все равно сдохнет.

— Открывай, открывай! — подбодрила меня Ирина. Я сильнее вонзил лезвие в щель, провернул, отчего шарик сухо треснул и развалился на три сегмента сферы. Два упали, а третий остался в руке. Пришлось задержать дыхание, ожидая, когда слабый ветер снесет облачко ядовитого газа в сторону.

Увиденное поразило меня до глубины души — к стенке сферы приросло какими-то волокнами существо размером с крупного жука. Но это было не насекомое! Да вообще черт знает на что оно было похоже! Пожалуй, если сравнивать с привычными существами, то напоминал мизер скорее растение, чем представителя фауны. Корни у него точно были — развитая корневая система, вросшая в заднюю стенку кабины. Насчет конечностей уже сложнее — скорее толстые мясистые стебли бледно-голубого цвета тянулись вперед. Наверняка они недавно врастали в переднюю стенку кабины, но я их выдрал с мясом, что называется, когда вскрывал скорлупу. Еще четыре стебля, обросшие густыми щетинками, похожие на паучьи лапы и шевелящиеся, как паучьи лапы, и шуршащие, как паучьи лапы, судорожно подергивались на весу. Нечто вроде толстой раковины, или кожуры, или скорлупы венчало то, что с огромной натяжкой можно было назвать головой существа. На ее поверхности помигивали восемь красных бусинок — я понял, что глаза. Может быть, рудиментарные, но в общем-то глаза. Тоже паучьи.

Это разглядывание длилось меньше секунды — я с испугом и отвращением разжал пальцы и трофей шлепнулся в жирную грязь под ногами, с брони снова послышался хохот.

— Это что, и есть наш враг? — обернулся я.

— А ты кого ожидал увидеть? Разумных осьминогов по мотивам Герберта Уэллса? — весело поинтересовалась Искорка. — Или яснооких яйцеголовых?

— Блин, бурьян какой-то паукообразный, — вздохнул я, возвращаясь к друзьям. — Тоже мне противник. Интересно, как у них выглядит атака пехоты?

— Не дай бог! — помрачнела Ирина.

— Да уж… — поежился Цуцык. — Ладно, Макс, заводи мотор!

Вытягивать БТР из болота оказалось труднее, чем мы все ожидали. Самое противное, что после пожара не осталось ни одного приличного дерева в округе, чтобы можно было повалить его и затянуть для опоры под колеса. Пришлось пойти противоположным путем — выгребать лопатами ил из болотца, углубляя его до тех пор, пока не появилась возможность эффективно врубить водометы. БТР, кряхтя, взревывая, плюясь фонтанами воды, выполз на берег, напоминая доисторическое чудовище, решившее поменять ласты на лапы. Мы все были перемазаны илом с ног до головы, все, кроме Макса — он сидел за рулем. Говорят, что наши предки — илистые прыгуны. Они могли бы нами гордиться, поскольку так, как мы сегодня напрыгались в иле, им, наверно, не каждый день удавалось.

Пришлось некоторое время отмываться под хлещущими струями ливня, чтобы привести обмундирование хоть немного в норму.

— Может, ну его, этот Мост? — осторожно решил я прощупать почву, вспомнив все, на что натолкнул меня разговор с Катей.

— С ума сошел? — покосилась Ирина.

— Так… Погоди, Искорка. Похоже, наш Саня раскопал за прошедший день больше, чем кажется. Так? Ирокеза нашел — это уже много, но это не все?

— Не все, — кивнул я. — Возможно, я разгадал главный секрет Нанимателя. Даже наверняка.

— Оп-па! — встрепенулся Андрей. — Подробнее можно?

Из переднего люка по пояс высунулся Макс и окликнул нас:

— Долго вы будете отмываться? Танкисты на связь выходили. Их прижали огнем, так что они, чтобы не тратить ресурсы, взяли направление прямиком на Мост. Вы же еще хотели к Храму успеть.

— Погоди, Макс! Сейчас.

Штурмовик пожал плечами и скрылся под броней.

— Саня? — Андрей пристально глянул на меня.

— Вы все хотели узнать, за каким чертом нас сюда затягивают и еще деньги платят? Хотели узнать, в чем выгода Нанимателя?

Цуцык молча кивнул, не сводя с меня взгляда.

— Ранение, полученное здесь, отзывается ранением в реальности, — напомнил я, чтобы сразу перейти к главному. — Думаете, только ранение? Я не знаю, почему это место называют сферой, но точно знаю, почему сфера взаимодействия. Событие, происходящее здесь, напрямую вызывает адекватное событие в реальности. В общем, точно такое же. Отрицательное это событие или же положительное — не имеет значения.

— Какое же тут может быть положительное событие? — недовольно поморщился Цуцык.

— Победа в бою! — с торжеством произнес я. Все умолкли, а через секунду Искорка громко присвистнула.

— Черт побери! — сказала она. — Я ночью рейдер завалила, а днем…

— Что? — Андрей обернулся к ней.

— Еще месяц назад я раскручивала одну фирму, чтобы дали рекламу в нашу газету. Ну, в местных газетенках, сами понимаете, негусто с рекламой. А зарплаты у меня нет — только процент от клиентов. И тут, сегодня днем, звонит мне референт их главного перца…

— И предлагает рекламу? — закончил за нее Цуцык.

— Нет! Приглашает меня к ним работать. Дает аванс…

— За что? — удивился Андрей.

— Говорит, что почти повелся на мое предложение. Себя он простым не считает, так что решил, что я могу с кем угодно коммерческие переговоры вести. Я согласилась, конечно. Попробую. Тем более аванс, прямо скажем, не маленький. Не десять тысяч, конечно, но мне и штуки в месяц вполне хватит, если постоянный доход. В общем, везение налицо. Хорошая награда за один сбитый рейдер.

— Мне тоже повезло нехило, — подтвердил я. — Даже больше, чем Искорке. Она что? Деньги просто получила, а деньги, по большому счету, никакой ценности не имеют. У меня же…

— Да мы видели, — хохотнул Андрей. — Извивался, как змей, а дышал, как паровоз.

— Дурак ты, — спокойно ответил я. — Не в сексе там дело. Это не женщина — человек! Причем с большой буквы «Ч».

— Мужик, что ли? — поддел меня Цуцык.

— Ага… — поддакнул Андрей. — «Чоловик» по-украински как раз и значит «мужчина».

— Идите в жопу! Вы за усы меня дергать будете или слушать, что я раскопал?

— Все, молчим, внимаем! — поднял руки Андрей.

— Так-то! Короче, любая победа здесь отбивается везением в реальности. Кстати, Кирилл, похоже, денежное вознаграждение начисляет еще и из этих соображений. Больше получает тот, кто имеет меньше шансов совершить личный подвиг.

— Но сам-то он не воюет! — возразил Цуцык.

— Что значит «не воюет»? — хитро сощурился я. — Кто через Альпы переходил? Группа неизвестных солдат или Суворов?

— Так… Похоже, в точку, — согласился Андрей. — Кирилл у нас начальник. По всем статьям. Он платит деньги, значит, мы воюем за него. Каждая наша победа — его победа. Победа всех его подчиненных в сфере взаимодействия записывается не только на счет солдата, но и на его личный счет. Это как игра в шахматы… Фигуры приносят победу игроку.

— Шахматы? — повернулся я к корректировщику. — Ну да! Шахматный Храм! Первая база! Белые начинают и выигрывают.

— Ну, черные иногда тоже выигрывают, — не согласился Цуцык. — Это как карта ляжет.

— Не карта, а умения, — я покачал головой. — В шахматах нет места случайностям.

— Получается, что здесь вообще все равно, за что воевать? — нахмурилась Искорка.

— Вот именно! — подтвердил я. — Это просто такая игра. По большому счету — игра на деньги. Только смерти и ранения настоящие. Но Кириллу по фигу, он-то в поле не воин. Хотя наши поражения ему тоже откликаются не лучшим образом. Когда мы с Михаилом в прошлый раз потерпели поражение в бою, у Кирилла в реальности были проблемы с фирмой.

— Ну, проблемы с фирмой — это все же не смерть, — вздохнул Цуцык. — Получается, что Наниматель все же в выигрыше.

— Да, все как в реальности, — поддакнула Искорка. — Любая война, все равно за что, кому-то приносит дивиденды. И в выигрыше всегда Наниматель. А мы — просто лохи. И в реальности были лохами, и здесь лохи. Как еще назвать людей, которые продают свои жизни и здоровье за деньги? На фиг! Прав Саня — не надо идти на Мост. На кой черт? Еще одну галочку на счет Кирилла поставить? Под плазму лезть за вшивые десять штук? Да я на новой работе меньше чем за год их заработаю без всякого риска для жизни.

— Думаешь? — невесело ухмыльнулся Андрей. — Так не бывает. Не бывает денег без риска для жизни. Деньги как раз и являются коэффициентом риска для жизни — чем меньше риск, тем меньше тебе платят.

— Да уж прямо! — не согласился я. — Сколько нам на реальной войне платили? Долларов по триста? А Ирине на гражданке штуку положили. Каждый день, извините, ей под пули лезть не придется за эти деньги. А там приходилось. Нет, деньги не пропорциональны опасности для жизни. Черт его знает, коэффициентом чего они являются. Раньше я думал, что мерой труда. Но если бы так, то больше всех бы зарабатывали шахтеры.

— Нашли время и место для философских дебатов! — оборвал нас Цуцык. — Насчет похода на Мост не все так просто. Я все думал — почему именно Мост? Теперь знаю. Если у Кирилла, как Саня говорит, проблемы с фирмой, значит, он хочет за счет победы у Моста поправить свои дела. Это факт. Мост — очень трудная цель. Значит, очков в игре за подрыв Моста полагается очень много, но ведь если мы подорвем Мост, то победа Кирилла будет и нашей победой. Нам, значит, тоже, кроме обещанных десяти тысяч, будут положены нехилые бонусы в реальности. А? Думали об этом?

— Да, это понятно, — кивнул Андрей.

— Может, тогда, раз уж ввязались в это дело, стоит довести его до конца? — продолжал Витек.

— Погодите, ребята! — остановила нас Ирина. — Мы тут бредим. Знаете, почему? Нет вопроса — идем мы на Мост или нет. Потому что мы не одни, туда еще танкисты прут. Если мы их не поддержим, ребят попросту перебьют.

— Ну и чего мы тогда стоим? — Цуцык поправил автомат на плече. — Давайте на борт!

Мы погрузились на БТР и двинулись в направлении, прочерченном по карте Андреем. Путь вел чуть в сторону от Моста — к кружочку, нарисованному красным фломастером и обозначенному неровной надписью «Шахматный Храм». Скорость набрали хорошую, поскольку после плазменной бомбежки от леса остались только низкие обугленные пеньки. БТР лишь чуть вздрагивал, налетая на них колесами, а так пер, как по афганской бетонке. Выжженное пространство все тянулось и тянулось, а насколько далеко — непонятно, поскольку усилившийся ливень не позволял видеть и на полкилометра вперед.

Цуцык устроился на сиденье рядом с Максом, надел наушники и слушал эфир. Я молча сидел между Андреем и Искоркой, пытаясь понять, что же представляет собой этот Шахматный Храм. Что мы собираемся там найти? Или, может, кого? Что бы там ни было, у меня не было ни малейших сомнений, что первая База просто обязана содержать в своих стенах некую тайну, которая поможет… Чему поможет? Трудно сказать. Вроде главную тайну я выяснил, а что с ней делать? Непонятно. Может, как раз этот ответ ждет нас впереди? Хотелось на это надеяться.

Еще я подумал, что мне бы не помешала удача, полагающаяся здесь за победу в бою. Работу-то я потерял, и перспектив в этом плане никаких. Хотелось верить, что подрыв Моста поможет мне именно в этом, а то деньги кончатся, и что тогда? Ведь кончаются любые деньги, даже обещанные десять тысяч не вечны, их зарабатывать надо. Катя говорит, что они ничего не стоят. Философия… Еду без них не дают. К тому же на мне теперь ответственность не только за себя, но и за нее. Я ведь уже несколько часов как продюсер. Смешно, кстати, как-то получилось, что я не послушал ни одной ее песни, прежде чем согласиться на эту должность. И что вообще делают продюсеры? Наверное, если песни записаны, надо их куда-то нести, кому-то демонстрировать. А если не записаны? Ладно, разберусь. Где наша не пропадала!

Цуцык наклонился вперед и прижал наушники ладонями. Похоже, танкисты снова вышли на связь.

— На связи я, на связи! — ответил он в микрофон. — Что у вас? Прием.

Короткая пауза.

— Принял! Конец связи! Мы все повернулись к нему.

— Так, ребята. — Витек стянул с головы гарнитуру. — Видимо, заколдован этот Шахматный Храм — никак к нему не пробиться. В общем, меняются наши планы. Надо полным ходом гнать к Мосту, а то наши бравые бронеходчики как куры во щи попали.

— Черт! — выругался я.

— Так, Макс! — первым отреагировал Андрей. — Выруливай градусов на тридцать вправо. Ломанем напрямую к Мосту, пока местность позволяет. Если что тогда уже на дорогу.

Нас крепко качнуло — Максим слишком резко заложил руль.

— Теперь неприятная процедура, — Цуцык полез в свой рюкзак. — Грибная дурь действует только от пробуждения до засыпания. А поскольку нам предстоит, судя по отзывам танкистов, тяжелый бой на подходе к Мосту, то все должны быть уверены, что никто случайно не потеряется. От греха подальше дурь надо принять сейчас.

— Радует, что последний раз в жизни, — скривилась Искорка и достала свою дозу.

— Решила завязать? — одобрительно улыбнулся Андрей.

— Непременно. Все, ухожу на пенсию.

Она вдохнула порошок обеими ноздрями, запрокинула голову, зажмурилась и стиснула кулаки. Я взял протянутую Витьком понюшку, развернул вощеную бумагу и тоже вдохнул вонючую пыль.

На старые дрожжи приход оказался сильнее, чем в первый раз. Такое ощущение, словно в ноздри, до самого мозга, кто-то несколькими ударами молотка вбил две ржавые неровные арматурины. Тут же эти стальные запалы произвели детонацию под черепной коробкой, и саданул мегатонный ядерный взрыв, распыляя меня вместе с сознанием на молекулы. В то же время взрывом меня не только разнесло по сторонам, но и, наоборот, чудовищно вдавило внутрь, спрессовав, стиснув до тех границ, когда всякое понятие о раздельности материи и энергии потеряло смысл. Полная чернота первозданного космоса. Я понял, что нахожусь в том кратком моменте мировой истории, когда еще не было времени, а крохотная точка, в которую я сколлапсировал, станет центром Большого Взрыва. Не когда-нибудь, поскольку времени нет, а скорее где-нибудь, что в том пространстве, по сути, было одним и тем же.

И тут как жахнет… Извергнув пламя Большого Взрыва, я породил Мироздание во всем его современном разнообразии и совершенстве. Я отчетливо осознал, что все сущее является моим потомком и предком одновременно. И понял я, что это хорошо.

И услышал я позади себя собственный громкий голос, как бы трубный, который говорил: «Я есмь Альфа и Омега, первый и последний».

— Он не дышит! — сквозь рев пространств донесся едва слышный Искоркин голос.

Хорошо, что я и ее родил. И Цуцыка, и Андрея, и Макса. И уж совсем хорошо, что я родил Катю. Но, наверное, не надо было рождать Ирокеза и Кирилла. Это я погорячился. Слишком, наверное, горячим был взрыв.

Кто-то крепко ударил меня промеж лопаток, и меня моментально вывернуло наизнанку, я закашлялся, а потом блеванул звездами и галактиками. Снова закашлялся — тяжело, хрипло, до боли в напрягшихся легких. Снова удар и новый приступ кашля, только после этого в водовороте хаоса я начал различать какие-то проблески света, которые роились, складывались, словно пазлы, в картинку перед глазами.

— Ну? — Цуцык потряс меня за плечи, а Андрей снова влепил кулаком между лопаток.

— Хватит! — взмолился я.

— Все, — успокоилась Ирина. — Отошел. А то бывает такое — нюхнет кто-нибудь грибной дури, и у него моментально останавливается дыхание. Если по спине не врезать — конец. Врачи констатируют смерть от остановки дыхания во сне. В первый раз такого почти не бывает. Второй раз чаще, но самый опасный — третий прием. Потом все, опасности никакой. А вот на третьем разе почти всех приходилось откачивать.

— Черт… — я еще несколько раз кашлянул.

— Саня, полезай в башню, — оглядел меня Цуцык. — Дождик и ветер в лицо тебе на пользу пойдут а то ты сейчас на мертвяка похож. Заодно посмотри чтобы с неба не было новых сюрпризов. Скоро войдем в зону сплошного патрулирования.

Пришлось поднять люк и высунуться под косо хлещущий ливень. В голове по-прежнему бушевала черно-белая метель, но постепенно становилось все лучше и лучше. Как и в прошлый раз, от грибной дури меня начало потихоньку распирать. Даже кричать захотелось, залихватски так — эгей-го! Но я удержался. Надо было вести наблюдение за низкими небесами. Но если честно, то пустое это занятие — все равно ни хрена не видать, а за ревом мотора клекот рейдеров можно услышать, когда те уже будут над головой. Но пока я здесь, всем будет чуть меньше нервотрепки, а это уже хорошо,

Потом меня сменил Андрей, и я полез под броню, если не сохнуть, то хотя бы обтекать. Под действием грибной дури сознание сохраняло раздвоенность, и к этому снова надо было привыкать — одного раза для привычки оказалось недостаточно, я сидел и дивился тому, как одновременно ощущаю теплый бок лежащей рядом Кати и мокрый бок сидящей рядом Искорки. В этом был определенный прикол. Я подумал, что в принципе можно так все обустроить, чтобы быть одновременно с двумя женщинами и ни одна об этом не догадается. Но, если честно, даже несмотря на усиление сексуального влечения от наркотика, я уже не мог рассматривать Ирину как сексуальную партнершу. Все. Мое сердце целиком и полностью прикипело к Кате. Несмотря на все ее странности, несмотря на сложный характер. Огонь, а не женщина. Буря, стихия! Пожар, ливень, торнадо и землетрясение в одном теле. Не человек даже, а древняя языческая богиня — спасительница человечества. Влекущая и пугающая одновременно,

Когда мы преодолели две трети расстояния до Моста, Цуцык приказал Максу остановиться.

— Все, ребята, — он шлепнул ладонями по коленям. — Дальше ножками. С броней нас засекут и расстреляют этими гадскими конусами. Пешком же мы вымокнем, и сканерами нас разглядеть будет в высшей степени обременительно. При этом беречься придется и плазмы, и «ежей», но вероятность самой атаки на подходе снизится многократно. Риск считаю оправданным. Другие мнения есть?

Других мнений не было. Мы выбрались через десантный люк, выстроились цепочкой и попрыгали, хлюпая ботинками, на месте. Это чтобы снаряжение осело на теле, чтобы ничего не мешало на марше. Заодно затекшие мышцы немного размять. Ливень хлестал толстыми упругими струями, вокруг простирался обычный лес — огонь от бомбежки не добрался в эти места.

— Ну, вперед, мои храбрые воины! — весело подогнал нас Цуцык и первым неспешной рысью направился в сторону Моста.

Такая неспешная рысь дается намного легче, чем бег, и даже легче, чем ходьба, поскольку за единицу времени можно преодолеть гораздо большее расстояние с затратой ненамного больших усилий. Надо только уметь двигаться правильно, правильно дышать, правильно шевелиться и даже правильно думать. Главное — не думать о самом беге. И уж тем более не думать о том, сколько уже пробежал и сколько еще пробежать осталось. И желательно не думать о тяжелой винтовке на плече. Лучше всего не смотреть вперед, потому что тогда видно, как далеко еще бежать, а смотреть надо себе под ноги. Тогда ритмичное мелькание чуть притупляет сознание, тогда можно думать о чем-нибудь отвлеченном, витать, что называется, в далеких сферах, а тело между тем само по себе бежит и бежит, отмеряя километр за километром.

Ему, телу то есть, в общем-то все равно — что бежать, что грузить картошку, что заниматься любовью. У него, у тела, счет идет на потраченные калории, и если восстанавливать их исправно, то оно и работать будет отменно. Как лошадь. Шлеп-шлеп — ботинки по грязи. Протектор хороший, почти не оскальзывается. Шлеп-шлеп. Брызги из-под ног впереди бегущего. Шлеп-шлеп. Брызги в лицо позади бегущего. Нет, бегущей — там Искорка. Ливень смывает с лица пот вперемешку с крохотными капельками грязи. Так бежать можно очень долго. Так, говорят, бегают волки — неспешной рысью. Еще говорят, что дорога в тысячу миль начинается с одного шага. Нет, тысячу миль так, конечно, не пробежать. Может быть, без винтовки… Нет, о винтовке на плече думать нельзя. Это лишнее. Черт!

Я чуть не свалился, оскользнувшись на подвернувшемся булыжнике, едва удержал равновесие, балансируя слетевшей с плеча винтовкой, как канатоходец шестом. И когда я чуть поднял лицо к небу, увидел за тучами три силуэта тяжелых рейдеров. Не поскользнулся бы — не заметил!

— Ложись! — крикнул я, падая лицом в грязь. — Воздух!

Все тут же повторили мой маневр и приняли на земле позы лягушек, по которым проехал груженый «Урал». Рейдеры медленно, чинно шли над нами на высоте приблизительно километра, время от времени полностью пропадая в серой дымке облачности. Черные, как обрывки пиратского флага. Я косился на них не двигаясь, боясь увидеть увеличивающиеся точки «ежей» или фиолетовое зарево падающей плазмы. Мне не хотелось умирать. Я даже знал, что прямо сейчас не умру ни при каких обстоятельствах, что надо будет сначала проснуться, пожить чуть-чуть, а потом уже сгореть на пожаре или получить автоматную очередь от пьяного мента, забывшего поставить оружие на предохранитель. Но даже с отсрочкой умирать мне не хотелось. Теперь, после встречи с Катей — особенно. Рейдеры медленно плыли в тучах, и я кожей чувствовал лучи их чувствительных сканеров. Только вода — главный бич и главное благо этого мира — спасала нас от немедленного разоблачения. Наконец клекот стих.

— Вперед! — скомандовал Цуцык, первым поднимаясь из лужи.

И мы снова рванули вперед. Я нутром чувствовал, что это последний рывок и последний, пусть относительный, отдых перед тяжелым боем. Вдруг как-то отчетливо стало ясно, что кого-то из нас в этот раз непременно убьют. Просто по статистике. Если укрепления Моста даже у бывалого Цуцыка вызывают содрогание, то бить нас будут крепко, так крепко, что кого-то убьют. Может, даже не одного.

«На кой черт я в это ввязался?» — в очередной раз подумал я.

Каждый раз эта мысль неуклонно посещала меня перед боем. И каждый раз я посылал ее подальше. Но умирать только оттого, что тебе приснилось, как тебя убивают, казалось невероятно глупым. Мозг сам, помимо воли, принялся искать ответ на вопрос, который в подсознании гнездился уже давно, — можно ли избегнуть неминуемой участи? Можно ли, погибнув в сфере взаимодействия, остаться живым там, в реальности? Вот, допустим, пробило тебя тут иглой от ежа. Просыпаешься утром и быстренько закатываешься в бетон, оставляя трубочку для дыхания. Вот что тогда будет? Просто умрешь? Или не сможешь закататься в бетон…

И тут воздух рвануло далеким грохотом выстрела из танкового орудия. Следом за ним второй, третий…

— Прибавить темп! — крикнул Цуцык. — Искорка, на левый фланг, Саня на правый! Андрей с Саней! Гарнитуры проверьте!

Я постучал пальцем по микрофону, после чего услышал ответный стук корректировщика.

— Раз, два, — произнесла Ирина, прежде чем вырваться из цепочки и скрыться в пелене хлещущего Дождя.

Мы с Андреем взяли чуть правее, и вскоре никого кроме него, я уже не видел. Только ливень кругом только палые листья в лужах, только воронки с водой похожие на огромные, брошенные между деревьев зеркала. В них отражалось серое лохматое небо.

Слева раздались сначала редкие, потом все учащающиеся завывания плазмоганов. Один фиолетовый шар ударил по верхушкам деревьев, отчего они вспыхнули, как серные головки на спичках. И снова ответили танки.

«Ох, будет сейчас… — с тревогой подумал я, прислушиваясь к ударам недобро ноющего сердца. — Ох, дадут нам сегодня прочихаться как следует…»

Чтобы не нарваться на передовое охранение мизеров у самого Моста, нам с Андреем пришлось описать довольно широкую дугу. На это ушли последние силы, поэтому, когда стал слышен рев танковых двигателей, мы рухнули в грязь. Сбросили рюкзаки, перевернулись на спины и жадно дышали, приходя в себя после отчаянного рывка, и жадно ловили ртами струи дождя. Но долго нежиться было нельзя — бой уже шел, так что многое зависело от того, как быстро и насколько правильно мы выберем позицию. Здесь мне на собственный опыт полагаться было нельзя, я даже не знал толком, по каким целям придется стрелять, так что пришлось всецело следовать указаниям Андрея.

— О деревьях забудь, — сразу предупредил он. — Нам потребуется высокая мобильность, так что никаких гнезд вить не будем.

— С земли цели не видно, — попробовал возразить я.

— Ничего, — недобро усмехнулся корректировщик. — Скоро увидишь все как на ладони. А пока надо подыскать водоемчик поглубже.

С этим в сфере взаимодействия проблем не было — в тридцати метрах от нас обнаружилась глубокая яма, оставшаяся на месте вывернутых корней рухнувшего дерева. Само дерево, почти полностью сгнившее от сырости, валялось рядом, а яма, понятное дело, была доверху наполнена водой.

— Цуц, ответь, — шепнул Андрей в микрофон гарнитуры.

— На связи, — услышал я голос подрывника в наушниках.

— Мы на отметке тринадцать, попроси танкистов, пусть дадут нам обзор.

— Добро.

— Что значит «дадут обзор»? — спросил я, чувствуя недоброе.

— Сейчас сюда танки пойдут, — пояснил Андрей. — А они под перекрестным огнем плазмоганов. Так что минут через несколько здесь будет выжженная пустыня, и мы увидим все цели.

— Черт! — выругался я. — А другого способа нет?

— Есть еще бензопила, — отшутился корректировщик. — Но мы ее в этот раз не взяли.

— Вот черт… — помотал я головой.

Рев танковых моторов стремительно приближался, уханье плазменных взрывов тоже. Мне показалось, что с той стороны пахнуло жаром, хотя понятно было, что это самовнушение.

По воздуху прошелестело, комок плазмы ударил в землю метрах в ста от нас, повалив два дерева и подпалив еще несколько,

— В воду! — крикнул Андрей, первым ныряя в омут,

Я, сделав глубокий вдох, прыгнул за ним. С тяжеленной винтовкой в руках и с рюкзаком за плечами легко было пойти на дно — без всяких усилий. А под водой это важно — не тратить силы. Потому что никогда не известно точно, как долго придется просидеть без дыхания. У Андрея рюкзак тоже был набит хорошо, там ведь и добрая часть моего боезапаса хранилась.

Глаза я закрыл, — терпеть не могу открывать их в пресной воде, — но даже через плотно сжатые веки были видны сполохи плазмы, бушующие наверху. По ушам ударило басовитым гудением — вскипела вода на поверхности. Но это лишь тонкий слой, всему омуту и до пятидесяти градусов не прогреться. Хотя теплом кожу все же обдало — не сильно, примерно так как при выходе из холодного течения в обычную воду. Всем телом ощущалось содрогание почвы. Да, тяжелые плазмоганы — это вам не шутки. Я представил, каково под броней танкистам, когда сгустки плазмы рвут воздух в непосредственной близости. Не позавидуешь… Они там глухие, наверно, уже, непонятно, как на рацию отзываются.

Сполохи померкли раньше, чем мне стало не хватать воздуха. Сотрясения почвы еще ощущались, но я понял, что можно вынырнуть и продышаться. Оставив винтовку и выскользнув из лямок рюкзака, я оттолкнулся ногами, задев коленкой Андрея, и вынырнул по шею из омута.

Первые мгновения не увидел я ничего, поскольку надымили мизеры — хоть топор вешай. Да и дышать было, если честно, удовольствия мало, я закашлялся и ухватился руками за скользкий глинистый край ямы. Рядом показалась голова Андрея. Он чертыхнулся и тоже закашлялся.

— Хорошо прошлись, — огляделся он, отдышавшись.

Едва ощутимый ветер медленно сносил клубы дыма, но уже было видно, что от деревьев в округе осталось мало — от толстых лишь обугленные пни, а от тонких вообще ничего, насколько можно было пока разглядеть, образовалась черная выжженная пустыня, испускающая пар под потоками ливня. Я прикинул, что если вымазаться в саже, то замаскироваться тут можно так, что противник не заметит, даже если перешагнет через тебя. Ну, в смысле человеческий противник. Насчет мизеров полной уверенности не было, хотя, по большому счету, человеческие принципы маскировки годились и в этом мире.

Рев танковых двигателей, а вместе с ним и ухающие содрогания плазменных взрывов перестали удаляться и начали смещаться вперед, в ту сторону, где на карте был обозначен Мост. Похоже, танкисты, обеспечив нам расчистку местности, решили не тратить топливо понапрасну, а предпринять очередную атаку на укрепления. В подтверждение этой мысли раздался беглый орудийный огнь. Пелена дыма между тем становилась все жиже, лишь впереди серое марево не желало истончаться, словно там, километрах в двух, оказалась локальная полоса абсолютного штиля. Я невольно зацепился взглядом за это аномальное уплотнение и вдруг поймал себя на том, что у меня разыгралось воображение — уплотнение, скорее всего под действием ветра, начало принимать причудливые очертания. Это было похоже на угадывание в облаках знакомых образов — собак, лошадей, волшебных замков. Да, замков. На этот раз густые клубы дыма впереди определенно напомнили мне исполинские башни, фрагменты акведуков, кубы цитаделей…

— Черт побери! — вырвалось у меня в следующую секунду.

Андрей фыркнул рядом.

— Проняло? — спросил он. — Да, от фотографий эффект слабее.

— Это что там, Мост за пеленой дыма? — испуганно прошептал я, прикинув реальные размеры сооружения, пока еще частично скрытого от наших глаз.

Но уже было ясно — это не мираж, не галлюцинация, не разгул фантазии. Впереди действительно возвышалось, подпирая небо, нечто до умопомрачения исполинское, пронизывающее башнями тучи, теряющееся в замутненной ливнем и дымом перспективе. Пожалуй, Мостом, пусть и с заглавной буквы, колоссальную систему боевых укреплений можно было назвать с огромной натяжкой. Средневековый замок-переросток? Нет, слишком далекая ассоциация, хотя и приходящая в голову. Скорее огражденное пустынное поселение, какие иногда встречаются на севере Африки, — в архитектуре преобладают кубы и параллелепипеды, а не цилиндры, крыши плоские, а не остроконечные. Только все в масштабе десять тысяч к одному. Сооружение, неуместное не то что в реальности, а даже в дурном сне, в состоянии которого я в данный момент находился.

— И как это взрывать? — негромко спросил я. — Это же и атомной бомбы не хватит!

— Хватит, — успокоил меня Андрей. — Должно хватить, по крайней мере.

— Ты хочешь сказать…

— А ты думаешь, мы аммонитные шашки пришли сюда заклыдывать? Конечно, поручик выдал Цуцыку кое-что помощнее банальной химии. Иначе о чем бы они так долго беседовали, пока мы снаряжались?

— Да откуда тут бомба? — спросил я, но тут же понял, что сморозил глупость.

Уж где-где, а тут водородная бомба просто обязана была быть. Сюда ведь попадает все использованное оружие. Все! А сколько ядерных и термоядерных боеприпасов израсходовали на испытаниях за полвека? Уйму! Вот только был ли среди них носимый образец, умещающийся в рюкзаке? Вроде опыты по созданию таких штуковин велись. А раз были опыты, то были и испытания. Логично, конечно, да только очень уж неожиданно. Никогда бы не подумал, что мне придется, пусть и во сне, вести бой в условиях применения термоядерного фугаса. Это вам не под минометный обстрел попасть.

— Надо работать, — вывел меня из шокового состояния Андрей. — А то мизеры сейчас начнут выводить легкую авиацию, и нашим бронированным друзьям станет не до шуток.

Пришлось снова нырять в яму и доставать оружие со снаряжением. Выбравшись из омута, мы для верности хорошенько извалялись в жирной черной грязи, чтобы ни сканеры, ни чужие глаза не имели возможности засечь наше местоположение. От ямы с водой удаляться было глупо, на случай применения «ежей» или плазменных бомб. В общем, позиция для стрельбы выбралась как бы сама собой. Хорошая, кстати, позиция, во всех смыслах. Интересно, а как Ирина устроилась? Я постучал пальцем по микрофону.

— Искорка… На связь.

— Ну? — раздался голос в наушниках.

— Как устроилась?

— По высшему разряду. Прикинь, дупло нашла, точнехонько на Мост смотрит. Ствол такой толстый, что о «ежовых» иглах можно не беспокоиться. Разве что плазмой долбанут… Но тут какое-то озерцо метрах в десяти. А вы как?

— Как на ладони, — ответил за меня Андрей. — Правду писал Эдгар По насчет того, что, если хочешь что-нибудь спрятать, надо оставить на самом видном месте.

— В поле залегли? — хмыкнула Искорка.

— Ага. Причем возле глубоченной ямы с водой. Армагеддон можно пережить, не то что плазменную бомбежку.

— Базарить хватит в эфире! — вклинился Цуцык в наш разговор. — На вас, зоркие вы мои, вражеская легкая авиация. Если хоть один рейдер со «штырями» пропустите, танкисты будут расстроены.

— Да готовы мы! — ответил я, включая прицел, внутри зашелестел жесткий диск, загружая операционку, управляющую электронными мозгами устройства. Наконец на экране прицела проявилось изображение с четкой паутинкой наложенной сетки. Я устроился поудобнее и усилил увеличение — хотелось получше разглядеть Мост. Через мощную двенадцатикратную оптику сооружение выглядело еще более жутко — видны были узенькие бойницы, похожие на окна нашей Базы, какие-то окаймленные прямоугольными колоннами порталы… Ворота, кстати, тоже похожие на ворота Базы. Чувствовался стиль одного и того же архитектора, только Базу он проектировал в состоянии здравого рассудка, а Мост ему, по всей видимости, пригрезился во сне, причем в состоянии тяжелой формы гигантомании.

— Мост люди строили? — спросил я Андрея.

— А хрен знает, кто тут что строил, — ответил он. — Мне кажется, что наоборот — Базу тоже строили мизеры. Я думаю, они здесь аборигены.

— В смысле?

— Ну, мы пришельцы. Заснули, попали сюда. А они в этом мире бодрствуют.

— А спят где?

— Откуда я знаю?

— Понятно, — вздохнул я, снова прильнув к прицелу.

Идея с аборигенами сна мне понравилась, мне представились разные миры, в которые люди попадают, уснув. Что, если это действительно миры, по которым путешествует ментальная часть тел? Что, если сны — не просто бред парализованного сознания? Да, это и впрямь забавно. Допустим, снится кому-то, что он бредет по пустыне, и данная пустыня не плод воображения спящего, а некий параллельный мир или другая планета, где пустыня существует постоянно и объективно, вне зависимости от воли спящего, вне зависимости от того, спит он вообще или нет. Просто когда ему снится пустыня — он в этом параллельном мире, а если горы — в другом, и поскольку Вселенная наша бесконечна во всех своих проявлениях, если в ней бесконечное разнообразие мест, то и разнообразие снов бесконечно, что вписывается в общую картину мира.

Вот только почему сны так нереальны, абсурдны, нелогичны? Может, это свойство присуще не нашему мозгу, а самим мирам, по которым мы путешествуем, когда засыпаем? В сфере взаимодействия вот все до предела логично, все вообще как в жизни, хотя это точно сон — вне всяких сомнений.

И тут меня осенило. Все, что со мной происходило в последнее время, сложилось в некую, пусть зыбкую, картину мироздания. Такое озарение может быть только в критические минуты, например перед началом тяжелого боя, когда чувственное восприятие реальности обостряется до предела, когда ты словно подключаешься к невидимому каналу и получаешь через него информацию, недоступную другим образом. Я вдруг явственно представил, как то, что мы привыкли называть реальностью, окружено бесчисленным множеством все более и более тонких сфер. Чем толще сфера, чем ближе она к реальности, тем сильнее происходящее в ней воздействует на реальность, а еще точнее — взаимодействует с ней.

«Кто-то до меня уже додумывался до этого, — с уверенностью подумал я. — Иначе откуда бы взялся термин „сфера взаимодействия“?»

Если развивать теорию, то чем дальше сфера от реальности, тем она тоньше и тем менее логичны в ней законы мира, в дальних сферах совсем кавардак, там даже если стреляешь в противника из крупного калибра, он идет и идет на тебя, словно заговоренный. А сфера взаимодействия, похоже, непосредственно соприкасается со сферой реальности. Этим она и отличается от всех других. Поэтому ее и можно использовать. Конечно! Ведь Кирилл говорил, что если копнуть глубоко эту землю, то можно очутиться прямиком в собственной кровати. Интересно, это аллегория или так и есть?

Я глянул через прицел на укрепления Моста и снова поразился их чудовищному размеру. Впервые в сфере взаимодействия логика мира дала трещину — Разум отказывался верить в увиденное. Однако через секунду мне уже стало не до красот.

— Три цели, — сказал Андрей. — Воздушные, скоростные.

— Вижу, — кивнул я, плотнее вжимая приклад в плечо.

Как и предупреждал Цуцык, в ход пошла легкая авиация мизеров. Это были три рейдера, выскользнувшие из узкой бойницы и взявшие курс на четверку танков. Цели скоростные, маневренные, по таким с большой дистанции стрелять очень трудно, поскольку практически невозможно точно вычислить упреждение. А до цели, удаленной на два километра, пуля летит от среза ствола ни много ни мало — полные две секунды. Это поведение человека можно рассчитать на две секунды вперед, даже поведение самолета или вылетающей из шахты ракеты, но не кувыркающегося в воздухе рейдера. Однако недаром слово «снайпер» происходит от английского «снайп», что означает — «бекас». Бекаса бить на лету тоже не самое простое занятие. Но били, ведь били.

В наше время, правда, бекасы уже не в моде — изменились цели снайпера. Сначала удалились, пришлось делать длинные стволы, мощные патроны и оптические прицелы. Затем набрали скорость. Пришлось делать полуавтоматические многозарядки. Потом обвешались броней, и снайперам пришлось осваивать калибры, которые во Вторую мировую войну применялись для поражения танков. Меч против щита, щит против меча — вечная дуэль. В конце концов цели обвешались радарами, оснастились электронными мозгами, обрели невероятную маневренность и живучесть. Тогда и снайперам довели до ума винтовки, снабдив их локаторами, скоростемерами и лазерными дальномерами, напичкав прицелы компьютерами, помогающими автоматически вычислять упреждения и смещать сетку прицела согласно поправке. Такой прицел стоял как раз на моей «Рыси», почему я ее и предпочитал любым американским моделям.

Увеличив приближение до предела, я поймал в сетку прицела ведущий рейдер и нажал кнопку захвата цели. Компьютер тут же сделал захват по контрастному пятну, сетка прицела подсветилась зеленым, дрогнула и сместилась, отмеряя упреждение. Я выдохнул и выжал спуск.

Грохнул выстрел, подняв напором порохового газа черные брызги впереди нас, меня ухнуло отдачей в плечо, и зашипели, распрямляясь, амортизаторы на прикладе. Рычаг вниз, затвор на себя. Перезарядка. Взгляд на полсекунды в сторону, чтобы дать сетчатке отдохнуть от оптики.

— Ведущий поражен, — спокойно констатировал корректировщик. — Первый ведомый поражен.

Второго сняла Искорка. Молодец. Винтовка у нее попроще, но специалисту какое оружие дай, с таким он чудеса и покажет. Я снова прильнул к прицелу. Только собрался стрелять, Искорка сняла последний рейдер — он исчез в фиолетовой вспышке. Н-да… При стрельбе по скоростным целям скорострельность оружия играет важную роль. У меня же винтовка как слон — мощная, но медлительная.

Между тем танки не тратили время даром, а использовали то, что мы их прикрыли — взяли под прицел центральные ворота и дали по ним залп из всех четырех орудий, враз сорвав створки с петель. Это уже много. Следующие четыре снаряда почти одновременно влетели в освободившийся проем, озарив вспышками темноту. Где к этому времени находились Цуцык с Максом, я не знал, но даже думать об этом было страшновато.

И тут началось… Из десятка бойниц вывалилась стая легких рейдеров, а вместе с ними из проема свернутых ворот вырвался табун шагающих боевых машин. Размером они были с человека, может, чуть больше, но ощерившиеся плазмоганами и плевалками раскаленных цилиндров.

— «Бродилы»… — сквозь зубы прошептал Андрей.

— Хотел увидеть атаку пехоты мизеров? — зло прозвучал в наушниках голос Ирины. — Ну так любуйся.

Танки ударили по «бродилам» пулеметным огнем, сразу опрокинув больше десятка, но из передовой башни их выливался целый поток.

— Ты бей по пехоте, — сказал корректировщик. — Искорка берет все воздушные цели.

Тут бы пулемет, а не снайперку… Но делать нечего я взял в прицел передовой фронт пехоты и выжал спуск. Выстрел, сноп брызг впереди, шипение амортизаторов, перезарядка. Тут же снова взгляд в прицел. Оказалось, что мой выстрел нанес рядам противника куда больший ущерб, чем пулеметный огонь танков, поскольку тяжелая крупнокалиберная пуля, попав в толпу легких шагающих боевых машин, поразила не одну цель, а проделала в строю ровный коридор, собрав и разметав десятка два «бродил».

— Приготовь экспансивные патроны! — попросил я корректировщика и тут же снова шарахнул по передовым порядкам противника.

У меня в патронташе оставались еще два бронебойных патрона, и я решил их использовать, чтобы не терять время на преждевременную перезарядку. Однако необходимость смены боеприпаса показалась мне очевидной — раз уж бронебойный патрон, прошивающий первые цели навылет, произвел в рядах противника столь впечатляющий беспорядок, то снаряженная ртутью, более тяжелая экспансивная пуля натворит таких дел, что держись.

Пока я отстреливал два оставшихся бронебойных, Андрей набил мне патронташ экспансивными. Танкисты тоже даром времени не теряли, плотно прикрывшись пулеметным и орудийным огнем, производя в пехотном строю мизеров разрушения, сравнимые с теми, какие мог наделать Гулливер в пехотном строю лилипутов.

— Почему мизеры не стреляют? — спросил я корректировщика.

— Плазмой по нашим танкам палить без всякого толку, а «плевалки» бьют «штырями» только метров на триста, не дальше. Наша задача не позволить пехоте выбрать дистанцию.

Краем глаза я заметил, что Искорка тоже дает мизерам прочихаться, не позволяя рейдерам снизиться и вести прицельный огонь из «плевалок» по танкам. Однако лишь ее винтовка такого эффекта дать не могла, поэтому логично было предположить, что откуда-то ведут автоматный обстрел по воздушным целям Цуцык с Максимом. К тому же через секунду на всех танках без умолку заработали четырехствольные зенитные пулеметы, и за небо теперь можно было не беспокоиться. Пехота же, напротив, несмотря на потери, начала напирать. Не зря одно ее упоминание вызывало у опытных бойцов содрогание.

Зарядив экспансивный патрон, я опробовал новый боеприпас на передних рядах «бродил». Эффект превзошел все мои ожидания — пятерка первых машин, попавших под удар ртутной пули, разлетелась в клочья, посбивав осколками окружающих. Брызги ртути, разогнанные до сверхзвуковой скорости, тоже оказались серьезным поражающим фактором, значительно расширив зону поражения, а сама пуля, уже освободившись от лобового контейнера с жидким металлом, проделала в порядках мизеров сорокаметровый коридор.

Это дало танкистам возможность для маневрирования. Они сдали назад, сорвав дистанцию, после чего начали молотить из орудий по позициям тяжелых плазмоганов, расположенных на стенах. Им самим плазмоганы, понятно, как слону дробина, к тому же молотить по танкам они не могли ввиду близости собственной пехоты, но командир танкистов знал, что делает, — он расчищал дорогу Максу и Цуцыку, которые должны были установить термоядерную мину в главной цитадели Моста. Я между тем продолжал косить «бродилы», стараясь не обращать внимания на ноющую боль в плече, усиливающуюся с каждым выстрелом.

Через минуту от усердной работы напрочь заклинило один из амортизаторов приклада, и каждый выстрел превратился в адское испытание. Все же отдача у «Рыси», несмотря на дульные тормоза, очень тяжелая, только амортизаторы и спасали. Теперь же стало совсем худо — каждый выстрел отдавал в плечо так что хрустела ключица и в глазах расплывалось алое марево. Точности это не прибавляло — пару раз я пустил пули поверх строя «бродил».

— Мажешь! — укорил меня Андрей.

— Хочешь попробовать? — зло прошипел я.

Вот представьте, торчит из земли стальной столб. И надо разбегаться как следует, а потом со всей дури толкать его плечом. Причем не халявить, не мазать, не притормаживать. Нормально? Зараза бы забрала этот хренов амортизатор!

А тут еще сюрприз — тяжелые рейдеры из-за туч. Мизеры решили пройтись плазменными бомбами по округе, поняв, что танкистов и штурмовую группу поддерживают снайперы.

— Искорка! Воздух! — крикнул в микрофон Андрей.

Сами же мы сгребли снаряжение в яму с водой и нырнули следом, когда плазма рвалась уже метрах в ста от нас. Когда вынырнули, местность вокруг значительно изменилась и шипела, исходя паром. От леса, где укрылась Ирина, теперь тоже ничего не осталось.

— Искорка! — позвал в микрофон Андрей.

— На связи! — раздался ее голос в наушниках, и у меня отлегло от сердца.

Однако беды наши только начались. А еще точнее — одно за другим начались поражения. В памяти все осталось смутной кутерьмой, болью в плече, прыжками в яму с водой то от плазмы, то от «ежей». В один из таких налетов я умудрился сбить тяжелый рейдер. Сам не понимаю, как получилось. Зато потом по нас ударили со стен тяжелые плазмоганы и держали нас в яме до судорог в легких. Я так нахлебался мутной, гнилой воды, что меня вытошнило раз пять, не меньше. Правда, орудия противника немного перестарались, в результате обстрела почву так перемолотили, что перед нами возникло несколько глубоких воронок и бруствер высотой почти в метр. Прятаться за ним от обстрела было стремно, в яму прыгать все же надежнее зато глиняный вал не давал молотить со стен по прямой наводкой, позволяя время от времени выныривать и жадно ловить ртом живительные глотки содрогающегося от взрывов воздуха. Попытки мизеров разровнять вал плотным обстрелом делали его только выше и толще, да еще спекли глину до состояния керамики.

В общем, вести сколь-нибудь прицельный огонь у нас не было ни малейшей возможности. Танки остались без прикрытия, и им пришлось откатываться назад под напором мобильной пехоты мизеров. Благо у них было преимущество в скорости перед «бродилами», а то в считаные минуты остались бы мы без брони. Искорку тоже загнали в озерцо и высовываться не давали. Короче, нас плотно прижали к земле огнем, и эффективность нашей работы начала стремиться к нулю. Я понял, что нашими силами Мост не взять. Ну не взять, и все тут. Без шансов. Путей к отходу тоже не было — отползи мы от бруствера на сто метров, нас бы прибили, как мух мухобойкой. И я испугался. Не так испугался, как обычно в бою, когда орешь что есть мочи, подгоняя собственное тело, не давая ему вжаться в землю и трястись крупной дрожью, а испугался совсем на другом уровне — на разумном. Проанализировал ситуацию и понял, что, как бы ни повернулось дело, всех нас убьют. Даже если проснуться, все равно ничего не изменится, поскольку принятая доза грибной дури оставит тело здесь, в бессознательном состоянии. Тогда первая же бомбежка доведет наше поражение до логического конца.

И тут вдруг Цуцык вышел на связь.

— Эй, чего зашхерились, как мышата? — задорно поинтересовался он. — Мы уже внутри, а вы спите!

— Что? — прохрипел я в микрофон.

— Глазки берегите! — хохотнул Макс. — Бомбочка у нас не простая.

— Да мы уже догадались, — съязвил Андрей. — Хотя ты, Цуц, мог бы нам и сказать о том, что несешь в рюкзаке.

— Сочтемся, — ответил Витек. — Прячьтесь, короче. Включаем запал с замедлителем.

— Блин, а как вы собираетесь отходить? — мне не удалось справиться с паникой. — Шарахнет ведь как следует!

— Не ссы в компот, там повар ноги моет! — отпустил старую казарменную шутку Макс. — Мы тут кое-что разведали интересное.

— Ну так делитесь, конспираторы, черт бы вас побрал!

— Понятно, почему эта хрень называется Мост. Это действительно мост, но с мощной крепостью в самом начале.

— Через что мост?

— А вот это самое интересное. Через ничто. В смысле через Ничто с большой буквы.

— Нашли время говорить загадками! — не на шутку разозлился Андрей.

— Да мы сами ни хрена не понимаем! — вступился за Макса Цуцык. — Мост начинается на обрыве и теряется в перспективе. Видимость примерно километров двадцать, и даже больше, потому что тучи вдали кончаются и виден свет,

— Там что, солнце? — удивился я.

— Вот именно. Такое ощущение, что здесь мир сферы взаимодействия заканчивается, а Мост ведет куда-то дальше.

— В другие сферы, — ляпнул я.

— Может быть. Но только под Мостом ничего нет. Клубится какая-то хрень, похожая на густые тучи, раздираемые вихрями. У меня есть предположение, что там реальность. Тут ведь если копнуть глубоко, то окажешься…

— В собственной постели, — закончил я.

— Да. А ущелье, если это ущелье, а не обрыв мира, очень глубокое. До клубящейся хреновины метров шестьдесят, не меньше. Но если это обрыв мира, там, внизу, все равно должна быть реальность.

— Значит, мизеры — это не аборигены… — сказал Андрей, не включая микрофон гарнитуры. — Они пришли по Мосту, который сами построили, или воспользовались чужим. Мост ведет в их родной мир. А глубина ущелья, скорее всего, в наш.

— Вы собрались прыгать вниз? — напрямую спросил я.

— Точно. Выхода нет, — подтвердил Цуцык. — Мы внутрь-то с трудом попали, а выйти через ворота никаких шансов, там «бродило» на «бродиле» сидит и «бродилом» погоняет. Все. Замедлитель скоро сработает. Берегите глаза.

— Стойте! — выкрикнул я и назвал номер своего мобильника. — Всем позвонить, когда все закончится.

— Раскомандовался, — буркнул Цуцык. — Ладно, я принял. Искорка?

— Приняла.

— Ну все.

Мы с Андреем бросились в яму, но не успели погрузиться в воду полностью, когда тучи озарились таким ярким сполохом, что на мгновение я увидел мир даже через плотно сжатые веки. Мы нырнули, ожидая ударной волны, которой нас пугали еще в школе на уроках начальной военной подготовки. И она не заставила себя ждать, пронеслась над нами чудовищным фронтом высокого давления, ударив по внутренностям сквозь водяную толщу, окрасив мир поднявшейся пылью в непроницаемую черную краску.

Я понимал, конечно, что термоядерный взрыв, пусть и маломощный, на расстоянии нескольких километров дело нешуточное. Я видел съемки испытаний по телевизору. Но ощутить удар самого мощного из известных человеку видов оружия на собственной шкуре оказалось для меня серьезным испытанием. Не только физическим, но и психологическим. В общем, я испугался конкретно — так будет точнее.

Воздух кончался, хотелось вынырнуть, но со школьных уроков НВП и гражданской обороны я помнил, что ядерный взрыв обладает еще одним коварным свойством — обратной ударной волной, образующейся от чудовищного разрежения воздуха в месте взрыва. Мгновения проходили одно за другим, я уже задыхался, и тут по нам снова ударило, мне показалось, даже с большей силой, чем прежде. Или просто мои собственные силы были уже на исходе.

Это стало последней каплей. Я понял, что, если не вынырну, умру от удушья, а если вынырну — еще неизвестно, что будет. Оттолкнувшись ногами от дна, я свечой взмыл вверх. Рядом всплыл Андрей. Дышать хотелось до одури, но я боялся сделать первый вдох, боялся обжечься раскаленным воздухом, боялся вобрать в себя отравляющие газы, которыми нас путали во времена холодной войны.

И все же дышать было надо, легкие свело спазмом, и первый вдох получился сам собой. Он был ужасен, как я и предполагал. В грудь ворвался не столько воздух, сколько тяжелая взвесь из сажи и пыли, я закашлялся тяжело, как чахоточный. Затем открыл глаза и ровным счетом ничего не увидел. В первый миг подумал, что ослеп, но затем сообразил, что двойная ударная волна подняла непроницаемый слой пыли до самого неба, что эта пыль, может быть, будет оседать неделю, а мы заблудимся в ней и будем бродить, держась за руки, как слепцы на картине Питера Брейгеля-старшего.

Прижав мокрый рукав к лицу, я стал дышать сквозь него. Так было немного легче. Глаза тоже пришлось закрыть — слезились. Одно радовало — можно было не опасаться плазмоганов противника, поскольку от цитадели при таком подрыве вообще ничего остаться не должно. Это давало нам возможность выкарабкаться из ямы и распластаться в глине.

— Ливень кончился… — прохрипел Андрей.

До меня только после его слов дошло, что потоки воды перестали падать с небес. Похоже, взрыв был настолько силен, что разметал тучи. Как скоро они сойдутся, одному богу известно, если он имеет над этим миром хоть какую-то власть.

— Эй, ребята, вы целы? — раздался в наушниках голос Ирины.

— Да… — шепнул я, не отнимая рукава от лица.

— Вот шарахнуло-то… Ни хрена не видно. Только какое-то красное пятно в стороне крепости.

— Это остывающая вспышка взрыва, — предположил Андрей. — Но мы и ее не видим. Вообще ничего. Ну и пылища! Хрен знает, как пробираться к обрыву. Ощупью, что ли? А что там впереди? Может, обломками цитадели все завалено. Ноги на фиг переломаем.

— Цуцык с Максом много потеряли, не увидев произведенный эффект, — сказала Искорка.

— Не сыпь соль на рану, — буркнул я. — Хорошо, если они вообще там, где хотели оказаться, а не на дне ущелья.

— Типун тебе на язык.

Ждать было нечего. Тонкая пыль от древесной гари могла оседать действительно неделю, если ее подняло достаточно высоко, так что пробираться к краю ущелья надо было чем скорее, тем лучше. Посовещавшись с Ириной, оставив все снаряжение и оружие, сделав мокрые повязки на лица, мы осторожно двинулись вперед.

Сначала ползли в полной тьме. Потом видимость чуть улучшилась, уже можно было разглядеть кончики пальцев возле лица. Затем тьма начала менять цвет с густо-черного на более светлый, а чуть дальше и вовсе приобрела рыжеватый оттенок. Стало видно на расстоянии вытянутой руки, однако все равно приходилось ползти.

— Угольную золу ударной волной смело в нашу сторону, — прикинул Андрей. — Чем ближе к эпицентру, тем должно быть светлее. Здесь уже глиняная пыль. Она тяжелее и будет оседать быстрее.

— Интересно, бомба была сильно «грязной»? — спросил я.

— Вряд ли. Судя по габаритам, это одна из последних моделей, а они уже не с ядерными запалами, а с лазерными. Чистая физическая энергия термоядерного синтеза.

— Да уж…

Я реально ощущал, как меня пронизывают миллиарды разогнанных до смертоносной скорости частиц. Хрен там, что люди не чувствуют радиации. Хрен там!

Вскоре начали попадаться обломки, сначала совсем мелкие, не крупнее гравия, затем побольше — булыжники. В темноте я чуть не напоролся животом на торчащий из кучи щебня лист керамзитной брони, заостренный по краю, словно лезвие бритвы.

— Мать его… — вырвалось у меня. — Так и кишки, не ровен час, упустишь.

— Под ноги смотреть надо, — буркнул Андрей. По-прежнему его не было видно. Хотя нет. Силуэт потихоньку начал проявляться.

Чем светлей становилось, тем легче было пробираться вперед. Вскоре мы уже бодро вышагивали в рыжей пелене поднятой взрывом пыли — видимость увеличилась метров до сорока. Паника у меня начала потихоньку проходить, хотя кожу определенно жгло, и я был уверен, что это от радиации. А может, нервное. Хорошо, если нервное. А то не хватало еще импотентом стать в самом расцвете сил.

В лицо подул ветер — редкий гость в мире вечного ливня. Не иначе как тоже последствие Витиного фейерверка. Дышать стало легче, пыль заклубилась, и ее начало полосами сносить нам за спины.

— Небо! — воскликнул Андрей.

Я поднял глаза и невольно улыбнулся — хоть и зеленое, а не голубое, но небо было видеть приятно. Синее солнце широко раскинуло в вышине лохматую корону. Чужое солнце — не наше. Но это куда лучше, чем кромешная тьма. А опустив взгляд до уровня горизонта, я чуть не вскрикнул, такой вид впереди открылся.

Перед нами, менее чем в километре, прорезало земную твердь широченное ущелье. Точнее, о том, что это ущелье, можно было лишь догадываться, поскольку противоположного края видно не было. Такое ощущение, что здешний мир попросту заканчивался обрывом, как в древних мифах о плоской Земле, внизу, за кромкой, клубилась плотная аморфная масса серого цвета — нечто среднее между плотным дымом, пылью и жидкостью. Турбулентность этой среды была такова, что невольно вспомнились ураганы Юпитера, заснятые с американского «Вояджера».

От грозных укреплений мизеров действительно почти ничего не осталось — если приглядеться, можно было разглядеть на краю обрыва лишь сложный рисунок остатков фундамента. Воронки тоже не было. Сначала я не понял, почему, а потом догадался. Точнее, увидел еще кое-что, и это произвело на меня неизгладимое впечатление.

Вот что видно человеку с края обрыва, если глядеть вперед? Другой край обрыва. А если другой край обрыва черт-те где, за горизонтом, если земля обрывается не в реку, а в океан? Тогда видно горизонт, здесь же с горизонтом были проблемы — пространство просто растворялось в блеклой дымке, сливавшейся с зеленым небом. Так же и клубящаяся масса постепенно теряла четкость и скрывалась в дымке. Такое ощущение, что мир и впрямь плоский, что горизонт тут попросту не предусмотрен конструкцией.

И вот прямо из этой дымки, черт-те откуда, выпирал на нас огромный фрагмент Моста. Вот тут уж точно с заглавной буквы надо писать, потому что ширина пролета, на прикидку, была метров двести, не меньше. Видимая длина (глазомер у меня наработанный) составляла километров двенадцать, если и меньше, то ненамного. Дальше пролет постепенно растворялся все в той же дымке. А от нас уцелевший фрагмент начинался не далее чем в трех километрах.

— Ни хрена себе… — шепнул Андрей, глядя на выпирающий из ниоткуда Мост. — Да он крепкий, как…

Ему не удалось подобрать сравнение. В крепости сооружения сомневаться действительно не приходилось — термоядерным боеприпасом удалось обрушить лишь весьма незначительный фрагмент. Понятно, почему на земле нет воронки, — Цуцык затащил рюкзак с бомбой внутрь, и она рванула на самом Мосту, над ущельем, уничтожив начальный пролет и почти повредив край обрыва. Точнее, повредить она его повредила как следует, обвалив добрый ломоть, да только на воронку это похоже не было.

— Куда же он ведет, этот Мост? — негромко спросил я.

— Любопытно… — вздохнул Андрей. — Но вряд ли мы когда-то узнаем.

Прав он. Вряд ли кто-то из нас еще раз окажется в сфере взаимодействия. Каким бы уродом ни был Кирилл, но он честно выполнял условия договора. Раз сказано — воюем только по доброй воле и до первого отказа, значит, так тому и быть. Искорка первой озвучила, что этот раз — последний. По крайней мере для нее. Теперь Андрей… А я? Да со мной все понятно… Если честно, то кабы не грибная дурь, я бы и в этот раз не вернулся в мир вечного ливня. Как может один день все изменить! Как может перевернуть уже сложившееся, казалось, мировоззрение… Один день и один человек. Катя.

Я поднял глаза к небу и улыбнулся.

— О, вот и Искорка нас догоняет, — произнес Андрей.

Обернувшись, я увидел Ирину, бредущую через расчищенное взрывом пространство. Удивительно маленькой она мне показалась в черно-рыжей пустыне, удивительно беззащитной. Винтовку она тоже бросила, чтобы не переть с собой бесполезное теперь оружие. Помахала нам, я ей ответил.

— Пойдем, она догонит… — Андрей прикрыл глаза от солнца и со вздохом глянул в сторону обрыва. — Страшновато будет прыгать. Без парашюта…

— А придется.

Корректировщик направился к краю здешнего мироздания, а я решил все же дождаться Ирину. Прихрамывает она, что ли?

— Ногу подвернула! — крикнула она, заметив мой взгляд. — Когда из дупла прыгала.

— Черт…

Я бросился к ней, и она ухватилась за мое плечо. Так ей идти было легче, а мне труднее, но в среднем все равно вышло лучше, чем ее ковыляние. Постепенно пробитую в тучах дыру начало затягивать, однако выпирающий из неведомых далей фрагмент Моста по-прежнему оставался освещенным солнцем. Бред… Обрыв не только на земле, но и в небе. Хотя разумно ли искать логику во сне? Я решил наплевать на здешние чудеса — все равно ведь больше не вернусь сюда. Не вернусь…

Андрей дожидался нас у самого края, задумчиво глядя вниз. Когда до него оставалось с полсотни метров, не больше, солнце окончательно скрылось в тучах. Какую-то тревогу я вдруг ощутил, ну прямо на грани паники, необъяснимую, непонятную… Говорят, такой необъяснимый ужас охватывает людей под действием инфразвука. Острый приступ паранойи… Еще у наркоманов вроде такое бывает.

Однако в следующую секунду стало ясно, что причина для ужаса есть. Мы услышали сверху нарастающий клекот, и из-за туч на нас вывалилась тройка легких «углов». А мы все практически без оружия. Не считать же «стечкин» оружием в такой ситуации! Мы для них были как уточки в тире… Особенно мы с Ириной.

— Прыгай! — крикнул я Андрею.

— Иди в жопу! — зло ответил он, выхватывая пистолет.

— Прыгай, чтоб тебя! Тебе ближе всех!

И тут рейдеры как рубанули из плазмоганов… Эх…

Это под броней они не достают, а в чистом поле оказались вполне эффективным оружием. Полоса плазмы шарахнула между нами и Андреем, подняв густые фонтаны пыли и откинув нас с Ириной ударной волной метра на три назад. И тут же посыпались сверху «ежи», не оставляя нам ни малейших шансов. На сколько у них замедлители? Обычно секунд на двадцать…

И так мне стало обидно… Ну, блин, только Катю встретил, только жить собрался, только порадовался, что на войне не убили. Ну западло ведь жуткое!

Второй взрыв шарахнул позади нас, оглушив меня до красных звездочек в глазах и швырнув вперед. Ирину откинуло даже дальше, чем меня, и я решил, что если подхвачу ее на руки, то теоретически смогу успеть спрыгнуть с ней с обрыва раньше, чем рейдеры сделают стандартную петлю и пойдут на второй заход. Может, даже раньше, чем взвоют «ежи».

Зарычав, чтобы придать себе сил, я рванулся к Ирине и хотел подхватить ее на руки, но заметил, что вторым взрывом ее убило. Крупный камень, разогнанный ударом плазмы, попал ей прямо в шею, чуть выше броника. Артерии обе разворотил и горло. Она наверняка даже не заметила ничего.

Тут же взвыли «ежи», готовые выпустить тысячи смертельных игл. Оставшееся до взрыва мгновение ушло у меня на то, чтобы вспомнить Михаила. И то, как он прикрылся телом убитого товарища от «ежей». Черт… Я на него еще наехал тогда.

Грохнувшись на землю, я навалил на себя мертвое тело Ирины и тут же ощутил десяток мощных ударов, пробивших ее бронежилет на груди.

— Прости, прости… — как больной, шептал я, выбираясь из-под трупа. — Прости…

Лицо ее иглами изуродовало до неузнаваемости. Рейдеры с клекотом описали дугу в небе, а я сидел и не знал, что делать. Пыль от первого взрыва осела, и я увидел, что Андрея на краю обрыва нет, наверняка не сам прыгнул, а сшибло его ударной волной. Да какая разница… Мне-то что делать?

Захотелось завыть, зареветь. И я завыл — глупо сдерживаться, когда тебя никто не видит. Слезы ручьями катились по лицу, я поднялся во весь рост и крикнул в небо, где рейдеры завершали маневр:

— Будьте вы прокляты!

Сердце едва не выскакивало из груди. Я понимал, что Ирине уже не помочь, что не будет у нее никаких детей. Что она проснется сегодня утром, поживет несколько часов — и все. С ней непременно случится нечто ужасное, как случалось со всеми, убитыми в сфере взаимодействия.

Надо было самому спасаться, бежать надо было, прыгать с обрыва. А я не мог. С огромным трудом, словно ноги стали чугунными, сделал первый шаг, затем второй. Видел уже, что не добегу, не успею. Знал, что потратил отпущенное судьбой время, а другого шанса не будет. До края обрыва оставалось не меньше пятнадцати метров, а «углы» уже выскользнули из-за туч и взяли меня на прицелы плазмоганов. Я представил, как выгляжу на мониторах мизеров, — одинокая фигурка, отчаянно рвущаяся к спасению. Интересно, присуще ли мизерам злорадство? Или, может быть, сострадание?

Надежда — обратная сторона страха, вот что я понял в эти мгновения. Надежда — это когда от тебя уже ничего не зависит, когда ты сделал все, что мог, или, напротив, упустил все шансы. Когда страшно до одури, когда смерть из абстракции превращается в нечто до безумия осязаемое, когда на самом деле, как в банальной фразе, чувствуешь ее ледяное дыхание. Вот тогда остается только надежда. Некоторые еще богу молятся, но как раз на границе жизни и смерти мне стало ясно, насколько это глупо. Заглянув за черту, я понял сущность смерти — она превращает тебя в то, что не может уже ни на что воздействовать. И во что бы ты ни верил, в рай или в нирвану, это не имеет никакого значения, поскольку станешь ты не чем-то там сияюще-одухотворенным, а просто куском остывающего мяса. И все.

Вера — тоже обратная сторона страха, понял я в тот миг. Сродни надежде. Только люди, до судорог боящиеся смерти, а таких большинство, могут придумать себе сладкую сказочку о том, что не превратятся они в кусок мяса, а будет с ними что-то приятное или страшное. Да просто что-то, на худой конец. Лишь бы не думать об остывающем куске мяса, а вместе с ним о беспросветной бессмысленности существования.

Рейдеры ударили из плазмоганов, когда до края обрыва оставалось три шага. Когда оставалось два, плазма шарахнула в землю прямо у меня за спиной. Не будь куртка мокрой насквозь, она бы неминуемо вспыхнула от чудовищного жара. В следующий миг — удар. Словно поезд на полном ходу протаранил мне спину надувным бампером из горячей резины. Это была ударная волна.

Кувыркнувшись в воздухе и ничего не соображая от сильной контузии, я вдруг ощутил щекочущий ужас, какой бывает, когда во сне под ногами проваливается пол или лестница. Все мышцы разом вздрогнули рефлекторно, я невольно вскрикнул и тут же полетел, стремительно набирая скорость, в клубящуюся серую массу, скрывавшую дно ущелья.

Говорят, что в моменты смертельной опасности вся жизнь проходит перед глазами. Вранье! Один лишь эпизод детства всплыл в моей памяти, когда девушка прыгнула с пирса в озеро и головой ударилась о рельсу на дне. Она выжила, та девушка, только шрам на лбу остался. А вот если с такой высоты шарахнуться…

Ветер захлопал в ушах, рот нельзя было приоткрыть, так рвался внутрь поток набегающего воздуха. И стремительно, слишком стремительно, приближалась серая масса. А что за ней? Я не выдержал и закричал истошно, снова дернулся всем телом и влетел в полную, оглушающую темноту.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Героин для героев

Удар спиной оказался таким сильным и неожиданным, что я готов был умереть просто от страха, хотя понял уже, что проснулся. Вокруг была полная темнота, как мне показалось сначала, но уже в следующую секунду стало понятно, что просто надо открыть глаза. И все увидеть.

Передо мной, возле дивана, стояла побледневшая, перепутанная Катя. Я тоже стоял, только на диване, плотно прижавшись спиной к стене. Понятно, откуда удар, — сам шарахнулся… Ну и дела. В голове шумело не от контузии, как мне показалось в первые мгновения, а скорее всего от грибной дури, причем в отличие от прошлого раза я не воспринимал параллельно происходящее в сфере взаимодействия. Это и понятно — мое тело там не осталось. В этот раз грибная дурь действовала просто как крепкая доза паленой водки. Голова шла кругом, и в глазах немного двоилось. Но сейчас надо было не о себе думать, а успокоить Катю.

— Кошмар приснился, — выговорил я слишком громко. — Не бойся.

— Ни фига себе не бойся, — Катя помотала головой. — Ты чего, псих совсем? Скакал тут, прыгал, как ненормальный. Орал… Блин, наверняка соседи милицию вызвали. Что же мне не везет все время? То вообще ни с кем, то, блин, психа ненормального подобрала. С тобой спать опасно для жизни! Ты это знаешь?

— Ничего не опасно. Это сон такой.

— Да иди ты… — Катя махнула рукой, натянула свитер и нервно рванула на кухню.

— Погоди…

Я хотел броситься за ней, но в голом виде гоняться за девушкой как-то неловко. Пришлось надевать штаны. Под действием наркотика из чужого мира это оказалось не просто — дважды промахнулся ногой мимо брючины.

— Кать! — позвал я через стену.

— Что?

— Не злись. Мне про войну приснилось.

— И что? А если тебя переклинит и ты с ножом за мной начнешь бегать? Правду говорят, что вы все оттуда приходите на голову покалеченные. Жрать хочешь?

— Рано ведь…

— Да конечно, рано… Что ты думаешь, я усну теперь?

Я собрался с духом и шагнул в кухню.

— Могу кофе смолоть, — предложил я,

Мне хотелось хоть чем-то унять головокружение и наркотическую сумеречность сознания. Казалось, что крепкий кофе должен помочь.

— Валяй, — Катя, нахохлившись, как воробей, с ногами устроилась на табуретке.

За окном было еще темно, но в соседней многоэтажке начинали зажигаться ранние окна — просыпались те, кто работал на другом конце Москвы. Где-то у соседей задилинькал выматывающий душу сигнал будильника,

«Кажется, не зацепило… — подумал я, оценивая последствия последней атаки мизеров. — Кажется, даже не ранило. Спину только малость прижгло. И контузило. Но это не страшно. Если бы не грибная дурь…»

Страшно другое. Страшно, что Искорка еще как бы жива, но уже нет. От этого сердце болезненно ныло, а мысли в голове разбегались, как стадо овец в горах во время обстрела. Я взял кофемолку и только успел включить ее в розетку, как в комнате зазвонил мой мобильник. Вот тут-то я и испугался по-настоящему. Пожалуй, страшнее еще минуты в моей жизни не было. А испугался я того, что это могла звонить Ирина. Я ведь в эфир передал свой номер — все слышали. Но как говорить с человеком, которого ты видел с пробитым горлом и размозженной головой? Как говорить с человеком, который через несколько часов, а может, даже минут умрет? Точно умрет, без всякого шанса на выживание? Как говорить, когда на другом конце линии смерть?

И все же я вернулся в комнату и нажал кнопку ответа, все-таки я заставил себя сделать это.

— Да? — прохрипел я, не в силах совладать с осипшим голосом.

— Это Михаил, — раздалось в трубке. Мне сразу стало легче, но ненамного.

— С тобой все нормально? — голос Михаила напрягся, — У меня сны не кончились, сегодня опять был там, только с поляками, а не с американцами. Помогал им на Базе. Короче, я слышал, что вы рванули Мост. У вас все целы?

— Нет. Так долбануло, что даже не знаю, кто уцелел, а кто нет. Я им всем дал номер мобильника, но никто не звонит. А Ирина… Напарница, снайпер… В общем, ее у меня на глазах убило.

Я не стал говорить, что мне пришлось прикрыться ею от игл. Михаил помолчал, боясь ляпнуть что-нибудь невпопад.

— Не вовремя я, да? — наконец произнес он.

— Не обижайся. Но там такое было… На нас мизеры напали у самого края обрыва. Три рейдера с плазмоганами. Плазма рванула между мной и Андреем, поэтому я не видел, что с ним стало. А Ирина… При взрыве отлетел камень и прямо ей в шею. Горло навылет пробило.

Я вдруг понял, что рассказывать о подробностях глупо хотя бы потому, что Михаил не знал никого, о ком шла речь. Я умолк и нажал кнопку отбоя. На фиг… А то вдруг Ирина позвонит. Я выключил телефон и сунул в карман пиджака. Только обернулся, смотрю — Катя стоит на пороге. Все слышала.

— О чем это ты говорил? — подозрительно спросила она. — Так у меня знакомые делились впечатлениями после того, как по сети в компьютерные стрелялки играли. А ты о чем? Ты ведь спал, не играл.

И вот что я ей должен был сказать? Дал ведь слово не врать никогда. И что теперь? Первый же серьезный вопрос оказался таким, что уклончиво на него не ответишь. Или врать совсем, или же говорить правду. Правды люди боятся. И не зря, между прочим, правда разрушает иллюзии, формирующиеся годами, эти иллюзии настолько крепки, что являются частью жизни людей, они врастают в жизнь корнями, и безболезненно их не выкорчевать. Вот, к примеру, живет семья, муж жене изменяет, а во всем остальном — милейший человек, и жену никогда в жизни не бросит, потому что любит, а на сторону ходит, потому что секса хочется ему больше, чем жена по доброй воле дает. А против ее желания ему совесть не позволяет, и вот такая пара может счастливо жить до глубокой старости, если не откроется правда. Если же откроется, никому от этого лучше не будет.

И все же, понимая опасность правды, я был категорически против лжи. По крайней мере сейчас, по крайней мере в отношении Кати. Потому что правда страшна в основном тогда, когда люди прожили долго и просто не успели всего о себе рассказать. Или не захотели. Это ведь не так просто — все рассказать. Даже когда искренне хочешь. Никогда не знаешь, что важно для другого человека, а что не очень. А каждый эпизод жизни рассказывать — как раз вся жизнь и уйдет.

Если же знакомство в самом начале, то чем меньше врешь, тем лучше, поскольку иллюзий на твой счет еще никаких почти нет, а потом чем меньше придется скрывать, тем легче жить. В общем, я твердо решил рассказать Кате про сферу взаимодействия, чем бы это ни кончилось.

— Ты точно хочешь знать, о чем я сейчас говорил? — уточнил я на всякий случай.

— Да.

— Тогда сядь. И если что-то покажется тебе невероятным или фантастичным, просто забей на это и слушай дальше. Идет?

— Да,

Судя по выражению лица Кати, она готова была услышать все, что угодно. И я начал рассказ. Начал так, как оно и было, — с первых снов о мире вечного ливня. Так и воспринимать рассказ было легче, поскольку сны ведь бывают самыми фантастичными. Я рассказал ей о тетрадке, в которой делал записи о повадках противника, о том, как Хеберсон в первый раз отвез меня на базу. И про Кирилла.

Я рассказывал эпизод за эпизодом и видел, что Катя мне верит. Верит каждому слову, хотя нормальный человек уже бы в психушку звонил. И постепенно я понял, что человек, умеющий видеть духов на ветках деревьев, всегда поверит правде, какая бы странная она ни была. И, наверное, всегда такой человек сумеет отличить вранье от правды. Это ведь надо иметь какое-то особое чувственное восприятие. Да, наверняка. Катя умела воспринимать мир открыто, не пропуская его через толстые фильтры книжной мудрости, житейской банальности, чьих-то расхожих мнений или научных статей. Ей плевать было, верят ученые в духов, или верит ли министр обороны в духов. Она просто чувствовала, что они есть — духи, на ветках деревьев. Потому что они действительно есть. Она умела ощущать мир напрямую, без чьего-либо мнения насчет того, как мир этот устроен.

В общем, я рассказал ей все. В том числе и про Ирину. Однако ее реакция оказалась странной.

— Вот суки! — Катя зло сжала кулаки. — А я-то думаю, как у них, гадов, все получается. Тут из кожи вон лезешь, стараешься пахать побольше… А они через сон нас имеют, ублюдки!

— Ты о ком? — оторопел я.

— О Нанимателях! Хорошо, что ты рассказал. Я и сама предполагала что-то подобное, какой-то подвох. Чувствовала, что по-честному их не победить, что у них какое-то особое вранье припасено. А вот, оказывается, в чем дело! Они за чужой счет удачливость себе повышают! Девку угробили… Вот козлы! Блин, я этого Кирилла сама замочу.

— Это вряд ли. После того как мы Мост рванули, ему так должно попереть, что ты к нему на километр не подойдешь.

— Да, пожалуй… Погоди, а тебе разве не должно попереть? Это ведь и твоя победа.

— По идее должно. Но Ирина… Хотела напоследок денег срубить, чтобы ребенка родить не в нищете… Вот и получились деньги на могилку в Сергиевом Посаде.

— Погоди ты! Еще не хватало твоего нытья. Тоже мне солдат! Дай подумать! Так… Сколько времени проходит от пробуждения до реального ранения после таких снов?

— Ну, час примерно. А вчера вот больше. Мы целый день прогуляли, прежде чем мне в подбородок ударили. А во сне я о край люка подбородком ударился.

— Что, нет никакой системы?

— Какой системы? — не понял я.

— Блин, ты что, тупой? От чего зависит, сколько конкретно времени проходит от пробуждения до последствий? От событий сна как-то зависит?

— Я не знаю! — развел я руками.

— Что же ты всякую фигню в свою тетрадку записывал, а главное упустил? Я бы в первую очередь этим озадачилась! Ну, мужики… Ладно. Давай разберемся. Ты сколько раз разные повреждения в этих снах получал?

— Ну… О кору дерева один раз ободрался, раскаленная гильза за шиворот падала… О край люка подбородком шарахнулся. И вот сегодня тоже. Спину плазмой ошпарило. И контузило взрывом маленько.

— И что было в реале каждый раз?

— Ну, с гильзой я тебе рассказал. С корой дерева я утром на карачки грохнулся и об асфальт руки оцарапал. С люком ты знаешь.

— Понятно. По времени как?

— Ну, окурок угодил мне за шиворот примерно через час после пробуждения. Руки я ободрал через такой же промежуток времени. А вот между люком и ударом в челюсть прошел целый день.

— Хорошо. Теперь расскажи, в каких из этих снов ты побеждал, а в каких проигрывал.

— Там, где корой ободрал руки, — явное поражение. Где гильза попала за шиворот — тоже. А вот после того, как о край люка ударился, я два рейдера завалил из винтовки.

— Ага! Я же говорила, что должна быть связь! — обрадовалась Катя. — Если сфера взаимодействует с реальностью, значит, взаимодействие должно проявляться во всем. И на всех уровнях. Потому что мир во все стороны одинаково устроен. В сегодняшнем сне вы ведь взорвали Мост? Это крупная победа!

— Да.

— Отлично. Тогда одевайся быстрее!

— Что ты придумала?

— Денег у тебя сколько осталось? — спросила она вместо ответа.

Я вынул из кармана все и показал ей. Она вырвала купюры у меня из руки и принялась одеваться.

— Мы едем куда-то? — решил все же выяснить я.

— Да.

— И ты мне не скажешь куда?

— Пока не скажу. Не обижайся, просто я сама еще не уверена в своей теории.

В подъезде она набрала номер на мобильнике.

— Фимоза? — спросила она в трубку. — Это Катя. Затариться у тебя надо. Слушай, какая тебе разница, рань, не рань? Может, мне приспичило? Ну? Через полчаса буду.

— Кто это? — спросил я, когда она закончила разговор.

— Так… Знакомая, пойдем машину ловить, нам у нее надо взять кое-что.

— Затариться?

— Да пойдем же! Каждая минута дорога, а он пристал с расспросами!

Мне ничего не оставалось, как следовать за ней, несмотря на то что меня всерьез задело ее поведение. Я тут из кожи вон лезу, стараясь говорить ей правду, и только правду, даже про сферу взаимодействия рассказал… А она? Нет, характер у нее точно не сахар. И все же было в ней нечто, заставившее меня не разводить дебаты по этому поводу, конечно, мне не хотелось чувствовать себя сумкой или чемоданом, который волокут неизвестно куда, но в то же время, если у Кати возник план по спасению Ирины, она имела право требовать любую плату за его воплощение. В том числе и плату моим неудовлетворенным любопытством. Только зачем ей надо так надо мной издеваться?

На улице мы поймали такси. Точнее, Катя поймала, голосуя одной из моих сотенных бумажек. Водитель побитой ржавой «жигульки» только вырвался, видать, из горного аула, по-русски объяснялся с большим трудом, но Москву успел изучить неплохо. Если бы он еще и ездить нормально умел, мы бы добрались до места практически без потерь, а так за полчаса поездки у меня нервов израсходовалось на полгода жизни. Понятно, в аулах ведь нет ни светофоров, ни встречных полос движения…

— Жди здесь, — сказала Катя, когда мы выбрались из машины лихача, — Я минут через пятнадцать вернусь,

Возражений данное распоряжение явно не подразумевало. Я вздохнул, глядя вслед уходящей девушке. Сколько, интересно, другие люди выдерживали общение с ней? А сколько я сам сумею выдержать? Нет, в постели с ней безусловно замечательно. Лучше не было. Но это ведь не все! Хотя и поговорить с ней интереснее, чем с любым из моих теперешних знакомых. Так что мне не нравится? То, что она — женщина командует мной — мужчиной? Атавизм, конечно… Но до чего же глубоко въелся, зараза!

Улица переставала быть пустынной. Небо вяло светлело, на тротуарах появлялось все больше прохожих, а на дороге образовалась обычная для Москвы утренняя сутолока на грани пробки. Наверное, в этой суматохе я бы и не заметил черный джип, припарковавшийся у соседнего дома, но он обратил на себя мое внимание тем, что из него никто не вышел. Для раннего утра странно. Если кто-то вернулся из ночного клуба, то чего ему сидеть в машине? Если шофер приехал за хозяином, то тот должен был спуститься. Или шофер бы поднялся за ним. Да и рано, если честно, шоферу за хозяином. Кто из хозяев нынче встает до зари? Может, просто приехал заранее?

Как бы там ни было, но я уже не мог не думать о джипе. Прямой угрозы от него не исходило, поскольку прямую угрозу от подъехавшей машины жертва, как правило, даже заметить не успевает. Она, эта угроза, выражается в виде пули, пущенной из бокового окна прямо в голову, либо, реже, в ударе бампером. Убийцам ждать нечего и нечего примериваться — им чем быстрее выполнил работу, тем лучше во всех смыслах. А этот ждал чего-то. Или кого-то?

Последние сомнения в том, что в машине киллер, у меня развеивались быстро, как туман над рекой с восходом солнца. Я только не мог понять, где сейчас находится жертва. Теоретически можно было предположить, что жертвой являюсь я, а в машине человек Венички-Ирокеза. Тогда почему он не действует?

И тут до меня дошло. Вот до чего доводит навязанная обществом привычка не воспринимать женщин всерьез! Так и под раздачу не ровен час попасть. Если в машине посланец Ирокеза, то ждет он не удобного момента напасть на меня, а возвращения Кати. И не убивать он ее собирается. Это меня бы он, возможно, убил с удовольствием, если ему приходится родственником или другом кто-то из вчерашних ребят. А Катю он убивать не будет, Ирокезу ведь какие-то бумаги нужны.

Мне пришлось быстро, по-военному, оценить обстановку. Первое — надо делать вид, что никакого джипа я не заметил. Это главное. Второе — надо прикинуть, что человек может видеть из этой машины, а что нет. Кусты палисадника гарантированно закрывают от него дверь подъезда плюс, наверное, метра два от порога. В принципе для созревшего в моей голове плана этого достаточно.

Только я об этом подумал, как запищал магнитный замок двери и в освещенном проеме показалась Катя.

— Беги вдоль стены за угол! — громко сказал я, не поворачиваясь к ней, делая вид, что из подъезда никто не вышел.

— Что?

— Беги за угол, я там тебя подберу! Быстро!

Она не стала задавать лишних вопросов, а метнулась между палисадником и стеной дома, моментально скрывшись из глаз. Я же тем временем шагнул к бордюру и поднял руку. Из потока тут же выползли две машины — в желающих подвезти за деньги Москва никогда не знала недостатка. У джипа запустился мотор и зажглись фары — теперь уже никаких сомнений, что там человек Ирокеза. Я распахнул дверцу остановившегося «жигуленка» и прыгнул на переднее сиденье.

— До кольцевой за двести, — сказал я намеренно завышенную цену.

Водитель кивнул и тронул машину с места.

— Только погоди, командир, девушку за углом подберем.

Мы миновали палисадник.

— Направо!

Водитель послушно свернул.

— Тормозни.

Машина еще замереть не успела, когда я открыл заднюю дверцу и впустил выскочившую из кустов Катю.

— На фиг, я вас не повезу! — забеспокоился от таких маневров водитель. — Не хватало проблем с ментами.

— Что?! — нарочито грубо наехал я на него. — А ну повтори, как это, на улице!

Телосложения он был крупного. Что давало шанс на то, что он меня недооценит и выйдет драться. И он вышел, прихватив из-под сиденья монтировку.

— Выметайтесь, придурки! — проревел он.

— Садись на мое место, — сказал я Кате, выбираясь из машины.

Ключи зажигания остались в замке, так что мне не пришлось отбирать их у водителя. Я просто дождался, когда он замахнется монтировкой, всадил ему прямой кулаком в кадык и сел за руль. Когда я врубил заднюю передачу, Катя уже сидела рядом со мной, а хозяин машины укладывался вдоль бордюра.

Тут же из-за угла, визжа шинами, показался черный джип. Он набрал приличную скорость, ожидая, конечно, что мы начнем удирать, а вот то, что вместо движения вперед я выберу движение назад, оказалось для него неожиданностью. Мы едва не столкнулись — я на полной скорости назад, а он на приличной вперед, так что мне пришлось уворачиваться и выскакивать двумя колесами на тротуар, распугав пешеходов и со скрежетом оторвав глушитель.

Под моим управлением «жигуленок» с неистовым ревом соскочил обратно на дорогу, грохнувшись задним бампером об асфальт, и дурным снарядом вылетел на край перекрестка. Водитель джипа, поняв, что я учудил, ударил по тормозам, — а тормоза у него были хорошие, с антиблокировкой, — но все равно проскочил лишних метров пятьдесят и еще потратит время на разворот. Это дало мне необходимую фору, ведь мотор у него литражом вдвое, как минимум, больше и вчетверо мощностью. Врубив первую передачу, я с ревом, треском и визгом резины стартанул вперед, в сторону выезда из Москвы. Поток был довольно плотный, но я врубил дальний свет, что являлось понятным сигналом всякому водителю — за рулем ненормальный придурок. Они меня поспешно пропускали, в результате чего я сумел продвинуться довольно глубоко в начинающуюся пробку. Джипу такой маневр не повторить — слишком велик. Да и не любят их на дороге — не станут пропускать даже с врубленным дальним светом. Хотя джипы, насколько я помню, его и не вырубают.

— Куда едем? — спросил я Катю.

— К твоей Ирине. Она ведь в Сергиевом Посаде живет?

— А ты откуда знаешь? — напрягся я.

— Сам ведь сказал, что денег ей хватит на могилку именно в этом городе.

Я усмехнулся. От дороги отвлекаться было нельзя, поскольку требовалось не упускать ни малейшей возможности всунуться между машинами. Я глянул в зеркало — джип отстал от нас метров на триста, я хорошо видел его черную лоснящуюся крышу.

Быстро светало. Автомобильный поток монотонно рябил в глазах. Учитывая остаточное действие грибной дури, это было плохо — я чувствовал, что могу вырубиться в любую минуту.

— Черт… — ругнулся я. — Ты машину водить умеешь?

— Не знаю, — пожала плечами Катя. — Никогда не пробовала. А что?

— Вырубаюсь. Наркота эта чертова… Грибная дурь.

— Та, что возвращает вас в нужное место сна?

— Да.

— Ирина ее тоже нюхала?

— Конечно.

— Значит, если она уснет, то вернется обратно в сферу взаимодействия?

— Ну… Черт! Так вот что ты придумала! Ты что, наркотики у Фимозы взяла?

— Ага. Герыча немного. Ну, на все твои деньги.

— Плевать! Ну, молодец! Я бы никогда сам не додумался! Это же надо, какая мысль — усыпить Ирину раньше, чем она погибнет в реальности!

— Ну да. А что такого? Она уснет и попадет обратно в сферу взаимодействия живой. И если ее там по второму разу не убьют, то она и не погибнет здесь.

— Все гениальное просто. Я чувствовал, что способ должен быть. Но лучшего, чем закататься в бетон, ничего не придумал.

— В бетон тоже, наверное, можно, — спокойно ответила Катя, — Но очень ресурсоемко. Да и выковыривать ее потом оттуда… Нет, с героином определенно проще. Но ты не грузись, что сам не придумал. Для мужчины ты очень даже неглупый.

Я хмыкнул и сосредоточился на дороге, поглядывая в зеркало заднего вида. Водителю джипа приходилось туго в пробке. Туго в прямом смысле слова — еле протискивался. Корпус за корпусом он отставал, будучи вынужденным пропускать более юркие, пусть и менее мощные автомобили. Я немного воспрянул духом, хотя мне тоже было несладко — все сильнее мутнело в глазах и подташнивало. Закралась мысль, что это еще не предел ухудшения самочувствия, возможно, такой экстренный выход из сферы взаимодействия, каким нам пришлось воспользоваться, оказывал на организм пагубное воздействие. К тому же это воздействие, похоже, значительно усиливалось действием грибной трухи. Черт бы ее побрал! Во сне чуть не сдох, а еще тут продолжается. Не хватало только впилиться в какой-нибудь столб!

На пересечениях радиальных шоссе с Московской кольцевой дорогой всегда стоят милицейские блокпосты. У меня мелькнула шальная мыслишка остановиться там и впрямую попросить у ментов помощи, но уже через несколько секунд я от этой идеи отказался, еще неизвестно, кого в нашей веселой стране надо больше бояться — бандитов или ментов. Бандитам, в случае чего, хоть по ушам настучать можно… К тому же, судя по вчерашнему эпизоду, одни с другими легко договариваются. Но это все лирика, а главное состоит в том, что я управляю угнанной машиной, а Катя везет приличную дозу героина. Так что с ментами не может получиться у нас никаких добрых отношений.

Вечный конфликт государства и народа — одна из ярчайших черт России. Это в Европе как-то ладит народ с государством. Ну, если не ладит, то по крайней мере уживается. Разработали люди там организованную систему противодействия, профсоюзы, контроль над законотворчеством. У нас же — война. Государство изо всех сил давит из народа последние соки, то нагнетая идеологическую истерию, мол, мы вас защищаем, а вы нам за это платите, то переводя стрелки, мол, это не мы, это коммунальщики поднимают квартплату, а нефтяные магнаты — цены на бензин. И народ не остается в долгу — забил вообще на все, работать не хочет, потому что не видит смысла. Ну какой действительно смысл пахать по восемь часов в день, делая опостылевшую работу за двести долларов в месяц? Лишь затем, чтобы глядеть, как проносятся мимо твоей уже никому не нужной жизни черные лимузины с мигалками? А детей зачем рожать? Чтобы их угнали отбивать чью-то нефть у чьих-то наемников? Ой, радость какая… Рожайте детей, говорят… Помучайтесь, выносите их, родите. Причем не бесплатно, еще вас страховщики и медики обдерут как липку, а государство ни единой копейкой затраты не компенсирует. Потом за свои же деньги выкормите, вырастите, обучите всему. А государство потом придет на готовое, заберет ребенка, в которого ни рубля не вложило. И убьет его спокойно и хладнокровно в очередной местечковой войне, за какое-нибудь свое, государственное, добро. И попробуй не отдай ребенка! Тут-то и ощутишь силу десницы карающей, крепость решеток и мощь удара меж лопаток милицейским прикладом. Народ в России спокойный, выдержанный, добрый. И мудрый в каком-то особом, чисто русском смысле. Никто ведь не хочет прикладом промеж лопаток. Поэтому никто в прямой конфликт с государством и властью вступать не будет — не мудро это. Народ у нас просто забьет на все, перестанет работать, перестанет рожать детей и жать хлеб. Сам исхудает до темных кругов под глазами, но государство уморит до смерти. Ему ведь, государству, нужно куда больше ресурсов, чем простому народу. Это у нас такой способ воздействия на власть и законотворчество. В Европе свой, у нас свой. Тяжелый способ, ничего не скажешь, ну а что у нас в России легкое?

— Черт! — выругался я, чуть не врезавшись в юркнувшую под капот «девятку».

— Осторожнее! — заволновалась Катя, — Не хватало только влупиться в кого-нибудь на угнанной машине!

— В глазах все плывет. Включи радио. Веселенькое что-нибудь.

— Издеваешься? Когда ты последний раз слышал по радио что-то веселенькое? На всех каналах или Сирень, или «Сосочки». Радио в отличие от телевизора с выключенным звуком совершенно бесполезно.

Пожалуй, Катя была права. И так тошнит, а от Сирени вырвет точно. Я помотал головой и сосредоточился на дороге. Приближался милицейский пост, так что надо было выбрать ряд, в котором остановить меня труднее всего. Хозяин машины наверняка уже дозвонился ментам, и на «Жигули» белого цвета они будут обращать повышенное внимание. Если бы не джип позади, было бы куда безопаснее бросить машину и поймать такси до Сергиева Посада, но в данной ситуации останавливаться было так же опасно, как попадаться ментам. Единственным выходом, на мой взгляд, было оторваться от преследователей так, чтобы исчезнуть из их поля зрения. Потом бросить машину, затеряться и уже после этого поймать такси. Но было ли у нас время на такие маневры? Я не знал. Если теория Кати была хоть в чем-то верна, то время у нас должно было быть, поскольку срок до наступления печальных последствий сна увеличивается от важности совершенной во сне победы, наша же победа была весомой, тут и говорить не о чем, а значит, с Ириной, возможно, ничего не случится до самого вечера.

Фактически мне надо было просто выбрать, какому риску подвергнуться. Я поймал себя на том, что по-прежнему думаю о себе местоимением «я», хотя надо бы переходить на «мы». Мы с Катей. Она ведь подвергается не меньшему риску, черт бы меня побрал.

Взяв себя в руки и улучив момент, я отвоевал у пространства еще несколько вяло плетущихся автомобильных корпусов, чуть не столкнувшись на этом маневре с ржавым «Фордом» под управлением пенсионера. Похоже, дедушка и не заметил грозившей опасности. Он вообще мало что замечал на дороге сквозь толстые стекла очков.

Бытует мнение, что главную опасность на дороге представляют женщины за рулем. В особенности блондинки, которые уверены, что им все обязаны уступить, вне зависимости от такой формальности, как правила движения или дорожная обстановка. На самом деле это вранье. Женщин-неумех на дороге больше, чем мужчин, это правда, но мужчины, именно в силу уверенности в собственном водительском превосходстве, вытворяют на дороге более наглые, а главное, более опасные вещи. Простая статистика страховых компаний говорит, что в мелких авариях с ущербом до 500 долларов женщины виноваты чаще, а вот в авариях с тяжкими последствиями и смертельным исходом бесспорное лидерство у мужчин. Пенсионеры же занимают на дороге особое место. Куда там блондинкам! Шестидесятилетние старикашки, обозленные на испорченную коммунистами жизнь, чувствуют себя на дороге как летчики во время воздушного боя с фашистами. По принципу — усрусь, но на перестроении или обгоне не покорюсь, плохо и то, что при этом у них серьезные нелады с оценкой дистанций и скоростей, а у их машин маломощные раздолбанные движки, эта смесь непреодолимого упрямства, истощенного здоровья и уставшей техники как раз и представляет на дороге одну из главных опасностей. Хорошо, что не частую.

Увернувшись от пенсионера, я поймал ритм потока и несколько раз юркнул в освободившееся место, еще больше оторвавшись от джипа. Впереди виден был милицейский пост, и меня начало колотить от нервов. Бывает такое. Вроде в каких только ситуациях не бывал, а все равно закалки на все не хватает. А тут еще тремор от грибной дури… Все одно к одному!

— Проедем? — спросила Катя, прекрасно понимая, что меня беспокоит.

— Хрен его знает, — честно признался я. — Знать бы, где упадешь, соломку бы подложил.

Она оглянулась, чтобы посмотреть, далеко ли отстали преследователи. Я знал, что не так далеко, как хотелось бы. Машину сменить не успеем. Хотя, с другой стороны, что они нам могут сделать? Стрелять ведь не начнут. Наверное. Хотя нет, точно не начнут, поскольку им бумаги нужны, а не упражнение в меткости. А раз так, можно бросить машину и рвануть в сторону от дороги. Кстати, брошенный «жигуленок» еще больше затруднит движение, так что нас достать будет не так уж легко. А вот нам выдрать из потока таксиста — вполне возможно.

— Нет… — я нажал на тормоз. — Надо сваливать. Через пост слишком опасно.

Открыв двери и стараясь не обращать внимания на рассерженно закрякавшие клаксоны, мы с Катей рванули через дорогу. Один из особо рассерженных водителей толкнул меня бампером «Мерседеса» в колено. Я мысленно послал его к черту, перевалился через крыло и догнал Катю, уже стоявшую на краю дороги с поднятой рукой.

— Не здесь! — махнул я ей. — Надо отойти подальше в сторону поста. А то и за него.

Она кивнула, и мы скорым шагом двинулись вдоль дороги, оставляя позади недовольные взгляды водителей. Через сто метров уже не осталось ни одного свидетеля нашего тактического приема, а значит, можно было ловить такси. К тому же видно было, что за постом пробка рассасывается, так что надо было действовать как можно более расторопно, если мы собирались хорошенько оторваться от преследователей.

Кате говорить ничего не надо было — она соображала быстрее меня. Быстро договорившись с водителем приземистой «Хонды», она махнула мне, мол, садись, и сама водрузилась на переднее сиденье, рядом с водителем. Мне оставалось только плюхнуться назад.

Мы тронулись с места, и я сразу понял, что в этот раз нам с водителем повезло — он в притирочку обошел сразу две машины, посигналил, проезжая пост (видимо, поприветствовал кого-то из знакомых инспекторов), и как следует надавил на педаль газа, вырулив на нужную полосу дорожной эстакады. Через минуту мы уже мчались по кольцу Московской кольцевой дороги в сторону Ярославского шоссе. Оглянувшись, я убедился, что преследователи безнадежно отстали. Если они не увидели, в какую машину мы пересели, то о них можно забыть до возвращения домой. Потом, конечно, придется вспомнить. Но это уже дело второе — не надо мешать все проблемы в одну кучу.

— За вами что, гонятся? — рассмеялся водитель.

Я только теперь удосужился его рассмотреть. Рыжий, светлобровый весельчак, тощеватый, зато в дутой куртке, делающей его похожим на пухленького медведика из мультфильма.

— Гонятся, — зачем-то сказала Катя.

— Круто! — водитель кивнул с пониманием, а затем представился: — Меня зовут Валера. А тебя?

Он, похоже, избирательно меня игнорировал, по крайней мере последний вопрос был точно адресован Кате.

— Меня Лера, — ответила Катя.

— Ну, прикол… — весельчак Валера еще больше растянул губы в улыбку. — Говорят, что Лера и Валера — идеальная пара.

— У меня уже есть пара, — шутливо и чуть кокетливо ответила Катя.

— Разве это помеха для хорошего знакомства? Так, весело болтая, Валера разогнал свою «Хонду» до ста шестидесяти километров в час, ловко объезжая, как бы между делом, более медлительные машины. Я ощутил себя не очень уютно и невольно вжался ногами в пол.

— У меня еще азотный ускоритель стоит! — похвастался Валера, заметив в зеркало напряжение на моем лице.

— Вряд ли стоит его включать, — сказала Катя. — Быстрее тут не поедешь.

— А он все равно ни хрена не работает! — расхохотался водитель. — Развели, гады, на бабки. Да я сам дурак. Посмотрел фильм «Форсаж» и думаю: надо крутую приблуду в свою тачку впендюрить. А от этого азота на холостых только пальцы звенят, как на восьмидесятом бензине, а если под нагрузкой, так то же самое, плюс расход бензина бак в минуту. Один раз включил и проклял все на свете. Думал, вообще придется движок перебирать. Но нет, обошлось,

«Да, — подумал я, — Интеллектом парень не обременен».

Через минуту я привык к скорости и откинулся на спинку сиденья, интеллект интеллектом, а с рефлексами у Валеры был полный порядок. Да и за рулем, по всему видно, не первый день человек.

Напряжение ситуации перед постом дорожной милиции несколько ослабило последствия грибной дури, но теперь, когда беготня и нервотрепка закончились, меня вновь прихватило. Причем прихватило как следует, по полной программе, что называется. Хорошо что рулить не надо! Перед глазами все поплыло, а к горлу с готовностью подступил тошнотворный ком. Я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Лучше не стало. Так дурно бывает от отравления левой водкой. Хотя такую водку еще поискать…

В ушах все громче начинало свистеть, и сквозь этот свист с трудом пробивалось журчание разговора между Валерой и Катей. Я не разбирал ни одного слова. И вдруг в мой мозг ворвался отчаянный женский визг. Ну точно как в фильмах ужасов.

Я попробовал вырваться из бессознательной одури, чтобы понять, что произошло, но получилось это лишь отчасти. Первое, что я увидел, открыв глаза, — это как машина, в которой мы находились, наискось несется в бетонное ограждение разделительной полосы. Водителя за рулем не было.

Я заметил его чуть позже — он лежал головой на коленях у Кати, мешая ей схватиться за руль. Почему лежал, я понял еще через пару мгновений — в лобовом стекле зияла дыра от пробитого пулей отверстия, а на приборной доске виднелись потеки крови. Машины в потоке притормаживали по мере возможности, стараясь пропустить нашу неуправляемую «Хонду», но мы все же пару раз зацепили кого-то бампером. Собрав всю волю в кулак, я рванулся вперед, перегнулся через спинку сиденья и, вцепившись в руль, рывком выровнял машину вдоль полосы. Руки слушались с огромным трудом.

— Черт! Черт! — выкрикнула Катя. — Они его подстрелили!

Борясь с пеленой перед глазами, я думал только о том, как на такой скорости не врезаться куда-нибудь со смертельным исходом. Осознание того, что с нами творятся настоящие чудеса, уже не умещалось в сознании, хотя, если бы не чудеса, мы бы уже точно разбились в лепешку. Ну чем, если не чудом, можно назвать тот факт, что на скорости больше ста километров в час, практически без управления, мы до сих пор не опрокинулись, не влетели в бетон ограждения, не подставили борт под бешено несущийся грузовик? Чудо и есть чудо, но недаром народная мудрость советует не плошать, даже надеясь на бога. Надо было как-то остановить разогнанный Валерой автомобиль, иначе нам точно крышка. У каждого чуда ведь бывает предел.

Однако в моем положении дотянуться до педалей было немыслимо. Оставалась только надежда на Катю, если она не растеряется.

— Нажми вторую справа педаль! — хрипло выкрикнул я, стараясь удерживать руль хоть сколько-нибудь стабильно.

— Внизу?

— Да!

Пелена перед глазами сузила окружающий мир до нескольких десятков метров перед капотом «Хонды», это непозволительно мало для такой скорости. Но Катя не сплоховала — наклонилась и рукой нажала педаль тормоза. Взвизгнула резина колес, нас занесло, ухнуло багажником о бетонный блок разделительной полосы, снова отбросило, и мы наконец встали поперек полосы.

— Что с Валерой? — спросил я Катю.

— Плечо!!! — взвыл рыжеволосый хозяин машины.

— Значит, жить будет. Кать, помоги мне его назад переложить.

Вдвоем мы справились без труда, но тут неизвестный стрелок снова атаковал нас, высадив вчистую заднее боковое стекло пущенной непонятно откуда пулей. Мне не оставалось ничего другого, кроме как перевалиться через спинку водительского сиденья и водрузиться за руль, как ехать в одолевшем меня состоянии, я понятия не имел, однако, кто бы в нас ни стрелял, он нас перехлопает как уточек в тире, если не тронуться с места. В общем, из огня да в полымя, что называется,

Запустив мотор, я резко тронул машину с места и дал полный газ. Вовремя, кстати! Позади послышался визг рикошета — пуля ударила в то место, где мы стояли секунду назад.

— Кто стреляет, ты видишь? — спросил я Катю.

— А ты?

— Я ни хрена не вижу! Грибная дурь. Последствия. Да не молчи ты!

— Да, вижу, — быстро ответила она. — Это не тот джип, который был на Ленинском. Видимо, они вдвоем нас вели. Красная машина. Похожа на спортивную. Сзади стрелок с ружьем. С оптическим прицелом.

Это легче. Через оптику на ходу стрелять — не всякий справится, потому что угол обзора очень маленький, а на скорости это дает о себе знать слишком сильно. Да и вибрация значительно ухудшает видимость. Для стрельбы из машины я бы взял винтовку с открытым прицелом, а то и автомат, но наши друзья, судя по всему, насмотрелись крутых боевиков и решили, что раз оптика дороже, то она во всех отношениях лучше. Но в данном случае это было нам очень на руку — чем большую скорость удастся набрать, тем труднее противнику будет в нас попасть. Жаль, что азотные ускорители работают только в фильмах!

Другая проблема состояла лишь в том, что, ни хрена не видя, скорость можно набрать только с тяжкими последствиями для себя и окружающих. Вот только выхода другого у меня не было, так что пришлось вдавить педаль на полную. «Хонда» и без ускорителя оказалась резвенькая, сразу принялась, как снаряд. А у меня перед глазами не то что двоилось, а четверилось.

— Осторожно! — забеспокоилась Катя. — Грузовик!

Я вильнул наугад, потому что, раз она вскрикнула, значит, помеха была прямо по курсу. Действительно, тяжелый трейлер мелькнул в боковом окне и остался далеко позади.

— Ты мне подсказывай дорожную обстановку! — попробовал пошутить я, хотя было не до шуток, конечно.

Но вообще люди склонны шутить тогда, когда как раз не до шуток. Вспомнился фильм «Слепая ярость», где герой вел машину, будучи совершенно слепым. Тот эпизод в картине режиссер тоже сделал комическим.

— Ты что, вообще ни фига не видишь? — спросила Катя.

— Да нет, вижу все. Только растиражированное в четырех экземплярах.

В следующую секунду я разглядел впереди смутное пятно догоняемого автомобиля и снова резко вильнул. Справа раздался перепуганный клаксон, но в моем ли положении обращать внимание на подобные мелочи?

Видимо, от стрессовой ситуации зрение начало улучшаться — теперь предметы просто двоились, как от сурового перепоя. Зато вестибулярный аппарат отказал напрочь, и мне казалось, что мы не на машине едем, а летим вместе с дорогой черт-те куда, довольно быстро вращаясь в пространстве. Это как если бы в Землю все же угодил шальной астероид, отколол кусочек, и мы на этом самом кусочке летим, кувыркаемся.

Я услышал шум ливня и свист рейдеров над головой, но это не могло быть ничем, кроме галлюцинации, поскольку тела моего в сфере взаимодействия не осталось, а значит, не мог я реально слышать звуки оттуда. С Ириной другое дело… А каково оно, кстати? Как чувствует себя человек, отравленный грибной дурью, если его убили в сфере взаимодействия? Труп ведь ничего не слышит, ничего не ощущает, у-у-у! Хреново-то как!

— Осторожно! — выкрикнула Катя.

Я заученным движением вильнул в полной тьме, затем распахнул глаза и снова обнаружил, что вижу гораздо лучше. Зрение, по крайней мере, восстанавливалось. Чего нельзя сказать о вестибулярном аппарате — нас по-прежнему кружило и вертело по всем координатным осям.

— Не пролететь бы Ярославку!

— Я смотрю на указатели, — успокоила меня Катя.

— Замечательно.

Однако и преследователи между тем не дремали. Понятно, что они знать не знали, чем вызван такой странный стиль вождения. Они были, надо думать, в глубоком шоке от подобных маневров, тем не менее пришли в себя и зашли чуть правее, взяв нас на прицел. Я это понял по точному попаданию пули, влетевшей в подголовник прямо у меня за затылком.

И тут до меня дошло. Поздно дошло, чего говорить, но в данном случае лучше поздно, чем никогда. Я понял главное — мне сегодня не умереть. И раненым не бывать мне сегодня. Почему? Да потому что мы взорвали Мост. Раз уж дурное из сферы взаимодействия так легко перетекает в реальность, так почему победа должна отзываться меньшими последствиями? А победа была очень весомая. Ну просто очень и очень весомая — дальше некуда. А значит, моей удачливости сегодня не будет никаких пределов. Валеру вон сразу подстрелили, а нам с Катей — хоть бы что, хотя мы уже черт-те сколько едем в машине на дикой скорости без всякой ориентации в пространстве.

В эту секунду я, кстати, понял, что и с Катей не может ничего случиться. Потому что ее гибель или ранение я бы расценил как огромную неудачу. А неудачи не будет. По крайней мере сегодня. В общем, сообразив все это, я решил, что надо столь благоприятную ситуацию использовать по полной программе. И втопил еще сильнее, уже зная, что столкновения не будет. Не может быть. Я просто верил в это. И этого было достаточно.

Нас вжало в сиденье, машины по сторонам замельтешили разноцветными смазанными пятнами.

— Черт возьми… — прошептала Катя. — Ты что, прикалывался надо мной?

— В смысле? — весело спросил я.

— Да лихо ты водишь! А говорил, что хреново тебе, что не видишь ничего.

— А мне и не надо видеть! Иду по приборам!

Интересно, как наша траектория выглядела с высоты птичьего полета? Замысловато должна была выглядеть, руль-то я крутил в живописном хаотическом беспорядке, чтобы просто рулить, а не сидеть сложа руки. Это было фантастикой на грани горячечного бреда, но это происходило с нами. И мне становилось весело.

— Следующий поворот на Ярославку, — произнесла Катя не очень уверенно. Она никак не могла понять, разыгрываю я ее или нет. — Да не виляй так!

— Скажешь, когда руль направо крутить.

— Ты с ума сошел?

— Вовсе нет.

— Поворачивай!

Я крутанул баранку так резко, что завизжала резина, мы слегка ударились бампером о заграждение, но быстро выровнялись и вылетели на шоссе. Вслед нам долго и недовольно гудели клаксоны.

— Отстал наш стрелок? — поинтересовался я.

— Нет. Догоняют.

— Хороший у них водитель, однако,

Сознание постепенно прояснялось. Теперь мне казалось, что мы не вертимся, а просто покачиваемся из стороны в сторону. Дорогу становилось видно все лучше и лучше, и вскоре я перешел к сознательному управлению. Даже в зеркала можно было смотреть. И даже видеть в них что-то.

— Это вот та красная хренотень за нами увязалась? — спросил я, не в состоянии пока идентифицировать марку машины.

— Да.

Я попробовал еще прибавить скорость, но «Хонда» Дошла до предела и дальше не разгонялась. Собрав глаза в кучку, я разглядел на спидометре стрелку и цифру. Почти двести. Замечательно. Интересно, сколько Валера хотел из нее выжать с азотным форсажем? В космос собирался лететь? Справа промелькнул пост дорожной инспекции. Погонятся, интересно, или забьют? Гнаться-то явно уже бессмысленно.

Мотор ревел, пытаясь дать понять, что долго на таких оборотах не выдержит. Преследователи опять начали догонять. Если зайдут в бок, снова начнется стрельба. Я знал, что попасть они в нас все равно не попадут, но мне хотелось, пользуясь подавляющим преимуществом в удачливости, примерно наказать негодяев.

— Ты все светофоры прошел на зеленый… — прошептала Катя.

— Да? Классно. Там были светофоры?

Валера лежал на заднем сиденье и глухо постанывал. Я знал, что такое пуля в плечо. Самому не прилетало, но видел последствия. Поболеет наш Валера теперь. Ему бы сейчас обезболивающего… А то, не ровен час, от шока может загнуться.

— Ты много героина взяла? — спросил я Катю.

— Ну… Дозу. Передозняк нам не нужен.

— Вколи Валере немного, а то ему очень хреново.

— Идите в жопу! — донеслось сзади. — Еще на герыч меня подсадите?

— С одного раза не подсядешь.

— В жопу! Переживу и так.

Спорить бессмысленно, а бороться с ним сейчас было некогда. Еще шприц сломает… Я начал думать о том, как поставить преследователей в неловкую позу. Мотор у них без всякого ускорителя, похоже, вдвое мощнее нашего, если не больше, к тому же винтовка. У нас зато удачливость сказочная. Использовать ее надо, использовать.

— Глазам не верю!.. — воскликнула Катя и помотала головой.

— Что такое? — насторожился я.

— Там знаешь, кто в машине? Сам Веник!

— За рулем, что ли?

— Нет. Справа от водителя. Машет нам, типа, чтобы остановились.

— А хрена ему по всей морде?

— Назад показывает, мол, стрелок нас на прицеле держит.

— Ага, а то я не знаю, что он при такой тряске и скорости в этот прицел ничего не видит!

Продолжая удерживать газ выжатым до пола, я больше думал, чем смотрел на дорогу. Мотор начинал сбоить и мелко подергиваться, запахло перегретым машинным маслом. Странно, кстати, машина ведь заглохнуть никак не должна, это была бы явная неудача. Или как раз нет? Может, нам и надо остановиться? А я пру, как дурак, споря с собственным везением? И машину жалко было бы загнать до смерти.

К этому времени мы миновали поворот на Ивантеевку — дальше по сторонам дороги потянулись заросшие высокой травой болотца. Место как раз для разборок, как в вестернах — остановить две машины у обочины, выйти, поигрывая мускулами и удерживая вспотевшую ладонь на рукояти тяжелого пистолета. В фильмах именно так. Прикольно. Очень по-мужски.

Правда, пистолета у меня не было, да если бы и был, так он против винтовки не оружие. Только ворон пугать. И то лишь если те расположатся на деревьях в непосредственной близости. Так что этот вестерн надо было как-то перекраивать на свой лад.

И тут меня вновь осенило. Ну и дурак же! При сегодняшней удачливости можно ведь вообще никого не опасаться! Ни бандитов, ни ментов! Правду говорят, что хорошая мысля опосля приходит. В принципе можно было сбавить скорость, чтобы мотор не тиранить, и ехать спокойно в Сергиев Посад. А с Веником и компанией непременно что-то случилось бы, чтобы они нам не досаждали. Но такой вариант меня не очень устраивал — слишком далеко от вестерна. Хотелось приложить руку, хоть какое-то участие принять в этом действе.

Однако скорость я все же сбавил — звук мотора мне нравился все меньше.

— Ты что? — насторожилась Катя. — Сдаваться решил?

— Нет. Послушай. Раз уж тебя рассказ о сфере взаимодействия не очень поразил, то ты меня поймешь правильно. Нам ничего не грозит.

— В смысле?

— В прямом. Веник нам ничего не сделает. И вообще никто. Даже если в упор начнут стрелять, хотя до этого, скорее всего, не дойдет. Мы ведь Мост взорвали, понимаешь? Победа там приводит к удаче здесь. И чем весомее победа…

— Ого! — повеселела Катя. — А я думаю, как ты все светофоры на зеленый… Книгу про это как-нибудь напишу.

— Про что?

— Про искусственно вызванную удачливость. Круто должно получиться.

— Значит, ты твердо решила из певиц в писательницы?

— Одно другому не мешает.

Сбоку, за бортом машины, что-то громко хлопнуло, но я сразу понял, что это не выстрел. С таким звуком лопается колесо, пробитое на большой скорости. Глянув в зеркало, я совершенно не удивился, что машину Веника развернуло юзом и выбросило на обочину. Через секунду на асфальт выскочил стрелок и вскинул винтовку к плечу. Я рефлекторно поддал газу и вильнул, прекрасно осознавая излишество такого маневра. Дважды вслед нам грохнул выстрел, затем то ли винтовку заклинило, то ли кончились патроны.

— Круто! — не удержала эмоций Катя. — Ну кино прямо!

— Ага. Пусть резину переобуют… Шумахеры.

В любом случае им придется провозиться несколько минут, меняя колесо на запаску. Хотя совсем сбрасывать Веника со счетов я остерегался. По-прежнему было непонятно, каким образом, оставив джип далеко позади, мы нарвались на вторую машину? Маячка в Валериной «Хонде» быть не могло по определению, так как же они на нас вышли? Черт знает. Даже если следили второй машиной, все равно никак не получается. Мы ведь пробку пешком обогнали, а потом сразу врезали по МКАД на всю катушку. Нечисто тут, ой нечисто.

— Не пойму, как они нас вычисляют? — поделился я с Катей возникшей тревогой.

— Двумя машинами следили.

— Не получается. Вспомни, какая пробка. Если только у них на развязке с Кольцевой пост стоял. Но как-то неправдоподобно это. Нет?

— Да, — согласилась Катя. — А радиомаячок тебе в ментовке не могли пристегнуть?

— Разве что в задницу, извини, засунуть. Но я бы почувствовал.

Катя фыркнула коротким смешком.

— Как ты там? — спросил я хозяина выручившей нас машины.

— Живой, — буркнул Валера. — Охренели вы с такими фокусами. Думал, шутите про погоню…

— Конь пусть думает, у него голова большая. До Сергиева Посада дотянешь? До больницы, в смысле.

— А есть выбор?

— Нет, — честно ответил я.

— Ну и не парь мозги, — сквозь зубы закончил беседу Валера.

Крепкий парень, надо признать. Я начал испытывать по отношению к нему неподдельную симпатию. Еще до одури захотелось курить, так что я не выдержал и остановился на краю дороги. Вышел, достал сигарету из пачки, размял, звякнул крышечкой зажигалки… Хорошо. Катя тоже вышла и закурила.

— Ну, мать вашу, мне, может, тоже кто даст сигарету? — обиженно донесся из салона голос Валеры.

— Совсем, блин… Машину забрали, помяли, чуть не угробили…

— Тебе нельзя курить, — отозвался я. — И так на грани шока, а еще периферийные сосуды сузятся.

— Иди в жопу! — Валера поднялся с сиденья и, морщась, приоткрыл дверь. — Сигарету дай. И вообще, чего ты из себя корчишь? Блин, не плечо бы, так я бы с тобой поговорил.

По дороге проносились машины, то и дело обдавая нас упругой волной ветра.

— Лучше покажи плечо, — я шагнул к нему и осмотрел место попадания пули.

Чиркнуло самую малость, но, когда речь идет о пуле, там и самой малости иногда достаточно для летального исхода. Боль, страх, потеря крови, шок. Вот четыре фактора, которые могут превратить легкое ранение в роковое. Удивительно, какое число людей умирает именно от страха. Одного парня, из срочников, сильно контузило взрывом снаряда. Он лежал на спине, был в сознании и все время плакал. Шептал, что не чувствует тела. Конечно, он и не слышал ничего, в том числе и себя. Я кричал ему, знаками пытался объяснить, что с ним ничего страшного не произошло, что это не надолго, что скоро прилетит вертолет. Я показывал ему пальцем, как крутится вертолетный винт. А он шептал, что ему оторвало половину туловища, что он чувствует, как жизнь вытекает из него вместе с кровью. Он бледнел все сильнее и через двадцать минут умер, совсем чуть-чуть не дождавшись прилета врачей. А ведь в него даже не единого осколка не попало!

Внезапная словоохотливость Валеры меня насторожила — очень уж напоминала она первую стадию шока. А шок — страшная вещь. От страха или боли периферийные сосуды сжимаются, и тканям перестает хватать кислорода. В ответ на это организм начинает спасать сам себя, оказывая самому же себе медвежью услугу — тонус сосудов увеличивается многократно, и начинается их спазм, что еще сильнее усугубляет ситуацию. Резко уменьшается объем циркулирующей крови. Кровоснабжение мозга и сердца остается прежним, а вот почкам, печени и кишечнику начинает катастрофически не хватать кислорода. Организм решает, что произошла серьезная кровопотеря, и начинает перекачивать жидкость из межклеточного пространства в кровь. Это накручивает шоковый цикл еще сильнее. В панике сосудистое русло резко расширяется, из-за чего настолько же резко падает давление крови и еще сильнее снижается объем циркулирующей крови. И так до необратимых изменений. Тут не до шуток — спасать человека надо.

Я взял Валеру за запястье, пощупать пульс, но он вырвал руку.

— Блин, да не лапай меня!

— Дурак ты. Руку дай. В гроб захотел раньше времени?

— А ты что, доктор?

— Хреноктор.

Я таки поймал его за руку и нащупал пульс. Хреновый пульс. Да и рука холодная. Точно шок. А средство против него одно — полная анестезия, чтобы свести на нет дурацкие защитные реакции организма. Лучше всего для таких целей подходят опиаты. Вот герыч бы подошел в самый раз. Но это доза для Ирины.

— Черт меня подери! — не выдержав, ругнулся я вслух.

Располовинить? А если не хватит этой половины ни для Валеры, ни для Ирины? Что я буду делать тогда? Ну почему же всегда так хреново бывает! Почему всегда жизнь ставит перед таким выбором, когда, что ни выбери, все равно не миновать дерьма?

— Чего там? — насторожился Валера, еще больше бледнея.

— Да ничего, это я так, о своем. Плевая рана.

— Ни хрена себе! Половину плеча разнесло!

— Не гунди! — остановил я его. — Кость не задета, кровища не хлещет. Где у тебя аптечка?

— Сзади. Слушай, что-то мне хреново как-то… Блин, пальцы ломит.

— Забей. Это самовнушение, — ответил я, открывая коробку автомобильной аптечки.

Анальгин, валидол… Это все пустое сейчас. В жгуте надобности тоже нету. Вот шприц-тюбик промедола выручил бы сильно, но автомобильная аптечка все же не военный медпакет. У нас государство скорее угробит сотни людей в год, позволив им умереть от шока на дорогах, чем пустит промедол в свободный оборот. А ведь на войне промедол у каждого в кармане, и ничего, повальной наркомании не обнаружено. Как будто гражданские дурнее военных. Бред! Кто хочет обдолбиться, найдет где купить, а вот когда возникает необходимость и нет под рукой препарата, тогда труба.

Найдя бинт и вату, я примотал к плечу Валеры тугой тампон, чтобы уменьшить кровотечение. Сейчас ему каждая капля жидкости на вес золота и даже дороже.

— Ты что, блин, правда доктор? — заинтересованно наблюдал он за мной. — Ну и денек сегодня. Или ты секретный агент, как Шварценеггер в «Правдивой лжи»? Хотя для агента ты мелковат.

«Болтай, болтай, — думал я, затягивая бинт. — Сейчас тебе надо. Потом тебя еще заставлять придется языком шевелить, потому что если без анестезии уснешь, то не проснешься уже никогда».

Валера об участи своей не догадывался и продолжал тараторить. В первой стадии шока всегда распирает, по себе знаю. А потом угнетение всех систем и… Меня чаша сия миновала, а вот некоторых хороших друзей не удалось спасти.

В общем, как со мной это бывает в критические моменты, я заметался. Мысленно заметался — со стороны незаметно. У меня в голове проносились то образ шприца с героином, то дергающийся в конвульсиях Валера — бледный и некрасивый. То Ирина… Мне стало страшно.

Катя заметила мою внутреннюю панику. Как, интересно? Никогда ведь не замечал никто. Хотя что стоит разглядеть внутреннюю панику человеку, который видит духов на ветках деревьев? Она взяла меня за локоть и отвела в сторону.

— Что такое? — спокойно спросила она.

— У Валеры первая стадия шока. Это очень плохо.

— Умрет?

— Если не сделать полную анестезию, то скорее всего до больницы не довезем. Кислородное голодание внутренних органов, судя по пульсу, уже началось.

— Ты хочешь героин не Ирине, а ему?

— Нет… Черт! Я его едва знаю, а с Ириной мы огонь и воду прошли. Но не могу позволить погибнуть парню по нашей вине.

— Погоди…

— Что вы там шепчетесь? — Валера встал на ноги и шагнул к нам, не сгибая дрожащих коленей. — Что, хреново со мной, да? Да не молчите!

— Да, — выдавил я из себя. — У тебя шок.

— Э, блин… Вообще-то я сегодня не рассчитывал в ящик сыграть. Что вы там говорили про герыч? У вас есть, что ли? Так колите!

— Эта дурь для спасения другого человека, — ляпнул я.

— Да? Серьезно? — Валера сделал еще шаг, но пошатнулся. — Для другого, говоришь? Вы вперлись ко мне в машину, из-за вас меня подстрелили, а герыч для кого-то другого? Блин, я не хочу умирать!

Его голос дрогнул, и я понял, что ничего меня не остановит от того, чтобы отдать эту дозу ему. Еще неизвестно, поможет ли героин Ирине. В конце концов, это только теория, голая теория Кати. Хочется верить, что если усыпить погибшего во сне человека, то он вернется в сферу взаимодействия и можно вытащить его оттуда живым. Но, скорее всего, это чушь. Вернуться ведь можно только в тело! А если оно растерзано? Валера же может умереть прямо у нас на глазах, причем по нашей же вине. Вот и весь принцип выбора. Я подумал, как бы оценили мой выбор Цуцык, Андрей, Макс… Как предательство, скорее всего. Но для них Искорка уже безвозвратно мертва. И решение принимать мне, только мне, и никому больше. Точнее, нам с Катей. Я постепенно учился думать во множественном числе.

— Давай шприц! — обратился я к девушке.

— Да какой шприц?! Там же порошок, его еще развести надо. Вода нужна, столовая ложка, зажигалка…

— Зажигалка у меня есть… — рефлекторно ответил я.

Валера прислонился спиной к машине и расхохотался. Затем зажмурился, сжал кулак здоровой руки, и я увидел проступившие из-под его век слезы.

— Ложка… — прошептал он. — Кто мог подумать, что моя жизнь будет зависеть от того, есть ли в машине столовая ложка?

Я оцепенел. В бою такого со мной не случалось ни разу, а тут нервы сдали. И вдруг Катя подскочила к Валере и выдала совершенно неожиданную фразу:

— А ты не врал про азотный форсаж?

— Что? — парень выпучил глаза. — Сдурели совсем? Не врал, вон баллон в багажнике. Но если вы думаете, что с его помощью быстренько довезете меня до больницы, то ни фига не получится. Только мотор угробите.

— Саша! — Катя повернулась ко мне. — Ну и дураки же мы! У нас же такой наркоз, а мы мозги друг другу парим!

— Какой наркоз? — осторожно спросил я.

— А какой газ смешивали с топливом в фильме «Форсаж»?

— Закись азота… — шепнул я, догадавшись. — Это ведь газ для наркоза!

— Вот именно! Лезь в багажник!

Я вырвал ключи из замка зажигания и распахнул крышку багажника. Там, в углу, притаился серый невзрачный баллон с желтой надписью «Закись азота». И внизу маленькими черными буквами: «медицинская». Я проверил, закрыты ли вентили, после чего с мясом повыдирал все трубки. Большинство из них, как мне показалось, были только для внушительности конструкции, а одна толстая резиновая от штуцера — рабочая.

— Ложись на сиденье! — приказал я Валере.

— Только не отравите! — взмолился он.

Но улегся. Я выдрал баллон с креплений, забросил в машину и без всяких хитростей сунул парню шланг в рот.

— Нос ему закрой! — попросил я Катю.

Она перегнулась через спинку сиденья и зажала Валере нос пальцами, как прищепкой. Я провернул вентиль и услышал шипение. Валера тут же закашлялся, я чуть убавил напор, не имея ни малейшего понятия о дозе, которая не является смертельной для этого газа. А ведь анестезиология — тонкая наука. Но нам было не до тонкостей, черт возьми! Приходилось рисковать.

Минуты через полторы Валера вырубился, пульс у него стал гораздо медленнее и спокойнее, а кожа утратила смертельную бледность. До здорового цвета было ей еще далеко, но шок мы сбили на начальной стадии. Теперь в больницу. Это уж как выпить дать.

Я закидывал баллон обратно в багажник, когда услышал позади себя едва слышное урчание мощного и хорошо отлаженного мотора, а потом вкрадчивый шелест шин. Сразу понял, что это Веник с бойцами. Медленно обернулся, но вместо красной машины увидел навороченный до предела «Ламборджини» черного цвета. Стекла тоже лишь с легким намеком на прозрачность — черные. Раздалось завораживающее шипение, водительская дверца изящно поднялась вверх, похожая на крыло стальной птицы, и на асфальт ступила нога, затянутая в черную кожу узких брюк.

Пристрастие к кожаным штанам было лишь у одного моего знакомого. Конечно, я не очень ожидал его увидеть здесь и сейчас, но, когда водитель, потягиваясь и улыбаясь, полностью выбрался из машины, я узнал Кирилла.

— Ну что, дорогой? — сощурился он в мою сторону. — Тебе в спасатели надо было идти, а не в снайперы.

— Да я уже и не снайпер, — спокойно ответил я, хотя, если бы у меня на теле была шерсть, как у собаки, она бы точно встала дыбом.

Катя подошла поближе, ощутив исходящие от меня эмоции.

— Девушку можно попросить оставить нас наедине? — слащаво спросил Кирилл.

— А ты что, педик? — с усмешкой спросила девушка. — Если так, то отвали, это мой парень.

— Это Кирилл, — не оборачиваясь, сказал я ей.

— Да я его знаю прекрасно, — успокоила меня Катя. — Как-никак на одной студии занимались ударным капиталистическим трудом.

— Однако при всей информированности твоей милой спутницы я бы великодушно попросил ее дать нам возможность поговорить с глазу на глаз. Мне бы хотелось обсудить…

— Перетопчешься, — отрезала Катя.

Кирилл озадаченно замолчал. Меньше секунды его лицо оставалось неподвижным, затем снова лучезарная улыбка. Но за эту долю секунды я понял, что с подачи Кати счет теперь один — ноль в нашу пользу. Кирилл не привык к такому обращению, точнее, привык реагировать на него просто и ясно — едким словом, жестом охраннику или нанятым киллером. В данной ситуации не годилось ни одно, ни другое, ни третье. У него, возможно, впервые за очень долгое время не оказалось рычага воздействия на человека. И это его не то чтобы испугало, но озадачило несомненно. Катя отступать не собиралась, а поговорить со мной ему зачем-то было необходимо. И он сдался.

— Надо же — встретились, — усмехнулся Кирилл, глядя на нас с Катей. — Ну ладно, Саша. Во-первых, я тебе должен.

Он вынул из кармана кожаного плаща пухлый конверт.

— Здесь десять тысяч долларов, — сообщил он, протягивая мне пакет. — Это твои, честно заработанные за Мост. А здесь, — он вынул еще один точно такой же конверт, — ровно столько же для Ирины. Я так понимаю, ты едешь с ней попрощаться?

В эту секунду я понял, что непременно его убью. Ну, может быть, не сейчас, может быть, позже, но сделаю это обязательно. Причем независимо от того, останется Ирина жива или нет.

— А насчет смены деятельности ты серьезно подумай, — закончил Кирилл. — Ты ведь правда уже не снайпер. И никогда им больше не будешь. Нельзя вам было прыгать в каньон. Это ведь несанкционированный выход из реальности сна, а он приравнивается к гибели. Так что тонкая связь между нами разорвана навсегда.

Он в притворной грусти развел руками. На плоских стеклах его очков сверкнул хищный отблеск, а промчавшаяся мимо машина рванула ветром полу плаща,

— Я рад.

— Чему? — с показной жалостью спросил Кирилл.

— Тому, что больше не буду пешкой.

— Ну да… Конечно. Но если бы мы пообщались подольше, ты бы понял, что только у одной фигуры на доске есть шанс стать ферзем. Только у одной, дорогой. У пешки.

— Я это знаю.

— И?..

— И ничего. Буду жить с этим знанием.

— Н-да. По-мужски… — он, казалось, утратил ко мне интерес, но тут же добавил лукаво: — Как в вестернах. Обочина, две машины, теплые от ладоней рукояти. Так, кажется? Дуэль взглядов. Жаль, камеры нет. Я бы продал этот сюжет для рекламы.

— Жизни мало? — спросила из-за спины Катя.

— Что? — нахмурился Кирилл.

— Проданной жизни мало? Своей, чужих? Еще и видео хочешь продать?

— Глупый вопрос. Проданного всегда мало. Ты, девочка, это еще поймешь. И полученного с продаж тоже всегда мало. Сколько бы ни было. На этом люди и ловятся. Бац-бац! — он сделал движение, словно выстрелил из невидимой винтовки. — Как бекасы в прицел. А я бекасер. Снайпер, настоящий снайпер, а не ворона, как твой ухажер, давайте сюда раненого, а то у вас совсем мало времени.

— В смысле?

— Раненого давайте! — повторил Кирилл таким тоном, словно говорил с трехлетним ребенком. — Я его в больничку довезу всяко быстрее, чем вы на этой раздолбанной таратайке. А у вас, если хотите успеть попрощаться с Ириной, времени в обрез.

Кирилл достал сигарету и звякнул зажигалкой, а мы с Катей перетащили спящего Валеру в черный «Ламборджини» моего нанимателя.

— Ну все, дорогие, адью. — Он щелчком отправил окурок в болотце. — Это наша последняя встреча. — Он сел за руль и прежде, чем опустить дверцу, добавил с неподдельной грустью: — Эх, жаль, сюжет для рекламы пропал. А ты, девочка, выключи мобильник, если не хочешь, чтобы Ирокез вас снова выследил.

— Он что, мобилу локализует? — воскликнул я, догадавшись, каким способом нас отслеживали. Но Кирилл не ответил.

Дверь с шипением стала на место, загудел мотор, и машина Кирилла рванула с места, как управляемый противотанковый снаряд. Мне стало хреново. Ну, не знаю, так, как всегда становится, когда закончен важный этап жизни. Как хреново бывает, когда закроешь последнюю страницу замечательной книги. Как хреново бывает, наверное, когда тебя ведут на расстрел.

А в следующий миг меня взяла злость. Злость за то, что мне стало хреново не само по себе, а от этого любителя черной кожи. Ему бы негром родиться, мать его! Где-нибудь в ЮАР в разгар апартеида. Я бы всерьез ему этого пожелал.

— Веник! — крикнула Катя.

Я обернулся и увидел приближающуюся красную машину, плоскую, как жаба, и быструю, как реакция хищника. А поскольку зол я был невероятно, мне захотелось подергать смерть за усы, как писал Киплинг.

— В машину! — крикнул я Кате.

Ее не надо было уговаривать, она раньше меня запрыгнула на сиденье. Я тоже уселся за руль, запустил мотор и дал с места так, что нас вжало в сиденья. Теперь, когда в салоне не было Валеры и мы могли в полной мере использовать преимущество в удачливости, я твердо вознамерился это сделать. Способ был только один — поставить нас и команду Веника в условия, опасные для жизни, но чтобы выиграть помогло не какое-нибудь умение, а именно слепая удачливость.

Выдавливая акселератор до упора, я мельком подумал, что Кирилл ведь именно так и живет. Может, у него и были какие-то умения, но они постепенно атрофируются за ненадобностью, поскольку наработанная чужой кровью и чужим потом удачливость заменяет ему все остальное. Понятно, почему с такими, как он, так тяжело состязаться за место под солнцем! Сколько умений ни наработай, как ни развивай их, хоть до совершенства, а все равно у таких, как Кирилл, будет подавляющее превосходство. Во всем.

Зная теперь возможности «Хонды», я быстро разогнал ее до ста восьмидесяти. От злости уже не жалея мотора, думая лишь о том, что хочу отомстить всем за столь вопиющую несправедливость. И хотя Веник не имел к сфере взаимодействия ни малейшего отношения, но я знал, что его способ получения благ от жизни в чем-то сродни тому, которым пользуется Кирилл. Оба они процветали на лжи. Только Кирилл держал в тайне магию сферы взаимодействия, заставляя конкурентов впустую разбиваться в лепешку, а Веник и подобные ему врали людям, что можно, мол, добиться чего-то честностью, умением, талантом, везением. Они-то знали правду — всем правят деньги. Поэтому не разменивались на мелочи, не тратили время на обучение, оставляя это доверчивым простакам, не вбивали силы в качество товара, поскольку рекламой можно добиться гораздо большего эффекта, чем качеством. Они всю свою жизнь обменяли на деньги, а затем выкупали ее по частям обратно. Вот и весь секрет.

Конечно, у Веника машина была быстрее, мощнее, маневреннее. Дороже. Да, это главное. То есть во всех отношениях лучше. В разы. На порядок. Но именно это меня сильнее всего раззадоривало. Я хотел восстановить вселенскую справедливость — победить Веника, сила которого заключалась в деньгах, с помощью честно заработанной за счет боевых умений удачливости. Это была битва денег против умения, лжи против честности, света, в конце концов, против тьмы.

Водитель Веника был профессионалом — он получал немалые деньги только за это и умел водить хорошо. Так что он без особого труда использовал преимущества более дорогого мотора и поравнялся с нами, давая стрелку возможность проявить качества дорогостоящей винтовки. Но пуль я не боялся, знал точно, что от них не будет вреда. Я сейчас думал лишь о том, как свернуть с шоссейной дороги на что-то менее пригодное для езды. Поэтому, когда за леском мелькнула прореха проселка, я на полной скорости крутанул руль на встречную полосу, разгоняя испуганные машины, а затем выскочил с асфальта на грунтовку. Она вела вдоль леса, и меня это пока полностью устраивало. Для начала мне хотелось показать Венику и всему миру, что не все, что стоит дороже, имеет преимущества в любых условиях. Недостатки оптического прицела я им уже сегодня продемонстрировал, теперь собирался показать, чем менее скоростная машина лучше спортивной. Клиренсом! То есть расстоянием от дороги до днища. На проселке это скажется в полной мере.

Конечно, так вылететь на встречку, как я, водитель Веника не решился даже за солидную зарплату, поэтому отстал как следует. Да и уже на грунтовке не мог поддать на полную — мешала слишком глубокая колея. Наша «Хонда» тоже пару раз чиркнула днищем по кочкам, но все же она сидела значительно выше, и, хоть руль колотило в руках, я сбросил скорость совсем по другой причине. В мои нынешние планы не входило, чтобы Веник с бойцами слишком уж сильно отстал. А то еще плюнут на погоню и развернутся. Так и уедут.

«Нет уж, ребята, — подумал я. — Хватит вам небо коптить. Я сегодня в настроении угробить вас по полной программе».

Впервые сегодня я подумал об убийстве как о чем-то весомом. Как о поступке, что ли. Или как о подвиге. До этого никогда. Для меня выстрел всегда был смесью математического упражнения с изящным искусством. Я умел стрелять хорошо, я умел не терять самообладания, работать хладнокровно и четко. Люди, находящиеся на другом конце баллистической траектории пули, являлись для меня чем-то вроде абстракции, некой условной цели, как поиск решения сложного уравнения. Я никогда не думал о них как о людях. Да вообще как о живых не думал. Задание-то было не убить, а точно попасть в цель. Какие там на фиг эмоции?

Наверное, только в сфере взаимодействия я впервые задумался о праведности мотивов для боевых действий. До этого все мотивы мне с успехом заменял приказ и идея, которая казалась простой и понятной — защищать родину, Родина, как теперь ясно, тоже была в высшей мере абстракцией. Враг бывал хитрее меня, коварней, смелее, удачливей, но это не соотносилось в сознании с его личными качествами. Уравнения ведь тоже бывают попроще да позаковыристей.

Но сейчас я Веника ненавидел. Он стал моим личным врагом, хотя мне-то как раз от него досталось меньше, чем Кате, Цуцыку и женам бойцов в Чечне. Да мало ли кому еще он сумел как следует насолить? Трясясь по проселку за рулем угнанной мною машины, я вдруг с кристальной ясностью понял, что Добро, если думать о нем с заглавной буквы, просто обязано быть субъективным. Каждый человек делит мир для себя на доброе и дурное, и это его неотъемлемое право — решать, какую сторону выбрать, ту или эту. А все мои нюни, связанные с поиском объективного Добра, не более чем нигилизм в отношении распространенных идей. По молодости, по горячности, по желанию перекроить под себя объективную реальность, данную нам в ощущениях.

Мы ведь выбираем не только друзей. Врагов мы тоже сами себе выбираем, хотя мало кто об этом задумывается. Но выбор стороны, выбор знамени, если в широком смысле, автоматически становится и выбором врагов для себя. Все просто. Человек, который не выбрал ничего, и врагов никаких не имеет. Как-то я раньше об этом не сильно задумывался, но сегодня многое во мне изменилось, Человек без врагов — место пустое. Это значит, что ничего он в этой жизни не сделал, ради чего стоило бы рождаться на свет, это значит, что ничего он лучше других не умеет и даже не знает толком, чего бы хотел уметь.

А ведь так и жил — без врагов. Точнее, воруя врагов у других, в первую очередь у пресловутой родины, у которой врагов выше крыши, а я их по мере возможности себе присваивал, делал своими, но сам-то, сам-то что? Хоть кому-то в жизни дорогу как следует перешел? Вот у Кати были враги. Может быть, даже много. Это ведь как надо было Венику на мозоль наступить, чтобы он гонялся за тобой с винтовкой по городу? Получается, что Катя жила, а я так — пищу переваривал. Государственную.

Но сегодня я твердо решил родиться. Не поздно ведь еще. Интересно, собственное рождение всегда подразумевает чью-нибудь смерть? Ну, если не в прямом, то в фигуральном смысле точно. Может ли человек стать артистом, если не сделает так, чтобы на одного артиста стало меньше? Точнее, чтобы с его приходом артистов не прибавилось? А ведь если их прибавляется, то цена каждому становится — грош, я подумал о Кате, но решил пока не делиться открытием. А то еще поймет буквально и грохнет кого-нибудь. Она может.

«Хонда» неслась по проселку, оставляя за собой шлейф поднятой пыли, но я все равно неплохо видел в зеркале отставших преследователей. Время от времени приходилось их чуть раззадоривать, чтобы ребята не скучали. Чуть сбавляя ход, я давал им ощутить запах крови — мы были добычей, которую они гнали, и это их раззадоривало. Так что через несколько минут такой игры в кошки-мышки разворачиваться они точно не собирались,

Я успокоился и принялся осматривать окрестности в поисках того, что мне было необходимо для реализации плана. Проселок не годился, на нем не разгонишься. Грунтовка хороша для раззадоривания преследователей, чтобы потом, вырвавшись с нее, они уже не задумываясь давили на газ, используя преимущество более мощного двигателя. Но у нас с Катей сейчас было другое преимущество, и нам надо было его на полную катушку использовать. Ведь в какой ситуации можно выиграть на удачливости? В ситуации смертельного риска, когда статистическая вероятность не на стороне человека, а от гибели его спасает одно — Удача. Слепое бессмысленное везение, такое, что поезд скорее сойдет с рельсов, чем отрежет везунчику ногу,

Только я подумал о поезде, как впереди мелькнула узкая асфальтовая дорога, какие соединяют полувымершие деревни между собой. И, о чудо, в километре к северу ее пересекали железнодорожные пути. Поезда пока не было видно, но я не сомневался, что он появится в нужную минуту.

— Держись! — посоветовал я Кате, на полном ходу выскакивая с проселка на асфальт,

Нас занесло и развернуло поперек, лицом к преследователям. Я мог бы развернуться и сразу рвануть к переезду, но надо было подпустить Веника с командой поближе, иначе мою гениальную идею не воплотить.

— Что ты задумал? — заинтересованно спросила Катя.

Убейте меня, если она выказывала хоть какой-то страх! Терминатор, а не девушка. За один день столько всего, а ей хоть бы что, нервы у нее из вольфрамовой проволоки, что ли?

— Под поезд их заманю, — ответил я.

— Забавно… — протянула она. — У тебя точное расписание в голове?

— Нет. Думаю, что если уж мы, газуя вслепую, никуда не впаялись и все светофоры прошли на зеленый, то поезд появится точно в срок.

— Серьезная задача по воздействию на реальность, — со смесью понимания и иронии кивнула Катя. — Одобрямс.

Спортивная машина преследователей между тем приближалась, ревя мотором и ковыляя колесами по ухабам. Днище они наверняка побили серьезно, да и натерпелись, поди. Да ладно, вроде им недолго уже осталось мучиться. Я глянул в выбитое пулей боковое окно и с удовлетворением увидел ржаво-коричневый товарняк, приближающийся из-за леса.

— А ты говоришь! — подмигнул я спутнице. — Все будет люкс!

У меня вспотели ладони, пришлось вытереть их о штаны на коленях.

— Не пора? — напряглась Катя, невольно вытянув шею и не спуская взгляда с преследователей.

— Пожалуй, пора.

Я врубил заднюю, развернулся, визжа резиной, и рванул с места, с трудом удерживая виляющую, как на льду, машину. Тут же за спиной взлетел на откос автомобиль Веника, похожий на вырвавшийся из вулкана сполох пламени. Он всеми четырьмя колесами оторвался от земли, затем приземлился с грохотом, ломая пластиковые спойлеры и бамперы.

«С мягкой посадкой», — мысленно поздравил я их.

Придя в себя после столь бурной смены дорожного покрытия, водитель Веника тоже резко стартанул. Будь расстояние до переезда длиннее, они бы нас догнали в один момент. На прямом-то участке! Но поезд приближался, и я забыл обо всем на свете, такой меня одолел кураж.

Под капотом истошно ревел мотор, впереди зажглись красные огни закрытого переезда, справа приближался поезд, сзади догоняли бандиты, а рядом сидела замечательная, лучшая на свете девушка. Да за такую минуту и целой жизни не жалко! Вот вам и вестерн, как он есть.

Позади грохнул выстрел, но пуля прошла стороной. Видать, у Веника нервишки стали сдавать. В отличие от меня у него не было полной уверенности, что при создавшейся расстановке сил можно проскочить переезд. И он прав — не проскочит. Интересно, остановится или нет? Похоже, я так ребят раззадорил, что они совсем с катушек слетели.

Машинист поезда, заметив, что мы играем в опасные игры, дал испуганный протяжный гудок, но остановиться он уже не успеет, это как пить дать. Товарняк грохотал, разгоняясь под уклон небольшого холма, изгибался, как чудовищная змея-анаконда из фильмов ужасов. Только железная. Меня распирало от адреналина, риска и скорости. Вспомнилось, как в пятом эпизоде «Звездных войн» Хан Соло вел свой «Сокол» через астероидное поле. В детстве я ему часто завидовал, а сейчас судьба предоставила мне возможность ощутить то же самое на собственной шкуре. Было чему завидовать!

— Держись! — выкрикнул я Кате, влетая на переезд.

Поезд загораживал половину неба, нависал, надвигался, как многотонный пресс. Грохнули под колесами рельсы, нас подкинуло хорошенько, но уже ясно было, что мы прошли. Я глянул в зеркало заднего вида и встретился с осатаневшим от злобы и куража взглядом Веника, они тоже почти проскочили переезд, но поезд на полном ходу все же их зацепил. Вскользь, самым краешком, но машину от удара волчком завертело на месте, а затем выбросило с дороги в кювет.

Честно говоря, я от этого удара ожидал большего — судя по незначительным повреждениям багажника, внутри все целы. Но от того, чтобы останавливаться и смотреть поближе, я был далек. Раз уж так получилось, то надо использовать заминку противника, чтобы оторваться подальше,

— Что-то не сработал твой гениальный план, — обернувшись, сказала Катя. — Может, мы сегодня всю отпущенную удачу использовали?

— Типун тебе на язык!

Мне и думать не хотелось, что с нами будет, если она права, догнать нас тут проще простого, меня пристрелить, а от Кати добиться чего угодно. Оставалась надежда, что машину Веника все-таки повредило серьезно и они не смогут снова пуститься в погоню. Или побоятся, хотя это вряд ли. Я глянул в зеркало и стиснул зубы — позади за деревьями снова мелькнул красный сполох лакированного бока спортивной машины. Нога невольно придавила газ, но было понятно, что соревнования мощностей «Хонда» наша не выдержит.

— Осторожно! — вскрикнула Катя. — Там поворот!

— Вижу! — механически ответил я, сбавляя скорость и поворачивая руль.

Однако столь крутой поворот оказался не единственным — спускаясь с холма, дорога начала сильно петлять. С одной стороны плохо, что не разгонишься, но с другой — это здорово меня обнадежило, поскольку на таких виражах за счет одной мощности не потягаешься, тут голова нужна… Между тем и ребята не отставали — за деревьями то и дело мелькало красное пятно и поблескивал голубоватый свет фар. Да, пожалуй, чересчур я их раззадорил, теперь не отступятся.

Влетев на следующий поворот, я едва не опрокинул машину, но удержал ее и вцепился в руль, стараясь сохранить равновесие. Вот тут-то лучше был бы клиренс пониже, не то что на грунтовой дороге. Похоже, у противника теперь будет еще одно преимущество, а что осталось у нас — неизвестно, вдруг Катя права и мы растратили всю сегодняшнюю удачу? Но я отогнал эти мысли, поскольку в критические моменты нельзя позволить неуверенности одолеть себя.

Машина Веника мелькнула в зеркале и снова пропала за поворотом. Мне показалось, что на крутых виражах водитель ощущает себя не очень уверено, наверное, ему приходилось учиться разгонять машину на прямых участках, вроде тех, на которых соревнуются по ночам уличные гонщики, а вот гонять по узким извилистым дорогам ему не довелось. Со мной же как раз наоборот — я много ездил по Кавказу и Крыму, так что опыт горного вождения был немалый.

«На удачу надейся, да сам не плошай», — подумал я и прибавил скорость.

Живо представилось, как Веник орет на шофера, обвиняя его в некомпетентности и трусости. Сейчас паренек психанет и поддаст, по всему видать ведь, что молодой, не очень опытный и горячий. И точно, словно в ответ на мои мысли, красным болидом из-за поворота выскочил спортивный автомобиль, я прошел крутой поворот по самой бровке, на грани фола, что называется, а когда попался ровный участок, разогнал «Хонду» до предела. Преследователи, пользуясь большей устойчивостью своей машины, тоже проскочили поворот, хотя и с заметно меньшим изяществом — выскочив на обочину и подняв клубы пыли.

Приближался еще один вираж — почти девяносто градусов, и я понял, что он будет решающим. Мы или оба слетим с него и разобьемся вдребезги, или кто-то из нас останется на дороге, а другой полетит гореть в кусты, как сбитый летчик во время войны. Почему-то лучше представилось, как горит наша «Хонда».

Недоброе предчувствие заставило меня собраться, я резко ударил по тормозам, крутанул руль, а когда машина начала опасно заваливаться, пустил ее в свободное движение по круто завернутой траектории. Ощущение полета было столь сильным, что у меня душа ушла в пятки, но через миг я уже понял, что вираж почти пройден, что, пользуясь передним приводом, надо только чуть поддать газу, и, если есть запас мощности, он нас вытянет на прямую. Важно только не переборщить, а то колеса сорвутся в занос, и тогда точно каюк.

Мягко коснувшись газа ногой, я выровнял машину и успел заметить в зеркало, как крутую спортивную тачку Веника занесло, накренило, а затем она, как из катапульты, вылетела высоко в воздух, бешено кувыркаясь, и шаровой молнией метнулась между деревьями. Я вдавил тормоз до упора, и тут же в лесу грохнуло, как будто у меня под ногой не тормоз был, а кнопка детонатора, над деревьями взметнулся уже не воображаемый, а самый настоящий оранжево-дымный сполох взорвавшегося высокооктанового бензина.

— Черт! — сквозь зубы шепнула Катя.

Мы выскочили из машины и рванули к обочине. Оттуда было видно, как пылает искореженный до неузнаваемости спортивный автомобиль.

«Как сбитый во время воздушного боя летчик, — снова подумал я. — Но в этот раз судьба подарила победу нам. Честно заработанную, между прочим. Все же мы использовали наше преимущество в удачливости».

— Вот и конец твоим проблемам, — произнес я вслух.

— Да уж… — вздохнула Катя. — Вот думаю, не слишком ли большая цена? Какой бы сволочью ни был Веник… Хотя нет. Забить надо на это, поехали. Может, если бы все сволочи так сгорели, так это и было бы спасение человечества.

— Ты еще не все знаешь про Веника, — добавил я, шагая к машине, — Садись, я тебе по дороге еще про его военные подвиги расскажу.

Через полчаса мы добрались до Сергиева Посада. Я притормозил у обочины, давая Кате возможность спросить дорогу до нужного дома. Ей подсказали подробно, вежливо, совсем не так, как подсказывают дорогу в Москве.

Оказалось, что Ирина жила в небольшом четырехэтажном панельном доме, вокруг которого густо росли облетевшие кусты сирени и тонкие деревца рябины. В подъезд вела обычная деревянная дверь, без всяких там домофонов и прочих московских хитростей, но на лестнице все равно было во много раз чище, чем в самом защищенном подъезде столицы. На подоконнике стоял горшочек с фиалками. Я сверил номера квартир и нажал кнопку звонка.

— Кто? — спросил через дверь не очень уверенный мужской голос.

— Меня зовут Александр, я знакомый Ирины.

— Из отдела рекламы?

— Нет, — почему-то было ясно, что врать не надо. — Бывший сослуживец.

— Тогда катись отсюда. И только попробуй выпендриваться, сразу в милицию позвоню!

«Ее нет дома, — мелькнуло у меня в голове. — Иначе она бы отозвалась. Сто процентов! Не запер же он ее в кладовке. Хотя от этих мужей чего угодно можно ожидать. Но Ирину не каждому под силу запереть, ох не каждому»,

— Где она? — с нажимом спросил я.

— Катись, говорю!

— Слушай, — у меня не выдержали нервы. — От того, где твоя жена, зависит, доживет она до завтра или нет, ты знаешь, куда она уехала?

— Ты что, пьяный в стельку? — насмешливо спросил из-за двери все тот же мужской голос. — Я же тебе русским языком…

Дверь у него была хлипкая, деревянная, не то что монструозные броневые листы на поворотных подшипниках, как в Москве. В общем, мне одного удара плечом хватило, чтобы вывернуть замок с корнем, причем почти без грохота. Оказавшись в прихожей, я ухватил тщедушного мужичонку за воротник пиджака и резко провернул, чтобы у него перехватило дыхание. Из горла, стиснутого тканью, вместо вскрика вырвался только едва слышный хрип, глаза мужичка выкатились из орбит, но я-то прекрасно знал, что ничего с ним не будет, даже если секунд тридцать так продержать.

— Пикнешь — придушу, — пообещал я, стараясь вложить в голос бушевавшую внутри уверенность.

Мужичок затих, и глаза его стали уже не перепуганными, а просящими, как у бездомной собаки.

— Катя, заходи.

Я пропустил ее вперед и ногой прикрыл дверь. Затем чуть отпустил ворот, дав хозяину отдышаться.

— Теперь я тебя отпущу, — пообещал я, — но если первые твои слова будут не о том, куда поехала Ирина, я тебе попросту сверну шею. Видел такой фокус в фильмах про спецназ? Веришь, что я это умею? Отлично. Слушаю очень внимательно.

— Она ревела полдня, потом взяла мой мотоцикл с коляской и укатила. Сказала, что на дачу. Хочет, мол, побыть одна. Сон ей вроде дурной приснился.

— Дача где?

— Да недалеко! Километров шесть отсюда. В поселке.

— Название?

— Березняки. Знаешь, где?

— Нет.

— Да на трассу выезжаешь, коль на машине, а дальше в сторону Владимира до магазина «Стройматериалы», и там налево. Дорога побитая, но до самых-то Березняков по ней и доедешь,

— Ясно. Там где?

— Да у любого спросишь, где дом Трофимовых. Да там сразу за остановкой, на горе. Ну отпустил бы уже!

— Погоди, — я не собирался так просто его отпускать, прекрасно понимая, что он может легко добавить нам проблем. — Катя, загляни в холодильник, там водка должна быть.

— И что с ней делать? — уже с кухни спросила она.

— Угости хозяина. Да не жалей,

— От черт… — вздохнул мужичок,

— Что, водку не любишь? — с напускной жалостью поинтересовался я.

— Да нет, люблю.

— Ну так и пей!

Взяв у Кати наполненный до краев стакан, я передал его хозяину. Тот, не поморщась, выпил его в шесть глотков.

— Силен, брат! — не отпуская воротник, я хлопнул мужичка по плечу. — Давай еще.

Катя снова наполнила стакан, затем еще и еще, но последний получился неполным, хотя полного и не требовалось — хозяина и так развезло в хлам. Так что, едва я разжал пальцы, он рухнул на пол и, свернувшись калачиком, мирно засопел.

— Готов, — сообщила Катя, ставя бутылку на пол. — Не знала, что спецназовцы сторонники столь гуманных методов.

— Ну, не очень-то он гуманный, — вздохнул я.

— Наутро у бедняги голова будет как жбан. Водка-то наверняка левая.

— Думаю, что, если бы ты его оглушил ударом, для здоровья было бы больше вреда.

— Да уж не знаю. Ладно, поехали.

Мы выскользнули в подъезд и прикрыли дверь, насколько это было возможно, однако нас ждал неприятный сюрприз — через окошко я заметил, что возле оставленной во дворе «Хонды» пристроился «УАЗ» с милицейским нарядом. Два сержанта, вооруженные автоматами, и лейтенант прохаживались между машинами, покуривая и рыская взглядами по округе.

— Вот зараза… — шепнул я. — Что-то нам и впрямь везение начинает отказывать. Похоже, исчерпали мы лимит, исчерпали.

Вступать в схватку с милицией было глупо. Хотя бы из тех соображений, что, как только мы выйдем из подъезда, автоматчики тут же возьмут нас на прицел, как подозрительных незнакомцев, и что-то предпринять после этого будет крайне сложно,

— Можно через чердак, — Катя подняла взгляд. — Когда подъезжали, я видела с торца дома пожарную лестницу.

— Годится.

Прижимаясь к стенам, чтобы не мельтешить в оконцах, мы добрались до верхнего этажа. Крышка чердачного люка, как и ожидалось, была на замке, но одним из важнейших искусств снайпера является умение занимать позиции, в том числе и на чердаках, причем нередко запертых, а уроки взлома всегда мне давались легко. Так что с хлипеньким замочком я справился быстро и без лишнего шума.

— Похоже, я не ошиблась с выбором продюсера, — улыбнулась Катя. — А сейфы ты тоже так можешь?

— Нет, сейфы не могу, это к штурмовикам. Полезай давай.

Катя легко вскарабкалась по лесенке, стараясь не громыхать тяжелыми ботинками, а я за ней следом протиснулся в люк. Чердак был завален старыми буфетами, выцветшими диванами и прочей рухлядью, так что в полутьме не очень-то легко было пробираться через все это. Зато когда мы нашли слуховое окно, ведущее на покатую крышу, не надо было долго искать подставку для подъема наверх, подтащив комод и взгромоздив на него тумбочку, мы получили прекрасную лестницу. Катя поднялась первой, и ее шаги гулко прогнули кровельное железо.

— Потише! — шикнул я. — Всю округу на ноги подымешь!

— А ты не тормози! Чем скорее уберемся отсюда, тем меньше будет проблем.

Конечно, она была права. Просто мне казалось, что командир среди нас двоих все же я, хотя бы в силу большего боевого опыта. Но чем ближе я узнавал Катю, тем менее весомыми казались мне собственные преимущества. Пожалуй, ей в большом городе тоже пришлось повоевать как следует, причем не в переносном, а в самом прямом смысле. Надо будет на досуге расспросить о ее приключениях. Но, судя по тому, как ловко она лазит по крышам, с ней можно было бы, как говорится, ходить в разведку. Да что там, какие предположения! Сегодняшний день уже прекрасно показал ее боевую пригодность. По крайней мере голова в экстренной обстановке работала у нее точно лучше, чем у меня. Да ладно, если честно, я не очень расстроился по этому поводу.

Прикрывшись скатом крыши, мы добрались до пожарной лестницы и спустились вниз не замеченными ментами. Одно плохо — мы теперь остались без колес. А ведь каждая минута на счету! Лучше бы Ирина оставалась дома! Дома такое ранение шеи, какое она получила во сне, схлопотать не так уж просто, так что в квартире она была бы в большей безопасности. Хотя нет, бред это все, конечно. Пьяный муж мог бы точно такое повреждение оставить «розочкой» от разбитой бутылки. Влияние сферы взаимодействия неумолимо, от него не убежишь, не скроешься. Но я знал, зачем Ирина уехала. Не хотела, чтобы муж видел, как она умрет, а еще скорее — не хотела, чтобы он ее убил.

Выбираясь через кусты сирени из палисадника, я прикинул, при каких вообще обстоятельствах можно получить столь характерное рваное ранение шеи, от которого должна была сегодня погибнуть Ирина. В первую очередь это, конечно, падение с мотоцикла или вообще дорожная катастрофа. Это меня беспокоило больше всего. До холодных мурашек на коже это меня беспокоило. Вторым вариантом была чья-то злая воля, то есть ранение, причиненное злоумышленником. Ничего другого в голову не приходило.

Я вспомнил, как после попадания гильзы за воротник мне туда же чуть не угодил сначала уголек из кальяна, а потом уже точным попаданием прилетел окурок с эстакады, то есть ранение обязательно будет того же характера и в то же место. Правда, данное заключение имело чисто теоретическое значение, поскольку, пока мы не найдем Ирину, изменить ничего не сможем. И в первую очередь нам был нужен транспорт, а к очередному угону прибегать не хотелось.

— Надо тачку поймать, — сказала Катя, выходя на дорогу, — Кого-нибудь из местных, кто знает, где эти Березняки.

«Н-да… — подумал я. — Снова она быстрее сориентировалась в обстановке. Старею».

Но вот чем хороша Россия, так это тем, что нет недостатка в желающих предоставить любую услугу за деньги, особенно чуть в стороне от Москвы. В общем, у нас и минуты не ушло на то, чтобы остановить машину и договориться с водителем до Березняков. Машина, правда, не ахти какая — серенькая «девятка» с проржавевшими крыльями, но и ехать было недалеко. Меня все сильнее охватывало волнение. Глядя в окно, я больше всего боялся увидеть валяющийся у обочины мотоцикл и тело Ирины в траве, но все равно смотрел и смотрел, все больше понимая бесполезность нашей затеи. Одно за другим, мне казалось, вылезали уязвимые места теории Кати о том, что, усыпив человека, убитого в сфере взаимодействия, можно избежать его смерти в реальности.

И тут же словно материализовались мои мысли — у обочины мелькнуло черное пятно, из которого воображение тут же создало образ перевернутого тяжелого мотоцикла. Я вздрогнул и закрыл глаза.

— Остановите, — сказала Катя.

Мне уже ничего не хотелось видеть, щелкнула дверь, открываясь, пахнуло прохладой снаружи.

— Да на что вам сдалась эта рухлядь? — удивился водитель,

Я открыл глаза и прильнул к окну. В кювете действительно покоился тяжелый мотоцикл «Днепр», но вблизи было видно, что он не первый год собирается тут зимовать, проржавел до дыр, а все ценное с него снял то ли хозяин, то ли местные кулибины для своих нужд.

— Вот зараза! — шепнул я и вытер холодный пот со лба. — Катя, не тормози, давай в машину!

— Фух, вроде на этот раз повезло, — устроившись на сиденье, сказала она. — У меня прямо сердце екнуло,

— Забей, — посоветовал я с умным видом, — От нас сейчас все равно ничего не зависит.

Мы снова тронулись, но выезжать на трассу не стали — оказалось, что водитель прекрасно знал местные сокращенные пути, не очень жалел подвеску, не чурался грунтовок, вследствие чего доставил нас в нужное село за каких-нибудь полчаса.

— Не знаете, где дом Трофимовых? — спросил я водителя, отдавая ему договоренную сумму,

— Да как не знать. Вот за остановкой сразу дорога наверх. Я там не проеду, дождями размыло. А пешком без труда. Да. Вот по левой стороне улицы пятый, кажется, дом. Ну, или шестой. Да узнаете сразу, там зеленый забор с гвоздиками остриями вверх. Трофимов, тот, что молодой, навбивал их, будто они воров остановят. Да ворам они что твоему слону дробина. К тому же и воровать там особо нечего. Разве что только бродяги или пацанва дом спалят. А то вон Суркины горели уже.

Мы с Катей выбрались на растрескавшийся асфальт и чуть ли не бегом рванули в гору. Из дворов на нас залились собаки, а их хозяева из-за калиток провожали нас недобрыми взглядами. До чего же русским свойственна ксенофобия! Казалось бы, разных народов намешано столько, что и нацией не назвать, а туда же — на каждого чужака волком смотрят. От хреновой жизни, скорее всего. Тут что чужак, что свой, все равно ничего хорошего не предвидится, но от своего хоть ясно, какой подлости ожидать, а чужак выкинет неизвестно что. Так и ведется испокон веку.

Дом с зеленым забором оказался седьмым. Через калитку было видно, что в окнах горит свет, но от сердца у меня все равно не отлегло. Я потянул расшатанную железную ручку, но изнутри оказалось заперто,

— Ирина! — крикнул я. — Искорка!

— Эй, хорош кричать тут! — раздался старушечий голос на другой стороне улицы. — Чай, не у себя дома. Чего надо-то? Хозяйка без мужа приехала, так что тебе, мужику, у ней делать? А?

Я не ответил, а вместо того постучал ногой в железную раму калитки. Грохот получился отменный.

— Да ты, чай, оглох? К тебе обращаюсь! — не унималась старуха, — Щас прям собак спущу!

— Отвянь, бабка! — психанул я. — Засохни!

Меня всего колотило от волнения, вызванного невнятностью ситуации. Я боялся, что мы опоздали, что Ирина не открывает потому, что уже не может, но оставалась надежда, что она попросту никого не хочет видеть.

— А ну, Черныш, — прокаркала старуха в противоположном доме. — Ату их, ату!

— Блин, Саша! — вскрикнула Катя. — Я собак боюсь!

— Да чего их бояться? — не понял я.

Хотя можно было и понять. Простым людям ведь с собаками не так часто приходится сталкиваться, а нас против них натаскивали так, что лично я от них уже устал под конец, а для испуга места не оставалось. Хотя смотря о каких собаках идет речь. Есть смысл бояться диких собак, которые живут по законам стаи, знать не знают никаких команд, а руководствуются одними инстинктами. Это звери, если такие нападают, то с ними можно только драться, и тут нужна сноровка и навыки. Ничего сложного, но надо быть к подобному нападению готовым, надо знать уязвимые места этих зверей и уметь направлять атаку именно в них, причем быстро и точно. Еще сложно противостоять специально натасканным служебным собакам, которые прошли особый курс дрессировки, не имеющий ничего общего с известными ЗКС (защитной караульной службой) и ОКД (общим курсом дрессировки). Что ЗКС, что ОКД рассчитаны на массового потребителя, поддавшегося на рекламные заявления, что собака является прекрасным оружием самообороны. Хрена там лысого! Обузой в городе она является, лишним бесполезным ртом, и больше ничем, а в деревне годится разве что будить хозяев при визите незваных гостей. Боевых же качеств ни сами собаки популярных пород, ни курсы их дрессировки обеспечить не могут. Другое дело специальные курсы, применяемые в военных и милицейских питомниках. Там и собаки совсем не те, что на руках у обычных граждан, не на сухих кормах вскормленные, а стоящие на специальном пищевом довольствии, и способы дрессировки совсем другие. Короче, обученная государством собака по боевым качествам отличается от домашней, пусть даже десять раз боевой породы, примерно так же, как современный танк отличается от газового пистолета. И противостоять нас учили именно этим грозным сторожевым псам, которые охраняют ядерные объекты или сопровождают опасных преступников на этапах. А эти дворняги… Чего им противостоять?

Услышав цокот когтей за спиной и сиплое дыхание четвероногого бабкиного сторожа, я резко развернулся, шагнул вперед и громко крикнул: «Фу!»

Это очень сильный сигнал для собаки, прошедшей обычный курс дрессировки, поскольку на начальном этапе данная команда всегда сопровождается болезненным ударом по морде. Да так и закрепляется — команда-удар. Пес, оказавшийся помесью шнауцера с неведомой мне лохматой породой, среагировал вполне адекватно, затормозив всеми четырьмя лапами, как тормозят незадачливые герои мультфильмов. Пользуясь психологическим преимуществом, я тут же махнул рукой сверху вниз и твердо приказал: «Лежать!»

Ложиться Черныш не стал. Собаки вообще не любят эту команду, но я специально дал именно ее, поскольку, отдавая команду «лежать», дрессировщики, как правило, настаивают на своем, отчего глубоко в сумрачных собачьих мозгах закрепляется подавленность. Короче, Черныш вспомнил все неприятности, связанные с этой командой, неуклюже уселся и через плечо обернулся на хозяйку, как бы вопрошая: «Ну и что мне теперь делать?»

— Тьфу ты, бестолочь! — обиделась старуха. — Только лаять мастак!

Но я ее уже не слушал, потому что другой, гораздо более важный звук привлек мое внимание — открылась дверь в доме Ирины.

— Искорка! — крикнул я.

— Саша?

— Да! Открывай,

— Не надо, — шагнув в нашу сторону, сказала Ирина. — Уезжай,

— Открой калитку! Катя придумала способ!

— Какой?

— Да открывай, говорю!

Ира неуверенно отворила калитку.

— Ну, заходите.

Я шагнул во двор первым, Катя за мной, а Искорка хотела закрыть калитку, но не успела. Я давно замечал, что псы женщин ставят на более низкую ступень собственной иерархии, чем мужчин, и Черныш тоже не оказался исключением. Заметив, что я скрылся во дворе, он решил выместить на Ирине обиду за причиненное мной публичное унижение. Почти с места, без разгона, он скакнул вперед распрямившейся пружиной и на следующем прыжке взлетел в воздух, прицелившись зубами Ирине в шею, как раз в то место, где во сне осталась смертельная рваная рана.

Я был уже слишком далеко, чтобы среагировать хоть как-то. Успел только обернуться и просчитать траекторию — линия атаки пса заканчивалась точно на сонной артерии Искорки. Ну вот и разгадка, как можно получить такую рану. Вот и конец. Но мне не хотелось признавать этот факт, я выкрикнул, рванулся вперед, прекрасно зная, что и половины расстояния не преодолею за оставшийся миг,

И каково же было мое удивление, когда Черныш налетел на что-то, мелькнувшее в воздухе, дико взвизгнул, перевернулся и всей тушей грохнулся мне под ноги, перелетев через голову Ирины. Еще не разобравшись, что произошло, я схватил пса за загривок, дважды коротко ударил кулаком в горло, а затем вышвырнул в распахнутую калитку. Черныш кувыркнулся, фыркая от перехваченного дыхания, неуклюже поднялся на лапы, сблевнул и поковылял в свой двор. Бабка тоже затихла.

— Это ты его, что ли? — закрывая калитку, обернулся я к Кате.

— Ну… — Катя виновато пожала плечами. — А чего он на девку кинулся? Козел лохматый… Самец хренов…

Она присела и пучком травы вытерла собачью кровь с тяжеленного ботинка.

— Ненавижу, — добавила она.

— Ты ботинком его так сняла?

— А что? Там стальной стакан вшит. Как раз для уродов.

На меня это инцидент произвел неизгладимое впечатление. Фиг с ним, с ботинком, но с такой скоростью и так высоко задрать ногу, да еще в таком прицельном ударе… Не знаю, у самого у меня получился бы такой фокус?

— Спасибо… — сказала Искорка, ошарашенная не меньше меня,

— Я Катя, — моя новая подруга отбросила пучок травы и протянула руку. — Ты Ирина, я в курсах.

— Где воевала? — не очень уверенно решила уточнить Ирина.

— В Караганде, — поморщившись, ответила Катя. — Там, блин, такие боевые действия, что только держись.

Ирина молчала, не зная, как на это все реагировать.

— Идемте в дом, — предложил я. — Ты, Ир, не сильно грузись. Катя с непривычки может показаться несколько грубоватой.

— Иди в жопу с подобными комментариями, — отозвалась Катя, — Что я, всем должна развернуто излагать свою биографию? Может, я убила кого…

— Я бы удивилась, если бы это было не так,

— Да? — Катя потеплела взглядом. — Ты тоже ничего. Саша рассказывал. Ты же вроде мусульман убивала?

— Было дело.

— Клево. Мне бы в свое время такую винтовку, как у вас. Да и сейчас не поздно.

Я усмехнулся и пропустил девушек вперед. В доме было совсем тихо, только щелкали ходики на деревянной стене, оклеенной выцветшими обоями. Внезапно, как взрыв снаряда, включился холодильник и завибрировал на полу. Я вздрогнул от неожиданности, отшатнулся и неловко шарахнул локтем в дверь, от удара раскололось рифленое стекло, и я еле увернулся от здоровенного выпавшего осколка. Тут же позади меня вскрикнула Ирина:

— Черт!

Обернувшись, я увидел падающие на пол капли крови, но, когда поднял взгляд выше, у меня отлегло от сердца. Осколок рубанул Ирину не в шею, а в плечо, распоров ветровку и все, что было под ней, включая плоть,

Не задумываясь, я схватил напарницу за талию и волоком втащил в спальню.

— Надо ее перевязать! — крикнула Катя.

— Потом! А то на нее скоро все вещи будут кидаться, это как у нас со светофорами, только наоборот. Готовь героин!

— Что? — испуганно спросила Ирина.

— Помолчи. Ты раненая, тебе прописан покой и постельный режим.

— Э, погодите! Что вы задумали?

— Катя! Ты умеешь внутривенно колоть?

— За кого ты меня принимаешь? Что я, по-твоему, не ширялась, как все нормальные люди? Сними с нее куртку и предплечье перетяни! Жгут! Не тормози!

Ирина, ничего не понимая, попробовала сопротивляться, но я ее крепко прижал к кровати и принялся раздевать. Было в этом нечто настолько сексуальное, что у меня невольно возникли в голове эротические ассоциации. Пришлось одернуть распоясавшееся воображение. Стянув с нее ветровку, я то же самое сделал с кофтой, использовав последнюю еще и в качестве жгута.

— Да отцепись ты! — уже всерьез разозлилась Ирина.

Но я держал ее крепко. Катя копошилась на кухне, готовя смесь, наконец она вбежала со шприцем, на ходу выдавливая поршнем попавший внутрь воздух.

— Держи ее крепко! — приказала она.

Пошлепав Ирину по руке, она нашла вену и вонзила в нее иглу. Затем медленно двинула поршень, вгоняя коричневое содержимое в кровеносную систему.

— Все, отпускай! Сейчас будет приход.

Я отпрянул от Ирины, не зная, чего ожидать, но она осталась лежать. Сначала неподвижно, затем резко вздернула руки к вискам и зажмурилась, но уже секунд через десять расслабилась. Глаза так и остались закрытыми.

— Готово, — удовлетворенно заключила Катя. — Будет спать и видеть прекрасные сны,

— Уж не знаю насчет прекрасных, — пробурчал я.

— Не гунди. Надо ее окончательно обезопасить.

— В смысле?

— Чтобы на нее ничего не упало. Ходики эти сними.

На всякий случай Катя накрыла шею Ирины подушкой. Я подставил стул и хотел снять со стены ходики, но только потянул их на себя, как одна из гирь сорвалась и с грохотом ударила в прикроватную тумбочку, на которой стояла чашка на блюдечке. Попадание было точным — чашка раскололась, и самый крупный осколок ударил в подушку, в то место, где под ней была шея.

— Фильм ужасов можно снимать, — сказала Катя.

— Да уж…

Я забросил ходики на кухню, а затем планомерно принялся выносить из комнаты все лишние предметы,

— Одеялом еще накрой! — посоветовал я в одну из ходок.

— Задохнется. Все ей метится в шею, значит, шею и надо защищать.

— Вот зараза! — воскликнул я, пораженный внезапным озарением. — Скорее на пол ее!

Уж не знаю, поняла ли Катя, что меня к этому побудило, но раздумывать она не стала, а сразу стащила Искорку на пол с кровати.

— На середину! — я отбросил вазу, которая была в руках, и помог Кате оттащить Ирину на середину комнаты.

— Ты чего? — спросила Катя.

— Пружины в кровати!

В ответ на мои слова крученой пикой из-под покрывала вырвалась лопнувшая пружина и замерла сколотым острием вверх.

— Лихо, — шепнула Катя. — А в полу ничего нет?

— Если только бомба, оставшаяся с войны и попавшая под фундамент.

— Это реально. Куда ее тогда?

— Никуда. Бомба может оказаться в любом месте Равно как и шальной метеорит, залетевший в околоземное пространство из глубин космоса. Надежда на то, что, уснув, Ирина все же перенесется в сферу взаимодействия. Тогда тут на нее перестанет все набрасываться. Можно как-то узнать, спит она или нет?

— Не знаю. Вообще она должна быть в наркотическом сне.

— Ладно. Все, что могли, мы сделали. Остальное зависит от того, насколько верна твоя теория.

Мы просидели над Ириной дотемна, постепенно успокаиваясь. Вероятностные флюктуации перестали досаждать нам и угрожать Ирине. Время от времени включался холодильник, заставляя весь дом ходить ходуном.

— Пожрать бы чего-нить… — вздохнула Катя.

— В холодильнике смотрела?

— Там только огурцы в банках.

— Тоже еда, — пожал я плечами.

— Пожалуй.

Она притащила из кухни вскрытую трехлитровую бутыль с солеными огурцами, и мы принялись ими хрумкать. Ничего себе были огурчики. К ним бы водки еще.

— Больше вообще ничего?

— Ничего. В буфете есть еще рафинад.

А что? Рафинад тоже есть можно. Я набрал полную горсть и закидывал в рот, чередуя с огурцами.

Часы на мобильнике показали восемь вечера. Ирина ровно дышала, оголенная кожа покрылась мурашками.

— Вы с ней трахались? — неожиданно спросила Катя.

— Было дело, — неохотно ответил я. — Так, по-дружески. Типа, чтобы не дать умереть друг другу от сексуального голода.

— По-дружески лучше дрочить, — Катя пожала плечами. — Вместе, если одному надоело. Это куда честнее, чем использовать для дрочки другого человека под видом секса.

— А в чем разница?

— Секс — это когда обоими руководит безудержная страсть. А если по-дружески, то какая же может быть страсть? Фигня и самое настоящее извращение — дрочка друг об друга.

— То есть ты против петтинга? — улыбнулся я.

— Да при чем тут петтинг? Если безудержная страсть, то и петтинг становится настоящим сексом. А если страсти нет, то хоть Камасутру по полной программе устрой, все равно будет дрочка.

— Н-да…

— Что, парит тема?

— Да нет. Просто я никогда не считал дрочку чем-то плохим.

— Я тоже. Но дрочить друг об друга плохо. Для этого руки есть. А у людей предназначение намного выше, чем быть устройством для удовлетворения.

— А, вот ты о чем? Тогда согласен.

— Как же согласен, если с Ириной трахался по-дружески?

— Тьфу на тебя! — рассердился я. — Ну что ты прицепилась? То тебе не так, это не эдак!

— Хочу сделать тебя лучше.

— И ты со всеми так?

— Ну да… Стараюсь.

— Хочешь, угадаю с одного раза? Мужчины рядом с тобой не задерживаются.

— Да и не очень-то хотелось. А как ты узнал?

— Я экстрасенс.

Помолчали. Снова включился холодильник, отчего рассол в бутыли пошел рябью. У Ирины дрогнули веки и губы.

— Просыпается? — насторожился я.

— Не знаю. А сам ты не можешь заснуть?

— В смысле?

— Ну ты ведь тоже нюхал грибную дурь! Если уснешь, может, окажешься в сфере взаимодействия вместе с Ириной.

— Так моего тела там нет.

— И что? Иринино тело тоже осталось в непригодном состоянии. Может, от этого не зависит? Попробовал бы! Вдруг ей там помощь нужна?

Чуть ли не силком она меня уложила на пол и приказала:

— Спи!

Как будто по приказу можно уснуть!

— Я так не могу.

— До чего же капризные мужики!

Ирина едва слышно застонала и дернулась.

— Тихо! — я привстал. — Она точно просыпается!

Дыхание Искорки сделалось неровным, грудь вздымалась, по лицу пробегали быстрые, едва различимые гримасы. Внезапно она широко распахнула глаза и очень отчетливо произнесла:

— Саша.

— Да. Как ты?

— Я там была. Вся в иголках. Мертвая. Ой, Саша, как страшно возвращаться в мертвое тело!

— Успокойся, все хорошо. А потом, потом-то что?

— Я в тело вошла, как душа. Жутко было, но тело ожило. И все зарастало, а иглы выдавливались.

Похоже, конечно, на наркотический бред, но разве все, происходившее в сфере взаимодействия, не напоминало галлюцинации?

— Я встала и пошла. И еще видела танки, чуть левее от того места, где нас накрыло. Много танков. Все с польскими опознавательными знаками.

— С польскими? — меня кольнуло яркое воспоминание.

— Да. Они выстроились в линию вдоль каньона и долбили залпами в сторону обломка моста. Уже снова шел дождь. Грязищу развезло такую, что пешком идти — сущее наказание. Я и не стала продвигаться, просто плюхнулась в грязь и лежала. Замерзла как собака. А потом проснулась.

— Кажется, получилось, — улыбнулся я, повернувшись к Кате.

— А кто сомневался?

— Это ты придумала? — спросила Ирина.

— Мы вместе. Саша рассказал про грибную дурь, а я придумала, чем тебя усыпить.

— А на иглу я теперь не сяду?

— Ну я же не села! — скривила губы Катя.

— Черт, — Ирина встала и натянула сорванную мной одежду. — Неужели все так и есть? Саня! Вы же нашли способ не погибнуть в сфере взаимодействия! Это же прорыв!

— Толку нет. Все равно мы отвоевались. А способ, если честно, тоже не очень безопасный. Если хочешь, могу рассказать, как у нас сегодняшний день прошел. Только сначала я бы чего-нибудь перекусил.

— Здесь нет ничего. Поехали ко мне, а? С мужем вас познакомлю.

— Да мы познакомились… — я почесал переносицу. — Он сейчас пьяный лежит, если уже проснулся. Пришлось там дверь немножко выбить, а то он не хотел говорить, куда ты уехала. Но с ним все в порядке. И вот еще…

Я достал конверт с ее деньгами.

— Десять тысяч? — у нее загорелись глаза.

— Да.

— У тебя-то они откуда?

— От Кирилла. Да это, в общем-то, самое неинтересное из всего, что с нами сегодня произошло,

Ирина выхватила конверт, заглянула внутрь. И я вдруг понял, что она стала обычной. Просто женщиной, которая хочет завести ребенка. Она перестала быть Искоркой и бойцом, перестала быть снайпером и… Короче, она перестала быть интересным для меня человеком. Вот так, сразу. Нет, конечно, ее стоило спасти, она этого заслужила в полной мере. Но общаться с ней, а тем более с ее мужем… Почему она его выбрала? Хотя какое мне до этого дело?

Ирина дважды пересчитала деньги, сияя от счастья.

— Подкинешь нас до трассы? — спросил я.

— Что? А, да, Саш, конечно. А лучше поедем ко мне, я картошки нажарю. Отметим…

— У нас еще не все дела на сегодня закончены, — соврал я. — Еще одного человека надо спасать, а мы и так задержались. Давай на днях, а?

— Хорошо. Только звони обязательно.

— Обещаю, — пообещал я, скрестив за спиной пальцы. — Подкинь до трассы, а то тут машину не поймать.

Она довезла нас на мотоцикле до Ярославского шоссе. Мы попрощались, как обычно, похлопав друг друга по плечам.

— Ты только ребенка, слышишь, не сегодня заводи, — подмигнул я. — А то муженек твой вряд ли после выпитого выдаст качественный генетический материал.

— А кто сказал, что я от него собралась заводить ребенка? — рассмеялась Ирина. — Как раз сегодня самое время, пока он спит.

— Герыч тоже плохо влияет, — подала голос Катя. — Доза была не маленькая. Потерпи денька три, лучше будет.

— Ладно, ребята, спасибо вам. — Ирина оседлала мотоцикл и запустила мотор. — Звоните, буду рада.

Я помахал ей, когда она отъезжала.

— Я в тебя сегодня окончательно влюбилась, — огорошила меня Катя.

— Почему?

— По кочану. Ладно. Хорошо, что мы к ней не поехали. Одобряю.

— Она тебе что, не понравилась? — нахмурился я.

— Какая разница? Забей. Я знаю, что она была другой. Но у женщин, у некоторых, бывает такое… Взросление. Семья, дети и все такое.

— А у тебя?

— Тоже было. Все, закрыли тему, а то в нос дам. Я поднял руку, чтобы остановить машину.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Путь обмана

Прошло две недели. Военные сны больше не приходили ко мне, но трудно было в точности понять, обрадовало это меня или огорчило. Обрадовало, наверное, все-таки больше. Ну не привык я воевать, как наемник, неизвестно за что и неизвестно за кого. А еще хуже стало, когда узнал, за кого и за что… Воровать чужую удачу — это все-таки чересчур, да к тому же не для себя воровать, а завоевывать для другого, для нанимателя, отдавать ему везение и получать взамен деньги.

С другой стороны, гражданская жизнь и гражданские профессии меня не очень-то привлекали. Нет, я ничего не имел против гражданских, но себя за станком или за рулем автобуса не представлял. Можно было попробовать устроиться в ментовку, как Андрей, например, но я знал, что серая форма, как живая, потребует от меня действий, которые я осуждал. И сопротивляться не выйдет, потому что ничего нет в человеческом обществе крепче системы. Попав в нее, никак не отвертишься, будешь делать то же, что и все. Или тебя уволят, или посадят, или, может быть, даже убьют, если попробуешь выделиться. Недаром, ох недаром цвет милицейской формы серый. Конечно, не из этих соображений ее делали серой, но, прожив с Катей две недели, я уже начал верить и в неявную сущность вещей.

Вообще Катя каждый день меня удивляла, но вопреки моим пессимистическим ожиданиям это не напрягало, а, напротив, вносило в жизнь яркие, свежие краски. Я любовался ею утром (вставала она всегда раньше меня), не уставал проводить с ней день за днем, а уж о ночах и говорить нечего. Пожалуй, впервые в жизни я ощущал себя по-настоящему счастливым.

Первые несколько дней я тщетно пытался уговорить ее дать мне послушать песни, написанные ею. Она технично съезжала с темы, мотивируя отказ то одним, то другим. В конце концов я понял, что она банально стесняется.

— Ты чего? — рассмеялся я. — То есть трахаться мы с тобой можем, а песни мне послушать нельзя?

— Да ладно… С кем я только не трахалась… — надулась Катя.

— Слушай, но ведь ты же меня продюсером взяла! Могу я хоть материал послушать?

— Ты же ни фига не делаешь как продюсер.

Это меня задело, но Катя была права. Та ночь, когда я готов был использовать единственное желание в ее пользу, несколько стерлась из памяти. В шкафу лежали десять тысяч долларов, и они сами по себе наполняли меня уверенностью и спокойствием. Наполняли так сильно, что ничего не хотелось делать. К тому же я понятия не имел, что вообще должен делать продюсер. Но как бы там ни было, мне очень хотелось послушать песни, так что я настоял на своем.

— Одну поставлю, — сказала Катя, доставая кассету, — Только учти: это демка.

— Что?

— Ну, демонстрационная версия. Фигово, в общем, записано. Хорошо сделан только тот материал, с которым я работаю.

— Ну так поставь его.

— Перетопчешься. То все шняга, попса и хрень. Когда денег не было, я этим в клубах зарабатывала. Ну, под Шуру, тогда модно было. Погоди, я вот хорошую песню сочинила. Но на студию денег нет, чтобы записать путево.

Она поставила кассету в магнитофон. Запись действительно была не ахти, но я вслушался в текст, чтобы хоть какое-то мнение составить о ее творчестве. Строчки меня поразили:

Метель заметает ночные дома.
Так не бывает, знаю сама.
Я догоняю воображаемый
Образ моей мечты. 

Город сигналит глазами огней,
Много хороших и разных людей
Мимо проходят по непогоде,
Только они — не ты. 

Ты мое лето, жаркое лето,
Я знаю много твоих примет.
На перекрестках и на бульварах
Я терпеливо ищу твой след. 

Тайные знаки в строчках реклам,
Город уже написал наш роман.
Сотни прохожих участвуют тоже
В этом сюжете сложном.

Стихи А. Сашневой (Фелiчiиты).

Как только песня закончилась, Катя остановила ленту.

— Ну как? — спросила она.

— Ничего подобного никогда не слышал. Очень хорошо, честно. Особенно про тайные знаки в строчках реклам. Образ города рисуется ярко. А почему ты на радио ее не отдашь? Из-за того, что нет денег на запись?

— В общем-то да.

— А сколько стоит это дело на студии? — осторожно поинтересовался я.

— Смотря на какой. От трехсот долларов до полутора тысяч. Ну, полторы — это на самой крутой. Чтобы для радио сошло, надо где-то баксов восемьсот-девятьсот.

— И все?

— Ну да, — Катя в упор посмотрела на меня.

— И ты знаешь студию, где записать?

— Конечно. Я же рабочий материал делала.

— Тогда считай, что мы ее уже записали, — улыбнулся я, довольный, что могу сделать человека счастливым.

Конечно, мне бы хотелось, чтобы Катя бросилась мне на шею и расцеловала, роняя слезы радости, но ничего такого не произошло.

— За твои деньги? — спросила она.

— Да ладно! Чего надулась? Я же не тебя покупаю, в конце концов! Мне действительно песня понравилась. Пусть это будет моим первым продюсерским действием. Ну? Продюсер ведь должен вкладывать средства в проект!

— Ладно. Спасибо, — скупо поблагодарила она.

— И много у тебя таких песен?

— Хватило бы на альбом. Только кто его выпустит?

— А в чем проблема?

— А… Долго объяснять. Но если вкратце, то выпускающим компаниям нужна легкая музыка. Продавать ее труднее, чем хорошую, много рекламы под нее надо, зато делать ее гораздо проще — можно на потоке гнать. Один композитор и один поэт может десяток попсовых групп обслуживать. Авторской же музыки мало хорошей, и, если только ее выпускать, компания с голоду сдохнет — им вал нужен. Вот и гонят попсу. А это все называется альтернативой и андеграундом, миллионных прибылей не приносит, значит, бизнес на этом не сделать, следовательно, выпускать незачем.

— Как-то криво… — пожал я плечами. — Есть ведь «Машина времени», Кипеловы всякие, Цой вот был…

— Ага. На одной руке пальцев хватит, чтобы пересчитать. И им пришлось лет по десять собирать полные залы, прежде чем шоу-бизнес их признал и выпустил официальные, а не подпольные альбомы. А мне через десять лет знаешь сколько будет? Так что это не вариант.

— Ладно, насчет альбома попозже подумаем. Давай для начала хоть одну песню запишем.

И мы бросили все силы, а точнее, средства на запись альбома. Для начала пришлось-таки купить машину, поскольку мотаться по студиям на метро оказалось совершенно немыслимо. Понятно, что взять нечто стоящее было мне не по карману, иначе бы все деньги ушли, к тому же Катя наотрез отказалась от варианта моей односторонней оплаты.

— Я что, в содержанки попала? — возмутилась она, услышав мое предложение о покупке автомобиля. — Или я тебе как продюсеру продалась с потрохами? У меня завтра зарплата в газете, так что берем тачку в складчину.

С ней спорить — все равно что плевать против ветра: себе дороже. В результате мы приобрели раздолбанный «жигуленок». Он сильно нас выручил. Затем я перевез к Кате компьютер, подключил Интернет, и квартирка превратилась в некое подобие офиса. Туда же мы поставили музыкальную клавиатуру, которую я не без труда подключил к компьютеру. И дело сдвинулось с мертвой точки.

Иногда я просыпался по утрам от долгой протяжной ноты.

— У тебя что, клавиша застряла? — недовольно морщась, спрашивал я.

— Нет, я думаю, — спокойно отвечала Катя. — Хочу понять, как эта нота воздействует на реальность.

— Очень просто, — пробурчал я. — Она меня разбудила.

— Да нет, ты не понял. Настоящая музыка должна быть как волшебство, как мантра, она должна состоять не только из тех звуков, которым учат в музыкальном училище, но и из таких вот… Чувствуешь? Это нота «фа». Правда, она особая?

— Правда, — соврал я, чтобы не оказаться в ее глазах бесчувственным чурбаком.

— Вот я хочу найти все такие ноты, которые напрямую вызывают эмоции, и собрать из них аккорд,

— А конечный смысл в чем?

— Ну как же? — удивилась Катя. — Если есть звуки, которые пугают людей, значит, есть звуки, которые могут сделать людей счастливыми. Вот представь, запишем мы альбом, начнут его передавать по радио, и все люди, которые слушают, станут счастливыми. А если серьезно, хочется с помощью звуков передать состояние пространства, соответствующее состоянию песни.

— Так ты поэтому так долго возишься?

— А ты меня не гони! — вспылила Катя. — Быстро только для Сирени аранжировки делать!

Только через две недели после героиновой гонки по Ярославскому шоссе Катя осталось довольна своей работой и в течение трех дней записала песню на студии. Я нарезал несколько дисков и развез их по крупным радиостанциям. Оставалось ждать результатов. Но результатов не было и не было, так что это уже начало меня напрягать. Наконец я не выдержал, нашел в Интернете телефоны радиостанций и начал обзвон.

На первой же станции мне сказали, что материал неплохой, но надо бы записать еще пару песен, чтобы поддержать ротацию. Мне это было совершенно непонятно, и я передал их слова Кате.

— Разводка, — заключила она. — Проверяют, сколько у нас денег.

— А смысл? — пожал я плечами. — Они же не за деньги ставят в эфир!

— Это только постулируется. Впрямую им денег брать, конечно, нельзя, но все равно они наваривают бабки на шоу-бизнесе. Часто опосредованно, но наваривают. Просто ставят тебя в такую ситуацию, чтобы ты их отдал, вот и весь принцип. Там все одна мафия — студии, стилисты, клипмейкеры, выпускающие компании и радиостанции. Все завязано на узкий крут владельцев. И кому бы ты ни отдал деньги, они все равно в конечном итоге попадут в карманы того или иного Нанимателя от шоу-бизнеса.

— Похоже на паранойю, — честно признался я. — Нельзя же совсем не верить людям! Давай запишем еще пару песен, у тебя же есть хорошие. Про выстрел и про старую грымзу. А?

— Бесполезно, — отмахнулась Катя. — Все равно никто нам не даст продвинуться. Только деньги зря потратим.

— Но кто-то ведь поет на сцене!

— Да. Дочери нефтяных магнатов, любовницы крупных бизнесменов… Или рабыни, вроде «героинь» реалити-шоу, которых просто используют как картинку, гоняют по сцене под фонограмму, платят пятьдесят баксов с концерта, а через год вышвыривают на помойку. Если уж мне суждено умереть на помойке, то я желаю попасть туда сама, а не чтобы меня вышвырнули.

Я вспомнил Сирень. После этого слова Кати не казались такой уж паранойей. Но сдаваться я все равно не собирался.

— Фигня. Будем писать еще две песни, — сообщил я свое решение. — Раз материал хороший, мы его как-нибудь продвинем. В крайнем случае я ничего не теряю, а у тебя будут целых три записанные песни.

— Ты теряешь деньги.

— Тоже мне потеря! Ты же сама говорила, что от них никакой пользы!

Еще через две недели денег почти не осталось, зато на руках было три записанные песни. Начиналась зима, причем на редкость морозная и снежная. Я завез диск на радиостанцию и снова созвонился с программным директором.

— Да, материал отличный, — гораздо более тепло, чем в прошлый раз, сообщил он. — Только запись, прямо скажем, не блещет. Могу порекомендовать студию, на которой сделают так, что можно будет поставить в эфир.

— Но погодите! — возмутился я. — Чем наши записи хуже тех, которые крутятся у вас в эфире?! Есть же совсем старые, там звук вообще никакой!

— Не горячитесь, пожалуйста, — прервал меня директор. — У всего есть определенный формат, в том числе и у звука. Запишите телефон студии, с которой мы постоянно работаем. Сделайте у них песню, и я с гарантией поставлю ее в эфир.

Я механически записал продиктованный номер и сразу же позвонил туда, просто из любопытства. Оказалось, что запись одной песни там стоит столько же, сколько мы заплатили за три.

— Я же тебе говорила, — спокойно заметила Катя. — Радиостанции не могут брать деньги напрямую, поэтому с ними делятся те студии, на которые радиостанции загоняют лохов. Потом они еще потребуют статью в газету, а чтобы напечатать статью, нужна будет фотосессия, которую тоже надо будет сделать у строго определенного фотографа «с именем». Знаешь, что значит «человек с именем»? Это такой человек, который готов откатывать за то, что к нему гонят клиента. Есть режиссеры с именем, фотографы с именем, стилисты с именем, даже артисты с именем.

— А артисты как? — не понял я.

— Да очень просто. У меня есть такие среди знакомых. Во всех газетах пишут, к примеру, что концерт Сирени стоит пятнадцать тысяч долларов. Поэтому ее хозяев очень легко привлекать к отмывке денег. Например, в день города администрация заказывает концерт Сирени и платит за него пятнадцать тысяч. Из этих пятнадцати пять уходят владельцам Сирени, а десять возвращаются в администрацию, но уже наличными и чистыми — прямо по карманам чиновников. И угадай с трех раз, кого они пригласят с концертом в следующий раз?

— Погоди, — не понял я. — Но ведь чтобы провернуть это, владельцы Сирени должны лично знать людей в администрации, ответственных за организацию концертов.

— Так на этом любой бизнес держится, — усмехнулась Катя. — Только совершенно сумасшедший может сунуться в бизнес, в котором никого не знает.

— Ага, то есть я по твоему определению — сумасшедший.

— Точно. Мне как раз такой и нужен был. — Она притянула меня за шею и легонько куснула в ухо. — Злой и страшный.

— Я не злой и не страшный. Я думаю, что дальше делать.

— И есть идеи?

— Есть одна. У нас ведь записаны целых три песни, и нам надо, чтобы люди их как-то услышали. На радиостанции берут только «правильных» с их точки зрения. И в общем-то они имеют на это право. Они ведь хозяева станции. А в чужой монастырь со своим уставом, знаешь ли…

— Так что ты предлагаешь?

— Сделать свою станцию!

— Точно сумасшедший, — улыбнулась Катя, покрутив у виска пальцем. — Знаешь, сколько это денег?

— Забей! — парировал я ее же излюбленной фразой. — Не обязательно делать эфирную радиостанцию. Можно загрузить твои песни в Интернет — пусть народ скачивает. Какая разница, в эфире они песни услышат или на своем компьютере?

— Чушь, — отмахнулась она. — Эти домашние странички… На них если в неделю пять человек зайдет — хорошо.

— А мы сделаем необычную страничку. Возьмем настоящий, платный домен. Назовем его как-нибудь круто. А реклама в Сети не таких больших денег стоит. Попробуем?

— Не знаю. Я в этом полный профан.

— Я тоже, — подмигнул я, — Знаешь поговорку? Иногда один дурак задаст такой вопрос, что и десять умных не ответят. Потому что дурак играет не по правилам. Вот и мы тоже сыграем с тобой не по правилам. Война — это путь обмана. А раз нам решили объявить войну, мы вправе надрать им задницу всеми доступными средствами.

— Средств-то… — вздохнула Катя. — Забей, только время напрасно потратим.

И я скис. Бывают такие моменты, что любые перспективы кажутся совершенно безрадостными. Нет, мне не жалко было впустую потраченных денег, но меня удручало то, что я чуть ли не впервые в жизни столкнулся с непреодолимым препятствием. И с какой стороны ни смотри, безысходность ситуации была очевидной.

Помучившись и попинав себя мысленно, я набрал телефон Гирина.

— Привет, это Саша Фролов. Помнишь, ты меня из ментовки выручил.

— Помню, помню. Что ты хотел? Я занят, у меня развод сейчас.

— Да нет, ничего. Просто хреново дела, хотелось с кем-нибудь пообщаться.

— Бывает. Ладно, Сань, я позвоню, когда освобожусь. Может, что-то придумаем.

Я бросил телефон на стол, улегся на диван и вперился в потолок. А Катя как ни в чем не бывало стучала по клавишам моего компьютера, бодро набирая какие-то тексты.

— Что пишешь?

— Я же тебе говорила — книгу. Статьи для газеты на эту неделю все уже сделала.

— Ну у тебя и работоспособность!

— Да я просто не гружусь понапрасну. Есть хочешь?

— Нет.

Я видел, что она понимает, как мне тяжело, но жалеть меня Катя, по всей видимости, не собиралась. Это заставило меня подняться с дивана — хотелось сделать хоть что-то хорошее.

— Ты куда? — обернулась Катя.

— Сигарет куплю, — соврал я. — Да и вообще подышать охота.

— Я с тобой.

— Да нет, поработай. Я ненадолго.

Делая вид, что одеваюсь, я незаметно взял остатки денег, накинул пальто и выскользнул из квартиры. В моей голове созрел план, призванный избавить меня от ощущения собственной бесполезности. Нет, я не собирался уходить от Кати на поиски подвигов — замысел был куда прозаичнее и заключался в покупке еще одного компьютера, поскольку выгонять Катю из-за клавиатуры я не мог. Почему? Да по многим причинам, главной из которых была неуверенность, что моя затея с сайтом хоть чего-то стоит. Мне нужен был пусть простенький, но отдельный компьютер, на котором я мог бы ковыряться, не отрывая Катю от более важных дел.

Кроме того, если глубоко покопаться, был в моей затее и корыстный мотив — мне хотелось, несмотря на скепсис Кати, доказать, что можно в принципе создать сайт с ее песнями, на который будут заходить сотни, а может, и тысячи людей ежедневно. Это будет не хуже радио, а может быть, даже лучше, поскольку не придется ни под кого подстраиваться. И если все выйдет, как я задумал, то это окажется большой победой. Я уже подзабыл вкус победы, так что мне хотелось вновь его ощутить.

Недолго думая, я отправился на компьютерный рынок, где решил выбрать себе старенький ноутбук. Денег было впритык, так что я сразу просил машинку как можно дешевле.

— Есть очень дешево совсем старая штуковина, — сообщил мне продавец. — Простенький «Виндоус» на ней с грехом пополам запустится, а большего не обещаю.

— А интернетный дизайн на нем можно делать?

— Для этого в самый раз, — обрадовал меня продавец. — В нем даже встроенный модем есть. Но работает только от розетки, аккумуляторы сдохли в хлам.

— Сколько стоит?

— Сорок баксов.

Это оказалось раз в десять дешевле, чем я рассчитывал, так что я забрал ноутбук с радостью и рванул хвастаться Кате. Было опасение, что она выкажет недовольство столь странным поступком, но Катя только пожала плечами.

— Старенькая машинка, — сказала она.

— Зато рабочая. Теперь не буду тебя отрывать. К тому же я взял эту штуковину всего за сорок долларов.

— Нормально. На средства производства денег жалеть нельзя.

Вот так и начались мои пробы сил в веб-дизайне. Ноутбук работал крайне медленно, но через неделю работы я в него прямо-таки влюбился. Это был мой собственный, маленький мирок, точнее, окошко в большой мир Интернета. И если раньше я был в Сети потребителем, то теперь стал созидателем, что с необъяснимой силой грело мне душу. Старенький ноутбук чем-то неуловимо напоминал мне боевой пульт управления, да он и был, по сути, боевым терминалом, через который я отдавал команды своим сетевым солдатам.

Депрессию как рукой сняло — я целыми днями то стучал по клавишам, то перелистывал книгу, постигая все новые и новые тонкости веб-дизайна. Приближался декабрь, за окном вьюжило. Катя как ни в чем не бывало сочиняла новые песни. Я просто диву давался ее упорству — как можно делать что-то, отдавать этому столько сил, если никто это никуда не берет? С другой стороны, именно ее упорство во многом меня подстегивало. Хотелось сделать хоть что-то, хоть чем-то перебороть вопиющую несправедливость, из-за которой так трудно пробиться в жизни. И несправедливостью этой оказался порочный денежный круг, когда для победы нужны деньги, но дают их лишь тем, у кого они есть. В общем, я снова решил доказать, что умения значат больше, чем деньги. Сам себя я в этом убедил окончательно еще во время гонки по проселку у Ярославского шоссе. Теперь хотел убедить остальных.

Проблема в том, что, уходя от машины Веника-Ирокеза, я пользовался давно наработанными умениями, по большому счету играл на своем поле. Здесь же все получилось наоборот, но я не собирался сдаваться. Я хотел победы именно на чужом поле, хотел выяснить, на что еще гожусь.

Наконец сайт был готов, я загрузил туда наши записи, тексты песен, кое-какие фотографии. На покупку платного домена денег уже не осталось, да и результат был неясен, так что я воспользовался услугами бесплатного хостинга. Установив счетчик посещений и раскидав ненавязчивую рекламу по нескольким интернетным форумам, я принялся отслеживать интерес пользователей к творчеству Кати, а заодно и к моему творению.

Интерес, как и предупреждала Катя, оказался вялым. Даже очень вялым — один-два человека в день. Я попробовал воспользоваться баннерной сетью, но это тоже не дало результата, поскольку, чтобы заработать показы рекламных баннеров, нужны были посетители на сайте, а их не было. Порочный круг угрожающе повторялся, только вместо реальных денег здесь выступили посещения. Без рекламы нет посещений, а без посещений не получается рекламировать сайт.

Через два дня, в течение которых мною владело дурное расположение духа, я понял, что надо привлекать посетителей не на имя Кати, которое никому ничего не говорит, а на возможность бесплатно скачать песни. Я снова прошелся по форумам, оставляя ссылки на сайт. В этот раз получилось лучше — на сайт начали приходить по десять, а то и по двадцать человек в день.

Это немного взбодрило и Катю.

— Двадцать человек в день узнают про меня, — задумчиво сказала она, глядя на цифры счетчика. — Один из них, скорее всего, скачивает песню. Значит, за месяц мою песню услышат тридцать человек? Не так уж плохо. Не радио, конечно, но лучше, чем ничего.

Такой оценкой я остался доволен, но на достигнутом останавливаться не собирался. Я искал новые пути привлечения людей на сайт. И вот в одно вьюжное морозное утро меня посетила идея, ставшая детонатором взрыва последующих событий. Идея была простой, лежавшей, что называется, на поверхности, но принять ее мне стоило больших усилий.

В то утро Катя лежала на диване и по своему обыкновению быстро переключала каналы на телевизоре. Мне тоже вставать было лень, да к тому же и холодно, да вроде бы и незачем. В общем, я пялился на экран, находясь в легком гипнозе от мельтешения беспорядочного набора картинок. И вдруг на экране промелькнуло знакомое лицо певицы Сирени.

— Хреново все-таки мир устроен, — вздохнула Катя. — Слушать ведь противно, а ее крутят по ящику не вынимая. И чем больше ее крутят, тем больше людей придут к ней на концерт, тем больше денег получат ее хозяева, снова вложат в рекламу, снова будут крутить…

— Постой-ка… — прошептал я, вставая с дивана. — А сайт у нее есть?

— Откуда я знаю? Да и на фиг ей сайт? Каждый день и так морда по ящику.

— Вот зараза! — произнес я, включая ноутбук. — Как же мне это сразу не пришло в голову?

— Что именно? — удивленно спросила Катя.

— Да бить эту кодлу их же оружием!

— А подробнее?

— Ты ведь сама говорила, что главное оружие Нанимателей — вранье. Получается, что они врут, а мы корячимся тут по-честному? Где логика? Это только в поговорках честность открывает все двери. А на самом деле она открывает всего одну дверь — на помойку!

— Вот ты раздухарился, — заинтересовалась Катя. — Объяснишь, что задумал?

— Погоди, дай я проверю кое-что.

Зайдя в Интернет, я открыл поисковую машину и запросил певицу Сирень. Как и предполагала Катя, своего сайта у популярной певицы не было, да и действительно — зачем он ей? Лишние усилия, когда по телевизору крутят. Все упоминания про Сирень были только в интернет-версиях популярных газет и журналов и на парочке фанатских сайтов. Но, глянув на то, сколько раз Сирень спрашивают пользователи Сети, я радостно хлопнул ладонями по коленям.

— Знаешь, сколько на нее запросов в месяц?

— Ну?

— Двадцать тысяч! Это почти по тысяче в день!

— И что в этом удивительного при такой рекламе?

— Удивительного ничего, — подмигнул я Кате, — но я знаю, как это использовать. Хочешь, чтобы к тебе на сайт заходили по пятьсот человек в день?

— Это было бы неплохим подарком к Новому году, — улыбнулась она.

— Отлично.

Следующие три дня у меня ушли на то, чтобы собрать всю доступную информацию о Сирени. Я потратился на ее диск, нашел с десяток фотографий, собрал по Сети интервью и статьи. Еще три дня ушло на то, чтобы сделать официальный сайт популярной певицы Сирени. Получился он кривым и косым, до неприличия примитивным, но для моего замысла это не имело ни малейшего значения.

— Решил поработать на благо Нанимателей? — фыркнула Катя, наконец поняв, чем я занят.

— Напротив. Решил немножко разжиться за их счет.

После этого и объяснять не пришлось, в чем заключалась моя мелкая подлость, — Катя поняла все сама. Меньше чем через неделю на официальном сайте Сирени счетчик показывал по девятьсот посещений ежедневно. Но сайт ведь на самом деле был нашим! Так что я спокойно зарегистрировал его в баннерной сети, заработал несколько тысяч показов и все их израсходовал на рекламу странички с песнями Кати. Кроме того, мне ничего не стоило сделать так, чтобы на сайте Сирени одна из кнопок с надписью «скачать еще больше песен» вела на сайт Кати. Конечно, эту кнопку нажимал не каждый посетитель, даже не каждый второй, но все равно на сайт Кати теперь попадало более пятисот человек ежедневно, если суммировать заходящих с кнопки и с баннера. Мало того, мы начали получать письма от совершенно незнакомых людей, желавших познакомиться с автором песен.

Катя старалась виду не показывать, что ей это приятно, но я видел, как сияют ее глаза. Это окупало все усилия, которые я затратил. Это было даже больше, чем я ожидал, и в честь этой, хоть и скромной в глобальном смысле, победы мы с Катей решили приготовить на ужин что-нибудь интереснее надоевших жареных сарделек. В принципе хотелось выпить, да и Катя не возражала, так что мы взяли маленькую бутылочку водки, салат из корейской моркови с диковинными древесными грибами, нажарили картошки и предались чревоугодию. Чуть подвыпив, Катя расслабилась и поставила кассету со своими песнями. Из-за неважного качества записей и заезженности пленки я не очень хорошо разбирал слова, но отдельные строчки оставили сильное впечатление:

Ковыляла душа моя по полю,
Утопая в осенней грязи.
Галки крыльями черными хлопали
И пытались мне чем-то грозить. 

Не пугайте, я уж испугана!
Навсегда, до последнего дня.
Я привыкла к отчаянной ругани,
Рвался голос, от злобы звеня. 

Ты остынь, душа, ты остынь…
Окунись в небесную синь…
Там у Бога в тихой тиши
Место есть для всякой души.

Стихи А. Сашневой (Фелiчiты).

От этих слов вспомнилась сфера взаимодействия, избитая колесами грязь на дороге и уставшие, насквозь вымокшие солдаты, бредущие под тяжестью снаряжения.

А ночью мне приснился Кирилл. Он сидел у реки и мыл руки. Ниже по течению вода была красной.

— Зря ты думаешь, дорогой, что твоей хитрости нет предела, — обернулся он ко мне и поднялся во весь рост.

Я видел, как с его пальцев стекают мутноватые капли роды, но не мог понять, что это может значить.

— Бетонную стену легче проломить, чем стену из денег, — он поправил очки на носу и побрел вдоль берега, сунув пальцы в карманы кожаных брюк.

Мне стало страшно, и я проснулся.

За окном было темно, оконные рамы дрожали поднатиском свирепого морозного ветра, кидавшего в стекла заряды снега. Я тихонько поднялся с дивана, стараясь не разбудить Катю, вышел на кухню и закурил, ежась от холода. На душе скребли кошки. В какой-то момент я даже заподозрил, что Кирилл во сне был настоящим, а не плодом моего воображения, но чуть позже перестал в это верить.

— Нет, обычный кошмар, — прошептал я, затянувшись сигаретным дымом.

Но Кирилл все равно не выходил у меня из головы. Я подумал, что было бы неплохо догнать его во сне и хорошенько надавать по морде. Может быть, даже убить. Я где-то слышал, что какой-то заокеанский писатель то ли выдумал, то ли действительно узнал от индейцев о возможности отдельных людей управлять действиями во сне. Что бы он сказал, интересно, по поводу моих подвигов в сфере взаимодействия? Но мне приснился простой кошмар, я не знал, как можно управлять этим. Да, наверное, и нельзя. И бессмысленно, скорее всего.

Докурив, я тихонько улегся под одеяло и довольно быстро уснул. Буран, постанывающий за окном, переместился в мир моих снов. Я брел голым через ледяную пустыню, то и дело оскальзываясь босыми ступнями на глыбах. Было темно — ни звезд, ни луны не видать, только снег излучал нездоровое фосфоресцирующее сияние. Напористый ветер гнал, кроме снежных волн, разные предметы: то пустую пластиковую бутылку, то окровавленный женский лифчик, то целую россыпь сверкающих елочных игрушек. Нередко пролетали мимо меня грубо вырванные страницы из книг, обрывки плакатов, серпантин кинолент, длинные волосья магнитофонных пленок.

Внезапно я споткнулся о выпиравшую изо льда железяку и больно ушиб палец на ноге.

— От зараза! — вспылил я и присел, чтобы разглядеть железяку получше.

Оказалось, что из-под снега выступает полированная металлическая полусфера, по размеру и форме похожая на верхушку армейской каски. Я чуть копнул руками и с удивлением понял, что откапываю не что-нибудь, а самый что ни на есть рыцарский шлем. Причем, откопав его наполовину, я убедился, что в шлеме есть голова.

— Кхе! — откашлялся рыцарь, когда я удалил снег с его лица. — Спасибо, путник, да будет благословенно твое имя! Что ты хочешь за спасение храброго рыцаря?

— Да я вас еще не спас, сэр рыцарь, — прервал я поток благодарностей. — Сколько в вас росту?

— Добрых шесть футов! — похвастался рыцарь. — Недаром меня зовут первым среди равных!

— Так вы король Артур? — догадался я.

— Истинно так! — рыцарь хотел кивнуть, но только ударился лбом о край шлема.

— Шесть футов… Много копать придется, — посетовал я.

— Не расстраивайся, путник, — утешил меня Артур. — Ты уже меня спас. Ведь в каждом деле важен не результат, а доброе начинание.

Однако я продолжил копать, перекидываясь фразами с королем, чтобы не думать о пронизывающем холоде.

— Вот вы говорите: «первый среди равных», — задумался я. — Значит, все рыцари Круглого стола шести футов росту?

— Отнюдь, — надул губы король. — Я самый высокий.

— Так какие же они равные? — усмехнулся я.

— А я их назначил равными. Иди ко мне в рыцари, тоже будешь равным.

— Нет, спасибо, — у меня замерзли руки, и я перестал копать.

Все же шесть футов — довольно большая яма. В общем, у меня появилась уважительная причина не откапывать короля.

— У моих рыцарей хорошее жалованье, — продолжал гудеть в недрах шлема Артур. — Они ни в чем не нуждаются, даже в женщинах, потому что любая войдет к ним с радостью.

— Пожалуй, добрым начинанием можно и ограничиться, — сказал я, встав и засунув ладони под мышки, чтобы согреть. — Не буду я вас дальше откапывать, сир.

— А я предложу тебе Сиденье Погибельное. А? Не устоишь ведь перед соблазном!

— Это то, сев на которое рыцарь обязательно погибнет, но оставит о себе бессмертную славу?

— Точно! Оно самое.

— Нет, спасибо. Я жить хочу.

— Но достаток и слава дороже жизни! — возмутился Артур. — Лучше год прожить, ни в чем не нуждаясь, чем сорок лет прозябать в нищете и безвестности!

— У нас бандиты в девяностых годах тоже так думали, — усмехнулся я. — И где они теперь? Кончились все. А их жены пошли на панель, потому что из выживших им никто и рубля не предложил. Нет, спасибо, досточтимый сир, но я лучше пойду своим путем.

И я двинулся дальше, перешагивая то через обледеневшие ящики из-под фруктов, какие в изобилии валяются на рыночных площадях после закрытия рынков, то через изношенные автомобильные покрышки. Пару раз мне даже встретились горящие металлические бочки из-под бензина, как в мрачных американских фильмах, но рядом с ними никого не было, даже негров.

Так я брел непонятно куда, пока не наткнулся на вросший в снег ледяной торос, чем-то напоминающий грубую человеческую скульптуру. Я подышал на глыбу, отчего небольшой участок непроницаемо-белого льда стал прозрачным. И я отшатнулся, разглядев в толще льда лицо Андрея. Но он не был мертвым, он улыбнулся посиневшими губами и произнес, вызывая звонкие вибрации льда:

— Там, дальше, есть то, что тебе надо.

— Что именно? — спросил я вместо того, чтобы вытаскивать корректировщика из ледяного плена.

— Как увидишь, сразу поймешь. Мимо не пройдешь, не волнуйся. Раз уж ты впустил в себя это, значит, только вперед или замерзнуть, как я. Запомни главное — зло не там, где ты его ищешь. Это очень важно, потому что у тебя будет только один шанс. Единственный. Упустишь, тогда все. Навсегда останешься замороженным. И промахнуться нельзя. Понял?

Я кивнул, хотя не уверен был, что хоть сколько-нибудь правильно понял его слова.

— Тогда иди. Строго восемь по азимуту.

— Восемь чего? — удивился я.

Но лед опять потерял прозрачность, и, сколько я ни дышал, не мог его растопить. Пришлось идти дальше. Конечно, у меня не было компаса, ведь я брел совершенно голым, да и будь он, вряд ли помог бы выбрать точное направление. Восемь по азимуту? Чушь…

Однако я не очень удивился, увидев в туманной мгле еще один ледяной торос. На этот раз он ничем не напоминал человека, был он тонким и длинным. Подойдя ближе, я подышал на него, и лед в ту же секунду рассыпался, уронив мне в руки тяжелую снайперскую винтовку калибра 12.7 миллиметра. Но это была не просто крупнокалиберная снайперка, это была именно моя винтовка, с которой я прошел огонь и воду. Можно было на номер и не смотреть, ведь мне известны были все зазубринки на ее прикладе, все потертости, все шероховатости на металле. Но я все же глянул. Ничего удивительного, что номер сошелся, — это оружие я отличил бы из тысячи, если бы данной модели отыскалась бы тысяча экземпляров. Конечно, это был мой «Хитрый обманщик», досконально пристрелянный, с притертым нулевочкой шепталом, с подпружиненным шнеллером. В металле этой винтовки, как в благородном музыкальном инструменте, хранилась не только энергия создавшего ее оружейника, но и моя собственная. Мы с этой винтовкой были одной крови — так точнее всего сказать.

Патронташ оказался пустым, но осторожно опустив рычаг запора и вынув затвор, я убедился, что в стволе есть патрон. Один-единственный. Я аккуратно извлек его и вложил в патронташ, чтобы зря не держать затвор на взводе и не сажать боевую пружину ударника. Закинув оружие на плечо, я продолжил путь в неизвестность. Наверное, это направление и было «восемь по азимуту». Андрей всегда славился особыми способностями к ориентированию на местности, так что, если он сказал «восемь по азимуту», можно было ему доверять.

Ветер продолжал гнать обрывки бумаги, кинолент, магнитных пленок, перекатывал пустые пивные банки, грохотал валявшимися невпопад кровельными листами, покрывшимися слоем изморози. Иногда, обгоняя меня, по снегу пробегали шары перекати-поля, еще реже проскакивали пестрые детские мячики с нарисованными континентами и пускающими фонтаны китами.

Внезапно впереди, за пеленой метели, мелькнул силуэт северного оленя. Мне казалось, что зверь, почуяв человека, должен был броситься наутек, но этот убегать не спешил, а напротив, шагнул ко мне, покачивая рогами и протягивая подвижные губы. Что-то было немыслимо странное в этом олене, но во сне я долго не мог сообразить, что именно. Потом понял — олень нарисованный. Это был зверь из мультфильма «Снежная королева», тот самый, который нес Герду спасать Кая.

— Здравствуй, — сказал мне Северный Олень.

— Привет, — ответил я, не зная, чего еще можно ожидать.

— Тебе туда, — зверь мотнул мордой, словно отгонял невидимых мух.

— Я знаю. Восемь по азимуту.

Азимут, правда, получался в таком случае несколько кривоватым, но Северный Олень всем видом вызывал доверие. Я решил, что вряд ли меня подставит зверь, выручивший из беды девочку Герду. Еще у меня в голове мелькнуло, что он мог бы меня подвезти, но впрямую предложить это было как-то неловко.

— Скоро кончится полярная ночь, — сказал Олень. В его тоне мне послышался какой-то весомый подтекст, столь важный, что я решил уточнить:

— И что?

— Тебе придется проснуться, а это все исчезнет. Растает. В принципе, только солнце может тут все растопить. Только солнце. Главное, чтобы оно было ярким.

— А ты сам?

— Я тоже исчезну, — ответил Северный Олень. — Но это не имеет значения, потому что я нарисованный. И моя роль в сказке давно закончена. Но вообще Андерсен мог бы хоть что-нибудь сообщить читателю о моей дальнейшей судьбе, а то болтаюсь тут без всякого дела. Герда давно выручила Кая, а я все брожу тут. Проголодался, кстати. — Он постучал копытом, пробуя наст на прочность. — Траву не достать. Ты бы мог ускорить появление солнца. Я бы хоть брюхо набил.

— Напоследок? — сощурился я, перекладывая винтовку с правого плеча на левое. — Честно говоря, мне не хочется, чтобы ты исчезал. В сказке про Снежную Королеву ты всегда мне нравился больше других героев.

— Даже больше Герды? — удивился Олень.

— Несомненно.

— Забавно… — протянул Олень. — Однажды я прочел на сушеной рыбе, что некоторым писателям второстепенные персонажи удаются лучше главных. Но не думал, что это про меня.

— Может, другим Герда нравилась, но меня больше всего впечатлял момент в мультике, где ты идешь вперед наперекор ветру. Когда у меня что-то не ладилось, я вспоминал тебя, как ты топал и топал, опустив голову, — только вперед. Это не давало мне опустить руки.

— Честно?

— Зачем мне врать?

— Обычно люди врут из выгоды. Может, ты думаешь, что я, поддавшись лести, подвезу тебя в направлении восемь по азимуту?

— Не отказался бы, а то пятки замерзли. Но все, что я говорил, — правда.

— Вот так под конец жизни иногда узнаешь, что жил-то, оказывается, не зря.

— Может, тогда не надо солнца? — попробовал уточнить я.

— Надо.

— А ты подумал о других людях? Думаешь, я один такой? Только представь, сколько еще поколений будет воспитано на твоем образе! А так исчезнешь, и все.

— Н-да… — Олень помотал мордой. — В твоих словах есть определенный резон. Значит, тебе надо найти такое солнце, которое все растопит и тут же исчезнет. Надо отыскать очень быстрое солнце. Тогда снег растает, я наемся травы, но умереть от жары не успею. А? Как тебе вариант?

— Годится, — кивнул я. — А что, бывает такое быстрое солнце?

— Конечно. Надо только выбрать нужное и позвонить ему по телефону. Сейчас, погоди.

Олень сильнее ударил копытом в наст, пробил его и начал копать. Через несколько секунд я заметил в ямке глянцевую желтую обложку. Несомненно, это был справочник «Желтые страницы Москвы», какие обычно лежат в таксофонах. Нагнувшись, я опустил у ног винтовку и поднял увесистый том.

— Смотри на букву «эс», — посоветовал Олень. — Там должны быть номера телефонов солнц.

Я перевернул несколько страниц и действительно нашел рубрику «Солнца», где было двенадцать номеров. Причем номера странные — не семизначные, как в Москве, а пятизначные.

— И какой из них нужный? — глянул я на Оленя.

— Думаю, что третий. Тут, понимаешь, важно знать, какое солнце сейчас не в отпуске. То, которое в восьмой строке, отсняло в прошлый раз. Остается одиннадцать. Казалось бы, не выбрать, но я уверен, что нужное солнце третье.

— Почему?

— Понимаешь, у разных народов магическое число разное. У русских это тройка, у древних египтян была семерка, а на Востоке до сих пор девятка. И еще есть два числа, которые придумал очень хороший писатель. Цвет этих чисел желтый, как и у солнца, так что ты не забудешь.

— Зачем же мне их запоминать, если ты уверен, что нужно просто запомнить телефон в третьей строке?

— Да, совершенно незачем. Но ты сам разберешься. Я отчертил ногтем третью строку с телефоном, но цифры начали расплываться, и я никак не мог разобрать номер.

— Ты не спеши, — посоветовал мне Олень. — Только после того, как взойдет солнце, можно охотиться на солнечных зайчиков, выскочивших из зеркала.

— И я должен буду в них стрелять? — удивился я. Солнечные зайчики всегда ассоциировались у меня с чем-то хорошим.

— Необязательно, — ответил Олень. — Я понимаю, как нелегко стрелять в собственное отражение.

Строчки в книге совсем перепутались, начали метаться по страницам и прыгать, как блохи. Я испугался, уронил толстый том и тут же проснулся.

…Из кухни доносился аромат кофе, тихонько бормотал телевизор, бодро постукивали клавиши компьютера под пальцами Кати. За окном было уже светло, но по-прежнему бушевала метель. Захотелось в горячую ванну.

— Доброе утро! — поприветствовал я Катю.

Несмотря на победу в Интернете, утро не казалось мне таким уж добрым. Приснившийся сон продолжал ярко жить в памяти, навевая устойчивое чувство тревоги. Что-то уж очень много знаков было — странных и непонятных. Особенно нехорошее чувство возникало от воспоминания о вмерзшем в глыбу Андрее.

— Устало выглядишь, — Катя встала из-за компьютера и подсела ко мне. — Опять началось?

Я понял, что она имеет в виду военные сны.

— Нет, не волнуйся. Как говорилось в старом анекдоте, бывают ведь и просто сны.

— Но ты загрузился не по-детски.

— Да. Бредятина какая-то снилась. Куча цифр, аж голова пухнет.

— Цифры, которые снятся, надо обязательно запоминать, — серьезно сказала Катя. — Они всегда что-то значат. На собственном опыте знаю.

— Да ладно… — у меня были сомнения на этот счет.

Не очень я верил в вещие сны, хотя и у самого в жизни было с десяток совпадений. Например, покойники точно снились всегда к дождю или снегу, говно — к деньгам. А высокие здания к какой-нибудь яркой удаче.

— Зря улыбаешься, — сказала Катя. — Тут нет никакой мистики. Просто подсознание человека во сне способно творить удивительные вещи, соединять обрывочную информацию в целое так, как на сознательном уровне никогда не получится, если же говорить о мистике, то я верю, что во сне мозг человека способен улавливать телепатическую информацию от близких людей, сигналы об опасности, о болезнях, к примеру. Но и не только это. Иногда мне даже кажется, что спящий может подключаться к полю всей существующей информации во Вселенной, найти ответ на любой вопрос. Только для этого нужны особые состояния, вроде медитативных. Иногда такое под наркотой бывает. Например, древние шумеры считали, что существует некий не то гриб, не то бог, родственный с грибом, который знает абсолютно все на свете. Вроде бы как он сам и есть весь свет, но там очень все сложно и запутанно. Так вот шумеры считали, что если откусить от особого гриба, то во сне тебе привидится фантастическое животное, которое даст точные ответы на важные вопросы.

Я не подал виду, но насчет фантастического животного было в самую точку. Правда, сомнительно, что вчерашние грибы в салате могли обладать чудесными свойствами, к тому же Катя их тоже ела — и ничего.

— Ага, — я улыбнулся. — Это салат из грибов так на меня подействовал.

— А что? — Катя тоже подхватила шутливый тон. — Все грибы в какой-то степени родственники.

Зайдя в Интернет, я глянул на счетчики посещений и остался не очень доволен — прирост посещений оказался меньше, чем я ожидал. Кнопку нажимали неплохо, а вот в баннеры, где я рекламировал Катю, кликали все меньше и меньше. В общем-то понятно — неизвестное имя, которое не твердят из телевизора, мало у кого вызывало любопытство. Я психанул и улегся на диван.

Вот как — даже моя хитрая уловка с привлечением посетителей на имя Сирени и перенаправлением на сайт Кати потерпела неудачу. Народ хотел раскрученных в массовой рекламе имен. И все. Снова вопрос уперся в деньги. Честно говоря, я бы уже сдался, пошел бы обычным путем, проплатил рекламу в массмедиа, но денег не было. Там другие порядки, другое число ноликов после единиц. Недоступное.

Но ведь у кого-то есть такие деньги, значит, их можно заработать! Хотя слово «заработать» вряд ли применимо к подобным суммам. Скорее все же украсть. Катя права — Наниматели используют не только вранье, но и другие, часто никому не известные способы, которые делают их на несколько голов выше обычных людей. И как бы мы ни тужились за ними угнаться, ничего не получится. Хотя бы потому, что мы понятия не имеем, на чем зиждется их благополучие. Взять ту же сферу взаимодействия. Ну что можно противопоставить людям, которые воруют или покупают чужую удачу?

«Воруют или покупают…» — подумал я, ощущая, как холодный ком необъяснимой тревоги разрастается в груди.

В памяти снова начали мелькать обрывки странного сна, словно причина тревоги крылась именно там, в коротких разговорах с Андреем, вмерзшим в ледяную глыбу, с Артуром и Северным Оленем.

— Что там у нас в Интернете? — спросила Катя, отрываясь от компьютера.

— Не очень, — честно ответил я.

— Поэтому ты такой запаренный?

— Не только. Сон никак не выходит из головы. Что-то меня тревожит, а что — не могу понять.

— Мне тоже как-то не по себе, — призналась Катя — Словно давит что-то извне. Поэтому и текст мрачноватый выходит, хоть бросай сегодня вообще работать.

— Про что пишешь?

— Про астероиды.

— «Армагеддон-327»?

— Да ладно тебе прикалываться! Нет. Я же тебе говорила, что напишу книгу про искусственно вызванную удачливость. Вот и работаю. У меня, прикинь, одна крупная международная корпорация изобрела несколько химических препаратов для повышения удачливости. В широкую продажу, конечно, не пускают, тестируют пока, но среди сотрудников они расползаются потихоньку. Причем там без всякой мистики все накручено. Эти препараты типа энергетических напитков, только действуют на гораздо более глубинном уровне. Некоторые из них так разгоняют энергетику организма, что у человека на подсознательном уровне повышается анализ быстро меняющихся ситуаций, интуиция, ритмичность и прочие важные качества. В результате испытуемый так точно подстраивается к ритму Вселенной, что перестает противоречить ему даже в мелочах. То есть он, сам не зная почему, не свернет во двор, где его ждет киллер, не наступит на прохудившуюся ступеньку, а скорость движения на автомобиле подсознательно выберет такую, что все светофоры проедет на зеленый, как мы тогда.

— Круто. То есть человек думает, что ему везет, а на самом деле сам подстраивается к ситуациям наилучшим образом?

— Да. Субъективно он чувствует большой подъем сил, некоторую бесшабашность и вседозволенность. В драке, понятно, у его противников нет никаких шансов, да и вряд ли под действием препарата он вообще ввяжется в драку. Скорее всего, он интуитивно и подсознательно ее избежит, сам не отдавая себе отчета, как это у него получилось. Но по окончании действия препарата наступает откат, что-то вроде похмелья. Только на уровне подстройки к мировому ритму.

— Понятно. У него начинается жуткое невезение.

— Точно. Организм как бы устает от такой накачки, падает внимательность, до нуля снижается интуиция. В таком состоянии можно запросто под машину попасть или зайти на улицу, где с крыши непременно свалится кирпич. Ведь все события, как прошлые, так и будущие, записаны в информационном пространстве. И если у тебя есть силы их прочесть, то неприятности обходят тебя стороной, а если нет — накидываются на тебя, словно свора голодных псов. Ты замечал, что удачи и неудачи идут полосами, как бы притягиваясь друг к другу. Еще говорят: «Беда не ходит одна». Или: «Деньги к деньгам липнут». Это потому, что, когда человек полон энергии, у него все получается, а когда энергии нет — проседает.

— Прикольно. Но при чем тут астероиды? — не понял я.

— Очень даже при чем. Я тебе рассказала о препарате, который назвала «Блисс». Но есть и еще несколько. Они в отличие от «Блисса» не имеют названий, поэтому их каждый называет как хочет. Смысл разработки этих, гораздо более сильнодействующих препаратов состоит в том, чтобы избавиться от отката. Один из них у меня условно назван «Аненербе», потому что его еще немцы начали разрабатывать. Когда его применяешь, энергия начинает вытягиваться не из организма, а из окружающего пространства. И откат, соответственно, тоже перекидывается на окружающие неодушевленные предметы. Пока тебя прет, недалеко может дом рухнуть или начаться пожар или наводнение. И все для того, чтобы повысить удачливость одного человека.

— Хорошо придумано. Чем-то похоже на сферу взаимодействия.

— Да. И еще я буду писать про третий препарат, который некоторые называют «бисером», потому что у него такая расфасовка — маленькие красные бусинки. Считается, что от него вообще нет отката, хотя теоретически это невозможно. Но потом ученые этой корпорации понимают, что откат от «бисера» просто распределяется на не очень отдаленное будущее, а также снижает общую удачливость человечества.

— Ого! Это совсем интересно, — я ощутил, как у меня неприятно похолодело под ребрами.

— Да. Оттого, что всякие уроды жрут этот «бисер» для собственного процветания, снижается удачливость человечества как вида. Все ближе и ближе начинают пролетать астероиды, все чаще случаются землетрясения, наводнения и прочие катастрофы. Как тебе идея?

— Супер! К тому же я только об этом думал, представляешь?

— Это то, что тебя тревожит?

— Не знаю. А тебя?

— Тоже пока не могу разобраться.

— А ты не думаешь, что использование сферы взаимодействия может снизить общую удачливость человечества? — напрямую спросил я

— В общем-то нет. Там отката не должно быть, ведь бойцы вроде тебя платят за удачу нанимателя собственными жизнями. Это позволяет удержать общую энергию в балансе. Но лишь в том случае, если нет никаких неучтенных энергетических факторов.

— Например? — насторожился я.

— Например, если твой Кирилл не использует мертвецов вместе с живыми солдатами.

Я чуть со стула не грохнулся от такого заявления.

— В каком смысле? — спросил я, чувствуя, как по спине забегали мурашки, а сердце гулко заколотило в ребра.

— Ну мы ведь не знаем, как он вообще находит солдат, как устанавливает с ними связь и как затягивает кого на тренажер, а кого в сферу взаимодействия. Ты же тут не просыпаешься с винтовкой и в военной форме! И не пропадал с дивана. Значит, во сне действовала только твоя энергетическая сущность, как бы проекция. А тело оставалось здесь.

— Энергетическая сущность? — не скрывая иронии, переспросил я. — Ты, кажется, заработалась в своей желтой газете. Придумываешь фигню про призраков для статей, а потом сама начинаешь верить.

— Ага. А твоя сфера взаимодействия не бред разве?

— Было бы бредом, если бы от ранения там здесь ничего не случалось.

— Как раз это подтверждает мою теорию. Если твоя энергетическая сущность повреждается во сне, то тело в реальности просто следует за ее повреждениями, притягивая несчастья. Ну, это вроде отката от моих препаратов. Я видела, как все происходило с Ириной!

— Ладно, не кипятись! — я никак не мог успокоиться после ее слов о воюющих мертвецах. — Что ты там говорила про неучтенные энергетические факторы?

— Про мертвецов?

У меня снова волной пробежали мурашки по коже. В стекло забарабанил не снег, а жесткая ледяная крупа.

— Да, — выдавил я из себя.

— Понимаешь, Кирилл, скорее всего, обладает средствами установления контакта с энергетическими сущностями отвоевавшихся солдат. Возможно, на Базе находится некое специальное оборудование, созданное какой-то третьей стороной. Может быть, даже мизерами. Я не уверена, что Кирилл сам знает, как оно там работает. Но пользуется.

— И что?

— Я думаю, что существа, создававшие оборудование, могли иметь энергетическую структуру, отличающуюся от нашей. У них могли быть немного другие представления о смерти, если они вообще смертны.

— Мизеры точно смертны, я видел мертвого.

— Ты видел мертвое тело мизера, — уточнила Катя. — А что произошло с его энергетической сущностью, ты понятия не имеешь. Как и я. Может, у каждого мизера от рождения с десяток тел, между которыми перемещается их энергетический скелет? Поэтому для них «отвоевавшийся солдат» и для нас могут иметь совершенно разный смысл. У нас ведь говорят о погибшем — отвоевался.

Сердце в груди екнуло и еще больше набрало темп.

— Да, — согласился я.

— Теперь представь, что после смерти человека его энергетическая сущность отделяется от тела, но продолжает существовать в неком пространстве. То есть сохраняется. И в то же время, с точки зрения оборудования Базы, эта сущность ничем не отличается от твоей, к примеру. То есть является отвоевавшимся солдатом. Так?

— В рамках теории звучит непротиворечиво, — как можно спокойнее ответил я, чувствуя, что на лбу выступает холодный пот.

— Если так, то оборудование Базы улавливает все энергетические сущности отвоевавшихся солдат и может привлекать к боям во сне уже умерших, но еще не потерявших энергию полностью. При этом мертвецов Нанимателю привлекать даже выгоднее, чем живых.

— Им не надо платить деньги, — догадался я.

— Точно. Если же учесть, что жадность является второй натурой Нанимателя…

— Вот зараза! — ругнулся я. — И чем это грозит?

— Не знаю, — честно призналась Катя. — Я не уверена, что правильно представляю себе общее устройство мира. Однако если моя теория хоть в чем-то верна, то привлечение мертвецов к боям за удачу может быть опасным для всего человечества.

— Поясни.

— Смотри. Если в сфере взаимодействия погибает живой человек, то его энергетическая сущность повреждается, но восстанавливает энергию за счет смерти физического тела. Баланс сохраняется, и общая энергетика человечества остается неизменной.

— Что значит «общая энергетика человечества»? Не понимаю.

— Я уверена, что общая энергетика человечества в нормальных условиях остается неизменной. Даже больше того — общая энергетика биосферы. То есть она включает в себя энергии всех энергетических сущностей, независимо от того, находятся они в данный момент в телах или нет. Этот общий энергетический уровень и является мерилом удачливости всего живого на Земле. Если людей мало, как было, к примеру, в первобытные времена, то каждому достается больше энергии. Сейчас на каждого остается меньше, но на общий уровень это никак не влияет. Однако, если в сфере взаимодействия погибает уже мертвый солдат, его энергетическая сущность повреждается, но ей неоткуда взять энергию для восстановления — тела ведь нет. Поэтому данная сущность так и остается поврежденной, вследствие чего полностью уничтожается, а часть общей энергии человечества безвозвратно теряется.

— Сурово звучит. Жаль, что все это сложно проверить.

— Косвенно можно, — ответила Катя. — Статистически за последние двести лет число катастроф неуклонно растет.

— Думаешь, это от сферы взаимодействия?

— Наверняка есть и другие способы воровства энергии. Сфера взаимодействия — лишь один из многих способов присвоить себе в непереработанном виде часть энергии человечества.

— Что значит «в непереработанном»? — удивился я.

— Любая энергия должна переходить из одного вида в другой, в этом ее суть. Вот, например, творческие люди потребляют физическую энергию пищи и переводят ее в творческую энергию произведений искусства. Или рабочий у станка, тоже потребляя пищу, переводит энергию в изменение формы детали. Причем чем точнее обработка, тем больше энергии переходит на более высокий уровень. Чем больше усилий потрачено на создание чего-то, тем полезнее для общей энергии человечества такой переход. Это одна из причин, почему проработанные произведения искусства ценнее тех, что сделаны халявно.

— Согласен. А как можно украсть непереработанную энергию?

— Проще простого. Не все ведь хотят тратить силы на переработку, да еще с такими туманными перспективами, как сбережение энергии человечества. А жить хотят все. Поэтому энергию часто крадут и используют в том виде, в котором ее уже переработал кто-то другой. Простейший пример — колхозник создал помидоры из земли, навоза и собственного труда. Этим он перевел энергию первичного сырья и свою собственную на более высокий уровень. Потом пришел какой-нибудь абрек, забрал все помидоры и съел.

— Но они же и предназначены для еды,

— Да. Но тут важно другое. Если бы он купил помидоры у колхозника, дал бы ему взамен денег, то колхозник мог бы повторить цикл — снова вложить труд и вырастить помидоры. А так он умрет или пострадает как-то иначе, а сами помидоры пропадут, поскольку абрек-вор не будет переводить их энергию на новый уровень, как это сделал бы рабочий у станка или какой-нибудь хороший художник. Он вместо этого сожрет их и снова что-нибудь украдет. И таким образом с каждым актом воровства общая энергия человечества сокращается. Причем неважно, кто и что ворует — государство, Наниматели или простые люди. А убийство еще хуже, поскольку уничтожает тело — тот инструмент, который предназначен для переработки энергии, превращения ее в более высокие формы. Убивать можно лишь тех, кто занимается воровством и убийством, то есть не собирается перерабатывать энергию, а только расходует ее на собственное существование. Я уверена, что смысл жизни как раз и заключается в том, чтобы перевести как можно больше энергии низкого уровня в энергию высокого уровня. В этом сакральный смысл спасения человечества.

— Сильно, — оценил я красоту теории. — Получается, что Кирилл ворует непереработанную энергию для собственных нужд?

— Да. И это было бы не так ужасно, если бы он сам ее потом перерабатывал. А так все, что он создает, годится только для воровства — вся эта реклама, лотереи эти фальшивые. Но обычно именно так и бывает — украденная энергия никогда не переходит уже на более высокие уровни, а теряется навсегда. Если же он из жадности, чтобы не платить живым, использует мертвецов, то это вообще капец. В принципе, я думаю, при таком подходе может возникнуть цепная реакция и энергия человечества сколлапсирует в нечто вроде черной дыры.

— Это ты перегнула, — без особой уверенности заметил я.

— Может быть. Ладно, пока говорили, мне тут пара умных мыслей пришла в голову, надо записать.

Она пересела к компьютеру, а я лег на диван и прикрыл глаза.

Может быть, теория Кати и показалась бы мне полным бредом, если бы я сам не принял участие в еще более бредовых событиях. Но сейчас мне хотелось одного — найти способ выяснить, права она или нет. Интересно, как можно вообще отличить в сфере взаимодействия мертвеца? И знает ли сам мертвец о том, что он мертвец?

И тут меня словно молнией пронзило. Все же права Катя — человеческая интуиция не менее серьезный прибор для исследования реальности, чем электронный микроскоп. Я ведь с самого начала запал на то, что сумма, которую получают бойцы за работу в сфере взаимодействия, является ключевым моментом. Вот оно, отличие! Мертвецы не могут получить денег! Они для того и привлекаются, чтобы сэкономить на них! Получается, что за счет всего человечества.

Я попробовал вспомнить, кто и как говорил в сфере взаимодействия о деньгах. Михаил — да. К тому же я его видел живым, Хеберсон? Сам Кирилл говорил, сколько ему платит, но, может, это для отвода глаз? Может, как раз для того и говорил, чтобы сбить меня с верного следа?

Вообще это было бы оправданно — держать мертвецов, если таковые имеются, в пределах Базы, нагружая работой там. Они ведь отдыха не требуют и могут пахать, сколько скажут. Хотя нет, Хеберсон отпадает. У него был уставший вид, и он всерьез злился на то, что из-за меня ему пришлось перекроить привычный режим. А вот что касается девушки-батальерши и охранницы в милицейской форме, которая стерегла подвал…

И тут во мне наконец окончательно оформилось нехорошее предчувствие, мучившее с утра. Слова «милицейская форма» что-то важное сместили в памяти, я вспомнил Андрея, сидевшего в патрульной машине, когда я видел его в реальности последний раз. Не в руку ли сон? Меня начало колотить мелкой дрожью от рождающихся в голове догадок, а мозги чуть ли не кипели, прокручивая и анализируя воспоминания о мире вечного ливня. И наконец все сложилось, как детали пазлов, в законченную картинку.

— Андрей, — прошептал я.

— Что? — Катя встревоженно обернулась ко мне.

— Похоже, я вычислил мертвеца! Он воевал в нашем отряде во сне. Андрей. Несколько лет назад он разбился в Крыму на машине. В газете опубликовали некролог… Дурак только мог поверить, что похороны были спектаклем! Ну кто же будет устраивать спектакль из похорон? Вот шляпа я, ну и шляпа! Повелся, как дурак! Но в хорошее так хочется верить!

— Да погоди ты! Расскажи подробнее!

И мне пришлось все рассказать. Хотя «пришлось» — не совсем точное слово, поскольку я с радостью поделился гнетущим меня грузом. Так было легче. Вдвоем всегда легче.

— Когда мы встретились на Базе, — закончил я, — Андрей сказал, что выжил тогда, а спектакль с похоронами устроили для того, чтобы надавить на американцев. Чушь, конечно, но я так рад был поверить, что он жив! Ох и сука этот Кирилл! После смерти людям покоя не даст. Ну и сука…

— Успокойся, — пробурчала Катя. — Почему мужчины так склонны впадать в истерику? Пока, кроме твоих догадок, ничего нет. Надо выяснить, как все на самом деле. Ты знаешь телефон Андрея? Домашний? Ну, той квартиры, где он жил в Крыму.

— Да, конечно.

— Ну так звони!

Я взял телефон и набрал номер непослушными пальцами. В трубке долго висела тишина, потом щелкнуло и раздались длинные гудки. Я ждал, когда ответят, и быстро покрывался липким, холодным потом. Я вдруг понял, что не знаю, что спросить, если кто-то ответит. Жив ли Андрей? Очень тактично… Наконец на другом конце раздался знакомый женский голос:

— Алло!

— Здравствуй, Аня, это Саша Фролов. Из Москвы.

— Да, я помню. Вы дружили с Андреем.

— Да.

— У тебя что-то случилось?

— Нет. Просто перебирал старую записную книжку и подумал, что мне небезразлично, как вы там.

— Светка в школу пошла, — из вежливости сообщила Аня. — У нее теперь новый папа. Я про Андрея ей и говорить не стала, зачем ребенка травмировать?

— Да. Ладно, извини, что я тебя потревожил.

— Нет, ничего.

— Пока, — я положил трубку и вздохнул свободнее.

По крайней мере, теперь было ясно, что вычислил я все верно и сон был неспроста.

— Погиб? — спросила Катя.

— Да. Я говорил с его вдовой.

— Значит, я не зря этого боялась. Если в сфере взаимодействия используют мертвецов, то все может оказаться хуже любых наших самых мрачных предположений. Если их много, то вообще капец. Даже не знаю, что делать.

— Меня больше другое заботит, — признался я. — Сколько людей занимается этим?

— Чем?

— Наймом. Как Кирилл. Сколько армий воюет в сфере взаимодействия? Может, вообще вся удачливость тех, кто правит нашем миром, зиждется на успехах бойцов во сне?

— Это бы вылезло рано или поздно, — Катя с сомнением покачала головой. — Надеюсь, что явление не носит столь массовый характер.

— Да уж… Я тебе не рассказывал об одном странном случае. Я даже напарникам во сне о нем не рассказывал,

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовалась она.

— Я видел в сфере взаимодействия и других. В смысле, не людей Кирилла. Гражданских.

— Ого! — еще больше оживилась Катя. — И чем они там занимались?

— Тоже воевали. Но против людей Кирилла. А снаряжение у них было покупное, из магазина, и сами они были дети детьми. Один только профи — рыжий такой верзила с конопатой мордой. Так вот, судя по снаряжению, у них нет доступа к ресурсам Базы, да скорее всего и к ее оборудованию тоже,

— И как же они туда попадают?

— Похоже, с помощью какой-то наркоты, вроде грибной дури.

— Очень интересно…

— А что тебя так зацепило?

— Да я когда только начинала в газете работать, к нам пришел один мужик. Рыжий, кстати, здоровенный и конопатый. Так вот, он принес кучу денег нашему главному, чтобы мы статью написали. Ну, типа, в Москве набирается команда для экстремальных военных игр. Ни о чем тебе не говорит?

— И вы написали?

— Конечно.

— Интересно, а на фиг ему?

— Наверное, новых бойцов привлекать, — предположила Катя.

— Так он что, и адрес оставил?

— Конечно.

— И эта газета есть?

— Достану, — улыбнулась. Катя.

— Так вот это и будет решением вопроса! — обрадовался я. — Это же способ попасть в сферу взаимодействия без Кирилла!

— И что?

— Не знаю, — честно признался я. — Надо подумать над этим.

— Я обычно сначала думаю, — усмехнулась Катя,

— Грохнуть бы его…

— Кирилла?

— Да. Здесь его труднее достать. Да и с ментами не будет проблем, если там.

— Ну не знаю. Ты уверен, что там будет легче? Может, его энергетическая сущность находится под защитой оборудования Базы? Не думал об этом?

— Думал. Хреново, если так.

— А-а, — махнула рукой она.

— Надо бы Цуцыку написать, — вздохнул я. — Он мне в тот день, когда мы спасали Ирину, названивал, наверное, а я телефон выключил. Боялся, что придется сообщить правду.

— А телефона не знаешь?

— Нет.

— Если есть адрес, можно в Интернете узнать телефон. Есть такие справочники.

— А ведь и правда! — обрадовался я.

Мы порылись в сети и действительно довольно легко отыскали Витин телефон. Если честно, можно было и раньше догадаться сделать это, так что набирать номер мне было неловко. Цуцык мог и не понять моей забывчивости. Такое бывает.

На другом конце провода долго тянулись длинные гудки. Скорее всего, Витек либо на работе, либо смотался еще куда. Я знал, что он часто приглядывал за пожилой матерью, так что запросто мог возить ее в поликлинику на процедуры.

— Надо будет вечером перезвонить, — я положил трубку.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Предназначение

Прошло три дня. По ночам мне снились все более и более странные сны. Нет, я не попадал больше в сферу взаимодействия, да и Северный Олень не появлялся больше, но я с удивлением начал замечать, что чем дальше, тем менее хаотичными становились сны. Они приобрели, как бы лучше сказать, — детальность. Не ту удивительную достоверность ощущений, поражавшую меня в мире вечного ливня, а детальность на уровне сюжета, словно кто-то разумный писал для моих снов сценарии, а потом неведомый режиссер все это снимал, монтировал и уже готовый продукт загонял в пространство моего спящего мозга.

По такому описанию может создаться впечатление, что сны навязчиво преследовали меня, но это не так. Просыпаясь, я почти сразу забывал их, как любые нормальные сны. Странным в них было только одно — сюжет был не противоречивым, не абсурдным, если так можно сказать. Это меня удивляло, но не больше.

— Возможно, путешествия в сферу взаимодействия не проходят для человека бесследно, — предположила Катя, когда я ей все рассказал. — Что-то меняется в мозгу. Может, пройдет постепенно.

— Да оно меня и не напрягает. Просто прикольно. По таким снам можно было бы рассказы писать.

— А кто мешает?

Честно говоря, я даже попробовал, но текст не укладывался так, как мне бы того хотелось. Это занятие быстро наскучило, и я его бросил. Зато вечером Катя принесла обещанную газету. Оказалось, что про сферу взаимодействия в статье ничего написано не было, а рекламировался клуб — нечто вроде военно-спортивного. На фотографии, надпись под которой гласила, что на ней изображен председатель клуба, я узнал рыжего автоматчика, умевшего выпускать очереди ровно по три пули. Но что делать с этой информацией, я толком не знал. В голове, на уровне фантазий, бродили мысли вломиться по указанному адресу, защемить рыжему яйца и потребовать выдать секрет, как он с людьми попадает в сферу взаимодействия. Но по здравом размышлении это все не годилось. Если у человека есть деньги, чтобы проплатить статью в газету с миллионным тиражом, то на приличную охрану тоже найдется.

Говорят, что, не зная броду, в воду лучше не соваться. И я решил пойти хоть и обходным, но более надежным путем.

На следующее утро, с трудом убедив Катю остаться дома, я подъехал на нашем стареньком «жигуленке» по указанному в газете адресу. Шел жесткий колючий снег, так что мне пришлось поднять воротник пальто, чтобы колкие ледышки не сыпались за шиворот. Передо мной высилась черная бронированная дверь, сразу давшая понять, что отказ от штурма был верным решением. В который уж раз я убедился, что в городе нахрапом не сделаешь ничего. Я нажал кнопку, ощущая на себе взгляд через объектив висящей на стене видеокамеры.

— Вы к кому? — раздался из динамика равнодушный голос.

— Мне попалась газета с объявлением.

— Насчет вступления в клуб?

— Совершенно верно.

Щелкнул электронный замок, и дверь отворилась, впуская меня внутрь. В коридоре за стойкой сидел охранник, он потребовал паспорт, занес в компьютер данные, после чего пропустил меня через турникет и указал, куда следовать дальше. На втором этаже у лифта меня ожидала секретарша с планшетиком в руках.

— Александр Фролов? — уточнила она, делая по-меточку на бумаге.

— Совершенно верно, — кивнул я.

— Откуда вы о нас узнали?

— Из газеты.

— Хорошо. Желаете вступить в клуб?

— Вообще-то я не очень понимаю, чем вы занимаетесь. Но меня интересует все, что связано с возможностью побегать и пострелять.

— Из боевого оружия пока пострелять нельзя, нам еще не дали разрешение на обустройство тира. Однако пневматическое и световое у нас имеется. Но членство в клубе у нас не бесплатное.

— Понятное дело, — улыбнулся я.

— Взнос три тысячи долларов в месяц.

Я постарался сохранить на лице ту же улыбку, но можно было и не трудиться, потому что весь мой вид, и одежда, и манера разговаривать, я знал, говорили о том, что таких денег у меня нет.

— Дороговато, — я с пониманием кивнул. — Жаль. Таких денег у меня нет. А так хотелось тряхнуть стариной…

— Служили? — холодно поинтересовалась секретарша.

— Да, снайпером в спецназе.

Она никак не отреагировала на это, и тогда я решил пойти ва-банк.

— И еще в одном странном месте, которое называется сфера взаимодействия, — добавил я. — Если это говорит вам о чем-то.

— Нет, меня это не интересует, — честно сообщила девушка. — К сожалению, ничем вам не могу помочь. У нас коммерческая организация.

— Да ничего, — улыбнулся я. — Все понятно. Извините за беспокойство.

Я спустился на лифте, но, когда уже внизу поравнялся с охранником, он меня окликнул:

— Извините, господин Фролов. Мне позвонили сверху. Не могли бы вы подняться на третий этаж? Отказ, который вы получили, является недоразумением. Вы можете переговорить с начальством.

— Да нет, спасибо, — ответил я. — Вряд ли мне подойдут условия. Вы меня выпустите?

— Боюсь, что нет. Мне указано настоятельно предложить вам подняться в приемную председателя клуба.

— И если я не сделаю это по доброй воле, вы примените силу?

Терпеть не могу угроз. Бесят они меня до последней возможности.

— Боюсь, что да, — с едва заметной запинкой ответил охранник.

Это правильно, что с запинкой. Хоть и сосунок, но чутье волчье, точнее, собачье. Понятно, что у него наверняка есть достаточно эффективное средство принуждения, вроде электрошокера или баллона с перцовым экстрактом. Но любое средство, дающее преимущество в рукопашной стычке, не отменяет саму рукопашную стычку. Да еще ведь надо успеть. Успеть надо и применить средство, и воспользоваться преимуществом. И для того, и для другого нужен опыт. А у щеночка-охранника было его маловато. Точнее, почти не было у него ничего, кроме неплохой физической формы, навороченного оборудования и… Да, и электрошокера. Только тыкать им тоже надо уметь.

Тыкать электрошокером надо в тело, а не мимо него, даже когда противник уворачивается так ловко, как получилось у меня, в следующую секунду я перехватил руку с электроразрядником и так шарахнул ею о стойку, что приборчик грохнулся на пол, а охранник взвыл от боли.

«Бить опять будут», — с досадой подумал я, ожидая, что противная сторона не замедлит с подкреплением.

Правда, можно было попробовать окончательно вырубить мальчика и попробовать выйти отсюда, а уже потом побеседовать с рыжим на более выгодных условиях. Я резко рванул на себя руку охранника, выволок его из-за стойки, шарахнул коленом в живот, а потом для верности сверху локтем в затылок, после чего он снопом рухнул мне под ноги. Однако, забравшись на его место, я не смог разобраться с органами управления — кнопок было столько, что у меня глаза разбежались. Какая из них открывала дверь, я не имел ни малейшего понятия, но подозревал, что большая их часть вообще ни к чему не подключена, а расположена здесь только для отвода глаз.

В сложившейся ситуации оставалось мне только одно — подождать еще кого-нибудь и попробовать у него выведать, как открывается дверь. Но даже с трофейным электрошокером меня вряд ли ждала удача на этом пути. Я повертел приборчик в руках и отбросил — он только помешает в драке. Все это нелетальное оружие, как его модно теперь называть, не дает в стычке ничего, кроме чувства ложного превосходства перед противником. Вот палка в умелых руках — другое дело. Или кастет, к примеру. Или ножик, пусть даже плохонький. А вся эта газово-шоково-травматическая требуха годилась только на то, чтобы выманить деньги у населения. По боевым характеристикам на что-то годилась, пожалуй, только «Оса», стреляющая резиновыми пулями с алюминиевым сердечником, но надежность у нее, как показывала практика, ниже всякой критики. Короче, несмотря на так называемую либерализацию законов об оружии, преступник все равно оказывается в гораздо более выгодном положении, чем простые граждане. Ему-то плевать, разрешено носить боевой пистолет или нет. Он его носит, и все.

Вместо электрошокера я предпочел взять стальное кольцо со связкой ключей, висевшее на поясе у охранника. Дешево и сердито будет, если такой штуковиной угадать точно по наглой морде агрессора. Да если и не точно, все равно хорошо получится.

Услышав торопливые шаги нескольких пар ног по коридору, я спрятался за углом. И едва на полу мелькнула тень первого из бегущих, я с силой ударил тяжелой связкой, целясь на уровне собственного подбородка. Надо было брать чуть выше, знаю ведь, что охранники в Москве ребята крупные. Но как-то привык, что нормальный боец нечасто бывает с избыточным весом. А надо, надо привыкать. Не в горах ведь уже.

Удар пришелся противнику в плечо, но оказался столь неожиданным и сильным, что верзила вскрикнул и отшатнулся, что позволило мне рывком занять очень выгодную позицию — между ним и следующим.

Вообще, в драке против нескольких противников есть всего две очень выгодные позиции. Самая выгодная, когда у тебя есть преимущество в скорости, а противники остались далеко за спиной. Но, к моему величайшему сожалению, здесь нельзя было воспользоваться одним из самых эффективных приемов под названием «изматывание противника бегом». Объем помещения не позволял.

Вторая позиция — между противниками. Причем она выгодна и для тех, кто умеет драться, и для тех, кто не умеет. Для тех, кто не умеет, оказаться в гуще противников выгодно тем, что злодеям облегчится доступ к телу, в результате чего они вырубят потерпевшего быстро и без лишних мучений. Если же человек умеет драться, то он умеет и уворачиваться от ударов, а значит, часть из них либо достанется опять же противникам, либо придется в стены, что чаще всего и бывает. К тому же при такой расстановке сил начинается некоторая свалка, в которой ключевым моментом становится фактор управления коллективом и слаженность действий. Какими бы обученными ни были охранники, их степень взаимодействия друг с другом будет все равно хуже, чем у меня с собственным организмом.

Так что первый же предназначенный мне удар ногой, как и предполагалось, достался вместо меня тому же верзиле, которому я приложил ключами в плечо. Удар был на редкость непрофессиональным и не нанес бедняге почти никаких повреждений, зато позволил мне точнее прицелиться кулаком в пах бьющего.

Вообще удар в пах — это особое дело, обросшее махровой легендаристикой, сплетнями, слухами, кинорекламой и смешными историями. Мужчины часто говорят о его неотвратимой эффективности, женщины, применявшие его на практике, наоборот, уверяют, что он только добавляет злости агрессору. Но и те и другие в корне не правы. По той простой причине, что удара в пах вообще не бывает. Попасть по яйцам ногой, к примеру, задача из ряда вон выходящая, и удается подобный трюк только в кино. Именно это породило большинство легенд о том, что по яйцам сколько ни бей, результата не будет. Но это говорят те, у кого яиц нет, и они понятия не имеют, как это больно, когда по яйцам. То есть убедить мужчину в том, что удар по яйцам неэффективен, может только гипнотизер уровня Вольфа Мессинга. В это почти невозможно поверить, это надо попробовать на себе, причем не раз и не два, чтобы убедиться — удар в пах ногой никогда не проходит. Точнее, проходит, но только когда испытуемый стоит ровно, широко расставив ноги и как следует оттопырив задницу. Однако никто не станет спорить, что яйца — орган весьма восприимчивый к внешним воздействиям. Причем даже к очень слабым, просто-таки к незначительным воздействиям. Поэтому умы многих великих единоборцев были заняты серьезным вопросом — как научиться эффективно поражать эту кажущуюся легкой мишень.

Ответ оказался прост, как все гениальное. Если по яйцам не получается бить наотмашь, то не стоит ли попытаться стукнуть слегка, чуть сильнее, чем просто погладить? И, уж конечно, не ногой, а рукой. Не кулаком! Кулаком не попасть. Нужно аккуратно, ладошкой, с некоторым даже захватом. Хлопнуть, схватить и крепко сжать — так нас учили.

Когда я, выбросив руку вперед, проделал этот прием в отношении второго охранника, он так резко согнулся пополам, что на заднице лопнули брюки. Мне осталось только ухватить его за ухо и помочь завершить начатую траекторию — с размаху уткнуться макушкой в пол. После такого падения редко кому удается подняться в течение десяти минут.

В тот же момент я получил оплеуху от первого противника, но она прошла вскользь — у него не было возможности размахнуться. В узком коридоре вообще не было возможности размахнуться, а стиль охранников, наработанный в просторных спортивных залах, предполагал внушительные замахи, прыжки и длинные удары ногами.

Вообще нормальный человек никогда не будет бить ногами выше пояса. В кино это смотрится очень эффектно, да и по жизни время от времени получается, но стабильности у такого приема нет. То есть он может пройти, а может поставить бойца в очень неловкую позу. Поэтому, когда третий охранник — жилистый и подвижный — выбросил ногу, целясь мне в голову, я был готов к такому повороту событий.

Однако едва его нога оторвалась от пола, я понял, что перехватить ее не получится — удар был отработан на совесть, надо отдать должное. Так что мне оставалось только увернуться. Но когда в бою с двумя-тремя противниками уворачиваешься от одного удара, непременно нарвешься на другой. Так и вышло — первый охранник точным ударом засветил мне в ухо, я не удержался на ногах и растянулся на ковровой дорожке. Тут же мне прилетело от другого ногой по ребрам. Это уже был перебор. У меня перехватило дыхание, но в то же время это был очень удобный момент, поскольку обратный ход ноги всегда медленнее, чем сам удар.

Стиснув зубы, я схватил жилистого стража за ботинок и изо всех сил провернул. Такое не часто получается, — как правило, для этого надо пропустить удар, — но уж если вышло, то эффективность приема оказывается очень высокой. При резком рывке можно вообще вывернуть голеностопный сустав противнику,но, даже если не получится, боль все равно дикая, да и стоять на этой ноге уже не выйдет.

Жилистый охранник взвыл, а я вскочил на четвереньки и коротко толкнул его плечом в пах. Конечно, он грохнулся, но первый охранник оказался у меня за спиной, и это не сулило ничего доброго. Когда оказываешься в такой ситуации, лучше всего броситься на пол, потому что неизвестно, откуда прилетит удар. А так, куда бы противник ни целился, он все равно попадет в пустоту. Проблема лишь в том, что из положения лежа очень трудно снова подняться, да к тому же есть опасность, что он всей тушей прыгнет на тебя сверху. К этому надо всегда быть готовым, если бросаешься на пол.

Я был готов. Поэтому, едва распластавшись на ковре, тут же колбасой перекатился в сторону. Очень вовремя, надо сказать, поскольку как раз на то место, где я только что находился, грузно опустились ступни охранника.

В драке важно знать, что, каким бы быстрым ни был удар, за ним всегда следует пусть короткая, но все же пауза. На этом можно и нужно ловить, поскольку в первую долю секунды после удара противник оказывается совершенно беспомощным. Вот я его и поймал. Только ботинки охранника коснулись пола, только он начал восстанавливать равновесие, как я, не вставая, сбил его подсечкой с ударом под колени. Тут важна не столько сила удара, сколько точность, поскольку под коленями есть особые жилы, удар по которым подкашивает ноги вне зависимости от физических данных и подготовки.

Когда верзила грохнулся на спину, я чуть привстал и рухнул на него сверху, целясь локтем в кадык. Он был так ошарашен падением, что не успел прикрыться ладонью, хотя я на это рассчитывал. В результате удар получился чересчур сильным — охранник хрюкнул и потерял сознание.

Я поднялся, глядя на три распластанных тела. Один из охранников еще шевелился. Тот, которому я вывернул ногу. Это было хорошо, поскольку сознания он не терял и мог пригодиться. Чтобы повысить его разговорчивость, я присел с ним рядышком и чуть придавил горло коленом.

— Какая кнопка открывает дверь? — вкрадчиво спросил я.

— Не знаю! — прохрипел охранник. — Я на дверях не дежурю.

— Жаль. А мог бы жить и жить… Ладно. Может, ты знаешь, сколько тут всего боеспособного населения?

— Еще двое в дежурке на втором этаже. Начальник охраны и дежурный по этажу. На третьем дежурного нет. Шеф не любит, когда кто-то ошивается рядом с его кабинетом.

— Понятно. Боевое оружие есть?

— Пистолет у начальника.

— Ладно, значит, поживешь еще.

Я уже хотел было оставить охранника, но он огорошил меня вопросом:

— Где ты драться так научился?

— Хех, — ответил я, ощупывая подбитые ребра. — Ты еще, брат, не видел, как люди дерутся. Штурмовики в спецназе, например. Я так, любитель, от скуки, а вот они… С ними я в рукопашном бою состязаться бы не стал, да снайперу оно и ни к чему. Драться редко приходится.

— Воевал?

— Нет, бахчу караулил на юге.

Я перешагнул через его ноги и направился к лифту. Как говорил один мой знакомый радист, если нет выхода, ищи вход. Правда, говорил он это в отношении электронных схем, но к выходам из зданий это тоже имело некоторое отношение. Не сидеть же под дверью! Надо искать хозяина. К тому же я был уверен, что он находится у себя в кабинете на третьем этаже. Уж хозяин точно должен был знать, где кнопка, открывающая дверь. К тому же у меня было еще о чем с ним побеседовать.

Поднимаясь на лифте, я больше всего беспокоился, что меня остановят и атакуют на втором этаже. Учитывая наличие у начальника охраны боевого пистолета, мне бы пришлось попрыгать как следует, а здоровье после ранения уже не то. Да и старею, чего уж греха таить. Но второй этаж я проскочил без помех, а через секунду звякнул колокольчик лифта, обозначая остановку на третьем.

Двери раздвинулись, и я ступил в коридор. Что-то до боли знакомое было в этом моменте, а оттого особенно тревожное. Странно… Что может быть проще, чем выйти из лифта? Шагнул — и дело с концом. Но меня прямо-таки мороз по коже подрал — я вспомнил, что именно с такого шага из лифта началась удивительная история моих вылазок в сферу взаимодействия. Каким-то двадцать четвертым чувством я ощутил, что круг замыкается именно здесь, что именно сегодня произойдет нечто важное, что поставит точку в этих событиях. Или восклицательный знак? Или знак вопроса? Я-то был согласен и на запятую, но стало понятно, что решать сегодня не мне. Я мог потрепыхаться, поумничать, сделать нечто неординарное, но по большому счету стало ясно, что после разговора с Северным Оленем я перестал быть самостоятельной единицей и превратился в орудие неких неведомых сил. Нет, я не утратил индивидуальности, не утратил воли. Напротив, я многое приобрел. И воля моя сделалась только крепче, только значительнее. Просто у меня появилось предназначение, как у древних царей. А вместе с предназначением и ответственность. Я это ощутил в полной мере только сейчас, а Катя ведь так и жила — ей скучно было прожигать жизнь только себе во благо, она готова была пожертвовать этим благом, лишь бы сделать счастливыми как можно больше людей. Не в этом ли сакральное предназначение Воина? В «Книге Пяти Колец» японский воин Миямото Мусаси писал: «Использовать умения только на благо себе — пошло». Я долго не мог понять, почему он так написал. Теперь понял. И что бы ни имел в виду Северный Олень под просьбой привести в мир сна солнце — это и было мое предназначение. И все, что я делал сейчас, казалось бы, для себя, — я выполнял свое предназначение. Можно было делать шаг из лифта без страха, потому что тем, кто руководствуется предназначением, помогают боги. Черти, правда, мешают, но они никогда не были главной силой во Вселенной.

Шагнув из лифта, я уже знал, что в меня целятся, но знал я и другое — нельзя целиться в человека из пистолета, если до него меньше пяти метров. Вера в мощь оружия ослабляет реакцию, а она в бою имеет не последнее значение. На втором шаге я резко присел, и тут же грохнул выстрел — пуля прошла над моей головой. Следующим движением — бросок к стрелку. Три метра — не расстояние, даже с моим пошатнувшимся здоровьем. Но когда проделываешь подобный трюк, надо обязательно подставить под выстрел какую-то не жизненно важную часть тела, поскольку, когда в руках противника пистолет, он старается попасть просто в тело, не думая, что попадание в то или иное место имеет разную цену. Оружие действует на человека, не очень привыкшего к нему, настолько сильно, что ему надо хоть куда-нибудь попасть, а куда именно — без разницы. Зная это, я выпрямился и выдвинул на линию огня левое плечо.

Когда должен был грянуть второй выстрел, — а это всегда видно, по движению пальца на спусковом крючке, — я резко повернулся, убирая плечо из-под пули, и, не меняя траектории тела, изо всех сил ударил противника кулаком в запястье. Это беспроигрышный прием — от такого удара сухожилия натягиваются, разжимая пальцы помимо воли стрелка, и пистолет отлетает тем дальше, чем он тяжелее. Мне это было понятно, я делал это на тренировках сотни, тысячи раз, а вот для охранника пустая рука, которая только что сжимала пистолет, оказалась полной и ошеломляющей неожиданностью. Он так опешил, что даже не попытался уклониться от моего прямого левой рукой в нос. В полутьме коридора показалось, что у него из глаз посыпались искры.

Второй охранник попытался ткнуть в меня электроразрядником, но борьба против вооруженного противника так меня возбудила, что движения парня с шокером показались жутко замедленными. Я пнул его ногой в голень ниже колена, а когда он взвыл от жуткой боли, всадил правый кулак в печень. Обычно этого достаточно, но я завелся не на шутку и добавил еще снизу локтем в челюсть. Я ожидал, что у охранника клацнут зубы и он вырубится от легкой контузии, но надо же было такому случиться, что именно в этот момент он на выдохе чуть высунул язык. В общем, прикусил он его серьезно, так что мне пришлось провести еще добивающий кулаком в лоб, чтобы уложить парня и избавить его от лишних мучений. Когда отвезут в больницу, там сделают инъекцию обезболивающего.

Ну все, на сегодня боевые действия можно считать оконченными. Пора переходить к дипломатии. Я отряхнул испачканное пальто и направился к двери приемной председателя.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

С черного хода

— И что было дальше? — спросила Катя, с интересом слушая мой рассказ.

— Понятно, что председателем оказался тот рыжий, который встретился мне в лесу, — ответил я. — Он мне еще должен был за раскаленную гильзу, которую за шиворот уронил. Побеседовали…

Я мельком глянул на разбитые костяшки пальцев. Хвастаться было особенно нечем — рыжий оказался крепким противником, тренированным, опытным. И по-добру говорить со мной не захотел. В общем, злая у нас вышла стычка. Слишком злая. Я даже пару раз по физиономии схлопотал. Но прав был герой Бодрова в фильме «Брат-2» — с кем правда, тот и сильнее. Когда мне надоела кулачная дуэль, я запустил рыжему в голову хрустальной пепельницей и вырубил его минуты на полторы. Этого было достаточно, чтобы хорошенько связать его проводом от компьютера.

— И что? — Катя хотела поскорее выяснить главное.

— А вот что, — улыбнулся я, аккуратно доставая небольшой сверточек из кармана. — Только осторожно, не рассыпь эту гадость.

В свертке была шкатулка с пятью дозами «вони». С пятью билетами в неизвестное. С пятью отмычками от потайной дверцы в сферу взаимодействия.

— «Вонь»? — принюхалась Катя к едкому запаху, похожему на запах застарелой мочи.

— Она самая.

— И что ты собираешься с ней делать?

— Опробовать.

— Это понятно, — усмехнулась Катя. — Ну а конечная цель в чем?

— Достать Кирилла.

— А дальше?

На самом деле я не очень представлял, как провернуть это дело, но признаваться в этом было неловко. Нет, общий план у меня был, конечно, но в нем оставалось несколько тонких моментов, пока неразрешимых. Например, как проникнуть на Базу, если там и двери-то настежь не открывают? Кроме того, оказаться в сфере взаимодействия без оружия — хуже некуда. Причем оружие должно быть не купленное на рынке за пятьсот долларов, которых у меня все равно сейчас не было, а нечто солидное, чем можно было бы остановить «бродило» или рейдер, окажись они на моем пути. С другой стороны, после взрыва Моста обстановка там должна успокоиться, и «бродилы» по лесу шастать не будут. На это очень хотелось надеяться.

— Не знаю, — вздохнул я. — Но как бы там ни было, я этот порошок намерен употребить. Причем прямо сегодня.

— Один?

— Что? — я никак не ожидал такого вопроса.

— Ты один собираешься туда отправиться?

Я не сразу нашелся с ответом, из-за чего получилась неловкая пауза.

— Вообще-то да. Там надо иметь специальную подготовку.

— А… — протянула Катя, причем таким тоном, от которого мне стало не по себе. — Специальную, говоришь? Ну ладно. Валяй.

— Ты что, обижаешься?

— Нет. Можешь хоть все сожрать за один присест.

— Э… Погоди, Кать!

— Отвали! — она насупилась и скрылась на кухне.

Но что я мог сделать? Точнее, что бы она делала в сфере взаимодействия, когда я сам еще представления не имел, что буду делать? Хотя если так, то какая в данном случае между нами разница.

— Слушай, — донесся с кухни ее голос. — А там трахаться можно? Ну, в сфере взаимодействия? Может, у тебя там свидание?

— Блин, ты нормальная? — я собирался всерьез разозлиться, но тут меня осенило.

Опасности ведь нет никакой! Ни для меня, ни для нее! Ведь если с нами там хоть что-то случится, то здесь мы можем повторить тот же фокус, какой после пробуждения провернули с Ириной. Да в общем-то и оружие нам не нужно, а нашу вылазку можно считать не боевой операцией, а чем-то вроде похода для сбора недостающей информации. Так почему бы и Кате не принять в нем участие?

— Слушай! — я обрадованно окликнул ее. — Ты меня натолкнула на одну замечательную идею!

— Ну? — она с недовольным лицом высунулась из кухни.

— Там ведь с нами ничего не может случиться! Мы же на Ирине отработали меры по обеспечению безопасности!

— Ах вот как? Так это, значит, твоя идея?

Я прикусил язык, поскольку именно она нашла способ спасения, когда я тупо бился в истерике и выключал телефон, чтобы не услышать голос Цуцыка или Ирины.

— Нет, я не это имел в виду.

— А что?

— Ну… Короче, я погорячился. Нет никаких причин, мешающих нам обоим смотаться в сферу взаимодействия.

— Это уже ближе к истине, — Катя улыбнулась. — Что с этой гадостью делать? Нюхать?

— Нет. Грибную дурь нюхают, а это едят. У меня была возможность выяснить все у рыжего досконально.

Конечно, я не знал, как действует «вонь». Представлял со слов рыжего, но ощутить на себе — совсем другое дело. К тому же вонял порошок гадостно, так что организм сопротивлялся любым помыслам о том, что это можно принять внутрь.

— Нас что, сразу вырубит? — поинтересовалась Катя, когда мы уселись на диван с дозами в руках.

— Да. «Вонь» действует как сильное снотворное,

— Не люблю я жрать наркоту…

— Никто не заставляет, — пробурчал я.

— Да, сейчас, — Катя глянула на меня косо. — Погоди-ка… А не получится так, что мы с тобой окажемся в разных местах?

— Не получится. Рыжий сказал, что «вонь» всегда приводит в одно и то же место, не очень далеко от дороги. А по дороге можно выбраться к Базе.

— Ладно. Ну что, поехали?

Вместо ответа я зажмурился и слизнул порошок с бумажки. Почему-то я ожидал прихода, похожего на приход от грибной дури, но сильно ошибся.

Едкий запах моментально забил нос и горло, опустился до желудка, и весь организм от него свело тяжелой болезненной судорогой. Меня бы вывернуло наизнанку, но мышцы и жилы так сильно стянуло, что я выдохнуть не мог, не то что упустить завтрак на пол. Помимо воли из горла вырвался еле слышный хрип, и я ощутил, что меня затягивает вниз чудовищным водоворотом. Ощущение падения было столь сильным, что замерло сердце, но в следующий миг тело содрогнулось от немилосердного удара обо что-то твердое, с оглушительным треском лопнувшее под натиском тела. В полной темноте я, словно снаряд из пушки, прошиб эту преграду и вырвался на оперативный простор. Однако свободный полет тоже продолжался недолго и закончился еще менее приятным ударом. Причем на этот раз я определенно шлепнулся в грязь, ярко ощутив все прелести такого падения.

Некоторое время глаза открывать не хотелось — хватало других ощущений. Ну, перво-наперво ливень, конечно. Он хлестал тяжелыми струями, моментально промочив одежду до нитки. Одежда, кстати, на мне была та же самая, что и дома, — свитер и брюки. Но холодно не было, наоборот, несмотря на избыточную влажность, было очень тепло. Гораздо теплее, чем в другие разы, когда я оказывался в сфере взаимодействия. Даже душно.

Только я об этом подумал, как спохватился, что в кармане лежат сигареты и, если немедленно что-то не предпринять, они неминуемо намокнут и я снова останусь без курева. Пришлось открывать глаза, вскакивать и искать хоть какое-то укрытие. Хотя какое укрытие я мог найти в мире вечного ливня? В общем, о сигаретах можно было забыть — за пару минут размокнут в кашу. Другое дело Катя — я ее не видел, и это меня сильно обеспокоило. Хотя с того места, где я находился, сложно было что-то увидеть. Кругом росли густые кусты, а ветви толстых, вековых, наверное, деревьев спускались так низко, что кроны нависали почти вплотную к кустарнику. Дремучий, в общем, лес. Мрачный.

— Эй! — выкрикнул я, надеясь услышать отклик Кати.

— Ау! — донесся издалека ее голос, приглушенный листвой и шумом дождя.

Однако направление угадать было можно, так что я немедля начал проламываться через кустарник, оставляя ветками зацепки на свитере. Никогда раньше я не видел в мире сна такого густого леса. Также у меня не было ни малейшего представления о том, где может находиться дорога, так что затея с разведкой все больше казалась эфемерной.

— Ау! — снова крикнула Катя.

— Иду, иду!

Я пробирался через кусты и проклинал собственную горячность, поспешность и недальновидность. Конечно, надо было взять у рыжего карту здешних мест, запастись компасом и ножом. А я даже водонепроницаемую коробку для сигарет не прихватил. Шляпа! Совсем расслабила меня гражданская жизнь. Будем теперь тут мыкаться, как слепые щенки, вместо того чтобы проводить разведку.

Я зацепился штаниной за обломок корня и чуть не растянулся. Пришлось присесть, чтобы высвободиться. Однако, опустившись на корточки, я с удивлением обнаружил, что зацепился не за корень, а за железку, проржавленную до дыр, причем форма этой железки не оставляла сомнений в том, что из земли торчит обломок старого сабельного клинка. Не такого клинка, какой бывает у привычных сабель, а тяжелого, изогнутого, вроде монструозных орудий убийства, какие рисуют на обложках к фэнтезийным романам. Но еще больше меня удивила почва. Под ногами оказался не дерн, как я думал сначала, а присыпанные мокрой землей и поросшие мхом плиты из черного камня. В некоторых местах углы плит, приподнятые травой и грибами, так выпирали, что их было хорошо видно.

Ржавый клинок, когда я его потянул на себя, вылез из грунта очень легко. В том месте, где он торчал из земли, каменных плит не было. Это меня удивило еще больше, я примял кусты, осмотрелся и пришел к выводу, что из реальности я вывалился в центр старой, почти сровнявшейся с землей воронки, какие остаются от попадания одиночных плазменных бомб. Заинтересованный этим открытием, я несколько раз копнул грязь обломком ржавой железки и почти сразу наткнулся на не менее ржавый шлем с узким рудиментарным забралом.

Меня прошиб холодный пот — явственно вспомнилось, как во сне я нашел вмерзшего в лед короля Артура примерно в таком же шлеме. В том сне, правда, лед был кругом и мороз, а тут тепло и мокро, но сходство ситуации меня поразило до глубины души. Если честно, то даже напугало. Мои ощущения от реальности сна пошли рябью, на миг затуманив сознание, как было в тот далекий день, когда Хеберсон продемонстрировал фигуры моих друзей, оказавшихся порождением тренажера. То была иллюзия внутри сна. А тут что? Как может обычный сон так точно спроецироваться на сферу взаимодействия? Случайность это или какой-то знак?

Ответа у меня не было, и я громко окликнул Катю.

— У меня тут рыцарь в земле! — сообщил я ей. — Похоже, по нему рейдер бомбой попал лет двести назад.

— Ты лучше сюда иди! — издалека крикнула в ответ Катя. — Здесь этих рыцарей… И вообще тут прикольно.

Разбираемый любопытством, я прибавил шаг. Кустарник по-прежнему был густым, но в расположении деревьев я с удивлением начал замечать некий порядок, словно в стародавние времена здесь потрудился неведомый садовник, а потом парк одичал и разросся.Затем и кустов стало меньше, а черные плиты под ногами теперь виднелись без всяких помех. То ли их никто не старался плотно укладывать, то ли время раздвинуло, но промежутки между черными квадратами были иногда по полметра. Через эти швы пробивалась трава, яркие острошляпые грибы и мелкий колючий кустарник, цветущий розовыми цветами. Была в пейзаже своеобразная диковатая красота. Но какая-то чересчур напряженная, на мой взгляд.

Некоторые плиты шатались, подмытые низвергающимся с неба потоком, так что, когда я на них наступал, из стыков выстреливали фонтанчики воды. Пару раз я не удержался и сбил пинками несколько ярко-красных грибных шапок. Видимость по-прежнему была не ахти какая — метров тридцать, не больше, но мне показалось, что впереди обозначилась массивная серая тень, отличающаяся ровностью контура. По мере приближения контур делался все отчетливее, и в конце концов я понял, что это колоссальное полуразрушенное строение. В его архитектуре было много удивительного, но прежде, чем все здесь рассматривать, я окликнул Катю, уже не сомневаясь, что она где-то рядом.

— Да здесь я, здесь! — отозвалась она из-за угла. Я поспешил на голос и заметил, что одна половина здания стояла на черных плитах, по которым я прибыл сюда, а другая на точно таких же белых, уходящих в туманную даль. Стык черных и белых плит вызвал в уме явственную ассоциацию, но и без нее я уже понял, куда мы с Катей попали.

— Это Шахматный Храм! — воскликнул я. — Катя, слышишь? Помнишь, я тебе говорил?

— Помню, помню, — она выбралась из-за кустов. — Но тут все немного иначе, чем я себе представляла. Я, конечно, понимала, что тут дождь все время, но что так льет… И звуки как в съемочном павильоне. Как будто все не очень настоящее. Но это не декорации.

Она мотнула головой в сторону храма. С точки, где мы теперь стояли, было видно, что строение не черное, как мне показалось вначале, а поделено ровно надвое на белую и черную часть. Сверху до самого низа. Архитектура белой и черной частей почти не различалась между собой — она была массивной, рубленой, кубичной, если так можно сказать. Никаких сводов, никаких куполов и даже цилиндрических башен не было. Здание, по сути, представляло собой огромный, почти правильный куб — его высота лишь процентов на десять была меньше, чем ширина. Основание же было совершенно квадратным.

По большому счету Шахматный Храм был очень похож на Базу, но не было огромных ворот и яркого солнца в небе. Все казалось очень тяжелым, замшелым и старым. Из различий в глаза больше всего бросался размер — Храм был раза в четыре ниже Базы и раза в два меньше площадью в основании. К тому же База была рыжей, а Храм черно-белым. И все же чувствовалась если не рука одного и того же архитектора, то уж некая общая архитектурная традиция — наверняка. Просто База была более поздним творением, уже лишенным некоторых излишеств в виде каменных козырьков на окнах и скульптур по периметру. Она была более рациональной, а потому более примитивной.

Наверное, именно ее примитивизм скрыл от меня нечто важное, что теперь не давало покоя. Я смотрел на Шахматный Храм и судорожно пытался вспомнить, где же я видел эти каменные кубы с крутыми лестницами по бокам. Задрав голову, я попытался подробнее рассмотреть скульптуры, прикрываясь ладонью от хлещущих струй дождя. Оказалось, что из камня вытесаны обнаженные мужские фигуры с немного гипертрофированными, на мой, взгляд эрегированными членами. Каждый из каменных исполинов одной рукой сжимал у основания член, а ладонью другой поддерживал снизу мошонку. При этом выражения лиц у мужчин были такими, словно не члены они в руках сжимали, а грозное оружие, направленное на врага.

— А с белой стороны бабы, — сказала Катя. — Тоже дрочат.

Я хмыкнул.

— А внутри ты была?

— Нет. Там у входа груда скелетов в доспехах. Все пробиты толстыми фарфоровыми иглами.

— Керамзитовыми, — поправил я.

— Почему?

— Так называют. Это иглы от «ежей».

— А… Но я застремалась через них перешагивать.

Катя всегда скатывалась на сленг, когда ощущала себя неуютно или не очень уверенно. Я давно за ней это заметил. Подсознательная защитная реакция скорее всего.

— Я тоже ржавого рыцаря нашел на подходе. А ты далеко от Храма появилась?

— Шлепнулась, — вздохнула она. — Там, метрах в ста, на белой стороне.

— Забавно… — я задумался. — Рыжий ни словом не обмолвился о Шахматном Храме. И в то же время сказал, что все и всегда возникают в одном месте.

— А тебя далеко выкинуло?

— Метрах в ста на черной стороне.

— На мужской, — уточнила Катя, указав пальцем на статуи с торчащими членами. — И Храма оттуда видно не было.

— Я больше половины пути прошел, прежде чем заметил силуэт.

— Это все объясняет, — уверенно заявила она. — От этой «вони» мужиков всегда выбрасывает на мужской стороне, а женщин на белой. Просто рыжий женщин в команду не брал, поэтому в эту сторону ни у кого из них не было надобности ходить. А дорога, значит, в другой стороне.

— Может быть… — ответил я.

Хотя объяснение казалось правдоподобным. Если бы не поиски Кати, я бы и сам не стал бы так сильно углубляться в лес.

— Значит, рыжий и его хлопцы могут ничего и не знать о Храме.

— А кстати, почему он тебя не взял в команду? — задумчиво поинтересовалась Катя, — Ты ведь ему по всем статьям подходишь.

— Возможно, у него другие цели или другие способы их достижения, чем у Кирилла. Кириллу нужны победители, а этому уроду, возможно, просто пушечное мясо. Заглянем внутрь? Может, есть и другой вход, где нет скелетов.

— Поищем, — кивнула она.

Я подумал, что если в Храме есть женская часть, то когда-то, возможно, среди воинов были и женщины. А может, черно-белое разделение имело какой-то иной смысл. Однако теперь я не думал, что Храм и Базу построили нелюди. Иначе откуда бы взяться человеческим фигурам на стенах? Хотя, с другой стороны, фигуры могли установить после постройки.

И тут меня осенило. Я вспомнил, где мне приходилось видеть очень, очень похожую архитектуру! Это были реконструкции храмов в городах древних шумеров. Как-то их особо называли, эти храмы, но я не помнил. Да и неважно это было сейчас.

С другой стороны, мы без труда нашли свободный от скелетов вход. Это был узкий проем в стене, без всяких следов когда-либо имевшейся двери. Внутри гулко гуляло эхо, но дождь сверху не падал, и это было хорошо. На первом этаже оказался огромный зал, пол которого, подобно шахматной доске, неведомые архитекторы выложили черными и белыми плитами с метр в поперечнике. Сквозь них проросли грибы на извилистых ножках, а травы тут совсем не было. Пахло грибами, мокрым камнем и еще чем-то очень знакомым. Так иногда пахнет в Москве в подземных переходах, если рядом есть киоск, в котором продают индийские ритуальные благовония. Это меня удивило.

— Чувствуешь? — спросил я у Кати.

— Запах? Да. Может, мы тут не одни?

— Плохо будет, если нас сразу ухлопают. А «вони» всего три дозы осталось. Да и героин принимать внутривенно без особой необходимости нет желания.

— Почему же сразу ухлопают?

— Потому что война для этого мира так же нормальна, как для людей еда. Тут все ради войны. И нет в этом ничего удивительного, поскольку чужая удача — хороший трофей.

— Да уж… — вздохнула Катя. — Только это воровство. И мне совсем не нравится подобный способ повышения удачливости.

— А есть другие способы?

— Наверняка.

Ничего не найдя на первом этаже, мы поднялись по каменной лестнице выше. Здесь запах курящихся благовоний ощущался сильнее, и я уже не сомневался, что в здании есть кто-то, кроме нас. Безоружному в такой ситуации хуже, чем голому. Но и второй этаж не преподнес нам никаких сюрпризов. Пол здесь тоже был в шахматных клетках. И еще мы нашли статую на подставке. Она изображала слона. Не шахматного, а оседланного боевого слона, на каменной шкуре которого сохранились следы выцветших красок.

Так, поднимаясь этаж за этажом, мы с Катей находили все новые фигуры — где одну, где несколько, а также следы человеческого пребывания. Следы эти были до крайности странными — то детская деревянная лошадка посреди огромного зала, то колесо от дорогого спортивного велосипеда, то пустая коробка от пистонов, какие мы в детстве заряжали в игрушечные пистолеты. На пятом этаже я нашел три круглые батарейки «Сатурн» — совсем стародавней модели, еще в картонных цилиндриках изоляции и с угольными стержнями, какими мы мальчишками рисовали кошек на заборах. Но, несмотря на допотопность модели, батарейки были совсем новыми, не выцветшими и не окислившимися.

На шестом этаже Катя нашла жестяной самосвал с поднимающимся кузовом. Эта игрушка также сохранилась великолепно, но принадлежала очень давнему времени, от которого у меня остались только обрывки воспоминаний. Рядом с грузовиком валялась детская пирамидка из разноцветных деревянных кружков, увенчанная красным деревянным перчиком. Я ее поднял, не удержался. От нее пахло таким давним детством, что у меня невольно сжалось сердце.

— Здесь нет никого с оружием, — уверенно заявила Катя. — Можешь не беспокоиться.

— С чего ты взяла?

— Игрушки не повреждены, — ответила она.

— Не понял. А почему они должны быть повреждены?

— Человек с автоматом обязательно бы пнул хоть одну.

— Ты так думаешь?

— Просто уверена.

Я фыркнул. Такое объяснение казалось мне более чем спорным. Ну зачем пинать игрушки? Кому это в голову придет? Только шум поднимать. Нет, здравомыслящий человек этого делать не будет, хоть с оружием он, хоть с пустыми руками. Я представил, как пробираюсь по этажам, сжав АПС в руке. Нервы, конечно, на пределе. Адреналин и все такое… Умиления детская пирамидка у меня в таком состоянии точно бы не вызвала. Но пинать? Хотя если под ноги попадется…

— Вот зараза! — ругнулся я.

— Что такое? — обернулась Катя, сидя на корточках возле грузовика.

— Игрушки лежат на проходе!

— И что?

— Ты права. Человек с автоматом их точно бы пнул. Ящик бы переступил, а вот это…

— Ну вы и уроды, — вздохнула Катя, поднимаясь. — Себя с автоматом представил?

— Да, — признался я. — Похоже, что эти игрушки тут лежат вместо сигнальных растяжек, чтобы предупредить кого-то, что поднимается человек с оружием.

— Может быть.

Мы двинулись дальше. Чем выше поднимались, тем больше в проходах валялось милых предметов — куклы в белых трусиках, большие пластмассовые жирафы, плюшевые медведи с колокольчиками на ошейниках.

Пирамидку я взял с собой.

Последний этаж, кажется, четырнадцатый, заволокло сизым дымом от курящихся благовоний. Ароматные палочки были воткнуты прямо в расщелины стен, а кусочки смол дымились на бронзовых блюдцах, установленных в центре каждой из белых клеток. Лестница у стены вела на плоскую крышу, в квадратном проеме виднелось небо с плывущими тучами. Оттуда, сверху, доносились странные звуки, словно несколько человек в разных местах ритмично ударяли деревяшкой о деревяшку.

— Там их много, — шепнул я, придерживая Катю за рукав.

— Пусти, — она вырвала руку и начала подниматься по лестнице.

Мне оставалось только плестись за ней, хотя в этом мире ни от кого нельзя ждать ничего хорошего. Но если уж умирать тут, то вместе. Чтобы проснуться одновременно.

Однако никакой толпы на крыше не оказалось. Всю площадь, а крыша была размером с приличную площадь, занимали части непонятного деревянного механизма, приводящегося в движение падающей с неба водой. Она накапливалась в деревянных резервуарах, затем стекала по деревянным желобам, вращала разноразмерные деревянные лопасти, приводившие в движение деревянные рычаги. Некоторые части были соединены веревками. Движение механизма было направлено в даль, где за пеленой ливня скрывалось что-то массивное, я сделал несколько шагов и с огромным удивлением разглядел десяток колоколов самого разного размера, висящих на деревянных рамах у дальнего края крыши. При каждом колоколе был соответствующего размера деревянный молот, и я понял, что цель механизма — взвинтить веревочные скрутки, которые, подобно пружинам, приведут молоты в действие, и те ударят в колокола.

Но еще больше я удивился, увидев под колоколами жилистого парня лет восемнадцати, одетого в рваное рубище. Причем рубище, насколько я мог разглядеть, не было ветхим, а порвано было на ровные полосы специально. Услышав нас, парень обернулся, и рот его растянулся в улыбке. Он не смотрел мне в лицо, и я понял, что его взгляд привлекла пирамидка в моей руке,

— Привет! — первым поздоровался парень. — Идите сюда. Давно тут никого не было.

— Привет, — поздоровалась Катя. — А ты тут живешь?

— Да, — кивнул парень и взялся привязывать к рычагу веревку. — По большей части здесь. Тут для меня сейчас самое место.

— Но это же сон, — сказал я. — Тут нельзя жить.

— Можно, можно, — парень помотал головой. — Для здоровья вредно, конечно, каждый день отраву кушать, но приходится. У всякого рычага есть только один конец, за который тянуть эффективно. Тот, который дальше от точки опоры. И сейчас этот конец здесь, в сфере взаимодействия.

— Почему? — спросила Катя.

— Почему здесь? Потому что там точка опоры. Это просто.

«Сумасшедший, — подумал я. — Нашел где-то „вонь“ и убивает себя тихонько. А мозги уже того». Парень закончил вязать веревку, удовлетворенно оглядел результат и помыл руки в стекающем по раме потоке воды.

— Вот теперь хорошо, — с улыбкой сказал он. — Теперь все готово к приходу моего звонаря. Скоро он соберется с духом и как ударит… Вообще у меня идея собрать в звонари все пять стихий, тогда звон получится лучше всего. Может, не сразу, может быть, постепенно. Здесь запрягу дождь, в другом месте огонь, в третьем землю, в четвертом ветер… Надо найти место, где властвует ветер. Я найду его обязательно. Но тогда, скорее всего, эффективное плечо рычага будет уже не здесь.

— И чего ты этим добьешься? — осторожно поинтересовалась Катя.

— Эффективного звука! — пояснил незнакомец. — Он невозможен без всех стихий.

— Так вот в чем дело! — она обрадовалась, как ребенок. — Ты знаешь, я ведь тоже ищу звук. Хочу составить такой аккорд, в котором будут только те звуки, которые вызывают радость.

— Так не получится.

— Почему?

— Потому что плохих звуков нет. Есть только кривые созвучия, где сумма звуков не гармонична. Не звук надо искать, а аккорд. Видишь, сколько у меня колоколов?

«Дурак дурака видит издалека, — буркнул я про себя. — Стоило ли забираться в сферу взаимодействия с черного хода, чтобы слушать безумный бред?»

— Наверное, ты прав, — задумчиво кивнула Катя. — Как тебя звать?

— Дьякон. Мне так нравится.

— А я Катя. Это Саша.

— Его я знаю, — ответил Дьякон. — Думал, придет или нет. Зачем ты взял пирамидку?

— У меня такая была в детстве, — без всякой охоты ответил я.

— И это для тебя важно?

— Что важно? — психанул я. — Лучше скажи, откуда и что ты обо мне знаешь.

— Я знаю всех, кто бывает в сфере взаимодействия. Колокола.

— Что колокола?

— От них вибрации. Я нашел верный тон. Его и до меня искали, но последние два колокола приволок я. Конечно, мои колокола работают не так хорошо, как движки в Саркофаге, но часть информации с душ я все же снимаю. Имена, какие-то обрывки воспоминаний. Но главное, я отличаю покойников и, в принципе, в будущем смогу их отсечь. Пока не могу, надо еще головой поработать немного.

Когда он сказал о покойниках, Катя вздрогнула, а у меня похолодела спина. Как-то мне сразу стало все равно, с психом мы говорим или нет. У него была информация. Это было важнее душевного состояния Дьякона. Было в его словах и еще кое-что важное.

— Погоди, — привлек я его внимание, — Что значит «приволок»? Как можно притащить что-то в сферу взаимодействия?

— Да очень просто. Из других сфер. Хотя… Ты ведь ничего не знаешь о мире, пойдем вниз, там сухо. Здесь дождь все доделает сам.

Мы спустились под крышу, в черно-белый зал, затянутый ароматным дымом. Пахло сандалом и можжевельником.

— Здесь ночь хоть когда-нибудь бывает? — спросил я у Дьякона.

— Да, — коротко ответил он. — Раз в десять тысяч лет. И длится столько же, как, впрочем, и день. Сейчас, кстати, тут почти полдень.

— Я заметил, солнце в зените.

— Да. Значит, вечереть начнет примерно через пять тысяч лет. А пять тысяч лет назад здесь было утро. Так написано. Идем, я покажу.

Мы с Катей проследовали за парнем через зал, затем через квадратную нишу, спустились по узкой лестнице и оказались в небольшом, по меркам Храма, помещении. Площадь этой комнаты, в которой не потрудились сделать ни одного окна, была около двухсот квадратных метров. На стенах висели медные светильники, коптящие масляным дымом, в очаге жарко полыхали дрова. Мебели не было — вместо столов и стульев, вместо кроватей и шкафов пол устилали плетенные из соломы циновки. Не очень старые, как мне показалось.

— Садитесь, — Дьякон указал на подстилки и сам уселся возле очага, протянув к огню руки,

— Почему здесь такие длинные сутки? — спросил я. — Это другая планета?

— Нет, — парень покачал головой.

С его длинных волос стекали капли воды. С нас тоже текло в три ручья, но лужи не образовывались — вода куда-то уходила через циновки. Сквозь толстые стены без окон снаружи не проникал ни единый звук, слышно было, как щелкает перегретая древесная смола на поленьях.

— Тогда что же?

— Сфера, — просто ответил Дьякон. — Первая сфера от шара реальности. Сфера взаимодействия.

— То есть существуют и другие сферы? — уточнила Катя.

— Да, они как матрешки, одна в другой. В самом центре жесткое неделимое ядро реальности, затем первая оболочка — сфера взаимодействия. Сама твердая из всех сфер и самая медленная. На самом деле реальность, конечно, гораздо медленнее, но там мы не видим общего солнца, поэтому не представляем, насколько длинны на самом деле сутки реальности. Они почти бесконечные. Вообще чем ближе к ядру, тем время течет медленнее. В сфере взаимодействия это легко проверить, заглубляясь под почву…

— Это я знаю, — мне пришлось прервать данное направление теоретического экскурса Дьякона.

— А то, что чем выше поднимаешься, тем сильнее ускоряется время, ты тоже знаешь? — с улыбкой спросил парень.

— Предполагаю, — сдержанно ответил я, ощущая подвох.

— Общая толщина сферы взаимодействия порядка двух с половиной километров, — уточнил Дьякон. — Это определяет толщину здешней реальности. Потолок полета рейдеров, к примеру.

— Интересно… А что им субъективно мешает подняться выше?

— Квантовый беспредел, — хихикнул Дьякон. — Отклонение от привычных мировых констант. Когда «G» большое перестает равняться тому, чему равняется в привычных местах реальности, так просто не полетаешь. Да и электроника сдает. Хотя у мизеров она мало похожа на нашу.

— Мизеры — аборигены или пришлые?

— Смотря кого называть аборигенами. Они тут очень давно, но их цивилизация возникла в реальности, как и наша. Правда, у них совершенно иначе устроено взаимодействие тела с душой, они спят совершенно иначе, так что и способ попадания в сферу взаимодействия у них сильно отличается от нашего. Им нужен физический коридор.

— Мост?

— Ну, что-то вроде того, — с улыбкой ответил Дьякон. — В какой-то мере мост. Не думаю, что для тебя это сейчас жизненно важно.

— А что, по-твоему, важно?

— Покойники, — дьякон сжал губы и наклонился к огню. — Ты же из-за них сейчас здесь.

— Не знаю, — честно признался я. — Мне приснился сон. Там был Северный Олень, и он просил меня…

— Северный Олень? Очень мило. Интересно все интерпретировал твой мозг. Ну ладно. Смысл в том, что раньше покойников не использовали. Вообще.

— Раньше? — насторожилась Катя. — И как давно это вообще?

— А… Вот что тебя интересует? — Дьякон подбросил еще одно полено в огонь. — Тут все написано. Вот здесь.

Он поднялся и поманил Катю в дальний угол, куда почти не проникало зарево от светильников.

— Смотри. Видишь, глиняные таблички?

— Клинопись, — догадалась Катя.

— Да, да. Здесь много таких. В храме. Их не так сложно читать. Не сложнее, чем японский текст.

— Так, значит, сферу взаимодействия открыли ассирийцы?

— Шумеры, — поправил ее Дьякон. — Очень древний народ. Они почти все открыли. Колесо, тригонометрию, календарь… Ну, и сферу взаимодействия тоже,

Они вернулись и снова сели возле огня.

— Вообще-то в сферу взаимодействия можно попасть просто так, как в любую другую сферу, — по тону Дьякона я понял, что он перешел к главному. — Потому что она хоть и самая жесткая, но все же просто одна из сфер нереальности. Каждый из нас путешествует по сферам, когда засыпает. Так устроена энергетическая матрица человека, если угодно — его душа. Хотя ни слово «душа», ни слово «энергетика» мне лично не очень нравятся, потому что не очень отражают суть. На самом деле все состоит из света. Вообще все. И твердое, и мягкое — суть электромагнитные колебания в вакууме. Волны разной длины, разной фазы, взаимодействующие между собой по принципам интерференции. Грубо говоря, свет.

— Стена тоже из света? — усмехнулся я.

— Конечно. Несмотря на название, атом — «неделимый» — делится на множество частиц, те в свою очередь еще на множество, и так дальше, пока частицы не перестанут быть частицами, пока каждая из них не начнет проявлять свойства только волны. Из интерференционной картины этих волн и состоят твердые, жидкие и любые другие предметы, как плотные, которые мы можем ощутить, так и бесплотные, находящиеся за уровнем наших ощущений. Все, что нам дано на уровне ощущений или может быть измерено нашими приборами, можно считать реальностью. Все остальное — за ее пределами. Как сферы, например.

— Но мы ведь сейчас находимся в сфере и ощущаем ее, — задумчиво произнесла Катя.

— Да, но не телом. Тело — слишком грубый инструмент. На самом деле человеческое существо представляет собой примерно равные доли из волн в диапазоне реальности и волн за его пределами.

— Душа и тело, — обозначил я удобные мне термины.

— Пусть так, — кивнул Дьякон. — Хотя «свет» и «плоть» мне кажутся более точными. К тому же в них отсутствует религиозный подтекст, сильно искажающий физическую сущность явлений.

— Ладно, пусть будут плоть и свет, — по большому счету мне было без разницы.

— Да, — Дьякон остался доволен. — Во время сна грубые модуляционные волны человеческого мозга, вроде альфа— и бета-ритмов, входят в определенный резонанс с волновой картиной надреальностного диапазона, из-за за чего часть света приобретает частичную самостоятельность и может перемещаться в тонких сферах. При этом наша световая сущность так же собирает, анализирует и накапливает информацию, как и телесные оболочки мозга. Поэтому чаще всего сны только кажутся бредом, но на самом деле являются переработкой на сознательном уровне той запредельной информации, которую собрала наша световая часть тела во время перемещения через тонкие сферы. И сфера взаимодействия не исключение. Примерно половина людей, живущих сейчас на Земле, хотя бы раз в жизни попадала в сферу взаимодействия во время обычного сна. Как правило, такое случается, когда сон не глубокий и вызван не только естественными причинами, но и сбоем ритмов мозга за счет употребления психотропных препаратов.

— Ничего себе… — удивился я. — Так вот что со мной случилось в клубе! Я нахлестался коктейлей и вырубился. И вдруг очнулся здесь, под дождем. Испугался до последней возможности.

— Испугался потому, что здесь уже бывал, — пояснил Дьякон. — Но если человек ничего не знает о сфере взаимодействия, то он примет происходящее просто за очень реалистичный сон. Однако сфера взаимодействия слишком жестка для нашей световой сердцевины, поэтому сюда люди попадают редко, только когда ритмы мозга очень расстроены. Обычно мы блуждаем во сне среди гораздо более тонких сфер. Причем чем крепче у человека психика, тем устойчивей ритмы, тем в более тонких сферах бродит его световое тело. Информация там настолько призрачна, что с логикой обычного мира практически не сообразуется, поэтому нормальные сны забываются сразу после пробуждения.

А если психика раздерганная, да еще если принять чего-нибудь, то можно прямиком угодить именно сюда. Судя по надписям на табличках, первым в сферу взаимодействия попал шумерский прорицатель, напившись отвара из особых грибов. Судя по легенде, грибы эти отличались тем, что произрастали в пределах трех сфер — реальности, сферы взаимодействия и третьей, чуть более тонкой сферы. На деле так и оказалось. Только в реальности этот гриб почти не найти. Некоторые шумерские племена, представители которых часто бывали в сфере взаимодействия, отождествляли его с плотью Спящего Бога Мардука. Тот прорицатель бродил тут, поражался всему, а потом постепенно понял, что события, происходящие с ним в таких снах, оказывают прямое влияние на удачливость в реальности. Кстати, ливня тогда здесь не было. Он начинается ближе к полудню, когда солнце шпарит и поднимает пары из почвы.

— И до чего же дальше додумался твой прорицатель?

— Он придумал игру. Бросал кости.

— В смысле? — не понял я.

— Обычные игральные кости. Когда игра шла, в реальности дела поднимались в гору. А если кости падали плохо, то все получалось наперекосяк.

— Ну а смысл-то в чем? И так, и так — случайность.

— Смысл был. Дело в том, что, зная исход бросков во сне, прорицатель был готов использовать шанс в реальности. Однако, еще пораскинув умом, как гласят записи, он придумал игру, основанную не на воле случая, а на умениях игрока. Только для новой игры требовался противник, чтобы было с кем состязаться. Прорицатель не стал никого заманивать в сферу взаимодействия обманом, он сообщил о свойствах мира одному торговцу, обучил его новой игре и только после этого дал ему отвар из гриба. Игра была очень похожа на шахматы, но там, кроме привычных фигур и ходов, использовались еще и кости, чтобы определить, какие фигуры могут ходить в данный момент, а какие нет. Кости включали в игру стихии — пехота не может ходить по морю, а конница бесполезна в лесу,

— Вот оно что! — понял я. — Так они здесь не воевали?

— Нет. Несколько тысяч лет в сфере взаимодействия шли бескровные игры за право победителя прожить удачный день в реальности. Был построен этот Храм, где и проходили состязания спящих.

— Получается, что воевать-то и не надо? — сказала Катя. — Любая победа, хоть в игре, хоть в бою, приносит удачу?

— Не совсем, — со вздохом ответил Дьякон. — Победа в шахматной партии давала серьезное преимущество в реальности, очень серьезное. Его можно было бы назвать подавляющим, если бы четыреста лет назад одному человеку не пришло в голову убить здесь другого. По иронии судьбы имя его затерялось. Но, совершив убийство, он поднял собственную удачливость так высоко, что бывшие партнеры по шахматам ему позавидовали,

— Хотели как лучше, а получилось как всегда, — заметил я,

— Да, — Дьякон кивнул и подкинул еще одно полено в огонь, — Сначала были дуэли. Но очень быстро игроки осознали, что платить за удачу жизнью — чересчур. С другой стороны, всегда находились люди, готовые продавать жизнь за деньги. Солдаты. А удача позволяла нанимателю заработать много денег, оплатить услуги солдат и еще извлечь прибыль, тогда Шахматный Храм превратился в базу наемников, и в сфере взаимодействия закипела жизнь. Многие, очень многие предводители побывали здесь и водили в бой войска во сне прежде, чем повести их в реальности. Причем солдат здесь требовалось намного меньше, поскольку не надо было захватывать города, удерживать территории. Нужна была просто победа, Нанимателю она обходилась дешево, а полученная удачливость давала победу в реальности.

— А почему Храм разделен на мужскую и женскую половины? — спросила Катя.

— В те времена, когда здесь не было войн, а были шахматные турниры, в них принимали участие многие женщины. Почему-то они попадали в сферу взаимодействия в точке, лежащей чуть на восток от места появления мужчин. Видимо, у них световая сущность обладает несколько иными свойствами, чем у мужчин. Когда решили строить Храм, возвели его в месте равного удаления от обеих точек, покрасили и оформили соответствующим образом.

— Статуи агрессивно выглядят, — заметил я.

— Ну сюда же соревноваться приходили, а не объясняться в любви. Причем очень часто соревнования происходили именно между разнополыми партнерами. Почему-то такая победа давала гораздо больший запас удачливости, чем когда игроки были одного пола.

— Погоди, — остановил я Дьякона. — То есть поначалу все попадали сюда одинаково, с помощью грибного отвара?

— Да. Потом вместо отвара стали использовать порошок, он дольше хранился. Причем в те времена наниматель не имел перед солдатами ни малейшего преимущества. Да, они воевали за его интересы, сами получая деньги и часть удачи, но любой из солдат мог поднять восстание, убить нанимателя и занять его место, некоторые искали выход из такой ситуации, им хотелось получить полную власть. Окончательную.

— Судя по карьере Кирилла, на этом пути кого-то ждал успех, — недовольно сказала Катя.

— Все произошло случайно. Дело в том, что многие из тех, кто бывал в сфере взаимодействия, читали таблички и знали многосферическое устройство мира. Поэтому к снам они относились не как к бреду, а как особому способу получения информации. Поэтому, когда одному пожилому индейцу из Мексики приснились железные боги, вооруженные молниями, он запомнил это и решил войти с ними в контакт. В этом племени, кстати, издавна существовала техника управления телом во сне. После особых тренировок некоторым индейским колдунам удавалось научиться сознательно управлять передвижениями светового тела по тонким сферам. Скорее всего, Кастанеда, когда писал свои книги, опирался на реальные практики. Как бы там ни было, но индейцу удалось снова увидеть во сне этих богов и договориться с ними. В чем точно состоял уговор, неизвестно, но, судя по всему, индеец объяснил неведомым существам, для чего стоит сражаться в сфере взаимодействия.

— Богами были мизеры?

— Конечно, — кивнул Дьякон. — Индеец хотел нанять их. Но мизеры, найдя способ попасть в сферу взаимодействия через пробитый сквозь реальность тоннель, не стали никому служить, а вступили в схватку с людьми. Их мотив был понятен — у мизеров было столь весомое преимущество в технике и вооружениях, что любая битва приносила им полную и окончательную победу. После этого Шахматный Храм опустел. Сотни лет сюда не ступала нога человека.

— Ясное дело, — усмехнулся я. — Никто не решался выступить против мизеров, рискуя собственной шкурой… Не с мечами же против плазмоганов!

— Да. Но и мизеры оказались в неприятной ситуации. Им стало не с кем сражаться.

— А друг с другом?

— Этого они не умели. Мизеры — одна из немногих разумных рас среди сфер, у которой начисто отсутствует способность убивать себе подобных. Хотя это объяснимо. Они в течение полумиллиона лет вели затяжную войну с другой расой в космосе, поэтому еще и друг друга убивать было бы слишком. А удача в войне была им очень нужна. Тогда они заключили с людьми сделку.

— Ничего себе… — шепнула Катя.

— Да. Мизеры через тонкие сферы вышли на связь с одним человеком и предложили ему другой способ проникновения в сферу взаимодействия. Как бы не напрямую, с помощью грибного порошка, а с черного хода, через тоннель, пробитый мизерами через сферы.

— По Мосту? — удивленно переспросил я.

— Нет. По Мосту не получилось. Наше световое тело все же сильно отличается от множественных световых сущностей мизеров, поэтому человек не может пронизывать плотные сферы, как они. Но мизеры нашли для человека другой способ. Они создали некий Генератор, вибрирующий аккордами сложных частот и размягчающий квантовую границу между сферой взаимодействия и реальностью. В результате световое тело спящего человека могло беспрепятственно проникнуть сюда. Только появлялся человек не возле Шахматного Храма, а там, где сейчас стоит База.

— В чем же заключался договор? — спросила Катя.

— Мизеры предложили этому человеку полную власть. Единолично управляя Генератором мизеров, он мог устанавливать связь с любым спящим воином, втягивать его в сферу взаимодействия и заключать контракт уже здесь. При этом воины знать не знали, как попасть сюда самостоятельно, так что и занять место нанимателя они не могли. Наниматель был для них почти богом. Мизеры взамен получили врага, что было для них очень важно. Им нужно было побеждать здесь, чтобы выигрывать космические битвы в реальности. Но ведь и человеку нужно было иметь шанс на победу, иначе в чем смысл? Поэтому человек и мизеры разработали конвенцию, ограничивающую используемые вооружения с обеих сторон. Так мизеры ограничили мощность своих сканеров таким образом, чтобы они не могли засекать людей через воду, а плазмоганы настроили так, чтобы те не пробивали броню танков российского производства. Людям было запрещено применять термоядерное оружие и ракетно-зенитные комплексы, кроме портативных.

— Этим человеком был Кирилл? — догадался я.

— Нет. Договор был заключен в конце шестидесятых годов двадцатого века. Кирилл как раз родился тогда.

— Как же он умудрился стать нанимателем, если рычаги управления были не у него?

— Обманом, — ответил Дьякон. — Сначала он был просто солдатом, как и ты.

— Что?! — не удержавшись, воскликнул я. — Что ты сказал? Он воевал в сфере взаимодействия?

— Да, успокойся. Он бывший офицер, хоть по нему не скажешь, тоже снайпер, как и ты.

Я вспомнил наш последний разговор с Кириллом на трассе. Как он вскинул к плечу воображаемую винтовку и как хвастался, что он снайпер, а я — ворона.

Вот зараза! Никогда бы не подумал! Очкарик хренов! Пижон…

— Вот зараза… — повторил я вслух. — И как же ему удалось?

— Стечение обстоятельств, — Дьякон развел руками. — В сферу взаимодействия так долго никто не попадал самостоятельно, что даже наниматель не рассматривал эту возможность. Он и не знал, что когда-то существовал Шахматный Храм, турниры и какой-то порошок, помогающий гарантированно проникнуть в нужную сферу сна. Кирилл в те времена состоял в небольшом мобильном отряде, вступавшем в схватки с мизерами недалеко от Моста. Кстати, жил он в Америке, учился на рекламщика в тамошнем вузе. И вот однажды, во время рейда, группа Кирилла, уходя от увязавшихся за ними боевых роботов, наткнулась на Шахматный Храм и на глиняные таблички с надписями. Никто по-шумерски читать не умел, но Кирилл ведь далеко не дурак, он понял, что записи содержат очень важную информацию. Поэтому в реальности он все силы бросил на изучение шумерской письменности, а когда овладел языком в достаточной мере, прорвался к Храму уже намеренно. Так же намеренно в этом броске он избавился от всех напарников, расстреляв их на привале. Один из них после пробуждения описал это в своем дневнике и только потом погиб. В общем-то моя история в сфере взаимодействия начинается как раз с того, что мне в руки попала эта тетрадка. В то время я пытался устроиться в Америке, был программистом. Мы с одним парнем снимали комнату на двоих, так что, когда он погиб от случайной полицейской пули, я прочел его записи и решил докопаться до сути. Вот, докопался…

Он помолчал, глядя на разгорающийся огонь в очаге.

— Значит, Кирилл из записей в Храме узнал рецепт порошка? — спросила Катя.

— Да. Как раз тогда американцы вторглись в Ирак, свергали Саддама. Кирилл напросился в командировку от телекомпании, в которой работал, добрался до указанных в табличках мест и добыл нужный гриб. Остальное было делом нескольких дней.

— И ты знаешь, как он пробрался на Базу, как убил нанимателя, как взял на себя управление Генератором? — меня больше всего интересовало именно это.

— В точности нет. Известно только, что стычка произошла за пределами Базы и представляла собой нечто вроде дуэли на пистолетах. Как в вестернах.

«Ну и дела…» — подумал я, снова вспомнив наш последний разговор с Кириллом.

— В сущности, деятельность Кирилла на Базе ничем не отличалась от деятельности прежнего нанимателя, — продолжил Дьякон. — Пока он не начал привлекать покойников, чтобы сэкономить сначала на обслуживающем персонале, а затем и на бойцах.

— Значит, я верно предполагала, — прошептала Катя. А потом уже громче спросила, обращаясь к Дьякону: — Битвы с участием мертвецов понижают общую удачливость человечества?

— В какой-то мере да, — кивнул Дьякон. — Сила отрицательного воздействия зависит от масштабов явления. А Кирилл все чаще и чаще входит в контакт не с людьми, а со свободными световыми сгустками, оставшимися после смерти людей. Им ведь платить не надо. А воюют они не хуже живых. Ведь, умирая, человек не превращается в ничто. Он распадается на световую и плотную составляющие, причем световой сгусток сохраняет всю память, все мысли и навыки человека. При этом чем более энергичным, чем более крепким и здоровым было тело, тем больше энергии получает сгусток и тем дольше он может существовать после смерти. В тонких сферах есть целые световые города, где живут сохранившиеся световые сущности людей.

— Сохранившиеся? — мне послышалась недосказанность.

— Да. Потому что если световой сгусток получает недостаточно энергии в момент смерти или теряет энергию по другим причинам, то его стабильность нарушается, и он начинает разлагаться. Недостаток энергии не позволяет ему свободно перемещаться через сферы, поэтому его выталкивает в самые тонкие слои, и он томится там в одиночестве, пока не разложится полностью. Это самое страшное, что только может случиться с человеком, — провести двести-триста лет в темном и беззвучном чулане собственного разлагающегося сознания, постоянно ощущая приближение конца обретенной вечности.

Мне стало не по себе.

— Ты хочешь сказать, что если мертвеца убьют в сфере взаимодействия, то его постигнет эта участь? — напрямую спросил я.

— Да, — кивнул Дьякон и поднялся с циновок. — Поэтому я и сделал свое устройство.

Он ткнул пальцем в потолок.

— Колокола? — догадалась Катя.

— Именно. Я долго настраивал их тон и ритм ударов, чтобы войти в противофазу с Генератором и аннулировать его работу, хотя бы настолько, чтобы не дать проникнуть сюда покойникам. На большее рассчитывать было нельзя, поскольку, перекрой я доступ сюда и живым, меня тут же разбомбили бы мизеры. Им ведь нужен враг. Они бы меня подавили. Правда, сейчас это можно. Мост взорван, и мизерам еще долго сюда не пройти. Кириллу это выгодно. Мизеры — трудная мишень, куда проще выбросить на черный рынок грибной порошок под брендом «Вонь» и расстреливать в лесу проникающих сюда мальчишек, которые даже не понимают, что происходит. Поэтому он использовал неконвенционное оружие — термоядерный фугас — для подрыва Моста. На его век отсутствия мизеров теперь хватит. Тут за время после взрыва вообще многое изменилось.

— Ну и дела, — насупился я. — И что именно изменилось?

— К Шахматному Храму Кирилл выдвинул специальные укрепленные кордоны, чтобы не давать мальчишкам разбредаться по лесу. Чтобы можно было расстреливать их почти сразу, не давая очухаться. Причем кордоны примерно наполовину укомплектованы покойниками, а наполовину живыми бойцами. В общем, все плохо.

— Получается, что Храм окружен и отсюда к Базе не прорваться? — насторожился я.

— Точно, — вздохнул Дьякон. — Интересно, как там мой звонарь?

— Погоди! — я остановил его. — Ты ведь так и не объяснил, каким образом протащил в сферу взаимодействия колокола. Мне надо знать!

— Хочешь пронести оружие? — сощурился парень.

— Да.

— Все очень просто. Любой предмет, не только живые существа, имеет, кроме плотной, еще и световую часть. Чем больше труда вложено в какую-то вещь, тем сильнее ее световая сердцевина. Когда вещь уничтожается, ее световая матрица продолжает блуждать между сфер и может быть отслежена человеком во время сна. Надо только знать, что все, что тебе снится, является либо световым каркасом когда-то существовавшего предмета, или отражением каркаса еще существующего, либо интерпретацией получаемой во сне информации.

— То есть чтобы пронести в сферу взаимодействия предмет, надо его уничтожить в реальности?

— Да. Потом необходимо, чтобы он приснился тебе. Во сне следует задать ему направление, то есть представить место в нужной сфере, где ты его найдешь. Это древняя шумерская техника. Все не так сложно, как кажется.

— И что, если я усилием воли во сне отправлю что-то в кусты неподалеку от Храма, я там его и найду?

— Непременно. Матрица предмета не имеет собственной воли, поэтому будет двигаться в точку, указанную твоим сознанием.

— А если предмет был уничтожен давно?

— Не имеет значения, — ответил Дьякон. — Если его энергия сильна, он будет существовать в тонких сферах тысячелетиями.

На крыше негромко ударил первый колокол. Затем еще и еще один.

— Наконец-то, — улыбнулся Дьякон. — Теперь мы в относительной безопасности.

— Не понял? — я встал с пола.

— Колокола настроены таким образом, что размягчают сферу взаимодействия в радиусе примерно двухсот метров от Храма. Теперь снаружи сюда не пройти. Если боец Кирилла попробует сунуться, то проснется.

— А если мертвец? — спросила Катя.

— Отправится в тонкие сферы без повреждений. А пока колокола обеспечивают защитный экран, мне надо настроить другую систему, экранирующую покойников. На это уйдет какое-то время. В любом случае прошу меня извинить.

— Подожди, — я удержал его за растрепанный рукав рубища. — Это ты под видом Северного Оленя вышел со мной на связь?

— Нет. К сожалению, пока не умею. Могу отслеживать потоки информации, но вклиниваться в них не могу.

— Так кто же это был? Кто-то из друзей? Андрей? Он ведь погиб!

— Нет, это не человек. Энергия его света слишком сильна.

— Мизер? — мне стало не по себе.

— Нет, что ты. Мизера я бы сразу определил.

— Так кто же тогда?

— Не знаю, — тихо ответил Дьякон. — Нечто живое, постоянно пребывающее во сне. То есть он всегда находится и в реальности, и во всех сферах сна одновременно. У него на это хватает энергии.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, кто он? — напрягся я.

— Именно так. Подобные свойства в шумерских текстах приписываются только Спящему Богу Мардуку.

«Час от часу не легче…» — подумал я.

Дьякон поднялся по лестнице и скрылся на крыше. Колокола звонили все громче, к звону присоединялись все новые и новые голоса, сливаясь в вибрирующие волны созвучий.

— Что будем делать? — спросила Катя.

— Не знаю, — честно ответил я. — Представляешь, я винтовку свою упустил.

— Что?

— Ну, ту винтовку, с которой воевал. Она мне приснилась, а я ее никуда не отправил. Жаль.

— Ты же не знал, что это возможно, — пожала плечами Катя.

— Да. После тех событий с американцами, я тебе рассказывал, пришлось от винтовки избавиться. Было жалко, но не мог я ее через границу в Москву перевезти. Так что мы с ребятами взорвали ее. Теперь понятно, почему она не попала к Кириллу! К нему ведь попадает только то оружие, которое уничтожено в бою. А мы винтовку казнили, просто пустили в расход.

— Перестань ныть, — одернула меня Катя. — Я вот думаю, получится у Дьякона его устройство? Что-то не производит он впечатления талантливого музыканта. То, что он хочет сделать со звуком, алгеброй не просчитаешь. Мне кажется, он немного того… — она повертела пальцем у виска, — Но намерения у него добрые. Но ведь надо же, я права оказалась насчет мертвецов.

— Тебя это радует? — усмехнулся я. — А меня вот нет. Андрей воюет здесь, его могут убить. И что тогда станет с его душой? Будет триста лет разлагаться в тонких сферах? Он был мне другом!

— Не горячись…

— Да, черт возьми, я горячусь! До тебя Андрей был мне самым близким человеком. Жрали с ним из одного котелка. Срали в одну яму… И теперь эта сука, Кирилл, может запросто, из жадности, лишить его вечного существования? И я должен не горячиться, сидеть сложа руки?

— Честно говоря, я Андрея не знала, и мне не особенно интересно, с кем ты срал в одну яму, но если в Землю врубится астероид из-за Кирилловой жадности, это будет действительно неприятность.

Я сжал кулаки и умолк. Как бы там ни было, Кирилла следовало остановить. Для этого было много причин, просто каждый из нас выбрал наиболее вескую для себя.

— Надо пройти сквозь кордоны, — уже спокойнее произнес я. — Это самое трудное.

— А на Базу как проникнуть?

— Что-нибудь придумаем. Они ведь открывают ворота, чтобы выпустить новых солдат. Что-нибудь можно придумать. Но вот как кордоны пройти? Если они ждут ребят со стороны Храма, то мы для них будем очень удобными мишенями. Хотя у меня есть одна идея.

— Какая?

— Договориться. Объяснить им, что к чему. Может, они не станут стрелять.

— Рискованно.

— А есть другой выход? В любом случае с нами ничего не случится. Если пальнут, то доза героина выправит ситуацию после пробуждения.

Я взбежал на крышу и окликнул Дьякона, пытающегося поднять на раму очередной колокол.

— Эй! Послушай!

— Что?

— Отсюда тоже нельзя преодолеть твое защитное поле?

— Да. Это узкая полоса, примерно в двухстах метрах от Храма. Если попадешь в нее, сразу проснешься. Они тоже.

— А стрелять сквозь защиту можно?

— Да, запросто. Со всеми вытекающими последствиями.

— Ладно, — я махнул ему на прощание и сбежал по лестнице вниз.

— Погоди! — Дьякон догнал меня. — На кордонах колоколов не слышно. Они для них как бы немного в другой реальности. Поэтому ты сможешь с большой точностью определить, как далеко отойти от Храма без опасности проснуться.

— И как?

— Сначала стихнут самые высокие колокола, и ритм станет рваным. Как услышишь такое — дальше продвигаться нельзя.

— Ясно. Спасибо.

Попрощавшись с Дьяконом, мы направились прочь от Храма, провожаемые звоном колоколов, метров сто прошли шагом, не заботясь о маскировке. Потом пришлось ползти, чтобы не нарваться на выстрел снайпера. Видимость, правда, была очень слабая, но береженого бог бережет. Хрен его знает, какую оптику сейчас напридумывали. Катя с ползаньем и маскировкой справлялась отлично, словно только и делала, что лазила по затопленным лесам. Никак не переставала она меня удивлять.

Когда мы отползли метров на сто шестьдесят от Храма, я краем уха расслышал чей-то задорный хохот. Тоже мне бойцы… Хотя кого опасаться? Пацанов, которые и по полигонам-то не побегали? Понятно…

Дальше продвигаться надо было очень осторожно. Звон колоколов за спиной сделался немного прерывистым, но некоторые из высоких звонов все еще были слышны. Значит, еще немного продвинуться вперед можно. Только метров через двадцать в звоне появились зияющие провалы на высоких частотах.

— Все, — прошептал я. — Дальше нельзя.

— И что делать?

— Попробуем вступить в контакт. Только давай договоримся, что из-за дерева ты высовываться не будешь.

— А ты?

— Я тоже!

— Тогда ладно.

Мы прикрылись толстыми стволами деревьев, гарантированно закрывающими от любых пуль. О гранатах, которыми нас могли закидать, я старался не думать. Хотя лежащего не так просто посечь осколками.

— Эгей! — выкрикнул я изо всех сил. — Там, на кордонах! Слышно меня?

— И кто ты такой? — раздался с той стороны незнакомый мужской голос. — Да тихо вы, хватит ржать! Эй, ты кто, мужик?

— Я не мужик, а капитан Фролов, мать твою! — огрызнулся я. — Тоже, как и вы, дураки, пахал на Кирилла. Потом завязал, что и вам советую.

— Ах, какой умный! — рассмеялся невидимый за деревьями собеседник. — Наверно, начальник агитбригады? Ну покажись, покажись, капитан Фролов.

— Сейчас, — ответил я. — Только шнурки поглажу. Однако, вопреки ожиданиям, вместо ответной колкости я услышал знакомый голос:

— Саша? Эй, отвалите. Это же Саня Фролов. Саня, это Михаил! Мы с тобой подавляли батарею, помнишь?

— Как же не помнить! — выкрикнул я, расплывшись в улыбке.

На недоуменный взгляд Кати я ответил любимым жестом Андрея — показал поднятый вверх большой палец. Затем выбрался из-за дерева и помахал рукой бредущему через кусты Михаилу.

Перекрикиваться через полосу леса шириной в пятнадцать метров было не очень удобно, но другого выхода не было. Несмотря на хлещущие струи дождя, мы с Михаилом неплохо друг друга видели, да и слышали хорошо. Как можно более кратко я обрисовал ему ситуацию, но вопреки ожиданиям моя идея поддержки у него не вызвала.

— Наши тебе не помогут, — отрезал он. — Тут для многих деньги от нанимателя — единственные средства к существованию. Никто против него не пойдет. Да и я, если честно. Насколько я понимаю, мы квиты?

— В каком плане? — хмуро спросил я.

— Ты меня спас, я тебя выручил от ментов. Все долги погашены.

— Получается так, — согласился я без особой охоты.

— Ну и отлично. Знаешь, если астероид с неба свалится, как ты говоришь, мы и мявкнуть не успеем. Все равно, как и не было никого. А медленно умирать от голода в нищете — последнее дело. Если у меня есть выбор, я предпочту астероид на голову. Так что здесь ты поддержки не найдешь, точно тебе говорю. Я бы на твоем месте потихоньку ретировался, не то ребята услышат твои планы и пальнут ненароком.

— Срать я хотел на вашу стрельбу! — в сердцах я плюнул под ноги. — У меня девять жизней, понял? Хрен меня грохнешь в сфере взаимодействия!

— С чего ты так решил? — в голосе Михаила послышалась заинтересованность.

— А с того…

Чтобы его уязвить, я рассказал о героиновой палочке-выручалочке. Хуже не будет — может, еще кого-то удастся спасти.

— А где ты взял грибную дурь? — удивился Михаил. Честно говоря, до меня не сразу дошло, что он сказал.

И я механически так ответил:

— Нигде. А на фиг она мне? Мы ведь не собираемся вести долгих боевых действий.

— Тогда в задницу засунь свою палочку-выручалочку. Героин помог вашей снайперше, потому что во сне вы нюхали грибную дурь. Ее снова затянуло в сон и вернуло в тело. А если дурь не нюхать, то что толку колоть героин? В сферу взаимодействия ведь уже без ведома Кирилла не попадешь. Сдохнешь, как все дохнут.

— Ну мы и лоханулись… — помотала головой Катя. — Вот ить блин… Как-то мы упустили с тобой эту мелочь.

— Так что вали, Саня, отсюда, — сказал Михаил. — Ты и здесь отвоевался. Но если попадешься при попытке изменить здешнее положение вещей, я тебя, не задумываясь, грохну. И любой из тех, кто по ночам прибывает на Базу. Брось свою агитацию, а то пристрелит кто ненароком.

— Ну ладно, бывай, — ответил я и осторожно попятился назад, прикрываясь деревом.

Мысль о том, что нас здесь обоих могут подстрелить, как щенков, сильно прибавила мне трезвости мышления. Получается, что нет у нас никакой палочки-выручалочки!

— Что скажешь? — спросила Катя, когда мы протиснулись на нижний этаж Храма, содрогающийся от гула колоколов.

— А надо? — скривился я. — Похоже, выхода нет. Куда ни кинь, везде клин. И помощи попросить не у кого. До чего же ты была права насчет денег! Смотри, на что люди идут ради них. Тьфу!

— Не плюйся, в Храме все-таки, — пробурчала Катя. — Одно ясно точно — кордоны не пройти.

— Да и сквозь колокольное поле Дьякона тоже не пройти, — кивнул я.

— Значит, надо бы как-то попасть на Базу. Есть варианты?

— Нет. Кирилл мне ясно дал понять, что я уволен. Все мы уволены, кто взрывал Мост.

— Но, может, у тебя есть еще кто-то, кого Кирилл теоретически мог привлечь?

— Из отвоевавшихся? Нет. Хотя…

Я подумал, что, может, быть у Гирина есть бывшие сослуживцы. Это был хоть какой-то выход, так что я ухватился за него, как за спасительную соломинку.

— Что «хотя»? — посмотрела на меня Катя,

— Есть один человек. У него могут быть друзья.

— Уже что-то, — улыбнулась Катя. — Ну, чего нос повесил?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Быстрое солнце

Голова после пробуждения прямо раскалывалась, грибной порошок пользу здоровью точно не приносил, а Дьякон, бедняга, его каждый день нюхает.

— В ванну! — твердо заявила Катя, раздеваясь. — И выпить бы чего-нибудь.

— За пивом могу смотаться, — я решил проявить героизм.

— Валяй, а то я сдохну точно. Все жилы стянуло и башка, как чугунный жбан. Чтоб им, этим шумерам… Грибники хреновы!

Я собрал по карманам мелочь и смотался за пивом. На улице бушевала метель, морозище был такой, что кожу жгло, словно адским пламенем. Пока стоял в очереди возле киоска, промерз до костей. Поэтому взял не две бутылки, а четыре, чтобы потом лишний раз не бегать.

— Пусть уж лучше останется, — сказал я Кате, выставляя бутылки из пакета на кухонный стол.

— Тоже верно, — одобрила она мою инициативу. — Не хочешь тоже ванну принять?

— Нет, лучше пивка.

Мы ополовинили бутылки, и стало значительно легче. События в сфере взаимодействия не выходили из головы, причиняя дополнительные страдания. В конце концов я не выдержал.

— Позвонюка Гирину, — сказал я. — Не могу томиться в неведении. Потому что если он не поможет найти надежного человека из завербованных Кириллом, то я даже не знаю, как быть.

Набрав телефон, я почти сразу услышал знакомый голос.

— Да! Гирин слушает.

— Это Саша Фролов. Помнишь меня?

— Помню. Чего не перезвонил тогда?

— Не хотелось на тебя лишнее вешать.

— Ну и дурак. Ладно, как у тебя сейчас?

— Дело к тебе есть одно.

— Валяй.

— У тебя остались связи с теми, кто воевал, но уволился?

— Ну и вопросик. Из тех, кого близко знал, нет. Все или в строю, или…

— Понятно. Извини.

— Да нет. Погоди, дай подумать. Да нет, Михаил был последним. Тот, что тебя просил выручить. До чего же нелепо погиб парень…

— Что?! — не удержался я от эмоций. — Что значит «погиб»? Когда?

— Так ты ничего не знаешь? Блин, Саня… Такое дело — беда. Никто так и не знает, что случилось. Буквально дней через пять после того, как тебя от ментов вытащили, Михаила нашли на стройке. Какого черта он полез туда, непонятно. Вроде, менты говорят, он один там был и никто за ним не гнался. И представляешь, сорвался с седьмого этажа недостроенного бетонного каркаса. Там и так бы хватило, а он еще рухнул прямиком на выступающий элемент фундамента, из которого торчком выпирала тонкая арматура. Знаешь, такая проволока? Так вот, его ею прямо в сито превратило. Такая вот судьба. От семи смертей ушел, а восьмую не миновал, такое бывает. А вообще слушай, приезжай, а? А то я сегодня только из командировки вернулся, до завтра свободен. Так помянули бы Мишку, а? Кстати, я у ребят спрошу, может, у кого остались бывшие сослуживцы. Приезжай, расскажешь все.

— Блин, я уже пивка дернул. За рулем стремно ехать.

— Да брось ты, — рассмеялся Гирин. — Отмажем.

— Только я не один буду.

— Да валяй. С девушкой?

— Ну, типа того,

— Нормально, хоть у кого-то дела идут на лад. Приезжайте. Знаешь куда? На Ярославке база, возле института.

— Знаю.

— Ну, жду. На КП меня спросишь.

Положив трубку, я рассказал обо всем Кате.

— Вот так дела… — она допила пиво и открыла вторую бутылку. — Значит, мы с живым мертвецом разговаривали?

— У меня создалось впечатление, что Михаил и не знает, что умер. Может, Генератор им слегка подправляет память? Иначе чего бы он о деньгах и голодной смерти говорил?

— Похоже на то.

— Слушай, Гирин нас в гости пригласил. Смотаемся?

— Вообще-то прикольно. Погнали.

Мы оделись и выбрались на мороз. «Жигуленок» наш завелся с огромным трудом, но я его все же раскочегарил и прогрел. Несмотря на метель, город прибрали от снега, так что мы довольно быстро и без всяких проблем добрались до СОБРовской базы. Дежурный на вахте позвонил Гирину, и тот нас встретил, радостно пожав нам руки. Я познакомил их с Катей.

— Ну, погнали ко мне, — он двинулся первым, указывая дорогу, — Вот морозище сегодня! Водку можно было не в морозилку, а на подоконник выставлять! Ух! Мы миновали широкий двор, в котором была оборудована расчищенная от снега полоса препятствий, возле автобуса покуривали ребята в снаряжении и с оружием.

— На стрельбище едут, — кивнул в их сторону Гирин. — Салажье.

Проходя мимо них, я услышал, как один боец говорил другому: «Сначала из снайперки стрелять научись, а потом трынди!»

Поднявшись на второй этаж большого здания, Гирин распахнул дверь своего кабинета.

— Устраивайтесь.

— Ты тут большим начальником, что ли? — спросила Катя, оглядывая размер помещения.

— Не большим, но начальником, — он подмигнул ей и достал внушительную бутылку водки из холодильника. — А закусочка у нас сегодня будет по высшему разряду. Я в командировке был на самом дальнем севере, какой только бывает. Икорочки оттуда привез, рыбки красной.

Он выставил на стол все это великолепие, и я решил, что мы в любом случае не зря ехали.

— Ты, Саня, не переживай, за рулем тебе ехать не придется. Ребятам скажу, отгонят машину куда надо. А нас довезут первым классом. Годится?

— Вполне.

Мы уселись, налили по полной.

— Мишу помянем, — сказал Гирин.

Выпили залпом, не чокаясь. Мне стало гораздо лучше. Хотелось икры, но после первой закусывать было не стильно. Но, наверно, икры всем хотелось, так что по второй налили без перерыва.

— И что вы там делали, на северах? — спросил я не столько из интереса, сколько ради приличия.

— Давай дернем сначала. А вообще мы там зажгли небольшое солнышко.

Я в этот момент как раз делал глоток, поэтому от удивления поперхнулся.

— Вот зараза… — закашлялся я, затем залпом допил и вцепился зубами в бутерброд с икрой. — Крепкая.

Я сразу понял, что за солнышко они зажгли. Мне только непонятно было, как это я во сне не догадался, что подразумевал под солнцем Северный Олень. Туповат становлюсь с возрастом,

— Дряни не держим, — подмигнул Гирин. — Сейчас я вам сувенирчик покажу. Оттуда, с Новой Земли привез.

Он встал и вынул из шкафчика небольшую коробочку с кнопками, похожую на мобильник-переросток. Из коробочки даже антенна торчала, совсем как у старинных сотовых телефонов.

— Что это? — Катя с интересом взяла необычный предмет. — Похоже на телефон.

— А это и есть телефон, — рассмеялся Гирин. — Позвонишь по нему, и такой фейерверк устроится, что мама, не волнуйся.

— Запал от атомной бомбы, что ли? — догадалась Катя.

— Ну, не запал, а устройство запуска, — уточнил Гирин. — Новейшая, кстати, модель. Нас чего туда и гоняли — охранять по дороге чемоданчик пуще ока. Прикиньте, сделали водородную бомбу размером с дорожный чемодан. На себе таскать можно. И никакой тебе радиации.

Мы еще выпили, закусили.

— Сейчас эти модели испытывают, — продолжил Гирин. — Жахают так, что земля дрожит. Страшное дело. Такой гриб к небесам поднимает…

«Опять про грибы…» — невольно подумал я.

— Говорят, через три дня еще одну грохнут, — добавил Гирин, жуя бутерброд. — Только уже без меня.

— Так с помощью этой штуки дают команду на взрыв? — Катя осторожно повертела приборчик в руках.

— Точно. Секретную комбинацию из пяти цифр набирают, а потом давят на большую красную кнопку. Бац! И все к чертям собачьим. Телефончик этот может поднять солнышко с расстояния в сорок километров! Вот до чего техника дошла!

— Серьезное дело, — я тоже повертел машинку в руках и вернул Гирину.

У меня в голове с усилием завертелись шестерни, как в древней вычислительной машине модели «Железный Феликс». Какой-то малости не хватало, чтобы найти блуждающее рядом решение, но я не стал упираться, а налил себе еще, короче, меня понесло. Бывает. Бывает, что хочется просто вусмерть нажраться без всякой оглядки. Однако, хоть я и постарался освободить голову, мозги все равно продолжали работать.

Через час мы напились как следует, Катя с Гириным отплясывали под проигрыватель, а я тупо пялился на пусковое устройство водородной бомбы. Мне не верилось, что подобная цепь случайностей и тайных знаков судьбы могла сложиться сама собой. Создавалось ощущение, что мне кто-то намеренно торил дорогу, ведущую в верном направлении. Или не кто-то, а я сам? Мое бессознательное? Не разобраться. А еще Дьякон со своим Мардуком Спящим. Вот хрени понавернули-то… Жуть!

Через три дня будут взрывать такую же бомбу — вот что было важным. Несмотря на хмельные ветры, бушующие в голове, я это прекрасно осознавал. Ее взорвут, и она окажется в подвалах Базы, как оказывается все использованное в боевых целях вооружение. Но вот в каком состоянии она там окажется? Скорее всего, в том же, в каком она была за миг до взрыва, то есть во взведенном. Ведь ее некому будет снять со взвода по пути в сферу взаимодействия! Получается, что, будь у меня подобный пускатель и знай я секретный код, мне бы ничего не стоило подорвать ее сразу, как только она окажется в основании Базы. Конечно, при условии, что я окажусь в сорока километрах от Базы. Конечно, тонких мест было много — я не знал, как выйти на позицию к Базе через кордоны, которыми окружен Шахматный Храм, я не знал секретного кода для запуска, я не знал точного времени взрыва… Хотя это как раз можно узнать.

— Саша, давай потанцуем! — Катя потянула меня за руку.

— Что-то я напился не по-детски, — помотал я головой.

— Не ленись! Давай двигаться!

— И рыбки скушай, — посоветовал разгоряченный Гирин.

— А вы днем эту хрень взрывали или ночью? — спросил я.

— Что? А, ты про это? Ровно в четырнадцать ноль-ноль. Это у них такой прикол, час «икс». Секретчики.

Так, это уже хорошо. Значит, через три дня ровно в четырнадцать часов. Единственный шанс, другого не будет. Хоть это известно, и то хорошо. Хотя мне было известно и другое. Я чуть по лбу себя не стукнул, что не сразу это понял, хотя Дьякон прямым текстом говорил. Чтобы протащить предмет в сферу взаимодействия, надо первым делом уничтожить его в реальности. Потом будут другие сложности, но это первым делом.

— Ну, танцевать так танцевать! — улыбнулся я, поднимаясь. — Что-то музычка у вас вялая. Есть что повеселее?

— Там все диски лежат в коробках, — отмахнулся Гирин, наливая себе еще.

Пошатываясь, я направился к шкафу, на котором стояла вертушка. Я действительно был порядком пьян, так что скоординировать действия стоило мне немалых усилий. Пришлось сконцентрироваться. Огибая стол, я как бы невзначай зацепил локтем пускатель, уронил на пол, а затем с размаху наступил на него. Нужного эффекта не получилось — хоть панель с кнопками и провалилась внутрь, но сама коробка была сделана на совесть и выдержала. Пришлось схватить стул и с размаху шарахнуть им в приборчик. На этот раз телефон-переросток разлетелся на куски.

— Ты что, охренел? — Гирин без особых эмоций поднял взгляд. — Погубил сувенир. А ведь от самого генерала подарок. Эх, Саня… Не пил давно?

— Так — давно, — признался я.

— Ладно. Собери хоть куски.

Меня не надо было упрашивать. Я собрал по полу обломки пластика и микросхемы, а потом с удовольствием высыпал их в корзину для мусора. Первую часть операции можно было считать завершенной.

Домой мы вернулись за полночь — ребята Гирина отвезли нас на автобусе, а один из парней подогнал к дому и «жигуленок».

— Вот как бывает! — сказал я, когда мы с Катей укладывались спать. — Ехали за одним, а получили другое.

— Думаешь, сработает?

— Пускатель? Надо, чтобы он мне еще приснился!

— Это ты постарайся.

— Мама говорила, что если нарисовать что-то на бумажке и положить под подушку, то оно непременно приснится. Правда, в детстве я никогда не пробовал.

— Зато сейчас самое время, — серьезно сказала она.

Я взял карандаш и накидал на клочке тетрадного листа коробку пускателя с кнопками и антенной. Положил под подушку, выключил свет и улегся на диван рядом с Катей. Хмель так разгулялся в голове, что я камнем рухнул в пучину сна. Но вместо осмысленных сновидений замельтешили ошметки неясных образов, которые и словами-то не передать. Короче, самый настоящий бред. Классика жанра. К тому же я несколько раз за ночь просыпался — мучила жажда. Под утро, окончательно измаявшись, я забылся в глубоком трансе без сновидений.

Водка у Гирина была очень хорошей, так что голова поутру не болела. Просыпаться, правда, особого желания не было, поэтому я просто лежал с закрытыми глазами и наслаждался покоем. К тому, что Катя начинала музыкальные эксперименты раньше, чем мне удавалось поднять себя из постели, я как-то привык. Но в этот раз звуки, которые она извлекала из синтезатора, что-то мне сильно напомнили. Фонетическая память у меня неважная, так что, сколько я ни силился, вспомнить не смог. Это не давало покоя, и вскоре любопытство одержало верх над ленью, заставив распахнуть веки.

— Что это? — спросил я, оторвав голову от подушки.

— Не узнаешь?

— Что-то крутится в голове…

— Пытаюсь подобрать ноты колоколов Дьякона, — ответила Катя.

— Точно! — я радостно хлопнул по лбу. — Слушай, а ведь похоже!

— Дьякон фигней занимается, — улыбнулась она.

— В каком смысле?

— Он не музыкант. Понимаешь, каждый звук является частью гармонии, а он лепит их почти наугад. Например, в этом аккорде, послушай, не хватает одной ноты. — Она нажала на клавиши, заставив динамики отозваться тревожным пятизвучием. — Можно достроить недостающую ступень, — Катя придавила еще одну клавишу. — И тогда получится стройная схема.

Звук получился действительно не такой напряженный.

— И что? — Я окончательно встал с дивана.

— Ищу способ отправить тебя за кордоны.

— Что?

— Головка бо-бо?

— Нет, нормально. Что ты имеешь в виду?

— Все очень просто. Если Генератор мизеров излучает даже неслышимые волны, то гармоники от них все равно должны отзываться на звуковых частотах. Самая мощная гармоника чаще всего девятая, так что, если ее найти в звуковом диапазоне, можно резонансом раскачать нужную частоту, понимаешь?

— Не очень.

— Если я точно подберу нужный аккорд, то реальность проломится на фиг и ты окажешься в сфере взаимодействия так же прицельно, как под воздействием Генератора. Причем не в Шахматном Храме, который обложили, как волка, а неподалеку от Базы,

— Насколько неподалеку?

— По моей теории, это зависит от того, какая по счету гармоника от нужной частоты будет задействована в моем аккорде. Дьякон сказал, что толщина сферы взаимодействия около двух с половиной километров, я думаю, что это квант расстояния, а значит, с каждым гармоническим смещением точка входа будет на два с половиной километра отдаляться от Базы, где стоит Генератор. Если я, как собираюсь, подберу девятую гармонику, то ты окажешься примерно в двадцати пяти километрах от Базы.

— Это было бы идеально, — воодушевился я.

— А что с коробкой пускателя?

— Ничего, — вздохнул я. — Она мне не снилась.

— Это плохо. Надо попробовать на свежую голову.

— Пожалуй, может, мне еще поспать?

— Валяй, если я тебе не мешаю.

— Да привык уже.

Такое решение устраивало меня во всех смыслах. Мало того, что бодрствовать было лень, так еще и нашелся уважительный повод выспаться как следует.

На этот раз заснуть оказалось не так легко — и звуки мешали, и дневной свет из окна, но все же постепенно усталость и похмелье взяли свое. Мне приснилось, что я стою на Пушкинской площади и жду кого-то, но точно не Катю. Рядом бродит какой-то хмурый мент, то и дело поглядывая на часы. Затем, без всякой причины, я оказался на крыше дома, с которой были хорошо видны стены Кремля.

— Там, на стенах, снайперы, — сказала мне Катя.

— А ты откуда знаешь?

— Да как же им там не быть!

Ответ показался мне на редкость логичным. Потом мы бродили по чердаку, перелезая через диваны, сломанные буфеты и прочую рухлядь. Катя сказала, что ей надо покормить голубей, и вылезла на крышу, которая почему-то стала покатой. Я продолжил пробираться через старую мебель и вдруг заметил совершенно голую Ирину, призывно махающую рукой из-за шкафа.

— Давай скорее! — сказала она, пока никто не видит.

— Что скорее? — насторожился я.

— Тьфу, дурак! Не видишь, я голая! По крыше грохотали шаги Кати.

— Я не хочу, — отрезал я.

— Ну и дурак, — хмыкнула Ирина и скрылась за шкафом.

На столе, пятнистом от когда-то оставленных горячих кружек, сидела мышка. Милая такая, серая мышка, глядела на меня черными бусинками глаз и умывалась. Я вздохнул и тоже вылез на крышу, но Кати там не было. Небо оказалось черным, светили все девять лун, а звезд не было видно от их пронизывающего сияния. Тени выглядели неестественно выпуклыми и страшными. Я испугался, что с Катей может случиться беда, и позвал ее, но ответа не было.

Под ногу подвернулось что-то, и я с радостью заметил отскочившую коробочку ядерного пускателя. Подняв ее и зажав в кулаке, пришлось собрать все силы, чтобы взять реальность сна хоть под какой-то контроль. Это было непросто — сфера ощущалась на редкость зыбкой. И тут я догадался, что, если прислушаться, можно различить звуки, которые Катя на самом деле извлекает из синтезатора. Если этот звуковой коридор ведет в нужном направлении, а в этом была полная уверенность, то надо ему и следовать.

От звука вибрировало все пространство, девять лун разгорались все ярче и ярче. Не выпуская приборчик из руки, я начал спускаться по пожарной лестнице вниз, но тут на меня налетела целая стая летучих мышей, мешая не то что двигаться, а дышать. Огромных усилий мне стоило снова взять себя в руки и сосредоточиться на том, что я сплю, нахожусь в тонких сферах и ничего дурного здесь со мной не может случиться. Можно было просто расслабиться, и я расслабился, отдавшись на волю воздушных потоков.

Потоки состояли из звука. Они понесли меня, поднимая все выше и выше. Сначала погасла одна луна, потом другая, но, вопреки ожиданиям, от этого сделалось только светлее. Я предположил, что пронизываю тонкие сферы, следуя за звуком, и тут же раздались звонкие хлопки лопающихся реальностей сна,

«Главное — не выпустить коробочку из руки, — думал я. — Ни при каких обстоятельствах».

Я держался за пускатель так крепко, что казалось, разбуди меня кто-нибудь, приборчик останется в руке. Но ладно в реальность, мне бы хоть в сферу взаимодействия его вытянуть!

И тут я понял, что напрасно трачу так много усилий. Дьякон ведь говорил, что предмет надо не тащить в нужную сферу, а просто мысленно задать ему направление. Как? Может, отчетливо представить место, где я хочу его найти? Я попробовал вспомнить, как мы пролезали в «пузырь», из которого выскочил когтерез, но никаких особых примет не мог представить. Лес, он и есть лес — никаких ориентиров. А ведь место было очень удобным! Но нельзя оставить коробочку в произвольном месте, ведь тогда ее не найти. Я с ужасом осознал, что, кроме Базы и Моста, вообще не смогу с большой точностью представить ни одного места в Сфере Взаимодействия.

«Что же делать? — металась в голове мысль. — Что же мне теперь делать?»

В воздухе передо мной возникла голая Ирина и рассмеялась.

— Ну возьми меня, возьми! Никто ведь, кроме нас, не умеет летать!

Я отвернулся, мне не хотелось на нее смотреть.

«Чего она тут летает, голая?» — с неприязнью подумал я.

Я услышал, что Ирина начала сладострастно постанывать, скосил глаза и заметил, что она, зажмурившись, оглаживает собственное тело ладонями, от этого вокруг нее начало распространяться зеленоватое свечение, как от светящихся корней, которые растут под почвой сферы взаимодействия.

«Вот зараза! — осенило меня. — Так вот зачем она голая передо мной вертится! Снова знак! А я никак не соображу!»

Я вспомнил, что в том «пузыре», где мы отдыхали перед броском к БТРу, Макс оставил вырезанную из светящегося корня фигурку обнаженной женщины. Лучшего маячка и придумать было нельзя! Ни в каком другом «пузыре» такой точно фигурки не было и быть не могло.

Отчетливо вспомнилось, как Макс оставил ее на полу, чуть наискось, на боку. Точно. Сконцентрировавшись, я метнул пускатель, стараясь попасть точно в светящуюся фигурку. Коробочка шлепнулась в труху рядом со статуэткой, подняв фонтанчик коричневой пыли.

— Есть! — радостно выкрикнул я и проснулся. — Есть!

— Что такое? — подскочила ко мне Катя.

— Я направил пускатель в тайник. Я помню, где это место на карте, Андрей несколько раз показывал тот «пузырь»! Теперь я его точно найду! Фух…

— Успокойся.

— А как у тебя дела? Во сне я ощущал, что твой звук движется в правильном направлении.

— Есть пара спорных нот, но в общем-то можно выбрать из пяти-шести вариантов. Это не много, можно верный отыскать простым перебором.

— Получается, что мы полностью готовы? Осталось только дождаться дня испытаний?

— А код ты знаешь? Секретный код для запуска взрыва?

— Нет, — признался я. — Сколько в нем цифр?

— Пять.

— Да, точно, — я задумался. — В том странном сне Северный Олень требовал от меня запомнить двенадцать пятизначных номеров. Но я ни одного не помню, как назло…

— А если постараться? Человек ничего не забывает совсем.

— Да я их и не видел толком. Плохо.

— Я же говорила, надо все цифры запоминать, которые снятся.

У меня возникла идея пройтись до ближайшего таксофона, чтобы заглянуть в «Желтые страницы Москвы». Может, там обнаружится какая-нибудь подсказка? Однако мы зря ходили — на букву «С» никаких солнц не обнаружилось, хотя я надеялся найти двенадцать телефонов то ли пансионата «Солнышко», то ли колхоза или совхоза с одноименным названием. Мимо. Ничего такого мы не нашли.

Все два дня, что медленно тянулись до часа «икс», невозможность вспомнить секретный код из сна не давала мне покоя. Зато в последнюю ночь перед днем операции мне приснилась винтовка. А ведь обычный сон был, никак не связанный со сферой взаимодействия. Снилось детство, закат лета, недавно купленный велосипед и кусты крапивы, в которые я угодил, не справившись с управлением. А в отцовской машине играло радио, причем песня из кинофильма «Ох уж эта Настя».

Осенью, в дождливый серый день
Пробежал по городу олень.
Он летел над гулкой мостовой
Рыжим бесом, пущенной стрелой.

Дождь. Зачем петь про дождь, если лето? Хотя с дождем было связано что-то очень важное, так же как и с оленем, но я не мог понять, что именно. Собираясь вытащить велосипед из крапивы, я споткнулся о тяжелую железяку. Наклонился и обомлел — это была огромная винтовка, совершенно фантастического, как мне показалось, вида, тяжелый прицел, толстый, как кусок водопроводной трубы, ствол — совсем не похожий на дула духовых винтовок в тире на ВДНХ. Я испугался, что кто-то меня застанет рядом с таким оружием. Захотелось бежать, но ноги не слушались. Тогда я с огромным трудом оторвал винтовку от земли и поволок поглубже в крапиву, не обращая внимания на жалящие листья. Там, в самых зарослях, была дырка в дерне. Я опустил винтовку, наклонился и разглядел в глубине небольшой пещеры коробочку, похожую на рацию из шпионских фильмов, а рядом светящуюся фигурку обнаженной женщины, фигурку захотелось взять, чтобы дома рассмотреть в подробностях, но страшно было, потому что, если с такой игрушкой застукают родители, будет скандал. Я вспомнил, какая буча разразилась, когда в школе Коляна поймали за тем, что он показывал мальчишкам фотографии голых женщин. Нет уж, такого мне не надо, спасибо. Я снова поднатужился и засунул винтовку в дыру. Наверняка это тайник шпионов, по-другому и быть не могло. Так пусть оно там и лежит. Я было подумал, зачем взрослому шпиону фигурка голой женщины, но потом догадался, что ему ее выдали для совращения советских детей, наверняка там были и журналы, и апельсиновая жвачка с фотографиями чернокожих баскетболистов, а может быть, даже джинсы. Но мне страшно было спуститься внутрь, да и ничего хорошего такие находки не принесут.

А из приемника припаркованного у обочины «Москвича» продолжал петь женский голос:

Он бежал, и сильные рога
Задевали тучи-облака.
И казалось, будто бы над ним
Становилось небо голубым…

«Надо привести в этот мир солнце, — подумал я, просыпаясь. — Чтобы тучи разметало как следует».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Час «икс»

Я проснулся рано — надо было собраться. Катя, протирая глаза спросонья, заварила кофе и впервые за все время, сколько я ее знал, включила телевизор со звуком,

— Пусть бубнит, — сказала она. — В сон не так будет клонить. Мне-то в отличие от тебя спать будет нельзя до самого твоего возвращения.

— Это уж точно… — Я поймал себя на том, что у меня начинается предстартовый мандраж, как перед ночным десантированием с малых высот.

Я хотел налить себе из кофейника, но Катя не позволила.

— Вот кофе не надо. В одиннадцать тебе снова баиньки, а это… — она глянула на часы, — уже меньше чем через пять часов. Готовься.

— Да я готов.

— Тогда надо прогуляться. Кислород полезен для здоровья. Сегодня метель кончилась, мороза такого нет, так что надо пройтись, зарядиться энергией.

Мне не хотелось никуда идти — лень было одеваться и вообще производить какие-то действия. Но было понятно, что сегодня, пока не усну, от меня ничего не зависит. В реальности командует она. Ну и ладно. Зато в сфере взаимодействия будет вдоволь самостоятельности. Может, даже больше, чем надо. Может, я даже устану от этой самостоятельности, все же идти мне туда одному. Иначе не выйдет. Да и нельзя. Потому что если там убьют, то здесь не получится провернуть фокус, который получился с Ириной.

На прогулке мне стало страшно, это было нормально — перед боем всегда страшно. Но организм такую норму принимать не желал и начал против воли отрабатывать защитные функции. Адреналин впрыснул в кровь, тонус мышц поднял и все такое.

— Что-то ты бледный, — Катя заметила произошедшие со мной изменения. — Боишься?

— Впервые иду совсем один, — ответил я. — Боюсь, конечно. Ведь если зацепит, то каюк.

— А ты не лезь на рожон!

Снег скрипел под ногами, на старых разросшихся липах просыпались вороны. До рассвета оставался час, не меньше. Где-то рядом промчалась милицейская машина, подвывая сиреной. В домах зажигалось все больше окон, иногда можно было расслышать трель чьего-то будильника. Мирный город мирно просыпался, а я собирался на странную битву со странным противником в очень странном месте. Вот зараза! Раньше перед боем я никогда так не боялся.

Когда вернулись домой, я решил дозвониться Цуцыку. Но, несмотря на ранний час, в трубке тянулись длинные гудки. От них осталось чувство тревоги, которого и без того хватало с избытком.

Интересно, а будет ли Кирилл в сфере взаимодействия к часу «икс»? Когда он спит, днем или ночью? Скорее все же днем. Люди редко меняют укоренившиеся привычки. Значит, будет там. Да, днем. Американцы ведь спят, когда у нас день, а у него с ними связи.

Я впервые осознал, что термоядерный взрыв в подвалах Базы унесет многие жизни. Может, даже… Мне не хотелось думать об этом, но все же термоядерный взрыв оставляет столь характерные повреждения, что в реальности их будет трудно воспроизвести. Как бы не получилось, что взрыв в сфере взаимодействия отзовется термоядерным взрывом в Америке. А ведь такое может быть. Несчастный случай, авария. Ну и заварили мы кашу!

Но, с другой стороны, на чаше весов лежали… Что? Бессмертные души погибших воинов? Дико звучит, но именно так. И это было главное, ради чего я шел сейчас в сферу взаимодействия. Не ради живых, ради мертвых. Ради бессмертной души Андрея, который заслужил жизнь в городе света тем, что спас десятки детей. Ради душ многих и многих погибших героев.

До чего же странно это — на грани бреда. Да нет, за гранью. Далеко за гранью, и вместе с тем все именно так и есть. А для Кати это поход ради спасения всего человечества. Еще неизвестно, возможна ли скорая гибель Земли от действий Кирилла, но и Дьякон тоже высказывался, что с потерей энергии мертвецов общая энергия человечества сокращается. Насколько сильно и насколько быстро — вопрос другой, но надо и это иметь в виду.

Домой мы вернулись около девяти, замерзнув как следует. По телевизору как раз начались утренние новости. Нетрудно представить, как на нас подействовало сообщение в конце выпуска об отклонившемся от рассчитанного пути астероиде.

— Ни фига себе! — прошептала Катя. — Сто километров в диаметре! Это пипец!

— Сказали же, что до конца траектория не просчитана, — возразил я. — Если бы летел точно в Землю, вряд ли передали бы по ящику. Какой тогда смысл панику поднимать? А так обычный ход журналистов — нервы как следует пощекотать.

Однако я хоть и возражал, но самому стало не по себе. Как все завернулось под час «икс»! Наверное, среди множеств статистических вероятностей тоже есть какие-то сгустки. Иначе откуда бы поговорка «беда не ходит одна»? И то, что существуют в жизни черные и белые полосы, — тоже факт. Похоже, сегодня не лучший день в истории нашей планеты, иначе откуда это непреходящее чувство тревоги?

«Смотри, не облажайся там! — мысленно прикрикнул я на себя. — А то для Кирилла удачу зарабатывал исправно, а как для всего человечества — того и гляди обосрешься».

В одиннадцать часов Катя включила синтезатор и попробовала пару сложных аккордов. Я оделся в заранее купленный камуфляж и прямо в ботинках улегся на диван. Понятно, что форма из магазина «Профессионал» далеко не идеальна, но это лучше, чем оказаться в сфере взаимодействия в свитере и брюках. Мандраж начал переходить в тихую истерику — меня трясло мелкой дрожью, возможно, даже жар начался. Я ворочался, мучился и наконец так измотался, что незаметно для себя уснул.

Уж не знаю, что там играла Катя, когда я уснул, но первое, что я ощутил, — потоки ливня с небес. Это говорило о точном попадании в сферу взаимодействия, что уже хорошо. Открыв глаза, я обнаружил себя на широкой поляне, посреди которой зияла старая воронка от плазменной бомбы. Место было незнакомым, а ни компаса, ни карты под рукой не было, чтобы сориентироваться хоть как-то. Но если расчеты Кати верны, если меня выкинуло не дальше чем за двадцать пять километров от Базы, то огромный саркофаг должен быть виден с любой возвышенности. Возвышенность, правда, надо еще поискать.

Как ни пытались мы протащить в сферу взаимодействия хоть сколько-нибудь приемлемую одежду, но оказался я тут снова в брюках и свитере. Зря покупали камуфляж. Непонятно, от чего вообще зависит одежда, в которой здесь появляешься, надо было у Дьякона выспросить. Но теперь поздно. Хорошо, хоть тепло.

По щиколотку утопая в лужах, я побрел к ближайшему дереву, в надежде взобраться повыше и осмотреться. Голова была ясной, думалось на редкость легко. Не зря Катя водила меня прогуляться, ох не зря!

Эта ясность мысли меня и выручила. Ведь надо дураком быть, чтобы не додуматься до такой простой вещи! Если в Шахматном Храме восточная половина женская, а западная мужская, то и от базы, при отклонении гармоник, я, как мужчина, должен оказаться ровнехонько к западу. Если закон действует, то он в этой реальности везде одинаков!

Грубо определить стороны света в сфере взаимодействия нетрудно, если уже бродил здесь с компасом. Раз солнце не двигается, значит, оно является великолепным навигационным прибором. А его хоть и плохо было видно за тучами, но туманное световое пятно все равно выдавало его расположение над горизонтом,

Довольный столь важным открытием, я не стал тратить силы на подъем по ветвям, а направился прямиком на юг, где должна проходить дорога. База мне пока была не нужна, потому что найти свой тайник я мог только от дороги. Без тайника нет термоядерного пускателя, а без него что тут делать?

Еще меня вдохновляло знание, что ни с воздуха, ни с земли не нападут неожиданно мизеры. Подрыв Моста сильно облегчил мне задачу, поскольку с двумя противниками трудно справиться без снаряжения, почти без оружия и в одиночку. Так что я брел через лес, беззаботно насвистывая и совершенно не маскируясь. Меня ведь тут никто не ждет — кордоны вокруг Храма, там пришельцев и встречают по мере появления. Хотя нет, теперь не встречают. Через созданный Дьяконом барьер никому не пройти. Так что, скорее всего, Кирилл теперь разобьет своих бойцов на две команды, наверняка по национальному признаку, и будет стравливать их между собой. Сука.

Так я протопал километра два и вдруг спиной ощутил неприятный холодок. Такое бывает, когда чей-то взгляд вперится в спину. Я даже подумать всего этого не успел — тело само отработало. Прыжок в бок, перекат, а потом уже осматриваться.

— Что за хрень? — шепнул я, чтобы чуть успокоиться.

Но облегчения это не принесло, совсем рядом явственно ощущалось чье-то присутствие, столь явственно, что у меня волосы зашевелились, хоть и промокшие были насквозь. Сердце ухало, как строительный копер.

Дурацкая ситуация. Времени не так много, чтобы лежать тут неизвестно сколько, но и подниматься было страшновато. Самое противное состояло в том, что я даже приблизительно не мог понять, что меня так сильно насторожило. Ни постороннего звука, ни чужого запаха я не различал, но легче от этого не становилось — только хуже.

По здравом размышлении я мог ощутить спиной взгляд снайпера через прицел. Может, это и мистика, но факт остается фактом — многие это чувствуют, тогда подниматься точно нельзя. И никак нельзя узнать, где эта зараза укрылась. Можно только потихоньку отползать в сторону дороги, пока лес не скроет меня от этого места, я так и сделал. Осторожно попятился, чуть приподняв задницу и больше всего боясь выдать себя шевелением травы. Покачивание стеблей создает снайперу такое же удобство, как если бы потенциальная жертва повесила на жопу табличку с надписью «Стрелять сюда» и стала бы в позу пьющего оленя посреди чистого поля.

Такой тип перемещения не отличается высокой скоростью, так что я медленно пятился на карачках через лужи, в буквальном смысле холодея от страха. Не хватало в самом начале пулю схватить! Надо же было так нарваться!

Однако никто в меня стрелять не стал, что постепенно начало успокаивать, по большому счету могло мне и померещиться — такое тоже нередко бывает. Рисковать не следует, но и паниковать ни к чему, наконец я отполз, как мне показалось, достаточно, чтобы с той точки, где со мной приключился приступ паранойи, меня уже не было видно. Продышавшись, я медленно хотел встать во весь рост, но едва приподнялся на корточках, как увидел такое, от чего меня ледяной пот прошиб с головы до ног, — прямо передо мной, метрах в пяти, стоял здоровенный когтерез в боевой позиции. Иглы на башке веером, когти растопырены так, что любой блатной позавидует распальцовочке, а между ног здоровенные яйца болтаются. Крутой самец перед боем, короче.

Душа у меня ушла глубоко в пятки и оказалась довольно тяжелой, так что ступни словно приросли к земле — не шевельнуться. А когтерез между тем поднял свою жуткую морду к небу и взвыл!

Ну меня и проняло! Несмотря на свинцовую тяжесть в ногах, я так дернул в сторону дороги, что впору было мировые рекорды фиксировать. Правда, от когтереза бегать почти то же, что от гоночной машины, но вот с маневренностью при его массе туго. Поэтому, как только я ощутил его непосредственно за спиной, тут же бросился в сторону, а он по инерции проскочил еще метров пять, снова бросился, но я опять сменил направление, пытаясь приблизиться хоть к какому-нибудь дереву. Правда он, тварь такая, к дереву меня подпускать не желал, прекрасно зная, что там меня не взять. Оставалось только метаться в опасной близости от секущих воздух когтей, но это занятие было в высшей степени утомительным, и у меня начала сдавать дыхалка.

Уже на исходе сил я изловчился и прошмыгнул-таки к дереву. Когтерез взвыл, замолотил когтями по воздуху, а я прижался к стволу и дышал, как тощая кобыла после марафонской дистанции. В глазах расплывались красные круги.

— Тварь хренова! — хрипло ругнулся я. — До чего же ты не вовремя тут оказалась!

Однако в появлении чудища был и положительный момент — вспомнились слова Ирины о том, что вид живности в сфере взаимодействия довольно точно указывает расстояние до Базы. По мере удаления от саркофага сначала появляются когтерезы, потом становятся слышны птицы, а затем и видны. Это значит, что сейчас База находится к востоку от меня примерно в двенадцати километрах, потому что именно на этой метке мы в прошлый раз встретили когтереза. И где-то здесь должен быть тот самый «пузырь», в котором я устроил себе тайник. Вот что называется — близок локоть, да не укусишь! Ручей и «пузырь» находятся непосредственно у дороги, но как далеко до нее — я не знал.

Когтерез между тем выл, метался вокруг дерева и сек воздух когтями, отвлекая меня от размышлений о тонкостях навигации. С ним надо было что-то делать, а то так можно запросто и час «икс» прозевать, что было бы до крайности нежелательно. Отдышавшись, я понял, что единственный пригодный способ — перемещаться короткими перебежками от дерева к дереву в сторону дороги. Это давало хоть и мизерный, но шанс обнаружить тайник, прыгнуть в «пузырь», завладеть винтовкой и снести когтерезу голову. Других идей не было.

Чудище с воем носилось вокруг дерева по сложной орбитали, то приближаясь, то отскакивая, то описывая восьмерки. При этом радиус разворота у него был довольно велик — сказывалась серьезная масса тела. Это давало мне шанс использовать собственное преимущество в маневренности. Поэтому, дождавшись, когда когтерез начнет описывать очередной круг и окажется по другую сторону дерева, я рванул изо всех сил к следующему дереву, которое было ближе к дороге. Тварь тут же ринулась за мной, но я провернул старый фокус с неожиданной остановкой, и когтерез снова по инерции проскочил вперед на безопасное расстояние, я не двигался, ожидая второго броска. Долго ждать не пришлось, но только когтерез изготовился к прыжку, я сиганул в сторону, потом ему за спину и тут же, — оп-па! — оказался под защитой следующего дерева. Можно снова отдышаться.

Надо заметить, что этот спланированный маневр отнял у меня значительно меньше сил, чем первые беспорядочные метания. Все-таки план — великая вещь, как говаривал прапорщик Сомов. Особенно если план крепкий и его не мешать с табаком, когда косяк забиваешь.

При таких раскладах в принципе можно перемещаться в относительной безопасности. Главное, чтобы сил хватило. Так что, отдышавшись, я в точности повторил тот же фокус — рывок, остановка, уклонение, снова рывок. И опять я возле дерева, а когтерез воет от злобы и бессилия, попусту молотя когтями по воздуху.

— Не нравится, хрен бородавчатый? — спросил я у него. — Я же говорю — большой шкаф громче падает.

Сказал я это, чтобы себя успокоить, но внезапно на основе старой шутки у меня созрела новая идея. Опасная до предела, но не бегать же от этой твари до самого пробуждения! И я решился.

Хорошенько продышавшись, я дождался перемещения когтереза в удобную для меня позицию и снова рванул вперед. Но на этот раз я не стал дожидаться, когда чудище окажется непосредственно за спиной, а притормозил значительно раньше. В результате когтерез проскочил мимо меня не на пять шагов, как в прошлый раз, а остановился всего в одном шаге впереди и спиной ко мне. Меньше секунды у меня было на претворение плана в жизнь, потому что на месте эта тварь умела крутиться очень проворно. Поэтому, не теряя времени, я хорошенько прицелился и саданул его между ног.

Всю душу я вложил в этот удар, все потраченные на тренировках часы! Попасть ногой по яйцам, да еще со спины — редчайшая удача. Но мастерство все же так запросто не пропьешь. К тому же яйца у когтереза висели гораздо ниже, чем у представителей мужской половины сапиенсов, а потому представляли собой более легкую мишень. Да и одежды на чудище не было, что тоже облегчило мне задачу,

В общем, когда я зарядил когтерезу подъемом стопы между ног, он коротко хрюкнул и послушно сложился пополам. При этом лапы, понятное дело, у него продолжали пребывать в боевой позиции, отчего когтями он угодил прямо в грунт. А когти у него слабенькие в основании, это я помнил прекрасно, и они тут же обломились все разом. Из лап чудища ударили фонтаны мутной черной крови, оно взвыло, рухнуло в траву и принялось кататься, как ребенок в истерике. Мне оставалось только рвануть с низкого старта, а то вдруг он и без когтей бегать может.

Так я отмахал метров сто пятьдесят, оставляя за спиной утихающий вой, пока с разбегу не плюхнулся ногами в ручей. Это был тот самый ручей! Тот, на котором Андрей, сверившись с картой, сказал: «Метка двенадцать». Двенадцать километров от Базы. А вот и знакомая излучина. Выбравшись из воды, я взял верное направление и, оскальзываясь на размытой глине, поспешил к своему тайнику. Все приметы сходились — вот дерево, под которым я прятался от первого когтереза, вот гильзы от снайперки, из которой стреляла Ирина, а вот эта темная куча — все, что осталось от туши,

Перемахнув через гряду кустов, я сразу заметил зияющую в дерне дыру — вход в «пузырь». Перемазавшись в мокрой трухе, я соскользнул вниз и сразу заметил светящуюся на полу статуэтку. Светилась она не так ярко, как раньше, размякла от времени и почти потеряла форму, но зато рядом с ней лежала коробочка термоядерного пускателя и огромная снайперская винтовка калибра 12.7 миллиметра.

— Есть! — воскликнул я, беззаботно подпрыгнув от радости. — Есть! Получилось! — Потом, отдышавшись, добавил: — Спасибо тебе, Макс, за оставленный маячок,

Пускатель я сунул в карман, а винтовку проверил, аккумуляторы в норме, прицел работает, боекомплект из одного бронебойного патрона на месте. С трудом протискивая «Обманщика» через узкий проход, я вылез наружу, все еще не в силах прийти в себя от радости.

— Ну, теперь мы дадим всем просраться, — говорил я винтовке. — Теперь посмотрим, кто из нас с Кириллом снайпер, а кто ворона. Поглядим.

На самом деле можно было остаться здесь, ведь пускатель работает на дистанции до сорока километров, к тому же «пузырь» можно было использовать в качестве укрытия от термоядерного взрыва. Все это так, но мне не давало покоя, что на базе находятся люди. Часть живые, часть — души умерших, но это без разницы — ни те ни другие не заслуживают смерти или забвения в тонких сферах.

Никогда не думал, что так легко можно принять решение о самоубийстве. Но, наверное, в каждом воине, пусть в некоторых очень глубоко, сидит мысль о смерти, ведь путь Воина, как говорили японцы, это не только путь обмана, но и путь к смерти. Неизбежно. Меня могли тысячу раз убить на войне — шальным осколком, притаившейся в кустах миной. Но не убило. То ли случайно, то ли как раз для того, чтобы сегодня, здесь и сейчас я сделал то, что сделать было необходимо.

— Надо выгнать народ с Базы, — пробормотал я себе под нос, вскидывая на плечо винтовку. — Бомба подождет, ничего с ней, родимой, не станется.

Спотыкаясь и оскальзываясь под натиском шестнадцатикилограммовой ноши, я выбрался на дорогу, отдышался, собрался и затрусил маршевой рысью на восток, дорога была разбита гусеницами и колесами, мне приходилось то перепрыгивать через рытвины, то по щиколотку в воде проскакивать широкие лужи, но я пер и пер вперед, словно заговоренный Усталость отступила на дальний план, я впал в некое гипнотическое, медитативное состояние, когда, кроме цели впереди, ничего уже нет. Наверное, так же чувствовал себя Северный Олень в сказке про Герду, когда нес ее наперекор ледяному ветру через промерзшую насквозь пустыню. Что Андерсен мог еще написать про него? Все и так сказано! У Оленя была только цель — единственный смысл его существования. Функция. Предназначение. Его путь — только в один конец: к цели. Любой ценой. Можно имя свое забыть, можно даже забыть о предназначении, но цель все равно останется впереди, как маяк среди ночи, как луч наведения для ракеты.

Я читал, что ниндзя в древней Японии на бегу читали мантру, чтобы забыть об усталости, не концентрироваться на ней. Чтобы сосредоточиться только на цели. Я не знал мантр, но образ Северного Оленя действовал на меня точно так же. Он ведь донес свою ношу! И я донесу. Донесу.

Надо было выровнять дыхание, и я запел. Совсем фальшиво, не в мотиве, просто для ритма, чтобы выдыхать и вдыхать через равные промежутки времени.

Осенью, в дождливый серый день
Пробежал по городу олень.
Он летел над гулкой мостовой
Рыжим бесом, пущенной стрелой.

Ливень хлыстал с небес, тучи клубились над головой, лес шумел вдоль дороги, похожий на огромного лохматого зверя. Грязь фонтанами била из-под ног с каждым шагом, мышцы дрожали от усталости и напряжения. Но я пер и пер вперед, негромко выдыхая строчки уже не песни, а скорее мантры.

Он бежал, и сильные рога
Задевали тучи-облака.
И казалось, будто бы над ним
Становилось небо голубым…

Примерно через шесть километров я увидел впереди небо. Не голубое, конечно, зеленое, но это означало, что я приближаюсь к кромке ливня. Там, за этой кромкой, была цель.

«Все, никаких больше мыслей в голове!» — приказал я себе, держась из последних сил.

Однако и мантра вскоре помогать перестала. Ноги подкашивались, я все чаще и чаще падал в грязь, поднимая фонтаны коричневой от глины воды.

— Все равно ведь дойду, — шептал я, упрямо поднимаясь снова и снова. — Ну все равно ведь осталось километра три, не больше!

Последний километр до кромки ливня я уже плелся шагом, вихляя, словно пьяный мужик посреди деревенской улицы. Но впереди ярко выделялось огромное пятно рыжей глины под светом синего солнца, а посреди пятна — бетонный саркофаг Базы. Это придавало силы, как допинг, иначе я бы уже лежал, валялся, выл в грязи, бессильно колотил бы в жирную глину разбитыми в кровь кулаками. А так еще двигался. И это было важнейшим за всю мою жизнь достижением.

К остовам сгоревших танков я уже полз на карачках, подтягивая за собой винтовку, тут ливня не было, а сухая глина крошилась в пыль под коленями. Из всех танков меня интересовал один — я заметил его еще в первый раз, когда мы с Михаилом проезжали здесь на «Хаммере». Танк был американским, как и все, сгоревшие здесь, но этот получил заряд плазмы вскользь и не загорелся. Гусеницу ему снесло вместе с половиной катков, а так, скорее всего, из него можно было даже стрелять. Русские бы не бросили технику в боеспособном еще состоянии, но на то они и русские — не янки.

Танк был на месте — третьим от дороги среди сгоревших броневых мастодонтов. Собрав все оставшиеся силы, я дополз до него, привалился к уцелевшей гусенице и только после этого позволил себе расслабиться. Половина дела сделана. Пора приступать к самой сложной половине.

Отдышавшись и отдохнув, я вскарабкался на горячую броню и влез внутрь. Там было жарко, как в аду, — броня под незаходящим солнцем разогрелась градусов до пятидесяти, а внутри это чувствовалось особенно сильно. Меня сразу прошиб пот, но время ли замечать подобные мелочи?

Проверив рацию, я убедился, что она продолжает работать в режиме приема, потребляя питание от главного аккумулятора. С поворотом ручки громкости послышалось характерное шипение из динамика. Я нажал тангенту и произнес:

— База, База, я Эхо, прием!

Под этим позывным Кирилл меня знать не мог. Андрей бы узнал, а другие нет,

— База, ответьте, я Эхо!

Так я звал довольно долго. Время от времени кто-то вклинивался в эфир по-английски, но я не обращал внимания, продолжая настойчиво долбить по-русски фразу вызова.

— База, я Эхо, прошу на связь!

— На связи База, — наконец я услышал знакомый голос по-русски. Видимо, кто-то додумался позвать в узел связи Хеберсона. — Назовите себя!

— Я — Эхо. Вы лейтенант Хеберсон?

— Капитан Хеберсон, — поправил он меня,

— О, поздравляю, сэр! — насмешливо сказал я в микрофон. — С повышеньицем.

— Кто вы?

— Скорее всего, вы меня не помните. Пересекались мы пару раз в здешних местах. Я Фролов. Саша Фролов, снайпер. Спец по крупным калибрам.

— Как вы вклинились в эфир? — напряженно спросил новоявленный капитан.

Я так и не понял, вспомнил он меня или нет, хотя это не имело ни малейшего значения.

— Это неважно, — ответил я. — Как вклинился, так вклинился. Сейчас у меня к вам крайне важное сообщение, которое вам надо передать всем по-английски.

— Вы собираетесь мне приказывать?

— Послушай, Хеберсон! — разозлился я. — Через некоторое время на Новой Земле произойдет испытание портативной термоядерной бомбы, понятно, что после взрыва она окажется в подвалах базы. Но снять ее с боевого взвода у вас не получится, потому что у меня в руках пускатель от нее.

— Это блеф! — жестко ответил американец. — Откуда он у тебя здесь? Их же не уничтожают! Бомба перемещается сюда, а пускатель остается там.

— Вы много не знаете, Хеберсон. Кирилл вам дурит мозги, а вы уши развесили. Как я сам, по-вашему, тут появился?

— Могли пройти кордоны у старой Базы,

— Да бросьте вы! У вас есть бинокль?

— Естественно,

— Ну так подойдите к окну и посмотрите на единственный уцелевший танк недалеко от кромки ливня. Давайте, давайте!

Я выбрался через люк на броню, вынул из кармана пускатель и поднял его высоко-высоко, к самому зеленому небу, меня было отлично видно с Базы, но для снайперской стрельбы дистанция слишком большая, так что я ощущал себя в относительной безопасности,

— Фролов! — прохрипела рация снизу. — Я вижу. Но это может быть просто коробка.

Соскользнув в люк, я ответил ему:

— То есть, по-вашему, просто коробку легче протащить сюда, чем пускатель? А винтовка на броне тоже подделка? Выстругана из дерева?

— Ладно. Что вы хотите?

— Чтобы вы все смотались с Базы как можно скорее. Потому что ждать я не намерен и собираюсь взорвать это Кириллово гнездо в самое ближайшее время.

В динамике послышался шорох — кто-то вырвал микрофон из рук Хеберсона.

— Это ты, дорогой? — раздался в эфире вкрадчивый голос Кирилла. — Признаюсь, не ожидал тебя здесь услышать, а тем более увидеть. Пешка решила-таки выйти в ферзи? Хочешь занять мое место?

— Ага. Мечтаю, сваливайте оттуда.

— Ну конечно. Мы свалим, а ты — к пульту Генератора?

— Ты вроде так и поступил? — усмехнулся я.

— Нет. Я никого не путал водородной бомбой. Я снайпер, Саша. Настоящий. Я пришел и убил. Честно.

— Как в вестернах?

— Тебя хорошо проинформировали. Ну что, устроим дуэль? А, дорогой?

— Здесь не Олимпийские игры, — ответил я. — У меня есть преимущество, и я намерен использовать его по полной программе.

— А как же офицерская честь? — голос Кирилла едва заметно дрогнул. А может, просто помеха в эфире.

— В жопу ее себе засунь!

— Зачем же так грубо?

— Надоело трепаться. Выводи людей!

— А не выведу. А? Как ты на это посмотришь? Будешь взрывать? Знаешь, сколько здесь в настоящий момент народу? Человек сто, не меньше. Женщины, кстати, есть. И кое-кто из твоих друзей. Хочешь поговорить?

У меня сердце обмерло. Я уже понял, кого сейчас услышу, так что у меня внутри все перевернулось.

— Саша… — через эфир пронесся голос Андрея. — Зачем тебе это?

— Вот зараза! — выкрикнул я, не нажимая тангенты Затем нажал и сказал в эфир: — Андрей, ты знаешь, что с тобой случилось на самом деле? Ты умер! Погиб в аварии. Тогда, в Крыму. Ты не выжил, понимаешь? Здесь только твоя душа, а тела нет. Если тебя тут грохнут, то целую вечность будешь разлагаться в…

— Что ты городишь? — недовольно пробурчал бывший корректировщик. — Я же все помню, как было. Не думал, что ты скатишься до терроризма. Парит, что тебя уволили? Ну так дай другим послужить!

— Андрей, что с тобой?

— Да иди ты! — огрызнулся он.

— Что, не нашел понимания? — это снова Кирилл.

— Мозги промыл покойникам? — прошипел я. — Сука ты. На хрен! Не пожалею сотню твоих американцев, только бы накрыть вашу лавочку. Все, если не смотаетесь, буду взрывать! Конец связи.

Я со злостью выключил рацию. На полу валялась раздавленная пачка «Мальборо», и курить хотелось до одури, но не было спичек. Порывшись в пачке, я отыскал одну целую сигарету и неприкуренной сунул в зубы. Так было немного легче.

Выбравшись на броню, я сел без прикрытия и покрутил в руке пускатель. Кода я не знал. Так и хотелось спеть: «Вернись ко мне, Олень, по моему хотению», но разве он появится тут? Слишком жесткая сфера. Так что подсказать код некому. А сам я не помнил ни единого номера из двенадцати. Или из одиннадцати? Что-то ведь важное говорил тогда Северный Олень! Что-то о магических числах. Так, стоп! А это не подсказка ли, часом? А ведь вполне может быть!

Написанный на бумаге номер во сне запомнить очень сложно. А вот вспомнить его логическое обоснование гораздо проще. Так, может, номера в телефонной книге я потому и не запомнил, что они ничего не значили? Главное, скорее всего, не в них, а в том, что говорил Олень про числа! Не простые числа, магические. Как он сказал? У русских тройка.

Я нажал на пускателе клавишу с номером «три». Пускатель пискнул, и на маленьком табло загорелась надпись: «Код неверный».

— Знаю, знаю! — ответил я надписи.

У некоторых народов магическое число — семь. Так, нажимаем семерку.

«Код неверный».

На востоке магической считают девятку, я вдавил клавишу с выгравированной цифрой «девять».

«Код неверный» — продолжала помигивать надпись,

А всего в коде должно быть пять цифр. Я набрал только три. Какие еще есть магические числа? Тринадцать! Это сразу две цифры.

Палец потянулся, чтобы нажать единицу, но я не был уверен и не решился вдавить кнопку. Что-то странное Олень говорил про две последние цифры. Про писателя какого-то что-то плел. Может, он написал книгу про число «тринадцать»? А кто такой? Если Олень говорил со мной, значит, он не стал бы упоминать книгу, которую я сам считал бы плохой. Значит, что-то из вещей Стругацких. Что у них было про числа?

Сколько я ни силился, но ни в одной из книг Стругацких не мог вспомнить значимых цифр. Буква была — «Ж» в романе «Жук в муравейнике». Но букв в коде не было. Что же еще?

Фильтр сигареты промок от слюны, и я ее выплюнул, кого я еще считал хорошим писателем? Ну, Крапивина. У него, кстати, в одной из книг тоже взрывали Мост. Надо же! Забавно как… В «Голубятне на желтой поляне», если мне память не изменяет, хорошая книга.

И тут меня осенило. Именно в «Голубятне…» Крапивин противопоставлял две цифры! Четверку и пятерку. Пятерка у него была олицетворением добра, а четверка олицетворением злого начала. Пять и четыре. Четыре и пять! Только в какой последовательности набирать?

Это было серьезной проблемой, а Олень во сне ни словом о ней не обмолвился. Тогда я снова перебрал в уме набранные цифры. Все они шли по возрастающей. Три, семь, девять. Может, и четверку с пятеркой в такой последовательности набрать?

Надо было просто принять решение.

— Надо просто верить в то, что ты прав, — поправил я сам себя.

Дрожащий палец вдавил сначала четверку, потом пятерку. От зла к добру.

«Код принят», — загорелась надпись,

— Есть! Есть! — воскликнул я, не в силах сдержать эмоции. — Ну все!

Оставалось нажать на красную кнопку пуска. Однако вопреки моим ожиданиям База не подавала признаков жизни. Никто оттуда не бежал, никто не спасался. И это был козырь Кирилла. Никто из сидящих в пункте связи, скорее всего, не знал русского. Хеберсон не в счет, он человек Кирилла. А Андрей? Вот зараза! Как же надо было ему промыть мозги, чтобы он меня послал подальше?

Плохо дело. Никто и не знает об угрозе! Кирилл никому не скажет, это понятно. А я не знаю английского. Хотя можно ведь ограничиться какой-нибудь простой фразой… Однако и простую фразу составить оказалось для меня весьма непростой задачей. Начать надо, наверное, с «Ай эм». Хотя нет. «Иметь» как-то иначе. Точно! «Ай хэв». Да, у меня есть водородная бомба. А вот как водородная бомба на инглише? Этого я не знал. Хотя что-то мелькало в памяти, опять-таки из литературы. А, точно! У Мирера в романе «Дом скитальцев» водородную бомбу называли «эйч-бамб»! Точно же! Тогда фраза будет звучать: «Ай хэв эйч-бамб».

Я кубарем скатился в люк и, включив рацию, заорал, как брачующийся марал:

— Ай хэв эйч-бамб!!! Ай хэв эйч-бамб!!!

Однако ответом мне была тишина. Причем полная, даже несущих частот не слыхать. Скорее всего, Кирилл приказал подчиненным слезть с той волны, на которой я хулиганил. Вот вам и эйч-бамб.

«А чего я тогда должен со всеми погибать? — подумал я. — Ну их на фиг. Не хотят сматываться, и не надо. Отойду подальше и рвану их вместе с Базой».

Однако не мог я этого сделать! Психовал, злился на себя, но не мог. Сотня человек — слишком много. Зачем тогда вообще взрывать Базу? За все время тут вряд ли сто человек убило. Пусть тогда стоит.

Я готов был зарыдать от бессилия. Грязный, перемазанный в пыли, уставший хуже собаки, со взведенным пускателем в руке, я сидел в танке и не знал, что делать. А ведь наверняка с Базы меня еще кто-то заметил. Раций у них нет, но есть глаза и бинокли, надо написать им послание! Что же сразу-то не додумался?! Отодрав от борта часть пластиковой обшивки, я вылез наружу, кубарем скатился с брони, подобрал ком сухой глины и написал на большом куске черной пластмассы: «I have H-bomb!!!»

Довольный творением, я поднял лист пластика над головой — так поднимали когда-то знамена на баррикадах,

— Вот вам, смотрите! — расхохотался я. — Имеющий бинокль да увидит!

Лист был велик, и его нелегко было держать — даже чуть заметный ветерок сильно раскачивал пластик в руках. Но это было уже неважно. Я сделал все, что мог. Однако первым меня заметили не те, кому я адресовал послание, а Кирилл. Это и понятно — вряд ли он за все время хоть на минуту упустил меня из виду. И то, как он продемонстрировал свое внимание, меня тоже не удивило, это была ракета, пущенная из портативного зенитного коплекса. Высокоскоростной белый след, ударивший в землю на расстоянии метров ста от меня. Несколько осколков свирепо прожужжали в опасной близости, но я продолжал держать послание высоко поднятым. Зенитная ракета бьет далеко, но она имеет систему самонаведения и малоэффективна при стрельбе по живым мишеням. Это если бы у меня из задницы вырывался сноп реактивного пламени, тогда да. Тогда бы ракета навелась на меня с гораздо большей точностью, а так вряд ли. Так Кирилл, дав волю злости, только привлечет ко мне больше внимания, что мне и надо.

Вторая ракета саданула еще дальше первой, подняв высоко в небо фонтан рыжей пыли. Была в этом какая-то сумасшедшая красота — и в раскаленном лохматом солнце, и в глухих тенях на оранжевой глине, и в серебристых инверсионных следах. А я стоял, подняв руки и задрав лицо к небу, словно ангел возмездия. Так мне казалось, пока третья ракета не шарахнула в непосредственной близости, сбив меня с ног ударной волной.

— Тьфу! — отплевался я от глиняной пыли. — Зараза…

Я испугался за целостность пускателя, но его лишь сбило с брони, не причинив вреда. Тут же, почти без перерыва, снова шарахнуло взрывом — Кирилл пристрелялся и решил прижать меня к земле, не позволяя двигаться во весь рост. Ладно, посмотрим, у кого яйца круче,

Сунув пускатель за пазуху, я на карачках обогнул танк и, улучив момент сразу после пятого взрыва, в два прыжка заскочил в люк.

— Сейчас, сейчас! — весело приговаривал я, запуская переключателями машинерию танка. — Ракетами, говоришь? Ну-ну. Сейчас я тебе покажу ворону!

Усевшись на место стрелка, я развернул башню стволом к Базе и прильнул к прицелу. Отличный вид! Судя по следам от ракет, Кирилл колотил по мне с верхнего этажа. Я чуть приподнял ствол, поймав один из оконных проемов в перекрестье, а затем переквалифицировался в заряжающего — вынул из ложемента снаряд и загнал его в ствол.

— Огонь, батарея, пли! — скомандовал я сам себе и рванул гашетку.

По ушам долбануло так, что у меня звездочки в глазах расцвели, броня загудела, а через люк начала оседать поднятая снаружи пылища. Остро запахло пороховой гарью.

— Бр-р-р! — я помотал головой. — Хорошо, что не стал танкистом!

Через открытый затвор вывалилась раскаленная дымящаяся гильза, пришлось пинками загнать ее в распахнутый нижний люк, новый снаряд из ложемента в ствол. Отлично. Привыкать ли русским стрелять из подбитого танка? Генетическая память, мать ее!

Прильнув к прицелу, я убедился в точности первого попадания — оконный проем сделался значительно шире, и теперь из него тянулся шлейф дыма и бетонной пыли. Включив рацию и схватив микрофон, я прокричал в эфир:

— Снайпер, Снайпер, я Ворона! На связь! Чего молчишь, морда буржуйская? Лови подарочек!

Рванув гашетку, я хотел закрыть уши ладонями, но не успел — снова бухнуло так, что у меня внутренности в организме подпрыгнули. Дымящуюся гильзу за борт. Вот так. Есть еще порох в пороховницах, а снаряды в ложементах! В ствол его, в ствол. На страх агрессору!

Вид в прицел мне очень понравился — взрывом выворотило добрый фрагмент бетона, так что при следующем попадании стена между оконными проемами может и не выдержать, тогда можно будет бить внутрь Базы без всяких помех. Я представил, как прессуется воздух от взрыва в помещениях, и у меня еще больше поднялось настроение. Теперь уже все в курсе, что я тут.

Однако жара и духота под броней становились невыносимыми. Я положил пускатель рядом с рацией и стянул свитер, фальшиво напевая песенку Линды: «Я ворона, я ворона!»

— Эй, дорогой! — отозвалась рация. — Что-то ты всерьез расшалился. Может, побеседуем по-мужски? Без лишнего шума?

От пальбы у меня так звенело в ушах, что я почти не различал слов Кирилла. Схватив микрофон, я проорал:

— «Снайпер»? Это «Ворона»! Прием!

— Что ты придурка из себя корчишь?

— Я ворона, я ворона! — пропел я в эфир и, внутренне сжавшись, рванул гашетку.

От компрессионного удара потемнело в глазах, но я уже начал входить во вкус этой работы. Вспомнился кинофильм «Четыре танкиста и собака», так любимый в детстве, и я запел польские слова, заученные когда-то наизусть:

Powrocimy wierni
My czterej pancerni
«Rudy» i nasz pies…
My czterej pancerni,
Powrocimy wierni,
Po wiosenny bez . 

(Вернемся обязательно
Мы — четыре танкиста,
«Рыжий» и собака…
Мы, четыре танкиста,
Вернемся точно,
Когда расцветет сирень (польск.))

Предпоследний снаряд лег в ствол, я клацнул затвором и немного подправил прицел. Так лучше.

— Огонь, батарея, пли!

Из-за грохота я совсем не расслышал, что там пытался донести до меня через рацию Кирилл. Это он по телевизору пусть людям лапшу на уши вешает, а мне не надо.

— «Снайпер», «Снайпер», я «Ворона», на связь! — прокричал я в микрофон, прокашлявшись от дыма и пыли. — Я вас не слышу! Как самочувствие, Снайпер? Не молчите, прием!

— Твою мать! — проревел в эфире Кирилл. — Ты что, совсем псих ненормальный? Хватит палить! Может, разберемся как люди?

— Что, ракеты кончились? Могу снарядом поделиться!

— Да кончай ты! — прошипел Кирилл. — Ты гонишь насчет бомбы или правда? И как ты вообще умудрился сюда попасть?

— За счет волшебной силы искусства. А? Как тебе, «Снайпер»? Ты думал, что деньги и есть главная сила? Ты всерьез на это купился? А, «Снайпер»? Сочувствую. Ты так долго втирал это людям, что сам поверил!

— Ты пьяный там, что ли? Так вот в чем дело! Ты опять нажрался, как тогда в клубе? Ну и дела! Никогда не думал, что с одним человеком такая случайность может произойти дважды!

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. Это из Гамлета, прием! Ворона на связи!

— Придурок! — выругался Кирилл и отключился, я глянул в прицел и улыбнулся. То, чего я добивался, случилось — через приоткрытые ворота выехал сначала один джип, затем еще и еще. Выбравшись из люка, я с удовольствием наблюдал, как американцы удирают с Базы. Наверняка где-то среди них Кирилл, и, может, он попробовал бы меня взять, но знает, что мне только кнопку нажать, а я это сделаю при малейшем намеке на нападение. Хочет сохранить Базу, это понятно, надеется на умение втирать очки. Тоже оправданно, всегда ведь получалось. Но сейчас не выйдет, я настроен серьезнее некуда.

— Эй, Ворона, я Снайпер, на связь! — донесся снизу голос Кирилла.

Я перегнулся через кромку люка и подтянул микрофон.

— На связи.

— Хоть все и уходят, я не советую тебе спешить с нажатием кнопки, это касается Кати.

У меня сжалось в груди.

— Что еще?

— А этого тебе мало? Я ведь тут ферзь, понимаешь? Хожу в любую сторону на любое количество клеток, могу туда, могу сюда. Все просто, я ведь не Ирокез, дорогой, на меня серьезные люди работают, так что, если ты повредишь мое оборудование для управления сферой, они повредят твое оборудование для сексуального удовлетворения. А? Как тебе перспектива?

— Зря ты это затеял, — вздохнул я. — Мне ведь уже все равно. Что ты убьешь Катю, что оставишь в живых, мне без разницы. Все равно я сейчас нажму на кнопочку и превращусь в световой сгусток.

— Дурак ты. И ни хрена о световых сгустках не знаешь. Это раз. Во-вторых, может тебе и все равно, но убивать Катю будут долго, со знанием дела, а также с применением плоскогубцев и паяльной лампы. Это очень больно, я проверял. Теперь кратко остановимся на первом пункте. Ты не просто дурак, а конченый дебил, если думал, что у вас получится меня победить. Это, знаешь ли, как голой жопой ежей давить, равноценно. Я долгие годы создавал инфраструктуру, собирал людей, зарабатывал дикие деньги. И вы со своей бабой думали, что, сговорившись с выжившим из ума наркоманом Дьяконом, сможете меня одолеть? Да хоть бы ты целый ядерный арсенал США сюда приволок, я бы нашел способ тебя утихомирить. Теперь о моих предложениях. Первое — я сейчас очищаю сферу взаимодействия полностью. То есть вывожу отсюда всех людей до единого. Тебя тоже бы вывел, но не могу — пробовал. Пока понятия не имею, как ты сюда проник, но в данном случае это неважно. Значит, остаемся только мы с тобой. Одни в целом мире.

— А смысл? — спросил я.

— Разговоры будем разговаривать. Меняться будем, вопросы решать. А, дорогой? Или ты думал заварить кашу так, чтобы мне одному расхлебывать? Нет, не получится. В общем, с первым вопросом решили, теперь перейдем ко второму. Поскольку нервы у тебя на взводе, предлагаю встретиться на безопасном удалении от Базы. Без специалистов я не могу снять бомбу с боевого взвода, а специалистов ты разогнал. Тоже дурак, но, раз это не лечится, будем исходить из данного. Помнишь сопки, где вам надо было укрыться с Михаилом? Жду тебя там. На дороге возьми любую машину, людей я всех только что вывел из сферы, все.

Рация умолкла, а я лежал на броне и не знал, что делать. Такое вот получилось у Кати спасение человечества. А мне-то как теперь поступить? Рвануть бомбу прямо сейчас? Или, наоборот, забить на все, избавить от опасности Катю, а потом жить с ней, словно ничего и не было? Словно не было возможности все изменить, словно мы не отступили, поддавшись страху за собственную шкуру. Это был трудный выбор.

Я надел свитер, взял приборчик и долго вертел в руке, вот интересно, если бы у Кати была сейчас связь со мной, о чем бы она меня попросила? Более чем уверен, что плевать она хотела на людей Кирилла, на плоскогубцы и паяльную лампу. Она бы сказала: «Взрывай». В этом она вся, вне всяких сомнений. С другой стороны, у меня ведь и своя голова есть на плечах!

Конечно, героям свойственно спешить на помощь любимой женщине, всячески ее спасать и выручать из беды. Но в данном случае я оказался в том же неловком положении, что и Люк в пятом эпизоде «Звездных войн». Он тоже знал, что друзья в беде, и тоже у него был выбор — спасти их самих или спасти дело, которое было для них очень важным. Если рассматривать Катю как женщину, я должен был броситься ее спасать, но если рассматривать как человека, то идея, к воплощению которой мы стремились вдвоем, для нее была ценнее собственной жизни.

Спасти человечество — значит умереть за него. Это все очень серьезно, это не игра и не развлечение. Это не хобби и не профессия, скорее предназначение. Мог ли я запретить Кате спасти человечество? Имел ли я право? Вот что было труднее всего решить!

Как странно все повернулось! Кнопка, вызывающая быстрое солнце, в моих руках, а выбор — нажать ее или нет — зависит от Кати. От того, что она выберет для себя лично — жизнь или смерть. Жаль, что у меня с ней не было связи! Ведь как бы там ни было, я не мог решить за нее ничего. Не мог, не имел права принять ни то, ни другое решение!

И вдруг меня осенило. Есть ведь выход, есть! А я, шляпа, ворона, стою тут как дурак и жую сопли! В том и смысл Нанимателя, что он постоянно врет, постоянно подменяет одно понятие другим, содержание формой, а правоту красотой теории, и сейчас Кирилл чуть не сбил меня с толку! Ну ладно… Сейчас мы поговорим с тобой по-мужски!

Я сунул приборчик за пазуху, взвалил на плечо винтовку и направился к дороге, чтобы найти машину. Как же легко я повелся на слова Кирилла, как легко впал в панику! Он словно протоптал мне дорожку, хоть узкую, но довольно удобную — на, иди! И никуда не сворачивай! А ведь достаточно было подумать, просто слегка пораскинуть мозгами, чтобы вычленить ложь из его выкладок. Он говорит, что даст команду убить Катю, если я взорву Базу? Значит, Катя в руках бандитов? А я? А я сам-то как? Я же сплю в той же комнате, где сидит она! Так что, если бы бандиты ворвались, им было бы проще меня разбудить. Врет Кирилл, врет все. Нет у него никакой связи с реальностью!

Вдохновленный этим открытием, я выбрался на дорогу и сел за руль первого же попавшегося «Хаммера». Объехав другие брошенные машины, я свернул с проезжей части прямиком в лес и погнал, пользуясь неплохой проходимостью американского чуда техники.

Главное оружие Нанимателя — вранье. А у нас что тогда? Бодров в фильме говорил, что правда. С кем правда, мол, с тем и сила. Но на практике правда открывает только ту дверь, которая ведет на помойку. И что делать? Может, все просто наоборот? С кем сила, с тем и правда? Тоже вряд ли, поскольку тогда самыми правыми были бритоголовые спортсмены с рынка. Верная мысль, я чувствовал, вертится где-то рядом, я пробовал поймать ее, но она ускользала снова и снова. И тут я вдруг понял, что сильнее всех тот, кто старается для других. Как Катя говорила? Смысл жизни состоит в том, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей. Даже тот, кто гребет деньги лопатой, окажется правым, если на эти деньги снимет, к примеру, замечательный фильм, который многих людей сделает лучше. Не такую поделку, как снимают сейчас по схеме «PR — попил — откат», а настоящее кино, вроде французской «Амели» или бегущей Лолы. И когда работаешь не для того, чтобы набить собственный карман или собственное брюхо, а ради спасения человечества, хоть в каком-нибудь малом масштабе, тогда уже никогда не окажешься на помойке. Потому что сами боги будут на твоей стороне,

Играя роль в фильме «Брат-2», Бодров, наверное, и сам не вполне понимал, что сделал. Ведь с его героем не правда была! Какая уж правда, когда он обманывал всех на каждом шагу, когда стрелял не целясь, убивая народ пачками? Не в этом была его сила, а в том, что он поехал в Америку не ради себя, а ради других людей. И деньги забирал не для себя, а для другого, почти незнакомого человека. И девушке — совсем чужой — помог вырваться из затянувшихся неприятностей. Вот в чем сила! Сила в способности отдать свои силы на благо других.

Я сильнее нажал на газ, несмотря на кочки и ямы, мне хотелось быстрее, как можно быстрее добраться до сопок. При этом я глаз не сводил со спидометра, отсчитывающего расстояние, поскольку уже твердо решил взорвать бомбу сразу, как только позволит расстояние до Базы. Но пока еще было близко, слишком близко, чтобы самому уцелеть.

Проскочив место, где мы устраивали с Михаилом засаду, я обогнул холм с брошенной батареей мизеров и направил машину дальше, а не к сопкам, как того, скорее всего, ожидал Кирилл. Война — путь обмана. Так посостязаемся и в этом. Хочешь дуэль? Будет тебе дуэль. Я сегодня на редкость добрый.

Объехав сопки с другой стороны, я бросил машину, чтобы не выдавать себя ревом мотора. Топать пешком с винтовкой на плече я уже за сегодня привык. Тем более что топать — не бегать. Бегать хватит, я не олень.

База осталась далеко позади, к тому же теперь между саркофагом и мной высились сопки, что позволяло полностью защититься от всех факторов поражения. Кирилл тоже с этой стороны, я в этом нисколько не сомневался. Не потому, что он трус, а потому, что не дурак. Когда знаешь, что кнопка от водородной бомбы в чужих руках, лучше ожидать ее взрыва в любой момент.

Сопки поросли высокой травой и кустарником, так что не было надежды обнаружить Кирилла раньше, чем он сам того пожелает. Рации у меня не было, а была ли у него, я не знал. Поэтому, скорее всего, первым знаком, который укажет местоположение противника, будет выстрел с его стороны. Я был к этому внутренне готов, но это напрягало меня сильнее, чем обычно, почему? Потому что Кирилл столько хвастался снайперским мастерством, что я уже подсознательно начал верить в его стрелковое превосходство. Он ведь отлично знал, как я стреляю, а как стреляет он, я понятия не имел. В общем, на дуэль я шел не в лучшей форме, это как пить дать. И это напрягало меня дополнительно.

Зато у меня было кое-что другое, веское и внушительное, я достал пускатель и осторожно положил палец на красную кнопку. Можно, конечно, было вступить в переговоры с Кириллом, но, во-первых, я не знал, что у него выторговывать, а во-вторых, был уверен, что на этом поле он меня разом уложит на обе лопатки. Дуэль так дуэль. Разговоры и шутки в сторону.

— Надо просто набрать номер и позвонить солнцу, — вспомнил я Северного Оленя из сна. — Номер я уже набрал, осталось нажать кнопку вызова. Эй, быстрое солнце! Ты готово поспорить с тем, что в небе?

Я аккуратно уложил винтовку в траву, лег рядом лицом вниз и зажмурился. Страшно было взрывать, ох как страшно, но поговорку про груздь и кузов все слышали. Помолиться, что ли? Но я не знал никаких молитв, да и не очень верил в их эффективность.

— Раз, два, три, четыре, пять, вышло солнце погулять! — продекламировал я и нажал кнопку пуска.

Сначала вроде бы ничего не случилось, но уже через секунду земля подо мной дрогнула и вздыбилась, затряслась, как перепуганный насмерть зверь. И тут же ярко, до боли, врезался свет в глаза. Несмотря на то, что веки были закрыты, несмотря на то, что лежал я лицом вниз, свет все равно упруго проник в мозг. Я прижал ладони к лицу, только тогда полегчало. Моментально стало понятно, что мощность этой бомбы значительно превышала ту, которую Цуцык рванул на мосту, поэтому с крепчающим ужасом я ожидал удара взрывной волны. Представилось, как пузырь спрессованных тонн воздуха мчится от эпицентра на сверхзвуковой скорости, твердый и видимый из-за этой твердости, снося все на пути, подобно удару стального меча. И тут жахнуло, причем жахнуло так, что превзошло все самые страшные ожидания. Тонны поднятого грунта, воды, песка, горящих щепок и прочего мусора с оглушающим, запредельным грохотом пронзили пространство со скоростью пули. Воздух на какой-то миг превратился если не в твердую, то уж точно в вязкую субстанцию — смесь газа и мелко раздробленных твердых предметов. И все это пронеслось, как локомотив, прессуя меня, колотя без разбору, засыпая пеплом, щепками, ветками и поленьями, вдавливая в грунт без всякой пощады. Сколько это длилось? Наверное, меньше секунды. Но за это время я умер тысячу раз, причем больше половины от страха. За это время я дал себе слово поучаствовать в каком-нибудь антиядерном молодежном движении, пить водку только за мир во всем мире, а также больше никогда, ни при каких обстоятельствах не приводить в действие термоядерные фугасы.

И тут же разом все кончилось, хлопнув по ушам оставшимся за волной разрежением воздуха. Я хотел подняться, но не смог, так сильно меня засыпало. Дышать тоже получалось с трудом, что особенно сильно меня напугало. Собрав все силы, я выбрался из-под привалившего меня дерева, а потом, задержав дыхание, начал разгребать песок руками. Это помогло. И вскоре удалось высунуть голову из завала. Я закашлялся, отплевался от песка, но не успел осмотреться, как меня накрыло вторичной ударной волной.

Лучше бы не высовывался! В ухо так прилетело крупным поленом, что я едва не потерял сознание. Однако и без того получилась иллюминация по классу люкс, со всеми звездочками, искрами и пляшущими в глазах кругами. Песку тоже наглотался как следует, так что запросто не отчихаешься. Наконец темная пелена летающего мусора унеслась прочь, оставив меня прикопанным по самую шею, как Саида в «Белом солнце пустыни». Только у Саида не текла кровь из разбитого уха. Тучи разметало полностью, так что полная тьма резко сменилась жарким, ярко пылающим солнцем, а на месте Базы возвышался огромный клубящийся гриб.

— Зараза… — прохрипел я, ворочаясь, чтобы немного раскопаться и освободить руки.

Наконец мне это удалось, и я выбрался наружу, ругаясь и кашляя, побитый, с расцарапанным, окровавленным лицом.

— Нет, в подрывники не пойду, — мотая головой, пообещал я. — Не мое призвание. На фиг.

И только мне удалось немного сфокусировать взгляд, как в каких-то ста метрах я увидел Кирилла. Пострадал он не меньше моего, но то ли его меньше присыпало, то ли он быстрее сумел откопаться, только теперь он изо всех сил, по-собачьи, рыл руками песок. И я понял — хочет быстрее меня откопать винтовку.

Где лежала моя, я помнил прекрасно, но ее привалило обломком дерева, так что мне пришлось изо всех сил поднатужиться, чтобы его сдвинуть. Зато копать немного — от вывороченного мною полена осталась довольно глубокая яма.

И началось соревнование. Кирилл роет, я рою, а кто быстрее достанет оружие, неизвестно.

— Как тебе такая лотерея? — громко спросил я у него. — Нравится честное соревнование?

— Нет! — ответил он, после чего вытащил из-за пояса пистолет и пальнул в меня.

Пуля прожужжала в стороне: все же сто метров — далеко не пистолетная дистанция. Однако я все же прилег в разрытую яму, не переставая при этом копать. Пот лил с меня в три ручья, жара становилось невыносимой. Зря мы на дождь пеняли в здешних походах, ох зря! Лил бы сверху, было бы легче.

Перед Кириллом между тем встал нелегкий выбор. Он мог продолжить копать, не зная, кто успеет раньше, а мог подойти поближе и попросту пристрелить меня из пистолета. Но пока он преодолеет пятьдесят метров, что тоже не дает полной гарантии попадания, я ведь могу откопать оружие, которое по всем параметрам, кроме скорострельности, превзойдет его пукалку.

Я порадовался, что у меня нет пистолета, а вместе с тем нет и такого сложного выбора. Хорошо! Копай себе и копай, без всяких запарок. Кирилл снова выстрелил, но пуля ушла в песок с серьезным недолетом. Он мог еще какой-нибудь фокус выкинуть, так что надо было за ним хоть одним глазом приглядывать. А у него начались метания. Он то рыл, то вскакивал и пытался бежать ко мне, то спохватывался, возвращался и снова начинал копать. А я все это время молотил руками, как экскаватор, хорошо уже заглубившись в песок и труху.

Наконец Кирилл не выдержал этой гонки, рванул ко мне и на бегу выстрелил пару раз, заставив пригнуться. Сколько надо человеку, чтобы по песку преодолеть пятьдесят метров? Ну, секунд пятнадцать. Но я их Кириллу не дал. Я решил поймать его на его же хитрожопости. Пистолет взял? Ну я тебе его и засуну по самое некуда!

Когда он пробежал четверть расстояния, я пригнулся еще ниже, затем схватил обломок ветки и высунул из ямы. С семидесяти метров любая палка похожа на винтовку, особенно если больше всего боишься винтовку увидеть. Конечно, у Кирилла нервы не выдержали. У меня бы тоже не выдержали. Так что высунувшись из ямы, я увидел, как он улепетывает к своей яме заячьим зигзагом.

— Бах-бах! — крикнул я ему вслед. — Обманули дурака на четыре кулака!

И снова копать. Теперь-то он точно решит меня пристрелить. Просто гордость не позволит иначе. Однако винтовку ему уже при любых раскладах раньше меня не отрыть, потому что моя вот она, красавица!

Я чуть высунулся из ямы и с удовлетворением увидел, как Кирилл, обозленный до предела, несется ко мне с пистолетом наголо, преодолев уже больше четверти расстояния. Я спокойно включил прицел, загнал патрон в патронник, после чего вытащил «Обманщика» из ямы и деловито установил на сошку.

— Хорошо смотришься! — крикнул я Кириллу, затормозившему, как мультяшный кот. — Ну что, дуэль? Как в вестернах? К барьеру, сэр!

Он вскинул пистолет и пукнул из него три раза в мою сторону, после чего у него закончились патроны.

— Погоди! — выкрикнул он, осторожно пятясь назад. — Я имел в виду снайперскую дуэль, а не расстрел безоружного!

К этому времени в прицеле «Обманщика» как раз загрузилась операционка, и через него теперь Кирилл был виден в хорошем приближении и в живописном ракурсе.

— Хочешь сказать, — вкрадчиво поинтересовался я, — что это была шутка, когда ты бежал сюда с пистолетом, зная, что у меня еще нет винтовки? Копать надо было, «Снайпер». Копать! Знаешь, с кем правда, а?

— Нашел время Бодрова цитировать!

— Я его не цитирую. Я творю. Далее следует авторский текст, понимаешь? Мой собственный. Так вот, правда не с тем, у кого деньги.

Кирилл слушал, медленно отступая назад.

— И не с тем, у кого сила! — выкрикивал я, наблюдая за ним через сетку прицела.

— А с кем же тогда? — похоже, мне удалось его реально заинтересовать новой для его кругов философией.

— Правда с тем, кто пашет! — довольно закончил я. — С тем, кто копает, понимаешь! Копать надо было, а не хитрожопить с пистолетом.

Мне самому понравилось, как хорошо получилось. Но главной правды я ему не сказал. Зачем? Все равно ему не понять, что правда с тем, кто пашет не просто так, а на благо других людей.

Через дыру в разметенных тучах ярко сияло солнце, а на востоке высоко поднимался в небо чудовищный грибовидный столб. Дело рук моих. Я глянул на то место, где когда-то красовался саркофаг Базы, вздохнул, закинул «Обманщика» на плечо и начал осторожно спускаться с сопок.

Вскоре перемешанный ударной волной песок кончился, началась привычная грязь по щиколотку, с которой даже палящим лучам синей звезды было непросто справиться. Я не знал, куда и зачем бреду, ведь можно было просто сесть на поваленное взрывом дерево и ждать, когда Катя меня разбудит, но после всего случившегося не мог усидеть на месте.

Ох, лукавил Северный Олень, когда говорил, что трудно стрелять в свое отражение. Хотя кто знает, что он имел в виду? В любом случае мы с Кириллом были мало похожи. Почти ничем. Точнее, совсем ничем, если не считать бывшей военной профессии и того, что она бывшая. Пижоном он был, вот и все. Пижоном, получившим власть над реальностью.

— Ворона я, да? — пробормотал я себе под нос, едва не оскользнувшись. — Снайпер, мать твою… Сейчас проснулся, скачешь по квартире и не знаешь, что делать. И жить тебе осталось совсем чуть-чуть.

Я решил, что, когда проснусь, обязательно позвоню ему на мобилу. Спрошу про ворону. Интересно, что скажет?

Наконец, устав перелезать через вывернутые из земли деревья, я уселся на поваленный термоядерной вспышкой ствол и поставил винтовку на сошку. Зажигалка у меня теперь была, были и сигареты. Трофейные. Я достал одну из пачки и прикурил. Если кто думает, что меня мучила совесть после выстрела в безоружного, то глубоко ошибается. Не в первый раз. И на настоящей войне, останавливая караваны в горах, мне много раз приходилось стрелять в безоружных, даже в спящих, так что ничего нового в этом не было. Кирилл был врагом, причем не только моим. К тому же вороной меня обозвал, тварь такая.

Я сидел, курил и думал, что делать дальше. Изменил я что-нибудь этим взрывом? Да, несомненно. По крайней мере подавляющему превосходству Нанимателя в сфере взаимодействия пришел конец. Когда еще мизеры пробьют другой тоннель, когда еще установят связь с кем-нибудь из людей, когда отстроят новую Базу… Не скоро. Да и не факт, что новый Наниматель додумается использовать в качестве солдат мертвецов.

Конечно, никуда не денется грибной порошок, который Кирилл в неизвестных количествах выдал рыжему, так что тут еще постреляют некоторое время. Но рано или поздно «вонь» закончится, а рецепт вряд ли кому-то известен. В общем, как мне казалось, на мой век хватит отсутствия проблем со сферой взаимодействия. А дальше пусть другие занимаются спасением человечества.

С другой стороны, все произошедшее не может не откликнуться столь же масштабными изменениями в реальности, как и те, что я здесь учинил. Так уж устроена сфера взаимодействия. И что ждет нас с Катей после того, как я проснусь? Я попытался представить разные варианты, но по большому счету все сводилось к резкому увеличению удачливости. На этом фоне любая работа даст в тысячу раз большую отдачу, это понятно. Вот она, волшебная палочка, о которой я думал когда-то. Оружие Нанимателя. Теперь и Катины песни возьмут на радио, и альбом выпустят…

А мне что?

Я вдруг понял, что снова остаюсь не у дел. Война теперь точно кончилась, а ничему, кроме как воевать, я не выучился.

— Книгу сяду писать, — твердо решил я, словно назначив самому себе епитимью. — И какой-нибудь интернет-бизнес открою.

Однако не было полной уверенности, что все пойдет именно так. Честно говоря, я опасался собственной слабости, боялся, что, получив большие возможности после победы над Кириллом, я захочу получить новые и снова вернусь сюда. Хотя почему бы и нет? История Шахматного Храма говорит о том, что здесь и без пролития крови можно решать некоторые задачи по корректировке реальности. В шахматы играть заодно выучусь. Хотя, с другой стороны, не так много доз «вони» у нас осталось, а рецепта я не знал.

Я опустил взгляд на винтовку. Надо же, как судьба распорядилась! Третий раз мне придется ее хоронить! Первый раз в Чечне, когда по инструкции я должен был ее уничтожить. Второй раз в Крыму, при гораздо более драматических обстоятельствах. И третий раз тут — во сне, в мире вечного ливня. Совсем за гранью бреда.

Но, уже начав придумывать, как в очередной раз уничтожить оружие, я вдруг понял, что этого делать не стоит.

— Мир до обидного несовершенен, — я поднял винтовку и закинул на плечо. — Кто знает, что нас ждет впереди?

Перебравшись через ствол поваленного дерева, я направился к дороге, держа курс на «пузырь», в котором осталась сморщенная светящаяся статуэтка.

— Спрячу, — шептал я, шлепая по грязи. — Пусть полежит мой «Хитрый обманщик», а то как-то не с руки будет спасать человечество без оружия, если что. Катя умеет, а я нет. Каждому свое.