Венус Борис

Мой отец Георгий Венус

Борис Венус

МОЙ ОТЕЦ ГЕОРГИЙ ВЕНУС

Георгий Давыдович Венус

(1898-1939)

Из книги "Писатели Ленинграда"

Венус Георгий Давыдович (31.XII.1898, Петербург - 8.VI.1939), прозаик. Родился в семье рабочего - потомка литейщиков-немцев, приглашенных в Россию Петром I. Окончил военное училище, был офицером. Участник первой мировой войны. В годы гражданской войны оказался в стане белых. Был в эмиграции в Константинополе, в Берлине. В середине 20-х годов вернулся в СССР и стал профессиональным литератором. Одним из первых выступил с обличением нарождающегося фашизма. Его книгу "Война и люди" высоко оценил М. Горький.

Полустанок: Стихи. Берлин, 1925; Война и люди: Семнадцать месяцев с дроздовцами. М.-Л., 1926 и др. изд.; Самоубийство попугая: Рассказы. М.-Л., 1927; Стальной шлем: Роман. М.-Л., 1927; Зяблики в латах: Роман. М.-Л., 1928; Папа Пуффель: Рассказы. М.-Л., 1927; Последняя ночь Петра Герике: Рассказы. Л., 1929; В пути. Л., 1930; Огни Беркширии: Рассказы. М" 1930; Хмельной верблюд: Роман. Л., 1930; Притоки с Запада: Очерки. Л., 1932; Молочные воды: 1-я кн. Л., 1933; Дело к весне: Рассказы. Куйбышев, 1937; Солнце этого лета и другие рассказы. Л., 1957.

МОЙ ОТЕЦ ГЕОРГИЙ ВЕНУС

Я хочу рассказать о судьбе моего отца, человека, прошедшего через невзгоды и тяготы нашей суровой и во многом страшной эпохи, человека, заплатившего за свои ошибки и чужие преступления собственной жизнью.

Георгий Венус родился в 1898 году в Петербурге. Он был тем, кого до революции называли "василеостровский немец", кого Лесков так добродушно называл "островитянами" и так тепло рисовал их органическое трудолюбие, их прирожденную честность, их быт, может быть, чуть смешноватый, рисовал, приговаривая: "Милое дитя Васильевского острова".

Двести лет врастали корни Венусов в русскую землю: ремесленников, мастеровых и рабочих. Мой дед, рабочий-ткач, умер, когда младшему сыну Георгию было 4 года. Осталась вдова с тремя детьми. На детях рабочая династия отцов нарушилась. Георгий пошел не в цех, а в немецкое реальное училище Екатериненшуле, за обучение в котором платила немецкая община. Мальчик с детства любил стихи, проникся поэзией Блока, хорошо рисовал, мечтал стать художником. Однако все сложилось не так, как мечталось.

Началась первая мировая война, и в 1915 году, сразу после окончания Екатериненшуле, Венус добровольно поступает в Павловское пехотное училище. Через восемь месяцев юнкер, приняв присягу, становится прапорщиком.

Несмотря на свое происхождение и воспитание в немецкой школе, отец, выросший в традициях русской культуры, не представлял для себя другого пути кроме защиты Отечества.

Воевал он честно. Дважды был ранен, награжден Георгиевским крестом. Но уже тогда армейская действительность заставила на многое посмотреть другими глазами. Романтический пьедестал, на котором строились юношеские идеалы, пошатнулся. Об этом позднее он рассказал в романе "Зяблики в латах", автобиографическом в значительной мере.

Георгий Венус социально был совершенно чужд русской офицерской касте. Однако время юнкерства и офицерские погоны все же оказали влияние на формирование характера молодого человека, и это влияние сохранилось навсегда. Уже в зрелом возрасте он сохранял любовь к военным маршам, парадам и другой военной атрибутике. Помню, отец, сидя у моей детской кровати, напевал: "Солдатушки, бравы ребятушки!.." Потом, вдруг, замолкал и через несколько минут читал Блока или "Счастливого принца" Оскара Уайльда. Однако любовь к военным маршам сочеталась у отца с необыкновенной мягкостью. Недаром, когда он уже стал литератором, в писательской среде его часто называли Венус-кроткий эпитет этот дал ему писатель Сергей Колбасьев.

Октябрьская революция застала Георгия Венуса в окопах. Фронт практически перестал существовать. Массы солдат покидали позиции. Возвратился в родной город и прапорщик Венус. Без погон, но во фронтовой шинели, в офицерской фуражке с кокардой, с "Георгием" на груди.

Что было дальше, я точно не знаю, кажется, кто-то на Троицком мосту незаслуженно оскорбил бывшего прапорщика, возник конфликт. Венус был задержан и оказался в Петропавловской крепости. В происшествии скоро разобрались; камеры были переполнены людьми, чья вина представлялась более значительной, поэтому прапорщика попросту выгнали на улицу, посоветовав больше не ерепениться. Но этого было достаточно. Честь офицера-фронтовика, по мнению отца, была незаслуженно оскорблена (напомню, что отцу было всего 20 лет); возвратившись домой, он принял решение пробираться на юг России.

Добравшись до оккупированной немцами территории Украины, на демаркационной линии отец, пользуясь знанием языка, заявил германскому часовому, что он немец. Часовой, не очень усердно несший свою службу, пропустил его.

Оказавшись в местах дислокации белой армии, Венус вступил в ее ряды и был направлен в Дроздовский добровольческий офицерский полк. Так была совершена ошибка, сказавшаяся на всей его дальнейшей судьбе. Дроздовцы в основном состояли из крайне монархически настроенного кадрового офицерства. При Деникине, а позднее при Врангеле они воевали на самых ответственных участках фронта и прославились своей жестокостью. В этих боях принимал участие и мой отец. На материалах бесславно закончившегося белого похода им позже, уже в эмиграции в 1926 году, был написан роман "Война и люди". Это была первая, изданная в Советском Союзе книга, автор которой являлся непосредственным участником белого движения.

В предисловии к первому изданию книги говорится: "Автор рисует головокружительную кампанию белого отряда на Украине, закончившуюся неудачей, отступлением и сдачей Перекопа Красным. Белая армия дана не только в действии и боях, но и в быту. Ценно то, что у Венуса показано не только организационное разложение белой армии, но и вырождение "белой идеи". Эта мысль выражена приводимой записью из дневника белого подпоручика: "Идея, способная на вырождение,- не есть идея. Над идеей белого движения я ставлю крест". Это сказано словами подпоручика в момент активного участия его в белогвардейском движении. Эта же мысль о том, что в поражении белогвардейщины виновато не только организационное преимущество Красной армии над белой, но и превосходство "красной идеи" над вырождающейся белой, пронизывает всю книгу, хотя нигде не высказывается непосредственно". И далее: "Венус не столько "мыслитель", сколько добросовестный наблюдатель. Он записывает подряд и важные политические события, и незначительные мелочи. Местами эти случайные мелкие наблюдения, не имеющие как будто прямого отношения к главным событиям, очень интересны и художественны сами по себе. Отсутствие сконцентрированности, благодаря тому, что нет выявленного лица автора, как стержня, на котором бы держались основные эпизоды,- основной недостаток книги. Но, может быть, именно поэтому книга приобретает особый интерес непосредственного документа, не искаженного теоретизированием или "эмоциями" автора. Советский читатель уже настолько вырос, что умеет сам делать выводы. Для него не обязательно, чтобы автор-белогвардеец бил себя кулаком в грудь, проклиная разложившуюся белую армию, или всенародно каялся" (Война и люди. М.- Л., Госиздат, 1926).

Роман "Война и люди" в 20-х - начале 30-х годов выдержал несколько изданий, переведен на немецкий и чешский языки. О книге положительно отзывался А. М. Горький.

(В 1931 году к нам пришел военный с двумя ромбами в петлицах, с орденом Красного Знамени на груди. Это был Василий Дмитриевич Авсюкевич. Узнав адрес, он решил познакомиться с автором романа "Война и люди". В период гражданской войны В. Д. Авсюкевич командовал красными курсантами, бой с которыми описан в главе "Орехово". Дружба этих людей, сражавшихся в разных станах, сохранилась до конца жизни Венуса. К третьему изданию романа "Война и люди" красный командир В. Д. Авсюкевич написал развернутое предисловие, в котором подробно описан бой под хутором Орехово со стороны красных курсантов.)

В обороне Перекопа отец не участвовал. Во время прорыва красных в Крым, он, раненный в плечо, лежал в госпитале. Предстояла операция по извлечению пули из легкого, но сделать ее не успели. Она так и осталась в теле до конца жизни. В октябре 1920 года вместе с госпиталем отец был эвакуирован в Константинополь.

Сейчас трудно судить, мог ли отец избежать эмиграции. Наверное, мог. Вероятно, сказалось все то же ложно понятое чувство долга, верности присяге, офицерского братства. Ведь из офицеров белой армии в России оставались единицы, уходило большинство. Сколько было таких людей, стечением обстоятельств брошенных белое знамя и не покинувших его. Сколько нелепых ошибок, странных коллизий, сломанных судеб.

Жизнь Георгия Венуса в Турции была подобна жизни тысяч белых эмигрантов. Все еще надеясь на реванш, Врангель и Кутепов решили сохранить свою армию. Войска были расквартированы в маленьком городке Галиполи. Для содержания войск нужны были деньги. Союзники французы давали их мало и с трудом. Офицеры месяцами не получали жалованья, бедствовали и голодали. Чтобы как-то прокормиться, отцу приходилось на берегу Босфора охотиться на черепах. Однажды попытался торговать с лотка сдобными булочками. Продать удалось одну - четыре съел сам. После этого булочник-турок отказался вернуть отданный в залог за товар маленький серебряный медальон, полученный отцом от матери еще в России при уходе на германский фронт. Это была последняя вещь, напоминавшая о доме.

На берегу Босфора Венус часами тренировался в набрасывании проволочных колец на колышки, чтобы потом в балаганчике на знаменитом константинопольском базаре "Гранд барахолка" выиграть в виде приза заветный кусок халвы. Одно время отца подкармливали остатками в столовой общежития менонитов. Эта религиозная секта зажиточных немцев, эмигрировавших из России, получала помощь из Америки от своих "братьев во Христе".

Наконец Венусу повезло. Его мать, находившаяся в России, после длительной переписки разыскала в Берлине состоятельного двоюродного дядюшку, одного из управляющих известной фирмы "Сименс Шукерт", который открыл на имя Венуса счет в банке Константинополя. Три дня швейцар не впускал в помещение банка оборванного молодого человека, принимая его за бродягу. В конце концов деньги были получены.

Несколько недель отец кормил и поил своих друзей-эмигрантов в ресторанах и кофейнях Константинополя. Берлинский дядюшка, обеспокоенный необъяснимо большими расходами племянника, прислал ему вызов и предложил срочно выехать в Берлин. Так в начале 1922 года Георгий Венус оказался в Германии.

Константинопольская эмиграция послужила материалом для цикла рассказов, изданных в 20-30-х годах и частично переизданных в сборнике "Солнце этого лета" ("Советский писатель", 1957). Гражданской войне посвящена первая часть романа "Молочные воды" ("Издательство писателей в Ленинграде", 1933). Вторая часть этого романа написана на материале константинопольского периода. Венус начал писать ее в 1934 году и закончил в 1937. Две главы из второй части "Молочных вод" напечатаны в 1934 году - "Вожди" в альманахе молодой прозы и "Гранд барахолка" в номере 12 журнала "Звезда" в том же году. Это были последние прижизненные публикации Венуса в Ленинграде. Даже по отдельным главам видно, насколько, по сравнению с ранним творчеством, возросло мастерство писателя. Было ему в те годы всего тридцать пять лет.

Итак, этап константинопольской эмиграции оказался позади, предстоял ее германский период.

Берлин 20-х годов был наводнен русскими эмигрантами. Найти работу считалось большой удачей. Добрый дядюшка снова помог. Отец хорошо рисовал, и его приняли в рекламное бюро. Платили немного, но на скромную жизнь хватало.

В те годы в Берлине существовало множество эмигрантских литературных кружков и объединений, которые отец регулярно посещал. В нем проснулась тяга к литературному творчеству. На одном из таких собраний отец познакомился с Мирой Кагорлицкой, и вскоре она стала его женой.

Моя мать, Мира Борисовна Венус, урожденная Кагорлицкая, родилась в местечке Городище недалеко от Белой Церкви. Окончив гимназию, сначала училась на медицинском, а потом на филологическом факультете Харьковского университета. Во время революции прервала учебу и вернулась на родину в Городище. На местечко наступали петлюровцы. Оба брата матери были большевиками и перед приходом петлюровцев ушли с красными. Мать, спасаясь от еврейских погромов, вместе с подругой бежала из родного местечка в Бессарабию, которая в 1920 году перешла к Румынии. Так они оказались за границей. У подруги были дальние родственники в Германии, и девушки переехали в Берлин. Там Мира Кагорлицкая познакомилась с моим отцом.

В 1923 году Венус начал писать стихи и работать над прозой. Примыкал он к эмигрантскому движению "Сменовеховцев", изредка печатался в журнале "Накануне" и других берлинских изданиях, выходивших на русском языке. Несколько его публикаций напечатали в журнале "Вокруг света" в России. Из рекламного бюро он ушел, чтобы целиком заняться творческой работой. Возникали новые знакомства. Из Парижа в Берлин приехали члены "Цеха поэтов". На встрече с Георгием Ивановым Венус познакомился с Вадимом Андреевым, сыном известного русского писателя Леонида Андреева. Вскоре они стали друзьями. Тогда же, в 1923 году, по инициативе В. Андреева в Берлине организовалась литературная группа "4+1" четыре поэта и один прозаик. В нее вошли Борис Сосинский, Анна Присманова, Георгий Венус, Вадим Андреев и Семен Либерман. Группа печаталась в газете "Дни" и журнале "Накануне", выступала также на литературных вечерах.

В 1924 году в Берлине вышел небольшой сборник стихов Георгия Венуса "Полустанок". Вот несколько строк из стихотворения "Сыну":

Не я - твой вожатый! - Заря на валу.

Не я пред тобою сниму заставы!

Да будет бежать пред тобой тропа.

Да будет петь - телеграфный провод!

...Весенний ветер в траву упал,

Да будет в траве он звенеть снова!

Пусть посох верный не я возьму,

Чтоб вновь тягаться с весенним бегом!..

Смотрю, ломая глазами тьму,

Как вздулась сила под талым снегом.

И, бросив годы в поток воды,

Волной ровняю твои победы,

И моет ливень мои следы,

Чтоб ты за мною не шел следом.

В этих строках, написанных в день моего рождения, звучит глубокая тоска по Родине и сознание вины перед ней. В своей книге "Возвращение к жизни" В. Андреев, вспоминая о том времени, пишет о моем отце: "Во всем облике Юры сквозила неуклюжесть, происходящая от большой застенчивости и странного сочетания талантливости и неуверенности в себе. В нем была большая, не сразу распознаваемая нежность, а щедрость его была удивительной: однажды я, как это иногда бывает, когда с кем-нибудь живешь душа в душу и часами читаешь друг другу стихи, свои и чужие, сам того не заметив, воспользовался образом Юры, запавшим мне в память после читки его стихов: что-то вроде "солнечный капкан лучей". Юра мне ничего не сказал, а когда я сам сообразил, что образ-то не мой, он предложил изменить свое стихотворение: "У тебя лучше получается..." Я встречал людей, отдававших свою последнюю рубашку, но поэта, готового отдать свой образ и изменить стихотворение для того, чтобы друг стал богаче,- никого, кроме Юры, я за всю жизнь не встретил... Немецкого в нем ничего не было, разве только то, что он говорил по-немецки превосходно. Он был старше меня лет на 6, и война сожгла его молодость. Участвовал он и в белом движении и возненавидел его. Сознание собственной вины было в нем очень глубоко. "Я семь лет,- говорил он,- шел не в ногу с историей, и ты понимаешь, что значит для военного вдруг увидеть, что ты идешь не в ногу со своим полком". Призрак войны все время преследовал его... В своих стихах Юра был близок к имажинистам... Присущее ему чувство собственного достоинства сочеталось с мягкостью, доброжелательностью и благородной простотой..."

Работу над романом "Война и люди", о котором я уже говорил, отец начал в 1924 году. Он надеялся издать его в Советской России. В 1926 году эта книга была напечатана в Ленинграде.

Германия в начале 20-х годов переживала глубокий экономический кризис. Жизнь была трудной, редкие публикации мало помогали. У меня сохранилась записка В. Шкловского, адресованная А. Н. Толстому, который в то время также находился в Берлине.

"Дорогой Шарик! Посылаю тебе молодого и талантливого писателя Георгия Венуса. Я уже доучиваю его писать. Пока ему надо есть. Не можешь ли ты дать ему рекомендацию? Он красный. Я уехал на море. Твой В. Шкловский".

Толстой помог, печатать стали регулярнее.

В 1925 году Венус, а за ним и Вадим Андреев подали в советское посольство заявление о возвращении на родину. После выхода в России романа "Война и люди" отец получил разрешение. Получил его и В. Андреев. Визу подписал Н. Н. Крестинский, бывший в то время послом в Германии. Весной 1926 года наша семья вернулась в Ленинград. Андреев в последний момент передумал. Отец в течение всей жизни не мог простить ему этого, и связь между ними оборвалась. В 60-70-е годы я неоднократно встречался с В. Л. Андреевым, когда он приезжал из Женевы. Мы регулярно обменивались письмами. Он называл меня племянником и подарил книгу о своем детстве с надписью: "Дорогому Борису Венусу, сыну моего милого друга, заочному племяннику, с настойчивой просьбой написать книгу о своем отце. Вадим Андреев. 10 марта 1967 г." Во время войны Андреев участвовал во французском Сопротивлении, после войны получил советское подданство, был членом Союза советских писателей и печатался только в СССР. Жил и работал в Женеве при Организации Объединенных Наций. Вероятно, решение Андреева о невозвращении было не лишено оснований. Он умер несколько лет назад, прожив длинную и интересную жизнь. Его брат, оставшийся в России, погиб в ссылке.

Первые годы жизни в Ленинграде после возвращения из эмиграции были для нашей семьи благополучны. Мы поселились на Петроградской стороне на небольшой улочке со странным названием Грязная. Теперь это улица Кулакова. Мамина подруга по Харькову, актриса Евгения Карнава, проживавшая в Ленинграде, выделила нам две комнаты в своей большой квартире. Отец много работал. Вышли его три романа, несколько сборников рассказов и очерков. Один из романов "Стальной шлем" посвящен зарождению фашизма в Германии начала 20-х годов. Находясь в эмиграции в Берлине, Венус был непосредственным свидетелем этих событий. Если не ошибаюсь, это первая книга в России, повествующая о начале становления фашизма.

Отец активно включился в работу по истории фабрик и заводов, организованную по инициативе А. М. Горького. Ему поручили написать историю Октябрьской железной дороги и торфоразработок Ленинградской области. Эти очерки были опубликованы.

Появились друзья среди писателей - Борис Лавренев, Сергей Колбасьев, Николай Чуковский, Елена Тагер. Дружил с художниками: братьями Ушиными Николаем и Алексеем, с Николаем Поповым, Яр-Кравченко.

Первые беды пришли в самом начале 30-х годов. Однажды отца вызвали в милицию, в паспортный стол. Там ему, как бывшему белому офицеру, отказались обменять паспорт, предложив выехать на 101-й километр. Однако "недоразумение" вскоре было ликвидировано. Борис Лавренев съездил в Смольный, предъявил вместо пропуска именной браунинг, обратился к одному из секретарей, заверив его в полной лояльности Венуса. Из Смольного последовал телефонный звонок. В паспортном столе извинились и документ выдали.

Прошло еще несколько лет. В 1934 году закончилось строительство писательской кооперативной надстройки на канале Грибоедова, 9, членом правления кооператива был и мой отец, и мы переселились туда. В те годы в надстройке жили многие ленинградские писатели: Ольга Форш, Михаил Зощенко, Иван Соколов-Микитов, Михаил Казаков, Елена Тагер, Евгений Шварц, Борис Томашевский и др. Население кооператива было дружным, писатели общались между собой, вместе встречали праздники. Мы, дети, тоже образовали свой коллектив. Я дружил с Володей Никитиным, Костей Эйхенбаумом (оба погибли на фронте), Валентином Зощенко, Машей Тагер, Колей Томашевским.

Но относительно спокойной жизни скоро пришел конец. В декабре 1934 года был убит Киров. Это страшное известие потрясло отца. Он почти не разговаривал, сидел запершись в своем кабинете, непрерывно курил. В конце января, ночью отец был арестован. В квартире произвели обыск. Забрали мою коллекцию марок, отметив широкую связь с заграницей. Через две недели отец вернулся домой бледный, обросший и растерянный. Решением какой-то комиссии ему с семьей предлагалось в десятидневный срок покинуть Ленинград и отбыть к месту административной ссылки на пять лет в город Иргиз, расположенный в песках восточного Приаралья.

Вся писательская общественность была поднята на ноги. Срок отъезда дважды откладывался. Наконец, благодаря хлопотам К. И. Чуковского и А. Н. Толстого, место ссылки было заменено на Куйбышев, но добиться полной ее отмены не удалось. Тяжелый маховик террора набирал обороты, и остановить его уже не мог никто. Это было только начало.

Кое-как распродав вещи, раздав знакомым на хранение часть книг и мебели, в апреле 1935 года мы выехали в Куйбышев. На моей детской фотографии этих лет рукой отца написано: "Ade, schone Degend*. Борис едет в Куйбышев".

* Прощай, счастливая жизнь (нем.).

Многие писатели пришли провожать нас на вокзал. Люди в те годы были еще не окончательно запуганы, и народу собралось много. С нами в купе в Москву ехал немецкий журналист, коммунист-коминтерновец. Отец знал его раньше, они вместе сотрудничали в одной из газет. Немец, бежавший из Германии от фашизма, никак не мог понять, что происходит. Отец все объяснял временными недоразумениями. В конце 30-х годов бедняга, вероятно, все понял, разделив трагическую судьбу большинства коминтерновцев, оказавшихся в Союзе.

В Москве мы на три дня остановились у Бориса Пильняка. У него в то время гостила Анна Андреевна Ахматова. Мне, мальчишке, это мало что говорило. Однако я почувствовал, что отец и мать относились к ней с какой-то особой почтительностью.

Борис Пильняк сразу сказал отцу, что помочь ничем не сможет. Его вмешательство только усугубит положение. К этому времени уже была конфискована его "Повесть непогашенной лучины",- он был в опале. Ничего не дали и обращения к Михаилу Кольцову и Мариэтте Шагинян. Только неугомонному Корнею Ивановичу Чуковскому удалось добиться, чтобы отца не исключали из Союза писателей.

Сначала мы поселились под Куйбышевом в деревне Красная Глинка. Отец стал бакенщиком, зажигал вечером и тушил утром фонари, указывающие судоходный фарватер. Все свободное время мы вдвоем проводили на Волге. Заработка бакенщика на жизнь не хватало, ловили рыбу и меняли на молоко, фрукты, овощи. Это, пожалуй, самое счастливое время моего детства. Много бывая с отцом, я в это лето особенно привязался к нему, а любовь к рыбной ловле сохранилась у меня до сих пор.

В ссылке отец продолжал писать. Он заканчивал вторую часть романа "Молочные воды", написал повесть "Солнце этого лета", которая была издана лишь в 1957 году. Так как отец продолжал оставаться членом Союза писателей, ему иногда удавалось напечатать в местной газете или журнале небольшой рассказ или очерк. В Куйбышевском издательстве даже вышла тоненькая книжка с оптимистическим названием "Дело к весне".

Зимой 1935 года мы переехали в Куйбышев и сняли на окраине города маленькую комнату. Обстановка в стране становилась все более тревожной; все чаще звучало со страниц газет и журналов выражение "враг народа". Начались массовые аресты. По ночам отец почти не спал, подбегая к окну при шуме каждой проезжающей машины.

Весной 1938 года был арестован редактор Куйбышевского издательства. Из его стола изъяли оба экземпляра рукописи второй части романа "Молочные воды", который был уже подписан в набор. 9 апреля 1938 года отец зашел в местное управление НКВД и из проходной позвонил следователю, чтобы навести справки об изъятой рукописи. Следователь Максимов вежливо поинтересовался, располагает ли отец временем, чтобы зайти к нему за рукописью, которая по делу редактора интереса не представляет. Был выписан пропуск, отец прошел в управление, мать осталась ждать в проходной... Прошло три часа. Отца не было. Мама позвонила Максимову. Ответ был лаконичен: "Венус арестован". "Разве так арестовывают?" спросила ошеломленная мать. "Ну, знаете ли, нам лучше знать, как арестовывают!" - ответил следователь и повесил трубку.

Больше отца мы никогда не видели. Через два дня к нам приехали с обыском. Это было днем, я был дома. Долго рылись в вещах, забрали письма, рукописи. Мы с мамой подавленно смотрели на происходящее. Вдруг она резко обернулась ко мне: "Тебе тут делать нечего. Забирай ранец и иди в школу!" Я догадался: в старом, плотно набитом ранце хранились почти все отцовские книги, рукопись повести "Солнце этого лета", письма и другие бумаги. Я взял ранец, надел его на спину и беспрепятственно вышел. Так удалось все это сохранить.

Потом было бесконечное стояние в очередях у справочной НКВД, отказы в свиданиях и передачах. Наконец, уже летом приняли передачу и в ответ пришла первая записка отца.

"Родная! Посылаю тебе через следователя мою вставную челюсть и очень прошу отдать ее в починку, пусть там постараются склеить. Передай эту челюсть опять следователю. Передачу получил. Большое спасибо! Целую тебя и Бореньку. Ваш Юра".

На германском фронте отец был ранен осколком в верхнюю челюсть, зубы пришлось удалить и с двадцати пяти лет он пользовался зубным протезом. Позднее, от сидящего в одной камере с отцом человека, я узнал, как был сломан протез. Это произошло на допросе при ударе по лицу пресс-папье. Побои при допросах послужили и причиной заболевания плевритом. Легкие у отца были ослаблены. Я уже писал, что в легком после ранения с времен гражданской войны оставалась пуля.

После окончания следствия отец, до так называемого суда, был переведен в Сызранскую городскую тюрьму. Мама почти все время находилась в Сызрани. Таких, как она, было множество. Ночевали на окраине города под открытым небом. По ночам их разгоняла милиция, грозя арестами. Днем у тюрьмы выстраивалась длинная очередь. В сызранской тюрьме отец заболел гнойным плевритом и 30 июня был переведен в тюремную больницу.

Последнюю записку от отца мы получили 6 июля. Ее тайком передала вольнонаемная санитарка. Записка написана карандашом на клочке бумаги. Почерк был почти неузнаваем. Записка сохранилась: "Дорогие мои! Одновременно с цынгой у меня с марта болели бока. Докатилось до серьезного плеврита. Сейчас у меня температура 39, но было еще хуже. Здесь, в больнице, не плохо. Ничего не передавайте, мне ничего не нужно. Досадно отодвинулся суд. Милые, простите за все, иногда так хочется умереть в этом горячем к вам чувстве. Говорят, надо еще жить. Будьте счастливы. Живите друг ради друга. Я для вашего счастья дать уже ничего не могу. Я ни о чем не жалею, если бы жизнь могла повториться, я поступил бы так же. Юра".

Это были последние строчки, написанные рукой моего отца. 8 июля 1939 года он умер.

Сомнений быть не могло. Санитарка, с большим риском для себя передавшая эту записку, потом рассказала матери, что видела на теле мертвого отца шрамы, которые сохранились с детства и о которых знать могли только мы.

Мама пережила ссылку, в 1940 году вернулась в Ленинград, была награждена медалью "За оборону Ленинграда", работала учительницей. Умерла в 1964 году.

Могила Георгия Венуса неизвестна.

Годом раньше был расстрелян старший брат моего отца - Александр Венус. Он окончил Гатчинское летное училище и с первых дней образования Красной Армии служил в ней летчиком. Возникла столь характерная для гражданской войны ситуация, когда братья оказались по разные стороны фронта. Александр Венус перед арестом был начальником Коктебельской планерной школы, дважды устанавливал мировые рекорды на планерах собственной конструкции. Но конец братьев был одинаков - оба погибли в тюрьме. Жена Александра Венуса тоже была арестована. Дочь оказалась в специальном детском доме для детей "врагов народа". С трудом ее разыскала там старшая сестра моего отца Эльфрида Давыдовна Венус-Данилова, известный ученый-химик, единственная из семьи, не тронутая волной репрессий. У нее и воспиталась моя двоюродная сестра Калория.

После того как был снят нарком Ежов, кое-кого из подследственных освободили. Выпустили и А. Схино, который довольно долго находился в одной камере с отцом. С его женой моя мать познакомилась в тюремных очередях. После освобождения этот человек под строгим секретом сообщил матери некоторые подробности. Георгий Венус обвинялся в принадлежности к террористической группе, готовившей покушение на Сталина. В нее входили Н. Заболоцкий, Б. Лившиц, Е. Тагер, А. Гизетти и еще многие писатели. Руководителем заговора якобы был Николай Тихонов, который, однако, не был арестован. Отцу, как бывшему офицеру, согласно обвинению, было поручено организовать непосредственно террористический акт. За четыре года, проведенных в ссылке, Венус никуда далее двадцати километров от Куйбышева не уезжал. Так было предписано административно-ссыльным. Паспорта ни у него, ни у матери не было. Имелся так называемый "синий билет", и он раз в месяц обязан был регистрироваться в местном управлении НКВД. С членами так называемой группы не переписывался. Абсурдность обвинения очевидна, но искать логику в действиях органов НКВД тех лет бессмысленно.

Около шести месяцев отец не подписывал предъявленных ему обвинений. Потом, больной, доведенный конвейером допросов и побоями до полного изнурения, поняв бессмысленность сопротивления, подписал все.

Георгий Венус погиб, когда ему едва исполнилось сорок два года. Ссылка практически лишила его возможности писать. Сколько бы он еще успел сделать! За свою недолгую жизнь отцом написано шесть романов, три повести, множество рассказов и очерков.

Вторая часть романа "Молочные воды", написанная по материалам константинопольской эмиграции, как я уже писал, была закончена в ссылке. Два экземпляра рукописи изъяли в Куйбышевском издательстве. Третий, последний, забрали при обыске. Тогда же было изъято письмо А. М. Горького, в котором он одобрительно отзывался о романе "Война и люди". Рукописи и письма пропали. После посмертной реабилитации отца в 1956 году мы с матерью обратились в Куйбышевское областное УКГБ с ходатайством о возвращении нам рукописи. Приведу ответ на наше письмо. "Гражданке М. Венус. На Ваше письмо по вопросу возвращения рукописи романа "Молочные воды", часть II сообщаем, что по материалам дела Вашего мужа значатся не рукописи, а экземпляры, отпечатанные на машинке, которые в 1939 году уничтожены путем сожжения. Поэтому вернуть их Вам не представляется возможным. Зам. нач. УКГБ по Куйбышевской области Соковых. 31 августа 1956 г. No 11/3 818363".

Оказывается, рукописи все же горят!

По сохранившимся разрозненным черновикам мы с матерью пытались восстановить вторую часть романа "Молочные воды", но это оказалось нам не под силу. После реабилитации, в 1957 году вышел сборник Георгия Венуса (в нем повесть "Солнце этого лета" и рассказы). В плане издательства стояли и другие книги. Но период "оттепели" закончился, и Венуса из планов вычеркнули. Я обращался к Константину Федину, хорошо знавшему отца, к главному редактору издательства Лесючевскому, но все напрасно.

Начался период умолчания. Но умолчать и остановить жизнь невозможно. Даже в самые трудные времена многие не отвернулись от отца. К. И. Чуковский, Н. С. Тихонов, И. С. Тихонов, И. С. Соколов-Микитов, М. Э. Козаков многое сделали для нашей семьи. У меня сохранились письма жены А. Н. Толстого, Людмилы Ильиничны, этой доброй и отзывчивой к чужому горю женщины. Она материально помогала нам в самое трудное время.

Я благодарен Д. С. Лихачеву, В. А. Каверину, М. С. Еленину, покойным Л. Н. Рахманову и М. Л. Слонимскому, способствовавшим изданию этой книги и возрождению забытого имени писателя.

Глубоко признателен редакции Ленинградского отделения издательства "Советский писатель" за чуткое и доброжелательное отношение в период подготовки книги к печати.

Борис Венус