Знакомый читателям суперагент ФСБ Глеб Сиверов получил новое секретное задание. Удастся ли ему раскрыть преступление многолетней давности и какие сюрпризы его ожидают на Украине и в США поведает эта книга.
Воронин А. Слепой. Русская стальСовременный литераторМинск2004985-14-0720-8

Андрей Воронин

РУССКАЯ СТАЛЬ

ГЛАВА 1

Море ревело, захлебываясь от собственной ярости. Серые с зеленоватым отливом, подернутые сединой волны накатывались одна за другой. Крымские скалы покорно принимали очередные удары, отплевываясь от соленой воды.

Шторм продолжался сутки. Он сбил планы трех друзей, собравшихся понырять с аквалангами в живописном месте с прибрежными подводными пещерами. Пришлось им торчать в щитовом домике на берегу и травить анекдоты, заедая их надоевшими рапанами и мидиями да запивая белым крымским вином.

В конце концов сидение на месте осточертело молодым людям. Ветер еще не стих, а они уже отправились провентилировать легкие под неумолчный шум волн. Говорили мало, быстро устав перекрикивать стихию. Да и обо всем уже наболтались в четырех стенах.

С юга на небе заголубели первые просветы — верный признак окончательной перемены погоды.

— Е-мое! — нарушил вдруг молчание один из друзей. — Гляньте, чего там такое!

Второй приблизился к нему и всмотрелся в узкую полосу под скалами, с которой стекала в море обильная пена. На мокрой гальке валялось что-то черное и блестящее, похожее на большого дельфина. Пока третий из компании подошел к самому краю скалы, новая волна захлестнула берег, затопив не только полосу гальки, но и основание бурых скал. Пришлось подождать пару секунд, пока вода, бурля, отхлынет.

— Человека выбросило! Лезем вниз, пока обратно не унесло.

Ловко перепрыгивая с выступа на выступ, они быстро оказались внизу. Пока подтянули повыше тяжелое туловище, вымокли до нитки.

Мужчина лет пятидесяти мощного телосложения в черном гидрокостюме с «молнией» наискось через грудь лежал на мокрой гальке. Костюм был неопреновым, из категории «сухих», что позволяет долго работать на большой глубине, где вода летом градусов на двадцать холодней, чем у поверхности. Когда раскрыли замок, увидели оранжевую утепляющую поддевку из полартека.

— Переворачивай, чтоб вода из легких вытекла! Попробуем искусственное дыхание.

— Поздно. Он мертв. Мертвее не бывает.

Цвет лица у мужчины был синюшным, раскрытые глаза выглядели бесцветными, словно море смыло краску с радужных оболочек. Для очистки совести утопленника все-таки уложили как положено — едва голова свесилась вниз, из легких хлынула мутная жидкость. Сделали искусственное дыхание, закрытый массаж сердца.

— В натуре ловить нечего. Отнырялся мужик.

Мобильник у друзей имелся, но здесь, на скалах, связь отсутствовала. Граница зоны охвата проходила километрах в трех.

— Кто пойдет ментов вызывать?

— Погоди, не суетись. Мужику не поможем, а себе привезем целый воз проблем. Первым делом затребуют регистрацию.

— А снаряженьице крутое, — заметил третий друг. — Баллоны новенькие, ребризер вместо акваланга. Мультигазовый компьютер — в курсе сколько такой стоит?

— Ты хоть пользоваться им умеешь?

— Научусь ради такого случая.

— Компьютер, допустим, можно снять безболезненно. Хоть прямо сейчас.

Специализированный «компьютер» имел вид часов с особо крупным циферблатом и находился там, где носят наручные часы — на запястье. Судя по индикации, он был в порядке, разработчики предусмотрели не только водозащищенность, но и стойкость ко всевозможным ударам.

— Кадр не местный, это точно. Попробуй здесь забей баллон нормальным нитроксом. Да и химпоглотитель пожарники могут всучить отработанный. Потому народ и не ходит в воду с ребризерами.

— Не вез же он баллоны из-за бугра. За бабки и здесь можно заправиться чем угодно.

— В любом случае штука классная. Да все фирменное, что ни возьми. Глянь на ласты.

Они надеты были на специальные неопреновые боты. На поворотных направляющих просматривался сложный рельеф из выступов и вмятин.

— Блядь буду — буржуй. Они любят с комфортом погружаться.

Друзья знали, что ребризер позволяет дышать не сухим и холодным воздухом, а теплой увлажненной смесью. Да и реакция поглощения углекислого газа идет с выделением дополнительного тепла.

— Лично я предлагаю предать мужика земле со всеми почестями, а прибамбасы разыграть. Хоть в карты, хоть во что. Поделить поровну всё равно не получится.

— Зарыть? Где?

— Прямо здесь.

— Да здесь под галькой та же самая скала.

— Точно?

— Возьми проверь.

— Тогда обратно отправить. На дне морском много приличных людей, будет одним больше.

— Отправишь его. Да его же сразу обратно вышвырнет!

Самый осторожный предложил вначале забраться на верхнюю точку скал и осмотреться вокруг — нет ли посторонних поблизости. Убедившись, что они одни на берегу, друзья сняли с утопленника костюм и снаряжение и столкнули в воду.

Солнце выглянуло из-за туч и осветило добрую половину видимой морской поверхности. Гребни волн уже не вздымались так высоко.

Через некоторое время утопленника в самом деле выбросило обратно. Все трое в один голос выругались. Привязать ему камень к ногам боялись. Труп затонет на мелководье, очередной шторм все равно приволочет его обратно. Но несчастный случай будет теперь выглядеть как убийство, начнут разыскивать виновных.

Еще две попытки закончились неудачей. Большое безвольное тело в полартековой поддёвке море упрямо не желало принимать в свои объятия.

— Подождем чуток. Как успокоится, спустим лодку и вывезем его подальше.

***

Генерал ФСБ Потапчук не скрывал от гостя своего беспокойства.

— Крым — болевая точка. Здесь нужно работать крайне осмотрительно. Знаешь, что это за тип? Еще недавно служил инструктором в спецподразделении немецких аквалангистов, имел за плечами приличную выслугу. Потом вышел в отставку. Может, он сделал это только для виду, чтоб при нештатной ситуации никто не имел оснований поднимать шума. Ты ведь у нас тоже нигде не числишься.

— А что, на самом деле не так? — Глеб Сиверов посмотрел в глаза человеку, внешне напоминавшему профессора из университета. — Разве я не свободный человек?

— Как птица в небе и рыба в воде… Неплохо бы тебе отправиться на юг, пока еще тепло.

Сиверов еще раз взглянул на две фотографии. На одной Отто Клюге выглядел полным энергии и сил, несмотря на две глубокие складки от крыльев носа к уголкам плотно сжатого рта. В слегка прищуренных глазах читалось спокойствие, рожденное мастерством и силой. На другой фотографии это же лицо имело сине-фиолетовый оттенок. Отечность разгладила обе складки, в глазах пропало всякое выражение, рот был беспомощно раскрыт.

— Трудно сказать, почему он погиб, — потер висок генерал. — Опыта ему было не занимать. Снаряжение конфисковала крымская милиция.

— Такие люди не ныряют ради удовольствия, — заметил Глеб. — Судя по тому, как утеплился покойный, на глубине он пробыл не один час. Разное можно предположить. Я склоняюсь к версии кислородного отравления из-за неисправности поглотителя.

— Отравление центральной нервной системы? Там куча симптомов, насколько я знаю: туман в глазах, гул в голове, тошнота, головокружение. Такой профессионал, как Клюге, наверняка знал их наизусть и пошел бы на всплытие.

— У профессионалов, Федор Филиппович, свои слабости. У них притупляется чувство опасности, они склонны считать себя почти богами. Плюс постепенная адаптация. Помню, давным-давно наш инструктор подводного плавания о ней рассказывал. После тысячи погружений организм начинает перестраиваться. Он уже не выкидывает моментом сигнал тревоги, даже если смесь изменилась и ты уже дышишь, мягко говоря, не тем…

— Что ему понадобилось в Крыму? — прервал генерал. — Ты прав, такие люди не ныряют ради удовольствия. Снаряжение для тебя готово, лежит в багажнике. Не такое крутое, как у немца, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но вполне достойное.

ГЛАВА 2

Моряки приставали к крымским берегам с незапамятных времен. Древние греки возили зерно, вино и оливковое масло в амфорах, корабли средневековых генуэзских факторий переправляли более разнообразную номенклатуру грузов. Бури и штормы век за веком собирали свою дань. Даже в безоблачную погоду нерадивые капитаны топили свои суда, сажая их брюхом на скалы — иногда по пьянке, иногда по простому разгильдяйству.

Деревянные корпуса постепенно сгнивали на дне, россыпи монет быстро скрывались под илом, целые и сломанные амфоры — чуть медленнее. Каменные древнегреческие якоря и кованые византийские вазы обрастали ракушками.

Но настоящий урожай принесли войны последних двух веков, начиная со знаменитой войны, которая так и называлась Крымской. Только за один штормовой день 2 ноября 1854 года на рейде Балаклавы затонуло одиннадцать британских военных и транспортных судов, в том числе винтовой пароход «Prince» с грузом в полмиллиона фунтов стерлингов золотом.

За Первую мировую войну в Черном море затонуло около трехсот кораблей, среди них весь русский Черноморский флот, затопленный по приказу Ленина.

За Вторую мировую только Германия вместе с союзниками потеряла здесь 457 единиц, советские потери были в два раза меньше, но тоже неслабыми.

Большинство из этих кораблей похоронено поблизости от крымских берегов. Они уже не истлеют, как деревянные их собратья, разве что превратятся в огромные растительные холмы со стальными пещерами для рыб, крабов и прочей живности.

Каждое лето в Крым съезжаются ныряльщики — говоря современным языком, любители дайвинга. Кому-то важны сувениры со дна, кому-то фотографии. Кто-то задался целью пометить на карте морского дна еще одну точку. Такую карту с указанием координат затонувших судов Сиверову пытались всучить за триста долларов в первый же день его пребывания на полуострове.

К столику в придорожном кафе подсела деловая личность в шортах и тенниске — когда-то яркой, но давно выгоревшей. Светлые брови и щетина на коричневом от загара лице делали незнакомца похожим на альбиноса.

— Можно приземлиться? Извини, проходил мимо, увидел у тебя в салоне знакомые причиндалы. Сегодня приехал? Держи ухо востро, здесь куча желающих заработать на дайверах.

Посетовав на нехороших людей и просто мерзавцев, человек, назвавшийся Жорой, предложил свозить на «классные места».

— Есть моторка, домик у моря. Без больших удобств, зато цена божеская.

Потом дрожащими от благоговения руками развернул свернутый в трубочку ламинированный лист.

— Больше такого не найдешь. Чистый эксклюзив. Здесь лохам впаривают такие карты — смех и грех. Грамотно координаты написать не могут. Моя карта срисована с ГПУ-шной. Не веришь? Сейчас об этом можно прочесть, а раньше все подряд засекречивали. В двадцатых годах работала здесь контора «ЭПРОН» — «Экспедиция подводных работ особого назначения». Эта самая «экспедиция» пометила больше тысячи затонувших судов, ихние данные до сих пор считаются самыми надежными. Просто у меня дед родной там работал. После его смерти я и нашел карту. Слишком ветхая была, в руках разваливалась. Пришлось новую карту купить и все отметки перенести вручную. Видишь, запаяна в ламинат. Хоть под воду с собой бери, ничего ей не станет.

Сиверов не торопился отшивать торговца морскими «секретами». В первые дни по прибытии всегда полезно пообщаться с местной публикой. Через полчаса цена на карту упала в десять раз.

— Срочно бабки нужны, понимаешь. Лови момент, пока задаром отдаю.

— Расслабься. Я приехал отдохнуть и понырять в свое удовольствие. Все ваши карты мне по барабану.

— Так бы сразу и сказал.

— А вот хибару можно посмотреть. Если договоримся, получишь аванс за неделю.

— Заметано. Только перекинусь словом с хорошим человеком и махнем.

Пока Жора, размахивая руками, общался со знакомым, к Сиверову подсел другой местный кадр и развернул точно такую же карту, запаянную в ламинат. Правда, романтическую историю он не успел рассказать. Вернувшийся Жора так глянул на него, что конкурент ретировался.

— Жулье, шушера, — проворчал «альбинос», усаживаясь в сиверовскую «девятку».

С асфальтовой дороги перебрались на грунтовую. Она тянулась без развилок, не было нужды подсказывать водителю, в какую сторону сворачивать. Жора уже понял, что гость — человек бывалый: в курсе местной конъюнктуры и расценок за разного рода услуги. Поэтому цену за жилье заламывать не стал. Последовав совету Глеба, он расслабился и взялся пересказывать последние новости:

— На прошлой неделе в этом самом кафе гробанули туриста. Нажрался и стал бить себя в грудь, хвалиться, что три раза нырял на немецкий корабль — охотник за подлодками. Нашел ошметки обмундирования, набрал горсть знаков отличия и два офицерских креста. Потом его самого нашли под кустами с кровоподтеком на темечке. Ничего не помнит, полный провал. Только рюкзак его перетряхнули и забрали улов. А фашистские цацки теперь на рынке неслабо стоят. Любителей этого дела сейчас хоть отбавляй. Не просто любителей — фанатов.

— Уродов точно хватает, — заметил Сиверов.

— И еще свежее ЧП. Троих ребят повязали, вляпались по собственной глупости. Как раз штормило, на берегу было пусто. Выбросило утопленника с классным снаряжением. Они и соблазнились, раздели мужика. Думали, никто не увидит. Это в бархатный-то сезон, в начале сентября! Да сейчас, куда ни плюнь, за каждым камнем кто-нибудь спит, загорает или трахается. Впрочем, вру, остались еще заповедные места. Мы, местные, держим их в секрете. Иначе и там загадят: будут валяться битые бутылки да прокладки!

Разговор о секретах он затеял неспроста — пассажир опять надеялся развести Глеба на бабки.

— Хватит ужасы наводить. Лучше скажи, сколько еще погода продержится.

— Неделю так точно. Ты, кстати, баллоны зарегистрируй. А то подплывут пограничники, деньгу на пустом месте сорвут.

Дом, сдаваемый внаем, оказался крохотной мазанкой на вершине склона. Полное отсутствие удобств искупал потрясающий вид на море. Сиверов не сомневался, что у Жоры в запасе еще как минимум десяток таких «номеров».

— Устраивайся. Насчет матраца не сомневайся: ни одной мандавошки, регулярно на солнышке прожариваем. На тачке к морю не спускайся — дорога осыпается, тормоза не удержат. Предупреждаю на всякий случай, у тебя, как я вижу, башня ровно сидит. Вон на стенке номер моего мобильника. Отсюда не звони — не дозвонишься. Повыше забраться надо — вон туда.

Оставшись в одиночестве, Глеб достал из машины спальный мешок, постелил на дощатый пол и прилег, не залезая внутрь, — жара еще не спала.

Наверняка Клюге выполнял в Крыму чей-то заказ. Только вот чей, спецслужбы или частного лица? Например, родственника человека, погибшего на одном из судов. Почему встревожился Потапчук? Все ли он рассказал, что ему известно?

Действовать нужно аккуратно. Человек далеко не так же свободен, как птица в небе и рыба в воде. Даже работа на себя — несвобода, а работа на контору — тут и говорить нечего. Но ни одна контора на свете, включая ФСБ, не несет по отношению к Слепому никаких обязательств. Особенно на территории соседнего государства.

Человек с этим прозвищем мысленно представил карту крымского берега. Похожую на ту, которую ему два часа назад пытались продать, только гораздо более подробную, с гораздо более точными данными.

Контора под названием ЭПРОН действительно работала в Крыму в двадцатых-тридцатых годах прошлого века. Громадный объем информации собрала потом Гидрографическая служба Черноморского флота. Имелись и новейшие данные последнего десятилетия — в большинстве своем уже проверенные и перепроверенные.

Перед отбытием на юг Слепой запомнил карту наизусть, особенно в той части морского дна, которая примыкала к месту обнаружения утопленника.

Хотя… Если такой мастер не желал раскрыть цель своего погружения, он мог скрыться под водой достаточно далеко от места. Проплыть, сколько требуется, в верхних, теплых слоях и уж потом опуститься на глубину, туда, где температура никогда не поднимается выше десяти градусов.

***

Глеб Сиверов давно усвоил простое правило: хочешь что-то узнать — не спеши задавать вопросы. Люди сами все выболтают, главное — не проявлять заинтересованности. Отмотав тридцать с небольшим километров до Севастополя, он снял на сутки номер в той самой гостинице, где останавливался немец. Около полуночи вышел из номера в коридор, опустился на диван на небольшом пятачке рядом со столом дежурной по этажу. Пожаловался:

— Сосед ворочается.

— Тут уж, звыняйте, мы зробить ничого не можем, — ответила особа лет сорока пяти с мелированными волосами.

Чтобы не терять на работе времени, она подравнивала ногти пилочкой из маникюрного набора.

— Да я не в претензии. Просто не спится.

Дежурная разрешила включить телевизор при условии, что громкость будет на нуле.

— Надоел мне этот ящик, — отмахнулся Глеб. — Лучше просто посидеть.

Поговорили о том о сем. Женщина, конечно же, не смогла удержаться от рассказа об иностранце, выловленном из моря несколько дней назад.

— Бедняжечка. Захлебнулся, видать, в бурю.

Клюге прибыл в город под видом фотокорреспондента берлинской газеты. Особо не привередничал, не жаловался на плохой сервис и вообще не доставлял никаких хлопот за все пять дней своего пребывания в гостинице.

— Меня уже тягали на допросы. Якие гости бывали, чоловики чи бабы? Пили чи нет, много чи мало?

Гостей дежурная не видела, шума не слышала. А бутылки собирают уборщицы, это одна из статей их дохода, и никто в гостинице не требует у них отчета по стеклотаре.

— Заплатить хоть заплатил? — спросил Сиверов, как спрашивают ради поддержания разговора.

— За номер у нас, як везде, гроши вперед берут, иначе в трубу вылетишь. Междугородных разговоров не было.

Глеб поторчал еще на диване с полчаса, послушал другие городские сплетни. Потом отправился в ночной бар. При любой курортной гостинице ошивается стабильный контингент проституток. Наверняка хоть одна пыталась навязать иностранцу свои услуги. Еще один шанс узнать подробности. Через день-другой будет поздно — история потеряет актуальность, ее заслонят другие, посвежее.

Проституток в баре хватало, в том числе свободных. В фософоресцирующе-желтом свете их лица выглядели жутковатыми. Сиверов не торопил события, взял холодной водки с нарезанным на дольки грейпфрутом, устроился в дальнем углу. Скоро выяснилось, что у проституток здесь своя очередь, как у таксистов на стоянке. Все расписано во избежание конфликтов.

К новенькому деловито подсела толстуха в ажурных чулках и красном шелковом платье.

— Как насчет женской ласки? Есть настроение? — спросила она низким, с хрипотцой голосом, без малейшей попытки придать ему игривую интонацию.

— Хочешь, имя угадаю? Тамара?

— Да слышал, небось.

— Ничего подобного. У красивой женщины всегда красивое имя. Выражение толстухиного лица слегка смягчилось.

— С красивой женщиной ведут себя соответственно.

— Без вопросов. Что будешь пить?

— Водку, только без грейпфрута. Такую дрянь даже под сорок градусов не проглотишь.

— Нормальный фрукт, не хуже любого другого.

— Оторвемся куда-нибудь или здесь еще посидим? — спросила Тамара, отхлебнув зараз почти половину из двухсот граммов в бокале.

— Побудь со мной, составь компанию. Сколько у тебя такса за час?

— За компанию? — с сомнением взглянула толстуха. — Тридцатник.

Сиверову не жалко было денег. Но, переплачивая, человек выставляет себя лохом. А с лохами и разговор будет соответствующий.

— Двадцать в самый раз, — он протянул ей долларовую купюру.

— С хорошим человеком можно и за двадцать посидеть.

Тамара решила честно отработать деньги. За первые полчаса пересказала кучу анекдотов и местных баек. Если б Сиверов действительно решил скоротать время в баре, лучшей напарницы ему бы не найти.

Через полчаса она вспомнила про Ганса — так она называла немецкого «корреспондента».

— Бедный мужик. Такой красавец был — все наши девочки на него заглядывались. И вдруг такое…

Переход от веселых анекдотов к ужасу получился, пожалуй, резковатым, но Сиверов промолчал.

— Нельзя здесь иностранцу одному болтаться, без группы, — заметила Тамара. — Кусок слишком лакомый. Каждый подозревает в нем богатенького Буратино.

— Слышал я, — равнодушно бросил Сиверов. — Разве он не утонул?

— Может, сам, может, помогли добрые люди. Вещей в номере не нашли — шаром покати! А сумка при нем была точно.

Дежурная по этажу умолчала насчет этого обстоятельства. Сиверову хотелось расспросить подробнее, но он не спешил проявлять инициативу.

— Я, по сути, тоже иностранец.

— Речь не про штамп в паспорте, я имею в виду буржуев. А ты свой… Весь из себя задумчивый, весь из себя неласковый. Забуримся в номере? За те же бабки. Нет? Тогда я удалюсь ненадолго по маленькому. Не скучай.

При знакомстве она казалась трезвой. Но теперь не сразу вписалась в проем и чуть не выронила сумочку. Суммарная доза выпитого за вечер уже достигла приличного уровня.

Едва Сиверов остался один за столиком, как к нему нагнулся крепкий парень с глазами навыкате.

— Дело есть. Я из гостиничной службы безопасности. Пройдемте, пожалуйста, в коридор.

Глеб мог бы отказаться, но прямых контактов он никогда не избегал, они здорово экономили время. Коридор был пуст, если не считать еще одной крепкой фигуры.

— Слышишь, друг. С тебя еще причитается.

— Серьезно?

— Да. Поговорить у нас здесь стоит дороже, чем переспать. Во-первых, ты наносишь даме моральный ущерб. Во-вторых, напрягаешь ее сверх меры.

Штатный сотрудник ФСБ попробовал бы сговориться, заплатил бы, если б не было выхода. Но человек по прозвищу Слепой не числился в штате ни одной конторы, и руки у него были развязаны.

— Тогда уж пускай обслужит по полной программе, — сказал он.

— Без вопросов. Пошли, в номере рассчитаешься.

ГЛАВА 3

Хорунжий Лаврухин быстро поскакал в сторону от лагеря — к темному каменному строению с остроконечным куполом. В свои двадцать с небольшим он сохранил любопытство ребенка. Впервые попав в чужую страну, он всем здесь интересовался, даже камнями, валявшимися под ногами. Строение оказалось древней церквушкой — она единственная уцелела среди мшистых развалин монастыря.

Лаврухин уже привык, что здесь, в восточных вилайетах Османской империи, все мало-мальски старинное несло изображение не полумесяца, а креста. Кресты на опустелых церквах, могильные камни в виде огромных вытесанных из камня крестов, украшенных затейливой вязью орнамента. И непонятные буквы, тоже похожие на орнамент.

Армянский монах в черном выглядел таким же потускневшим от старости, как и все строение. Не в силах распрямить поясницу, он с тревогой задрал голову. Человек в папахе, с винтовкой за спиной и саблей на боку мог с равным успехом оказаться диким курдом или русским казаком. В первом случае он нес бы монаху верную смерть.

Чтобы не пугать старика, Лаврухин широко перекрестился. Нагнувшись к самой морде коня, протянул монаху серебряный царский рубль. Тот взял его, продолжая смотреть немигающими глазами на человека в военной форме.

Объехав церковь на коне, хорунжий увидел на противоположной стене черную копоть вокруг двух небольших окон. Похоже, в церкви недавно был пожар. Странно, что запаха гари не чувствуется.

Спешившись, он вошел внутрь и сразу понял, в чем дело, — от сбитого с купола креста осталась дыра. Именно в эту дыру сквозняк вытягивал остатки запаха.

Скудная утварь была разбита, ветер шевелил несколько уцелевших книжных листов с неровными обгоревшими краями. На одном из них можно было различить старинную миниатюру — апостолы с характерными восточными лицами. Нагнувшись за листом, хорунжий вдруг различил на полу отрубленную кисть руки. Судя по нежной коже, она принадлежала юноше — возможно, послушнику.

Лаврухин отшатнулся. До него уже доходили слухи, что армянское население поголовно истребляют по приказу стамбульского правительства. Сейчас он своими глазами увидел краешек беды по другую сторону фронта.

…Паренек из далекой кубанской станицы с детства бредил морем. В семнадцать лет Сережа отправился в Петербург учиться на морского офицера. Провалил экзамены, но домой не вернулся, устроился работать на баржу, перевозящую лес по Неве. Занимался урывками, но с такой целеустремленностью, что с одного раза запоминал целые страницы мудреных книг.

Когда удавалось ненадолго забыться сном, он видел броненосцы, выстроившиеся в кильватере. Трех— и четырехтрубные корабли с андреевскими стягами.

Сергей много читал о броненосцах, об извечном ратном споре между оружием для нападения и средствами защиты. В начале века на море этот спор превратился в соревнование между пробивной силой снарядов и сталью корабельной обшивки. Становясь менее уязвимыми, военные суда резко тяжелели, теряли в маневренности и в ходовых качествах.

Парень заинтересовался технологией выплавки стали, ушел с баржи на литейный завод, к пышущим жаром печам. Рабочий день по десять часов выжимал людей до предела. Но молодость есть молодость. Вернувшись к себе, молодой провинциал выпивал две чашки крепчайшего чифиря, и сердце начинало бешено стучать, посылая в мозг свежую кровь.

Он продирался сквозь формулы, пытался ставить опыты в своей каморке — кислота насквозь разъела столешницу. Обратился к цеховому мастеру, просил разрешения добавить в расплавленные металлы особые присадки. Тот поднял парня на смех. «С ума спятил, хочешь похерить столько добра? Твое дело маленькое — шуруй лопатой, подкидывай уголь в печь».

Через неделю Лаврухин разглядел в проходе главного инженера в дорогом сером пальто и лайковых перчатках. Набрался храбрости обратиться. В результате ему вкатили штраф в половину зарплаты, и он покинул рабочее место.

Он проверял и перепроверял свои идеи на бумаге, но опытов проводить не мог — где взять такую высокую температуру? Получив отпуск, явился в военно-морское ведомство — уж здесь-то оценят перспективу, помогут.

При первых его словах лицо секретаря в мундире стало каменным, глаза под прилизанной челкой — пустыми, фарфоровыми. Ровным, спокойным голосом посетителю был дан совет: изложить свои идеи в письменном виде и направить заказным письмом в министерство.

Письмо на двадцати страницах Лаврухин настрочил за ночь. Но мог бы так не пыхтеть. Вероятно, его так никто и не удосужился прочесть. В августе четырнадцатого грянула война. Сергей хотел пойти матросом на флот, но за год работы литейщиком он здорово подсадил легкие. Медкомиссия признала его негодным к морской службе. Пришлось вернуться домой, на Кубань, записаться в казачий полк и пройти ускоренную подготовку на хорунжего.

В декабре начались военные действия на Кавказском фронте. Турецкая армия под командованием Энвер-паши потерпела сокрушительное поражение, и русские армии вошли на территорию восточных вилайетов.

***

Лаврухин шел на войну, как на праздник. Наконец-то есть возможность послужить России. Пусть не на море, неважно. Зато здесь, на фронте, нет волокиты и равнодушия, как в штатской жизни. Здесь он заслужит Георгиевский крест и столичным бюрократам труднее будет отшить героя войны с его и важными предложениями.

Потом война показала свой звериный оскал. По мере наступления все чаще в деревнях и на обочинах дорог попадались груды трупов — чаще всего полунагих, раздетых мародерами. Изнасилованные женщины, грудные дети с размозженными головами, подростки со связанными за спиной руками и перерезанным от уха до уха горлом, полусгоревшие старики. Отступая, турецкие войска уничтожали армянские села, а курдские банды довершали дело — угоняли уцелевший скот, забирали утварь из пустых домов, сжигали посевы.

Правительство в Стамбуле обвиняло своих христианских подданных в вооруженном выступлении на стороне противника. Лаврухин видел воевавших рядом с казаками армян из добровольческих бригад, созданных в российском Закавказье. Черные папахи, защитные кители, перекрещенные на груди патронташные ленты, винтовки и маузеры с деревянной кобурой. Сражались они фанатично, пленных не брали. Турки и курды тоже не брали их в плен — в лучшем случае убивали, в худшем — кромсали раненых на куски.

Время от времени наступление надолго приостанавливалось. Главные, судьбоносные для России бои шли далеко отсюда. Там день и ночь гремела артиллерия, туда командование перебрасывало все новые резервы. А здесь — каменистые склоны, жилища, врытые в землю, как погреба, тоскливое безмолвие, нарушаемое только потрескиванием костра да диким визгом курдских всадников во время очередного наскока.

При последней по счету стычке противник, как обычно, вел беглый огонь с седел. Под Лаврухиным убили коня — упав, животное придавило ему ногу. Врачи обнаружили закрытый перелом, наложили гипсовую повязку, и пришлось хорунжему застрять в небольшом походном госпитале. Здесь же лечили семилетнюю девочку Манушак, потерявшую всех родных и зверски изнасилованную во время резни. Она чуть не умерла от потери крови, с большим трудом кровотечение остановили и вытащили ее с того света. Теперь ее ожидала отправка на российскую территорию в пограничный лагерь для беженцев.

За время вынужденного безделья Лаврухин привязался к неулыбчивому ребенку. Соорудил ей некое подобие куклы, пробовал объясняться знаками. Едва только лед начал таять, как им пришлось расстаться — ему пора было на юг, в часть, а ее повезли в северном направлении,

Сергей записал координаты лагеря и теперь часто вспоминал черноглазую девочку с густыми бровями, пообещал себе разыскать ее после войны. Наступал новый, девятьсот шестнадцатый год, всем в войсках казалось, что уж он-то принесет союзникам долгожданную победу.

ГЛАВА 4

Как только они очутились в тесном номере с низким потолком, Сиверов резко обернулся и нанес ближнему качку удар в челюсть. Качок осел по стенке — будто стек вниз. Напарник от неожиданности выпучил свои и без того выпуклые глаза, попробовал достать Глеба электрошокером.

Сиверов попятился назад, гася силу чужих выпадов. Дождался, когда стойка противника окажется неустойчивой, и сам ответил в том же стиле. Получив подошвой по уху, качок отлетел на диван. Но не удержался и с глухим стуком свалился на пол.

Тем временем первый пострадавший попробовал было поднести к уху мобильник, вызвать подкрепление. Стиснув его запястье, Сиверов вывернул руку. Забрал «аппарат» и только после этого вернулся к двери, чтобы закрыть ее на ключ.

— Чутья у вас нет, уроды.

Обращался он во множественном числе, хотя слышать способен был только один из качков, второй валялся в отрубе.

— Шефу доложили, что вы тут бардак развели, вот он и прислал меня проверить.

— К-какой б-бардак? — стал заикаться собеседник. — Р-разве… Прислоняясь к стене, он пытался кое-как выпрямиться.

— Речь не про девочек, козел. Про то, как вы номера чистите.

— Я в-вообще ни п-при чем.

— Некогда шефу следствие проводить. Он вас всех здесь на шишку натянет! Где барахло?

— В г-гараже.

— Пошли посмотрим.

Сиверов спокойно запер пучеглазого в номере — этот раньше чем через час не очухается. Собеседник тем временем осторожно нес собственную голову, чтобы лишним поворотом не потревожить челюсть.

В другом номере качок забрал связку ключей. Вдвоем они выбрались во внутренний двор, подошли в темноте к служебным гаражам. Открылись стальные ворота, внутри зажегся свет. Вишнево-красная «аудюха» стояла с открытым капотом. За ней, в дальнем углу, лежали друг на друге новехонькие колеса. За колесами, под грязной тряпкой, — несколько сумок и свертков.

— Уроды! — Сиверов дал качку подзатыльник. — Хоть бы увезли подальше!

Он сам не ожидал такого успеха от собственного блефа. Если номер немца обокрали, сумка должна стоять здесь. Не то… Опять не то — женские причиндалы. Вот она — есть даже запчасти от ребризера.

— Что с вами делать? Заложить с потрохами?

Качок стоял понурив голову, не решаясь просить о снисхождении. Он и в мыслях не держал что кто-то посторонний, не знающий даже имени шефа, может выговаривать с такой строгостью.

— Попробуйте еще, хоть раз… А теперь найди одну торбу, такую, чтобы все запихать. Кроме вот этого, это сожги прямо здесь.

Чтобы не вызвать подозрений, Сиверов не мог забрать вещи только одного немца. Пришлось взять много лишнего. Качок собственноручно донес до угла улицы огромную клеенчатую сумку, из тех, какими пользуются челноки.

— Все, свободен. Сейчас за мной подъедут.

Сиверов убедился, что качок отошел далеко, и только потом отправился к своей «девятке». Он не сомневался: никто из гостиничных сутенеров не заикнется о случившемся в присутствии начальства. Тогда блеф не вылезет наружу.

***

Ничего любопытного в вещах Отто Клюге Сиверов не обнаружил. Электробритва, дорогой мужской одеколон, сахарин в таблетках, чтобы не пользоваться чистым рафинадом. Использованные билеты — авиа и автобусный. Клюге прилетел в Киев за четыре дня до гибели и немедленно выехал в Крым.

Были еще предметы, призванные подтвердить «легенду» о журналистской профессии: диктофон, цифровой фотоаппарат, запас пленки. Блокнот с мимолетными впечатлениями о Киеве на первых двух страницах, чтобы ни у кого не возникло сомнений из-за первозданной белизны и нетронутости бумаги.

Денег не было ни в марках, ни в гривнах, ни в какой другой валюте. Очевидно, их сразу «разыскали» и сунули в карман. Сутенер, небось, от страха забыл вернуть.

По билету время прибытия автобуса половина первого ночи. Еще можно успеть на автовокзал — посмотреть, кто встречает этот первый рейс.

Автовокзал мало чем отличался от других автовокзалов бывшего Союза. Таксисты, сонные дети, слоняющиеся стаями молодые люди в шортах. Озабоченно курящие отцы семейств, косящие взглядом на свой багаж.

Наверняка Клюге взял такси. Вещей у него хватало, если считать, что он привез с собой практически все снаряжение. Кому достался выгодный клиент? Наверняка бригадиру — вон тому типу в красной майке футбольного клуба «Манчестер». Он и по возрасту постарше остальных таксистов, и машина у него покруче.

— С «Ливерпулем» когда играем? — поинтересовался Сиверов.

— Не скоро еще, третьего ноября.

— Сделаем?

— А какие еще варианты? На своем поле, на «Олд Траффорд»… Куда подбросить?

— Можем и здесь поговорить.

— Присаживайся тогда.

— Спасибо. Ты же в курсе, что клиента твоего убили?

— Какого клиента? — лицо бригадира разом свело от напряжения. Сиверов почувствовал, что на верном пути. Вот только будут ли результаты?

— Немца, которого видели у тебя в машине.

— Да я пашу, блин, с утра до вечера. Обслуживаю всех, кто платит. Может, пассажирку мою в тот же день изнасиловали, а другой пассажир сам кого-то замочил? Если у меня в салоне, это одно дело. Если нет — попрошу не грузить! Да и вообще — кто вы такой?

— Нужно удостоверение? Сейчас любой козел может сварганить целую колоду на все случаи жизни. И не прикидывайся валенком. Будто ты не знаешь, как твои собратья дают наводку на денежных клиентов.

— Может, кто и дает, я не в ответе за всех крымских таксистов. Извините, но мне работать надо. Сейчас автобус подъедет из Киева.

— Сам себя задерживаешь. Когда начнут тягать на допросы, отвлекут по полной. Куда возил немца, когда, по счетчику он платил или нет? Так голову задурят, забудешь, как скорости переключаются. А я тебе предлагаю, можно сказать, полный сервис. Отчитаешься здесь, неофициально, и больше тебя никто не тронет.

— Не убили ведь немца, он сам утонул! Здесь много кто слышал про эту историю.

— Ты за свою часть отвечай.

— Напомни число, иначе не соображу, когда это было.

Сиверов видел по лицу, что бригадир прекрасно помнит Клюге, но число все же назвал.

— Рейс этот самый, в половине первого. Поклонник «Манчестера» долго тер лоб:

— Вроде был в тот раз иностранец с большим багажом. Отвез его в гостиницу. Где здесь криминал?

— А дальше?

— Дальше все.

Не на своем горбу ведь тащил Клюге снаряжение к берегу. Кто-то должен был его подвезти, возможно, не один раз. Почему бы немцу не договориться с таксистом? В общем-то, нет ничего удивительного, если приезжий журналист решил заодно понырять, — здесь не закрытая зона, и летом такое развлечение соблазняет очень многих.

— Поездки к морю, слишком интимная вещь, чтобы о них рассказывать? — улыбнулся Сиверов. Бригадиру в его напряженном состоянии эта улыбка показалась зловещей.

— Если вам все известно лучше меня, зачем тогда спрашивать?

— Мелочи надо уточнить.

Комфортабельный автобус из Киева уже прибыл. Пассажиры разбирали вещи из багажного отделения.

— Бери клиентов на заднее сиденье. Работа — святое дело.

Бригадир посадил женщину с ребенком, взял точно по счетчику. Женщина даже растерялась, стала совать ему в руку еще гривны. Водитель отверг их мягким, исполненным достоинства жестом. «По крайней мере один человек уже выиграл от моего визита на автовокзал», — подумал Сиверов.

— По этому немцу будут заморочки. Дело протянется год, а то и два. Если сейчас все выложишь как на духу, тебя не будут дергать. Гарантий, конечно, не дам, но постараюсь. Попробуешь в игрушки играть — я лично добьюсь, чтобы тебя в КПЗ промариновали на весь срок следствия.

Таксист боялся продешевить. Вдруг его берут на понт, добиваются признания. Сиверов тоже молчал, делая свои выводы. Если бы бригадир только однажды подвозил Клюге, он бы сейчас смело бил себя в грудь, не опасаясь последствий.

— Ты вот просил у меня удостоверения. А я вообще не мент и никогда в сотрудниках не состоял. Я человек, который озвучивает чужие показания. По каждому делу есть ценные свидетели, но они, как правило, боятся рот раскрыть. Я освобождаю их от проблем. Узнаю все, что нужно, и беру миссию на себя. Именно мои показания подшиваются к материалам следствия. Именно я выступаю на суде в качестве свидетеля.

— По разным делам один и тот же человек? — недоверчиво уточнил поклонник «Манчестера».

— Я ведь не привязан к месту. Сегодня здесь, завтра там. Это уже милицейское начальство решает. Если нужно, они оформят меня под другой фамилией… Кто, кроме милиции, будет копать, есть в Севастополе такой таксист или нет? Так куда ты еще его возил, на берег?

— На берег. Но не в тот раз, не в последний.

— Не суетись, до последнего раза еще дойдем. Куда возил?

— Могу показать.

— Просто объясни.

Бригадир точно описал место на окраине города. Таксист остановился в сотне метров от воды, помог немцу выгрузить из багажника снаряжение и уехал. Вернулся через три с половиной часа, чтобы забрать ныряльщика.

— Я таксистов знаю, наблюдательный народ. Ты ведь и складывать обратно снаряжение тоже помогал. Не помнишь,, что показывал манометр?

Глеб уточнил, что его интересует количество газовой смеси, «вынюханной» немцем за время погружения. Для профессионалов расход колеблется в узких пределах — дышат они грамотно. Если сопоставить время и расход воздуха, можно прикинуть, сколько времени немец провел на глубине и сколько плыл до точки погружения и обратно.

— Спроси чего полегче. Я не присматривался к шкале.

— А стрелка куда смотрела?

— Вот так примерно, — показал пальцем бригадир.

— Лучше нарисуй. Сам манометр и стрелку, как она тебе запомнилась.

ГЛАВА 5

Больше ничего стоящего от таксиста Глеб не услышал. Он отработал с ним полную ночную смену. Умолкал, когда бригадир подсаживал очередного клиента, и возвращался к разговору, когда они оставались вдвоем.

Человек в красной майке футбольного клуба «Манчестер» подробно передал все слова немца. Страх редко отшибает память, гораздо чаще он дает в этом смысле освежающий эффект.

Как и следовало ожидать, Клюге говорил мало и по пустякам. Рассеянности тоже не проявлял, ничего не забыл в такси. Оставалось «уцепиться» за стрелку манометра.

Вернувшись в свою хибару, Сиверов произвел нехитрый расчет. Мысленно воспроизвел карту морского дна, наизусть заученную перед отъездом. Таким же мысленным образом провел по ней две полуокружности из единого центра на берегу. Точности в таком деле быть не может, только приблизительный подсчет, относительная вероятность. Если таксист ничего не напутал, значит цель Клюге где-то здесь, в образовавшемся секторе.

Когда-то инструктор по подводному плаванию рассказывал молодым сотрудникам, среди них и Глебу, о приметах боевых аквалангистов. Он говорил, что, имея возможность выбора, лучше заходить на погружение в направлении с севера на юг и с востока на запад.

Первое направление выдерживается в любом случае. А вот второе… Если допустить, что Клюге подвержен суевериям коллег, тогда область вероятной цели сужается в два раза.

На первый взгляд кажется, что женщины суевернее мужиков, старость суевернее молодости. На самом деле самый суеверный разряд — люди постоянного риска. Преступники и секретные агенты, террористы и спецназовцы.

Таксист не видел на немце наколок или амулетов. Не заметил, чтобы Клюге выполнял перед погружением какой-то обряд. Но это ничего не значит. Большинство людей риска не афиширует суеверия перед посторонними. Да и сами их приметы — хорошие или дурные — вовсе не театральны, не бросаются в глаза.

Если взять западное направление, в пределах зоны есть три затонувших объекта — «рэка» на жаргоне дайверов. В переводе с английского «wreck» означает не только аварию и катастрофу вообще, но и остов разбитого судна, останки кораблекрушения.

Первый «рэк» — это советский тральщик, уничтоженный с воздуха в самом начале войны. Второй — немецкий «охотник за подлодками» — небольшой боевой корабль.

Кроме карты генерал Потапчук предоставил Глебу на ознакомление папку с отчетами гидрографической службы Черноморского флота. Судя по отчету семьдесят второго года, оба объекта были основательно покалечены взрывами и представляли собой груды покореженного металла.

Вдобавок оба затонули на небольшой глубине. Можно не сомневаться, что дайверы всех категорий, от «чайников» до ныряльщиков со стажем, облазили эти груды вдоль и поперек, разобрали на сувениры всю сохранившуюся мелочовку.

Первый и второй «рэки» с большой натяжкой могли сойти за цель. Но вот третий, затонувший не так уж давно…

Сиверов слышал об истории «Лазарева». Сразу после трагической катастрофы о ней писали во всех газетах. Изначально этот пассажирский корабль имел немецкое гражданство. Построенный фирмой «Bremer Vulkan», он отличался полностью клепанным корпусом — сварка на германских верфях тогда еще не применялась. На воду был спущен в конце двадцатых годов под именем «Фридрих Великий» и стал одним из лучших океанских лайнеров судоходной компании «Norddeutscher Lloyd».

Во время Второй мировой войны судно использовалось как плавучий госпиталь. В январе сорок пятого оно затонуло на глубине восемнадцать метров возле Свинемюнде. По одной версии подорвалось на мине, по другой — погибло от торпедной атаки.

Через год его пытались поднять, но сработало взрывное устройство, поставленное на этот случай немецкими подводниками, — кораблю разворотило корму. В сорок восьмом судно все-таки подняли, восстановили на верфи в ГДР и передали в состав Черноморского пассажирского флота. Вместо холодных балтийских волн оно окунулось в теплые южные воды.

Судно, переименованное в честь адмирала Лазарева, еще в начале восьмидесятых считалось вполне комфортабельным для черноморских круизов. Несчастье случилось в восемьдесят шестом буквально на ровном месте: на выходе из Севастопольской бухты пароход столкнулся с сухогрузом и затонул в течение восьми минут. Несмотря на срочно принятые меры, погибло 480 человек — больше трети пассажиров и членов экипажа…

Этот третий объект покоится на значительно большей глубине и по сравнению с двумя другими имеет огромные размеры. Его можно сравнить с целым городом, блуждание по которому опасно даже для опытных ныряльщиков.

…Выбор в пользу «Лазарева» напрашивается сам собой. По крайней мере начинать поиски следует именно с этого «рэка».

***

Глебу предстояло своими глазами увидеть результаты катастрофы. И попытаться разглядеть нечто большее — то, что могло заинтересовать его неудачливого предшественника. Экипировка Глеба уступала экипировке Клюге только в отношении дизайна и температурных условий, в остальном была на уровне.

Двойной баллон имел двухвентильный коллектор — в случае утечки одного из регуляторов можно перекрыть его и пользоваться обоими баллонами через другой, исправный. Вместо дорогущего мини-компьютера для длительных погружений на запястьях был закреплен ремешками-«липучками» набор относительно недорогих устройств: манометр, жидкостный компас, таймер и глубиномер.

Работая ластами, Сиверов уходил от берега и плавно опускался на глубину. От мощных гребков шарахались в стороны медузы, стайки мелких ершиков и кефали. Фонарь просвечивал мутную воду не больше чем на пять метров.

По мере погружения температура постепенно падала. В верхнем слое даже сейчас, ночью, она составляла не меньше двадцати пяти градусов. Чуть ниже уже не такой «кисель». Но самое худшее начнется на приличной глубине, после термоклина, — там водичка ожидается, мягко говоря, «осенняя» — не выше семи-восьми по Цельсию.

Сиверов не спешил принимать такую «ванну». Время от времени посматривал на компас, старался поддерживать постоянную скорость, чтобы не ошибиться и «свалиться» на глубину именно там, где стоит на дне восьмипалубный мавзолей, бывший «Фридрих Великий», теперешний «Лазарев».

Пора… Даже в подводном мире феноменальное зрение Слепого облегчало жизнь. Он видел больше и дальше, чем видел бы любой другой в этой мути, полной взвешенных частиц.

Он готовился к скорой встрече с кораблем, но все равно случилась она неожиданно — внизу выросло нечто вроде дна. До реального дна, без сомнений, еще далеко. Да и очертания слишком правильные. Похоже, это шлюпочная палуба, равномерно заросшая ракушками и водорослями.

Вот и шлюпка угадывается — с нее даже не успели снять брезент. Движемся параллельно палубе… Еще одна шлюпка, дальше капитанский мостик. Ниже верхняя пассажирская палуба с каютами-люкс. В таких каютах не круглые иллюминаторы, а большие прямоугольные окна. Здесь пустой проем, от разбитого стекла остались по краям острые зубцы.

Посветив фонариком, Сиверов остановился, повиснув в подводной «невесомости». Внутри каюты почудилось какое-то движение. Мираж, «глюк»? Гибель Клюге отложилась в памяти, как и ее причины. Если с опытнейшим аквалангистом такое стряслось, значит, ему, Сиверову, тем более надо отслеживать свое внутреннее состояние.

«Глюки» — это уже сигнал неблагополучия. Пока вроде рановато — еще и десяти минут не провел на реальной глубине. Но лучше проверить. Ладонью в перчатке Глеб провел по толстому стеклу, стирая с него слизь. И невольно отшатнулся.

Изнутри навстречу ему ткнулось в окно женское лицо — приоткрытый рот, длинные распущенные волосы, завороженно-безумные глаза.

Глеб покрутил головой, отгоняя наваждение. Или это реальность? В восемьдесят шестом водолазы-спасатели наверняка подняли не всех утонувших. Руководители разного ранга отводили на работы определенный срок и потом объявляли их закрытыми. Отчасти они боялись новых жертв — из длинных затопленных коридоров кто-нибудь из водолазов мог не выплыть.

Сиверов почувствовал, что взмок до нитки в своем «сухом» неопреновом костюме. Никто — ни друзья, ни враги — никогда не считал его слабонервным. Скорее наоборот, холодным и бесчувственным, лишенным всяких сантиментов.

Но сейчас одно наложилось на другое. Тишина огромного склепа, специфическое ощущение глубины, фантастичность происходящего и жутковатый вид женского лица в свете фонаря. Волосы, ресницы и брови выцвели до полной белизны, как у альбиносов. Зато кожа потемнела и стала насыщенно-желтой.

Сиверов видел утопленников, выловленных из воды спустя месяц после гибели. Здесь было что-то другое…

Сделав над собой усилие, он опустился на следующий палубный уровень, нырнул в коридор. Многие двери были сорваны с петель во время спасательно-поисковых работ. В темном «колодце» плавали или просто шевелились от слабого подводного течения разнообразные предметы: настольная лампа без абажура, выдвижной шкафчик, бусы.

Выплыв из коридора, Сиверов продолжил спуск вниз. Змеями шевелились вокруг спутанные канаты, аварийные веревочные трапы и прочие «концы». Вот и сам борт с иллюминаторами. А это отверстие с ржавыми краями вырезано уже спасателями, чтобы проникнуть внутрь. Через пять метров еще одно, точно такое же.

Он заставил себя еще раз нырнуть в черную дыру. Здесь ни фонарик, ни особо острое зрение не могли пробить взбаламученного ила. Нужно замереть и ждать, пока он осядет хоть немного. Ждать без движения трудней всего. Как только останавливаешься, остаешься без дела, сразу всплывает в памяти жуткое лицо утопленницы.

ГЛАВА 6

Краснолицый человек с мощным загривком сидел под обширным навесом и, разговаривая по мобильнику, потягивал светлое пиво. На нем ничего не было, кроме шорт и шлепанцев, сквозь слой жира можно было различить остатки мускулатуры. Венчик свалявшихся волос окружал обширную плешь на макушке.

Каждый второй посетитель пивной уважительно кивал краснолицему. Особо избранные здоровались с Вадимычем за руку. Как-никак он был хозяином заведения — поддерживал его в пристойном виде. В отличие от многих других севастопольских пивнушек бокалы здесь не пахли рыбой, под столами не валялась чешуя.

Вадимыч осуществлял общее руководство. Работников у него было трое: одна женщина разливала пенную влагу, другая периодически выметала мусор и протирала столы тряпкой, молодой парнишка собирал пустые кружки и ставил их обратно на стойку. Пиво привозили прямо с завода и заливали шлангом в специальные емкости.

В ранний час, когда посетители одинаково мучились от похмелья, в пивную заглянул тонкогубый русоволосый человек с серо-стальными трезвыми глазами. Поздоровавшись с Вадимычем, уселся рядом.

— Я за консультацией, — объяснил он без предисловий. — Заказали нырнуть на «Лазарева». Хозяин недовольно поморщился.

— Заказали — ныряй. Я тут при чем? Я туда билеты не продаю, доступ для всех открытый.

— Погоди, расскажу. У мужика в восемьдесят шестом жена и сын утонули. Водолазы их так и не вытащили. Мужик погоревал, но жизнь взяла свое. Завел новую бабу, женился. Потом грянула свобода, он полез в бизнес и закрутился по полной программе. Сейчас перевел дух. Появилось больше времени для отдыха, ну он и стал портить себе кровь воспоминаниями. Решил, что общего памятника всем жертвам катастрофы для жены и сына маловато. Захотел свой памятник поставить. Попросил меня поднять кое-какую мелочовку с судна — к примеру, ограду для памятника он хочет соорудить из поручней. Еще медный колокол повесить, в который склянки били.

— Дурная идея, — пробормотал Вадимыч, откладывая обшарпанный мобильник. — Во-первых, ушлые хлопцы колокол давно сняли. Во-вторых, если б ты ему колокол и припер, другие ушлые ребята на второй день стырили бы его с кладбища. Медь есть медь. Не золото, но блестит.

— Мне-то какая разница. Хозяин — барин. Человек платит, я работаю. Он в принципе не настаивает на своем перечне. Ясно, что за столько лет многое не сохранилось.

— Верная мысль. Тебе тоже стоит напрячься, и сам все уразумеешь. И никакие советчики не нужны.

— Да я уже спускался туда, прежде чем сюда прийти. Вопрос возник.

— Сюрпризы обнаружились?

— Мягко говоря.

— Местную прессу надо почитать. Хотя у нас об этом последний раз писали лет пять назад.

Мобильник разродился мелодией «Варяга». Извинившись, Вадимыч взял трубку и минут на пять погрузился в спор по поводу каких-то раскрошенных сухариков и пересоленного арахиса.

— Развелось хитрожопых, — резюмировал он, послав звонившего подальше. — Так на чем я остановился? На «Лазарева» из местных кадров никого не заманишь. Люди не дураки, знают, что вернуться можно седым или заикой.

— Как так вышло, что утопленники законсервировались?

— Поднять никого не надейся. На воздухе за день сгниют. Как вышло? Не люблю вспоминать.

— Если б вы не были владельцем заведения, я бы заинтересовал вас материально.

— Сколько ты дашь? — махнул рукой Вадимыч. — Ты, как и я когда-то, бабки на своем здоровье зарабатываешь. Значит, разбрасываться не будешь.

— А вообще-то… Какие есть пожелания?

— Знаешь анекдот? Встречаются два алканавта. Один другого спрашивает: «Выпить хочешь?» — «Нет». — «А сейчас?» Теперь вопрос к тебе: настоящее виски от самопала отличить сможешь?

— Если понюхать и на язык капнуть.

— Привези «Белую лошадь». Честно говоря, не знаю, где у нас в городе можно ее найти в оригинальном качестве.

— Если только во вскрытом виде. Придется пробу снимать.

— Не обижусь. Посидим, поговорим по-мужски. Не люблю искателей приключений, я бы таких под воду не пускал. Если ты там на жизнь зарабатываешь, значит, мы коллеги. Не прошло и четверти часа, как гость вернулся с бутылкой.

— Не так уж все у вас плохо.

— Не может быть. Дай-ка… В натуре, она самая. Я молчу.

— Молчать как раз не надо, — пошутил Сиверов.

— Твое здоровье. Опять этот чертов мобильник. Ничего, сейчас я стану для всех «временно недоступен».

Пропустив сто пятьдесят виски, Вадимыч с наслаждением закурил, скрестив голые волосатые ноги. Потом он сказал:

— Никто не предполагал такого эффекта. Пароход потонул за восемь минут. Рекордно короткое время для судна с его водоизмещением. Из танков вылились в море тонны мазута. Из емкостей боцманской команды запас масляной краски. Краска смешалась в воде с мазутом, смесь облепила тонущих с ног до головы. Они не могли ни видеть, ни дышать, большая часть этого дерьма образовала в итоге пленку на поверхности. Но вода в том месте все равно насытилась всякой химией. Получилось нечто вроде пропитки для утопленников. Не гниют и рыбам не по вкусу.

Глебу вспомнились разбросанные вещи в подводном коридоре, лицо девушки с длинными волосами. Оно не выглядело испачканным.

— Сколько лет прошло? — прикинул Вадимыч. — Семнадцать. Соленая вода растворила всю наружную грязь, все, что не успело впитаться. И еще… Не знаю, как на других широтах, но здесь у нас в воде повышенный процент йода. Может, и это сыграло роль, тут нужно спросить профессора-химика. Одним словом, в воде трупы до сих пор не разлагаются. Но поднимать их бесполезно, уже пробовали.

***

Бывший механик «Лазарева» в молодости начинал водолазом. При катастрофе в бухте он выжил сам и помог выплыть, как минимум, десятку пассажиров. Уже на следующий день со скандалом сбежал от врачей и добился разрешения принимать участие в подводных спасательных работах. Потом, в сорок лет, навсегда ушел из морской службы.

Все следующие годы Вадимыч приказывал себе ни с кем не вступать в разговор о тех минутах, часах и днях. Но невысказанное начинало тяготить, давить на черепную коробку. Начинались депрессия, навязчивые сны. Раз за разом он уходил в запой, как уходят на дно, к бессловесным рыбам, морским звездам и крабам, к водорослям, колышущимся от беззвучного «ветра».

В конце концов он находил подходящего собеседника и все ему выплескивал. Вспоминал в подробностях, не заботясь о том, приятно это слышать или нет, интересно или не очень. Вот и теперь, спустя столько лет, он по-прежнему морщился от душевной боли.

— Прошли буи ограждения, набрали скорость до десяти узлов. Отчаливать поздним вечером всегда особый кайф: город сияет огнями, а там — море и небо слиты в сплошную черноту. Только кайф в тот раз быстро обломался… Потом, когда судили капитанов, многие из нашей команды выступали свидетелями или просто присутствовали на суде. Ну и я, само собой. До сих пор не знаю, все ли на суде вылезло или нет. Тяжко было видеть нашего капитайа на скамье подсудимых. Мне казалось, мужик говорит начистоту… Как прошли буи, он передал управление вахтенному помощнику, вернулся к себе в каюту отдыхать. Потом услышал три гудка и сразу почуял недоброе.

Уже потом, на суде, Вадимыч узнал, что сухогруз, входивший в бухту, получил из порта по рации указание пропустить «Лазарева». Капитан сухогруза ответил, что указание понял. Система автоматической радиолокационной прокладки (САРП) показывала, что оба корабля успеют разойтись тютелька в тютельку.

Глеб знал, для чего служит САРП. Оценивает ближайшую перспективу при следовании на встречных курсах.

— Правда, моряки на сухогрузе не знали, в какую сторону направляется наш лайнер — в Одессу или на Кавказ, — продолжал Вадимыч. — Наш вахтенный помощник первым испугался, что можем не разойтись. Чуть изменил курс, пытаясь уйти в сторону, — на пять-десять градусов. Вышел на связь с сухогрузом, попросил застопорить. Они дали «средний вперед», потом сразу «стоп». Но вал с винтом по инерции продолжал еще вращаться в прежнюю сторону. На расстоянии мили перевели ручку на «малый назад», «средний назад» и «полный назад». При грузе в тридцать тысяч тонн зерна сухогруз должен был пройти еще прилично вперед, прежде чем остановиться. Вдобавок при резком реверсе судно плохо слушается руля, под кормой закипает водяная каша…

Перевернув бутылку, Вадимыч долго держал ее над стаканом, выцеживая последние капли. Рассказывая, он не смотрел на собеседника. Не потому, что чувствовал за собой вину, просто погружался в прошлое с головой и воспринимал настоящее только на ощупь: стакан, пустая пепельница, поверхность стола.

— Сухогруз долбанул нас прямо по центру борта. Вроде скорость упала до мизера: пять с половиной узлов, считай десять километров в час. А тут удар равнялся миллиону тонн. Сиверов с трудом представил эту силу.

— Все равно мы бы тонули до утра, если б он пробил только один отсек. Но движение по инерции продолжалось. В итоге сухогруз пропорол нам пять отсеков. Когда я нырнул назавтра с водолазами, просто одурел: прикинь пробоину длиной в пятьдесят метров.

По словам бывшего моряка, «Лазарев» лег на борт в течение нескольких минут. Электричество отключилось, морская вода хлынула в коридоры и каюты, пассажиры пытались выбраться через узкие иллюминаторы. Те, кто недавно безмятежно отдыхал на палубе, теперь оказались на отвесном «склоне» над водой, скользили и падали с высоты. Сверху на них летели другие пассажиры, вперемежку с тяжелыми предметами вроде скамеек или плохо закрепленных весел со спасательных шлюпок.

Многие не умели плавать и без спасательных жилетов камнем уходили на дно. За тех, кто пытался выплыть, хваталось множество рук, не позволяя спастись.

О себе Вадимыч молчал, не хотел хвастать. Рассказывал, как товарищ из машинного отделения с трудом балансировал на верхней палубе, сбрасывая один за другим резиновые, автоматически надувающиеся плоты. Как девушки из пассажирской службы почти поголовно отдали свои спасательные жилеты пассажирам, а сами погибли.

Слепой подумал о длинноволосой утопленнице, увиденной им в каюте-люкс. Наверное, дверь заклинило. Несчастная пыталась расшибить кулаками стекло, но оно оказалось слишком толстым и прочным.

Можно было бы поднять всех оставшихся на корабле наверх, но, наверное, в самом деле уже было поздно. Море стало могилой для многих не самых плохих людей. Пусть и эти покоятся в общем саркофаге, незачем их тревожить. Большой вопрос, что лучше: лежать под водой или достаться червям в сырой земле.

ГЛАВА 7

Получить доступ к архивам одного из районных судов Севастополя оказалось делом не таким уж сложным. Когда Сиверов уточнил, материалы какого года его интересуют, цена оказалась пустяковой по московским меркам. Уголовные дела — такой же скоропортящийся продукт, как фрукты: бумажные листы не гниют, зато теряют актуальность.

Флакончика французских духов оказалось достаточно, чтобы получить возможность пролистать несколько томов по «Лазареву» с выступлениями обвиняемых и свидетелей, речами защитника и прокурора.

Сиверова особенно интересовало одно обстоятельство. В первые минуты после удара на «Лазареве» еще работала аварийная система энергоснабжения. Почему капитан сразу не отдал приказ закрыть клинкетные задвижки? Это предотвратило бы стремительное затопление трюма. Почему вообще в нарушение техники безопасности судно вышло в море с открытыми задвижками?

На суде, как и на следствии, капитан утверждал, что задвижки в трюме изначально были закрыты. Капитану не поверили, несмотря на подтверждение его слов многими членами экипажа. Решили, что подчиненные выгораживают начальника. Версия самопроизвольного открывания задвижек от мощного удара тоже была отвергнута.

Слишком много вопросов стояло на следствии и на суде, не хватало времени дотошно исследовать каждый. Теперь Сиверов раз за разом читал десяток отпечатанных страниц и видел разночтения в показаниях. Похоже, в момент отправления задвижки в трюме действительно были закрыты, но перед столкновением оказались открытыми. Приложенные чертежи судна показывали, что задвижки приводились в движение общим гидронасосом, но могли быть открыты вручную.

Глеб вспомнил рассказ Вадимыча о поисково-спасательных работах. При большом крене затонувшего судна проникнуть в палубные помещения оказалось непросто. Пришлось прорезать подводной газорезкой отверстия в борту, ползти по узким коридорам, таща за собой кабели светильника, разбирать завалы.

Стояла задача поднять на поверхность как можно больше тел. Их находили в каютах и служебных помещениях, туалетах и душевых, барах и ресторане. Обследовать трюм и машинное отделение — такой задачи не стояло. Картина катастрофы казалась предельно ясной.

Когда через год в зале суда капитан стал объясняться насчет клинкетных задвижек, все работы под водой были завершены. Никто не послал заново водолазов, чтобы подтвердить или опровергнуть его слова.

***

И вот снова впереди мутная вода Севастопольской бухты. Колыхание медуз, испуганно вытаращенные глаза рыб — их стайки образуют большие замысловатые фигуры, мгновенно меняющие форму и объем, словно трехмерная компьютерная графика.

Пузыри стайками уходят наверх, прибор отслеживает глубину погружения. Вот и термоклин, резко отделяющий тепло от холода, подводный «юг» от «севера», куда лучше не опускаться без утепленного костюма.

Отверстие корабельной трубы, сплошь обросшей ракушками. Из черного жерла, блеснув боками в свете фонарика, вылетает очередная, стайка. Тронулся с места потревоженный рак, секунду назад его невозможно было разглядеть среди ракушек.

Каждая морская катастрофа, большая или малая, — огромное событие для морской живности. Знакомое дно вдруг становится другим. Как если бы на пути кочевого племени внезапно вырос огромный город.

Затонувший объект немедленно начинают обживать из-за множества укрытий и остатков кислорода. Первое время здесь особенно много корма, да и вообще все новое безумно интересно, даже рыбам.

При втором погружении у Слепого была четкая цель. Впервые с момента катастрофы человек нырнул в трюм судна, забитый илом. Вооружившись саперной лопаткой, начал раскопки. Они напоминали раскопки в пустыне. Как песок обычно засыпает любую ямку, точно так же оторванные комья ила притягивались обратно.

Работу на большой глубине можно сравнить с работой на другой планете. Затраты энергии слишком велики, через полчаса кажется, что сил больше не осталось. Из-за дыхания полной грудью запас воздуха стремительно тает.

Наконец лезвие ударило в металл. Что это? Судя, по всему, кожух генератора. Да, это она — корабельная машина, на чей вал насажен огромный, торчащий наружу винт.

Генератор не интересовал Сиверова. Он только позволил получить важную точку отсчета. Вспомнив чертеж тушью на кальке, Глеб отыскал место ближайшей задвижки, лопаткой отмеряя расстояние по рыхлой илистой поверхности. Немного передохнул и снова принялся за раскопки.

Приходилось действовать на ощупь. Комья ила распадались в воде на мелкие взвешенные частицы. Слепой, славившийся феноменальным зрением среди друзей и врагов, не мог различить даже собственной руки в рукавице.

Лезвие лопаты снова уперлось во что-то твердое. Глеб сдвинул его вправо-влево. Похоже, здесь водонепроницаемая клинкетная задвижка осталась задраенной. И это уже говорило о многом…

Сиверову очень хотелось проверить еще хотя бы одну задвижку, но запаса воздуха оставалось минут на пять, не больше. Работая саперной лопаткой, он «вынюхивал» его с той скоростью, с какой это делает неопытный аквалангист при первых погружениях.

Пора наверх, тем более всплывать нужно не слишком быстро, чтобы не влететь в декомпрессию. Организм должен освободиться под водой от накопившегося азота…

Как только Глеб выбрался на берег и смог расстегнуть «молнию» на гидрокостюме, он с облегчением почувствовал, как теплый воздух стекает вниз по спине. Снял рукавицы, стал разминать онемевшие пальцы, дышать на них, как делают люди при морозе. А ведь бархатный сезон в Крыму еще не закончился, ночные температуры еще не опускались ниже двадцати градусов.

***

Километрах в шести от места погружения Сиверова на черной воде отражался парус небольшой яхты.

— Красное дерево, понял? — Картавый гордо постучал толстым ногтем по внутренней поверхности борта.

Этот плечистый и приземистый человек с длинными, до колен ручищами никогда не страдал дефектом речи. Кличка прилипла к нему на первой отсидке — сейчас и не вспомнить, откуда она взялась.

— Сколько ж ты за нее отвалил? — выпятил нижнюю губу щуплый его гость с темно-рыжими усами на бледном лице.

Хозяин только отмахнулся, не желая обсуждать тему. Сплюнул вниз на лунную дорожку, бликующую золотом. На низком столике лежали нарды и пепельница. Продолжая играть, игроки по привычке завзятых нардистов называли выпавшие на костях-«зарах» комбинации.

— Джут-се… Дорд-чахар… Шеш-беш…

Если комбинация выпадала к месту, ее название произносилось громко и смачно, ход шашкой делался с громким хлопком по доске. Невыгодные цифры назывались тихо сквозь зубы, так же тихо сдвигалась шашка.

— Пластиковая яхта — гадюшник. Просыпаешься, блин, как в остывшей бане, — Картавый поморщился от отвращения.

— Так что ему, говоришь, нужно, этому кадру? — партнер по нардам вернулся к главному поводу для встречи.

— Мне подсказала добрая душа. Вроде он самый высокооплачиваемый киллер на всю Россию. Вот и думай, Алик, что ему понадобилось. Может, кости погреть. А может, отстрелять человек пять, нас с тобой в том числе. Тогда московская братва пришлет наместника и будет спокойно здесь керувать.

По паспорту гостя Картавого звали Али — редкий случай, когда уменьшительное имя звучало длиннее полного. Бросив кости, Али недовольно покачал головой.

— Опять «ду-бара»! Второй раз подряд. Все тебе освобождаю, занимай.

— Не прибедняйся. Забыл, какое дерьмо мне вначале перло?

— В котором году нас пытались подмять?

— Москвичи? В девяносто шестом, когда Сидора с Ханом замочили.

— Каких людей Крым потерял!

— Пусть земля им будет пухом, — Картавый потряс кости в сжатом кулаке и энергичным жестом швырнул их на доску. — Пяндж чахар… Вот тебе пятерочка, вот четверочка. Если б не тот год, мы бы с тобой до сих пор ходили на вторых ролях.

— Кто знает? — философски заметил Али. Картавый бросил короткий взгляд исподлобья.

На секунду представил своего партнера в чалме и халате, подпоясанном узорчатым кушаком, с кривой саблей на боку. Предки Али были теми самыми крымскими татарами, с которыми Хмельницкий ходил на поляков. С теперешними потомками тоже надо держать ухо востро. Но москали все равно опаснее. Москали хотят нахрапом взять.

— Значит, подсказали — добрая душа нашлась? Ну и как, отблагодарил человека?

— А он не взял ничего. Сказал, у него с москвичами свои счеты.

— Если б не сказал, я бы сказал за него.

— Думаешь, туфта? Хочет нашими руками жар загрести?

— Аллах знает. А для меня пока фифти-фифтй.

— Это ж по всем уровням наезд. Ихние монополисты сейчас по всему бывшему Союзу энергетику к рукам прибирают.

— Не будем грузиться высокими материями. Справки насчет гостя не пробовал наводить?

— В Москве киллеров только по кличкам знают. Как только такой товарищ засветится, ему каюк.

— А у этого кличка какая?

— Без понятия… Думаю, подстраховаться нам не мешает. Пока будем справки наводить, он нас закопает к чертям собачьим.

— Ладно. Если окажется, что он не киллер, значит, мужику просто не повезло.

***

Сиверова все время не покидала мысль о задвижках на судне. Если хоть один из отсеков трюма был изолированным в момент катастрофы, это означает только одно: сразу после отправки кто-то начал открывать задвижки вручную, но все открыть не успел.

Диверсия? Проверка исправности механизмов? Сиверов не хотел напрасно ломать себе голову. Он снова отправился к хозяину пивной, бывшему моряку, отказавшемуся от моря. Его не было на месте, женщина за стойкой сообщила, что Вадимыч второй день как «ушел на базу». Иначе говоря, пьет на дому.

Глеб отправился приводить мужика в чувство, но дверь никто не открывал, хотя внутри прослушивалось какое-то шевеление. Соседи этажом ниже не открывали по другой причине — боялись незнакомого человека крепкого телосложения. Но Глеб нашел убедительный довод: объяснил, что хозяин квартиры забыл закрыть кран, вот-вот с потолка начнет на них капать.

К ремонту соседи не были морально готовы, поэтому Сиверова тотчас пропустили на балкон. Там он зацепился за плиту и одним рывком подтянулся на балкон Вадимыча. Все произошло настолько быстро, что никто во дворе не заметил трюка. Только одной старушке на скамейке почудилось неладное. Сняв очки, она тщательно протерла стекла, но ничего предосудительного не заметила.

Через раскрытую балконную дверь Глеб прошел в комнату, где удивительным образом соседствовало несовместимое: дешевые выгоревшие обои и красивый торшер с зеленым абажуром, облезлая краска на половицах и японский телевизор со здоровенным экраном. Кое-какой доход со своего пивного бизнеса Вадимыч имел, но тратил его явно по настроению.

Сейчас он лежал лицом вниз на широкой двуспальной кровати, едва вместившейся в узкую спаленку. Отправившись на кухню, Глеб вытащил все запасы из огромного холодильника и затарил его емкостями с водой. Посидел, подождал, пока она станет достаточно холодной, и слил все в ванну.

Вернувшись к хозяину, ухватил его под мышки, стащил тяжеленную безвольную тушу с кровати, протянул по коридору. Скинул в ванну, наполненную ледяной водой. Вадимыч зафыркал, замахал руками, больно стукнулся локтем и выматерился. Потом притих. Выскакивать из воды не торопился, так как успел нагреть ее всей своей массой. Некоторое время он не мигая смотрел вверх на Глеба. Наконец сипло поинтересовался:

— Что за срочность?

— Решил, тебе будет интересно узнать.

— Разве я дверь оставил открытой?

— Оставил. Балконную.

Скоро Вадимыч уже сидел на табурете в выцветшем махровом халате и, мрачно набычившись, выслушивал новости. Все эти годы он прекрасно отдавал себе отчет: если бы задвижки в трюме были задраены, наглухо отделяя друг от друга отсеки, «Лазарев» тонул бы несколько часов, число жертв исчислялось бы единицами.

— Ты ведь был в машинном отделении, прежде чем подняться на палубу, — уточнил Сиверов. — Ничего не заметил подозрительного?

Бывшему моряку мучительно хотелось сосредоточиться, но он ничего не мог поделать. От ледяной воды он всего лишь проснулся, другого эффекта она не оказала. Мозги остались слипшимися, продраться к здравым мыслям было так же сложно, как раскапывать залежи ила.

Вдруг он ухватил себя правой рукой за большой палец левой и отогнул его, почти прижав к тыльной стороне ладони. Сустав отчетливо хрустнул, хозяин квартиры скривился от боли. Но она прочистила ему мозги: взгляд прояснел, подбородок уже не упирался в волосатую грудь.

— Подозрительного? Смотря как посмотреть… Я перед выходом в рейс получил на складе новые штаны и сразу посадил масляное пятно. Страшно расстроился — кто знал тогда, в каком дерьме мы будем скоро барахтаться. Хотел одолжить баллончик — пшикнешь, и пятно на глазах тает. И не смог найти того человека. Куда, думаю, подевался?

— А фамилия?

— Баженов. Я поднялся на палубу — думал где-то там тот тусуется, уже присмотрел себе кралю из пассажирок.

— Это еще не повод для подозрений. Но проверить можно. Если б ты ещё знал, где его искать, цены бы тебе не было.

— Не лезь, я сам с ним разберусь. Ты человек посторонний, на фига тебе заплесневелые проблемы?

— Значит, знаешь?

— Здесь он живет, в Севастополе. У нас половина команды здесь, если брать тех, кто выжил. Только друг с другом мы не общаемся, желания нет. Если кого-то завижу вдалеке — перехожу на другую сторону улицы. И остальные так же.

— В любом случае за руль ты сегодня не сядешь, несет от тебя за версту. Одевайся, подвезу.

— Чего, за правду болеешь? Видал я таких — одни на кладбище, другим подаяния впору просить.

— Ты ведь все равно попрешься к этому своему сослуживцу!

— Я не за правдой. Просто в глаза ему загляну и сразу пойму: виноват или нет. Если виноват, объяснений слушать не буду. И заявлений тоже не стану писать, поздно уже. Морду разобью и успокоюсь.

ГЛАВА 8

Вокруг неумолчно свистели пули. Поредевшая до половины рота зарылась в окопы.

— А в Севастополе публика барахло на пароходы грузит, — негромко пробормотал один из бойцов.

Лаврухин вскипел. Хотел потребовать прекратить паникерские разговоры, пригрозить, если понадобится, пулей в лоб. Но осекся — все вокруг понимали, что сказанное — чистая правда. Никто не собирался бросать позиции под натиском красных.

Красные пошли в атаку густыми изломанными цепями. Чувствовали, что осталось последнее усилие — только чуть-чуть дожать. Окопы врангелевцев беспрестанно поливались свинцом.

— Огонь!

Застрекотал единственный пулемет, захлопали ружейные выстрелы. Не все решались приподнять голову, кое-кто стрелял вслепую.

— Прицельно, черт возьми!

За пять с лишним лет боев Лаврухин дослужился до майора и научился командовать людьми. Ведь это совсем непросто: с одной стороны, уважать в солдате человека, с другой — быть готовым вести его на верную смерть.

Справа боец Филиппов послушно опёрся на локоть, приладился щекой к прикладу и сощурился в сторону вражеской цепи. Но выстрелить не успел, голова дернулась назад от пробившей его лоб пули. Филиппов повалился на бок, на командира, испачкав полевой офицерский мундир своей яркой кровью.

Лаврухин инстинктивно поддержал солдата. Потом, убедившись в его смерти, тоже не выпустил сразу, а бережно уложил на сырое, засыпанное гильзами дно траншеи. Господи, он же виновен в гибели этого человека! Если бы он не приказал вести прицельный огонь… А разве солдат уцелел бы, сидя скорчившись и обреченно ожидая большевистских штыков?

Красные залегли среди высокой травы, ожившее было поле снова выглядело пустым. Лаврухин нашел наконец ответ на вопрос, во имя чего он и его солдаты должны стоять насмерть на последнем рубеже. Во имя истории, во имя будущего.

Большевики не смогут навсегда подмять под себя Россию. Когда-нибудь страна очнется от наваждения, снова станет свободной. После наркоза человек мучительно пытается вспомнить, что было раньше, до провала в долгий сон. Люди обратятся к своей истории, к кровавым дням братоубийства. Важно, чем оно закончится — паническим бегством проигравших или геройством обреченных. Первое деморализует потомков, второе заставит их поверить в себя…

Красные снова зашевелились, сейчас попрут вперед. Надо сбить с них уверенность — пропадать, так с музыкой!

— За Россию, братцы, вперед! — Лаврухин распрямился в полный рост.

Из траншеи грянуло «ура», как будто горстка бойцов давно уже ждала сигнала к атаке.

Две пули одна за другой попали майору в грудь — первая разнесла бинокль на мелкие кусочки, вторая должна была уложить командира в траву, но Лаврухин только припал на колено от боли. Тут же распрямился и побежал дальше с прежней энергией.

Сколько красных видели это чудо? Может быть, именно те, кто разглядел бессмертного капитана, первыми попятились назад? За ними и другие — если врангелевцы поднялись в атаку, значит, сюда наверняка перебросили подкрепление.

***

Лаврухина спас большой восьмиконечный крест, отлитый им кустарным способом в одной из крымских деревень возле Бахчисарая. Пару месяцев назад, когда бои затихли, всем казалось, что Крым надолго останется бастионом белого движения. Майор вспомнил о своей давней идее, так и не востребованной морским министерством. Снова засел за формулы, специально съездил в Севастополь, чтобы накупить в городской аптеке нужных химикатов.

Теперь, когда не было шансов провести опытную плавку в настоящей мартеновской печи, он пытался добиться всего за счет присадок низкой температуры. Сырья в обороняющемся Крыму хватало — на бахчисарайском базаре за копейки продавалась утварь из чугуна. А уж стальной лом — тот просто валялся под ногами на передовой.

Когда все было готово, встал вопрос о форме для отливки. Тут судьба впервые помогла ему, вместо того чтобы по обыкновению ставить палки в колеса.

В Бахчисарае перед самой мировой войной собрались достраивать небольшую церквушку. Уже привезли стройматериалы, имелся подрядчик. Потом все застопорилось, а в семнадцатом кирпич и доски живо разворовали. Осталась только вещь, непригодная в хозяйстве, — формы для отливки крестов, привезенные когда-то из Николаева. Их должны были согласовать здесь с главой Крымской епархии, освятить и отправить назад на завод.

Формы оказались целыми. Две большие, для крестов на главном и боковых куполах. И одна поменьше — этот крест должны были вмуровать в стену над входом. Именно этой последней формой и решил воспользоваться Лаврухин.

Присмотрел на железнодорожных путях раскуроченный паровоз, растопил топку. На складе нашелся уголь — и целые сутки капитан вместе с тремя солдатами кочегарили не переставая. Форму сняли, иначе отстирать ее не удалось бы. Ходили полуголыми, чумазыми, как черти. Лаврухин улыбнулся, когда сравнение пришло ему на ум, — ведь не какой-нибудь чугунный блин они собирались выплавлять, а настоящий восьмиконечный крест.

Крест был отлит, очищен от нагара. И тут Лаврухин понял, что рука не поднимется проводить над ним опыты на взрывоустойчивость. Надо в церковь отнести, там ему место.

Несколько дней он откладывал визит, занятый срочными делами в части, а потом грянули бои. Красные наступали, не считаясь с потерями, фронт дрогнул, Лаврухину со своими солдатами пришлось отходить.

Он увидел издалека силуэт церквушки, разрушенной прямым попаданием большевистского снаряда. И вспомнил другую разоренную церковь в чужой стране — сожженное древнее Евангелие и отрубленную кисть юношеской руки. Повсюду смутные времена, торжество зла и гонение на веру…

Крест он повесил на грудь, под гимнастерку. Нижний конец доходил до пупка, верхний до ложбинки между ключицами, правый и левый заканчивались под самыми подмышками. Именно в этот крест угодила пуля, и он спас Лаврухина от верной смерти.

ГЛАВА 9

Никто не смог бы подсчитать, сколько беженцев из России собралось к декабрю двадцатого года в оккупированном союзниками, городе, который мусульмане называли Стамбулом, а христиане продолжали именовать Константинополем. Здоровые и больные, военные и штатские, отчаявшиеся и готовые биться за место под солнцем.

Был среди них и человек в офицерском кителе, прикрывающем стальной крест на груди. Сталь давно приобрела температуру человеческого тела. Лаврухин свыкся с ее тяжестью, но не мог свыкнуться с мыслью, что в Россию теперь возврата нет.

Здесь все казалось чужим — даже русский язык, на котором говорили беженцы, затуманился, потускнел среди вавилонского столпотворения двунадесяти языков. И родные привычные лица выглядели тусклыми, мятыми, побитыми. Каждый второй день среди беженцев ходили слухи об очередном самоубийстве. Еще один офицер пустил себе пулю в лоб — в жалкой комнатушке, надев парадную форму с орденами.

Лаврухин не мог позволить себе такой роскоши. Он еще надеялся когда-нибудь послужить России, если не в ратном бою, то своим изобретением. Нужно только набраться терпения и дождаться своего часа.

А пока он бесцельно бродил по огромному городу, тому самому Царьграду, о котором в русских летописях писалось как о восьмом чуде света. Бродил среди бараньих туш, вывешенных на крюках в мясных лавках, среди попрошаек и вертящихся в белых балахонах дервишей, среди женщин в чадрах и английских моряков, обнимающих размалеванных проституток.

Прежний Царьград он отыскал только в храме святой Софии — величайшей в мире православной святыне, превращенной турками в мечеть. Впервые он увидел его еще с борта корабля, вошедшего в Босфор, — правильный куб с наложенным сверху полушарием в окружении тонких, как заостренные спички, минаретов. С трудом верилось, что это здание самое большое в городе.

Зато внутри захватывало дух от потоков света, бескрайности свода, более обширного и прекрасного, чем свод небесный. Сняв обувь, верующие мусульмане входили сюда, опускались на колени на циновки. Настенные изображения Христа и апостолов закрывали огромные кованые щиты с записанными вязью изречениями из Корана.

Все это могло вернуться в православный мир. По соглашению Россия должна была по окончании войны получить среди прочего и Константинополь с проливами — Босфором и Дарданеллами. В октябре семнадцатого ей оставалось продержаться всего год до победы Антанты…

В теперешнем Стамбуле хозяйничали англичане и французы. Но все казалось непрочным, временным. Султан и правительство, жалкие ставленники Антанты, были обречены. На востоке страны Мустафа Кемаль-паша собрал остатки разбитой армии, кое-как организовал и обучил местный сброд, получил от большевиков оружие и золото. Не встречая особого сопротивления, он постепенно подчинял себе все новые территории.

Англичане и французы устали воевать, думали только о возвращении домой. Они готовы были отдать кемалистам Анатолию, как Россию большевикам. Общения с такими, как Лаврухин, офицеры-европейцы избегали. Каждый понимал, что восточный союзник был предан, а белое движение брошено без поддержки, но не хотел об этом вспоминать, не желал оправдываться.

Лаврухин никого не винил. Надо было с самого начала рассчитывать только на свои силы, не верить пустым обещаниям. Вцепиться в родную землю и не отдавать ее большевикам.

Он должен был погибнуть в Крыму. Но атака поредевшей роты неожиданно оказалась удачной. В то время как фронт полностью развалился, откатившись назад, рота ушла вперед и оказалась в глубоком тылу противника.

В этой ситуации воевать было бессмысленно. Он вывел своих людей к морскому берегу, к ближайшей бухте, откуда рыбацкая шхуна вывезла их в Варну. После Варны — Стамбул, сборный пункт всех беженцев. Теперь, как и другие эмигранты, он прикидывал, куда дальше держать путь. Одни собирались в Южную Америку, другие — в Австралию. Людям хотелось убраться подальше, забыть кошмар последних лет.

Однажды на улице Лаврухин встретил человека своего возраста с черной бородкой, в поношенном сюртуке. Он вел за руку девочку в сером платьице с воротничком, похожим на форму учебного заведения. Может, майор и прошел бы мимо, поглощенный невеселыми мыслями, но девочка остановилась, устремив на него пристальный взгляд.

Неужели Манушак? Лаврухин узнал ее, подхватил на руки, поцеловал. Она так выросла! Сейчас ей должно быть около двенадцати, а выглядит даже старше. И неплохо говорит по-русски, научилась в сиротском приюте в Карсе.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришли турки. Нас перевезли в Батум, потом сюда, на настоящем корабле.

Лаврухин уже знал из газет, что в Закавказье одновременно вторглись одиннадцатая армия большевиков и турки Мустафы Кемаль-паши, поделив между собой наследство бывшей Российской империи. Теперь они с Манушак в одинаковом положении — оба беженцы.

***

Лаврухин решил перебраться в Берлин. Туда же направлялась Манушак со своим опекуном. Мужчина с бородкой представился Арсеном. Вначале он держался замкнуто, будто ревновал русского к девочке. Но железная дорога, особенно в вагонах третьего класса, быстро сближает попутчиков. Ночью, когда все вокруг дремали, теснясь на жестких скамьях, Арсен рассказал, что работал врачом. Упомянул, что порвал с Богом еще в молодости и теперь окончательно убедился в своей правоте.

— Наверное, Бог все же есть, только нам не дано его познать. Судьба отдельного человека его мало заботит, даже судьба целых народов. Он может с легкостью отдать на заклание миллион-другой. И после этого мы называем его Отцом? Он больше похож на богатого хозяина, который позволяет косить траву на своем лугу. Столько преступлений — и где возмездие? А мы считаем его справедливым.

— Старые как мир вопросы, — заметил Лаврухин.

— Раньше такого не было, — убежденно заметил попутчик. — Даже при Тамерлане, который громоздил пирамиды из отрубленных голов. Кочевники устраивали набег, убивали всех, кто попадался им на глаза, но многим удавалось спастись в лесах и горах. До горных сел и монастырей в ущельях всадникам трудно было доскакать. Теперь появилась телеграфная связь, приказ из столицы может за день дойти в самые дальние уголки. В каждом городишке есть полиция, государственные чиновники, ведущие всему учет. Теперь не ленятся вычищать всех до последнего, по спискам. Не нужно тратить на каждого замах топора или сабли — рука ведь устанет рано или поздно. Людей связывают десятками и стреляют крайнему в спину, одной пулей убивая десятерых.

Лаврухин приложил палец к губам, показывая на спящую рядом девочку. Слишком взволнованные речи могут ее разбудить. Попробовал успокоить собеседника:

— Знаю. Видел кое-что своими глазами.

— Бог обещает возмездие на том свете. Но разве чувство справедливости не подсказывает судить преступников там, где они совершали свои злодеяния? Зачем переносить наказание в иную жизнь, где изменятся наши тела и души, где оно не послужит никому предостережением?

***

…В Берлине они сняли жилье по соседству. Арсен устроил девочку в русскую школу, сам не смог найти работы по специальности и нанялся грузчиком в мебельный магазин. Здоровьем и выносливостью он не отличался, тяжелый труд здорово его выматывал.

Лаврухин устроился в тот же магазин водителем. Каждый раз, доставляя мебель клиенту, он брался помогать своему новому знакомому, хотя не обязан был это делать. Постепенно они подружились.

По воскресеньям Сергей отправлялся на металлургический завод в предместьях города. В Германии продолжался послевоенный кризис — завод закрылся, только несколько сторожей охраняли имущество. Пользуясь некоторыми познаниями в немецком языке, Лаврухин пытался выяснить, кто теперь является собственником оборудования. Он хотел договориться о запуске одной из печей.

Конечно, за красивые глаза ему этого не позволят. Но если б только разрешили начать, он бы наладил выпуск каких-нибудь бытовых изделий. Например, недорогих кастрюль с непригорающим покрытием. И между делом продолжал бы свои опыты.

Пока ему не удалось никого убедить. Повторялась история с петербургским военно-морским министерством — никто не воспринимал его всерьез. Каждый раз для этого имелась веская причина. Тогда он был зеленым юнцом, теперь — беженцем.

В одно из воскресений, когда расстроенный Лаврухин повалился вечером на убогую кровать, в дверь постучали. Явился Арсен со шкаликом шнапса.

— Русской водки не достал, на коньяк денег не хватило, — объяснил он.

— Есть повод?

Лаврухину хотелось хоть какого-нибудь просвета. Пусть не в его жизни, так хотя бы у друзей — у Арсена и Манушак.

— Не спрашивай. Чтоб не сглазить. Ведь так у русских говорят? Случилась важная вещь, но главное еще впереди.

— Пойду спрошу у хозяйки стакан. У меня здесь только один. Арсен быстро захмелел и негромко затянул длинную тоскливую песню.

«Радостный все-таки, повод или нет? — подумал Сергей. — Главное, чтоб с Манушак все было в порядке».

Закончив петь, Арсен вдруг вытащил из кармана револьвер, проверил патроны в барабане..

— Купил оружие?

С момента эвакуации из Крыма Лаврухин думал об оружии только в связи с самоубийством. Поэтому сейчас он с тревогой взглянул в карие глаза.

— Да он давно уже при мне. Я наконец выследил Талаата. Знал, что он здесь, в Берлине, скрывается под чужим именем. Вчера я выяснил насчет дома на Гарденбергштрассе, а сегодня был свободный день, и я его увидел. Их было трое, шли со стороны зоосада и разговаривали по-турецки. Один сильно смахивал на Талаата, у меня есть три фотографии из газет. Первая после его назначения министром внутренних дел, на второй он уже великий визирь. Сейчас он, правда, похудел… Когда турки прощались возле ограды, один из спутников поцеловал ему руку и назвал пашой.

Лаврухин уже слышал про Талаат-пашу, которого армяне заодно с Энвером считали главным организатором геноцида. Уже через год после войны судебный процесс, организованный в Стамбуле по требованию союзников, заочно приговорил ведущих деятелей партии «Иттихад» к смертной казни за резню и депортацию мирных граждан.

— Завтра я не выйду на работу.

— Хочешь застрелить его?

— Если меня арестуют, позаботься о Манушак.

— Само собой.

— Даже в Талаата не просто выстрелить. Если б не война, я бы так и остался врачом до конца дней — лечил от малярии, лихорадки, вправлял вывихи.

— Главное, взвесь все до конца.

— Давно взвесил. Это было еще в восемнадцатом, после турецкой капитуляции. Я вернулся в родные места, и мы нашли дом, куда турки согнали женщин с детьми. Законопатили все щели и подожгли внутри сырую солому. Дом был большой, каменный, он не загорелся. Люди задохнулись от дыма. Трупы быстро истлели, гораздо быстрей, чем одежда. Представляешь череп, повязанный цветным платком, череп со здоровыми молодыми зубами? А рядом другой — с длинной косой на затылке.

…Приехав молодым в Петербург, Лаврухин много слышал о террористах-эсерах. Однажды даже видел кровь на тротуаре, откуда увезли раненого градоначальника. Сергей понимал, что не все ладно на пирамиде российской власти. Но преступление для него оставалось преступлением, убийство — убийством.

Теперь он вдруг понял, что нельзя мазать всех террористов одной черной краской. Иногда преступления осуждаются лишь для очистки совести. Ни в одной из цивилизованных стран полиция не берет на себя заботы разыскать осужденных. Сейчас Европа хочет поскорей забыть ужасы войны, подвести черту под прошлым.

— Чем я могу помочь? — спросил Лаврухин. — У паши есть охрана? Охрану я готов взять на себя.

— Нет, ты останешься с Манушак. Нельзя, чтобы арестовали нас обоих.

***

Арсен убил бывшего великого визиря выстрелом в голову. Выпущенная в упор пуля пробила ее навылет. Убийцу схватили здесь же, на улице, и отвели в полицейский участок. Через месяц начался процесс. Лаврухин присутствовал на его заседаниях вместе с Манушак и был несказанно рад, что девочка плохо понимает по-немецки. Защита привлекла свидетелей-очевидцев — некоторые выступали лично, письменные показания других зачитывались вслух. Германия была союзником Оттоманской империи, и граждане Германии — консулы, военные инструктора, медсестры — единственные из европейцев оказались свидетелями происходившего.

Большинство присяжных понятия не имели о зверствах в горных вилайетах и пустынях Месопотамии, где депортированные умирали от голода и жажды в лагерях под палящим солнцем. Лаврухин готовился к худшему, но в глубине души надеялся на мягкий приговор. Действительность превзошла его ожидания — вердикт оказался оправдательным.

Возможно, присяжные испытали чувство вины за свою страну, которая не помешала истреблению христианского народа, продолжая всю войну оказывать туркам военную и денежную помощь. Возможно, сработала тактика адвоката — он пытался представить Арсена человеком невменяемым из-за пережитых потрясений. В любом случае бывший врач был освобожден прямо в зале суда.

Однако ему выставили одно условие: выехать из страны. Теперь Арсен вместе с приемной дочерью собирался в Америку первым рейсом из Бремена на пассажирском пароходе «Фридрих Великий».

Лаврухин провожал их в дорогу. Стоя на пристани, наблюдал, как они поднимаются на борт по трапу вместе с нескончаемым потоком других пассажиров. На судно было перекинуто два трапа — для пассажиров первого класса и для всех остальных.

Даже на самые дешевые билеты через Атлантику двум потерявшим родину людям не хватило бы денег. Лаврухин выгреб у себя все, даже мелочь из карманов. Бывший врач не хотел брать из гордости, но Сергей убедил, что это деньги за револьвер — он хочет купить у Арсена оружие.

Полиции не удалось приобщить к делу это важное вещественное доказательство. Выстрелив в бывшего визиря, Арсен сразу же выбросил револьвер в кусты. Лаврухин наблюдал за происходящим со стороны на случай, если при паше окажется охрана. Он забрал улику до появления полицейских ищеек.

Пароход казался огромным и элегантным со своими четырьмя трубами, корпусом, окрашенным в черный цвет, и белыми палубными строениями. Лаврухин, любивший море и корабли безответной любовью, не мог не оценить его красоту. Тогда он еще не знал, что сам однажды окажется на борту.

С высокого борта махали, прощаясь, крошечные фигурки — трудно было разобрать два знакомых лица. Возможно, это прощание навсегда. Вряд ли ему когда-нибудь суждено увидеться с двумя друзьями по несчастью, такими же беженцами, как и он сам.

Послышался низкий гудок, корабль отдал швартовы. Между отвесным бортом и берегом медленно расширялась полоска зеленой воды с радужными пятнами. Лаврухин еще долго стоял на пристани, слушая крики чаек и занятых на разгрузке стропальщиков.

Пора возвращаться в Берлин, чтобы утром вовремя успеть на работу. В кармане револьвер, только одна пуля потрачена из барабана. Почему бы не пойти по стопам Арсена, не пробраться в Россию, не подкараулить одного из большевистских вождей?

Не так все просто. Родина тяжело больна, такими акциями ее не излечить. В России еще осталось достаточно «бывших» — сельских священников, чиновников, мелких предпринимателей, профессоров. На такое покушение власти ответят «красным террором», как бывало уже не раз. Пострадают ни в чем не повинные люди. Нужно ждать — пути господни неисповедимы. Нужно довести до конца свою миссию, получить окончательный рецепт новой русской стали. Стали, которая сделает Родину непобедимой.

ГЛАВА 10

Сиверовская «девятка» притормозила возле деревянного частного дома на окраине. Весь небольшой участок задействован под огород, только возле самых окон несколько плодовых деревьев — молодая женщина собирает сливы в эмалированное ведро.

— Можно? — спросил Вадимыч и прошел в калитку, не дожидаясь ответа. Звякнув цепью, на него с рычанием кинулся лохматый пес.

— Нам бы хозяина, Григория Матвеича. Женщина резко обернулась, едва не опрокинув ведро.

— А вы кто?

— Друзья-товарищи.

— Заходите, раз так.

Войдя следом за ними, она молча достала бутыль со сливовой самогонкой, принесла тарелку с нарезанной вареной колбасой.

— Мы не за этим, — начал было Глеб.

— Умер он, — тихо произнесла женщина. — Раз уж зашли, помяните. Вадимыч открыл было рот, но закашлялся. Наконец выдавил из себя:

— Давно?

— Да уж лет десять.

— Я понятия не имел, иначе пришел бы на похороны.

— А мы никому не сообщали, — женщина отвела взгляд в сторону. — Папа ведь руки на себя наложил… Повесился, одним словом.

— Понятно…

— Так выпьете или нет?

Глеб не очень хотел, чтобы у бывшего моряка закрутилась похмелка. Но отказываться было нельзя. Опустошив по полстакана, они одинаково закусили ломтиком вареной колбасы.

— Извините, что суем свой нос, — начал Сиверов. — Не ради досужего любопытства. Может, вы, как дочь, знаете…

— Ничего не знаю, — резко оборвала молодая женщина. — Жил себе жил, потом взял и повесился.

— Тогда ладно, не будем мешать. Пошли, Вадимыч.

Хозяин пивной выглядел подавленным. Пропихнул в «девятку» свое крупное обрюзгшее тело и с мрачным видом закурил.

— Видел бы ты его. Весельчак, бабник. У всех, кто уцелел из экипажа, в ту ночь жизнь переломилась надвое. Потом уже ничего хорошего не было.

— Было. Ты ведь работал в поисковой команде, поднимал людей, чтобы родственникам отдать.

— Врагу не пожелаешь такой работенки. Трупы, трупы… Как будто на тот круиз собрались все отпускники страны. И каждый труп шевелится от течения. Один руками машет, будто хочет о чем-то предупредить. Другой отворачивается, будто отказывается от подъема. Больше двух дней никто из спасателей не выдерживал. Может, сейчас у людей нервы стали покрепче. Вон, по телику каждый вечер мертвецы. А нас тогда мороз по коже пробирал… Хотя ты отчасти прав. Я со спасателями вроде как горькое лекарство принял. И потому не полез в петлю, как Баженов.

— Куда тебя забросить? Домой?

— Нет уж, лучше на работу. Надо делом заняться, а то буду сейчас сидеть и представлять, как он голову в петлю сует.

Можно было не сомневаться — бывший член злополучного экипажа больше не переступит порог деревянного дома на окраине. А вот Слепой не стал откладывать, завез Вадимыча и сразу развернулся назад.

Молодая женщина, похоже, ждала Глеба. Так ждут большой неприятности после дурного предзнаменования. Разговор предстоял нелегкий.

— Сам я издалека, — сообщил Сиверов. — До сегодняшнего дня ничего про вашего отца не знал. Приехал по делу. Нравится нам это или нет — ваш отец имел к нему отношение.

— Поимейте совесть, не копайтесь в чужих могилах.

— Я вас понимаю. И все-таки не уйду. С вашей помощью мне надо кое-что выяснить.

— Не дождетесь. Знаю, что вам нужно: облить грязью отца, найти еще одного виноватого.

— Мертвых судить — пустое занятие. Меня интересуют живые. Доброе имя отца теперь не его, а ваше достояние, никто его отнимать не намерен. Ни одно слово, произнесенное здесь, не попадет ни в какие ведомства, ни в газеты. Все останется между нами.

— Не хочу я от вас обещаний. Хочу жить, как жила, понятно?

— Отец мог поделиться с вами. Мог оставить предсмертную записку. У всякой истории есть продолжение. Прошлое тысячью нитей связано с будущим. Если я лезу к вам в душу, значит, есть основания для беспокойства.

— Я знала, что меня не оставят в покое. Однажды явится человек ниоткуда и будет требовать ответа. На каком основании? Допустим, вы говорите правду, все останется между нами. Значит, вы одиночка: работаете лично на себя. Ваши красивые речи прикрывают шкурный интерес.

Она бросала обвинение за обвинением. Но на самом деле хотела только доказательств его честности. Сиверов снял защитные очки.

— Вы ведь женщина, в конце концов. У каждой женщины есть шестое чувство, оно работает вернее, чем самые современные детекторы лжи. Иногда ей просто хочется быть обманутой, но сейчас не тот случай. Давайте посмотрим друг другу в глаза, и вы раз навсегда решите: можно мне доверять или нет. Если нет, я уйду и больше не появлюсь. Найду другие способы докопаться до правды. Плохо, что время придется потерять, но ничего не поделаешь.

Он замолчал. Дочь Баженова продолжала стоять отвернувшись к окну. Потом вообще ушла из комнаты. Слышно было, как она высыпала вымытые сливы в таз, собираясь варить варенье.

Наконец она вернулась, встала в двух шагах от Глеба и пристально взглянула на него. Прошла одна минута, другая. Было видно, что она колеблется..

— Я помогу вам, — медленно произнес Слепой. — Начну сам. Незадолго перед выходом в рейс к вашему отцу обратились с просьбой…

— Мы всегда жили бедно, — добавила она. — А тут брата забрали в милицию — влез по дурости в историю. У отца вымогали три тысячи, иначе Колю отправят в колонию для несовершеннолетних. А тут человек появился, попросил разыскать на корабле одну штуку. Сказал, что она важна ему как память.

— Ему или кому-то другому?

— Не знаю. Отец открылся мне за месяц до смерти. Наверное, стало невмоготу. Надеялся, что полегчает, а вышло наоборот. Если бы корабль был военным, папа никогда бы не согласился. Но он решил, что дело безобидное, никаких государственных секретов он не выдаст, если найдет спрятанный крест.

— Крест?!! О таком предмете Сиверов меньше всего ожидал услышать.

— Этот тип сказал, что ищет крест, спрятанный на корабле давным-давно. Еще до войны, когда пароход был немецким. Вещь не золотая, из стали. Отец выразил сомнение, что крест уцелел. С пароходом столько всякого случилось: он подрывался на мине, тонул, ремонтировался, перегонялся из Балтийского в Черное море.

— Крест. Это же иголка в стоге сена, — пробормотал Сиверов.

— Он объяснил отцу, что крест достаточно большой, вот такого размера, — дочь Баженова развела руки, показывая приблизительную величину. — Короче, отец взялся за это дело. Подумал, вдруг получится. Решил не терять времени даром и начал поиски еще до отправления. Когда «Лазарев» отчалил, отправился осмотреть трюм. Он не хотел привлекать внимания. Первый час рейса был в этом смысле очень удобным. Весь экипаж занят, никто без дела не слоняется.

— Он вручную открывал задвижки, переходя из одного отсека в другой?

— Придумал предлог на случай, если кто-то из команды увидит. Он никогда не скрывался от других. Очень нервничал и спешил… Тут вдруг борт пробило. Вода хлынула под таким напором, что машинное отделение моментом затопило — там никто не выжил. Отец, захлебываясь, пытался закрыть задвижки. Одну закрыл наполовину, но дальше его подняло водой наверх, к самой переборке, и нырнуть он уже не мог.

— Он сказал что-нибудь о самом заказчике?

— Заказчик никак не назвался.

— Если б и назвался, то не своей фамилией. Меня интересуют приметы, детали.

— Обычный на вид. Они должны были встретиться в порту по окончании круиза.

— Он ничего не говорил о прошлых попытках отыскать крест?

— Тот человек сказал, где искать уже не стоит, Отцу показалось, что этот тип уже брал билет на «Лазарева» и он его там уже видел.

— Где он подошел к вашему отцу? Где они разговаривали?

— Прямо в порту. По большому счету отца трудно в чем-то обвинить. Откуда он знал, как все получится?

Перед уходом Сиверов хотел предупредить дочь насчет молчания. Потом понял, что не стоит — о сегодняшнем визите дочка покойного Баженова не расскажет никому.

***

Колеся по дорогам, Сиверов обычно никого не подсаживал. Привык, что на дороге его подстерегают неприятности. Но тут вдруг мужик в рубашке навыпуск выскочил, размахивая руками, под самые колеса.

Глеб напрягся, но все же притормозил. Может, в самом деле нужда? Таких ловушек враги еще не устраивали. Рука привычно нащупала рукоять «ТТ»

— Выручи, друг! Мне тут недалеко. Извини, что понервничать заставил. Пока под машину не кинешься, хрен кто остановит.

Мужик просился из одного поселка в другой. Подкинуть его ничего не стоило, все равно по пути.

— Не обижайся, не смогу. Я невезучий человек, со мной рядом лучше не находиться.

— Денег тебе надо. Держи, я ж не бесплатно, — мужик протянул в окно несколько мятых бумажек. — Может, негусто…

— Не в том дело. Со мной нарвешься на неприятности.

— Не морочь голову. Мне очень надо! Сиверов неохотно открыл дверь.

— Ну и настырный же ты. Спрячь свои деньги.

Пассажир начал что-то оживленно рассказывать. Глеб пропускал его слова мимо ушей и внимательно следил за дорогой. Дурные предчувствия возникали обычно на пустом месте.

Из-за поворота вдруг вылетел навстречу «КамАЗ». Каким-то макаром его вынесло на встречную, хотя обгонять вроде некого было и на асфальт не выпало ни капли дождя.

— Ё…, — успел завопить пассажир, когда Глеб резко вывернул руль.

Удержаться на трассе не смог бы даже Шумахер. Снеся два столбика ограждения, машина стала заваливаться на правый бок, одновременно соскальзывая вниз по пологому склону. Перевернувшись несколько раз, она скользнула на крыше в кусты.

Даже не пробуя замок, Сиверов оценил: дверцы заклинило. Интуиция подсказывала, как можно быстрей выбраться наружу. Выбив локтем растрескавшееся лобовое стекло, он прихватил за шиворот потерявшего сознание пассажира. И тут с близкого расстояния ударила автоматная очередь.

Пули с характерным звуком проштамповали легкий, как консервная банка, корпус машины. Тело под рукой Сиверова несколько раз конвульсивно дернулось. Бедняге уже не помочь, надо самому срочно вываливаться из «банки».

Обсыпанный осколками стекла, Глеб нырнул в кусты и дважды выстрелил в ту точку, откуда вели огонь из автомата. В ответ огонь открыли сразу с трех сторон. Сгруппировавшись, он откатился чуть дальше вниз, под защиту могучего тополиного ствола. Потратил две пули из небогатого запаса, расстреляв обе фары перевернутой машины — они еще продолжали светить.

Темнота всегда была его союзником, в темноте Слепой приобретал неоспоримое преимущество над врагами. Трасса была наверху — кроме тормозного следа и двух сбитых столбиков, там не осталось других следов аварии. При повороте каждая очередная машина ненадолго выбрасывала в сторону сноп света.

Противники торопились. На месте происшествия могли появиться сотрудники украинской автоинспекции. Сиверов прижался боком к стволу дерева и удивился возникшей паузе в стрельбе. Взглянул наверх и все понял. Кто-то затормозил и решил выглянуть вниз с обочины. Нападавшие ненадолго прекратили огонь — водителю ничего не стоит вызвать по мобильнику ментов.

Темнота в кустах была кромешной, но мужик наверху, судя по всему, различил перевернутый автомобиль. Сделал несколько шагов вниз. Сиверову пришлось выстрелить в воздух. Мужик сразу же припал к земле и стремительно скрылся из виду на четвереньках. По свету фар было видно, как тронулась его машина.

Стрельба возобновилась прежним сбивчивым многоголосьем. В темноте безлунной ночи враги ориентировались только на громаду дерева, зато Глеб время от времени различал силуэты.

Он выстрелил дважды. Один из противников оцепенел, даже не вскрикнув. Второй, наоборот, мучительно застонал, стал звать на помощь. Третий, пока еще живой и здоровый, принялся истерично мочить из двух стволов разом. Сиверов прижался к земле, чтобы переждать этот град пуль. Он знал, что ответным выстрелом не промахнется, но тут на трассе послышались сирена и визг тормозов.

Явились менты. Пора было отставить в сторону разборки и разбегаться в разные стороны. Низко пригнувшись, Сиверов попятился назад. Он не чувствовал себя победителем. Ни один из возникших на трассе вопросов не получил ответа. А разобраться с источником угрозы — вещь жизненно необходимая.

ГЛАВА 11

…Шел тридцать восьмой год. Лаврухин по-прежнему работал водителем на мебельной фабрике. Он обзавелся небольшой квартиркой на окраине Берлина и в свободное время проводил здесь химические опыты.

Обстановка в стране заставляла его осторожничать. В Европе началась война — пали Варшава, Прага. Сергей давно уже отказался от идеи опытных плавок в заводских условиях.

Германия давно отслеживала всех инженеров и специалистов, способных принести хоть какую-то пользу военной промышленности. Нет сомнения, что его идеи будут рассмотрены без проволочек, опытные образцы немедленно подвергнутся проверке. И если она пройдет успешно, сталь сразу же запустят в производство, а ему, Лаврухину, создадут идеальные условия для продолжения работы.

Но нацизм уже разделил людей на «чистых» и «нечистых». Уже появились первые «фабрики смерти». Здесь живут не дикие азиаты, а самый цивилизованный народ, поэтому люди другой крови уничтожаются с соблюдением норм санитарии, вдали от глаз обывателей. Механизм безотходного производства уже отлажен, вначале евреев концентрируют в гетто, затем изымают оттуда по мере необходимости…

Из-за бредовой идеи расового превосходства могут погибнуть миллионы людей. Рано или поздно на пути гитлеровских танков окажется Россия, теперешний Советский Союз. Как ни режет слух это новое название, родина остается родиной. Чужие штыки не принесут России свободы от коммунистов, в любом случае Гитлер — худшее зло. Нужно держать свои исследования в секрете. Задергивать занавеску на окне, тщательно промывать и подальше прятать колбы, сжигать листы с записями.

Если его арестуют и начнут допрашивать, он не выдаст своего секрета даже под пытками. Но вдруг ему сделают укол наркотического вещества вроде морфия и он уже не сможет в полной мере управлять собой?

И еще крест на груди — большой православный крест. На заводах Круппа много талантливых инженеров, ученых — все они служат рейху. Если крест попадет к ним в руки, они могут восстановить примерный состав и пропорции присадок для выплавки.

Рассуждая таким образом, Лаврухин прекратил опыты. Тем более что они подтверждали достигнутый в Крыму результат. Впервые после двадцати лет он снял с груди массивный крест и спрятал под полом. Но тайник с каждым днем казался все менее надежным. Неужели ему придется уничтожить единственный образец?

А что если передать его в советское посольство? Большевикам, надругавшимся над Россией? Но кто другой сейчас отвечает за страну, кто еще в состоянии организовать отпор врагу? Эмигрантские организации, погрязшие в склоках? Наследники Романовых, которые перегрызлись друг с другом?

Тяжелые мысли не оставляли Лаврухина ни на минуту. Ни за рулем грузовичка, ни в холостяцкой квартирке, где он готовил себе еду. Он засыпал с ними и просыпался. Снова вытащил крест из тайника и повесил себе на грудь.

Обратиться в посольство? Но кого большевики отправляют на ответственную работу за границей — самых надежных и проверенных товарищей. Для таких людей он — врангелевский офицер, недобитый враг.

НКВД до сих пор охотится за белогвардейцами, не так давно выкрали из Парижа и увезли в Москву, в застенки генерала Кутепова. Самому, своими ногами идти к этим людям? Стукнут по башке, очнешься уже «дома». Только голубого русского неба увидеть не дадут. Допросят в подвале, в каменном мешке, и здесь же «кокнут» выстрелом в затылок.

***

Мебельный магазин получал товар с одного и того же склада. Раза два в неделю Лаврухин проезжал знакомым маршрутом. Теперь немного изменил его, чтобы проехать мимо советского посольства. За последние годы автомобильное движение в Берлине стало очень оживленным, и он надеялся, что не привлечет внимания.

Красное знамя с серпом и молотом на крыше… Каждый раз Лаврухина передергивало, хотелось отвернуться в сторону. Но надо смотреть, замечать входящих и выходящих людей. Вот симпатичная девушка, наверняка секретарша. Милое русское лицо, но внешность, конечно, обманчива. Наверняка сотрудница НКВД — других сюда не пришлют.

Вот мужчина в сером пальто и мягкой шляпе. Ничем не отличишь от местного бюргера. Лет сорок на вид — наверное, носил когда-то галифе и кожанку, рубил саблей сплеча. Теперь вот обтесался, стал господином европейского пошиба. Натягивает перчатки, чтобы ладони не обветрились, поправляет на шее тонкое кашне.

Возле посольства Лаврухин слегка сбрасывал скорость, за поворотом прибавлял, чтобы наверстать крюк. Однажды его оштрафовали за слишком быструю езду, с тех пор он внимательнее следил за спидометром.

Прикидывал, к кому бы лучше обратиться. Зайти следом за секретаршей в кафе напротив посольства? Она частенько заглядывает туда в перерыве послушать музыку и полакомиться горячим шоколадом. Но девушка слишком маленький винтик в штате посольства. Она ничего не предпримет на свой страх и риск, в лучшем случае передаст записку по инстанциям.

Люди на ответственных постах — советник посольства или военный атташе — могут решить, что это провокация. И не станут рисковать карьерой ради контакта с сомнительной личностью.

Отрекомендуешься русским человеком — они сделают однозначный вывод: эмигрант, сволочь недобитая. Ради дела придется соврать, назваться гражданином СССР. Перебрав множество вариантов, Лаврухин настрочил следующее:

«В посольство Советского Союза. Гражданин СССР, работающий в Германии, просит о срочной встрече. Вопрос имеет прямое отношение к военной безопасности страны. Напишите где-нибудь возле остановки на Гумбольдтштрассе номер вашего телефона».

Три дня он не мог улучить момент. Два раза девушки не было в кафе — грузовик проезжал мимо слишком рано или чересчур поздно. В третий раз он не стал останавливать — фигура человека возле тумбы с афишами показалась ему подозрительной. Гестаповский соглядатай? Наверняка они сменяют друг друга возле посольства, следят за обстановкой. Возможно, следуют «хвостом» за тем или другим сотрудником.

В четвертый раз Лаврухин наконец увидел девушку через витринное стекло, она сидела за столиком в одиночестве. Остановив машину за углом, он вышел из грузовика с колотящимся сердцем и тут обратил внимание на человека, который покупал газету. Человек выглядел обычным добропорядочным горожанином. Слишком обычным, слишком среднестатистическим. Ни в лице, ни в одежде не было ни одной примечательной черты. Пожалуй, только беспечное выражение.

Лаврухин решил купить сигарет и отправиться обратно к грузовичку. Но тут из двери под красным флагом вышел сотрудник посольства, сел в легковой автомобиль, где его ждал шофер. Едва машина отъехала, как господин с газетой, сохраняя прежнее беспечное выражение, направился к телефонной будке. Она находилась на противоположной от кафе стороне, и Лаврухин решил, что у него есть в запасе несколько минут.

Стараясь шагать широко, но не слишком быстро, он переступил порог заведения. Попросил у стойки только пирожное, не желая задерживаться ни на секунду в ожидании кофе. Положил мелочь, отсчитанную заранее. И подсел за столик к девушке, спросив по-немецки разрешения.

Секретарша кивнула, Лаврухин подумал про себя, что она, возможно, плохо владеет чужим языком. При работе на печатающей машинке это ни к чему — делопроизводство в посольстве все равно ведется на русском.

Выглянув через витринное стекло, он увидел господина с газетой. Тот уже закончил телефонный разговор и прогулочным шагом направлялся в сторону кафе, на ходу закуривая сигарету.

Надо передать записку как можно скорей. Только бы девица не дернулась, не выкатила глаза, решив, что ей делают непристойное предложение. В Москве его, наверное, делают не так, но откуда ей знать, как бывает в Германии?

Лаврухин еще раз скосил глаз в сторону приближающегося немца. Тут ему пришло в голову, что дама за стойкой в нарядном переднике тоже скорее всего знает в лицо сотрудников советского посольства и сообщает куда следует любую, даже самую обыденную, информацию. Наверняка отметила для себя, что сегодня рядом с русской секретаршей пристроился некто лет сорока пяти на вид, светлоглазый с легкими залысинами, в мешковатом, старомодном плаще.

Очередной посетитель перекрыл буфетчице видимость. Лаврухин потянулся за салфеткой и выпустил из рук записку, скатанную в шарик. Выпустил так, чтобы шарик прокатился несколько сантиметров по полированному дереву и очутился возле блюдца секретарши. Не успела она поднять удивленных глаз, как он едва слышно шепнул по-русски:

— Возьмите, это очень важно. Вытер губы от сахарной пудры и встал из-за стола.

***

На следующий день после передачи записки Лаврухин явился вечером на Гумбольдтштрассе. Он специально выбрал место достаточно далекое и от мебельного магазина, и от склада, и от своей квартирки на окраине. Даже если послание попадет в руки нацистов, оно не даст им существенной зацепки.

Вот и остановка трамвая. Мокрый асфальт, мокрые рельсы, люди под мокрыми зонтами. Как некстати этот чертов дождь — вдруг он смыл написанное?

Лаврухин двигался по тротуару близко от стен домов, делая вид, что пытается защититься таким образом от косых струй. Изо всех сил он старался выглядеть обычным прохожим и сильно не присматриваться к кирпичной кладке.

Встал под навесом на остановке, вытер ладонью мокрое лицо. В ожидании трамвая можно переминаться с ноги на ногу, разворачиваться туда-сюда. Нигде ничего похожего на цифры номера.

С досады Лаврухин прикусил губу и запрокинул голову кверху. И тотчас увидел цифры, мелко и неаккуратно нарисованные мелом на внутренней стороне навеса. Рядом было несколько раз намалевано по-немецки «Хайль» и красовались корявые свастики. Все в целом выглядело мазней подростков, не знающих, куда выплеснуть энергию.

Сев в трамвай, Лаврухин доехал до конечной. Ждал, пока сойдет последний из пассажиров, которые сели одновременно с ним. От конечной двинулся пешком, ступал в лужи, не разбирая дороги. Неужели он в самом деле готов сотрудничать с красными, предать то дело, ради которого гибли соратники на Дону, на Кубани, в Крыму? Как бы они оценили его шаг, если б восстали сейчас из могил?

Слишком многое изменилось с тех пор, родились такие чудища, о которых раньше понятия не имели. Он попробовал бы объяснить, убедить боевых друзей в правильности своего выбора. Но вначале надо сделать этот выбор.

В отблеске вечерних берлинских огней, расплывающихся на мокром стекле, он долго смотрел на телефон, затем набрал номер.

— Алло, слушаю.

— Это я. Надо договориться о встрече.

— Чем раньше, тем лучше. Если дело действительно серьезное. Мы правильно вас поняли?

Чертовы коллективисты! Не могут говорить от себя — «мы» да «мы». Как будто каждый выступает от имени всего трудового народа. Ничего не поделаешь, придется терпеть.

— Где вы сейчас?

Лаврухин огляделся в поисках таблички с названием улицы. Он еще недостаточно хорошо знал весь огромный город.

— Аугсбургерщтрассе, дом тридцать два? — уточнил голос в трубке. — Отлично. Пройдите вперед до сквера, я подъеду на «Опеле».

— На машине?

— Не волнуйтесь, не на посольской. Идите не спеша, пока доберетесь, я как раз буду.

Бывший майор все-таки дошел раньше, сказалось нетерпение. Остановился в неосвещенном месте, внимательно глядя на пустынную проезжую часть. Фонарь четко высвечивал рисунок дождя, мокрые листья кленов казались неправдоподобными, будто вырезанными из крашеной жести.

Лаврухин понимал, что ставит на карту не только свою жизнь, но и нечто большее — смысл этой жизни. Если он неправильно оценил ситуацию, если Сталин и Гитлер найдут общий язык, новая сталь только поможет коммунистам укрепить свою власть над Россией, поработить другие народы.

Мягко шурша шинами, подъехал и остановился «Опель». Широко перекрестившись, Лаврухин сделал шаг из тени и направился к машине. Приблизился вплотную и узнал человека за рулем: тот самый сотрудник в сером пальто и светлом кашне, которого он уже видел выходящим из посольства. Это уже хорошо, это избавляет от большей части сомнений по поводу личности.

Сотрудник кивнул, приглашая садиться. Открывая дверцу, Лаврухин мучительно решал про себя вопрос — обмениваться ли рукопожатием с большевиком. Но сотрудник избавил его от тяжких сомнений — он и не собирался протягивать руку.

— Чертова погода. Не люблю сырость. В Москве сейчас нормальный морозец, а здесь сопли.

Его одежда была сухой в отличие от лаврухинской — сотрудника раздражал не сам сегодняшний день, а перспектива на ближайшие месяцы.

— Надеюсь, вы захватили с собой документы, чтобы я сразу мог понять, с кем имею дело?

— В своей записке я был не совсем точен. Я не гражданин СССР, я давно живу в Германии. Если бы я сказал правду, вы бы вряд ли согласились на встречу. У вас ведь не поощряют контакты с эмигрантами.

— Смотря чему эти контакты посвящены. Если мы получаем от этого пользу…

— Я не собираюсь работать добровольным осведомителем, — нервно прервал его Лаврухин. — Не состою здесь ни в каких эмигрантских организациях, и даже если бы состоял…

Человек за рулем пожал плечами. Двигатель не работал, «Опель» стоял с погашенными фарами, но взволнованному Лаврухину казалось, что машина медленно катится вперед по небольшому уклону мостовой.

— Давайте без «если», поконкретнее. В любом случае вам нужно назваться.

— Сергей Лаврухин, воевал в Крыму майором, под началом Врангеля, — с вызовом отчеканил пассажир. Сотрудник посольства кивнул. На минуту в салоне «Опеля» повисло молчание.

— Так что вам угодно, господин майор? — слово «господин» человек за рулем произнес с нескрываемой иронией.

— Мне от вас ничего не нужно. В преддверии войны хочу помочь родине. Я воевал с конца четырнадцатого по начало двадцатого и знаю, чем пахнет большая война.

— Провокационные слухи. Империалистам выгодно столкнуть нас с Германией, но это им не удастся.

— Я долго занимался исследованиями по технологии металлов. В частности, по новому сорту стали — особо прочной и достаточно легкой.

— Хотите передать Родине свои исследования? Это действительно поступок патриота. Документы у вас с собой? Нет? Тогда постарайтесь все связно изложить, подшейте листы в папку, и мы с вами встретимся еще раз.

Вспомнилось царское министерство флота и схожий совет чиновника в новеньком мундире.

— Сейчас наука в СССР движется семимильными шагами, возможно, ваше «открытие» давно устарело. Но если оно принесет пользу, компетентные органы могут даже рассмотреть вопрос о вашем помиловании.

— Помиловании? — возмутился Лаврухин.

«С каких это пор преступники милуют честных людей?» — хотелось бросить ему в спокойное лицо дипломата. Но если ты сам напросился на контакт, глупо оскорблять собеседника. Сергей едва сдержался, стиснув зубы.

— Спасибо, не нуждаюсь.

— Где вы проводили опыты, если не секрет? Или все ваши идеи пока еще умозрительны?

«По сути, он прав, — подумал Лаврухин. — Именно так должен разговаривать победитель с побежденным. Человек, командированный правительством, — с изгнанником. Ответственный сотрудник посольства с водителем грузовика. Если я отвечу, что последние опыты ставил на кухне, это прозвучит абсурдно».

— У меня есть образец, — пробормотал он, опустив глаза, как провинившийся.

— Вот и замечательно. В следующий раз захватите и его.

***

Встреча с дипломатом только усугубила сомнения, разбередила душу. Лаврухин не мог найти себе места. В который раз он вспоминал разговор и приходил к неутешительным выводам. Эти люди презирают эмигрантов, считают их способными только на диверсии. Они никогда не пустят в широкое производство сталь, изобретенную бывшим врангелевцем. Тем более не внедрят ее в военную промышленность — для своих самолетов, танков, морских крейсеров и подводных лодок.

Даже если они удосужатся проверить свойства образца, они все равно будут искать подвох. А вдруг в новой стали начнет накапливаться так называемая «усталость»— через пару лет детали механизмов дадут трещины?

И все-таки Лаврухин не мог отказаться от своей долго вынашиваемой идеи. Раз за разом брал в руки трубку, даже номер начинал набирать, но раньше времени давал отбой.

Неожиданно подоспела новость — ожидается визит Молотова в Германию, заключение пакта о ненападении. Газеты стремительно раскупались, берлинский вокзал украсили парными флажками — советским и германским.

Выходит, Гитлер и Сталин смогли договориться между собой о дележе добычи. Какое счастье, что он, Лаврухин, вовремя остановился. Теперь, когда между большевиками и фашистами намечается союз, они вполне могут делиться любой информацией. Может быть, в Москве не рискнули бы воспользоваться рецептом из подозрительных рук и перебросили бы образец немцам. А уж немцы все проверят досконально и внедрят сталь без проволочек.

Пожалуй, лучшее, что сейчас можно сделать, — похоронить навсегда свои идеи. Так, чтоб не осталось даже следов. В мире не видно силы, которой не страшно было бы доверить непробиваемую броню. Англичане с американцами? Эти себе на уме, всегда держат фигу в кармане. Они не переваривают Россию в любых вариантах — царском, демократическом, большевистском.

ГЛАВА 12

На встрече авторитетов по поводу «происков Москвы» присутствовало восемь человек — разных возрастов, национальностей, привычек. Самый грамотный имел два высших образования, самый заслуженный — двадцать пять лет отсидки. На шее самого щеголеватого красовался шелковый платок, руки у самого матерого напоминали две большие кувалды, обтянутые красноватой кожей.

Всю разношерстную компанию объединяло одно — эти люди реально контролировали Крым. Границы, которые они очертили, были гораздо важнее административных, официальных границ крымских районов. Картавый выступил с кратким сообщением насчет визитера из Москвы.

— Не скрою, были сомнения. Теперь не осталось. При нем было оружие, — тут Картавый загнул палец и обвел взглядом присутствующих. Все молча ждали продолжения. — Он воспользовался им, как профессионал, — настала очередь безымянного пальца. — Дай бог, чтобы у каждого из нас побольше было таких ребят.

Картавый перевел взгляд на Алика, приглашая добавить слово. Иначе людям может показаться, что ему, Картавому, это нужно больше других. Татарин тронул тонкие темно-рыжие усы и негромко произнес:

— Он ушел от ментов. Картавый с готовностью загнул средний палец.

— А твоих повязали, — с упреком заметил ему человек с золотыми швейцарскими часами и золотыми запонками.

— Расклад получился поганый, — сказал Картавый в оправдание. — Один труп, один ранен, один цел.

— Всегда лучше три живых человека или три трупа. С ментами сейчас столько головной боли. Совсем оборзели, суки.

— Это еще одна причина нашей встречи. Ребята работали на всех нас. Надо отнестись к ним по-человечески. Ментам нужно срочно забашлять, чтобы дело замяли. У меня бабок хватит… — сделав паузу, Картавый оглядел собравшихся. — Но если по-хорошему, перед лицом угрозы нужна солидарность. В ответ послышалось сразу несколько голосов.

— Раскидать затраты на всех? — уточнил самый грамотный.

— Сразу надо было предупреждать, — упрекнул человек в шейном платке. — Мы бы надежно все организовали.

— Кто затевает такие вещи на трассе? Надо же думать сперва.

— Мы здесь на своем поле. Москвича можно было щелкнуть тихо, ни одной птички не потревожив.

— Если б я всех заранее собрал, вы бы меня на смех подняли, — огрызнулся Картавый. — Посоветовали бы полечиться от мании преследования.

— А разве сейчас ты нам выложил доказательства? Твои хлопцы наехали на мужика и получили по мозгам. Ни хрена это не доказывает.

— Не разводите базар, — попросил толстяк с крючковатым носом. — Картавому надо помочь.

— Я не прошу милостыню, вопрос с ментами сам закрою. Но в таком случае надо распределить функции, кто за что отвечает, кто какие затраты несет. В конце подобьем итог.

— Разумно.

— Годится.

— Может, пустые хлопоты?

Самый молчаливый из присутствующих поднял ладонь на уровень лица. К нему обернулся один, потом другой, третий. Наконец все умолкли в ожидании. Козырь не считался здесь самым авторитетным. Но в силу его привычки молчать к его словам неизменно прислушивались.

— Ну?

— Вчера кореш из Питера позвонил — десять лет не виделись. Слух до него дошел, вроде кто-то в Москве собрался делить наше наследство.

— Ну даешь. Мы здесь спорим, языки напрасно бьем, а ты такие новости про себя бережешь.

— А если пустая параша? Кореш так и сказал: за что купил, за то и продаю.

— Вряд ли. Один слух с двух сторон всегда оправдывается. Тем более поганый.

— Это точно.

— Куда делся гость? Надо прочесать окрестности, может, кто из местных его видел.

— Пусть менты попашут. Эту науку они лучше нас освоили. Как что-нибудь узнают, мне мой капитан шепнет. Не-за просто так я ему второй оклад плачу, побольше государственного.

— Я бы на них не особо надеялся. Будут месяц раскачиваться, а нам нужен срочный результат.

***

К своей хибаре на морском берегу Сиверов подбирался очень осторожно. Когда его взяли под наблюдение? Успели ли засечь, откуда он выбрался в город?

Маскируясь за камнями, Глеб внимательно обозревал подступы к хибаре, высматривал все мало-мальски подозрительное. Чисто. Сегодня чисто, а завтра? В общем, долго здесь задерживаться не стоит.

Он прилег на топчан, чтобы собраться с мыслями. Похоже, немец-аквалангист нырял за тем самым крестом. Действительно ли крест стальной? Или это только «напыление» по поверхности, а на самом деле он из чистого золота?

Странно получается. Некий тип просит первого попавшегося члена экипажа помочь с поисками. Проходит столько лет, и за тем же самым предметом присылают уже опытнейшего спеца из-за бугра. Разный уровень организации работ. Дилетантский, а потом вполне грамотный. Впрочем, временной интервал может многое объяснить. Очевидно, поиски перешли в более компетентные руки.

Тут мысли перекинулись на другое. Где он прокололся, позволив обнаружить собственный интерес? В гостинице, в пивном заведении Вадимыча, дома у покойного Баженова? В архиве районного суда, где достал из кармана упаковку французских духов?

Можно было и аккуратнее наводить справки. Но не та сейчас жизнь, чтобы медленно внедряться в чужую среду. Сейчас у времени рваный ритм, и двигаться вперед нужно резкими рывками.

Он не успел додумать, послышались шаги. В дверях появился хозяин мазанки — «альбинос» Жора.

— Как отдыхается?

— Все круто, — заверил Сиверов.

— Приятно иметь дело с грамотным товарищем. А то являются, с позволения сказать, туристы — все им не так. Звонит одна по мобильнику: ой, кто-то в море укусил, нога пухнет. Звонит другой: нужно примус заправить. Третий вывесил рыбу сушиться, а пацанята местные сперли. Ты даже не представляешь, с какими идиотскими проблемами меня достают.

— Такова уж твоя доля. Терпи.

— Хочешь свежие сплетни? Не про то, как рыбу сперли, поинтереснее. Вчера поздно вечером бандиты наши между собой разборку на трассе затеяли. Трупы, тачки перевернутые.

— Здесь у вас есть из-за чего разбираться. Климат благодатный.

— Еще одна новость. Точнее, предложение. Наклюнулся вариант сорвать за неделю бабки, совместить полезное с приятным. Ты ведь и так собирался нырять, так поныряешь с выгодой. Только уговор: тридцать уёв мне за услугу. Одноразово.

— Главное в отдыхе — свобода. Нырять когда хочешь и где захочешь.

— Чему нас классики марксизма-ленинизма учили? Ты вроде не мальчик, застал еще эти предметы. «Свобода — осознанная необходимость».

— Спасибо, не надо.

— Сперва осознай все преимущества. Приехала команда «рэки» под водой снимать. Есть у них заказ от телеканала, есть финансирование. Приличный катер, хорошие ребята. Почувствуй, как говорится, разницу.

«Почему бы нет? — подумал Сиверов. — Сейчас как раз время взять короткую паузу, перебраться туда, где тебя вряд ли будут искать».

— Эта «хижина дяди Тома» в любом случае за мной.

— Без вопросов.

— Ты сам тоже к ним пристроился?

— Топ-менеджером.

— Для мелких поручений?

— Обижаешь. Людям со стороны всегда нужен кто-то, местный для решения текущих проблем.

— А зачем им такой, как я?

— Ныряльщика они взяли грамотного. Инструктора из дайв-клуба. Только аппендицит его прихватил, повезли в город вырезать. Здесь у нас клубов хватает, есть кого нанять на замену. Но я про тебя вспомнил. Судя по снаряжению, ты мужик грамотный. А этих, клубных, я не перевариваю — куча понтов. Такой меня сразу начнет в сторону задвигать, захочет все переключить на себя, в том числе и снабжение.

— Давай наведаемся на катер, поглядим.

— Не забудь про тридцатник… Кстати, где твоя тачка? Не она, случаем, на трассе пострадала? — засмеялся Жора. Он понятия не имел, насколько его предположение близко к истине.

— Аккумулятор подыхает, надо менять. Да и вообще, много соплей набралось по мелочам. Оставил на ремонт и профилактику, все равно здесь мне тачка пока ни к чему. Сам же говоришь, к морю на ней лучше не спускаться.

— По такому уклону? Еще бы!

ГЛАВА 13

По словам Жоры-«альбиноса» съемочная группа наняла катер уже здесь, в Севастополе. Крупный, выкрашенный в белый цвет, он напоминал прогулочный катер прежних времен. Наметанным глазом Сиверов сразу заметил палубную лебедку, электрогенератор, сварочный аппарат с кислородно-ацетиленовой горелкой, резиновый бот на кормовой палубе.

На катере обреталось достаточно загорелого народа. Из местных капитан, совмещающий в одном лице весь экипаж, и его подруга — повариха и уборщица одновременно. После непредвиденного выпадения опытного дайвера в съемочной группе осталось трое: руководитель по фамилии Куролесов, оператор Стеклов и девушка Вика с неясными обязанностями.

Сейчас они загорали на ласковом, уже не таком жарком солнышке под звуки модной песенки про шоколадного зайца. Общий вид напоминал рекламную картинку беспечного отдыха: лазурное море, белый кораблик, красивый вид на прибрежные скалы.

Я шоколадный заяц,
я ласковый мерзавец,
я сладкий на все сто.
О-о-о!

Сразу стало ясно, что Жора здесь далеко не топ-менеджер, — с ним здоровались пренебрежительно. Часть этого пренебрежения в первые минуты автоматически перенесли на человека рядом с ним в темных очках с неприметными чертами.

— А ты уверен, что он потянет? — спросил у «альбиноса» Куролесов.

— Вам проще будет адресоваться прямо ко мне, — заметил Глеб. — Я доступен не только по мобильнику.

Как только Сиверов заговорил, все на палубе невольно обернулись к нему. При желании этот человек умел придавать своему голосу особое звучание, мгновенно внушать к себе уважение.

— Нам нужна страховка на больших глубинах на случай самых разных нештатных ситуаций. Оператор должен иметь возможность снимать и снимать, ни о чем больше не заботясь.

— С одним условием. Над водой пусть командует кто угодно, но под водой мои указания выполняются беспрекословно.

— Под водой все диктует потребитель. Он хочет увидеть, не отлипая от дивана, красивое зрелище. Наша задача — обеспечить ему удовольствие, поэтому приходится совать свой нос везде, где можно надыбать красивые планы.

— Суйте на здоровье, только под моим руководством.

— Пройдемте ко мне в каюту, обсудим детали. Когда они исчезли с палубы, девушка Вика полюбопытствовала:

— Ну-ка, Жора, признавайся: где ты его раскопал? По говору не местный.

— Из местных кроме меня верить нельзя никому. А он товарищ надежный. Куролесов сразу обговорил с новым ныряльщиком условия оплаты и распорядок дня.

— Все зависит от успехов. Мы с оператором каждый раз по возвращении на борт садимся смотреть отснятый материал. Много удачных кусков — хорошо. Тогда график погружений посвободнее. Если девяносто процентов идет в мусорку, нырять придется чаще.

— Какие у вас объекты?

— Всякие. Заказчики первым условием поставили разнообразие. Не зацикливаться на чем-то одном. В основном, конечно, затонувшие суда. Пещеры тоже нельзя обойти вниманием. Да и живность желательно снять поэффектней, не хуже, чем у Кусто.

— При здешней мутной воде?

— У нас мощные осветительные приборы. С особым спектром излучения — рыбы и прочие дары моря на него спокойно реагируют.

— Вижу, у вас все схвачено. Приятно иметь дело с предусмотрительными людьми.

— Сегодня у нас день отдыха. Так что осваивайтесь потихоньку.

Жора тем временем разгрузил кое-какие припасы, доставленные на лодке. Одну упаковку «Спрайта» впихнул в холодильник, другие убрал в подсобное помещение. Туда же, на полку, поставил пару больших коробок с печеньем и пяток спелых дынь. Свежие батарейки отдал оператору, пестрые журнальчики — Вике.

— Вроде все. Теперь приплыву только вечером. Какая на вечер культурная программа?

— Почесывание одного места, — ответил молчавший до сих пор капитан.

До приезда Сиверова он был здесь единственным человеком в брюках, правда замызганных и протертых. Худой, густо заросший щетиной, он смотрел на все вокруг с циничным равнодушием. Жору-«альбиноса» он особенно недолюбливал за суетливый характер…

***

В тихую теплую погоду закат на море потрясающе красив. Малиновое солнце увеличивается в объеме, вода переливается перламутром, даже чайки перестают оголтело кричать и тихо скользят, глядясь в собственное отражение.

Сиверову понадобилось совсем немного времени, чтобы оценить людей на борту. Оператор Саша Стеклов с волосами до плеч, перехваченными тесемкой на лбу, — фанат своей профессии, вяло реагирующий на все, что не годится для попадания в объектив. Куролесов — грамотный администратор, если не считать некоторого слабоволия. Сам Куролесов сознает его и тщательно скрывает. Такой человек способен вдруг, ни с того ни с сего проявить неоправданную жестокость.

Вика, конечно, его любовница. Попросилась на море в бархатный сезон, и Куролесов не смог отказать. У нее здесь никаких обязанностей, за это ее всеми фибрами души ненавидит вторая женщина — повариха Зина. Впрочем, Зина тоже не перетруждается. По большому счету, она готовит один обед в день, в остальное время народ перекусывает всякой снедью, завезенной на борт Жорой.

Капитан катера — человек основательно помятый жизнью. Очень экономно относится к расходованию собственных сил, пальцем не шевельнет без крайней необходимости. Съемочная группа для него — компания бездарностей, которым в жизни незаслуженно повезло. Он вообще скептически относится к роду человеческому.

С наступлением сумерек на катере зажглось освещение. Саша Стеклов, полдня колдовавший над двумя своими видеокамерами, теперь активно питался. Вкусовые ощущения его мало волновали, копченую колбасу он заедал сладким бисквитом. Жевал так деловито, будто имел на ужин всего лишь пару свободных минут.

Куролесов, капитан катера и две молодые женщины, сидя в шезлонгах, играли в подкидного. Причем мужчины делали это без особого азарта, а женщины — с горящими глазами из-за взаимной нелюбви. Обе подкалывали друг друга «светскими» шуточками. Каждая теребила своего партнера, призывала думать головой, прежде чем кидать карту.

Приплыл на своей обшарпанной лодчонке Жора-«альбинос» со свежими крымскими новостями. Он здесь всех уже порядочно утомил своим языком. От него отмахивались, а «топ-менеджер» все не умолкал.

Сиверов сидел на поручнях и думал о своем, сбрасывая в море сигаретный пепел. Красные точки гасли еще в воздухе, прежде чем касались темной воды. Вспоминался мужик, навязавшийся вчера в пассажиры. Ему бы стоило проявить упрямство пораньше или попозже. Неужели на роду было написано погибнуть?

А что ему, Глебу Сиверову, написано на роду? Когда и где его срубит Смерть своей заточенной, как бритва, косой? Рано или поздно его тоже настигнет стечение обстоятельств.

— Спать пора, — объявил Куролёсов. — Завтра запрягаемся с раннего утра.

Мужчины один за другим разошлись по каютам, и только женщины остались сидеть за столиком с разбросанными картами. Каждая как будто хотела пересидеть другую, остаться с Сиверовым наедине.

Докурив последнюю сигарету, Глеб отправился в отведенную ему одноместную каюту. По размерам своим она соответствовала половинке железнодорожного купе. Лежать и сидеть более или менее удобно. Но стоять уже проблематично, а двигаться тем более.

Спал Сиверов всегда чутко. Поэтому услышал шаги раньше, чем в дверь осторожно постучали. Не вставая, он протянул руку и убрал задвижку. Даже сквозь иллюминатор луна достаточно освещала каюту, позволяя видеть, как женщина скидывает халат и остается нагой. Облитое лунным светом Викино тело достойно было украсить собой обложку журнала.

Она выдержала небольшую паузу, чтобы Глеб мог полюбоваться, и молча легла рядом с ним. Верность Сиверова главной женщине своей жизни проявлялась в спокойном отношении к другим. Он не старался произвести впечатление, заговорить зубы, затащить в постель. Но если, как теперь, красивая и молодая особа сама ложилась рядом, он не видел нужды обманывать ее ожидания.

— Только тихо, ладно? — шепнула на ухо Вика. — А то здесь стенки, как картон.

— Не стенки, а переборки, — так же тихо уточнил Глеб. — Тебя еще не научили Морскому жаргону?

— Кому здесь учить?

Все прошло замечательно. Вика лежала рядом, часто и глубоко дыша. Разгоряченная почти как пепел сиверовской сигареты, она остывала гораздо медленнее. Сквозь ленивый плеск моря Сиверов первый услышал новые шаги — почти такие же легкие и осторожные, как Викины.

Через несколько секунд в дверь нежно стукнули. В первый момент Вика оцепенела, но быстро догадалась, что к чему. На ее лице заиграла торжествующая улыбка. Сиверов, понятное дело, не мог ее выдать и решил притвориться спящим. Но Зина оказалась достаточно целеустремленной. Она продолжала скрестись в дверь, потом решилась открыть рот.

— Это я. Открой.

— Кому ты здесь нужна? — не выдержала наконец Вика. — Вали к своему кадру, никто больше на тебя не позарится.

Сиверов закрыл ей ладонью рот, готовый выдать кое-что и почище. Шаги торопливо удалились прочь от двери.

— Доиграешься, — заметил Глеб. — Вот возьмет и заложит тебя.

— Куролесову? Плевать, — Вика снова обняла широкие плечи, прильнула губами к крепкой мужской шее.

***

Уже третьи сутки за катером наблюдали с берега в бинокль. С наступлением темноты освещенная палуба рисовалась особенно отчетливо, как и все на ней происходящее. Наблюдатели мало интересовались людьми, гораздо больше их волновало снаряжение для подводного плавания и аппаратура для съемок. Не будучи специалистами, они могли лишь приблизительно прикинуть цену. Но деньги казались вполне стоящими того, чтобы пошевелить ради них конечностями.

Чума и Питон наметили «абордаж» на ночное время, через час после того, как опустеет палуба и погаснет все освещение, кроме одной «дежурной» лампочки. Но появление нового лица слегка их смутило. Что за тип, зачем явился? Судя по виду, он, пожалуй, единственный в состоянии оказать серьезное сопротивление.

— Раньше надо было чесаться, — посетовал Питон. — А ты все приглядывался, прейскурант составлял.

— Не ссы в трусы. Обломаем и ему рога, не таких обламывали.

— Главное, чтоб бабы развизжаться не успели.

— Да кто их услышит?

— Всякие есть. У меня одна так визжала, хуже мусорской сирены.

— Не усложняй, Питон. Ты ж пойми — все эти прибамбасы не за свои деньги куплены. Кому надо нарываться на неприятности из-за чужого добра, из-за собственности телекомпании?

— Люди не за добро на рожон лезут, чисто от страха. Надо было не тянуть, брать их тогда, когда все вместе на палубе торчали. А теперь расползлись по каютам, сразу всех не заставишь молчать.

— Как бы мы, интересно знать, подобрались? Я нырять не умею, ты тоже, кроме своего кикбоксинга, ни хрена не знаешь.

— Мне хватает.

— Ну, так и нечего мандражировать.

— Просто есть другой вариант.

ГЛАВА 14

Куролесов заранее сообщил, что съемки на двух ближайших объектах будут продолжаться. Первым из них была подводная лодка класса «М», или «малютка», потопленная уже после Великой Отечественной при транспортировке учебных стрельб. Второй представлял собой английский фрегат, затонувший столетием раньше, в годы Крымской войны.

В резиновый бот сели трое — Куролесов, оператор Саша и Сиверов, которому предстояло продемонстрировать свою квалификацию. Руководитель группы и оператор оживленно обсуждали программу съемок.

Сиверов неторопливо подгребал к месту. В отдалении, где начиналась сама бухта, он видел место двух своих предыдущих погружений. С борта катера оно просматривалось отлично — это послужило причиной согласия Глеба поработать на телевизионщиков.

Второй причиной стали особые видеософиты. Он решил убедиться в их возможности просвечивать муть. Если они действительно так хороши, как говорят, то можно воспользоваться ими для своих целей.

Вдвоем с оператором они вывалились за борт возле ориентира — поплавка на тонком тросике.

Кто-то из прежних «визитеров» позаботился прицепить его к рубке подлодки. Куролесов остался в ботике ожидать подъема, а двое ныряльщиков быстро «сваливались» вдоль троса, ощущая себя пассажирами лифта с прозрачными стенками. Светлая, озаренная солнцем поверхность с пятном резинового днища бота постепенно гасла, зеленый цвет воды постепенно темнел и мутнел.

Стеклов проверил видеокамеру на герметичность, включил и выключил лампу закрепленного на ней софита. Глеб сразу оценил этот источник света. Голубовато-белый, он будто дополнительно остужал и без того уже холодноватую морскую воду. Туман превращался в мириады отдельно взвешенных частиц, в нем открывалось множество просветов. Метров на семь вперед можно было различить даже мелких рыбешек.

Показалась рубка подлодки, погрузившейся в ил на две трети высоты. Оператор поддул воздуха в жилет, остановил спуск, зависнув в трех метрах над морским дном.

Рядом с задраенной крышкой люка чернело отверстие. Постарался предшественник Глеба — резал металл в общей сложности часа четыре. Куролесов надеялся, что во внутренних помещениях, свободных от ила, можно будет заснять много интересного. Но с «малютки» давным-давно свинтили все оборудование, по-видимому еще тогда, когда решили использовать ее для учебных стрельб. Внутри обнаружилась пустота, одни голые стенки.

По всем признакам вода просочилась внутрь гораздо раньше, чем удалось взрезать обшивку «малютки». Подлодка еще до затопления выработала свой ресурс — за долгие годы, проведенные на дне, одно или даже несколько уплотнений начали «травить».

По условиям «трудового соглашения» с Куролесовым Глеб обязан был первым проникать внутрь любого объекта, а потом уже подавать сигнал. Вооруженный той же лампой софита, только без видеокамеры, Сиверов нырнул в продолговатый объем, посветил вправо и влево.

Какие здесь могут возникнуть проблемы? Разве только рыбина, норовящая куснуть источник света. Все-таки реагирует на лампу живность: если даже не улавливает глазом спектр, то чешуей чувствует тепло. А там, где тепло, может скрываться добыча.

Просунув голову наружу вслед за гроздью воздушных пузырей, Сиверов поднял вверх большой палец. Язык условных жестов уже был согласован — этот самый очевидный знак указывал на полный порядок.

Сделав гребок ластами, Стеклов описал небольшую дугу. Его густые волосы до плеч красиво развевались в воде, напоминая травянистые водоросли, расчесываемые течением.

Вначале Сиверов недоумевал: зачем соваться сюда второй раз, если лодка представляет собой всего лишь стальную скорлупу. Но и здесь, как оказалось, можно найти материал для съемок: Стеклов прицелился объективом в вогнутую стенку, и вдруг она шевельнулась, как живая. Глеб разглядел очертания огромной камбалы — шевельнувшись, она снова затаилась. Следом в объектив попал осьминог. Взболтав устоявшиеся водные слои, пришельцы встревожили его, заставили выпустить фиолетовые «чернила».

Оператор указательным пальцем показал, что задерживаться здесь не намерен, пора на выход. Теперь уже Глеб выбросил два пальца, уточняя — на очереди следующий объект. Поплыл, ориентируясь по компасу, но скоро понял, что Стеклов не выдержит темпа. Сбавил скорость — на короткой дистанции спешить некуда.

Английский фрегат основательно оброс «бородой», хотя контуры различались прекрасно, в первую очередь торчащие шпангоуты. Вдвоем ныряльщики взялись соскабливать ракушки с носового орудия. Наконец Стеклов получил возможность снять проступивший ствол с небольшим отлитым сбоку гербом Британской империи — лев и единорог поддерживают щит под короной.

Сиверов следил, чтобы оператор не запутался в снастях. При возможности сам пытался высмотреть что-нибудь интересное. Нашел фарфоровую тарелку с синей каймой. Стеклов заснял ее, выбрав красивую подстилку из бархатистых водорослей. Потом забрал с собой как трофей — Глеб не претендовал на право первенства.

***

Жора поставил в лодку две сумки со всякой всячиной, купленной в городе по заказам съемочной группы. Здесь были леска для удочки, новая партия одноразовых стаканов и тарелок, отремонтированная на берегу кофеварка. И еще салфетки и туалетная бумага, видеокассеты с новыми голливудскими фильмами — еще не выйдя в американский прокат, они уже присутствовали на всех крымских лотках. Набор дешевых крымских сувениров он прихватил по собственной инициативе — вдруг кто-то проявит интерес.

Он бодро столкнул лодку на воду, сделал несколько шагов по мелководью, и тут крепкая рука ухватила его за шиворот.

— Подвезешь, шеф? Жора даже обернуться побоялся без разрешения.

— Нет проблем. По крайней мере, лодку не забирают и по почкам не лупят.

— Не боись, головой шевелить можно.

В лодку устроились двое атлетов в одинаковых шапочках с козырьками от солнца и в защитных очках. Наискось по щекам проведены были цветные полосы: у одного желтые, у другого красные.

Любитель желтого цвета имел непропорционально массивную нижнюю часть лица и нарыв на шее размером с голубиное яйцо. Любитель красного отличался плотно прижатыми ушами и большими щелями между зубами с темной эмалью. Жора сам испугался, что невольно зафиксировал эти приметы, и опустил глаза.

— Намечается грандиозный праздник Нептуна. Объезжаем катера, яхты, приглашаем всех. Короче, ты понял.

Жора понял, что это полное фуфло, всего лишь предлог высадиться на катер. Но ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Человек видавший виды, он сразу заподозрил: парочка рассчитывает не только на крепкие кулаки, у них при себе кое-что посущественней. По дороге его расспрашивали о каютах, уточняли наличный состав пассажиров.

— А последний что за фрукт?

— Телохранитель, специально выписали.

— Да? Такой прямо супермегачел?

— Боюсь, у него есть пушка.

— Тебе-то чего бояться, козел?

— Потом еще виноватым сделаете: почему не предупредил?

— Ещё как сделаем. Придется постараться, чтобы не иметь от нас вопросов. Для начала вывеска должна быть веселой, довольной. Ну-ка, улыбайся, мать твою! Жора кое-как растянул дрожащие губы.

— Если это улыбка, тогда я — школьница с косичками. Живо обрадовался, тварь!

Хозяина лодки начало колотить. Его закопченное солнцем лицо до того побледнело, что глаза и ресницы перестали казаться белесыми.

— Аккуратно, Чума. У сраного капитанишки тоже есть бинокль. Разглядит, как ты тут замахиваешься.

— Аккуратно? Себе скажи! Какого хрена лишнее ляпаешь? Еще бы по фамилии меня назвал.

— Мало ли у кого какое прозвище.

— Хочешь сказать у нас каждый второй Чума? Модная кликуха? Если этот козел проговорится, менты меня в два счета раскопают. А все по твоей милости. Что теперь с ним делать?

— Я никому не скажу, — произнес Жора, продолжая через силу улыбаться.

— Ты только посмотри на него!

Вымученная улыбка смертельно напуганного человека вдруг развеселила уголовника. Чума захохотал, хлопая себя по колену. Стал копировать чужое выражение лица, насмешил и напарника. Потом снова стал серьезным.

— На хрена им понадобился телохранитель? Кто там важная шишка?

Жора пожал плечами. Он не в состоянии был придумать ничего правдоподобного. В конце концов, он не обязан знать все тонкости.

— Какие у него обязанности? Нырять или на борту торчать?

— Мы же сами видели… — начал было Питон.

— Не лезь, я вот человека хочу услышать.

Питон разглядел в бинокль двух женщин на палубе — одна чистила рыбу, вторая загорала, застыв на носу в виде бронзовой статуи.

Над водой вдруг разнеслось из мегафона нечто вопросительное — на таком расстоянии трудно было разобрать слова капитана.

— Что он там пролаял, кто понял?

Лодка проплыла каких-нибудь метров тридцать, но повторный вопрос разобрали все трое:

— Кого ты сюда везешь? Нам лишняя публика не нужна…

— Как он предполагает получить ответ? — занервничал еще больше Жора. — Глотки у меня такой нет.

— Может, яйца прищемить? Моментом докричишься.

— Да ладно, не жмись, — успокоил Жору Питон. — Греби поживей, и все будет чики-рики.

Чума встал на ноги и с радостным видом замахал руками. Капитан стояла облокотившись на поручни, его фигура, как и весь катер, быстро увеличивались в размерах. Никто больше не проявлял интереса к приближающейся лодке.

— Здесь тебе не проходной двор! — теперь голос из мегафона звучал чересчур громко. — Тормози, а я решу: давать добро или нет.

— С каких пор у тебя секретный объект? — крикнул Жора. — Люди на праздник всех приглашают, а ты их встречаешь как врагов народа.

Невзирая на требование остановиться, он продолжал грести, лодка плавно скользила вперед. До борта катера оставалось совсем немного.

— Самба-румба-кукарача! — весело крикнул Чума. — Все на праздник Нептуна! Начинаем завтра с утра.

— Ну и молодцы, теперь можете заворачивать.

— Тут человек вам заказы привез, а вы его так встречаете, — теперь уже Чума выступил в защиту хозяина лодки. — Прямо деловые такие из себя. Сейчас только объясним насчет праздничной формы одежды.

— Я на работе, мне лишних людей не нужно, — упрямо повторил капитан.

— Встань и протяни ему сумку, — шепнул Жоре Питон. — Пусть успокоится, что на борт никто не лезет. Капитан низко присел, просунув между поручнями руку и голову.

— Боком разворачивай, а то краску мне попортишь.

Он уже взялся за сумку, поднятую Жорой над головой, как вдруг другая, крепкая рука ухватила запястье и резко дернула вниз. Капитан до пояса свесился за борт, но еще пытался удержаться. Чума ударил его кулаком по лицу снизу вверх и дернул еще раз. Теперь уже капитан свалился, как переспелый фрукт с дерева. Стукнулся головой и плечом, чуть не перевернул старую лодку.

Питон успел заскочить на борт и властно командовал. Жора невольно оглянулся — вдруг троица, отправившаяся на съемки, покончила с делами и приближается на «базу»? По крайней мере на обозримой части моря резиновый бот не просматривался.

Небо успело замутиться облаками, поднялся ветер. Из-за стрессового состояния Жора только сейчас заметил, как раскачивается лодка, то и дело «целуясь» с белым нарядным бортом. Капитан не простит, не примет оправданий. Может, скинуть его незаметно за борт, а потом сказать, что сам выпал?

— Эй, ты! Не спи, замерзнешь. Давай тоже наверх.

С тоскливым чувством Жора забрался на палубу. Здесь валялись мегафон и недочищенная рыба. Ни Зины, ни Вики не было видно.

— Пошел в каюту, — подтолкнул в спину Питон. — Последишь за бабами, чтобы не фокусничали. Если что — дашь знать.

Фокусничать женщинам было сложно. Обеим туго стянули запястья и щиколотки, заклеили липкой лентой рты. Жору впихнули третьим в тесную каюту, где и двоим уже было тесновато. Рот ему затыкать не стали, только связали за спиной руки.

Лучше бы заткнули. Как теперь быть, если кто-нибудь из девчонок в самом деле освободится? Пока Зина с Викой сидят на койке, поджав ноги. Остается кое-как устроиться на откидном столике у иллюминатора.

Девочки терпеть друг друга не могут. Общая беда должна хоть немного их сблизить. Куда там? Уже начали толкаться бедрами и локтями, место не могут поделить.

— Тихо вы, ради всего святого. Это же звери, им человека убить, как два пальца обмочить. Не дай бог, заподозрят, что мы здесь линять собираемся.

Обе замычали, глядя на него. То ли материли, то ли требовали ответа, то ли настаивали на срочных действиях. Качка становилась все ощутимей, плеск волн слышался все отчетливей. При такой погодке трое мужчин вот-вот должны вернуться со съемок. Хотя на большой глубине, возможно, трудно угадать начинающийся шторм.

ГЛАВА 15

Прошло меньше года, и в берлинском воздухе снова запахло большими военными приготовлениями. Война с Лондоном продолжалась как обычно, в газетах ничего не говорилось о появлении каких-то новых врагов. Но в воздухе витала какая-то особая деловитость.

Продавец в магазине под большим секретом сообщил Лаврухину, что племянника отправили вместе с воинской частью на восточную границу.

— Если Москва нарвется на неприятности, война не затянется надолго. Фюрер быстро освободит Россию. Такие достойные люди, как вы, смогут наконец вернуться домой.

Лаврухина будто кипятком ошпарили. Его чуть ли не поздравлять готовы по случаю возможного нападения. «Они» считают его «достойным человеком»!

Улучив момент, он набрал номер прямо из магазина, но трубку на том конце никто не брал. Еще несколько дней Сергей безуспешно пытался дозвониться. Снова сделал крюк по дороге на склад за товаром.

Посольство теперь выглядело нежилым, двери казались запертыми наглухо, и возле них дежурили немецкие автоматчики в касках — наверняка под предлогом «обеспечения безопасности». Лаврухин притормаживал, рискуя навлечь подозрения, но ни разу не заметил ни выходящих, ни входящих. Может быть, все уже эвакуировались? Но флаг еще висел на месте.

Двадцать второе июня — начало войны — стало свершившимся фактом. День был воскресный, возле посольства собрался многолюдный митинг с криками «хайль» и угрозами. Число автоматчиков прибавилось, они стояли внушительной цепью.

С начала до конца митинга Лаврухин находился в гуще событий, стиснутый со всех сторон. Он прислушивался к разговорам гражданских и военных, чтобы узнать, когда и каким путем будут выезжать из Берлина оставшиеся сотрудники. Наконец расслышал краем уха: их отправят под конвоем на север, чтобы там, в бременском порту, посадить на пароход.

***

Пароход оказался ему знакомым — «Фридрих Великий». В этом можно было усмотреть знак судьбы.

Уже в тридцать девятом поток туристов и деловых людей в Америку резко сошел на нет. Корабль стали использовать для круизов в Балтийском и Северном морях, с заходами в порты, на острова и фиорды. В этом качестве он тоже приносил прибыль. Всех сбережений Лаврухина едва хватило на билет и аренду смокинга с галстуком-«бабочкой».

Он знал наверняка, что дипломатов отправят первым классом. Фашисты любят в таких вопросах демонстрировать свою якобы цивилизованность. Значит, надо отправляться первым классом и выглядеть соответствующим образом, чтобы не выбиваться из общей массы.

На работу Лаврухин не вышел, предчувствие подсказывало, что вряд ли он еще вернется в мебельный магазин. Добрался поездом в порт, думая, как поступить, если в кассе не окажется билетов. К счастью, остались две дорогие одноместные каюты.

Четырехтрубный красавец уже стоял у причала, и можно было заранее подняться на борт. Как человек связанный с техникой, Сергей кое-что знал о «Фридрихе Великом». Корпус целиком клепанный, водоизмещение двадцать три тысячи тонн, «машина» мощностью в двенадцать тысяч лошадиных сил обеспечивает ход в шестнадцать с половиной узлов.

Не самый быстрый пароход на свете, но один из самых комфортабельных. Лаврухин не ожидал увидеть в каюте такую роскошь — мебель из дорогих сортов дерева, зеркало в золотой раме, кровать под балдахином, хрусталь и фарфор в буфете. В баре под светильником дорогие напитки, на полу — китайская ваза с хризантемами.

Никогда за свою жизнь он не соприкасался с роскошью так близко и теперь смотрел на нее без злости и восторга, снисходительно, как смотрят на игрушку для детей. У него здесь своя игрушка — память от Арсена. Револьвер с пятью пулями в барабане — недостает только одной.

Закрыв дверь на ключ, Лаврухин проверил оружие. Дотронулся кончиками пальцев до креста, будто не доверял коже, ощущавшей сталь всю дорогу из Берлина.

Крест был на своем месте, под сорочкой. Верхний конец обмотан в белую марлю, чтобы его труднее было разглядеть в неглубоком вырезе смокинга. Смысл всей его жизни сосредоточился здесь. Нужно сделать все, чтобы передать стальную отливку в нужные руки.

Скоро в Москве почувствуют, какая на них навалилась мощь, до какого автоматизма она отлажена. Там просто обязаны отнестись к образцу с должной серьезностью. А если не отнесутся… По крайней мере, он сделал все, что мог.

Палубы быстро заполнялись публикой. Теперь, когда пароход стал круизным, каюты третьего класса потеряли смысл, их переоборудовали. Остались лишь первый класс и второй. Люди желали хорошо отдохнуть на борту, поэтому лишние переборки были сняты и дешевые каюты объединены попарно.

Лаврухин старался не пропустить прибытия советских дипломатов. В какой-то момент он встревожился: вдруг возле посольства специально распустили «утку». Хотя зачем, с какой целью?

Нет, все правильно — к самому трапу подъезжают сразу несколько черных автомобилей. На борт поднимаются человек пятнадцать в штатском. Все равно легко отличить сотрудников посольства от агентов сопровождения. Вот и знакомый человек из «Опеля», держится вполне достойно — ни следа страха или скованности.

Как и где произойдет передача советских граждан — наверное, в первом же нейтральном порту. В программе круиза Данциг, Хельсинки, Аландские острова, Стокгольм, Мальме и остров Борнхольм. Если судно возьмет курс на норд-ост, первый иностранный порт ожидается нескоро.

***

Бывшему врангелевцу не хотелось верить, что за ним следят. Затылок ныл от ощущения неотрывного взгляда. Может быть, он слишком напряжен?

Сотрудников посольства, как и следовало ожидать, не выпускали из кают. Установили ненавязчивое дежурство снаружи, возле дверей,

Лаврухин знал, куда поместили человека из «Опеля», и пытался нащупать возможные варианты проникновения внутрь. Собираются немцы кормить дипломатов? В коридорах стюарды с тележками развозили по номерам закуски — ведь ужин в ресторане начнется не скоро.

Если б удалось в последний момент подложить крест под белую крахмальную салфетку, которой накрыта еда. Все-таки он слишком велик и ощутимо прибавит тележке веса. Да и слишком рискованно отдавать крест в никуда, вряд ли дипломат догадается о втором назначении этого предмета. Нет, лучше вручить из рук в руки, сказать хотя бы слово в объяснение. Вдруг Лаврухина тронули за плечо.

— Господи, Серж! Вы или не вы?

Похолодев,, он обернулся и припомнил женщину, с которой виделся только однажды в обречённом на гибель Крыму. Тогда, в двадцатом, она была молоденькой девушкой, но уже изображала из себя светскую львицу. В Севастополе успели дать десяток роскошных балов, где все было как в прежние времена: блеск погон, изысканные дамские прически, шампанское, комплименты и мазурка.

Сергей попал тогда на праздник случайно. Уговорил товарищ, с которым они приехали в крымскую столицу с жалобой на отвратительное снабжение части. Бал уже был в разгаре: слышался громкий смех, хлопали пробки, оркестр играл как-то слишком уж лихо, похоже, музыканты тоже успели принять для храбрости.

— Вот тебе и корень наших проблем, — заметил Лаврухин сослуживцу. — Штабисты, как всегда, жаждут красивой жизни, а в окопах не хватает элементарного.

— Не будь занудой, взгляни, какие женщины.

Дамы упивались музыкой, ярким светом, обилием мужчин в офицерской форме. Бесконечно далекие от своих прабабушек эпохи Наташи Ростовой, они принадлежали новому веку, веку модерна с его затейливыми линиями на картинах и драпировках, с декадентским влечением к мистике и смерти в литературе. Многие испытывали возбуждение оттого, что их временные ухажеры, могут скоро погибнуть в бою. За одной такой особой в платье с широким атласным поясом товарищ Сергея потянулся как завороженный.

Сам Лаврухин развернулся уходить. Его задержал вид молодой девушки, неподвижно стоявшей на мраморных ступенях лестницы. Бледная как полотно, она прислонилась к стенке с закрытыми глазами.

— Вам плохо?

Ответа не последовало,, и Сергей дотронулся до ее руки. Жизнь еле теплилась под нежной кожей. Девушка открыла глаза, словно разбуженная его прикосновением. От нее пахло шампанским. Наверное, перепила и слишком рьяно танцевала — стало плохое сердцем.

— Пойдемте, я вас провожу.

— Еще рано, я никуда не хочу уходить.

— На вас лица нет. Вам срочно нужно лечь.

— Быстро же вы предлагаете! Без особых церемоний. Лаврухин смутился, ему даже в голову не пришло подобное истолкование.

— Ничего такого я не имел в виду.

— Не надо, не надо, — рассмеялась девушка. Она менялась на глазах: щеки порозовели, губы ожили, карие глаза заблестели. Прикосновение Лаврухина разбудило ее, словно в сказке о Спящей красавице. Весело сообщив, что бе зовут Еленой, она цепко ухватилась за капитанскую руку и потащила случайного гостя назад, в большую залу.

Лаврухин пошел, все еще беспокоясь о ее здоровье, надеясь уговорить ее уйти. В зале к Елене подскочило сразу несколько офицеров, ни один из которых не обеспокоился внезапным ее исчезновением.

— Не смейте больше пить, — шепнул Лаврухин, чувствуя себя глубоким стариком, хотя был моложе многих из присутствующих.

— Насчет этого будьте спокойны, — пообещала она. — На сегодня все, баста.

С началом очередного вальса Сергей потерял ее из виду в пестром кружении воздушно-невесомых платьев, потом снова различил среди танцующих. Подождал еще немного и вышел, сказав себе, что негоже тратить время, приглядывая за взбалмошной девчонкой в качестве заботливого дядьки…

Теперь тогдашняя Леночка не только узнала его, но даже припомнила имя, которое он пробурчал вскользь. Всем своим видом она живо напомнила Лаврухину, сколько минуло лет. Под набеленной кожей легко угадывались морщины на отечном лице. Кожа на шее выглядела дряблой, ладони стали неприятно худыми, костистыми.

Рядом с ней топорщил губу коротышка в очках с круглыми стеклами. На долю секунды Лаврухину стало грустно за прежнюю красавицу, готовую плясать до упаду. Но сейчас на нем висела еще большая ответственность, чем раньше, в Севастополе. И нежданная встреча могла помешать.

— Ты здесь один? — спросила Елена светским тоном.

Она представила мужчин друг другу. Фамилия ее мужа была длинной и труднопроизносимой — то ли шведской, то ли норвежской. Он работал заместителем коммерческого директора киностудии.

— Удивительно, что здесь нет кинозала. Нам представляют корабль как чудо комфорта и до сих пор не удосужились… А чем ты занимаешься?

— Коммерция, — неопределенно ответил Лаврухин.

— Повсюду коммерция. Скучно, но ничего не поделаешь. Сегодня жизнь стоит дорого. Если война затянется, неизвестно, как это скажется на кинематографе. Скорей всего плохо, придется потуже затянуть пояса… Господи, где мое дитя?

— Извини, я тут тоже разыскиваю знакомого. Увидимся вечером.

— Постой, — она вцепилась в него так же крепко, как в Севастополе, когда тащила веселиться. — Я должна показать тебе своего сыночка. Здесь такое столпотворение…

— Скажи мне номер вашей каюты.

— Вот он! Иди сюда! — она подозвала мальчика в матроске. — Между прочим, твой тезка. Муж называет его Седриком, а я Сережей. Говорю с ним исключительно по-русски.

Она и сейчас громко говорила на родном языке, ничуть не смущаясь, что находится на корабле страны, которая объявила войну России, что большинство окружающих — немцы.

— Здравствуй, Сергей, — Лаврухин пожал руку мальчику, потрепал его по голове.

И тут же, извинившись, быстро отошел, понимая, что не имеет права транжирить драгоценное время. Поднявшись на следующую палубу, он взглянул в сторону берега, который пропал из виду. Похоже, «Фридрих Великий» держит курс строго на север. Значит, маршрут круиза с самого начала был изменен. Первым делом судно зайдет в нейтральный шведский порт, высадит там сотрудников советского посольства и уже потом вернется на обычный маршрут.

Итак, у него в распоряжении всего несколько часов. Нужно спешить и в то же время нельзя погубить все из-за спешки. Снова возникло чувство, будто за ним ненавязчиво следят, могли бы уже выкрутить руки, но пока выжидают. Не хотят скандала в приличном обществе, опасаются, что он успеет выхватить оружие и открыть огонь? Хотят проследить за его действиями?

Лаврухину, было невдомек, что его принимают за вора. За несколько дней до начала очередного круиза полиция получила анонимное сообщение: на борту парохода будет действовать шайка мошенников, они рассчитывают поживиться деньгами и драгоценностями пассажиров. К гестаповцам, конвоирующим дипломатов, добавилось два десятка полицейских в штатском.

Сергей сразу показался им подозрительным — усталое, потрепанное невзгодами лицо резко контрастировало с холеными физиономиями большинства пассажиров. Смокинг, представлявшийся ему почти идеальным, выдавал опытному полицейскому глазу свое происхождение из салона одежды напрокат.

Конечно, Лаврухин оказался не единственным подозреваемым, под наблюдение попало несколько человек. В том числе и Елена — после краткого общения с Лаврухиным в ней заподозрили сообщницу.

ГЛАВА 16

Большинство пассажиров разбрелось по каютам и салонам, оставшиеся оделись потеплее. Стоя у поручней, они с таким интересом разглядывали студеное Балтийское море, как будто барашки пены были знаками особой письменности.

В салонах тоже не скучали: одна из курительных комнат была отделана в японском стиле, другая — в индийском. Тут играл новейший патефон, там азартные личности собрались за карточными столами. Картежники тоже были в центре внимания переодетых полицейских. Никто не исключал, что мошенники могут попытаться сорвать крупный банк с помощью шулерских приемов.

Особой гордостью владельцев судна был огромный — практически во всю ширину палубы — ресторан, украшенный хрустальными люстрами и пальмами. Расписной потолок с изображением античных божеств был необычно высоким для корабельных ресторанов.

Лаврухин находился в соседнем с рестораном помещении — своего рода небольшом фойе, где пассажиры последний раз могли оглядеть себя в полный рост в огромных зеркалах, прежде чем ступить в царство белых накрахмаленных скатертей, столового серебра, хрусталя и запахов рыбных деликатесов. Сквозь прозрачные двери можно было различить накрытые столы — на каждом красовался небольшой флажок со свастикой.

Сергей уже сориентировался — именно здесь, в углу возле трех мягких кресел, переборка отделяет фойе от каюты человека из «Опеля». Переборка отделана мореным дубом, на высоте человеческого роста висит под стеклом старинная карта Балтийского моря — может быть, оригинал, но скорее всего тщательно выполненная копия.

Стать бы на минуту невидимым, пройти сквозь стену и обратно. Багаж дипломатов наверняка уже досмотрен не раз, и больше его досматривать не будут. Всего только передать крест и сказать на прощание несколько слов. Никаких сантиментов, минимальные пояснения. Бывший белогвардеец и красный дипломат по гроб жизни останутся малоприятными друг для друга людьми.

Момент казался подходящим. Ресторан откроется через час, в фойе пусто. Разве только очередная пара пассажиров, продолжая экскурсию по судну, забредет мимоходом.

Усевшись в кресло, Лаврухин разглядывал плинтус. Прибит аккуратно, прочно, но гвоздики мелкие. Отогнуть? Вдруг приоткроется щель?

Оглядевшись по сторонам, он достал из кармана добротный нож со множеством лезвий из золингенской стали. Плинтус снялся легко и бесшумно — полоска в метр с лишним длиной. Ничего интересного не обнаружилось: все пригнано тщательным образом, вот она, пресловутая германская аккуратность.

Номер не прошел. Быстро вставить плинтус на место. Что дальше? Постучать, дождаться ответного стука? Гестаповец прохаживается по палубе достаточно далеко от дверей каюты, ничего не услышит.

Лаврухин приготовился подать сигнал человеку из «Опеля», но тут в помещение ввалилась веселая компания — трое офицеров в черных мундирах и фуражках с высоченными тульями, в начищенных до блеска сапогах и портупеях. Эти чувствовали себя хозяевами. Когда страна начинает большую войну, люди в погонах особенно презрительно смотрят на штатских. Все лучшее должно принадлежать военным, кующим победы рейха.

Голубоглазые блондины даже не посмотрели на Лаврухина, он был для них пустым местом. Отпуская плоские шутки, угостились сигаретами из портсигара. Лаврухин мучился от собственного бессилия. Разрядить бы сейчас револьвер в этих ублюдков!

Наконец офицеры убрались. Лаврухин трижды постучал в переборку. Ответа не последовало — дипломат, наверное, боялся провокации фашистов. Вдруг они ищут предлог, чтобы задержать кого-то из сотрудников посольства и не выпустить вместе с другими в шведском порту? Лаврухин постучал еще раз, снова безрезультатно.

Оперся на подлокотник кресла, свесил голову, будто в полном расслаблении. С палубы кажется, что человек просто задремал, надышавшись морской свежести. Негромко, но отчетливо он произнес по-русски:

— Мы с вами встречались возле сквера на Аугсбургерштрассе. В машине, в «Опеле».

Никакой реакции. Может быть, он ошибся и в каюте пусто — дипломата успели перевести в другую? Тогда дело совсем плохо.

Лаврухин бросил взгляд на палубу — пассажиры старательно созерцают воду, все стоят лицом к морю и спиной к нему. Осмелев, он прислонился ухом к полированному дереву и отчетливо расслышал шаги. Дипломат там, внутри. Наверное, считает Лаврухина провокатором — в его представлении бывший врангелевец легко может пойти на сотрудничество с фашистами.

***

Лаврухин использовал все способы — искал доступ в каюту через пол и потолок, через две из четырех стен. Пытался протиснуться в вентиляционный коллектор — из туалетной кабинки, из подсобного помещения.

Большего он не мог сделать — только открыто вломиться в дверь. Внезапно вспомнил, что не видел чемоданов, когда сотрудников посольства распределяли по отведенным каютам. Значит, багаж транспортируют отдельно под присмотром ответственного лица. Немцы, конечно, народ дисциплинированный. Но чего бояться этому сторожу, если все дипломаты заперты по каютам? Вдруг он позволит себе расслабиться?

В подавляющем большинстве обычные пассажиры держали вещи при себе, в каждой каюте для этого было предусмотрено место. Но в редких случаях люди по какой-то причине отправлялись в круизный рейс с большим багажом. Если они не хотели загромождать каюту, к их услугам имелось багажное отделение внизу.

Лаврухин легко отыскал его и увидел дежурного гестаповца, присматривающего за кучей казенных чемоданов. Этот, в отличие от своих собратьев, был в форме, ему не имело смысла скрывать место службы. Гестаповец завидовал тем, кто дежурил на палубе, мог прохаживаться взад-вперед, созерцая между делом море и пассажиров. Здесь, в багажном отделении, было тесно, душно и сумеречно.

Лаврухин в два счета мог бы прикончить немца и спрятать крест в чемодан. Но если даже спрятать труп, все равно рано или поздно этого типа хватятся. Поднимут тревогу и первым же делом переворошат весь багаж.

Время мучительно тянулось. В любую минуту Лаврухина мог обнаружить кто-то из пароходного персонала, задать вопрос, что он здесь делает. Гестаповец не сходил с места, только приглаживал время от времени свои волосы.

До шведских берегов оставалось совсем немного. Сергей решил, пока еще не поздно, предупредить человека из «Опеля» о возможных вариантах развития событий. Вернулся в зеркальное фойе перед рестораном, прошептал в стенку:

— Крест — это образец. Если не смогу передать его в каюту, поищите в багаже. При первой возможности на берегу предупредите своих сотрудников, чтобы поискали его в чемоданах.

— С кем ты общаешься?

Рядом снова появилась Елена — на этот раз одна, без мужа и сына. Лаврухин не заметил, как она подошла.

— Ты, случайно, не подхватил новую моду? С легкой руки теперешних вождей все поголовно увлекаются мистикой и ясновидением. У мужа на киностудии приходится менять план выпуска фильмов. В первую очередь Нибелунги, чаша Грааля, пророчества Нострадамуса.

— Да нет. У меня появилась привычка ворчать себе под нос.

— Рановато нам с тобой ворчать, возраст еще не подошел.

— Если честно, у меня здесь работа. Ни секунды свободного времени.

— Что-нибудь секретное? — оживилась она.

«Неужели у меня на лбу написано? — подумал Лаврухин. — Или смокинг с чужого плеча говорит о маскировке?»

— Секретным не назовешь, но афишировать все равно не имею права. Коммерческая тайна. Поэтому извини, если не смогу уделить тебе внимания.

— Ты, случайно, не из конкурирующего пароходства? Не собираешься потопить наш корабль?

— Никакого злодейства.

— Слова богу. Вокруг и без того переизбыток мрака.

Лаврухин вышел на палубу, но старая знакомая настойчиво последовала за ним, как за призраком собственной молодости.

— На ужин ты, надеюсь, отвлечешься? Какой у тебя столик? Еще не смотрел? На столе в каюте должна лежать карточка с золотым обрезом. Можно обратиться к метрдотелю, и тебя пересадят за наш стол.

Сергей не оборачивался. Как доходчиво объяснить Елене, что нужно прекратить разговор? Она не только мешает ему, но и себя подвергает опасности. Снова почудилась слежка, и нужно было отыскать наконец среди пестрой толпы источник этого пристального взгляда.

Ни с того ни с сего он громко расхохотался и захлопал в ладоши. Все вокруг инстинктивно обернулись — в подавляющем большинстве публика вела себя достаточно чинно. И только один человек запоздал с проявлением внимания. Он не хотел быть замеченным — смотрел на Лаврухина вскользь, периферийным зрением и теперь притормозил, не попав в такт со всеми.

***

Сергей не мог знать, в чем его подозревают. Только убедился, что с самого начала ощущение слежки не обманывало его. Возможно, его давно взяли на заметку. Привлек внимание грузовик, часто проезжавший мимо посольства. Или женщина за стойкой кафе разглядела странное выражение лица посольской машинистки. Или гестапо постоянно висело на «хвосте» у «Опеля».

Сжимая в кармане рукоять револьвера, он переходил с одной палубы на другую, взбирался и опускался по трапам. Затылком чувствовал свору, идущую по пятам.

Эти типы не разгадали пока смысла его контактов с дипломатом. Догадываются, что русский ищет возможность доступа в каюту, хочет что-то передать — записку или предмет. Но не уверены — при себе ли у него эта штука или спрятана где-то на пароходе.

Быстро сгущались сумерки, но палуба только ярче осветилась электричеством. Из ресторана послышались звуки оркестра: вальсы Штрауса чередовались с народными немецкими песнями. Молчаливое, никому на корабле не заметное преследование продолжалось теперь под музыку.

Лаврухин напряженно искал выход из положения. Искать контакта с человеком из «Опеля» больше не стоит. Он прав, что молчит, не отзывается. Возможно, фашисты выжидают только из желания получить повод для ареста всех советских на пароходе, хотят вернуть их назад на берег. Не исключено, что гестапо столкнулось в этом деле с ведомством Риббентропа, которое пытается придать рейху вид государства, соблюдающего нормы дипломатии.

Вариант с багажом тоже отпадает. Он только окажет фашистам услугу. Проследив за его действиями, они вскроют чемодан и торжественно изымут улику, чтобы завтра об этом написали все газеты. Правда, они будут удивлены, обнаружив православный крест. Придумают для толпы какую-нибудь убогую версию, а сами подвергнут его исследованию и в конце концов поймут, в чем дело.

Приближались огни Мальме. Всего вернее покончить с собой выстрелом в голову. Если даже им удастся схватить его полуживым, он ничего не расскажет.

Ему некстати вспомнилось насчет морфия. Есть и другие способы развязать язык. Елена права насчет увлечения мистикой и сверхъестественными способностями. На службе почти каждого немецкого ведомства состоят штатные астрологи, экстрасенсы и прочая нечисть. А гестаповцы наверняка привлекают еще и гипнотизеров — гипнотизерами Германия славилась издавна.

А если прыгнуть за борт? Вода холодная, в такой не выжить даже отличному пловцу. Но все равно это шанс, пусть даже один из тысячи. Шанс выплыть к нейтральному берегу — судно идет на всех парах, дистанция сокращается…

ГЛАВА 17

Перед всплытием Глеб с оператором вернулись к «малютке». Резиновый бот должен был ожидать возле буйка. Всплыв на десяток метров, Стеклов ухватился за трос и тут же изобразил рукой условный знак тревоги. Знак тревоги имел несколько степеней — Саша показывал самую нижнюю из них по статусу. Сиверов сразу понял, о чем речь, и кивнул. Уже на этой тридцатиметровой глубине при остановке чувствовалось сильное течение. Знак волнения на поверхности.

«Куролесов, наверное, рожает в ботике. Ждет не дождется, когда мы появимся на поверхности. Может, Саша, — подумал Глеб, — больше беспокоится не за нас, а за него — унесет шефа с концами?»

Всплывать слишком резво нельзя, чтобы не влететь в декомпрессию. Поднимались по спирали, замечая, как их сносит в сторону от троса. Несколькими гребками охотничьих ласт возвращались обратно к вертикально натянутому ориентиру. Вот уже просвечивает морская поверхность, далеко не такая празднично-зеленая, какой она виделась в первые секунды погружения. Значит, солнце скрылось за тучами, день померк.

Только всплыв на поверхность, Сиверов разглядел бот метрах в пятидесяти. Не могло быть и речи о том, чтобы Куролесов подплыл подобрать их. Волны еще нельзя было назвать штормовыми, но бедняге едва удавалось удерживать «резиновую ванну» от переворота днищем вверх.

Стеклов высоко прыгнул из воды, чтобы его можно было заметить. Взял в мокрые губы свисток, издал пронзительную трель.

— Не надо, сами подплывем, — Сиверов наконец мог объясняться не знаками, а внятным русским языком сквозь брызги и ветер.

Нырнув метра на три, они быстро достигли ботика. Забрались внутрь, отцепили свои не до конца израсходованные баллоны. Куролесов начал было материться, на что Глеб выразительно повел бровью:

— Не гоните волну, без вас проблем хватает.

— Сможешь добраться до катера?

— Вон он, слава богу, на месте.

— Ветер как с цепи сорвался, в гробу я видал такую погоду! Какого хрена наш капитан не слушал радио — ведь наверняка давали штормовое предупреждение!

— Не грузите плавсредство своими претензиями, — процедил Глеб, уверенно работая веслами.

— Ты уверен, что мы приближаемся к катеру?

— Разуйте глаза, — ответил за Сиверова Саша.

— Этот хренов капитан может в любой момент взять курс к берегу.

— Вика не позволит, — с иронией заметил оператор. — Куда она без вас?

***

Тем временем на борту корабля Питон и Чума решали, как поступить. Плюнуть на добычу, привести капитана в чувство и держать курс к берегу? Но катер ведь не сможет пристать где попало, надо швартоваться у ближайшей пристани. Там обязательно будут люди, и неизвестно, как вести себя дальше. Побыстрей убраться, оставив в каюте трех пленников? Или остаться до темноты на борту, не ставя трапа?

— Если вляпаемся в дерьмо, Картавый воткнет по самое не могу. Куда, скажет, лезли без спросу?

— Спокойно. Если мутит — блевани за борт.

— Да нет у меня морской болезни. Мне качка по барабану.

— Вот и успокойся. Не утонет катер, в худшем раскладе сядет на мель. Дождемся, пока ветер стихнет, и свалим на берег.

— Думаешь?

— Лишь бы только эти хмыри наши цацки не утопили.

— Наши? Ты их мысленно уже пристроил?

— Тихо. Вон они, родимые, плывут. Будем капитана в чувство приводить?

Оба сидели в капитанской рубке. Питон тронул подошвой небритую щеку человека, сваленного на пол, как мешок с мусором.

— Не доверяю я ему. Смурной тип, может выкинуть номер. Пусть пока поваляется в отрубе, иначе напортачит, подаст им знак. Стояла бы тишь — они бы заподозрили неладное. А сейчас думают, как быстрее попасть на борт.

Первым на катер влез Куролесов. Остановился перевести дух, оглядел пустую палубу. Обернулся к оператору, зашлепавшему по доскам мокрыми ластами:

— Где все?

— Вы меня спрашиваете? Женщины, наверное, по каютам, а капитан на посту.

Стеклов обернулся назад, принимая от Глеба «спаркй» баллонов — одну и другую. Держась за поручень, Куролесов мелкими шагами двинулся по раскачивающейся палубе в сторону рубки. И здесь никого!

Уже открыл рот, чтобы крикнуть капитана, покинувшего свой пост при такой неблагоприятной погоде. Но тут увидел в проеме справа «глазок» пистолета — несмотря на качку, тот неотрывно смотрел Куролесову в висок. Пришлось без единого звука подчиниться. Тем временем Глеб закончил передавать снизу снаряжение. Сам поднялся на борт и с помощью лебедки стал подтягивать на корму резиновый бот. Вдруг сзади послышались удар и глухой стук падения. Обернувшись, он увидел незнакомца с полосами желтой краски на щеках и на лбу и баллоном в руках. В ногах у него валялся Саша Стеклов, очевидно получивший по голове этим самым баллоном.

— Спокойно, начальник, расслабься.

Боковым зрением Сиверов увидел, как еще один тип появился на авансцене с «пушкой» в руках.

— Ты у нас подустал, переработал. Ляг, отдохни. Наш третий остался с коллективом. Всех пощелкает, если слушаться не будешь.

— А если буду? — Сиверов хотел уяснить себе цель налетчиков.

— Останешься жив-здоров. Остальные — тоже.

Похоже, они в самом деле видят в нем препятствие. Иначе давно открыли бы огонь при таких верных шансах.

— Ложись на палубу, ноги суй сюда.

Электрогенератор стоит на четырех массивных лапах. Если просунуть под него ноги, не очень-то ударишь из лежачего положения. Откуда им известно, что с ним, Сиверовым, нужно вести себя осторожно?

— Давай-давай. Ладно, он выполнит их требования.

— Дальше пихай. Всему тебя надо учить, а еще охранник-профессионал.

Сами решили или кто-то наплел? Пока неважно. Важно, что крест и «Лазарев» здесь ни при чем. Это тривиальные грабители, прибрежные пираты.

Ему туго связали ноги за щиколотки, а приближаться со стороны головы все равно опасались.

— Теперь вытяни руки, — приказал тот, кто держал его под прицелом.

Лежа на животе, лицом вниз, Глеб тем не менее хорошо видел обоих. Разукрасили физиономии, чтобы трудней было запомнить приметы. Но ему, человеку с прозвищем Слепой, ничего не стоило зафиксировать у одного нарыв на шее, у другого плотно прижатые к черепу уши и здоровенные щели между зубами.

Бандит с желтыми полосками на щеках зашел сзади, подцепил щиколотки Сиверова к крюку лебедки и привел механизм в действие. Торс не пролезал дальше в узкую щель, а ноги упрямо тянуло вверх и вбок, растягивая суставы до острой, слепящей боли. Воспользовавшись моментом, ему туго перехватили запястья.

— Хорош. Теперь он никуда не денется.

Бандиты собрали в кучу все, что намеревались забрать с собой. Профессиональный видеомагнитофон, монтажное оборудование, две видеокамеры с софитами и два полных комплекта аквалангистского снаряжения. Затеяли спор, на чем везти добро к берегу. Лодка, конечно, более маневренна, зато резиновый бот в любом случае должен удержаться на воде. Сквозь звон в ушах Сиверов слышал их доводы:

— Да ты глянь, как ее мотает! Сейчас отвяжем, моментом разобьет о борт! А здесь борта резиновые, самортизируют.

— Зато в пять раз тяжелей. Твой гондон надутый волна подкинет, как игрушку. Весь улов на хер пойдет ко дну.

Наконец решили не спешить, переждать шторм на катере. Ветер действительно крепчал, мотая кораблик туда-сюда. Море ревело, как зверь, которому подпалили бок. Уже не просто брызги, а добрые порции соленой воды окатывали доски палубы, заставляя Глеба отплевываться раз за разом. У бандитов явно отсутствовал опыт управления плавсредством в такую погоду.

— Приводи капитана в чувство, пусть подгонит свою посудину к берегу, в любой отстойник.

В этом районе берег в самом деле был изрезан многочисленными бухточками. Слишком узкие и мелкие для обычных судов, они годились для катера в качестве укрытия.

Бандиты разделились. Один отправился в рубку, другой вниз, к каютам, проверить настроение остальных пленников. Заодно потащил за шиворот бесчувственного Стеклова — присоединить к остальным.

Сиверов по-прежнему чувствовал себя растянутым, будто на средневековой дыбе. У обычного человека сознание вырубилось бы от болевого шока. Но агент-профессионал, агент с большим стажем вырабатывает в себе способность адаптироваться к боли.

Мозг способен к фильтрации, только поэтому постоянные шум и грохот не сразу сводят нас с ума. Но боль — сигнал сугубо полезный, она предупреждает об опасности. Нужно заставить мозг игнорировать даже такой полезный сигнал. Но это под силу лишь избранным.

Оставшись в одиночестве на палубе, Сиверов отключился от аварийного сигнала в голове и стал активно работать руками. Со стороны этой активности не было заметно. Только приблизившись вплотную, можно было разглядеть, как вздуваются и опадают мышцы на голых руках, проступают и исчезают узлы вен.

Самый тугой и хитрый узел поддается силе, если она приложена с умом. Главное — обеспечить запястьям хотя бы минимальную свободу.

***

Капитан катера с трудом открыл глаза. Ноги подкашивались, руки висели плетьми. Чума въехал ему от злости по ребрам, но тут же сообразил, что силой ничего не добьешься.

Выволок моряка на палубу к самым поручням, чтобы проветрить мозги. Катер как раз нырнул в очередную водную яму, гребень волны перехлестнул через борт, сбив обоих с ног. Будто по льду они покатились в сторону, стукнулись о палубную надстройку. Нет, такой метод обойдется себе дороже.

Поднявшись на ноги, Чума снова не удержался и пнул капитана ногой. Ветер и тысячеголосый рев моря вывели капитана из прострации. Но, окончательно придя в себя, он попытался действовать совсем не так, как желал Чума. Ухватил бандита за ступню и попробовал опрокинуть.

— Ах ты тварь!

Долго не раздумывая, Чума выстрелил противнику в бок. Кровь потекла ручейком, жалким и мизерным по сравнению с объемом разбушевавшейся за бортом жидкости. Но красный этот ручеек мог обернуться для капитана серьезными последствиями.

Чума хмуро глядел, как розовеют на досках палубы пузыри, оставленные последней по счету волной. К счастью для капитана, пуля прошла по касательной к грудной клетке, ни одного из важных органов не задев.

— За штурвал, собака! Замочу! На звук выстрела прибежал снизу Питон.

— Вы здесь чего, сдурели?

— Да вот валялся шлангом, а потом как уцепится за ногу!

— С тем крутым справились, а с этим куском дерьма не можешь? Стрелять вздумал! А если б прикончил?

— Хрен с ним. На пару часов дольше поболтались бы.

— На пару часов? Ты где живешь — здесь или на Луне? Любой шторм на сутки, не меньше!

— Затухни! Сам побежал девок трахать, а дело оставил на меня.

— О'кей, меняемся. Иначе в Турцию, на хер, занесет. Уговаривать Чуму не пришлось, он отправился в сторону кают.

— Придется поработать, шеф, — заметил Питон, оставшись наедине с раненым. — Перевяжись, пока я добрый, и вставай по-быстрому за штурвал. Кто его знает, когда кровь остановится? Ты теперь сильно заинтересован держать курс к берегу.

…Дождавшись перемены мест бандитами, Слепой снова принялся за дело. Заведя руки за спину, он выворачивал один за другим крупные болты, крепящие электрогенератор к палубе. Другого способа освободиться не было — только скинуть эту тяжесть.

Не слишком ли много он себе создал проблем? Не лучше ли было сразу разобраться с отребьем?

До последних болтов никак не дотянуться. Не страшно, уже появился люфт. Генератор можно слегка накренить на лапах, расшатать оставшиеся крепления, чтобы треснули доски.

Капитан запустил корабельную машину. К качке добавилась мелкая вибрация корпуса и всех переборок. Слепой напрягся, упираясь ладонями в мокрую палубу. Самое время расширять щель, в которую его загнали.

Проталкиваться придется не вперед, а назад — с тросом лебедки пока спорить трудно. Вот уже появилась возможность работать поясницей…

Чума в это время спустился вниз. В двух каютах напротив друг друга теснилось пять пленников. Направо девушки и Жора, налево — Куролесов со своим оператором. Подозрение насчет веселого времяпрепровождения товарища застряло в голове у налетчика. Он бросил оценивающий взгляд на Зину и Вику, выбирая, с кого начать.

— Кого посоветуешь? — с усмешкой поинтересовался он у Жоры.

Тот пожал плечами, испугавшись, что подонок зациклится на своей идее и заставит назвать одно из имен.

— Сейчас каждый будет заниматься своим делом. Я — трахать, она — орать благим матом, а ты… Песню знаешь какую-нибудь душевную?

Даже если б Жора и знал наизусть слова песни, они бы вылетели из головы в тот самый момент, когда в лодке у него оказались двое бандитов. Он снова пожал плечами, но сердце тут же екнуло — Питона может взбесить повторение прежнего невразумительного ответа.

Взбеситься Питон не успел — с палубы сквозь вой ветра послышался громкий треск. Всем показалось, что порыв ветра произвел на катере разрушения, возможно даже серьезные. Позабыв о своих планах, Питон резко рванул наружу. Много времени это не заняло: шаг в узкий коридор, два шага по коридору, три по ступенькам вверх…

Он увидел заваленный набок генератор и треснувшие доски опоры. Единственный человек среди пассажиров, достойный именоваться противником, раскачивался вниз головой на тросе лебедки. Грохнул выстрел — высунув нос из рубки, Чума мигом оценил ситуацию.

Синхронно с первым выстрелом недавний пленник сложился пополам, отцепил ноги от троса. Прежде чем прозвучал второй, Глеб уже полетел вниз, но не на палубу, где продолжал бы оставаться близкой мишенью, а за борт.

ГЛАВА 18

К дому для престарелых в окрестностях Франкфурта мягко и бесшумно подкатила новенькая «Ауди». Сотрудники заведения хорошо знали, кто к кому и на какой машине приезжает. На сей раз и машина, и лица оказались новыми.

В любом случае гостей здесь встречали радушно — дом брал с клиентов немалую годовую плату и дорожил своей репутацией. Находился он в живописном уголке близ соснового бора, был оборудован с комфортом и предоставлял своим постояльцам обширную программу досуга и развлечений — от небольшого кинотеатра, где крутили старые ленты, до боулинга для особо бодрых старичков.

— Хотелось бы побеседовать с фрау Шредингер, — сообщил в приемной один из гостей.

— Сейчас передам. Вы родственник?

— Нет.

— В таком случае надо заранее согласовать свой визит. Мы сообщаем жильцу о вашем желании встретиться, а его дело согласиться или отказаться.

— Вы прекрасно заботитесь о своих клиентах. Известите, пожалуйста, фрау Шредингер, что мы собираем заявки желающих участвовать в юбилейном морском круизе, в память событий шестидесятипятилетней давности.

— Сомневаюсь, что ваше предложение ее заинтересует. Последнее время она неважно себя чувствует.

— Ей хватит времени поправиться. Круиз намечается через два года. Просто мы готовимся к нему заранее и основательно.

«Старушке и сейчас уже семьдесят четыре, — подумала про себя сотрудница дома для престарелых. — Вряд ли она почувствует себя бодрее».

Персоналу было строго запрещено высказывать вслух такие мысли даже в отсутствие клиента. Дежурная сотрудница просто попросила гостей подождать и направилась на поиски фрау Шредингер.

Старость так же непредсказуема, как и детство. Казалось, капризная фрау проворчит недовольно и откажется беседовать с неизвестными людьми. Старушка, однако, оживилась, улыбнулась бледными морщинистыми губами и объявила, что готова увидеться с незнакомцами.

— Господи, неужели кто-то еще помнит наш круиз сорок первого года? — встретила она их. — Столько лет прошло. Вы хотите собрать всех?

— Пробуем выяснить, насколько это возможно, — деликатно ответил первый из приезжих.

Зачем вдаваться в подробности? Даже из детей, бывших тогда на борту, осталось доживать свой срок не больше десятка. Остальные пассажиры давно расселились по разным кладбищам.

— Тогда как раз начался этот кошмар: война с Россией, — пробормотала фрау Шредингер. — А мы понятия ни о чем не имели, мы были счастливы. Думали, что праздник продлится вечно, только у офицеров в красивых мундирах, прибавится крестов.

Оба гостя слушали внимательно и заинтересованно. Слишком большую работу им пришлось проделать. При немецкой пунктуальности в бумагах список пассажиров разыскали достаточно быстро. Но вот галочки против фамилий нарисовались не сразу. Поэтому сейчас интерес гостей был вполне искренним.

— Почему такое внимание именно к нашему круизу? — время от времени в голове у старушки проскакивали вполне трезвые мысли. — Их ведь было достаточно.

— Пароходство затеяло рекламную кампанию и решило выбрать тот рейс.

— Странно. Корабль, насколько мне известно, затонул.

— «Фридриха Великого» подняли и передали русским в счет репараций. Он в самом деле оказался несчастливым. В восемьдесят шестом затонул опять, на этот раз в мирное время. Будущий круиз пройдет на другом, более скромном судне, где будет создана почти семейная атмосфера. Каждый тогдашний пассажир сможет взять с собой одного из своих родственников.

— Зачем они нужны? Без них гораздо веселее. Мои только и знают, что делают не к месту замечания.

— Пароходство желало бы вдобавок издать и книгу. Ее подготовка уже началась. Книга будет состоять из воспоминаний. Вы могли бы тоже принять посильное участие.

— У меня и раньше был кошмарный почерк, а при теперешнем моем зрении…

— Вам не обязательно писать. Просто расскажите вслух все подряд. Все, что приходит на ум в связи с теми днями на Балтике.

— Прямо сейчас? И вы запомните? — недоверчиво поинтересовалась старушка.

— Если вы не против, можем воспользоваться диктофоном.

Гости прекрасно знали слабость всех стариков на свете: имея благодарных слушателей, они готовы говорить без устали. Фрау Шредингер отправилась в плавание по волнам памяти. Там плавали вперемешку пальмы в кадках, наряды дам, спасательные круги вдоль борта, звуки оркестра, белый мундир капитана, могучие гудки, экскурсии в каждом порту. Примерно через полчаса ее бережно прервали.

— На корабле обычно завязываются романтические отношения. У вас здесь показывали «Титаник»?

— Мы сами его смотрим, сколько захотим, на видео.

— За основу сюжета взяли реальную историю двух влюбленных. Вот и пароходство хотело бы раскопать для книги похожую историю, случившуюся в том круизе.

— Извините, но я была слишком молода, — слабо улыбнулась старушка, успевшая подустать от воспоминаний.

— Конечно-конечно. Но вы могли бы заметить… Вообще говоря, нам известен участник замечательной любовной истории, — один из гостей фрау Шредингер назвал точный номер каюты. Другой описал внешность:

— У него было худое скуластое лицо, и выглядел он очень нервным. Мы уже собрали о нем кое-какую информацию.

Оба хорошо изучили архивные донесения агентов, откомандированных тогда на борт «Фридриха Великого». Упомянули о долгом пребывании этого пассажира в фойе перед рестораном, о спуске его к небольшому багажному отделению, о встрече с женщиной, которая говорила по-русски.

— Помню, родители удивлялись, что мы зашли ночью в Мальме и стояли там достаточно долго. Потом уже кто-то разузнал: оказывается, на нашем корабле депортировали из Германии советских дипломатов. Прежде чем выгрузить их в Мальме, ждали сообщения насчет сотрудников немецкого посольства в Москве.

— Сталин и Гитлер не имели оснований доверять друг другу.

— Значит, человек, который вас интересует, свободно говорил на борту с женщиной из советского посольства?

— Конечно, нет, до прибытия в порт дипломатов держали поодиночке в запертых каютах. Эта женщина была эмигранткой, бежавшей после революции. Она вышла замуж за богатого шведа и могла себе позволить отправиться в круиз.

— Боже мой, сколько вы успели узнать! Иногда мне кажется, что в далеком прошлом гораздо легче разобраться, чем в сегодняшнем дне.

— Не скажите, фрау Шредингер. И то и другое требует усилий.

— Женщину я, кажется, помню. С ней еще был мальчик, очень симпатичный.

***

Как обезумевший пастух, ветер гнал по небу тучи, разрывая их в клочья непрестанными взмахами своего бича. Здесь, внизу, он с тем же упорством гнал валы со стальным отливом. Катер очередной раз нырнул, заваливаясь набок. Чтобы удержаться на ногах, уголовникам на палубе пришлось как следует уцепиться обеими руками.

— Выплывет? — крикнул Чума Питону, хотя их разделяло меньше десяти метров.

Питон точно знал, что сам не удержался бы на плаву. Всего два варианта: захлебнуться в волнах или разукрасить своими мозгами белый борт катера. Но этот тип другое дело…

— Давай наверх! — нервно махнул рукой Питон. — Сейчас, в натуре, вылезет!

Не дожидаясь ответа, он стал спешно забираться на крышу невысокой палубной надстройки. Поначалу Чума решил, что напарник чересчур запаниковал.

— Я здесь останусь, с капитаном! — целя в затылок раненому, он бросил быстрый взгляд направо-налево.

Никто не цепляется за поручни, не видно угрожающе-спокойного лица с тонкими, губами. Да как он залезет обратно при такой качке?

Питон что-то прокричал — но удар волны и сноп брызг бесследно унесли все звуки. Его перекошенное лицо говорило лучше всяких слов. Надо бросать капитана, никуда он не денется. Надо самому лезть наверх следом за Чумой, в одиночку товарищ не уследит за всей палубой.

Теперь они оба с «пушками» в руках ползали на карачках по плоской и гладкой, предательски скользкой крыше. Попробуй распрямиться, встать на ноги, если опора под ногами ходит ходуном. Не дай бог, свалишься вниз, на палубу, — можно по инерции и за борт выкатиться.

— Смотри в оба! Иначе п…ц!

Винт работал, взбивая за кормой добавочную пену, но трудно было определить, дает ли его бурная деятельность большой эффект. Вдруг мелкая вибрация прекратилась.

— Эй, шеф! В чем дело?

— Он заглушил движок, — проскрежетал Чума. — Специально заглушил, сука!

Чума собирался спрыгнуть вниз, на палубу. Потом передумал: сдвинулся по крыше ближе к рубке и свесил голову, чтобы пригрозить капитану пистолетом. Успел только раскрыть рот — невесть откуда взявшийся кулак ударил снизу, вышибая передние зубы. И тут же левая рука прихватила его намертво за ворот и сдернула, вниз.

Чума увидел недавнего пленника, мокрого с головы до ног. Не успел даже удивиться, когда и как этот тип незаметно вернулся на борт. В следующий миг ему свернули шею.

Увидев, как товарищ соскользнул вниз, Питон сразу понял, что случилось худшее. Их противник уже здесь, и пощады от него не жди. Надо срочно перепрыгнуть на другую сторону палубы, нырнуть в распахнутую дверь. Три ступеньки, два шага по коридору…

Сжимая пистолет обеими руками, Питон медленно распрямлялся, вставал на ноги. Катер очередной раз нырнул в огромный овраг с кипящей пеной. Питон покачнулся, сохраняя равновесие, и невольно вынужден был развернуться вполоборота. Это позволило увидеть рядом человека с тонкими сжатыми губами, чьи мокрые волосы прилипли ко лбу, а одежда, сочащаяся влагой, плотно облепила тело.

Он же там, впереди, прихватил Чуму. Как же тогда успел оказаться сзади? Или он не один…

Не помня себя от ужаса, Питон бросил руку с «пушкой». Но противник, падая на спину, резко выбросил вперед обе ноги. Питон рухнул, как подрубленный. Человек с тонкими губами придавил ему горло коленом и нанес два коротких, страшных по силе удара в голову.

ГЛАВА 19

К полуночи шторм стал стихать. Впрочем, болтанка прекратилась гораздо раньше. Капитану удалось вывести катер в одну из прибрежных бухточек, где высота волн была меньше раза в два.

Сиверов осмотрел его рану, продезинфицировал перекисью из небогатой «аптечки». Об угрозе жизни и здоровью речи не было. Для полного спокойствия Глеб порекомендовал несколько уколов антибиотика.

Люди, избавившиеся от крупных неприятностей, сели держать совет, как быть дальше. Два трупа бесследно исчезли в волнах, следы борьбы на палубе быстро подчистили. Правда, оставалась вероятность, что кто-то знал о намерениях пиратов и может однозначно истолковать их долгое отсутствие.

Сиверов пребывал в дурном расположении духа и в спорах не участвовал. Случилось то, чего он всегда избегал. Чужие ему люди подверглись опасности. Пришлось вмешаться, а выход за рамки задания никогда не проходит даром. Если секретный агент не к месту применяет свое мастерство, он рискует провалить задание. В теории это так, но свод законов и правил не всегда работает в реальности.

Сиверов не состоял в штате. В случае непредвиденных проблем ему на выручку не летел спецназ, именно поэтому он мог позволить себе в каждом конкретном случае действовать на свой страх и риск.

Днем он подвергся нападению, как и другие люди на борту, и не мог остаться в стороне. Он ругал себя не за двойное убийство, а за идею временно обосноваться на судне. Идея оказалась неудачной…

Глеб еще не знал, что с наступлением темноты милиция обложила мазанку на обрывистом берегу. Разбитая машина на обочине трассы стала той ниточкой, которая вывела крымских блюстителей порядка на Жору и его «жилой фонд».

В хибаре не нашли следов пребывания человека — такие, как Сиверов, не оставляют после себя ни примятой травы, ни теплого духа. Поиски «альбиноса» шли своим чередом. Но Жора был слишком хлопотливой личностью, слишком за многое брался одновременно, чтобы поиски эти дали скорый результат…

— Самое разумное — разбежаться в разные стороны, — заметил Жора в ходе общего совета. — Капитан ставит катер на прикол, а сам до поры до времени ныряет на дно.

— Я бы на твоем месте не выступал, пока слова не давали, — скривился туго перевязанный моряк. — Если б ты им тогда не подыграл, они бы на борт не попали.

— Правда? Пушку бы на тебя наставили, а ты бы послал их на три буквы, да? Извини, я на геройство не способен.

— Я бы их близко не подпустил, понял?

— Хватит качать права, — возмутилась Зина. — Не время искать крайних. Как ни крути, рядом с нами случилось… то, что случилось. На всякий пожарный надо договориться о показаниях.

— Никого мы не видели, криков о помощи не слышали, — тихо произнес оператор Саша. Громче он говорить не мог, от шишки с кровоподтеком разливалась боль.

— И не можем нести ответственность за всех, кто пропал без вести в бурю, — поддержал Куролесов. — Старались сами не пропасть.

— А если кто-то видел их с берега в Жориной лодке? — Вику знобило после пережитого ужаса.

— Жора должен придумать… Пусть скажет, что лодка перевернулась в шторм.

— А потом ее прибило к катеру?

— Ладно, лодка осталась на плаву. Просто двоих смыло за борт.

— Только не надо за меня решать, — глубоко затянувшись, Жора выдохнул сизый дым в потолок.

— Вы заметили, никто не мучился от морской болезни, — невесело усмехнулась Зина. — Что значит стрессовое состояние.

— Значит, порешили, — Куролесов попробовал «включить» начальственный тон. — Делаем вид, будто ничего не произошло. Начался шторм, все разбрелись по каютам и молились на капитана, чтобы катер не потонул. Никто ничего не видел, капитан тоже.

— Выходит, Жора чудом спасся один из троих и ничего нам не рассказал?

— Ему вообще пора бы отплыть восвояси — до берега рукой подать. А мы дружно промолчим о встрече.

— Хоть у кого-то здесь мозги работают? — разозлился «альбинос». — Чтобы строить версии за чужой счет, надо мало-мальски соображать. Допустим, меня возьмут за задницу, я выдам сказку про утопленников. А менты возьмут и спросят: какого хрена ты раньше не заявил?

— Просто не знал ни имен, ни фамилий. Попросились в лодку незнакомцы.

— Может, в самом деле лучше правду сказать? — засомневалась Вика. — Неужели они не поверят, что нам грозила смерть, что у нас не было другого выхода?

— Никого бы они не убили, — заверил Жора. — Гробанули бы добро и отправились восвояси. Наш общий друг превысил пределы необходимой самообороны.

— Слушай, мудак! Тот стрелял в меня вот с такого расстояния, — капитан сунул под нос собеседнику указательный палец.

— А ты бы смирно вел себя и не имел бы проблем. Капитан схватил Жору за грудки, но женщины разняли их.

— Всем надо срочно разбегаться, — повторил «альбинос» свою нехитрую мысль.

— Не может быть и речи, — покачал головой Куролесов. — У нас еще работы как минимум на три дня.

— Ну, если всё здесь такие смелые, тогда я тоже поступлю, как считаю нужным.

Высунув нос на палубу, Жора убедился, что волнение в бухточке почти улеглось. Перекинув ногу через поручень, он спрыгнул в лодку и взялся за весло.

— Тормознуть его надо, — сделал движение капитан.

— Бросьте, — успокоил Куролесов. — Не сболтнет ничего лишнего, сам же первый не заинтересован.

— Вы серьезно остаетесь? — нарушил молчание Глеб.

— Студия затратила на поездку деньги. Никто не поверит истории о пиратах.

— Жора, конечно, не подарок, но в одном он прав. Лучше не искушать судьбу.

Молодые женщины одновременно перевели взгляд на Сиверова. Они не видели, как он расправился со своими противниками. Только знали, что гнусных мерзавцев с весело размалеванными лицами больше нет в живых. Из-за этого сам спаситель казался страшноватой фигурой. Испытывая к нему безмерную благодарность, обе неосознанно устроились подальше.

— А вы уже спешите нас бросить? — с озабоченным видом поинтересовался у Глеба Куролесов.

— Будет видно.

***

Настроение людей на катере менялось, как в калейдоскопе. Страх, короткий миг радости, возбуждение сменились озабоченностью на «совете». Потом взяла свое усталость: разом вырубились, заснули где попало, в неудобных позах.

Сиверов остался сидеть на палубе в шезлонге. Время от времени брал в руки бинокль, изучал беper. Бинокль был обычным, морским, не относился к приборам ночного видения. Другие ничего бы не разобрали, но для Слепого существовали десятки оттенков черноты.

Капитан тоже не мог заснуть. Будучи одновременно капитаном, штурманом, механиком и матросом, он возился с электрогенератором, без лишнего шума прикручивая его болтами на исходное место.

— Кстати, имей в виду: у Куролесова на тебя зуб, — произнес он негромко. — Не знаю, по какой причине, по идее он, как и все здесь, должен быть тебе по гроб жизни благодарен.

Катер мягко покачивало. Трудно было поверить, что совсем недавно его мотало вверх и вниз, кренило вправо-влево. Возле берега на черной воде виднелись изломанные линии — невысокие волны курчавились барашками пены. За бортом пенных гребней уже не было видно: глянцевито-темная поверхность казалась шкурой огромного существа, оно устало дышало после атаки на Крым.

— Для тебя, конечно, Куролесов не противник, — продолжал капитан. — Но мужик он говнистый, имей в виду.

Плавно разворачивая бинокль, Глеб обозревал береговые скалы. Он давно замечал за собой: полная отрешенность от окружающего мешает сосредоточиться. Чтобы думать о главном, нужно занять себя каким-нибудь привычным делом. Что может быть привычнее, чем всматриваться в темноту?

Главное — спрятанный на «Лазареве» предмет. Крест, чья цена для кого-то очень велика. Казалось бы, не слишком актуальная вещь для безопасности страны. Но интонации генерала Потапчука говорили о большем, чем желание сохранить для страны историческую ценность.

Много времени утекло с восемьдесят шестого. Попробуй сейчас выйти на след заказчика, который однажды обратился к незнакомому моряку в севастопольском порту. Если б Баженов не полез в петлю, не проявил непростительной слабости…

Вдруг на дальней точке берега зашевелилась чернота. Среди неподвижных черных камней проступили три черных силуэта. На границе глянцево-черной воды закачалась черная лодка. Вот уже и снаряжение можно разобрать. Лодка отчаливает… Держит курс строго на юг. Именно туда, где покоится на дне комфортабельный пароход с несчастливой судьбой.

— Ты куда? — удивился капитан.

— Снять стресс. На глубине лучше получается.

Сиверов быстро облачился в костюм, застегнул «молнию», надел ласты и маску, прицепил на спину «спарку» баллонов и беззвучно исчез под водой. Фонарик он не включал, только подсветку на компасе, закрепленном ремешком на запястье. Глубже пяти метров пока не погружался, предполагая сориентироваться по днищу лодки.

Вскоре он достиг нужных координат, но вытянутого в длину пятна нигде не было видно. Может, он напрасно встревожился и «экспедиция» имела целью другой «рэк»?

В темноте фосфоресцировали стайки рыбок — одни больше, другие меньше. Глеб описал под водой круг, но так и не заметил признаков лодки. Впрочем, ее отсутствие ни о чем не говорило. Если ныряльщики осторожничают, они должны оставить ее на дальних подступах к месту.

В любом случае нужно наведаться на «Лазарев», как наведываются в брошенный без присмотра дом.

Сиверов стал медленно ввинчиваться в водную толщу. Даже через неопреновый костюм тело почувствовало перепады температуры. После сорока метров он сбавил скорость. Мутная вода мешала работать его феноменальному зрительному аппарату. Он даже не мог сказать, как угадал очертания носовой части лайнера.

Теперь ориентироваться помогали рыбы. Посвечивая боками, они огибали препятствия и тем самым как бы обрисовывали снаружи контуры борта и палубных надстроек. По контрасту с небольшим катером затонувшее судно выглядело особенно огромным — этаким динозавром в сравнении с собачонкой.

Добрых полчаса Сиверов кружил снаружи и внутри, прежде чем разглядел мерцание фонаря в дальнем конце одного из коридоров. Пристроился в «хвост» двум аквалангистам, стараясь не попадать в конус света при всех поворотах фонариков.

«Третьего нет — третий, конечно, в лодке. Стандартный расклад. Движения вполне грамотные, но оба не суперпрофессионалы, как Клюге, — мысленно отметил Сиверов. — Неужели работу вновь передали в руки случайных людей?»

В свете фонарика в руке ближнего аквалангиста блеснуло лезвие. Глеб расстегнул один из карманов на «липучках» и достал свой заточенный, как бритва, нож.

Глубоко под водой это более серьезное оружие, чем на суше. Атакующий выпад здесь сделать несложно. А более сложное движение, например защитный перехват, тормозится под водой гораздо сильнее и может запоздать.

Опасность никогда не заставляла Сиверова колебаться. Он продолжал преследование, стараясь не производить лишнего шума своим дыханием — постепенно «стравливать» воздух из легких, чтобы пузырьки не вырывались большими бурлящими гроздьями.

Как и в прошлый визит Глеба, в коридорах вперемежку с рыбами и комьями водорослей плавали полуистлевшие скатерти, простыни. Шевелились самые разные предметы, осевшие вниз, но так и не вытянутые наружу слабым подводным течением. Очки с треснувшими стеклами, помада без колпачка, дочиста съеденная морскими обитателями.

Один из ныряльщиков притормозил, взял какую-то мелочь со стенки, занявшей из-за наклона судна место пола. Развернул вместительный непрозрачный пакет и сунул добычу туда. Параллельно промышляют для себя? Нет, вряд ли даже самые тупые кретины вели бы себя столь безответственно. Вряд ли отвлекались бы на пустяки, не выполнив главное задание.

Добравшись до кухни корабельного ресторана, дайверы надолго затормозили. Рыскали по углам, заглядывали под массивные разделочные столы, привинченные к полу. Наконец один продемонстрировал другому два обломка, которые вместе составляли чашку. За полчаса поисков напарники разжились несколькими ложками, черпаком и блюдцем с отломанным краем.

Можно представить себе, сколько посуды здесь было в момент катастрофы: тысячи столовых приборов с символикой «Адмирала Лазарева». Именно вещи с символикой — основной предмет охоты дайверов на таких «рэках». Сама вещь удостоверяет свое происхождение. А те же очки? Допустим, фасон старомодный, но как доказать, что они не просто завалялись дома, а были извлечены с затонувшего корабля? Другое дело суда, которые погибли во времена Крымской кампании и раньше. Тут уже временная дистанция для вещи достаточно велика, ее происхождение вызовет гораздо меньше сомнений.

Сиверов решил, что парочка дайверов — это простые добытчики, зарабатывающие своим промыслом. Но зачем им нож? Вряд ли против конкурентов. Может, акулы с недавних пор стали наведываться в эти воды?

Недоумение скоро разрешилось. На кухне дайверам попалась утопленница-повариха — полная, в расстегнутом снизу до пояса халате. Хозяин ножа подплыл ближе к ней и без всяких церемоний взялся за ухо с сережкой. Очевидно, сережка оказалась слишком дешевой — напарники отправились дальше. Зато у следующего, мужского трупа с огромным кровоподтеком на левой стороне лица их заинтересовало обручальное кольцо на пальце.

Никто из них даже не подумал тратить время, пытаясь снять с руки золотое украшение. Просто воспользовались ножом. Сиверову было видно, как легко отрезался палец — будто кость размягчилась за долгое время пребывания трупа в воде.

Глеба передернуло. Он бы не смог сказать, какая из парочек вызывает больше отвращения: напавшие на катер уголовники или эти грабители братской могилы.

ГЛАВА 20

Жора остро нуждался в снятии стресса. Добравшись до своего «Москвича», он долил в бак бензина из канистры и направился в Севастополь. Даже в сухое, небогатое на дожди и грязь время года машина была настолько чумазой, что только по крыше можно было определить ее цвет. Слишком много дел набирал себе «топ-менеджер», и для мытья машины просто руки не доходили. Заехать на мойку? Насмешишь хозяев иномарок, да и денег жалко.

Жора отправился к подруге-разведенке Жанне. Не слишком шикарная баба, но все, что надо, на месте. Счастлива принять его в любое время дня и ночи. А какая, если разобраться, разница в постели между ней и Клавой Шиффер? Вряд ли слишком большая.

Подруга в самом деле засуетилась. Побежала успокоить проснувшуюся дочку, кинулась на кухню разогревать еду. «На седьмом небе», — удовлетворенно подумал Жора. Есть еще места, где его ценят по-настоящему. Понятно, чего она ждет потом, только вот как себя поведет после сумасшедшего стресса его мужское естество? Впрочем, это проблемы самой Жанны, пускай берет инициативу в свои руки.

За поздним ужином он не упустил случая описать, как все совпало: буря на море, невесть откуда взявшиеся ублюдки.

— Дурдом, — Жанна только глазами хлопала. — Как же ты…

— Не спрашивай, не хочу снова все бередить. В другой раз как-нибудь расскажу подробности.

— Ничего, главное — жив-здоров, — Жанна пересела поближе.

…Они уже полезли в кровать, как вдруг входную дверь сотрясли мощные удары кулаком:

— Открывайте, милиция!

После секундного сердечного спазма Жора зажал подруге рот, отрицательно покачал головой: «меня здесь не было». Схватил шмотье в охапку и на цыпочках, голый направился к балконной двери. Высунул нос, глянул вниз. Слава богу, второй этаж, прыгать невысоко.

Не успел Жора приземлиться, как сзади накинулись Двое — до этого специально стояли так, чтобы он не мог их разглядеть с балкона. Вывернули руку за спину, попинали по ребрам, впихнули в машину и повезли в отделение. Еще по дороге Жора стал канючить:

— Я вообще ни при чем. Это они все на катере сговорились на меня бочку катить.

Сопровождающие не хотели выслушивать откровения, Жоре коротко посоветовали заткнуться. Очевидно, это были сотрудники с узкой специализацией, дознанием они не занимались.

Прежде чем начался допрос, Жора успел решить, что спешить с оправданиями не будет. И оказался прав: о катере вообще речь не шла. Следователь стал интересоваться жильцом из хибары на обрывистом берегу.

Приложив руку к сердцу, Жора рассказал, как и при каких обстоятельствах они познакомились. Для вящей убедительности поведал и про карту морского дна, которую пытался впарить приезжему.

— Паспорта он не показывал? — спросил мент без всякой надежды.

— Нет. Вроде бы приехал понырять, привез с собой снаряжение. У меня такие любители часто снимают хату.

— На машине приехал?

Было ясно, что все приметы тачки здесь известны. Но даже если б дело обстояло иначе, Жора не видел причин скрывать российский номер «девятки».

— Где этот кадр сейчас?

— Почем я знаю?

— А если уедет домой не заплатив?

— Я взял аванс за неделю. Послезавтра собирался наведаться, спросить насчет его дальнейших планов.

— Надо срочно его раскопать, понятно?

— А если он на машине по Крыму мотается? Какие у меня шансы его отследить? Вот вы могли бы…

— Машина разбита. Другое дело, если ему помогут с транспортом. Он не говорил про здешних знакомых?

— Ни слова. Были бы знакомые, у них бы, наверное, он и остановился.

Ни слова не говоря, человек в штатском вышел из комнаты. Жора перевел дух и облизнул губы. Тут приступил к своим обязанностям второй следователь, и сразу выяснилось, что первый играл роль «доброго».

Второй орал, угрожал, обещал сделать Жору инвалидом до конца дней. Мол, люди здесь выбрасывались из окна от нестерпимой боли. Но в прошлом году на все окна поставили прочные решетки, теперь никому не удастся покончить с собой и слишком легко отделаться.

«Кто он такой, этот приезжий? — внутренности Жоры опускались и поднимались, как на волнах. — Кто он такой, если мент из-за него среди ночи впадает в эпилепсию? Может, я слишком много выболтал? Украина не Америка, здесь и через сто лет не будет программы защиты свидетелей. Насчет катера надо молчать».

«Злой» следователь неожиданно успокоился. Решил, что Жора все уже выдал «на-гора», ничего не оставив при себе.

— Завтра с утра поедешь с нашим человеком. Будешь смотреть во все глаза. Опознаешь — считай, тебе повезло.

***

Утром Куролесов пришел просить о помощи. Все обдумав заново, он решил не искушать судьбу. Сам отправится за билетами, Вика соберет вещи всей группы, а Саша проведет последнюю подводную съемку: нужно обязательно добыть материал по пещерам.

— Мы тебе очень благодарны. Только помоги ему напоследок — часа два, от силы два с половиной.

— Человеку вчера чуть голову баллоном не проломили, а вы его сегодня посылаете работать под водой?

— Он сам вызвался, я даже отговаривал.

— Значит, плохо отговаривали.

— С первого дня ему не терпелось в пещеры.

— Ладно, поезжайте за билетами, раз уж собрались.

Поговорив со Стекловым, Глеб убедился, что Куролесов говорил правду: оператор действительно рвался снимать.

— Я просто не уеду, пока не отсниму кадры в пещерах.

— У тебя как минимум было легкое сотрясение. Надо выждать хотя бы дня три.

— Только подстрахуй меня — и все будет нормально. Там ведь глубина детская: метров пять, не больше. Без костюма не замерзнешь. Несмотря на усталость, Глеб согласился. У него был свой интерес.

— У вас на катере есть запасной видеософит. Мне он нужен позарез на неделю-другую, потом верну.

— Я б с дорогой душой. Но как это дело устроить? Все оборудование — собственность студии.

— Кто, кроме вас, с ним работает? Или вас там каждый раз по приезде проверяют? В крайнем случае оправдаетесь без проблем: как-никак на вас бандиты наехали.

— Куролесов меня сожрет с потрохами.

— Ладно, я решу с ним вопрос.

Путешествие в прибрежные пещеры обещало быть комфортным по сравнению с предыдущими. Здесь, в глубоких каменных нишах, вода была гораздо чище и прозрачнее, чем на глубине. Мало того: местами в сводах пещер имелись щели и извилистые воздушные каналы, открывающие доступ солнечному свету. В безмятежном настроении можно было бы наслаждаться скольжением в голубоватой воде — подсвеченная кое-где ослабленным и рассеянным солнечным светом, она напоминала скорее воду высокогорного озера.

Саша плыл довольно уверенно, вчерашняя травма не сказывалась пока на его координации. Перехваченные тесемкой волосы победно развевались, как и в прошлый раз. С камерой он управлялся так же свободно, будто она была добавочным отростком на его теле.

В одном месте канал сильно сужался: щуплый Саша просочился легко, а вот плечи Сиверова прошли впритирку. Исследовав несколько небольших пещер, напарники наконец наткнулись на длинное извилистое «дупло», глубоко въевшееся в каменную твердь. Сюда уже солнце не дотягивалось ни единым лучом. Трудно было представить, сколько тысяч тонн скальной породы нависают сверху в виде склизкого сводчатого потолка.

Глеб ориентировался во времени и расходе воздуха. Обычно он до половины расходовал первый баллон из «спарки», потом переключался на второй, «высасывал» его полностью, придерживая остаток из первого для всплытия. Сейчас он закрыл один вентиль на коллекторе, открыл другой, но после первого же вдоха отчаянно заморгал, стал вращать его в обратном направлении.

Из глаз и носа обильно потекло, во рту пересохло так, будто он неделю ничего не пил. Смесь во втором баллоне оказалась непригодной для дыхания. Туда закачали нечто похожее на вариант слезоточивого газа. Вдобавок эта отрава вызывала еще горловые спазмы. Сиверов едва успел открыть нормальный баллон, как случился первый приступ удушья.

Он ничего не мог поделать — дыхательное горло сжалось, перекрыв доступ воздуху. Оставалось ждать, когда расслабятся мышцы. Глеб попытался взмахами руки привлечь внимание Стеклова. Не ждал помощи, просто хотел притормозить напарника — дать знать, что не сможет страховать его съемки.

Наконец удалось вдохнуть полной грудью. Но глаза разъедало будто кислотой, слезы застилали глаза. Только по бурлению пузырьков выдоха он смог сориентироваться, где сейчас оператор. Зато камни никак себя не обнаруживали, и Глеб стукнулся об очередной выступ.

Еще один спазм, из глаз и ноздрей продолжает течь, как из крана. Надо срочно разворачиваться назад. Глубина-то небольшая, зато «дупло» длиннющее. При таких судорожных вдохах-выдохах он за четверть часа вынюхает остаток первого баллона.

Наконец он смог кое-как разглядеть оператора с его длинными, развевающимися в воде волосами. Похоже, Саша уяснил, что возникла проблема и задерживаться под водой не стоит…

К моменту всплытия воздуха осталась самая малость. Сиверов догадался, кто подложил ему свинью, — Куролесов оказался неслабым ревнивцем. Вот почему он упрашивал Глеба помочь Саше. Интересно, когда он успел зафугасить в баллон это дерьмо?

Предостережение капитана Глеб истолковал однозначно: руководителю съемочной группы стало известно о ночной Викиной «инициативе». Но такой формы мести он не ожидал.

Вот он, катер, — весь белый, как невеста. Бабы, небось, вытаращатся, увидев шмыгающего носом героя с красными глазами. Слава богу, спазмы кончились — не придется хвататься за горло и выкатывать глаза.

Сиверов не стал раскрываться. Объяснил, что плохо себя почувствовал — коллектор забился какой-то гадостью и плохо пропускал воздушную смесь. Убедившись, что с напарником все в порядке, Саша побежал просматривать отснятый материал.

Через полтора часа Вика разглядела на берегу фигуру шефа. Капитан при помощи лебедки спустил на воду резиновый ботик и стал сгружать в него снаряжение съемочной группы. Уместилась примерно половина. Не доверив Вике управление ботиком, он сам отправился с вещами к берегу, пообещав доставить ее следующим рейсом.

— Будет про меня спрашивать — скажи, что не вернулся, — попросил капитана Сиверов. — Скажи, разминулись они с Сашей в пещере.

Куролесов обязательно разыграет озабоченность, выразит желание появиться на борту…

Так оно и случилось. Едва руководитель группы поднялся на палубу, как крепкая рука мигом схватила его, потянув в пустую каюту.

— Ты?!! — пролепетал Куролесов трясущимися губами. — А я уже переволновался. Там, в пещерах ничего не стоит пропасть.

— Не ломай комедию, веди себя по-мужски. Мы ведь оба все отлично понимаем.

Во взгляде Куролесова на секунду мелькнула откровенная ненависть, но он попытался вернуться к прежней игре. Актерского таланта руководителю группы явно недоставало: если ненависть он кое-как пригасил, то животный страх по-прежнему искажал черты.

Глядя на него, Сиверов подумал, что секретные агенты спецслужб часто погибают не на задании. Изощренные смертельные ловушки им удается благополучно миновать. А вот ревность какого-нибудь ничтожества или водительский азарт лихача на трассе могут оказаться роковыми.

— Мне не нравится, когда меня пытаются убить. Хотеть, конечно, не запретишь. Но пытаться не надо, — спокойно, но жестко заявил Сиверов. Куролесов еще больше запаниковал:

— Бес попутал, честное слово… Постарайся меня понять — в мои годы трудно найти хорошую женщину. Тем более потерять… Эти сучки…

— Теперь ты на ней попробуешь отыграться?

— Нет-нет, никогда. Я все понял! Готов искупить вину, скажи только как.

— Скажу, — одними губами улыбнулся Глеб. — Мне надо одолжить у вас софит.

— Бери с концами, если есть нужда, — с облегчением выдохнул Куролесов. — Найдем возможность списать.

— Обойдусь парой недель. У меня нет желания оставлять его на память.

ГЛАВА 21

Картавый пребывал в бешенстве. От подчиненных он требовал всегда быть в пределах досягаемости, получив вызов, являться в сжатый срок. А тут запропастились сразу двое. Слишком острой нужды в них не было, Картавый мог дать поручение другим. Но именно сейчас, в связи с появлением на полуострове заезжего киллера, его раздражало малейшее отклонение от дисциплины.

Люди, посланные разыскать Чуму и Питона, вернулись ни с чем. Скрипнув зубами, Картавый отправил их по новому кругу. Результатов никаких. Уже больше суток, как оба растворились без следа.

Нехорошие подозрения стали закрадываться в душу. А если их уже нет в живых? Если это работа москвича? Вдруг заезжий киллер узнал, кто устроил западню на трассе, и начал войну с его группировки?

Откуда он мог узнать? Только от тех, кто присутствовал на сходке. Тогда многие с недоверием отнеслись к новости. На самом деле просто испугались за свою задницу.

Кто-то из перетрусивших мог выйти на контакт в попытке выслужиться перед будущими хозяевами. Мог заложить Картавого как самого рьяного противника передела в Крыму.

Связавшись с одним из участников недавних переговоров, Картавый поинтересовался успехами милиции. Оказалось, менты получили наводку, но облава на одинокую мазанку закончилась безрезультатно. Захомутали местного кадра, каким-то боком связанного с москвичом. Но ничего не могут пока выжать.

С каких это пор менты не могут ничего узнать? Ситуация все меньше нравилась Картавому. Бездарная облава, безрезультатные допросы. Может, и крымская милиция успешно состыковалась с братвой из российской столицы? Люди в погонах убедились, что ничего не потеряют, может быть, даже приобретут. Теперь спускают дело на тормозах…

На самом деле Картавый, конечно, ошибался. Милиция старалась: Жору с утра возили по Севастополю и окрестностям, выгружали то на пляже, то в фойе гостиницы, то в лучшем из дайв-клубов. Требовали смотреть в оба — нет ли здесь его недавнего клиента.

Задержанный злился. У сопровождающего, хоть он и в штатском, на лбу было написано, что мент. Теперь все сочтут его, Жору, стукачом.

— Зачем каждый раз вылезать наружу? Я любого могу опознать из машины.

— Давай-давай, — подталкивали Жору в спину. — Так вернее. Комфортно тебе будет потом, когда дело сделаем.

«Знаю я ваш комфорт, — со злостью думал загорелый до черноты крымчанин. — За решеткой на топчане».

Приходилось подчиняться. Вдвоем с сопровождающим они заходили в бильярдные и сауны, магазины и дешевые притоны, даже в городскую мэрию и другие административные здания. Жора знал, что это бесполезно. Даже если приезжий покинул катер, вряд ли он появится в подобных местах.

«Экскурсия» вдоль побережья представлялась более перспективной, но тоже результатов не дала.

— Думай, Жора, соображай быстрее, — наперебой твердили двое в штатском, водитель и сопровождающий. — Не будет результата — не обижайся. Пустим утку, что ты давно на нас работаешь, закладываешь всех подряд.

— Поимейте совесть. Вдруг он вообще вернулся восвояси?

— В аэропорту людей отслеживаем, на вокзале тоже. На трассе как раз начался месячник проверки документов.

— Да по вашему фотороботу можно каждого второго цеплять.

— По нашему? С чьих слов он составлен?

— Просто внешность у него неброская, — стал оправдываться Жора.

— Кончай демагогию разводить. Твоя задача — сообразить, где больше шансов его найти.

— Вы же знаете про него больше. Хоть бы намекнули, что человек натворил.

— По-любому он от нас не уйдет.

Вдруг и правда пустят утку насчет «стука», на такие подлости они способны. Жора решил не говорить ничего конкретного, но показать, что готов выжать себя до капельки.

— Как-то раз он упомянул про яхту или катер. То ли отдохнуть его приглашали, то ли поработать.

***

Глебу понадобилась пауза не только для того, чтобы сменить место обитания. Обратившись однажды к прошлому, он вынужден был копаться все глубже в донных отложениях времени.

В конце концов он снова наведался в гостиницу. Не туда, где его могли вспомнить два сутенера и проститутка Тамара, а в другую, с простым названием «Крым». Здесь он стал интересоваться ветеранами труда, некогда работавшими в администрации.

В советские времена каждой более или менее солидной гостинице полагалось держать в штате сотрудника КГБ. Этот человек мог числиться кем угодно, но главной его обязанностью был сбор информации.

Отслеживать приезды и отъезды граждан, причины, которые они сами указывают в бланках. Контролировать иностранцев и их контакты с советскими гражданами. Выборочно ставить на прослушку номера. Сведения из разных отелей обычно стекались в городское Управление гостиничного хозяйства. Здесь тоже сидел сотрудник КГБ, обычно под вывеской «Отдел кадров». Через него данные поступали непосредственно в Комитет.

Получая доступ в архивы советской госбезопасности, Сиверов всегда поражался количеству бумаг. Чтобы оправдать огромный штат, собиралось непомерное количество ненужных сведений.

Из гостиницы Глеб отправился к дому с лепными украшениями и видом на приморский бульвар. Расстояния между окнами соседних этажей позволяли судить о высоких потолках в квартирах. В таких домах обычно селили деятелей искусства, доказавших свою преданность делу партии, отставных генералов КГБ и врачей, от которых зависело здоровье власть имущих.

Сиверов успел узнать кое-что о хозяйке. Муж ее, офицер госбезопасности, когда-то в начале семидесятых пристроил жену на теплое место. Ей надо было сидеть в Управлении гостиничного хозяйства и передавать по назначению еженедельные отчеты по всем городским гостиницам. Муж был человеком земным и через жену устраивал всех нужных людей, прибывающих в город-герой. Но Людмила Васильевна быстро вошла во вкус и стала работать на совесть.

Она не просто отправляла по назначению бумаги, она внимательно вчитывалась в каждую. Иностранцы в закрытый город не допускались, поэтому здесь главным образом собирались сплетни о простых советских гражданах.

До какого состояния надрались в ресторане двое проверяющих из морского министерства. Кто оформил себе липовую командировку в порт и всю неделю развлекался в номере с проживающей в Севастополе любовницей. Как подрались из-за горничной двое офицеров-подводников, как сорил бешеными деньгами грузин — «завуч средней школы в городе Кутаиси».

В восьмидесятых годах Людмила Васильевна еще работала. Ее боялись тронуть с места, чтобы не выплеснулись все те помои, которые она год за годом бережно копила в душе. Серьезных разоблачений она не могла устроить, но имела возможность подпортить личную жизнь и карьеру кое-кому из высоких городских кабинетов.

Городское управление КГБ запретило гостиничным «информаторам» присылать сведения. В ответ она устроила истерику в кабинете начальника. Пригрозила, что пожалуется на него в Москву, что он своими мерами дезорганизует работу. Контора, чье имя пугало весь мир, неожиданно спасовала перед женой своего же сотрудника.

Муж пытался уговорить ее по-хорошему сменить работу и перестать собирать всякую грязь. Людмила Васильевна немедленно подала на развод. Совершеннолетняя дочь выразила желание остаться с отцом. Первый суд нашел основания присудить им большую часть жилплощади. Но не тут-то было. Оскорбленная женщина отправилась в Москву защищать свои права.

И она не только добилась второго суда, который принял прямо противоположное решение, но и пролезла на прием к высокому начальнику в погонах. В результате комиссия из Москвы устроила нешуточную встряску городскому управлению КГБ. Начальник получил выговор, один из его заместителей лишился должности.

Развязка наступила очень скоро, в девяносто первом году. Людмила Васильевна осталась не у дел. При новом порядке вещей, когда бесследно исчезали миллионы и миллиарды рублей, когда бандитские разборки случались на улице среди бела дня, накопленные ею сведения выглядели жалким лепетом. Одна только квартира в престижном доме осталась памятником ее прежнего величия…

Глебу открыла дверь ухоженная женщина, на вид гораздо моложе своих шестидесяти дет. Ничего не зная о его визите, она была причесана и одета так, будто сама собиралась в гости.

— Добро пожаловать, молодой человек. Присаживайтесь, сейчас угощу вас отличным коньяком.

Открыв ключом секретер, она торжественно извлекла оттуда хрустальную рюмку и наполненную на две трети бутылку молдавского коньяка, судя по блеклой этикетке изготовленного еще до горбачевской антиалкогольной кампании. Открыла коробку шоколадных конфет, покрытых от времени белым налетом.

— Вам крупно повезло. Я ведь совсем недавно отправила письмо вашим конкурентам. Если бы они подшустрили, то могли бы вас опередить.

— У нас нет достойных конкурентов, — заявил Сиверов, ровным счетом ничего не понимая.

— Пейте-пейте. Я позволяю себе рюмочку только в воскресенье вечером, перед сном.

— Ваше здоровье.

Цвет коньяка с самого начала вызвал у Сиверова подозрение. Запах из рюмки, поднесенной ко рту, развеял последние сомнения — холодная чайная заварка.

— Закусывайте.

Вряд ли хозяйка над ним издевалась. Скорее искренне верила, что радушно встречает гостя.

— Не берите на себя слишком много, конкурентов у вас полно.

Как только она стала перечислять названия, Сиверов понял, что его приняли за корреспондента одной из киевских газет.

— Мы должны подписать договор по всем правилам. Меня не так волнует сумма гонорара, как авторские права. Наверняка найдется куча изданий, желающих пиратским путем перепечатать мои статьи. За переводами на иностранный тоже надо будет проследить.

— Вообще-то меня не уполномочили ничего подписывать.

— А как вы собираетесь это дело организовать? Подписи по факсу я не приму, такой договор ничего не стоит.

Людмила Васильевна говорила правильными фразами, но Сиверов ощутил ту тяжесть, которую нормальный человек всегда ощущает рядом с психически больным.

— Зачем вы вообще явились? Заполучить мои статьи, а потом тиражировать под чужим именем?

— Меня прислали познакомиться. С одной стороны, перспективы очень заманчивы, с другой — надо увидеть своими глазами, с кем имеешь дело.

— Нельзя ничего вырывать из контекста. Понимаю, вас гораздо больше интересуют наши времена. Но я надеюсь, ваша газета еще не скатилась до желтого цвета? Полная история города за последние тридцать лет будет выглядеть гораздо масштабнее. Хватило бы на несколько сериалов, если б кто-то взялся экранизировать. Но лучше называть вещи своими именами, людей — их собственными фамилиями. Могу вам показать одну страницу на выбор. Составите себе впечатление.

Напечатанный на машинке текст разительно отличался своей бессмысленностью от связной, почти ораторской речи хозяйки.

— Эти подлые душонки откроются перед всеми как на ладони, — продолжала она. — И не говорите мне, что многие уже отошли в мир иной. У них есть наследники, благополучно сделавшие себе карьеру. Таких нужно мордой ткнуть!

Глаза хозяйки блеснули. Сиверову даже показалось, что электрический разряд вот-вот замкнется на ближайший проводящий ток предмет.

— Если бы иметь гарантии, что каждое слово — правда, — возразил он. — Пара неточностей, и нашу газету разорят исками о защите чести и достоинства.

— Это мы можем включить в договор! — гордо заявила Людмила Васильевна. — В случае судебного разбирательства я готова выступить единственным ответчиком. Тот, кто затеет его, горько пожалеет. Сиверову ничего не стоило подвести разговор к нужному году и месяцу.

— Давайте проверим ради интереса примерный объем вашей информации.

— Да вы ее просто не переварите… Сентябрь восемьдесят шестого? Как раз затонул «Лазарев». Я отлично знала, какая публика собралась на борту, многие перед рейсом остановились в наших гостиницах.

Она открыла холодильник — все его нутро было забито стопками бумаги, успевшей уже пожелтеть.

— Нет, не здесь, — Людмила Васильевна с досадой хлопнула дверцей.

Заглянула в большой шкаф для одежды: кое-как сложенные в кипы листы частично вывалились наружу.

— Проститутки, взяточники, воры…

— Неужели ни одного приличного человека?

— Вот, пожалуйста.

Взялась читать с листа, как некий гражданин привез на круиз семью из четырех человек и сразу же по приезде заказал в гостиничный номер ужин с деликатесами вроде зернистой икры — ее количество было указано с точностью: шесть порций по сто пятьдесят граммов.

Глеб удивлялся, как она ориентируется в этом хаосе никчемных сплетен и никому не нужных сведений. Среди прочего в руках Людмилы Васильевны мелькали листки со списками постояльцев в той или другой гостинице. Он мог бы запросто их изъять, но не считал нужным суетиться за спиной у сумасшедшей. Поэтому он старался запомнить все, что увидел. Он был уверен в собственной фотографической памяти — натренировал ее делать мгновенные снимки.

ГЛАВА 22

Не слишком доверяя Жориным словам о каком-то судне поблизости от Севастопольской бухты, менты продолжали таскать его по городу. Первая смена уже выдохлась, ее место заняла вторая: новый водитель и новый сопровождающий.

Начали проверять суда и скоро наткнулись на белоснежный катер «Альбатрос». На борту находились пожилой моряк, и молодая женщина по имени Зина. По многим признакам еще недавно людей здесь насчитывалось гораздо больше.

Моряка и женщину развели по разным каютам и стали допрашивать по отдельности. До поры до времени их показания совпадали: катер арендовала съемочная группа из Киева. Люди приехали в Крым снимать затонувшие корабли и прочие подводные достопримечательности. Страховкой оператора под водой занимались сперва один дайвер, потом другой.

Как водится, менты стали прощупывать почву, задавать вопросы наугад. Едва они коснулись фигуры второго дайвера, как почувствовали торможение в ответах. Стали копать дальше, и начались недомолвки, которые всегда свидетельствуют о попытках скрыть истину.

На женщину оказалось легче надавить. Услышав перечень примет, она наконец глухо подтвердила: да, именно этот человек оказался на борту. Только он ни в коем случае не преступник. Наоборот, сделал доброе дело, защитил всех от бандитов. А что с бандитами?

Опять заминка с ответом. Была сильная буря… Их смыло за борт волной… Картина потихоньку прояснялась: приезжего киллера еще раз попыталась замочить местная братва, но опять недостаточными силами. Интересно, какой идиот послал против профессионального убийцы всего-навсего двух жлобов?

Необычный, однако, стиль работы у этого мерзавца. Сначала выставляет себя ныряльщиком-любителем, связывается со случайной личностью вроде Жоры, потом переселяется на первый попавшийся катер. Впрочем, непредсказуемость и есть отличие подлинных мастеров своего дела.

Жорин сопровождающий ответил на вызов по мобильнику. Молча выслушал новость и лениво обратился к подопечному:

— Поссать не хочешь?

— Можно, — ответил «альбинос».

Если мент предлагает сделать что-то за компанию, отказывать ни в коем случае нельзя.

Спустившись вниз в платный туалет, сопровождающий — показал удостоверение, и оба прошли на халяву. «Что за люди, — подумал про себя Жора. — Всё привыкли делать задарма: и проституток трахать, и фрукты на рынке брать. На хрена им вообще зарплата?»

Едва они оказались в пропахшем хлоркой помещении с кабинками, как сопровождающий с наслаждением вывернул Жоре руку.

— Ты ведь сам, урод, привел этого типа на катер. Какого хрена нам голову морочишь?

— Врет она, сучка. Там, на катере, двух человек замочили, сказала она об этом?

— За себя беспокойся, — мент еще сильней заломил Жорину руку.

— Пусти… Откуда я знал, там он или нет? Сказал бы точно там, вы бы с меня потом не слезли.

— По-любому не слезем.

— Пусти, блин, руку сломаешь.

Жорину руку спас мобильник. Мент с сожалением выпустил жертву, кивнув в сторону кабинки — сходи, расслабься.

На сей раз звонили из аэропорта. Там началась очередная регистрация на Москву, и подозрение вызвали сразу трое: каждый подходил под описание. Снимать с рейса троих было бы чересчур, поэтому менты, откомандированные в аэропорт, просили привезти им ненадолго Жору.

— Идиоты, — без всякого стеснения перед посторонним оценил человек в штатском своих сослуживцев. — Будет он вам сейчас делать ноги. Не за этим приезжал. Тем не менее они отправились в аэропорт — чего не сделаешь для своих ребят?

Двух кандидатов на роль московского киллера Жора сразу «забраковал». Третий выпал из поля зрения, его стали высматривать по разным углам зала ожидания. Именно здесь, из разговоров ментов между собой «альбинос» наконец выяснил, в чем обвиняют гостя благодатного Крыма — человека, которому он, Жора, имел несчастье сдать мазанку у моря.

Суперкиллер из российской столицы? Быть не может, бред сивой кобылы. Хотя… что-то такое мелькало в нем — в холодном свечении глаз, в тонких неулыбчивых губах.

На время Жора выпал из поля зрения блюстителей закона. Сопровождающий решил, что передал его с рук на руки и может позволить себе перекур. Ментов из аэропорта заботили поиски третьего «кандидата».

В зале ожидания царило обычное оживление, характерное для курортного города под занавес бархатного сезона. Преобладали загорелые лица, яркие майки, шорты и бриджи всевозможных фасонов.

Багровый свет солнца вливался в зал через прозрачный застекленный фасад. Некоторая часть публики еще оставалась в привычных темных очках — через пару часов им предстояло надолго забыть об этом предмете гардероба, ступив с трапа прямо в слякотную московскую осень. Человек, приблизившийся к Жоре, тоже не спешил снимать защитные очки.

— А ты что здесь делаешь? — дружески обратился он к «альбиносу».

У Жоры в зобу дыханье сперло. Мать моя… Московский киллер собственной персоной! Впору кусать себя за руку, чтобы очнуться от жуткого сна. А если это реальность?

— Я? — Жора всеми силами пытался подобрать отвисшую челюсть. — Да вот…

Он лихорадочно соображал, как лучше поступить: намекнуть Сиверову насчет облавы или воздержаться? Лучше намекнуть.

— Я тоже по делу. Ты по делу и я…

Вдруг рядом выросла фигура сопровождающего, успевшего выкурить сигарету и выпить за круглым одноногим столом паршивенького аэропортовского кофе. С миной неудовольствия на лице он оглядывался по сторонам.

— Где все? Одного тебя бросили?

— А что со мной сделается?

— Ну, мастера.

Мент в штатском был недоволен. Во рту после кофе остался неприятный привкус. От смеха и загорелых лиц курортников его, сотрудника с ненормированным рабочим днем, просто тошнило. Свои сослуживцы тоже хороши. Выдернули сюда неизвестно зачем, бросили свидетеля одного. Проговорились о том, кого они ищут. Теперь этот ничтожный червяк окончательно запаникует.

Жора в самом деле бледно выглядел. Нижняя челюсть никак не приставлялась к верхней, как будто он хотел перевести ее в какое-то неестественное положение. Бисеринки пота выступили над светлыми бровями, казавшимися просто белыми при загорелой коже.

— Да не боись, не замочит тебя москвич. Не дадим в обиду. Знаешь, сколько мы крутых киллеров перевидали?

Жора с трудом сглотнул, не находя в себе силы произнести хоть слово. Боялся даже скосить глаз в сторону человека в темных очках. Объект милицейских поисков продолжал стоять рядом, заинтересованно слушая сотрудника. Неужели мент настолько туп… Или просто очко сыграло — не хочет схлопотать пулю и делает вид, что не узнал? Нет, он расслаблен, недовольно кривит губы. Когда сотрудник отошел в сторону, Сиверов спросил.

— Это обо мне он так уважительно? Жора кивнул.

— Тебя здесь ищут в зале, — зашевелил он наконец губами. — Меня, видишь, захомутали и таскают с собой, чтоб опознал. Но я держусь, я не выдам.

— Решили, значит, что я киллер? — Сиверов не спешил смешаться с толпой. — И кто меня нанял, против кого?

— Да знают они все. Москвичи наняли замочить здесь всех авторитетов… Уходи ты, Христа ради. Сейчас кто-нибудь бпять подойдет.

«Замочить здесь всех авторитетов». Теперь Сиверову ясно, какую тактику избрал противник. Неплохая идея — дать ложную наводку и спустить с цепи всю местную братву.

Через минуту возле Жоры остановились сразу двое из «аэропортовского» участка милиции.

— Ну что? Не заметил?

Перед москвичом он себя обелил. Осталось продемонстрировать лояльность перед милицией.

— Видел вот сейчас. Он был рядом, я не мог подать знак.

— Где?! Куда делся? Живо!

Жора глазами показал в ту сторону, куда пассажиры московского рейса проходили на посадку.

***

Слепой действительно отправился на посадку. Он давно уже обладал способностью «проходить» сквозь стены, стекла и закрытые двери. Прежде чем менты кинулись в нужном направлении, Глеб уже оказался на летном поле и сумел незаметно проникнуть в багажное отделение «ТУ». Оно как раз закрывалось — все чемоданы и сумки были погружены.

Отлет Сиверова из Крыма не был временным отступлением. Возникла настоятельная потребность поработать с документами. Он не мог перепоручить это дело никому другому — специфика его заштатной работы приводила к необходимости все делать самому от начала до конца.

После визита к Людмиле Васильевне в голове остались фамилии, номера паспортов — данные по постояльцам трех главных городских гостиниц в августе восемьдесят шестого года. Ему предстояло в сжатые сроки проверить — кто из них мог бы обратиться к Баженову с предложением насчет креста. Может быть, никто. Может быть, заказчик вел себя грамотно и в гостинице не засветился. Но грамотный человек все сделал бы сам или, по крайней мере, отправил бы на корабль доверенное лицо…

Вылет рейса задержали на полтора часа. Люди в штатском прохаживались между рядами, игнорируя недовольство пассажиров. Даже багажное отделение потребовали открыть, но и там ничего не нашли.

ГЛАВА 23

Сиверову разрешалось проносить в помещение архива плеер с наушниками. Когда-то он пробил себе эту льготу через генерала Потапчука, объяснив, что гораздо продуктивнее работает с документами под музыку любимого Вагнера. Взамен Потапчук потребовал являться в архив как можно реже и в нерабочее время. Не надо смущать своими наушниками других, штатных агентов.

Время за работой летело быстро, подгоняемое ледяной бурей вагнеровских «Нибелунгов».

Ночь, одиночество, оперная музыка — что еще нужно для полного сосредоточения? Сиверов вычеркивал одни фамилии, ставил галочки против других. В конце концов он распределил давнишних постояльцев по нескольким категориям. В разряд «первоочередных» попало полтора десятка человек.

Ближе к утру из них осталось трое. Один из этой троицы эмигрировал вместе с семьей в Америку. К эмигрантам Сиверов относился нормально: если не хочешь жить в стране, гораздо честнее уехать, чем жить, держа кукиш в кармане. Внимание привлекло совсем другое — творчество человека по фамилии Голобродов и его связи с КГБ.

Голобродов начинал журналистом, в семидесятых писал в «Известиях» большие интересные статьи — «острые», как тогда говорили. Потом попробовал себя в литературе. Сиверов помнил серию книжечек в мягком переплете: альманах «Подвиг» — зарубежные детективы и советские повести о разведчиках.

Однажды, будучи уже сотрудником ФСБ, Глеб видел старую растрепанную книжонку в руках одного из коллег.

— Охота тебе читать эту муру.

— Просто попалась в руки. Вполне годится, чтобы убить время. Кое-какие детали мужик описывает со знанием дела. Похоже, консультировался у грамотных людей.

***

С будущей женой Голобродов познакомился на многолюдном дне рождения. Народ собрался самый разношерстный, но всех объединяло одно — молодость. Все они были моложе Голобродова, чьи годы подкатили к отметке «30». Он не уступал собравшимся ни в чем — ни в умении танцевать рок-н-ролл, ни в восторге перед «Битлами», ни в способности много пить и травить анекдоты. Но все-таки чувствовал себя не в своей тарелке.

Будущая жена понравилась ему меньше всех. Эта брюнетка с острым носом и модной стрижкой много курила с пренебрежительно опущенными уголками губ и слишком картинно сбрасывала пепел в пепельницу. В противовес всем она одна говорила о джазе, и Голобродову это показалось просто желанием выделиться из общей массы.

Но вдруг случилось чудесное превращение. В качестве волшебной палочки выступил товарищ, шепнувший Голобродову, что Полина — дочка генерала КГБ. Эти «три звука в одном» звучали в те годы как шаги Командора. КГБ боялись — каждый, кто слушал западную музыку, чувствовал себя отчасти диссидентом. Но страх и уважение обычно неразделимы. Три звука были символом власти, привилегий, особой неприкасаемой касты.

Остроносая брюнетка вмиг показалась Голобродову умницей и красавицей. Если б он из корыстных побуждений решил завязать с ней знакомство, ничего бы, наверное, не вышло. Но он влюбился в живой образ поклонницы элитарного джаза. Она так красиво сбрасывала в пепельницу пепел от сигарет «Camel», продающихся только на чеки в «Березке». И не спешила кокетничать с кем попало.

Завязался разговор. Журналист раскрылся во всем блеске эрудиции, тонкой иронии, легкого цинизма. Это не могло не произвести впечатления. Они с Полиной стали встречаться и через год поженились.

Генерал выбил молодым квартиру рядом со своей, на той же лестничной клетке. Родители жены воспринимали новые комнаты как простое добавление к прежним, чувствовали себя здесь как дома. Голобродова это нисколько не раздражало. Он симпатизировал добродушной суровости тестя и патриархальной простоте тещи (после двадцати лет в Москве она так и осталась по сути деревенской бабой).

Основой этой симпатии, конечно, были новые перспективы. Голобродова не нужно было толкать наверх по блату. Достаточно было приоткрыть ему доступ в двери, закрытые наглухо для всех остальных «тружеников пера». Он смог писать репортажи с закрытых военных объектов, выезжать за рубеж для «освещения» визитов представительных делегаций. Его удостоили привилегии писать речи партийных чиновников высокого ранга. По сбивчивым воспоминаниям маршала Великой Отечественной и наркома сталинских времен он настрочил два пухлых тома мемуаров. Голобродов искренне преклонялся перед этими людьми, перед Советской властью.

Он стал пользоваться доверием: когда нуждались в талантливом и проверенном человеке, начальству приходила на ум именно его фамилия. Но популярность в народе он заслужил не репортажами со съездов, не мемуарами, которые выходили под чужими фамилиями. Он попросился к золотой жиле в архивы, и его пустили туда.

Пользуясь эксклюзивным правом, он стал «выдавать на-гора» увлекательные романы и повести, благо в архивах царской охранки, ЧК, ГПУ и НКВД с избытком хватало самых невероятных историй. Вначале его опусы подвергались строжайшей цензуре. Однако Голобродов лучше цензоров знал, о чем нужно кричать во весь голос, а о чем молчать как рыба.

Его книжки издавались большими тиражами, печатались в твердых и мягких обложках. Но настоящий бум начался в эпоху перестройки. Голобродов быстро сориентировался, куда дует ветер, и вернулся к публицистике. Под его именем теперь печатались в газетах и журналах объемистые статьи о преследовании Сталиным верных ленинцев, о процессе Промпартии тридцатых годов и деле врачей-«отравителей» начала пятидесятых. Он свободно цитировал материалы допросов Берии и отчеты секретных заседаний Политбюро в разгар Карибского кризиса.

Потом случилось ужасное: доступ в архивы открылся для всей пишущей братии. Прошло лет пять, и Голобродов сдулся, как мыльный пузырь. Оказалось, другие умеют писать гораздо интереснее.

***

Голобродов, как никто другой, подходил на кандидатуру человека, которого искал Слепой. Журналист мог получить доступ к какому-то давнему делу, мог узнать о спрятанном кресте из показаний свидетелей или обвиняемых. В архиве фиксировались все запросы на просмотр документов. Карточки с запросами сотрудников самих органов безопасности проходили под шифрами, просматривать их могло только начальство. В карточках историков, журналистов и прочих гражданских лиц ставилась настоящая фамилия, и Сиверов смог ознакомиться с заявками Голобродова.

Их было не меньше сотни. Половина дел вряд ли могла иметь какое-то отношение к бывшему «Фридриху Великому». Глеб запомнил все, каким-то боком связанные с фашистской Германией.

Вернувшись под утро домой, он тихо лег рядом с Ириной. Уже не в первый раз он беззвучно появлялся дома. Быстрицкая привыкла, ворочаясь среди ночи, вдруг почувствовать рядом родное тепло.

Сквозь ночную сорочку ее кожа мгновенно узнавала любимого. Не говоря ни слова, она обвивала руками шею Глеба, укладывала голову ему на грудь, а поджатую, согнутую в колене ногу — на живот. И продолжала спать.

Глеб тоже заснул. Снились ему затонувший корабль, длинный коридор и распахнутые двери кают — в каждой утопленники, но не мертвые, а живые. Глаза у них открыты, изо рта время от времени вырываются пузырьки воздуха, руки и ноги движутся так, как если бы они предпринимали отчаянные усилия выплыть на поверхность.

Он пытается помочь, берет в охапку ребенка, обхватывает за талию его мать, но сам попадает в невидимое поле притяжения…

После утренних ласк Ирина решила съездить на машине за покупками. Чего-то не хватало ей для фирменного пирога. Глеб в одиночестве выпил две чашки крепчайшего кофе.

В собственном доме он мог позволить себе послушать музыку из хороших деревянных колонок, размещенных в небольшой комнате по всем законам акустического восприятия. Здесь он слушал только «винил». На виниловых пластинках хранилось почти полное собрание опер Верди. Что выбрать на сегодня: «Набукко» или «Аиду», «Трубадур» или «Силу судьбы»?

Полное драматизма бельканто заменило еще пару чашек кофе. Сиверов уселся в кресло обдумывать голобродовские карточки. За каждым из этих дел стояла судьба — иногда судьба реального предателя, иногда — безвинно оклеветанного человека.

Дождь перестал, капли на стекле напоминали прозрачную мерцающую чешую. Это дело обязательно надо просмотреть. Да и это тоже… И дело бывшего советника посольства СССР в Берлине Сафонова, арестованного сразу по прибытии на родину.

Вернулась Ирина с покупками. Сразу поняла, что Сиверов весь в работе и отвлекать его нельзя. Заправила за уши свои черные как смоль волосы и взялась хлопотать на кухне. Но вместе с тестом, которое всходило на дрожжах, росла обида…

ГЛАВА 24

Яркий свет лампы был направлен в лицо человека с тусклыми рыбьими глазами. Ему следовало щуриться, отворачиваться или прикрываться ладонью, но он сидел словно слепой, хотя пока еще был зрячим.

Его не били, не подвешивали на крюк, не пытали разрядами электрического тока. Здесь в моде были другие средства: Сафонову не давали спать, В камере постоянно горела яркая лампочка, надзиратель проверял через «глазок», не пытается ли заключенный прикрыть глаза каким-нибудь тряпьем или перевернуться на живот. Он должен был лежать на спине с открытым лицом.

Не имея возможности поспать, заключенный не мог и бодрствовать в полную силу. День и ночь он пребывал в прострации, в тихом бреду. Но в конце концов организм приспособился, Сафонов научился засыпать при ярком свете с открытыми глазами.

Тогда его начали мучить звуком капель. Звуки доносились едва слышно, через стенку, но именно это было самым ужасным. От беспорядочного грохота еще можно отвлечься, но нет ничего хуже тихого падения капель через равные интервалы времени. В ожидании очередного прокола тишины Сафонов невольно напрягал слух. Он пытался внушить себе, что ни в одном из тысячи одинаковых звуков нет ничего интересного, важного, о них надо просто забыть и думать о своем. Но снова и снова мозг вел мысленный отсчет мгновений в ожидании новой капли…

Глеб не мог позволить себе такой роскоши, как сопереживание. Перед ним стояла другая, вполне конкретная задача. Дело Сафонова он открыл третьим по счету. И сразу почувствовал: четвертой стопки папок не понадобится.

Вопрос: Что вас заставило вступить в контакт с ярым врагом Советской власти, бывшим офицером-врангелевцем Лаврухиным?

Ответ: Свои контакты я не скрывал. После того как Лаврухин передал записку нашей машинистке, я обратился к товарищу Журавлеву как непосредственному начальнику. Он был очень занят, ситуация в отношениях с Германией тогда менялась очень быстро. Дал мне команду разобраться, я ее выполнил.

Вопрос: Товарищ посол опровергает ваше заявление. Вот выдержка из его показаний: «Сафонов мельком сказал мне про обращение Лаврухина. Но умолчал о контрреволюционном прошлом этой личности. Я предупреждал, что необходимо навести справки, все выяснить». Вы продолжаете настаивать, что дали товарищу послу полную информацию?

Ответ: Я не мог сказать больше, чем знал. Лаврухину очень важно было установить контакт, поэтому в записке он умолчал о своем прошлом. Во время нашей единственной очной встречи он признался, что воевал на Дону, затем в Крыму. Политических своих убеждений до сих пор не изменил, но ввиду серьезной опасности хочет помочь родине».

Отпечатанный на машинке текст выглядел стенограммой общения двух людей, оба из которых сохранили человеческое достоинство. На самом деле отвечавший уже был раздавлен. Его голос то снижался до шепота, то готов был сорваться на всхлипы. Его бессвязную речь редактировал на ходу сотрудник, давно поднаторевший в таких делах.

Вопрос: Вы сообщили об этом товарищу Журавлеву?

Ответ: Да, конечно.

Вопрос: Он утверждает, что с самого начала сомневался в личности Лаврухина, но вы продолжали прикрывать суть дела. Почему с запиской от белогвардейца машинистка обратилась именно к вам?

Ответ: По инстанции.

Вопрос: Обратимся к ее показаниям. Она утверждает, что отправилась в кафе по вашему приказу — получить от Лаврухина записку. Вы по-прежнему настаиваете, что ничего не знали о Лаврухине до встречи в сквере на Аугсбургерштрассе?

Ответ: Наша машинистка, наверное, очень напугана. Ничем другим я не могу объяснить ее показания.

Вопрос: Что предложил вам Лаврухин при личной встрече?

Ответ: Лично мне он ничего не предлагал. Сказал, что хочет помочь своей стране, как патриот.

Вопрос: И у вас ни на секунду не возникло сомнений в его искренности?

Ответ: Я привык смотреть на таких людей как на заклятых врагов. Поэтому нам было трудно найти общий язык. Возможно, я ошибался. Мне не следовало открыто проявлять своих подозрений. Тогда он быстрее передал бы мне свой образец стали. Наши специалисты смогли бы провести опыты и оценить материал. Его якобы открытие действительно могло оказаться блефом. Могло, наоборот, принести большую пользу. Я до сих пор не считаю зазорным использовать одних наших врагов против других.

Вопрос: Некоторые до последнего уверены, что владеют ситуацией. А на самом деле стали пешкой в чужой игре. Ведь обещания Лаврухина так и закончились ничем, образца вы не получили?

Ответ: Получил бы, если бы проявил большую хитрость, замаскировал свое истинное отношение к собеседнику.

Вопрос: Что он хотел взамен?

Ответ: Он не ставил условий.

Вопрос: И вы поверили, что такой человек будет помогать Советской власти бескорыстно?

Ответ: Нет, не поверил. Я ждал просьб о денежном вознаграждении или об амнистии в случае возвращения в СССР.

Вопрос: Он не интересовался вскользь работой посольства, деталями наших тогдашних отношений с Германией?

Ответ: Нет. Я этого ждал и держался предельно внимательно.

Вопрос: К концу встречи он был не очень удовлетворен?

Ответ: Он явно ждал другого. Мне нужно было проявить большую хитрость. Сказать, что в Москве рассматривают программу широкой амнистии для бывших белых офицеров — всех, кто готов бороться с фашизмом. Но я решил не спешить, а времени в запасе оказалось слишком мало.

Вопрос: Если вы никак его не обнадеживали, зачем он явился на пароход?

Ответ: Наверное, понимал, что другого шанса не будет.

Вопрос: Вы ведь находились под надзором, правильно?

Ответ: Вначале на глазах у агентов гестапо, потом в запертой каюте.

Вопрос: Шансов на удачу у него почти не было. Зато огромный риск. Считаете, он готов был рисковать жизнью ради малейшего шанса нам помочь?

Ответ: Его патриотизм был, конечно, контрреволюционным. Но в создавшейся обстановке толкал на сотрудничество с нами.

Вопрос: Вам не пришло в голову, что Лаврухин работает на фашистов? И его авантюрная «храбрость» объясняется именно этим?

Ответ: Я был очень удивлен и, конечно, задавал себе вопрос… Мы еще не знали, чем кончится наше плавание, фашисты могли запросто наплевать на международные конвенции. Я был не один, и моя неосторожность могла дорого обойтись всем нам. Поэтому я предпочел не вступать с ним в контакт. Вопрос: Лаврухин сказал, что образец у него с собой?

Ответ: Образец вроде бы имел форму большого креста. Впрочем, это как раз объяснимо — эмигранты вроде Лаврухина до сих пор находятся в плену суеверий. Жизнь на чужбине, в изоляции, только укрепляет в них религиозный фанатизм…

Сиверов быстро пролистал десяток страниц вперед. О судьбе Лаврухина больше ничего не говорилось. Похоже, свое намерение он не выполнил, советник посольства не получил образца.

Дальше допросы стали похожими на навязчивый бред. Как опытный шулер, следователь вытаскивал из рукава то одну, то другую крапленую карту. Ссылался на показания машинистки, посла Журавлева, рассуждал с точки зрения «здравого смысла». Сафонов пытался выстроить защиту, но постепенно сдавал рубеж за рубежом.

Листать дальше не имело смысла, итог следствия угадывался легко. Глеб вернулся к началу папки, чтобы удостовериться еще раз — пароход назывался «Фридрих Великий». Это был один из последних его пассажирских рейсов, вскоре корабль реквизировало военное ведомство Германии.

Наверняка бывший врангелевец был настоящим патриотом России. Верил, что поможет Родине образцом своей стали. Но почему Голобродов решил, что крест из сверхпрочного материала остался на пароходе? Еще где-то нарыл сведений? Может быть, благодаря своему тестю-генералу съездил в Берлин, где немецкие товарищи дали ему возможность покопаться в архивах гестапо?

Сиверов попробовал воспроизвести тогдашний расклад, представить одержимого человека, двадцать лет жившего памятью о Родине, надеждой помочь России. На пароходе хватало гестаповцев, рано или поздно Лаврухин должен был навлечь на себя подозрения. Когда он понял, что обречен, постарался ненадолго ускользнуть от слежки.

Выбросил крест за борт? Спрятал где-нибудь в щели? Если он решился спрятать образец, значит, место показалось ему надежным.

***

Из второго похода в архив Глеб вернулся в половине четвертого ночи. На этот раз Быстрицкая не спала, читала при зажженном ночнике. Еще вчера, во время ужина с фирменным пирогом, он почувствовал ее недовольство. В таких случаях он никогда не торопил события. Созреет, объяснит, в чем дело.

Теперь она созрела. Глеб был готов к семейной сцене, но сказанное оказалось неожиданным.

— Ты был с другой женщиной. И не вздумай отпираться.

— Что значит «был»?

— Ты прекрасно понимаешь.

Как она почувствовала? Не один ведь день прошел и не одна ночь. Неужели в любящей женщине естественным образом развивается та интуиция, которую мужчины обретают только после долгих лет тренировки в разведшколах?

— Рядом со мной, конечно, были женщины. Я не работаю на планете мужчин, я вообще не выбираю, где мне работать.

— Не надо. Эта женщина не стояла рядом, она с тобой «была» в полном смысле слова. Или сказать тебе русским языком, чем вы вместе занимались?

Что такое могла оставить Вика на его коже? Любой запах должен был улетучиться, даже запах самых стойких духов. Или отражение ее лица, искаженного наслаждением, запечатлелось в его зрачках?

Он ведь даже не улыбнулся ни разу этой Вике на палубе, даже не оглядел ее фигуру в бикини оценивающим взглядом. Сама проявила инициативу, а недолгую уступку мужскому естеству нельзя считать слишком большим грехом.

Если б знать, что Ирина догадается. Да он готов сейчас отдать весь мир, только бы она не испытывала боли.

— Вот удивительное дело. Вы можете быть героями, первопроходцами, бессребрениками, но, как только к вам в постель влезает дешевая шлюха, все вы одинаковы. Почему измену женщины вы считаете предательством, а свои кобелиные дела — нет?

— Измена всегда предательство, — произнес Сиверов, глядя в окно на желтые листья.

Он не мог сейчас, читать Ирине лекцию о разнице между женщиной и мужчиной, о разном содержании, которое оба пола вкладывают в секс. Ей плевать на доводы разума, и она совершенно права.

— Я никогда не строил из себя идеал. При моей работе человек ни для кого не может быть подарком.

— Только не прикрывайся работой.

— Через час у меня самолет обратно в Крым. Постарайся понять: я люблю тебя больше всего на свете.

ГЛАВА 25

Из самолета вышел совсем другой человек. Черная майка с короткими рукавами, черный кожаный жилет, черные джинсы на черном поясе, черная обувь на толстой подошве. Защитные очки, плотно сжатые тонкие губы и кейс в руках — там смена белья, бритвенный прибор, мужской одеколон и перчатки.

«Хотите киллера из Москвы, я вам это устрою», — решил Сиверов. Игра была рискованной, но он сделал выбор. Севастопольская милиция вряд ли ждет возвращения наемного убийцы, который, по ее мнению, едва унес ноги. Тем более такого скорого Возвращения.

«ТТ» с глушителем и снаряжение для подводного плавания он оставил в тайнике среди прибрежных скал. Сейчас, по приезде, забрал только оружие, остальное оставил на месте. Нет тачки, чтобы возить снаряжение в багажнике, да и необходимости такой нет.

Набрав номер, оставшийся в памяти с прошлого визита, Глеб услышал в трубке знакомый голос. Из-за сложного рельефа мобильная связь по Крыму не всегда действовала четко даже на малых расстояниях. Звук срывался время от времени.

— Алло, слушаю! — раздраженно повторил Жора.

— Я тут вернулся ненадолго. Надо встретиться.

В трубке воцарилась тишина, и вовсе не по причине плохой проходимости сигнала. Дыхание собеседника слышно было отчетливо.

— Вернулся?! — с придыханием переспросил «альбинос».

— Ты за рулем? Через полчаса на пятнадцатом километре. Не вздумай прятаться от меня, все равно найду. Дашь кому-нибудь весточку — хорошего не жди. Короче, сам знаешь.

Сиверов не исключал, что Жорин мобильник поставлен на прослушку. Ничего страшного, он не собирается долго держать в тайне свой приезд. Жора удобен тем, что ему ничего не надо объяснять.

На пятнадцатом километре шоссе огибало желтоватые скалы. По другую сторону лежала ровная, как стол, пустошь без единого деревца или куста. Сверху Сиверов нормально ориентировался в обстановке. Похоже, менты ничего не знают о встрече. Во всяком случае, в ближнем радиусе ничего подозрительного.

— Ну, здравствуй еще раз.

На лице у Жоры написана была тоска, как у человека, который потерял надежду избавиться от навязчивых кошмаров.

— Теперь ты, слава богу, знаешь правду. Можем не играть в кошки-мышки, а сразу начать конкретно. Мне надо уточнить кое-какую информацию насчет «объектов». Ты мужик шустрый, крутишься здесь не первый год. Вот и подсобишь мне сверить часы.

— Какие часы?

Жора с ужасом смотрел на новый сиверовский «прикид». Если в прошлый раз московский гость маскировался, то теперь он не считал нужным рядиться в туриста, любителя дайвинга. Это может означать только одно — в самые сжатые сроки киллер приступает к работе. Из кармана на кожаном жилете Сиверов извлек запечатанную колоду.

— Тридцать шесть листов. Вполне достаточно.

Он разорвал упаковку, и гладкие, еще ни разу не использованные в игре карты веером слетели на колени человека за рулем. Жора отшатнулся, как будто они были отравлены или могли взорваться.

— Помнишь, как американцы с иракской верхушкой поступили? Объявили охоту и каждому присвоили место в карточной колоде. Один — семерка, другой — валет, третий — туз. Ну, а для вашей местной братвы место в карточной колоде в самый раз.

— Думаешь, я могу тебе всех разложить? — Жорины белесые брови взлетели в искреннем изумлении.

— Да я сам кому угодно разложу, пасьянс. Первый раз мне раскрыли колоду в Москве. Человек, который был в Крыму только однажды — пионером, в Артеке. От тебя всего-навсего требуется подтвердить его версию. Тебе, как говорится, и карты в руки — с рождения здесь тусуешься. Человек ты, как я сразу понял, общительный, любознательный.

— Я бы с радостью. Но ты ж пойми: сплетни и байки остаются сплетнями и байками. Я тебе такого могу наговорить.

— Ты, главное, начинай, я как-нибудь сумею отделить зерна от плевел. Со старших начинай, с тузов.

— Ну, пару человек-то весь Крым знает. Я тебе не нужен, можешь у любого спросить.

Первым он назвал Тараса — единственного из ведущих криминальных авторитетов полуострова, который отсутствовал на недавней встрече в узком кругу по поводу московского киллера. Тарас тогда проходил за границей курс лечения от язвы и только теперь вернулся в родные пенаты. Впрочем, он мог бы в любом случае проигнорировать собрание. В последнее время он старался подчеркнуть, что стоит на ступеньку, а то и на две выше остальных.

— Держит игорные заведения, гостиницы и девочек, по вызову.

— С Тарасом понятно, — кивнул Сиверов, хотя первый раз слышал это имя. — Неслабый кусок отхватил.

Не иначе как на Тараса ссылался он сам, когда морочил голову гостиничным сутенерам в поисках вещей, оставшихся от Клюге.

— Тараса и будем первым мочить. Ты отвлекаешь внимание на себя, а я в это время… Да ладно, шучу.

Жора сейчас готов был всему поверить, и только здоровое сердце спасло его от инфаркта.

— Дай-ка вспомнить его рожу с фотки, — Слепой потер пальцами висок. — Столько уже этих лиц засело в памяти, емкость под завязку полна. Вроде незачем больше помнить, а все равно торчат, — из-за этого новые хуже запоминаются. Сейчас устрою себе экзамен с твоей помощью. Киллер, знающий такие мудреные слова, казался еще страшнее. Жора кивнул.

— Поступим так, — достав из кейса газету, позаимствованную в самолете, Сиверов вооружился, черным маркером. — Я тут помечу на полях, что помню. Потом сверю приметы по твоим словам.

— Я ведь его не видел своими глазами, — пролепетал Жора.

— Понятное дело, он у вас не раздает интервью по местному каналу. Но людям ведь свойственно молоть языком. И больше всего они обожают молоть лишнее, чтобы продемонстрировать собственную осведомленность. Тебе подобные личности наверняка попадались.

— Ну, слышал я, что стрижен он под горшок и чуб отрастил, как у казака запорожского. Вроде холодное оружие коллекционирует: ножи, кинжалы, сабли антикварные.

— Про увлечения не в курсе. Насчет внешности в общем и целом совпадает, — кивнул Сиверов, ставя маркером точки на полях. — Если насчет чуба я правильно запомнил, значит, и остальные приметы верные.

Следующим тузом по версии Жоры оказался Али или «Алик». На самом деле татарина можно было в лучшем случае считать «королем». Но «альбинос» однажды лично пострадал от его ребят. Пострадал ни за что ни про что и с тех пор затаил обиду.

— Под Аликом оба наших продовольственных рынка. И еще торговля мясом в городе, кроме свинины. Со свининой он, как правоверный мусульманин, дела не имеет.

Рассказав в общих чертах про второго «туза», Жора уперся рогом, доказывая, что больше никого не знает. Упомянул трех-четырех «шестерок» и «семерок», которые, возможно, имели на самом деле еще более низкий статус.

Общаясь в машине, отогнанной далеко на обочину, Глеб не забывал внимательно поглядывать по сторонам. Он готов был к любому развитию событий. Не исключал и того, что «альбинос» после встречи заявит-таки в милицию. Или сунется к Тарасу в надежде предупредить об опасности.

Глеб все-таки дожал собеседника и заставил назвать еще две карты из колоды. Реальную цену этим товарищам Жора затруднялся определить. Даже кличек не знал, знал только, что крымскими заправками заведуют двое. Один пижонистый, любитель шейных платков и ювелирных украшений. Другой, наоборот, простой и суровый, как кусок скалы. Человек с огромным стажем отсидки, на вид больше годный для рубиловки и мочиловки, чем для бизнеса.

— И прозвище такое же суровое. Знал я, но забыл.

«Может, вспомню», — хотел добавить Жора, но осекся. Он не мог дождаться окончания нежеланной встречи.

ГЛАВА 26

Тарас достаточно быстро получил новости о сходке восьмерых крымских «шефов». Один из ее участников явился в гости — почтительно осведомиться о состоянии здоровья и поделиться новостями. Заискивая перед Тарасом, он старался говорить по-украински и постоянно допускал забавные ошибки. Ожидал, что Тарас, ненавидящий «москалей», серьезно озаботится проблемой. Но Тарас только пренебрежительно подкрутил ус:

— Брехня.

«Москали», по мнению Тараса, только хвалились собственной крутизной. На самом деле политику они вели другую, хитрую, пестуя в Крыму свою «пятую колонну», бесконечно митингующую в пользу объединения с Россией. И еще потихоньку скупали акции украинских предприятий. И еще оплачивали вбросы компромата насчет властей всех уровней.

В кабинете у Тараса красовался на стене целый иконостас с портретами. От гетманов Хмельницкого и Выговского до «героических личностей» двадцатого века — Петлюры и Бандеры. Он и себя совершенно искренне причислял к сонму борцов за «неньку-Украину». Сейчас он только копит силы и средства. В нужный момент он бросит силы и средства на святое дело. Правда, «момент» все никак не наступал, а тем временем благоустраивался огромный коттедж, покупались роскошные лимузины, сыновья учились в Англии в частных школах и надеялись всеми правдами и неправдами остаться на Западе.

На следующий день после разговора Тарас прокатился с инспекцией по севастопольским гостиницам — наверняка за время его лечения многие почуяли волю, отбились от рук. Обычно он брал с собой одного телохранителя. Но в этот раз почему-то взял сразу троих.

Все они недавно числились в «Беркуте» — элитном подразделении киевского «спецназа». Всех троих уволили из-за некрасивой истории с групповым изнасилованием, которую начальству не удалось замять.

Очередной визит Тараса на подшефную территорию выглядел впечатляюще. В фойе пружинистым шагом заходил мужчина двухметрового роста, быстро «сканировал» все пространство немигающим взглядом. Следующий телохранитель держался вплотную к «шефу». Третий прикрывал тылы, постоянно косясь себе за спину.

Наведя шорох в одной гостинице, Тарас направился в другую. Сюда уже дошла весть об инспекции — в номере люкс накрыли стол на две персоны. Но Тарас не посадил директора рядом, заставил отчитываться стоя. Сам он в это время ел соус с раковыми шейками и внимательно прислушивался к реакции собственного желудка. Неприятных ощущений пока не возникало, но Тарас ждал их с минуты на минуту. Это портило удовольствие от еды.

Директор понимал, что недостатки будут поставлены ему на вид в любом случае, и морально готовил свою посеребренную сединой голову к ведру помоев. Но событиям в этот вечер суждено было разворачиваться совсем по другому руслу…

Охрана расположилась вполне традиционным для профессионалов образом. Один из «беркутов» встал в коридоре у дверей, другой прислонился к стене за спиной «шефа», чтобы лишний раз не мозолить глаза. Третий вышел на балкон, откуда открывался вид на главный севастопольский проспект, полный народу. Часть публики медленно фланировала, часть сидела за столиками кафешек, вынесенными на свежий воздух.

Рослый детина с редкими усиками обозревал живописную картину, не забывая поглядывать на соседние балконы справа и слева. Время от времени он слегка приподнимал голову, бросая взгляд на выступ верхнего балкона. Приподняв ее очередной раз, он вдруг увидел прямо перед глазами рифленый узор подошвы. В ту же секунду удар сверху вниз по переносице выключил «беркута» из игры.

Человек в черной майке, черном кожаном жилете и черных джинсах спрыгнул на балкон. Темные очки, казалось бы неуместные поздним вечером, довершали классический облик киллера.

При звуке удара Тарас начал оборачиваться, одновременно втягивая голову в плечи. Голова на бычьей шее успела повернуться только на девяносто градусов, но правый желтовато-карий глаз с тонкими красными прожилками успел различить фигуру на балконе.

Телохранитель в номере сорвался с места, выхватывая оружие. Но опоздал, тихий хлопок выстрела уже прозвучал. Пуля пробила Тарасу висок, а фигура в черном выбросилась вниз за перила балкона.

Продолжая стрелять, телохранитель выбежал на балкон из гостиничного номера. К нему подскочил напарник из коридора, вместе они стали высматривать убийцу внизу, под деревьями. Ничего не увидели и в бешенстве палили вслепую…

Сиверов не стал падать с высоты пяти этажей. Он уцепился вначале за плиту балкона на четвертом этаже, потом за балконные перила на третьем. К тому времени, когда бывший боец «Беркута» перевесился вниз с пистолетом в руках, Глеб уже заскочил в номер через открытую настежь стеклянную дверь. Проскользнул в прихожую, не глядя на постояльцев, в панике шарахнувшихся с кресел…

Через полчаса на место преступления прибыла милиция. Еще через час, когда труп, накрытый простыней, увезли в морг, к главному Тарасову офису стали подтягиваться заинтересованные лица. Представители других крымских группировок выстроились в очередь. Всю ночь с одинаковым интервалом на заднем дворе останавливались иномарки.

Ближайшим доверенным лицам Тараса спешили выразить глубокое соболезнование. И сразу переводили разговор на обстоятельства убийства. Каждый из участников приснопамятной встречи спешил получить сведения о почерке московского киллера.

***

Еще одного из пассажиров давнишнего рейса «Фридриха Великого» нашли в курортном городке на побережье Адриатики. В полдень, когда все загорали на пляже, он сидел возле небольшого фонтана во внутреннем дворике трехзвездочного отеля и трясущимися руками раскладывал на столе пасьянс.

На приветствие незнакомца недовольно скосил птичий глаз. На попытку завести разговор отреагировал бурно: смешал карты и возмущенно брызнул слюной:

— На пляже покоя нет, каждую минуту негры пытаются что-то продать. Теперь и здесь спокойно не посидишь. Куда смотрит администрация?

— Разве я похож на торговца мелочовкой?

— Вот и катись подальше. Не желаю никого слушать.

Оказалось, характер у старика несносный. В отличие от других туристов из Германии, которые потягивали пиво у телевизора, распевали песни на специальных вечерах в ресторане, старик был ярым индивидуалистом. Пришлось искать к нему особый подход.

На следующий день в курортный городишко явилась внучка, не баловавшая до этого старика своим вниманием. Он принял ее не слишком ласково, ожидая просьбы о деньгах. Но добрые дяди уже оказали девушке некоторую материальную помощь. Теперь она явилась отрабатывать денежки — расписывать старику прелести совместного времяпрепровождения на борту пассажирского судна.

— Как же, ты только и мечтала иметь меня под боком! В первый же час убежишь трахаться и прибежишь за полчаса до возвращения.

— Какой ты грубый. Даже не дослушал.

Внучка попробовала объяснить суть необычного рейса, но старик снова оборвал ее:

— Чествование ископаемых — кому пришла в голову такая идиотская мысль? Соберутся маразматики и станут притворяться, будто все отлично поднят.

— Почему обязательно маразматики? Ты ведь у нас в здравом уме.

— Потому и слушать не хочу ни про какой круиз. Тем более я ненавижу Балтику, там солнце не греет.

Пришлось внучке отказаться от уговоров. Тем более что приманка была ложной — круиз никто не собирался организовывать, он был только предлогом. Внучка поменяла тактику. Ненадолго отлучившись, она вернулась с набором пирожных из местных кафе и магазинчиков.

— Не хочешь, не поедем. Праздник везде можно организовать.

Старик испытывал слабость к сладкому и сменил гнев на милость. Вместе они начали составлять пасьянс и лакомиться пирожными. Ожидание награды может раскрыть в заурядной личности много талантов — внучка умело спровоцировала старика на воспоминания.

Он признался, что плавание на «Фридрихе Великом» было его первым и последним путешествием по морю. Его постоянно поташнивало, хотя другие не замечали никакой качки. Родители хотели, чтобы он оценил красоту моря, комфорт парохода, познакомился с другими детьми, а он ныл и просился домой.

— Ты и тогда был ворчуном, — улыбнулась внучка и передвинула карту из одного ряда в другой.

— Так ничего не выйдет, — старик недовольно вернул карту на место.

Внучка сказала себе то же самое. И решила напрячь воображение — иначе можно лишиться большей части обещанных денег. Заинтересованным лицам важно узнать о пассажире из каюты 317 — пусть они получат свое. Кто проверит спустя столько лет, правда это или нет?

На следующий день в номере другого, четырехзвездочного отеля внучка радостно поведала, что потратила все силы, но освежила прошлое в дедовой голове. Кажется, он вспомнил того пассажира. Действительно скуластый, действительно нервный, действительно галстук-«бабочка» слегка съехал у него набок.

Пассажир зашел в соседнюю каюту, там начался спор на повышенных тонах. Мальчик, который теперь состарился, в тот момент прислушиваться не стал, испугался, что его застанут за этим занятием. Скоро он увидел, как скуластый пассажир вышел на палубу, скомкал листок бумаги и выбросил его в море. Что там было на листке? Слова, написанные от руки…

Внучка слишком хотела получить вознаграждение и потеряла чувство меры. Вдохновенно и связно врала, не оставляя без ответа ни один вопрос. Можно было подумать, что маленький мальчик весь день был озабочен слежкой за скуластым незнакомцем.

Заказчики информации предложили внучке отвезти ее обратно в Германию, чтобы выплатить там двойное вознаграждение. Ночью на горной альпийской трассе они выволокли ее из машины, избили и швырнули, едва одетую, валяться на холоде. Отобрали аванс и пригрозили, чтобы забыла об их просьбе.

***

Противник придумал для Сиверова отличную легенду. Пусть все поверят в нее до конца. И тогда посмотрим, кто на этом выиграет.

Глеб не перепроверял слова Жоры, выбрав Тараса в качестве «объекта» для «заказного убийства». Жора был слишком напуган, чтобы передергивать карты. Ошибиться тоже не мог — такие проныры ничего толком не знают о жизни больших шишек, но ткнуть в них пальцем могут всегда. Работать надо здесь, в Крыму, никуда больше не отлучаясь.

…Еще в Москве Глеб выяснил, что Голобродов с семьей эмигрировал в США в девяносто четвёртом году. Многие отставные сотрудники КГБ и их родня к этому времени вовсю пользовались новыми возможностями, переключились на бизнес. Формально Голобродов принадлежал к этому обширному клану, но фактически был там «чужим среди своих».

Литератор до мозга костей, он ничего больше не умел, кроме как создавать тексты. Потеряв фору перед собратьями по перу, он понял: в этой стране ему больше ловить нечего. Дочка как раз познакомилась с врачом-американцем, он пригласил ее в гости и имел серьезные намерения. Махнуть бы туда всей семьей, если удастся получить статус беженцев.

Никак не пострадав под обломками Советской державы, не испытав участи беженцев, вынужденных спасать себя и детей, Голобродовы тем не менее удачно прошли собеседование в посольстве и получили нужный статус…

Сиверов мог бы задаться целью и разыскать Голобродова за кордоном. Но генерал Потапчук дал добро только на Украину. По каким-то своим соображениям он неохотно выпускал Слепого за границы СНГ. Конечно, по запросу своего секретного агента Федор Филиппович мог бы привлечь к делу нужные кадры. Но Глеб не привык просить помощи.

Да и о чем таком ценном расскажет Голобродов? Конечно, это он давал поручение члену команды «Лазарева». После катастрофы, наверное, испугался и задвинул подальше свой интерес к стальному кресту. В конце концов предпочел продать информацию серьезным товарищам на Западе. Только как он убедил их в актуальности старого рецепта сплава? Технологии уже тогда продвинулись вперед, в том числе в металлургии…

Если б Голобродов смог расслышать с другого континента мысли незнакомого человека, он бы оскорбился до глубины души. Бывшего советского журналиста возмутило бы вовсе не подозрение в торговле секретами, а уверенность в том, что он на этом заработал. Ни черта подобного, его наглым образом кинули!

Все начиналось замечательно. Обосновавшись в Хьюстоне, глава семейства не спешил стучаться в двери чьего-то офиса.

Здесь, в Хьюстоне, он с самого начала занялся чтением газет и журналов, предназначенных для бизнесменов и вообще деловых людей. Главным образом его интересовали производители тяжелых вооружений обычного типа — танков, бронемашин для пехоты, военных кораблей, бомбардировщиков.

Вскоре он убедился, что с корпорациями американского континента лучше не связываться. Во-первых, здесь все помешаны на оружии нового поколения: самолетах-невидимках и самонаводящихся ракетах. Во-вторых, здесь действуют корпорации-монстры. Для них отдельная личность все равно что частичка планктона для кита.

Голобродов решил обратиться к европейцам. Неужели стоило уезжать так далеко, чтобы возвращаться обратно в Европу? В буквальном смысле возвращаться не пришлось: все мало-мальски уважающие себя военно-промышленные компании. Старого Света имели свои представительства в Новом.

Настал день, когда Голобродов явился в офис с четко продуманной стратегией. Прежде чем заикаться о Черном море и «Адмирале Лазареве», он должен получить на руки нечто конкретное и весомое.

В офисе его принял солидный, вежливый сотрудник, на лбу у которого стояло клеймо менеджера низшего звена. Голобродов заявил, что разговор будет важным и конфиденциальным. Такой разговор имеет смысл вести только с главным лицом в представительстве. Собеседник попросил обозначить тему.

— Прошу меня извинить, но есть ведь люди, одержимые навязчивой идеей. Мы просто обязаны производить отсев.

— Хорошо. Речь идет об открытии, оставшемся неиспользованным. Образце стали…

— Вы изобрели новую сталь? — уточнил менеджер.

От Голобродова не укрылась тень усмешки на губах собеседника. Такого гостя действительно можно принять за чокнутого.

— Нет, совсем другой человек. Он давно умер, — пояснил бывший журналист, предупреждая новый вопрос.

— Уполномочив вас распоряжаться…

— Да перестаньте в конце концов! Никто никого не уполномочивал, никто не регистрировал патент, иначе эту сталь давно бы уже пустили в дело все оружейники мира! Не делайте вид, что вы здесь озабочены прежде всего соблюдением юридических формальностей!

— И формальностями тоже. Не в последнюю очередь.

— Вот почему я не хочу разговаривать с клерками.

Голобродов почувствовал, что задел-таки менеджера. Тот дал совет изложить все в письменном виде на одной странице, чтобы заявка могла лечь начальству на стол.

«Бюрократы гребаные», — выругался про себя Голобродов, но понял, что трепыхаться бесполезно. Отрекомендовался на бумаге бывшим советским журналистом, имевшим доступ в секретные архивы КГБ.

Через неделю ему позвонили, пригласив на встречу. Новым собеседником оказался молодой парень с мелированными волосами. Уж он-то совсем не напоминал руководящее лицо, скорее студента последнего курса местного университета.

Голобродов решил расслабиться и не нервничать. Если они захотят выдать кого-то за начальника, им ничего не стоит найти подходящего по фактуре типа и посадить его в большом кабинете.

Вопросы «студент» задавал очень дельные. Чтобы вызвать доверие, Голобродов подробно объяснил обстановку в архиве бывшего КГБ и порядок выдачи материалов. Описал, как выглядели папки с документами, какими комбинациями цифр и букв они шифровались в хранилище.

Пусть обратятся, если есть желание, в любую из западных разведок, какая им ближе. Там наверняка могут дать справку, проверить, насколько мелкие детали соответствуют действительности.

«Студент» перешел к главному. Что конкретно намерен продать господин Голобродов? Где образец, где рецепт?

— Далеко отсюда. Еще рано называть точное место, сперва мы должны подписать контракт. Заметьте, я не говорю о деньгах, кроме аванса. В конце концов, вы ведь не застрахованы от жульничества и блефа. Но никто не мешает нам заключить договор с четким указанием взаимных обязательств.

— Ладно, мы вам перезвоним.

— Нет, погодите. Ваши юристы сейчас накатают талмуд толщиной в триста страниц, где я не пойму ни единого слова. Давайте заранее оговорим главное. Я называю место. Забрать образец — ваши проблемы. Допустим, он у вас в руках, Тогда мы отдаем его на независимую экспертизу. Экспертиза удостоверяет возраст образца — при современных методах это можно сделать с точностью до года. Проверяет его характеристики. При положительном заключении я получаю свое, вы — свое. Молодой человек кивнул головой — серьезных возражений нет.

— Допустим, вы не нашли образец, — плавно рассуждал Голобродов. — Или утверждаете, что не нашли. В таком случае вы обязуетесь выплатить мне штраф в миллион долларов, если я докажу в суде обратное, докажу вашу ложь.

— Миллион? До сих пор вы производили впечатление серьезного человека.

— А вы думали сколько? На рецепте стали можно заработать десятки миллиардов!

— Я не уверен, что вообще будет принято решение кого-то командировать на поиски. Насколько я понимаю, образец находится у вас на родине. И путешествие обещает быть не самым приятным и безопасным. Мы обычные предприниматели, у нас нет в штате Джеймсов Бондов.

—Так наймите. Не мне вас учить. Молодой человек снова повторил прежнее движение — кивнул, пожав плечами.

Еще через неделю Голобродов снова переступил порог офиса. Несмотря на его просьбы, контракт все равно получился пухлым. Голобродов попросил разрешения взять его для изучения.

— Это сугубо конфиденциальный договор.

— Тогда замажьте все упоминания о вашей фирме.

Голобродов отнес контракт к юристу. Этот юрист был далеко не самым дорогим, но на его консультацию ушел ювелирный набор жены — серьги, кулон и кольцо с бриллиантами.

Юрист насоветовал свежеиспеченному американцу кучу всякой всячины. Голобродов постоянно просил говорить помедленней. Он еще не настолько хорошо владел английским, чтобы успевать за бурным потоком красноречия.

В конце концов юрист предложил бесплатно внести в договор необходимые исправления, если только Голобродов сделает его своим эксклюзивным адвокатом по возможному иску на миллион.

— На меньшее возмещение не соглашайтесь, иначе они не устоят перед искушением вас обмануть.

ГЛАВА 27

Насчет суммы нашла коса на камень. Фирма не хотела соглашаться на такую сумму. Голобродов начал переговоры с другой, потом с третьей. Он понял, что это забег на длинную дистанцию и финиша придется ждать годами.

Тем временем жена нашла себе неплохую работу, а он так и не смог нигде устроиться. Начались бесконечные ссоры. Он долго сдерживался, пока жена не заявила, что писатель он никчемный, всей своей карьерой обязан покойному тестю-генералу. Голобродов сбил ее с ног, они дрались и кричали благим матом, пока соседи-мексиканцы не вызвали полицию.

Дело кончилось разводом, жена перебралась поближе к семье дочери, а Голобродов остался в чужой стране одиноким и неприкаянным. Тут ему вдруг улыбнулась удача. Нашлась наконец фирма, готовая подписать контракт на его условиях. Правда, у этой фирмы не было даже собственного офиса в Хьюстоне, всего лишь представитель, снимавший комнату в огромном бизнес-центре.

Единственным минусом был жидкий аванс — всего триста долларов. Скрепя сердце Голобродов согласился. Получив свой экземпляр договора с печатью и подписями сторон, он назвал место, где следовало искать стальной восьмиконечный крест. Может, они ожидали номера ячейки в банке и теперь будут разочарованы предстоящими проблемами под водой? Никаких следов разочарования: дежурный кивок и прощальное рукопожатие.

Через два месяца Голобродов заподозрил неладное. Он стал наведываться к представителю фирмы все чаще и чаще, но не мог застать его на месте, натыкался на запертую дверь. Скупал все газеты, ожидая увидеть сообщение о новой продукции, новых опытных образцах стали или по крайней мере о росте курса акций фирмы в длиннейшем списке компаний того же профиля.

Ничего, никаких новостей. Неужели его обвели вокруг пальца? Они что, не собирались ничего платить кроме жалкого аванса? Еще увидим, кто кого поимеет!

Целыми днями Голобродов кружил возле бизнес-центра. Очередной раз рванув на двадцатый этаж, он неожиданно застал представителя фирмы на месте. Тот предложил Голобродову кофе, чем окончательно вывел бывшего журналиста из себя.

— Хрен вам достанется эта штука! — Голобродов сперва выкрикивал по-русски, отводя душу, а уже потом переводил на английский. — Я полечу в Москву. Да зачем мне лететь, у меня есть все телефоны! Сегодня же свяжусь с ФСБ, и они успеют прижучить вашу контору! Если в Крыму опоздают, достанут прямо в вашем поганом офисе!

— Почему вы так волнуетесь, мы не брали обязательство по срокам, — собеседник с холодным любопытством наблюдал за чужой истерикой.

— Я должен быть в курсе всех дел. Так и передай, понял? — пнув ногой подвернувшийся мягкий стул на колесиках, Голобродов выскочил наружу.

Недалеко от дома он наткнулся на двух негров. Один квакал и мяукал на саксофоне, другой собирал «пожертвования». Голобродов уже знал этот вид американского вымогательства. Чернокожий «маэстро» встает рядом с магазином, кафе или просто жилым домом и начинает извергать из пластикового саксофона жуткие звуки. Закона он не нарушает, в ответ на угрозы имеет полное право вызвать полицию. В результате люди, живущие или работающие поблизости, подают ему милостыню, чтобы только свалил куда-нибудь подальше.

— Пошли вон, ниггеры поганые! — заорал во весь голос Голобродов.

Тут подскочил негр поздоровей… Очнулся Голобродов возле мусорных баков с поломанным носом и разбитой в кровь губой.

***

Хозяевам Крыма понадобилась срочная встреча в полном составе. Настроение резко изменилось, они долго не могли согласовать место сбора. Все разом они будут представлять для заезжего киллера лакомый кусок. Не дай бог, он разузнает координаты…

В конце концов решили встретиться на той самой яхте, где Картавый и Али впервые столкнулись с проблемой за игрой в нарды. Теперь уже бросать кости никому не приходило в голову. Яхту отогнали так далеко от берега, чтобы ее нельзя было достать самым дальнобойным стрелковым оружием. Но все равно несколько лодок окружили яхту с разных сторон в радиусе километра, готовые немедленно подать сигнал тревоги.

Еще раз прокрутили на «видаке» изображение, полученное в гостинице скрытой камерой. Человек в черной майке, черных штанах и черном жилете. Защитные очки не мешают разглядеть русые волосы, прямой нос и крепко сжатые тонкие губы.

— А этот чмо?

— Жора? Говорит узнал: он самый.

— Мог бы маску нацепить. Значит, не боится опознания.

— Я тебе больше скажу. Он видел, где стоят скрытые камеры. Знал, что попадет в объектив, и хрен положил.

— Похоже, так. За Жорой следит кто-нибудь?

— Мы пасем, менты пасут.

— Менты — грубые люди. Засветятся, спугнут.

— Да не будет он с Жорой контачить. На кой ему?

— Какие есть предложения?

— Может, попроситься за решетку на месячишко? — предложил толстяк с крючковатым носом.

— Так не шути, — прервал обычное свое молчание Козырь. — Этим не шутят.

— Послать человека в Москву на переговоры? — вслух размышлял пижонистый товарищ в шейном платке, хозяин половины крымских автозаправок.

— Переговоры? Узнать, как нам расслабиться и получить удовольствие? Какую позу принять?

— Известно какую, — рыжеусый Али пропустил между пальцами несколько янтарных четок с красной кисточкой. — К лесу передом, к Москве задом. И прогнуться хорошенько в поясе.

— Никуда ехать не надо. Мобилизовать ребят и держаться вместе.

— Осадное положение? Круговая оборона? Это значит реально бросить дела. Тогда им и убивать нас не надо. Без помех приберут Крым к рукам.

— Командовать можно по сотовому.

— Командовать-то можно. По сотовому тебе много чего наплетут, на словах контора будет работать как часы. Потом высунешь нос посмотреть — все развалилось к едрене фене. Я вот ездил в июне отдыхать с семьей в Испанию. Тоже звонил сюда каждый день: все круто, все как доктор прописал. Потом месяц разгребал дерьмо.

— Кстати, насчет семей. Нас можно семьями шантажировать. Или женщин с детьми тоже вместе соберем?

— Полная херня, — заявил Картавый. — У меня уже трое погибших и один раненый. Все равно я в глухую оборону не уйду.

— Ведь не с кого-нибудь начал, с Тараса, — думал о своем человек с грубым рябоватым лицом и огромным стажем отсидки. — Тараса лучше всех берегли.

— Да пусть он даже самый-самый. Неужели он один всех нас поимеет?

— А ты уверен, что он в одиночку здесь воюет?

— Такие не берут напарников. Они никому кроме себя не верят.

— Я не про это. Где гарантия, что один из нас не работает на Москву?

Любитель швейцарских часов озвучил сокровенную мысль каждого из своих собеседников. Полминуты висело молчание.

— И кого ты конкретно подозреваешь?

— Если б я на кого-то подумал, мы бы собрались без него.

— Такую парашу обычно гонят, чтобы от себя подозрение отвести, — разозлился Картавый.

— Не хватало нам здесь вцепиться друг другу в горло, — протестующее замахал руками хозяин заправок в шейном платке.

— Правильно. Надо принять план действий и доказать, что мы здесь не лыком шиты. Урыть ублюдка, а еще лучше взять живым.

— Ага, размечтался.

— Нужна приманка. Пусть все до конца недели расползутся по щелям, а кто-нибудь один останется в пределах досягаемости.

— И кто будет этим достойным человеком? Мне не терпится с глубоким уважением пожать ему руку, — иронично заметил любитель швейцарских часов.

— Будем тянуть жребий. Возражения есть?

***

Голобродов явился к адвокату с повязкой на лице. Он возненавидел адвоката с тех самых пор, когда не смог подписать с первой компанией договор на нужных условиях. Теперь бывший литератор готов был отдать половину из виртуального миллиона долларов штрафа.

Адвоката он презирал так же, как «ниггеров», от которых пострадал, как «латинос», с которыми долго жил по соседству, и как эмигрантов — бывших своих соотечественников. Но сейчас только адвокат мог помочь ему.

Голобродов ожидал, что очкастый крысеныш уже сделал карьеру и теперь стоит во главе целой юридической фирмы. Каково же было его удивление, когда он нашел мистера Хантера на задворках убогой окраины процветающего Хьюстона. За прошедшие пять лет адвокат слегка поистерся, как истирается обивка дивана, где случайные парочки занимаются любовью.

Хантер сразу же узнал эмигранта из России, сказалась профессиональная память на лица. Приятное удивление за стеклами очков смешалось с озабоченностью:

— Что с вами приключилось? Есть медицинское заключение? Уже дали знать в полицию? Или попробуете запросить возмещение ущерба? Присаживайтесь, я скоро закончу.

Он вернулся в свой жалкий кабинет разбираться с проблемами супругов, выходцев из Вьетнама. По сравнению с их английским английский Голобродова был достоин возведения на пьедестал.

Неожиданно бывший литератор почувствовал слабый росток симпатии к Хантеру. Оказывается, не только одного Голобродова преследуют неудачи. Даже коренным американцам тоже приходится туго. Взять бы в русском или украинском магазинчике литровый пузырь водки, посидеть до утра, излить друг другу душу. Нет, америкосы до этого не доросли. Они будут жаловаться на конкретные обстоятельства, им незнакома высокая, метафизическая тоска по Истине, Красоте и Добру.

Дождавшись очереди, Голобродов сообщил, что сломанный нос не имеет к его делу ни малейшего отношения. Он преуспел, добился заключения договора на своих условиях. Вот, пожалуйста, Хантер может пролистать документ.

Поздравлять адвокат не спешил, на полчаса погрузился в чтение ключевых параграфов.

— Почему вы мне заранее не показали бумаги?

— Нашли подвох? — озабоченно спросил Голобродов.

— Ни одного. Это и подозрительно. Вряд ли они собираются выполнить хоть одно из положений вашего контракта.

— Надо прижучить товарищей. Наше с вами прежнее эксклюзивное соглашение остается в силе. Какой там стоял срок? Семь лет?

— Извините, но по тексту договора я не брал однозначного обязательства защищать ваши интересы.

Адвокат привел пословицу, примерный аналог русской о синице в руке и журавле в небе.

— Пятьдесят пять процентов вам и сорок пять мне. Без малейших колебаний Голобродов подписал новые условия.

— Надо отметить возобновление нашего сотрудничества. Я угощаю.

Закрыв на ключ жидкую дверь в свой теперешний офис, адвокат повел клиента в близлежащий бар, где взял два пива и чипсов. Голобродов уже привык не удивляться американским представлениям об угощении. Хантер вовсе не издевался и отнюдь не экономил на эмигранте. Он и своего коренного хьюстонца угостил бы точно так же.

— Это норма. Ровно столько можно себе позволить, если собираешься садиться за руль. А мне сейчас придется покрутиться.

— Ехать с тобой? — безличное английское «you» Голобродов произносил теперь как дружеское и доверительное «ты».

— Не надо. Зачем всему городу знать, что я веду твои дела? Да и повязка твоя привлекает внимание. Отдыхай, вечером встретимся.

Вечером Хантер, как и обещал, заехал на холостяцкую квартиру. Голобродов основательно прибрался и зашел-таки в русский продуктовый магазин, чтобы удивить гостя охотничьей колбаской, солеными огурцами и селедкой, заправленной лучком и подсолнечным маслицем. Хантер, хоть и выглядел озабоченным, все замолотил за милую душу.

— Мы нарвались на серьезную проблему. Вас угораздило связаться с фирмой без имени.

— То есть как? — похолодел Голобродов. — Вот, на контракте прописано…

— Название-то у нее есть. Но нет имени. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Нет уважаемой торговой марки? Но я смотрел прессу, изучал аналитические статьи и курсы акций.

— Акции нормально котируются, вкладчики уверены, что не прогорят. Но фирмы подобного рода существуют лет пять, не больше. Потом закрываются с выплатой положенных дивидендов и перерегистрируются под новым названием. Соответственно репутация заботит их не так, как компании со столетней историей, намеренные существовать до скончания света.

— Рога и копыта? Не может быть!

Хантер не понял выражения. Пришлось объяснить ему, что в России перед самым отъездом Голобродова такие номера тоже были в ходу. Правда, без выплаты дивидендов.

— Я думал, это только у нас, при нашем бардаке.

— Фирмы с названием, но без имени на деле бывают филиалами очень уважаемых компаний. Ваша фирма тоже филиал настоящего оружейного монстра, но доказать эту связь практически невозможно.

— Через них прокручиваются все сомнительные сделки?

— Ну, не все. У нашего монстра таких филиаллов не один и не два. Но в целом вы правы. Есть рискованные аферы, в которые компания с именем не желает быть втянутой. Но часто они обещают приличный куш, хорошую прибыль.

— Разве к фирме без имени нельзя предъявить иск?

— Можно. К таким фирмам предъявляют сотни, тысячи исков. Такие фирмы не заботятся о своем имидже и готовы хоть каждый день выступать ответчиками в суде. Но они привыкли работать на грани, это их стихия. И заставить их платить невероятно сложно. Они не раскошелятся, чтобы замять дело и выглядеть непорочными в глазах общества. Просто затянут процесс на годы, пока сами не перестанут существовать. Не всякий имеет столько средств, чтобы месяц за месяцем подпитывать и продвигать свой иск.

— Пятьдесят пять процентов?

— Я не просто должен бросить всю теперешнюю практику, мне еще понадобятся как минимум два помощника. Понадобятся средства для организации личных встреч — ужинов в дорогих ресторанах и прочего.

— Шестьдесят процентов.

— С нуля? Это пока воздух. Попробуйте взять ссуду, Вы ведь писатель, обратитесь в ПЕН-клуб, к своим собратьям. Наверняка вы писали диссидентские романы, пострадали от тоталитарного режима.

— Нет, я писал повести о чекистах с холодной головой и горячим сердцем, — мрачно произнес Голобродов, машинально отправляя в рот последний кусок селедки. — Сейчас это вообще не имеет значения. Сейчас плевать хотели на бывших диссидентов. Союз развалился, и они больше на хрен никому не нужны.

— Правда? Тут вам, наверное, видней. В любом случае подумайте о ссуде.

— Тебе легче было бы ее получить. Ты здесь свой.

— Я уже наполучал, дай бог расплатиться. Ничего, не падайте духом. Завтра появятся свежие новости.

ГЛАВА 28

Жребий выступать в роли приманки выпал Картавому.

— Так я и знал, — злобно сплюнул он за борт. — Пока все шишки сыплются только на меня.

— А Тарас? Он, по-твоему, цветет и пахнет в гробу?

— Ладно, проехали.

Договорились, что один только Картавый останется на прежнем месте. Зато все остальные выделят людей на его охрану. Колец охраны должно быть два: одно явное, второе скрытое. Кто-то из участников встречи предложил еще третье, милицейское кольцо. Но предложение не нашло поддержки: в убогих ментовских затеях все вечно шито белыми нитками. Пусть они лучше Жору держат под наблюдением.

«Резиденция» Картавого находилась в одном из домов отдыха, в той части берега, где скалы отступали, давая место зелени. Дом отдыха представлял собой одно большое здание со столовой, кабинетами врачей и администрации, пунктом проката и, конечно же, номерами для отдыхающих. Другие, более просторные номера располагались в щитовых домиках под сенью соснового бора.

Крайний из домиков, ничем не примечательный снаружи, был оборудован внутри с особым комфортом и находился на особом режиме. В теплую половину года Картавый жил и работал здесь, с середины октября перебирался в Севастополь.

Обычно возле домиков не торчал никто из подчиненных. Они приезжали и уезжали обратно. Сам Картавый тоже не сидел на месте. Иногда несколько дней подряд мог не показываться на летней своей «базе».

Теперь в непосредственной близости от дверей прохаживались двое из его братков. По очереди устраивались на крыльце перекурить, не выпуская руку из правого кармана легкой куртки. Еще один охранник сидел внутри вместе с Картавым.

Охранники и шеф заранее о себе позаботились, надев под одежду импортные, легкие на вес бронежилеты. Картавый сам держал наготове «пушку» с полной обоймой, хотя по раскладу у наемного убийцы не было шансов прорваться внутрь домика.

Все подступы к дому отдыха просматривались «сборной командой», куда каждый из участников последней встречи отрядил лучших людей. Даже полоску берега держали под неусыпным наблюдением, подозревая, что киллер может приплыть под водой.

Первые сутки завершились без происшествий, подошли к концу вторые. Стадо отдыхающих кормилось по расписанию, в остальное время купались, загорали, пытались завести романы, донимали медицинский персонал выдуманными болячками.

Приехала машина забрать мусор. С первого и до последнего момента ее «вели», как возможное средство доставки киллера. Точно так же внимательно отследили другую машину, которая доставила свежий хлеб и фрукты для столовой.

В трех километрах от дома отдыха останавливался по ходу маршрута автобус «Севастополь-Феодосия». Сходящие с него пассажиры тоже проходили внешний осмотр. «Сборная команда» не исключала, что киллер может резко изменить внешность: надеть парик, воспользоваться накладными усами или бородой.

Некоторые отдаленно похожие на московского гостя личности могли наткнуться в коридоре или аллее на незнакомого крепкого мужика. После «случайного» контакта незнакомец бормотал извинения. Возвращался к своим и разочарованно сообщал: «Чисто».

Уже начало смеркаться, когда на территорию дома отдыха заехало такси. Расплатившись, пассажир вышел наружу и уверенно направился мимо главного четырехэтажного здания к крайнему домику.

Дежурная команда действительно была сборной. Не только в смысле принадлежности к разным крымским группировкам, но и по прошлому этих людей. Здесь были уголовники, имевшие на совести убийства и разбой. Были бывшие контрактники, которые не сумели после Чечни вернуться к мирной жизни, были фанатичные мусульмане, ненавидевшие в глубине души всех «неверных». Но даже у видавших виды отвисли челюсти, как только пассажир выпрямился в полный рост.

Московский киллер ни на йоту не изменил свою внешность. Те же защитные очки, скрывающие выражение глаз. Черная майка, черный кожаный жилет и черные джинсы. Руки свободны, шаг широкий и уверенный.

Даже если он глуп и не догадывается о ловушке, наверняка ведь должен понимать, что Картавого не оставили в такое «смутное» время без охраны. Достаточно бросить взгляд на людей возле дома. Оба уже сняли свое оружие с предохранителя.

На человека в черном было нацелено не меньше дюжины стволов, хотя никто из отдыхающих пока не замечал вокруг ничего особенного. Оставалось последнее движение дюжины указательных пальцев, но прежде следовало связаться с Картавым. Тот и сам уже увидел в окне приближающегося киллера. Стоя с мобильником в руках, первый раз в жизни он почувствовал, как ноги делаются ватными.

Нет, москвич совсем не дурак. На что же он рассчитывает? Надеется взять на понт, на чувство страха, которое должно парализовать противника?

Картавый вдруг осознал главное: если москвича замочат в его владениях, ему уж точно конец. Остальные могут воспользоваться обстоятельствами, выторговать себе более или менее почетные условия капитуляции. Но его, Картавого, новая власть точно не помилует. Достанут везде, даже за тридевять земель отсюда.

Похоже, москвич рассчитывает на его сообразительность, рассчитывает, что он не даст команды стрелять.

— Погодите, — сиплым голосом произнес в трубку Картавый. Потом сделал шаг к двери и повторил то же самое наружным охранникам.

— Подпустите на десять шагов. Дальше пусть остановится.

Приблизившись к дому на расстояние десяти шагов, человек в черном начал медленно разводить руки в стороны. Никто пока еще не сказал ему ни слова. Когда осталось пять шагов, руки уже были подняты горизонтально на уровень плеч. Сейчас охране полагалось его обыскать.

Готовый к любому повороту событий, Картавый прислонился спиной к стене рядом с окном. Обеими руками стискивая рукоять пистолета, он беззвучно матерился.

— Шеф, мы его проверили, — раздался снаружи неуверенный голос.

Картавый не хотел отвечать — по звуку могла сориентироваться пуля. Кивнул третьему охраннику, стоявшему в комнате с другой стороны от окна. Тот сглотнул слюну и спросил:

— Точно проверили?

— Ну да. Оружия нету. Перекрестившись, Картавый кивнул.

— Запускай, — скомандовал охранник из домика и отступил назад к другой стене, нацелившись на дверь из комнаты в прихожую.

Человек в черном вошел с опущенными руками. Сзади в него тоже целились. «Какого черта не велели держать руки за головой», — подумал Картавый. Но тут же понял, что наемный убийца просто наплевал бы на такое требование.

— Окружайте, — скомандовал в трубку Картавый.

Пусть гость слышит. Пусть убедится лишний раз, что пролитая кровь не останется без возмездия.

Человек в черном без приглашения опустился в кресло. Картавый и его подручный продолжали пока стоять, теперь именно москвич выглядел хозяином в доме. Вооруженные люди обычно имеют неоспоримое преимущество в диалоге с безоружным. Но Картавый видел себя со стороны и понимал, что выглядит безумно напуганным с «пушкой» в руках.

— А ты неглупый мужик, — заметил человек в черном. — Правильно сделал, что не позволил стрелять.

Картавый наконец заставил себя опуститься в кресло по другую сторону низкого журнального столика.

— Чего тебе надо?

— Не догадываешься? Ты ведь ждал моего прихода.

— Ничего хорошего тебе здесь не обломится. И тем, кто тебя послал.

— Давай кончим пугать друг друга. Я пришел сказать, что у вас нежданно-негаданно появился шанс остаться в живых.

— Этот шанс был с самого начала. Но прогибаться здесь никто не собирается.

— Честь и хвала, — спокойно заметил гость и оглянулся вокруг. — Где тут у тебя пепельница?

Картавый собирался кивнуть кому-нибудь из ребят. Потом подумал, что вопрос может оказаться хитрым ходом с целью отвлечь одного из его людей. Хотел сам встать за пепельницей, но вовремя опомнился — несолидно. Ограничился кивком в сторону подоконника.

Человек в черном слегка оттолкнулся ногой, и кресло на колесиках подкатилось ближе к окну. Взяв пепельницу, он так же легко прокатился на пару метров к прежнему месту. Вытащил сигарету, закурил, никому не предлагая.

— Подумай, как бы нам поговорить без свидетелей. У тебя тут куча народу. Страшновато вам, понимаю… Даже не знаю, как быть, — глубоко затянувшись, гость выпустил дым в сторону. — Решай сам. В принципе, я могу переговорить с кем-нибудь другим из вашей славной когорты.

В Картавом взыграло самолюбие. Кивком головы он отправил вон всех троих подчиненных, но сам продолжал держать пистолет направленным в голову москвича.

— Меня попросили расчистить тут поле деятельности, — объяснил москвич. — Получил аванс налом, приступил к работе. Теперь узнаю, что первый денежный перевод пока не пришел на счет. Со мной должны были расплатиться в несколько приемов, исходя из числа твоих коллег. Ну и вот… Бабки за Тараса пока еще не поступили. Пришлось взять паузу.

«А если б поступили?»— с ужасом подумал Картавый. Потом решил не торопиться с доверием.

— На сегодняшний день я никому ничего не должен, — продолжал человек в черном. — Я вообще нейтральное лицо. Как говорится, ничего личного. Если ты мне выложишь бабки и закажешь кого-нибудь в Москве — нет проблем. Такое заявление обнадеживало. Картавый слегка воспрянул духом.

— Вообще есть разные варианты развития событий. В Москве в основном две силы положили глаз на Крым. Скажу честно, под ту или другую вам по-любому придется лечь. Но одни вас трахнут нежно, с любовью. Другие — жестко.

— Еще вопрос кто кого трахнет, — перевел дух Картавый.

— Я сейчас уйду, а ты посоветуйся с остальными. Через меня можно кое-что решить. За определенную мзду готов облегчить вашу участь.

Картавый мог бы сейчас кликнуть всю команду. Велеть, чтоб надели на гостя наручники. Пусть он в таком виде излагает перед «отцами» Крыма свою программу. Но интуиция подсказывала ему не делать глупостей. Пусть уходит. Еще вопрос, кому сегодня больше повезло остаться в живых; может, не ему.

— Где тебя найти?

— Завтра сам найдусь. Ты уж позаботься проинформировать народ.

ГЛАВА 29

Голобродовский нос потихоньку зажил. Он даже не обращался за врачебной помощью, чтобы не тратить попусту деньги. Опухоль спала, боль утихла.

Сейчас, наверное, кости неправильно срастаются. Ну и пусть! Чтобы их совместить и выправить, нужна чуть ли не пластическая операция. Бешеные деньги. А на кой хрен?

Соблазнять баб ему уже поздновато. На светские приемы звать не будут. И на сцену получать Пулитцеровскую премию под шквальные аплодисменты зала тоже не попросят. Все написанное по-русски после революции 17-го года здесь гроша ломаного не стоит. Чехов — последний по счету, кого еще уважают.

Оценив сухой остаток своей литературной карьеры, он не слишком расстроился. Его теперь занимали другие материи: найти деньги на борьбу за свои права. Голобродов уже нисколько не сомневался, что военно-промышленный Голиаф собрался проигнорировать его, крохотного Давида. А если изловчиться и залупить гиганту в лоб камнем, пущенным из пращи?

Ссуда не светит, у дочери и зятя тоже просить без толку. Украсть? Где и как? Везде сигнализация, везде камеры. А если подбросить записку с угрозами и требованием денег? В большой магазин нельзя, там понадеются на своих охранников. В лавчонку или забегаловку? Да они на все пойдут, лишь бы не делиться ни с кем своими жалкими доходами. Сообщат в полицию без вариантов.

А если наехать на соплеменников? В городе куча эмигрантов, у некоторых свои крохотные заведения на задворках: парикмахерская на три кресла, табачный киоск или видеоларек. Им можно написать пару слов по-русски. Они лучше других знают, что русская мафия — это не толстые итальянцы и не негры в рэперских штанах. Русская мафия шутить не будет и обязательно исполнит угрозу.

Голобродов написал три записки печатными буквами. Незаметно подкинул одну в продуктовый магазин, где покупал иногда селедку, кислую капусту и черный хлеб. Другую — ювелиру, у которого пристроил когда-то бриллианты жены. Третью — в чебуречную, которую держали два брата из Грузии. Суммы указал вполне посильные для мелкого бизнеса. Угроз не пожалел: обещание порезать на куски было самым скромным.

Срок дал жесткий — два дня. Пусть человек выкладывает денежки, пока еще застигнут врасплох, растерян. На третий день он уже соберется с мыслями, начнет прикидывать, как бы избежать потерь.

Сложней всего для Голобродова оказалось выбрать место и время передачи дани. Место не должно быть слишком безлюдным, иначе его можно взять под наблюдение с приличной дистанции. На слишком людном месте переодетые полицейские могут крутиться совсем рядом под видом случайных прохожих или посетителей в надежде засечь момент, когда чья-то рука потянется к дуплу раскидистого дерева в парке.

В памятных делах из архивов КГБ эти проблемы редко возникали. Он помнил только один случай, когда советского резидента арестовали в начале шестидесятых годов при выемке документов из тайника, предназначенного для связи с информатором.

Вдруг Голобродова осенило: старый аквапарк под открытым небом, который вот-вот собираются демонтировать. Аквапарк устроен на живописном холме — желоба и трубы, по которым когда-то с визгом скатывалась вместе с водой публика, теперь стоят сухие и ржавые среди буйной растительности.

Пусть в назначенное время «жертвователь» скатает доллары в трубочку и перевяжет ниткой. Отпустит в верхней точке желоба, а Голобродов встанет поджидать ниже — никто не догадается, где именно.

Утром он встретился с Хантером. Адвокат сообщил, что нарыл новые данные насчет транснационального монстра со штаб-квартирами в Нью-Йорке, Лондоне, и Брюсселе. Уже знает, кто там реально контролирует фирму «SSZ-Technologies» — ту самую фирму «без имени», которой Голобродов передал все сведения насчет образца стали.

— Нужны деньги слетать в Европу. Здесь ведь только представительство «SSZ», а головной офис там. Я не собираюсь жить в пятизвездочном отеле, остановлюсь у знакомой. Проживание за мой счет, перелет за твой.

Теперь уже и Голобродов слышал в «you» Хантера «ты» доверенного лица, компаньона и сообщника. Почему только этот Хантер до сих пор прозябал — такой грамотный, энергичный. Или в Штатах тоже процветают одни посредственности?

Насчет шантажа Голобродов не спешил рассказывать «доверенному лицу». В этом деле Хантер точно неспециалист. Начнет отговаривать, только нервы накрутит. Все они трусы, эти американцы.

В десять вечера начинающий рэкетир покинул квартиру. За пятнадцать минут до первого назначенного срока он уже выбрал себе место ближе к концу желоба. Несколько раз сжал и разжал пальцы в качестве репетиции. Для верности сам забрался в желоб и присел на корточки — иначе есть риск промахнуться одной рукой в темноте и упустить посылку.

Назначенный срок прошел. Может, у него отстали часы? Или никто из троих не придет, все они хрен положили на угрозы?

Вдруг он расслышал тихие шаги и чей-то голос. Ему стало страшно в темноте. Здесь, на задворках огромного города, могут ошиваться наркоманы, бездомные и прочий сброд. Слов он не понял, язык был явно не английским. Гортанным клекотом он походил скорее на язык кавказских горцев. Неужели чеченцы? Как он не сообразил, что все три «точки» эмигрантов давным-давно отстегивают дань. И предъявили его грозные записки вовсе не в полицейский участок, а бородатому Аслану или Вахе.

Низко пригибаясь, Голобродов засеменил подальше от ржавого желоба и вдруг ткнулся макушкой во что-то твердое. В следующую секунду разглядел внизу на траве ноги в кроссовках и понял, что твердый предмет — это дуло. Он не успел поднять голову, одновременно со слабым хлопком она дернулась назад, фонтанируя кровью.

***

Картавый сразу известил остальных «хозяев» полуострова о визите московского киллера. Все собрались без заминок, уже в третий раз по одному и тому же вопросу.

Картавый ожидал благодарности за выдержку и твердость. Он не впал в панику, не приказал мочить из всех стволов. Он ничего не стал обещать человеку в черном. Но со всех сторон неожиданно посыпались упреки:

— Какого черта ты дал ему уйти? Такого шанса больше не будет!

— Он решил взять на понт, а ты уши развесил. Силенок у них не хватает со всеми здесь разделаться, вот и хотят заполучить Крым без единого выстрела.

— Сейчас бы втащили его сюда связанного, поставили бы на колени. И пусть бы рассказал, кто конкретно вздумал на нас наезжать. Картавый потерял самообладание, сорвался на крик:

— …в рот! Вас бы туда любого! Легко, сидя здесь, выступать, требовать, чтобы я все дерьмо взял на себя! Вот приедет он потолковать — тогда и вяжите! Хоть на сковороде поджаривайте! А я крайним не буду! Придет время, каждый из вас радостно жопу подставит, а меня москвичи на части порвут!

— Хватит глотку драть, — заметил любитель швейцарских часов. — Знаешь, кто громче всех возмущается? Тот, у кого рыльце в пушку.

— А ты думал, я вам левую щеку подставлю? Извини, я не Иисус Христос, не дорос еще.

— Христа трогать не надо. Но вообще там, в Евангелии, есть один товарищ, его стоит вспомнить.

— Может, ты уже снюхался и нас всех продал? — подхватил толстяк с крючковатым носом.

— Базар не по делу, — поморщился рыжеусый Али. — Если б снюхался, нас бы уже всех перещелкали.

Выслушав это здравое суждение, спорщики решили отдышаться. Слово взял Козырь. Он всегда молчал, когда говорили другие, и открывал рот только в долгих паузах.

— Картавый по-своему прав. Правильно сделал, что не взял на себя ответственность. По такому вопросу нужно общее мнение. Насколько я знаю, москвичи компромиссов не признают, им отдавай все и сразу.

— А вдруг они в натуре сами еще не поделили Крым между собой?

— Прежде чем человека сюда посылать, они там все перетерли и утрясли между собой… Этот деятель еще не оставил надежды замочить всех разом. Рассчитывает, что мы начнем друг друга подозревать и каждый захочет лично присутствовать на фуршете.

— Мы здесь тоже не лохи. Все сделаем как положено. Посадим в тачку проверить на вшивость, потом уже привезем под конвоем куда надо.

— Еще неизвестно, какое у него главное оружие. Может, не нож и не ствол. В Москве давно двадцать первый век, это мы здесь по старинке работаем.

— Что, ракету из-под ногтя выпустит? Хватит херню пороть!

— Все мы боимся, чтоб за него потом не мстили. Может, ментяр спустить? Типа мы ни при чем, хотели как лучше. А менты, суки, выследили.

— Кого они когда выследили? Только по наводке и работают.

— Тебе лучше знать.

— Что за намеки? Я не скрываю, у меня есть кореши в ГУВД. В гробу я их видел, но тем не менее… А другие, вроде тебя, по-тихому с ними контачат…

— Спокойно, люди. Иначе в натуре перегрыземся. Ты в курсе, что там менты себе думают? Чешутся вообще или нет?

— Чешутся, только вяло. Они ведь тоже не хотят без работы остаться. По большому счету им по барабану, кто здесь овец будет стричь. Ну, раскрутят сейчас операцию по полной программе, начнут палки в колеса ставить москвичам. А те все равно потом сядут керувать, только сделают из начальников ГУВД «оборотней в погонах» и посадят другое начальство, более сообразительное.

— Наших ребят надо переодеть в ментовской камуфляж. И пусть замочат гада по дороге.

— Тогда нужны свидетели.

— Не проблема, будут. Наши едут в тачке сопровождающими, тачку тормозят для досмотра…

— А дальше? Нужен предлог. Москвич выйдет и встанет на растяжку.

— Да ты дослушай, е-мое. Кто-нибудь из наших рванет с места. Тогда и огонь откроют. Кого надо, замочат, остальные разбегутся. Мы все свалим на ментов. Скажем, с чистой душой согласились на переговоры. Он, небось, держит связь с Москвой, передаст, что едет потолковать. Пусть москвичи потом сами находят свидетелей, выясняют, как оно было.

— Не станут они себе голову забивать. Просто пришлют сюда трех киллеров вместо одного.

— Ни хрена, станут. Ты не стал бы выяснять, кто твоего лучшего стрелка завалил?

— Найдут свидетелей и сразу допрут, как мы им лапшу навесили. Надо как минимум еще одного подранить.

— Точно. Москвича замочат, раненого схватят и в наручники.

ГЛАВА 30

На следующий день Слепой получил приглашение встретиться. Картавый подчеркнул, что решение принималось в узком кругу, но коллективно. Весь этот узкий круг намерен присутствовать на встрече. Сиверов понимал, что затеял слишком опасную игру.

В назначенное время недалеко от здания севастопольского драмтеатра остановилась черная «Ауди». Выглядела она солидно, почти как представительский лимузин. «Только флажка не хватает», — усмехнулся Сиверов. Он понимал, что «хозяева полуострова» ничего еще для себя не решили и колеблются: воспользоваться шансом или нет. И все-таки подошел к машине, глядя по пути не столько на нее, сколько на окна и крыши близлежащих зданий.

Двое «качков» вышли наружу, один из них услужливо распахнул перед Сиверовым дверь. Не очень добрый знак. Если бы с ним действительно решили вести переговоры, то вряд ли вели бы себя с подобострастием.

Справа и слева на заднее сиденье устроились крепкие «шестерки» из той колоды, в которой покойный Тарас был тузом, а Картавый чуть недотягивал до короля. Всего сопровождающих насчитывалось трое — третий сидел впереди, вполоборота. Сиверова обыскали с максимальным уважением и велели водителю ехать.

Машина плавно набирала ход и скоро вырвалась на простор, не ограниченный фасадами домов. Человек рядом с водителем отчитался по телефону, как только пересек городскую черту. Сам водитель явно имел достаточный опыт, но сжимал руль чересчур сильно. Впрочем при той славе, которая распространилась о Глебе, напряжение можно было понять.

Маршрут привел их в Качу, водитель сбросил скорость в соответствии со знаком ограничения и покатил по главной улице, где в целом исправно светили фонари и слонялся группками молодняк.

Вдруг метрах в тридцати обнаружился пост досмотра. Камуфляжная форма указывала на местный милицейский спецназ. Человек в вязаной маске заранее махнул остановиться.

— Никаких проблем, — сказал сосед слева от Сиверова. — Ты чистый, мы к ним выйдем тоже чистыми. А тачку шмонать не станут.

— Хорошо, если не станут.

Милицейский спецназ сразу не понравился Сиверову. Все вроде делали правильно: попросили документы, долго их изучали. Потом спокойно потребовали выйти и предложили водителю открыть багажник. И все-таки Глеб слушал их голоса с тем же неприятным чувством, с каким любитель музыки слушает игру на расстроенном пианино.

Едва заметная фальшь — трудно понять, где она кроется. В самой интонации? По сути верная, грубовато-спокойная. Но привычка рапортовать начальству в погонах развивает несколько иную манеру произносить слова, более отрывистую. Начальства, положим, нет рядом, но привычка — вторая натура.

— Сюда становитесь, к машине. Руки на капот,

— А в чем дело? — вскинулся тот самый сопровождающий, который обещал Глебу беспроблемный досмотр.

— Узнаешь.

Вполне стандартный диалог. Но если под сиденьем спрятано оружие, человек не будет тупо интересоваться, в чем дело. Он попробует заговорить зубы, как-то переключить внимание людей в камуфляже. Или, наоборот, промолчит с деланым равнодушием.

Глеб вдруг разгадал происходящий спектакль. Вполне искусный, способный ввести в заблуждение. Эти люди специально переоделись, чтобы под видом ментов застрелить его при свидетелях. Сейчас кто-то из машины поведет себя «неадекватно», даст повод открыть огонь. И единственной реальной мишенью станет он, Сиверов.

Не считая его, «аудюху» покинуло четверо. Двое легли животами на капот, не оставив там свободного места. Двое прислонились к подсвеченному фонарем раскидистому тополю, прилепили ладони к стволу повыше головы.

— А тебе отдельное приглашение?

Сиверов стоял у дверцы машины, от него требовалось только развернуться и положить руки на крышу. Начав движение, он на развороте ударил ближайшего ряженого ногой в живот. Тот сложился вдвое. Сиверов стал падать с ним за компанию, иначе автоматная очередь второго «спецназовца» прошила бы грудь навылет. Теперь она только разнесла вдребезги боковые стекла в машине. Третий в камуфляже оказался менее расторопным, только успел передернуть затвор.

Сиверов выхватил короткоствольный автомат из рук вырубленного ударом противника. Упав на бок, дал с земли короткую, но предельно точную очередь. Второй и третий «спецназовцы» свалились как подкошенные.

— Ты что сотворил? — растерянно пробормотал человек у капота. — Ментов порешил?

Поднимаясь на ноги, Сиверов отметил в этом бандите определенный талант. Ничего не скажешь, вошел в роль.

— Погнали, нечего здесь торчать, — Глеб стер с автомата свои отпечатки пальцев и бросил его между двумя трупами.

Водитель и трое сопровождающих обалдело влезли обратно в салон. «Ауди» тронулась с места. Мимо проплыла застывшая, как на стоп-кадре, компания подростков с крашеными волосами.

— Все бы миром кончилось, — пробормотал, собираясь с мыслями, человек рядом с водителем. — А как теперь? Менты за такие дела…

— Подставил ты нас капитально…

— Не менты это были, ряженые, — ответил Сиверов, отряхивая с себя придорожную пыль. — Наверное, конкуренты прознали лишнее. Кого-то не устраивают переговоры,

На несколько минут в салоне воцарилось молчание. Все кроме Сиверова дышали тяжело, как после кросса.

— С чего ты взял? — наконец выдавил из себя водитель.

— Долго объяснять, — отмахнулся Сиверов. — Короче, не менты это. Ментов я знаю как облупленных. Смотрите веселей, не так уж все плохо.

Свернув с трассы, «Ауди» проехала пару километров по грунтовой. Водитель остановился, дав возможность одному из сопровождающих выйти и позвонить. Тот отошел на порядочное расстояние, предполагая у Сиверова фантастические слуховые способности. Вернулся мрачнее тучи.

— Они ждут. Я сказал, что по трассе мы не поедем.

Водитель кивнул. После получасовой тряски по ухабам они заехали в очередной поселок, остановились возле убогого местного клуба и вошли через черный ход.

В небольшом зале горел только один светильник. Он позволял видеть небольшую сцену с бархатным занавесом бордового цвета и ряды деревянных сидений, безжалостно исцарапанных публикой.

Некоторые места были заняты. Сиверов насчитал восемь человек. Еще примерно столько же стояло у стен. Люди из «Ауди» тоже остались.

— Рад приветствовать, — негромко произнес Глеб, как будто он в качестве хозяина принимал собравшихся в клубе. Навстречу встал Картавый.

— Мы тоже рады, что дело обошлось. Новости нас, конечно, не обрадовали. Но справки мы навести успели: это в самом деле были ряженые. Кому-то хочется пустить переговоры под откос. Но сила, я думаю, на нашей стороне.

— Тогда давайте по делу. Хватит на сегодня спектаклей.

Глеб не стал говорить прямо о режиссерах спектакля. Он сел на предложенное место в первом ряду. Здесь ему предстояло сидеть спиной к остальным, не имея возможности разглядывать их лица. Он особо в этом и не нуждался.

— Неплохо бы для начала еще раз выслушать ваши предложения, — раздался незнакомый Слепому голос.

— Никаких глобальных идей, — пожал он плечами. — Мне заплатили аванс, попросили смотаться сюда. Вот он я, приехал. Может, завтра-послезавтра переведут бабки, тогда буду работать дальше. Хотя, конечно, всякая задержка гасит мой энтузиазм.

***

Молодая женщина по имени Алиса летела в Ереван на открытие памятника своему прадеду. Человек этот не был связан с ней кровным родством, он всего лишь усыновил после Первой мировой войны сироту Манушак. Но бабушка всегда рассказывала о нем как о родном отце.

Американский плавильный котел давно перемешал расы и народности. Алиса была гражданкой США с латиноамериканской фамилией по отцу и ирландской по мужу, не знала другого языка, кроме английского. История бабушкиного прибытия в Америку казалась ей столь же далекой и легендарной, как истории времен Гражданской войны между Севером и Югом.

На бабушкиной родине Алиса никогда не бывала, только помнила над ее кроватью красивую фотографию горы Арарат на фоне ярко-голубого неба и другую вырезку из журнала — снимок старинной церкви на небольшом каменистом островке посреди озера.

Алиса слышала историю о покушении прадеда на Талаат-пашу. Последнее время, когда призрак новых терактов «Аль-Кайды» мерещился каждому американцу дома и на работе, ее смущали обстоятельства давнего дела. По сути это было справедливое возмездие, но по форме похоже на террор.

Бабушка Манушак никогда не рассказывала, как потеряла родителей, как попала в сиротский приют вместе с сотнями таких же девочек. Наверное, если б она поведала историю тех дней, Алисе было бы легче сделать для себя окончательный вывод.

Но если память доктора Арсена чтят на родине, скорее всего он действительно герой. Этим людям виднее, там ведь сама земля пропитана памятью о прошлом.

На длинном маршруте «Боинг» сделал посадку в Европе. Алиса побродила бесцельно по огромному аэропорту, купила пару сувениров. К ней обратился с вопросом симпатичный парень с черной полоской бородки-эспаньолки — он только что прошел регистрацию на ее рейс и ждал объявления на посадку. В салоне действительно оставались еще свободные места для пассажиров.

Незнакомец представился корреспондентом, они разговорились. Он тоже летел в Ереван, собирался присутствовать на открытии мемориального бюста. Но его интересовала другая фигура из прошлого. По заданию редакции он собирал материалы о друге Арсена — русском эмигранте по фамилии Лаврухин.

— По-своему уникальная личность, — сообщил корреспондент, не уточнив причин такой оценки.

— Я слышала о нем, — улыбнулась Алиса. — Они вместе уехали из Стамбула в Германию. И моя бабушка была с ними.

— Они, наверное, переписывались потом, когда ваши родные перебрались в Америку.

— Да, конечно. Осталось штук десять писем. От прадедушки вообще осталось не так много — я везу сейчас с собой эти письма, дневники и кое-какие личные вещи. Передам в исторический музей.

— Неужели безвозмездно?

— Я не нуждаюсь в деньгах. Тем более прадедушка не был ни рок-певцом, ни кинозвездой, чтобы выставлять его вещи на аукцион и рассчитывать продать за сотни тысяч долларов.

— Черт возьми, пора бежать на посадку. Поговорим еще в самолете.

В самолете парень с эспаньолкой уговорил соседа Алисы поменяться местами. Уселся рядом и сразу же вернулся к прерванной беседе. Алисе нравилось, что он не морочит ей голову, не говорит комплиментов, а с самого начала честно признался в причине своего интереса.

— Если бы вы мне позволили на них взглянуть. Полистать, сколько успею. Боюсь, сотрудники музея будут несговорчивыми.

— Пожалуйста. Только вряд ли вы что-нибудь поймете. Вы знаете русский?

— К сожалению, нет.

— Письма Лаврухина написаны по-русски. Конвертов не осталось, я их просто сложила вместе. А вот дневник прадеда, он написан по-армянски, к тому же почерк неразборчивый, как у любого врача.

Корреспондент с благоговением перевернул пожелтевшую страницу. «Когда он успел проникнуться любовью и почтением к персонажу своей статьи? — удивилась Алиса. — Наверное, только такие энтузиасты добиваются успехов в журналистике».

Она наблюдала, как быстро и аккуратно сосед переворачивает страницы, не пропуская ни одной. Он явно не успевал читать, но как будто искал какое-то одно слово, которое должно было сразу броситься в глаза.

Мелькание страниц постепенно убаюкало. Откинувшись в кресле, Алиса балансировала между сном и явью. Наконец корреспондент покончил с бумагами, вернул дневник и письма хозяйке на колени и стал рассыпаться в благодарностях.

— Просто хотелось оценить объем материала. Сообщу редакции, пусть принимают решение.

— Дальше вам и вашим коллегам придется иметь дело уже с музеем. Я обещала завтра утром все им передать.

Самолет пошел на снижение. Выглянув в иллюминатор, Алиса увидела почти точное подобие той самой цветной фотографии, которая висела в бабушкиной комнате. В ясный полдень огромная гора по ту сторону государственной границы отчетливо выделялась своей снежной вершиной.

ГЛАВА 31

Собравшиеся предложили Сиверову перейти на их сторону. Если ему действительно все равно, если он связан с москвичами только как исполнитель, он вполне может сменить заказчика.

— Это вам дорого обойдется, — в голосе человека в черном прозвучал явный скепсис.

— Деньги есть. Скажи сколько.

— Смотря что нужно. Телохранителем я никогда не работал и не собираюсь. Тем более на восьмерых разом.

— Нужно разобраться с теми, кого пришлют тебе на смену.

— Следом пришлют новых.

— Ты в себе сомневаешься?

— Сомневаюсь в ваших возможностях тратить большие бабки. Прежняя независимость обернется вам такой суммой, что вы все равно от нее откажетесь.

— Назови расценку.

— От пятидесяти до ста штук зеленых за голову. Конкретно уточню по факту.

— Елки зеленые, ты же не больших начальников будешь валить.

— Таких же киллеров, как я. Сколько бы ты заплатил за мой труп? Да все сто пятьдесят! — подытожил Слепой.

— Давай еще раз уточним, что ты нам можешь гарантировать, — подал голос молчаливый Козырь.

— Только не вашу безопасность, — повторил Глеб. — Гости оттуда проживут здесь недолго, максимум пару суток. Но если кто сам подвернется им под руку, пеняйте на себя.

— Не слишком щедрые обещания.

— Зато реальные. Я извещаю всех об их прибытии. Вы на день-другой зарываетесь в песок, а я за это время решаю вопрос. В следующий раз тем же макаром.

— Хорошо. Мы сейчас обсудим твои предложения и дадим ответ.

— Я вам ничего не предлагаю. Я ставлю свои условия. Это еще не все. Прямо сейчас с носа по пятнадцать штук отступных за свою собственную шкуру. Если кто ценит себя дороже — ради бога, спорить не буду.

Все восемь хозяев Крыма обалдели от такой наглости. Человек сидит под дулами заряженных стволов и требует от них отступных. Любому из восьмерых достаточно только глазом моргнуть, и пули разнесут череп этому самоуверенному типу.

Но по всем законам бытия ему уже полагалось валяться в дохлом виде на освещенной фонарями улице Качи. Хотя бы один из троих «спецназовцев» обязан был замочить его в упор из короткоствольного автомата. А на нем ни царапинки. И наглость его не похожа на наглость самоуверенных козлов, у которых нет за душой ничего другого.

— И последнее. Я обязательно должен знать прямо сейчас, от кого вы получили новость о моем приезде. Скорей всего, я оставлю этого человека в живых — он только последнее звено в утечке. Меня интересует первое звено, я должен выяснить, кто меня подставил.

***

В первом часу ночи Сиверова повезли обратно в Севастополь в сопровождении других людей. По соседству на заднем сиденье ехал хорошо знакомый товарищ. Когда «восьмерка» большинством голосов решила принять предложение наемного убийцы, Картавому не осталось ничего другого, как признаться человеку в черном — новость в свое время распространилась через него. Ему, Картавому, принес весточку субъект, вполне заслуживающий доверия. Григорий Евсеич — управляющий лучшим в городе казино сослался на одного из московских коллег, выходца из Крыма.

Теперь они вместе направлялись к Григорию Евсеичу, поинтересоваться деталями. Сиверов еще при отъезде предупредил — если управляющий казино в ближайший час свалится в лестничный пролет или попадет в автокатастрофу, никакого соглашения не будет.

Только один человек решил морально поддержать Картавого в зале убогого клуба с бархатным занавесом. Козырь не стал умалчивать о своем вкладе. Да, он подтвердил «неприятное известие», именно после этого оно было воспринято остальными всерьез. Друг из Питера тогда специально позвонил ему, чтобы предостеречь: готовьтесь, по ваши души едет «ангел смерти» из Москвы. Тот слышал краем уха пьяный шепот на свадьбе дочери одного из питерских «крестных отцов».

Козырь не поленился в присутствии Сиверова перезвонить другу в северную столицу. Тот посетовал, что прилично поддал на свадьбе, даже не обратил внимания, кто кому выболтал секрет…

В казино Глеба с Картавым впустили через служебный вход. Через стенку послышался какой-то скандал. Кто-то злобно ругался, не получая словесного отпора. Вряд ли сотрудники казино безропотно терпели крик и шум в зале. Скорее всего дефицит слов восполнялся действиями: недовольного игрока «провожали на выход».

Картавого без вопросов пропустили в кабинет. Здесь тоже стоял крик: мятый человечек с редкими всклокоченными волосами визгливо орал на молодого крупье в смокинге и галстуке-«бабочке». Выглядел человечек так, будто две ночи спал на вокзале.

«Слишком много истерик для солидного заведения», — подумал Сиверов, переступив через порог.

— А теперь пошел на место! — театрально-грозным жестом простер руку управляющий. — В следующий раз вылетишь отсюда как пробка.

Крупье развернулся на сто восемьдесят градусов, напоминая солдата-салагу, только что получившего втык. Весь в пылу воспитательной работы Григорий Евсеич развернулся к гостям и первым делом узнал Картавого.

— Какие люди! Присаживайся, дорогой. Что будешь пить?

— Ну-ка еще раз повтори, кто конкретно тебя просветил насчет гостя из Москвы.

— А он кто? — управляющий казино недовольно указал на Сиверова.

— Мой… большой друг.

Картавый отрекомендовал Глеба не слишком уверенно, опасаясь, что слова его будут сочтены киллером за излишнюю фамильярность.

— Вот и делай людям хорошее, получишь сполна. Разве можно так: я тебе шепнул по дружбе, а ты приводишь неизвестно кого и в его присутствии требуешь…

— Мораль читай подчиненным, — раздраженно бросил Картавый. — Я фрака за счет заведения не ношу. Еще одно слово не по делу — и просто вылетишь в окно!

Григорий Евсеич развел руками, как бы призывая небо в свидетели: как можно иметь дело с такими людьми.

— Хорошо, я повторю. Эдик мне позвонил, Эдик Зиновьев. Ты не застал то время, когда он здесь обыгрывал всех в преферанс, в «классику» мичманов и капитанов первого ранга.

— Ну, грамотный был шулер. Не делай из него академика, — поторопил Картавый.

— Теперь он в Москве, — продолжал как ни в чем ни бывало Григорий Евсеич. — Человек ушел далеко вперед, а я остался здесь, на обочине прогресса.

— То-то твой Зиновьев всех там сильно любит. Сразу язык зачесался весточку послать.

— А может, не время нам такие детали мусолить при чужих людях, — снова забеспокоился Григорий Евсеич. — Твоего замечательного спутника я ни разу не видел. А у меня все перебывали. Даже Тарас однажды пожаловал, царствие ему небесное.

Слепой продолжал молчать, сидя в углу. В отличие от «питерского следа», прозвучала новая фамилия, и цепочка не оборвалась. Пока она уводит слишком далеко, но, сделав петлю, должна вернуться обратно. Именно здесь кто-то засек его интерес к Клюге и затонувшему теплоходу. Именно отсюда пошла гулять версия о московском киллере.

Картавый хребтом чувствовал недовольство человека в черном и напомнил Евсеичу еще одно немаловажное обстоятельство:

— Помнишь, ты мне звонил насчет «девятки» с российскими номерами? Я еще удивился, что мужик приехал сюда всех мочить и даже не удосужился сменить российские номера.

— А вот это уже перебор. Я тебе не звонил и знать не знаю ни о какой «девятке».

— Что я, парашу гоню, по-твоему? — рассвирепел Картавый. Выхватив пистолет, он ткнул его прямо под нос управляющему.

— Не звонил? Не давал наводку? На шум в кабинет заглянул рослый парень из здешней охраны.

— Пошел вон! — вполоборота бросил Картавый, и парень мигом подчинился, быстро сообразив, что облегчить положение шефа сейчас не в его силах.

— Звонил, сука. Даже не думай отказываться, — Картавый, похоже, собирался продырявить Евсеичу голову.

— Пусть сперва закончит, — миролюбиво заметил Сиверов.

— Объясните ему, уважаемый, — дрожащим голосом мятый человечек попытался найти в незнакомце поддержку.

— Да он тебя сейчас первый на куски порвет, — сообщил Картавый. — Он тот самый, на кого ты и твой друг навели весь Крым.

— Я не причиню вам вреда, — поднялся с места Глеб. — Я просто любознательный по природе человек и для общего развития хочу уточнить все детали. Так звонили вы или нет? Это ведь не тяжкое преступление. Вы хотели помочь хорошим людям, отплатить добром за добро, предупредить об опасности.

— Мне больно. Пусть он уберет пушку.

Картавый отнял дуло от чужой щеки, замахнулся рукоятью, заставив управляющего втянуть голову.

— Клянусь, не звонил, — трагично произнес Григорий Евсеич, адресуясь исключительно к человеку в черном.

— Почему же Картавый узнал голос?

— Без понятия. Это его трудности.

— Нет, сука, это твои большие трудности.

— А слышимость была хорошая? — поинтересовался Глеб у Картавого.

— Откуда я сейчас помню? Хотя нет, помню, хреновая, в трубке трещало. Здесь у нас вообще сотовая связь пятнами работает. Едешь в тачке по трассе — то есть связь, то нет.

Теперь Сиверов почти не сомневался: кто-то выдал себя по телефону за управляющего казино. Истинные противники явно не страдали от излишней самоуверенности. С самого начала не исключали, что гость из России может выйти сухим из воды и попробовать отмотать цепочку назад — откуда пошла легенда о киллере?

— Звоните в Москву вашему Зиновьеву.

— Сейчас, — Григорий Евсеич с готовностью взялся за трубку.

— Нет, только не со своего телефона. Позаимствуйте мобильник у кого-нибудь из подчиненных.

— Да-да, вы правы, — закивал управляющий, озабоченно дотрагиваясь до фиолетового кровоподтека, оставленного дулом «пушки». — Я бы и сам сообразил. Но человеческая грубость всегда выводит меня из себя и лишает трезвости мысли.

Прекрасно понимая, на чьей стороне сейчас сила, он бросил уничтожающий взгляд на Картавого.

— Убедите своего московского друга вспомнить все до мелочей, — посоветовал Глеб. — Пусть только не говорит, будто спьяну услышал чужой разговор. Мобильник дважды промурлыкал о недоступности абонента.

— Наверное, занят, — посетовал Григорий Евсеич. — В это время у них в казино самая запарка.

— Звоните по другому номеру, какому хотите. Звоните в казино и срочно требуйте Зиновьева.

— Сейчас, секундочку.

Управляющий извлек из ящика стола целую кипу ярких проспектов с рекламой казино во всех частях света — от Лас-Вегаса и Монте-Карло до Петропавловска-на-Камчатке и Махачкалы. Стал быстро и суетливо просматривать, швыряя ненужное на пол.

— Вот оно, «Колесо фортуны». Сейчас-сейчас, на обороте должны быть номера.

Нервно жуя губами, управляющий пробежался по кнопкам кривым пальцем и попросил разыскать Зиновьева по делу, не терпящему отлагательств. Глеб расслышал ответный вопрос:

— Куда вам перезвонить?

— Ничего, я подожду. Так вернее.

Прошло долгих пять минут. Евсеич порывался дать отбой, подозревая, что оборвалась связь. Сиверов знаком его остановил. Наконец в трубке прозвучал растерянный голос:

— Тут такое дело… Мы его еле нашли. Он был в подсобном помещении. Глеб уже все понял и с досадой хлопнул по столу. Евсеич продолжал настаивать:

— Так дайте ему трубку, черт возьми!

— Понимаете… Он мертвый. Евсеич прикрыл глаза, словно ему продемонстрировали труп в натуре.

— «Скорую» вызывали?

— Уже вызвали. У него… отверстие в голове…

Похоже, в Москве ожидали звонка из Крыма на мобильник Зиновьева. Первый же такой звонок послужил сигналом к действию.

ГЛАВА 32

Из пассажиров, значащихся в списках сорок первого года, в живых удалось обнаружить не больше полутора десятков человек — в ФРГ, Италии и Дании. Одну женщину нашли в больнице при смерти. Перевели ее в другую, дорогую клинику, заплатили за лечение, но изношенное сердце не выдержало: пациентка скончалась. Родные так и не поняли, кто пытался оказать им услугу: странные благотворители не оставили своих координат.

Эти же «благотворители» разыскивали родственников и потомков тех гестаповцев, чьи донесения были подшиты в папку по делу Лаврухина. Но и здесь их ждало разочарование. В военное время сотрудники страшного ведомства не делились деталями своей работы дома — каждый давал подписку о неразглашении. После войны уцелевшие отсидели приличный срок. По возвращении они не горели желанием вспоминать «славные деньки». Потомки в подавляющем большинстве стыдились прошлого своих отцов и дедов, не хотели о нем ничего знать.

В давнишних донесениях значилось следующее: изначально в Лаврухине подозревали мошенника, члена преступной группы, намеренной совершить на корабле крупную кражу и исчезнуть в нейтральном порту. Однако уже через полтора часа после отплытия личность его удалось идентифицировать.

Стало ясно, что русский эмигрант приобрел билет на круиз с другой целью — скорее всего она как-то связана с сотрудниками советского посольства. В конце концов его поведение позволило сделать вывод: он ищет способ что-то передать соотечественникам.

Тактика выжидания не принесла плодов. В канун прибытия в порт Мальме было решено арестовать русского и немедленно подвергнуть обыску. При попытке задержания возле собственной каюты он оказал вооруженное сопротивление: выстрелом из револьвера убил одного сотрудника и ранил другого.

Прорвавшись в каюту, Лаврухин вскрыл иллюминатор. Отверстие имело достаточно большой диаметр, это позволило русскому выброситься наружу. Его накрыло волной, закрутило и чуть не ударило о борт. Все-таки он вырвался на спокойную воду и попытался скрыться вплавь.

Пассажиры тогда ничего не заподозрили — часть людей успела уснуть, часть вышла из кают, чтобы понаблюдать за швартовкой судна. В этот поздний час пустовала правая часть палуб, обращенная в противоположную от берега сторону, — все разглядывали приближающиеся портовые огни. В коридоре тоже было пусто, выстрелы расслышали только несколько человек в соседних каютах.

Правда, некоторые пассажиры на палубе заметили спуск шлюпки. Им ответили, что она доставит на борт лоцмана из порта. На самом деле она отправилась в погоню. Русский попытался отстреливаться на плаву, но патроны подмокли, и револьвер несколько раз дал осечку.

Понимая свою обреченность, пловец не захотел сдаться живым и ушел под воду. За ним нырнули несколько матросов судна, вытянули на поверхность и погрузили в лодку. Но откачать уже не смогли. Вскрытие показало покрытое рубцами сердце — слишком изношенное для человека, которому чуть больше пятидесяти.

В результате планы русского не удалось выяснить, кроме револьвера, ничего существенного при нем не нашли. Почти сразу же возникла версия, что он почуял слежку еще на борту и постарался избавиться от важной улики. Тщательный досмотр каюты и прочих мест на пароходе, где он побывал, результатов не дал. Все сотрудники, причастные к отработке русского на «Фридрихе», получили строгие взыскания…

Теперь, спустя шестьдесят лет, заинтересованной стороне приходилось ставить приманки для капризных стариков и старух, возвращать их в прошлое. Они должны были заметить беспокойного человека с худым лииом — славянский тип, печать одиночества и усталости среди лоска и оптимизма вокруг.

Ничего толком не удавалось выудить. Но работа продолжалась — каждый день в разных городах и странах.

***

В просторном помещении с кондиционированным воздухом собрались три ответственных сотрудника корпорации — больше никто здесь, в головном офисе, не имел понятия о сути дела.

— По Алисе результат нулевой, — начал первый. — В письмах он ничего не писал на эту тему. Наверное, боялся, что всю корреспонденцию за рубеж немцы просматривают.

— В общем, так оно и было. Гестапо с тридцать третьего года уже работало на полную катушку.

— За точность перевода можно ручаться? — спросил третий сотрудник.

— Конечно. В дневниках ее прадеда тоже нет ничего конкретного. Один раз, правда, упомянуто о талантах Лаврухина. Я выписал себе на всякий случай. «Он должен был стать великим ученым, изобретателем», — буквально так.

— Не густо. Почему вы вообще решили, что Лаврухин мог поделиться деталями своего рецепта? Какой смысл пересказывать их неспециалисту?

— Как врач, Арсен должен был иметь понятие о химии. В металлургии наверняка был профаном, но состав присадок мог понять. Но дело в другом. Живя в Германии, Лаврухин понимал, что может быть задержан для допроса уже только за свое иностранное происхождение. Заодно квартира подвергнется обыску. Наверняка он тщательно прятал крест, а записей вообще не оставлял. Его не могла не посещать мысль, что открытие пропадет бесследно, если с ним самим случится несчастье.

— Он ведь вошел в контакт с советником посольства.

— А раньше? Открытие по сути было сделано уже давно. Лаврухин мог найти оказию и, минуя государственную почту, переслать другу запечатанный конверт. Краткий набор формул и точное указание — кому и в каком случае передать рецептуру.

— Ложная идея.

— Мы просто обязаны были ее проверить.

— Теперь насчет Голобродова. Куда влез этот идиот?

— По крайней мере без нашей помощи.

— Лишь бы Хантер не побежал в газету с текстом договора. Доказать он ничего не сможет, но «SSZ-Techriologies» мы в ближайшие два года закрывать не собираемся. Сейчас тот случай, когда нужно прикрыть их зонтом.

— С Хантером вопрос решим. Не хватало еще, чтобы нам досаждала мелкая сошка.

Все трое были уверены, что «дело Лаврухина» стоит затраченных средств. Те, которые еще предстоит затратить, тоже окупятся с большой долей вероятности.

После гибели Лаврухина на его крохотной квартирке перевернули все вверх дном. Допросили всех сотрудников мебельного магазина и всех соседей. В результате удалось выяснить, что русский эмигрант еще несколько лет назад покупал в небольших количествах химикаты.

Лаборатория взрывчатых веществ в центре Берлина? Гестаповцы стали отрабатывать эту версию и привлекли лучших экспертов-химиков. Несмотря на тщательность, с которой Лаврухин вычищал следы своих опытов, немцам удалось выявить микроскопические кристаллы некоторых редких элементов. Ни один из них никогда не использовался при производстве взрывчатки.

В обычное время расследование, возможно, продолжалось бы. Но с началом решающей битвы на Востоке дел у гестаповцев прибавилось. Нужно было работать не покладая рук, расследуя тысячи и тысячи доносов.

Сами того не зная, тогдашние следователи принесли корпорации большую пользу. Перечень элементов из итоговой справки подтверждал, что Лаврухин обогнал свое время. Присадки такого рода в сталелитейной промышленности стали использоваться только в конце двадцатого века.

Итак, русский не был ни фантазером, ни полуграмотным мечтателем. Он относился к той породе изобретателей, которые своим гением создали почти весь предметный мир, окружающий теперешнее человечество. Но в отличие от многих других он остался одиночкой, так и не предоставившим свое открытие в распоряжение реальной силы — концерна, партии или государства.

Теперь настало время воспользоваться еще актуальным рецептом стали. Игра, безусловно, стоит свеч.

За кофе и сигаретами перешли к главному — к событиям в Крыму. Именно здесь все должно было решиться. Именно здесь у корпорации появился достойный противник.

***

Глеб еще не отказался от своего намерения разыскать в Крыму источник слуха о приезжем киллере. Он рисковал ради этого, встречаясь лицом к лицу с теперешними хозяевами полуострова. Но главный крымский объект тоже не стоило оставлять без внимания.

Прежде чем очередной раз погрузиться на глубину, Глеб решил пристроить к полезной работе местную мафию. Высказал предположение, что угроза может прийти со стороны моря.

— Порт и все пристани под контролем, — заверил его толстяк с крючковатым носом. — Здесь моя вотчина, и твои преемники с этой стороны не подберутся. Всех мало-мальски подозрительных будем проверять не отходя от кассы.

— Рад слышать. По-хорошему и скалы надо бы взять под присмотр. Вон сколько в бухте судов и суденышек. Двум-трем бывшим десантникам ничего не стоит сесть в лодку и добраться до отмели. Или вообще отправиться вплавь.

— Твой предложения?

— Кто из вас крышует дайв-клубы? Сезон уже на исходе, ныряльщиков не так много. Пусть поделят между собой прибрежную полосу — хотя бы эти пять километров. Пусть каждый возьмет удобный для себя кусок. Дает информацию по диким дайверам с нехилым снаряжением, вообще по любым крепким ребятам, которых они видят в первый раз. Понятно, в клубах нет спецов по присмотру, но народ в Крыму талантливый: захотят — получится. Я сам пару раз нырну и вынырну, проверю, засекут меня или нет.

— Ладненько, организуем клубную плесень. Все лето бабки с чайников снимали. Теперь пусть подсуетятся.

…Новый спуск к «Лазареву» должен был принести больше пользы, чем прошлые. В мутных глубинах Черного моря пасовало даже феноменальное зрение Слепого, способное отыскать черную кошку в темной комнате. Против мути должен был помочь видеософит.

Перед тем как покинуть берег, Сиверов несколько часов просидел в одиночестве в каменной нише. Пытался представить себе бывшего белогвардейского офицера, далекого своего соотечественника. Человека, безмерно любившего Родину и бесповоротно отвергнутого ею. Разные биографии, разный возраст, но нужно поставить себя на его место, принять то же самое решение.

Погружение на дно, как погружение в другую эпоху. Метр глубины примерно соответствует году. Надо увидеть не «Лазарева», а «Фридриха Великого» — корабль из далекого сорок первого года. С курительными салонами и рестораном, отделанным во вкусе того времени.

Какое место Лаврухин мог счесть подходящим тайником? Или он все-таки утопил крест в холодных волнах Балтики и вся суета вокруг гигантского саркофага не имеет смысла? Наверное, умом он понимал, что рискует, — в большой войне круизный лайнер обязательно будет мобилизован в качестве транспортного судна. Взрыв авиабомбы или торпеды может вывернуть наизнанку добрый кусок конструкции. Даже самый надежный на первый взгляд тайник может обнажиться.

Но рука дрогнула, рука не поднялась бросить в пучину сталь, отлитую в форме креста. Шестьдесят с лишним лет назад Лаврухин поверил в удачу, которая при жизни упрямо отворачивалась от него.

***

Решение, принятое в офисе под тихий ненавязчивый гул кондиционера, уже через несколько часов аукнулось за тысячи километров в Москве. Здесь собеседников было двое. Один убеждал, другой проявлял, скептицизм.

— Это же Крым, самое благословенное место во всем бывшем Союзе!

— Плевать на климат. Пусть будет вечная мерзлота, лишь бы доход приносила. А в Крым сейчас богатого туриста не заманишь.

— Там у них вся безопасность держится на одном человеке. Недавно наняли как убойное средство против чужаков. Во внутренние дела не вмешивается, отвечает только за наезды извне. Все на нем завязано. Убрать эту фишку — и пирамида моментом посыплется.

— Слишком красивую картинку ты мне здесь нарисовал. По-твоему, в Крыму заправляют полные кретины? Таких давно бы оставили с пустыми руками.

— Суеты там будет еще много, не спорю. У каждого хватает стволов. Но только это предсмертные трепыхания. Если б они верили в свои силы, они б не наняли этого типа, не стали бы платить ему бешеные бабки.

— Ну, если поделить… Сколько их там всего, восемь? Поделить бешеные бабки на восьмерых, уже приемлемая сумма.

— Потом сам выберешь, кого взять под опеку, а кого отправить на мусорку.

— Пока получишь доход с этого чертова Крыма, еще не один лимон придется вложить…

— Обойдет тебя кто-нибудь на круг, потом локти кусать будешь. Да и какие особые расходы? Если там не рушить все с концами, тогда не придется и заново строить.

— А что там за кадр такой ценный? Может, проще приманить его к нам, перекупить?

— У тебя и так профессионалов куча. Один Пеликан чего стоит.

— У Пеликана на крымских вот такой зуб с девяносто шестого. Не люблю посылать на дело людей с личными счетами: они всегда перегибают палку.

— А ты у нас не злопамятный?

— Просто злой, как все.

ГЛАВА 33

Алиса снова летела в самолете, на этот раз из Еревана в Москву. Раз уж появился повод выбраться на другой конец света, надо побывать и здесь — в самой восточной из европейских столиц, в экзотическом мегаполисе, непохожем ни на один другой. Своими глазами увидеть золотые луковицы церковных куполов и сокровища древнего Кремля.

Два дня в Ереване были забиты под завязку. Когда спало покрывало с бюста, знакомое по фотографии лицо вдруг стало объемным и помолодело. Мягким чертам сугубо штатского человека скульптор прибавил твердости и героизма. Может быть, этот обычный человек, взявший на себя тяжесть народного правосудия, должен остаться именно таким в памяти соотечественников?

В музее ее дар приняли с благоговением. Она вспомнила, что забыла оставить себе ксерокопии, но эту проблему разрешили быстро. Теперь Алиса везла в сумке в два раза большее количество листов: старые были исписаны с обеих сторон, а для копий, как обычно, использовалась только одна.

По сравнению с перелетом из Америки этот рейс оказался удивительно коротким. Зато выдача багажа задерживалась. В ожидании единственного своего чемодана Алиса прохаживалась взад-вперед по залу ожидания.

Вдруг она заметила знакомого журналиста. Надо же, какое совпадение. Вроде бы в самолете его не было — наверное, прилетел раньше. И уже улетает? Ну и работенка: день там, день тут. Голова пойдет кругом от такой погони за новостями.

Алиса хотела помахать рукой, привлечь к себе внимание. Но тут заметила рядом с репортером еще одного человека и решила не отвлекать мужчин от делового разговора.

Разговор был явно деловой. Ее поразила метаморфоза, произошедшая с лицом недавнего попутчика. Прежний энтузиаст своего дела теперь походил на прожженного дельца, обсуждающего с напарником план махинаций на финансовом рынке.

Бескорыстное любопытство не было чуждо Алисе, как и любой женщине. Приблизившись по дуге к двум собеседникам, она услышала нечто такое, отчего ее праздный интерес превратился в жгучий. Случайный человек, озабоченный предстоящей посадкой, на бегу спросил про восьмую стойку регистрации. Журналист с небольшим акцентом, но довольно бегло ответил по-русски, указывая в дальний конец зала ожидания. А ведь в самолете он сказал Алисе, что не знает языка, и взялся листать пожелтевшие страницы с единственной целью — сообщить своей редакции объем материала,

Эта ли цель стояла перед ним на самом деле? Собеседники снова перешли на английский. Прислонившись спиной к колонне, Алиса напрягла слух.

— Я один работаю за всех, от остальных нет толку.

— Не надо преувеличивать. Чем тебя так уж сильно напрягли за последнюю неделю? Пообщался в самолете с крашеной блондинкой?

— Переспать с ней я бы не отказался. Но долгие беседы меня здорово напрягли.

Алиса покраснела. Ее всегда поражало, с каким пренебрежением способны мужчины говорить о женщинах, которым совсем недавно расточали комплименты. Захотелось немедленно достать из сумочки зеркальце и рассмотреть внимательно свои волосы. Неужели с ними в самом деле не все благополучно?

— Теперь лететь в Крым. Почему они не могут там сами разобраться?

— Тебе же всех отдали под начало.

— Негодяями должен командовать человек из той же породы. Мое дело — ускорить работы на «объекте». Но так или иначе я отвечаю за результат.

Тут прозвучало очередное объявление на посадку, и оба собеседника резко тронулись с места. Алиса побоялась идти следом: обладатель черной эспаньолки мог заметить ее и заподозрить неладное. Повышенного интереса к своей персоне такой субъект не одобрит.

Двое мужчин обменялись рукопожатием. Провожающий отстал, журналист прошел дальше на посадку вместе с остальными пассажирами. У Алисы осталось такое чувство, будто в толпе обычных людей она почуяла запах хищного зверя и расслышала щелканье его зубов.

Что замышляется — преступление или подлость, афера или шантаж? Алиса точно знала: ее использовали, это каким-то боком связано со старыми бумагами, которые просматривал «журналист». Было непростительной глупостью беспечно доверить их незнакомому человеку. Впрочем, при желании он бы незаметно вытащил их из сумки и так же незаметно положил обратно.

Наверняка у него была с собой миниатюрная камера. Похоже, ее сочли обыкновенной дурой, под носом у которой можно спокойно обделывать свои дела. Она и вела себя как дура — если б не теперешняя случайность в зале ожидания, преспокойно гуляла бы по Москве, фотографируя Кремль и Красную площадь.

Надо самой лететь в Крым: сообщить о странном разговоре, предупредить об опасности. Кому сообщить, кого предупредить? Непонятно. В любом случае она не уснет спокойно, если позволит человеку в эспаньолке беспрепятственно осуществить зловещий план действий.

Ухватив свой чемодан с ленты транспортера, Алиса кинулась к кассе. Узнала, что свободных мест в самолете нет, и вздохнула с огромным облегчением. Конечно, удобнее всего было бы попасть на этот же рейс, проследить, куда денется «журналист» по прибытии. Но в замкнутом пространстве неподалеку от жуткого типа она бы просто умерла от страха. Пару дней назад он понравился ей во всех отношениях, а сейчас казался преступником.

Надо лететь следующим рейсом. Она обязана быть сильной женщиной. Сильной, как бабушка, прошедшая в детстве через ад резни и пустыню сиротства. По сравнению с испытаниями, выпавшими на бабушкину долю, ее жизнь была сплошным праздником. Но когда-то человеку приходится проявлять решимость.

***

На этот раз Сиверов вооружился не только саперной лопаткой и ножом. Он взял с собой целый набор инструментов, включая ланцет, чтобы соскребать уплотнившиеся донные отложения, и плоскую малярную кисточку для очистки от рыхлых напластований.

Настраиваясь перед погружением, он пытался сообразить, какие части судна подвергались ремонту и замене с сорок первого по восемьдесят шестой год. Туда уж точно соваться нет смысла. При ремонте кто-то из работников верфи мог обнаружить крест и забрать себе в качестве сувенира. Или еще хуже: целую переборку с крестом внутри могли заменить еще в шестидесятых годах и выкинуть на свалку.

Медленно проплывая из коридора в коридор, с палубы на палубу, Глеб вел себя как искатель старинного клада или опытный следователь при обыске. Он старательно напрягал серое вещество, пытаясь воссоздать прошлое.

С одной стороны, Лаврухин не стал бы прятать крест в общедоступном месте. С другой — проникнув в коридор или отсек, недоступный обычному пассажиру, он рисковал привлечь к себе внимание. Нужно было тщательно скрыть от глаз далеко не малый по размерам предмет и сделать это быстро, почти мимоходом. Лаврухину могли бы помочь шторм и суета, но Сафонов не упоминал в своих показаниях о сильной качке.

Внимание Глеба привлекали стыки, ниши, скрытые полости. Время от времени он пользовался обычной монтировкой — отгибая трубу, направляющую рейку или тонкий стальной лист. В других случаях вооружался гаечным ключом из набора. Иногда приходилось с усилием поворачивать на петлях перекошенную дверцу. Потом перекусывать кусачками кабели и тросы, успевшие связаться в мертвый узел, — похожие на фантастических глубоководных змей, они заграждали проход большим, обросшим водорослями мотком.

Взору Сиверова один за другим открывались потайные углы. Луч видеософита будто запускал мгновенную химическую реакцию, превращая молочно-белую или дымчато-серую муть в мириады отдельных микроскопических частичек.

В одном потайном укрытии обнаружились два осьминога, обвившие друг друга щупальцами, — может, самка и самец, укрывшись от общества себе подобных, страстно занимались любовью. Из другой трубчатой, похожей на термос полости на Глеба вылупилась рыба незнакомой ему породы. Как она попала сюда, если щель гораздо меньше ее размеров? Или просочилась мальком, а потом выросла и уже не смогла выбраться, привыкла жить в заточении?

Этими вопросами Глеб давал передышку мозгам. Искать на них ответ он, конечно, не собирался. Беспокоило другое: электронные табло наручного компаса и часов вели себя странновато. Показания не вызывали сомнений, но сами цифры на жидкокристаллических индикаторах как-то потускнели. —

Сиверов не мог понять причины и решил не тратить драгоценного времени, которого оставалось все меньше и меньше. Когда он уже готовился закончить поиски и всплыть на поверхность, его вдруг осенило: сбилась частота мерцания. Значит, здесь, на затонувшем корабле, действует источник электромагнитных волн!

В прошлый раз эффекта не наблюдалось, значит, источник появился совсем недавно. Жаль, что воздух в баллонах на пределе. Если задержаться на глубине еще пару минут, всплывать придется слишком быстро. Не успеешь избавиться от излишков азота, а собственное здоровье для секретного агента — важнейшая вещь. В решающий момент можно рискнуть жизнью. Но неоправданно рисковать здоровьем там, где не видно конца работе, агент не имеет права.

Подъем на поверхность прошел по графику. Вынырнув к звездному небу, Сиверов одновременно прорвался к ответу. Глоток настоящего воздуха взамен искусственной смеси из баллона освежил разум и подтолкнул его к истине. Конечно же, на затонувшем корабле установили датчики!

Миниатюрные камеры с автономным питанием — слишком уж дорогое удовольствие. Тем более что их нужно десятка полтора с учетом огромных габаритов судна. Гораздо экономнее использовать недорогие датчики, которые действуют по принципу эхолота. Каждый выдает слабое электромагнитное излучение и отслеживает форму отраженной препятствиями волны. На мониторе «станции слежения» видны четкие контуры объектов — как неподвижных, так и движущихся. Если камеры не дадут в мутной воде «картинки» без хороших софитов, то датчикам муть не страшна.

Значит, его визит засекли. Если враги где-то поблизости — на борту катера или яхты, они могут затеять охоту. Погружаясь на дно, Сиверов не заметил ни одного плавсредства в радиусе трех километров. Сейчас положение не изменилось. Но осторожность проявить не мешало.

Погрузившись на метр с небольшим, он заскользил в сторону берега по обходному пути. Для такого путешествия под водой Глебу не нужны были ни запас смеси в баллонах, ни вообще аквалангистское снаряжение.

ГЛАВА 34

Если б Алиса добиралась до Крыма поездом или автотранспортом, она бы рано или поздно не выдержала. Сошла бы на остановке, отказавшись от своего намерения. Но сойти с самолета не было никакой возможности. Оставалось бодриться, задвигать страх подальше. «Журналист» улетел предыдущим рейсом, здесь его точно нет.

По прилете надо сразу обратиться к полиции в аэропорту. Или на Украине ее тоже величают милицией, как и в России? Это неважно — важно, что идти больше некуда, только к ним. Пусть сообщат из аэропорта начальству, пусть оно задумается о сути подслушанного разговора.

Наверняка ее повезут снимать показания. Чем ещё она может помочь? Приметами тех двоих, больше, пожалуй, ничем. Еще ксерокопией старых бумаг, заинтересовавших «журналиста». И все, конец — она вправе считать свою совесть чистой, а миссию выполненной. Может улететь из Крыма, не задерживаясь ни на минуту.

Если местные стражи правопорядка попробуют удержать ее насильно, она свяжется с американским консулом или послом в Киеве. Ради гражданки США дипломаты всех на уши поставят.

На нервной почве Алиса стала мерзнуть. Пелена облаков внизу казалась бескрайней снежной равниной. Кофта осталась в чемодане, нечего было накинуть на плечи. Пришлось скрестить руки на груди и обхватить плечи ладонями.

Если б Алиса знала, что за личность расположилась в другом салоне самолета, у нее бы в буквальном смысле застучали зубы. Человек по кличке Пеликан тоже летел в Крым ненадолго, тоже по важному делу. Но в его планы не входило обращение в милицию.

Случается иногда, что сознательная дезинформация приближается к правде. Так и теперь, «параша» о киллере, прибывшем из Москвы в Крым, должна была претвориться в жизнь. Но уже тихо и скромно, без «дружеских» предупреждений.

Место Сиверова занял человек его же возраста, с таким же непроницаемым лицом. Правда, человек этот не был поклонником оперной музыки, его не ждала любимая женщина. Трупов на его счету хватало, и убивал он с большим профессионализмом. Но в отличие от Сиверова Пеликан привык получать наслаждение от самого процесса.

В шестнадцать лет он был сутулым тщедушным юношей, не пользующимся авторитетом у сверстников и расположением сверстниц. При общении с девушками ему недоставало решительности. Чтобы не нарваться на оскорбительный отказ, он не начинал решительных действий, а ждал от «дамы» прозрачного намека.

Однажды поздним вечером на окраине парка трое, подвыпивших ребят прицепились к нему на ровном месте, унизили при девушке, вываляв пинками в грязи. Он побоялся дать отпор, только клянчил: «Отстаньте, чего прицепились?»

Когда они в самом деле отстали, спутница уничтожила его взглядом и потребовала не провожать ее домой. Пеликан вернулся к себе и вдруг понял, что не сможет простить ни ее, ни тех троих. Он должен рассчитаться за унижение.

Пеликан не стал записываться ни в какие секции, чтобы не чувствовать себя там жалким уродцем среди накачанных мужиков. Купил книги и приступил к тренировкам в комнатке размером три на три с тем фанатизмом, с которым заключенный способен тренироваться в одиночной камере.

Он чувствовал в себе достаточно силы сдерживать желание мести. Через год с небольшим решил действовать. Осторожно навел справки и решил начать с того обидчика, которого забрали в армию.

Приехал в чужой город, где офицеры из местной части торговали солдатами как рабсилой, отправляя их на стройку дач или перетаскивание тяжестей. Подкараулил своего врага на одном из дачных участков — тот вышел поздно вечером отлить в дощатый сортир. Всего тремя ударами Пеликан, оставшись неузнанным, изуродовал ему лицо. В мозгу вспыхнул праздничный фейерверк. Пеликан будто вырвался на свет из душного кокона своего никчемного прошлого. Жизнь моментально приобрела смысл. Второго обидчика он покалечил уже по-другому, чтобы схожесть «почерка» никому не бросилась в глаза.

Злосчастная спутница тоже не имела шансов на прощение. Нина успела выйти замуж и забеременеть — это было заметно по фигуре. Муж неплохо зарабатывал, и она могла себе позволить не мотаться на работу, сидела дома. Пеликану она сперва не хотела открывать. Тогда он выдумал, что знает новости с Кипра, от Нининой подруги.

Оказавшись внутри, он приставил беременной хозяйке нож к горлу, пригрозил перерезать сонную артерию, если она позовет на помощь. Невозможно было не поверить в угрозу, произнесенную таким зловещим шепотом. Хотя сам Пеликан не знал точно, как поведет себя, если Нина вдруг завопит благим матом.

Он изнасиловал ее, стараясь причинить боль. Даже стонать Нина не решалась из страха за будущего ребенка. Впрочем, ее терпение не помогло — вечером после изнасилования случился выкидыш.

Ни мужу, ни врачам она так и не призналась, что на самом деле произошло. Пеликан предупредил, что порежет ее дорогого супруга на куски и уйдет в бега…

Третий из компании подвыпивших парней оказался самым сообразительным. Неприятные происшествия с друзьями заставили его напрячь память. Однажды он заметил на улице странно знакомое лицо и крупный кадык под подбородком. Лицо мелькнуло и исчезло, прежде чем удалось соединить его с окраиной парка, обиженным нытьем.

Тогдашний мозгляк теперь не был похож сам на себя. Мышцы не выпирали буграми, но походка и весь внешний облик свидетельствовали о силе, сжатой, как пружина. Холодно-бесстрастный взгляд только подтверждал произошедшую перемену.

Третьему из друзей стало страшно. К счастью, у него теперь была новая компания — каратисты, по-настоящему крепкие ребята. Нужно было срочно привлечь их к делу, не дожидаясь очередного эпизода мести. Узнать адрес Пеликана и обычные его маршруты по городу не составило большого труда.

Подстерегли и напали, бросившись сразу с трех сторон. Дрался Пеликан с остервенением, ни на секунду не склоняясь к отступлению. В удары руками и ногами он вкладывал всю ненависть и силу.

За эти взвихренные скоротечным смерчем секунды он успел представить себя не человеком, а волком. Волком-одиночкой, атакованным сплоченной враждебной стаей. Ко вспышкам боли и наполнившей рот крови он относился как волк, они только прибавляли ярости.

Когда его наконец оглушили ударом увесистого обрезка трубы, у противников не осталось сил бить лежачего. Один привалился спиной к стволу березы, другой присел на корточки, беспрерывно отхаркиваясь, третий вообще свалился в кусты, прерывисто дыша.

С грехом пополам убрались с места драки. Вызвали по телефону-автомату «скорую», испугавшись, что Пеликан отдаст концы и всех их притянут к ответу за убийство.

Потом они узнали, что «скорая» никого не обнаружила на месте. Удивились живучести противника, который нашел в себе силы самостоятельно уползти. В любом случае Пеликан получил достаточно серьезное внушение.

На ближайшие полгода он пропал из виду. Жизнь в начале девяностых была богата неожиданными перипетиями, и о нем вторично забыли. Участники побоища потихоньку сколотили группировку и начали промышлять мелким рэкетом, собирая дань с торгашей. Однажды, когда они парились в сауне в ожидании заказанных проституток, вдруг филенчатую дверь распахнул ударом ноги человек с автоматом в руках. Кровь брызнула на плитку малахитового цвета, гильзы запрыгали по полу. Узнал ли кто-то человека, прозванного Пеликаном за уродливо крупный кадык? Это уже ни для кого не имело значения…

И снова впрыск адреналина вспыхнул в сознании Пеликана многоцветным фейерверком. Таким ярким, что оргазм при близости с женщинами оставался далеко позади.

Начав убивать, Пеликан окончательно охладел к женскому полу. После дрожи автомата в руках дрожь женского тела возбуждала гораздо меньше. После предсмертных стонов жертв стоны женщины, доведенной «до точки», оставляли его равнодушным. Вдобавок за удовольствие отправлять на тот свет можно было снимать очень неплохие денежки.

Так началась карьера киллера. Бывший трус окончательно стал убийцей. Он презирал заказчиков и жертв. Презирал миллионы серых личностей, которые живут, никому не мешая, и никогда не удостоятся чести быть заказанными.

Впрочем, в его уважении никто не нуждался. От Пеликана требовались две вещи: работа и молчание. Готовые раскошелиться получали то и другое в лучшем виде.

В отделении милиции аэропорта Алису приняли с почетом — американский загранпаспорт оказал свое действие. Ее усадили в мягкое кресло, послали кого-то за хорошим кофе, разыскали девушку-переводчицу.

Блюстители закона решили, что у нее стянули доллары из сумочки. По-видимому, здесь такое уже случалось с туристами и не однажды.

— Нет-нет, я хочу сделать заявление.

Слово «заявление» напугало сотрудников еще больше. Инцидент с политическим подтекстом? Только этого им не хватало. Отправить ее сразу в горотдел, чтобы не напортачить по незнанию этикета? А если потом получишь втык — скажут, надо было самим на месте успокоить? Менты осторожно поинтересовались сутью претензий.

— Претензий у меня нет. Я просто подозреваю, что предыдущим рейсом из Москвы к вам прибыл человек из мафии. У сотрудников отлегло от сердца.

— Не переживайте. С мафией мы боремся всеми силами. Найдем этого негодяя и разоблачим.

— Может быть, я помогу вам быстрее его найти? — Алиса взялась перечислять приметы, упомянув первым делом об узкой черной эспаньолке.

Молодому сержанту велели записывать. Алиса чувствовала, что это делается для отвода глаз. Здесь никто не воспринимает ее всерьез и важные новости сочтут блажью взбалмошной туристки. Как же заставить людей в форме проникнуться важностью момента?

— Он сказал, что негодяями должен командовать человек из той же породы.

Двое милиционеров переглянулись. Алисе показалось, что губы по крайней мере одного из них тронула улыбка.

— Не знаю как у вас, а у нас народ не стесняется в выражениях, — стал объяснять другой. — Послушали бы вы пенсионеров на лавочке! Без должной закалки волосы дыбом встанут. Все у них сверху донизу негодяи и мафиози. Всех начальников надо перевешать на фонарных столбах или на Колыму отправить, как при Сталине.

— Если вас слово «негодяй» сильно взволновало, так это у нас примерно то же самое, что у вас «мистер» или «миссис». Я имею в виду частоту употребления. Кого у нас негодяем не обзывали? Я даже не знаю.

— А что он имел в виду, говоря про «объект»? — напомнил Алиса.

— Что угодно. Может быть, стройку, может быть, фирму. Не знаю, как на вашем языке, а у нас самые разные вещи могут называться одним и тем же словом.

— Запросто, — кивнул другой милиционер.

— Но он ведь раньше притворялся, что не говорит по-русски, — привела Алиса еще один «убойный» довод.

— Жизнь у нас в СНГ такая, вам, американцам, не понять. По прямой дорожке далеко не уйдешь, вот люди и привыкли крутиться-вертеться. Богатый прикидывается бедным, здоровый — больным. Гастарбайтер старается сойти за местного, проститутка — за порядочную. Не принимайте вы близко к сердцу. Приехали отдыхать, так отдыхайте. У нас никто не создает себе лишних проблем. Дай бог от реальных дух перевести.

Эти люди говорили совсем не так, как велел долг службы. «Или они не настоящие милиционеры?» — подумала Алиса, но, оглядевшись, тут же отбросила эту мысль. Не хотят двигаться с места, тогда пускай, по крайней мере, препроводят ее к своему начальству.

Теперь она намекала, что знает больше, но не может им сказать всего. Она потребовала переправить ее в город. «Вот и я начала притворяться, — сказала она себе. — Наверное, в самом деле жизнь здесь такая».

ГЛАВА 35

Алиса добилась своего и оказалась права — в горотделе ее показания оценили по-другому. Здесь знали больше. Правда, не все, а лишь отдельные сотрудники в погонах, поддерживающие регулярную связь с «хозяевами» полуострова.

Скорее всего странная американка сдвинулась слегка на тамошнем всеобщем страхе перед террористами. Хорошо еще, что не настаивает на принадлежности человека с бородкой к «Аль-Кайде». Но если уважаемые люди Крыма снова ожидают незваных гостей из Москвы, надо на всякий пожарный дать им знать.

Новость быстро дошла до слуха Сиверова. Никто из крымской мафии не рискнул вынести свое суждение, окончательный вывод предоставили ему.

Иностранец, который притворяется несведущим в русском языке… Ускорение работ на объекте…

— Надо бы с ней свидеться.

— Американка сейчас в горотделе, менты боятся ее отпускать одну. Что ей взбредет в голову, никто не знает.

— Они за мной достаточно бегали. Не очень-то мне улыбается своими ногами ходить там по коридорам. Может, это вообще подстава с целью меня заманить?

— Да нет, нормальные у нас менты, если слишком не наступать им на хвост, — сказал татарин Али.

— Менты есть менты, — прервал свое молчание Козырь. — Осторожность ему не помешает.

— Насколько они поняли, американка не жаждет здесь задерживаться.

— Подслушала два слова и прилетела пересказать? — с сомнением произнес Картавый. — Где тут ее интерес?

— Ничего ты не понимаешь, — попробовал объяснить самый образованный из хозяев полуострова. — Там, в Штатах, много таких сознательных, готовых совать нос на чужую кухню.

— Я бы не прочь встретиться с ней в аэропорту, — заметил Сиверов. — Пусть берет билет, часа перед отлетом поговорить мне хватит.

У Пеликана действительно имелся «зуб» на крымскую братву. В девяносто шестом году он уже принимал участие в решительном «накате» на Крым.

Тогда на полуострове почти месяц бушевала настоящая война — именно о ней вспомнили Картавый и Али при первом известии о московском тосте.

В решающий момент той кровавой мочиловки некоторые крупные фигуры в Москве разошлись во мнении относительно «послевоенного устройства». Новая власть в Крыму так и не была установлена, если не считать бывших «замов», выдвинувшихся на место убитых авторитетов. Так, например, Али и Картавый заняли места Сидора и Хана, с почетом похороненных и лежащих теперь под роскошными мраморными плитами.

Пеликан не боялся опознания. Он и тогда, в девяносто шестом, не светился, не собирался этого делать и сейчас. Отправился по нужному адресу, спокойно открыл дверь ключом. В холодильнике нашел продукты, в ванной чистое полотенце и запечатанное мыло. Кровать в спальне была застелена свежим бельем, телеканалы принимали «Евроспорт» и MTV.

Работая наемным убийцей, Пеликан никогда не останавливался ни в гостиницах, ни в загородных домах — только в обычных городских квартирах, заранее подготовленных к приему жильца. Таких квартир он перевидал множество — в самой России, в ближнем и дальнем зарубежье. Он не выставлял особых условий по размерам ванной и ширине кровати. Двухкомнатной оказывалась квартира или пятикомнатной, он всегда выбирал одну, самую маленькую комнату. Все свободное время проводил там — ел, спал, смотрел футбол по телевизору.

Он был особым болельщиком: болел не столько за команды, сколько за игроков — нападающих-бомбардиров. Они точно так же охотились за чужими воротами, как он охотился за жертвой. Точно так же подстерегали момент, подолгу оставаясь в тени.

Вот и сейчас Пеликан первым делом включил телевизор: как раз показывали подборку голов, забитых в последнем раунде Лиги чемпионов. Красавцы голы, один роскошнее другого. Мячи, как пули, летят в цель, стрельба с далекой дистанции чередуется с выстрелами в упор. И точность снайперская — в нижний угол, в «девятку». Сантиметром левее, и удар сотряс бы штангу, сантиметром правее — вратарь перевел бы его на угловой кончиками пальцев.

В дверь позвонили. Пеликан никогда не пользовался ни мобильной, ни обычной телефонной связью, ни малогабаритной рацией. Слова, утекающие в пространство, представлялись ему слишком отчетливым следом. Если нужно «сверить часы», личный контакт всегда предпочтительней.

Человека с узкой вертикальной полоской волос на подбородке Пеликан видел впервые. За специфическую бородку мысленно прозвал его Мушкетером. Сам он никогда бы не завел на собственном лице такую характерную деталь, по которой его могут запомнить. Впрочем, этот тип не намерен лично убивать, вся его работа ограничивается болтовней. По-русски незнакомец говорил с акцентом, но достаточно правильно и бегло.

— Под водой приходилось охотиться? — спросил он у Пеликана.

— На рыб нет, на человека случалось однажды.

— Чем пользовался?

— Руками.

— На этот раз есть штука поинтересней, — улыбнулся Мушкетер. — Еще сам не видел, зато знаю, где искать. Вскрыв тайник в полу, он извлек подводное ружье необычайно мелкого калибра.

— Фирма веников не вяжет, — заметил Пеликан, берясь за ружье.

Сейчас он не опасался оставить свои отпечатки. Соленая вода растворит жировые частицы без следа.

— Чем стреляет?

— Иглами. Отсоединив небольшую обойму, Пеликан убедился в этом собственными глазами.

— Только осторожно, не уколись.

— Терпеть не могу отравы. Кто-то сомневается в моей меткости?

— Говорят, вода здесь не очень подходящая для стрельбы — видимость отвратительная. Мы должны иметь гарантию от погрешности. Даже на случай попадания в пятку вместо головы.

— Когда? Где?

— Я дам знать. Постарайся опробовать эту штуку как можно скорей. Остальное снаряжение здесь же, — Мушкетер кивнул в сторону раскрытого тайника.

— Как насчет транспорта до берега?

— В любое время суток.

***

Красота американки показалась Сиверову слишком стандартной. Большинству мужчин блондинки, тем более крашеные, интуитивно кажутся глупее и примитивнее брюнеток. Глеб знал, что на самом деле подобная закономерность вряд ли существует, но с первым своим впечатлением ничего не мог поделать.

Он подсел на свободное место рядом с иностранкой, готовый к немедленной реакции на случай всяких фокусов со стороны крымских ментов. Заговорил по-английски с американским акцентом, которому учился когда-то на ускоренных курсах в ФСБ:

— Возможно, я смогу вас правильно понять.

Звуки родной речи всегда вызывают у человека прилив теплых чувств. Последние дни Алиса слышала ее только из уст переводчиков, причем не самых квалифицированных. Но даже опытный переводчик всего лишь передает чужие слова.

— Было бы отлично, мне очень не хватает здесь понимания, — обрадовалась Алиса.

Она еще раз повторила свои новости. И мужчина в черной майке задал вопрос, до которого не додумались люди в погонах:

— Вы прилетели из Америки по делу? Коммерческий интерес или что-то другое? Я должен знать хотя бы в общих чертах.

Этот человек во всем черном вряд ли выглядел дружелюбным. Его тонкие губы не пытались изобразить улыбку. Он напряженно сидел с прямой спиной, словно человек, готовый немедленно вскочить на ноги. Алиса не смогла бы объяснить, чем вызвано ее безоговорочное доверие к нему. Только ли сносным английским или чем-то еще? Может быть, тембром голоса? Она упомянула о прадедушке, об открытии памятного бюста.

— В наше время это может показаться странным. В сущности, он ведь совершил теракт. Но тогда еще не придумали ни Нюрнбергский трибунал ни тем более Женевский. На массовые убийства в Азии или Африке всегда смотрели по-другому, даже сейчас.

Мужчина в черном ничего не ответил, только кивнул. Алисе показалось, что он чуть больше ее зауважал, степень мужского пренебрежения поубавилась. Тем не менее ему не хотелось сейчас вести долгий разговор на глобальные темы.

— Не знаю почему, но эти бумаги вызвали у него большой интерес, — Алиса протянула листы ксерокопий.

— Он отобрал у вас оригиналы? — быстро спросил мужчина в черном.

— Я сама их сдала в музей.

— Письма? Сколько их было? Все на месте?

— Да, я уже пересчитала. Но мне кажется…

Сиверов уже не слушал — погрузился в беглое чтение, сразу отделив листы на русском языке. Алиса внимательно следила за его лицом, но смогла заметить только глубокую складку возле рта.

— Похоже, я в самом деле смогу вас правильно понять, — негромко произнес мужчина в черном. — Давно ваш попутчик ознакомился с бумагами? Какого числа вы летели из Америки? Четвертый день пошел?

— Что, уже поздно? Но в любом случае хорошо, что я забила тревогу, правда ведь?

— Это в самом деле удача. Правда, всякое удачное стечение обстоятельств вызывает у меня тревогу. Если мне помогает удача, значит, сам я где-то опоздал или дал маху. В любом случае спасибо. Надеюсь, я могу снять еще одну копию?

— Посадка уже идет. Или, по-вашему, мне стоит задержаться?

— Ни в коем случае! Возвращайтесь домой и больше не доверяйте никому своих тревог. Он исчез на пару минут. По возвращении вернул Алисе стопку листов.

— Еще вопрос. У вас в семье вспоминали когда-нибудь об этом Лаврухине?

— Только бабушка. Остальные его не знали. Бабушка познакомилась с ним еще в детстве, когда потеряла родителей. Ее тогда лечили в полевом госпитале, а русский офицер лежал в другой палате и смастерил ей куклу из тряпок. Потом они встретились еще раз и несколько лет прожили бок о бок в Берлине — бабушка с приемным отцом и Лаврухин. Когда шел суд по поводу убийства Талаат-паши, Лаврухин сидел рядом с ней в зале.

— Я слышал, Лаврухин посвятил свою жизнь одному изобретению…

— Не знаю. Бабушка вообще не очень любила вспоминать о прошлом. Ее собственные дети ничего толком не знали. И только нам, внукам и внучкам, удавалось ее немного разговорить в последние годы перед смертью. Правда, насчет изобретений она ничего не говорила.

ГЛАВА 36

Секретному агенту по прозвищу Слепой редко приходилось иметь дело со столь далеким прошлым. Вначале он не планировал погрузиться глубже чем до восемьдесят шестого года. Потом стало ясно, что главное в этой истории случилось в далеком сорок первом. Даже меньший, полувековой отрезок — обычный срок рассекречивания закрытых материалов. Считается, что любые тайны за полвека морально устаревают, утрачивают актуальность.

Технические открытия стареют гораздо быстрей. Трудно представить, что «бородатое», не востребованное в свое время изобретение способно двинуть вперед военную промышленность и рецепт изгоя-одиночки может прийтись ко двору. Но в век космических спутников-шпионов и самонаводящихся ракет сталь по-прежнему представляет интерес для военных действий.

«Приветствую тебя, Арсен. Извини за паузу длиной в два года. Не лежит душа писать, когда знаешь, что большая часть корреспонденции за рубеж досматривается на почте специально нанятыми ищейками. Но сейчас наш магазин снова получает товар из Швейцарии, я имею возможность передать конверт одному хорошему человеку, который сопровождает мебель.

Жизнь моя по-прежнему небогата событиями. Надеялся рано или поздно привыкнуть к одиночеству, но оно все равно гнетет. Безумно хочется хотя бы раз в месяц поговорить по душам, но не с кем. Злобствовать вместе с другими эмигрантами я не хочу. Да их и осталось совсем немного. Одни поумирали, другие разъехались еще дальше.

Здесь все больше обращают внимание на химический состав крови. Даже те, кто относился ко мне дружелюбно, теперь выглядят в лучшем случае снисходительными. Сами удивляются широте собственной души — ведь они изволят общаться почти на равных с недостаточно истинным арийцем.

Я мог бы сделать попытку убраться отсюда, но для этого нужно заранее подавать заявление, проходить долгие собеседования, которые больше напоминают допросы. Не хочу выступать в роли микроба под микроскопом…»

«Передавай огромный привет Манушак, молодой маме. Поздравляю и тебя — ты теперь перешел в ранг дедушки, мудрого аксакала…

Новостей о России здесь мало, вдобавок я им не слишком доверяю. Неужели большевики настолько спятили, что решили перестрелять в кратчайшие сроки весь генералитет? Что пишут в американских газетах? Ответ присылай на тот обратный адрес, который увидишь на конверте…»

Сиверов уже слышал со страниц документов разные голоса. Последняя попытка капитана «Лазарева» оправдаться перед судом. Затравленный голос советника посольства Сафонова, все еще надеющегося избежать «вышки». И вот теперь до него впервые донесся голос подлинного героя истории, оставшегося безвестным, как и все настоящие герои. Голос звучал буднично, но благородно. Поражение на поле брани, одиночество в мирной жизни. И несломленная душа.

Последние слова были написаны совсем другим, торопливым почерком:

«Не уверен в успехе своего предприятия. Если не добьюсь своей цели, возможно…»

Дальше следовали три густо замазанные чернилами строчки.

***

Ни малейшего намека на суть лаврухинского открытия в письмах из Германии не обнаружилось. Глеб даже рад был этому — ведь противник прочел их раньше. Но все-таки развязка назревала. На это указывали и датчики, и прибытие в Севастополь нового лица.

Человека с эспаньолкой нужно спровоцировать. Вызвать огонь на себя — и способ для этого один.

Для полного правдоподобия Глеб взял тот же самый комплект инструментов, хотя поиски на «Лазареве» собирался вести только для виду. Прибавился только один предмет. Но именно его Сиверов постарался замаскировать до поры до времени.

Он знал, какое изображение поступает с датчиков, это и продиктовало способ маскировки. Подводная съемка или взгляд другого ныряльщика моментально бы разоблачили нехитрый прием Слепого.

Мутная вода, одинокие грустные медузы, веселые стайки фосфоресцирующих рыбок. Чем ниже, тем холодней, тем меньше живности. Главный термоклин — даже сквозь костюм ощущаешь резкую перемену «климата». Если загробный мир существует, он должен быть именно таким: вечный холод, вечная тьма, состояние, подобное невесомости. И покойники с неустанно шевелящимися волосами…

Сейчас кто-то наверняка наблюдает за его уверенными движениями в воде. Люди возле монитора уже не сомневаются в очередном визите на «рэк» главного противника. Но спешить они не станут. Они хотят извлечь пользу. Пусть аквалангист еще раз попотеет. Вдруг ему повезет? А если он выяснил что-то новенькое и точно знает где искать? Пусть только найдет восьмиконечный крест, и вот тогда можно будет «спустить собак».

Глеб не пытался осмотреть как можно больше помещений судна. Сразу приступил к тщательному исследованию двух соседних переборок, разгоняя крабов, соскребая ракушки. Ни на секунду он не забывал, где находится ближайший датчик и каким выглядит движущийся силуэт.

Еще мгновение — и крест, закрепленный на груди, окажется в торжествующе воздетой руке. Движение должно быть естественным, чтобы наблюдатель не почуял подвоха.

***

Поиски и опросы престарелых участников рейса продолжались своим чередом, хотя никто в корпорации уже не верил в успех мероприятия. Наконец список пассажиров, еще не переселившихся к месту вечного покоя, был исчерпан. Ответственные лица приняли нулевой итог как должное, можно сказать стоически.

И тут вдруг обнаружился еще один неучтенный господин. В документах судоходной компании удалось разыскать строгий выговор от августа сорок первого года одному из старших матросов «Фридриха» и последующий приказ об увольнении. Поводом для наказания послужила попытка провоза безбилетного пассажира — матрос взял с собой восьмилетнего мальчугана, чтобы высадить его в шведском порту.

В те времена вряд ли хоть один рейс огромных океанских лайнеров обходился без неучтенных пассажиров. В плавучем «городе» можно было найти достаточно укромных мест. Низшие по рангу члены команды иногда подрабатывали, предлагая дешевый транзит или переправляя контрабанду. Обычно это сходило с рук, но в обстановке взаимных доносов случилось по-другому.

Один из матросов стукнул капитану судна. Как порядочный человек, тот не стал немедленно реагировать и дал делу ход тогда, когда ребенка удалось переправить на берег.

Родители мальчика были активистами левого движения. В конце тридцатых, спасаясь от ареста, им пришлось срочно бежать в нейтральную Швецию. Ребенок остался жить с двоюродной теткой. Чем дальше, тем больше они опасались за его судьбу и, наконец, решили рискнуть.

В документах пароходства ничего не говорилось о дальнейшей судьбе матроса. Вряд ли возмездие за его проступок ограничилось увольнением. Но сейчас оружейную корпорацию мало интересовала судьба самоотверженного моряка. Мальчишка Отто из далекого сорок первого превратился в старика Отто, но, к счастью, еще не умер. Нужно было и его охватить опросом.

Он единственный из бывших пассажиров доживал своей век неустроенно и бедно. Кто-то состарился в кругу семьи, кого-то потомки определили в комфортабельный дом престарелых, а Отто обнаружился в неопрятной комнатушке на франкфуртской улице, облюбованной эмигрантами-курдами.

Перещеголяв родителей, он стал крайним леваком. Стены комнаты украшали портреты Мао Цзэ-дуна, Че Гевары, Троцкого и «отца анархизма» Бакунина. Старик, обросший седой щетиной, сидел на матраце голый по пояс, но в берете. Бренчал на расстроенной гитаре, распевая слабым дребезжащим голосом песни протеста шестидесятых годов.

Гости заранее знали, что к нему нужен особый подход, и представились антиглобалистами из Восточной Европы. К движению антиглобалистов Отто имел самое прямое отношение, как, впрочем, и ко всем другим движениям протеста и сопротивления — от Курдской рабочей партии до баскских сепаратистов. Насильственные методы он, правда, осуждал.

Разговорить его не составило труда, гораздо сложнее было вставить слово в непрерывный поток красноречия, переправить этот поток в нужное русло. Отто сообщил, что не признает готовой пищи и напитков. Покупает у курдов хлеб, который пекут их женщины, и кислое молоко, собственноручно ими приготовленное. Возможно, именно такая диета сохранила ему бодрость души и тела. Отто сразу же вручил гостям целую кипу листовок и десяток маек с разнообразной символикой.

Часа через два его энергию удалось переключить на воспоминания детства. Конечно, путешествие по морю осталось одним из ярких впечатлений. Отто признался, что с тех пор ни разу еще не брал билет ни на один вид транспорта.

— Если сесть без билета слишком сложно, я добираюсь до места другим способом. Например, самолетами я не летаю с конца пятидесятых. Еще пять лет назад всю Европу можно было исколесить автостопом. Но теперь люди за рулем всего боятся. Даже водители трейлеров отводят глаза и делают вид, будто не замечают голосующих на обочине.

Собеседники не позволили Отто перескочить на другую тему, снова вернули его к давнему круизу «Фридриха». Старик гордо сообщил, что еще мальчишкой ничего не боялся, не желал подчиняться диктатуре взрослых.

— Матрос пугал меня корабельными крысами, гестаповцами и еще черт знает чем. А я все равно не желал сидеть на месте, шнырял повсюду. Ради спортивного интереса стянул ананас с ресторанной кухни. Есть не стал, иначе почувствовал бы себя вором.

Старик рассказывал, как подглядывал за танцующими парами и восхищался игрой оркестрантов. Как следил, потея от трюмной жары, за работой кочегаров, подкидывающих уголь в топку. И даже видел через щелку мужчину, который прятал какой-то неизвестный предмет.

Оба гостя буквально дыхание затаили. Когда Отто, размахивая руками, стал описывать дым из труб и яркие спасательные крути, они в два голоса прервали его, проявив особый интерес к последнему эпизоду. Интерес этот не вызвал у рассказчика ни тени беспокойства. Маленький мальчик словно так и не повзрослел: под морщинистой кожей и неопрятной седой щетиной жила все та же детски наивная душа.

Человека он рассмотрел плохо, предмет вообще не увидел. Вначале собирался дождаться ухода незнакомца, потом его самого отвлек низкий корабельный гудок. Отто подумал, что они прибывают в порт или встретили на море другое судно. Он решил вылезть на палубу, узнать, в чем дело, а потом вернуться назад.

— Я не нашел обратной дороги. Корабль был огромным, я так до конца и не научился ориентироваться среди этих палуб, коридоров, кают.

Гости гораздо лучше знали планировку судна, хотя и не бывали там ни разу. Мелких подробностей хватило им, чтобы достаточно точно определить «адрес». Один из гостей буквально через пару минут вспомнил о неотложной проблеме. Попрощался с Отто, сжав правую руку в кулак — традиционным жестом всех леваков. Второй визитер еще задержался, чтобы снять возможные подозрения. Престарелый ребенок так и не разглядел скрытой цели визита, не почувствовал короткого взлета и быстрого падения интереса гостей.

ГЛАВА 37

Подняв руку с крестом, заранее заготовленным из подручного материала, Сиверов на секунду завис в торжествующей позе. На случай, если внимание человека за экраном расслабилось, если он некстати щелкнул зажигалкой и пропустил, закуривая, важный момент.

Глеб все продумал еще до погружения. Случайно обнаружить крест в лабиринтах огромного судна все равно что вытянуть иголку из стога сена. Пусть все выглядит так, будто ему удалось наконец раздобыть сведения и поиск стал целенаправленным. Заодно больше воздуха останется в баллонах — побочный плюс.

В следующий момент Слепой с силой оттолкнулся от переборки, направляя свое тело наружу, к свободной воде. Датчики этого типа не обладают достаточным дальнодействием, скоро контуры его фигуры пропадут с экрана. Противники просто обязаны предпринять срочные меры.

Отплыв от «Лазарева» метров на десять в сторону, Глеб погасил софит и резко изменил направление. Теперь он следовал вдоль судна, опускаясь все ниже и ниже, пока не коснулся естественного морского дна.

В этой части пароход, накренившийся на левый бок, больше всего оброс «бородой» из водорослей и мелких ракушек. При спасательных работах восемьдесят шестого года здесь не прорезали ни одного входного отверстия. Потому и датчиков не имело смысла ставить.

Сиверов затаился, весь обратившись в слух. Впервые за многие годы он не мог вполне рассчитывать на преимущества своего феноменального зрения. Конечно, и здесь, в мутной воде, он видел дальше всех остальных. Но всего лишь на полтора-два метра.

Застыв в неподвижности, Глеб перешел на скупое, экономное дыхание, подобное дыханию животного в долгой зимней спячке. В полной тишине он слышал каждый воздушный пузырек, уходящий вверх при выдохе, — их стало гораздо меньше, чем минуту назад.

Медленно и беззвучно, словно во сне, мимо проплыла глубоководная рыба с колючим загривком. Какое-то мелкое неразличимое существо проползло, шевеля водоросли. Если б ладони или лицо открыто соприкасались с морской водой, он бы кожей ощутил вибрацию от движения крупных масс. Но в холоде, царящем здесь, реально находиться только в утепленном, герметичном гидрокостюме.

Наконец пловец появился — только один. Дышал он аккуратно, но распознать его не составило труда. Глеб и не ждал многих. Отловить на глубине человека — затея почти безнадежная, даже если знать направление его движения. Человек — крупная рыба, зато умная, на приманку не позарится. Его имеет смысл ловить либо возле берега, либо у какого-то объекта-ориентира.

Наверняка его будут ждать на берегу. И не обязательно только там, куда ведет кратчайший путь от затонувшего парохода. Но если враг достаточно грамотен, кто-то обязательно наведается и сюда, на «рэк»: все ли здесь «чисто».

В главном Сиверов не ошибся: на пароход в самом деле прибыл «инспектор». Ошибся он в другом — «инспектор» не спешил возвращаться обратно и показывать Глебу дорогу к стоящему на дежурстве судну. Едва-едва шевеля ластами, Глеб следовал за ним в хвосте на расстоянии десятка метров по своеобразному следу — клубящейся, потревоженной мути. След дважды обвел судно по периметру на разных уровнях высоты. Потом вдруг неожиданно «ушел» в круглую дыру на месте выбитого иллюминатора.

Соваться туда было опасно — враг вполне мог притормозить и развернуться лицом к отверстию. Мог поступить и по-другому — проплыть по коридорам и выйти наружу с другого борта, оторвавшись таким образом от возможного преследования.

Стараясь не ускоряться сверх необходимого, Сиверов всплыл повыше. Решил более простым путем — через открытую палубу — добраться до противоположного борта.

Неожиданно он почувствовал вибрацию — даже сквозь слой теплоизолирующего неопрена. И тотчас различил в воде, в нескольких сантиметрах над головой, тончайшую нить микроскопических пузырьков.

Сомневаться не приходилось — это траектория подводного выстрела. Скрывать свое присутствие больше не имело смысла. Резко вильнув в сторону, Сиверов скользнул под поручнем наружного трапа и укрылся за массивной двутавровой балкой.

Повторного выстрела не последовало. Как и всякий профессионал, противник, очевидно, презирал стрельбу наугад, вдогонку. Сиверов достал нож с широким лезвием — единственное оружие, взятое с собой под воду. Бросил взгляд на манометр — воздуха в баллонах пока еще достаточно, но в любом случае его гораздо меньше, чем у «инспектора».

Ошарашенные резкими движениями крупных существ немногочисленные обитатели дна понемногу приходили в себя. Оба противника затаились, намеренные подловить друг друга на первом же неосторожном движении.

Положение Сиверова было хуже. Во-первых, он не знал точно, где сейчас затаился «инспектор». В ближнем радиусе, где муть позволяла различать окружающее, пузырьков от дыхания не просматривалось. Во-вторых, Глеб был хуже вооружен.

С началом паузы у него появилось достаточно времени, чтобы вспомнить и оценить смертоносную траекторию. Она однозначно указывала на особо малый калибр. Дробью в воде никто не станет баловаться. Почти наверняка эти пули эффективны не убойным своим весом, а чем-то другим, скорее всего ядом. Любая царапина от касательного пролета может оказаться смертельной.

Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Еще немного, и мелкие рачки станут спокойно ползать по двум застывшим пловцам, как будто по подводным камням. Сиверов оценил еще одно преимущество противника. Ему нет нужды спешить. Возможно, он уже послал на судно сигнал тревоги. Возможно, сам факт его невозвращения в срок будет рассматриваться как сигнал.

Если бы Глеб хотел незаметно скрыться, он мог бы это сделать хоть сейчас. Но в этом поединке он не был дичью. Не для того он блефовал с мнимой находкой, чтобы сейчас спасаться бегством. Нет, он был таким же охотником, как и противник, только ставил перед собой более далекие цели.

Вдруг случилось неожиданное — огромное затонувшее судно осветилось огоньками, словно ожило. На долю секунды показалось, что капитан сейчас выйдет на мостик отдать громогласный приказ, матросы возьмутся рьяно драить и скоблить освещенную палубу, а пассажиры потянутся ужинать в ресторан.

На самом деле зажглись скрытно установленные датчики. Сиверов не предполагал в них такой добавочной функции, но моментально оценил суть дела. При заказе такую возможность попросили добавить, что и было исполнено производителем. Теперь вот, опасаясь упустить добычу, «инспектор» решил зажечь иллюминацию.

Каждый из датчиков давал направленный световой конус, где-то они перекрещивались, где-то с трудом дотягивались друг до друга, где-то оставляли непроглядно темные области. Каждый точечный источник света не так глубоко пронизывал мутную взвесь, как софит, позаимствованный Глебом у телевизионщиков, но позволял видеть гораздо дальше, чем свет фонарика.

От неподвижности становилось все холодней. Чтобы кровь не застаивалась, приходилось слегка вращать ступнями ног и кистями рук. В стальном профиле не было ни одного даже крохотного отверстия, чтобы бросить взгляд в сторону противника, и Глеб продолжал ориентироваться исключительно на слух.

Наконец он принял решение. Если необходимо исключить даже легкую рану, страховка должна быть двойной. В одном из кармашков гидрокостюма среди разной полезной мелочовки имелся и вместительный, сложенный во много раз пакет из черного полиэтилена. Стараясь обходиться минимумом движений, Сиверов достал его и зажал в той самой руке, где держал нож. Свободной рукой ухватил и крепко стиснул крупную и флегматичную камбалу, неосторожно ткнувшуюся снаружи в стекло маски. Она даже хвостом не могла вильнуть, только жабры ходили туда-сюда.

Теперь требовались выверенные и точные движения обеих рук. Глеб сориентировал плоскую рыбину мордой влево и резко выпустил из рук. Одновременно разжал правую, и пакет раскрылся в воде большим темным пятном.

Все должно было выглядеть стандартным приемом дезориентации противника, когда человек делает выброс в одну сторону, а сам стремительно уходит в другую. При этом у стрелка обычно нет времени распознавать мелькающую тень. Он тотчас жмет на спусковой крючок, чтобы не опоздать с выстрелом.

Сиверов никогда не спешил недооценивать противника. Он решил подстраховаться дважды и не прогадал. С интервалом в долю секунды одна отравленная игла поразила камбалу, еще две прошили пакет. Но вовремя сориентировать ствол в третьем направлении Пеликан не успел. С мизерной задержкой после ложных выбросов Сиверов резво нырнул вниз, в открытый проем. Пеликан все же выстрелил по нему, но малость опоздал.

Взбешенный обманом, противник потерял осторожность. Не тратя времени, нырнул в азарте охоты следом, но тут его оглушил удар кулаком по темени. На какое-то время Пеликан потерял ориентацию. Этого хватило Сиверову, чтобы приставить ему к горлу нож и защелкнуть на запястье браслет наручника.

Тут Пеликан отчаянно дернулся, пытаясь развернуть свое ружье дулом в подбородок Глебу.

— Ну-ну, — процедил Сиверов, протыкая слой неопрена на горле противника.

Теперь острие коснулось большого кадыка киллера, и это касание выглядело уже более убедительным, чем первое. Вместе с холодом лезвия под неопреновый костюм стал просачиваться другой холод, еще более отвратительный — холод глубинной морской воды.

Слабый отсвет «праздничной иллюминации» на борту проникал через проем и сюда, в служебное помещение. Наконец Пеликан мог разглядеть противника с близкого расстояния — точнее, глаза и переносицу за прозрачной частью подводной маски.

Ничего хорошего чужой взгляд не предвещал, Пеликан узнал в человеке такого же безжалостного убийцу, каким был он сам. Сейчас не имели значения причины, по которым убивал каждый из них. Главное — рассчитывать на слабость или ошибку не приходилось.

Пеликан выпустил подводное ружье. Скосив глаз, увидел, как его плавно и медленно уносит в сторону. Холодное влажное пятно уже переползло с груди на живот и спину.

«Инспектор» болтался, прикованный наручниками к толстой трубе, проходящей под самым потолком. Сиверов чуть отвел назад руку с ножом и поднес к глазам пленника компас с подсветкой, закрепленный ремешком на запястье. Прекрасно уяснив вопрос, киллер показал направление на судно ногтем указательного пальца. Он ожидал еще вопросов и готов был объяснить на пальцах и расстояние, и число людей на борту, лишь бы только потянуть немного время и изменить расклад в свою пользу.

Но Глеб не собирался больше ничего выяснять. Как и не намерен был отмыкать браслет наручников. Хватит и того, что он не перерезал врагу горло, дал ему время осознать перед смертью все свои ошибки и покаяться в грехах. Редко кому секретный агент по прозвищу Слепой предоставлял такую возможность.

ГЛАВА 38

Судно оказалось больше, чем ожидал Сиверов, — с грязными бортами, облезлой краской на поручнях и обезображенной ржавчиной кормой. Но запах от корабля исходил божественный. Глеб почуял его, как только высунул голову из воды под самой носовой частью, где никто не смог бы разглядеть пловца.

Он сделал короткую паузу, прислушиваясь. В темную воду полетел окурок, огонек погас с коротким шипением. Послышалось несколько слов на языке, который Глеб не смог опознать. На Кавказе в ходу сотни языков и диалектов — сам черт ногу сломит.

Через несколько минут, оказавшись на палубе, он понял сразу и причину чудесного аромата и национальность говорившего. Вся палуба была загромождена кучами оранжевых шаров в морщинистой кожуре, размером побольше мандарина, но поменьше апельсина.

Время для сбора цитрусовых в Абхазии вроде бы еще не приспело, но Сиверов как-то слышал краем уха, что выведен новый гибридный скороспеющий сорт. Торговля цитрусовыми — главная и единственная статья доходов непризнанной республики. Простой народ тянет полные мешки и тележки к российской границе. Кораблями фрукты возят более серьезные люди. Судя по осадке судна, трюм забит под завязку, здесь, наверху, излишки.

Свободных проходов практически не осталось. Да и непросто было их организовать, если товар — это десятки тысяч шаров, которые перекатываются туда-сюда при малейшем толчке или крене. Единственное, что удосужились сделать, — прислонили к поручням широкие доски, чтобы мандарины не посыпались за борт.

Скинув ласты, чтобы не мешали двигаться, Сиверов прицепил их к поясу. С его черного, плотно прилегающего гидрокостюма ручьями стекала вода. Наблюдательный глаз мог бы заподозрить неладное, увидев мокрые следы. Но прятаться и тянуть резину Глеб не собирался.

«Особо не побегаешь», — отметил он про себя, чувствуя, как оранжевые кожистые шары проминаются и перекатываются под ногами.

Из ближайшего помещения послышались женские стоны. В первый момент Глеб напрягся, в следующий они показались слегка преувеличенными и театральными.

Ожидания подтвердились, когда он заглянул внутрь: несколько небритых смуглых мужиков смотрели по видаку порнуху. Двое из зрителей о чем-то активно заспорили и даже решили с общего согласия перемотать кассету назад ради уточнения истины. «Мне бы ваши заботы», — подумал Сиверов, следуя дальше.

Дверь в следующую каюту была заперта, окно на палубу занавешено. Налепив по диагонали полоску «скотча», Глеб приставил к самому краю стекла острие ножа и сильно надавил. Стекло треснуло почти бесшумно по ровной диагональной линии. Отогнув уплотняющую края резину, Глеб услышал гул вентилятора на компьютерном системном блоке.

Дальше медлить не имело смысла — легкий морской бриз уже качнул плотные занавески, запах воды и фруктов хлынул внутрь ничем не стесненным потоком. Даже поглощенные делами люди должны были забеспокоиться.

Резко разведя занавески, Глеб с легкостью запрыгнул внутрь. Двое дернулись, как от удара током. Один успел-таки издать короткий вопль, прежде чем получил удар в висок рукояткой ножа. Второй, белобрысый, залез под стол с компьютером и большим плоским монитором.

— Где старший? — быстро спросил Глеб.

Белобрысый таращился на него, как на жуткое привидение, хотя наверняка должен был видеть на экране монитора фигуру в черном гидрокостюме. Страх парализовал лицевые мышцы, он пытался шевелить губами, но не мог издать ни звука.

Такой временный паралич снимается еще большим страхом. Глеб повторил свой вопрос, оттянув острием ножа нижнее веко белобрысого. Приоткрылось почти все глазное яблоко с тонкими ниточками сосудов-капилляров. Беззвучное шевеление губами сменилось торопливым сбивчивым шепотом.

В таком состоянии человек непроизвольно переходит на родную речь. В отличие от кавказского диалекта любителей порнухи, польский язык Глеб худо-бедно понимал. Как-никак славяне, хоть и западные. «Интернационал, мать вашу», — промелькнуло в голове.

Белобрысый спешил объяснить, что старший последний раз заглядывал к ним около получаса назад и с тех пор больше не показывался. В напряженных обстоятельствах Сиверов никогда не забывал отслеживать течение времени. Примерно полчаса пролетело с тех пор, как его подводная схватка с «инспектором» перешла в решающую фазу.

Старший, судя по всему, не стал дожидаться развязки событий. Прячется на судне? Или тихо отплыл на резиновом ботике, вроде того, которым пользовалась съемочная группа?

Сиверов собирался задать белобрысому еще пару вопросов, но тут с палубы послышались тревожный гортанный крик и щелчок затвора. Кто-то из абхазцев вышел проветриться, вспотев от просмотра на видео особенно волнующих сцен, и заметил пустую раму без стекла.

Оружие имелось и у тех, кто дежурил за экраном в каюте. Глеб уже забрал себе оба пистолета, привычным жестом проверив обоймы. Он готов был охладить пыл горцев, не первый раз пустившихся в выгодное плавание. Обычные контрабандисты: беспошлинно сбывают товар и понятия не имеют о поисках на «Лазареве».

И тем не менее сразу договориться по-хорошему вряд ли удастся. Такие личности на дух не переносят «несанкционированного доступа» в сферу своих владений.

Прежде чем покинуть каюту, Глеб перерезал ножом компьютерные кабели и забрал себе оба мобильника дежурных наблюдателей. Потом перебросил тело через проем ногами вперед, свалил человека с автоматом, уже подобравшегося вплотную к окну.

Тут же с двух сторон грохнули очереди. Пули разрывали в клочья плоды с вершин оранжевых куч, которые достигали местами человеческого роста. «Надо вам это?» — поморщился Сиверов, пригибая голову. Он уже не раз сталкивался с дуростью людей, слишком резво хватающихся за оружие.

Даже не оборачиваясь назад, завел за голову обе руки с пистолетами и выстрелил, ориентируясь по недавнему треску. Что-то тяжелое шмякнулось вниз, в густой до одурения цитрусовый аромат вплелся новый запах — запах крови. Несколько ярко-красных брызг долетели к ногам Сиверова, но тут же потускнели, разбавленные мандариновым соком.

Не вовремя сыграл из кармана свои позывные один из чужих мобильников, потом другой. Сиверов пока не имел свободных рук, чтобы ответить на вызов. Продвигаясь в сторону кормы, он разгонял всех с дороги, ведя огонь с обеих рук. Патронов не жалел, как будто имел в запасе несколько полных обойм. Важно добиться желаемого впечатления, а недостаток боеприпасов можно восполнить, «позаимствовав» еще один заряженный ствол.

Мобильники умолкли. Кому нужно, перезвонит еще раз. Мочить на убой Глеб больше не стремился, ему важно было продемонстрировать квалификацию, чтобы остудить пыл кавказцев. Одному из команды он отстрелил ухо, другому раздробил пальцы правой руки, сжимающие рукоять короткоствольного автомата. Когда на две «пушки» остался всего один патрон, сыны солнечной Абхазии уже созрели для правильных выводов.

— Эй ты, сдавайся!

Предложение было сделано громким, но чересчур уж неуверенным голосом. Скорее походило на призыв к мирным переговорам. Выстрелы затихли, в наступившей тишине Глеб получил возможность поинтересоваться:

— Куда рулите, уважаемые? Работать надо по профилю: фрукты-овощи, значит, фрукты-овощи.

Абхазцы уже разобрались, что разборка с незнакомцем в гидрокостюме обойдется им слишком дорого. Они не хотели класть жизни ради чужих интересов и предложили незваному гостю по-хорошему покинуть корабль.

— Ты нас не знаешь, мы тебя не знаем.

— Не так скоро, — ответил Сиверов. — Но если все пойдет как надо, я у вас долго не задержусь.

Он потребовал разговора тет-а-тет с главой контрабандистов. В ходе короткого контакта через стенку подозрения подтвердились. У абхазцев просто арендовали пару кают, зная, что ни морские таможенники, ни пограничники сюда не сунутся, — в ходе регулярных рейсов кавказцы нашли способы их задобрить. Если даже датчики на «Лазареве» обнаружатся, кто будет искать «станцию слежения» на ржавом судне, под завязку забитом мандаринами нового сорта?

Горбоносому абхазцу очень не понравилось, что его подставили под крупные неприятности. Заходясь в кашле от злости, он коротко описал человека с узкой полоской волос вместо бороды. Не преминул негодующе отозваться о такой моде:

— Мужчина не должен такую носить. Или брейся, или носи нормальную.

Сиверов вспомнил одинаковые бороды команды, напоминающие щетину двухнедельной давности.

— Что еще о нем знаешь?

— Приехал на моторке, уехал на моторке. Хороший движок, тихо работает.

— Давно уехал?

— Слушай, не надо так разговаривать. Так спрашиваешь, как будто ты здесь хозяин.

— Что ты, дорогой. Чисто как брата спрашиваю: давно уехал или нет?

Успокоив свою гордость, абхазец назвал примерно то же время, что и белобрысый славянин. Значит, старший в самом деле поспешил, чутье сработало. Даже не попытался организовать западню на судне — не верил, что удастся? Если не забрал с собой подручных, значит, ничего важного из них не выжмешь. Но прощупать для порядка надо.

— Я еще перекинусь с ними парой слов, — Глеб кивнул в сторону каюты, где плоский монитор совсем еще недавно поочередно отображал «картинки"с датчиков.

— Вообще-то они здесь гости.

— Чего же ты брал с них деньги за постой? Нехорошо, брат, нарушать обычай гостеприимства. Не волнуйся, ничего плохого я им больше не сделаю, даже грозить не стану.

Им и в самом деле не было нужды грозить: белобрысый поляк и его едва очухавшийся напарник и так были напуганы дальше некуда.

Интересного они поведали мало. Обоих наняли на работу, ничего не объяснив по сути дела. Правда, предупредили, что она потребует внимательности и может оказаться не совсем безопасной. Обладатель бородки-эспаньолки прибыл в Севастополь совсем недавно, и сразу все закрутилось гораздо шустрей. Где он остановился — неизвестно. Не оставил ни координат, ни номера телефона. Если нужно, звонит сам.

Тут вдруг один из конфискованных мобильников снова подал признаки жизни. Старший? Легок на помине? Долго не раздумывая, Глеб протянул трубку белобрысому, сопроводив свое движение выразительным взглядом. Тот принял собственный мобильник с явной неохотой.

— Почему не отвечаете? Что у вас происходит? — спросил голос по-английски.

— Все о'кей, — для большего правдоподобия интонаций белобрысый исхитрился изобразить на лице кривую улыбку.

Но его старания, вне зависимости от их искренности, привели к обратному результату.

— Он там, рядом? — поинтересовался голос в трубке.

— Кто? — фальшиво изобразил недоумение белобрысый.

Но Сиверов, уже забрал мобильник, понимая бесполезность продолжения игры. Наивно надеяться провести этого типа и заполучить сюда.

— Я слушаю.

— Неплохо придумано с дубликатом, — звонивший перешел на приличный русский язык. — Чем долго искать, лучше принести с собой.

— А я оценил ваши датчики двойного назначения.

— Жаль, вы меня не дождались, — продолжил он вполне миролюбиво. — Если люди оценили друг друга, они в состоянии договориться.

— Мы с вами? Вряд ли. Я прекрасно понимаю, где в России можно получить квалификацию вроде вашей. И в каком стиле договариваются выпускники этого «университета».

— Не знаю, как вы, а я давно уже блюду собственные интересы.

— В жизни всегда приходится балансировать между верой и неверием. Доверять чужим словам было бы непростительной наивностью. Считать их ложью от первого до последнего — это уже паранойя. Реальность где-то посредине. «Он в самом деле неглуп», — отметил про себя Сиверов.

— Ну, а практический вывод?

— Думаю, встретимся, и очень скоро. Но встреча должна созреть. В русском языке много чудесных выражений; это — одно из моих любимых. Кстати, попробуйте там мандарины — чудесный сорт.

ГЛАВА 39

Температура воды на глубине пятидесяти метров почти не зависела от времени года и стабильно колебалась между четырьмя и шестью градусами. Ледяные пальцы смерти сначала добрались до каждой клеточки Пеликановой кожи. Потом медленно, не производя разрывов, проникли сквозь нее внутрь, нащупали печень и почки, желудок и мочевой пузырь.

Прикованный к трубе Пеликан не собирался сдаваться, остервенело дергал рукой с «браслетом». В толще воды он мог принять любое положение, как космонавт в невесомости. Повиснув под самым потолком, он уперся ногами в стену и стал расшатывать трубу обеими руками.

Слишком большой диаметр, голыми руками не согнуть. Тогда Пеликан стал молотить ногой в переборку между внутренними помещениями — ту самую, куда входила труба. Переборка оказалась достаточно тонкой и к тому же основательно заржавела за годы пребывания под водой. За несколько минут пленнику удалось сорвать клепку в верхнем углу и погнуть листовой материал настолько, чтобы пролезть в соседний отсек. Наручники не стесняли свободы в этом направлении — достаточно было потянуть за цепочку, и браслет легко сдвинулся по трубе.

Стало намного темней. Во-первых, отсветы наружных огоньков сюда не доходили, во-вторых, здесь скопилось гораздо больше мутного ила. Вдруг Пеликан затылком почувствовал движение сзади. Резко оглянулся: что-то большое и темное медленно приближалось к нему.

Пеликан ждал глубоководного хищника вроде акулы. Он согласился бы, чтобы здесь появилась рыба с мощными зубами, способная перекусить человеческую кость. Пусть бы тварь отгрызла прикованную кисть, а он бы нашел потом способ с ней разделаться. Кровотечение тоже не страшно — освободившись, он бы сумел его остановить.

Натолкнувшись на препятствие, темное и мягкое «нечто» стало медленно отдаляться. Свободной рукой Пеликан ухватился за неизвестный предмет, подтянул к себе, одновременно разворачивая. И отшатнулся, разглядев одутловатое лицо мужчины с приоткрытым ртом. Глядя прямо в глаза Пеликану, утопленник будто намеревался сообщить что-то важное.

Выругавшись, киллер разжал пальцы. Даже не удивился сохранности тела — его сейчас заботило только собственное освобождение и все феномены природы интересовали только с точки зрения полезности.

Ударами ног он пробил и согнул еще одну перегородку. Потом нашел огнетушитель старого образца — большой и достаточно тяжелый — и стал молотить с его помощью. Конечно, на суше удары получались бы эффективнее. Здесь же большая часть сил тратилась на преодоление сопротивления воды.

Сердце Пеликана колотилось. Он дышал, как бегун после пробега, и стремительно «сжирал» смесь в баллонах. План был простой: добраться до конца трубы. Если она разветвляется или вварена в большую емкость, тогда остается самому кусать и грызть собственную руку. Но если толстая труба переходит в тонкую, шансы есть.

Следующая перегородка оказалась гораздо прочнее предыдущих. Пеликан совершенно обессилел, прежде чем проник в очередное помещение. Но здесь его ждала удача. Труба заканчивалась фланцевым креплением — то ли в момент столкновения с сухогрузом, то ли при ударе о дно резьба болтов сорвалась, и конец торчал свободным.

Пеликан стал бить по фланцу огнетушителем. Потом подобрал какой-то другой тяжелый предмет, даже не разобрав его назначения. Сварной шов ржавчина не тронула, не было никакой надежды, что он треснет от ударов. Пеликан старался согнуть выступающие края фланца и продеть через кольцо наручника свободную оконечность трубы.

Мышцы икр от холода уже несколько раз прихватывали спазмы — ноги уже не участвовали в работе. Пеликан делал паузу, массировал икры закоченевшими пальцами и снова молотил по фланцу, представляя его головой противника. Потом спазмы прекратились, ноги ниже колен онемели и потеряли чувствительность.

***

Люди из дайв-клубов вдоль побережья не смогли засечь сиверовского заплыва. Отправляясь под воду с крестом-дубликатом из пластика, Глеб порекомендовал «хозяевам» полуострова поручить миссию наблюдения своим людям и даже указал конкретные точки на трех возвышенных местах. Просил ничего не предпринимать на берегу, только зафиксировать приметы людей и номера машин. Потом на трассе за машинами можно проследить.

Увидев крест в руках Сиверова, враги должны были послать людей на берег, на перехват. Так оно и случилось. Только вот люди эти прибыли на трех такси, о чем и сообщили Глебу Картавый с Али.

— Отобрали тачки у водил. Обещали утром вернуть и пригрозили, чтоб не вздумали сообщать в милицию. Водилы приняли их за местных крутых. Нашим ребятам пару раз приходилось такое делать по необходимости. Короче, таксисты не стали поднимать шума, а мы…

— А у вас не вышло проследить.

— Тачки слишком быстро бросили. Они еще ночью отыскались на трассе. В одинаковом виде — с распахнутыми дверцами и ключом в замке зажигания.

…Под утро Глеб снова взялся перечитывать последние лаврухинские письма. Ничего нового, ровным счетом ничего. Неужели удивительное стечение обстоятельств, которое свело его с Алисой в аэропорту, не принесет никакого сдвига? Хотя чаще всего так оно и бывает. Длинные цепочки случайностей заканчиваются либо плохо, либо вообще никак.

«…Не все в жизни меняется к худшему. Гора ведь осталось такой же, ее невозможно ни перекрасить, ни взорвать, ни осквернить», — вспомнил он фразу из письма.

Вскочив вдруг на ноги, Глеб сбежал по лестнице вниз. Ему требовалась срочная консультация. Он поспешил в пивной бар, где бокалы здесь не пахли рыбой, под столами не валялась чешуя. Он не стал слушать, как водитель описывает ночные невзгоды таксистов, о которых уже судачили по городу, прибавляя кучу небылиц.

Глебу важно было застать на месте краснолицего человека с мощным загривком. Он сунул водителю еще гривен, чтобы тот проехал на запрещающий знак, остановил возле самого входа в бар.

Вадимыч восседал на своем обычном месте под обширным навесом в углу. Как и при первой встрече, на нем не было другой одежды, кроме шорт и шлепанцев. Пожимая руку, Сиверов сразу задал вопрос — Глеб вез его с собой, как везут приготовленную дома еду, торопясь, чтоб, она не остыла в дороге.

— Что наверняка не менялось на «Лазареве» за все время?

Ему и раньше приходили в голову мысли о ремонте, который мог сыграть для креста роковую роль. Теперь он не сомневался: об этом же подумал и Лаврухин. Влюбленный в морской флот, он должен был знать, что самое надежное на германских судах крупного водоизмещения.

— Пива будешь? — флегматично осведомился Вадимыч. — Свежее, только закачали.

— Я в таком состоянии, когда собеседника хватают за грудки и трясут. Тебя обещаю трясти со всем уважением.

— Нет уж, обойдемся. Я не в той кондиции, пиво из ушей потечет. Значит, тебя интересует… Так, момент… дай собраться с мыслями…

Сиверов уже однажды приводил Вадимыча в чувство, но сейчас хозяин пивной выглядел получше.

— Вообще, много чего не менялось. Немецкие верфи работали на совесть.

— Задам вопрос по-другому. Что там было самым лучшим и надежным? Куда нос в любом случае не собирались совать?

— К примеру, штурвал. Менять штурвал вообще не принято, дурной знак. Правда, «Лазарева» старый штурвал не уберег… Вообще, все рулевое управление — от штурвала до самого руля под кормой. Оно у фрицев всегда было сильной стороной.

***

В Севастополе развелось много бродячих собак. Так всегда происходит, когда повседневная жизнь людей становится тяжелой. Не хватает пенсии, не хватает зарплаты. Породистых собак бросают на произвол судьбы, дворовых шавок перестают подкармливать.

Рано утром крупная пятнистая сука — помесь дога с дворнягой — выбралась на пляж в поисках объедков, часто оставляемых людьми. Сезон купания уже заканчивался. Для местных вода стала холодновата, и только припозднившиеся с приездом туристы еще барахтались возле берега.

Здесь пляж считался не самым лучшим — слишком каменистым. Сука ничего не нашла. Она была беременной и чувствовала слабость. Сейчас, как никогда раньше, ей важно было наесться вдоволь. Хотя бы один раз, а потом можно неделю голодать.

Втянув ноздрями воздух, она учуяла человеческий дух. Повернула морду и заметила мужчину в чахлых кустах. Он почему-то разлегся не на солнце, как обычно делают это люди. Ничем съедобным от него не пахло, но собака все-таки решила приблизиться — в последнее время у людей появилось много еды, начисто лишенной запаха.

Протрусив полтора десятка метров, она заинтересованно вытянула морду. Лежащий человек приоткрыл один глаз и тяжело сглотнул, отчего крупный кадык сдвинулся вверх-вниз. Потом он с трудом приподнял голову, упираясь руками в землю, потом приподнял грудь. И вдруг он впился зубами в шею беспородной суке.

Она задергалась, пытаясь высвободиться. Но была настолько ошарашена поведением человека, что потеряла всякую волю к сопротивлению. Человеческий образ, впечатанный в собачий мозг тысячами и тысячами поколений, вдруг перевернулся, и она не смогла с этим справиться.

Зубы незнакомца были не такими крупными и острыми, как у собак, с которыми ей приходилось драться за пищу. Его челюсти были слабее собачьих. Но ненасытная его жадность многократно превосходила жадность любого другого существа. Он терзал собачью шею, вгрызаясь все глубже, пока сука не испустила дух.

Пеликан выпил всю кровь без остатка. Своим затуманенным, съежившимся умом он никогда бы не догадался о таком лекарстве. Ни один врач не выписал бы такой рецепт для человека, который выбрался с того света, пережив за час с небольшим смертельное переохлаждение, потом недостаток кислорода и под конец суровую декомпрессию.

Даже одного из этих факторов хватило бы, чтоб загнать в гроб обычного дайвера. Но есть, видимо, доля правды в древнем поверье: часть жизненной силы убитого перетекает к убийце. Племя киллеров — одно из самых живучих на свете. Чем больше народу человек грохнул своими руками, тем труднее лишить жизни его самого.

Кости Пеликана размягчились в воде, мышцы отказывались сокращаться. Одни только челюсти способны еще были сжиматься и разжиматься. Этими челюстями он выволок свое тело из моря, как выволакивают мокрую тряпку. Этими челюстями он загрыз беременную суку и напился ее горячей крови…

Собачья кровь подняла его на ноги и привела в нанятую квартиру. Очнувшись, он увидел над собой удивленное лицо с тонкой вертикальной полоской волос посреди гладко выбритого подбородка.

— Мои поздравления. Если ты выжил этой ночью, значит, долго будешь жить!

— Можешь привести сюда двух девок помоложе? — после долгого молчания с трудом выговорил Пеликан.

— Когда, сейчас? — тонкие брови Мушкетера сдвинулись вверх. — Желание пробудилось?

— Можешь или нет?

Действие собачьей крови медленно прекращалось. Пеликан терял контакт с собственным телом, переставал его чувствовать. Ему нужно было срочно согреться. От одной мысли о горячей ванне становилось еще хуже. Нет, соприкасаться с водой он сейчас не в состоянии. До сауны еще нужно добраться, а он не может даже пальцем шевельнуть и не желает, чтобы его носили, как парализованного.

Пусть достанут молодых девок, пусть они разденутся догола и просто полежат рядом, прижимаясь к нему с двух сторон.

ГЛАВА 40

Свой и чужой мобильники зазвонили почти одновременно. Глеб отдал предпочтение собственному.

— Нужно срочно потолковать, — потребовал Козырь.

— Обязательно. К вечеру освобожусь.

— Не катит, поздно. Через час все будут в сборе. У народа вопросы накопились.

«Трудовой народ, — усмехнулся про себя Сиверов, вспомнив всех восьмерых. — Ну, прямо соль земли».

— Через час никак не выйдет. Обойдитесь в этот раз без меня, некогда мне обсуждать планы на будущую пятилетку.

Он только что отдал оба баллона под заправку газовой смесью и с нетерпением ждал, когда их можно будет забрать. Предстоящее погружение будет последним в этом сезоне.

— Смотри. Рискуешь.

— В чем проблема? — у Глеба еще оставалась пара свободных минут.

— Тут у народа серьезные сомнения. Чем дальше, тем больше.

— Поганая штука. Для того, кто сомневается.

— Я-то еще на твоей стороне, — Козырь был необычно словоохотлив. — Но вся история с угоном на ночь трех тачек народу сильно не по вкусу. Зачем-то прикатили на берег, потом укатили.

— Это мне, господа, надо выставлять претензии. Наводку дал точную. А вы что вернули? Машины таксистам? Информации мизер… Погоди секунду, тут меня еще кто-то домогается. Взяв второй мобильник, Глеб уже предполагал, кого услышит.

— Обдумал твою идею, — заявил знакомый голос, звонивший на «цитрусовоз». — Возможно, нам в самом деле следует действовать сообща.

«Вот ведь выучился по-русски, собака, — подумал Глеб. — Какие словечки в обойме».

— Вы ж поймите, я не настаиваю, — объяснил он. — Вольному воля.

— А спасенному рай, — продолжил собеседник.

Его акцент становился то слабее, то сильней. И это позволяло отличать заранее припасенные заготовки фраз от экспромтов на ходу.

— Сейчас все уточним, — пообещал Сиверов. — Только докончу другой разговор. Достав из кармана вторую трубку, он приложил ее к уху.

— Алло, слушаю.

— Народ решил, что нам пытаются морочить голову. Какая-то каша заваривается, а мы понятия не имеем.

— Теперь просто новые лица добавились. Могу описать приметы еще одного кадра — вы его не видели. Едва Глеб упомянул про большой выступающий кадык, как Козырь хмыкнул:

— Пеликан, значит, пожаловал.

— Так ты его знаешь?

— Он уже являлся однажды новые порядки в жизнь проводить. Много нам крови попортил… Вот подъехал бы и рассказал про него народу. А то им подкинули парашу, будто ты по-прежнему на москвичей работаешь. Только методы поменял.

— Подскочу, как удастся. Дела у меня. Это поважнее, чем ваши подозрения.

Баллоны были уже «забиты под завязку». Взявшись за второй мобильник, Сиверов поблагодарил кивком парня из компрессорной и протянул деньги.

— Так на чем мы остановились? — спросил он у знатока русской речи.

— Вы, как я вижу, очень занятой человек. Со всех сторон осаждают выгодными предложениями?

— По-разному. А у вас они есть?

— Очень конкретные. Кажется, наша встреча созрела.

— Так быстро?

— Чтобы нам чувствовать себя спокойно, я назначаю время, а вы — место.

— Возражений нет.

— Сегодня вечером, около семи. Годится?

— Есть шашлычная на трассе — «Платан». Пятнадцатый километр по дороге на Симферополь. Там в самом деле огромный платан, ему уже лет сто. Хороший ориентир. И шашлык хороший. Ну как, годится?

— Вполне.

…Готовясь к погружению, Сиверов обдумывал причины, по которым «плод» созрел. Человек с бородкой-эспаньолкой подозревает в нем опасного противника, догадывается о его связях со спецслужбой. ФСБ наверняка проходит в качестве первого варианта. Неужели он готов рискнуть собственной шкурой? Кто мог заверить его, что ФСБ не выдаст спецоперацию с убийством или захватом?

Скорее всего это блеф. Никто не приедет в «Платан» угощаться шашлыком, и у хозяина заведения не будет причин благодарить за рекламу. Противник просто хочет потянуть время — лишь бы он, Сиверов, не предпринял резких шагов. Значит, что-то важное должно произойти до семи вечера.

***

Глеб не ошибся. Мушкетер только что получил важное сообщение и точно так же, как и Сиверов, намеревался завершить всю операцию в ближайшие часы. Он готов был наобещать врагу что угодно: перейти в буддизм, сделать операцию по перемене пола.

Пусть интерес его ненадолго переключится от «Лазарева». Пусть загрузит свою голову соображениями насчет скорой встречи. Как самому не попасть в капкан и заманить в него противника. Где поставить людей, брать ли с собой оружие.

Свежие данные вызывают у корпорации большое доверие. Тянуть нельзя, нужно срочно их проверить и все подготовить к немедленной «эвакуации» с добычей. Как минимум до полвосьмого русский и его помощники будут ждать. В половине восьмого можно позвонить по мобильнику, извиниться за опоздание, пообещать, что вот-вот появишься. До начала девятого можно задурить им мозги. К этому времени образец стали уже будет находиться в нейтральных водах.

…Еще до приезда Мушкетера был налажен контакт с двумя опытнейшими аквалангистами — главными инструкторами спецназа Украинского Черноморского флота. Украина не преминула ухватить свою долю при разделе советского наследства. Но корабли ее большую часть времени простаивали и ржавели на приколе. Средства на нужды флота благополучно разворовывались еще в Киеве, в штабных кабинетах. Вместо реальных маневров устраивались жалкие пародии — ширма для списания денег.

Как и многие другие офицеры и матросы, спецназовцы тоже маялись без дела. Небольшую зарплату они получали более или менее стабильно. Кто-то притерпелся, спиваясь потихоньку, кто-то ушел в отставку и занялся доходным бизнесом.

Но спецназ на то и спецназ, чтобы отличаться от других. Сюда обычно попадают люди не того склада, чтобы плыть по течению, вяло шевеля лапками. И таланты спецназовцев бывают востребованы гораздо чаще, чем флотских мичманов и даже капитанов первого ранга.

Боевых аквалангистов уже нанимали для самой разной работы, в том числе для экспедиций на затонувшие суда. Все предложения просеивались двумя матерыми инструкторами. Самые выгодные они оставляли себе, а мелкие раскидывали между подчиненными.

Новые заказчики не тревожили инструкторов раньше времени. К их услугам собирались обратиться в самый последний момент. Теперь момент настал, их срочно попросили явиться в дайв-клуб «Нептун».

День в клубе не отличался ничем особенным. Какой-то загорелый до черноты пацан складывал в кучу пустые алюминиевые баллоны. На слоновью тушу «богатенького Буратино» из Харькова едва натягивали «костюмчик» на три размера меньше нужного. Прямо возле берега обслуживали еще одного «чайника», опустив в буквальном смысле на веревочке на глубину меньше десяти метров.

Клуб «крышевали», как и все другие. Хозяин «Нептуна» получил приблизительные приметы людей, угнавших за ночь три такси, а также — особо и отдельно — описание узкой бородки-эспаньолки, на которую следовало немедленно среагировать.

Но Мушкетер явился в клуб с чисто выбритым подбородком. Уже не в первый раз он проделывал этот фокус — в самый ответственный момент сбривал черную вертикальную линию. И на короткий срок становился неузнаваемым — ведь она успевала стать для противника главной приметой.

При каждом уважающем себя дайв-клубе имелось нечто вроде террасы для отдыха с теплыми «прохладительными» напитками и дешевой мелочовкой из стандартного набора ларьков — сигареты, шоколадки, орешки в пакетиках. Трое собеседников равномерно распределились за круглым столом. Но даже при отсутствии самой характерной детали своей внешности Мушкетер отличался от двух других участников встречи.

В нем проступал стиль. Привычка модно одеваться, ездить в спортивных авто, смаковать изысканные напитки. Такая привычка отражается во взгляде и манере разговора, даже если человек неделю просидел голышом в яме.

— «Лазарев». Да. Бывали, знаем, — оба подводника впервые услышали о сути дела. Мушкетер объяснил, где следует искать. Оба кивнули, не нуждаясь в уточнениях.

— На всякий случай надо иметь возможность себя защитить.

— За этим дело не станет. Если б вы еще подсказали от кого, было бы совсем замечательно.

— Вряд ли он сегодня сунется под воду, но на всякий случай… Это во всех отношениях серьезный противник. Я мог бы описать его снаряжение, но где гарантия, что он не выберет другое?

— Серьезный противник? Таких, как мы, в Союзе подготовили не больше трех десятков. Все мы знаем друг друга в лицо и еще, слава богу, не забыли. В гидрокостюме и маске опознаем верней, чем на фотографии.

— Остальные для нас не противники, — подытожил напарник.

— Не знаю, какие курсы он проходил и где применял свои таланты. Но я бы вам все-таки порекомендовал по возможности не ввязываться в драку. А если крест уже у вас, считайте мою рекомендацию приказом. Надеюсь, я имею право на приказ в рамках нашего сотрудничества?

— Успокойтесь, мы не бойцовые петухи, чтобы доказывать всему миру свое превосходство. Уже навоевались, пусть повоюют другие.

— Запомните координаты, где вас подберут. Координаты обоих вполне устроили.

— А дальше? Если б нас еще и высадили в удобном месте.

— Вот этого обещать не могу. Обратный маршрут как-нибудь сами отрегулируйте.

— До базы доберемся. Но вот крупные суммы не хотелось бы иметь в таком случае при себе. Вдруг подмокнут, где их потом сушить? Прищепками на веревку развешать?

— Люблю людей с чувством юмора. Особенно когда у них есть за душой и другие способности. По десять процентов вам уже выдали.

— Ну, это подъемные.

— Первый раз слышу такое слово. Жаль, нету времени уточнять смысл. Вот еще, пересчитайте. Остальное по факту.

Мушкетер покинул дайв-клуб. Боевым инструкторам следовало поторапливаться, чтобы в срок попасть на «рэк».

— Помнишь, обговаривали надбавку с тем, с первым. Почему ты промолчал? Этот хрен в курсе, потому и уговаривал ни с кем не связываться.

Первоначальный торг за услуги происходил еще до приезда Мушкетера. Тогда оба инструктора потребовали надбавки в случае, если им придется защищать свою жизнь. Представитель заказчика так и не дал твердого согласия, ссылаясь на невозможность подтвердить или опровергнуть факт нападения.

— Сейчас не стоит открывать рот. Этот бы точно отказался. Пришлось бы разворачиваться и хлопать дверью. Или ты морально к этому готов?

— А если в самом деле придется добавить еще покойника в этот мавзолей?

— Так вот слушай. Скажем, что вопрос был с самого начала отрегулирован. Обещали нам надбавку и пусть платят. Лично я совсем не против, чтобы нам кто-нибудь попался. Потом обрежем ухо — вот и доказательство.

— Жаль, у трупов не обрежешь. На воздухе все расползется. Помнишь, как одного подняли лет пять назад: пять минут на воздухе — и каша.

— Главное еще крест этот найти. А вдруг им кто-то дезу подпустил?

ГЛАВА 41

На этот раз Глеб не включал софита, решил обойтись обычным фонариком. Передаточный механизм, связующий штурвал с устройством поворота массивного подводного «руля», был наглухо закрыт прочным коробом. Короб этот вначале опускался на несколько метров вниз, затем проходил через судно в направлении от носа к корме. Там опускался еще на необходимое количество метров.

Вряд ли во время круиза Лаврухин мог попасть незамеченным к рулевому или забраться под потолок трюма. Искать следовало на других участках — там, где можно подобраться незаметно. Очищая короб от склизкого, нароста, Глеб заметил в одном месте нечто похожее на буквы. Поднес фонарик ближе — фабричное клеймо свидетельствовало, что короб не меняли со дня спуска «Фридриха Великого» на воду.

На случай ремонта короб не стали делать цельносварным или клепаным. Отдельные части крепились друг к другу небольшими аккуратными винтами. Глеб оценил на глаз их число. Чтобы заглянуть внутрь короба, нужно открутить не меньше двадцати винтов. А потом еще и прикрутить обратно, чтобы восстановить прежнюю картину.

Вряд ли Лаврухин мог себе позволить такую канитель. Как быстро ни работай, все равно рискуешь попасться на глаза. Глеб стал внимательно осматривать место примыкания короба к переборке. Он был плотно прижат от пола до потолка. Острие ножа удалось с усилием загнать в щель, но расширить ее не получалось.

Для продолжения осмотра нужно было перейти уровнем ниже, проплыть по коридору до ближайшего трапа. Погасив фонарик, Сиверов оттолкнулся ногами от стенки, как отталкивается спортсмен в бассейне, меняя направление в ходе заплыва.

Он уже привык к обросшим ракушками палубам, длинным запутанным коридорам. Даже к покойникам, которые плавали тут и там в каютах, будто продолжали искать выход. Сейчас он плыл по темному тоннелю коридора, ускоряясь легкими движениями ласт. Вытянув руку вперед, убирал с дороги зависшие между полом и потолком предметы — шахматную доску без фигур, одноразовый пластиковый стакан, женскую туфельку на каблуке, давно вышедшем из моды.

Вдруг Сиверов почувствовал на корабле признак жизни. Может, кто-то из утопленников, развернутый в очередной раз слабым подводным течением, стукнулся о переборку коленом или локтем? Глеб застыл и напряг слух. Следующий звук был слишком отчетливым и недвусмысленным для человека, хорошо знающего, какими бывают звуки под водой. Кто-то скреб по металлу, очищая его от напластований времени.

За несколько секунд Глеб вернулся обратно. Дотронувшись до короба, ощутил легкую вибрацию. Скребли именно по коробу. Скребли ниже — там, куда он. направлялся. Совпадение во времени еще можно было понять — теперь окончательно прояснилась причина срочного предложения по телефону. Но совпадение в пространстве… Неужели догадка насчет короба осенила и противника? Или подоспела новая информация?

Глеб переложил нож из левой руки в правую. Быстро доплыл до трапа, ведущего вниз, со ступенями и поручнями, покрытыми зеленой шевелящейся бахромой. «Спустился» по трапу и бросил взгляд в коридор. Пятно света впереди было крохотным и тусклым. Гость явно заранее знал, где искать, в противном случае такой источник света оказался бы недостаточным.

Глеб застыл, готовясь к резкому броску вперед. Как назло, человек возле короба перестал скрести. Пусть начнет снова — это будет сигналом к старту.

Затаившись в ожидании, Глеб вдруг совсем рядом различил бурление воды. Кто-то смог на такой глубине задержать дыхание и только теперь выпустил полный объем легких.

В эту же секунду мутная зелень воды вдруг оказалась поделенной на неровные движущиеся клеточки. Выскальзывать из сети было слишком поздно. Резко дернувшись, Глеб попытался разрезать ее ножом, но нить оказалась удивительно прочной. Приложив максимальное усилие, он смог пропороть только две ячейки. Ноги с ластами уже запутались, да и верхняя часть тела пользовалась теперь весьма ограниченной свободой.

Нужно ограничиться скупыми и предельно целенаправленными движениями. Сильно трепыхаться означает безнадежно запутаться.

Впрочем, противник не собирался ожидать от Сиверова ошибок. Глеб успел различить тонкий штырь с тремя остриями на конце и еле увернулся от удара.

Он слышал об особом подразделении аквалангистов, которое успели подготовить в конце восьмидесятых, на закате СССР. Тогда уже стало ясно, что будущая война вряд ли будет сшибкой колоссальных армий — скорее всего придется противостоять разного рода диверсантам на земле, на воде и под водой.

Подводных бойцов обучали эффектным приемам вроде набрасывания на врага сверхпрочной сети и смертельного удара небольшим трезубцем.

Этот набор из трезубца и сети сильно смахивал на вооружение римского гладиатора.

Проявив недюжинную ловкость, Глеб еще раз увернулся от удара с близкого расстояния. Но при каждом резком финте он волей-неволей запутывался все больше и лишал себя возможности для следующего маневра.

Вот-вот подоспеет второй противник, занимавшийся до сих пор поисками. Наверняка у него снаряжение не хуже.

Стиснув зубы, Слепой рванул вверх руку с ножом. Особая заточка лезвия позволила прорезать две ячейки. Теперь он смог даже выбросить руку вперед в сторону врага. Но тому позволял держать дистанцию трезубец метровой длины. Сиверову удалось как следует разглядеть три одинаковых острия по типу гарпунных. С такого «конца» не соскочишь без последствий. Добрый клок мяса вырвет, мало не покажется.

Поджав колени к груди, Сиверов крутнулся на несколько оборотов. Если не можешь свободно действовать всеми конечностями, лучше сжаться в комок. Одна только рука с ножом, свободная от пут, была вытянута вперед.

Ныряльщик, занятый возле короба, конечно, бросил свое дело и подоспел на помощь напарнику. Теперь они вдвоем кружили возле Слепого, собираясь нанести разящий удар. Резкие и мощные движения трех сильных мужчин здорово взбаламутили воду в длинном коридоре. Будто подводный винт заработал беспорядочными рывками, перемешивая водные слои, закручивая вихри. Слизь водорослей и слипшиеся песчинки донных отложений, отрывались от «насиженного» годами места, превращали муть в кипящую кашу, где приходилось драться вслепую.

Сиверов был один против двоих. Как всякий профессионал широкого профиля, он уступал здесь, на глубине, узким спецам-подводникам. Но ощущение превосходства частенько играет с людьми злую шутку.

В порыве нетерпения первый из противников сделал слишком резкий выпад. Крайнее из зубьев его оружия неожиданно попало в кожаную сумку кого-то из пассажиров. Ее давным-давно опустошило течением и теперь, пустую, постепенно и незаметно для опытных бойцов подтянуло водоворотом к месту схватки. Легко пробив сумку, трезубец потянул ее за собой.

Противник Слепого сразу почувствовал, что прихватил лишнее. С раздражением тряхнул оружием, но с зазубренного острия ничего не соскакивало. Понадеявшись, что Глеб думает только о защите, противник ухватился левой рукой за сумку и сорвал ее с трезубца.

Глеб как раз взмахнул рукой с ножом, пытаясь отвести очередной удар. Лезвие не встретило сопротивления, не зацепило трезубец. Оставаясь по-прежнему сжатым в клубок, Глеб крутнулся вперед и снова рассек непроницаемую муть сверху вниз. На этот раз сопротивление ходу лезвия резко отличалось от сопротивления воды. Эта была живая плоть, человеческое мясо. Он не мог не почувствовать, что рана достаточно обширна и глубока.

Выпад в самом деле оказался неожиданным и серьезным по последствиям. Нож разрезал многослойный гидрокостюм и рассек противнику грудь от плеча до пояса, Глеб не мог видеть, как раненый пытается зажать рукой края длинного пореза, как лицо за стеклом искажается от боли. Он понял одно: теперь под водой установилось численное равновесие.

Встревожившись не на шутку, второй противник включил фонарь. И сразу выяснилось, что бой продолжается не в зеленой, а в красной мути.

Клубящиеся в воде облака, пригашали яркость света. Но все-таки фонарик был направлен в лицо Глебу с близкого расстояния.

Опыт позволил Глебу сориентироваться. Реакция по-прежнему оставалась молниеносной. Он успел ухватить стержень трезубца у самого основания короткой «вилки». Еще сантиметр — и все три острия коснулись бы груди, но этот сантиметр им не суждено было преодолеть.

Противник толкнул свое оружие вперед, потом сильно потянул назад, пытаясь высвободить. Взмахом ножа Глеб заставил его отдернуть пальцы на дальний конец рукоятки. Теперь преимущество оказалось на его стороне. Он смог выхватить трезубец у противника.

Между двумя пловцами всплыл свежий труп, прибавившийся к утопленникам огромного корабля-«мавзолея». В свете фонарика отчетливо виднелись края страшной раны. Они расходились и сходились от подводного круговорота, кровь продолжала пульсировать, вытекая из раны по всей длине. Голова безвольно свисала набок.

Нет, второй инструктор не испугался. Он просто трезво оценил дальнейшие перспективы и меру допустимого риска. У него еще оставался при себе нож, не менее серьезный, чем у Сиверова. Но главного оружия он теперь был лишен, и вряд ли соперник позволил бы ему разыскать где-то под ногами другой трезубец, выпавший из рук убитого.

Никогда бы инструктор не поверил, что отступит перед пойманным в сеть человеком. Но сейчас он решил спасать свою шкуру. Обещанная сумма при всей своей величине перестала окупать риск. Лучше заработать эти деньги в несколько приемов, на других, менее опасных погружениях.

Отключив фонарик, он скользнул под потолком и быстро набрал «крейсерскую» скорость. Без нормальной работы ног Сиверову не имело смысла пускаться в погоню. Оставшись в одиночестве, он с остервенением стал кромсать ненавистную сеть. Но только через четверть часа смог полностью выпутаться.

Нужно спешно продолжить начатое, ибо беглец вот-вот принесет заказчикам неутешительные новости.

ГЛАВА 42

Работать приходилось на ощупь. Взятый про запас софит был разбит во время схватки.

Левой рукой он нащупал нечто твердое, с ровным краем. Поддев ножом, с усилием выковырнул пластину длиной чуть меньше локтя и шириной сантиметров в десять. Может, это и есть образец, а все разговоры насчет креста — хитрый ход Лаврухина с целью запутать возможных «соискателей»?

Все то немногое, что Глеб слышал и читал о Лаврухине, не указывало на хитрость изобретателя-эмигранта. Но на всякий случай он оставил металлическую пластину при себе.

Нож теперь мог двигаться дальше по щели. До самого потолка он больше ни разу не встретился с препятствием. Впрочем, короб был достаточно широким, длины лезвия могло просто не хватить. Есть еще трезубец — очень кстати.

Слегка изогнутая «вилка» не проходила в щель, и Глеб просунул трезубец другим концом. Новое, глубоко запрятанное препятствие имело более сложную форму, чем прямоугольная пластина. Выступы, впадины — их и в самом деле должно быть немало, если представить контур настоящего православного креста.

У Сиверова не было лишней секунды, чтобы осознать всю цену происходящего. Сердце не замерло в ожидании, дыхание не стало чаще. Только губы плотно сжались, да еще складка пролегла между бровями.

Неизвестный предмет был втиснут так, что сдвинуть его не удавалось. Сиверов начал выкручивать лезвием винты, чтобы снять одну из стенок короба и сделать более податливым. Выкрутив пару винтов, он бросил это дело — слишком долгая песня.

Жалко портить то, что пощадило время, но другого выхода нет. Упершись обеими руками в короб, Слепой стал давить в бок. Хоть и прочной была немецкая конструкция, но все-таки поддалась. Короб выгнулся настолько, насколько это позволял скрытый внутри передаточный механизм. Деформируясь, задняя стенка чуть отклонилась от переборки. Сиверов услышал, как предмет осел вниз. Теперь его можно подцепить и вытянуть.

***

Капитану и владельцу «Альбатроса» еще не было сорока пяти. Но выглядел он на добрый полтинник, так неласково помяла его жизнь. Сейчас он курил сигарету за сигаретой, посматривая на часы.

Последние полчаса он ворчал на Зину, тайком, без его ведома пробравшуюся на катер. Она вылезла из каюты только недавно, когда уже поздно было поворачивать к берегу.

— Какого, спрашивается, хрена? — пробормотал капитан себе под нос.

Он задавал вопрос не столько Зине, сколько себе. Зинин ответ он уже слышал в разных вариантах. Решила быть рядом, чтобы ее «отважный капитан» не наделал глупостей. Может, в натуре переживает, привязалась к нему?

Сидит, чистит рыбу, чтобы чем-нибудь себя занять. Время от времени убирает волосы со лба тыльной стороной запястья, куда не прилипли чешуйки. Посматривает на воду, на далекие силуэты разномастных судов — военных кораблей, барж, спортивных яхт под парусом.

В женскую преданность и верность капитану верилось слабо. Бросал он, бросали его. Бросали и тогда, когда был помоложе и покрепче, чем сейчас. «Все они, сучки, хороши», — беззлобно подумал капитан, закуривая новую сигарету от крохотного, размером чуть больше фильтра, окурка. Не иначе Зина шестым бабьим чувством учуяла, кому он подрядился помочь. Тому самому супермену, который разобрался тут на борту с отморозками.

Бабы липнут к таким, а почему бы им не липнуть? Вика вообще в постель полезла в первый же вечер. Наутро Зина проснулась не в своей тарелке, не иначе как сама норовила пролезть, только опоздала.

За бортом плеснуло. Как и договаривались, капитан быстро выкинул веревочный трап. Аквалангист в костюме резво поднялся на борт и сразу отцепил баллоны.

— Пакет там и лежит, куда ты сам клал, — отчитался капитан. — Я его не трогал.

— Что она здесь делает? — нахмурился Сиверов при виде Зины.

— Между прочим, невежливо говорить о присутствующих в третьем лице, — заметила она, очередной раз поправляя волосы.

— Нелегальная миграция, — развел руками капитан. — Нос поздно высунула, когда от берега отошли.

— Ладно, шеф, двигай верным курсом. Курс на Новороссийск был оговорен заранее.

— На полной катушке, — подтвердил капитан, запуская движок.

— Ты, Зина в самом деле не вовремя, — бросил Сиверов, переодеваясь в сухое из своего пакета. — Уходи с палубы, пока не поздно. Обратно туда, где пряталась.

— В морские попы записался? — Зина обратила внимание на тусклый крест буро-черного цвета. — Рыб благословлял, чтоб плодились и размножались?

— Ты бы язык свой укоротила, — крикнул капитан, перекрывая тарахтенье мотора. — А то за руки, за ноги и туда вон, в набежавшую волну. Баба с возу — кобыле легче.

Зина не собиралась подчиняться и хотела уже возмутиться. Но тут заметила, как Сиверов достает из пакета один пистолет, потом другой. Поперхнулась, тихо выпустила из рук кефаль и попятилась назад.

***

Отчаявшись передать образец, Лаврухин медленно двигался по палубе, стараясь не выбиваться из общего праздного ритма. Балтийский ветерок полоскал на корме германский морской флаг со свастикой, доносились приглушенные звуки оркестра.

Лаврухин уже давно не обращался к Богу. Теперь ему, похоже, не оставалось ничего другого.

«Подскажи, что делать. Может, я тяжко согрешил, когда изготовил образец в форме креста? Каюсь… Помоги, вразуми, на Тебя уповаю…»

Остановившись, Лаврухин облокотился на поручень. Фосфоресцирующий за кормой пенный след притягивал его взгляд как магнитом. Ему вдруг померещились внизу на поверхности воды призрачные картины, они сливались воедино и снова распадались на множество частей.

Он видел войну, дымный след от сбитого над морем самолета. Видел «Фридриха» на верфи и рабочих, снующих, как муравьи. Потом он увидел друroe, теплое море и перелицованный корабль с другой публикой на борту. Видел последние секунды перед столкновением с сухогрузом. Видел утопленников с развевающимися в воде волосами. Видел схватку на глубине и облако крови. Видел аквалангиста в черном гидрокостюме, извлекающего из-за короба какой-то предмет…

***

Катер гудел от напряжения. Сиверов уже пару раз спускался вниз и прикладывал ладонь к горячему корпусу движка. Казалось, не только сам движок, но и весь корпус от носа до кормы нагрелся от предельной для суденышка скорости. И вода просто закипает, соприкасаясь с бортами и днищем, — именно поэтому вокруг столько пены.

До границы украинских территориальных вод оставалось несколько миль. С катера береговой охраны под «жовто-блакитным» флагом второй раз выстрелило орудие. Фонтан поднялся справа по борту, обрызгав Глеба с головы до ног. Калибр орудия был небольшим, но ведь и «Альбатрос» прилично отличался от авианосца.

Глеб подумал, что до сих пор еще не рассмотрел крест как следует, не испытал радости успеха. Уже не в первый раз случалось такое. До последнего момента уверенности нет, до последнего момента нужно отбиваться или, по крайней мере, быть начеку, каждую секунду ожидая нападения или подвоха.

Потом встреча с Потапчуком — знак окончания очередной миссии. И пустота, никакой радости, потому что все закончилось, осталось по ту сторону. Условия работы требуют поскорей забыть все обстоятельства.

Расстояние между двумя катерами все время сокращалось. Пушка на носу выстрелила снова, на этот раз случился перелет, столб пены извергся впереди по курсу. Видно было, как люди в форме суетятся возле орудия и размахивают руками. Сиверов представил, какой там стоит мат.

В конце концов пограничники решили перейти для верности на стрельбу из автоматов — благо дистанция уже позволяла. Пули захлопали и зазвенели на разные голоса. Хлопали те, что пробивали обшивку насквозь, звенели те, что отскакивали, рикошетя. Отвечать Глеб не мог, в его распоряжении были только две «пушки» — оружие, для другой дистанции боя.

Он и не жаждал отвечать. В конце концов, пограничники просто выполняют приказ начальства. Им обозначили цель, поставили задачу. Вот они и тормозят «нарушителя» в меру сил и способностей.

Пригибаясь, Сиверов заскочил в рубку. Капитан держал курс, поглядывая на приборы. И тоже матерился.

— Смотри, что творят! В дуршлаг превратили катер. Это ж какой кусок работы: заделывать дырки, шпаклевать, красить. Отдельный счет тебе выставлю.

— Все тебе оплатят в Новороссийске. По полной программе.

Глеб предполагал, что сам Федор Филиппович может пожаловать в порт ради такого случая.

— Дотянули до границы? — Сиверов кивнул на стрелки приборов под мутноватыми, давно не чищенными стеклышками.

— Где-то здесь, перед носом… Считай переплыли.

Глебу не раз случалось нелегально пересекать нейтральную полосу. Но как же отличалась морская граница от сухопутной. Здесь, на водной глади, особенно ясно чувствовалась вся условность линий, проведенных на картах.

Катер береговой охраны продолжал преследование. И вовсе не потому, что приборы там ошибались в показаниях. Здесь, в ближней полосе нейтральных вод, «закон-тайга» — кто потом докажет, раньше или позже были перехвачены преступники?

— Как там Зина? — побеспокоился капитан.

— Сидит, носом шмыгает. Накапала себе валерьянки из аптечки.

— Между нами, мужиками. В тот раз, когда здесь еще съемочная группа ошивалась… Она к тебе не пробовала прислониться?

«Нашел время», — подумал Глеб. Важный для капитана вопрос, но его можно задавать снова и снова самым разным людям.

— Хорошо тебе с ней — живи, плохо — расстанься. И не ищи ты ответ у человека со стороны.

…Пограничники резко сбавили ход и скоро пропали из виду. Но Сиверов не спешил переводить, дух или позволять Зине подняться наверх. Он ожидал еще неприятностей и не ошибся.

Капитан первым разглядел в бинокль курчаво-белый след от мощной моторки, с задранным носом летящей наперерез катеру.

— Это еще кто? Тоже по твою душу? — передал он бинокль Сиверову.

Расстояние стремительно сокращалось. Человек в моторке приподнялся, выпустив руль из рук. Очевидно, он его зафиксировал — моторка не стала вилять носом и по-прежнему летела по прямой.

В первый раз за этот трудный день Сиверов удивился. Как этот тип умудрился соскочить с цепи в подводном мавзолее? Но это точно он, и никто другой. Катер уже настолько близко, что бинокль позволяет различить черты лица и уродливо крупный кадык. И еще бронежилет, надетый на голое тело. И еще гранатомет, нацеленный на катер.

Выпустив из рук бинокль, Слепой схватился за оба пистолета. Гранатомет сработал раньше, корпус катера сотрясло от взрыва, а моторка проскочила почти под самым носом.

Взрывной волной Глеба отбросило на приборный щиток. Капитан тоже повалился рядом. Пока он пытался встать, Глеб уже выстрелил с обеих рук вслед уходящей цели.

По крайней мере одна пуля угодила в Пеликана. Развернувшись в сторону катера, он не смог повторно нажать на спусковой крючок. Но, на свое счастье, не выпал за борт, просто повалился на спину.

Чутье подсказало Слепому, что пуля угодила в бронежилет. Так и оказалось: моторка описала круг и, пользуясь преимуществом в скорости, повторно стала выходить наперерез «Альбатросу». И снова человек с гранатометом в руках стал медленно распрямляться во весь рост.

Но Сиверов уже был готов к дуэли. Он не стал пригибаться из страха перед осколками, не стал пятиться назад к корме. Широкими шагами он выскочил на нос и вскинул обе руки. Выстрелы наложились друг на друга. Просвистев возле самого уха Слепого, граната перелетела через катер и нырнула в воду, так и не разорвавшись. Зато обе сиверовские пули угодили в цель — одна вышибла Пеликану зубы и застряла в основании черепа, другая пробила кадык и прошла навылет через шею.

Человек с гранатометом плюхнулся в воду, волна от моторки швырнула его прямо под несущийся катер. После глухого удара тело больше не всплыло. Сама моторка еще раз благополучно избежала столкновения и унеслась вдаль по прямой линии. Трудно было сказать, куда ее занесет к тому времени, когда закончится запас топлива.

***

— Украинская сторона уже передала твои фотографии. Попросила о выдаче человека, совершившего преступления на их суверенной территории, — сообщил Глебу хорошо знакомый ему человек, похожий на университетского профессора.

— Надеюсь, меня не выдадут?

— Напрасно иронизируешь. Сейчас в наших с ними отношениях слишком много проблем. Если мы еще будем игнорировать такие запросы… Им обещали содействие, поэтому в ближайшее время нигде не светись, чтобы не поставить нас в неловкое положение.

— Не светиться? Уж этого греха за мной никогда не водилось.

— Не обижайся, Глеб.

— Ну что вы, Федор Филиппович, какие обиды? От них только язва желудка. Пусть, по крайней мере, образец не валяется годами в ящике стола.

— Будем отслеживать, но быстрых результатов ждать не стоит.

Генерал Потапчук пояснил, что сталь должна пройти несколько экспертиз у оружейников.

— Если она в самом деле превосходит теперешние марки, начнутся другие войны — кабинетные, внутриведомственные. Многие принимают в штыки любой новый материал, им нужно гнать на экспорт танки и самолеты и некогда менять отработанные технологии производства.

Глеб вспомнил судьбу изобретателя, которому так и не дали воплотить свою идею в жизнь.

— Короче, ты меня понял, — счел нужным напомнить Потапчук. — Какое-то время МВД будет активно разыскивать человека с твоими приметами. Если придется вызволять тебя, то…

Он хотел подобрать выражение повежливее, но Сиверов и без слов прекрасно понял суть: в качестве рассекреченного агента он не представляет для «конторы» большой ценности.

— Не беспокойтесь, товарищ генерал.

— Да я в тебе всегда уверен. Просто по долгу службы обязан предупредить…