Молодой повеса-аристократ был поистине в ужасе — вместе с титулом графа Рокбрука и значительным состоянием он унаследовал обязательство жениться на весьма легкомысленной знатной девице, связать свою жизнь с которой может лишь полный глупец! ЧТО ДЕЛАТЬ? Спасти графа может лишь одно — НЕМЕДЛЕННЫЙ БРАК С ДРУГОЙ! Кто же подойдет на роль «идеальной жены» лучше, чем скромная простушка из провинции, юная золотоволосая Пурилла? Однако ни Рокбрук, ни Пурилла еще не подозревают, как скоро унылый «брак по необходимости» превратится в ЛЮБОВЬ. В страстную, чистую, нежную любовь, что навсегда изменит жизнь мужчины и женщины и подарит им счастье…
ru en Н. Стихова Roland ronaton@gmail.com FB Tools 2005-12-30 BCFC3760-F410-4F64-8B0A-B31F9435D011 1.0 Львица и лилия АСТ Москва 2003 5-17-018830-7

Барбара Картленд

Львица и лилия

Глава 1

1841

Подъезжая к огромному особняку эпохи короля Георга, принадлежавшему семье Рокбруков еще со времен Карла II, граф почему-то не испытывал никакой гордости при мысли о том, что владеет этим домом.

По правде говоря, он едва ли даже взглянул на него, глубоко погруженный в свои размышления. Карета проехала по подъездной аллее, обсаженной по обе стороны старинными дубами, и остановилась у лестницы, ступени которой вели к парадным дверям, расположенным позади высоких коринфских колонн.

Один лишь взгляд на лицо нового владельца особняка подсказал слугам, одетым в форменную одежду дома Рокбруков, с фамильным крестом на пуговицах, что тот пребывает в мрачном состоянии духа.

Они немного нервничали, поскольку для всех он являлся совершенным незнакомцем.

Ведь никому из них и в голову не приходило, что после смерти последнего графа поместье может перейти к кому-то еще, кроме его единственного сына. И тем более никто не ожидал смены владельца так скоро, напротив, предполагалось, что это случится спустя по крайней мере десять, а то и все двадцать лет.

Однако во время катастрофы, которая произошла, когда старый граф и виконт путешествовали вместе на одном из этих «новомодных»и, по мнению большинства, опасных поездов, оба, отец и сын, погибли, и графский дом перешел к одному из двоюродных братьев виконта, никогда и не помышлявшему о подобном наследстве.

Новый граф, в свои тридцать два года испытавший все тяготы суровых армейских будней и скудно обеспеченной жизни, был восхищен, хотя и в некоторой мере подавлен размером и грандиозностью полученного наследства.

Принадлежащие ему отныне обширные владения, его особая роль в делах графства, а также определенное положение при дворе — все это требовало времени, чтобы привыкнуть.

Нельзя сказать, что он оказался новичком в церемониальных отношениях Букингемского дворца и Виндзорского замка.

Весь предыдущий год он служил адъютантом у полкового генерала, пользовавшегося особым расположением королевы Виктории и часто гостившего в королевских дворцах.

Генерал каждый раз настаивал на присутствии там и своего молодого адъютанта:

— Вы находитесь возле меня уже достаточно долго, чтобы изучить мои привычки, Брук, и не задавать мне все эти треклятые глупые вопросы. Поэтому, если я еду в Виндзор, вы отправляетесь туда вместе со мной!

Молодой офицер с благодарностью принял это, хотя и знал, как ревниво относились к подобной благосклонности генерала другие адъютанты, жалуясь на пристрастность своего начальника. Однако генерал оставался непреклонен, и они ничего не могли с этим поделать.

Правда, теперь граф понимал — во время этого весьма приятного на ту пору перерыва в его армейских буднях он дал увлечь себя иллюзиям и попался в ловушку.

Он пересек большой мраморный холл, обставленный статуями греческих богов и богинь в альковах, и прошел в великолепную библиотеку, где, как он слышал, его дядя предпочитал проводить время, когда оставался в доме один или с друзьями, если они гостили у него без своих супруг.

Он подумал, что позже, когда начнет вводить в доме новые порядки, ему лучше подобрать себе для отдыха более удобную, уютную и, конечно, более теплую комнату.

Но на какое-то время он решил оставить все в доме как есть, по крайней мере до того момента, пока он не ощутит себя полновластным хозяином особняка, способным изменить здешний порядок вещей.

Сейчас же он не чувствовал никакой радости, не испытывал никаких положительных эмоций при виде всех этих картин, мимо которых он только что прошел по коридору, этих книг, выстроившихся рядами на стеллажах во все стены, от сверкающего паркетного пола до расписного потолка, — всего того, что отныне принадлежало ему. Нет, он ощущал лишь мрак, словно туманом окутавший всю его жизнь.

За окнами под лучами весеннего солнца золотистым ковром сияли распустившиеся нарциссы, а кусты жасмина и сирени окутались легкой цветочной дымкой.

Еще ребенком, частенько приезжая в Рок вместе с отцом и матерью, он находил поместье самым красивым местом в мире.

В изнуряющей жаре Индии он часто мечтал о прохладе озера, в котором так любил купаться, и тенистых дубравах, где отдыхали пятнистые олени, пока их не спугивало приближение человека.

Он помнил, как играл здесь в «прятки», находя укромные уголки в бесчисленных коридорах и на чердаках, где полно было заброшенных и позабытых реликвий прошлого, и как старый дворецкий показывал ему подвалы, и ему казалось, что холодные каменные полы и тяжелые двери с огромными замками делают эти подвалы похожими на могилы.

И вот неожиданно, совсем как гром среди ясного неба пришла весть о переходе поместья к нему. А ведь он ни на минуту не допускал даже мысли о возможности получить в наследство Рок-Хаус.

Известие о смерти дяди и двоюродного брата потрясло его.

Прошли похороны, и родственники, о которых он годами почти ничего не слышал, и важные сановники графства, раньше обходившиеся лишь легким поклоном издали, стали заискивать перед ним. Так он осознал изменение своего положения. Одно дело быть незаметным членом знатной семьи и совсем другое — возглавлять эту семью.

Но, к сожалению, этим все не ограничилось.

Даже теперь, после бессонной ночи, когда он лежал с открытыми глазами, глубоко погруженный в размышления обо всем случившемся, ему все еще не верилось, что перед ним разверзлась земля и ему не дано найти выход из создавшегося положения — остается лишь сделать шаг вперед и утонуть в бездне отчаяния.

Вскоре после Рождества генерал получил приглашение погостить в Виндзорском замке и, как обычно, подозвал к себе любимого адъютанта:

— Вы отправитесь со мной!

И хотя зимой в замке бывало холодно и неуютно, и не слишком знатные гости обычно испытывали чрезвычайные неудобства, нынешний граф, а тогда капитан Литтон Брук, с удовольствием принимал на себя эту обязанность.

— Мы не задержимся там дольше необходимого, — объяснил генерал, — но мне бы хотелось посмотреть, не произвел ли там какие-нибудь улучшения этот немец, супруг нашей королевы.

— Да, там многое можно было бы подправить, сэр, — заметил адъютант, и генерал одобрительно пророкотал что-то в ответ.

Помимо невыносимого холода, царившего в покоях замка, гости Виндзора и других мест обитания королевской четы незамедлительно сталкивались там с отсутствием всякого порядка.

Порой затруднительно было отыскать хоть кого-нибудь из слуг, чтобы те показали гостям, где их поместили, и вновь прибывшие часто вообще не имели возможности отыскать путь к своей кровати по окончании обеда.

Брук вспомнил, как однажды французский министр иностранных дел потратил почти час, блуждая по галереям и коридорам Виндзора в безуспешных попытках отыскать свою спальню.

Наконец открыв дверь, показавшуюся ему верной, министр оказался лицом к лицу с королевой, ожидавшей, пока горничная расчешет ей волосы перед сном.

Другой гость, приятель графа, рассказывал ему, как он однажды в отчаянии совсем отказался от поисков.

— Я пристроился на ночлег на диване в королевской галерее, а когда горничная нашла меня там утром, она решила, что я наверняка пьян, и привела стражника!

Бруку эта история показалась чрезвычайно забавной, и он пересказал ее генералу, а тот в ответ поделился другим рассказом, где речь шла о лорде Палмерстоне, которого за глаза по весьма веским причинам называли Купидончиком.

Когда тот искал комнату одной очень привлекательной молодой дамы, по ошибке ворвался в спальню к другой леди, которая при его появлении стала звать на помощь, приняв его за насильника!

Теперь же, по слухам, принц-консорт поставил перед собой почти непосильную задачу с помощью барона Стокмара привести в порядок домашнее хозяйство королевы и обеспечить соблюдение всех правил и приличий во всех домах ее величества.

К несчастью, для графа эти перемены несколько запоздали.

В прошлое свое посещение замка он отправился спать, полностью удовлетворенный не только превосходным обедом, к которому подавали на редкость хорошие вина, но также и устроенными после обеда танцами. Танцевать было гораздо приятнее, чем довольствоваться отрывочной беседой в одной из королевских гостиных.

Прочитав пару газетных заметок, он собирался уже погасить свечи у кровати, как вдруг дверь открылась, и, к своему изумлению, он увидел, как в комнату проскользнула леди Луиза Велвин.

На мгновение он принял ее за видение, такой призрачной казалась при свете свечи ее фигура в легком светлом пеньюаре.

Но затем, по мере того как она приближалась к его кровати с чувственной усмешкой на губах и алчным блеском в темных глазах, Брук начал понимать, что все слышанное им о ней — чистая правда.

Офицерское братство причисляло ее к тем молодым дамам, что вели себя, совсем как леди Августа Сомерсет, старшая дочь герцога Бьюфорта. Ее отца не раз предостерегали, сообщая о предосудительном поведении дочери, привыкшей любыми средствами удовлетворять свои капризы или чувственные наклонности.

Какой шум поднялся в обществе, когда молва разнесла слух, будто князь Джордж Кембриджский, весьма влюбчивый, но достаточно робкий молодой человек, наградил ее ребенком.

Впоследствии слух оказался ложным, однако «новость» послужила поводом для многочисленных сплетен, а знатные старухи едко замечали, что «нет дыма без огня», и леди Августа постепенно исчезла со сцены, уступив свое место леди Луизе.

Леди Луиза обладала несомненными прелестями, и граф не был бы живым человеком, если бы не принял этот «дар богов» или, по крайней мере, дар самой леди Луизы.

Кроме того, как он цинично вспоминал позже, ночи стояли холодные, теплых одеял не хватало, и близость прекрасной молодой женщины, конечно же, помогла ему согреться.

По правде говоря, его сильно поразил огонь, зажженный Луизой в них обоих.

За всю его жизнь с ним нередко приключалась «любовь», но ни одна женщина не оставляла в душе его заметного следа, и чаще всего «жар любви» остужался слишком уж быстро.

Происходило это отнюдь не только из-за переменчивого нрава самого Брука, скорее полковые обязанности мешали ему вживаться в роль и изображать пылкого возлюбленного, поэтому случалось подобное лишь эпизодически.

И само собой, в Виндзор он прибыл безо всякой мысли о возможности любовного приключения.

Он дважды танцевал с леди Луизой после обеда и, хотя нашел ее весьма привлекательной, но, по правде говоря, беседа с другой камеристкой королевы показалась ему гораздо более забавной. Однако леди Луизу, очевидно, наполняли более пылкие чувства к нему.

— Я хотела попросить вас прийти ко мне, — искренне призналась она, — но мне не удавалось избавиться от чужих ушей, поэтому я вынуждена была сама отыскать дорогу к вам.

В добавление ко всем историям о ней, рассказанным ему другими, графу оставалось только отметить безрассудную смелость этой женщины, решившейся на подобное приключение, пусть даже и в поисках предмета удовлетворения своей страсти.

Он провел в Виндзоре три дня, и каждую ночь леди Луиза пробиралась в его спальню, и если он чувствовал себя несколько истощенным на следующий день, ему все же казалось, что игра стоила свеч.

Однако распрощался он с ней в последнюю ночь без всякого сожаления.

— Благодарю вас, — сказал он при расставании, — никогда раньше я не проводил время в королевской резиденции так восхитительно.

Она ничего не ответила, только притянула к себе его голову, и ее губы, неистовые и жадные, еще раз пробудили в нем желание обладать ею.

Однако вернувшись в казармы, молодой офицер подумал, что принцу-консорту стоило бы, в качестве нововведения, в первую очередь удалить от двора молодых женщин, подобных леди Луизе и леди Августе, избавив королеву от их постоянного общества.

Граф находил королеву очаровательной и, по его мнению, именно такой следовало быть молодой женщине.

Ему нравилось то, что она «по уши» влюблена в своего мужа-немца, нравилось, что она молода и, несомненно, добродетельна, что она во всем стремится быть «хорошей».

Когда ее объявили королевой, она именно так и сказала:

— Я постараюсь стать хорошей королевой.

Он замечал, как со времени бракосочетания королевы атмосфера при дворе все больше стала напоминать обстановку спокойного, уютного, отмеченного уважительным отношением к правилам хорошего тона семейного дома, о котором, как полагал граф, мечтает каждый мужчина.

Лондон удовлетворял вкусам праздных господ и офицеров (в те редкие моменты, когда армейские могли позволять себе это) с самыми разнообразными эротическими пристрастиями.

Но то был совсем другой мир. И ни один считавший себя приличным человеком мужчина не позволил бы этой «изнанке жизни» вторгаться в быт его семьи самыми своими темными, неприглядными сторонами.

По правде говоря, граф, будучи честным перед самим собой, признавался себе, что потрясен поведением леди Луизы. И не столько из-за ее легкомыслия или пламенной страстности по отношению к первому встречному, сколько из-за того, что их мимолетная связь осквернила святость дома королевы.

Теперь он убеждал себя, что был совершенно прав, считая необходимым не допускать присутствия женщин так называемой свободной морали рядом с достойными уважения дамами, независимо от происхождения и знатности первых.

Они распрощались с леди Луизой, и оба не сомневались — они разошлись навсегда, как корабли, случайно встретившиеся в бурном море.

Луиза не выказала ни малейшего желания увидеться снова, а граф, у которого накопилось множество дел и которого впереди ждали одни заботы, даже и не вспоминал о ней.

Он смутно предполагал, что они могут встретиться на каких-нибудь балах или, возможно, когда оба будут гостить в чьем-либо доме. Но лично для него приключение закончилось, хотя он и не таил от себя, сколь много она, безусловно, добавила к более чем традиционным развлечениям, как правило, ожидавшим его в Виндзорском замке.

Но вот вчера, как гром среди ясного неба, на него буквально обрушилось, придавив своей тяжестью, то, чего он менее всего ожидал.

Граф получил приглашение на обед в Букингемском дворце, некое полуофициальное мероприятие государственного уровня, одно из многих развлечений, устраиваемых в ознаменование начала очередного Сезона королевских приемов: малых, проводившихся в гостиных; торжественных церемоний представления ко двору; балов и появлений на публике монаршей четы.

На сей раз его пригласили не как адъютанта генерала, а как графа Рокбрука, и это показалось ему несколько забавным.

Несомненно, бывший лейтенант остро ощутил аристократическое звучание своего нового имени, когда громоподобный голос одного из королевских дворецких объявил о его прибытии.

Королева любезно приветствовала его особой улыбкой, которой она одаривала лишь красивых мужчин.

После представления граф опустился на одно колено и поднял правую руку в торжественном приветствии.

Королева протянула ему руку для поцелуя.

Поднявшись с колена, граф молча поклонился ее величеству, затем принцу Альберту и, отойдя от них в сторону, отправился искать знакомых.

Он отметил, как сверкает бриллиантами, украшающими дам, огромная гостиная, заново декорированная во времена Георга IV. Мужчины пестрели мундирами или щеголяли в придворных костюмах со шпагами на боку — бордовых сюртуках, панталонах до колен, белых чулках, черных ботинках с пряжками.

Удовольствие Литтону доставило присутствие среди гостей премьер-министра сэра Роберта Пила, которым он восхищался с искренней симпатией.

Сэр Роберт мог проявлять жесткость в решении некоторых государственных вопросов, и именно это качество отличало премьер-министра от его обворожительного и добродушного предшественника лорда Мельбурна. С графом сэр Роберт разговорился на интересные политические темы, и их беседа продлилась вплоть до самого обеда.

Рокбрук отметил, что меню обеда изменилось в лучшую сторону. С тех пор как принц-консорт взял в свои руки управление хозяйством, во дворце изменилось и качество обслуживания. Глядя на принца, сидящего во главе стола, напротив своей супруги-королевы, граф подумал, что тот верно начал и, несомненно, ему стоит продолжать в том же духе, поскольку еще очень многое здесь нуждается в переустройстве.

Он знал, что, в то время как простой народ уже без опасений относится к его королевскому высочеству и с восторгом приветствует его всякий раз, когда тот появлялся на публике, высшее общество по-прежнему с осторожностью воспринимало принца, а вся королевская семья до сих пор не скрывала своей враждебности.

— Интересно, почему они его остерегаются? — удивлялся граф.

Казалось странным, что благоразумие принца Альберта, его ум, его охотничьи успехи, его талант музыканта и певца, не говоря уже о блестящих способностях к бальным танцам, — что все это рождало в окружающих скорее ненависть и ревность, нежели восхищение.

Очевидно, правда заключалась в том, что принц-консорт, как бы упорно он ни старался стать англичанином, по-прежнему оставался несгибаемым и частенько высокомерным немцем.

Внезапно граф понял, что испытывает симпатию и сочувствие к принцу.

Тот оказался оторван от дома и всего, что ему знакомо и близко с детства, к тому же поставлен в положение, не совсем естественное для любого мужчины, ведь принцу Альберту отныне приходилось всегда выступать на вторых ролях рядом с женщиной, пусть даже и королевой Англии.

«Брак, любой брак, вот первопричина всех наших несчастий!»— размышлял граф.

И снова, как много раз прежде, он посчитал за благо свое холостяцкое существование, отметив про себя множество преимуществ, которые подобное положение предоставляет неглупому и честолюбивому мужчине.

— Когда-нибудь мне будет нужен сын, — внезапно вспомнил он о своих обязанностях главы рода, которому нельзя позволить иссякнуть. Но впереди еще много времени, и в тридцать два года спешить ему не пристало.

Когда королева и принц удалились, пришло время и всем остальным пожелать друг другу спокойной ночи. Перекинувшись напоследок несколькими словами с премьер-министром, граф направился к выходу, но тут к нему приблизилась герцогиня Торрингтон.

Эта дама представляла собой весьма внушительное зрелище. Диадема, превосходящая все мыслимые размеры, три белых пера в прическе, воистину целый каскад жемчуга на пышной груди и в довершение всего — шлейф платья, явно превышающий в длину три с четвертью ярда.

— Я как раз собиралась писать вам, милорд, — обратилась она к нему официально, — но наша встреча избавит меня от этого.

Граф слегка наклонил голову, ожидая получить приглашение, и, вспомнив, что герцогиня приходилась леди Луизе матерью, решил вежливо отказаться.

— Мы бы хотели видеть вас нашим гостем в замке Торрингтон в следующую среду, — произнесла герцогиня.

Граф не успел открыть рот, чтобы отказаться, сославшись на занятость и предыдущие договоренности, как герцогиня заговорила, одарив графа широкой улыбкой:

— Насколько я поняла свою дочь Луизу, у вас имеется особая причина для встречи и разговора с моим супругом.

Он будет с нетерпением ожидать вас, а я могу уже теперь признаться, мой дорогой лорд Рокбрук, что вы сделали меня очень, очень счастливой.

Она ласково похлопала графа по руке своим веером, затем отошла, оставив его в полном недоумении.

Сначала он подумал, что, должно быть, ошибся и не совсем правильно понял смысл ее слов. Но сомневался он недолго, осознав, что никакой ошибки нет и что он оказался в ловушке, выхода из которой он не видел.

Герцог Торрингтон имел большой вес при дворе, герцогиня являлась наследной фрейлиной королевы, и если они решили или, возможно, Луиза решила за них, что он может стать для них подходящим зятем, графу ничего не остается, как взять Луизу в жены.

Он пришел в ужас от одной этой мысли. И хотя леди Луиза умела пробуждать в нем неистовое физическое влечение, он никогда никоим образом не относился к ней как к той, что могла бы стать его женой, сидеть напротив него за семейным столом и вынашивать под сердцем его детей.

Он всегда знал, какими качествами следовало обладать той женщине, которой он даст свое имя.

Во-первых, она должна быть красивой лицом и телом, высокой, с горделивой осанкой, способной с достоинством носить бриллианты Рокбруков.

Во-вторых, граф, раздумывая о достоинствах своей будущей жены, еще не обретшей в его представлении реальных очертаний и тем более не имевшей имени, не допускал даже тени мысли о том, чтобы жениться на женщине, пробудившей в нем только те чувства, которые сам он считал достаточно приземленными и постыдными.

Ему хотелось испытывать к будущей жене более глубокие и возвышенные чувства. Она должна быть достойна его уважения, а он, со своей стороны, постарается оградить ее от всяческих забот и домашних неурядиц, которые могут возникнуть в семейной жизни.

Ему казалось, что начиная уже с ранней юности, когда он только-только стал задумываться над подобными вопросами, — уже тогда он чувствовал, что женщины, вызывающие уважение, совсем не похожи на тех, с кем можно приятно провести время и поразвлечься.

Ему хотелось бы видеть в графине Рокбрук образец достойного поведения, настоящую даму в полном смысле этого слова, чтобы само присутствие ее в доме делало бы ему честь.

Он знал — леди Луиза не соответствовала ни одному из лелеемых им образов. Знал наверняка, что отнюдь не был единственным мужчиной, которому она дарила ласки. И ни минуты не сомневался — замужество не остановит ее, она будет везде вести себя так же бесцеремонно, как там, в Виндзорском замке.

«Готова на все, лишь бы удовлетворить свой каприз или похотливую страсть».

Правда, так здесь говорили о леди Августе, но эти слова вполне можно было отнести и к леди Луизе. Граф пришел в неописуемый ужас от одной мысли о женитьбе на женщине, к которой — тут он не мог покривить душой — он испытывал меньше уважения и сочувствия, нежели к проституткам, выходившим на Пиккадилли с наступлением сумерек.

«Что же мне делать? Боже мой, что же мне делать?»— терзался он.

На рассвете он оставил Лондон, так и не найдя ответа на этот вопрос, но почему-то решив, что в Роке он окажется в большей безопасности.

Однако теперь настроение Литтона только ухудшилось, поскольку вид родового имения лишь усугублял его отвращение и ярость при мысли о необходимости ввести в этот дом леди Луизу в качестве хозяйки..

В библиотеке он плюхнулся в кресло и принялся рассматривать цветные кожаные переплеты книг, словно те могли помочь ему найти выход.

Дверь открылась, и в комнату вошел дворецкий в сопровождении лакея с подносом.

— Ленч будет готов через пятнадцать минут, ваша светлость, но я подумал, может быть, ваша светлость захочет что-нибудь выпить.

— Налейте мне бренди, — сказал граф.

Он, как правило, предпочитал бокал хереса или мадеры, но сейчас чувствовал такую тяжесть на сердце, что нуждался в чем-то значительно более крепком, хотя ничто не могло помочь ему забыть о грозящей опасности.

Оставшись в одиночестве, он снова вернулся к поискам выхода из создавшейся ситуации, хотя и сомневался в наличии такового.

Он мог, конечно, не ответить на приглашение герцогини и продолжать избегать запланированного ими разговора с герцогом до тех пор, пока леди Луиза не откажется от своих притязаний.

Но он прекрасно понимал, что она легко могла прибегнуть к клевете, «признавшись» отцу и матери, будто это он соблазнил ее во время своего пребывания в Виндзоре.

И тогда разразится скандал, совсем как тот, что был вызван ссорой между герцогиней Кембриджской и герцогом Бьюфортом, когда распространились слухи о беременности леди Августы Сомерсет.

Тогда имелись значительные основания для подобных слухов, хотя и наполовину ложных, и принц Альберт твердо поверил в их истинность.

И он, и королева перестали разговаривать с леди Августой, когда она появлялась при дворе, и запретили дамам общаться с ней.

Когда наконец принца торжественно заверили в необоснованности сплетен, тот ответил, что он «легко мог предположить обратное».

Его ответ никоим образом не мог удовлетворить семейство герцогов Кембриджских, а Бьюфорты продолжали кипеть негодованием и обидой. Граф не мог вообразить себе ничего хуже подобного скандала и слухов о себе и леди Луизе в самом начале своей новой жизни в качестве главы семьи Рокбруков.

Но избежать скандала он сумеет, лишь попав в капкан, приготовленный ему леди Луизой, и женившись на ней.

Больше же всего его приводило в бешенство другое. Он прекрасно понимал: она и не вспомнила бы о своем приключении с молодым адъютантом, не унаследуй он своего нынешнего титула.

Герцог Торрингтон никогда не счел бы бедного, пусть и с хорошими связями, молодого офицера достойным претендентом на руку его дочери, но граф Рокбрук, выражаясь по-простому, это уже совсем «другой коленкор».

Однажды графу уже довелось испытать подобное острое чувство, опасность, правда, случилось это на войне, на северо-западной границе Индии, когда его вместе с небольшим отрядом окружило свирепое местное племя, намного превосходившее их по численности.

Англичане понимали — впереди у них только кровавая бойня. Графа и его солдат в самый последний момент спасло какое-то чудо, но сейчас ему никто не мог прийти на помощь, и надеяться было не на что.

Что же предпринять?

Проклятый вопрос не давал ему покоя и снова и снова стучал в мозгу подобно маятнику часов, стрелки которых неумолимо приближаются к той минуте, когда ему придется писать герцогине ответ на ее приглашение.

В тот вечер ему удалось собрать всю свою волю и произнести сдавленным голосом:

— Вы чрезвычайно добры ко мне, ваша светлость. Вы не возражаете, если я сообщу вам в письме, свободен ли я в следующую среду?

— Конечно, — ответила герцогиня и снова улыбнулась ему во весь рот. — Но если вы заняты в среду, тогда мы, несомненно, рады видеть вас в любой день, когда вы будете свободны.

Графу хотелось сказать ей «никогда», но герцогиня лукаво добавила:

— Я знаю, как страстно вы стремитесь повидать мою Луизу, совсем как и она вас.

К счастью, она не стала ждать от него ответа на свою реплику, а направилась к другим гостям. Ноги его сделались словно ватными, и он, с трудом передвигая их, двинулся в противоположную сторону.

Покинув гостиную после ленча, не помня толком, что он ел или пил, граф медленно побрел через анфиладу комнат снова в сторону библиотеки.

Каждая из них производила весьма внушительное впечатление, хотя и нагнетала, подобно всему остальному дому, некоторую тоску чопорностью и холодностью обстановки. Уж слишком они напоминали музей, где выставлены напоказ сокровища, собранные Бруками за прошедшие столетия.

Здесь требуется женская рука — граф даже вздрогнул от промелькнувшей мысли.

Тетушка его умерла десять лет назад, и дом постепенно утратил уют, так что теперь он казался чересчур по-мужски педантичным.

Но для него, нового владельца, так было лучше. Ему не хотелось видеть в Рок-Хаусе женщину. Ему не нужна была здесь женщина, с ее болтовней и вечной претензией на внимание, но больше всего, видит Бог, он не хотел видеть Луизу рядом с собой на брачном ложе.

Обессиленный, он упал в кресло. Но потом решил, что больше не выдержит, если снова окунется в страдальческие мысли о неизбежности предстоящего.

Надо куда-то пойти, чем-нибудь заняться. Надо перестать думать только о Луизе и не вспоминать больше ее страстные поцелуи, тот неистовый огонь, которым она выжгла его душу, оставив там, внутри него, одно лишь отвращение.

Он поднялся и позвонил в колокольчик. Когда появился слуга, велел подготовить лошадь.

— Позаботьтесь, чтобы это был самый резвый жеребец; в конюшне.

— Будет исполнено, ваше сиятельство. Желаете, чтобы грум сопровождал ваше сиятельство?

— Нет, я поеду один.

Он поднялся наверх переодеться для верховой езды. Его бывший ординарец, хорошо изучивший его характер за несколько лет, угадал плохое настроение своего хозяина и не имел никакого желания усугублять его.

Граф молча переоделся, потом обратился к ординарцу:

— Я не знаю, как скоро я вернусь, Бейтс. Но если меня долго не будет, не нужно, чтобы за мной кого-нибудь посылали, мне этого не хочется. Я в состоянии сам о себе позаботиться, ты это прекрасно знаешь.

Бейтс понимающе усмехнулся.

Будучи вышколенным слугой, он лучше многих знал, насколько хорошо граф может позаботиться о себе и тех, кто служит под его началом.

— Я скажу им, чтоб не волновались за вас, милорд, — сказал он в ответ, но граф уже спешил по коридору к лестнице.

Когда он оседлал жеребца, поджидавшего у парадного выхода, тот немедленно продемонстрировал свое чрезмерное своенравие, вызывающе взбрыкивая.

Граф надеялся, что пребывание на воздухе освободит его голову от дурных мыслей и поможет ему найти решение проблемы, и вот теперь на какое-то время ему пришлось сосредоточиться только на том, как справиться с норовистым жеребцом, и мгновения этой извечной борьбы между человеком и животным подарили ему истинное наслаждение.

Когда деревья парка остались позади, он пришпорил коня, и тот помчался галопом по полям с такой скоростью, что думать о чем-либо другом стало совсем невозможно.

Это принесло облегчение если не голове, то хотя бы телу.

И лишь когда наконец его конь устал и, полностью смирившись с седоком, перешел на размеренный шаг, граф снова обратился в мыслях к вопросу о своей предполагаемой женитьбе.

«Почему, — спрашивал он себя, — я так глупо позволил вовлечь себя в любовные сети (если вообще к подобной связи можно применить слово любовь) незамужней девицы?»

По правде говоря, он, конечно, мог бы тогда, хотя она и не оставила ему большого выбора, прогнать Луизу. Безусловно, ему следовало поступить именно так, хотя он чувствовал бы себя после этого напыщенным индюком и педантом.

До этого случая во всех его любовных интригах участвовали лишь искушенные замужние женщины, прекрасно знавшие правила игры и, конечно, не делавшие никаких попыток их изменить.

Нельзя утверждать, что все те женщины не горели желанием покрепче привязать его к себе, если бы это было в их силах.

Они неизбежно жаждали этого, потому что он имел красивую внешность и умел быть пылким любовником. Он покорял сердца женщин, хотя сам при этом желал обладать лишь их телами.

«Я люблю вас. О, Литтон, как я люблю вас!»— не раз в своей жизни он слышал подобные слова из женских уст.

Тогда он испытывал удовлетворение, и его переполняло чувство благодарности. Но при этом его никогда не преследовало желание продлить отношения, сделать их постоянными, и он без всякого труда и даже малейшего сожаления говорил им «Прощай».

«Остерегайся честолюбивых мамаш и их достигших брачного возраста дочерей!»

Как часто его предупреждали об осторожности? Ведь не зря же тех девиц, что встретились ему в Индии, Брук неизменно относил к тем представительницам женского пола, которых следовало избегать.

Когда-то — это было сразу после окончания Оксфорда — его отец раз и навсегда определил отношение сына к слабому полу.

— Я посылаю вас в гренадеры, Литтон, — напутствовал он своего отпрыска. — Это наш семейный полк, и я постыдился бы видеть вас в любом другом полку.

— Я очень благодарен вам, сэр.

— Так и должно быть! — сказал отец. — Скоро вы поймете, что вы не можете позволить себе быть расточительным, а значит, и бегать за хорошенькими женщинами, способными своим обаянием выуживать гинеи из кармана молодого повесы.

— Я буду помнить ваше предостережение, сэр, — заметил Литтон Брук с улыбкой.

— Вы не сможете позволить себе жениться, но я дам вам совет, который получил еще от моего отца: люби женщин, но непременно забывай их, расставаясь с ними! Это хороший совет и требует гораздо меньше средств, нежели женитьба!

Тогда Литтон Брук только рассмеялся, но с той минуты он никогда не забывал этот совет своего отца.

Нельзя, однако, сказать, что честолюбивые матери испытывали к нему особый интерес. Они всегда имели довольно четкое представление о том, каким доходом должен располагать стоящий мужчина, и молодой офицер без гроша в кармане являл собой отнюдь не самый заманчивый вариант потенциального жениха как для самих девиц на выданье, так и для их мамаш.

Но теперь граф отчетливо понимал, что, став обладателем древнего титула, наследником рода, которому молва приписывала чрезвычайные богатства, он немедленно превратился в вожделенную добычу коварных женщин, желающих приобрести мужа либо для себя, либо для своих дочерей.

Но леди Луизе удалось ближе всех подобраться к финишному столбу, в то время как остальные все еще находились у стартовой черты. Ее охота за его деньгами оказалась рекордно быстрой.

«Она поймала меня, как цыпленка. Я достался ей тепленьким», — исступленно корил он себя в который раз, прекрасно осознавая, что бессилен что-либо изменить.

Почувствовав, как все внутри него клокочет от ярости, он стегнул коня кнутом. Тот взвился, скорее от негодования, чем от боли, и рванул вперед.

Было похоже на то, что конь вознамерился преподать урок своему наезднику. Он сорвался в такой необузданный галоп, что граф немедленно ощутил, насколько сложно будет справиться с ним.

Однако не было никакого смысла даже пытаться удержать коня, и Литтон решил еще раз насладиться дикой скачкой навстречу ветру. Впереди показались деревья, и граф понадеялся, что конь не станет на полном ходу продираться сквозь торчащие в стороны ветви, которые легко могли выбросить всадника из седла.

Конь мчался, не замедляя галопа, как вдруг копыто его попало в кроличью нору, и он споткнулся.

Из последних сил граф пытался все же удержать коня на ногах, а самого себя в седле.

Но не успел он даже сообразить, что уже падает, как ощутил резкий удар о землю и услышал треск собственной ключицы.

Глава 2

Граф испытывал странное ощущение, словно он медленно шел по длинному, темному коридору. Вдруг он услышал голоса и подумал, что должен пробудиться от глубокого сна.

— Вам, няня, следует отдохнуть, — прозвучал чей-то голос. — Вы просидели с ним всю ночь, и я заменю вас, чтобы вы прилегли хотя бы на несколько часов.

— Не хочется мне оставлять тебя здесь одну, так-то вот, мисс Пурилла! — прозвучал в ответ ворчливый голос пожилой женщины.

— Я уверена, все будет в порядке.

— Так-то оно так, но непозволительно вам сидеть у постели молодого господина, вы это хорошо знаете.

— Поскольку он без сознания и понятия не имеет, женщина я или слон, трудно предположить, что для него это сейчас имеет хоть какое-либо значение.

— Мисс Пурилла, я-то ведь знаю, где что правильно, а где что не правильно.

— Правильно будет, нянюшка, ежели вы пойдете и приляжете. Вам надо отдохнуть. Иначе вы заболеете, и как нам тогда быть?

— Ну, это уж навряд случится.

— Почему вы не хотите быть благоразумной, нянюшка?

— Я поступлю по-вашему, барышня, но при одном условии: если джентльмен очнется, вы сразу же придете и разбудите меня.

— Думается мне, что он вроде Рипа Ван Винкля будет спать сто лет!

Раздался звук, подозрительно похожий на сердитое фырканье, видимо, няня посчитала высказывание Пуриллы слишком легкомысленным.

Затем послышался скрип закрывающейся двери, и граф медленно, ощущая сильную боль в голове, открыл глаза.

В тот же миг он вспомнил свое падение, когда его конь попал копытом в кроличью нору.

«Должно быть, у меня сотрясение», — подумал он.

Он никогда прежде не видел комнату, в которой сейчас лежал. Железная кровать с медными навершиями, низкий потолок. Лучи солнца сверкали в стеклах окон.

Кто-то стоял у окна, выглядывая наружу, на фоне светлого проема вырисовывался тонкий силуэт девушки, в ее золотистых волосах играл солнечный свет.

Смутно пытаясь осознать происходящее, граф решил, что это, должно быть, Пурилла. Он опять закрыл глаза и снова глубоко погрузился в покой темного бессознательного состояния.

Когда граф пришел в себя снова, солнце уже зашло и, если бы не свеча возле его кровати, в комнате было бы совсем темно.

Он пошевелился и тут же почувствовал твердую руку под головой и стакан, удерживаемый у его губ.

Питье имело привкус лимона и, как ему показалось, меда.

Пока он разбирался со своими мыслями относительно вкусовых качеств напитка, чей-то властный голос велел ему:

— Теперь постарайтесь заснуть!

Голос напоминал тот, что наказывал ему ложиться спать в детстве, и он понял, что это сказала «нянюшка», которую он до этого слышал днем, а может, и намного раньше.

Граф сильно утомился, и поэтому, беспрекословно повиновавшись просьбе, скорее похожей на приказ, быстро уснул.

Настало утро, и теперь Литтон пробудился уже с чувством настороженности и обеспокоенности. Ему хотелось знать, что же произошло с ним.

Он смутно помнил ту, случайно услышанную им беседу и то, как его чем-то поили на ночь. Возвращающееся сознание вернуло ему память о безрассудном галопе по полю, когда он, поддавшись ярости, не переставая подстегивал своего жеребца.

Он свалился с лошади вниз головой, «вверх тормашками», как отметили бы его конюхи, но в этом некого было винить, кроме самого себя.

Оглядевшись вокруг, Литтон увидел незнакомую спальню, и снова задумался, где, черт возьми, он оказался.

Затем он посмотрел вниз, на себя, и, к своему испугу, увидел руку на перевязи, внезапно вспомнив, что при падении как будто сломал ключицу.

Дабы удостовериться в этом, он пошевелился и, почувствовав, как боль пронзила его насквозь, понял, что не ошибся. Он сломал себе ключицу, и это скорее всего доставит ему массу неудобств и боли в ближайшем времени.

Отворилась дверь и кто-то подошел к его кровати. Уже без слов он узнал няню, заботившуюся о нем, журившую его почти так же, как его собственная няня делала много лет назад, когда он был еще маленьким мальчиком.

Она наклонилась над ним, и он разглядел седую пожилую женщину. У нее было ласковое лицо, но во всем ее облике угадывался дух, власти, которую распознает сразу же каждый ребенок.

— Вы проснулись, сударь?

— Да, — ответил граф. — Скажите мне, где я нахожусь.

— Там же, где и все эти последние три дня, сударь. В усадьбе Литл-Стентон.

Граф как-то смутно припоминал название маленькой деревушки приблизительно в пяти или шести милях от Рок-Хауса.

— Я сломал себе ключицу? — спросил он.

— Боюсь, это так, сударь, но вам ее хорошо вправили, а потому как у вас отменное здоровье, не придется долго ждать, чтобы все срослось.

Приняв все сказанное к сведению, граф поинтересовался:

— Вы говорите, что я здесь уже три дня. Я полагаю, у меня было сотрясение мозга.

— Я так понимаю, когда вы падали с лошади, вы ударились головой о землю.

В голосе няни звучал легкий упрек, и это позабавило графа. Он снова спросил:

— А как мой конь?

— Сильно хромает, сударь, но о нем хорошо заботятся в нашей конюшне.

— Вижу, я пользуюсь чьим-то гостеприимством, — заметил граф. — Можно мне узнать чьим?

После некоторого замешательства няня ответила:

— Это был дом майора Кранфорда, до того как он в прошлом году погиб в Индии.

— А теперь?

— Здесь живет его вдова, но сейчас она уехала, сударь «

— Когда я был наполовину без сознания, — признался граф, поскольку няня не сказала больше ни слова, — мне показалось, я слышал, как вы разговариваете с кем-то по имени Пурилла.

Он увидел плотно сжатые губы няни и вспомнил, как неохотно она соглашалась разрешить Пурилле занять ее место у кровати.

— Мисс Пурилла, — каким-то чересчур жестким тоном пояснила няня, — младшая сестра майора Кранфорда.

— Мне кажется, она помогала вам ухаживать за мной.

— Вы были без сознания, сударь, когда она мне помогала.

— Как бы то ни было, я чрезвычайно ей благодарен, — ответил граф.

Столь долгий разговор отнял у него почти все силы, и няня, увидев, как он откинулся на подушки, сказала:

— Я хотела бы подать вам умыться, сударь, и смею предложить вам что-нибудь покушать.

Граф улыбнулся:

— Теперь, когда вы напомнили мне об этом, я думаю, что весьма проголодался.

— Тогда я принесу вам что-нибудь на завтрак, — продолжила няня. — Когда вернусь, помогу вам сесть поудобнее.

Она покинула комнату, и граф задумался, были ли еще слуги в этом доме, которым она велит приготовить ему завтрак, или же няня пошла сообщить Пурилле, что он пришел в себя.

Молодая хозяйка заинтересовала его, ему захотелось узнать, как она выглядит. Но независимо от того, хороша она или нет, няня, очевидно, намеревалась выступить в роли ее строгой и добросовестной дуэньи.

Потребовалось потратить значительные усилия, чтобы быть вычищенным, вымытым, побритым, аккуратно причесанным. В довершение всего на его подушках сменили наволочки.

Поскольку каждое движение, пусть даже незначительное, причиняло ему боль, граф не проронил ни слова во время всех этих манипуляций над собой — он полностью вверил себя в заботливые руки няни, так, словно снова оказался ребенком в своей детской.

Честно говоря, к тому моменту, когда она закончила возиться с ним, он чувствовал такую слабость, что с большим трудом сумел приступить к завтраку, когда тот был подан.

— Теперь ешьте как можно больше, — предупредила его няня. — Вам надо восстановить силы после этой трехдневной горячки.

— Я бредил? — быстро спросил граф.

— Это так, сударь. После сотрясения это обычное дело.

— Я говорил чепуху?

— Время от времени.

— А что я говорил?

— Я не прислушивалась, сударь, но один или два раза вы будто бы хотели убежать от чего-то или кого-то Внезапно граф вспомнил о леди Луизе, и на мгновение ему захотелось снова потерять сознание, чтобы забыть о самом ее существовании.

Вновь она оказывалась рядом, угрожая ему, снова вынуждала подгонять своего и без того горячего коня, и вот он опять уже падает на землю — Луиза!

Ему почудилось, что она стоит там, в ногах его кровати, и открыто смеется над ним, из-за чего превосходная яичница с беконом, которую он ел, приобрела вкус опилок.

И тем не менее после того, как он проглотил несколько тостов с маслом и медом и выпил две большие чашки кофе, он, несомненно, почувствовал себя лучше. Няня забрала поднос.

— Теперь, сударь, думаю, вам нужно поспать до приезда доктора.

— Но мне хотелось бы повидать мисс Кранфорд, — ответил граф, — и принести свои извинения за столь необычный визит к ней.

— Для вас было бы лучше поспать, сударь.

Граф заметил, как при этих словах няня украдкой бросила взгляд в сторону, будто опасалась, что мисс Пурилла подслушивает их разговор за дверью.

Его догадка подтвердилась, когда мгновением позже звонкий голос, который он слышал первый раз после того, как пришел в себя, жизнерадостно произнес:

— Я могу войти?

— Ему бы лучше отдохнуть перед приездом доктора Дженкинса, — заворчала няня.

— Он и так отдохнул за эти дни! — ответила Пурилла, входя в комнату.

Граф смотрел на нее, пока она приближалась к его кровати, и с удивлением отмечал, насколько точно она соответствовала тому образу, который уже оформился в его сознании при звуках ее голоса. Она была худенькая и стройная, и граф тотчас вспомнил ее силуэт на фоне окна, когда она стояла в лучах света. Ее светлые волосы напоминали цвет солнца, только-только появляющегося из-за горизонта. А лицо, сужающееся книзу до изящного маленького подбородка, словно являло собой лишь фон для ее огромных голубых глаз.

Он подумал, что был бы крайне разочарован, если бы цвет ее глаз оказался иным, но они отличались особой яркостью, и это исключало отсутствие у нее вкуса, которое в его представлении обычно крепко связывалось с голубыми глазами и белокурыми волосами.

Безусловно, у нее было премилое личико, но в то же время во всем ее облике сквозило очаровательное озорство, которое превращало ее из обыкновенной симпатичной барышни в нечто особенное.

Она встретилась с ним взглядом, и он сказал с улыбкой:

— Теперь вы видите, ваш» Рип Ван Винкль» пришел в себя!

Раздался негромкий булькающий смех, который он уже слышал здесь.

— Вы слышали мои слова?

— Я слышал вашу беседу, но я был все еще как будто оглушен после падения.

— Но сейчас вы чувствуете себя лучше?

— Намного лучше. Прошу вас, расскажите, как меня нашли.

— Это я нашла. По правде сказать, я даже видела, как вы упали, когда ваш конь споткнулся. Кроличьи норы очень опасны на том поле. Я никогда не езжу там верхом.

— Мне следовало быть более осторожным, — сказал граф с сожалением.

— Но откуда вам было знать о кроличьих норах, если вы не из наших мест? И ваш бедный конь все еще очень хромает.

— В этом моя вина.

— Бен говорит, что после такого растяжения его нога будет слаба больше месяца, и вам придется остерегаться ездить на нем все это время. Да и после этого вам придется соблюдать осторожность.

Она говорила об этом с такой неподдельной тревогой, что графу пришлось успокоить девушку:

— Поверьте, я не стану седлать его, пока он не поправится.

— Все равно это произойдет раньше, чем вы сами окончательно выздоровеете.

Пурилла присела на стул рядом с кроватью. Пока они разговаривали, граф слышал, как няня успела спуститься вниз по лестнице и теперь поднималась обратно.

— Боюсь показаться вам надоедливым, — сказал он, — но я все еще жду вашего рассказа. Почему, увидев, как я упал, вы велели принести меня сюда?

— Наш дом был ближе всего, — ответила Пурилла, — и, честно говоря, нигде больше в деревне вам не удалось бы отлежаться, разве только в доме пастора, но у него там шестеро очень шумных ребятишек!

— Как хорошо, что именно вы оказались «доброй самаритянкой», а не пастор!

— Из-за того, что моя невестка в отъезде, няню сильно шокировала сама мысль о вашем пребывании здесь. Но, как оказалось, ей больше всех доставляло удовольствие ухаживать за вами.

— Удовольствие? — засомневался граф.

В голубых глазах Пуриллы промелькнули озорные искорки.

— Она любит, когда есть, кого пестовать, как беспомощное неразумное «дитятко», как она говорит. Каждый, кто болен, оказывается в ее власти, и хотя вы можете с ней в чем-то не соглашаться, вам все равно придется подчиниться ей.

Ее слова рассмешили графа, но он сдержал смех, чтобы не вспыхнула снова боль, и просто улыбнулся.

— Моя няня была такой же, — согласился он. — Я пробовал бороться с ее диктатом в течение нескольких лет, но безрезультатно, а когда меня отправили в школу, учителя там оказались почти столь же непоколебимы в своих суждениях.

Пурилла обворожительно хмыкнула, и от ее смешка на графа пахнуло очарованием беззаботной юности.

— Думаю, няни одинаковы во всем мире, — сказала она, — а моя нянюшка по-прежнему строга со мной, даже теперь, когда я выросла.

Как будто спеша подтвердить эти слова, в дверном проеме появилась няня.

— Ну а теперь, мисс Пурилла, — строго сказала она, — я попрошу вас оставить комнату, пока ваша болтовня вконец не измотала моего пациента.

— Я не устал, — заторопился с возражением граф, зная, что немного лукавит при этом.

— У вас глаза слипаются, сударь, — настаивала на своем няня. — Не успеете вы произнести «Джек Робинсон», как уже уснете!

Граф открыл рот, чтобы решительно заявить о своем нежелании спать.

Но прежде, чем он успел что-либо предпринять, Пуриллу выдворили из комнаты, шторы приспустили, чтобы ему не мешал свет, и к явному неудовольствию графа, ему не оставалось ничего, кроме как уплыть в страну сновидений и грез.

Много позже, ближе к обеду, граф снова увидел Пуриллу.

Доктор навестил его и велел отдыхать, няня принесла ему превосходный ленч и повторила наказ врача.

Все это приводило его в раздражение, поскольку мало того, что он не имел никакого желания валяться в постели, он обнаружил вдобавок, что, стоило ему только прикрыть глаза, как он действительно погружался в сон. А когда он пробуждался, то чувствовал себя в состоянии мыслить здраво, и его охватывало прежнее беспокойство.

Когда, по его предположению, наступило время вечернего чая, Пурилла вошла в комнату, держа в руках маленькую вазочку с белыми лесными фиалками, и поставила ее возле кровати.

— Я собирала фиалки в тот день, когда увидела вас, .. несущегося галопом по полю, где живут кролики, — сказала она. — Их совсем мало под деревьями и в лесу, ну а уж белые и вообще большая редкость. Я всегда радуюсь своей удаче, когда нахожу их.

— Самая большая удача, что вы видели, как я падал, — заметил граф, — иначе я мог бы пролежать там несколько дней.

— Думаю, кто-нибудь все же нашел бы вас, — ответила она. — Однако когда это случилось, потребовался целый час, чтобы привести людей из деревни, а потом принести вас сюда.

— Вижу, я доставил вам много проблем, — вздохнул граф.

— Напротив, это было захватывающее приключение, — возразила Пурилла. — В Литл-Стентоне редко что-либо происходит, а этот случай предоставил няне и мне возможность заняться чем-нибудь полезным, да и всем в деревне теперь есть о чем поговорить.

Она помолчала немного и добавила;

— Вы, наверное, догадываетесь, их больше всего занимает вопрос, кто же вы.

Граф улыбнулся.

Пурилла и сама, как и остальные обитатели Литл-Стентона, сгорала от любопытства, и это не могло укрыться от графа.

Он раздумывал. Разумнее всего было бы не говорить ничего или, на худой конец, придумать ложное имя.

Но тут он сообразил, что, хотя он и велел своему ординарцу не волноваться о нем, слуги, конечно же, уже начали беспокоиться, тем более по прошествии стольких дней. Выходит, ему следовало сообщить им, что он в надежных руках.

— Полагаю, — начал он, — вы слышали о Рок-Хаусе?

Девушка быстро перевела на него взгляд.

— Так вы оттуда?

Она вскрикнула.

— Ну конечно же! Какая же я глупая! Я могла бы сообразить! Вы, должно быть, новый граф!

— Я полагал, вы догадались, кто я.

— Я слышала, что какой-то кузен унаследовал имение после того, как старый граф и его сын погибли при крушении поезда, но я никак не ожидала увидеть вас здесь, в Литл-Стентоне.

— Ну что ж, вот он я!

— Там, в Рок-Хаусе, должно быть, очень волнуются за вас.

Ее голос стал серьезен, когда она продолжила:

— Няня осмотрела ваши карманы, чтобы узнать, кто вы, на случай, если вдруг вам стало бы хуже, чем мы предполагали…

— Вы хотите сказать, если бы я умер, — перебил ее граф, — и вы хотели уведомить ближайшую родню.

Пурилла улыбнулась.

— Вы такой большой и казались таким сильным. Я не могла и подумать, что у вас окажутся серьезные повреждения.

— У меня их нет! — решительно заявил граф. — Но мне слишком неловко ощущать себя калекой, особенно в чужом доме.

Пурилла снова засмеялась.

— Если уж нам уготовано судьбой принимать у себя в доме и лечить раненого, я, естественно, хотела бы, чтобы это оказался «высокий красивый незнакомец», такой, какого няня видит в чайных листах, когда гадает мне.

— Она гадает? — заинтересовался граф.

— Только когда я ее очень прошу, — ответила Пурилла. — Она из Шотландии и, как все шотландцы, умеет это делать, но она не одобряет эту игру с «неведомым». Только иногда мне удается уговорить ее рассказать мне мое будущее.

— Разве это так сложно, — съехидничал граф.

— Почему вы так говорите? — полюбопытствовала Пурилла.

— Все очень просто. Совершенно очевидно, что рано или поздно «высокий, красивый незнакомец», как вы выразились, войдет в вашу жизнь, может быть, даже здесь, в Литл-Стентоне, — слегка поддразнивая ее, объяснил он, но Пурилла заметила:

— Все это уже случилось.

— С вами? — засомневался граф. Он испытал странное чувство, сходное с досадой, когда задавал свой вопрос. И потом, пока он ждал ответ Пуриллы, оно не проходило.

— Не со мною, но с моей невесткой Элизабет.

Ее ответ наполнил графа необъяснимым чувством облегчения.

Вероятно, подумал он, ему стало жаль, что этому очаровательному ребенку придется слишком рано расстаться с иллюзиями.

— Элизабет очень страдала после гибели моего брата Ричарда, но потом появился незнакомец, и весьма неожиданно. Я думаю, хотя она и довольно робка и нерешительна в подобных делах, она все-таки выйдет за него замуж.

— Ко всеобщему удовлетворению? — поинтересовался граф.

Слушая девушку, он думал о том, насколько выразительны ее глаза. Если слова и не отражали ее чувств, то глаза выдавали все ее переживания.

— Думаю… да, — произнесла она немного задумчиво, — и я желаю ей счастья… Но, видите ли, это создает для меня проблемы.

— Каким образом? — удивился граф.

— Элизабет, да и все в округе, похоже, считают… не правильным, что нам с нянюшкой придется остаться здесь, в нашей усадьбе, одним.

— Вы думаете, ваша невестка уедет отсюда?

— Да, конечно, ведь у того человека, который хочет жениться на ней, есть хороший дом в другой части графства. Он предлагает и мне поехать жить с ними, пока я не выйду замуж… но я знаю — ни ему, ни Элизабет на самом деле вовсе не хочется брать меня с собой. Они хотят жить одни.

Граф подумал, что Элизабет, только-только выйдя замуж, и вправду не захочет, чтобы в доме жила другая женщина, особенно такая привлекательная, как ее бывшая золовка.

Похоже, по глазам Пуриллы он мог читать ее мысли и, как ни странно, рассматривал эту проблему с ее точки зрения.

Внезапно она словно бы очнулась от собственных переживаний и, видимо, решила, что все время говорить о себе слишком эгоистично с ее стороны, поэтому она сменила тему разговора:

— Вам нравится быть графом Рокбрук? Я всегда думала, как это должно быть грандиозно!

— Это так, — признал граф с улыбкой.

— Но… это создает определенные сложности и неудобства… правда?! — рассуждала Пурилла, как будто примеряла его обстоятельства на себя. — Ведь так неловко принимать наследство после смерти людей, с которыми вы были связаны родственными узами.

Граф оценил ее проницательность и ответил:

— По правде говоря, прежде всего я ощущаю большую ответственность. Именно поэтому теперь, когда я пришел в себя, мне как можно скорее следует дать знать в Рок-Хаусе и сообщить им, что я здесь, а как только почувствую себя достаточно хорошо, мне надо будет вернуться домой.

— Вам нельзя так спешить, — засуетилась Пурилла, — переезд в поместье причинит вам сильную боль, если вы решитесь ехать прямо сейчас.

— Тогда, я надеюсь, мне позволят остаться здесь еще на день или два, — предположил граф»— но, может, кто-нибудь сумеет передать туда весточку?

— Да, конечно, — ответила Пурилла. — Я сама отвезу вашу записку.

— Я не смею просить вас об этом.

— Но прогулка верхом доставит мне только удовольствие. Хотя у нас нет ни одной лошади таких благородных кровей, как ваша, и они не столь великолепны, но они исправно возят нас с Элизабет всюду, куда бы мы ни направились.

— И все-таки я полагаю, было бы лучше послать кого-то другого, — решительно прервал ее граф.

Он заботился о том, чтобы не вызвать слишком уж много слухов. Если в Рок-Хаус приедет сама Пурилла с известием о его пребывании в ее доме, это даст основание для огромного количества нежелательных комментариев. С него хватит сплетен, вызванных его несчастливым падением с лошади.

Никто из слуг не оставит без внимания очарование юной девушки, в этом он даже не сомневался. Поэтому, с его точки зрения, было лучше, если бы о его пребывании в доме Кранфордов судили бы по человеку с более заурядной внешностью.

— Бен может съездить, если вы так желаете, — сказала Пурилла.

— Полагаю, так будет лучше, — одобрил граф. — Итак, не будете ли вы столь любезны дать мне писчую бумагу и перо, чтобы я написал письмо с объяснениями, где меня искать.

Он решил адресовать письмо управляющему его поместьем, человеку по имени Анструтер, который в определенной степени отвечал за все, так как граф пока еще не нашел себе нового секретаря. Прежний же уволился сразу после смерти дяди.

С недавних пор в Рок-Хаусе появилось достаточно много важных вакантных мест, когда люди, их занимавшие, решили, что смена владельца является хорошим поводом для выхода на пенсию. Граф предполагал обсудить этот вопрос с управляющим, как только будет свободное время, и определить, кого следовало бы подобрать на эти должности.

Пурилла принесла ему писчую бумагу и перо, как он просил. Но, поскольку его левая рука висела на перевязи, и ему сложно было управляться с бумагой, она придерживала лист. И вскоре письмо с четкими инструкциями относительно того, что нужно сделать, было готово.

Когда он подписал послание, то думал уже о другом.

Лучше всего отплатить Пурилле за ее гостеприимство и компенсировать все неудобства, связанные с его пребыванием в этом доме, можно было, пополнив ее кухонное хозяйство кое-чем из деликатесов, которые, он в этом не сомневался, в Литл-Стентоне не закупали, даже если средства позволяли это делать.

Поэтому он добавил постскриптум к своему письму с просьбой прислать плоды из оранжерей и продукты, которые, он был уверен, будут без проблем доставлены, в частности, яйца и сливки.

Он также заказал ягненка, цыплят и ветчину с фермы, которая (он запомнил это, еще будучи ребенком) обеспечивала «большой дом» основной частью продуктов.

Он запечатал письмо и вручил его Пурилле со словами:

— Я думаю, когда няня осматривала мои карманы, там были и кое-какие деньги. Попросите ее достать их и дайте, пожалуйста, Бену гинею от моего имени за доставку письма в Рок-Хаус.

— Гинею? — Пурилла широко раскрыла глаза. — Вы не ошиблись?

— Не могу поверить, что я не положил мелочь в карман, хоть и отправляясь всего лишь на верховую прогулку.

Неужели мои карманы были совсем пусты? — в ответ удивился граф.

— Нет, нет! Но Бен будет очень удивлен!

— Так давайте удивим его!

Пурилла залилась очаровательным негромким смехом.

— Теперь вы для меня вовсе не «высокий таинственный незнакомец», — призналась она, — а скорее сказочный крестный отец, как фея-крестная в «Золушке»! Если я принесу вам мышь, вы превратите ее в лошадь, столь же прекрасную, как ваш конь?

— Вы хотите, чтобы я велел прислать одну из моих лошадей для вас? — спросил граф.

Девушка испугалась, что он воспринял ее слова всерьез. Слабый румянец выступил на ее щеках, и она заторопилась с разъяснениями:

— О нет… Конечно, нет! Я только дразнила вас!

— Но это хорошая идея, — признал граф. — Я переговорю с моим камердинером об этом, когда он прибудет.

— Вы вызвали его сюда?

— Я не смею надеяться на дальнейшие заботы няни, и мне бы не хотелось быть ей обузой.

— Она будет ревновать, если вы предпочтете ей вашего камердинера.

Граф расхохотался.

— Это заставит меня чувствовать себя чрезвычайно важной персоной, раз из-за меня станут соперничать, так же как кость думает о своей значимости, когда за нее дерутся две собаки.

— Я уверена, няня победит.

— И я, не сомневайтесь, не стал бы держать пари против нее.

Он и дальше продолжал бы столь же мило болтать с Пуриллой, но в этот момент пришла няня, чтобы отослать ее спать.

А потом, не успел граф опомниться, как его накормили легким ужином и уложили спать.

— Если вам потребуется что-нибудь ночью, ваше сиятельство, — сказала няня, — вам надо только позвонить в колокольчик, который я оставила около вашей кровати.

Не бойтесь звонить громко. Моя комната напротив, а сплю я очень чутко.

Граф не сомневался в этом — как все няни, она привыкла постоянно прислушиваться во сне, не заплакал ли ребенок.

— Надеюсь, ночь окажется спокойной для вас, няня, и я не стану тревожить вас.

— И вам желаю спокойной ночи, ваше сиятельство.

Граф отметил, как быстро няня приноровилась величать его по титулу, хотя это никак не повлияло на ее строгость в обращении.

— Спокойной ночи, ваше сиятельство, — сказала она уже в дверях, — и попытайтесь отдохнуть по-настоящему, пока у вас есть такая возможность.

Она произнесла это с такой интонацией, которая заставила графа заподозрить няню в том, что она не сомневается, какой буйный, разгульный и беспутный образ жизни он вел до того, как попал в этот дом. По правде говоря, и он не мог спорить с этим, ведь так, в сущности, и было на самом деле.

Когда он остался один, его мыслями снова завладела Луиза. Она словно бы вошла в комнату и предстала перед ним, как тогда, в Виндзорском замке. Он не сомневался, герцогиня сильно удивится его молчанию в ответ на ее приглашение.

Он почувствовал облегчение, вспомнив, что, хоть и непреднамеренно, но его визит откладывается на время, и герцогиня не сможет этого изменить, нравится ей это или нет.

Но он знал — если она не отменит встречу и не забудет о своих намерениях, ее дочь будет ждать его разговора с герцогом.

Возможно, узнав о его травме, Луиза станет излишне подчеркивать свои чувства к нему и демонстрировать свои преувеличенные переживания по поводу его тяжелого положения, чем еще больше введет в заблуждение родителей.

Луиза, в своей длинной ночной рубашке, казалось, подходила все ближе и ближе к его кровати, совсем как в Виндзорском замке, когда он сначала принял ее за видение.

Литтон помнил чувственную улыбку на ее губах и искорки в ее глазах, которые, как он понимал теперь, придавали ей сходство с хищным животным, преследующим свою добычу.

Его осенило — так вот какова истинная сущность этой женщины!

Он вспомнил, как однажды давным-давно, когда его полк находился в Индии, он отправился на охоту с другим молодым офицером. Поскольку они не могли себе позволить нанять в сопровождение опытных охотников, то вмиг заблудились и даже потеряли друг друга из виду.

После того как Литтон подстрелил лань и несколько других небольших животных, он обнаружил, что успел израсходовать все пули для своего ружья, так как слуга-носильщик не прихватил достаточного количества запасных патронов.

Он сердито велел слуге возвращаться в лагерь и принести еще патронов, а сам, удобно устроившись у дерева, опершись спиной о ствол, стал дожидаться его возвращения. И вдруг он почувствовал неладное. Вначале только шестое чувство подсказывало ему о приближении опасности.

Но он ничего не видел. Только птицы метались да мелкие зверьки стремительно разбегались. Очевидно, предчувствие не обманывало его. Происходило что-то странное, тревожащее, но он не знал, что же именно.

Тогда он поднялся на ноги и тут же ощутил, что опасность уже близко. Он затаил дыхание, прислушиваясь и одновременно внимательно оглядываясь вокруг.

Внезапно он увидел молодую львицу, приближавшуюся к нему с кошачьей грацией. Он слишком хорошо знал, насколько она свирепа и опасна.

Прижавшись спиной к дереву, Брук стоял к ней лицом, сжимая в руке незаряженное ружье. Он понимал, что у него, на его беду, нет ни единого шанса избежать участи стать калекой или завтраком этой хищной кошки.

Очень медленно и беззвучно львица подходила все ближе.

Теперь он мог видеть огонь в ее глазах, подергивание ее ноздрей и движение мышц под ее кожей, когда она готовилась к прыжку.

Он ничего не мог предпринять. Ему оставалось только стоять перед нею и молить о чуде, которое помогло бы отразить ее нападение ружейным стволом.

Но в этот момент в его судьбу вмешалось провидение, как будто кто-то там, наверху, решил, что пора его смерти еще не настала: копье, брошенное с точностью, свидетельствующей о большом опыте, возникло словно из ниоткуда и, просвистев в воздухе из-за его спины, поразило львицу в плечо.

Животное взревело от боли, затем развернулось и быстро исчезло в подлеске.

Какое-то время Литтон не мог опомниться от внезапного счастья.

Когда вернулся его носильщик и зарядил ружье, он очнулся и почувствовал, как жизнь с новыми силами вливается в его тело. Он был на волосок от смерти и спасся лишь чудом.

Но никто из людей не может дважды надеяться на чудо, и вот теперь Луиза охотилась за ним, надвигалась на него, готовая к прыжку, и на сей раз у него не оставалось даже тени шанса на спасение.

Утро начиналось с вести о приезде Бейтса, привезшего продукты, о которых просил в письме граф.

Он узнал об этом от Пуриллы, которая буквально ворвалась в его спальню со словами:

— Как вы смели подумать?! Как вы могли вообразить, будто мы нуждаемся в таком обилии деликатесов?

— Так они прибыли? — уточнил граф.

— Там у дверей навалена огромная груда продуктов, их теперь переносят в кухню, и няня протестует. Говорит, ей все это не нужно, хотя в то же время ничего не отсылает назад!

— Смею надеяться, она этого не сделает.

— Если вы съедите все привезенное, — заметила Пурилла, — то не сможете встать с постели, потому что чересчур растолстеете.

— Конечно, я не хочу морить себя голодом, — парировал граф, — но мне бы хотелось, чтобы и вы попробовали все это.

— Весьма любезно с вашей стороны.

— Это с вашей стороны было очень любезно приютить меня здесь.

— Мне кажется, няня попытается убедить себя, что вы не разобрали, насколько проста наша обычная пища, — примирительно улыбнулась Пурилла, — но я всегда считала глупым, когда люди притворяются более богатыми, чем они есть на самом деле. А мы — очень… бедны.

— Почему? — прямо спросил граф.

— У Ричарда было слишком много неоплаченных долгов, когда… он… погиб, а у Элизабет совсем нет собственных средств.

Пурилла развела руками, и у нее это получилось весьма изящно.

— Именно поэтому, если она выйдет замуж за состоятельного мистера Чарлтона, это будет большой удачей для нее. Тем более что он сильно в нее влюблен, да и она тоже.

— Определенно, все складывается очень удачно, — признал граф, хотя в голосе его прозвучала нотка легкого цинизма. — Я полагаю, она не стала бы выходить за него замуж из-за денег, если бы не любила его.

— О нет, конечно, нет! — протестующе воскликнула Пурилла. — Как вы могли заподозрить ее в таком? Пусть они с Ричардом и были бедны, но они жили очень, очень счастливо.

Она произнесла это с таким негодованием, что граф вынужден был капитулировать:

— Простите меня. Я забыл, что у вас здесь волшебное сказочное место, а влюбленные в сказках всегда женятся и потом живут счастливо и долго.

Легкая насмешка в его голосе отдавала горечью. Произнося эти слова, он думал о себе и о том, в какой сложной ситуации он оказался. Вот уж действительно — счастливого конца в его сказке точно не предвидится.

Если он согласится жениться на Луизе, его ждут одни неприятности и до, и после свадьбы. Он снова вспомнил свое вчерашнее сравнение — Луиза не менее опасна, чем та львица из джунглей.

В этот момент он почувствовал на себе вопрошающий взгляд Пуриллы.

— Почему вы так говорите? — спросила она спустя мгновение.

Граф не собирался быть откровенным.

— Возможно, я завидую подобному счастью, — беззаботно ответил он.

— То есть вы хотите сказать, что тоже хотели бы жениться и жить счастливо и долго?

— Само собой разумеется! Нет сомнения, именно об этом мечтают все — и мужчины, и женщины. Даже если их мечты не всегда сбываются.

— Ваша мечта должна сбыться, — уверенно сказала Пурилла, крепко сжав руки.

— Что вы хотите этим сказать? — заинтересовался граф.

— Я наблюдала за вами, когда вы лежали без сознания, а няня спала, и я думала о вас. По-моему, вы такой, каким должен быть настоящий мужчина.

Граф удивленно поднял брови, но она говорила тихим серьезным голосом и не стремилась льстить ему. Ее слова шли из самой глубины сердца. Он не сомневался в этом.

— Нет, вы не просто… сильны и красивы, — продолжала Пурилла, — и, хотя я совсем… незнакома с вами, я чувствую… я знаю… вы храбрый… хороший… и добрый.

— Но откуда у вас такая уверенность?

— Я тоже спрашивала себя об этом, — отвечала Пурилла, — но я знаю, я права. Хотя я и чувствовала все время, что с вами случилось что-то нехорошее.

— Нехорошее? — коротко переспросил он.

— Когда вы находились без сознания, вы бредили и в бреду говорили сами с собой. Большая часть слов была неразборчива, бессмысленна, но мне показалось, что вы… ненавидите кого-то или, возможно, что-то… Я не знаю…

Но ваши слова… пусть в них… и мало смысла… Но они звучали с такой… ненавистью и еще… презрением… и отвращением…

Граф был поражен.

Он не сомневался в правильности ее оценок. Эта девушка не ошиблась, хотя ей удалось разобрать лишь обрывки бессвязных фраз.

Он ненавидел Луизу, и мысль о ней как о будущей жене вызывала в нем отвращение.

— Простите меня, — услышал он тихий испуганный голос Пуриллы. — Это… дерзость с моей стороны говорить с вами на эту тему. Я невольно… вторглась в ваши секреты.

Простите меня.

— Вам не за что просить у меня прощения, — успокоил ее граф.

В ее глазах вспыхнули огоньки, и внезапно она очень похорошела.

— Не надо никого… ненавидеть или быть… несчастным, — попросила она, — вы испортите сказку, а я… может статься, я смогу стать для вас волшебницей-феей и наколдовать, чтобы все… зло покинуло… вашу жизнь.

Она улыбалась ему так искренне, что граф не смог не улыбнуться ей в ответ.

И тут его озарило. Возможно, Пурилла в самом деле поможет ему? Без всякого сомнения, тут не должно быть никаких «возможно»— она его спасет!

Глава 3

Граф слыл человеком последовательным и даже педантичным и в его полку ходило немало беззлобных шуток на эту тему, настолько он порой был излишне аккуратен и внимателен к мелочам.

— Брук никогда не упускает из виду цель, — как-то раз сказал о нем один из генералов, — и мысль о неудаче или поражении никогда не посещает его.

Внезапная мысль о том, что Пурилла действительно могла бы спасти его от Луизы, явилась графу точно благословение небес. Он сразу как-то успокоился и принялся обдумывать мельчайшие детали своего плана.

Самое главное — не дать возможности ни герцогу, ни герцогине Торрингтон, ни, само собой разумеется, их дочери догадаться, что истинной причиной его внезапной женитьбы стало его стремление избавиться от их преследований.

Перебирая в памяти свою беседу с герцогиней, он убедился, что в их разговоре не было ни слова о том, что он обязательно должен прибыть к ним с визитом, дабы лично просить у герцога руки его дочери. Раз так, рассуждал он, то от него не требовалось предоставлять ей никаких объяснений своего отказа от приглашения.

В ее словах прозвучал лишь тонкий намек, да и то граф понял его лишь из-за собственных укоров совести.

Он мучился вопросом, не забеременела ли от него Луиза. Тогда, как в случае с леди Августой, избежать скандала ей удалось бы не иначе, как выйдя замуж за кого бы то ни было. Но граф успокоил себя тем, что в такой ситуации она попыталась бы встретиться с ним значительно раньше.

Правильной оказывалась скорее его первоначальная версия, и истинной причиной внезапного интереса Луизы к его персоне явился переход графского титула Рокбруков вместе с обширным наследством к бывшему генеральскому адъютанту Литтону Бруку.

Где-то в глубинах его памяти отложилась сплетня, услышанная от кого-то из приятелей в клубе или на одном из приемов, о любовной связи Луизы с человеком, которого оба они — и Брук, и тот его знакомый — неплохо знали.

Сейчас он не мог вспомнить, о ком тогда шла речь, но скорее всего ту сплетню повторял в то время весь Лондон.

Ну а поскольку Луиза, несмотря на красивую внешность, в свои двадцать три или двадцать четыре года все еще не состояла в браке, она отчаянно подыскивала себе мужа — а кто же мог оказаться более подходящим кандидатом на эту роль, чем он!

Отчаяние и ужас, заполнившие всю его жизнь с тех пор, как он оставил Лондон, и нахлынувшие снова, как только он пришел в сознание после падения с лошади, начали рассеиваться подобно утреннему туману.

Теперь он мог видеть свое будущее более явственно, исчезла беспросветная тьма, окутывавшая все вокруг, и он выбрался из того болота уныния и тоски, откуда, как он предполагал, не было никакого спасения.

Лежа в кровати, он почти всю ночь не спал, обдумывая, как ему действовать, и подыскивая слова для объяснения с Пуриллой.

Дело облегчалось тем, что она была сиротой, так как любая мать посчитала бы обязательной по крайней мере трехмесячную помолвку, чтобы брак не выглядел скоропалительным и опрометчивым.

Но дабы поскорее избавиться от притязаний Луизы, граф не имел никакого желания ждать ни три месяца, ни даже три недели. Решительно, ему повезло, его всегдашняя удача не изменила ему на этот раз, и нужно благодарить судьбу за то, что невестка Пуриллы собирается замуж, и одинокой девушке некуда будет податься.

Когда Литтон заснул, утомленный своими размышлениями, на губах его застыла улыбка, и утром он пробудился с чувством, что весь мир вокруг, даже до восхода солнца, был залит золотистым светом. Когда много позже к нему зашла Пурилла пожелать доброго утра, он уже умылся и побрился, плотно позавтракал и теперь смотрел на нее каким-то новым взглядом, которого не замечалось за ним прежде.

Глядя на нее, он думал, какая же она милая и очень-очень хорошенькая, эта юная девочка, развлекавшая и удивлявшая его своими рассказами. Ему особенно нравилось в ней полное отсутствие застенчивости и неловкости.

Возможно, решил он для себя, тому причиной были и ее чистота, и невинность, и незнание обычаев и предрассудков светского общества; именно это ему и хотелось бы видеть в своей будущей жене, и особенно — незнакомство с жизнью высшего общества.

Девушка, прелестно улыбаясь, шла через комнату. Наблюдая за ней, граф не сомневался, что ее глаза говорят о ее невинности. Она, безусловно, не имела никакого опыта общения с мужчинами и, без всякого сомнения, никогда не целовалась ни с кем из них.

Нельзя было даже и сравнивать ее и Луизу. Он не сомневался в порядочности Пуриллы. Она всегда будет вести себя должным образом, и он сможет относиться к ней с тем уважением, которое всегда намеревался оказывать своей будущей жене.

«Скорее всего вначале ее будет пугать роль хозяйки такого большого дома, как Рок-Хаус, — предположил он, — и она растеряется, столкнувшись с необходимостью постоянно посещать Букингемский дворец и Виндзорский замок вместе со мной. Но я объясню ей, как поступать в том или ином случае, как и что говорить. И, если она будет следовать моим советам, у нее не возникнет никаких проблем».

Литтон вспомнил, как легко шло под его руководством обучение новобранцев в полку и какими хорошими солдатами они становились.

Они восхищались им, стремились сделать ему приятное своими успехами, и неприятности никогда не досаждали ему, как некоторым его собратьям офицерам, в чьих руках новобранцы оставались упрямыми и непокорными.

Тихая и спокойная жизнь Литл-Стентона, где Пурилле почти не доводилось встречаться с незнакомыми людьми, очевидно, повлияла на ее восторженное отношение к нему. А учитывая ее молодость, он вряд ли столкнется с большими трудностями, если попробует подчинить ее своей воле.

Ему лишь немного досаждало то, что он вынужден жениться так скоро, едва получив свой титул.

Если бы у него был выбор, он предпочел бы не вступать в брак еще года два, а то и три, обосноваться в своем поместье, привыкнуть и приспособиться к новым условиям, совсем не похожим на те, в которых ему доводилось жить ранее.

Но он твердо рассудил, что за все в жизни надо платить, и если брак с Пуриллой мог спасти его от женитьбы на Луизе, то на такую плату он согласен, и тут уже не важно, произойдет это событие немедленно или по прошествии пяти лет.

Тем временем девушка приблизилась к его кровати и поинтересовалась:

— Хорошо ли вы провели ночь? Няня сказала — вы неплохо позавтракали и скоро совсем поправитесь, и тогда покинете нас.

— Няня, должно быть, желает поскорее от меня избавиться, — заметил граф.

— Боюсь, вы правы. Она думает, вы вносите разлад и оказываете отрицательное влияние.

— На вас?

— Думаю, да. Ее беспокоят все те деликатесы, которыми вы завалили нас, она боится, что мы будем избалованы этим роскошеством, и хотя она не говорит этого, но беспокоится, не стану ли я сравнивать высокого темноволосого красавца незнакомца, когда тот появится в моей жизни, с вами.

Пурилла говорила все это столь бесхитростно, что граф почувствовал — она ни на секунду не подумала о нем как о выгодной партии для замужества или как об «очарованном принце», который, он в этом не сомневался, жил в ее мечтах.

Ее слова несколько смутили его, избалованного женским вниманием, ведь столько женщин буквально преследовали его во всех частях света, где ему довелось служить, не исключая и Лондон, где у него также хватало поклонниц, с которыми он время от времени встречался.

— Вы рассказывали мне, что красивый незнакомец очаровал вашу невестку, — произнес он. — Странно, почему же няня не прогнала его?

— Она посчитала его очень подходящим для Элизабет, — ответила Пурилла, присаживаясь на стул у кровати, — и он действительно именно тот мужчина, за которого ей следует выйти замуж. Он добр и внимателен и считает ее единственной в целом мире.

— Интересно, а вы сама не пытались выйти за него замуж? — поддел ее граф.

Пурилла посмотрела на него с удивлением:

— Было бы подло добиваться этого, ведь Элизабет старше меня, и она так несчастна и одинока без Ричарда.

Затем, словно его слова что-то все же затронули в ней, она добавила:

— Эдвард хорош для Элизабет, но он не подошел бы мне.

— Почему же? — полюбопытствовал граф.

Пурилла, поразмышляв минуту-другую, попыталась объяснить:

— Я думаю, он слишком уж рассудителен и немного расчетлив в своих действиях. Я могу заранее предугадать то, что он собирается сказать, и уже знаю, каково будет его мнение, прежде чем он произнесет хоть слово.

— Это, безусловно, несколько смущает, — согласился граф. — Однако все же большинство женщин стремятся в жизни к надежности и безопасности.

— И они находят это также и в вас? — спросила Пурилла.

По правде сказать, за всю свою жизнь граф не встретил ни одной такой женщины. Наоборот, когда дело касалось его, дамы отчаянно и безрассудно рисковали своей репутацией.

Часто, когда женщины влюблялись в него, они становились опрометчивыми и подвергали себя опасности развода и скандала, а значит, могли оказаться отвергнутыми обществом на всю оставшуюся жизнь.

Он понял, что Пурилла ожидает ответа на свой вопрос.

— Я полагаю, именно в этом нуждается женщина, — уклончиво ответил он.

— Не думаю, что вы говорите мне правду, — проницательно заметила она. — Я уверена, вы бываете безрассудно смелым, ведете полный опасностей и приключений образ жизни, вы полны энергии. Это-то и приводит в восхищение женщин.

— Вы льстите мне, — ответил он. — Откуда вы вообще знаете, что в мире есть женщины, которые восхищаются мной?

Пурилла негромко рассмеялась.

— Теперь вы скромничаете. Даже моя няня признает в вас достоинства. Вы, по ее мнению, «образец мужчины».

Именно поэтому она стремится отослать вас отсюда, и как можно скорее.

— Няня боится, что вы могли бы влюбиться в меня? — поинтересовался граф.

— Ну да! — призналась Пурилла. — Я наблюдаю, как день ото дня растет ее беспокойство, и она все больше напоминает клушу, квохчущую над цыпленком!

Раздался тихий, только ей присущий очаровательный смешок, и она продолжила:

— Вчера вечером, когда она помогала мне раздеться, она сказала: «Не вздумай-ка мечтать о его сиятельстве. Как только он поправится, он вернется в Рок-Хаус, а затем в Лондон ко всем этим своим балам и приемам, которых там без числа и которые, как я от всех слышу, очень ему по душе. И ты никогда не увидишь его снова».

Пурилла подражала голосу няни настолько похоже, что графу почудилось, будто это сама нянюшка разговаривает с ним.

— А каков был ваш ответ?

На мгновение Пурилла заколебалась, и он подумал, что она откажется отвечать. Но она ответила:

— Я сказала няне: «Его сиятельство может забыть нас, но мы никогда не забудем его. Да и разве нам удастся это, ведь он одаривал нас разными восхитительными деликатесами. Да и сам он разве не великолепен?!»

— Я восхищен вашим комплиментом, — сказал граф, — но вам, должно быть, трудно сделать правильный вывод о моем великолепии, ведь вы только и видели меня, что без сознания или в кровати, в ночной рубашке вашего отца.

У графа возникло ребяческое желание предстать перед ней в полной парадной полковой форме.

Если бы их беседа выходила из-под пера какого-нибудь драматурга, в ней непременно присутствовал бы кульминационный момент объяснения героев, который принято называть «гвоздем программы».

Но Литтон решил не торопить события и сдержал себя.

Кроме того, по выражению глаз девушки и по ее манере говорить Литтон Рокбрук понимал, что, хоть Пурилле и нравилось беседовать с ним и она восхищалась им, в действительности он еще ничего не значил для нее.

В ее мыслях о нем не было ничего волнующего для нее, и няня, несомненно, не могла бы назвать ее размышления «мечтаниями».

— Что вы собираетесь делать сегодня? — поинтересовался он.

— Я хочу проехаться верхом, — ответила она. — Ох, я забыла рассказать вам. Ваш конь чувствует себя лучше. Бен провел его по кругу во дворе сегодня утром, и хотя он все еще хромает, но уже может двигаться достаточно легко.

— Я рад этому.

— А как его зовут? — спросила Пурилла.

— Рыжий, — ответил граф.

Пурилла сморщила нос.

— Какое ужасное имя. Наших зовут Меркурий и Пегас.

— Полагаю, это вы придумали им имена.

— Конечно! — призналась Пурилла. — В тот миг, когда я увидела их, я подумала — это самые красивые животные в мире! Но тогда я не видела вашего Рыжего!

— Это сравнение, которое няня не одобрила бы! — поддразнил ее граф. — Вот вы уже недовольны Меркурием и Пегасом, и всякий раз, когда вы отправитесь верхом, вам захочется проехаться на Рыжем.

— Ничего подобного! — возмущенно запротестовала Пурилла. — Я восхищаюсь Рыжим, но я люблю Меркурия и Пегаса, особенно Меркурия, ведь он — мой собственный конь, и никто никогда не сможет отнять его у меня.

— Вижу, вы очень преданный человек, — сказал граф, но слова эти не прозвучали как комплимент.

— Если я люблю животное или человека, ценю их ответные чувства ко мне и не испытываю зависти к тому, что принадлежит другому, то в таком случае я и вправду преданный человек.

— И это, безусловно, весьма похвальное качество. Однако мне хотелось бы увидеть вас верхом на действительно великолепной лошади.

Произнеся эти слова, граф мысленно добавил, что, если его собеседница ездит верхом с тем же изяществом, что присуще всем ее движениям, она, без сомнения, будет великолепно выглядеть на любой лошади из его конюшни, и, безусловно, большим удовольствием будет отправиться с ней зимой на охоту.

Он никогда не задумывался об этом прежде, но теперь решил для себя, что его жене следует стать хорошей наездницей.

Он не раз сталкивался в прошлом с тем, что женщины, которые не ездили верхом и оставались дома, когда их мужья отправлялись на охоту без них, горько переживали свое вынужденное одиночество.

Но при этом, будучи сам умелым наездником, граф почему-то сомневался в возможностях любой женщины сравниться с ним по части верховой езды.

Во всяком случае, в Рок-Хаусе найдется множество занятий, способных заинтересовать будущую хозяйку дома.

И хотя он отчасти был готов посвятить какое-то время обучению жены и пребыванию в ее обществе, он не сомневался, что сумеет и в супружестве сохранить большую часть своей независимости.

В голове промелькнула мысль, с каким удовольствием он станет выступать в Палате лордов и посещать все мужские вечеринки, на которые его, вероятно, будут приглашать. Да и в клубе, членом которого он давно состоит, теперь к нему станут относиться совсем иначе.

Вокруг появилось множество соблазнов, которые раньше были ему недоступны либо по причине нехватки средств, либо из-за недостаточно высокого положения в обществе.

Но самое главное, теперь в его распоряжении оказались превосходные конюшни, он стал владельцем множества скаковых лошадей, которые проходили обучение в Ньюмаркете, и, как следствие этого, ему предстояло оказаться автоматически избранным в Клуб жокеев.

Когда он унаследовал титул, его будущее приобрело яркий оттенок праздничности, и лишь повторное появление в его жизни Луизы бросило мрачную тень на все это сияние. Но теперь он нащупал выход из создавшегося положения, и поэтому был очень доволен собой, его переполняло чувство ликования от сознания того, что он сумеет разрушить планы этой коварной женщины и даже выставить ее на посмешище.

До того, как он встретил Пуриллу, нависшая над ним опасность была очень реальна и, если уж честно, чрезвычайно пугала его.

Теперь, когда найдено верное решение, его планы снова выстраивались стройными рядами, словно вымуштрованные солдаты на параде.

Когда пришел доктор, он сообщил графу, что тот сможет подняться с постели через несколько дней и посидеть на стуле в спальне.

— Сломанная ключица требует времени, ваше сиятельство, и не следовало бы рисковать, зная, сколько вам еще предстоит сделать.

— Предстоит сделать? — переспросил граф.

— Да, безусловно… — начал доктор, но, умолкнув, посмотрел на своего пациента с некоторым беспокойством. — Впрочем, это не моего ума дело, ваше сиятельство.

— Зато — моего! — парировал граф. — И я был бы весьма признателен вам, если бы вы уточнили свою мысль.

— Это не так уж важно, — уклончиво заметил доктор.

— Я же вижу, что это касается меня, — настаивал граф, — и мне хотелось бы знать, что у вас на уме.

— Хорошо, ваше сиятельство, но я надеюсь, вы не сочтете мои слова дерзостью. В этих краях всем прекрасно известно, как запущено хозяйство в Рок-Хаусе, да и ведется оно там по-старому. Поэтому мы все надеемся, что поскольку вы молоды и имеете репутацию человека, не отступающего от поставленных целей, то устроите там хорошую встряску.

Граф был озадачен.

Он всегда думал об имении Рок-Хаус как об образцовом.

Да и за все эти годы проведенные им в Индии, он получал чрезвычайно мало известий о состоянии дел в поместье дяди..

Его молчание вынудило доктора испуганно взглянуть на него.

— Простите меня, ваше сиятельство, но вы сами захотели выслушать меня.

— Я рад, что вы сообщили мне об этом, — успокоил его граф. — Конечно, я разберусь во всем, как только появится время, и обещаю вам, что не откажусь от внедрения современных методов и последних веяний в Рок-Хаусе, как я делал это везде, где мне доводилось служить.

— Именно это я и ожидал услышать от вас, — одобрительно произнес доктор. — Вполне возможно, вы встретите в этих краях упорное сопротивление нововведениям, и вам придется отстаивать каждый свой шаг. Но думаю, это стоит того.

— Я уверен, так оно и есть, — согласился граф.

После ухода доктора няня настояла, чтобы ее подопечный поспал, и поэтому он вновь увидел Пуриллу лишь после вечернего чая.

Она рассказала ему о том, как каталась верхом, и добавила, что, помня о несчастье, случившемся с ним, она старалась быть особенно осторожна там, где могли встретиться кроличьи норы.

— Папа совсем не мог позволить себе внедрять новые методы ведения хозяйства или нанимать людей для работы в поле, поэтому в наших землях полно подобных проблем.

— Я буду очень осторожен, когда смогу передвигаться, — пообещал ей граф.

Он заметил улыбку на губах Пуриллы и догадался, о чем она подумала.

— Вы снова наслушались няню, — сказал он ей с упреком. В ответ девушка рассмеялась.

— За завтраком она сказала: «Наслаждайтесь вкусностями, пока можете, мисс. На следующей неделе вы снова получите картофельную запеканку, и на столе опять окажется самый обычный хлеб».

— А что вы ели сегодня? — поинтересовался граф.

— Жаркое из ягненка, которого прислали из Рок-Хауса, и кисель из крыжовника со взбитыми сливками.

— Мне подали то же самое, — сообщил граф. — И то и другое показалось мне восхитительным!

— Мне тоже, — согласилась Пурилла. — Наверное, здорово иметь возможность есть так каждый день и принимать это как должное.

Графу хотелось сказать ей, что все так и будет в самом скором ее будущем, но решил не торопить события. Если заговорить обо всем слишком рано, можно вспугнуть ее, к тому же у него не было никакого желания вынуждать ее вести себя осмотрительней или смущаться в его присутствии.

Он никогда прежде не бывал наедине с женщиной, которая не пробовала бы соблазнить его всеми доступными ей средствами.

Ни одна женщина из тех, кого он встречал до сих пор в своей жизни, кроме Пуриллы, не упустила бы возможности польстить ему или дотронуться до его руки, лежавшей сейчас на льняных простынях, или даже просто поправить его подушки, лишь бы воспользоваться ситуацией и завязать более близкие отношения.

Пурилла же с удовольствием рассказывала ему обо всем на свете своим звонким и чистым, юным и радостным голосом и, хотя он замечал в ее глазах восхищение им, с тем же восторгом она любовалась бы и превосходной лошадью или красивой картиной. Этот взгляд еще ничего не означал.

На следующий день она вошла в его спальню, словно пританцовывая. В руке она держала письмо.

— Элизабет помолвлена! — объявила она. — И они должны венчаться через три недели.

— Вы, кажется, довольны, — заметил граф.

— Элизабет очень счастлива. Она пишет, что Эдвард Чарлтон так добр к ней, он подарил ей обручальное кольцо с сапфиром и брошку с теми же камнями, чтобы был комплект.

— Вы будете свидетельницей со стороны невесты? — поинтересовался граф.

Лицо Пуриллы помрачнело.

— Нет. Так обидно! Элизабет пишет, они собираются пожениться очень тихо, в церкви в деревне Эдварда.

Она негромко вздохнула, прежде чем продолжить:

— Я думала, они поженятся здесь. Но ее в отличие от меня слишком немногое связывает с Литл-Стентоном, поэтому им удобнее венчаться в церкви у Эдварда.

— А откуда она сама родом? — спросил граф.

— Ричард встретил Элизабет в Индии. Ее отец — судья в Калькутте.

Это его устраивало. Бесспорно, никто не станет вмешиваться или возражать, когда он сообщит Пурилле о своем намерении взять ее в жены и забрать к себе в Рок-Хаус, как только он почувствует себя достаточно хорошо, чтобы покинуть Литл-Стентон.

Когда на следующий день вновь приехал доктор, граф поинтересовался у него, как скоро ему можно будет покинуть постель.

— Полагаю, вы становитесь слишком нетерпеливы, ваше сиятельство, — заметил доктор Дженкинс. — Что ж, я не упрекаю вас. Уверен, вы хотите поскорее вернуться к себе домой, особенно если у вас появилась, так сказать, «новая игрушка».

Он посмеялся над собственной шуткой, но граф был настойчив:

— Как скоро я смогу уехать?

— Вы могли бы уехать и завтра, но путешествие покажется вам очень тяжелым, даже в не очень тряской карете.

Я вынужден настаивать еще на двух или трех днях пребывания здесь, и даже после этого вам следует быть очень осторожным, пока ваша ключица не срастется. Если вы растрясете ее, то задержите свое возвращение в строй, или скорее в седло, и на еще больший срок.

Граф прекрасно понимал, насколько прав доктор Дженкинс, и поэтому решил подождать еще три дня.

Однако если он хочет обвенчаться здесь же и вдобавок до своего отъезда, ему необходимо немедленно сообщить Пурилле о своих намерениях.

Однако прежде чем это сделать, он отправил с одним из конюхов письмо своим поверенным в делах, поручив им оформить «специальное соизволение».

Он сознавал, насколько важно сохранить все, связанное с этим браком, в полной тайне, однако болтливости его поверенных опасаться не приходилось. Они были чересчур старомодны и потому крайне надежны.

Вслед за этим он решил переговорить с Пуриллой сразу же, как только она зайдет к нему после чая.

Он подумал о том, как было бы хорошо, если бы няня позволила им выпить чаю вдвоем в его комнате, но когда он поделился с ней этой мыслью, няня отвергла его предложение как несоответствующее правилам приличия. Она твердо стояла на своем, уверяя, что ему следует подавать чай в спальне, а мисс Пурилла, как обычно, сойдет для этого вниз.

— Я люблю вести беседу за столом, — проворчал граф.

— Вполне возможно, ваше сиятельство, — ответила няня, — но мисс Пурилла попьет чай в одиночестве, и к этому ей надо привыкать, поскольку госпожа Кранфорд должна снова выйти замуж.

— Судя по вашему голосу, похоже, вы рады этому, няня? — спросил граф. — Вы одобряете этот шаг?

— Я думаю, госпожа Кранфорд и господин Чарлтон подходят друг другу, — ответила няня.

— А как вы намерены решить вопрос о будущем самой мисс Пуриллы? — поинтересовался граф. — Она достаточно взрослая для замужества.

На мгновение няня сердито поджала губы, а затем отрезала:

— Значит, так, ваше сиятельство, нечего подкидывать мисс Пурилле всякие мысли на сей счет. Она вполне счастлива сейчас, хоть это и не правильно, когда юная девушка живет одна.

— Почему же тогда вы ничего не предпримете в связи с этим? — не отставал от нее с вопросами граф.

— А что же я могу сделать, — проворчала няня, — если мастер Ричард погиб, а убили его вот уже более года назад, и если так мало молодых людей, проживающих по соседству.

— Должны же они быть где-то, пусть и не так близко, их, верно, много в графстве, — предположил граф.

Няня скептически хмыкнула, и он понял, что она имела в виду. Кранфорды не отличались ни богатством, ни знатностью, и никто в графстве не проявлял к ним интереса, несмотря на всю привлекательность Пуриллы.

— Что ж, теперь, когда вы сбросили со своих плеч один груз, вам непременно следует сделать все возможное, чтобы решить проблему и с другой вашей подопечной, — поддразнил он нянюшку.

— Я верю, что Бог не оставит ее и поможет ей в свое время, — благодушно ответила няня, — и я должна просить вас, ваше сиятельство, не смущать подобными разговорами мисс Пуриллу. У нее своя жизнь, и пока вы не появились, перевернув здесь все вверх тормашками, девушка, думаю, и не подозревала, как она одинока.

— А теперь? — спросил граф.

— Я надеюсь, что нет, ваше сиятельство. Я очень надеюсь, что нет! — глухо проговорила няня.

Граф наблюдал за ее уходом с улыбкой. Ее слова и ее беспокойство подтвердили, что Пурилла начала испытывать к нему определенный интерес, и ей будет значительно легче принять решение, когда он сделает ей предложение.

Чем чаще он виделся с ней в последние дни, тем отчетливей понимал, насколько легко можно избежать того, что еще недавно казалось неизбежной бедой.

Бесспорно, Пурилла отличалась очаровательной внешностью, и он не сомневался, что она сумеет занять подобающее ей место. Она будет смотреться не хуже любой из дам в Букингемском дворце, когда приоденется в наряды из шелка и атласа, сшитые для нее по последней моде лучшими портнихами.

Было бы, конечно, разумнее не показываться там первое время после бракосочетания, да и в Виндзоре тоже, чтобы избежать встречи с Луизой.

Но со временем ему необходимо будет представить свою жену королеве. Он чувствовал, что, поскольку обе молодые женщины во многом, особенно в своем отношении к жизни, похожи друг на друга, то, возможно, между ними установились бы совсем неплохие отношения.

Когда Виктория стала королевой Англии, графа, как и всех его соотечественников, покорили ее изящество, скромность и тактичность. Однажды историк Гревиль отметил в разговоре с Рокбруком:

— Никогда в истории Англии не наблюдалось ничего похожего. Чтобы королеву приняли и полюбили вот так, сразу же, по первому впечатлению! Никогда не было и такого всеобщего одобрения манеры поведения и поступков августейшей особы.

Литтон знал Гревиля в течение нескольких лет и никогда не слышал от него ничего, кроме язвительных замечаний в адрес любого, кто вращался в высшем обществе, поэтому граф был в крайней степени удивлен этими лицемерными хвалами королеве.

Поскольку Литтон Брук в то время лишь недавно вернулся из-за границы и отсутствовал во время коронации Виктории, Гревиль был счастлив найти в его лице человека, которому он мог бы пересказать все, что там происходило. Видя искренний интерес собеседника, он так сказал ему тогда:

— Ее чрезвычайная юность, неопытность и незнание света, естественно, возбуждают у всех сильное любопытство.

И вот сейчас, неожиданно вспомнив ту беседу с Гревилем, граф подумал, насколько точно эти слова подходят к Пурилле.

Девушка, безусловно, была еще очень юной и неопытной, а из разговоров с ней он сделал вывод, что она совсем ничего не знает и о светском обществе.

Она станет возбуждать в людях любопытство еще и тем, что она жена Рокбрука. Особенно заинтересуется ею Луиза, которая сейчас подкарауливает его подобно жирной паучихе, поджидающей муху, чтобы проглотить ее, когда та запутается в паутине, сотканной ею.

«Как она обманется в своих надеждах!»— мрачно подумал граф. Он ощутил внутреннее торжество при мысли, что ему так удачно удается ускользнуть от той, которая, как он теперь понимал, была просто безнравственной и испорченной женщиной.

Обычно он не использовал это выражение применительно к представительницам слабого пола, но, когда Луиза пробралась в его спальню в Виндзорском замке, он обнаружил, что она сведуща в соблазнах сатаны. Теперь же она преднамеренно заманивала его в ловушку брака, от которого ничего, кроме зла и несчастья, ждать не приходилось.

Но как только он представит обществу Пуриллу в качестве своей жены, ни Луиза с ее кознями, ни ее семейство ничего не смогут с этим поделать.

Мысль о том, какие интриги мог начать плести против него при дворе герцог в случае, если он заподозрит, что граф преднамеренно обманул Луизу, придала Литтону уверенности в том, что надо торопиться, и он решил безотлагательно привести задуманное в исполнение.

Он думал о Пурилле, когда та вошла в его спальню с небольшой цветочной вазочкой в руках.

— Я принесла вам кое-что особенное, — сказала она ему радостно.

— Что же это? — поинтересовался граф.

— Первые ландыши. Их всего шесть, но пахнут они восхитительно. Может, завтра наберу больше.

Она поставила вазу у его кровати и придвинула ее ближе к нему так, чтобы он мог почувствовать тонкий аромат белых цветов, завернутых в темно-зеленые листья.

— Спасибо, — поблагодарил Литтон. — Я думаю, если бы я выбирал цветы вам в подарок, я выбрал бы лилии или, может быть, тоже ландыши, эти лесные лилии.

Он ожидал ее смущения, но она не покраснела и не смутилась, а только обрадовалась:

— Вы тоже считаете, что цветы похожи на людей! Я всегда так думала. Элизабет — она как крохотные мускуслые розы. У нас есть такой куст позади дома. Няня — хотя она и становится сердитой, когда я ей об этом говорю, — львиный зев, который кажется довольно строгим и устрашающим, пока не узнаешь, что пчелы никогда не оставляют его в одиночестве из-за обилия нектара.

Она говорила и смеялась одновременно. Потом села на стул и спросила:

— Интересно, а какой цветок, по-вашему, похож на вас?

— Мне это как-то не приходило в голову, — ответил граф. — Я хотел бы поговорить с вами, Пурилла.

— Вы говорите это так серьезно.

— Но я и правда серьезен, — подтвердил он. — Подойдите сюда и дайте мне вашу руку.

Как послушный ребенок, Пурилла подвинула свой стул ближе к кровати и без всякого замешательства протянула свою руку Литтону. Граф взял ее в свои ладони. Затем тихо заговорил:

— Мы познакомились друг с другом совсем недавно, Пурилла, но вы оказали бы мне большую честь, если бы согласились стать моей женой. Я, со своей стороны, изо всех сил буду стараться сделать вас счастливой.

Когда он закончил свою речь, к которой долго готовился, пока отдыхал после обеда, он понял, что Пурилла не сводит с него широко раскрытых от удивления глаз. Ее лицо выражало явное недоумение. После паузы она спросила:

— Это… шутка?

— Нет, разумеется, нет, — заверил ее граф. — Я серьезен, Пурилла. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

— Почему?

Литтон не ожидал такого вопроса, и теперь наступила его очередь удивляться. Он улыбнулся.

— Это сделало бы меня очень счастливым, — ответил он, — и я уже пообещал вам постараться и вас сделать счастливой, потому что я чувствую, что вы сможете быть счастливы со мной.

— Няня думала, мы никогда не увидим вас снова после того, как вы уедете отсюда.

— Меня не особенно интересует, что думает или не думает няня, — запротестовал граф. — Я прошу вас выйти за меня замуж, Пурилла, и я уверен, вы не пожалеете об этом.

Она молчала, и он, не дожидаясь ее ответа, продолжил:

— Рок-Хаус — очень красивый дом, полный всяких сокровищ, которые, я уверен, восхитят вас, и, конечно, в моей конюшне найдется место для Меркурия и Пегаса. Я думаю, вы полюбите ездить и на моих лошадях, которые столь же хороши, как и Рыжий.

Продолжая говорить, он все же чувствовал что-то необычное в том, что она не приняла его предложения с готовностью, и теперь становилось все яснее, что ему приходится искушать ее теми соблазнами, которые не имеют к его собственной персоне прямого касательства.

В прошлом, почти ничего не имея за душой, он был уверен, что, когда настанет время жениться, женщина, на которую падет его выбор, примет его предложение с восторгом и нетерпением.

И вот теперь этот ребенок, эта неопытная девочка, живущая в крохотном доме в безвестной глухой деревушке, и не думает радостно бросаться к нему на шею. А ведь он ожидал, что она по крайней мере воспримет его слова с благодарностью.

Более того, она даже не дрогнула, не затрепетала при этом. Ее рука спокойно и уверенно лежала в его ладонях, хотя он и поймал озадаченный взгляд ее глаз.

— Что вас смущает? — поинтересовался он с легкой полуулыбкой на губах, сопротивляться обаянию которой было практически невозможно.

— Я пробую понять, почему вы хотите, чтобы я стала вашей женой, — призналась Пурилла. — Мне известно о вашей знатности и о том, как часто вы встречаетесь с самой королевой и принцем-консортом. Я уверена, что окажусь не к месту в Букингемском дворце, и тогда вы начнете стыдиться меня.

— Вначале вы непременно почувствуете себя неловко, — согласился граф, — но я буду рядом и подскажу вам в любой момент, как следует вести себя. Я обещаю вам, когда вас представят королеве, вы увидите, что ее незачем бояться. Они с мужем, принцем-консортом, очень счастливы в браке. И мы с вами тоже будем счастливы.

При этих словах он вспомнил то обожание, которое замечал во взгляде королевы, когда та смотрела на принца Альберта. Он вспомнил, как, стоило кому-нибудь заговорить о ее супруге, она с трогательной искренностью начинала рассказывать окружающим о том, какой он замечательный человек.

Однажды в разговоре с графом, который не часто удостаивался личных бесед с нею, королева сказала:

— Его королевское высочество превосходный человек.

И, хотя его положение при дворе очень непростое, я уверена, каждый здесь сделает все, что в его силах, чтобы помочь ему.

— Конечно, мадам, — только и смог произнести тогда граф, но при этом отметил для себя еще раз, как делал это и раньше, что принц-консорт оказался в весьма оскорбительном для себя положении.

Мужчина должен быть хозяином в собственном доме, а его королевское высочество никогда не сможет им стать.

Однако самому графу подобное не грозило.

Он смотрел на Пуриллу почти с нетерпением, полагая, что прошло уже достаточно времени, чтобы она решилась принять его предложение.

— Нам следует, — сказал он, крепко сжимая ее руку, — обвенчаться, ну, скажем, послезавтра. Тогда я заберу вас с няней вместе с собой в Рок-Хаус, поскольку я не смогу сейчас позаботиться о себе без вас, в этом я совершенно уверен.

Воцарилось неловкое молчание, которое нарушила Пурилла.

— Послезавтра? — как эхо повторила она.

— А зачем откладывать?! Я не хочу покидать вас, и, как я уже сказал, я нуждаюсь в вашей заботе, пока я не совсем здоров.

— Возможно ли это? Но, конечно, вы должны быть очень осторожны во всем, что касается вашего здоровья, — сказала Пурилла изменившимся голосом.

— Жаль, конечно, что у нас не получится отправиться куда-нибудь в свадебное путешествие, — продолжал граф, — но я смогу показать вам очень многое в моих владениях. Затем, как только доктор позволит мне, мы, если вы того пожелаете, сможем поехать куда-нибудь за границу или в одно из моих других имений в Англии.

К его удивлению, Пурилла встала и отдернула руку.

Она пересекла комнату и подошла к окну. Остановилась и стала смотреть куда-то сквозь резные, с огранкой стекла. Совсем как тогда, когда он, придя в сознание, увидел ее, стоящую у окна, в первый раз.

Теперь он озадаченно наблюдал за ней, немного сбитый с толку ее поведением.

Он нисколько не сомневался в том, что она влюблена в него, насколько девочка в ее возрасте вообще может быть влюблена в мужчину.

Да и какая женщина, живущая на столь скромные средства и почти не имеющая родственников, не пожелала бы стать графиней Рокбрук?

Пурилла все еще стояла у окна, отвернувшись от графа, и солнце украшало золотым ореолом ее голову.

Граф, уверенный в том, что инициатива сейчас должна исходить от него, произнес:

— Ну же, решайтесь, Пурилла. Вы нужны мне!

— Я… размышляю.

— Обо мне или… о себе?

— О нас обоих.

— Хорошо, давайте поразмышляем вместе. Я хочу, чтобы вы стали моей женой, и я не могу поверить, что вы собираетесь отказать мне.

Пурилла медленно повернулась и отошла от окна. Затем, словно неожиданно она преодолела все свои сомнения, лицо ее озарилось улыбкой, и она стремительно бросилась к нему.

— Думаю, мне бы хотелось… выйти за… вас замуж, — проговорила она, — но вы-то сами уверены, что… я нужна… вам?

— Абсолютно уверен, — твердо сказал граф. — По правде говоря, я впервые в жизни прошу кого-то стать моей женой.

— Если бы вы делали это раньше, я полагаю, вы были бы женаты и сейчас уже не просили бы моей руки! — ответила она с неоспоримой логикой.

— Но я прошу ее, а вы так еще и не дали мне никакого ответа.

Он приподнялся и снова взял ее за руку.

— Это может казаться вам прыжком в неизвестность, — признал он ласково, — но я обязательно буду там и подхвачу вас.

У Пуриллы перехватило дыхание — казалось, она хочет сказать что-то очень важное. Но вместо этого, не сумев сдержаться, сквозь вырвавшийся смех, она произнесла:

— Вам придется подождать, пока ваши кости не срастутся. А то сейчас вам и колючку от чертополоха не поймать без боли.

Ее слова и то, с каким выражением она их произносила, заставили засмеяться и Литтона.

Тем не менее это было совсем не то, что он ожидал услышать в ответ на свое предложение руки.

Глава 4

Пурилла выскочила из спальни графа, сбежала вниз по лестнице и, прошмыгнув через боковую дверь, устремилась на конюшню.

Приближаясь к стойлам, она услышала сначала тихое ржание Меркурия, затем громкий лай и поскуливание собаки, сопровождаемые царапаньем по дереву.

Она открыла дверь пустовавшего стойла, и маленький спаниель стремительно, словно молния, с повизгиванием метнулся ей навстречу и принялся выражать свой восторг, высоко подпрыгивая в приливе чувств.

Она наклонилась приласкать спаниеля, а позади нее раздался голос Бена:

— Можно подумать, Джейсон не видел вас целый месяц, а ведь с тех пор, как вы вернули его сюда, и часа-то не прошло!

— Он ненавидит, когда его запирают в стойле, — без нужды объяснила Пурилла, — но няня не позволила бы ему тревожить нашего пациента.

Девушка не стала ждать ответа от старика Бена и, покинув конюшню в сопровождении Джейсона, отправилась через выгул для лошадей в сторону леса.

Она шла достаточно быстро, и только оказавшись в тени деревьев, слегка замедлила шаг. Увидев упавшее дерево, Пурилла присела на него. Джейсон устроился возле ее ног, и по его позе было заметно, что он ждет, когда хозяйка приступит к разговору.

И он не ошибся в своем ожидании!

— Что же мне делать, Джейсон? — спросила его Пурилла. — Он просил меня выйти за него замуж, но у меня возникло странное чувство, которое я не могу объяснить даже сама себе. Понимаешь… он ведь… не… любит меня в действительности.

Проводя почти все свое время в одиночестве, Пурилла привыкла разговаривать с Джейсоном как с человеком, с которым ее связывали бы узы взаимопонимания.

Словно и вправду догадавшись, о чем она говорит, песик внимательно посмотрел на нее своими ясными глазами, подметая землю хвостом, как он это обычно делал.

— Безусловно, то, что я чувствую к нему, и есть любовь, — продолжала рассуждать Пурилла, пытаясь разобраться в своих ощущениях. — Он очень красив, несомненно, благороден и именно таков, каким я всегда представляла себе человека, которого полюблю.

Девушка вздохнула и продолжила:

— Мне хочется говорить с ним, быть рядом с ним, а когда он улыбается мне, я чувствую, как мое сердце начинает вытворять… забавные штуки в моей… груди.

Она замолчала, а затем, собравшись с духом, проговорила:

— Но мне нужна его любовь, Джейсон, любовь, о которой я всегда… мечтала.

Джейсон издал странный горловой звук, как будто пытаясь ответить ей.

Внезапно Пурилла опустилась на колени рядом с песиком, прямо на сухие листья, сквозь которые местами уже пробивались первые весенние цветы, и обхватила спаниеля руками.

— Я… боюсь, Джейсон, — призналась она. — Боюсь, я не сделаю его счастливым… но еще больше боюсь… потерять его.

Джейсон лизнул ее в лицо, поскольку никак иначе не мог утешить свою хозяйку.

Затем, спущенный с поводка, пес стремглав бросился искать кроликов, которые, как он был уверен, прятались от него под каждой кучей листьев и в каждой песчаной норе под стволами деревьев.

Пурилла сидела там, где он ее оставил, и вглядывалась в глубь леса, не замечая ни гладкой поросли из колокольчиков вдали, ни последних лучей заходящего солнца, окрашивающих кроны деревьев в рыжевато-золотистый цвет.

Вместо этого она видела перед собой красивое лицо графа Рокбрука и слышала, как он произносит:

— Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Она никак не ожидала услышать от него что-либо подобное, и сейчас ей казалось, что после этих слов она должна испытывать чувство, будто она поднимается по радуге к звездам.

И тем не менее она не могла почему-то избавиться от ощущения какой-то недосказанности, сквозившей в его словах и жестах.

— Он намного старше и намного опытнее любого из тех мужчин, которых мне доводилось встречать прежде, — рассуждала она, — и он совсем не похож на Эдварда Чарлтона!

Еще совсем недавно она видела, какими глазами Эдвард смотрел на ее невестку, когда одно выражение его глаз говорило ей, насколько он любит Элизабет.

Задолго до его признания Элизабет и предложения выйти за него замуж Пурилла проницательно почувствовала их взаимную влюбленность, которую оба, смущаясь, скрывали даже друг от друга.

Девушка полагала, что в истории отношений Эдварда и Элизабет она оказалась «пророчицей», такой же, как и нянюшка.

Она могла почти физически ощущать их любовь, волнами исходившую от них. Могла слышать ее отзвуки в их голосах, даже когда они говорили о самых обычных вещах, и видеть ее отблески в их глазах, когда они смотрели друг на друга.

То была настоящая любовь, неудержимая, непреодолимая, которую невозможно ни скрыть, ни погасить.

Пурилла понимала: несмотря на то что, когда граф ласково смотрел на нее и держал ее руку в своих ладонях, от него исходило удивительное чувство покоя и уверенности в будущем, существовало что-то еще, без чего, если быть честным по отношению к себе, они не могли стать счастливыми, ни он, ни она.

И все-таки пообещала самой себе выйти за него замуж — пообещала в тот момент, когда он признался ей, что она нужна ему.

— Я могу заботиться о нем… я могу помогать ему, — убеждала она себя.

И все же глубоко внутри нее какое-то чувство подсказывало ей, что этого мало, что ей нужно большее, гораздо большее от человека, которому она отдала бы свое сердце.

Нянюшка перебинтовала графа и закрепила на нем чистую перевязь для его поврежденной руки.

Он молчал, пока она проделывала все это, каждую секунду ожидая вспышки боли, которая пронзала его всякий раз, стоило ему только пошевелиться.

К его удивлению, боли больше не было. Не ощутил он и ни малейшего дискомфорта, и это означало, что трещина (как оказалось, кость не сломалась, а только треснула) срастается, и он скоро снова будет на ногах.

Он прекрасно знал, что обладает исключительным здоровьем, которому многие бы могли позавидовать. В еде он придерживался разумных ограничений, алкоголем не злоупотреблял, поэтому неудивительно, что его кости срастались и заживали не хуже, чем у любого спортсмена.

Няня закончила перевязку и собрала использованные бинты, чтобы унести их из комнаты.

Граф взглянул на ее лицо и отметил про себя ее угрюмость, а может быть, и явную недоброжелательность по отношению к нему, чего раньше старушка себе не позволяла.

— Что случилось, няня? — поинтересовался он.

— Чем это вы, ваше сиятельство, так расстроили мисс Пуриллу? — спросила она.

— А она расстроена?

— Она отправилась в лес, — ответила няня, — она всегда так поступает, когда что-то неладно или ей необходимо о чем-то подумать. Вот только сейчас она вернулась оттуда, и зачем ей понадобилось идти в лес, хотела бы я знать!

Граф улыбнулся, почувствовав враждебность в голосе няни, и решил все ей объяснить.

—  — Я полагаю, мисс Пурилла ходила обдумать то предложение, которое я ей сделал.

— Предложение, ваше сиятельство? Какое? — сердито спросила няня.

— Я попросил ее выйти за меня замуж, — спокойно сказал граф, — послезавтра.

На мгновение няня замерла, не сводя с графа глаз.

Затем он увидел, как в ее взгляде мелькнуло облегчение, и она уточнила:

— Вы хотите, чтобы мисс Пурилла стала вашей женой, ваше сиятельство?

— Именно так, няня, и я надеюсь сделать ее счастливой.

— И я, как бы я хотела ей счастья, ваше сиятельство, — вторила ему няня, — но зачем же вам венчаться в такой неподобающей спешке?

— Я полагал, вы, да и все окружающие, поймете меня.

Я не могу оставаться здесь с незамужней мисс Пуриллой, ведь в доме нет никого, чье присутствие помогло бы нам соблюсти приличия. А поскольку мне хочется отправиться в Рок-Хаус вместе с ней, это снова повлекло бы трудности, связанные с поисками компаньонки для нее, если мы не будем к тому времени женаты.

Няня задумалась на мгновение, словно оценивая логику его рассуждений. Но все же осталась недовольна:

— Это вызовет пересуды, Ваше сиятельство.

— В поместье, возможно, — согласился граф, — но разве это имеет значение?

Няня обдумывала все сказанное. Похоже, в ней боролись два чувства — желание соблюсти, как подобает, все приличия и одновременно переполнявшая ее гордость за свою воспитанницу, которой предстояло стать графиней.

И она, поколебавшись, наконец сдалась.

— Надеюсь, ваше сиятельство знает, что делает, — подытожила она, — и если мисс Пурилла счастлива, это снимает все остальные вопросы.

— И я именно так и думал, — согласился граф.

Когда няня вышла из комнаты, он откинулся на подушки, отметив про себя, что все идет согласно его плану.

Пурилла спасала его от беды, которая казалась уже совсем близкой и неизбежной, как тогда, в Индии, когда он ожидал прыжка львицы.

Но даже теперь он знал: он не будет полностью в безопасности до тех пор, пока не наденет обручальное кольцо на палец Пуриллы и Луиза не потеряет всякую власть над ним. Вот тогда ей уже ничего не удастся сделать.

— Я дам Пурилле все, что она пожелает, — пообещал он себе.

На следующий день, когда его должен был посетить Анструтер, граф запланировал поручить своему управляющему, чтобы тот заказал у самых шикарных и дорогих лондонских портных с Бонд-стрит их самые последние творения, и кроме того, чтобы он купил еще множество нарядов, из которых и будет состоять приданое его жены.

С этим можно было, конечно, и повременить, но Пурилле нужно иметь хотя бы одно платье, которым не погнушалась бы даже принцесса и которое свидетельствовало бы о том, как он благодарен ей.

Анструтер уже написал по указанию графа письмо герцогине Торрингтон, составленное с особыми предосторожностями.

По правде сказать, управляющий набросал несколько вариантов послания, прежде чем граф оказался полностью удовлетворен письмом. Окончательный вариант был таков:

Рок-Хаус.

Ее светлости, герцогине Торрингтон.

Ваша светлость, мне поручили уведомить вас, что граф Рокбрук, к своему глубокому прискорбию, не в состоянии воспользоваться любезным приглашением вашей светлости посетить замок Торрингтон.

Его сиятельство, к несчастью, получил травму при падении с лошади во время верховой прогулки, и, хотя его повреждения не имеют серьезного характера, в настоящее время он находится на попечении докторов, которые не разрешают ему путешествовать.

Его сиятельство попросил меня передать вашей светлости его извинения и сожаления по поводу того, что он не ответил на приглашение вашей светлости ранее.

Остаюсь скромным и почтительным слугой вашей светлости, Дж. Б. Анструтер.

Граф счел информацию, изложенную в письме, достаточной, чтобы удовлетворить герцогиню, и решил не предпринимать больше никаких действий в этом направлении.

Таким образом он выбросил Торрингтонов из головы и надеялся вскоре избавиться и от всех воспоминаний, связанных с Луизой.

Он полагал, что только его физическая слабость по-прежнему заставляла его ощущать ее присутствие где-то поблизости и исходившую от нее угрозу. Она как будто все еще пыталась поймать его в ловушку, а он сопротивлялся этому всем своим существом.

«Как только я женюсь, она ничего не сможет поделать», — уверял он себя снова и снова.

Он не желал оставаться в одиночестве и поэтому принялся мечтать о том, чтобы Пурилла скорее поднялась к нему в комнату.

Однако ждать ему пришлось долго, прежде чем он услышал ее едва различимые шаги по лестнице.

Затем раздался стук в дверь, и девушка вошла в комнату. Наступали сумерки, последние догорающие лучи солнца уже скрылись за горизонтом.

И все же Литтону показалось, что с ее появлением в комнате стало светлее, что копна ее белокурых волос засияла подобно факелу, стоило ей подойти к кровати.

Он сообразил, что она пришла не одна — за ней по пятам следовал спаниель.

— Кто это? — поинтересовался граф.

— Я пришла спросить вас, может ли он бывать здесь со мной, — ответила Пурилла. — Он ненавидит, когда его закрывают в стойле.

— Он был сослан по моей вине?

Пурилла кивнула.

— Боюсь, он будет лаять, он всегда лает, когда взволнован или хочет чего-нибудь, и няня сказала, это будет беспокоить вас.

— Теперь это не имеет никакого значения, поскольку я снова почти здоров, — ответил граф. — А как его зовут?

— Джейсон.

Граф поднял брови.

— Звучит не столь романтично, как Меркурий или Пегас.

— Я назвала его Джейсоном, потому что он всегда что-то ищет.

— Конечно же. Золотое Руно, как Ясон! — пошутил граф.

— Именно так.

Она села на стул около кровати и после минутной паузы заговорила:

— Мне кажется, все мы постоянно что-то ищем.

Граф почесывал Джейсона за ухом. Он долго-долго смотрел на Пуриллу, потом все же спросил ее:

— А что вы хотите найти?

Он чувствовал: ей хотелось сказать ему что-то очень важное. Но он совсем не ожидал, что краска смущения зальет ее щеки и она отведет в сторону застенчивый взгляд.

Однако это придало ее лицу очарования. Внезапно, словно у нее не было никакого желания отвечать на его вопрос, она быстро вскочила:

— Темнеет. Не могу понять, почему няня не принесла лампу в вашу комнату. Я зажгу свечи, а затем задерну занавески.

— Не стоит спешить с этим, — сказал граф. — Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос.

— Я… я не могу вспомнить, о чем он, — смутилась Пурилла.

— Не лукавьте. Вы сказали, что каждый из нас ищет в жизни что-то свое, и мне хочется узнать, что вы сами желаете найти.

— Полагаю… каждый хочет… найти… счастье, — тихо произнесла Пурилла.

Это была только часть правды, и Рокбрук не сомневался, что слово, которое она по застенчивости не смогла произнести, было — «любовь».

И вдруг его осенило, что, делая ей предложение, он говорил ей обо всем, кроме любви. Он говорил, что она нужна ему, но он не сказал, что любит ее.

Но ведь он знал — каждая женщина ожидает услышать от мужчины, который предлагает ей выйти за него замуж, слова любви.

Неожиданно для себя он ощутил всю неловкость своего положения. Скажи он сейчас Пурилле: «Я люблю вас!»— она поймет своим «шестым чувством», или инстинктом, прекрасно у нее развитым, особенно по отношению к людям, как далеки его истинные чувства к ней от той любви, которую она искала.

Он попытался убедить себя, что те идеалистические представления о любви, которые она вынесла из волшебных историй, имеют очень мало общего с реальными отношениями между людьми, живущими в самом обычном, а не сказочном мире.

«Я буду уважать и защищать ее, и у нее будет все, чего бы она ни пожелала. Все — от бриллиантов и ювелирных украшений до положения в обществе, выше которого стоят лишь королевские семьи. О чем еще она может мечтать?»

Граф чувствовал, что все его потуги убедить себя излишни. Он прекрасно знал, о чем мечтает Пурилла. Он был достаточно умен, чтобы не закрывать глаза на очевидную истину.

«Любовь!»— подумал он цинично. Сколько аспектов любви существовало на свете: от эротических фантазий, к которым весьма располагала атмосфера Лондона, до взрывных страстей, не представляющих собой ничего, кроме физического влечения и вожделения, приведших Луизу через лабиринт коридоров к его спальне в Виндзорском замке!

Он прекрасно знал — не такую любовь искала Пурилла. Но он убеждал себя, что идеальные чувства являлись лишь частью сказочного вымысла и не имели ничего общего с действительностью реального мира.

«Я должен постараться не разочаровать ее», — все же предостерег себя граф.

Не в его власти было дать ей желанное, и неизбежно, рано или поздно, она испытает разочарование.

Поскольку эта мысль странным образом расстроила его, он почти раздраженно спросил себя: отчего ему не довелось встретить обычную глуповатую деревенскую девушку?

Та была бы чрезвычайно довольна, если бы настоящий живой граф оказался ниспослан ей подобно дару небес, и ей не пришлось бы желать ничего более. Уже один этот резкий взлет на иной социальный уровень стал бы для нее тем великолепным шансом, за который хватаются не раздумывая.

Но Литтон понимал, насколько малое или совсем уж ничтожное значение имела для Пуриллы эта сторона их предполагаемого брака. Хотя он и не мог уяснить для себя, каким образом догадался об этом.

Он видел только одно: Пурилла соглашалась выйти за него замуж, потому что он завладел ее вниманием. Однако в ней еще не проснулось большое и глубокое чувство, хотя ее внутренний голос верно подсказывал ей, что и в его отношении к ней не хватает чего-то важного.

Поскольку он чувствовал, насколько опасным мог стать для него разговор о любви в темной комнате, граф поспешил сменить тему:

— Вы правы, Пурилла. Зажгите свечи. Или еще лучше попросите Бейтса, чтобы принес лампу. Мы не должны позволять няне без конца бегать вверх и вниз по лестнице.

Это слишком тяжело для нее.

— Если я не смогу найти Бейтса, я принесу ее сама, — пообещала Пурилла.

Она торопливо направилась к двери, и Джейсон, который до этого стоял на задних лапах, положив голову на кровать и получая удовольствие от того, что граф трепал его за ушами, почти яростно вырвался из его рук и побежал за нею.

Граф наблюдал за ними, затем, услышав, как они спускаются по лестнице, он откинулся на подушки и сказал себе, что напрасно опасается за Пуриллу.

Она молода, но умеет приспосабливаться к обстоятельствам, и он не сомневался в ее способности легко приобретать необходимые навыки. Скоро он получит в ее лице надежного спутника жизни.

Будучи сама благоразумной, она не станет требовать от него чересчур многого или просить его о чем-то, чего он не сможет ей дать.

«Полагаю, согласно ее представлениям о жизни, я вообще ни разу еще не испытывал чувства любви», — сделал вывод граф.

Как это странно, думал он, что из всех женщин именно Пурилла заставила его сделать подобное заключение. Но именно так и обстояло дело, о чем до настоящего времени он даже не догадывался.

Бывало, он восхищался, покорялся, очаровывался и иногда лишь немного увлекался женщинами, которые чересчур быстро падали в его объятия, стоило ему проявить хоть небольшой интерес к ним.

Но он никогда не чувствовал себя опечаленным, когда очередная любовная связь обрывалась или его вместе с полком переводили в другое место.

Какое-то время еще шел интенсивный обмен письмами, потом этот поток посланий ослабевал и, наконец, иссякал совсем.

Но всегда, когда женщина уходила из его жизни, тут же находилась другая, чтобы занять ее место.

«Как только мы поженимся, она переедет в Рок-Хаус, — размышлял граф, опять возвращаясь в мыслях к Пурилле, — а когда у нас родятся дети, у нее окажется полным-полно забот, чтобы не скучать».

И снова он подумал, что все складывается не очень удачно, поскольку он вынужден вступать в брак, едва лишь успев унаследовать титул и состояние.

Литтон вспомнил, как доктор сказал ему, что в его имении полно неотложных дел. Поскольку его невеста всегда жила в деревне, он был уверен, что она проявит интерес к хозяйству.

Со временем, возможно, он смог бы поручить ей взять на себя кое-какие обязанности по поместью, а сам бы тем временем занялся более серьезными делами, например, большой политикой.

«Она справится», — убеждал он себя и сам же чувствовал, что делает это с неуместной горячностью, словно пытается сам себе внушить эту мысль.

Но чуть позже, прежде чем сон смежил его веки, граф вновь подумал об этом неуловимом, сентиментальном, романтичном и безнадежном чувстве, известном как «любовь», в которое каждый, кто к нему стремится, вкладывает свое собственное содержание.

Надевая сюртук, граф, против ожидания, не испытал никаких особых трудностей.

Он все еще был вынужден держать руку на перевязи, но это не мешало ему выглядеть весьма шикарно, когда наконец настал час свадебной церемонии.

«Как странно, — подумал он, — венчание графа Рокбрука пройдет тихо и незаметно, и только няня и Бейтс будут выступать в роли свидетелей».

Конечно, он понимал, насколько важно было проявить поспешность в этом деле. Он уже все продумал и заручился обещанием молчать о предстоящем событии не только со стороны Бейтса, но также и священника.

— Надеюсь, вы понимаете, — обратился он к пастору, — что, поскольку у мисс Кранфорд нет родственников, вряд ли необходимо устраивать большую свадьбу, на которую соберутся только мои друзья и члены семьи, так как это может вызвать у нее излишние переживания.

— Конечно, конечно, я все понимаю, ваше сиятельство, — согласился священник.

— Более того, — объяснял граф, — я совершенно уверен, что, пожелай я организовать пышную церемонию, доктор Дженкинс потребовал бы отложить проведение ее еще на несколько недель.

Священник понимающе кивал, и граф продолжал:

— Но, поскольку в Рок-Хаус мне необходимо возвратиться вместе с мисс Кранфорд и ее няней, я полагаю разумным, чтобы мы поженились уже здесь, в Литл-Стентоне, оставив оглашение свадьбы на потом.

Священник проявил вполне уместную покладистость в этом вопросе.

— Я уверен в вашей правоте, ваше сиятельство, и я согласен с вашим сиятельством, что пышная свадьба очень изнурительна, особенно для невесты и жениха.

Как будто следуя ходу мыслей своего хозяина, Бейтс заметил:

— Все будут удивлены, узнав, что вы привезли домой жену, ваше сиятельство, и я полагаю, от вас будут ожидать устройства празднества, как только вашему сиятельству станет лучше.

— Ты имеешь в виду прием с фейерверком? — встревожился граф.

— Именно, ваше сиятельство! — согласился Бейтс. — Они все очень разочаруются, если вы откажете им в том, на что Они, как они полагают, имеют полное право, так сказать.

Граф рассмеялся.

— Тогда мы должны позаботиться о том, чтобы не разочаровывать их, Бейтс, но ради всего святого, не раньше, чем я окончательно поправлюсь, чтобы вынести такое напряжение.

— У вас для этого есть я, ваше сиятельство, — заверил его Бейтс. — Доктор поручил вашему сиятельству моей заботе, так сказать.

— Тебе лучше не говорить об этом при нянюшке, — предупредил его граф. — Я абсолютно уверен, ей он сказал то же самое.

Бейтс усмехнулся.

— Надеюсь, не сказал, ваше сиятельство. У меня такое чувство, что она хочет оставить вас на своем попечении!

— Легко могу поверить этому, — согласился граф.

Он медленно и осторожно спускался по лестнице. По комнате он уже прохаживался днем раньше, но то было совсем другое дело.

Хотя церковь находилась совсем рядом, у дома его ждала карета, а когда он вышел в холл, Бейтс достал приготовленную заранее бутылку шампанского, охлажденную на льду, чтобы отсалютовать начало церемонии.

Рокбрук выпил шампанского, уверенный в том, что для поддержания духа ему необходимо что-нибудь покрепче. И в этот момент он увидел, как Пурилла спускается по лестнице.

Он смотрел на нее, на ее нарядное платье, которое видел на ней впервые, и любовался тем, как прекрасно она выглядит.

Это няня настояла на том, чтобы ее воспитанница надела на свадьбу новое платье, хоть и не в Лондоне сшитое, так как не было времени заказать его в столице.

Для этого она в одной из графских карет съездила в ближайший городок, где и отыскала то, что Пурилла назвала «чудесным свадебным платьем».

И пусть оно не выдержало бы и малейшей критики со стороны взыскательных дам, живущих на Ганновер-сквер, оно, безусловно, выглядело достаточно роскошным для крохотной церквушки из серого камня в Литл-Стентоне.

У платья была очень пышная юбка и рукава фонариком, подхваченные шнурком, плечи же оно оставляло оголенными. По фасону, как определил граф, оно копировало платья, которые благодаря молодой королеве оказались на пике моды.

Дополняла его лишь фата из изящных брюссельских кружев, ниспадавшая до самого пола, и венчавший ее венок из цветов апельсинового дерева.

Когда граф обсуждал с Анструтером предстоящую церемонию, управляющий рассказал ему, какие вуали надевали на свадьбу все невесты Рокбруков.

— Полагаю, ваше сиятельство, вы потребуете вуаль из Рок-Хауса? — предположил он.

— Я не подумал об этом, — признался Литтон, — но, видимо, нечто подобное должно существовать.

— И вы еще сомневаетесь, ваше сиятельство! — В голосе Анструтера прозвучал легкий упрек. — Эту вуаль надевали все невесты семейства последние сто пятьдесят лет, а венок, я уверен, ваше сиятельство все-таки припоминает, сделан из искусственных цветов апельсинового дерева с сердцевинками из бриллиантов.

Это оказалось новостью для графа, но он не захотел признаваться в собственном невежестве.

Однако когда фата и шлейф прибыли из Рок-Хауса, он убедился, что Пурилле они пришлись по вкусу. Ей хотелось быть похожей на сказочную принцессу, и эта фата дарила ей такую возможность.

В тот момент, когда она в первый раз увидела фату, мысли ее были заняты графом.

Даже раненый и обессиленный, не способный без чужой помощи подняться с кровати, он казался ей невероятно прекрасным. И вот теперь она боялась, что он станет стыдиться ее. Но в своем новом платье, с которым, по ее мнению, не могли сравниться никакие наряды с Бонд-стрит, с кружевной фатой, будто волшебством сотворенной, и сверкающим венком, она даже самой себе показалась совсем иной.

Пурилла смотрела на свое отражение в зеркале и от всего сердца возносила молитву небесам:

— Пусть он думает, что я красива… Пожалуйста, пусть я покажусь ему прекрасной.

Она никогда не встречала дам из высшего света, которые окружали графа в Букингемском дворце или в Виндзорском замке, когда он бывал в Лондоне, но она читала про них и видела изображения королевы и ее фрейлин в «Графике»и «Иллюстрированных лондонских новостях».

Девушка не ставила даже под сомнение мысль о том, что сама она была бы золушкой среди них, особенно в своих простеньких платьях, которые няня шила для нее из самых дешевых, доступных им по цене тканей, поскольку ничего другого они не могли себе позволить.

Теперь же у нее было платье, показавшееся ей настоящим воплощением изящества. Вуаль, придававшая ее облику таинственность, поблескивающие бриллианты — все делало ее похожей на нимфу, возникшую из утреннего тумана, что навис над водой. Граф будет гордиться ею.

Но эта мысль одновременно немного расстроила ее. Ведь ей хотелось не только этого.

Пурилла ждала от него любви. Она хотела, чтобы Литтон Рокбрук смотрел на нее таким взглядом, который поведал бы ей, что он дарит ей не только обручальное кольцо и свой титул, но еще душу и сердце.

— Мне нужна его любовь… Мне это нужно… — обратилась она к своему отражению, и умоляющий взгляд устремился на нее из глубины зеркала.

Иногда ей казалось, граф во многом понимал ее, возможно, даже лучше, чем кто-либо еще. Когда Пурилла принялась настаивать, чтобы Джейсон провожал ее в церковь, они с няней повздорили.

— Он должен остаться в карете за воротами церкви, — решительно заявила няня.

— Но я хочу, чтобы он видел, как я выхожу замуж, — твердила Пурилла.

— Нельзя собакам заходить в церковь. Он вызовет суматоху, и что скажет его светлость по этому поводу?

— Бейтс сказал, что будет держать его, а Джейсон находит приятным общество Бейтса, — упорствовала Пурилла. — Ведь со мной там должен быть хоть кто-то, кто по-настоящему близок мне.

Она видела, что няня готова к отпору, и торопливо продолжала:

— Я постараюсь представить, будто мама с папой находятся где-то там, в церкви, и еще мне придется вообразить, будто сам Ричард ведет меня к алтарю, как это было бы, если бы он не погиб. Ну должен же там по-настоящему быть хоть кто-то, кого я люблю, чтобы он мог увидеть, как я выхожу замуж, и это будет Джейсон.

— Вам придется спросить его сиятельство, — сказала няня, исчерпав все аргументы для спора.

Граф согласился без возражений.

— Бесспорно, Джейсон может быть с нами, если вы этого хотите, — согласился он, — хотя я думаю, пастор будет возражать против присутствия Меркурия у алтаря.

— Я думала… если вы не возражаете, — начала Пурилла, вдохнув поглубже, — Бен мог бы подвести его к паперти, и тогда он будет первым, кого я… поприветствую, выходя из церкви… в новом качестве.

Граф улыбнулся.

— Меркурий определенно должен ждать нас у паперти, но я думаю, вам следует поблагодарить меня за то, что сам я не горю желанием видеть всех своих лошадей там же. Это могло бы вызвать настоящую панику! — ехидно заметил он.

Пурилла засмеялась.

— Не сомневаюсь, ваши лошади много значат для вас, но это совсем иное, нежели моя привязанность к Меркурию и Джейсону. Когда погиб Ричард, я могла поговорить только с ними, они были единственными, кто пытался понять меня.

— Но теперь вы можете говорить со мной, — решительно заявил граф.

Она в ответ промолчала, и он понял, что она ждет продолжения.

— Я непременно буду стараться понять вас, — пообещал он, — и надеюсь, это будет не очень сложно.

Пурилла тихонько вздохнула.

— Боюсь, вы, вероятно, сочтете многие… мои мысли… ребяческими… и… глупыми…

— Хотите, я дам вам слово, а мое слово кое-что, да значит, что я никогда не позволю себе так думать?

Она покачала головой:

— Это было бы ошибкой, со временем вы начнете тяготиться своим обещанием, которое вам станет невозможно сдержать. Хотя мне бы хотелось иметь возможность говорить с вами обо всем, не боясь… ваших насмешек.

— Вот это я могу пообещать совершенно определенно.

Я никогда не позволю себе ничего подобного, — заверил ее Рокбрук, — и я думаю, Пурилла, что, поскольку мы едва с вами знакомы, нам очень важно говорить друг с другом искренне, открыто и без притворства и не опасаться надуманных недоразумений.

— И мне хотелось бы этого, — призналась Пурилла. — И все-таки вы располагаете изрядным жизненным опытом, а мне было бы совестно докучать вам слишком большим количеством вопросов. Но есть вещи, которым я хочу научиться.

Граф улыбнулся:

— Есть множество вещей, которым мне хотелось бы научить вас. Но сперва, как вы догадываетесь, я должен выздороветь.

— Конечно»— согласилась Пурилла. — Доктор Дженкинс прочитал и няне и мне лекцию сегодня утром, подчеркнув, что вы должны соблюдать меру во всем, чтобы не было осложнений.

— Ну, этого я и сам не хочу, — признался граф, — на то и существует здравый смысл, чтобы не бегать, пока не сможешь хотя бы ходить.

То было весьма разумное замечание, однако когда они проехали всего пять миль, отделявших церковь от Рок-Хауса, и уже подъезжали к большому дому, на графа навалилось ощущение сильного переутомления.

Он мог легко объяснить себе свое состояние. Во-первых, он действительно чувствовал слишком большую слабость после несчастного случая, повлекшего за собой травму. Но, кроме того, он испытывал сильное беспокойство относительно планов Луизы и, пребывая в волнении и тревоге, не смыкал глаз всю ночь накануне венчания. Все это внесло определенную лепту в его теперешнее состояние.

Он, должно быть, сильно побледнел, так как Пурилла внезапно встревожилась:

— С вами все в порядке?

Граф не нашелся, что ответить. Девушка накрыла ладонью его руку и сказала, как бы успокаивая его:

— Осталось совсем немного.

Литтон сжал пальцами ее руку. Ему показалось, что он цепляется за Пуриллу так, словно она была его единственным спасением, в котором он так сейчас нуждался.

Карета остановилась перед парадной лестницей. Красную ковровую дорожку для торжественных встреч уже раскатали на ступеньках, и слуги, в ливреях и напудренных париках, замерли в ожидании прибытия хозяина.

С решительностью, похожей на ту, с какой он вступал в сражение, граф сделал усилие, подался вперед и распахнул дверь кареты.

Под руку с Пуриллой он поднялся по лестнице и вошел в холл, где выстроились в длинную шеренгу слуги.

Граф и Пурилла обменялись рукопожатием с каждым из них, прежде чем пройти через холл и далее в большой салон с обитыми шелком стенами и расписным потолком.

Помещение было украшено белыми цветами, и Пурилла, пораженная красотой его убранства, вскрикнула от восхищения. Она слышала, как граф произнес:

— Ради всего святого дайте мне выпить, и лучше всего бренди!

Она почувствовала безотлагательность в его голосе и, посмотрев на него, увидела, как побелело и осунулось его лицо. Она беспомощно огляделась, но, к счастью, дворецкий, который шел за ними, услышал слова графа.

— Пожалуйте бренди, милорд, — сказал он. — Присядьте, ваше сиятельство, сейчас все будет в порядке.

Поскольку граф был слишком слаб, чтобы не подчиниться, он опустился на ближайший стул. И, хотя ему показалось, будто миновала целая вечность, не прошло и нескольких секунд, как ему подали бокал бренди, и он поднес его к губам.

Литтон почувствовал, как пламенная жидкость вливается в него» чтобы рассеять тот мрак, что окутал его, и на мгновение испытал радость избавления — ведь он боялся, что сейчас упадет и не в состоянии будет даже пошевелиться.

Он выпил еще немного и вдруг увидел, что Пурилла стоит на коленях подле него, глядя на него широко раскрытыми испуганными глазами. Ему следовало успокоить ее.

Он собирался уже произнести какие-то слова, и в этот миг понял — этого мало. Она не просто беспокоилась за него, ее голубые глаза, безусловно, были полны любви к нему.

Глава 5

Когда Пурилла вошла в оранжерею, граф Рокбрук сидел там перед ворохом газет.

Девушка не решалась заговорить. Подняв на нее глаза, он понял, чем вызвано ее смущение. Новым нарядом из тех, что он заказал для нее в Лондоне.

Платье ей очень шло. Выглядело оно шикарно и вполне соответствовало своей цене.

По выражению ее глаз он догадался — она ждала его одобрения. И он произнес слова, которые от него требовались:

— Вы очаровательны! Бейтс рассказал мне, что утром сюда подъехала целая карета с платьями, и я надеюсь, они вам понравились.

— Они просто замечательны, ничего лучше я никогда прежде не носила, но я чувствую себя немного странно… — Она перевела дыхание и добавила:

— Вам действительно нравится, как сидит на мне это платье?

— Вы очаровательно выглядите, — повторил граф. — Вы это хотели от меня услышать?

По тому, как засветилось ее лицо, он понял, что она боялась не понравиться ему, и подумал, насколько же ранимой и уязвимой оказалась Пурилла, и насколько это усложняло положение. Видимо, его семейная жизнь окажется значительно сложнее, нежели он предполагал.

Последние два дня он чувствовал себя слишком утомленным, ослабевшим, чтобы беспокоиться о чем-либо, кроме восстановления своих сил.

После того как он, буквально обессилевший, добрался до Рока, Бейтс спешно послал грума за доктором Дженкинсом, который отругал графа почти теми же словами, какими распекала его нянюшка.

— Я предостерегал вас, ваше сиятельство, от поспешности, — говорил он. — Мы еще очень мало знаем о сотрясении мозга. Известно лишь одно — пациент должен находиться в покое и стараться как можно меньше двигаться.

Вы проигнорировали это предписание, и теперь вам придется расплачиваться за это.

— Ну хорошо, хорошо! — с досадой соглашался граф. — Вы убедили меня. Я постараюсь не обременять себя делами, но мое нынешнее состояние приводит меня в бешенство.

— Физические повреждения — это одно, душевные травмы — совсем другое, — важно заметил доктор Дженкинс. — Мне кажется, что вам необходимо лечить не только тело, милорд, но и душу.

Граф не стал подтверждать догадки доктора, но, по правде сказать, он понимал, что для обычного сельского доктора Дженкинс оказался необычайно проницательным.

Он был целиком во власти переживаний. Он тревожился из-за Луизы, волновался по поводу женитьбы на Пурилле, хотя здесь, казалось, все шло гладко, и беспокоился относительно будущей жизни с этой почти еще девочкой, которая теперь уже не выглядела столь уж простодушной и сговорчивой, как раньше.

Граф не отличался особым тщеславием, но не сомневался в симпатиях женщин, находивших его чрезвычайно привлекательным, поэтому он был уверен, что любая женщина, на которой он женится, несомненно, будет любить его и довольствоваться обычной привязанностью мужа.

Вопреки его ожиданиям, Пурилле, хотя она и не говорила об этом, требовалась все же не привязанность, но любовь.

В глазах девушки, когда она опускалась на колени возле него, он видел переполнявшую ее любовь к нему и понимал: Пурилла полюбила его всем сердцем и отдавала ему всю душу.

Граф не относился к числу людей, одаренных богатым воображением, но какое-то чувство подсказывало ему это.

Он ясно сознавал — отныне он навсегда стал объектом душевных порывов Пуриллы, а материальные выгоды ее замужества не значили для нее почти ничего. Она полюбила его, как женщина может полюбить мужчину.

«Возможно, я преувеличиваю ее чувства», — пытался убедить себя граф, ночью размышляя о сложившейся ситуации.

Но инстинкт, к которому он редко прислушивался прежде, когда дело касалось женщин, говорил ему правду. Для Пуриллы любовь воплощалась в идеале, который она искала, подобно тому как Ясон искал Золотое Руно.

Граф обнаружил, что впервые в жизни его больше волнует отношение женщины к нему, а не наоборот.

Прежде он увлекался женщинами, завязывал с ними тесные отношения, добивался физической близости и удовлетворял свою страсть, все остальное его мало интересовало.

Но с Пуриллой все обстояло иначе. Его не покидало неловкое и неприятное ощущение, что, если он попытается сделать ее своей настоящей женой — добиться от нее близости — без любви, такой, как она себе ее представляла, она будет потрясена и испугана.

«У меня разыгралось воображение», — снова и снова убеждал он себя.

И все же он не мог избавиться от подобных мыслей. И все ее слова и поступки, все ее поведение, похоже, только усиливали его убежденность. Ей недостаточно того, что он в состоянии ей предложить.

С сияющими от восторга глазами Пурилла подошла к нему:

— Как мне отблагодарить вас? Как объяснить вам, что значит для меня иметь такую красивую одежду и чувствовать, что наконец-то ты совсем не… нищенка во дворце прекрасного принца.

— А вы казались себе здесь нищенкой? — поинтересовался он.

— Ну да, конечно, — ответила она, — даже при том, что я везде хожу здесь с закрытыми глазами.

Граф непонимающе посмотрел на нее, и она объяснила:

— Я так решила. Ведь вам самому захочется показать мне все ваши сокровища. Вот я нарочно и не смотрю ни на картины, ни на все остальное. Жду, пока вы по-настоящему поправитесь и расскажете мне обо всем.

«От такой девушки, как она, следовало ожидать подобной чувствительности», — подумал граф, но вслух сказал:

— Конечно, мне хотелось бы стать вашим гидом и убедиться, действительно ли это дворец ваших грез.

— О да… это он. Я не сомневаюсь!

Их взгляды встретились, и Литтон понял истинный смысл ее слов. Он, и только он, воплотил для нее сказку в жизнь. А место, в котором он жил, само по себе ничего не значило для нее. Замечательным оно становилось лишь как его обиталище.

— Подойдите сюда и присядьте, — позвал граф. — Мне необходимо принести вам свои извинения за мое нездоровье. Оно причиняет вам неудобства, особенно сейчас, когда оно совсем некстати.

— Но в этом нет вашей вины, — сказала Пурилла. — Доктор Дженкинс рассердился на меня за то, что я позволила вам встать слишком рано и переделать столько дел сразу.

— Но я этого сам хотел, — сказал граф, — и поэтому мне не на кого жаловаться и некому пенять, кроме самого себя.

— Вам следует соблюдать большую осторожность, — тихо и очень серьезно произнесла она. — Доктор Дженкинс объяснил мне, насколько опасен ушиб головы, и даже самое небольшое сотрясение мозга может плохо сказываться на здоровье многие годы.

— Смею вас заверить, с моей головой все в порядке, — быстро произнес граф. — Честно говоря, сейчас я разрабатываю план усовершенствований в хозяйстве усадьбы, может, вам это тоже будет интересно.

Он посчитал ошибкой надолго останавливаться на теме их взаимоотношений.

Тем временем он собрал газеты и бумаги, которые разбирал перед ее приходом, и она заметила, что на одном из листков была помещена реклама молотилки.

— Вы собираетесь приобрести молотилку? — спросила она.

— А вы знаете, что это такое? — заинтересовался граф.

— Да, конечно, — ответила она.

— Я полагаю, в наше время каждое поместье должно иметь молотилку.

— И я так думаю, но тем не менее надо быть очень осторожным при ее приобретении.

Граф с удивлением посмотрел на свою собеседницу.

— Возможно, вы тогда были за границей, — пояснила она, — лет десять назад случалось так много неприятностей из-за молотилок. Фермерские рабочие даже протестовали против них.

— Да-да, я слышал об этом, — согласился граф. — Но теперь-то рабочие признают их необходимость.

— В наших краях нет ни одной молотилки, — ответила Пурилла, — и поэтому рабочие будут напуганы, если вы приобретете такую машину и не объясните им, что ее установка не повлияет на их заработки.

Граф удивленно смотрел на девушку.

— Но вы-то откуда об этом знаете?

— Фермы окружают Литл-Стентон, и меня везде знают.

— Странно, Пурилла, неужели вас интересуют такие вопросы, как установка молотилок и отношение к ним рабочих с ферм.

— Ну конечно, для меня это важно, — ответила Пурилла. — Мне рассказывали, как рабочие поджигали скирды и ломали машины, а их за это ссылали и даже… отправляли на виселицу.

Ее голос заметно дрогнул, но она продолжила:

— Их борьба не принесла результатов, но большинство хозяев установило компенсацию своим рабочим за потери в заработке, когда у них отобрали молотьбу, и я думаю, теперь во многих местах Англии уже нет того отчаяния и люди не голодают.

Граф сложил бумаги.

— Благодаря вам я понял одно: мне следует рассматривать запланированные мной нововведения с самых различных точек зрения. Пока я думал только об эффективности применения машин.

— Я и не сомневаюсь в их эффективности, — сказала Пурилла, — однако рабочие с ферм зависят от тех денег, которые они зарабатывают во время жатвы. На эти деньги они живут все оставшиеся месяцы года, а на многих фермах им очень, очень плохо платят.

Граф смотрел на Пуриллу, сидевшую на стуле возле него, и думал, что их беседа мало походила на обычный светский разговор с такой юной девушкой, чью хорошенькую головку, как он до сих пор предполагал, занимали одни лишь сказочные истории. Он был достаточно умен, чтобы уяснить мысль Пуриллы. Он припомнил, как читал о восстании батраков на фермах в Кенте и Суссексе и других южных областях страны и об отрядах, посланных правительством на подавление мятежников, боровшихся за спасение своих семей от голода.

Он заметил мольбу в глазах Пуриллы и, немного подумав, сказал:

— Обещаю вам, ни одна из новых машин в моем поместье не станет причиной нищеты в домах моих работников.

Она облегченно вздохнула, словно все это значило для нее очень много.

— Когда у вас будет время, мне кажется… хорошо бы вам зайти в какие-нибудь из ваших домов… особенно на… северной стороне.

Граф знал — то были самые близкие к Литл-Стентону земли, и, уже заранее догадываясь об ответе, все же спросил ее:

— Зачем?

— Все они нуждаются в основательном ремонте, и, если вы хотите многое изменить здесь, вы могли бы потратить немного денег и на обновление домов тех, кто работает на вас, разве нет?

Граф расхохотался. Но, заметив вопрос в глазах Пуриллы, объяснил:

— Я смеюсь, поскольку ни на минуту не мог предположить, что окажусь женатым на настоящей реформаторше!

Кровь прилила к щекам Пуриллы, и она ответила:

— Вы говорили мне, что мы должны быть искренни друг с другом, и я в любом случае хотела сказать вам об этом когда-нибудь, но я ждала, пока вам не станет лучше…

— Я достаточно хорошо себя чувствую, — решительно произнес граф, — поэтому расскажите мне все, что вы знаете о моем поместье.

Пурилла тут же ухватилась за эту возможность и принялась рассказывать ему о тех домах, в которых она бывала. О том, как во многих семьях мальчики и девочки самого разного возраста вынуждены ночевать в одной комнате, а старикам приходится спать вместе с маленькими детьми.

Она поведала ему и о заброшенных выгребных ямах, крышах, нуждающихся в срочной починке, загрязненных колодцах, которые некому было чистить.

Она говорила быстро, делая торопливые вдохи, словно боялась, что графу надоест ее слушать, прежде чем она успеет закончить.

Лишь когда она замолчала, он заметил:

— Хорошо, что вы рассказали мне обо всем, Пурилла.

Однако странно, почему мне приходится узнавать все это от стороннего наблюдателя, а не от моего управляющего.

— Не думаю, что в этом есть вина мистера Анструтера.

— Почему вы так считаете?

— Я слышала, что ваш дядя, предыдущий граф, мало интересовался и поместьем, и своими людьми, да и сын его тоже. Видимо, они воспринимали обитателей поместья не как живых людей, а лишь как средство удовлетворения своих потребностей.

Граф согласился с нею. Скорее всего так оно и было.

Его дядя большую часть времени проводил в Лондоне, выполняя свои обязанности либо при королевском дворе, либо в Палате лордов.

Виконт, его кузен, к которому он никогда не испытывал особой симпатии, предпочитал проводить время или на скачках, или же в компании очаровательных женщин.

Именно его любовные похождения, коих было не счесть, помешали ему жениться, как положено, и обзавестись наследником.

Это-то пренебрежение долгом со стороны виконта и привело к появлению в Рок-Хаусе нынешнего графа после его вступления в права наследства.

Теперь Литтон видел, насколько трудная задача по управлению поместьем выпала на его долю. Словно угадав его мысли, Пурилла сказала:

— Только вы сможете поправить здешние дела. Только вы сумеете изменить этот не правильный порядок вещей, который царил здесь очень долгое время.

Граф поднялся и прошел по выложенному плиткой полу оранжереи к открытой двери, выходящей в сад.

Солнечные лучи дарили тепло, в воздухе пахло весной, и за последние несколько дней все цветы в саду распустились.

Обильно цвели сирень и жасмин, белые и бледно-желтые нарциссы, а деревья, окутанные розовым и белым цветом, придавали саду такой нежный, такой сказочно прекрасный облик, словно нарочно создавали чудный, совершенный фон для мечтаний юной Пуриллы.

Но, глядя на эту красоту, которую он всегда связывал с Роком и которую хранил в своем сердце везде, куда бы его ни забрасывала судьба, Литтон думал теперь, что все это сродни прекрасным декорациям, таящим за собой множество безобразных вещей.

Впервые с тех пор, как он получил наследство, он воспринимал его не как великолепный, величественный дар судьбы, но как обязанность, исполнению которой он должен посвятить свою жизнь, не жалея ни физических, ни умственных сил ради достижения совершенства, которого это великолепие заслуживало.

Ему казалось, что он снова получил под свое начало толпу неумелых необученных новобранцев, и только от него зависит теперь, превратятся ли они в боеспособную силу, достойную того полка, в который им предстояло влиться.

Сталкиваясь с подобной задачей, он воспринимал ее не просто как составную часть, пусть и немалую, своей службы, но как нечто такое, что требовало от него мобилизации всех его сил и боевого духа. И теперь, неожиданно для себя самого, он снова оказался в точно такой же ситуации.

Пурилла не двигалась и, хотя он не поворачивался к ней, он вдруг понял, что она напряженно и с тревогой ждет, когда он расскажет ей о своих планах на будущее.

Графа поразила мысль о том, что именно этой девочке суждено было объяснить ему, в чем состоят его обязанности.

Несмотря на свою молодость (а она была намного моложе тех женщин, к которым он когда-либо испытывал хоть какой-нибудь интерес), она умела проявлять сочувствие к окружающим и интересовалась не одной лишь собой.

Он обернулся:

— Но почему вас так волнует, позаботятся ли об этих людях должным образом?

Пурилла улыбнулась:

— Конечно, мне никогда не приходило в голову, что у меня могут возникнуть какие бы то ни было личные отношения с кем-либо из них, но ведь все они — люди, такие же, как вы или я, и мне… больно видеть их несчастными.

— Так, значит, Пурилла, — сказал он, — вы должны помочь мне справиться со всеми этими проблемами, и поскольку вы знаете обо всем в округе намного больше, чем я, вам предстоит заняться вместе со мной изменением ситуации в лучшую сторону.

Он увидел восхищение на ее лице и подумал, что такой восторг мог бы вызвать бриллиантовый браслет, полученный в подарок, но уж, конечно, не предстоящая, несомненно, весьма трудная работа.

— Что еще вы хотели мне сообщить? — поинтересовался он.

Пурилла едва не начала рассказывать ему и о других проблемах, требующих его внимания, но запнулась на полуслове.

— Мне не хотелось бы утомлять вас. Для начала хватит.

Доктор Дженкинс просил вас быть осторожным, вам нельзя волноваться и переутомляться. Я думаю, мы начнем вводить все эти улучшения медленно и постепенно.

— Если вы полагаете, что так будет благоразумнее.

— Да, безусловно, — поспешно ответила она.

— Мы успеем еще все обсудить, и я обещаю вам не переутомляться. Но прежде всего, перед тем как я займусь делами, мне следует позаботиться о вас.

— Почему обо мне? — спросила Пурилла.

— Поскольку, на мой взгляд, я оказался весьма странным женихом, — ответил граф. — Я отдаю себе отчет в том, что, как всякая женщина, вы можете чувствовать себя обманутой в своих ожиданиях. Для начала у вас не было пышной свадьбы, а потом ваш муж, к своему стыду, оказался выведен из строя.

Пурилла рассмеялась.

— Мне кажется, венчание прошло прекрасно, и мне вовсе не хотелось, чтобы там присутствовал кто-нибудь, кроме нянюшки и Джейсона.

— И, конечно, Меркурия у входа.

— Я думаю, он понял всю важность происходящего, — заметила Пурилла, — и его потрясли здешние конюшни и их шикарные обитатели, с которыми ему есть, о чем потолковать.

Она опять заговорила как ребенок, и граф с интересом наблюдал, как она таинственным образом перевоплощалась. Стоило ей заговорить о ее собственной жизни, как она из серьезного вдумчивого реформатора, озабоченного бедами и невыносимыми условиями жизни батраков на фермах, превращалась в прелестное дитя, живущее в каком-то сказочном мире.

Она замолчала, и граф тихонько заметил:

— Вы упомянули нянюшку и Джейсона, но вы не сказали, был ли там человек, которого вы особенно хотели бы видеть в церкви.

Пурилле потребовалось несколько секунд, чтобы понять его.

— Не думайте… я про вас совсем не забыла…

— А я было подумал, что забыли.

— Нет, конечно, нет, но я знала, как вам было плохо в тот день, вы выглядели настолько больным, когда мы приехали сюда. Я боялась, ужасно боялась, а вдруг это венчание совсем подорвет ваше здоровье. Мне следовало убедить вас подождать, по крайней мере неделю.

Воспользовавшись этим удобным случаем, граф принялся перебирать свои бумаги, пока не нашел там копию объявления, посланного мистером Анструтером в лондонские газеты.

Составляя его, граф с такой тщательностью выверял каждое слово, точно сам работал в газете редактором.

Теперь он вновь просмотрел его, прежде чем передать Пурилле со словами:

— Прочтите это.

Она взяла из его рук бумагу, и ему на миг показалось, что в ее глазах отразился испуг. Словно она почувствовала таинственность в его голосе.

В заметке сообщалось:

«Мы только что узнали о бракосочетании графа Рокбрука и Пуриллы, дочери покойного полковника Эдварда Кранфорда и покойной госпожи Кранфорд из поместья Литл-Стентон, Букингемшир. Церемония состоялась некоторое время назад, без особой торжественности по причине семейного траура.

Сообщение об этом событии пришло с опозданием в связи с травмой, полученной графом во время его занятий верховой ездой. Здоровье его пока еще полностью не восстановилось.

Граф и графиня Рокбрук сейчас находятся в Рок-Хаусе, в Букингемшире, и мы передаем им наши самые искренние поздравления и пожелания будущего счастья».

Читая заметку, Пурилла посерьезнела.

— Но ведь мы поженились не «некоторое время назад»? — удивилась она.

— Я знаю, — ответил граф, — но мне необходимо, что, бы все выглядело так, будто мы обвенчались раньше, чем это произошло на самом деле.

В оранжерее повисло молчание.

Потом Пурилла спросила:

— Вы хотите сказать… вы не желаете объяснить мне, почему мы должны прибегнуть к такой лжи?..

— «Ложь»— слишком резкое слово, — поспешно произнес граф. — Я предпочитаю называть это небольшой неточностью, не имеющей никакого значения ни для кого, кроме нас с вами.

— Все это кажется мне таким странным. И это может принести… несчастье…

— Как я уже сказал вам, это никого не касается, кроме нас с вами, — попытался успокоить ее граф, — да и вам я рассказал об этом лишь на тот случай, если нас начнут расспрашивать о деталях.

— Кто?

— Насколько я могу судить, никто.

— Но в Литл-Стентоне все знают правду.

— Пастор — единственный человек в Литл-Стентоне, который знает, что мы обвенчались, — заметил граф.

Пурилла не стала с ним спорить, но она ничуть не сомневалась в обратном. Как и откуда люди узнавали обо всех событиях в округе, было неясно, но новости в этих краях разносились, словно ветром. Так или иначе, но, когда они перебирались в Рок, все уже знали об их бракосочетании.

Но если графу так хочется, пусть думает, что их венчание осталось тайной для всех. У нее не было причин разочаровывать его.

Но тем не менее она сгорала от любопытства, именно сгорала, так ей хотелось знать, почему графу нужно притворяться, будто все произошло какое-то время назад.

Вслух она ничего не сказала, только заметила:

— Элизабет знает, когда мы обвенчались.

— Вы получили известие от нее? — поинтересовался граф.

— Да. Письмо прибыло сегодня утром. Она пришла в такое волнение, когда узнала о моей свадьбе. Она в восторге, что и я тоже вышла замуж, ведь она пойдет под венец уже через две недели.

Помолчав, она добавила:

— Думаю, она очень расстроится, если вы не сможете принять участие в церемонии.

— Без всякого сомнения, я поправлюсь к тому времени. По правде сказать, я чувствую себя достаточно хорошо, готов даже ездить верхом или заняться чем-нибудь по своему усмотрению.

— Нет, нет! — торопливо перебила его Пурилла. — Вы обещали доктору Дженкинсу ничего не предпринимать еще целую неделю. Вам можно лишь спокойно прогуливаться или сидеть, греясь на солнышке. Вы не должны нарушать свое слово.

— Дженкинс похож на старую бабу, — заявил граф, — а вы с нянюшкой холите и нежите меня так, что я скоро превращусь в толстопузого лентяя, не способного сделать ничего, требующего хоть малейшего напряжения сил.

— Ну, это уж вряд ли, — улыбнулась Пурилла, — но все равно вам следует держать слово. Я не вынесу, если вы опять заболеете.

Граф вспомнил настойчивые речи доктора Дженкинса.

— Это недомогание — предостережение вам, ваша светлость, — говорил он, — и вы должны считаться с этим. Вам нельзя волноваться, нельзя переутомляться по крайней мере неделю. Это означает: никаких поездок верхом, никакой тряски в карете, никакой физической близости с женщиной.

Не правильно истолковав нахмуренное выражение лица графа, который не выносил вторжения в свою личную жизнь, доктор добавил:

— Это может показаться трудным для вас, учитывая вашу скоропалительную женитьбу, но вы совершите ошибку, если, будучи нездоровым, пуститесь во все тяжкие, так сказать. Дайте себе время и, раз уж вы обошлись без помолвки, то, воспользовавшись моим советом, получите массу удовольствия от ухаживания за своей суженой.

Граф ничего не ответил ему, и доктор Дженкинс, почувствовав, что, вероятно, зашел слишком далеко в своих откровенных советах, поспешил откланяться.

Граф прекрасно понимал: слова доктора не лишены истинной мудрости и здравого смысла. И, хотя ему крайне неприятно было признавать за доктором правоту, он не скрывал от самого себя, что, пытаясь разрешить свои проблемы, он женился в такой судорожной спешке, что ему некуда было и думать о чувствах невесты.

Чем больше он общался с Пуриллой, тем отчетливее понимал, насколько она не похожа на тот образ, который он нарисовал себе — спокойной, благодушной, благодарной ему за все жены с простыми сельскими вкусами и потребностями и несколько ограниченными познаниями жизни.

И сейчас он видел, как она озадачена и заинтересована его манипуляциями с датой их свадьбы.

И хотя сказать ей всю правду было невозможно, однако все же следовало придумать хоть какое-то разумное объяснение.

Она все еще не спускала глаз с листа бумаги в своих руках и, чуть помедлив, спросила его:

— Если кто-нибудь спросит меня… когда мы поженились… вам нужно, чтобы… я сказала… не правду?

— Никто не будет спрашивать вас о дне венчания, — ответил ей граф, — скорее вас спросят, и это наверняка будет интересовать всех гораздо больше, где проходило венчание, и тут вы, несомненно, скажете всю правду. Одна из причин такого любопытства, и вы, я полагаю, поймете это, состоит в том, что многим покажется странным наше игнорирование моих многочисленных родственников, ведь я не представил им вас до свадьбы.

— Я забыла, у вас ведь много родственников, в то время как у меня их нет совсем, — задумчиво произнесла Пурилла.

— Боюсь испугать вас, но они неисчислимы, — добавил граф, — и, несомненно, вы в свое время со всеми познакомитесь. Но, поскольку они уделяли мне не слишком много внимания в прошлом, у меня действительно нет никакого желания развлекать их так скоро после смерти моего дяди.

— Но разве они не сочтут странной вашу женитьбу, да еще вот так, тайком?

— Они знали, что я вовсе не предполагал получить наследство, — пояснил граф, — и поэтому решат, что я просто не захотел ждать окончания траура для того, чтобы вступить в брак. Само собой, при этом мне было проще жениться без всякого шума, а затем уж предстать с женой перед всем семейством.

Он мысленно поздравил себя за столь убедительное объяснение. Ему показалось, что Пурилла поверила.

— Я, конечно же, сделаю все… чтобы… помочь вам, и я рада… что мы можем побыть… одни, пока вы не… поправитесь.

Именно эти слова хотел услышать граф, и он протянул к ней руку.

— Вы очень понятливы, Пурилла, — сказал он, — и я весьма благодарен вам. Хорошо бы все оставили нас в покое, чтобы у нас была возможность лучше узнать друг друга.

— Мне кажется, я знаю вас уже давно, многие, многие годы… а может, и столетия… в той… другой жизни.

Граф выглядел удивленным, и она пояснила:

— Когда я впервые увидела вас, я странным образом почувствовала, что уже где-то встречала вас. Когда-то Ричард рассказывал мне, что в Индии верят в колесо перерождений, и я часто думала об этом и задавалась вопросом, а встречу ли я когда-либо кого-то, кто был со мной в другой жизни.

— Значит, вы думаете, мы знали друг друга прежде?

— Я просто уверена.

— Тогда и мне надо верить в это, — решил он. — Я не могу позволить вам оставаться в одиночестве, я хочу присутствовать даже в ваших мыслях.

Литтон видел, что его слова понравились ей, и он почувствовал, как затрепетали ее пальцы в его ладони.

Он поднес руку девушки к губам и поцеловал, и впервые со дня их знакомства ощутил, что его прикосновение вызвало легкую ответную дрожь.

— Вы — восхитительное и нежное создание, Пурилла, — сказал он, — и пусть даже мы были знакомы с вами все эти миллионы лет, я еще многого, очень многого о вас не знаю, но хотел бы узнать.

Ему показалось, что ее лицо состояло из одних лишь голубых глаз.

— Мне так повезло… посчастливилось… найти вас. Я знаю теперь, что всю жизнь ждала… только вас… но я не понимала этого… пока вы… не попросили меня…выйти за вас… замуж.

Граф решил не говорить, что и он всю жизнь искал именно ее, поскольку догадывался: Пурилла почувствует любую фальшь его слов (а они неизбежно прозвучат фальшиво) и справедливо обвинит его в неискренности.

Поэтому он заговорил на более отвлеченную тему:

— Вам стоит рассказать мне подробнее об этом. Конечно, когда я служил в Индии, я слышал об этом веровании как составной части буддизма и индуизма, но у меня никогда не хватало времени познакомиться с этим поближе.

Все мое время уходило на обучение солдат и борьбу с восставшими племенами.

— Ричард говорил, Индия очень, очень красивая страна.

— Да, там очень красиво, — согласился граф. — Но мне кажется, нет ничего прекраснее окружающей нас сейчас природы.

Пурилла высвободила руку, встала и направилась к двери оранжереи, выходящей в сад.

Глядя на нее, граф отметил изящность ее походки и то, как красиво подчеркивает новое платье плавные линии ее фигуры.

Солнечные лучи играли в ее светлых волосах, и он подумал, что вряд ли легко отыскать на свете более очаровательное создание. В ней присутствовали неуловимая нежность, хрупкая утонченность и изысканность, как у девушек на портретах сэра Джошуа Рейнолдса.

«Я просто счастливчик, — думал он, — похоже, мне повезло больше, чем я мог себе даже представить».

В этот момент его буквально передернуло от внезапной мысли, что на месте Пуриллы сейчас могла бы стоять Луиза.

И неожиданно для себя он мысленно назвал девушку своим ангелом-хранителем, спасшим его от нависшей над ним опасности и подарившим ему покой и умиротворение.

Теперь он знал, что она и есть та лилия, с которой он сравнил ее в самом начале; лилия, смотревшая на него голубыми глазами, полными любви, идущей от души, а не от плотских желаний.

Граф в порыве протянул к ней руки.

— Идите ко мне, Пурилла! — попросил он. Она обернулась на его призыв и подошла к нему. Он взял ее за обе руки.

— Послушайте меня, — произнес он. — Я хочу поведать вам, как вы красивы и как я восхищен вашим поведением в столь трудных для вас — по себе знаю — обстоятельствах.

Ее пальцы сжались, а в глазах появилось недоуменное выражение.

— Я уверен, совсем не о таком замужестве вы мечтали, — продолжал он, — но мне хочется, чтобы вы знали, как я горжусь вами и как мне хорошо здесь, в Рок-Хаусе, рядом с вами.

Ему казалось, что именно эти слова он просто обязан сказать Пурилле. Но в его порыве не было ничего надуманного, нет, он говорил совершенно искренне и понимал — его слова многое значат для нее.

И все же она не сводила с него изучающих глаз. Он чувствовал, как она пытается проникнуть взглядом в его душу в поисках сокровенного, может, она хотела найти там то Золотое Руно, которое стало бы неотъемлемой частью счастливого замужества, каким она представляла его себе.

Он поднес к губам сначала одну ее руку, потом другую.

Прижавшись на мгновение к ее коже, он ощутил всю ее нежность. Наверное, подумал он, губы ее должны быть такими же нежными, мягкими и невинными.

Но он убедил себя не спешить. Доктор прав: ему следует ждать и не торопить события.

Он поднял голову, чтобы посмотреть на Пуриллу, и увидел, как зарделись ее щеки, как слегка разжались губы, словно ей не хватало воздуха.

Он понял — его прикосновения пробудили в ней чувства, никогда прежде ею не испытываемые, и снова графу захотелось обнять ее и прижаться к ее губам.

Но она высвободила свои руки и тихим застенчивым голосом, как-то совсем иначе, чем обычно, проговорила:

— Мне пора… мне надо идти… поискать Джейсона. Время… в это время я вывожу его на… прогулку.

Она вышла из оранжереи, а граф, удобно откинувшись в кресле, задумался.

В течение первых трех дней после свадебной церемонии нянюшка и Бейтс провожали графа в постель пораньше, и хотя Пурилле приносили ужин в его спальню, все же это было совсем другое, нежели сегодняшний вечер. Сегодня он спустился вниз, где их обоих ждал накрытый в маленькой гостиной стол.

Это событие взбудоражило девушку, и она попросила садовников, с которыми уже успела познакомиться, украсить стол цветами.

— Ваши цветы так красивы, — польстила она главному садовнику, прослужившему в Роке более тридцати пяти лет, — но мне невыносима сама мысль, что они должны умереть.

— Если бы они не вяли слишком долго, миледи, вам скоро некуда было бы ставить свежие, — добродушно усмехнулся старик.

— Вы правы, — согласилась Пурилла, — ведь каждый день мне кажется, что новые букеты еще лучше вчерашних. Пожалуйста, сделайте сегодня какое-нибудь особенное украшение для стола, для его сиятельства. Я знаю, он сумеет оценить это.

Садовник заверил ее, что это не составит ему труда, а Пурилла столкнулась с новой проблемой — ей предстояло выбрать наряд.

Почти каждый день из Лондона прибывали все новые и новые платья, и это не считая шляпок, шейных платков, мантилий, туфель, перчаток. А такого вороха самого разнообразного, отделанного кружевом белья она и вообразить себе не могла.

Модистка, появившаяся вскоре после ее переезда в Рок, казалось, без указаний точно представляла себе, что необходимо заказать для приданого. Но Пуриллу такое множество присланных ей вещей смутило и ошеломило, хотя нянюшка и граф, казалось, воспринимали все как должное.

— Это все, наверное, стоит страшно много денег, — испуганно сказала она нянюшке в то утро, когда прибыла очередная партия Коробок.

— Его сиятельство может себе это позволить, — успокоила ее нянюшка, — а, вы, мисс Пурилла, не хуже меня знаете, едва ли вам стоит щеголять здесь и по округе в тех .обмотках и тряпье, которыми вам приходилось довольствоваться дома.

— Но я не страдала от этого, — попыталась защититься Пурилла.

— Честь вам и хвала! — едко заметила нянюшка. — Только его сиятельство тратит целое состояние, чтобы принарядить вас как модницу.

— Но я вовсе не желаю уподобляться модницам, — заметила Пурилла. — Мне только хочется понравиться ему.

.. — На то ему и глаза, не слепой ведь, — резко оборвала ее нянюшка.

Она замолчала, но Пурилла не сомневалась: нянюшка считала ее замужество не просто необычным, но так или иначе шокирующим.

Она слишком хорошо знала старушку и понимала, насколько нянюшке не понравилась прежде всего та поспешность, с которой ее подопечная обвенчалась с графом. К тому же тот факт, что граф не в состоянии был вести себя как настоящий новобрачный, вовсе не укрылся от ее вездесущего ока.

Нянюшка разрывалась на части. Граф оказался на ее попечении в качестве больного, и она считала правильным и благоразумным во всех смыслах его пребывание в собственной спальне и его братское отношение к Пурилле, как если бы та приходилась ему сестрой, а не женой.

Но с другой стороны, ее обижало и огорчало подобное равнодушие графа, воздерживающегося от близости с ее воспитанницей. Ей хотелось, чтобы Пуриллу любили так, как она того заслуживала.

— Он полюбит меня когда-нибудь, — уверяла та Джейсона, разговаривая с ним перед тем, как заснуть.

Песику выделили специальную корзинку, но, когда нянюшка уходила, он частенько прыгал на кровать и забирался поближе к девушке.

— Граф Литтон — такой великолепный, такой видный, — продолжала она, — должно быть, многие женщины любили его и, возможно, граф сам любил их… но мне-то нечего ему предложить… кроме моего сердца.

Говорила она, имея при этом очень задумчивый вид, и это заставило Джейсона еще крепче прижиматься к ней.

Она обняла песика, словно ища утешение в теплоте и мягкости его маленького тельца.

— Кажется, он доверяет мне, — рассуждала она, — и я думаю, может быть, мне удастся помочь ему поладить с обитателями его поместья. Он понял, что я пыталась рассказать ему об этих людях, но как было бы хорошо, если бы я для него стала важнее всего на свете, важнее титула, важнее денег…

Она глубоко вздохнула.

— Наверное, я хочу слишком многого, ведь нам с тобой и так повезло оказаться здесь, в этом доме. Нельзя быть такой алчной, но, Джейсон, мне так нужна его любовь, я так отчаянно нуждаюсь в нем!

Слезы подступили к глазам, и, крепче обнимая Джейсона, она думала о графе, который спал в соседней комнате.

Комнаты разделяла лишь дверь, и она знала: ей стоило лишь приоткрыть ее, чтобы видеть его и слышать его.

Пурилла задумалась над тем, как он посмотрит на ее просьбу разрешить ей посидеть рядом с ним и немного поговорить. Но она убедила себя не докучать ему подобными просьбами.

К тому же на ней была только длинная ночная рубашка, и граф никогда еще не видел ее без прически, с распущенными по плечам волосами. Он ни разу не попросил ее зайти к нему и пожелать спокойной ночи после того, как уходила горничная, помогавшая ей раздеться.

— Я подожду… пока он поцелует меня… и тогда, возможно, он придет в мою… комнату, — уговаривала она себя.

Но она ни в чем не могла быть уверена, за исключением того, что их брак так и не стал настоящим.

На следующий день граф спустился вниз вскоре после завтрака. Пурилла встала поздно, и он наблюдал, как она спускалась по лестнице. Он показался ей очень элегантным и подтянутым, и теперь уже с трудом верилось, что он еще недавно не поднимался с постели.

— Я подумал, не сходить ли нам посмотреть конюшни, — предложил он, приблизившись к ней.

— Я так и знала, что вам этого захочется, — заметила Пурилла. — Не сомневаюсь, лошади прознали о приезде их хозяина и наблюдают за вами.

— Тогда и они обладают сверхъестественными способностями, — улыбнулся граф.

Они говорили на эту тему накануне вечером за столом, и девушка с большим интересом слушала его рассказы о храмах Индии, факирах и тех, кого считают в этой стране святыми.

— А у вас в доме есть привидения? — поинтересовалась Пурилла.

— Домоправитель может показать вам кое-какие записи об этом в домашнем архиве, — ответил граф. — Лично я никогда не видел ни одного призрака, хотя моя бабушка обычно клятвенно заверяла нас, будто она встречала одного из них в одежде придворного времен Карла I. Он двигался по коридору, а когда она спросила его, что он там делает, — он исчез!

Пурилла рассмеялась.

1 — Должно быть, она сильно растерялась. Как вы полагаете, это хорошее или плохое предзнаменование?

— Я думаю, ему самому было плохо, — ответил граф. — Он был вынужден все время бродить по Року, вместо того чтобы прогуливаться по Элизиуму или какому-нибудь другому раю, в который, возможно, верите вы.

В комнате воцарилась тишина.

Первой ее нарушила Пурилла:

— А вы верите в… рай?

Серьезность ее тона заставила и графа заговорить без тени иронии.

— Честно говоря, не могу точно сказать, верю или нет, — ответил он, — так же как не уверен, действительно ли некоторые люди обладают сверхъестественными способностями или они всего лишь шарлатаны, живущие за счет примитивных суеверий, которые веками привлекают к ним интерес.

—  — Возможно, когда-нибудь вы узнаете, правда это или нет. Я чувствую, всем нам это предстоит, — заметила Пурилла.

Вскоре разговор перешел на другую тему.

Позже, вспоминая их беседу, граф утвердился во мнении — Пурилла верила во все сверхъестественное. Меньше всего он удивился бы, если бы она вдруг сказала ему, что сама видела призраков в Роке.

Пока они медленно двигались в сторону конюшен (ведь графу следовало беречь силы), Литтон продолжал размышлять на эту тему.

Пурилла почти ни с кем не общалась. Компанию ей чаще всего составляли ее конь и пес, и не было ничего странного в том, что они научились инстинктивно понимать свою хозяйку.

И хотя она не рассказывала ему об этом, граф не сомневался — она легко могла позвать к себе Джейсона, даже не произнося вслух его имени.

Стоило ей только подумать о нем, как песик почти немедленно оказывался рядом.

Граф был поражен этим, но потом он вспомнил: такая близкая и прочная связь между людьми и животными вырабатывалась на протяжении столетий.

Он еще не видел Пуриллу в общении с ее конем Меркурием и не скрывал своего любопытства.

Не успели они войти в конюшню, как в одном из стойл раздалось радостное ржание. «Скорее всего, — решил Литтон, — это и есть Меркурий», и он не ошибся.

— Удивительное создание этот конь, миледи. Он шумел уже минуты три! — вышел им навстречу грум. — То-то я замечаю, он и впрямь заранее знает о вашем приближении.

Пурилла улыбнулась и не стала возражать, а граф, забыв о собственных лошадях, последовал за ней к стойлу, где Меркурий уже демонстрировал неописуемое волнение.

Но как только Пурилла приоткрыла дверь, конь сразу же успокоился и потянулся к ней мордой. Граф увидел породистого, хорошо выезженного с великолепным экстерьером коня. Такой экземпляр мог бы стать украшением любой конюшни.

— Это Меркурий! — сказала Пурилла, хотя это было уже лишнее.

— Я догадался, — ответил граф. — Уж очень он пытался привлечь к себе наше внимание.

— Его этому не учили, — заметила Пурилла. — Просто он любит меня и всегда знает, когда я думаю о нем.

Ей показалось, граф немного скептически посмотрел на нее, но он ласково потрепал коня и сказал:

— Ну а теперь, когда вы поздоровались с Меркурием, вам следует взглянуть и на моих лошадей, иначе они будут ревновать.

— Можно мне вывести Меркурия?

— Конечно, если вы хотите, — согласился граф.

Он уже ничему не удивлялся. Не удивился он и тому, как Меркурий спокойно последовал за Пуриллой, словно преданный пес, терпеливо поджидая, пока они не заглянут в каждое стойло, чтобы рассмотреть всех обитателей конюшни.

Как он и предполагал, Пурилле нравились самые резвые и непокорные обитатели конюшни.

Конечно, Брук был далек от мысли считать девушку воплощением амазонки, но теперь он не сомневался в любви Пуриллы к животным, которая превращала ее питомцев в послушных и доверчивых спутников.

Даже те лошади, что не обращали на графа никакого внимания, тянулись к Пурилле, похоже, им хотелось, чтобы она приласкала их.

Так они обошли все стойла.

— Я думаю, вам следует теперь вернуться домой. Вы на ногах уже больше часа, да и нянюшка, верно, поджидает вас уже, чтобы напоить вас укрепляющим бульоном.

— Больше я не позволю ей опекать меня! — рассердился граф.

— Она все равно не угомонится, даже если вы попытаетесь образумить ее, — рассмеялась Пурилла, — да и, честно говоря, вам следовало бы быть благодарным ей за это…

Граф не стал ей ничего возражать, и она продолжила:

— Нянюшка видит в вас не только своего подопечного и не только по обязанности ухаживает за вами, нет, она начинает любить вас. И ваши лошади, когда лучше познакомятся с вами, непременно полюбят вас. А вот Меркурий уже вас полюбил.

— Полагаю, он сам сказал вам об этом. — В голосе графа слышалась легкая усмешка.

— Когда вы касаетесь его, он дрожит так же, как когда приветствует меня, — не замечая его сарказма, объяснила Пурилла. — Когда к нему подходят другие и даже ласкают его, он почти не отзывается на их прикосновения.

Она говорила с такой искренностью, что граф не посмел больше иронизировать над игрой ее воображения, хотя и не поверил ей.

— По-вашему, выходит, мне везет, — отметил он, — и я предполагаю, вам кажется, будто и дальше все пойдет гладко.

И эта привязанность ко мне станет шириться и превратится во всеобщую, по крайней мере в рамках поместья?

— Конечно, — ответила Пурилла. — Конечно, разве вы сами не стремитесь к этому? Нельзя называть своим домом место, где нет любви, где люди не доверяют вам и не чувствуют на себе вашей заботы.

У графа мелькнула мысль, что большинство землевладельцев сочли бы эти ее высказывания нелепыми фантазиями сентиментальной барышни.

Но себе-то он не мог не признаться в том, что Пурилла права, пусть это и смущало его.

Отношения в доме должны быть основаны на любви, и все, кто работает для его благополучия, в самом ли доме или за его пределами, отдают ему не только свой труд, но и частицу своей души. Только тогда их труд приносит дому счастье.

В те времена, когда он вел суровую, во многом аскетическую жизнь солдата, подобные мысли никогда не приходили ему в голову. Он знал, что его подчиненные восхищались им. Они с готовностью исполняли его приказы, но он не ждал от них никаких сентиментальных чувств в отношении своей персоны.

Он пытался убедить себя в том, что слова и мысли Пуриллы соответствовали женской логике, с которой можно было легко согласиться из вежливости, но тем не менее не принимать ее в расчет.

Но он не сумел этого сделать. Он не сомневался в правоте Пуриллы. Рок-Хаус, так много значивший для него и для многих предшествовавших поколений семьи, заслуживал искренней любви и уважения. Работе из-под палки и фальшивым заверениям в преданности здесь не должно быть места.

Он обязательно вдохнет в него новую жизнь, и в поместье воцарится дух, присущий самым прославленным полкам гвардии ее величества, поддерживаемый в них всеми поколениями офицеров, тот дух, что рождает в солдатах неизменное восхищение, преданность и любовь.

Служилый человек не может не любить свой полк. Полк для него олицетворяет собой все прекрасное и духовное и настолько глубоко входит в его жизнь, что без него уже трудно существовать.

Перед мысленным взором графа пронеслись вдруг картины того, как он совсем недавно предполагал распоряжаться средствами и временем в своем новом качестве титулованной особы: Лондон, придворная суета, друзья, которых теперь он мог себе позволить принимать в своем доме, увеселения, балы, праздная жизнь.

Но права оказывалась Пурилла. Сначала надо позаботиться о поместье. Рок стоял на первом месте. Здесь требовались переделки, нововведения, улучшения и основательный ремонт.

Тогда и только тогда, когда все здесь достигнет того совершенства, которого он хочет, он вправе будет выбирать себе развлечения по нраву и в любом месте.

«Но это случится еще не скоро», — сказал он себе.

Почему-то мысль эта не угнетала его, не обескураживала, напротив, она побуждала к действию и будоражила.

Впереди его ждала большая работа, много дел, и Пурилла показала ему, каким путем идти к достижению цели.

Глава 6

Граф не мог преодолеть в себе желание отправиться на верховую прогулку, поскольку чувствовал себя превосходно.

Но до окончания срока полного покоя, отведенного ему доктором Дженкинсом, оставалось еще двое суток. Сам он считал бессмысленным выдерживать этот срок, но понимал, он не в состоянии противиться многословным возражениям нянюшки, Бейтса и, конечно, Пуриллы.

Он убеждал себя быть благодарным судьбе, пославшей ему троих людей, которые проявляли столько заботы о его здоровье.

И все-таки его раздражало то, что над ним трясутся как над малым дитем. И это после стольких лет стойко переносимых тягот и лишений армейской службы!

Однако Рокбруку удалось занять себя составлением планов по улучшению условий жизни и труда в поместье, и когда он обсуждал их с Пуриллой, то все больше удивлялся тому, насколько она была осведомлена о проблемах рабочих на фермах и как близко принимала к сердцу все их беды.

Когда она, в одном из своих новых платьев, сидела возле него в библиотеке или в одной из великолепных парадных комнат, столь прелестная и одновременно хрупкая и воздушная, казалось совершенно невозможным даже представить, что ее могли касаться столь приземленные и неприглядные заботы.

И все же между ними возникали весьма жаркие споры и по поводу увеличения заработка после покупки молотилки, и по поводу строительства новых домов для семейных рабочих.

— Если эти дома переоборудовать, они станут слишком привлекательными, и семьи начнут увеличиваться в геометрической прогрессии, — подбрасывал он тему для спора.

Надо сказать, его больше занимали ее ответы, нежели сам предмет их дискуссий.

— Я всегда считала большие семьи самыми счастливыми, — призналась Пурилла.

— Но откуда вам знать, если вы никогда не жили в большой семье? — поинтересовался граф.

— Мне бы хотелось иметь дюжину братьев. Когда Ричард погиб, у меня совсем… никого не осталось.

Последние слова она произнесла с такой тоской в голосе, что графу захотелось крепко обнять ее и не дать ей никогда больше вновь почувствовать свое былое безмерное одиночество.

Но он сдержал свой порыв, так как решил не проявлять никаких нежных чувств и поддерживать лишь дружеские отношения до того момента, когда его здоровье улучшится настолько, чтобы заговорить с ней о любви, а момент этот рано или поздно неизбежно наступит.

Хотя он и старался отгонять от себя подобные мысли, он все же нервничал, опасаясь, что она легко разоблачит его неискренность. Она без труда поймет, как сильно непохожи его чувства на ту идеальную любовь, которую она ждала от прекрасного принца своей мечты.

Ведь он сам с немалой долей цинизма отвергал существование подобной идеальной любви в их довольно жестоком и насквозь прагматичном мире.

Со временем Пурилле придется вплотную столкнуться с реальностью и понять, что, хотя граф и будет по-своему любить ее, их отношения никогда не станут похожи на восторженную романтическую страсть, о которой она мечтала.

Часто по ночам Литтон Рокбрук лежал с открытыми глазами в мучительных поисках ответа на вопрос, как же ему предотвратить это жестокое разочарование, которому именно он станет причиной.

Он отдавал себе отчет в том, что судьба свела его с наивным и чистым ребенком, невинным и неискушенным.

Никогда в жизни Литтон не сталкивался с подобной проблемой, когда речь шла о женщинах. Он сравнивал ее с лилией, которую так легко погубить, дотронувшись рукой до нежного и прекрасного цветка.

Но потом он резко обрывал свои размышления, поскольку его воображение слишком уж разыгрывалось, и уговаривал себя успокоиться. В конце концов, Пурилла оставалась всего лишь одной из тех обычных юных девочек, опыта общения с которыми у него явно недоставало.

Он считал, что за время их пребывания в Роке, к обоюдному удовольствию обоих, между ними возникла определенная близость. Он часто с удивлением обнаруживал, что она словно бы читает его мысли прежде, чем он высказывал их вслух.

Графу и самому каким-то образом удавалось угадывать ее чувства, хотя он и не выдавал себя.

Серебряный салон, украшенный цветами, теперь сильно отличался от того, каким он предстал графу впервые, и это явно выдавало появление в доме женщины. Граф отметил про себя, что любовь, которую он угадывал в глазах своей собеседницы, становилась все более очевидной день ото дня.

«Она любит меня», — говорил он себе. Никогда раньше никто не испытывал к нему подобного чувства. Это была совсем иная любовь.

Пурилла подошла к нему, он подал ей руку, и она доверчиво протянула ему в ответ свою.

— Чувствуете ли вы в себе достаточно сил, чтобы предпринять нечто захватывающее сегодня после полудня?, — спросила она.

— Я в отличной форме и готов ко всему, — ответил он. — По правде говоря, я как раз хотел отправиться куда-нибудь верхом.

— Нет! Нет! Вы слишком торопитесь! — стремительно отреагировала она. — Но я думала, возможно, мы могли бы хоть немного побродить по дому, исследуя его. Мне так трудно сдерживать свое любопытство и держать глаза закрытыми, как я вам обещала.

Граф расхохотался.

— Убежден, вы уже немного ловчите и изредка заглядываете то в одну, то в другую комнату, но я непременно проведу для вас большую экскурсию. Думаю, нам следует начать с парадных комнат на первом этаже.

— Я тоже так думала, — призналась Пурилла. — Тогда вы не сильно утомитесь и вам не придется подниматься по лестнице.

— Здесь в доме так много всего, — заметил граф, — что мне потребуется несколько дней для ознакомления вас со всеми моими владениями.

Он почувствовал, как пальцы Пуриллы сжались в его ладони, выдав ее волнение.

— Пожалуйста, давайте сразу же и начнем. Не могу выразить словами, как я волнуюсь.

Она стояла перед ним такая обворожительная, с сияющими глазами, с чуть приоткрытым от волнения ртом. Граф ощутил почти непреодолимое желание поцеловать ее.

Еще сегодня ночью он лежал без сна в своей спальне и думал о том, что никогда раньше ему не приходилось целовать женщину, незнакомую с поцелуями. Он не сомневался — губы Пуриллы окажутся очень нежными и совсем беззащитными.

Он почувствовал, как сильно забилось сердце при мысли, что он станет ее учителем в новом и до того неведомом ей мире телесной любви.

В его прошлом искушенные в любовных утехах женщины безудержно отдавались ему со страстью, ничуть не меньшей, чем та, которая сжигала и его. И они вместе сгорали в ней без остатка.

Но с Пуриллой все будет по-иному. И ему следует жестко контролировать свои порывы, чтобы не испугать и не повергнуть ее в ужас. Ему предстоит показать ей дорогу к радости любовной близости. И пусть она найдет с ним то счастье, которого искала.

Ему хотелось поцеловать ее, и он заставил себя отвернуться от этого по-детски возбужденного лица, которое, казалось, светилось изнутри, а затем произнес:

— Мы начнем с парадной залы. Раньше мне приходилось видеть ее открытой только по самым торжественным случаям.

Все еще держась за руки, они направились к выходу, как дверь вдруг открылась, и дворецкий объявил:

— Герцог Торрингтон и леди Луиза Велвин, ваше сиятельство.

Граф замер подле Пуриллы, подумав, что Немезида настигла его в самый неподходящий момент и что ему следовало ожидать этого.

Он отпустил руку Пуриллы и сделал шаг навстречу гостям.

— Какой сюрприз, ваша светлость! — поприветствовал он их.

Герцог слегка наклонил голову, но руки не протянул, и граф вовремя сдержал свой порыв радушного гостеприимства.

Даже не взглянув на спутницу герцога, граф знал, каким мрачным и оскорбленным взглядом одаривала его леди Луиза. Не мог он не заметить и хмурого выражения лица герцога, придававшего ему еще более грозный вид, нежели обычно.

— Я желаю говорить с вами конфиденциально, Рокбрук, — отрезал герцог.

Граф не сомневался: визит герцога не был обычным проявлением вежливости, и разговор предстоял неприятный.

Он повернулся к Пурилле, собираясь попросить ее оставить их, но, проявив обычную для нее интуицию во всем, что касалось графа, она уже сама направилась к двери.

Как только она вышла, герцог неприязненно произнес:

— Вы, Рокбрук, по моему мнению, чрезвычайно дурно обошлись с моей дочерью, и я требую от вас объяснения.

В его словах, без сомнения, крылась угроза, и он явно намеревался привести ее в исполнение.

Лишь немного поколебавшись, граф заговорил с удивлением в голосе, постаравшись придать своим словам естественность:

— Боюсь, я не понимаю вас, ваша светлость. Безотносительно того, какие чувства леди Луиза и я испытывали в отношении друг друга, я и предположить не могу, что вы приняли бы капитана без гроша в кармане, едва сводящего концы с концами, в качестве зятя.

Подобного ответа герцог, очевидно, не ожидал услышать, и лишь после длительной паузы спросил:

— Вы хотите сказать, вы женились прежде, чем унаследовали титул вашего дяди?

— Мой дядя и его сын погибли на третьей неделе марта.

— Но в оглашении говорится насчет семейного траура.

— Единственный брат моей жены погиб в Индии в прошлом году.

В комнате снова воцарилось молчание.

Затем герцог, словно растерявшись, повернулся к дочери.

Враждебность исчезла и из ее глаз, и она уже совсем иначе смотрела на графа.

— Но почему же вы не подождали? — спросила она еле слышным, прерывистым шепотом.

— Но откуда мне было знать, как мог я вообще предположить, — театрально взмахнув руками, воскликнул граф, — что мой дядя и его единственный сын погибнут так нелепо, так трагично?

Возникла многозначительная пауза.

— В сложившейся ситуации, — тщательно подбирая слова, заговорил герцог, — мне следует принести извинения за свои не правильные суждения о вас.

— Может быть, выпьете что-нибудь освежающее? — предложил граф. — Ведь вы прибыли из Лондона?

— Мы заехали к вам по пути. Мы собираемся погостить у сэра Фрэнсиса Дашвуда в Высоком Уикомбе, — объяснил герцог.

— Я не видел его уже несколько лет, — заметил граф, дабы поддержать беседу, — но надеюсь, теперь я смогу возобновить знакомство с ним.

Пока они разговаривали, Луиза прошла в глубь залы и устроилась на диване около камина, уставленного цветами.

Она оглядывалась вокруг, и граф догадывался, какие чувства обуревают ею. То наверняка была смесь злости и зависти, поскольку ей не удалось воспользоваться шансом и стать хозяйкой Рок-Хауса, как она того страстно желала.

Нетрудно было догадаться, что, как только она узнала, какое важное положение приобрел он в обществе, не говоря уже о его состоянии, она твердо решила сделать его своим мужем, о чем вовсе и не помышляла в дни их первых встреч.

Поэтому она, вероятно, очень усердно старалась, убеждая герцога действовать подобным образом.

Ни одному отцу не доставляет удовольствия принуждать кого бы то ни было вступать в брак с его дочерью, и графу было чрезвычайно любопытно, сколько правды об их близости в Виндзорском замке поведала Луиза герцогу.

Тем не менее его собственный план сработал именно так, как он на то и надеялся.

Факт его женитьбы якобы в то время, когда он ничего не представлял собой с точки зрения положения в обществе, должен был полностью подорвать позицию герцога в данном щекотливом деле. Луиза же могла теперь лишь, если она того желала, представить Рокбрука в роли влюбленного поклонника, утратившего всякую возможность удовлетворить свою страсть.

Но тут, словно ею вновь овладели подозрения, Луиза внезапно спросила:

— Но если вы были бедны, как вы говорите, почему вообще вы позволили себе жениться?

Граф ожидал этого вопроса и приготовил ответ заранее.

— Моя жена выросла в семье военных и привыкла справляться с хозяйством, не имея больших средств, — объяснил он. — У нее есть собственный небольшой доход и дом неподалеку отсюда, где мы и жили бы, когда я уезжал бы из полка.

Все его объяснения звучали более чем правдоподобно, и герцог примирительно сказал:

— Конечно, если ваша жена всегда жила по соседству, вы знали ее много лет.

В эту минуту, словно спеша хозяину на помощь, в комнату вошел дворецкий в сопровождении лакея, несущего поднос с бокалами и серебряное ведерко со льдом, в котором покоилась открытая бутылка шампанского, и графу не пришлось больше громоздить ложь.

Герцог с заметным удовольствием взял бокал.

— Я непременно должен выпить за ваше здоровье, Рокбрук, — сказал он, — и я надеюсь, что смогу иметь удовольствие познакомиться с вашей женой.

— Я уверен, для нее будет честь встретиться с вами, ваша светлость, — ответил граф, — но поскольку она довольно застенчива, я думаю, скорее всего мы отложим ваше знакомство с ней до другого случая.

Герцог был достаточно опытным в светских делах человеком, чтобы понять графа. Не стоило вынуждать леди Луизу и новоиспеченную графиню сталкиваться друг с другом.

— Что ж, вы, несомненно, правы, да и мы не можем оставаться у вас долго, — согласился герцог.

Однако он успел осушить еще несколько бокалов шампанского и обрести блаженно-миролюбивое состояние духа, прежде чем граф проводил их к карете и, стоя на лестнице, подождал, пока они скроются из виду.

Луиза задержала его руку в своей, когда они прощались, и ее взгляд заставил его насторожиться.

Выражение ее глаз слишком ясно поведало ему о ее страсти к нему, отнюдь не исчерпавшей себя. Потерпев неудачу сейчас, не сумев поймать его врасплох, она, несомненно, попытается вновь заманить его в свои сети, но уже иным способом, не так, как сделала это при первой их встрече.

Но по мере того, как карета удалялась все дальше от дома, граф с чувством невыразимого облегчения все четче осознавал — эта женщина ему больше не грозит. Страхи, мучившие его так долго, исчезли подобно туману под лучами утреннего солнца.

Он был свободен! Свободен от Луизы и ее чудовищной испепеляющей страсти! Свободен от всего этого ужаса, связанного с предполагаемой женитьбой на женщине, которую он ненавидел и презирал! Улыбаясь, он вернулся в холл.

— Попросите ее сиятельство присоединиться ко мне в салоне, — сказал он дворецкому и вернулся в заполненную цветами комнату, чтобы налить себе еще шампанского.

Прежде чем выпить, он поднял бокал в символическом тосте.

— За мое будущее счастье! — едва слышно произнес он, и ему показалось, что комната заполнилась ярким солнечным светом.

Поддавшись необъяснимому порыву уйти куда-нибудь, где она могла бы остаться одна и подумать, Пурилла упорно пробиралась сквозь заросли кустарника. Джейсон следовал за ней по пятам.

Выходя из салона, она услышала, еще не успев закрыть за собой дверь, слова герцога:

— Вы, Рокбрук, по моему мнению, чрезвычайно дурно обошлись с моей дочерью, и я требую от вас объяснения.

Тон герцога, так же как и его слова, заставили ее сердце сжаться от страха, и она замерла, придерживая дверь и не давая ей закрыться полностью.

Она слышала ответ графа. Теперь его слова разрешили наконец постоянно мучившую ее все это время загадку, почему же он женился на ней и почему он скрывал ото всех точную дату их венчания.

Теперь она знала все, и, хотя ей казалось немыслимым его желание избавиться от такой красивой и изысканной женщины, как леди Луиза, она поняла, что их брак был для него всего лишь спасительным решением проблемы.

Он совсем не любил ее, хотя она и пыталась убедить себя в обратном.

«Я стала для него просто наименьшим из двух зол», — думала она, шагая.

Она не замечала ни лиловой, ни белой сирени, ни жасмина, аромат которого заполнял воздух, ни цветов миндального дерева, столь же недолговечных, хрупких и нежных, как румянец на ее юном лице.

«Но разве я могла знать… разве могла предположить, что только это и требовалась ему от меня?»

Ей тогда казалось, будто он своей твердой рукой решительно направляет ее. Было невозможно противостоять ему.

Ее внутренний голос убеждал ее, что так, наспех, нельзя выходить замуж, но все доводы графа оказывались весьма разумными и убедительными.

— Но как же мне перестать любить его? — воскликнула она.

Джейсон поднял голову, изумленный тем отчаянием, что слышалось в этом родном для него голосе.

— Он бесподобно красив, — продолжала она, — и я с каждым днем все больше люблю его, но это не оправдывает его бегства от прекрасной леди Луизы.

Теперь она нашла объяснение тому, почему ее не оставляло сомнение в существовании какой-то тайной причины (помимо полученной им травмы) той немыслимой спешки, с какой они поженились.

Лишь эта отчаянно безрассудная любовь к нему не дала ей разобраться во всем, заставила ее притвориться перед самой собой, будто подобная спешка объяснялась его страстным желанием быть с нею, обладать ею. Пурилла тогда поверила, что все объяснялось невозможностью для нее жить рядом с ним в Роке, не состоя с ним в браке. Что причиной тому — отсутствие в доме других женщин, хотя нянюшка и не покидала их.

Конечно, если бы он действительно хотел этого, ему не составило бы труда найти ей компаньонку среди его многочисленных родственниц. Впрочем, если вспомнить, как мало она, Пурилла Кранфорд, значила во мнении общества, никто вообще не придал бы значения, живет ли в доме какая-нибудь компаньонка или нет.

Вместо этого он воплотил в жизнь этот странный и теперь казавшийся ей почти не правдоподобным план избавления от грозившей ему женитьбы на дочери герцога, хотя Пурилла и не могла взять в толк, почему он так стремился избежать этого брака.

Однако она посчитала очень разумной мысль графа, что офицер без гроша в кармане вряд ли мог заинтересовать герцога в качестве будущего зятя.

Пурилла хорошо знала, что в именитом полку, подобном гвардейскому гренадерскому, каждый офицер вынужден большей частью жить на собственные средства, так как просуществовать на армейское жалованье было невозможно.

Ее отец часто обсуждал с нею расходы, требовавшиеся от офицеров различных полков, поэтому она отдавала себе отчет в том, какими малыми средствами располагал граф в бытность свою на службе в полку. Их хватало только на его собственные нужды, да и то при строжайшей экономии. О женитьбе же в подобной ситуации и речи быть не могло, разве только у его будущей жены имелись бы собственные средства «Если бы он любил леди Луизу так же сильно, как, очевидно, она любит его, — рассуждала Пурилла, — они как-нибудь справились бы, и, возможно, он даже мог бы оставить полк».

Когда Пурилла увидела леди Луизу, входящую в салон, та показалась ей столь чарующе прекрасной, что первым ее ощущением был укол ревности. Она не сомневалась в том, какой невзрачной, простоватой и непривлекательной оказывалась она сама в сравнении с этим воплощением красоты.

Получалось, хотя это и казалось невероятным, что граф предпочел взять в жены ее, Пуриллу Кранфорд, лишь бы не жениться на леди Луизе, и это являлось своего рода признанием и ее, Пуриллы, достоинств.

Но этого ей было мало.

Она жаждала любви. Она сама себя обманывала, преувеличивала его чувства к ней. Ведь в глубине души она свято верила в невозможность настоящего счастливого супружества без любви.

— Неужели я смогу вынести это? Неужели смогу жить рядом с ним и никогда… Я буду знать, что я никогда не буду нужна ему… как близкий человек. Я лишь послужила ему… спасительной соломинкой, с помощью которой он избавился от… худшей доли?

Она добралась до края кустарниковых зарослей и углубилась в небольшой лесок, начинавшийся за ними.

Джейсон убежал вперед, увлекшись поиском кроличьих норок среди подлеска. Пурилла же брела будто на ощупь, не разбирая дороги, не видя ничего вокруг. Перед ее взором стояло лишь прекрасное лицо графа.

Последние несколько дней он проявлял к ней намного больше внимания и даже по-своему был очень нежен, и она объясняла это улучшением его самочувствия. К тому же их беседы открывали так много общего в их взглядах и интересах.

Но она боялась, что теперь даже их товарищеские отношения больше не будут представлять для него никакого интереса.

«Вы боялись герцога, боялись его гнева, его реакции на ваш поступок, — мысленно говорила она с графом, — и именно поэтому вы подстроили все так, будто вы женились на мне до получения наследства».

Теперь она могла признаться самой себе, что всегда чувствовала какую-то тень между ними, или, возможно, то была настоящая пропасть.

Теперь, когда герцог поверил графу, тот стал… свободен…

Свободен, если не считать своей женитьбы на той… которую и не любил вовсе…

Пурилла плакала от отчаяния, но брела все дальше и дальше, чувствуя, что только в движении может обрести хоть какой-то порядок в своих чувствах и мыслях.

Они с Джейсоном вышли из-под покрова леса и оказались на каком-то невозделанном поле. То там, то здесь рос кустарник, а прямо перед ними возвышался небольшой холм.

Джейсон бежал впереди, как вдруг почти перед самым его носом из-под кустарника выкатился маленький кролик и на бешеной скорости помчался прочь, мелькал лишь только его белый хвостик.

Джейсон радостно залаял. Заметив происходящее, Пурилла открыла было рот, намереваясь позвать пса, но не успела она издать ни звука, как его и след простыл. Она лишь смутно уловила, в каком направлении он скрылся.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы добраться по кочкам поближе к тому месту, где Джейсон исчез, и она увидела там нечто, напоминавшее вход в пещеру.

Там лежали большие глыбы известняка, и она догадалась, что перед ней одна из шахт по добыче мела, которые часто встречаются по всему Букингемширу.

Она много слышала о меловых пещерах Западного Уикомба, в которых распутный сэр Фрэнсис Дашвуд, живший в XVIII веке, устраивал свои порочные, пользовавшиеся дурной славой оргии.

Вокруг Литл-Стентона также имелось несколько подобных пещер, и фермеры понемногу продолжали вести в них добычу мела, но эта шахта, похоже, давно никем не разрабатывалась.

Приблизившись к зияющему лазу, она услышала, как где-то там, в глубине лает Джейсон, и предположила, что ему либо удалось догнать и схватить кролика, либо тот исчез в норе, и пес не может достать его;

— Джейсон! — позвала она. — Джейсон!

Обычно очень послушный пес сейчас не отвечал. Девушка решила, что он не может слышать ничего, кроме собственного лая, усиленного многократным эхом пещеры.

И она направилась в глубь пещеры.

— Джейсон! — снова позвала она, но он все так же продолжал лаять.

Пещера представляла собой хорошо разработанную шахту размером приблизительно четыре фута в ширину и более чем шесть футов в высоту. Под ногами лежал толстый слой мелового порошка, и она подумала, что вид ее обуви приведет в негодование нянюшку. Но ей ничего не оставалось делать, как попытаться заставить Джейсона прекратить охоту на кролика и выйти наружу.

— Джейсон! — снова крикнула она, и на сей раз он прекратил лаять. Должно быть, пес все же услышал ее.

— Джейсон! Джейсон!

Она двигалась все дальше в глубь пещеры, рассчитывая, что пес услышит ее приближение.

Джейсон действительно услышал свою хозяйку, но в этот миг с внезапным грохотом и треском сверху обрушилась сначала одна глыба, за ней другая, затем еще и еще, и девушка неожиданно оказалась в полнейшей темноте. Не трудно было догадаться, что случилось. Завалило вход в пещеру, и когда Джейсон подобрался к ней, она схватила его в охапку и прижала к себе, понимая, в какую ловушку они сами себя заманили.

Граф налил себе еще один бокал шампанского, но не стал пить.

Так, с полным бокалом в руке, он подошел к окну, чтобы выглянуть в сад.

Солнечные лучи позолотили озерную гладь. Плодовые деревья и кустарники никогда еще не выглядели столь красиво.

Они принадлежали ему, Литтону Рокбруку, и он почувствовал, как по всему его телу разливается блаженная теплота, наполняя его не просто радостью владения всей этой красотой, но и ощущением мира и покоя, которое он не испытывал в течение очень долгого времени.

Ему вдруг остро захотелось разделить это новое для него чувство с Пуриллой. Не успел он подумать о ней, как услышал, что кто-то вошел в комнату, и обернулся с улыбкой на губах. Но перед ним стоял дворецкий.

— Ее сиятельства нет наверху, милорд, — сказал он. — Кормилица думает, она пошла прогуляться.

Граф нахмурился.

— Вы уверены? — спросил он. — А кто-нибудь видел, как выходила ее сиятельство?

— Не думаю, милорд, но пойду узнаю.

Граф поставил бокал, вернулся к камину и в раздумье остановился на коврике перед ним.

Пурилла так ждала, когда они смогут вместе начать осматривать дом. Похоже, раз она вышла на прогулку одна, значит, была чем-то встревожена. Обычно она поступала так всегда, когда ей необходимо было о чем-нибудь подумать в одиночестве.

Наверняка ее расстроил визит герцога и леди Луизы, особенно Луизы.

Граф не сомневался в этом, ведь любая влюбленная в него женщина, несомненно, ревновала его к другим.

Тут он сообразил, что, вполне возможно, Пурилла услышала и властное требование герцога предоставить ему объяснения.

— Дьявол! — выругался граф. — Какого дьявола эти двое заявились сюда, чтобы все испортить?

Однако он вынужден был признать, что ожидал этого со дня на день, раньше или позже, и, возможно, было к лучшему то, что это наконец случилось.

Ему показалось, дворецкий не возвращался целую вечность.

— Я не могу отыскать ее сиятельство, — сказал он, — и хотя никто из домашней прислуги не заметил, как она выходила, один из садовников видел ее светлость, когда она пробиралась сквозь заросли кустарника вместе со своим песиком.

— Спасибо, — поблагодарил граф. — Думаю, она скоро вернется.

Последние слова он сказал скорее самому себе, нежели дворецкому, и, оставшись один, снова подошел к окну. Но теперь он уже не замечал солнечных бликов ни на озерной глади, ни на цветах и кустарнике.

Литтон слишком волновался за Пуриллу. Он с тревогой думал о том, что она несчастна и, возможно, страдает от любви к нему.

«Лучше бы я рассказал ей правду, когда показывал объявление о нашем венчании», — упрекал он себя.

Ему следовало объяснить ей все самому. Так было бы гораздо лучше для нее, и она не переживала бы сейчас, расстроенная и введенная в заблуждение поведением герцога.

Но теперь слишком поздно. Ничего изменить уже нельзя. Ему оставалось только надеяться на ее скорое возвращение. Он постарается поставить все на свои места, когда она придет.

Джейсон дрожал, а Пурилла, крепко прижимая его к себе, ждала новых осыпей мела. Но вокруг стояла тишина.

От испуга ей казалось, что она слышит биение собственного сердца.

— Бесполезно просто сидеть и ждать помощи, — обратилась она к Джейсону. — Нам придется самим попробовать выйти отсюда.

Сначала ей казалось, что вокруг стоит кромешная тьма, но теперь Пурилла заметила слабую полоску света на земле. Приблизившись к тому месту, она поняла, что огромный валун, падая, оставил небольшую щель, через которую пробивался свет и поступал свежий воздух.

То же самое было и в других местах обвала, но, осмотревшись, она определила: множество глыб, плотно прилегавших друг к другу, преграждали ей путь к выходу из пещеры.

Стоило ей попытаться сдвинуть любую из них, как ей на голову обрушатся камни.

Она долго стояла без движения, беспомощно разглядывая все эти упавшие глыбы, в то время как Джейсон, тоже понимая, в каком тяжелом положении они оказались, жалобно скулил рядом.

— Что же нам делать, Джейсон? Что же делать?

Пурилла села и, обхватив своего любимца руками, снова почувствовала тепло его маленького тела. Он ласково лизнул ее в лицо, и это дало ей некоторое утешение.

Жутко было сознавать, что никто даже не догадывается, где ее искать. , Она вышла из дома, позабыв надеть шляпу, так сильно она расстроилась.

К счастью, ее шелковое платье было на подкладке, а рукава спускались до самых запястий, но в пещере оказалось значительно холоднее, нежели снаружи, и скоро ей предстояло сполна ощутить холод, особенно когда солнце сядет и через щели будет дуть свежий ветерок.

Внезапно ее охватила настоящая паника. Ведь никто и не подумает искать ее здесь, и, вероятно, им с Джейсоном предстоит умереть от холода и голода, а граф так никогда ничего и не узнает.

Мысль о том, что она никогда больше не увидит его, ужаснула Пуриллу, и она чуть было не закричала, моля о помощи.

Но едва открыв рот, она поняла всю безнадежность этого зова.

За пределами парка, пока они шли сюда, им не встретилась ни одна живая душа. Заросшие земли, по которым они брели, явно не обрабатывались арендаторами, и, похоже, в эту часть поместья вообще не заглядывали ни арендаторы, ни сезонные рабочие.

— Нам надо что-то предпринять, Джейсон, — произнесла она с отчаянием, — мы должны!

Он теснее прижался к ней, словно страх в голосе хозяйки пугал и его.

— Нам нельзя умереть здесь… нельзя! — продолжала Пурилла. — Если я умру, леди Луиза сможет… заставить графа… жениться на ней.

Подобная мысль пугала ее даже больше, нежели собственное отчаянное положение. Не было сомнений — все так и произойдет. Не успеет разнестись известие о ее смерти, как леди Луиза и ее грозный отец снова начнут преследовать графа и снова будут принуждать его вступить в брак с этой женщиной. В брак, которого он избежал, женившись на Пурилле.

— Его необходимо спасти… я должна спасти его! — внушала себе Пурилла. Но единственным его спасением являлась ее жизнь. Ей предстояло спасти себя, дабы спасти его.

Она села и стала неотрывно смотреть на загородившие проход груды меловых глыб, словно пытаясь силой своей воли неким волшебным образом освободить путь из пещеры.

И тут ее осенило. У нее оставался единственный шанс — использовать мощь своей мысли.

Она ничего не рассказывала об этом графу, опасаясь его непонимания и неприятия этих якобы фантазий.

Когда брат приезжал в отпуск из Индии, она буквально засыпала его вопросами о способностях, которыми обладали индийские факиры. О том, как они творили чудеса, которым никто не находил объяснений.

— Многие из них обладают даром гипнотического воздействия, — объяснял Ричард, — но помимо этого они, несомненно, пользуются таким способом передачи информации на расстоянии, который до сих пор на Западе никто не применяет.

— И каков же он? — нетерпеливо выспрашивала Пурилла.

— Это трудно объяснить, но каким-то необычайным способом они в состоянии передавать свои мысли на большие расстояния, — начал свой рассказ брат.

Пурилла не перебивала, и он продолжал:

— У нас служил один сипай. Однажды он пришел ко мне и, рассказав о смерти своего отца, попросил у меня отпуск. Поскольку я знал, где жил его отец, а было это почти за три сотни миль от нас, я поинтересовался, как же он узнал про смерть старика.

— Он умер прошлой ночью, капитан-сахиб.

— Прошлой ночью! — воскликнул я. — Но как же ты смог узнать об этом?

— Мои брат и сестры сказали мне это, капитан-сахиб.

— И как же ты поступил? — спросила Пурилла.

— Конечно, я отказался отпустить его под таким очевидно лживым предлогом, — ответил Ричард. — Но две недели спустя мне и вправду сообщили о смерти его отца. И умер он действительно в точно указанное индусом время!

Пурилла вспомнила об этом необычном виде телепатии и решила, что, если она не хочет умереть в темной пещере, ее единственным шансом выжить должна стать попытка мысленной связи с мужем.

Вспомнила она и то, как часто, когда они бывали рядом, она легко читала его мысли. А время от времени граф, казалось, и сам догадывался, о чем она думала до того, как успевала что-нибудь ему рассказать.

— Я должна это сделать! — громко произнесла она. Закрыв глаза, она сосредоточилась на своих чувствах к нему, вложив в свой мысленный порыв всю любовь, какую хранила в своем сердце. Она сконцентрировала все силы, всю волю, пытаясь сообщить ему о случившейся с ней беде.

Часом позже граф беспокойно вышагивал по комнате.

Раза три или четыре он выходил в холл, спрашивал у лакеев, не появилась ли ее сиятельство.

Он не мог понять, почему на душе у него становилось все неспокойнее и неспокойнее.

Здравый смысл говорил ему, что она отсутствует не столь уж долго, и если ее расстроил услышанный ею диалог между ним и герцогом, она скорее всего не вернется домой до самого вечера, как это уже случалось, когда они были в Литл-Стентоне.

Потом ему стало казаться, будто он слышит, как она зовет его.

«У меня разыгралось воображение, — решил он, — вряд ли с ней может что-нибудь случиться в наших краях».

Но незаметно к нему подкралось ощущение опасности.

Литтон пробовал не обращать на него внимания, убеждал себя в нелепости подобных мыслей, в том, что все это лишь игра воображения, но ощущение не пропадало. Наоборот, скоро он уже целиком был поглощен этим чувством нависшей над ней опасности и не мог думать ни о чем ином. Он понял — надо действовать.

Перед его взором стояло лицо Пуриллы, обращенное к нему, ее голубые глаза, молящие о помощи, беззвучно шевелящиеся губы, словно пытающиеся рассказать ему о чем-то важном.

— Будь я проклят, она в опасности — и я знаю это! — вскричал он.

Он схватил звонок, и на зов прибежал лакей. Спустя четверть часа граф и три грума уже оседлали лошадей и двинулись прочь от дома.

— Бойд и я пойдем через заросли кустарника, — распорядился он, — один из вас направится на запад от леса, на случай, если ее сиятельство будет возвращаться той дорогой, а другой пусть двигается через фруктовый сад и осматривает подходы к дому с восточной стороны.

Грумы поскакали прочь, граф же, сопровождаемый Бойдом, своим главным конюхом, двинулся дальше по еле заметной тропинке, которая пролегала среди цветущего кустарника и вела в сторону леса.

По мере движения ощущение, будто Пурилла зовет его, все усиливалось, и теперь он почти как безумный стремился вперед. Девушку необходимо было найти как можно скорее, иначе он потеряет ее навеки.

В его мыслях отсутствовала всякая логика. Он оказался во власти некоего побуждения, возникшего, казалось бы, из ничего, без всяких на то причин.

Ему чудилось — она молит его найти ее, и это заставляло его подстегивать коня, беспрерывно оглядываясь по сторонам в надежде увидеть мелькание белого платья Пуриллы между стволами деревьев.

Но он ничего не видел, только где-то наверху мирно порхали голуби. Когда они достигли края леса, солнце начало садиться, и Литтон с мучительной болью подумал, что не сумеет найти Пуриллу до темноты.

Лес поредел, и граф, оказавшись на краю поляны, остановил коня.

— Могла ее сиятельство уйти так далеко, как ты думаешь, Бойд? — обратился он к конюху, чувствуя необходимость поговорить с кем-то, лишь бы унять свою тревогу.

— Далековато, правда, милорд, но ее сиятельство могла увлечься прогулкой, а то и просто задуматься. Тогда она непременно должна была добраться до того мелового холма, вон там, впереди.

— Пойдем посмотрим, — сказал граф.

Он пустил коня по заросшему полю и вверх на холм, возвышавшийся перед ними.

С противоположной стороны его, совсем близко, видны были небольшие холмистые пригорки, далее местность переходила в низину, по которой текла небольшая извилистая река, исчезавшая за горизонтом.

Вид с холма открывался великолепный, но графа интересовала лишь маленькая фигурка, которую он так тщетно искал. Поскольку ее не было видно и отсюда, он повернулся к Бойду и с отчаянием в голосе спросил:

— Что же теперь делать, Бойд? Как ты думаешь, может быть, другие встретили ее?

— Если бы так, милорд, они протрубили бы в рог. Я так велел, у них у каждого есть рог.

— Это ты хорошо придумал, — похвалил его граф. Он замер и прислушался, надеясь и не надеясь различить звук рожка, доносящегося с одной или другой стороны леса.

Потом поднял поводья и собрался уже ехать дальше, как Бойд внезапно поднял вверх руку.

— Ого, похоже, что-то слышу, милорд.

Граф замер.

— Но я ничего не слышу.

Тут конюх воскликнул:

— Вот оно, снова, милорд! Право слово, собака лает!

Может, то песик миледи!

Чувствуя, как начинает дрожать, Пурилла отодвинулась от стены, на которую опиралась, и выпрямила спину, все еще тесно прижимая к себе Джейсона, напуганного темнотой. Возможно, и ее страх передался ему.

Она обращала свои мысли и просьбы к графу до тех пор, пока ей не стало казаться, что все ее существо словно уже где-то рядом с ним. Ей чудилось, будто она выскользнула из своей телесной оболочки, и к нему летят не только ее мысли, но и сердце и душа.

Ее мольбы становились все ярче, все насыщеннее, и она знала, что непременно достучится до его чувств и разума. А потом она внезапно поняла — она достигла цели и он в ответ призывает ее.

«Я люблю его. Мне нечего дать ему, кроме своей любви. Но ведь в целом мире нет ничего сильнее любви… пусть даже и безответной…»

Она любила графа всем своим сердцем, и независимо от его отношения к ней ничто не могло этому помешать.

Она чувствовала, что каждый ее вздох, каждая частица ее души и тела принадлежат ему. Независимо от того, хочет он этого или нет.

И сейчас девушка мысленно рвалась к нему, пока не достигла его, преодолев расстояние, и вот она уже трепещет в его объятиях, и его сердце бьется рядом.

Она вся ушла в свои грезы, но неожиданно залаял Джейсон, и она быстро очнулась.

Пес лаял громко и отрывисто. Нянюшка всегда ругала его за этот резкий лай, именно из-за него она настояла на его ссылке в конюшню во время болезни графа.

Так Джейсон не лаял ни от радости, ни от возбуждения, так он предостерегал хозяйку о чьем бы то ни было приближении.

— Что там, Джейсон? — спросила она. — Что ты услышал?

Она не могла видеть его, но чувствовала, как пес наклонил голову, словно прислушиваясь. Джейсон немного отодвинулся от хозяйки, и Пурилла испугалась, что он совсем исчезнет в темноте, и она останется одна.

Но он опять залаял, отрывисто и громко, и начал скрести камни, преграждавшие выход.

— Что это? — спрашивала Пурилла. — О, Джейсон, неужели они нашли нас!

Девушка попробовала позвать на помощь, но голос не шел из груди из-за комка в горле.

Глава 7

Пурилла замахала руками в знак протеста.

— Нет, нет, я не могу выпить больше ни одной ложки.

— Это поможет вылечить простуду, мисс Пурилла, — решительно и твердо сказала няня. — Господь свидетель, вы были похожи на ледяную сосульку, когда вернулись.

Пурилла слабо улыбнулась.

— Я бы и правда превратилась в сосульку, если бы мне пришлось провести там всю ночь.

Она заметила, как вздрогнула от страха няня, и вспомнила, как сама она отчаянно боялась до тех пор, пока не услышала, словно чудо, голос Литтона.

— Вы там, Пурилла? — кричал он, заглушая лай Джейсона.

— Я здесь… я… здесь! — едва сумела она выговорить, от страха почти потеряв голос, потом повторила громче, испугавшись, что он может не услышать ее.

— Вы целы?

В голосе графа звучала тревога, и то была сладчайшая музыка для нее. Прекрасней этого она никогда раньше ничего не слышала!

Он волнуется! Он действительно встревожен тем, что ее могло поранить обрушившимся известняком.

— Нет… У меня все… в порядке, — сумела она выговорить.

— Мы вытащим вас оттуда.

Она услышала, как граф с кем-то переговаривается. Но она не пыталась определить, кто это мог быть или о чем они говорили. С непередаваемым чувством облегчения она уверилась, что ее молитвы были услышаны и помощь близка, и ей и Джейсону не придется умереть здесь от холода.

Чуть позже она снова начала прислушиваться, после того как пронзительно проревел охотничий рожок.

Она не могла понять, почему звучал охотничий рожок, но чувствовала, что это должно иметь какое-то отношение к ее спасению.

Далее она смогла расслышать, как граф объясняет что-то около завала, очевидно, осматривая его и размышляя вслух, как лучше освободить вход в пещеру.

Джейсон нетерпеливо лаял, но теперь уже с восторгом, словно знал, что прибытие графа предполагало их скорое освобождение из этой темной тюрьмы.

Пурилла полагала, что его лай мог только мешать им, и поэтому крепко прижала к себе песика, чтобы он не создавал лишнего шума.

— Нам следует проявить терпение, — внушала девушка своему четвероногому другу, — и ждать, пока они не смогут найти какой-либо способ вывести нас отсюда.

На это действительно ушло много времени.

Она услышала голоса еще двух мужчин, и по позвякиванию уздечек поняла, что они прибыли на помощь графу.

Состоялся весьма долгий обмен мнениями, а затем она догадалась, что они пытаются сдвинуть валуны внизу завала.

Она сочла это весьма странным решением, но потом пришла к выводу, что они предприняли попытку приподнять груду камней снизу с помощью большого бревна, которое, должно быть, нашли среди деревьев.

Затем она сообразила, в чем дело. Граф боялся, что, если вдруг случится повторный обвал известняка, это не только еще больше затруднит вызволение пленников из пещеры, но может привести и к их гибели.

«Какой он умный», — подумала она.

Она ощутила, как на нее нахлынула волна нежности к графу. Она вспомнила, что доктор еще не разрешал ему ездить верхом и велел не перетруждать себя еще в течение по крайней мере двух дней. Выходит, он сел в седло и отправился в путь, услышав где-то там, внутри себя, ее крик о помощи и осознав опасность, которой она подвергалась.

И пусть с каждой минутой становилось все холоднее, она вся горела от возбуждения, вызванного мыслью, что она сумела сообщить о себе графу на расстоянии, воспользовавшись способом, которым общаются между собой индусы, как ей рассказывал Ричард.

«Мне помогла моя любовь к нему, — решила Пурилла.

Все происшедшее лишь доказывало то, во что она всегда верила. Любовь — самое сильное и самое жизнеутверждающее чувство во всей Вселенной».

Теперь ей хотелось знать, какие чувства испытывал сам граф и понимал ли он, что она взывала к нему всем сердцем, моля его о спасении.

И вдруг она вспомнила, что ведь он-то не любит ее, и было бы неловко заговаривать с ним о своих чувствах.

— Рокбрук никогда ничего не должен узнать, — решила она. Возможно, будет лучше, если она не скажет Литтону, что слышала слова герцога и теперь знает истинную причину его скоропалительной женитьбы.

Эти мысли сковали ее, словно холод, овладевавший ее телом, достиг теперь и ее сердца.

— Я люблю его! Я люблю его! — шептала она, прислушиваясь к его голосу, раздававшемуся снаружи.

Но ничто в их отношениях не менялось, хотя он и пришел ей на помощь. Его поступок не давал ей повода надеяться на большее.

И пусть он примчался спасти ее, она для него по-прежнему оставалась лишь спасением от необходимости жениться на леди Луизе.

«Но зачем графу Рокбруку понадобилась незнатная провинциалка на роль жены? — недоумевала Пурилла. — Почему ему не выбрать красавицу, искушенную в жизни, и к тому же — дочь герцога?»

На этот вопрос она не находила ответа. Она лишь чувствовала, как между нею и графом, ее мужем, возникла преграда, она никуда не исчезла за время их с Джейсоном заточения здесь, и не представлялось никакой возможности устранить ее.

Три конюха сдвинули огромный валун у самого выхода и укрепили его обломками крепкой древесины.

При этом сверху осыпались небольшие куски известняка. Граф осмотрел все очень тщательно, верх пещеры, казалось, оставался достаточно прочным, и он решил, что если они будут осторожны, дальнейшего обвала не произойдет.

Теперь в груде камней образовался проход шириной около фута, и как только Пурилла увидела свет, проникающий снаружи, она поняла их замысел.

Она молча наблюдала за их действиями, обхватив руками Джейсона, так, что Литтон снова заволновался:

— Вы в порядке, Пурилла?

— Да.

— Вы не могли бы посмотреть, сможет ли Джейсон проскользнуть через отверстие, которое мы проделали?

— Да, конечно, — ответила Пурилла. — Он уже рвался попробовать.

— Тогда отпустите его! — предложил граф. Пурилла освободила Джейсона, и, не дожидаясь приказа, он проскользнул в лаз и бросился к свету, идущему снаружи.

Песик легко добрался до конца лаза, и, как только раздался его радостный лай, девушка поняла, что он прыгает от восторга, пытаясь выразить графу восхищение своим освобождением.

Пурилла наблюдала за действиями людей, и, когда они сделали лаз немного шире, крикнула:

— Мне кажется, теперь я смогу пролезть через него.

— Вы уверены? — переспросил ее граф с другой стороны. — Будьте осторожны. Если вы что-либо заденете, известняк может снова посыпаться и покалечить вас.

— Я буду крайне осторожна, — пообещала Пурилла, подумав, насколько ей повезло с ее стройной фигурой. Но стоило ей просунуть сначала голову, а потом и плечи в лаз, она испугалась. При малейшем резком движении она могла сдвинуть древесный крепеж, и вся масса известняка обрушилась бы ей на спину.

Она почти прижалась лицом к земле, чтобы камни не поранили его, а затем внезапно почувствовала руки графа, подхватившие ее под локти. Он осторожно тянул ее к себе, пока сначала бедра, а потом и вся она не высвободилась из мелового плена.

Он поставил ее на ноги и обнял.

Едва веря в свое избавление и к тому же чувствуя, что вот-вот разрыдается, она уткнулась лицом в его плечо.

Сильные крепкие руки дарили успокоение.

— Все хорошо, вы в безопасности, и теперь я могу отвезти вас домой, — тихо произнес он.

— Вы… пришли!.. — прошептала она. — Я пыталась… сообщить… вам… о случившемся… с нами…

Голос ее был слаб, а речь почти бессвязна, и она подумала, что он не расслышал ее, поскольку лишь воскликнул:

— Ваше платье промокло, и вы, должно быть, очень замерзли.

Он освободил ее из своих объятий, и она попыталась найти платок, чтобы утереть выступившие слезы, и в этот момент увидела, как он снимает с себя куртку.

— Нет-нет… пожалуйста! — запротестовала она. — Я… в порядке.

Не обращая внимания на ее протесты, он укутал ее курткой.

Затем она услышала, как он обратился к конюху:

— Я отвезу ее сиятельство на своей лошади. Дайте мне вашу куртку, чтобы сделать седло более удобным.

— Нет… нет! — судорожно протестовала Пурилла, пока тот выполнял приказание.

— Позвольте мне сделать все самому, — возразил граф, и она почувствовала, что ей нечего больше сказать.

Главный конюх уложил свою куртку и еще одну, взятую у грума, спереди седла графа.

Затем, когда тот взобрался на лошадь, они подняли Пуриллу и усадили спереди него.

Поскольку его левая ключица еще давала о себе знать, Литтон обхватил девушку правой рукой, а повод взял левой.

Она очень волновалась за него, и ей хотелось попросить его дать ей возможность самой поехать на одной из лошадей.

Но она понимала, что настолько промерзла, что едва ли сможет самостоятельно удерживать поводья и сидеть в седле без передней луки.

«Здесь недалеко», — успокаивала она себя, прекрасно понимая, что графу не следовало бы рисковать своей поврежденной ключицей.

Но и спорить с ним было бессмысленно, и, когда он устроил ее так, чтобы она чувствовала себя удобно на этом импровизированном переднем седле, они медленно двинулись в путь.

Одного из грумов послали вперед предупредить домашних об их возвращении, в то время как двое других ехали сзади, а Джейсон взволнованно бегал вокруг всей процессии.

Как замечательно было сидеть, прижавшись к графу, чувствовать его руки, обнимающие ее, и знать, что опасность уже позади!

Пурилла мысленно от всего сердца возносила благодарственные молитвы.

— Спасибо, Господи… спасибо… Спасибо за мое спасение и, пожалуйста, пошли ему… счастье…

Им потребовалось всего десять минут, чтобы вернуться домой, где их уже встречала няня, тут же захлопотавшая вокруг своей воспитанницы, одновременно нещадно ругая ее.

Ее искупали в горячей ванне, чтобы из нее вышел весь холод, который, казалось, проник до самых ее костей, и уложили в теплую кровать. А затем напоили горячим бульоном, на чем строго настояла няня. Она кормила Пуриллу с ложечки, как малое дитя.

— Достаточно, няня, пожалуйста… не могу больше, — умоляла ее Пурилла.

— Сейчас еще подадут обед, — отвечала няня, — и вы все съедите до крошки. После таких приключений просто необходимо хорошо покушать.

— Я хочу обедать с его сиятельством.

— Его светлость обедает в своей собственной комнате.

Мистер Бейтс настоял на том, чтобы он тоже принял горячую ванну, а то ведь он так долго не ездил верхом, и все мышцы у него окоченели.

— Его светлость придет в негодование, если опять почувствует себя инвалидом.

— Коли он рискует собой, должен понимать, что последствия неизбежны, — пробурчала няня. — Да и вам крупно повезет, если вас минует воспаление легких, ведь на вас и было-то одно только платье тонкое!

— Я уже согрелась, — заверила ее Пурилла, — и вместо того, чтобы ворчать, тебе следует благодарить Господа, что я не осталась там на всю ночь.

Няня издала звук, больше походивший на крик ужаса.

Принесли обед, и Пурилла с удовольствием съела все эти восхитительные блюда, хотя ей и недоставало при этом общества графа.

Ей хотелось оказаться сейчас возле него, слышать его голос и наблюдать за выражением его глаз. И честно говоря, ее больше всего интересовало, действительно ли он рад, что ему удалось спасти ее.

Когда Пурилла покончила с едой, она спросила няню, убиравшую поднос:

— Его сиятельство придет проведать меня?

— Думаю, да, — ответила няня. — Я пойду вниз и поужинаю. Вы еще что-нибудь хотите?

— Нет, спасибо, — ответила Пурилла.

Нянюшка осмотрела спальню, точно проверяя, не забыла ли она чего сделать, но все оказалось в порядке. Высокие окна были задернуты шторами, свечи зажжены и поставлены на туалетном столике у кровати.

Масляные светильники использовались в доме только внизу, в больших хрустальных люстрах, а в спальнях зажигали свечи, которые, как думала Пурилла, придавали комнатам очарование и романтический вид.

Какое-то время назад они уже обсуждали, будет ли Рокбрук вводить в доме газовое освещение.

— Как жаль что-либо менять здесь, — призналась Пурилла.

— Если нам необходимо идти в ногу со временем в нашем поместье, — заметил граф с улыбкой, — думаю, и в доме нужно следовать прогрессу.

— Но дом прекрасен таким, какой он сейчас.

— Мы не будем спешить, — заверил ее граф. — Мы выслушаем экспертов, прежде чем примем решение.

Пурилла находила свою спальню безупречной безо всяких нововведений. Ей нравился этот расписной потолок и эти золотые купидоны на пологе ее кровати.

Но сейчас Пурилла не думала об убранстве комнаты, она не спускала глаз с двери в смежную комнату, которая ни разу еще не открывалась со дня их приезда в Рок-Хаус.

Она не знала почему, но ей вдруг начинало казаться, что сегодня вечером, после всего случившегося, граф может прийти сюда из своей спальни через эту дверь. Но тут же она приходила в отчаяние при мысли, что теперь ему нет до нее никакого дела, раз она благополучно доставлена домой и с ней ничего не случилось.

Но откинувшись на подушки и все еще продолжая смотреть на дверь, она вдруг увидела, как поворачивается золотая ручка, и сердце ее забилось быстро-быстро.

Дверь открылась, и вошел граф. По наивности своей она предполагала, что, даже обедая один, в своей комнате, граф обязательно бывает одет в вечерний костюм.

Но на Рокбруке был длинный синий бархатный халат, который он надевал у них, в Литл-Стентоне, когда доктор разрешил ему вставать и сидеть на солнышке у окна спальни, пока он не накопит достаточно сил для более сложных дел. Пурилла ощутила сильное волнение, так, что лицо графа поплыло перед ее глазами, и она ничего не могла с этим поделать.

Он осторожно прикрыл за собой дверь в свою спальню, запер дверь в коридор, а потом медленно направился к ее кровати.

Она села, выпрямившись и крепко стиснув пальцы. Белокурые пряди ниспадали на плечи, голубые глаза казались огромными на ее изящном лице.

Граф подошел совсем близко, и теперь все, о чем она хотела спросить его, казалось, вылетело из головы. Вместо этого она сумела лишь проговорить:

— Вы… пришли, когда я… звала вас. Я так… боялась… вы могли не… услышать меня… Но вы… пришли! Как вы… узнали, что я была в… опасности?

Граф, улыбаясь, стоял возле кровати, сверху глядя ей в лицо.

Пламя свечей придавало ее волосам особый блеск, словно то были золотые нити. Литтону казалось, что и глаза девушки горят огнем, идущим из самого ее сердца. Сердца, которое Пурилла подарила ему, Литтону Бруку, сердца, не умеющего скрывать, как оно нуждается в нем и в его любви.

Какое-то время он стоял молча, не отвечая ей.

Затем он сказал:

— Полагаю, Пурилла, поскольку нам обоим есть, о чем поведать друг другу и о чем поговорить, мне следует повиноваться доктору, няне и Бейтсу и прилечь отдохнуть, как и вам.

Пурилла сначала не поняла его.

— О да… конечно, вам нужно… Вы совсем не должны… были ехать верхом… за мной… Я понимаю это, — торопливо заговорила она.

— Мне это не причинило никакого вреда, — продолжал граф, — но не стоит испытывать судьбу.

С этими словами он обошел вокруг кровати, скинул на кресло халат и, отдернув полог, лег на кровать.

Пурилла с трудом могла поверить своим глазам. Затем румянец залил ее щеки, и она почувствовала, как отчаянно забилось сердце в груди.

Граф же улегся на подушки и умиротворенно произнес:

— Так-то лучше! Теперь мне не придется выслушивать ворчание Бейтса. Полагаю, вас тоже няня ругала.

Слабая улыбка появилась на ее лице.

— Она совершенно… уверена, что я погибну от… воспаления легких, а вам станет плохо, раз вы., не жалеете своих сил… так… скоро.

— Устал я от их ворчания, — признался Литтон. — Давайте лучше поговорим о нас с вами. Мне хочется признаться вам, Пурилла. Если бы я не нашел вас, я был бы сейчас в неописуемом отчаянии, сгорал от беспокойства и не находил бы себе места, не понимая, что произошло.

— Вы… и правда… волновались за меня? — прошептала Пурилла.

Она не собиралась вообще спрашивать Рокбрука ни о чем подобном, но не сумела сдержаться, и вопрос все-таки сорвался с губ помимо ее воли.

— Я отвечу на ваш вопрос немного позже, — сказал граф, — но сначала, прошу вас, объясните мне, почему вы пошли на прогулку, хотя до этого собирались обследовать дом вдвоем со мной.

Она повернулась лицом в сторону. А он подумал, что нет ничего прекраснее ее профиля, вырисовывавшегося на фоне пламени свечи, этого маленького прямого носа и мягких губ.

Она не могла подыскать слов для ответа, и он, подождав немного, заговорил сам:

— Думаю, вы, вероятно, слышали слова герцога, обращенные ко мне.

— Я… я… не собиралась… подслушивать… — Пурилла запнулась.

— Но вы услышали. Жаль, я поздно понял, что мне следовало бы все самому рассказать вам, и теперь это выглядит довольно странно, но я все же объяснюсь перед вами.

— В этом… нет… никакой необходимости. Раньше… я не понимала… почему вы так настаиваете… спешите… со свадьбой… А теперь… я знаю… причина в вашем… нежелании… жениться… на леди Луизе, — призналась Пурилла, и казалось, что каждое слово дается ей с большим трудом, но она продолжала, не давая графу возможности заговорить. — Я… только… не могу понять, почему вы не пожелали… сделать… ее… своей… женой.

Она так… красива и живет в том же самом мире… в котором обитаете вы… Она… больше подходит… вам… в качестве… настоящей… жены, которая вам… нужна.

Граф взял руку Пуриллы.

Он почувствовал, как она задрожала от его прикосновения, но его пальцы крепко сжали ее, и тихо и размеренно он проговорил:

— Вы — и только вы — настоящая жена для меня. Только такой женщине, как вы, я всегда предполагал дать свое имя и только такую хотел бы видеть подле себя всю мою оставшуюся жизнь.

Он почувствовал, как замерла Пурилла.

— Вы говорите правду? Вы… вы… не обманываете меня? — спросила она.

— Клянусь, это правда, — ответил граф, — и хотя я знавал много всяких очаровательных дам, которые были достаточно любезны, чтобы выказывать мне привязанность и прочие нежные чувства, я никому, никогда, до тех пор, пока не встретил вас, не предлагал выйти за меня замуж.

— Но… но ведь вы… женились на мне, только лишь бы… вам не… пришлось… брать в жены… леди Луизу, — едва слышно возразила Пурилла.

— Думаю, не будь в моей жизни и в помине никакой леди Луизы, — признался граф, — судьба все равно соединила бы нас с вами, так или иначе. Я непременно должен был найти в вас свое Золотое Руно, которое искал, хотя, по правде говоря, и не знал об этом до сих пор.

— Вы в самом деле так думаете?

Он едва сумел расслышать ее, но выражение глаз Пуриллы, смотревшей на него, говорило обо всем не менее красноречиво, чем ее слова.

Граф не стал отвечать сразу, он, казалось, пытался подыскать верные слова:

— Поскольку для нашей совместной жизни важно быть во всем честными друг перед другом, я скажу вам следующее. Когда я впервые увидел вас, я посчитал вас одной из самых очаровательных женщин, которых я когда-либо встречал. Но мне казалось, я не в силах был дать вам то, чего хотели вы и что, по вашим словам, ищет каждый, как искал Ясон свое Золотое Руно.

Пурилла не отвечала, но он чувствовал трепет ее пальцев в его руке и продолжал:

— Затем мы с вами беседовали о вещах, которые я никогда не предполагал обсуждать с женщиной. Живя бок о бок с вами в вашем доме, я понял, насколько вы нежное, чистое и прекрасное создание. И пусть я тогда все еще исступленно пытался найти выход из западни, которую устроила мне леди Луиза, просто потому, что я унаследовал титул своего дяди, я уже знал, что вы можете стать мне настоящей женой, такой, какая мне нужна.

Внезапно в голосе графа появилась жесткая неприятная интонация:

— Ту женщину я вовсе не интересовал в качестве мужа, когда служил простым офицером гренадеров, и я сомневаюсь, дала ли бы она мне когда-либо повод даже заговорить с ней, пока мы снова не встретились бы случайно в какой-нибудь из королевских резиденций.

Литтон видел, с каким вниманием слушает его Пурилла.

— Я трепетал от ужаса при мысли о браке с женщиной, которая хотела выйти за меня замуж только из-за моего нового положения в обществе и моего состояния. Но тут судьба послала мне вас, чтобы спасти меня, спасти в самую последнюю минуту.

— Я… рада… что… смогла… вам помочь… — пробормотала Пурилла, — но лучше бы… вы… еще тогда… признались мне… в вашей… беде.

— Я сделал бы это, рано или поздно, — ответил граф, — но это казалось мне не особенно важным, и я думал, что могу лишь испортить своим объяснением вашу радость и, возможно, разрушить любовь, которую, как я надеялся, вы уже начинали испытывать ко мне.

Он говорил очень мягко и знал, что слова его достигали цели. Она снова покраснела и отвернула от него лицо.

— Я знал, что по подстрекательству своей дочери герцог мог навредить мне, а может быть, доставить неприятности и вам, — продолжал граф, — даже после нашей свадьбы.

— Так вот почему вы… скрыли… от всех, что мы… поженились после того, как… вы… унаследовали титул, — заключила Пурилла.

— Верно, — признался граф, — а теперь, когда герцог принял ситуацию такой, какая она есть, у него более нет причин что-либо предпринимать, дабы дискредитировать меня. Теперь мы можем начать нашу совместную жизнь, не опасаясь каких бы то ни было неприятностей.

Граф не представлял, как ему объяснить Пурилле, что все в его жизни отныне переменилось, и в первую очередь изменился он сам.

В тот самый миг, когда он увидел отъезжающую от его дома карету герцога и леди Луизы, весь мир вокруг него стал другим. Эти люди навсегда ушли из его жизни.

Теперь он мог начинать новую главу своей жизни. Сейчас, держась за руку Пуриллы, лежа в освещенной пламенем свечи кровати, он чувствовал, что наступает самый захватывающий период его жизни. Ничего подобного прежде он еще не испытывал.

Но он не стал и пытаться говорить ей о своих чувствах.

— Теперь, когда мы разобрались со всем этим, расскажите мне, как вам удалось дать мне знать о случившемся с вами.

— Вы действительно… знали, что я оказалась в опасности? — спросила Пурилла, снова повернувшись лицом к нему.

— Я был уверен в этом в глубине души, — ответил граф.

— У меня получилось… Это действительно получилось! — пробормотала Пурилла, словно самой себе.

— Но расскажите же мне обо всем.

И Пурилла поведала ему, как Джейсон преследовал кролика в пещере, и поскольку пес совсем не слышал, как она кричала ему, ей пришлось самой войти в пещеру, чтобы попытаться уже там дозваться его.

— Затем посыпался известняк и завалил весь вход глыбами, — рассказывала она, — и тут я поняла, в какой ловушке мы с Джейсоном оказались.

— И как вы поступили?

— Я был напугана… очень напугана, — ответила она, — я подумала, что, возможно, вы никогда не найдете ни меня, ни Джейсона, и я… погибну от… холода.

В ее голосе появилась нервная дрожь. Литтон сообразил, что она вот-вот расплачется.

Он придвинулся ближе к ней и обнял ее одной рукой, как совсем недавно, когда он вез ее домой на своей лошади, и вдруг почувствовал, что она дрожит. Голова девушки откинулась на его плечо, и он слышал, как отчаянно бьется ее сердце.

— Продолжайте, — попросил он.

— Я… вспомнила… как мы говорили об индусах… об их сверхъестественных способностях… общаться друг с другом на расстоянии, вспомнила, как Ричард рассказал мне, что он видел свидетельства этого, когда… служил там…

— Так что же вы сделали?

— Я… мысленно звала вас и… просила вас… прийти и… спасти меня.

Граф теснее прижался к ней.

— Я слышал вас, — признался он. — Я почувствовал ваше присутствие где-то рядом с собой, как наяву. Вы были близко и умоляли меня, говорили мне о чем-то. И я понял, что вы в опасности.

Пурилла радостно вздохнула.

— Это так… замечательно — знать, что я смогла… добраться до вас таким образом… Мне казалось, я посылаю вам известие , на крыльях ветра.

— И вы не сомневались, что я слышу вас.

— Я не сомневалась… вы меня услышали… Я верила, что, если смогу… дозваться вас… вы… меня поймете.

— Вы не спрашивали себя, почему я сумел понять ваше послание? — поинтересовался граф. — Ведь, видимо, никто иной не мог бы этого сделать?

Пурилла озадаченно посмотрела на него.

— Из вашего рассказа я понял, что сквозь расстояние вы посылали мне весточку о вашей любви ко мне, — нежно и ласково сказал он.

Под его вопрошающим взглядом девушка опустила глаза и отвернулась бы вновь, если бы он не удержал ее рукой.

— Вы говорили мне о своей любви, — сказал он, — и я внимал вам с взаимной любовью. Именно поэтому мне удалось спасти вас.

— С… любовью? — едва слышно переспросила Пурилла, но он понял ее, догадавшись, о чем она спрашивала, по движению ее губ.

— Милая моя, я люблю вас! Я был настолько глуп, что не сказал вам об этом прежде, но я не понимал себя. Не понимал, как много вы для меня значите и как сильно я люблю вас, пока не узнал, что вам грозит опасность.

— Вы… вы… любите меня?

Как заблестели от радости ее глаза, как зазвенел ее голос!

— Я люблю вас так, как вы того достойны, — продолжал граф. — Я нашел свое Золотое Руно, Пурилла, и я понимаю теперь все, что вы пытались донести до меня, когда я был слишком туп и слишком глуп, чтобы постичь это! Теперь ничто, кроме моей любви к вам, не имеет никакого значения.

С этими словами он крепко прижал ее к себе.

Он был очень нежен, и когда их губы встретились, он убедился: они такие, как он и мечтал: невинные, мягкие и нежные, подобно лепесткам лилии, и такие же прекрасные.

Граф понимал, что причина, по которой он не торопился признавать в Пурилле женщину, какую он хотел бы видеть в качестве своей жены, была та, что его чувства оказались на сей раз столь возвышенны и благословенны и столь не походили на все испытанное им раньше! Его чувство к Пурилле напоминало то, что рождала в нем божественная музыка или любование солнечным светом.

Девушка, которую ему посчастливилось взять в жены, была чарующе прекрасна, а те переживания, что он пробудил в ней, казались ему божественной благодатью, снизошедшей с небес. Он испытывал удивительное чувство, что и его самого небо благословило на эту любовь, и ему, одному из немногих мужчин, даровано постичь совершенство мироздания.

Его поцелуи становились все настойчивее, губы все требовательнее. Литтон не сомневался: Пурилла отвечает ему не только своим телом, но и сердцем и душой, и он обещал самому себе, что будет любить и защищать ее до конца своей жизни от зла и несчастий этого мира.

Литтон приподнял голову, чтобы всмотреться в ее лицо, и с восхищением увидел, как оно засветилось и преобразилось от счастья. Оно являло собой истинное воплощение красоты.

— Я люблю вас! — прошептал он. — Теперь скажи мне, что ты чувствуешь ко мне.

— Я… я люблю… вас… я люблю… вас! — чуть не плача от избытка чувств, произнесла Пурилла. — Я люблю вас с первой минуты, как только… увидела вас… И я уже тогда поняла — вы тот, о ком я всегда… мечтала…

— Моя любимая! Это то, о чем и я хотел тебе сказать. Я никогда не перестану любить тебя, с этого мига и на веки веков и, может быть, на все те миллионы жизней, которые отведены нам после этой.

— Я не в силах… поверить. Неужели это правда… и вы любите меня, — прошептала Пурилла.

— Значит, мне придется доказать это и тебе, и себе тоже, — ответил граф. — Ведь пока я не встретил тебя, я и не знал, какая она — любовь, какое это прекрасное, замечательное чувство.

— Только… любовь… помогла вам… услышать меня, когда я взывала к вам. Ведь вы верите… теперь… что это возможно?

— Я не только верю, — признался граф, — но мы непременно займемся этим явлением, мы будем верить в него и, по возможности, попробуем воплощать его в жизнь.

Пурилла вскрикнула от восхищения, а он продолжал:

— Я знал, что ты в опасности, и стоит мне лишь подумать, что мог и не найти тебя, мне становится страшно и я не хочу больше ни на минуту расставаться с тобой.

— Как… глупо с моей стороны было не подумать об опасности, когда я отправилась внутрь пещеры, — сокрушалась Пурилла. — Но все-таки я рада, что все так вышло.

Иначе мы не знали бы теперь, что можем… слышать и чувствовать друг друга, даже если вдруг окажемся разделены.

Наша любовь… сильнее… времени и пространства.

— И я теперь верю в это, — прошептал граф, — и раз я убежден, дорогая моя, любимая моя, как и ты, что наша любовь дарована нам Богом, мы будем стараться использовать наши внутренние силы и возможности на благо людей. Ведь ты уже показала мне, как это важно.

— Какой же вы замечательный, — в ответ прошептала Пурилла. — Я так счастлива… очень… счастлива, и я буду благодарить Бога каждую минуту каждого дня моей жизни за то, что вы — мой… муж.

Последнее ее слово потонуло в его поцелуе.

Он прижимал ее все крепче и крепче, пока она не стала слышать биение его сердца. Пурилла поняла — она разбудила его чувства. Литтон действительно полюбил ее так, как она того хотела.

Она начала ощущать особенный жар и на губах Литтона, и в его поцелуях — они заставили ее чувствовать, как он забирает ее сердце в плен.

Но она не сопротивлялась, ей хотелось подарить ему не только свое сердце, но и всю себя. Чтобы больше не существовать без него, а слиться с ним воедино и стать частью его.

Пурилла не осознавала до конца своих желаний, она поняла лишь одно — исполнилась ее мечта, и чувства, которые он пробудил в ней, казались ей частью красоты окружающего мира, сияния солнечного света.

— Я люблю тебя очень сильно, — шептал ей Литтон, — и мне страшно испугать тебя, моя любимая, но я постараюсь быть очень нежным и осторожным.

— Я… ничего… не боюсь, — отвечала Пурилла, — ты для меня — это мир вокруг. Ты заполнишь все, и землю, и небо, пока не останутся только ты… и любовь.

В ее голосе все-таки слышался легкий испуг, но Литтону показалось, он уже исчезает.

И когда он поцеловал ее снова, то почувствовал, как оба они словно увлекают друг друга в небесную даль.

Восторженная, исступленная любовь, которую дарила ему Пурилла, была настолько чувственной и в то же время настолько чистой и благословенной, что ему хотелось встать на колени и горячо поблагодарить ее за то Золотое Руно, что ищут все мужчины, но которое лишь немногим, самым везучим, удается отыскать.

Почувствовав дрожь ее тела, он понял, что она соединяла в себе и божественное и земное начало и что преподать ей любовь так волнительно, так возбуждающе и интересно, и он посвятит этому всю свою жизнь.

— Я люблю свою замечательную маленькую жену! Я люблю тебя!

У него срывался голос, и искренность, с которой он говорил, вызвала слезы на глазах Пуриллы.

Оставалась только близость двух людей, чья любовь не нуждалась ни в каких словах, потому что их мысли, чувства, сердца, души и тела стали навечно единым целым.

От автора

Описание неразберихи, царившей в Виндзорском замке и других королевских дворцах, не грешит против истины. По собственной инициативе принц-консорт, супруг королевы Виктории, приступил к реформированию дворцовых порядков. Произведя подсчеты, он выяснил, что суммы денег, выделявшиеся и тратившиеся на содержание двора и королевских резиденций, несоразмерны чрезмерно безалаберному ведению королевского хозяйства.

Он выяснил, например, что, хотя ежегодно десятки тысяч человек обедают при дворе, только небольшая часть этих людей имела право удостаиваться такой чести. В основных помещениях свечи менялись каждый день, независимо от того, действительно ли в этом возникала необходимость, и это воспринималось слугами как их традиционная обязанность.

Для Виндзорского замка в течение одного квартала в среднем приобреталось не менее 18 новых щеток, метел или швабр, 24 новых пар перчаток английского производства, 24 замшевых тряпок и 96 мусорных мешков. Был момент, когда одних только щеток для смахивания пыли, «разбросанных по всему замку», насчитывалось от трех до четырех сотен.

Принц Альберт направил всю свою энергию и организаторские способности на борьбу с разгильдяйством и халатностью и к 1845 году, когда он скоропостижно скончался, в дворцовом хозяйстве уже наметились значительные улучшения, но, без всякого сомнения, его сильно выматывало это его неослабевающее желание воздвигнуть порядок на месте царившего повсеместно хаоса.