Борис Акунин

Тефаль, ты думаешь о нас

Точным движением иллюзиониста Ягкфи сдернул со стеклянного куба белую драпировку, и взорам попечительской комиссии предстало последнее творение главного столичного ваятеля.

После долгой, по меньшей мере минутной паузы генерал-губернатор спросил, насупя редкие белесые бровки:

— Это у тя че?

— Она самая, — чуть покраснев, ответил Ягкфи. — Триумфальная арка в честь 55-летия Великой Победы. Хороша, да?

Его превосходительство сделался сначала багровым, потом сизым и под конец даже лиловым.

— Ты че? — медленно проговорил он, начиная сильно сердиться. — Ты, блин, че? Ты на чью мельницу? Ты, генацвали, меня совсем за сявку держишь? Мало мне твоей дули на Крымской! Чтоб я перед выборами заместо Василия Блаженного поставил на Красной площади вот эту… эту…

Генерал-губернатор задохнулся, так и не найдя достойного определения для творения президента Императорской академии изящных художеств.

Ягкфи быстро обвел взглядом сидящих за столом и понял, что дело плохо. Лице, у попечителей были потерянные, а заместитель генерал-губернатора по строительству, утонченная душа и поклонник югендстиля, застроивший всю Древнепрестольную чудесными зданиями а-ля Сецессион, кажется, был близок к обмороку.

Что ж, беднягу можно было понять. Арка и в самом деле смотрелась премерзко: гигантская белая загогулина, и сверху — урод-Освободитель, тычущий в небо фаллообразным автоматом ППШ. В нем-то, автомате, и заключался весь смысл Конструкции, но не объяснять же это членам комиссии!

Значит, опять, как во время утверждения памятника Отцу Русского Флота, придется прибегнуть к куммупенетрации, с тоскливым чувством подумал Ягкфи. А что прикажете делать?

Он посмотрел лиловому генерал-губернатору в маленькие, замутившиеся от ярости глазки, переключил растринг с шестой позиции на четырнадцатую и звучным, размеренным голосом заговорил:

— Снеся безвкусную эклектическую постройку, запирающую главную площадь демократической России в контур меж мавзолеем тоталитарного идола и напоминанием о кровавых годах опричнины, мы очищаем легкие нашей столицы для вдыхания свежего воздуха нового тысячелетия и меняем весь энергетический окрас кровеносной системы столицы с венозно-багряного на артериально-алый, светлый, жизнеутверждающий…

Через минуту импульс начал действовать, и генерал-губернатор, будто погрузившись в транс, стал одобрительно покачивать головой и слегка пошлепывать мягкими губами в такт велеречивой бессмыслице.

— Да, — сказал он наконец. — Да, в трынду Василия. Сука такая, вздохнуть площади не дает. Ставь свою хреновину.

Старика было жалко, но времени оставалось катастрофически мало — не до сантиментов. Остальные члены комиссии тут же единогласно утвердили проект, а пресс-секретарь его превосходительства подошел и, обласкав триумфатора бархатистыми восточными глазами, шепнул: «Все моими стараниями-с. С вас, душа моя, причитается». Жалкий мздоимец. Знал бы он…

Как обычно, куммупенетрация отняла много праны, и по широкой белой лестнице генерал-губернаторовой резиденции Ягкфи спускался совершенно обессиленным. Начальник охраны, ожидавший в вестибюле, лаконично, по-военному, доложил:

— Через главный нельзя. Демонстранты. Уже пронюхали. Разорвут. Пожалуйте через черный.

Но и у черного хода вышло не слава Тефалю. Едва Ягкфи шагнул из дубовых дверей под холодный ноябрьский дождик, как из-за колонны выскочил какой-то очкастый, бородатый и бросился на зодчего с кухонным ножом. Перехваченный бдительными телохранителями, забился в их крепких руках, истошно завопил, клацая зубами:

— За что, за что ты так ненавидишь Москву, зверь?! Что она, бедная, тебе сделала?!

Ягкфи распорядился отпустить несчастного безумца, а сам, опечаленный, сел в «паккард» и велел ехать домой. Бедные, заблудшие, Тефаль им судья. Не ведают, что творят.

Труднее всего было привыкнуть к этой слепой ненависти, хотя и москвичей, конечно, тоже понять можно. Подгоняемый неумолимым напором времени, он понаставил на Москве немало отвратительнейших чудищ. Сначала — бронзовый бестиарий у священной кремлевской стены, потом нарезанного ломтиками, да еще и пронзенного рогатиной змееныша на Наполеоновой горе, потом ключевой элемент всей Конструкции — кошмарного истукана над съежившейся Москвой-рекой. Сего последнего невежественные туземцы пытались подорвать, да уберег Всемилостивый Тефаль.

Зато теперь, с принятием проекта Триумфальной Арки, задание было почти исполнено. Взорвать злосчастный, ни в чем не повинный храм с его узорчатыми луковками — неделя; кое-как соорудить (или, как говорит его превосходительство, сляпать) белый бетонный каркас с гипсовым автоматчиком — две недели; еще восемь дней на сборку замаскированного в автомате гиперлокатора. И тогда все будет готово: невидимая дуга копронаведения перекинется от автоматного дула к кудлатой башке пучеглазого царя, а два корректирующих луча (кольцеобразный микродиапазоновый с Наполеоновой горы и диффузионный от Манежных зверушек) не дадут сигналу ослабнуть. Задание Межзвездного комитета будет выполнено точно и в срок.

Президент изящной Академии запер за собой дверь спальни, встал перед зеркалом, покривившись, посмотрел на свое отражение: вислые щеки, мясистые губы, хрящеватый ком носа. Обитатели Земли простодушны, неиспорчены, по-своему даже трогательны, только вот внешность у них — с непривычки испугаешься. Да и привычка не больно-то помогает. Этак забудешь, как выглядят нормальные лица.

Он оглянулся, борясь с искушением. А что? Дома никого. Опять же дело сделано — можно себя и побаловать.

Решительно расстегнул шов, скрытый в жировых складках шеи, взялся рукой за подбородочные брылы, осторожно потянул, и маска капюшоном повисла на спине.

Хорош, ох как хорош собой был Ягкфи Еыукуеудш (так на самом деле звали существо, известное столичным жителям под совсем иным именем) — той редкостной, драгоценной красотой, что встречается лишь на старинных мезогранских селенограммах: точеная линия зубохвата, мужественные кольцесбросы страмзы, мягкий лучистый свет люминозыров (особенно левого нижнего, прикрытого подрагивающим полупрозрачным стробовеком).

Милая, милая, произнес про себя Ягкфи, воскрешая в памяти дорогие сердцу черты. Ты только меня дождись, уже недолго осталось.

Благодаря системе копронаведения, выстроенной в стратегически важной точке планеты Земля, третья ракетная флотилия с Тефалевой помощью благополучно преодолеет 36364585900000000 эонов межпланетного пространства и прецизионно высадит на Ленинских горах спасателей Министерства по чрезвычайным ситуациям.

За время командировки Ягкфи успел всей душой привязаться к славным игнорамусам, населяющим голубую планету. Им, бедняжкам, невдомек, что из невидимых песочных часов их земного бытия высыпаются последние крупинки. Земляне радуются, как дети, подсчитывая, сколько дней осталось до цифры с тремя нулями. Но в миг, когда часы на Спасской башне (которая специально для этой цели была возведена предшественником Ягкфи, опытным скаутом по имени Анщвщк Лщтэ) пробьют роковую полночь, наступит тот самый конец света, о котором людей предупреждал еще Шщфтт Ищпщыдщм. Мол, упадет на землю звезда, и отворится кладезь бездны, и помрачится солнце, и обезумеют компьютеры — одним словом, произойдет интрапланетарная микрокатастрофа, предсказанная Межзвездным вычислительным центром еще две световые недели назад.

Земляне предостережения не поняли, и теперь ясно, что это к лучшему — страшно представить, какая бы тут началась паника. Но паники не будет: магическая формула, спасительная молитва, с некоторых пор звучащая в телеэфире, призвана успокоить туземцев, внедрить в их подсознание оптимизм и веру в будущее.

Слава Тефалю, теперь все и в самом деле устроится. Прилетят утыканные антеннами корабли спасателей (невежественные переводчики «Откровения» вообразили, что речь идет о саранче: «у ней были хвосты как у скорпионов, и в хвостах ее были жала»), корабли разместят в своих четырехмерных недрах всех обитателей Земли, предварительно их усыпив, а проснутся земляне уже на планете Вуфер, как две капли воды похожей на Землю, только трава там не зеленая, а розовая, и вода белая. На Буфере уж и отделочные работы заканчиваются.

Возьмет Ягкфи свои три световых отгула и вместе с милой завалится куда-нибудь на Уигтэлшт Ргещк, подальше от всех. Как изрек поэт: «Ещыдууз! зуксрфтсуещвкуфь!»

Клянусь Тефалем, лучше не скажешь.