Джудит Майкл — псевдоним супружеской пары, писателей Джудит Барнард и Майкла Фэйна. Их романы «Обманы», «Правящая страсть», «Наследство» и другие вышли тиражом более 11 миллионов экземпляров. Героиня романа «Наследство» Лора Фэрчайлд случайно знакомится с эксцентричным стариком Оуэном Сэлинджером, главой гостиничной корпорации, и становится его доверенным лицом Она получает доступ к аристократическим кругам Бостона и вызывает пылкую страсть племянника Оуэна — Поля. Однако смерть Оуэна и судебное разбирательство разбивают ее мечты и настраивают семью Сэлинджеров против нее. Лишенная наследства, Лора клянется вернуть себе все, что было безжалостно отобрано.
Интрига Олма-пресс Москва 1998 Judith Michael Inheritance

Джудит Майкл

Наследство

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Лора и Поль вместе убирали постель, торопились, смеялись, спорили, кому же все-таки удастся сделать это быстрее.

— Я никогда этому не научусь, — с притворным разочарованием вздохнул Поль, когда в конце концов проиграл. — Женщины созданы для того, чтобы стелить постель, мужчины — чтобы лежать в них.

— Мужчины созданы, чтобы лгать о постели, — парировала Лора. — Выйдя замуж, удивительно быстро постигаешь подобные вещи.

— Самые важные дела я делаю быстро, — сказал он. — Например, влюбился в тебя.

Лора рассмеялась. Ей нравились его улыбка и взгляд, который поглощал ее всю, его голос, который становился глубоким и каким-то особенным, когда он разговаривал только с ней, помнила ощущение его рук на груди этим утром, когда она проснулась; полусонные, горячие ото сна, они потянулись друг к другу, ближе и ближе, пока не слились и начали еще один день вместе, как хотели прожить всю жизнь, как муж и жена, до конца своих дней.

Но потом ее взгляд стал серьезным и хмурым.

— Как мы можем быть так счастливы? Это нехорошо — смеяться и делать все, как обычно, когда Оуэна нет с нами. И его больше никогда не будет. И он не узнает, что мы хотим пожениться. А он так мечтал…

Поль завязал галстук, надел пиджак и посмотрел на себя в зеркало, пригладив рукой непослушные черные волосы.

— Он знал, что мы собираемся пожениться, его это очень волновало. — Он обнял Лору, прижал ее к себе.

— А ты знаешь, что он терпеть не мог вечера и любые церемонии?

— Но он ничего не имел бы против нашей свадьбы, — сказала Лора. — О, Поль, я не могу этого вынести, ведь его нет с нами!

— Я знаю. — Поль прижался щекой к ее волосам. Он мысленно представил горделивый портрет с пронизывающим взглядом своего двоюродного деда, Оуэна Сэлинджера, который к тому же был его большим другом. — И ты права, он был бы счастлив, узнав, что мы поженились, потому что очень любил тебя и думал, что самым разумным, что я когда-либо совершил, было мое совершенное согласие с ним.

Он отстранил от себя Лору, ища ее взгляд, чтобы понять, что она чувствует. Худое, с высокими скулами лицо Лоры с полными чувственными губами было задумчиво, будто застыло во времени, запечатленное художником, который уловил эту манящую красоту, но смог только отдаленно передать меняющееся выражение подвижного лица, которое оживлялось выражением радости или печали, теплоты или холодности, удовольствия или огорчения. И никакой художник не мог передать то неуловимое и иллюзорное, что заставляло всех, даже Поля, спрашивать себя, действительно ли они знают ее, могут ли быть рядом с ней. Ее острая ирония или злословие так удивительно интригующе не сочетались с наивностью Лоры, заставляя помнить о ее непредсказуемости и необычности даже тогда, когда спустя какое-то время уходил из памяти каштановый цвет ее волос, отливающий красным на солнце, или темно-голубой цвет ее широко раскрытых ясных глаз.

Поль убрал волосы, которые непослушными прядями ложились на лицо Лоры.

— Ты такая бледная, любовь моя. Тебя волнует вечер? Или просто дело в твоем костюме? Ты должна быть в черном? В конце концов, мы идем не на похороны. Мы идем в дом Оуэна слушать, как Паркинсон будет читать завещание.

— Это то, в чем я хочу быть, — ответила Лора. — Чтение завещания — как вторые похороны, правда? Мы продолжаем захлопывать за ним дверь его жизни. — Она выскользнула из его объятий. — Нам не пора идти?

— Да. — Он запер двери квартиры, и они спустились на два пролета лестницы и попали в крошечный коридор. Их встретили и подхватили волны августовской жары Бостона, от которой дрожали и колебались листья деревьев, будто отраженные в воде. Дети играли на траве, сонные от добела раскаленного солнца, а яхты на глади залива были похожи на ослепительно белых птиц, опускающихся и снова взмывающих над прохладными волнами.

— Я забыл, что будет так жарко, — пробормотал, Поль, стягивая пиджак. — Ведь странно думать об Оуэне здесь, в городе, он же проводил август на Кейп-Коде.

Они дошли до машины, и как только отъехали, он сразу включил кондиционер.

— О Боже, я так скучаю по нему. Ведь прошло почти три недели, а я продолжаю думать о нем, как о живом: что увижу его за обедом и. услышу, как он опять будет говорить мне, чему я должна себя посвятить и как мне распорядиться моей жизнью.

Лора села поближе к Полю, и он держал ее за руку, когда они проезжали под аркой деревьев вдоль Коммонуэлс-авеню.

— Если бы не было тебя, — тихо сказал он, — я бы чувствовал, что потерял точку опоры.

— Я тоже. — Она сжала его руку, отвечая на прикосновение, чувствуя рядом его плечо, его силу и желание, которое вспыхивало, когда они прикасались друг к другу. Где бы это ни было, и чем бы они ни были заняты, остальной мир исчезал, оставляя их наедине со страстью, которая неуклонно росла с того дня, как они встретились два года тому назад, когда он наконец-то заметил ее.

— Я тоже, — еще раз повторила она. Потому что, хотя у нее был брат Клэй и семья Поля, которая приняла ее четыре года назад, когда ей было восемнадцать, и сделала все, чтобы она чувствовала себя членом семьи, Оуэн был главой семьи, который обожал ее и был центром ее жизни. Она тоже боготворила его, пока не встретила Поля. Потом она привязалась к ним обоим. А сейчас, когда она все еще чувствовала себя очень молоденькой и неуверенной, и еще не начала заниматься тем, чем хотел бы Оуэн… Но он умер, и остался только Поль, чтобы заботиться о ней.

— Как ты думаешь, мы долго там пробудем? — спросила она. Ей совсем не хотелось видеть, как все соберутся в доме, где она так счастливо жила и все еще живет, хотя большую часть времени с тех пор, как умер Оуэн, она проводила с Полем, и слушать, как семейный адвокат читает завещание, когда она так тосковала и хотела услышать голос Оуэна. Ей совсем не хотелось слышать, как сыновья Оуэна, Феликс и Аса, обсуждают, что наконец-то вольны делать все, что считают нужным, с гостиничной империей, которую их отец строил с такой любовью и гордостью, а их планы совершенно отличны от тех, которыми делился с ней Оуэн за последние годы, вплоть до постигшего его удара.

— Не знаю, — ответил Поль, сворачивая к Бикон-Хилл и стараясь отыскать место, чтобы припарковать машину рядом с огромным домом Оуэна. — Это простая формальность. Феликс и Аса получают основной пакет акций компании, принадлежащей Оуэну, женщины получают достаточно, чтобы чувствовать себя счастливыми, а я получу какой-нибудь символический подарок, потому что он любил меня, даже несмотря на то, что знал, что я предпочту фотокамеру самой престижной работе в его гостиничной империи. Наверное, Паркинсону потребуется полчаса на чтение всего завещания. — Стоя рядом с машиной, он еще раз взял Лору за руку. — Мне очень жаль, что тебе придется пройти через это, но так как Паркинсон спрашивал именно о тебе…

— Все в порядке, — ответила Лора, но когда они поднимались по ступенькам к парадной двери, которая была ее в течение четырех лет, к комнатам, где она жила как друг Оуэна, его сиделка, протеже и в конце концов почти как внучка, внутри у нее все сжалось.

Когда дворецкий открыл дверь, она автоматически бросила взгляд через мраморное фойе на разветвляющуюся лестницу, словно ожидая увидеть Оуэна Сэлинджера, спускающегося по ступеням своей величавой походкой, румяного, здорового, с шевелящимися кустистыми бровями и свисающими усами, отдающего приказы, высказывающего свое мнение и взгляды голосом, который раздавался в каждом уголке его дома. Глаза Лоры наполнились слезами. Он был такой изысканный, и в то же время внушительный, поглощающий все мысли, все ее внимание, что она не могла представить себе жизнь без него. К чему она может прийти, не скучая по нему?

«Ты всегда будешь скучать по мне. Но справься с этим сегодня и продолжай жить» — вот что сказал бы Оуэн. И он был бы прав. Он всегда был прав. Лора посмотрела на Поля:

— Давай уйдем отсюда, как только все кончится.

— Хорошая мысль, — ответил Поль и улыбнулся ей, чувствуя облегчение оттого, что она становится не такой мрачной. Это казалось преувеличенным с самого начала, и она выглядела обеспокоенной, почти испуганной, вместо того чтобы нести печать траура, как он ожидал бы. «Это одно из ее состояний», — подумал он и напомнил себе, как одинока она была, когда Оуэн впервые обратил на нее внимание и одарил своей всеобъемлющей любовью, которой он удостаивал лишь нескольких избранных. — Расслабься, — сказал он, когда они вошли. — Я здесь. Мы вместе.

Он крепко держал ее за руку, и они вошли в библиотеку, где уже собралась семья Сэлинджеров, тесно усевшись на кожаных кушетках и креслах. Младшие правнучки присели на диванчики или сидели, скрестив ноги, на тебризских коврах, которые Оуэн и Айрис покупали во время путешествий. В дальнем конце комнаты Лора увидела Клэя, стоящего у мраморного камина. Он разговаривал с Эллисон и Тэдом. Лора улыбнулась ему, молчаливо благодаря, что он нашел время и приехал из Филадельфии, чтобы быть рядом с ней во время чтения завещания.

За массивным столом, стоящим в библиотеке, сидели Элвин Паркинсон — адвокат Оуэна — и Феликс и Аса Сэлинджеры, сыновья Оуэна, наследники его империи и богатства. Поль пожал им руки, затем поздоровался с родителями, а потом они с Лорой направились в дальний угол комнаты, встав перед застекленным книжным шкафом, который тянулся во всю стену. Он обнял дрожащую Лору, и когда Паркинсон начал читать, легонько поцеловал ее в макушку.

— Передо мной находится воля и завещание Оуэна Сэлинджера, датированное этим месяцем три года назад. Сначала упоминаются люди, не принадлежащие к членам семьи. Открывает завещание посмертный дар в пятьсот тысяч долларов Розе Каррен, которая, по словам Оуэна, «управляла моим домом пятьдесят лет и поддерживала меня в самые трудные, безрадостные годы после смерти моей любимой Айрис».

Паркинсон продолжал:

— «Я также завещаю небольшие суммы денег служащим и консьержам, которые долго прослужили в системе отелей „Сэлинджер“, садовникам, парикмахерам и портным, капитану яхты в Карибском море, продавцу в обувном магазине в Кембридже и другим служащим», которых я не стану называть, чтобы не утомлять вас. Также существенные суммы завещаны организациям, которые поддерживал Оуэн, среди них Музей искусств в Бостоне, Бостонский симфонический оркестр, музей Изабеллы Стюарт Гарднер, театральные труппы «Кембридже Фокси», «Уэлфлит Ойстерс» и «Кейп-Код Мерсмейдз».

Когда при распределении наследства было упомянуто об эксцентричных привязанностях Оуэна, по комнате пробежал шуршащий смешок: семье потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к этому и иногда даже соглашаться с этим. Только Феликс и Аса сидели с вытянутыми лицами, они никогда не находили забавными выходки отца.

Затем Паркинсон достал еще какой-то документ из своего портфеля:

— «Из тридцати процентов акций сети отелей „Сэлинджер“ я оставляю двадцать восемь процентов моим сыновьям Феликсу и Асе, разделенных поровну».

— Двадцать восемь? — Аса буквально взвился, стараясь заглянуть в бумагу через плечо Паркинсона. — Ему принадлежало тридцать! Нам принадлежит тридцать п-п-процентов! Это несомненно. — Он старался заглянуть в документ и разобраться, в чем дело. — Что это за чертовщина, что вы читаете? Это н-н-не завещание.

Между тем Паркинсон откашлялся и добавил:

— Это дополнение к завещанию, которое Оуэн сделал в июле.

Феликс сидел молча, внимательно рассматривая крепко сжатые руки.

— В прошлом месяце? — требовательно спросил Аса. — После удара?

Паркинсон кивнул:

— Если вы позволите, я бы прочитал все до конца.

— Если мы позволим! — мрачно повторил Аса. — Читайте!

Откашлявшись еще раз, Паркинсон начал:

— «Я, Оуэн Сэлинджер, пребывая в полном разуме и сознании, сделал дополнение к завещанию, которое я составил три года назад. Из тридцати процентов акций сети отелей „Сэлинджер“ я оставляю двадцать восемь процентов в равных долях моим сыновьям Феликсу и Асе Сэлинджерам. Моей наиболее любимой Лоре Фэрчайлд, которая принесла мне радость и любовь и украсила последние годы моей жизни, я завещаю оставшиеся два процента акций сети отелей „Сэлинджер“, плюс сто процентов акций „Оуэн Сэлинджер корпорейшн“, которая является самостоятельным предприятием, состоящим из четырех отелей, что легли в основу сети отелей „Сэлинджер“ шестьдесят лет назад, в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии и Вашингтоне, а также мой дом и мебель на Бикон-Хилл, где Лора жила и будет продолжать жить. Она точно знает, что делать с наследством; она разделяла мои мысли и помогала мне строить планы, и я доверяю ей претворить все мечты в жизнь и сделать все во имя процветания дела».

В кратком, тяжелом молчании, которое обволокло комнату, накрыло, как пеленой, Лора закрыла глаза и почувствовала, как по щекам побежали теплые, соленые слезы.

«Моя дражайшая Лора, в своем завещании я оставляю тебе сущую безделицу…»

Это все, что он написал. Да, конечно, она думала о каких-то деньгах, может, даже о какой-то сумме, которой бы хватило на покупку маленького дома и возможность иметь свою собственность, даже если она и будет замужем за Полем, и применить все, чему научил ее Оуэн, все, что ей известно о гостиничном бизнесе.

Взглянув через комнату на Клэя, она увидела его восхищенный взгляд, в глазах горел огонь, губы невольно прошептали: «Ух! Ты вырвала это!»

Она отвернулась, пораженная и рассерженная.

Поль, проследив за ее взглядом, нахмурившись, смотрел на Клэя. Мгновенно комната наполнилась какофонией голосов, а Паркинсон застучал по чернильнице, пытаясь вновь овладеть ситуацией.

— Я не потерплю этого! — взорвался Аса. — Всему есть предел! Мы дали ей крышу над головой, и она распоряжалась в доме несколько лет.

— Оуэн отдал ей дом, — спокойно сказала Ленни, но никто не обратил внимания на ее слова.

— Я думаю, это очень мило! — воскликнула Эллисон. — Лора заботилась о дедушке, почему бы ему не оставить ей что-то в наследство, если он хотел это сделать?

— Он не знал, чего он хотел. — Феликс тяжело ронял слова, и они прозвучали, заглушая все голоса в комнате. Он стоял, положив руку на плечо Паркинсона, тем самым сдерживая его и давая понять, что сейчас не его время говорить. Он ждал, пока все члены семьи, выплеснув все, что у них было, успокоятся и выслушают его. Все притихли; они знали, что теперь он, Феликс, а не Аса был настоящей главой семьи Сэлинджеров.

— Он не знал, чего он хотел, — размеренно, отчеканивая слова, проговорил Феликс. — Он был старый, больной человек, которым крутила и запугивала его жадная ведьма, во всем потворствуя ему, и целый месяц после удара…

— Феликс! — Низкий голос Поля перебил хриплый голос дяди.

— Какого черта, о чем ты говоришь?

— Ты недоделанный ублюдок! — взревел Клэй, перебивая Поля. — Какого черта вы…

— Заткнись! — выпалил Феликс и продолжил, не нарушая размеренный темп речи: — …Целый месяц после удара он был беспомощным инвалидом, который не мог ни двигаться, ни говорить.

— Феликс, — опять прервал его Поль.

— Он мог говорить! — произнесла Лора. — Он говорил со мной, мы говорили…

— …не мог ни двигаться, ни говорить, и для всех очевидно то, что он потерял способность мыслить здраво. И этот совершенно очевидный факт использовала эта девушка, которая была всего-навсего лишь одной из его прихотей пока буквально не вползла в его жизнь, а потом, когда он умирал, никого не допускала к нему, даже сиделок, чтобы быть с ним наедине и заставить его изменить завещание…

— Достаточно! — возмущенно заявил Поль. — К черту все, Феликс, ты сошел с ума; что за дьявол в тебя вселился? Это проклятый набор лжи…

— Оуэн не хотел никаких сиделок! — кричала Лора. Она едва ли слышала Поля. — Он велел мне не допускать их! — Она дрожала от озноба, струйки слез высохли на щеках. — Он не хотел видеть никого из посторонних; он хотел, чтобы рядом была только я!

— Он не знал сам, чего хотел, — начал Феликс в третий раз.

— Заткнись! — прорычал Поль. — Пусть все-таки Элвин закончит читать завещание. И, ради Бога, ты объяснишь все позже, извинишься перед Лорой и перед всей семьей.

Не обращая внимания на слова Поля, он откинул голову назад и, потупив глаза, обратился к Лоре:

— Он ничего не знал, не так ли? Он не знал, что ты — преступница с прошлым, что у тебя брат — преступник и что ты лгала ему, ты лгала всем нам — лгала четыре года, в то время как мы приняли тебя и дали тебе все.

Лора тяжело вздохнула, и этот звук пронесся в мертвой тишине комнаты, подобно шелесту тончайшей материи.

— Четыре года, — сказал Феликс. Его слова падали, как удары молота. — И мы все знали это четыре года назад, летом, когда ты и твой брат появились в нашем доме, пропала наша уникальная коллекция украшений, и…

— Мы не имеем к этому никакого отношения! — выкрикнул Клэй.

Все заговорили одновременно, повернувшись друг к другу, встревоженные, наседая на Феликса, чтобы он объяснил, что имел в виду. Но Феликс обращался только к Лоре:

— Ты не думаешь, что мы поверим этому? Доказательства, которыми я сейчас располагаю, ясно свидетельствуют, что вы пришли сюда с одной целью: обокрасть нас, а потом решили еще задержаться, когда увидели, что можете раскинуть свои сети вокруг моего отца, — так же, как вы уже поступили однажды с пожилым человеком, который оставил вам наследство после смерти, а потом… — кричал он, уже заглушая поднявшийся гомон, глядя прямо на Поля, — вы поймали в свои сети молодого человека с состоянием, потому что профессиональные охотники за богатством никогда не упускают ни малейшей возможности, не так ли, мисс Фэрчайлд?

— Это не так! Я любила Оуэна! — Но слова бессильно повисли в воздухе; она почувствовала себя раздавленной этой грудой обвинений. — Я люблю Поля! Вы не вправе так лгать…

— Не говорите со мной о правах! Вы пришли к нам с ложью. Ты пришла, чтобы расставить ловушку, подцепить на удочку, ты просто вползла в нашу семью… и вы украли драгоценности моей жены и почти убили моего отца!

— Это бессовестная ложь! — крикнул Клэй. — Мы этого не делали, мы изменили наши…

Смертельно побледнев, он замолчал. Лора, с сухими глазами, почти заледеневшая от холода, почувствовала, как Поль легонько убрал свою руку с ее плеча, увидела недоверчивый взгляд Ленни и увидела Эллисон — дорогую Эллисон, которая была так мила с ней — в шоке, с глазами, полными растущего гнева.

— Вы не изменили ничего, — с презрением сказал Феликс. Его глаза просияли, когда у Клэя вырвались эти роковые слова, но потом, скрыв свой триумф, он остался стоять у стола с видом отрешенного от всего божества. — Вы — парочка обычных преступников, и никогда не были никем другим, и я лично прослежу за тем, чтобы это стало всем известно. Я намереваюсь оспаривать это дополнение к завещанию в суде и лично займусь тем, чтобы вам ничего не досталось из состояния отца. Вы уйдете так же, как и пришли — ни с чем. Вы уйдете сейчас же, и никто из нас никогда не будет иметь с вами ничего общего!

Лора ухватилась за раму окна, чтобы удержаться. Стекло было теплым от солнца, но ничто не могло растопить того холода, который был в ее душе. Она почувствовала какое-то движение рядом и обернулась. Поль отошел от нее и смотрел так, словно видел ее впервые в жизни.

Все было кончено. Тот кошмар, который преследовал ее четыре года, стал явью.

ГЛАВА 2

— Выглядит совершенно неприступным, — растерянно проговорил Клэй, глядя на прилегающие друг к другу крытые дранкой крыши особняков поместья на Кейп-Коде, которое было их целью. — Дом охранника, забор, и я видел собаку… — Он пытался выглядеть холодным, уверенным профессионалом, а не семнадцатилетним подростком, но рука его, сжимающая руку Лоры, была ледяной. Ее рука тоже была ледяной, но ему Лора казалась спокойной; она всегда казалась более решительной и целенаправленной, чем он, а потом, она же была старше на год и уже закончила школу. Придвинувшись ближе к ней на заднем сиденье взятого напрокат автомобиля, он добавил, когда они проезжали мимо летней резиденции Сэлинджеров: — Бьюсь об заклад, что у них много собак.

— Наверное, — согласился Бен. Он немного снизил скорость, чтобы хотя бы мельком увидеть океан, катера и яхты, стоящие на частных пристанях.

— Но когда вы устроите меня туда, у меня не будет проблем улизнуть.

— Ведь лодку можно преследовать точно так же, как и машину, — возразил Клэй.

— И все-таки, почему ты выбрал это место? Это же неприступная крепость.

— Выходим из игры, — низким голосом произнесла Лора. — Закончим с этим, а потом прекратим. Я сказала Бену, что это — последний раз, когда я помогаю ему; ты тоже можешь. Я бы и на этот раз отказалась, но уже обещала. Но ведь ты знаешь, — голос дрогнул, когда Лора в мыслях вернулась к соснам и бесконечно тянущимся, застывшим в абсолютном безмолвии дюнам и дикой траве, когда они проезжали Кейп-Код на обратном пути в Остервилл, — так ужасно быть настолько далеко от дома… и все такое… такое непохожее… чужое…

Бен, услышав ее последние слова, глянул на Лору в зеркало и ухмыльнулся:

— Я думал, что научил тебя быть в себе более уверенной. Разве есть на свете такой дом, куда мои умные братишка и сестренка не смогли бы проникнуть? Вы помогали мне справляться и с более крепкими орешками.

— В Нью-Йорке, — сказал Клэй. — Мы знаем Нью-Йорк. Там есть подземка, парки и толпа народа, где ты можешь исчезнуть, раствориться, а не сдавать кросс по пересеченной местности, убегая от собак на этих сотнях гектаров.

— Пяти гектарах, — мягко поправил Бен, — Летнее поместье Сэлинджеров — это шесть особняков на пяти гектарах земли, все это окружено забором, и еще дом охраны. Это все, что мы пока знаем. Узнаем больше, когда ты и Лора начнете там работать. Слушай, Клэй, я рассчитываю на тебя. Я рассчитываю на вас обоих. Я доверяю вам.

Лора почувствовала прилив гордости — так было всегда, когда Бен хвалил ее. Он был намного старше ее, сыном их матери от первого брака. Мама вышла еще раз замуж, когда Бену было почти девять лет, а через год родилась Лора, а затем Клэй. Они всегда обожали Бена, ходили за ним по пятам по маленькому домику, который они снимали в Квинзе, стараясь заглянуть любопытными детскими глазенками на чердак, который он занимал, или шли за ним, когда он куда-то уходил, пока он не отсылал их домой. Потом, когда Лоре исполнилось четырнадцать, родители погибли в автокатастрофе, и Бен Гарднер, которому было тогда двадцать три года, взрослый и красивый, у которого было огромное количество подружек, неожиданно стал опекуном Лоры и Клэя. И с тех пор он стал для них больше матерью и отцом, чем сводным братом: в основном, чтобы быть с ними, он оставался на ночь дома, брал их на прогулки, катал на машине и помогал с уроками.

Он же научил их воровать. Изо всего, чем Бен когда-либо занимался, воровство привлекало его больше всего. Много он этим не зарабатывал и все время извинялся, что не слишком в этом профессионален, но он не входил ни в одну из группировок или банд и никогда не искал пути, чтобы стать частью страшного преступного мира с его суровыми законами, где занимались продажей и укрыванием краденого, контролировали цены и более серьезный бизнес в Нью-Йорке. Все еще занимаясь этим, он работал официантом. Они переехали в маленькую темную квартирку в верхней части Вест-энд-авеню, но у них было множество расходов, а воровство — это то, чем Бен всегда занимался, и поэтому он продолжал делать это, и успешнее, чем всегда, как он говорил, потому что теперь у него были помощники.

У Лоры и Клэя это получалось хорошо. Они были проворные, с ловкими, быстрыми руками, все время начеку, когда забирались по водосточным трубам или спутанным ветвям старого плюща, тихо проскальзывая сквозь узкое окно в темную комнату, или раскрывая его пошире, чтобы проник Бен, потом также быстро спускались вниз и растворялись в тени безликой мрачной подземки.

Они все схватывали на лету, учились все запоминать. Они научились отличать шаги полицейского от шагов случайного прохожего; только раз пройдя по комнате, они точно знали, где стоит стереоаппаратура, висят картины или предметы искусства, они слышали, как в холле двадцатью этажами ниже начинает двигаться лифт; они прикасались ко всему с легкостью перышка и были почти незаметны, когда очищали карманы в метро или растворялись среди толпы уставших людей, которые после рабочего дня ловили такси на Уолл-стрит.

Это всегда было возбуждающе и опасно, и что лучше всего, это было делом, которое делилось между ними: они составляли планы, осуществляли их и начинали все сначала. Поэтому, когда Лора неожиданно для себя поняла, что не хочет больше этим заниматься, она молчала об этом. Она не могла сказать Бену, что возненавидела то, что они делали: это было бы то же самое, что сказать, что она ненавидит его, ведь он был единственным, кто любил ее и Клэя и заботился о них.

Но потом жизнь стала тяжелее. Она была очень одинока. Это был последний учебный год в школе, и у всех девочек были друзья, которых они могли приводить домой после занятий, или оставить их ночевать, или постоять в школьном дворе, вместе смеясь, обсуждая свидания или туалеты, вечеринки по субботам, или мальчиков, или своих ужасных родителей. Но Лора не могла сблизиться ни с кем из них, и поэтому у нее не было друга или подруги, она не ходила на субботние вечеринки и не могла оставить подругу ночевать, потому что в одной комнате спал Бен, а в другой — они с Клэем, разделенные парой занавесок, которые они нашли на свалке в контейнере для мусора на Очард-стрит. Она могла время от времени случайно поболтать с одноклассниками в коридорах школы об уроках или телевизионных передачах, не никогда о том, что действительно занимало ее, что она чувствовала, о чем думала, о чем мечтала. Она всегда была одна.

Но еще страшнее одиночества был страх. С тех пор как их с Клэем поймали, когда ей было пятнадцать лет, она боялась. Воспоминание об этом было все еще очень свежо, она никогда не забудет: гулко звучащие шаги, преследующие их, запах полицейского участка, как полицейский пригвоздил кончики ее пальцев к подушечке, смоченной краской, плоское лицо полицейского фотографа, который протяжно тянул:

— Повернись налево, повернись направо, смотри прямо в камеру, ты, маленькая шлюха, — а потом так ухватил ее за зад, что она закричала.

Бен пришел за ними в участок со знакомым адвокатом, вызволил их под залог, и потом почти год об этом ничего не было слышно, до тех пор, пока не начали рассматривать их дело. Их признали виновными, дали год испытательного срока и определили на попечение Мелоди Чейз. Она была просто одной из подружек Бена, но он был уверен, что служители правосудия не освободят двух детей под опеку молодого неженатого человека, к тому же он не хотел быть как-то замешанным в этом деле. Поэтому он привел в суд Мелоди, и она сказала, что она — тетя Лоры и Клэя, и они вчетвером ушли из суда. В действительности никому до этого не было дела. Единственное, чего хотел суд, — это просто избавиться от них, передав хоть кому-нибудь.

Таким образом, они были свободны. Но у полиции были ах фотографии и отпечатки пальцев, и Лора постоянно думала о том, что у нее было прошлое.

Это было одной из причин, почему она наконец-то сказала Бену, что больше не хочет помогать ему. Она не хочет быть воровкой, она хочет поступить в колледж и иметь друзей. Она выступала в нескольких ролях в школьных постановках и думала, что ей понравится быть актрисой или кем-нибудь еще, чтобы уважать себя и гордиться этим.

Они ссорились из-за этого. Бен знал, что ей не по душе лазить по карманам; она всегда отправляла обратно кошельки, после того как вынимала оттуда деньги. Ей неприятно было думать, что вместе с деньгами люди теряют и то, что еще было в кошельке: стихи и рецепты, наскоро записанные адреса и номера телефонов, членские карточки, страховые полисы, кредитные карточки, что было не нужно ей, а особенно — фотографии любимых людей. Когда она сказала Бену, что не хочет больше воровать, он думал, что это просто сентиментальность, как и ее отношение к кошелькам. Но Лора нашла такие объяснения, что он понял: это нечто большее и она действительно серьезно относится к этому. Она должна была так поступить и обещала себе самой, что дело Сэлинджера будет последним. Навсегда.

— Я знал, ты доверяешь нам, — сказал Клэй, все еще сжимая руку Лоры, сидя на заднем сиденье машины, — но мы никогда не работали в таком месте, как это. Какого черта они делают с таким количеством пространства и света?

Бен остановился в одном квартале от дома охраны!

— Вы должны быть там, через пять минут. Будьте спокойны, просто помните, как мы репетировали это. И не волнуйтесь: вас возьмут на работу. Богатым людям в летних поместьях всегда не хватает слуг. Я буду ждать вас здесь.

— Он-то не из тех, кто будет работать на них, — пробормотал Клэй, когда охрана пропускала их через ворота. — Он просто сидит где-то рядом, пока мы все готовим и делаем, а потом в темпе вальса влетает, берет драгоценности и вылетает обратно. А мы все еще там.

— Это неправда! — горячо вступилась Лора. — Бен ничего не будет делать, пока мы не придумаем алиби.

Она отвернулась, чтобы не видеть усмешку Клэя, и потом, когда шла, все поворачивалась и поворачивалась, стараясь увидеть как можно больше через густую листву деревьев. Мельком она видела бархатистые лужайки, оконные пролеты в доме, яркие всплески красок цветов в саду, пруд с фонтаном, крышу оранжереи. Ансамбль, состоявший из шести домов, примыкающих друг к другу, расположившийся на берегу океана, казался намного больше, чем тогда, когда они смотрели на него из машины, и более внушительным. Как изображение на открытке, подумала Лора: все так красиво, нет ни грязных улиц, ни мусора.

— Как бы то ни было, — сказала она Клэю, — мы не будем болтаться там слишком долго после того, как он сделает дело. Поработаем совсем немножко, так что никто не подумает, что мы как-то связаны с кражей.

— Мы все еще здесь, — угрюмо повторил Клэй.

Они подошли к маленькому каменному дому с цветными шторами на окнах и изящной мебелью на крыльце, и Лора тяжело сглотнула:

— Черт возьми, мы сотни раз проходили через это. Я уже нервничаю, а ты еще говоришь такое. Бен знает, что делает. И он действительно рискует: его могут поймать или ранить, а что мы можем сделать, чтобы помочь ему?

Клэй молчал. Лора знала, что на самом деле он не злился, он обожал Бена. Она все сделала, чтобы удержать его в школе после того, как ему исполнилось шестнадцать, и он хотел бросить учебу и делать то, что делал Бен. Она не знала, как сложится все теперь, когда она уже закончила школу. Если бы она могла достать денег, чтобы учиться в колледже! Она хотела уехать из этой квартиры, она мечтала о собственной комнате, в которой на стенах будут полки с книгами, хорошенькая мебель, по радио будет звучать ее любимая музыка… Но что тогда будет с Клэем?

— Увидимся позже, — попрощался Клэй, когда к ним подошла высокая молодая женщина. — Она в вашем распоряжении. А я отправляюсь к начальнику служб в оранжереях. — Он ушел, когда дама приблизилась к Лоре.

— Лора Фэрчайлд? Я Ленни Сэлинджер. Давайте сядем на крыльце и поговорим. Домик принадлежит Джонсу — охраннику, вызнаете, и я не хочу занимать его гостиную, пока нет дождя. Но сегодня чудесный день, ведь правда? Погода в июне всегда здесь немного капризна: не совсем весна и не совсем лето, но сегодня великолепно. И конечно, мы очень любим тишину. Все меняется в июле, когда приезжают туристы. По телефону вы сказали, что у вас есть рекомендации тех мест, где вы работали раньше.

— О! — убаюканная сказочным голосом Ленни, Лора почти забыла, зачем она здесь. — У меня они есть… — Она неловко стала рыться в своей черной сумке. Как только она увидела Ленни Сэлинджер в белой соломенной шляпе, она сразу же поняла, что черная сумочка была не по сезону, и знала, что и все остальное тоже никуда не годилось, когда она представила себя рядом с этой высокой, прекрасно сложенной женщиной в великолепно отутюженных брюках и полотняной рубашке с пуговицами цвета слоновой кости. Длинные, холеные ногти, лицо и голос абсолютно спокойны — ей не о чем было волноваться: она знала, что бы ни произошло в жизни, у нее будет все прекрасно.

Я никогда не буду так выглядеть. Я никогда ни в чем не уверена.

— Лора? — Ленни изучала ее. — Тебе не нужно нервничать: я не кусаюсь. Ты знаешь, я даже не ворчу, и мы стараемся, чтобы наши служащие чувствовали себя хорошо, но я действительно должна узнать что-нибудь о тебе, прежде чем ввести в наш дом, в хозяйство.

— Извините, я думала о том, какая вы красивая и что вам не о чем беспокоиться в жизни. Я хотела сказать: вам не нужно ни о чем беспокоиться, — добавила Лора, сделав кучу грамматических ошибок, и, сразу поняв это, замолкла, сжав губы. Как она может быть таким наивным ребенком? Она выпалила все сразу и сделала те самые грамматические ошибки, за которые учительница снижала ей оценки. Что подумает о ней эта элегантная дама, которая никогда ничего не говорила, не обдумав прежде, и которая не делала ошибок. Стараясь выглядеть уверенной, она подала Ленни три рекомендательных письма, которые отпечатал Бен и подписал вымышленными именами, и когда он читал их Лоре, у нее даже дыхание останавливалось.

— Очень внушительно, — сказала Ленни. — Так много сделать в восемнадцать лет. Я не знакома с людьми, которые писали все это, и должна сказать, они были очень небрежны — причем все. Как это ни удивительно, они не указали телефонные номера. О'Хара, Стоун, Филлипс — Боже, даже только инициалы! Как же сложно найти их в телефонном справочнике. Ты помнишь их телефонные номера?

— Нет, — помедлив, ответила Лора, точно, как они репетировали с Беном. — Но я могу найти их. Я имею в виду, если вы хотите. Я буду обзванивать людей с такими инициалами, пока не попаду на тех, у которых работала, а потом вы сможете поговорить с ними. Мне действительно нужна эта работа; я все сделаю…

— Хорошо, — задумчиво сказала Ленни, — это не главное, конечно… и довольно трудно найти кого-нибудь, тем более действительно заинтересованного человека. Я должна немного подумать. — Она посмотрела на Лору. — Расскажи мне о себе. Где ты живешь?

— В Нью-Йорке.

Бен предупреждал ее, что разговор, может быть, коснется личной жизни. Она сидела очень прямо и говорила, тщательно подбирая слова, но быстро, чтобы покончить с этой частью разговора насколько возможно скорее.

— Мои родители умерли, и мы с братом живем у родственников, но, конечно, они не были довольны этим, и поэтому год назад мы сняли свою квартиру. На прошлой неделе я закончила школу.

Некоторое время спустя Ленни спросила:

— А что еще? Ты собираешься в колледж?

— О, я бы очень хотела. Если бы я смогла достать денег…

Ленни кивнула:

— Поэтому тебе нужна работа. Но почему не в Нью-Йорке? Почему ты приехала на Кейп-Код?

Какое-то мгновение Лора колебалась, они не обсуждали эти вопросы заранее.

— Просто чтобы уехать. У нас крошечная квартира, а летом там ужасно жарко, чувствуешь себя запертой… А кто-то в школе рассказывал, как здесь хорошо. — Она смотрела вдаль, где за деревьями сверкал и переливался океан. — Так и есть. Даже более красиво, чем я думала.

Ленни пристально глядела на нее:

— А как вы добрались сюда? У вас есть машина?

Лору охватило нетерпение. Почему она продолжает задавать вопросы?

— Нас привезли друзья, — кратко ответила она.

— А как вы вернетесь обратно?

— Я надеюсь, что нам не придется возвращаться. — Она смотрела на руки. — Я хотела сказать, что надеялась, что вы примете нас на работу, и тогда мы сможем просто… остаться.

— Остаться… где? — мягко спросила Ленни.

— О, мы нашли бы место. Мы купили газету, и там есть объявления о сдаче комнат в Остервилле и Сентервилле… Если бы вы дали нам эту возможность, я знаю, что мы все бы уладили. Вам не пришлось бы волноваться за нас, мы могли сами о себе позаботиться…

— Да, я думаю, что вы можете, — пробормотала Ленни. Она оглянулась: — Эллисон, тебе нужно что-нибудь?

— Да, партнер для игры в теннис.

Молодая женщина, которая стояла у ступенек крыльца, была приблизительно одного с Лорой возраста и напоминала Ленни в молодости: такая же высокая и худая, у нее были светлые, прямые волосы, а у Ленни коротко подстрижены и лежали волнами. У молодой дамы был уверенный и несколько наглый вид, чего совершенно не было у Ленни.

— Патриция не хочет играть. Не хочешь ли партию?

— Моя дочь Эллисон, — представила ее Ленни. — Это Лора Фэрчайлд, Эллисон. Она хочет получить место помощницы Розы.

— Роза очень милая, — сказала Эллисон. — Но она совершенный тиран на своей кухне. Она высосет из тебя все соки за неделю. Или, может быть, возьмет тебя под свое крылышко, и тогда ты наберешь пятьдесят фунтов. — Она повернулась к матери: — Разве ты не слышала, как она говорила, что Лора слишком худа?

— Разве? — с волнением спросила Лора. Она стыдилась своего платья и черных туфель, купленных на распродаже в дешевом магазине, и волос, уныло свисавших, — такими они стали от влажного соленого воздуха. Она знала, что ее лицо слишком бледно на фоне этих двух загорелых женщин, но она совсем не думала, что она к тому же еще и худа.

Я не получу работу, если я худа и уродлива. Они хотят, чтобы у них работали красивые девушки.

Бен и Клэй всегда говорили ей, что она хорошенькая, но они были ее братьями. Она нервно поправила волосы, заложив их за уши, стараясь выглядеть выше, сидя на тоненькой, скользкой подушке стула, поставленного плотно в ряд с другими.

Но не только внешний вид волновал ее — она завидовала той теплоте, которая чувствовалась в отношениях Эллисон и ее матери. Она никогда не знала ничего подобного, даже когда была жива мать. Но они нравились Лоре, она даже завидовала им. Она подумала, как это плохо, что им придется обокрасть их.

Она вспомнила еще одно предупреждение Бена.

Лучше не знать всех подробностей. Но если это неизбежно, не сближайся, сохраняй дистанцию.

Лора почувствовала сожаление. Должно быть, приятно быть в хороших отношениях с Ленни и Эллисон.

— С твоей фигурой все в порядке, не волнуйся, — сказала Ленни. — Ну, может быть, несколько фунтов, и ты станешь более округлой… молоденькие девушки выглядят такими изможденными в наше время. Они хотят быть тонкими, как ивы, и качаться, как камыш или что-то в этом роде. Мне это всегда напоминает некое растение, которое растет в нездоровом, влажном климате. Да, я думаю, тебе не помешают несколько лишних фунтов… Может быть, ты не очень хорошо питаешься? Ты ешь горячий завтрак каждый день?

Лора и Эллисон переглянулись и засмеялись.

— О, хорошо, — вздохнула Ленни. — Я думаю, ты слышала все это много раз. — Но на самом деле она ни о чем не думала — она слушала, как смеется Эллисон, и с удивлением смотрела на это, так как обычно лишь надменная улыбка слегка трогала великолепные губы Эллисон, не позволяя вырываться смеху. Ленни частенько беспокоила эта холодная насмешливость Эллисон, и в тот момент, когда ее дочь и эта странная девушка продолжали улыбаться друг другу, несмотря на то что она была уверена в поддельности рекомендательных писем, она решила, что возьмет Лору Фэрчайлд в помощь прислуге на кухне в загородном доме на Кейп-Коде на время летнего сезона.

Клэй работал в оранжереях и цветниках, которые принадлежали всей семье, тогда как Лора помогала на кухне в доме, который принадлежал Феликсу и Ленни. Дом был самым большим, поэтому Бен велел ей внимательно обследовать его и нарисовать план. Но к концу второй недели своего пребывания в доме она все еще ничего не сделала и не узнала, где Ленни хранит драгоценности, чтобы Бен знал, куда направиться, когда заберется в дом. Лора знала, как выглядят драгоценности Ленни, потому что она часто фотографировалась на балах и вечерах, — и она взяла драгоценности с собой на Кейп-Код, так как в июле и августе должны были состояться большие приемы, но Лора пока не узнала, где она их держит.

— Чего ты ждешь? — требовательно спрашивал Клэй, отрывая взгляд от плана территории, который он нарисовал. Они сидели в крошечной двухкомнатной квартире, которую Бен снял для них в центре Сентервилла перед тем, как уехать в Нью-Йорк. Клэй старался вычислить расстояние от дома охраны до окна спальни Ленни. — Как ты собираешься выбраться отсюда, если не делаешь свою часть работы?

— Я стараюсь, — сказала Лора. — Но Роза хочет, чтобы я все время была с ней.

— Роза, — настоящий диктатор, — заявил Клэй.

— Роза такая милая. — Лора вспомнила слова Эллисон, и ей стало интересно, почему она не видела ее с тех пор, как начала работать в доме ее родителей.

На самом деле, когда они с Клэем приезжали на велосипедах, которые купил им Бен, рано утром и уезжали поздним вечером, за весь день она не встречала никого из домашних, видела только Розу и другую прислугу. Ленни единственная из семьи Сэлинджеров заходила на кухню, она приходила каждый вечер, чтобы составить вместе с Розой меню на следующий день. Они сидели в огромной комнате, залитой солнцем от одной стены до другой, где был камин, сложенный из кирпича, выходившей окнами на розовый сад, бассейн и теннисные корты. На длинном столе из клена веером были разложены рецепты из книги и меню, оставшиеся с прошлого лета, и две женщины, как два генерала, планирующие кампанию, вместе составляли план на следующий день: ленч был обычно на несколько человек, а потом — обед на пятнадцать или более человек. Но никто из остальных членов семьи не заглядывал на кухню, и после двух недель работы Лора даже не знала, кто жил в поместье, а кто уехал.

— В Мейне, — ответила Роза, когда наконец-то Лора набралась храбрости и спросила, где Эллисон. — Эта семья очень любит путешествовать. Кто-то всегда в отъезде, и как раз тогда, когда ты уверена, что знаешь, кто где находится, кто-то возвращается, а кто-то уезжает.

— И они просто оставляют дома пустыми? — небрежно спросила Лора. В белой одежде для кухни, с волосами, аккуратно забранными в хвост, она почти ощущала себя кухаркой, совсем как Роза, и поэтому было проще задавать вопросы о семье. И в то же время она была очень осторожна и старалась выглядеть не слишком любопытной, спрашивая как бы между делом и складывая после завтрака тарелки в мойку.

— Некоторые — пустые, — ответила Роза, — в некоторых есть прислуга, некоторые просто до потолка забиты гостями. У них всегда много гостей, может быть, это потому, что они связаны с гостиничным бизнесом и считают, что не все в порядке, если спальни пустуют.

Она усмехнулась, и Лора улыбнулась вместе с ней. С Розой было очень легко и спокойно. В свои шестьдесят семь лет она была полна неистощимой энергии. Невысокого роста, кругленькая, с маленькими руками, которые все время были в движении, мгновенно переносили тесто с мраморной доски на противень или резали овощи, помешивали суп, и все это почти одновременно, а дожидаясь, когда поднимется тесто или что-то дожарится, она вязала пуловер для племянника. Она обещала, что, когда закончит ее, свяжет Лоре свитер. И чем бы она ни занималась, она подробно рассказывала о Сэлинджерах и других семьях из Нью-Йорка и Бостона, старшее поколение которых приехало в Остервилл, и Сентервилл, и Хайаннис-Порт на южном побережье полуострова Кейп-Код, чтобы построить летние поместья, в которых жили сейчас их дети и внуки.

— Это поместье построил мистер Оуэн, — рассказывала Роза, когда они с Лорой собирались готовить салат и доставали продукты из холодильника, раскладывая их на длинном рабочем столе. Впервые Лора осознала, что всех Сэлинджеров, кроме мистера Оуэна, Роза называет по имени. — В двадцатом году он привез миссис Айрис Оуэн, она была чудесной женщиной, а через год родился Феликс. Вот тогда я и начала у них работать; их было всего трое, и я готовила, убирала, присматривала за Феликсом, а потом и за Асой, когда он родился годом позже Феликса; я даже нашла время самой выйти замуж, но скоро овдовела. Прошло немного времени, и я ухаживала за миссис Оуэн, когда она заболела, а потом умерла, и все эти события произошли за какие-то десять лет. Вот почему я повторно не вышла замуж, наверное, у меня не было времени, я была матерью Феликсу и Асе, да и мистеру Оуэну тоже, по крайней мере те первые годы, когда он был в трауре, у меня просто не было времени.

— Но кто тогда все остальные? — спросила Лора. — Я даже не знаю их имен.

Роза перечислила их в такт движениям своих быстрых рук, которые резали овощи для салатов, приготовляемых для ленча.

— У Оуэна Сэлинджера, основателя целой сети отелей, два сына — Феликс и Аса, у Феликса — одна дочь, Эллисон, у Асы — от первого брака дочь Патриция. Таким образом, у Оуэна были только внучки. Ни одного внука, на которого он мог бы рассчитывать, что тот продолжит его дело и сохранит созданную империю, — сказала Роза. — Племянников тоже нет. В этой семье много женщин, и никто из них ни в малейшей мере не интересуется гостиничным бизнесом и управлением отелями. Внучатый племянник мистера Оуэна мог бы заняться этим — Поль Дженсен, сын сестры Ленни, Барбары, и ее мужа Томаса, но он ничего не представляет собой, что-то вроде плейбоя, и даже если он остепенится, до чего я вряд ли доживу, то его глаза загораются, во всяком случае, не при виде отелей. Он увлекается фотографией. И я не могу себе представить, кто будет руководить компанией, когда Феликс и Аса отойдут от дел.

По мере того как Лора задавала вопросы, Роза описывала их всех, рассказывала о слабых струнках, особенностях и успехах. Эллисон, падая, сломала палец, когда ей было семь, и больше никогда не подходила к качелям, даже когда Феликс предложил ей сто долларов, потому что хотел, чтобы она была смелой. Она рассказала о доме, который Феликс построил для своего отца. Он примыкает к этому дому, дверь в конце длинной галереи. После того как мистер Оуэн подарил этот дом Феликсу и Ленни, сестра хотела, чтобы он жил вместе с ними в летнем доме — а так у него собственный дом в Бостоне, — но мистер Оуэн ответил, что хочет жить сам по себе и планирует построить для себя небольшой дом. Ну, они спорили, спорили, а потом мистер Оуэн согласился, если сохранит свою независимость, а также если у него будет дверь, которую он сможет запирать. Таким образом, все было решено. Когда человеку семьдесят восемь, кто-то должен быть рядом с ним, но у него также есть права на собственную жизнь.

Она рассказала Лоре, какие дома у других членов семьи и где они живут остальную часть года — в основном в Нью-Йорке, Калифорнии и Бостоне. Она рассказала ей, кто где учился, кто работал и где и кто большую часть времени проводил в Европе.

Постепенно Лора нарисовала себе картину всей семьи, хотя не встречала почти никого из них. Оуэн был в Канаде, навещал друзей, Аса с семьей приедут из Бостона не раньше, чем через неделю, сестра Ленни Барбара Дженсен, ее муж Томас и сын Поль возвращались из Европы через две недели, другие приехали на Кейп-Код, но катались на яхтах, брали уроки пилотажа или делали покупки, и когда приезжали к Феликсу и Ленни на ужин, то Лора уже уходила или работала на кухне, пока им прислуживали другие.

— Ты тоже можешь подавать, — сказала Роза, изучающе осматривая ее. — Ты неплохо выглядишь, ловкая и аккуратная, у тебя приятная улыбка, хотя ты редко улыбаешься, и если кто-нибудь просит тебя что-то сделать, ты это запоминаешь. Какая у тебя память! Я рассказала Ленни, что ты запоминаешь все за один день и что я не встречала подобной памяти.

Лора вспыхнула и отвернулась, резко упершись локтями о стол.

— Дерьмо, — пробормотала она.

— Но ты пока не готова к этому, — продолжала Роза. — Тебя нужно многому научить, многое исправить и пригладить. Настоящая леди никогда не использует вульгарных слов, моя юная мисс. Настоящая леди не теряет самообладания, а я замечаю, что ты иногда готова вспылить. Тебе нужно многому научиться. Ты увидишь, что эта семья любит, чтобы все делалось, как положено, а ты не знаешь, с какой стороны обслуживать или забрать тарелку, как подать чистый нож или когда долить стакан с водой. Меня удивляет, как все эти люди писали о тебе все эти необыкновенные вещи, конечно, если только им нравилась твоя улыбка…

Лора опять вспыхнула и снова сосредоточила все внимание на красном перце.

— Я не прислуживала, я работала на кухне.

— О Боже, — ласково сказала Роза, — ты никогда не работала на кухне, моя маленькая Лора, на приличной кухне. Ну, конечно, если только говорить о посуде и полах. — Она смотрела на Лору. — Тебе не нужно беспокоиться, я не собираюсь рассказывать об этом кому-то или задавать вопросы. Я сама была в таком же положении, ты знаешь, много лет назад, бедная и голодная, готовая выполнять любую работу, которую предлагали. Я уверена, что ты добросовестно работала на этих людей, и уверена, что ты им нравилась, поэтому они написали все эти письма. Ты увидишь, у меня хорошее чутье, и оно подсказывает, что тебе можно доверять.

Рука Лоры соскользнула, и она порезала себе палец.

— Проклятье! — вскричала она, с силой отбрасывая нож. Глаза были полны слез. Она хотела броситься к Розе и забыться в ее мягких, теплых руках, сказать, как это замечательно — быть на ее теплой кухне, слушать ее голос и знать, что тебе верят. Но она должна была сдерживаться и держаться на расстоянии от Ленни и Эллисон. Она не могла ответить тем же доверием, она не могла себе позволить любить кого-нибудь из семьи.

Она была здесь, чтобы обокрасть эту семью. И ни на минуту не могла позволить себе забыть об этом.

В холле было тихо и прохладно, и Лора скользила бесшумно по деревянному полу, открывая двери, быстро осматривая комнату, потом закрывая и переходя к следующей. Она уже составила план первого этажа, не было чертежа только дома Оуэна в одном конце, так как она никогда не бывала там. Но она уже изобразила кухню, которая была на другом конце, и весь дом, который располагался между этими двумя сторонами, включая длинную веранду дома и широкую галерею, полностью застекленную, которая тянулась с другой стороны дома и через которую можно было пройти в гостиную, столовую и небольшой уютный кабинет.

Сейчас она впервые попала на второй этаж. Комнаты для гостей располагались в дальней части дома (в каждой была ванная), затем комнаты Эллисон, которые занимали восточную часть дома, — больше, чем вся их квартира в Нью-Йорке, затем кабинет Феликса, спальня, туалетная комната, потом гостиная Ленни, туалетная комната, ванная и ее спальня в западной части дома.

Лора хотела попасть именно в спальню. Бесшумно она открыла дверь спальни и проскользнула внутрь, беглым взглядом охватив всю комнату, отметив про себя, что отделка апартаментов цвета морской волны и слоновой кости, бежевые ковры на натертом до блеска полу, в следующей комнате кровать с шелковым покрывалом цвета моря и в кружевах цвета слоновой кости. В комнатах царили прохлада и покой, они напоминали саму Ленни. Лора представила себе, как бы это было: приходить к маме вот в такие комнаты, удобно устраиваться и говорить о проблемах, которые тебя волнуют.

Хорошо, у меня этого никогда не будет, вот и все. И это не имеет никакого значения. Я уже выросла из всего этого.

Ей нужно было спешить. Она более внимательно осмотрела просторные комнаты. Стол в гостиной, кофейный столик и бюро — все они были с ящичками. В спальне и примыкающей туалетной комнате было четыре бюро и туалетный стол, тумбочки, стоящие по бокам кровати, и шкафы, которые тянулись во всю стену. Быстро и тихо Лора открывала их, тонкие пальцы скользили по шелку, кружеву и полотну, не нарушая ни единой складочки; она заглядывала под мебель, не сдвигая ее; она проверила картины, висящие на стене, не сдвинув их.

Ничего, ничего нет… Где она может хранить их?.. Здесь нет сейфа.

Потом она подошла к последнему шкафу, и он оказался запертым.

Наконец-то!

Она встала на колени. Она сможет открыть его, она делала это столько раз. Она опустила руку в карман, чтобы достать маленький набор стальных зубочисток, который Бен подарил ей на день рождения, и в этот момент дверь гостиной открылась.

— Какого черта! — услышала она голос Эллисон. Она стояла в проеме двери, и ее взгляд сразу же изменился, как только она узнала Лору. — Воровка! — в насмешливой тревоге вскричала она. — Как страшно! Но я знаю тебя! Ты — новая помощница Розы… да?

Лора кивнула. Она вскочила на ноги и, почувствовав слабость в коленях, облокотилась о шкаф. В горле было сухо, сердце безумно билось. Она сунула сжатые кулаки в глубокие карманы своей формы, чтобы спрятать зубочистки, которые сжимала в дрожащих руках. Роза сказала, что Эллисон должна вернуться из Мейна не раньше следующего дня, а все остальные были на яхте Феликса.

Здесь никто не должен был появиться до вечера.

— Но что ты делаешь в комнате моей матери?.. Лора, не так ли? Мы что, теперь стали готовить обед здесь? Или ты искала столовое серебро моей прабабушки, которое она привезла из Австрии? Это не здесь, Роза могла бы сказать, что оно лежит в комоде в столовой.

Лора покачала головой.

— Нет, я не искала. — Она откашлялась. — Я не искала серебро. — Она сделала шаг вперед. — Мне нужно быть внизу…

— Тебе на самом деле следует там быть. Но сначала давай поговорим. — Эллисон прошла через комнату, схватила Лору за руку и потащила за собой из комнаты, через весь холл, в другие апартаменты, в противоположной стороне от комнат Ленни.

— Это мои комнаты. Мои личные. Садись.

Лора стояла в нерешительности.

— Я сказала, садись.

Лора села. Белая форма казалась очень простой и резко выделялась на белом плетеном стуле с ситцевой подушкой. Комната была яркой, в ней было много воздуха, с бело-золотыми лампами и множеством ярко-голубых и цвета морской волны подушек. Казалось, что все цвета побережья были там, сверкающие и переливающиеся на солнце краски устремились через океан и пляж, гладкие лужайки поместья с единственной целью: украсить и оживить комнату Эллисон Сэлинджер.

Наконец-то взгляд Лоры остановился на горе чемоданов, сложенных в углу комнаты.

— Я вернулась рано, — сказала Эллисон. — Мне было ужасно скучно. — Она наблюдала, как Лора осматривает гостиную и спальню, которая была видна через открытую дверь, и очень пристально посмотрела на нее. — Может быть, ты не в первый раз в этой комнате? — Лора, застыв на стуле, ничего не ответила. — Ты уже была здесь?

Лора покачала головой.

— Боже мой! Это я ввергла тебя в молчание? Чего ты боишься? Заглянуть в чью-нибудь комнату не считается преступлением. Я везде сую свой нос, хочу видеть, как устроились мои друзья, почему бы тебе не делать то же самое? Я ни о чем не скажу, если это тебя волнует. Меня не волнует, что ты делаешь, ты работаешь у Розы, а не у меня. Все было бы совсем иначе, если бы ты лазила по шкафам мамы, — если бы сработала сигнализация, пришлось бы чертовски много платить.

У Лоры сильно забилось сердце, кровь застучала в висках.

Я должна была подумать об этом, я должна была знать… Что будет со мной, если я не буду делать все правильно в этом доме?

— Сигнализация? — как можно более небрежно спросила она.

— Сирена, которая разбудит мертвого. Это из-за маминых драгоценностей. Все эти необыкновенные вещи бабушка привезла из Австрии вместе с серебром. Мой папа все время твердит маме, что их нужно держать в сейфе в Бостоне, но она считает, что толку в драгоценностях, если их нельзя носить. Если тебе что-то, дорого, то ты должна иметь это всегда при себе и пользоваться этим, когда захочешь. Она любит все эти вещи, потому что они перешли от бабушки к ее маме, а потом к ней, и когда-нибудь станут моими, поэтому если она хочет носить их везде, то почему бы ей и не делать этого. А что ты делала еще, кроме того, что осмотрела спальни?

Лора вспыхнула. Впервые она разозлилась. Эллисон играла с ней, как кошка с мышонком, которого хочет поймать.

— Я работаю, — коротко ответила она и стала подниматься.

— Сиди пока, — выпалила Эллисен. Ее тон явно показывал, что она знает, кому здесь принадлежит власть. — Я сказала, что хочу поговорить. Ты работаешь на Розу. Что тебе нравится делать? Тебе нравится готовить?

Ее тон стал мягким и заинтересованным и застал Лору врасплох.

— Да. Но я не очень давно этим занимаюсь.

— Разве? Мама говорила, что ты занимаешься этим всю жизнь. Много хороших отзывов, — добавила она.

— Да, конечно, — быстро ответила Лора. — Я много лет отработала на кухне. Я думала, вы имеете в виду готовить здесь, на вашу семью.

— Ну, хорошо, — сказала Эллисон, когда Лора замолчала. — Тебе нравится готовить на нашу семью?

— Да.

— Что еще тебе нравится?

— Читать, слушать музыку. И мне начинают нравиться здешние пляжи.

— А мальчики?

— Нет.

— Продолжай. Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Моя ровесница. И нет мальчиков. И даже ни одного свидания? Бог мой, да все назначают свидания!

— Почему вы спрашиваете? — взорвалась Лора. — Я просто кухарка, даже не кухарка, а подручная Розы. Почему вас волнует, бывают у меня свидания или нет?

— Не знаю, — откровенно ответила Эллисон. Она задумчиво рассматривала Лору. — Что-то в тебе есть — что-то в твоих глазах, будто ты одновременно думаешь о двух вещах и твое внимание бродит где-то. Это как игра — стараться угадать, о чем ты думаешь, сделать так, чтобы ты… видела меня. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, — бесцветно ответила Лора.

— Могу побиться об заклад, что ты знаешь, о чем я. Ты ведь не из этих мест, как большинство тех, кто нанимается на летнюю работу?

— Я живу в Нью-Йорке.

— Ты все еще живешь в Нью-Йорке?

— Да.

— Так что ты делаешь в Нью-Йорке?

Лора встряхнула головой:

— Я провожу время с ребятами из университета. Двое из них — просто друзья, но с другими я часто встречаюсь, по выходным дням я с кем-нибудь из них еду на квартиру, и там мы трахаемся. Иногда я встречаюсь с двумя сразу. Хочешь знать что-нибудь еще?

Эллисон в упор смотрела на нее и хотела, чтобы Лора опустила глаза, но Лора выдержала ее взгляд.

Любопытная сука. Кто сказал, что все назначают свидания? Что ты знаешь об этом?

— Ты хорошо проводишь время? — с любопытством спросила Эллисон. Ее голос опять изменился — она и верила и не верила Лоре. — Тебе это нравится?

Лора была смущена и молчала.

— Мне — нет, — сказала Эллисон. — У меня было трое, нет, четверо ребят. Каждый раз я была с одним из них. Я не настолько испорчена, чтобы быть сразу с двумя, и мне это не очень нравится. Я убеждаю себя, что нужно попробовать, все этим занимаются или, по крайней мере, говорят, что делают это, но я не знаю… все ребята кажутся такими зелеными. Если у тебя ребята из колледжа, то считай, тебе повезло. Они, вероятно, получше. Те, кого я знаю, и разговаривать не умеют. Все, чего они хотят — это стянуть с тебя трусики, и как только они хотя бы доберутся до них, начинают лепетать и пускать слюни, а это так глупо. Я хочу сказать, у меня кое-что есть в голове, но все мальчики, которых я знаю, относятся ко мне как к какой-то кукле, с которой могут поиграть, не уделяя особого внимания. Я думаю, им нужно носить с собой дыню-канталупу с дыркой, и как только захочется, делать свое дело с ней, тогда им совсем не придется разговаривать.

Лора нервно рассмеялась, и Эллисон рассмеялась тоже, а потом они уже хохотали, как при первой встрече.

— Может, они боятся говорить, — сказала Лора. — Они чувствуют себя взрослыми мужчинами, когда трахаются, но когда вы хотите поговорить с ними о чем-нибудь серьезном, у них это получается ужасно глупо.

— Да, точно. Ты понимаешь меня, — вздохнула Эллисон — Ты знаешь, вот с этой канталупой. Я долго обдумывала это, но никому раньше не говорила. Мне не с кем поговорить, вот в чем дело. Я хочу сказать, что все в Бостоне и здесь думают, что я чертовски взрослая и холодная, они все знают друг друга, а с такими людьми… Если ты покажешь им, что тебя что-то волнует или у тебя не все хорошо, через час все будут знать об этом, и что тут поднимется! Просто я все время чувствую себя очень одинокой. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Я знаю, что это значит — когда не с кем поговорить.

— Ну, сейчас же мы разговариваем. Тебе было хорошо с теми ребятами в постели?

— Конечно.

Она не мой друг, я не могу ей, доверять. После нескольких недель я никогда ее больше не увижу.

— Мне всегда хорошо. Тебе просто нужно знать, что ты делаешь. — Она помедлила какое-то время. У нее не было ни малейшего представления о том, что это значит — быть в постели с мужчиной. Было пару раз что-то в этом роде, и все происходило на заднем сиденье автомобиля, и на какое-то время ей казалось, что она чем-то дорога и представляет интерес для молодого человека, а потом становилось еще более одиноко, чем всегда. — Он должен волновать тебя, — сказала она, отпуская свою фантазию в безграничный полет. — Нельзя выключать свет, надо видеть друг друга. Это более сексуально, и ты чувствуешь, что ты с тем, кого хорошо знаешь. И не спеши, любовью нужно заниматься со вкусом, не торопясь, чтобы было время насладиться этим. И дай ему понять, чего ты ждешь от него. Никому не позволяй брать тебя без твоего согласия. Просто скажи: «Я живой человек! Ты должен знать, что мне нужно!» Это все. Мне нужно идти, Роза сказала, ровно в три часа…

— Сядь, сейчас только без пятнадцати. — Эллисон снова нахмурилась. — Я много раз говорила себе, что не следует делать того, чего тебе не хочется, но они все оказываются сверху, и намного проще сделать то, что они хотят, покончить с этим и выбраться оттуда. В конце концов, я не хочу, чтобы меня изнасиловали.

— Тебя насилуют каждый раз, когда ты отдаешься, не желая этого, — отчеканила Лора. И как только она произнесла это, она поняла истинный смысл своих слов, впервые она поняла это.

Я никогда не сделаю этого больше просто так, никогда. Пока я действительно, по-настоящему не захочу этого, и он действительно не будет мне дорог. А потом я тоже стану ему не безразлична, и он тоже будет заботиться обо мне.

— Ты — чудесная, — сказала Эллисон. — Господи, как хорошо сказать так! Хочешь заходить сюда почаще и разговаривать? Правда, хорошенькая комната? Вообще-то она мне не нравилась, в Бостоне у меня совсем другие комнаты — отделаны бархатом и шелком, что-то вроде уютного ложа — но теперь мне здесь тоже нравится. Все по-другому, но тоже хорошо и уютно, и видит Бог, как мне это нужно.

— У тебя есть комнаты твоей мамы и сама мама, — ответила Лора.

— Да, конечно, но… Хорошо, ты знаешь маму. Она замечательная, и я люблю ее, но она — само совершенство. А как я приду к тому, кто безупречен, и скажу: «Послушай, меня изнасиловали»?

— Если она совершенна, то поймет, — ответила Лора, и они рассмеялись.

— Да, точно, — согласилась Эллисон. — Она не полное совершенство, но близка к этому.

Они улыбались, и Лора почувствовала теплоту, которая заполнила ее.

Может быть, они все-таки смогут быть друзьями, хотя бы чуть-чуть, потому что ей следует быть осторожной, но она будет все же ближе, чем кто-либо другой. В конце концов, она была здесь, в первый раз в жизни сидела в комнате ровесницы и болтала о вещах, которые и должны обсуждать девушки. Даже если она многое лгала, она говорила и правду одновременно, и то, что она придумывала, ничего не меняло. Все-таки это было то, о чем она мечтала. Зачем же от этого отказываться? Почему бы не иметь друга хоть на эти несколько недель?

Эллисон внимательно разглядывала лицо Лоры:

— Я действительно хотела бы поговорить с тобой и узнать тебя поближе. Ты мне нравишься. Я правильно поняла, что ты делала в комнате мамы? Или ты делала там что-то еще?

Чары были разрушены. Тепло ушло. Она снова вся напряглась и стала все просчитывать в уме. Все так, как должно быть всегда. Она опустила глаза, голос стал немного выше обычного и казался молодым, серьезным и наивным.

— Нет, ты права, я просто хотела посмотреть на эти комнаты. Роза сказала, что все уехали, она не знает, что я поднялась сюда, поэтому, пожалуйста, не вините ее. Я собиралась только посмотреть, потому что никогда не бывала в таком доме, как этот, — он похож на замок из волшебной сказки. И я подумала: хоть раз взгляну и почувствую, каково побыть в этих комнатах и даже представить, будто я живу здесь или смогу когда-нибудь жить в доме, который будет напоминать этот. — Она подняла глаза и взглянула на Эллисон с легкой усмешкой на губах. — Я не хотела сделать ничего плохого.

Эллисон насупилась еще больше и окончательно рассердилась:

— Ты ведь очень непростая, так? А может быть, к тому же и неплохая актриса? Я обязательно узнаю тебя получше.

Лора вскочила:

— Я уверена, что уже четвертый час. Я должна идти. — В одно мгновение она очутилась у двери, открыла ее, почти бегом кинулась в холл, направляясь к лестнице.

Эллисон едва догнала ее:

— Ты очень меня заинтересовала. Я собираюсь хорошенько тебя узнать. В самом деле, — добавила она, немного наклонившись вперед к Лоре, которая застыла на верхушке лестницы. — Я собираюсь узнать о тебе все.

ГЛАВА 3

Клэй опустил конверт в почтовый ящик на почте в Сентервилле, потом сел на велосипед и прибавил ходу, чтобы догнать Лору.

— Теперь Бен будет знать расположение домов и всего остального в поместье, — говорил он по дороге в Остервилл. — Я ему все написал о сигнализации в шкафу и сказал, что мы узнаем, какая у них система охраны, имена охранников и их распорядок работы.

— Джанос, — сказала Лора, — и Билли и Эл в ночных сменах.

— Хорошо. Ты их всех знаешь. Все это дерьмо, которое ничего не значит. Но вот потом обнаруживаешь сигнализацию, и тебе даже в голову не приходит спросить Эллисон или Розу о том, что это за система и как она соединена со шкафом Ленни!

— Для тебя она — миссис Сэлинджер, — выпалила Лора. — И оставь меня в покое. Я не могла сразу спросить об этом. Я все узнаю, когда у меня появится возможность. Я никогда не подводила Бена, не подведу и на этот раз.

Она поспешила уехать вперед, повернуть за угол и свернуть на дорожку, которая вела к пляжу и о которой Клэй не знал. Было рано, на пляже никого, и казалось, что океан принадлежит ей одной, и никому больше. Она вела велосипед по мягкому песку, слушая крики чаек и плеск волн, чувствуя соленый привкус моря на губах. Еще две недели назад она отдала бы предпочтение Мэйн-стриту в Сентервилле или центру города в Остервилле, нагромождению магазинов, где продаются подарки, сладости, ресторанам, маленьким магазинчикам, потому что все это напоминало ей Нью-Йорк, а не пустынным молчаливым просторам пляжа. Какой-то частью своего существа она чувствовала что-то необычайное, загадочное, словно она одна во всем этом пространстве, погруженном в покой.

Глядя на сосны, буковые деревья, дубы и огромные ели, которые росли на этой части побережья в песках, с островками дикой травы, гнущейся на ветру, Лора испытывала нечто удивительное, странное и поразительное. Само существование лесов пугало ее. Как она найдет там дорогу без уличных знаков, указывающих направление, знакомых тротуаров, на которые падает тень домов, так близко стоящих друг к другу, где всегда можно спрятаться от дождя или скрыться, если кто-то почувствует, что ты залез к нему в карман?

На пляже негде было укрыться, но этим утром тишина и пустынность нравились Лоре. Впервые она почувствовала покой безлюдного пляжа и когда увидела кого-то неподалеку, почувствовала неудовольствие оттого, что не одна, поняв, что океан принадлежит не только ей. Это был пожилой человек. Подойдя ближе, она увидела, что он очень высок и худ, с белыми свисающими усами и седыми, длинными, до плеч, волосами. Когда она еще приблизилась, ее поразил контраст тяжелых, густых волос и широкого, чувственного рта на таком худом, почти изможденном лице.

— Вы когда-нибудь видели ракушку, настолько замысловато закрученную? — спросил он, завязывая разговор, когда она проходила в нескольких шагах от него. Они говорили, как старые друзья на утренней прогулке. — Это, знаете, необычная форма для этой части побережья. Мне такие никогда не попадались.

Лора остановилась и взяла ракушку, которую он протягивал ей. Ярко-розовая с белым и нежно-розовым, она напоминала водоворот, в котором отразился солнечный закат. Лора провела пальцем по выпуклым окружностям, гладким, как шелк, с крошечным шероховатым гребешком в середине.

— Я тоже таких не видела, — ответила Лора, не признавшись, что раньше вообще не видела ракушек.

— Как люди, — сказал пожилой мужчина, — как отпечатки пальцев. У каждой ракушки свои особенности. Нет, оставьте себе, — добавил он, когда она протянула ему ракушку. — Мне нравится отдавать их людям, которые могут оценить их красоту. Так же, как нравится проводить одинокие утренние часы с теми, кто ценит их прелесть. — Он наклонился, чтобы рассмотреть ее поближе. — Я нарушил ваше одиночество, так ведь? Вы думали, что все здесь принадлежит вам, а тут появился я и все испортил.

Непроизвольно Лора оглядела необъятные пустынные просторы пляжа, и легкая улыбка тронула ее губы. Пожилой человек заметил это и широко улыбнулся в ответ:

— Вы думаете, здесь найдется место для нас обоих? Конечно, мы можем разойтись в разные стороны, но можем и хорошо провести время вместе.

Он говорил очень галантно, что напомнило Лоре те книги, которые она читала, а улыбка была очень теплой, обращенной только к ней, и это привлекало к нему.

Но она сдержалась. Он знал, что ей хотелось побыть одной, а ни один вор не может себе позволить общаться с человеком, который способен читать мысли. Она взялась за руль велосипеда, готовая уйти.

— Это мне не принадлежит. Пляж — чья-то частная собственность, нам даже не следует здесь находиться.

— Но сейчас мы здесь и можем наслаждаться этим, — веско проговорил он, и она встретилась со взглядом глаз цвета серого сланца, очень серьезных, пристально смотрящих на нее. — А у вас есть что-нибудь, что принадлежит только вам и что вы хотели бы защитить от непрошеного вторжения?

— Нет, — резко ответила Лора. И почему люди так любопытны? Она повернулась, чтобы уйти. — У меня ничего нет, — бросила она через плечо.

— Вы сами, — спокойно отозвался он. Лора нахмурилась.

— Разве вы сами не представляете собой ценность, которой владеете?

Она оглянулась, чтобы взглянуть на него.

— Я никогда не думала об этом.

— Я думал, — продолжил он. — Думал о себе. Как дорого я ценю себя. Насколько я горд собой. — Он выразительно посмотрел на нее, а она стояла в некотором отдалении, как певчая птичка, готовая вспорхнуть и улететь в любую минуту. — Может быть, вы недостаточно гордитесь собой. Я уверен, вы размышляете о себе, но, может быть, мало или не в том смысле, в котором следует. Подумайте об этом. Поверьте в себя.

Лора кивнула, совершенно восхищенная, но несколько напуганная, потому что старик еще раз как будто заглянул в ее мысли. Как он мог знать о вещах, которые волновали ее, которых она ждала вот уже больше года и чего она хотела больше всего на свете?

Он все еще изучающе смотрел на нее. «Около восемнадцати, — думал он, — и все еще неуклюжа, совсем еще не женственна. Длинные, красивые ноги, хотя несколько мускулисты, наверное, от езды на велосипеде. Волосы зачесаны назад и схвачены ленточкой, хлопчатобумажный комбинезон и сандалии. Ей следует носить шелк», — он поймал себя на этой мысли и сразу же подумал, какое ему-то дело до вполне заурядной хорошенькой девушки с неправильной осанкой, в которой чувствовалась усталость? Вероятно, из-за ее глаз: темно-синих, очень больших для ее худого, нежного лица, в глубине которых светилась воля, еще не осознавшая всю свою силу.

— Конечно, — продолжал он, — обычно на это уходит много времени, чтобы поверить в себя. Я шел к этому семьдесят восемь лет. Но я думаю, ты добьешься этого. Когда-нибудь ты действительно поверишь в себя, и это будет самым ценным изо всего, чем ты будешь владеть. — Он опять улыбнулся. — И ты защитишь себя от вторжения.

Лора внимательно смотрела на него. Даже не осознавая, что делает, она подошла ближе и теперь стояла совсем рядом с ним.

— Я должна подумать об этом. Я хочу изменить свою жизнь. Я должна решить, как это сделать, но однажды изменится все, и даже выглядеть я буду по-другому.

— Мне нравится, как вы выглядите, — мягко заметил ее собеседник.

Лора покачала головой. С его стороны было очень мило так ответить, и это было приятно слышать, но он слишком стар. Что он понимал в этом?

— Я не красива и не ослепительна. Я не знаю, как правильно одеваться, даже не умею ходить, как нужно.

— Ставить одну ногу перед другой, — предположил он.

— Не шутите над этим, если бы вы знали, как это важно, — сердито ответила она. — Богатые люди ходят по-другому: они входят в комнату, словно им принадлежит все, и достаточно протянуть руку, чтобы взять то, что им хочется. Они счастливы и не боятся сделать что-то не так; они просто делают, что хотят.

— Ты хочешь сказать, что у них есть уверенность?

— Вероятно, — с сомнением сказала Лора, думая, что это не совсем то слово, чтобы объяснить, как добиваются такого впечатления богатые.

— Но их уверенность основывается на их деньгах, — сказал он. — А что можно сказать об их внутренней уверенности? Разве ты не думаешь, что их может волновать любовь, дружба, здоровье, добрые дела, чтобы быть тем, кем они хотят, глубоко внутри?

Лора опять покачала головой:

— Не так, как другие люди.

— И много ты знаешь таких людей?

— Нет, только нескольких.

На мгновение воцарилась тишина. «Такая юная, — думал пожилой господин, задумчиво глядя на ее нахмуренное лицо. — И все же она очень близка к тому, чтобы превратиться во взрослую женщину».

— Расскажи мне, что тебе нравится в этом пляже? — спросил он.

— Его бесконечность. — Она повернулась, чтобы оглядеть поблескивающий песок, светлый, немного искрящийся на солнце, потемневший в тех местах, куда добегали и снова откатывали волны. — Здесь столько пространства, как в огромном доме, и я могу ходить из комнаты в комнату, и все это принадлежит мне.

Его глаза просияли.

— С детства я называл его своим замком. Даже когда я бывал расстроен, если мой отец ругал меня, или я волновался за что-то, когда я приходил сюда, мне принадлежало все, что было доступно взору. И я всегда долго думал, прежде чем взять сюда с собой кого-то из друзей.

— Я никого не буду брать с собой, — решительно заявила Лора.

— Никого, даже самых близких друзей?

— Нету у меня друзей. Нету у меня множества друзей. Мне они не нужны.

Он смотрел на нее, а Лора пожала плечами:

— Друзья хороши для тех, кому они нужны, но если ты сам сильный, они тебе не нужны. — Она глядела на него, будто призывая возразить ей. — Ты нуждаешься только в себе, в своей силе. Это то, о чем вы недавно сказали. Необходимо верить в себя.

— Это не совсем то, что я имел в виду, — спокойно отозвался старик. — Бедное дитя, разве у вас нет никого, с кем бы вы хотели разделить свое счастье?

— Не надо меня жалеть, — яростно отрезала Лора. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь жалел меня. Этого дерьма мне не надо. — Она прикусила губу. — Мне нет дела до этого, сюда я никого не возьму. Это будет моей тайной.

Легко и непринужденно, словно она не сказала ничего странного, пожилой господин поклонился.

— Могу я нанести вам визит? Мне бы хотелось присесть, — Он показал на невысокую песчаную горку, поросшую травой. — Я стал легко уставать в последнее время, и был бы вам очень признателен, если бы мог воспользоваться вашим креслом.

Неожиданно Лора почувствовала прилив теплоты; он пытался сделать так, чтобы она почувствовала себя лучше. Впервые за всю их беседу она рассмеялась.

— Прошу вас. Извините, что не могу подать чай.

Он засмеялся вместе с ней и был поражен неожиданной переменой, произошедшей в ее лице. «Она неординарна, — подумал он. — Она может стать красивой женщиной, улыбка которой будет разбивать мужские сердца». Лора положила велосипед на песок, и они сели, созерцая бесконечные просторы океана и пенистые шапки волн, которые набегали и разбивались о берег с тихим, ритмичным звуком, похожим на шепот.

— Я никогда не рассказывал семье о моем замке на берегу, — сказал он. — Они считают, что я частенько поступаю, как тиран, а время от времени проявляю мудрость, и все из-за того, что дожил до преклонных лет и мне не хочется, чтобы они знали, что в каждой песчаной складке я вижу или придумываю пустую комнату. И конечно, я не могу им сказать, что больше всего мне нравится здесь тишина. В моей семье каждый имеет обо всем свое мнение и непременно высказывает его вслух.

Тишина здесь удивительна. Я никогда не могу насладиться ею до конца.

— Тишина вызывает у меня странное, незнакомое, пугающее чувство, — отозвалась Лора. — Как будто хочет поглотить меня.

— Да, — кивнул он. — Да, такое происходит на пустынном побережье. Она просто поглощает тебя. Многие люди находят эту тишину слишком скучной и приносят с собой эти ужасные радиоприемники… Как они называются?

— Транзисторы. Они просто разрывают уши. И это делает маленьких людишек значительнее, потому что тогда вы вынуждены обратить на них внимание. И даже лучше, если вы ненавидите шум, потому что тогда вы точно заметите их, и они почувствуют свою значительность. Осознают, что реально существуют.

Он пристально вгляделся в нее:

— Ты очень глубоко все понимаешь.

Она пожала плечами:

— Или ты должен быть в центре того, что происходит, или ты ничего не добьешься.

«Дитя улиц, — подумал он. — Не удивительно, что на пляже она чувствует себя неуютно».

— Где ты живешь? — спросил пожилой господин.

— В Сентервилле.

— А когда кончится лето?

Она немного поколебалась:

— В Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке твой дом?

Она кивнула и в молчании нарисовала на песке пальцем круг, потом еще один внутри его. Может ли она говорить о себе? Она ни с кем никогда не говорила о себе, кроме Кэла, а теперь он умер, и его книжный магазин закрыли. «Почему бы и нет?» — подумала она.

Пожилой господин был случайным знакомым, ей нравилась его улыбка и то, что он уделял ей столько внимания, а ей очень хотелось поговорить с кем-нибудь.

— Я всегда там жила и никуда не уезжала до этой поездки на Кейп-Код. На лето. Мне нравятся здания, толпы народа, как все это теснится и смешивается, и все имеет начало и конец. Так что всегда знаешь, где находишься, и всюду найдешь дорогу. — Она замолчала на мгновение. — Это кажется сейчас страшно далеко отсюда.

— А здесь ты чувствуешь себя, словно потерялась? — спросил ее пожилой господин.

— Я никогда не чувствую себя потерявшейся, — ответила она, и в ее голосе прозвучала сила. — Просто не всегда уверена, как попасть туда, куда мне хочется пойти. Но я дойду туда, и никому не позволю меня остановить.

Пожилой господин смотрел куда-то вдаль, едва заметно улыбаясь.

— Я тоже говорил так, когда был молод. И мне повезло: никто не остановил меня.

Они смотрели на волны.

— Что еще тебе нравится в Нью-Йорке?

— Шум, — быстро ответила Лора. — Знаете, он никогда не затихает, даже если вы закроете все окна. Даже тогда он проникает, и это хорошо, потому что всегда чувствуешь себя его частичкой.

— Ты хочешь сказать, что шум поглощает тебя там, как тишина здесь? — спросил он, наблюдая за тем, как меняется ее лицо.

Ей это никогда не приходило в голову. Думая о городе и побережье, по-новому сравнивая их, она задумчиво прищурила глаза, а потом рассмеялась:

— Мне нравится это сравнение. Мне вообще нравятся новые мысли. У меня был друг Кэл — вы напоминаете его, — и он тоже учил меня этому: по-новому смотреть на вещи. У него был магазин старых книг в Ист-Виллидже в Нью-Йорке, и он разрешал сидеть рядом с ним, у его письменного стола в дальнем конце магазина, и читать пыльные книги, в которых были удивительные, новые мысли. Я очень любила его.

Он заметил тоскливые нотки в ее голосе.

— Я тоже когда-то немало времени провел в букинистических магазинах, — сказал он в ответ на ее слова. — Потом стал слишком занят, зарабатывая на жизнь. Потом я вновь открыл это для себя. Старые книги и новые мысли. Как хорошо звучит! Ты учишься в школе в Нью-Йорке? Где ты живешь?

— Я начинаю учиться в колледже с осени, — быстро придумала Лора, — а живу в общежитии.

Он посмотрел на нее.

Он знает, что я солгала. Пока Бен не поможет мне, я не смогу учиться. И даже, если буду учиться, все равно буду жить с ним и Клэем. Я не смогу позволить себе общежитие. Он знает, что я лгу, и теперь уже не могу нравиться ему.

— Я посещал университет два года, — сказал пожилой господин, — потом бросил и основал свою компанию. Я заработал много денег, но мне всегда не нравилось, когда люди спрашивали меня об университете, потому что я в этом не преуспел. Может быть, если вы заканчиваете образование и добиваетесь успеха в этой области, то не возражаете, когда вас об этом расспрашивают.

— Спасибо, — тихо сказала она. Она с облегчением встала. — Я должна идти, а то опоздаю на работу.

Он кивнул и поднялся вместе с нею:

— Если вы будете здесь завтра, мы сможем поговорить еще. Я буду здесь, наедине со своими мыслями.

— Если смогу, — сказала Лора, хотя знала, что не придет. Бену не понравилось бы, что она так много говорит о себе, и она знала, что это ни к чему. Но это нечестно, что я не могу дружить с Эллисон, или с этим милым пожилым господином, или с кем-то еще, кто так же симпатичен. Она подняла велосипед. — До свидания, — сказала она, имея в виду, что они больше не увидятся, и ей стало интересно, понял ли он это.

Он протянул руку:

— Я надеюсь, что вы придете сюда.

Лора застенчиво протянула руку, но не пожала, а только дотронулась до его руки. Потом, когда она уже взялась за руль, он поцеловал ее в лоб:

— Надеюсь, что вы не опоздаете из-за меня.

Он улыбнулся ей, и снова улыбка была такой теплой и предназначалась только ей, что Лора вновь рассердилась. Почему он должен был оказаться таким милым?

— До свидания, — громко повторила она и поехала, стараясь прямо удерживать велосипед на расползающемся песке. Ей хотелось бы научиться легкости в общении с людьми. Это было, как собирать ракушки: то, чему у нее не было возможности учиться. Чтобы загладить свою резкость, она обернулась и помахала ему рукой. Он смотрел ей вслед, подняв руку. Он махал ей на прощание, и это было похоже на благословение.

Весь день, работая на кухне, она вспоминала пожилого господина, его улыбку и как он поднял руку, обращенную к ней ладонью, когда она уезжала. Ей хотелось увидеть его еще раз, но она не могла: на днях она, Клэй и Бен сделают свое дело и вернутся в Нью-Йорк и будут, как прежде, вместе. Ее два брата, ее семья.

— Лора, перестань мечтать, — потребовала Роза. — Я попрошу тебя поработать сегодня вечером. Да или нет?

— Да, — ответила Лора.

— Мы можем здесь надолго задержаться.

Лора пожала плечами. Было лучше работать здесь, на светлой и теплой кухне, чем сидеть в крошечной комнатке над гаражом и смотреть, как Клэй чертит бесконечные планы и расписания охранников, чтобы произвести впечатление на Бена.

— Настоящая леди не должна пожимать плечами, юная мисс.

Лора опять пожала плечами, но остановилась, откинула голову назад, встала прямо. Она никогда не слышала, что леди не пожимают плечами. А Роза знает. Роза все знает о манерах леди.

— …домой из Европы, — говорила Роза. — А мистер Оуэн возвращается из Канады и Эллисон из Мейна. Впервые за все лето семья собирается вместе. Двадцать четыре человека, если посчитать по последнему разу.

— Кто возвращается домой из Европы? — переспросила Лора, думая о том, что теперь во всех домах будет кто-то жить и, может быть, Бен упустил возможность. Ей нужно было бы сказать ему о пустующих домах. Но она почти ничего из того, что рассказывала ей Роза о Сэлинджерах, не передавала ни Клэю, ни Бену. После того как она рассказала им об украшениях и системе сигнализации, она настолько ужасно себя чувствовала, что перестала делиться с ними. Как бы то ни было, им необязательно знать то, о чем рассказывала ей Роза.

— О! Что? — спросила она. — Извини, Роза, я не слышала, что ты говорила.

— Повторяю в третий раз, моя мечтательная мисс, что Поль и его родители возвращаются из Европы. Тебе действительно следует проявить немного больше интереса к этой семье, Лора. Ты никогда не добьешься успеха в каком-либо деле, если не будешь интересоваться всем, что связано с ним.

— Ты права, — пробормотала Лора, продолжая раскатывать тесто и раздумывая, каково это — принадлежать к семье из двадцати четырех человек. Конечно, главное — это не количество, говорила она себе. Главное — это любовь и забота и что тебе есть к кому пойти, если не хочется быть одной.

И в этот вечер, слушая гул разговоров, который стал громче, когда Сэлинджеры перешли в столовую с открытой, выходящей на океан веранды, где они выпивали перед ужином, ей опять захотелось быть частью этой большой семьи. Среди множества голосов она узнала голоса Ленни и Феликса. Клэй, когда впервые встретился с Феликсом, сказал, что его голос напоминает звук, который возникает, когда ногтем царапаешь по доске. Она услышала холодный смешок Эллисон. Потом, когда подавали холодный суп, и Роза послала ее в буфетную за тарелками для цыплят, она не смогла не поддаться соблазну и на секунду задержалась у двери — на сантиметр приоткрыв ее, быстро оглядела комнату.

Ей в буквальном смысле свело живот. Во главе стола сидел господин, с которым она беседовала на пляже. Вежливо наклонив голову, он слушал, что говорит Феликс, который сидел слева от него. Она почувствовала, что теряет сознание. Оуэн Сэлинджер! Кто же еще это мог быть? Глава семьи во главе стола. Мистер Оуэн вернулся из Канады. Это сказала утром Роза. И Лора Фэрчайлд болтала с ним, и слова бежали с ее уст, как ручей, болтала о себе так, будто они были друзьями, словно он не был главой семьи, которую они собирались ограбить. Лихорадочно припоминая утро на пляже, она старалась сообразить, не выболтала ли она что-нибудь, но дело было даже не в этом. Основным Бен считал то, чтобы никто из семьи Сэлинджеров ничего не знал о них. Она не только нарушила это правило, она к тому же выбрала для этого главу дома — того, чье мнение будет решающим, к которому все прислушаются, если он заподозрит ее. Глупо. Непрофессионально. На что это похоже, что она потеряла бдительность? Что скажет Бен, если узнает?

— Лора! — позвала Роза. — Тарелки!

Быстро осмотрев стол, Лора мгновенно запомнила каждое лицо. Потом она обнаружила, что смотрит на молодого человека, сидящего рядом с Эллисон. У него были почти черные глаза и прямые брови, лицо тонкое, с длинным, прямым носом, полными губами и быстрой улыбкой. Он нетерпеливым движением отбрасывал со лба густые черные волосы. Он был молод и красив, с проницательным взглядом Ленни и едва прикрытой наглостью Эллисон, и он смотрел на Лору с любопытством, слегка забавляясь, что просто привело ее в бешенство. Отпрянув, она закрыла дверь, схватила три блюда из шкафа и решительно направилась на кухню.

— Что на тебя нашло?

— Ничего. — Лора с большим усердием принялась расставлять блюда на рабочем столе. — Я с трудом нашла блюда.

— Боже мой, — удивилась Роза, — ты убирала их два дня назад, после того как мы подавали ленч. Все эти твои настроения… Но это не мое дело. Ты еще увидишь, что я очень терпима и предоставляю людям самим справляться с их внутренними демонами. Но на какое-то время тебе придется оставить все эти штучки, у нас много работы. — Она подняла глаза и строго спросила: — Мистер Оуэн! Вам что-нибудь нужно? Что-то не так?

— Смотрите на жизнь с лучшей ее стороны, — ответил Оуэн Сэлинджер с усмешкой, более легкой, чем помнила Лора. — Может быть, я зашел сказать вам, что все превосходно.

— Да, мне хотелось бы надеяться. — Она заметила, что Оуэн смотрит на Лору. — Это моя новая помощница. Лора Фэрчайлд — мистер Оуэн Сэлинджер.

Оуэн протянул руку:

— Добро пожаловать, мисс Фэрчайлд.

Встретившись с ним взглядом, Лора увидела, что он приглашает ее принять участие в игре, и опять почувствовала прилив благодарности, как и тогда, когда он пытался помочь ей почувствовать себя легко и свободно.

— Вы знакомы с нашей семьей? — спросил он, когда она подавала ему руку — Или наша строгая Роза слишком обременяет вас работой? Может быть, она освободит вас в один из ближайших дней, чтобы представить вас всем?

Лора вспыхнула. Он видел, как она подсматривала, и теперь подшучивает над ней. Она высвободила руку:

— Я лучше побуду с Розой.

— Лора! — Роза неодобрительно нахмурилась. Она не могла понять, что имеет в виду Оуэн — когда это он представлял семье временную прислугу? — но на ее кухне никто не смеет быть грубым с мистером Оуэном Сэлинджером. — Ты должна извиниться перед мистером Сэлинджером за грубое поведение. Ты должна благодарить.

— Извините, — сказала Лора Оуэну. — Но я видела вашу семью, — услышала она свой слабый голос.

— Вас же не представили как следует. Роза, можете вы освободить Лору на несколько часов в один из этих дней?

Он и Роза обсуждали день и время, а Лора тихо повторяла слова Оуэна: «Представили как следует…» Может быть, он не смеялся над ней, может быть, он знал, что она чувствовала себя чужой и одинокой, когда подсматривала за семьей, и хотел, чтобы она была спокойней и свободней.

— На следующей неделе? — вежливо спросил ее Оуэн.

«Я сделаю это для Бена, — подумала она. — Узнаю больше о семье».

— Спасибо, — сказала она. — Мне бы очень хотелось познакомиться со всеми как следует.

— Очень хорошо. — Он повернулся, чтобы уйти. — Да, кстати, — сказал он Розе между прочим, — я навожу порядок в библиотеке, и мне нужна помощь. Вы никого не знаете, кто бы хотел работать восемь — десять часов в неделю, чтобы составить каталог и расставить книги по полкам? Кого-нибудь, кто любил бы старые книги и новые мысли?

Лора выразительно посмотрела на него. Чего он хотел?

— Тяжелая работа, хорошая оплата, — продолжал он, улыбаясь Лоре. Роза поджала губы:

— Всегда найдутся люди, которые ищут работу. Но… книги? Я должна подумать.

— Я бы хотела заниматься этим, — порывисто сказала Лора. — Как бы то ни было, я хотела бы попробовать. Я немного разбираюсь в книгах.

Оуэн широко улыбнулся:

— Хорошая идея! Очень хорошая идея. Начнем завтра же. С двух до четырех каждый день.

— Мистер Оуэн… — начала Роза. Она явно чувствовала себя неловко. — Вы уверены? Я хочу сказать, что Лора учится всему удивительно быстро и запоминает все, что вы ей говорите, и ловка, как кошка, но иногда она… Я не хочу критиковать ее, но иногда она утверждает, что уже выполняла такую работу, а я не вполне уверена, делала ли она ее на самом деле…

— Я действительно знаю немного о книгах, — быстро вставила Лора. — Я много раз бывала в книжных магазинах, по крайней мере в одном, и иногда помогала описывать книги. Я на самом деле знаю книги!

— Я верю вам, — произнес он, снова улыбаясь той отчаянной решительности, которая напоминала ему его собственную, когда он был примерно в том же возрасте и начинал прокладывать свой путь. Он подметил это еще сегодня утром, и в сочетании с ее осторожностью это привлекло его больше всего. А вечером она тронула его сердце, когда, разговаривая с Феликсом, он заметил, как она разглядывает семью. Ему стоило лишь на мгновение взглянуть на худенькое личико и огромные тоскливые глаза, и этого было достаточно: такая дикая, она казалась настолько ранимой и жаждущей любви, как никто другой, кого он когда-либо знал, и все это заставило его подняться и пойти искать Лору.

«Кто-то новый. Мы совсем не часто встречаем новых людей. Те же самые лица на вечерах, тот же круг друзей. Где бы ты ни был — в Бостоне, на Кейп-Коде или в Нью-Йорке. Даже разговоры одни и те же. Мне нужно что-то новое, о чем можно было бы думать, кто-то новый, чтобы помочь ему. И почему бы не помочь человеку, который так напоминает мне меня самого много лет назад?»

— Мы попробуем, — твердо сказал он Розе. — Я уверен, вы сможете освобождать Лору с двух до четырех каждый день, а если ей придется оставаться позже вечером, я буду платить ей дополнительно. — Он не дал им возможности ответить ему. — Мы начнем завтра. И, — добавил он, обращаясь к Лоре, — я неуютно чувствую себя, когда вижу вас в этой форме. Не могли бы вы принести что-нибудь другое, чтобы работать в моей пыльной библиотеке?

Лора избегала взгляда Розы. Роза любила форму и говорила Лоре, чтобы та носила ее всегда, когда находилась на территории поместья.

— Да, — ответила она.

На следующий день, около двух, когда она стучалась в дверь, ведущую из длинной галереи дома Феликса и Ленни в дом Оуэна, на ней были голубые джинсы и розовая хлопчатобумажная рубашка, а задорный хвостик подвязывала розовая ленточка.

— О! — сказал Оуэн, восхищаясь румянцем ее щек и голубизной глаз, отметив исчезающую настороженность и готовность работать, найдя ее более радостной и оптимистичной. — Заходите, оглядитесь, а потом мы начнем работать.

Это был дом мужчины, и там были дубовые полы, персидские ковры, широкие диваны и кресла, обитые темной замшей. На стенах висели картины, написанные маслом, с видами Кейп-Кода в разные сезоны, массивные лампы, окна без штор.

Библиотека помещалась над гостиной, от пола и до потолка стены были разлинованы стеллажами, огромная стопка книг лежала на полу. Книги громоздились на подставках, на длинных столах, подоконниках и подлокотниках кресел.

— Это все требуется привести в порядок, — сказал задумчиво Оуэн.

Лора смотрела на этот хаос:

— Я думала, вы сказали навести порядок.

— Да. А то, что вы видите, — это то, как я навел порядок сам. Мы вместе наведем порядок. Может быть, теперь это получится удачнее.

Лора посмотрела на него, и они рассмеялись вместе.

— Я думаю, хуже не будет, — ответила она, засучивая рукава.

Каждый день они работали бок о бок, разбирая книги по алфавиту, занося в каталог, помечая полки, перебирая новые стопки книг, которые образовывались, пока они перебирали старые. И еще они беседовали. Оуэн рассказал ей о родителях, о бабушке и дедушке, о первых четырех отелях, которые он приобрел, все еще самых любимых, хотя сейчас его компании принадлежало более пятидесяти отелей в Америке и Европе, и об Айрис, женщине, которую он любил с пятнадцати лет, его жене и матери его детей, о которой он все еще тосковал каждый день, хотя со дня ее смерти прошло почти сорок лет.

И Лора тоже говорила, тщательно отбирая воспоминания, которыми могла бы поделиться. Она рассказывала Оуэну ту же самую историю, которую поведала Ленин, что они с Клэем жили с родственниками, после того как их родители погибли в автокатастрофе, и недавно переехали, потому что им там не нравилось. Она откровенно рассказала ему то, что помнила о родителях, и несколько забавных историй о брате Клэе, но ничего о Бене, — не ошибись, не проговорись о Бене! — еще она рассказала о самых любимых предметах в школе. Впервые она заговорила о своей мечте стать актрисой:

— У меня было три роли в школьных спектаклях, и все сказали, что у меня отлично получилось. Мне нравится быть на сцене, это — волшебство.

Она говорила об изучении актерского мастерства в колледже, если у нее когда-нибудь появится возможность поступить туда.

— Я имею в виду, — запнулась она, вспомнив, что солгала ему о колледже в день их первой встречи. — Я собираюсь начать заниматься этой осенью, но не знаю, получится ли у меня…

— Нет ничего плохого в том, что люди что-то придумывают.

— Я не придумываю, — горячо возразила она. — Я думала, что пойду учиться. Я буду учиться!

— Я уверен, что ты будешь учиться, — все так же мягко ответил он.

Она сжала губы:

— Извините. Я еще точно не знаю, что делать, чтобы решить вопрос с колледжем. Я что-нибудь придумаю.

— Хорошо, — сказал он, небрежно перелистывая книгу в кожаном переплете. — Я мог бы одолжить тебе денег на учебу. И, если потребуется, на комнату, книги, питание и другое.

Он услышал, как Лора тяжело задышала, и покивал головой:

— Я, конечно, смог бы сделать это. Одолжить деньги. Хотя, конечно, не хочу, чтобы ты возвращала долг до тех пор, пока не закончишь колледж и не начнешь зарабатывать на жизнь, играя на сцене или занимаясь чем-нибудь еще. Хотя я ставлю одно условие. — Он посмотрел на нее и заметил, что она мгновенно помрачнела. — Я бы хотел, чтобы ты писала мне и навещала меня. Мне не хочется терять тебя из виду.

Лицо Лоры сияло, а мозг лихорадочно просчитывал.

— Это так замечательно… — Мне никогда не нужно будет воровать. Я могу пойти в колледж и научиться чему-нибудь. И у меня есть друг. Она протянула руку, потом быстро отдернула ее. Ей хотелось дотронуться до Оуэна, поцеловать его, но она подумала, что это может рассердить его. Все, что он сделал — предложил ей взаймы денег. Он, может быть, дает в долг многим людям и не хотел бы, чтобы они пускались в слезливые излияния. Она зажала руку в коленях. — Вы замечательный. Спасибо, большое спасибо… Вы будете мной гордиться, я буду так упорно работать… — Она отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. — Я буду писать вам каждый день, — отрывисто произнесла она и, взяв книгу, смотрела в нее до тех пор, пока не высохли слезы.

— Раз в неделю будет достаточно, — ответил Оуэн со спокойной улыбкой, и они вновь приступили к работе.

С этого дня Лоре стало проще рассказывать о своей жизни в Нью-Йорке, любимых книгах, о времени, которое она проводила в книжном магазине Кэла Хенди. Она все еще была осторожна, ей приходилось останавливать себя, порой на полуслове, но к концу недели, которую они проработали вместе, лучшими часами дня для нее стали те, что она проводила с Оуэном. Это было то время, когда она могла полностью расслабиться и забыть обо всем, что происходило за стенами этой комнаты.

Единственное, что она не забывала, это восхищенный голос Клэя, когда она рассказала ему о своей работе на несколько часов в день.

— Боже, какая ты умница, Лора! Кто еще смог бы проникнуть в семью и сделать так, чтобы старик стал полностью тебе доверять меньше, чем за два месяца!

Оуэн зашел на кухню сразу после ленча и забрал Лору, чтобы представить ее семье. Они переходили от дома к дому по дорожкам, на которых стояли старомодные газовые светильники, а по обеим сторонам рос кустарник, и Лоре это напоминало книги, которые она читала о жизни в начале века, когда люди наносили визиты по вечерам, и если никого не заставали дома, то оставляли свои визитные карточки. Но для Оуэна все оказывались дома. И хотя все они были озадачены, а Лора от смущения не могла произнести и слова, все были очень добры к ней. Только Феликс и Аса дали понять, насколько странной они находят ситуацию, даже принимая во внимание знаменитые причуды отца, а жена Асы, Кэрол, не знала, то ли ей следовать примеру мужа и встретить Лору холодным приветствием, то ли присоединиться к приветливости Ленни.

Когда они уже покидали дом Асы, приехала Эллисон со своей кузиной Патрицией.

— Мы встречались, — небрежно проговорила Эллисон, когда Оуэн стал представлять ей Лору. Она даже затаила дыхание, но Эллисон продолжила: — Когда мама нанимала тебя, помнишь? Я была так рада, что мама это сделала. Когда на работу нанимает Роза, она всегда выбирает престарелую даму с тонкими губами, которая играет в бридж и готовит бараньи отбивные и желе. Прошлым летом он наняла потрясающую девушку, которая как-то добавила в одно из блюд марихуану. К счастью, Роза обнаружила это до того, как мы съели. Дедушка сказал, что мы будем известны как несокрушимые Сэлинджеры, но папе это не понравилось, правда, у него довольно-таки мрачное чувство юмора.

— Эллисон, — прервал Оуэн, — так нельзя говорить об отце.

— Ты сам так говоришь о нем, — ответила Эллисон и сгустившимся голосом, сдвинув брови, как Оуэн, добавила: — Феликс, ты дольше проживешь и сделаешь нас намного счастливее, если будешь смеяться, хотя бы иногда.

Оуэн улыбнулся, а Лора подумала, что Эллисон резко судит обо всех, будь то ее отец или пожилая дама.

— Я думаю, что ты различишь марихуану и преуспела в чем-нибудь еще, кроме бараньих отбивных и желе.

— Я еще ничего не умею делать, чтобы об этом можно было бы сказать «превосходно», — ответила Лора, но при таком строгом надзоре я могу это делать лучше, чем ты.

Стоя рядом с Оуэном и глядя на фарфоровое хорошенькое личико Эллисон и ее кузину, она почувствовала прилив гнева. Почему так получается, что люди, у которых полно денег, обладают такими безупречными фигурами, красивыми лицами и респектабельностью? Почему все это не распределяется таким образом, чтобы всем досталось, по крайней мере, хоть что-то?

— Но я научусь. Я собираюсь поступить в колледж и стать актрисой. А может быть, — размышляла она вслух, стараясь, чтобы это прозвучало так же уверенно, как у Сэлинджеров, — у меня будет какое-нибудь дело, книжный магазин или ресторан, и тогда я буду нанимать людей, чтобы они работали на меня.

— Почему бы не отель или даже два? — насмешливо спросила Эллисон.

— Я смогла бы, — ответила Лора. Она вздернула подбородок. — Я бы хотела этого.

— В самом деле? Как я знаю, это будет нелегкая работа.

Такая же, как та, для которой меня послали на Кейп-Код — помочь брату ограбить ваш дом.

— Я ничего не имею против работы. На свете столько всего, что я хотела бы, и нет другого пути, как… — Ее голос растаял в воздухе. Как человеку, вроде Эллисон, понять, что она имеет в виду? Единственное, что у них было общего — это возраст, обеим по восемнадцать лет.

— Я думаю, у тебя все получится и ты станешь тем, кем захочешь. Но одну-единственную вещь тебе не следует делать: переманивать у нас Розу, чтобы она управляла твоей кухней.

Лора улыбнулась, благодарная за то, что Оуэн вмешался, когда она чувствовала себя унизительно, и через несколько минут они уже направлялись к дому Дженсенов вниз по дорожке.

— Приходи, — сказала Эллисон, идя рядом с ними. — Мы можем поболтать и узнать друг друга получше. Я научу тебя играть в теннис, если хочешь. Когда бы ты смогла? Роза дала же тебе сегодня свободное время, она и еще раз отпустит тебя.

Лора молчала, не замечая взгляда Оуэна, которому было интересно, как она выкрутится.

Глаза Эллисон сияли.

— Я приглашаю тебя на ужин и не приму никаких отговорок.

— Вечерами я работаю на Розу.

— Какими вечерами?

— Когда ей требуется моя помощь, тогда я и работаю.

— Я приглашаю тебя на тот день, когда у тебя выходной.

— Мне нравится проводить время с братом.

— Весь день?

— Эллисон, — сказал Оуэн, когда они дошли до веранды дома Дженсенов, — почему ты настаиваешь, если человек с неохотой принимает твое приглашение?

Последовала пауза.

— Это действительно так? Это правда? — спросила Эллисон Лору. — Не хочешь быть со мной? Многие люди считают за честь общаться с Сэлинджерами. И дедушка хочет, чтобы мы стали друзьями, а ты категорически отказываешься. Потому что я не нравлюсь тебе, да?

Я боюсь, что ты понравишься мне. Я боюсь разговаривать с тобой.

— Я просто очень занята, — начала было Лора, но остановилась. Они принадлежали к разным социальным кругам, и с этой точки зрения все было правильно, но Эллисон знала, что просто так, как подруги, ровесницы, они бы подружились. Лора Фэрчайлд никогда не задумывалась над тем, что существуют различные социальные круги и там есть свои права, но права есть и просто у отдельно взятых людей, их личные права, а между этими двумя понятиями — социальное право и личное право — существует разница. «Я начинаю это узнавать, — подумала она. — Я могла бы жить так же, как они. А что плохого, что я учусь у них всему? За то время, что мне необходимо пробыть здесь для Бена, я могу извлечь пользу и для себя. И если Оуэн действительно хочет, чтобы мы стали друзьями…»

— Может быть, я смогу как-нибудь прийти на ужин, — сказала она Эллисон, — и мне очень хочется научиться играть в теннис.

— Тогда решено, — удовлетворенно сказала Эллисон. — Я скажу Розе, и мы устроим это через пару дней. Днем — теннис, а потом — плавать.

— Я не умею плавать, — возразила Лора. Было так много простых вещей, которые она не умела делать.

— Ничего, этому ты тоже научишься. У нас все лето впереди. Столько развлечений! Мне нравится быть педагогом. Может быть, мы займемся еще какими-нибудь предметами.

— Ты подумала о стрижке?

— Эллисон, — вмешался Оуэн.

— Я дам тебе знать когда, — сказала Эллисон. — Надень теннисные туфли и принеси купальный костюм. У тебя есть купальный костюм?

Лора покачала головой.

— Я одолжу тебе. У меня их дюжина. Скоро поговорим. — Не дожидаясь ответа, она побежала к Патриции.

Лора смотрела вниз, потом подняла глаза и встретилась взглядом с Оуэном:

— У меня такое впечатление, что я — ее новый проект.

Он задумчиво посмотрел на нее:

— Ты очень мудра. Эллисон нужны проекты, ей необходимо чувствовать, что она нужна. Ты могла бы сделать ее счастливой. — Он помедлил. — И думаю, что и она может помочь тебе стать счастливой.

— Я счастлива, — быстро ответила Лора и повторила: — Я счастлива.

А потом Томас Дженсен открыл дверь, и Лора вошла еще в один большой дом с просторными, светлыми комнатами, которые выходили на океан и волейбольную площадку и длинный овальный бассейн, как яркое голубое желе в центре ровной лужайки. Комнаты были обставлены бледно-голубой плетеной мебелью с белыми и голубыми подушками. Бледно-желтые, соломенного цвета ковры покрывали светлые деревянные полы. Барбара Дженсен занималась розами и обернулась, когда в сопровождении Томаса вошли Лора и Оуэн.

— Как мило со стороны Оуэна привести вас к нам, Лора. Я едва ли знаю людей на своей собственной кухне, но гораздо хуже, чем на кухне сестры. Роза очень милая, так ведь? Немного жесткая, на все у нее есть свое мнение, но очень умная. Хотите охлажденного чаю? Проходите, присядьте. Надеюсь, что Поль скоро вернется, он повез Эмили по магазинам, но они уже давно отсутствуют. Хотите лимон?

Лора ответила:

— Нет, спасибо! — Она взяла стакан с чаем и села рядом с Оуэном, возвращаясь мысленно к словам Барбары, таким же взвешенным и спокойным, как и слова Ленни. Обе сестры были и внешне похожи: высокие, светловолосые, немного угловатые, величественная посадка головы украшала длинные шеи, их голоса напоминали журчащую в прохладном лесу реку.

— Я всегда надеялась вывести голубые розы, чтобы они гармонировали с моей мебелью, — между тем говорила Барбара Оуэну. — Но голубые розы выглядят так ненатурально, и никто не должен пытаться изменить природу, если только он не чрезвычайно нахальный или чрезвычайно умный. Я никогда не была ни тем ни другим, поэтому и не пыталась.

Лора слушала, время от времени поднимая глаза, и видела, что Оуэн смотрит на нее, или бросала взгляды на Томаса, чьи насмешливо-злые глаза перебегали с нее на Оуэна. Он был невысокого роста, темноволосый, с короткой черной бородкой, в очках без оправы и почти ничего не говорил. Лора пыталась представить его и Барбару в постели или что они, по крайней мере, счастливы в браке при всем их разительном несходстве, но так и не смогла.

Барбара замолчала. Тишина ощутимо повисла в воздухе, словно облако закрыло солнце. Томас нарушил ее:

— Входи, Поль, мы ждали, когда же ты вернешься.

Поль Дженсен стоял в проеме двери, на плече висела камера. Увидев Лору, он удивленно поднял брови, потом широко улыбнулся и направился к ней, протягивая руку:

— Мой дядя молодец, что привел вас к нам. Надеюсь, теперь вы будете относиться к нам более дружелюбно.

Лора приняла руку, которую он предложил ей, слегка задрожав, когда он сжал ее пальцы. Тогда, за обедом, он исподтишка забавлялся, а теперь его улыбка была теплой и открытой, и, пожимая ей руку, он вежливо склонился над ней, в то время как она глядела на него, сидя на плетеном стуле. Неожиданно она почувствовала жар, отяжелела, перед глазами все кружилось. Лора напряглась, потом ее лицо вспыхнуло, она глубоко выдохнула, стараясь снять напряжение. Поль пожимал ей руку, как деловому партнеру или случайному знакомому. Он поцеловал в щеку мать и присел на ручку отцовского кресла:

— Вы уже познакомились с кем-нибудь еще? — спросил он Лору.

Она кивнула. Стало тихо. Потом Оуэн принялся рассказывать об остальных визитах.

— И Эллисон уже взяла вас в оборот? — спросил Поль.

Лора снова кивнула. Она чувствовала себя, как дурочка, неловкая, со скованной речью, далеко не умная. Это было любимое слово Барбары Дженсен, и, вероятно, ее сына тоже. Поль, должно быть, ожидал, что она умнее. Вероятно, он не мог дождаться, когда же выберется отсюда и найдет какого-нибудь умного собеседника. И красивого.

Оуэн встал:

— Я обещал вернуть Лору вовремя. — Он повернулся к Барбаре: — Мне пришла в голову одна мысль, когда я шел сюда. Поговори, пожалуйста, с Ленни об этом коттедже на молодежной половине. Он пустовал какое-то время, и я подумал, что мы могли бы предложить его Лоре и ее брату. Они живут в Остервилле, в комнате над гаражом, и я уверен, что им будет здесь гораздо удобнее, и, таким образом, они, конечно, смогут задерживаться здесь и поработать, когда это потребуется. — Он положил руку на плечо Лоры, одарив ее быстрой улыбкой, а она стояла, оглушенная всем сказанным.

— Конечно, может быть, они предпочтут жить отдельно, не рядом с нами, или платить за квартиру, вместо того чтобы иметь бесплатное жилье, но мы еще спросим Ленни, может быть, у нее иные виды на этот дом, как вы думаете?

— Чудесная мысль, — спокойно ответила Барбара. — Мы с Ленни как раз говорили о том, что с этим домом нужно что-то решать, мы можем разрешить помощнице Розы, кто бы она ни была, жить там. И я не вижу причины, почему бы не Лоре и ее брату — Клэю — не так ли? — я видела его в саду, и он великолепно управляется с орхидеями в теплице, вы заметили? Да, так им будет много удобнее, если они решат жить здесь. Лора, я так рада, что мы познакомились. Подумайте и решите насчет дома. Я знаю, как молодые люди ценят свою независимость, но вам может здесь очень понравиться так же, как и нам.

Она проводила их до двери, в то время как Томас кивнул головой на прощание. Лора слышала, как он спросил:

— Поль, ну, как Эмили?

— Я отвез ее в Нью-Йорк, — ответил Поль, а потом дверь захлопнулась, и больше Лора ничего не расслышала. Эмили. Нью-Йорк. Держу пари, она красива, богата, очень умна. Но это была мимолетная мысль, потому что она была просто оглушена предложением Оуэна.

— Вы в самом деле хотите этого? — спросила она, когда они дошли до двери кухни.

— Я никогда ничего не предлагаю, если не хочу этого, — ответил он. — Я уже говорил тебе: мне нравится твоя духовность. Когда семья имеет узкий круг общения и живет за высоким забором, ей необходимы новые люди, моя дорогая, и приятно бывает убедиться, что находишь их. Называй это капризом старого человека, сильным желанием как следует встряхнуть семью. И думаю, тебе это тоже не помешает. Ты даже можешь позволить Эллисон поговорить о стрижке.

Лора почувствовала, как ее опять охватил жар.

— Вам это не нравится…

— Не особенно, — откровенно ответил он. — Я могу ошибаться, я старею, в конце концов, — но когда-то я считался знатоком женской красоты, и когда Эллисон заговорила об этом, я-то знал, что пока у меня еще есть глаза. Но не беспокойся, тебе не нужно делать то, чего ты не хочешь. Возьми от нас то, что тебе нужно, у вас впереди прекрасное лето и, вероятно, завяжется настоящая дружба. Договоримся на этом?

На этот раз Лора не колебалась, она порывисто обняла его, и ее упругие губы коснулись мягкой щеки, которую время отметило морщинами.

— Спасибо, благодаря тебе я чувствую себя добрым, милым человеком. — Он обнял ее, и она побежала на кухню.

— Извините, Роза, — все что-нибудь рассказывают, и время летит так быстро…

— Обычная история в этой семье, — ответила Роза. — Много разговоров, мало времени. Кстати, твой брат был здесь, он просил как можно скорее подойти к оранжерее. Лучше сделай это сейчас, пока мы не начали готовить уток.

Клэй никогда раньше не заходил к ней. Что-то случилось. Она быстро побежала в другой конец имения, где находились оранжереи, и нашла там Клэя. Через дверь была видна фигура старшего садовника.

— Слушай внимательно, — сказал Клэй, когда Лора подошла ближе. — Днем звонил Бен, сказал, что больше ждать не может. Нам нужно обеспечить себе алиби, он решил назначить дело на воскресенье. Спустя неделю после этого мы распрощаемся и уберемся отсюда. И покончим с Сэлинджерами навсегда.

ГЛАВА 4

Бен встретил их за несколько домов от поместья Сэлинджеров, и они поехали обедать в Фолсноус, смешавшись с толпой туристов, которая направлялась к столикам, накрытым на краю пристани рядом с закусочной «Клэм Шэк». Бен развернул стулья так, чтобы лица были обращены в сторону порта, а не ресторана.

— Я хочу смотреть на людей, — запротестовала Лора. — Здесь нас никто не знает, никому до нас нет дела.

— Мы не можем быть в этом уверены. — Бен сел и подождал, пока Лора тоже уселась. — Сколько раз я должен говорить, что никогда нельзя ни в чем быть уверенным. Может быть, на следующей неделе, когда мы сделаем это и полиция будет рыскать вокруг, кто-нибудь вспомнит нас троих. Это маленький городок, и люди, которые работают здесь, знают друг друга.

— Тогда почему же мы здесь? — потребовал ответа Клэй. — Я говорил вам, что лучше бы было на пляже или в другом укромном месте.

— Я хотел накормить вас обедом. — Сидя между ними, Бен обнял их за плечи. — Почти два месяца уже, как я не забочусь о вас. Вы здесь, я в Нью-Йорке и ничего не могу для вас сделать.

Когда подошел официант, он сел, откинувшись на спинку стула.

— Я без вас скучаю. В квартире чертовски тихо.

Лора тяжело, с усилием сглотнула, ощущая, как чувство любви и вины закипает в ней, и, отвернувшись, смотрела в сторону, пока Бен заказывал обед на троих. Он скучал по ней, но правда заключалась в том, что она вовсе не скучала по нему после первой недели, проведенной у Сэлинджеров. Она слишком была занята собой, размышляя о колледже, о том, как живет семья Сэлинджеров и как устроить свою собственную жизнь, подальше от Бена, и даже дальше, чем она была этим летом.

Она слышала, как он заказывает блюда, которые они с Клэем любили больше всего, и ей хотелось плакать от безнадежности. Он был так добр к ним, она всегда могла рассчитывать на него. Как бы она смогла отвернуться от него и уйти?

— Я разработал остальную часть плана, — сказал Клэй, когда официант отошел. Он говорил тихо, но Лора слышала по голосу, как он возбужден. Он сделал то, что хотел Бен, и теперь Бен может гордиться им. — Он прост и точен. Такой, какой должен тебе понравиться.

Бен посмотрел на Лору:

— А тебе он нравится?

— Это план Клэя, я не смогла этим заняться. Роза очень строга.

— Но очень хорошая, — подчеркнул Клэй. — Ты проводишь с ней ужасно много времени.

— Я работаю на нее, — парировала Лора. — И не могу так свободно ходить по территории, как ты.

— Но ты бываешь в доме Оуэна! — горячо возразил Клэй.

— Оуэна? — переспросил Бен. — Оуэна Сэлинджера?

— Я делаю для него кое-какую работу. Вот и все. Почему мы говорим о вещах, которые совсем неважны?

Бен пристально посмотрел на нее. Официант принес очень большие чашки с дымящейся едой. Это были великолепные моллюски с гарниром, чашки были переполнены, и густые струйки соуса стекали через край. За столиком рядом с ними люди смеялись и болтали, а они сидели, словно на маленьком островке молчания.

— Хорошо, — наконец-то проговорил Бен. — Мы поговорим об этом позже. Давай выслушаем твой план, Клэй. Лора все выяснила относительно драгоценностей, а ты тоже был партнером, о котором можно только мечтать, и я должен поблагодарить вас обоих. — Он вынул из кармана два ключа и положил их на стол.

— Ты сделал их! — сказал Клэй, вспыхнув от удовольствия. — Я не уверен, что сделал точные слепки. Я спешил. Ленни была на яхте, и я не знал, сколько она там пробудет, да и долго искал ключи в шкафу. — Он взял один из них. — Я думаю, этот отключает сигнализацию, а другой отпирает шкаф.

Бен посмотрел на Лору, но она разглядывала рыбацкие лодки, подперев подбородок рукой. Он вздохнул.

— Давай сделаем так, — сказал он Клэю. Они склонились над маленьким чертежом, а Лора повернулась и смотрела на их светлые головы, которые почти соприкасались. Они были так похожи и в то же время совсем разные. Бен красивый, уже умудренный жизненным опытом в свои двадцать шесть лет, и Клэй, на девять лет моложе, все еще не уверенный в себе, почти такой же красивый, как брат, но в нем не было лоска. От матери они оба унаследовали светлые волосы, круглые подбородки и голубые глаза с тяжелыми веками, но дьявольски небрежный, уверенный взгляд был у Бена от отца, Джуда Гарднера, а у Клэя всегда на губах сохранялась улыбка человека, который постоянно ждет, какие еще сюрпризы преподнесет ему жизнь. Лора восхищалась Беном, а Клэя ей хотелось защитить; она любила их обоих и знала, что была совсем другой, не похожей на них.

— Мы будем на яхте Феликса, — говорил Клэй. — Он хочет произвести впечатление на каких-то политиков, поэтому он и Ленни дают обед на яхте воскресным вечером. Соберется вся семья, и несколько человек их прислуги вызвались там поработать.

— Таким образом, вы в безопасности, — сказал Бен. — Никто не сможет обвинить вас в том, что вы ограбили дом, если в это время были на яхте посреди залива.

Клэй кивнул:

— Но перед тем как мы уйдем, я зафиксирую сигнализацию. Я сделал то, что ты мне сказал, и купил таймер. Я обнаружил, что система сигнализации расположена в цокольном этаже, и я прикреплю таймер, как ты велел, он сработает в час ночи. Ты заберешься в двенадцать, когда прием будет в самом разгаре. У тебя есть план, где перелезть через забор и где тропинка к дому, потом водосточная труба к окну холла на втором этаже. Комната Ленни направо, в конце холла. Ты откроешь окно, отключишь этим ключом сигнализацию и сломаешь замок в шкафу либо воспользуешься ключом, а потом сломаешь замок, чтобы это выглядело так, будто это сделал человек со стороны. Возьмешь драгоценности и что-нибудь еще, что найдешь. Открой все другие ящики комодов, шкафы, чтобы это выглядело так, словно тебе пришлось долго искать, и используй веревку, чтобы выбраться из дома.

Бен улыбался.

— Потом в час ночи сработает сигнализация, охрана позвонит в полицию, и они найдут все доказательства, что кто-то взломал шкафы. А мы с Лорой в это время будем работать на яхте.

— А как насчет той меры по системе сигнализации?

— Я сразу же займусь, как только приеду. Я вычислил, что охрана сначала позвонит в полицию, а потом — на яхту, и мы вернемся оттуда примерно через час, пока полиция обыскивает дом и территорию. У них не будет причин проверять сигнализацию, так как они знают, что она хорошо работает. Я смогу снять таймер меньше чем за минуту.

— И никто не увидит тебя?

— Все будут заняты с полицией, и никто не пользуется темной лестницей, пока не придет Роза готовить завтрак, около шести.

Бен снова кивнул:

— Мне нравится. Хорошая работа, Клэй.

Клэй просиял:

— Я был уверен, что тебе понравится. План идеален.

— Нет идеальных планов, я говорил тебе об этом, и как только ты начнешь считать план идеальным, с этой минуты начнется провал.

— Извини, — пробормотал Клэй.

— Но план очень хорош, — сказал Бен. — Чертовски хорош. Я горжусь тобой. Пора! Ты не думаешь, что Клэй заслужил приз?

— Конечно. — Лора провела пальцами по стакану, покрытому бусинками влаги. — Клэй очень сообразительный. Он хорошо поработал и надеялся, что ты будешь доволен.

— Но, — бесстрастно заметил Бен, — что касается остального, Лора?

— Я не хочу делать этого, — порывисто заявила она. — Пожалуйста, Бен, не можем ли мы изменить план и не делать это?

— Не делать? — недоверчиво спросил Клэй. — После всего, чего нам стоило получить у них работу и я разработал такой замечательный план? Не делать это?

Бен пристально вглядывался в Лору. Какое неожиданное изменение настроения!

Она покачала головой:

— Я много думала об этом.

— Это Оуэн, — резко сказал Клэй. — С тех пор как ты стала ходить к нему, ты совершенно изменилась ко всей семье Сэлинджеров. Ты выбрала их, а не нас. Таким, как ты, больше нравятся они, а не мы.

Лора с горячностью затрясла головой.

— Я не выбрала их. Я не выбрала никого, — сказала она, повторяя ту же ошибку с двойным отрицанием.

— Даже своих братьев? — мягко спросил Бен. — Ты не выберешь своих братьев?

— Я не имела в виду… О черт Бен, ты знаешь, что я хотела сказать. Я не хочу никакого соревнования. Я просто не хочу делать эту работу. Мы делали это много раз и сделаем еще, но где-нибудь в другом месте. Я сдержу обещание, это просто… я не…

— Не хочу грабить Сэлинджеров, — закончил за нее Бен, когда она замолчала. — Почему же?

— Потому что они доверяют нам и они были так добры к обоим, и…

— Нелепая причина, — отрезал Клэй, но Лора продолжила:

— …и мы их знаем. Это не то, что раньше, когда мы забирались в дома к людям, которых никогда не встречали раньше и даже не знали их имена. Я имею в виду, когда я видела фотографии на столе или трюмо, мне было интересно, какие они и что будут чувствовать, когда вернутся домой и увидят, что вещи пропали, но я никогда не знала этих людей, а сейчас я знаю Эллисон, Ленни и Оуэна…

— Итак, мы знаем их, — сказал Клэй. — И что? Что они нам сделали? Мы на них вкалываем и всегда работаем сверхурочно.

— Ты сам захотел работать сверхурочно, — набросилась на него Лора, — чтобы проверить расписание дежурства охраны.

Клэй пожал плечами. Бен посмотрел на нее, прищурив глаза.

— Они могут позволить себе потерять несколько украшений, тем более они получат деньги по страховке. Может, дело в том, что ты боишься, как бы они не заподозрили что-то после того, как нас там не будет, и ты перестанешь им нравиться? Так ведь? Но тебя-то там уже не будет, поэтому какая разница? Как бы там ни было, почему тебя должно волновать, нравишься ли ты им или нет? Тебе же лучше, если нет. Они заняты только собой и достают всех остальных, а тем, кто не принадлежит к королевскому семейству Сэлинджеров, они не дают даже маленького кусочка того, что имеют сами.

— Это ложь! — вскричала Лора, стукнув кулаком по столу. — Они не такие! Как раз наоборот — они были так добры ко мне и Клэю, они собираются разрешить нам жить в одном из их летних коттеджей, и Оуэн дает мне деньги взаймы на колледж, и…

— Что? — воскликнул Клэй. — Жить где?

— Подожди минуту. — Лицо Бена застыло. — Помолчи, Клэй. Оуэн Сэлинджер предложил вам жить в поместье и отправить тебя в колледж?

— Не совсем так, — немного отступила Лора. — Оуэн подумал о коттедже, и все его поддержали, и он же заговорил о колледже.

— Феликс не согласится, — сказал Клэй.

— Почему нет? — горячо настаивала Лора. — Я хочу сказать, что он не так дружелюбно настроен, как все остальные, да и Аса — тоже, я думаю, но если все остальные хотят помочь нам, почему бы Феликсу не согласиться? — Она с вызовом посмотрела на брата. — Ты что-то знаешь о нем и не говоришь!

Бен, сжимая пивную кружку, смотрел на побелевшие костяшки пальцев.

— Удивительно, — пробормотал он. — Из всех людей — именно Сэлинджеры.

— Но почему бы и нет? — настаивала Лора.

— Для тебя это прекрасная возможность, — медленно проговорил он, не замечая ее слов, будто она ничего не сказала. — Я не могу оплатить тебе колледж, по крайней мере, в этом году. И у тебя есть место, где можно жить все лето и не тратить свои деньги… — Он смотрел на руки, потом тяжело покачал головой. — Я не могу, Лора. Я не могу отказаться от этого дела. Может быть, когда-нибудь я скажу тебе почему, но сейчас тебе придется положиться на мои слова. Ты можешь остаться с ними после того, как я сделаю это, но я думаю, они обнаружат, что ты причастна к делу. Черт возьми, Лора! Я забочусь о тебе, не они, и я прошу тебя помочь мне. Я долго продумывал эту операцию и не могу не воспользоваться этой возможностью, когда я так близок к выполнению плана.

— Как долго? Как долго ты обдумывал его?

— Дольше, чем ты можешь себе представить. Годы. Почему ты не можешь просто помочь, не задавая вопросов? Я бы сделал это для тебя. Если бы ты попросила и это было в моих силах, я бы помог тебе, не задавая вопросов.

— Я хочу нравиться самой себе, — холодно произнесла Лора. — Я хочу ходить в колледж, быть уважаемым человеком, а не сидеть спиной к людям в ресторане и бояться, что меня кто-нибудь заметит.

Бен зло усмехнулся. Клэй нахмурился:

— Ты никогда не говорила, что можно жить у них или что тебе предложили деньги на обучение в колледже.

— Ты был слишком увлечен идеей ограбления. Я хотела узнать, что скажет Бен.

— Ты хотела все разрушить, — голос Клэя становился все громче, — и даже не сказала мне. Ты хотела уговорить Бена отказаться от плана и не подумала поговорить об этом со мной.

— Что бы ты ответил, если бы я сказала тебе?

— То же, что сказал Бен. Мы должны сделать это.

— Тогда какая разница, что я не сказала тебе?

— У меня есть право знать, что ты собираешься делать. Мы все связаны одной веревочкой.

— Я — нет! Я говорила тебе, что не хочу этим заниматься.

— Перестаньте ругаться, — приказал Бен, — и говорите тише. Лора, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе, но сначала я должен провернуть это дело. Как ты не можешь понять? Как только я сделаю это, то смогу заниматься другими делами, устраивать тебя в колледж, например.

Лора медленно покачала головой:

— Я не хочу, чтобы ты продолжал воровать и оплачивал мой колледж этими деньгами. Это то, что ты собираешься сделать, не так ли? Ты воровал всегда, и тебе нравится то возбуждение, которое при этом испытываешь, поэтому ты и не хочешь попробовать что-то другое.

— Что, например?

— Лучшую работу, например. Ты не хочешь подумать об этом? Или о том, что будет с Клэем?

— Что со мной будет? — требовательно спросил Клэй.

— Он думает, что ты — замечательный, — сказала Лора, обращаясь к Бену. — Но что такого замечательного в человеке, который делит всю свою жизнь между грабежами и работой официанта? И всегда трусит, когда видит полицейского? Почему ты не бросишь все это и не найдешь хорошую работу? Может быть, тебе придется работать упорнее, но ничего! Ведь ты ни черта не думаешь о том, что будет с нами. Ты думаешь, нам нравится так жить?

— Мне очень нравится, — отозвался хриплым голосом Клэй. Все происходило слишком быстро, и разговор уже вышел из-под контроля. — Все отлично! И почему бы тебе просто не заткнуться?

— Я не могу найти работу получше, — сказал Бен Лоре. — Я не учился в колледже. Я ничего не умею.

— Откуда ты знаешь? Ты — самый замечательный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Откуда ты знаешь, что бы смог, если бы только захотел попробовать? Ты мог бы стать руководителем, администратором! Или кем-нибудь вроде этого. Но ты даже не пытался! Черт с этим. Мне все равно, что делаешь ты, я говорю о себе. Я больше не хочу воровать! Это уже не возбуждает и не забавляет, как было раньше, и я попаду в тюрьму, если меня снова поймают — это будет уже во второй раз, а я не хочу рисковать. И не хочу жить на деньги, которые ты украл, это так же плохо, как и воровать самой. И я не хочу обкрадывать Сэлинджеров! Я прошу тебя, Бен, пожалуйста, пожалуйста, не обкрадывай их. Они мне нравятся. Они дали мне возможность чувствовать себя милой, хорошей, и я хочу оставаться с ними столько, сколько возможно.

Она увидела гнев и боль в глазах Бена и почувствовала, будто ее разрывают на части.

— Не чувствуй себя несчастным, Бен, пожалуйста, я люблю тебя, и ты все делал для нас, но у меня появилась возможность все изменить, измениться самой. Может быть, у меня никогда не будет больше такой возможности! Оуэн просил меня писать ему и навещать, когда я буду в колледже. Он мой друг! И я не хочу рисковать, потому что могу потерять его, потерять их… Я не хочу делать им больно!

Они сидели молча, не глядя друг на друга, смех и оживленный разговор, которые звучали вокруг, показались более громкими и радостными, чем раньше. Официант принес кофе, и Бен выпил свой сразу — горячий и дымящийся, Лора решила, что тоже выпьет кофе, потому что так делала Эллисон, она добавила сливок и сахара и принялась пить маленькими глоточками, убеждая себя, что это вкусно. Клэй пил черный кофе, строя рожи, потому что обжег язык.

— Я подумаю об этом, — наконец-то произнес Бен.

— Нет, Бен, скажи нам сейчас! — взмолилась Лора. — Скажи, что ты не будешь делать этого. Скажи, что придумаешь что-то другое и мы приедем в Нью-Йорк и поможем тебе: мы сможем приехать на выходные, а потом вернуться.

— Я не говорил, что хочу остаться! — воскликнул Клэй.

— Я хочу, чтобы ты остался со мной. Так ты закончишь школу и, может быть, подумаешь о колледже, вместо того чтобы… — она остановилась на полуслове.

— …вместо того чтобы быть таким же, как я, — безо всякого выражения продолжил Бен.

— Я хочу быть таким, как Бен! — порывисто воскликнул Клэй. — В этом нет ничего плохого. Тебе это тоже нравилось когда-то. И если бы ты перестала твердить об Оуэне и его проклятой богатой семье, мы могли бы выполнить мой план, потом выбраться отсюда и вернуться в Нью-Йорк, туда, где наш дом. Лора сжала губы:

— Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк, я хочу переехать в коттедж. Бен, мы будем приезжать к тебе, мы будем одной семьей, как и прежде, и прости меня, если ты будешь чувствовать себя одиноко, но мне так этого хочется… — Она взяла его руку. — Бен, дорогой, ну пожалуйста.

Он резко отодвинул назад свой стул, отдернул руку:

— Я сказал тебе, что подумаю об этом. Это единственное, что я могу сделать. — Он встал, достал кошелек. — Я отвезу вас в Сентервилл, потом вернусь в Нью-Йорк. Я заеду через несколько дней. Слушай меня, Лора, я все еще твой опекун. Когда я решу, ты будешь выполнять все, что я скажу.

— Чертовски правильно, — пробормотал Клэй. — Они с Лорой отправились к машине, пока Бен расплачивался с официантом. — Бен хотел, чтобы мы опять были вместе и нам всем было бы хорошо, а ты все разрушила.

— Ты не думаешь о Бене. Ты просто не хочешь отказаться от своего плана.

— Что плохого в этом? Чем не подходит план, что ты не хочешь выполнить его?

Бен догнал их, и они молча поедали в Сентервилл. Вокруг них двигались машины, в которых люди уезжали на выходные дни, по тротуарам шли прохожие, и все выглядели вполне счастливыми, а калейдоскоп жизни — ярким и красочным. Лора смотрела на все это, и ей хотелось плакать.

Ей хотелось плакать всю неделю, когда она ждала звонка Бена, но она не могла плакать при Розе и не хотела при Клэе, поэтому держала все в себе. Все упрощалось благодаря тому, что все они были очень заняты. У Феликса и Ленни были гости, а это означало, что стол накрывали на пятнадцать и даже более персон, и Роза уже начала готовиться к воскресному ужину на яхте. По мере того как приближался конец недели, Роза становилась все более раздражительной и озабоченной, руки стали невероятного цвета, и они метались от миксера к венчикам и скалкам. Лора в основном была предоставлена самой себе, она готовила завтрак и обед для большого количества людей, которые появлялись в столовой или на веранде, снова готовые поесть, когда она едва успела убрать все после того, как они только что встали из-за стола. Когда она готовила, Роза время от времени подходила к ней, строго выговаривала, или предлагала что-нибудь, или, что было самым приятным, дотрагивалась до ее руки и хвалила, и Лора чувствовала, что она любит и Розу, и весь мир.

Но потом она видела, как Роза убирает в холодильник готовые блюда для приема на яхте, и вспомнила, что через несколько дней она может потерять все это. Она старалась избегать всех, говорить с Розой только о еде, не касаясь личных тем, ответила Эллисон, что не может на этой неделе брать уроки тенниса и плавания, а Оуэну сообщила, что не может бывать в библиотеке на этой неделе, потому что слишком много работы на кухне.

Потом, в пятницу, за два дня до приема, позвонил Бен:

— Я разговаривал вчера с Клэем, он говорит, что ты не особенно с ним дружелюбна.

— Я очень занята и устаю, — ответила Лора. — А он продолжает говорить мне, что я сошла с ума, упуская такую необыкновенную возможность, и не хочет слышать, о чем я говорю ему. Да, я допускаю, что, может быть, и не очень дружески расположена к нему.

— Ладно. Я думал о том, что ты мне сказала. — Бен тяжело вздохнул. — Мы отменим это, Лора.

— Бен!

— Я все еще должен уговаривать Клэя, но это я улажу. Но думаю, единственное, что не смогу уладить, это то, что ты презираешь меня.

— О, Бен! Я люблю тебя, спасибо, я люблю тебя! Ты скоро приедешь? Мы устроим обед, чудесно проведем время, все будет лучше, не так, как на прошлой неделе, обещаю. Когда ты сможешь приехать? Я освобожусь пораньше, мы сможем провести вместе весь день. Мы так давно не были вместе.

— Как насчет субботы? Я должен быть в Бостоне этим вечером; я мог бы приехать на Кейп-Код рано утром, и весь день будет в нашем распоряжении. Разве у тебя суббота не выходной день?

— Да, обычно да, но… — Она колебалась, что придумать, чтобы сказать Розе, но потом решила, что не может ее обманывать. — Но не на этой неделе. Все еще очень много работы из-за этого вечера на яхте в воскресенье, да еще Джевсены приглашают сто человек на ужин в субботу, они натягивают тент на лужайке. В любую другую субботу…

— Мы найдем время, Лора. — Она услышала, как он улыбается, и подумала, как хорошо, когда Бен счастлив и любит! — Я скоро позвоню, — весело сказал он. — Может быть, эта беспокойная семейка отпустит тебя в следующую субботу?

Но когда они поговорили, Лора для себя еще раз повторила мысленно их разговор и подумала, сколько разочарования и гнева пришлось подавить Бену. Ей не нужно было думать о Клэе, он выплеснул свое негодование, ярость, отчаяние и перестал разговаривать с ней, совсем. Уйдя из дома поздним вечером, он не вернулся.

Лора нашла его в субботу утром в теплице, где росли фруктовые деревья.

— Мы пока живем вместе, — зло бросила она. — Мы должны ладить. Клэй, я волновалась за тебя.

И я ненавидела то, что я одна, в гараже внизу все трещало и скрипело, и в нашу квартиру тоже проникали эти звуки, и я думала о том, что никогда не оставалась на ночь одна, и была напугана до смерти.

— Где ты был ночью? — спросила Лора.

— С ребятами. Поболтались немного, они разрешили мне переночевать в их машине.

— С какими ребятами, кто они?

— Я не спрашивал. Мы поездили немного по городу и поужинали в Бэсс-Ривере.

— Где?

— Я не помню. Думаю, что слишком много выпил.

Лора пристально смотрела на него:

— Сколько денег ты проиграл?

— Проиграл?

— «Поболтались» — когда Бен говорит так, это означает покер.

— У, дерьмо! Лора, я делаю не все, что делает Бен.

— Сколько ты проиграл?

Он пожал плечами:

— Не так уж много.

— Сколько?

— Сто.

— Ты проиграл сто долларов?

— Ты хочешь, чтобы я солгал?

Нужно было, чтобы за ним кто-то присматривал. Она знала это. Она восхищалась Беном, но ей хотелось защитить Клэя.

— Хорошо, дело сделано. Мы не будем думать об этом. Мы не можем вернуть деньги. Но отныне все будет по-другому. У нас будет настоящий дом и появится возможность стать людьми. Я не позволю тебе нарушить все это, напиваясь, играя в карты и ночуя в машинах.

— Ты не можешь заставить меня остаться! — закричал Клэй. — Я возвращаюсь в Нью-Йорк!

— Ты будешь жить со мной! — Лора постаралась выговорить это твердо, как взрослый человек, но на самом деле она начинала бояться. Клэй был ей нужен. Как бы ни хороши Сэлинджеры, она не хотела остаться совсем одна, затеряться в их большой семье; ей нужен был кто-то свой, с кем бы она могла держаться вместе. Она заметила, что Клэй смущен.

— Почему же ты еще здесь? Бен не собирается идти на эту кражу, так что же ты до сих пор не уехал в Нью-Йорк?

— Я собираюсь, — пробормотал Клэй. — Скоро…

— Когда? Чего ты ждешь?

Он пожал плечами:

— Еще полно работы, которую нужно сделать для приема.

— И ты так любишь Сэлинджеров, что жаждешь помочь им и сделать эту работу? — Клэй молчал, и она отвернулась. — Хорошо, не говори в таком случае ничего. Мне все равно. Можешь уезжать в любое время, для меня это не имеет никакого значения.

— Я не хочу уезжать от тебя, — быстро сказал он. Лора повернулась, ее лицо просветлело:

— В самом деле? О, Клэй, спасибо тебе! Я была уверена, что ты захочешь остаться со мной. — Она заметила, что он покраснел.

— В чем дело?

— Тут еще кое-что…

— Что еще?

Он замялся.

— Что?

— Эллисон попросила сделать букеты для столов, у нее всегда такие сложные идеи…

— Эллисон? — Через мгновение перед глазами Лоры выстроилась целая цепочка маленьких событий: Клэй говорит о любимых орхидеях Эллисон, Клэй рассказывает, что Ленни и Эллисон заходили в теплицу, Клэй утверждает, что Эллисон нравятся подстриженные деревья… Она начала было рассказывать что-то об Эллисон, которая на год старше Клэя, и хотела подыскать мужчину постарше, но придержала язык, так как брат покраснел еще больше. Ей захотелось обнять его, сказать, что все будет хорошо. — Ну, это прекрасно, — и добавила небрежно: — Как долго ты собираешься пробыть здесь?

Клэй с благодарностью посмотрел на нее:

— Я думаю, что могу остаться на все лето, но если ты переедешь в коттедж, я не знаю, что мне делать.

— Переезжай со мной, — быстро ответила Лора. — Там две спальни.

— Я тогда могу передумать и останусь с тобой навсегда.

— Может быть, — усмехнулась Лора. Все было как прежде, и она опять чувствовала себя прекрасно. Клэй не сможет отказаться от настоящего дома, когда она все устроит, и тогда она сможет заботиться о нем. И не будет одинока.

— Если я останусь на лето, ты не передашь Эллисон, что я сказал?

— За кого ты меня принимаешь? Конечно, нет. Это наш секрет.

Насколько она помнила, это был их первый, чудесный секрет. Из этого, конечно, ничего не могло получиться, потому что осенью Эллисон уезжала в колледж, а Клэю предстоял еще год учебы в школе, но это удерживало его здесь и делало их друзьями. Когда вечером она увидела его с Эллисон в саду, то подумала, что он даже красивее, чем ей казалось.

Они с Эллисон срезали цветы для вечера у Дженсенов, который был назначен на сегодня, и Лора видела их мельком, когда работала с Розой на кухне.

— Не могу понять, почему я всегда готовлю для Дженсенов десерт, — ворчала Роза, пересыпая муку в большую посуду. — Завтра вечером прием на яхте, к которому я готовилась, не разгибаясь, две недели, потом просто готовила еду для гостей. С таким же успехом я могла готовить в гостинице. И еще помяни мое слово, все потребуют как следует перекусить перед обедом в понедельник, после приема на яхте!

— Вы же любите, когда Барбара Дженсен просит вас приготовить ваш фирменный торт и не доверяет своей кухарке или торту, сделанному на заказ.

Роза хмыкнула:

— Ты становишься все более уверенной в себе, моя юная мисс. Месяц назад ты бы так не сказала, чтобы не вывести Розу из себя.

— Вы никогда не выходите из себя, а я была просто запугана.

— А сейчас ты уже не боишься. И за это мы должны быть благодарны мистеру Оуэну.

— И вам. Я должна благодарить вас.

Они работали весь день, перебрасываясь время от времени фразой, или молча, занятые каждая своим делом, строго следуя расписанию, которое установила Роза. Я — часть того, что составляет кухню Розы, а это означает, что я — часть всего хозяйства. Я принадлежу этому месту, и мне здесь хорошо.

Она принадлежит всем им, думала она в этот вечер, когда была у Дженсенов. Она помогала Розе, они устроились в сторонке, сами по себе, и держались отдельно от людей, которых наняли на обслуживание этого вечера. Через открытую дверь она видела, как Клэй и Эллисон, под огромным белым тентом, натянутым на лужайке, расставляли букеты на изящных круглых столиках, накрытых чудесными кремовыми льняными скатертями. Клэй был в темных брюках, белой рубашке с галстуком, Эллисон — в длинном шелковом платье, которое вместило всю нежную палитру цветущего сада, и они дружески болтали, когда ставили в хрустальные вазы изысканные лилии и красные розы.

Заходящее солнце окрасило небо в медный и розовый цвета, воздух был прохладен, все вокруг, казалось, замерло, и мир выглядел таким прекрасным, что Лоре хотелось поцеловать кого-нибудь, а Роза была так близко, и поэтому поцелуй достался ей.

— О Боже мой! — воскликнула Роза, просияв. — Кажется, ты любишь сегодня всех.

— Да, — коротко ответила Лора, и когда Оуэн остановился просто поздороваться с ними, перед тем как все приглашенные собрались, он увидел что-то новое в глазах Лоры, какое-то новое выражение лица. «Более спокойное, — подумал он, — уже нет того взгляда испуганного ребенка, как тогда, на пляже. И еще что-то — она стала более открытой, будто наконец поверила, что ей не нужно больше прятать свои чувства».

Ему было интересно, кому же удалось сделать это — Эллисон, которая предлагала ей дружбу, или Розе, которая по-матерински опекала ее, а может, он сам имел к этому отношение тем, что дал ей почувствовать, что она нужна ему тоже.

Он думал об этом и следил за членами своей семьи, которые переходили от одной группы гостей к другой, знакомясь со знаменитостями от политики или искусства, которых пригласил Феликс, чтобы оживить жизнь летом на Кейп-Коде. «Феликс амбициозен и агрессивен, — отметил Оуэн. — Он похож на меня».

Но на самом деле он знал, что Феликс не похож на него. Последние несколько лет, когда он старел и отдалялся от семьи, он постепенно принял и смирился с тем, что его старший сын — напыщенный, жесткий человек, без чувства юмора, который считал, что вправе навязывать свои взгляды окружающим. «Я не был таким, — думал Оуэн, — Айрис сказала бы мне, если бы я был таким бесчувственным, совершенно глухим ко всему. Все бы сказали мне об этом. И у меня все еще много друзей — видимо, я все-таки приятный, легкий в общении человек. Я не жду от Феликса, что он станет приятным в общении, а жаль: у него тоже очень милая жена».

В другое время мысль о неожиданных ловушках, что подстраивает жизнь, позабавила бы его, но сегодня ему было жаль Ленни и грустно оттого, что ни один из его сыновей не был так привлекателен и любим, как его внучатый племянник Поль, который стоял неподалеку и скучающе-вежливо слушал о чем-то пространно повествующего сенатора.

«Я плохо себя чувствую, — подумал Оуэн, — вот почему все кажется таким печальным. Я устал. На самом деле я чувствую себя здесь ужасно и асе спрашиваю себя: зачем я пришел? Какого дьявола я провожу вечер с людьми, которые меня вовсе не интересуют?» Он подошел к Ленни и спокойно спросил:

— Дорогая, как ты думаешь, Барбара не будет в обиде, если я удалюсь сразу после кофе?

Тревога, как облачко, затуманила ее глаза:

— Вы плохо себя чувствуете?

— Просто устал, — ответил он. — И, сознаюсь, немного утомился от знаменитостей.

Она улыбнулась:

— Феликс их коллекционирует, так ведь?

— Да, — вздохнул Оуэн. — Я думаю, у него могло быть и худшее хобби. Это — дорогое, но не опасное. Он слишком обеспокоен управлением отелями, ему действительно нужно что-то, что помогало бы расслабиться.

— Было бы чудесно, если бы за этим он приходил к своей жене, — проговорила Ленни. Оуэн пристально взглянул на нее:

— Ты предлагала ему это?

— Когда последний раз Феликс прислушался к тому, что вы ему предлагали?

— Когда ему было лет пять. Но если ты скажешь ему, что несчастна?

— Но я вовсе не несчастна, дорогой Оуэн, не волнуйтесь за меня.

— Ты несчастна. Это я всегда могу отличить.

— Если это так, то я позабочусь об этом. Берегите себя, не волнуйтесь. Вас проводить домой? Или попросить Клэя, он помогает в буфетной, но они отпустят его. Думаю, вас не следует оставлять одного.

Оуэн покачал головой:

— Если я не смогу ходить один по поместью, мне не следует покидать дом без инвалидного кресла.

Они улыбнулись друг другу, и когда допили кофе, а официанты разносили коньяк, Оуэн тихонько поднялся и покинул вечер. Через открытую дверь он мельком увидел Лору на кухне, рядом была Роза и вся остальная прислуга.

Было темно, луна скрылась за ночными облаками, но он знал дорогу по памяти. Направо — здесь, налево — здесь, пройти розовый сад Ленни, к двери собственного дома. Он вошел в дом, голова немного кружилась, было трудно дышать. «Может, съел слишком много, — подумал он, — чертовски глупо было так наедаться, когда уже чувствовал себя нездоровым». Оуэн почти дошел до своего кресла, когда услышал, как где-то в главном особняке тихонько закрылась дверь.

«Кто-то из прислуги», — подумал он, потом вспомнил, что в доме никого не было. У кого-то выходной, кто-то на обслуживании вечера. Тогда ветер. Но ветра не было, ночь тихая и теплая. «Случайность, — решил он. — Должно быть, Феликс или Ленни вернулись домой. Лучше проверить, все ли в порядке».

Дверь была приоткрыта, и он тихо вошел на галерею, постоял там, прислушиваясь. «Ничего. Воображение», — сказал он себе. Уставший, пожилой человек, которому почти не о чем думать. Вдруг он услышал тихий звук осторожных, крадущихся шагов в верхнем холле. Шаги слышались со стороны комнат Ленни. Мгновение спустя Оуэн различил их уже на лестнице прямо перед собой.

— Кто здесь? — спросил он и зажег свет. Яркие огни люстры ударили в глаза, он прикрыл их и услышал бегущие шаги и скорее почувствовал, чем увидел очертания чего-то темного, что бросилось на него. — Черт, — закричал он, — отпусти меня!

Но это вырвалось у него придушенным, едва слышным голосом. Он лежал на полу лицом вниз, стараясь освободиться от давящей на спину тяжести. Потом грудь обожгла сильная, как пламя, боль. «Я умираю», — подумал он и, погружаясь в полузабытье, полетел в ужасную темную пропасть.

ГЛАВА 5

— Как ты мог? — плакала Лора. Телефонная трубка была мокрой от ее слез, и они все капали, падая ей на руку, когда она, сгорбившись, сидела в телефонной будке, вытирая лицо скомканной салфеткой. Сквозь стеклянную дверь она видела посетителей ресторана, которые собирались на ленч, и повернулась к ним спиной, поставив локти на маленькую полочку под телефонным аппаратом. — Ты обещал, что не сделаешь этого! Ты сказал мне, ты сказал Клэю, ты сказал, что не будешь это делать.

— Я ничего не делал! Лора, черт побери, послушай же меня хоть одну проклятую минуту!

— Я послушала однажды, и ты солгал мне!

— Я не лгал! Я сказал тебе, что не буду их грабить…

— …И я поверила тебе! Я доверяла тебе! А ты перешагнул через всех и сделал это! Не важно, чего я хочу, тебя не волнует, что нужно мне. Единственное, что тебя занимает — это твои проклятые кражи, а у Оуэна был сердечный приступ, и он в госпитале, и все сходят с ума от беспокойства…

— Заткнись и слушай! Я не грабил твоего проклятого Сэлинджера. Я был в Нью-Йорке с тех пор, как расстался с тобой на Кейп-Коде, а прошлую ночь я провел с друзьями…

— Это случилось не прошлой ночью, это произошло три дня назад.

— И три дня назад я тоже был с друзьями. Почему ты не позвонила, когда все это произошло?

— Я звонила. Я звонила все три дня! Тебя не было, Где ты был, неважно. Я знаю где. Ты продавал драгоценности, которые украл… после твоих обещаний!

— Я сдержал свое обещание! Слушай, к черту все, я же так не работаю. Я бы не стал сбивать его с ног только потому, что он включил свет.

— Откуда ты знаешь, что он включил свет?

Некоторое время он молчал.

— Ты мне сказала.

— Я не говорила. Я только сказала, что у него сердечный приступ и он в госпитале. Я ничего не говорила о свете.

— Ну, хорошо. Я это вычислил. Не было никакой другой причины бросаться на него, так ведь? Но это — не мой стиль работы, и ты знаешь это. Я держусь подальше от людей и выхожу из дела чистым; я не завариваю подобную кашу.

— Это сделал ты. Ты все это устроил. Везде полиция, я напугана до смерти. У меня такое ощущение, что все, что я имела, разваливается на части.

— У тебя есть я. Я с тобой.

— Тебя нет! Я не доверяю тебе. Я никогда не смогу больше тебе доверять.

— Я не делал этого! Черт возьми, я же сказал тебе…

— Хорошо, если это сделал не ты, тогда кто же? Как удалось кому-то оградить дом так, как планировали вы с Клэем, и практически в ту ночь, когда это собирались сделать вы?

— Я не знаю. Ты спрашивала Клэя?

Кровь прилила к вискам.

— Он был со мной весь вечер. Как бы то ни было, он не работает один и не смог бы! Никогда, никогда больше не говори плохо о Клэе! Как ты можешь?

— Хорошо, хорошо. Извини. Единственное, что я имел в виду — это чтобы ты поговорила с ним.

— Ты обвинил его! Перекладываешь вину на… ребенка… потому что у тебя нет оправданий!

— Мне не нужны никакие оправдания! Слушай, я заботился о тебе три года. Ты не можешь поверить…

— Ты больше не будешь обо мне заботиться! Я тебе не позволю!

— У тебя нет выбора. Я — твой опекун, и ты будешь делать то, что я скажу. А я говорю тебе, чтобы ты возвращалась в Нью-Йорк. Это приказ, Лора! Ты возвращаешься ко мне, туда, где твое место, в тот круг, к которому ты принадлежишь.

— Я никогда не вернусь к тебе! — Лора опять почувствовала, будто ее разорвали пополам. Она склонялась все ниже, стараясь хоть как-то держаться, чтобы не дрожал голос. — Я остаюсь здесь. Я хочу хоть как-то расплатиться за то, что ты натворил.

— Я не совершал эту проклятую кражу!

— . ..И Клэй остается со мной. Я не позволю ему вернуться к вору и лгуну… — Слезы душили ее, тыльной стороной ладони она вытирала нос. — Мы не вернемся к тебе, и это все!

— Я приеду забрать вас. Буду днем. Соберите вещи и будьте готовы уехать.

— Я буду на работе. У меня работа и семья, — коротко добавила она.

— Какого черта, что это все означает?

— У меня есть Сэлинджеры.

— Ты сумасшедшая. Ты действительно думаешь, что у тебя есть Сэлинджеры? Ты рехнулась. Сэлинджерам нет до тебя дела, ты не принадлежишь к их кругу. Ты работаешь на них, ради Христа, и если ты думаешь, что они заботятся о слугах или относятся к ним честно, то ты еще более глупа, чем я ожидал.

— Если я глупая, а тебе в семье не нужен глупый человек — так ведь, Бен? — тебе не должно быть никакого дела до того, останусь я или нет.

Опять наступила короткая пауза длиной в одно биение сердца.

— Мне есть до тебя дело. Прости меня, что я так сказал. Я знаю, что ты не глупая. Ты — чудесная, и я скучаю по тебе. Вы — моя семья, Лора.

— Уже нет, — решительно возразила она.

— Проклятый сукин сын! — Лора услышала, как он ударил кулаком по столу. Она знала, где он был, она могла себе представить, как он сидит на кухне, на их кухне, на стуле, который она покрасила в красный цвет, чтобы немного оживить комнату, и чертит большим пальцем по крышке стола. — Последний раз, — сказал он, — я не делал этого и жду, что вы вернетесь. Мы забудем все, что друг другу наговорили.

— Ты лжешь. Ты сказал, что был в субботу в Бостоне и хотел провести день с нами, а я сказала, что мы будем работать на вечере у Дженсенов, поэтому ты знал, что дом окажется пустым. — Она покачала головой. — Я не должна была говорить тебе. Если бы я не сказала, ты не обокрал бы их. Я ухожу, Бен. Я сказала Розе, что отлучусь на полчаса на завтрак.

— Ты останешься там, где есть, и будешь слушать! Я сегодня приеду на Кейп-Код, и если ты и Клэй не упакуете вещи, вы все оставите там, потому что я забираю вас оттуда! Мы едем в Европу. Тебе ведь хотелось бы этого, Лора, да? Мы говорили об этом много раз, и я уже купил билеты.

— Ты купил билеты? Ты знал, что ограбишь их, и собрался покинуть страну. Ты только притворялся, что все обдумываешь.

— Я купил их, когда еще только собирался сделать это, я просто не заехал, чтобы сдать их обратно. Слушай, Лора, у нас есть билеты, все заказано, все решено. У нас целый месяц перед началом школьных занятий, и мы будем путешествовать по всей… Ты слушаешь? — Она молчала. — Вы едете со мной домой! — взревел Бен. — С меня достаточно ваших…

Лора бросила трубку, оборвав его на полуслове, остановив этот злобный голос. У нее дрожали руки. Бен всегда подавлял ее, и сейчас ей захотелось перезвонить и вымолить прощение, чтобы он снова любил их. Вместо этого она выбежала из будки, схватив салфетки со свободного стола и не обращая внимания на любопытные взгляды собравшихся на ленч людей. Она бежала, вытирая на ходу слезы.

Клэй ждал ее в маленьком парке.

— Бен уезжает, — сказала она. Он вскочил на ноги:

— Куда он едет? Почему он все-таки совершил эту кражу? После того как он пообещал…

— Он не сказал. — Лора вывезла свой велосипед па дорожку. — Он даже пытался отрицать это.

Клэй молча ждал:

— И?..

— Он ожидал, что мы вернемся с ним в Нью-Йорк.

— Да, вернемся, так ведь? Все изменится. Куда он едет?

— Он сказал, в Европу.

— Мы встречаемся с ним? Где? Когда? — Он ждал. — Лора, когда мы едем в Европу?

— Мы останемся здесь. — Она села на велосипед. — Я еще не все решила до конца, но это то, что мы будем делать.

Клэй издал непонятный звук и быстро догнал ее на велосипеде. Всю дорогу до поместья Сэлинджеров они спорили. В гараже, где они оставляли велосипеды, Лора положила свою руку на него.

— Теперь нас двое, мы будем заботиться друг о друге, и все будет в порядке.

Клэй не обратил на эти слова внимания:

— Куда точно едет Бен?

Она пожала плечами:

— Он сказал, что в Европу.

— Я еду с ним.

— Нет, ты не едешь. — Она хотела сказать, что Бен обвинил его в краже, но не стала. Пусть думает хорошо о своем сводном брате, которого он так долго идеализировал. — Ты останешься со мной, закончишь школу, обучишься чему-нибудь полезному. Потом можешь ехать куда угодно. Клэй, ты нужен мне, мне больше не на кого рассчитывать, пожалуйста, останься и помоги мне. Хотя бы… на год, это все, — один год, пока я не привыкну быть одна, а потом, если ты действительно захочешь уехать, я ничего не скажу. Я даже помогу тебе.

Клэй, нахмурив светлые брови, смотрел куда-то вниз, изучая носки своих ботинок.

— Что ты имеешь в виду, говоря «остаться здесь»?

— С Сэлинджерами. Я надеюсь на это. Мы все еще работаем на них, зарабатываем деньги, и в основном они все хорошо к нам относятся. И если мы будем упорно работать, то хотя бы немного исправим то, что сделал Бен.

— Это не наша вина, что он их ограбил.

— Нет, наша. Ты придумал, как это сделать, я нашла, где лежат драгоценности, и выяснила насчет сигнализации. Я рассказала ему, что нас не будет вечером. Это произошло из-за нас, а теперь Оуэн может умереть. Клэй, мы им должны!

Все еще глядя на свои ботинки, Клэй спросил:

— Что будет в сентябре, когда они переедут в Бостон?

— Я не знаю. Может быть, мы сможем продолжить работать у них.

— В Бостоне?

— Может быть.

— Мы ничего не знаем о Бостоне.

— Узнаем. Там много школ и колледжей.

— Ты действительно такая, как они.

— Ну, а ты такой, как Эллисон, — сказала она, защищаясь.

— Да, но из-за этого я не меняю всю свою жизнь. Как бы там ни было, она считает меня простым садовником. — Он подвесил велосипеды на крючки в гараже. — Если ты хочешь, чтобы я остался, хорошо, я побуду здесь какое-то время. Не так уж здорово будет жить с Беном, когда тебя нет рядом. И может быть, я еще год проучусь в школе. Я не обещаю, что закончу, но думаю, что можно попробовать. Дерьмо, я думал, что уже покончил с этим — чертовыми маленькими партами, домашними заданиями и людьми, которые ни черта не знают о настоящей жизни… Я просто попробую, это все. Может, у меня ничего не получится.

— Нет, получится. Ты очень хороший. — Лора обняла и поцеловала его. — Я люблю тебя, и я так рада, что ты остаешься. Все будет хорошо. — Она опять поцеловала его. — Я должна идти. Увидимся после работы.

Ближе к вечеру Оуэн стал спрашивать о Лоре, и Ленни отправила ее в больницу в одном из лимузинов, принадлежащих семье. Лора не видела Оуэна с тех пор, как случился этот сердечный приступ, и когда она на цыпочках вошла вслед за сестрой в его палату, то думала, что увидит умирающего человека. На самом же деле он выглядел как обычно и только лежал с закрытыми глазами на плоской узкой кровати.

— Мистер Сэлинджер, — мягко произнесла сестра, — Лора здесь.

Он открыл глаза.

— О, моя дорогая! — Он повернулся к сестре. — Вы можете идти.

— Я буду тут, недалеко, — сказала она и, уходя, оставила дверь открытой.

Оуэн подмигнул Лоре в слегка усмехнулся:

— Она — людоед. Теперь можешь поцеловать меня.

Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Лоб был прохладный, почти ледяной.

— Что-нибудь болит?

— Моя гордость. Старый человек, сбитый с ног вором. Нет уважения к возрасту. Проклятый трус.

— Он бы не сделал этого, если бы знал — я имею в виду, не могу поверить, чтобы кто-то мог сделать вам больно, если… если бы знал, что вы намного старше, чем он сам.

— Может, ему восемьдесят. Подумал, что я моложе.

Лора тихонько рассмеялась. Она была вся напряжена, зла на Бена, но защищала его, любила Оуэна, но сердилась, что он назвал Бена трусом.

Но Бен и был трусом, — мне не следует защищать его, — и это чудесно, что Оуэн шутит, это означает, что ему скоро будет лучше, он не умрет, и мы не будем причиной его смерти.

— Скоро вы поправитесь, — сказала она.

— Я надеюсь. Садись. Я так не вижу тебя.

Она пододвинула стул поближе к кровати, наклонилась вперед, поставив локти на кровать и подперев рукой подбородок.

— Сестра сказала, что я могу побыть только несколько минут.

Он покачал головой:

— Я хочу, чтобы ты осталась. — Он раскрыл ладонь и подождал, пока Лора не положит свою руку на него. — У меня много планов.

У него не было сил, чтобы сжать ее руку, но Лора чувствовала тепло его ладони и сжала его руку своими крепкими пальцами.

— Какие планы?

— В отношении тебя. Я хочу, чтобы ты приехала в Бостон, жила в моем доме и помогала мне. Ты не возражаешь?

Волна радости мгновенно захлестнула Лору и так же быстро отступила.

Сэлинджерам нет дела до тебя или Клэя, вы — люди не их круга.

— Я не медсестра. Я ничего не знаю… Оуэн покачал головой:

— Не сестра. Компания. Работа. Говорить со мной, читать мне, помогать в библиотеке. Там будет больше работы, чем здесь. И беспорядка больше. — Он опять украдкой взглянул на нее и улыбнулся. — И ты сможешь ходить в колледж.

У нее вырвался вздох.

— Я думал, тебе это понравится, — сказал Оуэн.

— Да, это все, чего я хотела. Мне это очень нравится. Но… у меня есть еще Клэй.

— Клэй. — Он замолчал, дыхание было учащенным и поверхностным. — Ленни нравится Клэй, она найдет что-нибудь для него. Но ты — это то, что нужно мне. Жесткая и ранимая. Как я сам когда-то. — Легкая усмешка тронула его губы. — Каким я бываю сейчас иногда. Ты сделаешь это?

— Да, о да! Спасибо, не могу передать… Спасибо.

Его дыхание замедлилось. Он улыбнулся Лоре, на этот раз очень слабо.

— Теперь почитай мне. — Он слегка повернул голову в сторону окна, где среди цветов и зеленых растений Лора увидела его любимый сборник коротких рассказов. Она взяла книгу.

— Что бы вы хотели?

— Что-нибудь забавное, со счастливым концом.

Она наклонилась и быстро поцеловала его, на мгновение прижав губы к его колючей щеке.

— Я буду заботиться о вас, и вы поправитесь, станете сильным. Я обещаю. Я люблю вас.

Оуэн медленно поднял руку и положил на голову Лоры.

— Дорогая Лора, лежа здесь, я думал, что не могу еще умереть, слишком много надо сделать, и Лора мне поможет. — Он закрыл глаза, и рука бессильно упала на кровать. — Читай. Я должен поспать. Ты не возражаешь?

Лора улыбнулась, сморгнув горячие слезы.

— Я не возражаю.

— Ты будешь здесь, когда я проснусь?

— Я всегда буду здесь, столько, сколько нужно вам. — Она наклонила голову, и слезы покатились на книгу, лежащую на коленях. Она осторожно смахнула их кончиками пальцев. — Спасибо, что думаете обо мне, — прошептала она. А потом она принялась листать книгу, искать рассказ со счастливым концом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 6

В восемь часов утра все корты были пусты, единственным звуком в огромном зале с высоким потолком был гулкий звук теннисного мяча, отбиваемого на лету сильным ударом, до тех пор, пока Эллисон или Лора не выигрывали очко.

— Черт! — воскликнула Эллисон, когда мяч упал за чертой. — О чем я думала, когда учила тебя играть?

— Ты думала о том, чтобы сделать меня более совершенной, и ты добилась этого, — ответила Лора.

Они играли в сосредоточенном молчании, составляя в игре прекрасную пару — обе были упорными, быстрыми, но все же Эллисон удалось наконец-то сделать решающий удар, который Лора не смогла отбить.

— Чуть не проиграла, — сказала она, задыхаясь, и с нежностью прикоснулась к руке Лоры, когда они менялись сторонами. — Но проиграю, если не буду внимательна. Не могу поверить, что еще три года назад ты никогда не играла в теннис, ты уверена, что не разыгрываешь меня?

— Ты же знаешь, что это так. Я никогда не держала в руках ракетку, пока ты не научила меня. У меня так получается, потому что я очень люблю играть. Разве ты не учишься чему-нибудь быстрее, если любишь это дело?

— Вероятно. Но ты — настоящая спортсменка. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь двигался, как ты — словно кошка.

Казалось, тень пробежала по лицу Лоры, но через мгновение оно снова просветлело.

— Я научилась этому у тебя, — спокойно ответила она. — Еще один гейм?

Эллисон кивнула. А наверху, в ресторане, Поль Дженсен сквозь стеклянные стены наблюдал за стремительной игрой, восхищаясь своей кузиной Эллисон, но невольно его взгляд снова и снова возвращался к Лоре, которую он не видел почти год. Последний раз они встречались прошлым летом, когда он приехал на неделю домой после путешествия на Запад с друзьями. Уже тогда было очевидно, что Лора стала частью семьи, но он едва удостоил ее внимания. Он помнил, что отметил, как она повзрослела и больше не казалась пугливой, неуютно чувствующей себя девочкой, которую он встретил на Кейп-Коде, или, по приезде в Бостон, неуловимо-непонятной, замкнутой, проводящей все время с Оуэном или Розой на кухне, когда не посещала лекции в колледже. Она все еще была несколько угловата, хорошенькая, но погруженная в свои мысли и, казалось, витавшая где-то далеко, и не было в ней той победительной красоты и уверенности, которые так привлекали Поля.

Ему было двадцать восемь лет, и знатоки утверждали, что у него блестящие способности, наблюдательный взгляд и большое будущее художника-фотографа, если он серьезно займется этим. Но он никогда нигде не жил подолгу, чтобы серьезно заняться чем-то или кем-то.

— Ты молод, — говорила мать, — ты остепенишься, когда придет время.

— Ты будешь жалеть об этих годах, — говорил его дядя Оуэн. — Они могли бы стать самыми созидательными, а ты растрачиваешь их на пустяки.

Но его тетя Ленни советовала ему не торопиться:

— Лучше не спешить и не совершать ошибок.

— Ты найдешь свой собственный путь, — сказал ему отец, разочаровав таким ответом Поля, так как он все еще надеялся на его совет.

А его дядя Феликс презрительно выразился:

— Он испорчен, — и Поль, который недолюбливал своего холодного, сдержанного дядю, в данном случае вынужден был признать, что Феликс, вероятно, прав; он был испорчен богатством. Ему не нужно было зарабатывать деньги, и поэтому можно было с легкостью заниматься то тем, то другим, фотографией или чем-то еще, за чем время текло незаметно, не имея никаких обязательств, — неважно, что это было — работа, женщина или даже какая-то определенная страна, так как, покинув одно место, он искал красоту и новизну в другом.

Однако с этим возникли проблемы, и причина, по которой он вернулся в Бостон, была та, что ему все труднее становилось находить развлечения, и после некоторого времени казино и клубы, шикарные рестораны — все стало выглядеть одинаковым. И сейчас, наблюдая за Лорой, он почувствовал к ней интерес. Он удивлялся переменам, которые произошли в ней, отмечая ее очарование, грацию и яркую внешность, и для всего этого «красота» было слишком невыразительным словом.

«Броская, — подумал он, — довольно сложно отнести ее к какому-то определенному типу женщин». Его глаза художника быстро схватили ее тонкое лицо: широкий лоб, огромные глаза с длинными ресницами, высокие скулы, нежные тени на щеках и полные, чувственные губы, без помады, слегка приоткрытые в азарте игры. Она уже не стягивала бантом свои густые каштановые волосы, хотя для удобства надела повязку, охватывавшую лоб, все же свободные пряди волнами ниспадали на ее плечи, и влажные завитки, выбившиеся из-под повязки, обрамляли пылающее личико, делая его маленьким и беззащитным.

Но в то же время в посадке головы чувствовалась решительность, а сильное тело, как распрямившаяся пружина, с взрывной энергией носилось по корту. «Жесткая, но нежная», — подумал Поль. Пылкая, но невинная или, скорее, непознанная; в этом милом личике чувствовался опыт, хотя, не зная ее, нельзя было угадать, что она уже испытала в жизни. В семье ему рассказывали, что она была сдержанна, но очень мила, держалась отдельно от остальных, но была благодарна за доброе к себе отношение, быстро сердилась, но через мгновение могла засмеяться. Наблюдая, как она движется по корту, чтобы принять и отбить низко летящий мяч, он отмечал, насколько она грациозна, но в то же время всеми помыслами устремлена к победе. Изо всех красивых женщин Европы и Америки, которые ожидали, чтобы он напомнил им о себе, ни одна не интересовала его так, как Лора, — эта многогранная, противоречивая девочка.

Он видел, как Эллисон выиграла подачу. Лора пыталась восстановить счет, когда, отвечая на удар, попала в сетку.

— Черт побери, — выругалась она и тут же быстро осмотрелась, чтобы убедиться, что рядом никого нет, кто мог бы услышать. Поль, прочитав по губам то, что она сказала, рассмеялся: прямо, мальчишка-сорванец и в то же время уже совсем женщина. Он открыл дверь и вышел на балкон, который был как раз над кортом.

— Поль! — обрадовалась Эллисон, которая взглянула в ту сторону, заметив, что кто-то показался на балконе. — Когда ты сюда приехал? Правда Лора прекрасно играет? Хочешь сыграть?

Он покачал головой, пытаясь поймать взгляд Лоры, но она отвернулась, набрасывая на плечи полотенце.

— Тогда приходи на вечер, — пригласила Эллисон. — Сегодня. Лора, ты не возражаешь, если я приглашу Поля?

Лора что-то ответила, но Поль не расслышал.

— Да, я знаю, это мой вечер, — продолжала Эллисон, — но ведь устраиваешь его ты. — Она взглянула на Поля. — Лора устраивает потрясающий вечер в честь моей помолвки с самым прекрасным Тэдом Уолкетом-третьим. Я не знала, что ты приехал, иначе непременно пригласила бы тебя. Но ты придешь, да?

Поль смотрел на Лору до тех пор, пока под его настойчивым взглядом она не подняла глаза и не взглянула на него. Их глаза мгновенно пробежали пространство, разделяющее их.

— Да, — ответил Поль Лоре. — Мне очень бы хотелось быть там.

Гости съезжались к семи часам. Элегантный, отделанный терракотового цвета панелями лифт доставлял их на четвертый этаж, в апартаменты, которые занимала Лора в доме Оуэна на Бикон-Хилл. Окна были распахнуты навстречу теплому июньскому вечеру, и тихую, чопорную Маунт-Вернон-стрит несколько тревожили доносившиеся голоса гостей, уже знакомых и только что представленных друг другу, которые весело болтали и переходили от одной группы к другой, перемешиваясь и сливаясь, как камешки в калейдоскопе. Звучала тихая фортепьянная музыка, племянник Розы, Альберт, распоряжался в баре. Другой ее племянник, Ферди, разносил серебряные подносы с закусками, которые Роза прислала с официантом из кухни.

— Комнаты выглядят восхитительно, — заметил Тэд Уолкет, осматривая помещение и небрежно обнимая Лору за плечи. — Ты их полностью переделала.

— С помощью Эллисон, — ответила Лора, но ее глаза сияли от удовольствия, когда она обозревала то, что ей удалось сделать. Она несколько месяцев занималась квартирой, чтобы оттенки красок излучали такое же мягкое сияние, как и сад на восходе солнца. Акварели и картины, написанные маслом, украшали стены, старинные утюги, приведенные в порядок упорной многочасовой работой, стояли у камина, окна обрамляли шелковые шторы. Когда-то она мечтала о собственной комнате, теперь у нее их было три, и такие красивые, какие могли только присниться, и она сделала их действительно своими.

— Я только кое-что предложила, — сказала Эллисон. — Остальное Лора сделала сама. Никому и в голову не придет, что когда-то здесь выросли мой папа и дядя, правда? Тут было мрачно, как в пещере. А теперь мне здесь нравится. Разве у нее не глаз художника?

— В Лоре есть что-то необыкновенное, — восхищенно сказал Тэд. — Ты дружески относишься к ней вот уже три года, а обычно устаешь от людей и начинаешь скучать с ними намного раньше.

Лора, увидев, как краска прилила к лицу Эллисон, холодно проговорила:

— Может быть, мы нравимся друг другу? И Эллисон относится ко мне больше, чем по-дружески. Она очень щедра. Разве ты не восхищаешься моим платьем, Тэд?

Он отступил на шаг и посмотрел на нее:

— Выполнено Кэролайн Херера, от Мортье, собравшее множество комплиментов, когда мисс Сэлинджер появилась в нем на благотворительном балу в прошлом году.

— Тэд никогда не забывает платья, — сухо заметила Эллисон.

— А Лора Фэрчайлд выглядит просто сказочно в шелке цвета ночи. — Он поцеловал руку Лоре. — Это ваш цвет, вы не должны носить никакой другой. Хотя, — он все еще держал ее руку, — насколько я помню, вы восхитительны так же в красном. И изумрудном. И конечно, в белом, и…

— Он также никогда не упустит случай подержать руку дамы, — добавила Эллисон.

Лора высвободила руку, стараясь на ходу придумать остроумную и уместную шутку. Как бы ей этого ни хотелось, как бы она этому ни училась, ей не удавалось это так, как Эллисон и ее друзьям, у которых на кончике языка всегда готово колкое замечание или острота.

— Все пришли? — спросила она, осматриваясь вокруг. — Я должна сказать Розе, когда подавать ужин.

Почему он не пришел? Он сказал, что придет. Он сказал, что ему очень хочется прийти.

— Все, кроме Поля, — отозвалась Эллисон. — Но он часто опаздывает и славится этим. Роза знает, что ужин будет не раньше девяти. Я собираюсь представить Тэда твоим друзьям по университету, не возражаешь?

— Нет, конечно, нет, — ответила она автоматически, думая, почему он опаздывает так часто, что все знают об этом его качестве.

— Я тоже пойду к гостям, я совсем забыла обязанности хозяйки.

В первый раз в жизни она была ХОЗЯЙКОЙ, принимала гостей. Первый раз в жизни на ней было шелковое платье цвета ночи, первый раз в жизни она сама обставляла и украшала квартиру, первый раз в жизни она ждала мужчину, который смотрел на нее восхищенными глазами.

Очень долго все было совершенно новым, начиная с той минуты, когда три года назад она переступила порог дома Оуэна на Бикон-Хилл, идя рядом с его инвалидной коляской, которую шофер вкатил в фойе.

Оуэн поднял руку, давая знак остановиться, и шофер, который вез его, подчинился и замер на полпути к лифту рядом с лестницей.

— Я думал, что больше не увижу этого, — прошептал он. При взгляде на Лору веселая улыбка осветила его лицо. — Но я здесь и привез с собой тебя.

Он протянул к ней руку, и она сжала ее.

— Как я люблю этот дом! Было время, когда я думал, что ненавижу его, и даже собирался продать. — Он покачал головой, и его взгляд пробежал по мраморной статуе в центре фойе, где стояли французские круглые столы с огромными прихотливыми букетами гладиолусов и роз. — Сколько здесь было радости, смеха, и так давно… А теперь все это вернется. Ты заметила, насколько дороже мы начинаем ценить то, что имеем, если можем поделиться этим с кем-нибудь еще? Когда начинаешь ценить то, что уже потерял, — это эгоизм, и совсем другое ощущение, когда делишь это с кем-нибудь. Я надеюсь, ты будешь счастлива здесь, Лора, и говорю тебе: «Добро пожаловать!»

— Да, буду, — ответила Лора. — Я имею в виду — буду счастлива. — Она сжала губы. Почему она не может говорить так же свободно и элегантно, как он? — Спасибо, — выпалила она. Он, конечно, мог думать, что она не очень правильно говорит, но, во всяком случае, он знал, что она благодарна.

Оуэн улыбнулся и сложил руки на коленях.

— Пусть Роза покажет тебе дом, она поможет разобраться в том хаосе, который сотворили Айрис и я. Чувствуй себя, как дома, я пока отдохну, а потом приходи ко мне в комнату, когда я позвоню тебе, дорогая, — добавил он, пока шофер разворачивал его кресло. — Мне так приятно, что ты здесь. — Затем двери лифта закрылись за ним.

Роза появилась в дверях на другом конце фойе:

— Проходите, моя юная мисс. Мы быстренько пройдем по дому, а потом ты распакуешь вещи. Я позабочусь о Клэе, когда он приедет сюда после того, как закончит работу у Феликса и Ленни.

Роза никогда не спрашивала, как случилось, что Лора Фэрчайлд, помощница на кухне, взятая на летнее время, которая появилась из ниоткуда и просто попросила принять ее на работу в середине июня, в середине сентября переехала в дом на Бикон-Хилл как компаньонка мистера Оуэна, да к тому же привезла с собой брата. Оуэн всегда поступал, как хотел, и его семья давно перестала говорить ему, что он — деспот, о его капризах, глупостях и, того хуже — что он идет на поводу у умных людей, которые могут использовать его в собственных целях. Роза знала, что они все так думают, но так как они были очень милы и хорошо воспитаны, то молчали. Она тоже помалкивала, но ей это давалось легко. Ей не причиталась доля в состоянии Оуэна. Кроме того, ей нравилась Лора.

— Не прикасайся к мебели, — сказала Роза, когда они проходили через центральный салон на втором этаже. — Ты знаешь, пальцы оставляют отпечатки.

— Я никогда не оставляю отпечатков, — горячо возразила Лора. — Все-таки меня к этому приучили.

— Ладно, ладно, — мягко успокоила Роза, но удивилась, почему девочка выглядит такой испуганной. — Я совсем не критикую то, как тебя воспитали и научили работать. Я никогда не критикую людей, но откуда тебе знать, что следы пальцев остаются на полировке, поэтому мы стараемся не прикасаться к мебели.

— Извините, — пробормотала Лора.

— Ты ничего плохого не сделала. Я отлично знаю, как нравится людям трогать вещи, которые они видят впервые в жизни. Продолжим наш осмотр, я больше ни слова не скажу.

Лора выдавила из себя улыбку и боялась сказать хоть что-нибудь. Будь осторожна, будь осторожна. Даже теперь, в Бостоне, будь осторожна. Она поймала себя на том, что идет, сдерживая дыхание и на цыпочках, когда они проходили через комнаты, длинные холлы, где висели портреты строгих мужчин и дам, облаченных в шелковые платья, минуя укромные уголки, буфеты, лестницы и оконные пролеты, которые возникали совершенно неожиданно. А потом чары роскоши постепенно окутали ее, она немного расслабилась и скоро уже тянула руку, чтобы дотронуться до шелковистой полированной мебели, спокойно сияющего бархата, плотной шерстяной ткани французских гобеленов, украшавших стены.

Что-то шевельнулось и пробудилось в ней: тоска и желание роскоши и красоты, которые она прятала глубоко внутри, не веря в возможность иметь все это. Казалось, ее пальцы ожили, и она сливалась со всем, к чему прикасалась, и была так далеко от кухни со столом, покрытым пластиком, где сидел Бен и чертил ногтем по поверхности, пока она готовила обед и рассказывала ему о том, как прошел день в школе.

— Мистер Оуэн купил этот дом в качестве свадебного подарка, когда он и миссис Айрис поженились, — между тем говорила Роза. — Двадцать две комнаты. Они всегда мечтали иметь дом и жить на Бикон-Хилл, чтобы у них была семья, и давать большие вечера в огромном бальном зале. И они осуществили это. Вот здесь этот зал, который закрыт с тех пор, как она умерла.

Зал располагался на верхнем этаже. А этажом ниже, на четвертом, были апартаменты Феликса и Асы, и еще две комнаты с ваннами для гостей. Оуэн и Айрис жили на третьем, а помещения для гостей находились через холл. На втором этаже раскинулся просторный салон, который тянулся по всему дому, со столовой и библиотекой за ним, и наконец, на первом этаже были кухня, буфетная, квартира Розы, комната для посетителей и фойе, где был лифт. В цоколе располагались прачечная, кладовая, где хранились запасы Розы — джемы и прочее, и отделанная панелями комната, где стоял бильярдный стол, камин, мебель, обитая кожей, и бар.

— Мистер Оуэн всегда говорил, что те десять лет, что он прожил с миссис Айрис, были самым счастливым временем. В эти десять лет он строил свою компанию, покупая отели, строя новые, по два, а то и три отеля в год. Компания так разрослась, что потом заняла половину верхнего этажа отеля «Бостон Сэлинджер». Ты его еще не видела, он на Армингтон-авеню, сразу за Паблик Гарденс. И он, и миссис Айрис бывали на всех вечерах, их фотографии мелькали в газетах, у них было множество шикарных туалетов… Потом они начали устраивать ужины у себя, один в неделю, в очень узком кругу, на двенадцать персон. Таких вечеров больше никто не давал, и очень скоро все стали просто охотиться за приглашениями. У них был свой собственный стиль — у мистера Оуэна и миссис Айрис, и если бы я могла собрать его, — разлить по бутылкам и продавать, я бы разбогатела. Но стиль — это то, что нельзя купить: или у тебя он есть, или его нет.

«У меня свой стиль, — тихонько раздумывала Лора. — Чем бы это ни было, как бы это ни выглядело, я придумаю, как достичь его. И люди будут восхищаться мной, любить меня и мечтать быть приглашенными на мои вечера».

— Но потом миссис Айрис умерла, — продолжала Роза, пока они ехали на лифте из бильярдной на четвертый этаж, — а мистер Оуэн закрыл их апартаменты и никогда больше туда не входил. Он подумывал о том, чтобы продать этот дом, но не мог заставить себя сделать это, он говорил, что мысль, что кто-то будет жить в доме миссис Айрис, сводила его с ума. Поэтому он остался. Он перебрался в комнаты для гостей, хотя в доме нет гостей и не было с тех пор, как миссис Айрис умерла. Теперь появилась ты.

— Я не гость, я работаю здесь, — сказала Лора.

— Да, это верно. Просто раньше в этом доме не было компаньонок.

Но теперь есть. Я здесь. Я — часть всего этого. Мне не нужно вылезать из окна, оставляя все позади. Я принадлежу этому месту.

На третьем этаже Роза открыла дверь в трехкомнатные апартаменты, где выросли Феликс и Аса.

— Это твои комнаты.

Лора непонимающе посмотрела на нее:

— Что это?

— Апартаменты. Не очень-то красиво, но мистер Оуэн сказал, что здесь будешь жить ты.

Стены были отделаны темной пробкой, мебель цвета темного грецкого ореха — все было коричневым.

— Комнаты отделывали Феликс и Аса, если это можно назвать отделкой, — объяснила Роза. — Это та часть дома, к которой не прикасалась и ничего не меняла миссис Айрис. Это была их половина, только их, и мы не заходили туда, пока они оба не выехали.

Лора осмотрела комнаты. Выглядели они темными и мрачными.

— Измени их, — сказал Оуэн Лоре на следующий день, после того как Роза сказала ему, что для молоденькой девушки это мрачноватое место. — Все измени. Перекрась стены, смени обстановку, а все счета пришли мне. Эти комнаты больше не интересуют ни Феликса, ни Асу, а я одобряю все новое. Сделай их своими.

— Если вы не возражаете, думаю, мне следует немного подождать, — ответила Лора. Она сидела рядом с кроватью, держа на коленях книгу и раздумывая о слове «темные». Темные комнаты выглядели жесткими, неприятными. Темные комнаты Оуэна были украшены бархатом, восточными коврами, тяжелыми шелковыми портьерами цвета золота и изумруда, с сияющими напольными лампами. — Они не такие красивые, как ваши, — продолжила она, — но иметь свои собственные три комнаты — это просто замечательно, я должна привыкнуть жить без Клэя и Бена, — она вонзила ногти в ладони. — Один из друзей Клэя, друзья вечно заходили, и было тесно и шумно, — просто перемени тему разговора! — И я хочу побольше узнать о Бостоне, он совсем не такой, как Нью-Йорк, такой старый и красивый… — Она глубоко вздохнула. — Я займусь комнатами позже, отделаю их, если все будет хорошо.

— Они — твои, можешь делать с ними все что хочешь, — ласково сказал Оуэн. — Это твой дом. — Он наблюдал, как тревога и смущение на секунду омрачили ее лицо, а он очень хотел, чтобы страх навсегда оставил ее, но он не торопился вторгаться в то, что ее беспокоило. Придет время, она расскажет ему все сама или не расскажет вовсе, но так же, как и прежде, его самого удивляло собственное желание помочь ей, сделать ее счастливой. «Что-то есть в ней такое, что внутренне глубоко трогает», — думал он и интересовался, сколько же еще мужчин будут чувствовать нечто подобное и делать все возможное, чтобы добиться ее улыбки.

Она снова взяла книгу и стала читать, он закрыл глаза. Он очень любил звук ее голоса, низкий и вибрирующий, который иногда срывался и становился грубоватым, напоминая о ее происхождении и среде, в которой она росла, а потом опять становился гладким, с легким акцентом, как если бы она изучала английский как незнакомый ей язык. Когда она читала вслух, то не имело значения, была ли это его любимая книга о Кейп-Коде, или сборник коротких рассказов, или поэзия, — для Оуэна голос звучал почти как пение, и он начинал дремать, пробуждался и снова проваливался в мелодичную грезу, и это заставляло его жалеть, что ушло уже то время, когда он мог влюбляться…

Лора не догадывалась об этом, она просто знала, что ему нравится звук ее голоса, и он вызывал ее звонком чаще, чем кого-либо. У его кровати было несколько кнопок, при помощи их он вызывал круглосуточно дежурившую сестру, которая находилась через холл, в комнате для гостей, или Розу и кого-нибудь из прислуги, или чету, которой было доверено управление хозяйством. Но чаще всего он вызывал Лору, и даже тогда, когда у нее начались занятия в колледже, она много времени проводила с ним, сидя у его кровати, когда не занималась, читая ему, разговаривая, а когда он засыпал, просто делала домашние задания.

Оуэн все устроил так, что она начала заниматься в колледже. Он дал указания своему секретарю позвонить нескольким людям, и так как Сэлинджер никогда не напоминал о себе, но постоянно делал очень щедрые вклады, Лору приняли в число студентов за неделю.

С самого начала ей там очень понравилось. Все принимали занятия, казалось, как должное, но это всегда было мечтой Лоры. Воспоминания о краже на Кейп-Коде уже рассеялись, и она забыла про полицию, которая все еще продолжала расследовать это дело. Она забыла и про Бена. У нее началась новая жизнь. Время от времени она напоминала самой себе, насколько все было хрупко, — все зависело от Оуэна, и она висела на волоске, боясь, что Оуэн и его семья разоблачат ее. Но проходил еще один месяц, полный новых идей и радости, новых друзей, которые принимали ее, не задавая вопросов, и даже маленькая роль в классном спектакле, — и она забыла о существовании опасности. Лора знала, что с каждым месяцем становилась все менее похожей на прежнюю Лору. Она изучала маленькие переулки и прилегающие к Бостону районы, и не потому, что искала дома, которые можно ограбить, или составляла маршруты, по которым можно ускользнуть от полиции, посещала магазины, заполненные людьми, не потому, что там можно почистить карманы, а потому, что ей больше хотелось узнать о городе, который стал ее домом.

Ей нравились узкие, мощенные камнем улицы Бикон-Хилл, каждая из которых напоминала старый английский город, застывший во времени, освещенный газовыми лампами, горевшими днем и ночью, с плотными рядами узких пятиэтажных домов, сложенных из кирпича, старого и выщербленного от времени, с высокими, узкими окнами. Почти у каждого окна был небольшой балкончик, на котором было достаточно места, чтобы поставить горшки с геранью и устроить совсем крошечные садики. И очень часто Лора ловила себя на том, что от огромного углового дома Оуэна она идет по Верной-стрит мелкими шагами вприпрыжку, потому что все было давно расставлено по своим местам, абсолютно надежно, а теперь принадлежало ей.

В Нью-Йорке все, казалось, стремилось в завтра, даже в послезавтра, даже если дома сохранились со старых времен, но в Бостоне всегда было место прошлому, его истории и воспоминаниям и неизменно сохранялось ощущение небольшого города. Лора останавливалась на перекрестках улиц и выворачивала шею, стараясь увидеть небоскреб из стекла и металла, возвышающийся над небольшими кирпичными домами, белыми колокольнями, каменными церквушками, настолько старыми, что их стены приобрели цвет земли. Старинные кладбища и мемориальные доски говорили о том, что на этом месте стояла самая старая церковь, а здесь — книжный магазин, а здесь жила знаменитость, и Лора останавливалась, стараясь представить, каким город был раньше.

Она никогда не понимала, какое значение имеет историй, пока не прошла по ней от начала до конца, гуляя по Бостону. А когда она проделала это, то открыла для себя еще одно значение семьи: у каждого семейства есть своя маленькая история, та, с которой началась семья, откуда она вышла, так же как Бостон был историей рождения и роста нации.

Она вспомнила улыбку Бена и как он серьезно и сосредоточенно смотрел, когда помогал им с Клэем делать домашние задания или планировал новый налет. Бен — это моя история, часть того, чем я являюсь сейчас. И я потеряла его. Но, может быть, когда-нибудь… Она отбросила эту мысль. Когда-нибудь у нее тоже будет история, которую ей не придется скрывать.

Каждую неделю она открывала для себя новую часть Бостона, совсем другую, непохожую на те, что видела раньше. Многие часы она проводила в музеях, бродила по улицам и отдыхала в Паблик Гарденс. Она смотрела на отель «Бостон Сэлинджер», фасад которого как раз выходил на сады, и офис Феликса, который располагался в угловой части верхнего этажа, а потом вновь любовалась зеленью садов, смотрела на уток, рассевшихся у памятника Джорджу Вашингтону, и удивлялась чудесной симметрии разбитых клумб. Во время этих прогулок она разглядывала витрины Бойлстока и Ньюбери, а однажды сама, по собственному желанию, купила билет на концерт симфонического оркестра и неожиданно открыла для себя радость и наслаждение, которые доставляет музыка. И где бы она ни бывала, с удовольствием слышала широкое бостонское «э» и укороченные слоги и наблюдала, как люди разговаривают: они очень осторожно открывали рот таким образом, что уголки рта оставались неподвижными, а губы аккуратно открывались и закрывались, так что получалось, что человек говорит почти шепотом.

— Великолепно! — весело рассмеялся Оуэн, когда Лора за обедом изобразила это. — Превосходно!

— Вы говорите не так, — заметила она.

— Нет, я избежал этого. Феликс делает это за всю семью. Он думает, что должен говорить, как весь Бикон-Хилл. Я же предпочитаю выглядеть так: старомодный, несколько высокопарный, гордый своим наследием, защищающий свою собственность.

— Но это то, что представляет собой Бостон, — возразила Лора.

— Большая его часть, но не весь Бостон. Это современный город, где есть преступления, нищета и все прочее. Очень похожий на Нью-Йорк.

Лора покачала головой:

— В Нью-Йорке все бегут, кидаются стремглав через дорогу, всегда в спешке. А Бостон… В Бостоне люди спокойно ходят и, чтобы перейти улицу, ждут, когда загорится сигнал.

Оуэн опять рассмеялся.

— Ты прекрасно разобралась в нас! — Но про себя еще раз отметил, что она избегает рассказывать ему о своей жизни в Нью-Йорке.

В первые месяцы жизни в Бостоне никто ни о чем не спрашивал Лору, а она слушала и училась всему, заводила друзей в колледже, читала Оуэну или слушала его воспоминания о их жизни с Айрис и общалась с Клэем, который отнюдь не жаловался на свою жизнь. Он жил в одной из комнат четвертого этажа, через холл от апартаментов Лоры, а после школы и в выходные дни он работал у Феликса и Ленни в их большом доме в пригороде Беверли. Вместе с Лорой он ужинал два раза в неделю, а в другие вечера, когда она ужинала у Оуэна, Клэй ел с Розой на кухне или где-то с друзьями, которых Лора не знала. Но она и не пыталась выяснить, кто его друзья, он был счастлив, занят делом и был далеко от Бена. А это давало ей возможность заниматься своей жизнью.

Она постоянно узнавала что-то новое и запоминала все, что узнавала. Кто-то из членов семьи имел свои собственные представления о том, как она должна выглядеть, как держать себя, и она хранила в памяти их советы. Но у нее было желание сделать что-то по-своему, что соответствовало ее представлениям и было свойственно только ей. Это началось с очень тактичных уроков Ленни, связанных с покупкой одежды, и более категоричных указаний Эллисон.

— Зимние краски, — заметила Ленни, одобрительно отозвавшись о ее коже и волосах, когда они стояли перед тройным зеркалом в магазине Джаны на Ньютон-стрит. Хозяйка принесла несколько платьев — темно-красного, розового и белого цветов, — коллекцию дополняли экстравагантные платья цвета ночи, слоновой кости, черного и зеленого цветов, и Лора мерила их.

— Необходим макияж, — согласилась Ленни. — Но это решит сама Лора. Я думаю, она согласится с этим, когда у нее будет нормальный гардероб.

Лора задумчиво рассматривала себя в зеркале. Даже в этом салоне, который походил на драгоценность, освещенную мягким розовым светом, она была бледна, хотя кожа еще чуть-чуть сохранила тепло солнца Кейп-Кода. Длинные каштановые волосы красивыми вьющимися прядями ниспадали на плечи, а короткие завитки слегка закрывали лоб, глаза глубокого синего цвета сохраняли удивленно-нетерпеливое выражение.

— Я не знаю, что купить и как носить это, — призналась Лора.

— Вам потребуется несколько уроков, — ответила Джана. — Возможно, именно я научила одеваться многих дам, чьи фотографии на курортах Западного побережья часто можно встретить в газетах. Поверьте мне, это очень просто. У вас не будет проблем, потому что вы великолепно сложены. Это как художник, который работает над полотном с великолепной моделью: даже с самыми обычными материалами творит чудеса, вы не поверите.

— Да, — повторила Ленни, — Лора решит, Джана. — Она замолчала, и воцарилась выразительная тишина. Джана держала платья и передавала их Лоре для примерки. Яркие, живые цвета несколько оттенили лицо, бледную кожу. Очень быстро, даже не отдавая себе отчета, Лора распрямилась, держа голову выше, тревога из глаз исчезла. Она увидела в себе те признаки спокойствия и умудренности жизнью, которые так нравились ей и казались такими естественными в Эллисон: прямые плечи, уверенный, выдержанный взгляд, прямая, гладкая линия шеи и спины. Этому можно научиться. Этому намного легче учиться в дорогом туалете. С одобрения Ленни она купила себе два платья — все, что она могла себе позволить до следующего месяца, пока не получит чек от Оуэна.

Потом Эллисон произвела смотр своего гардероба, подарив Лоре восемь платьев и юбки, а она уже добавила к этому свой собственный штрих: на блошином рынке, недалеко от Салема и Марблхеда, купила афганские кожаные ремни, булавки слоновой кости, накидку, отделанную бахромой, сердоликовые бусы, которые она переплела ниткой искусственного жемчуга, и воротничок и манжеты французского кружева.

Эллисон водила ее покупать спортивную одежду.

— Ты достаточно высокая, чтобы носить объемные верхние вещи и удлиненные модели. Никаких оборок и завитушек, ты никогда не сможешь выглядеть миленькой; у тебя совершенно определенный элегантный стиль — поэтому придерживайся длинных свитеров, удлиненных юбок, пиджаков, носи широкие ремни и высокие сапоги. И если ты будешь помнить, что стоять нужно прямо, то смотреться станешь, как танцовщица. — И Лора все внимание сосредоточила на том, чтобы держаться прямо. В следующие недели, следуя своему вкусу, она добавила длинные кашне и стала выглядеть почти как цыганка, и ее лицо, как камея, выделялось на фоне живых складок шарфов.

— Носи шляпы, — посоветовала Барбара Дженсен. — Так плохо, что женщины забывают о них. Они подчеркивают красоту и нежность лица, от этого женщина только выигрывает. — Слегка склонив голову, она вглядывалась в Лору. — Широкие поля, невысокая тулья. У тебя великолепная головка, если ты только высоко держишь ее. — И Лора внимательно следила за тем, чтобы голова была высоко поднята. Барбара подарила ей шляпы из своего гардероба, сказав, что у нее много новых и она не знает, что делать с теми, которые носила в прошлом сезоне. Лора украсила их кожаными и шелковыми лентами, кусочками кружев, старинными пуговицами, а летом оживляла их свежими цветами.

— Почему они так много делают для меня? — спрашивала она Розу.

— Ну, ты им нравишься, — отвечала та. — Но я думаю, главная причина в том, что ты заботишься о мистере Оуэне. Они любят его, часто заходят, но у них столько своих проблем, а когда ты рядом, они знают, что он не ждет и не считает дни, когда они придут в следующий раз. — Она взглянула на расстроенное лицо Лоры. — Конечно, ты им очень нравишься. Я думаю, что дело все-таки в этом.

— Спасибо вам, — ответила Лора и поцеловала ее.

Первый раз встречая вместе Рождество, Лора и Оуэн обменялись подарками. Они сидели на софе в его кабинете, пламя неярко горело в камине, перед ними на кофейном столике стояли подносы с завтраком. Лора преподнесла ему нож для открытия конвертов. Вещица не была редкой, но исключительно красива.

— Когда вы вернетесь к работе, это вам пригодится, — сказала она, и Оуэн усмехнулся, испытывая большое удовольствие оттого, что снова был здоров, и оттого, что Лора выбирала подарок с заботой и любовью.

— А это — тебе, — он вручил ей модный кожаный портфель. — Для колледжа. Я думал о какой-нибудь драгоценности, но, может быть, сейчас это пригодится больше.

— Превосходно, — сказала Лора. Открыв портфель, чтобы посмотреть все его отделения, она вдохнула запах новой кожи и провела рукой по мягкой замшевой поверхности внутреннего отделения. Она положила голову на плечо Оуэна. — Но мне не нужны подарки, просто быть здесь — это как будто получать подарки каждый день. Других подарков мне не нужно.

— Тебе нужны подарки. Дюжины, сотни. Всем нужны подарки, никогда не верь, что людям не нужно выражение любви и восхищения. Я имею в виду, — добавил он, заметив, что Лора выглядит озадаченной, — всем нам нужно слышать, как мы прекрасны, как нас любят и как мы необходимы, это так же важно знать, как то, что кто-то думает о тебе в разлуке. Если я неожиданно уеду в Гималаи, разве тебе не будет приятно, что я привез тебе по возвращении подарок, чтобы ты знала, что, даже увлеченный новыми открытиями, я думал о тебе? Разве есть другой способ сказать, что я люблю тебя, думаю о тебе и привез тебе подарок? Это даст тебе возможность разделить со мной хотя бы маленькую частичку восхитительных приключений.

Улыбка приподняла уголки губ Лоры.

— Вы смогли бы взять меня с собой, и тогда я разделила бы с вами все происходящее.

Оуэн рассмеялся:

— Боже, конечно, смогу. Так я и сделаю. Ты бы хотела поехать в Гималаи?

— Я бы очень хотела поехать в Гималаи.

— Когда-нибудь обязательно поедем. Но подарки я все же собираюсь тебе делать и впредь, потому что на свете так мало способов сказать тебе, что ты сделала меня счастливым, или поблагодарить за то, что ты принесла снова счастье в этот дом.

Роза постучала в дверь и вошла, чтобы забрать подносы.

— Лора, это для тебя, — сказала она, подавая ей конверт. — Оно пришло вчера, но затерялось среди рождественских поздравлений. Вам что-нибудь еще нужно, мистер Оуэн?

— Кофе и бренди, — протянул он.

— Вы прекрасно знаете, — размеренно начала Роза.

— Тогда найдите мне врача, который скажет, что мне все можно.

— Придерживайтесь предписаний врача, и в один прекрасный день он скажет вам, что все это можно. — Роза взяла подносы и, выпрямившись, взглянула на Лору. — Господи, девочка, что с тобой? Что случилось?

Оуэн тоже заметил потрясенный взгляд Лоры.

— Ее, вероятно, удивило предложение выпить бренди за завтраком. Нам больше ничего не нужно, Роза. В котором часу вы уезжаете к Феликсу и Ленни?

— Как только все уберу. На ужин соберутся сорок человек, поэтому мне хотелось бы, чтобы и Лора была со мной, если это возможно.

— Попозже, — сказал Оуэн. — Я пришлю ее около двух. — Когда Роза ушла, он ласково спросил ее:

— Не хочешь поговорить об этом?

Лора покачала головой:

— Я была просто… удивлена… буквально какую-то минуту. Сейчас все в порядке. Вы не будете возражать, если…

— Конечно, нет. Разумеется, иди и прочти свое письмо.

— На несколько минут… — Слова улетели вслед за Лорой, которая уединилась, чтобы прочесть письмо Бена.

«Дорогая Лора!

Я не писал все это время, потому что боялся, что ты все еще сердишься на меня и не хочешь получить весточку от меня. Мне не нравилось то, как я жил, и после всего, что случилось, мне пришлось выбираться из этого как можно быстрее и уезжать как можно дальше. Я по вам скучаю. Думаю о вас и вспоминаю, как мы жили все вместе. Мне очень интересно, как вам живется, как вы с Клэем ладите с Сэлинджерами и не заподозрили ли они вас в чем-нибудь. Я хотел бы, чтобы вы написали мне по следующему адресу. Я работаю привратником и швейцаром в отеле. Не Бог весть что, но у меня появилось время обдумать, чем заняться дальше. Я не могу забыть твои слова о достойной работе. Может быть, скоро я вернусь в Штаты и встречусь с вами. Напиши мне, Лора. Я чувствую себя ужасно вдали от вас, очень скучаю, и мне необходимо знать, что произошло с тех пор, как ограбили Сэлинджеров».

— С тех пор как ограбили Сэлинджеров, — эхом отозвался Клэй, когда Лора читала ему письмо. — Почему он не написал: «с тех пор, как я ограбил Сэлинджеров»? Он представил все так, словно это случилось само по себе.

— Ему очень одиноко, — сказала Лора.

— Я думаю! — Клэй вытянул ноги и уставился на них. — Но мы не можем ему в этом помочь, так ведь? Он пошел на это, мы — нет. Я хочу сказать, что мне жаль его, но здесь и в самом деле хорошо, и что мы должны сделать?

— Я думаю, мы должны написать ему.

— Я не собираюсь, — порывисто возразил он. — И не думаю, что тебе следует это делать. Разве тебе здесь плохо? Я хочу сказать, к чему рисковать? По мне, лучше бы и не знать, где он.

— В Лондоне, в отеле «Блейк». Кажется, он действительно ждет от нас весточку.

— Черт возьми, это слишком опасно! Мне очень неловко, Лора, но…

— Ты думаешь, Бен опасен? Или нам опасно писать ему?

— Я не знаю. Может быть, и то и другое. Как бы там ни было, он настаивает, чтобы мы написали ему, потому что боится, что мы выдадим его.

— Это смешно, он знает, что этого мы не сделаем.

Клэй пожал плечами:

— Я просто думаю, что нам слишком здорово здесь, почему мы должны рисковать?

Лора смотрела на письмо, которое сжимала в руке. Пока Клэю нравится с ней, он не уйдет. Пока он думает, что Бен опасен, он не пойдет к нему.

— Ты пойдешь в колледж? — спросила она.

— А-а, дерьмо! — Клэй скорчил ужасную рожу. — Слушай, я — никудышный студент, и я знаю это. Я буду учиться работать. Это у меня получается.

— Работать где?

— Пока не знаю! Может быть, в отеле «Сэлинджер». Феликс сказал, что может появиться такая возможность.

— Феликс?

— Возможно, он сказал это, потому что его попросила Ленни, но я не спрашивал. Он заговорил об этом, а я сказал, что мне это будет интересно.

— А как же со школой?

Он пожал плечами:

— Дерьмо. Я, конечно, могу закончить школу и получить диплом, а потом сказать, что видел их диплом в гробу. Но потом буду заниматься чем захочу, так?

Лора улыбнулась. Она хорошо относилась к Клэю и даже к Бену. Она не простила его, но он скучал по ней, и нравилось ей это или нет, она скучала по нему тоже и ничего не могла поделать с этим. А теперь, когда она решила написать ему, у нее сразу стало легче на душе. Хуже не будет, если она станет поддерживать с ним связь, а может, даже найдет возможность вернуть драгоценности Ленни, если он не продал все.

— Ты помогаешь на рождественском ужине? — спросила она Клэя. У Бена не будет рождественского ужина вместе с семьей: первое Рождество, когда они не соберутся за ужином вместе.

— Мы с Эллисон украшали дом — развешивали всюду зелень и еловые ветки.

— Вы делаете это вдвоем? Занимаетесь растениями?

— Очень увлекательно. Я бы лучше занялся ею, но она подцепила, — он выразительно подвигал носом, — опытного любовника.

— Клэй, она не говорила ничего подобного!

Он пожал плечами:

— Тебе лучше знать, вы всегда шепчетесь вдвоем. А я просто маленький братец, не так ли? Что я могу знать? Не такой уж я взрослый, чтобы как следует трахаться или заниматься чем-либо подобным.

Лора подавила желание спросить, сколько у него было женщин. Через пару месяцев ему исполнится восемнадцать, а ей — девятнадцать, оба были вполне взрослые, чтобы иметь личную жизнь, куда никому нет доступа.

— Найди кого-нибудь своего возраста, — легко сказала она. — Это намного проще и гораздо интереснее. — Она поцеловала его в макушку. — Я напишу Бену, что ты любишь его и скучаешь.

— Дерьмо! — Неожиданно его голос стал совсем молодым, почти веселым, а мрачные нотки исчезли. — Можешь написать, что у меня все в порядке и я уже забыл, что значит жить вместе с ним.

— Не думаю, что напишу это, — тихо ответила она, и тем же вечером, за чудесным столом орехового дерева, принадлежавшим Феликсу, она писала:

«Дорогой Бен!

Я тоже скучаю по тебе, хочу, чтобы мы писали друг другу и оставались друзьями, но, пожалуйста, не приезжай сюда и не звони нам. Никто о тебе не знает, пусть все так и останется. Ты должен это понять. Здесь все так чудесно, мы счастливы и не хотим потерять все это. И не хотим, чтобы нас вынудили уехать. У меня столько всего нового в жизни…»

Прошло три месяца, прежде чем она получила ответ Бена: очень короткое письмо о Лондоне и новой работе в другом отеле. Он писал, что любит их, как будто они были просто друзьями. После этого они с Лорой обменивались письмами раз в несколько месяцев и посылали открытки в дни рождения. Лоре хотелось бы более теплых отношений, но она не представляла, как именно это сделать. Она все еще злилась на Бена, но все те события казались произошедшими так давно, что ее гнев потерял свою силу. И она скучала по нему, ей хотелось, чтобы у нее снова был сильный старший брат, которого она помнила, но не знала, как вернуть это. Поэтому они просто продолжали время от времени переписываться. По крайней мере, она знала, что не порвала с ним отношений.

Клэй отказался читать письма Бена, хотя Лора каждый раз предлагала ему это, но слушал, когда она рассказывала о новой работе Бена в Лондоне и о другой, когда он оставил эту. О его переезде в Монте-Карло, где он работал в двух отелях в течение восьми месяцев, и наконец, о его переезде в Амстердам, где снова работал в отеле в службе безопасности.

— Какое прекрасное место для вора, — прокомментировал Клэй.

Лора не ответила. Но потом опять наступило Рождество, и это был второй год ее учебы в колледже, воспоминания о Бене уже не трогали ее так, как раньше. На самом деле было очень тяжело вспоминать, что значило зависеть от него и быть частью его жизни. Теперь она зависела от Оуэна.

В рождественское утро они завтракали у него в кабинете, как и год назад. На этот раз Оуэн вручил ей конверт с чеком, на котором сумма не была проставлена.

— Переделай свою квартиру, — сказал он. — Не живи больше в тени Феликса и Асы. Сделай эти комнаты своими собственными. Я не могу понять, отчего ты так долго выжидала.

— Я думала убедиться в том, что вам нравится мое присутствие здесь. Что было, если бы вы меня отослали?

Он улыбнулся той спокойной улыбкой, которая предназначалась только ей, что с самого начала их знакомства так нравилось Лоре.

— На самом деле ты за это не волновалась.

Она улыбнулась в ответ, покачала головой, но в действительности это было так. Беспокойство всегда жило в ней, даже тогда, когда она думала, что забыла об этом навсегда. И по прошествии стольких месяцев полиция могла что-то выяснить о Бене и сообщить Оуэну, или полиция Нью-Йорка могла известить Сэлинджеров, что она стоит на учете в картотеке среди тех, кто пойман когда-то на воровстве, или Клэй сболтнет что-то лишнее, что выдаст их.

Время шло, и она чувствовала себя все более спокойно, но страх не покинул ее окончательно, только спрятался глубоко внутри и не показывался на поверхности ее новой жизни, и иногда, в ранние предрассветные часы, когда проезжала машина с овощами или резко хлопала дверца автомобиля, она испуганно просыпалась и лежала в постели, свернувшись калачиком, стараясь отогнать свои страхи. Она держала все глубоко в себе, и когда прошел еще один год, Лора, проснувшись ночью, уже спокойно поворачивалась на другой бок и продолжала спать. Прошло три года. Полиции приходилось расследовать сотни новых преступлений, ни одна драгоценность не стоила того, чтобы терзаться столько времени. Кроме того, Оуэн поправился совершенно, играл в гольф летом и в теннис зимой и проводил несколько часов в неделю на работе; почти отойдя от дел, он все еще настаивал на полной информации о работе отелей. И Лора уже не была той прежней девочкой. Если бы появился некто, кто искал бы ее, то сразу понял, что она уже другая, а девочка, которая была прежде воровкой, исчезла навсегда. Клэй тоже стал другим, еще красивее, и в нем стал появляться лоск, как у Бена. Он закончил школу и работал в Филадельфии. Удивительно, но Феликс сдержал слово и нашел ему место помощника клерка в «Филадельфии Сэлинджер». Он приезжал на выходные дни в Бостон, чтобы повидаться со школьными друзьями, и когда он пришел к Лоре на вечеринку в честь помолвки Эллисон, привел с собой девушку по имени Бани Кирк.

— Бани — официантка в ресторане, — сказал он Лоре. — А Лора изучает бизнес в Бостонском колледже. Две леди с претензиями.

Лора и Бани обменялись короткими фразами, но Клэй осматривал комнату и когда наконец-то нашел взглядом Эллисон, то уставился на нее каким-то мрачным взглядом. Он все еще не мог поверить, что хочет ее, думала Лора, но понимала, что вряд ли знает Клэя теперь. Когда-то, еще до отъезда в Филадельфию, она поинтересовалась, где он берет деньги, чтобы так часто встречаться с девушками.

— Я трачу только те деньги, что зарабатываю у Феликса и Ленни, — ответил он.

— Клэй, ты ведь не воруешь, да? Ты говорил мне, что нет.

— Дерьмо! Лора, ты же знаешь, что не ворую. Ты за кого меня принимаешь, за Бена?

— Он больше не ворует.

— Откуда ты знаешь?

— Он рассказывает мне об этом в письмах.

— Конечно!

Лора не продолжала. Когда Клэй не хотел разговаривать, пробить эту стену молчания было невозможно. Она также знала, что он не будет рассказывать о Бани Кирк. Если бы она спросила, он ответил бы, что это хороший друг. А почему, собственно, он должен что-то ей рассказывать? Точно так же я рассказываю ему о мужчинах, с которыми знакомлюсь в колледже. Дело в том, что это действительно правда: они — просто хорошие друзья.

Год назад Оуэн спросил ее, есть ли у нее молодой человек, которого она любит. Они ужинали вместе в его любимом ресторане, празднуя его выздоровление.

— Ты достаточно времени провела с кардиологическим больным, которому за восемьдесят, — сказал он. — Тебе нужен мужчина твоего возраста и совсем другая любовь.

— Я счастлива тем, что есть сейчас, — ответила она. Но Лора понимала, что он прав.

Она вспомнила его слова и подумала о Поле Дженсене, а вечер был в полном разгаре, и звуки становились все громче и обволакивали ее.

Его здесь нет. Он не пришел. Ни вовремя, ни с опозданием. Не пришел вообще.

— Шампанского для хозяйки. — Тэд Уолкет оказался рядом и вместо ее пустого бокала поставил другой, полный шампанского. — Мечтающая хозяйка, понимаю.

— Я вспоминаю, как выздоравливал Оуэн, — сказала Лора.

— У нас был маленький праздник в «Лок Обер», и он преподал мне урок, как различать хорошие вина.

— Один из его многих талантов.

Лора посмотрела на него:

— Почему вы всегда говорите о людях, как будто потешаетесь над ними или как будто они вам не нравятся?

— Мне нравятся все Сэлинджеры.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Я сделал комплимент вашему платью. Разве я потешался над вами?

Лора пожала плечами, и тут же поймала себя на этом. Леди никогда не пожимают плечами, моя юная мисс. Было очень тяжело избавиться от этой привычки.

— Я никогда не знаю, как вы к кому относитесь, — сказала она. — Думаю, что для этого вас нужно знать так, как знает Эллисон.

Он хмуро улыбнулся:

— Эллисон безразлично, хорошо ли она меня знает, она только хочет изменить меня.

— Я не знала, что вас нужно как-то изменить.

— Если бы и не было нужно, я был бы не нужен Эллисон. Даже если бы я был совершенством, а следует признать, что таковым я не являюсь, мне пришлось бы притвориться, что у меня есть недостатки, чтобы я мог стать полем деятельности для Эллисон, ее новым проектом.

Лора знала, что он подсмеивается над Эллисон, и оглянулась, чтобы найти ее.

— Вы должны запомнить одну вещь, — сказал Тэд, — я могу сделать ее счастливой. Она возьмет меня в руки, и все очень хорошо получится. Она будет гордиться мной, и вы тоже, обещаю вам это.

— Вам следует давать обещания Эллисон, а не мне.

— Это очень просто. Ведь она ожидает их.

— Иногда выполнить самые простые обещания труднее всего.

Он встревожено посмотрел на нее:

— Что это означает?

— Любить — это очень просто, — холодно сказала Лора, — но чтобы делать это хорошо, нужно думать о ком-то еще, а не только о себе. А это то, что вы не научились делать, так ведь? А теперь извините меня, но я займусь своими гостями.

Она заметила его пораженный взгляд, когда, оставив его, шла по комнате, полной гостей. Какое-то мгновение она гордилась собой, что так быстро придумала острый ответ, и как раз вовремя, и что сейчас она походила на Эллисон и ее друзей. Но потом она подумала об Эллисон. «Я должна выяснить, знает ли она, как Тэд говорит о ней?» Она двигалась среди гостей, улыбаясь, когда они хвалили ее квартиру, вечер, закуски, приготовленные Розой, но ни с кем не остановилась, чтобы поговорить, пока не добралась до Эллисон.

— Лора, ты слышала? — спросила она. — Обнаружился один из браслетов — тех, которые украли. Только сегодня, в одном из ломбардов Нью-Йорка. Невероятно, правда? Столько времени прошло… О, позволь мне представить тебе моего школьного друга, его отец — юрист из Нью-Йорка; он знает частного детектива, который занимается нашей кражей.

Лора не расслышала его имени. Бен в Амстердаме. Как он мог заложить браслет в Нью-Йорке?

— И они ищут другие предметы. Конечно, может пройти много месяцев и лет, прежде чем найдутся и другие…

Я просто получила письмо. Он не говорил, что собирается в Нью-Йорк.

— . ..но они думают, что теперь появилась возможность найти вора. Это уже кое-что. Они, может быть, даже найдут его до того, как он продаст мамино колье. Это будет замечательно!

Бен, если разрушишь все, что у меня есть, я не прощу тебя, у меня нет ничего общего с тобой.

— Извините, я опоздал, — услышала Лора у себя за спиной. — Я действительно хотел прийти вовремя, но появились дела.

Она обернулась. Поль Дженсен пришел на ее вечер.

ГЛАВА 7

Гости все не хотели расходиться.

— Великолепный вечер, — восторженно говорили они Лоре. — Такой непохожий на другие вечера!

Клэй и его девушка ушли рано, но остальные не спешили: ели, пили, переходили от одной группы к другой, болтали, смеялись, и стоял такой шум, что музыку не было слышно, и Ферди, убирая десертные тарелки, остановился, чтобы сделать музыку погромче.

Лоре нужно было куда-то спрятаться от шума. Слова Эллисон эхом звучали в голове

— …ломбард… браслет… шанс найти вора… и она направилась в спальню, чтобы немного передохнуть и подумать. Но когда она повернулась, чтобы закрыть дверь, увидела Поля.

— Если вы хотите побыть одна, я уйду, — сказал он, прежде чем она успела вымолвить хоть слово, — но если вы искали тишины, позвольте разделить ее с вами.

Он был выше Лоры, и ей пришлось поднять голову, чтобы увидеть его глаза — темные, вопросительные, насмешливые. Она так часто думала о нем последнее время, что теперь казалось, будто ее мысли ожили, рассеивая ее страх, который занимал так много места и был таким огромным минуту назад. «Обо всем этом я подумаю завтра», — решила она и отступила в сторону, а когда Поль вошел в комнату, закрыла за ним дверь.

— Теперь намного лучше, — сказал он, усмехнувшись в этой неожиданной тишине. — Они очень шумят. Вы сделали нечто такое, к чему они не привыкли.

— Что я сделала? — спросила она, защищаясь.

— Соединили абсолютно разных людей, дали им возможность поговорить, потому что в жизни они не общаются. Это как смешанный салат. Эти студенты никогда не встречаются.

— Вы имеете в виду, что мои сокурсники никогда не встречаются с сокурсниками Эллисон?

— Нет, когда все идет своим чередом. И они никогда не общаются с людьми, которых вы пригласили — садовник Оуэна, который здесь разговаривает с поэтом, автором таких возвышенных стихов, и любимая горничная мамы, которая пьет виски и обсуждает какие-то отвлеченные идеи с одним из лучших студентов Гарварда, изучающих право, или великолепный зеленщик из углового магазина, с которым я беседовал.

— Вы потешаетесь над ними. Они — мои друзья. Он удивленно поднял брови:

— Наоборот. Я восхищен вашим мужеством. Вы пригласили людей, которых хотели пригласить, а не выбрала самый легкий путь и не пригласили только друзей Эллисон, которые все знают друг о друге, так как встречаются на всех вечеринках в течение всего года.

— Мужество, — повторила Лора. Недоверчивая улыбка тронула ее губы. — Скорее всего, страх. Я боялась, что мне не с кем будет поговорить.

Он усмехнулся, восхищаясь этому быстрому переходу от защиты к мудрой способности посмеяться над собой. «Еще одно противоречие», — подумал он.

— Скажите, пожалуйста, как вам удалось составить такой большой круг друзей?

— Вы имеете в виду — своеобразный? — спросила она холодно. — Вы бы не спрашивали об этом, если бы все мои друзья жили на Бикон-Хилл.

— Но если бы они все жили там, это не был бы широкий круг. — Он спокойно стоял перед ней, держа руки в карманах. — Вы всегда готовы сражаться, даже если кто-то задает вам вполне невинные вопросы?

— Это не был невинный вопрос. Вы говорили, что я должна быть очень разнообразной, если у меня такие разнообразные друзья.

— Да, вы — многоликая. Вот почему я здесь. — Он протянул руку, чтобы взять ее руку в свою. — Можете пригласить меня присесть на несколько минут. Трудно приобрести нового друга, стоя.

Невольно Лора искоса посмотрела на кровать. Она, казалось, разрасталась во всех направлениях, становясь огромной и неизбежно заполняющей комнату. И казалось, Поль стал больше, занимая пространство, нарушая границы ее плоскости, вторгаясь в ее пределы, чего никогда не было с другими мужчинами. Она слегка дрожала, уже предвидя и соглашаясь на все это. Единственное, о чем она могла думать, был Поль, ее кровать и ноги, широко разведенные, раздвинутые ноги.

— Я говорил о дружбе.

Она, подняла голову и увидела его насмешливую улыбку. Несколько удивленная, она молча повернулась и направилась к камину, по обе стороны которого стояли удобные стулья с подлокотниками. На самом деле они уже отошли от постели шагов на пятнадцать, и даже боковое зрение не могло выхватить ее очертания, потому что прямые спинки закрывали все, как блиндеры у лошадей. Они сидели лицом друг к другу, погруженные в янтарный свет лампы, их разделял столик, и затемненная комната была их убежищем, прятавшим их от шума вечеринки, который проникал даже сквозь закрытую дверь.

— Я слышал о вас три года, — размышлял Поль вслух. Он сидел, совершенно расслабившись, облокотившись о колено, и почти лениво рассматривал ее. — Прошлым летом я должен был провести какое-то время с вами, сожалею, что не получилось. Вы стали настоящим членом семьи. Я понимаю это так, что мы вам нравимся.

— Я люблю вас, — ответила Лора и вспыхнула. — Я хочу сказать, что люблю Оуэна и Эллисон, Ленни и Барбару — они все так добры ко мне.

— Я не слышал в этом списке имен своих дядюшек — Феликса и Асы.

Она пожала плечами и вновь поймала себя на этом.

— Я не часто встречаюсь с ними.

— Осторожный ответ. С ними не так-то легко поладить, хотя Аса может быть вполне приятен, когда выходит из-под влияния Феликса. Разве вы не скучаете по своей семье?

— Нет. Я хочу сказать, что Клэй со мной, а больше у меня никого нет.

— Больше никого? Я не сообразил. Тогда, наверное, «то тяжело — оставить друзей в Нью-Йорке.

— Друзей оставлять всегда тяжело. — Лицо Лоры было спокойным. — Но я люблю знакомиться с новыми людьми, становится скучно дружить с теми, которых ты в течение всего года встречаешь на вечеринках и которые все знают друг о друге. Роза говорила, что последние несколько лет вы путешествовали…

«Что-то тут не так», — подумал Поль. Она заговорила его словами, и прозвучали они фальшиво. Ему стало интересно, что же было запретной темой: ее друзья, Нью-Йорк или отъезд из Нью-Йорка?

— Европа, Африка, Индия, — сказал он. — Это уводит меня от забот.

— А чем вы еще занимаетесь?

— Я фотографирую.

— И продаете снимки?

— Нет, зачем? Я делаю это ради удовольствия.

— Некоторым людям деньги нужны, — сухо сказала Лора.

Он кивнул:

— Да, мне повезло немного больше, чем другим. Мой дедушка Оуэн сделал вклад на мое имя, когда я был еще ребенком и своим лепетом веселил его в кабинете. Может быть, я выглядел беспокойным и совсем лишенным честолюбия — я и сейчас такой — и он пожалел меня и обеспечил мое будущее. Я посещал колледж, и разве от этого я стал лучше? Иногда я думаю серьезно заняться фотографией. А что будете делать вы, когда закончите колледж?

— Что-нибудь, связанное с управлением отелями. Я изучаю это дело. И может быть, буду играть на сцене в свободное время. — На его удивленный взгляд она ответила, как бы защищаясь: — Почему бы нет? У всех людей бывает хобби. Я играла роли в четырех спектаклях, и все говорили, что я очень хороша.

— И вам нравится играть?

— Это замечательно. Быть кем-то еще и всегда иметь готовый текст, притом не нужно волноваться, что скажешь что-нибудь не так, потому что писатели говорят более красиво, чем все мы.

Он сделал вид, что не заметил, как резко она оборвала фразу и ловко закруглила ее, не сказав того, что чуть было не вырвалось.

— Я думал, что ваше хобби — заводить новых друзей. Вы хотели рассказать мне, как познакомились со всеми этими людьми, которых пригласили.

— О, ничего особенного. Не знаю, что вы в этом находите. — Она была расстроена, потому что вместо того, чтобы говорить о себе, что, как правило, делают все мужчины, он продолжал расспрашивать о ней. Но она чувствовала, что совсем не сердится на него, как обычно, когда люди бывали слишком любопытны и задавали множество вопросов, а больше всего ее волновало стремление выражаться правильно, видеть тепло в его глазах, знать, что она ему интересна. И она знала почему. Потому что он был самым привлекательным из всех, кого раньше встречала, в нем было нечто такое — загадка, восторг, то, что она могла бы с ним разделить, если бы оказалась достаточно умна, быстра и интересна, — он был как магнит, который притягивал все ближе и ближе, и она хотела без конца говорить, вместо того чтобы убегать.

Опасно сближаться с кем бы то ни было, кто заставляет тебя быть откровенной и вызывает желание говорить.

— Так о чем вы говорили? — напомнил Поль.

Я буду осторожна. Я не буду рассказывать слишком много. — Я люблю слушать. Люди любят говорить о себе, все, что им нужно, — это человек, который слушает, и тогда они могут продолжать часами. А мне интересно слушать обо всех.

Он улыбнулся:

— У вас хорошо пойдет гостиничный бизнес.

— То же самое говорит Оуэн.

— В самом деле? Он немногим говорит такое. Он предложил вам работу в «Бостон Сэлинджер»?

— Да, — подтвердила она и прибавила почти вызывающе: — И я собираюсь принять предложение. Он задумчиво посмотрел на нее:

— А что вы будете делать?

— Буду помощницей Жюля ле Клера, консьержа. — Так как Поль ничего не ответил, она прибавила: — Вы знаете его?

— Я не очень интересуюсь отелями. Когда вы приступаете?

— В понедельник. На полный день летом, а потом, когда возобновятся занятия в колледже, — на часть дня.

— Изучать дело управления отелями… Почему вы не хотите выбрать актерское мастерство основным занятием, если так любите театр?

— Оуэн хочет, чтобы я изучила гостиничный бизнес.

— На всякий случай, если не добьетесь успеха, как актриса?

— Он называет игру хобби. — Она улыбнулась, в большей степени самой себе. — И он сказал, что тот, кто управляет его отелями, должен быть хорошим актером и иметь дюжину других качеств.

Поль удивленно поднял брови:

— Его отелями?

— Я могла бы справиться с этим, — объявила Лора.

— Уверен, что сможете. Но Феликс и Аса успешно справляются с этим.

— Да, но Оуэн говорил о своих собственных отелях, тех четырех, которые не входят в корпорацию. У него есть собственные планы относительно этих отелей. Он считает, что Феликс и Аса совсем не интересуются этими отелями.

— Не обманывайте себя. Их интересует каждый пыльный угол в любом отеле Сэлинджера. И Оуэн знает это. А какие это планы?

— Я не много знаю об этом, он еще не все продумал до конца. Что вы фотографируете, когда путешествуете?

«По-детски веселая и скрытная, — подумал Поль. — Какого черта она скрывает? И что они с дядей затевают?»

— Животных, людей, заход солнца. Вы убедили его организовать новую сеть отелей?

— Я ни в чем его не убеждала. Я учусь у него не говорить, что кому делать.

— Продолжайте, — сказал он мягко. — Я ни в чем вас не обвиняю. Я просто подумал, что деятельный мужчина может придумать новый проект как умную уловку, чтобы удержать при себе привлекательную женщину как можно дольше.

Гнев Лоры куда-то испарился, в глазах плясали чертики.

— Вы хотите сказать, что Оуэн ведет себя так, как на его месте делали бы вы?

Поль рассмеялся. «В какие-то минуты она ведет себя, как ребенок, — подумал он, — ребенок, который буквально на ощупь прокладывает себе дорогу в странном доме, который делает вид, что знает, что делает, быстро выходит из себя, когда думает, что ее в чем-то подозревают. А через мгновение становится прекрасной, одухотворенной женщиной, ларцом, полным тайн. Вызов», — отметил про себя Поль. Очень давно его никто так не интересовал.

— Что вы делаете помимо фотографий, когда путешествуете по этим странам?

— Много читаю, катаюсь на лыжах, езжу на велосипеде, и мне всегда интересно, что же там, за следующей границей?

— Разве вам не хочется остаться там, где вы есть?

— Нет. А вы хотите остаться там, где живете?

— Да. Навсегда с Оуэном, в полной безопасности. Если бы я могла, то осталась здесь и осуществила все то, что хочу сделать…

— Тогда вы хотите немногого, если можете исполнить свои желания, никуда не уезжая.

— Нет, хочу! Я хочу так много всего сделать! И думаю, что сделать все здесь не удастся… Все, что мне нужно, — это быть совсем особенной и иметь почву под ногами… — Она резко оборвала себя на полуслове. — Уверена, что это кажется вам глупостью, но у меня никогда не было денег на счету, у меня даже не было счета в банке, еще совсем недавно я должна была сама позаботиться о безопасном, надежном месте для себя. Это то, чего мне больше всего бы хотелось. — Она встала. — Я лучше вернусь к гостям.

— Останьтесь ненадолго, — попросил он. — Ваш вечер прекрасно может продолжаться и без вас, он подогревается своим собственным паром. — Он поднялся и встал рядом с ней. Он удивился тому чувству нежности, которое она вызвала в нем. Она так искренне и непосредственно говорила о том, что хочет быть особенной и найти свое место, где бы она чувствовала себя спокойно — и неважно, что она имела в виду — он хотел успокоить и ободрить ее.

— Послушайте меня, — сказал он, обняв ее за плечи, привлекая к себе, как ребенка. — Вы какая-то особенная. Вы — прекрасная молодая женщина, и ничто не может помешать вам делать то, что вы хотите, или стать, кем хотите. — Под шелком платья он почувствовал хрупкие плечи, шелковистые каштановые волосы касались его щеки, и острое желание пронзило его. Он крепче сжал ее и повернул к себе.

— Я помогу вам, мы все поможем. Нет ничего, что могло бы остановить вас. Ведь вы не одна, у вас нет темного прошлого, которое нужно скрывать, или… что с вами?

Она отстранилась, глаза расширились, лицо побледнело.

— Я должна вернуться, — заикаясь, выговорила Лора. — Я думаю, что…

— Какого черта, чего вы боитесь? Меня? Потому что я обнимаю вас? Ради Бога, Лора!

— Нет, нет, это не то, дело не в вас. Извините, мне действительно неудобно. Я не слишком хороша в роли хозяйки.

— Боже, какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорили?! Идите сюда, присядьте только на минуту. Я бы хотел понять… — Он попытался найти что-то, чтобы сменить тему разговора. — Расскажите мне о своих комнатах. Мне нравится то, что вы с ними сделали.

Давая ей время успокоиться и уйти от того, что ее взволновало, он осмотрел французскую мебель, которую помнил еще в комнате Айрис, перетянутую шелком цвета слоновой кости и абрикоса, лепнину на потолке и ажурную каминную решетку — все бледно-бежевого цвета на фоне стен цвета мяты.

— Рассвет, — тихо проговорил он, почти про себя. — Ясный, холодный и теплый в одно и то же время. Глубина и уединенность. Боже, какой удивительный свет! — Он улыбнулся Лоре. — Вы дали жизнь этому месту. Оно было скучным и унылым, сколько я его помнил. Великолепные краски — у вас прекрасный глаз.

— Спасибо. — Она удивленно смотрела на него и видела другого Поля Дженсена, — не беспечного плейбоя, без честолюбивых устремлений и внутреннего стержня, он раскрылся новыми сторонами, увлеченный, настойчивый художник, которого очень интересовали свет и краски, чья похвала была очень щедрой, а улыбка — теплой и глубоко личной. И в это мгновение Лора поняла, что будет с ним так долго, сколько он захочет. Рядом с ним могло быть опасно, но ее влекли его решительность и настойчивость, и она жаждала его одобрения и улыбки. Стоя у книжных полок рядом с камином, он водил рукой по корешкам.

— Где вы взяли это?

— Мой друг Кэл Хенди подарил их мне. Вернее, оставил: у него был книжный магазин, и когда он умер, то завещал мне книги, которые, он знал, нравились мне больше других.

— Хороший друг. — Он взял одну и пролистал.

— Вы знаете, сколько они стоят?

— Нет, да и зачем мне это? Я не собираюсь продавать их.

— В один прекрасный день вам может это понадобиться, а это кое-что стоит: не думаю, что существует много первых изданий Вашингтона Ирвинга «Легенда спящей долины». Ведь вы не возражаете, чтобы я оценил книгу?

— Конечно, нет. Это действительно не важно, это подарок Кэла, я любила его и никогда не продам их.

— «Никогда» — это долгий срок. Но так или иначе вы должны знать, чем владеете. Я принесу это через неделю или около того. — Он положил книгу на кофейный столик, затем сделал несколько шагов, чтобы рассмотреть черно-белую фотографию в рамке, которую Лора повесила над каминной доской. — Где вы нашли этот снимок?

— В библиотеке Оуэна. Я восхищаюсь ею, и Оуэн сказал, что я могу ее здесь повесить. Вы против?

— Фотографы никогда не возражают против того, чтобы их работы где-нибудь демонстрировались. — Он внимательно смотрел на трех ребятишек, изображенных на фотографии, как будто когда-то давно он не провел много часов, наблюдая за ними на пляже Уэлфлит, снимая их снова и снова. А потом провел неделю в темной комнате, чтобы сделать фотографии, которые ему понравились. Это было пять лет тому назад, когда ему было двадцать три, и благодаря этим снимкам он окончательно решил, что если и станет заниматься чем-нибудь всерьез, то это будет фотография.

Оуэн купил четыре снимка Поля, после того как он подарил дяде один на Рождество. Тот, который выбрала Лора, запечатлел чудесную картину: девочка и два ее брата только что построили замок на песке, и девочка сделала флаг из своей цветной ленточки, который развевался на самой высокой башне, а мальчики ссорились с ней, потому что хотели водрузить свой пиратский флаг с черепом и костями. Поль сделал фотографию очень яркой, контрастной, чтобы подчеркнуть те эмоции, которые захлестнули детей, глаза ярко горят, темные волны, окаймленные белой пеной, набегают на песок, белая чайка ярко выделяется на фоне глубокого, безбрежного неба, песчаный замок отражался на песке длинными правильными тенями.

— Почему вы выбрали эту? — спросил он Лору. — Большинство предпочли бы более мягкие тона фотографий. Больший простор воображения, больше похоже на мечту.

— Это и есть мечта, — решительно заявила Лора. Он с интересом посмотрел на нее:

— Почему?

— Потому что замок построен.

Поль снова внимательно вгляделся в снимок. Никто другой не говорил этого о фотографии.

— И где-то есть замок, который должен быть достроен.

— Разве вы не думаете, что такой замок есть у всех? Или у вас есть все, что вы хотите? На минуту воцарилась тишина.

— У меня есть все, что я хочу, — ответил он, — но иногда я хочу желать большего. Она покачала головой:

— Я не понимаю этого.

— Я тоже, — небрежно сказал он. — По крайней мере, почти никогда не знаю, чего хочу. — Он подошел к Лоре, и взял ее за руку. — Я хотел бы чаще видеться с вами. Вы поужинаете со мной завтра вечером? Лучше, если мы начнем пораньше, выпьем чудесного чая Розы, а потом уж пойдем куда-нибудь ужинать. Вы сможете?

— Да, — согласилась она. Лора не колебалась и не раздумывала после того, как согласилась. Он мог быть опасен, но он был тем, кого она могла любить.

Браслет, который объявился в ломбарде в Нью-Йорке, купила бабушка Ленни Сэлинджер в дар своей тринадцатилетней дочери, чтобы смягчить горечь расставания с родным домом и начало жизни в Америке. Он был из чистого золота с медальоном, украшенным монограммой, внутри которого был портрет дедушки. Когда полиция возвратила его и Ленни, взяв его в руки, смотрела на портрет дедушки, улыбающегося, с мягкими, вьющимися волосами, она заплакала.

— Я знаю, это глупо, ведь могло произойти что-то иное, более страшное, чем потеря браслета, но так важно то, что я получила его обратно и чужие руки уже не касаются его.

— Это важно, — сказал Феликс, беря запонки, которые он носил только со смокингом. — И в основном это важно потому, что поможет найти того сукиного сына, который сделал это.

Ленни сидела за своим туалетным столиком в длинном атласном пеньюаре и ждала горничную, которая должна была помочь ей облачиться в великолепное платье с драпировкой, которое она выбрала для бала в опере, последнего в сезоне, перед тем как все разъедутся на лето.

— Я не уверена, — начала Ленни, — что хочу наказать вора, кем бы он ни был, но сейчас, ты знаешь, Феликс, единственное, из-за чего я хочу получить все обратно, — чтобы все украшения перешли к Эллисон, а потом, когда-нибудь, к ее дочери. Вот почему я больше всего хочу получить колье. Моему отцу оно досталось от его дедушки и бабушки в Дании, и он подарил его моей матери, а она — мне, и Эллисон знает, что когда-нибудь оно станет ее. Вот что это значит для меня. Я не люблю украшения, это просто камни, золото, серебро, я хочу, чтобы у них была история, чтобы они помогали не терять связь с прошлым, и как еще это может осуществиться, если не передачей от поколения к поколению?

— Да, это милый романтический взгляд, — ответил Феликс, сражаясь с запонками. — Помоги мне, пожалуйста. На романтика в данном случае не подходит, я вряд ли вспомню о ней, если речь пойдет о наказании преступника…

— Ты никогда не вспоминал о романтике, — прошептала Ленни.

— …И когда его найдут, уж я прослежу за тем, чтобы он был наказан. Этот ублюдок ворвался к нам в дом, взял мою собственность, и человек, который совершил преступление претив меня, не уйдет от возмездия.

— Это касается нас всех, — спокойно сказала Ленни, — и в то же время он не наказан. Впервые за три года мы получили ключ к разгадке.

— Обязательно появится что-нибудь еще, я гарантирую. Это прекрасно, благодарю тебя. Не понимаю, почему я никак не научусь справляться с запонками после всех этих лет. Поторопись, а то мы опоздаем.

— Мы никогда не опаздываем. Ты — единственный мужчина в мире, который приезжает минута в минуту. — Она вдела застежку бриллиантовой серьги в аккуратную дырочку в ухе и застегнула ее.

— Я слышал, что Клэй Фэрчайлд очень хорошо справляется со своими обязанностями в Филадельфии. Феликс посмотрел на нее, потом взял пиджак.

— Разве это не странно, — сказала Ленни, — как только я подумаю о Лоре и Клэе, мы заговариваем о краже. Это совсем неверно, они бедны, это не их вина, что они начали работать у нас в то ужасное лето. Благодарение небесам, они не испугались и не сбежали. Оуэн обожает Лору, и она так прекрасно относится к нему, я никогда не видела его более счастливым. Роза сказала, что Оуэн устроил ее на работу как помощницу Жюля, а в свободное время он учит ее управлению отелями.

— Почему? — Феликс сдвинул брови. — Он использует ее в качестве личного секретаря, и я не могу понять почему, когда в офисе к его услугам дюжина клерков, если ему потребуется, и я знаю, что она работает с Жюлем и учится в колледже. Что еще ей нужно?

— Она хочет стать кем-то важным. Все молодые женщины сегодня хотят достичь большего, стать значительнее, чем есть, разве ты так не думаешь? — Голос Ленни раздался в спальне, подобно тихому журчанию потока, и Феликс наклонился, чтобы услышать ее. — Она отдает столько, сколько мы даем ей. Она устроила такой прекрасный вечер в честь помолвки Эллисон, даже настояла на том, чтобы заплатить Розе за стол. Оуэн заходил и нашел вечер очень оживленным. Поль тоже был там, сказал он, и был очень внимателен к Лоре. Конечно, это не имеет значения, слишком разное у них происхождение, но для Лоры очень хорошо, что она заинтересовалась гостиничным бизнесом. Ей нужно зарабатывать себе на жизнь, и хорошо, что у Оуэна есть возможность помогать кому-то, в какой-то мере воспитывать… Ведь он одинок, ты знаешь, у него так давно не было никого, о ком можно было бы заботиться. Вы с Асой не были такими уж близкими и любящими детьми. Роза говорит, что вы держали его на расстоянии вытянутой руки. Он потерял Айрис, потом ушли вы, и я думаю, это прекрасно, что после всех этих лет он встретил такого человека, как Лора, — любящую, и внимательную, и позволяющую помогать себе. И Клэй тоже. Я так рада, что ты нашел ему работу в Филадельфии, когда Оуэн попросил тебя. Он никогда не нашел бы такой работы, если бы ты ему не помог. И может быть, он придумает нечто такое, что сделает работу отеля еще лучше. Бедный, старый отель, он становится совсем дряхлым и потертым — ты сам так говоришь и не вкладываешь в него капитал. Оуэн говорит, что ты собираешься продать его, но он никогда этого не сделает: это его отель, он любит его, и три остальных тоже. Ведь он начинал свое дело с них, и если Клэй принесет какие-то новые идеи и в то же самое время изучит бизнес, разве это плохо?

Она застегнула другую серьгу и взяла колье, которое, подходило к серьгам.

— Феликс, можешь мне помочь? — Она закрыла глаза, стараясь справиться с желанием, которое молнией пронзило ее, когда Феликс прикоснулся к ее шее. «Нет, это не имеет отношения к Феликсу, — подумала она. — Это потому, что у меня никого нет. Ни любви, ни страсти… а мне нужно или то, или другое. Мне нужно найти кого-нибудь, так много времени прошло уже с тех пор, как я рассталась с Недом…» — Что? — спросила она.

— Я сказал, когда придет твоя горничная? Я не хочу нервничать из-за того, что мы опаздываем.

— Она будет через минуту, у нас еще очень много времени. Нет причин волноваться. — Она наблюдала, как он взволнованно ходит по комнате. — Нет, ты не нервничаешь, ты возбужден.

— Чепуха.

— Нет, я знаю… Это мой браслет, так? Ты нервничаешь с тех пор, как нам вернули его. Ты думаешь, они найдут вора даже после всех этих лет? — Она покачала головой: — Я не думаю. Это кажется невозможным.

— Нет, теперь — возможно. Дело получило новый толчок. Они знают, что делают. Они не отступают, когда увлечены своим делом. Они не откажутся, не забудут и найдут этого подонка и его сообщников. Кем бы они ни оказались, у них нет мозгов, чтобы понять, что такие люди, как мы, никому не позволят нарушать порядок, который нами установлен, и врываться в нашу жизнь. Когда-нибудь, поздно или рано, их загонят в угол, и неважно, сколько их, но если я и хочу сказать что-то об этом, так это то, что их затолкают пинками в дыру, как отбросы, грязь, которой они и являются, и будут держать там, пока они не состарятся и не умрут. Жалко, что нам приходится выбрасывать деньги на ветер и кормить их, вместо того чтобы пристрелить. Единственное, на что они годятся — это служить наглядным примером тем, кто считает, что в воровстве есть нечто загадочное и ослепительное. Люди могут изменить свое мнение, когда будут знать, что их сгноят в тюрьме.

В комнате было очень тихо. Сидя за туалетным столиком, подавшись немного вперед своим тонким, стройным телом, Ленни наблюдала, как он одернул пиджак, вложил шелковый платок в нагрудный карман и осмотрел себя, чтобы убедиться в том, что он безупречен. И когда он одобрительно выдохнул, Ленни знала: он решил, что все безупречно и прекрасно. За блистательной внешностью Альмавивы в смокинге с белым галстуком скрывался сгусток ненависти, гнева, мести, но свет этого не заметит. Свет увидит только совершенство.

Ленни встала, когда вошла горничная со свежевыглаженным платьем. «Как удивительно, — подумала она, — мои руки холодны как лед. Я не понимаю, почему мне все еще сложно принимать Феликса таким, как он есть, после стольких лет совместной жизни».

Она помогла горничной надеть на нее платье, подняв руки. «Нет причины для огорчения, — утешала она себя. — Как бы Феликс ни поступил с вором или ворами, которые ограбили нас, ко мне это не будет иметь отношения. Я просто хочу вернуть свои драгоценности, после этого, если ему хочется как-то отомстить, он может делать все что хочет. Это меня не трогает, и не трогает никого из нас, мы слишком далеки от этого. Мы даже не знаем, когда это произойдет».

Клэй звонил Лоре в течение трех часов, прежде чем дозвонился.

— Я даже Розе звонил, — бушевал он. — Она сказала, что ты куда-то ушла.

— Я ужинала с другом. Почему ты так злишься? Я не сходила с ума, когда звонила утром и не заставала тебя. Я оставила для тебя записку, но ты перезваниваешь только сейчас, и ее не…

— Я получил твою записку. Что за друг?

— Просто друг. Мы выпили чай здесь, а затем отправились в ресторан под названием «Жюльен». Тебе бы он понравился, Клэй там все очень элегантно.

— С каким другом? Твой голос кажется совсем другим. Счастливым, — добавил он обвиняюще.

— Что в этом плохого? Клэй, что произошло с тобой? Ты разве не хочешь, чтобы я была счастлива?

— Конечно, хочу, просто… черт, Лора, ты знаешь, что я ненавижу, когда что-то происходит, а я не знаю об этом… когда я вне событий…

— Но не можешь же ты быть в центре всего, — ласково сказала Лора. — Даже если бы ты жил здесь, я не рассказывала бы тебе обо всем, что делаю.

— Ты рассказывала бы о большем. Да, что ты хотела мне рассказать?

— Они нашли украшение из числа украденных.

— Они… что?

— В ломбарде в Нью-Йорке. Как ты думаешь, что нам нужно делать?

— Дерьмо, я не… Что они нашли?

— Один из браслетов.

— Только один?

— Это все, о чем они рассказали. Они…

— Что они еще сказали?

— Больше ничего. Они не знают, кто заложил его, но…

— Но парень, которому принадлежит ломбард! Он, должно быть, что-то рассказал.

— Клэй, если ты дашь мне досказать… Он сказал, что это был молодой человек со светлыми волосами в темных очках, ничего необычного.

— Но квитанция! Они всегда выписывают квитанции! Полиция должна была видеть ее.

— Она была подписана Беном Франклином. С фальшивым адресом.

— И это все, что у них есть? Больше ничего?

— Ты даже не удивился имени?

— Да. Совершенно в духе Бена. Это действительно все, что у них есть? Никаких других улик?

— Они говорят, что нет, но я не думаю, что мне бы рассказали, если что-нибудь и было бы. Клэй, я не могу подумать о…

— Ты уверена, что они больше ничего не говорили? Может, какая-нибудь мелочь, которую ты упустила? Черт возьми, подумай об этом! Ты уверена, что владелец не зацепился за что-нибудь? С чего вдруг он вызвал полицию?

— Он узнал браслет по описанию, которое рассылала полиция. Клэй, я не могу придумать, что же делать. Что скажешь?

— Ничего. Держись от этого подальше. Мы ни в чем не замешаны, никто ничего о нас не знает. Но как вышло так, что Бен в Нью-Йорке? Я думал, он в Европе. Ты же с ним переписываешься. Он писал тебе, что собирается в Нью-Йорк?

— Нет, я ничего об этом не знаю. Ты думаешь, он позвонил бы, если бы приехал?

— Ты же велела ему не звонить.

— Да, знаю. Но если он и правда хочет увидеться с нами… иногда я думаю, как приятно было бы встретиться с ним.

Воцарилась тишина.

— Да, наверное, — наконец-то отозвался Клэй. — Да, он был замечательный, временами… Помнишь, как мы грабили квартиру в Бруклине и владельцы неожиданно вернулись домой, а мы выбрались через окно по крышам? Мы были так напуганы, а Бен все шутил с нами и повел нас в кино, а потом купил хот-дог и мороженое. Дерьмо, теперь я все время ем мороженое, и на вкус оно получше, чем то, которое покупал Бен. Кроме… О Боже! Если он втянет нас в беду!

Опять воцарилось молчание.

— Я лучше пойду, — сказала Лора. — Оуэн ждет меня. Поговорим с тобой через несколько дней. Но позвони мне первым, если что-нибудь придумаешь.

— Просто держись спокойно и холодно. И позвони, если случится еще что-нибудь. Будь осторожна, особенно теперь.

— Да, буду. Я люблю тебя, Клэй.

— Я тоже.

Клей выругался, повесив трубку. «Черт возьми», — думал он. Все было так хорошо, он уже начинал строить планы, и вот теперь это произошло.

— Господи, три года, — ведь можно думать, что любой приличный ломбард уже давно выбросил описание драгоценностей, о которых ничего не было слышно в течение нескольких лет. Что же там за идиоты, неужели они никогда ничего не выбрасывают? Ни на что нельзя рассчитывать в эти дни. Думаешь, что все прошло, а потом…

— Клэй, сам с тобой разговариваешь?

Он вздрогнул и стрельнул взглядом, когда менеджер промычал это из своего офиса. Сукин сын, все еще пугал его, хотя не поднимал никакой шумихи и не пытался его уволить. Клэй знал: они не любят его, но какого черта они должны его любить. Ему было всего двадцать, за всю свою жизнь он ни разу не работал в отеле, и Феликс Сэлинджер навязал его им, сказав, что Клэй теперь — новый помощник администратора, независимо от того, нравится им это или нет. Что им оставалось делать? Радоваться?

Они не слишком-то радовались, но и не поднимали шума вокруг него. Они были старыми и потрепанными, такими же, как и отель, и знали, что Феликс хочет, чтобы Оуэн продал отель и построил новый, сказочно красивый, что будет означать конец их работы. Они не знали, почему Оуэн Сэлинджер не сделал этого, но они и не спрашивали — держали рот на замке и надеялись, что все забудут о «Филадельфии Сэлинджер». Отель был старым, отслужил свое, но для «старичков» он был домом.

Все это не мешало им, однако, относиться к Клэю, как к дерьму, ставя его дежурства в ночные смены, и обсуждать его, когда он находился в комнате. Но последнее время он стал брать верх над ними. Почему-то Оуэн Сэлинджер очень любит этот отель. Клэй вычислил, что если он верно разыграет свои карты, то когда-нибудь займет место Уилларда Пейна и будет сам управлять отелем. Лора повторяла, что с Сэлинджерами они обретут будущее, так почему бы ему и не стать новоиспеченным руководителем? В конце концов, если Бен смог стать экспертом в службе охраны в отеле в Европе, почему бы Клэю не преуспеть в отеле Сэлинджера в Америке?

— Извините, — сказал он, входя в офис менеджера. — Я разговаривал со своей сестрой в Бостоне. Она шлет вам свою признательность и благодарность, что вы присматриваете за мной.

Уиллард Пейн чинил свои очки в металлической оправе.

— Дерьмо!

Клей усмехнулся, присел на краешек стола, наклонившись и говоря почти в самый слуховой аппарат:

— Она сказала, что я должен вас слушаться. Я говорил ей, что вы спускаете с меня семь шкур, и она считает, что это для меня хорошо, потому что мне нужно определиться и осесть, и я многому могу научиться от человека, который так давно в бизнесе, как вы. Думаю, что она права.

Уиллард кивнул несколько раз, его усы мягко свисали вниз.

— Шикарная молодая леди ваша сестра, вы могли бы у нее поучиться. Годы — это мудрость, молодой человек, годы — это мудрость. Ты молод, нетерпелив, ты еще узнаешь, что годы — это мудрость и приобретешь шик. — Он отодвинул стул. — Начинай работать, принимай смену. Увидимся завтра.

— Вы очень поздно задержались, — заметил Клэй. — Уже почти полночь.

— Я кое-что проверял, — уклончиво сказал Пейн. — Увидимся утром.

Оставшись один, Клэй откинулся на стуле и положил ноги на стол.

— Меня проверял, — пробормотал он. — Относится ко мне, как к выпускнику школы. — Он знал, что еще совсем молод, и его сводило с ума то, что он не был лощеным седовласым джентльменом и не походил на политика или мафиози. Он хотел, чтобы Лора оказалась здесь, ему всегда было легче, когда она рядом. Она сказала бы, что Пейн ревнует, потому что Феликс протежировал Клэю и поставил его в привилегированное положение. Но здесь, в Филадельфии, он был один, и еще не нашел себе подругу, и вообще им никто не интересовался. Бен ушел навсегда, у Лоры есть Оуэн и еще какой-то парень, кто бы он ни был, он водит ее в ресторан «Жюльен». Боже, должно быть, это стоит целого состояния! А кто был с ним? Никого.

Дерьмо, никто в целом мире не был так одинок, как он.

— Мне нужно выпить, — решил он. Полчаса офис сам может о себе позаботиться.

Он помахал рукой Терри Левонио, когда шел по переполненному «Брасс-Ринг-Салуну», который находился сразу за холлом. Терри усмехнулся сквозь усы, которые уже стали неотъемлемой принадлежностью интерьера «Филадельфии».

В «Брасс-Ринге» всегда толкались люди телевидения и прессы. Он был упомянут в путеводителях и оставался единственным заведением в «Филадельфии», которое делало деньги.

— Полночь — время меланхолии, — заметил Терри, когда Клэй занял последний свободный стул в баре. — И тебе нужен дружок. — Он виртуозно перемешивал любимый напиток — виски с содовой. — Товарищ, который оживит и. развеселит в эти темные ночные часы.

— Будь здоров! — Клэй выпил залпом и протянул бокал Терри, чтобы тот наполнил его еще раз. — Пейн спрашивал обо мне?

— Как обычно. Сколько времени ты проводишь здесь, сколько ты пьешь, говоришь ли о Сэлинджерах, почему ты попал в отель. Все то же самое. На этот раз пей медленнее. Я хочу, чтобы мои клиенты пили мои напитки медленно, с любовью, а не потоком, как чертову Ниагару.

— Почему бы нет? — Клэй потягивал виски. — Замечательные запонки! — Он загляделся на сверкающие бриллианты и черный янтарь.

— Подарок.

— От кого?

— От меня — мне. — Он отошел, чтобы обслужить двух женщин, стоящих на другом конце резной стойки бара. В одной из них Клэй узнал диктора программы новостей, другая дама была ведущей полуденного шоу. «Откуда Терри берет деньги на черный янтарь и бриллианты в запонках? — лениво рассуждал он. — И „Порше“, на котором он ездит. И галстуки от Брионн, и кошельки от Картье. Взятые по отдельности, они, конечно, дороги, но не недоступны». У Клэя тоже были галстуки от Бриони. Но если сложить все вместе, стиль жизни Терри был намного блистательнее, чем у Клэя. Клэй знал, сколько он получает, и мог догадываться о его чаевых.

«Есть только один способ, — думал он, приканчивая свой стакан. — Он ворует». Он принялся мрачно размышлять над этим. «Дерьмо, ведь парень ворует, наверное, все время, что я здесь. Что-то происходит прямо у меня под носом, а я ничего об этом не знаю. Он не может повредить мне. Я — помощник менеджера, не держит же он меня за дурака». Вдруг еще одна мысль молнией пронзила его. «Дерьмо, если в любой из служб отеля обнаружится утечка денег, кого в этом обвинят? Меня, кого же еще! Боже, когда я вышел на прямую дорогу и чем-то занялся, появляется этот сукин сын со своими штучками».

Он даже не поднял глаз, когда подошел Терри, чтобы наполнить его стакан. Он обдумывал: как может кто-то незаметно воровать в баре? Самый простой способ — брать себе деньги за каждый третий или четвертый напиток и не платить за него через кассу. «Вот это он и делает, — решил Клей. — Он слишком весел, чтобы быть честным, беспрестанно улыбается».

Клэй принялся наблюдать. Проходили часы. Он продолжал следить за пальцами Терри, которые, подобно вихрю, летали, наливая, смешивая, подавая, нажимая на кнопки кассы, принимая деньги и опуская их в отделения кассы.

— Кто на твоем месте? — спросил Терри уже после двух часов ночи.

— Они позвонят, если я буду нужен, — сказал Клэй.

— Один мудрый парень сказал мне: мыши играют, когда кошка спит, — весело заметил Терри. Клэй кивнул:

— Я думал о том же.

Но наблюдая за Терри два часа, он мог поклясться, что тот не клал деньги себе в карман и пропускал их через кассу. Значит, было еще что-то. «Мне нужно знать, — подумал он. — Бен говорил мне, что настоящий вор делает все так, что его дела выглядят абсолютно легально». Он соскользнул со стула.

— Запиши на мой счет, — попросил он Терри. — Увидимся завтра. Во сколько ты придешь?

— В три часа, как тебе прекрасно известно. Ты сам проверяешь карточку моих сверхчеловеческих часов работы.

— Но не каждый же день ты работаешь!

— Завтра работаю. Позвонить тебе через пару часов, чтобы ты не заснул за своим столом?

— Я не засну. Я знаю, как не заснуть.

Уходя, он помахал рукой, а на следующее утро, когда в баре было темно и все слуги были наверху, он тихо проскользнул в комнату для персонала, которая находилась в цокольном этаже, и стал вскрывать замок в шкафчике Терри.

Он чувствовал себя детективом, который раскрывает преступление. Но он ощущал также и другое. То прошлое восхищение и возбуждение. «Как в старые времена, — подумал он, чувствуя прохладный металл шпильки и внутреннюю силу. — Подожди, я еще расскажу Лоре, что пока могу делать это. Нет, Лоре не могу сказать, она не оценит. Это мой собственный секрет. Потому что если я что-то обнаружу, то остановлю его, навсегда».

Поль взобрался на дамбу и обернулся, чтобы помочь Лоре. Но она уже была наверху, сделав широкий шаг, и остановилась рядом с ним. Они вместе смотрели на серебристо-голубой океан. Эта часть берега Кейп-Анна, кусочек суши, которая глубоко врезалась в северную часть Бостона, была будто разлинована огромными камнями: после мелиорационных работ они образовали стену, тянувшуюся насколько хватал глаз. На камнях небольшими группками устроились чайки, вдали над океанскими волнами кружили королевские чайки с роскошной белоснежной грудью, перепоясанные темным пояском, резко ныряя вниз и схватывая рыбу, которая выплывала почти на поверхность, а затем, сильно ударяя крыльями, набирали высоту и исчезали в яркой дневной дымке. Волны бились о камни под ногами Поля и Лоры, и когда ветер менял свое направление, чудесный дождь из блестящих капель обрушивался на них, а волосы Лоры были усыпаны крошечными, сверкающими, как драгоценные камни, мельчайшими каплями воды, сияющими в свете вечернего солнца. Поль дотронулся до одной капельки, потом до другой, и они остались у него на руке, когда он обнял ее.

— Ты шла по камням, как по лестнице, — сказал он. — Мне никак не удается проявить галантность. Но ты не говорила мне, что умеешь лазать.

— Я давно этим не занималась. — Она откинула голову, чувствуя себя сильной и свободной. — Я привыкла лазать по скалам Хадсона вместе с братьями.

— Твоими братьями?

— Друзьями моего брата.

Она немного отошла и села на камни, затягивая шнурки дрожащими пальцами. Она злилась и чувствовала себя разбитой. Ей не хотелось лгать. Ей не хотелось лгать ни Полю, ни кому-либо другому из их семьи. Она так много обманывала, что уже не помнила, кому что сказала, и это ужасно пугало ее, но сейчас это было нечто большее. Они с Полем встречались уже пять раз за те две недели, что прошли со дня вечеринки, они вместе ужинали, ходили на концерты и в бары с тихой фортепьянной музыкой, где сидели и разговаривали часами, и она знала, что ей хочется, чтобы это продолжалось вечно. Точно так же, как ей хотелось, чтобы вечно продолжалось все, что связано с Сэлинджерами. А это означало, что она должна быть честна с ними. Это было так просто. Но если она будет делать глупые ошибки… Как мне выпутаться из лжи, которая стала такой огромной и длится так долго? Она поднялась, но оставалась на некотором расстоянии от Поля.

— Мы можем пройтись немного?

— Хорошая мысль. Я не гулял здесь с тех пор, когда был ребенком и мой папа брал меня.

— Твой папа? — Она сделала большой шаг, ступила на панель и, когда приняла устойчивое положение, оглянулась на него. — Вы с Томасом прыгали здесь?

Он рассмеялся:

— Мой тихий папа был чемпионом по покорению вершин, пока у него на плечах не появилась семья, и ему пришлось осесть. — Он сделал шаг и встал рядом с ней. — А кто научил тебя лазать по скалам? Клянусь, что не Клэй, насколько я видел, он не так уверен в своих ногах.

— Это был один человек из Нью-Йорка.

— Ваш друг?

— Долгое время он был нашим лучшим другом.

Она опять ушла вперед, легко прыгая с камня на камень, вспоминая, что значит взбираться на стену из кирпича или камня, цепляясь пальцами за оконные рамы, водосточные трубы и ивы. Она торопливо шла, радуясь своей силе. Плавание и теннис, долгие прогулки в колледж и обратно, походы по Бостону поддерживали и укрепляли ее мускулы, и… Я опять могла бы это делать, если бы пришлось. Но никогда не буду.

Поль смотрел на ее тонкое тело, струящееся ровной, гладкой линией. Она напоминала ему танцовщицу, чьи движения были настолько плавны, что, казалось, одно перетекало в другое. Или газель, подумал он, испуганная, быстрая, готовая мгновенно исчезнуть, радующая глаз своей красотой. Он шел за ней, думая о том, что знает намного больше, чем две недели назад, но все же меньше, чем предполагал. После двух недель знакомства с любой женщиной он знал бы о ее прошлом, ее друзьях, привязанностях и нелюбимых вещах и ощущение ее тела под собой. Он мог составить о ней представление и отнести к тому или иному типу. До сих пор он не осознавал, как легко предсказуемо, по схеме, проходили все его любовные связи и насколько он может быть поглощен женщиной, так непохожей на других: сказочно-обворожительной, держащей в напряжении, раздражающей, уничтожающей. И не подходящей ни под какую категорию.

Отойдя на некоторое расстояние вперед, она остановилась и, наклонившись, подняла что-то.

— Это крошечное колечко из камня, — сказала она, голос негромко разносился над волнами, плещущими у их ног. — О, может быть, это кость. Это удивительно!

Он подошел к ней и взглянул на маленькое колечко на ее ладони.

— Криноид. Дальний кузен морских звезд. — Он взял колечко с ее ладони. — Этому ископаемому около трехсот пятидесяти миллионов лет.

Лора внимательно разглядывала его:

— Триста пятьдесят миллионов лет!

Он вернул ей колечко, и она дотронулась до него.

— Это так трудно представить, осознать. Это словно прикоснуться к вечности. — Она улыбнулась. — Ты думаешь, если кто-то мог прожить так долго и так великолепно сохраниться, то могут так же долго сохраниться любовь и репутация?

Он засмеялся:

— Хорошо сказано! Это показывает, насколько мы изменчивы и непостоянны и как безнадежно коротка наша жизнь.

Лора катала колечко на ладони:

— Как оно выглядело раньше?

— Вероятно, у этого существа были руки, как перья, украшавшие праздничный жезл. Палеонтолог мог бы сказать точно. — Морская звезда, — шептала она, словно боясь развеять волшебство образа. — Невероятно… Столько замечательных вещей, которые ждут, чтобы их нашли. — Она опустила колечко в карман джинсов. — Было бы замечательно иметь коллекцию подобных предметов, верно? Потом, если случится что-нибудь не очень хорошее, мы могли бы посмотреть на это и вспомнить, что есть нечто совершенное и не исчезающее, и если мы будем пытаться… — Она вспыхнула, затем озарила Поля быстрой улыбкой. — Конечно, многим людям это и не нужно.

Он нежно взял ее за подбородок:

— У тебя странное представление о том, что мир полон людей, у которых нет проблем. Я не знаю, откуда это у тебя. Даже этот криноид не совершенен, в конце концов он умер.

Лора рассмеялась:

— Вы правы. Я найду что-нибудь другое, чему можно завидовать.

— Нет. — Он держал ее лицо в ладонях. — Нет ничего и никого, чему и кому ты должна завидовать. Моя милая девочка, ты превосходишь всех, ты затмеваешь всех, если бы ты только научилась верить в себя, как все верят в тебя.

— Спасибо, — быстро перебила Лора. У нее кружилась голова, будто все ее существо тонуло в тепле рук Поля и она не чувствовала твердой опоры под ногами, балансируя на неустойчивых камнях. — Вы не думаете, что нам следует вернуться? Становится поздно.

Он пожал плечами, чувствуя, что она умышленно не хочет понимать, о чем он говорит, и последовал за ней. Лора шла быстро, почти летела, и он, догнав ее, шел рядом и начал успокаиваться, глядя на красоту, окружавшую их, и чувствуя возбуждающую гармонию ее тела. Океан затих, волны тихонько шлепали о темные камни, цвет которых менялся каждую минуту под медью низко опустившегося солнца и длинными тенями. Воздух был нежно-теплый, но бриз уже доносил легкую прохладу вечера.

Когда он увидел стоянку, то почувствовал сожаление, у него возникло такое чувство, будто он покидает детство.

— Я рад, что ты предложила эту прогулку, — сказал он Лоре, когда они усаживались в машину. — Ты вернула мою юность и сделала ее лучше, чем она была, лучше, чем она сохранилась в моих воспоминаниях. — Он выехал со стоянки. — Не знаю, был ли у меня день лучше.

— Когда вы фотографировали красивых женщин на рынке в Авиньоне, — насмешливо сказала Лора.

— Разве я говорил, что это было прекрасно?

— Один из лучших дней, который у вас был. Он улыбнулся:

— Да, был, в каком-то смысле. Но не было рядом тебя, и поэтому он не мог быть так прекрасен, как я думал. На самом деле все быстро стирается из памяти. Я едва могу вспомнить…

Она засмеялась:

— Вы помните, где мы обедаем?

— В «Королевской таверне», в шесть тридцать. Ты голодна?

— Умираю от голода.

— Я тоже. Мы будем там через десять минут, а может, и раньше.

«Королевская таверна» была построена на небольшом возвышении и обращена на основную улицу Глостера, а пришвартованные внизу лодки теснились друг к другу, скрипели и качались на легком ветерке. К каждой лодке была привязана веревка толщиной с мужское запястье, и тяжелые сети, задубевшие от морской соли, намотанные на огромные барабаны или уложенные кольцами, покоились на пристани. Чайки гордо расхаживали и сидели, как на насесте, на носу корабля, где крупными буквами было выведено название. Помимо гавани, на главной улице располагались магазины и рестораны, отделанные деревом, потемневшим от морской воды, и казалось, что маленький город врос в землю, океан и небо, терпит нашествие модных автомобилей туристов, но не меняется ни от чего.

Лора наслаждалась этим, особенно ее поражало чувство отрешенности от времени, что напоминало об излюбленных ею местах Бостона.

Поль припарковал машину у «Королевской таверны», и их проводили в маленькую заднюю комнату. Он договорился с владельцем ресторана, что тот предоставит им номер, где можно привести себя в порядок и переодеться. В номере было два стула и крошечная ванная комната. Лора пошла первой, взяв с собой сумку, которую приготовила для нее Эллисон.

— Оденься попроще, — сказал ей Поль, и она мучительно раздумывала, что брать с собой. В маленькой комнате «Королевской таверны» она стянула джинсы и рубашку, которая пахла морем, вымылась, насколько это было возможно, и надела белое хлопчатобумажное платье с длинной юбкой и рукавами и глубоким у-образным вырезом. Бирюзовые бусы, которые Лора нашла в маленьком магазинчике на Кейп-Коде, украсили шею. Она ничего не могла поделать с волосами: на влажном воздухе свободно лежащие волнистые пряди превратились в чудесные каштановые кольца, которые невозможно было расчесать, и потому она оставила их, как есть, даже те непослушные пряди, которые выбились на лоб и щеки. Не блестяща и не изысканна, отметила она, но ей некогда было волноваться за это, она должна была дать возможность Полю привести себя в порядок. Но она немного помедлила, когда последний раз взглянула на себя в маленькое зеркальце и увидела свое сияющее лицо. «Я выгляжу очень счастливой, — подумала она, — слишком возбужденной. Ему нравятся холодные, умные женщины. Он подумает, что я выгляжу, как скаут». Но она не знала, что с этим поделать, и спустя минуту, пользуясь тем, что ее никто не видит, пожала плечами. Это я. Или я ему нравлюсь, или нет.

Он ждал ее в баре, поглядывая на город и причал, где команды разгружали квадратные белые емкости с омарами, которых только что поймали. Лора посмотрела на Поля. Его лицо было грустным, почти суровым, и первый-раз ей было интересно узнать его тайны, вместо того чтобы волноваться за свои собственные.

Он обернулся, увидел ее и улыбнулся радостно и восхищенно:

— Ты чудесно выглядишь, и мне очень стыдно, я чувствую себя грубым скалолазом. Я заказал для тебя вино. Долго я не задержусь.

Она села за столик, где стоял его все еще недопитый стакан, и тоже стала смотреть на пристань, на тяжелую работу грузчиков. Глостер Кейп-Анн. Местечко на побережье, всего пятьдесят миль севернее Бостона, где можно побродить по камням, съесть свежего омара и до полуночи вернуться в Бостон. Если вы хотите вернуться домой. Она вспомнила про свою сумку, в которой было все, если бы она решила ночевать здесь, и опять почувствовала прикосновение пальцев Поля к капелькам на волосах и его руки, обнимавшие ее за плечи. Если вы хотите вернуться домой… Радость пронзила ее, и она подумала, что, наверное, вся пылает, так ей было жарко, и приложила руку к щеке. «Это глупо, — подумала она, — я веду себя, как девственница». Но в каком-то смысле она и ощущала себя таковой. Быстрые, бессмысленные связи, которые происходили на задних сиденьях автомобилей, когда она еще училась в школе, и недолгие любовные романы в колледже не затронули ее. Ее тело двигалось так, как должно было двигаться, но она никогда не думала о том, что делала, и не чувствовала, что это имеет к ней какое-либо отношение. Все было так, словно она стояла в стороне и наблюдала за тем, что происходит. Настойчивым молодым людям, которые взбирались на нее, она помогала раздеть себя, так как они ожидали от нее этого. Но каждый раз она возвращалась домой на Бикон-Хилл, чувствуя себя обманутой и смущенной. Почему надо обрекать себя на такое множество проблем, чтобы заниматься этим?

И теперь, сидя в «Королевской таверне», переполненная счастьем, таким же опьяняющим, как полуденное вино, счастьем, которое труднее найти, чем страсть, более редким, чем секс, она начала понимать. Моя милая девочка, ты затмеваешь всех. Казалось, ее тело стремится навстречу тому, что они смогут испытать вдвоем.

Картина на пристани изменилась. Рыбаки и их семьи прибывали вместе с плотами, которые они заканчивали для праздника св. Петра, во время которого будут освящать их лодки. Обряд, который имел многовековую традицию. «Мне хотелось бы быть там во время церемонии, — подумала Лора. — А потом мне хотелось бы побывать всюду — в Европе, Африке, Индии, находить криноиды на Кейп-Анне, идти вместе с португальскими рыбаками Глостера, покупать что-нибудь на рынке вместе с женщинами Авиньона. Я потратила столько времени на то, чтобы воровать и мечтать, а мне уже двадцать один, и откуда я возьму столько времени, чтобы успеть сделать все, что хочу?»

Она почувствовала руку Поля на плече, подняла на него глаза и встретилась со взглядом его темных глаз. «У меня найдется время для Поля», — подумала она.

Эта мысль прочно отложилась в ее голове, когда они принялись за обед при мягком свете прибрежных фонарей. Тихий шепот звучал вокруг них, мягкий стук тарелок, расставляемых на полированных деревянных столах. Они негромко разговаривали, и когда поворачивались друг к другу, чтобы улыбнуться или ответить улыбкой, их руки соприкасались, усиливая зарождающееся желание. Только один раз за все время обеда чары были нарушены.

— Ты — единственная женщина, которая может вскрыть омара, не отбросив при этом тарелку далеко от себя. Ты могла бы стать изумительным фокусником или карманным вором. Хочешь еще вина? Я закажу еще бутылку.

— Нет, спасибо, все чудесно. — Она спокойно сидела, глядя на яркий красный хвост и аккуратно разделанные клешни на тарелке перед ней, белое мясо омара лежало рядом длинными кусочками. Она даже не думала о нем, ее тренированные, чувствительные пальцы спокойно занимались омаром, в то время как она разговаривала с Полем и думала о своем.

Поль, уже забыв о шутке, рассказывал о своих посещениях Кейп-Анна, когда он был мальчиком, оставаясь на выходные дни у своего школьного друга, родители которого имели дом на Марблхед-Неке.

— Задний двор наклонно спускался к заливу, и мы устраивали соревнования, кто быстрее скатится по траве к воде. Через некоторое время его родители решили, что это — не самое безопасное место для детских игр, и поставили забор. Это был мой первый опыт, когда кто-то за меня решал, что именно для меня лучше.

Лора тихонько рассмеялась. Ощущение счастья снова вернулось к ней, у нее было легко на душе, и она чувствовала себя свободно.

— Вот почему вы все время путешествуете. Вы ненавидите заборы!

Удивившись, он ответил:

— Не знаю. Я должен подумать об этом. Но ты права, я ненавижу заборы. Мне всегда хочется перепрыгнуть их, вместо того чтобы воспользоваться воротами. А ты? Судя по тому, как ты прыгаешь по скалам, ты отлично справляешься с заборами.

— Да, — ответила она. — Но я давно не делала этого.

— Я тоже. Как-нибудь мы это устроим, так ведь? Представим, что мы — дети и прыгаем через забор.

— И убедим себя, что никто нас не остановит?

— И убедим себя, что нет ничего, чего мы не смогли бы сделать.

Лора улыбнулась:

— Мне нравится это предложение.

— Ты веришь в это?

— Да, — сказала она просто, и, улыбнувшись друг другу, они продолжали сидеть, слушая музыку, которая доносилась до них с пристани, где люди танцевали. Взошла луна, рыбацкие лодки превратились в прозрачные тени, которые плавно покачивались в гавани.

Поль задержал ее руку:

— Я отвезу тебя в Бостон, если хочешь. Конечно, если ты не предпочитаешь остаться.

— Лучше я останусь.

Он поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь:

— Дом моего друга пустует. Он приезжает туда на выходные.

Она кивнула, не спрашивая, как часто он пользуется этим домом, когда тот пустует, даже не поинтересовавшись этим. У каждого из них было свое прошлое, которое они уже не разделят друг с другом.

Дом располагался в самом конце Марблхед-Нека. Несколько особняков, крытые серой дранкой, занимали узкую полоску земли, которая врезалась в залив. Через воды залива Лора видела огни городка Марблхед, но перед ними была абсолютная чернота, когда Поль свернул на дорожку, ведущую к дому.

— Так как я не предупредил заранее, там нет никого, чтобы побаловать тебя и приготовить завтрак. Лора улыбнулась в темноте:

— Я рассчитывала на вас.

— Доверчивая женщина. Откуда ты знаешь, умею ли я готовить?

— Это неважно, если вы знаете, как баловать женщин.

Он усмехнулся и, выскользнув из машины, подошел к заднему сиденью, где были их сумки.

— Подожди немного, я сейчас найду ключ. Он где-то здесь… на верхушке фонарного столба, насколько я помню.

Он не бывал здесь некоторое время, подумала Лора, потом вспомнила, что ей все равно, когда он приезжал сюда в последний раз.

В доме слегка пахло плесенью, когда Поль, отперев дверь, вошел, прошел через гостиную, зажигая свет и открывая окна.

— На кухню можно пройти через эту дверь. Что ты хочешь? Что-нибудь съесть или выпить?

Лора пыталась придумать, что ответить. Она нервничала и старалась сдержать рвущееся наружу счастье, которое сияло в ней еще в ресторане. Я хочу, чтобы ты любил меня. Я хочу, чтобы ты говорил мне, что мне делать. Я хочу все, чтобы быть простой и удивительной.

— Пойдем наверх, — сказал он. Поль обнял ее за талию, и они поднялись наверх, идя в ногу, в большую комнату, освещенную лунным светом. Когда Поль повернул ее лицом к себе, обнять его было так естественно, как войти с ним рука об руку в дом, словно они принадлежали друг другу. — Две недели, — шептал Поль, прикасаясь к ее губам. — Вечность.

— Не для меня, — начала она, но его губы остановили ее, открыв ее рот, и она почувствовала резкий привкус коньяка на его языке. Это был очень долгий поцелуй. Он впился в ее губы и обнимал ее так крепко, пока она не почувствовала, что в мире ничего не осталось, кроме них, заключенных в маленькое пространство, ревущее и пульсирующее. Это шло из ее сердца, но потрясало ее настолько, будто доносилось из глубин океана.

Поль поднял голову, и она судорожно вздохнула:

— Я лучше сяду.

Он тихонько засмеялся:

— Здесь есть кровать.

Держа Лору за руку, он повел ее по дорожке лунного света к высокой кровати с белым пологом на четырех столбиках, покрытой лоскутным стеганым одеялом. Рядом была маленькая лесенка, и Поль держал Лору за руку, пока она поднималась на три ступеньки, а потом последовал за ней. Он склонился над Лорой, когда она легла, прильнув к ее губам, руки нежно держали ее лицо.

— Моя прелестная девочка, моя дорогая Лора…

Она пылала. Никогда она ничего не желала так сильно, как рук Поля, его губ, его тела, слившегося с ее телом. Когда он скинул пиджак, Лора нетерпеливыми пальцами расстегнула его рубашку, а он уже стягивал платье, сначала обнажив плечи, потом, приподняв ее, снял и отбросил в сторону, и все это время она ласкала его, повторяя руками изгибы его тела и узнавая твердость мышц его рук, шелковистость темных волос на груди. Потом он скинул остальную одежду и снова вернулся к ней.

Лунный свет залил комнату. Полог кровати и шторы сияли, освещенные бликами луны, делая его кожу более светлой, а Лору — совершенно белоснежной.

— Боже, ты такая красивая! — Слова, словно языки пламени, обжигали ей грудь. Тело Лоры двигалось в своем собственном ритме, она не могла лежать спокойно.

— Мне неловко, — прошептала она, стыдясь своего порыва.

— Не извиняйся, — резко прервал он и быстро добавил: — Я не хотел обидеть тебя. Но никогда не проси прощения. Никогда. Мы делаем то, что хотим, потому что мы хотим друг друга, потому что мы находим радость друг в друге…

— Да, — ответила она. Она больше ничего не смогла сказать, он услышал только долгий вздох. — Да, это так. Да. — Лаская волосы Поля, она притянула его к себе, к своим губам, упиваясь его сладостью, и ощутила твердость его плоти. «Да, — думала она, слова затерялись где-то внутри. — Мы найдем радость друг в друге». И она стала частью его радости, дала волю всем своим, желаниям — ласкать, чувствовать ласку и вкушать все прелести любви.

Поль приподнялся, и его руки скользнули под ее тело, он осторожно снял ее нижнее белье, и когда прохладный воздух и тепло его рук охватили Лору, она тихо вскрикнула.

Он прикоснулся губами к ее груди, соски, мгновенно затвердев, ответили его настойчивым губам и языку, и тихий стон, в котором можно было расслышать его имя, вырвался у Лоры вместе с радостью, которая переполняла ее. Его губы не отпускали грудь, а ласкающая рука скользнула вниз, повторяя изгиб талии, к бедру, раскрывала ее плоть нежными прикосновениями пальцев, проникая во влажное лоно, и она, вскрикнув от нестерпимого желания, старалась прижаться к его телу, а потом снова обняла его голову, неистово целуя, слегка покусывая его нижнюю губу. Потом, все еще не насытившись, целовала его рот, покусывала и ласкала языком его шею, ощущая аромат мыла, которым они пользовались, когда приводили себя в порядок перед обедом.

Поль резко оборвал свои ласки и, все еще обнимая ее, приподнялся на локте и взглянул на нее. До этого он принимал ее желание, не удивляясь ему и ничего не ставя под сомнение. Он привык к тому, что женщины желают его, и руки двигались в привычных движениях и ласкающих прикосновениях, которые он использовал столько лет. Но Лора не была похожа ни на одну из них, она была сексуальна, но неумела, требовательна, но не уверена в себе, не девственница, но совершенно неопытна. Порывистая женщина и девочка-недоучка. У него промелькнула мысль: был ли ей нужен просто мужчина или именно он?

— Что случилось? — спросила Лора. У нее перехватило дыхание, и она попыталась заглянуть в его глаза, на которых лежали тени лунного света, а лицо словно скрыто под маской. — Поль, я хочу тебя, я думала, что ты меня хочешь, что чувствуешь все то, что я… Я никогда не думала, что смогу так, — это чудесное желание… я никогда не знала, что это такое.

— Боже мой, — порывисто произнес Поль, повернувшись на бок и притягивая ее к себе. Он целовал ее длинные, спутанные локоны, гладкий лоб, нежные веки, за которыми скрывались ясные, бездонные глаза Лоры. Его руки гладили ее тело, повторяя каждый изгиб, как будто она была единственной женщиной, которую он знал, и он был настолько возбужден и захвачен ею, что это смущало и озадачивало. — Такое дитя и такая женщина, — сказал он, а потом разделил ее порыв, с неистовством уйдя в желание стать ее частью.

Играя, они катались по постели, пока она, раскинувшись, не оказалась под ним. Голод Лоры пробуждался вновь и вновь, внутри горело пламя, которое поддерживал кремень его тела, и она открылась навстречу ему, принимая его глубоко, чувствуя движение его плоти, настигающей ее. Он приподнялся на руках, они оба видели его возбужденную мужскую плоть, гладкую и твердую, как ствол, которая исчезала в глубинах ее лона, а потом вновь покидала его, и снова стремилась к единению, а ее руки гладили его грудь, скользили вниз, к напряженному животу, и прикасались к его корню, когда он покидал ее, чтобы снова и снова наполнить ее. Потом он опять склонился над ней, его руки помогали движению ее бедер, язык ласкал ее язык, и Лора ощущала радость и удивление оттого, что желание, страсть и радость могут слиться в единое целое, стать чем-то цельным, в одно мгновение, с одним мужчиной.

Его губы шептали ее имя, тела двигались в такт, а в голове пульсировала мысль, что все прекрасно и так будет всегда.

ГЛАВА 8

Целый месяц Клэю потребовался на то, чтобы разобраться с дистанционным управлением, которое он нашел в шкафчике Терри Левонио, а потом целый месяц ждал, чтобы убедиться в том, что его догадка верна. Это было так просто, что Клэя переполняло восхищение. Кто бы мог подумать, что этот вечно ухмыляющийся бармен додумается до такого?

Наконец-то он испытал это устройство сам, когда в предрассветный час весь персонал сидел, уткнувшись в журналы или телевизор в отчаянной борьбе со сном. Холл был пуст, ресторан закрыт, в баре были опущены жалюзи и царила темнота.

— Пойду в ванную комнату, — сказал Клэй, обращаясь к спине менеджера, дежурившего ночью, который клевал носом, смотря фильм Джона Уэйна. За углом холла Клэй отпер второй вход в бар и проскользнул внутрь. Бутылки были собраны, стаканы вымыты, бар чисто убран. Аккуратный, осторожный Терри. Клэй стоял за стойкой бара, держа в руках устройство, которое несколькими минутами раньше взял из шкафчика Терри. Направив его на кассовый аппарат, он наугад нажимал кнопки, пока в тишине комнаты не послышался отчетливый щелчок.

— Да, великолепно, — восхищался Клэй. Если кто-то хочет устроить себе легкую жизнь за счет бара, ему необходимо приспособить маленькое электронное устройство, благодаря которому кассовый аппарат будет работать вхолостую, когда это нужно. Он нажимает маленькую кнопку, которая находится вне поля зрения под прилавком, и когда он набирает на аппарате цену за напиток, тот, кто может наблюдать за ним, видит, как он делает это, а кассовый аппарат тем временем срабатывает вхолостую.

Что-то вроде того, как печатать на машинке без ленты. И он кладет деньги к себе в карман. А когда отправляется домой, то имеет сколько? Сколько же он зарабатывает за вечер?

Он ушел из бара, заперев за собой дверь, и спустился вниз, в комнату для персонала, где положил на место устройство, как оно и лежало в шкафчике Терри.

После долгих часов работы он получает, возможно, десять процентов вечерней выручки. Мы получаем тысячу шестьсот — тысячу семьсот баксов за вечер. По крайней мере, так говорит кассовый аппарат. Это означает, что мы выручаем почти две тысячи долларов, и друг Терри уносит домой пару сотен долларов каждый вечер. Не удивительно, что он ездит на «порше».

— Все спокойно? — спросил он менеджера, когда вернулся.

В ответ он услышал тихое посапывание. Дерьмо, этому заведению нужна хорошая встряска.

Он сел на высокий стул за конторкой портье и принялся все обдумывать. Он мог бы сказать Терри, что обнаружил, и на этом все закончится — ему уже ничего не грозит, Клэя Фэрчайлда ни в чем не обвинят, если обнаружат устройство. Но ему нужно сделать нечто экстраординарное. Ему нужно получить медаль за то, что сохранил тысячи долларов для отеля. Для Сэлинджеров. Ему нужно продвигаться по службе.

«Почему бы нет? — раздумывал он. — Лора очень приблизилась к ним, и посмотри, где она сейчас». Если ему удастся справиться с этим делом, они будут считать, что он просто послан Богом для «Филадельфии Сэлинджер», и он станет так же близок с Сэлинджерами, как и она. Потом, разве она не будет гордиться тем, что он действительно идет вперед?

«Черт возьми, — думал он, сидя на высоком стуле, — в этом и есть будущее. Конечно, это головная боль — раскручивать все это, но если от этого так много зависит… А Сэлинджеры так могущественны, что, если захотят, могут найти для меня тепленькое местечко. О, черт, если мы будем достаточно хороши для них и наберемся терпения, то не вижу причины, отчего бы нам с Лорой не оказаться в самой империи Сэлинджеров. А потом дать кому-нибудь попробовать что-то отнять у них».

На следующее утро, как только Уиллард Пейн вошел в офис, Клэй постучал в дверь и сказал, что ему нужно поговорить о серьезных проблемах в отеле.

Стол Лоры был темным, металлическим, втиснутым в комнату с железными шкафами. Там не было окон, а находилось еще три помощника и три металлических стола. Сидя под нещадным светом флуоресцентных ламп, трудно было поверить, что за закрытой дверью был элегантный холл «Гранд-отеля».

— Когда-нибудь мы сделаем это место красивым, — как бы вскользь один или два раза заметил Жюль ле Клер, но никогда не заглядывал туда, потому что был слишком занят.

— Консьерж большого отеля должен все делать превосходно, — инструктировал он Лору, когда она впервые пришла на работу. — Он — глаза и уши, отец и мать отеля. Как-то один гость назвал меня мэром холла и был, конечно, абсолютно прав.

Жюль ле Клер носил превосходно сшитый костюм и красивую шелковую рубашку, усы подстрижены, седые волосы уложены, а делами он управлял за резным столом из ореха, который стоял в самом заметном месте холла. Свежие цветы в вазе, карандаши заточены еще до его прихода, тяжелое стекло на поверхности стола протерто до блеска, и он мог видеть свое отражение — удовлетворенный взгляд, который он позволял себе, прежде чем погрузиться в работу.

— Рабочее время — с семи до девятнадцати. Четыре дня в неделю, — сказал он. — Вы можете, конечно, оставаться подольше, это — единственный способ научиться стать настоящим консьержем. Конечно, у нас круглосуточное дежурство, и за этим столом всегда кто-то есть, но действительно критическое время, когда мы совершенно необходимы, и все просто рухнет без нас — это с семи утра до семи вечера. Поэтому я, Жюль ле Клер, работаю в эти часы. Тот, кто мечтает достичь в этом деле того же, что и я, должен работать эти часы со мной. Мы позволяем себе только час, чтобы пообедать. Остальное время — это счастье служить нашим гостям, чтобы они, вернувшись, рассказали своим друзьям, как здесь все прекрасно. Каждый день мы вручаем им ключи, при этом, конечно, приветствуя по имени. Если они бывали здесь раньше, ставим цветы и их любимые напитки в номерах, помним, захотят ли они заказать билеты в театр, на симфонический концерт или баскетбол. Они считают нас прекрасными служащими. И они правы. А вы всегда такая тихая, как мышонок? Это превосходно, это означает, что вы всему научитесь.

Каждый день Жюль поручал ей разную работу, скоро у Лоры появилась собственная информация о городе, отеле, гостях.

— Иногда можно положиться на других людей, но никогда нельзя полагаться на чужую информацию, — учил ее Оуэн. — Ты должна иметь все свое. Если у тебя не будет собственной информации по работе, ты всегда останешься помощником и никем больше никогда не станешь. В этом случае тебе придется вечно полагаться на других.

— Нет, я не буду полагаться ни на Жюля, ни на кого бы то ни было, — ответила Лора.

Оуэн улыбнулся.

— Очень хорошо, — ответил он и не сказал, что она уже сделала шаг к самостоятельности. «Она сама делает все замечательно», — подумал он. И это ему нравилось.

Каждое утро начиналось для Лоры задолго до того, как Оуэн покидал свою комнату. В шесть тридцать Роза готовила для нее завтрак, и уже через двадцать пять минут она была в отеле, а Армингтон-авеню, казалось, еще спала, и вестибюль отеля ждал начала нового дня.

— Доброе утро, моя прекрасная подчиненная, — говорил Жюль, присаживаясь на краешек ее стола. — Вот и первое дело на сегодня. — Он держал папки с заданиями. — Для вас, Лора, особое задание. Вы забронируете яхту для графини Ирины на две недели с сегодняшнего дня. Используйте наш чек для бронирования, секретарь графини возместит расходы, когда они приедут. Обязательно нужно настоять, чтобы шеф-поваром был назначен Луис, графине очень нравилось его крем-брюле. Когда все сделаете, нужно написать графине, конечно, письмо подпишу я. Также мадам Дэллэссио желает посетить демонстрационный зал Диора, когда будет в Париже на следующей неделе, об этом я позабочусь сам, потому что дело тонкое, но вы напишите мадам и известите, что мы счастливы все это устроить для нее. Теперь несколько других поручений.

Он быстро изложил их, а Лора кивала молча, ощущая глухое раздражение из-за своего положения и огромных чаевых, которые он получал от клиентов, никогда не разрешая ей лично иметь дело с богатыми клиентами.

Дверь в холл приоткрылась, и Жюль посмотрел в ту сторону:

— Да?

— Могу я поговорить с вами? — сказал Феликс, и это была не просьба.

— Конечно, — ответил Жюль, его маленькие аккуратные губы выразительно показывали, что он никому, кроме Феликса, не позволили бы отрывать его от работы. — Лора, посидите за моим столом. Не принимайте никаких решений, только выдавайте ключи, записывайте просьбы и чаще улыбайтесь. Я ненадолго. — Итак, сказал он Феликсу подобострастно, — мы можем присесть на кушетку у окна. Оттуда я смогу присматривать за порядком и моей очаровательной помощницей.

Лора наблюдала, как они вместе уселись. Она улыбнулась Феликсу, когда он вошел, но он едва заметил ее присутствие, и как всегда, когда она видела его в отеле, ей захотелось узнать, что он думал о распоряжении Оуэна устроить ее работать с Жюлем. Она взглянула на первого утреннего любителя спорта, который стоял перед ней и спрашивал свой ключ. Капли пота падали на безупречно отполированное стекло стола Жюля.

— Доброе утро, мистер Старрет, — сказала Лора; улыбаясь и снимая ключ с доски в верхнем ящике стола, чтобы передать его гостю. — Не хотите ли, чтобы в номер прислали булочки и кофе?

— Хорошо. — Он пристально посмотрел на нее сквозь пот, который градом катился с него, застилая глаза. — Вы здесь новенькая? Я вас запомню.

— Обычно я работаю в другом офисе.

— Видеть вас здесь намного приятнее. Вы смотритесь лучше, чем этот маленький денди, одетый на французский манер, который обычно сидит здесь. Мое имя вы тоже знаете.

Лора снова улыбнулась, думая о том, что даже если бы ее память была ужасной, забыть громкий голос, далласский акцент и многочисленные просьбы мистера Уилли Старрета невозможно. — Мы запоминаем наших любимых гостей, — сказала она, снимая телефонную трубку. — Я закажу вам завтрак. И пожалуйста, сообщите, нужен ли шофер для ваших встреч на сегодня.

Она позвонила на кухню, обменялась приветствиями с шестью другими спортсменами, когда перед ней появился маленький бледный человечек с носовым платком, зажатым в руке. Она попыталась вспомнить его имя, но это ей не удалось. Она даже не могла припомнить, видела ли его раньше.

— Могу я быть вам полезна? — приветливо спросила она, чтобы исправить впечатление.

— Служба безопасности, — проговорил он. — У меня в восемь часов встреча с…

Лора не услышала последующих слов за гулкими ударами сердца. Но страх прошел так же быстро, как и охватил ее. Что же с ней творится, что она до сих пор вздрагивает, когда слышит слова «служба безопасности» или видит, что навстречу ей идет полицейский? Никто ее не преследовал, бояться не было причины. А потом она посмеялась сама над собой — не смогла отличить сотрудника службы безопасности от одного из богатых гостей Сэлинджеров. — Извините, — переспросила она, — с кем у вас назначена встреча?

— С мистером Асой Сэлинджером.

Лора позвонила наверх за подтверждением о встрече, объяснила, как пройти в офис Асы, и у нее была лишь минута, чтобы задать себе вопрос: какие такие проблемы были у Асы, чтобы решать их с сотрудником такой службы, а потом она была подхвачена потоком гостей, которым нужна была информация или билеты на различные вечерние мероприятия. Отвечая всем, она записывала их имена и поручения, и когда Феликс и Жюль вернулись, она вручила ему список.

— Превосходно. Видите, — сказал он Феликсу, — моя маленькая Лора очень работоспособна, и такая же активная, как и хорошенькая. Я должен написать мистеру Оуэну Сэлинджеру, чтобы поблагодарить его за то, что он прислал ее мне. Ну, Лора! Я вернулся. Мой стул?

Лора освободила его, скрыв недовольство за холодной улыбкой.

— Я буду в своем офисе.

— Лора, — начал Феликс, — я хотел бы выпить с тобой чашку кофе.

Пряча удивление, она посмотрела на Жюля. Он менее преуспел в этом, и его взгляд, перебегавший с Лоры на Феликса и обратно, выдавал неприкрытое любопытство. Ничего не поняв по их лицам, он вздохнул и кивнул:

— Надеюсь, ненадолго. У нас, разумеется, много работы.

Когда они уходили, Лора улыбалась.

— Улыбаетесь какой-то шутке? — спросил Феликс.

— Я думала о Жюле. Своей красной рубашкой и движениями головы он напоминает мне дятла, которого я видела на Кейп-Коде.

Он улыбнулся:

— Я не думал об этом! — «Умна, — отметил он. — Никогда не отдавал ей в этом должного. И чертовски привлекательна». Он глянул на нее сбоку, одобряя ее жемчужно-серый костюм, белую блузку, застегнутую на все пуговицы, и синий шелковый шарф, повязанный на манер мужского галстука с булавкой слоновой кости посередине. С трудом припоминая заурядную, неуклюжую девочку-подростка, которая начинала работать у них три года назад, он удивлялся, кто научил ее всему этому. «Эллисон, наверное. Она всегда тянула кого-то на буксире: несчастных животных, несчастных людей, даже друзей и членов семьи, которые, как она считала, нуждаются в ее помощи. Удивительно, что ей всегда приходится помогать людям, как ее матери, — подумал он. — Она унаследовала эту черту от матери, не от меня. Я всегда оставляю людей в покое. Когда им действительно что-то надо, они попросят».

— Мы можем сесть здесь, — остановился он, — а кофе нам подадут сюда.

Лора села на полосатую софу. Президент империи отелей Сэлинджеров может пить кофе здесь, ему подадут. А почему все остальные не могут? Если бы у меня был собственный отель…

— …Понимаю, вы изучаете все, что касается управления отелями, — донеслось до нее.

— Все, чему Оуэн и Жюль могут научить меня. Я думаю, они знают все, чему только можно научить.

— И в колледже вы изучаете все это?

— Да.

— А что вы собираетесь делать с этими знаниями?

— Использовать. — Лора наблюдала, как официант из ресторана отеля накрывает на стол, ставит чашки, кофейник, салфетки и корзиночку с булочками перед ними. Он должен подать еще и фрукты. Я помню это. Когда он налил кофе, она договорила: — Оуэн хочет помочь мне найти работу, когда я закончу учебу.

— У вас уже есть работа. С Жюлем.

— Мне хочется большего. Когда-нибудь я надеюсь управлять отелем.

— Только одним?

Она улыбнулась:

— В настоящее время — одним.

— Но думаете и о других?

— Я думаю о возможностях, — осторожно ответила она. Лора внимательно смотрела на Феликса, спрашивая себя, отчего он так изменился с ней. Его лицо было лишено выражения, но голос теплее, чем когда-либо за эти три года, что она была в семье и он общался с нею.

— Вы хотите о чем-то спросить меня?

— Нет, ничего особенного. Я просто подумал, что неплохо было бы для нас поговорить. Жюль доволен вами, Оуэн считает, что вы — умница, моя дочь Эллисон называет вас лучшей подругой. А я едва знаком с вами. Ленни говорила мне, что в наши дни молодые женщины хотят большего, она говорила о вас, и кажется, была права. Каким отелем вы предполагаете управлять?

— Я ничего не предполагаю. Мы не говорили об этом подробно. Думаю, это будет небольшой отель, но это решать Оуэну.

— Старый отель, как я понимаю.

— Старые отели — самые маленькие. — Они уже спорили, и Лора понемногу раздражалась. Что бы он ни говорил, он чего-то хотел от нее, а она не знала, чего именно, и боялась, что не успеет уследить за ходом событий. В это время она заметила Оуэна, идущего по холлу, и инстинктивно встала.

— Какого черта, — начал Феликс, который не привык, чтобы разговор прерывали, если он еще не закончил, потом проследил за ее взглядом и увидел Оуэна, который с широкой улыбкой шел к ним.

— Лора, дорогая моя, — он взял ее за руку, на мгновение задержав в своей, — и Феликс, и завтрак! Превосходная компания. — Он сел в кресло рядом с Лорой, но обратился к Феликсу: — Я пришел пораньше, чтобы найти тебя до начала рабочего дня.

— Что случилось?

Он взял чашку кофе, который налила для него Лора.

— Спасибо, дорогая. Я стараюсь быть в курсе дел, Феликс. Ты знаешь, как я интересуюсь отелями, и то, что я отошел от дел, ничего не меняет.

— Мы посылаем еженедельные отчеты.

— Да, это вы делаете. Не могли бы вы рассказать немного больше об отеле, который мы строим в Сент-Китее?

— Что именно?

— Комнаты очень маленькие.

Лицо Феликса напряглось, он наклонился вперед, объясняя скупыми фразами, почему они решили вложить деньги в конференц-залы, площадки для гольфа, вместо того чтобы строить более просторные комнаты. Лора наблюдала за ним, и по его выразительным жестам и напряженной спине, наклоненной в сторону Оуэна, его беспокойным глазам неожиданно поняла, что по-настоящему она видит его впервые. «Он отчаянно хочет получить одобрение Оуэна», — подумала она, удивляясь таким человеческим чувствам того, кого всегда считала бесчувственным. На какое-то мгновение ей стало жаль его. Но потом, когда Оуэн сделал свои заключения по поводу красивых окрестностей, нетерпение блеснуло в глазах Оуэна, и его резкий голос зазвучал еще более сурово:

— Только потому, что вам нравятся спальни девятнадцатого века, вы думаете, что нашим клиентам они тоже будут нравиться. А им это не понравится. Им нужны бассейны, тренажеры, площадки для гольфа, мраморные холлы, французские повара. Мы дадим им все это, но обойдется это недешево. Правда, это и возвращает деньги. Какая еще причина существует, если только не погрязнуть в болоте сентиментальности. Вы стараетесь удержать эти отели — романтичные разве только потому, что они — кирпичные, хотя каждый дурак скажет вам, что их нужно смести и построить новые.

Оуэн покачал головой:

— Романтика — единственное волшебство, которое сохранилось, и у меня есть планы относительно этих отелей. — Его мрачный взгляд остановился на Лоре. — В один из дней мы посмотрим, что можно сделать с этими отелями. Я всегда хотел что-нибудь придумать, ты знаешь, но мы были слишком заняты, создавая нашу империю отелей, прошли годы, а с ними ушли моя сила и энергия. Но сейчас, когда со мной рядом кто-то юный и дает мне силы, мы посмотрим, что можно сделать. Феликс дождется, пока я умру, потом снесет их и построит фантастически высокие здания с плавательными бассейнами и крошечными комнатами.

— И прибылью, — коротко заметил Феликс.

— Эти четыре отеля никогда не приносили убытков. — Оуэн внимательно приглядывался к своему сыну. — Почему это так беспокоит тебя — четыре отеля, Феликс, из пятидесяти восьми отелей «Сэлинджер» здесь и в Европе?

— Четыре отеля в самых престижных городах: Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии, Вашингтоне. Городах, где формируется рынок и где у нас нет современных, модных отелей, которые могли бы соперничать с вашими конкурентами. Четыре города, где с именем Сэлинджера ассоциируется все второсортное и потертое.

Оуэн кивнул:

— Хороший довод. Наше имя всегда должно означать самое превосходное. И для этого нужно что-то сделать.

— Как? Вы же не позволяете нам трогать эти отели, Вы держите их замкнутыми в своей собственной корпорации, отдельно от всех остальных. Это не имеет смысла! Это не прибыльно!

— Но романтично! — Оуэн улыбнулся Лоре. — Может, я не так уж стар, чтобы смешивать романтику и бизнес. Это стоит того, чтобы попробовать, не так ли, Феликс?

Феликс пожал плечами.

— Предрассудки, — пробормотал он. — Если вы меня извините… у меня очень напряженный день. Должен прийти сотрудник службы безопасности, и мне хотелось бы увидеть его.

— Он уже здесь, — сообщила Лора. — Он спрашивал Асу, и я отослала его наверх.

— Какие-то проблемы?

— Пока не очень большие, но могут стать действительно проблемами. Двух гостей обворовали перед входом в отель. Мы наняли детектива, он наблюдал две недели, но второй случай произошел в пяти метрах от него. Я должен сделать что-то, чтобы предотвратить другие случаи.

— Да, Бог мой, люди будут считать, что у нас небезопасно. Это нужно остановить. Ты нанимаешь большое количество детективов?

— Я найму дюжину детективов, если потребуется. Сначала я хочу услышать предложения эксперта.

— А почему вы не посадите своего детектива? — спросила Лора.

Оуэн и Феликс внимательно посмотрели на нее.

— Я имею в виду, — сказала она, нервничая, — когда человек сидит, его глаза находятся на другом уровне. А если он сидит, то смотрит на карманы брюк и гораздо лучше все видит.

— Боже! — взревел Оуэн, вынуждая находящихся поблизости гостей неодобрительно обернуться. — Великолепно! Кто бы мог такое придумать? Ну, Феликс, поставь стул для своего человека!

— Это привлечет внимание, — сухо отозвался Феликс.

— А ты что думаешь? — спросил Оуэн Лору.

Похвала поддержала Лору, и, не обращая внимания на Феликса, она добавила:

— Посадите его в инвалидное кресло-каталку.

— С жестяной кружкой, — воскликнул Оуэн, — и с обезьянкой!

— Давайте соблюдать меру, — пробормотал Феликс, но был явно заинтересован. — Это может сработать.

— Это стоит того, чтобы попробовать, — сказал Оуэн и улыбнулся Лоре. — Нужно обладать богатым воображением, чтобы ухватить мысль карманника. Спасибо, дорогая.

Закричала женщина.

Крик, как лезвие меча, прорезал тишину, и холл на мгновение замер. Затем опять все пришло в движение. Все суетились и говорили одновременно, будто на скорости прогоняли кинопленку и показ выходил из-под контроля.

Феликс стремительно поднялся и быстро вышел.

— Я должна покинуть вас, — сказала Лора. — Я буду нужна Жюлю.

— Да, да, иди. — Его кустистые брови были сурово сдвинуты. — У нас здесь никогда не было такого. Никогда…

Лора поцеловала его в макушку и быстрым шагом направилась в сторону Жюля. Но перед тем как она дошла до того места, она увидела Феликса, который склонился над женщиной, лежащей на кушетке, беспомощной и взбешенной.

— Могу я вам помочь? — спросила она. У Феликса были сжаты губы.

— Она не говорит, что случилось. Ей не нужен доктор, ей не нужна полиция.

Руки женщины были судорожно сжаты под подбородком, глаза закрыты. «Далеко за пятьдесят, — подумала Лора, — слишком много макияжа, обесцвеченные волосы, дорогой костюм, дорогой жемчуг. На ногтях — маникюр». Женщина плакала. Жюль подошел, но не стал вмешиваться, когда увидел, что Лора склонилась над ней и нежно убирала волосы с глаз.

— Я заказала вам чай, — тихо говорила она. — Вы можете сесть?

Глаза были закрыты, женщина покачала головой.

Лора подала знак Феликсу, который боролся с желанием спросить ее, какого черта она отдает приказания, но потом решил, что спокойствие в холле намного важнее.

— Жюль, — сказал он, — принесите чай и что-нибудь поесть.

Жюль боролся с желанием то же самое спросить Лору, потом, яростно повернувшись на каблуках, отошел, не говоря ни слова.

— Давайте я помогу вам сесть, — тихо сказала Лора. — Если вы не сможете, придется перенести вас в другое место для отдыха, пока не выяснится, что у вас повреждено.

— Нет, ничего. — Женщина с трудом попыталась сесть. — Меня ударили, но мне уже пора привыкнуть… — Она закрыла глаза, а потом вновь открыла их. — Вы работаете здесь? — Лора кивнула. — Да, извините, что я подняла шум в холле. — Она снова закрыла глаза. — Что скажут люди? Что скажут люди?

— Это неважно.

— Нет, важно, важно! Вы не понимаете, вы слишком молоды.

Она села с помощью Лоры, которая поддерживала ее за плечи, вновь открыла глаза и снова заплакала. Слезы текли по лицу, оставляя дорожки на толстом слое пудры.

— Извините, извините, я знала, что мне нельзя было приходить. Я сотни раз говорила себе, что мне намного лучше оставаться в Далласе, где я не знаю, что он делает, а потом, я просто обнаружила, что снова они здесь, и конечно, она была в его комнате, и это после того, как он обещал, что не будет видеться с ней, никогда…

— Я не думаю, что вам хочется говорить об этом здесь, — твердо заявила Лора.

— Она была в постели, обнаженная, эта маленькая шлюха, ждала, когда он вернется после утренней пробежки. — Женщина жестко рассмеялась. — Здоровый образ жизни, спорт по утрам — это основное. Никто никогда не скажет, что Уилли Старрет не заботится о себе. Все говорят, он в великолепной форме. О Боже, что вселилось в меня! Я ведь знала, что он меня ударит, он всегда пускает в ход кулаки, и все это здесь, в холле. — Она наклонилась и закашлялась, когда Жюль в сопровождении официанта появился с подносом.

Лора рассеянно улыбнулась, будто это было в порядке вещей, что Жюль ждет ее.

— Спасибо. Оставьте это здесь… О, хорошо, что вы принесли поесть. — Лора наполнила чашку. — Миссис Старрет, вам следует выпить чашку чаю и съесть несколько бисквитов. А потом мы разместим вас в комнате наверху. Думаю, у вас есть багаж.

Она кивнула, глаза были совершенно застывшие. Припухлые синяки под глазами были выпачканы тушью, и Лора осторожно вытерла следы краски своим носовым платком.

— Пейте ваш чай, миссис Старрет, — мягко проговорила она.

— Я Вирджиния. Джинни. Я хочу, чтобы вы звали меня Джинни.

Лора улыбнулась:

— Я Лора Фэрчайлд. Вы можете подождать, пока я устрою для вас комнату? Мы поговорим позже, если вы захотите, когда у вас будет возможность принять ванну и отдохнуть.

— Я хочу поговорить. Вы проводите меня в мою комнату. — Властный тон несколько не вязался с ее заплаканным лицом, но было очевидно, что она привыкла отдавать приказания.

— Конечно, — сказала Лора, поднимаясь.

Лора увидела, что Жюль сделал жест рукой. Его штат исполнял все, что он приказывал. Лора посмотрела на женщину на кушетке и слегка развела руками, давая понять, что у нее нет выбора.

— Я позабочусь о комнате для вас, — сказала она Вирджинии Старрет и отправилась в отдел бронирования.

— Очень деловая, — сказал Феликс Жюлю. — Вам повезло, что она оказалась здесь.

Стоя за ними, Оуэн тоже наблюдал. Когда он увидел, что лицо Жюля помрачнело, он дружески положил ему руку на плечо:

— Жюль, она делает тебе честь.

— О, — выдохнул Жюль и собрался с мыслями. — Конечно, это сложно, ответственно — выучить хороший штат, которому можно доверять. Но ваша протеже, мистер Сэлинджер, прекрасная молодая женщина. Она многому научилась у Жюля, и я горд тем, чему она научилась.

И трое мужчин, довольные каждый по-своему, стояли, как бы охраняя Вирджинию Старрет, пока она пила чай в интимном полумраке холла, который снова зажил своей жизнью.

После обеда в доме Оуэна Лора рассказала Полю о происшедшем, а закончила тем, что изобразила Жюля ле Клера.

— Я горд тем, чему она научилась, — закончила она с небольшим поклоном, голос звучал низко и напоминал голос Жюля, а его французский акцент был скопирован превосходно.

— Точно, — сказал Поль, и они рассмеялись. — Это точно Жюль. Ты великолепна!

— Откуда ты знаешь? Ты же говорил мне, что не интересуешься отелями?

— Теперь я уделяю им больше внимания. Я несколько раз заходил, чтобы убедиться, что твои рабочие условия вполне приемлемы.

Лора улыбалась, но глаза были серьезны:

— Что бы ты сделал, если бы нашел условия моей работы неподходящими?

— Взял бы Жюля за шиворот, бросил в залив и скормил омарам.

— И тебя бы линчевали любители омаров. Поль, ты ничего бы не сделал. Он покачал головой:

— Я просто хотел иметь возможность представить тебя на твоей работе, когда думаю о тебе днем. Иногда я занимаюсь этим. Ты знаешь. Продолжай, рассказывай дальше. Как ты услышала, что Жюль поздравлял себя с твоими успехами, если ты ушла, чтобы устроить комнату для этой расстроенной дамы?

— Я шла очень медленно. Мне хотелось слышать, о чем они говорят.

— Мудрая женщина всегда знает, что происходит за ее спиной. — Он налил себе кофе. — Тебе все это понравилось?

— Я очень люблю такую работу. Жюль не часто разрешает мне работать с людьми. Я подошла к Джинни Старрет чуть раньше, чем он. Если бы я могла весь день заниматься подобной работой, это было бы прекрасно.

— Тебе что, нравится работать в постоянном напряжении? — спросил он удивленно.

— Почему бы нет? Только решая проблемы, становятся героинями.

Он рассмеялся:

— Ты уже героиня — для меня. — Он взглянул на нее более внимательно. — Ведь на самом деле, не хочешь же ты быть героиней для Жюля ле Клера?

— Нет, для себя самой. Чтобы знать, что в этой работе я превосходна.

— В этой работе? Что же случилось с мечтой стать актрисой?

— Ну, я только думала об этом. Работа актрисы — это хобби.

— Разве Оуэн не говорил это?

— Это говорю я. Я могу изображать людей, это забавно, но ведь совсем иное дело заниматься этим всю жизнь. И у меня нет времени, чтобы разбираться, могу ли я этим действительно заниматься. Тут я гораздо быстрее добьюсь успеха, и мне в самом деле нравится эта работа. Это то, о чем я могу говорить, не скрываясь. — Она остановилась. — Это то, чем я могу гордиться.

— Скрывать… — сказал Поль задумчиво. — Зачем тебе что-то скрывать?

— Надеюсь, что не придется, — сказала она. — А что, если бы я захотела стать знаменитой актрисой, мне бы это не удалось и я обратилась бы к преступной жизни?

Он улыбнулся и покачал головой:

— Этого ты не сможешь сделать, ты даже не можешь взять в магазине что-нибудь, чтобы посмотреть на эту вещь, а не то чтобы стащить ее. — Ему было интересно, что же в действительности Лора имела в виду. Он не мог заставить ее рассказать — у нее было право на собственные секреты, но любопытно, что у нее вырвалось это. — Как бы то ни было, разреши мне помочь тебе стать героиней. Может, мне поселиться в отеле и потребовать экзотическое обслуживание, сказав, что это можешь сделать только ты?

— Мы не обеспечиваем такого рода обслуживания, — ответила Лора. — Международная лига консьержей. Он рассмеялся:

— Как мило с их стороны. Ну, тогда сделай это сама по себе. Для меня это неведомая территория.

— Ты имеешь в виду, что тебе неведом труд, любой труд, — сказала она.

— Может быть, у меня и не было работы, но я представляю, что бы я чувствовал, если бы мне пришлось удовлетворять чужие прихоти вместо своих собственных.

— Но ты можешь удовлетворять свои собственные интересы. У тебя есть твои фотографии. Почему ты ничего не делаешь с ними?

— Мне это не нужно.

— Я не имею в виду деньги. Я имею в виду, что нужно что-то делать с жизнью, дать ей какое-то направление.

— Лора, у меня прекрасная жизнь. В ней все на своих местах.

— Ты сказал в тот вечер, когда мы встретились впервые, что у тебя есть все, что ты хочешь, но тебе хотелось бы желать большего.

— А ты сказала, что не понимаешь, что я имею в виду.

— Но теперь думаю, что понимаю. У тебя есть все, что хочется, но тебе не хватает в жизни стержня, который придаст смысл всему остальному. В твоей жизни нет ничего важного…

— Ты очень важна для меня.

— Разве ты можешь воспринимать меня всерьез?

— Я и воспринимаю тебя всерьез.

— Нет, это не так. Я говорю о Поле Дженсене, который весь день ничем не занимается, только спорт, друзья, чтение и фотография, когда захочется этим заняться, но даже не всегда проявляет негативы или… Что еще ты делаешь, перед тем как встретить меня с работы? Ты не делаешь ничего такого, что имело бы начало, середину и конец, ничего, что имело бы форму или смысл. Ты не можешь подумать ночью и сказать себе: «Сегодня я сделал что-то хорошее, чем я горжусь, что-то, что будеть жить».

В кухне стало тихо.

— Ты страстная и мудрая леди, — наконец произнес Поль. — Но ты говоришь о том, что мне не нужно. Я ищу смысл и форму, как ты это называешь, своим собственным путем и абсолютно удовлетворен. Но что это для нас значит? Если мы не согласны друг с другом по поводу работы, можем поговорить о чем-нибудь другом. Хочешь еще кофе?

Она немного колебалась, как будто хотела добавить еще кое-что, потом передумала:

— Да, спасибо.

Поль налил кофе, затем повернулся и стал смотреть на исчезающие золотистые блики заката и сад, который прятался в тени кирпичной стены. Он не хотел спорить. Очень давно его отец научил избегать ссор — если одна из сторон может избежать напряженности и возражений, почти всегда все заканчивается хорошо. Ссоры утверждают людей в своем собственном мнении, заставляя их все более цепко ухватываться за свои идеи, от которых они должны были бы отказаться или частично изменить свое мнение, если бы их оставили в покое, спрятали бы их поглубже, чтобы защитить свои убеждения, на которые посягали. Ничто не стоит ссоры, учил Томас Дженсен сына, и когда Поль решил, что разговор зашел слишком далеко, он не был уверен, что тема стоила ссоры и взаимных противоречий.

— Давай оставим это, — сказал он Лоре. — Может быть, когда-нибудь мы согласимся друг с другом.

Она улыбнулась и начала мыть тарелки. Она не думала, что все это так просто, но ей не хотелось ссориться. Все было так замечательно, зачем же им размолвки? Лора ловко двигалась между столом и раковиной. Дом был пуст, в комнатах темно и тихо. Оуэн и Роза были на Кейп-Коде, прислуга в отпуске. Все Сэлинджеры наконец-то уехали утром: этим летом позже, чем обычно. Лора будет приезжать к ним на выходные дни, а всю неделю жить в городском доме Оуэна. Этой ночью она впервые осталась дома одна, и чувствовала себя неуютно. Дом был чересчур велик, это было слишком. Она чувствовала себя аферисткой. «Что я делаю здесь? — думала она. — Как могло случиться, что я одна в целом особняке, когда всего лишь три года назад жила в маленькой, дешевенькой квартирке и мечтала о собственной комнате? Пять этажей, двадцать две комнаты в доме на Бикон-Хилл. Я не принадлежу к этому кругу, это не моя жизнь».

— Что ты суетишься? — спросил Поль, наблюдая, как она ополаскивала тарелки, а потом загружала их в сушку. — Тебе не нужно этим заниматься, утром придет прислуга и все уберет.

— Я не могу оставить посуду на ночь, — возразила Лора.

— Почему же?

Из-за тараканов и прочих букашек, которые выползают с наступлением темноты.

— Просто это непорядок.

— Тебя этому научила мама?

— Конечно, разве не все мамы учат этому?

— Вы вместе мыли и убирали посуду?

— Да, — ответила Лора. Это было правдой. Она помнила, как вместе с мамой стояла у раковины. Но не помнила, о чем они говорили. Все забылось, утонуло в потоке слез, когда родители погибли, и они остались одни, с Беном, который говорил, что будет заботиться о них всегда.

— Тогда я тоже буду так делать, — сказал Поль и принес кофейные чашки, которые поставил на гранитную облицовку края металлической раковины безупречной чистоты. Он поцеловал ее в затылок, радуясь какому-то необыкновенному чувству любви и покоя, которое обволакивало их. Он отметил милое очарование этой маленькой сценки: как двое детей, которые играли во взрослых, воображая, что они в собственном доме, так и они были в доме Оуэна. Но они не были детьми, и, наблюдая за Лорой, Поль снова, как в первый раз, почувствовал прелесть ее длинных каштановых волос, которые позолотил и усыпал бликами закат, и желание вспыхнуло в нем с той же силой, как и в их первую ночь в пустом доме на Марблхед-Неке. Это ощущение было для него совершенно новым, потому что раньше, по мере того как проходили недели, его интерес угасал, но новизна — не самое главное, что возбуждало его желание.

— Лора, — совсем тихо произнес он, и она, словно завороженная, пошла к нему, в его объятия.

— Я думала: как это странно, быть вдвоем в этом доме, — прошептала Лора, почти касаясь губами его уха, и произнесенные слова были настолько легки, что напоминали дуновение ветерка.

Он поцеловал ее, и они вместе, забыв о тарелках, отправились наверх, в ее апартаменты.

Так было все это золотистое лето. Поль встречал Лору с работы, ожидая в своем автомобиле, и они ужинали в ресторанчике или за круглым столом на кухне, а высокие свечи своим теплым, мерцающим светом словно заключали их в волшебный круг. После ужина они ехали на концерт или в театр, а иногда, взявшись за руки, просто бродили по Гарвард-сквер, заглядывая в магазинчики, наблюдая за людьми до тех пор, пока желание не вело их обратно, в комнату Лоры, где они любили друг друга, отдыхали, засыпали и просыпались вновь, чтобы заниматься любовью до рассвета, а утром, на залитой солнцем кухне, они вместе готовили завтрак. Потом он отвозил Лору на работу, перед тем как отправиться в свою студию, чтобы заняться серией ее портретов, так как однажды, проснувшись утром, он объявил ей, что у него вновь пробудился интерес к фотографии.

На выходные дни они уезжали на Кейп-Код, где Лора жила в коттедже, который предложил ей Оуэн как раз перед тем, как их обокрали, а Поль жил со своими родителями.

— Я не могу проводить с тобой ночь, когда рядом вся семья, — сказала она в ответ на его возражения. — Это как будто вывесить флаг перед их носом. И так твой папа не одобряет наших отношений.

— Одобряет, ты ему нравишься.

— Он называет меня твоим развлечением и интересуется, как долго это продлится.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала Эллисон.

— Эллисон не следовало этого говорить.

— Разве мне не стоит знать, что говорят твои родители?

— Если бы это имело значение. Но это не имеет значения.

— Ты любишь своего отца, и тебе важно, что он думает.

— До тех пор, пока ты не сочтешь, что он неправ. Лора, они знают, что я остаюсь у тебя в доме в Бостоне.

— Мне все равно. Я просто не могу выйти утром из дома, как будто заявляя всем: смотрите, мы только что встали с постели.

— Зато это будет честно.

— Иногда лучше быть не совсем честной. Он пожал плечами.

— Как хочешь. — Но увидел, что неожиданно ее глаза беспокойно вспыхнули, и, мгновенно улыбнувшись, он сказал: — Знаешь как ты прекрасна? Впервые в жизни я нахожу Бостон таким привлекательным в эту жару в июле, что провожу в нем пять дней в неделю.

Они рассмеялись оба, и к концу лета Поль начал понимать, что она права: зачем обострять отношения с семьей, если этим ничего не добьешься.

Страсть Лоры принадлежала ему все дни в Бостоне, да и на Кейп-Коде они проводили вместе первую половину ночи; он был зачарован ею, его чувство росло с каждым днем, и он владел ее сердцем. Даже если бы он не был в этом уверен, Эллисон подтвердила это.

Они с Тэдом путешествовали по Канаде, и она звонила почти каждый день и разговаривала с семьей чаще, чем когда жила с ними. Говоря с Полем, они рассказывали друг другу о себе, с остальными членами семьи она беседовала о погоде и пейзажах.

— Она обожает тебя, — сказала как-то Эллисон, звоня из Лейк-Луиза. — Ты должен знать это. Она даже не скрывает. Ты знаешь?

— Да, — ответил он, — но мне приятно это слышать от тебя. Ты хорошо проводишь время?

— Разве я не послала тебе открытку, где сообщила об этом?

— Да. И Лора, и Оуэн тоже получили открытки. Но ты там добавила, что хотела бы, чтобы и мы были с тобой, и у нас создалось впечатление, что тебе этого действительно хочется.

Эллисон коротко рассмеялась:

— Да. Так почему же ты не приехал ко мне, промчавшись через всю Канаду?

— Дорогая Эллисон, если ты не испытываешь наслаждения, проводя отпуск в обществе Тэда, как ты собираешься выходить за него замуж?

— Хороший вопрос! Ты собираешься жениться на Лоре?

— Я не думал об этом.

— Дерьмо!

— Я думал об этом, но, кажется, никакой спешки нет. Лора что-то сказала тебе об этом, когда вы говорили на прошлой неделе?

— Нет, но судя по тому, что говорят все остальные, лето выдалось тяжелое и горячее. Мне жаль, что меня нет с вами.

— Что говорят все?

— Ну, мама говорит, что ты стал более спокойным и внимательным, почти домоседом, в сравнении с тем, каков ты обычно. Папа говорит, что видит каждый день, как ты ждешь Лору перед отелем. Интересно, он что, половину дня проводит, выглядывая из окон своего офиса? А кузины рассказывают о долгих прогулках по пляжу и поездках на лодке, о поцелуях на веранде коттеджа. Вы же не невидимки! Ты любишь ее?

— А ты любишь Тэда? Насколько я помню, ты выходишь за него замуж в октябре.

— Нет, не думаю, что это произойдет. Скорее, я просто не уверена. Как бы то ни было, у меня не будет свадьбы, напоминающей коронацию. Если я решу выйти за Тэда, все будет очень скромно и, может, я решусь на это в самую последнюю минуту.

— Я буду знать об этом заранее?

— Конечно. Я хочу, чтобы ты был на свадьбе и Лора тоже. Давай поговорим о ней. Ты злишься, что я спросила, любишь ли ты ее?

— Дорогая Эллисон, я не могу на тебя злиться, — его голос был очень нежен. — Если я смогу помочь тебе разобраться в твоих сомнениях, пожалуйста, звони. А когда я захочу поговорить о Лоре, я позвоню тебе.

— Она тебе подходит. Ты сейчас очень милый и славный. Не такой нетерпимый. И так приятно и необычно, что ты проводишь с нами времени больше, чем неделю-другую за лето. Поль, я люблю Лору и люблю тебя, я не хочу принимать чью-либо сторону. Я не хочу, чтобы вы делали друг другу больно. Поэтому относитесь друг к другу хорошо, ладно?

— Мы так и делаем. — Он улыбался, когда, простившись, повесил трубку.

Почти все члены семьи пытались поговорить с Полем о Лоре, стараясь выяснить, насколько серьезно он к ней относится. Только Оуэн не заводил разговор на эту тему до самого сентября, когда все готовились к возвращению в город. Тогда он заговорил с Лорой.

Они упаковывали книги, которые были нужны ему в библиотеке в Бостоне, и каждую он просматривал, прежде чем положить в коробку.

— Какое было интересное лето, — небрежно бросил он, изучая надпись на «Истории Рима».

Сидя на полу рядом с ним, Лора улыбнулась:

— Да, правда. Я многому научилась у Жюля. Я не смогу вас отблагодарить за эту работу.

— Я не Жюля имел в виду, — сказал Оуэн, пристально глядя на нее. — Но если хочешь поговорить о нем, я не возражаю.

— Извините, — произнесла она, смутившись. — Я знаю, что вы имеете в виду Поля. Но вы никогда не спрашивали о нем, поэтому я думала, вы не одобряете наши отношения.

— То, что вы спите вместе или что вы любите друг друга?

Заметив ее быстрый удивленно-смущенный взгляд, он положил ей руку на голову:

— Ты действительно думала, что я ничего не знаю? Конечно, я уже в преклонном возрасте, но голова у меня еще светлая. Да и Ленни рассказала мне.

Лора невольно улыбнулась:

— О нас все говорят, да?

— Конечно, говорят. Кто устоит перед соблазном не посудачить о молодых влюбленных, которые все время вместе, и это очевидно для всех? Я думаю, ты могла бы прийти ко мне, чтобы рассказать о своих чувствах.

— Извините меня, — повторила Лора, — я хотела, но думала, что вы не одобрите этого.

— Ты имеешь в виду то, что вы спите вместе? — Она кивнула. — Признаюсь, это не та форма отношений, о которых я могу судить на основании своего опыта. Ленни говорит, что сейчас все молодые люди так поступают. Для меня это удивительно, но я никого не сужу. Однако я немного тоскую по тем временам, когда был молод и порядочный мужчина не мог даже попытаться поцеловать женщину до помолвки. Даже тогда он спрашивал ее разрешения. И не всегда получал его.

— Вы спрашивали разрешения у Айрис? Оуэн улыбнулся:

— Насколько я помню, нам это приходило в голову одновременно и по этому поводу у нас не было долгих дискуссий.

Они улыбнулись друг другу.

— А потом вы попросили ее выйти за вас замуж?

Он посмотрел на фотографию Айрис, стоящую рядом с уродливым узловатым деревом на Кейп-Коде. Прямые волосы развевались на ветру за спиной, она смеялась, прикрыв глаза рукой от солнца.

— Знаешь, я не помню, спрашивал ли я ее об этом. Однажды вечером мы сидели у нее в гостиной и через открытую дверь видели ее отца, сидящего в кабинете. Он читал газету и держал ее перед собой так, чтобы мы могли целоваться, а потом мы заметили, что говорим уже о том, где будем жить.

Лицо Лоры стало задумчивым.

— Вы с Айрис всегда думали одинаково?

— Почти всегда. — Оуэн опять положил руку на голову Лоры, медленно-медленно, в такт своим воспоминаниям гладя ее блестящие волосы. — И чем дольше мы были вместе, тем чаще. Вначале я был несколько необуздан, еще не вполне сформировался, как мужчина, а Айрис была женщиной, которая знала, что хочет. Она не пыталась изменить меня, по крайней мере, так, чтобы я заметил это, но очень целенаправленно лепила свою собственную жизнь так, как считала правильным и важным, и спустя какое-то время я разделял уже все ее стремления. Никогда не знал, каким волшебством она это сотворила, но очень скоро я стал семейным человеком, который со службы шел домой, воспитывал детей, строил отели для жены и сыновей, а не только для себя, и два или три раза в неделю облачался в смокинг, потому что моя красивая жена обожала балы. — Он посмотрел на Лору. — Как-то она сказала мне, что больше всего я ей нравлюсь, когда на мне нет ничего, потом в голубых джинсах и спортивной рубашке, а уж потом — в смокинге. Я думаю, с ее стороны изумительно отважно было говорить об этом.

— Да. Вам повезло — вместе вам было хорошо и весело.

— Знаешь, мы никогда не называли это так, но ты права: нам действительно было хорошо вместе. О, дорогая, все было так чудесно, радостно, казалось, нашу жизнь освещал свет, который не меркнул все годы. Когда она умерла, настала тьма. Я стоял рядом с гробом, но не видел ее, потому что не было света. Глазами своей памяти я видел ее только улыбающейся, когда она лежала рядом, смеющейся, когда она танцевала дома на Бикон-Хилл, в первый раз, когда она нянчила ребенка в колыбели в нашей спальне, а я лежал и наслаждался красотой и покоем этого мгновения. О, мое дорогое дитя, если бы я мог дать почувствовать тебе, как все у нас было! Мужчина может сеять зерно, построить империю, но это ничего не стоит, если он не может принести все женщине, которую любит и лелеет, и сказать: «Прими это от меня. Я сделал это для тебя, и отныне это — твое». Айрис была моей женой, центром, но также и границей всего, чего я когда-либо хотел.

Он замолчал и откашлялся.

— А потом она заболела. И все шло так быстро, что у нас даже не было возможности попрощаться. И она умерла… — Его голос прервался, потом он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он все еще нежно гладил голову Лоры, откашливался снова и снова, но голос оставался все же хрипловатым, когда он продолжил: — Я бродил по дому, протягивал руки, чтобы дотронуться до нее, но мои руки были пусты, как пуста моя жизнь. Я злился и кричал ее платьям, висящим в шкафу: «Черт тебя возьми! Как ты оставила меня, когда знала, что я люблю тебя и ты нужна мне?!» Какое-то время я был настолько зол, что даже не носил траура. А потом гнев утих, и ничего не осталось. Тогда я сделался равнодушен ко всему. Два года я никуда не выходил, Роза заботилась о Феликсе и Асе и обо всем остальном, а я сидел дома и заново переживал годы, прожитые с Айрис, потому что это были единственные годы, которые имели для меня смысл. Роза, уперев руки в бока, стоя в проеме двери, говорила мне, что пора найти кого-нибудь, кто подарит мне дружбу, а может, и любовь, но я не смог сделать этого. Мне было очень тяжело и больно, я жаждал темноты; потому что в темноте была Айрис.

В комнате царила тишина. Лора взяла его руку, которая покоилась на ее голове, и поцеловала. Оуэн почувствовал слезы на ее щеках.

— Она как-то особенно улыбалась, — сказал он. — Будто все вокруг для нее было ново, будто все, на что она обращала взор, становилось прекрасным и удивительным открытием. Ты улыбаешься так же, как она, твои глаза загораются тем же светом. Когда ты улыбаешься, я почти вижу Айрис. Волосы у нее были почти такого же цвета, как и твои, чуть темнее, но не намного. И очень длинные, она укладывала их в сложную высокую прическу. А иногда ее взгляд был таким, словно она где-то далеко и видит то, что мы, остальные, видеть не можем… Нет, в ее взгляде было нечто большее, как тайна, которая принадлежала только ей. У тебя такой же взгляд.

Пораженная, Лора смотрела на него:

— Как будто у меня есть тайна? Он кивнул:

— Это первое, что я увидел в тебе в тот день на пляже, и чувство это сохранилось до сих пор. Тайна. Это заставляет меня желать узнать, что скрывается за этим отрешенным взглядом. Айрис была такой же. В ней была загадка, и в ней была красота. Красота есть и в твоих глазах, и в улыбке. — Он замолчал, молчала и Лора. — Два года я сидел в кресле и вновь переживал эти годы с Айрис. Как-то в один из дней почему-то я стал думать об отелях. И, несмотря на то что я пытался не слишком углубляться в это, так как воспоминания об Айрис были важнее, я стал очень серьезно к этому относиться и уже не смог остановиться. Тогда я вновь вернулся к работе. — Он замолчал. — Итак, дорогая Лора, ты видишь, что я уделял большое внимание браку, любви, сексу. И тебе я уделяю большое внимание. Поэтому, если у тебя роман, а у меня появляются некоторые сомнения на этот счет, я должен их высказать. Лора удивленно спросила:

— Опасения насчет Поля?

— Насчет тебя и Поля. Я люблю этого мальчика и ясно его вижу: он ненасытен, как голодный койот. Она слабо улыбнулась:

— Неужели вы не могли найти более подходящее сравнение?

— В этом нет ничего плохого. Название у них некрасивое, но на самом деле они сильные и красивые, резкие, деятельные, прекрасные для своих семей, обладают великолепной жизненной силой. А еще они часто передвигаются и вдобавок славятся тем, что забывают то, что оставляют за собой.

Лора отвернулась и занялась следующей стопкой книг.

— Мой внучатый племянник… Я любил его еще с тех пор, как он был ребенком. Он, бывало, топтался по моему кабинету, и ничего не ускользало от него, у нею было ненасытное любопытство и упрямство. Одним из самых больших удовольствий для меня было знакомить Поля со всем удивительным в этом мире; его волновало узнаваемое, он воспринимал красоту и не был скуп. Он постиг, как взять жизнь в свои руки и наслаждаться каждым мгновением. Боюсь, что ему я уделял больше времени, чем своим собственным сыновьям, с Полем было очень забавно. Но потом он вырос и принялся кружить по всему свету, хватаясь за разные идеи, а потом отбрасывая их и двигаясь дальше. Я говорил, что то же он сделает и с женщинами. Не хотел бы думать, что он так поступит с тобой.

Лора молча смотрела в окно, на листья, тронутые золотом и пурпуром.

— Я не хотел сделать тебе больно и, уж конечно, чтобы ты обиделась на меня.

Лора не отводила взгляда от деревьев:

— Я не обиделась, но я думаю, вам не следует критиковать членов собственной семьи.

— Чепуха! Я ясно вижу людей такими, какие они есть, хочу я этого или нет! Когда мне исполнилось семьдесят, я не мог больше обманывать себя, не мог больше притворяться, что люди добры, сердечны, очаровательны, если чертовски хорошо сознавал, что это не так. Я даже не мог притворяться, что люблю собственных сыновей, и это было очень больно, но я не мог не отдавать себе в этом отчет. Почему же я не могу честно говорить о своем внучатом племяннике, когда я люблю тебя так же, как и Поля, и беспокоюсь о тебе больше? Черт возьми, девочка, я не хочу, чтобы тебе было больно!

Лора глянула на него через плечо:

— Что было бы, если бы кто-то предупредил вас относительно Айрис?

— Я бы не послушал. Может, даже выгнал бы его из города за то, что он говорил против Айрис.

Она повернулась и опустилась перед ним на колени:

— Вы были умнее, чем я?

— Я знал больше о жизни.

— Но вы сказали, что были необузданны и не вполне мужчина.

— Черт возьми, юная леди, кто разрешил вам использовать слова старого человека против него же самого? — Но при этом он улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать Лору в лоб. — Может быть, мне не следует это говорить. Возможно, я ошибаюсь, хотя ошибаюсь я редко. Но я старею, вдруг Феликс прав и мне не следует вмешиваться в жизнь других людей?

— Я хочу, чтобы вы вмешивались в мою жизнь. Я хочу, чтобы вы разделяли мою радость. Я так счастлива! Я никогда не была так счастлива!

Он смотрел в ее сияющие глаза и чувствовал, что ему хочется плакать.

— Я кое-что знаю о счастье. И может быть, ты как раз то, что хорошо для Поля — он немного остепенится, если ты сотворишь такое же чудо, какое Айрис сотворила со мной.

Лора покачала головой:

— Вы с Айрис были женаты. Мы с Полем — нет, и даже не заговаривали об этом. — Он даже не говорил, что любит меня. — Мне еще год учиться в колледже, а потом я собираюсь работать. Вы обещали мне, что поможете найти работу в отеле.

— Я сделаю это, независимо от того, поженитесь вы с Полем или останетесь друзьями. Я буду помогать тебе, пока ты будешь работать. Но, — голос его стал грустным, — ты ведь останешься со мной до окончания колледжа?

— Да, конечно, я не могу уехать. Я хочу оставаться с вами столько, сколько я буду нужна вам. Я могу помогать вам с вашими планами относительно отелей…

— Чтобы вновь вернуть их к жизни, чтобы они снова стали прекрасными и шикарными. — Он улыбнулся. — И мы сделаем это вместе. Да, это звучит сказочно. А теперь принеси шерри, и мы выпьем вместе перед обедом. Или ты обедаешь со своим молодым человеком?

Лора поднялась и пошла к бару, стоящему между книжными полками. Она взяла бутылку и два стакана и поставила на стол рядом со стулом Оуэна:

— Мы планировали пообедать, вы не возражаете?

— Если бы и возражал, то ничего бы не сказал. Я не могу диктовать тебе распорядок дня или следить, легла ты с кем-то в постель или нет.

— Вы бы не захотели этого, — сказала Лора.

— О, но мог бы. Подумай только, чему бы я мог научиться, ведь я никогда не был таким светским мужчиной, как Поль. — Он пристально посмотрел на нее. — Я заставил тебя покраснеть. Извини. — Он вздохнул. — Ты стала такой хорошенькой, дитя мое, и у тебя быстрый ум и хорошее воображение. Если будешь верить в себя и не будешь торопить время, станешь сильной женщиной и прекрасным руководителем. И если тебе потребуется, половина мужчин Восточного побережья будет у твоих ног.

— А как насчет второй половины? — требовательно спросила Лора. Он усмехнулся:

— Они — у ног Эллисон или, вернее, будут там, если она избавится от этого павлина, за которого Бог знает зачем решила выйти замуж. — Он опять вздохнул. — Вы делаете что хотите. Я вынужден держать свою мудрость при себе. Я потратил жизнь, чтобы приобрести опыт. Л кого это интересует?

Лора рассмеялась и поцеловала его:

— Меня, и вы не испытываете к себе и половину той жалости, как хотите показать.

— Правда. — Он взял ее руку. — Я счастлив, потому что ты слушаешь меня, и горжусь, что из запуганной девочки сделал тебя счастливой женщиной, и чувствую любовь, а это самое всепоглощающее чувство. Как будто ты зажгла огонь, который погас со смертью Айрис.

Об этом он думал и позже, когда Лора ушла. Она напоминала ему Айрис и сделала светлой его жизнь, но она была и такой, какая есть — теплая, любящая, обворожительная, абсолютно неповторимая. Он надеялся, что однажды она станет доверять ему настолько, что будет поверять свои тайны, но она не подала ни малейшего знака, что хочет этого, а значит, у него не было возможности объяснить ей, насколько они малозначащи. Конечно, у нее было право хранить свои секреты так долго, как она сама этого захочет, но он знал, как это тяжело, и ему хотелось хоть немного облегчить эту ношу, разделив ее тяжесть.

«Может быть, когда-нибудь», — подумал он. Он вновь наполнил свой стакан, а потом задумчиво сидел, наблюдая, как гаснет свет над водой, и позволил воспоминаниям завладеть его мыслями. Они были менее горькими, чем прежде, но такими же живыми.

Айрис, как бы я хотел, чтобы ты была здесь. Лора — дочь, которой у нас никогда не было.

ГЛАВА 9

На необычайно жарком майском солнце черное одеяние ощущалось стеганым одеялом, и Лора старалась думать о чем-нибудь прохладном, пока выступающий что-то читал, размеренно и медленно. «Сосредоточься, — говорила она себе. — Наслаждайся церемонией. Только раз в жизни ты заканчиваешь колледж, и чтобы оказаться здесь, ты потратила много труда». Но было слишком жарко, чтобы она могла собраться, мысли постоянно возвращались к Полю, который вместе с Оуэном и Эллисон сидел на торжестве в первом ряду. Клэй в самую последнюю минуту позвонил из Филадельфии и сообщил, что не сможет приехать.

— У Уилларда грипп, а с тех пор как после увольнения Терри я стал героем и помощником менеджера, я просто связан по рукам и ногам, если его нет. Извини. Мне действительно хотелось быть…

— Все в порядке. — Год назад она была бы расстроена, но сейчас Поль, Оуэн и Эллисон тоже были ее семьей, и она не чувствовала себя одинокой. — Я все подробно опишу тебе.

— И думаю, твой красивый поклонник сделает много фотоснимков.

— Надеюсь, — спокойно ответила Лора, не позволяя втянуть себя в спор о Поле. Глупо со стороны Клэя беспокоиться о том, что она любит одного из членов семьи Сэлинджеров, и говорить, что женщины теряют бдительность, ложась в постель с мужчиной. Спустя некоторое время она уже устала повторять ему, что ни страсть, ни что-то другое не усыпят ее и не заставят выдать их, потому что она захлопнула дверь в прошлое.

Со времени кражи прошло четыре года. Никакие другие драгоценности Ленни не были найдены после того случая в ломбарде, и если бы не усиленная охрана домов, Сэлинджеры жили, как обычно, словно ничего не произошло. Почти так же Лора чувствовала себя в отношении восемнадцати лет своей жизни: это было как сон. Сейчас ей двадцать два года, и она стала совершенно другим человеком. Это было фантастично, но в основе своей почти правдой, потому что она достаточно долго пробыла с Сэлинджерами, чтобы стать свидетелем тех перемен, которые происходили в семье, а когда участвуешь в этих событиях, оказываешься действительно связанным с этими людьми.

В прошлом году Ленни начала проводить значительно больше времени в Нью-Йорке. Она состояла в Совете попечителей больниц и музеев — так же, как и в Бостоне, и Феликс часто со сдержанной улыбкой на губах замечал, что отдал свою жену благотворительности, но Лора видела, что если Ленни сопровождала его на важных приемах или деловых встречах, то он никогда не просил ее больше времени проводить дома или с ним.

Эллисон закончила колледж и вышла замуж за Тэда, но после медового месяца, который длился четыре месяца, и после трех, которые ушли на то, чтобы наконец-то осесть, у них была беспорядочная жизнь, которая напоминала Лоре агентство по найму на работу. Тэд пробовал одну работу за другой, а Эллисон, предвидя, что ему все скоро надоест, уже подыскивала ему новую.

Они проводили каждый вечер обычно с новыми знакомыми, потому что старые друзья чувствовали себя неловко в атмосфере молчания, которое тяжелой тучей стояло между ними. Лора не обращала внимания на сплетни, которые ходили в семье, она знала, кого любит и что она о них думает.

Лора смотрела на Сэлинджеров с возвышения, на котором стояла, отвечая им улыбкой и подняв руку в безмолвном приветствии, в то время как оратор закончил свое выступление длинной цитатой на греческом, которую почти никто не понял. Раздались громкие аплодисменты, в которых прозвучало также и всеобщее облегчение, а потом студентам вручили дипломы, и спустя некоторое время Лора стояла на искусственном мхе поля рядом со своими родными.

— Одну минуту, — сказала она Эллисон и Полю, которые собирались обнять ее. — Я должна выбраться из этого одеяния.

— Я думала, ты расплавишься, — заявила Эллисон.

— Так оно и есть. — Лора сбросила специальную церемониальную мантию и приняла протянутые ей навстречу руки Оуэна.

— Я так рада, что вы пришли.

— Как же я мог пропустить такое? Ты была моей ученицей до того, как поступила в колледж. Знаешь, что Жюль сегодня хотел прийти? Пришлось сказать ему, что ты смогла раздобыть только три билета.

— Он правда хотел прийти?

— Ему хотелось разделить с тобой лавры, он считает, что выучил тебя всему в большей степени, чем профессора.

— И он прав. Но вы учили меня больше, чем кто-либо другой.

Оуэн усмехнулся.

— Я не скажу Жюлю, что ты выразилась именно так. — Он опустил руку в карман и достал маленький бархатный футляр. — Это подарок тебе, моя дорогая, в день окончания колледжа, с моей любовью.

Лора потянула за крошечную веревочку, чтобы открыть футляр. Она подняла крышку, и пальцы ощутили холод металла и острый кончик булавки еще до того, как Лора взяла в руки драгоценность и положила на ладонь. Это был цветок ириса, выполненный из великолепного голубовато-фиолетового опала с золотой сердцевиной. Она долго смотрела на украшение, потом подняла глаза и посмотрела на Оуэна. Ее лицо сияло.

— Это принадлежало Айрис? Он кивнул:

— Я заказал это для Айрис в нашу первую годовщину. Она была ей очень дорога. Лора обняла Оуэна и поцеловала:

— Спасибо, спасибо… Этот подарок так дорог мне… как мне все объяснить?

— Не нужно ничего объяснять. Я все вижу по твоему лицу. — Он немного отстранил ее от себя. — И ты похожа на нее, переполненная удивлением и восхищением… Да, хорошо. А теперь тебе пора идти. Эллисон отвезет меня домой, а вы с Полем отправляйтесь, начинайте свой медовый месяц. — Увидев ее пораженный взгляд, он слегка ударил себя кулаком по лбу. — Отпуск. Я хотел сказать — отпуск. Вы много трудились и заслужили отдых. — Он притянул ее к себе. — Я горжусь тобой, дорогая!

Лора опять поцеловала его. Его усы легко, как перышки, коснулись ее щеки, и она неожиданно, с болью, поразилась, как Оуэн постарел. Последние недели она так была занята контрольными, экзаменами, работой, что совсем не смотрела на него; сейчас он выглядел почти бесплотным: щеки опали больше, чем ей помнилось, лицо покрыто паутинкой красивых морщин, как на старинном пергаменте, глаза, такие же яркие, как всегда, казались запавшими, а густые, кустистые брови напоминали дикорастущую траву на отвесных берегах Кейп-Кода. Ему восемьдесят три, но он никогда не выглядел старым. Да разве он старый? В нем столько жизни.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила Лора.

— Да, прекрасно, а почему я должен чувствовать себя плохо? — Он нахмурился. — Я перепутал пару слов, но это не значит, что я разваливаюсь на части. Очень жарко, вот в чем дело, а ты держишь меня на солнце, когда Эллисон и я могли быть уже на ленче. Я думал, ты спешишь.

— До свидания, — ласково сказала Лора. — Не надо пытаться играть в суровость — меня обмануть нельзя. — Она взяла Поля за руку: — Нас отпустили.

— Пора бы, — сказал он с улыбкой, и они попрощались с Оуэном и Эллисон, стоявшими рядом, и пошли по проходу между рядами стульев, который выводил на улицу.

— Я хотел бы заняться с тобой любовью, — задумчиво сказал Поль, когда они дошли до его машины.

— Здесь? — спросила она. — Или остановимся где-нибудь на частной бензозаправочной станции по дороге?

Он рассмеялся, и они поцеловались, сидя на переднем сиденье.

— Если это единственный выбор, то я предпочитаю твой коттедж на Кейп-Коде. Подождешь пару часов?

— Я всегда буду ждать тебя, — ответила Лора, голос прозвучал низко, и Поль быстро глянул на нее, перед тем как свернуть на Коммонуэлс-авеню по направлению на Кейп-Код.

Они научились не спеша, со вкусом заниматься любовью. После ураганных первых недель, проведенных вместе, когда, казалось, они никогда не утолят свой голод, они уже стали приближаться к пику наслаждения более медленно. А когда они смогли оставаться вместе на целую ночь, они продлевали наслаждение еще дольше, разговаривая, смеясь, лаская друг друга, даже когда страсть росла и переполняла их. Когда наконец-то они засыпали, их руки оставались сплетенными, и первые мгновения пробуждения, еще не открыв глаза, они поворачивались друг к другу и лежали, тесно прижавшись и крепко обнявшись. Их ноги переплетались, ее губы касались его груди, а он целовал ее лоб, и они медленно просыпались, пробуждаемые светом, который уже наполнял комнату, и трепетом тел, которые стремились друг другу навстречу. Каждое утро они лежали в объятиях друг друга, тихое, бесконечное мгновение плывя по волнам теплой близости, пока крошечным огоньком не загоралось желание, и росло, подобно маленькой волне далеко в океане, которая, постепенно набирая силу, обрушивается сокрушительным валом. И по мере того как росло желание, они сжимали друг друга еще крепче, учась сдерживаться, чтобы искать все новые формы наслаждения, пока страсть не поглощала их, и вместе, в одно дыхание, в одно биение сердца они доводили свою страсть до крещендо и вместе же отступали назад, к спокойным, дремлющим объятиям, с которых начинали.

Летнее имение в Остервилле было целиком в их распоряжении, Кейп-Код тоже принадлежал почти им одним, так как в мае гостей было мало. Все дни они проводили на чудесном майском солнце, плавая на лодке по ослепительно сверкающему заливу, гуляя в прохладном сосновом лесу, утопали босыми ногами в песчаных дюнах. Они бродили по пляжу до позднего вечера, пока лунный свет не заливал все вокруг, размышляя о женщинах, которые жили давным-давно и проложили «вдовью дорожку» на вершину, с которой подолгу смотрели на море, дожидаясь своих мужей-капитанов, что ушли искать сокровища, а вместо этого нашли покой в невидимых могилах, тайны которых скрывал океан.

— Две недели, — сказал Поль в их последний день. — Это очень мало. Давай продлим отпуск, нам, по крайней мере, нужен еще месяц.

Лора застегнула рубашку:

— Я бы очень этого хотела. Но как я объясню Жюлю, если не приду завтра утром на службу?

— Я позвоню ему и скажу, что старший помощник консьержа похищен. — Поль откинул ее длинные волосы и поцеловал шею сзади. — Я скажу, что ты нужна мне, чтобы мыть посуду после ужина, потому что оставлять ее до утра — это непорядок.

Лора рассмеялась и потянулась за своими кроссовками.

— Жюль скажет, что ты — сумасшедший. Он не убирает со стола у себя дома.

— А если я скажу ему, что вытираю посуду, когда ты ее моешь?

— Он ответит, что это не мужская работа.

— Да, но это не должно быть и твоей работой, когда ты провела на службе целый день. Нам нужно, по меньшей мере, две служанки, чтобы делать работу по дому.

Пальцы Лоры замерли, потом она опять начала медленно завязывать кроссовки.

— Я не умею говорить служанкам, что делать, — сказала она между прочим. — У меня их никогда не было.

— У меня были. Я установлю все порядки, а тебе нужно будет только расточать похвалы, когда понадобится. Великолепное партнерство.

Лора мимолетно улыбнулась:

— Да, звучит неплохо.

— Конечно, все зависит от того, где мы будем жить. — Поль наклонился, завязывая ботинки. — Если мы останемся в Бостоне, мама или Ленни найдут нам великолепную прислугу, которая знает, что делать, и нам не о чем будет беспокоиться. Или Роза пришлет какого-нибудь из дюжины своих племянников, которые займутся нашим хозяйством. Но если мы будем жить не в Бостоне, то устраивать все придется нам самим. Не думаешь, что нам лучше остаться в Бостоне?

— Но Оуэн! — Сердце Лоры бешено колотилось, слова застревали в горле. — Разве ты не помнишь, что я, может быть, понадоблюсь ему для работы в Чикаго?

— Это точно? Когда?

— Пока я буду работать с Жюлем… До тех пор, пока все не решится.

— Да, это не важно, мы прекрасно можем жить в Чикаго. У меня там есть друзья, они тебе понравятся. Я стану одним из тех мужей, которые счастливы следовать за своими женами, когда те меняют место службы и приветствуют каждый вечер супругу у входа со стаканом мартини в руках. Но ты не пьешь мартини.

— Нет, — у Лоры перехватило дыхание. — Но если ты найдешь хорошее красное вино… — Слезы не дали ей говорить, и она отвернулась, ничего не видя сквозь них и пытаясь найти салфетку.

— Боже мой, что же я такого сказал? — И прежде чем Лора подошла к коробке с салфетками, оказался там и уже вытирал ей глаза. — Ты не хочешь, чтобы я был с тобой в Чикаго? Я тебе совсем не нужен? Ради Бога, почему ты расплакалась из-за моих слов? Все кажется таким простым и само собой разумеющимся…

— О Господи! — воскликнула она. — Пожалуйста, не говори ничего. Конечно, я хочу, чтобы ты был со мной в Чикаго. Я хочу, чтобы ты был со мной везде, я не знаю, почему я плачу.

Поль поцеловал ее, и они долго простояли, обнявшись, пока ее сердце не успокоилось и не стало биться медленнее. И она чувствовала, что и его сердце бьется медленнее.

— Это все очень серьезно, — сказала она, отстраняясь от него, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Ты что, сомневаешься? Конечно, это серьезно. Это самое серьезное, что я когда-либо делал. Я должен был сделать это уже давно. Я так давно люблю тебя, что уже не помню, что значит не любить тебя. Но почему я должен это помнить? Я больше никогда не буду жить без тебя.

— Да, мы будем вместе всегда. — Она положила голову ему на плечо, обняла, чувствуя его мускулистое тело. Теперь все было в порядке. Все было в порядке.

У нее все было хорошо и надежно.

Они долго стояли, пока Поль не приподнял ее лицо:

— Лора, любовь моя, о чем ты думаешь?

— Оуэн, — сказала она, робко улыбаясь. — Я спросила его однажды, как он сделал предложение Айрис, и он, рассказал, что не делал предложения, просто как-то вечером они заметили, что говорят о том, где будут жить.

— В самом деле? Я никогда не слышал этой истории. Но Роза всегда говорила, что им было очень хорошо вместе. Теперь она то же будет говорить о нас. И сможет приготовить наш свадебный торт. С тех пор как я закончил колледж, она говорит мне, что ждет не дождется, когда это понадобится, когда бы я решил остепениться. Как ты думаешь, следующая неделя подойдет? Здесь, на Кейп-Коде? В Ист-Виллидже есть великолепная старинная церковь. Я всегда думал, что именно в ней мне хотелось бы венчаться. И мне хотелось бы, чтобы вся семья была с нами. Ты ведь тоже хочешь, чтобы все было так? Это сделает церемонию более официальной.

Лора ласково ответила:

— Да, конечно, хочу. И следующая неделя прекрасно подойдет для этого.

Ленни объявила, что это невозможно. Ей нужно было время, чтобы приготовиться к свадьбе как следует, свадьба должна состояться в августе.

В частной беседе она сказала Оуэну, что у нее серьезные сомнения по поводу этого события.

— Они такие разные, у них совершенно разное происхождение, у Лоры совсем нет денег, а Поль даже не знает, что значит работать, и сколько бы ни зарабатывала Лора, это всегда будет казаться деньгами на булавки по сравнению с его состоянием.

— Это самое лучшее, что могло произойти, — твердо сказал Оуэн, опуская все те предостережения, которые он высказал Лоре год назад. — Ленни, эта девушка принесла радость и скрасила для меня эти несколько лет, и она внесет свою лепту в гостиничное дело, просто подожди и увидишь, что мы с ней готовим. И посмотри на Поля — ты помнишь, чтобы он был с одной женщиной и на одном месте так долго, и был так счастлив? А Эллисон говорит, что они, как сестры. О Боже! Если бы Лора не выходила замуж и не стала членом нашей семьи, нам следовало бы удочерить ее!

Ленни улыбнулась:

— Она такая милая, и мне она очень нравится. Я просто не знаю, какое будущее можно предсказать им обоим.

— Какие предсказания были у тебя, когда ты выходила за Феликса?

— Я ошиблась, — коротко сказала она. — И нынешняя ситуация напоминает мне то же самое. Феликс чрезвычайно зол, он считает, что Лора — охотница за состояниями. Вот почему я устрою им замечательную свадьбу.

Оуэн усмехнулся, но после ее ухода он погрустнел. «Мне восемьдесят три, — думал он, — и от этого никуда не денешься, я намного слабее, чем был раньше. У меня крупнейшая в мире система отелей и два сына». Но что делать человеку с делом своей жизни, если ему не нравится, какими людьми стали его сыновья?

Не было никого, с кем он мог бы поговорить; единственный человек, которому он доверял и с кем ему было хорошо, это Лора, но он не мог вовлекать ее в это, как и никого другого. Он должен все обдумать сам.

Первые дни июня, когда вся семья готовилась к отъезду на Кейп-Код, он провел в библиотеке. Он очень часто встречал рассвет — плохо спал и оставлял постель, проводя остаток ночи в библиотеке, в кожаном кресле с высокой спинкой, наблюдая за звездами и полной луной. Днем он дремал в этом кресле, пробуждаясь, когда слышал, что Лора вернулась с работы. Но большую часть времени в эти дни он писал, заполняя страницу за страницей своим крупным, слегка наклонным почерком, подводя итоги планам, которые составил вместе с Лорой. Он обдумывал их много лет, не спеша, и теперь он знал, что благодаря проекту он не чувствует себя стариком и далек от смерти. Как человек может быть близок к смерти, если он строит далеко идущие планы?

— Почти готово, — сказал он в пятницу вечером, когда Лора сидела напротив него за столом. Это был массивный двусторонний стол, изготовленный Чиппендейлом-младшим в 1804 году. Ленни купила его для Оуэна много лет назад и смотрела, как Феликс с отцом уютно сидели друг против друга, работая вместе. А теперь там сидела Лора. Феликс всего несколько раз воспользовался преимуществом двойной ширины стола и совсем не работал за ним, когда Оуэн удалился на покой. Оуэн подумывал о том, чтобы подарить его Томасу, который восхищался им, особенно после того, как обнаружил в столе изъян — небольшую выемку, трещину в дереве за одним из ящиков, куда забивались бумаги и, казалось, исчезали навсегда, когда ящик переполнялся. Но ему не хотелось обижать Ленни, да и щель была не такой уж большой, просто он пользовался другими ящиками. Потом он был рад, что оставил стол у себя. Потому что, когда они с Лорой сидели за одним столом, лицом друг к другу, разделенные сияющей поверхностью стола красного дерева, и у каждого были свои ящики и боковые отделения, это было самым счастливым временем.

— Почти готово, — повторил он удовлетворенно, передавая через стол четыре папки. — Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Вашингтон. Мы пока будем рассматривать их отдельно, чтобы удобно было подсчитывать и знать, сколько будет стоить каждый отдельно — отремонтировать и поменять мебель. Но закупать стройматериалы и мебель мы будем для четырех отелей.

Лора кивнула, чувствуя пробежавшую искру удовольствия, которое испытывала каждый раз, когда Оуэн говорил «мы», делая ее участницей каждого этапа плана восстановления его отелей.

— Разумеется, начнем с Чикаго, — сказал он, — так как это тот отель, которым ты будешь управлять.

— Если буду готова к этому.

— Будешь готова, дорогая. Милая, ты учишься быстрее всех, кого я когда-либо встречал, и у тебя будет еще, по крайней мере, год для подготовки. Ты будешь подготовлена намного лучше, чем многие менеджеры. Боже мой, Уиллард Пейн только-только закончил вечернюю школу, когда я пятьдесят лет назад принял его в отель «Филадельфия», и он стал менеджером, просто выживая всех остальных. Конечно, с тех пор отель пришел в упадок, мы были так заняты покупкой и строительством новых отелей, расширением нашей сети в других странах… И боюсь, что позволил старым отелям прийти в упадок. А потом уже никто из новоиспеченных менеджеров не хотел там работать, они мечтали о новых, роскошных, сияющих отелях. Видишь ли, в какой-то мере Феликс прав: по большому счету все хотят все самое современное. Мы найдем клиентов, которым нравится очарование старины, но они потребуют самое современное обслуживание, телевидение, ванные комнаты с новейшим оборудованием, и эту новую систему сигнализации, которая, как я понимаю, уже установлена в некоторых отелях. Поэтому мы должны им все это предоставить. Вчера и сегодня.

Он сделал жест в сторону папок:

— Здесь все, мы почти все уже обсудили. Я добавил несколько мыслей. Феликсу это не понравится — слишком дорого и рискованно, но ему не понравится и весь проект в целом. Вот почему я всегда отделяю мою маленькую собственную корпорацию от семейной — чтобы он не мог указывать мне, что делать и чего не делать с этими четырьмя отелями. Так, что еще? О Клэе. Я хотел бы, чтобы он поработал помощником профессионального менеджера несколько лет, потом, если мы оба решим, что он уже достаточно подготовлен, подыщем ему отель, которым он будет управлять. Это подходит?

— Вы знаете, что да. Вы очень добры к нам обоим. — Лора обошла стол и поцеловала его в лоб. — Я прочту это после. Вы ужинаете с нами, вы помните?

— Я никогда не забываю о приглашениях людей, которых люблю. Нас будет только трое? Или мне следует быть в галстуке?

— Галстук вам не нужен, мы будем одни. Я готовлю ужин у Поля, а он убирает посуду. Увидимся в семь часов.

— Лора! — Она обернулась, услышав, как изменились интонации в голосе Оуэна. — Ведь ты не говорила Полю о наших планах, не так ли?

— Нет, вы сами просили меня не говорить до тех пор, пока мы не будем готовы начать. Он кивнул:

— Есть опасность, что это дойдет до Феликса, а все было бы намного проще, если бы он не пытался чинить препятствия. Тебя беспокоит, что ты должна держать это в секрете?

— Конечно, мне хотелось бы рассказать ему об этом, но если вы хотите, я подожду.

— Спасибо. И еще, моя дорогая… — Он немного помедлил и плотнее закутался в свитер — он что-то мерз в эти дни, даже в июне, и не знал почему. — Я написал тебе письмо, где изложил все наши планы. Финансирование, реконструкции — все сведено в один документ вместо четырех папок: так сказать, выжимка, объяснение некоторым шагам, которые я уже предпринял, чтобы всем было понятно. Я хочу, чтобы это было у тебя, на случай, если тебе самой придется иметь с этим дело.

— Но почему? Вы можете сделать все намного лучше, чем… — Глаза ее расширились, она быстро вернулась к его стулу. — Что-то не в порядке? Вы больны?

— Нет. Но я уже не молод. Мудрый человек всегда заглядывает вперед, а если я не обрел мудрость в восемьдесят три, то когда же? — Он протянул длинный конверт, надписанный ее именем. — Возьми, убери куда-нибудь в надежное место. Тебе он может не понадобиться, но я хочу, чтобы он был у тебя.

— Пусть он будет у вас в столе, — сказала Лора. — Вы не возражаете? Я буду знать, где он лежит, но пусть он остается у вас. — Я не хочу думать о том, что вы можете умереть, я не хочу, чтобы при мне было что-то, что будет напоминать о том, что я потеряю вас. — Этот конверт принадлежит вам, до тех пор… пока он сможет мне понадобиться.

— Если для тебя так лучше… — Он бросил конверт в верхний ящик стола. — Сейчас я собираюсь немного поспать, чтобы быть в порядке за столом. Иди, дорогая. Встретимся в семь часов.

Лора медленно вышла из дома и пошла вниз по Бикон-Хилл, перешла мостик Артура Фидлера и направилась по набережной вдоль реки Чарльз. Это был один из ее излюбленных маршрутов. С одной стороны тенистой, заросшей полоски земли широкой лентой вилась река, украшенная разноцветными точечками яхт, с другой — узкая речная протока, а внизу, в мягком свете были видны старые кирпичные дома Бэк-Бея. Мягкая, прохладная тень заключала ее в особенную ауру старины и покоя, того, что она любила в Бостоне больше всего. Она думала, что нигде больше не чувствовала бы себя такой защищенной, где ее прошлое полностью бы стерлось из памяти. И нигде больше она не чувствовала бы себя настолько уверенно, чтобы написать Бену о своей помолвке. Он все еще был в Амстердаме. На этой работе он, казалось, задержался надолго. Она написала ему о том, что закончила колледж, о своих планах на замужество и работу в Чикаго. Она рассказала ему почти все, только не упомянула имени Поля. «Еще будет достаточно времени, когда мы поженимся, он вынужден будет держать свое отношение к Сэлинджерам при себе. Может, он и вовсе изменит отношение к ним. Но все в свое время».

Апартаменты Поля были на третьем этаже одного из старых четырехэтажных домов в Бэк-Бее, который расположился за квартал от реки. В цокольном этаже размещалась его студия, и Лора нашла его там за расстановкой фотографий, старых работ, которые она уже видела, а новых у него не было — кроме ее фотографий; иногда он не снимал месяцами. Он повернулся и поцеловал ее:

— Стол я накрыл, но мне очень жаль, что ужин еще не готов.

Она рассмеялась:

— Я и не ожидала чудес! Впрочем, ужин будет самым простым: рыбное филе и салат.

Заключенная в кольцо его объятий, она прильнула к нему:

— Я так благодарна! За то, что встретила тебя, полюбила, и знаю, что ты тоже любишь.

— А кого же ты благодаришь? — спросил он с улыбкой.

— Судьбу, — ответила Лора. — Мойр, трех дочерей Зевса. Они ткут паутину жизни, измеряют и кроят.

— И привели тебя в нашу семью четыре года назад? — Она растерянно замолчала, а он добавил: — Хорошо, кто бы это ни сделал, огромное ему спасибо. Он или она изменили мою жизнь. Наши жизни, если вдуматься. Мы были бы другими, так или иначе, не будь здесь тебя.

— Мы можем прогуляться перед ужином? — спросила Лора.

— Если тебе еще хочется после целого рабочего дня с Жюлем. — Что-то было причиной этого неожиданного молчания, подумал он, что-то из ее прошлого. Он не мог понять, почему она никак не осознает тот факт, что ничто не имело значения, только настоящее и будущее, которое они построят вместе. Когда они шли по Фэерфилд к перекрестку, навстречу шумной толпе студентов колледжа, располагавшегося в одном из старых зданий, стоящих вдоль Коммонуэлс-авеню, он нежно взял ее за руку.

— У тебя был хороший день?

— Удивительный. Графиня Ирина осталась очень довольна нами. Я рассказывала тебе о ней в прошлом году — они из Румынии, эмигранты. Помнишь, им была нужна яхта на неделю, и мы устраивали ей яхту и ее любимого шеф-повара? В этом году она захотела устроить что-нибудь совершенно необычное, и я подумала о курорте, который приблизительно шесть месяцев тому назад нашел Жюль и с тех пор просто бредит им. Называется он «Дарнтон» и находится на островке озера Шамплейн. Я позвонила владелице, Келли Дарнтон, она управляет им вместе с мужем, и договорилась о неделе для графини и ее гостей, с развлечениями, а потом Жюль забронировал поезд, чтобы доставить всех туда. Она была так довольна, как маленькая девочка, которая хочет похвастаться перед друзьями. Все время повторяла, какая я прекрасная, замечательная.

— Она права. — Поль обнял ее за плечи. — Мы поедем к Дарнтонам на наш медовый месяц? Или ты предпочтешь Африку?

Она улыбнулась:

— Это единственный выбор?

— Я думал о Лондоне, Париже, Риме, но все туда ездят…

— Я — нет. Он остановился:

— Извини, ты никогда не была в Европе, конечно, вот куда нам следует поехать.

— Нет, выбирай место, куда бы хотелось поехать тебе. Мне действительно все равно, но когда-нибудь мне хотелось бы увидеть Европу.

— Ты все увидишь, любовь моя. Все будет твоим.

Они медленно шли, и заходящее солнце превращало их тени в длинные, тонкие фигуры, которые лениво тянулись за ними. Группки студентов и служащих спешили после работы домой, заполняя тротуары, но они едва замечали их, идя молча, как в золотом сне, утопая в солнце, пока не дошли до дома Поля. Но когда они поднимались по лестнице в его квартиру, услышали, как бесконечно настойчиво звонит телефон, а когда Поль взял трубку, Лора услышала голос Розы — она плакала и повторяла снова и снова:

— Мистер Оуэн… мистер Оуэн… И она была уверена, что он умер.

— Нет, — сказала Ленни, когда они приехали в госпиталь. — Не умер. Но у него очень сильный удар, и доктор Бергман считает, что ему не выжить. — Она не дала словам сорваться с губ, будто если она произнесет их, это обязательно произойдет.

— Мы можем увидеть его? — спросил Поль. — Мы только заглянем в дверь… Ленин покачала головой:

— Они никому не разрешают входить. Тем более он без сознания, он был в таком состоянии, когда Роза нашла его…

В холле собрались все члены семьи, которые приехали, как только узнали эту новость, а потом, после нескольких часов ожидания, приходили и уходили, принося еду и кофе, пытались читать газеты, тихо разговаривая об Оуэне — как плохо он выглядел в последнее время и что им следовало бы взять его на Кейп-Код в этом году пораньше.

Каждый час доктор Бергман выходил и говорил, что у него нет ничего нового, что он мог бы им сообщить. Но к полуночи состояние Оуэна стабилизировалось.

— Мы не знаем степень поражения, но через день или два узнаем поточнее. Я думаю, всем нужно ехать домой и поспать. Все может продлиться очень долго.

— Я хочу видеть его, — без выражения сказал Феликс.

Ленни дотронулась до его руки:

— Мы придем сюда рано утром. Я уверена, мы сможем тогда повидать его.

— Может быть, — отозвался доктор и на следующее утро действительно разрешил Ленни и Феликсу провести несколько минут рядом с постелью Оуэна. Он, казалось, был опутан трубками и проводами, и Феликс все время повторял:

— Ужасно, ужасно!

Он не мог поверить, что это был его могущественный отец, который лежал, как восковая кукла, со всеми этими свисающими вокруг него приспособлениями. Но отчасти он находился в шоковом состоянии, потому что его захлестнула волна предчувствия, настолько сильная, что он едва мог стоять на ногах. Он давно ожидал смерти своего отца, — любой сын, отцу которого за восемьдесят ждал бы этого. Но шли годы, а Оуэн, казалось, будет жить вечно. До сих пор все видели в нем главу семьи Сэлинджеров и главу системы отелей «Сэлинджер», хотя уже многие годы Феликс был президентом фирмы и отвечал за все, даже когда его отец появлялся в офисе, принимал участие во встречах или собраниях ответственных сотрудников. Но сейчас Оуэн умирал, и Феликс знал об этом, на этот раз знал точно, и эта уверенность выпустила на волю все то, что он так давно ждал, и сдерживать эти чувства было выше его сил.

Он не мог выставлять свои чувства напоказ, должен был разделять горе и страх перед неизбежным со спокойным достоинством, как подобает главе семьи. Но глубоко внутри ожидание росло, давило и становилось все нестерпимее. Ему было пятьдесят пять, и впервые за эти годы над ним не будет нависать тень. Аса станет делать то, что он скажет, не будет никого, кто мог бы оспаривать или отменять его решения. «Сэлинджер-отель инкорпорейтед» наконец-то будет носить его эмблему, и только его. Во всех смыслах этого слова все будет принадлежать ему.

— Феликс, — прервала его мысли Ленни. Держа его за локоть, она выводила его из комнаты, думая, что неизбежная смерть отца испугала и сломила его.

— Я еду в офис, — отрывисто бросил он. — Приеду позже.

Он ушел, почти убежал, прежде чем она успела ответить. Он должен был выбраться из этого длинного коридора, уставленного замысловатым оборудованием, с пациентами в креслах-каталках, с тележками, полными лекарств. В этом медицинском стерильном аду, как зловещие глаза, мелькали телевизионные экраны с движущимися линиями, рисовавшими пики и падения сокращения сердца, и приборы с проводами, которые опутывали пациента, контролируя деятельность его мозга. Феликс всегда был здоров, гордился собой, тем, что был крепок, энергичен, он обладал необыкновенной силой воли и всегда сохранял спокойствие, не терял самообладание, не поддавался ни панике, ни страху. Но когда он шел к машине, он почти бежал. В этот день он позвонил Ленни из офиса и сообщил, что уже не сможет приехать сегодня, слишком многое зависело сейчас от него на работе.

Аса знал, что болезнь Оуэна ничего не изменит в нормальном течении работы отелей, но он тоже остался в офисе: кто-то должен присматривать за Феликсом.

Поэтому бодрствовали женщины. Ленни, жена Асы Кэрол, их дочь Патриция, Барбара Дженсен, Эллисон и Лора, и очень часто приходила Роза. Томас Дженсен был в инспекторской поездке по ряду отелей Сэлинджеров и возвращался в Бостон только на выходные дни, но в другие дни Поль был единственным мужчиной, который находился вместе с женщинами в комнате, где они сидели, приносил кофе, ел вместе с ними в кафетерии, и наконец-то спустя неделю присутствовал при том, как его дядю перевели в отдельную палату. Оуэн не мог говорить, двигать левой рукой и ногой, но он был в сознании и не при смерти.

Спустя две недели они забрали его домой.

— Пока у вас есть круглосуточная сестра, он может быть и дома, — сказал Ленни доктор Бергман. — Нет ничего такого, чтобы мы для него делали и что не смогли бы делать вы, а в своем доме ему, возможно, будет лучше. Следите только за тем, чтобы Лора побольше времени проводила с ним — он хорошо на нее реагирует.

Так или иначе Лора все равно была бы с Оуэном. Она никуда не хотела уходить. Она взяла неоплачиваемый отпуск и проводила его рядом с постелью Оуэна, читая ему, разговаривая с ним, даже когда он не отзывался. Описывала ему рассветы и закаты, птиц в саду, нянюшек, которые везли детские коляски, и прохожих на Маунт-Вернон-стрит, мальчиков на досках с роликами, девочек на велосипедах со шлейфами волос, развевающимися за их спинами, влюбленные пары, которые ритмично шагали, взявшись за руки.

И однажды, в середине июля, Оуэн улыбнулся. А несколькими днями позже начал говорить.

Поначалу только Лора могла понимать сливающиеся в одно целое плохо произнесенные слова. Потом, рассердившись на свой неподатливый язык, Оуэн постарался произносить каждое слово отдельно от другого, и остальные тоже смогли понимать многое из того, что он говорил. Тем не менее для Оуэна и для остальных членов семьи было проще, когда Лора повторяла его слова ясным, низким голосом, будто переводя с иностранного языка. И поэтому когда он неожиданно попросил пригласить своего адвоката, то именно Лора звонила Элвину Паркинсону и встречала его в комнате Оуэна, когда тот приехал.

Она встала со стула, стоявшего рядом с постелью Оуэна:

— Вы хотите, чтобы я ушла?

— Если вы не возражаете, — ответил Паркинсон.

— Я была бы рада остаться и помогать вам понять ею.

— Нет, нет. Мы прекрасно поговорим сами. — Он закрыл за Лорой дверь, потом сел и наклонился к Оуэну.

— Завещание, — произнес Оуэн. Он продолжал медленно выговаривать одно слово за другим: — Хочу изменить его. Сделайте это сейчас.

Не выказывая удивления, адвокат вынул карандаш и лист бумаги.

— Мы можем написать дополнение, вы этого хотите? Вы хотите добавить новое лицо в завещание?

Оуэн сказал ему, чего он хочет. Паркинсон сильно хмурился, но записывал, потом наклонился так, чтобы попасть в поле зрения Оуэна.

— Это слишком радикальное решение, чтобы уделить ему так мало внимания. Может, более благоразумно было бы подумать об этом еще, подождите, когда вам станет лучше, вы более…

С губ Оуэна сорвался резкий звук, и Паркинсону потребовалась целая минута, чтобы понять, что тот смеется.

— Нет времени. Вы глупец. Я умираю. Последняя возможность… — Неожиданно его слова прозвучали четко и ясно: — Сделайте это!

— Да, разумеется, если вы настаиваете. Я подготовлю документ, чтобы вы подписали. Подписать вы можете? — Оуэн кивнул. — Все будет готово через неделю.

— Боже! — Его лицо гневно вспыхнуло, Оуэн пытался приподняться в постели, и Паркинсон, до смерти испугавшись, что он может умереть и все будут винить адвоката, который был с ним, быстро сказал:

— Завтра. Это подойдет? Я смогу сделать все к завтрашнему дню.

Лицо Оуэна стало спокойным. Закрыв глаза, он показал ему на дверь.

— До завтра, — сказал адвокат и поспешил удалиться. Он видел, как Лора спускалась по лестнице и проскользнула в комнату Оуэна, когда он уходил, и ему стало интересно, где она была, пока они разговаривали, и не подслушивала ли. Но он спешил и не остановился, стремительно пройдя по дому мимо библиотеки, где увидел членов семьи, сидящих за чаем. Чертовски странно, думал он по дороге в офис, проезжая по улицам, забитым автомашинами.

Оуэн много лет размышлял над тем, чтобы изменить завещание. Если он действительно хочет сделать это, почему бы ему не позаботиться об этом. Он всегда поступал так: конечно, долго размышлял перед тем, как принять решение, но потом бросался вперед, чтобы выполнить все задуманное, что бы он ни решил. Но он был серьезным бизнесменом и знал, что важные решения никогда не следует принимать в тумане болезни. Он едва говорил, едва двигался, едва мог разумно размышлять, но все же настаивал и настаивал на радикальном изменении завещания в пользу человека, которого на самом-то деле еще никто не знал, даже теперь. Чертовски странно. Можно было сказать, бессмыслица.

«Ради самого Оуэна Сэлинджера, — сказал себе мрачно Паркинсон, — мне следует больше узнать об этой молодой женщине, пока еще не поздно».

Семья снова собралась за чаем, когда на следующий день приехал Паркинсон и прямиком направился в комнату Оуэна. Опять Лора оставила двоих мужчин одних, и как только дверь за ней закрылась, адвокат стал говорит настойчивым, тревожным шепотом:

— Оуэн, у меня есть информация об этой молодой женщине, вы измените свое мнение, это изменит все, я выяснил, что у нее есть…

— Завещание, — сказал Оуэн, и слово почти застряло в горле.

— Да, да. Оно у меня с собой, оно было закончено до того, как позвонили из Нью-Йорка, но вы не должны подписывать его, вы не захотите, когда узнаете, кто она.

— Заткнитесь! — Оуэн сверкнул глазами на Паркинсона, губы двигались, когда он пытался сказать что-то, преодолевая свой гнев. — Завещание. Читайте его.

— Почему? Говорю вам, вы не захотите подписывать.

— Читайте!

Паркинсон со злостью достал единственный листок бумаги из портфеля и прочитал его. В тот момент, когда он закончил, Оуэн потребовал:

— Ручку! Ручку!

— Подождите! Послушайте меня. Эта женщина — воровка, воровка, вина которой доказана, она охотится за пожилыми мужчинами.

Губы Оуэна двигались:

— Нет!

— Это правда, у меня есть информация, я говорил с офицером полиции в Нью-Йорке.

— Нет! Нет… нет… другое. Глупец. — Он надрывно выдохнул. — Свидетель. Позовите Лору.

— Я не понимаю, что вы сказали.

— Позовите Лору.

— Я хочу знать, что вы… — Паркинсон увидел, как перекосилось лицо Оуэна, как он судорожно пытался вздохнуть, и опять подумал, что старик вот-вот умрет. «Он умрет, — подумал он, — но не наедине со мной в комнате. Я сделал все, что мог, черт с ним, со всем остальным». — Нам нужен кто-нибудь еще, — предупредил он, — дополнение не будет иметь силы, это должен подписать кто-то еще. Это могут сделать медсестры. Если вы подождете минуту… — Он прошел через холл и вернулся с ними.

— Я просил вас выслушать меня, — быстро сказал он Оуэну. — Я сделал все, что в моих силах, чтобы вы согласились послушать. Никто не обвинит меня… — Он увидел глаза Оуэна и судорожно сжатые пальцы.

— Да, да, да. — Он вложил ручку в пальцы Оуэна.

— Помогите… — Оуэн выдохнул, и сестры приподняли и посадили его достаточно высоко, чтобы видеть документ, который он положил на книгу. Оуэн подписал. Его наклонный почерк был едва узнаваем в дрожащих каракулях внизу страницы. Потом он издал долгий вздох, почти стон. — Чуть не опоздал, — сказал он Паркинсону с тенью усмешки, когда медсестры подписались как свидетели. — Последняя победа. — Он закрыл глаза. — Лора, — прошептал он.

— Я предупредил вас, — сказал адвокат сквозь сжатые губы. Он опустил документ в конверт и положил в свой портфель. — Надеюсь, что в это поверят.

— Лора, — снова прошептал Оуэн, когда Паркинсон выходил из комнаты. Одна из медсестер поправляла одеяла, а другая закатывала рукав, чтобы измерить давление.

Он нашел Лору на площадке рядом с дверью, коротко сказал:

— Он хочет вас видеть. — Ледяной злобный голос настолько поразил Лору, что она с изумлением взглянула на него. — Он же больной человек, — выпалил Паркинсон, но когда произнес это, увидел, как изменился взгляд Лоры, боль была настолько глубокой, что он почти пожалел ее, но остановил себя. Более вероятно было, что она просто ждала, когда он уйдет.

— До свидания, — попрощалась Лора и вошла в комнату Оуэна, закрыв за собой дверь. Медсестра скатывала манжетку аппарата для измерения давления. Когда Лора села у кровати, они вышли.

— Он очень странный человечек, — обратилась она к Оуэну, лежавшему с закрытыми глазами. — Он, кажется, был чем-то очень рассержен. Вы накричали на него?

Не открывая глаз, Оуэн сделал знак, который, как знала Лора, означал смех, и протянул руку. Она сжала ее обеими руками, и он слегка кивнул головой.

— Вы хотите поспать?

Он снова кивнул. Она поднялась и зашторила окна тяжелыми бархатными шторами, закрыв вид на розовый сад. В комнате было темно и печально. — Хотите, чтобы я осталась?

— Здесь.

Она села рядом с кроватью.

— Что вы хотите?

— Сказать тебе. — Глаза были все еще закрыты, лицо пепельного цвета. — Дорогая Лора… Оставил тебе… немного… в моем завещании.

Глаза Лоры наполнились слезами.

— Не говорите об этом. Вам становится лучше. Сегодня утром я видела, как вы шевелили другой рукой.

— Нет. — Он открыл глаза, и было такое впечатление, что он смотрит откуда-то изнутри себя. — Люблю тебя, дитя мое. Ты дала мне столько радости. — Смех задрожал в горле. — Иногда… Я хотел быть на месте Поля. Быть в его возрасте. Столько любви…

Лора плакала:

— Не уходите. Я люблю вас, Оуэн. Я буду заботиться о вас. Я думаю, что вы поправитесь, я обещаю. Я люблю вас. Не покидайте меня, я столько всего хотела рассказать вам… пожалуйста, не уходите.

Она склонилась над ним, и Оуэн протянул руку и ощутил ее слезы. Его рука гладила ее мокрую щеку.

— Дорогая Лора. Закончи… наши планы. Теперь — твои. Я хотел бы… я мог увидеть… это. — Он закрыл глаза. — Закончи.

Пальцы скользнули по щеке. Лора схватила его руку, прежде чем она успела упасть, и сжала обеими руками.

Она целовала и держала его руку, а слезы текли по лицу потоком, который она не могла удержать.

— Вы дали мне жизнь, — сказала она сквозь слезы. Она опустила голову и прикасалась губами к спокойному лицу Оуэна, чувствуя неровное, прерывистое дыхание, которое едва слетало с его усов. — Дали все, что я представляю собой. Вы научили меня гордиться собой. Я не отблагодарила вас в полной мере. Я даже не рассказала вам всей правды о себе, чтобы вы узнали, сколько сделали для меня. Я собиралась рассказать вам, я хочу рассказать сейчас. Вы меня слышите? Вы дали мне жизнь, вы часть моей жизни… Пожалуйста, скажите, что вы слышите меня. Я не отблагодарила вас, не объяснила, как много вы для меня сделали и что это значит для меня…

В комнате было темно. Лора плакала, слезы падали на лицо Оуэна, и казалось, он тоже плачет.

— Я люблю вас, — прошептала Лора. — Я знаю, вы слышите меня, потому что мы всегда слышим, когда говорят о любви. Да, дорогой Оуэн, я люблю вас.

На следующий день, не приходя в сознание, Оуэн Сэлинджер скончался.

ГЛАВА 10

Феликс был в офисе, когда позвонил Паркинсон:

— Я пытался поговорить с вами в течение трех дней, даже сегодня на кладбище, но чувствовал, что неловко говорить об этом там.

— Мой секретарь передал, что вы упоминали завещание отца, — нетерпеливо сказал Феликс.

— Чтобы быть более точным, это касается Лоры Фэрчайлд.

Феликс выпрямился в кресле:

— Что такое?

— Я предпочитаю рассказать вам это лично. Я могу приехать через полчаса.

— Расскажите сейчас.

Паркинсон почувствовал вспышку сожаления, вспомнив о старомодном достоинстве Оуэна. Короче, он решил высказать Феликсу все, что о нем думает. Но он знал, что это неосмотрительно: банковский счет Сэлинджеров намного больше, чем гордость Элвина Паркинсона.

— Так я продолжаю. Она стоит на учете в картотеке в Нью-Йорке, за кражу. Она и ее брат Клэй.

— Кража, — повторил Феликс без всякой интонации. — Когда?

— Семь лет назад. Ей было пятнадцать, брату — четырнадцать.

— А родители?

— Если судить по полицейскому отчету, они погибли в автомобильной катастрофе за год до этого. Не ясно, кто был их опекуном, более вероятно, что их тетка. Они были освобождены на поруки после ареста. Мелоди Чейз.

— Что?

— Я знаю, что звучит странно, но мне сообщили только это имя.

— Возможно, фальшивое. Что еще?

— Спустя два года, когда ей было семнадцать, она была упомянута в завещании — книготорговец по фамилии Хенди оставил ей десять книг.

— Что-нибудь еще?

— Я не стал бы относиться к этому так легко, это может быть очень важно, особенно если книги имеют ценность.

— Почему?

— Потому что за день до смерти ваш отец изменил завещание, он добавил…

— Он… что?

— Он изменил завещание, написав дополнение, где два процента «Сэлинджер-отель инкорпорейтед» и сто процентов «Оуэн Сэлинджер корпорейшн» завещает Лоре Фэрчайлд.

— Два процента? Этой женщине? Вы знали, что он собирается сделать это, и не сказали мне?

— Адвокат не имеет права разглашать решения своих клиентов посторонним.

— Не посторонним, вы, глупец! Какого черта вы думали, позволяя ему делать это? Вы что, без ума? Его корпорацию тоже? С этими четырьмя отелями?

— И его домом на Бикон-Хилл.

— Поганый сукин сын! Он поделил на части единое целое — свою собственность. И вы не пытались остановить его?

— Я пытался.

— Не очень-то активно! Не достаточно активно! — Феликс чувствовал, будто все его внутренности свело в единый тугой узел, живот напряжен, зубы сжаты. Он был вне себя.

— Я так не считаю. Он знал, что хочет подписать это, он даже спорил со мной. И он знал, что это должно быть засвидетельствовано, он заставил меня привести медсестер. Он был в здравом уме. — Паркинсон помедлил: пришло время сделаться необходимым для Феликса. — Но тем не менее у меня было чувство…

— Какое?

— Что он очень устал. И может быть, конечно, никто не может быть уверен… — Он остановился.

— Черт возьми, Паркинсон, прекратите ходить вокруг да около. Уверен в чем?

— У меня такое чувство, что он мог находиться под своего рода давлением.

Слова повисли в воздухе. Феликс позволил им медленно сформироваться в новую идею и постепенно почувствовал, что напряжение уходит.

— Вы имеете в виду, что кто-то влиял на него?

— Кто-то мог влиять.

— Кто-то занимается тем, что заманивает старых людей и влияет на изменение завещания?

— Я не говорил этого.

— Нет, — сказал Феликс задумчиво. — Но если бы поинтересовались вашим мнением…

— Я бы сказал, что у меня сложилось впечатление, что Оуэн Сэлинджер действовал под своего рода влиянием или убеждением. Я бы добавил, что оставался с ним в комнате наедине два дня подряд и каждый раз перед беседой просил мисс Фэрчайлд оставить нас, и каждый раз, когда уходил, я заставал ее слоняющейся у двери.

— Спасибо, Элвин, — мягко сказал Феликс. Какое-то мгновение он тихо сидел, слушая легкое свистящее дыхание на другом конце линии. — Мы назначим чтение завещания на следующую неделю, а до этого времени я, вероятно, вам еще позвоню. — Он повесил трубку и подошел к угловым окнам, чтобы взглянуть в сторону Бикон-Хилл. Мысли опять начали тесниться в голове: «Оставить дом этой женщине! И его отели. И часть компании. Моей компании. Безумный. Мстительный. Сделать так, чтобы я выглядел, как дурак. В самую последнюю минуту, когда мы ничего не могли поделать…

Но я остановлю его. Он мертв, а я — жив, и я разорву эту женщину на части, я разорву на части это чертово дополнение. Мы вернем старое завещание. Оно вполне подходило, когда он писал его, и вполне подойдет сейчас. Все остальное подлежит уничтожению».

Глядя в окно, он неожиданно почувствовал тревогу: «А если было еще что-то, кроме завещания? Что еще старик продиктовал или написал? Какие еще у него были секреты? Что еще необходимо уничтожить?»

Он должен это выяснить. Ждать он не может. Он должен знать.

В семь он позвонил Полю:

— Я думал, мы можем пообедать вместе, только мы вдвоем. Уже поздно, я знаю. Но я был очень занят.

— А что, если мы пообедаем завтра? — спросил Поль. — Здесь Лора, и она так расстроена после сегодняшних похорон, что я не хочу оставлять ее.

— Хорошо. Мой секретарь позвонит тебе завтра утром. — И убедившись, что их там не будет, он отправился в дом Оуэна.

— Добрый вечер, Роза, — поздоровался он, проходя мимо и поднимаясь по лестнице. — Я буду в кабинете отца. Вы можете ложиться спать. Я закрою за собой сам.

Роза возмутилась: никогда за пятьдесят лет мистер Оуэн не отсылал ее спать.

— Может быть, кофе? Что-нибудь поесть? — говорила она ему вслед. — Или, может, помочь вам искать что-нибудь? Я немного убрала там. — Она отвернулась, чтобы сглотнуть неожиданно подступившие слезы, которые в эти дни были всегда близко.

Но Феликс уже пересекал площадку третьего этажа.

— Я справлюсь сам, — бросил он через плечо и, перешагивая через ступеньку, повторил сам себе: — Я справлюсь сам.

Кабинет Оуэна был убран с любовью, книги неестественно аккуратными стопками сложены на полу и на столах, бумаги на столе в изумительном порядке. Феликс зажег настольную лампу и начал просматривать бумаги, лежащие на столе и в ящиках. Потребовалось всего несколько минут, чтобы найти конверт с именем Лоры и прочесть, что было внутри.

«Любимая Лора!

Сегодня чудесный день, и чувствую я себя так же чудесно. Но в мои годы мудрый человек думает о смерти и о делах, которые у него не будет возможности закончить, и поэтому сегодня, когда голова моя ясна, рука все еще тверда и сердце бьется, вероятно, более ровно, чем всегда, я пишу, чтобы планы, которые мы строили с тобой вместе, обрели свою форму; это касается отелей, а ты, как никто другой, знаешь, что они значат для меня. Но сначала я хочу, чтобы ты знала: я планирую изменить завещание и оставить тебе маленькую часть компании, этот дом и мою собственную корпорацию. Это означает, что, когда я умру, отели будут принадлежать тебе, а следовательно, ты будешь одной из тех, кто увидит их возрождение, если не доведется мне».

Феликс перестал читать. Там было десять страниц, исписанных крупным, слегка наклонным почерком отца, но сейчас, когда он знал, что было в письме, он не мог читать его, не мог вынести голоса отца, звучащего с этих строк, голоса, который говорил, что он предпочел Лору своему собственному сыну. У него дрожали руки, и он понимал, что читает, сдерживая дыхание. «Скотина, — подумал он, воздух взрывной волной вырвался из груди. — Сделать такое мне! Объявить всему свету, что ты не считаешься со мной, что тебе до меня нет дела, что все твои мысли заняты ей, что ей ты отдал то, что хотел я. Только ненормальный может так поступить с сыном. Больной. Человек, находящийся под давлением. Под большим влиянием».

С новым приливом энергии он просмотрел бумаги, лежащие на столе, вынул все из ящиков, стараясь обнаружить фразы, предложения, случайные слова, которые могли бы свидетельствовать о помешательстве.

А потом, когда в обеих руках были какие-то бумаги, конверты и Феликс лихорадочно их просматривал, он услышал, как открылась входная дверь и голоса внизу: громкий, довольный голос Розы, голоса Поля и Лоры. Он не мог разобрать, что они говорили, они были двумя этажами ниже. Какого черта они здесь делают?

Он моментально сгреб все бумаги в верхний ящик стола, засовывая их так, чтобы ящик мог закрыться. Нет, черт возьми, некоторые должны быть наверху. Аккуратные стопки. Он помнил. Вынимая бумаги обратно, хватая их наугад, он аккуратно поправил стопку и с силой закрыл ящик. Что-то оказалось смятым, и он еще раз с силой задвинул ящик, когда голос Розы послышался за закрытой дверью:

— Прошел сюда час назад, сказал, что будет в кабинете отца.

В дверь постучали.

— Феликс, — услышал он голос Поля, но Феликс потихоньку прошел в спальню отца, смежную с кабинетом, Он услышал, как дверь отворилась. — Извини, что беспокою тебя, но Лоре нужно… — Какое-то время было тихо, и Феликс услышал, как он сказал: — Его здесь нет.

— О Боже! — произнесла Роза. — А я и не слышала, как он уходил. Должно быть, старею. Хотя Феликс всегда этим отличался: он подкрадывался и, неожиданно появляясь, пугал людей. Хорошо, что мы не побеспокоили его, слава Богу! Могу я помочь тебе найти что-то, Лора?

— Нет, спасибо, — ответила Лора, голос ее был почти неслышен. — Мы просто пришли взять кое-что из моих вещей. Я пробуду несколько дней у Поля.

Феликс потихоньку прошел из спальни в холл, потом спустился вниз по застланной ковром лестнице. Потихоньку подкрадываться. Эта глупая женщина будет уволена, как только появится время заняться этим. Он легко толкнул и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Останется у Поля, сказала она. Завтра будет достаточно времени, чтобы вернуться за письмом и всем остальным, что еще может найтись.

Если только это не было тем, за чем она приходила.

Он проклинал себя. Он мог бы взять письмо, вместо того чтобы снова убрать его в стол. Как же случилось, что он не подумал об этом? Он стоял рядом с машиной, раздираемый противоречиями, что ему делать — уехать, прежде чем они увидят его, или дождаться момента, когда в доме станет темно, и вернуться, чтобы выяснить все наверняка? У него был свой собственный ключ. Он никогда не пользовался им, теперь время пришло.

Он выжидал. Ему нужно было знать все.

Спустя полчаса он увидел, как Лора и Поль ушли. Прошло еще два часа, прежде чем Роза выключила везде свет. Он прождал еще час, прежде чем вернуться в дом и воспользоваться ключом, который он сделал четыре года назад после первого сердечного приступа, случившегося у Оуэна.

В темноте он прошел на ощупь два пролета лестницы, а затем в кабинет, тихо закрыв за собой дверь, прежде чем включить настольную лампу, которой он пользовался несколькими часами ранее. Потом он открыл ящик, быстро просмотрел все бумаги, пытаясь найти письмо.

Которого там не было.

Он вытащил ящик из стола и перевернул его вниз, но там был только один-единственный счет, застрявший в боковой трещине. Он быстро просмотрел все бумаги на поверхности стола. Не здесь, не здесь, не здесь. Она взяла его. Эта сука забрала его. Обманула больного старика, а потом украла бумаги с его стола.

Она не обманывала его. Письмо это докажет.

Его охватил гнев, к горлу подкатилась желчь. Он стоял у стола, отрывисто дыша, стараясь придумать что-нибудь.

«Он должен вернуть это письмо. Она использует его, чтобы доказать, что старик не был болен и что его не принуждали, она докажет, что он знал, что делал, и делал это сознательно. Я должен вернуть его обратно, — думал он, — должен найти его. Не позволить этой суке и старику сделать из меня посмешище перед собственной семьей и всем светом.

Нужно придумать что-нибудь, и я придумаю. Я не из тех, кто паникует и совершает ошибки. Я что-нибудь придумаю. Я все просчитаю, все сделаю, как обычно.

Я позабочусь о себе».

Когда читали завещание, он нападал. Он не придумал ничего нового и поэтому бросился вперед, как будто письмо никогда не существовало. Вся семья говорила одновременно, а он стоял и наблюдал, чтобы управлять ситуацией. Он стоял за массивным библиотечным столом, положив руку на плечо Паркинсона, тем самым давая ему знать, что сейчас тому лучше помолчать. Когда вся семья наконец-то успокоилась и обратила свои взоры на него, он заговорил с Лорой, которая стояла перед окном, а Поль обнимал ее за плечи. Голос Феликса был абсолютно бесстрастен.

— Он не знал, чего хотел. Он был старым, больным человеком, которым манипулировала и которого терроризировала жадная, бесстыжая ведьма, и целый месяц после удара…

— Феликс! — Резкий голос Поля оборвал хриплый голос дяди. — Какого черта ты все это говоришь?

— Вы — грубая скотина! — взревел Клэй, заглушая слова Поля. — Какого черта вы…

— Заткнись! — выпалил Феликс и продолжил, не сбиваясь с размеренного тона: — Целый месяц после удара он был беспомощным инвалидом, который не мог ни говорить, ни двигаться…

— Феликс, — опять начал Поль.

— Он мог говорить! — возразила Лора. — Он разговаривал, мы разговаривали…

— …ни двигаться, ни внятно говорить, и для всех было совершенно очевидно, что он утратил способность мыслить здраво. И эта девушка воспользовалась ситуацией, она была одной из его прихотей, пока не вползла в его жизнь, а потом, когда он умирал, она не подпускала к нему медсестер, чтобы оставаться с ним наедине и заставить его изменить завещание.

— Достаточно! — яростно сказал Поль. — К черту это, Феликс, ты сошел с ума, что в тебя вселилось? Это же чертовская ложь!

— Оуэн не хотел медсестер! — плакала Лора. — Он просил меня, чтобы их не было. — Ручейки слез высыхали на щеках. — Он не хотел посторонних, он хотел, чтобы была только я.

— Он сам не знал, чего хотел, — начал Феликс в третий раз.

— Заткнись! — закричал Поль. — Пусть Элвин закончит читать. И ты все это объяснишь мне позже, ты извинишься перед Лорой и всей семьей…

Не обращая внимания на Поля, Феликс откинул голову назад, посмотрел на кончик своего тонкого носа и продолжил, повышая голос на Лору:

— Он ведь ничего не знал, так ведь? Он же не знал, что вы — преступники с прошлым, что у вас брат — преступник и что вы лгали ему и всем нам, лгали все эти четыре года, когда мы приняли вас в семью и дали вам все.

Лора в отчаянии вздохнула, вздох легкой волной пронесся по комнате, и он понял, что она проиграет.

— Четыре года, — повторил он, и эхо его слов молотками стучало у него в голове. — И мы все знали это четыре года назад, в то лето, когда Лора и ее брат появились в нашем доме, у нас пропала уникальная коллекция драгоценностей, и…

— Мы не имели к этому никакого отношения! — воскликнул Клэй.

Все заговорили одновременно, взволнованно обращаясь друг к другу, требуя от Феликса объяснить, что он имеет в виду. Но Феликс обращался только к Лоре:

— Вы не думали, что мы поверим в это! Из доказательств, которыми я теперь располагаю, я заключил, что вы пришли сюда с единственной целью, а потом решили остаться, когда увидели, что можно расставить сети а поймать моего отца, так же как вы однажды уже поступили с одним пожилым человеком, который оставил вам наследство, перед тем как умереть, а потом!.. — Он уже кричал, стараясь заглушить нарастающий шум, он выразительно посмотрел на Поля. — А потом вы опутали сетями молодого человека с состоянием, потому что профессиональные охотники за богатством никогда не упускают шанс, не так ли, мисс Фэрчайлд?

— Неправда! Я любила Оуэна! — вспыхнула Лора, но у нее прервалось дыхание. — Я люблю Поля. У вас нет права лгать…

— Не говорите мне о правах! Вы пришли к нам с ложью, вы пришли, чтобы заманить в ловушку, обмануть, вы буквально втерлись в наш дом… и вы украли драгоценности моей жены и почти убили моего отца!

— Это чертовская ложь! — крикнул Клэй. — Мы не делали этого, мы изменили наши…

Глаза Феликса победно загорелись. Он увидел, как рука Поля упала с плеча Лоры, отметил недоверчивый взгляд Ленни и злой, пораженно-застывший взгляд Эллисон. Хорошо. Пусть попробует вытащить свое письмо сейчас, когда уже слишком поздно. Он справился с ней.

Он глянул на Лору с презрением:

— Вы не изменили ничего. Вы — пара обычных преступников, и вы никогда не были никем другим, я прослежу за тем, чтобы об этом знали все. Я собираюсь обжаловать это дополнение к завещанию в суде и прослежу за тем, чтобы вы не получили ни копейки из состояния моего отца. Вы уйдете так же, как и пришли — ни с чем, вы уйдете сейчас же и больше никогда не приблизитесь к нашей семье, ни к кому из нас.

В шумном разноголосье комнаты Феликс видел, как Лора положила руку на оконную раму, видел ее взгляд, когда Поль отошел от нее, как бы уже отдалившись, устанавливая между ними дистанцию. А потом он увидел, как изменились ее глаза, как будто она вспомнила:

— Подождите! Подождите минуту, — закричала она. — Оуэн написал мне письмо… перед тем как у него случился удар… перед тем как он заболел! Он сказал мне о нем, рассказал, о чем он написал в этом письме. Я ничего не заставляла делать его, я могу доказать это — Она повернулась и почти побежала к двери.

— Я пойду с тобой, — сказал Поль. Его глаза потемнели, он не понимал, что происходит, но последовал за ней. — Ты можешь объяснить мне, что все это значит?

— Я не могу говорить об этом, — ответила Лора. Он не уверен, он думает, что Феликс, может быть, говорит правду. Как он может думать так, если любит меня? — Я просто хочу доказать, что не заставляла Оуэна любить меня. Он действительно любил меня, черт возьми, я могу доказать. А потом я уйду отсюда, так что никто…

— Почему? — Он не отставал от нее, пока она торопливо шла по лестнице на третий этаж.

— Если все, что сказал Феликс, ложь… Лора порывисто открыла дверь в кабинет Оуэна и побежала к письменному столу.

— Все это ложь? — требовательно спросил Поль. Она дернула ящик на себя, и у нее перехватило дыхание от того беспорядка, который царил в ящике.

— Здесь никогда не было так перерыто… Я должна просмотреть все документы… — Присев, она достала все бумаги и положила их на колени. В комнате было тихо. И когда она наконец-то взглянула на него, Поль увидел в ее глазах замешательство, а потом — отчаяние. — Здесь ничего нет.

Он посмотрел на Лору, уже хотел подойти к ней, но сдержался, вспомнив все, что смущало его в поведении Лоры.

Лора изображает мимику Жюля. Превосходная актриса.

Лора легко, как кошка, карабкается: «Я привыкла ходить по скалам в Хадсоне».

Ее работа помощником консьержа: «Это то, о чем я моту говорить, не скрываясь».

Она всегда отказывалась рассматривать вещи, которые хотела купить в магазине. Как будто кто-то мог обвинить ее в попытке воровства.

Ее коллекция из десяти превосходных книг, первых изданий, которая стоила сорок пять тысяч долларов, оставленная ей по завещанию пожилым человеком.

— Я попросила его держать это письмо у себя. Я не хотела брать его, — говорила Лора, обращаясь только к самой себе. — Я не хотела, чтобы оно напоминало мне, что он умрет, и поэтому попросила, чтобы письмо осталось у него, а он согласился и убрал его в ящик. Я видела, как он это сделал.

— О чем в нем говорилось?

— Я не читала его. Он говорил, что это — резюме тех планов, которые мы с ним строили относительно его отелей, тех, что принадлежали только ему и не входили в семейную корпорацию.

— Отели, которые он завещал тебе?

— Да, но я не знала, что он собирается оставить их мне.

— У тебя было письмо Оуэна и ты не прочитала его?

— В этом не было необходимости. Разве ты не понимаешь? Только в случае, если он… умрет…

— Феликс лгал насчет остального?

— Черт тебя побери! — Лора вскочила на ноги. — Черт побери, как ты можешь спрашивать меня об этом? Ты видел меня с Оуэном, ты знал, какой я бывала с тобой! Я любила тебя, и я любила его! Все, что я делала, все, что ты видел в течение всего года, я делала с любовью. И ты знаешь об этом! Ты же не дурак, ты можешь осмыслить то, что видишь, что слышишь, что чувствуешь… Ты способен разобраться в том, что чувствуешь. Это не было ложью! Разве не так? Разве мы лгали — целый год вместе! — разве мы лгали?

— Я — нет. — Глядя на нее, он хмурился, и Лора знала, что впервые он слушал ее так, будто в ее словах был двойной смысл.

Она высоко подняла голову и посмотрела ему в глаза:

— Оуэн верил в меня. Я отдала ему свою любовь и веру, и он гордился этим, и отплатил мне… он отплатил мне своей верой и любовью так, что я никогда не смогла бы отблагодарить… — Она проглотила слезы, но голос был хриплым. — Он любил меня, верил в меня, и черт возьми, ты заставил меня поверить в твою любовь так же, как я верила в его любовь, а после этого не верить мне, когда Феликс…

Она отвернулась. Внутри все словно сковало льдом, глаза высохли. Я не буду плакать. Я больше никому не позволю заставить меня плакать — ни из-за любви, ни из-за боли. Стоя спиной к Полю, она заговорила:

— Каждый день казался новым и удивительным, потому что был ты… И я знаю, что и ты чувствуешь то же самое. Но ты отстранился от меня, ты разделил нас, как только Феликс начал говорить. Ты не верил мне или недостаточно верил, чтобы подождать, пока мы сможем поговорить. Ты не верил в нашу любовь… или что-то еще. Не верил в собственное чувство, не верил в себя.

Они стояли неподвижно в тяжелой тишине. Руки Лоры слегка приподнялись, а потом упали. Выпрямившись, с высоко поднятой головой, Лора шла к двери.

— Он говорит правду? — спросил Поль.

— Да, — ответила она и вышла из комнаты.

Семья, как по команде, замолчала, когда Лора открыла дверь в библиотеку. Она видела, как Феликс смотрел на ее руки, и ей показалось странным, почему у него взлетели вверх брови. Зачем он все еще притворяется? Он ведь знал, что она не найдет этого письма, он взял его в тот вечер, когда Роза сообщила, что он заходил. Она медленно оглядела всех присутствующих в комнате, глаза скользнули по расстроенному, злому лицу Эллисон, бесцветно-печальному — Ленни, она видела озадаченные глаза Барбары Дженсен и смущение остальных членов семьи. Лора остановила взгляд на Клэе.

— Мы уходим, — сказала она.

Роза пришлет ее одежду. Они с Клэем будут жить в Филадельфии, пока не решат, что делать дальше. Она должна найти адвоката, чтобы выяснить, есть ли у них шансы в борьбе с Феликсом. Но она думала, что скорей всего надежды никакой. Какой судья поверил бы Лоре Фэрчайлд, которая стоит на учете в полиции Нью-Йорка и которая выдвигает обвинения против Феликса Сэлинджера, президента «Сэлинджер-отель инкорпорейтед», одного из самых выдающихся представителей бостонского общества? Она должна попробовать, но рассчитывать было не на что.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 11

Адвоката звали Ансель Роллинз. Тонкий, как жердь, с блеклыми глазами, длинными бакенбардами и несколькими прядями волос, наискось падавшими на лоб. Он был отцом одного из однокурсников Лоры в колледже и точно так же принадлежал к старому обществу Бостона, как и адвокат Феликса Карвер Чейн.

— Я знаю Карвера, и я понимаю его, — сказал Роллинз Лоре и Клэю, когда они сидели за круглым столом в его прохладном офисе. — Он прекрасный адвокат. Конечно, мы не знаем, что они думают об этом деле, но у нас есть шанс. Разумеется, они даже не начинали судебное разбирательство, если бы вы смогли найти то письмо, о котором говорите, — то, которое написал Сэлинджер: оно докажет, что Оуэн знал, чего хотел, задолго до удара, и это неоспоримо докажет, что вы имеете право на это наследство…

— Я не могу вернуться в этот дом, — сказала Лора.

— Хорошо. — Он поджал губы. — Все знают, как вы были дружны с Оуэном… Конечно, у нас есть шанс.

«В другом случае, — подумала Лора, — вы не взялись бы за это дело, — работать без вознаграждения, просто в надежде получить треть того, что мы отсудим».

Роллинз сложил вчетверо листок из своего желтою блокнота.

— Нам нужно принять несколько решений. Во-первых, мы, конечно, будем требовать суда присяжных.

— Мы дадим согласие только на суд присяжных, — горячо сказал Клэй.

— Разумеется. Но можете отказаться, если хотите, — в том случае, если предпочтете, чтобы дело слушал судья. Вероятно, слушание дела начнется быстрей и займет меньше времени, чем суд присяжных, но, — он пристально смотрел на Лору, — суд присяжных проявит больше сострадания к красивой, молодой женщине в таком положении, чем судья, сидящий один в зале заседаний.

— Сколько нам придется ждать? — спросила Лора.

— От шести месяцев до года.

— Что? — Клэй вскочил на ноги. — Лору обманули с наследством, и никто ничего не будет делать целый год?

— Нам очень многое придется делать, — ответил Роллинз. — Пожалуйста, сядьте на свое место, молодой человек. Не в моих силах вертеть колесо справедливости быстрее, я стараюсь, как могу.

Клэй сел, и оставшуюся часть дня они потратили на то, чтобы слово за слово, день за днем прожить последние пять лет. Лора и Клэй рассказали Роллинзу все — только не упоминали о Бене. Они решили это вместе. Клэй горячился:

— Он уничтожил нас, он уничтожил все наши возможности. Но сейчас никто не докажет, что мы обокрали их, и в настоящее время все более или менее в порядке.

— Но мы не обкрадывали их! — воскликнула Лора.

— Бен может сказать, что мы сделали это, чтобы прикрыть свою задницу. А они примерно так и думают. Я просто не желаю, чтобы он был здесь! Давай не вмешивать его в это дело!

Лора, более уравновешенная, согласилась. Рассказать о Бене — значило бы признаться в том, что они лгали эти пять лет, и от этого они не выиграли бы, наоборот, все бы решили, что им не стоит доверять. Поэтому они, рассказывая обо всем остальном, умолчали о Бене.

Роллинз поджал губы:

— Я вижу несколько опасностей, — пробормотал он, делая пометки. — Но если мы к ним подготовимся… Хорошо, — заключил он. — Я скоро позвоню вам, и мы наметим следующие шаги. Я смогу связаться с вами по этому номеру в Филадельфии?

— Нет. — Лора писала на его бланке. — Мы будем здесь послезавтра.

— «Дарнтон», — прочитал адвокат. — Джейз Лэндинг, Нью-Йорк, «Дарнтон».

— Курорт. Во всяком случае, мы будем там какое-то время. — Но мы приедем в Бостон, как только вам понадобимся, и сделаем все, что нужно. И будем ждать, сколько потребуется, но надеюсь, вы постараетесь ускорить все ото, это очень важно для меня.

— Деньги всегда важны, — отозвался он сухо.

— Я не говорю о деньгах. Я говорю о мести. И получить обратно то, что оставил мне Оуэн. Эта борьба поможет мне забыть, что я потеряла семью и то, что считала любовью.

— Каковы наши шансы? — спросил Клэй, когда они пожимали друг другу руки.

— Есть шанс выиграть дело, — ответил Роллинз. — Конечно, принимая во внимание, что вам удастся сохранить выдержку и терпение.

— Невозмутимый сукин сын, — проворчал Клэй, когда они покидали офис. Он повторял это еще раз, сидя в ресторане, где они обедали перед тем, как уехать из города. — Невозмутимый сукин сын. Он-то ничем не рискует, проиграв это дело.

— Таким количеством денег! — рассеянно отозвалась Лора. Мысли метались от злости на Феликса до погружения в ощущение пустоты от потери Оуэна и Поля и неопределенности будущего. Она знала: что бы ни говорил Роллинз, суд — это долгая процедура и ей необходимо принять какой-то план на будущее.

Глядя в окно, она увидела в стекле свое бледное отражение. «Я забыла подкраситься, — подумала она, — и мне необходима стрижка. Роза велела бы мне сесть прямо. Но нет больше Розы».

Она задышала чаще, будто бежала, внутри все сжалось от боли и гнева. Было слишком много всего, что следовало обдумать, слишком много всего, что следовало решить, и не хватало времени сделать это. Они должны были чем-то заняться, необходимо зарабатывать себе на жизнь. «Хотела бы я, чтобы у меня было хоть немного времени, — думала она, — чтобы я могла стереть все из памяти, начать сначала и знать, что ждет меня впереди».

Я бы хотела стать другим человеком.

Она резко встала.

— Я сейчас вернусь, — бросила она Клэю и направилась в дамскую комнату, расположенную в конце ресторана.

Какое-то мгновение она стояла перед зеркалом, глядя на себя. Затем вынула из сумочки маникюрные ножницы и стала стричь волосы. Она захватывала и кромсала несколько прядей одновременно. Кончики волос получались неровными, но чем больше она старалась подправить их, тем более обкромсанными они становились. А чем короче они делались, тем становились более кудрявыми. И наконец она осталась с шапкой вьющихся волос, коротенькие кончики которых напоминали маленькие антенны. Личико стало выглядеть совсем маленьким, резче обозначились скулы, а глаза стали совсем огромными.

Клэй расплачивался с официантом, когда она вернулась, и буквально раскрыл рот от удивления:

— Что ты с собой сделала? О Господи! Я едва узнал тебя!

— Ну и хорошо. Я хочу выглядеть по-другому.

— Но раньше ты была хорошенькой. Она пожала плечами.

Когда они выезжали из города, направляясь на север, Клэй небрежно бросил:

— Роллинз сказал, что тебе следует выглядеть красивой и трогательной.

— Я буду такой, какая есть. И либо они поверят мне, либо нет.

— Лора. — Он посмотрел на нее с беспокойством. — Ты ведь не собираешься сдаваться?

— Нет.

Он молчал, пока не миновал трудный участок дороги.

— У тебя будет все хорошо, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к ней. — У тебя будет все великолепно.

Она не ответила. «Как глупо, — думала она, — пытаясь что-то изменить, самой стричь себе волосы. Я должна изменить образ мыслей, свои чувства и память. Выглядеть по-другому совсем не означает вести себя по-другому».

Она отбросила эти мысли и попыталась представить себе Келли и Джона Дарнтон. Она никогда с ними не встречалась, говорила с ними только по телефону, но они предложили ей остановиться у них, когда неделю назад она в отчаянии позвонила им.

— У нас всегда найдется для вас место. Не думали же вы, что я скажу вам «нет»? Боже мой, дорогая леди, вы прислали к нам графиню Ирину и целый поезд ее богатых друзей на неделю, вы практически спасли нас, и вы думали, я скажу «нет»? Я не откажу вам ни в чем, что бы вы ни попросили! Я даже дала бы вам место, если бы вы обратились ко мне!

«Итак, у них все еще проблемы», — думала Лора, когда они с Клэем пересекали границу штатов Массачусетс и Нью-Хэмпшир, и стала рассматривать пейзаж. До сих пор она старалась не смотреть на леса и луга, заболоченные места, пруды со стайками птиц, летающих вверх-вниз, потому что все напоминало ей о долгих прогулках с Полем по таким же местам, но когда шоссе потянулось вдоль реки Мерримак, она разрешила себе смотреть на окружающее и радоваться красоте.

С Нью-Хэмпширом и Вермонтом ее не связывали никакие воспоминания, и к тому времени, как они проезжали Монтпилиер, минуя бесконечные гранитные каменоломни, они с Клэем уже разговаривали о ландшафте, аккуратных домах и новоангликанских церквах за длинными низкими стенами, сложенными из плотно подогнанных камней, которые ранние поселенцы извлекли из трудной земли Новой Англии. А еще они говорили о Дарнтонах.

— Я не уверена, что они преуспевают, — заметила Лора. — Графиня, правда, сказала мне, что ей там очень понравилось, поэтому, конечно, там не может быть все настолько уж запущено, но мне кажется, они и впрямь расстилались перед графиней, чтобы произвести на нее впечатление. Я надеюсь, что мы сможем помочь им.

— Черт побери, мы могли бы быть миллионерами, а вместо этого едем спасать людей, которые на грани разорения.

Она рассмеялась:

— Они не на грани разорения, а как раз те самые люди, которые спасают нас, а вовсе не наоборот.

— Но у нас все же есть шанс стать миллионерами, так ведь?

— Не знаю. — Она отвернулась от него, удивленная и несколько неприятно пораженная тем, что он как о разумеющемся говорил о наследстве Лоры как и о своем собственном. Она была рада, что настала его очередь вести машину и она могла смотреть на зеленые горы, которые неожиданно выросли и окружили их со всех сторон, такие же сочные, буйные и яркие, как и их название. Она видела горы впервые в жизни и созерцала их величавую красоту, загипнотизированная их волшебством: они окружили дорогу и подступали к машине, а остальной мир казался отдаленным и нереальным. Здесь человек может забыть обо всем, подумала она, но Клэй вернул ее к действительности, меняясь с ней местами, когда они проезжали неподалеку от маленького озера в Уотербери.

— Твоя очередь, — сказал он. — Я собираюсь вздремнуть.

Поэтому она нашла дорогу к Дарнтонам сама, свернув на юг в Берлингтоне, чтобы дальше ехать вдоль берега озера Шамплейн, пока не въехала в маленький городок Джейз Лэндинг и не нашла дамбу, ведущую на остров, как описывала Келли. Машинам гостей не разрешалось ездить по острову.

— Но вы сможете ездить, — сказала Келли. — Разгружайте ваш багаж и дайте поздороваться с вами.

Вот что встретило Лору, когда она приехала.

Радушие Келли. Она стремительно бросилась к Лоре и обняла ее так крепко, что у Лоры перехватило дыхание, потом она отступила на шаг и заулыбалась, так что на ее румяном, открытом лице появились ямочки.

Лора улыбалась в ответ. Она решила, что никто не смог бы противостоять ее обаянию, теплоте черных глаз, облаку темных волос, которые выбивались из-под гребня и разлетались во все стороны, и громкому голосу, который возвещал о ее появлении еще до того, как показывалась она сама. Она была выше Лоры, шире и в два раза старше, но выглядела гораздо моложе из-за своей плещущей через край энергии, особенно это было заметно рядом со сдержанной Лорой.

— Привет! — поздоровалась она с Клэем, когда тот вышел из машины. — Твоя сестра вела машину всю дорогу?

— Почему? Мы вели машину по очереди.

— Хорошо. Нам нужен шофер. Мы не разрешаем гостям ездить по острову, у нас есть несколько роскошных машин, и мы отвозим гостей в город в гольф-клуб на материк и в любое место, куда они захотят поехать. Ну как? Звучит интересно?

— Боже, звучит сказочно!

— Надеюсь, что так. Пошли.

Она сразу приступила к делу, и Лора с благодарностью отметила, как она повела Клэя к двойному ряду гаражей за основным зданием и представила его бригадиру водителей. Клэй во многом был совсем мальчишкой, даже работа в Филадельфии, казалось, не изменила его, и он не повзрослел. Может быть, Келли и Джон найдут способ преодолеть его мальчишество, хотя зачастую это было так очаровательно.

Основное здание курорта — двухэтажное, белое, с красными ставнями, красной крышей — изящно возвышалось в самом конце острова и четко вырисовывалось на ярко-синем фоне озера Шамплейн и покрытых соснами склонов гор Адирондак в отдалении. Остров был покрыт сосновыми лесами, но постепенно деревья уступали место лужайкам с мягко стелящейся травой, которые подступали к дому, теннисным кортам и открытому бассейну, почти точной копии того, который находился в здании и которым пользовались в основном зимой. Потом шли площадки для бадминтона и крокета и длинная, размеченная флажками дорожка, ведущая к пристани.

Это был один из самых популярных курортов в стране; остров Дарнтон очень тихий, красивый, поросший лесами. И леса, и пляжи живо напоминали Лоре Остервилл на Кейп-Коде.

— Дай мальчику много машин, и он будет счастлив целый день, — сказала Келли, присоединяясь к Лоре. Она пристально вгляделась в нее. — Что случилось? Воспоминания? Я не спрашивала, почему вы захотели сюда приехать. Кто-то умер? Или предал вас? Или выжил вас откуда-то?

— Все вместе взятое. Келли, вы не возражаете, если мы не будем говорить об этом?

— Вам не нужно ничего объяснять. Пойдемте и начнем устраиваться. Я забронировала комнаты для вас двоих, а еще у вас будет своя гостиная. Обед через час. И кстати, — добавила она как бы между прочим, — в свое время я неплохо стригла.

Лора потрогала свои короткие, кое-как подстриженные волосы.

— Выглядит ужасно, правда?

— Больше похоже на любительскую стрижку. — Келли пробежала своими нежными пальцами по ее волосам. — Все еще можно поправить. Может быть, после обеда сделаем что-нибудь с ними с любовью.

— Спасибо, — ответила Лора. — Забота с любовью — это было бы замечательно, В этот вечер Келли подстригла Лору, помогла ей застелить постели в двух крошечных спальнях, соединенных маленькой гостиной, расположенных в дальней части здания. Лора распаковывала вещи, развешивала их в шкафу.

— Чудесно, — повторяла Келли, легонько проводя пальцами по кашемировым свитерам, шелковым блузкам, юбкам-шалле, купленным по настоянию Оуэна. — У меня еще осталось кое-что из одежды с тех времен, когда я покупала тряпки, вместо того чтобы тратить все деньги, которые оставили мне родители, на этот дом.

— Да, но у вас здесь дела идут хорошо, — заметила Лора, и ее слова прозвучали полуутверждением, полувопросом.

— Чай? Крепкий, утоляющий жажду, успокаивающий душу, которая болит.

Улыбка не коснулась плотно сомкнутых губ Лоры.

— Звучит превосходно.

Они сидели в креслах в уютно освещенном уголке большого холла, пили чай и разговаривали допоздна. Стены холла были отделаны гладкими сосновыми панелями, изящный узор которых не нарушали продолговатые медальоны сучков. Они обрамляли два массивных камина, сложенных из камня, на двух противоположных концах комнаты. Темный деревянный пол устлан звериными шкурами, а кушетки и кресла покрывали шкуры буйволов. Высокий сводчатый потолок, меховые подушки, ивовые кресла-качалки, оловянные лампы и керамические вазы с сухими ветками без листьев, но с сохранившимися на них красно-оранжевыми ягодами, придавали свет и тепло тихому уюту комнаты. В конце концов, здесь все было по-другому, в сравнении с плетеной мебелью и ситцевой обивкой домов Сэлинджеров на Кейп-Коде и бархатом и парчой дома Оуэна на Бикон-Хилл.

— Это то место, где ты сможешь забыть прошлое. Мы обставляли не весь дом, — пояснила Келли, беря одно из пирожных, которые шеф-повар подал к чаю. — Почти всю мебель оставил нефтяной магнат, который строил этот дом и продал его в ходе скандального развода. Вся беда в том, что они с женой так долго не разговаривали, что дом начал разрушаться, и нам досталось очень много работы. Вы будете скучать по работе у Сэлинджеров?

— Да, очень. Мне там нравилось.

— У меня есть место, где вы можете начать работать, как только будете готовы приступить.

— Это правда? Я надеялась, что, может быть, у вас найдется что-нибудь. Келли, я буду делать любую работу, которая у вас есть.

Келли улыбнулась:

— Какой бы она ни была?

— Мне нужна работа. Клэю тоже. Нам нужно начать где-нибудь.

— Что вы скажете о месте помощника менеджера в «Дарнтоне»?

— Помощник менеджера? — повторила Лора. — Но ведь у вас он должен быть. Вы не могли бы управлять отелем без него.

— Да, это так. Но вы приехали в очень трудный момент. — Келли сидела, уютно положив ноги на край стеклянного столика на сосновых ножках, и обеими руками держала чашку. — На прошлой неделе мой муж, который очень легко выходит из себя, уволил помощника менеджера и еще двоих служащих за вымогательство чаевых, и это, разумеется, не так уж далеко от истины, поэтому я согласилась с его решением. Это как раз то, что раздражает меня. Конец августа — едва ли не самое напряженное время года, а отель почти переполнен. Нам очень нужна помощь. Вы бы нас очень выручили.

— Не могу поверить, это было бы так замечательно… И вы согласны, чтобы Клэй был шофером? Он может работать и в других местах. Он был в службе размещения в отеле «Филадельфия» и научится всему, что потребуется.

— В первую очередь нам нужен шофер. Если он сдаст Джону экзамен на вождение, то получит работу. После этого мы подыщем для него еще что-нибудь. Почему бы нет? Мой друг, вы — манна небесная. Сначала вы присылаете к нам графиню Ирину, а теперь приезжаете сами. Единственное, что может показаться вам неинтересным, это то, что у нас всего сто комнат, треть того, что было у Сэлинджеров. Вам может быть скучно.

— Мне не будет скучно. — Лора колебалась. — Есть еще одна проблема. Мы должны время от времени ездить в Бостон… по делам… которые нам не удалось закончить. Если это будет не очень удобно, может быть, мне следует заняться не такой ответственной работой?

— Как долго вы будете отсутствовать?

— Я не знаю, но мы постараемся, чтобы это было не очень надолго.

— Хорошо, мы это решим. Ваше дело затянется надолго?

— Может быть, на год. Келли недовольно хмыкнула:

— Похоже, это связано с юристами, ничто не занимает столько времени, как эти процедуры. Дайте мне знать заранее, когда вам нужно будет уехать.

— Спасибо, Келли.

Прошло почти три месяца, когда они вернулись для дачи предварительных показаний под присягой, перед самым праздником в честь первых поселений Массачусетса.

В офисе Чейна жалюзи на окнах были опущены, лампы дневного света сияли, мебель — уныло-коричневого цвета. Роллинзу и стенографистке суда, сидящей рядом, в то время как Клэй дожидался своей очереди в приемной, она отвечала на вопросы ровным голосом, со спокойным выражением лица, снова рассказывала ту же историю, точно так же, как уже делала это. Но Чейн был не Роллинз — он не сочувствовал ей и не направлял ее шаг за шагом по должному пути. Он холодно и целенаправленно вновь и вновь возвращался к ее отношениям с Оуэном, спрашивая, как она начала работать в его библиотеке, как часто они ходили на прогулки, сколько раз обедали, как часто оставались вдвоем одни, сколько раз она писала для него частные письма, о которых больше никто не знал, много ли деловых вопросов она решала самостоятельно и почему он был вынужден обращаться к ней, а не к кому-то еще, если хотел вернуться к этим делам.

— Он не был вынужден обращаться ко мне, — зло сказала Лора. — Он хотел. Мы работали вместе, и он доверял мне.

— Конечно, — ровно продолжал Чейн. — Скажите, пожалуйста, еще раз, почему он уволил своего секретаря?

— Он не увольнял ее. Я говорила вам, что она работала в основном офисе в «Бостон Сэлинджер», и теперь, когда я была с ним, ему не нужно было вызывать ее с работы.

— Теперь, когда вы были с ним. Это было ваше предложение уволить его секретаршу и использовать вас вместо нее?

— Он не увольнял своего секретаря.

Допрос продолжался и продолжался, но Лора и Роллинз знали, что могло быть и хуже: Чейн мог поднять и использовать дело об ее аресте и обвинении в Нью-Йорке.

— Хороший знак, что они не сделали этого, — заметил Роллинз, когда они покинули контору Чейна, после того как Клэй прошел через тот же допрос, что и Лора. — Совершенно очевидно, они убеждены, что ссылка на это дело в суде не принесет пользы. Я буду готов к этому, но уверен, что судья сочтет, что тот случай не имеет отношения к делу, которое рассматривается.

— Насколько вы уверены? — требовательно спросил Клэй.

— Достаточно уверен, — коротко ответил Роллинз. — Сегодняшняя беседа показала, чем они располагают. Вам вопросы, наверное, показались сложными, но это было то, чего я ожидал. Основная цель проведения предварительной дачи показаний под присягой — это получение информации, и конечно, чтобы убедиться, что во время суда не выявится что-нибудь новое и неожиданное.

— Тогда почему нужно доводить дело до суда? — спросил Клэй, вспоминая драматические сцены в зале суда в фильмах.

— Чтобы суд присяжных решил, кто говорит правду, — сухо ответил Роллинз. — Вы сами настаивали, что это — ваше право: иметь суд присяжных.

Клэй что-то пробормотал, а Лора спросила:

— Мы знаем, кто и что собирается говорить на суде еще до того, как началось слушание дела?

— Если только что-то не всплывет в последнюю минуту или свидетели вдруг изменят свои показания. Лору пронзил страх.

— Почему они должны это делать?

— Они могут вспомнить что-нибудь, о чем забыли рассказать, или их попросят ответить на вопрос, который адвокаты не задавали раньше. Но такое случается нечасто. — Он проводил их до двери. — Я скоро позвоню вам.

Он позвонил в декабре. Лора была в офисе Келли и прошла в свой маленький кабинет, смежный с кабинетом Келли, и закрыла дверь, чтобы спокойно поговорить.

Роллинз проводил предварительные встречи, задавая вопросы Сэлинджерам, докторам, медсестрам, Паркинсону в своем офисе.

— Ничего нового или неожиданного, — заключил он свой рассказ. — Но это придает мне уверенности. В данный момент у них очень слабые позиции, и думаю, что Карвер располагает дополнительной информацией, о которой нам неизвестно. Он держится очень уверенно.

— Вы имеете в виду, что нам следует беспокоиться?

— Я имею в виду, что нам следует быть готовыми ко всему. Мы с вами должны встретиться еще несколько раз до суда. Мы начнем через две недели. Вы можете сюда приехать?

— Конечно.

— Хорошо. Еще раз убедитесь, что ваша история абсолютно чиста.

— Она чиста, потому что это — правда, — холодно сказала Лора. — Разве доктора и медсестры не рассказали, что все было в порядке?

— Как я уже рассказывал вам, они говорили, что, насколько могли судить, мистер Сэлинджер был очень слаб и расстроен тем, что плохо говорил и не двигался, но его не принуждали к изменению завещания. Наша большая надежда — это Паркинсон: он прекрасный адвокат и совершенно честно и прямо отвечал на мои вопросы. Он бы не стал готовить это дополнение к завещанию и не разрешил бы мистеру Сэлинджеру подписывать его, если бы считал это незаконным. Ни один юрист с хорошей репутацией не позволит такого. И пока он утверждает, что мистер Сэлинджер знал, чего он хочет, я думаю, мы в прекрасном положении.

— Это все? — спросила Лора спустя мгновение. — Кто-нибудь еще давал показания?

— Вы имеете в виду Поля Дженсена? Нет. Насколько я понял Карвера, он не хочет иметь дело с его свидетельством. Никому не нужен пристрастный свидетель, вы никогда не знаете, что получите, так, по крайней мере, пока его не будут вызывать.

Лора смолчала. Она не знала, что думал Поль. «Я могу написать ему», — думала Лора, но не знала, что она может сказать. «Ты пристрастен, потому что все еще любишь меня? Но если это так, почему не сказать суду присяжных, что я никогда бы не обворовала семью, и ничего не взяла бы у Оуэна, и не пыталась заставить действовать Оуэна против его воли? Или ты все еще веришь, что я виновна в этих преступлениях, и не хочешь иметь со мной дела — ни в хорошем, ни в дурном?»

Она не хотела думать об этом. Не важно, выиграют они это дело в суде или проиграют, Поль потерян навсегда, он строил новую жизнь, она тоже. Суд ничего не изменит.

Она отдавала все силы работе, изучая бизнес управления курортом. Она написала Бену, сообщив, где они живут теперь.

«С Сэлинджерами ничего не вышло», — писала она. Лора не могла рассказать ему о завещании Оуэна и как их лишили всего, это только подтвердит, что он был прав относительно Сэлинджеров с самого начала, когда говорил, что им нет до Лоры дела и по-другому не будет. Поэтому она сообщила их новый адрес и этим ограничилась. А потом она перестала думать о Бене, как и обо всех остальных, и посвятила себя большим проблемам и мелким, но необходимым деталям курорта.

Она и Келли делили между собой обязанности и вдвоем справлялись с делами курорта, а Джон занимался транспортом, спортивными и оздоровительными площадками. Они работали очень слаженно и дружно, особенно после того, как Лора взяла на себя еще ряд обязанностей. С первых дней, когда она только начинала работать, и проходя нелегкий путь этих месяцев, Лора приобретала все большую уверенность в себе. Все, чему она научилась у Жюля ле Клера, постигая прихоти и требования клиентов, она успешно использовала работая у Дарнтонов. Лора применяла все знания, которые дал ей Оуэн, по организации и наиболее важным стадиям управления отелями, и все, чему она научилась в колледже, а также внимательно слушала все, что Келли рассказывала ей об особенностях курорта. Она работала целый день и каждый вечер задерживалась допоздна, изучая, как действует сложный механизм курорта, и обдумывая, что можно сделать, чтобы службы работали еще лучше.

Когда Келли или Джон уговаривали ее отдохнуть, она благодарила, но возвращалась к работе. Если она выиграет в суде, тогда может расслабиться. Если не удастся — придется зарабатывать на жизнь и пытаться найти способ вернуть то, что принадлежит ей по праву.

После Рождества неожиданно наступило затишье, остров казался всеми покинутым.

— Нужно все закрыть и уехать во Флориду, — сказал Джон.

— Слишком много работы предстоит сделать, — отозвалась Келли.

Это был извечный спор, он ярко вспыхнул и погас с плавным течением времени, и они принялись строить планы на лето. Втроем они координировали деятельность различных служб со штатом сотрудников, которые работали на острове, составляли список необходимого оборудования, расписание занятий по теннису, верховой езде, плаванию, аэробике, соревнований на яхтах и прогулок по озеру, карточных игр, гольфа на площадке в Джейз Лэндинг, а также программу фильмов, которые будут демонстрироваться по вечерам. А так как люди судят о курорте в основном по тем блюдам, которые им подают, они потратили немало времени и на составление меню и ассортимента блюд на более чем двести человек.

— Получается довольно дорого, поэтому немногие приезжают с детьми, — сказал Джон как-то январским утром, когда они возвращались после осмотра пристани. — Да я и не хочу их — слишком много дополнительных проблем, да и доктору с материка, который работает по вызову, придется приезжать чаще, но Келли думает, что как семейный курорт он привлечет больше отдыхающих и меньше комнат будут пустовать. Что вы думаете об этом?

Лора слегка нахмурилась:

— Не могу понять, почему нельзя совместить эти два понятия — семейный курорт и очень дорогой курорт одновременно.

Он остановился и уставился на нее — огромный человек с красным лицом, высоким лбом и тяжелой черной бородой.

— Возможно.

— Может быть, вам стоит сделать «Дарнтон» настолько дорогим курортом, что состоятельные родители будут думать, что тут очень хорошо и этим нельзя не воспользоваться. И потом, они перестанут чувствовать себя виноватыми, что оставляют детей с женами, а сами отдыхают.

— Вы думаете, они чувствуют себя виноватыми?

— Понятия не имею. Я бы чувствовала. И мне бы хотелось, чтобы было такое место, куда я могу привезти своих детей и знать, что каждый хорошо проводит время, занимается своими делами и в то же время все они вместе.

Он улыбнулся:

— Вам следует иметь детей. Вы будете хорошей матерью.

Лора вспыхнула:

— Мы говорим о «Дарнтоне».

— Хорошо, — поддержал он. — О «Дарнтоне» с мальчиками и девочками из состоятельных семей, резвящимися на лужайках. Мне это нравится. Вы поражаете меня, Лора. Мне симпатична женщина, которая считает, что у нас все это может быть. — Они продолжали свой путь, и он украдкой посмотрел на нее. — А что же вы? Когда у вас будет все это вместо работы все вечера напролет?

— Я делаю то, что хочу! — сказала она. — Я могу задать вам тот же самый вопрос. Когда вы с Келли проводили последний раз вечер не на острове?

— Она не хочет. Единственное, о чем она думает, так это об этом проклятом курорте, чтобы расширить его, чтобы он приносил больший доход… Как бы там ни было, мы говорили о вас. Почему вы никуда не ходите или…

— Я сказала, что делаю то, что хочу!

— Эй, — сказал он, отступая назад и поднимая руки в притворном страхе. — Не кусайтесь, мисс Фэрчайлд, вы меня так испугали!

— О, черт, Джон, пора повзрослеть! — И сразу услышала голос Розы: «Леди не ругаются, моя юная мисс, и не теряют самообладания, о чем я говорила уже много раз».

— Извините, — пробормотала она, сама не зная, перед кем извиняется — перед Розой или Джоном.

Клэю Джон очень нравился. Они часами возились с целым парком машин Дарнтона, после того как Клэй провез Джона по острову и тот объявил его превосходным водителем. С тех пор когда Клэй не бывал занят в службе размещения, он посвящал все время машинам, они были его страстью, но на первом месте были женщины, которые состояли в штате. Особенно ему нравились инструктор по теннису, ее звали Мирна — длинноногая и опытная, из тех женщин, к которым был неравнодушен Клэй.

Любимой машиной Клэя, которую он предпочитал «лассалю» 1920 года и «паккарду» 1923 года, был серебристый «роллс-ройс» выпуска 1927 года. За этой машиной Клэй ухаживал, заботился о ней больше, чем о любой женщине, которою он когда-либо знал. Каждый раз, когда он любовно прикасался к деталям из красного дерева с позолотой, к обтянутому кожей рулю и сиденьям в мягких чехлах, он был уверен, что создан для самых прекрасных вещей. Беда была в том, что почти все прекрасные вещи избегали его в последнее время. У него не было даже своей квартиры, как в Филадельфии.

— Для того, кто не знал ничего лучшего, сошло бы и это, — ворчал он, меряя шагами маленькую гостиную, которая соединяла его комнату и комнату Лоры, глядя на старую мебель и домотканые хлопчатобумажные коврики. — Если бы не эта скотина, мы были бы сейчас на Бикон-Хилл, вместе со всем, что перешло к нам. Я-то знаю, что происходит: мы движемся в обратном направлении. Боже мой! Живем в маленькой квартирке вдвоем, точно как пять лет назад, в Сентервилле в квартире над гаражом. У нас все было неплохо, а сейчас все, что мы имеем — эта чертова маленькая…

— Это — дом, и нам повезло, что он есть, — выпалила Лора. Потом она обняла его. — Я знаю, что ты расстроен, Клэй, но я хочу, чтобы ты узнал как можно больше и многому научился, пока мы здесь, и разреши мне позаботиться о будущем. Я много думаю о нас и собираюсь так или иначе заняться Феликсом. А ты можешь помочь.

Он рухнул в кресло и вытянул ноги.

Лора оглядела комнату:

— Как ты думаешь, можно разжечь камин? Он в порядке?

— Я не знаю. В доме Оуэна за каминами всегда следил управляющий. Как узнать, можно им пользоваться или нет?

— Разжечь огонь.

— Но ведь вся квартира может оказаться в дыму.

— Тогда мы будем знать, что камин не работает. Клэй рассмеялся и вскочил, чтобы поцеловать ее.

— Ты знаешь, что ты замечательная? Мне и правда нравится быть с тобой. Я не хочу, чтобы ты думала, что я не ценю того, что ты делаешь: устраиваешь дом для нас, и какого черта? — ты знаешь, что я имею в виду. Пойду, принесу немного дров, хорошо? Сейчас вернусь. — Он ушел, думая о том, что ему очень хотелось бы сказать Лоре, какая она необыкновенная, и при этом не смущаться. Она действительно была умной и доброй и заботилась о нем. Она была так несчастна все это время, после объявления этого проклятого завещания, а он был так зол на эту семью, что совсем ничего не сделал, чтобы помочь ей. У него даже не было работы. Он ушел из отеля, прежде чем Феликс успел уволить его. Так они и жили, вместе, вдвоем, со своими проблемами, и он продолжал сердиться и высказываться вслух, но Лора почт не говорила. И почти не плакала, ее лицо было словно каменное, и она проводила много времени одна, просто гуляя по городу.

Она была очень несчастна, и Клэй знал это. Но он не мог найти слова, которые были бы уместны, поэтому оставил ее в покое. Он знал, что она что-нибудь да придумает, как это было всегда. Казалось, что ей не так уж и нужен кто-то.

Она сказала, что он ей нужен, потому он и был здесь. Он поехал в Бостон, а из Бостона на этот чертов остров. Хотя ему ужасно хотелось поехать в Нью-Йорк, он поехал за ней, потому что Лора сказала, что он ей нужен, он — ее семья. Он пока подождет. Здесь была Мирна, и шикарные машины, и Джон Дарнтон, которому он нравился и который обещал повысить ему зарплату, если сезон будет удачен. Кроме того, они были совсем недалеко от Нью-Йорка, и он сможет время от времени ездить туда на выходные дни.

Как бы то ни было, где еще ему следовало быть, как не здесь? Он не поедет к Бену, он не доверяет ему. Конечно, он волен ехать куда ему угодно, ему двадцать один год, он сильный, здоровый и свободный, и перед ним — весь мир, но он решил еще на какое-то время остаться с Лорой. Не так уж плохо иметь свою собственную семью.

— Вы не хотите рассказать о своих поездках в Бостон? — спросила Келли как-то утром, наполненным весенней мартовской свежестью, когда они сидели на веранде. — И почему вы вскакиваете каждый раз, когда у вас в офисе звонит телефон, будто ждете чего-то?

— Я хотела бы, Келли, очень. И я расскажу, но не теперь.

— Вы живете, как в раковине, — заметила Келли как бы между прочим. — Я ведь здесь, вы знаете, и готова выслушать.

— Знаю, спасибо.

Келли налила кофе из термоса-кувшина, который они взяли на кухне.

— Единственное, что хорошо — вы выглядите спокойнее, чем когда приехали сюда. Я надеюсь, что мы тоже имеем к этому отношение.

— Да, это так, — ответила Лора с улыбкой. — Больше, чем кто-либо или что-либо. — Ее внимание вновь переключилось на блокнот, лежащий на коленях, открытый на чистой странице. — Мы еще не закончили список вин.

— Вы когда-нибудь отдыхаете? Мы можем сделать небольшой перерыв:

— Нет, я в порядке. Еще столько нужно сделать.

— Только работа и никакого отдыха, — вздохнула Келли, но тоже взяла свой блокнот. — А что с постельным бельем и скатертями? Мы вчера с этим закончили? Мы решили с постельным бельем, скатертями, салфетками, полотенцами для ресторана, а что решим со спортивным клубом?

— У меня все записано: четырнадцать полотенец, две дюжины простыней для массажных комнат, которые необходимо заменить. Я еду в город вечером. Думаю заехать в прачечную и сказать им, чтобы они выполняли заказы тщательнее.

— Хорошо. Я терпеть не могу это делать. Я устаю выслушивать об их семейных проблемах и уговаривать их не беспокоиться о нескольких порванных простынях. Вы более жесткая, моя дорогая.

Лора подумала о своих бессонных ночах. Не такая жесткая, как ей хотелось бы.

— Они тоже рассказывают мне о своих проблемах, — ответила она. — Но я знаю, что у людей бывают проблемы, но в то же время они хорошо делают свое дело.

Келли издала слабый протяжный вздох, который всегда означал, что она думает и не хочет, чтобы ей кто-то мешал и прерывал ее мысли, говоря о другом.

— Келли размышляет, — заявил Джон, выходя на веранду из холла. — Что я пропустил?

— Потрясающую беседу о прачечной, — ответила Лора.

Он усмехнулся и поцеловал Келли в макушку.

— Девичья беседа. — Он взглянул через плечо жены и прочитал на страничке, лежащей у нее на коленях:

— Вино. Я забыл сказать вам, что вчера нашел нового поставщика. Он занимается американскими винами, а не французскими или итальянскими. Я принесу вам прейскурант, а потом мы решим. — Он взял блокнот у нее из рук. — Лучше добавь новые бокалы для бара. В прошлом сезоне много разбито. Сезон. Странное, пустое слово, правда? Мы думали, что сезон здесь будет круглый год.

— Обязательно будет, — сказала Келли, — но на это потребуется какое-то время.

— «Какое-то время», кажется, затягивается несколько дольше, чем предполагалось. — Он пытался, чтобы это прозвучало весело, и будто усилие было слишком велико; он выпрямился, почесал затылок и вернул блокнот. — Я бы сказал, что четыре года — очень значительный срок.

— Ты и раньше говорил это, — заметила Келли ровным голосом.

— Может быть, даже три тысячи раз. И все же здесь с декабря до мая — мертвый сезон — не считая рождественской недели, спасибо за нее Господу — а что мы сделали, чтобы изменить это?

— Мы над этим работаем.

— Как мы работаем над этим?

— Это что? Контрольная работа? — возмутилась Келли. — Ты прекрасно знаешь, что мы делаем. Мы работаем вместе. Или ты опять забыл об этом?

— О-о-о, леди опять на своем любимом коньке. — Он сомкнул руки за головой и посмотрел на Келли. — Один раз. Один несчастный раз я кем-то увлекся, и ты не можешь этого забыть.

— Кто поверит этому? Если был один раз, был и второй или сотый раз. Молоденькие девочки приезжают сюда работать, и ты тащишься за ними в город, как собака с высунутым языком.

— Думал ли я, что моя милая жена назовет меня собакой? — вопрошал Джон у безоблачного неба. — Разве меня не предупреждали?

— Не говори обо мне так, словно меня здесь нет.

— Я буду говорить о тебе так, как мне хочется.

Лора вынуждена была подняться и выйти.

— Я буду на кухне, — предупредила она.

— Черт возьми! — взорвался Джон. Он уронил руки и хлопнул ладонями по бедрам. — Я ухожу. Я прервал ваше совещание. Извините, Лора, что мы вовлекли вас в этот скандал. Если можете, извините. — Не дожидаясь ответа, он повернулся, чтобы уйти. Проходя мимо Келли, он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, потом хмыкнул, отдернул пальцы и спустился по ступенькам вниз и дальше — через лужайку.

— Черт возьми, черт возьми! — Келли кулаком ударила по ручке кресла. — Почему я не могу относиться ко всему спокойнее, как вы? Потому что не могу. Я просто закипаю, когда начинаю думать, как он валяется, барахтаясь в простынях, с какой-нибудь хорошенькой, беззаботной курочкой, которая не была за ним замужем десять лет и которой не нужно все время беспокоиться о курорте, который всасывает все наследство и сбережения, как пылесос, и поглощает все больше и больше. — Она протяжно вздохнула. — Извините, Лора, вы все это уже слышали, сначала Джон извинился, теперь я приношу свои извинения, мы создаем из вас свою аудиторию. Это из-за того, что здесь больше никого нет, кто бы слушал и не сплетничал, а иногда столько всего накапливается…

— У вас слишком много забот, — сказала Лора. — Это душит вас. Вам нужно спрятать все глубоко под замок и позволить себе волноваться только о чем-то одном.

Келли посмотрела на нее и медленно кивнула:

— Вы действительно так думаете, да? И это позволяет вам сохранять такое спокойствие? Боже, Лора, я люблю вас, как хорошо, что вы здесь. Но вы заставляете меня чувствовать себя такой плаксой, я выплескиваю все свои чувства, тогда как вы остаетесь такой собранной и спокойной. Разве вы никогда не позволяете себе расслабиться, закричать, заплакать?

Лора сжала руки:

— Нет.

— Все плачут.

— Может быть, если вы сконцентрируете свое внимание на курорте и дадите всему в ваших отношениях с Джоном стать на место…

— Хорошо, вы не хотите говорить о слезах. Сконцентрировать внимание на курорте? Джон ревнует — вы можете поверить этому? — если я уделяю курорту больше внимания, чем ему. А если я уделяю много внимания ему, — она вытянула руки, — его очень трудно выносить. Вы ведь видели сейчас: так хорошо, легко говорили, и вдруг — бах! — мы уже ссоримся. Даже в постели — один из нас произносит простое слово, ну, может быть, не всегда такое уж простое — и все, этой ночью мы уже не занимаемся любовью, вспыхивает еще один спор. И уверяю, в этом не слишком много радости.

— Я знаю. — Но я не думаю об этом. Я не тоскую по постели. Я не хочу этого. Я даже не помню, на что это похоже — желать этого. Я знаю, я привыкла думать, что это было очень мило, но меня это больше не интересует. — Может быть, если вы уедете куда-нибудь, просто вдвоем, сейчас только середина марта — еще два месяца до того, как мы будем заняты — разве сейчас не самое время, чтобы уехать?

Келли покачала головой:

— Вы пытаетесь избавиться от нас, друг мой? С нетерпением ждете, чтобы взять дело в свои руки и самой управлять курортом?

Лора рассмеялась и покачала головой:

— Я бы даже не пыталась. Я думала о вас, не о себе.

— Но вы должны мечтать об управлении собственным делом, — бросила пробный камень Келли.

— Когда-нибудь. У всех нас есть мечты, которые мы приберегаем для будущего.

— Это большая головная боль. Для вас лучше оставаться с нами. Так надежнее.

Они засмеялись, но про себя Лора сказала: «Нет. Единственное, что может быть надежно — это идти своим путем и заниматься делом, которое принадлежит тебе. Тогда никто не сможет вышвырнуть ее еще раз».

— Подумайте об этом, — настаивала Келли. — Я серьезно говорю. Мы сделаем вас партнерами.

— Я подумаю, — ответила Лора, — если вы подумаете об отпуске. Я все же настаиваю на том, что самое время вам отдохнуть.

— Да, так и было бы, если бы мы смогли себе это позволить. Урезая расходы, вы урезаете свое собственное удовольствие. Вы знаете об этом и все же во многом себе отказываете. — Она посмотрела на Лору. — Этот пиджак, который вы привезли с собой — это же Рольф Лорен, готова съесть свою шляпу, которая не от Рольфа Лорена, а с тех пор вы ничего не купили. И этот шкаф, забитый одеждой, и старинные книги в кожаных переплетах, которые я как-то на днях рассматривала… Нет, я не любопытна, — невольно сказала она, увидев улыбку, тронувшую губы Лоры, — ну, разве что немного. В основном меня интересует размер, не цена, и я завидую. Каждый раз, когда я смотрю на вас, я мечтаю быть восьмого размера, а не четырнадцатого.

Лора опять улыбнулась, ей нравилась открытость Келли, ее отношение к ней, и она подумала о том, какое это чудесное место и как ей повезло, что она здесь, сколько бы она здесь ни пробыла. А потом зазвонил телефон, это был Ансель Роллинз. Суд был назначен на июль.

ГЛАВА 12

Ленни Сэлинджер сидела на краешке широкой, затянутой шелком кровати, откинувшись назад, из-под тяжелых век глядя на ярко-рыжие волосы молодого человека, опустившегося перед ней на колени. Он ласкал ее ноги, бедра, самые нежные местечки с самой чувствительной кожей. В истоме она плыла по тихим волнам наслаждения, его язык нежно ласкал ее плоть, погружаясь во влажную глубину ее лона. Она потеряла ощущение времени, испытывая необычное чувство, оно пронзало ее, как ледяная водка с теплым медом, растворяло ее тело, превращая его в колышущуюся волну чувственности. Она скорее ощущала, чем видела, роскошь парчи и бархата, притягивающий свет единственной лампы, а потом ее глаза закрылись, когда молодой человек вдруг одним движением откинул ее на шелковое покрывало и оказался сверху, войдя в нее сильно и глубоко. Он двигался внутри нее, потом приподнялся так, что кончик его оружия ласкал ее маленькую, напрягшуюся плоть, а затем снова и снова погружался в нее, и их тела сливались; он оставлял ее и наполнял опять, пока тело Ленни не собралось в единый напряженный узел, а потом распалось на части, давая ей несколько минут наслаждения, которое она спрятала глубоко внутри себя, собираясь пережить это вновь, когда окажется в уединении и покое.

Дыхание молодого человека было таким же учащенным, как и ее, она обняла его крепкие плечи, ей было приятно, что он тоже наслаждался этой минутой. Но потом она взглянула на запястье, чтобы увидеть свои часики.

— Мне нужно идти, — пробормотала она, и он сразу же оставил ее, чтобы она могла сесть. В самом начале их отношений, месяцы назад, он пытался задерживать ее, чтобы она осталась с ним, но теперь он уже не делал этого, он знал, что если хочет увидеть ее вновь, то должен подчиниться.

— Дай я помогу, — сказал он. Это было их любимой игрой. Он надел на нее белье, застегнул бюстгальтер, пуговички блузки и завязал бант, завершая обряд. Ее тело остывало. Ленни натянула юбку на бедра, застегнула на талии красный ремень из змеиной кожи, погрузила ноги в мягкие серые, тоже из змеиной кожи, туфли и взяла пиджак.

Молодой человек занимался своим ремнем.

— Ты будешь здесь на следующей неделе?

— Я не знаю. — Она подхватила свою красную сумку от Гермеса, которую всегда брала, когда ездила в Нью-Йорк, и повесила ее через плечо. — Я постараюсь. Но у меня четыре собрания директоров и времени будет немного. Кроме того, — добавила она, — если у тебя не будет хоть несколько свободных вечеров, то когда ты будешь готовиться к занятиям?

— Ночью.

— По ночам у тебя должны быть свидания.

— У меня нет свиданий.

— Все студенты назначают свидания.

— Я не могу. Я не могу даже смотреть на кого-то еще…

— Перестань, — оборвала она, и в голосе ее прозвучала нотка предупреждения. — Я буду очень расстроена, если ты что-то изменишь в своей жизни из-за меня.

— Да. — Как всегда, он сказал то, что ему следовало сказать, чтобы удержать ее, чтобы она не искала кого-то еще. — Да, я много развлекаюсь. Я просто не думал, что ты захочешь знать об этом. Найти девушку — не проблема.

— Тогда делай свои задания по вечерам, — нежно сказала она. Он нравился ей, нравилась его привязанность, больше, чем она могла бы признаться себе или ему. Жемчужно-серый костюм, белая шелковая блузка, жемчужные перчатки и красно-вишневая соломенная шляпка, надетая слегка набок и чуть прикрывающая одну абсолютно идеальную бровь. Тушь и тени на веках остались не расплывшимися. Она освежила помаду на губах, и сумка громко щелкнула, когда она закрывала ее. — Я позвоню тебе, когда смогу приехать, — сказала она и коротко поцеловала его. Через минуту она была в ярко освещенном холле «Уолдорф Тауэрз», две ступеньки до лифта, который опустил ее в вестибюль, где она была одной из многих шикарно одетых женщин, которые проводят вечера, делая покупки, обедая, а может, проводя несколько часов с друзьями в изысканном уединении дорогих комнат отеля.

Поздним вечером воздух был теплым и неподвижным, и даже люди на улицах, казалось, двигаются медленнее в предзакатной июньской жаре с низко висящим на горизонте солнцем. Ленни зашла в ювелирный магазин Тиффани, потом взяла такси до аэропорта, чтобы успеть на пятичасовой рейс в Бостон. И к семи часам она уже сидела за ужином с Феликсом. Высокие французские двери открыты, голубые и серебристые цветы на французских обоях, казалось, колышутся от доносящегося с океана бриза.

— Я купила булавку для галстука, которую тебе хотелось, — сказала она. — Последняя из тех, что были у Тиффани. Кажется, что люди сейчас закупают подарки, словно на Пасху, особенно ювелирные украшения.

— Хорошие новости для негоциантов, — сказал он рассеянно, потом, будто напоминая себе, взглянул на нее и поблагодарил за булавку.

— Ты хорошо провела день?

— Очень.

— Что еще делала, помимо того, что ходила по магазинам?

— Я останавливалась в «Уолдорфе». Его глаза сделались непроницаемыми.

— Место, где дамы обедают. Боюсь, меня не интересует, что ты делала в «Уолдорфе». Ходила на дневной спектакль?

— Ты имеешь в виду театр?

— А что еще я могу иметь в виду? Да, концерты! Но по средам ничего не бывает, насколько я знаю.

— В театрах тоже нет дневных спектаклей.

— Ну, чем бы ты ни занималась, уверен, что ты развлеклась. Я точно знаю, что развлеклась, кажется, что ты в основном там проводишь свое время, и не может же быть, что из-за скучных собраний директоров.

— Они не скучные. Они дают мне возможность чувствовать себя полезной. — Она взяла себе вторую порцию телятины с рисом, ей всегда ужасно хотелось есть. — А как ты провел день?

— Хорошо, очень хорошо. Мы смотрели видеопленку с записью, как обстоят дела со строительством «Элани» в Гонолулу, мы сможем открыться осенью. Еще я встречался с группой банкиров из Чикаго по поводу строительства там нового отеля на озере. С финансированием проблем не будет. Они, может быть, помогут нам продать старый отель, думают, что даже знают возможного покупателя.

— Ты не можешь продать этот отель, он тебе не принадлежит.

— Он станет моим в следующем месяце, после суда. Ты же не думаешь, что я буду ждать до того времени, чтобы начинать что-то планировать? Я собираюсь быть в полной готовности, когда это недоразумение уладится.

Ленни промолчала.

— Маленькие отели не пользуются особенным спросом — нет реальной возможности сделать их доходными, но ими заинтересовались представители какого-то колледжа в Чикаго и директор приюта в Вашингтоне. Если все пойдет хорошо, мы избавимся об этих четырех ископаемых за два года.

Она взглянула на него:

— Оуэн гордился этими отелями.

— И потому ты так сентиментальна по отношению к ним. Он, как и любой человек, знал, что старые отели не могут конкурировать с новыми. Я делаю то, чего бы и он хотел.

— Это неправда, — холодно возразила Ленни. — Он бы очень разозлился. Смотрел бы на тебя сердито и называл ограниченным оппортунистом, который отбрасывает в сторону прошлое, так же как ты отбрасываешь тех, кто стоит на твоем пути. — Ее голос стал тише. — А его усы дрожали бы, как длинные крылья, если бы он слышал, что ты хочешь избавиться… — В глазах у нее стояли слезы. — Я скучаю по нему. Он был такой живой. На днях Поль выразился так, говоря, как он скучает по этому удивительному чувству жизни, которое появлялось там, где присутствовал Оуэн.

Феликс взялся за графин:

— Еще вина?

— Да, немного.

— Я не знал, что ты говорила с Полем. Где он?

— Думаю, что в Риме. Он ведь нигде подолгу не задерживается. Никогда не видела его таким неутомимым. Я спросила, фотографирует ли он. Он рассказал, что встретил какую-то женщину, которая собирается стать моделью, и он начал снимать ее. Я бы хотела, чтобы он встретил женщину, которую смог бы полюбить.

— Было бы лучше, если бы он нашел работу. Он месяцами кружит по свету и не получает ничего, кроме разочарований.

— Я так не думаю. Я считаю, что он пытается найти что-то, во что можно было бы верить. То же самое и с Эллисон. Я знаю, что ее поездка в Европу была моей идеей, но не думала, что это выльется в подобное: она переезжает из одной страны в другую, таскает за собой Патрицию. Больше похоже на то, что ее несет по воздуху. Они оба, Поль и Эллисон, будто стараются выбраться из неудачного любовного приключения. Удивительно, что молодая женщина может устроить такое…

Воцарилась тишина.

— Сегодня привезут кое-что из вещей моего отца, — сказал Феликс.

Ленни нахмурилась:

— Ты забираешь вещи из Бикон-Хилл? Тебе не разрешено трогать что-нибудь, что связано с судебным разбирательством…

— Я был бы тебе очень признателен, если бы ты перестала говорить мне, что можно делать, а что нет. Я это сделал, а что остальные говорят по этому поводу, не имеет значения. Я решил, что пора пользоваться этими вещами, они уже год находятся в доме, где никого нет…

— Там Роза.

— Ей не следует там находиться. Она давно бы уехала оттуда, если бы ты не подняла такой шум.

— Я хочу, чтобы она жила в нашем доме, вместе с нами.

— Здесь ее не будет.

— Тогда она останется в доме на Бикон-Хилл.

— Нет, не останется. Как только этот дом станет моим, я продам его.

— Ты не сделаешь этого, Феликс. Может быть, тебе и удастся забрать эти отели у Лоры, но я не позволю тебе…

— Я верну то, что принадлежит мне! Моего отца заставили вычеркнуть меня из завещания!

— Не будь смешным. Он оставил тебе почти все, чем владел.

Феликс сжал ножку бокала так, что она переломилась в его руке. Рубиновая жидкость потекла по темному столу красного дерева, запачкав снежно-белую салфетку.

— Ты не порезался? — спросила Ленни. — Я позвоню, пусть принесут пластырь.

— Ничего. — Он мял салфетку в руке. — Мой отец никогда бы этого не сделал, если бы был в здравом уме. Он доверял мне, любил меня больше, чем кого-либо еще, он хотел, чтобы я сохранил могущество империи как при его жизни, так и после смерти. Он знал, что только я могу это сделать, он зависел от меня. Никогда он не выставил бы меня дураком перед целым светом. Отели предназначались мне, его доля в компании предназначалась мне, его корпорация должна была перейти ко мне, как и его дом.

— Если мы выиграем дело, то дом будет нашим, — безо всякого выражения сказала Ленни, — и мы его не продадим.

Феликс крепче сжал льняную салфетку, вдавливая ее в пульсирующую ладонь. Какой дьявол вселился в нее? Она изменилась с тех пор, как умер Оуэн и эту ведьму выгнали с позором. Иногда он с трудом узнавал ее, она утратила свое былое чарующее спокойствие, которое приобреталось годами, чтобы скрыть ту неудовлетворенность жизнью, которую она ощущала. Теперь, если она не была с ним согласна, она все ему высказывала.

Он всегда подавлял Ленни. Он использовал ее элегантность и стиль, чтобы чувствовать себя могущественным и значительным, что было поводом для зависти других мужчин, но его влияние, казалось, ослабевало, и он вдруг подумал, что после двадцати двух лет брака он совсем не знает ее настолько хорошо, чтобы иметь хоть какое-то представление, как вернуть былое.

Когда-то он думал, что знает, как сделать ее своей и удержать. Это было, когда она, девятнадцатилетняя, горячо восстала против своей состоятельной, законопослушной, опасающейся общественного мнения семьи. Феликс познакомился с ней на улице в Гринвич-Виллидже, она была с мужчиной, который мельком глянул на него, потом еще раз, уже пристальнее, а затем заговорил с ним глубоким, низким голосом.

— Я не я, если это не Феликс Сэлинджер, предводитель разбойников, в добром здравии и прекрасном расположении духа.

— Джад, — бесцветно произнес Феликс. — Он не мог поверить в это, он никогда не встречал знакомых лиц в Нью-Йорке, всегда был уверен, что город делает всех безликими. И все же — Джад Гарднер, которого ему очень не хватало с тех пор, как он вычеркнул его из памяти. Джад стал более зрелым, хотя и не слишком изменился за эти годы. Феликс ушел бы, но, повернувшись, увидел девушку, которую Джад держал за руку. Высокая и стройная, с длинными, слегка спутанными белокурыми волосами и в просторной, ниспадающей одежде, она была настолько элегантна, так выдерживала свой собственный стиль и обладала такой посадкой головы, что даже во дворце чувствовала бы себя легко и свободно. Именно этот стиль и элегантность привлекли внимание Феликса, и тем же самым инстинктом, который помогал ему в бизнесе, он тут же почувствовал, что мужчина, которому принадлежит такая женщина, будет иметь власть и влияние, которые обеспечат ему зависть остальных. И он знал, что не уйдет. — Как поживаешь? — спросил он Джада.

— Кое-как, — ответил Джад со слабой улыбкой. — Едва существую. Но вижу, что ты вполне ничего.

— Джад, я замерзла, — произнесла девушка. Апрельский ветер был очень пронзителен, вырываясь откуда-то из-за угла ледяными порывами. Феликс заметил, что у девушки голые ноги, и вспомнил о своем подбитом мехом пальто, кожаных перчатках и кашемировом шарфе.

— Вы живете здесь неподалеку? — спросил он.

— За углом.

— Тогда пойдемте к вам.

Джад, увидев пристальный, застывший взгляд Феликса, скользнул глазами по нему, потом возвратился к Ленни, и снова посмотрел на Феликса.

— Извини, я невежлив. Ленни ван Гриз — Феликс Сэлинджер. Феликс славится тем, что всегда добивается того, что хочет, поэтому, Ленни, будь осторожна. Или, может, осторожным следует быть мне? Как ты думаешь?

— Я думаю, нам следует попрощаться и идти домой.

— Но Феликс хочет восстановить отношения, — сказал он. — Мы выпьем за старые времена. Единственно только, нам нечего выпить. По дороге мы должны куда-нибудь зайти и купить спиртное.

— Ничего нам не нужно! — запротестовала она.

— Спиртное нам нужно всегда, — сказал Джад, и Феликс понял, что Джад был в той степени опьянения; в которой алкоголики могут что-то делать, говорить и пребывать в таком состоянии довольно долго, а потом, выпив еще немного, уже переходят в состояние оцепенения.

— А заплатит Феликс.

— Джад, пошли домой, вдвоем.

— Нет, нет. Феликс к нам присоединится. Феликс — это Бахус, бог вина… Вот мы и пришли.

Магазинчик был маленький, Джада все знали. Феликс заплатил за вино, виски и содовую для Ленни, и они вместе направились к четырехэтажному кирпичному дому без лифта, на первом этаже которого была срочная химчистка и ломбард. Квартира состояла из трех комнат, которые тянулись друг за другом вдоль длинного коридора, и это очень напоминало вагон. Джад устроился в первой комнате, сев в одно из трех кресел, стоявших вокруг складного стола, на котором стояли фарфоровая посуда и пустая винная бутылка со вставленной туда свечой, и капли воска красиво застыли на поверхности стекла. В одно окно, где был когда-то кондиционер, вставлена фанера, ниже — карта Африки. И всюду — на полу, на стенах, на мебели — яркие плакаты.

— У меня есть одна идея: уехать куда-нибудь, — сказал Джад. Он наполнил два стакана виски с содовой и предложил один Феликсу, другой — Ленни. — Я хочу увезти отсюда это милое дитя. Но в случае, если мне это не удастся, мы будем любоваться экзотическими пейзажами, чтобы наполнить наши души чудесами мира, где единственное, что имеет значение — это красота.

— Замолчи, Джад, — нервно сказала Ленни. Она сидела, скрестив ноги, на подушке на полу рядом с Джадом. Верхний свет бросал тени на ее лицо, выделяя скулы и изысканные линии фигуры. Феликс стоял, пристально глядя на нее сверху вниз и сознавая, что хочет ее, и чувство это было настолько всепоглощающим, что он понимал, что сделает все, чтобы добиться ее. И это будет не в первый раз, когда он возьмет у Джада Гарднера то, что хочет.

Не дожидаясь приглашения, он сел на один из стульев наискосок от Джада и уставился на него долгим, пристальным взглядом. Высокий, светлый, волосы падают до плеч, он был все еще красив, хотя не так, как Феликс помнил в те дни, когда он завидовал его золотистым волосам и классическим чертам. Голос Джада был грубым, но глаза — очень нежными, а губы — мягкими.

— Куда ты хотел бы поехать? — спросил Феликс.

— В райские сады. Где я смогу собирать золотистые плоды солнца и серебряные яблоки луны и дарить их Ленни, потому что бедное дитя думает, что я романтичен оттого, что беден, а встретились мы в художественной галерее, одним дождливым вечером, и теперь она думает, что любит меня.

— Я люблю тебя, — объявила девушка, — и ты любишь меня.

— О, если бы я мог любить тебя, моя милая Ленни, если бы я мог!

— Полюбишь, — сказала она. — Я заставлю меня любить. Ты женишься на мне, перестанешь пить, и я найду способ убедить родителей помочь тебе начать свое дело, открыв компанию, и мы будем счастливы.

— У меня есть жена. Тебе это покажется интересным, Феликс. — Он аккуратно наполнил свой стакан. — У меня есть жена и сын, но она выбросила меня из дома, потому что я пью. О, и ворую тоже не забывай этого.

Знаешь, когда-то у меня была компания. Владел я ею вместе с другом, для меня достаточно было и половины, и я так гордился этим. Но для моего компаньона это было недостаточно, поэтому он украл мою половину. — Еще раз он наполнил свой стакан, на этот раз помедлил, поднял бокал и посмотрел на свет, любуясь янтарным оттенком. — Мой друг украл ее. Или, чтобы быть точным, мой враг. Он хотел ее, поэтому украл. Поэтому я тоже украл. Это произошло после того, как я обнаружил, что не могу вернуть ее законно или даже украсть обратно. Все, что я мог сделать — это воровать. Как обыкновенный грабитель, взламывая, забираясь и наспех прихватывая что-то, что мог продать или заложить, чтобы принести денег жене и сыну. Ему сейчас восемь, моему сыну. Я водил его играть в шары и на Кони-Айленд… Я уже почти не мужчина, но могу притвориться, даже если для этого мне нужно воровать. Поэтому я и делаю это.

— Джад, — Ленни положила свою руку на его руку, когда он потянулся за бутылкой. — Ты обещал мне, что прекратишь. Ты говорил, что когда закончится то, что у нас есть дома, ты бросишь. А сейчас у нас появилось все это, — она бросила взгляд на Феликса, — и ты знаешь, что я ненавижу, когда…

— Черт возьми, оставь меня в покое!.. Извини, извини меня, милая Ленни, но я говорю с Феликсом и ты не должна прерывать меня.

Она стала за стулом и обняла его.

— Пожалуйста, уйдите, — сказала она Феликсу. — Я ничего не знаю о вас, но по какой-то причине Джад очень возбужден, и будет лучше, если вы уйдете!

— Вы ничего не знаете обо мне? Вы не знаете? — повторил Феликс, удивляясь своей удаче. Он взглянул на когда-то золотистые черты Джада в обрамлении рук Ленни и подумал, что видит изможденного, с пустым взглядом алкоголика.

— Выбери свой райский сад, — сказал он Джаду, — и я куплю тебе билет. Глаза Джада сузились.

— Ты хочешь Ленни.

— Я хочу помочь тебе найти свой райский сад, — сказал Феликс.

— Но если я не возьму с собой Ленни…

— Нет.

— О чем вы говорите, какого черта?

— Говорит он о том, чтобы отнять тебя у меня, — пояснил Джад.

— Но он не может этого сделать, — Ленни встала, гордо откинув назад голову, опустив руки, удивленно глядя на Феликса. — Я прошу вас уйти, сейчас же, говорю вам. Уходите. Я не хочу, чтобы вы оставались здесь. Несмотря на то что вы мне нравитесь, — добавила она неожиданно, и это прозвучало совсем по-детски.

— Пусть Джад скажет, чтобы я ушел, — ответил Феликс.

— А я мог бы, — ответил Джад.

— Мог бы, — голос Ленни взвился. — «Мог»! Джад, какого черта, что с тобой происходит?

— Я мог бы даже поговорить о своем прошлом, — продолжал Джад. Его глаза совсем погрустнели. — Что ты думаешь, Феликс? Мне стоит сделать это?

Ленни смотрела то на одного, то на другого:

— Когда вы знали друг друга?

— В колледже, — ответил Феликс.

— Мы были соседями по комнате, — холодно добавил Джад.

— Это было давно, — заметил Феликс. — Я это не очень хорошо помню. А ты?

На мгновение воцарилось молчание. Двое мужчин смотрели друг на друга.

— Нет, — сказал Джад. — Я мог бы вспомнить, если бы не достал денег, но если бы достал немного и уехал куда-нибудь, то, без сомнения, воспоминания развеялись бы, как пушинки на ветру.

Ленни кусала нижнюю губу:

— Джад, если ты возьмешь деньги у этого человека, я уйду от тебя. Он кивнул:

— Я знаю. Но ты уйдешь в любом случае. Разве ты этого не понимаешь, милая Ленни? Ты уйдешь от меня так или иначе, когда-нибудь, когда сотрется новизна протеста и бедности. Ты уйдешь от меня, когда захочешь молодого мужчину с будущим вместо неудачника-пьяницы, у которого ничего нет, кроме горьких воспоминаний и нескольких строчек поэзии, которые он может процитировать, когда ты голодна. — Протянув руку, он взял ее за руку. — У меня ничего нет, что я мог бы дать тебе, а ты заслуживаешь королевства. Тебе здесь не место. Я бы хотел иметь мужество, чтобы сказать тебе это.

— Тебе нужна взятка, — зло бросила она.

— Мне нужен толчок. Когда-нибудь ты поймешь это. Она посмотрела на него с выражением ребенка, который пытается и обмануть, и напугать.

— Я предупреждаю тебя, что, если ты оставишь меня, я уйду с ним! Это то, что ты запомнишь — меня с Феликсом. Ты будешь ненавидеть себя за это.

— Да, буду. Но этот выбор ты сделаешь сама. — Он посмотрел на Феликса. — Сколько?

— Если уедешь один, тысячу в месяц пожизненно.

Джад резко откинул голову назад:

— Я буду проклят. Я говорил тебе, что с ним следует быть осторожным, Ленни. Он просто лепит наше будущее.

— Не мое! — закричала она. — Джад, я достаточно сильна для нас обоих! Я не позволю тебе сделать это! Он посмотрел на Феликса:

— Мне нужно за шесть месяцев вперед. Феликс вынул чековую книжку и снял колпачок ручки.

— Я хочу заботиться о тебе! — яростно произнесла Ленни. — Я хочу сделать твою жизнь лучше. Я хочу сделать тебя счастливым!

Джад встал и положил руки на ее неподатливые плечи:

— Ты не можешь переделать людей, Ленни, не можешь заставить их стать хорошими или счастливыми. Я слишком переполнен ненавистью, чтобы любить кого-нибудь, но если бы и смог, не уверен, что это была бы ты. Ты поглощаешь, забираешь всю энергию, не оставляя ничего, чтобы хватило сил жить.

Ленни отшатнулась от него, когда Феликс оторвал чек. Джад взял чек и стал складывать его в несколько раз.

— Но перед тем как моя память приобретет неясные очертания и я начну все забывать, — сказал он Феликсу, будто продолжая разговор, — я назову своему сыну имя человека, который погубил меня, расскажу, что он сделал и как это сделал. Он запомнит, он любит меня. И когда-нибудь он отомстит. Разве ты не считаешь, что это очень хорошо с моей стороны, Феликс?

— Я отомстила бы за тебя, — порывисто сказала Ленни. Было очевидно, что она слышала только часть того, что он говорил; в ее глазах стояло непонимание. — Но не говори мне ничего!

— Я пытался защитить тебя от ненависти, которую испытываю ко всему. Найди кого-нибудь, сильного и могущественного, Ленни, того, кому нужна твоя помощь. Тогда ты будешь счастлива. — Он улыбнулся так нежно, что Ленни заплакала, и они оба увидели отчаяние и любовь за этими слезами. — Теперь уходи, — выдохнул Джад. Улыбка исчезла. — Возвращайся к маме и папе и извинись за то, что я украл тебя. Давай. Уходи отсюда.

Феликс взял ее за руку и стал подталкивать к двери. Она отчаянно рыдала, и Феликс никогда не узнал, слышала ли она, как Джад шептал: «До свидания, моя милая Ленни», — за минуту до того, как захлопнул за ними дверь.

Феликс поддерживал ее, когда они шли вниз, оставляя позади четыре тускло освещенных лестничных пролета.

— Я собираюсь отвезти вас домой. — Он еще крепче сжал ее руку, когда она попыталась высвободиться. — Нужно же вам куда-то идти, а я не собираюсь везти вас в отель.

— Почему нет? — резко и требовательно спросила она. — Вы ведь этого хотите, не так ли? Трахнуть меня, ты только этого хочешь, дерьмо, гниль!

Он закрыл ей рот рукой:

— Ты всегда говоришь, как неразумный подросток? От этого тебе придется избавиться до того, как мы поженимся.

— …твою мать! — Она звонко ударила по руке, закрывшей ей рот.

— Мы поженимся, — усмехнулся он. Это был один из тех немногих случаев, когда Феликс Сэлинджер позволил себе улыбнуться, широко и весело. — Если захотим этого. Конечно, я этого хочу. Я хотел тебя с той минуты, когда впервые увидел. И ты не будешь пытаться сделать меня лучше, как с этим глупцом, ты будешь моей женой, и это я буду изменять тебя. И это то, чего ты хочешь, маленькая идиотка, тебя не удовлетворял этот патетический пьяница, ты хочешь, чтобы кто-то властвовал над тобой. — Она отчаянно замотала головой. — Ты не бунтарь, — презрительно сказал он. — Ты — романтик. Бунтари соединяются с другими бунтарями и пытаются изменить мир, романтики связываются с неудачниками, такими, как Джад Гарднер, и ждут того, кто спасет их.

Она отстранилась от него:

— Ублюдок!..

Он поцеловал ее. Но за поцелуй ему пришлось бороться, а он ненавидел это. Он ненавидел насилие, ему не нравилось, когда женщины нарушали правила игры, он ненавидел сопротивление. Он вел себя, нарушая все правила, которым следовал всю жизнь, и это удивляло его, несмотря на то что он ясно сознавал происходящее, он продолжал вести себя так же. В Ленни было все, чего он хотел — элегантность его матери, которую он помнил смутно, сила и жесткость, которые помогут ему победить отца. Она была из Нью-Йорка, никого не знала в Бостоне, а потому будет зависима от него в светской жизни и знакомствах с друзьями. И самым большим подарком было то, что она принадлежала Джаду Гарднеру, мужчине, которому он никогда не мог перестать завидовать.

Он продолжал борьбу, это было постыдно — пытаться поцеловать женщину, которая этого не хотела.

— Где живут твои родители?

— Я не хочу идти домой. Я не могу взглянуть родителям в глаза. Мы можем поехать в гостиницу. Можем трахаться, как ты захочешь. Тебя не интересуют ни мои родители, ни я; все, что тебя волнует — это одно мое место…

Он шлепнул ее, восхищаясь собой за то, что сделал то, чего никогда себе не позволял.

— Ты не будешь так разговаривать, понятно? Так где живут твои родители?

— Не твое собачье дело!

Он открыл дверь холла и быстро довел ее до машины, которая была припаркована за три дома. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как он оставил здесь машину, чтобы пообедать с одним из партнеров. Буквально запихнув ее в машину на водительское место, чтобы она не сбежала, он подвинул ее и сел сам.

— Слушай меня. Вот что я собираюсь сказать твоим родителям: мы с тобой убежали, это было глупо, и мы теперь это понимаем, но были отчаянно влюблены и боялись, что они будут возражать, так как тебе только восемнадцать.

Ленни неожиданно затихла и смотрела на него расширившимися глазами.

— Я представляю, отчего ты не хочешь идти домой, — убегая, ты наговорила им, что тебе душно в их мещанском мирке и ты не хочешь стать такой, как они. Я прав? — Она молчала. — Я прав? — Она кивнула. — Многие одноклассники так и поступили. Тупые ослы. Ты всегда сможешь победить родителей, когда ты рядом, а что можно сделать на расстоянии?

— Я не хочу побеждать их. — Ее слова были едва слышны.

— Ты хочешь пойти домой, — сказал Феликс. Он чувствовал себя сильным и уверенным. Она кивнула и заплакала.

— Давай адрес.

— Парк, восемьсот двадцать. Он завел машину:

— Мне тридцать три года. Я никогда не был женат, и у меня не было длительных связей, и отели Сэлинджеров будут моими, когда умрет мой отец. Твои родители будут довольны. Ты даешь мне свое согласие?

Она разразилась диким смехом. И этим безумным смехом по дороге домой, рядом с всесильным молчанием Феликса, Ленни ван Гриз сделала первый шаг к тому, чтобы стать Ленни Сэлинджер.

Это был незабываемый урок того, как пользоваться властью. Феликс не рассказал родителям Ленни о Джаде, но и никогда не позволял Ленни забывать, что это он великолепно обставил возвращение Ленни в семью, которую она любила и по которой тосковала: даже в момент наивысшего пика своего бунта. И почти сразу же после совершения этого чуда он соединился с Ленни узами брака, что дало ей социальный статус, состояние и большую степень свободы.

— Ты не любишь меня, — сказала она вечером перед свадьбой.

— Ты нужна мне, — ответил он. Это было удивительным утверждением для Феликса, и Ленни знала, что он никогда не сказал бы этого, если бы мог понять, как много он раскрыл о себе этими словами. Потому что теперь она знала: не имеет значения, какое положение Феликс Сэлинджер занимает в международном бизнесе, он так и остался маленьким мальчиком, который пытается найти потерянную мать и завоевать любовь отца; и так как у него это никогда не получится, самое большое, чего он может добиться, чтобы чувствовать себя мужчиной, — это завоевать и обладать тем, чему будут завидовать другие мужчины.

Но хотя он завоевал ее и владел ею, он не был тем мужчиной, который мог бы быть близок с кем-нибудь, и поэтому у Ленни было больше свободы, чем она ожидала. И до тех пор пока она будет утолять его сексуальный голод — а он хотел только ее, — пока она будет выполнять свои официальные обязанности, до тех пор пока она будет вести себя скромно, она сможет делать то, что хочет.

Двадцать два года Ленни думала, что понимает Феликса, даже в то время, когда она испытывала благоговейный страх перед его способностью управлять и властвовать. Особенно после смерти Оуэна и разоблачения Лоры Фэрчайлд, Ленни увидела его возможности и хватку и была просто поражена, как мало она знает о нем. Но потом она сама достигла силы и влияния, которые, как она думала, будет все-таки когда-нибудь иметь. Она не была больше девятнадцатилетней девочкой, цепляющейся за романтическую мечту, но реалистичной женщиной. «Когда-то я была интересной, — думала она, — я была огненной и живой. А потом стала на редкость порядочной и скучной женой». У нее больше не было веры в себя, и единственное, что ей оставалось делать, это собрать те немногие силы и власть, на которые она была способна, во внутренних границах мира Феликса. Это она и делала. С годами она становилась ближе к Оуэну. Когда ее сестра Барбара стала невестой Томаса Дженсена, Ленни представила его Оуэну, который сделал его менеджером отелей Сэлинджеров и привез его и Барбару, а также их сына Поля в летнее поместье в Остервилле. И наконец-то Ленни нашла молодого человека, который обожал ее, давал ей любовь и приносил мир в ее душу.

Незаметно Феликс и Ленни достигли некоего равновесия. Он всегда будет всемогущим, но он не сможет контролировать ее. Он знал это, не отдавая себе в этом отчета, но никогда об этом не говорил или не позволял себе слишком много раздумывать об этом. Потому что он никогда не сможет позволить ей уйти.

— Что из вещей Оуэна ты взял на Бикон-Хилл? — спросила Ленни, допивая вино.

Феликс посмотрел на нее издали своих воспоминаний. Она сидела на другом конце стола, но казалась недосягаемой.

— Кое-что из мебели, некоторые картины, вещи, которые мне давно нравились.

— Что из мебели?

— Письменный стол, кресло. Несколько столиков. Почему тебе так хочется оставить этот дом?

— Это часть Оуэна. Он не хотел его продавать. Я уверена, что он не оставил его Лоре, если бы знал, кем она была, но он хотел сохранить его для семьи. Кроме того, нет причин продавать его. Деньги нам не нужны, а он мне нравится. Зачем тебе нужен стол Оуэна? Феликс резко отодвинул свой стул:

— Ты купила его для него. Я думаю, он так и должен остаться принадлежащим главе компании. Это может положить начало традиции.

— Думаешь, мне нужно было купить его для тебя?

— Это был бы прекрасный жест; жена, покупающая своему мужу великолепный стол, который явно предназначен для могущественного человека. — Он шел к двери. — Вместо этого она покупает стол для тестя. И многие нашли бы это странным. Пожалуйста, убедись, что заказаны новые бокалы. Я не хочу, чтобы у нас чего-то не хватало. Не хочу ничего, что не совершенно.

Ленни наблюдала, как он выходил из гостиной. «Наш брак несовершенен, — отметила она и задумалась о том, сколько разных путей ведут к разочарованию друг в друге. — Жена Джада выгнала его, какой-то загадочный человек отнял у него компанию, Оуэн никогда не любил сына так, как бы он этого хотел, и Феликс никогда не был таким сыном, каким хотел видеть его Оуэн. И я тоже разочаровываю, — подумала она. — Я разочаровываю Феликса потому, что недостаточно благодарна за то, что он дает мне, и потому, что у меня есть друзья и дочь, которая любит меня, а у него нет.

И потому, что купила этот письменный стол для моего дорогого Оуэна, а не для мужа. И все эти годы он не забывал этого».

Она позвонила и вызвала Тальбота, чтобы он убрал со стола, а потом поднялась наверх, чтобы посмотреть, что Феликс сделал с письменным столом Оуэна.

ГЛАВА 13

Суд длился две недели. Дни мелькали один за другим, как кадры кинофильма. Какие-то моменты запоминались ярче, как будто луч вращающегося прожектора выхватывал их на мгновение перед тем, как двинуться дальше.

Прежде всего бросались в глаза лица Сэлинджеров; прошел почти год, как Лора видела их в последний раз, и сейчас, сидя в зале суда, они казались ей выпуклыми изображениями на большой семейной фотографии. Они были абсолютно такими же, какими она их помнила, хотя сама изменилась. Она заметила выражение удивления в глазах Эллисон, когда их взгляды встретились. Лора знала, что изменилась не потому, что сейчас носила короткую стрижку; изменил ее ледяной взгляд на лице, выражение спокойствия, которое она тщательно репетировала весь год и особенно последние недели перед приездом в Бостон. Именно так она выглядела все десять дней, пока слушалось дело, и когда один за другим Сэлинджеры выходили на трибуну для свидетелей, их глаза, жестикулирующие руки и двигающиеся губы расплывались перед взором Лоры, подобно картине, которую оставили под дождем.

Ленни показала, что Лора и Оуэн работали вместе в библиотеке, что часами гуляли по берегу и что после его сердечного приступа она уехала в Бостон вместе с ним и оставалась там, пока он не поправился.

— До сердечного приступа и после того, как он оправился от него, — спросил Роллинз, — он был крепок и здоров?

— Да.

— Никто не сомневался в его умственных способностях?

— Для этого не было никаких причин.

— А в его привязанности к мисс Фэрчайлд?

— Нет.

Подошел Чейн и повернулся лицом к Ленни:

— Что вы подумали о Лере Фэрчайлд, когда впервые беседовали с ней, чтобы взять на летнюю работу?

— Она произвела на меня приятное впечатление и очень хотела получить эту работу.

— Она представила вам рекомендательные письма?

— Да.

— У вас сложилось о них какое-то мнение?

— Я подумала, что они поддельные, — сказала Ленни с грустью в голосе.

Ансель Роллинз хранил молчание. Возражать не было смысла; Лора сама рассказала ему, что письма были поддельными.

Когда наступил черед Феликса давать показания, он тщательно подбирал слова, прежде чем сказать что-то.

— У всех нас возникли подозрения, особенно после ограбления, но мой отец и слышать об этом не хотел. Его как будто загипнотизировали.

— Возражаю! — воскликнул Роллинз, и судья распорядился, чтобы последние слова были вычеркнуты из протокола, но все уже слышали их.

Роза сидела в свидетельском кресле очень прямо и пыталась слабо, неуверенно улыбнуться Лоре.

— Эти двое любили друг друга, — твердо ответила она на вопросы Чейна. — Что бы вы ни говорили о Лоре, я верю всей душой, что мистер Оуэн любил ее, а она любила его.

— Расскажите суду о ее работе на кухне, — сказал Чейн как бы между прочим. — Она сразу занялась работой и взяла часть ваших обязанностей на себя?

— Ну, я бы так не сказала.

— А как сказали бы вы?

— Она не очень много знала, что надо делать на большой кухне. Но она быстро научилась и…

— Нет, сначала. У вас создалось впечатление, что она и раньше работала на кухнях богатых домов?

— Нет, не создалось.

— Вы думали, что она солгала?

— Возражаю! — крикнул Роллинз. Судья взглянул на Чейна:

— Думаю, вам лучше перефразировать свой вопрос.

— Были у вас какие-нибудь свидетельства того, что мисс Фэрчайлд рассказала правду о своем прошлом?

— Наверное, нет, но любая девушка, которая очень хочет найти работу…

— Отвечайте только на мой вопрос, пожалуйста. У мистера Сэлинджера была библиотека в его доме на Кейп-Коде. И мисс Фэрчайлд выкраивала время за счет работы на кухне, чтобы работать и там, это так?

— Да.

— Разговаривал ли с вами мистер Сэлинджер о том, чтобы взять ее с кухни?

— Да. Они были именно там, когда впервые появилась эта мысль.

— Мистер Сэлинджер спросил, может ли мисс Фэрчайлд перейти на работу в библиотеку?

— Понимаете… вообще-то сама Лора предложила это, и он сказал, что это очень хорошая мысль, и попросил меня, чтобы мы обо всем договорились.

— Мисс Фэрчайлд предложила это?

— Да. Она сказала, что разбирается в книгах.

— А что вы сказали? Роза заколебалась:

— Я сказала мистеру Оуэну, что, по-моему, она не всегда говорит правду о том, что она делала раньше и что она умеет делать.

Лора сжала руки. «Милая Роза. Правдивая, добрая Роза. Не твоя вина, что все оборачивается против меня».

В пятницу днем, в конце первой недели слушания дела, давать свидетельские показания была вызвана Эллисон.

— Мы были друзьями, — сказала она. — Мы разговаривали обо всем.

— Включая истории из вашего детства? — спросил Карвер Чейн. — Родители, школа, мальчики, вечеринки… примерно это?

— Возражаю! — воскликнул Ансель Роллинз. — Этот вопрос не имеет отношения к завещанию Оуэна Сэлинджера.

— Он имеет отношение к характеристике мисс Фэрчайлд, — быстро сказал Чейн. — А в делах подобного рода характер особенно важен.

— Я принимаю это, — сказал судья. — Ваше возражение отклоняется.

Чейн снова обернулся к Эллисон:

— А сама Лора Фэрчайлд делилась с вами своим прошлым, мисс Сэлинджер?

— Нет. Она говорила, что не любит об этом говорить и что ей нечего рассказывать.

— Таким образом, она никогда не упоминала тот факт, что была осуждена за воровство, когда ей было…

— Возражаю! — громовым голосом произнес Роллинз. Он вскочил на ноги. — Могу ли я поговорить с вами, ваша честь?

Судья кивнул и кивком головы подозвал к себе и Чейна. Встав у барьера, Роллинз протянул судье скрепленные страницы, которые являлись кратким изложением дела, приготовленным им на этот случай.

— Как может убедиться ваша честь, — сказал он решительно, но тихо, — заверенная справка, что она была малолетней… не принята во внимание тогда… Я перечислил несколько таких случаев…

— Ваша честь, — сказал Чейн таким же настойчивым и тихим голосом, как и Роллинз, держа наготове бумаги со своей интерпретацией дела, — обвинение было вынесено семь лет назад. Наша точка зрения такова, что этот факт имеет отношение к характеру и мотивам мисс Фэрчайлд и ее брата, которыми они руководствовались, имея дело с Сэлинджерами. Мы также убеждены, что он важен и имеет прямое отношение к вопросу о правдивости мисс Фэрчайлд в том, как она описывает свои отношения с Оуэном Сэлинджером, а также его желания, особенно во время его болезни.

Наступила пауза. Судья кивнул.

— Я принимаю это, — добавил он, как и в прошлый раз. — Вы можете продолжать задавать ваши вопросы. Лицо Роллинза стало темно-красным от гнева.

— Ваша честь, я делаю заявление о неправомерности слушанья дела, — выпалил он.

— Отклоняется, — сказал судья. — Мы можем продолжать, мистер Чейн?

Когда Эллисон покинула свидетельскую трибуну, а ее место занял офицер полиции Нью-Йорка, Роллинз гневно бормотал что-то о поражении, которое они потерпели; Суд слушал довольно скучный рассказ об аресте Лоры, о том, что ее выпустили на поруки, о признании ее виновной и, наконец, ее освобождении на попечительство ее тетки по имени Мелоди Чейз, давшей свой адрес, который позже оказался адресом какого-то дома, где никто не жил.

Когда он закончил, в зале суда повисла тишина. Судья стукнул молотком по своему столу один раз:

— Мы делаем перерыв до девяти часов утра следующего понедельника.

Стоял жаркий июльский день. Машины, покидающие Бостон на выходные, медленно двигались по забитым транспортом улицам, и было почти десять часов, когда Лора и Клэй добрались до «Дарнтона». Лора настояла, чтобы самой сесть за руль; Клэй был в ярости и не мог сидеть спокойно.

— Во всем виноват Бен, черт бы его побрал. Это он заварил кашу, и нас поймали и судили как каких-то слабоумных преступников.

— Он не виноват, — устало ответила Лора. — Его даже не было с нами в ту ночь, и ты прекрасно знаешь это. Мы считали, что сможем сделать это сами.

— Он не должен был позволять нам делать это. Он должен был быть с нами и позаботиться о нас.

— А мы не должны были воровать.

— Это он научил нас. Он должен был пойти с нами.

— Он, должен, должен, должен! — сердито проговорила Лора. — Слишком поздно сейчас, чтобы говорить, кто что должен. Прошлого не вернуть. И мы не можем за все винить Бена.

— Он был старше нас.

Это было правдой; Лора молча признала это. Бен был старше, Бен был умнее, Бен отвечал за них. Но он тоже был молод, и у него было свидание, и он не обратил внимания, когда они сказали, что уходят. Очень часто он не обращал на них внимания, но в других отношениях многие годы он к ним прекрасно относился.

— Я не виню его за то, что он сделал тогда, — сказала Лора Клэю. — Он был чудесным, если бы он не ограбил Сэлинджеров, мы бы до сих пор были друзьями.

Огромный холл «Дарнтона» и раскинувшиеся перед ним газоны были ярко освещены. Вестибюль был полон, на острове собралось не меньше трехсот гостей. Некоторые до сих пор катались на лодках, другие смотрели фильм в видеозале главного вестибюля, третьи прогуливались у озера. Остальные осматривали выставку скульптур, которую Лора организовала на лужайке перед входом.

Когда они подъехали, Келли помахала им рукой.

— Сегодня продали пятнадцать экспонатов, — сказала она. — Кто-то из Нью-Йорка сказал, что здесь представлена хорошая коллекция. Эй, черт возьми, что случилось? Эта неделя была ужасной? Кончилось вино и шампанское, но Джон заключил какой-то договор и закупил достаточно, чтобы продержаться выходные. Мы следим по газетам за судом; один из гостей привез с собой бостонскую газету. Мне очень жаль. Я могу чем-нибудь помочь?

— Если будет что-то нужно, к тебе я обращусь первой, — с трудом улыбнулась Лора. — Еще не все потеряно, мы оказались слабее, чем предполагали. И мне не нравится находиться там.

— В-городе или в зале суда?

— И там и там.

— Ну, сейчас ты дома. Почему бы тебе не прилечь и не отоспаться за всю неделю?

— Спасибо, Келли. Я думаю, что так и сделаю. Я помогу тебе здесь завтра.

— Ты мне будешь нужна, — она обняла Лору и поцеловала. — Мы все любим тебя. Приятных сновидений.

Но спала Лора беспокойно и проснулась почти такой же усталой, какой легла. «Все будет хорошо, — думала она, стоя под горячим душем. — Мне лучше думать о выставке-продаже скульптур и о почте, которая, возможно, скопилась на моем столе»

Но сразу после завтрака, когда она направилась в свой офис, ее окликнули:

— Лора Фэрчайлд?

Голос, раздавшийся за ее спиной, был низким и немного грубоватым. Лора обернулась, и мужчина протянул ей руку:

— Уэс Карриер.

— Карриер. — Она слегка нахмурилась, пожимая ему руку.

— Я собираюсь участвовать во Всемирной конференции по финансам, которая состоится в августе; вы написали мне две недели назад и пригласили остановиться у вас.

В большом холле, освещенном ярким солнечным светом, его взгляд казался насмешливым.

Лора покраснела. Предполагалось, что он будет главным и самым престижным участником самой престижной конференции, которую ей удалось устроить в «Дарнтоне».

— Извините. Я думала сейчас о другом. И кроме того, я ожидала увидеть вас не раньше следующего месяца. У вас появились какие-нибудь проблемы?

— По-моему, нет. Но я никогда не полагаюсь на случай. Поскольку я никогда не был здесь раньше, мне показалась хорошей идея остановиться у вас на какое-то время.

— И посмотреть, как тут у нас. Все правильно.

— Вообще-то я не очень беспокоился. — Его взгляд... по-видимому, заметил, что она была рассеянна, но посчитал, что это не должно отражаться на его планах.

— Мне понравилось ваше письмо. Мне понравился ваш голос по телефону. И мои первые впечатления оказались верными.

Он чувствовал себя свободно, его глаза были на одном уровне с ее глазами, широкоплечая фигура была облачена в хорошо пошитый костюм из легкой шерсти, а темные с проседью волосы были аккуратно причесаны и на солнце отливали металлом. У него было квадратное лицо с серыми глазами под густыми седыми бровями, крупная голова была немного наклонена вперед, что придавало ему несколько агрессивный вид, который, впрочем, исчезал, когда он улыбался.

— Однако мне действительно хотелось посмотреть то-место, куда я собираюсь в августе.

Лора понимающе кивнула. Ей было трудно сосредоточиться; даже его лицо она видела нечетко, и она была скорее раздражена, а не польщена, заметив интерес в его глазах. Но Уэса Карриера нельзя было спихнуть на кого-нибудь еще.

— Вы хотели бы, чтобы я вам показала отель?

— Будьте любезны.

Они прошли по всему главному вестибюлю, останавливаясь, когда Карриер осматривал какую-нибудь скульптуру или картину. Затем они направились в библиотеку и обеденный зал. Лора кратко объясняла назначение каждого помещения. Даже будучи рассеянной, она не могла не почувствовать энергию Карриера, в нем была какая-то сила, которая притягивала ее, как будто не она, а он вел ее за собой. Лора поймала себя на мысли, что жалеет, что их встреча произошла в эти выходные; в любое другое время он бы даже понравился ей. Но сегодня он был для нее обузой.

Они прошли через гостевые номера — на первом этаже и наверху, где в этот момент убирали горничные: просторные и светлые, с камином в каждом из них, оклеенные обоями и обставленные в раннеамериканском стиле, с двуспальными кроватями или кроватями с пологом, встроенными книжными полками, письменным столом и круглым обеденным столом с четырьмя стульями.

— На случай, если вы захотите поесть в своей комнате, — пояснила Лора. — Хотя немногие это делают.

— Им нравится шум и суматоха? — спросил он.

— Им нравится праздничная обстановка. Многим нравится знакомиться с новыми людьми, особенно если они знают, что никогда больше не увидят их после того, как уедут отсюда.

Он удивленно поднял брови:

— Вы всем это говорите?

— Нет. — Она остановилась у высокого окна и посмотрела на огромный платан, ветки которого задевали стекла. — Извините меня. Я не знаю, почему это сказала.

— Вы сказали то, что думали. Я польщен. А вы очень тонко все чувствуете. Действительно, многие люди предпочитают дружеские отношения, которые лишены уз постоянства. Мне бы хотелось побольше побеседовать с вами, но я уезжаю сегодня днем. Вы со мной не пообедаете?

— Боюсь, что не смогу. Но очень прошу, останьтесь; возможно, я смогу выпить с вами кофе.

— Спасибо. Я буду очень рад. Они подошли к двери офиса.

— В час дня, — сказала она. — Если не случится ничего непредвиденного, хотя очень надеюсь, что нет.

— И я тоже надеюсь.

Некоторое время он еще смотрел на дверь, которую она закрыла за собой. Молодая, думал он, и, вероятно, красивая, если бы не подавленный вид и не грусть в глазах. Она была как будто в панцире, который делал ее похожей на заключенного в одиночной камере. Что могло произойти в ее недолгой жизни, что сделало ее такой настороженной и отрешенной — и совершенно равнодушной к проявленному интересу с его стороны?

Он так и не нашел ответа в тот день. Лора не пришла выпить с ним кофе, хотя и обещала. Даже после того, как она извинилась перед ним за это, объяснив, что у нее скопилось много работы за неделю, он почувствовал обиду: Карриер никогда не терпел поражений от женщин, хотя единственное, что его действительно интересовало в жизни — была его работа.

— Можно мне приехать еще до августа? — спросил он.

Лора покачала головой:

— Я часто буду уезжать по делам, и кроме того, сейчас самый сезон. Свободного времени совсем не будет вплоть до сентября. Тогда-то наступит время для людей, которые хотят завести настоящих друзей, а не временных знакомых.

Он усмехнулся:

— Я запомню это и приеду в сентябре.

Она кивнула и сразу сменила тему разговора:

— Вы хотите узнать что-нибудь еще о «Дарнтоне» или о конференции?

— А вы будете на ней?

— Не знаю. Хотелось бы. Я постараюсь.

— Могу ли я сделать это условием своего появления здесь?

— Нет. — Она слабо улыбнулась. — Я действительно постараюсь.

Когда пришло его такси, она подождала, пока он уедет, и снова подумала, что ей должно быть стыдно, что она не смогла даже пофлиртовать по-человечески: «Впрочем, какая разница? — подумала она. — У меня есть более важные вещи, о которых нужно думать: суд, присяжные, что говорить о своем прошлом, когда буду давать свидетельские показания, и что мне придется делать в будущем, если я проиграю».

А Уэс Карриер не имел ко всему этому никакого отношения.

Кондиционер работал на полную мощь, пытаясь справиться с июльской жарой в Бостоне, когда Лора с Клэем приехали в суд и поднялись наверх.

На лестничной клетке стоял маленький юркий человек, с блокнотом в руках.

— Я, Янк Босворс, из «Глоба», мисс Фэрчайлд. Можно вас на секундочку? — быстро проговорил он, заметив, что она изменилась в лице. — У меня отсутствуют наклонности убийцы; я хочу только написать статью. Если бы вы могли ответить на несколько вопросов…

— Идите к черту, — сердито огрызнулся Клэй. — У нас сейчас дела поважнее.

— Клэй! — Лора взяла его за руку. — Подожди меня внутри. — Она видела, что лицо его приняло унылое выражение. — Я догоню тебя через минуту.

Когда он ушел, она слегка вздохнула.

Босворс услышал ее вздох.

— Если у вас есть вопросы, я отвечу на них, хотя было бы лучше дождаться, чем все это кончится.

— Гм… Но мне нужны некоторые факты для статьи еще до того, как будет вынесено решение.

Он скороговоркой стал спрашивать ее, где она провела выходные, что она чувствовала относительно Сэлинджеров, каким ожидала решение суда.

— Остальное я услышу в суде, — сказал он, кладя карандаш в блокнот. — Еще одна деталь: что бы там ни было, думаю, что идет нечестная игра. Это дело плохо пахнет, как мне кажется. Конечно, это между нами.

Лора внимательно взглянула на него и убедилась, что он говорит серьезно.

— Я уж точно не буду публиковать ваши слова, — сказала она с мрачной улыбкой. — Спасибо. Приятно знать, что в зале суда есть сочувствующие люди.

Она протянула ему руку и немного успокоилась, почувствовав его твердое рукопожатие.

— Увидимся позже, — бросил он вдогонку, когда Лора прошла в высокие двери и, остановившись, заботливо похлопала Клэя по плечу, а затем направилась к столу, где уже сидел Роллинз.

В зале суда еще не улеглась суматоха, а Роллинз вызвал на трибуну для свидетелей Элвина Паркинсона. Он пробормотал присягу ровным гнусавым голосом и сел, сложив на коленях руки.

Он выглядел безупречно, лишь едва заметное подергивание около носа выдавало его волнение.

Роллинз, спокойный и уверенный, расспросил Паркинсона о его длительном знакомстве с Оуэном Сэлинджером и его семьей, включая тот факт, что именно он составил первое завещание Оуэна Сэлинджера пять лет назад, а позднее выполнил требование Оуэна сделать в нем поправку. Роллинз отступил на шаг и облокотился на стол.

— Знал ли мистер Сэлинджер, что именно он хочет в этой поправке?

— Да, знал.

— Он конкретно указал вам, что в ней должно говориться?

— Правильно.

— И вы записали все так, как он продиктовал вам?

— Да, именно.

— А на другой день вы приготовили поправку у себя в конторе для того, чтобы он подписал ее?

— Да, но я глубоко сожалею об этом. Я не выполнил свой долг перед клиентом. Сейчас я понимаю, что он был некомпетентен, находился под огромным давлением и я не должен был…

— Ваша честь! Я хочу, чтобы эти слова не заносились в протокол, — прокричал Роллинз. Он мгновенно напрягся всем телом.

— Но это ваш свидетель, мистер Роллинз, — мрачно заметил судья.

— Враждебно настроенный свидетель. Мистер Паркинсон давал совершенно иные показания на предварительном слушании. Я требую, чтобы именно те показания были внесены в протокол.

— Это будет сделано, мистер Роллинз.

— Вы свободны, — сказал Роллинз Паркинсону.

— Перекрестный допрос, — раздался голос Карвера Чейна.

— Ваша честь, — сердито начал Роллинз, — у нас не было времени подготовиться к изменению в показаниях. Я прошу перерыва.

Наступила короткая пауза.

— Я думаю, что мы должны выслушать показания Паркинсона, — сказал судья. — Мистер Чейн, приступайте к перекрестному допросу.

— Заявляю отвод.

— Принято к сведению, — ответил судья.

Губы Чейна скривились в язвительной улыбке, когда Роллинз вернулся на свое место рядом с Лорой. Его плечи были опущены.

— Этот сукин сын продал нас.

Лицо Лоры было бледным, глаза встревожены.

— Он не говорил этого раньше. Он говорил, что Оуэн был вполне уверен в себе.

— Мы подадим апелляцию. Сукин сын… интересно, сколько денег он получил.

— Денег? Его подкупили? Он передернул плечами:

— Я не посмел бы выступить с публичным обвинением.

— Мистер Паркинсон, — мягко начал Чейн. Он встал в ту же позу, в которой раньше стоял Роллинз, а именно облокотившись о стол. — Я уверен, что вам сейчас трудно, но не объясните ли вы суду более полно, почему вы сожалеете о том, что сделали?

Паркинсон дотронулся рукой до того места около носа, где у него подергивалось лицо:

— Я узнал, что мистер Сэлинджер был серьезно болен, и мне казалось естественным, что он не контролировал свои эмоции, я также боялся, что могу ухудшить его состояние, если бы начал с ним спорить, поэтому я согласился с его желаниями. Это совершенно выпало у меня из головы, когда я давал показания на предварительном слушании, но после я стал размышлять, беспокоясь о последствиях того, что случилось и как это повлияло на мое чувство долга перед мистером Сэлинджером как человеком, как клиентом и как другом. Я консультировался со многими известными докторами, которых я знаю и которым всецело доверяю. Я описал им поведение мистера Сэлинджера в своей комнате и даже раньше; я рылся в памяти и вспомнил его странное поведение, на которое тогда не обратил должного внимания — поступки, которые по прошествии времени показались мне продиктованными… страхом, я думаю, и какой-то беспомощностью, как будто он делал то, что ему говорил кто-то…

— Возражаю! — проревел Роллинз. Его лицо пылало. — Это…

— Господин адвокат, в показаниях свидетеля слишком много предположений, — обратился судья к Чейну. — Мистер Паркинсон должен говорить только то, что он видел собственными глазами.

Чейн наклонил голову:

— Вы обращались к нескольким докторам, мистер Паркинсон. И что они сказали?

— Конечно, они не лечили мистера Сэлинджера, поэтому не могли поставить диагноз, но по тому, как я описал им его довольно странное поведение, они предположили, что оно соответствует поведению человека, не полностью сознающего, что он делает, чувствующего себя в ловушке, умирающего, и в полной зависимости от других, более сильных людей.

Нет! Черт возьми! Все это ложь! И вы сами это знаете!

Лоре стало холодно, очень холодно, именно так она чувствовала себя, когда Феликс напал на нее.

— Короче, он был подавлен и возбужден, как выразились врачи. Я понял, что совершил ужасную ошибку — не осознал того, что видели мои глаза, — и не выполнил свой долг перед клиентом.

— Мистер Паркинсон, делая признание такого рода, сознаете ли вы, что тем самым ставите под угрозу свою репутацию адвоката?

— Да, сознаю. Но истина важнее. Я ошибся в своих суждениях и должен в интересах его семьи и в память об Оуэне Сэлинджере сделать все возможное в моих силах, чтобы восстановить справедливость. Поскольку теперь я знаю, что моего клиента, старого, парализованного, не понимающего, что происходит, заставили изменить завещание…

— Я возражаю! — снова взревел Роллинз. — Свидетель не может «знать» ничего подобного; это его пустые фантазии.

— Вам казалось… — подсказал Чейн.

— Мне показалось, что его заставили, — поправился Паркинсон. — Я сделал вывод — и доктора подтвердили, что достаточно часто замечали это в пациентах, которые раньше были влиятельными бизнесменами — что мистер Сэлинджер, будучи человеком, привыкшим к власти, был растерян, поскольку совершенно не знал, что ему делать в подобной ситуации. Он был старый, беспомощный и больной, совершенно беззащитный перед любым, кто был сильнее его или заботился о нем. Мисс Фэрчайлд была именно таким человеком, и в конце концов он превратился в ребенка, который подчинялся для того, чтобы о нем заботились и любили… как мне казалось, — быстро добавил он, заметив, что Роллинз собирался снова возразить. — Я не понимал всего этого, я думал, что он просто боится смерти — кто ее не боится? — но сейчас я знаю — полагаю — что за этим стояло гораздо больше. Мне кажется, что ему не давали ни минуты покоя, не давали умереть спокойно… Я не могу передать, как глубоко сожалею о содеянном мною, что я не смог понять этого сразу и тем самым оградить его и его семью от невыносимых страданий…

Паркинсон до этого не смотрел в сторону Лоры. Сейчас же он послал ей яростный, обличающий взгляд. Сидевший позади Лоры Феликс напряженно смотрел в другую сторону. Эллисон рыдала. Ленни закрыла глаза и сидела, слегка раскачиваясь. В зале был слышен шум работающего кондиционера; температура на улице была около сорока градусов, но Лоре было холодно.

— Чертов подонок! — пробормотал Роллинз, теряя остатки бостонского самообладания. — Должно быть, они заплатили ему достаточно, чтобы он мог уйти в отставку и жить безбедно до конца дней своих, раз он готов рискнуть карьерой… Признаться в том, что составил документ для человека, который не отвечал за свои поступки… достаточно для того, чтобы лишиться звания адвоката, если они поверят в его историю. Негодяй, жадный подонок, проклятый Богом.

К тому времени, когда давала показания Лора, она была уже уверена в том, что они проиграли дело. Сидя в кресле для свидетелей в напряженной позе, она снова рассказала о привязанности, которую почувствовали они с Оуэном. Она сжала руки в кулаки, пытаясь остановить дрожь, но не плакала. Присяжные ожидали, все в зале суда ждали, что она заплачет, но она не могла. Она казалась маленькой и беззащитной, внутри ее были слезы и боль, но лицо при этом оставалось каменным. Какая она холодная, думали присяжные. Совершенно бесчувственная.

— Мисс Фэрчайлд, — обратился к ней Роллинз, после того как он закончил расспрашивать ее о годах, проведенных рядом с Оуэном. — Вы когда-либо намеревались обмануть или навредить Оуэну Сэлинджеру каким-либо образом?

— Нет! — крикнула она. — Я любила его! Я даже никогда не предполагала, что он завещает мне что-либо, потому что я не хотела думать, что он умирает! Он заботился обо мне! А я заботилась о нем! И никто не имеет права заявлять, что он был ничего не соображающим стариком! — Она взглянула на Сэлинджеров.

— Мы все помним его совсем другим!

Когда Чейн начал перекрестный допрос, его голос был мягок:

— Мисс Фэрчайлд, вы были осуждены за воровство несколько лет назад.

— Да.

— Вы были воровкой.

— Мы были бедны, а я тогда была совсем молоденькой. Вот и украла что-то, но мне было стыдно, и я…

— Отвечайте только на мои вопросы, мисс Фэрчайлд.

— Я не хотела воровать! Я хотела стать другой, пойти учиться в колледж и что-то изменить в своей…

— Мисс Фэрчайлд!

— Извините, но ваши вопросы звучат так…

Судья наклонился вперед:

— Я должен предупредить вас, мисс Фэрчайлд: следует ограничиться только ответами на вопросы адвоката. Лора презрительно посмотрела на него.

— Хорошо, — холодно ответила она.

— Послушайте, мисс Фэрчайлд, — также ласково продолжал Чейн, — я полагаю, что когда-то вы знали торговца книгами по имени Хенди Кэл.

Незначительные события прошлого, различные поступки, которые совершались в течение жизни необдуманно, без оглядки на завтра или следующий год, — и после того, как все давно забыли о них, неожиданно возникают, как зеленые ростки из земли и меняют всю нашу жизнь.

Лора ответила на все вопросы ровным голосом, рассказав все, что она уже рассказала Роллинзу. Чейн никогда не спрашивал о Бене, и она уверилась, что и не спросит. О нем ни разу не было упомянуто в протоколе. Даже в ее деле в колледже, где она училась, она назвала своим опекуном соседа, поскольку Бен считал, как и позже, когда ее арестовали, что власти города не позволят неженатому молодому человеку стать опекуном своего брата и своей сестры. И здание, в котором они жили, было все разрушено, их домовладелец исчез, и никто не знал куда. Нью-Йорк умел проглатывать людей, не оставляя следов; он поглотил Бена Гарднера, и никто не знал о его существовании.

Наконец Карвер Чейн произнес речь, подводя окончательные итоги. Встав поближе к присяжным, он заново привел все те сведения, с помощью которых выстроил свою версию воровства и обмана. Затем, понизив голос до проникновенного полушепота, сказал:

— Подумайте о своих родителях. Каждый из вас: вспомните своих родителей, которые есть или были у вас. Старые, усталые, стремящиеся только к покою — покою, который они заслужили! — беспомощные, прикованные к постели. Они прожили большую жизнь — трудную, благородную жизнь — которая сейчас приближается к своему завершению. Они имеют право мирно встретить конец своей жизни. А вы имеете право предоставить им такую возможность. НО ПРЕДСТАВЬТЕ! Только представьте, что они попали в руки умного, безжалостного, хитрого вора, который, нацепив красивую маску любви и наивности, приходит к вам в дом и крадет у вас ваших родителей! Эта женщина оказалась таким вором, пришедшим украсть — и крадет! Выкрадывает его из семьи — крадет его любовь — разрывает кровные узы — и разрушает святые традиции этой сплоченной семьи! В обществе, где мы живем, предполагается, что человек работает всю свою жизнь, упорно, с любовью, чтобы создать свою империю и оставить ее любимой семье целиком и полностью. Это юридическое право любой семьи — если оно не украдено! Дамы и господа! Перед вами сидит вор — вор, который не только посягает на священную неприкосновенность ваших домов и лишает нас имущества, которое мы с любовью собираем многие годы, но который еще и украл у семьи Сэлинджеров их отца, когда он оказался слишком беспомощным, чтобы бороться за права дорогих его сердцу домочадцев!

Присяжные заседали три часа. Когда они вернулись, никто из двенадцати мужчин и женщин не смотрел в сторону Лоры. Роллинз положил руку ей на плечо. Она слушала громкий голос старшины присяжных, который начал отрывисто зачитывать свое решение:

— «Мы, присяжные, пришли к выводу, что истец…» Роллинз выдохнул, понимая свое поражение. Лора сидела очень спокойно.

— Согласно мнению присяжных, — сказал будничным голосом судья, — поправка к завещанию Оуэна Сэлинджера аннулируется.

Взволнованные, Сэлинджеры покинули зал заседаний. Впереди шел Феликс, с видом победителя, готовый вступить во владение домом на Бейкон-Хилл и четырьмя отелями Оуэна Сэлинджера. Лора наблюдала за ними, совершенно не замечая репортера, Янка Босворса, который протиснулся сквозь толпу и встал с ней рядом.

— …Еще несколько вопросов, о’кей?

— Позже, — сказала она, провожая взглядом спины Сэлинджеров. — Через несколько минут…

Он присел на край стола, боясь упустить ее из виду.

— Послушайте, — он подождал, пока она не обернулась к нему с отрешенным взглядом. — После того как это закончится, если я вам когда-нибудь потребуюсь, вы знаете, где меня можно найти. Это была нечестная игра.

Она согласно кивнула головой. Все казалось таким несущественным. Она снова оглянулась и увидела, как спины Ленни и Эллисон исчезают в дверях. Роллинз смотрел туда же.

— Мы подадим апелляцию, — сказал он Лоре. — У нас хорошие шансы. Я уверен в этом. Она покачала головой:

— Я не смогу еще раз выдержать этого.

— Мужайтесь, вы уже смогли один раз, значит, сможете еще. Не хотите же вы мне сказать, что уйдете отсюда, не получив даже малой доли того, что оставил вам Оуэн Сэлинджер?

— Но он оставил мне очень многое. — Она взглянула на Роллинза, глаза ее были спокойны и ясны. — И это останется со мной всегда: его любовь и то, чему он научил меня. Это все, что мне нужно, чтобы начать снова и вернуть себе остальную часть наследства.

ГЛАВА 14

В «Амстердам Сэлинджер» все номера были заняты. Отель кишел туристами, говорящими на разных языках, но имевшими одну общую для туристов по всему миру черту: наличие фотоаппаратов, карт, путеводителей, черных очков, обуви на мягкой подошве; они одинаково нервничали при обмене денег на незнакомую валюту и постоянно все комментировали, сравнивая с тем, что было у «них дома.

Стоял конец августа: самый разгар сезона. Калвер-штат был так переполнен людьми, что они не прогуливались, а просто плыли вместе с толпой из магазина в магазин. Цветочный рынок на Зингель, открытый каждый день, был постоянно забит; длинные очереди выстроились перед домом Рембрандта; везде, начиная от театров, где ставили Шекспира, и кончая ночными клубами со стриптизом в «Лайдзераплайн», все места были раскуплены, и публика вызывала выступающих на «бис».

— Это то, что в Америке называется сумасшедшим домом, — сказал управляющий, обращаясь к Эллисон и Патриции и довольно улыбаясь, потому что у него было все в полном порядке — ему неслыханно повезло, что дочери Феликса и Асы Сэлинджеров, под влиянием минуты решили посетить именно этот отель в самое горячее время. Конечно, они расскажут своим отцам о всех отелях, где останавливались во время поездки по Европе, но управляющий совершенно не сомневался, что «Амстердам Сэлинджер» получит у них самую высокую оценку. — Свободных номеров нет, мест в ресторане тоже, но для членов семьи Сэлинджеров, конечно, у нас найдется королевский «люкс».

— А если приедет король? — пошутила Эллисон.

— Мы поселим его в котельной.

Эллисон рассмеялась, вспомнив, как Оуэн однажды сказал, что хороший управляющий это отличный политик. «Я скучаю по Оуэну, — подумала она, следуя за статной фигурой управляющего, который прокладывал ей путь через вестибюль, полный народу. — В этом месяце исполнится ровно год, как мы его похоронили, а я даже не знала, пока он был жив, что так сильно любила его».

Она скучала и по Лоре, но не позволяла себе думать о ней.

В гостиной их апартаментов она подошла к окну, а Патриция стала открывать бутылку шампанского, которую им преподнесли, когда они приехали. Внизу текла река Амстел, широкой, голубой лентой она обвивала центр города и проходила по шумным улицам и через каналы, по обе стороны обсаженные деревьями и расположенные на равном расстоянии друг от друга. Тесно прижавшись друг к другу, дома из серого камня и красного кирпича, остроконечные, с арками, со многими окнами, чаще всего с ярко-оранжевыми крышами, уходили за горизонт. Эллисон смотрела на них и представляла, что за каждым окном живет семья, где любят и ненавидят, радуются и тревожатся, женятся и разводятся. И никто из них не знал и не хотел знать об Эллисон Сэлинджер, которая около года назад носила фамилию Уолкет, а сейчас вернулась к тому, от чего ушла. Во всяком случае, с фамилией дело обстояло именно так.

— Чем бы нам заняться? — спросила она внезапно. — Может быть, прогуляться по Уоллетьез, пока светло?

Патриция поморщилась:

— Некрасивое и угнетающее зрелище.

— Это просто квартал работающих женщин, содержащих самих себя, — язвительно сказала Эллисон. — И мне интересно туда пойти, даже если ты не хочешь.

— Не остроумничай! — сказала Патриция голосом, лишенным каких-либо эмоций. — Смотреть на проституток, которые сидят в окнах своих комнат, вяжут и ждут клиентов, совсем неинтересно. Я предпочла бы сходить в кафе «Рейндерз» и познакомиться с какими-нибудь молодыми людьми.

— Ты хочешь сказать, что вместо того, чтобы сидеть в окне и вязать, ты лучше выйдешь и найдешь себе мужчину сама?

— Какая ты иногда бываешь неприятная, — пробормотала Патриция.

— Без тебя знаю. — Эллисон снова стала смотреть в окно. Патриция права, она была груба, а ходить на Уоллетьез действительно было совсем незачем. Смотреть на этих женщин все равно что разглядывать диких зверей в зоопарке. Но ей не хотелось встречаться с мужчинами; ей не хотелось делать покупки; ей вообще ничего не хотелось.

Глядя в окно, она ощущала себя постаревшей и уставшей от жизни. «Наверное, это оттого, что я была замужем и развелась», — думала она. К этому добавилось то, что лучшая подруга оказалась воровкой, которая вторглась в семью, чтобы ограбить их. Да еще она сама так хотела помочь человеку, что вышла за него замуж, а потом выяснилось, что он совершенно безразличен ей. И что еще хуже, она была безразлична ему.

Патриция была практичным человеком: казалось, ничто ее не волновало; она никогда не влюблялась сильно; она просто хотела хорошо проводить время. «Я должна стремиться быть такой же, — думала Эллисон. — Какого черта! Стараешься изо всех сил помочь людям, а они это не ценят. Ну и пусть все катятся к черту! Я хочу быть как моя сестра и хоть немного подумать о себе самой».

Но дело было в том, что она давно не чувствовала себя молодой и ищущей приключений. Она бы никогда не была сейчас в Европе и не носилась, как турист, по городу, если бы ее мать практически не приказала ей поехать сюда. Она вспомнила, что сказала ей Ленни в июле:

— Почти год ты никуда не ездила. Пора тебе снова узнать, как велик мир. Поезжай в какую-нибудь экзотическую страну, в крайнем случае, в Европу. Молодая, здоровая женщина двадцати двух лет должна думать о том, что будет в будущем, а не о том, что оставила в прошлом.

Конечно, ее мать была совершенно права. Ее мать оказывалась всегда права: холодная, знающая что делать. Она умела контролировать свои эмоции и всю свою жизнь. Даже когда она оплакивала Оуэна, она оставалась элегантной и безукоризненной.

— Хорошо, — сказала она Патриции, вдруг оживившись. — Давай пройдемся по магазинам. И я еще должна спросить управляющего о «Гран-при» в Зандворте; мне кажется, что это бывает именно в августе. Мне хочется поехать туда, хотя бы в казино.

— В какие магазины пойдем?

— На Хуфтстраат. А обедать куда ты скажешь, — Тогда в кафе «Рейндерз».

Эллисон еще колебалась. Но она опять услышала голос Ленни: перестать винить себя; перестать винить Тэда; перестать вообще искать виноватых. Постарайся развлечься. Найди что-нибудь интересное.

— Прекрасно, — сказала она. — Почему бы и нет?

Немало торговых улиц в Амстердаме были длиннее и известнее, чем Хуфтстраат, но Ленни, можно сказать, с пеленок научила Эллисон выбирать для покупок самые изысканные места, где царила приглушенная атмосфера, которая, как воздушное покрывало, окутывала посетителей; где все, что предлагалось, было самым лучшим в мире и где продавцы, все до единого, овладели вершинами своей профессии по учтивости и умению разбираться в тонкостях своего искусства. Несколько часов Эллисон и Патриция провели в роскошных небольших магазинах, где голоса посетителей и продавцов были такие же утонченные, как и сама атмосфера вокруг, а когда они вернулись в отель после ужина и кафе, покупки уже ждали их в номере: платья и пальто, туфли и шелковое белье, сумочки и украшения.

— Эллисон! — неожиданно окликнула ее Патриция, когда они переодевались, каждая в своей спальне. — Ты не видела ту маленькую вазу, которую я купила в Венеции? Она стояла у меня на столике у кровати.

— Может быть, горничная убрала ее вместе с остальными твоими вещами, — предположила Эллисон из своей спальни.

— Зачем кому-либо убирать вазу со стола?

— Не могу себе представить.

Патриция выдвигала и задвигала ящики:

— Определенно ее тут нет. Кто-то ее украл.

В дверях появилась Эллисон в ночной рубашке и атласном халате:

— Ты уверенна, что она пропала? Патриция жестом обвела комнату и указала на открытые ящики.

— Она дорогая, не так ли?

— Всего полторы тысячи, но мне она нравилась.

— Для некоторых людей полторы тысячи очень большие деньги.

Эллисон подошла к телефону и набрала номер справочной.

— Это мисс Эллисон Сэлинджер; не могли бы вы прислать к нам в номер кого-нибудь из отдела безопасности.

Голос на другом конце провода, молодой и взволнованный, стал настороженным.

— Отдела безопасности? Ну да, конечно. Но, пожалуйста, не могли бы вы сказать мне, в чем дело?

— Кое-что исчезло из нашего номера. Я не хочу обсуждать это по телефону, я хочу, чтобы кто-нибудь пришел сюда. И немедленно.

— Да, немедленно, конечно, но я позвоню сейчас начальнику отдела безопасности. Я думаю, так будет лучше…

— Прекрасно. — Эллисон потянулась за карандашом. — Как его зовут?

— Бен Гарднер, — ответил молодой голос.

Бен только что заснул, его рука покоилась на пышной груди молодой женщины, его последней подружки, когда зазвонил телефон.

— Я бы не стал вас беспокоить, — извинился Альберт, как только Бен снял трубку, — но звонили из номера «люкс», сказали, что у них что-то украли. Она сказала, что ее фамилия Сэлинджер, и я подумал, что вы захотите сами разобраться с этим.

— Я так и сделаю. — Он уже был на ногах. — Которая из Сэлинджеров?

— Я не знаю; она приехала, когда менялась смена, и я не успел еще выяснить. Я подумал, что сначала должен позвонить вам.

— Правильно сделали. Передайте ей, что я буду через полчаса.

Голос у него был твердым, но мысли разбегались. Что-то украдено. Номер «люкс». Сэлинджер.

Он надел темные брюки из саржи и свежую белую рубашку, повязал неяркий голубой галстук на шею и уже в дверях схватил пиджак. Молодая женщина в постели не шелохнулась.

Сэлинджер, думал он, снимая замок с велосипеда. Сэлинджер. Что-то. Украдено. Он бешено крутил педали, наклонившись вперед, несясь по улицам в направлении ближайшей стоянки такси. Маршрут был настолько хорошо изучен, что он едва замечал, куда едет, погруженный в свои мысли.

Воровство представляло серьезную проблему в отелях по всему миру, но только не здесь. Им до сих пор везло, или их отель был действительно лучше, чем другие, а может, и то и другое. Он работал в «Амстердам Сэлинджер» уже два года, помогая расширять штат отдела безопасности и контролируя установку новой системы замков на дверях и сейфах во всех номерах. Именно он предложил нанять сторожей в багажное отделение, — это предложение принесло ему должность начальника отдела безопасности, когда старый начальник ушел на пенсию. И за все эти два года не было зарегистрировано ни одной крупной кражи. Было несколько мелких случаев, в основном пропадали маленькие свертки в вестибюле и ресторане, но ничего серьезного и никогда не имевшее отношения к влиятельным людям не случалось. Так было до сих пор. А сейчас один из Сэлинджеров ограблен в отеле, где Бен Гарднер начальник отдела безопасности.

Он повесил замок на свой велосипед у стоянки такси и сел в первую по очереди машину. В два часа ночи улицы были в основном пустынны, и всего за несколько минут они успели проехать через цепочку каналов вокруг Центрума, мимо закрытых на ночь магазинов на улице Рокин и остановились на Ньив Доленстраат у «Амстердам Сэлинджер», который представлял собой отреставрированное величественное здание семнадцатого века. Взволнованный помощник управляющего уже ждал его у входа.

— Я позвонил Хенрику, — рассказывал он, когда они с Беном шли к лифту, — но его жена сказала, что он заболел, и…

— Я сам займусь этим вопросом, — бросил он, продолжая идти, отметив про себя, что его дыхание успокоилось, голос звучал ровно, хотя сердце продолжало еще сильно стучать. В лифте он потуже затянул галстук, удостоверился, что пиджак сидит на нем без морщин, и провел расческой по волосам. В последний момент он вынул из внутреннего кармана очки в роговой оправе и надел на нос.

Когда Эллисон открыла дверь, они молча посмотрели друг другу в глаза. Она нахмурилась, его лицо показалось ей знакомым, но она не могла сразу вспомнить, где его видела. Но еще пытаясь объяснить себе, почему черты его лица показались ей знакомыми, она уже поняла, что никогда не видела его раньше. Его лицо было напряжено, сильный подбородок, темные, почти сросшиеся на переносице брови над внимательными голубыми глазами; его светлые волосы причесаны, но все равно казались немного взъерошенными. Высокий и худощавый, он непринужденно стоял перед ней, но она заметила, что мышцы его шеи были скованы без видимых на то причин. Она обратила внимание на чувствующийся в нем сильный характер, ей стало любопытно, что же скрывается под строгим представительным видом, который подчеркивали темный деловой костюм и очки в роговой оправе. Она протянула ему руку:

— Бен Гарднер?

Заметив удивление, мелькнувшее на его лице, она улыбнулась.

— Меня зовут Эллисон Сэлинджер. Я всегда спрашиваю фамилии людей; лучше всегда знать, кто именно будет тебе помогать.

Их рукопожатие было обоюдно крепким.

Он был наслышан о ней.

В те дни, когда он читал газеты и журналы в поисках упоминания фамилии Сэлинджер, он встречал ее имя. Она была дочерью Феликса.

— Входите, пожалуйста, — сказала она.

На диване сидела еще одна молодая женщина, а Альберт расположился на пуфе рядом и держал на коленях папку. Бен продолжал смотреть на Эллисон. Он думал, что узнает ее сразу, поскольку время от времени видел ее фотографии в журналах и газетах, но ни одна фотография не передавала той яркой внешности женщины, которая стояла перед ним. Она была еще более красива и надменна, чем он думал. Он поймал себя на мысли, что представляет себе ее в момент любви. Его глаза не выдавали его мыслей, лицо было непроницаемым, но он воображал, что гладит это длинное, угловатое тело и шелковистые волосы и заставляет ее сбросить с себя холодность и неприступность и эту ее улыбку, которая была такой же вызывающей, как и ее атласный халат.

— Моя двоюродная сестра Патриция Сэлинджер, — представила их Эллисон. — Патриция, это Бен Гарднер, начальник отдела безопасности отеля.

Патриция подняла на него глаза и кивнула. Бледная копия Эллисон, подумал Бен, лишенная всех прелестей своей сестры. Это означало, что Эллисон пошла в Ленни. Много воды утекло с тех пор, когда он хотел встретиться со всеми членами семьи Сэлинджеров лицом к лицу и заставить их заплатить за все то, что сделал Феликс их отцу; но даже жажда мести становится слабее, когда тринадцатилетний мальчишка становится мужчиной тридцати одного года. А теперь он снова захотел встретиться с ними.

— Я уже рассказала все, что знала, — сказала Патриция, кивая головой в сторону Альберта. — Просто удивительно, что ваша служба так плохо работает. И давно вы занимаетесь этим делом?

— Патриция очень расстроена, — быстро вмешалась Эллисон. — Она… купила вазу… в подарок моей матери. Она была ей очень дорога.

— Большое спасибо, дорогая Эллисон, — медленно произнесла Патриция. — Только зачем выдумывать всякие истории? Почему тебя волнует, считает ли служащий отеля, есть у меня основания для расстройства или нет? Мне обидно, потому что эта ваза была довольно красивая и я купила ее для себя, а не для первой попавшейся горничной.

«От нее можно ожидать неприятностей», — подумал Бен. Но Эллисон, которая удивила его тем, что старалась сгладить резкость своей сестры, может ее сдержать, если захочет.

— У вас есть какие-нибудь указания на то, что ее взяла горничная? — спокойно спросил он.

— Конечно, нет. Нас здесь не было. Но горничные здесь были; мы ходили за покупками, и потом наши покупки без нас принесли сюда… — она махнула рукой в сторону Альберта. — Он все знает. Я не понимаю, почему должна опять все повторять.

— Конечно, не должны, если вы уже все рассказали Альберту. Думаю, что вы обе хотите спать. Я прочту его отчет и поговорю с вами утром. Когда проснетесь, позвоните мне, если вас это не затруднит, и мы сможем обсудить наши дальнейшие действия.

Все это время он разговаривал стоя. Он наклонил голову не то в поклоне, не то в кивке и собрался уходить.

— Почему бы нам не поговорить за завтраком? — спросила Эллисон.

Наступила минутная заминка.

— Можно сделать и так. Восемь часов вас устроит? Патриция направилась в свою спальню:

— Эллисон! Ты ведь прекрасно знаешь, что я не хожу завтракать.

— Я забыла, — успокаивающе ответила она, взглянув на Бена. — Но если мистер Гарднер позавтракает со мной, с тобой он поговорит позже.

— Это совершенно нелепо, — сказала Патриция с порога. — Эту вазу мы больше не увидим никогда; какая-то мерзкая горничная давно ее продала. Я вообще не понимаю, почему ты им позвонила…

Дверь закрылась за ней. Бен и Эллисон посмотрели друг на друга. Наконец поднялся Альберт:

— Я, пожалуй, отпечатаю свой отчет. Мои записи трудно разобрать.

— Я иду с вами. У меня много работы. — Он принял на себя суровый вид, пытаясь не позволить своим глазам выдать его чувства, когда он посмотрел на Эллисон. — До завтра, — сказал он ей и пошел по коридору следом за Альбертом.

Посмотрев на закрывшуюся за ними дверь, Эллисон улыбнулась. «Завтрак, — подумала она. — Не самое лучшее время дня для меня, но с него хорошо начинать. А мне с каждым часом будет лучше; к тому времени, когда мы будем вместе обедать, я уже буду просто неотразима».

— Для вашей двоюродной сестры, — сказал Бен за завтраком и протянул Эллисон коробку с вазой Патриции, завернутую в оберточную бумагу.

Она с недоумением взглянула на нее, а потом на Бена:

— Ее все-таки не украли? Или вы нашли ее? Вам удается раскрыть так быстро все случаи воровства?

— У нас их не так много, а наша работа и состоит в том, чтобы решать все проблемы. Она помолчала:

— А кто же виновник?

— Одна горничная. Мы еще расследуем это дело.

Эллисон оставила эту тему; он не был готов ответить на все ее вопросы. Подошел официант, чтобы принять заказ, и Бен ответил невозмутимым взглядом на плохо скрытое удивление, написанное на лице официанта.

В комнате отдыха для служащих обязательно будут обсуждать его и дочь Феликса Сэлинджера, но он надеялся, что недолго и эти разговоры не смогут повредить ему. Служащие отеля не обращали никакого внимания на Сэлинджеров из Бостона, пока им платили хорошую зарплату и не беспокоили во время работы в отеле, который они уже привыкли считать почти своим собственным.

Эллисон заказала дыню, яблочный пирог и кофе, а Бен сказал, что будет есть то же самое. Они ждали, когда им принесут еду, а коробка с вазой стояла на ковре между, мягкими стульями, на которых они сидели. Зал ресторана был выдержан в приглушенных серых, розовато-лиловых и золотистых тонах, а на каждом столике в высокой хрустальной вазе стоял свежий ирис.

— Вы знаете, почему это здесь? — спросила Эллисон, нежно дотрагиваясь до ириса пальцами. Бен покачал головой. — Мою бабушку звали Айрис. После ее смерти, когда мой дед наконец смог думать о том, что надо жить без нее, он приказал всем управляющим своих отелей делать одну вещь: каждый день ставить свежий ирис в вазы. Даже мой отец не посмел изменить эту традицию.

Бен пил кофе и смотрел в окно на реку Амстел и пешеходов, которые спешили мимо отеля. Ему не хотелось слышать об Оуэне Сэлинджере, не сейчас; он хотел спросить о Лоре и Клэе и о тех пяти годах, которые он их не видел. Но, естественно, он не мог этого сделать. Иначе как бы он мог объяснить, что Бен Гарднер, служащий отеля в Амстердаме, знает о том, что Лора Фэрчайлд и ее брат Клэй жили в семье Сэлинджеров.

«Я подожду. Нет никакой спешки. Если я буду осторожным и терпеливым, — думал он, — у нас с Эллисон будет еще много новых встреч».

— Откуда вы родом? — спросила его Эллисон. — Расскажите, как вы сюда попали. Я слышала, как вы говорили по голландски в вестибюле; зачем вам понадобилось учить его, когда каждый в этой стране говорит по-английски.

— Потому что язык Нидерландов — голландский, и если я хочу работать здесь, у них есть право требовать, чтобы я говорил на их родном языке.

— Вы американец, не англичанин?

Он кивнул.

— По-моему, вы из Нью-Йорка.

— Да, у вас хорошее ухо.

Официант поставил перед ними бледно-зеленые кусочки дыни, затем несколько тарелочек с тонко нарезанным сыром, колбасой и разными видами пирогов, корзиночку с булочками, поднос с маленькими вазочками с джемом, медом и желе, а также кофейник.

— С наилучшими пожеланиями от управляющего, — сказал он Эллисон. — Он сожалеет о всех неудобствах, и неприятностях, которые вам были доставлены, и надеется, что вы позволите ему сделать все возможное в его силах, чтобы возместить причиненный ущерб, и сделать все, чтобы ваше пребывание здесь было безупречным.

Эллисон рассмеялась:

— Неужели он сказал все это?

— Звучит в духе Хенрика, — подтвердил Бен. — Пригласим его к нам за столик?

— Нет. Передайте Хенрику мою благодарность, — сказала она официанту. — И еще скажите, что я хочу увидеться с ним после завтрака.

Она снова обернулась к Бену:

— Вы говорили мне о том, как жили в Нью-Йорке.

— Я говорил вам о том, что у вас хорошее ухо.

— Но в связи с Нью-Йорком. Хотя у вас акцент почти не заметен. — Она наклонила голову набок. — Вы специально старались от него избавиться? Может быть, вы таким образом избавляетесь и от неприятных воспоминаний?

— У меня не больше неприятностей, чем у вас.

— Но я не стараюсь избавиться от них. Я хочу понять их.

— Чтобы снова совершать ошибки? Или, наоборот, чтобы их не совершать?

— Чтобы не совершать. Было бы слишком просто их повторить.

— Особенно если они касаются других людей.

— Нет, не касаются.

— Неужели ни одного человека? Вы совершили ошибки только по своей вине?

— Я не сказала «ошибки», я говорила «воспоминания». И конечно, они касаются и других людей. Но они не имеют ничего общего с тем, повторю я что-либо или нет. Скажите мне, пожалуйста, как мы…

— Это был мужчина? Женщина? Друг? Кто-то из семьи?

— Все понемногу. Смерть, и развод, и… всякие другие вещи. Как мы?..

— Смерть вашего деда?

— О! Вы знаете и об этом? Да, конечно, все в наших отелях должны были узнать. Да, и это тоже.

— И ваш развод. Недавно?

— В прошлом ноябре. Точно в День благодарения. Мой бывший муж отвоевал себе хороший подарок на приближавшееся Рождество в виде крупной суммы денег и продолжил свою веселую жизнь, а я продала квартиру, которую купила для нас обоих около гавани, и уехала из города. Не скажете ли вы мне, как получилось, что мы говорим обо мне, хотя я начала расспрашивать вас?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил он торжественно, и впервые они рассмеялись вместе.

Эллисон облизнула кончик своего пальца и собрала им крошки яблочного пирога.

— Очень вкусно. Интересно, его печет ваш повар?

— Нет, ваш повар.

Она покраснела:

— Я не хотела вас обидеть. Вы же — часть этого отеля.

— Я только работаю в нем. А вы владеете им.

Она нахмурилась:

— Почему вы хотите задеть меня?

Он помолчал:

— Не знаю. Почему мы завтракаем вместе?

— Потому что я хочу узнать вас поближе. А вы все усложняете, делаете все не так, как…

— Не так, как большинство мужчин?

Она улыбнулась:

— Да, совсем не так. Я думаю, мы должны начать все сначала.

— Прошу прощения, мне нужно работать. — Он отодвинул стул и встал. — Мне действительно очень жаль.

— Но всего девять часов утра!

— Моя работа начинается в девять.

— А когда вы заканчиваете?

— В шесть.

— Тогда встречаемся в семь за ужином.

— Эллисон… — Он заметил, как изменилось ее лицо, что она затаила дыхание, услышав в его хрипловатом голосе нежность. «Эллисон Сэлинджер, — думал он, — наследница отелей Сэлинджера и состояния Сэлинджера. Дочь Феликса». Непохожая на мягких, уступчивых женщин, которых всегда предпочитал Бен, а яркая, необыкновенная женщина и в то же время не умеющая скрывать свои чувства. И она хотела его. Он расслабился. — В семь часов, — ответил он и слегка коснулся рукой ее плеча, почувствовав ладонью, как плечо слегка дернулось. — Ресторан я выбираю сам?

— Пожалуйста.

— Я позвоню вам в номер в семь.

Он повернулся к ней спиной, потом снова обернулся и поцеловал ей руку, как бы невзначай, как это принято в Европе. «Успею еще поцеловать ее как любовник», — подумал он и покинул переполненный ресторан, направившись через вестибюль в свой кабинет. Весь день он то и дело думал об Эллисон Сэлинджер и даже, позвонив ей около семи, не знал, что скажет ей, когда она выйдет к нему в вестибюль.

Они дошли до Диккер он Тиюс в молчании. Эллисон, казалось, думала о чем-то своем, а Бен, очень тонко чувствующий все нюансы настроения другого человека, спрашивал себя, что он мог сделать не так. Они избегали смотреть друг на друга, продолжая идти вместе, и начали немного оттаивать только тогда, когда попали наконец под очарование прозрачного золотистого света заходящего солнца, который заполнил город в этот ранний вечер.

Именно такой свет пытался запечатлеть Рембрандт на своих картинах; его старались поймать своими фотокамерами сегодняшние туристы в момент, когда он заливал узкие городские улочки, старинные камни мостовых и величественные здания — остроконечные, с арками и часами на симметричных башнях, с трубами на крышах домов; это был свет больших надежд и ожиданий. И наконец, именно этот свет заставил Бена оставить свои странствия по Европе и остаться здесь.

Других причин осесть в Амстердаме у Бена не было. Даже в дни, когда небо заволакивало низкими облаками и постоянно шел дождь, город продолжал жить нервной, кипучей жизнью, которая напоминала ему Нью-Йорк: люди носились по улицам, а не прогуливались по ним, театры и концертные залы были переполнены каждый вечер, в магазинах можно было найти товар со всего света, а жизнь в том районе города, где располагались публичные дома, ночные клубы со стриптизом, секс-шопы и кабаре, била ключом, затмевая другие страны. Это был город, где Бен Гарднер мог найти работу и стать кем угодно; это был город, который он мог назвать почти своим домом.

Он начал с того, что снял комнату в Иордане, районе, который привлекал всех эстрадных артистов Амстердама, а также рабочих, молодых художников и писателей, пытающихся пробиться в большое искусство. Он купил себе велосипед, взяв пример с большинства жителей города, которые давно прекратили попытки найти место для парковки своих автомобилей, решив, что два колеса надежнее четырех. Через неделю он нашел женщину и начал учить голландский язык; меньше чем через год он переехал на квартиру по соседству и устроился на работу в «Амстердам Сэлинджер», где начал с носильщика, потом выполнял ремонтные работы, а через некоторое время стал помощником начальника отдела безопасности. Год спустя он получил должность начальника отдела безопасности.

Сейчас, идя рядом с Эллисон в потоке туристов, торопящихся пообедать где-нибудь, и людей, возвращающихся домой после работы, он изредка нарушал молчание, показывая ей какое-нибудь интересное здание или обращая ее внимание на ларьки, где продавались блины с селедкой. Он попросил ее на мгновение остановиться и послушать один из огромных уличных инструментов, который был таким тяжелым, что его толкала толпа мужчин, в то время как из него разносились звуки вальса и джазовая музыка, которую производили цимбалы, трубы, барабаны, деревянные блоки и смотанная проволока, странная смесь которых составляла его внутренности.

Но несмотря на золотистые вечерние сумерки, уличные ларьки и музыку, когда они уселись за столик у окна в ресторане, они продолжали испытывать неловкость. Ни вид на высокие здания вдоль Принценграхт — «Канал принцессы», — ни классическая французская роскошь ресторана, ни прекрасное вино, которое заказал заранее Бен, не разрядили напряжения между ними. Наконец Эллисон, заставив себя казаться естественной, нарушила молчание. Глядя на воду в канале, покрытую рябью и белыми гребешками, она рукой указала на длинный ряд плавучих домов вдоль противоположной стороны.

— Неужели все лодки в городе разрисованы сельскими пейзажами?

Бен посмотрел туда, куда она показывала. У лодок были плоские днища, каждая имела прямоугольный домик в центре, который был ярко разрисован коровами и бабочками, мельницами в высокой траве, белыми и розовыми цветами, высовывающимися из травы, и летящими птицами на фоне синего неба. На многих лодках на корме стояли стулья; на одной из лодок маленькая собачка сидела на стуле и смотрела на берег.

— Они выкрашены все по-разному, — сказал он. — Многие живут на них, потому что не могут позволить себе ничего другого. Поэтому они раскрашивают их в сельском стиле, чтобы напомнить себе о том, что мечтают когда-нибудь заиметь.

— Я бы хотела жить на такой лодке, — мечтательно сказала Эллисон.

— Очень мало места.

— Но зато уютно и спокойно. И всегда можно пристать там, где вам хочется, чтобы уйти.

— С лодки? Или от того, с кем вы живете?

— О, я бы жила там только одна. Пока, конечно, не нашла бы себе человека, с кем бы мне хотелось жить вместе. И тогда бы мне не захотелось никуда уходить.

Бен поднял свой бокал с вином:

— За того человека. Надеюсь, он найдет вас.

Странно он выразился. Эллисон внимательно посмотрела на него.

— Спасибо. Я тоже надеюсь.

Они немного помолчали, но уже более раскованно, чем в начале вечера.

— Что вы будете делать, когда вернетесь в Бостон?

— О, нет, не начинайте снова. — Она сидела прямо, в одной руке держа бокал с вином, другая, как полагается, лежала на коленях. — Сейчас мы будем говорить о вас. Расскажите мне о Нью-Йорке. Расскажите мне о том, что привело вас из Нью-Йорка в Амстердам.

Последний раз Бен рассказывал о себе много лет назад. И говорил почти правду, балансируя на грани между тем, что он мог сказать, а что не мог. За последние годы он понял, что очень часто гораздо лучше рассказать правду, чем полуправду, но всегда лучше сказать полуправду, чем не говорить ничего.

— Мой отец владел мебельной компанией — он был конструктор и производитель — и у него был партнер, который дал ему стартовые деньги и нашел несколько клиентов.

— Какую мебель он делал?

— Для отелей. Компания была небольшая, но она расширялась, и мой отец гордился этим. Это было до того, как я родился, но много лет спустя он рассказал мне, что у него было три вещи, которые он любил в своей жизни — меня, мою мать и свою маленькую компанию. Когда началась война — вторая мировая война, — мой отец воевал в Европе. Я так и не узнал, как его партнеру удалось избежать призыва в армию, но он остался дома я продолжал работать в компании. За несколько месяцев до конца войны моего отца тяжело ранило. Он вернулся домой, больной и сердитый, и выяснилось, что его компании больше не существует. Его партнер расформировал ее, а все идеи, чертежи забрал в другую компанию, которой он владел вместе со своим отцом.

Эллисон обнаружила, что его лицо не выражало никаких эмоций. Его черты не были такими резкими, какими они показались ей вчера, когда она впервые увидела его, но сейчас его лицо не выражало ни нежности, ни грусти, ни гнева.

— Ваш отец жив?

— Нет.

Появился официант и вновь наполнил их бокалы.

— Еще бутылку, сэр?

Бен кивнул.

— И утиный паштет. — Он созерцал свой бокал с вином рубинового цвета. — Он умер, когда мне было тринадцать лет. Моя мать умерла восемь лет спустя. Она вышла замуж во второй раз, но после смерти отца я был предоставлен себе самому, работая то там, то тут в Нью-Йорке.

— А что вы делали?

— Работал помощником в бакалейной лавке, официантом в различных ресторанах, продавал антиквариат, который сам находил, где только было можно… Потом, через пять лет, приехал в Европу и стал работать, в основном в отелях. Носильщиком, в ремонтной бригаде, администратором, даже один раз был кассиром в Женеве. Я ничем долго не занимался, я сам не знал, чего хочу.

— А сейчас знаете? — спросила она, когда он замолчал.

Улыбка пряталась в уголках его рта.

— Думаю, что да.

Он смотрел, как официант открывал бутылку вина, в то время как другой официант расставлял перед ними тарелки с паштетом, с сыром и крекерами. Он знал, что хотел.

Кусочек империи Сэлинджеров.

Хотя жажда мести, которую он испытывал в молодости, с годами иссякла, но стремление урвать что-то у Сэлинджеров осталось. Сейчас он понимал, что его мальчишеские мечты были по-детски глупы и ничтожны.

Он помнил, как воображал себе, что он сделает, чтобы отомстить за отца, который просто бредил местью в последние месяцы перед смертью: он подложит в спальне Сэлинджеров гремучих змей, взорвет всю семью за обеденным столом, подбросит черных пауков в их автомобили. Но в то время эта семья показалась тринадцатилетнему мальчишке огромной, далекой и недоступной, — и он не стал ничего делать. А потом его мать вышла замуж, родились Лора и Клэй; его горечь и одиночество сменила любовь к этим двум малышам, которые следовали за ним по пятам и боготворили его. Постепенно он перестал думать о гремучих змеях, пауках и динамите; они все равно не смогли бы ничего изменить. Ничего бы не изменилось, даже если бы он убил Феликса, Ленни или Оуэна, потому что, став вором, он никогда не был убийцей и не мог им стать.

Поэтому единственное, что ему оставалось — это ограбить их, заставив почувствовать потерю того, что они любили, как это случилось с ним. Он хотел ограбить именно Феликса, но Феликс не любил ничего, кроме отелей своей семьи. Оставались драгоценности Ленни, о которых Бен как-то читал: они были оставлены ей ее прабабкой и прадедом, которые жили в Австрии, и представляли большую ценность. И что еще лучше, Ленни очень дорожила ими. Бен считал, что она была достаточно близка Феликсу, чтобы это коснулась и его.

«Но все это было опять по-детски глупым», — думал Бен, пока официант раскладывал тарелки, ножи и вилки для паштета. Точно так же, как змеи и пауки. Потому что кража драгоценностей из богатой семьи была равносильна укусу комара: только мгновенная боль, которая оставляла все точно так же, как было.

Чтобы действительно отомстить так, чтобы семья почувствовала, надо было стать частью империи Сэлинджеров. Единственное, что любил Феликс — были его отели. Следовательно, Бен должен был отобрать у него столько отелей, сколько сможет.

— Вы так и не сказали мне, что же вы хотите? — произнесла Эллисон, как только официанты отошли от их столика.

— Когда-нибудь я скажу.

Он любовался ее удивительной красотой. На ней было бледно-голубое платье, которое открывало ее плечи; бриллианты украшали ее шею и руки, а светлые волосы поддерживались обручем с бриллиантами и каскадом падали ей на плечи.

— Но не сейчас. Мне хочется поговорить о вас. Вы ничего не рассказали мне о своей семье. Глаза у нее погрустнели.

— Вы хотите узнать про отели. Он отрицательно покачал головой:

— Я хочу знать о людях, которые много значат для вас; о тех, кого вы любите и которые радуют вас. Или огорчают.

Эллисон улыбнулась:

— Вы хотите, чтобы я рассказала все это за один вечер?

— Нет, за несколько. Столько, сколько потребуется для этого. У нас с вами будет еще много вечеров. — Он заметил, что она покраснела. — А начать вы можете сегодня. У вас были дед и муж. Вот и все, что я знаю, не считая, конечно, того, что мы все знаем вашего отца, поскольку работаем на него.

Откинувшись на стуле, Эллисон ела ароматный паштет из утиной печенки и запивала его вином.

— Все началось с Оуэна и Айрис. Мой дед родился в прошлом веке и основал несколько отелей. У него родились два сына… — Она описала свою семью, подробно остановившись на Айрис, которая умерла примерно за двадцать пять лет до ее рождения. — То, что я не знаю ее, не имеет значения. Дед столько рассказывал о ней и о том, как сильно они любили друг друга, что она стала частью моей жизни. А вспоминаю ее, когда у меня что то не ладится или когда не могу решить, как правильно поступить, и мне не с кем посоветоваться.

— А с вашей матерью?

— Моя мама — чудесный человек. Но я не могу бегать к ней по любому поводу. И потом с тоской каждый должен справиться сам.

— Да. А чем вызвана ваша тоска?

— Дед умер и…

— Это, наверное, только одна из причин?

— Еще мой развод… Знаете, неприятно терпеть неудачи, тем более что все советовали мне не выходить за него замуж — Поль, и Лора, и дедушка — а я не послушалась.

— Лора? — У него сел голос, и он откашлялся.

— Поль и дед пытались отговорить меня. Поль Дженсен, мой двоюродный брат. Но я считала, что знаю, что делаю. И ошиблась.

Бен снова откашлялся:

— Лора — тоже ваша кузина?

— Нет. Об этом человеке мне не хочется говорить, Бен. У меня много двоюродных братьев и сестер, если вам так уж интересно знать о них. Кстати, Патрицию вы уже видели.

— Мне больше всего хотелось бы знать, что причинило вам боль. Лора имела к этому отношение?

Эллисон закусила губу. Она снова стала смотреть в окно, рассеянно разглядывая палубы плавучих домов, где на стульях расположились семьи и вели беседы.

Мимо проплывали другие лодки; люди катались на лодках по каналам в последних лучах вечернего солнца и выглядели спокойными и довольными. Со стороны казалось, что ни у кого из них не было никаких секретов и что, вспомнив свое прошлое, они не испытывают при этом никакой грусти.

— Лора была моей подругой, — резко ответила она. — Она жила в моей семье много лет. Она пришла к нам, когда ей было всего восемнадцать, стала работать на кухне, а потом помогала моему деду в библиотеке. С ней был и ее брат, но я привязалась именно к Лоре. Мы проводили вместе много времени. Она ничего не знала и не умела; я научила ее играть в теннис, танцевать, выбирать одежду. Моя мать и тетя тоже помогали ей — она была очень симпатичная, а мы помогли ей стать красивой — кухарка Роза учила ее готовить, я водила ее по ресторанам, чтобы она научилась делать заказ, и мы часто ставили на место взглядом невежливых официантов, а потом смеялись.

Она ладонью вытерла глаза.

— Извините, я такая глупая, до сих пор плачу, вспоминая ее. Но с ней было так весело; она замечательно смеялась и умела здорово копировать людей. Она была доброй, честной, умной… то есть она не была честной, а мы все долгое время считали ее честной, и когда я спрашивала у нее совета о чем-то, она говорила мне, что думала, и обычно оказывалась права…

— Не была честной? — переспросил Бен, когда она замолчала. Он сдерживал себя, пытаясь увидеть все глазами Эллисон, а также глазами Лоры, но все время он видел перед собой улыбку Лоры и ее взгляд, обращенный на него, полный любви и доверия.

— Что вы имеете в виду: не была честной?

— Она оказалась воровкой, — резко ответила Эллисон. — Когда-то ее арестовали в Нью-Йорке и судили — я не знаю всех деталей — но мой отец думает, что она с братом проникла к нам в дом на Кейп-Коде с единственной целью ограбить нас. Кроме того, он совершенно уверен, что именно они ограбили нас летом, когда наш дом был взломан и исчезли драгоценности мамы. Он не мог доказать этого, а полиция так никого и не нашла.

— И вы тоже думаете, что это сделала она? Может быть, ее брат?

— Не знаю. Теперь мне все равно. Мы любили и доверяли ей, а она никогда не рассказывала о себе, не сказала правду, а потом, когда умер дедушка… — Она замолчала и в отчаянии покачала головой. — Хватит о ней. Давайте поговорим опять о вас.

— Ну нет! — Она удивленно взглянула на него, и Бен быстро добавил: — Извините, я не хотел кричать на вас. Меня так захватила ваша история, что я хочу услышать, чем все кончилось.

Она продолжала внимательно смотреть на него:

— Кажется, вас действительно волнует это.

— Меня волнует то, что волнует вас. Легкий румянец опять появился на ее щеках.

— У моего деда случился удар, и он тяжело болел около месяца, а потом умер. Лора была с ним все это время — почти все время — и прямо перед смертью он вызвал своего адвоката и изменил завещание, оставив ей свой дом, часть акций корпорации «Сэлинджер» и четыре свои отеля.

— Господи! — задохнулся Бен.

— Что?

— Это целое состояние!

— Мой отец так и сказал. Он назвал ее охотницей за состоянием. Но я не думаю, что она была такой. Я думала, что это замечательно, что она унаследовала отели и все остальное, потому что они с дедом любили друг друга, и если он хотел ей что-то оставить после своей смерти, то имел на это право.

Она снова замолкла и невидящими глазами уставилась в зал.

— Значит, она сейчас богатая женщина, — сказал Бен. — Так почему же вы расстраиваетесь?

— Потому что она уже не моя подруга. И она вовсе не богатая. Я ведь сказала, что она лгала нам. Многие годы она лгала и таилась от нас, а мы были с ней откровенны и относились к ней всей душой. А потом, когда дедушка заболел, она кое-что сделала — я не знаю, что именно, но что-то, отчего он стал бояться… чего-то. Его поведение после удара стало странным; то он не находил себе места, сердился, то был слишком взволнован или чувствовал себя несчастным — мы не понимали почему — никто из нас не мог понять его, когда он пытался говорить. А Лора сказала, что она его понимает, и мы просили ее объяснять нам. Так ужасно было входить в его комнату; я не знала, что ему сказать. Я была уверена, что Лора чудесный человек, потому что она сидела с ним, слушала, как он произносил эти гортанные звуки, как будто они с ним просто сидели и пили днем чай…

— Да, кажется, она действительно замечательная женщина, — сказал Бен.

— Не знаю. Однако, оставаясь с ним наедине, она смогла заставить его сделать поправку к завещанию и оставить ей дом, акции и отели. Он не сделал этого, когда был здоров; он никогда даже не заикался об этом, Лора каким-то образом заставила его сделать это, хотя он не мог ни говорить, ни нормально думать.

Бен прищурил глаза:

— А откуда вы узнали, что она заставила его?

— Я не знаю, точно не знаю, я не очень часто заходила к нему в комнату, должна была бы заходить почаще, другие тоже, а Лора все время сидела с ним, и мне за всех нас стыдно. Но адвокат, который делал поправку, дал показания, что…

— Показания? Был суд? — Он помнил, что ходили разговоры о судебном разбирательстве относительно завещания Оуэна Сэлинджера, но это не имело прямого отношения к «Амстердам Сэлинджер», поэтому никто не обратил на них внимания.

— Мой отец подал в суд, чтобы поправку признали недействительной. По основному завещанию все отходило моему отцу и моему дяде.

— И что же произошло дальше? — спросил Бен, стараясь не выдать своего нетерпения.

— Дело выиграл мой отец. Мы все выиграли, если посмотреть на это дело с этой точки зрения. Суд решил, что дед не отвечал за свои действия, то есть не отдавал себе отчет в том, что он делает, когда диктовал поправку.

— Значит, она ничего не получила?

— Во всяком случае, не от дедушки. Я не знаю, что у нее есть. Мой отец заставил ее уехать, когда умер дед; и я не видела ее вплоть до суда, который был в июле прошлого года, и не разговаривала с ней с тех пор. Я хотела заговорить, но она была так холодна и отстраненна, а я была обижена на нее, что я к ней и не подошла. Я не знаю, где она сейчас и чем занимается. Все, что я знаю, что мы отдали ей все, а она швырнула это нам в лицо, лгала нам, воспользовалась болезнью дедушки. Но черт бы меня побрал, я до сих пор думаю о ней, скучаю по ней и мечтаю о том, чтобы ничего этого не случилось и мы снова стали друзьями, почти сестрами…

Ее голос замер. Вокруг них шумели люди, играла музыка.

Бен сидел, откинувшись на стуле, но его руки, спрятанные скатертью, были крепко сжаты на коленях.

Мой отец заставил ее уехать, когда умер дедушка.

При этих словах он почувствовал торжество. «Ну и что дальше? — молча обратился он к Лоре. — Не такая уж чудесная семейка оказалась, не так ли? Я предупреждал тебя, но ты не хотела слушать. Они были тебе нужны, и ты повернулась ко мне спиной, чтобы остаться с ними. А они выставили тебя вон. Так тебе и надо».

Он тоже был очень сердит на нее. Она могла бы ему все рассказать, обратиться к нему за помощью. Видимо, она действительно ненавидит его, если не позвала в такой трудный момент своей жизни.

А потом его охватила жалость к ней. Он до сих пор помнил, какие у нее были худенькие плечи, когда он обнял ее в последний раз перед разлукой. Проклятье, она была совсем девчонкой, которая никому не причинила вреда, а этот чертов Феликс Сэлинджер натравил на нее законников.

С мрачным юмором он подумал, что у него появился еще один счет к Феликсу.

— Что вы сказали? — спросил он Эллисон, когда она взглянула на него, склонив голову набок. Он выпрямился и допил вино из своего бокала. — Извините, задумался. О том, что вы мне рассказали.

— Я сказала, что не хочу больше говорить об этом, — она легонько коснулась его руки. — Вы умеете прекрасно слушать, и я благодарна, что мой рассказ не оставил вас равнодушным. Но мне очень тяжело… — Она рассмеялась. — Мне было легче развестись, чем расстаться с Лорой. Давайте все-таки поговорим о вас. Вы до сих пор так и не сказали мне, что хотите в жизни.

Ее глаза смотрели на него прямо и с любопытством. Она была очарована им и по доверчивости напоминала Лору. Бен почувствовал дразнящий запах ее духов, а ее пальцы все еще лежали на его руке. Дочь Феликса. У нее был стиль, она была необыкновенно привлекательна. Она хотела доказать, что не чувствовала себя неудачницей после развода, что была все еще молода и привлекательна. Она была всем, о чем только мог мечтать любой мужчина.

— Так скажите же, что вы хотите, — мягко проговорила Эллисон.

— Любви, — ответил он. — И работы. Я не очень отличаюсь от других мужчин. Я хочу, чтобы рядом была женщина, которой бы я верил; и большое дело или часть его, для себя; и семья, чтобы у меня было то, чего никогда не было раньше.

Его слова понравились ей, от них ей стало тепло на душе. И снова, как и много раз до этого, Эллисон Сэлинджер подумала: «Я могу быть той женщиной, я могу сделать его жизнь такой, какой он хочет. Я смогу сделать его счастливым».

ГЛАВА 15

Уэс Карриер был финансистом, предпочитавшим не отсиживаться в своих офисах в Нью-Йорке и Чикаго, а путешествовать по всему миру в качестве консультанта международных корпораций, которые постоянно расширяли свое географическое, политическое и идеологическое влияние и вели при этом жесткую борьбу. Он разъезжал по свету, успев при этом трижды жениться. И сейчас, в пятьдесят пять лет, имея полдюжины домов по всей Европе и в Америке, а также являясь членом самых аристократических клубов, он был известен как эксперт по слиянию и приобретению промышленных предприятий, щедрый меценат и спонсор молодых людей, открывающих собственные компании, а также один из заманчивых холостяков на двух континентах.

Никто не знал его близко. После его второго развода один репортер написал о нем захватывающую книгу с интригующим названием «Жизнь Карриера», но она оказалась не более чем пересказом газетных статей и сплетен из вторых рук. Книга исчезла практически сразу после выхода в свет. Даже хорошему репортеру было трудно собрать материал об Уэсе Карриере, который зарабатывал огромные деньги, следуя своей интуиции и всегда при этом оставаясь в тени. Он поддерживал репутацию своей непредсказуемостью, и у него не было близких друзей. Если кто-то в финансовом мире и пытался оторваться и опередить его на шаг, никто не побился бы об заклад, что ему это удастся. Поэтому больше никто не пытался писать о нем книги.

— Хотя мне сказали, что парочка журналистов все-таки собирает информацию еще для одной книги, — сказал он небрежно Лоре, когда они сидели в обеденном зале ресторана в «Дарнтоне» туманным сентябрьским утром. Был выходной, вестибюль был полон, и они вместе завтракали. После завтрака он собирался выступить с докладом на открытии конференции по международной торговле. Это был уже второй его доклад в «Дарнтоне», первый он читал здесь три недели назад.

— Не могу поверить, что они не знают, куда девать время, и не имеют дел поважнее.

Лора удивленно посмотрела на него:

— Вы действительно так думаете? Но люди хотят знать, как вам удается формировать их жизни.

— Я не формирую, а влияю. Она покачала головой:

— Вы же понимаете, что имеете огромную власть. Вы помогаете определить будущее компаний, в которых работают люди, вещей, которые они будут покупать, акций, которыми они владеют.

— Я влияю на внешние силы. Что касается формирования, то мы сами формируем свои жизни; никто за нас не может сделать это.

Лора нетерпеливо посмотрела в сторону, раздраженная его высокомерием. Невольно, как только ее внимание переключилось на зал, она быстро окинула его взглядом. Все столики были заняты, а в вестибюле уже собралась небольшая очередь; чашки с кофе подавали очень быстро; освобождающиеся столики незамедлительно снова застилали скатертями и сервировали небьющейся посудой, которой пользовались во время завтраков и обедов. Для ужина посуда менялась на хрусталь и фарфор, а столы накрывали белыми скатертями. Наклонившись, она подобрала салфетку, которую уронил со своего толстого колена вставший из-за стола посетитель, и положила ее обратно на стол, откуда ее должен был забрать официант, убирающий со столов.

Затем, убедившись, что все в порядке, она вновь обернулась к Карриеру. Она согласилась пообедать с ним в августе, и в этот приезд тоже нашла его привлекательным и интересным собеседником, но его уверенность в себе немного действовала ей на нервы.

— Вы считаете, что всем везет так, как вам, и что все могут то, что умеете вы. Большинство из нас не способно управлять судьбой, подобно вам.

— Я ее делаю, моя дорогая; это гораздо лучше, чем управлять ею.

Он пил кофе и смотрел на нее.

— Интересно, почему вы считаете, что не можете управлять своей судьбой?

— Для меня управлять — это значит, чтобы все наши гости позавтракали вовремя, — беспечно сказала она, не обращая внимания на искорки раздражения в его глазах: он был человеком, который не любил, когда его не принимали всерьез. — Надеюсь, что я смогу вырваться сегодня и послушать ваш доклад. Думаю, у меня получится.

— Вы же слышали его месяц назад.

— Мне нравится наблюдать за вами; у вас прекрасный контакт с аудиторией.

— Спасибо. А у вас прекрасный талант менять тему разговора.

— Спасибо.

Они улыбнулись друг другу, и Карриер вынужден был признаться себе, что пробиться сквозь броню ее сдержанности оказывается гораздо труднее, чем он ожидал.

— Вы сможете поужинать со мной сегодня? — спросил он. — Мы можем пойти в город, если вы порекомендуете хорошее место.

— Можно пойти в «Пост-Хаус». Это хороший ресторан почти такой же, как этот. Я с удовольствием поужинаю с вами, если мне удастся освободиться.

— Вы всегда должны уметь освободиться. Хороший управляющий — это хороший персонал.

— Я запомню это.

— Извините меня, — спохватился он. — Я не имею права советовать, как вы должны работать. Просто хочу быть совершенно уверен, что вы все-таки будете ужинать со мной.

— Я сделаю все, что смогу.

Они встали из-за стола и пошли к выходу. По пути Лора кивала посетителям ресторана и обратила внимание на то, что разносили на подносах официанты: копченая форель и яичница, казалось, пользовались успехом в это утро.

— А я постараюсь вызвать вас на разговор.

Они расстались в Большом зале. Карриер направился в конференц-зал, а Лора в свой маленький офис рядом с кабинетом Келли. Ее письменный стол был завален счетами, которые нужно было проверить, образцами драпировочной материи, чтобы они с Келли могли окончательно решить, что им нужно для ремонта некоторых комнат; на нем лежали письма, которые нужно было отправить модельерам с подтверждением в показе моделей, что должен был состояться в конце месяца. Но ей было трудно сосредоточиться, и вскоре около полдесятого она отодвинулась на стуле от стола и, вышла в коридор. Спустившись по лестнице, она направилась в конференц-зал, находившийся в самом низу. Она шла, здороваясь с обитателями отеля, называя их по имени и получая удовольствие, видя, как они приятно удивлялись тому, что она знает их. Она опоздала на доклад Карриера. Она нашла его в зале. Это была комната без окон, обставленная яркой мебелью. Он сидел в кресле во главе длинного стола из розового дерева и отвечал на вопросы тех, кто еще оставался в зале. Он улыбнулся Лоре, когда она вошла, и отметил про себя, что она очень красивая. В то же время он снова почувствовал, что в ее красоте чего-то не хватало. Она остановилась в дверях, строгая и подтянутая, как балерина, в голубом платье с широкой юбкой. Тонкие черты ее лица обрамляли упругие пряди каштановых волос, ее синие глаза с длинными ресницами были огромны, скулы слегка подрумянены, а рот создан для улыбки и любви. Но ее красоту портили твердая линия губ и сдержанность, которую она на себя напускала. Когда же случалось, что она все-таки улыбалась или, что случалось еще реже, открыто смеялась, у Карриера захватывало дух при мысли, что под этой маской скрывается чувственная и трепетная натура.

— Присоединяйтесь к нам, пожалуйста, — пригласил он с видом хозяина и указал на буфет. — Кофе и булочки. В «Дарнтоне» прекрасное обслуживание, каждый наш…

В этот момент погас свет. В абсолютной темноте послышались приглушенное чертыханье и шум отодвигаемых стульев.

— Я думаю, что нам следует оставаться на своих местах, — сказал Карриер спокойно. — Лора, здесь есть фонарь?

— Боюсь, что нет. Но есть свечи. Здесь иногда происходят частные обеды…

Она на ощупь добралась до стенного шкафа в углу и рукой нашла стопку картонных коробок. Взяв одну, она двинулась вдоль стены, туда, где, как полагала, сидел Карриер.

— Уэс? Если вы заговорите со мной, я смогу вас найти.

— Хорошее определение любви, — пошутил он. — Если мы будем говорить друг с другом, мы сможем найти друг друга.

Он почувствовал, как ее рука, неуверенно, как рука слепого, коснулась его плеча, и он поймал ее в свою.

— Вот мы и нашли друг друга, — добавил он тихо. Затем, повысив голос, сказал: — Если у кого-нибудь есть спички…

— То мы смогли бы зажечь эти свечи, — закончил чей-то иронический голос. Наступила пауза.

— Неужели ни у кого нет спичек? — растерянно спросил кто-то.

— Спички, конечно, есть, — быстро сказала Лора. — Я забыла взять их из шкафа. Уэс, пожалуйста, подержите это… — Вложив коробку со свечами в его руки, она вернулась к шкафу. Через минуту она зажгла спичку и увидела, как все зажмурились. — Наберитесь терпения, свет скоро будет.

Она отдала спички одному из присутствующих в комнате и успела выйти в коридор, пока спичка еще горела у нее в руке.

Но вместо света посыльный принес фонарь и вывел Карриера и остальных гостей в темный коридор и повел всех вверх по лестнице в освещенный солнечным светом Большой зал. Народу там было мало, в основном в это время дня все находились в городе. Карриер заметил Келли Дарнтон через открытую дверь ее кабинета. Она стояла с телефонной трубкой в руке.

— Весь чертов остров остался без света, — сказала она; потом, быстро взглянув на людей в Большом зале, понизила голос.

Карриер вошел в ее кабинет и закрыл за собой дверь.

— Может быть, я могу чем-нибудь помочь? — тихо спросил он.

Она рукой прикрыла трубку:

— Спасибо, вам лучше об этом спросить Лору. Я разговариваю с электрической компанией… Что? — прокричала она в трубку. — Двадцать четыре часа? Вы с ума сошли? У нас здесь двести человек, которые заплатили немалые деньги, и…

Карриер открыл дверь кабинета Лоры и вошел. Она тоже разговаривала по телефону и что-то записывала.

— Они уже вывели вас? — с улыбкой спросила она. — Бедняжка, вы прямо как узник, выпущенный из темницы. У вас найдется килограммов пятьдесят? — спросила она в трубку. — Чудесно! Вы можете привезти их прямо сейчас?.. Если вы сможете найти больше, везите все. Наши холодильники не работают, поэтому мы возьмем любое количество сухого льда. Да, еще одно, Билл. По дороге сюда остановитесь около хозяйственного магазина и купите побольше фонарей. Зарядите их за наш счет. Нет, купите столько, сколько у них есть. Я только что слышала, Келли сказала, что света не будет и ночью, а у нас фонарей, наверное, меньше сотни… — Она встала из-за стола. Карриер заметил, что она очень хотела поскорей закончить этот разговор, но ее голос не выдавал этого. — Один фонарь на каждый номер. Освещение — это одно из удобств, которое делает «Дарнтон» первоклассным отелем.

Карриер услышал, как Билл рассмеялся, а Лора сухо улыбнулась.

— Спасибо, Билл. Вы хороший друг.

Много мужчин, подумал Карриер, встали бы на уши, чтобы услышать, как Лора Фэрчайлд говорит своим низким, живым голосом, что они ее лучшие друзья.

— Могу ли чем-нибудь помочь? — спросил он, когда она повесила трубку.

— Сейчас еще не знаю. Я еще не успела обдумать создавшееся положение.

— А что случилось? Что-нибудь с трансформатором? Она кивнула.

— И по каким-то причинам его смогут починить не раньше завтрашнего дня, а это значит, что у нас в запасе всего несколько часов до заката солнца. Джон уехал в Берлинтон за генераторами, но все равно у нас их не хватит на весь остров, поэтому мы должны многое предусмотреть.

Карриер уселся на стул в углу небольшого кабинета Лоры.

— Дайте мне знать, когда у вас появится дело для меня.

Она кивнула, снова набирая номер, на этот раз внутреннего телефона.

— Роджер! Сухой лед скоро будет. Держите холодильники пока закрытыми, хорошо?.. Да, суп и сандвичи на обед? Отлично. Вот что придумать на ужин… Давайте решим это после обеда.

Они поговорили еще немного, и она повесила трубку.

— Слава Богу, что у нас газовые плиты, — пробормотала Лора себе под нос, затем пробежала глазами свой список и снова взялась за телефон.

В течение двух часов Карриер наблюдал за ней. Он сидел не двигаясь, а Лора, казалось, совсем его не замечала. Иногда она бросала рассеянный взгляд в его направлении, но мысли ее были далеко. Она все время была занята, разговаривая с Келли и другими работниками отеля, которые постоянно появлялись у нее в кабинете, потом исчезали и появлялись снова; она много звонила по телефону и исписала несколько страниц в своем блокноте.

— Господи! — воскликнула Лора, набирая очередной номер. — Вы сказали им, что мы открыты?

— Я сказал, что они ненормальные. Что случилось с электричеством?

— Полетел трансформатор. Тим, — сказала она в телефонную трубку, — это Лора из «Дарнтона». Окажи мне любезность, будь добр. Повесь объявление в холле аэропорта, откуда забирают наших клиентов на машине, что мы открыты и готовы встретить каждого, у кого заказан номер. Я боюсь, что люди могут прилететь, но, услышав об аварии, подумают, что мы никого не принимаем… — Разговаривая, она рисовала галочки на листе бумаги. — Конечно, нет. У нас все в порядке, и никто не будет чувствовать себя обманутым. У нас они получат все, что надо, за свои деньги.

Карриер заметил, как вдруг загорелись ее глаза. Заинтересованный, он заметил, что карандаш неожиданно застыл в ее руке и она перестала рисовать. Она сдержанно улыбнулась.

— Мне только что пришло в голову, — обратилась она к Клэю, когда закончила говорить по телефону. — Ты умеешь делать костер?

— Откуда, ты думаешь, я могу уметь это делать? Я вырос в Нью-Йорке.

Вошла Келли и присела на край стола Лоры.

— Роджер хотел приготовить омаров в ракушках, но для этого нужны плиты. У него электрические плиты, которые, естественно, холодные как лед.

— У меня есть одна идея, — сказала Лора. — Что вы скажете, если мы устроим ужин на воздухе? Разведем костры, возьмем для чая большие чугунные чайники — ведь так мы сможем вскипятить воду. Жаль, что я никогда не состояла в скаутах. Ну ладно. Давайте представим, что сможем. Мы могли бы назвать ужин «Омары, приготовленные в походных условиях». Запечем в золе картошку, можно в фольге, но нам нужен человек, который умеет это делать. Роджер сможет приготовить великолепный салат и мороженое на десерт, и мы должны все это съесть, потому что у нас не хватит сухого льда, чтобы сохранить продукты. Почему вы качаете головой?

— Вы забыли, что мы не можем позволить себе ничего деревенского. Наш стиль — элегантность, и мы придерживаемся его с тех пор, как вы сами предложили его. Сочетание горной хижины с роскошью дома на Парк-авеню. Вы помните свои слова?

— Да, но сейчас я думаю немного иначе. Келли! Все любят иногда оказаться в походных условиях, на природе, даже те люди, которые к ужину выходят в шелковых платьях и черных галстуках. Если нам удастся все хорошо организовать, я думаю, все будут в восторге.

— «Думаю» — довольно неопределенное слово. А что, если они придут в ужас?

— Тогда у нас возникнут проблемы. Но я готова поспорить, что омары под луной, под хорошее вино понравятся гораздо больше, чем та же еда в зале ресторана.

— Я полностью согласен с этим, — тихо подал голос Карриер.

Келли и Лора взглянули на него.

— Правда? — спросила Келли. Он кивнул:

— Я покажу всем пример. Я пообещаю приз за лучше всех очищенного омара. И я помогу делать костры.

— А вы знаете как? — поинтересовалась Келли.

— Нет, но если мне покажут… Она встала и пошла к двери.

— Я поговорю с Роджером. Может быть, это и неплохая идея. Клэй! Ты должен проверить лодки.

Когда Келли с Клэем ушли, в кабинет вошла одна из горничных.

— Как нам убирать в номерах, Лора? Мы не можем пользоваться пылесосами.

— Попробуйте щеткой, — рассеянно ответила она, смотря в окно.

— А как щеткой чистить ковры?

— Точно так же, как пол. У вас получится, Бесс. Щетки изобрели гораздо раньше, чем пылесосы.

— Ну что же, думаю, нам надо попробовать. Конечно, многого я не жду…

— Я абсолютно уверена, что вам все прекрасно удастся.

Когда горничная ушла, она покачала головой:

— У меня никогда не было пылесоса, пока я не попала на Кейп-Код, — пробормотала она и подошла к двери своего кабинета. — Келли! В номере восемнадцать живет человек по имени Пикард.

— Вполне верю, — ответила Келли. — Вы помните все имена лучше, чем я.

— Он служащий ИБМ, а в свободное время — актер.

— Ну и что?

— А если он расскажет историю о привидениях? Эдгара Аллана По или Роберта Луиса Стивенсона… что-нибудь ужасное и интересное.

Наступило молчание.

— Вот это мне нравится. Как, ты сказала, его фамилия?

— Эрик Пакард.

— Я позвоню ему.

— Он сейчас играет в гольф, но ему передадут, что вы звонили.

— Как вы умудряетесь помнить такие вещи?

— Это талант Фэрчайлдов, — небрежно бросила она и вернулась к своему столу. — Вы умеете петь? — спросила она Карриера, и он понял, что она помнила о нем все это время.

— Я могу подпевать тому, кто начнет.

— Могу поклясться, что только в пении.

— Ошибаетесь. Я всегда помогу тому, кто хочет добиться успеха. Вам тоже.

Она задержала на нем взгляд:

— Наверное, вы правы. Иногда.

Вошла Келли:

— Звонил Клэй. Он устанавливает ручная насос на цистерне с бензином, так что мы можем не беспокоиться о лодках в сухом доке. Массаж делают при свечах; все остальные — на улице, и если бы вы прошлись вокруг, вы бы подумали, что все, как обычно: ни единого признака беспорядка. Просто поразительно, что Джон уехал до того, как все случилось. Можно подумать, что у него дар избегать неприятностей. Но вы проявили себя просто замечательно, Лора; не знаю, как бы я без вас справилась. Почему бы вам немного не отвлечься от работы? Вы выглядите усталой.

— Давайте покатаемся на катере, — предложил Карриер, вставая на ноги. — Тем более что не надо бояться за бензин.

Лора хотела было отказаться, но передумала. Она принимала решения все утро, с согласия Келли, но сейчас пора было вспомнить, что главной в «Дарнтоне» была Келли. Она была здесь хозяйкой и начальницей Лоры, которая только что велела ей взять перерыв. «Когда у меня будет свой собственный отель, вот тогда я смогу делать все, что хочу», — решила она.

— Мы там и пообедаем, — добавил Карриер. — Роджер сможет что-нибудь дать нам с собой?

— Он, наверное, очень занят сейчас. Я сама возьму что надо, — ответила Лора.

— Если меня не будет часа два, Келли, вы не возражаете?

— Хорошо. Не торопитесь, отдохните хорошенько.

На кухне Карриер наблюдал, как Лора укладывала в корзину сыр, французские хлебцы, джем и белое вино. Она стояла в стороне от работающих на кухне людей и действовала размеренно и четко, как и у себя в кабинете. Он не знал, о чем она сейчас думала или что чувствовала в это сумасшедшее утро, волновалась она, или ей нравилось быстро находить решения всех проблем, или просто любая работа поглощала ее. «Нет, — подумал он, — в ней очень много огня. Она молода. Не старше двадцати восьми — двадцати девяти лет. Она действительно молодая, и ей нравится принимать решения, справляться с трудностями и видеть, как люди выполняют ее распоряжения».

— Сколько вам лет? — спросил он, когда они шли по широкой лужайке к пристани. Когда она ответила, он остановился как вкопанный. — Двадцать три?

— А вы думали, я моложе или старше?

— Немного старше. — До самой пристани он шел молча. Клэй, находившийся там, предложил им взять катер.

— Я еду в город, чтобы забрать первую партию наших клиентов после гольфа, — сообщил он Лоре. — Тебе что-нибудь нужно?

— Спроси Келли, — ответила она и помахала ему рукой, когда Карриер завел мотор. Мощный катер, легко рванулся вперед, оставляя за собой длинную волну, которая закручивалась в центре, потом превращалась в едва заметный у-образный след на поверхности воды, в которой отражалось чисто голубое небо с редкими пушистыми облаками. Лора вспомнила океан около Кейп-Кода, обрушивающий свои волны на берег, где сидели они с Оуэном, или с силой бившийся о дюны, где она гуляла вместе с Полем. Лора закрыла глаза и откинула назад голову, подставляя лицо ветру, чтобы он прогнал прочь все ее воспоминания.

Карриер направил катер подальше от людей, которые катались на озере. Когда они оказались одни, он сбросил скорость, и они медленно поплыли вдоль берега. Лес начинался сразу на берегу, до них доносились пение птиц и другие звуки лесной жизни.

Он посмотрел на Лору. Она поправляла свои волосы точным движением руки, таким же сдержанным, каким был ее голос. Он снова подумал, что с ней будет непросто. Он никогда не встречал никого, будь то мужчина или женщина, кто совершенно спокойно мог позволить, чтобы молчание тянулось сколько угодно, и не начать нервно что-то говорить, чтобы заполнить его. Она молчала и сейчас. Он сбросил скорость еще немного, снизив шум мотора, чтобы они могли разговаривать.

— Вы когда-нибудь прилагали усилия, чтобы произвести впечатление на кого-либо? — спросил он. Она удивленно взглянула на него:

— Конечно. Какой странный вопрос. Я всегда хочу нравиться людям, чтобы они восхищались мной… от этого мне легче самой восхищаться и любить саму себя. — Она улыбнулась, немного смутившись. — А у вас разве не так? Я уверена, большинство людей чувствуют то же самое. Делают других людей своим зеркалом. Я имею в виду, то, что мы думаем о себе, зависит от того, что думают о нас другие.

— Умное наблюдение, — заметил он. — Мне оно понравилось. Но я почему-то не заметил, что вы поступаете именно так.

Она удивленно посмотрела на него:

— То есть вы хотите сказать, что поскольку я не пыталась понравиться вам, а многие именно это стараются сделать, во всяком случае, женщины, то я чем-то отличаюсь от других?

— Вы совершенно уникальны, — уточнил он, рассмеявшись, хотя в эту минуту почувствовал себя уязвленным и испытывал даже некоторую неловкость. — Но вы правы в том, что люди пытаются произвести на меня впечатление всеми способами, кто бы они ни были. Я даже не понимал, насколько к этому привык. Она едва заметно улыбнулась:

— Мои «способы» вы видели сегодня утром.

— Но вы старались для отеля и получали от этого удовлетворение.

Она задумалась над его словами:

— Да, мне это нужно. А вам? Если вы ждете от людей, чтобы они только восхищались вами, это значит, что в вас нет достаточной гордости, чтобы пережить то, что люди могут быть к вам жестоки.

Он внимательно смотрел на нее:

— Видимо, совсем недавно кто-то был жесток к вам, не так ли?

— Всем встречаются жестокие люди. Она успела заметить, что олень бросился в лес при звуке их катера.

— Разве жестокие люди не стараются из кожи вон вылезти, чтобы понравиться вам? Он кивнул в знак согласия.

— Жестокие, нечестные, эгоистичные, фанатичные, слабовольные… Они все готовы на все, если это поможет им заключить выгодную сделку и добиться своею. А дальше хоть трава не расти. — Все еще смотря в лес, она добавила. — Я знаю одного такого человека.

— Только одного?

Она повернулась к нему лицом:

— А вы знаете больше?

— Сотни, а может быть, тысячи. По-своему это совершенно обычные люди. Я им не удивляюсь.

— А я удивляюсь.

— Это одна из причин, почему мне хочется бывать с вами чаще.

— А другие причины? — спросила она после короткой паузы.

— Мне нравятся приключения, которые вы предлагаете вашим постояльцам.

Они одновременно рассмеялись, и Лора задумчиво заметила:

— Интересно, наша затея сработает?

— Я уверен, что у вас сработает любая ваша затея, — тихо ответил он. Он повернул руль и завел катер в небольшую бухточку.

— Пора обедать. А вы сможете рассказать мне о Кейп-Коде и о том времени, когда у вас впервые появился пылесос.

Всю осень — когда трансформатор был давным-давно починен, а гости снова появлялись к ужину в шелках и черных галстуках, вспоминая тот необыкновенный вечер под луной, когда омары казались, как никогда, вкусными, а история, рассказанная Эриком Пикардом, заставила их холодеть от страха, несмотря на тепло от походных костров, — каждый раз, если Карриер не был в Европе, все выходные он проводил с Лорой. Они катались на лошадях, играли в теннис, катались на лодке по озеру, плавали в открытом бассейне и исследовали соседние небольшие городки. Они беседовали о Европе, которую хорошо знал Карриер, о его мире финансов, его друзьях и бывших женах. Они говорили иногда немного и о самой Лоре, но она всегда чувствовала неловкость, когда он начинал расспрашивать ее, и после нескольких попыток он понял, что лучше дать ей время, чтобы она сама захотела довериться ему. Это не значило, однако, что он сдался, просто он решил не торопить события и сбавить обороты. После их первой совместной поездки на озеро, когда он спросил ее о Кейп-Коде и она инстинктивно ушла в себя, он понял, насколько она была скрытной. Но скрытничала она по инерции. Он пришел к выводу, что она не любила говорить о себе, скорее всего, в силу давнишней привычки.

Но по мере того как дни становились короче и прохладней и они проводили все больше времени в помещении, около камина, она постепенно начала немного рассказывать ему о своей жизни. Она описывала колледж, передразнивая своих преподавателей, как однажды копировала Жюля ле Клера для Поля, рассказывала о том, что подрабатывала помощником управляющею в «Бостон Сэлинджер», а также, что была компаньоном престарелого вдовца.

— А потом мы с Клэем приехали сюда, — закончила она свой рассказ, когда они сидели в углу в «Джейз Лэндинг». Это была маленькая таверна, с обитыми кожей стульями, газовыми рожками, свисающими с балок низкого потолка, и с репродукциями битв войны за независимость на стенах. В этот ноябрьский выходной день они были единственными посетителями.

— Келли и Джон предложили нам работу, кроме того, это была прекрасная возможность научиться гостиничному делу. Я уже здесь целый год. Чем только я не занималась, например, встречала посетителей в ресторане или могла управлять всем отелем, когда мне удавалось убедить Келли, чтобы она убедила Джона, что все в отеле будет нормально, если они уедут куда-нибудь в отпуск.

Карриер не спускал с нее глаз.

— А пожилой вдовец?..

— Он был моим другом, — отрывисто сказала она, удивившись, почему он заинтересовался Оуэном. Видимо, заметил что-то в ее лице или голосе… Внезапно она почувствовала отвращение ко лжи, которая практически стала ее второй натурой. «Мне осточертело каждый раз пробираться через тминные поля собственной лжи — а Карриер такой проницательный, — думала она. — Наверняка ничто не может его ни шокировать, ни возмутить». И она чуть не рассказала ему все. Но нужных слов не нашлось; привычка скрывать свое прошлое оказалась слишком сильной.

— Он умер, и мне… очень его не хватает. Я работала у него и на кухне с чудесной женщиной по имени Роза…

Голос у нее дрогнул, и она быстро сделала глоток вина.

— Я научилась у нее готовить. А вы умеете готовить? Я почему-то не могу представить вас на кухне.

— У меня шесть поваров, по одному в каждом из моих домов, но я могу сделать себе гамбургер. Я как-нибудь и вам его приготовлю, когда вы приедете ко мне в гости в Нью-Йорк.

— С удовольствием.

Он взглянул на нее:

— А когда вы собираетесь в Нью-Йорк?

— Не скоро, но как-нибудь приеду. А что еще, кроме гамбургеров, вы умеете готовить?

— Мартини. Поедем в Нью-Йорк со мной?

— Не сейчас, — просто ответила она. — Но я обещаю съесть гамбургеры на вашей кухне, когда приеду. А я приготовлю десерт. Что вам нравится?

— Сладкий пирог — татин.

— Я плохо умею делать сладкий пирог татин.

Они улыбнулись друг другу, и всю следующую неделю он не переставал удивляться себе, сидя на собраниях и летая по стране, как часто он вспоминал ее улыбку и слышал ее голос с обещанием приехать в Нью-Йорк. Он все еще помнил это, когда снова вернулся в «Дарнтон» в следующую пятницу.

— Уже заканчиваете?

— Почти. Вы приехали на все выходные?

— Только на один день. Мне очень жаль, но завтра я должен быть в Нью-Йорке.

— Мне тоже жаль.

Она продолжала подписывать письма и вкладывать их в конверты.

— Готово. Давайте выпьем с вами что-нибудь на террасе. Сегодня такой теплый день. Не скажешь, что на улице ноябрь, правда?

Погода действительно была теплой, но Лора, как всегда, была холодна Карриер почувствовал внезапный приступ гнева: неужели она не видит, на что он ради нее идет — бросает все дела и по десять раз в месяц приезжает сюда? И что имеет за это? Миленькую фразочку: «Мне тоже жаль». «К черту, — думал он, когда они сели на мягкий диван на террасе. — Она не нужна мне. Она не единственная женщина на свете».

— Лора, — вслух сказал он. — Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.

Молчание было внезапным и долгим. Солнце уже село, и небо вокруг них было огненно-красным с островками серо-фиолетовых облаков.

— Как вы можете жениться на ком-то, с кем вы даже не спали? — весело спросила она, потом быстро добавила: — Извините меня, Уэс, я сказала глупость. Мне очень стыдно. Просто вы застали меня врасплох.

— И вы сказали первое, что пришло вам в голову.

— Извините меня за мою грубость.

— Но вы не были грубы, я понимаю вас. Я действительно застал вас врасплох, поэтому я тоже приношу свои извинения. Что касается того, что я не спал с вами…

— Пожалуйста, я уже сказала, что мне стыдно за эти слова. Не это важно.

— Это очень важно, во всяком случае для меня, я давно мечтаю лечь с вами в постель. Но я очень терпеливый человек, Лора, и я всегда добиваюсь того, что хочу. И я не волнуюсь. А вы? Очень скоро, как только вы справитесь со своим злым демоном, вы захотите от меня не только дружбы и моего присутствия на конференциях, а…

— Это нечестно. — Ее лицо покрылось румянцем.

— Да, вы правы. И я приношу свои извинения.

Он взял ее лицо обеими руками и легко поцеловал в губы.

— Это самое дурацкое предложение на свете. Мы только и делаем, что извиняемся. Лора! Я хочу жениться на вас и заботиться о вас. Я хочу, чтобы вы никогда не выглядели как тогда, когда рассказывали мне о старике, о котором вы заботились, учась в колледже, о том, который умер…

— А как я выглядела?

— Убитой горем, — лаконично ответил он. — Не долго, у вас необыкновенное присутствие духа — но я хочу, чтобы вы никогда больше не грустили. Вы заслуживаете счастья, роскоши и жизни, в которой нет места для тревог, и я могу дать вам такую жизнь. Я могу дать вам все. И я хотел бы, чтобы вы были всегда рядом со мной, куда бы я ни поехал. Я даже собираюсь попросить вас помогать мне немного в работе. Вы очень обязательный человек, и вы отвечаете за то, что обещаете и не обещаете сделать. В семейной жизни это может мешать, но в бизнесе это бесценное качество.

Она улыбнулась:

— Вы хотите сказать, что готовы терпеть неудобства в семейной жизни, если будет процветать бизнес?

— Это неправда. — Он заглянул ей в глаза. — Вы не должны быть со мной всегда такой настороженной. Если мы любим друг друга…

— Любовь, — повторила Лора. — Разве о ней шла речь?

Он рассмеялся:

— Да, конечно, я должен был начать именно с этого, а не оставлять под конец. Но я не уверен, что моя любовь не вызовет у вас подозрений. Три раза она заканчивалась разводом. Я думал, что вы предпочтете простое предложение руки, без потока слов, которые настолько избиты, что никто их не воспринимает всерьез.

Лора на мгновение положила голову ему на плечо:

— Девушкам иногда нравятся потоки слов, даже если они вынуждены ответить «нет». Он замешкался только на секунду:

— Тогда вы услышите их в следующий раз.

Они помолчали. Небо потемнело и стало такого глубокого медного цвета, что трава и высокие сосны напротив отеля казались оранжевыми. Обняв рукой Лору за плечи, Карриер перебирал густые волосы у нее на затылке. «Победить злого демона, — думала она. — Конечно, я смогу это. Я уже перестала скучать по Бену. Я скучаю по нему, только когда чувствую себя одинокой, поздно ночью, и тогда я представляю, как он живет в Амстердаме, и задаю себе вопрос, вспоминает ли он меня хоть изредка. И это дело времени, чтобы забыть Поля и перестать видеть во сне Остервилл и Бостон, Ленни и Эллисон, родителей Поля, даже остальных двоюродных братьев и сестер, которые всегда были где-то рядом, оживляя воспоминания и делая их похожими на сюжет какого-то романа».

Если я наберусь терпения, скоро все станет похожим на роман, который я когда-то читала, а потом отложила в сторону. И тогда я смогу ответить на чувства Карриера, а не мучиться каждый раз, когда он целует меня.

— Тем не менее, — задумчиво сказал он, как бы продолжая разговор, — вы уже не такая беззащитная, какой были четыре месяца назад. Видимо, вы сами пытаетесь освободиться из клетки, в которую себя заточили.

Она шевельнулась:

— Что вы имеете в виду?

— Я расскажу вам одну историю. Когда мне было двадцать пять лет, через год после того, как я сделал свой первый миллион, от меня ушла жена. Я впал в безумие, которое долго не покидало меня. У меня отняли то, что составляло смысл моей жизни, что, казалось, было абсолютно моим. Единственным объяснением, которое я мог найти своему состоянию, было то, что какой-то злобный мифический зверь наказывал меня за то, что я всегда имел все, что хотел. — Он помолчал немного, затем продолжил: — Я думаю, что кто-то забрал у вас то, что было вам дорого, и с тех пор вы чувствуете себя жертвой, против которой ополчились силы природы и весь мир. Естественная реакция на это — отчаянье и непроницаемая стена вокруг себя, и никакой любви.

Она улыбнулась:

— Возможно… — Мысленно она заглянула себе в душу.

— Вы думаете, что стена — это все равно что клетка?

— Со мной было именно так. Я совсем замкнулся в своем отчаянии из-за того, что меня лишили самого ценного, и решил защитить себя, чтобы никто не смог еще раз сделать мне больно Я отгородился от всех стеной, которая стала и моей клеткой.

Наступило молчание. Продолжая обнимать Лору за плечи, Карриер чувствовал под своей рукой ее упругое тело. Он говорил спокойно, но с таким нажимом, что его слова доходили до самого ее сердца:

— Я заработал то, что имел — именно это задевало меня больше всего. Я много работал, я любил и отдавал свою любовь и заслужил то хорошее, что имел. У других было все, что они хотели, почему у меня должно быть по-другому? Я был не хуже их, а может быть, и лучше. Но самым ужасным для меня было то, что счастье у меня отняли раньше, чем я смог им насладиться. От этого я замкнулся в себе еще сильнее, как какой-нибудь генерал в осаде.

— Как же вам удалось вырваться? — спросила Лора, помолчав немного.

— Ну, это уже не самое интересное в моей истории. Я вспомнил то, что всегда знал. Жизнь очень несправедливая штука, и нам никто никогда не обещал, что она должна быть иной. Слишком много людей тратили свои жизни на поиски того, кто мог бы предложить им счастье, или красоту, или богатство взамен необходимости добиваться этого собственными силами. Я до сих пор добиваюсь этого, и я почти у цели. Я всегда добивался почти всего, чего хотел, и я получу остальное. Уверяю вас, что это так.

Последние отблески солнца исчезли с горизонта. Над сосновой рощей мелькнула первая звезда, вдоль извилистой подъездной дороги и площадки у входа вспыхнули янтарные фонари. Позади себя Лора и Карриер слышали шум голосов постояльцев отеля, собирающихся в Большом зале на коктейль, и мягкие переливы семиструнной гитары с пластинки, которую только что поставил Джон Дарнтон.

— Уэс, — задумчиво произнесла Лора, — если я попрошу вас помочь мне выкупить отель, что вы на это скажете?

Ему удалось скрыть удивление и отказ, который автоматически готов был сорваться с его губ. Он хотел жену, а не предпринимателя. Но он был терпеливым человеком и знал, какие преимущества он получит, если она будет перед ним в долгу.

— Если вы знаете, что именно хотите, то я готов. Вы имеете в виду какой-нибудь определенный отель?

— «Чикаго Сэлинджер», — ответила она.

Ноги Мирны обвивали бедра Клэя, сильными толчками входившего и выходившего из нее. Он слышал ее нежные стоны, которые означали, что она кончала, и через мгновение кончил сам. Бурная волна чувств обрушилась на него лавиной, прорвавшись через взорванные шлюзы. Он ничего не видел и не слышал в этот восхитительный момент, когда каждая клеточка его тела расслабилась, и он испытывал совершенное блаженство. Он слышал голос Мирны, шептавший ему: «Как хорошо, Клэй! Ты чудесный любовник!» Он открыл глаза, все еще чувствуя дрожь, пробегавшую по его телу, и теплую влажность внутри нее. Он лежал на ее удивительно мягком теле, и ему хотелось оставаться в ней как можно дольше. Повернувшись, он натянул на себя простыню. Ему неожиданно стало холодно в этот ночной час.

— Чудесный любовник! — еще раз шепнула Мирна, повернув к нему свое лицо и языком лаская его ухо. — Мой восхитительный любовник…

От этой ласки маленькие искорки пробежали по его телу. Ее руки сжали его бедра, и он почувствовал, как ее ногти вонзились в его тело. Он снова стал твердым внутри нее и вновь начал движение. Они снова объединились в ритме, который мог длиться, как ему казалось, бесконечно.

Конечно, он никогда не говорил вслух таких вещей; ни сейчас, ни позже, когда он, вконец обессиленный, был совершенно уверен, что не сможет больше ничего сделать, даже если найдет в себе силы подумать об этом. Мирна не казалась усталой, она никогда не уставала — ни когда давала уроки тенниса на корте «Дарнтона», ни плавая в бассейне или бегая за покупками целыми днями, чтобы купить подарки для своей семьи где-то в Небраске, ни когда занималась всю ночь любовью в своем маленьком доме, который снимала. «Сумасшедшая женщина, — думал он, — и я схожу от нее с ума, но иногда она меня пугает до смерти».

Он знал, что каждый раз около трех часов ночи наступали самые опасные минуты, когда он, изнуренный после любовных утех, лежал в постели. Именно тогда его начинали обуревать чувства благодарности и покоя. И как всегда, он должен был вспоминать об осторожности, чтобы не сделать ей предложения выйти за него замуж или просто жить вместе с ним, хотя он не мог не понимать, что тогда ему не нужно было бы о ней волноваться и она уже точно была только его, и ничьей больше.

«Позже, позже, позже», — думал он, но в то же время часть его мозга, прислушиваясь к удовлетворенному дыханию его тела, нашептывала, что он должен держаться за нее и увериться наконец в том, что она никуда не уйдет. Раздираемый противоречащими друг другу мыслями, он засыпал.

Мирне Эпплбай было двадцать семь лет, и она работала инструктором по теннису уже лет десять. Она ничего не имела против того, что Клэю было двадцать три года; он был выше ее ростом, блондин, красивый, с аккуратными усиками и мальчишескими манерами, которые позволяли ей надеяться, что она сумеет превратить его в такого человека, каким бы хотела его видеть. Она уже почти отчаялась найти такого.

Дело было в том, что многие мужчины избегали ее. Они называли ее смелой, будучи в хорошем расположении духа, и агрессивной — в плохом. Но Клэю нравилось, когда она начинала им командовать. Сначала она решила, что он — мягкотелый ребенок и в таком случае он совершенно был ей не нужен, но потом она поняла, что он настолько привык к тому, что решения всегда принимала его сестра, что посчитал совершенно естественным, когда Мирна повела себя так же.

«Вероятно, он давно искал такую женщину, как я», — размышляла она, заводя будильник и ложась спать рядом с ним.

Мирна разбудила его в пять часов утра, чтобы он смог успеть на работу вовремя. «Если бы не я, он наверняка потерял бы свою работу, — думала она, — и продолжал бы скитаться по свету, работая шофером или клерком в гостиницах. И куда бы это его завело?» Она не имела представления, что он будет делать без нее, тем более что Лора работала по восемьдесят часов в неделю, а остальное время проводила с Уэсом Карриером. У Клэя не было никого, кроме Мирны.

— Вставай и улыбнись мне, дорогой! Я приготовлю тебе завтрак. — Мирна погладила его длинную мальчишескую спину и почувствовала к нему необыкновенную нежность. Мужчины были такими беззащитными, если хорошенько подумать; иногда их трудно было выносить из-за того, что требовалось постоянно готовить, стирать, покупать им носки, а они не умели даже нормально сесть за стол и поесть. — Тебе нужен завтрак, а не просто кофе, — сказала она решительно. Пригладив руками свои прямые черные волосы, она накинула на себя кимоно и спустилась вниз на кухню.

— Что мы будем делать сегодня вечером? — спросила она, когда он уселся за стол и взялся за яичницу и тосты. — Новый фильм идет в…

— Сегодня я не смогу с тобой встретиться, — перебил он ее. — Мы сможем сходить в кино завтра, если хочешь.

Едва заметная тревога появилась в ее серых глазах.

— Я думала, мы давно договорились сходить в кино сегодня вечером.

— Я что-то не помню. — Он испуганно взглянул на нее. — Правда? Я уверен, что нет. В любом случае сейчас это не имеет значения. Этот фильм будет идти и завтра.

Он доел яйца.

— Потрясающий завтрак, малышка.

— А что ты будешь делать вечером?

— Играть в покер. Может, повяжешь мне ленту на руку, чтобы мне повезло?

— Рыцари делали это, отправляясь на войну.

— Молодец. Не думал, что ты знаешь это.

— Ты тоже собрался воевать?

— Кто знает? Это хорошие парни. Может быть, я смогу выиграть большие деньги.

— А Лора знает, что ты собираешься играть? — Его лицо напряглось, и она поняла, что допустила промах. — Вообще-то это не имеет значения, — торопливо добавила она, стараясь говорить естественно. — Развлекись и купи мне что-нибудь красивое, если выиграешь.

— Спасибо, малышка. Скоро увидимся.

Уходя, он поцеловал ее в щеку, и минутой позже, выезжая с ее подъездной дороги, он прочел молитву в благодарность Богу за то, что не поддался искушению прошлой ночью. Он не был готов к тому, чтобы связать себя обязательствами. Его вполне устраивало его теперешнее положение, он был счастлив и доволен собой. Ему немного не хватало тех волнующих ощущений, которые он испытывал воруя: он карабкался по стенам, крался, как тень, по чужим домам, как будто жизнь других людей хоть немного зависела от него. Он скучал даже по мелким кражам в метро, куда они ходили с Лорой. Но он перестал баловаться этим уже очень давно — не тогда, когда Лора покончила с этим, но очень скоро после этого. Ему тогда показалось, что пропал весь интерес, как только она перестала в этом участвовать. Особенно когда она начала говорить такие вещи, которые заставляли его чувствовать себя маленьким, способным на что-то большее, чем обкрадывать людей, которые не могли дать сдачи. Или чем выкрасть бумажник у какого-то болвана, который даже не знает, что нужно держать свой бумажник во внутреннем кармане пиджака, когда садишься в метро.

— Подумаешь, — твердила она саркастически. — Герой какой нашелся! — Через некоторое время до него дошло, что ему действительно незачем заниматься такими мелочами. Сестра была права, он создан для нечто большего.

Конечно, к тому времени он начал зарабатывать деньги, сначала в «Филадельфии», а потом в «Дарнтоне». И дела «Дарнтона» пошли гораздо лучше, чем он ожидал. Он скучал по Нью-Йорку и очень скоро все-таки туда отправится, но и здесь неплохо проводил время. Он возил людей по городу в шикарных автомобилях, помогал им расплачиваться за отель, он жил вместе с Лорой в большой квартире, хотя последнее время редко там бывал: у него была Мирна, он встречался с ней, когда хотел; а недавно, около двух месяцев назад, он узнал, что в Джейз Лэндинг и близлежащих городках играют в покер ночью. Игру организовывали шоферы, швейцары и повара для богатых бездельников из Нью-Йорка, у которых в Адирондаке свои виллы. Приличные ребята, большинство старше, чем он, но готовые дать ему возможность сыграть, когда он хочет. Они относились к нему с уважением, он чувствовал это. Ведь он, можно сказать, тоже был шофером.

Единственной заминкой было то, что их зарплата была в два, а то и в три раза выше его и они играли с высокими ставками. «Но черт возьми, — думал он, проезжая по дамбе на остров, — когда я научусь играть, как они, и все начнет получаться, тогда они увидят, на что я способен. Потому что я все просчитал: Клэй Фэрчайлд должен сорвать большой куш».

В клубе авиалиний «О’Хара» Карриер нашел свободное кресло в уголке, пододвинул к себе телефон и набрал номер Лоры в «Дарнтоне».

— Я скучаю по вас. Вчера вечером я звонил вам из Сан-Франциско, но никто не знал, где вы были.

— Я помогала Келли с Джоном разыскивать четырехлетнего ребенка, который убежал из столовой, поело того как родители сказали ему, что он не получит свой десерт. Никто не пошел за ним — я не знаю, из-за чего решили наказать — но час спустя они обнаружили, что он исчез.

— И вам стало его жалко.

— Ужасно. — Она рассмеялась. — Бедного ребенка нашли на пристани. Он плакал, потому что думал, что ему предстоит ночевать в лодке, раз родители не хотят, чтобы он вернулся.

— Потому что он без разрешения ушел из столовой?

— Потому что он не доел форель под чесночным соусом, что и послужило поводом для наказания. Почему взрослые так относятся к детям? Почему они пичкают их едой, которая им не нравится, а потом наказывают их тем, что лишают своей любви?

— Черт, если бы я знал. Неужели родители больше любят детей, которые хорошо кушают? Я не очень в этом разбираюсь. У меня нет детей. Вы наверняка принесли его на руках, а он обнимал вас за шею своими маленькими ручонками, а головку положил на плечо.

— Точно. А откуда вы знаете?

— Потому что я завидую ему.

В трубке он услышал низкий смех:

— Вы все еще в Сан-Франциско?

— В Чикаго. Я взглянул на «Сэлинджер».

— Да?

— Он в плохом состоянии, Лора.

— Мы знаем — я знаю это. Многие годы его не ремонтировали. Вы обнаружили что-нибудь еще?

— Трудно сказать, я очень бегло его осмотрел, а нам нужны точные данные. Насколько это важно для вас, я имею в виду этот отель?

— Я хочу купить именно его. Я уже видела документацию на него, Уэс. Он расположен в идеальном месте. То, что я хочу с ним сделать, организовать будет не очень трудно, а само здание довольно крепкое.

— Вы не можете этого знать, пока мы не провели инженерные исследования.

— Год назад здание было крепкое — я же сказала, что видела документацию. Нужно будет только обновить его.

— Это обойдется в миллион долларов, а может, и больше.

Наступила пауза.

— А мы думали, что такой будет цена за него.

— Если Сэлинджер еще захочет продать его. Я собираюсь послать моего сотрудника, чтобы он разузнал это.

— Уэс, пожалуйста, сделайте все, чтобы мое имя нигде не фигурировало.

— Потому что финансирую я? Дорогая, меня нисколько не смущает, что я останусь в тени; я всегда в тени, когда финансирую какой-то проект. Это — все ваше. Вся слава принадлежит вам. Все, что мне нужно, чтобы вы начали получать прибыль.

— Мне не нужно никакой славы. Я собираюсь основать корпорацию, в которую войдут несколько отелей… Она замолчала на полуслове, и Карриер нахмурился:

— Сколько отелей мы собираемся покупать?

— Пока я попросила вас помочь мне только с одним.

— Но у вас есть другие на горизонте?

— А разве у вас на горизонте ничего не появляется? По-моему, именно так вы добились того положения, которое сейчас занимаете.

— Так сколько отелей собирается иметь ваша корпорация?

— Четыре.

Они помолчали. Потом, видимо приняв какое-то решение, она сказала:

— Уэс. Я все расскажу вам, когда мы встретимся. Вы скоро вернетесь?

Он надеялся услышать, что она скучает по нему так, как он скучал по ней, но она ничего не добавила.

— Сегодня вечером я буду в Нью-Йорке. Видимо, смогу приехать к вам в пятницу к ужину. Хотя… У меня есть предложение получше. Почему бы вам самой не приехать ко мне в Нью-Йорк?

На этот раз пауза была недолгой.

— С удовольствием, — сказала она просто.

Карриер был удивлен, насколько это его взволновало, он почувствовал себя, как мальчишка, но старался, чтобы голос не выдал его волнения.

— Тогда до пятницы. Встречаемся в полшестого в «Русской чайной». Сообщите моему секретарю номер вашего рейса, и он пошлет за вами моего шофера, который отвезет вас в мою квартиру, а потом в «Чайную». Если вы не сможете позвонить…

— Уэс! — перебила она его. Он почувствовал, что она улыбается. — Я найду дорогу. До встречи.

— До пятницы, — сказал он.

— До пятницы, — эхом отозвалась она. Повесив трубку, она судорожно вздохнула. Она должна была рискнуть. Она не могла иметь тайн от Уэса. Они собираются вместе работать, и он хочет доверить ей двадцать миллионов долларов. Он был настоящий бизнесмен. Он сам только что сказал ей, что хочет от нее одного — чтобы она делала деньги.

Но это была неправда. Он ждал от нее значительно большего. Но она была согласна даже на это, потому что ей было интересно с Уэсом Карриером. Он всегда был в центре самых важных событий и принимал участие в том, чтобы эти события совершались на международном уровне. Все это подогревало ее интерес к нему и к чувствам, которые он испытывал к ней. «Может быть, я уже созрела для этого приключения? — думала она. — И для человека, который считает мошенника честным человеком. Может быть, пришло время честно все рассказать ему?».

Но сейчас она разволновалась по другой причине, и она знала, по какой. Она уже знала это, когда услышала, что Карриер заговорил о «Чикаго Сэлинджер» Несмотря на все перечисленные им недостатки, он уже решил, что купит его. Иначе он не стал бы заводить разговор о том, что надо провести обследование дома, тем более, если бы считал, что это выброшенные деньги, или что идея приобретения «Чикаго Сэлинджер» была глупой, или что она не сможет справиться с этим. Он отнесся к делу серьезно, а это означало только одно — значит, это должно было случиться.

«Оуэн, — сказала она про себя. — Мы скоро снова получим твой отель».

Шел сильный октябрьский дождь, когда такси остановилось напротив Сан-Джеймс Тауэр, поэтому Лора не успела ничего заметить, кроме неясного очертания здания, прежде чем швейцар быстро впустил ее в подъезд, а потом в лифт, который довез ее до апартаментов Карриера. Она немного опоздала, вернее, опоздал ее самолет; кроме того, они не ехали, а просто ползли от Ла Гардия, поскольку движение было таким сильным. У нее едва оставалось несколько минут, чтобы распаковать свои вещи в его спальне, привести себя в порядок в черной хромированной ванной комнате. Ей пора было выходить.

— Шофер мистера Карриера отвезет вас куда пожелаете, — сказал ей секретарь, помогая надеть плащ. — Если вы подождете здесь или в холле, ему хватит пяти минут, чтобы из гаража приехать сюда.

Она намеревалась пройтись пешком до «Русской чайной», чтобы побыть одной перед встречей с Карриером и вновь почувствовать город, который не видела почти шесть лет. Но ее опоздание и дождь, а также перспектива доехать в теплой сухой машине, где за рулем сидел кто-то другой, заставили ее изменить свое первоначальное решение.

— Я подожду здесь, — ответила она. Как только он вышел, чтобы позвонить в гараж, с откровенным любопытством она окинула взглядом квартиру. Комнаты были большими и удобными, с мягкими диванами вокруг низкого квадратного журнального столика, гибкими итальянскими напольными лампами из нержавеющей стали с черными металлическими абажурами, вращающимися вокруг своей оси. Квартира имела современный и дорогой, но какой-то нежилой вид. «Здесь не хватает немного беспорядка, — подумала она, — и несколько смятых подушек на диване. Но хороший дворецкий никогда бы не позволил этого».

Она заглянула в столовую, где двенадцать стульев окружали блестящий полированный стол, который годился скорее для конференц-зала, и наконец, в кабинет Карриера, а потом еще раз вернулась в спальню. Именно здесь она впервые почувствовала тревожное волнение. До этого момента она все время спешила и думала только о том, что самолет долго кружил над аэропортом из-за дождя, что ей нужно быстро принять душ и переодеться, чтобы не заставлять Карриера ждать. Но сейчас, разглядывая его бюро из черного дерева и ночные тумбочки около широкой кровати, покрытой белым с черным стеганым одеялом, она поежилась от предчувствий перемен в ее жизни.

В этот момент вернулся секретарь и сообщил, что машина ждет внизу. Она направилась к дверям.

Карриер был уже там, когда она приехала, и разговаривал с метрдотелем, хотя маленькое помещение перед залом было забито промокшими шумными группками людей, ожидающих, когда освободятся столики.

— Как раз вовремя, — улыбнулся он ей, когда она подошла к нему. Взяв ее за руку, он поцеловал ее в щеку. — Мы не смогли бы больше сдерживать толпу.

В мгновение ока они уже сидели в кабинке, обитой красной кожей, в зале таком же красивом, как и картины на стенах, — Вы чудесно выглядите, — сказал он, беря ее руку в свои. — Я все думал, вдруг вы передумали и не приедете.

— Мне это даже в голову не приходило, — откровенно ответила Лора. Она с интересом осматривалась вокруг, а Карриер, заказав вино и блины с икрой, ждал, когда она повернется к нему и наверняка с восхищением сообщит, что здесь шикарная обстановка, много звезд и других знаменитостей, которых она узнала, и что она очень рада оказаться в Нью-Йорке вместе с ним.

Когда она заговорила, он наклонился вперед, чтобы услышать ее среди многоголосья посетителей и звона серебряных подносов о фарфоровую посуду.

— Я не представляю, как я смогу лечь с вами в постель, — задумчиво проговорила она. От удивления он едва не подпрыгнул.

— Почему это? — спросил он, сразу почувствовав раздражение, что сказал это голосом хилого подростка, а не мужчины, который привык, чтобы ему подчинялись.

Она улыбнулась, и он понял, что она знает, о чем он думает.

— Вы совсем недавно согласились поддержать меня в приобретении отеля. И я испытываю к вам чувство благодарности.

Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Мне не нужна ваша благодарность. Я делаю это, надеясь, что буду иметь с этого деньги. Послушайте, что я окажу. — Он наклонился к ней. — Я любовь не покупаю. Я никогда не опускался до этого. Я не верю в детские сказочки, что проститутка — лучший учитель для молодого парня. Я всегда был уверен, что сам смогу найти себе женщину любого возраста. Я делаю только то, что мне нравится, и делаю это честно. Я никогда не торгуюсь.

— Я не хотела оскорбить вас, — не извиняясь, сказала Лора. Она взглянула на его руки, которые все еще сжимали ее. Пальцы его рук были короткими и очень сильными. Затем она подняла голову и встретила его тяжелый взгляд. — Я знаю, что никакой сделки здесь нет. Но со стороны может показаться, что есть.

— Кому? Никто ничего не знает о нас с вами.

— Но я-то знаю. Это важно для меня, а не то, что подумают другие.

— Но я думал, что вы знаете меня лучше.

— Я не о вас волнуюсь. Неужели вы не понимаете? Я стараюсь разобраться в своих собственных чувствах — где благодарность, а где влечение к вам.

Вновь в его глазах мелькнуло удивление.

— Это не имеет значения. Мне нужны вы. И я не спрашиваю себя почему. Я найду на это ответ в нашем общении. Если же не найду, значит, наши отношения не продлятся долго. Но я уверен, что так не случится.

Они вынуждены были прервать разговор, когда подошел официант в зеленой русской косоворотке и, разлив по бокалам вино, стал раскладывать тонкие блины с икрой и сметаной на большие тарелки, в которых отражались яркие огни люстр в зале. В этом знаменитом ресторане ничего не делалось тихо и незаметно; это был зал, в котором и еда, и люди были выставлены напоказ и запоминались надолго.

Карриер не сводил глаз с Лоры:

— Вы приехали в Нью-Йорк потому, что поняли, что нам пора начинать.

Она согласно кивнула, вспомнив, как она поежилась у него в квартире от предчувствий.

— Да, я поняла это. Но я не была уверена…

— Из-за чувства благодарности ко мне? Или из-за человека, которого вы пытаетесь забыть?

— И то и другое.

Лора смотрела ему прямо в глаза. Она не спрашивала, откуда он все знал; проницательный человек мор догадаться, что у нее было прошлое, которое она хотела забыть. Потом она улыбнулась.

— Но перевешивает чувство благодарности.

Он тоже улыбнулся, удивляясь ее находчивости. Он приподнял ее руку и поцеловал.

— Я обещаю вам, что мы оставим бизнес и старые увлечения за дверями нашей спальни. Я постараюсь сделать так, чтобы вы забыли и то и другое. Вы будете доедать икру или мы уже уходим?

Лора гортанно рассмеялась. Все-таки приятно подчиняться необыкновенной самоуверенности Карриера, как будто проваливаешься в мягкие диванные подушки, которые обволакивают тебя, поддерживают и заглушают отголоски внешнего мира.

— Вы не будете возражать, если мы немного задержимся? У меня совершенно не было времени поесть, и я умираю с голоду.

Он засмеялся вместе с ней. Но ее лицо вдруг стало серьезным.

— Тем более что мне надо поговорить с вами. Многое хочется забыть, но я хочу, чтобы вы знали, что именно.

— Я это тоже хочу знать, но не сегодня. Вы не против? Сегодня мы начинаем новые отношения. Мне бы не хотелось начинать их с прошлого.

Это была отсрочка.

— Как хотите. Но мы должны поговорить на днях.

— Завтра или в воскресенье.

Молча они подняли свои бокалы и чокнулись, потом принялись за еду. Карриер рассказал ей о Нью-Йорке, в котором вырос, описывал места, которые давно изменились, рассказывал анекдоты о своих соседях, которые приглядывали за ним, когда его родители работали. Он всегда был предоставлен сам себе, и Лора начала понимать, откуда в нем потребность главенствовать: единственный путь чувствовать себя уверенным в мире, где никто не обращает на тебя внимания, — самому управлять своей жизнью и знать, что все, что с тобой происходит, случается потому, что именно ты хочешь этого.

Наконец они доели блины, допили вино, и так как лимузин с шофером ждал их прямо у ресторана, через несколько минут они уже были у него дома.

Он обнял ее, как только за ними закрылась дверь, и они сбросили свои плащи на пол.

— Ты знаешь, когда я впервые захотел тебя? — Он поцеловал ее, крепко прижимая к себе, языком лаская ее рот. — В наш первый завтрак в отеле. — Его губы касались ее, когда он говорил. — Все то время, что мы сидели за столиком, ты непрестанно оглядывала ресторан, чтобы убедиться, что все в нем нормально. А я хотел сжать тебя в объятиях и заставить обратить твое внимание на себя. Я хотел, чтобы ты поняла, что я более интересный, чем этот чертов отель.

Смех Лоры был глубоким и низким. Она притянула его голову к себе и поцеловала его так же жадно, как до этого он целовал ее. Прошло много времени с тех пор, как она целовалась с Полем в последний раз. После того как они расстались, у нее не возникало желания любить снова. Но при первом прикосновении губ Карриера это желание вспыхнуло в ней с новой силой. Ей захотелось, чтобы ее снова любили и сжимали в объятиях.

Она как бы раздвоилась: мысли о прошлом еще не умерли, а она уже жила человеком, который сжимал ее в своих объятиях. Лора хотела чувствовать прикосновения, слышать голос Уэса Карриера, вдыхать легкий запах его лосьона после бритья, ощущать мягкую ткань ею пиджака и сокрушающую силу его поцелуя. Пружина, которая сдерживала ее, выпрямлялась внутри ее, тело становилось невесомым и податливым, уступая ласкам его настойчивых рук и губ, разрушающих стены, которые оставались неприступными в течение двух лет.

— …И в другой раз, — продолжал он, и его губы снова касались ее губ, — когда мы оказались в темноте и ты сказала, что, если я заговорю с тобой, ты сможешь найти меня…

— И нашла.

Ее слова казались вздохом. Обнявшись, они прошли через холл в его комнату, где постель была уже разобрана услужливым слугой. Свет единственного торшера шел к потолку, его отблески смягчали черно-белые тона комнаты и делали ее похожей на темную пещеру, за стенами которой шел дождь. Карриер помог Лоре снять жакет и снова прижал к себе.

— Я хочу заставить тебя позабыть обо всем на свете, — сказал он немного охрипшим голосом. — Я не хочу, чтобы ты думала о ком-то другом, кроме меня.

Быстрые пальцы Лоры развязывали ему галстук.

— Не говори об этом. Лучше всего забываешь обо всем в постели…

— Не только в постели! Черт возьми! Неужели ты не понимаешь, что я хочу, чтобы ты всегда нуждалась во мне; я хочу, чтобы ты всегда думала только обо мне, чтобы у тебя не осталось места для мыслей о ком-то другом!

— Уэс, замолчи, давай лучше займемся любовью. Пожалуйста. Мы сможем поговорить потом.

Она поцеловала его, желая увлечь поскорее в постель, куда ей самой не терпелось лечь с ним. Его губы открылись, язык ответил на ее поцелуй, и снова его руки стали настойчивыми и нетерпеливыми; он стал раздевать ее, не разрешая ей помочь ему в этом. Он развязал бант у ее горла и стал расстегивать перламутровые пуговицы блузки, потом сдернул ее, успев почти одновременно справиться с застежкой лифчика. Груди Лоры обнажились, и тут же руки Карриера сжали их, а его губы сомкнулись на ее соске. Она закрыла глаза и отдалась страсти, которую разжигали в ней его прикосновения.

Продолжая целовать ее грудь, он снял с нее юбку. Лора хотела помочь ему расстегнуть рубашку, но он мягко оттолкнул ее. Она открыла глаза и увидела, что он быстро снимает с себя одежду, и с удивлением обнаружила, что ей стало холодно и неуютно без него, без его рук вокруг нее и его теплых губ. Но через мгновение он снова сжимал ее в своих объятиях, прижимая ее тело к своему. Он подтолкнул ее к постели. Лора подчинилась; ее страсть была настолько сильной, что она едва замечала, что он перехватил лидерство у нее.

Лежа рядом с ней, Карриер нежно гладил ее тело, для Лоры его прикосновения были подобны разрядам электрического тока. Его пальцы дотронулись до небольшого треугольника каштановых волосков между ее ног и начали исследовать ее темный, влажный центр, войдя глубоко внутрь; он опять начал целовать ее груди, языком лаская ее твердые напряженные соски. Дыхание Лоры стало прерывистым, она почти стонала. Она хотела, чтобы он вошел в нее, но он все еще оттягивал этот момент.

Его пальцы, губы владели ею, разжигая еще сильнее пламя, пожирающее ее, пока она не почувствовала такое сильное желание, что оно затмило собой все на свете. И тогда он приподнялся и лег на нее. Лора ощутила чудесное тепло его тяжелого тела на себе. Она приподняла бедра и двинулась ему навстречу, чтобы скорее почувствовать его в себе. Движения его были уверенными, именно его уверенность все больше и больше становилась нужной ей. Ее тело двигалось в ритме с его телом, она полностью отдалась любви. Лишь на мгновение она удивилась про себя, что могла так долго обходиться без этого, а потом перестала думать вообще. Она только чувствовала. Ее тело вернулось к жизни.

Большую часть выходных они провели в постели. Но они выходили и прогуляться, когда прекратился дождь, обследуя город, в котором жил Карриер и который настолько сильно отличался от того, в котором выросла Лора, что можно было подумать, он находился на другой планете. Его автомобиль неотступно следовал за ними, когда они гуляли; он ожидал их у входа в магазины, галереи и рестораны на случай, если они захотят добраться до следующей своей цели на нем. Они заходили в шикарные магазины, размером меньше, чем старая квартира Лоры, которую она снимала когда-то, но где цена за одно платье была больше, чем годовая плата за ее квартиру. А в салонах картины продавали за такие деньги, какие Бену было не собрать за многие годы воровства.

Но все это было сейчас далеко. Куда бы Карриер и Лора ни заходили, их везде обслуживали с подчеркнутой любезностью, если не сказать, раболепием. Нью-Йорк превратился в кладезь сокровищ, где красотой можно было не только любоваться, но и потрогать руками, а иногда и купить — например, Карриер убедил ее позволить ему купить ей пару кожаных перчаток с перламутровыми пуговицами — не испытывая при этом ни страха, ни вины, ни опасности.

— А сейчас, — сказал он в воскресенье днем, когда они сидели у него в кабинете за два часа до вылета самолета Лоры в Берлингтон. Снова пошел дождь, и в комнате зажгли камин. Они сидели в глубоких креслах около камина, на столике между ними стояла бутылка шерри, а на тарелке лежали булочки с изюмом. — Ну, теперь давай послушаем, что ты там хотела рассказать. Я готов ко всему. Я тебе уже сказал, что значат для меня эти выходные?

— Да.

Она рассеянно улыбнулась, решая, с чего ей начать.

— Эти дни были прекрасными. Гораздо лучше, чем…

— Чем ты предполагала, — закончил он за нее, когда она запнулась. — Итак, кто он?

— Поль Дженсен. — В комнате Карриера это имя ей самой показалось странным. — Внучатый племянник Оуэна Сэлинджера.

Брови Карриера взметнулись вверх.

— Ты ведь знала всю семью.

Лора уже хотела продолжать свой рассказ, но смысл его слов дошел до нее, и она с удивлением взглянула на него:

— Так ты все знаешь об этом? Ты с самого начала все знал и ничего мне не сказал!

— Не я должен был говорить. Это — твое личное дело, и я знал, что рано или поздно ты сама мне расскажешь, когда будешь готова это сделать. Дорогая… — он наклонился к ней и взял за руку. — У меня во всех городах есть люди, которые получают деньги за то, чтобы держать меня в курсе финансовых дел всех крупных корпораций. Я никак не мог не слышать о суде. И кроме того, он состоялся в июле, именно тогда я встретил тебя. У тебя был такой несчастный вид, что ты едва обратила на меня внимание. Одного этого было достаточно, чтобы я навел о тебе справки.

Лора слабо улыбнулась:

— Я всегда знала, что ты важная фигура. Я просто забыла об этом. Ты повел себя как влюбленный, и я перестала воспринимать тебя как человека с мировой репутацией.

— Так и должно было случиться. Я не хотел, чтобы ты ложилась в постель с моей репутацией. Но ты могла предположить, что о том суде писали бостонские газеты и многие другие, особенно в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе.

— Мне не хотелось думать об этом.

Она убрала свою руку и откинулась назад:

— Я заставила себя думать, что никто ничего не знает. В «Дарнтоне» не было разговоров о суде. Он налил шерри в их бокалы:

— Расскажи мне об этом.

— Ты же все знаешь сам.

— Я хочу услышать от тебя. Начни с Нью-Йорка. Ты действительно воровала?

Лора покраснела. Она впервые пожалела о своем решении быть с ним откровенной.

— Да.

— И ты хорошо это умела? Она невольно хихикнула:

— Не очень хорошо, раз меня арестовали. Но я не воровала у Сэлинджеров.

Она не стала останавливаться на годах, проведенных в Нью-Йорке, а сразу начала рассказывать ему о том, как полюбила семью Сэлинджеров — о том, что обрела там дом и людей, которых считала почти родными, о покое и мечтах о будущем. Она рассказала ему об Оуэне и их совместных планах относительно его отелей, о его смерти и о том, что после чтения завещания был суд.

Но Карриер был человеком, который обращал внимание не только на то, что люди не договаривали, но и на то, что говорили. Поэтому он спросил:

— Прежде всего, что привело тебя к Сэлинджерам?

На суде никто не спрашивал ее об этом. Роллинз объяснил тогда Лоре, почему Феликс хотел, чтобы все узнали о ее прошлом. Это было важно, чтобы подорвать веру в ее слова. Но они не могли доказать, что более раннее ограбление было делом ее рук, поэтому они не стали поднимать этот вопрос. Но Карриер, который ничего не пропускал, задал его.

— Мы хотели ограбить их, — не дрогнув, ответила Лора. — Но мы не стали этого делать, мы просто не смогли. Они так хорошо к нам относились, что стали для нас дороги.

— Но почему Сэлинджеры? Почему вы не выбрали кого-то еще?

Лора решила идти до конца:

— Потому что туда послал нас мой старший брат, Карриер внимательно посмотрел на нее:

— Ты не упоминала о нем на суде.

— Он не имел никакого отношения к завещанию Оуэна, а мы не хотели, чтобы они узнали о нем. Мы держали это в тайне все годы, когда жили с ними под одной крышей.

— Где он сейчас?

— В Европе, он живет там уже несколько лет. Карриер задумчиво разглядывал ее:

— Он мог не иметь никакого отношения к завещанию, но к обвинениям Феликса он имел прямое отношение Лора выдержала его взгляд:

— Из тебя получился бы прокурор покруче Карвера Чейна. Да, ты прав, он имел к этому непосредственное отношение. В то лето, через пару месяцев после того, как мы туда попали, он обокрал Сэлинджеров именно так, как мы планировали раньше. Я просила его не делать этого, но он не послушал меня. Когда оглашали завещание, Феликс обвинил нас с братом в краже и сказал, что мы остались в их доме, чтобы ограбить снова, на этот раз заставив Оуэна изменить свое завещание.

— Вся семья поверила ему. И они заставили тебя уйти, а потом забрали у тебя то, что оставил тебе Оуэн. Она смотрела на пламя. Ее лицо было каменным.

— А твой брат сбежал в Европу. После этого ты видела его?

— Нет.

— Скучала по нему?

— Скучала, — тихо ответила она, помедлив. Она обернулась к Карриеру и рассказала ему, как Бен заботился о них с братом.

— Мне очень хотелось увидеть его, но с каждым днем я отчетливее понимала, что нам будет тяжело встретиться. Я была обижена и сердилась на него. Я ведь стала как бы частью семьи Сэлинджеров, а он предупреждал меня, что они вышвырнут меня при первой возможности. Так случилось, что теперь нам будет трудно вновь почувствовать себя братом и сестрой.

— Я возьму тебя в Европу, — сказал Карриер. — Вы устроите грандиозную встречу и забудете прошлое. Она улыбнулась:

— Спасибо, Уэс, это было бы чудесно. Мне бы хотелось побывать как-нибудь в Европе, хотя я не уверена, что такая встреча может состояться… Но сначала мы должны купить отель. Если, конечно, ты до сих пор доверяешь мне…

Он поднялся, подошел к ее креслу и помог ей встать на ноги.

— Я верю в тебя. Я доверяю тебе. Мы получим обратно твои отели у этого подонка, а потом…

Он поцеловал ее с той же страстью, с какой целовал все эти дни, убеждая, что действительно говорил искренне: он верил ей. И Лора ответила ему с не меньшей страстью. Потом она с трудом отстранилась от него.

— Уэс, мне надо успеть на самолет.

— Я отвезу тебя на своем. — Его голос сел. — Ты хотела приехать сюда сама, но позволь мне самому отвезти тебя обратно.

Она недолго колебалась.

— С большим удовольствием, — сказала она, и они снова поцеловались. Когда он прижал ее к себе, Лора поняла, что впервые за многие годы может ничего не скрывать. Она могла говорить что думает и чувствует. Никогда больше ей не придется пробираться по минным полям собственной лжи. Ее охватила благодарность к Карриеру, но это была другая благодарность, настоящая, несравнимая с тем чувством благодарности, которое она испытывала к нему за то, что он помог ей с отелем. То, что она испытывала к нему сейчас, можно было принять за любовь. Но об этом она еще не хотела думать: слишком рано задумываться над этим. Достаточно было просто дать волю своим чувствам, ожить и душой и телом, наслаждаться им, как он наслаждался ею. В самый последний момент, пока она могла еще думать ясно, прежде чем раствориться в ласках его рук и губ и слиться с ним в одно целое, ее пронзила восторженная, радостная мысль: она наконец освободилась от своего прошлого.

ГЛАВА 16

После того как Эллисон и Патриция обошли квартиру один раз, они вновь прошлись по ней следом за домовладельцем, который зажигал свет в комнатах в этот дождливый октябрьский день. Квартира располагалась на третьем этаже высокого, узкого дома на Принценграхт, где когда-то жила одна большая семья, но в последнее время превращенного в дом с пятью квартирами, по одной на каждом этаже.

— Определенно эта квартира не для тебя, — сделала вывод Патриция. — Очень маленькая.

— Амстердам тоже маленький, но мне нравится и он, и эта квартира. — Эллисон обернулась к домовладельцу, который наблюдал за ними с порога: — Все прекрасно. Даже мебель хорошая. Я снимаю ее на месяц.

Он покачал головой:

— Мне очень жаль, но я сдаю квартиры минимум на полгода.

— Я так далеко никогда не загадываю. — Она начала выписывать чек. — Может быть, я и пробуду здесь столько, но гарантировать не могу. Я вполне могу прожить здесь и год, — добавила она с нервным возбуждением.

Патриция метнула на нее быстрый взгляд:

— Столько ты здесь не останешься. Твоя мать решит, что ты связалась с кем-то, и она заставит тебя…

— Я с ней договорюсь, — сказала Эллисон с тем же нервным волнением в голосе, которое заставило хмуриться Патрицию Она протянула чек хозяину: — Возьмите это. Думаю, что перееду завтра.

Он внимательно рассматривал чек.

— Вы имеете отношение к владельцам отелей системы «Сэлинджер»?

— Самое непосредственное. — Она рассмеялась. — Я с отелем в очень близких отношениях. Патриция взяла ее за руку:

— Ты очень странно себя ведешь. Пойдем, я куплю тебе горячий шоколад или еще что-нибудь покрепче.

— Так вы член семьи Сэлинджеров — владельцев отелей? — спросил домовладелец.

— Мой отец — президент компании. — Она высокомерно махнула в сторону телефона. — Позвоните управляющему отеля. Он даст вам рекомендации. Я переезжаю завтра.

— Я думаю, что сначала позвоните ему сами, чтобы он подтвердил, что все нормально. Эллисон вздохнула:

— В Бостоне мне не пришлось бы это делать.

Но она знала, что и в Бостоне ей пришлось бы делать то же самое: домовладельцы везде одинаковы. Ей просто хотелось, чтобы все, связанное с этой квартирой, было окружено некоторой восхитительной таинственностью, как и сам Амстердам и их встречи с Беном.

— Предполагаю, что ты встречаешься с ним и сегодня вечером, — сказала Патриция, когда они вышли из дома и встали у подъезда, частично защищенные от ливня, который обильно поливал мостовые и серую воду канала. Сердитым щелчком она раскрыла зонтик и подождала, когда Эллисон откроет свой. — Ты совсем меня забыла и бросила одну в этой чужой стране.

Эллисон расхохоталась:

— Ты знаешь Амстердам не хуже меня.

Они шли по Принценграхт, смешавшись с десятками других людей под зонтиками, которые образовывали волнистую черную крышу.

— А последние три недели ты провела с каким-то американцем из колледжа, кроме того, я слышала, что тебе все наскучило и ты хочешь в Париж. Но вспомни. Я спрашивала тебя, не возражаешь ли ты, если я буду встречаться с Беном.

— Ты спрашивала меня первые два раза.

— А ты ответила, что сможешь позаботиться о себе сама; кроме того, я вообще не нуждаюсь в твоем разрешении, ты же не моя тетка — синий чулок. О, пожалуйста, давай не будем ссориться. Я чувствую себя такой счастливой.

— Ты ничего о нем не знаешь, и у него глаза бегают.

— Ничего подобного.

— Клянусь, у него прекрасное зрение и без очков, а носит он их, чтобы спрятать свои глаза.

— Патриция, не будь такой злой.

— А ты не будь такой доверчивой.

— К черту! — пробормотала Эллисон. — Я действительно счастлива сегодня.

Она остановилась. Дождь барабанил по ее зонтику, а она продолжала стоять и смотреть на одну из ярко раскрашенных экскурсионных лодок на канале с застекленными стенами, через которые туристы могли любоваться видами Амстердама. Дед катал ее в детстве на такой же лодке, когда она впервые приехала с ним в Амстердам. Ей было восемь лет. Они смеялись и шутили, и ей запомнилось, что погода в тот день была отличная.

— Я возвращаюсь в отель, — сказала она Патриции, которая в нерешительности стояла рядом. — И кроме того, вечером я ухожу ужинать с Беном.

Патриция пожала плечами и пошла с ней рядом.

— Нам надо было взять автомобиль в гостинице, — добавила она через некоторое время. — У меня промокли ноги.

— Мне как-то не хотелось.

— Мы можем взять такси.

— Мне как-то не хочется.

Они быстро, ничего не говоря, прошли мимо последних шести зданий, пока, наконец, не вошли в отель и не остановились в вестибюле, пытаясь отдышаться. Вода ручьем стекала с них на шикарный ковер восточной работы.

— Ты собираешься дуться на меня? — спросила ее Патриция. — Я только хотела предостеречь тебя ради твоей же пользы; ты просто потеряла голову…

— Привет! — раздался голос Бена, который шел к ним через вестибюль. — Принести вам полотенце?

— Кому? Нам или ковру? — улыбаясь, спросила Эллисон.

— Я имел в виду вас.

Он взглянул на Патрицию:

— Могу я помочь вам, мисс Сэлинджер?

— Нет, благодарю вас. Эллисон! Я поднимусь наверх и пошлю за чаем. Если ты хочешь присоединиться ко мне…

— Поль! — крикнула Эллисон и бросилась через весь вестибюль навстречу кому-то. Слыша топот ее ног и громкие приветствия, люди оборачивались в ее сторону.

— Поль! Господи Боже мой! Что ты делаешь в Амстердаме? Ты только что приехал? Ты остановишься здесь? О! Как чудесно встретить тебя!

Он положил руки ей на плечи, и они обнялись.

— Ты выглядишь мокрой, но здоровой, — сказал он, отстранив ее от себя на шаг.

— А ты поседел, — ответила она обвинительным тоном, — и выглядишь старше. — Она дотронулась до морщин около его рта. — Они появились недавно.

— Я и стал старше, — ответил он с улыбкой. — Твоя мать волнуется, что давно ничего о тебе не слышала.

— Господи! Так это она тебя прислала?

Он отрицательно махнул головой:

— Я просто путешествую. Привет, Патриция!

— Здравствуй, Поль. Какая неожиданность; ты, значит, знал, что мы здесь?

— Мне сказала Ленни. Она была у моей матери, когда я звонил ей на днях из Женевы…

— И она попросила тебя разыскать нас и узнать, что с Эллисон?

— Она сказала, что если я вдруг буду в Амстердаме, то, наверное, захочу повидать вас обеих. Я ответил, что очень хочу увидеть вас. Вот почему я здесь. Вы свободны вечером? Давайте поужинаем вместе, и я вас кое с кем познакомлю.

— Вообще-то нет, — сказала Патриция. — У меня свидание.

Эллисон взглянула на нее:

— Что-то ты не говорила мне об этом.

— А ты, Эллисон, придешь, а? — спросил Поль.

— Да, приду, но не одна. С кем ты хочешь меня познакомить?

— С Эмилией Кент. Она разыскала меня в Риме примерно шесть недель назад. Я давно знаком с ней по Бостону. Вы не встречались?

— Имя мне знакомо.

Она наклонила голову набок:

— У тебя с ней серьезно?

— Не знаю. Еще рано об этом говорить.

— А где она?

— Наверху, в нашем номере, переодевается. Она, похоже, только этим и занимается. А кто твой друг?

— Бен Гарднер. — Она обернулась и осмотрела вестибюль. — Черт, он ушел. С моей стороны было невежливо бросить его. Я увидела тебя и совсем забыла о нем. Ты не возражаешь ужинать в компании незнакомого человека?

— Нет, если ты этого хочешь.

— Тогда вы с Эмилией заходите в наш номер в семь часов. Мы отправимся в «Эксельсиор», если вы, конечно, не предпочитаете что-нибудь французское.

— Прекрасно. Эмилия будет в восторге. Он поцеловал ее в обе щеки.

— У тебя более жизнерадостный вид, чем дома.

— А я действительно радуюсь жизни. Все просто замечательно. А ты как?

Он передернул плечами.

— Так, не очень. — Он помолчал. — Ты ничего не слышала о Лоре?

— Нет.

— И даже не знаешь, где она?

— Я не хочу этого знать. Увидимся в семь вечера.

«Мы все ведем себя как обманутые возлюбленные, — подумал Поль, направляясь к лифту. — Но как еще они могли вести себя? — спросил он себя. — Если бы она доверилась нам и рассказала правду; ведь мы так любили ее.

Черт знает что, — про себя выругался он, когда лифт довез его до нужного этажа и он пошел по коридору к своему номеру. — Смогли бы мы любить ее, если бы она призналась, что пришла к нам в дом ограбить нас, а потом осталась, чтобы выманить у Оуэна, что сможет?

Лора Фэрчайлд не сделала бы этого. Во всяком случае, та Лора Фэрчайлд, которую я знал».

Именно в этом месте его мысли заходили в тупик. У Феликса были доказательства. Сама Лора признала, что он был прав. Это значило, что Поль Дженсен, как и все остальные члены семьи, был обманут очень умной актрисой. Очень красивой, очень нежной актрисой, думал Поль, чувствуя, как боль кулаком бьет его в живот.

— Привет, — сказала ему Эмилия, когда он открыл дверь и вошел в комнату. Она сидела за письменным столом, ее изящная белокурая головка вырисовывалась на фоне окна. Ее фотографии, которые снимал Поль, были разложены на столе, некоторые прислонены к стене. Их насчитывалось около сорока, на них Эмилия была снята в вечернем платье, в деловых костюмах, в спортивной одежде и великолепных ночных пеньюарах. Она позировала как профессиональная модель — на улице, в помещении, на фоне старинных зданий, современных небоскребов, в горах или густых лесах Швейцарии, которые подчеркивали ее ухоженную красоту. Эмилия отложила ту фотографию, которую рассматривала, и встала ему навстречу. Они поцеловались.

— Догадайся, кто звонил?

— Ни малейшего представления. Разве кто-нибудь знает, что мы в Амстердаме?

— Барри Маркен. Вышло так удачно: я увидела его имя в книге регистрации и позвонила ему утром, а сейчас он сам позвонил. Мы договорились поужинать вместе сегодня вечером.

— А я договорился поужинать сегодня с моей двоюродной сестрой.

— Поль! Мы сможем это сделать в любое время. А Барри уезжает завтра.

— Я должен его знать?

— Он ведь твой друг! Или нет? — спросила она, занервничав. — Ты сам рассказывал мне о нем; я уверена, что ты упоминал его, по крайней мере, дважды, именно поэтому я ему и позвонила. Он был очень любезен… Поль, он ведь действительно твой друг, да? Издатель журнала «Ай» . Он еще владеет агентством «Маркен».

— Припоминаю. Мы встречались с ним несколько раз в Нью-Йорке. Он не друг, просто знакомый.

— Мне не нужно было звонить ему. — Голос у нее был страдальческим — Получилось очень неудобно.

— Об этом не волнуйся; видимо, он не обиделся, если согласился на встречу. А может быть, нам пригласить его сюда на коктейль? Ты ведь хочешь, чтобы он взглянул на эти фотографии, а он не сможет это сделать за обеденным столом.

— Ты прав, но я хочу, чтобы у нас были не только деловые отношения. Я хочу, чтобы мы действительно подружились. Чтобы он думал обо мне не только как о сногсшибательной фотомодели, а о тебе как о прекрасном фотографе.

Его рассмешили ее слова.

— Он мог подумать о нас и не так хорошо. — Потом он пожал плечами. — Ну хорошо. Я позвоню Эллисон. Мы перенесем ужин на другой день.

— Благодарю тебя, дорогой.

Она улыбнулась ему, и, присев к телефону, он вынужден был признать ее совершенство. В Эмилии Кент не было никаких изъянов. Она была единственной дочерью в богатом старинном семействе из Бостона, которое ее обожало, и имела все. Она водила дружбу с несколькими мужчинами, которые ставили Поля в тупик, никогда не была замужем, хотя была близко знакома с некоторыми известными в Нью-Йорке и Бостоне людьми Положение незамужней женщины придавало ей исключительность: именно этого она и добивалась. Как и Полю, ей около тридцати, но у нее был такой тип красоты, что невозможно было догадаться, сколько ей лет, ни солнце, ни улыбки, ни тревоги не оставили на ее мраморной коже ни единого следа. У нее были круглые щеки и влажный рот. Она выработала привычку наклонять голову набок, при этом ее блестящие светлые волосы падали ей на глаза: это придавало ей искушенный вид, который несколько не вязался с бесхитростным, немного испуганным выражением ее светло-голубых глаз. Именно этот контраст в ее внешности хотел подчеркнуть Поль в своих фотографиях.

Многие годы, как любительница, она участвовала в демонстрации мод. После того как ей исполнилось двадцать семь лет и она так и не нашла подходящую кандидатуру, чтобы выйти замуж, Эмилия стала относиться к работе модели не как к хобби, а серьезно.

— Тогда мы встретимся с Эллисон и выпьем что-нибудь вместе, — сказал Поль, вешая трубку. — Приятель Эллисон завтра уезжает, а она очень хочет, чтобы мы познакомились с ним.

— Кто он такой?

— Его зовут Бен Гарднер.

— Откуда он?

— Она не рассказывала. Мы договорились на пять тридцать. В какое время мы встречаемся с этим твоим приятелем Маркетом?

— Маркеном, дорогой. И он наш приятель, или скоро им станет. В семь часов. А где мы встретимся с Эллисон?

— Мы выпьем что-нибудь здесь же, в отеле.

— Чудесно. Я успею переодеться после того, как мы сделаем некоторые покупки.

Она надела шапочку от дождя.

— Поль, ты только не обижайся, но ты не забудешь фамилию Барри опять, а? Особенно когда будешь разговаривать с ним. Не очень приятно, когда путают твою фамилию, верно? Тем более что Барри сможет во многом мне помочь. И тебе тоже. Ведь ты этого хочешь, не так ли?

— Пусть поможет тебе, это важнее.

Он молчал, когда они взяли такси до Бетховенстраат, где, как слышала Эмилия, открылся новый магазин. Он сам не знал, чего хотел. В этом было все дело: он не знал и не хотел знать. Ничто не волновало его чувств, ничто не привлекало: ни работа, ни развлечения. Как будто внутри его что-то шло вразрез со всем миром, потому что ему причинили боль и еще потому, что и он сам причинил боль.

В магазине «Валуа», обтянутом атласом, Эмилия примеряла шляпы перед Полем. Растянувшись в кресле рядом, он рассматривал ее отражения в трельяже; в нем было видно ее лицо полностью и два совершенных профиля, как будто обрамленные рамкой, и его пальцы невольно пошевелились в поисках своей фотокамеры. Согнув большой и указательный пальцы, он стал через них смотреть на тройное изображение Эмилии. Она улыбнулась ему в зеркале, зная, почему он это делает.

— Тебе должно быть стыдно, что не взял с собой фотоаппарат; не так часто можно увидеть меня в тройном изображении.

Он опустил руку:

— Я хочу сделать твои новые фотографии.

— Прекрасно, дорогой! Когда захочешь!

Она была отличной моделью, подумал он. Она могла часами стоять или сидеть в любой позе, которую ей предлагали принять, потому что именно в это время чувствовала себя счастливой: в центре если не внимания, то объектива фотоаппарата. Она даже не поинтересовалась, что именно нового будет в его фотографиях; самое главное было то, чтобы ее фотографировали. Но Поля очень заинтересовала идея сфотографировать Эмилию с ее тремя изображениями в зеркале; взятые вместе, они подчеркивали ее безукоризненную красоту. Он знал, что этот интерес окажется сильнее его неприкаянности и тоски и на некоторое время отвлечет его.

— Ты хочешь, чтобы я подождала, пока ты сходишь за камерой? — спросила она.

— Нет, мы можем вернуться сюда завтра. Он взглянул на часы:

— Мне хотелось бы купить Эллисон подарок.

— У нее день рождения?

Он удивился:

— Не думаю. Я просто хочу ей купить что-нибудь, потому что люблю ее и очень рад снова видеть.

— Мне кажется это неправильным. Подарки делают в особых случаях.

— Это и есть особый случай, — ответил он резко. Он подождал, пока она расплачивалась за свои шляпы и отдавала распоряжения, куда они должны быть доставлены.

— Ты не сердишься на меня, нет? — спросила она, когда они бежали под дождем к такси. — Я не хотела критиковать тебя.

— Ты можешь критиковать меня сколько хочешь; я не против и не сержусь.

Она ближе пододвинулась к нему, сидя на заднем сиденье, и, взяв его руку в свои, стала рассказывать о тех изменениях в Амстердаме, которые она заметила с тех пор, как была здесь в последний раз. Через минуту они уже смеялись, и он забыл о своем раздражении.

Поль знал, что не следует обманываться уступчивостью Эмилии. Он хотел, чтобы у них с ней были хорошие, ровные отношения, без раболепия, но он не мог отрицать, что ему было спокойно, что рядом с ним была женщина, умеющая польстить и относящаяся к нему с уважением. «Это как наркотик, — думал он, — мужчина легко привыкает, когда его лелеют».

А вот Эллисон не понимала этого совершенно. Он убедился в этом через несколько минут после того, как они сели за столик в ресторане отеля «Сэлинджер». Зал был огромным. Мужчины и женщины, одетые во всевозможные наряды от модельеров Милана и Парижа, громко разговаривали на десяти разных языках. Эллисон не обращала на них внимания; она разговаривала с Эмилией.

— Вы никогда не возражаете Полю? — спросила она в преувеличенном удивлении. — Но это ужасно скучно, вы не считаете?

— С Полем не бывает скучно, — серьезно ответила Эмилия. — И есть другие способы, чтобы… убедить его.

Эллисон взглянула на нее с любопытством, и Эмилия подумала, что должна быть более осторожной: все-таки это была любимая двоюродная сестра Поля.

— А где твой приятель? — спросил Поль. — И Патриция?

— Патриция решила не приходить. Бен должен уже быть здесь; его, видимо, задержали.

На ней было длинное без рукавов платье черного цвета, в ушах и на шее бриллианты. Поль любовался ее угловатой красотой, которая почти затмевала мягкие, округлые формы Эмилии.

— Бен Гарднер, — задумчиво проговорил он. — Он американец или англичанин? Чем он занимается в Амстердаме?

— Он американец. Работает здесь.

— В Амстердаме?

— В отеле. Он начальник отдела безопасности.

Она вся напряглась, ожидая, что он скажет на это. Но Поль ничего не сказал, Эмилия тоже промолчала, поймав взгляд Поля, означающий, что он не хочет, чтобы она высказывала свое мнение относительно того, что один из Сэлинджеров общается со служащим отеля.

Эллисон резко встала, когда высокий мужчина подошел к их столику.

— Бен, — произнесла она, ее голос был чуть тоньше обычного. — Это мой двоюродный брат Поль Дженсен. А это Эмилия Кент. Познакомьтесь. Бен Гарднер.

Все обменялись рукопожатиями. Оба мужчины были одного роста и имели одинаковую худощавую, мускулистую комплекцию, но во всех других отношениях они отличались друг от друга: Бен был светловолосым, с голубыми глазами, которые прятались под тяжелыми веками и очками в роговой оправе; Поль же был с черными волосами, густыми и непослушными, его выразительные черные глаза были глубоко посажены, а руки тонкими и беспокойными.

— Рад познакомиться с вами, — сказал Бен, размышляя о человеке, сидевшем перед ним. Поль Дженсен. Что думала о нем Лора или он о Лоре?

— Эллисон рассказывала мне о вас, но я не знал, что вы в Европе.

— Боюсь, это моя вина. Я потерял связь со многими людьми. А вы давно здесь живете?

— Два года в Амстердаме, пять в Европе.

— Слишком долго вдали от дома.

— Да и вы тоже. Поль пожал плечами:

— Я всегда путешествую. А где вы жили до того, как приехали в Европу?

— В Нью-Йорке. Эллисон говорила, что ваш дом в Бостоне.

— Да. Но я не уверен, куда отправлюсь отсюда. Может быть, в Нью-Йорк. А вы собираетесь когда-нибудь вернуться туда?

— Не знаю.

— А ваша семья живет там? Бен развел руками.

— У него нет никого, — вмешалась Эллисон. — Не могу представить, как такое может быть.

— Она с самого начала не была большой, — сказал Бен. — Потом одни умерли, а другие… исчезли.

— Очень драматично, — заметил Поль с улыбкой.

— Да, так и есть. Мы пережили много бурных событий.

— А потом вы приехали в Европу?

Бен кивнул:

— А вы сами? Вы уехали тоже из-за семейных конфликтов?

— Я кое-что рассказала Бену о нашей семье, — обратилась к Полю Эллисон почти извиняющимся голосом. — Но не о тебе именно и… Только совсем немного. Если ты сам хочешь рассказать о себе, это дело твое.

— Я с удовольствием послушаю.

Поль покачал головой:

— Все уже в прошлом. Я не люблю о нем говорить. Хотя сам не прочь послушать о вашем прошлом, не так часто случается, чтобы вся семья взяла и исчезла только потому, что случилась… ссора, не так ли?

— Предательство, — ответил Бен и заметил удивление, а потом и боль, которые промелькнули в глазах Поля. — То же самое, что случилось и в вашей семье.

— Может быть, такое случается часто, — сказала Эллисон, нервно рассмеявшись.

— Будем надеяться, что нет, — мрачно ответил ей Бен.

Поль почувствовал, что этот человек заинтересовал его Он, конечно, проявлял больше любопытства, чем следовало, относительно их семьи, но его можно простить: достаточно увидеть, какими глазами он смотрел на Эллисон.

В нем чувствовалась напористость, которая нравилась Полю, как будто он примеривался к миру, который собирался завоевать, но в нем было еще что-то от исследователя, он искал то, что было утеряно и не найдено. По-видимому, именно это привлекало в нем Эллисон, размышлял Поль. Он надеялся, что она не кинется снова осуществлять еще один замысел сделать чью-то жизнь лучше, но опасался, что именно это она и делала. Вот по этой причине и потому, что Бен ему понравился, он хотел узнать его ближе.

— Давайте как-нибудь пообедаем вместе? — предложил он ему. — Вы сможете уйти из отеля?

— Я смог бы, но я уезжаю завтра в Лондон на две недели.

— Черт, жаль. Мы не пробудем здесь так долго.

— Ну, в следующий раз, когда приедете в Амстердам…

— Ой, Поль, останься здесь подольше, — обратилась к нему Эллисон. — Разве у тебя есть другие дела?

— Поль хочет работать, — вмешалась в разговор Эмилия. — Мы оба хотим работать.

— Работать? Поль? С каких это пор? — Эллисон заметила, что Поль нахмурился. — Извини, ты, видимо, исправился.

— Подумываю об этом, — оказал он сухо и взглянул на Бена. — Вы часто бываете в Штатах?

— Время от времени, не очень часто. Но я думаю, что теперь все изменится.

— Если изменится, то заглядывайте ко мне. — Он вынул свою визитную карточку. — Это телефон моей справочной службы в Бостоне; они скажут, где меня найти.

Бен тоже вынул свою визитку:

— Это если вы первый приедете в Амстердам.

Они улыбнулись друг другу, почувствовав взаимную симпатию. В итоге Поль и Эмилия просидели с ними дольше, чем планировали. Все четверо разговаривали о Европе, пили вино, закусывали датским сыром с крекерами, пока Эмилия наконец не сказала решительно:

— Поль, нас ждут. — После этого все поднялись и стали прощаться.

Выйдя из отеля, Поль с Эмилией сели в такси, а Бен с Эллисон, взявшись за руки, пошли вдоль улицы Рокин Дождь перестал, воздух был свежим и прохладным.

— Ты не сказала им, что через несколько дней приедешь ко мне в Лондон, — сказал Бен.

— Еще есть время. Мне кажется, Поль считает, что я что-то затеваю.

— Он прав?

— Возможно. Я должна кое-что сказать тебе.

Он ощутил мгновенную тревогу и остановился;

— Что-то случилось?

— Ты имеешь в виду плохое? Нет, конечно. С тобой всегда так. Ты прежде всего думаешь о плохом. А я хочу, чтобы ты думал о хорошем.

Она замолчала, а потом выпалила:

— Я сегодня сняла квартиру.

Он резко взглянул на нее:

— Ты сняла…

— На Принценграхт. Очень симпатичная, очень маленькая квартирка, но достаточно большая, чтобы мы с тобой смогли гораздо ближе узнать друг друга.

На его лице появилась улыбка, которая становилась все шире.

— Ты типичная американка. Берешь быка за рога.

— А что в этом плохого?

— Это просто чудесно. Прожив в Европе столько времени, я совсем забыл, что это так чудесно. А как же Патриция?

— Она собирается в Париж. Она говорит, что шести недель вполне достаточно для Амстердама. Я совершенно с ней не согласна.

Бен взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза.

— Это не какой-нибудь порыв? Ты действительно хочешь этого?

Про себя Эллисон сказала: «Я хочу только тебя», — но вслух произнесла:

— Может быть, это и порыв. Но даже если это и так, мы должны наслаждаться, пока он длится. Он продолжал смотреть ей прямо в глаза.

— Я хочу купить что-нибудь для тебя, — сказал он. — Мне давно хотелось сделать это. Давай пойдем сейчас, до ужина.

— Мне ничего не надо, — попыталась отказаться Эллисон. — Я хочу, чтобы мы просто побольше были вдвоем.

— Ты уже все сделала для этого. А сейчас сделаем то, что хочу я.

— Бен, уже все закрыто.

— Нет, магазин закрывается через пятнадцать минут. Если мы поторопимся, то как раз успеем.

— Какой магазин?

Он ответил ей улыбкой и зашагал быстрее. Через несколько минут Эллисон увидела огромную мраморную арку, которая была входом в амстердамский Центр по продаже бриллиантов. Некоторые мастера собирались домой, но управляющий приветствовал Бена теплым рукопожатием.

— Я хотел бы представить вам мисс Сэлинджер, — сказал Бен. — Эллисон, это Клаус Кейпер. Клаус! Мы пришли не слишком поздно, чтобы купить что-нибудь для мисс Сэлинджер?

— Если вы не собираетесь все здесь осматривать, то времени хватит.

— Отлично. Эллисон, ты сама выберешь?

Эллисон отрицательно замотала головой. Она чувствовала неловкость. С того момента, как она сообщила Бену о квартире, ситуация вышла из-под контроля. Она не была уверена, что хочет получить в подарок от Бена бриллиант, во всяком случае, не сейчас, она бы еще помечтала об этом. Но она не хотела ставить его в неловкое положение перед Клаусом Кейпером.

— Нет, я пока посмотрю, как работают огранщики, — пробормотала она и отошла, оставив мужчин совещаться без нее.

В ослепительно яркой комнате за длинными столами на крутящихся стульях сидели мужчины и женщины, обтачивающие и шлифующие бриллианты, которые были уже проверены на вес и цвет, придавая им нужную форму. Эллисон наблюдала, как одни мастера распиливали бриллианты, другие шлифовали камни, а третьи окончательно их гранили.

— Надеюсь, что ты будешь носить это, — сказал Бен, нарушая ее одиночество. — У Клауса был один уже готовый бриллиант в оправе, примерно то, что я хотел.

Он разжал ее руку и положил что-то маленькое на ладонь. Камень был дымчатого цвета, меньше карата, и вставлен в серебряную филигранную оправу, воздушную, как кружево.

— Какой красивый! — тихо произнесла она. Она уже знала, что не сможет отказаться. Это было не кольцо, а скромный, выбранный с большим вкусом медальон. Таким мог быть подарок от хорошего знакомого или от мужчины, который чувствовал себя счастливым. «Он и был счастлив, — подумала Эллисон. — Гораздо счастливей, чем когда мы впервые встретились с ним. Я уже кое-что сделала для него».

Она надела цепочку себе на шею.

— Спасибо. Я, наверное, буду носить его, не снимая, пока тебе не надоест видеть его на мне.

— К этому времени я уже куплю тебе что-нибудь другое.

Обеими руками он взял ее лицо и поцеловал ее. Поцелуй был сдержанный, поскольку они были не одни.

— Я люблю тебя, Эллисон, — сказал он.

В кабинете главного редактора журнала мод «Ай» на Манхэттене были слышны рождественские песни, которые распевали на улице, а в его кабинете искусственная елка была увешана разноцветными глазами, горящими красными, зелеными и белыми зрачками, которые светились от маленьких лампочек, вставленных в них. Эмилии достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что сделаны они в дурном вкусе, и она отвернулась.

— Барри хотел, чтобы я обратилась к вам, — сказала она главному редактору журнала мод, которого звали Джок Флин, пока он жил в итальянском квартале. Но, переехав в верхнюю часть города, в Рокфеллеровский центр, стал называть себя Джейсон д’Ор. — Он сказал, что не осмеливается навязывать вам свои желания.

— Он также сказал вам, чтобы вы не говорили мне этого, — заметил Джейсон, сухо улыбаясь; в его голосе слышались визгливые нотки. — Но вы решили передать мне его слова, потому что надеялись, что это поможет установить дружескую атмосферу между нами.

Эмилия промолчала. Он был прав, но вел себя так же дурно, как был украшен и сам его кабинет.

— Итак, давайте посмотрим, что у вас есть. Его голос стал деловым.

— Барри присылает ко мне своих друзей со старыми шутками, если он действительно увидел в них нечто интересное.

Он открыл кожаный альбом, который Эмилия тверда решила взять с собой, несмотря на протесты Барри, считавшего, что фотографии должны были прийти из его агентства, а она — остаться дома.

— Я не могу сидеть и ждать дома, — объяснила она ему. — Лучше будет встретиться лично. Вспомните, как хорошо все получилось, когда мы встретились с вами в Амстердаме.

— Фотографии вашего приятеля Поля действительно мне понравились в Амстердаме, — сердито огрызнулся он. Он хотел тогда переспать с ней, но она осталась верна Полю, хотя они просто жили вместе. — Но личный контакт не имеет никакого отношения к этому делу.

— Этого вы знать не можете. Тогда я вас очаровала, а сейчас постараюсь очаровать и Джейсона д'Ора. Господи, что за имя!

— Только не говорите ему, что вам не нравится его имя. Или его новогодняя елка.

— А почему елка?

— Увидите сами.

Закончив просматривать альбом, Джейсон вернулся в его начало и стал медленно переворачивать страницы.

— Вам здорово повезло с вашим фотографом. Чертовски хорошо.

— Работа или модель? — вырвалось у Эмилии.

— И то и другое. В них ощущается искренность и кажется, что вы только притворяетесь искушенной.

— Или наоборот, — весело заметила она. Он пожал плечами:

— Я думаю, что Барри сказал вам, что у нас есть фотомодели, которых мы регулярно используем.

— Он сказал мне, что вы ищете новые лица.

— Поэтому мы обращаемся к ним, когда возникает необходимость.

Эмилия ждала, что он скажет дальше.

— И когда же она возникает? — спросила она, все-таки стараясь скрыть нарастающий гнев.

— Не имею представления. — С этими словами он закрыл ее альбом. — В настоящий момент мы работаем над майским номером. Я не могу сказать, что именно нам понадобится на июнь. Может быть, мы вам позвоним.

Он открыл дверь и встал около нее, ожидая, когда она уйдет.

С холодным выражением лица Эмилия взяла со стола альбом:

— Извините, что отняла у вас время. Она полностью владела собой, но внутри вся кипела от негодования.

— Да как он смел?! — набросилась она на Поля, вернувшись к нему домой, где жила после возвращения в Нью-Йорк из Европы. — Меня ему рекомендовал Барри, я не с улицы к нему пришла. Кроме того, моя фамилия Кент, это кое-что значит в Бостоне. Я не бедная родственница. Кем он себя воображает, чтобы так поступать со мной?

Поль держал в руках спичку, стараясь разжечь огонь в камине; когда пламя вспыхнуло, он закрыл стеклянные дверцы и обнял ее за плечи. Расстроенная, она поцеловала его.

— Ты меня слышишь? — спросила она его.

— Да.

Он отошел от нее:

— Выпей что-нибудь, это тебя успокоит. В маленьком баре, устроенном в нише, он смешал два мартини.

— Иди сюда и сядь. Похоже, что ты стала камнем преткновения.

— Как это?

— Твой хороший приятель Барри и твой новый знакомый Джесон, должно быть, давно оспаривают право принимать решения. Джесону пришлось не по вкусу, что тот прислал тебя прямо к нему, вместо того чтобы соблюсти обычные формальности.

— Какие обычные формальности? Но она уже поняла какие, и это отразилось у нее на лице.

— Так, значит, Барри говорил тебе, что агентство само должно было переслать ему твой альбом?

Ее рот был упрямо сжат.

— Если имеешь дело с цивилизованными людьми, личный контакт — гораздо лучше.

— Ты, может быть, и права. Но он предупреждал тебя. Они, случайно, не любовники?

— Сомневаюсь. Барри глаз положил на меня.

— Неужели? Сообразительный парень. Она рассмеялась, чувствуя себя лучше:

— Но он не может конкурировать с тобой, и он понимает это, или, во всяком случае, он понимает, что я знаю это. Можно, я выпью еще?

Он направился к бару:

— Я заказал столик, чтобы мы могли поужинать в «Ле цирке».

— Как тебе это удалось? Там столик заказывают за три недели!

— За две.

— Правда? У тебя есть какой-то повод?

— На следующей неделе у тебя день рождения. А через три дня после него — Рождество. Разве это не повод?

— Ну, ты мог решить сделать мне предложение. Извини, — добавила она быстро. — Я веду себя дурно, все равно что Джесон д’Ор.

— Ты никогда не ведешь себя дурно, моя дорогая, — спокойно ответил Поль.

Эмилия опять замолчала. Стоя у бара, он видел, что она смотрела на огонь. Она сидела на бархатном диване в библиотеке со стенами из панелей, которые он украсил тремя фотографиями Оуэна, сделанными им самим. Ковер в серо-черных тонах лежал на полу; на стеллажах стояли книги в кожаных переплетах. В этой темной комнате, освещаемой только камином, златокудрая красота Эмилии, казалось, была окружена мерцающим ореолом. Но он продолжал созерцать ее красоту, отмечая, как черты ее лица меняются в игре теней, отбрасываемых языками пламени. За внешней маской он увидел и другие лица Эмилии Кент.

Гнев все еще таился в уголках ее плотно сжатых губ, потом ему показалось, что на нем промелькнуло выражение упрямства, потом высокомерия, быстро сменившееся сомнением. Эмоции на ее лице менялись одна за другой. Он отступил назад, увеличивая расстояние между ними и меняя угол, под которым он смотрел на сидящую на диване Эмилию, и ее лицо изменилось снова, сначала она, казалось, что-то рассчитывала, потом лицо ее сделалось почти страстным. Через мгновение, когда в камине упало полено и искры ударились о стеклянные дверцы, ему показалось, что он заметил на ее лице грусть.

И вдруг лицо Эмилии превратилось в лицо Лоры, уголки ее губ были горестно опущены.

Потрясенный, разъяренный этим видением, Поль размахнулся и бросил свой стакан через комнату, где он разлетелся на куски, ударившись о стенки камина. Эмилия вскрикнула, но он едва слышал ее крик. Будь все проклято! Уже прошло полтора года, а он не мог выбросить ее из головы. Каждая связь имеет свой конец. Так было и с их романом. Почему, черт возьми, он не мог жить нормально и любить других без того, чтобы не видеть ее везде, куда бы он ни посмотрел!

— Поль!

Эмилия в ужасе глядела на него, и лицо Лоры исчезло.

— Господи, что произошло? Ты сам не свой! На тебя это непохоже!

— Непохоже разбивать стаканы или думать о чем-то, кроме тебя? — грубо спросил он. Когда она вздрогнула, он подошел к ней и протянул ей бокал, потом опустился на диван.

— Извини меня. Но ты заметила, что разбил я свой стакан, а не твой? Значит, я все-таки думал о тебе, даже тогда, когда повел себя так грубо.

— О чем ты думал, если не обо мне?

— О старом друге. И о том, чтобы сделать фотографии.

— Мои?

Ему не нужно было опасаться, размышлял Поль, что Эмилия захочет глубже заглянуть в его мысли; она была слишком поглощена собой. В какой-то степени это было к лучшему: ее никогда нельзя было обвинить в том, что она хочет казаться не той, которой была на самом деле.

— Конечно, твои, — ответил он. — Ты — моя любимая модель.

— И компаньон.

— Да, — задумчиво согласился он. — Это правда. — Он резко поднялся. — Пойдем ужинать.

— На какое время ты заказал столик? — Он совсем забыл об этом.

— На восемь часов, но мне хочется немного пройтись.

— Какая хорошая мысль!

Она вскочила на ноги:

— Я только надену сапоги: на улице шел снег, когда я пришла.

Поль с улыбкой наблюдал, как она вышла из комнаты. Он знал, что ей совсем не хотелось идти пешком от Саттон-Плейс до «Мейфэар Риджент», особенно в декабре и особенно когда шел снег. Но прелесть Эмилии частично заключалась именно в ее интуиции. Когда она хотела, то могла точно угадать, с каким его настроением и каким его желанием она должна была считаться, даже претерпевая собственные неудобства. И Поль, сознавая, что такое качество встречается довольно редко, ценил это и был благодарен ей.

Они пошли пешком вдоль реки и завернули за угол на Пятьдесят седьмой улице. Лицо Эмилии выделялось на фоне меха, а ее отороченные мехом сапожки оставляли маленькие следы на снегу, который тихо падал на фоне уличных фонарей и новогодних елок в окнах домов. Все здания, казалось, были двойниками дома, где жил Поль, — спереди у каждого подъезда стояли привратники в униформе с золотыми галунами, за занавешенными окнами каждый жил своей жизнью. Поль купил эту квартиру много лет назад и еще однокомнатную квартиру рядом, которую превратил в студию и фотолабораторию. После того как он обставил квартиру, он жил в ней очень редко, только бывая в Нью-Йорке, в остальное время сдавал своим знакомым.

С Эмилией они жили здесь уже месяц, и впервые Поль пользовался фотолабораторией каждый день.

После Амстердама они побывали в Африке, Индии, где Поль сделал сотни фотографий, на большинстве которых была Эмилия. Впервые он использовал природу, внутренние помещения и людей, чтобы на контрасте подчеркнуть искренность и искушенность Эмилии, которые он постарался запечатлеть в целой серии превосходных фотографий, — и он почувствовал прилив гордости, когда Эмилия рассказала ему, что Джейсон понял это. «Не такой уж тот дурак, — подумал Поль сухо, — если понял, что я стараюсь воплотить в своих фотографиях». Именно необыкновенное удовольствие, которое он получал в работе и способность уйти в работу с головой, поддерживали его большую часть времени.

За эти годы его желание всерьез заняться фотографией то вспыхивало, то угасало, как пламя в камине, всегда отступая на второй план, когда к нему возвращалось чувство неприкаянности, и мысли о бессмысленности своего существования вновь одолевали его: дети, которые построили песочный замок, вернулись домой; Лора исчезла; Оуэн умер; его друзья по университету, которых он фотографировал, когда вместе занимались спортом или готовились к лекциям, все разъехались кто куда. Сейчас, идя рядом с Эмилией по тихой улице и глядя на ее лицо, скрытое в тени, он думал о тех перепадах ее настроения, свидетелем которых он стал в своем кабинете, освещаемом камином, и неожиданно почувствовал острую потребность стать действительно настоящим фотографом, выйти из тех рамок, которыми он добровольно ограничивался из-за своей лености все эти годы, когда он довольствовался тем, что был немного больше, чем просто дилетант.

В своих фотографиях ему хотелось показать, что скрывалось за внешним фасадом людей и событий; он хотел, чтобы в его работах раскрывались секреты: лица за каждым отдельным лицом, пейзажи за каждым отдельным пейзажем. Он намеревался делать фотографии, в которых бы люди смогли увидеть самих себя и понять что-то новое о себе и своем окружении.

Впервые в жизни Полю захотелось работать не только для удовлетворения честолюбия. Ему захотелось, чтобы люди поняли и оценили его работу. Он захотел этого с такой страстью, что она пришлась бы по душе Оуэну Сэлинджеру.

Эмилия свернула за угол, и он последовал за ней, давая возможность разглядеть в витрине магазина что-то, понравившееся ей. Улица была ярко освещена и многолюдна; густой поток машин двигался по ней, то останавливаясь, то снова срываясь с места, а на тротуарах по обеим сторонам улицы горели вывески кинотеатров, у входа которых продавали горячие сосиски, модных баров и других увеселительных заведений.

Двери маленьких магазинчиков, украшенные рождественскими венками, не закрывались из-за потока туристов и желающих купить подарки, а у входов в бары стояли холеные молодые профессионалки и обсуждали вечерние развлечения.

В молчании Поль рассеянно шел рядом с Эмилией, витрины не привлекали его, и он больше обращал внимание на людей, идущих по тротуару, Санта-Клаусов с колокольчиками в руках и добровольцев Армии спасения, играющих на тромбонах на перекрестках.

Они свернули на Шестьдесят третью улицу, где снова стало тихо. Это была улица с солидными домами из коричневого кирпича, которые выстроились в ряд как представители старинных семей Бостона, отгородившиеся от шумного города. Наконец они вышли на Парк-авеню. Эмилия рассказывала что-то об антикварной картинной раме, когда они подошли к «Мейфэар Риджент». Вдруг Поль резко остановился.

Из отеля выходила Ленин Сэлинджер. Она улыбалась очень молодому человеку, который держал ее под руку.

Они все одновременно увидели друг друга.

— О, Поль! — весело воскликнула Ленни, и Поль подумал, что впервые увидел, что она волнуется. — Эмилия с тобой? Гуляете под снегом, это просто очаровательно. Совершенно не ожидала встретить здесь кого-то… гуляющего вечером вот так. Хотя, конечно, совсем не холодно, просто… О, извините. Тор Грант, это Поль Дженсен и Эмилия Кент.

Возникла небольшая пауза, в течение которой мужчины жали друг другу руки, а ей удалось взять себя в руки.

— Я опаздываю, а то мы могли бы вместе что-нибудь выпить. Вы идете ужинать?

— Да, в «Ле цирк», — ответил Поль.

— Ну, не будем вас задерживать. Может быть, выпьем вместе как-нибудь в другой раз. Я бываю в городе довольно часто; мы ищем квартиру.

Невольно Поль взглянул на молодого человека.

— Мы с Феликсом… — продолжала уже спокойно Ленни, — обсуждали эту идею уже давно. Но все оказалось совсем не просто. Какой ты оказался предусмотрительный, Поль, что успел купить квартиру вовремя. Я позвоню вам на днях. Эмилия! Была рада увидеть тебя. Желаю приятно провести вечер. Поль, дорогой… — она наклонилась вперед и поцеловала его в щеку. — Я позвоню тебе. Идемте, Тор.

Мужчины снова пожали руки друг другу.

— Дурацкий обычай, — пробормотал Поль, когда Ленни с молодым человеком ушли. — Почему я должен дважды жать руку человеку, которого совсем не знаю, и е которым не обмолвился ни еловом, и, если моя тетка не имеет ничего против, которого никогда больше не увижу?

— Она немного старше его, — осторожно заметила Эмилия.

Поль рассмеялся:

— Это он для нее немного молод.

— Не понимаю.

— У него еще на губах молоко не обсохло. Ты заметила, как он на нее смотрел? Я не догадывался, что Ленин не хватает мужчин, хотя, видит Бог, она заслуживает их, но ей нужен мужчина, который бы подходил ей по интеллекту и уму, а не этот жалкий мальчишка, который думает, что переживает роман века.

— Откуда тебе это известно? Ты видел их всего две минуты.

В каждом событии увидеть его подоплеку.

— Мне так показалось.

Они сделали еще несколько шагов и подошли к малоприметной двери около входа в отель и вошли в ресторан.

— Бедная Ленни, — неожиданно сказала Эмилия. — Я думаю, что это все очень грустно. Поль быстро взглянул на нее:

— Почему грустно?

Она сняла сапоги и протянула их гардеробщику, потом сунула ноги в вечерние туфли.

— Потому что она должна иметь все, что захочет, а не то, что может сама достать. Никто не должен заниматься этим.

— А если у нее нет выбора?

— Ну, мы этого не знаем, верно? Во всяком случае, если женщина ждет очень долго, в конце концов, ее мечты сбываются. Я верю в это.

Метрдотель тепло приветствовал Поля и повел их к столику.

— Ты имеешь в виду, — спросил Поль, — что женщины заставляют их сбываться?

Она отрицательно покачала головой:

— Для этого женщине не надо быть агрессивной, решительной; она должна просто верить и ждать, что все, о чем она мечтает, сбудется. Конечно, она должна быть достаточно умна, чтобы понять, что плывет ей в руки, а иногда и ускорить ход событий, если возникает удачная ситуация, но в большинстве случаев нужно уметь ждать и смотреть в оба.

Поль вспомнил о Лоре. Интересно, что она делает сейчас, подумал он. Чем бы она ни занималась, он был уверен, что она не будет ждать. Она будет действовать.

Но в словах Эмилии был определенный смысл, думал он. И действительно, она ждала в Риме, пока он не нашел ее, она ждала, пока он не начал фотографировать ее, и она согласилась с его мнением, как и какие фотографии делать; и наконец, она почти стала фотомоделью в журнале «Ай» и агентстве «Маркен».

В голову ему пришла еще одна мысль, заставившая его улыбнуться.

— Ты что?

— Я спрашиваю себя, считаешь ли ты, что я плыву тебе в руки?

Она покраснела:

— Я предпочитаю, чтобы ты был у меня в сердце.

— Отлично вышла из положения, — пробормотал он. Официант принес бутылку шампанского «Дом Периньон», и Поль рассеянно смотрел, как он открывает ее.

— Я хочу пригласить Ленни выпить вместе чаю.

— Ты хочешь, чтобы я при этом была?

— Нет, не думаю, что это нужно.

Он задумчиво посмотрел на нее. В бледно-голубом шелковом платье и сапфировом ожерелье на шее, которое он купил ей в Париже, она чувствовала себя как рыба в воде в расслабляющей роскоши зала. Эгоистичная и упрямая, она тем не менее могла испытывать сочувствие к другим, что делало ее более желанной, чем ее уступчивость и красота. А сейчас, когда он вспомнил сцену встречи с теткой, выходящей из отеля, Эмилия показалась ему ближе и желанней, чем когда-либо. Она была права: за этим крылась ужасная грусть, а еще, догадывался Поль, безжалостные, длинные, одинокие дни, а может, годы ожидания чего-то хорошего, нужного, подходящего.

— Но я скажу тебе, что я действительно хочу. — Он наклонился к ней и взял руку Эмилии в свою. — Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

ГЛАВА 17

Ресторан «Девяносто пять» возвышался над Чикаго, располагаясь на девяносто пятом этаже «Центра Джона Хэнкока», что стоит на вершине холма. С этого величественного возвышения огни города, оранжевые и яркие с земли, становились похожими на янтарные гирлянды, заплетенные в кольца, а кое-где казались длинными диагональными полосами, которые тянулись от линии горизонта до темных, беспокойных вод озера Мичиган. Именно здесь, на самой вершине «Центра Хэнкока» Уэс Карриер устраивал коктейли и ужин на двести персон, чтобы встретить Новый год и, что более важно, отметить покупку отеля «Чикаго Сэлинджер» новой корпорацией «Оул».

Название придумала Лора. Вначале Карриер был против.

— Это звучит как шутка. Это будет действовать, как красная тряпка, на банкиров, когда ты обратишься к ним за финансовой поддержкой.

— Мне оно нравится, — решительно заявила Лора. — Именно потому, что это и есть шутка, моя шутка, и мне это важно.

Карриер задумчиво смотрел на нее.

— Оу — это первые буквы от Оуэна, — сказал он после паузы. — Л — от Лоры. Я понимаю, почему тебе нравится это название, но сейчас не время шутить: ставки очень высоки.

— Пожалуйста, Уэс, — сказала она. — Символы очень важны для меня. Я хочу оставить именно это название. И оно осталось.

Смирившись с названием «Оул корпорейшн», Карриер стал помогать Лоре пройти все юридические процедуры, которые превратили компанию в корпорацию. Затем он решил вопрос с финансированием покупки отеля, вложив собственные девять миллионов долларов.

Деньги были поделены: Карриеру досталась одна половина отеля стоимостью в четыре с половиной миллиона, остальные четыре с половиной миллиона долларов он дал взаймы Лоре, чтобы она выкупила вторую половину. Их вложения давали также каждому из них по пятьдесят процентов «Оул корпорейшн». Таким образом, первым долгом Лоры был долг Карриеру на четыре с половиной миллиона долларов.

Карриер спланировал свои командировки таким образом, что, как только Лора переехала в Чикаго, он был с ней очень часто, помогая ей в новой работе. Они еще два раза проводили вместе выходные в Нью-Йорке после их первой встречи там, а всю неделю Лора металась между Чикаго и «Дарнтоном», где помогала Келли и Джону обучать нового помощника управляющего. Карриер и Лора нашли архитектора, и она работала с ним, когда находилась в Чикаго, над изготовлением эскизов для реставрации отеля, опираясь на детальные планы, над которыми когда-то работала с Оуэном. Потом они с Карриером взяли эскизы и отнесли их банкиру, которого Карриер хорошо знал и который, в свою очередь, дал им поручительство и строительные кредиты на покупку и реставрацию отеля «Чикаго Сэлинджер», осуществляемые «Оул корпорейшн». Таким образом, второй долг Лоры был банкиру в размере двадцати миллионов долларов.

Как только деньги были получены, Карриер поручил своему помощнику начать переговоры о покупке отеля, но так, чтобы имя Лоры в них не упоминалось.

Было хорошо известно, что начиная с лета Феликс уже искал покупателя для своего отеля, то есть еще до того момента, как суд вынес решение о завещании его отца. Но два потенциальных покупателя приобрели другие здания, и к концу осени он был сердит на своего агента по продаже недвижимости, в ссоре со своим банкиром и раздражен тем, что он называл мертвым рынком недвижимости Чикаго. Все это тоже было хорошо известно. И поэтому, когда помощник Карриера начал переговоры с чикагским агентством по недвижимости, он смог купить «Чикаго Сэлинджер» за девять миллионов долларов, а не за десять, как предполагал Карриер, с условием немедленного вступления в права владения. Кстати, здание пустовало уже шесть месяцев, после того как Феликс закрыл отель.

Имя Лоры не фигурировало ни в переговорах, ни в документах по купле-продаже отеля. Ее чикагский адвокат представлял ее на встречах с адвокатом Феликса, все делалось от имени «Оул корпорейшн», и когда Карриер представил ее чикагским финансистам, он сказал им, что она будет управляющим отеля, принадлежащего этой корпорации. Лора была уверена, что со временем Феликс выяснит, кому принадлежит корпорация, но сейчас это была тайна. И она намеревалась хранить ее как можно дольше, чтобы успеть за это время найти способы получить другие отели Оуэна.

— Вы понимаете, что название отеля должно быть изменено, — адвокат Феликса сказал адвокату Лоры, когда они подписывали десятки документов своих уважаемых нанимателей. — Корпорация «Оул» больше не может пользоваться фамилией Сэлинджер.

— Мы и не собираемся этого делать, — ответил тот.

— А какое будет новое название? — поинтересовался адвокат Феликса.

— Оно еще не выбрано.

Оно, конечно, уже было выбрано, но знали его только Лора и Карриер. С самого начала она знала, что он будет называться «Бикон-Хилл». И каждый отель, который она сможет купить, с этого самого момента будет иметь то же самое название. Единственной разницей между ними будет название города.

Итак, по указанию Карриера, шеф-повар ресторана «Девяносто пять» сделал торт на Новый год в форме старого здания «Чикаго Сэлинджер» с надписью золотом «Чикаго Бикон-Хилл» над входом и совой, сидящей на его крыше. Торт стоял на столе в фойе; это было первое, что видели гости, собравшиеся к десяти часам. Мужчины были в черных «бабочках», а изящные женщины — в бриллиантах, которые сияли у них в ушах и на шеях. Они вертелись вокруг квадратного, покрытого сахарной глазурью торта, как дети у витрины магазина игрушек, и с трудом могли оторваться от него, чтобы поздороваться с хозяином приема, который стоял вместе с Лорой и Клэем у входа в обеденный зал. Клэй шептал Лоре:

— Сова — это моя идея, но это между нами. Уэс придумал золотые буквы. Он только о золоте и думает.

— Получилось очень хорошо, — пробормотала Лора, ожидая, когда следующий приглашенный подойдет для представления ей. — Спасибо, Клэй.

— Это мелочь, — скромно ответил он. — Раз я собираюсь стать помощником управляющего самого шикарного отеля «Чикаго Бикон-Хилл», я должен стараться, чтобы мой начальник был всегда доволен.

Он поймал взгляд Мирны, которая находилась в другом конце комнаты, и подмигнул ей. Он был счастлив.

— Лора! Разреши мне представить… — сказал Карриер, знакомя ее с одним из своих чикагских друзей, представляя ее как будущего управляющего «Бикон-Хилл». Лора пожала руку и улыбнулась.

— Чудесно, моя дорогая. Просто великолепно, — сказал гость, беря ее руку в свои и заглядывая ей в лицо. — И ты тоже, Уэс, выглядишь хорошо. Хотел бы и я так выглядеть в «бабочке», а не быть похожим на полуживого попугая без кровинки в лице. Ты здорово умеешь носить ее. И дама твоя мне нравится, очень нравится.

Он наклонил голову набок, оценивающе глядя на Лору, и Карриер на мгновение увидел Лору глазами своего друга.

Она выглядела лучше, чем когда-либо за те шесть месяцев, что он знал ее. Она не была уже такая худая, хотя все еще очень худенькая. Ее лицо было оживлено, хотя часто все еще бывало снова замкнутым, а он хотел видеть на ее лице только удовольствие, радость, улыбку и любовь. Она была в узком платье из белого атласа, с длинными рукавами и глубоким вырезом, с ожерельем из аметистов неправильной формы, а у края выреза была приколота брошь в виде ириса, сделанного из голубого опала с золотой серединкой. За свою жизнь Карриер подарил своим женщинам немало драгоценностей и умел отличать хорошую вещь, если таковую видел Брошь Лоры была очень красивой. Он не стал спрашивать о ней Лору — он строго придерживался правила: никогда не спрашивать, откуда у женщины ее драгоценности, — но Лора сама рассказала ему, что подарил ей эту брошь Оуэн. Как подарок его нельзя было сравнить с тем наследством, которое он ей оставил, но оттого, что брошь была подарком очень личным, Карриер осознал, насколько глубока была любовь к Лоре у Оуэна Сэлинджера.

Он обнял Лору за талию с таким видом собственника, что не заметить этого было нельзя. И когда Лора в ответ немного прижалась к нему, он почувствовал гордость, что обладает ею. Карриер давно не испытывал таких чувств к женщине. Он хотел дать ей и делать для нее все на свете, снять любое бремя с ее плеч и взять на себя любые проблемы, чтобы ей ничего не оставалось делать, как только опереться на него и отрешиться навсегда от напряженного взгляда, который замораживал ее черты и не давал полностью раскрыться ее истинной красоте.

— Итак, Уэс… — Гость, заметив руку Карриера, обнимающую Лору за талию, наконец, выпустил ее руку из своих. — Приятно было увидеть тебя снова. Ты в городе надолго? Как насчет ужина вместе?

Пока они договаривались, Лора взглянула через дверь на окна в зале ресторана, которые занимали целую стену. Когда гость отошел, она спросила:

— Никто не будет возражать, если мы немного посмотрим на вид из окон?

— Это твой день, ты можешь делать что хочешь. Я думаю, что все в сборе.

Все еще обнимая ее, он вошел вместе с ней в зал, где группы людей стояли вокруг столов, сервированных хрусталем и фарфоровой посудой в серебре. В центре каждого стола стоял букет гибискусов, а там, где должны были сидеть женщины, стояли отдельные букетики. Большинство гостей собралось в комнате отдыха, которая находилась в нескольких шагах от главного зала, там играл пианист, а два бармена готовили напитки. Но Лору привлекали окна, которые шли от пола до потолка и из которых открывалась панорама оранжевых уличных огней, люминесцентных огней в окнах служебных зданий и белых огней в окнах жилых домов. Город казался игрушечным и резко выделялся на фоне черного пространства озера.

— Ты уже часть этого мира, — сказал ей Карриер. Он стоял за ее спиной, держа руку чуть ниже ее груди. — И ты сделаешь так, чтобы он стал твоим целиком.

Лора прижалась к нему, как и раньше, оперевшись на его сильное тело. В нем не было ничего от худощавого Поля с его нервной энергией; Уэс был почти вдвое старше Поля, человеком, сделавшим карьеру совершенно самостоятельно, решительным и сильным, целенаправленным и абсолютно уверенным в себе.

И даже если он иногда подавлял независимость Лоры, бывал слишком прямолинейным, слишком предсказуемым для нее и ее пристрастия к людям с более сложным характером, он был ей надежным другом, постоянным и заслуживающим доверия. И она знала, что нет ничего более важного и ценного, чем это, если она действительно хотела иметь человека, на которого можно было положиться.

Он был добр даже к Клэю, подумала Лора, взглянув через зал на своего брата, который в этот момент поднимал бокал шампанского в честь Мирны. Карриер не особенно любил молодежь, которая не соответствовала его представлениям о зрелости и чувстве ответственности, но ради нее он стал учить, Клэя некоторым премудростям международных банковских операций и торговли, а Клэй, завороженный размахом сделок, не говоря уже о другом, впитывал их в себя. И ради Лоры он делал даже больше: он учился.

Впервые Клэй хотел прочесть книгу или даже десяток книг, если этого хотела Лора, он даже не сердился, когда Лора проверяла его знания. Он выполнял практически все, что она велела ему делать, и только потому, что она пообещала ему работу помощника управляющего в новом отеле, но при условии, если он сможет быстро и многому научиться, прибавив к тому, что уже успел усвоить в Бостоне, Филадельфии и работая в «Дарнтоне». Поэтому он читал книги, занимался и почти не возражал, частично из-за самой Лоры и ее любви к нему, но и потому — и он вынужден был это признать, — что Мирна действительно гордилась им и не уставала ему это говорить.

— Ты еще станешь биржевым магнатом, — ликовала она, и Клэй был не против ее восторга по поводу его новой работы, потому что, как только она о ней услышала, она стала еще более страстной, чем когда-либо.

Кроме того, и тоже, может быть, впервые в жизни, Клэй никому не завидовал; он больше не чувствовал, что жизнь проходит мимо него. «Наверное, я счастлив», — думал он.

«Все счастливы», — размышляла Лора, глядя на огни Чикаго и прислушиваясь к фортепьянной музыке, переплетавшейся с шумом голосов в ресторане. Все счастливы. Перед ее глазами возникло улыбающееся лицо Оуэна, она почувствовала прикосновение его руки у себя на волосах. Дорогой Оуэн, это твой день; ты должен был быть здесь, чтобы увидеть, что твои мечты, сбылись.

— Ты витаешь в облаках, — сказал Карриер, прижавшись губами к ее уху. — Скажи мне, о чем ты думаешь.

— О мечтах, — ответила она. Она положила руку поверх его, ее пальцы лежали поверх коротких и сильных пальцев Карриера. — Оуэна и моих.

— И моих тоже, — сказал он — Не отделяй меня от себя, Лора.

— Не буду.

Но тем не менее это были мечты Оуэна, они принадлежали только им двоим, и она почувствовала, что ей не хватает его. Как бы она хотела видеть, как он ходит среди гостей, возвышаясь над ними, его усы шевелились бы, когда он разговаривал, он оценивающе разглядывал бы гостей, запоминая их шутки и слова, чтобы потом они с Лорой могли посмеяться, как они делали не раз в Бикон-Хилл и на Кейп-Коде.

Но это была уже другая его мечта: разделить оставшиеся годы с тем, кого он любил и мог научить, чтобы тот осуществил другие его мечты после его смерти. Он умер, веря в это. Я сделала это для него.

И вот в полночь, когда Карриер поцеловал ее, Лора улыбнулась ему с открытостью, которой он раньше не видел в ней.

— С Новым годом, Уэс! Пусть в Новом году осуществятся все наши планы, о которых мы мечтаем!

— Мы всегда будем вместе, — добавил он. — Всегда и во всем.

Когда он поцеловал ее еще раз, он был уверен, что она поняла, что он подразумевает женитьбу.

Лора же поняла это только поздним утром следующего дня, в первый день нового года, после того как она проснулась в своих апартаментах в отеле «Чикаго Мейфэар Риджент». С еще закрытыми глазами она вспоминала вчерашний прием. Она заново переживала тот волнующий трепет, который охватил ее, когда гости подняли бокалы в ее честь, а она стояла одна около пианино, возвышаясь над ними на несколько ступенек, ее белое атласное платье притягивало свет и блестело как бело-голубой бриллиант. Она вспомнила Клэя, смотрящего на Мирну завороженными глазами, архитектора, прогуливающегося среди гостей и получающего профессиональное удовлетворение от предвкушения работы над созданием замечательного отеля; инвесторов, даже на приеме обсуждавших стоимость номера и сравнивающих «Бикон-Хилл» с другими отелями, недавно отреставрированными на Золотом берегу Чикаго. И наконец, ей вспомнился новогодний поцелуй, которым она обменялась с Карриером, страстный и нежный, с мыслями о будущем. Совместном будущем.

Она открыла глаза. Первое, что она увидела, было озеро, казавшееся темно-голубым под ясным, холодным январским небом. В комнате было прохладно, и Лора лениво пошевелилась в теплой кровати. Ей было уютно в этой комнате, выдержанной в приглушенных тонах. Карриер снял эти апартаменты на месяц, чтобы она могла жить здесь, пока не найдет себе квартиру. Комнаты выходили на глубокий изгиб берега, по которому тянулись на север Оак-стрит и Аутэ-драйв; по одну сторону улицы лежало озеро Мичиган с пляжами и парками, на другой стороне за мощной стеной стояли жилые дома. Глядя на этот вид из своей элегантной комнаты, Лора подумала о Бикон-Хилл. Она не могла поверить, что Карриер предполагал, что она откажется от этого отеля и выйдет за него замуж. Она беспокойно пошевелилась. Он должен понимать, что она не сделает этого. Это означало, он считал, что, выйдя за него замуж, она будет продолжать заниматься отелем. Ну да, почему она должна будет что-то менять? Потому что он захочет, чтобы она сопровождала его в поездках, а потом, медленно, понемногу, она начнет отдаляться от дел в отеле и никогда не получит и остальные три.

Но это была не главная причина. «Я не хочу выходить замуж за Уэса, — думала она. — Я не хочу выходить замуж вообще. У меня есть более важные дела, чем все остальные, вместе взятые, и я ни за кого не собираюсь выходить замуж.

Даже за Поля? Если бы вернулся Поль, посмотрел на меня своими теплыми, ласковыми глазами и сказал своим низким голосом: «Я стану мужем, который будет счастлив следовать за своей женой, чем бы она ни занималась».

Она свернулась клубочком, чтобы не чувствовать боли, которая пронзила ее, стоило ей позволить себе вспомнить Поля. «Я не должна делать этого. Сегодня первый день нового года, время для новых идей и новых мыслей. Время забыть прошлое». Но только неделю назад она кончила читать книгу, которая преследовала ее с тех пор, особенно одна строчка о женщине, которая не могла быть вместе со своим любимым: «В ее сердце навсегда останется небольшой шрам, и ей всегда будет помниться его ласковый, как летний дождь, голос». Эти слова запомнились ей; в них она узнала саму себя.

«Все правильно, останется и у меня шрам от прошлого, — думала она. — И Поль будет частью этого прошлого. И чем бы я ни занималась отныне, все будет вертеться вокруг него, потому что он никогда не покинет моей памяти.

А может, я стараюсь сохранить его в своей памяти потому, что хочу быть уверенной, что любовь остается навсегда, даже если эта любовь приносит боль. Даже если эта любовь обречена и должна быть забыта, потому что я должна начать новую жизнь».

Новая жизнь. Новый год. Новые мысли и чувства, новые друзья, секс и работа. И самое главное — «Нью-Йорк Сэлинджер», следующий отель, который она намеревалась купить. А после…

Она пошевелилась в кровати. Она стала частью настоящего и думала о будущем. Ей хотелось поскорее начать действовать.

Ей многое предстояло сделать, у нее много планов. Ей нужно предпринять еще столько шагов, чтобы вернуть то, что Оуэн предназначал ей.

Полусонный, Карриер положил руку ей на грудь:

— Еще рано вставать.

— Уже слишком поздно, почти полшестого. Он широко раскрыл глаза:

— Ты разбудила меня полшестого в первый день Нового года?

— Я хотела узнать твое мнение о новых трубах для ванных комнат в «Бикон-Хилл»…

— Черт возьми, Лора…

Но в этот момент он увидел ее озорную улыбку и, рассмеявшись, притянул ее к себе.

— У тебя на уме совсем другое.

— Наверное, ты прав, — пробормотала она и обняла его со всей страстью, в которой крылась жажда новой жизни и благодарность за его любовь и за то, что он дал ей. Он понимал, сколько ей еще предстоит сделать, он знал, что она хочет разделить с ним все дела, и он обязательно поймет, почему она не может выйти за него замуж. Он всегда ее понимал.

— Никакой работы сегодня, — сказал он позже, выходя из своей ванной комнаты. — Первое января праздник, и мы отправимся на прогулку.

— Куда? — спросила она из другой ванной, надевая на себя тяжелый махровый халат, который отель предоставлял своим клиентам. «Интересно, сколько пропадает таких халатов?» — подумала она и решила выяснить это у управляющего.

— Туда, куда отправляются настоящие туристы.

Деревья, которые росли по северной Мичиган-авеню, были увешаны гирляндами из маленьких рождественских белых лампочек, которые горели днем и ночью. Магазины были закрыты, но народ гулял по улице, рассматривая витрины магазинов «Маршал Филд» и «Сакс»; люди глазели на манекены в магазине «Магнии» и драгоценности в «Тиффани»; фотографировали старую крепость на воде, которая уцелела после пожара в Чикаго и возвышалась на фоне современного отеля «Ритц-Карл-тон» из серого мрамора. Туристы разъезжали в конных экипажах с кучерами в цилиндрах или черных шляпах. Карриер и Лора шли по улице в сторону реки, пригибаясь от ветра, от которого полы пальто прилипали к ногам, а потом повернули обратно. Хотя они порядком замерзли, не доходя квартала до «Мейфэар Риджент», Лора свернула на восток к пустому зданию, который когда-то был «Чикаго Сэлинджер».

Они молча постояли, созерцая его.

— В виде торта с сахарной крышей он смотрелся гораздо лучше, — заметила Лора, улыбнувшись. «Нет более грустного зрелища, чем пустые дома, стоящие в одиночестве посреди живого города», — подумала она. — Но подождите, — добавила она. — Через год никто не узнает его.

— Даже водопроводчики, — согласился Карриер, улыбнувшись. Он обнял ее за плечи. — Каждый раз, когда я вижу чертежи, я все больше удивляюсь. Оуэн был мечтателем. И ты тоже.

Она покачала головой:

— Я многого не знаю, чтобы быть мечтателем. Этот отель — мечта Оуэна. А еще мои фантазии, которые я хочу претворить в жизнь.

Он задумчиво посмотрел на нее:

— Если тебе это удастся, тебя ждет большой успех.

Эти слова звучали в ушах Лоры последующие недели, пока все чертежи не были закончены и не отданы в производство и начались реставрационные работы.

В середине января она сняла квартиру в шестиквартирном доме из серого камня в викторианском стиле, расположенном в районе Де Поль. Окна дома выходили на такие же викторианские дома, и когда поднимался ветер, до нее долетали звуки подвесной железной дороги, которая проходила в двух кварталах от ее дома. В просторных комнатах ее квартиры были высокие потолки и лепнина, настоящий камин и одна свободная спальня, которую она превратила в свой кабинет. Больше всего ей нравилось соседство с университетом Де Поль. В университетском городке жили преподаватели и обслуживающий персонал. Здесь всегда было много людей, с которыми она постепенно познакомилась: молодые семьи с маленькими детьми в колясках, дети постарше, лепящие снежные бабы, подростки, возвращающиеся из близлежащей школы и собирающиеся под высокими, по-зимнему голыми вязами. Они сидели на скрипящих перилах у входа в свои дома, а иногда ненадолго занимали под свое веселье гостиные родителей. Все это напоминало небольшой городок, а во многом и Бикон-Хилл в Бостоне или маленькую деревеньку Остервилл на Кейп-Коде. А когда Клэй с Мирной сняли двухкомнатную квартиру меньше чем в миле от нее, она почувствовала себя дома.

— Почему тебе не нравится Мирна? — спросил ее Клэй как-то после того, как они переехали в новую квартиру. Они с Лорой ехали на автобусе вдоль озера к отелю, и она просматривала список поставщиков, с которыми намеревалась встретиться.

Она сунула список в папку:

— Мне она нравится. Но не могу сказать, что я от нее в восторге.

— Почему?

— А ты в восторге?

— Какая тебе разница? Мы говорим о тебе.

— Ты ее любишь, Клэй?

— Я живу с ней.

— Клэй!

— Ну, может быть, люблю. Я имею в виду, что трудно понять, действительно ты любишь женщину или просто она тебе нравится. Вот ты, любишь Уэса?

— Нет, но он мне нравится. Мне нравится быть с ним, мы, так сказать, делаем одно дело. Тебе нравится Мирна так?

— Иногда. Она иногда давит на меня, ты ведь знаешь, что это бывает довольно утомительно, но с ней мне весело, и она радуется, как ребенок, когда я покупаю ей подарки. После этого она становится такой ласковой…

— Ты покупаешь ей очень много подарков, не так ли? — спросила Лора.

— Почему бы и нет? — спросил он небрежно.

— Покупай, пожалуйста, если тебе нравится.

Она хотела спросить его, откуда у него деньги, но передумала. Она часто задумывалась над этим, зная, сколько он зарабатывал в «Дарнтоне» и сколько она платит ему через «Оул корпорейшн». Но ему было уже двадцать три года, и, хотя он часто вел себя как мальчишка, она не хотела допрашивать его, как будто была его мать или его опекун.

— Но я что-то не слышала, чтобы она купила тебе хоть один подарок, — все-таки добавила она.

— А ей и не надо мне ничего покупать. Она и так знает, как сделать меня счастливым. Она действительно любит меня — кому я еще нужен, кроме тебя? Я помню, что давным-давно Бен говорил, что всегда будет о нас заботиться, и тогда я думал, что это ерунда, что, когда я вырасту, мне он не будет нужен. Но оказывается, что тебе всегда нужен кто-то близкий, правда?

— Правда.

Автобус, лавируя между автомобилями, резко затормозил, и Лору бросило на Клэя.

— Особенно кто-то с сильными плечами, — улыбнувшись, заметила она.

— Ты что-нибудь получала от него?

— Нет, но думаю, что скоро получу. Я всегда получаю открытки на свой день рождения.

— Это на следующей неделе. Он знает, что мы в Чикаго?

— Я написала ему, что купила отель, и послала ему наш адрес. И передала от тебя ему привет.

— Черт, зачем ты это сделала? Я тебя об этом не просил.

Она молчала.

— Я не хочу иметь с ним ничего общего!

— Тогда зачем ты вообще задаешь все эти вопросы? — парировала она.

— Ну… — он пожал плечами. — Не очень просто взять и забыть его. — Он осекся.

— Трудно забыть своего брата, — согласилась Лора. — Несмотря на то, что он сделал.

Автобус довез их до остановки, и они вышли через центральные двери.

Каждый день, приближаясь к отелю со стороны Мичиган-авеню, Лора не узнавала его, как будто раз от раза он становился другим. Но это был ее отель. На самом деле, не считая новых окон, которые были уже установлены, его внешний облик оставался прежним, работы по чистке кирпича и известняка, а также установка новых дверей и вывески будут сделаны в последнюю очередь. Сейчас все происходило внутри, где ломали старые стены и заново прокладывали канализацию и тянули электричество, чтобы превратить двести пятьдесят комнат в сто больших комнат, тридцать номеров плюс сделать квартиру на крыше с отдельной террасой.

Сегодня идя к отелю от автобусной остановки, Клэй воскликнул:

— Мрамор привезли!

Они остановились и стали рассматривать завернутые в бумагу плиты, которыми должны были облицовывать стены ванных комнат, а также поверхности колонн и небольших бассейнов. Весь мрамор был одинаковый: мягкого серо-голубого цвета с темно-зелеными и синими крапинками; сантехника планировалась белой, а полотенца — голубыми. В каждом номере предполагалось две ванны, но они должны были быть одинаковыми, «чтобы и мужчина, и женщина чувствовали себя одинаково хорошо в них», объясняла Лора президенту фирмы по оформлению интерьера Кристиану Деле, которого нанял Карриер.

— Я не хочу, чтобы одна была розовая с золотым ободком, а другая сделанная как будто для футбольной команды «Чикагских патриотов».

— «Чикагских медведей», — поправил ее ехидно Деле.

— «Медведей», — задумчиво повторила она. — Я запомню это. Я жила в Новой Англии и привыкла к «Патриотам». Может быть, вы расскажете мне и другие вещи о Чикаго, а то я чувствую себя приезжей.

Ее улыбка не тронула его. Она и была приезжей, и она принимала слишком много самостоятельных решений, вместо того чтобы с благодарностью следовать его профессиональным советам.

— Многие не любят голубые полотенца, — сказал он, возвращаясь к обсуждению ванных комнат. — Они считают чистыми только белые полотенца.

— А я разговаривала с агентами по продаже в «Маршал Филд», — возразила Лора, — и они говорят, что продают больше цветных полотенец и простыней, чем белых, потому что, вероятно, они больше нравятся людям.

— У них дома — да, но не у них в отелях.

— Но это не их отель, а мой. И я думаю, что голубой цвет будет то, что нам надо.

Он нахмурился и обиженно задышал, подумав при этом, что не мешало бы найти управу на эту женщину, пока она еще молодая.

— Как хотите, — сказал он.

Лора показала ему на одно из кресел в ее временном кабинете:

— Присядьте на минуту. Я кое-что хочу вам объяснить. Вы владеете фирмой, занимающейся оформлением интерьеров, это так?

Продолжая стоять, он сухо кивнул:

— И мистер Карриер признал хорошее качество нашей работы, пригласив для этой работы именно нас.

— Мистер Карриер принял это решение вместе со мной. — Ее голос был почти нежен. — Вы владеете компанией и гордитесь ею, и вам не хотелось бы, чтобы другие указывали вам, как выполнять вашу работу.

— Вот именно. Я действительно так считаю.

— И я тоже так считаю, — оказала Лора еще мягче. — У меня в жизни никогда ничего не было. Понимаете? Вплоть до этого момента. И сейчас я так горжусь этим отелем и мне так хочется, чтобы все было сделано идеально, что я хочу участвовать во всем. Я хочу знать о всех принимаемых решениях — от туалетной бумаги до ковров и стойки администратора. — Она упрямо улыбнулась. — Я не могу иначе. Моя мечта осуществилась, и я боюсь пропустить любую мелочь. Но мне действительно нужна ваша помощь, я хочу многому научиться, иначе я не смогу стать частью всего этого и это не будет уже мечтой…

Деле оттаял. Он сел в кресло и улыбнулся.

— И кроме того, — добавила Лора, — я планирую купить еще три отеля в других городах. Если мы сработаемся с вами, то я не вижу причин не продолжать наше сотрудничество и дальше.

Он распрямил спину. Просто приятно иметь дело с такой женщиной.

— Быть может, мы начнем с образцов драпировки, — сказал он. — Здесь есть что выбрать.

Лора улыбнулась ему так, чтобы он запомнил ее улыбку на всю жизнь.

Продолжая тепло улыбаться, он стал разворачивать большие квадраты образцов ткани на письменном столе и рабочем столе, который стоял к нему под прямым углом. Лора решительно отвергла все двадцать образцов.

— Я хочу того же, что и с ванными комнатами; я хочу отойти от стереотипа мужского и женского. Если бы можно соединить каким-то образом их в одно целое… Мне нужно что-то яркое, очень смелое и уютное как для мужчин, так и для женщин, чтобы и те, и другие были довольны.

Он глубокомысленно кивнул:

— Интересная мысль. Что-то нейтральное, например, вот это — простой серый цвет или голубой…

— Больше подходит для солдат времен Гражданской войны, — улыбнулась Лора. Она взяла в руки ножницы и коробочку с мелками со стола.

— Можно, я разрежу эти образцы на кусочки?

И, не дожидаясь разрешения, начала разрезать материю на полоски.

— Вдруг нам удастся что-то такое скомпоновать…

В конце концов было решено, что ковры будут сделаны на заказ Куристаном в серебристо-сером цвете с изображением лиловой с золотом геральдической лилии, которая напоминала ирис, но была более строгой.

Деле послал тот же рисунок в Эссекс, чтобы там изготовили такие же шторы.

С того самого момента он появлялся в старом кабинете управляющего, где Лора размещалась, пока туда не добрались рабочие с кувалдами, и они вместе рассматривали образцы, встречались с поставщиками и принимали сотни решений, больших и малых, которые определяли отделку помещений, интерьер каждой комнаты, вид холла и ресторана, а также обстановку зала для чая, находившегося на несколько ступенек выше холла. По совету Деле, Лора выбрала мебель от Хенредона, обитую глянцевитой однотонной плотной материей, сделанной из шерсти с шелком. Были выбраны цвета ириса: лиловый, белый, темного золота и темно-зеленый. Остальная мебель была антикварная, ее предложили агенты по продаже мебели, которые потратили много времени, согласовывая подробности с Деле и Лорой, а потом только с Лорой, обсуждая цены.

Представители «Гермеса», «Клиник», «Себастьяна» и полдюжины других компаний обхаживали ее, чтобы она выбрала их специально упакованные изделия для ванных и туалетных комнат: это были шампуни, бальзамы для волос, лосьоны для рук, салфетки, пилки для ногтей, гели для ванн, зубные щетки, бритвы… Список становился все длиннее, а Лора требовала еще, и агенты по сбыту обещали достать все, что она хотела, лишь бы их товар попал в этот отель европейского стиля, о котором уже только и говорили на Мичиган-авеню. Ходили слухи, что его владельцы не жалели средств, чтобы сделать его уютным и роскошным, предлагая такую обстановку и услуги, с которыми не шли ни в какое сравнение «Хайят», или «Марриот», или любой другой подобный отель, и что из-за вложенных в отель средств цены в нем будут такие высокие, что только очень богатые люди смогут останавливаться в нем.

Следом появились другие изготовители, за которыми послала Лора. У самых лучших Лора выбрала телевизоры, радиоприемники, видеомагнитофоны, махровые халаты, графины и бокалы для ночных тумбочек, фены и встроенные столики для косметики с зеркалами с подсветкой в туалетных комнатах, встроенные холодильники, которые предстояло заполнить сырами, паштетами, прохладительными напитками и винами.

Затем пришла очередь поставщиков ресторанной посуды. Лора выбрала для ресторана «Бикон-Хилл» фарфоровую посуду фирмы «Вильруа и Бош», столовые приборы «Самбоне» и хрусталь от «Ленокс». Стоимость всего этого составляла примерно триста долларов за сервировку одного места в ресторане.

— Сделай все как надо, — советовал ей Карриер, который считал, что не стоило выбрасывать миллионы, чтобы потом экономить на мелочах, особенно когда дело касалось такого заметного места, как ресторан, который, как он надеялся, станет одним из лучших в городе.

И наконец, Лора и консультанты по интерьеру сделали чертежи каждой комнаты. Она точно знала, чего именно хотела: каждая должна была напоминать ей ее комнаты в доме Оуэна. Те комнаты были первыми в ее жизни, где она нашла выход своим фантазиям и представлениям о красоте и пространстве, о которых мечтала с Клэем и Беном. Она до сих пор помнила теплоту, которую испытывала каждый раз, когда входила в них. Именно эту теплоту и ощущение пространства она хотела передать людям, которые будут здесь жить.

— Они должны чувствовать себя, как дома, — сказала Карриеру Лора однажды в феврале, когда они вечером ужинали в ресторане «Ле Перрок». В этот день ей исполнялось двадцать четыре года, и они пили «Дом Периньон», сидя вместе на банкетке в углу длинного зала. — И совсем неважно, сколько они будут там жить — несколько часов, неделю или месяц. Все должно быть, как дома.

— Ты действительно думаешь, что людям не все равно? — спросил он. — Их не обманешь; знаешь ли, они понимают разницу между отелем и домом. Все, что они хотят — чтобы им было удобно.

— Не знаю…

Она поймала вилкой крошечный кусочек лангуста и обмакнула его в соус.

— Назови свой любимый отель, — попросила она.

— «Мейфэар Риджент», — не думая, ответил он. — Но я не помню, как он выглядит. Просто я знаю, что там со мной была ты.

Она улыбнулась:

— Назови еще какой-нибудь.

— Любимый? — он задумался. — «Ритц» в Париже, «Сорок седьмая Парк-стрит» в Лондоне, «Сэлинджер» в Амстердаме, «Станфорд Корт» в Сан-Франциско. Ну и «Бикон-Хилл».

— Ты в нем не останавливался.

— И не собираюсь, пока меня принимают в районе Де Поль. Разве это мешает ему быть одним из моих любимых отелей?

Она снова улыбнулась:

— А что у них общего между собой?

— Они маленькие, с отличным обслуживанием, там удобно, спокойно.

— Как в хорошем доме.

Он задумчиво взглянул на нее:

— Значит, наш дом будет таким?

— Таким должен быть любой дом, — спокойно ответила она. Он больше не говорил о женитьбе с того приема на Новый год, но иногда, особенно после того, как она переехала в свою квартиру и он стал жить там во время своих приездов в Чикаго, он так или иначе давал ей понять, что не забыл об этом. Но и она не забыла, что намеревалась сделать. И поэтому она не давала ему возможности заговорить о свадьбе.

Карриер снова наполнил их бокалы:

— Мы еще не выпили за твой день рождения.

Мягкий свет в тихом зале, украшенном свежими цветами, придавал светлому шампанскому золотистый оттенок, а мельчайшие пузырьки, поднимаясь на поверхность, ярко вспыхивали.

— Спасибо, — сказала Лора. — Ты сделал мой день рождения чудесным.

— Как это может быть, если ты до сих пор не получила подарка?

— Я получила твой подарок еще в декабре. Благодаря тебе у меня появилась возможность делать то, что я больше всего хотела.

— Я дал тебе возможность работать по сто часов в неделю.

— Но именно это мне и нравится, — ответила она, радостно глядя на него. — Конечно, ты мог бы подарить мне микроволновую печь, или пуховую перину, или еще что-нибудь, что украсило бы мою жизнь. Вместо этого ты вложил в меня десять миллионов долларов, чтобы я смогла занять еще двадцать и работать больше, чем когда-либо раньше.

Он удовлетворенно ухмыльнулся. Она умела уходить от разговора, причем делала это так, что он не чувствовал себя задетым. Это качество встречалось довольно редко, особенно в женщине такой молодой и неопытной, как она. Но как приятно получать удовольствие от женщины не только в постели, — думал он, — видеть, что она стремится к самостоятельности и независимости, хотя он всячески старался заставить ее полагаться на него как можно больше.

— Я купил тебе кольцо, — сказал он. — Будешь его носить?

Она отрицательно покачала головой:

— Мне очень жаль, извини.

Он был готов к этому.

— К счастью, у меня есть другой подарок. — Он достал маленькую бархатную коробочку и положил ее на стол — Чтобы ты помнила, что я хочу, чтобы у тебя всегда было время для меня.

Лора открыла коробочку и вынула из нее миниатюрные золотые часы, их циферблат по кругу был выложен маленькими бриллиантами, еще два бриллианта украшали кончики стрелок.

— Какие красивые! — прошептала она. Застегнув золотой браслет, повернула руку к свету. — Я никогда таких не видела.

— Кольцо у меня в другом кармане, — добавил он, не сводя с нее глаз.

Она снова покачала головой:

— Не дави на меня, Уэс; мы оба не будем счастливы, если ты будешь это делать. Я хочу сказать, что очень рада этим часам. Ты очень много значишь для меня…

Он улыбнулся и ничего больше не сказал. Она выйдет за него замуж, и для этого ему не придется заставлять ее. Он предполагал, что сейчас для этого время еще не пришло, хотя и не мог не попытаться в этот вечер сделать ей предложение; она должна была еще многое сделать, чтобы отель был полностью готов. Во всем этом было что-то мистическое; он понимал, что ею двигало не только желание вернуть то, что забрал Феликс, дело было еще в Оуэне Сэлинджере, в том, что он сделал для нее: какой заставил ее стать и какой она сама хотела быть в будущем.

Она хотела отомстить Феликсу и оправдать доверие Оуэна. Карриер не мог противостоять таким силам; он должен был набраться терпения. Но Уэс Карриер был известен всему миру своим терпением, а также своими победами.

Они продолжали разговаривать как близкие и давние друзья, пока ели великолепный ужин. Карриер заказал на десерт любимое суфле Лоры из малины, и повар принес его сам, поставив посередке маленькую свечку, пламя которой дрожало в серебряном подсвечнике. Лора склонилась над свечой. И вдруг она вспомнила Бена. Она всегда думала о нем в день своего рождения, вспоминая, как он старался сделать этот день счастливым для нее в те страшные годы после того, как погибли родители. И даже когда они расстались, поссорившись после ограбления Сэлинджеров, он всегда присылал свои поздравления в этот день, сообщая некоторые новости о себе. В этот год она ничего не получила. Она думала о Бене, задувая свечу и загадав желание, чтобы когда-нибудь они смогли снова стать братом и сестрой.

Когда они с Карриером вернулись в полночь домой, в двери была телеграмма из Амстердама и записка от соседа, что он принял телеграмму вместо нее.

— Я не знал, что у тебя есть кто-то в Амстердаме, — заметил Карриер.

— Бен, мой брат… Я рассказывала тебе о нем. Я всегда получала от него письма в дни рождений, но не телеграммы…

Странно, но ее руки дрожали, когда она развернула телеграмму и села на диван в гостиной, чтобы прочесть ее.

Поздравляю с днем двадцатичетырехлетия. Надеюсь, у тебя большой праздник и предстоит чудесный год — много новостей. Я начальник отдела безопасности отеля, и женюсь на Эллисон Сэлинджер — как тебе это для осуществления мести — с любовью, Бен.

Держа телеграмму в руках, она перечитывала снова и снова ее короткие фразы. Руки у нее дрожали.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил Карриер. Лора подняла голову, едва слыша его слова.

— Что ты сказал? Ах да, нет, не думаю. Нет, можешь. Как мне послать телеграмму?

— В Амстердам?

— Да.

Он достал телефонный справочник, нашел нужный номер и записал его.

— Мне подождать тебя в кабинете?

Мысли путались у нее в голове, но Лора не могла не оценить его такт.

— Если ты не возражаешь. Спасибо, Уэс.

Она снова стала читать текст телеграммы, которая лежала у нее на коленях. «Как он с ней познакомился? И влюбился? Но он не был влюблен; он хотел отомстить. Для чего? Насколько ужасной может быть его месть? Это не имело для него значения. Бен жаждал мести. Поэтому он и ограбил много лет назад эту семью».

Она сидела, не шевелясь, уйдя мыслями в прошлое. Эллисон на теннисном корте, ее руки обнимают Лору, она показывает, как отбивать удар слева и справа, как правильно подавать мяч; Эллисон в ресторане, объясняет ей меню и слушает, как Лора повторяет за ней фразы, пока не доводит их до совершенства, чтобы ни один официант во фраке никогда не смог смерить ее презрительным взглядом, который мог просто уничтожить неопытных посетителей; Эллисон в поисках красивой блузки для Лоры мечется из магазина в магазин на улицах Ньютон и Бойлстон; Эллисон, вся в слезах, прижимается к Лоре (что-то связанное с Тэдом), произносит слова благодарности за то, что та выслушала ее и не посчитала ее просто взбалмошной; и наконец, Эллисон в библиотеке с выражением крайнего удивления на лице, когда Феликс бросает обвинения в адрес Лоры, а она не пытается ничего объяснить.

Она почувствовала пустоту внутри себя. Эллисон, я скучаю по тебе.

Но Эллисон отвернулась от нее. Она повернулась спиной к своему другу.

Но как могло быть иначе? Она считала, что ее предали. Точно так же, как думала и я.

Но она могла подождать. Никогда не поздно отвернуться от человека. Она могла подождать.

Что ж, она не стала ждать. Но это не зачеркнуло все те годы, когда они были друзьями, сестрами, когда Эллисон была наставником Лоры.

Что бы Эллисон ни сделала, она не заслуживает стать орудием мести в руках Бена, какие бы причины ни побудили его на это.

Встряхнувшись, как будто сбрасывая с себя сон, Лора быстро записала на листке бумаги, оставленном ей Карриером, текст телеграммы, которую решила отправить, и сняла трубку телефона.

— На имя Бена Гарднера, — сказала она и дала адрес в Амстердаме.

Эллисон всегда хорошо относилась ко мне. Не причиняй ей боль. Что бы ни случилось много лет назад, сейчас это уже не имеет значения. Неужели ты не можешь забыть о мести? Лора.

«Чикаго Бикон-Хилл» должен был открыться на Рождество, ровно через год после того новогоднего приема в «Девяносто пятом». В начале ноября, когда ветер гнал снежную поземку вдоль Мичиган-авеню, а люди носились по магазинам, пониже склоняя голову под порывами холодного ветра, Лора сидела в своем недавно обставленном кабинете отеля и составляла меню для приема по случаю открытия, а ее секретарша надписывала пригласительные билеты. Избранные гости из Европы и Америки должны были получить приглашение провести свои выходные дни в «Бикон-Хилл» в качестве гостей до того момента, когда отель будет открыт для всех желающих. Ресторан будет открыт для них постоянно; дневной чай будет устраиваться в гостиной; лимузины смогут доставлять гостей в оперу, в консерваторию, музеи и магазины.

Карриер включил в список приглашенных своих друзей, знакомых и деловых партнеров, а Лора сама придумала, как оформить пригласительные билеты. Текст был отпечатан золотыми буквами на тисненой атласной бумаге, на конверте было выведено название отеля «Бикон-Хилл» тоже золотом, а над названием был изображен голубой ирис с золотой серединкой. Когда секретарша закончила надписывать конверты, она сложила их незапечатанными на столе Лоры; Карриер хотел сделать приписки своей рукой на некоторых из них.

В списке значилось триста фамилий. Почти все приглашения были уже надписаны, оставалось еще около пятидесяти, в этот момент зазвонил телефон Лоры. Продолжая записывать меню на воскресный завтрак, она сняла трубку:

— Лора Фэрчайлд слушает.

— Лора Фэрчайлд, — повторил женский голос с техасским акцентом, в котором нельзя было ошибиться. — Ну и ну! Неужели мир так тесен? Это Джинни Старрет.

Джинни Старрет. Это имя и акцент вызвали в памяти яркую картину: вестибюль «Бостон Сэлинджер», крик женщины, Вирджиния Старрет лежит на диване, ее макияж размазан слезами, Лора склоняется над ней, вытирая размазанную краску на ее лице и приказывая Жюлю ле Клеру принести чай. Джинни Старрет. Лора отвела ее наверх, в ее комнату, они поговорили, а Жюль потом отчитал ее, что она пробыла там слишком долго.

— Джинни! Как чудесно слышать твой голос! Где ты находишься? Как ты нашла меня?

— Я в Нью-Йорке, а нашла тебя, потому что твой приятель Уэс Карриер, кстати, у него хороший вкус в выборе друзей, сказал мне, что пошлет мне приглашение на открытие твоего отеля. Он забыл тебе сообщить об этом?

Лора взглянула на еще не надписанные приглашения:

— Мы только начали их рассылать. Уэс сам составлял список. Я и не знала, что вы знакомы. Ты сможешь приехать? Надеюсь, что да. Будет чудесно снова увидеть тебя.

— Ни за что не пропущу такое событие! Как же я могу пропустить твой выход в свет, или как это можно назвать? Я многим тебе обязана, а еще ничего для тебя не сделала.

— Ты ничем не обязана мне…

— Ладно, ладно, детка, не говори мне этого. Я по уши в долгах перед всем миром; люди часто оказывают мне услуги, а я всегда обещаю как-то отблагодарить их. Но беда в том, что обычно я так занята, чтобы сделать счастливой саму себя, что у меня нет для этого времени. Но тебя я не забыла. Я искала тебя шесть или восемь месяцев после той схватки, которую мы устроили с Уилли у тебя в вестибюле, но ты куда-то пропала, и никто не знал, где ты. Ты должна будешь рассказать мне о всех твоих приключениях, и об Уэсе тоже. Это он помог тебе с отелем?

— Да.

— Он хороший человек. Иногда бывает, правда, довольно груб с людьми, но обычно это заканчивается тем, что он помогает им разбогатеть, чтобы они не помнили обиды долго. Ты сможешь устроить меня в один из ваших номеров?

— Я тебе отдам квартиру на крыше.

Сердце Лоры от волнения громко стучало, и сначала она даже не поняла почему. Потом она поняла. Джинни Старрет была из ее прошлого, а Лора так скучала по прошлому.

— Я опоздала занять эту квартиру, — сказала Джинни. — Уэс уже обещал ее моим друзьям. Он и этого тебе не сказал?

— Нет, но он сейчас в Нью-Йорке, я сегодня не разговаривала с ним. Но у нас есть много прекрасных номеров. Вас будет двое?

— Нет, только я. С Уилли я решила развестись сразу после того дня в Бостоне. Я должна тебя благодарить за это. Ты помнишь нашу беседу? То, что ты мне сказала, дало толчок моему решению послать за адвокатом по разводам. Помнишь, что ты сказала?

— Я не помню, чтобы я говорила тебе о разводе.

— Конечно, нет. Все было гораздо интереснее. Помнишь, какая я тогда была? Растолстевшая, с крашеными волосами, пьющая гораздо больше меры, накрашенная всеми цветами радуги фирмы Эсте Лаудер, страдающая по этому жалкому болвану, за которого вышла замуж, и считавшая, что заслуживаю лучшего. А ты сказала: «Как странно, что мы сами позволяем плохим людям брать над нами верх». Я подумала тогда, что эта девчушка, вероятно, самый умный человек из всех, кого я встречала за те ужасные годы, которые отдала Уилли, позволив ему взять над собой верх и сделать из меня ничтожество. Поэтому я и отправилась к адвокату, который сумел выжать из этого бабника несколько миллионов, а потом я отправилась на курорт — на двадцать четыре курорта, если быть точной, — а сейчас я стала стройной, незамужней женщиной Манхэттена и ищу хорошего мужа. Я, может быть, привезу с собой друга на твое сборище; с ним весело, когда не часто его видишь, и в конце концов, не могу же я одна ходить в кино и появиться на открытии отеля… Да, кстати, говоря о том, чтобы ходить куда-то одной… но, наверное, тебя уже не интересуют сплетни о Сэлинджерах…

Лора нахмурилась.

— Я не знала, что ты с ними знакома.

— О, очень поверхностно. Время от времени я вижу Ленни и Феликса на бенефисах, и мы просто вежливо улыбаемся друг другу. Но когда я в Бостоне или Нью-Йорке, то слышу, что о них говорят; люди любят поговорить, ты же знаешь. Так было с завещанием Оуэна Сэлинджера — ты знаешь об этом лучше меня; я тогда была в Европе. Спорю, все дело было в том, что Феликс застал Ленни с кем-то, а может быть, наоборот, но с другой стороны, кто может представить Феликса, влюбленного в кого-то еще, кроме своих отелей? Так вот. Тогда о них было много разговоров, а сейчас говорят об Эллисон Сэлинджер, которая обручилась Бог знает с кем, с абсолютным никто, где-то в Европе. Они собираются пожениться на Рождество, и, кажется, ее родители даже еще с ним не познакомились! Но и это еще не все! Этот год был богат на…

— Подожди, — голос Лоры был хриплым, и она откашлялась.

— Ты… ты знаешь имя человека, за которого она выходит замуж?

— Я не обратила на это внимания, потому что никто его не знает. Я думаю, он работает в одном из отелей ее отца. Управляющим или кем-то в этом роде. Боюсь, я слушала невнимательно, потому что в тот момент мне рассказали, что ее двоюродный брат женился, и мне было гораздо интереснее послушать про это, потому что я знаю счастливую избранницу.

У Лоры перехватило дыхание.

— Какой двоюродный брат?

— Поль Дженсен. Он женился на Эмилии Кент, абсолютно сногсшибательной и очень достойной бостонской девушке. Если бы я делала ставки, я бы поставила на Поля. Эллисон выходит замуж за настоящего авантюриста, а Поль знает что делает: он нашел девушку того же круга, что и он сам, так что ему не нужно беспокоиться о последствиях.

Наступило молчание.

— Ой Господи! — сказала Джинни. — Я заговорила тебя до смерти, а ты на работе и так далее. Извини меня, ради Бога. Ты прощаешь меня?

— Конечно, — машинально ответила Лора. Она почти легла на письменный стол, положив голову на руку и закрыв глаза.

— Пожалуйста, сообщи мне, когда ты приезжаешь, чтобы мы могли это отметить.

— Обязательно сообщу. — Она помолчала. — Ты вроде немного огорчилась, дорогая. Я сказала что-нибудь не то?

— Нет. — Лора старалась говорить естественно. — Спасибо… Спасибо, что приедешь на открытие. Для меня это очень важно. До встречи.

Когда она наконец положила трубку, у нее кружилась голова, ее бросало то в жар, то в холод. «Я сейчас потеряю сознание, — подумала она. — Но я никогда не падала в обморок, я даже не знаю, что при этом чувствуют».

Она схватилась за край стола. Просто то, что рассказала Джинни, застало ее врасплох.

Врасплох. Врасплох. Слово гудело у нее в голове.

Когда-то я попросила Бена не грабить Сэлинджеров, но он не послушал меня. В феврале я попросила его не жениться на Эллисон, сейчас ноябрь, и он уже назначил день свадьбы.

Она закрыла глаза, думая о Бене. Ей легче было думать о Бене, чем о Поле. Именно тогда, когда я думала, что мы сможем помириться после всех этих лет…

Врасплох. Врасплох. Слово не уходило. Но оно касалось уже не Бена, а Поля. Она не могла заставить себя не думать о нем. Эмилия Кент. Поль и Эмилия. Поль и Эмилия Дженсен.

Черт возьми, ведь это должна была быть я! Проклятье! Будь он проклят! И будь проклята вся его семья!

Но в то же время, почему бы ему и не жениться? Мужчина хочет иметь жену, дом и нормальную жизнь, без тревог и страхов. Мужчина хочет детей.

Но его дети должны были быть нашими!

Она сидела за столом, пока не утихло головокружение и она немного успокоилась. Машинально она поправила стопку бумаг и книг на своем столе: планы на открытие отеля, стопка приглашений, счета, каталоги. У нее еще столько работы впереди. У нее будет полная, настоящая жизнь. Ее жизнь, сейчас.

Уэс, Клэй, Келли и Джон. Память об Оуэне, отель «Чикаго Бикон-Хилл». И еще три отеля Сэлинджера, которые будут со временем тоже ее.

У нее будет полная жизнь. Двери должны быть плотно закрыты за тем, что было в ее прошлом. Однажды она решила, что освободилась от прошлого. Сейчас она поняла, что не освободится от него никогда. Прошлое было частью ее жизни: частью ее сердца, мыслей, частью ее будущего. Но двери должны быть всегда закрыты, и она никогда не должна заглядывать туда. Она должна смотреть только в настоящее и будущее. С прошлым покончено.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА 18

— Ну надо же! — удивлялась Роза, рассматривая гостей в холле «Чикаго Бикон-Хилл», когда Лора вышла ей навстречу. — Как здорово вы отмечаете открытие отеля! Должна сказать, что Сэлинджеры никогда не делали ничего подобного. Здравствуй, моя маленькая мисс. Как я рада видеть тебя снова!

Лора поцеловала ее в мягкую щеку и на секунду закрыла глаза, когда поднятые руки Розы обняли ее.

— От тебя по-прежнему пахнет свежим хлебом, — сказала она, улыбаясь, но улыбка вышла какой-то грустной. — Хорошо, что ты приехала.

— Ну да, я здесь. Я ни за что не пропустила бы такой роскошный прием. — Она отступила на шаг и критически осмотрела Лору. — А ты изменилась. Повзрослела, стала такой элегантной и изящной.

— Это снаружи, — ответила Лора. — А на душе у меня неспокойно.

— Ничего. — Она похлопала Лору по руке. — Я очень благодарна, что ты написала мне. Мне так хотелось поговорить с тобой, но сознаюсь, что я не знала, как это сделать. После того как этот адвокат ухитрился использовать мои слова против тебя, я все хотела позвонить и сказать, что скучаю, но боялась, что ты не захочешь со мной разговаривать.

Молодая пара прервала их разговор, как будто Розы здесь не было:

— Отличная работа, Лора, наши комнаты превосходные. Какая великолепная мысль провести выходные именно так. Мы с нетерпением ждем, что будет дальше.

— Спасибо, — ответила Лора. — Разрешите представить вам…

— Мы устраиваем на Новый год вечеринку у нас дома в Лейк-Форест. Приезжайте, там будет очень много людей, которые понравятся вам. Если вы собираетесь осесть в Чикаго, лучшей возможности не представится. Иначе вы потратите месяцы и познакомитесь совсем не с теми людьми. Если хотите, мы пришлем нашего шофера, чтобы он привез вас к нам.

Они отошли. Лора переглянулась с Розой.

— Я готовила для этой пары раз десять на приемах, которые давали Феликс и Ленни, — задумчиво проговорила Роза. — Строго говоря, я готовила для половины гостей, которые собрались здесь. Боюсь, я принадлежу к тем, кто находится по другую сторону кухни, моя дорогая мисс.

— Ты — гостья, — ответила Лора решительно. — Это мой вечер, и я пригласила своих друзей. Остальные гости были приглашены моим другом.

— Ну, они все замечательные люди, просто замечательные. Очень хорошо, что они здесь, — Роза подмигнула Лоре. — Я горжусь тобой. Ты ведь знаешь, что в декабре очень много приемов, но они предпочли приехать на выходные к тебе. У тебя здесь и фоторепортеры. Боже мой! Все считают, что твой отель станет чем-то особенным. А ты здесь управляющая! Какая хорошая работа!

Лора кивнула, почувствовав себя виноватой, потому что сказала — снова — Розе неправду. Но она до сих пор держала в секрете, особенно от Феликса, что являлась владелицей отеля. И хотела скрывать это как можно дольше.

— Поэтому, когда ты прислала мне приглашение, — продолжала прерванный рассказ Роза, — я сказала себе: значит, она хочет поговорить со мной. Она простила меня за то, что я все напортила тогда в суде. Ты любила меня, и я это знала и скучала по тебе очень сильно. Но я не буду разговаривать с тобой, если ты собираешься начать с объяснений. Ты никогда не делала мне ничего плохого, моя молодая мисс. И если я не узнаю всю правду, то ничего страшного не случится. Это уже неважно. Почему я не должна была больше любить тебя так, как раньше?

— Благодарю тебя, — проговорила Лора осевшим голосом. Она оглянулась и увидела, что подошел Клэй.

— Возникла небольшая проблема с сервировкой стола. Ты можешь помочь?

Она кивнула, обняла и поцеловала Розу. Той показалось, что Лоре хотелось посильнее прижаться к ней.

— Коктейли в гостиной, ужин в восемь часов. Я постараюсь еще подойти к тебе, но у меня столько дел…

— Иди, иди, — сказала Роза. — Я сама занималась такими вещами в свое время. Знаю, есть много мелочей, которые могут испортить прием или сделать его блестящим. Обо мне не волнуйся. Я все разгляжу получше, по удивляюсь…

Тут было чему удивляться, подумала Роза, когда Лора и Клэй ушли. Например, они оба. Клэй отрастил усы и определенно выглядел красавцем, его светлые волосы были элегантно уложены. Да и Лора блистала изысканностью, которой раньше у нее не было. Проходя по холлу, Роза спрашивала себя, что же за всем этим кроется. «Если Лора была счастлива, если у нее появились новые друзья и возлюбленный, значит, она справилась со всем, что произошло. Может быть, и так, — думала она, — но работу она нашла действительно хорошую. А если она участвовала и в реконструкции отеля, то у нее даже больше талантов, чем я думала».

В гостиной она нашла свободное кресло около камина, которое стало ее пунктом наблюдения. Оттуда она наблюдала за гостями и следила за Лорой, которая носилась то с одной проблемой, то с другой, ни разу не присев и не отдыхая. Лора не выглядела ни взбудораженной, ни взволнованной, хотя у нее не было ни минуты, чтобы расслабиться, даже на ужине в пятницу вечером. В то время как двести гостей отдавали должное икре, фазанам и малиновому крему, приготовленным Энрико Гаррибальди, шеф-поваром «Бикон-Хилла», Лора была везде, внимательно следя за всем, что происходило вокруг. В субботу картина повторилась. На обед были приготовлены традиционные блюда Северной Италии. И Роза как опытный повар не могла не оценить мастерства своего коллеги. Затем гостей на лимузинах повезли в Чикагский институт культуры и искусств на частную выставку самых интересных экспонатов года: сундуки с серебром и драгоценными камнями, найденные на итальянском торговом корабле, который затонул недалеко от побережья Испании четыреста лет назад. Карриер был основным спонсором поисковой экспедиции, которая обнаружила корабль и подняла со дна моря сокровища. Он также договорился с Институтом культуры организовать посещение выставки за день до ее официального открытия. Фоторепортеры, которые освещали выходные в «Бикон-Хилле» для журналов «Таун энд кантри», «Вог», «Ай» и десятка других, что публиковали глянцевые фотографии о жизни богатых и знаменитых людей, тоже были там, снимая телевизионных звезд, графинь и промышленных магнатов около стеклянных витрин, сверкающих кубками, монетами и сказочными украшениями. Никто не обращал внимания на Розу Она была приглашена лично Лорой Фэрчайлд, но им до этого не было дела

Келли Дарнтон тоже испытала на себе эти ледяные взгляды, которые означали, что ее не узнают. Она приехала в субботу утром и после возвращения гостей из Института искусств в гостиную отеля выпить чаю и коктейли присоединилась к Розе, которая сидела на своем посту около потрескивающего в камине огня.

— Совершенно очевидно, что мы обе абсолютно неизвестны обществу, — заметила она и протянула руку. — Келли Дарнтон.

— Роза Каррен. — Роза пожала протянутую руку, и ей понравилась сила, которую она в ней почувствовала, и открытый взгляд ее темных глаз. — Лора рассказывала мне о вашей гостинице. А о вас она говорила просто восхитительные вещи.

— Все правда, я уверена. О вас я тоже слышала только хорошее. Когда Лора кого-то любит, она не скупится на похвалу.

— А если ей кто-нибудь не нравится?

— Тогда она становится тихой, — ответила Келли. — Разве она поступала по-другому, когда вы знали ее?

— Тогда она была очень молодой, но чувств своих никогда особенно не демонстрировала.

— Вот именно. Видит Бог, она такой и осталась. Привет! — сказала она, видя, что к ним подошла Джинни Старрет.

— Мне хотелось увидеть новые лица. — Джинни поставила третий стул к их столу из розового дерева, не спрашивая разрешения. — Я ужасно устала видеть одни и те же лица на всех приемах.

Она представилась, отметив при рукопожатии, что у Келли рука была мозолистая, а у Розы — пухлая и мягкая.

— Так какая до сих пор Лора? — спросила она, успев услышать последние слова Келли.

— Скрытная, — ответила Келли. — Не любит говорить о своих чувствах или о чужих. Ни с кем.

— Но есть же у нее близкие подруги, — не поверила Роза.

Три женщины переглянулись между собой. Каждая считала себя подругой Лоры; Джинни и Келли доверяли ей свои секреты; Роза всегда рассказывала ей о Сэлинджерах и о своих чувствах к ним. Но откровенничали всегда они, а Лора никогда не делилась с ними своими мыслями. Они любили ее, знали, что и она хорошо к ним относится, но никто из них не мог сказать, что знает ее близко.

Роза вздохнула.

— Интересно, она счастлива? Она получила хорошую работу, этот отель такой красивый…

Около их столика остановилась официантка.

— Мне бы хотелось шерри, — сказала Джинни. — А вы, Келли? Роза?

Келли кивнула.

— А мне чай, пожалуйста, — заказала Роза, оглядывая комнату. — Она и раньше любила все красивое. Я всегда знала, что она обязательно найдет возможность создать что-то красивое своими руками.

«Своими руками, — повторила про себя Джинни. В этот момент она поняла, в чем была особенность „Чикаго Бикон-Хилла“: его красота индивидуальна. Гостиная, в которой они сидели, была большая, мягкое освещение и нежные цвета комнаты делали ее оазисом в эти серые чикагские дни. Зеркальная стена отражала геральдические лилии на коврах, которыми был застелен весь отель, и большие панели с французскими гобеленами, висевшими на другой стене. Небесно-голубой потолок с орнаментом из позолоченных завитков парил над гостями, сидящими в светло-голубых креслах и на диванах вокруг круглых столиков. На возвышении играл арфист, исполняющий музыку в стиле барокко, мелодичные звуки переплетались с шумом голосов, который становился то громче, то тише. Официантки развозили чай, а между столиками мелькала Лора в длинном золотистом платье, которое переливалось в нежных тонах комнаты.

Джинни с завистью вздохнула, вспомнив время, когда и ее лицо было свежим и гладким, с румянцем на щеках, с яркими глазами, которые не нуждались в краске, фигура с изящными бедрами и узкой талией без нечеловеческих диет и утомительных занятий на тренажерах. Но ее зависть быстро прошла. Шестидесятидвухлетней женщине было абсурдно завидовать девушке двадцати пяти лет, и кроме того, если быть совсем честной, она вынуждена признать, что даже в лучшие свои годы никогда не выглядела так, как Лора в этом платье: у нее не было того кошачьего изящества, которое заставляло ткань струиться по фигуре как жидкое золото, когда Лора двигалась.

Официантка принесла им напитки, а для Розы чайник из английского фарфора и чашку с блюдцем. Рядом она положила серебряное ситечко, затем открыла полированную деревянную коробку с маленькими отделениями, наполненными чайными листьями, и когда Роза выбрала сорт чая, положила заварку в чайник, закрыла его крышкой и накрыла стеганым чехлом, чтобы чай настоялся. И наконец, на середину стола она поставила блюдо с печеньем и корзиночку с фруктами и расставила тарелочки под фрукты, на которые положила ножи с перламутровыми ручками. Роза вздохнула.

— Не много осталось мест, где так хорошо подают чай. Она запомнила все, чему я учила ее, и многое другое.

Залаяла собака. Звуки были настолько необычны, что все смолкли. Гости поворачивали головы, переглядывались, а лай становился все громче и визгливее. Вдруг все поняли, что лает вовсе не собака, а мужчина, сидящий на скамейке около арфиста. Он закинул голову назад, широко раскрыл рот, отчего мускулы шеи у него сильно напряглись, и издавал рычание, подвывание и лай, в то время как девушка, которая была с ним, вся в слезах, тщетно пыталась остановить его.

— Подонок, — пробормотала Джинни. — Это Бритт Фарлей. Наглотался наркотиков под завязку. Никогда не может обойтись без выходок, особенно когда напьется.

— Кто это? — спросила Келли громко, стараясь перекричать лай и визг.

— Рок-певец в стиле кантри, прославился в одном из телесериалов. — Она встала. — Он учился в университете с моим бывшим мужем; оба любили выпить и бегали за женщинами. Может быть, смогу выпроводить его отсюда, пока он не испортил праздник Лоры. — Люди вернулись к своим разговорам, некоторые возмущенно обсуждали поведение Фарлея, некоторые делали это со смущением; слышалось звяканье посуды и столовых приборов, арфист перебирал струны, и все делали вид, что ничего не произошло… Когда Джинни подошла к столику Фарлея, продолжающего лаять, она увидела, что Лора села рядом с ним, обняв его одной рукой, и что-то тихо говорила ему на ухо. Она говорила быстро, не останавливаясь, ее пальцы вцепились ему в плечо. И все это время его спутница продолжала плакать:

— Я просила его не принимать кокаин. Понимаете, все думают, что он бросил наркотики. Он пообещал покончить с этим после предупреждения, что, если он не прекратит принимать наркотики, они вышвырнут его с телевидения, перепишут его роль или еще что-то. Он им обещал… он мне обещал, но меня он считает девчонкой, которая настолько глупа, что связалась с ним…

Ее голос сорвался. Джинни наклонилась к Лоре, прислушиваясь.

— …хороший, вы очень хороший, — говорила Лора, своей монотонностью ее голос гипнотизировал его. — У вас хороший голос, хороший тембр, звучание, но никто не ценит этого; сейчас для вашего голоса нет рынка, не нужны сейчас рок-музыканты на телевидении…

Джинни хихикнула. Лора предостерегающе посмотрела на нее, и та замолчала.

— …или романтики, и вам так хорошо удается рок-музыка в стиле кантри или любовные песни. Они бы не позволили вам петь что-нибудь другое, даже если бы ценили вас. Но, может быть, очень скоро кто-то оценит ваши таланты, но и сейчас вы такой популярный, так важны для телевидения, что они не дадут вам изменить репертуар, они не могут не признать, что вы герой…

Продолжая нашептывать ему на ухо, она помогла ему подняться, все еще обнимая его за плечи. Он был намного выше Лоры, и ей пришлось идти на цыпочках, все говоря и говоря ему что-то, когда они проходили по залу. Он с полузакрытыми глазами, в каком-то трансе следовал за ней, прекрати, наконец, издавать вой,

Лора оглянулась на Джинни и жестом попросила ее остаться с девушкой, а сама вывела Бритта Фарлея из гостиной, спустилась с ним в холл, где они вошли в лифт.

— Я провожу вас в ваш номер, — сказала она ему ледяным голосом. Удивившись такому обороту, он широко раскрыл глаза. — Ужин я пришлю сюда. И я не желаю видеть вас внизу, пока вы не будете абсолютно трезвым. Если вы протрезвеете только к завтрашнему утру, то это значит, что раньше, чем к завтраку, вы не спуститесь.

В богато отделанном лифте они стояли близко друг к другу, а Лора пыталась унять свою ярость. Это мой дом, первый за всю мою жизнь, который по-настоящему мой! И у меня здесь гости, а этот чертов дурак смеет напиваться! Да еще лаять! Кем он себя вообразил, что является в мой дом и нарушает покой моих гостей? Лифт довез их до одиннадцатого этажа, и, взяв его за руку, она потащила его по коридору в номер.

— Подождите, — басом сказал он, стараясь остановиться. — Вы не можете заставить меня уйти с вечера… я заплатил деньги…

— Но не в этот раз. Сейчас вы ничего не платили; вы здесь гость, и вы сделаете то, что я вам говорю. Дайте мне карточку от вашего номера. — Он помедлил. — Дайте мне ее, Бритт. У вас будут большие неприятности, если вы не сделаете то, о чем я прошу вас.

Фарлея искоса взглянул на нее:

— У Бритта не бывает неприятностей. Бритт может сам доставить неприятности.

— Говорите что хотите, но если вы не откроете комнату или не дадите мне ключи, я вызову полицию и вас арестуют за нарушение порядка.

— Нет, не пойдет. Уэс не позволит вам этого сделать. Он сто лет меня знает. Это отразится на репутации отеля.

Лора посмотрела на него с презрением:

— Хотите проверить?

Он попытался выдержать ее взгляд, но отвел глаза, и через минуту его плечи безвольно повисли.

— К черту!

Из кармана он достал пластиковую карточку с кодом его комнаты, вставил ее в узкую щель двери и открыл ее. Лора воспользовалась этим и втолкнула его внутрь. Комната выглядела как после урагана: за час между возвращением из Института искусств и началом ужина Фарлей и ею девушка разбросали одежду и обувь повсюду, бутылки из-под виски и водки стояли на столе и валялись среди смятых простыней на кровати; на туалетном столике была рассыпана пудра, игральные карты вперемешку с мужскими и женскими украшениями и косметикой.

— А я еще волновалась, как вам понравится обстановка вашего номера, — пробормотала Лора. — Раздевайтесь, Бритт, — решительно приказала она. — И ложитесь спать, проспитесь! Я зайду позже, чтобы узнать, нужно присылать вам сюда ужин или нет. И не волнуйтесь о своей приятельнице, мы позаботимся о ней.

— Глупая женщина, — сонно пробормотал он, пытаясь расстегнуть рубашку. — Прицепилась ко мне, когда никого не интересует, плохо мне или хорошо. Даже когда я лаю. Знаете, а вы правы. Мне хорошо это удается. Все сразу обращают на меня внимание. Видели их лица? Ха!

Лора осторожно отвела его трясущиеся руки от рубашки и сама расстегнула пуговицы. Он стоял спокойно, его большое тело было послушно, когда она помогала ему раздеться. Один раз, почти машинально, он поднял руку и схватил ее за грудь, но Лора смахнула его руку, как муху, и он больше не пытался повторить свою шутку, тем более что сделал это скорее по привычке, а не потому, что она ему понравилась. Лора откинула простыни на кровати.

— Выспитесь получше, Бритт, — посоветовала она ему тихо и вышла из комнаты, услышав, как его сопение наполнило комнату прежде, чем она успела закрыть за собой дверь.

«Наш американский герой», — подумала она язвительно, идя обратно к лифту. Но, перестав злиться, все равно не успокоилась. То, что произошло, могло больше повредить репутации Фарлея в обществе, чем ее отелю, но больше всего ее потрясло то, что Фарлей оказался таким вульгарным. Лора встречала его раньше в Нью-Йорке вместе с Уэсом и видела только внешнюю оболочку: крупный, щегольски одетый, он изображал себя каким-то легендарным героем, пел песни о мечтах каждого человека и о том, как сделать так, чтобы эти мечты сбылись.

И этого человека, только совершенно в другом виде, она только что уложила в постель: слабого, испуганного, может быть, даже на грани потери работы.

«За каждым лицом скрывается другое лицо, — думала она в лифте, спускаясь в холл. — Каждая сцена имеет свою подоплеку, спрятанную до тех пор, пока кто-то не вытащит ее наружу».

Она вспомнила фотографию Поля, ту, где дети строили из песка замок: мирная сценка — но на деле дети ссорились. «Если бы Поль сфотографировал Бритта, — подумала она, — он бы знал, как показать его настоящее лицо, спрятанное за тем, которое любила публика».

Поль. Лора остановилась в холле и стояла там одна, вспоминая, когда совсем недавно ей очень хотелось поделиться с ним историями о людях, работавших на реставрации отеля, живших с ней по соседству и в других районах, которые она узнавала, в одиночестве бродя по Чикаго. Ей очень хотелось рассказать ему о мужчинах и женщинах другой культуры, которых она встречала в бакалейном магазине или ресторанах, когда она не могла говорить на их языке, а они на ее, но тем не менее они общались между собой и даже смеялись вместе. Она была жива, у нее была работа, она любила то, что сейчас делала, но ничто не радовало так, как могло радовать, потому что она не могла поделиться этой радостью с Полем.

Ей не хватало его так сильно, что она ощутила почти физическую боль. Она представила, как он обнимает ее, она слышала его голос так отчетливо, как если бы он стоял рядом с ней здесь, в холле, она почувствовала необыкновенное спокойствие и уверенность, которые испытывала всегда, когда они были вместе.

Она скрестила руки на груди, пытаясь унять боль.

Все кончено. Он женат. У меня вся жизнь впереди. То, что было между нами — кончено. Проклятье! Романы кончаются рано или поздно; почему я так и не могу свыкнуться с мыслью, что и наш роман закончен?

Ее толкнул один из гостей; кто-то еще довольно ловко обошел ее стороной.

— Извините, — пробормотала она и отошла от лифта.

— Ничего страшного, — ответил ей высокий мужчина с бородой, который был одним из ведущих нью-йоркских продюсеров на Бродвее. — Я рад, что представился случай сказать вам, что вы проделали восхитительную работу.

Лора улыбнулась, почувствовав благодарность за то, что он отвлек ее от грустных мыслей; конечно, ее мест здесь, в этом отеле, а не в прошлом. «Похвала как меховое манто, — подумала она, — она греет и радует душу, несмотря на то, что в ней происходит».

Через холл Лора увидела Карриера, ожидавшего ее.

— Отлично сработано, — сказал он, обнимая ее за талию. — Дженни рассказала мне обо всем; очень жаль, что меня не было здесь, чтобы помочь тебе.

— А где ты был? — поинтересовалась она. Вот мое место — здесь, в отеле, вместе с Уэсом, в той жизни, которую я стараюсь наладить.

— Возникла небольшая проблема на кухне. Ничего серьезного.

— Какая проблема?

— Говорю тебе, ничего серьезного. Шеф-повар вдруг вспылил, но я все уладил. Ты отвела Фарлея в его номер?

— Да, он сейчас спит. Мне придется поменять гостей местами за вечерним представлением. Я не хочу, чтобы его подружка сидела рядом с кем-нибудь, кто может смешать Бритта с грязью.

Они вместе поднялись на две ступеньки вверх и встали перед входом в гостиную. Лора улыбнулась молодой женщине, стоявшей за длинным столом и заворачивавшей рождественские подарки, которые гости купили в этот день. Это была одна из услуг, которую предлагала Лора гостям до наступления Рождества. Она провела глазами по длинным рулонам гофрированной и блестящей оберточной бумаги.

— Кажется, вам потребуется еще, Мэри. И ленточки тоже. Я позабочусь, чтобы к утру все было здесь.

В гостиной гости останавливали ее, чтобы спросить о Фарлее, выражая восхищение, что она сумела увести его так мирно. Другие останавливали ее, чтобы пригласить на обед к себе домой. «С Уэсом, конечно, если он будет в городе», — добавляли они. Она уделяла каждому гостю несколько минут, все ближе подходя к камину. Подойдя к нему, она присела на подлокотник кресла, в котором сидела Роза.

— Как чудесно, что три моих самых любимых подруги познакомились между собой!

— И подружились, — добавила Келли. — Джинни просвещает нас относительно всех сплетен. Она не удивилась даже твоему залаявшему актеру. Оказывается, с ним такое и раньше случалось.

— Жаль, что я этого не знала, — заметила Лора. — Я бы заранее приготовила поводок и намордник.

— У тебя и так все получилось отлично, — сказала Джинни. — Он умеет устраивать скандалы. — Она внимательно посмотрела на Лору. — Тебе нравится твой праздник?

— Конечно, — Лора повела бровью. — Разве по мне эго незаметно?

— Ты выглядишь красивой и спокойной. Ты должна выглядеть прекрасно и чувствовать себя победительницей. Ты сумела заставить этих людей улыбаться, как бойскаутов, впервые влюбившихся в девушку. Ты хоть понимаешь, что не так-то просто заставить их так воспринимать все?

— Я буду выглядеть победительницей, когда буду уверена, что стала ею. Джинни, сейчас еще только суббота, пять часов вечера. Нам предстоит пережить ужин, потом представление Жака Бреля в «Ше Фромаж» и завтрак утром.

— Все пройдет хорошо, удача обеспечена. Существует определенная закономерность в таких вещах — поверь мне, это я знаю — раз все эти разборчивые толстосумы решили, что хорошо проводят время, они уже не будут искать повода для жалоб. Вчерашний ужин был восхитительным, таким же была эта сногсшибательная выставка золотых вещей днем. У тебя все идет своим чередом, дорогая; они у тебя развлекаются не хуже, чем в Лас-Вегасе.

Лора с улыбкой оглядела зал. Наблюдавшая за ней Джинни понимала, что было еще что-то необъяснимое и загадочное в общении Лоры с гостями. Они приехали сюда, эти двести пресыщенных, странствующих по всему свету любителей путешествий, благодаря Уэсу, или по совету друзей своих друзей, или просто из-за любопытства, которое иногда вспыхивает в этих скучающих снобах. Но Джинни знала, что они приехали сюда, чтобы и посплетничать, и покритиковать. Однако прежде чем они смогли это сделать, Лора заставила их почувствовать себя участниками ее праздника, причастными к ее успеху.

Дело было не только в том, решила Джинни, что их прекрасно принимали и удивляли некоторыми новшествами, которые они раньше нигде не встречали; дело было в самой Лоре Они смотрели на нее и видели перед собой элегантную красавицу, но за ней пряталась маленькая девочка, которая была не их круга и никогда не будет. Она стояла в стороне от суеты, общающихся между собой людей. Может быть, они и не понимали того, что видели, но так или иначе они чувствовали в себе потребность помочь ей преуспеть, найти свое место, стать одной из них, а не стоять в стороне, заглядываясь на их жизнь.

И кроме того, ей чертовски хорошо удавалось то, что она делала.

— Скажи мне кое-что, — обратилась к ней Джинни. — Как тебе удается запомнить все эти имена и даже имена их детей и их любимые виды спорта, и прочую ерунду? Когда ты разговариваешь с ними, у тебя получается это так просто, непринужденно. От тебя это исходит как запах хороших духов.

Лора улыбнулась.

— Запах хороших духов, — повторила она.

— Ну, правда. Это похоже на благоухание. Сначала они только водят носами, чувствуя его; потом обращают внимание, и это им нравится. Я видела это своими глазами: они удивляются, потом у них загораются глаза, и они становятся похожими на маленьких детей, которых мама поцеловала за то, что они сели на горшок вовремя.

— Джинни! — рассмеялась Лора. — Если ты расскажешь моим гостям, на кого они похожи в «Бикон-Хилле», я погибла.

Неожиданно для себя Джинни почувствовала удовольствие. Она заставила Лору рассмеяться; она заставила ее сбросить холодную сдержанность с красивого лица и вернуть, пусть на мгновение, былую теплоту и оживленность, которые она помнила по прошлым годам. Она была поражена, насколько ей стало хорошо на душе. «Этой малышке нужна забота, — подумала она. — Ей нужна подруга, которая будет ей как мать, кто может помочь ей расслабиться и справляться с трудностями, не раня себе душу. Она нуждается во мне. Конечно, у меня никогда не было дочери, только сыновья, но не думаю, что это должно меня волновать. Раньше я никогда не разводилась, но взяла и сделала это и чувствую себя просто прекрасно».

Эти мысли пронеслись у нее в голове за считанные секунды.

— Дорогая, — быстро сказала она. — Я буду говорить им, что все они похожи на королей в персидском дворце. Ты думаешь, это заставит их всегда останавливаться в твоем отеле?

— Думаю, да. — Разговаривая, Лора наблюдала за входом. — Только что пришел Карлос Серрано; он захочет поговорить с кем-нибудь о ценах на нефть и найти кого-нибудь, с кем бы он мог провести ночь. Думаю, первое я ему могу обеспечить. Ты извинишь меня?..

— Ты могла бы и отдохнуть пять минут, — озабоченно проговорила Роза. — Твой босс не уволит тебя; ему никогда не найти другого такого управляющего, как ты.

Лора рассеянно улыбнулась, снова пожалев в душе, что не могла рассказать Розе всю правду.

— Я не боюсь, что меня могут уволить, — ответила она и, наклонившись, поцеловала Розу в щеку. — Я просто хочу делать свою работу так, как ты сама меня учила. Я скоро вернусь.

Они смотрели, как она подошла к Серрано. Он поцеловал ей руку и оживленно начал что-то рассказывать, когда она повела его за столик, где сидели Сид и Амелия Лейгтоны. Джинни одобрительно кивнула.

— Сид Лейгтон вкладывает деньги в компании буровых установок. Ему принадлежат десятки банков в Оклахоме и Техасе, — объяснила она Розе и Келли. — Карлос хочет поговорить о нефти, ОПЕК, Вашингтоне, обо всем понемногу. Ему такая компания придется по душе, с ними будет гораздо интереснее разговаривать, чем с теми, которые, как и он, имеет нефтяные вышки. Очень умно с ее стороны, — добавила она, по-матерински испытывая гордость за Лору.

Продолжая свое наблюдение, она увидела, что к Лоре подошел Карриер, и подумала, что они удивительная пара, каждый привлекал к себе внимание по-своему. Она задумчиво разглядывала Карриера. Холеный, учтивый, богатый, властный: мечта любой женщины. «Но не моя, — отметала она. — Вот если бы я стремилась, чтобы мною руководил и обо мне заботился мужчина, который сохраняет свое обаяние, даже если сам хочет „править балом“, и упрямо добивается своего… Это означает, он хорош и в постели, тогда бы и я, может быть, не могла устоять».

Так было и с Лорой. Джинни поняла это из случайно оброненных Лорой фраз. Ей пришлось испытать много трудностей, и ей нужны были чьи-то сильные руки, способные защитить ее, и Лора умела быть верной. Это нравилось Джинни, которая выросла в мире, где верность часто мешала бизнесу и деньгам и где всегда побеждали деньги. Но здесь были Роза и Келли, которые не являлись представителями этого мира, но были приглашены просто потому, что так хотела Лора. Она была им благодарна и хотела, чтобы и они стали частью ее нового дела. Это поразительно, размышляла Джинни, если не считать того, что эта самая верность может привязать Лору к Карриеру еще сильнее.

«А это совсем не то, что нужно, — твердо решила для себя Джинни. — Лоре нужна женщина, которая могла бы за ней присматривать. Похоже, я буду проводить в Чикаго гораздо больше времени, чем планировала».

Лора в сопровождении Карриера подошла к столику Фарлея, где молодая девушка беседовала с женщиной, которую Джинни не узнала. Она видела, что, поговорив с ними, женщина засияла, а Лора с Карриером прошли к другим столикам, перебрасываясь фразами с гостями. Когда они уже были почти рядом с ее креслом, к ним подошел администратор. Джинни наклонилась вперед, чтобы услышать, что он говорил:

— Извините, ради Бога, за беспокойство… я старался, но… на кухне… люди… повар… деликатное дело…

Прежде чем он закончил, Лора уже шла к выходу, а Карриер с администратором спешили за ней следом.

— Я считал, что уладил там все, — говорил Карриер. — Но он оказался упрямее, чем я думал. Не волнуйся, я раз и навсегда покончу с этим.

Лора покачала головой:

— Не надо, Уэс. Я справлюсь сама. Мне надо было и в первый раз самой разобраться с этим делом.

Она взглянула на администратора, который кивнул. В следующий раз он доложит сначала Лоре. Мужчины склонны обращаться с проблемами к мужчинам, подумала она, им приходится долго привыкать, что их могут решать и женщины.

— Я хочу поговорить с ним наедине, — твердо добавила она, обращаясь к Карриеру. — Легко запутаться, когда люди не знают, кто за что отвечает, ты не думаешь?

Карриер любил повторять эту фразу, когда рассказывал о том, как ему удаются дела по сращиванию капиталов и его приобретению. Улыбкой дав понять Лоре, что он понял ее, он сказал:

— Если я тебе буду нужен, ты найдешь меня здесь.

— Спасибо, — ответила она, направившись в небольшой холл, который не предназначался для гостей, а был просто богато отделанным пространством, напоминающим холл дома. С одной стороны была гостиная, с другой — ресторан и два лифта за деревянными панелями сзади. В нише стены стоял стол администратора, напротив — стол дежурного; а в середине холла в свете хрустальной с золотом люстры стояла Мирна Эпплбай в норковой шубе.

Она собиралась уходить и не заметила Лору.

— Привет, — сказал Клэй, появляясь около Лоры. Они вместе проводили взглядом Мирну, которая вышла через широкие стеклянные двери на Уальтон-стрит.

— Рождественский подарок, — заметил он. — Разве она не выглядит сногсшибательной?

— Ты, случайно, не украл ее? — резко спросил Лора.

— Черт побери, как ты со мной разговариваешь? Я твой брат — забыла? — и я люблю тебя. Кроме того, я еще и помощник управляющего, и ты не должна со мной разговаривать таким тоном.

— Я задала тебе вопрос. Ты ее украл?

— Брось, Лора, если ты совсем мне не веришь…

— Тогда где ты взял деньги, чтобы купить такую шубу?

— Заработал.

— Но не здесь. Не работая на меня.

— Ты же не знаешь, сколько я скопил денег.

— Я знаю, сколько ты получаешь. Я знаю, сколько платишь за квартиру, потому что помогала тебе с оплатой пару раз, пока Мирна не нашла себе работу. Я знаю дорогие магазины, где ты покупаешь себе одежду. Так где же ты взял деньги на эту шубу?

Помолчав, он пожал плечами:

— В «Принтерз роу».

— Ты играл в покер?

— В основном. Мы еще играем в кости иногда, просто от скуки.

— Но играете на большие деньги, если на них можно покупать норковые шубы.

— Да, нужны большие деньги, чтобы Мирна не заскучала со мной.

— Не смеши меня! Она не собирается от тебя уходить. Она два года добивается, чтобы ты женился на ней.

Он передернул плечами.

— Ну, если хочешь, деньги нужны, чтобы я сам не заскучал.

— А я не знала, что ты скучаешь.

— Но не с тобой, — быстро добавил он. — У тебя работы хоть отбавляй, и мне нравится участвовать в этом деле, но, Лора, ты должна признать, что это только работа, даже если это твой отель и хороший. Но человеку нужно что-то еще, человек должен чувствовать себя свободным, должен рисковать и так далее. Мне кажется, что когда рискуешь и не знаешь, чем это может для тебя обернуться, жизнь становится совсем другой. Ты понимаешь, что я имею в виду?

«У меня долг в пять миллионов долларов, и ты еще спрашиваешь, понимаю ли я, что ты имеешь в виду!

По это не одно и то же, — сразу же оборвала она себя. — Я все поставила на карту, потому что хочу воплотить мечту Оуэна и обеспечить свое собственное будущее. Клэй играет ради денег и развлечений.

Ну и что с того? Ему уже двадцать четыре года, у него достойная работа, которую он выполняет хорошо, он живет с женщиной, к нему тянутся друзья, он любит делать всем подарки, и мне, кстати, тоже. И если он предпочитает играть, чего я, конечно, не одобряю, то это его дело. Он самостоятельный человек, живет своей жизнью, а я ему не мать».

— Старайся хотя бы знать, кто сидит напротив тебя, — сказала она спокойно. — Опасно играть с кем попало.

На его лице появилась широкая улыбка, выражающая облегчение.

— За это, моя дорогая сестренка, ты тоже получишь рождественский подарок раньше срока. — Перегнувшись через стойку администратора, он вытащил овальную коробочку, завернутую в серебряную бумагу. — Только открой сейчас. Не люблю, когда женщины рассматривают мои подарки без меня и я не вижу их лица.

Лора сорвала обертку и приподняла крышку. Внутри был свернут золотой пояс в виде цепочки с пряжкой из круглого тигрового глаза, который подходил к ее каштановым волосам. Удачная неделя в «Принтерз роу». Как бы Клэй не оказался втянутым в какие-нибудь дела!

Она подошла к нему и поцеловала.

— Он очень красивый, Клэй, самый элегантный пояс, который у меня когда-либо был. Спасибо большое. Я очень люблю тебя.

— Это семейное, — ответил он, улыбаясь уже от удовольствия. — Я тоже тебя люблю. Как проходит большой праздник?

— Все чудесно. Кажется, только повар начал выступать. Я должна пойти на кухню. Проверь, пожалуйста, готовы ли лимузины на вечер. Я просила, чтобы они были здесь без четверти десять, нам надо уехать отсюда вовремя. Представление начинается в пол-одиннадцатого. Да, и позвони в полицию округа и проверь, сообщили ли они полицейским на улице, что мы займем машинами весь квартал с без четверти десять до половины первого.

Клэй весело отсалютовал ей и поцеловал в щеку.

— Ты грандиозная женщина, — сказал он. Направившись на кухню, она улыбалась, тронутая вниманием Клэя. Его нельзя было не любить, размышляла она, войдя в ресторан и двигаясь в направлении кухни между столиками, накрытыми для ужина, с ярко-желтым цветком на каждом из них. Несмотря на то, что он часто раздражал ее своим несерьезным отношением к жизни, он с легкостью мог обезоружить ее лаской и напоминанием, что он — самый близкий родственник, который ее очень любит. А его пристрастие к азартным играм долго не продлится, успокаивала она себя, открывая дверь на кухню. Даже его любовь к риску должна найти себе другое применение. Скоро Мирна добьется своего, они поженятся, и Клэй наконец-то успокоится. Мирна уж постарается.

— Никто не имеет права диктовать Энрико Гаррибальди, как ему готовить! — услышала Лора крик шеф-повара, войдя на сверкающую хромированными поверхностями кухню. — Энрико Гаррибальди может готовить еду для кардиналов и королей, он не позволит, чтобы какой-то бухгалтер говорил, что телятину с шампиньонами приготовить очень просто. Совсем непросто!

Лора с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться. Она приняла серьезный вид.

— Банкир, — мягко проговорила она. — Мистер Карриер — крупный банкир, а не бухгалтер, как вам хорошо известно, Энрико.

Энрико никогда не был поваром ни у кардиналов, ни тем более у королей, но она не стала заострять на этом внимание.

— Никто не собирается вам указывать. Мы очень довольны вами и полностью на вас полагаемся. А теперь объясните мне, в чем дело.

— В деньгах! — прокричал он, не обращая внимания на слова Лоры. — В проклятых долларах! Два часа назад я узнал, что какой-то дежурный администратор, какой-то жалкий французишка зарабатывает в месяц столько же, сколько и Энрико, который является гением, а этот администратор еще имеет чаевые, а у меня, их нет, и поэтому получается, что он имеет больше меня, и это меня возмущает!

— Понимаю, — сказала Лора. Она сознавала, что при их разговоре присутствуют повара. Они тихо стояли у стенки, готовые тоже требовать больше денег, если Энрико их получит. Но Энрико, естественно, не должен был ничего получить. — Вы выбрали неподходящий момент, чтобы обсуждать вашу зарплату, Энрико. Если вы зайдете в мой кабинет в понедельник, после того как разъедутся гости…

— Я выбираю время, и я хочу обсуждать это сейчас, — твердо сказал он. — Энрико никогда не ждет.

— А я никому не позволю, чтобы меня задерживали за три часа до ужина, который я даю для двухсот человек! Вы можете договориться о встрече через мою секретаршу в понедельник.

Она собралась уходить.

— В этом нет необходимости! Все дело в деньгах. — Взволнованные нотки в его голосе убедили Лору, что он хочет остаться в «Бикон-Хилле»; он инстинктивно чувствовал, что этот ресторан станет более престижным, чем тот, из которого он ушел. — Мы можем договориться о деньгах сейчас, и тогда все успокоится! Мы можем поговорить, мы с вами похожи, вы и я. Да, да, правда. Послушайте, Энрико был бедным, он голодал, когда был маленьким и мечтал о славе и миллионах. Это вы можете понять лучше других, потому что тоже знавали бедность и голод. Я знаю, я слышал от моих друзей из других отелей — вы были бедны, вы даже украли что-то и были в тюрьме, а потом ограбили людей, с которыми жили, потому что голодали и..

— Остановитесь! Как вы смеете! — У Лоры горело лицо. Ногтями она впилась себе в ладони. «Я слышал от своих друзей». Кто еще знал об этом? Как они могли помнить то, что писали в газетах три года назад? Какие сплетни тянулись за ней тенью, из-за которых от нее могли отвернуться влиятельные люди, вместо того чтобы поставить на нее?

Кухня, казалось, наполнилась кроваво-красным светом. Лицо Энрико раскачивалось перед ней как шар с высоким поварским колпаком из стороны в сторону, а тонкие губы произносили то, что она не могла слышать. Надо гнать его отсюда! Все остальное не имело смысла. Гнать отсюда! Она не позволит, чтобы прошлое разрушило ее жизнь, которую она только-только наладила. Ничто не должно разрушить ее, ни пьяный певец, ни шеф-повар, собравшийся ее шантажировать — ничего не могло остановить ее сейчас, когда она уже начала новую жизнь. Это был ее дом, ее настоящий дом, и она сделает все, чтобы не дать щупальцам, которые протянуло к ней прошлое, задушить ее в момент, когда она меньше всего этого ожидала.

— Все это неправда! Ни одного слова! Все ложь, ложь! Но это уже не имеет значения. Вы уволены. Убирайтесь отсюда!

— Но… подождите, вы должны понять! Я никому не расскажу это! Я умею хранить чужие секреты! Мы можем поговорить и договориться… дело только в деньгах! Мы все уладим, мы будем хранить секреты, мы поймем друг друга…

— Нет! Будьте вы прокляты! Вы, скулящий, ничтожный подонок, вздумавший меня шантажировать! Убирайтесь вон! — Ее голос дрожал от негодования. — Мы вышлем ваши деньги, сколько мы там должны, но вы уволены! Вон отсюда и держитесь от этого места подальше!

— Но вы не можете! Я вам нужен! Что вы будете без меня делать? В восемь часов — ужин… — Он увидел выражение лица Лоры и попятился. — В ресторане голодные люди!..

Почти ничего не видя перед собой, она прошла через комнату и сняла трубку с телефона.

— Я сказала вам убираться отсюда! Если вы не сделаете это, если вы не уберетесь отсюда через минуту — я вызову полицию, и вас арестуют за попытку шантажа.

Его губы двигались, когда он пытался понять, действительно она это сделает или нет. Прошла минута. Лора начала нажимать на кнопки с цифрами на телефоне.

— Сволочь! — бросил он ей и, не глядя на своего помощника и кондитера, которые жались в углу кухни, стараясь быть как можно незаметнее, повернулся на каблуках и прошел через всю кухню, выйдя через заднюю дверь в кладовую. Лора ждала, пока не услышала, как наружная дверь с шумом захлопнулась. Потом повесила трубку.

— Проверьте, ушел он или нет, — сказала она двум поварам в углу.

Они поспешили в кладовую и через минуту вернулись, утвердительно кивая головами.

Дыхание Лоры стало немного ровнее. Лицо у нее все еще горело, но красный свет в комнате исчез. Кухня снова стала белой, а нержавеющая сталь блестела и казалась прохладной. Вдоль стены на трех плитах что-то кипело и булькало в высоких кастрюлях, испуская легкие струйки пара; огоньки духовки то вспыхивали, то гасли, как маленькие фонарики; пара кухонных комбайнов и два миксера стояли, приготовленные для работы на большом кухонном столе, на котором вперемешку с посудой лежали приправы и необходимые для ужина продукты.

— Вы можете закончить его ужин? — обратилась она к поварам.

— Я могу сделать только десерт, — ответил кондитер.

— Все я не смогу приготовить, — добавил младший повар.

— Кое-что уже сделано, — сказал кондитер. — Три паштета на первое и суп из гребешков. Еще соус… — Он пожал плечами. — Энрико любил держать некоторые рецепты в тайне.

Если до этого Лоре было жарко, сейчас она похолодела. На ужин было приглашено двести человек. Двести человек, которые должны были уехать отсюда в конце педели улыбающимися и довольными, чтобы рассказать своим друзьям по всему миру о необыкновенном, с прекрасным обслуживанием отеле «Бикон-Хилл», где все было безукоризненно, по вкусу и уютно.

Голодные люди в ресторане! И Лора Фэрчайлд устроила скандал на кухне.

— Продолжайте готовить десерт, — велела она кондитеру. — А вы делайте салаты, — добавила она, обращаясь к другому повару. — Ведь салаты вы можете сделать, верно?

— Конечно.

— Вы знаете, какое блюдо должно быть основным?

— Телятина с грибами. И мусс из красного перца… я думаю… с каким-то соусом. Еще рис с чем-то.

Лора кивнула. С такой информацией не пропадешь.

— Я скоро вернусь.

Лора почти бежала. Она должна срочно найти Карриера. Он наверняка знает, кого можно вызвать на кухню. Может быть, есть такое агентство, откуда можно вызвать на время повара, который сможет что-нибудь сделать за три часа до ужина? Или, может, у Карриера есть какой-нибудь знакомый; у него везде есть друзья. «Боже! Я все погубила! — думала она. — Все летит к черту. Все было так хорошо, гости чудесно проводили время, а сейчас может случиться нечто ужасное. И они всем будут об этом рассказывать. Лора Фэрчайлд не может управлять отелем; она до сих пор маленькая девчонка с окраин Нью-Йорка, у нее жуткий характер, она хочет, чтобы все любили и восхищались ею. Хочет заставить их любить ее. Она осталась воровкой. Она так и осталась неудачницей».

Лора остановилась у стола, где Мэри заворачивала последние подарки на Рождество, и заглянула в гостиную. Там было все спокойно, были слышны голоса людей, смех, иногда хохот, а также позвякивание фарфора и серебра. Некоторые гости уже уходили, чтобы успеть переодеться к ужину. Около зеркальной стены арфист играл мелодии песен Жака Бреля, чье выступление они собирались посмотреть после ужина. А у камина сидели Роза с Келли, которые улыбались друг другу в предвкушении дружбы, завязывающейся между ними.

Роза подняла голову и увидела лицо Лоры. Улыбка замерла у нее на губах. Келли проследила за ее взглядом. Обе женщины вскочили со своих стульев и через минуту были около Лоры.

— Кто-нибудь умер? — встревожено спросила Келли.

Роза.

Лора покачала головой. «Конечно, нет; это просто невозможно. Это только усугубит ее отчаяние. Она не могла заставить Розу работать; Роза была ее гостьей. Кроме того, она готовила только для семейных приемов, а не обеды для двухсот человек.

— Что ты качаешь головой? — спросила Келли. — Никто не умер? Ничего не случилось?

— Я только что уволила главного повара, — ответила Лора. — В самое неподходящее для этого время. Но он сказал такие вещи… Я рассердилась и выгнала его.

— Опять твой характер, — покачала головой мудрая Роза. — Я предупреждала тебя не один раз. — Ее лицо приняло задумчивое выражение. — Могу догадаться, почему ты качала головой. Ты не доверяешь его помощникам, да?

— Да нечему доверять. Они ничего не знают или притворяются, что не знают. Я думаю, они боятся ответственности. Я ищу Уэса. Вы не видели его? Он может знать, к кому я могу обратиться.

— Значит, так, — медленно проговорила Роза. Она взглянула на Келли, потом снова на Лору. — Ужин в восемь часов?

— Да, и я не могу его задержать. Мы все уезжаем в десять на представление, которое начнется в десять тридцать. — Она посмотрела поверх их голов в зал. — Я думала, что он здесь. Уверена, что он найдет человека. Многое уже готово, но кто-то должен знать, как все закончить и правильно подать.

— Именно об этом я и подумала, — сказала Роза. Глаза у нее загорелись, и она снова взглянула на Келли с улыбкой.

— Странно, — поддакнула Келли. — И я думала о том же. Конечно, не мне учить тебя, как управлять этим отелем, но тебе сейчас нужна помощь, а Роза рассказала мне, что она первоклассный повар, а я хорошо умею командовать. Между нами, девочками, мы сейчас отправимся на твою кухню и все сделаем. Ты еще будешь нами гордиться.

— Вы здесь не для того, чтобы работать на кухне. — Лора положила руку на плечо Келли. — Я очень благодарна вам. Я действительно подумала о Розе, но это нечестно. Ты приехала сюда отдохнуть, а не трудиться.

— А если мне хочется поработать, моя маленькая мисс? — обиженно проговорила Роза. — Не надо мне указывать, что надо или не надо делать.

Лора рассмеялась:

— Ты права, Роза. Но я все равно не могу просить тебя. Ты привыкла готовить на семейные приемы, а не для двухсот человек. Здесь не как дома, а…

— Я полностью отдаю себе в этом отчет, — ответила Роза, подобравшись. Она доходила ростом до подбородка Лоры, но держала голову высоко. — Я же говорила тебе, что готовила для многих из твоих гостей, некоторые узнали меня, хотя и не подали вида, и я готовила для двухсот человек. Меню есть?

— Я не уверена, что…

— Все, что мне надо, это меню, моя маленькая мисс.

— Телятина с грибами и мусс из красного перца.

— Отлично, не такой уж он болван, этот повар. Это блюдо, простое, но впечатляющее. Телятина со сморчками, больше чем уверена в этом, а как готовить мусс знает любой уважающий себя повар. Я приготовлю его одной левой, да еще с закрытыми глазами. Я сама составляла точно такое же меню, моя дорогая. И если ты думаешь, что люди, которые ели за столом мистера Оуэна или у Феликса с Ленни, были не такими же привередливыми, как твои гости, то ты глубоко заблуждаешься.

— Только одно уточнение, — сказала Келли. — Я не хочу убирать посуду. Мне хочется послушать Жака Бреля, выпить шампанского и немного повеселиться. Я должна это сделать ради Джона: я обещала ему, что буду развлекаться за двоих, если уж ему пришлось остаться дома и следить за нашей гостиницей. Но до представления я в твоем распоряжении, мне даже интересно, Лора, уж если мы здесь и нет других вариантов. Как ты можешь отказываться?

— Отказываться от чего? — раздался голос Карриера, входящего в гостиную из холла.

— От того, чтобы доверить кухню нам, — ответила Келли, пока Лора не успела остановить ее. — Шеф-повар ушел, и мы хотим закончить ужин, если Лора нам позволит.

Он быстро взглянул на Лору:

— Ушел? Ты позволила ему уйти?

— Я уволила его. Извини, Уэс, он сказал… в общем, сейчас это уже не имеет значения. Я не должна была это делать, но сделала, а потом пошла искать тебя, чтобы спросить, не знаешь ли ты кого-нибудь, к кому мы могли бы обратиться.

— Конечно, знаю. Подожди минутку. — Он старался скрыть свое раздражение, это было довольно заметно. — Недавно закрылась пара ресторанов, и я знаю поваров из обоих. Я сейчас позвоню им; через полчаса кто-нибудь здесь будет.

— А если нет? — поинтересовалась Келли. — Если они не в городе или лежат в постели с гриппом?

— Тогда найдем еще кого-нибудь, — сердито буркнул он. — Это отель, а не женский клуб. У нас работают профессионалы, на которых можно положиться…

— До тех пор, пока они не начинают шантажировать, — пробормотала Лора.

— Что такое?

— Неважно. Уэс, я решила, что хочу, чтобы все сделали Роза и Келли. Келли знает, что делать, по «Дарнтону», не меньше, чем тот, которого мы найдем; а Роза сможет закончить то, что начал готовить Энрико. Я знаю, что она сможет.

— Без сомнений, — подтвердила Роза. — Мне семьдесят четыре года, и нет такой кухни в мире, с которой бы я не могла справиться. Но мы тратим время на разговоры, и мне сложнее будет успеть все сделать. Я люблю сразу браться за дело, а не тянуть время разговорами. Лора может подтвердить вам это, мистер Карриер. И я действительно знаю, что нужно сделать на кухне.

Она стояла перед ними, кругленькая и решительная, с румянцем на щеках.

— Дело не в этом, — сказал Карриер. — Это очень важный ужин. Мы не можем рисковать именно с ним.

— Нам придется рискнуть, — ответила Лора. — Мне очень жаль, Уэс, но нужно рискнуть. Я верю в Розу и Келли, а они верят мне, и я должна пройти через это. Может оказаться, что они гораздо надежнее любых профессионалов. — Она протянула руки Розе и Келли. — Спасибо. Если что-нибудь вам понадобится, сообщите мне. Я хотела бы сама помочь вам, это было бы как… но, к сожалению, я не могу. У меня много дел здесь. Я все оставляю на тебя и Келли. И еще раз спасибо вам обеим. Я просто не могу выразить…

— Скажешь потом, — весело перебила ее Келли. — Мы произведем фурор. А как насчет Фарлея? Приготовить ему что-нибудь специально для собак?

— Ну как вы можете шутить так! — укоризненно заметила Роза. — Мы оставим ему немного телятины, когда он проснется, он будет голоден и пристыжен. Пошли, пошли. У меня руки чешутся от нетерпения.

Карриер с Лорой смотрели им вслед, пока они шли через холл и не исчезли за дверями ресторана. Они представляли собой забавную пару: Келли была высокой, с пышными черными волосами, и широко шагала; Роза — маленькая, пухленькая, почти бежала, чтобы не отстать от Келли, ее седые волосы были собраны в аккуратный пучок сзади, при разговоре с Келли она наклоняла голову набок.

— Это неумное решение, — холодно заметил Карриер. — Так серьезные дела не делаются. Тут дружба не спасет. Если они загубят вечер, то и дружба ваша будет тоже загублена.

— Мы все решили рискнуть, Уэс. Но не бойся, они нас не подведут.

— Ты слепо веришь в них, вот и все. Что мог тебе сказать этот Гаррибальди, что ты его уволила?

— Он сказал, что слышал, что я была воровкой, сидела в тюрьме…

— Он хотел шантажировать тебя?

Она кивнула.

— Чертов идиот! Но все равно ты не должна была увольнять его за три часа до ужина. Она ничего не ответила.

— Я сказал тебе, когда ты настояла на названии корпорации «Оул», что сантиментам не место в бизнесе. Это касается и эмоций. Если ты не сможешь не смешивать эмоции с делом, ты погубишь себя.

— Нет, я не допущу этого. — Она открыто взглянула ему в лицо. — Последние дни я не давала волю чувствам, Уэс. Но бывает, что без этого нельзя обойтись. Я не думаю, что это может погубить меня, но и ты должен доверять мне.

Он выдержал ее взгляд. «И что случится? — подумал он. — Что будет, если я не смогу доверять тебе? Ты скажешь, чтобы я убирался из твоей жизни? Ты не сможешь; ты слишком зависишь от меня материально. И если я буду продолжать настаивать, уступишь ли ты мне?»

Он не стал глубоко задумываться над этим. Сейчас было не время и не место для конфронтации. Они должны дождаться конца недели. Они смогут поговорить после ужина, который приготовит Роза. Господи! Какой недопустимый риск! Он не ожидал, что она способна на такую глупость.

Гости проходили мимо них, выходя из гостиной, чтобы переодеться к ужину и представлению в ночном клубу. Они останавливались, чтобы сказать пару слов о своих впечатлениях, касающихся обстановки отеля, обслуживания, еды и особенно отлаженного режима отеля.

— Просто удивительно, учитывая, что отель новый! — воскликнула Амелия Лейгтон, а ее муж, Сид, согласно кивнул головой.

— Прекрасная обстановка, — сказал Карлос Серрано, целуя Лоре руку.

— Все выдержано в изысканном вкусе, — отметила итальянская модельерша Флавия Гварнери, продемонстрировав все свои зубы, когда улыбнулась. Лора тепло поблагодарила их, подумав, что отель или погибнет через три часа, или она снова выйдет победительницей. Она благодарила каждого, кто подходил к ним, пока не ушли все гости и они не остались одни.

— За последние три недели у нас не было ни одной спокойной минуты, — сказал он. — В понедельник мы на несколько дней уедем, я зарезервировал номер на Сан-Томасе. Мне там понравилось.

— Не могу, Уэс, не сейчас. Столько людей собирается приехать сюда в ближайшие три недели, а Флавия сказала, что в следующем месяце вернется сюда на показ мод в «Ултимо» и с ней приедут ее друзья…

— У тебя есть персонал. У тебя здесь брат. Не можешь же ты быть здесь каждую минуту.

— Но я могу быть здесь, когда я нужна. Ты сам когда-нибудь бросал новое дело в самом начале?

— Ну, я бросал его хотя бы на ночь, чтобы сохранить силы для близких.

Он был прав, подумала Лора. Она так сильно уставала в эти дни, что они совсем не занимались любовью.

— Ты прав. Со мной не так весело. Дай мне несколько дней, чтобы все здесь устроить. Я обещаю, что после этого я стану опять нормальной женщиной.

— Но все равно ты не захочешь уехать ненадолго.

— Еще нет. Может быть… весной?

Он хотел что-то сказать, но передумал..

— Мне нужно переодеться к ужину. Ты идешь?

— Через минуту. Увидимся наверху.

Он направился в номер, который они взяли себе на эти выходные, а Лора осталась одна, наслаждаясь краткими мгновениями одиночества и тишины, нарушаемой лишь шагами официанток, убирающих со столов. Ей придется изменить свой режим работы; она должна уделять Карриеру внимание. Они бы не ссорились, если бы она проводила с ним больше времени, не отдалась целиком и полностью делам отеля, которые отнимали у нее практически все силы.

Но не только мысли о «Чикаго Бикон-Хилле» занимали ее сейчас. Она уже заглядывала в будущее. Она еще ничего не говорила Карриеру и никому другому, и кроме того, в ближайший год она и не могла ничего сделать, пока полностью не утвердится здесь, но в воображении она уже строила планы об остальных трех отелях Оуэна и мечтала о том времени, когда они станут ее собственными. Она еще не знала, как ей это удастся, откуда она возьмет деньги, сколько времени уйдет на приобретение всех трех отелей, если она вообще сможет купить их, что было самой тревожной мыслью. Феликс мог продать их до того, как она достанет деньги, а вдруг она вообще денег не найдет… Но она надеялась, что все будет так, как она мечтала. И сколько бы времени ни понадобилось, она была полна решимости довести дело до конца как можно быстрее. Она никому не позволит встать у нее на пути.

«Нью-Йорк Сэлинджер», — произнесла она про себя, но быстро поправилась. — «Нью-Йорк Бикон-Хилл», «Филадельфия Бикон-Хилл», «Вашингтон Бикон-Хилл».

Она повернулась и вышла из гостиной, чтобы присодиниться к Карриеру и одеться к ужину. Она улыбалась. «Вот тогда, Феликс, ты поймешь, что Оуэн и я все-таки одолели тебя».

ГЛАВА 19

— Он может быть вице-президентом службы безопасности, — бросил Феликс своей дочери, которая звонила из Амстердама, а его жена находилась в другой комнате и слушала их разговор по параллельному телефону. — Я уже сказал об этом месяц назад и не изменил своего решения. Кроме того, я сказал тебе, что все это сомнительно. Мы ничего не знаем о нем, кроме того, что я получил в отчетах от управляющего отелем…

— Но я тебе все о нем рассказала, — возразила Эллисон. — Я уже год вам о нем говорю.

— Мы год слышим от тебя одни романтические бредни. Ты отказалась познакомить нас с ним. Когда ты приехала домой, ты приехала одна; нам ты сказала, что не хочешь, чтобы мы навестили тебя. Твоя кузина Патриция считает его охотником за приданым. Я вообще не хочу обещать ему никакой работы; у нас идет сокращение, мы не расширяемся, и я совершенно не могу понять, почему он должен занять место, например, исполнительного директора, не проработав в компании ни дня. Он должен был бы начать с самого низа.

— Он уже сделал это в Амстердаме. Кроме того, он скоро будет твоим зятем.

— Это ничего не значит. Томас Дженсен тоже мой зять, но он не работает в компании.

— Он по собственной воле оставил компанию, — спокойно вставила Ленни. — Как только умер Оуэн. Но он до сих пор держатель акций и член совета.

— Я прошу тебя сделать это, — продолжала Эллисон.

Наступило молчание. «Какова мать, такова дочь, — думал Феликс, — холодная и независимая. Они не просят любви. Ничего удивительного, что я не люблю их».

Но он все еще продолжал гордиться ими, как делал это все двадцать четыре года. Это чувство никогда не увядало, и сейчас он даже считал, что это разновидность любви. Стоило ему увидеть их вместе, идущими по улице и заставляющими людей обращать внимание на их элегантные с прямыми плечами фигуры, его охватывало ощущение успеха и власти, которые он испытывал, только, когда обходил свои отели. Он становился больше, заметнее, ему завидовали: «Вот Феликс Сэлинджер, он превзошел своего отца, расширив его империю отелей; он изменял эту империю, освобождаясь от небольших владений и сосредоточиваясь только на больших. Он превзошел своего отца даже в семейной жизни — жена его отца умерла через десять лет после свадьбы, а у Феликса до сих пор жива».

Вот и сейчас, слушая свою жену и дочь, говорящих по телефону с бостонским акцентом, который звенел у него в ушах, его вновь охватывали знакомые благостные чувства, потому что только благодаря ему они стали такими: богатыми, много путешествующими, изысканными и, кроме того, носили фамилию Сэлинджеров. Они не были нежными или уступчивыми, но они составляли часть его империи; они были нужны ему для полноты счастья. Тем более что в последние годы в цепочке отелей Сэлинджеров появились некоторые бреши, и Феликс нуждался в жене и дочери больше, чем когда-либо, как доказательстве того, что несмотря ни на что его всегда и везде ждал успех.

Он смотрел на снег, который шел за окном, делая неясными очертания домов, через дорогу. «Белое Рождество, — размышлял он. — Свадьба на белое Рождество. Жаль, что моя дочь не девственница; она даже не пытается соблюсти внешние приличия: открыто живет с человеком, которого никто не знает, объявила о своей помолвке по телефону, позвонив в День благодарения, планирует приехать в Бостон за неделю до свадьбы. Что ей приходится скрывать?»

— Что ты скрываешь от нас? — резко спросил он ее.

— Ты все время спрашиваешь меня об этом. Ничего не скрываю. Бен — чудесный человек, все чудесно. Я просто хочу быть с ним как можно больше, хочу начать нашу жизнь самостоятельно, отдельно от всех. Столько всего случилось дома — моя жизнь с Тедом была ужасной ошибкой, потом умер дедушка, потом эта заваруха с… его завещанием. Мысль, что снова может случиться что-то плохое, приводит меня в ужас, поэтому я хотела, чтобы с Беном у вас все было хорошо. — Она помолчала. — Неужели ты не можешь этого понять?

— Ты права, — сказала Ленни, — но было бы правильнее сказать нам об этом давным-давно. Ты скрывалась от нас столько времени, а я была бы только рада за тебя, я имею в виду мы…

— Я знаю.

Снова наступило молчание. Феликс прислушивался к слабым шорохам на линии в тысячи миль, разделяющих их.

— Но это уже в прошлом, — спокойно добавила Эллисон. — Я больше от вас не скрываюсь. Мы едем домой и будем жить в Бостоне и видеться с вами все время. Я просто хотела быть уверенной, что у Бена будет работа. Он сказал, что сам найдет что-нибудь, когда мы устроимся, но с какой стати ему это делать? У нас есть компания, и он тоже имеет к ней отношение. Он будет доволен, если станет вице-президентом службы безопасности; не думай, он ничего против этого не имеет. Это я решила, что ему нужно доверить что-то более важное. Финансы или еще что-нибудь в этом роде. Что-то крупное. И чтобы зарплата была большая.

Феликс заерзал на стуле.

— О зарплате вообще разговора не было. И ты меня не заставишь обсуждать этот вопрос именно сейчас.

— А я и не заставляю. Я решила упомянуть об этом, потому что Бен не будет сам поднимать эту тему. Он вообще ничего не говорит, но я знаю, его очень волнует то, что у меня гораздо больше денег, чем у него.

— Тогда ему придется или примириться с этим, или искать способы зарабатывать много денег самому. От меня он ничего лишнего не получит, тебе ясно?

— Куда яснее, — резко ответила Эллисон. — В нашей семье на первом месте бизнес. Чувствам совсем не остается места. Вообще-то Бену это понравится: он не очень сентиментален. Вполне вероятно, что вы с ним очень хорошо поладите.

— Я бы хотела поговорить о свадьбе, — вмешалась Ленни прежде, чем Феликс успел ответить. — Мы устроим обед дома за день до свадьбы и завтрак после церемонии. Конечно, приглашены только члены семьи, но мы не так часто сейчас собираемся все вместе… Может быть, ты хочешь, чтобы я пригласила кого-нибудь из твоих друзей?

— Нет, только наша семья, — ответила Эллисон. — Бен просто непреклонен в том, что церемония должна состояться в узком кругу и без всякой шумихи. Я еще не видела таких людей, которые бы так не любили общество, как он. Роза звонила вам? Я написала ей и попросила вернуться к нам на эго время, чтобы приготовить свадебный обед.

— Да, она звонила. Была очень довольна, что ты вспомнила о ней.

Феликс слушал, как они обсуждали меню и скромную церемонию в их гостиной, а также покупки, которые Эллисон хотела сделать сразу же по приезде в Бостон. Обычно на этом он вешал трубку, но сегодня продолжал слушать, растерянный и немного обеспокоенный, услышав в голосе Эллисон незнакомые ранее нотки уверенности в себе и хладнокровия. Весь этот треп о том, что у него появится сын, не стоил и гроша. Взамен он не получал ничего, считал он; он терял дочь, которую, как он думал, знал довольно хорошо. Волна гнева на этого Бена Гарднера захлестнула его. «Она ведь даже фамилию возьмет его», — подумал он.

— До свидания, папа, — услышал он голос Эллисон. — Увидимся на следующей неделе. Да, папа, — ее голос изменился, стал просящим и тонким, — прошу тебя, будь с Беном поласковей. К нам обоим. Я жалею, что не хотела вас познакомить пораньше, но так получилось, и я не могла уже ничего изменить. А Патриция такая противная…

— Эллисон, она твоя двоюродная сестра, — сказала Ленни.

— Извини. Но она лицемерка и все намекала на что-то плохое, когда мне было так хорошо. А я не понимала, почему должна защищать человека, которого люблю, от людей, которые ничегошеньки о нем не знали. Поэтому я не хотела ни с кем встречаться. Мне было так проще. Я понимаю, что обидела вас с мамой, я прошу у вас прощения, но с этим уже покончено, и мы начнем все сначала. Поэтому я надеюсь, что ты будешь… любезным.

— Я всегда вежлив, Эллисон, — спокойно ответил Феликс. Он понял, что она имела в виду. Она хотела попросить его быть подобрее, но в последний момент передумала. — Мы все будем рады увидеть тебя на следующей неделе.

— На следующей неделе, — повторила Эллисон притихшим голосом, и Феликс повесил трубку, удовлетворенный, что его дочери пришлось умолять его. Он оказался в более выгодном положении, поскольку смог лучше ее справиться с эмоциями. Он мог справиться с любой ситуацией, считал он, снова возвращаясь к бумагам на письменном столе. Он сначала собирал информацию, а затем действовал, уже не задумываясь и без всякой ненужной нерешительности. Способность принимать быстрые решения была залогом его успеха, он полагался на это качество, когда чувствовал себя в тупике, куда его иногда заводили неприятности с компанией и это чертово дело с Эллисон.

Ее новое замужество ничего ему не дает. Оно не принесет ему ни престижа, ни влияния, ни денежных вливаний в семью; он даже не станет тестем такого родовитого зятя, каким был Тэд Уолкет, который хоть был по уши в долгах, знал своих предков чуть ли не с сотворения мира. Его дочь выходила замуж за ничтожество, пустое место, которое они должны будут толкать по служебной лестнице компании, пока он не надоест ей, как этот Уолкет, и тогда он сможет уволить его. А если он сможет ускорить этот день, он не упустит такой возможности. А пока, чтобы мать и дочь были счастливы, он будет вежлив, как обычно, и даже сыграет роль гордого отца на свадьбе. Это не составит ему большого труда. И это не продлится долго.

Поль прилетел в Бостон за неделю до свадьбы, рассчитав свой прилет так, чтобы появиться в аэропорту примерно в то же время, когда Бен с Эллисон должны прилететь из Европы. Это было его первое возвращение после своей свадьбы, восемь месяцев назад. Когда его самолет пролетал над океаном и снижался над островами, заливами, изрезанными берегами суши, на которой теснились дома, которые вкупе образовывали побережье Массачусетса, он думал о том, что его жизнь кардинально изменилась с тех пор, как он летел над этим ландшафтом в последний раз. Тогда перед ним и Эмилией открылась возможность добиться успеха. Эмилия дважды появлялась в журнале «Ай», а после этого им позвонил Барри Маркен и сообщил, что редактор журнала мод «Эль» хочет, чтобы она прилетела в Париж и участвовала в показе моделей молодых модельеров. После того как Поль сделал фотопортреты трех самых известных моделей Манхэттена, ему посыпались звонки от их друзей, а также позвонили их агенты по рекламе: это означало самый короткий путь к славе. В те первые месяцы после того, как они устроились в квартире Поля в Саттон-плейсе, они стали открытием сезона и вскоре были самой популярной парой на светском небосклоне, которую приглашали на ужины, благотворительные балы и дискотеки, а разнообразные комиссии города по сбору средств были заинтересованы в их членстве.

Они закрутились в вихре официальных приемов по вечерам, работы днем, в которой они сделали короткий перерыв в мае, когда уезжали в Бостон, чтобы пожениться, а потом снова вернулись к прежней жизни, обнаружив, что их женитьба вызвала еще больший интерес к ним. Это было время, когда каждое событие становилось поводом узнать, кто с кем развелся, кто куда переехал, кто с кем спит и кто с кем поженились.

Поль стал одним из хроникеров этой жизни, фотографируя ее богатых, влиятельных представителей, стараясь, чтобы освещение, поза были выбраны так, чтобы каждая женщина становилась неотразимой как сама мечта, а мужчины казались такими могущественными, каким хотел быть сам Поль. Эмилия превратилась в символ этой жизни, она была одной из них, потому что была женщиной, которая имела все: богатство, именитых предков, молодость, красоту и славу, а ее присутствие было как обещание исполнения мечты для тех, кто достиг в жизни не так много.

Но в действительности своей славой она была обязана фотографиям, которые делал Поль. Именно они подсказали Джейсону д'Ору и другим фотографам журналов мод, как можно выразить ее красоту в самом выгодном свете. В работе модельеров как в любом другом деле, была важна «изюминка», которую умели заметить их быстрые глаза и которой они могли умело воспользоваться. Пресловутая бесхитростная изысканность Эмилии стала криком моды сезона по обе стороны Атлантики. Ее внешность сочетала в себе очаровательную невинность с полным слиянием с тем стилем, который она демонстрировала, и создавалось впечатление, что такую одежду могла носить любая женщина, начиная от неуверенных в себе девственниц и кончая светскими львицами. К тому времени, как в Манхэттене вновь ожила светская жизнь в октябре после летнего затишья, Поль и Эмилия Дженсен стали центром ее притяжения днем и вечером — их считали отличной парой: они были талантливы, красивы и идеально подходили друг другу. Даже, если они и ссорились, то никогда не делали это в присутствии других.

На День благодарения, когда Поль остался один, он решил обдумать жизнь, которую они вели с Эмилией. Она находилась в Лондоне по приглашению консорциума британских модельеров, а ему не хотелось ехать в Бостон, чтобы отдохнуть там. Накануне звонила Эллисон из Амстердама и сообщила, что они с Беном поженятся на Рождество в Бостоне, после чего он почувствовал щемящую душу тоску, которую он испытал год назад, когда встретил Ленни с молодым человеком около «Мейфэар риджент». Он вспомнил, что сказала тогда Эмилия: она должна иметь то, что хочет, а не то, что может найти. Никто не должен довольствоваться этим.

«А чем довольствуюсь я?» — спросил он сам себя. Он сидел в библиотеке, где когда-то наблюдал за игрой теней на лице Эмилии, сидящей у камина, и вспоминал последние месяцы, наполненные безумной работой и такой же безумной светской жизнью. Его фотопортреты звезд висели во многих апартаментах на Парк-авеню, а также в домах по всему свету. Его работы использовались для коммерческих и благотворительных реклам в журналах, выходящих в десятках стран. Но их не было ни на одной выставке картин или фотографий, и Поль знал почему: они все выглядели одинаковыми, и хотя они были отлично выполнены, это не было искусством.

Уже многие месяцы Поль уверял себя, что скоро он продвинется вперед в своем творчестве: изменит освещение, чтобы усилить игру теней, а не будет, как раньше, скрывать их, откажется сглаживать нежелательные для многих складки лица, морщины и мешки под глазами, которые придавали лицу выразительность, и постарается вернуться к своему раннему восприятию и вновь почувствовать краткие мгновения вдохновения. Но шли месяцы, а он продолжал делать то, что от него хотели, избегая выражать свою точку зрения, принимая похвалы своих заказчиков недовольным молчанием, которое принимали за удивительную скромность.

Не имеет смысла, размышлял он, сидеть в библиотеке и думать о том, чем он довольствовался: раболепием и лестью, безумной чехардой светских приемов и гонорарами, которые были гораздо больше, чем мог принять серьезный художник. Оуэну это не понравилось бы, решил он. Он вспомнил Оуэна, высокого и немного сутулого, с длинными усами, завивающимися на концах, с темными глазами, ругающего Поля за его неприкаянность и любовь к странствиям. «Я ищу себя, — оправдывался Поль, молодой и уверенный в себе, но Оуэн качал головой. — Тебе для этого понадобится слишком много времени, если ты не бросишь суетиться, иначе так и будешь суетиться всю жизнь».

Суета, думал Поль. Все его честолюбивые мечты делать великие фотографии затерялись в суете создания льстивых фотографий людей, у которых было ненасытное желание увидеть себя в серебряной рамке, хотя бы в своей гостиной, если не в местных или международных журналах. Он сидел в библиотеке, размышляя о своей суетной жизни, а на следующий день велел своей секретарше сообщить всем, кто должен был прийти на фотосъемку, что он болен.

«Это еще не все», — сказал он себе в тот неожиданно свободный день, повторяя это и в последующие дни. Он гулял по Центральному парку, ездил в монастырь, часами разглядывал средневековые гобелены, на которых изображались битвы и королевства, отчего его собственные заботы казались очень маленькими. Он бродил по улицам окраинных кварталов, наблюдая за лицами вокруг и спрашивая себя, когда же он наберется смелости поверить, что сможет создавать произведения искусства, фотографируя простых людей.

— Я не верю в себя, что бы это ни значило, — мрачно изрек он после недели скитаний по Нью-Йорку. Эти слова он предназначал Ларри Голду, другу по колледжу, куда Поль приехал, чтобы встретить Эмилию. Поль и Ларри когда-то жили в одной комнате и участвовали в одних и тех же классных мероприятиях, вместе делали фильмы, которые были неумелыми и любительскими, но которые со временем привели к тому, что Ларри сделал феноменальную карьеру в телевизионных рекламных роликах. Он получал стипендию, будучи представителем трех поколений сталеплавильщиков Индианы; к тому времени, когда ему исполнилось тридцать лет, «Голд филмз» была самой известной рекламной студией в стране.

— Возможно, ты и знаешь, что это значит, — ответил он Полю, развалясь на стуле на открытой террасе в «Ла Шомьер». — Вспомни все лекции по философии в университете с вечными вопросами, кто мы такие и куда идем. Или ты все забыл?

— Мне кажется, я забыл все на свете. Сейчас я умею только делать известных людей счастливыми. — Поль дотронулся до темно-красных цветов бугенвиллеи, которая обвивала стену террасы. — Никогда не смогу не удивляться им в декабре. Большинство из них фальшивые. Я имею в виду, знаменитостей, не бугенвилею. Некоторые из них появляются в рекламах для бездомных детей или исследований сердца и безумно озабочены тем, что делают, но есть и другие, которых ничего не интересует, они хотят видеть только самих себя на глянцевых страницах журналов. Это тешит их самолюбие: вот они какие, пусть все знают, какие они замечательные, когда на самом деле они и пальцем не пошевелят и им совершенно безразличны люди, о которых они пекутся на словах.

— Ну и что? — Ларри наблюдал, как официант раскладывает им салат из крабов. Его выгоревшие на солнце волосы были почти белые, длинное лицо было загорелым и меланхоличным и напоминало бассета, на которого нацепили светлый парик. Он лениво смотрел на Поля.

— Не все ли тебе равно, как люди расстаются со своими деньгами? На их доллары можно купить те же дома для бездомных или проводить исследования сердца и что угодно, независимо от того, изображает сострадание тот, чья фотография появляется в рекламе, или нет. Зачем так волноваться по этому поводу?

Поль пожал плечами:

— Я не люблю тех, кто притворяется и лжет. Если деньги нужны на правое дело, то должны быть и способы честно эти деньги получить.

Ларри вздохнул:

— И президенты должны всегда говорить правду, и биржевые маклеры должны быть честными, и все супружеские пары должны любить друг друга. Это Манхэттен ударил тебе в голову? Или ты просто хочешь вернуться в детство и пребывать в счастливом неведении и грезах?

Поль рассмеялся:

— Ты прав. Я веду себя как последний дурак. — Он взял в руку вилку и стал ковырять ею салат, отодвинув ножки крабов в сторону. — Мне надоела моя жизнь, вот в чем дело. Я даже не понимаю, как все это получилось. Год назад я считал себя классным фотографом, способным увидеть душу, которую мы обычно прячем от людей, внутреннее состояние… Мои фотографии могли бы стать телескопом, через который люди по-новому взглянули бы на мир, увидели глубины, которые не замечали раньше. Я не знаю, понимаешь ли ты, о чем я.

— Ты прекрасно знаешь, что да. Как, по-твоему, я зарабатываю себе на жизнь?

— Ты делаешь рекламные ролики, мой друг. Это не фотография.

— Разве, чтобы снять фильм, камера не нужна?

— В фильме есть звук и движение. Не нужно ловить один-единственный момент. Да и цели у них разные.

— Скажи пожалуйста, он все знает! Ты когда-нибудь снимал фильм, мой друг, кроме тех, которые мы делали в колледже?

— Нет.

— Тогда ты слишком много говоришь о том, о чем не имеешь никакого понятия, черт возьми!

Поль улыбнулся:

— Вероятно. Может быть, мне поучаствовать в твоем следующем фильме и поучиться у тебя?

— А почему бы и нет? Это было бы здорово, — весело сказал Ларри. — Я думаю, ты должен поработать со мной.

Поль удивленно поднял брови:

— Я кажусь таким беспомощным?

— Немного. На Западе мы верили в счастье. Я думаю, ты мог бы найти счастье, делая фильмы. А теперь послушай. — Он наклонился вперед, в его голосе больше не было легкомыслия. — То, что ты наговорил о внутреннем состоянии души, о потаенном смысле чего-то, все это ерунда, Поль. Это то, о чем мы мечтали в колледже. Правильно? Ты со своими фотографиями, а я со своими фильмами. Но потом мне в голову пришла мысль, что жизнь стала бы гораздо веселее, если бы я разбогател. И я оказался прав. Ты сам это знаешь. Ты был богат, еще лежа в колыбели. Но получилось так, что в погоне за богатством я забыл о своих чудесных фильмах, которые хотел сделать. Я тоже хотел дать людям телескоп, чтобы они увидели мир в новом, более интимном свете. Ты слушаешь меня?

Наступило молчание.

— Ты хочешь создать новую компанию?

— Ты понял меня. — Медленно, давая возможность Полю обдумать его слова, Ларри намазал маслом кусочек французской булки. — Мне кажется, тебе нужно заняться чем-то новым. Я понял, что ты — это то, что мне нужно: у тебя много денег и много времени, тебе не нужно думать о том, чтобы заработать на жизнь, и ты можешь работать, как лошадь, потому что любишь работу, а не потому, что она принесет деньги — учитывая, что обычно она их и не приносит.

— Может быть, ты все-таки объяснишь, о чем, собственно, идет речь? — спросил Поль.

Довольный, Ларри рассмеялся.

— О документальных фильмах. Я хочу создать компанию, чтобы снимать отличные документальные фильмы о тех состояниях души, внутренних смыслах и так далее. И я хочу, чтобы ты взялся за это дело.

— Ты с ума сошел, мой друг. Я ничего не знаю о фильмах, как ты сам справедливо отметил. Ты не можешь создавать компанию и ставить во главе ее абсолютного профана. Если только… — Ему в голову пришла мысль. — Если только ты не ищешь инвестора, который бы мог дать деньги.

Ларри кивнул:

— И это тоже. Но я взял бы тебя и без денег, потому что уверен, что ты прекрасно справишься. Мы сделаем первый фильм вместе. Это — залог успеха, и я смогу уйти из компании. Ты не будешь профаном долго. Я видел, как ты работаешь, и знаю, как быстро ты все схватываешь. — Он снова откинулся на стуле. — Помнишь, как мы беседовали в колледже? У нас были одинаковые мечты. Только у тебя всегда было много денег и тебе не нужно было заботиться о том, сбудутся эти мечты или нет. Вот и получилось, что тебя заела тоска, тебе все надоело, ты чувствуешь себя постаревшим и хочешь заняться чем-то другим, новым. Если тебя не пугает тяжелая работа и выполнение приказов — я вообще-то не люблю командовать, но когда я что-то приказываю, мои помощники кидаются сразу их исполнять. Так что я и тебя заставлю немного побегать. Пойми же, что у тебя есть воображение, мой друг. А миру так не хватает сейчас именно воображения. Я хочу, чтобы ты работал со мной, дашь ты деньги или нет. Если, конечно, ты хочешь работать, работа — твоя.

Он на секунду замолчал.

— Деньги, конечно, не будут лишними.

Поль рассмеялся:

— Сколько?

— Пару сотен тысяч хватит на первых порах. Но это не будет вложением капитала, Поль. Пусть это будет вроде безвозмездного дара; назад ты их не получишь. Они смогут прославить тебя, но прибыли не принесут.

Поль возился с ножкой краба на тарелке. Неожиданно он вспомнил другую тарелку, в другом ресторане, на которой лежало белое мясо рядом с красными панцирями. Ты единственная женщина, которую я знаю, что умеет раскалывать омара и при этом не превратить свою тарелку в месиво. У тебя чудесные пальцы; из тебя бы вышел хороший фокусник или карманник.

— ...тема, — говорил Ларри. — Это будет общее решение, когда мы…

Поль отодвинул тарелку в сторону. «Что-то новое, — думал он, — что-то совсем другое, но не настолько, что совсем незнакомо. Я мог бы гордиться этим. Эмилия не станет возражать, если мы будем жить здесь. Она может жить где угодно и все равно иметь заказы. И нам будет гораздо лучше в стороне от той веселой карусели, в которую превратилась наша жизнь, когда у нас не оставалось времени для себя, когда не было времени даже выяснить, что, собственно, у нас общего. Я, конечно, обязан ей, это она сделала нашу семейную жизнь счастливой, но у меня, в конце концов, есть своя жизнь, которой я хочу быть доволен. А если я возьмусь за это и сделаю все, как надо, в моей жизни не останется времени для прошлого».

Он допил кофе:

— Извини, Ларри. Я не слышал, что ты сказал.

— Я сказал, что мы вместе выберем тему фильма. У меня сейчас в запасе есть несколько предложений, но ты сможешь внести и свои идеи; я открыт для любых идей, если только они интересны, вызывают желание их обсуждать и гениальны.

Вот таким образом, из-за усталости от высшего общества Манхэттена и салата из крабов, Поль Дженсен стал документалистом.

На этой же неделе, когда он с Эмилией оставался в Лос-Анджелесе, они купили дом в районе Бель-Эйр, возвышающийся высоко над городом, а адвокаты готовили бумаги, которые должны превратить «Голд—Дженсен продакшнз» в реальность. Двумя неделями позже компания уже делала свои первые шаги, а Поль вылетел в Бостон на свадьбу Эллисон с Беном Гарднером и, приземлившись, нашел всю семью, ожидающую прилета Эллисон в зале ожидания аэропорта.

— Ну и прием вы устроили, — сказал Поль, когда его поцеловала мать. — Но я думаю, это ради Эллисон с Беном.

— В основном, — сказал Томас, обнимая сына. — Но мы приехали пораньше, чтобы встретить тебя.

Поль пересчитал своих родственников, включая двоюродных сестер, которых не видел многие годы.

— Одиннадцать. Похоже на демонстрацию силы.

— Моральная поддержка, — сказал Томас. — Твоя тетя Ленни решила, что это обязательно нужно сделать, поскольку Феликс не испытывает энтузиазма по этому поводу.

— Феликс? — Поль поискал его глазами.

— Он ушел звонить, — объяснила Ленни. Она обняла Поля. — Я так рада, что ты пробудешь здесь несколько дней. У нас будет возможность поговорить. Когда приезжает Эмилия?

— Через три дня. Самое позднее, через четыре.

— А где она? — спросила Патриция.

— В Скотсдейле. Весенний показ мод для «Вог». Она там уже две недели.

— Я успел вовремя, — раздался голос Феликса. Он вернулся после телефонного разговора и тут же взял на себя руководство семьей. — Мы подождем в зале ожидания аэропорта. Я сказал Эллисон, что мы будем там, когда они пройдут таможенный контроль.

Ведя всех по коридору, он показался Полю возбужденным и немного встревоженным.

— Плохие новости по телефону? — осторожно спросил Поль.

— Конечно, нет. — Ответ был машинальный. — Небольшая неразбериха в офисе. У нас переходный период, и трудно заставить людей исполнять приказы.

— Переходный период?

— Все меняется, — неопределенно ответил Феликс. — Те, кто вовремя этого не понимает, остается на обочине. — Он остановился около двери без таблички и нажал на маленький незаметный звонок. Дверь распахнулась, и он вошел внутрь, приглашая всех следовать за собой. Они прошли в дальний угол, где мягкие стулья стояли вокруг стола, который имел форму крыла самолета. — Кто что будет пить? — обратился он ко всем и передал заказы одной из стюардесс на пенсии, которая обслуживала теперь посетителей аэропорта.

— Я не совсем понял, — продолжил Поль, когда остальные увлеклись разговорами. — Ты имеешь в виду, что меняешь стиль работы компании?

— Мы избавляемся сейчас, так сказать, от высохших веток, — сказал Феликс. — От старой недвижимости, от стариков в компании, от всего ненужного, короче. И мы станем меньше, но сильнее и могущественней, чем прежде.

Поль взял бокал, который ему принесли:

— Сколько же ты продаешь?

— Примерно двадцать процентов, включая…

— Двадцать!

— Естественное старение. А почему бы не двадцать, если это делает нас более сильными? Твои акции поднимутся в цене, когда наши балансовые отчеты это зарегистрируют.

— А сколько людей, из тех, которых ты увольняешь, долго работали в компании?

Феликс пожал плечами:

— Наши штаты были слишком раздуты. Мы должны произвести некоторые сокращения. На пути к прогрессу всегда кто-то страдает.

— Я слышал о твоих планах, — сказал Поль задумчиво. — Ты сносишь старые здания или реконструируешь их?

— Я же говорю тебе: мы от них избавляемся. Они слишком малы, чтобы я мог на их месте построить то, что хочу. И мне не навяжут тот стиль здания, который, возможно, нравился моему отцу, но совершенно не впечатляет меня. Год назад мы продали чикагский отель, а сейчас я навожу мосты, чтобы продать отели в Нью-Йорке и Вашингтоне. Остаются пока отель в Филадельфии, парочка в Мемфисе и Форт-Уорсе, которые компания когда-то приобрела неизвестно где. У меня есть покупатели и для них. Но мы и строим все время; я собираюсь построить десять новых отелей за пять лет.

— Да, впечатляющие планы, — пробормотал Поль, уловив в голосе Феликса вызов, и припомнил то, что он уже слышал: переходный период… меньше… двадцать процентов… сокращение… быстрое расширение. Он спросил себя, не готовиться ли им к бурным временам. На карту поставлены его деньги, и немалые. Его доход зависел в основном от фонда, который образовал Оуэн, когда Поль родился, и большая часть его акций была вложена в отели Сэлинджеров.

Дверь зала ожиданий открылась, и Эллисон вихрем ворвалась к ним, целуя Феликса, Ленни, протягивая руки Полю. Он успел увидеть ее сияющую улыбку, прежде чем она прижалась к нему и они крепко обнялись.

— Добро пожаловать домой, — ласково проговорил Поль. Другие встречающие окружили их, они одновременно улыбнулись и смешались с остальными. Но Ленни стояла в стороне и казалась окаменевшей, ее глаза смотрели на человека, который шел следом за Эллисон и остановился невдалеке. Он был высоким, с золотистыми волосами, черты лица были классическими, а голубые глаза спрятаны за очками в роговой оправе. Его рот плотно сжат, а взгляд бегал по лицам окруживших Эллисон людей.

— Джад, — прошептала Ленни. Его глаза встретились с ее изумленным взглядом. Он всмотрелся в нее внимательнее. Эллисон, стоящая в обнимку с Полем, протянула руку, и, подойдя к ней, Бен взял ее руку в свою, а свободной рукой поздоровался с Полем. Потом повернулся к Ленни и взял ее руку в свои.

— Наконец-то, — сказал он. — Я очень рад познакомиться с вами. Эллисон долго готовила этот сюрприз.

— Да, — с трудом произнесла Ленни. Воспоминания нахлынули на нее, и она не могла говорить.

Бен нахмурился, но попытался сгладить ее молчание:

— Эллисон не хотела, чтобы мы познакомились раньше. Я пошел у нее на поводу, поэтому принимаю всю ответственность и на себя тоже, но думаю, что вы не будете долго обижаться. Она сказала, что ее отец не очень доволен, но надеюсь, что вы пожелаете нам счастья.

— Рад познакомиться, — довольно холодно произнес Феликс, протягивая Бену руку, вынуждая таким образом его отвернуться от Ленни. Он почувствовал себя задетым, что Бен сначала подошел к Ленни. Ему не понравилось, что Бен был молод и выглядел этаким красавцем блондином. Он не выносил таких мужчин. Его раздражала его дочь, которая выглядела гордой и счастливой, здороваясь со всеми, как будто она привезла домой из Европы члена королевской семьи, а не кого-то, кто свалился им как снег на голову и был согласен стать вице-президентом службы безопасности. Скажите пожалуйста! Кем он себя воображает — он, видите ли, согласился на такой важный пост, которого бы ему не видать как своих ушей, если бы не Эллисон. Дочь обняла его напряженные плечи и поцеловала его.

— Здесь мой служащий. Он отнесет ваш багаж, мы поедем в нашей машине.

— Прекрасно, — согласилась Эллисон. — Бен! Ты еще не познакомился с моими двоюродными сестрами. — Она представила их, быстро назвав по именам, и в ожидании остановилась, готовая к выходу.

Бен смотрел на Ленни, озадаченно нахмурившись.

— Надеюсь, что у нас будет время сегодня поговорить немного, чтобы познакомиться поближе.

— Обязательно поговорим, — лицо Ленни продолжало оставаться бесстрастным, она стояла, сцепив руки перед собой. Нет, он совсем не похож на Джада, она не понимала, как такое могло прийти ей в голову. Его подбородок был более квадратным, лоб не таким высоким, а волосы не вились. Ну да, когда она внимательнее к нему присмотрелась, то убедилась, что сходство было совсем незаметным. — Пожалуйста, простите мне мое поведение. Я очень нервничаю, когда много людей. Когда приедем домой, будем пить чай, и у нас с вами хватит времени, чтобы стать добрыми друзьями.

Лицо Бена прояснилось.

— Я рад. Я боялся, что чем-то мог обидеть вас, а мне бы этого совсем не хотелось. Я уже чувствую себя вашим родственником, как будто знаю вас давным-давно.

У Ленни закружилась голова, и она взяла Бена под руку, когда они шли по широкому коридору к стоянке машин. Нет, сходство все-таки было, ей не могло померещиться, оно было реальным. Но было и еще что-то: странное сочетание в его внешности мягкости и какой-то твердости, почти жестокости, которые вызывали новые воспоминания и заставляли ее нервничать. Потому что, если он действительно являлся сыном Джада — а она не могла придумать, кем еще он мог быть — она не имела ни малейшего понятия, рассказал ему Джад о ней или нет. Она не могла понять, как случилось, что он разыскал их семью, и что он теперь будет делать, и что вообще хотел от них.

Может быть, и ничего, успокаивала она себя, когда шофер помогал им сесть. Остальные пошли разыскивать свои собственные машины. Жизнь полна совпадений, которые заставляли нас искать им объяснения, которых просто не существует. «Если он решил заняться гостиничным делом, то вероятность того, что он встретится с нами, была достаточно велика. А я бы очень удивилась, если бы он знал что-нибудь обо мне. Ему было всего девять лет, когда я видела Джада последний раз.

Он все равно бы не запомнил, даже если Джад в порыве откровенности и рассказал о них своему маленькому сыну».

— Ваши родители? — Ленни повернулась к Бену, откашлявшись. Он сидел на откидном сиденье напротив Эллисон, которая разместилась между своими родителями на широком мягком сиденье. — Эллисон говорила нам, что они умерли.

Он согласно кивнул головой:

— Мой отец умер, когда мне было тринадцать, а мама через несколько лет после этого.

Джад, думала Ленни, пытаясь вспомнить его глаза, когда он лежал рядом с ней и говорил, что любит ее. Умер. Она никогда не думала о нем как об умершем. Когда она позволила себе думать о нем, то вспоминала строчки стихов, которые он прочитал, когда Феликс спросил его, куда он хочет уехать. — Туда, где я могу найти золотые яблоки солнца и серебряные яблоки луны, — и она представляла его в каком-то смутном райском месте, где было много золотых и серебряных яблок и царил мир.

«Джад, — подумала Ленни с болью в душе, которую, как она надеялась, давно забыла. — Мы не имели право на то, что было между нами. Я это знаю. Не имели право ни ты, ни я, и наши отношения не могли продолжаться долго. Но, Боже мой, как нам было хорошо! Мы были по-настоящему счастливы… Мне кажется, с тех пор я все время пытаюсь найти это чувство снова».

Лицо Бена было оживленным, и она поняла, что пристально смотрит на него. Внезапно, чтобы как-то нарушить молчание, она сказала:

— Феликс и я решили подарить вам обоим дом Оуэна к свадьбе.

— Ой, мама! — закричала Эллисон. Она перегнулась через отца и поцеловала Ленни в щеку, а потом поцеловала Феликса. — Спасибо, спасибо вам! Бен! Подожди, ты скоро увидишь, что это такое! Это чудесный дом! Мы будем жить в комнатах дедушки… конечно, они немного темные; много красного дерева, бархатных занавесок, но мы все переделаем…

— Он очень большой? — спросил Бен.

— Двадцать две комнаты, тридцать три тысячи квадратных футов, — ответил Феликс.

— Но нам не надо столько.

— Пока не надо, — вставила Эллисон. — Но там будет чудесно нашим детям.

— Но мы не сможем содержать такой дом, — продолжал Бен.

— Нет, это не будет очень до… — Она остановилась на полуслове. — Мы поговорим об этом отдельно, хорошо? Об этом стоит поговорить. И ты должен сначала увидеть этот дом, а потом уже решать. Мы поедем туда вместе завтра же, хорошо? Просто посмотрим, и все.

Подумав, Бен пожал плечами. Эллисон взглянула на Ленни. Они обе надеялись, что поговорят с ним и он уступит им. Ленни тоже хотелось, чтобы они жили в этом доме, потому что этого хотела Эллисон. Бен согласится, размышляла Ленни, потому, что Эллисон была очень решительно настроена, я потому, что Бену тоже понравится этот дом. Она не знала, почему была уверена в этом, но чувствовала, что Бен полюбит дом Оуэна Сэлинджера и так же сильно захочет жить в нем, как и его невеста.

«Все будет хорошо, — размышляла Ленни, откидываясь назад и смотря на серый берег моря, который мелькал за окном, когда они ехали на север в Беверли. — Какие бы цели Бен ни преследовал, он не сделает больно Эллисон. Совершенно ясно, что он любит ее, а что касается ее, она его просто обожает. Всем будет хорошо оттого, что он появился здесь; нам давно не хватало нового человека со стороны, как в семье, так и в компании. — Ее мысли опять вернулись в прошлое. Не о том ли думал Оуэн, когда ввел Лору в их среду? Человека постороннего, со стороны… Но тогда все кончилось довольно трагично».

Но что все-таки хотел Бен? Трудно было поверить, что он встретил Эллисон случайно. Скорее всего, он их вычислил. Но что-то не увязывалось во всем этом, и действительно нельзя полностью исключить случайность, просто в тот момент она не могла найти другого объяснения.

«Но я не могу прямо спросить его об этом, — думала она. — Все, что я могу сделать — это следить за ним и постараться понять, что у него на уме. Но я уверена, что ничего страшного не случится. С какой стати? Они любят друг друга, они молоды и счастливы, и я сделаю все, чтобы не разрушить их счастье. В любом случае Бен не такой уж и посторонний; они с Эллисон уже давно живут вместе, и она хорошо знает его. Они обязательно будут счастливы, а с ними и мы тоже».

Машина мягко остановилась около входа в их дом. Бен открыл дверцу прежде, чем это успел сделать шофер, и протянул руку Эллисон. Небо было темным, на нем светилась серебристая луна, и лицо Бена неожиданно исказилось в свете, падающем от фар машины. Ленни не могла удержаться, чтобы не поежиться.

ГЛАВА 20

Первая кража произошла в Нью-Йорке. Очень немногие, кроме Флавии Гварнери, ее друзей, страховочной компании и полиции Нью-Йорка, обратили на это внимание. Случилась она накануне Рождества, когда все были заняты собственными делами. Но Флавия предприняла некоторые шаги: она уволила свою горничную и дворецкого. Их не было в квартире на Пятой авеню, когда случилась кража — она сама отправила их на месяц в отпуск, пока навещала своих родственников в Чикаго, Сан-Франциско и на юге Франции — но поскольку не было никаких признаков взлома квартиры, никто еще не мог это сделать. Поэтому она рассчитала их, дала полиции и страховочной компании все подробности о трех картинах Тулуз-Лотрека, которые и были украдены, отправилась на аукцион «Сотби» и купила себе на Рождество три новые картины, чтобы заполнить пустые места на стенах.

А Клэй, вручив Тулуз-Лотрека некоему брокеру, нанявшему его для кражи, получил кругленькую сумму, которой хватило, чтобы заплатить карточные долги, купить себе кожаную куртку на меху, о которой он мечтал уже больше года, а также хорошие подарки на Рождество для Мирны и Лоры.

Лора услышала о краже от Карриера в тот вечер, когда они приехали в Нью-Йорк на небольшие каникулы, первые, которые она позволила с тех пор, как год назад открылся «Чикаго Бикон-Хилл».

— Вчера я разговаривал с Флавией Гварнери, — сказал Карриер, прочитав сообщение в утренней «Нью-Йорк таймс». — Она говорит, что у полиции нет никакой версии, а украли ее любимые картины, но лично я думаю, что она больше озабочена тем, чтобы найти новую горничную и дворецкого.

Лора рассеянно улыбнулась. Она выбрала чикагскую газету из стопки газет, которые Карриер получал по утрам из пяти городов, и стала читать небольшую статью на странице светской хроники.

Самым интересным местом в эти дни, которое стоит посетить, стал «Чикаго Бикон-Хилл», элитный отель с изысканным баром, который является раем для знаменитостей (когда попадете туда, не открывайте рты, а просто наслаждайтесь атмосферой власти и денег), рестораном с изысканной кухней, и гостями, представляющими сливки общества, культуры и огромных корпораций. Если вы хотите произвести неизгладимое впечатление на своих взрослых детей с их половинами, пусть они проведут свои выходные за ваш счет в этом райском отеле, главным управляющим которого является Лора Фэрчайлд, сумевшая сделать обслуживание в этом отеле лучше, чем на любом самом модном курорте. Но не забудьте заказать номер не позже, чем за два месяца вперед, иначе у вас нет ни одного шанса попасть туда.

Лора протянула газету Карриеру.

— Довольно немногословно, — заметила она сухо. Он пробежал заметку глазами:

— То, что надо. Она отметила бар и ресторан, отдала должное тебе. Лучше не бывает.

— Ты так думаешь? — Дворецкий принес кофе и горячие булочки с грушевым джемом, а Лора смотрела из окна на шпили и купола Манхэттена, на садики на крышах, где соседствовали вечнозеленые растения рядом с деревьями, сбросившими листья на зиму. Кое-где были видны строительные леса, означающие, что вскоре будет закончено новое здание под офисы или жилой дом, потом они будут заселены, потом к ним привыкнут, когда рядом появятся другие, более новые дома, которые, казалось, росли как грибы, поднимаясь до небес. Весь город был таким, думала Лора, — веселый, беспокойный, спешащий во все стороны и в то же время гостеприимный к приехавшим новичкам, но заставляя их приноравливаться к своему ритму, не бояться его агрессивности, учиться его интригам и, уже привыкнув ко всему, жить вместе с самим городом. «Мне самой нужно многое узнать, — продолжала размышлять она. — Об отелях, об управлении, даже о самом Нью-Йорке. Я здесь родилась и выросла, но видела его другими глазами, и сейчас оказывается, что я его совсем не знаю».

— Да, интересно, — сказала она, повернувшись к Карриеру — Наши клиенты хотят уединения. Если бы я платила пятьсот долларов за ночь и две с половиной тысячи за номер «люкс», мне бы не поправились такие вещи.

Он пожал плечами:

— Если бы ты могла себе позволить платить такие деньги, ты бы привыкла к этому и не обращала внимания. Кто обращает внимание, так это люди, у которых нет таких денег. Они никогда не смогут остановиться в «Бикон-Хилле» или устроить сюда своих родственников, но они обязательно постараются посетить его, чтобы прикоснуться к жизни богатых. Именно они не дадут твоему бару и ресторану в отеле разориться в мертвый сезон. — Он разломил булочку пополам и намазал ее медом. — Это совершенно точно. Так было с самой первой недели.

Как тогда, когда Келли и Роза приготовили великолепный ужин и никто не заподозрил, что вечер был под угрозой, подумала Лора, но вслух ничего не сказала. Карриер поблагодарил их и не раз хвалил после, в ночном клубе, а сами женщины были счастливы, чувствуя себя дублершами, которые спасли пьесу на Бродвее, когда заболели ведущие актеры, поэтому Лора перестала переживать, что они не смогли в тот вечер хорошо отдохнуть. Но Карриер больше не возвращался к тому инциденту, Лора тоже. Они хорошо понимали, что их выручила чистая случайность, а не профессионализм

— Начало положено, будем надеяться, что и год будет таким же хорошим, — сказала Лора, думая о том, что, кроме всего прочего, она приобрела еще и дружбу Джинни Старрет, которая с того самого времени то улетала, то прилетала в Чикаго, как южный ветер, всегда неожиданно, окружая Лору неизменным теплом. Им еще предстояло познакомиться поближе, потому что Джинни не выносила долго задерживаться на одном месте, но теперь Лора знала, что та обязательно вернется, где бы ни была, и вскоре обнаружила, что ждет ее возвращения с не меньшим нетерпением, чем ждала всегда приезда Карриера. А в отсутствие Джинни Лора жила, наслаждаясь своим уединением, которое, как она думала про себя, было самым лучшим в мире. Она взяла с тарелки булочку, когда вошел дворецкий и сказал, что Лору вызывает Чикаго.

Она взяла трубку и услышала дрожащий от волнения голос Клэя:

— Слушай внимательно. Нам только что звонили из офиса Феликса. Они слышали, что мы заинтересованы в приобретении «Нью-Йорк Сэлинджер». Они готовы приехать к нам и обсудить все детали.

Лора на мгновение закрыла глаза. Он сам пришел ко мне. Он просит, чтобы я купила отель Оуэна. Она улыбнулась.

— В чем дело? — спросил Карриер.

— Феликс предполагает, что «Оул корпорейшн» может купить «Нью-Йорк Сэлинджер». — Она отодвинула немного трубку от уха, чтобы он мог слышать, что говорил Клэй.

— Ты назначил им встречу? — спросила она Клэя.

— Я сказал, что увидимся в четверг утром. Подходит? Я решил, что мы не должны показывать нашу заинтересованность.

— Чудесно. У меня будет время взглянуть на отель, а потом вылететь в Чикаго в среду вечером.

Карриер зашевелился и начал было что-то говорить, затем передумал и уставился в окно.

— Мне очень жаль, что так получилось, — обратилась к нему Лора, повесив трубку. — Я знаю, что мы с тобой решили немного отдохнуть, но я не могу упустить эту возможность. Ты бы поступил на моем месте так же, да? Уэс! Ты ведь знаешь, как долго я об этом мечтала.

— С первого дня, как открылся отель в Чикаго.

— Даже раньше. И я не делала из этого секрета.

— Но считала, что это дело будущего. У тебя была работа и ты занималась только ею.

— И я сделала ее.

— Так ты что, уже покончила с Чикаго? У тебя не осталось там никаких дел.

— Ну, дел всегда хватает. Но зачем? — испытывая замешательство и раздражение, она махнула рукой в сторону газеты из Чикаго. — Там пишут, что мы все сделали правильно и я могу нанять отличного управляющего, чтобы он взял бразды правления в свои руки. А почему бы нет? Я наблюдала, как ты сам начинаешь новое дело, не закончив предыдущее, и всегда полагаешься на своих служащих. Почему ты можешь стараться расширить дело и укреплять его, а я нет? Ты с самого начала знал, что я хочу получить все четыре отеля, и сейчас, когда один из них просто сам плывет мне в руки…

Она заметила его плотно сжатые губы и еще больше разозлилась.

— Ты надеялся, что я успокоюсь на одном отеле. Я права? Ты думал, что с меня этого хватит и я выйду за тебя замуж и буду везде сопровождать, тратя все свое время и силы на Уэса Карриера вместо того, чтобы заниматься таким незначительным делом, как маленький отель в Чикаго?

— Я никогда не говорил, что это незначительное дело.

— Ты прав. Беру свои слова обратно. Ты помог мне, только благодаря тебе стало возможно купить этот отель. Но сейчас я добилась успеха, и ты хочешь, чтобы я отошла от дел и забыла о всех других своих планах? Почему? Ты ведь не меняешь своих планов, почему же я должна это делать?

— Потому что мои планы, как ты выразилась, это бизнес, а твои — только мечты, причем рискованные. Потому что я могу заботиться о тебе…

— Если даже это и мечты, то они начали сбываться, а риск меня не пугает.

— В жизни важен не только одноразовый успех.

— Но сам ты так не считаешь. Ты рассказывал мне, что после первого успешного дела поставил на карту все, что имел, чтобы основать свою собственную компанию.

— Это было уже давно. Все это в прошлом. Все наработки, планы, страхи провала, сумасшедшие часы, неотложные дела — все это позади. Почему ты должна тратить годы на то, чтобы повторить все это? Тем более что в этом нет необходимости. Я буду заботиться о тебе, я смогу уделять тебе столько внимания, сколько надо, мы можем ездить с тобой куда захотим. Борьба закончена. Я не хочу еще раз проходить через это. На то нет никаких причин.

— Нет причин, — повторила за ним Лора. — Ты не хочешь еще раз проходить через это. Ужасно, что ты так думаешь.

Она отпихнула стул. Вся кипя от внутреннего негодования, она стала кружить по комнате, беря в руки первые попавшиеся на ее пути предметы, потом ставя их обратно

— Твоя борьба закончена! И значит, мне не надо бороться и побеждать. Ты считаешь, что с меня хватит и успеха, которого я уже добилась. Какой ты щедрый! И сейчас я должна переложить все заботы на тебя. И ты будешь проводить со мной столько времени, сколько захочешь. Господи! Какая честь! А что, если я не захочу проводить с тобой время? Если я хочу бороться, волноваться и не спать ночами?.. Если я хочу иметь первоочередные дела? Ты что, считаешь меня компанией, с которой хочешь слиться? Ты разрабатываешь какой-то график, ты решаешь, кто и что должен делать, и в определенный момент объявляешь, что борьба закончена и все свободны?

— Сядь, — спокойно сказал Карриер. — Когда ты наконец научишься сдерживать себя? Если ты не успокоишься, то, чего доброго, уволишь меня, как уволила шеф-повара. Тогда у тебя будут большие неприятности.

— Почему ты так в этом уверен? — Горячо дыша, с высоко поднятой головой, она стояла у окна, с вызовом глядя на него. За ее спиной по-зимнему неяркое солнце освещало крыши Нью-Йорка, а впереди нее была столовая Карриера и он сам. Лоре показалось, что ей придется выбирать между городом, который она хотела победить, и человеком, который хотел обладать ею.

— Ты ведешь себя чрезвычайно глупо, — сказал Карриер. Его голос больше не был спокойным, Лора уловила нотки, которые означали или раздражение, или тревогу. — Я не могу принуждать тебя ни к чему, даже к благополучной жизни вместо борьбы. И я не составляю никаких графиков для тебя. Наоборот, я делал все, что ты хотела, начиная с того самого дня, когда ты сказала мне, что хочешь купить отель в Чикаго. Почему бы и тебе иногда не считаться с моими желаниями? Я поддерживал тебя с самого начала, я поверил в тебя и доказал свою искренность, и я имею право в конце концов просить… — Он замолчал.

— Право? — холодно переспросила она. — Право? Потому что дал мне денег? Мы что, говорим о деньгах? Несмотря на то что мы давным-давно договорились, что деньги не будут влиять на наши взаимоотношения?

Карриер отбросил салфетку, которую держал в руке, и подошел к Лоре:

— Извини меня.

Он обнял ее, но она отступила назад, и он обиженно вздохнул.

— Черт возьми, послушай меня. Я имел в виду, что я теперь часть твоей жизни, часть всего, что ты делаешь. И я надеялся, что ты будешь советоваться со мной, когда у тебя появятся новые планы. Я не хочу, чтобы меня игнорировали и не обращали никакого внимания, Лора. Я говорю это и как инвестор, и как твой любовник, и как муж…

— Ты не муж.

— Я им стану. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

— Нет. — Не отдавая себе отчета, она сделала еще един шаг назад. — Я не выйду за тебя замуж, Уэс. Я никогда тебе этого не обещала, но тебе нравилось думать, что это дело времени.

— Я просто знал, что это дело времени, и я ничего не имел против этого. Но я знаю также, как жесток мир бизнеса, и я считал, что, как только ты сама это поймешь, ты предпочтешь ту жизнь, которую я предлагаю тебе.

Она покачала головой:

— Ты никак не можешь понять одну вещь. Я хочу быть частью этого жестокого бизнеса. Именно этого я и добиваюсь. Черт возьми, я имею право на это. Какие у тебя основания считать, что только мужчины могут бороться и побеждать или проигрывать и тогда снова бороться? От чего ты хочешь защитить меня? От нескольких царапин? Так они у меня уже были. Мне гораздо легче выжить, если у меня есть к этому стимул. В этом моя мечта, Уэс, моя и Оуэна. И я не понимаю, почему я должна жертвовать ими только из-за того, что ты хочешь, чтобы моя жизнь была гораздо легче. Я еду в среду в Чикаго, а в четверг собираюсь во что бы то ни стало купить «Нью-Йорк Сэлинджер». Как только я сделаю это, я вернусь сюда, чтобы начать его реконструкцию и поискать себе квартиру в Манхэттене — вероятно, последнее будет сделать труднее всего.

Он невольно рассмеялся:

— Вероятно. Но я смогу помочь тебе. Я знаю несколько агентов…

— Уэс, я пытаюсь заставить тебя понять, что не прошу твоей помощи. Я не хочу, чтобы ты помогал мне.

— Не будь идиоткой. Конечно же, тебе нужна моя помощь. Это не имеет никакого отношения к женитьбе или даже к тому, что мы живем вместе. Мы — партнеры в «Оул корпорейшн», и я собираюсь защищать свои капиталы. Кроме того, мы все-таки друзья, и я хочу сохранить нашу дружбу. Как ты сможешь купить «Нью-Йорк Сэлинджер»? Ты не получишь скидку, как в Чикаго. У тебя долгов по самое горло, у тебя нет денег купить его, сколько бы он ни стоил.

— Ты прав, но у нас есть люди, которые хотели бы вложить деньги. — Она посмотрела ему в глаза. — Ты сам рассказал мне о них месяца два назад. Ты думал, я не обратила на твои слова внимания? Несколько банкиров, предпринимателей, которые, как ты сам говорил, хотят вложить деньги в будущие отели «Бикон-Хилл».

Он согласно кивнул:

— Но они обратились ко мне, а не к тебе, потому что доверяют моему мнению и знают, что за корпорацией стою я. Неужели ты думаешь, что они предложат деньги тебе на тех же самых условиях?

— Кто-нибудь предложит, и тогда остальные последуют его примеру точно так же, как следовали твоему примеру. Я еще ни с кем из них не разговаривала, но, теперь, после звонка Феликса, я думаю, что пора действовать. И надеюсь, что сдвину это дело с места. Бухгалтерский отчет у нас хороший, а отчет ревизора еще лучше. Ты сам недавно сказал, что новый год стал удачным с первого же дня.

Небо заволокло облаками, и в комнате стемнело. Снежные хлопья падали за окном, разлетаясь то вправо, то влево, как будто в каком-то странном танце. Карриер подошел к выключателю и зажег свет.

— Это я научил тебя быть такой самоуверенной?

— В основном да. Но сыграл свою роль и успех отеля: письма, которые я получаю, мнения людей, которые они высказывают мне, когда мы встречаемся в холле и ресторане, цены в нашем отеле, которые несколько раз были самыми высокими в Чикаго. И люди, которые приезжают к нам снова. Все это говорит о том, что меня ценят.

— Любят, — поправил он ее.

— Ценят. — Лора улыбнулась. — Это ты меня любишь.

Уэс развел руки в стороны:

— Ты самая нелогичная женщина. Какого черта становиться в позу и спорить со мной, когда ты могла бы выйти за меня замуж и иметь пятьдесят таких отелей? Я бы выполнил любое твое желание.

— Я не хочу выходить за тебя замуж, — повторила сна, стараясь быть честной перед ним. Он ценил и восхищался ее откровенностью, но сейчас чувствовал, что получил удар ниже пояса.

— Я не хочу от тебя ничего. Я хочу бороться, Уэс, я хочу добиться успеха. Все будет по-другому, если ты просто преподнесешь мне все победы на блюдечке, уже готовыми

Он долго смотрел на нее, затем вернулся к столу и взял с подставки кофейник:

— Еще кофе?

— Да, спасибо.

— Послушай, — сказал он, тщательно подбирая слова и не глядя на нее. — Когда ты переедешь в Нью-Йорк, ты будешь жить здесь. Квартира подолгу пустует, и ты можешь пользоваться ею. Я помогу тебе поговорить с инвесторами; мы сложим наши средства вместе, чтобы купить этот отель в Нью-Йорке, и вложим в него, а потом сможем использовать их для покупки двух оставшихся отелей. В остальном ты свободна. Мы ожидаем, что «Нью-Йорк Бикон-Хилл» будет таким же удачным, как и чикагский отель; ты будешь, как и сейчас, представлять нам такие же ежемесячные отчеты и информировать о всех крупных происшествиях, таких, как увольнение шеф-повара, а также по вопросам безопасности или жалобам клиентов. А мы с тобой сможем иногда вместе пообедать или сходить в театр, если будет желание,

Он протянул ей чашку с кофе:

— Тебя это устраивает?

Лора с трудом удержалась, чтобы не подойти к нему и не обнять.

— Ты очень хороший друг, Уэс, — тихо сказала она. — Я благодарна тебе. — Она слабо улыбнулась. — Я и не собиралась идти к инвесторам без тебя. Я так тебе благодарна…

Она вернулась к своему стулу за столом, и он сел рядом.

— Но жить здесь я не могу. Я понимаю, что это звучит странно, глупо отказываться от свободной квартиры в Манхэттене, тем более такой, но мне будет лучше жить одной. И я с удовольствием с тобой пообедаю иногда или схожу в театр. Я хочу, чтобы мы остались друзьями, но не любовниками

Он положил руку на стол, а Лора вложила в нее свою руку.

— Посмотрим, что из этого выйдет, — сказал он. Они молча сидели за столом, допивая кофе и наблюдая, как за окном становилось все больше снежинок и они кружились все быстрее в наступающих сумерках. «Я еще хорошо отделался, — подумал Карриер. — Самое худшее позади, я уже решил, что она сейчас пошлет меня к черту и порвет окончательно, но мы будем продолжать вместе работать, будем часто видеться и она все равно остается в сильной зависимости от меня. Придется смириться с этим».

Он больше не удивлялся, как раньше, что постоянно испытывал в ней потребность, но он все-таки не ожидал, что потребность в ее обществе будет увеличиваться по мере его деловых успехов. На труднейшем поприще сделок по слиянию и приобретению капитала, когда ему приходилось выворачиваться наизнанку, он добивался победы за победой, мастерски удовлетворял в любых переговорах обе стороны и услаждал держателей акций. Он прилетал домой к Лоре с приятнейшими воспоминаниями о том, как ему удалось организовать людей и их деньги в новые деловые отношения; в этом он был похож на художника, выкладывающего мозаичный рисунок. Но в ее квартире он каждый раз обнаруживал, что, умея манипулировать другими людьми, он ничего не мог поделать с ней. Он не мог даже предугадать ее поведение. Она могла быть то нежной, то холодной, то открытой, то замкнутой, то весело смеяться, то упрямо молчать. И Карриер, привыкший везде и всегда командовать, обнаружил, что подчиняется ей, потому что именно ее упрямство и холодность больше всего нравились ему, несмотря на то, что он был бы не против уметь справляться с ними или хотя бы немного их смягчить. Лора пошевелилась на стуле.

— Ты продолжаешь считать, что я сдамся? — пробормотала она.

Он улыбнулся:

— Нет. Трудно продолжать слепо верить в это, когда ты только и говоришь об обратном.

— А о чем ты думаешь? — спросила она, и он подумал, что вопрос прозвучал так, как если бы она спрашивала, чем закончится книга.

— Я думаю, что мы найдем способ общения, который бы устраивал нас обоих, — ответил он, веря в это с той убежденностью, которая завоевала ему международное признание. — Я не стану просить тебя ни от чего отказываться, а ты не будешь просить меня, чтобы я оставался другом, потерявшим любовницу только потому, что она решила купить отель. Так или иначе мы что-нибудь придумаем.

Она взглянула на него:

— Ты торопишься?

— Конечно, нет, — быстро ответил он. — У нас есть время. — Они рассмеялись вместе, почувствовав себя более свободно впервые за все утро.

Конечно, размышлял Карриер, возникал вопрос о других мужчинах; ни он, ни она не затронули эту тему. Но если она будет жить одна, не обрученная ни с кем, даже не имеющая любовника, она будет свободна видеться с кем хочет. «Тем более я бессилен помешать ей, — думал он. — Если, конечно, она не будет так занята, что у нее просто не хватит ни на что другое времени. Если только она не привязана ко мне больше, чем думает».

— Как насчет прогулки к «Нью-Йорк Сэлинджеру»? — спросил он. — Мы можем притвориться молодыми любовниками, которые ищут себе любовное гнездышко.

Лора рассмеялась:

— Скорее всего, они решат, что мы продаем наркотики и придумали такую историю, чтобы замести следы. Но мне хочется туда сходить. До этого я заходила только в вестибюль.

Карриер встал.

— Еще одно, — осторожно начал он. — Я хочу пригласить Флавию как-нибудь на ужин. Она, должно быть, все-таки огорчена той кражей, хотя и не хочет в этом признаться, и сейчас для нее будет неплохо встретиться с друзьями. Я хочу пригласить человек двадцать-тридцать, не больше. Ты будешь хозяйкой этого вечера? — Увидев, что Лора колеблется, он добавил: — Я знаю, ты будешь занята поисками новой квартиры, я не стану притворяться, что мы больше, чем друзья. Но ты нравишься Флавии; я прошу тебя сделать это ради нее, а не меня.

Лора снова рассмеялась.

— Мой добрый Уэс! Конечно, я сделаю это для Флавии и для тебя. — Она поднялась вместе с ним. — Мне очень хорошо с тобой.

Он кивнул и обнял ее за плечи. Он рассчитывал именно на это.

Феликс не заглядывал в «Нью-Йорк Сэлинджер» много лет. Отель никогда не нравился ему. Сейчас, когда он начал строить небоскребы из стекла и стали в других городах, его раздражало, что фамилией Сэлинджер в Манхэттене назывался узкий старый дом из темного камня, несуразно торчащий между двумя административными зданиями. Оуэн построил его, когда был молод и в моде был стиль «grand dame», но когда после смерти Айрис он весь отдался своему горю, отель стал постепенно стареть, пока не вышел из моды как принадлежащий другому поколению. В те времена в архитектуре стали отдавать предпочтение небоскребам с голыми фасадами без лишних украшений, в стеклах которых отражались плывущие мимо облака, а вестибюли отелей по размеру напоминали вокзалы, в них могли происходить крупные конгрессы, и тем не менее в отелях оставались свободные места для командированных и нескольких семейств. И постепенно «Нью-Йорк Сэлинджер» был забыт. Даже когда Оуэн вернулся в компанию, накопилось много дел с другими отелями, которые необходимо было срочно модернизировать.

Но все-таки Оуэн не совсем забыл свои старые отели, они содержались в хорошем состоянии, и некоторое время спустя «Нью-Йорк Сэлинджер» прочно вошел в список отелей Манхэттена, как место, где могли остановиться туристы, бизнесмены, у которых кошелек был не очень толстым. Он всегда приносил прибыль. Отель был удобно расположен недалеко от театров, магазинов и основных административных центров, поэтому всегда находились люди, которые искали недорогие приличные комнаты в центре. Но после смерти Оуэна Феликс резко сократил обслуживающий персонал и службы, оставив минимум, чтобы отель мог функционировать, пока он не сможет от него избавиться.

Но отель не продавался, частично из-за того, что никто не мог представить, что отель в сто девяносто комнат будет приносить прибыль, частично еще и потому, что стало очень дорого закладывать дома. Феликс мог бы снизить цену, но он заплатил огромные деньги за землю около нового центра, где проходили крупные заседания и съезды, и совет директоров компании стал проявлять озабоченность по поводу того, что, как стали считать некоторые из них, эти затраты не соответствовали их возможностям. Ему не хотелось снижать цену в любом случае. Ему вообще претила мысль, что нужно жертвовать отелем в самом центре Манхэттена. Поэтому он занял выжидательную позицию, сгорая от нетерпения, обеспокоенный тем, что совет директоров может замедлить быстрое расширение, мысль о котором он долго вынашивал в себе еще до смерти отца. И наконец, за спинами своих агентов по продаже недвижимости он велел одному из своих служащих созвониться с «Оул корпорейшн» в Чикаго. Это была какая-то незначительная, как он считал, компания с только одним отелем, который, кстати, тоже принадлежал ранее Сэлинджерам. Но Феликс знал, что Уэс Карриер был крупным банкиром, что означало наличие у компании денег, и кроме того, расширение тоже было их целью. Поэтому вскоре он уже поздравлял самого себя за то, что не прогадал: цена, которую предлагала «Оул корпорейшн», была меньше той, на которую рассчитывал Феликс, но надеялся, что на переговорах он сможет ее поднять до положенного уровня. К середине февраля, гораздо раньше, чем кто-либо ожидал, «Нью-Йорк Сэлинджер» поменял хозяев. Небольшая статья в «Уолл-стрит джорнел» сообщила, что отель, теперешнее название которого «Нью-Йорк Бикон-Хилл», подвергнется большой реконструкции и откроется где-то в декабре. Но Феликс едва ли обратил на нее внимание. Он строил отель и был доволен. Он отпраздновал это событие, пригласив Ленни и Эллисон с Беном в «Лох оберз» на ужин, и был более разговорчив, чем обычно, о делах, которые делались за пределами офиса.

— Я вот думаю, — с сомнением в голосе сказал Бен, — может быть, не очень разумно избавляться от этих отелей и вкладывать все средства компании только в крупные. Как бы мы не прозевали новую тенденцию в стране.

— Какая новая тенденция?! — презрительно воскликнул Феликс, повышая голос в переполненном ресторане, где все старались перекричать шум в зале, отчего он становился еще сильнее. — Вы работаете в компании всего четырнадцать месяцев, это слишком маленький срок, чтобы считать себя экспертом в тенденциях гостиничного дела в стране.

— Вероятно, Бен с большим вниманием относится к делу, — вмешалась Ленни. — За четырнадцать месяцев можно многое узнать в любом деле, если захочешь этого.

— О какой тенденции идет речь? — спросила Эллисон.

— В моду входят небольшие и элегантные отели, — спокойно ответил Бен, игнорируя презрительный тон Феликса. — Похоже, людям снова стали нравиться именно такие отели. Им надоели громоздкие вещи. Кажется, их больше устраивают небольшие приемы, небольшие кинотеатры, небольшие отели, наконец. Им там уютнее, веселее, они чувствуют себя более уверенными в них.

— Очень захватывающая картина, — сказал Феликс. Он вытер салфеткой усы, которые отрастил после смерти Оуэна. — Немноголюдные приемы и маленькие кинотеатры, может быть, и выживут, но отели — нет. С такими ценами на строения…

— Но реконструкция обойдется дешевле. Вот почему я считаю, что мы не должны торопиться от них избавляться…

— С такими ценами на строения, — повторил Феликс, не желая, чтобы его снова перебили, — мы должны использовать с наибольшей выгодой каждый квадратный метр. Но дело не только в стоимости, и вы знаете это; я сам так говорил. Публика не хочет ничего маленького и элегантного; большинство людей толком и не знает, что такое элегантность. Они хотят большие, просторные здания, яркое освещение, шум, бассейны, видеоигры, теплые гаражи и большое количество проживающих в отеле, чтобы можно было незаметно снять номер и провести там несколько часов с секретаршей, не привлекая внимания.

— Ой, папа, ради Бога! — воскликнула Эллисон. — Не так уж много существует таких мужчин, которые обманывают своих жен.

— Конечно, ты все знаешь лучше всех. Отели просто кишат мужчинами и, осмелюсь сказать, женщинами, которые останавливаются там с единственной целью — провести несколько часов с любовником после обеда и к вечеру вернуться домой к семье.

Ленни внимательно наблюдала за Феликсом.

— Неужели это правда? — спросила она.

— Я же сказал, что да.

— Ты просто не любишь людей и не доверяешь им, — вставила Эллисон.

— Зато я понимаю, что им надо. А надо им, чтобы все происходило быстро и просто, а до вашей элегантности им нет никакого дела.

Бен пожал плечами:

— В компании «Риджент интернейшнл», например, так не считают. Да и тот новый отель в Чикаго — «Бикон-Хилл», кстати, кажется, он принадлежал нам? А сейчас это самый прибыльный отель в городе, причем цены там очень высокие. Значит, кому-то это нравится.

— А «Марриотт» не нравится? — с издевкой спросил Феликс. — Или «Хайят», или «Хилтон»?

— Я не говорю, чтобы вы не строили большие отели. Я только сказал, что, может быть, мы можем совместить и то и другое.

Феликс ничего не ответил, своим видом дав понять, что не одобряет предложения Бена. Им подали ужин, и Ленни сменила тему разговора.

Бен наблюдал за ней, когда она рассказывала о квартире, которую они с Феликсом наконец смогли купить в Нью-Йорке, после двух лет поисков и бесконечных споров. Ее голос и лицо были спокойны, но ему казалось, что она испытывала какую-то неловкость. Вообще было трудно понять Ленни. Бен совсем не мог разобраться в ней. Если он начинал спрашивать ее о прошлом, она всегда старалась сменить тему разговора. Ему было интересно узнать почему. Почему она вышла замуж за Феликса и какова на деле была их семейная жизнь? Ему было интересно узнать и о том, что она думает о них с Эллисон и о нем лично. Относилась она к нему очень тепло, но часто он замечал, что смотрит на него каким-то изумленным взглядом, как будто хочет о чем-то спросить, и если бы он сделал что-то, она бы осмелилась на это. Но он не знал, что должен сделать. Он не знал, что должен сказать. Он с радостью сделал бы это, если бы смог понять, что именно она ждала от него. Ему хотелось, чтобы она была на его стороне. Но проходило время, а он так и не мог разобраться в ее отношении к нему: или она не доверяет ему в силу каких-то только ей одной известных причин и старается уличить его во лжи, или же она хочет узнать о нем больше, потому что мало о нем знает.

С Феликсом было проще и сложнее. Его презрение уязвляло Бена, и ему хотелось дать отпор, но он заставлял себя сдерживаться. Он оставался неизменно вежливым, каждый день напоминая себе, что Феликс был его тестем, его начальником и что он не мог позволить ссориться с ним. Но ненависть, которую он испытывал к Феликсу, должно быть, совсем скрыть было трудно, иначе как еще можно объяснить, что Феликс возненавидел его с первого дня и почти не скрывал этого.

«Может быть, я напоминаю ему моего отца», — часто думал Бен с тех пор, как приехал в Бостон. Но ему не очень в это верилось. Прошло уже более тридцати лет, как Феликс украл у Джада компанию, причем Феликс мало придавал значения людям, которых использовал или морально уничтожал. Бен полагал, что вряд ли он вспоминал друга, когда тот вернулся с войны и обнаружил, что его компания исчезла, а двери дома Феликса перед ним закрыты.

Но самое главное — Бен не знал, был ли он похож на своего отца, поскольку уже не помнил, как тот выглядел, и у него не было его фотографий. Фотографии матери у него сохранились, он знал, что был немного на нее похож, но были ли в его внешности черты Джада? Этого он не знал. Но даже если он и напоминал Феликсу Джада, что из этого? Это уже не могло ему повредить. Он был женат на Эллисон, а сейчас, когда она была беременна, он чувствовал себя частью их семьи. На работе он добился больших успехов, и все это знали.

С первого дня, когда он занял свой новый кабинет, он начал действовать, понимая, что ему необходимо утвердиться в компании, чтобы никто не мог выжить его, как это случилось с Лорой. За год со скоростью, которая удивила знатоков гостиничного дела, более половины отелей Сэлинджеров имели новые замки, сейфы в комнатах, компьютерные данные на горничных и весь персонал, телевизионные камеры в коридорах и достаточное количество служащих безопасности в штатском, Бен специально объездил все отели, где проводил инструктаж с новыми служащими безопасности, обедал вместе с ними, вносил предложения, на что нужно обратить особое внимание и как это сделать. Феликс слышал об этом, получая ежемесячные отчеты от управляющих, которые докладывали, что благодаря Бену Гарднеру служба безопасности работала отлично, а происшествий стало гораздо меньше.

Нравился он Феликсу или нет, но тот уже два раза повышал Бену зарплату, доведя ее до шестидесяти тысяч долларов в год. Бен сдержанно кивнул головой, когда услышал о втором повышении зарплаты, и Феликс раздраженно сказал:

— Вы должны ценить мое отношение к вам.

— Я ценю. Надеюсь, что и вы тоже. Смею надеяться, я заслужил это.

Феликс попытался справиться со своим нежеланием хвалить кого бы то ни было.

— Вы правы. Я читал отчеты. Бен едва заметно улыбнулся, радуясь небольшой победе.

— Я считаю, что сейчас самое время для меня уйти из службы безопасности. У нас нет вице-президента по развитию, и я хотел бы, чтобы такая должность была создана в нашей компании.

— У нас ее нет, потому что этими вопросами занимаюсь я сам. Если у вас появились предложения по приобретению недвижимости, вы можете принести их мне. Вы остаетесь в службе безопасности. Как вы сами сказали, вы многого там добились.

— Но я хочу, чтобы вы подумали все же над новой должностью. Очевидно, можно обсудить это с советом директоров.

Феликс уловил скрытую угрозу в его словах, и его лицо посуровело.

— Я уже подумал и отверг ваше предложение. Вы только недавно стали членом совета директоров, с вас и этого пока хватит. А сейчас, я думаю, вам пора вернуться к выполнению своих служебных обязанностей.

Вернувшись к себе в кабинет, Бен стал обдумывать свой следующий шаг. Он хотел получить новую должность, потому что служба развития была сердцем большой корпорации и обеспечила бы ему хорошие перспективы. Но он хотел заниматься этим еще и потому, чтобы получать больше денег. Он не мог в открытую говорить с Феликсом о деньгах, но именно о них он постоянно думал. Он не мог чувствовать себя уверенным в своем будущем, и деньги были одной из причин этого, хотя существовали и другие, в частности, его тревога за Лору.

Он чувствовал ее присутствие в доме и иногда заходил в комнаты, которые когда-то были ее, и сидел там, думая о ней. Эллисон рассказала ему все, что произошло, пока они были в Европе, а когда он попал в Бостон, прочел все отчеты суда. Ему хотелось позвонить Лоре. Но он не знал, как это сделать. У него хватало проблем с Эллисон и ее семьей, он не мог общаться с Лорой, не сейчас, во всяком случае. Время летело, а он все не решался позвонить ей, наконец в отчаянии написал ей длинное письмо. Было легче говорить с листком бумаги, чем с сестрой, и слышать гнев, который он помнил в ее голосе, когда пытался рассказать ей все и оправдаться: Поэтому он и написал письмо. Он послал его в чикагский «Бикон-Хилл», прочтя в журнале по гостиничному делу, что она была его управляющим, но ответа не получил. «Пусть тогда она катится к черту», — подумал он и больше писать ей не стал. Но она незримо продолжала присутствовать в их доме. Казалось, что ничего нельзя с этим поделать.

Даже ее комнаты не были изменены. Как ни была Эллисон обижена и зла на Лору, она не стала переделывать ее комнаты, как сделала это со всем домом, потратив целое состояние на то, как считал Бен, что и так было прекрасным. Но комнаты Лоры она не тронула. И однажды она спросила Бена:

— Как ты думаешь, не устроить ли здесь детскую?

— И переделать ее?

— Нет, здесь все хорошо. Если родится мальчик, мы можем потом перевести его в другую комнату, а эту отдать его сестричке. А если будет девочка, она здесь и останется. А няня сможет устроиться в гостиной, мы поставим там кушетку, и все будет нормально.

— Я согласен, — осторожно сказал Бен.

Он соглашался с Эллисон почти во всем, пока речь не заходила о деньгах. Когда она начинала обсуждать с ним то, что собиралась сделать, он становился скованным и нервным. Она хотела много детей; она хотела путешествовать — с детьми и няней; она планировала записать их еще не родившегося ребенка в частную школу, которая будет переполнена, если слишком долго ждать… и так далее и так далее, в то время как Бен пытался вычислить, сколько потребуется на все это денег, и понимал, что не сможет вытянуть это.

Даже после второго повышения зарплаты доход Эллисон от основного капитала был в десять раз больше его зарплаты. Он не имел того, что заслуживал. Он постоянно внушал ей это, снова и снова. Она даже продала ему несколько акций компании, владеющей отелями Сэлинджеров, за чисто символическую сумму, поскольку Феликс так и не предложил ему ни одной акции, а Эллисон настояла, чтобы он имел хоть малую их часть. Он понимал их реальную стоимость и то, что заплатил за них. Это еще раз продемонстрировало, что он не мог чувствовать себя в равном финансовом положении со своей женой. Несмотря на то что для Эллисон его доход не имел никакого значения, его зависимое положение угнетало его: он знал, что дальше будет еще хуже; с годами их расходы возрастут, а его оклад будет все больше и больше отставать от необходимого уровня. И дело было не в детях или путешествиях, в одно из которых они собирались отправиться, как только Феликс даст ему нормальный отпуск. Они стали частью общества молодых людей, которые торопились жить, много путешествовали, были очень богаты, а это означало подобающую одежду, подарки, взносы в клубы и целый ряд расходов, которых он не мог и вообразить, когда они лежали в постели в Амстердаме и говорили о предстоящей свадьбе.

Он, конечно, понимал и тогда, что деньги будут проблемой, но когда они устроились в Бостоне, он пытался что-то сделать, но проблемы появлялись быстрее, чем он мог придумать, как их решить. Все сводилось к одной простой вещи: он знал, что никогда не будет чувствовать себя спокойно ни в качестве мужа Эллисон, ни как член семьи Сэлинджеров, пока не найдет способ заработать много денег.

Поэтому, хотя он часто не соглашался с тем, как Феликс управлял отелями, он редко спорил с ним, потому что не мог себе этого позволить. Даже когда Эллисон и Ленни были на его стороне, как тогда в «Лох оберз», отмечая продажу «Нью-Йорк Сэлинджер», он не стал настаивать на своем мнении. Ему очень хотелось сказать, что они должны серьезно подумать, прежде чем продавать отели в Филадельфии и Вашингтоне, но промолчал и почти не разговаривал в течение всего ужина.

А в это же время Лора, тоже притихшая, сидела с Карриером за столиком в нью-йоркском ресторане, где они ужинали вместе.

— Ты что-то сегодня очень тихая, — сказал Карриер, когда официант разливал в бокалы бургундское вино. Большой зал, полный воздуха, напоминал сад с решетками, колоннами и пальмами в медных кадках, создавая иллюзию лета, заставляя забыть о сырой февральской ночи снаружи. Посетители разговаривали полушепотом, официанты были расторопны и почти бормотали себе под нос, когда обсуждали с клиентами меню и вина, но, несмотря на общую тишину в зале, молчание Лоры привлекло внимание Карриера, внимательно глядевшего на нее. Когда официант, принесший вино, отошел от их столика, Уэс спросил ее:

— Куда исчезло твое волнение, которое ты испытывала, когда мы купили отель в Чикаго?

— Утонуло в море повседневной жизни, — улыбнувшись, ответила она. — На этот раз я представляю, что ожидает нас впереди, сколько предстоит работы.

И сколько потребуется денег.

— Я размышлял над этим, — сказал Карриер. — У меня сейчас очень напряженный график, и мне будет трудно приезжать сюда часто и заниматься всем так, как раньше. Я, конечно, постараюсь как можно чаще бывать здесь, но чем больше мы сможем сделать за этот месяц, тем лучше. Архитекторы, с которыми мы беседовали, например…

Я должна три миллиона долларов трем инвесторам, которые приехали на этой неделе.

— Симоне мне понравился больше, но я считаю, что мы должны его еще раз увидеть, и Бруера тоже. Посмотрим, как они прореагируют на твою идею сделать в отеле только одни номера, без апартаментов.

И Уэсу я должна пять миллионов долларов.

— Раньше в центре Манхэттена это не практиковалось, но очень подходит для этого города, тем более что в моду снова входят старые дома.

А для того чтобы получить на этой неделе необходимые три миллиона, я должна была пожертвовать контролем над «Оул корпорейшн»; и теперь те три инвестора могут перевесить в голосах на совете директоров меня и Уэса. И я использовала свою долю в «Оул корпорейшн» как дополнительную гарантию выплаты долга. Если дела в отеле пойдут плохо, если просрочу выплату своих долгов, я потеряю все.

— Если мы сможем выбрать архитектора в ближайшие две недели, то существует вероятность, что мы сможем открыться к Рождеству, как это было в Чикаго. Может быть, у нас сложится традиция — как часть твоей удачи

Уэс предупреждал меня, он говорил мне не торопиться с другими отелями, не отдавать контроль над ними. Он ни за что бы не согласился, если бы я не настояла. Но сейчас уже поздно останавливаться. Я поставила на карту все, что имею, чему быть, того не миновать. Отступать нельзя, ничто не остановит меня от завершения того, что уже начато.

— Однако тебе и так везет, что твой сосед по столику взял на себя всю беседу, произносит монолог за монологом, пока ты думаешь о чем-то своем и совершенно не слышишь, что он говорит.

Лора попыталась сосредоточиться и взглянула на него, улыбнувшись.

— Я все слышу. Ты хочешь поговорить с Симонсом и Бруером еще раз, а старые здания снова возвращаются в моду. И ты хочешь открыть новый отель к Рождеству.

— Ничего не скажешь. А как насчет идеи открыть ресторан на верхнем этаже «Нью-Йорк Бикон-Хилла»? Она недоуменно нахмурила брови:

— Я что-то не… ты говорил об этом? Извини, Уэс, я действительно не слышала этого. Он улыбнулся и покачал головой:

— Я не говорил. Однако, к моему удивлению, ты слышала все, что я говорил. — Он взял ее за подбородок. — О чем ты тревожишься?

— О деньгах.

— Отлично. Умные бизнесмены всегда волнуются, когда вложено много, а шансов на успех значительно меньше. Но это их не останавливает, а заставляет трезво смотреть на вещи. Так что с тобой все нормально.

Он поднял бокал с вином и ждал, когда она сделает то же самое.

— За прошлое и будущее, — сказал он.

Удивленная, она замотала головой:

— Я никогда не пью за прошлое. Думала, что ты знаешь об этом.

— Не за далекое прошлое, — объяснил он, — а за недавнее. За «Чикаго Бикон-Хилл», за наше партнерство, за нашу дружбу… — Он повел бровью. — Неужели за это не стоит выпить?

— Конечно, давай выпьем, — ответила она и отпила немного вина. Но мысли все равно продолжали одолевать ее. Когда подошел официант и протянул им меню, она рассеянно заглянула в него, едва слыша, о чем Уэс говорил с официантом и какие блюда они обсуждали. Сейчас она думала о Бене.

Бен был далеким прошлым, но и недавним тоже, потому что написал ей несколько месяцев назад письмо, уже после того, как приехал в Бостон и женился.

Мне хотелось, чтобы и ты была здесь, писал он в своем письме. Я хотел бы пригласить тебя, но из того, что рассказала мне Эллисон, я понял, что ты вряд ли захочешь участвовать в небольшой церемонии семейства Сэлинджеров, и я боялся, что и они не очень тебе обрадуются. Им еще предстоит изменить свое мнение о тебе — я обязательно постараюсь, чтобы так случилось — но требуется время, а я должен быть очень осторожен, потому что они не подозревают, что у меня есть сестра, тем более, кто она. Я не могу позволить, чтобы они о чем-то догадались. Надеюсь, что ты понимаешь это: я не могу рисковать и давать повод для подозрений. Мне хотелось бы что-то сделать для тебя, Лора, но сейчас я бессилен. Пока они и ко мне относятся довольно прохладно, но ведут себя в рамках приличий, не считая Ленни, которая проявляет симпатию и дружелюбие. А с Феликсом, с этим холодным, с рыбьими глазами негодяем мне ни на секунду нельзя расслабиться. Он ведет себя так, что совершенно понятно, что и он не доверяет мне. Между нами напряженные отношения. Я являюсь вице-президентом службы безопасности отелей Сэлинджера. Неплохое начало, как ты считаешь? У меня отличный кабинет рядом с кабинетом Феликса. Работа хорошая, и мне она нравится. Компания такая большая, что всегда где-то что-то происходит, и без дела я не сижу. Единственная проблема — деньги, но я надеюсь, что придумаю, как с этим вопросом справиться. Нет, есть еще одно, что меня беспокоит, — это ты. Я хочу увидеть тебя, Лора. Я очень скучаю по тебе. Многое изменилось в нашей жизни, я думаю, что и мы сами изменились, но не знаю, намного ли. Когда я приехал сюда к Рождеству, мы пошли посмотреть на дом в Бикон-Хилле — ты, возможно, заметила на конверте, что теперь это мой адрес. Мы там живем. Феликс с Ленни сделали нам свадебный подарок. Когда я увидел комнаты, в которых жила ты, я не поверил своим глазам, насколько красивыми ты их сделала. Помнишь, ты говорила, что хотела иметь свой дом вдали от меня и Клэя? В ту пору он у тебя был, и я понял, почему ты не хотела приехать ко мне и поселиться со мной вместе. Мне захотелось плакать, потому что они больше не твои. Вот тогда-то я и подумал, что должен вернуть тебя сюда. Не для того, чтобы жить здесь, у тебя уже другая жизнь, ты живешь самостоятельно, так, как я жил несколько лет назад, и у тебя, вероятно, есть другой прекрасный дом. Но ты заслуживаешь права приходить в этот дом, когда захочешь, и не бояться того, что больше никогда сюда не придешь снова, памятуя о том, что случилось. Так вот, глядя на твои комнаты, я понял, как сильно ты изменилась. Как изменилась вся твоя жизнь, но я совершенно не представляю, какие чувства ты испытываешь ко мне сейчас. Может быть, ты изменилась настолько, что изменила и свое решение никогда больше меня не видеть? Я тоже изменился. Я бы хотел поговорить с тобой об этом. Может быть, и ты этого хочешь. Мне бы хотелось многое тебе объяснить. Знаешь, очень странно находиться здесь, и мне нужен кто-то со стороны, особенно если это близкий мне человек. Лора! Мы любили друг друга когда-то, такие чувства не исчезают в никуда. Не могли бы мы встретиться и разобраться в наших отношениях? Я не прошу тебя приехать в Бостон. Я бы смог приехать в Чикаго. (Я прочитал о тебе в журнале. Кажется, у тебя хорошая работа, и мне очень интересно услышать от тебя подробности.) Пожалуйста, ответь мне. Я действительно хочу повидаться с тобой. И с Клэем тоже, конечно, если он захочет.

Дом в Бикон-Хилле. Лора вернулась к первой странице письма. В верхней части был напечатан адрес, который раньше был адресом Оуэна и ее тоже. Глядя на него, она начала дрожать.

Все, что она любила, о чем мечтала и потеряла, теперь было у Бена. Он жил в доме в Бикон-Хилле. Он работал в отелях Сэлинджеров.

Он сначала разрушил ее надежды на все это, а потом все присвоил себе.

Встретиться с тобой? Чтобы ты пригласил меня в свой дом? Это мой дом! Оуэн оставил его мне! Если ты думаешь, что я переступлю порог этого дома и позволю, чтобы ты встречал меня, чувствуя себя хозяином.

Она скомкала письмо и затолкала его в свой портфель, чтобы иметь его на случай, что однажды захочется на него ответить. Но каждый раз, думая о письме, она вспоминала слова: «Мне нужен кто-то со стороны…» Кем он себя воображает, что смеет напоминать мне, что я — человек со стороны?

Как-то в ясный осенний день, когда она уехала на выходные за город, она села под дубом и решила прочесть письмо Бена еще раз.

Мы любили друг друга когда-то, а такие чувства не исчезают в никуда.

Она прижала голову к грубой коре дерева и мысленно ушла в прошлое, вспоминая, как она обожала Бена и рассчитывала на него, надеясь, что он будет заботиться о ней в этом пугающем мире. И поняла, что, как бы она ни злилась на него, она все равно будет любить его в глубине своей души, потому что он был родным человеком, частью ее жизни, несмотря на высокие стены, которые время и обстоятельства воздвигли между ними.

А потом, совершенно незаметно для нее самой, она вспомнила Поля. Она почти слышала его голос, видела его улыбку и как темнели его глаза, когда он смотрел на нее. Она помнила чувство, которое всегда охватывало ее, когда они с Полем были вместе — то, что ее место было здесь, что она была сопричастна этой жизни.

Нет, такое не уходит в никуда.

Она разорвала письмо Бена на мелкие кусочки и, выкопав небольшую ямку в сырой земле, запрятала их туда как можно глубже. Черная земля попала ей под ногти, покрытые лаком. Она вспомнила, как Клэй работал в оранжерее на Кейп-Коде, и спросила себя, сможет ли она когда-нибудь избавиться от своих воспоминаний. Потом засыпала ямку землей, отряхнула руки и пошла домой.

— Я выпью за будущее, — обратилась она к Карриеру. Стоял февраль, прошло чуть больше года после открытия «Чикаго Бикон-Хилла», больше года, как Бен женился на Эллисон. Пора было думать о будущем.

Официант с заказом отошел от их столика; Карриер выбрал блюда сам, он любил так делать. Лора подняла бокал.

— За наше прошлое и будущее.

Карриер улыбнулся ее серьезному виду. То, что мучило ее, вдруг ушло, и она снова была с ним. «Так будет всегда», — подумал он, у нее на свете нет никого, кроме него. Джинни Старрет была только подругой, хотя и уделяла Лоре гораздо больше внимания, чем остальным своим друзьям; о Клэе и говорить нечего, Лора на него особенно и не рассчитывает: кажется, у него хватает забот в осуществлении желания наконец-то повзрослеть.

— За наше прошлое и наше будущее, — повторил Карриер, вставив одно лишнее слово. Их бокалы встретились, издав приятный звон первоклассного хрусталя.

И незаметно серьезность Лоры сменилась немного виноватой улыбкой, как будто она ругала себя в душе за то, что собиралась сейчас сказать. Ее не могли остановить даже беспокойные мысли о своих долгах.

— Говоря о будущем, Уэс, что ты думаешь о двух оставшихся отелях Сэлинджера, в Вашингтоне и в Филадельфии?

В тот день, когда Феликс узнал, что Лора Фэрчайлд была основным держателем акций в «Оул корпорейшн», за окнами его кабинета громыхала майская гроза. Эту информацию он получил от своего агента в Филадельфии, который позвонил, чтобы сообщить о предложении «Оул корпорейшн» купить «Филадельфию Сэлинджер».

— Я услышал об этом от своего друга в Чикаго. Он совершенно уверен, что это правда.

— Но она управляющий отелем в Чикаго, — резко сказал Феликс. Он знал об этом уже около года назад, когда о «Чикаго Бикон-Хилле» стали писать в журналах по гостиничному делу: Но, несмотря на то, что ему очень не понравилось это известие, он понимал, что сделать ничего нельзя и единственное, что ему оставалось, это — просто игнорировать этот факт. «Эта стерва пыталась любой ценой пролезть в отель Сэлинджеров, чтобы досадить мне, даже если отель больше и не принадлежал семье, но к нему она не имела никакого отношения. Пусть гниет себе в своем Чикаго, лично мне нечего беспокоиться». Вот так он думал о ней последний год.

— Она действительно управляла отелем, когда он открылся, — сказал агент. — Сейчас, я думаю, это делает кто-то другой. Я говорю только то, что слышал: она и Карриер основали «Оул корпорейшн», она владеет доброй половиной акций. А что, это имеет значение? — спросил он, удивленный молчанием Феликса. — Только они сделали нам приличное предложение за последние два года. Мне нужно ваше разрешение начать переговоры с одиннадцати миллионов и остановиться на десяти. Это не то, на что мы надеялись, но рынок недвижимости в Филадельфии сейчас таков, что большего нам никто не даст. Я гарантирую, что они заплатят десять миллионов. Мы сможем закончить все формальности меньше, чем за час.

— Найдите другого покупателя, — Феликс едва мог говорить из-за ярости, которая нахлынула на него, как дождь, бьющийся в стекла его кабинета. А он-то считал, что она — никто; он почти что забыл о ее существовании! Но услышать, что она является основным держателем акций в корпорации, с которой он вел дела, было выше его сил! Он не мог смириться с этим! Это разрушало строгий ход его мыслей — все равно что вдруг увидеть человека, которого все считали умершим, делающим покупки в торговом центре. Он всегда гордился тем, что был в курсе дел и точно знал, как распорядиться имеющейся информацией. Больше всего он негодовал, когда был вынужден признать, что допустил ошибку или оказался в неведении.

— Вернитесь к другим предложениям, которые нам делались. Переговорите с теми, у которых они наилучшие. И не спорьте со мной, — зарычал он, когда агент попытался возразить. — Позвоните мне через неделю. Я хочу, чтобы отель был продан.

В конференц-зале в другом конце коридора члены совета директоров ждали его, чтобы начать свое ежемесячное собрание. Пусть подождут; он не мог сейчас там появиться. Ярость лишила его сил, а ему нужно полностью владеть собой. Он неподвижно сидел в кресле, заставляя себя успокоиться. С каждым разом ему становилось все труднее справляться с приступами ярости, особенно если приходилось прятать их от других. Он понимал также, что предстоит защищать свои действия спокойно и обоснованно, когда он будет рассказывать совету о предложениях купить отель в Филадельфии.

— Не п-п-принять его?! — воскликнул Аса в конце собрания, когда Феликс дошел до последнего пункта повестки дня. — Не принять п-п-предложение на д-д-де-сять миллионов долларов за эту р-ру-рух-лядь?

— Они еще ничего не предлагали.

— Но твой агент сказал, что предложат, — вмешался Коул Хэттон, один из трех членов совета, которые не являлись членами семьи Сэлинджеров. Он был самый несговорчивый и упрямый. — Кто еще предлагал ту же цену? Никто?

— Пока нет, — ответил за Феликса Аса. — Я прав? — спросил он того. — Никто даже близко не н-н-называл такую цифру. Было одно предложение, называли семь миллионов. Верно?

— Мы не ведем переговоров с теми, кто предлагает нам семь миллионов…

Феликс, сидевший в кожаном кресле в напряженной позе, обвел глазами всех, кто сидел за столом, начиная с Асы, сидевшего рядом с ним по левую руку, и кончая Коулом Хэттоном, сидевшим с двумя другими членами совета, не являющимися родственниками, потом взглянул на Томаса Дженсена, который сохранил за собой место в совете, хотя больше и не работал в компании, и, наконец, остановился на Бене Гарднере, своем зяте, который все еще был здесь, все еще был женат на Эллисон и не собирался никуда исчезать.

— Мы заставим остальных поднять цену и добьемся десяти миллионов.

— А зачем все это? — потребовал объяснений Коул Хэттон. — Есть же хороший покупатель.

— Зачем продавать отель дешевле, если можно получить за него гораздо больше? — поддержал Коула человек, сидящий с ним рядом.

Они стали обсуждать эту тему между собой, а Феликс уставился в окно на серую пелену дождя. За ней почти не было видно дома в Бикон-Хилле, который обычно был хорошо виден из конференц-зала.

«Эта стерва никогда не получит отель Сэлинджеров».

Он покачал головой. О чем он думал? «У нее уже их два. Два из моих отелей! Очаровывает богатых мужиков, скорее всего стариков, вроде моего отца, втирается в доверие — вот так и получила два моих отеля. Но больше она ничего от меня не получит».

— Я не собираюсь продавать его даром, — сердито сказал он. — Но мне не нравится «Оул корпорейшн» — я не буду с ней иметь ничего общего, это достаточная причина…

— Но не для меня, — заметил Томас Дженсен. Его черные глаза удивленно смотрели на Феликса сквозь круглые очки. — Если мы отвергаем такого достойного покупателя, я хочу знать почему.

— М-м-может быть, они не достаточно достойные? — вопросительно предположил Аса.

— Ради Бога! — взорвался Хэттон. — Почему недостойные? Они уже купили наши отели в Чикаго и Нью-Йорке, у них имеются закладные и заёмы на их реконструкцию. Отель в Чикаго — один из лучших в городе. Какого черта они не достойны? Свяжитесь с вашим агентом снова, — возмущенно сказал он Феликсу. — Скажите ему, что мы согласны на десять миллионов. Я не знаю, какая муха вас укусила и почему вам вдруг разонравилась «Оул корпорейшн»; мы должны продать этот отель, мы два года не можем с ним разобраться, а нам надо начинать строительство нового отеля в Нью-Йорке. Причем это единственный отель, в строительстве которого я абсолютно уверен.

Губы Феликса были плотно сжаты. Он весь напрягся, стараясь справиться с яростью — на Лору Фэрчайлд, на совет директоров за то, что они не соглашались с ним, и в первую очередь на своего отца за то, что тот построил эти проклятые отели.

— Я уже принял решение. Мы найдем другого покупателя.

— Но все-таки, что плохого в «Оул корпорейшн»? — спросил Бен. — Странное, кстати, название, как мне кажется. Звучит как шутка, верно? Так что там случилось?

— Мне не нравится, как они ведут дела, — фыркнул Феликс, даже не повернув головы в сторону Бена. — Я уже сказал, что решение принято, мы и так слишком долго говорим об этом.

— А я хотел бы услышать ответ на этот вопрос, — произнес Хэттон. — Действительно, что случилось? Ведь все было нормально, когда мы им продали отели в Чикаго и Нью-Йорке. Что-нибудь изменилось с тех пор? Кто, кстати, возглавляет эту компанию? С кем мы имеем дело?

— С У-у-уэсом Карриером, — ответил Аса.

— Порядочный человек, — заявил Хэттон. — Занимался моими делами. Чем вас не устраивает Карриер?

— Ничем, — односложно ответил Феликс.

— Тогда кто не устраивает? Кто-то, кого вы не любите? Кто-то, кого вы не любите настолько, что готовы на все, чтобы не допустить сделки? Кто же это?

Открылась дверь, и вошла секретарша, которая, пройдя вдоль стола и подойдя к Бену, наклонилась и что-то шепнула Бену на ухо. Он вскочил на ноги.

— Извините меня, — сказал он, пытаясь скрыть улыбку на своем обычно холодном лице. — Мою жену увезли в госпиталь, и я хочу быть с ней, когда появится ребенок. Если вы позволите…

Все присутствующие хором стали желать ему всего наилучшего, а Томас Дженсен встал и обнял его за плечи:

— Передай от меня горячий привет Эллисон. и сразу же дай нам знать…

— Конечно, спасибо.

Бен повернулся и направился к двери.

— Так кто вам так не нравится? — добивался своего Хэттон. — Если вы думаете, что я позволю вам намного снизить цену только потому, что вам так нравится…

— Держатель акций, вот кто, — взорвался Феликс, его ярость наконец вырвалась наружу. — Я только что обнаружил. Основной держатель акций Лора Фэрчайлд. Эта лживая, хитрая…

Бен споткнулся и ударился о косяк двери.

— Господи! — воскликнул Томас Дженсен и заспешил ему на помощь.

Но Бен уже встал с пола.

— Это стул, — хрипло объяснил он, — не заметил его, извините…

— Трудно быть отцом, — весело сказал Хэттон. — Даже если ты еще им не стал. Вам лучше взять такси, очевидно, не стоит садиться сейчас за руль.

Бен кивнул. Он тупо оглядел конференц-зал: все стояли, исподтишка поглядывая на Феликса, который продолжал сидеть, глядя прямо перед собой.

Томас подошел к Бену:

— Вы уверены, что все в порядке?

— Да, спасибо. — Бен понизил голос: — Когда я позвоню, чтобы сообщить о ребенке, вы расскажете мне, чем кончился этот спор?

— Ну конечно.

— И как можно подробнее. — Томас снова кивнул, но как только Бен закрыл за собой дверь, он понял, что едва ли услышит хоть что-нибудь, учитывая, что Томас и Аса сумели уже встретиться с Феликсом для личной беседы.

— А какая, к черту, нам разница, кто она такая? — продолжал возмущаться Хэттон, в то время как остальные члены совета стали задавать свои вопросы.

— Деньги, деньги. Кто обращает внимание, откуда они? Вы печетесь об интересах компании или это касается вас лично?

Когда дверь за Беном закрылась, он не мог слышать другие вопросы и пошел по коридору, а в голове у него вихрем проносились не связанные между собой мысли.

«Лора Фэрчайлд. „Оул корпорейшн“.

Эллисон, должно быть, уже в больнице.

Как же она смогла стать основным держателем акций?

Я не сяду за руль. Хэттон прав, лучше взять такси.

Она всегда была умнее всех нас, но как она смогла сделать это? Где она достала денег?

Врач по телефону сказал Бену, что все хорошо, но может быть всякое…

Господи, если что-нибудь случится с Эллисон!.. А что стало с Клэем?

Ничего не случится, с ней все хорошо, с ребенком все хорошо.

Мне нужно увидеть Лору. Узнать, что она делает…

— Мистер Гарднер, — окликнул его администратор. — Я попросил для вас поймать такси. Я подумал, что вы не будете против.

— Конечно, нет. Спасибо, — ответил он. — Спасибо, что подумали об этом.

Он вошел в лифт, чувствуя, что совершенно запутался в своих мыслях. «Лора, Эллисон. Наш ребенок. Феликс, едва сдерживающий ярость…

И если он будет впадать в ярость слишком часто…

А я буду сдерживаться…

Вся империя Сэлинджеров окажется у ног Бена Гарднера».

Когда швейцар открыл перед ним дверь, он сел в такси и откинулся назад, глубоко задумавшись и не замечая шума движения на залитых дождем улицах и не слыша приглушенное бормотание водителя, комментирующего все и вся вокруг. В госпитале он спросил, как пройти к Эллисон, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, и вскоре, прежде чем он смог заставить себя не думать о собрании и о том, что услышал, уже был в ее комнате.

— Ты выглядишь рассерженным, — заметила Эллисон, когда он наклонился поцеловать ее. Она лежала на узкой кровати и улыбалась ему. — Ты был на совете директоров? Возьми меня за руку и перестань думать о делах. Думай о том, что скоро станешь отцом. Я стараюсь думать о том, что мы скоро станем родителями и у меня ничего не получается. Я не могу представить, что у меня будет ребенок. А ты? А наказывать детей обязательно?

— Нет. — Он пододвинул стул и сел рядом с ней, продолжая держать ее за руку. — Я думаю, что детей нужно очень любить и никогда не покидать.

— Даже на время отпуска?

— Всегда можно что-то придумать.

— Мы с тобой ни разу не говорили об этом. Даже странно. Мне кажется, мы потратили все девять месяцев на то, чтобы выбрать имя. — Она взяла его за руку и положила себе на грудь. — Мы были счастливы с тобой все это время, правда?

— Очень счастливы. Но жизнь не кончается, просто она немного изменится.

Она улыбнулась:

— С того момента, как я нашла тебя, я хотела, чтобы ничего не менялось. Все было так хорошо.

Стон вырвался у нее без предупреждения, и ее лицо исказилось от боли. Она вытянула ноги в надежде, что боль кончится. Она дышала неглубоко и часто, сжимая руку Бена с такой силой, о которой он и не подозревал.

— Господи! — выдохнула она. — Почему… это… так неприятно? А как… приятно… делать… ребенка!

Он улыбнулся:

— Дыши. Помнишь все твои упражнения?

Она поморщилась:

— Легче, когда… не болит.

— Я буду считать, — сказал он, стараясь говорить спокойно. Он не предполагал, что будет так переживать за Эллисон.

— Постарайся вспомнить: нужно дышать глубоко, медленно.

— Молодцы, — одобрила их медицинская сестра, подойдя к кровати. — Почти все об этом забывают, миссис Гарднер, а вы все делаете правильно.

Эллисон кивнула, ее глаза были все еще закрыты.

— Благодаря моему мужу.

— Прекрасно, — рассеянно ответила сестра, измеряя в это время давление Эллисон.

— У нее все в порядке? — спросил Бен. Он уговаривал себя успокоиться: он прошел эти курсы вместе с Эллисон, он знал, что будет дальше и для волнений не было причин. Но одно дело участвовать в беседах и упражнениях с группой беременных женщин вместе с их мужьями, и совсем другое дело было сидеть в больничной палате и видеть напряженное от боли лицо Эллисон.

— Все в порядке?

— Успокойся, — сказала Эллисон. — Бен, дорогой, не кричи на сестру, она выполняет свою работу.

— Все идет своим чередом, — ответила сестра. — Придется потерпеть. Дышите глубже. Вы оба молодцы.

— Ей обязательно надо быть такой жизнерадостной? — проворчал Бен.

Эллисон издала нечто среднее между смешком и стоном:

— Ты лучше займись мною и не обращай внимания на остальное. Просто будь рядом и разговаривай со мной, и все будет хорошо… Мы будем самой счастливой троицей в мире…

Бен обеими руками держал руки Эллисон, и никто из них не обратил внимания на вошедшую сестру.

— Ты просто замечательная, — сказал он. — Я люблю тебя.

— Эй, — улыбнулась Эллисон. — Ты, кажется, сам удивился этому? Ты никогда не должен казаться удивленным, когда говоришь своей жене, что любишь ее.

Она закрыла глаза:

— Твоя любовь — это самое прекрасное, что случилось со мной в этой жизни.

Она лежала спокойно, но ее тело было напряжено ожиданием следующих схваток.

— Я так рада, что дома у нас все готово. Даже кровать для няни… — Боль усиливалась. Бен видел это по ее искаженному лицу. — Не забудь позвонить ей потом, хорошо, Бен?.. Скажи ей… что она будет нужна нам… через пару дней.

— Перестань разговаривать и дыши, — приказал ей Бен. — И слушай, как я считаю.

Он держал ее за руки и ритмично считал, стараясь дышать вместе с ней. Все остальное ушло куца-то далеко. Враждебность Феликса, новая должность вице-президента, деньги, Лора, желание отомстить за Джада, — все перестало иметь для него значение. Он гладил упругий, вздрагивающий живот Эллисон, в котором жил их ребенок, и, наклонившись, поцеловал ее в грудь через тонкую больничную ночную рубашку, при этом его светлые волосы смешались с ее длинными пепельными волосами. Чувство глубокой привязанности охватило его. У него была жена, которая любила его, у него был дом, у него была собственная семья.

Лора так и не ответила на его письмо, и после того как он перестал просматривать почту в ожидании ее ответа, он решил дождаться, когда родится ребенок, и попытаться написать еще раз. Но даже если она не хотела иметь с ним ничего общего, у него было все, что он хотел в жизни: любовь, дом, будущее. Даже его стремление заполучить власть в империи Сэлинджеров в свои руки, чтобы расквитаться с Феликсом, показалось ему незначительным, когда он сидел сейчас около Эллисон. Он знал, что это стремление вернется позже, но сейчас с него было достаточно просто любить свою жену и беречь то, что было между ними. Он не ожидал от себя такого сильного чувства — он и мечтать об этом не смел — но сейчас, когда он осознал это, для него существовала только Эллисон: ее бледное лицо, ее глаза, устремленные на него, ее руки, сжимающие его, как их сжимала только Лора в первые месяцы после того, как их родители были убиты. Сегодня это была Эллисон и их ребенок.

— Я люблю тебя, — снова сказал он. Его голос был низким, и странным образом, ему хотелось и плакать и смеяться одновременно. — Больше, чем я думал, что смогу любить кого-то. Это ты научила меня этому. Я люблю тебя, Эллисон, и обещаю всегда заботиться о тебе. Я всегда буду с тобой, я никогда не оставлю тебя, я обещаю тебе, что ты никогда не будешь ничего бояться со мной.

Он поцеловал ее и еще крепче сжал ее руки, когда боль вновь взяла ее в тиски. Он оставался с ней, когда вернулась сестра и снова ушла, потом опять вернулась.

Ее сменила другая сестра, когда дежурство первой закончилось. К одиннадцати часам ночи схватки Эллисон стали такими частыми, что она едва успевала переводить дыхание в перерывах между ними.

Им обоим казалось, что весь мир сузился до этой белой больничной палаты и стараний Эллисон дышать правильно, в то время как ее тело все крутило и раздирало от боли. Бен говорил, не умолкая ни на минуту, пытаясь отвлечь ее. Позже приехал ее доктор, с ослепительной улыбкой сообщил им, что все идет хорошо, сердце ребенка бьется ровно и сильно и что ждать осталось недолго.

А меньше, чем через час, сразу после полуночи, когда Бен по-прежнему сидел около Эллисон, продолжая держать ее за руку и говоря, что он очень любит ее, на свет появился его сын, Джад Гарднер.

ГЛАВА 21

Вторая кража случилась в Париже, когда, вернувшись с концертного турне по Америке, Бритт Фарлей открыл ключом дверь своей квартиры и обнаружил, что на камине отсутствуют три редкие статуэтки. Больше ничего не было взято. Не было никаких следов взлома, а также никаких улик. Ключи, которые сделал Клэй по отпечаткам, снятым им в отеле, сработали гладко, и у него в распоряжении было предостаточно времени, посколько он знал по записной книжке Фарлея, сколько тот пробудет в Америке и когда собирается возвращаться в Париж. Он ушел из квартиры, оставив ее точно в том состоянии, в котором оставил ее хозяин, за исключением трех прекрасных статуэток; отвез их своему брокеру, который выполнял подобные заказы для частных коллекционеров, не имеющих возможности приобрести определенные произведения искусства другим путем; сел на «Конкорд» и успел в Нью-Йорк еще до конца выходных. Фарлей не смог сообщить полиции и своей страховой компании никакой ценной информации. Дело было закрыто прежде, чем началось следствие.

Фарлей жил в Париже уже около года, пытаясь покончить со своими привычками алкоголика и наркомана, в то время как его импресарио искал для него новый телевизионный сериал. Бритт был певцом и актером уже двадцать пять лет. Для почитателей его таланта он был сельским парнем, оказавшимся в городе, невинным молодым человеком с широко раскрытыми глазами, удивленно взирающими на этот восхитительный мир; он казался им наивным и бесхитростным, но очень симпатичным героем с кривоватой усмешкой, которая заставляла родителей вспоминать своих детей, когда те были милыми подростками, а женщин мечтать, чтобы их мужья были именно такими. А потом он вдруг сорвался и очень быстро заработал репутацию алкоголика, наркомана и бабника.

— Они не хотят ничего обещать нам, — пожаловался ему его импресарио во время очередного пребывания в Лос-Анджелесе. — Ни телевизионного сериала, ни даже концертного выступления, пока ты не докажешь им, что можешь оставаться трезвым хоть немного, скажем год. Если только… — Он задумчиво склонил голову. — У меня появилась идея. Что ты скажешь на это? Обновленный Бритт Фарлей совершает концертное турне, чтобы собрать деньги для бедных и голодных всего мира.

— Это уже было.

— И что, весь мир стал сытым и счастливым?

Импресарио звали Луи, и он гордился тем, что знал, как обращаться с чересчур темпераментными гениями

— Существует столько голодающих, что их с лихвой хватит на тысячу певцов на тысячу лет вперед. А как иначе, ты думаешь, можно сейчас заработать известность? Докажи, что ты вернулся в искусство: один, единственный и неповторимый Бритт Фарлей, певец, актер, филантроп. Ты можешь предложить другое?

Фарлей нехотя пожал плечами. И вскоре турне было организовано, с участием основного оркестра и трех менее известных групп для страховки. Это турне стало сенсацией года. ФАРЛЕЙ ОБЪЯВИЛ ВОЙНУ ГОЛОДУ! — мелькали заголовки во всех газетах. Тележурналисты живописали о лагерях беженцев и окраинах, откуда изможденные дети заглядывали в телекамеры; спонсоры выстроились в очередь, чтобы помочь в оплате расходов по турне; велись переговоры о правах на пластинку с записью музыкальной темы турне и видеокассет с заключительным концертом, который должен был состояться на открытой эстраде в Вашингтоне.

Билеты были нарасхват. БРИТТ ВЕРНУЛСЯ! — кричали «Ньюсуик», «Пипл» и «Тайм», но многих интересовало и то, сколько конкретно денег достанется нуждающимся.

— Исключительно все, — сообщил Фарлей, выступая на радио в прямом эфире. — Ну конечно, не буквально все; необходимы некоторые расходы и все такое, но остальное получат те, кто в них нуждается. Мы спасаем жизни, а не хотим разбогатеть, вы можете быть в этом уверены. И мы, естественно, получаем… — он потерял, где читал, и через мгновение продолжил: — Огромное наслаждение и радость. Поверьте мне! Нам дорога каждая минута нашего турне!

ЛИХОРАДКА ФАРЛЕЯ! — сообщил заголовок в «Нью-Йорк дейли ньюс», и вскоре все поверили, что Фарлей добился своего: совсем недавно еще казалось, что с ним покончено. Он пристрастился к наркотикам, отключился от всего, не имел работы, денег, а сейчас его обожали, и он был снова в свете юпитеров. Все еще жива была память о двадцати пяти годах перед публикой. И все с радостью полюбили его снова.

От первых четырех концертов были собрано более двух с половиной миллионов долларов. Затем вся группа взяла двухнедельный тайм-аут, чтобы потом начать следующую серию концертов. Фарлей вернулся к себе в Париж — и… обнаружил, что его квартира ограблена.

Через несколько дней корреспондент, ведущий колонку сплетен в Лос-Анджелесе, сообщил, что Бритт Фарлей вновь стал посещать вечеринки после того, как в течение нескольких месяцев отличался образцовым поведением, и снова участвовал в потасовке в одном из ночных клубов Парижа. Его агент вел переговоры о новых выступлениях по ТВ; их будущее было неясно.

— Ему конец! — сказал Ларри Голд, протягивая газету Полю. — Ему здорово повезет, если спонсоры не отвернутся от турне. Загубить такой успех, а нужно было лишь держаться подальше от наркотиков и выпивки. Трудно представить, что какой-то дурак будет для него что-нибудь делать.

Поль пробежал глазами маленькую заметку.

— Я бы хотел сделать о нем фильм, — задумчиво произнес он. — Взлет и падение американского героя. Если он проявит интерес, конечно.

Прищурив глаза, Ларри задумался:

— А это идея.

Через заваленный бумагами стол Поля они посмотрели друг на друга. Идея понемногу завладела ими.

— Здесь есть все, — не скрывая волнения, сказал Поль. — Надежды на возрождение и страхи падения.

— И настоящая звезда, — добавил Ларри, не замечая, что от волнения почти кричал. — Люди знают его и поддерживают. — Задрав голову, он взглянул на потолок. — Если не считать, что слишком много чести для неудачника. Нас могут не понять.

Поль покачал головой:

— Этого не случится, если мы все сделаем правильно. Это одна из самых необычных идей, которая не перестает волновать людей.

— Что: падение?

— Не только падение. Зрелищное падение. Падший идол. Король, которого свергли. Миллиардер, который потерял все. Люди продолжают зачитываться историей Агамемнона, несмотря на то что он неудачник. Или возьмем Эдипа или Лира. Вплоть до таких людей, как Стэн Кантон и Джон Белуши, это…

— Ты убедил меня. Ты совершенно прав. Я просто не думал о Бритте в таких масштабах. Но в этом что-то есть — привкус трагедии. Так высоко взлететь, а затем упасть…

Он потянулся за газетой и прочитал заметку еще раз.

— А что, если я ошибаюсь и не все еще потеряно для него? Что, если кто-нибудь протянет ему руку и он выкарабкается?

Поль усмехнулся:

— Мы делаем фильм о взлете и падении героя Америки, и у нас намечается беспроигрышный конец.

Они рассмеялись.

— Подойдет любой, — сказал Ларри. — Клянусь, мне нравится наша затея! Это будет фильм не об одном герое, а о каждом герое…

— О всех нас: о публике, которая сначала возносит знаменитость до небес, а потом отворачивается от нее, и пусть он падает головой вниз, если оказывается не богом, а просто человеком со всеми вытекающими из этого последствиями.

— Становится все лучше и лучше, — Ларри откинулся назад и положил ноги на письменный стол. — Значит, ты хочешь снять турне, везде сопровождая его с камерой, заснять его в номере гостиницы, артистической уборной, в ресторанах, как бы выжидая, когда он сорвется?..

— Я бы не стал преувеличивать, — рассеянно заметил Поль. Он уже был во власти будущего фильма. Перед ним проносились кадр за кадром, он слышал разные голоса, видел образы. Вот турне подходит к развязке… — Если, — произнес он, заставив себя отвлечься, — если он согласится.

— А почему он должен отказаться? Что еще ему остается? В любом случае сейчас он не в состоянии нам что-либо сказать. Лично мне кажется, что он схватится за эту идею. Ты с ним знаком? Я как-то встречал его, но сомневаюсь, что он помнит меня. Я позвоню его импресарио завтра. Может быть, тебе слетать в Париж и там поговорить с ним? Эмилия не будет против?

— Она сейчас на съемках лучших моделей года, — небрежно бросил Поль. — Она и не узнает, что я уезжал.

— Хорошо, а как насчет общего плана? Я смогу уделить тебе немного моего драгоценного времени. Черт, хотелось бы и мне сделать такой фильм вместо очередной душещипательной истории о том, как семейное благополучие было спасено подбором правильного дезинфицирующего средства. Я прихожу в исступление от белых накрахмаленных воротничков, в то время как ты будешь создавать миф о герое. Черт возьми. Тебе повезло… Ну хорошо, у меня есть час времени. Что ты знаешь о Фарлее, кроме пьянства, наркотиков и лая на луну?

— Я не знал, что он лает.

— Он проделывал это не раз за последние два года. Я слышал, он подражает ирландскому сеттеру или далматину. Кто-то рассказал мне, что он устроил сцену в каком-то отеле в Нью-Йорке или Чикаго, где-то там. Около года назад, но разговоров об этом не было. Однако я уверен, что он не позволит тебе заснять такое.

— Не надо преувеличивать, — напомнил ему Поль. — Я бы хотел, чтобы публика почувствовала жалость к этому человеку. Он запутался и не знает, как вырваться.

— Даже если бы он знал, что достаточно одного неверного шага, и он опять там, где был. В действительности он никогда не соответствовал своей репутации.

— Он смог бы попытаться, если бы ему захотели помочь.

— Не только это. Многие относятся к прошлому, как к своему достоянию, а оно с каждым годом их жизни становится непосильным бременем.

Поль помолчал.

— Откуда бы ты начал? Возможно, с Парижа? Одинокий парень в городе огней. Как ты думаешь, он взял свою девушку с собой?

— Не представляю.

— Будем надеяться, что нет. В одиночестве он будет смотреться лучше. Затем его турне: его попытки справиться с собой, он, нуждающийся во внимании и любви, его власть над зрителями…

— Здесь показать публику, — вставил Поль. — Я уже видел, что она собой представляет: масса обожающих его лиц. Затем возвращаемся к нему Он в такси, едет домой, в номер гостиницы, совершенно одинокий… Может быть, он и один-то не бывает? Разве его постоянно не окружают девицы?

— Может быть, он ведет себя по-другому в Европе? Если с ним девица, мы можем заплатить ей, чтобы она уехала домой и оставила его в одиночестве. Почему мне сценарии нравятся больше, чем жизнь?

— Потому что именно ты решаешь, каким будет конец фильма. И начало тоже. И то, что между ними.

Они посмеялись вместе, потом Поль сказал:

— Я хотел бы позвонить сейчас импресарио Фарлея. Я смог бы обрисовать ему общие черты нашего плана и договориться встретиться завтра.

Ларри ухмыльнулся:

— Мне нравится такой энтузиазм. Действуй. У меня есть еще одна идея. Я знаю одного парня с телевидения, который в свободное время читает греческие трагедии. Дай мне общие наброски фильма, а я покажу ему. Если они там смогут что-нибудь выделить на съемки, у тебя будет отличный бюджет. — Он поднялся. — Я буду у себя в офисе, если понадоблюсь тебе.

Импресарио Фарлея, Луи Гласе, колебался.

— Завтра я улетаю в Париж, — сказал он. — Полетите со мной? Ничего не буду обещать, но мы сможем поговорить в самолете.

«Он согласится», — подумал Поль. Луи не смог скрыть волнения. Последние «подвиги» его клиента были неважными, и ему нужно было что-то новенькое.

Он сел и мысленно вернулся к тем сценам, которые представлял, разговаривая с Ларри. Они были настолько яркими, как будто он уже видел их наяву. Все, что касалось фильма, оживало у него перед глазами. Поль удивлялся сам себе. После того как он всю жизнь использовал фотокамеру, снимая застывшие сцены, он почувствовал волнующую свободу движения и звука и возможность показать сразу несколько событий вместе. Неважно, сколько души он вкладывал в свои лучшие фотографии, которые сделал до того, как стал фотографировать светское общество; они не могли сравниться с жизненной силой фильма. Ему казалось, что он покинул отчий дом и перед ним открылся весь мир и возможность творить.

Первый фильм «Голд—Дженсен продакшнз» был закончен через полтора года после того, как эта компания была организована. Он прошел почти незамеченным. Его показали в нескольких кинотеатрах, несколько критиков вскользь упомянули о нем, небольшой круг людей посмотрели его, но, уходя из кинотеатра, обсуждали не его достоинства и даже не его недостатки, а куда они пойдут, чтобы выпить бокал вина, или будут ли спать в его или ее постели.

Через месяц Поль с Ларри просмотрели фильм еще раз в проекторной комнате у Ларри дома.

— Публика была права, — пробормотал Ларри. — Я бы тоже думал только о том, в чьей постели проведу ночь.

Поль даже не улыбнулся. Он не привык к неудачам и был сердит на себя.

— Какого черта мы его делали?

— Нас загипнотизировала уверенность в своих заслугах, — огрызнулся Ларри. — Со мной такое случалось, когда я возомнил себя гением, только начав заниматься рекламными роликами. И то же, черт бы меня побрал, случилось и сейчас. Удивляюсь только, что мы попались на эту удочку оба. Один из нас должен был заметить, что нас занесло не туда.

Фильм кончился, и зажегся свет. Расстроенные, они молча сидели в комнате.

— Давай посмотрим на фильм с другой стороны. Его нельзя назвать полной неудачей. Ты пробовал руку, учился… какого черта, ведь ты учился работать. Для человека, который до этого ни разу в жизни не держал камеру в руках, ты справился отлично. Я с легким сердцем благословляю тебя на следующий фильм, а сам возвращаюсь к своим несчастным роликам, которые оплатят наши счета. Конечно, я постараюсь быть рядом, сколько смогу. Пива? — Он протянул бутылку и открывалку.

— Спасибо. — Поль вытянул ноги. — Вывод один. Я должен немного сузить поле деятельности, не разбрасываться. Есть в этом что-то общее с фотографией, что ни говори.

— Подразумевая…

— Подразумевая этим, что, когда я фотографирую какой-то предмет, я придвигаю его ближе, чтобы увидеть, что делает его единственным в своем роде, и стараюсь найти средства, чтобы его уникальность заметили и другие. То же самое я хочу сделать в фильме: приблизить что-то одно и показать, почему это что-то уникально. Слишком многое происходит вокруг; как можно сделать фильм в таком хаосе?

— Это жизнь, друг мой. Большинство из нас пытаются найти в ней свое место.

Поль улыбнулся:

— Я тоже. Почти всегда.

— Так что же ты хочешь сделать?

— Делать профили, то есть строить каждый фильм вокруг одного человека и, используя его или ее историю, рассказать о городе, или о профессии, или о чем угодно, даже о целой стране. Это позволит мне сфокусироваться на чем-то определенном. А публика получит или кумира, или героя, которого возненавидит.

Лицо Ларри было задумчивым.

— Давай еще немного обсудим этот вариант.

Чем больше они говорили, тем больше эта идея захватывала Ларри. Они размышляли над этим в день, когда прочли заметку в колонке сплетен о Бритте Фарлее и она подогрела их интерес: на истории Фарлея можно показать историю многих знаменитостей в шоу-бизнесе, а крупным планом историю одного героя, его взлет, и падение, и, возможно, снова взлет.

Через день, после разговора Поля с Луи Гласом, он полетел с ним в Нью-Йорк, а затем в Париж. Они использовали время, чтобы познакомиться. Луи рассказывал о Фарлее, особенно о том, что тот был очень расстроен ограблением квартиры, хотя уже и оправился от шока. Затем они стали обсуждать предложения Поля. К тому времени, когда они подлетали к Парижу, Луи полностью одобрил идею создания фильма, а также первые наметки сценария.

Когда они добрались до квартиры Фарлея, он уже ждал их. Луи успел поговорить с ним по телефону накануне вечером и рассказал ему о фильме.

— Вы имеете в виду документальный фильм, верно? — спросил он, когда пригласил их в гостиную. Его голос был глубоким и густым, как старое вино. Одна из его бывших жен сказала как-то, что слышать его голос было почти так же приятно, как и переспать с ним. После развода, однако, она сказала, что слушать все же лучше.

В углу комнаты на кресле свернулась калачиком молоденькая девушка с испуганными глазами. Фарлей не представил ее, и она продолжала молча сидеть там на протяжении всей их беседы.

— Документальный фильм, — сказал он, растягивая слова. — Эту бодягу нам показывали в школе: какие-то профсоюзы или как строят собор. Или что-то о северных медведях, живущих на полюсе. Вы хотите снимать меня с северными медведями?

— Мы будем снимать вас с другими знаменитостями, — бодро сказал Поль. — Публика хочет знать о внутренней жизни своих любимых звезд.

— Публика слишком глупа, чтобы понимать, где внутренняя, а где внешняя сторона, — небрежно заметил Фарлей.

— Вы не слышали от него этих слов, — вмешался Луи Гласе. Фарлей бросил взгляд в его направлении, но промолчал. Он полагался на своего импресарио и был уверен, что тот всегда вытащит его из любой неловкой ситуации, в которые он попадал благодаря своему языку.

— Красивая квартира, — сказал Поль, оглядывая длинную комнату, забитую богатой мебелью. Высокие окна были открыты, и в них проникал мягкий воздух июньского утра, и он посмотрел вниз с высоты третьего этажа и через кроны деревьев увидел авеню Фош. — Трудно поверить, что к вам забрались воры. Вы живете так высоко.

— Залезли не через окно. — Фарлей почти зарычал. — Этот подонок вошел через входную дверь, как хозяин. Ничего не было вскрыто, взломано, поцарапано, ничего не отодвинуто. У него явно были ключи, у этого негодяя. Просто пришел, как будто он хозяин… моей квартиры, где живу я! Посягнул на мой дом, где я…

Он внезапно замолчал.

«Прячусь, — закончил Поль за него фразу. — Твой дом, где ты прячешься. А когда грабитель проник в дом, ты почувствовал себя незащищенным, как будто лишился места, где можно спрятаться. Поэтому ты и начал снова принимать кокаин и пьянствовать. Прошло уже пять дней с момента кражи, Луи утверждал, что он уже оправился, но это несколько не соответствовало действительности.

Он взглянул на Луи и, встретившись с ним взглядом, подумал, что, возможно, они поняли друг друга. Фарлей вообще не отличался спокойным характером, но на первых четырех концертах по стране был в хорошей форме. Луи и его помощники, вероятно, смогут продержать его в форме до конца турне, чтобы дать Полю возможность закончить фильм о нем.

— Давайте поговорим о фильме, — предложил Поль, стараясь говорить непринужденно. — Мы хотим показать вашу ежедневную жизнь, прикоснуться к вашей работе, игре, услышать ваши беседы с друзьями, другими певцами и актерами, с любым человеком, которого вы знаете. Как и откуда берете идеи для своего творчества. Мы хотим, если вы не будете возражать, следовать за вами повсюду, присутствовать на ваших собраниях и репетициях, быть с вами в ночных клубах… — Фарлей с тревогой взглянул на него, и Поль поправился — …В ресторанах, за кулисами на ваших представлениях. Пройдет совсем немного времени, и вы забудете, что мы рядом. Мы используем кадры ваших телевизионных выступлений, чтобы рассказать о вашем прошлом, мы будем брать интервью у людей, которые знают вас многие годы. Ну как, нравится?

— Извините меня, — неожиданно произнес Фарлей и двинулся в сторону ванной комнаты.

Луи сделал жест, чтобы остановить его, но, пожав плечами, убрал руку.

— У него проблемы с желудком, съел что-то не то, — объяснил он Полю.

Все молчали, пока Фарлей не вернулся в комнату.

— Извините, не хотел быть невежливым, но если приспичит, то приспичит. — Под носом у него была заметна краснота. — Так что вы говорили?

— Я говорил об интервью у людей, которые…

— Ах да. Интервью. — Широко улыбаясь, он кивнул головой. — Никаких проблем. Если вы будете брать интервью у людей, которые ко мне хорошо относятся. Но я буду против, если вы собираетесь разговаривать с людьми, у которых на меня зуб.

Поль наклонил голову, и Фарлей воспринял это как знак согласия. Они стали обсуждать турне, которое должно было возобновиться через несколько дней, причем и Поль и Ларри всячески старались удержать Фарлея от пространных воспоминаний и анекдотов Они были похожи на пастухов, подумал Поль все время подталкивая Фарлея в нужном направлении, не давая ему потеряться в чаще своих путаных мыслей. Это заняло у них еще два часа, но наконец Фарлей, Луи и Поль стали составлять неофициальный договор между ними, затем поднялись и стали прощаться.

— Увидимся рано утром, — сказал Поль.

— Наша встреча продлится долго? — спросил Фарлей. Его голос был скрипучим, а глаза горели неестественным блеском. Поль попытался вспомнить, сколько раз Фарлей бегал в ванную комнату во время разговора, два или три, но вспомнить не мог.

— Пока вам не надоест рассказывать, — ответил он. — Я умею слушать, а нам предстоит узнать от вас о сорока годах вашей жизни.

— Тридцати семи, — машинально поправил его Фарлей. Они помолчали. — Да, еще одно, — весело начал он. — Я с удовольствием буду рассказывать о себе. Всегда делаю это с удовольствием. Люблю поговорить на эту тему. Тем более что моя жизнь — это не просто жизнь, а нечто большее. Есть что рассказать, поверьте! Взять хотя бы это турне, которое мы совершаем! Великий поход против голода на тысячу лет вперед! Только подождите! Материала обо мне вам хватит на двадцать четыре серии, причем отличного материала! И я весь перед вами! Абсолютная честность — вот мой девиз! — Он изобразил знаменитую на весь мир кривоватую ухмылку. — У многих одни лозунги, у меня же собственное кредо. Я следую ему на все сто процентов. Если, конечно, мне в этом немного помогают со стороны, — добавил он, подмигнув.

В такси Поль сделал некоторые пометки в блокноте, чтобы восстановить их беседу позже, когда сможет записать ее полностью. Вспоминая, что Фарлей взял с него слово не брать интервью у тех, кто имеет зуб на него, Поль подумал о том, что Фарлею доверять нельзя.

Ему нужен не документальный фильм, а рекламный ролик.

Но это его, скорее, позабавило, чем раздосадовало. Фарлей был не первым и не последним, кто хотел бы спрятать от публики свои неблаговидные поступки. Они смогут сами найти уйму народа, у которых возьмут интервью, и не полагаться только на тех, которых порекомендовали им Луи и Фарлей.

Обдумывая это и делая пометки, он чувствовал волнение от предвкушения нового дела. Он сделает все, чтобы фильм получился. Все было ему в новинку, он получал удовольствие от работы, от стараний соединить в одно целое свои мысли и образы, чтобы создать общую картину, плохую или хорошую, обычную или оригинальную. Эта работа так же радовала и стимулировала его, как и то, чем он занимался раньше. «Мне это нравится, — думал он. — Переносить жизнь людей, их лица на экран, показывать то, что они не всегда готовы раскрыть миру, и оживлять на экране их рассказы».

В течение последующих дней, которые он проводил в беседах с Фарлеем, замысел фильма все более определялся и расширялся. Они садились в его гостиной, а оператор тихо устраивался в углу комнаты, и беседовали весь день напролет. И так каждый день. К тому времени, когда он вернулся в Калифорнию, у него сложился довольно четкий план фильма с определенным запасом времени и места на пленке для чего-то непредвиденного. Поль записал сценарий в блокнот с отрывными страницами, там же были записаны имена людей, подготовленные его секретаршей, у которых он собирался брать интервью. Когда же через две недели начались съемки в Нэшвилле, он завел новый толстый блокнот, который со временем распухнет от записей, потеряет внешний вид, уголки страниц обтрепятся, потом его сменят другие, по мере того как пролетят месяцы. Когда фильм будет закончен, все блокноты будут исписаны до конца, храня жирные пятна от еды, горчицы и кофе, оставленные во время обедов на ходу.

Ларри выкроил время, чтобы поехать в Нэшвилл с Полем.

— Нам пришлось отложить съемки рекламного ролика об очередном стиральном порошке, — рассказывал он, ко да они ехали из аэропорта в гостиницу. — Заболел пятилетний малыш, который должен был смотреть, как воркующие голубки, родители, радуются, что теперь их белье будет необыкновенно чистым. По-моему, ветрянкой. Поэтому мы должны немного подождать, или они будут искать другого ребенка. Эмилия не возражает, что ты снова уехал так надолго?

— Она очень занята, — неопределенно ответил Поль, вспомнив, что он живет в Лос-Анджелесе, где все много говорят особенно близкие друзья и компаньоны, добавив: — Мы собираемся съездить куда-нибудь, когда фильм будет закончен. Мы уже соскучились друг по другу.

— Чудесно, — пробормотал Ларри. — Я все думаю, что мне надо жениться, но я почему-то ни о ком не скучаю.

— Ты, кажется, живешь с Бонни? — спросил Поль.

— Да, и она мне нравится. Но я не скучаю по ней, когда уезжаю. Так зачем мне на ней жениться?

Поль ничего не ответил. Единственной женщиной, по которой он скучал, была Лора.

— Давай сегодня вечером сходим в ресторан, — предложил Ларри. — У нас с тобой не было возможности отметить начало работы. Государственная служба радиовещания подтвердила свое намерение дать нам деньги. Это просто замечательная новость, надеюсь, ты это понимаешь. Они делают это раз в сто лет.

— Это означает, что они сделают это, как только смогут, — ответил Поль. — Для меня это очень важно.

Когда они подъехали к отелю, он вынул свой блокнот:

— Пора приниматься за работу. Я надеюсь, что наша звезда будет вести себя хорошо; нам всем не подзоровится, если что-то будет не так.

Но, как выяснилось утром, им нужно было волноваться не только за Фарлея, но и о поклонниках, которые следовали за ним по пятам, куда бы он ни отправился.

Все началось на первых четырех концертах, еще до того, как приехал Поль. К тому времени, когда турне переместилось в Нэшвилл, а затем в Даллас, Денвер и Солт-Лейк-Сити, это явление превратилось в бедствие. Теперь Фарлей был постоянно окружен толпой: это были его поклонники и поклонницы с клочками бумаги в руках для автографов, кричащие «Бритт! Мы с тобой, Бритт!». Тут были и зеваки, и любопытные, торчащие на улице около отеля и окружающие его, как только он появлялся. К нему тянулись руки, чтобы оторвать кусок от его рубашки, выхватить носовой платок или сорвать платок с шеи (Фарлей прекратил носить их после того, как однажды его чуть не удушили, пытаясь стащить с него платок). Постоянно слышались крики и визг; кто-то обязательно пел, полагая, видимо, что это самое удачное время для прослушивания. Майки с надписями «Бритт вернулся» можно было увидеть везде и всюду: быстро сориентировался какой-то бизнесмен.

С одной стороны было написано «Покончим с голодом», а с другой — «Всем с любовью». В Далласе, когда Фарлей раскланивался после выступления, кто-то бросил в него розу, которая оставила у него на лбу небольшую царапину, что в свою очередь вызвало заголовок в газете: «Бритт кровью болеет за бедных». Одна молоденькая девушка была почти задавлена и сбита с ног в огромной толпе на выступлениях Фарлея в Денвере, и быстрый агент по связям с прессой поднял ее на сцену, где Фарлей спел ей песню о любви, держа ее за руку, а на следующий день первые страницы десятков газет были посвящены этому эпизоду.

Все, что бы Фарлей ни делал, становилось сенсацией или в местном масштабе, или в масштабе всей страны, когда о ней рассказывала какая-нибудь телевизионная программа. Турне Фарлея становилось целым событием для того города, куда он приезжал, и Фарлей, как ясное солнышко, улыбался, махал рукой, пел, посылал толпе воздушные поцелуи, устраивал приемы, где его обнимали, целовали и всего чуть ли не облизывали.

— Они обожают меня, — сказал он Полю. — Они не перестали меня любить, вы понимаете это? Они обожали и до сих пор обожают меня! Обожают Бритта!

Он приглашал в ресторан людей, с которыми практически не был знаком, оплачивая обеды, в которых принимало участие по двадцать, а то и по тридцать человек. Каждую ночь в постели у него ночевала какая-нибудь девушка, наутро получавшая от него духи и коробку шоколадных конфет.

— Они обожают меня, — повторил он Полю, подмигивая. — Ночью только и делаю, что занимаюсь любовью. Конечно, вы не слышали, что я сказал. А вообще я лучший любовник Западного побережья.

— Откуда берутся на все это деньги? — поинтересовался Поль.

— Отовсюду понемногу, — туманно ответил Фарлей.

— Кто оплачивает все эти обеды, духи, приемы? — обратился Поль с вопросом к Луи Глассу.

— Бритт — богатый человек, — мгновенно ответил Луи. — Он скопил достаточно, когда был в зените.

— А я и сейчас в зените, — сказал Фарлей, входя в номер отеля, где они разговаривали. — Выше некуда. Все прекрасно. — Он взглянул на Поля. — Так себя чувствует только король. Я снова стал королем.

С этими словами он повернулся, чтобы принять кокаин и запить его джином.

— Эй, парень, у тебя сегодня концерт, — мягко напомнил ему Ларри. — Может, отложишь это на потом?

— Я уже и так давно откладываю.

— Ну сколько?

— Целых пять минут.

— Очень остроумно, — Луи положил руку на плечо Фарлея. — Подожди до конца концерта.

— Убери свои грязные руки. — Луи убрал руку. — Мне не нравится, когда мне указывают, что делать, Луи, ты прекрасно знаешь это. Я уже большой мальчик, недавно был мой день рождения — мне уже тридцать семь, — обратился он к Полю. — Я уже достаточно взрослый, чтобы поступать, как мне хочется.

Поль взял свой пиджак:

— Я иду обедать. Пошли, Бритт, я угощу тебя бифштексом.

— Я не голоден. Я останусь здесь.

— Ты перестаешь есть, когда начинаешь принимать наркотики, — с горечью сказал Ларри.

Поль взглянул на Фарлея:

— Все равно пошли. Не люблю есть один.

— Вы просто хотите заставить меня поесть. Затащите меня в ресторан и запихнете в меня бифштекс.

— Может, и так. Если проглотишь его, он твой.

Фарлей ухмыльнулся:

— Вы мне нравитесь, Дженсен. Вы меня никогда не обманываете.

— Пошли. Я голоден, даже если вам и не хочется есть. Расскажите мне о колледже, как вы были там звездой, играя в спектаклях, когда учились в старших классах.

— Верно, я был звездой. Откуда вам это известно?

— Мне рассказал об этом ваш школьный наставник. Но мне бы хотелось услышать об этом от вас.

— Хорошо. Я не против. Это было хорошее времечко. — Он повернулся и вышел из комнаты в коридор.

— Вы сможете заставить его что-нибудь съесть? — тихо спросил Луи.

— Именно это я и пытаюсь сделать, — сказал Поль и вышел вслед за Фарлеем.

Каждый день они были озабочены одним и тем же: заставить Фарлея поесть, уложить его в постель, когда он заявлял, что совершенно этого не хочет и полон энергии. Все это они делали с одной целью, чтобы Фарлей был в состоянии выступить на очередном концерте. Все были втянуты в это дело: и Луи, и Поль, и весь остальной персонал. Они одевали его перед концертом и раздевали после, они следили, чтобы он не наговорил ничего лишнего публике, сажали его на самолеты и высаживали его из них, везли на сцену, где проходили его выступления. И практически все это снималось на пленку. Как бы ни было затуманено сознание Фарлея, он никогда не забывал, что Поль делает о нем фильм. Работая по восемь, по десять, а то и по пятнадцать часов в сутки, он, Поль и оператор собирались вместе, и как только Поль незаметно подавал сигнал, оператор включал камеру: Фарлей на репетиции, Фарлей разговаривает с другими музыкантами о предстоящем концерте, Фарлей вспоминает былое с Луи, Фарлей один, он сидит за пианино, напевая что-то себе под нос, Фарлей, исполняющий песню и старающийся, чтобы голос звучал хорошо. Время от времени он просил оператора выйти из комнаты, объясняя это тем, что нуждается в одиночестве, хотя большую часть времени он хотел, чтобы оператор был рядом. Он уже сжился с камерой и привык, что каждый день проводит перед ней.

Наконец, когда все устали до такой степени, что не могли больше даже думать о работе, они взяли недельный отдых, и Поль вернулся в Лос-Анджелес.

— Эмилия! — позвал он, открыв входную дверь. Ответом ему была только прохладная тишина дома. Он вбежал по лестнице в длинную гостиную, где одна стена была полностью застеклена, от пола до потолка, затем вышел на балкон, который возвышался над небольшими, покрытыми травой отвесными склонами, отделявшими каждый дом от соседей внизу и вверху. Он долго стоял там, уставившись на Лос-Анджелес, распростертый вдали, бледные, неясные очертания которого были видны под косыми лучами июльского солнца, с трудом пробивающимися сквозь полуденный смог. Понемногу ему удалось расслабиться, тишина окутала его, и напряжение, накопившееся в нем от общения с Фарлеем, отпустило его.

Он прошелся по балкону, любуясь ухоженными клумбами с яркими пышными цветами, названия которых Поль не знал «Но этого не знает и Эмилия, — подумал он. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что они оба относились к этому великолепно обставленному и безукоризненно содержащемуся дому как к отелю. — Мы не ведем себя как хозяева дома, — размышлял он. — И уж тем более, как жильцы».

— Ты вернулся! — раздался высокий удивленный голос Эмилии Она стояла в дверях, одетая в легкое платье и сандалии, светлые волосы были уложены в немыслимую прическу для дневных съемок, а голубые глаза радостно смотрели на него.

— Ты даже не позвонил.

Поль подошел к ней и обнял:

— Я звонил вчера вечером. Ты чудесно выглядишь, но я не в восторге от твоей прически.

Она рассмеялась:

— Я была в длинной шубе из русских соболей. В ней я расхаживала босая по берегу, а мои волосы выглядели так, как будто я только что выскочила из постели. Кому-то пришло в голову причесать меня именно так, они нас об этом не информируют. Как ты думаешь, я смогу продавать меха, выглядя вот так?

— Я думаю, что ты можешь продать все что угодно.

Он поцеловал ее, но через мгновение она отстранилась.

— Вчера я встретилась с Барри Маркеном. Он был в городе проездом, поэтому, когда он пригласил меня, я согласилась. Я вернулась домой в десять часов.

— Я не просил отчета о твоих поступках, — мягко заметил Поль.

— Ты имеешь право знать, где я бываю в твое отсутствие. У тебя есть право вообще запретить мне обедать с Барри.

— У меня нет таких прав, и я не собираюсь этого делать. Я не тюремщик и совсем не хочу, чтобы ты меня им считала.

— Ты сердишься. Извини меня. У меня был ужасный день, правда. Я сама не знаю, что говорю.

— Как ты смотришь на то, чтобы выпить что-нибудь? Может быть, после ты сможешь рассказать мне обо всем?

— Чудесно, Давай выпьем водки. Со льдом, пожалуйста, — добавила она. — Рассказывать особенно нечего Работа фотомодели скучна, как ты знаешь, а может быть, и не знаешь. Никто этого не может узнать, пока сам не займется этой работой. Ничего общего с талантом или интеллектом, абсолютно неинтересная работа. Надо только уметь правильно выполнить то, что взбредет в голову фотографу.

Поль уловил в ее голосе дрожь.

— У кого-то новая причуда?

У нее вырвался смешок.

— Разве у них узнаешь? Но сегодня утром наш художественный директор сказал мне, что у меня слишком широкие бедра.

— Ты и раньше рассказывала, что они то и дело делают подобные замечания.

— На этот раз все было по-другому. — Она облокотилась о каменную стену между двумя цветочными ящиками. Садящееся солнце было за ее спиной, и лицо оказалось в тени. — Эта работа недолговечна. Никогда не знаешь, что им захочется в следующий раз.

— Ты имеешь в виду, какую фотомодель они выберут?

— Да, в каком стиле. Конечно, я не боюсь, что это коснется меня, но иногда становится скучно от неразберихи и отсутствия творческого начала.

Поль понимал, как она должна была ненавидеть отсутствие правил игры в этой области. Это означало, что и ей было трудно подстроиться под других.

— Неужели все так изменилось? — спросил он. — Пару лет назад ты не видела в этой работе ничего плохого. Ты хотела ее больше всего на свете.

Она пожала плечами:

— Теперь, проработав, я знаю ее гораздо лучше, чем раньше.

Он вдруг понял, что она не останется фотомоделью. Долго, и ему показалось странным, что они поменялись местами. Когда они только встретились, Эмилия четко знала, что хотела, и ему пришлось для этого поколесить по Европе, чувствуя себя неприкаянным и неудовлетворенным. А теперь настало время, когда именно он знал, чего хотел, во всяком случае, в работе, а она оказалась плывущей по течению.

Где-то рядом запела птица, ее песню подхватила другая. В этот тихий полуденный час они слышали звон стаканов из дома рядом.

— Ты не спрашиваешь о моем путешествии, — заметил Поль.

— Ах, да. Как дела?

— Прекрасно.

Она не обратила внимания на краткость его ответа.

— Отлично. Ты уже все закончил?

— Ты имеешь в виду турне? Я, кажется, сказал тебе, оно продлится еще четыре недели.

— Да, вроде ты говорил что-то, но не могу понять, почему тебе надо присутствовать на каждом концерте. Они, должно быть, похожи один на другой. Да и он тоже совершенно одинаковый, где бы ни был. И мне не нравится, что тебя подолгу не бывает дома.

— Мне тоже это не нравится. Но я должен закончить работу.

— Нет, тебе нравится заниматься этим. Тебе нравится. Тебе очень понравилось делать фильмы.

Он видел перед собой ее злые глаза.

— Я надеялся, что ты понимаешь. Я объяснил тебе, что чувствую при этом.

— Ты никогда раньше ничем так не увлекался, за исключением меня.

— Я до сих пор увлечен тобой, — ответил он, скорее машинально.

— Ты увлечен работой. Раньше ты так не относился к работе.

— Я стремился к этому. — Он не был уверен, стоило ли ему делиться с ней своими мыслями. Обычно они не обсуждали его работу; ее интересовала только собственная карьера. — Я всегда ждал, что когда-нибудь подвернется дело, которое заинтересует меня. Мне не приходило в голову, что я сам должен искать его, что не всегда все появляется само собой. — Он печально улыбнулся. — Удивительно, но мне понадобилось много времени, чтобы понять это. Это объясняется тем, что я всегда имел деньги и мне не нужно было думать о том, как зарабатывать их на жизнь.

— Все это абсолютный вздор. Если ты достаточно терпелив, все приходит само собой. Эту работу предложил тебе Ларри. Ты ведь не бегал за ней высунув язык.

Помолчав, он ответил:

— Ты права. Но все бы заглохло, как многое другое, если бы я не занялся этой работой, я учился и ходил за Ларри по пятам, как ребенок, который учится ходить. А может быть, просто подошло время: мне не хватало чего-то интересного.

— Хорошо еще, что тебе стало не хватать чего-то, а не кого-то, — пошутила она. Потом добавила, не скрывая зависти: — Хотела бы я быть на твоем месте. — Она смотрела на Лос-Анджелес и поэтому не заметила удивленные глаза Поля. — Надеюсь, что такое случится и со мной когда-нибудь. Ведь со многими так и происходит, правда? — Они помолчали. — Сколько времени уйдет на этот фильм?

— От четырех до шести месяцев. Но обещаю, мы сразу уедем куда-нибудь, совершим какое-нибудь путешествие и…

— А потом что ты будешь делать?

— Какой фильм?

Она кивнула.

— Еще не знаю. Что-нибудь подыщем интересное.

— А если обо мне? Я для тебя интересна. Ларри считает, что у меня захватывающая внешность, он сам мне это говорил. Ты мог бы сделать фильм обо мне.

Поль нахмурился, потом быстро сменил выражение лица.

— Пожалуй. Когда-нибудь я это сделаю. Мне хочется выпить еще. Тебе тоже налить?

— Да. — Она пошла за ним в дом. — Этот фильм мог бы очень помочь мне, Поль.

— Этот фильм? Каким образом? — Он улыбнулся ей. — Ты самая известная фотомодель в стране. Документальный фильм о черных и белых сторонах этого бизнеса меня как-то не впечатляет.

— А тебе не надо касаться черных сторон.

— Нет, мы должны касаться и того и другого. Именно это и отличает документальный фильм от других. — Он обнял ее. — Как он может помочь тебе?

— Любая реклама помогает, — уклончиво ответила она. Поль заглянул ей в глаза.

— Ты что-то недоговариваешь. В чем дело?

Она уткнулась ему в грудь, спрятав лицо в его рубашке:

— Просто мне плохо. Я хочу…

Поль прижал ее крепче. Я хочу. Он подумал о том, что большинство предложений Эмилии начинались именно с этих слов.

— Что? — спросил он.

— Быть счастливой.

Поль на мгновение почувствовал беспомощность.

— Я думал, что ты счастлива.

— Иногда да. Я стараюсь, но иногда не получается.

Он продолжал обнимать ее, не зная, что сказать, не понимая, что именно она хочет и как он мог ей в этом помочь.

— Я просто думаю, что если что-то поможет мне продемонстрировать, что я не такая, как все… более интересная, то я буду нужна им не только из-за моей внешности.

Он вновь уловил в ее голосе испуг. Интересно, какова бы была его жизнь, если бы она зависела только от его внешности?

— Я подумаю о фильме, — ласково пообещал он. — Но я ничего не гарантирую.

Эмилия обняла его за шею и пригнула его голову для поцелуя.

— Спасибо, дорогой. Я знала, что ты постараешься для меня. Я всегда могу на тебя положиться.

«И все будет хорошо, все будут счастливы и довольны», — с иронией подумал Поль. Но все мысли исчезли, когда Эмилия, прижавшись к нему, стала снова целовать его, ее маленький язычок обжигал его рот, как огонь.

— Я скучала по тебе, — шепнула она ему и, встав на цыпочки, вытянула свое тело вдоль него, выставив одну ногу вперед.

Руки Поля чувствовали ее тело, мягкое и послушное, тепло ее кожи проникало через легкое платье, в котором она была. Он крепко сжал ее в объятиях, чувствуя каждую клеточку ее тела.

— Я скучала по тебе, — снова сказала она, прижимая его голову к своей. Одной рукой она ласкала его шею, потом просунула ее в открытый ворот его рубашки и, быстро расстегнув, стала гладить его грудь, проводя своими теплыми пальцами по темным шелковистым волосам у него на груди и нежной коже ниже пояса брюк. — Каждую ночь, — шептала она, ритмично двигая ногой между его ног. Когда Поль распахнул ее платье и стал ласкать ее грудь, она повернулась и повела его за собой в спальню.

Ей всегда удавалось замаскировать свою эгоцентричность страстью, которую она умела в нем разжечь.

— Итак, — сказал Ларри, когда они сидели в самолете, направляясь в Миннеаполис, — у вас был медовый месяц?

— У нас всегда медовый месяц, — шутливо ответил Поль. Он никогда не понимал мужскую потребность похвастаться своими сексуальными подвигами, если только они не были полными импотентами и это не помогало им почувствовать себя настоящими мужчинами.

Но дело было в том, что неделя, которую они провели вместе с Эмилией, вовсе не походила на медовый месяц, разве только что в постели. Они не знали, о чем говорить, а если они и беседовали, то казалось, что каждый говорил о своем. А через два дня Эмилия стала исчезать то на работу, то за покупками или приглашала на обед друзей. По правде говоря, должен был признаться Поль, что бы ни ожидало его в компании Фарлея, он был рад, что был сейчас в самолете.

— Кроме того, я немного поработал.

— Отлично. Я тоже. — Ларри протянул ему папку. — Вот описание жизни Фарлея.

Поль ухмыльнулся и тоже протянул ему папку.

— А это описание фильма, его основной план, пятый вариант.

— Черт возьми! Молодец. Так, посмотрим.

Они молча углубились в чтение, затем до конца полета работали над списком людей, которых собирались интервьюировать, обдумывали площадки для съемок, которые нужно было арендовать, и сцены с Фарлеем.

— А где эту неделю был Фарлей? — спросил Поль.

— В Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, встречался с агентами по продаже предметов искусства. Хочет, чтобы они нашли ему новые статуэтки взамен тех, которые у него украли. Он одержим ковбоями, он подражает им или что-то в этом роде. Еще он разговаривал со страховым инспектором, который расследует ограбление. Я звонил ему вчера вечером, он был в порядке; конечно, нанюхался кокаина, но не думаю, что это по нему заметно, если не знать, в чем дело. Готов поспорить, он очень ценит свое турне и наш фильм. И поэтому старается сдерживать себя. Что будет потом, сказать уже не берусь.

Ларри оставался в Миннеаполисе на протяжении всех концертов, потом уехал опять.

— Постараюсь приехать на заключительный в Вашингтоне, — пообещал он, когда они с Полем завтракали до его отъезда. — Он должен быть потрясающим. Билеты на трибуны распроданы по двести долларов с человека, и устроители концерта ожидают получить еще четверть миллиона. Конечно, это все добровольные пожертвования, но, тем не менее, прямая трансляция, деньги, которые льются рекой… — Он покачал головой: — Они начали с нуля, а получилось первоклассное зрелище.

— Кто знает, может быть, они заработают немного денег и для бедных, — сухо заметил Поль.

— Кто именно?

Они невесело рассмеялись.

— Никто, кроме голодных, не помнит, ради чего устраивалось это турне, — сказал Поль. — Как ты думаешь, сколько денег они получат?

Ларри пожал плечами:

— Десять центов с доллара? Я никогда не задумывался над этим. Но могу руку дать на отсечение, они не получат слишком много. Я должен уходить. Надеюсь, что увижу тебя на заключительном концерте. Удачи тебе с Фарлеем.

Турне продолжалось. Они побывали в Детройте, Буффало и Питтсбурге. В Буффало случилась крупная неприятность: Фарлей практически провалил выступление. Он забывал слова песен, сталкивался на сцене с другими музыкантами, бессвязно рассказывал анекдоты, забывая в них самое смешное.

— Черт возьми! — кричал после концерта Луи. — Ты забываешь одну простую вещь. Твоя жизнь зависит от этого турне! Ты что, хочешь оказаться в дерьме только из-за твоей мерзкой привычки к кокаину, от которой ты мог бы избавиться, если бы захотел?

— Я знаю, — смиренно пробормотал Фарлей. — Я все понимаю, Луи. Больше такого не повторится. Просто я немного расслабился. Все будет нормально.

— Ложись спать, — приказал ему Луи. — Успокойся, подумай обо всем. Тебе потребуется пара дней, чтобы прийти в себя перед следующим концертом.

Фарлей покачал головой:

— Мне нужна компания. Я совершенно не могу быть один.

Поэтому и в тот день, и на следующий были устроены вечеринки, как это бывало в каждом городе. Опять были грандиозные обеды для обожателей, а точнее, прихлебателей, которые обходились в копеечку, опять были подарки женщинам, с которыми он проводил ночи.

— Я буду в порядке, — бормотал он, когда Луи выговаривал ему за это, но в Питтсбурге он не смог закончить концерт: просто ушел со сцены перед последней песней, и музыкантам пришлось исполнять ее вместо него.

— Я был в форме, — сказал Полю Фарлей на следующий день. Они сидели в его гостиничном номере в Вашингтоне, просматривая телевизионный рекламный ролик с анонсами предстоящего заключительного концерта турне, который должен был состояться на открытой площадке, устроенной от Капитолия до памятника Вашингтону.

— Все концерты, кроме двух последних, были удачными, вы согласны? Я хочу сказать, что они были действительно хорошими, публика была не просто кто попало и на концерты покупают билеты! Мы получаем пожертвования! Так или нет? У нас есть зрители! И все это делают имя Бритта Фарлея и его талант. Верно?

— Верно. — В углу оператор тихо снимал их беседу. Поль не был уверен, сознает это Фарлей или нет.

— Но это была мелочевка. Я хочу сказать: ну что такое Солт-Лейк-Сити, если вдуматься в это? Песчинка в пустыне, верно? — Он помолчал, размышляя. — Вы не слышали, что я сказал. Это очень хороший город. Но я хочу сказать, что едва ли много знаменитостей давали концерты для трехсот тысяч человек на открытой площадке. Потрясающе, верно? И потрясающая ответственность! Мой агент говорит, что это именно так. Скажите своему парню, пусть выключит камеру.

Поль сделал знак оператору.

— Он может пойти выпить кофе. — Поль кивнул оператору, и тот вышел из комнаты.

— Так… — Фарлей открыл ящик стола рядом с ним — У меня здесь немного припрятано, если только не утащила какая-нибудь нечистая сила… — Он уже давно перестал прятаться от Поля. — Мы теперь одна семья, — сказал он первый раз, — и моя травка — это ваша травка, пока я сам плачу за нее и держусь в определенных рамках. Он высыпал белый порошок на стол. Его руки не дрожали. Затем он глубоко вдохнул его носом через соломинку.

— Триста тысяч человек, — повторил он снова. — Я опять король. — Он встретился взглядом с Полем. — Извините мою оплошность. Может, вы тоже хотите? Повышает аппетит перед обедом.

— Нет, спасибо. Я просто думал…

— Вы не должны стараться быть вежливым. У меня запас большой, и вы мне нравитесь. — Он протянул ему руку, но Поль улыбнулся и покачал головой. — Вы всегда отказываетесь. Все время. Я хочу сказать, черт возьми, ведь не рассказываю же я историю своей жизни Мэри Поппинс? Ну что вам нравится? Я достану для вас. Я могу достать то, что вам нравится — нет, погодите, вы не слышали, что я сказал. Ну так, черт возьми, скажите вы мне, что вам нравится?

«Никто из них не любит быть в единственном числе, — подумал Поль. — Им нравится думать, что и другие делают то же, что и они».

— Не имею привычки говорить об этом.

— Но мне вы можете доверять!

— Уверен, что могу. Но привычка сильнее. Я просто никогда не говорю об этом, и все.

— А я могу доверять вам?

Поль внимательно взглянул на Фарлея, услышав незнакомые нотки в его голосе.

— Надеюсь, что вы мне доверяете. Или вы имеете в виду что-то другое?

— Да так, небольшая просьба. — Он помолчал. — Одолжите денег.

Поль постарался не выдать своих чувств.

— Сколько?

— Пару тысяч. Три. Если у вас есть.

— Сейчас нет, но могу достать. Когда вам нужны деньги?

— Довольно скоро. Сегодня днем.

Поль колебался, но потом осторожно сказал:

— Я часто думал о всех этих приемах, подарках. Деньги ушли туда?

Фарлей передернул плечами.

— У короля всегда большие расходы. Я отдам вам.

— Не уверен, что вы сможете это сделать.

— Нет, я смогу. У меня есть основания так говорить. Я умею выходить из трудных ситуаций.

Когда Поль ничего на это не ответил, Фарлей наклонился к нему:

— Послушайте. Этот белый порошок всегда помогает мне — я начинаю лучше соображать. Я могу решать свои проблемы, обдумывать новые идеи, могу все, что хотите! Все для меня ясно и понятно! Никаких пределов, вот что делает для меня этот маленький приятель. Это единственный мой друг, который так действует на меня. У вас есть жена? У меня была жена, целая армия жен. Но все до одной оказались неудачными. А эта травка… эта травка чудесная! Она не огрызается, не хлопает тебе в лицо дверью, не считает себя умней меня. Не люблю умных женщин. А вы любите умных женщин?

— Я люблю, чтобы они были не умнее меня.

— Да, правильно. Но большинство женщин всегда считают себя умнее, думают, что могут распоряжаться вашей жизнью. — Его лицо приняло задумчивое выражение, — Есть только одна женщина, которую я по-настоящему люблю всем сердцем. Однажды я кое-что сделал, почти испортил одну вечеринку, которую она устраивала — я плохо вел себя — и она выгнала меня и заставила лечь спать. Но из своего отеля не выгнала, представляете? И я решил, что она настоящая леди. У нее хватает времени на всех. Она со всеми любезна. Я всегда ей это говорю, когда встречаю: «Лора. Я люблю вас, и я всегда буду останавливаться в вашем отеле и никогда не буду на вас лаять, потому что вы — очень добрая и приятная женщина и мне, всегда хорошо в вашем обществе». Но она одна такая. Все остальные что-то от меня хотят. А мне это не нужно. Как я и говорил. Что вы сказали?

Поль смотрел в окно. Фарлей тоже взглянул туда, чтобы понять, что привлекло внимание Поля, но увидел лишь еще одно здание напротив.

— Эй, приятель, ты слушаешь меня? Поль обернулся:

— Я думал о той женщине в отеле…

— О Лоре? Вам бы она понравилась. Такая мягкая, даже если и умная. Она гораздо умнее меня, но как-то не выпячивает это. Она… нежная.

— Как ее фамилия? — спросил Поль.

— Фэрчайлд. Светлый ребенок дословно. Хорошая фамилия, верно? Думаю, она очень подходит ей. Знаете что? Вам надо с ней познакомиться. Я собираюсь устроить прием, когда закончится турне — отметить наши успехи — и я приглашу Лору. Там вы и познакомитесь с ней. Но сначала вернемся к моей просьбе. Вы достанете мне денег?

— Достану.

— Спасибо, приятель. Я знал, что вы поймете меня.

— Я скоро вернусь. — Он вышел из комнаты и отправился в номер Луи Гласса, этажом ниже. — Насколько плохи финансовые дела у Фарлея? — потребовал он ответа у Луи.

— Совсем не плохи. Я же говорил вам, что он богат.

— Когда-то, может, он и был богат, но не сейчас. Он просит у меня денег. — Поль заметил, как сразу осунулось лицо у Луи. — Я задавал вам тот же вопрос и раньше, Луи; откуда берутся деньги все это время?

— Я не знаю, Поль. Я тоже спрашивал себя, так же как и вы, но не знаю.

— Чепуха. Вы лжете! Нет ничего, что бы вы не знали о Фарлее. Знать о нем — ваша работа. Откуда берутся деньги, Луи?

— Послушайте, почему бы вам просто не снимать ваш фильм и не лезть в другие дела? К вам это не имеет никакого отношения.

— Это имеет отношение к Бритту. А мой фильм именно о нем.

Луи покачал головой:

— Но не об этом. Кое-что все-таки остается за кадром.

Поль облокотился на подоконник и смотрел, как Луи ходит по комнате.

— Он берет деньги из нашего турне, да? Пользуется деньгами от продажи билетов и чеков, которые присылают…

— Оставьте эту тему в покое! Не ваше дело, откуда он берет деньги. Вам что до этого, черт возьми! Вы что, ревизор? Ваше дело — фильм о певце, а остальное вас не касается. Вы ни разу не поинтересовались, как организовано турне, вам до этого не было дела…

— А сейчас это становится моим делом. Это турне задумано как гуманная акция в мире, где не так-то часто такие вещи происходят, и не так-то много людей, которых это интересует. Но я хочу знать, что происходит. И вы расскажете мне все!

— И не подумаю. Может быть, у нас не очень хороший бухгалтер. Мы это проверим. Но я ничего определенного сказать не могу.

— Ложь!

Луи пожал плечами.

Поль вышел из комнаты, хлопнув дверью, и направился к себе, откуда позвонил в нью-йоркский офис Бритта Фарлея «Музыка для голодных».

— Мне нужны некоторые цифры перед заключительным концертом, — сказал он бухгалтеру, стараясь говорить спокойно. — Это нужно для фильма. Вы можете сказать мне, сколько всего билетов было продано, общий доход, полные расходы до настоящего времени?

— Не могу этого сделать, — ответил бухгалтер. — Во всяком случае, не сейчас. Тут столько дел, у меня нет помощника, сам черт ногу сломит в этой неразберихе, столько концертов сразу, никакой отчетности…

— Но вы-то на что? — резко спросил Поль. — Чем вы там занимаетесь, если не ведете отчетности?

— Черт возьми, это не моя вина! — Голос бухгалтера поднялся до крика. — Не говорите мне, в чем заключается моя работа! Я сам это знаю! Выполнять все желания этого придурка! Так велел Луи — делать все, чтобы он был доволен! Оплачивать его счета, посылать ему деньги, когда он… — Он замолчал. — Я имею в виду…

— Я знаю, что имеете в виду, — сказал Поль. — Кто еще знает об этом?

— Послушайте, вы хотите вставить это в ваш фильм?

— Кто еще знает об этом?

— Луи.

— А кроме Луи?

— Не думаю. Господи! Надеюсь, что нет. Но послушайте, вы собираетесь вставить?..

— Сколько потратил Фарлей?

— Послушайте, я не обязан докладывать вам.

— У вас нет выбора. Луи уже намекает, что вы, видимо, небрежны в своей работе. Так сколько он потратил?

— Он так сказал? Этот сукин сын…

— Так сколько?

— Около двухсот тысяч. Двести двадцать тысяч пятьсот шестьдесят один доллар, если быть абсолютно точным. Но я не мог ему отказать! Понимаете, Луи велел выполнять его желания, а Фарлей обещал вернуть эти деньги. Вы ведь не собираетесь рассказывать об этом в вашем фильме? Понимаете, ведь я должен думать о своей работе, о семье. Я не виноват! Я просто выполнял приказания! Вы ведь не собираетесь разделаться с Фарлеем? Даже если вам он не нравится, столько людей верят, что они получат деньги, еду или еще что-то. Если вы скажете хоть слово, вы все погубите, всех этих людей. Вы понимаете?

«Понимаю, — подумал Поль. — Это безмозглый подонок, у него был шанс совершить честный поступок и избавиться от своих пороков».

— Не знаю, как я поступлю, — сказал он бухгалтеру. — Я сообщу вам позже. — Он повесил трубку. «Безмозглый подонок. Ему все равно, кого он обманывает. Ему даже на самого себя наплевать».

За восемь недель от продаж билетов и телевизионных передач с призывами о деньгах они получили пять миллионов долларов и ожидали вдвое больше от концерта на открытой площадке, который должен был стать кульминацией турне и самым доходным в отношении пожертвований. Двести тысяч были малой частью этой суммы, но дело было в том, что если пойдет слух, будто какие-то деньги ушли в карман Фарлея, они лишатся освобождения от налогов и финансовой поддержки телевидения, а также разрешения использовать открытую площадку под концерт. Кроме того, тысячи людей потребуют свои деньги обратно.

Поль никогда не обманывался насчет Фарлея, он не сомневался, что тому безразличны бедные и голодные люди, но, как сказал Луи, Поля не должно волновать все это, его дело снимать фильм. Но за последние недели, несмотря на шутовскую атмосферу и фальшивость самой идеи турне, он успел почувствовать свою причастность к этим событиям. Как раз вовремя, чтобы узнать, что этот безмозглый подонок сделал именно то единственное, что могло погубить все турне.

Концерт на открытой площадке должен был состояться через два дня. Или он будет отменен.

Фарлей сидел, развалясь в кресле, и смотрел очередную мыльную оперу по телевизору, но, увидев вошедшего Поля, вскочил на ноги.

— Нашли? Я знал, что вы поможете. Выпейте что-нибудь. Что вы хотите? Сколько вы достали? — Он протянул руку.

— У меня нет денег.

— Нет? Господи! Вы шутите! Вы же обещали! Поль взял стул у письменного стола и сел.

— Я решил поинтересоваться, как вы сможете мне их отдать.

— Но я постараюсь. Бритт Фарлей — честный человек! Я верну вам долг.

— До или после того, как вы выплатите те двести двадцать тысяч долларов, которые взяли из турне?

— О чем вы говорите, черт вас дери! Взял? Да я не взял ни цента! — Поль молчал. — Я послал оплатить несколько чеков в Нью-Йорк — об этом вы говорите? Но речь идет о нескольких сотнях долларов, а не…

Он завертел шеей, будто воротник рубашки стал для него слишком узок.

— Как его там зовут, этого серого мышонка, бухгалтера? Вы с ним разговаривали? Он же сказал, что будет молчать. Обещал мне. Но он все равно лжет.

Поль молчал.

— Да что там говорить! Какая разница, лжет он или говорит правду? Дадим концерт в Вашингтоне, получим еще несколько миллионов, кто после этого заметит, что не хватает несколько вонючих бумажек?

Он резко повернулся и взглянул на Поля. Глаза у него блестели хитрецой.

— Ах да, я забыл. У меня все схвачено. Еще есть достаточно времени, чтобы вернуть деньги, пока все эти бухгалтеры и вечные ревизоры на побегушках будут решать, кто получит деньги, и только потом они появятся здесь, чтобы эти деньги получить. Черт, им года не хватит на все это. А к тому времени я снимусь в сериале и заработаю хорошие деньги. И верну, что брал. Никто не узнает, кроме вас. Но вы теперь член семьи, так что все в порядке. И… — он качнул головой, — здесь нет никого, кто снимал бы на камеру.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Луи.

— Он позвонил в ИРС, службу внутренних доходов США — заорал он Полю. — Вы вырыли для нас могилу. Вы это понимаете? Это дерьмо говорит, что не хочет быть козлом отпущения, он позвонил им, и они приезжают завтра с проверкой всех документов и отчетности. Полной аудиторской проверкой! И завтра. Вы слышите это?

Фарлей смотрел то на Поля, то на Луи.

— Что происходит?

— Да этот чертов бухгалтер! — кричал Луи. — Говорит, что мы все рассказали Полю и он больше нам не доверяет. Он натравил на нас налоговое управление, и завтра от нас останется одно мокрое место.

— Этого не случится, — резонно заметил Фарлей. — У них на это уйдет уйма времени. Все это знают. Они будут копаться несколько месяцев, разбираясь во всех цифрах. У нас есть еще масса времени.

— Вы безмозглый дурак, — вмешался Поль. — Все турне держится только на доверии людей. Как только станет известно об аудиторской проверке, вы все потеряете. С турне будет покончено, и с вашим возвращением на Олимп тоже. У вас нет…

— Я не хочу слышать об этом! — закричал Луи. — Ничего не кончено, слышите? Мы что-нибудь придумаем! У меня есть связи, можно поговорить с людьми из ИРС, попридержать их…

— Тем более пойдут разговоры, — сказал Поль.

— Минуточку! — вмешался Фарлей. — Вы, ребята, с ума сошли или что? Публика любит меня, они придут на концерт, что бы ни случилось. Они не знают, что такое аудиторские проверки, они хотят просто быть на концерте и восторгаться Бриттом. Никаких проблем! Все будет отлично!

Рукой, которую он прятал за своей спиной, он дернул за ручку ящика письменного стола и открыл его, не сводя глаз с Поля и Луи.

— Вы только держитесь за меня, и все будет…

— Оставьте эту дрянь в покое, — сказал ему Поль.

— Я буду соображать лучше, если приму немного. Вы бы могли понять, если бы не строили из себя дурацкую Мэри Поппинс…

— Если я не могу использовать свои связи, тогда что я вообще могу в данном случае? — спросил Луи, обращаясь в основном к самому себе.

Поль вытянул руку и схватил Фарлея.

— Оставьте это и послушайте меня. Я не позволю, чтобы вы завалили все дело.

— А что вы собираетесь для этого сделать?

— Надо подумать. Но главное, я должен быть уверен, что Бритт сможет выступить.

— Конечно, могу! Говорю вам: публика меня любит! Не имеет значения, что я делаю: мне не нужно быть в хорошей форме; я могу выть, как гиена, и писать на них с расстояния пятидесяти футов, а они будут визжать от восторга. Конечно, я могу выступать… нет вопросов!

— Это не то, что я хочу, — презрительно бросил ему Поль. — Вы должны дать концерт, а не выть, как гиена, или писать или делать еще что-нибудь. Вы должны петь и сделать ваше выступление лучше прежних. Это вы понимаете? Я буду находиться около вас каждую секунду, начиная с этой минуты, и до того момента, как вы выйдете на сцену. И ваша голова будет чистой, как стеклышко.

И тут Фарлей залаял. Откинув голову назад, он с силой завопил, отчего его лицо стало красным. Поль ждал, продолжая держать Фарлея за руку, пока вопли не утихли.

— А когда вы с чистой головой дадите концерт и турне закончится, мы поговорим о том, как закончить наш фильм, — спокойно сказал Поль.

— Господи Боже мой! — скрипучим голосом произнес Фарлей. — Я не смогу это выдержать, если не приму дозу! Неужели вы настолько глупы, что не понимаете этого? Я должен буду принять немного или развалюсь на сцене. Не смогу петь, не смогу говорить. У меня не будет голоса. Что на это скажете, приятель?

Поль молчал. Он не знал, говорил Фарлей правду или нет.

— Да какая разница? — вспылил Луи. — Если ИРС выведет нас на чистую воду…

— Вот что я скажу, — продолжил Фарлей, — со мной может находиться Луи. Он заставлял меня бросить кокаин и раньше. Только он сможет помочь мне. Это сработало в Солт-Лейк-Сити, помните, как хорошо я там выступил? Поэтому не стоит волноваться, вы получите свой концерт. А мы получим свой фильм. Правильно? Луи что-нибудь придумает с деньгами, у него есть связи, которые ведут в правительство. И обо мне он тоже позаботится. Мне нужно, чтобы обо мне кто-нибудь заботился. Вы ведь знаете, что я не могу быть один. Но есть одна вещь. Послушайте. У меня нет денег, которые нужно вернуть. И никогда не знаешь, сколько времени уйдет на съемки телесериала. Я выдам вам отличное выступление в Вашингтоне, но с деньгами я — пас. О'кей? С этим я не справлюсь.

Поль смотрел на Фарлея. «Наш американский герой, — думал он с иронией. — Маленький испуганный ребенок, слабый и стремительно падающий со своего пьедестала славы».

— Я сам справлюсь с этим, — сказал он. — Я вложу деньги, если вы дадите мне слово…

— Какие деньги? Откуда?

— Извините, что не выразился яснее. Я вкладываю двести двадцать тысяч долларов в фонды. Все будет на месте, когда станут проверять бухгалтерские книги.

Луи издал сдавленный крик. Он смотрел на Поля, вытаращив глаза.

— Откуда вы сможете достать такие деньги? — решительно спросил Фарлей.

— Достану, — коротко ответил Поль. — Ваше дело — сидеть тихо. Справитесь? Сможете не проболтаться, чтобы вся наша затея не взорвалась?

— Эй, голова садовая, вы имеете дело с Бриттом Фарлеем…

— Считайте, что я не слышал, что вы сказали, — сказал Поль с нотками металла в голосе. Фарлей покраснел:

— К черту. О'кей. Я буду нем как рыба.

— Вы даете мне слово, что будете сидеть тихо? Фарлей посмотрел ему прямо в глаза.

— Хотя оно стоит сейчас немного, даю слово, — сказал он в порыве честности.

Поль встал и положил руку на плечо Фарлея. Он с удивлением сознавал, что тот продолжает ему нравиться, ему было жаль, что Фарлей превратился в неудачника и мог стать им снова.

— Мне нужно сделать несколько телефонных звонков. Увидимся позже.

— Конечно. Эй, приятель, — окликнул Поля Фарлей. — Если вам придется просить эти деньги у кого-то, то делайте это вежливо.

Поль улыбнулся:

— Спасибо за совет…

— Подождите, — сказал Луи. — Я провожу вас до лифта. Я сейчас вернусь, — бросил он Фарлею и вышел с Полем в коридор.

— Вы действительно сможете достать эти деньги?

— Да.

— Ради чего? Вы хотите; влезть в долги ради концерта?

Поль рассмеялся. Луи был так серьезен, что Поль растрогался.

— Я думал, что все задумывалось ради бедных и голодных, — ответил он. Луи опустил голову:

— Вы, наверное, считаете меня чудовищем.

— Нет. Я думаю, что вы тоже испуганы не меньше, чем наш певец. Возвращайтесь к нему, Луи. Вы знаете, в чем ваша работа сейчас. У вас два дня. Пусть он полностью придет в себя. Идите. Увидимся за ужином.

У себя в номере он позвонил своему брокеру в Бостоне.

— Двести двадцать тысяч, — повторил агент, — перевести на ваш личный счет?

— Нет, переслать мне сюда. — Он дал адрес своего отеля. — И позаботьтесь сделать это сегодня.

На следующий день он собирался отправить эти деньги в офис Фарлея «Музыка для голодных» от имени Бритта — Фарлея. В бухгалтерских книгах эти деньги будут фигурировать как обычная оплата краткосрочного займа.

Повесив трубку, он направился вниз в бар. Он нашел пустую кабинку в углу и сел там, заказав виски и наблюдая за людьми, которые входили и выходили из бара. У каждого из них была своя жизнь, каждый мог бы стать частью романа или фильма. Фарлей не поверил бы в это. Он считал себя уникальным.

«Но он был таким же, как и другие, — размышлял Поль. — Эмилия, Луи и Бритт, думающие только о себе, не имели ни времени, ни сил для остального мира».

Сам он понимал, что когда-то был таким же, как и они, искал только удовлетворения собственных потребностей, покоя, отказываясь вникать в чужие проблемы. Но что-то изменилось в нем. Я перестаю быть равнодушным. Он сказал это Луи сегодня днем. Это было в некотором роде очень необычное заявление для Поля Дженсена, которого Оуэн, его дед, ругал когда-то за замашки плейбоя.

«Может быть, Бритт и был уникальным в конце концов, — продолжал размышлять он. — Это он заставил меня прозреть».

Он заказал еще виски. «А может, Фарлей здесь ни при чем, просто Поль Дженсен наконец стал взрослым». Он улыбнулся самому себе. Так сказала бы Эллисон. Он действительно стал взрослым, хотя бы для того, чтобы почувствовать ответственность за человека, которого нужно защитить и который натворил много глупостей, только потому, что этот парень заслуживал, чтобы ему предоставили еще один шанс. И на карту сейчас поставлено нечто большее, чем деньги.

Ему стало не по себе. Он допил виски. Ответственность. Защита. Деньги.

То, что он делал сейчас, гораздо больше того, что он сделал раньше для Лоры. «У нас тоже многое было поставлено на карту, — думал он — но я проиграл. Я ничего не сделал, чтобы понять ее, или защитить, или выяснить все до конца, чтобы мы смогли начать новую жизнь».

Он откинулся назад и вспомнил Лору. Он держал себя в руках, когда Фарлей рассказал ему о ней, но сейчас был не в силах сдерживать себя и дальше. Он представил ее сидящей в ресторане, как она пыталась усмирить Фарлея, находя слова, которые успокоили его. Вы добрая и очаровательная женщина.

Лора. Он медленно произнес ее имя, чего не позволял себе многие годы, почувствовав при этом ее присутствие, вспомнив запах ее волос, тембр ее голоса, смех в ее глазах. Лора.

Я устраиваю прием, когда закончится турне, и я приглашу Лору. Там вы и познакомитесь с ней.

— Мистер Поль Дженсен? — Он поднял голову. Около его кабинки стоял один из клерков отеля, подключая телефон. — Вам звонят из Бостона, и поскольку я видел, что вы пошли сюда, я позволил себе…

— Благодарю вас. — Он поднял трубку. — Поль Дженсен у телефона.

— Поль! Это Эллисон. Я тебя отвлекаю? Не могла дождаться, когда смогу поговорить с тобой. Я должна была поделиться с кем-нибудь, а ты — единственный человек… Послушай! Мне только что сказал об этом Бен. Лора купила все отели дедушки! Все четыре! Ты можешь поверить в это? Мне как-то не по себе от этого. Я даже не знаю, что чувствую. Мы все ополчились на нее, но она заслуживает уважения, ты не считаешь? Она купила их! Невероятно! Папа, естественно, не хочет об этом говорить, он вне себя от гнева, но он ничего уже не может сделать…

Поль едва слышал ее голос. Лора, сказал он себе и понял, что широко улыбается. Молодец.

Я приглашу Лору. Там вы и познакомитесь.

ГЛАВА 22

Джад Гарднер. Феликс стоял около детской кроватки, имя жгло его раскаленным железом. Ребенок спал, светлые волосики завивались на влажной головке, а маленький ротик напоминал розовый цветочек.

— Папу как загипнотизировали, — с удивлением заметила Эллисон, обращаясь к Бену. — Ему никогда раньше не нравились дети. — Бен кивнул, внимательно следя за Феликсом.

Простояв так довольно долго, Феликс обернулся и встретился глазами с Беном, полными такой враждебности, что Бен невольно отступил на шаг назад. Сын Джада! Как он раньше не догадался?! Как безумная слепота помешала ему узнать Бена Гарднера в ту же секунду, когда он впервые увидел его? Он не был копией Джада, во всяком случае, насколько Феликс помнил Джада, когда тот был молодым, до возвращения из армии, с безумными глазами и кривой улыбкой, которая стала еще кривее, когда он узнал, что его компании больше не существует. Но сходства между ними было много, и Феликс укорял себя, что не заметил этого раньше. А ведь он гордился тем, что всегда знал то, о чем другие не догадывались. Тем не менее на этот раз он знал только, что ненавидит этого красавчика блондина, ненавидит всей душой Бена Гарднера.

Ленни заплакала, когда услышала, как назвали малыша.

— Ты узнала его?

— Да. — Она смотрела в окно со своей стороны машины. — Но я не хочу обсуждать эту тему. Никто не должен говорить об этом. Эллисон счастлива, она удачно вышла замуж, у нее хорошая семья, и мы не будем вмешиваться в их жизнь.

— Ты можешь делать что хочешь. А я собираюсь вышвырнуть его из компании. И из нашей семьи, сколько бы времени мне ни потребовалось. Он явился сюда, чтобы погубить меня, этот самодовольный подонок. Других причин его появления здесь я не вижу.

— Он любит Эллисон, и ты не посмеешь…

— Чепуха! Он использует ее, чтобы подкопаться под меня. Ты что, до сих пор витаешь в облаках, что не понимаешь этого?

— Ты не посмеешь тронуть их, Феликс. Что ты им скажешь? Что я спала с его отцом и ты не любишь вспоминать об этом? — Она немного помолчала, но Феликс ничего не ответил. — Ты это скажешь на совете директоров? Что твой зять, человек, которому ты доверил службу безопасности и всего несколько месяцев назад назначил вице-президентом по развитию, внезапно сделался неугодным компании? На каких основаниях? — Она снова подождала. — Я спрашиваю тебя, — спокойно сказала она.

— Еще не знаю, — злобно ответил он. — Придумаю что-нибудь. Он не останется…

— Он член нашей семьи, — решительно сказала Ленни. — Эллисон с ним счастлива. Он не сделал ничего, что говорило бы о том, что он хочет повредить лам. И ты будешь вести себя тихо и оставишь его в покое.

Он обернулся к ней:

— А если нет? Ты что, угрожаешь мне? Она посмотрела ему в глаза:

— Я не угрожаю, Феликс. Если я что-нибудь решу сделать, то сделаю это без предупреждений.

Это была угроза. Угроза, которая существовала всегда. И он всегда знал это, хотя и не хотел признаваться, точно так же, как не хотел заметить сходство Бена с человеком, которого ненавидел больше всего в этом мире.

— Ты плакала, — набросился он на нее. — Когда ты услышала, как они назвали мальчика, ты заплакала. Ты до сих пор помнишь его!

— Я всегда буду его помнить, — проговорила Ленни. Она взглянула на него. — И ты тоже.

— Я никогда не думал, что он такой упрямый, — сказал Лоре агент по продаже недвижимости в Филадельфии, когда позвонил ей в Чикаго и сообщил, что Феликс отказался от ее предложения купить у него отель «Филадельфия Сэлинджер». — Я старался убедить его согласиться, но он уперся.

— Но почему? Вы говорили, что он торопил вас с продажей.

— Именно. Я думал, что он схватится за ваше предложение. У меня нет ни малейшего представления, что случилось. Он повторяет только, что хочет рассмотреть другие предложения.

Лора разложила перед собой несколько карандашей, но в порыве гнева отшвырнула их от себя, и они едва не упали со стола, потом снова положила их перед собой.

— Вы же убеждали меня, что других предложений нет.

— К которым можно было отнестись серьезно. Но мне трудно предугадать его действия; может быть, он и согласится на одно из них. Я бы предложил поднять цену на четверть, а лучше на полмиллиона.

— Еще не время.

— Но все-таки подумайте об этом.

— Я дам вам знать.

Взволнованная и рассерженная, она схватила карандаши и затолкала их в кожаный стаканчик для карандашей, подарок Клэя в день открытия «Чикаго Бикон-Хилл». «Он не может так поступить. Мы сделали ему хорошее предложение, самое приличное из тех, которые он имеет. Он продал нам „Нью-Йорк Сэлинджер“ без всяких проблем. В чем же сейчас дело? Черт, он не может так просто взять и отказаться. У меня уже все распланировано».

Не раздумывая, она сняла трубку телефона и позвонила Карриеру в Нью-Йорк:

— Уэс! Ты говорил, что знаешь кого-то в совете директоров компании Сэлинджера.

— Я знаю Коула Хэттона. Я провернул для него одно дело.

— Ты можешь связаться с ним и узнать, почему Феликс отказывается от нашего предложения купить отель в Филадельфии?

— Отказывается? Я считал, что он давно принял его.

— Я тоже так считала.

— Я переговорю с ним. — Через час он перезвонил Лоре. — Кажется, ты все еще имеешь огромное влияние на Феликса, хоть и не видела его много лет. Он узнал, что ты являешься держателем основного пакета акций «Оул корпорейшн», и все приостановил. Он не продаст отель именно тебе. На заседании совета разыгралась целая баталия, а через неделю и другая, где обсуждался этот отель. Коул сказал, что Феликс был еще более разгневан, чем прежде. Создалось впечатление, что случилось что-то еще, о чем, естественно, никто не знает. Он уперся, и все. И в конце концов победил. Нужно немного выждать.

— Я не могу рисковать. Мне нужен отель.

— Моя дорогая, ты не сможешь заставить его продать тебе. Почему бы нам не вернуться к этому вопросу на следующей неделе, когда ты будешь здесь? Мой секретарь нашел пару квартир, на которые ты можешь взглянуть. Мы сможем обдумать, что делать с Феликсом.

— Прекрасно. — Но она думала об этом уже сейчас. «Кто он такой, чтобы отказываться продать мне этот отель? Это он обманул меня, а не я его. Я ничего ему не сделала. По какому праву он хочет стать на моем пути?»

Ей нужно было пройтись. Она всегда лучше думала на свежем воздухе, в движении. Но в вестибюле она столкнулась с Джинни Старрет.

— Я приехала за тобой. Хочу пройтись по магазинам, — сказала Джинни. — Французский модельер демонстрирует модели брюк у Элизабет Арден. Поедем со мной.

— Не сегодня, Джинни. Мне нужно немного прогуляться. Я как раз собиралась выйти. Может быть, ты тоже пойдешь?

— Нет, я не хожу на прогулку, как тебе это должно быть известно. Я бегаю только по этажам магазинов, но не гуляю. Мы можем вместе пообедать. Ты вернешься к этому времени?

— Я постараюсь. Встретимся здесь в час дня.

Джинни чмокнула ее в щеку и вышла из отеля. Лора смотрела ей вслед: подтянутая, нарядная женщина без определенного возраста, путешествующая из страны в страну с той же легкостью, с какой люди добираются на такси с одного места до другого, интересующаяся всем на свете и испытывающая, кроме всего прочего, материнские чувства к Лоре. Но, видимо, оттого, что у нее никогда не было дочерей, она стала ей хорошим другом и обожала давать советы.

«Мне очень повезло, что она у меня есть», — думала

Лора, направляясь к озеру, которое находилось в двух кварталах. С Келли она разговаривала по телефону каждую неделю, каждый вечер ходила на званые ужины, но ей трудно было заводить новых друзей, поэтому, когда Джинни бывала в Чикаго, Лора не чувствовала себя одинокой. «Обед с Джинни», — подумала она, улыбаясь и испытывая радость.

Майское утро выдалось теплым, на берегу и в парке было много желающих позагорать, велосипедистов и любителей бега трусцой, которые держались ближе к краю воды, где на перевернутых вверх дном ведрах сидели рыбаки, следя за своими удочками и обмениваясь историями. На серебристой поверхности озера с маленькими белыми гребешками волн сверкали белоснежные яхты.

Найдя безлюдное местечко, Лора присела, чтобы снять туфли, чулки и жакет. Ей хотелось пробежаться по мягкому песку, но мешала узкая юбка. Она продолжала идти босиком, подставив лицо ветру и наслаждаясь теплыми лучами солнца.

К лету она планировала иметь все четыре отеля и обосноваться в Нью-Йорке. Она мечтала о том, что встанет во главе маленькой, но своей собственной империи.

Лора села на одну из огромных известняковых глыб, которые окаймляли берег. Феликс не сможет остановить ее, не сейчас, когда она уже столько добилась. Нужно только придумать, как заставить его переменить свое решение. Он был настоящим бизнесменом, его нужно убедить, что ему выгодно продать отель быстро, пусть даже «Оул корпорейшн». Его надо обработать. А сделать это можно, только используя имеющуюся в ее распоряжении информацию.

А знала она многое: что он был упрямым, мстительным и алчным; что был хорошим бизнесменом, но не настолько хорошим, каким мог бы быть, поскольку никому не доверял и всегда пытался доказать всем, что был лучше своего отца. Еще он гордился своей способностью быстро и без оглядки принимать решения, часто не обсуждая и не советуясь с другими.

Быстро и без оглядки, не обсуждая и не советуясь с другими.

Все, что ей было нужно — это заставить его принять быстрое решение.

Солнце сияло прямо у нее над головой, прибрежный ветерок стих. Няни собирали по пляжу детей, чтобы увести их на обед и послеобеденный сон; владельцы яхт вытаскивали корзины с припасами, чтобы пообедать прямо на озере. Скоро ей нужно будет встретиться с Джинни. Лора сунула ноги в туфли, поморщившись оттого, как они сжали ей ноги, и направилась обратно к отелю.

— По-моему, ты придумала, как тебе выйти из положения, — обратилась к ней Джинни, когда они устроились за угловым столиком в ресторане отеля «Бикон-Хилл».

— Наполовину, — ответила Лора. — А как ты узнала?

— У тебя такой взгляд, кроме того, ты не очень замечаешь, что происходит вокруг. В чем дело?

Лора рассказала ей, что случилось.

— Мне нужна какая-нибудь информация, которая заставила бы его быстро продать отель в надежде защитить свои вложения в него.

— То есть чтобы он подумал, что не сможет его никому продать?

— Не по той цене, которую предлагаем мы. И он должен думать, что может не получить и этого, если не поторопится продать его.

Джинни продолжала есть суп.

— Если бы ты узнала, что с отелем что-то не в порядке, что в нем происходит что-то жуткое, например, как в одном отеле в Филадельфии, где люди умирали от болезни легионеров, тогда бы он его продал за любую цену, верно?

Лора рассмеялась:

— Продал бы, но там никто не умирает.

— Как жаль. А если он узнает, что отель разваливается на части? Например, что у него дефект в фундаменте, который нельзя устранить. Кто бы купил его?

— Никто, в том числе и я, — рассмеялась Лора. — Подожди-ка минутку. — Она положила ложку, которой ела суп, на стол и уставилась в окно, затем медленно повернулась к Джинни. — А если он подумает, что никто не сможет снести или реконструировать этот отель?

— В этом случае отель значительно потеряет в своей стоимости. Старые дома только тогда считаются хорошим вложением денег, когда их можно сносить, а на их месте строить новые. Иначе от них никакого толку.

— Именно. А дом сносить нельзя, если он является архитектурным памятником. Джинни нахмурилась:

— Но он не архитектурный памятник.

— А если городские власти Филадельфии решат, что он именно архитектурный памятник? Тогда его нельзя будет сносить, а фасад нельзя изменить. Внутри можно все переделать, но снаружи нельзя. Это скажется на цене дома?

— Сведет ее к минимуму. А кто-нибудь говорил, что его собираются считать памятником?

— Дом был в списке зданий, которые рассматривались комиссией по охране архитектурных памятников. В конце концов решили, что он не отвечает всем требованиям. Архитектура хорошая, но исторического значения не имеет. Но не в этом дело. Что, если Феликса заставить поверить, что комиссия может изменить свое первоначальное решение?

— А как его могут заставить поверить в то, что не соответствует действительности? Если только…

Они заговорщически посмотрели друг другу в глаза, как две школьницы, у которых вдруг появилась общая тайна.

— Кто-нибудь должен сказать ему, что это правда.

— Этот человек должен быть очень надежным, чтобы Феликс смог поверить ему, что это может быть правдой. И поскольку он приверженец быстрых решений, не советуется ни с кем…

Джинни уже широко улыбалась:

— Мне нравится эта идея. Это будет маленькая злая шутка. А кто сообщит ему об этом?

— Еще не решила. Ты не знаешь кого-нибудь в руководстве штата Филадельфия?

— Никого. Я знаю кое-кого в биржевом мире, но боюсь, тебе это не поможет. Кто еще? Архитекторы? Строители?

Лора покачала головой.

— Это должен быть человек, который присутствует на заседаниях комиссии. Может быть, тот, кто пишет об этих заседаниях… — Она замерла на полуслове. — Янк Босворс, — прошептала она.

— Извини, не поняла?

— Репортер из Бостона. Я знала его несколько лет назад.

— Тебе нужен человек в Филадельфии, а не в Бостоне.

— Но он может знать кого-нибудь в Филадельфии. Джинни, извини меня. Мне нужно ему позвонить. Я не могу ждать. Скоро вернусь.

Она не видела и не слышала о Янке со времени суда. Но в последнее утро, после того как было оглашено окончательное решение суда, он крепко пожал ей руку и поддержал ее как друг. Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

— Босворс слушает, — услышала она голос в трубке.

— Янк! Это Лора Фэрчайлд, — сказала она. — Я понимаю, что прошло много…

— Лора! Господи, откуда вы взялись? Где вы? Как вы живете?

— Я в Чикаго. И у меня возникла небольшая проблема. У вас есть время, чтобы выслушать меня?

— Это моя работа. Выкладывайте.

Он слушал ее рассказ, постукивая карандашом себе по зубам, изредка вставлял свои комментарии. Потом резко вскочил.

— Сукин сын! Не хочет продавать только потому, что вы участвуете в этом деле? А что ему за дело? Столько прошло времени…

— Не знаю, но…

— Не имеет значения. Хорошо. Значит, наша задача заставить его изменить свое решение. Как вы думаете, пустить слух будет достаточно?

— Наверное. Но это не должно быть просто слухом, Янк. Он должен поверить в это.

— Так. Кого я знаю в Филадельфии, кто мог бы помочь мне в этом? Минуточку. А разве нам обязательно нужна Филадельфия? Лора! Я сделаю это сам. Как вы, согласны?

— Но вы не пишете о Филадельфии и вы не пишете об архитектуре.

— Но я пишу обо всем, что представляет интерес, если это происходит в крупных городах. Я городской репортер, вы не забыли? Послушайте, я могу сделать это сам, мне даже хочется сделать это. Я никогда не поступал плохо, но ради вас я пойду на все. О'кей? И к тому же бесплатно, хотя с вас причитается, но это при встрече в Бостоне.

— Лучше встретимся в Нью-Йорке. Я переезжаю туда через месяц.

— Черт возьми! Ловлю вас на слове. Ну все, буду сейчас ему звонить. О'кей? Потом перезвоню вам.

— Я все еще не уверена, Янк. Ведь вы живете не в Филадельфии…

— Я живу в Бостоне, который гораздо лучше других городов. Доверьтесь мне. Я не подведу. Свяжусь с вами в течение дня.

Повесив трубку, он потер руки. Единственным отрицательным моментом в работе репортера было только описание драмы, а не участие в ней. Но сейчас он именно этим и займется, это будет жестом галантного человека. Он подумал, намного ли она изменилась за прошедшие четыре года. Он вспомнил ее испуганные глаза, ее холодные пальцы в его руках, ее окаменевшее лицо. Ему хотелось тогда обнять ее, прижать к себе и успокоить. Но джентльмен не должен пытаться затащить в постель расстроенную женщину. Кроме того, у него была жена и маленький сынишка и он очень ими дорожил. Но это он должен был сделать для Лоры. Феликс стоил того, чтобы его немного разыграли.

«Итак, начнем», — подумал он, набирая номер телефона.

— С вами говорит Янк Босворс из бостонского «Глоба», — скороговоркой выпалил он секретарше Феликса, а через минуту повторил Феликсу, когда тот взял трубку.

— Я собираю информацию для серии статей по архитектуре восьмидесятых годов, особенно по вопросу борьбы между защитниками классических зданий и сторонниками более целесообразного использования городской земли. В этой связи я хотел бы попросить вас выразить ваше отношение к статусу памятника архитектуры для вашего отеля «Филадельфия Сэлинджер».

— У него такого статуса нет. Комиссия решила не давать его моему отелю.

— Да, сэр, правильно. Но я так понял, что идут разговоры, что они собираются расширить свои полномочия, чтобы как можно больше зданий получили этот статус, в том числе…

— Откуда вы это взяли?

— Несколько минут назад я говорил с потенциальным покупателем одного старого здания, человеком, хорошо понимающим проблему статуса памятника архитектуры. Он сказал мне, что вопрос стоит очень серьезно.

Его речь набирала скорость, и Янка уже было невозможно остановить.

— Конечно, я собираюсь исследовать эту тему в более широком аспекте, и если вы хотите, позвоню вам снова через несколько недель, но я надеялся, что смогу услышать ваше мнение сейчас. Никто не знает, насколько быстро такие решения принимаются, учитывая, что владельцы таких зданий выступают всегда против, что иногда совершенно оправданно, а комиссия, у которой свои задачи, не всегда обращает внимание на мнение владельцев. Вы, наверное, понимаете, что Филадельфия специфический город, который очень дорожит своим архитектурным наследием. Наши предки, основавшие город, Декларация независимости, тринадцать колоний…

— Мне нечего сказать, — произнес Феликс и повесил трубку. Он тяжело дышал. Невозможно! Но как раз в духе этих тупоголовых городских чиновников, которые всегда хотят быть хорошими в глазах общественности. Сопротивление владельцев домов. Филадельфия со своим историческим наследием.

Он слишком затянул с продажей дома. Не смог получить приличную цену для отеля, а теперь тем более придется соглашаться на еще меньшую.

А ведь ему предлагали за него девять миллионов!

На губах Феликса появилась улыбка. Она заплатит ему эти девять миллионов, а уже после поймет, что приобрела отель, с которым ничего не сможет сделать. Она заплатит ему девять миллионов за привилегию владеть рухлядью, которая никому не нужна. «Пусть покупает, — размышлял он. — Я дарю ей эту возможность».

Он набрал номер своего агента в Филадельфии:

— «Оул корпорейшн» сняла свое предложение купить отель за девять миллионов?

— Нет, — ответил агент. Его голос звучал удивленно. — Но я сообщил им, что вы отказались, а они не захотели поднимать цену.

— А они знают о решении комиссии по распределению статуса архитектурных памятников, которое распространяется на отель?

Агент открыл рот, затем закрыл его. Кто-то распространяет слухи. Кто-то всегда распространяет слухи то о том, то о другом. Но это было что-то уж слишком. Однако на рынке недвижимости сейчас мертвый сезон, а если он продаст «Сэлинджер», они с женой смогут отдохнуть на Багамах, о которых они мечтали последние три года.

— Я не слышал о том, что они в курсе, — честно ответил он.

— Я хочу, чтобы дело было закончено сегодня. Поезжайте в Чикаго, если потребуется, но сделайте это. Я буду ждать от вас вестей сегодня вечером, позвоните мне домой. Ясно?

— Все ясно. Позвольте поздравить вас, мистер Сэлинджер, это очень мудрое решение.

— Да, — сказал Феликс. Он повесил трубку, его лицо сияло триумфом. «Филадельфия Сэлинджер» был продан.

— Обед был прекрасен, — сказала Лора, обращаясь к Жерару Лиону, шеф-повару ресторана «Вашингтон Сэлинджер». — И зал такой приятный. Кажется, жизнь кипит только в этой части отеля.

— Это правда, — согласился Лион. — Дела в отеле неважные, но мой ресторан преуспевает.

— А кажется, — осторожно подбирала слова Лора, — что отель в таком большом городе и так удачно расположенный должен процветать.

Лион развел руками, подняв ладони кверху. Это был типичный галльский жест, выражающий покорность и смирение.

— Нет, если так можно выразиться, хорошего управления. Последнее время мы слышали, что владелец отеля ищет покупателя, но цена очень высокая. А пока отель, как сирота, не получает должного внимания. Однако я не имею к этому никакого отношения. Мой ресторан и некоторые личные дела занимают все мое время.

— Личные дела, — повторила Лора. — Я хотела бы услышать, в чем они заключаются. Вы выпьете со мной кофе?

Лион бегло оглядел ресторан. Была почти полночь, в зале остались немногочисленные посетители, которые заканчивали десерт и кофе.

— С удовольствием, — сказал он и сел в кресло напротив Лоры. Немедленно появился метрдотель. — Кофе и еще кофе для мадам Фэрчайлд. И две порции абрикосового ликера. Если вы не против, — обратился он к Лоре,

Она кивнула:

— Спасибо. У вас превосходный английский. Вы долго живете в этой стране?

— Семь лет. Но я учил английский в школе, с десятилетнего возраста. Очень важно, чтобы первоклассный шеф-повар знал английский язык.

Лора улыбнулась:

— Вы хотели стать шеф-поваром с десяти лет?

— Нет, — серьезно возразил он. — Но я знал, что это моя судьба. Поэтому готовился к этому.

Она обвела взглядом большой зал, слишком ярко, на ее вкус, оформленный, но содержащийся в безупречном порядке.

— И все вышло, как вы того желали?

— Многое, мадам. Жизнь дает нам не все; а если бы давала, мы могли бы возгордиться, и тогда Господь наказал бы нас за то, что мы уподобились ему.

Они улыбнулись друг другу. Официант подал кофе и ликер. Лион недовольно взглянул на маленький пузатый стаканчик.

— Это не абрикосовый, — резко сказал он. Официант смутился:

— Нет, сэр, это персиковый.

— Я вижу. Но почему вы принесли персиковый?

— Мне дал его метрдотель и сказал, что вы заказали.

— Я заказал абрикосовый! Что за страна идиотов?! Унесите это и принесите то, что я заказал! — Он обернулся к Лоре. — Прошу прощения. Нужно всегда держать себя в руках. Мы обсуждали…

— Все ли нам дает жизнь. Так какое из ваших желаний не исполнилось?

— О! — Он заколебался, но она повторила вопрос, подавшись вперед в кресле. И он вдруг заметил, что разговаривает с ней так, как редко говорил с чужими и почти никогда с женщинами, которые, считал он больше интересуются собой, чем другими. Но эта женщина оказалась совсем другой. Помимо того, что она была очень красивой, она еще умела слушать. Она сидела спокойно, не вертясь на стуле, не кладя ногу на ногу и не доставая из сумочки зеркало, чтобы вдруг накрасить губы. Она смотрела на него, и ее губы не дергались, словно она ждала момента заговорить. Говорил он.

Официант принес наконец абрикосовый ликер, и Лион попивал кофе, одновременно рассказывая Лоре о своем детстве на юге Франции, о том, как учился на шеф-повара у легендарного Роже Вержа, и переезде в Америку.

— Разумеется, это совсем не то, на что мы надеялись. Я мечтал о собственном ресторане, чтобы моя жена всем заправляла. А вместо этого вы видите безвкусный зал в кричащих тонах, которые мне не нравятся, и беспечного метрдотеля, который не отличает персик от абрикоса. И невиданный менеджмент, да в Бостоне его просто нет.

— Тогда почему вы остаетесь здесь? — мягко спросила Лора, и Лиону пришло на ум, что она ждет, чтобы о чем-то спросить. — У вас, должно быть, много предложений, вы можете куда-нибудь перейти.

— Это верно. Но у нас есть сын, и знаете ли, у него… то, что мы называем проблемы в учебе. Он хороший мальчик, хороший сын, но в школе у него неприятности. Здесь он в хорошей школе и стал делать успехи. Моя жена говорит, мы не можем прыгать из школы в школу. Поэтому мы и сидим здесь.

— Но, должно быть, есть и другие школы, — сказала Лора. — В каждом городе есть особые школы. Он кивнул:

— Я тоже так думаю. Но жена говорит: зачем переезжать, если мальчик счастлив и хорошо успевает.

Они замолчали. Зал уже опустел, остались лишь официанты, которые бесшумно убирали со столов и вновь накрывали, готовясь к завтрашнему дню. Метрдотель прохаживался между столами, наблюдая за уборкой и упорно избегая взгляда Лиона. Лора держала в руке ликер, вдыхая аромат абрикоса, прежде чем пригубить. Он сильно ударял в голову; ее наполняло тепло. Затем она поставила стакан и сложила руки на столе.

— Недавно я купила два отеля, один в Филадельфии, другой в Нью-Йорке. Оба они старые и заброшенные, но я намерена сделать их такими же элегантными, какими они когда-то были; я уже так сделала с отелем в Чикаго. В отеле Нью-Йорка есть кафетерий и бар, и это все. А я планирую устроить ресторан, который будет одним из самых изысканных в городе, декорированным в нежных тонах, с фортепиано или арфой, и метрдотелем, который знает всевозможные оттенки напитков, и самым знаменитым шеф-поваром, который имеет долю в доходах и полную свободу в составлении меню и рецептов блюд. А его жена может руководить, если пожелает.

Она помолчала. Лион смотрел на нее, словно лишился дара речи.

— Конечно, я помогу шефу и его семье подыскать жилье и школу для ребенка. Я также заплачу за первый год обучения сына. — И снова небольшая пауза. — Единственное условие: чтобы шеф начал работать у меня немедленно, помог в оформлении ресторана, кухни, нового кафетерия и так далее. Он получает зарплату со дня прибытия в Нью-Йорк, даже если ресторан откроется через год, а ему понадобится месяц на переезд и устройство на новом месте. — Она улыбнулась Лиону. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы работали у меня в Нью-Йорке, месье.

— Мадам, — продохнул Лион, — я ошеломлен. Устроить ресторан! и в самом Нью-Йорке! Да это мечта любого великого шеф-повара. Я поговорю с женой, думаю, никаких помех не будет, особенно если вы поможете устроить мальчика в школу. Мне нужен всего месяц, чтобы предупредить об уходе, и все, и тогда…

— Может быть, я выразилась недостаточно ясно, — сказала Лора, — но вы нужны мне немедленно.

— Но, мадам, нельзя просто исчезнуть с места работы! Нужно подать заявление по всей форме, возможно, для начала помочь новому шефу…

Лора покачала головой.

— Мы должны четко договориться по этому пункту. — Лион заметил, что ее голос стал твердым: теперь в ней все говорило о деловитости. Она была все так же красива, но словно сидела за рабочим столом. — Я хочу, чтобы вы были в Нью-Йорке на следующей неделе. Я оплачу расходы на отель, пока вы не найдете себе жилье, и на обратную дорогу сюда, чтобы вы помогли жене упаковаться. Мы найдем вашему мальчику школу как можно скорее, чтобы вы были все вместе, но вы должны согласиться начать работать у меня с понедельника.

— Через четыре дня, — пробормотал Лион. Он смотрел себе на руки, оглядывая комнату; он повторял про себя ее слова: «участие в прибыли», «свобода в управлении», «жена руководит», «квартира». Он встретил взгляд Лоры; она внимательно наблюдала за ним. «Надеюсь, я всегда буду на ее стороне, — подумал он. — Из нее вышел бы великолепный противник». Потом он кивнул. — В понедельник утром я буду в Нью-Йорке.

Лора улыбнулась и протянула ему руку:

— Я очень рада. Нам будет хорошо работать вместе. Лион пожал ей руку и улыбнулся в ответ.

— Да, действительно, — сказал он.

Через три недели, когда комнаты в отеле Сэлинджеров в Вашингтоне были заняты лишь на тридцать пять процентов, а ресторан закрыт по причине внезапного отъезда шеф-повара, Феликс начал настоящую борьбу. Правление приняло решение, и «Вашингтон Сэлинджер» был продан за десять миллионов долларов.

Вечером следующего дня Лора сидела с Джинни и Уэсом в ресторане «Виндоу».

— Когда в последний раз мы отмечали покупку, — вспомнил Карриер, — мы волновались о деньгах.

— Я и сейчас беспокоюсь, — сказала Лора мечтательно. — Но не в эти минуты. Не хочу говорить о деньгах, заботах или даже работе. — С бокалом шампанского она смотрела в окно. С высоты сотого этажа зеленый газон Центрального парка выглядел как штрих от зеленой кисти в центре плотно сотканной ткани из зданий, который представляет собой Манхэттен, воткнутый на невероятно крохотный клочок земли между двумя реками. Таинственное место запрятанных сокровищ, загадок и ловушек, место, про которое сказал однажды Карриер, что оно будет принадлежать ей.

«Четыре отеля Оуэна, — подумала она. — Мои отели. Джинни, Клэй, Келли и Уэс ждут меня. Почти семья. Моя семья».

Искры шампанского танцевали у ее губ, когда она пила; оно было почти такое же крепкое, как ликер, который она вдыхала, когда соблазняла Жерара Лиона переехать в Нью-Йорк. И все, чем она занималась в эти дни, было такое же терпкое и искристое, как ликер и шампанское. Она словно бежала по полю, густо поросшему цветами, к городу своей мечты, слегка опьяненная ароматным сиянием вокруг нее и мечтой вначале такой не близкой, затем достижимой, теперь уже ее.

Это опьянение было так сильно, что она начинала верить, будто у нее было все, что ей необходимо. Она уже не нуждалась в семье, по которой когда-то скучала, и ей не были нужны дети. Ей не нужно ничего больше того, что у нее есть сейчас: работа, дружба и сознание, что каждое утро, просыпаясь, она может делать то, что хочет, преодолеть любое препятствие, достичь любую цель.

По мере того как небо темнело за окном, огни в ресторане постепенно тускнели, и от этого ярче загорались огни внизу на улицах и в окнах Манхэттена. Лора знала, что она осуществила желание Оуэна владеть отелями и даже обошла Феликса. «Вот что мне нужно, — повторяла она про себя, — и будет нужно всегда: знать, что я могу выбрать любого противника и любого победить».

Бен проверил рассказ о статусе отеля Сэлинджера в Нью-Йорке и доложил на правлении, что ничего не нашел в этой истории.

— Я говорил также и с репортером из «Глоба», — сказал он. — Журналист утверждает, что его интересует только заявление о статусе памятника архитектуры вообще и возможное влияние на отель в Филадельфии, если комиссия изменит решение. Понятия не имею, почему он думает, что комиссия может так поступить, но если у него имелись к тому причины, было бы логично задать вопрос владельцу отеля. Он утверждает, что статус здания никогда не менялся.

— Вот черт, — сказал Коул Хэттон. — Так это или нет, Феликс считал, что это так. Мне безразлично, думает ли Феликс так или иначе или черт знает как ему заблагорассудиться. Но дело все в том, что Феликс совершенно не считается с нами, ему все равно, с ним мы или нет.

Через месяц на следующем заседании правления продажа отеля «Вашингтон Сэлинджер» была решена за пятнадцать минут.

— Да наплевать мне, что вы думаете о ней, — сказал Хэттон Феликсу перед голосованием. — У нее хорошие деньги, и она выскакивает с ними как раз в нужный момент. Хотелось бы мне встретиться с ней. Видимо, очень сообразительная леди. И десять миллионов — отличная цена за отель, которым просто незачем больше заниматься. Кто-нибудь знает, что случилось с шеф-поваром?

Никто не знал. Феликс имел представление по тому, как метрдотель описал леди, которая разговаривала с Лионом далеко за полночь, но ничего не сказал. С выражением ледяного спокойствия он проголосовал вместе со всеми за продажу отеля. Но внутри его кипела тщетная ярость. Каким-то образом она устраивала так, что все получалось, как ей хотелось. А через месяц наступила кульминация, когда он узнал, кто такой Бен Гарднер. Не удивительно, что он был в бешенстве и чувствовал переутомление. И любой почувствовал, если бы был, как и он, окружен врагами.

Что-то нужно было предпринять с этими двумя. Сначала продумать, что делать, потом все устроить. Неважно, сколько уйдет на это времени, он придумает что-нибудь, чтобы снова одержать победу.

Бен наблюдал за Феликсом, отметив, что тесть больше не встречается с ним взглядом и не обращается к нему, но когда Аса представлял новый бюджет и правление стало обсуждать его, он дал волю своим мыслям. Эта сообразительная леди, о которой говорил Хэттон, была его сестрой. Он пытался сопоставить образ смекалистой и твердой деловой женщины с молоденькой девчушкой, рыдающей по телефону, думающей, что он предал ее. Возможно ли, чтобы это был один и тот же человек? Он даже представить не мог, как она сейчас выглядит; он мог вообразить лишь хорошенькую маленькую сестренку, одну из самых талантливых воровок, которых он когда-либо знал, которая смотрела на него большими глазами и думала, какой он замечательный. Им было хорошо вместе, думал он, поворачивая страницу бюджета, чтобы другие думали, что он с ними. Хорошие были времена, когда они любили друг друга.

И он не представлял, как они могли снова встретиться. Теперь еще меньше, чем раньше. Ведь даже если он и мог найти способ увидеться с Лорой, каким образом он мог представить ее своей новой семье в качестве сестры и ожидать, что ее встретят с распростертыми объятиями, после того как она показала всем, на что способна, вернув себе большую часть наследства, хотя Феликс чего только ни делал, чтобы остановить ее. Он знал, как они отреагируют, когда узнают, что Лора солгала им о себе, и он знал, как они отнесутся к нему. Представить им Лору как сестру? — С таким же успехом он мог взорвать бомбу в своей семье и смотреть, как разлетаются куски.

Он мог бы рассказать Эллисон, подумал он вечером, когда открывал парадную дверь дома в Бикон-Хилле. Он думал об этом неоднократно, но каждый раз это казалось ему таким сложным и неправдоподобным, что он отступался. Лора была счастлива, она добивалась того, чего хотела. Он тоже был счастлив. Возможно, лучше оставить все как есть.

— Миссис Гарднер в саду, — сказала экономка. Он прошел туда. Когда он открыл дверь, то тихо стоял некоторое время, наблюдая за Эллисон, пока она не увидела его. Она сидела на низком кресле между рядами роз и кормила Джада. Красная юбка была вокруг нее как лепестки роз, а белая грудь была белее блузки, которую она расстегнула. Белая головка Джада прислонилась к ней вместе с ореолом света вокруг нее. Лучи солнца косо падали на стену из камня, и оба они купались в глубоком золотом свете, а высоко над ними птица издавала трели, плывшие по саду чисто и сладко.

Бен затаил дыхание, боясь пошевелиться. Картина была столь совершенной, словно изображала рай, и ему захотелось запечатлеть ее в памяти. Но тут Эллисон взглянула на него, лицо ее озарилось радостью.

— Как хорошо, что ты пришел. А знаешь, что у тебя очень жадный сын?

— Он жаден только потому, что ценит свою прелестную мать. — Бен наклонился и поцеловал ее, сделавшись частью этого рая. Он уселся на траве рядом с Эллисон, и они вместе смотрели, как их крохотный сын посасывал грудь маленьким ротиком, хотя уже спал. — Он подрос, — сказал Бен. — Через пару месяцев начнет ходить.

Эллисон рассмеялась:

— В шесть месяцев? Сразу видно, опыта у тебя никакого.

— Вы с Джадом должны многому научить меня, — с улыбкой согласился он. Он чувствовал себя довольным и счастливым. — Чем сегодня занимались?

— Мотались с Молли в поисках галерей. Выражение удовольствия на его лице исчезло.

— Ну и как, уже есть успехи?

— Да, кажется. Определенно есть. Мне очень хочется заниматься чем-нибудь, помимо дома, чем-то полезным и необычным. Я разбираюсь в живописи, по крайней мере, я знаю двадцатый век, а Молли девятнадцатый, таким образом, у нас отличная команда… — Бен молчал, и поэтому она сказала с вызовом: — У меня есть время и деньги, и я буду проводить столько же времени с тобой и Джадом, как и сейчас… Ты не против, ведь, дорогой, правда?

— Конечно, нет. Ты можешь не спрашивать. Ты ведь сказала, что у тебя есть деньги.

— Бен, не надо.

— Что не надо?

— Так говорить. Таким тоном. Мы уже давно не переживаем из-за денег.

— Ты никогда не волнуешься из-за денег.

— Я не беспокоюсь о деньгах. Почему бы и тебе не поступать так же? Ну что меняется от того, что у нас не все поровну? Ведь мы живем на твою зарплату, разве этого недостаточно? Если мне хочется чего-то сверх того…

— У нас здесь много чего «сверх того». Курорты, отделка дома, приемы, устраиваемые на яхте твоего отца, автомобиль, который ты подарила мне в день рождения…

— Ну, хорошо, — сказала она нервно и раздраженно. — Если это становится такой проблемой, я вообще не буду открывать галерею. Но, пожалуйста, не будем все портить, у нас все так хорошо…

— Прости. — Бен обнял ее. — Я не хочу ничего разрушать, и ты права, у нас все прекрасно. У тебя будет своя галерея. Уверен, это прекрасная мысль, и я помогу тебе, чем только смогу. Может, даже я что-нибудь куплю у вас.

— Для тебя я приберегу самое лучшее. Если позволишь, я предоставлю тебе скидку.

— Я надеюсь на скидку. Ведь я наилучший клиент?

Она улыбнулась:

— Ты всегда самый лучший. Как хорошо, что ты вернулся; мне не нравится, что ты столько разъезжаешь. Дом становится в два раза больше и совсем пустой. А не может ездить кто-нибудь другой?

— Твой отец хочет, чтобы ездил я. Это цена, которую приходится платить за должность вице-президента по развитию. — «Он хочет, чтобы я куда-нибудь провалился, — думал Бен. — А европейский рынок так непонятен для американца, что шансы здесь выше, чем там». — Но так больше продолжаться не может, — сказал он Эллисон. — На днях я устрою так, что мне больше не придется ездить.

— А если ты ничего не придумаешь, я буду ездить с тобой, — произнесла она для утешения. — С Джадом и няней.

Он усмехнулся:

— Что удивит европейцев, так это бизнесмен, путешествующий со свитой. — Он наклонился и поцеловал ее. Головка малыша была у него на ладони, они сидели все вместе и тихо разговаривали, пока в саду не потемнело и няня пришла забрать Джада. Когда они входили в дом, Бен остановился в дверях, глядя на яркие розы с малиновыми и белыми цветами на фоне бледного неба, слушая отзвуки голоса Эллисон.

«Мой дом, — подумал он. — Моя жена. Мой сын. Эллисон была права. Все прекрасно».

Хотя было бы еще лучше, если бы он мог сказать: моя компания.

Клэй сидел, скрестив ноги на матрасе, оглядывая свое новое жилище. За высокими окнами виднелись отремонтированные склады Сохо и небоскребы Манхэттена; на просторах ободранного чердака валялась, сваленная в кучу, странная мебель, выглядевшая здесь затерянной и мелкой; оконный кондиционер тарахтел и причмокивал; а рядом спала молодая девушка.

Было ранее утро. Он только проснулся, и в этой незнакомой комнате в такой ранний час, когда он обычно спит, в какой-то момент почувствовал головокружение и испуг: он не знал, где находится. Он не знал даже, как зовут девушку, которая спала рядом с ним. Это была не Мирна, он знал это; Мирна все еще в Чикаго, и ее не было так долго, что он соскучился, позвонил ей и сказал, что хочет на ней жениться. Он действительно очень скучал без нее. Все, кого он знал в Чикаго, переженились за последние несколько месяцев, началась какая-то спешка, эпидемия, своего рода массовый гипноз. Так что он мог сейчас же позвонить Мирне: она так долго была ему верна. Но сначала нужно понять, где же он.

Он сидел очень тихо, девушка еще спала. Все было очень просто: он снял чердак у музыканта, который разъезжал. Ему нужно было жилье на несколько месяцев, пока он не подыщет что-нибудь постоянное, у него даже была мебель, хотя и сильно деформированная, как бывший тяжелоатлет; его спутница, маленькая девушка рядом с ним, демонстрировала бюстгальтеры для каталогов одежды, она питала слабость к блондинам с усами; и у него была новая работа.

— Клэй Фэрчайлд, — произнес он величественно. — Вице-президент за контролем над качеством группы развития. Житель штата Нью-Йорк. Всемирный путешественник ради бизнеса и удовольствия. Потрясающий игрок в покер. Любитель женщин.

Он засмеялся. Совсем неплохо для парнишки, который чистил карманы каких-нибудь десять лет тому назад. Конечно, все случилось благодаря тому, что он достаточно умен, чтобы прилепиться к Лоре, но с этим все было в порядке: он полностью доверял сестре. Потрясающая леди. И мозги и внешность, а как говорит, когда он приходит к ней на обед! Где бы он был без Лоры? Джинни Старрет все время толкует ему об этом. Но он и сам знает. Без Лоры он таскался бы за Беном несколько лет подряд за гроши, пытаясь оторваться, пока Бен не подцепил Эллисон Сэлинджер, а потом бы так и было; этот ублюдок никогда не приютил бы своего братца, он всего этого хотел только для себя.

Так что всем, что имел, он был обязан Лоре. Или почти всем. У него были свои таланты, и он прекрасно ими обходился. Он управлял новеньким автомобилем «корвет», у него была стереосистема, по силе звука выше «Эмпайр стейт билдинг», а во время своего последнего путешествия по Европе он смог найти новые идеи по обустройству отелей для Лоры, он купил два новых костюма у Родольфо, что делало его похожим на управляющего высокого ранга, которым, он всегда знал это, он и был.

Он перелез через матрас и спустился на пол. Девушка издала звуки в знак протеста, когда ее несколько раз подбросило на матрасе, пока он перебирался, но она все еще спала и продолжала спать, когда Клэй, приняв душ, оделся и отправился в свой новый офис на последнем этаже отеля «Бикон-Хилл».

Когда он вошел, кипела работа. Все происходило одновременно: рушились стены, пол обнажался до голых бетонных плит, старые унитазы и ванны лежали по углам словно фарфоровые трупы, болтались лампочки, и над всем висел занавес из пыли. Через полчаса его костюм потускнел, руки были испачканы, в носу свербило, а глаза слезились. Но он улыбался, потому что ему нравилось это; все изменялось прямо у него на глазах, и сегодня он не мог бы сказать, как все это будет выглядеть завтра, и в этом и заключались тайны — что было за стенами, которые сегодня ободрали, или под ковром, который скатали, или внутри вырванных туалетов?

Было так хорошо, что ему не хотелось идти к себе в офис на верхний этаж, век бы его не видел. Он знал, что это было временно и что у них будет приличное место, и все же не хотелось тащиться туда, оставив поле битвы.

Все время, пока он, и Лора, и весь их небольшой штат обсуждали перепланировку отелей в Филадельфии и Вашингтоне, а также открытие «Бикон-Хилла» в Нью-Йорке к концу года, они слышали, как рабочие становились все ближе и ближе. Время от времени Клэй не выдерживал и тащил Лору наверх, чтобы посмотреть, как идут дела. Они осматривали номера из двух-трех комнат, которые соединяли из отдельных комнат; в каждом устраивались по две ванны цвета морской волны с белыми креплениями, лепнина на потолке в холле нового дизайна в виде золотого листа, с канделябрами из разрушенного замка в Англии, викторианские бра, найденные на складе в подвале, отполированы и установлены в коридоре, где они и должны были быть, когда Оуэн строил отель шестьдесят лет тому назад. И обычно они заканчивали осмотр на верхнем этаже, половина которого была превращена в ресторан, совсем уединенное местечко, французский садик в середине города.

Теперь это были идеи Лоры, которые давно уже превзошли те, над которыми работали они с Оуэном, сидя друг против друга за его рабочим столом. Все, что он запланировал, было выполнено, но для нее этого было недостаточно. По выходным она путешествовала, останавливалась в других отелях, изучая их; она читала журналы по производству товаров для владельцев отелей; она мечтала, как новые фантазии воплотятся в жизнь в ее новых отелях. Недели проходили, роскошь возрастала, а с ней и стоимость. Она очень торопилась; и от этого стоимость росла еще быстрее.

Но это не имело значения. Ошеломляющий успех «Чикаго Бикон-Хилла» и ее видение других отелей перевешивали все остальное. До сих пор она находила деньги, когда они были ей нужны. В Чикаго она использовала их с большим успехом, и так будет повсюду. А когда ей понадобится еще больше денег, она найдет их.

Она легко поверила, что источник никогда не иссякнет.

— Отчет о дежурстве, — сказал Клэй, входя в ее кабинет ровно в девять. Он знал, что она на месте с семи, а иногда и раньше, но никогда не просила его появляться на рассвете, и он не приходил. Он считал, что если не успевает выполнить работу за обычный рабочий день, значит, у него ее слишком много и ему необходим помощник. — Ты выглядишь очень красивой и глубоко задумчивой.

Она улыбнулась ему, и он поцеловал ее.

— Ну как, понравился вчерашний фильм?

— Очень. Тебе бы стоило его посмотреть.

— В другой раз.

— Ты очень редко бываешь на людях. — Он присел на край ее стола — Вредно сидеть дома и размышлять.

— Я не размышляю, — со смехом сказала она, — я работаю.

— Ты слишком много работаешь. А где Уэс эти дни?

— Он уехал по делам. Я увижу его, как только он вернется.

— У тебя все еще это продолжается?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты ни с кем другим не встречаешься…

— Конечно же, встречаюсь, только не обсуждаю.

— Я знаю, как ты встречаешься; у тебя встречи на официальных обедах и благотворительных балах, которые ты посещаешь. А я имею в виду именно свидания — ужин, ночной клуб, постель. У тебя часто такие встречи?

— Ужин и ночной клуб время от времени.

— И все?

— И все.

— Именно это я имею в виду. У тебя не бывает свиданий, ты выходишь с Уэсом, когда он в городе, и вы двое просто близки, когда он в кабинете. Так ты в конце концов собираешься выйти за него в один прекрасный день?

— Нет. Но мы близки — мы работаем вместе уже долго и как хорошо, когда есть с кем выйти. И время от времени переспать хотя я и сказала однажды, что больше не хочу этого, — и разговаривать и делиться своими тревогами. А что у вас с Мирной?

— Я не решил. Но если ты чувствуешь себя одинокой и тебя устраивает мое блистательное общество чаще чем раз в неделю, ты знаешь, что можешь позвонить мне. Мне не нравится, что ты все время одна.

— Я не все время одна, но спасибо, Клэй. У тебя своя жизнь; раз в неделю с сестрой вполне достаточно.

— Только дай мне знать; я твой, если только я тебе нужен. — Он встал. — Мне нужно выпить кофе. У тебя в холодильнике есть что-нибудь поесть?

— Булочки и фрукты. Угощайся. Потом не проверишь ли ты эти отчеты о покупках? Их только что прислали из Чикаго, и кажется, у Генри новые поставщики; может, тебе придется поехать и поговорить с ним. — Она придвинула к себе календарь. — Ты понадобишься мне на встрече с электриками в три: там проблема с креплениями для конференц-зала. А в пять мы встречаемся с Жераром насчет стульев и столов для ресторана. Ты что-то сказал?

— Я собирался высказаться по поводу встречи в пять, но боюсь, ты не захочешь слушать. Она улыбнулась:

— Пожалуй, да. И мне бы хотелось, чтобы ты отправился в четверг в Филадельфию на переговоры с нашими поставщиками — вот список — необходимо убедиться, что мы получили все, что заказывали. На это уйдет не более двух дней.

— Прекрасная мысль. Во всяком случае, я думал об этом; звонил архитектор, у него масса изменений — небольшие, но все их надо просмотреть. А на уик-энд я смогу заскочить в Чикаго; взгляну, как поживает Мирна. В понедельник и вторник — эта самая конвенция по контролю качества в Денвере. Я смогу туда попасть прямо из Чикаго.

— Все складывается удачно.

— Отлично, — он улыбнулся. — Мы не увидимся целую неделю. Но я позвоню.

— Минуту, Клэй, еще один вопрос. Ты уволил вчера охранника?

— Вот черт, я забыл сказать тебе об этом. Так и есть. Мне не нравилось, как он работал, он не умел подчиняться, и я отпустил его. Я буду в Чикаго на уик-энде и там поговорю с ребятами из охраны. На следующей неделе я кого-нибудь из них привезу. Если ты не возражаешь.

— Мне казалось, мы договорились, что ты никого не будешь увольнять, не согласовав со мной.

— Правильно, так и есть. Я не должен был этого делать. Но он меня просто достал. Прости, Лора, больше этого не случится, обещаю. Я знаю, на кого работаю: великолепная леди, которая все понимает, всегда очень терпима и любит своего брата. Когда-нибудь ты ее повстречаешь; она тебе понравится.

Лора улыбнулась:

— Я хочу, чтобы больше этого не случилось, Клэй.

— Порядок. А сейчас ничего, если я позавтракаю?

— Клэй, ради Бога! Тебе не надо спрашивать разрешения, иди и завтракай. И не забудь отчеты.

Он кивнул ей, взял из холодильника еду и ушел. Лора положила голову на руку и уставилась в окно. Не следовало так реагировать на его шутку по поводу завтрака. Но он всегда приводил ее в отчаяние как раз в тот момент, когда она хотела положиться на него. В какую-то минуту он уже мужчина, ведет работу все более сложную, и у него будет ее все больше, особенно когда они откроют три отеля, которые сейчас реставрируются все одновременно; а в следующую минуту — он уже мальчишка, радостно ждущий шанса удрать на неделю из офиса. Он умен, но ленив и не старается стать взрослым. Поэтому она все еще не доверяла ему. Когда они вместе обедали, он рассказывал ей о своих девочках, своем чердаке, даже о картах, поскольку она больше его за них не порицала. Однако он редко расспрашивал о ней самой и никогда о финансах и бизнесе, которым она занималась и для которого он работал.

Лора знала, что он не хотел вникать в подробности; он не хотел беспокоиться или знать, что она волновалась. Во многом ему нравилось быть ее маленьким братом. Или сыном, думала она; ведь дети тоже не хотят знать, что у родителей бывают заботы.

Хотя, возможно, отчасти это была ее вина. Ведь если Клэю нравилось быть маленьким братом или сыном, ей нравилось быть старшей сестрой или матерью; это давало ей чувство, что у нее действительно есть семья. И если даже он спрашивал ее о финансах, она не многое рассказывала ему, потому что по-настоящему она доверяла в денежных вопросах только Карриеру. Даже не Джинни, хотя знала, что могла бы доверять ей.

Джинни никогда не задавала вопросов о финансах. Они с Лорой разговаривали почти обо всем, и Джинни поняла, что, если Лора захочет поговорить с ней о деньгах, она сделает это сама.

«Она могла бы даже попросить меня вложить деньги в развитие отелей, — подумала Джинни, когда остановилась у офиса Лоры, чтобы забрать ее. Возможно, это хорошее помещение капитала. Но смесь — деньги и дружба редко дает хорошие результаты, так что мы обойдемся без этого».

— У меня только что возникла мысль, — сказала Лора, когда уселась рядом с ней в лимузине. — Скажи, что ты думаешь об этом.

Был один из самых жарких дней в августе, но кондиционер сохранял роскошь серого бархата внутри автомобиля прохладной и спокойной в тот момент, когда они отъезжали от отеля» Лоры в Гринвич-Виллидже. Перед ними стоял складной серебряный столик с охлажденным вином и лимоном, и Джинни наполняла стаканы. Когда она передавала один из них Лоре, то заметила, как блестят у нее глаза.

— У тебя всегда какая-нибудь идея, — сказала она — или целая дюжина. И что это за идея?

— У меня их действительно несколько. О самой лучшей я расскажу в конце, хорошо? — Улыбка была и озорной и скрытной, она явно была довольна и собой, и целым миром. Джинни улыбнулась в ответ. Любой не мог не улыбнуться, глядя на нее в эту минуту. Джинни в самом деле не встречала в своей жизни человека, оживление которого не передавалось бы тотчас же другому.

Когда Лора начинала рассказывать о планировке номеров в отеле и старинных гардеробах в коридорах для хранения белья и приспособлениях для уборки, чтобы горничным не приходилось толкать неуклюжие некрасивые тележки, она настолько увлеклась, что лицо ее теряло холодную отчужденность и сияло от удовольствия. «Ну нет, — думала Джинни, — это, должно быть, мужчина делает ее столь привлекательной, а не отель». Но, конечно же, это было больше, чем отель: это была ее работа, ее мечта, почти вся ее жизнь.

— Ну а теперь ты готова? Моя самая лучшая идея, — объявила Лора, и улыбка ее стала широкой и счастливой. — Мне действительно хочется знать твое мнение об этом.

— Ты уже сказала, что она самая лучшая, — пробормотала Джинни. Лора засмеялась:

— Я хочу «Нью-Йорк Бикон-Хилл» сделать исключительным. Чтобы там можно было остановиться лишь по рекомендации прежнего гостя.

Воцарилось молчание. Джинни смотрела на нее.

— Очень смело. Очень рискованно. Очень умно. Есть такой небольшой отель в Лондоне, где это практикуется, и должна сказать, очень приятно даже для крутого техасца, который может принять все, знать, что он спит в постели, где спал кто-то, кого он знает или о ком он слышал.

— Я рассчитываю и на другие идеи в этом же роде, — сказала Лора. Она наклонилась вперед, наполненная нервной энергией, словно она могла толкать лимузин вперед по Седьмой авеню через квартал, где продается платье и были толпы народа; мужчины толкали перед собой вешалки с одеждой, сшитой в лучшие времена. Водитель спокойно крутил руль, протискиваясь между автомобилями и грузовиками, объезжая такси, которые останавливались, чтоб выпустить или посадить пассажира, а через несколько минут они проскочили Мэдисон-сквер-гарден и были уже в Челси, где движение не такое интенсивное и автомобиль мог продвигаться быстрее.

Наблюдая за Лорой, полной нервной энергии, Джинни покачала головой:

— Что ты собираешься делать с собой, когда покончишь с отелями?

— О, возможно, куплю еще один. Но еще лучше… — Она колебалась, словно все еще не была уверена в себе. — Я думала об этом в последние недели, и никому пока что не говорила, даже Уэсу, чем я действительно хотела бы заниматься, когда работа в отелях будет налажена… Чего я действительно хотела бы, так это купить акции корпорации Сэлинджера.

Джинни уставилась на нее. «Все еще хочет сравнять счет, — подумала она, — и стать такой же большой, какой, по мнению Оуэна, она могла бы быть. Когда же этот голубоглазый дьяволенок Лора начнет жить для себя?» Она рассказала Джинни историю Сэлинджеров вскоре после открытия «Чикаго Бикон-Хилла», в тот момент Джинни много времени проводила в Чикаго, утешая ее по-матерински. Она рассказывала об этом кратко и старалась не вносить эмоций, но у Джинни появилось убеждение: во всем этом было очень много чувств, даже после того, как прошло столько лет, и особенно это касалось Поля. Лора рассказывала о нем еще меньше, чем о его семье, что и убедило Джинни в том, что она все еще любила его, ибо рассказы становятся тем длиннее, чем далее мы отстраняемся от предмета наших переживаний. Но попытаться купить акции у семейной компании… Это казалось слишком смело.

— Зачем? — напрямую спросила она. — Ты будешь чувствовать себя на правлении чертовски неловко со своими несколькими голосами против всех них.

— Я буду просто членом компании, как я и должна была бы стать. Я буду голосовать так, как, я думаю, проголосовал бы Оуэн.

— А если ты не знаешь, как бы он проголосовал?

— Проголосую, как считаю нужным.

— Да, это очень опасное место. — Джинни на минуту задумалась. — Дорогая, ты взлетаешь слишком высоко.

— Я ведь не говорю, что могу этого добиться, я говорю только, что очень хочу.

— До сих пор ты добивалась того, чего хотела. Но даже если ты и найдешь того, кто продаст тебе свои акции, мне кажется, на это понадобится куча денег.

— До этого еще очень далеко, Джинни. Я только думаю об этом.

— И кажется, думаешь очень много. Информируй меня о своих замыслах.

— Непременно. — Она снова наклонилась вперед, высматривая знакомые приметы по мере того, как они продвигались. — Ну вот, мы почти на месте. Надеюсь, тебе понравится; это единственное место из всех, что я видела, где бы мне действительно хотелось жить.

— А Уэс видел его?

Лора кивнула:

— Он сказал, чтобы я взяла его. Но мне хотелось бы знать, что ты думаешь.

В Виллидже водитель запарковался на Гроув-стрит, и Джинни с Лорой прошли по узкому проходу между двумя домами к небольшому двору, мощенному камнем, вдоль которого шел плотный ряд узких трехэтажных кирпичных домов с белыми ставнями, выходившими на кудрявые деревца, среди которых распевали птицы.

— Боже, — выдохнула Джинни, — кто бы мог подумать?..

— Это Уэс нашел, — сказала Лора. Она открыла одну из дверей ключом. — Дом пустой; хозяин уехал в Европу на два года. Если я не беру его с сегодняшнего дня, мне надо отдать ключ.

— И достанется какой-нибудь шишке, — пробормотала Джинни. Она следовала за Лорой, которая носилась вверх и вниз по лестнице, показывая детали, сохранившиеся от постройки 1830 года, лицо ее сияло от оживления. Джинни цокала своими каблучками по сосновым доскам, опытным взглядом она оценила новую кухню с четырьмя плитами, широкую кровать на третьем этаже, садик на крыше, голый и заброшенный, но окруженный ящиками для высадки цветов и кадками, в которых могли расти деревца. — Один из миллиона, — произнесла она, когда они вернулись в столовую на второй этаж. — И столько же потребуется, чтобы его купить. А за сколько его сдают?

— Две тысячи в месяц, — сказала Лора.

— Невероятно! Они могли бы запросить в три раза больше.

— И я то же говорю. Цена слишком низкая.

Джинни наклонилась над подоконником. Дом был совсем небольшой: гостиная, столовая, библиотека, кухня, спальня. Но и кухня и ванная были совсем новенькие, подвал только что отделан плюс сад на крыше. И обособленность.

А также одобрение Карриера. «Вот и ответ, — подумала Джинни. — Вполне вероятно, что Уэс заплатил разницу между стоимостью, которую запросил владелец, и рентой, которую будет платить Лора.

Конечно, я не знаю этого точно, и Лора тоже не знает, хотя и могла бы поинтересоваться. Разумеется, я не буду выяснять этот вопрос».

В ту минуту, когда она вступила в Гроув-Корт, она уже знала, что именно здесь должна жить Лора. Это напомнило ей описание Кейп-Кода, сделанное Лорой, и узкие тенистые улочки, где стоит «Бикон-Хилл», а также кварталы в Чикаго, где жила Лора. «В жестком мире бизнеса она работала по-крупному, — подумала Джинни, — и живет в одном из самых крутых городов, а может быть счастлива только в небольшом местечке, замкнутом анклаве, в среде, где соседи знают друг друга, в месте, которое и будет ее собственным. Ей был необходим Гроув-Корт».

— Не так уж это и странно, — сказала она Лоре. — Бывают хозяева, которые соглашаются получать более низкую плату, если они знают, что им порекомендуют весьма надежных жильцов, которые будут заботиться об их доме, как о своем собственном.

Лора медленно кивнула:

— Хотя, возможно, Уэс…

— Я в этом очень сомневаюсь, — живо возразила Джинни. — Думаю, что это место просто создано для тебя, и надо его хватать.

Лора медленно прошлась по гостиной к окну, выходящему в сад, и увидела, как маленькая красная птичка кардинал порхала по двору с дерева на дерево. Мимо прошла няня с детьми, она вела малыша, который вез за собой, деревянный автомобильчик, позади них прыгал спаниель, за ним шла пожилая женщина, на ходу она читала, держа под мышкой поводок. «Дом. До тех пор пока я смогу остаться здесь».

— Спасибо, — сказала она, поворачиваясь от окна. Лицо ее снова прояснилось, она обвила Джинни руками и поцеловала ее. — Мне нравится, когда ты даешь хороший совет. И я люблю тебя. Ты согласна быть первым гостем на обеде, который я устраиваю? Как только я куплю мебель.

— Мне это будет очень приятно. И позволь мне помочь тебе выбрать мебель. Я очень люблю тратить мои собственные деньги, а на втором месте — чьи-нибудь еще. Тебе понадобится сюда длинная софа, с очень большим столиком для кофе… О, постой. — Она застенчиво посмотрела на Лору. — Я говорю как Уэс, ведь так? Хочу отобрать у тебя то, что принадлежит только тебе. Я останавливаюсь. Больше ни слова не произнесу.

— Не совсем как Уэс, — засмеялась Лора. — Его не так просто остановить. Но мне хотелось бы, чтобы ты мне помогла. Ты свободна на этой неделе? Хочу переехать как можно скорей.

— Завтра я свободна. В десять? Я заеду за тобой в офис.

Но назавтра в десять утра произошла небольшая заминка. Когда Джинни прибыла в офис, у Лоры зазвонил телефон.

— Привет, любимая, как поживаешь? Это Бритт. — Голос звучал взволнованно и громко. — Я звоню, чтобы пригласить тебя на вечеринку.

ГЛАВА 23

В первые дни сентября в Палм-Спрингсе произошла третья кража. Клэй заявил Лоре, что уик-энд он проведет у своих друзей в Лос-Анджелесе. Добраться на машине от города до Палм-Спрингса не составляло большого труда, и вскоре он уверенно подошел к нескладному дому, скрытому высокими, отбрасывающими густую тень деревьями, затем прошел через большую гостиную и вошел в спальню хозяев. Было девять тридцать вечера. На этот час в записной книжке, найденной им в сумке Амелии Лейгтон, как всегда, было множество приглашений. В эти вечерние часы жители Палм-Спрингса всегда заняты или приемом гостей, или сами ходили в гости. Темнота уже укрыла проходящего через дом Клэя и спрятала его одетые в перчатки руки, осторожно снимающие картины со стен дома Лейгтонов. Он работал очень быстро и тихонечко насвистывал, складывая картины за дверь. Потом из-за того, что он чувствовал себя отвратительно, решил добавить пару гравюр Дюрера, уже для себя. После завершения намеченного он не торопясь поехал по притихшим улицам, радушно просалютовав шоферу черного «мерседеса», от скуки уставившемуся в небо.

Тремя неделями позднее, на вечеринке, посвященной Бритту Фарлею, в снятом по этому случаю помещении Сид и Амелия Лейгтон каждому рассказывали о грабеже.

— Один Пикассо, — рассказывала Амелия Эмилии Дженсен и всем, кто потрудился сделать вид, что слушает ее. — Миро, три поздних Браги и пара произведений Дюрера. Это слишком нагло, ведь за все лето мы единственный раз решили отдохнуть и оставили наш дом пустым.

— Никаких следов взлома, — отвечал на чей-то вопрос Сид. — У них был ключ, и они знали код нашей сигнальной системы.

— И знали, что всю эту неделю нас не будет, — произнесла Амелия, снимая закуску из креветок с тележки, которую подвинул к ней официант.

— А может быть, они следили за домом? — предположил Сид. — Очень тяжело говорить, но у нас нет никаких намеков на разгадку. В любом случае они наверняка знали, чего хотели: они сразу отправились к картинам.

— Единственная приятная вещь в этой истории, — продолжила Амелия, — что полиция не единственная, кто ведет расследование. Страховая компания подключила своего главного агента. В высшей степени опытного, полного решимости и полностью отдающегося своему делу.

Я сама дважды разговаривала с ним и была просто поражена: если кто и в состоянии раскрыть эти кражи, так это только он.

С появлением в дверях Бритта Фарлея стало оживленнее.

— Опоздал на свою собственную вечеринку, — промурлыкала Амелия. — Но это ведь эффектное появление, не так ли?

Бритт был одет в белый смокинг с красным галстуком и красным поясом, поверх всего этого на нем была белая пелерина в красную полоску. Стоя в дверном проеме, он окидывал взглядом своих гостей. Он выглядел как правитель мистического государства, ждущий челобития от своих подданных.

— Боже, а почему бы нет? — произнесла Амелия и изобразила для него глубокий, размашистый реверанс. Комната наполнилась смехом. Бритт послал Амелии воздушный поцелуй и тут же оказался окруженным гостями, поздравляющими его с удачным турне, уверяющими его, что он прекрасно выглядит, интересующимися его планами. Правда, между собой гости говорили, что выглядит он не слишком хорошо, похудел, его лицо осунулось и кожа на нем мешковато висела, глаза, сияя нездоровым светом, слишком напряжены. Но никто из них не произнес этого достаточно громко или находясь близко от него. Вместо этого все они дотрагивались до него, хлопали по плечу и заставляли его чувствовать себя звездой.

На другом конце гостиной, за баром, в полном одиночестве взирая по сторонам, стоял Поль. Турне завершилось четыре недели назад, было сделано множество записей, правда, половину из них составляли записи шумно-успешного концерта в Вашингтоне. Газетные отзывы были вполне благосклонны, но за ними не последовало никакого приглашения на главную роль в новом телевизионном сериале, и потихоньку Бритт перешел от высоких ожиданий к мрачному равнодушию. Приготовлением вечеринки полностью занимался Луи.

— Я хотел вообще отменить ее, — заявил он Полю, — но он бы мне не позволил. Лишь одну минуту он находится на подъеме, а потом глядишь — он уже внизу. Но когда он на подъеме, ему необходимо где-нибудь блистать, и эта вечеринка вполне подходит.

Как хорошо, что фильм почти закончен, подумалось Полю. Правда, необходимо еще несколько интервью, но редакторская работа вовсе не предусматривает участие Бритта.

Но, несмотря на все смены настроения Фарлея, его вечеринка должна была удаться на славу, потому что этого хотел каждый, а жители Нью-Йорка обладают удивительной способностью приноравливать все вечеринки в соответствии со своими собственными целями. Каждый пытался прикоснуться к Бритту Фарлею, каждый превозносил его до небес, пытался завладеть его вниманием, весь вечер старался находиться около него, чтобы со стороны казаться его близким другом, несмотря на то что за этим последует — его возвращение как звезды мировой величины или конец его карьеры.

«А я-то здесь зачем?» — Поль никак не мог понять того, что Бритт и Луи просили его об этом, что два его оператора снимали вечеринку на случай, что это может когда-нибудь пригодиться, но главное, он здесь из-за…

А потом он увидел ее.

Она была одета во все белое, руки и плечи были открыты. Ее блестящие каштановые волосы были коротко острижены и служили прекрасным обрамлением красоты, подчеркивая ее огромные глаза и чувственный рот. Поль отметил про себя, что она выглядит старше и менее наивной, чем раньше, ведь прошло столько лет…

Он пристально рассматривал ее, ловя быстрые взгляды из окружающей его толпы, пытаясь возродить в памяти ее образ. Он почувствовал, как все его прошлые переживания расплываются и ускользают от него. И эта сногсшибательная женщина, стоящая у двери, все больше и больше казалась чужой.

Он заметил, что кто-то подошел к ней поздороваться и представить друга. Лора улыбнулась им. И с этой улыбкой прошлое окружило его множеством воспоминаний, и вдруг он почувствовал, что движется навстречу ей, пробираясь через толпу гостей. Они окружили его, о чем-то болтали, смеялись и пили. Блестящие женские платья и мужские смокинги соединялись вместе подобно тугим пучкам растений, длинные пальцы протягивались для того, чтобы зацепить что-нибудь из закуски, которая, казалось, плыла в высоте, придерживаемая пытающимися протиснуться среди толпы официантами. Все собирались вместе, расходились или перемещались группами, блокируя путь Поля.

Когда он смог наконец добраться до двери, ее уже там не было. Ему потребовалось около минуты, чтобы обнаружить ее в объятиях Фарлея.

— Господи, Лора! Как же я рад видеть тебя здесь! — шумел Фарлей. — Ты ведь опоздала! — Он смотрел на нее сверху вниз, все еще обнимая. — И что ты этим хочешь продемонстрировать?

— Ты выглядишь усталым и сильно похудел. Почему ты так рад видеть меня?

— Потому что ты умная, прекрасная леди, которая любила меня, даже когда я был отвратительным мальчишкой. — Он закрыл глаза на мгновение. — И конечно же, ты права, радость моя, я похудел и устал. Но в этом нет ничего плохого. Все идет замечательно! Я работаю не больше трутня. Ты даже не поверишь, моя поездка и фильм… А ты знаешь, что я работаю над… но я не готовлю его, я, как его там, я…

— Это превосходно, Бритт!

— Давай я тебя познакомлю с гением, который все это придумал, он должен быть где-то здесь. — Его ясные, пронзительные глаза буквально просканировали толпу и обнаружили Поля. — Эй, приятель, это моя радость Лора, это та леди, о которой я тебе рассказывал. — Он повернулся, потянув за собой Лору. — Это тот гений, который получил меня в моем собственном шоу.

От полученного шока у Лоры распахнулись глаза. Наполненная толпой комната куда-то поплыла, и она крепко схватилась за руку Фарлея.

Бритт не заметил этого.

— Вы знаете, что только вы двое не лижете мне задницу. Для меня это значит много. Все ведут себя так, как будто я куча мусора, но вы не такие, и мне это нравится. Поэтому вам следует быть друзьями. Поль, не хотел бы ты угостить прекрасную даму чем-нибудь?

Лора взяла его за руку.

— Великолепно, — заявил Фарлей. Его внимание полностью было отвлечено кем-то, и он позволил себя увести.

Гул толпы еще усилился. Лора и Поль стояли, не шелохнувшись, крепко держа друг друга за руки. Ей подумалось, что он выглядит намного старше: морщинки на лице проявились еще резче, из-за чего оно выглядело еще уже и казалось тяжеловатым. Но он был еще красивее, чем ей запомнилось, и еще выше, его волосы стали непослушнее, а кожа еще темнее. Его руки — эти длинные чувствительные пальцы, держащие ее — все это было настолько ей знакомо, как будто это была она сама.

— Ты хочешь что-нибудь выпить? — спросил он. Она кивнула.

— Тогда давай попробуем где-нибудь найти тихое местечко.

Она спрятала свою руку.

— Я не уверена, что это хорошая идея.

— Я уверен, — он взял ее за локоть — Лора, прошу тебя.

От упоминания ее имени ее бросило в дрожь. Это не справедливо; все было так хорошо. Я уже забыла его. Непроизвольно она улыбнулась.

— Ты что? — спросил Поль. И она вспомнила, как раньше он всегда пытался узнать, что заставило ее улыбнуться и порадоваться вместе с ней.

— Мне казалось, я забыла тебя. И это абсурд. Он еще крепче сжал ее локоть:

— Мы можем подняться наверх. Они будут сервировать обед еще только через час.

Он посмотрел на Эмилию. Она собрала около себя кружок и выглядела очень счастливой. Поль понял, что она его не хватится. Он все еще держал Лору за локоть, и они вместе стали пробираться через толпу, расталкивая гостей, чтобы наконец выскользнуть из зала.

Люди на вечеринке были почти незнакомы Лоре. Ее рука, в том месте, где к ней прикасался Поль, горела, из-за давки в толпе их тела оказались прижатыми друг к другу. Потом они оторвались от толпы, оказались на лестнице, поднялись в столовую, почти полностью занимавшую третий этаж. Все было еще разорено, так как столы только готовили к приему четырех сотен гостей.

— Еще выше, — снова скомандовал Поль, и они взобрались через еще один широкий, покрытый ковром пролет, ведущий прямо в зал для танцев. В зале была полная тишина, оркестровые стойки и стулья ждали музыкантов, цветущие деревья бросали робкие тени в приглушенном свете. Поль подвел Лору к одному из диванов, стоящих вдоль стены, и она тут же забралась в угол, как маленькая девочка, поджав под себя ноги.

Он сел в другом углу дивана. Некоторое время они молчали.

— Прости меня, — произнес он в конце концов. — Все эти годы я собирался сказать тебе множество вещей, но сейчас они кажутся мне неуместными, кроме… прости меня. Я отвратительно повел себя с тобой, да мы все, мне очень хочется сказать тебе, как я виноват перед тобой за все это.

— Спасибо.

И снова они замолчали.

— Еще я хотел бы поздравить тебя, — сказал он. — Это замечательно, что ты приобрела все эти отели. И я понял, что один из них в Чикаго просто прелесть; Бен сказал Эллисон, что…

У Лоры закружилась голова

— Конечно, ты его не знаешь. Бен Гарднер. Муж Эллисон. Столько всего произошло… Бог мой, сколько лет… Бен хороший человек. Он мне нравится, хотя по некоторым причинам мы не настолько сблизились друг с другом, как я надеялся. Он вице-президент компании, и Эллисон передает мне новости, которые, по ее мнению, могут меня заинтересовать. Он сказал, что отель в Чикаго один из лучших в стране.

— Он прав, — холодно подтвердила Лора, и дрожь опять охватила ее. Бен и вся их семейка обсуждают ее. Она глубоко вздохнула и, отвернувшись от Поля, стала разглядывать комнату.

— А ты женился, — утвердительно произнесла она.

— Да, я не думал, что ты знаешь об этом.

— Моя подруга Джинни Старрет сказала.

— Я ее не знаю.

— Она знает Ленни.

Все эти имена, все эти события, все они неразделенные. Они были чужими.

— Ты очень красива, — сказал Поль, пытаясь найти путь к отступлению. — Ты всегда была прелестной, но сейчас ты еще более…

Ему хотелось сказать ей, что она выглядит более холеной, более далекой и холодной, но не смог. Вместо этого почти беспомощно он произнес:

— Ты постриглась.

Она улыбнулась в ответ на очевидность его комментария.

— Очень давно. Мне хотелось изменить свою внешность.

— Ты и выглядишь. Ты…

— Мне хотелось быть другой.

— Это сделает время. Она кивнула:

— Я не помню, когда сделала это. Я покидала Бостон, и все, кого я любила, отвернулись от меня. И я совсем не хотела быть собой. Это было слишком больно.

— Бог мой, — Поль наклонился к ней, протягивая руку. Ему хотелось обнять ее и держать в своих руках. Это было не просто сексуальное желание, нет, просто ему хотелось чем-то успокоить ее, утешить ту боль, которая чувствовалась в ее внешне спокойном голосе. Он уже почти чувствовал ее тело в своих руках, почти дотянулся до нее, но она охладила его, не заметив его прикосновения.

— Бритт сказал, что ты делаешь о нем фильм. Я не знала, что ты интересуешься этим… — Но тут же она прикусила язык. — Ты забросил фотографирование?

— Может быть, я когда-нибудь вернусь к фотографии, но сейчас меня полностью захватило кино. Это такая свобода, такая жизнь, о которой раньше я даже не догадывался. Ведь я могу в маленьком пространстве создавать целые миры, воспроизводить целые жизни…

Она посмотрела на него, и он тут же вспомнил, как было хорошо тогда, несколько лет назад, когда можно было рассказывать ей о своих мыслях и знать, что его обязательно поймут.

— Лора, создавать такие жизни — это удивительная вещь. Движение и покой, диалоги и молчание. Все это казалось таким неясным — по крайней мере, до тех пор, пока я не осознал, что можно использовать противоположности, показывая различные стороны человека или сцены, ту убийственную логику, признаваемую людьми, их иррациональное поведение, которому они следуют, когда им в голову приходит мысль, что нечто правдиво или ложно.

Затем наступила долгая тишина. Лора в изумлении поглядывала на Поля, вспоминая увлеченность, звучащую в его голосе. За все то время, что знала его, она никогда не замечала жившую в нем страсть к творчеству. Оуэну это понравилось бы, пришло ей в голову. Он сказал бы: «Я был прав, считая, что этому мальчишке лишь требуется некоторое время».

Но потом в ней опять всплыли последние слова Поля, они как бы повисли в воздухе между ними. Казалось, что они не смогут оторваться от своего прошлого, независимо от темы разговора, оно продолжает их опутывать.

— Расскажи мне о своих отелях, — произнес он наконец, — как ты приобрела их?

— Деньгами других.

— Один из первых уроков Оуэна, — Поль улыбнулся. — Тебе это нравится?

— Быть в долгах?

Он усмехнулся:

— Владеть отелями. Управлять ими. Теперь их улыбки встретились.

Лора быстро отвела взгляд, потом снова повернулась лицом к нему. Теперь оно было спокойно.

— Мне это очень нравится. Будто у тебя четыре прекрасных дома, по правде говоря, они еще не настолько прекрасны, но очень скоро такими станут.

— Ты их все модернизируешь?

— Мне не остается ничего другого. В них нечего сохранять, кроме фасада и чудесных вестибюлей. Пожалуй, еще коридоры: они существенно шире, чем те, которые строят теперь. Все остальное… У Оуэна были задумки, ты ведь знаешь. Целые годы мы работали над ними.

— Я знаю, — тихо ответил Поль.

— Они великолепны. Я немножечко их расширила. — Она усмехнулась: — Иногда значительно, но я полностью увлечена волнением от этих забот.

— Сейчас расширяешься?

Она рассказывала ему об отелях, о том, что она пытается сделать их, насколько это возможно, похожими на собственные дома, а потом стала рассказывать о людях, нанятых ею на работу, о тех, с кем она вместе работает. И было совсем неважно, что он принадлежит к семье Сэлинджеров и частью те, с кем она собирается управлять отелями, тоже принадлежали этой семье.

— Тебе нравится Нью-Йорк? — опять задал вопрос Поль.

— Я думаю, он мне нравится. Он уже почти полностью изменил меня. — Она снова улыбнулась. — Я стала быстрее говорить, стала быстрее двигаться, я даже стала быстрее дышать. Часто я прохожу вниз по улице, обгоняя людей, особенно во второй половине дня, во время ленча, когда почти все выходят на улицу, и частенько ловлю себя на мысли, что если что-то не происходит в Нью-Йорке, то это не происходит нигде. Тогда я ищу причину на пару деньков отправиться в Чикаго. У меня нет никакой возможности выяснить, нравится ли мне это или нет. Я не могу выкроить время задуматься над этим. Ты же знаешь, я выросла здесь, — при этих словах в ее голосе прозвучал вызов и пренебрежение, но он, казалось, не заметил этого, — а теперь все кажется настолько незнакомым, как будто я вовсе и не бывала здесь раньше. Когда-нибудь я найду время, чтобы ознакомиться с этим местом, но сейчас большую часть времени приходится проводить на работе.

— И это все, чего ты так хотела? Когда Оуэн обучал тебя гостиничному бизнесу, когда тебе хотелось быть владельцем хотя бы одного отеля, ведь это все, на что ты надеялась?

— Много больше. В этом есть что-то особенное, Поль. Чувство, что это твои собственные дома, в которых двери всегда открыты, и возможность замечать, что людям они нравятся. Знать, что я могу сделать их счастливыми и им будет очень уютно, дать им то, что им нравится, и то, что они запомнят. А потом, когда я вижу, что они возвращаются потому что помнят меня, потому что им хочется вернуться, я испытываю огромное наслаждение.

И смутившись, она схватилась рукой за лицо:

— Мне кажется, нам следует вернуться.

— Тебя ждут?

— Нет, — потом, не захотев, чтобы он узнал, насколько она одинока, она добавила: — Не этим вечером. У меня есть человек, с которым мы проводим массу времени, но на этой неделе он уехал из города… Но ведь твоя жена начнет интересоваться, где ты.

— Скорее всего, она не хватится меня до тех пор, пока не наступит время садиться обедать.

Лора внимательно посмотрела на него, ее лицо было бесстрастным.

— Чем занимается твоя жена?

— Она фотомодель. В основном работает в журналах. Она очень хороша.

— Тогда, возможно, я видела ее, не зная, кто она такая. Все это кажется таким странным. У вас есть дети?

— Нет. Эмилия не хочет… — Он на время замолчал, с неохотой показывая, будто жалуется. — Она полностью отдается своей карьере. Я думаю, это была неплохая идея. Лора, есть несколько вещей, которые я хотел бы сказать тебе…

— Расскажи поподробнее о своих фильмах, — попросила она. — Ты работаешь с кем-нибудь?

— Мой партнер Ларри Голд.

— Голд? Ты ведь знаешь его с колледжа?

— Да, как странно, что ты это помнишь.

Лора покачала головой. У нее не было никакого желания показать ему, что она помнит все, что было у них в прошлом.

— Расскажи мне о нем.

— Он делает коммерческие передачи на телевидении, но мы организовали отдельную компанию для документальных фильмов. — И он рассказал ей абсолютно все, начиная с того дня, когда он первый раз поговорил с Ларри о том, что хочет оставить фотографию, о провале их первого фильма и потом об идее создания фильма о Бритте Фарлее. — Он изумительно подходит для моей задумки — показать тайное лицо, скрывающееся за всем известным, или спрятанную сцену, находящуюся за той, которую видит каждый. — Он легко отвечал на задаваемые Лорой вопросы, и полностью поглощенные друг другом, они медленно сближались.

— А Лос-Анджелес? — продолжала спрашивать она. — Тебе там нравится?

— Не знаю, я чувствую то же самое, что и ты в Нью-Йорке: у меня совсем нет времени задуматься об этом. Это прекрасно и отвратительно, и все находится в этом промежутке. Это волнующе и следовало бы уделить этому внимание, но я не делаю этого из-за того, что слишком занят, а Эмилии это неинтересно. Я много думал о том, как мы вместе…

Наступила пауза. Он совсем не имел ничего в виду. Но он все-таки произнес это, и она сдалась.

— Вряд ли это можно назвать справедливым, не так ли? Или это нормально, что ты кружишься вокруг, подобно вору и счастливому охотнику, когда ты так благополучно женат?

— К черту это! — воскликнул он. — Когда мы садились на этот диван, я уже сказал, что очень виноват перед тобой…

— Но ты не сказал, что был не прав.

— Я не знаю, был ли не прав. Ты сказала мне…

— Тогда за что же ты извиняешься? К черту все это, если и ты и вся твоя семья не можете признать, что были не правы.

— Ты сама сказала, что Феликс прав! Или ты этого не помнишь? Я спросил, правда ли эго, и ты подтвердила. Я этою не забыл, и это было бы очень удобно, если…

— Я тоже не забыла, — ее голос был ледяным. — Но ты не хотел выяснить, что все это значило. Даже сейчас, когда ты сказал, что хочешь найти незнакомое лицо за общепризнанным и спрятанную сцену за… А не напоминает ли это тебе спрятанную историю? Или это не важно, если все происходит со знакомыми тебе людьми? Ты даже не мог предположить, что это было очень важно для меня, ты поверил Феликсу с его историей и помог своей семье вышвырнуть меня. Вышвырнуть меня из моего собственного дома!

Притихнув, Поль напряженно смотрел сквозь пустой зал.

— Ты права, я не пытался. — Он усмехнулся. — Мое эго было задето. Я подумал, что меня любят больше за мой успех, чем за меня самого.

— Ты не мог поверить в это. Особенно после того, что между нами было.

— Я не хотел верить в это. Но ты не дала мне повода поверить во что-нибудь еще.

— Тебе было недостаточно моей любви, ведь целых два года я принадлежала только тебе. Сколько раз мне нужно было доказывать тебе это?

— Только один раз, — холодно произнес он. — Но ты была слишком самонадеянна. Вы пришли ограбить нас и Бог знает что еще, но нам следовало бы сказать, что это не важно, ничего не было важным, кроме Лоры Фэрчайлд, утверждающей, что любит нас. Тебе не пришло в голову самой рассказать нам обо всем, а не ждать, пока мы принудим тебя к этому. Долгое время ты была вместе с нами, моя семья полюбила и приютила тебя, дала тебе образование, дом, дружбу… и я подарил тебе свою любовь. Но ты не доверяла и мне…

— И правильно делала. Я больше не могу доверять тебе.

— Ты этого не знаешь. Ты просто ушла, даже не попыталась прояснить ситуацию, помочь нам, когда мы чувствовали, что преданы и полностью запутались.

— Я была единственной обвиненной, — сердито проговорила Лора. — Ты не сможешь заставить твою семью выглядеть жертвами!

— В известной степени мы были такими же обвиненными, как и ты. Тебя обвинили в чем-то, ну и что? Множество людей обвиняют в разных вещах, и множество из них пытаются снять с себя обвинение, но не Лора Фэрчайлд! Почему? Ты слишком хороша для этого? Мы были должны поверить тебе на слово и никогда не сомневаться в твоих словах, потому что ты — это ты? Других причин не было? Я любил тебя! Неужели даже я не заслужил никакого объяснения?

— Ты имеешь в виду, что имел на это право?

— Все мы, включая тебя, имели право понять, что происходит с нами.

— И это было более важным, нежели доверие? Если вы не доверяли мне, какую пользу принесли бы мои оправдания? Ты до сих пор не доверяешь мне, и ты все еще не веришь, что твоя семья поступила несправедливо со мной.

— Это моя семья, Лора, и я не могу назвать их всех лжецами.

— Ты ведь назвал меня так, хотя я должна была стать твоей женой. Наступила пауза.

— Я мог бы поверить, если бы мне ты сказала, что я не прав.

— Доверие, — с яростью проговорила Лора, — помнишь, доверие? Я совсем не ожидала от своего будущего мужа, что… — но внезапно она прервала свои слова. — Теперь это совсем неважно. Это было слишком давно, да и что это может изменить теперь? У каждого из нас теперь своя собственная жизнь. Почему бы нам не оставить прошлое в покое?

Она встала:

— Я ухожу.

— Нет, подожди минуту. Лора, я виноват. Я совсем не имел это в виду. Нам следовало бы больше доверять друг другу, и тебе нужно было доверять мне так же, как я тебе. Может быть, мы были слишком молоды. Но теперь это не имеет значения, это не помешает нам поговорить и узнать, что мы чувствуем друг к другу.

— Я совсем не хочу этого знать. Это не приведет ни к чему хорошему. Мне никогда не удастся освободиться от прошлого, и кроме того, ты уже женат, а у меня слишком много работы. Теперь у меня своя собственная жизнь, у меня есть брат, мужчина, который хочет жениться на мне. У меня тоже есть семья!

Она сжала губы. Ее голос срывался, и вся она дрожала. Поль стоял напротив нее, и она почувствовала, как ее притягивает к нему, чувствовала, как его руки обнимали ее, чувствовала прикосновение его губ к своим, помнила эти черные глаза, которые так волновали ее и заставляли чувствовать себя в полной безопасности. Ложь! Глупость! Она ни с кем не чувствовала себя спокойной, кроме собственных достижений. Но чувства здесь не важны, она вполне научилась управлять ими. Она вдруг устыдилась своей слабости, ведь она полностью контролировала и себя и собственную жизнь, к тому же это был единственный способ отделаться от прошлого. Ведь она начала так успешно, хотя ей и потребовалось немного больше времени, чем она предполагала.

Она взмахнула рукой.

— Прощай, — произнесла Лора, но при этом услышала лишь слабое дрожание голоса. — Удачи тебе с твоим фильмом о Бритте и во всем, что ты будешь делать.

Поль взял ее за руку. Он совсем не был уверен, что захочет освободиться от прошлого. Все это походило на гигантский розыгрыш. Между ними стояло их прошлое, и хотя это было время, проведенное вместе, ему совсем не хотелось забывать его.

— Хорошая моя, — начал он было, но потом остановился. Ему хотелось сказать, что они вместе должны отыскать, что их связывает, но слова не находились Он не понимал ее, он не понимал ни той молоденькой девушки, ни этой женщины, которой она стала. Он не видел пути возвращения к ней. И из-за того, что он женат на Эмилии, он никогда не попросит ее дружбы, чтобы убедиться, могут ли они доверять друг другу. Но даже если он все-таки наберется нахальства попросить ее, то она не согласится. Но несмотря на все его чувства к Лоре, он не может уйти от Эмилии. Он женат на ней, он взял ее в свою жизнь и не может порвать с ней из-за того, что ему показалось, будто его любовь где-то в прошлом, или же просто быть пойманным воспоминаниями, испытывать чувство вины и страстно желать возврата того времени, когда он был много моложе.

Лора наблюдала за ним, задумчиво улыбаясь.

— Ничего не оказалось проще, чем нам казалось.

На какое-то мгновение Поль также ощутил гармонию их мыслей, припоминая, какую радость он всегда получал от этою. Их улыбки встретились.

— Эго могло быть, если бы мы узнали, чего хотим, и полностью нацелились на это.

— Теперь это неважно, — мягким голосом произнесла Лора. — Уже слишком поздно. — И еще до того, как смогла сдержать себя, она непроизвольно все ближе и ближе придвигалась к нему. Она совсем не думала, что он может обнять ее, но догадывалась, что все-таки он хочет ее. И все же Лора оставила между ними пространство. Рукой она дотронулась до его лица. Внутри ее все болело, и она уже не могла сдерживать слезы, выступавшие от осознания наступившей пустоты, после того как они снова потеряли друг друга. Она гладила морщинки на ею лице, выступающие скулы, чувствовала гладкость его кожи, ее теплоту, согревающую ее пальцы, и его топкие волосы с незамеченными ранее проблесками седины. Она снова вспомнила все — любовь моя, любовь моя, — как будто могла превратить его в часть себя, держать внутри себя, подобно невидимке. Они долго стояли в пустом зале для танцев напротив друг друга, подобно собравшейся вальсировать паре.

— Мне не стоит видеться с тобой внизу, я собираюсь уехать домой. Снова видеть тебя мне не хочется.

Он почувствовал, как его тело потянулось пойти за ней, захотелось поцеловать ее и, крепко обняв, сказать, что теперь важно лишь то, что они вместе. Грусть, которую излучали ее глаза, полностью затмила его мир, ему хотелось принести им радость, заставить их смеяться, но слишком много стояло между ними. Он с усилием заставил себя сдержаться.

— Прости меня, — произнес он и изобразил жест полной безнадежности. — Из-за всего этого происшедшего мне хочется сказать, что этот мир очень тоскливый. И мне кажется, что со всем, что стоит между нами, ничего нельзя поделать.

В полном молчании Лора простояла долгое время и потом встряхнула головой, как будто попыталась отмахнуться от этих слов.

— Прощай, — сказала она, повернулась к нему спиной и пошла к двери,

— Только скажи мне, если ты чувствуешь то же, — проговорил он. — У меня совсем нет права спрашивать тебя об этом, но скажи только «да» или «нет».

Она медленно повернулась и посмотрела на него через пустой зал, где гуляло эхо звучавшего здесь смеха и голоса. Ее руки потянулись к нему.

— Я люблю тебя всем сердцем, — произнесла она и, быстро повернувшись, исчезла.

ГЛАВА 24

Приглашения прибывали ежедневно. Со времени переезда в Нью-Йорк Лору постоянно приглашали на вечеринки и ужины. С окончанием сезона она вдруг стала модной добычей. Манхэттенское общество постоянно находится в поиске новых людей, начинающих подниматься на вершину успеха, вне зависимости от того, легальным или нелегальным путем они его достигают. И совсем не имеет значения, сколько времени они занимают внимание прессы. После появления на страницах «Уоллстрит джорнел», «Нью-Йорк таймс», «Ньюс-уик» и «Вог», а также после появления в нескольких телевизионных передачах двери всего города распахнулись для нее. Также ей определенно играло на руку, что она молода, красива и не замужем, все эти качества ценились в ней больше, чем ее связи с Уэсом Карриером и Джинни Старрет. Но все-таки больше всего в ней привлекала какая-то тайна, ее постоянный отказ рассказать о своем прошлом. Словом, приглашения потоком обрушивались на нее.

Лора принимала ровно столько приглашений, сколько могла втиснуть в свои вечера. Время с семи утра до семи вечера она проводила в своем офисе, потом возвращалась в Гроув-Корт принять душ и переодеться, потом отправлялась на ужин или на вечеринку. Иногда за один вечер она успевала побывать на двух или трех. К моменту возвращения домой у нее едва хватало сил стянуть с себя одежду и скользнуть в кровать. Через пять часов она просыпалась, и начинался новый день.

— У тебя даже нет времени задуматься, — сказала Джинни, когда они вместе сидели у Лоры на заросшем балконе. Был субботний вечер, приходящийся на середину октября, даривший им созерцание чудесных садовых растений. — Мне всегда казалось, что это я веду бездумную жизнь, но ты меня превзошла.

— Я думаю на работе, — ответила Лора.

— Но это мысли о работе.

— Это все, о чем мне хочется думать.

— Ну, все через это проходят, — с расстановкой произнесла Джинни.

— Я и сама так думала, — сказала с улыбкой Лора.

— Однако каждая настоящая леди обязательно нуждается в каникулах, — сказала Джинни. — Как насчет следующего марта? — быстро продолжила она. — Я собираюсь провести пару недель в Париже, и мне хочется, чтобы ты тоже поехала. Ты слишком много работаешь сейчас, и поэтому к марту ты обносишься и тебе понадобится полностью менять свой гардероб, я уже не говорю о том, что мы просто хорошо проведем время.

— Спасибо, Джинни, я подумаю об этом.

— Ни в коем случае. Ты обязательно забудешь об этом, потому что с головой ушла в свои отели и даже представить себе не можешь, каким может быть Париж. В марте там иногда холодно и идет дождь, но все равно Париж наполнен тишиной. Нет туристов, в магазинах всего полно, музеи пусты. И все относятся к тебе как к француженке. Замечательное место, чтобы расслабиться. Мне хотелось бы услышать твой ответ сейчас. Хочу услышать «да».

— Да, — вдруг ответила Лора, — это замечательно. Пораженная таким ответом, Джинни произнесла:

— Хорошо, но тем не менее могу ли я получить письменное подтверждение?

Смеясь, Лора потянулась за пачкой бумаги, написала записку и протянула ее подруге.

Джинни быстро пробежала ее глазами:

— Почему вдруг ты в ней написала не более, чем на две недели?

— Потому что отель в Филадельфии открывается в марте, и как только он потихонечку начнет действовать, мне хотелось бы поразмыслить над тем, как получить немного от семьи Сэлинджеров.

— Ты об этом не забываешь.

— Я немного могу забыть о Сэлинджерах, — с видимой легкостью произнесла Лора, но Джинни прекрасно знала, сколько сил стоит эта легкость. — В любом случае я не могу это так оставить, хотя и не смогу, почти не смогу ничего сделать.

— Но я также убеждена, что ты даже не хочешь выкроить чуть-чуть времени подумать. Конечно, тот светлый лучик, блеснувший… — Однако, взглянув на замолчавшую Лору, Джинни запнулась. — Дерьмо, прости меня, дорогая, это так грубо. Я знаю, у тебя слишком трудное время, я совсем не собираюсь стать твоей единственной отрадой. Послушай, а что это за дерево, которое он сейчас сажает?

— Цветущая слива. А другие это цветущий граб, черешневое и апельсиновое деревья. Мне они очень нравятся, ведь в следующем апреле все кустарники и деревья покроются белыми, розовыми и лиловыми цветами. Весна будет везде.

— Жаль, что они не будут цвести во время твоего новоселья.

— Может быть, следовало бы отменить его? Джинни усмехнулась:

— Тебе не удастся от этого отделаться. Известно, что тебе совсем не хочется устраивать вечеринку. Я вполне тебя понимаю, но прошу, поверь мне — это очень неплохая идея устроить такую вечеринку. Новый дом станет твоим только тогда, когда ты встретишь гостей у порога, пригласишь посидеть на твоей мебели и угостишь. В любом случае все уже спланировано, и остается только провести ее. А твой дом уже готов.

— И прекрасен. Благодаря тебе это самый прекрасный дом в Нью-Йорке.

— Ты выбирала все, я просто добилась подходящей цены. Осмелюсь сказать, что мы хорошо сработали.

Лора положила руку Джинни на плечо, и некоторое время они просто молча сидели, наблюдая за тем, как один из садовников держал дерево, а другой раскидывал вокруг него темную, свежую землю. Крыша теперь имела совсем другой вид. Она уже не походила на то голое пыльное пространство, первый раз увиденное Лорой, а представляло собой настил из кедра, на котором стояли белые стулья с металлическими ножками, подходящий им круглый стол с зонтиком и старомодные деревянные кресла-качалки. Напротив кирпичной стены росли деревья с зелеными и красными листьями и расположились клумбы, засаженные георгинами, астрами и хризантемами с пустыми местами, оставленными для розовых кустов и весенних однолеток.

Это был крошечный оазис, зеленый и благоухающий. Создавая его, Лора влилась в число нескольких сотен жителей Нью-Йорка, вполне счастливых оттого, что они имеют достаточно денег и места создать себе кусочек живой природы. В городе бетонных оврагов, с неистовым движением, грохотом отбойных молотков, среди горных хребтов и вершин упакованного в полиэтилен мусора, тянувшихся вдоль элегантных зданий, приятно вдруг увидеть ростки цветущих деревьев, и каждый сад напоминал приют, находящийся где-то высоко над миром.

«Или это станет приютом, — подумалось Лоре, — когда я буду проводить у себя больше часа в неделю».

Даже сейчас весь ее дом был убежищем, хотя она и использовала его только для того, чтобы выспаться и сменить одежду. «Когда-нибудь, — подумалось ей, — когда у меня появятся опять тихие, спокойные часы, я буду использовать этот дом именно для того, для чего он предназначен». Комнаты были скромно меблированы, но их цвета были довольно яркие, теплые от налета старины, и это все как бы принимало в объятия. Не было ничего нового и блестящего, все было так, как будто стояло здесь долгие годы, на самом подходящем месте. Мебель была французская. Но в субботу вечером кухня была переполнена. Ее оккупировали работники ресторана, готовившие блюда для новоселья Лоры. Она была еще на работе, когда они приехали в дом и сразу присвоили его себе. Они оборудовали бар в большой комнате, другой расположили в саду на крыше, обеденные столы на четыре-шесть человек были расставлены по всему дому. Они нашли, сервировочные столики и расположили на них закуски.

— Ты превосходно выглядишь, — сказала Лоре Флавия Гварнери, критически оглядывая ее в маленьком фойе. — И ты, Уэс, тоже, — быстро добавила она стоящему с ее стороны Карриеру и потом снова повернулась к Лоре. — С каждым разом ты одеваешься все лучше и лучше. Уж не знаю, то ли ты быстро учишься, то ли твои отели удачны.

— И то и другое, — с легкостью ответила Лора, улыбаясь отсутствию такта у Флавии, которая была одета в шелк голубого цвета — такого же, как и ее глаза. Ткань не стягивали никакие пояса, только на плечи была наброшена крошечная накидка такого же голубого цвета. Платье подчеркивало ее изящную фигуру и оттеняло ее белую кожу и каштановые волосы. Она стояла, выпрямившись, с высоко поднятой, гордо посаженной головой.

Что при этом она чувствовала — догадаться было нельзя, так как она скрывала эмоции под маской спокойствия и холодной улыбкой.

Карриер остановился перекинуться с кем-то парой слов, а она поднялась наверх в гостиную пообщаться с гостями. Лора уже решила, что ему не следует быть с ней. Джинни оказалась права: эта вечеринка сделала дом ее собственностью, и ее очень беспокоило, что Карриер был гостем только в ту минуту, когда входил в ее дом, хотя перед этим они не виделись почти месяц. «Он продолжает менять направленность нашей дружбы, — подумала Лора, удивляясь его настойчивости. — Мне нужно поговорить с ним об этом».

— Могу ли я услужить тебе, Роза? — спросила она, обходя кресло подруги. — Что-нибудь поесть или выпить? С кем-нибудь поговорить?

— Я так счастлива, — произнесла Роза, легонько прикасаясь губами к щеке Лоры. — Я рада, что оказалась здесь. Я чувствую себя намного лучше, когда знаю, что те, о которых я заботилась, не забыли меня, несмотря на мою старость и на мою слабость для серьезной работы.

Лора широко улыбнулась Розе:

— Ну конечно, правда, я не чувствую себя настолько уж старой, но эти дни я больше думаю о прошлом, нежели о будущем. Это и есть знак более зрелых лет, если, конечно, они вообще есть. А вот сейчас я вспоминаю о твоей вечеринке в другом доме, доме мистера Оуэна — отмечали помолвку Эллисон с тем мускулистым красавчиком. Ну конечно, большую часть времени я провела на кухне, но помню, какую странную толпу ты собрала вместе в этот вечер: друзья Эллисон из колледжа, и эти работники-плотники, и эти, ну, конечно, мистер Оуэн заглянул туда. И Ленни тоже, и Поль.

Лора кивнула.

— И в эту ночь уже другая, не менее странная толпа, не так ли? — проницательно спросила Роза. — Вот эта молодая пара владеет ресторанчиком в начале улицы, и садовники, обустраивавшие тебе сад на крыше, и графиня, и Флавия Гварнери, обмотавшая добрую половину всех бриллиантов мира вокруг своей шеи, и этот красавчик Карлос. Если он говорит с дамой, то выглядит так, будто совершает с ней вращательные движения в постели…

— Роза!

— Знаю, знаю, я не совсем нормальна, когда начинаю вести такие разговоры, но это еще один признак возраста: чем старше я становлюсь, тем больше говорю. А почему бы нет? Я говорила с твоей Джинни. Она настолько добра, что помнит, какой обед мы с Келли приготовили в Чикаго. Ты после этого говорила с Келли?

— Нет. К сожалению, я очень занята, а она в последние несколько месяцев не звонила мне. Но она должна быть где-то здесь, я приглашала ее.

— Вон она, — произнесла Роза и сделала выразительный жест. — Она спускается к нам через всю эту толпу.

К ним приближалась Келли, а через минуту она и Лора заключили друг друга в объятия.

— Дом как в сказке, никогда не думала, что нью-йоркский дом может быть подобным

— А где же Джон? — поинтересовалась Лора, оглядываясь по сторонам.

— Его здесь нет. Я расскажу тебе об этом в другой раз, когда ты не будешь обременена обязанностями хозяйки.

В ее голосе Лора услышала совсем другие нотки. Она приподняла левую руку Келли и увидела пальцы без колец.

— Когда это произошло?

— Сегодня исполнился месяц. Я расскажу тебе обо всем, может быть, завтра мы пообедаем вместе или куда-нибудь сходим?

— Конечно. Но кто управляет «Дарнтоном»?

— Мы его продали. Ты правда хочешь услышать об этом?

— Конечно.

— Тогда вкратце. Нам сделали предложение, от которого мы не смогли отказаться — ты знаешь, сколько времени Джон хотел продать отель — итак, мы получили кучу денег, объехали вокруг света и потом расстались. Просто все это не сработало. Всю оставшуюся жизнь Джон хочет играть, а мне необходимо делать что-нибудь. Я подумала, что в понедельник зайду в твой офис и спрошу, может быть, у тебя найдется какая-нибудь работа для меня.

Они обменялись взглядами, каждая вспоминая тот день, шесть лет назад, когда Лора в поисках работы пришла в «Дарнтон».

— Ну конечно. Я даже уверена, что найду для тебя что-нибудь подходящее.

Но, почувствовав, что кто-то взял ее за локоть, она повернула голову и встретилась с внимательными, успокаивающими черными глазами Карлоса Серрано.

— Красавица, ты пообедаешь со мной, когда я буду в городе? Я позвоню и организую это, но у меня только две недели. Должен тебе сказать, что этим утром я приехал из твоего чикагского отеля. Это замечательно. Салют!

Лора улыбнулась. Противостоять обаянию Карлоса было просто невозможно. Он делал это автоматически, словно дышал.

— Мне приятно, что тебе понравилось. Нам посчастливилось найти замечательного менеджера, — она запнулась и вздрогнула, услышав свои собственные слова. — Прости меня… — она повернулась, пытаясь найти Келли, разговаривавшую с Розой.

— Как бы тебе понравилось жить в Вашингтоне? — поинтересовалась она у Келли.

— Я не думала. Но почему ты об этом спрашиваешь?

— У меня там есть отель, и ему требуется все: менеджер, помощник менеджера, даже шеф для ресторана.

— Менеджер и шеф, — повторила Келли. Ее лицо просветлело. — У меня есть шеф. Или он будет. Это тот, что был у нас в «Дарнтоне», ему не нравятся новые владельцы. Он сказал, что, если я снова вернусь в отель, он с удовольствием будет работать со мной. А Вашингтон звучит заманчиво.

Они улыбнулись друг другу и ощутили то волнение, которое бывает при начале чего-то нового, когда все вдруг находит свое место.

— Завтра за ленчем, — сказала Лора, — мы все обсудим, ты мне нужна сразу.

— Прямо сразу я и готова. Лора поцеловала ее в щеку:

— Мы будем видеть друг друга чаще. Ведь мы почти соседи.

— И снова будем работать вместе. Как мне нравится это!

К ним подошел Клэй и крепко обнял Келли.

— Здорово, что я тебя увидел, а где Джон?

— Он не смог. Ты выглядишь преуспевающим: высокий, светловолосый и красивый. Красотка держит тебя за локоть. У тебя выдающиеся усы. Классический костюм. Неужели это тот мальчишка с широко раскрытыми глазами, желающий провести свою жизнь, гоняя машины по нашему острову? Клэй подмигнул:

— Такой же ребенок. Просто подрос и научился использовать свою собственную машину вместо чужих. Келли, ты не будешь возражать, если я на минуту украду Лору?

— Будь добр. Но ты не будешь обсуждать рабочие дела на вечеринке, обещаешь?

— Никогда, — он поцеловал ее и взял Лору за локоть. — Прости, но мне показалось, что тебе следует сказать… — Они поднялись на несколько ступенек вверх, пытаясь найти свободное место в уголке.

— Этим вечером я обнаружил, что парень из службы безопасности, которого я нанял пару месяцев назад, работает на Сэлинджеров.

— Ну и…

— Это не очень хорошо, не так ли? Я имею в виду, что он знает все о замках на наших дверях, мониторах в коридорах и сейфах в комнатах.

— Я не понимаю. Ты думаешь, он может проникнуть в наши отели?

— Кто знает? Он очень много знает о нас.

— Клэй, но ведь это не война. У нас нет армий и шпионов. У нас совсем нет цели уничтожить друг друга.

— Но Феликс может. Или Бен. Что ты знаешь о Бене?

— Бен? У него своя жизнь и своя семья. Я уверена, он очень счастлив. Мне не верится, что он будет заниматься чем-нибудь, что повредит мне. В любом случае я убеждена, что он больше не занимается грабежами. Он из благополучной семьи, зачем ему так рисковать?

— Может, он нуждается в деньгах?..

— Наверняка у него есть столько денег, сколько ему нужно. В любом случае, если он все еще занимается воровством, то из всего света он не выберет нас.

— Он выберет, если у него будет информация, облегчающая дело.

— Достаточно! Я не хочу говорить об этом. Бен не ворует. Я просто знаю, что он не ворует. И у нас никто ни разу не заявил о краже, этого достаточно. Это просто твоя дурацкая затея. Не стоит так беспокоиться. Кто эта девушка с тобой?

— Это Розмари. Она считает, что меня следует держать под присмотром.

— Возможно, так и есть.

— Мирна всегда это говорила. Сначала это нравится, но потом становится чем-то очень привычным, как человек. Без риска, без свободы, без возбуждения…

Он сурово посмотрел на Лору:

— Если ты считаешь все это таким важным, как могло случиться, что ты не вышла замуж за Уэса?

— Просто я не люблю Уэса. Если бы любила, то вышла. Я просто уверена, что семья очень много значит. Это могло бы помочь тебе… — она замолчала.

— Повзрослеть? Ты все считаешь, мне нужно повзрослеть?

— Временами.

Карриер стоял прямо за ее спиной. Взяв ее за локоть, он сказал:

— Ты игнорируешь своих гостей.

На мгновение она почувствовала обиду, но быстро успокоилась:

— Ты прав. Клэй, мы увидимся позднее, а пока отдыхай.

— Непременно, — он широко улыбнулся ей. — Ты устроила замечательную вечеринку, я люблю тебя. А если ты считаешь, что мне необходимо позвонить Мирне, я позвоню.

Лора поцеловала его в щеку:

— Я тебя тоже люблю. Мне кажется, тебе следует делать то, что приносит тебе счастье. На лестнице в сад Карриер произнес:

— Ты избалуешь его.

Она пожала плечами в ответ:

— Как?

— Ты не говоришь ему, что нужно делать. Тебе следует заставить его больше работать, придерживаться одной линии и наконец остановиться.

— Ты имеешь в виду, мне нужно опекать его больше, чем ребенка?

Они стояли на верхних ступеньках лестницы.

— Ты просто не понимаешь Клэя. Со времени смерти родителей он все время ищет, кто же будет о нем заботиться. Он привязался к Бену, но Бен потянул его вниз, и теперь он пришел ко мне. Конечно, я могу сказать ему, что нужно делать. Он вполне может сделать это. Но это никак не поможет ему вырасти и взять на себя ответственность за свою собственную жизнь. И кроме того, я совсем не хочу управлять его жизнью. Мои руки полностью заняты моей собственной.

— В этом я предлагаю тебе свою помощь.

Оставив предложение без ответа, она толкнула дверь в сад и тут же оказалась в окружении гостей. Только через пять часов гости разошлись, и они снова остались вдвоем. Организатор вечера и его помощники были еще на кухне, занятые мытьем стаканов и десертных тарелок, извлекаемых из самых неожиданных мест по всему дому. Лора и Карриер сидели в креслах около окна в гостиной. Все лампы были потушены, кроме одной.

— Чудесный вечер, — начал Карриер. — Ты можешь заставить всех чувствовать себя как-то особенно.

— Спасибо. — Ее голос был почти неслышным. Спустя мгновение он произнес:

— С сегодняшнего вечера тебя что-то беспокоит. Ты собираешься поделиться со мной?

Лора выпрямилась, и на ее лице появились тени.

— Нам больше не стоит быть вместе, я этого не хочу. Он спокойно посмотрел на нее:

— Я думал, мы договорились быть друзьями, пока живем раздельно.

Лора разочарованно махнула рукой:

— Друзья. Похоже на пароль. Это значит, что мы временами вместе ходим в гости, временами вместе спим, а сейчас вдруг выясняется, что на моей вечеринке ты играешь роль хозяина. Это значит, я вовсе не ожидаю, что ты на мне женишься, но во всех других случаях ты был бы моим мужем. Мы делим с тобой все, кроме адреса, — усмехнулась она. — Я теперь понимаю, Уэс, почему ты так удачлив в бизнесе. Ты не бросаешь. Ты продолжаешь давить на всех до тех пор, пока они не станут такими, как тебе нужно.

Он улыбнулся:

— Ты знаешь об этом уже давно и все это время с удовольствием делила свою жизнь со мной. Если ты встретила кого-то, я могу понять твой поступок, но это все равно не означает, что между нами все полностью будет порвано.

— Я не встретила никого. Никого нового, — она поколебалась. — Несколько недель назад я видела Поля, тебя в это время не было.

От этих слов лицо Карриера сильно изменилось. Он был полностью уверен, что может совладать с теми оппонентами, которых можно рассмотреть и оценить. Но все его навыки казались очень слабыми, возможно, просто бесполезными, когда подобно тени из прошлого Лоры появлялась неизвестная ему фигура.

— Ты собираешься вернуться к нему?

— Конечно, нет, только из-за одной вещи. Он женат…

— Женат? Ты никогда не говорила мне об этом.

Лора загадочно улыбнулась:

— Есть еще множество вещей, о которых я никогда не говорила тебе, Уэс.

Некоторое время они молчали. Только из кухни доносилось приглушенное позвякивание тарелок и разговоры.

— Но самое важное, что я люблю его. Это просто несправедливо по отношению к тебе. Это нечестно ни по отношению ко мне, ни к тебе, что я могу продолжать жить, будто в один день я полюблю тебя. Ведь я не полюблю, Уэс. Если еще я не полюбила тебя, то не полюблю и потом. Не верю, что ты будешь всегда с этим мириться. Все это до тех пор, пока ты чувствуешь себя со мной спокойно. Ты просто не придаешь значение тому, что знаешь. Ты нравишься мне, мне нравится проводить с тобой время, мне нравится работать с тобой. Но это, пожалуй, все. И ты вовсе не будешь проводить со мной время, если вдруг появится кто-то, кто даст тебе все, что ты хочешь.

— Это больше, чем просто чувствовать себя спокойно, — сказал он, и голос его вздрогнул. — К черту это! Я всегда буду желать тебя. В своей жизни я достаточно набегался. В доме мне нравится нежность и спокойствие. Ты даришь мне все это, даже и не любя меня. Это иррационально? Тогда я иррационален. И сейчас, когда у тебя появился свой дом…

— Ты платишь часть арендной платы за этот дом? — резко оборвала его Лора.

— Нет. — Одной из самых замечательных способностей Уэса Карриера было без усилия перескакивать с одной мысли на другую. — Конечно, нет. Для начала мне следовало бы поинтересоваться у тебя.

Лора слегка покачала головой:

— Спасибо. Тогда какую часть ты возьмешь на себя в моей ренте?

Он издал коротенький смешок:

— Я надеялся ты просто отнесешь это к удаче. Я убедил владельца снизить цену. Конечно, это очень маленькая услуга. Это, пожалуй, все. Но я не давал никаких обещаний. Хотя, пожалуй, я дал одно. Я пообещал ему, что ты не будешь слишком переживать и не порушишь здесь все в ту ночь, когда решишь бросить любовника.

В его голосе она услышала боль.

— Это было больше маленькой услуги Я очень благодарна тебе, Уэс. Тебе не кажется забавным, что спустя все эти годы я благодарю тебя? Мне кажется, пришло время стать на ноги и начать жить самостоятельно. Ты так не считаешь?

— Ты управляешь корпорацией, владеющей четырьмя отелями. Моя дорогая, ты стоишь на ногах очень крепко.

Лора вздрогнула от желания полюбить его. Ведь это смогло бы так все упростить.

— То, что я здесь, я сделала для тебя. А ты все еще продолжаешь поддерживать меня? Так не может продолжаться вечно.

— Почему не может? — Он наклонился вперед. — Лора, я ведь люблю тебя. Я любил тебя все эти годы, и я привык к этому. — На какое-то мгновение он остановился. Лора знала, что принять все это было слишком тяжело для него. — Возвращаясь из поездок, я хочу знать, что снова возвращаюсь к тебе. Я рассчитываю на твое присутствие здесь, на твое ожидание, ведь так было долго… хотя к черту все это. Я боюсь потерять тебя. Ты можешь это понять?

— Уэс, пожалуйста, не надо. Прошу тебя. Ты ведь совсем не это имеешь в виду.

— К черту! Я имею в виду именно это. Как ты думаешь, скольким людям на этом свете я говорил такие слова? Тебе следует понять: я привык полагаться на тебя.

— Нет, — тихо возразила Лора, — ты привык полагаться на то, что я есть у тебя.

— Это то же самое. Не качай головой. Говорю тебе, это одно и то же: пять лет мы были вместе. Я приходил сюда, когда ты была нужна мне, и ты давала мне то, в чем я так нуждался. По своему желанию ты получала от меня все, что я мог тебе дать. Я рассчитывал на тебя, а ты могла рассчитывать па меня. Ты можешь рассчитывать и до сих пор.

Он пододвинулся и взял ее руку в свою. Хотя это не вызвало никаких чувств, он продолжал держать ее руку.

— Послушай. То, что ты испытываешь ко мне — это своего рода любовь. Ты не могла быть со мной такой, какой была, если бы не чувствовала ничего. Ты не можешь отрицать это.

Наступила тишина.

— Ты ведь не отрицаешь? Ты же чувствовала что-то!

— Конечно, — ответила Лора очень тихо, но это нельзя назвать…

— Не говори мне, как мы могли бы назвать это. Если я хочу назвать это любовью, я назову. Но что бы это ни было, ты все еще это чувствуешь. Чувства не умирают за одну минуту, — он заметил, как меняется ее лицо, — тебе это слишком хорошо известно. А если ты все еще продолжаешь чувствовать это, а я все еще хочу заботиться о тебе, мы вполне можем оставить все как есть. Мы могли…

— Не надо говорить так, — она освободила свою руку. — Ты просто… Зачем тебе привыкать… Ты заслуживаешь большего. Ты заслужил любящую женщину и желающую принять твою заботу, даже если это будет означать, что ты будешь принимать за нее решения. Кто-то будет одаривать тебя вниманием, когда этого захочется тебе. Зачем тебе оставаться со мной? Из-за того, что я для тебя неоконченная история? Женщина, не желающая соответствовать твоему сценарию?

— Потому что я люблю тебя, — торопливо произнес он. — И потому, что даже если ты не любишь меня или, как ты это называешь, не всегда подходишь под мой сценарий, ты даешь мне больше, чем любая из любимых мной когда-то женщин.

— Уэс, что я могу дать тебе? Что в этом такого особенного?

— Господи! Даже сейчас ты не знаешь этого. Я от тебя получаю компанию независимой женщины с собственными победами, с мыслями о своей жизни, но все-таки позволяющей мужчине помочь тебе. Ты даже просила меня о помощи. Ты не была слишком принципиальной. Ты чудесно действовала независимо от того, что чувствовала. Мы были партнерами в полном смысле этого слова. Я все еще хочу этого. И мне кажется, ты тоже. Ты не хочешь принимать серьезные решения одна.

— Почему не хочу? У меня есть партнер.

Он засмеялся:

— Я заслужил эго. Конечно, мы все еще партнеры

— Надеюсь, мы ими и останемся, — сказала она, — Для меня это единственный способ быть честной.

Она встала и подошла к двери:

— Уезжай, Уэс. Я хочу этого, прошу тебя.

Он застыл на месте:

— Ты живешь воспоминаниями о тени из прошлого. И это можно назвать честным?

— Я живу сама с собой и не хочу притворяться. Для меня это достаточно честно. Я не притворяюсь, когда вижу тебя в офисе, когда мы работаем вместе, мы нравимся и уважаем друг друга. Я предлагаю тебе нежную дружбу. Надеюсь, тебе будет этого достаточно, мне бы этого хотелось. Уэс, это больше, чем имеет большинство людей.

В какой-то момент он почувствовал себя пристыженным. Он считал себя более мудрым и более настойчивым, чем Лора.

Уэс встал и подошел к ней:

— Я позвоню тебе через пару дней. Мы ведь еще не закончили наш квартальный отчет.

— Ох, — она была немного разочарована его отношением. «Может быть, мне хотелось, чтобы ты попался еще раз», — подумалось ей. Нет, ей этого не хотелось, она была уверена в этом. Она была довольна — по крайней мере, на эту ночь. Может быть, через неделю, пару недель или месяц, лежа одна в пустой постели или сидя в полном одиночестве в ресторане, ей больше всего захочется быть с ним. Но это будет через некоторое время. Сейчас эта мысль принесла ей облегчение.

— Уэс, дорогой, спокойной ночи. Спасибо тебе за все. Большое спасибо.

Он легонько поцеловал ее в губы:

— Я скоро позвоню.

Он спустился вниз по ступенькам, вышел во двор, прошел по дорожке и растворился в темноте улицы.

Лора прислушалась к его затихающим шагам. Она повернула голову и наблюдала за тем, как погружали на тележку остатки еды и дополнительные стулья и катили их по той же самой дорожке, где минуту назад шел Карриер. Она пожелала им спокойной ночи, перекинулась парой слов с организатором и заперла за ними дверь.

Дом был чист. Он полностью погрузился в тишину. С улицы до нее не долетало ни единого звука великого города. Она прошлась по опрятным, затененным комнатам, постояла в саду на крыше. Долетающие до нее снизу звуки уличного шума напомнили ей о Нью-Йорке, а затем и о необходимой работе и о ее собственной строящейся империи. Потом она опять спустилась вниз и вошла в спальню. В камине лениво доплясывали последние языки пламени. Она присела и… и стала наблюдать за ними.

Опять начинать сначала. Быть одной и опять начинать новую жизнь. Не забавно ли это?

Ответа не было. Сколько раз за жизнь человек может начинать новую жизнь?

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА 25

Четвертая кража случилась в апартаментах Карлоса Серрано, расположенных высоко над заливом у пляжа Акапулько. Многие знали, что он собрал одну из лучших коллекций мексиканских импрессионистов, и когда, навестив друзей в Нью-Йорке, Майами и Палм-Бич, в ноябре возвратился домой, оказалось, что шесть картин аккуратно вырезаны из рам и украдены. Полиция не обнаружила следы взлома и вообще никаких улик. Допросили его служащих, всех работающих в здании, а также разносчиков, доставлявших покупки богатым жильцам, однако это ни к чему не привело. К этому времени, однако, расследование вела не только полиция: за несколько месяцев до случившегося после ограбления апартаментов Бритта Фарлея был вызван особый следователь страховой компании.

Сэм Колби ушел на пенсию четыре года тому назад, в возрасте шестидесяти пяти лет. Он давно был разведен, дети выросли, и он переехал в поселок пенсионеров в Фениксе, в поисках компании и солнца. Но он скучал и с каждым месяцем чувствовал себя на год старше; он даже начинал разговаривать сам с собой. Его утомляло то, что он видел только своих ровесников, внутри у него все кипело от спертой энергии, он завидовал каждому, кто мотался по свету и был чем-то занят. И поскольку в мире страхового бизнеса все еще говорили о его легендарной карьере, которую он сделал, разыскивая украденные произведения искусства, сберегая компаниям миллионы долларов на возмещение убытков, он позвонил своему бывшему помощнику, а теперь начальнику и сказал, что хотел бы время от времени получать задание, чтобы не превратиться в сушеный гриб, который развевается на ветру. Вскоре ему позвонил директор объединения страховых компаний и попросил приехать в Нью-Йорк.

Здесь ему дали два дела: одно о краже трех полотен Тулуз-Лотрека из апартаментов Флавии Гварнери в Нью-Йорке и другое о более чем годичной давности краже статуэток из апартаментов Бритта Фарлея в Париже.

— Да ты просто смеешься, — сказал Колби, перелистывая дела, — между ними больше года и целый океан, в одном картины, в другом — статуэтки. Что я должен с этим делать?

— Поможет только система, — сказал директор.

— Система? Ты хочешь сказать, дела без улик? И это система? Это чушь собачья, если кто в этом разбирается.

— Возможно. Но если мы достаточно тупы, чтобы платить тебе деньги, ты ведь не будешь воротить от нас нос?

Колби ухмыльнулся и махнул рукой:

— Я позвоню тебе

Он был маленький и сгорбленный, пальцы рук искривлены артритом, все лицо в мелких морщинках, карие глаза смотрели на мир проницательно, как если бы он знал, что мир полон потенциальных нарушители закона, которые если и остаются честными, так только из страха перед подобными ему. Каждую ночь он молился, чтобы это дело не рассыпалось, чтобы оно оказалось достаточно большим, чтобы он был все время занят и чтобы он сумел расследовать его столь же блистательно, как в свои лучшие годы, и таким образом получил бы еще дела, и чтобы у него была работа до тех пор, пока он не умрет.

Он допросил Флавию Гварнери, ее горничную и дворецкого, которых она уволила, затем попытался поговорить с Бриттом Фарлеем. Но Бритт был занят на гастролях с концертами, и о нем снимали фильм, так что Колби пришлось ждать, пока все это не закончится. Пока он ждал, ему опять позвонили из Нью-Йорка. Произошла капитальная кража в доме Сида и Амелии Лейгтон: из их дома в Палм-Спрингсе исчезли полотна начала двадцатого века. Способ был тот же самый.

Впервые Сэм Колби почувствовал знакомую дрожь охотника. В конце концов, в этом что-то может быть. Париж, Нью-Йорк, Палм-Спрингс: для настоящих профессионалов это не проблема. Куда более интересными оказались даты: кража у Фарлея произошла в. июне, у Лейгтонов — в сентябре. Между ними четыре месяца вместо полутора лет. Была ли это группа, или два парня, или даже одиночка — то ли они сбесились, то ли позарез нужны были деньги. Для детектива в этом и заключался основной шанс.

Предполагалось, что они проведут этот отпуск только вдвоем, но в последнюю минуту Джад простудился, а Эллисон захотела остаться с ним, так что Бен отправился в Нью-Йорк один. Он разъезжал по делам компании «Сэлинджер» так часто, что ему это не было в новинку, но на сей раз он был почти рад остаться один: он мог спокойно купить подарок Эллисон к Рождеству, к тому же он хотел зайти в студию молодых художников, о которых слышал.

Искусство для Бена стало страстью. Он начал покупать картины вскоре после того, как они с Эллисон поженились, когда он наблюдал, как покупает она, и для удовольствия и для помещения капитала. Когда она решила открыть в Бостоне галерею изящных искусств, он стал покупать чаще, потому что ему хотелось разделять ее интересы, и еще потому, что ему хотелось приобрести собственность, которую он покупал бы просто потому, что это приятно. Всю жизнь Бен заботился только о своих насущных нуждах, но никогда не покупал что-либо только потому, что ему приятно было на это смотреть.

А он был толковым покупателем. Оказалось, что у него был инстинкт на то, какие художники окажутся знаменитыми; он покупал не торопясь, без эмоций; и уже теперь некоторые из полотен, купленных им за скромную цену год или два тому назад, были «открыты» владельцами галерей и искусствоведами. Полотна Бена стоили сейчас значительно больше, чем когда он начал коллекционировать, именно это должно было случиться, если он когда-либо надеялся приобрести вес в семье своей жены.

В Нью-Йорке в качестве рождественского подарка для Эллисон он купил изящное бриллиантовое ожерелье с подвешенным к нему сердечком из сапфира. А для Ленни он нашел чайничек из горного хрусталя. Ему хотелось от Ленни любви или, но крайней мере, одобрения, но он мог сказать, что до сих пор не получил ни того ни другого. С тех пор как Бен стал частью семьи, Ленни относилась к нему дружелюбно, всегда помнила о Рождестве, дне его рождения, интересовалась его работой и его мнением, когда вся семья собиралась за обедом… Но Бена никогда не покидало чувство, что Ленни была с ним осторожна. Он говорил себе, что это нелепо, однако ему все равно казалось, что она наблюдала за ним, что он скажет или сделает, как бы желая понять, почему он здесь. Теперь он уже не беспокоился об этом, как в первый год, когда постоянно ждал взрыва, но чувство тревоги все еще не покидало его.

На сегодня он закончил и работу и покупки, и не спеша шагал по городу. Было очень тепло для декабря, светило солнце, и он с явным удовольствием проходил по улицам, по которым когда-то рыскал, чтобы что-нибудь украсть или спрятаться от погони. Теперь он шел легким крупным шагом. Он знал, что делает, у него было почти все, чего он хотел, и Нью-Йорк ему не угрожал. Это все еще был его любимый город, и он чувствовал себя здесь как дома.

Было почти пять, когда, повернув на Пятьдесят восьмую улицу, он увидел белый навес, который раньше ему не попадался на глаза. Потом у входа он увидел медную табличку с надписью «Бикон-Хилл». Он подумал: «Нью-Йорк Бикон-Хилл», — и вспомнил, что когда-то в этом здании размещался нью-йоркский отель Сэлинджеров. Здание представляло собой узкое закопченное сооружение, неотличимое от тысячи подобных ему в городе. Теперь кирпичная облицовка светилась мягким красным цветом, нижний этаж был отделан стеклом и белым мрамором, отшлифованным, как атлас, а белый тент тянулся к тротуару от великолепного входа с отделкой из меди.

Неожиданно Бен вошел в холл и остановился в центре под хрустальной люстрой посреди групп людей, вернувшихся после покупок и прогулок. Многие из них задерживались у старинной конторки портье, чтобы забрать письма или получить билеты на концерт или в театр. В холле царили тишина и спокойствие, исходившие от светло-серых, фиолетовых и зеленых лилий ковра и драпировок с рисунком из ирисов; немногочисленная мебель была резной и тяжелой. Все столики в небольшой гостиной для отдыха были заполнены, маленький струнный оркестр в дальнем углу играл венские вальсы. У двери в гостиную молодая женщина за длинным столом упаковывала рождественские подарки для гостей.

«Хотелось бы мне здесь остановиться», — подумал Бен. И когда ему в голову пришли эти слова, он понял, что сделал Лоре самый большой комплимент.

Интересно, была ли она здесь? Было бы нетрудно выяснить это и даже увидеть ее. Но он не мог этого сделать. Он не был готов сказать Сэлинджерам о них двоих, и если Лора уже не презирала его, она, конечно, будет его презирать, когда он скажет, что не может представить ее своей семье, по крайней мере, пока не может. «Я не могу случайно все это перевернуть, — подумал он, — а может, даже и все потерять. Я не чувствую себя настолько уверенным, чтобы рассказать о всех тайнах, особенно о Лоре. Я доверяю Эллисон, но…»

Но он и сам не знал, насколько может полагаться на Эллисон. Или, вернее, верила ли ему Эллисон настолько, чтобы вынести всю эту гору секретов.

«Я подумаю об этом, — сказал он себе, — и приму решение». Должен быть способ, чтобы навести мост между этими годами молчания. Наступит ли такой момент, когда будет слишком поздно снова соединить семью? Он этою не знал. Он не знал даже, хотела ли этого Лора. Он повернулся, чтобы уйти, и задержался на мгновение бросить последний взгляд на гостиницу. Многих гостей он знал: сенатора, который часто останавливался в бостонской гостинице Сэлинджеров, владельца знаменитого лыжного курорта и самого богатого дельца с Гавай Даниэля Иноути, с которым Бен разговаривал о строительстве отеля Сэлинджеров в Гонолулу. Иноути всегда останавливался в «Карлайле»; если он поменял отель, то это была победа Лоры.

Иноути увидел его и помахал. Бен ответил на приветствие, но ему ни с кем не хотелось разговаривать, и он продолжил путь. На улице ему показалось еще суматошнее после покоя «Бикон-Хилла». «Бикон-Хилл». Он впервые понял название. Огромный отель стал домом для его создательницы Лоры, и Лора назвала его по имени дома, который любила больше всего и, возможно, до сих пор думала о нем, как о своем доме. Если это было так, то он отнял у нее дом. И тогда им еще труднее, а может, и невозможно будет соединить хоть что-то.

Он зашагал дальше, и расстояние между ним и этим прекрасным отелем увеличивалось. У «Плазы», стоявшего в квартале от «Бикон-Хилла», он остановился, чтобы войти. У него оставалось два часа до обеда с архитектором по поводу строительства нового отеля Сэлинджеров; времени достаточно, чтобы выпить не спеша и вернуться в дом Ленни и Феликса, а затем принять душ и переодеться. Но, пересекая холл, он внезапно остановился. Ленни Сэлинджер стояла внизу у лифтов и ждала.

«Что за черт, — подумал Бен. — Феликс сказал, что она навещает друзей в Вирджинии. И что она может делать в „Плазе“, если на Пятьдесят первой улице у нее собственный дом?» Он направился к ней, но остановился. Она была не одна.

Может, это и не было понятно всем, но Бену стало ясно, что высокий молодой человек, стоявший немного позади нее, на самом деле был с ней. Он не отрывал от нее глаз, а его рука шарила около ее локтя, он стоял так близко от нее, как будто его привязали. Ленни смотрела прямо перед собой, но что-то в ее взгляде давало понять, что она стоит откинувшись назад. На ней было темное платье с накинутым на плечи норковым манто, в руках она держала довольно большую дорожную сумку.

Двери лифта открылись, и Ленни с молодым человеком отступили, чтобы пропустить выходящих из лифта. Не раздумывая, Бен подошел и взял Ленни за руку.

Она обернулась, приготовившись стряхнуть незнакомца, который осмелился тронуть ее, и здесь она увидела Бена. На одну секунду ее глаза закрылись.

— Бен, — сказала она, не раздумывая, — я не знала, что ты в городе.

— Феликс сказал, что я могу остановиться у вас; он сказал, что вы в Вирджинии. Она кивнула:

— У меня изменились планы.

Бен упорно смотрел на молодого человека, который стоял в сторонке, пока другие набивались в лифт. Все трое так и стояли, пока Ленни не сдалась:

— Вилли Бейкер, Бен Гарднер.

Бен не пожал молодому человеку протянутой руки.

— Если вы позволите, я приглашу свою тещу на чай.

— О, разумеется, — он не знал куда девать глаза — Конечно… у меня как раз встреча. Желаю хорошо провести время. — Смущенный и немного напуганный, он исчез в толпе.

Ленни вырвала руку у Бена:

— Я лучше что-нибудь выпью.

— Ну что ж, я тоже.

Молча они прошли в дубовую гостиную, а когда уселись, Ленни принялась изучать комнату, как будто никогда ее не видела. Бену нравилась ее холеная сухопарая элегантность, великолепный бант шелковой блузки и то, как она сдерживала чувства — замешательство или гнев? — думал он — единственным признаком их был румянец на скуластых щеках.

— Водка и тоник? — спросил он.

Она слегка улыбнулась тому, что он помнил ее вкус.

— Благодарю.

Они снова помолчали, пока им не принесли напитки.

— Я полагаю, ты считаешь, что совершил благородный поступок, — сказала Ленни.

— Не знаю, — откровенно признался Бен. — Я не думал об этом.

— Прекрасно!

Он смотрел на нее.

— Я не думаю, что это впервые. И вы хотите, чтобы я об этом подумал? На это не нужно много времени. Думаю, чертовски стыдно, что классная леди превращает свое тело в площадку для…

Она пролила рюмку на стол:

— Да как ты смеешь так разговаривать со мной! Кто ты такой? Ты ничего не знаешь о…

— Я знаю, что вы — мать Эллисон, она любит вас и думает, что вы — совершенство и…

— Пожалуйста, пожалуйста, не говори так. Я не совершенство. — Она слегка улыбнулась. — И я не хочу быть совершенной, это было бы так обременительно.

— Вам не надо беспокоиться попусту, — сказал он холодно, — это бремя, которого у вас нет.

Она с раздумьем смотрела на него. Он был в бешенстве, и злость делала его очень юным.

— Ты многого не понимаешь, — сказала она.

— Да где уж мне понять? Ведь вы не разговариваете со мной; я почти не знаю вас через столько лет. За каким чертом вы делаете это с собой? Господи, да одна только мысль о вас… сколько комнат в отелях… сколько постелей… сколько этих кобелей, лапающих вас, словно какую-то дешевку.

— Остановись! — воскликнула она. — Это звучит, — она нервно рассмеялась, — словно ты — любовник.

— А почему не просто зять? — бросил он ей. — Или кто-то из родственников, кто беспокоится о вас. И часто вы проделываете это?

— Как только пожелаю, — отрезала она. — Когда только мне захочется.

— Но почему? За каким чертом вы…

— Не знаю, — сказала она, сама удивляясь. — Но для тебя это не имеет никакого значения. Если меня это удовлетворяет…

— Вас? И вы удовлетворены, счастливы, горды? В вашей жизни все прекрасно?

— Я уже сказала тебе, это не твое дело!

— Нет, черт подери! Я беспокоюсь о вас, и этого достаточно, чтобы это стало моим делом. — Он резко повернулся к появившемуся официанту. — Повторить для двоих. — Он уставился на Ленни. — С тех пор как я вас увидел, что-то в вас напоминает мне нечто, я даже не знаю что, но вы так много значите для меня. И вы много значите для моей жены. И если вы думаете, что я позволю вам таскаться словно какая-то шлюха…

— О, Бен, Бога ради, остановись! — Ленни покачала головой. — Ситуация затруднительная, но это не греческая трагедия. Я тот же человек, которого ты знаешь, с тех пор как женился на Эллисон. Если я разочаровала тебя, мне очень жаль, но ты переживешь это. Мы не святое семейство, ты знаешь; не требуй от нас так много.

Бен уставился на рюмку. Когда-то он всех их ненавидел: одно слово «Сэлинджер» приводило его в бешенство. Теперь это была его семья, и он хотел, чтобы она стала для него всем, чем должна быть семья. Феликс — другое дело; он не имел к ним отношения; но остальные должны быть совершенством.

— И потом, — сказала Ленни, — разве ты настолько безупречен, чтобы требовать от нас совершенства? Ты всегда честен? Ты не делаешь ничего, что можно порицать?

Он взглянул на нее и встретил ее взгляд, потом отвел глаза.

— Мне хотелось, чтобы вы сделали меня частью вашей семьи. Но вы не хотите: вы наблюдаете за мной, как будто думаете, что я нападу на вас или что-то у вас отберу. Разве недостаточно того, что я люблю Эллисон? Разве это не сближает нас? Я хочу, чтобы у меня была целая семья, а не часть, но вы не любите меня. Думаю, я понимаю, почему Феликс не принимает меня, но вы-то какою черта?

— Почему ты здесь? — спросила Ленни.

— Здесь?

— Почему ты женился на Эллисон?

— Потому что люблю ее. Она моя жена, у нас сын. Что за вопрос, черт подери?

— Почему ты встретил Эллисон?

Голос Бена звучал осторожно.

— Ведь она рассказывала вам, как мы встретились.

— А ты не подстроил вашу встречу?

— Подстроил? Что, черт возьми, это значит? Как будто я знал, кто она такая! Да как бы я узнал, кто она такая? — Он остановился, уловив, что протестует слишком горячо.

— А вас интересовало, как обстояло дело с её первым мужем?

— Нет. Но оказалось, что он женился на ней из-за денег.

— И вы думаете, что я тоже?

— Не знаю. Я не знаю, чего ты хочешь от нас.

— Любви. Семьи. Людей, о которых я забочусь и которые заботятся обо мне.

— И это все? С самого начала?

— С самого начала, — сказал он ровным голосом. Он больше не беспокоился о том, чтобы не солгать Ленни. Он влюбился в Эллисон — он не ожидал этого, но влюбился — теперь только это было важно. Он не солгал бы о двух годах, которые они провели с Эллисон, но он бы что угодно напридумывала о том, что было до того.

Ленни покачала головой:

— К сожалению, я не верю этому, Бен. В тот первый день в аэропорту в тебе было что-то такое. Было не похоже, что ты влюблен в Эллисон; мы тебя интересовали гораздо больше. Ты выглядел… осторожным. И осмотрительным. Ты как будто хотел нас запомнить и вычислить, кто будет на твоей стороне. Ты будто ломал комедию.

— Неправда! О черт, да я не знаю, как я выглядел, но я в первый раз встречался со всеми вами, и я нервничал — да и любой занервничает! В конце концов, кто вы такая, чтобы обвинять меня, что вот я ломаю комедию? Как раз вы-то и притворяетесь: любящая жена, любящая мать, леди прокрадывается и выскальзывает из гостиничных номеров.

— Как он похож на отца, — четко произнесла Ленни, — такой же горячий.

— Мой отец?

— И ты так похож на него. Мне хотелось думать, что не похож, но сходство большое.

— Мой отец? Да что, черт побери, вы знаете о моем отце?

— Мы были любовниками. Мне было девятнадцать, а ему…

— Что? Минуту. Вы и мой отец были… Это какая-го дурацкая шутка?

— Я знаю, это звучит так…

— Вы сказали, что мой отец и вы были любовниками? Что за чушь собачья? А моя мать? А я? Где был я?

— Твоя мать бросила Джада, потому что он пил. Ты жил с ней. Тебе было восемь, почти девять. Я встретила Джада и влюбилась в него, и мы прожили вместе год. Я любила его, — голос ее дрогнул, она остановилась, затем продолжала: — Больше чем кого-либо за всю жизнь.

Бен не мог этому поверить:

— Вы знали моего отца? И не сказали мне об этом?

— Я ждала. Я думала, что ты знаешь — из-за Джада. Не знаю почему, но я не могла придумать другой причины для такого невероятного совпадения. Да я и не знала, как заговорить с тобой о нем. Ведь я никогда ни с кем не говорила о нем; я не знаю никого, кто бы мог понять, на что это было похоже — быть с ним и любить его, в то время когда многое не так, как надо. Она посмотрела на Бена. — У тебя волосы как у него, и профиль почти такой же, и эта морщинка между глаз, и улыбка… Он был очень несчастен, но какое-то время то, что было между нами, это было так хорошо; какое-то время у нас была любовь… и надежда…

Бен смотрел на свои руки, вспоминая загнанные глаза отца в последние месяцы жизни.

— И как бы долго мы ни любили, все равно нам будет мало, — пробормотал он.

— Что? Что ты сказал?

— Это были стихи, которые нравились отцу. Он сказал, что это стихи о сне, который ему однажды приснился, он увидел девушку с нежными… — Голос его задрожал, и он ошеломленно уставился на Ленни. — С нежными руками и любовью, которая не умрет. Так это были вы? Это были вы! Я не могу поверить… что вы были с ним в этой дыре в Виллидже, там были сломанные стулья…

— И матрас на полу. — Она задумчиво улыбнулась — Это была моя единственная попытка устроить бунт. Джад сказал, что я не выдержу, и, может быть, он был прав; хотелось бы мне точно знать, была ли я действительно бунтаркой или только разыгрывала из себя. Но он отослал меня обратно, и я вернулась к родителям, и спала в обычной постели, и в обычное время ела обычную еду, а потом — приличное замужество. Я никогда не была храброй, Бен.

Он нетерпеливо махнул рукой: ему хотелось поговорить об этом, но не теперь.

— А каким он был? Он не любил рассказывать о себе, да и я многое позабыл.

Ленни рассказала ему о Джаде все, что знала. Ей удалось описать крохотную ободранную квартирку, те приятные минуты, которые сделали ее светлой, и те несчастливые, когда она становилась еще темнее и теснее, а иногда и настоящей тюрьмой для Джада. Она рассказывала, как старалась быть ангелом и освободить Джада. Джад у Ленни был как живой, он как будто сидел с ними за столом: с его классическим взглядом, изъеденным алкоголем и яростью; его нежностью и ее обожанием; их смех в те дни, когда ему удавалось превозмочь гнев, разъедавший его изнутри; стихи, которые он читал и которые она помнила до сих пор; их мечты о поездке в Европу и о новой жизни, которой, они оба знали, у них не будет; книги, которые они читали вместе, и шутки, которым они вместе смеялись; их ссоры, когда он выпивал слишком много; и страсть, которой он обучал ее на том самом матрасе на полу; и как он пугал и ее и себя, когда бешенство разрасталось в нем и, казалось, съедало его изнутри.

— Он рассказывал мне об этом, — вслух произнес Бен. Слушая нежные воспоминания Ленни, он забыл, где находился, и, вспоминая отца, завидовал, что Ленни знала отца лучше, чем он. Его снова охватили гнев и жуткое чувство потери, которое он ощутил, когда Джад ушел из дома и они стали видеться один-два раза в неделю, а потом он и этого лишился: Джад умер, когда ему было тринадцать.

Он помнил этот день Он отправился навестить отца, держа в руках книгу, которую украл по случаю дня рождения отца, на развале рядом с «Аргосой». Он нашел его лежащим лицом вниз на матрасе, совсем холодным. Он пытался закрыть ему глаза, но никак не получалось. И сейчас он чувствовал нежность его ресниц, когда дотрагивался до них; и все еще помнил соленый вкус слез, когда рыдал наедине с телом отца. И вновь переживая все это, он «потерял контроль над настоящим.

— Он говорил мне, что ярость поглощает его изнутри. Он знал, что очень болен. Он говорил, что практически у него не было шанса вернуть утраченное и я должен буду сделать это вместо него и отомстить человеку, который его обокрал. — Он втянул воздух с резким свистом, настроение было испорчено.

— Что такое? — спросила Ленни.

Бен взглянул на нее сузившимися глазами:

— Вы не знаете?

— Я знаю, кто-то украл компанию Джада — с этого он и запил. Он потерял и свою фирму, и все деньги, которые вложил в нее, а потом и семью; он потерял все. Однажды он говорил об этом с Феликсом… — На сей раз остановилась она.

— Феликс был там? — спросил Бен. — Но ведь они не виделись после… Вы не говорили мне, что там был Феликс.

Ленни сделала знак официанту и подождала, пока он принесет наполненные рюмки.

— Это другая история.

— Мне хотелось бы ее услышать. — Он посмотрел на часы — Мне нужно отменить назначенную на обед встречу; а вам никому не нужно позвонить?

Она покачала головой:

— Ты уже изменил мои планы на обед.

Он еле заметно улыбнулся и попросил официанта принести телефон. Ленни наблюдала за ним, пока он звонил. У него были светлые, как у Джада, волосы и его голубые глаза, его широкие скулы и большой рот. Но за роговой оправой очков глаза были яснее, чем у Джада, и в нем чувствовалась твердая самоуверенность, которой Ленни никогда не видела у Джада. Возможно, она и была у Джада до того, как они встретились; возможно, Бен унаследовал ее от него. А может быть, Бен сам создал это качество, когда потерял отца и в одиночку пробивал себе путь в жестоком мире Ей было интересно, каким он был с Эллисон: был ли он столь же нежен и вспыльчив, как Джад, и была ли у него уклончивость Джада, которая так раздражала Ленни — ведь она никогда не знала, насколько сильно он любил ее и многое ли мог разделить с ней.

«Не так уж много, — грустно подумала она. — В конце концов он отослал меня».

— Мне бы хотелось узнать об этом, — снова повторил Бен, повесив трубку. — Как вы встретились с Феликсом?

Ленни рассказала. Она не щадила ни себя, ни Джада, ни Феликса

— Они заключили какую-то сделку. Я так и не поняла, в чем она состояла; я просто в это не вникала. Единственное, что я поняла, так это то, что Джад отсылает меня, и я думала, что умру из-за этого. Они сказали, что в колледже были приятелями, жили в одной комнате, и Джад говорил, что мало помнил из прошлого. Но это была неправда; я знала: он помнил, но в ту ночь все потеряло смысл. Я переживала только из-за того, что Джад не позволит мне с ним остаться. Он говорил мне, — голос ее стал очень нежным, — «я ничего не смогу дать тебе, а ты заслуживаешь королевства». Эти слова звучали во мне годы. Он действительно так думал, я знаю это. Я уверена, что он потому и взял деньги у Феликса. Не знаю, почему Феликс их предложил, но знаю, почему Джад взял: чтобы я не могла сказать, что нужна ему, что ему необходима моя поддержка. Он взял деньги у Феликса, а потом отослал меня…

Бен покачал головой. Слишком многое нужно было обдумать.

— А он никогда не говорил вам, кто украл у него компанию?

— Он говорил, что скажет, если будет нужно. И еще он говорил, что расскажет сыну, чтобы тог отомстил за него — слова застряли у нее в. горле. Она посмотрела на Бена долгим взглядом Лицо ее было очень бледным. — Ведь это был Феликс, да? Ну конечно, это был Феликс. Если бы я вникла во все это… Если бы я подумала… Так вот почему Феликс заплатил ему! Чтобы он мне ничего не сказал. Боже мой! Все эти годы я прожила с Феликсом, который раздавил Джада — Она положила голову на руку. Потом внезапно выпрямилась в кресле — Так вот почему ты женился на Эллисон! Чтобы отомстить за Джада.

Бен сидел не шевелясь. Шум и болтовня стихли, они остались вдвоем в комнате. «И все мое будущее», — подумал он. Он попытался объяснить Ленни, что это неправда, что он никогда не думал о мести. Но остановился. Если сейчас он солжет Ленни, она никогда не примет его. Ее подозрения будут расти и терзать Эллисон, пока не захватят се; ведь она была так близка к матери, и та всегда имела на нее влияние. Разумнее было попытать счастье с правдой или, по крайней мере, с полуправдой.

— Я думал об этом, — осторожно сказал Бен. Ленни выпрямилась и отодвинулась в кресле. — Выслушайте меня, пожалуйста. Я не мог подстроить нашей встречи с Эллисон. Дело в том, что я забыл о мести. Было время, когда я мечтал проколоть шину вашего автомобиля; я думал, что это была самая страшная месть, которая заставит Феликса сожалеть о том, что он сделал. Но потом я повзрослел, и все это стало казаться таким далеким; я был в Европе, мне нравилась моя работа… И вот я встретил Эллисон и, разумеется, вспомнил все. Она рассказывала о людях: Оуэн, и Феликс, и Аса — имена, которые повторял мой отец. Вы правы: когда мы летели в Бостон на помолвку, я не был влюблен в Эллисон; я просто хотел войти в вашу семью. Но сейчас я люблю ее. Я люблю ее.

Он остановился, словно это объясняло все. Ленни холодно смотрела на него.

— Ах, как удобно! Теперь, когда ты часть нашей семьи и компании, ты решил, что любишь свою жену.

— Неправда! — Он уставился на нее, злой оттого, что было недостаточно столь простого объяснения. — Я так бы и жил с Эллисон, не любя ее, и старался бы сделать ее счастливой, потому что нуждался в ней, чтобы стать частью компании Феликса. Но я влюбился в нее. Не знаю, когда это произошло; знаю только, что в тот день, когда я сидел у нее в госпитале, когда родился Джад, я уже знал, что люблю ее. Я знал, что вся моя жизнь в ней.

— Замечательно! — сказала Ленни. Кресло, в котором она сидела, все еще было отодвинуто от стола. — Непонятно только, почему мы должны тебе верить.

— Да потому, что это правда! — выплеснулось из него, и опять Ленни подумала, как молодо он выглядит. — И еще потому, что я ей верен и не таскаюсь по отелям…

— О Боже, — устало сказала она.

— Вам не нравится, что я об этом говорю? А мне не нравится, что вы говорите, будто я не люблю свою жену. Послушайте, я не могу сделать так, чтобы вы поверили в то, что я люблю Эллисон, но вы прекрасно знаете, что она верит в это. Она ничего не знает о прошлом, но она все знает о настоящем; она знает, что Джад и она — это все, что у меня есть. Хорошо бы было, если бы вы поверили в это и дали мне возможность стать частью вашей семьи. Этого я хочу больше всего на свете.

— Не сомневаюсь, что это так. — Она придвинула кресло ближе к столу и наблюдала, как официант несет напитки в ответ на знак Бена. — Я слишком много пью.

— Я провожу вас домой, — официально сказал Бен. — А если вы не хотите, чтобы я остался на ночь в комнате для гостей, я перееду в отель

Она расхохоталась, и напряжение неожиданно спало

— Конечно, ты остановишься у нас; мы покупали этот дом, чтобы все могли пользоваться им. — Она замолчала. — Мы, — пробормотала она. — Феликс и я. Ты знаешь, мы женаты уже двадцать восемь лет. Я вышла за него через пять месяцев после того, как Джад отослал меня. Я не знала, что еще делать, а родители думали, что это поможет мне искупить грехи — в то время это казалось так важно… — Она все вертела стакан между пальцев. — Мне необходимо подумать о Феликсе, о том, что делать дальше.

— У вас давно не было с ним близости, — сказал Бен. — Не потому ли вы, — он остановился, — нуждались в других?

Она слегка улыбнулась его деликатности:

— Мне были нужны другие, потому что мы с Феликсом давно уже не спали, а мне не хватало этого, и молодые люди доставляли мне удовольствие, и я чувствовала себя молодой. Ведь ты это хотел узнать?

— Извините, — пробормотал Феликс. — Вы снова чувствовали себя девятнадцатилетней. И снова с отцом?

Ленни уставилась на него:

— Не знаю. Это либо слишком умно, либо очень верно. Я не знаю.

— Возможно, это так и было. И может быть, я чувствую то же самое: если я могу опять вернуться к Феликсу, я как будто снова с отцом. Нас обоих держит прошлое. Может быть, если бы мы доверяли друг другу, нам удалось бы его преодолеть. Они сидели притихшие.

— Я рад, что вы любили отца, — неожиданно сказал Бен. — И уверен, что он вас любил. Я знаю это из того, что он говорил.

Ленни улыбнулась.

— Спасибо. — Она вдруг почувствовала себя утомленной и старой, а Бен казался таким юным. — Спасибо, мой дорогой. И спасибо, что остановил меня сегодня. Это продолжалось слишком долго. И становилось просто нелепо. С этим было трудно жить.

— Так же как и с одиночеством, — сказал Бен.

Она изучала его: минуту назад такой твердый, и вот уже такой нежный.

— Уж лучше жить с одиночеством, — сказала она. Бен потянулся через стол и взял ее за руку:

— Мы поможем вам, если вы нам позволите.

Ленни положила свою руку поверх его. Он был таким сильным, подумала она.

— Конечно, я вам позволю. И я так рада, что ты часть нашей семьи.

С минуту они сидели. Бар совсем опустел, и в первый раз их окружала тишина. Потом Бен широко улыбнулся:

— Поскольку мы оба не заняты вечером, не пообедаете ли вы со мной? Я вдруг почувствовал голод.

На звонок Сэма Колби ответил Луи.

— Вам не удастся поговорить с мистером Фарлеем в течение двух недель, — сказал он. — Мы ведем переговоры о новых телесериях, и, он очень расстраивается, если его прерывают в момент, когда все так неопределенно. Уверен, что вы понимаете.

— У меня за пазухой тоже несколько неопределенных вещей, — пробормотал Колби, но не стал давить; ему нужно было поговорить еще с несколькими людьми. — Я перезвоню через две недели, и мы договоримся о времени. Я полагаю, он будет в стране.

— До марта. Затем на неделю в Париж; документальный фильм из его жизни включен в показ фестиваля, который там состоится.

— О, я слышал об этом фильме. Режиссер ходил за ним по пятам и все такое?

— Поль Дженсен. Работал в Лос-Анджелесе. Разумеется, вы о нем слышали.

Колби не слышал о нем, но не мог в этом сознаться. Он не очень любил документальные фильмы; предпочитал ленты о Джеймсе Бонде и вестерны да время от времени что-нибудь о космических полетах.

— Так он летит в Париж, чтобы увидеть себя на экране?

— Отчасти.

— И он еще не видел этот фильм?

— Нет, по договору с Дженсеном мы не можем просить об этом до того, как фильм выйдет на экраны. И все это касается кражи из квартиры мистера Фарлея?

— Абсолютно все. — Колби выпрямился в кресле, приготовившись объяснять. — В расследовании каждая частичка информации является зернышком. Некоторые из них прорастут, другие нет, но хороший следователь никогда не пропускает и не выбрасывает ни одного зерна, поскольку не знает, какое из них даст росток.

— Отлично, — сказал Луи. — Вы позвоните через пару-тройку недель; мы что-нибудь придумаем.

Колби медленно повесил трубку. Он должен был это знать: менеджеры весьма занятые люди, у них не было времени, чтобы изучать основные положения по расследованию преступлений. Возможно, им и не хотелось; большая часть людей недостаточно любопытна. Вся беда состояла в том, что ему не с кем было поговорить. Все, с кем он когда-то работал, или уволились, или умерли. Молодые люди, работавшие в страховой компании, по вечерам отправлялись домой к женам и ребятишкам, а вовсе не собирались сидеть в баре с Сэмом Колби и коротать время, пока не пора отправляться на покой. Самыми скверными были три недели тому назад, когда надо было продержаться одному Рождество и Новый год, теперь же вечера казались еще длиннее, чем год назад; и чем старше он становился, тем длиннее были они. Конечно, он всегда мог отправиться в номер и смотреть телевизор, но все передачи были или о семье, что заставляло его сильнее почувствовать свое одиночество, или о детективах, и он только фыркал, потому что знал об этом больше всех этих актеришек, вместе взятых.

«Я допрошу кого-нибудь, — подумал он. — Ведь затем я здесь и не против работать по ночам: долгие ночные часы не испугают хорошего детектива». Но вскоре он узнал, что Флавия Гварнери пробудет в Италии до февраля; Сид и Амелия Лейгтон уехали на неделю в Палм-Спрингс; Карлос Серрано был в Мехико, и, разумеется, Бритт Фарлей был расстроен, поскольку положение дел было неопределенным.

— Тогда этот Поль Дженсен, — вслух сказал Колби. — Он, возможно, скажет больше о Фарлее, чем сам Фарлей. — Но Поль был в Лос-Анджелесе. — Что, если я подскочу к вам? — спросил Колби по телефону, когда Поль ответил, что его не будет в Нью-Йорке несколько недель. — Я отправлюсь сегодня и завтра утром увижусь с вами.

— Не знаю, чем смогу быть вам полезен и сколько времени смогу уделить; сейчас я выпускаю фильм, и расписание весьма жесткое. Я вам вот что предлагаю, если вы полетите ночью, приходите к завтраку. — Он дал свой адрес в Бель-Эйр, и Сэм Колби, закончив разговор, счастливо напевал. Дел было много; он будет занят.

На следующее утро он был в доме у Поля в семь, тот уже был одет и сидел за столом. Утро было великолепное, и Сэм приостановился полюбоваться видом.

— Вот что составляет счастье быть человеком, а не птицей; они все это видят, но не воспринимают как мы. Поль улыбнулся:

— Кофе? Пожалуйста, угощайтесь.

На столе лежали булочки с корицей, миндальные рожки, корзинка плюшек с изюмом и ваза, полная фруктов. «Все, кроме миссис Дженсен», — подумал Колби и, наполняя тарелку, задумался, а есть ли она вообще.

— Чем могу быть полезен? — спросил Поль.

— А, — Колби откинулся назад, настраиваясь на продолжительную беседу. — Меня интересует Бритт Фарлей. Мне сказали, что вы все время не отходите от него, наблюдаете за ним, разговариваете с ним и все такое, и я подумал, что вы могли бы сказать, правда ли, что он разорился, как об этом говорят.

— На этот вопрос я не могу ответить, — кратко ответил Поль, — думаю, лучше спросить его самого.

— На самом деле это не всегда выходит. Я следователь страховой компании, мистер Дженсен, и меня интересует, возможно ли, чтобы этот Фарлей инсценировал кражу своих статуэток?

— Ради страховки? — спросил Поль. Колби кивнул и просиял оттого, что его так быстро поняли. — Не знаю. Я не думал об этом. Он казался в бешенстве, когда они пропали, и если это вообще возможно, его больше всего бесило, что посторонний проник в квартиру, причем даже без взлома. Он думал, что его дом — это крепость.

Колби кивнул.

— Но ведь на самом деле это не исключает инсценировку, не правда ли? Видите ли… — Он дожевал рогалик и незаметно облизывал пальцы, затем взял булочку. — Эту возможность надо рассматривать очень серьезно. Не люблю цинично относиться к людям — Господь знает, что мне хотелось бы любить близких и быть милосердным ко всем и каждому со всеми его недостатками, но это непросто для любого, кто работает в моей области. Я очень милосерден, поймите правильно! Но просто в то же самое время я и циник, в противном случае я давно бы был без работы, а я как раз лучший в этом деле.

— На самом деле? — усмехнулся Поль.

— Да, лучший, — заявил Колби. — Спросите любого и вам скажут. У меня и награды и письма благодарности, а однажды обо мне даже написали в книге о подделках произведений искусства. А это уже слава — прочитать свое имя в книге. Это бессмертие, и не думайте, что я богохульствую.

— Я вовсе не думаю, — сказал Поль и еще налил Колби кофе.

— Так вот я и спрашиваю: не мог ли он это устроить? Было это ему нужно или нет? Варит ли у него котелок для таких дел? Как он вел себя и все такое?

— Не думаю, чтобы Бритт это устроил.

— У меня еще вопросы, — сказал Колби.

— Вы бы спросили у него.

— А вообще-то он как, соображает?

— Если я скажу «да», вы подумаете, что я что-то предполагаю.

— Парень соображает. — Колби ухмыльнулся. — Отличные сдобочки. Жена стряпала?

Поль фыркнул, представив себе Эмилию на кухне.

— Нет. Да ее и в городе нет. — Он взглянул на часы. — Вы хотите еще что-нибудь спросить?

Колби видел перед собой длинное утро, когда ему будет абсолютно нечего делать.

— Да, еще кое-что. Вы не могли бы мне сказать…

И он пошел по вопросам, на которые, как он думал, Поль сможет и захочет ответить. Он спрашивал о распорядке дня Фарлея, и когда он был дома, и когда находился в пути, и кто чаще всего приходил к нему, и о приживалах, которые толклись около него. Был ли у Луи доступ в его апартаменты и в комнаты в отелях, когда они разъезжали, и какие Фарлей устраивал вечеринки, будучи на гастролях, сколько денег давал бедным и сколько получал за съемки.

— Нисколько, — ответил Поль. Он встал. — Мне было приятно поговорить с вами, но я должен был быть в студии час тому назад.

— А могу я пойти с вами? — спросил Колби. — Я никогда не видел, как делается фильм. Поль покачал головой:

— Только мой партнер и исполнители, создавшие этот фонд, могут видеть его до выхода на экран.

— И его покажут на фестивале? Луи Гласе упоминал. Это как награда Киноакадемии?

— Не совсем. Фестиваль «Кино реализма» лишь для документальных лент. — Он протянул руку. — Приятно было познакомиться с нами.

— А как насчет обеда? Я хватаю бутылку виски. Времени у меня масса, и я не упустил бы случая угостить вас обедом и узнать о кинобизнесе. А поскольку вашей жены нет, вам, быть может, нужна компания?

Поль поневоле улыбнулся. Но когда Колби покраснел, ему стало его жалко.

— Я бы с удовольствием. Что, если вы подойдете к студии около семи? И мы отправимся вместе. — Он написал на блокноте адрес. — Вот адрес. Мы встретимся. И вы сможете рассказать мне, что значит быть детективом в страховом бизнесе.

— Так и сделаем. Это всегда помогает высказаться начистоту. Может, у вас появится кое-что для меня?

— Я сказал вам о Бритте все, что мог.

— Понимаю, понимаю. Но речь совсем о другом. Я расследую не только ограбление мистера Фарлея; у меня их четыре. Его и три других. Очень похожих. Очень, очень похожих. И я ищу именно нить. Речь идет не об одном; мы не можем предположить… — Поль шел, а он следовал за ним. — Не будем попусту тратить время; у нас масса дел. Вечером поговорим. Может, вы мне поможете найти нить. Ей-богу, между этими ограблениями есть связь, хоть они черт знает как разбросаны по свету — я этого не упоминал — но между ними есть связь. Об этом говорят все пятьдесят лет моей практики, и, Господи, я найду ее.

Поль прошел через гостиную и по ступенькам спустился в гараж, а Колби шел за ним и продолжал говорить

— Сначала, когда люди знакомятся со мной, они часто недооценивают Сэма Колби, а потом убеждаются, что ошибались. В этом и состоит мой успех. Я расскажу вам об этом вечером.

Поль открыл дверцу автомобиля, а Колби пришлось вернуться к такси.

— Но главное, я считаюсь с фактами. Ничего не упускаю. Если связь есть, я ее найду, а потом узнаю, кто все это устроил. Можете быть спокойны.

Поль помахал, когда выезжал, улыбаясь про себя. «И найдет, — размышлял он, — все, что он задумает, он сможет сделать. — Он думал о нем, когда влился в утренний поток на скоростной магистрали. — Потрясающий тип». За болтливостью и отчаянной попыткой найти компанию проглядывал профессиональный сыщик — хваткий, умный, безжалостный, и кроме всего прочего, как человек, списанный в отставку, он мобилизует все свое искусство для этого дела, потому что расследование для него единственный способ не умереть.

«Не хотелось бы мне, чтобы за мной охотился вот такой». И вдруг он почувствовал, что ждет обеда. Ему захотелось побольше узнать о Сэме Колби и о теневом бизнесе краж произведений искусства: кто этим занимается и каким образом, куда потом деваются украденные вещи, часто ли их отыскивают и как часто наказываются воры… Он почувствовал волнение. Яркий, говорливый старик с потрясающей карьерой; целый мир искусства и денег и международных связей; сложный случай четырех ограблений только разворачивался…

Поль думал о своем следующем фильме.

ГЛАВА 26

Площадь перед центром Помпиду опускалась вниз, образуя амфитеатр перед художественным музеем, на котором фокусники, музыканты, клоуны и уличные актеры выступали прямо под парижским солнцем. Джинни и Лора остановились посмотреть на группу акробатов-циркачей, затем пошли взглянуть на глотателя огня, вокруг которого толпилась куча детворы.

— В Техасе ему предложили бы проделать то же самое с раскаленным докрасна железным прутом для клеймения скота, — пробормотала Джинни, когда они проходили мимо — Что бы тебе еще хотелось? Я заказала столик для ленча, но можем обойтись без него и пойти в музей. Или куда-нибудь еще, где мы не были.

— Разве слеталось что-нибудь, чего я не видела? — смеясь, спросила Лора. — Мы не сидим на месте с того момента, как попали сюда.

— Мы уезжаем завтра, поэтому нужно шевелиться быстрее. Чем больше ходишь по Парижу, тем огромнее он становится, ты заметила? Но мы еще сюда вернемся в другой раз. Теперь, когда я уговорила тебя взять отпуск, ты возьмешь и другие: я предрекаю это.

— Ты так добра ко мне, Джинни. Я говорила тебе, как я признательна?

— Да. Вот мы и у ресторана «Эскаргот», неплохо бы перекусить. Ты как?

— Отлично. Я проголодалась и хочу немного посидеть.

— Итак, двое «за».

Ресторан был построен в 1832 году. Лора, запрокинув голову, с восхищением рассматривала искусную роспись потолка, в то время как Джинни на французском языке с техасским акцентом беседовала с официанткой. В одном из огромных зеркал, установленных в зале, она увидела себя и Джинни, словно они были изображены на картине: две американки, одинаково одетые в отлично пошитые шерстяные костюмы и шелковые блузки, модельные кожаные туфли, с элегантными сумками на плече. Они выглядели преуспевающими, тщательно одетыми, уверенными в себе, однако прежде всего Лоре бросилась в глаза любовь, сквозившая в отношениях между ними. Джинни оставила попытки проявлять о ней материнскую заботу, в результате они стали еще большими подругами; им было хорошо и приятно вдвоем.

«И я очень удачлива», — подумала она, в то время как Джинни, заказав блюда, повернулась к ней, переходя на английский язык с техасским акцентом.

— Итак, на чем мы остановились?

— Я говорила о признательности за все, что ты для меня сделала.

— Да. Скажу, что и я весьма благодарна тебе. Мне нравится показывать Париж, потому что при этом я испытываю ощущение, будто это мой город, но больше всего мне нравится помогать тебе потому, что ты умеешь выражать признательность, не перебарщивая. У меня всегда было больше денег, чем я знала, на что их потратить, даже до того, как я отправила Вилли в чистилище, ничтожная месть за все перенесенные унижения, но мы пользуемся тем оружием, которым располагаем — и я заметила, что когда у людей много денег, то другие склонны быть необычайно им признательными даже за самые элементарные вещи. Они не могут остановиться и твердят «спасибо», что ты сделала их жизнь стоящей, или что ты почт святая. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять простую истину: в действительности им нужно еще твоих денег и твоего внимания, поэтому они и продолжают возлагать на тебя надежды, чтобы ты продолжала одаривать их деньгами. Настоящее дерьмо, и меня просто воротит. Но ты — другое дело; ты говоришь то, что чувствуешь, и не изливаешься в чувствах слишком часто. Вот почему мне так хорошо с тобой. Также могу добавить, что пополняю свое образование. Сколько раз, приезжая в Париж и занимая номер в гостинице, заглядывала я в ниши для белья? Как часто отказывалась я от покупок, чтобы посмотреть на драпировочные ткани? Да никогда. А обеды в трехзвездочных ресторанах? Размышления о новых меню, которые можно готовить дома… Ты не прекращала работать всю неделю.

— Да. Но это удовольствие, а не работа. Работа начнется, когда вернусь домой и попытаюсь использовать то, чему научилась.

— Что ж, тогда в этот наш последний день нужно получше поразвлечься. Сегодня обедам в «Ледоене»; там довольно приятно: кругом вельвет и кружева, а блюда бесподобны. Затем концерт джаза в «Нью-Морнинге»; сейчас это одно из модных мест. После ленча центр Помпиду, раз уж мы неподалеку. Конечно, если тебе еще не надоели художественные выставки.

— Нет, программа замечательна. Джинни удовлетворенно кивнула:

— Приятно путешествовать с теми, кто разделяет мои планы. Бывает очень трудно, когда приходится идти на бесконечные компромиссы.

Лора рассмеялась и не сказала, что в следующий приезд в Париж у нее будет собственный распорядок дня и планы. Эта неделя принадлежала Джинни, и она напоминала огромное заказное блюдо, дававшее представление обо всем, что есть в этом славном городе, что она хотела бы попробовать по своему выбору и в свое время. Париж показался ей очень специфичным городом; в нем были смешанные районы, как и у любого другого города, была архитектура, вызывающая раздражение, были трущобы, грязь и нищета, но в отличие от многих других городов присутствовал и замысел: улицы были спланированы так, чтобы давать наилучший обзор ключевым строениям, кварталы и такие обширные ансамбли, как площадь Вогезов, порождали ощущение гармонии и масштаба, открытые пространства были украшены садами, а не обычной городской зеленью. И поскольку Лора слишком много времени провела, контролируя свои эмоции и стараясь привести в порядок свою жизнь, она начала чувствовать себя в Париже, как дома, лишь неделю спустя; она знала, что вернется сюда вновь, скорее всего, одна. Она обнаружила, путешествуя по гостиницам, что не против путешествовать в одиночку. Часто ей не хватало кого-нибудь рядом, кому можно было бы сказать: «О, посмотри, посмотри, как это прекрасно!» Но остальное время она была вполне удовлетворена, что находилась одна и могла изучать мир, как ей того хотелось.

Однако эта поездка в Париж принадлежала целиком Джинни, и после ленча Лора позволила ей повести себя через бесконечные залы центра Помпиду, где у некоторых экспонатов толпилось столько посетителей, что они толкали друг друга локтями, но сам дворец еще более был переполнен собственными коллекциями.

— Как селедки в бочке, — сказала Джинни. — Мне нравится, потому что здесь такой же хаос, как в жизни. Картины, скульптуры, фотографии, кино, телевидение и радио — все перемешано в одном…

— Лора! — прогремел знакомый баритон. — Разрази меня Бог, если это не моя дорогуша в центре Парижа!

Десятки людей обернулись посмотреть, как Бритт Фарлей заключил Лору в объятия, а затем, раскрыв руки, обнял и Джинни.

— Две прекрасные леди в Пари-и-же! Что вы здесь делаете? Как тесен мир, не правда ли? Ну и ну! Вот так удача, вы как раз вовремя! Поверите, внизу идет кинофестиваль документальных фильмов — «Кино реализма». — Он продолжал на ломаном французском: — Большая удача, мы выиграли первый приз! Каково! Ну, по правде говоря, выиграл Поль; я еще не видел этого фильма, но какая разница, он мне уже нравится, раз он победил. Вам тоже понравится; вы как раз вовремя, его будут показывать днем. Не правда ли, чертовски повезло? Вы можете сесть рядом со мной и держать меня за руки, если я разволнуюсь. Пойдемте, вы же не откажетесь, верно?

— Я вообще не могу и слова молвить, — смеясь, произнесла Лора, высвобождаясь из его объятий. Поль здесь. Конечно, он должен быть здесь, это его фильм. Он здесь.

— Не думаю, Бритт…

С того момента в бальном зале она не позволяла себе много думать о Поле. Теперь, когда Фарлей приглашал пойти с ним, ее грызли сомнения. Я не могу его видеть; глупо, что хорошего из этого получится?

— У Джинни другие планы, — сказала она, — извини, но мы действительно не можем.

— Ну что вы! Всего лишь один час — один маленький часик из вашего отдыха. Джинни, скажи ей, что ты идешь.

— Решать Лоре, — ответила Джинни.

— Черт возьми, Лора, сколько раз обо мне будут снимать фильмы? А этот про меня, и я хочу, чтобы ты сидела рядом со мной. Пошли.

Он держал ее за руку. И Лора позволила ему повести себя. «Могу я позволить себе посмотреть фильм? — сказала она самой себе. — Интересно взглянуть, что у него получилось».

Глядя на нее, Джинни приняла решение. Лора рассказывала ей о Поле, не много, но вполне достаточно, чтобы Джинни поняла, какие чувства переживала Лора в этот момент. «Боится идти, — подумала Джинни, — и до смерти хочет».

— А почему бы и нет? — резко проговорила она. — Если мы уйдем отсюда часов в шесть, у нас есть планы насчет обеда.

— Нет, нет, вы обедаете с нами. Я позабочусь об этом. Пошли, пошли. Разрази меня Бог, если это не чертова удача…

Мы, Поль и… кто еще?

— Сумасшедший, — бормотала Джинни, следуя за Бриттом к дверям, ведущим к внешним лифтам, заключенным в стеклянные трубы, чтобы дать возможность находящимся в них пассажирам полюбоваться видом архитектурного ансамбля Маре. — Но похоже, более менее держит себя в руках.

Джинни посмотрела на Лору:

— А как ты? Не останемся, если тебе не захочется.

Я хочу остаться. Я хочу пойти. Черт подери, мир так велик; годами не встречала людей, которых знала в прошлом; почему Поль и я не можем исчезнуть из наших жизней?

«Поль и я». Ее сердце затрепетало от сладости этой фразы.

Еще один раз ничего не значит.

— Чудесно, — сказала она Джинни, когда лифт опустился вниз. — Должно быть, будет интересно.

— Интересно, — повторила Джинни, как эхо.

Они подошли ко входу в демонстрационный зал, и Бритт торжественно провел их мимо дежурного к зарезервированным для него местам.

— Поль, — загрохотал он над рядами сидящих людей, — посмотри, кого я встретил! Разве не фантастика?

Поль встал, его глаза с изумлением встретились с глазами Лоры. Затем инстинктивно посмотрел на женщину, сидевшую рядом с ним, и Лора заметила этот взгляд. Она была блондинкой и мила, с немного капризным видом и с замечательной кожей: женщина из породы тех, кого Лора десятки раз видела на обложках журналов и стендах в домах моделей. Эмилия глядела на Лору и терялась в догадках, кто бы это могла быть, та, из-за которой Бритт пришел в такое возбуждение.

Рядом с Эмилией сидели Томас и Барбара Дженсен, за ними Ленни, также смотревшая на нее с нескрываемым изумлением.

Позади Лоры в проходе толпились люди, искавшие свои места. Бежать было некуда. Она даже не была уверена, хотелось ли ей бежать. Ее колотила дрожь от брошенного вызова. Она не была прежней Лорой, теперь она была им равной. Если они не хотят, чтобы она находилась здесь, пусть сами скажут.

Но Ленни была великолепна.

— Лора, дорогая, как замечательно! Я почти не узнала тебя; ты так чудесно выглядишь. Садись, пожалуйста, можем поболтать до начала фильма.

Бритт было поднял руки, чтоб познакомить собравшихся; теперь, когда Томас и Барбара также приветствовали Лору как давнюю знакомую, он выглядел растерянным.

— Надо же, вы знакомы. Черт подери, как тесен мир! Джинни, ты тоже знакома со всеми?

И не дожидаясь ответа, он познакомил их.

— Сейчас, если вы меня извините, — сказал Бритт, моя маленькая подруга ожидает меня снаружи. Мигом вернусь.

Он двинулся по проходу, раздвигая толпу, словно воды Красного моря. Поль подался вперед:

— Лора, рад, что Бритт встретил тебя. Ты в отпуске? Я рад, что ты здесь.

Он откашлялся, желая узнать, почему старался вести себя как взрослый.

— Поздравляю с успехом твоего фильма, — сказала Лора, встречаясь с ним глазами. — Бритт рассказал мне о награде.

— Спасибо, — он на секунду замялся. — Позволь познакомить с моей женой. Эмилия Дженсен, Лора Фэрчайлд.

— Здравствуйте, — проговорила Эмилия, слегка насупив брови.

— Рада познакомиться, — сказала Лора, шагнув вперед и протянув руку.

Эмилия, подняв брови, встала, неловко протиснулась между Ленни, Томасом и Барбарой, и обе женщины пожали друг другу руки.

— Я давно восхищаюсь тобой, — сказала Лора, — у тебя такой замечательный вкус.

Эмилия улыбнулась. Она не понимала, откуда все знали Лору или что для них означало ее неожиданное появление, но она сразу же распознала искреннее восхищение, прозвучавшее в ее словах, а этого всегда было достаточно для Эмилии.

— Это так мило… — сказала она, опускаясь на свое место, чуть погодя Поль сел рядом с ней, отделенный другими от Лоры. Томас и Барбара Дженсен, наклонившись вперед, приветствовали Лору.

— Ты просто восхитительна, — сказал Томас.

— Восхитительна, — как эхо, повторила Барбара.

— Спасибо, — ответила Лора серьезно, и затем воцарилась тишина; Томас и Барбара сели на свои места и принялись изучать программу фестиваля.

Ленни и Лора посмотрели друг на друга.

— Это у тебя хороший вкус, — тихо проговорила Ленни. Лора не ответила, и она сказала: — Сколько прошло времени?

— Семь лет, — спокойно ответила Лора, — или шесть, с тех пор как мы виделись на суде.

Ленни посмотрела на нее. Она выглядела старше, несомненно старше своих двадцати восьми лет. Она была одного возраста с Эллисон, но ее лицо отражало большее знание жизни, больше перенесенной боли, свидетельствовало о лучшем владении собой. Кто мог предположить, что она окажется такой сногсшибательной, такой уверенной в себе, облаченной в костюм, по линиям которого Ленни сразу узнала мастера, пошившего его, и носившей этот костюм так, как и положено его носить: с выпрямленной спиной и гордо поднятой головой.

— У тебя неплохо идут дела, — сказала Ленни, — мы слышали о тебе довольно часто. Поздравляю тебя с твоими отелями.

— Спасибо.

Лора посмотрела перед собой на большой экран на сцене. Ничего не изменилось: она все еще любила Ленни, все еще хотела быть любимой ею, все еще хотела любить ее: невозмутимую, трезво мыслящую, не подверженную страстям и мимолетным фантазиям. «Почему я не могу думать обо всех этих людях как о части моего прошлого?»

— Расскажи мне про отели, — попросила Ленни. — Кажется странным, что они твои, хотя мне хочется, чтобы ты знала, что я рада этому. Мы пережили ужасное время, моя дорогая, и тогда никто из нас не вел себя достойным образом, в особенности те, кто молчал. Меня всегда поражает то, с какой легкостью мы забываем, что молчание такое же действие, как и любые другие поступки. Мне хотелось бы извиниться перед тобой, сказать, что, возможно, мы слишком поторопились в своих оценках относительно тебя…

Она легко взмахнула своей узкой кистью.

— Сейчас едва ли место и время для этого, но… Как поживает Эллисон?

— О, отлично. Очень счастлива. Вышла замуж, ты слышала? За чудесного молодого человека по имени Бен Гарднер. Сначала я не была в нем уверена, но он очень хороший человек, прямой и честный, к тому же очень любит Эллисон. Он тебе понравится, вы с ним чем-то похожи. У вас что-то общее в том, как вы держите голову и рассматриваете окружающих, словно изучаете их… — Ленни рассмеялась. — Разве не удивительно. Я не думала об этом раньше, но вы с Беном очень походите в этом друг на друга. У них с Эллисон родился мальчик, чудесный ребенок, в мае ему исполнится год; у нее художественная галерея, которой она руководит вместе с подругой. Она собиралась быть здесь сегодня, но не смогла выбраться. Наверняка расстроится, когда расскажу, что виделась с тобой. Она все еще скучает по тебе, я думаю; знаю, она согласится, что нам следует оставить те плохие времена в прошлом.

— Феликс тоже… — спокойно спросила Лора, — готов забыть прошлое?

— Нет, — ответила Ленни. — Однако Феликс и я… — она остановилась. — Расскажи мне о себе, пожалуйста. Едва верю в то, что слышала о твоих отелях и твоей корпорации. Так удивительно, похоже, ты добилась исключительных успехов за такое короткое время.

Лора молча посмотрела на нее. Восхитительно. Удивительно. Невероятно. Бедная Ленни, сколько тревог перенесла она от одной мысли, что вор и девчонка с кухни смогли сделать то, что сделала Лора Фэрчайлд. Но у нее хватило смелости извиниться за то, что, возможно, поспешно действовала в прошлом. В глубине души она считала, что они могли быть правы в отношении Лоры Фэрчайлд: воровки, лгуньи, охотницы за наследством, которая вынудила Поля сделать ей предложение, а затем манипулировала и терроризировала умирающего человека, чтобы он назвал ее в своем завещании.

— Почему бы тебе не взглянуть самой? — спросила Лора ледяным тоном. — Разве это не лучший способ узнать, насколько они удивительны? Скажи, когда бы тебе хотелось прийти, и я забронирую тебе номер в «Нью-Йорк Бикон-Хилле». Поживи сколько захочется, мы были бы счастливы принять тебя у нас. Как гостя.

Ленни содрогнулась, почувствовав ее гнев, но в то же время восхищалась ею. Приглашение было прямым и умным; оно показывало женщину, которая умела владеть собой и была способна перейти в наступление. Не удивительно, что о ней говорили как об исключительном управляющем. Приглашение было интригующим. «Почему бы не пожить у нее в отеле? — подумала Ленни. — Конечно, Феликс придет в ярость, если услышит об этом, но теперь это уже не причина».

— Я думаю… — начала она, когда в аудитории стал гаснуть свет и яркий луч света выхватил человека на сцене.

Пока он приветствовал зрителей и рассказывал о фильме Поля Дженсена, получившего первый приз в своей категории, Фарлей и молодая девушка пробрались на свои места. Погас свет, и начался фильм.

Он назывался «Герой Америки», и когда на фоне переполненной людьми Вашингтонской площади для гулянья с Бриттом Фарлеем на переднем плане появились титры, Лора расслышала торжествующий вздох Фарлея. По мере развития сюжета она позабыла о его присутствии; она забыла о своей обиде на Ленни, о том, что сидела рядом с Полем, его женой и родителями. Фильм увлек ее целиком.

Он разворачивался как роман; камера и невидимый рассказчик прослеживали жизнь Фарлея с ранних дней на телевидении до турне в пользу голодных, которое закончилось лишь восемь месяцев назад. Вздохи восхищения раздались в зале, когда появились кадры его первых дней на экране, каждый из присутствовавших в зале вспомнил его шарм, грубоватые черты лица, детскую улыбку и легкую мощь баритона, исполнявшего нечто среднее между песней и разговором. С экрана делились воспоминаниями те, кто знал его лично, возникали фотографии из старых альбомов, страницы из журналов «Пипл» и «Эсквайр», сцены из ночных программ. Кадры сопровождала музыка, которую Фарлей исполнял в юношеском возрасте, в годы учебы в колледже, незаметно переходя к более жестким ритмам и лиричным мелодиям, звучавшим в кино-сериалах, когда он совмещал актерскую и исполнительскую деятельность, переходя к еще более четкому ритму, мрачной мелодии, когда свет стал жестче, а тени резче очерченными, контрастными.

То было падение героя: сперва сцена с пленки, отснятой на неудавшейся репетиции, которая привела к тому, что съемка сериала с его участием была резко приостановлена; затем показаны резкие вспышки его характера и перепады настроения во время пресс-конференций и, наконец, долгая борьба в турне, где подчеркнуто показаны его усилия продолжить движение вперед и стремление выбраться из пропасти, в которую он угодил. В заключительной сцене на Вашингтонской площади для гуляний Фарлей стоял на возведенной платформе, окруженный сотнями тысяч поклонников, которые не забыли любимого кумира Он крепко держался за микрофон, глядя на горизонт, простиравшийся позади моря людских голов, и пел песни, которые жили в их памяти; его голос звучал то мощно и сильно, то переходил на едва различимый шепот. Внезапно рядом с ним появился другой Бритт Фарлей: двойная съемка, молодой, жизнерадостный, симпатичный певец, каким он был минимум двенадцать лет назад, он пел в унисон с сегодняшним певцом. Затем молодой Фарлей медленно растворился и пропал, на экране осталось лишь усталое, изможденное лицо сегодняшнего Бритта и его затравленные глаза. В них стоял молчаливый вопрос, на который никто не мог ответить, что ждет его впереди.

Изображение замерло, поверх него проплывали награды, аудитория взорвалась аплодисментами, у многих зрителей на глаза навернулись слезы.

— О Боже, — сказала Джинни Лоре, — этот режиссер — гений.

Аплодисменты продолжались и когда в зале вспыхнул свет. Человек на сцене поманил к себе Поля, который поднялся к нему. Ленни и Лора повернулись друг к другу, рукоплескал и улыбаясь. В этот момент они любили друг друга; они обе любили Поля и радовались за него. Затем этот момент прошел. Лора прекратила аплодировать и сцепила руки у себя на коленях.

Зал стоя рукоплескал Полю. В тот момент, когда она встала вместе со всеми, Лора заметила, что место, на котором сидел Бритт, пустовало. Девушка все еще сидела, улыбаясь всем, кто смотрел на нее, но Бритта нигде не было видно, он не слышал короткой речи Поля, благодарившего каждого, кто принял участие в создании фильма, но больше всех Бритта Фарлея за его мужественное и щедрое сотрудничество.

Томас говорил об обеде, о праздновании; Эмилия присоединилась к Полю на сцене, взяв его под руку и принимая поздравления от окружавших. Ленни отвечала на вопросы Барбары. А Лора знала, что ей нужно выбираться оттуда. Она сидела с семьей, но была совершенно чужда им, ей нечего было с ними разделить, конечно, речь не шла о триумфе Поля. «Этот вечер целиком их, а не мой, — подумала она, — нас с Джинни ждет обед».

— Пожалуйста, поздравь Поля от моего имени, — сказала она Ленни среди шума, царившего в зале. — Фильм замечателен. Мы не можем дольше оставаться; ты ему передашь, что он потрясающий кинорежиссер?

— Конечно, — ответила Ленни. Она немного поговорила с Джинни, пока Лора прощалась с Дженсенами, затем снова повернулась к Лоре:

— Может быть, мы встретимся еще раз? Лора пристально посмотрела на нее.

— Надеюсь, скоро. Я пригласила тебя в мой отель.

— Да.

Ленни не забыла; она просто не могла решиться. Теперь она решилась. С улыбкой она протянула руку, автоматически Лора протянула свою, их холодные руки встретились в пожатии.

— С удовольствием принимаю приглашение. Буду рада быть гостем в твоем отеле «Бикон-Хилл».

В мае, за день до официального открытия, Совет попечителей женского госпиталя Филадельфии проводил свой ежегодный благотворительный показ моды и завтрак в качестве первого торжественного мероприятия в банкетном зале нового отеля «Бикон-Хилл». Лора Фэрчайлд устроила экскурсию по отелю для трех сотен женщин, которые самостоятельно или вместе с мужьями, можно сказать, управляли городскими организациями. Их имена были занесены в книгу гостей отеля, отныне они при желании могли заказать номера в любом из отелей «Бикон-Хилл», не прибегая к рекомендациям. Завтрак был устроен во французском стиле, из вин подали выдержанное «Монтраше», а букеты красных роз на каждом столе органично сочетались с цветом скатертей и салфеток. Помост для демонстрации мод был установлен так, что каждый без помех мог следить за показом непосредственно со своего места, музыка не оглушала, как это часто бывало на аналогичных шоу. Об этом событии помнили как о дне, полном совершенства, в ходе которого собрали около миллиона долларов пожертвований на нужды госпиталя; а бальных платьев, спортивной одежды, нижнего белья было распродано на сумму около двух миллионов. Организаторы приняли предложение Лоры пожертвовать несколько процентов от полученной выручки на нужды госпиталя.

Лора всю первую неделю со дня открытия отеля находилась в Филадельфии, помогая решить мириады мелких проблем, которые, как она знала по опыту открытия отелей в Чикаго и Нью-Йорке, неизбежно возникнут и в этом случае. Клэй также отсутствовал; он вел переговоры с производителями на Юге относительно проблем с бельем, которое от них поступало. Поэтому когда Ленни Сэлинджер приехала теплым днем в среду и присела за старинным столиком в небольшом холле, где консьерж оформлял для нее фешенебельный номер на верхнем этаже, она была встречена управляющим «Нью-Йорк Бикон-Хилла».

— Чем могу помочь, мадам? — сказал он, вручая ей пластиковую карточку, которыми использовались вместо ключа во всех отелях Лоры. — Пожалуйста, звоните. Я всегда на месте или кто-нибудь из моих помощников. Сейчас один из них проводит вас наверх.

Как только Ленни повернулась, к регистрационному столу подошел смуглый человек с ослепительной улыбкой. Он устремил на нее свою концентрированную улыбку и пристальный взгляд, по которым она сразу поняла, что он относится к тому типу мужчин, которые никогда не упускают привлекательных женщин. Она первой отвела взгляд и не торопясь осмотрела холл.

— О, мистер Серрано, — услышала она голос консьержа, — возьмите вашу почту. Буквально минуту назад звонил мистер Сэм Колби и просил передать, что был бы рад увидеть вас сегодня вечером. Номер его телефона… одну минуту…

Он написал номер на листе бумаги и протянул.

— Только не сегодня; сегодня невозможно. Прошу вас позвонить ему от моего имени; передайте, где-то на следующей неделе я постараюсь…

Ленни не расслышала остальной части разговора, поскольку ее проводили к одному из лифтов в дальнем конце холла. Лифтов было четыре, их стены были отделаны одинаковым красным деревом, перемежавшимся с французскими гобеленами. Ленни вспомнила это дерево: Оуэн как-то рассказывал об этом особо любимом им излишестве в отделке отеля. Гобелены были новыми — замечательная идея, — и Ленни отметила про себя, что Лора сохранила все самые лучшие идеи. С одобрением она рассматривала гобелены в коридорах верхнего этажа: широкие, ярко освещенные старинными настенными канделябрами, напоминающие цветастые ковры над кроватями, новые, но вобравшие в себя дух минувших времен; с ними соседствовали нетронутые временем картинные рамы, обрамлявшие большие полотна с изображением ландшафтов прошлого века.

Она проследовала за помощником консьержа в конец коридора, где располагался ее номер: две комнаты, в интерьере которых преобладали оттенки цвета слоновой кости и мягко-зеленого — ее любимых расцветок, на французском столике для кофе стояли художественно оформленные орхидеи — самые любимые ее цветы. Около цветов стоял чайный сервиз с дымящимся чайником и небольшими бутербродами на фарфоровой тарелке. Из букета цветов торчала записка, написанная от руки на открытке с разноцветным тиснением. «Надеюсь, тебе понравится. Лора».

Послышался скромный стук в дверь.

— Ваша горничная, мадам, — сказал помощник консьержа, открывая дверь. — Если понадобится помощь, пожалуйста, звоните.

Он удалился прежде, чем Ленни успела дать на чай. Конечно, этого не следовало делать сейчас, она знала. Весь персонал будет ожидать ее благодарности при отъезде, и тогда придется дать нечто большее, чем скромные подарки, перепадавшие обслуживающему персоналу в большинстве других отелей.

Пока горничная распаковывала ее вещи, развешивала по шкафам платья и блузки, складывала в ящики белье, она стояла у окна, выходившего на Пятьдесят восьмую улицу. Одно платье и две блузки горничная оставила.

— Я поглажу их, мадам, и верну через несколько минут, — сказала она и не торопясь вышла.

Ленни прошла по комнатам, посмотрела на книги, среди которых нашла сборники поэзии, короткие рассказы, повести, даже кроссворды, почти на все случаи жизни. В шкафу она обнаружила телевизор, видеомагнитофон и стереосистему; в нижнем его отделении был устроен холодильник, заполненный продуктами и вином, включая ее любимые утиный паштет и коньяк. Открыв небольшой старинный стол, она с удивлением обнаружила небольшой компьютер с принтером. В каждой из двух мраморных душевых висели мужские и женские халаты, украшенные той же цветной эмблемой, что и открытка Лоры; стояла полированная коробка с шампунями, принадлежности для бритья и набор мыла различных сортов. В проспекте, лежавшем на столе, говорилось, что она может пообедать у себя в номере или в отдельном кабинете на своем этаже, который будет подготовлен для нее Жераром Лионом, шефом ресторана; если необходимо устроить более крупный прием, отель берет на себя заботу договориться с несколькими трехзвездочными ресторанами, которые предоставляли приоритет гостям «Бикон-Хилла» и их посетителям; по звонку к ней придут стенографы, парикмахеры, швеи, портные и горничные, работающие в отеле; любые газеты по выбору будут доставляться ей каждое утро; для поездок в аэропорт и обратно отель располагал лимузином, кроме того, его можно было заказать и для поездок на обед, в театры… Список продолжался и продолжался.

«Интересно, где она узнала обо всем этом? Мы не могли научить ее этому, потому что не предоставляли подобных услуг в своих отелях. Все это мы имеем у себя дома, но никогда… Вот и ответ. Лора купила отели Оуэна и превратила каждый из них (Ленни была более чем уверена, что все отели Лоры были одинаковыми) в дом, каким она его себе представляла.

Такой подход оказался удивительно эффективным. Стоя в шикарной гостиной, поглядывая на видневшуюся через дверь широкую кровать с сатиновым стеганым одеялом, Ленни чувствовала себя здесь так же уютно, как у себя дома, окруженная собственными вещами и слугами. Ленни Сэлинджер, изрядно поколесившая по свету, никогда прежде не испытывала подобных ощущений ни в одном из отелей, даже в тех, которые носили ее фамилию.

Она отвела три дня для выяснения, что же представляет собой тип отелей, управляемых Лорой. Но после того как она приняла ванну и переоделась, наложила крем «Гермес», применяемый после ванны, который она обнаружила в коробке розового цвета, она подумала, что могла бы прожить здесь целый месяц, забыв обо всех домашних заботах, будучи просто туристкой и любимой гостьей отеля.

«Нужно, чтобы она работала на нас», — подумала она.

В четыре часа Ленни нужно было быть в Рокфеллер-центре на митинге по сбору средств; в три тридцать она покинула номер и спустилась в холл на лифте. У стойки консьержа решила заказать билеты в театр на вечер; позже собиралась позвонить и пригласить с собой кого-нибудь из друзей.

Консьерж отвечал на вопросы невысокого, крепко сбитого мужчины с большой головой и глубоким, почти рокочущим голосом. Ленни ждала, оглядывая холл. Среди находившихся там людей она узнала Даниэля Иноути, гавайского конструктора, с которым когда-то собирался работать Феликс; одного из наиболее преуспевающих владельцев винных погребов из Сан-Франциско, колумбийского миллиардера, часто останавливавшегося в отеле Сэлинджеров в Бостоне, короля и королеву из Европы, временно оказавшихся без трона. Почему бы и нег? Кому еще по карману цены в отелях Лоры?

— Извините, — проговорил стоявший перед ней человек, поворачиваясь к ней лицом и отходя в сторону, — я не заметил вас.

— Ничего, я подожду, — спокойно ответила Ленни, — нет причин прерывать ваши дела. Он улыбнулся:

— Гостиничные дела: я только хотел узнать. Пожалуйста, проходите.

Он был, по крайней мере, на три дюйма ниже Ленни, но благодаря властному виду казался выше. Его костюм, мастерски пошитый, скрывал диспропорции между низким ростом и широкими плечами; у него были редкие седые волосы, большой нос, придававший ему сходство со львом. А его улыбка таила красноречие и очарование. Ленни невольно улыбнулась в ответ, испытывая к нему расположение и одновременно желая узнать, какую роль он играл в отеле Лоры и какую информацию ему хотелось получить у консьержа.

Однако он отошел в сторону, уступив ей место, поэтому она повернулась и спросила о билетах.

— Конечно, мадам Сэлинджер, — проговорил консьерж, и краем глаза Ленни заметила, что стоявший рядом с ней человек внезапно насторожился.

— Прошу прощения, — сказал он, — вы Ленни Сэлинджер?

— Да.

— Уэс Карриер. — Он протянул руку. — Рад приветствовать вас в отеле. Надеюсь, вам здесь понравится. Она вложила свою руку в его руку.

— Вас что-то интересует в этом отеле?

— Исключительно как инвестора. Мне нравится интересоваться состоянием дел и приветствовать некоторых гостей, когда я приезжаю в этот город.

Он вновь улыбнулся:

— К счастью, я могу побаловать себя.

Его имя было отдаленно знакомым. «Феликс, наверное, вспомнил бы его», — подумала Ленни. Но сама она не имела отношений с деловыми людьми, если те не входили в список жертвователей средств для фонда.

— Замечательный отель, — проговорила она, — а сейчас я оставлю вас с вашими вопросами, мне нужно спешить на встречу.

— Мы можем вместе поехать, — предложил он, — мне нужно быть в центре через полчаса.

— Нет, пройдусь пешком. С вами было приятно побеседовать…

— Тогда я прогуляюсь с вами. Если позволите.

Ленни посмотрела ему в глаза: серьезные, заинтересованные и решительные. «Мужчина старше меня, — весело подумала она, — вот так новость».

— С радостью, — сказала она, и они вместе покинули отель.

Переходя улицу, Уэс взял ее под руку, двигаясь по перекрестку перед рычащими автомобилями.

— Вы давно в Нью-Йорке?

— Уже три дня живу в отеле, — ответила она. Он обвел ее вокруг одеяла, разостланного на тротуаре с выложенными для продажи шарфами и бумажниками.

— И как долго вы намерены пробыть здесь?

Она рассмеялась, ей нравилась его поспешность.

— Я живу в Нью-Йорке.

— Я считал, что Сэлинджеры живут в Бостоне.

— Большую часть времени я провожу теперь здесь.

— Но не в отелях.

— Нет, у меня дом в Ист-Сайде. А вы живете здесь?

— У меня квартира, в которой я редко бываю. Почему вы остановились именно в этом отеле?

— Гостиничный бизнес — наше семейное дело; я хотела узнать, на что похож этот отель. А как еще можно познакомиться с его функционированием, как не пожить в нем? — Звук отбойных молотков заглушил их слова, они помолчали, пока не отошли на достаточное расстояние.

— И на что он похож? — спросил Карриер.

— На дом. На мой, на ваш, на любой дом, построенный людьми, которые заботятся о красоте и комфорте, обладающими замечательным вкусом. Лора произвела на меня сильное впечатление. Мне говорили, что ее Чикагский отель столь же прекрасен.

— Да. У нее специфический подход.

— И поэтому вы вложили средства в ее корпорацию? Мне было интересно узнать, где она взяла средства на все то, что сделала. Вы давно с ней знакомы?

— Нас несколько инвесторов; мы все ей доверяем. Вам нравится жить в Манхэттене?

— Да, но в действительности для меня это не ново. Я жила здесь несколько лет. Почему вы редко посещаете свою квартиру?

— Большую часть времени я путешествую. — Они прокладывали свой путь сквозь толпу, наблюдавшую игру в наперстки на небольшом столике: игрок, не переставая, говорил, а его руки передвигали три стаканчика с непостижимой быстротой; затем они обогнули вагончик, где продавали горячие сосиски, и молодого парня, сильно запрокидывавшего голову во время еды.

— Он похож на шпагоглотателя, — рассмеялась Ленни. — Думаю, сосиски доставляют гораздо больше удовольствия, чем шпаги.

— И несомненно, лучше на вкус.

— Вы разъезжаете по делам или ради удовольствия? — спросила она.

— Работа. Хотелось бы относиться к поездкам как к удовольствию, но пока не получается. Удивительно трудно оказывается организовать все так, как нам хочется, даже в том случае, когда мы достаточно взрослые, чтобы суметь выбрать варианты, и достаточно состоятельны, чтобы приобрести их.

Ленни остановилась.

— Это мне нравится. Вы сказали как раз то, над чем я думала, но не могла сформулировать так четко.

Она взглянула вверх; они стояли перед одним из зданий Рокфеллер-центра.

— Вот здесь у меня встреча. Мне было очень приятно прогуляться.

— Когда вы закончите? — спросил Карриер.

— Вероятно, около шести часов.

— Давайте встретимся наверху в Радужной комнате? Немного выпьем и что-нибудь придумаем насчет обеда.

— Хорошо, — без колебаний согласилась она. — В шесть.

Карриер проследил, как она вошла в здание, затем поймал такси и поехал в деловую часть города. Он был настолько поражен ею, что потребовалось некоторое время, чтобы привести в порядок свои чувства. Он сам не знал, чего ожидал от сказанного ему Лорой, но он не ожидал увидеть этот ореол холодной ясности, мягкой, размеренной речи и столь разительно контрастировавший с этим обликом неуверенный взгляд ее глаз; казалось, она начинала что-то новое, не нанесенное на карту, но не имела ни малейшего понятия, к чему готовиться или как себя вести.

Теперь я провожу большую часть времени в Нью-Йорке.

Это могло оказаться той самой terra incognita — быть одинокой. Карриер знал, что без особых проблем может выяснить, в чем дело; у него были люди в Бостоне, которые знали все местные слухи и которые сообщили бы ему, что там происходило, но ему не хотелось прибегать к их услугам. Ему хотелось, чтобы Ленни Сэлинджер рассказала сама.

Глядя в окно такси и ничего не замечая, он вспоминал ее улыбку и почувствовал влечение, толкнувшее его к ней еще до того, как он узнал ее имя. Он предупредил себя не действовать как юноша, продвигаться вперед медленно, высчитывая, чего он хотел достичь. Его отношения с женщинами продвигались медленно, после того как семь месяцев назад они с Лорой разошлись. Он приглашал женщин на обеды, с некоторыми из них проводил ночь, но никогда не предпринимал усилий, чтобы узнать или хотя бы влюбиться в них. Он уже переживал аналогичные периоды в жизни, наступавшие после разводов, но после лет, проведенных с Лорой, хотелось большего, не хотелось ждать. Он был одинок и поэтому раздражен. Несмотря на свою силу и средства, не удавалось построить простейших из человеческих взаимоотношений, хотя он знал: в супружестве мало простого. Теперь он состоятелен и достаточно энергичен, чтобы наслаждаться всем тем, что раньше откладывал до лучших времен.

С какой стати медлить в отношениях с Ленни Сэлинджер? Его влекло к ней, а ее к нему; ему хотелось проводить с ней время и знать о ней все; ему хотелось с ней спать. В ее глазах таилась та неопределенность, которая говорила ему, что она вполне созрела для нового мужчины, так же как и он для новой женщины; что она также готова начать все заново. Ее отношения с Феликсом не имели никакого значения. Если они и были еще женаты, то их отношения мало походили на брак. Карриер никогда не позволял столь мелким неувязкам беспокоить себя; их всегда можно было решить быстро и эффективно, конечно, при наличии достаточного желания.

Такси миновало Бликер-стрит, и он подумал о Лоре, дом которой находился в нескольких кварталах отсюда. Он собирался позвонить ей сегодня и поговорить: расходов по модернизации отелей оказалось больше, чем они предполагали. Но это может подождать. Он позволил себе вспомнить время, проведенное вместе с Лорой, его надежды, оставшиеся несбыточными, отказ признать поражение. Несбыточные, подумал он. Такие же несбыточные, как и ее попытка построить жизнь, свободную от пут прошлого.

Мечты погасли, как гаснет сон перед пробуждением. Лора была деловым партнером и другом, кроме того, имелся ряд иных вещей, о которых следовало подумать. Он добрался до Уолл-стрит, встретился с клиентами и менее чем через два часа появился в Радужной комнате Рокфеллер-центра, устроившись около окна, откуда он мог видеть вход в зал. Через несколько минут показалась Ленни Сэлинджер. Она шла по направлению к нему. Он встал и пододвинул для нее стул. Увидев Уэса, она улыбнулась.

ГЛАВА 27

Пятое ограбление происходило как раз перед рассветом. Стоял июль, самая жаркая его пора, одна из соседок готовилась к ранней утренней пробежке. Она видела Клэя со спины, но ничего дурного не подумала, поскольку он воспользовался ключом, чтобы открыть входную дверь, а ей было хорошо известно, что Феликс и Ленни позволяли членам семьи и друзьям пользоваться домом в свое отсутствие.

Больше никто не слышал и не видел, как Клэй проник в дом. Рядом с дверью находилась панель с сигнализацией; рукой, одетой в перчатку, он набрал шифр, отключающий сигнализацию, затем быстро осмотрелся вокруг в слабом свете уличного фонаря. Он стоял в небольшой прихожей, справа от него располагалась комната для гостей и ванная. Прямо перед ним — лестница наверх, рядом узкий коридор, ведущий в столовую, а под ней — проход на кухню и в огороженный стеной сад. Он поднялся вверх, шагая через две ступеньки, и через мгновение стоял в темной гостиной. Небольшим карманным фонариком он быстро осветил обитые бархатом кресла, резной круглый стол, стоящий посредине комнаты, картины, висевшие на обоях с мелким рисунком. «Поццо, — подумал он, — слишком шикарно для старого Феликса». Но того, что он искал, там не было: он прошел через дверь в библиотеку.

Осветив фонариком стены комнаты, он вздохнул с облегчением. Три картины Роуалтса висели в нише над двухместным креслом. Положив фонарь на стол, он снял их со стены и, свернув в трубочку, засунул в кожаный футляр, которым пользуются художники и который он держал у себя под пиджаком. Затем он развернулся на месте и, освещая комнату фонарем, вновь принялся изучать ее содержимое. Осталась только одна картина, за ней он обнаружил стенной сейф. Достав из кармана бумажку, он набрал записанную на ней комбинацию цифр, списанную им с листка, обнаруженного в сумочке Ленни как раз рядом с кодом, отключающим охранную сигнализацию у входной двери. Открыл дверцу сейфа и пошарил внутри. Сейф был пуст, только несколько документов, касавшихся покупки дома. «Вот невезуха, — с горечью подумал он, — для чего ему сейф, если в нем нечего хранить? Ни одной чертовой вещицы для меня». Расстроенный он закрыл дверцу и замок, машинально поправив картину, скрывавшую сейф. Затем замер от резкого звука, нарушившего тишину.

Звук донесся снаружи — с внутреннего двора дома или, может быть, от соседей. Похоже, что-то захлопнули. Может быть, ставни. Может быть. Он ждал. Он стоял не шевелясь, едва дыша, в течение пяти минут. «Какое-нибудь окно, — подумал он. — Очень похоже. Кто-то в соседнем доме открыл окно, распахнул его настежь, отсюда и этот резкий звук.

«Звук не из дома; я в безопасности. Глупо паниковать, однако Бен учил меня никогда ничего не принимать на веру. Никогда не знаешь, когда опасность может оказаться реальной. Вот чему он учил меня. Надо же, как прочно усвоил! Пора выбираться отсюда». Он подхватил футляр с картинами, затем остановился, разглядывая стол. Почему бы и нет? Снаружи все еще было темно; для беглого осмотра времени достаточно; вдруг удастся найти немного наличных.

Стол был поистине огромным, оборудованный с обеих сторон так, чтобы одновременно за ним могли работать два человека, сидя лицом друг к другу. С каждой стороны располагались дверцы и ящики с отверстиями для ключей. Он открывал их, осматривал и закрывал с эффективностью, выработанной уверенностью и опытом. Никаких денег; только бумаги и письма, большинство из них принадлежали Ленни.

Верхний ящик с противоположной стороны стола был забит плотнее остальных. Под бумагами и конвертами лежал бумажник из кожи угря; в нем оказались кредитные карточки на имя Ленни и девяносто пять долларов. Фыркнув, он швырнул его на стол и принялся перебирать конверты, заглядывая внутрь каждого. «Ничего, ничего, черт подери…»

Что-то торчало сзади, он подергал — не поддавалось. «Черт, что же там не так?» Он потянул за бумагу, которую нащупали пальцы. Возникла мысль о тайнике. «Да, — подумал он с возрастающим волнением. — Что еще тут может быть? Это старый стол, очень похож на стол, стоявший в офисе Оуэна, а в прежние времена очень любили устраивать разные потайные ящички».

Он выдвинул ящик и поставил его на пол. Послышался треск; там прилип конверт, за который он тянул. Достав его оттуда, стал искать тайник. Открыв дверцы, посветил фонариком. Внутри виднелась съемная панель, удерживаемая четырьмя медными шурупами.

За окном появились первые проблески восхода, сердце стучало. С помощью небольшой отвертки, лежавшей в кармане, вывинтил шурупы и поднял панель. Никакого тайника. Панель просто прикрывала доступ к дальним частям стола на случай ремонта. На дне узкой щели лежал один-единственный конверт, больше ничего. Больше ничего. «Черт возьми, загубил столько времени», — подумал он и уже собирался вставить панель на место, как увидел имя, написанное на конверте. «Лора Фэрчайлд».

Он схватил конверт. Он был толстым, явно какой-то большой документ. Имя Лоры было написано от руки большими наклонными буквами, почерком, в котором он признал почерк Оуэна. «Этот стол, должно быть, принадлежал Оуэну, — подумал он, — и это письмо он написал ей, то самое, которое она не могла найти. Оно завалилось за ящик. И лежало там со дня его смерти».

В комнате становилось светлее, удары сердца отдавались у Клэя в ушах. Он ненавидел дневной свет. Слишком долго возится. Засунув письмо во внутренний карман пиджака, завинтил шурупы на место, уложил бумаги, конверты и бумажник из кожи угря обратно в ящик и задвинул его на место. Быстро осмотрел комнату: все чисто, все в порядке. Подхватив футляр с картинами, он поспешил к выходу, осторожно включил сигнализацию и выскользнул через парадную дверь наружу, закрыв ее за собой на ключ.

Мимо проехала машина — он вжался в дверь и не шевелился, пока она не исчезла из вида. Затем, посмотрев направо, потом налево, двинулся пешком до Лексингтона, мимо все еще спящих домов. На углу увидел приближающееся такси. Небрежно остановил его и поехал прочь.

Когда семья в начале июля собралась отдохнуть на Кейп-Коде, Ленни также согласилась. На этом настаивал Феликс, недовольный ею и встревоженный; Эллисон также отпускала тоскливые комментарии по поводу того, как редко они ее видят, после того как большую часть времени она стала проводить в Нью-Йорке. Поэтому она согласилась. Ленни знала: когда-нибудь придется объясниться с Феликсом, которого она откровенно избегала после разговора с Беном, состоявшегося шестью месяцами раньше

Шесть месяцев, в течение которых она стремилась встречать Феликса как можно реже. Уже более года они перестали ночевать в общей спальне. Она давно ничего ему не объясняла; просто сказала, что не испытывает никакого желания. Ей было интересно, сколько времени он будет сдерживать переполнявшую его ярость. Он целиком ушел в дела компании. Имелись проблемы в отношениях с правлением корпорации, его вынуждали продать несколько гостиниц, чтобы увеличить оборотный капитал; они чересчур разрослись за последние годы. А главное, после рождения Джада он был вынужден сдерживать свой гнев на Бена. Феликс верил, что Бен обхитрит его и непременно раздавит, если он не свалит Бена раньше. Тем не менее оба они продолжали работать изо дня в день, едва обмениваясь парой слов, над строительством двух новых отелей Сэлинджеров.

Конечно, ничего этого Феликс не говорил Ленни; она узнавала обо всем от Бена и Томаса. Феликс практически не делился с ней ничем; она рассказывала ему и того меньше. Если он и замечал происшедшие в ней перемены после того, как она начала проводить в квартире Уэса Карриера столько же времени, сколько в своем доме в Манхэттене, то молчал об этом. Ленни сомневалась, замечал ли он вообще что-либо: прошло много времени с тех пор, когда он действительно обращал на нее внимание. Ленни полагала, что он все еще считал ее все той же, какой она была, когда он увел ее от Джада.

— Я и забыла, как здесь прекрасно, — сказала Ленни за завтраком, обращаясь к Эллисон. Был уик-энд Четвертого июля, день национального праздника США, южную часть полуострова настолько заполнили приезжие, что жители Остервилла предпочитали оставаться дома и развлекать друг друга. Одетые в шорты и спортивные рубашки, Эллисон и Ленни вынесли кофе и печенье на газон, разбитый позади дома, принадлежавшего Ленни. Они расположились там, наблюдая, как Джад делал свои первые шаги, курсируя между сваренной из железа скамьей и коленями Эллисон.

— Я скучала по Кейп-Коду, не подозревая, что тоскую по нему.

— Ты была очень занята в Нью-Йорке.

— Саркастически настроенная дочь заставляет мать чувствовать себя неудачницей.

Эллисон рассмеялась:

— Разве ты неудачница? Ты считаешь, что я очень хорошо устроилась. Извини за мой сарказм, дело в том, что я сильно скучала по тебе. Тебе понравилось в Нью-Йорке или хочешь остаться в Бостоне?

— И то и другое.

Эллисон пристально посмотрел на нее:

— Ты неплохо проводишь время.

— Да. В Париже тоже было неплохо. Я не все рассказала тебе про Париж.

— О чем же ты умолчала?

— О нашем уговоре с Лорой.

Инстинктивно Эллисон оглянулась и посмотрела на кухню, где прежде хлопотала Лора, воспоминания нахлынули на нее, перемешивая любовь, утрату и гнев. Рядом Джад, лепетавший от восторга, упал ей на руки. Эллисон подхватила и поцеловала его, прижавшись носом к мягкой щеке и шее, прежде чем вновь поставить на нетвердые ножки. Затем взяла свою кружку с кофе.

— Ты рассказала, как беседовала с ней о ее отелях и сказала ей, что, возможно, мы поторопились в наших суждениях. Что она очень красива и все еще сердита на нас.

— Лора предложила мне погостить в одном из ее отелей, посмотреть на что он похож. И я согласилась.

Эллисон смотрела на мать во все глаза:

— Почему ты мне не сказала об этом? И ты собираешься принять ее предложение? Может быть, мне пойти с тобой?

— Я уже была. Я была там пару месяцев назад. А не рассказала тебе потому, что не хотела, чтобы визит выглядел как нашествие Сэлинджеров; мне хотелось посмотреть одной.

— И что ты там обнаружила? — спросил Бен. Они резко взглянули вверх, прикрыв глаза ладонями от слепящего солнца.

— Мой легконогий муж, — весело проговорила Эллисон, — мы не слышали, как ты подошел.

— Теннисные туфли, — проговорил он, наклоняясь и целуя ее, затем поцеловал в щеку Ленни. — С утра пораньше мы сыграли партию с Томасом. Как только оденусь, выезжаю в Сити, но сначала мне хотелось услышать конец истории, которую рассказывает Ленни.

— Ты слышал, она гостила в одном из отелей Лоры?

— Да, в котором?

— В нью-йоркском, — ответила Ленни. — Бен, это поистине необыкновенное место.

— Расскажи.

Он сел за стол и налил себе кофе из термоса, стоявшего около Эллисон, затем протянул руку, когда Джад приблизился к ним.

— Боже мой, вы только посмотрите! В следующий раз он будет бегать по двору.

Он привлек Джада к себе, прижавшись щекой к мягким светлым волосам сына.

— Как дела, мой мальчик? — мягко проговорил он. — Как вижу, ты неплохо держишься на ногах. Вот это-то тебе потребуется в жизни, Джад — твердо стоять на ногах. Запомни как следует.

Он опустил его на землю и повернулся к Ленни.

— Расскажи, — попросил еще раз.

Ленни описала комнаты, предоставляемые услуги, отношение персонала, как она давала обед на десять человек (Карриер также присутствовал, но она не упомянула о нем), как делала различные заказы на протяжении всех трех дней пребывания в отеле и все они неизменно удовлетворялись.

— Или же у них лучшая подготовка, нежели в любом другом отеле, из всех, в которых я когда-либо останавливалась, или весь персонал находится под гипнозом. Тем не менее, должна признать, это нечто большее, чем обыкновенный персонал; там царит особая атмосфера, хотя, как мне кажется, персонал играет в этом самую главную роль.

Бен кивнул. Он почувствовал гордость за Лору и в то же время зависть. Ленни никогда не восторгалась ни одним из отелей Сэлинджеров, в которых она часто бывала, даже после того, как он стал работать на компанию, и, как он полагал, сумел добиться существенного улучшения. Тут Бену пришло в голову, что настало время сказать им правду о себе и о Лоре: пока они восхищались ею и Ленни вспоминала общение с ней в Париже.

— Мне хочется, чтобы она работала на нас, — сказала Ленни, — я имею в виду, вместе с нами; теперь глупо полагать, что Лора когда-либо будет снова работать на нас. Или на кого-либо другого. После того как я уехала из отеля, я написала ей письмо, в котором вместе с благодарностью за замечательно проведенное время предложила подумать о совместной работе, но она не ответила. Уверена, она все еще обижена на нас. А мы до сих пор не знаем, что и думать о ней, не так ли? Феликс запрещает даже упоминать ее имя. Я нахожу это чрезвычайно неудобным, даже спустя все эти годы. Какая жалость, что так трудно забыть прошлое…

Бен поднялся со своего места. Время сказать правду еще не пришло. Он не был уверен, что оно вообще когда-нибудь наступит. Он ждал слишком долго; вдобавок ко всему придется объяснять причины столь долгого молчания и многое другое.

— Пойду приму душ, — сказал он, наклоняясь и подхватывая сына на руки. — Скоро увидимся, молодой человек. Заботься о маме, она у нас необыкновенная. Я люблю тебя.

Он еще раз наклонился к Эллисон:

— И тебя я люблю.

Он посадил Джада на колени Эллисон, пересек террасу и вошел в дом.

Ленни и Эллисон посмотрели друг на друга.

— Береги ваши отношения, — мягко проговорила Ленни, — то, что есть между тобой и Беном, так прекрасно… Хотелось бы дать тебе совет получше, но не знаю какой. Пойми, замечательно, что ты можешь сохранить и укрепить ваши отношения.

— Мне хочется, чтобы и у тебя было нечто подобное, — решительно сказала Эллисон.

Она никогда не расспрашивала мать о ее супружестве.

— Мне тоже.

Жарко светило солнце, воздух был практически недвижим; Ленни посмотрела сквозь окружавшие деревья на океан — огромное пространство голубого цвета, местами нарушаемое белыми парусами и маленькими цветными пятнами виндсерфингов. Она чувствовала себя легко и расслабленно, не столько как мать, скорее как друг. Возможно, это ощущение происходило оттого, что они с Эллисон обе теперь были матерями, а возможно, оттого, что Эллисон стала увереннее в себе, чем прежде, более искренней и счастливой настолько, чтобы получать наслаждение от общения с другом, которого знала всю свою жизнь. Как бы там ни было, Ленни обнаружила, что может говорить с Эллисон о своем неудавшемся браке, не опасаясь, как прежде, перепугать дочь тем, что вдруг ей, как и матери, не удастся счастливым образом устроить свою супружескую жизнь.

— Я вышла замуж по ошибке, — сказала Ленни, — и по ошибке продолжаю оставаться замужем; потому что принято выходить замуж, потому что я не могла найти лучшего супруга, потому что я была напугана. И потому, что этого очень сильно хотел Феликс.

— Хотел чего?

— Жениться. Заключить со мной брачный союз.

— Не тебя самое, а союз? Он не хотел тебя ради тебя самой?

Ленни чуть заметно усмехнулась:

— Боюсь, он не поймет сути вопроса. Он добивался меня, поскольку я олицетворяла некое представление о стиле, который для него был главным. Он хотел владеть мною, поскольку ему было важно обладать тем, чем восхищались другие мужчины, а мною очень часто восхищались. Он хотел обладать мною еще и потому, что я любила другого, кого он презирал и, как мне кажется, опасался.

— Неужели ты любила другого? Ты никогда не говорила мне об этом. Кто он?

— О, это было так давно. В молодости почти всегда так: любим одних, а заключаем брак с другими. Эллисон, ты расстроишься, если я разведусь с Феликсом?

— Похоже, мое отношение не играет существенной роли, не так ли? В действительности ты уже покинула его; ты едва видишься с ним. Ты сказала ему?

— Нет. Продолжаю оттягивать. Не хочу иметь с ним никаких дел, даже бракоразводных. Хочу развестись, и в то же время не хочу проходить через весь этот процесс; я почти ощущаю себя разведенной, пока не нахожусь рядом с ним… Ох, стыдно, знаю; я не горжусь этим, но кроме того, что придется заниматься этими делами, еще его вспышки ярости…

— Ты прожила с ним так долго. Почему так вдруг? Почему ты больше не хочешь с ним жить? На мой взгляд, он остался таким же, разве глубже погружен в свой бизнес, вот и все.

Ленни боролась с собой, чтобы произнести слова, которые должны быть сказаны. Но не могла произнести их. Не было причин рассказывать Эллисон о Джаде и о том, как с ним поступил Феликс.

— Может быть, я наконец узнала его с той стороны, о которой никогда не догадывалась? Может быть, я разозлилась на себя за то, что столько лет ничего не предпринимала? Знаешь, моя дорогая…

В этот момент маленький Джад попытался отойти от нее, и Ленни взяла его на руки, такого близкого, теплого, пахнущего свежей травой и солнцем. Чувствуя губами шелковистую кожицу ребенка, ей хотелось оплакивать все, что было потеряно.

— Что? — спросила Эллисон.

Ленни поставила Джада на траву, но он недовольно завертел головой — он устал ходить. И, усевшись перед ней на траву, взял деревянную игрушку, торжественно принялся грызть ее.

— В супружестве с людьми что-то происходит, — медленно проговорила Ленни. — Не со всеми, конечно, но очень многие женщины… Спустя некоторое время они начинают глядеть за пределы супружеского круга, в поисках хоть какого-нибудь счастья. Замужество становится своеобразным вынужденным жизненным обстоятельством, как, например, близорукость или глухота, от которых невозможно избавиться, с чем нужно свыкнуться и приспособиться. Это не инвалидность, нет, тем не менее накладывает некоторые ограничения. И многие женщины мирятся с этим. Зная, что то, чем они обладают, далеко не самое лучшее, может статься, вовсе ни на что не годное, но это становится частью их самих; они привыкают и смотрят на происходящее сквозь пальцы; их никогда не учили думать о жизни, которая не включает в себя супружество. А годы проходят мимо. Тут нечем гордиться, но это в значительной степени объясняет поведение моего поколения, думаю, тебя это не касается.

— Но можно же изменить все это? — мягко спросила Эллисон, ощущая новую близость с матерью, которой не было прежде.

— Иногда нет. А иногда некое подобие искры перерастает в пожар, и тогда брак — такой, лишенный содержания брак, такое вынужденное жизненное обстоятельство — становится невыносимым.

— И тогда женщина уходит?

— Как правило.

— Но если искра или иное препятствие возникло между вами, он должен знать об этом, как считаешь? Ты… когда вы вместе… ты…

— Спим вместе? Нет. Я не могу. Конечно, он знает, что что-то не так, что теперь гораздо хуже, чем прежде, но думаю, он также избегает упоминать об этом, опасаясь, как бы разрыв не стал окончательным.

— Бедный папочка, — задумчиво произнесла Эллисон, а Ленни невольно вздрогнула, почувствовав первый укол ревности, который испытывают родители, когда их ребёнок выказывает любовь или симпатию к другому, с которым они разводятся.

— Думаю, он устал, ты согласна? Он просто никогда не умел нас любить так, как нам хотелось, чтобы нас любили.

— Возможно.

Они сидели молча, наблюдая за Джадом, вдыхая свежий, пахнущий морем воздух, такой густой, пьянящий, как вино, после спертого воздуха Бостона и Нью-Йорка.

— Ленни, — позвал Бен, стоя в дверях. Обе женщины одновременно повернулись. Его голос был напряжен, а сам он был чрезвычайно бледен.

— Что случилось? — воскликнула Эллисон. — Что?

— Только что позвонили из полиции. Ночью обворовали твой дом. Они…

— Нет! — воскликнула Эллисон. — Не может быть!

— О Боже, — Ленни закрыла глаза, — ненавижу, ненавижу, ненавижу… — Она посмотрела на Бена. — Им известно, что украдено?

— Картины Роуалтса из библиотеки. Они хотят, чтобы ты приехала и проверила, не пропало ли что-либо еще. Слава Богу, что тебя там не было — это главное. Не важно, что украли, но ты могла пострадать.

— Кто бы ни был вор, он разбирается в искусстве: эти картины — самая большая ценность во всем доме. Но как воры проникли в дом? А сигнализация?

— Никто не знает. В полицию сообщила экономка; когда она приехала утром, сигнализация была включена как обычно, ее проверили, она нормально работала.

— Невероятно, — сказала Ленни, — она срабатывает даже тогда, когда кто-нибудь попытается пройти мимо лестницы.

— Знаю. Ты поедешь в Нью-Йорк?

— Придется.

Она встала, грустно глядя на Эллисон:

— Мы уже пережили подобную неприятность однажды, да?

— Несправедливо! — воскликнула Эллисон. — Ворам следует вести учеты и просматривать их, чтобы знать, кого они уже обворовывали, и выбирать другую жертву. Это так ужасно!

Она расплакалась, глядя на Джада, думая о том, какой он сонный и беспомощный.

— Ворваться в чужой дом…

— Как они проникли внутрь? — спросила. Бена Ленни.

— Полиция не знает. Нет никаких следов взлома.

— Хочешь сказать, у них был ключ?

— Что-то вроде этого.

— Не верю: никто из нас не терял своего ключа, — она вздохнула. — Эллисон, извини, мы так славно с тобой говорили. Постараюсь вернуться завтра.

Однако прошла неделя, прежде чем Ленни вернулась на Кейп-Код. Она проверила все комнаты в доме, десятки ящиков и шкафов; видела, как полиция искала отпечатки пальцев, как осматривали сад в поисках следов ног; Ленни настояла на прекращении допроса экономки, которая находилась на грани истерики, затем полицейские расспрашивали ее, более вежливо, но, как она подумала, столь дотошно, хотя и не имели оснований подозревать ее. Когда все было закончено, выяснилось, что, кроме трех картин Роуалтса ничего не пропало. Старый стол Оуэна, судя по всему, также был обыскан вором, но ничего не тронуто; ее бумажник и лежавшие в нем деньги оказались на месте. Сейф выглядел нетронутым; хорошо, что в нем ничего не было, но все равно приятно, что он не был взломан.

Ничто не было взломано. Дом выглядел спокойным и защищенным. Тем не менее Ленни поговорила с соседями, и совместно они наняли сторожа для присмотра за домами в темное время суток с восьми вечера до шести часов утра. Карриер находился в Европе, она позвонила и рассказала ему о случившемся и принятых ею мерах.

— Запираю все двери, — сказала она угрюмо. — Однако я чувствую себя гораздо лучше, зная, что рядом сторож.

— Я тоже. Агентство предоставило вам его рекомендации?

— Да, он, кажется, в порядке.

— Если нужно проверить их, позвони моему помощнику. Он все сделает. Удостоверьтесь, что агентство уведомило полицию; иногда они не сообщают в полицию неделю-две. И конечно, следует рассказать соседям, живущим по другую сторону улицы.

— Да, нужно. Спасибо. Я не подумала об этом.

Ленни улыбнулась. Почти всегда Уэсу удавалось сделать себя центральной фигурой в ее делах, а затем взять их в свои руки, принимая решения и давая рекомендации, которые она не могла игнорировать. Она отнюдь не была против; в действительности она на него рассчитывала. Более половины своей жизни она привыкла проводить с человеком, который совершенно не интересовался ее делами или мыслями; она, словно вещь, должна была находиться под рукой, на случай, если ему понадобится. «Какое новое чувство, — подумала она, впервые встретив Карриера, — найти человека, который тобой интересуется и заботится. В моем возрасте я этого заслуживаю».

Ей хотелось знать, не покажется ли он ей в какой-то момент чрезмерно властным. «Возможно», — подумала она. Но после двадцати лет совместного проживания с Феликсом пройдет много времени, прежде чем аналогичное отношение появится к Уэсу.

Этим летом они иногда встречались в доме, который Уэс снял в Мейне, но большую часть времени Ленни провела на Кейп-Коде. Так ей было легче, поскольку Феликс проводил лето в Бостоне, за исключением нескольких выходных, и именно эти выходные Ленни провела с Карриером. Где бы они ни находились, нью-йоркская полиция поддерживала с ними контакт, но лишь с тем, чтобы сообщить об отсутствии новостей. Феликс был чрезвычайно расстроен.

— Кто-то навел воров на нас; никого не обворовывают дважды

— Прошлый раз было десять лет назад, папа, — сказала Эллисон. — Если вор тот же, то ужасно терпелив.

— Или она.

Эллисон накинулась на него.

— Нам ничего не известно! — страстно произнесла она. — Возможно, это совпадение, нам всем не по себе, но что можно сделать, кроме как нанять сторожа, а мама уже это сделала.

Феликс сделал больше: он приказал заменить все замки в доме и установить два прожектора: впереди и позади дома, однако соседям мешал слепящий свет, и их убрали. В итоге ему пришлось удовлетвориться новыми замками и сторожем. Вскоре кража отошла в прошлое. Никто не пострадал, как это произошло с Оуэном в первый раз, а картины были застрахованы. Позвонил инспектор страховой компании и сообщил, что он расследует это дело и приедет на Кейп-Код побеседовать с ними, выразив надежду, что картины удастся вернуть. Хотя, как сказала Ленни, ни одна из ее драгоценностей, украденных в прошлый раз, за исключением одного браслета, не была обнаружена; ожерелье, которое было дорого ей более других украшений и которое она мечтала получить обратно, так и не возвратилось к ней, даже несмотря на объявление о вознаграждении. Не следует рассчитывать на возвращение украденного и в этот раз.

— Все правильно, — сказал Сэм Колби, беседуя с ними неделю спустя. Они сидели на широкой веранде дома Ленни. Сэм, откинувшись назад, вытянул ноги и наслаждался прекрасным видом.

— Не следует ни на что полагаться. Многие из этих хищений производятся по заказу…

— По заказу! — воскликнул Бен.

— Правильно. Частными коллекционерами, которые знают, где находятся произведения искусства. Они посещают аукционы, у них есть друзья в художественных галереях, которые сообщают им о распродажах ценных картин, и так далее, поэтому они нанимают воров, чтобы заполучить то, что хотят. Чтобы найти вора-исполнителя, они прибегают к услугам брокера, что отодвигает их на шаг от вора. Что бы там ни было, но произведение искусства, как правило, оказывается в частной коллекции в какой-нибудь части земного шара, и его никогда больше не видят, за исключением нескольких друзей коллекционера. Но об этом никто из них не рассказывает. С какой стати? Вдруг в один прекрасный день им самим захочется заполучить произведение искусства, находящееся во владении другого человека? К чему в таком случае осложнять свое положение, выдавая друга, который подобным образом уже пополнил свою коллекцию?

— Я слышала про такие дела, — сказала Эллисон — Некоторые из постоянных посетителей нашей галереи знают людей, у которых были украдены картины, и они никогда больше не появлялись ни на аукционах, ни на распродажах, поэтому все пришли к заключению, что они осели у кого-нибудь дома.

— Совершенно верно, — просиял Колби. — Итак, миссис Сэлинджер, картины Роуалтса, украденные из вашего дома, давайте поговорим о них. Где вы приобрели их?

Он расспросил Ленни об истории картин, о системе сигнализации в доме, о показаниях экономки и затем перешел к распорядку ее жизни.

— Как часто вы бываете в этом доме?

— Довольно часто. Этим летом реже, конечно, но обычно я провожу в нем несколько дней в неделю.

— Ваш основной дом в Бостоне?

— В Беверли — пригороде Бостона, — она вежливо поправила его. — Однако в настоящее время у меня два дома. Я являюсь членом правления в нескольких организациях в Нью-Йорке — госпитали, музеи и тому подобное — мне нравятся театр, концерты, поэтому мне удобно жить там.

— Итак, вы живете по распорядку, который могут узнать другие?

— Иногда да. Но чаще я принимаю решения в последнюю минуту. Иногда покидаю Нью-Йорк, не заезжая в Бостон, или наоборот, выезжаю из Бостона; бывает по-разному.

— Выезжаете в другие страны?

— Иногда.

— Вы останавливаетесь у друзей или в отелях?

— И то и другое.

— Путешествуя, вы останавливаетесь в семейных отелях?

— Всегда.

— За исключением одного случая, — пробормотала Эллисон.

— Да, правильно, — сказала Ленни. — Один раз я останавливалась в «Бикон-Хилле». Но это было исключением из правил.

— Почему вы остановились в «Бикон-Хилле»?

— Чтобы узнать, что он собой представляет. Это новый отель; мы всегда, ищем новые подходы, которые могли бы реализовать в наших отелях.

— И где это было?

— В Нью-Йорке. Колби кивнул:

— Теперь о собраниях. Ваши поездки могут совершаться по наитию, но заседания правлений проводятся по плану, правильно? Второй вторник каждого месяца, это вы имеете в виду?

— Да, за исключением специальных заседаний.

— И у вас есть календарь, куда вы записываете даты их проведения? Он висит на кухне? Или в холле рядом с телефоном? Ленни улыбнулась:

— Боюсь, я не настолько часто посещаю кухню, чтобы держать там календарь деловых встреч. У меня есть настольный календарь в Бостоне и в Нью-Йорке.

— Других нет?

— Нет. Ну, конечно же, в моей записной книжке.

— В записной книжке. Все ваши встречи, ленчи и так далее?

— Да.

— Что-нибудь еще?

— Нет.

— Нет, например, кода охранной сигнализации в доме?

— О, я уже подумала об этом. Не знаю, почему я записала его — я отлично знаю его на память, но каждый год, заводя новую книжку, я записываю его туда.

— Большинство людей поступает точно так же, вы будете удивлены. Что-нибудь еще? Код аппарата по выдаче наличных денег?

— Боюсь, он тоже записан в моей книжке.

— Итак, в вашей записной книжке больше ничего нет.

— Нет, есть. В ней еще указан шифр сейфа, установленного в рабочем кабинете. Но какое это имеет отношение к ограблению? Записная книжка всегда при мне, в моей сумочке.

— Всегда при вас?

— Всегда.

— Но когда вы меняете костюм, то губную помаду, расчески, зеркало, бумажник, записную книжку, короче, все это перекладываете в другую сумочку, соответствующую по тону вашему костюму?

— Совершенно верно.

— Выходя из дома вечером, вы, как правило, берете с собой только небольшую сумочку? В ней нет ни ключей, ни записной книжки и так далее?

— Да.

— Таким образом, практически любой из работающих в вашем доме в Бостоне и в Нью-Йорке может взглянуть на вашу записную книжку. Не говоря о ключах.

— Я абсолютно уверена в работающих у меня людях.

— Понимаю. Но кто-то ведь знал, что вас не будет в доме в четыре часа тридцать минут утром второго июля.

— Что такое? — спросил Бен. — Откуда вам известно время, никто не говорил о времени кражи.

— Соседка видела человека около входной двери вашего дома в четыре тридцать. Она собиралась отправиться на пробежку, как только рассветет, и видела его.

— «Его», — повторил Бен, — до сих пор говорили «их».

— Что ж, может, их было больше одного. Соседка видела только одного человека. У него могли быть помощники, поджидавшие поблизости.

Беседа продолжалась: чем детальнее расспрашивал Колби, тем беспокойнее становилась Эллисон. Они уже пережили подобное, и это было ужасно — опять эти подозрения, — ей не хотелось иметь с этим делом ничего общего. Когда Колби перешел к расспросам о рабочих-ремонтниках различных специальностей, которые приходили в дома в Бостоне и в Нью-Йорке, постоянных поставщиках продовольственных товаров, друзьях, часто посещающих дома, она извинилась и направилась проверить, забрала ли няня Джада из коляски домой. Эллисон не верила, что кто-то из персонала мог быть причастен. «Нам следует позабыть об этом, — подумала она, направляясь вверх в детскую комнату. — У нас столько других забот, требующих нашего внимания. Как только Колби уйдет, мы оставим все в прошлом, мы позабудем обо всем. Просто оставим все как есть».

Четвертый отель «Бикон-Хилл» открылся в начале октября в Вашингтоне. Лора и Карриер присутствовали на церемонии открытия, приветствуя постоянных и новых гостей, которые за несколько месяцев забронировали номера. Открытие этого отеля было самым гладким изо всех предыдущих. По прошлому опыту Лора знала о большинстве возможных неожиданностей, а Келли работала упорнее всех, чтобы избежать их.

— Я буду поблизости, — сказала она Лоре, когда в конце дня они сидели за бокалами с вином. — Я и не подозревала, что так сильно хотела выбраться с острова, пока не уехала. А может быть, это был уход от Джона и избавление от чувства вины за любовь и привычку к тяжелой работе.

Келли подняла бокал:

— Спасибо. Сейчас я переживаю лучшие минуты моей жизни.

Лора подняла свой:

— Ты замечательно поработала; мне совершенно не о чем беспокоиться.

— Заволнуешься, когда мы начнем обсуждать перерасход средств. Поскольку на ближайшее время все номера в отеле забронированы, нам, как видно, не следует особенно беспокоиться о деньгах.

— Я постоянно беспокоюсь о деньгах, но в курсе о перерасходе.

— Он не настолько велик, чтобы сообщать тебе, и возник в последние три месяца, когда пришлось поднажать, чтобы открыть отель в намеченный срок. Завтра с утра мы проверим отчеты, не думаю, что найдем что-либо удивительное.

— Я не удивляюсь, когда оказывается, что фактические расходы превышают то, на что я рассчитывала, — сухо сказала Лора. — Давай посвятим финансовым делам послезавтра. Завтра нам хватит забот с бенефисом.

Официальное открытие «Вашингтон Бикон-Хилла» сопровождалось бенефисом симфонического оркестра. Пятьсот человек, в основном представителей политических кругов, бизнеса и мира искусств, обедали и танцевали в фешенебельном бальном зале, открывая этим балом новый послеканикулярный сезон деловой и общественной жизни в городе. За один этот вечер отелю была обеспечена такая реклама, на которую при других обстоятельствах потребовался минимум год. Лора, отложив дела и заботы, первый танец танцевала с Карриером.

— Сегодня ты особенно хороша, — сказал он, — в белом ты всегда нравилась мне больше всего. Она улыбнулась:

— Спасибо.

На ней была белая, со скромным воротником блузка и юбка янтарного цвета с тафтой, которая кружилась позади нее, когда они вальсировали.

— А ты выглядишь гладким и довольным собой, — сказала Лора. — Новая деловая победа? Или новая женщина?

— Надеюсь, не станешь возражать, если это будет новая женщина?

Она молчала, пока они делали круг по залу.

— Если только чуть-чуть, потому что я немного завистливая. Я рада за тебя, Уэс. Надеюсь, она хорошо к тебе относится. Я ее знаю?

— Да, но я бы воздержался называть ее имя, пока не узнаю, что из этого получится. Она замужем, хотя ее брак давно уже не является браком.

Он на мгновение прижал ее к себе:

— Ты прекрасная женщина, моя дорогая. Лора покраснела и поцеловала его в щеку:

— Приятно слышать такой комплимент от делового партнера.

Они закончили танец молча.

— Кстати, о партнерстве, — сказал Карриер. — Мне хочется взглянуть на финансовые отчеты, прежде чем я уеду отсюда. Если завтра с утра — удобно?

— Чудесно, я уже договорилась с Келли. Буду у нее в офисе в десять. Лора остановилась:

— Уэс. Только что приехал Бритт Фарлей.

— Где?

Он посмотрел в направлении ее взгляда:

— Будь я проклят! Я поговорю с ним; нам, возможно, придется попросить его уехать отсюда, если он собирается причинить беспокойство.

— По его виду не похоже, чтобы он собирался это делать. И выглядит он гораздо лучше прежнего. Я поговорю с ним. Уэс, потанцуешь с женой сенатора Брукстоуна? Она сидит одна-одинешенька и не испытывает радости по этому поводу.

— Что ж, постараюсь сделать ее счастливой. Спасибо за танец.

— Было замечательно, Уэс.

Она покинула танцевальную площадку и настигла Фарлея у стола, где он делал заказ официанту.

— Две порции водки с тоником, белое вино для леди. Он увидел Лору, и его лицо просветлело.

— Я наслаждался, как ты танцевала. Ты бесподобна. Лора, познакомься, это моя хорошая подруга Лора. Посмотри-ка, оказывается, это мое любимое женское имя.

Лора и молодая девушка пожали руки.

— Присаживайся к нам, — сказал Фарлей. — Знаю, ты занята, но посиди хотя бы пять минут.

Она села на стул, который он пододвинул для нее.

— Я искала тебя после просмотра фильма Поля. Куда ты подевался?

— Ушел к себе в отель и плакал, как ребенок. Заливался слезами, бился в истерике, хотел было покончить с собой, поверишь?

— Да

— Я знал, что ты поверишь. Луи говорит, я преувеличиваю. Но, черт возьми, его там не было. Что за черт, ты видела этот фильм: мое симпатичное «я» высотой с пятнадцать футов, смотревшееся потрясающе, и в финале, мое разбитое «я», жалкая развалина… Поль отличный парень, знаешь, он чертовски гениален. Он сделал что-то такое, от чего на экране я выглядел лучше, понимаешь? Я не самый симпатичный парень в мире, но мне кажется, он что-то очень ловко сделал со светом или с контрастом, в общем, придал мне потрясающий вид. Но именно этот контраст сделал меня просто ужасным в финале. Единственное, о чем я мог думать — это о том, что в течение многих лет гадил на самого себя, и тут, скажу я тебе, со мной что-то произошло. И это сделал Поль: он показал мне то, чего не показывал и не говорил никто. О Боже, Лора, почему никто не сказал мне, что я так жутко выглядел?

— У тебя было зеркало.

— Я не смотрелся в зеркало. Нет, скорее, не видел того, что там было. Мой психоаналитик утверждает, что, куда бы я ни шел, всюду видел свой идеализированный имидж. Знаешь, что это такое?

— Думаю, да. А сейчас ты чем-нибудь занят?

— Водкой с тоником, — сказал он, когда напитки были поставлены перед ними. — Максимум две порции за день. Массаж раз в день, пять раз в неделю. Прогулки на «Наутилусе» каждое утро. Ежедневно днем занятия теннисом. Один-два разговора в день с Луи, чтобы убедить его, что я готов работать, хотя он пока не может меня продать. Играю с Лорой — моей новой Лорой — по ночам. И эти парни, группа поддержки. Кучка таких же странных, как и я, пытающихся удержаться на плаву. Я звоню им, когда мне хочется поговорить с кем-нибудь. Что, звучит довольно скучно?

— Звучит как тяжкая работа.

— Так оно и есть; я знал, ты поймешь. Чертовски тяжелая работа, ненавижу ее. Каждый раз думаю: она этого не стоит. Смотрю этот чертов фильм. Поль дал мне видеокассету. Это моя ночная сказка, чтобы запугать меня и сделать пай-мальчиком.

Лора накрыла его руку своей:

— Ты сильно напуган.

— Напуган до смерти, дорогая. А если я не смогу сделать этого? Я не хочу умирать, понимаешь… черт, к чему эти разговоры здесь, на твоем вечере? Слушай, потанцуй со мной?

Он повернулся к молодой девушке:

— Лора, не возражаешь, надеюсь? Она моя давняя подруга.

Девушка, соглашаясь, кивнула, и Фарлей повел Лору в танцевальный круг. Они были потрясающей парой, многие поворачивали головы, чтобы посмотреть на них.

— Не жалей меня, — сказал он. — Каждый из нас чего-нибудь да боится. Мой психоаналитик сказал мне об этом. Все мы напуганы и бежим, кто от одного, кто от другого — от прошлого, от настоящего, от будущего, от всего, и я точно такой же. Дело в том, что я напуган тем, что никогда не был напуган. Что ты думаешь? Я справлюсь?

— Думаю, у тебя хорошие шансы, — мягко сказала она. — Кое-что всегда остается с нами, но за это кое-что приходится бороться, со временем, однако, становится легче.

— Я влюблен в тебя, знаешь? — спросил он.

— Да, — она мягко улыбнулась. — Но у тебя есть своя Лора, Бритт, и мне кажется, она без ума от тебя, думаю, ты мог бы полюбить ее, если бы позволил себе это.

— О Боже. Ты говоришь, как мой псих. Можешь делать то, можешь делать это, если позволишь себе. А почему я должен отказывать себе? Объясни мне. Если я знаю, что мне полезно, то почему бы мне не пойти и сделать эту чертову штуковину, что бы там ни было?

Она качнула головой:

— Не знаю.

Почему я не могу забыть Поля, свою обиду на Сэлинджеров и это чувство, что я должна получить от них больше? Знаю, мне было бы полезно забыть обо всем, но почему я не могу этого сделать?

Танец закончился.

— Нужно работать, помочь Келли, чтобы все шло своим чередом. Звони мне, Бритт; дай знать, как твои дела.

— Помолись за меня, — сказал он, шутя.

— Непременно.

Она поцеловала его в щеку и оставила за столом с молодой Лорой, предельной нормой из двух порций спиртного и внутренней войной, которую он объявил самому себе.

Ее останавливали, когда она шла по танцевальному кругу; отовсюду сыпались приглашения на балы и обеды в Чикаго, Филадельфии и Нью-Йорке.

— В конце концов у тебя там отели, стало быть, ты там часто бываешь.

— Да, но никогда не знаю заранее, в какое время, — отвечала она. — Я позвоню, будем поддерживать контакт, спасибо большое…

«Иногда кажется, что мир склеен из различных частей и держится исключительно на вечерах, — подумала она, — если вдруг вечера и балы прекратятся, унесутся ли их завсегдатаи в космос и там исчезнут? Или, может быть, утопятся в одиноких маленьких колодцах только лишь потому, что им будет нечем занять себя вечером?»

Лора улыбалась самой себе, когда натолкнулась на Клэя, танцевавшего с Мирной.

— Это надо же! — выпалила она, затем извинилась. — Извините, не ожидала увидеть вас здесь. Клэй, я думала, ты в Нью-Йорке. И не знала, что с Мирной.

— Как раз над этим мы и раздумываем. Клэй говорит, что хочет этого.

— Этого?

— Этого хочет Мирна, — сказал Клэй. — Я лишь хочу, чтобы она перебралась в Нью-Йорк, пожила в моей квартире и посмотрела, как ей это понравится.

— Мы уже жили вместе в Чикаго, и было чудесно, — сказала Мирна.

Он пожал плечами:

— Мне хотелось отвлечься на какое-то время. Дела из рук валятся, вот я и подумал: было бы неплохо вернуть тебя.

— Что значит — валятся из рук? — удивилась Лора.

— Да много всего, — ответил он, жестикулируя. — Например, работа. Дело оказалось крупнее, чем я ожидал — больше ответственности, больше денег, которые приходят в движение от моих решений. С таким грузом нелегко жить. Вот я и подумал, что неплохо немного отдохнуть. Не исключать полностью волнения — ты понимаешь меня, Лора, я вынужден предпринять действия или сойду с ума, но сбалансировать их чем-нибудь более…

— Спокойным, — подсказала Мирна, — и стабильным. Мужчины нуждаются в этом, — сказала она Лоре. — Без нас они теряют ориентацию. Я люблю Клэя и хочу заботиться о нем, и если ты не возражаешь…

— Эй, ты не должна спрашивать разрешения у Лоры, чтобы ухаживать за мной! — рассмеявшись, сказал Клэй. — Она не страж. Любимая сестра и работодатель, но отнюдь не страж.

«Клэй ведет себя очень странно», — подумала Лора.

Ей было интересно, не принял ли он наркотики. Но похоже, нет. Он казался таким же, как всегда: мягким и очаровательным, обладавшим большей энергией, чем мог удержать в себе, одновременно планирующим кучу различных дел и зависящим от женщин. Ей пришло в голову, что он лишь немногим моложе, чем был Поль, когда они с ним собирались пожениться. Но Поль был уже мужчиной, а Клэй все еще мальчишка, который опасался, что его заставят вырасти, скорее всего опасавшийся свадьбы. Он пригласил Мирну и знал, что она хотела выйти за него замуж. Валятся из рук. «Его увлечение азартными играми», — подумала она. Что ж, он должен преодолеть это, так же как Бритт свое пристрастие к наркотикам. А Мирна может помочь, это хорошо с ее стороны.

— Что бы вы вдвоем ни решили, меня это устроит, — сказала Лора, — если я могу чем-то помочь, дайте знать. Ответь лишь на один вопрос, Клэй. Как так получилось, что ты здесь? Я думала, что на этой неделе ты будешь в Филадельфии, а в Вашингтоне на следующей.

— Правильно. Но я обещал Мирне, что она посетит этот бал, поэтому мы приехали из Филадельфии. Я не отстану с работой; мы вернемся завтра в первой половине дня. Эй, Лора, не сердись на меня; мне не по себе, когда ты хмуришься. Что страшного в том, чтобы приехать на праздничный бал, если находишься практически по соседству?

Лора колебалась:

— Ничего, все в порядке. Думаю, мне хотелось лишь узнать, где ты. Веселитесь. Позвони мне утром до отъезда, договорились? Я буду в офисе у Келли.

— Конечно.

— Спасибо, Лора, — сказала Мирна.

Лора плохо представляла, за что ее поблагодарили, но из бара, расположенного на другом конце помещения, ей махала Джинни, поэтому она кивнула, поцеловала Клэя и оставила их. Обернувшись, она увидела, что они вновь танцевали, медленно и плавно извиваясь, словно занимались любовью.

На Джинни было облегающее черное платье, усыпанное блестками, отражавшими каждый луч света.

— Что скажешь? — спросила она Лору. — Похожа я на секс-символ или на шаловливую ведьму с ночного шабаша?

— Первенство за сексом, — рассмеялась Лора. — Ты давно здесь?

— Достаточно давно, чтобы видеть, как ты танцевала с Бриттом. Говорят, ты выходишь за него замуж. Лора вздохнула:

— Мне бы хотелось, чтобы говорили, что «Бикон-Хилл» лучший из отелей в Вашингтоне. Или, что все мои отели самые лучшие, где бы они ни находились. Или хотя бы, что Лора Фэрчайлд лучшая среди управляющих отелями в Америке. Почему всегда предпочитают говорить о том, кто с кем спит, кто на ком женится или, наоборот, не спит и не женится?

— Людям секс нравится больше работы, ты же знаешь. Им нравится бизнес, особенно если он крутой, но секс прежде всего. Самое лучшее сочетание — ты и Уэс. Спите вместе, работаете вместе, вместе делаете деньги.

— Но мы не были крутыми.

— Что ж, три фактора из четырех — тоже неплохо. Они рассмеялись, и Джинни сказала:

— Может, пропустить по глоточку? Мне нужно с тобой поговорить кое о чем.

— О сексе или о делах?

— О делах.

— Это мне больше нравится.

Они устроились в двух креслах с высокими спинками около викторианского бара, который Лоре удалось спасти из здания, подлежавшего сносу при реконструкции «Бикон-Хилла».

— Два бренди, — сказала Джинни бармену, затем наклонилась к Лоре, чтобы та могла лучше расслышать ее в шуме, создаваемом многоголосой толпой и оркестром. — Праздничный вечер — не место для деловых бесед, но раз я решила сделать что-нибудь хорошее, мне нужно это моментально излить, пока не захлебнулась от переполняющих меня чувств. Поэтому — послушай. Что бы о ком ни говорили, этот отель самый бесподобный. И ты совершенно права: каждый из твоих отелей самый лучший. Ни один из отелей не может сравниться с домом — ты это знаешь, я это знаю — но тебе удалось приблизиться к этому идеалу ближе, чем кому бы то ни было, насколько я знаю. Ты потрясающая женщина, и я тебя люблю.

Джинни замолчала, чтобы помахать в ответ Даниэлю Иноути, который махал ей рукой с другого конца зала.

— Он строит два отеля для Сэлинджеров; думаю, он здесь в качестве шпиона.

— Его пригласили, — со смехом сказала Лора, — и с какой стати он будет шпионить? Обо всем, что я делаю, написано в журналах, посвященных гостиничным проблемам. Во всяком случае, Феликс не любит маленькие отели; ему нравятся большие и анонимные, с маленькими комнатушками и высокими ценами. Пригодные разве чтобы переночевать в них.

Глаза Джинни сияли.

— Это мне нравится. А ты, как вижу, его не любишь?

— Вряд ли это секрет.

— Но хочешь приобрести акции его компании.

— Тебе известно почему; я рассказывала об этом.

— Да.

Подали напитки, и Джинни попробовала свой:

— Боже мой! В твоих барах всегда только самое лучшее.

— Джинни, ты становишься застенчивой. О чем ты хотела поговорить?

— О тебе и о Сэлинджерах. Ты все еще хочешь выкупить часть акций в этой корпорации?

— Конечно. Но пока не нашла способа достать деньги, к тому же не знаю, захочет кто-либо из них продать их мне, даже если у меня будут деньги.

— Об этом-то я и хотела поговорить. Ты никогда не просила меня вложить средства в «Оул корпорейшн»; никогда не просила о займе. Мне правится это: не следует путать дела и дружбу. Однако теперь я вижу, что ты открыла четыре отеля, и я вижу, как идут дела. Какова у тебя окупаемость?

— В целом? Где-то семьдесят пять — восемьдесят восемь процентов.

— Неслыханное в гостиничном бизнесе. Верно? Лора кивнула Она вся напряглась от возбуждения, потому что знала, что Джинни собиралась сказать.

— Правильно, — продолжала Джинни. — Ты работаешь прекрасно, мы все это знаем. Поэтому мне хочется вместе с тобой участвовать в деле. Я переговорила по этому поводу со своими финансистами и думаю ссудить тебе средства для приобретения акций отелей Сэлинджеров.

Лора обняла Джинни и прижалась к ней щекой. Так они сидели несколько мгновений, не говоря ни слова, не нуждаясь в словах. Затем она выпрямилась.

— Удивительно, как много людей помогали мне, — сказала она спокойно; Джинни пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее слова. — Мне повезло, что я встретила столько замечательных людей…

— Это не везенье, — решительно сказала Джинни. — Разве тебе не известно, как много ты даешь людям взамен? Ты выслушиваешь их проблемы, не осуждаешь их, приглашаешь на свои вечера, кто бы они ни были, ты не столько говоришь о себе, сколько уделяешь им внимание. Помнишь Чикаго? Я подумала, что ты дура, раз сидишь рядом с Бриттом за завтраком после того, как он словно с цепи сорвался и учинил скандал, но я была не права; теперь он твой друг на всю жизнь. Правда, он не может сделать для тебя многого…

— Я не для того поступила так, чтобы он что-то мне делал.

— В этом-то вся суть! Ты поступаешь так, потому что заботишься о людях и интересуешься ими. Я знаю, знаю, заботишься; у тебя самой были трудные периоды в жизни; не все помнят о них. Во всяком случае, — она откинулась назад и выпила свой бренди, — нечему удивляться, что тебе помогают. Однако я ссужаю деньги не поэтому, а потому, что ты ужасно деловая женщина и на тебя можно смело ставить. Говорят, становлюсь сентиментальной, но не тогда — по крайней мере, я надеюсь, что нет когда вручаю десять миллионов долларов.

Ошарашенная, Лора не мигая, смотрела на нее. Разговоры, смех в зале, пульсирующий ритм оркестра, казалось, поднялись вверх и обрушились на нее.

— Сколько?

— Десять миллионов.

— Откуда ты знаешь? Хочешь сказать, что кто-то продает часть пая? Джинни кивнула.

— Друг одного друга. У них возникли трудности — Феликс слишком быстро расширял дело, и им предстоит многое сделать, чтобы дела и дальше шли столь же прочно, как они шли до этого. Но один из членов правления решил продать свою часть акций, пока цены достаточно хорошие. Ему принадлежат два процента в компании; их стоимость десять миллионов долларов, то, что я предлагаю тебе, чтобы выкупить пай. Насчет процентов и других условий ссуды поговорим завтра, могу обещать, что они будут весьма благоприятными. Если тебе это кажется приемлемым.

Из тридцати процентов акций сети отелей «Сэлинджер» я оставляю двадцать восемь процентов в равных долях моим сыновьям Феликсу и Асе Сэлинджерам. Моей самой любимой Лоре Фэрчайлд, которая принесла мне радость и любовь и украсила последние годы моей жизни, я завещаю оставшиеся два процента акций…

Два процента.

Оуэн, мы добились!

Лора взяла Джинни за руки и, наклонившись вперед, снова поцеловала ее в щеки.

— Дорогая Джинни, — сказала она, — это так замечательно, так приятно!

ГЛАВА 28

Шестая кража была совершена из усадьбы Даниэля Иноути на Гавайях. Четыре рисунка работы Матисса были украдены, пока он находился в Лондоне на праздновании Пасхи в кругу членов своей обширной семьи. Ничего больше не пропало, не осталось никаких следов преступников; сторожа, находившиеся в соседнем помещении, не потревоженные, проспали всю ночь.

Сэм Колби был вне себя от ярости. Шесть! Шесть различных адресов на двух континентах, и никаких следов, за исключением того, что все кражи совершались по одному сценарию. На чем, пропади все пропадом, строить расследование? Он расценивал эти кражи как персональное оскорбление и, как только появилась возможность, вылетел на Гавайи поговорить с Иноути, который в тот же самый день прилетал туда из Лондона.

— Расскажите мне все, — попросил он Иноути.

— О чем?

— Обо всем, черт возьми! Откуда мне знать, что пригодится для расследования, а что нет, пока не услышу своими ушами.

Они сидели на веранде, выходившей на океан. Вокруг росли великолепные орхидеи и гибискусы; вверху простиралось безоблачное небо, пели птицы. Ничего этого Колби не замечал. С тем же успехом он мог находиться в офисе, начисто лишенном окон.

— Начнем с работающего у вас персонала; по крайней мере, в половине случаев виновные бывают из их среды. Сколько у вас домов?

— Четыре.

Колби вздохнул и пустился в расспросы. Затем они перешли к четырем его офисам и работающему в каждом из них персоналу, его ближайшим деловым партнерам, шестидесяти четырем членам семьи, людям, с которыми он общался.

— Хорошо, теперь распорядок ваших путешествий.

— Его не знает практически никто, кроме моего секретаря.

— Но ей можно позвонить и узнать, где вы находитесь.

— Несомненно. Было бы невозможно заниматься делами, если бы меня нельзя было достать. У меня нет причин прятаться.

— Правильно, поэтому мне нужно знать, где вы были в прошлом году.

— Зачем это?

— Потому что вор знал, когда вас не будет на Гавайях, и мне не хочется, чтобы он или они были единственными, кто располагает этой информацией. О'кей?

Иноути сунул руку в карман и достал оттуда толстую, в кожаной обложке, записную книжку.

— Могу зачитать вам, где я был.

— Отлично.

По мере того как Иноути читал, Колби записывал и впервые заметил, что солнце почти село. Кто-то говорил, что, если будет возможность, нужно обязательно увидеть закат на Гавайях. «Что ж, сегодняшний придется пропустить, — подумал он, — может быть, завтра».

— Можно включить свет?

Иноути потянул за шнурок звонка, появился слуга и включил верхний свет, а затем ряд масляных фонарей по периметру веранды. За час работы они одолели только пять месяцев из рабочего года Иноути, и в этом месте он пригласил Колби пообедать вместе с ним.

— У меня нет никаких планов на вечер, а вы, должно быть, проголодались.

— Тронут вашим вниманием, — ответил Колби.

Блюда были роскошными, беседа приятной, поэтому Колби позволил себе расслабиться и насладиться обедом. Когда обед закончился и Иноути выкурил сигару, Колби отодвинул стул и предложил:

— Давайте вернемся к работе.

Он должен продвинуться вперед, обязан или раскрыть эти проклятые кражи, или уйти на пенсию и погибать от безделья.

Они уютно потягивали коньяк в гостиной, Колби раскрыл свою тетрадь.

— Мы закончили Мадридом. Где вы были после этого?

— В Сан-Франциско месяц с моей замужней дочерью, затем месяц в Гонконге с сыном и его семьей. Оттуда, в августе, я поехал в Бангкок.

— А где вы там останавливались?

— В «Бангкокском регентстве».

— И там, конечно, было много встреч?

— О да, множество.

— А после этого?

— Амстердам. Я остановился в амстердамском отеле Сэлинджеров. Ряд встреч был непосредственно в номере, и полагаю, большинство из тех лиц знали, что потом я собирался направиться в Нью-Йорк.

— А в Нью-Йорке?

— В «Бикон-Хилле». Конечно же, множество встреч и там, уверен, что упоминал о намерении направиться затем в Вашингтон. А в Вашингтоне — этим октябрем — я останавливался в другом «Бикон-Хилле», он только что открылся.

Колби записывал, стараясь поспевать за быстрой речью Иноути. Вдруг его рука неожиданно застыла.

— «Бикон-Хилл», — прошептал он.

— Да. Это самые цивилизованные отели изо всех известных мне. Вам доводилось бывать хоть в одном из них?

— Нет еще. Давайте продолжим: с октября до настоящего времени.

— До февраля я пробыл здесь, затем в Женеве, потом поехал в Рим, где находился с друзьями до отъезда в Лондон на Пасху в кругу семьи. Так прошел год моей жизни.

— С кем вы путешествовали? — спросил Колби.

— О, мистер Колби, это личный вопрос.

Колби пытался настаивать во имя полноты расследования, однако не нажимал с присущей ему настойчивостью. Деловая сосредоточенность и буднично-рабочий голос скрывали охватившее его возбуждение. Наконец-то в расследовании произошел прорыв, которого он так ждал. Он был готов рискнуть последним долларом, что нашел нить, связывающую шесть различных преступлений, совершенных в шести различных городах, на двух континентах и на одном из Гавайских островов.

Неужели он ошибался? Вернувшись в Нью-Йорк, Колби перечитал свои записи и обнаружил, что только пять из шести краж имели кое-какие общие черты. Серрано не укладывался в эту модель. Нужно поговорить с ним еще раз. Поль настойчиво хотел сопровождать его.

— Нет, нет и нет, — сказал ему Колби. — Я уже говорил прежде и повторю вновь, что не может быть и речи о съемках моих бесед с пострадавшими. Кто даст мне прямые ответы перед объективом нацеленной в голову и стрекочущей кинокамеры?

— Наши камеры совсем не стрекочут, — терпеливо проговорил Поль. — Бритт Фарлей, к примеру, говорил честно и откровенно; в большинстве случаев он совершенно забывал о присутствии оператора. Когда он хотел, мы отправляли оператора отдохнуть. Сэм, я не могу снять фильм о тебе, не засняв тебя за работой.

— Ты уже многое снял. И в моем офисе, и беседы с представителями страховых компаний и специалистами по раскрытию мошенничеств; снимал обворованные апартаменты — чего никогда не разрешили бы, если бы ты не был лично знаком с парой жертв. Во всяком случае, это ты уже записал на пленку. Кроме того, миллион часов моих рассказов о жизни и о работе…

— Пока всего лишь тридцать или сорок часов, — сказал Поль, — это неплохо, но было бы еще лучше, если бы в кадре присутствовали динамика и напряжение. Лишь фиксирование расследования в развитии может сделать фильм по-настоящему уникальным. Аудитория чутко реагирует на драму реального человека. Сэм, позволь мне попробовать! Если не получится, не буду больше просить; найду другой способ, как сделать это.

Колби колебался. Он знал, что был подлинным виртуозом проведения бесед, и мысль увековечить их на пленке для грядущих поколений была более чем соблазнительной.

— Два условия, — наконец сказал он, — ты сразу же уходишь, если Серрано попросит тебя уйти. И ты не расскажешь ни одной живой душе о том, что узнаешь во время беседы. Ни жене, ни матери, ни даже своему парикмахеру. Хотелось бы услышать твою торжественную клятву.

— Клянусь. Можешь доверять мне, Сэм; ты сам это знаешь.

— Полагаю, что да. Я никогда не знаю ничего, до тех пор пока не получу кучу доказательств. О'кей. Завтра утром в Акапулько. Рейс в восемь тридцать.

Апартаменты Карлоса Серрано, казалось, парили над гремящими улицами и переполненными пляжами Акапулько: стены были сделаны из стекла, и сидя на низкой кушетке, можно, было видеть лишь океан, сливавшийся с безоблачным небом ясного апрельского утра. Кричащие чайки и белые паруса нарушали голубизну, расстилавшуюся перед окнами; изнутри на стенах буйствовали цвета картин, исполненных маслом, и полок, уставленных древней перуанской посудой. Одна из стен была подозрительно голой.

— Решил оставить ее такой, — сказал Серрано, — как напоминание, что был обворован, и потому впредь должен быть более бдительным.

— Хорошо, — Колби кивнул. — Я высоко ценю ваше согласие встретиться со мной еще раз; вы были очень терпеливы, но у меня возникло несколько дополнительных вопросов и хотелось бы уточнить некоторые из ваших предыдущих ответов. Приношу извинения за причиняемые вам неудобства.

— Да нет, что вы. В конце концов, речь идет о моих картинах. Все, что пожелаете.

Открыв записную книжку, Колби написал на чистом листе «Апрель» и поставил дату.

— Мне хотелось бы еще раз пройтись по вашему рабочему календарю за год, предшествовавший краже: места, где вы бывали, люди, с которыми вы встречались, гости, посещавшие ваш дом.

— Вы знаете людей, которых я встречал; мы о них говорили.

— Я уже принес извинения за некоторые повторения; думаю, это необходимо.

— В таком случае, — Серрано открыл папку, лежавшую на соседнем столе, и извлек из нее пачку исписанных от руки листов бумаги. — Видите, инспектор, я тоже готовился к встрече с вами… В действительности я припомнил ряд обстоятельств, о которых забыл упомянуть в прошлый раз. Хотите начать — с какого времени?

— Кража произошла в ноябре прошлого года. Начните с начала того года.

Оператор уже заснял огромную комнату, вид из окна, художественную коллекцию, размещенную в двенадцати других комнатах апартаментов; теперь, скромно стоя в дальнем углу, он устремил камеру на Серрано. Поль ронял отдельные замечания по поводу освещения, уровня звука, вопросов, которые подчеркивали мастерство Колби, движений его тела, рук, даже головы, которые раскрывали, что он был чем-то особенно заинтересован. Колби проявлял повышенный интерес к встречам в отелях; Поль сделал пометку расспросить его об этом позже.

— В Аспене где вы останавливались? — спросил Колби.

— Снял дом на Ред-Маунтин, но это не имеет значения; там не было встреч. В Аспене я отдыхал.

— На протяжении двух месяцев?

— В Аспене замечательно кататься на лыжах. Кроме того, я приобрел там две картины в замечательной галерее Джоанны Лион, так что было и немного бизнеса. Но никаких встреч.

Серрано полистал свою записную книжку, освежая воспоминания относительно летних разъездов: все они были с друзьями.

— В сентябре я посещал Чикаго для встречи с брокерами, специализирующимися на продаже скота и продовольствия. Это было…

— Вы не называли Чикаго на нашей последней встрече.

— Это как раз один из эпизодов, о которых я забыл. Там я останавливался в «Бикон-Хилле» и провел две встречи в конференц-зале отеля.

— Сколько времени вы там пробыли?

— Пять дней.

— А затем?

Серрано продолжал говорить, но Поль внимательно изучал лицо Колби. Оно как-то неуловимо изменилось; не было и прежней заинтересованности в беседе. Похоже, он получил то, на что надеялся. Поль мысленно проиграл беседу в обратном направлении. Аспен. Галерея Джоанны Лион. Дома друзей в Швейцарии и Италии. Чикаго. Встреча брокеров по продаже скота и продовольствия в «Бикон-Хилле».

— Что это было? — спросил он в самолете на обратном пути в Нью-Йорк. Колби покачал головой.

— Пока еще не могу сказать. — Он раскрыл свою записную книжку, обрывая дальнейшие разговоры.

Поскольку ему приходилось думать, то приходилось и планировать. Предстояло продумать, как сплести сеть для замечательного факта, что у всех жертв всех шести краж имелось одно общее обстоятельство: все они останавливались в отелях «Бикон-Хилл» за несколько месяцев до того, как были обворованы их дома.

Почти наступило лето, прежде чем Джинни реорганизовала свои финансы и завершила покупку двухпроцентного пая корпорации «Сэлинджер-отель». Сделка была совершена на ее имя. По договоренности позднее она продаст этот пай Лоре за деньги, которые сама же предоставит ей, но прежде она хотела навести полный порядок в делах. С этой целью она появилась в июне на собрании держателей акции корпорации, чтобы там был удостоверен факт приобретения ею пая. Как такового обсуждения не было; фамилия Старрет достаточно известна, голосование было единогласным.

— Рады, что ты с нами, — сказал Коул Хэттон. Они с Джинни были знакомы на протяжении длительного времени.

— Ваше участие существенно укрепит наше правление, — официальным тоном сказал Феликс.

Много лет назад он был знаком с Вилли Старретом, и Вилли всегда считал, что большой бизнес должен становиться больше. Поэтому Феликс предположил, что и Джинни должна быть такой же. Он полагал, что жены обладают определенным деловым стереотипом действий, который они усваивают от мужей, даже если и разводятся с ними. Джинни станет его союзником в борьбе за сохранение империи неприкосновенной, вместо того чтобы распродавать ее по частям в периоды временных трудностей.

— Так, есть незначительные затруднения, — рассказывал он Джинни за кофе во время перерыва собрания. — Едва ли это можно считать кризисом. Снижается наполняемость отелей, но все проходят через подобные циклы в развитии нашего бизнеса. Конечно, нам хотелось бы иметь больше наличности, но этот процесс также подвержен цикличности. Сейчас мы строим два новых отеля, в последнее время неприятно подскочили цены, но в этом также нет ничего нового.

— Я слышала, будто кто-то из членов правления настаивает на продаже нескольких отелей, — сказала Джинни, словно Хэттон и человек, продавший ей свой пай, не рассказали ей всего, что следовало знать о состоянии дел корпорации.

— Некоторые из них, — коротко сказал Феликс, отвергая подобную идею. — Подобное не случится.

Он переменил тему. Не было причин говорить о других своих трудностях: этот лицемерный негодяй Бен обманным путем прокрался в семью; наконец, Ленни, проводящая теперь в Нью-Йорке большую часть времени, едва замечающая его дома, почти чужая. Она оставалась такой же спокойной и элегантной, как прежде, но он чувствовал, что между ними оставались нетронутыми лишь тончайшие нити. Ее чувство долга, ее потребность в безопасности, ее восхищение им, как могущественным бизнесменом — все, похоже, подверглось эрозии; отношения развивались так, словно между ними не существовало больше никакой связи.

Однако Феликс не давил на Ленни; он опасался порвать последнюю тонкую нить. Даже отчужденность лучше, чем откровенный разрыв, а она, по-видимому, хотела сохранить статус его жены. Он в любой момент мог найти себе женщину, не в этом суть. Ночи с Ленни были менее важны для него, чем осознание факта, что она его жена и, самое главное, что об этом знал весь мир.

— Я взял билеты на тэнглвудский бал, который состоится в следующем месяце, — сказал он ей за обедом в июне.

Феликс и Ленни находились в доме Эллисон и Бена в Бикон-Хилле. С ними за столом сидели Аса и Кэрол, Томас и Барбара Дженсен; в последнее время они никогда не обедали вдвоем.

— С утра в этот день мы съездим за город. Я давно не отдыхал.

— Не думаю, что удастся освободиться, — спокойно сказала Ленни. — Кроме того, мы ездили за город много раз… Эллисон, а тебе и Бену следовало бы прокатиться, милое дело.

— Скорее всего, именно так мы и поступим, — сказала Эллисон. — Это пойдет на пользу брату или сестричке Джада. Нужно с самого начала приобщаться к культуре.

— Эллисон! — воскликнула Ленни, а Эллисон и Бен обменялись улыбкой длиной с целый стол. — Когда вы узнали?

— Сегодня утром.

— И когда это произойдет? О! Как замечательно для вас обоих. И для Джада, хотя, возможно, на первых порах он будет другого мнения. Я так рада за вас: разве не замечательно, происходит столько всего хорошего…

Феликс ничего не сказал, предоставляя другим возможность беседовать, скрытно наблюдая за Беном с нарастающей яростью. Сын Джада Гарднера, сидящий в доме Оуэна, заселяющий дом Оуэна своими детьми, планирующий — в этом Феликс не сомневался — прибрать к рукам корпорацию, а заодно захватить место Оуэна и здесь. Самодовольный негодяй, притворный сукин сын; сумел подружиться с Томасом Дженсеном и Коулом Хэттоном, даже с Асой! И Феликс ничего не мог поделать с этим… ничего, ничего, ничего. По крайней мере, пока.

Нет, он не сдался, он никогда не сдается, когда ставки достаточно высоки; он отделается от чертова подлеца. Вопреки самому себе, отлично понимая, какое самообладание ему потребуется в ближайшие месяцы в отношениях с правлением, избавление от Бена Гарднера превратилось для Феликса в цель, которая отодвигала на второй план все остальные проблемы.

Феликс размышлял над этим даже в машине по дороге домой. За рулем сидел Аса, изредка перекидывавшийся словом с Кэрол, расположившейся рядом с ним. Феликс и Ленни сидели на заднем сиденье, не касаясь друг друга.

— Я хочу, чтобы ты присутствовала на этом балу в Тэнглвулде, — проговорил он, стоя перед входной дверью в дом, окутанный теплым вечером. — Несколько человек интересовались твоим регулярным отсутствием на вечерах. Я не могу не обращать на это внимания, мне далеко не безразлично, что они подумают.

— А что они подумают? — спросила Ленни.

— Что мы разошлись. Или иную чушь в этом роде.

— Но ведь мы никогда не были вместе, Феликс. Как такое может быть чушью?

— Ты моя жена. Я всегда предоставлял тебе полную свободу, поскольку тебя это устраивало…

— И тебя тоже.

— Устраивало нас обоих, — сказал он.

— Ты игнорировал меня до тех пор, пока не возникала нужда. Тебе важна лишь форма отношений. Так гораздо проще, нежели иметь дело с реальными людьми и настоящими эмоциями.

— Проклятье! Я всегда знал чего хотел: я хотел тебя. Это ты первой отвернулась прочь, надменная всю жизнь, как и вся твоя семья.

Ленни вставила ключ в дверь, но он, положив свою руку сверху, остановил ее. Феликс почувствовал раболепный страх от этого прикосновения, но затем его прорвала ярость.

— Ты не посмеешь уйти от меня! Ты будешь делать так, как я скажу! Я ни черта от тебя не прошу, но хочу, чтобы ты была на этом мероприятии в Тэнглвуде, и ты скажешь мне, сейчас, что ты будешь там.

Паника охватила Ленни. Его прикосновение вызывало отвращение; ей было противно чувствовать его рядом с собой. «Но я замужем за ним, — без всякой связи подумала она, — до тех пор пока я… почему бы ему так не думать?..»

Почему я все еще здесь? У меня есть свой дом в Нью-Йорке и хорошие друзья; у меня есть Эллисон и ее семья, Томас, Барбара и Уэс…

В то же время все это привычно, знакомо; оно составляет часть ее нынешней жизни. Иное же было неизвестным и пугающим: развод, одиночество, не жена. Утрата места и статуса, признаваемого обществом, утрата границ, удерживавших жизнь от превращения в нечто бесформенное и открытое.

«Я слишком стара для этого», — подумала она.

Однако и другие женщины поступают так; не я одна. Тысячи, сотни тысяч женщин предпочитают идти на риск, чем жить наполовину… Она вспомнила умные слова о супружестве, которые говорила Эллисон в то утро на Кейп-Коде. Почему она не может следовать собственным словам, чтобы построить другую жизнь для самой себя?

— Я обращаюсь к тебе! — Ярость Феликса проступала сквозь стиснутые зубы.

Ленни не слышала произнесенных им слов, его рука удерживала ее, и они стояли близко друг к другу в белом круге света от входного фонаря, почти как влюбленные.

— Отстань от меня, Феликс. Отстань от меня.

Услышав собственные слова, она почувствовала, как внутри ее что-то освободилось: теперь она могла говорить, могла действовать, она смогла вырваться из пут собственной трусости.

— С этого мы начинали, давай не будем так же заканчивать.

— Что за чертовщину ты мелешь?

— Мы начали с того, что ты грубо схватил меня за руку и вытащил из дома Джада. Ты даже ударил меня. Мне не хотелось бы заканчивать подобным образом.

Она вырвала свою руку, и, застигнутый врасплох, он позволил ей уйти. Быстро открыв замок, она проскользнула в дом.

Феликс проследовал за ней в гостиную. Лампа была оставлена включенной, и ее мягкий свет делал украшенную цветами мебель домашней и зовущей: именно в этой комнате должна бы была жить любовь. Вместо этого они разошлись в противоположные концы гостиной. Феликс, выпрямившись как столб, вспомнил, что так, бывало, стоял Оуэн, когда был сильно сердит.

— Никто не говорит об окончании, — резко проговорил он. — Наш брак так же хорош, как и у большинства других людей. Откуда, черт подери, набралась ты этих сентиментальных идей, что люди счастливы и любят друг друга? Пусть все остается как есть; ты пользуешься большей свободой, чем другие. У тебя есть любовник в Нью-Йорке…

— Что?

— Вас видели несколько раз вместе. Но это не имеет значения. До тех пор пока ты ведешь себя в рамках приличий и поступаешь должным образом, пока ты здесь, со мной — все останется как есть. Нет причин менять; я не буду менять…

— А я буду.

Ее голос был низок, и это было более убедительным для Феликса, чем если бы она кричала на него.

— Я хочу развестись, Феликс. Я позволила всему этому слишком затянуться. Наши отношения не брак — у нас вообще нет никакого брака — и я не могу представить себе, почему ты так думаешь, почему ты терпишь все, что бы ни произошло, даже неверную жену. Откажись, Феликс, пора положить конец; не заставляй меня бороться с тобой; между нами нет ничего, за что стоило бы бороться.

— Ты не уйдешь от меня. Ты моя, и ты останешься…

— Нет, нет, нет, нет. Я попалась на эту удочку однажды; я действительно верила, что принадлежу тебе. Но теперь — не верю. Мне сорок восемь лет. И я не собираюсь и дальше жить наполовину.

— Это более жизнь, чем то, что ты имела прежде! Я вытащил тебя из грязи и дал тебе все…

— Ты вытащил меня из кровати человека, которого ты ограбил и уничтожил!

Наступила неожиданная тишина.

— Бен, — прохрипел Феликс. — Он рассказал тебе. Негодяй! Чтобы настроить тебя против меня. Вот для чего он проник сюда. Но он лжец, и что бы он ни говорил тебе…

— Он не лгал! — набросилась на него Ленни. — Он не рассказал мне о тебе ничего, чего бы я уже не знала.

— Когда? Сколько времени?

Он ждал ответа, но она хранила молчание.

— Значит, тебе рассказал Джад. Ты виделась с ним после нашей свадьбы, и он рассказал тебе. Слабовольный сукин сын… Забрал мои деньги и нарушил свое слово.

— Он сдержал свое слово, — мягко проговорила Ленни, — я никогда больше не видела его.

— Ты лжешь. Откуда же ты узнала? Это один из них…

— Какая разница? Если бы я действительно прислушалась к вам двоим в тот день, я бы знала, что происходит, и все сложилось бы по-другому. Но теперь это не имеет значения. Важно, что я больше не живу с тобой.

Она сжала руки перед собой, желая знать, почему так страшилась произнести эти слова.

— Нет ничего, что бы мне в тебе нравилось, Феликс, что могло бы оказать на меня влияние. Долгое время я находилась в плену светских обязанностей, и мне казалось, что это означало любовь, или восхищение тобой, или уважение. Но все оказалось ложью. Ты меня не интересуешь.

— Пропади ты пропадом за свое распутство и ложь! — взревел он. — Трахалась в Нью-Йорке, а теперь притащилась сюда обратно, словно ты принадлежишь этому…

— Ты же сам говорил, что я принадлежала тебе!

Ее рука взметнулась вверх и прикрыла рот, как бы останавливая гнев. Ленни Сэлинджер должна оставаться спокойной и контролировать свои эмоции; она никогда не повышала голос.

— Ты прав. Мне не следовало возвращаться. Зачем ты впустил меня? Зачем я тебе теперь нужна? Что ты за мужчина, Феликс, раз хочешь женщину, которая не хочет тебя?

Он посмотрел на нее, и лицо его стало болезненным; вспомнились моменты, когда она уклонялась от его поцелуев, вырывалась из объятий. Однако тогда он был абсолютно уверен в себе: он одолел Джада и знал, что получит Ленни в свое полное распоряжение. Сейчас ни в чем не было уверенности, и впервые в жизни Феликс начал понимать, что теряет жену. Его охватил ужас.

— Ты мне нужна, — почти неслышно проговорил он. — Происходит столько неожиданных событий. Мне нужен человек, на которого можно положиться. Черт побери, у меня нет никого, на кого можно положиться!

Ленни смотрела на него. Ему шестьдесят один год, и за все эти годы он не приобрел ни одного друга, не сохранил ни одного родственника, на которого можно было бы положиться. Он стоял, ссутулившийся, с поседевшими волосами, отросшими по бокам, с усами, все еще темными, стараясь походить на Оуэна Сэлинджера, которого любили абсолютно все.

— Ты нужна мне! Слышишь? Ты нужна мне!

— Слишком поздно, — спокойно сказала она. — Если бы ты произнес эти слова двадцать или десять лет назад… Боже мой, или даже пять… Если бы ты был способен произнести их или хотя подумать, ты был бы совершенно другим человеком и ничего подобного не произошло. А теперь слишком поздно.

— Нет, не поздно!

Он снова собрался с силами и пересек комнату, приблизясь к ней.

— Тот дурак не стоит и минутных воспоминаний, тем более жизни, и его сын не лучше. Если ты думаешь, что я позволю тебе предпочесть их тому, чем располагаем мы вместе…

— Не прикасайся ко мне!

Она оттолкнула устремленные к ней руки Феликса и выбежала в прихожую.

— У нас нет ничего общего, как ты не можешь этого понять? Разве ты не слышал, что я сказала?

Она встала на первую ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж.

— Повторяю еще раз. Я развожусь с тобой, Феликс. Извини, что не сделала этого много лет назад, тогда я трусила, но я делаю этот шаг сейчас, и нет ничего, что могло бы остановить меня. Во всяком случае, не ты: тебе не нужен скандал. Ты хочешь, чтобы весь мир завидовал тебе.

— Погоди минуту! — Его лицо потемнело; он чувствовал, что готов разорваться на части. — Куда, черт возьми, ты направляешься?

— В свою спальню. Мы высказали все, что имели сказать; утром я извещу своего адвоката…

— Ты не останешься на ночь в этом доме!

— Что?

— Это мой дом. Убирайся отсюда!

— О чем ты говоришь? Это наш дом.

— Нет! Я купил его; ты жила здесь на моем содержании. Убирайся!

Ленни нерешительно стояла на лестнице, глядя на Феликса, словно рамкой, окруженная дверным проемом, ведущим в гостиную. Это она сделала дом таким, каков он сейчас: она выбирала мебель, покупала картины, устраивала обеды. Но все, разумеется, на деньги Феликса.

— Если ты этого желаешь, — произнесла она наконец, — я могу остановиться у Эллисон и Бена, А завтра я отправляюсь в Нью-Йорк…

— Можешь катиться хоть к черту, но ты не будешь жить и в том доме!

— Но тот дом мой! Я выбрала и обставила его…

— Нет, он тоже мой, он куплен на мои деньги, содержится на мои деньги, и ноги твоей в нем не будет.

— Феликс, ты не можешь поступить так.

— Не могу? Не могу? Ты не имеешь ни малейшего представления, на что я способен. Ты романтическая дура; ты всегда была ею. Я найму новых сторожей в нью-йоркском доме; им прикажут не пускать тебя. Можешь жить у своего любовника.

— Я остановлюсь в «Бикон-Хилле»! — бросила она ему.

— Ах ты, блудливая сука, убирайся отсюда!

Его лицо исказила ярость, но он плотно сжал рот. «Он выглядит, как ребенок, старающийся не расплакаться», — вдруг подумала Ленни.

Ей было стыдно за себя; это она вела себя, как ребенок, задев его самолюбие упоминанием об отеле Лоры.

— Извини, мне не следовало говорить этого. Феликс, пожалуйста, так будет гораздо легче нам обоим и семье, если мы будем действовать вместе, если мы сможем сотрудничать…

— Сотрудничать? — Он буквально выплюнул это слово. — С неблагодарной шлюхой? Я стащил тебя с матраса на полу и превратил в женщину, перед которой открыты все двери общества, а ты никогда не поблагодарила меня, никогда не сказала, что поняла, от чего я тебя спас. Ты никогда не благодарила меня за корпорацию, которую я построил для тебя! Сотрудничать? Когда ты сотрудничала со мной? Я не просил тебя торчать здесь все время, не просил рассказывать о своих проблемах, не расспрашивал, чем ты занималась весь день. Я просил, чтобы ты наполнила меня ощущением гордости. А что сделала ты, чтобы я чувствовал себя гордым? Ни черта! Мне пришлось все делать самому, все самому… Он, задыхаясь, глотал воздух.

— Убирайся из моего дома, — сказал он потухшим голосом. — Уходи! Не хочу видеть тебя здесь.

Ленни видела, как он опустился на стул и сел к ней спиной. Впервые за все время совместной жизни она испытывала к нему жалость, ей было больно за него, но не было никакого желания успокоить его.

— Прощай, Феликс, — спокойным тоном проговорила она.

Взяв со стола в прихожей и повесив на плечо сумочку, вышла из дома. Она замешкалась, прежде чем сесть в машину… Купленный на мои деньги, содержится на мои деньги, тебя в него не пустят… но другого способа добраться до Бостона не было. Феликс не пошел за ней, не пытался остановить; она села за руль, включила зажигание и поехала обратно в город по тому же шоссе, по которому они ехали менее часа назад. На этот раз она была одна.

— Дело в том, что я кое-что обнаружил, — сказал Сэм Колби Полю за кофе и десертом. Эмилия отправилась спать. На протяжении всего обеда в апартаментах Поля в Саттон-плейсе Колби рассказывал о старых друзьях, большинство из которых уже умерли или разбрелись, выйдя на пенсию, о родителях, которых помнил весьма смутно и которых память делала более приятными людьми, чем они были в действительности. После ухода Эмилии Поль перевел беседу на кражи,

— Да, я действительно кое-что обнаружил, — повторил Колби, рассеянно наблюдая за служанкой, которая принесла очередную чашечку кофе. — И это отличное чувство, смею тебе сказать, после всех этих месяцев бесплодных усилий. Мне не по себе, когда нет результата. Когда некий хитрозадый мошенник делает из меня дурака — препротивное ощущение.

— Из этого следует, что ты активизируешь встречи с людьми? — буднично спросил Поль. — Проверю, чтобы оператор был в полной готовности.

— Ничего подобного. Извини, но ничего подобного. Некоторое время мне придется заняться этим в одиночку. Когда буду готов, я тебе скажу.

— Послушай, Сэм, мы же вместе идем сквозь это. Я пытаюсь снять фильм, и ты обещал оказать мне необходимое содействие. Ты же убедился, что при опросе Серрано все было в порядке, поэтому нет никаких оснований исключать меня из бесед с другими людьми. Ты отлично знаешь, я не раскрываю секретов, но должен все заснять.

— Мне тоже этого хочется, Поль, говорю как перед Богом, но… ладно, черт с тобой, дай мне подумать.

— Позавчера мне в голову пришла новая идея, — сказал Поль — Скажи, а что, если в этом фильме проследить две жизни: твою и картины. Я прослежу путь картины от художника, создавшего ее, к коллекционеру, покупающему ее, к вору, который крадет ее…

— Ты оставляешь в стороне парня, который нанимает вора для кражи.

— Его может и не быть.

— Как правило, он есть. Другого пути сбыть по-настоящему ценные вещи нет. Я хочу сказать, что не понесешь картину Ван-Гога в знакомый художественный салон в Бруклине. Большие деньги идут от коллекционеров, которые платят в среднем от пятидесяти тысяч до миллиона за картину, за которую им пришлось бы заплатить в три, в четыре, в десять раз больше, если бы ее приобретали честным путем. Или они не могут ее купить, потому что картина не продается. Оказывается завещанной музею после смерти владельца или что-нибудь в этом роде.

Поль кивнул. Он держал в руке карандаш и делал пометки.

— Некоторое время спустя, после того как картина куплена на аукционе или через картинную галерею, кто-то оплачивает ее похищение. Я хочу поговорить с ним или с ней. А после этого с вором, который крадет картину. Затем с тобой.

— Как ты собираешься найти того, кто заказывает похищение? Вора?

— Я полагал, что ты назовешь мне некоторые имена из раскрытых тобою прошлых дел. Или из дел, которые ты ведешь сейчас. Позволь мне участвовать в расследовании, шаг за шагом, а не только интервьюировать от случая к случаю. А когда ты решишь загадку, позволь мне поговорить с каждым, с кем говорил ты, но самостоятельно.

— Этого я обещать не могу. Но я сделаю все, что в моих силах. Это крупное дело, поверь мне; то, чем я занят, очень серьезное дело. Когда буду готов, ты узнаешь все раньше других. Надеюсь, своевременно для твоего фильма, если немного подождешь.

— Сколько?

— Откуда я знаю? Расследование как половой акт: никогда не знаешь сколько оно продлится, пока не поймешь, что именно у тебя в руках и насколько хороши эти материалы. Почему тебя волнует срок, если ты все равно получишь свой фильм?

— Этот фильм заказан, Сэм. Одна из телекомпаний намерена приобрести его. Они нас финансируют, и мне назван крайний срок.

Колби уставился на него:

— Телевидение? Телесеть?

— Я получил приз в Париже, — сухо сказал Поль, — который превратил меня в своеобразную знаменитость. Телекомпания захотела получить что-нибудь о произведениях искусства, поскольку цены на аукционах резко пошли вверх. А реальные детективные истории всегда привлекали внимание публики. Они хотят получить фильм в январе.

— В январе? Через шесть месяцев? Еще уйма времени.

— Мне нужно закончить съемку рабочего материала, потом не всегда удается договориться об интервью на то время, которое подходит мне. Иногда по той или иной причине их приходится повторять, кроме того, предстоит смонтировать весь материал. Так что шесть месяцев — не так уж много.

— Надеюсь закончить это дело до этого срока. Поль молчал.

— Нельзя торопиться, старина Поль. Я веду расследования по-своему; именно так я и заслужил свою репутацию. Рекомендую подождать.

— Хорошо, пока поработаю вокруг твоего расследования. Но обещай поставить меня в известность сразу же, как только сможешь. И позволишь снять.

— Слово чести. Не пожалеешь. Вот что я тебе скажу. Хочешь поговорить с вором? В Сиэтле есть один парень, который крутится в автосервисе; этим он занят теперь, когда оставил темные дела. В свое время я засадил его за ограбление двух картинных галерей. Вот его имя; скажи, что тебя послал я. Позвони, когда вернешься. К тому времени буду знать, есть ли у меня что новое.

Следующим утром Колби принялся за работу. Он стремился выяснить все, что только возможно относительно отелей «Бикон-Хилл», не посещая их. Пока нет необходимости настораживать кого бы то ни было до того, как он сам будет абсолютно уверен. Колби выяснил через агентство по найму, что один из работников службы безопасности чикагского отеля был уволен Клэем Фэрчайлдом и затем перешел работать в бостонский отель Сэлинджера. Колби опросил его, но тому практически нечего было рассказать.

Колби пытался восстановить схему преступлений, сидя в своем офисе. Чикаго, Нью-Йорк, Филадельфия, Вашингтон. Как все организовано? Можно подыскать горничных в каждом из отелей и платить им за проникновение в определенные номера в отсутствие клиентов, красть ключи от их домов, яхт и тому подобное. Нет, очевидно, не красть; никто из потерпевших не заявлял о пропаже ключей. Скорее, снимать с них копии. Также списывать коды систем сигнализации и шифры сейфовых замков.

Колби с разных сторон обдумал идею об использовании горничных в каждом из отелей, затем решил отказаться от нее. Он был готов поспорить, что парень искал особых гостей, тех, кто, как было широко известно, обладал произведениями искусства, за которые многие коллекционеры выложили бы хорошие деньги. А поскольку неизвестно, какой номер получит гость, нужно было бы иметь свою горничную практически на каждом этаже. В результате вовлекается слишком много людей, чтобы обеспечить безопасность операции.

Если не горничные, то кто? Кто может проникать в номера и располагать достаточным временем, чтобы снять слепки с ключей, пролистать записные книжки и дневники деловых встреч, выписать шифры? Работники служб безопасности? Возможно. Они могут войти в любой номер. Однако подыскать четырех человек в четырех отелях и не беспокоиться, что любой из них может поднять шум… Мало, маловероятно.

То же самое и в отношении портье, лифтеров, работников ресторанов и других служащих отелей. Если необходимо иметь четырех человек, по одному в каждом отеле, то система становилась чертовски рискованной.

В таком случае — ответственные администраторы. Президент отелей, вице-президенты за контролем над качеством обслуживания, безопасности, функционального обеспечения и, может быть, несколько секретарей. Однако секретарей следует, видимо, исключить. Их наверняка хватятся, если они будут отсутствовать несколько дней. Итак, должен быть кто-то, кто обычно объезжает все отели, поэтому если его — или ее — не кажется на месте, го все, естественно, будут считать, что он или она находится в другом отеле.

Подобные логические рассуждения путем простого исключения привели к тому, что в списке лиц, подозреваемых Колби, остались: Лора Фэрчайлд, Клэй Фэрчайлд и два других вице-президента.

Подобный результат означал одно: нужно копать дальше. Колби приступил к проверке прошлого каждого из них. И натолкнулся на золотую жилу.

Он не мог поверить в свою удачу, читая справки об аресте Лоры и Клэя, обвинении их в воровстве в Нью-Йорке, отчеты о рассмотрении в суде дела по завещанию Оуэна Сэлинджера. Колби перечитывал их снова и снова, посмеиваясь над собой: был ли кто-нибудь еще столь же удачлив, как Сэм Колби? Затем он отправился в Бостон, чтобы изучить прошлое Сэлинджеров, читая старые газеты и великосветские журналы. В них снова встречались те же имена: Лора и Клэй Фэрчайлд в числе тех, кого допрашивала полиция в связи с кражей семейных драгоценностей из летнего фамильного дома на Кейп-Коде.

В тишине газетного хранилища Колби откинулся на спинку стула и испустил протяжный вздох. Разрази его гром, если он не везучий человек! Значительную часть успеха можно отнести на счет его одаренности, но какая-то часть несомненно принадлежала удаче — удаче ирландца. Она всегда сопутствовала ему. Впредь не следует забывать об этом и не отчаиваться, когда дела пойдут неважно. Колби собрал свои записи и удалился. Предстояла встреча с Феликсом Сэлинджером.

— Вы не сказали моей секретарше о цели визита, — проговорил Феликс, пока Колби усаживался на стул, стоявший перед его столом. — Мне нечего сказать по поводу кражи в Нью-Йорке; я едва пользовался тем домом, когда случилась кража.

— Понимаю. Однако я хотел бы поговорить с вами о несколько иной, хотя и существенной части моего расследования.

Он наклонился вперед и понизил голос:

— То, о чем я хочу поговорить с вами, мистер Сэлинджер, довольно деликатный вопрос, и я не могу приступить к его обсуждению, не заручившись вашим словом хранить абсолютную конфиденциальность. Совершенно, полностью конфиденциально.

— Я не передаю слухов, — холодно ответил Феликс, Феликс считал, что кража произошла исключительно по вине Ленни, следовательно, пусть у нее и болит голова: она пользовалась домом, в ее частную жизнь произошло вторжение. Теперь, когда дом полностью принадлежал ему, когда он сменил все замки и нанял новых сторожей, ему было наплевать на расследование.

Он, скорее всего, отказался от встречи с Колби, если бы в июле было много работы, но ему было скучно, он был раздражен. Во всем он винил Ленни: у человека, покинутого собственной женой, так много свободного времени. Не было даже заседаний правления корпорации, к которым приходилось готовить доклады о состоянии дел. Он сам отменил их на летний период Его мучила хандра, и он изнывал от необходимости отстаивать свою линию руководства корпорацией. Феликс считал, что за лето решит возникшие проблемы, а к сентябрю, когда члены правления соберутся вновь, контроль над состоянием дел будет полностью у него в руках. Но сейчас ему было скучно, так что Колби в некотором роде оказался развлечением.

— Я не распространяю слухов, — еще раз повторил он, — мои мысли я держу при себе.

Колби кивнул. «У него ледяная кровь», — подумал он.

— Что ж, тогда хорошо. Я расследую шесть краж, пять, не считая вашей, они имеют сходные черты, и я прорабатываю версию, что все они были совершены одним или одними и теми же людьми.

— Да?

— Сейчас для расследования мне необходима информация в отношении некоторых людей. Двое из них некогда работали на вас, фактически жили с вами, и я хотел бы спросить…

Феликс буквально выскочил из кресла, подался вперед, опрокинув подставку. Карандаши, ножи для бумаги, ручки раскатились во всех направлениях.

— Жили с нами?

— Почти четыре года, в… — Колби сверился со своими записями и назвал даты. — Я веду речь, как вы понимаете, о Лоре Фэрчайлд и ее брате Клэе Фэрчайлде,

Если не возражаете, попросил бы вас ответить на некоторые вопросы…

— Нет, — Феликс сел на свое место. — Вовсе нет. Все, чем могу быть полезен.

«Ну вот, разве мы теперь не тепленькие и веселенькие?» — проговорил про себя Колби.

— У нас пока нет никаких доказательств, — начал он. — Вы понимаете, насколько существенно эго обстоятельство. Я, как говорят у нас, выуживаю информацию, вот почему я так упорно настаиваю на строгой конфиденциальности.

Феликс, соглашаясь, кивнул; он весь напрягся и ждал продолжения.

— Итак, без доказательств, мы, судя по всему, обнаружили связь, существующую между шестью жертвами преступлений…

Он изложил Феликсу свои теории, которые тот выслушал с неослабевающим вниманием.

— Теперь, конечно, я могу установить наблюдение за этими людьми, но кражи совершаются с интервалом около шести месяцев, и что мне прикажете делать, пока я буду ждать следующего ограбления? Сидеть, сложа руки? Но даже в этом случае мы можем упустить их — слежка несовершенна — и тогда нам, возможно, придется ждать еще, а потом, может быть, еще шесть месяцев. В случае ошибки относительно Фэрчайлдов и вице-президентов, я упускаю шанс поймать настоящего вора. Поэтому вы, надеюсь, видите стоящую передо мной дилемму. Мне необходимо собрать всю возможную информацию в максимально короткий срок. Поэтому, что бы вы ни рассказали мне…

Феликс заговорил. Бесцветно. Он описал появление Лоры и ее брата на Кейп-Коде, как она окрутила и пролезла в дела Оуэна, кражу драгоценностей Ленни, которые так и не нашли, что, по-видимому, указывало на то, что действовали изнутри и вся эта операция была спланирована и реализована Лорой и Клэем. Он вспомнил, как семья возвратилась в Бостон с Лорой и Клэем, присосавшимися, как пиявки.

— Она даже умудрилась добиться помолвки с моим племянником: чтобы закрепить свое положение в нашей семье.

— А кто ваш племянник? — спросил Колби, приготовив карандаш.

— Поль Дженсен. Он кинорежиссер в Калифорнии. «Матерь Божия! — подумал Колби, машинально занося имя Поля в тетрадь. — Какого черта я тут делаю?»

— Они все еще помолвлены?

— Слава Богу, нет. Конечно, нет. Он дал ей пинка под зад тогда же, вместе со всеми нами. Потом женился на девушке из Бостона, она из хорошей семьи. Нет, их связь длилась недолго.

— Сколько? — спросил Колби.

— Год. Может, два.

— Два года они были помолвлены? И не были женаты?

— Нет. Мой отец умер, мы разоблачили ее двойственность и заставили собрать вещи. Обоих. С тех пор мы больше их не видели.

— Вы видели их на судебном процессе.

— Да, разумеется, я как-то забыл об этом.

Колби вздохнул. Предстояло решить, как быть с Полем. Проклятье, Поль нравился ему. Колби нравилось делиться с ним своими мыслями, к тому же хотелось сняться в его фильме, тем более что фильм будет транслироваться по телевидению. «Боги переменчивы», — с грустью подумал он.

Колби открыл новую страницу в своей тетради.

— Насколько я понимаю, от кухарки в вашем доме до владельца четырех отелей лежит большая дистанция, — сказал он, обращаясь к Феликсу. — Мне хочется знать подробности, и вы могли бы помочь мне выяснить сумму, необходимую для этого.

— Я не сую нос в чужие дела. Колби кивнул:

— Однако эти отели она купила у вас. Те самые, которые были частью завещания Оуэна Сэлинджера.

Феликс смотрел на него в напряженном молчании, и Колби поспешно произнес:

— Поэтому вам известно, сколько она заплатила за них. И вы можете оценить, хотя бы приблизительно, во что обходится реконструкция старого здания. Плюс расходы, связанные с оплатой персонала и эксплуатацией отеля на сотню или около того комнат.

— Номеров, — холодно проговорил Феликс. — В трех из этих отелей только многокомнатные номера. Лишь в чикагском отеле есть и комнаты и номера.

«Не отходи от нее», — подумал Колби, делая пометку.

— Хорошо, вы, думаю, поняли, к чему я веду. Большое значение имеет, находится ли она по уши в долгах, или что-нибудь в этом роде. Если бы вы могли мне помочь в этом…

— О! Да, конечно.

Он подался вперед и начал сыпать цифрами.

— Она заплатила приблизительно десять миллионов за три отеля и еще двадцать за «Нью-Йорк Сэлинджер-отель». Обновление зданий стоило от двадцати до тридцати миллионов; я не был в этих отелях, но читал доклады. Я бы сказал, что, по грубым оценкам, ей требовалось по десять миллионов наличными для каждого из трех отелей — выплаты по закладным, расходы по реставрации зданий и начальные расходы — может быть, четырнадцать миллионов на нью-йоркский отель. Затем, конечно, эксплуатационные расходы: в зависимости от соотношения количества персонала к количеству гостей они могут составлять от пятидесяти до ста пятидесяти тысяч долларов на комнату…

— В год? — уточнил Колби.

— Конечно.

Колби просуммировал названные цифры.

— Сорок четыре миллиона только на то, чтобы открыть двери ее отелей. Правильно? Три по десять миллионов, один за четырнадцать. Прежде чем туда вселится первый клиент.

— Приблизительно так.

— Где она могла достать такие деньги? Она работала у вас на кухне, верно? И ушла из вашего дома без гроша? На суде она заявила, что работала помощницей управляющего курорта в Адирондаке. А затем — бац! — вдруг она появляется, имея на руках сорок четыре миллиона долларов наличными, скупая отели направо и налево. Где она достала их?

Впервые за шесть недель, прошедших со дня, когда его покинула Ленни, Феликс ощутил прилив радости.

— Ей, должно быть, пришлось их занять, — проговорил он.

— Отлично. Интересно, как вы займете сорок четыре миллиона долларов, будучи лишь помощником управляющего курорта?

— Вы уговариваете кого-нибудь поддержать вас, — ласково сказал Феликс. — По этой части она обладала поразительными способностями: она уже окрутила двух стариков; наверное, нашла еще одного. Скорее всего, больше, чем одного.

— Звучит так, что лично я был бы не против иметь ее на своей стороне, если мне потребуются деньги, — сказал Колби, обращая все в шутку, однако Феликс не улыбался. — Хорошо, как это устроить?

Феликс откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок и когда начал говорить, его манеры совершенно изменились: он стал сухо профессиональным, его мышление логичным и почти абстрактным.

— Предположим, вам нужно десять миллионов долларов для отеля в Чикаго. Вы создаете корпорацию и продаете паи: половину тому, кто вас поддерживает, за пять миллионов, вторую себе, за пять миллионов, которые вы занимаете у того же, кто вас поддерживает.

— В таком случае он вступает в дело за десять миллионов.

— Да, но ваш партнер имеет половину доходов от деятельности корпорации. Если вы не сможете выплатить долг партнеру, прибыль полностью переходит к нему и он получает в собственность всю корпорацию.

Колби кивнул:

— А три другие отеля?

— Вы продолжаете занимать. Вовлекаете новых инвесторов, продаете им часть вашего пая. Это означает, что вы более не владеете половиной корпорации. Может случиться, что потребуется больше денег, но тогда вы теряете контроль: у вас может остаться только двадцать или тридцать процентов акций корпорации, прежде чем вы соберете нужную сумму. Если первоначальный партнер на вашей стороне, то у вас двоих вполне достаточно голосов, чтобы пересилить новых инвесторов. А может быть, и нет. Не знаю. Однако главная проблема — ваш долг. Можно предположить, — Феликс помолчал, а затем решил назвать сумму, раза в два превышающую действительную, чтобы представить положение Лоры Фэрчайлд как отчаянное, — вы должны выплачивать полмиллиона долларов в год только по процентам за ссуду.

Колби тихонько присвистнул:

— Выплачивать из зарплаты, которую она получает за управление своими отелями?

— Не знаю, где еще она достает деньги.

— Итак, она должна зарабатывать более полумиллиона долларов в год, чтобы прожить и выплачивать долг.

— Полагаю, так.

— Может ли она получать такой доход от четырех отелей?

Феликс колебался.

— Возможно, — проговорил он неохотно, — зарплата и премии зависят от того, насколько хорошо обстоят дела в отелях. Это, в свою очередь, означает необычайно высокую заполненность номеров во всех четырех отелях и чрезвычайно высокие расценки за комнаты и номера.

— Сколько стоит номер в ее отеле в Нью-Йорке? — спросил Колби.

Феликс снова заколебался:

— От одной до двух с половиной тысяч долларов в сутки.

Колби присвистнул снова:

— И она их получает?

— Не знаю, какова у нее заполняемость номеров. Но уверен, некоторые платят такие деньги.

— Получается, что она может выплачивать долг, но с определенным трудом.

— Совершенно верно.

Колби погрузился в глубокие размышления. «Полмиллиона долларов по процентам. Она, вероятно, выплачивает их на средства, вырученные от продажи краденых картин. Воры крали от шести до десяти картин в год; если она продолжит так и далее, то скоро выплатит долг. Или купит еще один-два отеля. Черт возьми, — подумал он, — скоро она сама станет инвестором и купит часть пакета акций какой-нибудь корпорации. Например, корпорацию отелей Сэлинджеров. Стоп, — сказал он себе. — Не торопись с выводами. Есть вероятность, что вором может оказаться ее брат или другие вице-президенты». Однако он не располагал данными о мотивах, которые могли двигать теми, другими. Колби вздохнул. Самое время приступить к сбору данных об их частной жизни. Также нужно придумать способ, как получить информацию, не настораживая их, как заполучить расписания их поездок: выяснить, находились ли они поблизости от мест преступления в дни, когда совершались кражи.

Конечно, подумал он, отложив в сторону тетрадь и пожимая руку Феликсу, вором может оказаться совершенно другой человек, который имеет что-то против Лоры Фэрчайлд и хотел бы подставить ее, или кто-нибудь кто просто нуждался в крупных суммах и который каким-то образом нашел некоторые связи, а может быть, друзей, которые знали работу отелей «Бикон-Хилл» и способ проникать в них на достаточно долгий срок, чтобы найти коды отключения охранной сигнализации и суметь изготовить слепки с ключей. В то же время между этими шестью кражами может существовать иная связь, которой он пока не обнаружил, и тогда отели «Бикон-Хилл» не будут иметь к ним никакого отношения.

«Никогда не известно заранее», — размышлял он, опускаясь в лифте с верхнего этажа «Бостон Сэлинджер-отеля». До завершения дела было еще далеко. Но если бы ему пришлось спорить прямо сейчас, сегодня, то он поставил бы свои деньги на находчивую, активную и, очевидно, чрезвычайно удачливую Лору Фэрчайлд.

ГЛАВА 29

После наступления темноты, когда августовское солнце спустилось за горизонт и начал дуть прохладный бриз, Лора и Джинни вышли в сад, разбитый на крыше дома, захватив с собой документы, которые подготовил юрист Джинни.

— Все выглядит удивительно просто, — сказала она.

— Чем крупнее суммы, тем проще, — прошептала Лора задумчиво, перечитывая документы. — Меня всегда поражало, насколько легче потратить десять миллионов долларов, чем десять долларов девяносто пять центов.

Какая-то птица высвистывала три чистые ноты в ниспадающем порядке, повторяя их снова и снова; дети во дворе бросали «летающие тарелки», уличный шум Манхэттена создавал спокойный хор на заднем плане сцены, а здесь, посреди цветущих кустарников и запаха роз, Лора подписала вексель на десять миллионов долларов. Затем она и Джинни поставили подписи под соглашением о покупке Лорой Фэрчайлд паевой части корпорации «Сэлинджер-отель», принадлежащей Вирджинии Старрет.

— Готово, — с удовлетворением сказала Джинни. — Да, но тебе придется пережить бурю, когда на следующей неделе ты придешь на сентябрьское заседание акционеров, чтобы утвердить покупку акций.

— Что ж, это не первый раз, когда у меня возникают скандалы с Сэлинджерами.

— Я пошла бы с тобой для моральной поддержки, но боюсь, не смогу.

— Нет, на законном основании мы не можем находиться там одновременно.

— Поэтому ты объявишься только на собрании?

— Да.

— Без предупреждения?

— Без предупреждения.

— Ты или очень храбрая женщина, или вся охвачена пламенем мщения.

Лора промолчала, они молча сели, держа в руках высокие бокалы чая со льдом, откусывая маленькие кусочки от миндального пирога, который Лора приготовила на десерт.

— Восхитительный обед, — сказала Джинни, — ты потрясающий повар.

— Роза была потрясающим учителем, — с улыбкой рассмеялась в ответ Лора. — Она до сих пор каждую неделю присылает мне рецепты. Скоро она приедет сюда; вот тогда приходи, пообедаем. Она не пустит меня на кухню, пока будет в доме, и она лучшая из всех известных мне поваров.

— И воспоминание о счастливых днях.

— Да, теперь уже не так больно, как бывало прежде. У меня немало других хороших воспоминаний: связанных с тобой, с Келли, с Клэем, со временем, проведенным с Уэсом. — Лора печально улыбнулась. — Знаешь, из всего, что сохранилось в памяти о тех днях, это прекрасное время, проведенное с ним.

— Ты скучаешь по нему.

— Иногда. Знаешь, большей частью, наверное, потому, что я не встретила никого, кто понравился бы мне хотя бы наполовину, как он.

— Это при том-то мужском окружении, что увивается вокруг тебя?

— Скольких мужчин встретила ты, с которыми хотелось бы встретиться более, чем один раз? Джинни вздохнула.

— Да, имеется существенная нехватка желаемых мужчин. Это не означает, что кое-кто из них плох в постели.

— Быть может. Но пока я не встретила никого, с кем хотела бы спать. У большинства из них такие испуганные глаза. А те, у кого они не напуганные, настолько уверены, что каждая одинокая женщина в Манхэттене так отчаянно ищет мужчину, что они полагают, будто им незачем прилагать усилий, чтобы заполучить всех женщин, которых они пожелают. Поэтому я предпочитаю оставаться в моем чудесном доме читать или слушать музыку.

— Неправда.

— Ну, не каждый вечер. Мне нравится бывать с теми, с кем просто весело и кто не предъявляет претензий. В самом деле, все в порядке. Иногда, правда, возвращаясь с вечеринки, я спрашиваю себя, зачем я туда ходила?

— Потому что ты ищешь мужчину, а сидя дома, слушая музыку, тебе его не найти.

— Мне не нравится такая постановка вопроса: охотница, прочесывающая Манхэттен, старающаяся заловить мужчину.

Джинни рассмеялась:

— Я знаю множество таких женщин. Но ты слишком холодна и спокойна, чтобы быть, как они.

«Холодна и спокойна», — Лора задумалась, вспоминая о гневе, желаниях и амбициях, которые так мощно кипели внутри, но которые она тщательно скрывала от других.

— Но ты непременно найдешь кого-нибудь раньше их, — сказала Джинни, — не сомневаюсь.

— Да. Мне почти тридцать…

— Старуха, — подшучивая, сказала Джинни.

— Становлюсь, — с улыбкой добавила Лора. — А что, если я не найду? Что тогда? Что мне — засохнуть и осыпаться? Или превратиться в лужу и испариться? Лучше я буду сидеть здесь и как-нибудь, но проживу. У меня появилось много друзей, мужчин и женщин, особенно женщин: иногда вечера в их компании нравятся мне больше, чем с мужчинами. Я руковожу моими отелями, покупаю новые, как только могу это устроить, много разъезжаю, хожу в театры, на концерты, играю в теннис, веду приятную жизнь. Это ужасно?

— Ничего ужасного в этом нет; я живу точно так же, и я тоже отлично провожу время. Но у меня был муж и пара ребятишек. Я созерцала сцену счастливого семейства, пока не ушла. Я имела то, что мечтает иметь большинство из нас, женщин. Ты тоже хочешь этого? Разве тебе не хочется иметь семью?

Лора посмотрела за пределы сада, разбитого на крыше, на башни домов Манхэттена. За некоторыми окнами скрывались офисы, но за многими были квартиры, где жили одинокие или семьи и у каждого своя жизнь: любовь, утраты, боль и радость. Снизу, со двора, до нее доносились голоса: крики и смех детей, один из соседей спрашивал жену, пойдет ли она с ним выгуливать собаку, другой сосед звал ребенка домой спать.

— Да, конечно, мне хочется, чтобы у меня была семья. — Она помолчала. — В некотором роде она у меня есть. Ты и Роза опекаете меня, как матери, Клэй — брат или что-то вроде сына — я никогда толком не знала, что же именно, а Келли, как сестра. Это даже в большей степени семья, чем у большинства других людей. Я завожу новых друзей; если бы было время, то завела бы их еще больше. У меня их и так больше, чем у большинства других людей.

— За исключением, пожалуй, того, что до сих пор остается пустым еще одно большое пространство. Лора вновь посмотрела на освещенные окна башен:

— Я стараюсь не раздумывать над этим. У меня слишком много других забот, требующих постоянного внимания. Посмотри, кем я была одиннадцать лет назад. А теперь все идет отлично, и все это произошло так быстро, что временами мне немного страшно, словно это не может длиться долго и скоро вокруг меня все начнет рушиться.

— Брось, это предрассудки, — сказала Джинни. — Мы живем в прочном, хорошо организованном мире. Что это? Здесь кто-нибудь есть?

На лестнице послышались шаги, в дверном проеме появился Клэй.

— У вас дверь открыта, поэтому мы и вошли без звонка. Будь я вором, то мог бы вынести отсюда все добро, а вы даже не заметили бы, что я здесь. Привет, Джинни!

Он наклонился и расцеловал Лору в обе щеки:

— Ты выглядишь великолепно. Волосы стали длиннее, мне так больше нравится.

— Совсем немного. Привет, Мирна, заходи, выпей немного чая со льдом.

— Да, с удовольствием. Мы шли пешком, на улице так ужасно жарко. Здесь гораздо прохладнее.

Клэй развалился на стуле, выпив один бокал с чаем, наполнил второй.

— Теперь моя жизнь вне опасности. У меня совсем пересохло в горле квартала за три отсюда. Хотел было заглянуть в бар, но Мирна не дала, несмотря на то что моя жизнь была поставлена на карту. Суровая женщина.

— И… — многозначительно произнесла Мирна.

— И мы поженимся, — сказал Клэй, их голоса слились в один. — Эта леди постоянно твердит, что она мне необходима, и наконец, я решил, что она, возможно, права.

Лора улыбалась:

— Замечательно, я так рада!

Она поднялась и поцеловала Клэя и Мирну:

— Когда это произойдет?

— Как можно скорее, — сказала Мирна, — Клэй любит менять свои решения в последнюю минуту. Он считает это признаком гибкости.

— А она считает свидетельством отсутствия взрослости, — со вздохом сказал Клэй. — Есть какая-нибудь надежда для существования этого брака?

Мирна спокойно улыбнулась:

— Есть надежда для тебя; ты уже начинаешь принимать нужную форму.

Лора бросила взгляд на Мирну. Та нравилась ей ничуть не больше, чем прежде, но с некоторых пор Лора стала подумывать, что, может быть, она действительно подходит для Клэя. Теперь же Лора начала испытывать смутное беспокойство: Клэю нужна жена, а не директор.

Сам Клэй сидел беспечен и невозмутим.

— Формируюсь, правильно. Я уже надавал разных обетов больше, чем целый монастырь. Ты понятия не имеешь, скольким я жертвую ради брака. Но благодаря тому, что я сохраняю приверженность паре плохих привычек, я не полностью теряю свою индивидуальность. Вот как обстоят наши дела.

Он наклонился вперед и прикоснулся к руке Лоры:

— Ты так много сделала для меня; я в неоплатном долгу. Не знаю, где бы я был без тебя. Возможно, где-нибудь в бегах. Только наверняка не там, где нахожусь сейчас, не имел бы такого количества денег, если бы не работал в отелях. В твоих отелях. Знаю, ты заботишься обо мне. Поэтому я и подумал, что пора бы устраиваться.

Мирна выглядела удовлетворенной, но Лора нет.

— Не лучше ли жениться по любви, чем из стремления доставить удовольствие сестре? — беззаботно спросила она.

— Ты совершенно права, — согласился Клэй. Он взял Мирну за руку. — Мы с Мирной любим друг друга.

— Я рада, — сказала Лора.

Она не была удовлетворена, но решила оставить эту тему. Сколько раз говорила она себе, что не может и не должна вмешиваться в жизнь Клэя, даже если бы у нее была такая возможность. Достаточно, что они с ним были друзьями, семьей и могли рассчитывать друг на друга, если возникнет необходимость.

— Теперь позвольте и мне сообщить вам свои новости, — сказала Лора. — Только что я стала держателем пакета акций корпорации «Сэлинджер-отель».

— Что? — Клэй выглядел сконфуженным. — «Сэлинджер-отель»? Ты владеешь?.. Но это невозможно. Это же семейное дело. Они не допускают в него никого со стороны.

— В корпорации уже есть три аутсайдера, я хочу сказать, трое со стороны. Давным-давно, когда Оуэн строил по два или три отеля в год, ему нужны были дополнительные наличные средства, и тогда он продал часть акций своим друзьям. Единственное условие…

Клэй радостно воскликнул:

— Ты владеешь паем в корпорации Сэлинджеров! Ты владеешь паем? Что ты скажешь! Ты добилась своего — отели и часть компании, которую этот сукин сын отнял у тебя… Ты будешь сидеть на совещаниях членов правления рядом со старым Феликсом, и он не сможет тебя вышибить оттуда! Ни черта! Эй, это нужно отметить!

Он вдруг замолк, между бровями залегла морщинка.

— Условие? Какое условие?

— В уставе корпорации говорится, что ни один из членов правления не вправе продавать свою долю другому лицу без одобрения сделки правлением, кроме случаев, когда эта доля продается кому-либо из членов семейства Сэлинджеров.

Клэй еще сильнее нахмурился:

— Как в таком случае ты можешь чем-то владеть? Черт, Лора, Феликс не утвердит, да и его молчаливый братец тоже. Никто из них не пойдет на это.

Клэй заметил, как Лора и Джинни обменялись улыбкой.

— В чем дело?

— Я же сказала, что одобрение необходимо, если пай продается лицу, которое не является родственником Сэлинджеров, — проговорила Лора.

— Но ты-то им не родственница! Была бы, если бы вышла замуж за Поля, но ты ведь не вышла.

— Знаю, — спокойно ответила Лора. — Но я теперь являюсь родственницей Эллисон Сэлинджер.

Клэй изумленно уставился на нее. Затем медленно его лицо расплылось в улыбке.

— Надо же, черт возьми! Бен!

— Кто это, Бен? — спросила Мирна. Лора и Клэй рассказали ей.

К концу сентября Сэм Колби располагал пачкой справок относительно Клэя Фэрчайлда и двух других вице-президентов компании «Оул корпорейшн», которые одновременно являлись и вице-президентами отелей «Бикон-Хилл». Эти два вице-президента относились к тому типу людей, с которыми он с удовольствием сходил бы в спортклуб, но для следователя они были скучными, и вскоре он о них забыл. Но Клэй Фэрчайлд — о, тут совсем другое дело!

Увлечение азартными играми, читал Колби в полученных справках. Очень высокие ставки в играх с участием высокопоставленных лиц. Шикарный образ жизни: модные машины, отличная одежда, дорогие апартаменты на верхнем этаже в Сохо, куча подружек — пара из них, хорошо известные модели, покупали себе драгоценности, за которые расплачивался Клэй — у него был счет у Тиффани, где он купил драгоценности для сестры; клерк, работавший у ювелира, знал их обоих. Вряд ли он мог себе это позволить на одну только зарплату, которую обеспечивало ему его должностное положение. Следовательно, он или по крупному выигрывал, или имел иной источник доходов.

«Интересная парочка, — подумал Колби. — Пара. Хорошо, может быть, так оно и есть; может быть, они вместе проворачивали все эти штучки. Брат и сестра, в паре! Чем не сюжет для фильма Поля! Из него можно сделать неплохой телесериал! А главную роль в нем сыграет Сэм Колби, про которого все думали, что он отошел от дел и прозябает в деревне!

Кроме того… как, черт подери, сможет он сказать Полю?

Может, он ненавидит ее, — подумал Колби, — тогда никаких проблем. Но, может статься, что в его душе сохранились приятные воспоминания о прошлом. Тогда он, Сэм Колби, станет посланцем, несущим плохие известия.

Я ничего не скажу ему: подожду, пока не буду иметь что-либо определенное», — сказал он сам себе и направился на встречу с Полем. Они договорились встретиться в клубе Поля. Колби хотел, чтобы их встреча переросла в совместный обед, но Поль твердо заявил, что у них с Эмилией были, другие планы на вечер. Колби подумал, что так получилось главным образом из-за того, что Эмилия не интересовалась режиссерскими делами Поля, поэтому она не хотела, чтобы они хоть как-то влияли на ее планы относительно обеда.

— Как там, в Сиэтле? — спросил Колби, едва они уселись за стол.

— Я в восторге от твоего вора; он выложил мне всю подноготную, причем согласился записаться на пленку. Он также шлет тебе свой горячий привет.

— Он хороший человек, — сказал Колби, глубоко вдохнув, ощущая каждой порой своего тела атмосферу клуба, где общались приглушенным тоном, богатого, куда пускали только мужчин. Он разглядывал кожу и позолоту, замысловатую отделку окон и потолков, напоминавших о величии прошлых веков; упивался тонким ароматом сигар; поглубже устроился в удобном кресле. Он мог бы находиться здесь вечно.

— Чем еще ты там занимался?

— Заглянул к старому другу по колледжу, немного поплавал под парусом. Лучше расскажи о расследовании. Долго еще до развязки? Много я могу выжать из тебя?

Колби рассмеялся:

— Из Сэма Колби ничего не выжмешь. Но думаю, могу тебе намекнуть. Не более этого, не дави на меня, пока. Итак: у меня есть версии, верно? Нет доказательств, однако предположения основаны на анализе информации, собранной за период…

— Сэм, кончай треп. Ты уже произвел на меня впечатление. Расскажи, что ты обнаружил.

— Я и рассказываю. Что бы ты подумал, если бы вдруг обнаружил нечто такое, что все шесть жертв ограблений совершали или испытывали за несколько месяцев до того, как были ограблены?

— Подумал бы, что в этом следует разобраться.

— Правильно, этим я и занимался, — Колби вытянул ноги. Ему было приятно беседовать с умным собеседником, на которого он произвел впечатление.

— Вот что я обнаружил. Люди, причастные к этим шести преступлениям, имеющим между собой много общего, должны занимать положение, позволяющее им совершить эти преступления; они должны иметь возможность часто разъезжать, чтобы находиться в местах, где были совершены кражи, не вызывая подозрений; для того образа жизни, который они ведут, нужны крупные суммы денег; и в прошлом они, скорее всего, должны быть замешаны в преступном или недостойном поведении.

Когда он остановился, Поль задумчиво нахмурился:

— Сколько таких людей и как они связаны с жертвами?

— Двое и являются управляющими в корпорации, с которой все шесть пострадавших по случаю имели дело.

Продолжая задумчиво хмурить лоб, Поль медленно повторил про себя слова Сэма. Он не был уверен, почему Колби, казалось, так опасался прямо высказать свои предположения, кружа вокруг да около, как осторожный кот. Однако было совершенно очевидно, что, принимая во внимание время, товарищеские отношения, установившиеся между ними, а также количество спиртного, вся история непременно выплывет наружу. Поэтому он заказал еще по одной стопочке.

— Согласен, но еще не преступление быть управляющим в корпорации, много разъезжать, нуждаться в больших деньгах или быть причастным к краже в прошлом.

— Правильно, — грустно сказал Колби.

— Однако уже сам по себе это интересный набор обстоятельств.

— Как раз то же самое сказал и я себе.

— И что? Ты уже допросил этих управляющих?

— Нет, нет. Я подумывал об этом, но не хочу настораживать их.

— За ними следят?

— Я подумал об этом. Но могут пройти месяцы.

— Нужно обыскать их дома. Может быть, у них хранятся украденные картины?

— Возможно. А если нет? Если я не найду ничего? Тогда они узнают, что я иду по их следу, и залягут на дно, а я так и не добьюсь ничего!

— Или пойдешь по ложному следу.

— Может случиться и так. Но я доверяю своему инстинкту.

Они помолчали. Новая порция напитков появилась рядом с Колби, он взял свой бокал, чувствуя себя подвыпившим.

— Сэм, — сказал Поль, — кто эти управляющие? Он взглянул вверх:

— Зачем тебе?

— Почему бы нет? Это что, большой секрет? Я не собираюсь разглашать твоих гипотез. Я не шпион из лагеря противника. Я твой друг и, может быть, смог бы помочь тебе решить, что делать дальше.

— Ты действительно мой друг, — кивнул Колби, — хороший друг. Но я не могу сказать тебе. Все так… непросто.

Поль внимательно изучал его лицо.

— Я их знаю, — сказал он наудачу. — Не так ли? Это люди, которых я знаю, и ты полагаешь, что мне будет неприятно слышать об этом.

Колби залпом осушил свою порцию. Что за удовольствие говорить с умным человеком! Вероятно, он может все рассказать Полю; умный парень поймет, какой сложной может оказаться жизнь.

— Довольно близко.

— Так какого же черта! Сэм, если они невиновны — нет проблем — подождем, пока ты разыщешь виновных — но, если они действительно причастны к этим кражам, мне хотелось бы знать об этом. Всегда полезно знать, кто из твоих знакомых занимается воровством при лунном свете.

— Ты прав, но все несколько сложнее. В жизни всегда так, не правда ли? Теперь ты с ними не близок — и я сомневаюсь, интересуют ли они тебя вообще, просто один из них… но ее, я полагаю, ты больше не увидишь…

Колби остановился, раздумывая, следовало ли заводить эти разговоры.

Но было уже поздно.

— О Боже! — проговорил Поль. Он стал ужасно бледным. — Ты имеешь в виду Лору Фэрчайлд.

— И ее брата, — добавил Колби. Хмель наполовину вылетел у него из головы.

— Ты с ума сошел! Она не станет, Боже мой! Да ты понимаешь, что говоришь? Она одна из наиболее уважаемых деловых женщин в Америке, она владеет группой престижных отелей…

Он остановился.

— Все они останавливались в отелях «Бикон-Хилл», так? Это твоя версия? Во имя Христа, Сэм, те люди останавливались в каждом проклятом отеле, разбросанном по всему свету; они проводят в отелях больше времени, чем у себя дома; тут нет никакой связи!

Колби размышлял, затем он сел и посмотрел на Поля:

— Единственное обстоятельство, общее для всех шестерых, это то, что все они останавливались в отелях «Бикон-Хилл» примерно за шесть месяцев до того, как были обворованы. Все шесть останавливались во множестве других отелей, но не в тех же самых. Кто бы ни был тот, кто обворовал их, у него были ключи и код, отключающий охранную сигнализацию. Как он добывал их? Он проникал в номер в отеле, снимал слепок с ключа, находил коды и шифры от сейфов в записных книжках или в других невообразимых местах, где их записывали владельцы. Вот и все, что нужно было сделать; ничего не пропадало; ни у кого не возникало ни малейших подозрений. А несколько недель или месяцев спустя за многие сотни миль совершалась кража. Полагаешь, что это настолько глупая версия?

Поль молчал.

— Отличная версия, — сказал он наконец, — но она не указывает на Лору. Она не воровка. Но даже если бы она и была воровкой, она не стала бы обворовывать собственных гостей; она не пожертвовала бы всем, что у нее есть — ради чего? Ради нескольких долларов?

— Ради сотен тысяч, и тебе это известно. Ты же знаешь, что было похищено. А она со своими отелями в долгах по самые уши. Ее брат любит азартные игры, играет по-крупному и не в такие, где ставки по центу, и тратит он такие суммы, словно все время выигрывает. Кроме того он контролирует качество обслуживания клиентов, а эго означает, что он инспектирует все отели. Послушай, — он колебался. — Ты только что заявил, что она не воровка. Откуда ты знаешь? Ведь однажды она была ею. Было время, когда ты не был уверен в ней, верно? Я хочу спросить, почему так уверен в ней сейчас?.. Поль вскочил со стула:

— Ты говорил с Феликсом!

— Конечно. Какого черта, Поль, я знал, что так произойдет; тебе не нравятся доказательства, поэтому ты обвиняешь меня. Я только лишь выполняю свою работу!

В комнате, где говорили на пониженных тонах, некоторые из присутствующих повернули головы в сторону Колби. Почувствовав неловкость, он понизил голос:

— Можем мы посидеть спокойно и поговорить как друзья?

Когда Поль вновь сел на свое место, он продолжил:

— Она жила у них в доме, работала на них, почему мне не следовало говорить с Феликсом?

— Потому что он ни черта не знает Лору. Почему ты не спросил меня? Я знаю ее лучше, чем он.

— Тогда почему ты на ней не женился? Поль замолчал.

— Потому что думал, что она воровка, верно? Что окрутила Оуэна Сэлинджера ради его денег и охотилась за твоими. Тогда почему ты кидаешься на меня, если у меня в голове зародились аналогичные мысли?

— Потому что я был неправ.

Впервые в жизни Поль произнес эти слова, и как только он их произнес, ему показалось, что в них заключена правда. Словно раскрылось окно, впустив струю свежего воздуха: его наполнило ощущение свободы, с плеч свалился тяжелый груз. Что бы Лора ни говорила в тот день и по какой бы там ни было причине, она не была воровкой или охотницей за деньгами. Она любила Оуэна, и он любил ее, и хотя он был больным человеком, он совершенно четко отдавал себе отчет в том, что делает, когда добавлял тот пункт к своему завещанию.

«И она любила меня», — подумал Поль.

— Я был неправ, — повторил он снова. — Все мы были неправы. И точно так же ты, черт все подери. Ты тоже напрасно теряешь время.

Колби покачал головой:

— Не знаю. Я не могу отказываться от версии лишь потому, что так говоришь ты. Если бы мог, я бы отказался, клянусь перед Господом. Мне нравится работать с тобой, беседовать с тобой, и у нас получится потрясающий фильм — ведь у нас будет фильм, не так ли?

До Поля наконец дошло. Он совершенно забыл про фильм.

— Не знаю. Мне нужно подумать над этим. Но он уже знал ответ.

— Что бы мы ни сделали, мы не воспользуемся этим расследованием до тех пор, пока ты не найдешь другого решения.

— У меня нет другого решения! Ты что, не понимаешь? Все указывает на нее, или на ее брата, или на них двоих, работающих парой. И я не могу вытянуть ничего другого из своей головы! Черт подери, знал, что так и будет! Знал ведь, знал. Ты не откажешься от фильма; мы уже затратили на него многие месяцы. А телевидение! Телекомпания! Они ждут этого фильма, верно? Они уже частично его оплатили! Ты обязан его снять! Ты не можешь бросить его и все провалить!

— Не учи меня, что я могу, что нет, Сэм. — В голосе Поля звучала сталь. Колби никогда не слышал, чтобы он говорил с кем-либо подобным тоном.

— У тебя нет доказательств, ты сам сказал, что это всего лишь гипотеза, и я не буду снимать тебя, пока ты выслеживаешь Лору или увязываешь случайные свидетельства, чтобы устроить ей ловушку. Если ты найдешь другое решение, звони. Если есть другое дело, над которым можно поработать, звони, но я не буду снимать этого, во всяком случае, пока оно развивается таким образом.

— Телевидение… — нерешительно проговорил Колби.

— Это мои трудности, не твои. Он взглянул на часы:

— Жена уже ждет меня.

Он повернулся и вышел из комнаты.

Колби чувствовал себя неловко, словно выставленным напоказ, он вел себя грубо. Да, он поступил неправильно; забыл, что должен выполнять свою работу. Поль прав: он должен был побеседовать с ним относительно Лоры; почему он не сделал этого? Ему была необходима вся информация, которую только можно было получить; почему, черт возьми, он не расспросил Поля?

Колби взглянул на часы. Проклятье, еще целый час до встречи Поля с женой; может быть, он еще успеет перехватить и успокоить его, а потом поговорить, как цивилизованные люди. Бросившись вниз по мраморной лестнице, он увидел, как Поль выходил из двери.

— Поль, подожди, еще есть время поговорить!

Но Поль не остановился; Колби видел, как он завернул на Пятую авеню и растворился в толпе. «Он не слышал меня, — подумал он, — даже не приостановился».

В действительности Поль слышал, как Колби окликнул его, но ничто не могло заставить его повернуть назад. Он направлялся к Лоре.

Ее отель находился менее чем в трех кварталах. Если она в городе, если она в офисе, если она захочет его видеть…

Прежде он не бывал в этом отеле, но сразу же испытал ощущение тепла и роскоши, окутавших его в то же мгновение, как только очутился в вестибюле. Не останавливаясь, не глядя по сторонам, сразу же прошел к старинному столу, стоявшему в углу, и сказал консьержу, что ему необходимо видеть мисс Фэрчайлд.

— Очень срочно, — сказал он.

Вынув из бумажника визитку, написал несколько слов на обороте.

— Пожалуйста. Если бы вы передали ей это…

— Один момент, — проговорил консьерж, и через несколько мгновений распахнул ближайшую дверь, жестом приглашая Поля пройти.

— Кабинет мисс Фэрчайлд последний по коридору, направо.

Комната была большой с обоями светлых тонов, вдоль одной стены стояла софа, там же находился круглый стол с четырьмя стульями около него и другой, овальный, из розового дерева, заваленный бумагами и книгами. Рабочий стол отсутствовал. Лора стояла позади овального стола. На ней был синий деловой костюм и шелковая блузка, голова высоко поднята, на лице не отражалось никаких эмоций. Поль остановился в дверях. Она была поразительно прекрасной и почти грозной; он никогда не видел ее в том окружении, где она обладала всей полнотой власти.

— Пожалуйста, проходи, — сказала она, и ее знакомый, низкий голос, казалось, пробил брешь в этой холодной оболочке; все, что окружало ее, было иным, чуждым; и только этот голос, который однажды поведал ему о ее любви, был до боли знаком.

Она указала на софу, и они сели рядом.

— Ты сказал консьержу, что у тебя срочное дело.

— Да.

Он замолк. Лора гадала, что же могло привести его сюда и почему он не решался заговорить. Ожидая, когда он начнет, она отодвинулась на край софы, выпрямив спину, сложив руки на коленях, стараясь привыкнуть к виду Поля Дженсена у себя в офисе. Деловая часть ее жизни была настолько отдалена от него, что кабинет был единственным местом, где она могла находиться, долгое время не вспоминая и не думая о нем; она никогда и не пыталась представить его здесь. Теперь она смотрела на него — на этого высокого, худощавого мужчину в темных брюках и сером пиджаке спортивного покроя — и хотела, чтобы он исчез. Казалось, он заполнил собой весь ее кабинет, занимая больше пространства, чем того заслуживал; заполнил поле ее зрения, ее мысли, пробудив воспоминания.

— Из-за чего такая срочность? Он подался в ее сторону:

— Я работаю над фильмом о следователе, работающем на страховые компании; он специализируется на поиске похищенных произведений искусства и сейчас расследует дело…

Поль сделал короткую паузу.

— За последние три года произошли шесть краж ценных картин. Все они сходны по способу их совершения. Есть основания считать, что их совершил один человек или одна группа лиц. Картины были похищены у Флавии Гварнери, Бритта Фарлея, Сида и Амелии Лейгтон, Карлоса Серрано, Ленни и Феликса Сэлинджер и Даниэля Иноути.

Лора была поражена:

— Я знаю их всех. Все они были гостями в моих отелях. Кроме Феликса, разумеется, но Ленни… Все они были обворованы? Невероятно!

— Вот почему я здесь.

Торопливо, сбиваясь, Поль рассказал ей о расследовании Колби.

— У него нет доказательств, и я не знаю, каким будет его следующий шаг, но я должен сказать тебе… ты должна знать, он подозревает тебя или Клэя, или вас обоих, действующих в паре.

Лора сидела очень спокойно, ее взгляд устремлен куда-то вдаль. Все краски сошли с ее лица.

— Нет, — проговорила она чуть слышно, почти шепотом. — Нет, нет, нет.

Поль было двинулся к ней, чтобы заключить в свои объятия и защитить ее от боли. «Я всегда причиняю ей боль», — подумал он с чувством, напоминающим отчаяние, затем подался назад. Он знал, что не мог еще себе этого позволить.

— Я хотел бы помочь, если смогу, — сказал он тихо. Она посмотрела на него, ее лицо окаменело.

— Почему? Однажды ты считал меня виновной; почему ты хочешь помогать мне на этот раз? Может быть, твой следователь прав: обвиненный в воровстве однажды — вор навсегда. Почему бы ему не быть правым? Я придумала всю эту операцию…

— Нет, не ты. Ты ничего не придумывала. Ни сейчас, ни раньше. Я это знаю…

— Знаешь? Теперь, когда кто-то говорит, что я совершила еще одно преступление, ты вдруг знаешь, что я не совершала первого?

Невольно он улыбнулся:

— Звучит крайне нелогично, и я не могу объяснить почему, но, да, я знаю. Мне следовало поверить тебе тогда, мне следовало верить в тебя настолько, чтобы знать, что ты не лгала мне, а теперь верю. Я на семь лет старше тебя; это достаточное основание? Думаю, я изменился за эти годы. Я много думал о нас с тобой, о себе: что я за человек, что по-настоящему важно для меня, что я сделал неправильно в прошлом… Черт возьми, никак не могу увязать все в единый гладкий пакет; а надо ли?

Она смотрела на него, не отрываясь:

— Не знаю, возможно, это поможет мне понять. Ты думаешь, что мне следует просто верить тебе?..

— Тут два пути, — парировал он. — Ты не доверяла мне или не верила, когда мы были вместе. Ты ничего не рассказала мне о своем прошлом или почему ты и Клэй выбрали нашу семью, чтобы устроиться на работу, ты не дала отпора Феликсу, когда он стал оспаривать завещание Оуэна. Если бы ты тогда сказала мне правду, сказала правду всем нам и поверила в нас, мы, возможно, преодолели бы все те невзгоды, мы, возможно, не потеряли бы все эти годы…

Лора молчала, думая о Бене. Она все еще не сказала всей правды.

— Ты не можешь в это поверить? — спросил Поль, голос его ослаб.

— Да. Мне следовало рассказать тебе. Но я не знала как. Я боялась потерять тебя, потерять всех вас, я не могла сделать этого.

Она подняла руки, затем уронила их.

— Видимо, для тайн и секретов всегда находятся веские основания. Извини, мне следовало рассказать тебе… если бы я тогда тебе рассказала…

Последние слова были едва слышны.

— Однако в итоге, — сказала она более отчетливо, — ты веришь в меня… Не знаю… Даже не знаю, что и подумать. Как я могу, когда ты только что рассказал мне про этого человека, его расследование? Если ты прав, он собирается обвинить меня?..

— Не уверен. Не знаю, какой шаг предпримет Сэм; он допускал возможность ошибки. Я только хотел, чтобы ты была настороже…

— Не понимаю, что это значит?

Это был крик о помощи, и на этот раз Поль не смог сдержаться; он обнял ее и прижал к себе. На мгновение она прильнула к нему, затем попыталась вырваться.

— Нет, так делу не поможешь… это лишь все осложнит…

— Все правильно, — сказал он, целуя ее. Его руки крепче сплелись вокруг нее, словно он хотел, если бы мог, вдавить ее внутрь себя. Он прильнул к ней губами, его язык коснулся ее языка, так, как он мечтал об этом мгновении гораздо большее число раз, чем признавался себе.

Лора также дала волю чувствам. Она прижала его к себе, и ее тело устремилось ему навстречу, приспосабливая себя к нему, ближе, ближе, впуская его в то пустое пространство, оставшееся внутри, в тот пустующий участок в своем сердце, который ни разу никем не был занят с тех пор, как она ушла из дома Оуэна. Она скучала по нему, мечтала о нем и вот теперь, сжимая его в объятиях, призналась себе: что бы она ни сделала со своей жизнью, Поль был и всегда будет ее частью. Оуэн вселил в нее гордость и уверенность, помог повзрослеть и отрешиться от своего прошлого; Поль подарил ей любовь, которая позволила ей ощутить себя полноценной личностью и женщиной. Теперь она знала это; она не будет морщиться или отрицать это. Она позволила себе хотеть его и признала, что хотела и раньше, пусть даже на этот короткий миг, когда ничто другое не может вмешаться.

— Я люблю тебя, — сказал он. Его губы касались ее. — Дорогая Лора, я люблю тебя. Я скучал без тебя и никогда не переставал любить…

Судорожно глотнув воздуха, Лора отпрянула от него.

— Но ты женат. У тебя другая жизнь. — Голос ее дрожал. — Все эти годы ты считал, что я…

— Я ошибался! Я сказал тебе… я стараюсь, чтобы ты поняла…

— Не могу!

Она стала нервно ходить по кабинету.

— Что ты от меня хочешь? Считать тебя любовником? Мужем? Даже если бы у тебя не было жены, как бы я смогла? Просто переключить свои мысли? Так, что ли? В эту минуту у меня есть жизнь, в которой я разбираюсь, которую я понимаю и могу планировать — жизнь, которую я сама создала, на которую рассчитываю, которой наслаждаюсь, и в следующую минуту я должна все это переменить только потому, что появился ты и сказал, что хочешь быть частью всего этого? Как можешь ты быть частью этого?

Она стояла около окна, глядя на него. Теперь ее голос был тверд, взгляд спокоен; все другие мысли отошли в сторону, она вновь контролировала себя.

— У меня нет времени подумать о тебе. Ты принес мне новые проблемы, над которыми придется поразмыслить. Кражи… обвинения… Я пыталась отделаться от этого на протяжении одиннадцати лет. А ты хочешь, чтобы я думала о любви?

Его глаза не отпускали ее глаз.

— Я мог бы быть другом, если не любовником, и я мог бы быть тебе полезным, если позволишь. Она глубоко вздохнула:

— Что ты имел в виду, когда говорил, что я должна быть настороже?

— Что ситуация складывается так, словно кто-то намеренно подставляет тебя или использует. У Сэма двое подозреваемых, а не один.

Наступила пауза, затем глаза Лоры потемнели.

— Ты имеешь в виду Клэя? Ты советуешь мне быть настороже от Клэя?

— Правильно. Именно это я говорю тебе. Он имел возможность совершить это; любой на его посту имеет допуск в любую часть любого из твоих отелей, и он мог использовать деньги. Он играет — ты знаешь об этом? Играет по-крупному. Лора, слишком многое указывает на него, чтобы любой разумный человек мог игнорировать…

— Разумный! Кто ты такой, чтобы говорить о разумности? Хочешь, чтобы я поверила в происшедшие с тобой перемены? Ты доверяешь мне, хотя это противоречит всякой логике. Мне не следует обманываться на этот счет. Что ж, я скажу тебе — логически, разумно и веря — что Клэй не вор. Он ничего не крал; он не стал бы делать этого ради меня, даже если бы хотел! Он любит меня и заинтересован в том, что я пытаюсь построить здесь! Он часть моего дела, часть моей компании, он нанесет вред себе, причиняя ущерб отелям, он собирается жениться, он повзрослел, это он изменился, а не ты!

Она знала, что это неправда, даже когда говорила. Но слова вылетали сами, смешанные с любовью и желанием, которые она старалась погасить, пока они горели внутри ее, пропитанные злостью на себя за то, что на какой-то момент она оказалась беззащитной. Холодная ярость, охватившая ее, казалось, была такой же, какой она ее помнила с тех времен, когда Поль, когда вся его семья в первый раз обвинили ее и Клэя в воровстве, лжи и обмане.

— Ты ничего не знаешь о Клэе! — воскликнула она. — Или обо мне! Ты не знаешь…

— Ты права, не знаю. Но хочу знать.

Он пересек кабинет и остановился около нее.

— Черт возьми, Лора, я люблю тебя и хочу наверстать упущенное за эти годы. Я хочу узнать тебя снова; я хочу узнать ту женщину, какой стала ты. Ты права, я ничего не знаю о Клэе. Но если Сэм прав относительно него? Я что, должен отвернуться и сделать вид, что Сэм никогда не говорил со мной, когда я знаю, что он может причинить тебе боль? Тебе уже причиняли боль. Знаю, я сам причинил ее тебе, и пусть я буду проклят, если хочу причинить ее вновь. Я люблю тебя, хочу помочь, защитить, если смогу, от всякого, кто обижает тебя…

— Перестань, пожалуйста, перестань, — голос Лоры был так тих, что ему пришлось нагнуться, чтобы расслышать. Она повернулась, чтобы посмотреть в окно на улицу через узкие щели жалюзи.

— Я знаю, что ты пытаешься помочь мне, но не поможешь, не нападая на Клэя. Пойми, он — моя семья; он был со мной все эти годы, и я не позволю тебе или кому бы то ни было подорвать мою веру в него. Ты хотел, чтобы я верила тебе и твоей семье; хочешь, чтобы теперь я верила тебе. Ты не можешь требовать от меня не верить Клэю.

Наступила длительная тишина. Через окно долетали звуки автомобильных клаксонов; в коридоре за закрытой дверью кабинета Лоры мужской голос пожелал доброго вечера, женский ему ответил. Поль взглянул на маленькие часы, стоявшие на столе Лоры. Было очень поздно.

— Извини, — сказал он таким же низким, как у нее, голосом. — Конечно, ты права. Ты должна верить и доверять ему. — Он колебался. — Но думаю, слепая вера может быть столь же плоха, как и отсутствие всякого доверия. Ты знаешь Клэя, а Сэм и я не знаем, и, может быть, ты совершенно права, Лора…

Он взял ее за руку, и она повернулась к нему. Ее глаза были полуприкрыты; он не мог сказать, о чем она думала.

— Я должен идти, если бы я мог не уходить, но я уже опоздал…

Она кивнула:

— До свидания, Поль. Спасибо за то, что ты хотел помочь. Извини, мы поссорились вновь; мы, кажется, ссоримся чаще, чем кто-либо еще.

— Нет. Нам легче всего полюбить друг друга, если мы себе это позволим. Мы… мы любили друг друга; я не забыл, да и ты тоже.

— Я никогда этого не забуду, — просто проговорила она. — Но мы не в состоянии вернуть прошлое; слишком много событий произошло с тех пор.

Внезапно она улыбнулась:

— Все эти годы я старалась перечеркнуть прошлое, а теперь говорю о его возвращении. В этом так мало здравого смысла.

Он улыбнулся в ответ:

— Если мы сумеем возвратить прошлое, то в этом и будет смысл. Мы добьемся смысла, вдвоем. Лора протянула руку и провела по его лицу.

— Хотелось бы, чтобы мы смогли.

Затем она подошла к двери и распахнула ее.

— До свидания, Поль. Подойдя к ней, он остановился.

— Я хочу вновь увидеть тебя.

— Мне нужно подумать над этим. Мне нужно многое обдумать. Я позвоню тебе.

Он внимательно посмотрел ей в лицо.

— Если не услышу твоего звонка, я позвоню сам или разобью лагерь около твоего кабинета.

— Я позвоню, когда мне будет что сказать. Поль наклонился и поцеловал ее. Их губы на мгновение соприкоснулись, затем он проговорил:

— До встречи.

Лора закрыла за ним дверь и направилась к столу, который она использовала для работы. «Так много дел», — подумала она, глядя на сообщения, которые намеревалась прочитать в последние часы дня, и на горку литературы, которую предстояло изучить к заседанию членов правления корпорации «Сэлинджер-отель». Завтра. Заседание состоится завтра, а ей еще предстоит дать указания секретарю на следующий день, который она проведет в Бостоне. Лора села за стол и взяла записку Жерара Лиона, требовавшего новое оборудование для кухни. Прочитав несколько строк, отложила ее в сторону и вновь стала смотреть в окно.

«Я думаю, что слепая вера может быть столь же плоха, как и отсутствие всякого доверия».

Она подумала о Клэе, о том, каким он был много лет тому назад. Как он обожал Бена, как всюду следовал за ним, хотел бросить школу, как бросил ее Бен, и жить, промышляя воровством и случайными заработками, как Бен.

Его неудовлетворенность. Что за чертовщина, Лора, ты должна признать, что это всего лишь работа — даже если этот отель твой, но каждому человеку нужно больше этого, чего-нибудь рискованного, свободного или… Его страсть к модным автомобилям и дорогой одежде.

Жилище, которое он себе снял и как его обставил. Его увлечение азартными играми.

Он играет — ты знаешь об этом? — и по-крупному.

Как Поль узнал об этом? От следователя, наверное. От Колби. Но как об этом узнал Колби?

— Какое это имеет значение?

Она услышала эти слова, выплеснувшиеся из нее в тихом кабинете. Отбросив записку в сторону, Лора положила голову на руки. «Я не верю ни одному слову, сказанному Полем; кто-то другой украл эти картины, а всему, что делает Клэй, есть простое объяснение. — Она повернулась обратно к столу и вновь взглянула на записку Лиона. — Бесполезно. — Она отодвинула ее в сторону. — Не могу думать о них; не могу думать о работе.

Я должна знать, каковы простые объяснения».

Она взглянула на свои золотые часы. Клэй купил их ей у Тиффани. Семь сорок пять. Он уже должен быть дома. Лора взяла телефон.

Просто чтобы убедиться.

Когда Поль приехал, Эмилия сидела с группой людей в «Атлантисе». Он поцеловал ее в щеку:

— Извини, опоздал, не уследил за временем. Она познакомила его с остальными.

— Они составили мне компанию, — беззаботно сказала она. — Хорошо, что я встретила их; иначе пришлось бы сидеть здесь одной целых полчаса.

Поль посмотрел вокруг, узнав трех актеров, модель из салона одежды и звезду с Бродвея.

— Здесь ты никогда не бываешь одна; вот почему ты всегда просишь меня встречать тебя тут. Мы идем обедать?

— Фи, неужели у нас неважное настроение? — пробормотала она, когда они шли по Первой авеню. — Причиной тому я или трудный день?

— Был весьма трудный день, но не думаю, чтобы я был в плохом настроении. Эмилия молчала.

— Ты говорила с Барри?

— Нет. У него был народ из Рима. Секретарша сказала, что он освободится в понедельник. Он должен будет увидеть меня, иначе я закачу ему жуткий скандал. Он знает, я несчастна; он не может отодвинуть меня в сторону.

— Уверен, он встретится с тобой; ты его любимая модель.

— Что-то не очень это заметно. Они немного помолчали.

— Чем ты была сегодня занята? — спросил Поль.

— Делала покупки для круиза. Он вопросительно посмотрел на нее:

— Ты собираешься в круиз?

— Целая группа отправляется в декабре в круиз. Я подумала, что мы могли бы поехать с ними; к тому времени ты бы закончил свой фильм.

— Не уверен.

— Ты мне говорил, что закончишь его к тому времени! Мне хочется поехать в круиз, Поль. Или опять твоя семья? Неужели нельзя пропустить хоть одно Рождество?

— Конечно, мы могли бы. Я не думал о них.

— Тогда в чем дело?

Они добрались до ресторана «Эль Нидо»; Поль придержал дверь, пропуская Эмилию вперед. Мгновенно в маленьком, тесном вестибюле появился метрдотель. Красота Эмилии всегда привлекала внимание, даже здесь, в Манхэттене, где подразумевалось, что женщины прекрасны, их практически немедленно провели к столу, стоявшему в центре ресторана. Здесь их было видно отовсюду. Поль осмотрел зал: это был один из его любимых залов, со стенами, отделанными досками. Темные зеркала из тонированного стекла отражали обедавших, среди которых он узнал нескольких режиссеров и дизайнеров, актера, снимавшегося в фильме, завоевавшем этой весной «Оскара». Эмилия всегда выбирала места, где она была не единственной знаменитостью. Женитьба на ней научила Поля, что существовало множество выдающихся знаменитостей, которые, собравшись в ресторане, чувствовали себя частью изысканного клуба, вместо того чтобы дрейфовать поодиночке в этом изменчивом мире.

Поль заказал бутылку вина, Эмилия снова заговорила:

— В чем тогда дело? Если ты не думал о своей семье, о чем же тогда?

— О фильме. Я меняю его ракурс, из-за этого получается небольшой шаг назад. Если я вообще буду его делать.

Она неотрывно смотрела на него:

— Он более чем наполовину завершен. Телекомпания оставила месяц на монтаж. Не можешь же ты просто сказать им, что не будешь его снимать? Они могут отказаться помочь финансировать другую работу.

— Есть шанс, и мне нужно испытать его, — сказал он, — мне не нравится, как складывается фильм. Я не буду его доделывать, если и дальше все пойдет таким образом.

— А как насчет Сэма Колби?

— Пока не решил, что делать, Эмилия. Хочу поразмышлять над этим.

Официант принес вино, Эмилия ждала, пока он наполнит бокалы.

— Думаю, ты прав. Ты должен бросить этот фильм.

— Я этого не говорил.

— Однако ты настроился бросить его; ты даже идешь на риск, что телекомпания бросит тебя. Я не права? Тебе действительно лучше бросить его и заняться чем-нибудь другим.

— Я лучше откажусь от фильма, чем делать его таким, как он есть сейчас. Но мне нравится идея фильма о Сэме. Если бы мне удалось убедить его провести нас по некоторым из его предыдущих дел, я смог бы использовать многое из того, что уже отснял. Не лучший выход, но он мог бы сработать.

— А мог бы и нет. К чему рисковать?

— Потому что у меня нет ничего, что волновало бы меня в настоящий момент.

— Как насчет другого? Фильма совершенно другого жанра?

— Я не хочу снимать фильмы другого жанра. С какой стати? Я только приблизился к точке, где чувствую себя уютно с документальными фильмами; я знаю, что хочу сделать, и в большинстве случаев знаю как.

— Но ты мог бы освоить также и другой вид фильмов.

Она наклонилась вперед, положив свои руки на его руки.

— Поль, мне предлагают сняться в мини-телесериалах. Модели часто занимаются этим, продвигаясь в кино и на телевидении. Думаю, мне это понравится. Знаю, у меня неплохо получится. Когда мы были на побережье, я прочитала одну книгу; замечательно, один из моих друзей собирается написать сценарий для меня в главной роли. Он уверен, что сумеет заинтересовать кое-кого из телекомпании, если выберет режиссера с именем.

Глядя на ее оживленное лицо, Поль удивленно поднял брови:

— Надеюсь, ты не имеешь в виду, чтобы я ставил этот фильм.

— Именно так. Для тебя было бы замечательно.

— Нет. Эмилия, о чем, черт подери, ты думаешь? — Официант появился около их стола.

— Если позволите… особые блюда… — проговорил он без остановки, заполняя лист заказа. К моменту, когда они сделали заказ и официант удалился, лицо Эмилии стало решительным.

— Не нужно делать вид, будто я сумасшедшая. Помнится, как-то раз я сказала, что не думаю, будто фотограф может снимать фильмы; ты сказал, что мог бы овладеть всем чем угодно, если решишь. Больше я ни о чем тебя не прошу. Сейчас самое лучшее время, ты разочарован и готов к новому.

— Я не говорил, что разочарован или готов для нового.

— Ну, ты должен. Что ты получил за всю свою работу? Какую-то темную награду с фестиваля во Франции!

— Я очень горжусь этой наградой, — спокойно сказал Поль.

Эмилия закусила губу:

— Извини, конечно, ты горд. Я тоже. Теперь открывается новая возможность. Поль, это невероятно. Такое случается нечасто!

— Что за возможность?

— Для меня сняться в главной роли в мини-сериалах!

Поль осушил свой бокал с вином и откинулся на спинку стула; незамедлительно материализовавшийся официант вновь наполнил его. Поль рассматривал Эмилию.

— Ты хочешь, чтобы я стал режиссером телефильма, чтобы ты могла сняться в одном из них?

— Я слышала, как о тебе много говорили в Лос-Анджелесе, — сказала она. — У тебя громкое имя за пределами этого города, у меня и моего друга сценариста тоже. Мы втроем не можем потерпеть поражение, Поль. А это то, что мне необходимо.

Наступила пауза. Затем Поль кивнул:

— В этом подлинная причина, так? Ты не получила того количества предложений, как в прошлом году?

— Понимаешь, всегда бывают моменты затишья, — проговорила Эмилия. — Сейчас им нужны длинные, поджарые девицы, американизированного типа. Но эта мода скоро пройдет; я не особенно беспокоюсь, вовсе нет. Дело в том, что я готова для новых начинаний; уверена, ты согласишься с этим. Ты сам постоянно искал что-нибудь новое, помнишь? Мне нужно, чтобы ты оказался тем, кем, по твоим словам, ты являлся.

— Я кинодокументалист, — глаза его потемнели, когда он глядел на нее, — но ты хочешь, чтобы я стал кем-то другим, в чем я совершенно не заинтересован.

— Откуда ты знаешь? Ты ни разу не пробовал!

— Тебе нужен режиссер с именем. Гораздо важнее то, что тебе безразлично какой, лишь бы удалось достать. И ты считаешь, что сможешь заполучить того, что сидит напротив тебя за столом и спит с тобой в одной постели?

— Что это значит?

Подали закуски, но они не обратили на них внимания.

— Ты хотела стать моделью и просила меня сделать твои фотографии, ты использовала мое положение, чтобы произвести впечатление на Маркена. А теперь ты хочешь, чтобы я использовал свое имя и помог тебе сделать телесериал, потому что твоя карьера модели, видимо, движется к закату.

Она высоко вскинула голову:

— Что плохого в том, что жена просит мужа помочь?

— Я не был твоим мужем, когда ты просила меня фотографировать тебя. — Он грустно усмехнулся. — Знаешь, Эмилия, немногим более семи лет назад я верил, что женщина, которую я любил, была охотницей за деньгами. Это было одной из причин, побудившей меня отвернуться от нее. Но все кончилось тем, что женился я, как видно, на одной из них, не так ли?

— О чем ты говоришь?

— У тебя достаточно собственных денег, поэтому мне никогда не приходило в голову, что ты можешь быть такой же, но тебе нужно другое: выйти замуж, быть моделью, теперь ты хочешь стать актрисой. А я — средство для добывания всего, что ты хочешь.

— Для этого и существует муж. Не могу поверить, что все это ты говоришь мне. Я хорошая жена; читаю книги по производству фильмов, чтобы тебе было с кем поговорить, читаю газеты, чтобы, если тебе захочется, мы могли поговорить о политике, торчу дома больше, чем другие женщины моей профессии, упорно тружусь, чтобы быть дома как можно чаще. Я все делаю правильно, Поль, и я делала все, что могла, чтобы быть хорошей женой.

— Ты и была ею. Но этого мало, чтобы заставить меня бросить то, в чем я глубоко заинтересован, только потому, что у тебя появились фантазии…

— Знаю, что недостаточно. Знаю, ты хочешь иметь детей. Мы можем подумать о семье сейчас, если это действительно важно для тебя; мы женаты достаточно долго…

— Эмилия, — произнес Поль, и голос его был таким мягким, что ее охватил ужас. Ей хотелось, чтобы он кричал, тогда бы она знала, что его волнует то, о чем они говорили.

— А все эти вечера, — накинулась она. — Я устраивала их для тебя в той же степени, что и для себя, потому что тебе нужно было общаться с людьми, которые могли оказать содействие. Я так много помогала тебе! Что ж, если ты хочешь поговорить о моих фотографиях, то они помогли тебе так же, как и мне, они принесли тебе известность в Нью-Йорке, они принесли тебе комиссионные! Я знала, что так и будет, но ты повернул так, словно я вовсе не думала о тебе. Это ты не думал обо мне; ты думаешь только о себе и твоих проклятых фильмах. Тебе не важно, что я хочу, что мне нужно; тебе важно делать в точности то, что ты хочешь, когда ты этого пожелаешь. Ты эгоист, Поль Дженсен; я понятия не имела, насколько ты эгоистичен, самоуверен и упрям…

— Эмилия, прекрати.

Окруженный звуками задушевных голосов и громкого смеха, Поль расслышал напряжение истерики в поставленном голосе Эмилии, отодвинул стул, обойдя вокруг стола, встал около нее.

— Мы едем домой.

Он повернулся к метрдотелю:

— Извините. Ваш персонал совершенно ни при чем; все было на высшем уровне, как всегда. Обед запишите на мой счет.

Метрдотель поклонился:

— Надеюсь, недомогание быстро пройдет. Он отлично знал природу этого недомогания — ссора. Наверное, он видел их великое множество.

— Спасибо, — проговорил Поль.

Спустя несколько мгновений они с Эмилией шли по направлению к Саттон-плейс.

— Я не хотела так волноваться, — сказала Эмилия. — Мы могли бы поговорить спокойно, правда? Но тебе не следовало называть меня охотницей за состоянием, когда я просила всего лишь помощи. Все обращаются за помощью, особенно женщины; мы не ходим, пробивая, проталкивая, действуя подобно мужчинам. Может быть, поэтому мы и живем дольше. Мы позволяем другим выравнивать дорогу перед нами. Все женщины поступают таким образом, Поль, ты же знаешь.

— Не все, — спокойно ответил он. Он кивнул привратнику, открывшему и придержавшему для них входную дверь; они вошли в лифт молча и продолжали молчать, пока не вступили в затемненную гостиную. Манхэттен блестел под ними, как сказочная страна ярких огней. Поль почувствовал страстное стремление, а затем неожиданный прилив радости. Я позвоню тебе, когда мне будет что сказать. Она может и не позвонить, возможно, она не захочет видеть его снова, если он сам позвонит ей, но все же это было больше, чем он имел за последние годы; этого было достаточно, чтобы он испытал мгновения радости.

— Эмилия, я хочу, чтобы мы разошлись; я хочу развестись.

— Нет! — Она обежала вокруг него, чтобы заглянуть в лицо. — Ты не хочешь этого, Поль. Я знаю, ты не хочешь! Да, между нами возникают проблемы, не все всегда идет лучшим образом, но какой смысл разводиться? Мы можем не жить вместе, если тебе не нравится. Ты можешь жить здесь, я в доме на Бель-Эйр. Мы можем оставаться друзьями и помогать друг другу. Ты не влюблен ни в кого другого, я тоже, поэтому нет причин, почему бы нам не работать вместе.

— А если один из нас в кого-то влюбился?

— Тогда мы можем поговорить о разводе, если это действительно важно. Однако нет никакой спешки.

Поль смотрел через огромное окно на сияющий город внизу. Он раскинулся до самого горизонта, в нем таились опасности, но их не было видно с того места, где он стоял.

— Думаю, лучше поговорить сейчас, — сказал он.

В квартире Клэя никто не отвечал. Через час безуспешных попыток дозвониться и сделать что-либо из работы между звонками Лора отправилась домой. Но, выйдя из отеля, она передумала и, взяв такси, поехала к нему. Она подождет его там. Телефон не годился для такого разговора: она хотела видеть его лицо — когда задаст ему вопрос — что бы она его ни спросила; она еще не знала, что спросит. Конечно же, Поль неправ. Тем не менее она хотела поговорить с Клэем как можно скорее. Просто чтобы убедиться.

— Их нет дома, мисс Фэрчайлд, — сказал привратник, дежуривший в вестибюле огромного здания, превращенного из старой типографии в жилой дом с дорогими апартаментами.

— Знаю, — ответила Лора, — подожду наверху.

Привратник прикоснулся к шляпе, когда она прошла мимо него к лифту. Он знал, что у нее есть собственный ключ; Клэй дал ей его сразу же после переезда, когда она помогала ему обставлять помещение мебелью.

Все лампы горели. В их ярком свете Лора была поражена чистотой квартиры. «Влияние Мирны», — подумала она. Беспокойно она бродила по огромной комнате, разделенной на части мебелью и высокими растениями. Она присела и взглянула на журналы, лежавшие на кофейном столике, стала их листать, прислушиваясь к звукам, доносившимся с Грин-стрит, и случайным шагам этажом выше. Затем она начала ходить вновь; она не могла усидеть на месте.

В углу комнаты стена книжных шкафов отгораживала спальню. Один из шкафов у дальней стены был открыт, и она различила в нем аккуратно развешанные платья Мирны. Другой шкаф лишь немного приоткрыт, словно он был поспешно чем-то набит и не плотно закрывался. Лора заметила один из элегантных костюмов Клэя и его ботинки, сваленные в кучу на полу. «Странно, — подумала она, — Клэй особенно внимательно относится к обуви». От нечего делать она открыла дверь шкафа. Ботинки были запихнуты в небольшом пространстве, оставленном около металлического секретера с выдвижными ящиками. Лора покачала головой. Глупее места для секретера не придумать; в его распоряжении огромная квартира, а вместо этого он запихнул его сюда. Может быть, здесь он хранит свои любовные письма и не хочет, чтобы их видела Мирна?

Она закрыла дверь шкафа и обошла вокруг кровати, чтобы взглянуть на книги, стоявшие на полках у другой стены. Взяла несколько из них, перелистала, затем поставила обратно. Наконец, взяв одну, прошла с ней в гостиную, где села в кресло, стараясь вновь приняться за чтение. К полуночи Лора сдалась. Она устала и волновалась, одновременно чувствуя себе нелепо оттого, что волновалась. «Я изматываю себя совершенно зря, — подумала она. — Увижу Клэя завтра в офисе…»

Но на завтра намечено заседание правления корпорации Сэлинджеров. Ей нужно вылетать восьмичасовым рейсом в Бостон. Что ж, тогда она сначала придет сюда и с глазу на глаз поговорит с Клэем.

Она было вышла, но что-то словно навалилось на нее, и она возвратилась. Почему секретер стоял в шкафу? В этом не было никакого смысла. Клэй так ухаживал за своими ботинками, чистил, набивал бумагой, чтобы они не теряли формы; к чему секретер ставить рядом с ботинками, когда по всей квартире полно других шкафов?

Потому что этот шкаф в спальне был единственным с замком

Она заметила это, когда помогала обставить квартиру мебелью. Только один шкаф имел замок. И теперь, когда Клэй жил не один, он поставил секретер в этот шкаф. Сколько сложностей нужно преодолеть только для того, чтобы спрятать старые любовные письма.

Стоя посредине комнаты, Лора размышляла. Это шкаф Клэя; она не имела права смотреть, что там внутри. Нужно отправляться домой. Но в памяти эхом звучали слова Поля, а царившая в комнатах тишина делала их звучание еще громче. Только чтобы убедиться. Вот почему я здесь.

В спальне она открыла шкаф снова и заглянула в верхний ящик. Он открылся легко, и она рассмеялась. Все эти переживания из-за ничего… Она взглянула на конверты и узнала свой почерк: письма, которые она писала Клэю, когда он жил в Филадельфии и потом, когда он находился в Чикаго до приезда в Нью-Йорк. Он сохранил их все, подумала она; никогда не знала. Были также ее фотографии, Келли и Джона Дарнтона, а также всех девушек, с которыми он общался после окончания школы. «Все это так невинно, — с облегчением подумала Лора. — Мне следовало бы знать. Я знала; я сказала Полю, что он неправ».

Она наклонилась и попыталась открыть нижний ящик. Он был закрыт.

Лора опустилась на колени. Как бы мне хотелось находиться дома. Присев на корточки, она смотрела на закрытый ящик. Металл поблескивал в свете ламп. Только лишь убедиться; только лишь убедиться; только лишь убедиться. Затем, используя кредитную карточку как отмычку, она отжала язычок замка.

Черт подери, не следовало бы мне быть такой ловкой в подобных делах; пора бы давно позабыть.

Она выдвинула ящик. Он был почти пуст. В нем был лишь толстый конверт, перевернутый так, что она не могла видеть имени и адреса, и коробочка из полированного красного дерева. Она подняла коробочку; дерево на ощупь казалось шелковистым. Она открыла крышку. Изнутри коробочка была отделана синим бархатом, и на нем, сияя рубинами и бриллиантами, лежало ожерелье Ленни Сэлинджер.

ГЛАВА 30

Клэй оставил машину в гараже, расположенном за квартал от своей квартиры, по дороге домой он и Мирна продолжили спор, начатый на вечере. В последнее время они часто спорили и ссорились: ссоры, начинаясь на пустом месте, разрастались как снежный ком, а затем взрывались криками, разбитой посудой. После они бросались в кровать, где Мирна обычно устраивалась сверху или делала минет, пока не восстанавливались дружеские отношения.

— Не хочу, — сказал Клэй, проходя мимо привратника, — поэтому и не уступаю…

— Мистер Фэрчайлд, — проговорил привратник, — к вам приезжала мисс Фэрчайлд. Около часа назад она уехала.

— Приезжала? Сюда? Сказала зачем?

— Нет, сэр. Подождала некоторое время наверху, затем уехала.

— Возможно, она оставила записку, — пробормотал Клэй, — сделать что-нибудь завтра с утра.

В лифте он вспомнил, на чем остановился, и продолжил:

— Я не хочу ходить на твои чертовы бенефисы, мне осточертело напяливать этот дурацкий смокинг, мне не нравится, как там готовят, мне противно, когда меня рассматривают с головы до ног.

— Тебя разглядывают с головы до ног, потому что людям нравится то, что они видят перед собой. Клэй, пойми, это те люди, о которых ты читаешь в газетах! В один из ближайших дней наша фотография тоже появится в газете!

— Не желаю, чтобы моя фотография появилась в газете. Не я читаю про них — ты. Мне на них наплевать. Напыщенное дерьмо, им некуда девать деньги; они думают, что правят миром…

Он открыл дверь.

— Я действительно так думаю, Мирна, можешь вопить сколько угодно, но отныне ты не загонишь меня ни на одно из подобных сборищ. Господи, все, что мне нужно — это сварливая, пробивная, карабкающаяся вверх по социальной лестнице жена.

— Ты вообще недостоин никакой жены, — огрызнулась Мирна, — я из кожи лезу, стараясь сделать тебя лучше, ввести в нужные круги…

— К черту, дорогая, не делай меня лучше; лучше оставь меня в покое!

— Наверное, так и следует сделать! Может, стоит позвонить и все отменить?

— Меня очень радует такая перспектива!

Она прошла вперед и исчезла на кухне. Клэй ходил по комнате в поисках записки от Лоры. Ничего. «Может быть, позвонить ей, — подумал он, — вдруг что-то важное? Иначе зачем ей приходить сюда?» Было два тридцать ночи. Звонить сейчас неудобно. Они увидятся на работе. Стаскивая пояс и галстук, Клэй прошел в спальню и швырнул их на кровать.

— Как тюремная роба, — пробормотал он, расстегивая рубашку. — Хуже всего эта церемонность…

Он остановился, руки застыли на пуговице. Неужели он не закрыл дверь шкафа? Она приоткрыта; он уверен, что закрывал.

Клэй закрыл глаза и постарался вспомнить. Возможно, нег. Он торопился: Мирна окликнула его из прихожей, сказав, что они опаздывают. Он захлопнул дверь; она, должно быть, закрылась не полностью. Но даже если он ее и не закрыл, в квартире никого не было.

Была Лора. Если что-то возбудило ее любопытство…

Он открыл дверь и заглянул внутрь шкафа. Все на своих местах, даже пара запонок, оставленных им на секретере. Наклонившись, он подергал нижний ящик. Закрыт. Беспокоиться не о чем.

Все же…

Достав связку ключей, маленьким бронзовым ключиком он открыл ящик. Конверт на месте. Коробочка на месте. Протянув руку, открыл крышку…

Пусто!

Клэй закачался и опустился на колено. Голова затрещала, как от сильного удара. Он стоял на коленях, его била дрожь. Она нашла. И забрала с собой. После всех долгих лет, что она ему верила, она узнала…

Что? Что ей известно? То, что он работал по одиннадцать часов на Кейп-Коде; что это он сцепился с Оуэном в коридоре, когда старый дурак задумал включить свет. Это все, что она знала. Она не знает о других кражах; возможно, вообще о них не слышала. Откуда? Он совершил их в различных местах — Париж, Акапулько, Палм-Спрингс — нет, она не могла знать о них.

Больше она не поверит ему. Не будет его любить. И если она узнает о других…

В висках стучало, его трясло. Он был до смерти напуган. Скорее выбраться отсюда! Она позвонит ему утром или будет ждать его в офисе, встретит его с широко раскрытыми глазами, глядя, словно он предал ее. Нет, ему не вынести этого.

Она не поможет ему больше, не станет беспокоиться и заботиться о нем. Палец о палец не ударит ради него, потому что теперь узнала, что все эти годы он обманывал ее. Он сумел убедить ее в виновности Бена, а Бен ей так нравился.

Она уволит его.

Клэй начал плакать. Лора была единственным человеком на свете, кого он любил; единственным человеком, который любил и заботился о нем, теперь он лишился всего.

Нужно было продать это чертово ожерелье, но у него не хватало духа расстаться с ним. Сперва хотел продать его, как и остальные украшения Ленни, но ожерелье было слишком ценным и слишком хорошо известным. Потом понял, что в действительности не хочет расставаться с ним; те негодяи вышибли на улицу его и Лору, так что ожерелье стало своего рода символом его доблести: он одурачил Сэлинджеров. Клэй, бывало, брал ожерелье в руки, пропускал сквозь пальцы и думал: «Они мечтают заполучить его обратно — дудки! Они никогда его не получат! Они лишили Лору наследства, выгнали нас. Они обокрали нас, я обокрал их!»

Спустя некоторое время Клэй почти забыл про ожерелье. В последние годы он редко доставал его. Его ожидало множество других увлечений: игра, крупные ставки, крупный риск — величайшее время жизни.

— Клэй! — позвала с кухни Мирна, словно они и не ссорились. — Я приготовила сыр и крекеры, будешь?

Он хотел ответить, но испустил лишь сдавленный звук.

— Клэй!

— Да. Подожди.

— Как насчет горячего вина со специями? Или ты предпочитаешь бренди?

— Бренди.

— Тогда захвати из буфета, о'кей?

— О'кей. Через несколько минут.

— Подожди. Я приготовлю горячее вино и добавлю в него бренди. Это должно привести моего мужчину в хорошее расположение духа, прежде чем я увлеку его в постель.

«Нужно выбираться отсюда». Эти слова барабанной дробью звучали в ушах. Прочь отсюда, прочь, прочь… Он не сможет увидеться с Лорой; ему не пережить ее ненависти. Прочь, прочь, прочь. Дрожа, со слезами, продолжавшими бежать по щекам, он вытащил из-под кровати дорожную сумку и стал засовывать в нее брюки, свитер, рубашки, нижнее белье, носки, запасную пару ботинок. Стянув с себя рубашку и брюки, он надел джинсы, свитер, носки и темную кепку.

Из верхнего ящика секретера, из-за пачки с письмами Лоры, достал два конверта. Положил их в сумку, из другой папки извлек три самые любимые фотографии Лоры и положил между конвертами, чтобы не помять.

Эти приготовления заняли не более пяти минут. Из нижнего ящика Клэй вынул толстый конверт, на котором стояло имя Лоры, написанное почерком Оуэна. Скорее всего, ей было не до конверта после находки ожерелья. Со вздохом он положил его в сумку. Он не знал, что будет с ним делать, но ей он больше не потребуется, особенно теперь, когда она приобрела пай в корпорации «Сэлинджер-отель». Может быть, когда-нибудь это письмо поможет ему вновь завоевать ее любовь.

— Клэй! Все готово!

— Подожди!

Он застегнул «молнию» на сумке. Слезы продолжали бежать из глаз, он двигался инстинктивно, курсируя вокруг книжных шкафов, стоявших вдоль стен огромной квартиры, со скоростью и беззвучностью, отточенными годами практики. У входной двери он захватил свой кожаный пиджак, висевший в шкафу для пальто. Затем, не оборачиваясь, абсолютно бесшумно открыв и закрыв за собой дверь, вышел из квартиры.

Лайнер на Бостон попал в грозу. Шквалы ветра бросали самолет из стороны в сторону. Лора оставила попытки сосредоточиться на предстоящем заседании пайщиков корпорации «Сэлинджер-отель». Клэй, не Бен. Клэй, не Бен. Всю ночь эти слова рефреном звучали в голове, не давая уснуть. И другие кражи — все, что сказал Поль, вероятно, правда, вероятно, правда, вероятно, правда. Ее мысли были такими же яростными, как гроза, начавшаяся около трех часов ночи и продолжавшая бушевать. Лоре очень хотелось иметь собственную семью. Она так мечтала о ней, что никогда не приглядывалась и не замечала происходившего вокруг. Разгадка лежала на поверхности, нужно было лишь присмотреться, но я хотела верить ему.

Рано утром ей позвонила Мирна и сказала сердитым тоном:

— Он ушел. Выскользнул из квартиры, пока я готовила вино со специями. Думала, он вернется. Он, кажется, прихватил кое-что из вещей. Мы чуть повздорили; так бывает со всеми; но на этот раз он ушел. Думаю, он у тебя — он всегда убегал к тебе, словно ты его мать. Пожалуйста, дай мне поговорить с ним.

— Я не видела его, — ответила Лора.

Она догадалась, почему ушел Клэй, но никогда не скажет Мирне — это лишь запутает дело. Нужно придумать, как разыскать его, или, может, оставить его одного, пока он не обдумает создавшуюся ситуацию и не вернется сам. Она не могла думать об этом сейчас; не было времени. Нужно было подумать о заседании в корпорации Сэлинджеров.

Лора еще не решила, как себя вести. До вчерашней ночи она намеревалась войти и разоблачить Бена, назвавшись его сестрой. Ее не беспокоило, что подобное откровение причинит ему боль, как и Сэлинджерам! А как он обошелся с ней?

Но ей было известно, что он не виноват. Он не обворовывал Сэлинджеров, не боролся с Оуэном, не предавал ее. Он сказал тогда правду, а она не поверила ему; она заявила тогда, что не желает его видеть. Она отослала его с такой же жестокостью, с какой с ней обошлись Сэлинджеры.

Теперь, когда она знала правду, разве могла она подвергнуть опасности то, что он имел? Она не имела права вторгаться в его жизнь, раскрывать его секреты.

В то же время, если она не скажет им, кто она, ей не добиться признания законности сделки.

Лора не знала, как поступить. Какой смысл ехать в Бостон, если она не собиралась предъявить претензии на долевой пай в качестве сестры Бена? Но мысль о конфронтации с Феликсом жила в ней слишком долго. Пусть он узнает, что она возвратила себе то, что он украл у нее! Но мысль отказаться от борьбы с ним навсегда вызывала ощущение внутренней пустоты. «Знаю, не следует желать этого. Я и так добилась очень много; нужно подумать о Бене…» Но ей непреодолимо хотелось отыграться. Все было необъяснимо переплетено со стремлением, двигавшим ею с тех самых пор, как Феликс выгнал ее прочь.

«Сейчас ничего не решить. Обдумаю все в самолете. Еще есть время. Нельзя пропускать собрание, я не могу просто отступить и сдаться, наверняка есть выход…»

После приземления в Бостоне, сидя в такси, мчавшемся через знакомый тоннель в город, она ощутила тошноту и головокружение. Ей было все равно — результат ли это перелета, следствие ли бессонных часов, проведенных в кровати после посещения апартаментов Клэя, или симптомы тревоги, вызванной ожиданием того, что лежало впереди. Феликс. И Бен.

В «Бостон Сэлинджер-отеле» все было по-прежнему и в то же время по-иному. Здание отеля величественно вознеслось, обращаясь фасадом на Паблик-Гарденс: фойе заполнено деловыми людьми, одетыми в серые и коричневые костюмы, у всех в руках одинаковые кейсы; в своем углу Жюль ле Клер, безукоризненный и не постаревший ни на день, сидел за стойкой, вручал ключи и давал советы. Но фойе казалось уже не столь просторным, Жюль не таким неустрашимым, а канделябр меньше размерами и, конечно же, не таким сияющим, как запечатлевшийся в ее памяти. Некоторые пепельницы явно нуждались в чистке; Лора помнила, что фойе всегда было безукоризненно чистым, сверкающим, без единого пятнышка. Борясь с сумятицей в мыслях, она улыбнулась. Если кто и изменился, то это Лора Фэрчайлд.

Из-за грозы она опаздывала, поэтому торопливо прошла к лифтам, прежде чем Жюль мог заметить ее. Лора поднялась на верхний этаж, настолько переполненная нахлынувшими воспоминаниями, что не заметила, как прошла мимо дежурного к двери в конференц-зал и открыла ее. Вошла и встала, ожидая, когда мужчины, сидевшие за длинным столом, обратят на нее внимание.

Первым Лору заметил Бен. Оторвавшись от бумаг, он удивленно поднял брови, затем пригляделся, стараясь припомнить, кто та прекрасная дама, стоявшая перед ним, которую он, казалось, знал… и наконец, его глаза широко раскрылись от изумления, он отодвинул стул… Но прежде чем он успел что-либо сказать, на ноги вскочил Феликс:

— Какого черта тебе здесь нужно? Убирайся прочь!

— Доброе утро, Феликс, — приветствовала Лора. Хаос в голове оставался, но внешне она выглядела такой же холодной, как и ее выдержанный в строгих ледяных тонах синий деловой костюм.

— Доброе утро, джентльмены.

Она подошла к столу и подала руку мужчине, находившемуся к ней ближе других.

— Лора Фэрчайлд.

Его брови удивленно поползли вверх.

— Коул Хэттон. Он встал и пожал ей руку.

Напротив Хэттона сидел Томас Дженсен. Лора повернулась к нему, протянув руку:

— Рада видеть вас снова.

— О Боже мой, Лора! — просто сказал он, пожимая ее руку.

— Здесь идет собрание членов правления, — резко проговорил Феликс, — если ты не уйдешь сама, я попрошу вывести тебя отсюда.

Лора двинулась дальше и протянула руку Асе. Он испуганно посмотрел на протянутую руку, но не пожал. Сконфуженный, с заметавшимися по комнате глазами, он нашел силы лишь кивнуть и отвернуться.

Лора колебалась; затем, с раскрасневшимся лицом, она представилась оставшимся двум мужчинам, которых не знала. Они оба встали и пожали ей руку. Наконец она оказалась около Бена, рука вытянута вперед для пожатия:

— Доброе утро.

Их глаза встретились и задержались: Лоре казалось, что мгновение длилось вечность. Затем Бен пожал ей руку:

— Доброе утро. Рад видеть тебя. Он отодвинулся в сторону, освободив для нее свое место.

— Присядешь?

— Она не сядет, — губы Феликса слились в тонкую линию. — Это закрытое заседание! Тут вмешался Коул Хэттон:

— Мне хотелось бы узнать причину, по которой мисс Фэрчайлд находится здесь.

Лора опустилась на предложенный Беном стул и достала из своего кейса договор о продаже акций, подписанный ею и Джинни.

— Вирджиния Старрет продала мне свой пай в корпорации «Сэлинджер-отель». Поскольку сделка должна быть одобрена правлением, я решила, что следовало бы прийти лично…

— «Следовало бы!» — Лицо Феликса потемнело; вены по бокам лба вздулись. — Дерьмо! Ты пришла поднять шум! Ты знаешь, что это правление не одобрит сделки…

— Феликс, — проговорил Коул Хэттон, — мы еще не обсуждали этого вопроса. Я, например, понятия не имею, как буду голосовать относительно приобретения акций мисс Фэрчайлд.

— Это не имеет отношения к делу! — вскричал Феликс. — Покупка не будет одобрена. Эта женщина…

— Мне не нравится, когда меня перебивают, — сказал Хэттон, кровь прилила к его лицу.

— У этой женщины нет моральных принципов, она аморальна, она не достойна владеть частью компании…

— Да, ты утверждал это и раньше, — негромко сказал Томас Дженсен.

Он посмотрел на Лору. Она сидела выпрямившись. Подле нее Бен. Бен продолжал глядеть на нее странным взглядом, полным удивления, почти изумления, не исчезавшего с момента ее появления. «Как одинаково они держат головы, — подумал Томас, — они даже чем-то похожи: есть что-то в глазах…»

— Мне кажется, нам следует выслушать Лору. Прошло много времени, много изменилось, возможно, мы сможем выгадать, использовав ее опыт.

— Этот вопрос не стоит в сегодняшней повестке дня, — заявил Феликс, — его нужно…

— Что произошло много лет назад? — спросил один из новых членов правления.

— Что общего имеет моральный облик личности с бизнесом? — спросил его сосед.

— В отелях, принадлежащих этой женщине, ведется расследование в связи с преступной деятельностью, — произнес Феликс, повышая голос.

— Преступной? — спросил Томас.

— Хищения произведений искусства, массовые кражи…

— В отелях похищают художественные произведения? — спросил Хэттон. — Веселенькое дельце для отелей, сказал бы я. Что ж, мисс Фэрчайлд, расскажите нам. У вас есть осложнения с законом?

— Нет.

— Полиция задавала вам вопросы относительно ваших отелей и их причастности к кражам произведений искусства?

— Нет.

— Полиция расспрашивала вас о чем-нибудь?

— Нет.

— Полиция вообще говорила с вами?

— Нет.

— Итак, мне ничего более не требуется. Имя мисс Фэрчайлд одно из известнейших в бизнесе. Не знаю, о каком расследовании ты говоришь, Феликс, но считаю, что к делу это не относится. Если мисс Фэрчайлд имеет соглашение с Виржинией Старрет, предлагаю проголосовать его и продолжить заседание. Простое голосование «за» и «против». Предлагаю голосовать.

— Пожалуйста, если настаиваешь, — со злостью проговорил Феликс. — Я голосую «против». Аса? Аса посмотрел на стол.

— «Против», — промямлил он.

— Итак, решено, — сказал Феликс. — Для одобрения требуется три четверти голосов. Аса и я имеем почти треть. Мы продолжаем наше заседание. Раз так, — он сделал жест в сторону Лоры, не в силах произнести ее имя, — пусть она уходит.

Наступила пауза. Лора смотрела на свои сомкнутые руки, лежавшие на краю стола.

— Я жду.

— Конечно, вы вдвоем можете блокировать утверждение сделки, — сказал Томас, — но мне хотелось бы обсудить этот вопрос. Могу официально поставить это предложение, если желаете; не хотелось бы, чтоб мы во второй раз излишне поспешно решали судьбу Лоры. Если сделка законна, полагаю, она имеет полные права на свою часть собственности. Она внесла огромную сумму за акции. Я весьма удивлен…

— Да, мы все удивлены, — саркастически проговорил Феликс, — мы проголосовали, новых предложений не последовало. Но раз уж вы подняли этот вопрос, если деньги были украдены, как это, вероятно, имело место, тогда сделка будет признана недействительной уже на одном этом основании.

— Деньги не были украдены, — четко проговорила Лора.

Она встала, подошла к окну и, повернувшись, глядела на них. Голос ее был удивительно спокоен.

— Я надеялась, что большинство членов этого правления изъявят желание проголосовать по поводу моего членства без всяких предубеждений. Особенно надеялась, что Аса… Хорошо, надеялась, что Аса мог бы.

— Это честная сделка, — сказала она, обращаясь к Томасу, — можете спросить об этом Джинни Старрет, я дам вам номер ее телефона. И вы правы, полагая, что нуждаетесь в моем опыте работы: кто-то не следит за пепельницами в фойе.

Со сдавленными ругательствами Феликс отодвинул свой стул и почти выбежал из-за стола к двери.

— Заседание прерывается! Прерывается!

Он распахнул дверь.

— До тех пор, пока ты не научишься себя вести… — Он остановился, собрался с духом и, преисполненный официальности, продолжил: — До тех пор, пока правление можно будет проводить в деловой обстановке.

— Одну минуту! — Бен обошел вокруг стола и встал на место Феликса. — Я не слышал внесения предложения о перерыве.

Он поочередно оглядел членов правления.

— Разве было такое?

— Я предложил перерыв! — взорвался Феликс. — Ты слышал меня.

— Но я не слышал второго голоса, — спокойно произнес Бен. Его взгляд впился в Асу, пригвождая его к стулу. Аса, внезапно потерявший уверенность, не зная, кто обладал реальной властью, на этот раз счел разумным промолчать. Все молчали.

— Второго голоса нет, — сказал Бен. — Видимо, заседание продолжается. Лора, слово предоставляется тебе.

Бен ждал, что она объявит себя его сестрой. И откровенно не понимал, почему она медлит; иначе ей не добиться утверждения сделки. Он испытывал странное смешанное чувство облегчения и тревоги. Он не знал, что произойдет дальше, но с того самого момента, как он увидел ее — эту прекрасную женщину, бывшую ему сестрой — вся его любовь к ней пробудилась. Бен твердо знал, что бы ни произошло, впредь они не станут отрицать друг друга. Она — моя семья, подумал он с любовью и гордостью. Он ждал, когда она скажет им, кто она такая.

Но она молчала.

— Лора, — повторил он, — ты говорила?..

Их взгляды встретились. Она знала, что не сможет произнести этих слов. Ей казалось, что достигнет желаемого, как только станет владеть частью империи Сэлинджеров, однако сейчас, стоя в одном шаге от обладания заветным пакетом, она поняла, что есть еще что-то. Есть Бен. Она любила его; но именно она причинила ему ужасную боль; нет, она не причинит ему зла повторно. «Пусть сам скажет правду в свое время, — подумала она, — или не скажет. Это его личное дело. Я не буду вынуждать его; я верну ему мой долг хотя бы своим молчанием. Потому что я была слепа не только в отношении Клэя, но и Бена. Поль, извини, ты оказался более прав, чем предполагал. — Она закрыла глаза. Как я устала от извинений, — подумала она, — но сама виновата».

— Лора, — настойчиво повторил Бен. — Мы ждем. Лора открыла глаза. Все они выжидающе смотрели на нее. Она посмотрела на Бена и покачала головой.

— Что все это значит? — потребовал Коул Хэттон. — Чего мы ждем?

Бен глубоко вздохнул. «Что за чертовщина? — подумал он. — Рано или поздно это должно случиться. Если бы у меня хватило ума, сделал бы это давным-давно. Мало приятного чувствовать себя словно на краю пропасти».

— Что ж, больше не будем ждать, господа, — спокойно проговорил он. — Мы утверждаем продажу Виржинией Старрет своей доли пая Лоре Фэрчайлд. Я рад возможности представить ее вам еще раз, но уже по всем правилам этикета.

Он посмотрел на Феликса, окаменевшего у двери, который с непостижимой уверенностью понимал, что грядет нечто страшное. Бен вытянул руку, а Лора шагнула вперед, чтобы опереться на нее, ее глаза широко раскрыты, на губах трепетала улыбка.

— Позвольте представить вам мою сестру, — торжественно проговорил Бен, обнимая ее рукой. Так они и стояли рядом, глядя на членов совета директоров корпорации «Сэлинджер-отель».

Три комнаты, которые Лора занимала прежде, оставались в неприкосновенности, такими же, какими она оставила их, и сияли на солнце, которое пробилось сквозь остатки туч отшумевшей грозы.

— В них все так прекрасно, чтобы что-то менять, — сказал Бен, когда Лора проходила по ним. Она молчала, стараясь удержать воспоминания, которые всплывали у нее в голове: любовь и смех проведенных здесь лет возбуждение, сопровождавшее процесс созидания новой замечательной жизни, пробуждения и осознания того, кем может быть Лора Фэрчайлд, что она может чувствовать и что делать.

— Какое-то время мы использовали комнаты для Джада, но теперь решили оставить их для гостей. Эллисон планирует разместить в них сестренку Джада, когда она подрастет.

— Точно, что будет сестренка? — спросила Лора. Она удивилась, насколько обычно звучал ее голос.

— Так считает Эллисон.

Лора остановилась у камина, глядя на фотографию трех детей, строящих песочный замок, сделанную Полем.

— Мне всегда казалось, глядя на них, что это мы трое, — мягко проговорила она. — Ты и Клэй, жаждущие поднять пиратский флаг, и я, мечтающая о ленточках и собственной комнате.

— Замечательная фотография, — сказал Бен. — Ты его видела с тех пор?

— Встречала иногда.

Бен уловил перемену в ее голосе:

— Ты все еще любишь его?

— Я была сильно занята, — неопределенно проговорила она, — не было времени влюбиться в других.

Бен готов был сказать, что задал вопрос серьезно, но сдержался. Не стоило ожидать, что она доверит ему свои чувства, по крайней мере, не так скоро; сначала им надо привыкнуть друг к другу. Это было так трудно и так удивительно. Интересно, выглядел ли он таким же напряженным, как все еще чувствовал себя; все произошло так быстро и продолжало разительно меняться, от минуты к минуте, он еле поспевал.

— Тебе удается поспевать за событиями? — спросил он.

— Почти. — Она улыбнулась. — Я готовилась. Понимаешь: я знала, что приду на это заседание. Но тем не менее… видеть тебя, быть рядом с тобой… Бен, нам нужно о многом поговорить.

— Может быть, пройдешь и посмотришь оставшуюся часть дома?

— Не сейчас. Я хотела взглянуть на комнаты Оуэна и на свои. Давай я приготовлю ленч, поговорим в гостиной.

— Проклятье.

Ее лицо залилось краской.

— Извини, веду себя так, словно живу здесь.

— Ты должна жить здесь.

— Мне хотелось, чтобы…

Бен обнял ее:

— Нет, что ты!

Она прижалась к Бену, затем отстранилась.

— У меня свой замечательный дом в Нью-Йорке, там моя работа; я не могу жить здесь, даже если ты предоставишь этот дом в мое распоряжение. Мне нравится, что здесь живете ты, Эллисон, Джад и сестричка Джада. Кстати, когда они вернутся?

— Понятия не имею. Приехала Ленни из Нью-Йорка, она теперь живет здесь, слышала? Она оставила Феликса.

— Не знала. Странно, я всегда думала о них как о единой семье. Знаю, я изменилась и годы пронеслись мимо, но они с Феликсом представлялись мне теми же.

— Никто не остался прежним; подожди, пока не увидишь Эллисон. Они будут здесь часам к пяти, надеюсь. Когда Ленни и Эллисон вдвоем отправляются за покупками, на это у них уходит большая часть дня. Джад, наверное, сейчас в парке, поскольку гроза закончилась, няня приведет его часа в четыре-пять. Сегодня у нашего повара выходной, так что давай приготовим ленч вместе, идет?

— Отлично!

На кухне, где прежде хозяйничала Роза, новая повариха по-своему перевесила сковородки и расставила тарелки, Лора почувствовала раздражение: что плохого в том, как их хранила Роза?

— Копченая курица, — проговорил Бен, доставая упаковки из холодильника. — Шевре. Порезанные томаты. — Он порылся в буфете. — Бисквиты. Чай или кофе?

— Чай, пожалуйста.

Молча расставили блюда по подносам; о многом предстояло поговорить, но они не знали, с чего начать. Для Лоры эти мгновения были первыми по-настоящему спокойными после вчерашнего разговора с Полем в своем кабинете. «Неужели это было только вчера», — подумала она. В ней что-то расслабилось, тишина дома и уют окутали ее, успокоили бурю, бушевавшую под внешне невозмутимой наружностью. Затишье напоминало паузу между двумя фазами урагана. В одном Поль был прав: с чем бы ей ни пришлось столкнуться по возвращении в Нью-Йорк, где Колби продолжал свое расследование, сейчас она пребывала в безопасности в Бикон-Хилле, в этом дорогом сердцу и любимом ею доме, и вместе с Беном.

Лора и Бен перешли с подносами в гостиную и разместились на софе, которую Эллисон поставила около устроенного в нише окна, выходившего на мощеную булыжником и усаженную высокими деревьями Маунт-Вернон-стрит. Гроза сорвала с деревьев множество красных и бронзовых листьев, и теперь они лежали подобно кусочкам разбитого стекла на тротуарах, поблескивая под лучами дневного солнца.

— Почему ты молчала? — спросил Бен, наливая чай. — Я ждал, что ты им все скажешь.

— Не хотела, чтобы из-за родственных связей у тебя возникли осложнения. Если бы ты хотел, рассказал бы им раньше, но, как я поняла, не хотел. Знаю, что приходится пережить, когда опасаешься разоблачения секрета, поэтому не могла так поступить с тобой.

— Не понимаю, — он протянул ей чашку, — я считал, что ты ненавидишь меня, со дня той кражи на Кейп-Коде.

— Да, ненавидела, но ошибалась, Бен. Я узнала об этом прошлой ночью… Это Клэй. Он украл драгоценности Ленни.

Рука Бена застыла. Затем осторожно он разломил бисквит на части и намазал маслом.

— Я так и думал. Я же советовал тебе поговорить с ним, помнишь? Клэй никогда не мог преодолеть искушение. Как ты узнала?

— Он украл ожерелье Ленни и хранил у себя в квартире. Я нашла его там и забрала.

Она рассказала, как осматривала спальню Клэя. Бен вздохнул:

— Идиот. Какого черта он не избавился от него?..

— Я не могла спросить: он ушел. Знаешь, я рада, что он этого не сделал; теперь я могу возвратить ожерелье Ленни. Я привезла его с собой. Хотела отдать тебе, чтобы ты вернул ей.

— Теперь можешь отдать сама. Что означает — ушел?

— Мирна, подруга, с которой он живет, позвонила сегодня утром и сказала, что Клэй ушел из дома, захватив с собой кое-что из одежды. Думаю, привратник в подъезде сказал, что я приходила, а затем он обнаружил пропажу ожерелья и понял, что его взяла я. Он удрал. Ему никогда не нравилось, когда я уличала его; он…

У нее перехватило горло, и она остановилась.

— Я беспокоюсь за него, — произнесла она своим низким голосом. — Он как мальчишка, старавшийся походить на взрослого, но он был ласков со мной, а мне очень хотелось, чтобы он достиг успеха и был счастлив. Чтобы он повзрослел. Но есть еще проблемы, Бен, по крайней мере, очень похоже, что есть.

Вкратце она рассказала ему о фильме Поля и Сэме Колби.

— Не знаю, причастен ли Клэй к этим делам — не могу поверить, чтобы он поставил под удар репутацию отелей…

— Вероятно, он считал, что никто не усмотрит связи. Соблазны лежали перед ним ежечасно, ежедневно, ежемесячно. Ты можешь представить, что кто-нибудь другой из работников отелей мог совершить подобное?

— Нет. Хотя вторая кандидатура — это я. Так считает Сэм Колби.

— Он осел, если так думает. Никто, кто вложил в отели столько, сколько вложила в них ты, не поставит под удар их репутацию. Клэй мог, поскольку он никогда не был способен посмотреть вперед и предвидеть возможные последствия. — Но, ты-то можешь; если бы ты не могла, то не занимала бы того положения, которое занимаешь сейчас.

— А как Сэм Колби узнает об этом?

— Мы расскажем ему.

— И обвиним Клэя?

— Что ж, если таков выбор. Боже мой, Лора. Клэй не думал о тебе; он поставил тебя в чертовски сложное положение…

— Мы же не знаем этого наверняка.

— Нет, знаем. Потому что мы знаем Клэя. Лора нервно сжимала и разжимала пальцы.

— Я плохо его воспитала, так ведь?

— Ты творишь, как родитель. Ты не можешь нести ответственность за Клэя; это моя ноша. Это я дал ему плохое начало.

Лора повернулась к Бену:

— Что ты делал после кражи?

— Ты имеешь в виду, продолжал ли я прежний образ жизни? — Он покачал головой: — После того случая я никогда больше не воровал. Я много думал над этим — воровство, можно сказать, было моей единственной профессией, но все, связанное с ним, пагубно. Только в двадцать шесть лет я пришел к такому выводу. Как насчет моральных устоев? Непременно следует поднять этот вопрос на собрании членов правления. А Феликс выглядел так, словно его хватил удар.

— Он, наверное, не понял, что произошло.

— Нет, он даже не понял, что мы проголосовали за приостановление его полномочий. Он плохо справлялся с обязанностями.

— Да, мы доставили ему несколько горьких минут.

— Такое не случилось бы с ним, будь он приятным парнем.

Они улыбнулись, затем помолчали.

— Все еще не могу поверить, — сказал Бен. — Не могу разобраться в чувствах. Ты здесь, мы сидим, беседуем, будто бы в порядке вещей. Но это же настоящее чудо. Боже, я так скучал без тебя; ты понятия не имеешь, как я скучал, как хотел видеть тебя, как злился на то, что ты мне не поверила. Ты получила мое последнее письмо?

— Да. А я ненавидела тебя за то, что ты живешь в этом доме.

— Я знал, что будет так. Отослав письмо, я понял, что этот шаг равносилен самоубийству. Мне следовало позвонить тебе. Но я не мог, не правда ли, глупо?

— Я тоже не могла, — сказала Лора. — Я много думала, но не знала, что сказать; во мне еще жили злость и боль. Что за наказание этот гнев… А затем, через некоторое время, мне показалось, что мы так далеко разошлись в разные стороны, что больше не интересуем друг друга. Но в действительности мы никогда не отдалялись, правда?

— Надеюсь, что нет. По крайней мере, когда по-настоящему любим кого-либо. Ты думаешь о Поле?

Она улыбнулась:

— Я очень много думаю о Поле.

— Ты стала совершенно другой. Никогда бы не подумал, что ты можешь быть такой спокойной, такой уверенной в себе.

Она рассмеялась:

— Это внешняя сторона, обращенная к миру. Внутри что-то вроде котла, в котором все кипит. Ты тоже стал другим: вежливее, спокойнее, гораздо увереннее… Выглядишь симпатичным и благородным в этих очках. Как дипломат, готовый помирить конфликтующие страны.

Бен улыбнулся:

— Сейчас я хочу собрать всех нас вместе.

— Мы и так вместе, не так ли? То есть мы собрались здесь. Рядом с тобой я испытываю странное ощущение, ну, не совсем странное, словно я отсутствовала совсем недолго. Мне хочется услышать о тебе все. Все, что ты не успел рассказать в своих письмах. Но…

Она принялась за еду.

— Роза, бывало, говаривала, что самое важное — это поесть; тогда можно справиться с любыми трудностями.

— Мудрая женщина.

— Замечательная женщина. Бен, извини меня за все, что я тебе наговорила. — Лора положила вилку и наклонилась к нему. — За те ужасные слова, что произнесла тогда на Кейп-Коде. Я была молода, но мне следовало верить тебе, доверять, по крайней мере, подумать, а не рубить сгоряча. Прошу прощения за все: за причиненную боль, за то, что прогнала, за то, что не видела того, что должна была видеть…

— Лора, перестань, все в порядке, я все знаю. Я знал это и тогда.

— Нет, ты был уязвлен, злился, но и одновременно страдал. Боже мой, чем больше зла, тем больше страданий. Я любила тебя, но считала, что ты не любишь меня.

— Обычная проблема, — сухо проговорил Бен.

Он обнял Лору, а она положила голову ему на плечо.

— Обстоятельства были против меня. А ты любила Оуэна и нуждалась в нем больше, чем во мне.

— Я размышляла только над этим. Мое «Я» и чего хотела я, а отнюдь не ты и вовсе не Клэй. Я даже не допускала мысли, что он мог совершить преступление, раз его не совершал ты; я была слишком занята собственными проблемами, потерей того, что так страстно хотела…

— Эй, — мягко сказал Бен, — ты перегибаешь палку. Принимаю все твои извинения теперь и в будущем, и если дашь мне шанс, я готов принести свои.

Лора рассмеялась:

— Дорогой Бен, как замечательно, что мы опять вместе!..

Она повернулась, чтобы поцеловать его в щеку, и в этот момент в гостиную вошли Эллисон и Ленни.

— Бог ты мой! — воскликнула Эллисон, — Бен? Что тут, черт побери, происходит?

Лора и Бен резко повернулись, но прежде чем хоть один из них мог вымолвить слово, они посмотрели друг на друга и покатились со смеху.

Эллисон, на шестом месяце беременности, раскрасневшаяся от ходьбы и усталости, стояла посредине комнаты, глядя в направлении окна, устроенного в нише. Она могла различить только силуэты, а смех тем временем продолжался.

— Что здесь смешного? — спросила она, выходя из себя. — Соизволит ли кто-нибудь объяснить мне, что здесь происходит…

— Эллисон, — сказала Ленни напряженным голосом. — Это Лора.

— Что? Лора? Лора? О, во имя всего святого, как ты посмела?

Эллисон разразилась слезами.

— Будь ты проклята! Неужели не можешь оставить в покое мужчин из этой семьи?

Смех замер. Бен соскочил с софы и подошел к Эллисон, заключив ее в объятия.

— Все совершенно не так, как ты думаешь. Эллисон, дорогая. Эллисон, послушай. Пожалуйста.

— Вы смеялись, — сказала она обиженным тоном.

— Да, но только потому… О Бог ты мой, до чего все сложно…

— Нет, совсем не сложно; все очень просто; я очень простая; я никогда не подозревала, никогда даже и мысли не допускала…

— Эллисон, послушай, я сестра Бена, — сказала Лора. Ее низкий чистый голос отозвался в сердце Эллисон, словно прорезая рану.

Повисла тишина, затем Эллисон вырвалась из объятий Бена.

— Сестра! Ну-ну! Знаем мы эту старую сказку! Сестра! Не могла придумать что-нибудь пооригинальнее? Ты всегда была такой умной, ты что, считаешь меня дурой?

— Нет, — быстро ответила Лора, и прежде чем Бен успел вымолвить слово, встала рядом с ним:

— Вы помогли мне стать тем, что я есть; вы многое рассказали мне об этом мире; вы сделали меня гораздо умнее, чтобы прибегать к старой сказке, которой не поверит никто. Но я говорю вам истинную правду — я сестра Бена.

— Не хочу этого слышать!

— Проклятье! Эллисон, послушай меня; я пытаюсь тебе объяснить…

— Не надо! Ты с моим мужем обманываешь меня!..

— Она не лжет! — воскликнул Бен. — Если бы ты только послушала…

— С какой стати?

— Потому что я прошу тебя! Лора говорит правду, и если ты постоишь спокойно хотя бы минуту, то, может быть, мы благополучно переживем эту идиотскую сцену…

Бен подождал, словно желая увидеть, как все, что он привел в движение, рухнет.

К этому времени Эллисон кончила кричать, и Лора сказала спокойным голосом:

— Время, когда я действительно лгала вам, осталось далеко позади. Мне жаль, что так получилось. Не могу даже выразить, насколько мне жаль, что все так получилось. Мы все причинили друг другу боль, и мне хотелось бы, чтобы теперь мы помогли друг другу излечиться от нее. Не начать ли нам с того, что сказать правду? Бен — мой брат, брат наполовину. Клэй и я родились от второго брака нашей матери. Однако когда росли, никогда не воспринимали себя иначе, чем брат и сестра. Мы не рассказали вам об этом потому, — она глубоко вздохнула, — что Клэй и я думали, будто Бен совершил ту кражу на Кейп-Коде, в первое лето нашего пребывания там. Я не хотела не только видеть, но и знать его после этого. Мы не виделись с ним с того самого дня. Прошло одиннадцать лет… Мы оба неправы, утаив от вас наши родственные отношения. Прошу прощения, извините, мы наделали столько ошибок… Но вы должны мне верить…

Невольно Лора улыбнулась.

— То, что вы застали — не любовный роман, это воссоединение.

На этот раз тишина висела дольше.

— С ума сойти, — сказала Эллисон.

— Так и есть, — согласилась Ленни.

— Но в конце концов…

Она перевела взгляд с Лоры на Бена, затем обратно. В голосе у нее оставалось сомнение.

— Я хотел рассказать тебе, — обратился Бен к Эллисон. — Но чем дольше я откладывал, тем труднее было сказать.

— Ты лгал мне все время, что мы знали друг друга.

Бен посмотрел на Ленни:

— Пожалуйста, помоги нам.

Его поддержала Лора:

— Пожалуйста, если вы позволите мне… позволите нам… Мы хотели бы положить конец этой лжи. Мы хотим рассказать вам все.

Ленни подошла к Лоре и, встав около нее, внимательно изучала ее лицо. Лора встретила ее взгляд, и долгое время две женщины стояли так, не шевелясь, словно вглядываясь в давно ушедшее время. Затем Ленни кивнула и, не улыбаясь, сказала:

— Мне бы хотелось послушать. — Подойдя к софе, она сняла шляпу, жакет и села. Подняв крышку, заглянула в чайник.

— Чудесно. Хватит на всех. Эллисон, иди сюда, садись рядом. Бен, принеси стулья, себе и для Лоры.

Она подождала, пока Бен принес два кресла и поставил около чайного столика, он и Лора сели. Ленни разлила чай по чашкам.

— Теперь, — сказала она, — Эллисон и я очень хотели бы обо всем знать.

Лора не могла вспомнить, чтобы раньше Ленни держалась столь великолепно. Ей было интересно, уход ли от Феликса помог ей достичь такого уверенного авторитетного поведения. Но тут начал рассказывать Бен, и она невольно заслушалась, забыв про остывающий чай.

— Признаюсь, во всем виноват я: я придумал, как обворовать ваш дом на Кейп-Коде. Детская месть, — сказал он, обращаясь к Ленни, — за Джада. Я не скрыл этого, когда мы беседовали раньше.

Лора уставилась на него.

— Ты использовал Лору и Клэя?

— Да, — сказал он охрипшим голосом, — я использовал их и не мог простить себе этого.

— Джад? — с недоумением спросила Эллисон.

— Не наш Джад, — ответил Бен. — Мой отец.

И он рассказал все, начиная с того дня, как мать сказала ему, что отец не будет больше с ними жить, погрузившись в полосу отчаяния и пьянства, которое началось вскоре после того, как у него фактически украли его компанию. Слова Бена были взвешенными и осторожными, когда он рассказывал Эллисон — а также Лоре, поскольку она тоже ничего не знала — историю отношений Феликса и Джада. О жажде мщения, которая освещала все, что совершал молодой Бен Гарднер после смерти отца.

Когда Бен дошел до момента, когда Лора и Клэй приехали в дом в Остервилле, стала говорить Лора, ее низкий голос подхватил нить рассказа практически без паузы.

Сменяя один другого, они рассказали все, вплоть до утреннего заседания совета директоров. Правда, не упомянули о расследовании, проводимом Колби. То — другая история, для другого дня. Дневной свет понемногу угасал, няня привела Джада и забрала его на кухню кормить обедом. Эллисон включила лампу. Лора и Бен продолжали рассказывать ей свою историю.

Когда они закончили, Эллисон плакала.

— Если бы ты рассказала мне, если бы ты только рассказала мне… — проговорила она, обращаясь к Лоре. — Я так сильно любила тебя, так хотела верить… но папа сказал, что это твоих рук дело, а ты, ты не отрицала, Боже мой, твое лицо было таким непроницаемым, таким холодным! А сама ты держалась так, словно не знала нас.

— Она действительно не знала, — сказала Ленни — Мы стали для нее чужими.

Она наклонилась вперед и взяла Лору за руку.

— Мне так неловко, дорогая, и ужасно стыдно Мы подарили тебе любовь и кров, а затем отняли, трудно назвать большее зло, которое люди могли бы причинить друг другу.

— Они могут лгать, — сказала Лора — Как раз это-то мы и сделали. — Задумчивая улыбка появилась у нее на губах.

— Долгое время мне было не по себе. Когда я жила с вами, я была слишком напугана, а затем чересчур обижена. И зла.

Молча, они сидели некоторое время. Ленни боролась с собой, размышляя, стоит ли ей рассказать Лоре и Эллисон о своей роли в этой истории. Но промолчала. Она не имела никакого отношения к тому, что происходило в комнате, и мало что могла добавить к пониманию событий последних одиннадцати лет. Лучше оставить все между ею и Беном. Да, всегда будут секреты, подумала она; вот почему нам так нужны доверие, понимание и любовь.

— Что ж, раз мы преодолели невзгоды, — с надеждой сказала Эллисон, — мы испытываем одинаковые чувства по отношению друг к другу, правда?

— Да, — сказала Лора. Сердце ее громко билось; казалось невозможным, что она и Эллисон вновь могут стать подругами.

— Если чувств достаточно, — неожиданно с сомнением проговорила Эллисон — она посмотрела на мать, — можем ли мы действительно все забыть? Все мы? Или же всегда будем подозревать, что есть еще нераскрытые секреты и ложь, которая может помешать нам быть уверенными до конца?..

Ленни знала, что она имела в виду ее мужа, а не Лору.

— Я не думаю, что мы сумеем забыть случившееся, — сказала она. — По правде говоря, надеюсь, что не забудем. Если мы забудем прошлое, мы никогда не узнаем, насколько далеко мы продвинулись вперед. Но чувства… Нет, не думаю, что чувств будет достаточно. Мы должны понять, что именно произошло, и по-настоящему поверить, что мы способны преодолеть и защитить живущие в нас чувства. Любовь и дружба, крепкий брак заслуживают, чтобы их защищали.

Эллисон согласно кивнула:

— Ты говорила то же самое этим летом на Кейп-Коде.

Все смотрели, как Ленни сидела, размышляя. Лора не шевелилась. «Если Эллисон сможет принять все, что услышала, и любить Лору с Бена… Тогда все мы сможем преодолеть путы прошлого, — подумала она, — прощая друг друга и вновь становясь семьей. За исключением Клэя. Мне все еще предстоит обдумать, как быть с ним. Но многое изменится, многое станет таким чудесным…»

— Я всегда мечтала иметь сестру, — сказала Эллисон. — Помнишь, Лора, как мы, бывало, считали друг друга сестрами? Теперь мы действительно стали ими. Разве не удивительно?

Лора облегченно вздохнула.

— Да. — Она вытянула руку, Эллисон взяла ее.

— Удивительно, — повторила она, и обе улыбнулись. Бен громко прокашлялся:

— Распространяется ли это на мужа?

Эллисон рассмеялась.

— Возможно. — Она взглянула на него снизу вверх, когда он подошел и присел рядом с ней на ручку кресла. — Я люблю тебя. И не могу представить себе жизнь без тебя

Нагнувшись Бен поцеловал ее. Лора отвела взгляд, стараясь скрыть зависть. Ее глаза встретились с глазами Ленни, и Ленни все поняла.

— Ох, — произнесла Лора, — я совсем забыла…

Она взяла свою сумочку, открыла ее и достала ожерелье Ленни.

— Я принесла это тебе; собиралась передать Бену, но так будет лучше. Я так неловко себя чувствую, что мы вообще затеяли…

Ленни держала ожерелье на ладони.

— Но если бы тогда вы не затеяли, сегодня вы не стали бы частью нашей семьи.

Она улыбнулась Лоре. В ее улыбке было столько открытости и любви, что у Лоры перехватило дыхание; этого бы не произошло, если бы прожитые годы исчезли.

— Добро пожаловать обратно, дорогая Лора. Мы так скучали по тебе. Ты останешься с нами на ночь, так ведь? Можешь подождать до завтра с отъездом? Я тоже еду; могли бы поехать вместе. Нам нужно о многом поговорить, одного вечера нам не хватит.

Ленни встала и протянула руки.

Лора подошла к ней, оглушенная происходившим.

— Мне бы очень хотелось остаться.

Ленни обняла ее, как маленькую девочку, и улыбнулась.

— Такое облегчение, — прошептала она, — такое облегчение знать, что мы не ошиблись в своей любви. И следовало ждать, чтобы убедиться в этом.

Каким образом она раздобыла деньги?

Во второй раз она дурачит его: в первый раз с отцом, а теперь с советом директоров. Но теперь ей легко не отделаться; он найдет способ уничтожить ее. Для этого он использует деньги; все в конце концов сводится к деньгам. Все на этом свете делается ради денег. О чем бы люди ни думали, в первую очередь они думают о деньгах. Он свалит ее с помощью денег.

Поэтому думай, Феликс. Как эта сучка, у которой не было за душой ни гроша, смогла раздобыть столько денег, чтобы купить четыре отеля и, сверх того, два процента акций одной из крупнейших корпораций Америки? Она ворует, подделывает чеки, печатает деньги в своем подполе — во имя всего святого, сейчас не время для шуток — она окручивает какого-нибудь старикана, дышащего на ладан. Он вводит ее в свою семью…

Да, но это еще не преступление. За это ее не прищучить. Если, конечно, тут нет какого-нибудь мошенничества. Но мошенничество должно быть обязательно. Нет никакой возможности, чтобы она добыла деньги честным путем.

Может быть, кража? Драгоценности? Произведения искусства? Колби полагал, что она замешана в кражах; он не пытался скрывать своих мыслей. Но это недостаточно крупно. Таким способом она не могла набрать необходимой суммы, так? Жаль, он не спросил у Колби. какие картины были украдены. Картины Роуалтса, похищенные у него, на аукционе стоили целое состояние, но сколько можно было выручить за них, продавая из-под полы? Ничтожную часть их действительной стоимости.

Если они не были украдены по заказу того, кто готов выложить за них кругленькую сумму. В этом случае она могла получить за три картины до полумиллиона долларов. Но чтобы купить отели и часть пая, требовалось, по меньшей мере, миллионов двадцать наличными.

Может, всего понемногу? Мошенничество, воровство, вытягивание средств из мужчин. Грязные деньги.

Нужно узнать состояние ее финансов. У него есть возможности выяснить это. Да, стоить будет недешево, но в тех нескольких случаях, когда он прибегал к подобным уловкам в отношении других, расходы окупились сторицей.

На сбор нужной информации потребовалось три дня. Его источникам пришлось разыскать банки, которые она использовала для получения кредитов, в которых держали ее закладные, личные вклады. Затем пришлось найти людей, у которых они приобрели эту информацию. Все было сделано тихо и просто. Наконец полная информация легла перед ним. Она по горло увязла в долгах.

Усмешка кривила губы Феликса. Он явно преувеличил, когда говорил Колби, что выплаты по процентам могли составлять полмиллиона долларов в год. Но на самом деле он оказался гораздо ближе к истине, чем предполагал; выплаты составляли около трехсот пятидесяти тысяч долларов. И эта сумма выплачивалась за счет доходов от четырех отелей за вычетом расходов на довольно высокую зарплату. Иначе все дело развалилось бы.

У нее должна быть невероятно высокая наполненность номеров, иначе не обеспечить подобные доходы. Это означает необходимость создания и поддержания неколебимого доверия со стороны клиентов.

Интересно, что подумают клиенты, узнав, что в отношении Лоры ведется расследование, связанное с кражами произведений искусства?

Нужен лишь незначительный намек на возможные негативные последствия, чтобы посеять сомнения в тех, кто в состоянии выложить тысячу долларов лишь за одну ночь в номере ее отеля.

Лора была столь же уязвима, как кролик на поле, полном лисиц. Осталось лишь продумать, как сделать эту-информацию достоянием гласности и в то же время обезопасить себя.

На следующий день, последний день сентября и самый жаркий в истории Бостона, Феликс Сэлинджер созвал пресс-конференцию в своем оборудованном кондиционерами кабинете, расположенном на верхнем этаже «Бостон Сэлинджер-отеля». На нем был темный костюм; он выглядел торжественно и респектабельно; казалось, он — суть старого Бостона, когда выступал с заявлением перед репортерами разделов деловой информации в газетах «Адвертизинг эйдж» и «Бизнесуик», обозревателей из «Уолл-стрит джорнел», «Нью-Йорк таймс» и «Чикаго трибюн», а также журналистами из «Ассошиэйтед пресс». Они не были первыми людьми в городе; он и не ожидал этого. Но они были достаточно хороши для его целей.

И они сделали именно то, что он от них ожидал. В газетах, вышедших на следующий день, и в двух еженедельных журналах появились статьи, приводившие его высказывания в защиту Лоры Фэрчайлд.

Феликс Сэлинджер, владелец корпорации «Сэлинджер-отель» и вице-президент Международной ассоциации отелей, заявил вчера, что нет никаких оснований для слухов, будто Лора Фэрчайлд, основной владелец престижных отелей «Бикон-Хилл», использует свой отели для организации хищений уникальных произведений искусства.

«Мы проверили слухи, они совершенно не соответствуют действительности, — заявил он на встрече с журналистами в своем кабинете. — Подобные безответственные разговоры наносят вред всей нашей отрасли обслуживания, подрывая у наших клиентов веру в нашу способность обеспечить их безопасность, тогда как на самом деле мы оснащены лучше, чем когда-либо прежде».

Мистер Сэлинджер имел в виду несколько крупных краж уникальных художественных произведений из известных частных коллекций. Все пострадавшие незадолго до ограблений были гостями одного из четырех отелей «Бикон-Хилл». До настоящего времени не предавалось огласке, что шесть крупных ограблений, совершенных на двух континентах за последние три года, могут быть связаны между собой. Мистер Сэлинджер заявил, что преступник неизвестен. «В то же время, — сказал он, — сотрудники полиции Международной ассоциации отелей и лично я можем заверить общественность в том, что наши отели безопасны и будут таковыми впредь. Если и есть обстоятельство, объединяющее все эти преступления, я уверен, непременно будет установлено, что им явится нечто иное, а не факт, что все пострадавшие были гостями отелей „Бикон-Хилл“.

В настоящее время расследование хищений произведений искусства продолжается.

На следующий день в кабинете Лоры, не переставая, звонил телефон. Во все ее четыре отеля поступали отказы от бронирования номеров.

ГЛАВА 31

В кулуарах редакций и телестудий история получила известность как «Дерьмо Феликса»: его защита была не чем иным, как ножом в спину Лоре Фэрчайлд. Те, кто поумнее, поняли сразу же, как увидели статьи в деловых рубриках газет. О Феликсе говорили с презрением, но в то же время с некоторым восхищением: «Вот сукин сын, его не привлечь к ответу даже за клевету; он заявил, что она не причастия». Кроме того, он сделал журналистам настоящий подарок, предоставив в их распоряжение отличнейший материал, в котором было все: огромные деньги, международное общество, кражи произведений искусства, прекрасная молодая женщина и шикарные отели. Поэтому с воодушевлением и настойчивостью деятели прессы звонили Лоре. Не успело миновать начало рабочего дня, а секретарь Лоры выучила назубок стандартную фразу ответа: «Прошу прощения, но мисс Фэрчайлд на совещании и не может оторваться; она еще не видела сегодняшней газеты, но как только прочтет, вероятно, выступит с заявлением для прессы. Мы вас уведомим».

Лора не только видела, но и сотню раз перечитала эту статью; ну вот, еще один раскрытый секрет. Однако никто из репортеров не обвинил секретаря во лжи; они просто съехались в «Нью-Йорк Бикон-Хилл» и расположились в фойе.

— Лора, — обратилась секретарь по внутренней связи, — Сэм Колби на проводе. Я подумала, что ты захочешь поговорить с ним.

Лора кивнула:

— Спасибо.

Она обменялась быстрым взглядом с Джинни, сидевшей на софе, и подняла трубку.

— Да, мистер Колби.

— Мне хотелось бы встретиться с вами, мисс Фэрчайлд. Крайне сожалею, что не позвонил раньше.

— Я тоже. Хотя бы из любезности вы могли сначала побеседовать со мной.

— Я же сказал, что крайне сожалею!

Сэм Колби был взбешен, слова вырвались из него, как пуля из пистолета.

— Я проводил серьезнейшее расследование очень осторожно и чтобы не причинить ущерб ничьим интересам — никогда за всю мою практику никто не поступал подобным образом, не давал в прессу утечку моей версии, да еще извращая ее в собственных интересах…

Он подавил поток слов, готовых сорваться с языка.

— …Пожалуйста, извините; у меня было трудное утро.

— Разумеется, — сухо ответила Лора. — Не могу принять вас сегодня, мистер Колби, может быть, завтра или послезавтра; я извещу моего секретаря, она сообщит вам о времени

— Предпочитаю встретиться сегодня, мисс Фэрчайлд.

— Но я нет. У меня тоже нелегкое утро. Она повесила трубку.

— Нужно бы встретиться с ним сегодня, так ведь? — спросила она Джинни.

— Не думаю, чтобы была большая разница. Джинни взяла кофейник:

— Еще?

— Да, спасибо. Лору била дрожь.

— Всего лишь начало октября, с чего такой холод? Нужно было бы надеть свитер.

— Тебе стоило бы отравить Феликса, когда ты работала у него на кухне. Мерзнешь ты потому, что нервничаешь и волнуешься, дорогая; твое состояние ни шиша не связано с погодой. Когда найдешь своего братца и как только он признается, сняв тебя с крючка, сразу почувствуешь себя лучше.

— Понятия не имею, где его можно найти. Может оказаться, он вовсе ни при чем.

— Я была бы счастлива видеть его лицо, когда он будет говорить, что не причастен. Думаю, скоро его разыщут, особенно теперь, когда Бен нанял детектива.

Лора вновь передернула плечами:

— Не по душе мне. Нанимать детектива, чтобы выследить Клэя…

— Дорогая, он что-то не был ласков с тобой. Лора взглянула на свои руки:

— Знаю.

Она продолжала разглядывать их, думая о Поле. В тот день Эллисон сказала, что он находился в Лондоне, и она звонила ему в лондонский отель из дома в Бикон-Хилле, когда оставалась там на ночь. Пожелав спокойной ночи Бену и Эллисон, Лора ушла наверх, свернулась калачиком в своем любимом кресле у окна в старой гостиной и задумалась, вспоминая весь долгий день, начавшийся с собрания членов правления корпорации Сэлинджеров. И именно в тот момент она поняла, что остался еще один шаг, который необходимо предпринять. Сняв телефонную трубку, она позвонила Полю в Лондон в отель Сэлинджеров. Но там его не оказалось.

— Он просил записать для него все поступающие сообщения, — сказал консьерж, — пока он несколько дней пробудет на континенте.

После безуспешной попытки дозвониться до него, чтобы рассказать про Бена, Лора настолько расстроилась, что не знала, что делать дальше. Оставалось одно — оставить ему просьбу перезвонить ей в Нью-Йорк. Это происходило пять дней назад. С тех пор от Поля не было никаких вестей.

По внутренней связи прозвучал голос секретаря:

— На проводе Бен Гарднер, Лора; говорит, что он родственник и что ты определенно захочешь побеседовать с ним.

Лора невольно рассмеялась:

— Он прав.

— Хочу, чтобы ты знала, что приеду днем, — сказал Бен. — Звонил детектив. Пока ничего, но он продолжает поиски. Эллисон передает горячий привет.

Они протянули ей руку помощи, подумала Лора; семья берет ее под свою опеку, когда она оказалась в беде.

— Бен, рада тебя слышать, но совершенно незачем приезжать, здесь пока нечего делать. Что-нибудь скажу репортерам, еще раз поговорю с Мирной, постараюсь выяснить, куда мог отправиться Клэй, а потом мы с Джинни попробуем остановить лавину отказов от мест в отелях. Если удастся убедить клиентов, что они в полной безопасности, все будет в порядке.

Бен не стал говорить, как трудно будет добиться этого без раскрытия краж; она и сама прекрасно понимала это.

— Обещаешь позвонить, когда понадоблюсь?

— Конечно, приятно знать, что могу рассчитывать на помощь. Позвоню в любом случае, даже если помощь не потребуется.

Он усмехнулся:

— Перезвоню тебе днем.

Повесив трубку, Лора стала шагать по комнате.

— Что сказать репортерам?

— Что ты так же чиста, как школьница, что как только разыщешь Клэя, сможешь подробнее ответить на их вопросы, а до тех пор они могут уносить отсюда свои задницы и оставить тебя в покое…

— Нет, я не могу сказать им о Клэе, пока сама не уверена. У меня нет доказательств; нет их и у Колби. Но могу сказать, что мы установили, кто является вором, и что его больше нет среди работников отелей. Это правда, и она должна помочь людям чувствовать себя уверенно в отелях…

— Если они поверят.

Лора посмотрела на список отказов, лежавший перед ней.

— Некоторые из них могут.

Вновь зазвонил зуммер внутренней связи, на проводе был Карриер. Лора сняла трубку.

— Пыталась дозвониться до тебя, Уэс. Твоя секретарша сказала, что ты уехал из города.

— Я звоню из Далласа; буду в Нью-Йорке к двум часам. В три у нас назначена встреча с инвесторами.

— У нас встреча?..

— Да, они созвали. Настояли. Они обеспокоены за свои деньги, Лора; их нельзя обвинять.

— Уэс, дело возникло только вчера. Они могли бы дать мне хоть немного времени, чтобы выправить положение.

— Именно это я хотел порекомендовать; думаю, ты справишься. Другие отели тоже иногда переживают кризисы, но они не были настолько хороши, как твои. Но то, что я верю в наше дело, отнюдь не означает, что в него верят и другие; они захотят узнать твои планы. Они приобрели право знать, что ты собираешься предпринять.

Последовала пауза.

— Конечно. Где состоится заседание?

— В моем кабинете. Подумал, ты будешь чувствовать себя увереннее на знакомой территории.

— Спасибо, Уэс. Я буду.

Джинни задумчиво следила за ней.

— Твои вкладчики?

Лора кивнула:

— Переживают за свои деньги.

— Ты выглядишь потрясающе спокойно для женщины, которую пригласили в пасть ко льву. Лора слегка улыбнулась:

— Вынуждена быть спокойной; они не хотят думать, что доверили свои деньги эмоциональной женщине. Но я отлично их знаю; эти трезвомыслящие джентльмены с самого начала доверяли мне. Так что я не очень обеспокоена встречей.

— Дорогая, думаю, ты говоришь это ради меня. Не хочешь, чтобы я тревожилась за судьбу моих миллионов. Хорошо, послушай меня: я была бы дурой набитой, если б не волновалась, но непосредственно сейчас тревога не велика и можно перебиться. Я не собираюсь отзывать свой вклад, наоборот. Можешь приостановить причитающиеся мне выплаты, ну… скажем, месяцев на шесть. Таким образом сократятся расходы и у тебя появится возможность для маневра, пока отели не заполнятся вновь. Я уже подготовила письмо по этому поводу. Мой финансист ужасно любит оформлять все письменно.

— Спасибо тебе, Джинни, — сказала Лора срывающимся голосом, — надеюсь, все закончится раньше, чем за шесть месяцев.

— Я тоже надеюсь, но и голодать не буду, если такое все же случится. Что ты собираешься сказать этим толстосумам?

— Наверное, то же самое, что журналистам. Максимум правды. И чем проще, тем лучше.

Но когда она предстала перед ними в кабинете Карриера, именно ее инвесторы первыми употребили это слово.

— Будем проще, Лора, — сказал Тим Алкот. Он сам выдвинул себя в качестве рупора троих инвесторов, которых в свое время привлек Карриер, когда Лора предложила приобрести нью-йоркский отель Сэлинджеров. Тогда Карриер был против подобного шага, поскольку новые инвесторы, объединив свои голоса, могли взять под контроль «Оул корпорейшн». Однако Лора была столь решительно настроена приобрести отель, пока был такой шанс, что он уступил. До сих пор проблем не возникало. И вот теперь Лора сидела вместе с ними за круглым с гранитной крышкой столом в кабинете Карриера. Тим Алкот сказал:

— Мы будем смотреть на ситуацию проще.

Он владел «Алкот фрутс», крупнейшей в мире компанией по производству мороженых фруктов и любил повторять, что достиг нынешнего положения благодаря тому, что был столь же тверд и холоден, как его мороженая продукция.

— Нам нужна уверенность, что мы не потеряли управление «Оул корпорейшн». Мы вложили значительные средства и хотели бы чувствовать себя в безопасности. Но в настоящий момент мы испытываем тревогу. Справа и слева идут отказы от заявок. Если этот процесс, не будет остановлен и обращен вспять в ближайшее время, мы останемся с четырьмя отличными, но совершенно пустыми зданиями. Поэтому мы намерены узнать, как ты планируешь изменить положение вещей.

Прежде, когда они собирались впятером, на лицах сияли улыбки; до этой минуты Лора не отдавала себе отчета, насколько она привыкла воспринимать их улыбки как должное. Теперь вокруг стола она видела серьезные, изучающие лица дельцов, которые оценивали товар, взвешивая, удачной или нет оказалась заключенная сделка. Ей захотелось, чтобы в этот момент вместо шелкового платья на ней был деловой костюм, чтобы волосы были короче. Она хотела больше походить на мужчину.

Сложив руки на столе и гордо выпрямившись, она взяла слово:

— Действительно, в отелях «Бикон-Хилл» имел место факт воровства. Мы считаем, что нам удалось установить вора — лицо, которое входило в состав персонала компании и, очевидно, использовало свое служебное положение для проникновения с преступными намерениями в дома наших гостей. Больше он на нас не работает. Кроме этого увеличен штат службы безопасности. Эту информацию я направляю письмом в адрес каждого, кто хоть раз останавливался в отелях «Бикон-Хилл». Через день-два я встречаюсь с Сэмом Колби, инспектором страховой компании, который ведет расследование преступлений. В ближайшее время мы надеемся объявить о благополучном завершении расследования.

— Как скоро?

— Кто вор?

— Где он сейчас находится?

— Полагаешь, ты знаешь?

Трое из сидевших вокруг стола говорили одновременно.

— Думаю, мы могли бы позволить Лоре продолжить говорить, — сказал Карриер.

— До тех пор, пока у нас не будет доказательств, — спокойно сказала она, — пока ему не будет предъявлено обвинение, я не вправе назвать вам его имени…

— У вас нет доказательств?

— Пока нет, но мы ищем их.

— Итак, что, как ты полагаешь, тебе известно? Он дает показания? Кто его допрашивает?

— Главное, — сказала Лора, — состоит в том, что мы идем на контакт с нашими гостями. Кроме писем, которые пишу я, Вирджиния Старрет и я собираемся позвонить всем тем, кто отказался от номеров, и сотням других, чтобы уверить их в надежности отелей и сообщить, что лишь один из сотрудников был замешан в преступлениях и что отныне он больше не работает у нас, и предложить им вновь остановиться у нас. Уверена, многие возобновят бронь номеров, а, приехав сюда, они увидят, что все совершенно нормально…

— Во имя всего святого! — взорвался Алкот. — Дела идут совершенно ненормально! Эти отели запятнаны скандалом! А ты тут разглагольствуешь насчет стандартных и элементарных действий. Это далеко не то, что мы хотим. Нам нужно действие! И факты! И хорошая реклама для разнообразия! Кто этот вор, который скрылся? Я спрашиваю вас, юная леди, кто он?

— Пока не могу сказать вам этого. Я никого не обвиню публично до тех пор, пока не буду убеждена в его виновности.

— О каком публичном обвинении вы говорите, черт возьми, это же закрытое заседание!

— У тебя будет возможность высказаться, Тим. Хочешь хорошей рекламы? Я не стал бы так рисковать, — вступил Карриер.

— Пропади все пропадом! — Лицо Алкота побагровело. — Кто ты такой, чтобы учить меня, как поступать? А? Когда вы перестанете быть здесь лопухами? Теперь послушайте меня: ты обязана сказать, кого ты подозреваешь. Каждый из нас выложил по девять миллионов долларов за право знать, что, черт возьми, творится кругом, и внести соответствующие коррективы, если нам это не понравится. И я заявляю, что ты не сможешь отмыть репутацию этих отелей, пока не назовешь имени вора, и я желаю знать кто он.

— Нет, извини, Тим.

— Хорошо, хочешь играть жестко. Что ж, мы тоже будем играть жестко. Ты не называешь его, потому что это ты. Ты мотаешься по всему миру; это всем известно…

— Странно, — прервал Алкота Карриер, — ты что, с ума сошел, Тим? Лора не станет…

— Ах, не станет? У нее уйма денег… А тебе известно, сколько у нее денег, Уэс? Вся эта дичь спокойно спит под ее крышей, готовая стать добычей охотника, это она все придумала и спланировала! Она работала над этим три года! Верно? Я прав?

— Нет! Конечно нет! — Глаза Лоры потемнели от ярости. — У вас нет никаких оснований для такой гнусной лжи. Вы связаны с этими отелями почти с самого начала; вы сами видели, что я из них сделала. Я, и никто иной, превратила их в то, чем они являются сегодня, и я не поставила бы их на карту ни за что на свете. Я ни за что не стала бы красть…

— Неужели?! Что ж, позвольте рассказать вам кое-что, молодая леди. У меня есть друг в «Дейли ньюс», который намекнул, что в завтрашних газетах появятся статьи с информацией, что тебя однажды уже обвиняли в воровстве, что была какая-то распря по поводу наследства, которое ты у кого-то увела — не знаю деталей, и сейчас мне на них плевать, но речь идет о надежности репутации! Здесь сидим мы втроем, и каждый из нас вложил по девять миллионов, потому что Уэс убедил нас, что дело верное, а теперь выясняется, что мы поддержали осужденную мошенницу!

Лора встретилась взглядом с Карриером и, увидев на его лице выражение шока, поняла, что оно мало чем отличалось от ее собственного. Она посмотрела мимо всех инвесторов на большую картину, висевшую над столом Уэса: абстрактное переплетение теней синего, серого и белого цветов. «Никогда не замечала, как она туманна, — подумала она. — Словно коллекция теней».

Тени были повсюду. Снова и снова они пересекали ее залитый солнцем путь; неважно, с какой скоростью она бежала, ей никогда не удавалось перегнать их.

Карриер многозначительно посмотрел на Лору, предоставляя ей, возможность говорить, но она не могла; ей казалось, что тени смели ее с лица земли; через мгновение он начал говорить вместо нее.

— Ты сам не веришь, Тим, что Лора может быть воровкой; я чертовски хорошо знаю, что ты в это не веришь. Ты прибег к этому ходу, чтобы избавиться от нее.

— Ты правильно понял, Уэс, — кивнул Алкот, — мы избавляемся от нее. Не знаю, украла ли она что-нибудь или нет — мне наплевать. Единственное, что знаю наверняка — это то, что ей нужно уйти. Эти отели не станут дожидаться, пока отыщется загадочный вор или пока молодая леди решит уйти сама. Единственный способ заставить людей думать, что в отели можно безбоязненно совать свою голову — провести кардинальную чистку и назначить новою босса

Карриер вновь посмотрел на Лору, взглядом моля защищаться, но она сидела, словно замороженная, едва дыша, устремив взгляд на маленький рот Алкота.

— Втроем мы вложили в это предприятие двадцать семь миллионов баксов, Уэс; и ты полагаешь, что мы будем сидеть сложа руки, пока Лора старается ублажить людей и заставить их платить деньги за проживание там, где они опасаются жить? Ты сам отлично знаешь. Поэтому я созвал это заседание и теперь вношу предложение о снятии Лоры Фэрчайлд с поста президента «Оул корпорейшн».

Они не могут этого сделать.

— Я услышу второй голос в поддержку этого предложения?

Это моя компания. Они не могут отнять ее у меня.

— Есть второй, — твердо проговорил второй инвестор, сидевший справа от нее.

Я не позволю, чтобы меня обобрали вновь — по крайней мере, не сдамся без борьбы.

— Все, кто поддерживают…

— В соответствии с правилами мы должны обсудить вопрос перед его голосованием!

Голос Лоры прозвучал резко, как удар бича. Она отодвинула назад свой стул и встала:

— Если никто больше не желает сказать, то скажу я. Она посмотрела сверху вниз на Алкота и двух сидящих по обе стороны от него инвесторов.

— Вот уже два года, как ваши миллионы вложены в это предприятие, и вы были абсолютно удовлетворены до тех пор, пока стоимость ваших капиталов неуклонно возрастала и вы регулярно и своевременно получали проценты Вам было совершенно наплевать на все остальное Я могла устроить здесь бордель, игорный дом или центр по распространению героина. Что вам было за дело; вы даже ни разу не приехали взглянуть. Кроме того, вас совершенно не интересовало, кто я такая: с первого дня нашей встречи вы не удосужились поинтересоваться и навести обо мне справки. Единственное, что вас интересовало, когда Уэс познакомил нас — это рентабельность «Бикон-Хилла» в Чикаго; вы изучили все бухгалтерские отчеты.

— Мы напрасно теряем время, — сказал инвестор, сидевший по правую руку от Алкота.

— Это мое время, — яростно заявила Лора. Но тут она остановилась. Не распаляйся. Не кричи на них. Они назовут тебя истеричкой. И, свободно сцепив руки перед собой, продолжила: — Я весьма высоко оценила бы вашу любезность, если бы вы выслушали меня. Это серьезная проблема, а я прошу лишь нескольких минут вашего внимания.

Инвестор по левую руку Алкота пристально посмотрел на Лору:

— Вполне справедливо. Продолжай. С этого момента Лора обращалась непосредственно к нему:

— Когда мне было пятнадцать лет, меня задержали, когда я выходила из дома, где я только что совершила кражу. Меня осудили на год условно и отпустили. С того дня я ни разу ничего не украла, не совершила никакого другого преступления. Я закончила школу, колледж, я честно заработала все, что имею сейчас. У каждого из нас в прошлом есть нечто такое, что мы хотели бы позабыть. Тим, у тебя в прошлом развод, а твоя вторая жена покончила жизнь самоубийством…

— Черт побери! Да кто ты такая, что…

— Это всем известно, — мягко сказал Карриер, стараясь не улыбаться. — Садись и слушай, Тим; говорит Лора.

Лора с благодарностью взглянула на него, затем продолжила, словно ее никто не прерывал:

— Это, прямо скажем, далеко не та репутация, которую можно было предложить женщине, возможно помышляющей выйти за тебя замуж. Но полагаю, ты сказал бы ей, что не следует судить по прошлому или наказывать за действия, которые совершили те, на ком ты был женат или кто работает на твою компанию.

Ее голос звучал низко и ровно. В комнате было тихо. Она посмотрела на трех инвесторов.

— Скажите, спустя десять лет станете ли вы наказывать своих юнцов за то, что они пробовали курить марихуану, или пили слишком много пива, или воровали вещи с прилавков магазинов? Или вы все же будете судить их как взрослых, которыми они к тому времени непременно станут? Все, что я прошу вас сделать сейчас — это судить обо мне так же, как тогда, когда вы доверяли мне свои деньги; судить потому, что являю собой сейчас. Вы были удовлетворены, позволив мне зарабатывать для вас деньги; вы ни разу их не теряли и, более того, не имели оснований полагать, что такое может произойти. Не думаю, что вам грозит потерять ваши деньги и на этот раз. Я способна управлять этими отелями лучше любого менеджера, которого вы намерены взять вместо меня…

— О Господи, — хмыкнул Алкот, — менеджеры «Хилтона», или «Марриотта», или «Кока-колы», запросто смогут управлять этой корпорацией; это бизнес, понимаешь, или ты забыла об этом, распуская нюни насчет молокососов?

— Не забыла; другой директор может управлять «Оул корпорейшн», но отели «Бикон-Хилл» уже никогда не будут прежними. Вы не имеете ни малейшего представления о том, что я сделала, чтобы они не были похожи ни на один из шикарных отелей в мире; никто этого не знает, потому что я не рекламировала свои новшества. Менеджер от «Кока-колы» не будет иметь отношений, которые я наладила с нашими гостями за последние годы; он понятия не имеет о письмах, которые я пишу им до приезда в гостиницу и после, когда они уедут, или как я готовлю свой персонал оказывать услуги, которых не предоставляют ни в одном другом отеле. Это-то и делает мои отели непохожими на другие! Это не просто куча безликих зданий: это отели Лоры Фэрчайлд, и никто иной не сможет взять на себя управление ими; они станут совершенно другими через неделю.

— Именно другими мы и хотим их видеть, — сказал инвестор по правую руку от Алкота. — Почему, черт возьми, ты хочешь, чтобы они были прежними, когда все кругом видят в них охотничьи угодья для воров?

— А вы полагаете, что люди станут думать иначе, если вы назначите нового управляющего? — спроила Лора. — Что изменится? Только лицо, стоящее наверху. Убедит ли их этот шаг в том, что по коридорам не шастают воры? Я скажу, в чем вы убедите их: исключительно в том, что вы не доверяете руководству отелей, которыми они наслаждались и которые неоднократно рекомендовали своим друзьям. Вы убедите их в том, что они были не правы всякий раз, когда хорошо отзывались об отелях «Бикон-Хилл», и в этом случае они будут иметь все основания опасаться возвращения туда. Но даже если они вернутся, то уже не найдут в них того, что отложилось у них в памяти. В результате дела пойдут гораздо хуже, чем сейчас. Если же я останусь на своем посту, и мы — все мы вместе — будем убеждать наших гостей, что, несмотря на серьезные проблемы, вставшие перед отелями «Бикон-Хилл» — а скажите-ка мне, какая из компаний или организаций не имела серьезных проблем в тот или иной период своего существования — отели по-прежнему прочны и отлично управляемы, как они всегда полагали, их мнение о наших отелях останется превосходным.

Лора глубоко вздохнула.

— Я не собираюсь спокойно оставлять свой пост и уходить из этой компании. Мы делаем шаг назад — ужасный шаг назад, знаю, но поправимый. При условии, что мы будем работать вместе на поддержание репутации «Бикон-Хилл» на том же уровне, на котором она была с самого начала. Наши гости хотят доверять мне. Если мы создадим для этого возможности, они будут мне доверять, как прежде. Все отлично понимают, что необходимо гораздо большее, чем единственная неприятность, чтобы свалить прочную компанию, особенно в случае, когда проблема решается и будет решена. Даю вам слово.

Она посмотрела на каждого из них: состоятельные, обладающие властью люди, которые желали быть уверенными в том, что ставят на победителя.

— Черт возьми, вы поверили мне однажды; за несколько лет мы создали мощную группу отелей! Даю вам слово сделать все, что в моих силах, чтобы…

— Удержаться у власти, — резко вставил Алкот. — Вы закончили?

Лора взглянула на него:

— …Чтобы сделать отели и «Оул корпорейшн» сильными и прибыльными, какими мы желали их видеть в самом начале. Теперь я закончила, Тим.

— Тогда я хотел бы поставить на голосование мое предложение о смещении Лоры Фэрчайлд с поста президента «Оул корпорейшн». Я — «за».

Желая показать, что он соблюдает правила, Алкот записал свой голос на блокноте, лежавшем перед ним на столе. Он повернулся к инвестору, сидевшему справа от него, ожидая его мнения.

— Да.

Алкот удовлетворенно кивнул и записал.

— Лора?

— Нет

В горле пересохло. Годы мечтаний и упорной работы, чтобы прийти к этому: нескольким людям, произносящим одно-единственное слово.

Алкот записал ее голос.

— Уэс?

— Нет

— Конечно.

Он записал, затем, улыбаясь, повернулся к человеку, сидевшему по левую руку.

— Нет.

Повисла оглушающая тишина. Волна возбуждения прокатилась по Лоре, ее глаза вспыхнули, когда она встретила взгляд того, кто дал ей возможность остаться президентом «Оул корпорейшн».

— Вы совершенно правы: ваши отели — ваше отражение, — сказал он, — и я думаю, это самое лучшее, чем мы обладаем.

Ворча, инвестор, сидевший справа от Алкота, отодвинул стул.

— Одну минуту, — быстро проговорил Алкот, — считаю, что, прежде чем мы разойдемся, нам следует позаботиться еще об одном. Полагаю, все согласятся, что паи необходимы определенные гарантии. У меня очень мало информации, и это обстоятельство всегда крайне нервирует меня. Поэтому я ставлю еще одно предложение: за тридцать дней Лора должна исправить ситуацию. Если через тридцать дней положение останется прежним, тогда она оставляет пост, а мы находим кого-нибудь другого. Даже тридцать дней могут оказаться слишком длинным сроком — кто знает? Мне чертовски не хочется, чтобы всплыло еще что-нибудь новое. Но нам необходимо знать все, что творится! Согласны?

Он оглядел сидевших за столом. Инвестор справа согласно кивнул.

— Будем обсуждать? — спросил Алкот, глядя на Лору. Однако первым заговорил Карриер:

— Мне кажется, тридцать дней справедливый срок, но автоматическое отстранение от должности — нет. Если Тим позволит, я вношу дополнение в выдвинутое им предложение. Скажем так, через тридцать дней мы рассмотрим ситуацию и проведем еще одно голосование относительно дальнейшего пребывания Лоры в должности.

Алкот взглянул на соседа слева и понял, что тот опять будет голосовать против него. Он пожал плечами.

— Что ж, вносите.

Когда поставили на голосование, все высказались «за».

— Тридцать дней, — напомнил Алкот Лоре, когда они поднялись из-за стола. — Для всех нас было бы лучше, если бы ты управилась пораньше.

— Согласна, — ответила она, протянув ему руку.

— Держи нас в курсе, — проговорил он, пожимая се.

Лора стояла около стола, глядя, как они уходят, ощущая внезапную опустошенность и усталость. Тридцать дней. Один месяц. Когда я была девочкой, этот срок казался таким длинным, таким большим.

На следующий день в «Дейли ньюс» появилась информация о совещании, в которой сообщалось о прошлом Лоры, приводилось краткое описание жертв шести краж и единственные слова, которые репортеру удалось выжать из Сэма Колби: «Мы достигли определенных успехов; надеемся на скорый арест преступника».

Эта публикация побудила менеджера телекомпании поинтересоваться, почему Поль Дженсен находится в Европе, тогда как должен снимать для них фильм, посвященный Сэму Колби, который продолжал расследование в Нью-Йорке.

— Через несколько дней возвращаюсь, — ответил Поль менеджеру телекомпании, когда тот позвонил ему по телефону. Поль был объят нетерпением. Он только что возвратился в отель и нашел послание Лоры; держа в руках бумажку с ее именем, он испытывал потребность срочно начать действовать.

— Мне должны позвонить; я перезвоню через несколько минут.

— Подожди. Почему ты торчишь там, когда тут, у тебя под носом, творится черт знает что? Поль вздохнул:

— Я уже говорил, что использую различные дела, чтобы показать работу Колби; мы собрали неплохой материал в полиции и о ряде жертв…

— Другие дела? Да тут горячее дело, которое обсуждают на страницах газет; каждому интересно, как оно движется, а главный режиссер разъезжает по миру. На кой черт тебе какие-то другие дела?

— Горячее дело? Ты о чем?

— О черт, ты же не знаешь… Подожди, сейчас зачитаю…

Он извлек листок из папки материалов, посвященных Колби, и зачитал заявление Феликса, а также выдержки из двух более поздних публикаций в «Дейли ньюс».

— Я спрошу Колби, можно ли прислать оператора, чтобы заснять его беседу с этой Фэрчайлд, чтобы ты не упустил этот материал. Затем, если дело сдвинется, то, как только Колби его завершит, мы получим отличный фильм. Прокрутим его поскорее, пока интерес к делу не остыл. Мы сможем повторить его в любое время. Брось ты эту ерунду относительно других расследований; это дело единственное, что нас интересует.

— Я не занимаюсь этим делом, — сказал Поль и подумал: «Так вот о чем она хотела мне сообщить!»

— Две недели назад я написал вам письмо; в нем указал, что использую для фильма совершенно другое дело. Я сказал об этом сразу, как только узнал.

— Письмо? Я не получал никакого письма. Погоди, может, и получал. Не помню. Впрочем, какое это имеет значение теперь? Дело возникло в последние пять дней, вот что главное. Послушай, Поль, именно такой фильм нам сейчас и нужен: расследование, проводимое Колби по делу о шести кражах, которые зародились в недрах отелей «Бикон-Хилл». Бог ты мой, какие сборы! Кто мог бы предположить, когда начинал?..

— Я не снимаю фильм об отелях «Бикон-Хилл», — сказал Поль. — Мы с Сэмом уже говорили на эту тему. Может оказаться, что отели вообще ни при чем. Он не уверен. Никто ничего толком не знает. Я хочу использовать завершенное расследование — оно проведет нас через весь процесс, поэтому не вижу смысла цепляться за то, что в последнюю минуту может свести на нет все мои усилия по съемке, зайдя в тупик. Привезу материал, как только смогу…

— Мне не нужно то, что привезешь. Я хочу иметь тот фильм, который хочу я. Мне не известны истинные мотивы, по которым ты не желаешь его снимать, но мы уже оплатили солидную часть этого фильма и, черт подери, у нас есть все права подсказать тебе, что нужно делать.

— Ни у кого нет такого права. Ясно? Вы полагаете, что, финансируя этот фильм, вы автоматически становитесь продюсерами или цензорами? С самого начала фильм был моим, и я сделаю его так, как сочту нужным, в противном случае вообще не делаю. По крайней мере, для вас.

— Тогда, разрази тебя Бог, ты не делаешь его для нас. Мне не нравится твое отношение, Поль. Беда с вами, богатыми плейбоями, вы не достаточно голодны: вы слишком мало теряете при проигрыше. Для тебя это хобби, поэтому ты думаешь, что не подчиняешься приказам. Что ж, это приказ, который тебе следует исполнить. Если ты не сделаешь этот фильм вовремя и так, как мы того хотим, мы никогда не покажем по нашей сети ни одной из твоих работ, сократим выплаты. Такой подход заставит тебя немного задуматься?

— Мне нечего думать. Я не поддамся шантажу.

— Грубое слово; не прибегай к нему, Поль. Это переговоры. Ты просто снимаешь фильм, как ты его снимал, затем добавляешь кусок про отели, Фэрчайлд и ее банду, если у нее таковая имеется, это влечет кражи…

— Нет, — с презрением сказал Поль. — Все, конец.

Он повесил трубку и сразу же поднял ее, чтобы позвонить Лоре. Но ее не было в кабинете; секретарша объяснила, что она на совещании и не вернется в этот день на работу.

— Передайте, что звонил Поль Дженсен, — сказал он. — Скажите ей, что я вылетаю домой.

В тот самый момент, когда Поль повесил трубку, Клэй остановился около газетного киоска в центре Мехико и купил номер «Нью-Йорк дейли ньюс», чтобы узнать, как дела дома. Он сидел в кафе, заказав себе кофе и раскрыв газету. На второй странице он увидел большую фотографию Лоры. Он мгновенно прочитал статью, помещенную под ней. Лора подозревалась в воровстве. Ее отели, ее положение оказались под угрозой.

Он разглядывал статью, перечитывал ее весь день и весь вечер. Клэй не верил своим глазам. Но статья лежала перед ним: она была реальностью.

Он мучительно размышлял. Что-то еще давило его. Он был несчастен оттого, что покинул Нью-Йорк; прошло менее двух недель, но уже изнывал от скитаний; он медленно сходил с ума от мысли, что Лора не будет больше его любить, что он, возможно, больше ее не увидит. «О Господи, — подумал он, — как же им удалось сложить все воедино?» А он-то был уверен, что им не сделать этого: он никогда дважды не посещал одного и того же места; никогда не оставлял отпечатков пальцев или иных следов, дающих возможность увязать одно преступление с другим; он продавал украденное только одному брокеру, поставлявшему товар своим клиентам, брокер не знал его имени и понятия не имел об отелях «Бикон-Хилл»; он не мог выдать его. Клэй все так отлично продумал; замысел был великолепен. Как же, черт их всех подери, они вышли на отели?

А Лора? Во всем обвинили Лору. Клэй сидел в библиотеке университета Мехико, читая прошлые номера газеты «Нью-Йорк дейли ньюс». О нем едва упоминалось. Черт возьми, неужели они не считали его достаточно умным, чтобы придумать это самостоятельно? С чего они взяли, что это Лора? Никто не воздавал ему должное; в тот, самый первый раз подозрение пало на Бена, во второй — на Лору. «Черт возьми, ведь это я придумал и совершил то ограбление на Кейп-Коде; именно я похищал дорогостоящие художественные произведения на протяжении трех лет, и никто не догадывался; все шло прекрасно, пока Лора не нашла это дьявольское ожерелье, и теперь оно — Боже, оно не могло всплыть более некстати…»

«О, Клэй, ты все время думаешь только о себе, — голос Лоры настолько отчетливо звучал в голове, что он тревожно огляделся по сторонам, нет ли ее рядом. — Неужели ты не мог хоть раз подумать о других? У всех свои трудности, ты же знаешь; ты не единственный…»

Она сказала ему эти слова, когда он пожаловался ей, что приходилось делить одного секретаря с финансистом Лоры, работавшим неполный день. Клэй не хотел ничего ни с кем делить; он — вице-президент по обслуживанию и контролю над качеством и заслуживал иметь личного секретаря. «Я найму тебе секретаря, когда смогу; я стремлюсь до минимума свести штат. Уверена, ты сможешь понять меня».

«Конечно», — сказал он тогда и поцеловал ее, потому что не хотел злить. В тот вечер он принес ей цветы и бутылку вина. Они вместе приготовили ужин у нее дома, все было замечательно; тогда она еще любила его.

Но теперь Лора не будет его любить. Он впутал ее в эту историю. Она никогда не полюбит его вновь. Она считает, что он никогда ни о ком, кроме себя, не думает.

Клэй покинул библиотеку и направился в бар на Мадейра-стрит. На улицах народу было даже больше, чем в Нью-Йорке, однако от этого он не чувствовал себя как дома; кругом говорили по-испански и здесь он был посторонним. Он сидел в баре, задумавшись над порцией виски, размышляя о себе. Если сам не подумаешь, то кто? Никто не заботился о нем.

Лора заботилась о нем в течение долгого времени. Теперь больше не будет.

Он никогда не сможет возвратиться домой. Там для него больше не было места; ни работы, ни сестры, никого, кто бы заботился о нем.

Да, черт возьми, если он не может вернуться, почему бы не сообщить им, что это он провернул все эти дела, и тогда они не станут обвинять Лору? Здесь он в безопасности; никто не знал, где он скрывается; он может позвонить и обо всем рассказать, на этом дело закончится. Такой поступок не означает отказа от новых дел, когда ему потребуются деньги или вновь захочется испытать возбуждение

Клэй допил виски. Все дело в том, что для подтверждения слов нужно представить доказательства, иначе могут заявить, что он лжет, выгораживая сестру. Что ж, у него были доказательства; он может отослать их. Он позвонит, нет, напишет этому Сэму Колби и поведает всю историю, приложив один из тех плотных коричневых конвертов, которые он прихватил с собой из секретера, покидая свою квартиру. В них лежали две гравюры Дюрера, которые он забрал из дома Лейгтонов, потому что они понравились ему, а не потому, что брокер хотел кому-то их предложить. Кроме того, шесть ключей, вернее, копии, изготовленные с восковых отпечатков, которые он снял в номерах гостей отелей «Бикон-Хилл», пока те где-то приятно проводили вечер. Каждый ключ имел ярлычок: Гварнери, Лейгтон, Фарлей, Серрано… Как, годилось для доказательства? Отлично, лучше не придумаешь. Он отправит ключи Колби. Он может это сделать.

Он пойдет на это ради Лоры. Тогда она не сможет сказать, что он думает только о себе.

— Повторите, — сказал он бармену, и через минуту еще одна порция виски стояла перед ним на стойке. «А если этого мало? Что, если все эти поганые доказательства не вернут клиентов Лоры в отели? Или потребуется несколько месяцев, возможно, даже год, чтобы все стало на свои места? У нее не будет доходов». Тогда его признание не принесет ей никакой пользы. Ей нужны деньги, чтобы платить проценты по закладным, содержать персонал, оплачивать расходы на содержание отеля и тому подобное. Тысячи долларов каждый месяц.

Хорошо, у нее есть этот пай в корпорации Сэлинджеров. Она может продать его. Но это ничего не решит. Во всяком случае, не следует продавать этот пай; она его только что приобрела, она так радовалась этой сделке, наконец-то получив то, что должна была иметь с самого начала, после того как Оуэн оставил ей в своем…

— Сукин ты сын! Я же могу позаботиться и об этом!

На него недоуменно поглядывали люди. Он сидел у стойки бара уже около часа, одинокая фигура, сгибавшаяся все сильнее по мере того, как росло количество выпитых порций. Теперь выпрямился, небольшие усики гордо распрямились поверх широкой улыбки.

— Отлично! Замечательно!

Он направит письмо Оуэна Колби вместе с гравюрой Дюрера и копиями ключей. Он перечитал письмо десятки раз: оно свидетельствовало, что Оуэн был в здравом уме, когда решил оставить Лоре отели, свой дом и два процента от своей доли в собственной корпорации. Что ж, она уже выкупила отели и пай и, возможно, ей больше не хочется иметь дом в Бикон-Хилле, но как насчет двух процентов в капитале корпорации? Еще один кусочек стоимостью в десять миллионов долларов. Наверняка она сумеет воспользоваться этим.

Конечно, при условии, что письмо не слишком устарело, чтобы принести пользу спустя все эти годы. «Мне нужен юрист», — подумал Клэй и рассмеялся. Подобная мысль показалась ему чрезвычайно смешной.

Тем не менее на следующий день с утра он встал совершенно серьезным и направился на консультацию к профессору-юристу в университет.

— Я студент, изучающий юриспруденцию, — «честно» сказал он. — Я на каникулах, но захватил с собой работу. Мне хотелось бы получить некоторую информацию, если бы вы могли мне помочь…

— Я не знаю законов всех ваших штатов, — уклончиво сказал профессор.

— Ну, в целом. Может ли быть отменен приговор, вынесенный судом, многие годы спустя, если будут обнаружены новые доказательства, показывающие, что принятое ранее решение неверно?

— А… эта проблема мне, пожалуй, известна. Невозможно. Если приговор вынесен и если он не был опротестован незамедлительно, то он является окончательным и не может быть изменен.

— Но если он был неправильным…

— Даже тогда. За исключением случаев, когда речь идет о жизни и смерти; новые доказательства сами по себе не могут изменить дела.

— Вот черт, — бросил Клэй.

— Конечно, если вы найдете, что новое доказательство было умышленно сокрыто от суда, тогда это будет квалифицировано как мошенничество. Если вы сможете доказать факт обмана, то с успехом сможете привлечь виновное лицо за мошенничество. Если это то, чего вы хотите.

Клэй медленно поднял глаза.

— Мошенничество.

— Если это то, что вы хотите доказать. Но, как я понимаю, это не совсем для учебных занятий; это личное дело?

— Нет. Ну, допустим, в некотором роде. Я собираю информацию для одного из моих друзей.

— Конечно. Вы еще хотели бы что-нибудь уточнить? Клэй отрицательно качнул головой:

— Вы так доходчиво объяснили. Спасибо, профессор.

Феликс в тюрьме за мошенничество. Мысль была настолько прекрасной, что Клэй почти чувствовал ее вкус. Он пересек двор университета, сел в автобус и направился в центр города. Феликс в тюрьме за мошенничество. Он отомстит Феликсу за то, что тот сделал с Лорой. А что, если вместо того, чтобы упечь его за решетку, они предложат ему сохранить в тайне факт сокрытия им письма Оуэна в обмен на десять миллионов долларов, то есть за сумму, которую он украл у Лоры, лишив ее завещанной ей доли в компании «Сэлинджер-отель»?

Просто чудесно! Они заставят этого подлеца покрутиться.

Оставалось одно — Клэй не знал, как провернуть все это. Если направить письмо Лоре, то кто поверит ей, если она заявит, что Феликс утаил его от суда? Даже если написать Колби или кому другому, сказав, что это он, Клэй, выкрал письмо из стола Феликса, то кто им поверит? Единственный способ состоит в том, чтобы письмо оказалось у самого Феликса и кто-нибудь увидел его у него.

Клэй зашел в кафе «Кордова» и заказал яичницу с пивом. Когда подали пиво, он не спеша, перелил его в стакан. Когда он его наливал, перед глазами внезапно возник образ: сейф, практически пустой, в нью-йоркском доме на Пятьдесят первой улице. Если письмо будет находиться в сейфе Феликса, а он не будет знать об этом и если он откроет сейф при свидетелях, то вряд ли он сможет доказать, что не спрятал этого письма с целью лишить Лору наследства.

«Будь я проклят, — подумал Клэй, уставившись на пиво. — Этот ход должен сработать. Так я помогу Лоре и позабочусь о Феликсе».

Он усмехнулся, чувствуя, как внутри растет возбуждение. Несомненно, он пойдет на это ради Лоры, только ради нее. В то же время это фантастично: совершенно по-новому, по-настоящему опасно. Впервые в жизни он собирался пробраться в дом не для того, чтобы украсть, а чтобы положить кое-что.

ГЛАВА 32

Лора беседовала с консьержем, когда приехал Поль. Сначала она не заметила его.

— Все должно оставаться как прежде, — говорила она, — появление свободных номеров не означает изменения в уровне обслуживания.

— Согласен, мисс Фэрчайлд. Я рекомендовал своему помощнику взять отпуск сейчас, потому что на этой неделе я смогу некоторое время обойтись без него. Но когда проблемы будут решены и наши гости возвратятся, он понадобится вновь. Лора улыбнулась.

— Очень хорошо, — сказала она.

— Я также сказал… о, извините, — он посмотрел за спину Лоре. — Да, сэр, чем могу быть полезен?

— Я жду, когда освободится мисс Фэрчайлд, — сказал Поль.

Лора резко повернулась и почти оказалась в его объятиях. Их взгляды встретились, ее рука сама потянулась ему навстречу. Пальцы их рук переплелись.

— Добро пожаловать домой, — мягко проговорила она. Ее лицо пылало.

Он улыбнулся, глядя на нее, и она почувствовала себя так, словно годы улетучились.

— Когда ты закончишь здесь…

— Да.

Она повернулась, ее рука продолжала оставаться в руке Поля, и торопливо закончила разговор с консьержем:

— Обо всем ином мы позаботимся завтра, если нет других вопросов.

— Нет, мисс. Все полностью под контролем.

— Да, — прошептала Лора. — Возможно, теперь так и есть.

Она посмотрела на Поля.

— Куда бы ты хотел пойти?

— Хочу взглянуть на твой дом. — Она улыбнулась ему. — Я рада, что ты здесь.

Они прошли через фойе, рука об руку, не разговаривая. Они едва перекинулись словами в такси, а сказать нужно было так много… Но сейчас им хватало того, что они сидели рядом, с переплетенными руками, соприкасаясь телами.

Войдя в дом, Лора закрыла дверь.

— Мне так хочется поцеловать тебя. Поль рассмеялся:

— Любовь моя…

Он обнял ее, и они застыли, сливаясь в долгом поцелуе.

— Я выбрал ужасное время для отъезда, — наконец проговорил он.

— Но замечательный момент для возвращения. Я так ждала тебя последние несколько дней…

Он поцеловал ее вновь, прижимая к себе, открывая заново то, как ее тело откликалось на его зов.

— Знаешь ли ты, как часто я мечтал об этом мгновении? Мысленно я подолгу беседовал с тобой. Наверное, потребовалось бы пятьдесят лет, чтобы прослушать эти беседы наяву. Знаешь ли ты, как много я хочу для тебя сделать? Представляешь ли, как сильно я люблю тебя?

— Поль, о чем ты говоришь? — Она отстранилась и внимательно посмотрела на него. — А как же Эмилия? Я не могу делать вид, словно ее не существует.

— О Боже мой, ты же не знаешь. Нет, конечно, не знаешь, откуда? Эмилия в Калифорнии. Мы с ней разводимся. Не знаю точно, когда это произойдет, но скоро. Расскажу тебе позже. Не сейчас.

— Нет, не сейчас.

Ее глаза сияли. Ей было тепло, очень тепло; кровь струилась и пела, ее губы призывно приоткрывались под его губами.

— Я хочу тебя, — сказала она и улыбнулась с той потаенной живостью, которую он так хорошо помнил.

— Очень трудно, когда женщина сама должна обо всем думать, Поль, ты даже не упомянул об этом. Означает ли это, что ты не будешь уверен, когда это произойдет?

Он рассмеялся:

— Я уверен в любви. И в наслаждении. Он протянул ей руку, и она оперлась на нее, когда они поднимались вверх по лестнице.

— Твой дом — истинное наслаждение. Он удивительно напоминает комнаты, которые ты обустроила в доме Оуэна: наполненные самым замечательным светом и теплом.

— Плод любви, — сказала Лора. — Мне необходимо место, где можно отдохнуть.

В спальне, в мягком свете, проникавшем с улицы, Поль нежно обнял Лору.

— Где бы и что бы мы с тобой ни делали впредь, если тебе захочется комфорта, моя дорогая, ты всегда найдешь его здесь. Я обещаю тебе. Никаких вопросов, никаких сомнений. На том я стою.

Лора запрокинула голову и посмотрела в глаза Полю:

— А я обещаю тебя любить, доверять, делиться всем и защищать, если смогу, от боли…

— Боже мой! — воскликнул он. — Как давно мечтал я услышать такие слова!

Их губы встретились и слились в поцелуе, как в первый раз, словно не было долгой разлуки.

— Ты помнишь ту комнату? — спросил он. — Все было белым: занавески, лунный свет… и ты в белом платье Я любил тебя.

— Но потребовался целый год, чтобы признаться в этом, — сказала она, счастливо рассмеявшись.

— Признаю, не впервые я вел себя как дурак.

Он снял жакет с ее плеч и, просунув руки под кашемировый свитер, обхватил талию, затем медленно повел их вверх по нежной коже к груди, налитой и устремленной к нему.

— Так много предстоит восстанавливать, — сказал он.

— Нет, не восстанавливать, — прошептала она. — Мы все начинаем заново.

Ее тело, казалось, само стремилось слиться с его, она, прижавшись к нему, ощущала, как оно таяло, открываясь с самозабвением, о существовании которого позабыла, но что-то еще сдерживало ее.

Бен!

Да, она еще не рассказала. Она не может полностью отдать себя Полю, не может начать все заново, пока между ними остается хоть какой-то секрет.

— Поль, — голос прозвучал хрипло, она отстранилась от него.

Он спокойно держал ее, положив руки на талию и неотрывно глядя в глаза.

— Расскажи, — сказал он.

Они присели на софу, стоявшую около окна; серебряный свет луны лился в комнату сквозь ветви дерева, росшего рядом с домом, то усиливаясь, то ослабевая в едином ритме с немногими оставшимися листьями, качавшимися под дуновением легкого бриза

— Я должна тебе кое о чем рассказать, не могу больше ждать. Ты должен узнать сейчас, потому что я люблю тебя и, что бы ни случилось, хочу, чтобы ты знал правду; между нами не должно быть лжи.

Он молча ждал, глядя на нее.

— Я никогда не говорила, что у меня есть брат, еще один, кроме Клэя. Он наполовину родной, поэтому у нас с ним разные фамилии. Было время, когда мы с ним были очень близки. Мы поссорились, и он уехал в Европу. Многие годы мы не виделись. И вот теперь нашли друг друга вновь. Я хочу, Поль, чтобы ты понял, почему я никому не рассказывала о его существовании раньше и почему он никому не рассказывал обо мне…

Она немного помедлила, потом посмотрела прямо ему в глаза:

— Это Бен.

В комнате стало тихо.

— Полагаю, ты имеешь в виду Бена Гарднера? В ней все напряглось от обыденности его голоса.

— Да. На прошлой неделе я ездила к нему в Бостон. Если ты меня выслушаешь…

Торопясь, едва переводя дыхание, кратко, как могла, Лора повторила все, что они с Беном рассказали Эллисон и Ленни. Затем, не останавливаясь, сказала:

— И еще. Мне кажется, ты был прав относительно Клэя. Я не уверена — хотелось бы поговорить с ним, но я не знаю, где он сейчас, но я обнаружила после твоего ухода из моего кабинета, что именно он много лет назад украл украшения Ленни, когда она была на Кейп-Коде. Это, разумеется, не означает, что он тот самый вор, которого разыскивает Сэм Колби… Я все еще не могу поверить… Ну просто не знаю. Но я должна извиниться перед тобой и за это.

Стало легче. Наконец она высказала все, дрожь в голосе прошла.

— Судя по всему, я во многом ошибалась. Мне нравилось считать себя взрослой, но вела я себя как испуганный ребенок, и поэтому трудно…

— Не ты одна, — спокойно сказал Поль. — Бедная моя, дорогая, думаешь об извинениях… считаешь, что только ты одна?..

Услышав глубочайшую любовь, прозвучавшую в его голосе, у Лоры перехватило дыхание. Она не представляла, до какой степени была перенапряжена, пока не настал этот миг, когда каждый мускул тела расслабился. С удивлением она отметила, что у нее вспотели ладони.

— Все мы как напуганные дети, — сказал Поль. Он обнял и прижал ее к себе, Лора положила голову ему на плечо. — Испуганные, что нас обманут, что могут использовать, что с нами могут что-нибудь сделать. Испуганные возможностью ошибиться и уж совсем испуганные, чтобы признаться в этом самим себе. Но хуже всех был я; я испугался, забыл обо всем, что знал и любил в тебе; я отвернулся, когда более всего на свете был нужен тебе и причинил столько страданий…

— Кажется, нечто подобное Бен называет власяницей, — пробормотала Лора. Смех клокотал внутри ее; все правильно, все правильно; я все рассказала и все в порядке.

— Власяница, — повторил Поль и рассмеялся. — Выходит, я переусердствовал? Переиграл?

— Немного, мне кажется. Бен и я думаем точно так же. Будто оттого, что мы больше каемся, наши поступки становятся лучше, и тем быстрее стираем прошлое.

— Я не намерен стирать прошлое. Хочу учиться на нем. — Его голос стал грубее. — И чтобы ты стала частью моей жизни.

Он развернул ее лицом к себе и поцеловал со страстью, которая одновременно была обещанием. Лора дала волю своим чувствам: все барьеры пали.

Они сбросили одежды, помогая друг другу, и вновь застыли в объятиях, тела слились воедино, вспоминая нежность разделенной близости.

— Я так скучал, так хотел тебя… — произнес Поль. Его руки скользили по телу Лоры, вспоминая его очертания, как бы извлекая его из глубин памяти. Ее рука протиснулась между телами, точеные пальцы и ладонь обхватили отвердевшую плоть. Она услышала вздох, вырвавшийся у него из груди, помня и наслаждаясь сознанием того, что она способна пробудить в нем такие ощущения. Медленно пальцы Поля скользнули между ног Лоры, ощутив влажную теплоту раскрывшегося навстречу и страстно ожидавшего его тела.

— Я мечтала о тебе, мечтала об этом, мечтала о нас… — шептала она, прижимаясь плотнее. Их языки сплелись. Лоре казалось, что она изголодалась и никак не могла наесться и напиться вдосталь.

— Лора, — произнес Поль, и звук ее имени, прозвучавший из его уст, унес ее вверх, увлек и отрезал от окружающего мира. Обнявшись, они подошли к кровати и легли, глядя друг другу в глаза и счастливо улыбаясь.

— Это лучше, — вздохнула она, — о… гораздо лучше… чем мечта.

Ее голос был столь же мягок, как бриз, проникавший в комнату через открытое окно; в нем, казалось, был привкус вина. Двигаясь в едином ритме, который их тела никогда не забывали, они соединились так тесно, что по стене рядом с кроватью скользила лишь одна-единственная тень.

Лора открыла глаза и увидела Поля, смотревшего на нее. Она сонно улыбнулась:

— Я тоже мечтала проснуться и увидеть рядом тебя. Долго я спала?

Подсунув под нее руку, он прижал ее к своей груди.

— Около часа. Вполне достаточно, чтобы я начал верить в реальность происходящего.

— Мне так хорошо. Я мало спала последнюю неделю.

Закрыв глаза, она начала покрывать поцелуями его грудь, соски, впадинку на горле. Физическая близость с Полем была по-настоящему полной, любимой, не подвластной влиянию других; она связывала ее с прошлым, со временем, когда она была с Оуэном. Теперь это было началом.

Поль, приподнявшись на локте, наклонился над ней, стал целовать глаза, губы, затем двинулся ниже, захватывая губами ее груди, сначала одну, потом другую, играя языком вокруг сосков, медленно, возбуждающе, в то время как его рука также медленно и легко ласкала нежную кожу между ее ног. Лора, лежа на подушках, отдавалась во власть сладостных волн, вздымавшихся внутри, поднимавших и уносивших ее в страну грез. Она стала невесомой, качалась на волнах мечты, этой мечтой был Поль и все тайные помыслы и страстные порывы, дремавшие в глубинах ее сердца, несмотря на то что, как ей казалось, она навсегда отбросила их прочь, неудержимо рвались наружу.

Они наслаждались близостью медленно, смакуя, впитывая друг друга, вспоминая неуловимые движения, звуки, жесты и выражения, известные и ценимые только близким и любимым человеком, беззаботно улыбаясь и ощущая, как переплеталось между собой прошлое и настоящее, заполняя радостью все пустоты души, делая их по-настоящему полноценными и совершенными. Они творили любовь и разговаривали всю длинную ночь, которая принадлежала только им одним. Шум городской жизни, сигналы клаксонов, проникавшие в комнату через открытое окно, казалось, доносились из отдаленного мира. Утренний воздух стал прохладным. Укрывшись одеялом, они прильнули друг к другу. Близость вновь разожгла огонь страсти и желания…

Вытянув руку, Лора включила лампу, стоявшую рядом с кроватью, и по стене заплясали тени.

— Дружелюбные тени, — прошептала она. — А было так много иных теней, вселявших ужас.

— Больше их не будет, — тихо проговорил Поль. — Будут только наши.

Он поцеловал смеющиеся губы Лоры:

— Не исчезай; сейчас вернусь.

Поль выскользнул из кровати и пересек комнату; перед Лорой предстала высокая, стройная и грациозная фигура атлета или танцора, с налитыми энергией мышцами. «Мы оба такие, — подумала она, — нетерпеливые, агрессивные, жаждущие создавать, достигать и побеждать». Но когда-то Поль был другим. Она вспомнила, как беседовала с ним во время обеда на кухне в доме Оуэна о работе и что она означала для них. Тогда Поль был легкомысленным и беззаботным; он не представлял, как можно беспокоиться о работе; а она — серьезной и решительной, ее настораживало это различие. «Как сильно он изменился», — подумала она. И в то же время в нем сохранился тот юноша, в которого она тогда влюбилась. Вытянувшись в кровати, она с наслаждением вспомнила тяжесть его тела, глаза, смех. Она любила его так страстно, что сама поражалась силе своих чувств. Словно фонарь освещал нам путь сквозь все эти годы, и горел он всегда ярко. Оуэн сказал эти слова про Айрис. «Теперь и мы нашли свой фонарь, — подумала Лора, глядя на возвращавшегося Поля. — Мы освещаем путь друг другу. Любимый, ты так естествен в моей спальне, ты — неотъемлемая часть моего дома, дома, который, как мне казалось, я создавала для себя одной. Моя первая любовь. Никогда не расстанусь с тобой». Она улыбнулась.

— Да? — спросил он, забираясь под одеяло.

— Я люблю тебя. Он обнял ее за плечи.

— Я люблю тебя, моя дорогая. Хотя должен признаться, что сейчас думаю и о том, как бы поесть. Лора рассмеялась:

— Бедняга, ты ведь не ел, как сошел с самолета.

— Да и в самолете не особенно много. Мне приготовить пир и подать блюда тебе в постель?

— Нет, мне начинает казаться, что я уже пустила корни в этой кровати. Давай приготовим что-нибудь сообща и позавтракаем в комнате, словно мы живем здесь, а не стоим табором.

— Можно пожить и здесь, если тебе нравится. На мне придется устроить еще темную комнату. У тебя есть комната для гостей, которую я мог бы приспособить для этих целей?

— Да, но вряд ли я уступлю ее тебе; мне хотелось бы иметь место для Розы, когда она приезжает навестить меня. Мы можем найти что-нибудь побольше…

Она задумчиво остановилась.

— Мы уже поступали так однажды, прежде. На Кейп-Коде. Начинали обсуждать, какой у нас будет дом до того как поженились. Поль, ты и Эмилия пока еще женаты.

— Мы намерены развестись как можно скорее. Она не откажется от развода, мы с ней останемся друзьями, Особенно если я найду кого-нибудь, кто возьмется снимать ее. Я не говорил тебе об этом; расскажу. Мы с тобой о многом еще не говорили. У тебя найдется халат для меня?

— Нет. Ничего твоего размера.

— Никаких мужчин в доме? Или только маленькие?

Она улыбнулась:

— Никаких мужчин.

Накинув халат цвета слоновой кости, она поджидала его.

Со вздохом Поль натянул брюки и рубашку.

— Вы требуете надевать ботинки к обеденному столу?

— Нет, если речь идет о разовом обеде, — рассмеялась Лора, и они направились вниз босиком.

Близилась полночь. На улице тишина, а на кухне светло и уютно. По стенам висели посудные шкафы из дуба. Лора достала из холодильника яйца и овощи для салата.

— Если ты сделаешь салат, я приготовлю омлет. Вот хлеб, можем разогреть его. Вот вино. Они принялись за работу.

— Расскажи о Бене — попросил Поль. — Почему ты ездила в Бостон?

Ошеломленная, Лора смотрела на него. Произошло столько событий, а он ничего не знал.

— Там проходило заседание совета директоров корпорации Сэлинджеров, — начала она и поведала обо всем, что случилось с момента появления Поля у нее в кабинете до заседания инвесторов «Оул корпорейшн».

— Так много перемен, — сказала она, — даже не знаю, какие еще грядут впереди.

— Какие бы ни были, мы будем вместе. Будем рядом, а не рассказывать потом друг другу. Мы все восстановим.

Лора покачала головой:

— Я уже говорила. Не хочу ничего восстанавливать; хочу начать все заново. Я слишком долго была несчастной, старалась примириться с происходившим, старалась не думать по-прежнему. С прошлым покончено, Поль, Хочу любить тебя и быть любимой, разделить с тобой свою жизнь, а не устраивать своеобразное соревнование, подсчитывая очки или измеряя, кто кому сколько должен, взвешивая, достаточно ли сделал…

Она посмотрела на него, легкая складка залегла между бровями.

— Что-нибудь не так?

— Нет. Как раз то, чего я хочу. Но я хочу, чтобы ты поняла, что я пытаюсь забыть прошлое. Я о многом сожалею…

— А, сожаления. — Лора вздохнула и приложила свой палец к его губам. — У нас обоих их более чем достаточно. Пусть не будет никаких сожалений. Мы их обсудим позже. Хочу рассказать тебе о Бене и Клэе, как мы росли, любили друг друга, о приятных минутах, что у нас были, и о плохих… Я так много хотела рассказать тебе, когда мы были вместе; мне всегда казалось несправедливым, что ты мог рассказывать мне обо всем, что хотел, а мне приходилось быть, осторожной. Теперь не нужно. Я впервые чувствую себя по-настоящему свободной, мне не нужно быть настороже, разговаривая с тобой.

В ее глазах появилась печаль.

— Клэй не способен на это. Он никогда не мог быть самим собой с кем-либо, даже со мной.

— Расскажи о нем, — попросил Поль.

Лора рассказывала об их детстве, какими близкими были они и бедными. Поль начал понимать, что шарм и природное обаяние помогли Клэю ослепить Лору и многих других, скрыть свою подлинную сущность. Много нового узнал он и о Лоре.

— Мы старались доказать свою храбрость, показать, что мы взрослые и неуязвимые, но мы не были такими; мы искали любви и собственного очага. Бен нашел его; я старалась, чтобы Клэй поверил, что имеет все это у меня, но он никогда не верил. Или этого было мало. Кроме того, он никогда не отрекался от прошлого.

Она немного помолчала.

— Мне кажется, что самое счастливое время своей жизни он провел с машинами Келли и Джона. Они оказались замечательными игрушками, достаточно шикарными, чтобы он чувствовал себя богатым. Они привлекали к нему всеобщее внимание, когда он сидел за рулем. Эти машины давали Клэю все, что он хотел. Если бы мы остались у Дарнтонов, возможно, он не стал воровать снова.

— Но уже тогда он играл в азартные игры, так? — Она кивнула, и Поль добавил: — Поверь, ты не виновата. Это случилось вовсе не потому, что вы уехали от Дарнтонов или ты слишком была занята своими отелями, даже не потому, что он не был настолько счастлив, как мог бы. Готов поспорить, он не избавился от чувства превосходства над другими и неуязвимости, скрываясь под маской, которая обманывала окружающих. С этим ты ничего не могла поделать, любимая. Ты мне веришь?

Лора слегка улыбнулась:

— Иногда. Они помолчали.

— Между прочим, — сказал Поль, чтобы отвлечь ее от горьких мыслей, — вчера я говорил с родителями перед отлетом из Лондона. Ты знала, что Ленни собирается замуж, как только разведется?

— Нет. Она не упоминала об этом, когда мы виделись на прошлой неделе.

Лора вылила яйца в кастрюлю.

— За кого она выходит?

— Я с ним не встречался, но ты его знаешь. Уэс Карриер. Моя мать говорит, он… В чем дело?

Лора казалась пораженной на мгновение, затем разразилась смехом.

— Ты серьезно?

— О чем? О Карриере? Конечно. Мать говорит, они очень счастливы; он без ума от Ленни и, кажется, готов подарить ей весь мир, чтобы сделать счастливой. Думаю, это замечательно. Что тут смешного?

— А тебе известно, что Уэс главный инвестор в моей компании?

— Да, отец говорил мне. Я подумал, что у него хороший деловой нюх.

— Но это еще не все…

Она помешивала омлет в кастрюле и не смотрела на него.

— Да? Что еще?

Лора колебалась лишь одно мгновение. Никаких секретов; никакой лжи.

— Мы с ним жили вместе довольно продолжительное время. Он предлагал жениться, я много об этом думала, но так и не смогла. Дело вовсе не в Уэсе, а во мне. Я не могла отделаться от мысли, что на другом конце радуги должен стоять кто-то другой.

Она выложила омлет на тарелку:

— Начинай есть прямо сейчас, я приготовлю второй. Поль взял кастрюлю у нее из рук и поставил на стол. Держа руками ее лицо, нежно поцеловал.

— Сначала тост.

Он передал ей бокал с вином.

— За радугу, любимая, и за золото, которое мы в конце концов отыскали.

Они выпили, а затем Лора приготовила омлет себе. Они сидели на кухне за маленьким столиком и не торопясь ели, окруженные теплом, любящие и любимые, рассказывая друг другу о своих жизнях, начиная длинный путь открытия заново того, что должно было объединить их раздельные миры и создать новый — единый. Поздно ночью, когда они поднялись из-за стола, прежде чем направиться в спальню, Поль обнял Лору и крепко прижал к себе.

— И еще, — сказал он. — Я собираюсь разыскать Клэя. Буду искать вместе с Беном, найму кого бы ни пришлось и чего бы ни стоило. Любимая, я намерен найти его, чтобы раз и навсегда внести ясность во всю эту путаницу, которую он заварил.

ГЛАВА 33

Ключ не подходил. Клэй ожидал этого — каждый по менял бы замки после кражи, — но почему бы не попытать счастья. Скорее всего, сменили и код охранной сигнализации. Во всяком случае, появился сторож, значит входной дверью пользоваться нельзя. С противоположной стороны улицы он наблюдал, как в полночь один сторож сменил другого, и опять наступила тишина. Клэй продолжал наблюдать за домом.

В час тридцать сторож вышел и направился по улице. «Болван, — презрительно подумал Клэй. — Разве так несут службу». Он не жаловался, наоборот, ему даже проще. Как только сторож повернул за угол, Клэй попробовал ключ, единственный, который он не отослал Колби вместе с гравюрами Дюрера и пятью другими копиями ключей сегодня днем сразу по приезде в Нью-Йорк. В час сорок пять сторож вернулся, неся небольшой пакет из продмага и другой из винного магазинчика, что располагался рядом. «Пятнадцать минут, — подумал Клэй, — немного, но, возможно, достаточно».

Он отошел от дома Феликса и направился к третьему дому от угла. Он выбрал его, потому что дома совершенно не было видно с тротуара и с дороги за раскидистыми ветвями дерева. За несколько минут до того, как часы показали два часа ночи, Клэй подошел к водосточной трубе и стал влезать на стену.

Он посмотрел на часы. Три с половиной минуты. Неплохо для четырех этажей.

Он отдал сам себе честь, приложив руку к козырьку кепки, поправил веревку, перекинутую через грудь, перешнуровал ботинки, затем повернулся и двинулся в путь, плавно, бесшумно через четыре крыши к дому Феликса и Ленни. Дул прохладный бриз; оранжевые и красно-коричневые листья падали на крыши и на мостовую; лампы освещали улицы оранжевым светом, но оставляли крыши в темноте такими, какими они нравились Клэю.

Достигнув намеченного места, он перегнулся через край крыши посмотреть на чердачное окно, устроенное в задней стене дома. Около него ничего не было: ни водосточной трубы, ни карниза, ни декоративной отделки; оно было единственным на широкой бетонной панели.

Внутренний голос подсказывал Клэю, что оно не оборудовано охранной сигнализацией.

Он снял через голову свернутую кольцами веревку и привязал один ее конец к трубе, возвышавшейся в нескольких футах от края крыши. Осторожно протянул веревку от трубы к краю крыши, затем перешел на другую сторону, откуда хорошо просматривалась улица, и сел ждать. По его расчетам, сторож через час должен был еще раз прогуляться до магазина. Если у этого парня такие прогулки войдут в привычку, будет гораздо легче.

Клэй вытянул ноги, оперся спиной о парапет и подумал о Лоре. Ей вряд ли понравилось бы то, что он задумал. Для нее не имел значения факт, что на этот раз он не крал, а, наоборот, возвращал. Все равно она не одобрила бы его; сказала, что он неправ. Возможно, перестала бы любить за то, что он для нее делал, предложила бы найти какой-нибудь другой способ. Клэй пожал плечами в темноте. Если даже и был другой способ, то не такой возбуждающий и веселый. Она не захотела бы понимать этого. Скорее всего, не оценит, что он сделал ее причастной; если она будет знать о том, что он сделает, то ее могут счесть соучастницей.

«Лучше ничего не скажу ей, — подумал он со вздохом. — Просто скажу, что письмо находилось там все время. Тогда она не станет ругать меня за проникновение со взломом и не будет соучастницей. Она просто поблагодарит меня за помощь».

Он кивнул, довольный собой. Всегда можно найти выход; он всегда его находил. Клэй тихонько мурлыкал мелодию и ждал. За несколько минут до трех часов он услышал, как передняя дверь открылась и закрылась. Выглянув из-за парапета, увидел, как сторож удалился по улице длинными и легкими шагами. «Осел», — снова подумал Клэй и усмехнулся про себя. Быстро двинулся на противоположную сторону крыши. Взял свободный конец веревки в защищенную перчаткой руку, попробовал ее и полез через парапет.

Клэй чувствовал себя так отлично, что был готов кричать от радости. Вот этот миг! Он взялся за серьезное дело, опасность была реальной. Сердце билось учащенно, дыхание стало быстрым и неглубоким; улыбаясь в темноте, он начал спускаться на веревке по стене к чердачному окну. Повиснув перед ним, упираясь ногами в стену, карманным фонариком, укрытым в рукаве, внимательно осветил раму и внутреннюю часть окна. Проводов сигнализации не видно; больше, чем на пятьдесят процентов, решил он, все нормально. Клэй открыл задвижку и приподнял раму, затаив дыхание, ждал: вдруг раздастся пронзительный сигнал сигнализации. Тишина. В течение нескольких секунд он прислушивался к прекраснейшей, замечательнейшей тишине, затем поднял раму повыше и протиснулся внутрь.

Через минуту он уже стоял в кабинете Феликса. Краем глаза, отметив, что над софой висели новые картины; жалко, что не захватил с собой футляра, чтобы вынести. Отодвинув в сторону картину, скрывавшую сейф, набрал шифр, которым он пользовался в прошлый раз. «Подумать только, — обрадовался он, — старый Феликс даже не подумал его изменить». Сейф оставался таким же пустым — ничего, кроме документов на покупку дома. Клэй извлек письмо Оуэна из внутреннего кармана рубахи и засунул его как можно дальше под стопку документов. Закрыл дверцу сейфа на замок, поправил картину и направился на чердак. Каково! Что может быть проще?

Однако опасность оставалась; сердце продолжало усиленно колотиться. Держась одной рукой за веревку, он выбрался из чердачного окна наружу, закрыл его одной рукой и стал подниматься вверх по стене, подтягиваясь на веревке и упираясь ногами в стену. Взобравшись на крышу, отвязал веревку от трубы, пересек четыре крыши. В тени дерева, используя ту же водосточную трубу, начал спуск вниз.

Поздно. Он услышал шаги сторожа. То же дерево, скрывавшее Клэя, частично скрыло от него сторожа, который как раз в этот момент возвращался на пост.

— Эй! Что за черт!.. — закричал сторож.

Клэй застыл. Но только на долю секунды. Он спрыгнул на землю и бросился бежать. Сторож видел, как он быстро удалялся в оранжевом свете уличных фонарей.

— Стой! — снова крикнул сторож, но Клэй продолжал бежать — темная тень, исчезающая на тротуаре. Однако сторож действовал быстро: выхватив пистолет, он выстрелил. Все закончилось так же быстро, как и случилось. Темный силуэт повернул за угол и исчез.

В окнах зажегся свет; открылась дверь.

— Что случилось? — спросил чей-то голос.

— Кто-то собирался проникнуть внутрь, — ответил сторож, — ему удалось удрать, но все равно следует позвонить в полицию. Я позабочусь, отправляйтесь спать. Все нормально.

«Нужно придумать легенду, объясняющую появление снаружи, — подумал сторож, направляясь к дому Феликса. — Нужно сказать, что я услышал шум и вышел проверить, в чем дело; увидел этого парня, карабкающегося на стену. Я стрелял вверх — кроме последнего выстрела, когда он отказался остановиться. Мог и попасть в него. — Он пожал плечами. — Однако непосредственно в доме ничего не произошло, — подумал он, поднимая трубку телефона, чтобы позвонить в полицию. — Самое главное — здесь ничего не случилось».

Первой услышала Лора: скреблись где-то внизу. Бен находился в комнате для гостей — он приехал на выходные, пока Поль находился в Лос-Анджелесе, где улаживал дела с Эмилией. Лора не стала ждать, когда он пойдет посмотреть, в чем дело. Накинув халат, она спустилась в прихожую и выглянула во двор… Пусто. Никого в такую рань, около четырех утра. Звук повторился; он шел от парадной двери.

— Что это? — спросил Бен. Он вышел из комнаты для гостей, запахивая на ходу халат. — Собака?

— Не знаю, — сказала Лора. — Ничего не видно. — Затем оба услышали едва прозвучавшее имя Лоры, раз, потом другой.

— Наверное, Клэй! — воскликнула она, бросаясь к двери.

Когда она ее распахнула, что-то темное упало к ее ногам. Лора вскрикнула.

— Бен!

Бен стоял позади нее. Он включил свет и опустился на колени.

— Боже мой, это Клэй. Кровь… Клэй! Ты ранен?

— Это ты, Бен? — спросил Клэй.

Он лежал на полу, недовольно глядя на Бена.

— Сукин сын… Какого черта ты делаешь в Нью-Йорке? Мне нужна Лора. Сукин сын…

— Клэй, я здесь, — сказала Лора, — Бен, его можно двигать? Можем перенести его на диван в библиотеку?

— Много крови… — проговорил Клэй. Его дыхание было частым и неровным. — Одна небольшая пуля. Пытался остановить кровь рубахой, но она течет и течет… О Господи! Как больно, как больно…

— Нужно вызвать «Скорую помощь», — сказала Лора.

— Сейчас вызову, побудь с ним.

Бен подошел к столу в библиотеке и набрал номер «Скорой помощи». Лора слышала его низкий голос на фоне прерывистого дыхания Клэя.

— Что здесь делает Бен? — спросил Клэй. — Не знал, что ты… говорила с ним…

Лора сняла с него темную кепку и ботинки. Он был одет во все черное; но она старалась не думать об этом.

— Случилось… так много всего случилось… Клэй, тебе не следовало скрываться…

Бен склонился перед ним на колени.

— Где все это произошло? — резко спросил он.

— В верхней части города. Он посмотрел на Лору.

— Если он оттуда добрался сюда, то выдержит, если перенесем его на диван. Можешь встать на ноги?

— Могу. — Клэй попытался сесть.

— Помалкивай и лежи.

Они отнесли его в библиотеку и положили на диван.

— Дай ножницы, — попросил Бен.

Лора подала ножницы, лежавшие на столе. Бен разрезал свитер Клэя снизу доверху. Пропитанная кровью рубаха прилипла к боку. Лора принесла чистые полотенца из комнаты для гостей, и Бен туго обернул одно из них вокруг раны.

— Я ни черта не смыслю в пулевых ранах. Не знаю, повреждены ли органы или же он просто потерял много крови. Может быть, и то и другое.

— «Скорая» выехала? Когда приедет?

— Сказали через несколько минут.

— «Скорая»! — воскликнул Клэй. — Нет, черт подери, никакой скорой… узнает полиция… не звоните…

— Я уже позвонил, — сказал Бен. — Думаешь, мы будем сидеть и смотреть, как ты истекаешь кровью?

— Черт тебя подери! О, проклятье, Лора, как больно, больно…

— Бен, помоги мне, — сказала она. — Хочу обнять его.

Бен приподнял Клэя, Лора села на диван и обняла его, прижав к груди.

— Клэй, мы отвезем тебя в госпиталь. Он, соглашаясь, кивнул.

— Посиди так. Клэй закрыл глаза.

— Хочется спать. Так стало хорошо. Может… уснуть? Поцелуй меня. Пожалуйста.

Лора склонила голову и поцеловала его лоб, закрытые глаза, откинула назад его волосы.

— Где ты был, Клэй?

Она хотела узнать, где он провел две недели, когда ушел из дома, но он не понял ее. Открыв глаза, он начал рассказывать о своем великом походе в дом Феликса, затем вспомнил, что принял какое-то решение, когда дожидался удобного момента на крыше. Трудно было вспомнить все, но он знал, что не должен ничего рассказывать ей, по какой причине — не помнил, но рассказывать ей нельзя.

— Пришел попрощаться, — сказал он, — поцеловать на прощание. Уеду куда-нибудь… В Мексику, Европу, куда-нибудь… Не решил.

Бен пододвинул к кровати подушечку, которую при молитве подкладывают под колени.

— В четыре утра ты не шел к Лоре. Ты был на деле.

— Нет, я ничего не крал. Нет. Бродил и думал.

— Как же тебя подстрелили?

— О, надули. Кто-то ограбил меня. Я сопротивлялся… он… выстрелил.

— В спину, — сказал Бен

— Увидел пистолет и побежал, — хитро усмехнулся Клэй, — ты сделал бы так же, так ведь, старина? Пара умных братцев, неплохая команда, знаешь, когда надо убежать?

— Верно, — сказал Бен, чувствуя что поддается очарованию Клэя. Даже сейчас он полностью сохранил его. — Но я не верю тебе.

— Ради Бога! — воскликнул Клэй и скривился от боли.

— Бен, оставь его, — сказала Лора. — Какая разница?

— Хорошо, — сказал Клэй. Он несколько раз прерывисто вздохнул. — Послушай, я должен тебе сказать… Боже, Лора, я такой сонный. Знаешь, не могу проснуться. Смешно. Никогда не беспокоился… Когда просыпался поздно… Послушай, Лора, я хотел сказать… Дайте пить. Ужасная жажда.

— Сейчас принесу, — сказал Бен. Он прошел через столовую на кухню.

Клэй снова закрыл глаза.

— Прости. Я пришел, чтобы сказать это. Прости за все, что сделал. Действительно… Втянул тебя в неприятности. Не хотел. Извини…

Последнее слово прозвучало как вздох.

— Пытался скрыться. Знаешь? Но я… не смог.

— Клэй, — сказала Лора, взяв стакан, который принес Бен. — Пей.

Она поднесла стакан к его губам, и он жадно глотал воду.

— Боже, как хорошо!

На мгновение он открыл глаза с отяжелевшими веками, но они вновь закрылись.

— Добрый старина Бен. Как поживаешь, дружище? Давно не виделись, да? Оставь нас… Я хочу поговорить с сестрой. Лора? Знаешь, я люблю тебя. Не хочу, чтобы ты думала…

Слова смолкли.

— Старался скрыться. Покер, воровство, всего понемногу… Это как медленное умирание. Можешь понять? О, черт, ты не можешь, не можешь…

Он попытался подняться, но Лора прижала его к себе еще крепче.

— Ну-ну, успокойся, Клэй. Понимаю. Не вставай, я здесь.

— Послушай! Слышишь? Никогда не хотел обидеть тебя!

Он открыл глаза; они горели от возбуждения, он заговорил быстрее:

— Должен был бы понять. Никогда не думал, что кто-то сможет догадаться… Думал, ты ни при чем. Никогда бы не сделал, если бы знал… что ты пострадаешь. Гораздо хуже… — он рассмеялся, лицо его кривилось гримасой — Самое худшее, я хотел рассказать тебе об этом. О том, как это великолепно. Слишком здорово, чтобы отказаться. Но ты не стала бы любить меня, если б знала, не так ли? Бедная, маленькая Лора. Мечтала о семье, жаль, что ты вложила деньги в Клэя. Неудачный выбор. Но, черт подери, я любил тебя за это. За то, что ты держалась за меня, хорошо думала обо мне. Иногда бывало трудно…

Он улыбнулся задумчиво и поднял руку, делая неопределенные движения, пока Лора не взяла ее в свою.

— Я тоже хотел иметь семью. Но подумал… это мало. Послушай, Лора, ты должна понять — я старался бросить! Но не смог. Я весь какой-то опустошенный, понимаешь? Высушенный, пустой, мертвый. Больше не было того Клэя. Потом я придумывал новое дело, и все озарялось светом. Опасность, возбуждение, и я вновь был жив. Фантастика! Там наверху на этой крыше… Король…

— На чьей крыше? — резко спросил Бен.

— Просто… на крыше. На любой. Король мира. Помнишь, когда мы были детьми, мы взбирались высоко и чувствовали…

Он вновь рассмеялся:

— …Неуязвимыми, да? Хочу жить. Но, может быть, вместо этого я скоро умру. Лора! Думаешь, я умру?

— Нет, не умрешь, начнешь все снова… — Лора заплакала. Впервые с тех пор, как Феликс указал ей на дверь дома Оуэна, она дала волю слезам. Бен сидел на валике дивана. Она положила голову ему на колени и плакала, потому что Клэй так сильно хотел жить.

— Ну, не надо, — сказал Клэй. — Я не вынесу. Ты должна быть счастливой, а не плакать. Не перенесу, если буду считать, что заставил тебя плакать. Может, я не умру? Я везучий. Просто немного посплю… так хочется спать…

Он лежал неподвижно. Были слышны лишь всхлипывания Лоры.

— Погоди, — внезапно сказал Клэй. — Черт, почти забыл. Послушай, заставь Феликса открыть сейф в присутствии людей. Хорошо?

— Что ты говоришь?

— Письмо Оуэна. Там.

— Письмо Оуэна? В сейфе Феликса? Но это невозможно! Клэй, откуда ты знаешь? Как ты узнал? Неужели ты… Боже мой, какое ты имеешь к нему отношение?

— Нет, нет, нет, нет. Неправильно.

Его дыхание участилось, руки стали хватать воздух.

— Видел его в сейфе. Когда украл картины Роуалтса, — он почувствовал, как она напряглась, — прости, прости, прости. Теперь это не имеет значения. Сейф! Черт возьми! Слушай! Стараюсь сказать тебе. Важно. Заставь Феликса открыть сейф. В присутствии других людей. Хорошо?

Лора посмотрела на Бена.

— Не понимаю, какой толк от этого. Письмо написано много лет назад…

— Адвокат, — с отчаянием в голосе сказал Клэй. — Найдите адвоката. Не могу сказать почему… ужасно хочу спать. Чертовски удачный выстрел. Почти попал, но не совсем… Феликс! Обещай насчет Феликса! Обещай!

— Обещаю, — сказала Лора. — Не волнуйся, Клэй, обещаю.

Он облегченно вздохнул:

— Хорошо, очень хорошо.

На его бледных губах под бравыми усами мелькнуло подобие улыбки.

— Я собирался написать… Рассказать тебе об этом. Никогда не думал, что окажусь у тебя… на коленях. Сумасшедший, правда? Я люблю тебя, Лора. Хотел, чтобы ты любила меня и… гордилась мной…

Слова отлетели с длинным вздохом, который становился все тоньше и тоньше и наконец пропал вовсе.

— Клэй! — воскликнула Лора сквозь хлынувшие слезы. Они заполнили ее глаза, текли по щекам, и когда она наклонилась к нему, оставили мокрый след на его лице.

— Клэй, все будет хорошо! Мы позаботимся о тебе, ты поправишься и начнешь все заново. Ты начнешь, начнешь, любой может начать заново! В тебе так много хорошего, я знаю! Клэй, ты начнешь заново, и на этот раз…

Слова тонули в слезах. Она оплакивала их мечты и надежды, повороты судьбы, красоту окружавшего их мира, которая может разбиться, если они не будут беречь и защищать ее. Она плакала о Клэе, которого любила, о котором заботилась, которого никогда не знала по-настоящему. Тело ее содрогалось от рыданий, потому что было уже слишком поздно, впереди ни на что не оставалось времени.

— Лора, — сказал Бен, — дай я тебе помогу. Она покачала головой:

— Не надо. Я хочу держать его. Но затем она подняла голову, посмотрела на Клэя и поняла, что хотел сказать Бен.

— О! Нет! Нет, нет…

Слова прозвучали как сдавленный крик. Она целовала щеки и лоб Клэя, мокрые от ее собственных слез. Приложила палец к его губам.

— Бедный Клэй, — прошептала она. — Бедный, милый Клэй. Всегда такой гордый, такой счастливый и такой возбужденный, когда… когда думал, что он взрослый человек… О Господи! Так жалко, — она заплакала, — Я думала, все обойдется, думала, впереди у тебя много времени, чтобы вырасти, а теперь… все… навсегда… Нет, не может быть, что он умер! — крикнула она Бену. — Не может быть! Он так молод!

В глазах Бена стояли слезы. Он гладил Лору по голове.

— Да, он был очень молод, — мягко проговорил он.

Лора положила голову ему на колени, и они оба зарыдали, оплакивая Клэя. Так их и застали врачи «Скорой помощи»: всех троих, впервые собравшихся вместе после того обеда на пристани на Кейп-Коде, который был одиннадцать лет назад.

ГЛАВА 34

Когда они возвратились с кладбища, перед домом Лору ожидал Колби. Он первым заметил Поля, обнимавшего Лору. «Что за чертовщина? — подумал Колби. — Так вот почему он передумал с фильмом».

Глаза Лоры расширились от изумления, когда она увидела Колби.

— Извините за вторжение, мисс Фэрчайлд…

— Черт подери, Сэм, — раздраженно проговорил Поль, — нельзя разве подождать день-другой? Лора не тот человек, которого ты разыскиваешь. Мы все расскажем тебе позже; поверь мне: это не Лора.

— Знаю, что не она, — спокойно ответил Колби, — попридержи лошадей. Дело не терпит отлагательства, иначе я не был бы здесь. Мне необходимо побеседовать с мисс Фэрчайлд, если вы меня пригласите.

— Не сейчас, черт подери! Нас ждут на ленч, а ты отлично можешь подождать до завтра или до послезавтра

Лора накрыла руку Поля своей:

— Ничего, Поль. Джинни не обидится, если мы немного опоздаем.

Повернувшись, она открыла дверь, и они втроем прошли в библиотеку.

— Что угодно, мистер Колби?

Продолжая стоять, поскольку никто не предложил ему сесть, Колби произнес:

— Во-первых, приношу свои соболезнования, мисс Фэрчайлд. Знаю, что вы были очень близки с братом, вместе работали. Это большая потеря, примите соболезнования. То, как это случилось, чрезвычайно сильное потрясение; не часто людей убивают при ограблении, но когда подобное происходит, то это подлинное несчастье.

Лора молчала. И если Колби надеялся, что она расскажет ему иное, чем сообщила полиции относительно ранения брата, то он ошибся.

— Однако я пришел сюда, — продолжил он, — чтобы сообщить, что ваш брат написал мне письмо.

Лора пристально посмотрела на него.

— Что?

— Вчера поздно вечером я получил от него письмо; оно было отправлено из Манхэттена, но направлено в мой адрес через редакцию газеты «Дейли ньюс». Поэтому оно так долго шло. Мне хотелось поговорить с вами об этом письме, а затем попросить об одном одолжении.

Непроизвольно Лора взглянула на кушетку, покрытую пледом, под которым остались следы крови Клэя. Она вздрогнула и повернулась к Колби спиной.

— Извините, присаживайтесь.

Он опустился на край кресла. Лора и Поль расположились на кушетке. Поль обнимал ее за плечи.

— Ваш брат прислал мне ключи от пяти адресов. Не знаю, где находится шестой от дома Сэлинджеров на Пятьдесят первой улице, но остальные снабжены ярлычками, на которых указаны фамилии лиц, пострадавших от ограблений, делами которых я занимаюсь. Вам они известны.

Лора выжидающе смотрела на него. Она удивленно приподняла брови при упоминании Сэлинджеров, но не более; Колби готов был поклясться, что она понятия не имела, где находится шестой ключ или пользовался ли им ее брат еще раз.

— В письме Клэй рассказал, каким образом, пока гости пребывали в ваших отелях, он снимал копии с ключей, списывал коды охранной сигнализации, расписание деловых поездок и так далее, как проникал в их дома, когда знал об их отсутствии. Он прислал мне две гравюры пятнадцатого века, которые он решил сохранить для себя, потому что, как он написал, они ему понравились. Он сообщил, что все остальные кражи были совершены им для брокера, который нанимал его для выполнения заказов по похищению конкретных картин, поступавших от частных коллекционеров. Лора покачала головой:

— Брокер? Как он с ним познакомился? Что вы, звучит так организованно, профессионально — Клэй всегда казался таким молодым и рассеянным.

— Что вы, он не был рассеянным. Он был чертовски умным, осторожным. Даже талантливым.

Усмешка, очень похожая на всхлипывание, вырвалась у Лоры.

— Ему бы очень понравились ваши слова.

Колби пожал плечами, затем одернул себя; не следует проявлять безразличие, когда речь идет о только что умершем человеке. Нет, она не кажется убитой горем, хотя глаза красные от слез, выглядела она внутренне напряженной, двигаясь, разговаривая и делая мелкие дела внешне совершенно нормально, но на самом деле отрешенно, не понимая, что происходило вокруг. «Она еще не пришла в себя, — подумал Колби, — многое еще не воспринимает как реальность». Непроизвольно он понизил голос и заговорил мягким тоном, столь непривычным для него.

— Исходя из присланных вашим братом ключей, гравюр и письма, я совершенно уверен, что именно он совершил все те кражи, над расследованием которых я работаю. У меня нет оснований полагать, что вы не работали вместе, но я верю своей интуиции, а она подсказывает мне, что вы понятия не имели о происходившем. Вы абсолютно непричастны, и я приношу вам свои извинения за причиненные неудобства. Смею вас заверить, что не имею никакого отношения к информации, ставшей достоянием прессы, и проблемам с вашими отелями, которые, как я искренне надеюсь, вскоре будут разрешены. Надеюсь, что в этом смогу оказать вам некоторую услугу.

Поль пристально посмотрел на него.

— Как? Ты же не готов выступить в печати.

— Правильно. Не готов. Но если помните, я сказал, что собираюсь попросить об одном одолжении. Причина того, что я не готов выступить в прессе, в том, что расследование еще не закончено. Вор не является моей настоящей целью, понимаете. Я работаю на страховые компании, и печальная правда заключается в том, что их меньше интересуют грабители, чем возвращение украденного. В этом и состоит моя настоящая работа, потому что, если я не верну картины, моим боссам придется выложить солидные суммы, которые они, разумеется, предпочли бы не платить. Поэтому я все еще продолжаю работу над этим делом. Я непременно осмотрю квартиру вашего брата в Сохо, но сначала хотел бы, с вашего позволения, взглянуть на то, что он имел при себе. Лора подняла брови.

— Вы ищете имя его брокера?

— Верно, — просиял Колби; замечательно, когда его понимали. — Он упомянул, что имел отношения с одним из них, но не назвал его имени. Как я предполагаю, он намеревался продолжить работать с ним в будущем…

Колби увидел, как лицо Лоры напряглось.

— Не будем строить догадки по этому поводу. Но мне необходимо имя. Оно может помочь распутать все дело в течение ближайших нескольких дней; я, конечно, не уверен, но возможность имеется. В этом случае я непременно дал бы информацию в прессе, которая могла бы представить большой интерес для тех, кто останавливается в ваших отелях

— Пресса взбесится, — проговорила Лора, — как только имя Клэя появится во всех газетах и теленовостях.

— Так или иначе в любом случае это произойдет, — сказал Колби как можно мягче. — Из того, что я понял, вы могли сделать это сами, чтобы убедить людей, что ваши отели в полном порядке. Если я раскрою имя брокера, то, может быть, именно оно останется в памяти многих. Я абсолютно уверен, что ваш брат помнил наизусть его имя и номер телефона. Но все равно есть большая доля вероятности, что он где-нибудь записал его. На это я, честно говоря, и надеюсь. Поэтому это так важно, и я был весьма признателен…

— Сейчас вернусь, — сказала Лора и вышла из комнаты.

Колби искоса посмотрел на Поля.

— Ей повезло, что у нее есть такой друг в такое трудное для нее время. Поль улыбнулся:

— Сэм, опять выуживаешь информацию? Тут нет ничего, что сгодилось бы для твоего расследования.

— Согласен. Но может сказаться на фильме обо мне. Если ты так занят ею, когда ты двинешь меня на телевидение?

— Пока не знаю. Вряд ли это будет телекомпания; эта затея провалилась. Но я намерен закончить фильм и или же продать его кабельному телевидению, или для реализации в кинопрокате. Так или иначе я прославлю тебя, Сэм.

— Ты же знаешь, это нужно не мне, — честно сказал Колби, — это для моих внуков. Они так обрадуются. Поль рассмеялся:

— Еще бы!

На лестнице послышались шаги Лоры.

— У Клэя с собой ничего не было, кроме вот этого бумажника, — проговорила она, входя в комнату. — Его уже просматривала полиция, но ничего не обнаружила, кроме ключа от камеры хранения в аэропорту. Там они нашли сумку, обратный билет до Мехико-Сити. Мы даже не знали, что он находился там… — она слегка качнула головой. — Сумка в полиции, нам ее возвратят завтра, если она нужна вам.

— Мне трудно сказать, пока не осмотрю бумажник, — Колби вытянул руку.

— При условии, что вы осмотрите его здесь. Я его вам не отдам.

— Хорошо. Кстати, если я обнаружу что-нибудь, могу ли попросить вас никому не говорить, пока я не сделаю соответствующих шагов? Другими словами, никаких пресс-конференций или ответов на вопросы репортеров, пока не услышите обо мне. Вы обещаете?

— Сколько времени на это потребуется?

— Не знаю. Надеюсь, не больше нескольких дней. Она кивнула:

— Несколько дней я могу подождать.

— Спасибо, — поблагодарил он, по привычке поворачиваясь спиной и приступая к изучению содержимого бумажника Клэя. Среди листков бумаги и записок, фотографий Лоры, пяти долларов мелочью он обнаружил бумажку со списком десяти и тринадцатизначных телефонных номеров. «Нью-Йорк, — отметил Колби, — Женева, Париж, Рим, Лондон. — Он молитвенно возвел глаза к небу. — Не покидай меня, Господи! Долго мы шли к этому; если повезет хоть с одним номером, считайте, что дело завершено».

Он положил обратно в бумажник все, кроме сложенной бумажки, и возвратил его Лоре:

— Спасибо, мисс Фэрчайлд.

— Вы оставили себе одну записку. Могу я взглянуть?

Колби протянул ей листок.

— Вы сообщите мне результаты ваших звонков по этим телефонам? — спросила она.

— Сразу же, как только что-нибудь выясню, — заверил Колби, забирая листок с номерами телефонов. — Можете на меня положиться. С вашего позволения я откланяюсь. Ценю ваше содействие. Поль, надеюсь, мы скоро увидимся, верно?

— Уверен, — с улыбкой ответил Поль. Последнее, что видел Колби, закрывая за собой дверь, это лицо Лоры, когда она повернулась к Полю. «Счастливый парень, — подумал он с завистью. — Счастливый парень».

Но размышлять о Поле было некогда. Список номеров телефонов жег карман. Еще в такси, везущем его в офис, он начал внимательно изучать его. Пришлось ждать следующего утра, прежде чем он начал звонить, и непрерывно звонил на протяжении четырех часов. Пять номеров не были включены, по трем не отвечали, четыре изменились и были переданы магазинам в Женеве и в Риме. По двум автоответчик указал номера в Риме и Милане. Когда Колби позвонил по названным номерам, оба оказались ошибочными. Проклиная итальянские телефонные компании, Колби, не прекращая молиться, снова и снова набирал номера телефонов. Снова он услышал неправильные номера. «Не может такого быть, — подумал он, — должно быть, он неверно мог записать один номер, но не два же». Колби внимательно посмотрел на номера. Оба начинались на тридцать девять, а заканчивались на девяносто три. «О, вздохнул Колби. — Хитрый черт». Код выхода на Италию — тридцать девять. Он набрал цифры номера в обратном порядке и через пять минут уже беседовал с мажордомом, фамилию владельца которого Колби тут же узнал: ни в чем не нуждающийся плейбой, коллекционирующий старинные монеты и красивых женщин. Он также был известен как азартный игрок — скачки, рулетка и покер, — вероятно, на этой стезе, подумал Колби, он и встретил Фэрчайлда.

Прочитав еще одну молитву, Колби позвонил в римское отделение Интерпола.

Он откинулся в кресле. Сотрудникам Интерпола потребуется некоторое время, прежде чем они позвонят ему. Колби вновь подумал о выражении лица Лоры, когда она повернулась к Полю. Да, что и говорить, Поль везучий парень. Но самый везучий изо всех, пожалуй, все-таки он, Сэм Колби, который добился такого успеха, что его с запасом хватит на многие годы вперед. Спасибо Клэю Фэрчайлду. Сэм отдал ему честь, вскинув руку к воображаемой фуражке. Как-никак, но этот парень, имевший привычку приносить людям несчастье, поскольку думал только о себе, в конце концов умудрился сделать по-настоящему полезное дело: прислал письмо, сознался в содеянном и предоставил кучу доказательств именно тому человеку, который мог извлечь из них наибольшую пользу. Он избавил сестру от серьезных неприятностей, а Сэму Колби предоставил возможность избежать выхода на пенсию и продолжить активную работу.

Возможно, единственное доброе дело за всю его эгоистическую жизнь, но какое дело. Действительно, он достоин, чтобы ему воздали должное.

За неделю до гибели Клэя Лора направила письма всем клиентам, кто хоть однажды останавливался в отелях «Бикон-Хилл», в которых уверяла их в полной безопасности проживания в них. Она готовила другое письмо, когда стали приходить ответы. Позвонила Флавия Гварнери:

— Мне хотелось бы вернуться, дорогая, но сохраняющаяся боязнь опасности сдерживает. Ты тут ни при чем. У меня нет никаких сомнений в отношении тебя. Но работающий у тебя персонал вызывает недоверие. Понимаю, разве легко найти надежную поддержку? Но как только ты сможешь заверить нас, что все проблемы решены, все будет совершенно иначе.

Позвонил Карлос Серрано:

— Как только опять приеду в Нью-Йорк, уверяю, остановлюсь в твоем очаровательном отеле. Черт с ней! Я бы сказал, что жизнь полна опасностей. Готов заявить журналистам и любому, что Карлоса не испугать маленькой угрозой!

Не надо мне никаких поблажек, сказала сама себе Лора. Однако поблагодарила его.

— Надеюсь скоро увидеть тебя, Карлос. Лейгтоны не позвонили; они просто появились в «Вашингтон Бикон-Хилле», пробыли три дня и уехали. В письме, присланном ими позже, отмечалось, что качество обслуживания было, как всегда, высоким, а Келли Дарнтон лучшая из всех известных им менеджеров. Однако из их знакомых никто не пожелал остановиться — в «Бикон-Хилле», пока не будет гарантии безопасного пребывания в них.

«Никто не может быть в абсолютной безопасности», — подумала Лора и подшила их письмо вместе с другими.

Бритт Фарлей находился в Европе; он телеграфировал Лоре, что не приедет в США довольно длительное время.

Даниэль Иноути не ответил. Не пришли ответы и от сотен других, кому она направила свои письма.

А затем смерть Клэя оживила интерес репортеров к Лоре, которую они было оставили в покое на несколько дней: почти мгновенно от них посыпались телефонные звонки, а некоторые из них заняли свои привычные места в фойе отеля. Лора отказывалась давать интервью. Секретарь повторяла о вооруженном нападении на Клэя. Один из репортеров «Дейли ньюс» знал о письме, направленном Клэем Сэму Колби, но помалкивал: Колби обещал ему первому сообщить всю информацию о расследовании. Поэтому он был совершенно не заинтересован даже намекать кому бы то ни было о том, что что-то намечается на ближайшее время. Остальные журналисты писали статьи, где с разных сторон прослеживали деятельность Лоры и ее отелей. Но никакой новой информации не поступало, и постепенно они переключились на другие новости.

В тот вечер, когда Лора и Поль направились на обед с родителями Поля, никого из журналистов в фойе не было. Сидя за одним из столов в атмосфере строгой элегантности ресторана «Шантрель», Поль и Лора поведали Томасу и Барбаре о том, что в скором времени могло получить огласку.

— Мы не уверены, — сказал Поль, завершая рассказ, — почему важно присутствие свидетелей, когда Феликс откроет сейф и извлечет оттуда письмо, но наиболее вероятно, для того чтобы Феликс не смог отрицать, что оно было у него.

Томас слегка нахмурился:

— Что это даст после столько лет? Лора и так имеет почти все, что Оуэн оставил ей.

— Клэй полагал, что это важно, — сказала Лора, — а я пообещала ему сделать это. И сделаю, так или иначе. Мне хочется получить письмо. Просто для себя. Поэтому я обязательно найду способ, как его получить.

— Мы найдем, — мягко поправил ее Поль. Он повернулся к отцу и спросил: — Могли бы мы придумать повод для того, чтобы провести собрание акционеров в Нью-Йорке в доме Феликса? Большинство из нас либо живет, либо проводит здесь большую часть времени; если сумеем найти убедительные аргументы, могли бы собрать здесь человек двадцать. Всегда найдутся вопросы, требующие обсуждения, не так ли? Поэтому даже если факт обнаружения письма не будет иметь серьезного значения, то в этом не будет никакого вреда, зато мы проведем собрание. — Он улыбнулся Томасу: — Думаю, ты мог бы взять на себя заботу поговорить с Феликсом.

Томас улыбнулся сыну в ответ.

— Стараешься переложить это на меня? — Но затем, задумчиво глядя в чашку с кофе, сказал: — Мы с Коулом обсуждали возможность смещения Феликса с поста президента корпорации. Разговор имел место после того, как мы почувствовали, изменения в делах корпорации. Мы не планировали выносить этот вопрос так рано, но может быть…

Поэтому именно Томас Дженсен позвонил Феликсу и сказал, что члены семьи имеют намерение провести специальную встречу акционеров корпорации.

— Нам хотелось провести ее в Нью-Йорке, — сказал он. — Знаю, что собираешься появиться там недели через две, мы тоже, а большинство других членов семьи живет там. Гораздо удобнее для всех.

— Это неудобно, — резко проговорил Феликс, — наша ежегодная встреча намечена на март, поэтому подождем.

— Ряд членов семьи желают провести встречу сейчас, — его голос, так же как и голос Феликса, был совершенно лишен эмоций. — Мы обеспокоены тем, как осуществляется руководство корпорацией. Ввод нью-йоркского отеля отстает от графика на шесть месяцев, расходы значительно превысили наши прогнозы, доходы в ряде отелей пошли вниз, и кроме того, мы получили нежелательную известность. Мы не удовлетворены и не имеем желания ждать до весны, чтобы обсудить эти проблемы. Если бы я не считал эти вопросы серьезными, не стал бы поднимать их.

Последовала длительная пауза.

— Ты сказал, что несколько членов семьи требуют собрания. Кто именно?

— Я не хочу говорить от их имени. У всех будет шанс высказаться при встрече.

— Я подумаю о созыве встречи, но она не будет проведена в Нью-Йорке; там у нас нет помещения.

— Было бы, если бы отель был достроен, как предусматривалось планами. Предлагаю провести встречу в твоем доме. Нас всего двадцать два человека; мы свободно разместимся в библиотеке.

— В моем доме? Не говори глупости.

Феликс раздраженно вздохнул. Ленни входила в состав акционеров. И эта Фэрчайлд тоже. Их ноги не будет в его доме.

— Никакой встречи акционеров в моем доме не будет, никогда.

— Тогда мы можем снять конференц-зал в каком-нибудь отеле. Конечно, в этом случае гораздо больше шансов, что кто-нибудь из репортеров пронюхает про встречу. Не думаю, что это нужно.

— Репортеры? Что ты имеешь в виду?

— В последнее время благодаря твоим усилиям фамилия Сэлинджеров приобрела определенную популярность, Феликс. Они могут решить, что ты новость номер один.

Вновь Феликс замолчал. Никто из членов семьи, даже Аса, не упоминал о его пресс-конференции, а также о разговорах, которые она породила. Про себя он назвал их всех дураками. Только дураки боятся сделать то, что должно быть сделано, или же опасаются разговоров. Но сейчас он почувствовал симптомы тревоги. Его не волновало их мнение, но сейчас он внезапно ощутил первый признак, что теряет контроль над ситуацией. Как мог Томас говорить с ним про встречу в Нью-Йорке, если он только что ясно заявил, что ее не будет?

— Я подумаю насчет проведения встречи в Бостоне, — резко сказал Феликс, — где-нибудь через месяц, если на этом будет настаивать значительное количество акционеров. До этого обсуждать нечего.

— Думаю, есть, — поправил его Томас. Он начинал сам себе нравиться. Он привык к положению уступчивого родственника, попавшего в семью Сэлинджеров путем женитьбы, поэтому шанс принять активное участие в делах компании, выступить против Феликса был подобен живительной струе. «Если бы Феликс был более приятной личностью, я бы не чувствовал себя так хорошо».

— Встреча состоится в Нью-Йорке, ровно через неделю, в три часа дня. Надеюсь, ты будешь на ней присутствовать, если нет — проведем ее без тебя.

— Вы не можете этого делать.

— Отлично знаешь, что можем. Асы нет в городе, но он вернется ко дню встречи и как вице-президент сможет вести заседание.

На этот раз Феликс практически не раздумывал; он не мог пропустить этой встречи и отлично понимал это.

— Я буду. Но никаких заседаний в моем доме. Решение окончательное. Ищите другое место.

— Я предпринял все возможное. Но если репортеры пронюхают, что мы намерены обсудить возможность смены руководства компании…

— Что?

— Не сомневаюсь, ты отлично понял, что я имел в виду, говоря о нашем беспокойстве относительно управления компанией.

Феликс не ответил. Конечно же, он понял, но почему Томас говорит об этом?

— Если пресса узнает, — сказал Томас, — то поднимет шум, по крайней мере, в разделе деловой информации. А так как редакторам известно, кто давал им скользкий материал…

— Хорошо.

Да, предчувствие не обмануло: контроль уходил из рук. Необходимо поговорить с Асой. Асы нет в городе. Но его можно найти, и им можно управлять. Он всегда мог управлять братом. И до тех пор пока Аса поддерживал его при голосовании, вдвоем они могли отклонить любое предложение, поскольку обладали контрольным пакетом акций. Да, нужно поговорить с ним, чтобы он позаботился об этом.

— Хорошо, соберемся у меня. Но это единственный раз. Только раз.

— Встретимся на следующей неделе, — сказал Томас. Повесив трубку, он сразу же набрал номер Поля.

— Нужно обсудить план наших действий. Давай встретимся завтра за ленчем. Приглашу Коула. Затем позвоню Асе. Он прячется, боится, что Феликс уговорит стать на его сторону. Поэтому до конца недели нам придется поддерживать в нем храбрость.

— Нам необходимо в этом преуспеть, — сказал Поль и, отвернувшись от телефона, сообщил Лоре, что удалось сделать.

Она улыбнулась и рассеянно кивнула. Половина из отпущенных ей тридцати дней прошла. Лора позвонила и поздравила Карриера и Ленни, Уэс передал ей дополнительно часть средств. До этого он позволил ей приостановить выплату причитающейся ему части дивидендов.

— Это все, что я могу для тебя сделать, Лора. Больше ссудить не могу…

— Я и не прошу большего, Уэс.

— Ты, может быть, и не просишь, но я над этим раздумывал.

— Спасибо, но это не выход из положения, и мы оба отлично это понимаем.

— Есть новости от этого следователя?

— Нет, пока ничего.

Джинни также говорила о деньгах.

— Мне хотелось бы предложить тебе еще десять миллионов, но это все равно что вышибать мозги из цыпленка — выбив однажды, второй раз не сможешь.

Лора рассмеялась и поцеловала ее:

— Я бы их не взяла, даже если бы ты и смогла. Спасибо, Джинни, я люблю тебя.

— Что собираешься делать?

— Свести концы с концами в этом месяце. Пока мне это еще удается. Затем, полагаю, опять начну звонить по телефону. Ничего не изменить, пока я не смогу убедить кое-кого вернуться обратно. Кто-то должен быть первым. Мне кажется, Лейгтонов было недостаточно.

— Ты расскажешь им о Клэе?

— Сэм Колби просил меня пока ничего не рассказывать, поэтому подожду, по крайней мере немного. Но если придется, расскажу.

Но через два дня позвонил Сэм Колби. Он застал Лору дома, она не успела уйти на работу. Поль наливал кофе, окна были распахнуты, за окном начинался солнечный день. Лора просматривала газету, когда раздался телефонный звонок. Она рассеянно взяла трубку, затем резко выпрямилась.

— Что? — спросила она.

— Я говорю, что сегодня провожу пресс-конференцию. Приглашаю принять в ней участие, но они намерены говорить со мной. Да и ситуация в целом может причинить тебе некоторое неудобство.

— Нет, у меня нет желания присутствовать там. Но можете рассказать вкратце? — Лора отвела трубку от уха так, чтобы Поль мог слышать Колби одновременно с ней.

— Если кратко и по существу. Я вышел на брокера. У него еще находилась последняя партия картин, полученных от Клэя. Он назвал имена клиентов, у которых находились остальные. Мы работали вместе с Интерполом, провели одновременные рейды в пяти городах в домах самых респектабельных миллионеров. Ты бы мне не поверила, если бы я назвал их имена, но мы вернули все. Можешь назвать это подарком судьбы. Во всяком случае, я такого мнения. Итак, все это я выкладываю журналистам: имена, даты, места. Я также заявлю им, что ты здесь абсолютно ни при чем. Это должно поправить твои дела, не так ли?

— Да. — Да, да, да, это наверняка поможет. Но она плакала, плакала о Клэе. Если бы все было иначе… Клэй втянул ее в эту неприятную историю, но Клэй же ее и спас

— Сэм, еще один момент, — сказал Поль, взяв трубку. — Мог бы ты отметить, что Лора отстранила Клэя от работы в отелях сразу же, как узнала, чем он занимался?

— Нет проблем. Это поможет еще больше. Еще что-нибудь?

— Лора? — спросил Поль.

Она отрицательно покачала головой.

— Расскажи, как пройдет пресс-конференция, — попросил Поль, — мы будем у Лоры в офисе.

— Вы сами услышите, как пройдет, — усмехаясь, проговорил Колби, — вас забросают вопросами. Лучше обратите внимание, что у вас было на завтрак; журналисты наверняка захотят знать это и все другие подробности о вас. Я подам новость, но мисс Фэрчайлд гораздо прекраснее меня, поэтому ей отведут куда больше места. Но потом я буду снят в кино. Верно?

— Возможно, — рассмеялся Поль.

Он поговорил с Колби еще несколько минут, затем положил трубку.

— Мне побыть с тобою сегодня? — спросил он у Лоры. Я не дозвонился до нескольких кузенов, чтобы пригласить их на встречу акционеров. Я мог бы позвонить из твоего офиса.

— Да, я была бы рада.

Он провел у нее в офисе весь день, затем другой, стоя около Лоры, пока она повторяла журналистам то, что они уже слышали от Колби, отметая вопросы, касавшиеся ее чувств по отношению к брату.

— Расстроена и скучаю, — коротко сказала она, не добавив больше ни слова. — Они не поместят мою скорбь в свои вечерние информации, — рассерженно сказала она Полю после общения с прессой, а телерепортеры были более рассеянны, чем в случае, когда б Лора дала волю слезам перед телекамерами.

На третий день после заявления, сделанного Колби, когда Поль опять находился в кабинете Лоры, начали поступать и другие телефонные звонки. Днем позвонила Келли; появились заявки. В пять часов позвонили менеджеры из Чикаго в Филадельфии с аналогичными сообщениями. А в пять тридцать позвонила Флавия Гварнери.

— Лора, моя дорогая, — проговорила она голосом, напоминающим сироп, — я чувствую себя так, словно мне позволили снова возвратиться домой.

ГЛАВА 35

Феликс расположился за столом Оуэна и ждал, молчаливый, с каменным лицом, пока остальные двадцать акционеров собирались в библиотеке. Вошли Лора и Поль. Он посмотрел на них с противоположного конца комнаты — какого черта, она… с Полем? — а через несколько минут, когда в комнату вошла Ленни, облаченная в жакет, отделанный мехом, он сначала не узнал ее. Последними вошли Кэрол, жена Асы, а следом за ней он сам, избегавший встречаться взглядом с Феликсом. Феликс встал.

— Аса, мне хотелось бы переговорить с тобой, прежде чем мы начнем.

— Н-н-не думаю… — глаза Асы беспокойно метнулись по комнате, наконец остановились на Томасе Дженсене, срочно прося помощи.

— Нет никакой нужды ждать, — сказал Томас, — все собрались, и можно начинать.

— Начнем через минуту, — отрезал Феликс. — Аса, — и показал жестом на дверь. Аса двинулся к двери, затравленно озираясь, Феликс шел следом.

С их уходом в комнате повисла неловкая тишина. Бен и Поль тихо беседовали; они расположились на стульях около стены, рядом с ними на двухместном кресле, над которым новые картины заменили украденные полотна Роуалтса, расположились Эллисон, Ленни и Лора. Другие члены семьи, находившиеся в комнате, приглядывались к ним, но не приближались. Осторожно приветствовав Лору, предпочитали держаться в стороне, желая осмотреться, чтобы знать, как себя держать при общении с ней. Не вызывало сомнения, что сейчас она сидела вместе с Эллисон и Ленни, но невозможно было забыть последнюю семейную встречу, происходившую здесь же, в библиотеке, когда читали завещание Оуэна, когда в их присутствии разоблачили Лору и заставили покинуть дом.

В последние дни произошло много событий: многочисленные встречи и обсуждения возможности отстранения Феликса с занимаемого поста, развод Ленни, появление Лоры — к тому же известие, что они с Беном брат и сестра! — снова что-то между ней и Полем. Эмилия находилась в Калифорнии и, судя по тому, что они слышали, собиралась там остаться; и вот сейчас Ленни и Эллисон сидели рядом с Лорой, это означало, что они простили ее. Никто не знал, что и думать. Они решили ждать, надеясь на некий сигнал, который подсказал бы им, как следует повести себя.

— Мне хотелось, чтобы Уэс был здесь, — сказала Ленни, обращаясь к Лоре.

Эллисон беседовала с одной из кузин, и Лоре казалось, что они с Ленни одни, их плечи соприкасались.

— Но мы знали, что Феликс устроил бы скандал, поэтому он остался.

— У тебя такой счастливый вид, — сказала Лора.

— Да, — просто ответила Ленни. — Не правда ли, странно, с какой легкостью я беседую с тобой о нем? Словно то, что каждый из нас сделал до того, как я покинула Феликса, не имеет ничего общего с тем, что происходит сейчас. Дела обстоят словно мы совершенно другие люди.

Лора кивнула, не сказав ни слова. Если Ленни хотелось думать, что прошлое исчезло легко и безболезненно, зачем она станет противоречить ей?

— Уэс сильно отличается от Феликса, — сказала она.

— Не настолько сильно, как ты думаешь, — Ленни улыбнулась с нежностью и некоторой долей изумления. — На самом деле он очень похож на Феликса. Уэс такой, каким мог бы быть Феликс, будь он хорошим человеком. Уэс стремится доминировать и контролировать; ему необходимо находиться в центре событий; он не выносит дураков и нетерпелив с людьми, действующими медленнее его. Но Уэс верит в любовь и личные отношения, а Феликс — нет. Уэс готов склонить голову перед теми, кого любит, даже учиться у них. Феликс не способен на это; в нем слишком много раздражительности. В нем доминирует потребность контролировать действия людей, а если не удается этого достичь, то он стремится уничтожить их. Но когда он не может взять верх или все оказывается гораздо труднее, злость начинает бить через край, и ему приходится прилагать усилия, чтобы держать себя в руках, не сорваться при людях. Вся жизнь Феликса напоминает постоянное балансирование, отнимающее у него так много энергии, что практически ничего не остается на любовь и семью.

Лора кивнула. Наверное, так и было. Ленни, имевшая возможность пожить с обоими мужчинами, видела их отчетливее, чем кто-либо.

— Но в самом важном они совершенно не похожи. — Ленни улыбнулась. — Вот поэтому я и выхожу замуж за Уэса. На самом деле я вовсе не против, чтобы обо мне заботились — в действительности я к этому привыкла, и мне это нравится — но я хочу, чтобы меня любили, а не владели, как вещью.

Она замолчала, задумавшись.

— Давным-давно, до знакомства с Феликсом, я любила одного человека. Когда он отказался от меня, то на прощание пожелал: «Найди сильного и могущественного мужчину, который сможет воспользоваться твоей силой, тогда ты станешь счастливой». Потребовалось более двадцати восьми лет, чтобы наконец-то это произошло.

Она немного помолчала.

— Вы с Полем придете к нам в гости?

Они тихо разговаривали, к ним присоединилась Эллисон, так они беседовали втроем, сидя рядом. Это трио было первым, что бросилось в глаза Феликсу, когда он вошел в комнату. Он пересек комнату, за ним по пятам шел Аса. Поль пытался прочитать выражение лица Асы, но не мог; это скорбное лицо выражало широкую гамму чувств: от раздражения до стыда на самого себя за собственную трусость. Поль взглянул на отца и Коула Хэттона. Они не могли рассчитывать на Асу; он был слишком напуган.

«Эта семья держится на страхе, — подумал Поль. — Все опасаются, словно некто может у нас что-то отнять. Если бы у нас было меньше денег, вероятно, мы меньше бы беспокоились». Ему было интересно, где находится переломная точка: есть определенная сумма, которая делает людей счастливыми, но если у них оказывается хотя бы на доллар больше, то они создают вокруг себя бастионы и живут в постоянном страхе, что другие могут приблизиться к их богатству слишком близко. «Нам необходимо научить своих детей быть щедрыми, — подумал он, — верить в себя, чтобы они не боялись рисковать, чтобы могли понять, что подлинная трагедия заключается не в потере денег, а в потере доверия и любви».

Поль взял Лору за руку. Она слушала Эллисон, не поворачиваясь, в глазах Лоры светились тепло и нежность, улыбка была открытой, такой же, как во время цветения их первой любви.

Раздалось покашливание Феликса. Он поднялся из-за стола Оуэна, обвел взглядом собравшихся и объявил собрание открытым.

— Томас, ты требовал проведения этого заседания. Сказал, что у тебя имелись вопросы относительно компании «Сэлинджер-отель».

— Да. Но сначала…

Поль почувствовал, как при этих словах рука Лоры, зажатая в его руке, напряглась.

— Существуют документы, которые могли бы оказаться полезными для нас. Если ты предоставишь их нам, Феликс… Я думаю, они находятся в твоем сейфе.

Феликс, не понимая, о чем идет речь, уставился на него:

— Мой сейф? О чем ты говоришь? Там нет ничего, представляющего хоть малейший интерес для собравшихся.

— Думаю, что есть, — проговорил Томас,

Глаза Феликса сузились в щелки. Он заметил, что Поль и Бен пристально наблюдают за ним, также внимательно за ним следил и Коул Хэттон. Взгляды остальных выражали простое любопытство. «Они что-то замышляют, — подумал Феликс, и вновь внутри его прозвучал сигнал тревоги. Феликс принял меры, привел Асу в надлежащую форму. — Все же, видимо, здесь плетутся интриги. Что, черт возьми, они замышляют?» Он решительно качнул головой:

— Если хочешь сказать, Томас, возьми слово. Если же ты прибегаешь к маневрам, чтобы скрыть тот факт, что у тебя недостаточно голосов для проведения хоть какого-нибудь решения, мы можем закрыть собрание прямо сейчас.

Коул Хэттон сказал небрежным тоном:

— Если в сейфе есть что-то такое, что нам следует увидеть, то я за то, чтобы посмотреть.

— Я тоже, — сказала Барбара Дженсен.

— Большого вреда не будет, если открыть этот сейф. Феликс чувствовал, что попадает в западню. Ситуация не случайна — ее явно разыгрывали.

— В самом деле, а почему бы нет? — спросил один из кузенов. — По крайней мере, мы могли бы продолжить заседание.

— Феликс отлично знает, что у него в сейфе, — запротестовал другой кузен. Третий пожал плечами:

— Не лучше ли открыть сейф и убедиться; иначе мы ни к чему не придем.

— Правильно, — сказали несколько голосов. — Почему ты не хочешь, Феликс? Если мы не правы, то чтобы установить это, требуется совсем немного времени.

— У меня ничего там нет, что за чертовщина? Окруженный нарастающим шумом, Феликс рассерженно заявил:

— В сейфе ничего нет, но если вы настаиваете на этой загадке…

Он прошел в угол комнаты и сдвинул в сторону большую картину, набрал шифр и открыл дверцу сейфа, даже не подумав заглянуть внутрь.

— Как вы хорошо видите. За исключением одного или двух документов, касающихся покупки этого дома…

— Это что за конверт? — спросил Томас. Он поднялся на ноги и смотрел внутрь сейфа. — Что? — спросил Феликс.

— Внутри лежит объемный конверт. Там, в дальнем углу, под бумагами. Мне кажется, в нем больше, чем один-два документа.

Не раздумывая, Феликс распахнул дверцу и, засунув руку внутрь сейфа, вытащил оттуда толстый конверт. Сидевшие близко от него разглядели, что поперек конверта большими черными буквами от руки было написано имя Лоры.

Феликс узнал этот конверт. Он смотрел на него так, словно он был живым.

— Его там не было; его выбросили с мусором, много лет назад…

Внезапно он замолк.

— Очевидно, его не выбросили, — сказал Томас.

— Это же почерк дедушки! — воскликнула Эллисон. — И адресовано Лоре!

Потрясенная, она смотрела на конверт, зажатый в руке Феликса.

— Как у тебя оказалось письмо, адресованное Лоре?

Ленни смотрела на Феликса, сдвинув брови, и вспоминала прошлое.

— Лора, помнится, говорила нам о письме, написанном ей Оуэном много лет назад. Она пошла искать его, чтобы принести и показать его нам, но не нашла.

Как бы продолжая воспоминания, Ленни оглядела комнату.

— Это то самое письмо? — спросила Барбара. Лора протянула руку:

— Можно мне посмотреть, пожалуйста?

Феликсу казалось, что ему сдавило голову и с каждой секундой сжимало все сильнее и сильнее; стало трудно дышать. В его собственном доме происходили вещи, о которых он не имел ни малейшего представления. Конверт выпал у него из рук. Он никак не мог понять, каким образом конверт мог перекочевать из кабинета Оуэна в его запертый сейф.

— Пожалуйста, — повторила Лора.

Феликс тупо смотрел на нее. Его вид был настолько необычен, что собравшиеся смотрели на него в шоке и с чувством презрения. В повисшей тишине Томас вышел вперед, поднял конверт, пересек комнату и отдал его Лоре.

Лора закрыла глаза и провела пальцами по прочному конверту, вспоминая, что Оуэн всегда с сомнением относился к непрочным конвертам. Один угол был слегка порван. Заветный конверт вновь оказался у нее в руках. Под закрытыми веками невольно навернулись слезы. Открыв глаза, она увидела, как Поль протягивал ей носовой платок. Она улыбнулась ему, взяла платок и, обращаясь к собравшимся в комнате, сказала:

— Прошу прощения…

Конверт был вскрыт; кто-то, несомненно, читал письмо. Все, не отрываясь, наблюдали за Лорой, кроме Феликса, который поочередно с недоумением смотрел на пол, на сейф, на стол, затем снова на пол. Лора вынула письмо, написанное на многих страницах, плотно заполненных крупным почерком Оуэна, и провела по ним дрожащими пальцами; ей казалось, что сам Оуэн был рядом, сидел за своим столом, глядел прямо на них и улыбался ей, нанося на линованные листы бумаги строчки букв.

— Может быть, ты прочитаешь нам это письмо? — предложил Поль.

— Оно длинное, — сказала Лора, — думаю, большая часть письма касается планов модернизации отелей.

— Прочти, — сказала Эллисон. Она плакала. — Мне так стыдно. Так стыдно. Я не верила в то, что письмо действительно существовало; я думала, ты все выдумала, не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить нас. Мы были невероятно жестоки с тобой; не думаю, чтобы мы всегда вели себя таким образом. Как мы могли так обойтись с тобой?

— Я же обманула вас, — мягко проговорила Лора.

— Что ж, можем принести взаимные извинения, — сказала Ленни. — А сейчас мне хочется, чтобы Лора прочитала нам письмо, по крайней мере, некоторые выдержки из него. Если, конечно, ты не считаешь это письмо сугубо личным.

— Не знаю; я никогда его не читала, — Лора взглянула на его начало. — Но я не возражаю.

— Пожалуйста, — сказал Поль, и она начала читать.

Возлюбленная Лора, за окном чудесный день, такой же чудесный, как и мое душевное состояние. Но в моем возрасте благоразумный человек должен предвидеть свою кончину, а также то, что есть дела, завершить которые у него может не оказаться шанса. Поэтому сегодня, когда разум мой чист, а рука все еще сильна, когда сердце, возможно, спокойнее, чем когда-либо, я доверяю бумаге в краткой форме те планы, которые мы обсуждали вместе с тобой, о будущем моих отелей, потому что ты лучше, чем кто-либо, знаешь, что они для меня значат. Но сначала хочу, чтобы ты знала, что я намерен изменить свое завещание и оставить тебе небольшую часть семейной компании…

Поднялся шум голосов.

— Феликс, когда ты прочитал это? — спросила Барбара.

Феликс ничего не ответил; как завороженный он смотрел на письмо Оуэна.

— Продолжай, — сказал Поль Лоре.

…небольшую часть семейной компании, этот дом и всю мою собственную корпорацию. Это означает, что, когда я умру, отели будут твоими и поэтому ты будешь свидетельницей их возрождения, если этого не увижу я.

— И ты исполнила его волю, — сказала Ленни. — Как замечательно. Он оказался прав, поверив в тебя.

Лора просматривала письмо, пробегая страницы.

— Здесь говорится о наших планах; я помню большую часть из того, что он хотел сделать. О, он хотел поменять внешнее освещение; я совершенно об этом забыла.

В комнате висела тишина, все боялись ее нарушить. Затем она резко вздохнула.

— В чем дело? — спросил Поль.

Лора посмотрела на него:

— Он знал…

Она наклонила голову и низким голосом прочитала:

Я уважал твою личную жизнь, дорогая Лора, но должен тебе сказать, что иногда нахожу это трудным. Некоторое время назад я узнал о твоих юношеских прегрешениях и привлечении к суду за ограбление. Я полагал, что ты достаточно хорошо меня знаешь, дорогая, я не люблю тайн; мне нравится мир, в котором я знаю ответы. Я навел кое-какие справки в нью-йоркском департаменте полиции и узнал твой секрет. Мне очень грустно, что ты не доверилась мне даже теперь, спустя годы, проведенные вместе. Это указывает мне на глубину твоих опасений, что ты не можешь рассказать правду и покончить с прошлым. Надеюсь, что, когда ты добьешься собственного триумфа, станешь мудрой, сильной и очень красивой женщиной, ты сможешь справиться со своим прошлым и сделать его частью своего будущего. Боюсь, у меня мало шансов оказаться рядом, когда это произойдет, но уверен, что так будет. Я горжусь тобой, драгоценная Лора; долгое время я думал о тебе как о своей дочери, которой у нас с Айрис никогда не было. Поэтому в добавление к тем изменениям, которые я сделал в своем завещании, я оставляю тебе: мою гордость за тебя, мою любовь, которая будет сопровождать тебя после моей смерти.

Последние слова прозвучали невнятно. Лора плакала. Поль обнял ее

— В этом заключено величие Оуэна, — мягко произнес он. — Однажды, если я буду работать над этим, надеюсь, и я смогу стать почти таким же человеком, как он.

В комнате стояла тишина. «Нет, не только о мести я мечтала, — подумала Лора сквозь слезы. — Нет, я не стремилась одолеть противника и победить. Я стремилась быть достойной любви, доверия и ожиданий, которые Оуэн возлагал на меня. Я знала, что хотела воплотить его мечту, но не догадывалась, как сильно хотела быть достойной его».

— Не понимаю, — тихо вступила Кэрол. — Если письмо было у Феликса, когда Лора пыталась отыскать его, почему он не показал его нам? Почему, Феликс?

— Он не хотел, — нетерпеливо сказал один из кузенов.

— Это правда, Феликс? — спросил другой кузен. — Ты не желал, чтобы Лора получила наследство?

— Это даже нельзя назвать… — возразил другой кузен. — Это было бы… что это было бы?

— Мошенничество, — тихо произнес Томас.

Феликс резко поднял голову, словно очнувшись от сна, он внутренне встряхнулся и сконцентрировал внимание на Томасе.

— Что это было?

— Мошенничество, — повторил Томас. — Обман с целью сокрытия документа, подлежащего представлению для рассмотрения в суде. Суд никогда бы не решил дело в твою пользу, если бы знал о существовании этого письма.

— Я не изымал его, — резко сказал Феликс. — Я никогда его не видел.

— Да, но ты сам заявил, что оно было выброшено с мусором, — напомнил Коул Хэттон. — Откуда тебе было известно?

Помолчав, Феликс пожал плечами:

— Я видел письмо раньше. Оно лежало на столе отца.

— На столе? — спросил Томас.

Он пожал плечами еще раз:

— Какая разница? Лежало в ящике. Я что-то искал и наткнулся на него. Когда позже я пришел, оно исчезло. Поэтому я предположил, когда… — он сделал жест в сторону Лоры, — не показала его членам семьи, что его выбросили. Очевидно, кто-то другой взял это письмо. И потом засунул в мой сейф. Это подсудное дело — подбрасывать доказательства, дающие основания подозревать в совершении преступления.

— Дело обстояло бы именно так, если бы ты мог доказать свои слова, — сказал Хэттон. — У тебя есть доказательства?

— Это что, допрос? Письмо подброшено! Кому-то хочется, чтобы дело выглядело так, словно оно находилось у меня все эти годы. У меня его не было! И с этим покончено!

— Скажи мне лишь одну вещь, — сказал Томас. — Если ты видел это письмо в столе Оуэна, почему не сказал нам об этом, когда Лора заявила о существовании письма? Я помню, как мы ждали в библиотеке Оуэна, пока она ходила его искать. Почему тогда ты ничего не сказал? А позднее, почему ты не сказал о нем на суде? В сущности, почему ты вообще обратился в суд? Ты знал, это видно из текста письма, что Оуэн полностью отдавал отчет своим действиям, когда изменил завещание, но ты ничего не сказал при чтении завещания, и именно ты затеял дело по лишению Лоры наследства, когда узнал, что Оуэн хотел, чтобы она его получила. Думаю, что нам необходимы объяснения; тогда ты вовлек нас в неприятное судебное разбирательство, сопровождавшееся громкой оглаской, заставил поверить, будто нас обманула та, которую мы любили. Мы поддались твоему воздействию, Феликс, и теперь нам необходимо объяснение.

— Отец? — спросила Эллисон. Ее глаза блестели от слез. — Ты скрыл это письмо? Ты лгал нам?

— Дерьмо, — выругался один из кузенов, а другой сказал:

— Никогда бы в это не поверил, неужели?

Третий выкрикнул:

— Черт возьми, Феликс, ради чего?! Она же не все забирала у тебя.

— Отец, — повторила срывающимся голосом Эллисон, — ты украл! Ты обвинил Лору в воровстве, но на самом деле ты украл ее наследство! И ты разрушил все, что у нас было. Мы были так счастливы! Зачем ты сделал это?

Феликс посмотрел на собравшихся.

— Я не намерен ничего объяснять. Этот документ подброшен в мой сейф незаконно. Она его подбросила! — прорычал он, указывая на Лору. — Она пробралась сюда, она всегда была воровкой, пробралась и все спланировала, а теперь сидит здесь, посмеивается, пытается выставить меня на посмешище. Не могу поверить, что вы всерьез воспринимаете ее!

— Я совершенно уверен, что Лора не делала ничего подобного, — сказал Томас. — Но факт налицо, и совершенно неважно, как письмо попало в сейф. Оно даже могло прилететь в твой сейф само по себе, меня это не волнует. В действительности значение имеет то, что ты признал, что видел это письмо, и скрыл, что знал о его существовании. По меньшей мере, это сокрытие доказательства. В худшем случае — мошенничество. Лора имеет полное право и все основания подать на тебя в суд, а мы все выступим как свидетели. Это причинит вред отелям и поэтому нанесет вред всем нам. Ты будешь подавать на него в суд, Лора?

Она неуверенно покачала головой.

— Не знаю. Могу ли я? Через столько лет?

— Да. На совершенно законном основании. В случае мошенничества нет ограничений по сроку давности.

Лицо Феликса исказилось.

— Не будет никакого судебного разбирательства. У компании полно проблем и без… — он судорожно глотнул воздух. — Никто ни на кого не подаст в суд. Мы все… можем… работать вместе, — он с трудом выдавливал из себя слова.

— Лора? — спросил Хэттон.

— Не знаю, пока не знаю. Мне нужно обдумать. — Так вот что знал Клэй. Это его шутка над Феликсом. Может быть, поэтому он вернулся ко мне сказать, что знал, что письмо в сейфе.

— Но даже если Лора ничего не предпримет, — колеблясь, произнесла Кэрол, глядя на Асу, находившегося подле нее, а затем на Томаса, — то происшедшее здесь свидетельствует, что дела идут далеко не лучшим образом, не так ли? Не следует ли в этом случае принять меры?

— Ты хочешь сказать, что кто-то должен понести наказание? — спросил Томас. Медленно, стараясь понять, она кивнула.

— Не нам наказывать Феликса, — сказал он, — но весь ход событий со всей определенностью заставляет меня задать вопрос: хочу ли я, чтобы он продолжал руководить компанией?

— Согласен, — сказал Хэттон, — его поведение не укладывается в понятие разумного руководства. А именно об этом мы высказывали беспокойство на протяжении длительного времени, даже до того, как всплыло это дело с сокрытием вещественного доказательства.

— Вот поэтому и было собрано сегодняшнее заседание, — продолжил Томас. — Феликс, некоторое время назад был достигнут консенсус, что ты должен сложить с себя полномочия председателя правления компании…

— Я не сложу, — мгновенно отреагировал Феликс, — вы использовали незаконные маневры, это…

— Возможно, я недостаточно ясно выразился. Уже некоторое время, как достигнуто единогласное решение, что ты должен оставить пост. В компании возник ряд существенных проблем, ты сам только что признал это, и мы считаем, что ты не сможешь решить их.

— Я не буду ставить этот вопрос сегодня на обсуждение. Он не включен в повестку дня — у нас вообще нет повестки дня. Вы не предупредили меня…

— Феликс, ты неправ. Когда я звонил насчет заседания, то сказал, что мы собираемся обсудить вопрос о твоем положении в компании.

— Не помню. В любом случае неправомерно. Вам не протолкнуть это решение, у вас не хватит голосов.

— Я мог бы внести предложение, — сказал Хэттон. — Но сначала, полагаю, следует выяснить мнение акционеров. Нам всем известно о проблемах, возникших в компании; мы обсуждали их в течение нескольких последних недель — фактически месяцев — и теперь, когда найдено письмо Оуэна, мы получили дополнительную информацию. Поэтому мне хочется услышать мнение каждого по поводу предложения, которое я намерен внести: избрать Томаса Дженсена председателем правления, а Бена Гарднера президентом…

— Ах ты сукин сын! Ты не сможешь! Ты и твоя банда в меньшинстве, разрази вас Бог! Вы не наберете нужного количества голосов!

— О да, они у них есть, — сказал Аса очень отчетливо, и впервые за долгое время, насколько помнили члены семьи, он не заикался.

В комнате повисла мертвая тишина. Краска спала с лица Феликса.

— Прежде чем мы выясним мнение каждого по этому вопросу, — сказал Хэттон, — я хочу сказать, что мы также обсуждаем объединение двух комплексов отелей. Если — и только если — Бен будет избран президентом, а Томас председателем правления, Лора согласна обсудить условия объединения отелей «Сэлинджер» с отелями «Бикон-Хилл».

В разных углах комнаты возник шум, посыпалась масса вопросов и комментариев, но Хэттон продолжал дальше, невзирая на шум:

— Каждый комплекс сохранит свою индивидуальность, название «Бикон-Хилл» сохраняется, но они будут составлять единую компанию.

— Сын Джада и дочь Оуэна, — прошептала Ленни, — получают обратно то, что у них было украдено.

Феликс услышал ее слова. Медленно он повернулся в сторону Бена. Их глаза встретились. Они долго смотрели друг на друга. Феликс не выдержал первым. Взор его прошел поверх двадцати собравшихся в комнате мужчин и женщин, которые были ему совершенно чужими. Все они против него. Против него был и его отец. А он так верил после смерти Оуэна, что наконец-то освободился от его длинной тени. Однако дух Оуэна продолжал царить в этот день.

И то же самое Джад, невольно подумал Феликс. Спустя все эти годы, все было так, словно Джад вернулся, чтобы затмить Феликса Сэлинджера.

Хэттон продолжал выяснять мнения собравшихся относительно кандидатур Томаса Дженсена или Бена Гарднера на высшие посты в компании, но Феликс не обращал на это никакого внимания. Мысли вихрем кружились в голове, изматывая его. «Если бы я не оспорил завещание, ничего подобного не случилось бы. Нет, не завещание; раньше. Если бы я сказал им о письме… Нет, даже до письма. Если бы я дал возможность Джаду сохранить его маленькую компанию… Но она лежала перед носом, нужно было лишь протянуть руку; я не мог упустить этот шанс. И потом, эта компания была перспективной, приносила доход нам. У него не было на нее прав, он не обладал достаточным умом и силой.

Не имеет значения; ничего не имеет значения; дело сделано. Не верю в воскрешение прошлого; оно не имеет отношения к настоящему. Мне нужно прийти в себя и подумать, что делать дальше».

Но в бешеном круговороте мыслей ничего дельного не приходило в голову. Феликс слышал звуки голосов, но единственно, что он видел — это сына Джада, обнимающего беременную дочь Феликса, ожидающую второго ребенка. Бен Гарднер, президент компании «Сэлинджер-отель», отец новых Сэлинджеров, возможно, в один прекрасный день — глава семьи Сэлинджеров… Эта мысль как кость встала поперек горла.

Взгляд Феликса стал перемещаться с Бена и Эллисон, и прежде чем он успел остановить его, встретился со взглядом Лоры. То, что он прочитал в ее глазах, привело его в ярость. Эта сука, которая пришла неизвестно откуда, которая воровала и обманывала, которая ложью и беспутством проложила себе дорогу в эту комнату, сейчас взирала на него с жалостью!

Необходимо найти выход. Он никак не мог собраться с мыслями. Нужно избавиться ото всех, не смотреть на них. Тогда он сможет придумать, что делать дальше.

Не оборачиваясь, не говоря ни слова, Феликс вышел из библиотеки, спустился по лестнице и покинул дом. Он отправится в Бостон в свой кабинет, туда, где его настоящее место, и там он обдумает, что делать дальше.

Когда Феликс покинул библиотеку, обсуждение прекратилось. Члены семьи колебались, многие не знали, как быть: они привыкли к Феликсу, сколько помнили себя, он бессменно управлял компанией. Однако похоже, действительно настало время перемен, и каждый понимал, что было бы лучше для всех, если бы он ушел добровольно, не затевая семейной распри.

Через некоторое время Поль произнес:

— В прошлый раз мы собирались все вместе, чтобы заслушать документ; тогда этот дом покинула Лора. На этот раз — ушел Феликс. Прослеживается интересная симметрия.

— Полагаю, нам следует уйти отсюда, — сказала Лора. — Феликсу нужно побыть одному, когда он вернется в свой дом. Могли бы мы продолжить заседание где-нибудь в другом месте?

— Можно собраться у меня на квартире, — сказал Поль, — если не возражает Бен. Бен улыбнулся, глядя на него.

— Я еще не избран. Нужно спросить Томаса. Томас покачал головой:

— Меня тоже никто пока не избирал. Аса? Как, вице-президент, согласен ли ты провести заседание в Саттон-плейсе?

— Думаю, вам самим следует принять решение по этому вопросу, — хриплым голосом проговорил Аса, покашливая. — Думаю, мне не стоит продолжать свою деятельность. Я часть прошлого, понимаете? Все эти годы я прошел вместе с Феликсом, он застращал меня до смерти — конечно, всем вам это хорошо известно — и я никогда не мог понять почему. Плохо не любить брата, это отравляет отношения в семье. Это чувство испортило мне все эти годы, когда я ощущал себя ничем. Думаю, мне следует подать в отставку. Может быть, если мы выйдем из компании, тогда Кэрол и я узнаем всех вас с другой стороны. Думаю, это как раз то, что мне следует сделать. Поэтому я не могу принять решения о продолжении заседания.

— Нет, можешь, — мягко проговорил Поль. Никто из собравшихся никогда не слышал, чтобы Аса говорил так много, не заикаясь. Все улыбались, глядя на его триумф.

— Ты нужен нам. И правление пока не принимает твоей отставки.

Аса принял решение продолжить заседание акционеров через полчаса в апартаментах Поля на Саттон-плейсе. Все поднялись с мест, собирая свои жакеты, сумки, кейсы, по одному подходили к Лоре и, принеся свои извинения, проходили к выходу. Создавалось впечатление, словно Поль и Лора давали прием, приветствуя Сэлинджеров и возвращаясь в их семью.

Бен и Эллисон поцеловали Лору и вышли из комнаты. Ленни, обняв Лору и Поля, проговорила:

— Хорошая семья, правда? Даже с ее проблемами. Я так рада, что вы стали ее членами.

Лора и Поль остались одни в библиотеке. Поль прижал ее к себе, а она положила голову ему на грудь. Чувство уместности того, что все идет так, как должно быть, переполняло ее, сметая последние остатки страха, таившегося в ней с детства, постоянно напоминавшего, что она посторонняя. «Теперь я член семьи».

Около нее в свете небольшой лампы поблескивал рабочий стол Оуэна; его письмо хрустело у нее в руке. Надеюсь, что когда ты добьешься собственного триумфа, станешь мудрой, сильной и очень красивой женщиной, ты сможешь справиться со своим прошлым и сделать его частью своего будущего.

В памяти всплыло выражение любви, светившееся у него в глазах, когда он смотрел на нее; она почти ощутила прикосновение его руки к своим волосам. Затем Лора увидела его широкую улыбку.

— Я знал, что ты сможешь, — произнес он.