Вторая мировая война. Английское госпитальное судно, плывущее в Северном море, находится под защитой Женевской конвенции, но враг атакует его с воздуха и из морских глубин. На борту судна орудуют диверсанты. Что же на самом деле скрывают трюмы «Сан-Андреаса»?
Alistair MacLean San Andreas

Алистер Маклин

Сан-Андреас

От автора

* * *

В сюжете этого романа имеются три отдельных, но неизбежно взаимосвязанных элемента: коммерческий флот (официально именуемый торговым) и обслуживающий его персонал; «свободные» суда (Liberty Ships); соединения германских сил — подводные, надводные, воздушные, чья единственная цель состояла в том, чтобы отыскать и уничтожить суда и команды коммерческого флота.

1

Когда в сентябре 1939 года разразилась война, британский коммерческий флот был просто в ужасном состоянии, точнее было бы сказать — в жалком. Большинство судов устарели, значительная часть была немореходной, а некоторые представляли из себя ржавеющие остовы, как будто чумой поражённые механические развалины. Но даже будучи такими, эти суда находились в относительно лучшем состоянии, чем те, кому выпало на долю несчастье обслуживать их.

Причину такого варварского забвения и судов, и их команд можно обозначить одним-единственным словом: жадность. Прежние владельцы флота, как, впрочем, и многие нынешние, были скупы и алчны. Они посвятили себя своей высшей богине — получению доходов любой ценой, при условии, что расходы падут не на них. Централизация, сосредоточение монополий с частичным совпадением интересов в нескольких загребущих руках — вот главный лозунг тех дней. В то время как заработки экипажей урезывались, а условия их жизни ухудшались, владельцы торговых судов жирели, как, впрочем, и беспринципные директора судовых компаний, а также значительное число тщательно отобранных и пользующихся привилегиями держателей акций.

Диктаторская власть собственников, осуществляемая, конечно, со всей осторожностью, была практически безграничной. Флот был их сатрапией, их феодальным уделом, а экипажи — их крепостными. Если крепостной начинал бунтовать против установившегося порядка, его ждала незавидная доля. Ему ничего не оставалось, как только покинуть своё судно и оказаться в полном забвении: даже если не учитывать тот факт, что он автоматически попадал в чёрный список, безработица в торговом флоте была столь высока, что на немногие вакантные места брали только тех, кто с готовностью шёл в рабство. На берегу безработица была ещё выше, но, даже если бы это было не так, моряки органически не могли приспособиться к сухопутному образу жизни. Мятежному рабу идти было некуда. Выражали недовольство лишь единицы, разобщенные друг с другом. Большинство знали своё место в жизни и цеплялись за него. Официальная история приукрашивала подлинное состояние дел, а чаще просто его игнорировала. Вполне понятная близорукость. Отношение к морякам торгового флота между войнами и в особенности в период Второй мировой войны никак нельзя отнести, к достойным главам в британской военно-морской летописи.

Сменявшие друг друга между войнами правительства прекрасно знали истинное положение дел в торговом флоте — не могли же они быть настолько глупы, чтобы не знать. Ханжески спасая собственное лицо, они приняли целый ряд постановлений, определяющих минимальный перечень мер относительно размещения, питания, гигиены и безопасности обслуживающего персонала. И правительства, и владельцы прекрасно понимали — относительно судовладельцев и сомнений быть не может! — что все эти постановления не являются законами и как таковые силы не имеют. Рекомендации (а иначе эти постановления и не назвать) были почти полностью проигнорированы. Любой добросовестный капитан, стремившийся воплотить их в жизнь, почти гарантированно оставался без работы.

В зафиксированных свидетельствах очевидцев об условиях жизни на судах торгового флота в годы, непосредственно предшествующие Второй мировой войне, — нет причин подвергать сомнению эти показания, учитывая, что все они удручающе единодушны, — каюты экипажей представляются такими убогими и отвратительными, что их трудно описать. Инспектора-медики свидетельствовали о том, что в некоторых случаях условия жизни судовых команд были непригодны для животных, не говоря уж о людях. Каюты были чрезмерно переполнены и лишены каких-либо удобств. Полки — влажные, одежда моряков — влажная, и даже матрасы и одеяла, если такая роскошь имелась, были пропитаны водой. Санудобств никаких или же самые примитивные. Всюду пронизывающий холод, а обогрев в любом своём виде, за исключением дыма и нещадно смердящих печек, был настолько же непривычным, как и любая форма вентиляции. Пища, которую, по словам одного очевидца, не стали бы из-за её мерзости терпеть ни в одном доме, была ещё хуже, чем условия жизни.

Возможно, вышесказанное выходит за границы мыслимого или, по крайней мере, кажется притянутым за уши, но на самом деле это не так. Никто никогда не обвинял в неточности или преувеличениях ни Лондонскую школу гигиены и тропической медицины, ни начальника службы регистрации актов гражданского состояния. Первая в довоенном отчете категорически утверждала, что смертность в возрасте до пятидесяти пяти лет вдвое выше среди моряков, нежели среди остального мужского населения, а приведенная вторым статистика показывала, что уровень смертности среди моряков всех возрастов на 47 процентов выше среднего общенационального уровня. Убийцами выступали туберкулёз, кровоизлияния в мозг и язвы желудка и двенадцатиперстной кишки. Чем были вызваны проявления туберкулёза и язв — вполне понятно, и нет сомнения, что их сочетание способствовало ненормальному возрастанию количества случаев кровоизлияния в мозг.

Главным вестником смерти был, конечно, туберкулёз. Если кто-нибудь бросит сегодня взгляд на Западную Европу, где туберкулёзных санаториев, к счастью, становится всё меньше и меньше, он вряд ли сможет представить себе, каким ужасным бедствием была эта болезнь ещё совсем недавно. Это отнюдь не означает, что туберкулёз по всему миру уничтожен: во многих слаборазвитых странах он по-прежнему остается страшным бичом и основной причиной смерти, как ещё не так давно, в начале двадцатого века, он был убийцей номер один в Западной Европе и Северной Америке. Ситуация изменилась, когда ученые научились укрощать и уничтожать бациллу туберкулёза. Но в 1939 году мир ещё находился в его власти: открытие химиотерапевтических средств — рифампина, изониацида и в особенности стрептомицина — было делом далекого будущего.

И вот на плечи этих чахоточных моряков, живших в невыносимых условиях и имевших скудное питание, Британия возложила задачу перевозки продуктов питания, нефти, вооружения и боеприпасов к своим берегам и берегам своих союзников. Это был sine qua non[1] канал, артерия, «дорога жизни», от которой Британия полностью зависела; без этих судов и их экипажей она, вне всякого сомнения, погибла бы. Следует отметить, что контракты моряков заканчивались, как только торпеда, мина или бомба подрывали судно. В годы войны, так же как и в мирное время, владельцы защищали свои доходы до конца: как только судно тонуло, вне зависимости от того, где, как и при каких обстоятельствах это произошло, морякам сразу же прекращали платить жалованье — они считались уволенными. Владелец судна в случае его гибели не проливал горючих слез, так как все его суда были застрахованы, зачастую на сумму, значительно превышающую их стоимость.

Правительство, Адмиралтейство и судовладельцы того времени должны были испытывать страшный стыд. Но даже если так и было, то они умело скрывали это: по сравнению с престижем, славой и доходами убогие условия жизни и ужас смерти моряков коммерческого флота отступали на задний план.

Жителей Британии нельзя винить в этом. За исключением семей и друзей моряков торгового флота, а также добровольных благотворительных организаций, созданных для оказания помощи уцелевшим в кораблекрушениях, — такие филантропические мелочи не волновали ни владельцев судов, ни Уайт-холл — лишь немногие знали или догадывались о том, что происходит.

2

Как «дорога жизни», как канал и артерия, «свободные» суда сравнимы лишь с судами британского коммерческого флота. Без них Британия, вне всякого сомнения, потерпела бы поражение. Всё продовольствие, топливо, оружие и боеприпасы, которые заморские страны, в особенности Соединенные Штаты, горели желанием и просто жаждали поставлять, были бы бесполезны, если бы отсутствовал транспорт для их перевозки. И двух лет войны не прошло, как стало очевидным, что из-за страшного развала британского торгового флота вскоре, причём неизбежно, совсем не останется судов, способных что-либо перевозить, и Британия неумолимо и довольно быстро вынуждена будет признать поражение — из-за голода. В 1940 году даже непробиваемый Уинстон Черчилль отчаялся найти спасение, не говоря уж о конечной победе. Естественно, период его отчаяния был недолгим, но одним только небесам известно, чего ему это стоило.

За девять столетий своего существования Британия, единственная из всех стран мира, никогда не подвергалась вторжению извне, но в мрачные дни войны это представлялось не только возможным, но и неизбежным. Оглядываясь назад, на события более чем сорокалетней давности[2], кажется просто невероятным, что страна выжила: если бы факты об истинном положении дел стали известны обществу, этого почти наверняка бы не произошло.

Потери британского морского флота были чудовищными, немыслимыми даже для самого живого воображения. За первые одиннадцать месяцев войны Британия потеряла 1 500 000 тонн общего водоизмещения флота. За первые несколько месяцев 1941 года потери составили около 500 000 тонн. В 1942 году, в самый мрачный период войны на море, 6 250 000 тонн общего водоизмещения флота пошло на дно. Даже работавшие на полную мощность британские верфи смогли возместить лишь незначительную часть таких огромных потерь. Все это вкупе с тем фактом, что за этот суровый год число находящихся в строю немецких подводных лодок возросло с 91 до 212, заставляло думать, что, по закону уменьшения отдачи, британский торговый флот неизбежно прекратит своё существование, если не произойдет чуда.

Имя этому чуду — «свободные» суда. Всякому, кто может вспомнить те дни, эти слова сразу же напоминают о Генри Кайзере. Кайзер — при тех обстоятельствах казалось просто смешным, что его имя звучит как титул последнего германского императора, — был американским инженером и вне всякого сомнения гением. Его карьера поражала воображение: он был ключевой фигурой при строительстве Гуверской и Кулевской плотин и моста в Сан-Франциско. Это ещё вопрос, смог бы Генри Кайзер спроектировать гребную шлюпку, но дело не в этом. В то время, наверное, не было ни одного человека в мире, который бы лучше его разбирался в массовом изготовлении заводским способом стандартных, повторяющихся, конструкций-модулей, и он не проявлял колебаний, высылая контракты на поставку модулей на заводы Соединенных Штатов, лежавшие в сотнях миль от океанского берега. Готовые секции пересылались для сборки на верфи, сперва в Ричмонд, штат Калифорния, где Кайзер возглавлял компанию «Перманент семент», а затем на другие судостроительные заводы, находившиеся под его контролем. Объёмы и скорость производства Кайзера были на грани возможного: он сделал для производства торговых судов то же самое, что конвейерные сборочные линии Генри Форда — для моделей «форда». До этого массовое производство океанских лайнеров считалось немыслимым.

Широко было распространено ошибочное, хотя вполне понятное мнение в том, что «свободные» суда первоначально были спроектированы в конструкторских бюро судостроительных заводов Кайзера. На самом же деле их прототипами явились британские корабли, задуманные и спроектированные судостроителями фирмы «Дж. Л. Томпсон оф Норт Сэндс» в Сандерленде. Первым из этой необычайно длинной вереницы судов был «Эмбэсидж», строительство которого было завершено в 1935 году. Понятие «„свободные“ суда» появилось лишь семь лет спустя и относилось только к некоторым судам, построенным Кайзером. «Эмбэсидж», водоизмещением 9300 тонн, с наклонным форштевнем, круглой кормой и тремя работающими на угле двигателями, не представлял интереса в эстетическом отношении, но эстетика как таковая Дж. Л. Томсона и не интересовала. Цель заключалась в создании современного, практичного и экономичного грузового судна, и в этом отношении они добились поразительного успеха. До начала войны удалось спустить на воду двадцать четыре судна подобного типа.

Они были построены в Британии, Соединенных Штатах и Канаде, главным образом на верфях Кайзера. Конструкция их оставалась прежней, но американцы, причём только американцы, внесли два изменения, которые рассматривали как усовершенствование. Одно из них, которое заключалось в том, что в качестве топлива стала использоваться нефть, а не уголь, можно считать таковым, чего нельзя сказать о другом новшестве, касавшемся размещения команды и офицерского состава. В то время как канадцы и англичане придерживались первоначальной концепции, согласно которой жилые каюты экипажа размещались по всей длине судна, американцы создали для этого специальную надстройку, расположённую вокруг трубы парохода. Там они разместили не только каюты для экипажа, офицерского и вспомогательного состава, но и капитанский мостик. Если обратиться к прошлому (а суждение задним числом, на горьком опыте, — лучший способ поумнеть), такое решение оказалось роковой ошибкой. Американцы собрали, как гласит пословица, все яйца в одной корзине.

Эти суда были, можно так сказать, оснащены вооружением: стреляющими под низким углом четырехдюймовыми и двенадцатифунтовыми противовоздушными орудиями, не отличавшимися особой эффективностью; «бофорсами» и скорострельными «эрликонами», представлявшими смертельное оружие в опытных руках, которых, к сожалению, на борту практически не было. Использовались и такие странные типы вооружения, как запускаемые с помощью ракет парашюты, к которым крепился трос с гранатами, — они представляли опасность не только для самолётов противника, но и для тех, кто их применял. На некоторых судах имелись истребители «харрикейн», которые запускались с помощью катапульт. Они являлись ближайшим эквивалентом самолётов японских камикадзе, когда-либо имевшимся у британцев. Вернуться на своё судно лётчики не могли. Им оставался неприятный выбор: либо прыгнуть с парашютом, либо совершить вынужденную посадку на воду. А зимой в Арктике выживали немногие.

3

С воздуха, с моря и из глубин его немцы, зачастую с невероятным талантом и всегда с невероятным упорством и жестокостью, применяли все средства, имевшиеся в их распоряжении, для уничтожения военно-морских конвоев, сопровождавших торговые суда.

Они использовали в основном пять типов самолётов. Наиболее привычным бомбардировщиком был «дорнье», летавший на жёстко установленных высотах и освобождавшийся от своих бомб по точно разработанному графику. Эти самолёты нашли широкое применение, добились определённых успехов, но в целом были не особенно эффективны.

Гораздо больший страх, в возрастающем порядке, вызывали «Хейнкель», «Хейнкель-111» и «штука». «Хейнкель» представлял собой торпедоносец, который мог атаковать на бреющем полете. лётчик сбрасывал торпеду в самый последний момент, а затем, воспользовавшись облегчением веса самолёта, быстро взмывал вверх и пролетал над атакуемым судном. Эти самолёты обладали необыкновенной неуязвимостью. Когда артиллеристы торговых судов наводили прицел своих «эрликонов», «бофорсов» или малокалиберных зенитных артустановок, мысль о том, что «или я его достану, или он меня», отнюдь не способствовала хладнокровию, наиболее уместному при подобных обстоятельствах. Впрочем, в Арктике зимой эти торпедоносцы нередко оказывались в невыгодном положении. В особенности это касалось доблестных, но несчастных лётчиков, управлявших самолётами. Мороз вызывал обледенение торпедосбрасывающих механизмов. Перегружённый самолёт был не в состоянии взмыть вверх и перелететь свою цель. Впрочем, это не имело особого значения для несчастных команд торговых судов: вне зависимости от того, удавалось ли противнику сбросить торпеду или же вражеский самолёт врезался в корабль, последствия в равной степени были ужасными.

«Хейнкель-111» применял крайне эффективные планирующие бомбы, от которых фактически невозможно было уклониться. Пилоты этих самолётов подвергались риску в гораздо меньшей степени. К счастью для торгового флота Британии, у немцев имелось сравнительно немного оборудованных таким образом самолётов.

Но больше всего боялись «штук» — пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87» с крыльями, напоминающими крылья чаек. Обычно они летали звеньями, на большой высоте, а затем летели вниз чуть ли не вертикально. Даже много лет спустя матросы и солдаты — а немцы использовали «юнкерсы» на всех полях действий — не могли забыть тот жуткий вой, с которым эти самолёты ныряли вниз, включив сирены. Этот звук бил по нервам и в значительной степени уменьшал эффективность противовоздушной обороны. Матросы Королевского флота, чтобы ослепить неприятеля, прибегали к прожекторам, обычно к 44-дюймовым, пока им не указали на то, что лётчики, хорошо знакомые с подобной тактикой, пользуются тёемными очками, которые не только уменьшают степень ослепления, но и точно показывают местоположение судна, что позволяет безошибочно поражать цель. С точки зрения немцев, у «штук» был один существенный недостаток: будучи в основном самолётами малой дальности, они могли эффективно действовать только против конвоев, двигавшихся к северу от Норвегии, в сторону Мурманска и Архангельска.

Но как это ни странно, наиболее эффективным у немцев оказался самолёт «Фокке-Вульф-Кондор-200», практически не участвовавший в воздушных боях. Это верно, что он мог нести на борту 250-килограммовые бомбы и имел довольно внушительный набор пулемётов, но без бомб, с дополнительными баками для горючего, он становился бесценным разведывательным самолётом. Дальность его полета в этот сравнительно ранний период воздухоплавания, каковым были сороковые годы двадцатого века, была просто удивительной. «Кондоры» чуть ли не ежедневно совершали полеты из Тронхейма в оккупированной немцами Норвегии вдоль западного побережья британских островов в сторону оккупированной немцами Франции. Более важно другое: они могли патрулировать Баренцево море, Гренландское море и, что опаснее всего, Датский пролив между Исландией и Гренландией, ибо именно через этот пролив проходили конвои из Канады и США, направлявшиеся в Россию. Для такого конвоя появление одного «кондора» было равносильно неминуемой гибели.

Летя на большой высоте, вне досягаемости огня зенитной артиллерии, «кондор» в буквальном смысле слова кружил над конвоем, определяя количество судов, скорость их движения, курс и точные координаты. По радио эта информация передавалась в Алта-фьорд или Тронхейм, а оттуда в Лорьян, французскую штаб-квартиру адмирала Карла Деница, который, пожалуй, являлся лучшим главнокомандующим подводным флотом своего времени, а может быть, и всех времен. Оттуда эта информация поступала к формирующимся «волчьим стаям» подводных лодок, давая им точное указание, когда и где перехватить конвой.

Что же касается надводных кораблей, немцы уже к началу войны были прекрасно подготовлены. По англо-германскому соглашению 1937 года Германия могла иметь столько же подводных лодок, сколько и Англия, но не более 35% её надводного флота. На самом же деле немцы построили вдвое больше подводных лодок и совершенно игнорировали ограничение в 35%. «Дойчланд», «Адмирал граф Шпее» и «Адмирал Шеер» формально были крейсерами тоннажем в 10 000 тонн, на самом деле — быстрыми и мощными торговыми рейдерами, а по существу — «карманными линкорами» значительно большего тоннажа, чем сообщалось. «Шарнхорст» и «Гнейзенау», линейные крейсеры в 26 000 тонн, были закончены в 1938 году, и в тот же самый год на верфях «Блюма и Вёсса» в Гамбурге были заложены «Бисмарк» и «Тирпиц» — самые лучшие, самые мощные из когда-либо спускавшихся на воду линейных крейсеров. Это утверждение остается справедливым по сей день. По договору с Англией их водоизмещение ограничивалось 35 000 тонн, на самом же деле оно составляло 53 000 тонн.

У «Бисмарка» была короткая, но блестящая карьера, у «Тирпица» послужного списка как такового не было вообще. Он всю войну простоял в Северной Норвегии. Тем не менее он выполнял просто неоценимую задачу — связывал действия основных соединений британского военно-морского флота, опасавшегося, что этот гигантский линейный крейсер может покинуть свою стоянку в Алта-фьорде и выйти в Атлантический океан. На этой стоянке «Тирпиц» и погиб — от десятитонных бомб ВВС Великобритании.

Англичане имели значительное преимущество в линейных кораблях, которые, однако, по своим характеристикам не могли сравниться с германскими линкорами, что наиболее трагически проявилось, когда «Бисмарк» одним-единственным залпом отправил на дно линейный крейсер «Худ», красу и гордость Королевского военно-морского флота.

В подводной войне немцы использовали как мины, так и подводные лодки. Не прошло и трёх месяцев после начала войны, как немцы преподнесли союзникам неприятный сюрприз — магнитную мину. В отличие от мин обычного типа, которые приводились в действие только после непосредственного соприкосновения с судами, магнитные мины активизировались электрическими потоками, генерируемыми металлическим корпусом корабля. Такие мины могли быть размещены с корабля или с самолёта, и в первые же четыре дня их использования на дно было отправлено не менее пятнадцати судов. Тот факт, что почти все эти суда принадлежали нейтральным странам, не особенно волновал немцев. Магнитные мины — весьма умное изобретение, но не настолько умное, чтобы различать своих и чужих. Британцам удалось заполучить неповрежденную магнитную мину. её разобрали на части с огромным риском для тех, кто принимал в этом участие, и изобрели электронные контрмеры, которые позволили минным тральщикам взрывать такие мины на значительном расстоянии.

Немецкие подводные лодки, вне всякого сомнения, оказались самым опасным противником, с которым торговому флоту пришлось столкнуться лицом к лицу. Потери в первые три с половиной года войны были настолько велики, что просто не укладывались в сознание. И только к началу лета 1943 года эту угрозу удалось взять под контроль. Лишь к концу 1944 года, когда за предшествующие два года удалось уничтожить 80 немецких подводных лодок, эти неуловимые преследователи и молчаливые убийцы перестали быть фактором, который стоило принимать в расчет.

Неудивительно, что германские подводные лодки стали объектом ненависти, а их команды изображались, как в годы войны, так и впоследствии, хитрыми, беспринципными и хладнокровными убийцами и фанатичными нацистами вплоть до последнего человека. Невидимые и неслышимые, они вели охоту за ничего не подозревающими невинными жертвами, которых уничтожали без сожаления и содрогания, а потом, погрузившись в глубину, вновь исчезали. В определённом смысле такой взгляд оправдан. Причину возникновения подобного представления о немецких подводных лодках следует искать в первых днях войны, когда была торпедирована «Атения», мирный пассажирский лайнер, переполненный людьми — мужчинами, женщинами и детьми. Спутать «Атению» с чем-то другим было просто невозможно. И это наверняка было хорошо известно обер-лейтенанту Фрицу-Юлиусу Лемпе, командовавшему немецкой подводной лодкой, отправившей на дно «Атению». Данных, свидетельствующих о том, что Лемпе за свои действия понёс наказание, нет.

Такое обвинение в жестокости, конечно, может быть предъявлено и союзникам — в меньшей, правда, степени, что объясняется только тем, что у субмарин союзников был более ограниченный выбор целей.

Однако общее представление о командах немецких подводных лодок не соответствует действительности. Безжалостные нацисты, возможно, и были среди экипажей, но представляли собой незначительное меньшинство. Моряков побуждала к действию главным образом гордость за имперский германский флот. Безусловно, наблюдались акты жестокости со стороны отдельных командиров подводных лодок, но были также и проявления гуманности и сострадания. Что не вызывает сомнения, так это огромное личное мужество и дух самопожертвования, присущий германским подводникам. Следует помнить, что из 40 000 немецких моряков, служивших на подводных лодках, погибло 30 000 — самые ужасные потери за всю историю военных действий на море. В то время как действия этих людей нельзя оправдать, их самих нельзя осуждать. Они были безжалостны, как этого требовал характер их деятельности, но в то же время беспримерно храбры.

Таковы условия, при которых приходилось жить и умирать морякам британского торгового флота; таковы были их враги, которые неуклонно стремились уничтожить их. Учитывая состояние здоровья, условия жизни, а также необычайно высокое «внимание» со стороны противника, шансов на выживание у «купцов» почти не было. Это была классическая проигрышная ситуация. При таких обстоятельствах поражал ставший обыденным факт: люди, спасшиеся в ходе нескольких торпедных атак, когда судно сразу же шло на дно, по возвращении в Англию тут же начинали искать другое судно и отправлялись в море. По сути, эти люди не являлись бойцами, но своей выносливостью, упорством и решительностью (они наверняка рассмеялись бы, если в мы воспользовались словами «доблесть» и «мужество») они не уступали тем, кто охотился за ними и стремился их погубить.

Глава 1

Тихо, незаметно, без всякого предупреждения, будто какая-то внезапная и неожиданная сила приложила к этому руку, за час до рассвета погасли огни на «Сан-Андреасе». Такие светомаскировки, хотя и крайне редко, порою случались и не вызывали особой тревоги. На мостике остались освещенными только компас, маршрут движения и основная телефонная связь с машинным отделением, поскольку для них требовалось небольшое напряжение и, кроме того, для их освещения имелся свой отдельный электрогенератор. Верхние огни зависели от главного генератора, но это не имело значения, поскольку они были отключены. Мостик, как, впрочем, и любой другой мостик, по ночам погружался в темноту. Единственным исключением был так называемый кентский экран, круглая, стеклянная, вращающаяся на большой скорости пластина прямо перед рулевым, дающая точную информацию обо всех окружающих условиях. Третий помощник капитана Бейтсман, стоявший на вахте, был спокоен: насколько ему было известно, на сотни миль вокруг не было ни суши, ни кораблей, за исключением «Андовера», фрегата его королевского Величества. Бейтсман понятия не имел, где находится фрегат, но это не имело значения. На фрегате всегда было хорошо известно, где находится «Сан-Андреас», поскольку этот корабль был оснащен очень чувствительным радаром.

В операционной и послеоперационной палатах все текло как обычно. Хотя окружающее море и небо были покрыты тьмой, как в полночь, уже царило утро. На этих высоких широтах и в это время года утренний свет или, точнее, то, что им называлось, появлялся не ранее десяти часов утра. В этих двух основных помещениях, наиболее важных на госпитальном судне, каковым был «Сан-Андреас», свет автоматически подавался от электрических батарей, если главный электрогенератор выходил из строя. Во всех остальных помещениях судна аварийное освещение осуществлялось с помощью никель-кадмиевых ламп: спираль, идущая от основания этих ламп, давала необходимый минимум освещения.

Тревогу вызывало другое — полное отсутствие света на верхней палубе.

Корпус «Сан-Андреаса» был выкрашен в белый цвет, точнее, он был когда-то белым, но под воздействием времени, мокрого снега, града и льдинок, приносимых арктическими ветрами, стал мрачным, грязновато-серым. Вокруг всего корпуса шла широкая зелёная полоса. Огромные красные кресты были нарисованы по обеим сторонам судна, а также на носу и на корме. Ночью эти красные кресты освещались мощными прожекторами, а ночь в это время года царила двадцать часов в сутки. Мнение относительно необходимости этих огней было у всех разным. Согласно Женевской конвенции, такие красные кресты гарантировали безопасность от нападений противника.

Следовательно, «Сан-Андреас» теоретически был в полной безопасности.

Находившиеся на его борту никогда не подвергались никаким нападениям противника, поэтому были склонны верить в силу Женевской конвенции. Но члены команды, которые служили на флоте ещё до того, как «Сан-Андреас», бывший обычным грузовым судном, получил свой нынешний статус, относились к конвенции довольно скептически. Плавание по ночам освещёнными, как рождественская ёлка, было чуждо всем инстинктам людей, которые за годы службы привыкли весьма справедливо считать, что прикуривать сигарету на верхней палубе — это всё равно, что привлекать внимание блуждающей поблизости немецкой подводной лодки. Они не доверяли огням. Они не доверяли красным крестам. Но больше всего они не доверяли немецким подводным лодкам. Для такого цинизма имелись вполне достаточные основания: другим госпитальным судам, как им было известно, в отличие от них, менее повезло, но были ли нападения на них преднамеренными или случайными, никто точно не знал. В северных морях свидетелей, как правило, не оставалось. То ли из-за деликатности, то ли из-за понимания бессмысленности подобных вопросов члены команды никогда не обращались с ними к тем, кто, по их мнению, проживал просто в райских условиях: к докторам, медсёстрам, сиделкам и санитарам.

Стеклянная дверь по правому борту открылась, и в ходовую рубку вошёл человек с фонариком в руке.

— Капитан, это вы? — спросил Бейтсман.

— Кто же ещё? Дадут мне когда-нибудь спокойно позавтракать? Вот ещё несколько ламп. Пойдёт?

Капитан Боуэн был жизнерадостным человеком среднего роста, начинавшим полнеть, хотя ещё и довольно крепкого телосложения, с серебристо-белой бородой и глазами-буравчиками. Уже давно миновал тот возраст, когда он мог уйти в отставку, но он никогда не просил отставки и не собирался этого делать, ибо и суда и команды торгового флота страдали от серьёзных потерь, и если новый корабль построить можно было довольно быстро, то не так легко было создать нового капитана, а капитанов уровня Боуэна практически не осталось.

Три дополнительные лампы давали не больше света, чем обыкновенные свечи, но и этого было вполне достаточно, чтобы заметить, как быстро, всего за несколько секунд, которые понадобились капитану, чтобы пройти расстояние от кают-компании до рубки, его плащ покрылся снегом. Капитан снял свой плащ, в дверях стряхнул с него снег и немедленно закрыл дверь.

— У чертова генератора опять перебои, — произнёс Боуэн. Казалась, это его не особо волнует, никто и никогда не видел капитана расстроенным. — А тут ещё и кентский экран опять замигал. Ничего удивительного. Впрочем, от него всё равно толку мало. Густой снег. Ветер тридцать узлов, и видимость нулевая. — В его голосе чувствовалось какое-то удовлетворение, но ни Бейтсман, ни Хадеон, рулевой, не осмеливались спросить, чем это вызвано. Они все трое принадлежали к тем, кто мало доверял Женевской конвенции, а при таких погодных условиях можно было надеяться, что ни самолёт, ни корабль, ни подводная лодка не обнаружат их. — С машинным отделением связывались?

— Лично я — нет, — с чувством бросил Бейтсман, и Боуэн невольно улыбнулся. Старший механик Паттерсон, родом с северо-востока Британии, из района Ньюкасла, очень гордился своим высоким мастерством, отличался весьма взрывчатым характером и относился с нескрываемым отвращением к тем, кто, по его мнению, постоянно совал нос в его дела.

— Я сам ему позвоню, — сказал капитан. Боуэн дозвонился до старшего механика и в трубку произнёс:

— Джон, это вы? Опять нам повезло, да? Что там? Катушки полетели? Щетки? Или, может быть, предохранители? Всего хватает? Угля? Щеток? Пробок? Ага, значит, аварийное отключение вызвано... Ну, хорошо. Надеюсь, на сей раз топлива у нас хватит. — Капитан Боуэн говорил серьёзным тоном, и Бейтсман улыбнулся: каждому члену команды, вплоть до помощника буфетчика, было хорошо известно, что Паттерсон был абсолютно лишен чувства юмора.

Ссылка Боуэна на топливо относилась к тому случаю, когда во время отдыха Паттерсона после дежурства главный электрогенератор остановился из-за отсутствия топлива, а заменявший Паттерсона молодой инженер не сообразил переключиться на подачу топлива из вспомогательного резервуара. Можно себе представить, какова была реакция Паттерсона на эти слова. Боуэн едва сдерживался от смеха, держа трубку на расстоянии, пока треск и вопли в ней не прекратились, а затем быстро закончил разговор и, повесив трубку, дипломатично заметил:

— Мне кажется, Паттерсону сейчас гораздо труднее, чем обычно, отыскать причину перебоев с электричеством. Правда, заявляет, что ему на это понадобится всего лишь десять минут.

Минуты две спустя телефон вновь зазвонил.

— Готов поспорить на пять фунтов, новости плохие.

Боуэн поднял трубку, послушал, а затем произнёс:

— Вы хотите переговорить со мной, Джон? Так вы и так разговариваете со мной... Ага, теперь я понимаю. Очень хороню.

Он повесил трубку.

— Паттерсон хочет мне что-то показать.

Боуэн, однако, не пошёл в машинное отделение, как мог подумать Бейтсман. Вместо этого он отправился к себе в каюту, куда вскоре подошёл и старший механик, высокий тощий человек с невыразительным, постоянно помятым лицом. Он принадлежал к тому разряду людей, которые, совершенно не понимая юмора и не сознавая этого, постоянно улыбались, причём, как правило, в самый неподходящий момент. Однако, сейчас он не улыбался. Вытащив из кармана три камушка, по внешнему виду напоминающих черный графит, он разложил их на капитанском столе в виде продолговатой фигуры.

— Как вы думаете, что это такое?

— Вы же прекрасно знаете, Джон, что я простой моряк. Это, наверное, защитная щётка для динамо-машины или электрогенератора. Или что-то в этом роде.

— Вот именно.

На сей раз Паттерсон выдавил из себя некое подобие кривой улыбки.

— Этим и вызвано прекращение подачи электроэнергии?

— К отключению энергии это не имеет никакого отношения. Полетела изоляция обмотки. Где-то произошло короткое замыкание. Джемисон пытается найти его. Думаю, много времени это не займет.

В это Боуэн был готов верить, поскольку Джемисон, второй механик, был не только умным молодым человеком, но и имел довольно необычный статус: он был членом научного общества при институте электроинженеров.

— Ну, хорошо, — сказал Боуэн, — это щётка от вспомогательного генератора. Она сломалась, чем вы весьма недовольны. Из этого можно сделать вывод, что дело весьма необычное.

— Необычное? Да просто неслыханное! По крайней мере, я с подобным ещё никогда не сталкивался. Щётка находится под постоянным давлением со стороны обмотки якоря генератора, поэтому она не может разбиться на такие куски.

— Но это же произошло. Рано или поздно всё случается. — Боуэн коснулся кусочков щётки. — Наверное, на верфи работали на скорую руку. Или же, просто образовалась трещина.

Паттерсон ничего не ответил. Он сунул руку в карман плаща, вытащил оттуда маленькую коробочку, снял с неё крышку и положил её рядом со сломанной щеткой. Две щетки из коробочки были идентичными по форме и размеру с той, которую Паттерсон первоначально разложил на столе. Боуэн бросил на них взгляд, невольно засвистел, а затем посмотрел на Паттерсона.

— Запасные?

Паттерсон кивнул. Боуэн взял одну щетку, однако только половина её оказалась в его руке, другая осталась в коробке.

— Наши единственные запасные щетки, — сказал Паттерсон.

— А если посмотреть другой генератор?

— Бесполезно. Когда мы были в Галифаксе, были осмотрены оба генератора и признаны годными. С того времени мы уже дважды воспользовались вспомогательным генератором.

— Одна сломанная щётка может рассматриваться как необычная случайность. Но три сломанные щётки уже случайностью не назовешь. Даже не чеши в затылке, Джон. В наших рядах появился ненормальный с дурными наклонностями.

— Ненормальный? Вы хотите сказать, диверсант?

— Пожалуй, да. По крайней мере, человек, который враждебно относится к нам или же к «Сан-Андреасу». Но действительно ли это диверсант? Хотелось бы знать. Диверсанты прибегают к самым разнообразным формам диверсии с одной-единственной целью: вывести из строя всё судно. Вряд ли можно в качестве подобного намерения рассматривать три сломанные щётки от электрических генераторов. Но если человек, сделавший это, не сходит с ума, вряд ли он будет стремиться отправить на дно «Сан-Андреас», по крайней мере, пока он на нём находится. Но почему же это всё-таки произошло, Джон, почему?

Пока оба мужчины сидели и мрачно размышляли над тем, кто приложил ко всему этому делу руки, раздался стук в дверь, и в капитанскую каюту вошёл Джемисон, краснолицый молодой человек с легким, совершенно беспечным отношением к жизни, но в данный момент от его легкомыслия и беспечности не осталось и следа. Он был мрачен и встревожен, что никак не вязалось с его натурой.

— Мне сказали, что я найду вас здесь. Я решил, что мне необходимо немедленно видеть вас.

— И явиться с плохими известиями, — высказал предположение капитан Боуэн. — Вы обнаружили две вещи: место короткого замыкания и следы... как бы это выразиться, работы диверсанта?

— Чёрт побери.. Простите, сэр, но как вы...

— Объясните ему, Джон, — сказал Боуэн.

— В этом нет необходимости. Этих сломанных щёток вполне достаточно. Ну, что вам удалось обнаружить, Питер?

— Начну с плотницкой мастерской. Через переборку в свинцовой оболочке проходит кабель. Зажимы с каждой стороны, в тех местах, где он проходит через переборку, ослаблены.

— Обыкновенная вибрация судна, болтанка во время шторма — этого вполне достаточно, чтобы привести к износу мягкого свинца, — заметил Боуэн.

— Свинец гораздо твёрже, чем вам кажется, сэр. В данном случае кто-то приложил руку. Но не это важно. Важно то, что находящаяся внутри свинцовой оболочки резина, которая защищает электрический кабель, оказалась выжжённой.

— И нам следует ожидать очередного замыкания?

— Вот именно. Только мне хорошо знаком запах резины, подпаленной электрическим током, и он совсем не похож на другие запахи. Какой-то умник, чтобы проделать этот трюк, воспользовался спичками. Я оставил там Эллиса. Он всё починит. Это много времени не займет, и я думаю, что он вот-вот освободится.

— Ну ладно. Выходит, лишить судно электрического тока особого труда не составляет.

— В общем-то, да. Но этому типу ещё необходимо было проделать кое-какую работу. Сразу же за плотницкой мастерской расположен электрический щиток. Прежде чем приступить к работе, диверсанту нужно было удалить соответствующий предохранитель. Затем он возвращался к щитку и с помощью плоскогубцев, отвертки или чего-нибудь в этом роде, покрытых изоляционным материалом, устраивал замыкание на линии, а затем, ставил предохранитель на своё прежнее место. Если бы он с самого начала не удалил предохранитель, тот в результате замыкания взорвался бы, но вся электрическая система совершенно не пострадала бы. Но это в теории, практически же предохранители не всегда так надежны и порою не срабатывают. — Джемисон едва заметно улыбнулся. — И будь у меня насморк, я бы ничего не заметил.

Зазвонил телефон. Капитан Боуэн, подняв трубку, протянул её Паттерсону, который, выслушав сообщение, произнёс:

— Хорошо. Сейчас буду. — И отдал трубку капитану. — Звонили из машинного отделения. Свет сейчас будет.

Прошло несколько секунд, и капитан Боуэн едва слышно заметил:

— Похоже, света не будет.

Джемисон поднялся.

— Вы куда? — спросил его Боуэн.

— Сам не знаю, сэр. Ну, во-первых, в машинное отделение, за Эллисом и за приборами, а затем даже не знаю. Похоже, что наш Невидимка готовит нам ещё не один сюрприз.

Вновь зазвонил телефон, и Боуэн, ничего не говоря, протянул трубку Паттерсону, который, выслушав сообщение, быстро произнёс:

— Благодарю вас. Мистер Джемисон сейчас подойдет.

Передав трубку назад, он сказал:

— Опять то же самое. Я вот думаю, в каких ещё местах наш милый друг приложил руку и когда он собирается привести это в действие.

Джемисон остановился в дверях:

— Будем держать все случившееся в секрете?

— Ни в коем случае, — категорически заявил Боуэн. — Будем говорить об этом в открытую, направо и налево. Конечно, наш Невидимка, как вы его называете, таким образом будет предупреждён и будет иметь возможность предпринять определённые шаги для самозащиты, но, зная, что на судне находится диверсант, члены команды вынуждены будут пристально следить друг за другом, пытаясь его вычислить. Всё это заставит этого типа действовать более осмотрительно и, если нам повезет, в какой-то степени уменьшит его активность.

Джемисон кивнул и вышел из рубки.

— Джон, мне кажется, — произнёс Боуэн, — вам следует усилить наблюдение за машинным отделением. По крайней мере, выделить два-три человека... И совсем, как вы понимаете, не для вахты.

— Понимаю. Вы считаете, что...

— Если бы вам нужно было провести диверсию, сделать неуправляемым судно, куда бы вы направились?

Паттерсон встал, подошёл к дверям, остановился там, как это сделал ранее Джемисон, и, повернувшись к Боуэну, спросил:

— Но почему именно мы? Почему? Почему?

— Не знаю почему. Но у меня неприятные предчувствия. Вот-вот что-то произойдет, причём значительно быстрее, чем нам хотелось бы. Такое ощущение, — добавил Боуэн, — что кто-то только что прошёлся по моей могиле.

Паттерсон бросил на него долгий взгляд и вышел, тихо прикрыв за собою дверь.

Боуэн взял телефон и, набрав всего лишь одну цифру, сказал:

— Арчи, зайдите в мою каюту.

Только он положил трубку, как сразу же раздался телефонный звонок.

Это был мостик. По голосу Бейтсмана чувствовалось, что ему не до веселья.

— Шторм затихает, сэр. На «Андовере» нас уже могут видеть. Они хотят знать, почему у нас потушены огни. Я сообщил им, что у нас прекратилась подача электричества. После этого сразу же последовал запрос, почему мы так долго не можем устранить неполадки.

— Сообщите: диверсия.

— Не понял, сэр.

— Диверсия. Д — Долли, И — Ирвинг, В — Виктория, Е...

— О боже! А что же... Я хотел сказать, почему...

— Кто его знает почему, — ответил капитан Боуэн достаточно сдержанно.

— Сообщите им это. Я расскажу вам всё, что мне известно, а это практически ничего, когда поднимусь на мостик. Минут через пять. Может быть, десять.

Вошёл Арчи Маккиннон, боцман. Капитан Боуэн считал своего боцмана, как, впрочем, считают и многие другие капитаны, самым важным членом команды. Родом он был с Шетлендских островов. Ростом в шесть футов, соответствующего телосложения, примерно сорока лет, краснолицый, с серо-голубыми глазами и волосами соломенного цвета, что он, по всей видимости, унаследовал от своих предков, викингов, которые прошли через его родные земли чуть ли не тысячу лет тому назад.

— Присаживайтесь, — произнёс Боуэн со вздохом. — Арчи, у нас на борту диверсант.

— Вот как? — Боцман поднял брови, но особенного удивления не проявил. — И что же он успел сделать, капитан?

Боуэн рассказал ему о том, что произошло, и спросил:

— Я практически ничего не мог поделать. Может, вы могли бы что-нибудь ещё придумать?

— Если вы не смогли, капитан, то я тоже не смог бы. — На откровенность капитана боцман всегда отвечал откровенностью. — Он не ставит своей целью потопить судно, по крайней мере, пока он находится на его борту, а температура в море ниже точки замерзания. И останавливать движение он тоже не думает. Существует множество способов поведения умного человека в подобной ситуации. Лично я думаю, он добивался только одного, по крайней мере, в ночное время: чтобы на судне погасли огни, которые позволяют опознать нас как госпитальное судно.

— Но зачем ему это нужно, Арчи?

Согласно их молчаливому соглашению, капитан только с глазу на глаз обращался к Маккиннону по имени, во всех остальных случаях называя его боцманом.

— Ну... — задумчиво протянул боцман, — я не какой-нибудь шотландец или ирландец и категорически утверждать ничего не могу... — В голосе боцмана прозвучала какая-то странная смесь неодобрения и самодовольства, но капитан удержался от улыбки. Ему прекрасно было известно, что жители Шетлендских островов никогда не считали себя шотландцами и всегда это всячески подчеркивали. — Но, подобно вам, капитан, я всегда чую опасность, и мне очень не нравится то, что происходит. Всего через полчаса, в худшем случае — через сорок минут, станет видно, что мы — госпитальное судно. — Он замолчал и с некоторым удивлением, наиболее близкой ему эмоцией, посмотрел на капитана. — Представить себе не могу, зачем всё это было сделано, но у меня такое ощущение, что перед самым рассветом на нас собираются напасть. Или в тот самый момент, когда начнет светать.

— Я тоже ничего иного представить себе не могу, Арчи, и ощущения у меня такие же, как у вас. Может, стоит поднять по тревоге команду? Приготовить пункты первой помощи. Распустить слух, что среди нас находится вражеский диверсант.

Боцман улыбнулся.

— Чтобы все не спускали глаз друг с друга? Не думаю, капитан, что нам таким образом удастся выявить этого человека среди членов экипажа. Он уже давно среди нас.

— Думаю, что не удастся, и надеюсь на это. Точнее сказать, мне очень хотелось бы этого, хотя, конечно, это человек, которому прекрасно всё известно. И, хотя таким типам платят не ахти как щедро, вы просто поразитесь, как даже небольшой мешочек с золотом может повлиять на преданность человека.

— После двадцати пяти лет пребывания в море меня уже ничем не удивишь. А те, уцелевшие, которых мы сняли с танкера вчера вечером... лично я не осмелился бы никого из них назвать братом по крови.

— Ладно, ладно, боцман. Проявите, пожалуйста, хотя бы чуточку христианского милосердия. Это был греческий танкер, а Греция, если вы помните, считается нашим союзником. Да и команда была вся греческая. Точнее, среди них не только греки, но и киприоты, ливанцы, готтентоты, если хотите. Не могут же все быть похожи на шотландцев. И, насколько я заметил, к богачам их не отнесешь.

— Это точно. Но у некоторых, я имею в виду тех, кто совсем не пострадал, были чемоданы.

— На некоторых плащи, а у троих, по крайней мере, даже галстуки. А почему бы и нет? «Аргос», после того как подорвался на минах, часов шесть держался на плаву. Этого времени было вполне достаточно, чтобы люди могли упаковать свои ценности или то немногое, что может быть у греческих моряков. Я думаю, Арчи, было бы несколько преувеличенным считать, что на борту несчастного, греческого танкера в центре Баренцева моря среди команды мог оказаться мешок с золотом или, точнее, опытный диверсант.

— Но и такое случается не каждый день. Госпиталь будете ставить в известность?

— Безусловно. Кто там на дежурстве сейчас?

Боцман всегда был в курсе того, что происходит на борту «Сан-Андреаса», вне зависимости от того, имеет это к нему отношение или нет.

— Доктор Сингх и доктор Синклер только что закончили операцию.

Прооперировали одного человека с переломанным тазом, а другого — с обширными ожогами тела. Они сейчас находятся в послеоперационной палате, так что всё будет нормально. За ними присматривает сиделка Магнуссон.

— Чёрт побери, Арчи, похоже, вы всегда единственный в курсе того, что происходит.

— Сиделка Магнуссон — с Шетлендских островов, — ответил боцман, как будто это всё объясняло. — В палате А — семь раненых, которым двигаться нельзя, но хуже всего обстоит дело со старшим помощником «Аргоса», правда, как утверждает Джанет, он вне опасности.

— Джанет?

— Я имею в виду сиделку Магнуссон. — Боцмана сбить было просто невозможно. — Десять человек — в палате В для выздоравливающих. Те, кто уцелел с «Аргоса», расположены в каютах по левому борту.

— Я немедленно туда спущусь. Сходите и предупредите команду. Когда закончите, зайдите в корабельный лазарет. И возьмите с собой пару матросов.

— В корабельный лазарет? — Боцман посмотрел в сторону палубы. — Только постарайтесь, чтобы сестра Моррисон не слышала, как вы их называете.

Боуэн улыбнулся.

— А-а, грозная сестра Моррисон. Ну хорошо, госпиталь. Там двадцать человек раненых. Не говоря уже о сёстрах, сиделках и санитарах, которые...

— И врачей...

— И врачей, которые ни разу в жизни не слышали, как стреляют. Внимательно за всем наблюдайте, Арчи.

— Вы ждёте худшего, капитан?

— Я не жду, — с мрачным видом ответил Боуэн, — ничего лучшего.

Площадь, которую на «Сан Андреасе» занимал госпиталь, была в высшей степени просторной и вместительной, в высшей степени, но это и не удивительно, так как «Сан-Андреас» в первую очередь был госпиталем, а не судном, и более половины пространства нижней палубы было отдано под медицинские цели. Проходы между водонепроницаемыми переборками, а госпитальное судно, как таковое, теоретически в них не нуждалось, увеличивали как ощущаемое, так и подлинное пространство. На этой площади размещались две палаты (операционная, послеоперационная), госпитальная аптека, стационар, камбуз, не имевший никакого отношения к судовому камбузу, обслуживавшему команду, каюты для медицинского персонала, две столовых (одна для персонала, а другая — для выздоравливающих) и небольшая комната отдыха. Именно в последнюю и направился капитан Боуэн.

Там сидели трое: доктор Сингх, доктор Синклер и сестра Моррисон. Они пили чай. Доктор Сингх был симпатичным человеком среднего возраста с пакистанским акцентом и в пенсне. Он принадлежал к тому немногочисленному типу людей, которым шли такие очки. Он был квалифицированным и опытным хирургом, который терпеть не мог, когда к нему обращались «мистер», а не «доктор». Двадцатишестилетний доктор Синклер, рыжеволосый и почти такой же симпатичный, как его коллега, покинул интернатуру в большой больнице на втором году практики и отправился служить добровольцем во флот. Никто никогда не осмелился бы назвать сестру Моррисон красавицей. Примерно такого же возраста, как доктор Синклер, рыжеватая, с огромными карими глазами и благородными формами рта, но все это как-то не сочеталось с её привычно натянутым выражением лица, очками в стальной оправе, которые она обычно носила, И с едва заметной, но ощущаемой аурой аристократической надменности. Капитану Боуэну всегда хотелось знать, как она выглядит, когда улыбается, и улыбается ли она вообще. Он быстро объяснил причину своего прихода. Реакция присутствующих была вполне предсказуемой. Сестра Моррисон вытянула губы, доктор Синклер поднял брови, а доктор Сингх с едва заметной улыбкой заметил:

— О боже! Диверсант или же диверсанты, шпион или шпионы — на борту британского судна! Просто уму непостижимо! Впрочем, — добавил он задумчиво, — не всех на корабле можно назвать британцами в буквальном смысле этого слова. Ну, например, меня.

— Ваш паспорт утверждает обратное, — с улыбкой ответил Боуэн. — А то обстоятельство, что вы находились в операционной в тот самый момент, когда наш диверсант орудовал в другом месте, автоматически исключает вас из числа подозреваемых. К несчастью, у нас нет списка подозреваемых, ни потенциальных, ни... Среди нас, доктор Сингх, действительно есть немало людей, родившихся не в Британии. Например, у нас тут есть двое индусов-матросов — ласкаров, двое генуэзцев, двое сингальцев, двое поляков, один пуэрториканец, один ирландец и, по какой-то странной причине, один итальянец, который как официальный противник должен быть объявлен военнопленным или отправлен в какой-нибудь лагерь для интернированных. Ну и, наконец, оставшиеся в живых с «Аргоса». Они все до единого иностранцы и британскими подданными не являются.

— И не забудьте обо мне, — холодно заметила сестра Моррисон. — Я наполовину немка.

— Вы? А как же объяснить ваше имя? Маргарет Моррисон?

Она сжала губы. Видимо, подобное было для неё вполне естественным.

— А почему вы считаете, что моё имя Маргарет?

— У капитана есть список членов команды. Нравится вам это или нет, но вы — её член. Но не в этом дело. Шпионы и диверсанты могут быть любой национальности. И чем более невероятно предположение — в данном случае о том, что диверсанты являются британскими подданными, — тем более успешны их действия. Но, как я уже сказал, в данный момент это не имеет значения. Важно другое. Боцман и его люди будут здесь с минуты на минуту. В случае чрезвычайных обстоятельств он возьмет на себя полное руководство, за исключением, конечно, самых тяжелых раненых. Думаю, вы все знаете боцмана?

— Удивительный он человек, — сказал доктор Сингх. — Очень уверенный в себе, очень компетентный. Даже не представляю себе кого-нибудь другого в случае необходимости.

— Мы все его знаем. — Сестра Моррисон с одинаковым успехом умела не только сжимать губы, но и обдавать холодом. — Одному богу известно, сколько времени он здесь проводит.

— Навещает раненых?

— Раненых? Мне не нравится, когда обыкновенный матрос докучает одной из моих сиделок.

— Мистер Маккиннон совсем не простой матрос. Это необычайный человек, который, кстати, никогда в жизни никому не докучал. Давайте вызовем сюда Джанет и спросим у неё, согласна ли она с вашими нелепыми утверждениями.

— Вы... вам даже известно её имя?

— Конечно, мне оно известно, — уверенным тоном произнёс Боуэн. Сейчас не время, подумал он, говорить о том, что буквально пять минут тому назад он понятия не имел об имени сиделки Магнуссон. — Они родом с одного острова, и им есть о чём поговорить. Было бы лучше, мисс Моррисон, если б вы относились к своему персоналу с большим вниманием, как это делаю я.

«Вполне удобный момент, чтобы уйти», — подумал Боуэн, хотя в целом он был собою недоволен. Несмотря на то, как мисс Моррисон разговаривала с ним, она ему нравилась, потому что он чувствовал, что все её поведение было наигранным и что для этого, наверняка, имеются вполне серьёзные причины. И всё же она не была Арчи Маккинноном.

Старший помощник капитана с довольно необычным именем Джеран Кеннет, единственный потомок древнего аристократического рода, стоял на мостике и ожидал появления Боуэна. Кеннет был черноволосым сухопарым ирландцем, с худым лицом и с весьма непочтительным отношением к окружающим.

— Задумались, Кеннет? — спросил Боуэн, который давным-давно отказался от своей старой привычки говорить старшему помощнику при обращении «мистер».

— Час пробил, сэр, и Кеннет на месте. Я услышал, как тут мечется молодой Джейми. — «Молодым Джейми» Кеннет называл Бейтсмана, третьего помощника капитана. — Как я понимаю, нас ожидает что-то неприятное.

— Вы совершенно правы. Правда, я не знаю, насколько это всё серьёзно.

Боуэн рассказал, что произошло.

— Таким образом, мы имеем две аварии, если это можно назвать авариями, в результате чего погас свет. Причины третьей аварии сейчас расследуются.

— И было бы наивным полагать, что третья не имеет никакого отношения к первым двум?

— Очень наивным.

— Эти признаки какие-то зловещие.

— У вас что, в ваших ирландских школах, не обучают английскому?

— Нет, сэр. То есть я хочу сказать — да, сэр. Короче, вы пришли к не очень благоприятному заключению?

Раздался телефонный звонок. Бейтсман снял трубку и передал её Боуэну, который, выслушав сообщение, поблагодарил звонившего и вернул трубку обратно.

— Это Джемисон. На сей раз холодильная камера. Как туда могли пробраться? Ключ имеется ведь только у кока.

— Очень просто, — сказал Кеннет. — Если человек диверсант, тем более, обученный этому искусству, а так, видимо, и есть, то следует ожидать, что он — опытный взломщик или, в худшем случае, у него имеется целая связка различных ключей. При всем моем уважении к вам, сэр, я думаю, что вряд ли это была его цель, Тогда возникает вопрос, когда этот негодяй вновь нанесет удар?

— Да, действительно, когда? Этот Невидимка, как окрестил его Джемисон, — негодяй не только с воображением, но и даром предвидения.

— Наверняка от него следует ждать ещё сюрпризов.

— Джемисон считает точно так же. Он мне сказал, что если будет ещё одно отключение электричества, то после его восстановления он собирается с помощью своего мегоомметра проверить каждый дюйм электропроводки, где бы она ни проходила.

— Знаете, некоторые виды инструментов, которые используются для обнаружения утечки, не срабатывают при замыкании электрической цепи, и я вот подумал...

Из радиорубки с донесением в руке показался старший радист Спенсер, — Сообщение от «Андовера», сэр.

— Отсутствие света, — прочитал Боуэн, — вызывает серьёзную обеспокоенность. Примите срочные меры. Диверсант задержан?

— Ну и сигнал, — заметил Кеннет. — Похоже, там крайне недовольны.

— Этот человек — идиот, — заметил Боуэн. — Я имею в виду капитана первого ранга Уоррингтона, капитана фрегата. Спенсер, ответите следующее: «Если у вас имеются представители спецотдела или отдела уголовного розыска, приглашаем к нам на борт. Если таковых нет, убедительно прошу воздержаться от бессмысленных посланий. Неужели, чёрт побери, вы не понимаете, что мы стараемся сделать?».

— При сложившихся обстоятельствах, сэр, весьма сдержанное послание, — заметил Кеннет. — Так вот, я хотел сказать...

Вновь раздался телефонный звонок. Бейтсман снял трубку, выслушал сообщение, понимающе кивнул, повесил трубку на место и обернулся к капитану.

— Звонили из машинного отделения, сэр. Очередная неполадка. Туда направляется Джемисон с третьим механиком Ральсоном.

Боуэн вытащил трубку и молча стал прикуривать. Он производил впечатление человека, потерявшего дар речи, чего нельзя было сказать о Кеннете, который заметил:

— На этом мостике человек никогда не может закончить своё предложение. Вы пришли к какому-нибудь заключению, сэр? Насколько тяжело наше положение?

— Заключение? Нет, пока не пришёл, хотя определённые предчувствия и подозрения имеются. Неприятные предчувствия. Готов поспорить, что перед рассветом или во время него на нас нападут.

— К счастью, — произнёс Кеннет, — я никогда не спорю. В любом случае я не стал бы заключать пари, противоположное моим собственным заключениям, а они совпадают с вашими, сэр.

— Но мы же госпитальное судно, сэр, — сказал Бейтсман, хотя даже в его голосе не чувствовалось надежды.

Боуэн окинул его угрюмым взглядом.

— Если вас не трогают страдания раненых и умирающих, если вас волнует только хладнокровная и запутанная логика, то тогда мы — военный корабль, хотя и совершенно беззащитный. Ибо что мы делаем? Мы отправляем домой больных и раненых, лечим их и вновь отправляем на фронт или в море для борьбы с немцами. Если же вы подумаете, то поймёте, что нельзя позволить госпитальному судну добраться до родных берегов, потому что это равносильно оказанию помощи противнику. Обер-лейтенант Лемп торпедировал бы нас, даже не задумываясь.

— Какой ещё обер-лейтенант?

— Лемп. Тот самый тип, что послал на дно «Атению», хотя прекрасно знал, что у неё на борту только гражданские лица: пассажиры, мужчины, женщины, дети, которые — и это ему тоже было известно — даже и не думают сражаться против немцев. А «Атения» — это тот случай, что заслуживает большего сострадания, чем мы. Как вы считаете, третий помощник?

— Мне бы хотелось, чтобы вы так не говорили, сэр. — Бейтсман был не просто угрюм, как капитан, но беспросветно мрачен. — Откуда нам известно, а вдруг этот Лемп где-нибудь здесь притаился, может, он сразу же за горизонтом?

— Этого можете не опасаться, — сказал Кеннет. — Обер-лейтенант Лемп давно отошёл к своим праотцам, чему нельзя не радоваться. Но у него, к сожалению, может быть двойник или родственная душа. Как правильно делает выводы капитан, мы живём в беспокойное и ненадёжное время.

Бейтсман обратился к Боуэну:

— Капитан, разрешите попросить старшего помощника заткнуться?

Кеннет широко улыбнулся, но его улыбка мгновенно исчезла, как только зазвонил телефон. Бейтсман потянулся за трубкой, но Боуэн опередил его.

— Это привилегия хозяина, третий помощник. Известия могут оказаться настолько серьёзными, что вы как молодой человек можете их не выдержать.

Он выслушал сообщение, выругался и повесил трубку. Когда он обернулся, на его лице было написано отвращение.

— Чёрт побери! Офицерский туалет.

— Опять Невидимка? — спросил Кеннет.

— А вы как думаете? Санта-Клаус?

— Кстати, логичный выбор, — рассудительно бросил Кеннет. — Очень даже логичный. Где ещё человек может находиться неограниченное время в таком спокойствии, одиночестве и блаженстве, не опасаясь, что ему помешают? Можно даже прочитать главу из любого триллера, как это вошло в привычку у одного нашего молодого офицера, имени которого я называть не буду.

— Третий помощник имеет на это полное право, — заметил Боуэн. — Будьте любезны, заткнитесь.

— Да, сэр. Это звонил Джемисон?

— Да.

— Ну, а теперь с минуты на минуту может позвонить Ральсон.

— Джемисон уже связывался с ним. Матросский гальюн, по левому борту.

На сей раз Кеннету, похоже, нечего было сказать, и на мостике наступило молчание. По вполне понятной причине комментарии, как говорят, в таких случаях излишни. Первым, как и следовало ожидать, нарушил молчание Кеннет.

— Пройдёт ещё несколько минут, и наши бесценные инженеры могут заканчивать работу и не суетиться. Неужели я единственный на этом судне, обративший внимание на то, что светает?

Действительно, занимался рассвет. На юго-востоке чёрное небо, вполне привычное для северных широт, стало серо-чёрным и всё больше бледнело.

Снег совершенно перестал идти, ветер упал до двадцати узлов, и «Сан-Андреас» стало подбрасывать, правда, не очень сильно, на встречных волнах, шедших со стороны северо-запада.

— Сэр, а что, если направить двоих вперёдсмотрящих срочно посмотреть, что делается по каждому борту?

— И что это нам даст? Возможность скорчить рожу противнику?

— Многого это нам не даст. Это факт. Но если кто-то собирается на нас напасть, то это должно произойти сейчас. Это может быть «кондор», летящий на большой высоте. Можно даже увидеть, как он освобождается от бомб, а это даст возможность совершить отклоняющий маневр.

В голосе Кеннета, однако, не было особенного энтузиазма и уверенности.

— А если это подводная лодка, пикирующий или планирующий бомбардировщик, торпедоносец?

— Если мы обнаружим кого-то из них, это даст нам время помолиться. Может, совсем немного времени, но помолиться мы успеем.

— Ну, как хотите, мистер Кеннет.

Кеннет отдал по телефону необходимые распоряжения, и минуты три спустя на мостик поднялись впередсмотрящие в брезентовых накидках с капюшонами, застегнутыми по самые брови, как проинструктировал их Кеннет. Макгиган и Джонс, один — из Южной Ирландии, а другой — из Уэльса, были совсем мальчишками, моложе восемнадцати лет.

Кеннет дал им бинокли и отправил по разные стороны от мостика: Джонса — к левому борту, а Макгигана — к правому. Не успела закрыться дверь с левого борта, как вновь появился Джонс.

— Корабль, сэр! По левому борту, — возбужденно воскликнул он. — Кажется, военный.

— Охолонись, — бросил Кеннет. — Я очень сомневаюсь, что это «Тирпиц».

Лишь несколько человек на борту судна знали о том, что ночью их сопровождал «Андовер». Он вышел на палубу по левому борту и чуть ли не сразу же вернулся на мостик. — Молодец парнишка. Настоящий пастух, — добавил он. — Всего в трёх милях.

— Уже почти рассвело, — сказал капитан Боуэн. — Мы, видимо, ошибались, мистер Кеннет.

В этот момент дверь радиорубки распахнулась, и показалось лицо Спенсера.

— «Андовер», сэр. Передают: «охотник, охотник, один охотник... 045... десять миль... пять тысяч».

— Ну вот, — произнёс Кеннет. — Я знал, что мы правы. Полный ход, сэр?

Боуэн кивнул, и Кеннет отдал необходимые распоряжения машинному отделению.

— Итак, совершаем отклоняющий маневр? — с едва заметной улыбкой произнёс Боуэн. Знание, каким бы неприятным оно ни было, всегда есть знание, поскольку приходит конец неопределённости. — Вы полагаете, это «кондор»?

— Даже не сомневаюсь, сэр. В таких широтах только «кондоры» могут летать в одиночку. — Кеннет открыл дверь по левому борту и бросил взгляд на небо. — Облака довольно прозрачные. Мы увидим появление нашего «друга». Он наверняка зависнет над кормой. Может, нам стоит выйти в бортовой коридор, сэр?

— Подождите минуту, мистер Кеннет. Может быть, две. Надо собирать цветочки, пока можем, или, по крайней мере, сохранять тепло как можно дольше. Если судьба от нас отвернулась, вскоре мы насмерть замерзнем от холода. Мистер Кеннет, ничего в голову вам гениального не пришло?

— Мыслей более чем достаточно, но ни одной дельной.

— Как вы думаете, каким образом удалось «кондору» обнаружить нас?

— Может, подводная лодка? Увидела нас на поверхности и передала сообщение об этом в Альта-фьорд.

— Никаких субмарин здесь нет. Если б появилась хоть одна подводная лодка, эхолокатор «Андовера» давно бы её обнаружил. Ни самолётов, ни надводных кораблей не было. Это точно.

Кеннет, нахмурившись, несколько секунд о чём-то думал, а затем улыбнулся.

— Тогда наш Невидимка, — с уверенностью произнёс он. — Передал сообщение с помощью радио.

— В этом даже не было необходимости. Вполне достаточно небольшого электрического приспособления, которое, вполне возможно, подзаряжалось через нашу основную электрическую систему и постоянно передавало один и тот же сигнал.

— Поэтому если мы выживем, то только случайно, если сможем тщательно всё прочесать?

— Вот именно. Только...

— «Андовер», сэр, — вновь показалась голова Спенсера. — «Четыре охотника, четыре охотника... 310... восемь миль... три тысячи».

— Интересно, что мы такого могли сделать, чтобы заслужить это? — произнёс траурным голосом Кеннет. — Мы оказались даже более правы, чем надеялись, сэр. Это наверняка торпедоносцы или пикирующие бомбардировщики. Налетят из темноты, с северо-запада, когда наши очертания хорошо видны на фоне рассвета.

Двое мужчин вышли на левый борт. «Андовер» всё ещё находился в поле зрения левого борта. Он постоянно приближался, пока расстояние не стало меньше двух миль. Низкие облака, находившиеся почти на этом расстоянии, закрывали его со стороны кормы.

— Что-нибудь слышите, мистер Кеннет? Может быть, видите?

— Ничего не слышу и не вижу. чёрт бы побрал эти облака. Да, слышу. Слышу. Это «кондор».

— «Кондор». Стоит один раз услышать — и никогда уже не забудешь устрашающий рёв моторов «Фокке-Вульфов-200». Боюсь, мистер Кеннет, вам придется отложить свой отклоняющий маневр до лучших времен. Судя по звукам, этот тип летит на очень низкой высоте.

— Да, на низкой. И мне известно почему, — произнёс он озлобленным голосом, что было совершенно для него непривычным. — Он намеревается сбросить несколько бомб. Видимо, получил приказ любым образом остановить нас, но не топить. Готов поспорить, что этот Невидимка чувствует себя в полной безопасности.

— Вы попали в самую точку. Он может остановить нас, разбомбив машинное отделение, но, если он так сделает, почти наверняка мы отправимся на дно. А вот и он.

«Фокке-Вульф-Кондор» появился из облаков и устремился прямо к корме «Сан-Андреаса». Все пушки на «Андовере», как только «фокке-вульф» появился в небе, открыли огонь, и вскоре весь правый борт «Андовера» клубился от дыма. Для фрегата огневая мощь «Андовера» была просто внушительной: массивные пушки, бьющие под низким углом, счетверённые зенитные малокалиберные артиллерийские установки, «эрликоны» и в равной степени смертельные «бултон-полы», а также артиллерийские установки. В «фокке-вульф» попали, по всей видимости, не один раз, но выносливость «кондоров» была просто легендарной. Он всё ещё продолжал лететь, на высоте всего лишь двухсот футов над водой. Устрашающий рёв его моторов стал громовым.

— Видимо, нет места в мире для парочки честных моряков, мистер Кеннет, — крикнул капитан Боуэн, стараясь, чтобы его услышали. — Полагаю, уже поздно.

— Думаю, вы правы, сэр.

Две бомбы, всего лишь две бомбы, лениво полетевшие вниз, сбросил уже дымящийся «кондор».

Глава 2

Если бы американцы придерживались первоначальной британской концепции расположения жилых помещений на судах «Свободы», трагедия, даже оставаясь таковой, не была бы столь сильной. По первоначальным сандерлендским планам каюты должны были размещаться на носу и на корме.

Проектировщики Генри Кайзера, решившие блеснуть умом, а, как выяснилось впоследствии, проявившие тупость, разместили все каюты, как для офицеров, так и для матросов, а также штурманский мостик в одной-единственной огромной надстройке вокруг дымовой трубы.

Боцман и доктор Синклер бросились на верхнюю палубу и успели добежать до неё раньше, чем «кондор» долетел до «Сан-Андреаса». К ним чуть ли не сразу же присоединился Паттерсон, который с трудом воспринимал артиллерийскую стрельбу «Андовера», напоминавшую ему удары тяжёлым металлическим прутом по стенам его машинного отделения.

— Ложись! — крикнул боцман, обхватил доктора Синклера и Паттерсона за плечи и вместе с ними упал на палубу. «Фокке-вульф» долетел до «Сан-Андреаса» раньше своих тяжёлых бомб, и боцман был абсолютно уверен в том, что бомбардировщик не колеблясь воспользуется своими пулемётами, если представится такая возможность. Однако пулемёты сохраняли молчание, видимо, потому, что пулемётчики были уже мертвы, так как, судя по густому черному дыму, тянувшемуся за «кондором», тот был подбит — то ли в фюзеляж, то ли в двигатель, определить это было невозможно, — и, резко сделав вираж к правому борту «Сан-Андреаса», он готов был и сам погибнуть.

Две контактные бомбы, к счастью, не бронебойные, ударили по обе стороны от дымовой трубы и сразу же взорвались, как только прошили палубу над жилыми помещениями, и разорвали на части внутренние перегородки. Воздух наполнился свистом летящих металлических и стеклянных осколков, которые, однако, не долетели до трёх мужчин, лежавших ничком. Боцман осторожно приподнял голову и в остолбенении уставился на трубу. Внешне она выглядела целой, но оказалась оторванной от своего основания. Она стала медленно крениться на левый борт и упала в море. Шум всплеска утонул в рёве мощных авиационных двигателей.

— Не вставать! Лежать!

Распростёршись на палубе, боцман повернул голову вправо. На расстоянии полумили, на высоте всего лишь двадцати футов над водой, выстроившись в цепь, показались четыре «хейнкеля», торпедоносца, которые устремились прямо к правому борту «Сан-Андреаса». Десять секунд, от силы двенадцать, подумал боцман, и к мертвецам в разорванной на части надстройке добавятся новые, и в избытке. Почему замолчали пушки «Андовера»? Он повернул голову влево, в сторону фрегата, и сразу же понял, что произошло. Зенитчики «Андовера» не только не слышали приближающихся «хейнкелей», но и не видели их, потому что те летели ниже верхней палубы «Сан-Андреаса», который оказался прямо между фрегатом и самолётами.

Боцман вновь повернул голову вправо и к своему удивлению увидел, что «хейнкели» взмыли вверх, явно намереваясь облететь «Сан-Андреас», что они и сделали несколько секунд спустя, пролетев всего лишь в десяти футах над палубой по обе стороны от искорежённой надстройки.

«Сан-Андреас» был не целью, а прикрытием «хейнкелей», которые устремились к «Андоверу». Бомбардировщики были уже на полпути между ним и «Сан-Андреасом», когда ошеломлённые защитники фрегата поняли, что происходит.

Они почувствовали гнев и полное отчаяние. От основного вооружения, по существу, не было никакого толку. Необходимо время для наведения и установки орудий на цель, а когда цель находится поблизости и стремительно движется, времени просто нет. Все зенитные орудия и установки «Андовера» действительно могли воздвигнуть мощный заградительный огонь, но торпедоносцы, по общепринятому мнению, представляли сложную цель. Положение в не меньшей степени усугублялось и тем, что артиллеристы и наводчики, понимая, что всего лишь несколько секунд отделяют их от смерти, были просто неспособны вести точную, прицельную стрельбу.

Бомбардировщики были всего лишь в трёх сотнях ярдов от фрегата, когда крайний слева самолёт оторвался от цепи и, сделав вираж, пролетел над кормой «Андовера». Ни самолёт, ни лётчик не пострадали. Торпеда, однако, выпущена не была. Видимо, пусковой механизм оледенел, и торпеда примёрзла. Примерно в то же самое время самолёт справа нырнул вниз, затем коснулся воды, и стало ясно, что лётчик, скорее всего, убит.

Победа. К сожалению, пиррова. Два других «хейнкеля» выпустили свои торпеды и взмыли над «Андовером».

Три торпеды почти одновременно поразили «Андовер»: две, которые выпустили бомбардировщики, и одна, которая всё ещё оставалась прикрёпленной к самолёту, упавшему в воду. Все три торпеды продетонировали, но взрыва почти не было слышно, поскольку вода заглушает шум. Зато поднялась огромная волна — почти на две сотни футов, которая медленно-медленно начала падать. Когда она наконец спала, «Андовер» лежал на борту, почти погрузившись в воду. Прошло секунд двадцать, и «Андовер», испуская слабые свистящие звуки, производимые воздухом, вытесняемым водой из машинного отделения, и, как ни странно, мало пузырьков, исчез под поверхностью моря.

— Боже! Боже! Боже! — простонал доктор Синклер, вскочивший на ноги и раскачивавшийся из стороны в сторону. Как врач он сталкивался со смертью, но не в такой ужасной форме. Он все ещё был ошеломлён, не совсем ещё понимая до конца, что происходит вокруг него. — О боже! Этот огромный самолёт возвращается!

Огромный самолёт, «кондор», действительно возвращался, но угрозы для них он не представлял. Густой дым тянулся шлейфом из всех его четырех двигателей. Самолёт сделал полукруг и стал приближаться к «Сан-Андреасу». Меньше чем в полумиле от него он коснулся поверхности моря, нырнул в него и вновь на секунду показался. Дыма больше не было.

— Да упокоит их Господь! — сказал Паттерсон. Он почти пришёл в норму и был спокоен, как прежде. — Надо сформировать команду по устранению повреждений. Выяснить, нет ли течи, хотя я думаю, что нет.

— Да, сэр, — ответил боцман и бросил взгляд на то, что осталось от надстройки. — А также группу по борьбе с огнем. Там повсюду одеяла, матрасы, одежда, бумага... Одному богу известно, может быть, уже что-нибудь тлеет.

— Как вы думаете, удалось кому-нибудь на фрегате спастись?

— Я даже думать не буду, сэр. Если такие есть, то слава богу. Мы всё-таки госпитальное судно.

Паттерсон повернулся к доктору Синклеру и осторожно его встряхнул.

— Доктор, нам нужна ваша помощь. — Он кивнул в сторону надстройки. — Ваша, а также доктора Сингха и санитаров. Я пошлю несколько человек с кувалдами и носилками.

— И с ацетиленовыми сварочными аппаратами? — подсказал боцман.

— Конечно.

— У нас на борту вполне достаточно медицинского оборудования и запасов, чтобы оснастить госпиталь небольшого города, — сказал Синклер.

— Если имеются оставшиеся в живых, единственное, что нам нужно, — шприцы. — Похоже, он вновь вернулся в прежнее состояние. — Сиделок не будем брать?

— Господи, конечно, нет. — Паттерсон энергично закачал головой, — Поверьте, мне самому не хочется идти туда. Даже если кто-то уцелел, им позднее придется пережить новый ужас.

— Разрешите взять спасательную шлюпку, сэр? — спросил Маккиннон.

— А зачем?

— Могут быть уцелевшие с «Андовера».

— Уцелевшие? Да он же погрузился за тридцать секунд!

— «Худ» разорвало на части за одну секунду. Тем не менее, три человека осталось в живых.

— Тогда конечно. Я — не моряк, боцман. И вам не надо спрашивать у меня разрешения.

— Нет, надо, сэр. — Боцман показал в сторону надстройки. — Все офицеры были там. Так что командование теперь в ваших руках.

— О боже! — Такая мысль Паттерсону даже в голову не приходила. — ещё и командование принимать!

— Кстати, о командовании, сэр. «Сан-Андреас» совершенно неуправляем. Его быстро разворачивает в левую сторону. По всей видимости, повреждено рулевое управление.

— Это может подождать. Я остановлю двигатели.

Три минуты спустя, спустив на воду спасательную шлюпку, боцман направлялся к надувному спасательному плоту, который тяжело покачивался на том месте, где только что исчез «кондор». На плоту было только два человека — остальные члены экипажа самолёта, решил боцман, вместе с «фокке-вульфом» отправились на дно морское. Один из оставшихся в живых, совсем ещё мальчик, сидел выпрямившись и цеплялся за спасательный леер.

Он явно страдал от морской болезни и со страхом оглядывался по сторонам.

«Что ж, — подумал боцман, — у него есть все основания бояться». Другой с закрытыми глазами лежал на спине. Его летный комбинезон в области левой части груди, левой руки и правого бедра был насквозь пропитан кровью.

— Господи Иисусе! — воскликнул с сильным ливерпульским акцентом матрос Фергюсон, чьё испещрённое шрамами лицо красноречиво говорило о поражениях и победах, одержанных главным образом в барах. Он с недоумением и яростью посмотрел на боцмана. — чёрт побери, боцман, неужели вы собираетесь спасать этих негодяев? Они же пытались послать нас на дно. Нас! Госпитальное судно!

— А разве вам не хотелось бы знать, почему они бомбили госпитальное судно?

— Это-то так, так. — Фергюсон с помощью багра подцепил плот.

— Кто-нибудь из вас говорит по-английски? Раненый открыл глаза, которые, похоже, тоже налились кровью.

— Да. Я говорю.

— Похоже, вы сильно ранены. Прежде чем мы возьмем вас на борт, я должен знать куда.

— В левую руку, левое плечо и, кажется, в правое бедро. Потом, если не ошибаюсь, пострадала и моя правая нога. — Он достаточно бегло говорил по-английски, с едва заметным акцентом, но не немецким, а южно-английским.

— Вы капитан «кондора»?

— Да. Все ещё хотите взять меня на борт?

Боцман кивнул Фергюсону и двум другим матросам, которых прихватил с собою. Трое матросов изо всех сил старались как можно осторожнее поднять раненого пилота на борт, но, поскольку и спасательная шлюпка и плот с трудом продвигались против движения волн, сделать это было почти невозможно. Они уложили его поперёк шлюпки рядом с боцманом, который сидел на носу. Другой пострадавший жалкой кучей был положен прямо посередине шлюпки. Боцман увеличил скорость и направился к тому месту, где, по его расчетам, «Андовер» пошёл на дно.

Фергюсон посмотрел на раненого, который, раскинув руки, неподвижно лежал на спине. Красные пятна становились все больше. Видимо, кровь всё ещё сильно текла, но на это могла оказать влияние и соленая морская вода.

— Боцман, как вы считаете, он умирает?

Маккиннон дотронулся до шеи лётчика и через 10 секунд нащупал пульс.

Быстрый, слабый и неустойчивый, но всё-таки пульс.

— Потерял сознание. Обморок. Для него это явилось отнюдь не простым испытанием.

Фергюсон с невольным уважением посмотрел на пилота.

— Он, может быть, и кровавый убийца, но он чертовски крепкий убийца. Должно быть, испытывал сильные боли, но не издал ни звука. Может быть, мы их сперва доставим на корабль? Дадим им шанс выжить?

— Я уже думал об этом. Нет. На «Андовере» тоже могут оказаться оставшиеся в живых. Если таковые есть, они долго не протянут. Температура воды в море ниже нуля. Человек замерзает обычно за минуту. Для тех, кому удалось спастись, минута задержки равносильна смерти. Им тоже следует предоставить шанс. Потом, это много времени не займет, и мы сразу же вернемся на судно.

«Сан-Андреас», кренящийся влево, совершил полукруг и под ударом направленных в противоположную сторону волн постепенно остановился.

Паттерсону удалось сделать маневр и направить временно неуправляемое судно на то место, где был торпедирован «Андовер».

Только жалкие обломки, деревянные балки, всякий бытовой мусор, спасательные пояса и жилеты свидетельствовали о местоположении ушедшего под воду фрегата. И повсюду — ни души, если не считать четырёх человек, трое из которых держались вместе. Один из них, в серой вязаной шапочке с помпоном, махал рукой приближающейся спасательной шлюпке и держал над водой голову другого человека, который был то ли без сознания, то ли мёртв. Вся эта троица была в спасательных жилетах и, что наиболее важно, в непромокаемых костюмах, благодаря которым они смогли остаться в живых после пятнадцати минут пребывания в ледяных водах Арктики.

Все трое были втащены в лодку. Юноша с непокрытой головой, которого поддерживал человек в серой шапочке, был без сознания, но не мёртв.

Неудивительно, что он без сознания, подумал боцман. Причиной этого был огромный кровоподтек, чуть повыше правого виска. Третий человек — совершенно неуместный при сложившихся обстоятельствах — был в украшенной тесьмой форменной фуражке командующего военно-морских сил. Фуражка совершенно промокла. Боцман хотел её снять, но затем передумал, увидев кровь: фуражка, по всей видимости, прилипла к голове. Командующий был пока в сознании и от всего сердца поблагодарил боцмана за своё спасение, но взгляд его ничего не выражал. Маккиннон помахал рукой у него перед глазами, но реакции не последовало. Командующий, по крайней мере, на какое-то время, совершенно ослеп.

Понимая, что он попросту теряет своё время, боцман, тем не менее, направился к четвёртому человеку, плавающему в воде, но, не доплыв всего лишь пяти ярдов, повернул обратно. Человек был мёртв, но смерть его, хотя он и лежал, лицом погрузившись в воду, наступила не от утопления, а от холода, поскольку он был без костюма. На обратном пути к «Сан-Андреасу» боцман осторожно коснулся плеча командующего.

— Как вы себя чувствуете, командующий Уоррингтон?

— Что? Как я себя чувствую? А как вы узнали, что я — командующий Уоррингтон?

— По вашей фуражке, сэр. — Командующий потянулся рукой к своей фуражке, но боцман остановил его:

— Не надо этого делать, сэр. Вас ранило в голову, а фуражка прилипла к вашей голове. Мы доставим Вас в госпиталь в течение пятнадцати минут. Там полно врачей и сиделок, которые поставят Вас на ноги, сэр.

— Госпиталь. — Уоррингтон покачал головой, как бы желая, чтобы мысли прояснились. — А-а, ну да, конечно. «Сан-Андреас». Вы, должно быть, оттуда.

— Да, сэр. Я — боцман.

— Что случилось, боцман? С «Андовером», я имею в виду. — Уоррингтон дотронулся до своей головы. — У меня голова вся гудит.

— Ничего удивительного. Три торпеды, сэр. Почти одновременно. Вас, наверное, взрывом сбросило с мостика, а затем смыло, когда ваш корабль пошёл ко дну. Это заняло всего лишь двадцать секунд.

— Сколько нас... точнее, сколько осталось в живых?

— Простите, сэр. Всего лишь трое.

— О боже! Только три человека! Вы в этом уверены, боцман?

— Почти уверен, сэр.

— А где мой связист?

— Я здесь, сэр.

— А, это вы, Хеджес. Слава богу. А кто третий?

— Штурман, сэр. Он получил довольно сильный удар по голове.

— А мой помощник?

Хеджес ничего не ответил. Обхватив голову руками, он качался из стороны в сторону.

— Боюсь, командир, Хеджес не в состоянии ответить. Ваш помощник был в красной куртке? — Уоррингтон кивнул. — Значит, именно его мы нашли, сэр. Он просто замёрз.

— Он не мог не замёрзнуть. — Уоррингтон едва заметно улыбнулся. — Всегда любил смеяться над нами и нашими непромокаемыми костюмами. Имел при себе только заячью лапку и говорил, что это единственное, что ему нужно.

Первым человеком, встретившим боцмана, когда тот поднимался на борт «Сан-Андреаса», был доктор Сингх. Вместе с ним были Паттерсон, двое санитаров и двое кочегаров. Боцман посмотрел на кочегаров и сперва не мог понять, что они делают на палубе, но вскоре до него дошло: они выполняли обязанности матросов, так как последних явно не хватало.

Фергюсон со своими напарниками-матросами входил в команду по борьбе с пожарами. По всей видимости, эти трое были единственными уцелевшими матросами. Все остальные моряки во время атаки находились в надстройке.

— Пятеро, — произнёс доктор Сингх. — Всего лишь пятеро. С фрегата и с самолёта только пять человек!

— Да, доктор. И даже им чертовски повезло. Трое из них довольно слабы. Командующий выглядит неплохо, но, по-моему, он — в самом тяжёлом положении. Похоже, он ослеп в результате сильного удара по затылку. Или контузии. Кажется, это так называется, доктор?

— Что? Ах да. Да, конечно, контузия. Мы сделаем всё, что в наших силах.

— Минутку, боцман, если позволите, — прервал разговор Паттерсон. Он отошёл в сторону. Маккиннон последовал за ним. На полпути к покорёженной надстройке Паттерсон остановился.

— Неужели все так плохо, сэр? — спросил боцман. — Нас никто не подслушивает. Но доверять кому-то надо?

— Думаю, что надо, — согласился Паттерсон. По голосу его чувствовалось, что он смертельно устал. — Но, чёрт побери, только единицам. В особенности после того, что я увидел. Но сперва о главном.

Корпус судна, похоже, не пострадал. Течи нет. Сперва мы попытаемся установить временное рулевое управление в машинном отделении. Возможно, нам удастся восстановить связь с мостиком, который в надстройке пострадал меньше всего. В матросской столовой возник пожар, но мы с этим справились. — Он кивнул в сторону покорёженной надстройки. — Будем надеяться, что погода будет спокойной. Джемисон утверждает, что опоры у надстройки так ослабели, что она может свалиться за борт, если нас застигнет шторм. Внутрь пройти не желаете?

— Желаю? Конечно, не желаю, но сделать это надо. — Боцман замолчал в нерешительности, не желая услышать ответ на вопрос, который хотел задать. — Каковы потери, сэр?

— Пока что мы обнаружили тринадцать трупов. — Паттерсон скорчил гримасу. — Все разорваны на куски. Я решил пока их не трогать. Оставшихся в живых может оказаться больше.

— Больше? Вам кого-нибудь удалось найти?

— Пятерых. Правда, они в довольно плохом состоянии, по крайней мере, некоторые из них. Они в госпитале. — Он вошёл в искорёженную надстройку.

— Здесь работают две сварочные команды. Работа идет медленно. Видимых разрушений, как будто бы, нет. Одни лишь покорёженные или погнутые двери. Некоторые из них — я имею в виду двери — просто разорвало на части. Как, например, эту.

— Холодильная камера, — пробормотал боцман. — По крайней мере, здесь никого не было. Правда, здесь находился трехнедельный запас мяса, рыбы и других портящихся продуктов. Через пару дней нам придётся выкидывать их за борт.

Они медленно двинулись по проходу вперёд.

— Сама камера не пострадала, сэр, хотя, я думаю, от постоянной фруктово-овощной диеты особого толку не будет. О боже!

Боцман уставился на столовую, лежавшую на пути от холодильной камеры.

Поверхность плиты для приготовления пищи была под довольно странным углом, хотя ни шкафы ни рабочие столы не пострадали. Но внимание боцмана привлекла не мебель, а две мужские фигуры, распростертые на полу.

Казалось, они были целы и невредимы, если не считать тоненьких ручейков крови из их ушей и ноздрей.

— Нетли и Спайсер, — шёпотом произнёс боцман. — Они, похоже... они мертвы?

— Да. Контузия. Смерть наступила мгновенно, — ответил Паттерсон.

Боцман покачал головой и пошёл вперёд.

— Запасы консервов, — сказал он, — не пострадали. Это следовало ожидать. А вот запасы спирта. Ни одна бутылка не разбилась, ни одна фляга не покорёжена. — Он перевел дух. — С вашего разрешения, сэр, я думаю, сейчас самое подходящее время нарушить неприкосновенность запаса спиртного. По хорошему глотку рома никому не помешает, по крайней мере тем, кто вкалывает здесь. Работа здесь не сахар. И если она вызывает отвращение, то пьют ром. Это в традициях королевского флота.

Паттерсон едва улыбнулся, но глаза у него не улыбались.

— А я не знал, что вы служили в королевском флоте, боцман.

— Служил. Двадцать лет. Замаливал свои грехи.

— Все ясно. Кстати, вы высказали просто прекрасную мысль. Я первый её поддерживаю.

Они поднялись по покоробившемуся, но ещё вполне пригодному трапу на другую палубу. Боцман в одной руке держал бутылку рома, а в другой — несколько кружек. На этой палубе располагались каюты экипажа. Представившийся вид радости не вызывал. Трап S-образно изогнулся, а палубу искривило так, что она стала волнообразной. В дальнем конце коридора работали две сварочные команды, которые пытались открыть покоробившуюся дверь. На коротком пространстве между основанием трапа и тем местом, где работали спасательные команды, было восемь дверей, четыре из которых болтались на петлях, а три были вскрыты с помощью сварочных аппаратов. Все помещения когда-то были жилыми. В первых семи каютах были обнаружены двенадцать трупов, а в восьмой они увидели доктора Синклера, который, склонившись над распростёртой фигурой, делал инъекцию морфина. Человек был в полном сознании. Ни к кому не обращаясь конкретно, он матерился на весь свет.

— Как вы себя чувствуете, Чипс? — спросил боцман. Чипсом на судне звали Рафферти, корабельного плотника.

— Я умираю, — простонал он, но, как только он увидел бутылку рома в руке у боцмана, его настроение сразу же изменилось:

— Но я могу и быстро поправиться...

— Этот человек не умирает, — сказал доктор Синклер. — Ему слегка раздробило большую берцовую кость. Вот и всё. Никакого рома. Морфин и алкоголь только для тяжелобольных. Выпьет позднее. — Он выпрямился и попытался выдавить из себя улыбку. — Впрочем, боцман, если вы не возражаете, я бы выпил. Чувствую, что мне это просто необходимо.

По его напряжённому и побледневшему лицу было ясно, что выпить ему действительно необходимо. Никогда ещё доктору Синклеру за всю его короткую врачебную карьеру даже отдалённо не приходилось сталкиваться с тем, что он увидел ныне своими собственными глазами. Боцман налил довольно внушительную порцию доктору Синклеру, Паттерсону, себе, а затем передал бутылку с ромом и кружки сварщикам, а также двум санитарам, которые с несчастным видом стояли рядом, держа наготове носилки. При виде рома их настроение заметно улучшилось.

Палубой выше располагались офицерские каюты. Разрушения здесь тоже были серьёзными, но не столь ужасающими, как внизу. Паттерсон остановился у первой же каюты, к которой они подошли. Взрывом дверь снесло, а каюта выглядела, как будто по ней с кувалдой в руке прошёлся самый настоящий маньяк. Это была каюта старшего механика Паттерсона.

— Меня не очень-то волнует, что происходит в машинном отделении, сэр, — сказал боцман, — но порою, похоже, это имеет и свои преимущества. — Он бросил взгляд на пустую, но столь же разрушенную каюту третьего механика, расположённую напротив. — По крайней мере, Ральсона здесь нет. Кстати, где он, сэр?

— Он мёртв.

— Мёртв, — медленно повторил боцман.

— Когда разорвались бомбы, он всё ещё был в матросском гальюне, исправляя замыкание.

— Мне чертовски жаль, сэр, — сказал боцман, которому было известно, что Ральсон был единственным близким другом Паттерсона на корабле.

— Да, — с отсутствующим взглядом произнёс Паттерсон. — У него остались молодая жена и двое деток. Совсем крошек.

Боцман покачал головой и заглянул в следующую каюту, которая принадлежала второму помощнику капитана.

— Мистера Ролингса тоже здесь нет.

— Да, нет и не может быть. Он — на мостике.

Боцман бросил взгляд на Паттерсона, затем отвернулся и направился в каюту капитана, располагавшуюся напротив. Как ни странно, казалось, с нею ничего не произошло. Боцман сразу же подошёл к небольшому деревянному шкафчику, стоявшему у переборки, вытащил складной ножик и открыл его замок.

— Не успели войти и сразу же начинаете взламывать чужие вещи, — произнёс старший механик озадаченным, но отнюдь не обвиняющим тоном, ибо ему было хорошо известно, что боцман никогда ничего не делает без веской причины.

— Взламывают тогда, когда двери и окна закрыты, сэр. А это лучше назвать вандализмом. — Дверца шкафчика открылась, и боцман выудил оттуда два пистолета. — Кольт-45. Вы знакомы с этим оружием, сэр?

— Никогда в жизни не держал пистолета. А вы, наверное, знакомы с оружием так же хорошо, как с ромом?

— Да, имею представление. Сперва обращаете внимание на этот рычажок. Слегка его нажимаете и переключаете. Таким образом, снимаете с предохранителя. Вот, пожалуй, и всё, что необходимо знать об оружии. — Он посмотрел на взломанный шкафчик, на пистолеты и вновь покачал головой. — Не думаю, что капитан Боуэн стал бы возражать.

— Не станет. Не стал бы. Точнее, не станет.

Боцман осторожно положил пистолеты на стол.

— Вы хотите сказать мне, что капитан жив?

— Да, жив. И старший помощник тоже.

Боцман улыбнулся, впервые за всё утро, а затем укоризненно посмотрел на старшего механика.

— Могли бы и сказать мне, сэр.

— Наверное. Я мог бы многое вам рассказать. Но согласитесь, боцман, у нас с вами и так голова идет кругом от множества проблем. А они оба в лазарете. У них довольно сильно обгорели лица, но сами они вне опасности, по крайней мере, по словам доктора Сингха. Их спасло то, что они находились по левому борту мостика, и они не испытали на себе прямого воздействия взрыва.

— Почему же они так сильно обгорели, сэр?

— Не знаю. Они едва могут говорить. Их лица все в бинтах, и они похожи на самые настоящие египетские мумии. Я попытался расспросить капитана, а он только что-то невнятно бормочет. Что-то вроде Эссекса или Уэссекса или что-то в этом роде.

Боцман понимающе кивнул.

— Уэссекс, сэр. Ракеты. Сигнальные. На мостике было целых два ящика этих ракет. В результате взрыва, по всей видимости, сработали детонаторы, и ракеты стали взрываться. Простая случайность. Просто не повезло.

— Чертовски повезло, боцман, по сравнению с теми, кто находился в надстройке.

— Он знает о том, что произошло?

— Пока что не время говорить ему об этом. Кстати, он всё время повторяет ещё кое-что, как будто это имеет громадное значение. «Домашний сигнал, домашний сигнал» — что-то вроде этого. Повторяет снова и снова. Может, у него мысли стали путаться, может, я просто не правильно его понял. Они оба говорят с трудом. И у одного, и у другого сильно обгорели губы. Потом, не стоит забывать, что им постоянно вкалывают морфий. «Домашний сигнал»? Это вам о чём-нибудь говорит?

— В данный момент нет.

В дверях показался Маккриммон — весьма непривлекательный, молодой, довольно тщедушный кочегар, примерно двадцати с небольшим лет, который постоянно жевал резинку, вёл себя вызывающе, вечно злился и говорил гадости.

— Чёрт побери, какой кошмар! Самое настоящее кровавое кладбище.

— Не кладбище, Маккриммон, а морг. Морг, — сказал Паттерсон. — Что вам надо?

— Мне? Ничего, сэр. Меня послал Джемисон. Он сказал что-то вроде того, что телефоны не работают и вам, возможно, понадобится связной.

— Значит, Маккриммон, вас послал второй механик. — Паттерсон бросил взгляд на боцмана. — Очень разумно с его стороны. В настоящее время в машинном отделении делать нечего. Только надо установить аварийный штурвал. А на палубе, боцман?

— Поставить двух вперёдсмотрящих, хотя одному богу известно, что они там будут высматривать. Сколько же у нас народу? Два человека у вас, сэр, два санитара внизу, Фергюсон и Керран, специалист по изготовлению парусов, точнее — он им был. Ну и я буду помогать. Керран прекрасно знает, что для этого нужно. Я предлагаю, сэр, заняться уборкой матросской столовой.

— То есть нашей покойницкой?

— Да, сэр.

— Вы слышали, Маккриммон? Сколько вас там человек?

— Восемь.

— Восемь. Двое — на вахту. Два человека принесут брезент и всё, что необходимо. ещё четыре человека займутся уборкой столовой. Только не вздумайте сами им об этом говорить, а то они могут выбросить вас за борт. Скажите об этом второму механику, а он сообразит, как поставить их в известность. Когда они закончат работу, пускай сообщат мне об этом, сюда или на мостик. Вы, кстати, тоже. Можете идти.

Маккриммон удалился.

Боцман показал на два кольта, лежавшие на столе.

— Интересно, что Маккриммон подумал об этом?

— Наверное, вспомнил какой-нибудь анекдот с бородой. Джемисон выбрал человека что надо. Маккриммон — человек тяжёлый, не склонный к сентиментальности. Из ирландских шотландцев. Родился в трущобах Глазго. Побывал в тюрьме. И если б не война, там бы он находился и сейчас.

Боцман кивнул и открыл маленький стенной шкафчик. На сей раз с помощью ключа. Это был небольшой бар, из которого Маккиннон вытащил бутылку рома и положил её на капитанскую койку.

— Я не думаю, что капитан стал бы и в этом случае возражать, — сказал Паттерсон. — Для ребят с носилками?

— Да, сэр. — Боцман стал просматривать содержимое ящиков капитанского стола и в третьем ящике обнаружил то, что искал, — две книги в кожаном переплете, которые протянул Паттерсону. — Молитвенник и книга для проведения заупокойной службы, сэр. Но, думаю, последней будет вполне достаточно. Надо только решить, кто будет читать.

— О боже. Я же не священник, боцман.

— Это так, сэр. Но вы — командир.

— О боже, — повторил Паттерсон. — Он почтительно положил книги на капитанский стол. — Я взгляну на них позже.

— «Домашний сигнал», — медленно произнёс боцман. — Эти слова всё время повторяет капитан, да? «Домашний сигнал»[3].

— Да.

— Самонаводящий сигнал — вот, что он пытается сказать. Самонаводящий сигнал. Мне об этом следовало догадаться раньше, но именно поэтому Боуэн — капитан, а я — нет. Как вы думаете, почему «кондору» удалось обнаружить нас в темноте? Ну, пускай даже уже наполовину рассвело, когда он нас атаковал, но он наверняка уже был в пути, когда ещё царила ночь. Так каким образом он узнал о нашем расположении?

— Может, получил информацию от немецкой подводной лодки?

— Нет, лодка тут ни при чём. Иначе эхолокатор «Андовера» её бы обнаружил.

Боцман вновь повторил слова капитана Боуэна.

— Да. — Паттерсон кивнул головой. — Самонаводящий сигнал. Наш друг диверсант.

— Или «Невидимка», как окрестил его Джемисон. Он не только приложил руку к нашей электрической сети, но и постоянно передавал сигнал.

Направленный сигнал. «Кондору» точно было известно наше местоположение, вплоть до дюйма. Не знаю, оснащены ли «кондоры» необходимым оборудованием для принятия подобных сигналов, мне ничего неизвестно об оснащении самолётов, но его совершенно спокойно могли принять в каком-нибудь месте, например в Альта-фьорде, и передать наши координаты «кондору».

— Скорее всего, боцман, вы правы. — Паттерсон посмотрел на пистолеты.

— Один — для меня, а другой — для вас?

— Если вы так решите, сэр.

— Не сходите с ума, кому же ещё доверить оружие? — Паттерсон взял пистолет. — Я никогда не держал в руках оружия, тем более, никогда не стрелял. Но, откровенно говоря, боцман, я совершенно не против этого. Не прочь сделать хотя бы один выстрел. Всего лишь один.

— То же самое я могу сказать и о себе, сэр.

Второй помощник капитана, Ролингс, лежал у штурвала. Осколком снаряда ему срезало голову.

— Где рулевой? — спросил боцман. — Он-то остался в живых?

— Не знаю. Мне даже неизвестно, кто чём занимался. Возможно, Ролингс послал его за чем-нибудь. Но, кроме капитана и его старшего помощника, два человека точно уцелело. Макгиган и Джонс, — Макгиган и Джонс? А что они здесь делали?

— Кажется, мистер Кеннет вызвал их для того, чтобы поставить впередсмотрящими на каждый борт судна. Именно поэтому, я думаю, они и уцелели, так же как остались в живых капитан Боуэн и мистер Кеннет.

— Они сильно пострадали?

— Насколько мне известно, нет. Правда, испытали сильный шок, но только и всего.

Боцман прошёл на левый борт корабля. Паттерсон последовал за ним.

Внешне борт не пострадал. Никаких нигде повреждений. Боцман обратил внимание только на сильно обожжённый, некогда серый металлический ящик, расположённый под щитом для защиты от ветра.

— Вот здесь хранилась, уэссекские ракеты, сказал боцман.

Они вернулись на мостик и боцман направился радиорубке, деревянная дверь которой была сорвана. — Я бы не стал смотреть, если бы был на вашем месте, — сказал Паттерсон.

— Бомба угодила прямо в ребят, да?

Старший радист лежал на полу, но узнать его было просто невозможно. Это была какая-то аморфная масса из мяса, костей и клочков одежды, насквозь пропитанной кровью. Если бы не одежда, можно было бы подумать, что тут лежат окровавленные останки какого-то животного. Когда Маккиннон отвернулся, Паттерсон заметил, что его сильно загоревшее лицо заметно побледнело.

— Первая бомба, по всей видимости, разорвался прямо у него под ногами, — сказал боцман. — Боже никогда не видел ничего подобного. Я сам займусь им. Интересно, а где третий помощник капитана Бейтсман? Вы имеете хоть какое-нибудь представление об этом?

— В штурманской рубке. И туда я бы не советовал вам ходить.

Бейтсмана можно было узнать, но не более того. Он все ещё сидел на своём стуле, полунаклонившись, полулёжа на столе, положив то, что осталось от его головы, на окровавленную карту. Маккиннон вернулся на мостик. :

— Я думаю, что их родственникам легче не станет, если они узнают, что эти парни умерли, даже не сознавая этого. Третьим помощником я тоже сам займусь. Я не могу поручить это другим. — Он посмотрел вперёд, на разбитые вдребезги ветровые стекла. «По крайней мере, — подумал боцман, — его больше не будет волновать вопрос о том, чтобы кентский экран давал ясный обзор окружающей обстановки». — Ветер подул в обратную сторону, к востоку, — рассеянно произнёс он. — Наверняка принесёт снег. Это даст нам, по крайней мере, возможность спрятаться от волков, если здесь поблизости есть какие-нибудь волки.

— Вы считаете, что они могут вернуться и добить нас?

Старшего механика сильно трясло, потому что он привык к теплу машинного отделения, а на мостике было морозно, и ветер задувал со скоростью двенадцать узлов.

— А кто его знает, сэр. Лично я так не думаю. Любой из «хенкелей» мог нас прикончить. Было бы желание. Если подумать, то и «кондор» мог это сделать.

— Он и так хорошо постарался, если хотите знать моё мнение.

— Ну, не так уж хорошо, как мог бы. Мне, например, известно, что «кондор» обычно несет на своём борту 250-килограммовые бомбы, то есть весом примерно в 550 фунтов. Несколько таких бомбочек — скажем, три или четыре — и мы бы давно уже пошли на дно. Даже двух было бы вполне достаточно, и они бы разнесли надстройку в щепки, а не просто покурочили её.

— Это вы судите по своему опыту в королевском флоте, боцман?

— Я имею представление о снарядах, сэр. Бомбы сброшенные на нас, были по всей видимости, пятидесятикилограммовые. Вам не кажется, сэр, что было бы неплохо расспросить капитана «кондора» как только он придет в сознание?

— И получить ответы на кое-какие интересные вопросы, я вас правильно понял? Включая ответ на вопрос, почему он стал бомбить госпитальное судно.

— Пожалуй, да.

— Что вы хотите сказать этим «пожалуй»?

— Существует возможность — правда, весьма слабая, — что он представления не имел о том, что бомбит госпитальное судно.

— Не смешите меня, боцман. Конечно, ему было известно, что он атакует госпитальное судно. Что он, красных крестов не видел?

— Я не пытаюсь его оправдать, сэр, — довольно грубо ответил Маккиннон.

Паттерсон нахмурился. Это было так не похоже на боцмана. Значит, для этого у него есть основания.

— Не надо забывать, сэр, что всего лишь наполовину рассвело. Сверху все вещи кажутся темнее, чем с уровня моря. Заберитесь на дерево и сразу же это поймете. — Поскольку Паттерсон в жизни ни разу не залезал на дерево, ответить что-либо на слова боцмана он не мог. — Далее. Поскольку он летел прямо со стороны кормы, он не мог видеть опознавательных знаков по бортам судна, а так как он летел на очень низкой высоте, он был просто не в состоянии разглядеть красный крест на носу — здесь поле зрения закрывала надстройка.

— Но есть ещё красный крест на кормовой части палубы. Даже если только едва рассвело, он должен был увидеть его.

— Нет, если учитывать то огромное количество дыма, которое вы напустили, когда пошли полным ходом.

— Что ж, вполне возможно.

Слова боцмана его явно не убедили, и он с некоторым нетерпением наблюдал за тем, как тот крутанул совершенно ненужный ныне штурвал и проверил компасы, надеяться на восстановление которых было просто бессмысленно.

— Мы так и будем здесь стоять? — недовольно проворчал Паттерсон. — Все равно ничего сейчас сделать мы не можем, а я чертовски замёрз. Предлагаю пройти в капитанскую каюту.

— Я как раз собирался предложить вам то же самое, сэр.

Температура в каюте была чуть выше нуля, но, тем не менее, в ней было значительно теплее, чем на мостике, а кроме того, что самое важное, здесь не дул ветер. Паттерсон сразу же прошёл к бару и вытащил бутылку виски.

— Если вы можете это сделать, почему мне не сделать то же самое. А капитану объясним потом. Я не очень люблю ром, но выпить просто необходимо.

— Для профилактики? Чтобы не заболеть пневмонией?

— Что-то в этом роде. Вы присоединитесь ко мне? — Да, сэр. Холод меня не особенно волнует, но выпить необходимо, судя по тому, что меня ожидает в ближайшие час или два. Как вы считаете, сэр, восстановить управление машинами можно?

— Наверное, но придется сильно попотеть. Я попрошу Джемисона заняться этим.

— Это не так уж важно. Я знаю, что все телефоны вышли из строя, но восстановить телефонную связи много времени не займёт. В машинном отделении можно установить временное управление. Немного времени нужно и для электриков, чтобы провести несколько запасных кабелей. Но мы ничего этого сможем сделать, пока небо над морем не прояснится. Паттерсон поставил на стол свой стакан, опустошенный наполовину.

— Управлять «Сан-Андреасом» с мостика просто невозможно. Лично мне хватило пары минут. Пятнадцать минут — и человек там замёрзнет от холода.

— Но управлять судном с другого места нельзя. Холод — это действительно проблема, я с вами согласен. Значит, мостик надо закрыть со всех сторон фанерой, которой полным-полно в плотницкой мастерской.

— Но тогда ничего не будет видно.

— Время от времени можно выглядывать в дверь, но этого не понадобится. Мы просто сделаем окошки в фанерной обшивке.

— Прекрасно, — согласился Паттерсон. Виски явно вернуло его к жизни.

— Значит, нам необходим стекольщик и несколько оконных рам, но у нас нет ни того, ни другого.

— Стекольщик нам не нужен. И стекло тоже, чтобы постоянно билось. Нам необходимы рулоны изоляционной ленты. Из вашего электромашинного отделения.

— У нас там целые сотни миль такой ленты, но окон все равно нет.

— Нам не нужны привычные окна с оконными рамами. Необходимо только стекло. А лучшее стекло, насколько мне известно, толстое листовое.

Поверхность всех этих красивых тележек и подносы в госпитале сделаны как раз из такого стекла.

— Ага, теперь я понимаю, что вы имеете в виду, боцман.

— Ну и прекрасно, сэр. Думаю, сестра Моррисон позволит вам воспользоваться ими.

Паттерсон, что было ему несвойственно, широко улыбнулся.

— Пусть только не позволит. Всё-таки я командир, хотя и временно.

— Вот именно, сэр. Только сделайте так, чтобы меня поблизости не было, когда вы поставите её перед фактом. Так, теперь осталось ещё несколько мелочей. Наибольшую тревогу вызывают три вещи. Во-первых, радиопередатчик превратился в груду металла. Мы не в состоянии ни с кем связаться, и с нами этого сделать не могут. Во-вторых, от компасов никакого толку. Мне известно, что у вас установлен гирокомпас, но он никогда не работал, так ведь? Но самое серьёзное — это проблема навигации.

— Навигации? Ах, навигации! Ну и в чём же тут проблема?

— Если перед вами стоит задача из пункта А добраться в пункт В, то это самая серьёзная проблема. На борту нашего судна есть, точнее, — было, восемь штурманов, двое из которых мертвы, а остальные двое, по вашим же словам, напоминают египетские мумии. Командующий Уоррингтон мог бы взять управление ходом судна на себя, но он ослеп и, судя по выражению лица доктора Сингха, навсегда. — Боцман замолчал, а затем покачал головой. — У нас есть штурман, с «Андовера», но он то ли контужен, то ли находится в состоянии ступора, это следует уточнить у доктора Сингха. Если бы игрок в карты имел на руках такой расклад, он наверняка бы застрелился. Четыре штурмана, которые ничего не видят, а если вы ничего не видите, то вести судно вы просто не в состоянии. Вот почему радиоприёмник для нас чертовски необходим. Наверняка в радиусе одной-двух сотен миль есть британский военный корабль, который мог бы выделить нам штурмана. А вы, сэр, можете управлять ходом судна?

— Я? Ходом судна? — Паттерсон явно подобного не ожидал. — Я — механик, а вот вы, Маккиннон, вы — моряк, и двенадцать лет прослужили в королевском флоте.

— Это не имеет значения, сэр, даже если б я прослужил сотню лет в королевском флоте. От этого управлять ходом судна я всё равно бы не научился. Тем более, что я был торпедистом, а по званию — всего лишь старшина. Если вам необходимо выпустить торпеду, сбросить глубинную бомбу, подорвать мину или провести элементарную проводку, тогда вы можете прямо обращаться ко мне. Но я вряд ли узнаю секстант, даже если увижу его. А такие вещи, как ориентирование по солнцу, по луне или по звёздам, если они вообще существуют, для меня пустой звук. Конечно, мне приходилось слышать такие термины, как девиация, вариация или деклинация, но я лучше разбираюсь в греческом, нежели в них.

У нас есть небольшой ручной компас на спасательной шлюпке, которым я пользовался сегодня, но от него никакого толку. Безусловно, это магнитный компас, но он бесполезен, поскольку мне прекрасно известно, что рядом с географическим Северным полюсом нет никакого магнитного полюса. Он находится бог знает за сколько миль отсюда. То ли в Канаде, то ли на Баффиновой Земле, то ли ещё где-то. В любом случае, на тех широтах, где мы сейчас находимся, магнитный полюс скорее к западу, а не к северу. — Боцман выпил немного виски и посмотрел на Паттерсона. — Старший механик Паттерсон, мы пропали.

— Ну, успокоил, — произнёс Паттерсон, с мрачным видом уставившись на стакан, а затем спросил, без особой надежды:

— Может быть, в полдень будет солнце и по нему мы узнаем, где находится юг?

— Судя по погоде, мы не сможем в полдень увидеть солнце. Потом, что такое полдень? По нашим часам это отнюдь не двенадцать часов.

Представьте себе, что мы находимся в самом центре Атлантики, что вполне возможно, и знаем, в какой стороне юг. Поможет ли это нам найти Абердин, куда, если я не ошибаюсь, мы и направляемся? Хронометру, кстати, капут.

Впрочем, это не важно, так как я все равно по нему не смогу определить долготу. И даже если мы сможем сориентироваться в южном направлении, мы не сможем ничего поделать, так как здесь из двадцати четырех часов приходится на ночь, целых двадцать часов, а автоматическая система управления судном вышла из строя, как, впрочем, и всё остальное на этом мостике. Конечно, мы не будем ходить кругами. Ручной компас поможет нам, но мы всё равно не знаем, в каком направлении продолжать движение.

— Если хотите знать моё мнение, боцман, я знаю, что не надо делать. Если мы приблизительно представляем себе, где находимся, это как-то нам поможет?

— Может быть, но нам известно только то, что мы где-то к северу или северо-западу от Норвегии. Вокруг — ну, скажем, — двадцать тысяч квадратных миль моря. Есть только две возможности, сэр. Капитану и его старшему помощнику должно быть известно, где мы находимся. Если они могут нам это сказать, они наверняка скажут. Я в этом уверен.

— Ну конечно, господи! Как мы только сразу же не догадались. По крайней мере, мне это в голову не пришло. Но почему вы сказали «если»? Капитан Боуэн был в состоянии разговаривать всего лишь двадцать минут назад.

— Но это было двадцать минут назад. Вы же знаете, как болезненны ожоги. Доктор Сингх наверняка дал им болеутоляющие лекарства, которые иногда просто посылают вас в нокаут.

— Ну, хорошо, а вторая возможность?

— Штурманская рубка. Мистер Бейтсман что-то наносил на карту. У него даже в руке остался карандаш. Я пойду туда.

Паттерсон скорчил рожу.

— Да, лучше вы, чем я.

— И не забывайте про Невидимку, сэр. — Паттерсон сунул руку в карман своего плаща и нащупал пистолет. — И о погребальной службе.

Паттерсон с отвращением посмотрел на книгу в кожаном переплете.

— И куда мне её положить? На операционный стол?

— В госпитале, сэр, пустуют целых четыре каюты. Для выздоравливающих высокопоставленных лиц, каковых у нас на данный момент нет.

— Ну, хорошо. Тогда встречаемся через десять минут.

Боцман вернулся через пять минут, а старший механик — через пятнадцать. Паттерсон был мрачен.

— Не повезло, сэр?

— Да, чёрт побери. Угадали. Они оба находятся под влиянием седативных препаратов. Пройдет немало часов, прежде чем они начнут приходить в себя. Но даже если они очнутся, доктор Сингх, по его словам, собирается вновь напичкать их лекарствами. Они, правда, пытались сорвать бинты со своих лиц, и он вынужден был забинтовать им руки. Даже находясь в беспамятстве, утверждает доктор, люди пытаются сорвать то, что раздражает их. Впрочем, их руки тоже обгорели, не так сильно, но обгорели, поэтому бинты вполне уместны.

— Но есть специальные ремешки для привязывания рук к кроватям.

— Доктор Сингх упоминал об этом, правда, он сказал, что вряд ли капитану Боуэну понравится, когда он придет в себя, видеть себя в буквальном смысле связанным на своём собственном корабле. Кстати, относительно пропавшего рулевого — Хадсона. Ему поломало рёбра, одно из которых прошло сквозь лёгкое. Доктор говорит, что он в очень тяжёлом состоянии. Ну, а как у вас?

— То же самое, что и у вас. Полный нуль. Рядом с Бейтсманом лежали параллельно линейки. Думаю, что он прокладывал курс.

— И вы ничего не смогли понять по карте?

— Это уже была не карта, а пропитанная кровью тряпка.

Глава 3

Шёл сильный снег, а с востока дул пронзительный ветер, когда они хоронили своих мертвых в почти стигийском мраке раннего утра. Кое-какое освещение уже было. По-видимому, диверсант, более чем удовлетворённый результатами своей утренней активности, почивал на лаврах. Палубы освещались прожекторами, но свет из-за густого снега был нечётким, рассеянным, только подчёркивая мрачность погребального обряда. С фонариком в руке старший механик Паттерсон провёл заупокойную службу. С таким же успехом он мог объявлять последние цены на фондовой бирже, ибо ни одного его слова не было слышно. Мёртвые — один за другим, в белых саванах, накрытые британским флагом, — соскальзывали с поднятой доски и исчезали, погружаясь в глубины Баренцева моря. Никаких гудков, никаких горнистов, ничего. Единственным реквиемом им служили завывания ветра, рвавшего на части надстройку.

Дрожа от холода, посиневшие и побледневшие участники погребального обряда возвратились в единственное сравнительно тёплое место, оставшееся на «Сан Андреасе», — в госпиталь, точнее, в столовую и комнату отдыха, которые располагались между палатами и каютами.

— Мы вам крайне обязаны, мистер Маккиннон, — произнёс доктор Сингх, участвовавший в траурной церемонии. Он всё ещё стучал зубами. — Очень быстро и по делу. Наверное, эта задача для вас была не из приятных?

— Мне помогали шесть добровольцев, — отозвался боцман. — Это больше сказалось на них, нежели на мне. — Боцман не стал объяснять, что он имел в виду. Всем прекрасно было известно, что невозмутимые жители Шетландских островов переносят жизненные невзгоды гораздо легче других.

Он посмотрел на Паттерсона:

— У меня есть предложение, сэр.

— Как матроса, служившего в королевском флоте?

— Нет, сэр. Как рыбака. Мы, как никак, находимся поблизости от тех районов, где работают арктические трайлеры. Кстати, надо выпить за отошедших в мир иной.

— Присоединяюсь. Правда, не из желания соблюсти традиции или по сентиментальным причинам, — произнёс доктор Сингх, продолжая стучать зубами, — а из чисто медицинских соображений. Не знаю, как вы, но мои кровяные шарики нуждаются в помощи.

Боцман бросил взгляд на Паттерсона, который одобрительно кивнул.

Маккиннон повернулся и посмотрел на низкорослого с веснушчатым лицом юношу, который стоял на почтительном расстоянии.

Вейланд быстро подошёл.

— Да, мистер Маккиннон, сэр.

— Возьмите Мари и сходите в столовую. Принесите что-нибудь закусить.

— Да, мистер Маккиннон, сэр. Я мигом, мистер Маккиннон, сэр.

Боцман давно уже махнул рукой, пытаясь заставить Вейланда обращаться к нему как-то по другому.

— В этом нет необходимости, мистер Маккиннон, — произнёс доктор Сингх. — У нас здесь всё есть.

— В медицинском плане, конечно?

— Конечно. — Доктор Сингх посмотрел вслед Вейланду, исчезнувшему на камбузе. — Сколько лет этому мальчику?

— Уверяет, что семнадцать или восемнадцать, хотя сам толком не знает. Но, как бы то ни было, он всё равно врёт. Думаю, он ещё даже ни разу не брился.

— Кажется, он был приставлен к вам, да? В качестве помощника буфетчика, насколько я понимаю. Он почти весь день проводит здесь.

— А я ничего не имею против, доктор, если вы не возражаете.

— Нет, нет, совсем не возражаю. Очень старательный парнишка, всегда готов помочь.

— Он в вашем полном распоряжении. Кроме того, буфета у нас больше нет. Он, наверное, заигрывает с одной из ваших сиделок?

— Вы недооцениваете мальчика. А тем более сестру Моррисон. Она его держит на значительном расстоянии.

— Г-господи! — произнёс боцман.

Вошёл Марио. В поднятой руке он нёс довольно изящный серебряный поднос с бутылками и стаканами, что при сложившихся обстоятельствах можно было бы считать чуть ли не подвигом, потому что «Сан-Андреас» сильно болтало. Профессиональным движением Марио опустил поднос на стол.

Не раздалось даже звяканья. Откуда появился поднос — непонятно. Видимо, только Марио это знал. Официант вполне соответствовал общепринятому представлению об итальянцах. Он был тёмноволосым, с пышными усами, а вот блестели у него глаза или нет, никто сказать не мог, так как он всё время носил темные очки. Кто-то мимоходом заметил, что очки свидетельствуют о его связи с сицилийской мафией, но все восприняли это замечание как шутку, потому что Марио производил хорошее впечатление.

Марио был тяжеловат, неопределённого возраста и утверждал, что работал в «Савой-Гриль», что, возможно, соответствовало истине. Что не вызывало сомнений, так это то, что было за плечами итальянца в прошлом, — лагерь для военнопленных или интернированных лиц, как считал капитан Боуэн, а не привычная карьера.

Выпив всего лишь пару глотков виски, но явно почувствовав, что его красные шарики восстановили свою работу, доктор Сингх спросил:

— Так что мы будем сейчас делать, мистер Паттерсон?

— Кушать, доктор. Правда, время ленча давным-давно прошло, но лучше от голода никому не будет. Боюсь, готовить ленч придется на вашем камбузе, и завтракать мы будем здесь.

— Уже готовится, а потом?

— Ну а затем займемся прокладкой маршрута. — Он посмотрел на боцмана. — Мы на время перенесли в машинное отделение компас со спасательной шлюпки. Кстати, там уже установлено временное рулевое управление.

— Он не будет там работать, сэр. В вашем машинном отделении столько металла, что компас будет показывать неправильно. — Он отодвинул в сторону свой стул и встал. — Пожалуй, есть я не буду. Я думаю, вы согласитесь со мной, Паттерсон: восстановление телефонной связи мостика с машинным отделением и его электрического обеспечения, чтобы мы имели возможность видеть, что мы делаем, — сейчас самое главное.

— Эти уже занимаются, боцман, — сказал Джемисон.

— Благодарю вас, сэр, но ленч может подождать. Надо подать свет на мостик, — продолжил он, обращаясь к Паттерсону. — После этого мы можем попытаться, сэр, навести порядок в некоторых каютах в надстройке, определить, какие из них более или менее пригодны для житья, попытаться восстановить их освещение и отопление. Небольшое отопление на мостике тоже не помешало бы.

— Этим займется персонал машинного отделения. После того, как мы немного перекусим. Лично вам требуется какая-то помощь?

— Фергюсона и Керрана вполне хватит.

— Осталось только одно. Паттерсон кивнул в сторону палубы. — Листовое стекло для окон на мостике.

— Действительно, сэр. А я полагал, что вы...

— Пустяки, — Паттерсон помахал рукой, как бы демонстрируя, что это на самом деле пустяки. — Вам стоит только сказать, боцман.

— Что, какие-то затруднения? — спросил доктор Сингх.

— Мне необходимо толстое стекло, которое используется в медицинских тележках и из которого изготовлены подносы. Возможно, доктор Сингх, вы могли бы...

— Нет, нет, ни в коем случае, — быстро и решительно ответил доктор Сингх. — На нас с доктором Синклером возложено ведение операций и наблюдение за прооперированными больными. Что же касается оборудования больничных палат, к нам это не имеет никакого отношения. Вы со мной согласны, доктор?

— Да, это действительно так, сэр.

Доктор Синклер тоже умел разыгрывать из себя человека, полного решимости.

Боцман окинул врачей и Паттерсона бесстрастным взглядом, который говорил гораздо больше, чем иное выражение лица, и направился в палату В, где было десять пациентов и которую обслуживали две сиделки: одна из них была яркой брюнеткой, другая — столь же яркой блондинкой. Брюнетка, сиделка Айрин, который едва исполнилось двадцать лет, родом из Северной Ирландии, была хорошенькой, темноглазой и с таким приятным и весёлым нравом, что никому даже в голову не приходило называть её по фамилии, которую, похоже, никто толком и не знал. Она подняла взгляд, когда в палату вошёл боцман, и впервые за всё время, что служила на флоте, она не улыбнулась ему приветственной улыбкой. Он осторожно похлопал её по плечу и прошёл в дальний конец палаты, где сиделка Магнуссон перевязывала руку матросу.

Джанет Магнуссон была всего лишь на несколько лет старше Айрин и выше, но не намного. Она была, вне всякого сомнения, хорошенькой, очень походила на боцмана — и своими соломенного цвета волосами, и серо-голубыми глазами, и в лице у неё что-то было от викингов, но, к счастью, в отличие от боцмана, она не была краснолицей. Как и другая сиделка, она почти всегда улыбалась, но, как и той, ей было сегодня не до улыбок. Она выпрямилась, когда подошёл боцман, и коснулась его руки.

— Это было ужасно, да, Арчи?

— Ни за что я не хотел бы пройти через это снова. Я рад, что тебя там не было, Джанет.

— Я имею в виду не это... не похороны.... Это ты зашивал их... Говорят, от связиста остались одни куски и клочки.

— Преувеличение. Кто тебе сказал об этом?

— Джонни Холбрук. Ну, ты знаешь, молодой санитар. Тот самый, который тебя боится.

— Нечего меня бояться, — рассеянно бросил боцман, оглядываясь по сторонам. — А здесь, похоже перемены.

— Нам пришлось выкинуть из палаты нескольких так называемых выздоравливающих пациентов Ты бы видел эту сцену. Можно было подумать, их отправляют на верную смерть. Или, по крайней мере, в Сибирь. А так с ними всё в порядке. Конечно они не симулянты, но чересчур привыкли к мягкой постели и испортились.

— А кто в этом виноват, как не ты с Айрин? Они просто не могли вынести разлуки с вами. А где наша львица?

Джанет бросила на него неодобрительный взгляд.

— Это ты так относишься к сестре Моррисон?

— Ну, конечно. Именно её я называю львицей. И я сунул нос в её логово.

— Ты просто её не знаешь, Арчи. Она действительно чудесный человек. Мэгги — моя подруга. Нет, на самом деле.

— Мэгги?

— Так мы обращаемся к ней, когда не на работе. Она сейчас в соседней палате.

— Мэгги! Кто бы мог подумать! А я-то считал, что она плохо к тебе относится, потому что она терпеть меня не может, и ей не нравится, когда я с тобой болтаю.

— Пустяки. Да, кстати, Арчи.

— Да?

— У львицы логова нет.

Боцман даже не соблаговолил ответить. Он прошёл в соседнюю палату.

Сестры Моррисон там не оказалось. Из восьми больных, похоже, только двое — Макгиган и Джонс — были в сознании. Боцман подошёл к их постелям — они были расположены напротив друг друга — и спросил:

— Ну, как дела, ребята?

— Прекрасно, боцман, — ответил Макгиган. — Нам совсем здесь делать нечего.

— Вы будете оставаться здесь до тех пор, пока вам не разрешат уйти.

Всего восемнадцать лет! Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем они забудут обезглавленного Ролингса, лежащего у штурвала? Только он подумал об этом, как в палату вошла сестра Моррисон.

— Добрый день, сестра Моррисон.

— Добрый день, мистер Маккиннон. Делаете обход, как я вижу?

Боцман почувствовал, как закипает, но сдержался, продолжая выглядеть задумчивым. Он, по всей видимости, не сознавал, что его задумчивость, при определённых обстоятельствах, вызывала у людей состояние тревоги.

— Я просто зашёл перекинуться с вами парой слов, сестра. — Он оглядел палату. — Н-да, не очень-то веселая у вас здесь компания.

— Я думаю, что сейчас не время и не место шуток, мистер Маккиннон.

Губы её не были сжаты, как это могло бы быть, слова были произнесены сквозь зубы.

Боцман несколько секунд смотрел на неё, достаточно долго, чтобы она стала проявлять признаки нетерпения. Подобно большинству людей, за исключением болтливого Джонни Холбрука, она считала боцмана весёлым, лёгким в общении человеком, на котором можно ездить верхом. Но одного взгляда на это холодное, жёсткое, суровое лицо было ей достаточно, чтобы понять, насколько сильно она ошиблась. Неприятное ощущение.

— Мне не до шуток, сестра, — медленно произнёс боцман. — Я только что похоронил пятнадцать человек. До этого мне пришлось всех их зашивать. A ещё до этого я вынужден был собирать их по кускам, затем хоронить. Что-то, сестра, я вас не видел среди тех, кто был на похоронах.

Боцман прекрасно понимал, что ему не стоило разговаривать с ней таким образом, но то, что он пережил и испытал на себе, не могло не оказать него влияния. При нормальных обстоятельствах его было не так-то просто спровоцировать, но ситуацию в которой он оказался, нормальной назвать было нельзя, а провоцирование было чересчур сильным.

— Я пришёл за толстым стеклом, которое используется в ваших тележках и из которого изготовлены ваши подносы. Оно мне крайне необходимо и отнюдь не для веселья. Или вам нужны какие-то объяснения?

Она ничего не ответила, не стала с трагическим выражением лица опускаться в кресло, хвататься за грудь или в ужасе закрывать рукою рот.

Нет, ничего этого делать она не стала. Она просто побелела.

Боцман снял стеклянную поверхность со стола у постели Джонса, огляделся по сторонам в поисках подносов, ни одного не увидел, кивнул сестре Моррисон и вернулся в палату В. Джанет Магнуссон посмотрела на него в удивлении.

— Так ты ради этого приходил? — Боцман кивнул. — А Мэгги — сестра Моррисон — не возражала?

— Даже не пикнула. У тебя есть стеклянные подносы?

Старший механик Паттерсон и другие только приступили к ленчу, когда вернулся боцман, неся в руке пять листов толстого стекла. Паттерсон не скрывал своего удивления.

— Всё прошло гладко, боцман?

— Без сучка и задоринки. Стоило только попросить. Теперь мне нужны инструменты для мостика.

— Сделано, — произнёс Джемисон. — Я уже побывал в машинном отделении, и оттуда отнесли на мостик целый ящик самых разнообразных инструментов, которые могут вам понадобиться, а также гвозди, болты, шурупы, изоляционную ленту, электрическую дрель и пилу.

— Прекрасно. Благодарю вас. Теперь необходимо электропитание.

— Тоже сделано. Только учтите — кабель временный, но ток есть. Ну и, конечно, свет. На установку телефонной связи потребуется некоторое время.

— Прекрасно. Спасибо вам, мистер Джемисон.

Он повернулся в сторону Паттерсона.

— Вот ещё что, сэр. У нас в команде достаточно людей других национальностей. У капитана греческого танкера — Андрополуса, если не ошибаюсь, тоже может быть смешанная команда. Думаю, сэр, вполне возможно, что кто-нибудь из нашей команды и кто-нибудь из греческой могут найти общий язык. Может, вы поинтересуетесь этим, сэр.

— Какой от этого прок, боцман?

— Капитан Андрополус может вести судно.

— Конечно, конечно. Всё время встает вопрос об управлении судном. Да, боцман?

— Ничего не поделаешь, сэр. Кстати, вы не могли бы разыскать Нейсбая и Трента, которые находились со мной во время нападения? Погода портится, сэр, а палуба уже покрылась льдом. Пусть они восстановят спасательные леера здесь и в районе надстройки.

— Портится? — повторил доктор Сингх. — А как быстро, мистер Маккиннон?

— Боюсь, что довольно быстро. Барометр на мостике разбит, но, кажется, в капитанской каюте он остался цел. Я проверю. — Он вытащил ручной компас, который взял на спасательной шлюпке. — Толку от него практически никакого, — заявил он, — но он, по крайней мере, показывает изменения направления. Нас постоянно разворачивает влево. Следовательно, ветер и волны идут на нас с левого траверза. Направление ветра быстро меняется. За то время, что мы здесь, нас развернуло обратно градусов на пять. Ветер дует с северо-востока. По опыту известно, что это предвещает снегопад, шторм и постоянное падение температуры.

— Неужели никакого просвета, мистер Маккиннон? — спросил доктор Сингх. — Ведь говорят, бог предполагает, а человек располагает. Или же наоборот?

— Маленький лучик надежды есть, доктор. Если температура будет падать, как сейчас, холод в холодильной камере будет сохраняться, и мясо с рыбой не испортятся. Вы, наверное, беспокоитесь за своих больных, да, доктор? В особенности за тех, кто в палате А?

— Ну, вы просто телепат, мистер Маккиннон. Если условия начнут сильно портиться, они просто станут падать с постелей. Не привязывать же мне раненых?

— И последнее, что необходимо, — сбросить эту надстройку за борт.

Джемисон с грохотом вскочил со стула.

— Я имею право отдать свои распоряжения или нет, боцман?

— Конечно, конечно, мистер Джемисон. Огромное вам спасибо.

— Ну, что теперь нам скажет телепатия? — со слабой улыбкой спросил доктор Сингх.

Боцман на улыбку ответил улыбкой. Доктор Сингх, казалось, был самым нужным человеком в нужное время.

— Думаю, он побежал дать указания своим людям, которые восстанавливают телефонную связь между мостиком и машинным отделением.

— И затем я запущу машины, — сказал Паттерсон.

— Да, сэр. И повернем на юго-запад. Думаю, мне не нужно объяснять вам зачем.

— Ну, мне-то вы могли бы сказать почему, — заметил доктор Сингх.

— Конечно, конечно. По двум причинам. Движение на юго-запад означает, что ветер и волны будут бить прямо в корму. Это уменьшит качку, так что вам не придется одевать на своих пациентов смирительные рубашки или что-то в этом роде. Конечно, судно будет рыскать, но немного, а потом мистер Паттерсон может уравновесить движение судна, если доведет его скорость до скорости волн. Другое преимущество заключается в том, что, двигаясь на юго-запад, налететь на мель нам не грозит, так как в радиусе сотен миль нет никакой земли. Ну, а теперь простите меня, господа.

Боцман вышел, унося стекло и компас:

— Кажется, он ничего не упустил, — заметил доктор Сингх. — Он компетентный человек? Как вы считаете, мистер Паттерсон?

— Компетентный? Даже более того. Это, наверное, самый лучший боцман, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться, а надо сказать, что плохих боцманов я пока что не видел. Если мы доберемся до Абердина, а с Маккинноном, я считаю, наши шансы весьма значительны, мне будет неприятно, если именно меня будут благодарить за это.

Боцман вернулся на мостик, который уже освещался двумя яркими дуговыми лампами, нашёл там Фергюсона и Керрана, которые были снабжены вполне достаточным количеством фанеры самой разнообразной конфигурации для сооружения скромной хижины. Чрезмерно тепло одевшиеся парни с трудом передвигались и напоминали собой больших неуклюжих медведей.

Боцман осторожно поставил толстое стекло в угол, причём сделал так, чтобы оно случайно не соскользнуло на палубу. Качка его не беспокоила, а вот скрежет и стон надстройки и периодические содрогания мостика волновали его больше.

— Керран, быстрее! К старшему механику Паттерсону. найдёте его в госпитале. Скажете ему: пусть запускает машины и разворачивает корабль либо по ветру, либо против него. Против лучше. Это значит, разворачивать нас будет прямо на правый борт. Передайте также, что надстройка может свалиться за борт в любую минуту.

Для человека, который обычно был тяжёл на подъём и медленно исполнял приказания, Керран проявил непостижимую прыть. Вполне возможно, что при экстремальных ситуациях он надёжный человек, но, скорее всего, он просто не желал ждать на мостике, когда тот исчезнет в водах Баренцева моря.

Фергюсон выплюнул изо рта оба конца шарфа.

— Ужасные условия работы, боцман. Просто невозможные. Любой это скажет. Вы не смотрели, какая температура?

Боцман бросил взгляд на настенный термометр, который был, пожалуй, единственным рабочим инструментом на мостике.

— Два градуса выше нуля, — ответил он.

— Ага. Два градуса. А по какой шкале? Если по Фаренгейту, то это означает тридцать градусов мороза. — Он многозначительно посмотрел на боцмана. — Вы когда-нибудь слышали о коэффициенте резкости погоды, а?

— Да, Фергюсон, слышал, — едва сдерживаясь, ответил боцман.

— Если скорость ветра увеличивается на один узел, температура поверхности кожи падает на один градус. — У Фергюсона явно было что-то на уме, а что касается боцмана, то он никогда не слышал о коэффициенте резкости погоды. — Скорость ветра примерно тридцать узлов. Это означает, что на этом мостике температура ниже шестидесяти градусов. Шестидесяти!

В этот самый момент корабль сильно качнуло, гигантская надстройка сильно заскрипела. Это даже был не скрип, а скрежет. Нетрудно себе представить, как под ударами бокового ветра металл отрывало от основания.

— Если вы хотите покинуть мостик, — сказал боцман, — я не могу приказать вам остаться.

— Только не надо меня стыдить, ладно? И, взывать к лучшим сторонам моей души. Я много чего могу вам сказать. Сентиментальностью я не страдаю, старина.

— Никто ещё на борту этого судна не называл меня «старина», — мягко произнёс боцман.

— Ну, хорошо, боцман. — Фергюсон не стал пытаться осуществить свою скрытую угрозу и даже проявлять признаков недовольства. — А мне заплатят за опасность? Или за сверхурочную работу?

— Пару глотков шотландского виски из запасов капитана Боуэна. Давайте, Фергюсон, используем наши последние минуты с толком. Надо сделать кое-какие измерения.

— Уже сделано. — Фергюсон показал рулетку в своей руке и не смог сдержать самодовольной улыбки. — Мы с Керраном уже измерили передний и боковые экраны. Написано карандашом вон на тех фанерках.

— Чудесно. — Боцман убедился в том, что электродрель и электропила работают. — Никаких проблем. Когда будем резать фанеру, ваши размеры увеличим на три дюйма, как в длину, так и в ширину, чтобы у нас был необходимый запас. Затем сделаем дырки наверху, внизу, по бокам, каждую в три четверти дюйма, повесим фанеру на экраноносители, сделаем пометки на металле и просверлим дырки в стали.

— Эта сталь толщиной в три восьмых дюйма. Мы будем дрелью делать эти дырки вплоть до следующей недели.

Боцман просмотрел содержимое ящика с инструментами и вернулся, неся различные свёрла. Первое он забраковал. Свёрла же второго типа, с голубыми наконечниками, он показал Фергюсону.

— Вольфрамовые. Проходят через сталь, как сквозь масло. Мистер Джемисон обойдется и без них.

Он замолчал и прислушался, хотя это была чисто автоматическая реакция. Любые звуки со стороны юта заглушал ветер. Единственное, что не вызывало сомнения, — колебания надстройки. Он посмотрел на Фергюсона, который выдавил из себя улыбку.

Боцман подошёл к двери, выходящей на правый борт, на подветренную сторону, и уставился в дырку, где раньше стояло стекло. Снег шёл настолько густой, что моря почти не было видно. «Сан-Андреас» продолжало болтать. Судну любого размера, остановившемуся на воде, понадобилось бы значительное время, в зависимости, конечно, от обстоятельств, чтобы, стать управляемым. И тут боцман вдруг почувствовал, что «Сан-Андреас», медленно разворачивается. Он этого не видел, но чувствовал — в качке стала ощущаться вибрация, к которой они давно привыкли.

Маккиннон вернулся в центр мостика.

— Мы поворачиваем на правый борт. Мистер Паттерсон решил идти по ветру. Скоро волны и снег будут позади нас. Чудесно, просто чудесно.

— Да, чудесно, — произнёс чуть позднее Фергюсон, хотя, судя по его голосу, он имел в виду всё, что угодно, только не это. Он чувствовал себя просто отвратительно, и не без основания. Судно повернуло прямо на юг. Массивные волны били в левый борт, и «Сан-Андреас» крутило, как в штопоре. А скрежет и стон надстройки ещё больше действовал на нервы. — Господи, ну почему мы не остались на месте?

— Через минуту поймёте почему.

И вскоре он действительно понял почему. Кручение и качка постепенно уменьшились, а затем совсем затихли, так же как и скрежет надстройки.

«Сан-Андреас», взяв курс на юго-запад, прочно держался на воде. Немного, правда, кренило, но по сравнению с тем, что они только что испытали, это была такая мелочь, о которой можно было бы и не упоминать. Фергюсон, чувствуя, что прочно стоит на палубе, что страх тут же утонуть миновал, а снег перестал кружиться вокруг, с облегчением вздохнул.

Вскоре после того, как боцман и Фергюсон стали выпиливать прямоугольники из фанеры, на мостик поднялись четыре человека: Джемисон, Керран, Маккриммон и ещё один кочегар по имени Стефан. По национальности он был поляком, и все обращались к нему только по имени. Никто даже не пытался произнести его фамилию — Пржинижевский. Джемисон принёс телефонный аппарат, Керран — два черных обогревателя, Маккриммон — пару калориферов, а Стефан — две катушки кабеля — тонкого и толстого, которые разматывал по дороге.

— Вот это гораздо лучше, боцман, — сказал Джемисон. — Можно сказать, спокойно, как в пруду. Это сразу же подняло настроение внизу. У некоторых даже аппетит появился. Кстати, раз уж я упомянул об аппетите, как он у вас? Вы, похоже, единственный на всем судне, кто ещё не дотронулся до ленча.

— Это может подождать, — ответил боцман, обратив свой взор на Маккриммона и Стефана, которые соединили тяжёлый кабель с обогревателями. — А вот за это спасибо. Они как раз будут к месту через час — через два, когда нам удастся удалить отсюда весь этот свежий воздух.

— Я лично думаю, что не просто к месту, — произнёс Джемисон, дрожа от холода. — По-моему, здесь чересчур уж свежо. Интересно, а сколько здесь градусов?

Боцман посмотрел на термометр.

— Ровно ноль. Всего за несколько минут температура упала на пару градусов. Боюсь, мистер Джемисон, ночью будет чертовски холодно.

— Только не в машинном отделении, — ответил Джемисон. Он снял заднюю стенку телефонного аппарата и стал подсоединять тонкий провод. — Мистер Паттерсон считает, что это ненужная роскошь и что он вам нужен только для того, чтобы с кем-нибудь поболтать, когда вам станет скучно. Он утверждает, что держать курс по ветру для него — плёвое дело, и он сможет это делать часами, отклоняясь от курса не более, чем на один-два градуса.

— Я в этом не сомневаюсь. Но в таком случае мы никогда не увидим Абердина. Можете передать мистеру Паттерсону, что, если ветер стихнет, и стихнет в достаточной степени, а он будет продолжать движение по ветру, мы в конечном итоге проделаем маленькую дырку в северной Норвегии, а большую — в нашем судне.

— Я постараюсь это объяснить старшему механику, — с улыбкой ответил Джемисон. — Я не думаю, что такая возможность приходила ему в голову. Лично я до этого не додумался.

— И потом, сэр, когда вы спуститесь вниз, пришлите мне Нейсбая. Он опытный рулевой.

— Хорошо, я это сделаю. Вам нужна ещё от нас какая-нибудь помощь?

— Нет, сэр. Нас трое. Этого вполне достаточно.

— Ну, как хотите. — Джемисон поставил на место заднюю стенку телефонного аппарата, привинтил её, нажал кнопку вызова, быстро переговорил и повесил трубку. — Будете довольны. Гарантирую. Вы уже закончили, Маккриммон? А вы, Стефан? — Оба матроса кивнули, Джемисон вновь связался с машинным отделением и попросил дать ток, а Маккриммону и Стефану приказал включить по отдельности все обогревательные приборы.

— Боцман, Маккриммон в качестве связного вам ещё нужен?

— Благодаря вам, — боцман кивнул в сторону телефона, — связной у меня уже есть.

Когда один из калориферов Маккриммона раскалился докрасна, Стефан коснулся одного из черных радиаторов и удовлетворенно кивнул головой.

— Прекрасно, — сказал Джемисон. — Если хотите, можете выключить. Похоже, боцман, наш Невидимка на сегодня успокоился. Мы спустимся вниз посмотрим, какие из кают можно использовать для жилья. Боюсь, таковых окажется немного. Придется заняться уборкой. Думаю, много времени это не займет. Я уже послал туда двоих своих парней, чтобы они заменили вышедшую из строя отопительную систему. Это единственное, что имеет значение. К сожалению, большинство дверей или слетели со своих петель, или были вырезаны сварочными аппаратами. Мы не сможем восстановить отопление, пока не заменим двери. Мы постараемся сделать все, что в наших силах. — Он крутанул бесполезный штурвал. Когда мы закончим внизу, а вы здесь, и когда температура будет устраивать меня и другие тепличные растения из машинного отделения, мы придем сюда и займемся этим штурвалом.

— Это потребует много усилий, сэр?

— Всё зависит от того, насколько серьёзны разрушения внизу, в трюме. Только не давите на меня, боцман. Вполне возможно, что работать он будет. Наверное, уже вечером, но когда точно — я не знаю. Мне нужно время.

Температура на мостике продолжала стабильно падать. Маккиннону и его двум помощникам понадобилось целых два часа, чтобы закончить работу.

Если бы температура была нормальной, они бы справились с этой работой вдвое быстрее. Почти всё время они работали, включив все свои четыре обогревателя. Температура стала подниматься, но крайне медленно.

Маккиннон был вполне удовлетворен тем, что они сделали. Пять древесных плит прочно заняли своё место. В каждой из них было сделано окно с толстым стеклом: одно большое окно в центре, перед штурвалом, где обычно стоит штурман, и четыре в боковых стенах, одинаковые по размерам, примерно наполовину меньше главного. Неизбежные щели между стеклом, фанерой и металлом были заделаны специальной замазкой Хартлиса, желтым пластичным материалом, который обычно используется для заделывания щелей в водонепроницаемой внешней электрической проводке. Мостик стал непродуваемым, точнее, настолько не продуваемым, насколько это было возможно сделать.

Фергюсон убрал инструменты и, кашлянув, сказал:

— Кто-то нам обещал пару глотков из специальных запасов капитана Боуэна?

Маккиннон бросил взгляд на него и Керрана. Их лица от холода посинели и побледнели, а дрожали они так, что у вечных нытиков даже сил не хватало поплакаться.

— Вы это действительно заслужили. — Боцман повернулся к Нейсбаю. — Как у нас дела с курсом?

Нейсбай с недовольным видом посмотрел на ручной компас.

— Если эта штука не врет, двадцать два градуса. В ту или иную сторону. Таким образом, за последние пару часов ветер изменил направление на пять градусов. Поставим в известность машинное отделение?

Джордж Нейсбай — солидный, молчаливый, темноволосый смуглый йоркширец, родом из Уитби, родины капитана Кука, был вторым "я" Маккиннона, его ближайшим другом. Боцман до «Сан-Андреаса» дважды отправлялся в море только потому, что служил на судне вместе с Нейсбаем.

Несмотря на то, что Нейсбай не имел какого-то официального ранга, на корабле, вплоть до капитана, считали его вторым человеком среди младшего состава.

— Из-за пяти градусов их беспокоить не стоит, Вот если изменение курса будет ещё на пять-десять градусов, тогда придется их побеспокоить. Давайте спустимся вниз. Ничего не произойдет, если мы уйдём на несколько минут. А потом Трент сменит тебя.

Уровень виски в бутылке из капитанских запасов довольно сильно упал — у Фергюсона и Керрана были свои собственные представления о том, что считать вполне разумным глотком. Маккиннон, потихоньку прикладываясь к виски, тщательно осмотрел капитанские секстант, термометр и барометр.

Секстант, судя по всему, не пострадал. Термометр, похоже, тоже работал и показывал 17 градусов по Фаренгейту, что вполне соответствовало температуре в каюте. Капитанская каюта — одна из немногих, у которых двери не пострадали. Кроме того, Джемисон уже успел установить в ней обогреватель.

Он передал термометр Нейсбаю, сказал, что его можно использовать на мостике, а затем занялся осмотром барометра. Он функционировал нормально, ибо, когда он постучал по стеклу, черная стрелка резко отклонилась влево.

— Двадцать девять с половиной, — сказал боцман. — 999 миллибар, а давление все продолжает падать.

— Значит, ничего хорошего, да? — спросил Фергюсон.

— Конечно. Впрочем, это понять можно и без барометра.

Маккиннон вышел и отправился в офицерские каюты. В самом конце коридора он столкнулся с Джемисоном.

— Как дела, сэр?

— Мы уже почти закончили. Конечно, подойдут ли пять кают, найденных нами, для нормального жилья, трудно сказать. Все зависит от того, что подразумевать под словом «нормальный».

Боцман постучал по переборке.

— Их можно считать надежными, сэр?

— Едва ли. При данной ситуации они вполне надежны, но, насколько я понимаю, ситуация может вот-вот измениться.

— Если ветер не стихнет и мы будем придерживаться этого курса, то волны окажутся по правому борту, и нас начнет крутить, как в штопоре. Я вот думаю, может быть...

— Я догадываюсь, что вам пришло на ум. В конце концов, боцман, я — судовой инженер, а не строительный. Я взгляну. Может, нам удастся закрыть наиболее слабые места стальными пластинами. Правда, я ничего не гарантирую. Но прежде всего нам необходимо заняться рулевым управлением на мостике. Как дела наверху?

— Ветер гуляет вовсю. Четыре обогревателя. Идеальные условия для работы.

— А температура?

— Пятнадцать градусов.

— Выше нуля или ниже?

— Ниже.

— Да, действительно идеальные. Ну, благодарю вас. Прямо-таки обрадовали.

Когда Маккиннон вошёл в столовую для персонала, там было четверо: старший механик Паттерсон, доктор Сингх и сиделки Джанет Магнуссон и Айрин. Они сменились с дежурства. На «Сан Андреасе», как на любом другом госпитальном судне, имелся сменный персонал. Боцман прошёл на камбуз, попросил кофе и сэндвичей, сел за стол и рассказал о проделанной работе старшему механику. Закончив рассказ, он спросил:

— А как у вас дела, сэр? Я имею в виду переводчика.

Паттерсон аж зарычал.

— При нашей-то удаче?! — воскликнул он.

— Впрочем, я на это особых надежд не возлагал, сэр. Тем более, при нашей, как вы говорите, удаче. — Он посмотрел на Джанет Магнуссон. — А где сестра Моррисон?

— В комнате отдыха. Ни в её голосе, ни в глазах даже чуточки тепла нет. Она ужасно расстроена. А виноваты вы. Вы же её расстроили.

— А она расстроила меня. Все это ерунда. — Боцман сделал нетерпеливый жест рукой. — Сейчас для этого не время и не место. Если вообще для подобного может быть время и место.

— Да ладно, успокойтесь, — произнёс с улыбкой доктор Сингх. — Думаю, что вы оба не правы. Сестра Моррисон отнюдь на вас не дуется, как это вам наверняка кажется, мистер Маккиннон. И вы, Джанет, не правы. Если она и недовольна, то не по вине боцмана. Просто она видеть не может мистера Ульбрихта.

— Ульбрихта? — переспросил боцман.

— Да, лейтенанта Карла Ульбрихта, если я не ошибаюсь. Капитана «кондора».

— Он пришёл в сознание?

— Не только пришёл, но и жаждёт встать с постели. Просто удивительно быстро восстановил свои силы. Три пулевые ранения, но все в мякоть, неглубокие. Потерял много крови. И, должен сказать, ему делалось переливание. Надеюсь, что лучшая британская кровь подойдет к его собственной арийской. Как бы то ни было, сестра Моррисон была со мной, когда он заявился. Она назвала его мерзким нацистским убийцей. Как-то не вяжется с идеальной сестрой.

— Да уж, это точно, — произнёс Паттерсон. — Раненый человек, едва пришедший в сознание, мог бы рассчитывать и на лучшее отношение. Ну и как он отреагировал?

— Очень спокойно. Даже чересчур, я бы сказал. Заявил, что он не нацист и никогда в жизни никого не убивал. Она просто встала и уставилась на него... Ну, вы, наверное, представляете, как она это делает, и...

— Могу себе представить, что это была за сцена, — с чувством сказал боцман. — Она на меня часто пялится.

— Видимо, — едко заметила сиделка Магнуссон, — у вас с лейтенантом Ульбрихтом много общего.

— Ну, пожалуйста, не надо. — Доктор Сингх жестом попытался всех остановить. — Лейтенант Ульбрихт выразил глубокое сожаление, сказал что-то о превратностях войны, правда, не стал взывать к состраданию и посыпать голову пеплом, и на этом месте я их разговор прервал. Ясно было, что толку от него никакого. Так что будьте к сестре помягче, боцман. Она всё-таки не бой-баба, а уж тем более не мегера. Она слишком всё пропускает через себя и по-своему выражает свои чувства.

Маккиннон думал было ответить, но заметил, что Джанет всё ещё сердится, и передумал.

— А как остальные наши раненые, доктор?

— Другой член экипажа «кондора» — пулемётчик, если не ошибаюсь, по имени Гельмут Винтерман, в порядке, но этот парень боится, что его на рассвете просто расстреляют. Командующий Уоррингтон, как вы понимаете, мистер Маккиннон, в тяжёлом состоянии. Насколько тяжёлом — не знаю. У него повреждена затылочная часть черепа, но только хирург может сказать нам, насколько это серьёзно. Я хирург, но не нейрохирург. Придется подождать, пока не доберёмся до суши. Только в большом госпитале удастся выяснить, можно ли облегчить давление на его зрительный центр и сможет ли он когда-нибудь снова видеть.

— Ну, а штурман с «Андовера»?

— Лейтенант Куннингэм? — Доктор Сингх покачал головой. — К сожалению, этот молодой человек скорее всего не скоро встанет к штурвалу. Он сейчас в состоянии комы. Рентген показал наличие трещины в черепе, правда, пульс, дыхание и температура свидетельствуют об отсутствии каких-либо органических повреждений. Он выживет.

— Как вы считаете, доктор, когда он придет в себя?

Доктор Сингх вздохнул, — Если бы я был в интернатуре первый год, я бы с полной уверенностью заявил, когда это произойдет. К сожалению, с того времени прошло двадцать пять лет. Когда это произойдет — через пару дней, пару недель или пару месяцев — я просто не знаю. Что касается остальных, капитан и его старший помощник всё ещё находятся под действием седативных препаратов, и, когда они проснутся, я собираюсь вновь дать им эти лекарства. Состояние Хадсона, у которого пробито легкое, стабилизировалось. По крайней мере, прекратилось внутреннее кровотечение. Что касается раздробленной большой берцовой кости Рафферти, то здесь проблем нет. Два члена команды с «Аргоса» — один с переломанным тазом, а другой — с многочисленными ожогами — всё ещё находятся в палате для выздоравливающих, но не потому, что их состояние не вызывает тревогу, а потому, что палата А, куда их следовало бы поместить, была переполнена. Я распорядился выписать двух матросов, не помню их имен.

— Джонс и Макгиган.

— Точно. Они пережили только шоковое состояние и больше ничего. Думаю, им повезло, что они остались живы.

— Нам всем повезло остаться в живых.

Маккиннон кивком головы поблагодарил Марио, когда тот поставил перед ним кофе и сэндвичи, затем посмотрел на Паттерсона.

— Как вы считаете, сэр, может, нам стоит поговорить с лейтенантом Ульбрихтом?

— Ну, если вы так считаете, боцман, может быть, и стоит. По крайней мере, вреда от этого не будет.

— Боюсь, вам придется подождать, — сказал доктор Сингх. — Лейтенант был чересчур активен или стал себя чувствовать таковым, поэтому ради него же пришлось... В общем, он придет в себя через час, возможно, через два. Вопрос не терпит отлагательства, да, мистер Маккиннон?

— Пожалуй. По крайней мере, имеет определённое значение. Возможно, он сможет нам объяснить, почему нам так повезло и мы до сих пор живы. Если мы это будем знать, тогда мы поймём или, по крайней мере, сможем догадываться, что нас ожидает.

— Вы считаете, что противник нас ещё в покое не оставил?

— Я буду крайне удивлен, доктор, если это произошло.

Маккиннон, оставшись в одиночестве, приканчивал третью чашку кофе, когда в столовую вошёл Джемисон в сопровождении троих своих работников.

Все это сопровождалось похлопыванием по бокам, потиранием рук и стуком зубов. Джемисон прошёл на камбуз, заказал себе и своим людям еду и сел рядом с Маккинноном.

— Идеальные условия для работы, как вы точно выразились, боцман. Можно сказать, чертовски уютно. Температура повышается. Почти десять градусов. В минусе.

— Сожалею, сэр. Как с рулевым управлением?

— Всё сделано. По крайней мере, сейчас. Работа оказалась не такой уж сложной. Пришлось немного повозиться со штурвалом, но Трент утверждает, что он вполне управляем.

— Прекрасно. Благодарю вас. Ну, а управление с мостика восстановлено?

— Да. Я сообщил об этом в машинное отделение и попросил воздержаться от каких-либо действий. Похоже, старшему механику Паттерсону это не очень понравилось. Похоже, он считает, что ему лучше видно, чем с мостика. Что нам ещё осталось сделать?

— Пока что ничего. По крайней мере, что касается меня.

— Ага! Я вас понял. Намекаете на то, что мы бездельничаем, да? Ну, мы посмотрим, что можно сделать с надстройкой на данный момент. Может быть, каким-то образом её укрепить... но все зависит от того, сколько времени нам понадобится на разморозку.

— Конечно, конечно, сэр. — Боцман бросил взгляд через плечо. — Я, кстати, заметил, что доктор Сингх совершенно не беспокоится о том, чтобы держать закрытым шкафчик со спиртом.

— Это уж точно. Может, немного добавим в наш кофе?

— Я бы это сделал, сэр. Это может ускорить процесс разморозки.

Джемисон посмотрел на него осуждающе, встал и направился к шкафчику.

Джемисон осушил вторую чашку двойного кофе и посмотрел на Маккиннона.

— Вас что-то беспокоит, боцман?

— Да. — Маккиннон положил обе ладони на стол, как бы собираясь встать. — Движение изменилось. Несколько минут назад судно чуть-чуть пошло в бакштаг, как будто Трент сделал небольшие изменения курса, но сейчас мы чересчур сильно поворачиваем в бакштаг. Вполне возможно, что рулевое управление вновь вышло из строя.

С этими словами Маккиннон выскочил из столовой, Джемисон побежал следом за ним. Достигнув палубы, покрытой тонким слоем льда, Маккиннон ухватился за леер и остановился.

— Опять нас крутит в штопоре, — закричал он. Он вынужден быть кричать, потому что из-за штормового ветра его просто не было слышно. — Отклонение от курса на двадцать, а может быть, и на тридцать градусов. Что-то там не так.

И это действительно было так. Когда они поднялись на мостик, оба мужчины моментально замерли, а Маккиннон сказал:

— Примите мои извинения, мистер Джемисон. Дело, как мы видим, не в рулевом управлении.

Рядом со штурвалом, лицом вниз, лежал Трент. Из-за качки его швыряло из стороны в сторону. Трент дышал. В этом сомнений не было. Его грудь подымалась и медленно, ритмически опускалась. Маккиннон наклонился к нему, внимательно всмотрелся в его лицо, принюхался и выпрямился.

— Хлороформ.

Он подошёл к штурвалу и попытался вернуть «Сан-Андреас» на прежний курс.

— И это. — Джемисон наклонился, поднял упавший на пол компас и показал его Маккиннону. Стекло компаса было разбито, а стрелка согнута.

— Невидимка вновь нанес удар.

— Похоже на то, сэр.

— Вот как. Вы, кажется, даже не удивлены, боцман?

— Я видел, что компас лежит на полу. Смотреть на него не было необходимости. На борту есть и другие рулевые. А компас у нас был один.

Глава 4

— Кто бы ни был виноват в том, что произошло, он в любом случае имеет доступ к лекарствам, — произнёс Паттерсон. Он сидел вместе с Джемисоном и Маккинноном в комнате отдыха.

— Это не поможет, сэр, — сказал Маккиннон. — С десяти часов утра каждый на этом корабле, за исключением, конечно, раненых, имел доступ к лекарствам. И все побывали на территории госпиталя: кто приходил поесть, кто спал, кто отдыхал.

— Может, мы ищем не в том направлении, — выдвинул предположение Джемисон. — Зачем кому-то понадобилось разбивать компас? Ну, наверное, не для того, чтобы сбить нас с нашего курса? Скорее всего, наш Невидимка по-прежнему продолжает передавать свои позывные, и немцы точно знают, где мы находимся.

— Возможно, он пытается вызвать среди нас панику, — сказал Маккиннон.

— Возможно, надеется, что мы сбавим ход. Это вполне вероятно, если погода ухудшится, начнет штормить, а у нас не будет компаса. Наверняка поблизости находится немецкая подводная лодка, и он не хочет, чтобы мы далеко ушли. Существует и худшая возможность. Мы всё время считали, что у Невидимки есть передатчик, но вполне возможно, у него есть и приёмник. А что, если он имеет радиосвязь с Альта-фьордом или с какой-нибудь немецкой подводной лодкой или же разведывательным самолётом? Вполне возможно, что где-то поблизости находится и британский военный корабль. Конечно, немцы не заинтересованы, чтобы мы вступили с ним в контакт. Впрочем, сами мы сделать этого не в состоянии, но его радар может обнаружить нас за десять-пятнадцать миль.

— Слишком много всяких «если», «возможно», «вероятно» и тому подобное, — решительно заявил Паттерсон с видом человека, принявшего решение. — Сколько человек имеется на этом судне, боцман, на которых вы можете положиться?

— Сколько... — Маккиннон замолчал и задумался. — Ну, нас трое и Нейсбай. И медицинский персонал. Это не значит, что у меня есть какие-то особые причины им доверять, — нет у меня и причин им не доверять, но нам известно, что они все были здесь, все до единого, когда Трент подвергся нападению. Так что их следует исключить.

— Двое врачей, шесть сестер, три санитара и нас четверо. Всего пятнадцать человек, — сказал Джемисон и улыбнулся. — Значит, всех остальных можно подозревать?

Боцман позволил себе улыбнуться в ответ.

— Трудно как-то представить себе таких мальчишек, как Джонс, Макгиган и Вейланд Дей опытными шпионами. Если их не считать, то в отношении прочих я поручиться не могу. По крайней мере, я бы им свою жизнь не доверил.

— А как в отношении команды «Аргоса»? — спросил Паттерсон. — Тех, кому удалось уцелеть? Или в отношении тех, кто стал нашими гостями волею обстоятельств?

— Я понимаю, что это странно, сэр, но кто может доказать, что здесь ничего подозрительного нет? Я просто никому не доверяю. — Боцман перевёл дух. — Или, может быть, я ошибаюсь, если думаю, что вы собираетесь обыскать все каюты и вещи всех, кто находится на судне.

— Нет, не ошибаетесь, боцман.

— При всем моем уважении к вам, сэр, мы в этом случае попросту потеряем время. Любой тип, если он так опытен как наш Невидимка, не станет разбрасывать всё вокруг или, по крайней мере, оставлять свои вещи там, где они могут ассоциироваться только с ним. На судне сотни мест, где можно устроить тайники, а нас с вами опытными ищейками не назовешь. С другой стороны, лучше делать это, чем не делать ничего. Только боюсь, мистер Паттерсон, мы с вами ничего не найдем. Абсолютно ничего.

Обыск ничего не дал. Были обысканы все жилые помещения, просмотрены каждый гардероб и каждый шкаф, каждая сумка и каждый вещевой мешок, каждый укромный уголок и каждая щель, а в итоге ничего. Довольно неловкая ситуация возникла, когда капитан Андрополус — кудрявый, темнобородый и явно несдержанный человек, которому выделили одну из пустующих кают, обычно предназначенных для выздоравливающих, — стал энергично возражать и даже физически мешать обыску в своей каюте.

Маккиннону, который не знал ни слова по-гречески и в результате оказался в безвыходном положении, ничего не оставалось, как приставить свой кольт к виску капитана, после чего тот, видимо, понял, что Маккиннон действует отнюдь не ради собственного удовольствия. Капитан стал оказывать содействие и даже сопровождал боцмана, приказав всей своей команде предъявить все свои вещи для досмотра.

Два сингальских повара на госпитальном камбузе оказались более чем профессионалами, а доктор Сингх, который, похоже, был знатоком в области вин, выкатил бутылку «Бордо», которую, по всей видимости, купил в каком-нибудь шикарном ресторане, но ни яствам, ни, что странно, вину в этот вечер за обедом не воздали должное. Атмосфера была безрадостной.

Чувствовалась какая-то скованность, даже страх. Одно дело, когда вам говорят, что на борту диверсант, другое, когда обыскивают и профессионально осматривают ваши вещи, как будто вы и есть тот самый диверсант. В особенности неуютно — скорее всего, это было проделано преднамеренно — чувствовали себя члены медицинского персонала. Принадлежащее им не обыскивали, хотя официально подозрения с них сняты не были. Вполне естественно, что при таких обстоятельствах возникло раздражение.

Паттерсон не доел, отодвинул в сторону тарелку и спросил, обращаясь к доктору Сингху:

— Лейтенант Ульбрихт уже проснулся?

— Не просто проснулся, — едва скрывая раздражение, бросил доктор Сингх. — Потрясающее восстановление сил. Хотел присоединиться к нам за обедом. Я, конечно, запретил. А зачем он нужен?

— Мы с боцманом хотели бы с ним переговорить.

— Я не вижу оснований, почему бы этого не сделать, — быстро ответил доктор Сингх. — Есть только две небольшие помехи. Там сейчас сестра Моррисон, Она только что отпустила обедать сестру Марию.

Он кивнул в дальний конец стола, где обедала светловолосая широкоскулая девушка. Кроме Стефана Пржинижевского она была единственной полькой на борту. Когда узнали, что её фамилия, Щаржинская, произносится так же трудно, как и фамилия Стефана, её стали называть просто сестрой Марией.

— Ну, это мы как-нибудь переживём, — сказал Паттерсон. — А вторая помеха?

— Капитан Боуэн. Так же как и лейтенант Ульбрихт, он с трудом переносит седативные препараты. Всё чаще и чаще приходит в сознание. В такие моменты он очень мрачно шутит. Кто-нибудь когда-либо видел, чтобы капитан Боуэн мрачно шутил?

Паттерсон встал.

— Если бы я был капитаном, мне было бы не до веселья. Пойдемте, боцман.

Когда они пришли, они увидели, что капитан не спит. Точнее, он не только не спал, но и находился в довольно раздражённом состоянии. Сестра Моррисон сидела на скамеечке рядом с его койкой. Она хотела была встать, но Паттерсон движением руки приказал ей оставаться на месте. На соседней койке сидел лейтенант Ульбрихт, закинувший правую руку за шею.

— Как вы себя чувствуете, капитан?

— Как я себя чувствую? — Очень быстро, в крепких выражениях Боуэн рассказал о своём состоянии. Он, наверное, воспользовался бы ещё более крепкими выражениями при описании своего состояния, если бы рядом с ним не сидела сестра Моррисон. Он закашлялся, прикрыв рот забинтованной рукой. — Все пошло к чёрту, прямо псу под хвост. Правда, старший механик?

— Пожалуй, да. Всё могло быть лучше.

— Хуже не бывает. — Язык у капитана стал заплетаться. Понять его можно было с трудом. Видимо, движение обожжённых губ причиняло большую боль, — Сестра мне всё рассказала. Даже компас разбил. Невидимка. Он всё ещё где-то здесь.

— Арчи! — Можно представить себе, в каком состоянии находился капитан, если впервые за всё время он, находясь в обществе других людей, обратился к боцману по имени. — Вы здесь?

— Да, сэр.

— Кто на вахте, боцман?

— Нейсбай, сэр.

— Хорошо. А как с Невидимкой?

— Он, видимо, не один, сэр. Я в этом уверен. Почему? Не знаю почему, но абсолютно в этом уверен.

— Вы никогда не говорили мне об этом, — заметил Паттерсон.

— Не говорил. Потому что до сего момента это не приходило мне в голову. И ещё об одном я как-то не задумывался. О капитане Андрополусе.

— Греческий капитан, — сказал Боуэн. — Так что с ним?

— Дело в том, сэр, что у нас, и вам это, наверное, известно, небольшие проблемы с управлением судном.

— Небольшие? Сестра Моррисон говорила мне совершенно иначе.

— Ладно, пускай, большие. Мы полагали, что капитан Андрополус сможет нам помочь, если мы сумеем установить с ним контакт. Но нам это не удалось. Возможно, нам не следует этого делать. Возможно, капитан, если мы покажем ему ваш секстант и дадим ему карту, этого будет вполне достаточно. Вся трудность заключается в том, что карта пострадала. Она вся пропитана кровью.

— Ну, это не проблема, — сказал Боуэн. — У нас всегда есть дубликаты. Копию найдёте в одном из ящиков стола в штурманской рубке.

— Вернусь через пятнадцать минут, — сказал боцман.

Времени это заняло значительно больше. Когда он наконец вернулся, по его каменному лицу и по тому факту, что он нес в руке коробку с секстантом и карту, было ясно, что он потерпел поражение.

— Установить контакт не удалось? — спросил Паттерсон. — Или опять вмешался Невидимка?

— Невидимка. Капитан Андрополус лежал на своей койке и храпел как бревно. Я пытался его разбудить, но с таким же успехом можно было трясти мешок картофеля. Я сперва подумал, что капитана навестил тот же самый человек, что позаботился и о Тренте, но запаха хлороформа не было. Я вызвал доктора Сингха, который сказал, что капитана сильно накачали наркотиками.

— Наркотики? — Боуэн попытался выразить удивление. — О господи! Неужели этому не будет конца? Наркотики! Как, чёрт побери, его могли накачать наркотиками?

— Довольно просто, сэр. Доктор Сингх не знает, что это за наркотики, но подмешали их, по всей видимости, ему в еду. Мы поинтересовались у Ахмеда, старшего кока, что ел капитан. Может быть, что-нибудь отличное от других? Кок сказал, что капитан ел то же самое, что и все, но после обеда пил ещё кофе. Капитан Андрополус всегда любил, чтобы ему делали особый кофе — наполовину кофе, наполовину бренди. Доктор Сингх сказал, что бренди убивает привкус любого наркотика. На столике, рядом с койкой капитана, стояла пустая чашка с блюдцем.

— Вот как, — задумчиво произнёс Паттерсон. — В чашке наверняка остался осадок. Я, правда, ничего в этом не смыслю, но мне кажется, что доктор Сингх мог провести анализ этих остатков.

— В чашке ничего не было. Вполне возможно, капитан сам её вымыл. Но, скорее всего, это сделал Невидимка, заметая свои следы. Возможности вести расспросы и выяснять, видели ли кого-нибудь входящим или выходящим из каюты капитана, не было.

— Опять, выходит, контакта установить не удалось, — сказал Паттерсон.

— В том-то и дело. И поблизости в это время никого не было, кроме членов его команды.

— Допустим, — выдвинул предположение Паттерсон, — что наш диверсант вновь принялся за дело... я полагаю, иного мы допустить не можем... Возникает вопрос, где, чёрт побери, он смог раздобыть столь сильные наркотики?

— А откуда он мог взять хлороформ? Я начинаю думать, что наш Невидимка оснащен всем, что считает существенным. Вполне возможно, он неплохо разбирается в химии. Может быть, он даже знает, что искать в госпитальной аптеке.

— Нет, — возразил Боуэн. — Я спрашивал доктора Сингха. Аптека госпиталя под замком.

— Это так, сэр, — согласился Маккиннон. — Но если этот человек профессионал, опытный диверсант, тогда у него наверняка имеется целая связка ключей, которые подходят ко многим замкам.

— В голове просто не укладывается, — пробормотал Боуэн. — Как я уже сказал, всё пошло псу под хвост. Если погода серьёзно испортится, а, похоже, к этому и идёт, мы можем оказаться в любом месте. Скорее всего, на побережье Норвегии.

— Можно мне сказать, капитан? — раздался голос лейтенанта Ульбрихта.

Боуэн повернул в сторону голову. Это опрометчивое движение заставило его застонать от боли.

— Это лейтенант Ульбрихт?

— Да, сэр. Я могу прокладывать путь.

— Вы очень любезны, лейтенант. — Боуэн постарался произнести эти слова холодным тоном, что было нелегко, учитывая его запекшиеся губы. — Вы — последний человек в мире, к которому я обратился бы за помощью. Вы совершили преступление против человечества. — Он помолчал несколько секунд, собираясь с силами, чтобы преодолеть боль. — Если мы доберемся до Британии, вы будете расстреляны. Вы! О господи!

— Я понимаю, как вы себя чувствуете, сэр, — сказал Маккиннон. — Из-за бомб, из-за погибших людей. Именно он виноват в том, что вы находитесь в таком состоянии. И старший помощник, и Хадсон, и Рафферти. И всё же я думаю, вам стоит его выслушать.

Капитан молчал, как показалось, чуть ли не целую вечность. Можно представить себе, с каким сильным уважением он относился к боцману, на месте которого любой другой человек давно бы уже не вытерпел. Когда он заговорил, голос его был исполнен горечи.

— Конечно, нищие выбирать не могут. Так ведь, кажется, говорят? — Маккиннон ничего не ответил. — Правда, управление самолётом — это не то же самое, что управление судном.

— Я могу управлять судном, — заявил Ульбрихт. — Ещё до войны я учился в морской школе. У меня даже есть удостоверение морского штурмана. — Он улыбнулся во весь рот. — Конечно, оно не при мне, но оно у меня действительно есть. Кроме того, мне много раз приходилось в воздухе ориентироваться по звёздам, а это гораздо сложнее, нежели с судна. Повторяю, я могу управлять судном.

— Он? Это чудовище! — воскликнула сестра Моррисон с ещё большей горечью, нежели капитан. — Я абсолютно уверена, что он может управлять судном, капитан Боуэн. Я также уверена, что он нас доставит прямо или в Альта-фьорд, или в Тронхейм, или в Берген, или в какое-нибудь другое место в Норвегии.

— А вот это вы говорите глупость, сестра, — возразил Ульбрихт. — Мистер Маккиннон, может быть, и не умеет управлять судном, но он наверняка очень опытный моряк, и ему достаточно одного взгляда на солнце или на Полярную звезду, чтобы определить, сбились ли мы с курса или нет.

— И все равно я не доверяю ему ни на йоту, — заявила сестра Моррисон.

— Если то, что он говорит, правда, я тогда доверяю ему ещё меньше. — Её глаза метали молнии, губы упрямо сжались. Она явно выбрала не ту профессию. Она вполне могла быть повелительницей Родена, богиней, которая низводит на роль трепещущих, пресмыкающихся червей таких типов, как Ульбрихт. — Вы только посмотрите, что произошло с Трентом. А что произошло с греческим капитаном? Где гарантия того, что то же самое не произойдет с мистером Маккинноном?

— При всем моем уважении к вам, сестра, — произнёс боцман голосом, в котором заметно не хватало уважения, — я должен повторить то, что сказал лейтенант Ульбрихт, — это действительно глупость, причём по двум причинам. Во-первых, Нейсбай — тоже боцман и очень, кстати, хороший.

Думаю, что вы прекрасно это знаете. — Боцман намеренно сделал ударение на «вы». — Трент, Фергюсон и Керран могут также определить, где север, а где юг. То же самое могут сделать, я в этом абсолютно уверен, и старший механик Паттерсон и мистер Джемисон. Таких людей в команде наберется с полдюжины. Или вы хотите сказать, что по какой-то таинственной, неясной для меня причине лейтенант Ульбрихт сумеет всех нас парализовать?

— Ну, а вторая причина? — разжав сильно сжатые, побледневшие от гнева губы, произнесла сестра Моррисон.

— Если же вы считаете, что лейтенант Ульбрихт находится в сговоре с людьми, сбившими его самолёт, в результате чего он чуть было не погиб, — если вы верите в это, то вы поверите во что угодно.

— Знаете, капитан, — откашлявшись, произнёс Паттерсон, — присутствующий здесь лейтенант, может быть, и не такой уж негодяй, как считаете вы вместе с сестрой Моррисон.

— Не негодяй?! Эта мерзкая... — Боуэн замолчал, а когда он вновь заговорил, голос его был спокойным и задумчивым. — Вы вряд ли сказали бы подобное без причины, старший механик. Что заставляет вас так думать?

— Первым такое предположение высказал боцман. И я с ним согласен. Боцман, расскажите капитану все, что сказали мне.

— У меня было время подумать над этим, — извиняющимся тоном произнёс Маккиннон. — А у вас нет. Из того, что мне рассказал доктор Сингх о болях, которые вы испытываете, вам, наверное, вообще очень трудно думать. Мне кажется, сэр, что Люфтваффе просто обмануло лейтенанта.

— Обмануло? Что вы, чёрт побери, хотите этим сказать?

— Мне кажется, он понятия не имел о том, что атакует госпитальное судно. Естественно, сейчас ему это известно. Но вряд ли он знал об этом, когда сбрасывал бомбы.

— Хотите сказать, что он не знал? Должен напомнить вам, боцман, что у всех лётчиков прекрасное зрение. А все эти красные кресты...

— Думаю, что он их не видел, сэр. Света на корабле не было. День только-только начинался. ещё было довольно темно. А он подлетал к судну прямо со стороны кормы, и, следовательно, он не мог видеть крестов на бортах. Потом он летел так низко, что надстройка закрывала крест на передней палубе. Потом труба в это время так дымила, что судно было как в тумане. Я не думаю, что лейтенант Ульбрихт пошёл бы на такой смертельный риск и стал бы нападать на «Сан-Андреас», если б точно знал, что всего в паре миль отсюда находится британский фрегат. В противном случае я бы за его жизнь не дал бы ни гроша.

— Я тоже, — с чувством заметил лейтенант Ульбрихт.

— И, наконец, самый основной довод, сэр. Четыре «хейнкеля», четыре торпедоносца. Мне известно, что вы не видели их, сэр, даже не слышали, потому что в это время уже были без сознания. Но старший механик Паттерсон и я видели их. Они намеренно пролетели над нами и направились к «Андоверу». Что же получается, сэр? «Кондор» атакует нас, вооружённый только малыми бомбами, а «хейнкели», которые могли отправить нас на дно, пролетают мимо. Значит, им было известно, что там находится «Андовер», а вот лейтенанту Ульбрихту — нет. У Люфтваффе, капитан, похоже, две руки, каждая из которых не знает, что делает другая. Я более чем уверен, что лейтенанта намеренно подставили, что он был продан не только своим высшим командованием, но и диверсантом, потушившим освещение наших красных крестов.

— Кроме того, он не похож на человека, который стал бы бомбить госпитальное судно.

— Как, чёрт побери, можно утверждать, на кого он похож? — бросил с некоторым раздражением Боуэн. — Любая крошка со скрипочкой в руке может оказаться хуже любого убийцы, как бы кротко она ни выглядела.

— Я с вами согласен, боцман, это невольно вызывает некоторые вопросы, на которые напрашиваются довольно странные ответы. Вы согласны со мной, сестра?

— Пожалуй, — ворча, но явно с сомнением в голосе произнесла она. — Вполне возможно, что мистер Маккиннон действительно прав.

— Он прав, — решительно заявил Кеннет.

— Мистер Кеннет, — произнёс Боуэн и повернул голову в сторону. Он тут же, едва слышно, выругался, потому что резкая боль сразу же напомнила ему о том, что такие движения не рекомендуются. — А я думал, вы спите.

— Уже давно не сплю, сэр. Просто я не очень настроен говорить. Конечно, боцман прав. Должен быть прав.

— Ну, ладно. — На сей раз Боуэн осторожно повернул голову в сторону Ульбрихта, — Конечно, за то, что вы сделали, прощения вам быть не может, но вполне возможно, что вы действительно не такой уж отпетый негодяй, как мы считали ранее. Боцман, старший механик сказал мне, что вы в моей каюте разнесли всю мою мебель на кусочки.

— Даже более того, сэр. Я никак не мог найти ключи.

— Ключи находятся в глубине левого ящика моего стола. Загляните также в правый рундук под моей койкой. Там лежит хронометр. Кажется, он работает.

— Ещё один хронометр, сэр?

— Многие капитаны берут запасной. Лично я всегда так делаю. Если секстант не пострадал от взрыва, возможно, что и хронометр уцелел. Секстант ведь работает, да?

— Насколько я могу судить, да.

— Можно мне взглянуть на него? — Лейтенант быстро осмотрел прибор и сказал:

— Да, работает.

Маккиннон вышел, прихватив с собою секстант и карту.

Вернулся он с улыбкой на лице.

— С хронометром всё в порядке, сэр. Я поставил Трента к штурвалу, а Нейсбая — в вашу каюту. Оттуда он сможет увидеть любого, кто попытается подняться на мостик и, что более важно, задержать тех, кто попытается проникнуть в вашу каюту. Я сказал, что он имеет право впускать туда только мистера Паттерсона, мистера Джемисона и меня.

— Прекрасно, — одобрил Боуэн. — Лейтенант Ульбрихт, нам всё-таки могут понадобиться ваши услуги. — Он помолчал. — Вы наверняка понимаете, что тем самым направитесь прямо в плен.

— Но не под расстрел же?

— Однако к профессиональной деятельности вы вернётесь нескоро. Ой, нескоро.

— Лучше быть военнопленным, чем болтаться в море и замёрзнуть, а так бы и произошло, если бы не мистер Маккиннон, присутствующий здесь. — Ульбрихт поднялся с постели. — Не будем терять времени.

— Извините, лейтенант, но это пока подождёт.

Маккиннон остановил лейтенанта, взяв его за плечо.

— Вы хотите сказать, пока... доктор Сингх?

— Вряд ли ему это понравится, если не сказать иначе. А потом сейчас шторм. Видимость нулевая. звёзд нет, да и ночью не будет.

— Ах да. — Ульбрихт откинулся на подушку. — Впрочем, сегодня я себя что-то не очень хорошо чувствую.

Именно в этот момент, в третий раз за день, погас свет. Маккиннон включил свой фонарик, отыскал и зажёг четыре никель-кадмиевые запасные лампы и задумчиво посмотрел на Паттерсона.

— Что-нибудь случилось? — спросил Боуэн.

— Простите, сэр, — произнёс Паттерсон, который совершенно забыл о том, что капитан не может видеть. — Опять свет погас.

— Опять. О господи! — Голос капитана звучал скорее с отвращением, нежели с тревогой и злостью. — Не успели мы подумать, что разделались с одной проблемой, как возникла другая. Опять наверняка наш Невидимка.

— Может быть, сэр, — ответил Маккиннон, — а может быть, и нет. Я не могу себе представить, что свет погас только из-за того, что кого-то там накачали наркотиками или усыпили хлороформом. Или из-за того, что кому-то просто захотелось подурачиться, потому что видимость — ноль. Если же это диверсия, то причина здесь совершенно в ином.

— Пойду-ка я спущусь в машинное отделение, — сказал Паттерсон. — Что они мне там скажут? Похоже, для мистера Джемисона появилась новая работка.

— Он занимается надстройкой, — сказал Маккиннон. — Я схожу туда, тем более, что я туда собирался. Пошлю его к вам. Встречаемся здесь. Да, сэр?

Паттерсон кивнул и выбежал из палаты.

На верхней палубе бортовые леера были незаменимы как своеобразные ориентиры при отсутствии света. Поскольку шёл снег, Маккиннон в буквальном смысле этого слова не видел дальше своего носа. Он резко остановился, когда на кого-то налетел.

— Кто это? — резко спросил он.

— Маккиннон? Это я, Джемисон. Невидимка опять приложил руку.

— Похоже на то, сэр. Мистер Паттерсон хотел видеть вас в машинном отделении.

На палубе, у входа в надстройку, боцман столкнулся с тремя матросами из машинного отделения, которые заделывали пробоины на двух бимсах. Двумя палубами выше он увидел Нейсбая, погружённого в задумчивость у входа в капитанскую каюту.

— Никто тут не появлялся, Джордж?

— Ни одного человека, Арчи, но, похоже, кто-то бродит поблизости.

Боцман кивнул, поднялся на мостик, убедился, что Трент на месте, и спустился вниз. Он остановился у капитанской каюты и посмотрел на Нейсбая.

— Что-нибудь заметили?

— Да. Я обратил внимание на то, как уменьшились обороты двигателя и мы замедлили ход. На сей раз бомба, как я понимаю, в машинном отделении?

— Нет. Если бы это было так, мы бы в госпитале услышали её взрыв.

— Вполне хватило бы и ручной гранаты.

— Вы всегда ждёте самого худшего, так же как и я, — сказал Маккиннон.

Он обнаружил Паттерсона и Джемисона в госпитале, в районе столовой.

Их сопровождал, к удивлению Маккиннона, Фергюсон, правда, это удивление длилось недолго.

— Как в машинном отделении? Все в порядке? — спросил Маккиннон.

— Да, — ответил Паттерсон. — На всякий случай сбавили скорость. А откуда вы узнали?

— Присутствующий здесь Фергюсон вместе с Керраном был в мастерской плотника, расположённой в самом дальнем конце судна. Так что место происшествия скорее всего где-то на носу, потому что ничто — ну, если, конечно, не считать землетрясения — не заставит Фергюсона поднять свою задницу с койки или что он там использует вместо неё.

— Я уже собирался лечь спать, как вдруг раздался взрыв. Керран его тоже слышал. Мы его не только слышали, но и почувствовали. Прямо под нами. Даже, скорее не взрыв, а внезапный шум, грохот. Какой-то металлический. Керран крикнул, что мы либо подорвались на мине, либо в нас попала торпеда. Я ему посоветовал не говорить чепухи, потому что, если б мы подорвались или если б в нас попала торпеда, от нас бы ничего не осталось и мы бы не смогли разговаривать. Поэтому я со всех ног помчался на корму, хотя быстро туда не добежишь: палуба превратилась в настоящий каток.

— Значит, вы думаете, — сказал Маккиннон, обращаясь к Паттерсону, — что корпус корабля повреждён?

— Я даже не знаю, что и думать, но если это действительно так, то чём тише мы идем, тем лучше. Повреждение в корпусе не будет увеличиваться. Конечно, слишком сбавлять скорость тоже нельзя, потому что мы тогда потеряем управление и нас начнет крутить и мотать, что только увеличит повреждение в корпусе. Надеюсь, у капитана Боуэна где-нибудь в каюте лежит план судна?

— Вот этого я не знаю. Думаю, что есть, но это сейчас не важно, тем более что, конструкция судна мне известна. Думаю, что и мистеру Джемисону тоже.

— О боже! Выходит, только я не знаю?

— Я этого не сказал, сэр. Дайте мне лучше объяснить это следующим образом. Я не могу допустить, чтобы старший механик ползал по днищу. Кроме того, вы должны оставаться наверху, сэр. Вдруг понадобится принять важное решение, а днище отнюдь не место для командующего офицера.

Паттерсон вздохнул.

— Я часто задаю себе вопрос, боцман, где проходит граница между здравым смыслом и дипломатией.

— Так вы думаете, боцман, всё дело в этом?

— Иного быть не может, сэр.

Джемисон и боцман, сопровождаемые Фергюсоном и Маккриммоном, находились в самом низу трюма, в передней его части, по левому борту, — там, где хранились запасы краски. Боцман, прикоснувшись рукой к водонепроницаемой переборке, сказал:

— Нормальная температура вверху, почти нормальная, а здесь, внизу, — холод, чуть ли не мороз. С обратной стороны — вода, сэр. Уровень воды, думаю, дюймов восемнадцать.

— Кстати, что касается цифр, — заметил Джемисон. — Мы находимся примерно на уровне ватерлинии. Ниже — балластный отсек.

— Ага, значит, там — балласт.

— А здесь — малярная мастерская. — Джемисон жестом показал на металлическую пластинку, кое-как приваренную к борту судна. — Старший механик никогда не доверял русским судоремонтникам, которых он называл просто «русскими плотниками».

— Это может быть, сэр. Правда, я ещё не знал ни одного русского, чтобы он оставлял часовую бомбу в трюме.

Русские судоремонтники действительно бывали на борту «Сан-Андреаса», который первоначально ходил под именем «Океанская красавица». Под этим названием, которое ему дали на американской верфи «Суда Свободы», — слово «океанский» обязательно включали в названия всех судов этой верфи, — корабль и был спущен на воду в Галифаксе, в Новой Шотландии. Отплыл он как грузовое судно, которое уже на самом деле было на три четверти переделано под госпитальное. Вооружение его сняли, погреб боеприпасов опустошили, переборки, за исключением самых существенных, убрали или проделали в них проходы; создали операционную, каюты для медицинского персонала и амбулаторию, снабдив её всем необходимым; получили медикаменты и медицинское оборудование; частично оснастили камбуз, в то время как работа над палатами, послеоперационной и столовыми так и не начиналась. Медицинский персонал, прибывший из Великобритании, был уже на борту.

Из Адмиралтейства поступило предписание немедленно присоединиться к конвою, следующему в северную Россию. Суда конвоя уже собирались в Галифаксе. Капитан Боуэн не отказался от приказа — отказ был равносилен подписанию себе смертного приговора, но он так сильно протестовал, что это было равносильно отказу. Чёрт побери, заявлял он, как же я могу отплыть в Россию, когда на борту полно гражданских лиц. Он имел в виду медицинский персонал, который насчитывал двенадцать человек.

Медицинский персонал, по мнению Боуэна, — это не совсем обычные гражданские лица. Доктор Сингх как-то сказал ему, что девяносто процентов медицинского персонала в вооружённых силах составляют гражданские лица, которые носят только другой тип униформы — белый.

Капитан Боуэн попытался прибегнуть к последнему средству защиты. Он заявил, что он не может взять на себя ответственность за жизнь женщин в военной зоне, намекая при этом на шесть человек из медицинского персонала. Доведенный до раздражения командующий конвоя вынужден был указать на три основных положения, которые Адмиралтейство довело до него. Тысячи женщин и детей, транспортированные как беженцы в США и Канаду, побывали в районах боевых действий. В текущем году, по сравнению с двумя предшествующими, потери немецких подводных лодок увеличились в четыре раза, в то время как потери торгового флота упали на восемьдесят процентов. Русские попросили, даже, скорее, потребовали, чтобы союзники вывезли как можно больше своих раненых из переполненных госпиталей в Архангельске. Капитан Боуэн капитулировал, и «Океанская красавица», загружённая запасами белой, красной и зеленой краски, но сохраняя пока что защитный серый цвет, отправилась в путь вместе с конвоем.

По дороге в северную Россию, что было вполне характерно для конвоев, следующих в этом направлении, ничего заслуживающего внимания не произошло. Дошли все торговые суда и корабли сопровождения. Произошли только два инцидента, и оба на борту «Океанской красавицы». Несколько к югу от острова Ян-Майен они увидели остановившийся старый эсминец, у которого полетел двигатель. Этот эскадренный миноносец входил в число кораблей, сопровождавших предшествующий конвой, и остановился, чтобы взять на борт людей с горящего грузового судна. Это случилось в 2.30 пополудни, сразу же после заката солнца, но спасательная операция была прервана воздушным налетом. Нападающего видно не было, зато он, похоже, прекрасно видел эсминец, контуры которого резко выделялись на фоне горящего судна. Позднее пришли к выводу, что нападавшим был разведывательный «кондор», ибо он не сбросил ни одной бомбы, а удовлетворился только тем, что обстрелял мостик из пулемёта. В результате радиорубка вышла из строя. Поэтому, когда у этого корабля полетели двигатели, ничего поделать было нельзя. Они оказались не в состоянии связаться с исчезающим вдали конвоем.

Три дня спустя, где-то в районе мыса Нордкап, они увидели столь же древний корвет «Королевский рыбак», который вообще непонятно каким образом оказался в таких широтах. Он остановился и настолько сильно погрузился в воду, что она уже заливала корму. На его борту было также несколько русских, которых сняли с русской подводной лодки, всплывшей в районе, где горела разлитая на поверхности моря нефть. Русские, большая часть из которых сильно обгорела, были помещены, естественно, на «Океанской красавице», команду же корвета отправили на эсминец. Корвет был потоплен выстрелом из пушки. Именно в этот момент «Океанская красавица» получила две пробоины: одну по левому борту, ниже ватерлинии, — там, где хранились краски, а вторую — в балластном отсеке. Что вызвало эти повреждения, так и не было установлено.

Конвой отправился в Архангельск, а «Океанская красавица.» получила предписание зайти в Мурманск, и капитан Боуэн, и командующий конвоем прекрасно понимали, что дальше следовать судно не в состоянии: оно несколько осело в головной части и кренилось на левый борт. Нормальных сухих доков в Мурманске не было, но русские — мастера импровизации.

Тяготы войны научили их этому. Они убрали плиты бетонного балласта, притопили корму, пока не обнажились пробоины в отсеке для красок и в балластном пространстве, после чего им понадобилось всего несколько часов; чтобы заделать пробоины.

В это же время на судне эффективно работала небольшая армия русских плотников, бригады которых трижды сменялись за каждые 24 часа. Они занимались госпитальным сектором, послеоперационной палатой, столовыми, камбузом и хранилищем медикаментов. Капитан Боуэн был поражён их отношением. Он уже дважды бывал в русских портах и каждый раз встречал со стороны своих союзников, братьев по крови, которые должны были бы лить слезы благодарности за те жизненно необходимые их стране поставки, угрюмость, безразличие, нежелание идти на контакт, а временами даже открытую враждебность. Это изменение настроения он приписал тому факту, что русские таким образом выражали благодарность «Океанской красавице» за то, что она вернула домой их раненых подводников.

Когда работы закончились, это уже было госпитальное судно. Команда Боуэна с радостью работала кистями во время их краткого пребывания в Мурманске. Но они не отправились, как этого все ожидали, через Белое море в Архангельск, чтобы взять на борт своих раненых. Предписание от Адмиралтейства было кратким: на всех парах следовать на Абердин в Шотландии.

Джемисон поставил на место крышку небольшой электрической соединительной муфты, успешно изолировав балластное пространство от основной системы электрического снабжения. Он постучал по водонепроницаемой двери.

— Замыкание где-то здесь. Могло быть вызвано или взрывом, или водой. Неважно чём. Главное, могло выбить предохранитель. Но этого не произошло. Замыкание было вызвано гвоздем или чем-нибудь вроде этого. Это тоже не имеет значения. Я не собираюсь это искать. Маккиннон, сходите в машинное отделение. Пусть они попытаются запустить генератор.

Маккиннон постучал по той же двери.

— И то мы здесь будем делать?

— Действительно, что? — Джемисон сел на бочку с краской и задумался.

— Существуют, я бы сказал, три возможности. Мы могли бы спустить сюда воздушный компрессор, просверлить дырку в переборке на уровне плеча и вытеснить воду, что было бы прекрасно, если бы мы знали, на каком уровне находится дырка в корпусе. Но мы этого не знаем. Кроме того, существует возможность, что сжатый воздух из балластного отсека освободится раньше, чем мы успеем вставить носик шланга со сжатым воздухом в сделанное нами отверстие. В итоге ещё больше воды наберется в балластный отсек. Или же мы можем укрепить переборк. Третья возможность заключается в том, чтобы ничего не делать. Лично я стою именно за это. Водонепроницаемые переборки достаточно толстые. Конечно, нам придется сбавить скорость. Ни одна переборка не выдержит давления, если судно идет на полном ходу и имеется огромная пробоина в его корпусе.

— Да, огромная пробоина — это серьёзно, — сказал Маккиннон, — Пожалуй, мне надо взглянуть.

Было очень холодно, шёл густой снег, и почти закоченевший Маккиннон с трудом поднялся на кормовую часть палубы, которая, из-за того что двигатели стояли, тяжело раскачивалась на волнах. Бледный свет дуговых ламп заливал палубу. Джемисон, Фергюсон и Маккриммон напоминали собою привидения в белых саванах. Маккиннон выглядел не лучше. Вода на его водолазном костюме при температуре в 35 градусов ниже нуля стала превращаться в лёд. Жест со стороны Джемисона — и Маккриммон нырнул в машинное отделение, а Фергюсон тут же убрал лестницу. Джемисон взял Маккиннона под руку и провёл его в надстройку, где тот наконец-то смог сиять своё снаряжение. Зубы у него без конца лязгали.

— Чертовски плохо внизу, да, боцман?

— Не то слово, сэр. А ещё в этом мерзком резиновом костюме. — Он показал на дырку на уровне груди. — Зацепил за какую-то металлическую штуковину. Через эту дырку в костюм попала вода.

— О боже! Да вы ж совершенно замёрзли. Быстрее, быстрее! — В своей каюте, точнее, в том, что от неё осталось, Маккиннон быстро скинул с себя водолазный костюм. — Вам удалось обнаружить повреждение?

— Да. Труда это не составило. Дырка не такая уж большая. Величиной с мой кулак.

Джемисон улыбнулся.

— Стоило ли рисковать заполучить воспаление легких, чтобы только это узнать. Я схожу на мостик. Встретимся в капитанской каюте.

Когда, переодевшись в сухое бельё, но всё ещё дрожа от холода, Маккиннон прошёл в капитанскую каюту, там уже находились Джемисон и Нейсбай. «Сан-Андреас» вернулся на прежний курс и постепенно набирал скорость. Джемисон протянул ему стакан шотландского виски.

— Боюсь, боцман, что запасы капитана убывают просто устрашающими темпами. Зато виски уменьшит риск заболеть пневмонией. Кстати, мы восстановили внутреннюю связь с госпиталем, и я уже переговорил с мистером Паттерсоном и с капитаном. Сказал им о том, что в такую погоду вы решили спуститься вниз и посмотреть, что там произошло. Они сказали, что вы просто сошли с ума.

— Капитан Боуэн редко ошибается. Это факт. — Руки у Маккиннона сильно тряслись, и он расплескал своё виски. — Есть какие-нибудь распоряжения от капитана или мистера Паттерсона?

— Никаких, но оба заявили, что очень довольны, что вы стоите у руля управления.

— Очень мило с их стороны. А на самом деле они хотели сказать, что у них просто нет выбора. Остались только я да Джордж.

— Джордж?

— Простите, сэр. Нейсбай, который здесь. Он тоже боцман. Мы служили на одном корабле и дружим уже двадцать лет.

— А я и не знал. — Джемисон задумчиво посмотрел на Нейсбая. — Теперь я всё понимаю. Боцман, вы здесь сделали всё, что необходимо?

— Почти что, сэр. Мы с Джорджем будем время от времени заглядывать сюда, чтобы с нашими «семейными драгоценностями» ничего не случилось. Трент, Фергюсон и Керран будут сменять друг друга за штурвалом. Я попросил их разбудить меня, если я засну, когда погода прояснится.

— Берёте пример с лейтенанта Ульбрихта?

— Так точно. Мне бы хотелось кое-что предложить, сэр, если, конечно, можно. Я хотел бы поставить несколько человек наблюдать за входами в госпиталь со стороны носа и кормы, чтобы быть абсолютно уверенным, что никто не станет бродить по ночам.

— Чтобы вести наблюдение за тем, кто сам за всем следит?

— Вы попали прямо в яблочко. К числу этих лиц, по-моему мнению, могут относиться Джонс, Макгиган, Маккриммон и Стефан. Первые двое чересчур юны и невинны, чтобы быть преступниками, если, конечно, они не являются талантливыми актерами. У Маккриммона, может быть, и есть преступные наклонности, но мне кажется, что он — порядочный преступник. И Стефан производит впечатление человека, которому можно доверять. Более того, он вряд ли забыл о том, что его в Северном море подобрал минный тральщик.

— А я, кстати, этого не знал. Похоже, вы более осведомлены о моих работниках, нежели я сам. Я возьму на себя Стефана и Маккриммона, а вы понаблюдайте за другими. Наш постоянный диверсант вряд ли так просто сдастся?

— Я буду крайне удивлен, если это произойдет. А вы?

— Ещё бы. Меня волнует, что нового он нам приготовил.

— Понятия не имею. Но мне пришла к голову другая мысль, сэр. Человек, которого вы поставите наблюдать за входом в госпиталь со стороны кормы, может также вести наблюдение и за теми, кто входит в палату А.

— В палату А? Там, где полным-полно больных? А зачем?

— Людям, стремящимся заставить нас сбавить ход и делающим всё возможное, чтобы застать нас врасплох, может прийти в голову мысль вывести из строя лейтенанта Ульбрихта.

— Да, это они могут сделать. Я сам на всю ночь останусь в палате. Там есть одна пустующая постель. Если я засну, дежурная сестра всегда может меня разбудить, если вдруг зайдёт человек, которому там делать нечего. — Джемисон несколько мгновений помолчал. — Что за всем этим кроется, боцман?

— Мне кажется, вы это так же хорошо понимаете, как и я. Кто-то где-то собирается завладеть «Сан-Андреасом», хотя я даже представить себе не могу, зачем кому-то понадобилось госпитальное судно.

— Я этого тоже не понимаю. Может быть, дело тут в немецкой подводной лодке?

— Это может быть, разве не так? То есть я хочу сказать, что с воздуха судно не захватишь, а «Тирпиц» по нашу душу вряд ли станут посылать. — Маккиннон покачал головой. — Немецкая подводная лодка? Да при чём тут подводная лодка? Достаточно небольшой группы вооружённых решительных людей, и они захватят нас на простой рыбацкой лодке, когда им это в голову взбредет.

Глава 5

Маккиннон, хотя спал очень крепко, мгновенно проснулся, как только Нейсбай к нему прикоснулся, и спустил ноги с койки капитана Боуэна.

— Который час, Джордж?

— Шесть часов утра. Керран только что спустился с мостика. Говорит, что буран стих.

— А звёзды?

— Об этом он ничего не сказал.

Боцман одел ещё один джемпер, куртку с капюшоном и сапоги, поднялся на мостик, быстро переговорил с Керраном и вышел на палубу правого борта. В пару мгновений от сильного порыва ветра его согнуло надвое, он закашлялся и охнул, когда в лёгкие проник леденящий воздух. «Господи, — подумал он. — Лучше бы я оказался где угодно, только не здесь». Он включил фонарик и осветил термометр, который показывал восемь градусов ниже нуля, что соответствовало сорока градусам по Фаренгейту. Учитывая яростные порывы ветра, а также фактор влияния холода на поверхность кожи живого организма, следовало считать, что сейчас примерно восемьдесят градусов ниже нуля по Фаренгейту.

Он медленно выпрямился и посмотрел в сторону носа. Отчётливо виднелся красный крест, освещаемый дуговыми лампами. Бархатное небо, яркие, сияющие звёзды. Да, Керран прав, буран стих. Прикрывая рот и нос варежкой, Маккиннон повернулся в сторону ветра и посмотрел на корму.

Поначалу он ничего не увидел, так как от жгучего ветра на глаза у него навернулись слезы. Он нырнул под защиту парусинового ветролома, вытащил защитные очки из кармана куртки, надел их прямо на капюшон, выпрямился и наконец смог увидеть, что происходит на корме.

Волны — погода пока что не настолько испортилась, и море не штормило, — поднимались на высоту двенадцати-пятнадцати футов. Звёзды так же ярко сияли на небе, как и в противоположном направлении. Вскоре Маккиннон отыскал Полярную звезду. Она была по правому борту. Ветер больше не дул на север, и «Сан-Андреас», насколько он мог судить, придерживался курса между юго-запад и юго-юго-запад.

Маккиннон вернулся на мостик и, облегчённо вздохнув, закрыл дверь.

Курс судна, судя по всему, не представлял опасности. С другой стороны, они не имеют права, да и не должны придерживаться этого курса. Погода в облачном районе между Баренцевым и Норвежским морями была довольно покладистой. Он, например, не ожидал — и никто не говорил ему об этом, — что ночью небо здесь может быть таким ясным. В то же время кто мог гарантировать, что так и будет продолжаться, а ветер не сменит своего направления на северное. Он спустился на нижнюю палубу, выбрал из запасов для команды кучу теплой одежды и направился в сторону госпиталя.

Преодолевая необычайно скользкую верхнюю палубу и держась за леер, он вдруг с болью осознал, что погода начинает меняться. Остроконечные колючие льдинки попали на его незащищенную одеждой кожу.

В госпитальной столовой он натолкнулся на Джонса и Макгигана, которые дружно заверили его, что никогда никто из них не бывал за границей.

Маккиннон прошёл в дальнюю палату, палату В, где Джанет Магнуссон сидела за своим столом, подперев подбородок руками. Глаза у неё были закрыты.

— Ага! — воскликнул Маккиннон. — Спите на посту, сиделка Магнуссон.

Она в удивлении подняла взгляд и заморгала глазами.

— Сплю? Конечно же, нет, — оскорблённым тоном произнесла она, уставившись на одежду, которую он держал в руке. — Что это, чёрт побери? Превратились в старьевщика, Арчи? Нет, нет, ничего не говорите. Это для того бедняги. Мэгги там тоже находится. Она будет недовольна.

— Что же касается вашей драгоценной Мэгги, я решил, что, если немного потревожить лейтенанта Ульбрихта, вреда не будет. По крайней мере, ни сестра Моррисон, ни лейтенант плакать не станут.

— Арчи! — Сиделка Магнуссон вскочила на ноги. — На вашем лице кровь!

— Когда дело касается меня и лейтенанта, то это должно доставить удовольствие вашей подруге. — Он стер кровь с лица. — Наверху не сладко.

— Арчи...

Она неуверенно посмотрела на него, с тревогой в уставших глазах.

— Всё нормально, Джанет.

Он коснулся её плеча и прошёл в палату А. Сестра Моррисон и лейтенант Ульбрихт бодрствовали. Оба пили чай. Сестра — за своим столом, а Ульбрихт — сидя в постели. Этот светлоглазый германский лётчик, по словам доктора Сингха, на удивление быстро выздоравливал. Джемисон, в одежде, растянулся на своей постели. Он приоткрыл глаз, когда Маккиннон проходил мимо.

— Доброе утро, боцман. Ведь уже утро, не так ли?

— Шесть тридцать, сэр.

— О боже! Это же самый настоящий эгоизм... Проспать целых семь часов. Как обстоят дела?

— Ночь наверху прошла спокойно. А здесь?

— Наверное. Никто меня не беспокоил. — Он посмотрел на узел с одеждой в руке Маккиннона, а затем на Ульбрихта. — А звёзды есть?

— Да, сейчас. По крайней мере, сейчас. Боюсь, что это долго не продлится.

— Мистер Маккиннон! — Голос у сестры Моррисон был холодным, даже резким, таким, каким она обычно разговаривала с боцманом. — Вы что же, собираетесь вытащить этого беднягу из постели в такую ночь? В него же несколько раз стреляли.

— Мне это известно, или, может быть, вы забыли, кто его вытащил из воды? — Боцман был врождённым кавалером, но это никогда не проявлялось в его взаимоотношениях с сестрой Моррисон. — Значит, он уже бедняга... Всё-таки это лучше, чем быть мерзким нацистским убийцей. А что вы подразумевали под словами «в такую ночь»?

— Конечно, погоду.

Она сжала руки в кулаки. Джемисон осматривался по сторонам, как будто ничего не замечая.

— А что вам известно о погоде? Вы же всю ночь не выходили отсюда? Если бы вы выходили, мне это сразу же стало бы известно.

Он перевёл взгляд на Ульбрихта.

— Как вы себя чувствуете, лейтенант?

— А разве у меня есть право выбора? — с улыбкой бросил Ульбрихт. — Чувствую себя довольно неплохо. Даже если б это было не так, я всё равно бы пошёл. А на нашу сестру, боцман, сердиться не надо. Она просто сквозь пальцы смотрит на эгоизм, заложённый во мне природой. Но я ведь тоже нахожусь на борту корабля.

Он с трудом поднялся с постели, с помощью Маккиннона и Джемисона стал натягивать одежду поверх пижамы. Сестра Моррисон наблюдала за всем происходящим с молчаливым неодобрением, которое в конечном итоге вылилось в постукивание кончиками пальцев по столу.

— Думаю, — наконец произнесла она, — что следовало бы сперва посоветоваться с доктором Сингхом.

Маккиннон медленно повернулся в её сторону, окинул взглядом, и, когда он заговорил, голос его был таким же бесстрастным, как и его лицо.

— То, что вы думаете, сестра, не имеет никакого значения. Я предлагаю вам побеспокоить капитана Боуэна и спросить у него, имеет ли ваше мнение какое-либо значение.

— Капитан находится под действием сильных седативных препаратов. Когда он придет в себя, я сообщу ему о вашей наглости.

— Наглости? — Маккиннон посмотрел на неё с полным безразличием. — Я думаю, от предпочтет наглость тупости — тупости человека, пытающего подвергнуть опасности не только «Сан-Андреас», но и всех, кто находится на его борту. Жаль, что на этом корабле нет наручников.

Она остолбенела, попыталась было ответить, а затем повернулась, когда в палату вошёл взъерошенный, полусонный доктор Синклер. Он с удивлением уставился на спектакль, который разворачивался перед ним.

— Доктор Синклер! Слава Богу что вы пришли! — Она быстро рассказала ему о том, что происходит. — Вот они... собираются то ли определять путь по звёздам, то ли заниматься навигацией или ещё чем-то, и, несмотря на все мои протесты, они насильственно вытаскивают из постели и тащат на мостик или куда-то там ещё тяжело больного человека...

— Я вижу, что происходит, — спокойно ответил Синклер. — Но если лейтенанта действительно насильственно тащат, то он что-то не очень сопротивляется, как вы считаете? И при самом богатом воображении вряд ли можно назвать его тяжело больным. Но вашу тревогу, сестра, я понимаю. Он должен быть под постоянным медицинским наблюдением.

— Вот и я так говорю. Спасибо вам, доктор. — Сестра Моррисон даже позволила себе выдавить из себя улыбку. — Ну что ж, больному придется опять лечь в постель.

— Ну, это не обязательно. Пожалуйста, мне пальто с капюшоном, пару теплых башмаков и сумку с инструментами. Я пойду с ними. Таким образом, лейтенант будет всё время под постоянным медицинским контролем.

Даже при помощи трёх человек лейтенанту Ульбрихту понадобилось вдвое больше времени, чем можно было бы ожидать, чтобы добраться до капитанской каюты. Едва он оказался в ней, как тяжело опустился на стул позади стола.

— Огромное вам спасибо, господа. — Он был очень бледен, быстро и прерывисто дышал. — Простите меня. Похоже, я ещё не настолько хорошо поправился, как полагал.

— Чепуха, — отрывисто бросил доктор Синклер. — Вы прекрасно поправились, просто на вас действует английская кровь, которую мы вынуждены были влить вам сегодня утром, вот и всё. — Он стал копаться в запасах капитана Боуэна. — Лучшая шотландская кровь. Эффект гарантирую.

Ульбрихт едва заметно улыбнулся.

— Там ничего такого не найдётся, чтобы поры открылись?

— Ну, не так уж долго были вы на открытом воздухе, чтобы поры ваши успели закрыться.

На мостике Маккиннон надел на Ульбрихта защитные очки, укутав его голову шарфом так, чтобы ни одного открытого места не осталось. Когда он закончил, лейтенант Ульбрихт уже не способен был чувствовать погоду: его голову защищали две вязаные шапочки, а также капюшон куртки, перевязанный тесёмкой.

Маккиннон вышел на палубу по правому борту, повесил лампу на брезентовый ветролом, затем вновь вернулся на мостик, взял в одну руку секстант, правой рукой схватил Ульбрихта и осторожно вывел его на палубу. Хотя боцман предупреждал его, и отчасти он сам успел почувствовать, лейтенант совершенно не ожидал такой силы и мощи от ветра, что ударил в него, как только он оказался на палубе. Его ослабевшие конечности явно были не готовы к этому. Он сделал всего два маленьких шага вперёд и вынужден был схватиться за верхушку ветролома.

Он наверняка бы упал, если бы Маккиннон не поддержал его. Если бы в руках лейтенанта был секстант, он, вне всякого сомнения, уронил бы его.

С помощью Маккиннона, поддерживающего его за руку, Ульбрихт определил местоположение судна по звёздам в южном, западном и северном секторах неба, с трудом нацарапав результаты. Первые координаты — в южном и западном направлениях — определились быстро и просто; в третьем же — северном — потребовали большей затраты времени и усилий, так как Ульбрихту постоянно приходилось очищать секстант и свои защитные очки от налипавшего снега. Когда он закончил, он вернул секстант Маккиннону, облокотился локтями на край борта и в оцепенении уставился в сторону кормовой части, временами механически протирая очки рукой. После примерно двадцати секунд такого оцепенения Маккиннон схватил его за здоровую руку и в буквальном смысле втащил на мостик, хлопнув за собою дверью. Протянув секстант Джемисону, он быстро снял с Ульбрихта капюшон, вязаные шапочки и очки.

— Вы уж извините меня, лейтенант, но всему своё время, в том числе и грёзам наяву или же высматриванию, что у нас там находится по борту.

— Труба. — Ульбрихт явно был несколько поражён. — Что случилось с ней?

— Она свалилась.

— Понимаю. Свалилась. Вы что же, хотите сказать, что... я...

— Прекрасная работа, — философски заметил Джемисон и протянул стакан Ульбрихту. — За то, чтобы ваши расчеты были точными.

— Благодарю вас, — качая головой, произнёс Ульбрихт. — Да, за мои расчеты.

Несмотря на то, что он был слаб и его трясло от холода, а температура на мостике была уже пятьдесят пять градусов по Фаренгейту, Ульбрихт, как штурман, прекрасно знал, что ему надо делать. Определив маршрут по звёздам, он уже мог не беспокоиться относительно капризов девиации и вариации. Имея морскую карту, измерительные циркули, параллельные линейки, карандаши и хронометр, он закончил свои расчеты за удивительно короткое время и, сверившись с навигационными таблицами, поставил на карте небольшой крестик.

— Мы находимся вот здесь. Или почти здесь. 68.05 градуса северной широты и 7.20 градуса восточной долготы. К западу от Лофотенских островов. Курс — 218. Могу ли я поинтересоваться, куда мы направляемся?

Джемисон улыбнулся.

— Откровенно говоря, лейтенант Ульбрихт, от вас будет мало толку, если вы не будете этого знать. Мы следуем в Абердин.

— Ах, вот как! Абердин! Там, кажется, находится знаменитая тюрьма, если я не ошибаюсь. По-моему, называется она «Петерхед». Интересно, какие там камеры.

— Это тюрьма для гражданских лиц, для лиц, не поддающихся перевоспитанию. Я очень сомневаюсь, что вас направят туда. Или в какую-нибудь другую тюрьму. — Джемисон посмотрел на него с любопытством. — А откуда вы узнали о «Петерхеде»?

— Я хорошо знаю Шотландию, а Англию даже лучше. — Большего Ульбрихт объяснять не стал. — Итак, Абердин. Нам следует идти этим курсом, пока мы не достигнем широты Тронхейма, затем повернуть на юг, пока не доберемся до широты Бергена или, если вам так нравится больше, мистер Маккиннон, широты ваших родных островов.

— Как вы узнали, что я с Шетлендских островов?

— Некоторые сиделки любят поболтать со мной. Кроме того, я обратил внимание на то, что мы постоянно придерживаемся направления на запад. Так что, как видите, всё очень просто. Никаких проблем.

— Да, действительно никаких проблем, — согласился Джемисон, — как будто вы пианист и исполняете Рахманинова.

— Вы чересчур преувеличиваете мои скромные способности, — с улыбкой ответил Ульбрихт. — Единственная проблема возникнет, когда нам необходимо будет подойти к берегу, что, безусловно, нужно делать только днём. В это время года туман в северных водах довольно обычное явление, а я не умею управлять судном в тумане без радио и компаса.

— Скорее всего, это особой проблемы не составит, — заметил Маккиннон.

— Невзирая на военные действия, вдоль восточного берега до сих пор довольно большое движение судов, так что у нас наверняка будет шанс подцепить какое-нибудь судно, которое станет нашим проводником и поможет добраться до гавани.

— Согласен, — произнёс Ульбрихт. — Корабль с красными крестами трудно не заметить, тем более, если у этого корабля нет трубы. — Он сделал большой глоток, задумался, а затем сказал:

— Вы собираетесь отправить меня обратно в госпиталь?

— Естественно, — сказал Синклер. — Там ваше место. А почему это вас так интересует?

Ульбрихт посмотрел на Джемисона.

— Я просто ожидал, что какое-то время буду управлять движением судна.

— Ожидали, лейтенант? «Рассчитывали» — так будет точнее.

— Ожидал, что буду управлять движением, когда будут позволять погодные условия. Дело в том, что мне не очень хочется тащиться вниз, назад в госпиталь, и подыматься каждый раз, когда необходимо сделать расчет по звёздам. Может быть, я лягу здесь, в капитанской каюте?

— Лично у меня никаких возражений нет, — сказал Джемисон. — А как вы на это смотрите, доктор Синклер?

— В этом есть какой-то смысл. Нельзя сказать, что лейтенант Ульбрихт в критическом состоянии. Это даже будет способствовать его быстрейшему выздоровлению. А я буду заглядывать каждые два-три часа и следить за его здоровьем.

— А вы что скажете, боцман?

— Просто прекрасное решение. И с точки зрения сестры Моррисон тоже. Могу себе представить её реакцию.

— Конечно, со мной кто-нибудь будет?

— С вами? — переспросил Синклер. — Вы имеете в виду сиделку, лейтенант?

— Нет, не сиделку. При всём моём уважении к вашим милым девушкам, доктор Синклер, я думаю, от них будет мало толку, если тип которого вы называете Невидимкой, вдруг задумает уничтожить секстант и хронометр, а я чувствую, что я не в том состоянии, когда можно отразить преднамеренный налёт. Кроме того, он, естественно, будет избавляться от свидетелей, а мне это совершенно не нравится.

— Никаких проблем, лейтенант, — сказал боцман. — Он будет стремиться избавиться либо от Нейсбая, либо от меня. И я не думаю, что ему это понравится. А вот нам, пожалуй, наоборот.

Синклер с печальным видом покачал головой.

— Сестре Моррисон всё это ужасно не понравится. Ещё раз ударили по её авторитету. В конце концов, лейтенант — её пациент, а не мой.

— Вновь никаких проблем. Скажите ей, что лейтенант упал за борт, — съязвил Маккиннон.

— Ну, как ваши больные сегодня утром, сэр? — спросил Маккиннон у доктора Сингха за завтраком.

— Ничего серьёзного не произошло, боцман. Двое из команды «Аргоса», которые сейчас в палате для выздоравливающих, вызывают много хлопот, но в этом нет ничего удивительного, если учитывать, что у одного из них раздроблен таз, а у другого многочисленные ожоги. Состояние командующего Уоррингтона и его штурмана без изменений. Куннингэм всё ещё в глубокой коме, и питание ему вводится внутривенно. Состояние Хадсона стабилизировалось, Кровотечение в легком не возобновилось. Старший помощник Кеннет явно пошёл на поправку, хотя одному богу известно, когда мы сможем снять с его лица эти повязки. Единственный, кто вызывает тревогу, — капитан. Состояние его нельзя назвать критическим, даже серьёзным, просто оно вызывает тревогу. Вы же сами вчера его видели — дышит прерывисто, с трудом. Сейчас он странным образом успокоился, впал чуть ли не в летаргическое состояние. А может быть, он просто успокоился и расслабился, узнав о том, что произошло с судном и где мы сейчас находимся. Вы проделали чудесную работу, боцман.

— Благодарить за это надо не меня, сэр, а лейтенанта Ульбрихта.

— Ну, как бы то ни было, капитан Боуэн, похоже, находится сейчас в менее философском настроении. Я бы посоветовал вам навестить его.

Когда лицо человека целиком в бинтах, невозможно себе представить, в каком он находится настроении. В обожжённых губах капитан Боуэн держал курительную трубку, сделанную из корня дурно пахнущего верескового дерева. Трудно сказать, доставляло ему это удовольствие или нет. Услышав голос Маккиннона, он вынул трубку изо рта.

— Мы ещё на плаву, боцман? Произношение его было менее отчетливым, чем усилия, затраченные на это.

— Лучше, сэр, давайте выразимся так: мы больше не плывем к чертям собачьим. Никакого больше аврала и отклонения от курса. Насколько я могу судить, лейтенанта Ульбрихта вполне можно назвать экспертом. Думаю, вы, не задумываясь, поставили бы его штурманом. Он сейчас расположился в вашей каюте, сэр, по причинам, о которых вам уже сообщили.

— И, как я понимаю, поглощает мои быстро тающие запасы.

— Он действительно выпил пару глотков, сэр, но это было необходимо. Всё-таки он ещё болен, слаб, а холод наверху настолько ужасный, что мне ещё в жизни с таким морозом сталкиваться не приходилось. Во всяком случае, когда я уходил, он никуда нос не совал, а спал без задних ног.

— Ну ладно, пока он нам нужен, пускай суёт. Передайте ему мою искреннюю благодарность.

— Хорошо. Каковы будут ваши распоряжения, сэр?

— Распоряжения, боцман? Распоряжения? Как я могу отдавать какие-то распоряжения?

— Не знаю, сэр. Я никогда капитаном не был.

— Вы чертовски прекрасно со всем справляетесь. Я сейчас не в том состоянии, чтобы отдавать распоряжения. Просто делайте то, что считаете нужным. Из того, что я слышал, вы прекрасно понимаете, что надо делать. Впрочем, — добавил Боуэн, — иного от Арчи Маккиннона я и не ожидал.

— Благодарю вас, сэр. Сделаю все, что нужно.

Маккиннон повернулся, намереваясь выйти из палаты, но был остановлен сестрой Моррисон. На сей раз она смотрела на него так, как будто всё-таки причисляла его к человеческой расе.

— Как он, мистер Маккиннон?

— Вы о ком говорите? О лейтенанте? Отдыхает. Он намного слабее, чем говорит, но он никогда в этом не признается. Очень мужественный человек. И прекрасный штурман. Джентльмен. Когда он уверяет, что не знал, что «Сан-Андреас» — госпитальное судно, я склонен ему полностью верить, хотя многим я обычно не верю.

— Ну, мне уж это хорошо известно, — с прежней враждебностью резко заметила она, но тут же успокоилась. — Не думаю, что ему это известно. Я уверена в этом.

— Прекрасно, — глядя на неё, с улыбкой бросил Маккиннон и тут про себя отметил с некоторым удивлением, что никогда прежде он ей не улыбался. — Джанет... простите, сиделка Магнуссон... сказала мне, что вы родом с восточного побережья. А точнее, откуда? Надеюсь, вы не будете считать это наглостью с моей стороны?

— Ну что вы. — Она улыбнулась, и Маккиннон с ещё большим изумлением понял, что она впервые за всё время их знакомства улыбнулась ему. — Из Абердина. А что?

— Странно. Создаётся такое впечатление, что лейтенант Ульбрихт прекрасно знает Абердин. Ему хорошо известно о тюрьме «Петерхед» и обо всём, что имеет к ней отношение.

На какое-то мгновение в её лице отразилась озабоченность.

— А его что?..

— Вряд ли. Если он доведёт судно до Абердина, то ему наверняка дадут медаль. Сестра, а ваши родители тоже из Абердина?

— Только отец, а мать из Киля.

— Киля?

— Да, из Германии. А разве вы не знали?

— Конечно, нет. Откуда я мог это знать? Но даже если бы и знал, какая разница?

— Я же наполовину немка. — Она вновь улыбнулась. — Разве вы не удивлены, мистер Маккиннон? Неужели это вас не шокирует?

— Совсем нет, — с мрачным видом ответил Маккиннон. — У меня в этом смысле тоже есть свои проблемы. Моя сестра Джин вышла замуж за итальянца. У меня есть племянник и племянница, двое крошек, которые не могут, точнее, не могли до войны сказать своему старому дяде ни одного слова по-английски.

— Что весьма осложняло общение, да?

— К счастью, нет. Я говорю по-итальянски.

Она сняла очки уставилась на них.

— Так, значит, вы говорите по-итальянски, мистер Маккиннон?

— Да. И по-испански. И по-немецки. Вы же наверняка говорите по-немецки, так что можете как-нибудь испытать меня. Удивлены, сестра? А может быть, шокированы?

— Нет. — Она медленно покачала головой и улыбнулась в третий раз.

Маккиннон подумал, что улыбающаяся Маргарет Моррисон, когда её карие глаза излучали тепло и дружелюбие, представляла собою совершенно другое создание, не похожее на сестру Моррисон, которую, как ему казалось, он знал. — Нет, совсем нет.

— У вас в роду были моряки. Да, сестра?

— Да-а. — На этот раз она не скрывала своего удивления. — А откуда вы узнали?

— Я ничего не узнавал. Просто догадался. А потом Киль. Многим британским матросам хорошо известен этот город, в том числе и мне. Там проходит, точнее, проходила лучшая в Европе регата. Ваш отец из Абердина. Наверное, рыбак? Или же какой-нибудь моряк?

— Какой-нибудь моряк.

— И какой же?

— Ну...

Она явно не знала, что ответить.

— Но всё-таки?

— Капитан королевского флота.

— Г-господи! — Маккиннон уставился на неё в полном изумлении, а затем почесал свой небритый подбородок. — Придется в будущем, сестра Моррисон, относиться к вам с большим уважением.

— Не думаю, что в этом есть необходимость, мистер Маккиннон. — Голос её звучал бесстрастно, чего нельзя было сказать о последовавшей за этим улыбкой. — По крайней мере, сейчас.

— Вы говорите так, как будто стыдитесь того, что являетесь дочерью капитана королевского флота.

— Ну что вы. Я очень горжусь своим отцом. Но это может вызвать определённые затруднения. Вы меня понимаете?

— Да. Кажется, понимаю.

— Ну, ладно, мистер Маккиннон. — Она вновь надела очки и приняла вид деловой сестры Моррисон. — Вы идёте к лейтенанту Ульбрихту? — Маккиннон кивнул. — Скажите ему, что я зайду к нему через час, может быть, через два.

Маккиннон кивнул. Большего проявления эмоций он позволить себе не мог.

— Вы?

— Да, я.

— Но доктор Синклер сказал, что он придёт...

— Доктор Синклер — врач, а не сестра. — Сестра Моррисон произнесла эти слова таким тоном, как будто есть что-то постыдное в профессии врача. — Я, как сестра, несу ответственность за лейтенанта. Возможно, ему нужно сделать новую перевязку.

— Когда вы точно к нему зайдёте?

— Разве это имеет значение? Я сама найду к нему дорогу.

— Нет, сестра, не найдёте. Вы понятия не имеете о том, что происходит наверху. Дует штормовой ветер, температура сорок градусов ниже нуля, темно, как у черта за пазухой, а палуба — самый настоящий каток. Никто не имеет права подниматься наверх без моего разрешения, тем более, сиделки. Вы свяжетесь со мной, я приду за вами.

— Хорошо, мистер Маккиннон, — спокойно ответила она и едва заметно улыбнулась. — После того, что вы сказали, спорить не приходится.

— Вы уж меня извините и не обижайтесь. Когда соберетесь подниматься наверх, оденьтесь как можно теплее. А затем поверх этой одежды накиньте ещё что-нибудь.

Когда он проходил через палату В, там была Джанет Магнуссон. Она быстро взглянула на него и спросила:

— Что с вами?

— Приготовьтесь, сиделка Магнуссон. Конец близок.

— Чёрт побери, Арчи, что вы имеете в виду?

— Дракон рядом. — Он пальцем показал в сторону палаты А. — Она только что...

— Дракон? Это кто, Мэгги? Ещё вчера вы называли её львицей.

— Самый настоящий дракон, правда, огнем уже не дышит. Она улыбнулась мне. Впервые с того времени, как мы покинули Галифакс. Улыбнулась. Четыре раза. Поневоле почувствуешь себя не в своей тарелке.

— Ну что ж! — сиделка пожала плечами. — Приятно слышать. Значит, вы признаёте, что предвзято к ней относились?

— Да, признаю. Но должен сказать, что, по-моему, она тоже в какой-то степени относилась ко мне предвзято.

— Я же говорила, Арчи, что она чудесная женщина. Помните?

— Да, помню. И это действительно так.

— Прекрасно, просто прекрасно.

Маккиннон с подозрением посмотрел на неё.

— И как я должен это понимать

— Она улыбнулась, глядя на вас.

Боцман бросил на неё холодный взгляд и вышел из палаты.

Лейтенант Ульбрихт уже не спал, когда Маккиннон вернулся в капитанскую каюту.

— Наносим официальные визиты? Да мистер Маккиннон? Или очередная проблема?

— Лежите спокойно, лейтенант. Звёзд нет. Сплошные облака. И снег больше, по-моему. Как вы себя чувствуете?

— Довольно сносно. По крайней мере, пока лежу. Я имею в виду, в физическом плане. А вот что касается здесь, — он постучал себя пальцами по лбу, — то похвастаться не могу. Всё время в голову лезут разные мысли. И я всё время думаю и задаю себе самые разные вопросы.

— Наверное, спрашиваете себя, почему именно вы лежите здесь?

— Вот именно.

— Вы думаете, мы не задаем себе подобные вопросы? По крайней мере, лично я только этим и занимаюсь. Правда, без особого успеха. Точнее говоря, вообще без какого-либо успеха.

— Я не скажу, что это поможет в какой-то степени. Считайте это просто любопытством, если хотите, но не могли бы вы мне рассказать, что же произошло с «Сан-Андреасом» с того времени, как он покинул Галифакс? Конечно, если это не является военной тайной.

— Маккиннон улыбнулся.

— Тайны тут никакой нет. Кроме того, даже если б она и была и я её вам рассказал, что бы вы стали с нею делать?

— Логично. Действительно, что?

Маккиннон вкратце рассказал о том, что произошло с судном после Новой Шотландии, и, когда он закончил, Ульбрихт сказал:

— Хорошо, а теперь посмотрим, правильно ли я умею считать. Следите за ходом моих рассуждений. Насколько я понял, судьбой «Сан-Андреаса» обеспокоены семь сторон. Ну, во-первых, ваша собственная команда. Затем, те раненые, которым удалось спастись с погибшего эсминца. Потом идут оставшиеся в живых с русской подводной лодки, снятые с корвета, который вы вынуждены были потопить. Затем в Мурманске вы взяли на борт несколько раненых военнослужащих. Потом вы подобрали оставшихся в живых после гибели «Аргоса», «Андовера», а также меня с Гельмутом. В итоге получается семь, правильно?

— Да, правильно.

— Мы можем исключить лиц с эсминца и с утонувшего корвета. Их присутствие на борту вашего судна можно приписать счастливой случайности и больше ничему. В равной степени мы можем забыть о командующем Уоррингтоне и его людях, а также о Гельмуте Винтермане и обо мне. Остаются только члены вашей команды, уцелевшие с «Аргоса», а также те лица, которых вы взяли в Мурманске.

— Более необычное трио подозреваемых трудно себе вообразить.

— Я тоже так считаю, боцман, но здесь мы имеем дело не с воображением, а с логикой. Искать нужно среди этой тройки. Возьмем, к примеру, раненых, которых вы взяли в Мурманске. Один из них вполне мог быть подкуплен. Это, может быть, противоречит здравому смыслу, а разве сама война соответствует ему? Самые невероятные вещи происходят в казалось бы нелепых ситуациях. Одно не вызывает сомнений: мы не сможем разгадать эту загадку, если будем искать ответ в царстве здравого смысла. Сколько раненых вы взяли на борт своего корабля в Мурманске?

— Семнадцать.

— Вам известно, как они получили свои ранения?

Маккиннон с подозрением посмотрел на лейтенанта.

— Я имею довольно ясное представление.

— Они все тяжелораненые?

— Ну, тяжелоранеными их я не назову. Состояние тех, кто находится на борту, менее критическое. Если бы было иначе, их бы здесь не было.

— Но они лежачие больные? Неподвижные?

— Раненые — да.

— А они что, не все раненые?

— Только восемь человек.

— О господи! Всего восемь. Вы хотите сказать мне, что девять человек не раненые?

— Это всё зависит от того, что вы понимаете под словом «раненый». Три человека, которые отморозили себе различные части тела. Затем три человека с туберкулёзом, и оставшиеся трое страдают от психических расстройств. Русские конвои, лейтенант, понесли просто чудовищные потери.

— Я понимаю, мистер Маккиннон, что у вас нет оснований любить наши подводные лодки или нашу авиацию.

Боцман пожал плечами.

— Ну, мы тоже послали на Гамбург чуть ли не тысячу бомбардировщиков.

Ульбрихт вздохнул.

— Думаю, сейчас не время философствовать, кто прав, а кто виноват. Итак, у нас девять человек, которые ранеными на самом деле не являются. И все они ходячие?

— Если не считать обморожённых, которые практически передвигаться не могут. Вряд ли вы видели когда-нибудь людей, которые были бы так забинтованы. Что же касается остальных шестерых, то они могут передвигаться, как вы и я. Точнее, как я, и значительно лучше вас.

— Итак. Шесть человек у нас ходячих. Я плохо разбираюсь в медицине, но мне хорошо известно, что очень трудно определить, насколько серьёзно человек болен туберкулёзом. Что же касается психических расстройств, то их очень просто симулировать. Один из этих троих может быть таким же здоровым человеком, как мы с вами, или же считать себя таковым. Если подумать, то все трое могут оказаться такими. Мне не нужно говорить вам, мистер Маккиннон, что полно людей, которые настолько устали от бессмысленности, чудовищности войны, что они готовы прибегнуть к любым средствам, лишь бы избавиться от неё. Их обычно называют симулянтами, зачастую несправедливо. Просто они всем уже насытились и больше терпеть не в состоянии. Во время Первой мировой войны значительная группа британских солдат была охвачена неизлечимой болезнью, которая гарантировала возвращение на родину. Называлась эта болезнь РСД — расстройство сердечной деятельности. Более бесчувственные английские врачи называли её просто «рвать со службы домой».

— Да, я слышал об этом. Лейтенант, я по природе не любопытен, но можно мне задать вам вопрос личного характера?

— Конечно.

— Ваш английский. Он намного лучше моего, то есть вы так говорите, что даже в голову не придет, что вы — иностранец. У вас произношение, как у англичанина, точнее, как у англичанина, закончившего среднюю школу. Смешно.

— Ничего смешного нет. Вы ничего не упускаете из виду, мистер Маккиннон, и в этом вы тоже правы. Я действительно учился в английской средней школе. Моя мать — англичанка, а отец долгие годы служил атташе в германском посольстве в Лондоне.

— Так, так, так, — произнёс Маккиннон, качая головой, и улыбнулся. — Ну, это уж чересчур. Действительно чересчур. Два потрясения буквально за какие-то двадцать минут.

— Если бы вы мне объяснили, о чём вы говорите...

— О сестре Моррисон. Вам нужно с нею быть вместе. Я только что узнал, что она наполовину немка.

— О господи! Вот это да! — Сказать, что Ульбрихт был ошарашен, значит преувеличить реальность, но то, что он был поражён, в этом сомнений быть не могло. — Ну конечно же, у неё мать — немка. Потрясающе! Должен сказать, боцман, это сразу же поднимает серьёзный вопрос. Я хочу сказать, что она всё-таки моя медсестра. Военное время. Международные осложнения, вы прекрасно всё понимаете.

— Я ничего не знаю и ничего не понимаю. Вы просто оба выполняете свои обязанности. Как бы то ни было, она вскоре придет навестить вас.

— Навестить меня? Мерзкого нацистского убийцу?

— Вполне возможно, отношение её изменилось.

— Конечно, под давлением.

— Она сама это предложила и даже настаивала на этом.

— Ну ясно, придёт со шприцем. Вколет мне летальную дозу морфина или ещё что-нибудь в этом духе. Но к делу. Я вернусь к нашим шести ходячим, но не раненным. Поле поисков расширяется, согласны со мной? Подкупленный симулянт или, что то же самое, больной туберкулёзом. Как вам это нравится?

— Мне это вообще не нравится. Как вы думаете, сколько подкупленных типов, шпионов, диверсантов среди тех, кого мы подобрали с «Аргоса»? Я понимаю, что это ещё одна идиотская тема для размышления, но вы же сами сказали, что мы ищем несуразный ответ на несуразные вопросы. А если уж говорить о несуразных вопросах, вот вам ещё один. Откуда мы можем знать, действительно ли «Аргос» подорвался на минах? Нам только известно, что танкеры необычайно прочны, имеют много отсеков, а этот возвращался с совершенно пустыми баками. Танкеры погибают с трудом, и даже перегружённые, торпедированные, они выживают. Мы даже не знаем, был ли «Аргос» торпедирован. Может быть, его захватили диверсанты, чтобы иметь возможность проникнуть на наше судно. А, как вам это нравится?

— Как и вам, вообще не нравится. Но неужели вы серьёзно считаете, что капитан Андрополус мог преднамеренно...

— Я ничего не могу сказать в отношении капитана Андрополуса. Единственное, я знаю, что он может оказаться негодяем, двойным агентом, каких сейчас на море хватает. Хотя я готов обдумать любое идиотское решение наших вопросов, я всё-таки не могу примириться с мыслью о том, что капитан может пожертвовать своим судном, даже ради любой воображаемой цели. Но люди, для которых «Аргос» ничего не значит, могут с легкостью пойти на это. Было бы также интересно узнать, не набирал ли Андрополус в Мурманске новых членов команды, каких-нибудь земляков, которым удалось спастись, когда их судно пошло ко дну. К сожалению, и Андрополус, и члены его команды говорят только по-гречески, и никто больше на борту моего корабля греческого не понимает.

— Я говорю немного по-гречески, только чуть-чуть, в размере школьной программы. Просто английские средние школы уделяют значительное внимание греческому, но я почти всё забыл. Впрочем, от этого всё равно было бы мало толку, даже если бы выяснилось, что кто-то — один или несколько человек были набраны в команду «Аргоса» в Мурманске. Они сразу же все будут строить из себя обижённых и заявлять, что они вообще не понимают, о чём мы говорим. Что можно поделать в таком случае?

Ульбрихт ненадолго замолчал, а потом вдруг произнёс:

— Русские судоремонтники.

— Что русские судоремонтники?

— Те, что устраняли повреждение вашего корпуса и приводили в порядок ваш лазарет. В особенности те, что чинили корпус.

— Ну и что с ними такого?

— Минутку. — Ульбрихт вновь задумался. — Я не знаю, где и как на «Сан-Андреасе» искать подозрительные обстоятельства, но я абсолютно уверен в том, что начинать надо с новых членов вашей команды.

— Почему вы так считаете? Говорите всё. Меня, напоминаю вам, удивить невозможно.

— Вы получили повреждение корпуса, когда «Сан-Андреас» подошёл к борту тонущего корвета, прежде чем вы потопили его артиллерийским огнем. Правильно?

— Правильно.

— Как это произошло?

— Не знаю. Ни торпед, ни мин, ничего подобного. С одной стороны корвета был эсминец, который снимал его команду, а мы — по другую сторону — снимали тех, кто уцелел на тонущей русской подводной лодке.

Внутри корвета раздалось несколько взрывов. В результате одного разнесло паровой котел, другие повредили пороховой погреб, разнесли пушки, а затем в трюме возник пожар. Примерно в это время мы и получили повреждение корпуса.

— Думаю, что всё произошло совсем иначе. Мне кажется, что кто-то из членов вашей команды, из людей, которым вы доверяете, что-то взорвал в трюме, в балластном пространстве по левому борту. Этот неизвестный точно знал, какой мощности должен быть заряд, чтобы судно не пошло ко дну, но получило бы вполне серьёзные повреждения и вынуждено было бы направиться в ближайшим порт на ремонт, в нашем случае — в Мурманск.

— Что же, в этом есть какой-то смысл. Так действительно могло произойти. Но ваши слова меня всё равно не убеждают.

— А когда вы были в Мурманске, кто-нибудь видел, каковы размеры повреждений в корпусе?

— Нет.

— А кто-нибудь пытался это сделать?

— Да. Мистер Кеннет и я.

— Но, как ни странно, вам это не удалось. Не удалось, потому что вам не разрешили это сделать.

— Да, действительно так и было. Откуда вы узнали?

— Повреждённую часть корпуса, которую решили ремонтировать, покрыли просмоленной парусиной, так?

— Да, так.

Маккиннон помрачнел.

— А какие-нибудь объяснения вам дали?

— Избегать ветра и снега.

— А это каким-нибудь образом может повлиять на повреждения?

— Очень незначительно.

— Вы просили разрешения поднять парусину и посмотреть, что за повреждения?

— Да, просили. Нам не дали это сделать. Сказали, что это слишком опасно и только будет мешать работе судоремонтников. Мы не стали спорить, потому что считали, что это не важно. Причин думать иначе у нас не было. Если бы вы имели дело с русскими, то должны были бы знать, как они могут быть упрямы, когда дело касается самых странных вещей. Кроме того, они оказывали нам любезность, а у нас не было оснований для подозрений. Ну ладно, ладно, лейтенант, нечего мне доказывать, что дважды два четыре. Для того чтобы понять, что пробоина в корпусе возникла в результате взрыва изнутри, не надо быть инженером или металлургом.

— А вам не показалось странным, что второе повреждение корпуса произошло точно в том же самом отсеке, в балластном отделении?

— До данного момента не казалось. Наши любезные — наши, а не ваши — любезные союзники почти наверняка оставили там заряд с достаточно длинным бикфордовым шнуром. Вы правы, лейтенант.

— Так что нам остается только одно: выяснить, кто из членов вашей команды разбирается во взрывчатке. Вам известно подобное лицо, мистер Маккиннон?

— Да.

— Что? — Ульбрихт приподнялся на локте. — Кто же это?

Маккиннон посмотрел в сторону палубы.

— Уже какой-то толк. — Ульбрихт опустился вновь на койку. — Большой толк.

Глава 6

Было чуть позднее десяти часов утра, когда снег пошёл вновь.

Маккиннон провёл в капитанской каюте ещё пятнадцать минут и ушёл только тогда, когда заметил, что у лейтенанта слипаются глаза. Затем он переговорил по очереди с Нейсбаем, Паттерсоном и Джемисоном, который опять руководил работами по укреплению надстройки. Все трое согласились, что Ульбрихт почти прав в своих предположениях, только толку от этого никакого. Когда Маккиннон вернулся на мостик, шёл густой снег.

Он осторожно попытался открыть боковую дверь, но сила ветра была такова, что её вырвало у него из рук. Снег шёл под углом, чуть ли не параллельно палубе. Что-то разглядеть сквозь него было невозможно, но, повернувшись к нему спиной, в сторону носа, боцман смог разглядеть, как меняется характер волн. При первых проблесках рассвета уже было видно, что это не ровные ряды, а вспенивающиеся, вздымающиеся вверх стены, которые, достигнув определённой высоты, рушились, превращаясь в бесформенные пузырьки. Палуба под его ногами задрожала. Холод стал невыносимым. Маккиннон с трудом закрыл дверь, возвращаясь на мостик.

Он перекидывался отрывочными фразами с Трентом, стоявшим за штурвалом, когда раздался телефонный звонок. Звонила сестра Моррисон.

Она сказала, что готова идти к лейтенанту Ульбрихту.

— Я бы не советовал вам этого делать, сестра. Наверху штормит. Время сейчас не для прогулок.

— Должна напомнить вам, что вы мне обещали, — произнесла она голосом благовоспитанной девушки.

— Я это помню. Просто погодные условия несколько изменились.

— Ну, право, мистер Маккиннон...

— Иду, иду. Пеняйте на себя. Когда он проходил через палату В, Джанет Магнуссон посмотрела на него с неодобрением.

— Госпиталь — не место для ряженых.

— Да я просто мимо проходил. Выполняю миссию милосердия. Так, по крайней мере, считает ваша крепколобая подружка.

Выражение лица сиделки Магнуссон несколько смягчилось.

— Значит, идете к лейтенанту Ульбрихту?

— Ну к кому же ещё? Самое главное, что я его уже видел, и он показался мне вполне здоровым. Просто она чокнулась.

— Вся беда в том, Арчи Маккиннон, что вы не способны на тёплые, человеческие чувства. Во всех отношениях, а не только когда дело касается больных. Сестру же вы считаете чокнутой только потому, что она рассказывает о вас разные вещи.

— Обо мне? Да она же не знает меня!

— Это уж точно, Арчи. — Она одарила его нежной улыбкой. — Зато капитан Боуэн знает.

Маккиннон хотел было сказать, что негоже капитанам болтать с сиделками, но не нашёл подходящих слов и молча прошёл в палату А. Сестра Моррисон, тепло одетая, ожидала его прихода. Рядом с нею на столике стоял небольшой медицинский саквояж. Маккиннон кивнул ей.

— Не могли бы вы снять эти очки, сестра?

— А зачем?

— В нём наверняка проснется донжуан, — с несколько развязной интонацией бросил Кеннет, — а без очков вы понравитесь ему ещё больше.

— Полярный день ещё не наступил, медведи спят, мистер Кеннет, а уж донжуаны тем более.

— Кстати, боцман, — вмешался в разговор капитан Боуэн, — какова сила ветра?

— Одиннадцать метров, сэр. Буря. Восемь ниже нуля. Девятьсот девяносто девять миллибар.

— Волна поднялась?

Даже в госпитале чувствовались содрогания судна.

— Да, сэр. Немного.

— Проблемы есть?

— Кроме присутствующей здесь сестры, жаждущей совершить самоубийство, нет.

Нет, подумал он, пока надстройка находится на своём месте.

Сестра Моррисон в ужасе ахнула, когда они поднялись на верхнюю палубу. Как бы мысленно она ни готовилась к тому, что её ожидает, она даже представить себе не могла, что ветер может дуть с такой ураганной силой и сопровождаться снежной бурей. Маккиннон не терял времени. Одной рукой он с силой притянул сестру Моррисон к себе, другой ухватился за леер. Их в буквальном смысле пронесло над предательски скользкой палубой в сторону надстройки. Оказавшись в укрытии, сестра, сняв капюшон, долго не могла отдышаться.

— В следующий раз, мистер Маккиннон, если, конечно, он будет, я обязательно прислушаюсь к вашим словам. Даю слово! Я представить себе не могла... мне даже в голову не приходило, что подобное возможно. А мои ребра! — Она осторожно провела руками по бокам, как бы убеждаясь, что всё на месте. — Вы же переломали мне все кости!

— Весьма сожалею, — с мрачным видом произнёс Маккиннон, — но, думаю, вам бы не понравилось, если бы вы вдруг свалились за борт. И следующий раз, к сожалению, будет. Не забывайте, что нам ещё придется возвращаться. И идти против ветра, а это значительно тяжелее.

— В данный момент я не спешу возвращаться. Благодарю вас покорно.

Маккиннон поднялся с ней по трапу наверх, к каютам экипажа. Она остановилась и в шоке уставилась на изогнутый коридор, сломанные перегородки и искорёженные двери.

— Так вот, где они все погибли, — хриплым голосом произнесла она. — Когда подобное видишь, нетрудно представить, как это всё произошло. Но сперва надо это видеть, иначе не поймёшь. Ужас! Просто ужас — иного слова и не найдёшь. Слава богу, что я не видела, как это всё произошло. А вам пришлось всё это приводить в порядок.

— Я делал это не один.

— Знаю, но самое ужасное выпало на вашу долю. Мистер Спенсер, мистер Ролингс, мистер Бейтсман пострадали больше всех. Это ведь так? Мне известно, что вы запретили к ним прикасаться. Джонни Холбрук рассказал об этом Джанет, а она — мне. — Она вздрогнула. — Я не могу больше стоять здесь. Пойдемте к лейтенанту.

Маккиннон отвел её к капитанской каюте, где Нейсбай не спускал глаз с лежащего на койке лейтенанта.

— Ещё раз доброе утро, лейтенант. Я только что имела удовольствие испытать на себе погоду, которой вы подвергались благодаря любезности мистера Маккиннона. Это было ужасно. Как вы себя чувствуете?

— Плохо, сестра. Очень плохо. Думаю, мне необходимы уход и внимание.

Она сняла с себя штормовку и пальто с капюшоном.

— По-моему, на больного вы совсем не похожи.

— Это только внешне. Я чувствую себя очень слабым. Конечно, я не собираюсь назначать себе какое-нибудь лекарство, но мне кажется, что мне просто необходимо какое-нибудь тонизирующее средство, восстанавливающее силы. — Он протянул безжизненную руку. — Вы, случайно, не знаете, что находится в том стенном шкафчике?

— Нет, не знаю, — резко ответила сестра, — но догадываюсь.

— Вы знаете, я подумал, что, может быть... при сложившихся обстоятельствах...

— Это личные запасы капитана Боуэна.

— Капитан просил передать, — вмешался в разговор Маккиннон, — что лейтенант Ульбрихт, пока занимается навигацией, имеет право опустошать его запасы. Клянусь, он так и сказал.

— Но я не вижу, чтобы он сейчас занимался навигацией. Ну, ладно. Только немного.

Маккиннон налил и протянул лейтенанту стакан виски. По выражению лица Моррисон было видно, что она совершенно по-иному, в отличие от боцмана, понимает слово «немного».

— Пойдёмте, Джордж, — сказал Маккиннон. — Здесь для нас места нет.

Сестра Моррисон даже не стала скрывать своего удивления.

— Вы можете остаться.

— Мы не выносим вида крови. Или страданий, если уж на то пошло.

Ульбрихт опустил свой стакан.

— Вы хотите оставить нас на милость Невидимки?

— Джордж, если вы подождёте в коридоре, я схожу и на время заменю Трента у штурвала. А вы, сестра, когда будете готовы отправиться в путь, знаете, где меня найти.

Маккиннон думал, что обязанности сестры займут у Моррисон минут десять, от силы — пятнадцать. На самом деле прошло почти сорок минут, прежде чем она появилась на мостике. Маккиннон с сочувствием посмотрел на неё.

— Оказалось больше проблем, чем вы думали? Да, сестра? Похоже, он не шутил, когда сказал, что очень плохо себя чувствует.

— Я бы так не сказала. Просто язык у него хорошо подвешен. Боже, как он говорит!

— Не со стенкой же он разговаривал!

— Что вы хотите этим сказать?

— Думаю, — с глубокомысленным видом произнёс Маккиннон, — он не стал бы растекаться по древу, если бы у него не было такой слушательницы.

Сестра Моррисон, которая, похоже, никуда не спешила и уходить не собиралась, несколько секунд помолчала, а затем с едва уловимой улыбкой на лице произнесла:

— Меня это... как бы это сказать... не бесит, а раздражает. Многим наверняка было бы интересно знать, о чём мы говорили.

— Лично меня это интересует, хотя по натуре я — человек не любопытный. Хотите что-то рассказать мне — рассказывайте. Если же я у вас буду о чём-то допытываться, а вы не захотите говорить, значит, не говорите, хотя, по правде говоря, мне было бы любопытно услышать, о чём вы говорили.

— Даже не знаю, взбесило меня это или нет. — Она помолчала. — Зачем вы сказали лейтенанту Ульбрихту, что я наполовину немка?

— А разве это секрет?

— Нет.

— Вам нечего стыдиться. Вы сами мне это сказали. Так что же в этом такого? Почему я не упомянул вам о том, что сказал ему? По правде говоря, не знаю. Мне это даже в голову не приходило.

— Но вы могли бы, по крайней мере, сказать мне о том, что он наполовину англичанин.

— Мне и это в голову не приходило. Какая разница? Лично меня совершенно не волнует, к какой национальности принадлежит человек. Я рассказывал вам о своём зяте. Как и лейтенант Ульбрихт, он — лётчик. И тоже лейтенант. Если бы он считал, что он должен сбросить бомбу прямо на меня, он бы это сделал не задумываясь. И, тем не менее, лучше человека вы вряд ли найдёте.

— Вы — очень великодушный человек, мистер Маккиннон.

— Великодушный? — Он посмотрел на неё с удивлением. — Вряд ли. Просто я хочу сказать, что бомбу на меня он ещё не сбросил.

— Я не об этом говорила. Даже если бы он сбросил, это все равно ничего не изменило бы.

— Почему вы так считаете?

— Я просто знаю.

Маккиннон решил сменить тему.

— Ну, я думаю, это не очень интересная тема для разговора. Во всяком случае на сорок минут её не растянешь.

— Ему, кстати, доставило большое удовольствие подчеркивать, что он в большей степени англичанин, нежели я. С точки зрения крови, я имею в виду. Пятьдесят процентов британской крови изначально плюс более двух пинт английской крови вчера.

— Неужели? — уважительным тоном произнёс Маккиннон.

— Ну, хорошо, статистика тоже неинтересная тема. Он мне также сказал, что его отец знает моего.

— Вот как? А это действительно интересно. Он говорил мне о том, что его отец был атташе в германском посольстве в Лондоне, правда, при этом он не уточнил, каким атташе — по торговым или культурным делам или ещё по каким-то. Может быть, он вам говорил, что его отец был там военно-морским атташе?

— Да, говорил.

— Только не говорите мне, что его старик — капитан германского военно-морского флота.

— Так и есть.

— Значит, вы чуть ли не кровные братья. Точнее сказать, брат и сестра. Помяните моё слово, сестра, — с серьёзным видом произнёс Маккиннон, — это рука судьбы. Божественное предопределение — кажется, так говорят.

— Фи...

— И оба они ещё служат?

— Да, — печальным голосом произнесла она.

— А вам не кажется забавным, что ваши папаши таинственно рыскают по северным водам в надежде отыскать способ, как бы свести вас друг с другом?

— Ничего забавного в этом нет.

— Я не совсем правильно выразился. Я хотел сказать — странным. — Если бы кто-то когда-нибудь сказал бы Маккиннону, что Маргарет Моррисон в один прекрасный день поразит его своим безутешным горем, он сразу же задал бы себе вопрос, а в здравом ли он ещё уме. Он решил, что её неожиданная печаль не стоит того. — Не надо тревожиться, девочка моя. Этого никогда не произойдет. — Правда, он сам не был уверен, что он хотел этим сказать.

— Конечно, не произойдет. — По голосу её чувствовалось, что она совсем в этом не уверена. Она хотела было что-то сказать, застыла в нерешительности, посмотрела вдоль палубы, а затем медленно подняла голову. Хотя лицо её было в тени, ему показалось, что оно всё в слезах.

— Я сегодня много чего о вас слышала.

— Да? Уверен, что не в мою пользу, хотя в наши дни нельзя верить каждому слову. И что же вы слышали, сестра?

— Я бы хотела, чтобы вы меня так не называли.

Раздражение, которое слышалось в её словах, было таким же непривычным, как и её уныние. Маккиннон вежливо приподнял брови.

— Не говорить «сестра»? Но вы же сестра?

— Но не в том смысле, в каком это слово звучит в ваших устах. Простите меня, вы произносите его так же, как и любое другое слово, но звучит оно, как в дешёвом американском фильме, где охотник каждую девушку называет «сестрой».

Боцман улыбнулся.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня хулиганом. Сестра Моррисон?

— Вам же известно моё имя?

— Да, известно. Знаю я также и то, что вы собирались что-то сказать, затем передумали, а теперь пытаетесь уйти от этого разговора.

— Нет. Да. Точнее, не совсем. Всё это трудно, а я не умею говорить о подобных вещах. Сегодня утром я слышала, как рассказывали о вашей семье. Это как раз было перед тем, как мы поднялись сюда. Простите, мне очень жаль.

— Джанет вам рассказала?

— Да.

— Но я из этого секрета не делаю.

— Они погибли от взрыва бомбы, которую сбросил немецкий лётчик. — Она долго смотрела на него, а затем покачала головой. — И вдруг появляется другой немецкий лётчик, вновь бомбит невинных людей, и вы первым встаете на его защиту.

— Не надо делать из меня героя или превращать в ангела, хотя я не уверен, что это комплимент. Что вы ждёте от меня? Чтобы я в ярости набросился на невинного человека?

— Вы? Не надо говорить чепухи. Может, я сморозила глупость и этого не стоило говорить, но вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Я ведь слышала об унтер-офицере Маккинноне, награждённом медалью Британской империи, медалью «За выдающиеся заслуги» и бог знает ещё какими наградами, который лежал в госпитале на Мальте, когда узнал о том, что произошло с его семьёй. Итальянский бомбардировщик сбросил бомбу на вашу подводную лодку. Похоже, вражеские бомбардировщики так и липнут к вам.

— Джанет об этом неизвестно.

Сестра Моррисон улыбнулась.

— Мы с капитаном Боуэном почти друзья.

— Капитан Боуэн, — произнёс Маккиннон без всякой злобы, — старая сплетница.

— Капитан Боуэн — старая сплетница. Мистер Маккиннон — старая сплетница. И мистер Паттерсон. И мистер Джемисон. Все вы старые сплетницы.

— О боже! Это серьёзное обвинение, сестра. Простите. Маргарет.

— Старые сплетницы либо говорят чуть слышно, либо тихо шушукаются. Когда двое из них, трое, а то и все четверо шепчутся, сразу же чувствуется напряжение, какой-то страх... нет, это не совсем точное слово, лучше сказать — дурное предчувствие. Возникает вопрос: почему они шепчутся?

— Может быть, у них есть секреты?

— Я заслуживаю гораздо лучшего к себе отношения, чем это.

— У нас на борту диверсант.

— Я знаю это. И все это знают. И те, кто шепчутся, тоже это знают. — Она уставилась на него немигающим взглядом. — И всё же я заслуживаю лучшего к себе отношения. Вы не доверяете мне?

— Доверяю. За нами идет охота. У кого-то на борту «Сан-Андреаса» есть радиопередатчик, который постоянно посылает сигнал. Люфтваффе и немецкие подводные лодки точно знают, где мы находимся. Кто-то выслеживает нас. Кто-то хочет захватить «Сан-Андреас».

Она долго смотрела ему в глаза, как бы пытаясь найти ответ на вопрос, который сама была не в состоянии сформулировать.

Маккиннон покачал головой и сказал:

— К сожалению, это всё, что мне известно. Вы должны верить мне.

— Я вам верю. Кто мог бы посылать этот сигнал?

— Это может быть кто угодно. Я полагаю, что это кто-то из членов нашей команды. А может, и человек с «Аргоса». Может быть, кто-то из больных, которых мы взяли в Мурманске. Но кто точно, мне неизвестно.

— А зачем мы им нужны?

— Если б я это знал, я смог бы найти ответ на многие вопросы. К сожалению, понятия не имею.

— Как они могут, нас захватить?

— С помощью подводной лодки. Другого способа нет. Надводных кораблей у них здесь нет, а авиация отпадает. Остаётся только молиться. Молиться, чтобы снег не прекращался. За снежной завесой нас не видно. Это наша единственная надежда. Остается молиться, как говорили в старину, чтобы судьба не покинула нас.

— А если нас все таки...?

— Значит, такова судьба.

— Вы что же, не собираетесь ничего делать? — Она, казалось, не верила своим глазам. — Вы даже не попытаетесь что-то сделать?

Ещё несколько часов назад Маккиннон принял решение о том, что он будет делать, но время и место для раскрытия его планов ещё не настало.

— Что, чёрт побери, я должен, по вашему мнению, делать? Послать их на дно залпом из черствого хлеба и гнилой картошки? Вы, кажется, забыли о том, что это госпитальное судно, на котором только больные, раненые и гражданские лица.

— Наверняка что-то сделать вы в состоянии. — В её голосе послышались странные нотки, чуть ли не нотки отчаяния. Она с горечью продолжала:

— Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон.

— Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон, — тихо произнёс он, — постарается выжить, чтобы в один прекрасный день вступить с ними в борьбу.

— Боритесь с ними сейчас, — с надрывом в голосе, произнесла она. — Боритесь! Боритесь! Боритесь!

Она закрыла лицо руками.

Маккиннон обнял её за сотрясающиеся от рыданий плечи и с удивлением посмотрел на неё. Он чувствовал себя в полной растерянности, так как не знал, как реагировать на её странное поведение. Он тщетно пытался найти слова утешения. Повторяющиеся фразы, типа «ну ладно, ладно, будет», казалось, тоже не к месту, и, в конце концов, он удовольствовался тем, что произнёс:

— Я сперва отправлю Трента наверх, а затем спущусь с вами вниз.

Когда наконец они спустились вниз, после довольно мучительного путешествия между надстройкой и госпиталем — им пришлось идти против штормового ветра и усиливающейся бури, — он провёл её в небольшую комнату отдыха и отправился на поиски Джанет Магнуссон. Когда он разыскал её, он сказал:

— Лучше бы вы сходили к вашей подруге, Мэгги. Она ужасно расстроена.

Он поднял руку. — Нет, Джанет, клянусь — я не виновен. Это не я её расстроил.

— Но вы были с ней, когда она расстроилась? — обвиняющим тоном произнесла девушка.

— Она разочаровалась во мне, вот и всё.

— Разочаровалась?

— Она хотела, чтобы я совершил самоубийство. У меня же была другая точка зрения.

Джанет постучала себя по лбу.

— Один из вас точно тронулся. Лично я не сомневаюсь, кто именно.

Маккиннон уселся на скамейку у обеденного стола, а девушка отправилась в комнату отдыха. Она объявилась вновь минут пять спустя и уселась напротив него. Выглядела она встревожённой.

— Простите, Арчи. Вы действительно невиновны. И никто из вас не чокнулся. У неё просто амбивалентные чувства по отношению к немцам.

— Амби... какие?

— Короче, смешанные. То, что у неё мать немка, не помогает. У неё тяжёлый душевный кризис. Очень тяжёлый. У вас тоже, но вы совершенно другой.

— Конечно, другой. Я же не способен на тёплые, человеческие чувства.

— О боже, успокойтесь. Вы не знали... Вообще-то, я, наверное, одна это знаю. Примерно пять месяцев назад она потеряла своего единственного брата и своего жениха. Оба были сбиты над Гамбургом. Причём в разное время, в разных эскадрильях, с разрывом в несколько недель.

— Господи Иисусе! — Маккиннон медленно покачал головой и несколько минут молчал. — Бедняжка. Это многое объясняет. — Он встал, подошёл к шкафчику с личными запасами доктора Сингха и вернулся со стаканом. — Сила воли легендарного Маккиннона. И вы, Джанет, были с Мэгги, когда это случилось?

— Да.

— Вы знали её до этого?

— Конечно. Мы дружим многие годы.

— Значит, вы знали этих ребят? — Девушка ничего не сказала. — Я имею в виду, вы хорошо их знали? — И вновь она не ответила, только сидела, склонив свою соломенную головку и уставившись на стол, на свои стиснутые пальцы. Маккиннон взял её за руку и осторожно встряхнул. — Джанет.

Она подняла голову.

— Да, Арчи?

Её глаза блестели от слез.

— О боже! — Маккиннон вздохнул. — И ты туда же. — Он вновь покачал головой и некоторое время молчал. — Послушай, Джанет, эти парни знали, что делают. Они понимали, что рискуют жизнью, что их могут сбить германские противовоздушные батареи или ночные перехватчики. Тем не менее, они пошли в авиацию и имели на это полное право. И вам хорошо известно, что это были не налёты на единичные объекты, а бомбёжка больших площадей, и вы понимаете, чем это сопровождается. Оплакивая с Мэгги самих себя, вы могли бы также оплакивать и родственников всех тех тысяч невинных жертв, которые остались в Гамбурге после налетов королевских военно-воздушных сил. Вы могли бы оплакивать всё человечество.

Две слезы скатились по её щекам.

— Вы, Маккиннон, бессердечное чудовище.

— Такой уж я есть. — Он встал. — Если я кому-то понадоблюсь, я буду на мостике.

Наступил день. Снег валил не переставая. Ветер всё усиливался, пока по визгу и грозной мощи не стал напоминать ураганы и тайфуны тропиков. К двум часам дня, когда начало темнеть, с мостика уже ничего не было видно — только стены волн высотой с пригородный дом, вполне способных поглотить сельскую церковь вместе с её шпилем. «Сан-Андреас», грузоподъёмностью в 9300 тонн, что совсем не мало, оказался в беде. И хотя боцман сбавил обороты двигателей, корабль продолжал оставаться в беде. Причина заключалась не в размерах судна, не в морских просторах, которые «Сан-Андреас» при нормальных условиях мог даже в шторм преодолеть без особого труда. Причины заключались в другом.

Во-первых, обледенение. Судно в морском понимании может быть либо остойчивым, либо неостойчивым. Если оно остойчивое, оно выдерживает качку и удерживает нужное положение на волнах. Неостойчивость возникает, когда верх перевешивает низ, тем самым смещается центр тяжести. Главное, что вызывает это, — обледенение. Чем больше увеличивается толщина льда на верхних палубах, тем больше становится неостойчивость. Когда лёд становится чересчур толстым, судно не в состоянии при качке возвращаться в нормальное положение. Оно все больше кренится, переворачивается и идет ко дну. Даже великолепные океанские траулеры, специально построенные для работы в арктических широтах, становились жертвами обледенения. Авианосцы тоже не миновала эта судьба.

Маккиннон был серьёзно обеспокоен этой проблемой, но ещё большую тревогу вызывало у него состояние надстройки, которая тряслась, скрежетала, скрипела, стонала, как бы выражая протест против пыток. На самой верхней её точке, на мостике, на котором он сейчас стоял, колебания составляли от четырёх до шести дюймов. Чертовски неприятное ощущение, невольно наводящее на тревожные мысли: какой силы должен быть крен судна и под каким углом, чтобы пришёл в действие принцип сдвига и надстройка навсегда распрощалась бы с « Сан-Андреасом»? Обуреваемый такими мыслями, Маккиннон направился вниз, к лейтенанту Ульбрихту.

Ульбрихт, отведавший виски с сэндвичами и после этого два часа проспавший беспробудным сном, приподнялся на капитанской койке. Он явно был в философском настроении.

— «Сан-Андреас» — хорошее название. Кто бы ни придумал его, поступил правильно, правда, под названием «Сан-Андреас» фигурирует какое-то знаменитое, а может быть, малоизвестное землетрясение или что-то в этом роде. — Он схватился за край койки, ибо в этот момент судно сильно встряхнуло, и оно накренилось. — Похоже, сейчас тоже начинается землетрясение.

— Название предложил мистер Кеннет, у которого временами довольно странное чувство юмора. Ещё неделю назад наш корабль назывался «Океанская красавица». Когда же наша серая окраска сменилась цветами Красного креста — белым, зеленым и красным, мистер Кеннет решил, что мы просто обязаны сменить название. Этот корабль был построен в Ричмонде, штат Калифорния, а в этом городе расположен филиал фирмы «Сан-Андреас». Называется он «Хейуордс-фолт» — «вина охотника». Мистер Кеннет утверждал, что «Сан-Андреас» — более романтичное имя, нежели «Хейуордс-фолт». Кроме того, ему казалось забавным назвать судно именем района, где произошло землетрясение. — Маккиннон улыбнулся. — Интересно было бы знать, считает ли он свою идею забавной сейчас?

— Ну, я думаю, со вчерашнего утра, когда я сбросил бомбы, у него более чем достаточно времени для размышлений. Наверняка он успел пересмотреть своё решение задним числом. — Ульбрихт с силой ухватился за край койки, так как «Сан-Андреас» вновь сильно встряхнуло. — Похоже, погода не улучшилась. Да, мистер Маккиннон?

— Нет, не улучшилась. Именно об этом я пришёл переговорить с вами, лейтенант. Сила ветра двенадцать. Темнота. Буря сильнее, чем прежде. Видимость практически нулевая. Звёзды увидеть в течение нескольких часов шанса не будет. Я думаю, вам будет гораздо лучше в госпитале.

— Конечно, нет. Чтобы добраться до госпиталя, мне придется пробиваться сквозь ураган, а не через бурю. Человеку в таком ослабленном состоянии, как я? Даже думать нельзя об этом.

— Внизу теплее, лейтенант. Удобнее. И трясёт, естественно, меньше.

— Дорогой мой мистер Маккиннон, как вы могли упустить из виду самую важную приманку — очаровательных сиделок. Нет, благодарю вас. Я предпочитаю капитанскую каюту, не говоря уж о капитанском виски. Проблема же, безусловно, заключается в том, что вы боитесь, что надстройка может в любой момент свалиться в море, и вы хотите вытащить меня отсюда, пока этого не произошло. Разве не так?

— Ну-у, — протянул Маккиннон, коснувшись балки над головой. — Она действительно немного непрочная.

— Пока вы здесь, конечно.

— Я должен выполнять свои обязанности.

— Немыслимо. На кон поставлена честь Люфтваффе. Вы остаетёсь, и я остаюсь.

Маккиннон не стал спорить. Как бы то ни было, но втайне он был доволен решением Ульбрихта. Он постучал по барометру и поднял брови.

— Три миллибара?

— Выше?

— Выше.

— Значит, ещё есть надежда.

— Пройдет немало часов, пока улучшится погода, если это действительно произойдёт. Тем не менее, надстройка может свалиться в любой момент. Даже если этого не случится, наша единственная надежда — снегопад.

— Ну, а если снег перестанет идти?

— Тогда объявится ваша подводная лодка.

— Вы уверены в этом?

— Да. А вы?

— Боюсь, что да.

Три часа спустя, примерно в пять часов пополудни, когда Маккиннон этого и ожидал, погода начала меняться, сперва почти незаметно, затем с необыкновенной быстротой. Ветер стих, волны успокоились, перейдя на рябь, «Сан-Андреас» почти больше не кренило, лёд на палубах перестал представлять угрозу, а надстройка угомонилась, как будто не было никаких рычаний и стонов. Но лучше всего, с точки зрения боцмана, было то, что снег усилился, пошёл густыми хлопьями. Маккиннон вполне разумно полагал, что если будет нападение, то оно, скорее всего, произойдет в дневные часы, хотя любой решительный капитан немецкой подводной лодки не откажется от нападения даже при луне. По опыту он знал, что большинство немецких подводников отличаются решительностью. Луна ночью наверняка будет. От снега днём — никакой пользы, но ночью — это уже гарантия безопасности.

Он прошёл в капитанскую каюту, где лейтенант Ульбрихт, развалившись на койке, курил дорогую гаванскую сигару — капитан Боуэн, несмотря на то что курил трубку, позволял себе выкурить одну сигару в день — и маленькими глоточками поглощал столь же дорогое виски, что в немалой степени способствовало его сравнительно благодушному настроению.

— А, это вы, мистер Маккиннон. Погода, кажется, улучшается. Ветер, похоже, скоро стихнет. Снег ещё идет?

— Да, и очень сильный. Просто не знаю, что и лучше. Звёзд вообще не видно. Это, по крайней мере, удерживает ваших друзей от нападения на нас.

— Друзей? Ах да. Я уже давно размышляю над тем, кто же на самом деле мои друзья. — Он попытался сделать жест свободной рукой, что было не просто со стаканом виски в руке и сигарой во рту. — Сестра Моррисон приболела?

— Не думаю.

— Насколько я помню, я её пациент. Нельзя же пренебрегать больным до такой степени. Человек запросто может истечь кровью.

— Мы этого не допустим, — с улыбкой ответил Маккиннон. — Я вызову её к вам.

Он позвонил по телефону в госпиталь, и ко времени его прихода туда сестра Моррисон уже его ждала.

— Что-нибудь случилось? — спросила она. — Он себя плохо чувствует?

— Он обижается на то, что им жестоко пренебрегают, и заявляет, что может истечь кровью. Вообще-то, он в хорошем настроении, курит сигару, пьет виски и, по-моему, пышет здоровьем. Он просто скучает или чувствует себя одиноким, или то и другое вместе, и ему хочется кое с кем поболтать.

— Он всегда может поболтать с вами.

— Я сказал не с кем-нибудь, а кое с кем. Я — не Маргарет Моррисон. Всё-таки хитрецы эти лётчики Люфтваффе, Он всегда может обвинить вас в уклонении от своих обязанностей.

Он отвел её в капитанскую каюту, велел позвонить ему в госпиталь, как только она соберётся идти обратно, взял из капитанского стола списки и личные дела членов команды и отправился на поиски Джемисона. Вдвоем они затратили почти полчаса, просматривая личные документы каждого матроса и каждого механика, пытаясь вспомнить в деталях, что им известно об их прошлом и что члены экипажа говорили друг о друге. Когда они закончили, Джемисон отодвинул документы в сторону, откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.

— Ну и что вы думаете обо всем этом, боцман?

— То же самое, что и вы, сэр. Абсолютно ничего подозрительного.

Подходящих кандидатов на роль диверсанта нет, даже мало-мальски подходящих. Можно спокойно идти в суд и свидетельствовать в пользу каждого из них. Но если мы принимаем версию лейтенанта Ульбрихта, а мы все — и вы, и мистер Паттерсон, и Нейсбай, и я — её принимаем, то в первоначальном составе команды обязательно должен быть человек, который бросил заряд в балластное отделение в тот момент, когда мы были борт о борт с корветом. И этот человек должен быть среди тех, чьи дела мы только что рассматривали. Если же не среди них, то среди медицинского персонала.

— Персонала госпиталя? — Джемисон покачал головой. — Персонал госпиталя, — повторил он. — Сестра Моррисон в роли Мата Хари? У меня богатое воображение, боцман, но такого я себе представить не могу.

— Я тоже. И в их пользу мы можем спокойно свидетельствовать в суде.

Но это обязательно должен быть человек, который находился на борту нашего корабля, когда мы вышли из Галифакса. Когда мы уйдем в отставку, мистер Джемисон, нам лучше не искать работу в уголовном отделе Скотланд-Ярда. Кроме того, существует возможность, что этот неизвестный находится в сговоре с кем-нибудь с «Аргоса» или с кем-нибудь из тех девяти больных, которых мы взяли в Мурманске.

— И о которых нам практически ничего не известно.

— В отношении команды с «Аргоса» это так. Что же касается больных из Мурманска, нам известны их имена, звания и солдатские номера. Один из больных туберкулёзом, по фамилии Хартли, — механик и наверняка разбирается в электричестве. Другой же, Симмонс, психически больной или прикидывающийся таковым, — старший оператор-торпедист и должен разбираться во взрывчатых веществах.

— Чересчур это очевидно, боцман.

— Даже более чем очевидно. Может быть, это специально для того, чтобы мы не обратили внимания на этих парней.

— А вы видели их? Разговаривали?

— Да. Думаю, и вы это уже сделали. Они оба рыжеволосые.

— Ах, вот это кто. Ясно. Грубовато-добродушные, честные моряки. Совершенно не похожи на преступников. Но, насколько мне известно, так в жизни и бывает. — Он вздохнул. — Я с вами согласен, боцман. Уголовному отделу от нас толку никакого.

— Это уж точно. — Маккиннон встал. — Пожалуй, я пойду и спасу сестру Моррисон из тисков лейтенанта.

Сестра Моррисон отнюдь не была в тисках лейтенанта и не проявляла никакого желания быть освобождённой.

— Время идти? — поинтересовалась она.

— Конечно, нет. Просто зашёл сказать, что я буду на мостике, если вдруг вам понадоблюсь. — Он посмотрел на Ульбрихта, а затем перевел взгляд на сестру Моррисон. — Выходит, вам удалось его спасти?

По сравнению с тем, что было всего за несколько часов до этого, по правому борту царила тишина. Ветер почти полностью стих, волны успокоились, лишь иногда как бы недовольно взбрыкиваясь и креня корабль всего на несколько градусов. Это был плюс. Минус же заключался в том, что снег практически перестал идти, и боцману не представляло особого труда разглядеть на носовой части красный крест, освещенный дуговыми лампами. Он вернулся опять на мостик и связался с Паттерсоном в машинном отделении.

— Это боцман, сэр. Пурга затихает. Похоже, снег скоро перестанет идти. Я прошу разрешения погасить наружные огни.

Волна ещё достаточно высокая, так что немецкие подводные лодки не могут увидеть нас в перископ, но если они на поверхности, если снег прекратится, а мы будем по-прежнему освещены, нас тогда будет хорошо видно из их боевых рубок.

— Нам этого, конечно, не надо. Погасить огни.

— Ещё одно. Вы не могли бы выделить людей и все, что необходимо для уборки снега в проходе между госпиталем и надстройкой. Сделать тропинку всего в два фута шириной. Этого вполне достаточно.

— Считайте, что это уже сделано.

Пятнадцать минут спустя, видя, что Маргарет Моррисон всё ещё не появляется, боцман вновь вышел на палубу. Снег уже полностью перестал идти. Появились куски чистого неба, показались звёзды, хотя Полярной звезды видно не было. Ещё было довольно темно. Маккиннон вновь отправился в капитанскую каюту.

— Снег прекратился, лейтенант. На небе появились звёзды, правда, Полярной пока нет. Я не знаю, сколь долго продлятся такие условия, поэтому я подумал, что вам лучше было бы взглянуть на небо. Как я понимаю, сестре Моррисон удалось остановить поток крови.

— Его и не было, — сказала сестра. — Как вам прекрасно известно, мистер Маккиннон.

— Да, сестра.

Она улыбнулась.

— Арчи Маккиннон.

— Ветер стих, — сказал Маккиннон. Он помог Ульбрихту одеться. — Но тёплая одежда нужна, как и прежде. Температура ещё ниже нуля.

— По Фаренгейту?

— Извините. Вы этим не пользуетесь. Примерно двадцать градусов ниже нуля, по Цельсию.

— А может ли больной просить, чтобы его сиделка пошла вместе с ним? В конце концов, доктор Синклер в прошлый раз сопровождал его.

— Конечно, может.

Маккиннон взял секстант, хронометр и сопроводил их на мостик. На этот раз помощь Ульбрихту не понадобилась. Он выходил на палубу с обеих сторон мостика и, в конце концов, остановился на правом борту, с которого и стал проводить свои наблюдения. Времени это заняло у него больше, чем в предшествующий раз, поскольку ему пришлось ориентироваться не по Полярной звезде, которая осталась скрытой облаками, а по целой группе звёзд. Он вернулся на мостик, некоторое время работал над навигационной картой и наконец поднял голову.

— Приемлемо. При данных обстоятельствах вполне приемлемо. Я говорю не о том, что я сделал, а о том курсе, которого мы придерживаемся. Некоторые отклонения не имеют значения. Мы сейчас находимся южнее Северного полярного круга, примерно на 66.20 градуса северной широты и 4.20 градуса восточной долготы. Курс 213. Значит, ветром нас за последние двенадцать часов снесло только на пять градусов. У нас прекрасное положение, мистер Маккиннон, лучше и быть не может. Если волна и ветер будут со стороны кормы, то мы спокойно продержимся всю ночь, и, даже если мы собьемся с курса, мы ни на что не налетим. А завтра утром, примерно в это время, мы возьмем значительно южнее.

— Огромное вам спасибо, лейтенант, — сказал Маккиннон. — Как гласит пословица, вы честно заработали свой ужин. Я распоряжусь, чтобы вам его принесли. Вы также заработали хороший сон. Обещаю, что ночью я вас беспокоить больше не буду.

— А разве я не заработал ещё чего-нибудь? Тут ведь довольно холодно, мистер Маккиннон.

— Я уверен, что капитан ничего против иметь не будет. Он же сказал: пока вы занимаетесь навигацией. — Боцман повернулся к девушке. — Вы идете?

— Конечно, она идет, — сказал Ульбрихт. — Это моя вина, моя. — Если его и мучили угрызения совести, внешне это было совсем незаметно. — Все ваши больные...

— Все мои больные в прекрасном состоянии. За ними приглядывает сестра Мария. Я уже закончила дежурство.

— Закончили дежурство. Тогда я ещё больше виноват. Вы должны отдыхать, моя дорогая девочка, или же спать.

— Я уже проснулась, благодарю вас. А вы вниз собираетесь? Тревога миновала, корабль твёрдо придерживается курса, а в ваших услугах, как уже упоминалось, нужды сегодня ночью не будет.

— Ну, ладно. — Ульбрихт благоразумно замолчал. — Для равновесия я, пожалуй, останусь здесь. На случай непредвиденных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете.

— Офицерам Люфтваффе не к лицу врать. Конечно, я понимаю. Я прекрасно понимаю, что все ваши непредвиденные обстоятельства сводятся к бутылке, а единственная причина, по которой вы отказываетесь, спуститься вниз, заключается в том, что вместе с обедом у нас не подается виски.

Лейтенант с печальным видом покачал головой:

— Вы мне нанесли глубокую рану.

— Нанесла ему рану! — воскликнула сестра Моррисон, когда они вернулись в столовую госпиталя. — Нанесла рану!

— Думаю, так и есть. — Маккиннон посмотрел на неё с улыбкой. — И он вам нанес рану.

— Мне? Ну вы скажете!

— Нет, действительно. Его слова задели вас, потому что вы считаете, что он предпочитает виски вашему обществу. Разве не так? — Она ничего не ответила. Если же вы уверены в этом, значит, вы очень низкого мнения не только о лейтенанте, но и о себе. Вы сегодня вечером провели с ним целый час. Что он пил в это время?

— Ничего, — спокойным голосом ответила она.

— Ничего. Он — не пьяница, а ранимый парнишка. Ему неприятно, что он — враг, что он — под арестом, военнопленный, а кроме того, он прекрасно чувствует, что теперь ему придется всю свою жизнь жить с сознанием того, что он убил пятнадцать невинных человек. Вы спросили его, собирается ли он спуститься вниз. Вы поставили перед ним условие, а он хочет, чтобы его уговаривали, даже приказывали. Условие означает безразличие. Неудивительно, что он к подобным предложениям относится отрицательно.

Итак, что же происходит? Палатная сестра говорит о своём женском сочувствии, о намерении дать себе отдых и делает несколько резких замечаний, которые Маргарет Моррисон никогда бы себе не позволила.

Ошибка, которую, правда, можно легко исправить.

— Как?

Этот вопрос явился молчаливым подтверждением того, что такая ошибка действительно была сделана.

— Дурочка. Да возьмите вы его просто за руку и извинитесь. Или вы слишком гордая?

— Слишком гордая? — она была явно смущена. — Не знаю.

— Слишком гордая, потому что он — немец? Послушайте, мне всё известно о вашем женихе и брате, и мне ужасно жаль, но это не...

— Джанет не следовало вам об этом рассказывать.

— Не сходите с ума. Вы же рассказали ей о моей семье?

— И это не всё. — Она почти не скрывала своего недовольства. — Вы сказали, что они убили тысячи невинных людей и что...

— Это не мои слова. И Джанет этого не говорила. Вы делаете то же самое, в чем обвиняли лейтенанта, — врёте. Кроме того, вы пытаетесь уйти от вопроса. Ну хорошо, мерзкие немцы убили двух человек, которых вы знали и любили. Интересно, сколько тысяч людей они убили прежде, чем их сбили? Но разве это имеет значение? Вы никогда не знали ни их, ни их имен. Как вы можете проливать слезы о людях, которых вы никогда не видели, о мужьях и женах, о влюбленных и детях без лиц и имен? Странно, не правда ли, а от статистики веет такой скукой. Скажите мне, ваш брат когда-нибудь рассказывал вам о том, что он чувствовал, когда на своём бомбардировщике убивал земляков своей матери? Конечно, он никогда их не видел, так какое это имеет значение, правда?

— Вы просто ужасный человек, — произнесла она шёпотом.

— Вы считаете меня ужасным человеком. Джанет думает, что я — бессердечное чудовище. А мне кажется, что вы чудная парочка лицемеров.

— Лицемеров?

— Ну знаете, как доктор Джекил и мистер Хайд. Палатная сестра и Маргарет Моррисон. Джанет точно такая же. По крайней мере, я не имею дело с двойными стандартами. — Маккиннон повернулся, чтобы уйти, но она схватила его за рукав и позволила себе, уже в который раз, уставиться ему прямо в глаза.

— Но вы же это не всерьёз, правда? Вы же не считаете на самом деле, что мы с Джанет лицемерки?

— Нет, не считаю.

— Ну вы хитрец! Ну ладно, ладно. Я помирюсь с ним.

— Я знал, что вы это сделаете. Маргарет Моррисон.

— Не сестра Моррисон?

— Вы не похожи на миссис Хайд. — Он помолчал. — Когда вы должны были выйти замуж?

— В минувшем сентябре.

— Джанет. Джанет и ваш брат. Они были очень дружны, не правда ли?

— Да. Она сказала вам об этом?

— Нет. В этом нужды не было.

— Да, они были очень дружны. — Она несколько мгновений помолчала. — Это должна была быть двойная свадьба.

— О чёрт, — произнёс Маккиннон и удалился.

Он быстро проверил иллюминаторы в госпитале, спустился в машинное отделение, быстро переговорил с Паттерсоном, возвратился в столовую, пообедал, а затем прошёл в палаты. Джанет Магнуссон из палаты В наблюдала за его приближением без особого интереса.

— Значит, вы опять приложили руку?

— Да.

— А вы знаете, о чём я говорю?

— Нет. Не знаю и не хочу знать, но догадываюсь, что вы говорите о своей подруге Мэгги и о себе. Мне вас жаль обеих, ужасно жаль, и, может быть, завтра, или когда мы доберемся до Абердина, я буду с печалью в сердце вспоминать о вчерашнем, но не сейчас, Джанет. Сейчас у меня в голове совершенно другое, в частности как бы добраться до Абердина.

— Арчи. — Она положила ладонь на его руку. — Я даже не буду говорить, что мне жаль. Я просто храбрюсь. Неужели вы этого не понимаете, тупица? Я не хочу думать о завтрашнем дне. — Она вздрогнула. — У меня странное настроение. Я разговаривала с Мэгги. Это должно произойти завтра, Арчи, да?

— Если под завтрашним днём вы понимаете время, когда наступит рассвет, тогда — да. Может произойти и сегодня ночью, если будет светить луна.

— Мэгги говорит, что это должна быть подводная лодка. Так, во всяком случае, она утверждала.

— Так, наверное, и будет.

— И как вы представляете себя в качестве пленника?

— Никак не представляю.

— Но вас же возьмут в плен, разве не так?

— Надеюсь, что нет.

— Как вы можете на это надеяться? Мэгги говорит, что вы собираетесь сдаться. Она не сказала это прямо, потому что знает, что мы с вами друзья. Мы же с вами друзья, мистер Маккиннон?

— Да, друзья, мисс Магнуссон.

— В общем, она впрямую это не сказала, но мне кажется, она считает вас немного трусом.

— Необычайно — как бы это сказать — проницательная, очень проницательная девушка, наша Мэгги.

— Она не такая догадливая, как я. Вы действительно считаете, что у нас есть шанс добраться до Абердина?

— Да, шанс есть.

— А после этого?

— Ага! Умненькая, умненькая Джанет Магнуссон. Если я не планирую ничего на будущее, значит, не вижу никакого будущего. Так ведь? Ну так вот, я представляю себе будущее и имею определённые планы. Я собираюсь впервые после тридцать девятого года отдохнуть и провести пару недель на родных Шетлендских островах. Когда вы в последний раз были дома, на Шетлендах?

— Много лет тому назад.

— Поедете со мной, Джанет?

— Конечно.

Маккиннон прошёл в палату А и по проходу прошёл к сестре Моррисон, которая сидела за столом.

— Как состояние капитана?

— Довольно неплохо. Но он несколько мрачен и спокоен. Зачем, впрочем, расспрашивать меня. Расспросите его самого.

— Я прошу разрешения у сестры выйти с ним из палаты.

— Выйти из палаты. С какой целью?

— Я хотел бы поговорить с ним.

— Вы можете это сделать здесь.

— Мне неприятно видеть ваши подозрительные взгляды, когда мы шепчемся. Моя дорогая Маргарет, нам надо обсудить вопросы государственного значения.

— Выходит, вы не доверяете мне, да?

— Вы уже во второй раз задаете мне этот глупый вопрос. Я даю прежний ответ. Я действительно доверяю. Абсолютно. Я доверяю и присутствующему здесь мистеру Кеннету. Но здесь ещё пять человек, и я не знаю — можно им доверять или нет.

Маккиннон вышел с капитаном из палаты и вернулся с ним вновь буквально минуты через две. После того как она уложила капитана в постель, Маргарет Моррисон заметила:

— Это была самая короткая конференция в истории.

— Мы — люди немногословные.

— И это единственное коммюнике, которое мне предоставят?

— Здесь задействована высокая дипломатия. Должна соблюдаться тайна.

Когда он входил в палату В, его остановила Джанет Магнуссон.

— Что всё это значит? Я имею в виду ваш разговор с капитаном Боуэном.

— Я не имел бы возможности переговорить с капитаном с глазу на глаз, если бы обязан был отчитываться перед больными палаты В. Я нахожусь под клятвой молчания.

В палату вошла Маргарет Моррисон. Она перевела взгляд с боцмана на сиделку, а затем сказала:

— Ну что, Джанет, с вами он был более откровенен, чем со мной?

— Откровенен? Заявил, что дал клятву молчать. Свою собственную клятву, я в этом не сомневаюсь.

— В этом сомнения быть не может. Что вы делали с капитаном?

— Делал? Я ничего не делал.

— Тогда что говорили. Как только он пришёл, его настроение изменилось. Он кажется бодрым и довольным.

— Довольным? Как вы можете такое говорить? У него же бинтами закрыто всё лицо.

— Об этом говорит многое. Он всё время сидит в постели, время от времени потирает руки, а дважды даже сказал «ага».

— Меня это не удивляет. Нужно обладать специальным талантом, чтобы понять сердце и настроение больных и людей в состоянии депрессии. Это особый дар. Некоторые из нас им обладают. — Он по очереди посмотрел на каждую из девушек. — А некоторые — нет.

Он вышел из палаты, а девушки уставились друг на друга.

В два часа ночи боцмана разбудил Трент.

— Луна вышла, боцман.

Маккиннон выглянул с левого борта мостика. Луна действительно вышла — на три четверти, — и была необыкновенно яркой. По крайней мере, такой она ему показалась. Небо — ясное, видимость — чуть ли не идеальная. Он даже умудрился разглядеть линию горизонта, а раз так, то любая подводная лодка могла их заметить на расстоянии в десять миль, в особенности если силуэт «Сан-Андреаса» вырисовывался на фоне луны. Маккиннон почувствовал себя обнажённым и совершенно беззащитным. Он спустился вниз, разбудил Керрана, приказал встать ему вперёдсмотрящим по правому борту мостика, разыскал Нейсбая, попросил его проверить фалы на шлюпбалках моторных спасательных шлюпок, чтобы они были очищены ото льда и свободно спускались, затем вернулся к левому борту, где в течение нескольких минут обозревал в бинокль линию горизонта. Но море между «Сан-Андреасом» и горизонтом было пустым.

«Сан-Андреас» представлял собою удивительное зрелище: полностью покрытый инеем и снегом, блестящий, сияющий и сверкающий в лучах яркого лунного света. Деррик-краны на носовой и кормовой частях напоминали огромные сияющие рождественские елки, а якорные цепи превратились в толстые крученые нити из мягчайшей шерсти. Это был странный, загадочный мир, полный притягательных тайн, но стоило подумать о смертельной опасности, притаившейся в окружающих водах, как очарование таинственности и красоты исчезало.

Прошёл час. Всё по-прежнему было спокойно. Прошёл ещё один час, и ничего неожиданного не случилось. Маккиннон не мог даже поверить, что судьба преподнесла ему подарок. Третий, такой же спокойный час был на исходе, когда облака закрыли луну и вновь пошёл снег. Всё возвращалось на круги своя. Приказав Фергюсону разбудить его, как только прекратится снег, боцман отправился вниз, чтобы немного поспать.

Проснулся он в девять часов, что было для него непривычно поздно, но его специально не будили — до рассвета оставался ещё целый час. Идя по верхней палубе, он обратил внимание на то, что погодные условия точно такие же, какими были четыре часа назад: умеренно взволнованное море, ветер силой в три балла и всё ещё падающий снег. Маккиннон не верил, что может повезти ещё раз. Всем своим существом он чувствовал, что мир и спокойствие вскоре исчезнут.

Внизу он переговорил по очереди с Джонсом Макгиганом, Стефаном и Джонни Холбруком, которые должны были следить за всеми, кто приходит и вы ходит с территории госпиталя. Все они клятвенно уверяли его, что ночью ни один человек не покидал госпиталя.

Боцман позавтракал в компании с доктором Сингхом, доктором Синклером, Паттерсоном и Джемисоном. Доктор Сингх, подумал он, выглядит необычайно уставшим и напряжённым. Затем он прошёл в палату В, где нашёл Джанет Магнуссон. Она была бледной, с кругами под глазами.

Маккиннон обеспокоенно посмотрел на неё.

— Что случилось, Джанет?

— Я не могла заснуть. Сегодня ночью я совершенно не сомкнула глаз. А всё по вашей вине.

— Конечно. Я всегда виноват. Во всех случаях номер первый. Если что-то не так, винить надо боцмана. Что я должен был делать в это время?

— Вы сказали, что немецкая подводная лодка атакует нас, если появится луна.

— Я сказал, может атаковать, а не атакует.

— Это то же самое. Я всю ночь просидела, уставившись в иллюминатор. Нет, мистер Маккиннон, свет у меня в каюте не горел. Когда около двух часов ночи появилась луна, я была уверена, что нас могут атаковать в любой момент. А когда луна скрылась, я была уверена, что она вновь появится. Луна. Подводная лодка. Это ваша вина.

— Должен признаться, в ваших словах есть определённая логика. Искажённая логика, конечно, но что ещё можно ожидать от женского ума. Я очень сожалею.

— Зато вы выглядите просто прекрасно. Отдохнувшим. Расслабленным. И вы сегодня что-то поздновато начинаете свой обход. Наш доверенный страж спит на посту.

— Вашему стражу минувшей ночью спать почти не пришлось, — сказал Маккиннон. — Только что вернулся с вахты. Я должен видеть капитана.

Дежурство в палате А несла сестра Мария, а не сестра Моррисон.

Маккиннон быстро переговорил с капитаном и его первым помощником, а затем сказал Боуэну:

— Вы ещё уверены, сэр?

— Более чем уверен, Арчи. Когда рассвет?

— Через пятнадцать минут.

— Желаю тебе удачи.

— Я думаю, вам следует пожелать удачи всем.

Он вернулся в палату В и спросил Джанет:

— А где твоя подруга?

— Навещает больных. Она у лейтенанта Ульбрихта.

— Ей не следовало идти одной.

— Она пошла не одна. Вы так крепко спали, что проводить её вызвался Джордж Нейсбай.

Маккиннон посмотрел на неё с подозрением.

— Вам что-то кажется забавным?

— Она уже второй раз за сегодняшнее утро поднимается к лейтенанту.

— Он что, — умирает?

— Вряд ли она улыбалась бы так часто, если б пациент ускользнул, не прощаясь.

— Ага! Наводит мосты, как вы считаете?

— Она дважды назвала его «Карл». — Девушка улыбнулась. — Лично я считаю это наведением мостов, а вы разве нет?

— О боже! Карл. Этот известный мерзкий нацистский убийца.

— Кстати, она говорит, что вы просили её помириться. Даже не просили, а приказали. Выходит, заслуга принадлежит вам?

— Как сказать, — рассеянно произнёс Маккиннон. — Но она должна немедленно спуститься вниз. Она подвергается там чрезмерной опасности.

— Рассвет. — Голос девушки был необычайно спокоен. — На сей раз вы уверены, да, Арчи?

— Да, уверен. Немецкая подводная лодка появится на рассвете.

И она действительно появилась. На рассвете.

Глава 7

Едва рассвело, в тот момент, когда случайно образовался просвет между падающими хлопьями снега, на фоне серого неба, всего в полумиле от «Сан-Андреаса», показалась немецкая подводная лодка. Она на полной скорости неслась по поверхности моря. У боевой рубки было несколько человек: трое стояли в полный рост, а трое склонились над палубной пушкой, представляя собою, по всей видимости, боевой расчет. Лодка появилась по правому борту, так что «Сан-Андреас» оказался между нею и постепенно светлеющим в южном направлении небом. Маккиннон по телефону передал в машинное отделение переключить работу двигателей на полную мощность, немного подал штурвал на левый борт и стал незаметно приближаться к подводной лодке.

На мостике кроме него и Нейсбая никого больше не было. По существу, они единственные остались в надстройке, потому что минут десять назад Маккиннон приказал всем, даже гневно протестующему лейтенанту Ульбрихту, спуститься в госпиталь. Нейсбай ему был необходим по двум причинам. Нейсбай, в отличие от него самого, был прекрасным сигнальщиком по азбуке Морзе и уже держал сигнальную лампу в руке. Что ещё более важно, Маккиннон был убеждён, и не без основания, что вскоре мостик подвергнется обстрелу, и ему необходим был опытный рулевой на тот случай, если он сам выйдет из строя.

— Держись вне поля их зрения, Джордж, — сказал Маккиннон. — Но не спускай с них глаз. Они вот-вот начнут нам сигналить.

— Они наверняка вас видят, — сказал Нейсбай.

— Возможно, они видят мою голову и плечи, видят, как я стою за штурвалом. А может, и не видят. Это не имеет значения. Главное в том, что они уверены, что я их не вижу. Не забывайте, что они находятся в том секторе, где ещё темно, и у них нет оснований считать, что мы ждём неприятностей. Кроме того, штурман должен не спускать глаз с компаса и смотреть вперёд. С какой стати я должен крутить головой по сторонам?

Он почувствовал, как надстройка стала трястись, когда Паттерсон увеличил обороты двигателя, ещё немного подал на левый борт, взял в руку оловянную кружку и сделал вид, что пьёт.

— Это ж закон природы. Ничто так не расслабляет, как вид ничего не подозревающего невинного человека, пьющего свой утренний чай.

В течение минуты, длившейся чуть ли не вечность, ничего не происходило. Потом вдруг началась сильная вибрация надстройки, и Маккиннон понял, что «Сан-Андреас» идет на полной скорости. Они приблизились к подводной лодке уже, по крайней мере на сотню ярдов. Если бы Маккиннон шёл на прежней скорости, его поворот в сторону подводной лодки привел бы к тому, что он оказался бы у её кормы. Капитан лодки, похоже, ничего не подозревал. Никто в его положении не стал бы ждать неприятностей от беззащитного госпитального судна.

— Он нам сигналит, Джордж, — сказал Маккиннон.

— Вижу. «Остановитесь, — сигналит он. — Стоп машины, или я потоплю вас». Что будем отвечать, Арчи?

— Ничего. — Маккиннон ещё на три градуса подал на левый борт, взял оловянную кружку и сделал вид, что пьёт. — Не обращайте на него внимания.

— Не обращать внимания! — с удручённым видом произнёс Нейсбай. — Вы же слышали, что он передал. Что он потопит нас.

— Он лжёт. Он не стал бы преследовать нас, если бы хотел отправить нас на дно. Мы нужны ему живыми. Не будет он нас и торпедировать, он просто не может этого сделать, если, конечно, не изобрели новых торпед, которые могут обходить углы. Так каким ещё образом он собирается остановить нас? С помощью той малюсенькой пушки, что стоит у него на носу? Так она же совсем крошечная.

— Должен предупредить вас, Арчи, что этот человек может рассердиться.

— А ему нечего сердиться. Мы просто не видели его сигналов.

Нейсбай опустил бинокль.

— Должен также предупредить вас, что он может воспользоваться той маленькой пушечкой.

— Конечно, он так и сделает. Классический предупредительный сигнал над носом корабля, чтобы привлечь внимание, а если он действительно хочет привлечь наше внимание, то выстрелит прямо в нос.

Раздалось несколько выстрелов. Два снаряда исчезли в волнах всего в нескольких ярдах от носа «Сан-Андреаса», а третий разорвался. Дальше игнорировать присутствие подводной лодки было нельзя.

— Покажитесь, Джордж, — сказал Маккиннон. — Попросите их прекратить стрельбу и спросите, что они хотят.

Нейсбай вышел на правый борт и передал послание. Ответ не замедлил себя ждать.

— Он мыслит только в одном направлении, — сказал Нейсбай. — Требует остановиться или угрожает потопить нас.

— Какой лаконичный тип. Передайте ему, что мы — госпитальное судно.

— Вы думаете, он — слепой?

— Ещё только наполовину рассвело, а наш правый борт находится в темноте. Пускай думает, что мы считаем, что он не видит наших крестов. Скажите ему, что мы — нейтральное судно. Упомяните Женевскую конвенцию. Может, он более порядочный человек по своей природе.

Нейсбай передал послание, дождался ответа, а затем с мрачным видом повернулся к Маккиннону.

— Вы не угадали — к порядочным он не относится.

— Ничего удивительного. Это характерно для большинства капитанов немецких подводных лодок. Что он говорит на сей раз?

— Женевская конвенция неприменима в Норвежском море.

— Н-да, мало порядочности осталось в наши дни в северных широтах. Давайте попытаемся сыграть на его патриотических чувствах. Передайте ему, что у нас на борту имеются германские раненые.

Пока Нейсбай передавал послание, Маккиннон связался с машинным отделением и приказал замедлить ход. Нейсбай повернулся в дверях мостика и печально покачал головой.

— Его патриотизм сродни его порядочности. Заявляет, что, когда поднимется на борт корабля, посмотрит, что это за немецкие раненые. Обещает начать стрельбу через двадцать секунд.

— Передайте: «Не стрелять. Останавливаемся. Следите за кильватером».

Нейсбай передал послание, а затем сказал:

— Вот это он воспринял нормально. Уставился свой подзорной трубой на нашу корму. Знаете, мне даже кажется, что он повернулся под углом к нам. Под незначительным, но повернулся.

— Думаю, что вы правы. — Маккиннон повернул штурвал, сделав ещё небольшой поворот на правый борт. — Если он что-нибудь заметит, он подумает, что мы так поступаем, потому что он наступает нам на пятки. Он всё ещё следит за нашим кильватером?

— Да.

— Турбулентность в кормовой части уже давно должна прекратиться. И это должно его успокоить.

— Он опустил подзорную трубу, — сказал Нейсбай. — Новое послание.

— Заявляет, — переводил Нейсбай, — что мы поступили очень разумно.

Приказывает немедленно спустить трап.

— Понятно. Передай Фергюсону, чтобы немедленно начал спускать трап, до высоты примерно восьми футов над водой. Затем прикажи Керрану и Ренту опустить спасательную шлюпку, примерно до той же самой высоты.

Нейсбай передал оба распоряжения, а затем спросил:

— Вы считаете, что нам понадобится спасательная шлюпка?

— Откровенно говоря, понятия не имею. Но если она действительно понадобится, нам придется воспользоваться ею в спешке.

Он связался с Паттерсоном, находившимся в машинном отделении.

— Шеф? Это боцман. Мы немного, как вам известно, сбавили ход, но буквально на несколько мгновений. К нам приближается немецкая подводная лодка. Мы опускаем трап и спасательную шлюпку, трап — по распоряжению командира подводной лодки, а шлюпку — по моему приказу... Нет, спасательную шлюпку они не видят. Она — по левому борту, который вне поля их зрения. Как только они подойдут вплотную к трапу, я отдам приказ — полный ход. К вам просьба, сэр. Если придется воспользоваться лодкой, я был бы вам премного обязан, если бы вы разрешили мистеру Джемисону быть со мной. Вооружённым вашим пистолетом. — Он несколько секунд через треск трубки выслушивал ответ, а затем сказал:

— Ещё две вещи, сэр. Мне необходим мистер Джемисон, потому что, кроме вас и Нейсбая, я больше никому в команде не доверяю. Покажите ему, где находится предохранитель. Нет, сэр. Вы прекрасно понимаете, что не можете пойти вместо мистера Джемисона. Вы — командир, и вы не можете покидать «Сан-Андреас». — Маккиннон положил трубку, а Нейсбай с печальной укоризной в голосе сказал:

— Могли бы и меня попросить.

Маккиннон холодно посмотрел на него.

— А кто будет управлять этим чёртовым судном, когда я уйду?

— Да-а, пожалуй, верно, — со вздохом произнёс Нейсбай. — Похоже, Арчи, они готовятся навестить нас целой группой. У их боевой рубки на три человека стало больше. Они вооружены автоматами или пистолетами-пулемётами. В общем, чем-то вроде этого. В любом случае, чем-то мерзким.

— А роз мы и не ждали. Как там дела у Фергюсона? Если он сейчас же не спустит трап, у капитана подводной лодки начнут возникать подозрения. Ещё хуже будет, если он начнет испытывать нетерпение.

— Я так не думаю. По крайней мере, пока что все нормально. Мне виден Фергюсон. Думаю, капитану подводной лодки тоже. У Фергюсона какие-то затруднения. Он чего-то там возится внизу с молотком. Наверное обледенение на борту.

— А как дела со шлюпкой?

Нейсбай перешёл на другую сторону мостика, вышел на левый борт и через несколько секунд вернулся.

— Она внизу. На высоте восьми футов над водой, как вы и приказывали.

Он вышел на правый борт, в бинокль внимательно рассмотрел подводную лодку, потом посмотрел вниз, вдоль борта и вернулся к Маккиннону.

— Чертовски смешно. На всех этих типах что-то вроде противогазов.

— Противогазы? Вы уверены?

— Конечно, уверен. У них у всех подковообразные спасательные жилеты, которые гофрированными трубками связаны с противогазами. Противогазы, правда, у них сейчас не одеты, болтаются спереди. Интересно, когда германские подводники стали пользоваться отравляющими газами?

— А они ими и не пользуются. И на кой чёрт они нужны в подводной лодке? — Он взял у Нейсбая бинокль и быстро посмотрел на немецкую подводную лодку. — Эти спасательные жилеты, Джордж, называются «Tauchretter» или «Drager Lung». По-нашему, «всплыть, а не утонуть». В них есть специальные устройства для водорода и углекислого газа. Единственное предназначение этих жилетов — спасать людей на тонущей подводной лодке.

— И никакого газа?

По голосу Нейсбая чувствовалось, что он явно разочарован.

— И никакого газа.

— Но что-то непохоже, чтобы эта лодка тонула.

— Некоторые командиры подводных лодок заставляют свою команду носить эти жилеты всё время, пока они находятся под водой. По-моему, довольно бессмысленно в этих водах. Здесь глубина не меньше шестисот футов, а может быть, и тысячи. Спастись на такой глубине нет никакой возможности. В жилетах вы или без них. Как идут дела у Фергюсона?

— Насколько я вижу, никак. Всё копается с молотком. Хотя... нет, минуточку, минуточку. Он отложил молоток и пытается освободить рычаг. Все в порядке, Арчи. Трап опускается.

— Ага!

Маккиннон отдал в машинное отделение пустить машины на полный ход.

Прошло несколько секунд, наконец Нейсбай сказал:

— Трап опустился наполовину. — Примерно через такой же промежуток времени он бесстрастным голосом произнёс:

— Трап внизу, Арчи. Примерно на высоте восьми футов. Фергюсон закрепил его.

Маккиннон кивнул и полностью вывернул штурвал. Медленно, поначалу с трудом, но постепенно всё увеличивая скорость, «Сан-Андреас» начал вращение.

— Джордж, вы хотите, чтобы вам снесло голову?

— Конечно, нет.

Нейсбай вошёл внутрь, прикрыв за собою дверь и уставился в маленькое окошечко в двери. «Сан-Андреас» уже не бороздил спокойно морские воды, а стал крутиться по спирали. Вся надстройка угрожающе затряслась, когда двигатели стали работать на полную мощность.

— Вам не кажется, что лучше лечь?

— Минуточку, Арчи, минуточку. Вам не кажется, что они там на лодке заснули?

— То, что у них не в порядке с глазами, это точно. Они их трут и не верят тому, что происходит.

Если не считать того, что потирания глаз на борту немецкой лодки не было, догадки Маккиннона были недалеки от истины. Реакция и командира подводной лодки, и его экипажа была на удивление замедленной, хотя вполне понятной при сложившихся обстоятельствах. Члены команды подводной лодки сделали вполне простительную и в то же время совершенно непростительную ошибку: они расслабились, потеряли бдительность и чувство опасности в тот самый момент, когда они более всего необходимы.

Вид спускаемого трапа в полном соответствии с их распоряжениями, должно быть, убедил их в том, что не может быть и мысли о сопротивлении со стороны «Сан-Андреаса» и захват его — лишь простая формальность. Кроме того, во всей истории войн не было случая, чтобы госпитальное судно использовалось как средство нападения. Это было немыслимо. И потребовалось время, чтобы осознать происходящее.

«Сан-Андреас» делал уже большие круги. Немецкая подводная лодка находилась в 45 градусах от носовой части корабля по левому борту.

Нейсбай передвинулся от двери, выходящей на правый борт, к ближайшему окошечку впереди мостика.

— Они наводят свою маленькую пушечку, Арчи.

— Ну, значит, мы все вместе отправимся на дно.

— И целятся они не в мостик, а в кормовую часть, хотя, право, не могу понять, что они собираются сделать... — Он осекся и крикнул:

— О нет! Нет! Ложись! Ложись!

И он кинулся на пол, увлекая за собою Маккиннона. Не успели они приземлиться, как тысячи пуль, сопровождаемые стрекотом пулемётов, прошили носовую часть мостика. Все четыре окна мостика разлетелись вдребезги. пулемётный обстрел длился всего несколько секунд. Едва он закончился, как пушечка на палубе подводной лодки быстро выстрелила три раза. Каждый выстрел вызывал содрогание «Сан Андреаса», так как выпущенные снаряды разрывались где-то в кормовой части корпуса.

Маккиннон вскочил на ноги и взялся за штурвал.

— Если бы я здесь стоял, я бы уже давно был покойным Арчи Маккинноном. Благодарить вас буду завтра.

Он посмотрел в окно прямо перед ним. Оно было в отверстиях, трещинах, царапинах, разводах и совершенно тусклым.

— Джордж?

Но звать Нейсбая не было необходимости. Схватив огнетушитель, он двумя ударами выбил все окно. Вытянув шею, осторожно посмотрел, что происходит внизу, увидел, что «Сан-Андреас» как стрела несется на нос немецкой подводной лодки, и только затем резко выпрямился, как человек, осознавший, что опасность позади.

— На боевой рубке — ни души, Арчи. Все ушли. Чертовски забавно, правда?

— Ничего забавного нет, — сухим тоном ответил боцман. Если он и был каким-то образом потрясен случайностью своего недавнего спасения, он даже виду не показывал. — Обычное дело, Джордж. Спуститься вниз и задраить за собой люк, когда, готовишься к погружению. В нашем случае — к срочному погружению.

— Срочному погружению?

— А у капитана нет выбора. Он понимает, что своими огневыми средствами он не в состоянии остановить нас, так же как, по всей видимости, не может воспользоваться и своими торпедами. В настоящее время он продувает свой основной балласт. Видите те пузырьки? Это вода, вытесняемая из балластного отсека под высоким давлением — порядка трёх тысяч фунтов на каждый квадратный дюйм.

— Но... он оставил пушечный расчет на палубе.

— Действительно, оставил. Видимо, опять не было выбора. Подводная лодка представляет большую ценность, нежели жизнь трёх человек. Видите те клапаны на правой стороне их жилетов? Это кислородные клапаны. Джордж, вы не могли бы взглянуть, нет ли у нас там загорания на корме?

— Вы можете воспользоваться телефоном.

Маккиннон показал на телефонный аппарат перед штурвалом, который пулемётными пулями был разбит вдребезги. Нейсбай понимающе кивнул и сходил по очереди на оба борта.

— Ничего. Ничего не видно. — Он посмотрел вперёд, на немецкую подводную лодку, которая была на расстоянии всего лишь в сто ярдов.

— Она опускается, Арчи. Палубу и на носу, и на корме уже заливает водой.

— Я это вижу.

— И она поворачивает на правый борт.

— Это я тоже вижу. Шаг отчаяния. Он надеется, что если сможет развернуть свою подлодку и встать под острым углом к нам, тогда мы его заденем только по касательной. В таком случае он может спастись. Так я понимаю.

— Корпус уже погрузился. Неужели ему удастся?

— Он чересчур поздно начал погружение.

Повернув штурвал несколько влево, Маккиннон на полном ходу устремился к немецкой подводной лодке. Пять секунд спустя, когда волны едва коснулись основания боевой рубки, «Сан-Андреас» своей нижней частью форштевня прорезал корпус подводной лодки в тридцати футах от боевой рубки. «Сан-Андреас» вздрогнул, но, как это ни странно, воздействия практически никакого не было. В течение нескольких секунд слышался скрежет стали, а затем наступила тишина.

— Вот и всё, — произнёс Нейсбай. — Эта лодка, наверное, превратилась в груду металла. Если гребной винт заденет её...

— Этого не произойдет. Подводная лодка опустилась глубоко, и они всё ещё продувают основной балласт. Будем надеяться, что мы сами не очень пострадали.

— Вы сказали, что у командира подводной лодки не было выбора. У нас тоже. Как вы думаете, у них кто-нибудь спасется?

— Не знаю. Если кому-то удастся уцелеть, мы это довольно скоро узнаем. Я очень сомневаюсь, что у них вообще было время задраить водонепроницаемые двери. Если это им не удалось, значит, лодка погружается на дно. Если кто-то из них решится спастись, им надо покинуть лодку до того, как она достигнет глубины двухсот пятидесяти футов, — мне ещё не приходилось слышать, чтобы кому-то удалось уцелеть на большей глубине.

— Им придется воспользоваться боевой рубкой?

— Наверное, хотя на носу есть спасательный люк, правда, носовая часть лодки наверняка уже затоплена, и от неё мало толку. Возможно, у них есть спасательный люк в кормовой части. Этого я не знаю. Думаю, что боевая рубка — единственный возможный для них выход, если мы, конечно, не протаранили это судно.

— Мы ударили не у самой боевой рубки.

— А это ещё ничего не значит. Давление примерно в десять тысяч тонн — это ужасная сила. Люк боевой рубки мог просто заклинить. Смогли они его открыть или нет неизвестно. Ещё хуже, если этот люк у них распахнулся и сотни галлонов воды устремились внутрь, сметая всё на ходу и сбивая всех с ног, так что за считанные секунды они могли превратиться в бессознательные живые трупы. Сейчас я выйду на палубу. Держите право руля и назад, пока не остановитесь, затем развернитесь. Я спущу моторную лодку, когда вы полностью сбросите ход.

— Какой смысл спускать лодку, если спасшихся не будет?

Маккиннон вывел его на корму по левому борту и показал на троих человек, качающихся в воде.

— Это пулемётный расчет. Насколько я могу видеть, они только в плащах и штормовках. Может быть, у каждого из них ещё один-два свитера, но это погоды не делает. Если оставить их в воде минут на десять-пятнадцать, они погибнут от холода.

— Ну и пусть. Эти три негодяя выпустили по нам три снаряда. Некоторые из этих снарядов могли разорваться внутри госпиталя.

— Знаю, Джордж, знаю, но должен вам сказать, что о подобной ситуации упоминается в Женевской конвенции.

Маккиннон похлопал Джорджа по плечу и направился вниз.

У самого входа в госпиталь со стороны палубы Маккиннон увидел, что его появления ждут несколько человек: Паттерсон, Джемисон, Керран, Трент, Маккриммон и Стефан.

— Насколько я понял, боцман, — произнёс Паттерсон, — мы с кем-то столкнулись.

— Да, это так, сэр. С немецкой подводной лодкой.

Маккиннон пальцем показал вниз.

— Надеюсь, мы туда не последуем. Надо проверить прочность и водонепроницаемость всех перегородок в носовой части, сэр.

— Конечно, конечно. Я немедленно распоряжусь. — Он посмотрел на Маккриммона и Стефана, которые ушли, не говоря ни слова. — А дальше что, боцман?

— Нам нанесли три выстрела по кормовой части, сэр. Какие-нибудь разрушения в госпитале есть?

— Кой-какие есть. Все три выстрела попали в госпиталь. Один из них, похоже, угодил в перегородку между палатами А и В. Кое-кого задело, но без смертельных исходов. Доктор Синклер ухаживает за пострадавшими.

— А разве не доктор Сингх?

— Он был в послеоперационной палате, где занимался двумя ранеными с «Аргоса». Дверь в эту палату заклинило, и мы никак не можем попасть туда.

— Там что, разорвался снаряд?

— Никто ничего толком не знает.

— Никто не знает. Она же находится следом за палатой А. Там что, все оглохли?

— В том-то и дело. В результате первого выстрела, когда снаряд разорвался между палатами А и В, все моментально оглохли.

— Так, ясно. Послеоперационная палата пока подождёт. Что случилось с третьим снарядом?

— Он не разорвался.

— Где он?

— В столовой. Потихоньку вращается на полу...

— Потихоньку вращается, — медленно повторил Маккиннон. — Это хорошо, если только он не коснётся... — Он внезапно прервал свою мысль и, обращаясь к Керрану, сказал:

— В моторной лодке — два мотка бросательных концов. Не забудь взять ножи. — Он вошёл в столовую, появился оттуда секунд через двадцать. В руке у него был маленький, совершенно невинный на вид снаряд, который он бросил за борт и, повернувшись к Джемисону, спросил:

— Револьвер при вас, сэр?

— Да. Зачем же тогда нужны бросательные концы, боцман?

— По той же самой причине, что и ваш револьвер, сэр. Чтобы отбить у тех, кто спасся, возможность сопротивляться. Думаю, если кто-то с лодки уцелел, вряд ли они будут благодарны нам за то, что мы сделали с их судном и их ребятами.

— Но эти люди не вооружены. Они же с подводной лодки.

— Вы сами в это не верите, сэр. Многие офицеры вооружены пистолетами. Унтер-офицеры тоже, насколько мне известно.

— Даже если они вооружены пистолетами, что они могут сделать?

— Взять нас в заложники, вот что они могут сделать. А если они смогут взять нас в заложники, они смогут захватить и весь корабль.

— Вы, похоже, многим не доверяете? — чуть ли не в восхищении произнёс Джемисон.

— Нет, только некоторым. Я просто не люблю рисковать.

Моторная лодка была менее чем в пятидесяти ярдах от места, где в воде болтался пулемётный расчет подводной лодки, когда Джемисон коснулся руки Маккиннона и, показывая в воду по правому борту, сказал:

— Пузырьки. Множество пузырьков.

— Я их вижу. Значит, кто-то поднимается наверх.

— Я почему то всегда считал, что при такой ситуации поднимается наверх один большой воздушный пузырь.

— Ничего подобного. Возможно, такой пузырь образуется в самом начале, но он сразу же разбивается на пузырьки.

Маккиннон сбавил скорость, когда лодка подошла к группе в воде.

— Кто-то уже поднялся на поверхность, — сказал Джемисон. — Нет, их даже двое.

— Да. И на них надувные жилеты. Так что они подождут.

Маккиннон выключил двигатели и стал ждать, пока Керран, Трент и Джемисон торопливо вылавливали из воды матросов, членов оружейного наряда. Казалось, сами они были не в состоянии двигаться. Все трое были совсем молодыми, чуть ли не мальчишками, зубы у них стучали, их нещадно трясло, и они с трудом пытались не показывать своего страха.

— Мы их искали? — спросил Джемисон. — Их связать?

— О боже! Конечно, нет. Вы только посмотрите на их руки — они синие, от холода совершенно одеревенели. Они едва ли сумеют самостоятельно перевалиться через борт, как тогда они смогут нажать на курок пистолета, если даже не в состоянии расстегнуть свои штормовки?

Маккиннон нажал на газ и направился к тому месту, где на поверхности воды появились два человека с подводной лодки. Когда он к ним подплыл, примерно в двух сотнях ярдов от них появился третий человек.

Двое, которых они подняли на борт лодки, оказались во вполне нормальном состоянии. Один из спасенных был темноволосым, темноглазым, примерно тридцати лет, с худым, умным и насторожённым лицом. Второй был очень молодым, крайне испуганным блондином. Маккиннон обратился к старшему из них по-немецки:

— Ваше имя и звание?

— Обер-лейтенант Дениц.

— Дениц? Весьма подходящее имя. — Адмирал Дениц был главнокомандующим немецкого подводного флота. — Вы вооружены, Дениц? Если вы ответите отрицательно и я найду у вас пистолет, я вынужден буду пристрелить вас прямо на месте, потому что вам нельзя доверять. Так у вас есть пистолет?

Дениц пожал плечами, засунул руку за пазуху и вынул оттуда завёрнутый в пластик револьвер.

— А у вашего друга?

— Молодой Ганс — помощник кока, — со вздохом на беглом английском языке, произнёс Дениц. — Ему нельзя доверить сковородку, не то что пистолет.

Маккиннон поверил его словам и направился к третьему из уцелевших.

Когда лодка к нему приблизилась, Маккиннон обратил внимание на то, что человек, скорее всего, без сознания, так как, наклонив голову, он погрузился лицом в воду. Причина стала тут же ясной. Его спасательный жилет был не полностью надут, кислорода в его трубке почти не осталось, поэтому он и впал в полубессознательное состояние. Маккиннон наклонился и подтянул его к лодке за спасательный жилет, затем взял за подбородок и поднял его голову.

Несколько секунд он изучал лицо этого человека, а затем спросил, обращаясь к Деницу:

— Вы, конечно, хорошо его знаете?

— Это Хейсманн, первый помощник командира корабля.

Маккиннон уронил лицо Хейсманна в воду. Дениц уставился на него. Его явно обуревали противоречивые чувства — удивление и одновременно злость.

— Вы что же, не собираетесь брать его на борт корабля? Он, наверное, только без сознания и захлебнуться ещё не успел.

— Ваш первый помощник командира мертв, — полным убеждения голосом заявил Маккиннон. — Во рту у него кровь. Лёгкие пробиты. Он забыл выдохнуть кислород, когда поднялся наверх.

Дениц кивнул.

— Вполне возможно, что он не знал этого. Лично я не знал. Боюсь, мы в наши дни мало уделяем времени тому, как спасаться на воде. — Он с любопытством посмотрел на Маккиннона. — Но как вы это узнали? Вы же не подводник.

— Был подводником. Целых двенадцать лет. С носа лодки раздался голос Керрана.

— Ещё один, боцман. Только что всплыл на поверхность. Прямо впереди.

Маккиннон направил лодку к барахтающемуся в воде человеку. Не прошло и минуты, как тот уже лежал поперек лодки. Лежал в довольно странном положении: ухватившись руками за колени, прижав их к груди и мерно покачиваясь из стороны в сторону. Он явно испытывал сильную боль. Маккиннон заставил его открыть рот, быстро взглянул в него и затем осторожно его закрыл.

— Этот человек теперь знает, что значит выпускать кислород, всплывая на поверхность. — Он посмотрел на Деница:

— Этот человек, конечно, вам известен?

— Конечно. Обер-лейтенант Клаусе.

— Ваш капитан? — Дениц кивнул. — Он явно испытывает большую боль, но, думаю, он вне опасности. Видите, он порезал себе лоб, когда, наверное, спасался через люк. Но не это причина его состояния, в противном случае он сохранял бы сознание до самого конца и не стал бы избавляться от кислорода в легких. В течение ночи вы плыли под водой или на поверхности?

— На поверхности. Всю ночь.

— Значит, двуокись углерода, которая могла оказаться ядовитой, тоже исключается. Углекислый газ также не мог накопиться, если вы плыли на поверхности и боевая рубка была открыта. Судя по его позе у него кессонная болезнь. Только она может вызвать сильнейшую боль.

— Кессонная болезнь?

— Болезнь ныряльщиков. Она возникает в результате быстрого образования пузырьков азота в крови, когда вы чересчур быстро поднимаетесь наверх. — Маккиннон направил моторную лодку на полном ходу к «Сан-Андреасу», который застыл на месте на расстоянии примерно в полмили. — Кроме того, вам пришлось какое-то время дышать воздухом под высоким давлением, а ваш капитан, по всей видимости, давно этого не делал. Возможно, он поднялся с очень большой глубины, гораздо большей, чем все остальные. В таком случае я не знаю, каковы могут быть последствия. У нас есть на борту врач, но вряд ли он тоже сможет дать ответ. Обычный врач может лечить всю жизнь и ни разу не столкнуться с подобным случаем. Но, по крайней мере, он может дать обезболивающее.

Моторная лодка подошла вплотную к носовой части «Сан-Андреаса», которая, как это ни странно, совершенно не пострадала. Но определённые повреждения не вызывали сомнений. «Сан-Андреас» в своей головной части погрузился не менее чем на три фута. Такое возможно только в том случае, если затоплены передние отсеки, что, по-видимому, и произошло.

Маккиннон чуть ли не на руках внес по трапу капитана немецкой подводной лодки, находившегося без сознания. Наверху их ждали Паттерсон, доктор Синклер, а также три члена команды из машинного отделения.

— Это капитан подводной лодки, — сказал Маккиннон доктору Синклеру. — Возможно, он страдает от кессонной болезни, от отравления азотом.

— Увы, боцман, но кессонной камеры у нас на борту нет.

— Я знаю, сэр. Возможно, его боли объясняются тем, что он поднимался с очень большой глубины. Я точно не знаю. Единственное, что мне известно, это то, что он испытывает довольно сильную боль. Остальные — в довольно приличном состоянии, единственное, что им нужно, — сухая одежда. — Он повернулся к Джемисону, который только что поднялся на палубу. — Возможно, сэр, вы проследите за тем, чтобы им дали смену одежды?

— Вы хотите сказать, чтобы убедиться, что у них нет ничего постороннего?

Маккиннон улыбнулся и повернулся к Паттерсону.

— Как перегородки в передней части, сэр?

— Пока держат. Сам смотрел. Прогнулись, искривились, но держат.

— С вашего позволения, сэр, мне нужен водолазный костюм. Хочу взглянуть.

— Прямо сейчас? Это немного подождать не может?

— Боюсь, что ожидание — это единственное, что мы не можем себе позволить. Наверняка подводная лодка находилась на прямой связи с Тронхеймом в тот самый момент, когда сигналила нам остановиться. Думаю, было бы глупо допускать иное. Невидимка всё ещё среди пас. Немцам точно известно, где мы находимся. До настоящей минуты, по причинам, известным только им самим, они обращались с нами мягко. Вполне возможно, что сейчас они уже решают проявить жёсткость по отношению к нам. Я не могу представить себе адмирала Деница, спокойно принявшего известие о гибели своей подводной лодки от какого-то госпитального судна. Мне кажется, сэр, мы должны удирать отсюда на всех скоростях. Вся беда заключается в том, что сперва мы должны решить, какой частью судна мы должны нестись на полной скорости вперёд — носом или кормой.

— Всё ясно.

— Вот так-то, сэр. Если в носовой части имеется достаточно большая пробоина, тогда, даже если мы наберем какую-то скорость, боюсь, перегородки долго не выдержат. В таком случае нам придется двигаться кормой. Я не вижу в этом ничего страшного. Только движение будет замедленным, а управление судном будет нелегким. Но это можно сделать.

Мне известен случай с танкером, который налетел на немецкую подводную лодку примерно в семистах милях от порта своего назначения. Так он всю дорогу шёл кормой. Так что мы можем таким же образом добраться до самого Абердина, если, конечно, прояснится погода.

— Вы заставляете меня содрогаться всем сердцем, боцман. На полном ходу, как вы сказали, на полном ходу. И сколько времени это может у нас занять?

— Столько же, сколько потребуется на то, чтобы найти мне водолазный костюм, дать мне факел и дождаться, пока я поднимусь наверх. Самое большее двадцать минут.

Маккиннон отсутствовал пятнадцать минут. Наконец он поднялся по трапу на палубу, где его возвращения нетерпеливо ожидал Паттерсон.

— Можем идти носом, сэр, — сказал Маккиннон. — Думаю, всё будет в порядке.

— Прекрасно, прекрасно. Как я понимаю, повреждение совершенно незначительное. Каких размеров пробоина?

— Это даже не пробоина, а огромная, чертовски большая дыра. Целый кусок металла с подводной лодки, размером восемь футов на шесть, вклинился прямо в нашу носовую часть, образуя своеобразную затычку, так что, мне кажется, чем быстрее мы будем идти, тем надёжнее она будет закрывать пробоину.

— А если мы остановимся, или вынуждены будем идти кормой, или попадём в шторм... Я хочу сказать, если эта затычка отвалится?

— Я был бы рад, сэр, если бы вы об этом не говорили.

Глава 8

— А вы что делаете здесь?

Маккиннон смотрел на скорчившуюся Джанет Магнуссон, которая с сильно побледневшим лицом, лежала на постели рядом со столом, за которым она обычно сидела.

— Как правило, утром в это время я отдыхаю.

Она попыталась произнести эти слова язвительным тоном, но сердцем она была против этого, поэтому она лишь с трудом улыбнулась. — Благодаря вам, Арчи Маккиннон, я получила серьёзное ранение.

— О боже! — Маккиннон присел к ней на постель и положил свою руку ей на плечо. — Я сожалею. Как...

— Только не сюда. — Она отстранила его руку. — Именно туда я и ранена.

— Вновь сожалею. — Он посмотрел на доктора Синклера. — Как серьёзно её ранение?

— У сиделки Магнуссон лёгкое ранение в правое плечо. Видимо, задело шрапнелью. — Синклер сперва показал на дыру с неровными краями в шпангоуте примерно на высоте шести футов над уровнем палубы, а затем — на испещрённую царапинами и выбоинами носовую часть палубы. — Видимо, основная часть шрапнели попала туда, но во время выстрела сиделка Магнуссон стояла и взрывной волной была брошена поперёк кровати, на которой она сейчас лежит. К счастью, тогда на ней никого не было, и понадобилось всего десять минут, чтобы привести сиделку в себя. Шоковое состояние, вот и всё.

— Что же я бездельничаю? — Маккиннон встал. — Я ещё вернусь. Доктор, здесь есть ещё пострадавшие?

— Двое. В дальнем конце палаты. Моряки с «Аргоса». Одного задело в грудь, другого — в ногу. Шрапнель отскочила рикошетом от потолка. Ранения поверхностные, даже не потребовались бинты — только вата и пластырь.

Маккиннон посмотрел на человека, лежавшего в постели напротив. Он метался и постоянно что-то бормотал.

— Обер-лейтенант Клаусен, командир немецкой подводной лодки. Как его состояние?

— Всё время в бреду, вы же сами видите. Вся беда в том, что я не знаю, что с ним такое. Сперва я пытался придерживаться вашего предположения: что ему пришлось подниматься с очень большой глубины. Если в этом причина, тогда мы имеем дело с неизвестной болезнью. Весьма сожалею, но больше помочь ничем не могу.

— Думаю, жалеть не о чем, сэр. Любой другой врач сказал бы то же самое. Я ещё не знаю ни одного человека, которому удалось бы выжить, поднявшись с глубины более двухсот пятидесяти футов. Если Клаусен выживет, значит, ему просто повезло. И никакой литературы по этой болезни быть не может.

— Арчи.

Маккиннон обернулся. Джанет Магнуссон приподнялась на локте.

— Вы же сказали, что отдыхаете?

— Я встаю. Что вы собираетесь делать с этой кувалдой и зубилом, что держите в руках?

— Попытаюсь открыть дверь, которую заклинило.

— Понятно. — Она несколько мгновений молчала, прикусив нижнюю губу. — Послеоперационную палату?

— Да.

— Там доктор Сингх и два человека с «Аргоса»: один с многочисленными ожогами, а другой — с переломом таза. Они ведь, кажется, там?

— Так мне сказали.

— Так почему же вы не идете к ним? — воскликнула она чуть ли не в ярости. — Почему вы стоите здесь, болтаете и ничего не делаете?

— Думаю, это едва ли справедливо, сиделка Магнуссон, — укоризненно произнёс Джемисон, сопровождавший Маккиннона и доктора Синклера. — Почему это ничего не делает? Боцман делает намного больше, чем мы все вместе взятые.

— Думаю, нет нужды торопиться, Джанет, — сказал Маккиннон. — В ту дверь уже колотят целых пятнадцать минут, а ответа никакого. Это может что-то значить, а может и вообще ничего не значить. Дело в том, что не было смысла ломать ту дверь, пока там под рукою был врач и пока доктор Синклер не закончил свой обход.

— Вы хотите сказать, Арчи, что тем, кто находится в той палате, помощь врача не понадобится?

— Надеюсь, что я не прав, но боюсь, что так и есть.

Она тяжело опустилась на свою постель.

— Значит, я ничего не поняла. Простите меня.

— Извиняться не за что.

Маккиннон повернулся и прошёл в палату А. Первым человеком, привлекшим его внимание, оказалась Маргарет Моррисон. ещё более бледная, чем Джанет Магнуссон, она сидела на стуле за своим столом, а сестра Мария осторожно перевязывала ей голову. Однако Маккиннон пошёл не к ней, а в дальний правый конец палаты, где находились кровати лейтенанта Ульбрихта, Боуэна и Кеннет. Лейтенант сидел на постели, а Боуэн и Кеннет лежали пластом.

— Ещё три жертвы, — сказал доктор Синклер. — Я бы сказал, случайное невезение. В то время как взрывная волна в палате В прошла прямо, здесь она, похоже, несколько отклонилась...

Маккиннон посмотрел на Ульбрихта.

— Что с ним?

У Ульбрихта была перевязана шея.

— Ему повезло, — сказал Синклер. — Просто чертовски повезло. Кусочек шрапнели — видимо, острый как бритва — прошёл через шею. ещё четверть дюйма вправо и он бы перерезал сонную артерию. И тогда бы нам пришлось говорить о лейтенанте Ульбрихте как о покойнике.

Ульбрихт посмотрел на Маккиннона. Его лицо не выражало никаких эмоций.

— Насколько я помню, вы послали нас сюда ради нашей собственной безопасности?

— Я тоже так считал и был уверен, что весь свой огонь они направят на мостик. Я не извиняюсь, поскольку считаю, что расчеты мои были верны, просто боевой расчет подводной лодки впал в панику. Я уверен, что Клаусен не давал распоряжения стрелять в корпус.

— Клаусен?

— Да, обер-лейтенант. Капитан. Кстати, выжил, хотя находится в довольно плачевном состоянии.

— Сколько человек смогли спастись?

— Шестеро.

— А остальных вы отправили на дно?

— Да, виновная сторона, если это вы имеете в виду, хотя я не особенно чувствую себя виноватым. Но я несу ответственность, да.

— Думаю, что это можно сказать о нас обоих. Несём ответственность, но не виновны.

Ульбрихт пожал плечами и, похоже, больше был не склонен продолжать разговор. Маккиннон подошёл к постели капитана.

— Сожалею, что приходится слышать, что вы вновь пострадали, сэр.

— Не только я, но и Кеннет. Оба получили ранения в левое бедро.

Доктор Синклер убеждает меня, что это только царапина, но мне что-то не верится. Я хочу сказать, что по ощущению на царапину не похоже. Ну что ж, Арчи, мой мальчик, вы всё-таки сделали это. Я знал, что вы сможете это сделать. Если бы не эти чертовы бинты, я бы пожал вам руку и поздравил. Вы можете гордиться собой.

— Я так не считаю, сэр. С другой стороны, если бы им удалось спастись и добраться до запечатанного отделения, они не стали бы жалеть своих жизней... и тогда... мы бы покоились на дне Норвежского моря.

— Так оно, конечно, так. Но укорять себя, Арчи, не следует. Они или мы. Неприятно, но вопрос может стоять только так. — Боуэн быстро сменил тему разговора:

— Мы, кажется, набираем скорость, да? Как я понимаю, носовая часть пострадала незначительно.

— Напротив, сэр. Там огромная дыра. Но большой кусок обшивки подводной лодки закрыл эту дыру. Будем надеяться, что он там и останется.

— Нам остается только молиться, боцман. Иного выхода у нас нет. Вне зависимости от того, как вы сами себя чувствуете, каждый человек на борту этого корабля у вас в долгу.

— Я навещу вас позже, сэр.

Он повернулся, посмотрел на Маргарет Моррисона, а затем на доктора Синклера.

— Её сильно задело?

— Довольно сильно, но ничего серьёзного. Она как раз сидела на постели капитана Боуэна, когда раздался взрыв. Её задело дважды. Довольно глубокое ранение в верхней части правой руки и незначительная царапина на лбу, сестра Мария только что закончила бинтовать.

— Ей предписан постельный режим?

— Да. Но как я ни настаивал, все напрасно. Больше я и пытаться не буду. Может быть, вы попытаетесь?

— Нет, благодарю вас покорно.

Маккиннон подошёл к девушке, которая обратила на него укоризненный взгляд карих глаз, слегка затуманенных от боли.

— Это ваша вина, Арчи Маккиннон.

— Точно так же сказала и Джанет, — со вздохом произнёс Маккиннон. — Невозможно всем угодить. Очень, очень сожалею.

— И будете жалеть, и не только за это. Физическая боль, чтоб вы знали, ничто по сравнению с болью душевной. Вы обманули меня. Наш горячо уважаемый боцман на самом деле является тем, в чем обвинял меня, — выдумщиком.

— О, господи. Многострадальный боцман вновь предстал перед судом. И что же я сейчас не так сделал?

— Не только то, о чём я уже упомянула, но вы заставили меня почувствовать себя полной дурой.

— Вот как? Ничего подобного я не делал.

— Нет, делали. Помните, на мостике вы сказали — шутя, конечно, — что вы можете сражаться с подводной лодкой только ведя огонь черствым хлебом и гнилой картошкой. В общем, что-то вроде этого.

— Ага.

— Вот именно — ага! Помните ту эмоциональную сцену на мостике — эмоциональную с моей стороны, когда я говорила, что меня тошнит от дурацких разговоров, когда я умоляла вас сражаться и сражаться с ними. Вы же это помните?

— Да, кажется, помню.

— Кажется! Вы уже тогда решили, что будете сражаться с ними, разве не так?

— Допустим, да.

— Допустим, да, — передразнила она его. — Вы уже тогда приняли решение протаранить эту лодку.

— Да.

— Так почему вы не сказали мне этого, Арчи?

— Потому что вы могли случайно проболтаться об этом кому-нибудь, а тот человек — Невидимке, который сделал бы всё возможное, чтобы об этом стало известно капитану подводной лодки, и тогда, уверяю вас, лодка встала бы в такое положение, что у нас не было бы возможности её протаранить. Вы могли даже, совершенно не зная об этом, проболтаться самому Невидимке.

Она даже не попыталась скрыть боль в своих глазах.

— Значит, вы мне не доверяете. А утверждали обратное.

— Я вам абсолютно доверяю, и повторяю вам это.

— Тогда почему...

— Причин много. Тогда вы были сестрой Моррисон. Я не знал, что есть ещё Маргарет Моррисон. Теперь мне это известно.

— Т-так! — Она сжала губки, затем улыбнулась, явно успокоившись. — Теперь всё ясно.

Маккиннон оставил её, присоединился к ожидавшим его доктору Синклеру и Джемисону, и они втроем прошли к послеоперационной палате. Джемисон нес электродрель, молоток и несколько деревянных колышков.

— Вы видели входное отверстие от снаряда, — спросил Джемисон, — когда осматривали носовую часть?

— Да, видел. Оно примерно на дюйм-два выше ватерлинии. Через него могла попасть вода, но не обязательно. Трудно сказать.

— На какую высоту?

— Дюймов на восемнадцать. Это можно только предполагать.

Джемисон включил дрель. Сверхпрочное сверло без особого труда вошло в стальную дверь.

— Что произойдет, если там вода? — поинтересовался Синклер.

— Вставьте один из деревянных колышков, затем попытайтесь чуть выше.

— Прямо насквозь, — сказал Джемисон и немного отошел. — Все ясно.

Маккиннон дважды ударил кувалдой по стальной ручке. Ручка даже не шевельнулась. Когда он ударил третий раз, она затряслась и упала на пол.

— Какая жалость, — сказал Маккиннон. — Но выяснить, что произошло, мы все равно обязаны. Джемисон пожал плечами.

— Выхода нет. Осталась только сварка.

— Да, пожалуй.

Джемисон ушёл, вернулся он буквально минуты через две со сварочной горелкой и в сопровождении Маккриммона, тащившего газовый баллон, а также лампу на длинном шнуре. Джемисон включил горелку и начал делать полукруг в том месте, где была ручка. Маккриммон вставил вилку в розетку, и лампа с жестяным абажуром ярко загорелась.

— Мы можем только предполагать, где дверь заклинило, — раздался глухой голос Джемисона из-под защитной маски для сварочных работ.

— Если мы ошибаемся, будем разрезать вокруг петель. Думаю, однако, нам не придется этого делать. Главное, что дверь не прогнулась. Обычно заклинивает в районе замка или защелки.

— Я уверен, что сделал дыру насквозь, а эта чёртова дверь и не думает падать. Щеколда ещё стоит в своём гнезде.

Маккиннон осторожно ударил кувалдой по двери, и полукруглый кусок металла упал внутрь. Он вновь ударил по двери, на сей раз сильнее, и она чуть-чуть подалась. Со вторым ударом она открылась на несколько дюймов.

Боцман отложил в сторону кувалду и стал толкать дверь, пока она, протестуя и скрипя, чуть ли не распахнулась. Он взял лампу у Маккриммона и вошёл внутрь.

На полу была вода. Немного. Всего, наверное, дюйма два. Шпангоуты и головная часть палубы в результате взрыва сильно пострадали от шрапнели.

Входное отверстие от снаряда находилось во внешнем шпангоуте, примерно на высоте фута над палубой, и представляло собою дыру с неровными краями.

Двое матросов с «Аргоса» лежали в своих постелях, в то время как доктор Сингх, склонив голову к груди, сидел в небольшом кресле.

Казалось, что все трое мужчин совершенно не пострадали. Боцман поднёс лампу к лицу доктора Сингха. Что сделала шрапнель с его телом — было неясно, но лица его она не затронула. Единственными признаками ранения были тоненькие ручейки крови из его носа и ушей. Маккиннон передал лампу доктору Синклеру, который склонился над своим мертвым коллегой.

— О боже! Доктор Сингх. — Он несколько секунд его осматривал, а потом выпрямился. — И надо же такому случиться с чудесным врачом, с таким врачом, как доктор Сингх.

— Как я понимаю, доктор, вы не ожидали чего-то другого?

— Нет, не ожидал. Должно было произойти либо это, либо что-то вроде этого. — Он быстро проверил раненых, лежавших на своих постелях, покачал головой и отвернулся. — Всё равно такое спокойно воспринимать нельзя.

Ясно, что он имел в виду доктора Сингха.

— Согласен, — произнёс Маккиннон, кивая головой. — Не хочу казаться бессердечным, доктор, но что поделаешь, если слова звучат именно так... Вам больше не нужны эти люди? Я говорю, конечно, не о вскрытии.

— О господи! Нет, не нужны. Смерть наступила практически мгновенно. Контузия. Если это может служить каким-то утешением, они умерли, даже не сознавая этого. — Он помолчал. — Вы можете просмотреть их одежду, боцман. Может, там остались какие-нибудь документы.

— Вы имеете в виду бумаги с фамилиями, датами рождения и тому подобное? Да, сэр?

— Да. Мне придется выписывать свидетельства о смерти.

— Я прослежу за этим.

— Благодарю вас, боцман. — Синклер попытался улыбнуться, но это ему не удалось. — Как всегда, самую грязную работу я оставляю вам.

С этими словами он вышел из палаты, довольный тем, что может уйти.

Боцман повернулся к Джемисону.

— Могу я на время позаимствовать у вас Маккриммона, сэр?

— Конечно.

— Маккриммон, отыщите Керрана и Трента. Скажите им, что произошло. Керран знает, каких размеров необходимо брать парусину.

— А иглы и нить, боцман?

— Керран по специальности изготовитель парусов, так что предоставьте всё ему. Можете также передать ему, что здесь необходимо провести уборку.

— Уборку? — произнёс Джемисон, когда Маккриммон вышел. — Это же мерзкая работа. Почему-то вы, Маккиннон, всегда беретесь за самую грязную работу. Честно говоря, я даже не представляю, как вы можете её осуществлять. Если происходит что-то ужасное или надо сделать что-то неприятное, вы всегда вызываетесь первым.

— На сей раз нет. Первым, сэр, придется быть вам. Надо сообщить о том, что произошло, капитану, а затем — Паттерсону. Но самое худшее — хуже и не придумаешь — кто-то должен сказать об этом медицинскому персоналу, а вот этого, откровенно говоря, мне бы совершенно не хотелось делать.

— Девушки. Господи, я как-то даже не подумал об этом. Да, сообщать им об этом я тоже не хотел бы. Боцман, а не думаете ли вы, учитывая, что вы их хорошо знаете...

— Нет, не думаю, сэр, — едва улыбнувшись, ответил Маккиннон. — Разумеется, как офицер, вы же не станете посылать к подчиненным кого-нибудь другого, если вы сами в состоянии сделать это.

— К подчиненным! Ну, это уж чересчур! Очень хорошо. Надеюсь, больше не будет разговоров о том, что я якобы увиливаю от своих обязанностей, но с данного момента мне вас стало меньше жаль.

— Прекрасно, сэр. И вот ещё что: когда вы здесь закончите с уборкой, пусть ваши люди заделают дыру в шпангоуте. Я думаю, что они уже навострились это делать.

— Конечно. Будем надеяться, что это последняя заплата.

Джемисон вышел, а Маккиннон от нечего делать стал смотреть по сторонам. Его внимание в одном из углов палаты привлекла довольно большая деревянная коробка, и то только потому, что от взрыва её крышка несколько съехала в сторону. Не без труда боцман открыл крышку и несколько секунд просматривал содержимое коробки. Он закрыл крышку и, подняв кувалду, осторожно поставил коробку на место. Прямо на крышке большими красными буквами было выведены слова: «ОСТАНОВКА СЕРДЦА».

Маккиннон тяжело опустился за обеденный стол, за которым, как будто так и следовало ожидать, сидели пострадавшие сестра и сиделка — с таким видом, как будто они только что встали с постели, а на самом деле поставленные на ноги сестрой Марией и сиделкой Айрис; лейтенант Ульбрихт, совершенно позабывший, что был на волосок от смерти, и по существу вернувшийся к прежнему состоянию, что выразилось в том, что он уселся меж двух девушек. Синклер, Паттерсон и Джемисон устроились за круглой боковиной стола. Маккиннон задумчиво посмотрел на Ульбрихта, а затем обратился к доктору Синклеру:

— Не хочу ставить под сомнение вашу профессиональную компетентность, но лейтенант уже здоров и может вставать и ходить?

— Моя компетентность никого не интересует. — По всему было видно, что доктор Синклер всё ещё не отошел от шока, вызванного смертью его коллеги. — Лейтенант, так же как сестра Моррисон и сиделка Магнуссон, совершенно не управляем и не подчиняется никаким указаниям. Возможно, эти трое считают своё поведение проявлением свободы личности. Лейтенант Ульбрихт, если уж на то пошло, вне всякой опасности. То, что с ним произошло, даже нельзя назвать ранением. Просто оторвало кусок кожи, вот и все.

— Тогда, лейтенант, вы наверняка не будете возражать, если я ещё раз воспользуюсь вами как специалистом по навигации, которой мы не занимались с прошлой ночи.

— Я в вашем распоряжении, боцман. — Если лейтенант испытывал негативные эмоции по отношению к боцману из-за смерти своих земляков, он умело их скрывал. — В любое время. Я предлагаю прямо в полдень.

— Боцман, вы закончили все дела в послеоперационной палате? — спросил Паттерсон. Маккиннон кивнул. — Если человека без конца благодарить, он устает от этого, поэтому я воздержусь от благодарностей. — Когда мы будем их хоронить?

— Когда скажете, сэр.

— Ранним утром, прежде чем начнет светлеть. — Паттерсон натянуто рассмеялся. — Таково моё решение. Старший механик Паттерсон — ваш человек, когда речь заходит о принятии решений по вопросам, не имеющим значения. Но я что-то не помню, чтобы принималось решение атаковать подводную лодку?

— Это решение было принято, после моего разговора с капитаном Боуэном, сэр.

— Ага! — раздался голос Маргарет Моррисон. — Так вот что означало ваше двухминутное совещание с ним.

— Конечно. И он одобрил мой план.

— А если бы он не одобрил? — поинтересовалась Джанет. — Вы всё равно бы протаранили подводную лодку?

— Он не только одобрил, — сдерживаясь, произнёс Маккиннон, — но даже почувствовал вдохновение, сильный прилив сил. При всём моём уважении к присутствующему здесь лейтенанту Ульбрихту, капитан не чувствовал особого расположения к немцам. По крайней мере, в тот момент.

— Вы уходите от ответа, Арчи Маккиннон. Отвечайте на мой вопрос. Если бы он не одобрил вашего плана, вы всё равно пошли бы на таран?

— Пошёл бы, правда, говорить об этом капитану не следует.

— Сиделка Магнуссон. — Паттерсон с улыбкой обратился к Джанет, стараясь сгладить свою обидчивость словами. — Я думаю, что мистер Маккиннон заслуживает не допроса и порицаний, а только поздравлений за прекрасно выполненную работу. — Он поднялся, подошёл к шкафчику, где доктор Сингх хранил свои личные запасы, взял бутылку виски, несколько стаканов и, налив порцию Маккиннону, поставил стакан перед ним. — Я думаю, доктор Сингх с одобрением отнесся бы к этому.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Маккиннон, уставившись на стакан, стоявший на столе. — Да, ему это больше не понадобится.

За столом воцарилась гробовая тишина, которую, как и следовало ожидать, нарушила Джанет.

— Я считаю, Арчи, это, по крайней мере, нелюбезно.

— Вы считаете это так сейчас. Может быть, вы правы, а может быть, и нет. — По его голосу чувствовалось, что он совершенно не раскаивается в своих словах. Он поднял стакан и сделал из него несколько глотков. — Узнаю его виски, действительно виски доктора Сингха.

Наступившая тишина на сей раз была длиннее, длиннее и напряжённее.

Смущенный этой тишиной, её нарушил Синклер:

— Я думаю, мистер Маккиннон, мы все поддерживаем те слова признательности, что произнёс мистер Паттерсон. Действительно, отличная работа. Но, пользуясь вашими же словами, — я не ставлю под сомнение вашу профессиональную компетенцию: может, вам всё-таки просто повезло?

— Вы хотите сказать, что я подвергал опасности жизни всех, кто находился на борту?

— Я этого не говорил.

Однако полная растерянность доктора Синклера свидетельствовала о том, что эта мысль приходила ему в голову, хотя вслух он её и не высказал.

— Это был точно рассчитанный риск, — сказал Маккиннон, — хотя не всё удалось рассчитать. Преимущества были на моей стороне, причём довольно существенные. Я абсолютно уверен в том, что подводная лодка имела приказ захватить нас, но не топить, вот почему я в равной степени уверен в том, что пушечный расчет стрелял в «Сан-Андреас» без приказа.

Капитан подводной лодки, капитан Клаусен, оказался не тем человеком, не в том месте и не в нужное время. Он либо от всего устал, либо не имел достаточного опыта, либо был некомпетентен, либо чересчур самоуверен. В конце концов, он мог обладать всеми этими «достоинствами» вместе. Одно очевидно: опытный командир подводной лодки никогда не стал бы двигаться параллельно нам на расстоянии всего какой-то полумили. Он бы держался на расстоянии примерно в пару миль, чтобы иметь возможность нырнуть в случае необходимости, приказал бы нам выслать ему навстречу лодку, которую заняли бы его люди, вооружённые автоматами, чтобы иметь возможность захватить «Сан-Андреас». И мы ничего не смогли бы сделать, чтобы остановить их. А ещё лучше, он мог подойти со стороны кормы, что сделало бы таран просто невозможным, а затем запросто подняться по трапу.

И, безусловно, он был слишком уверен в себе и наполовину расслабился.

Когда он увидел, что мы спускаем трап, он решил, что игра закончилась.

Ему даже в голову не пришла мысль о том, что госпитальное судно можно использовать как военный корабль. И он был либо так слеп, либо так глуп, что даже, не заметил, что мы все время приближаемся к нему. Короче говоря, он делал ошибку за ошибкой, о которых пишется в книгах. Более неподходящего человека для подобной работы было бы трудно отыскать.

Настудила длинная, довольно неуютная пауза. Марио, незаметный и, как всегда, услужливый, наполнил всем сидящим за столом стаканы, но никто, за исключением боцмана, к выпивке так и не прикоснулся.

— На основании того, что вы говорите, — сказал Синклер, — капитан подводной лодки действительно был самым неподходящим человеком для такой работы. И вы, безусловно, тактически переиграли его. И всё же опасность существовала. Действительного столкновения, я имею в виду. Подводная лодка могла потопить нас, а не мы — её. У нас же корпус — как скорлупа, а у подводной лодки — настоящая броня.

— Доктор Синклер, у меня не хватило бы смелости читать вам лекцию по медицинским вопросам.

— Намекаете, что сую нос не в своё дело, — с улыбкой произнёс доктор Синклер. — Но, мистер Маккиннон, вы всё-таки боцман на торговом судне.

— Сейчас — да. А до этого я двенадцать лет прослужил на подводной лодке.

— О нет. — Синклер покачал головой. — Это уж слишком, действительно слишком. Да, сегодня, похоже, доктору Синклеру не везет.

— Мне известны многочисленные случаи столкновения торговых судов и подводных лодок. Почти во всех эти случаях столкновения были или между союзниками, или, в мирное время, между подводными лодками и безобидными иностранными судами. Результаты каждый раз были одни и те же. Надводное судно выходило победителем.

Это кажется нелогичным, но смысл здесь всё же есть. Возьмите полую стеклянную сферу толщиной в треть дюйма и погрузите её на большую глубину — я говорю о сотнях футов, — и она все равно не взорвется.

Поднимите её на поверхность, слегка коснитесь её молотком, и она разлетится на сотни кусочков. То же самое можно сказать о давлении, которое испытывает корпус субмарины. Он может выдерживать давление на больших глубинах, но стоит ему на поверхности испытать на себе короткий, но резкий удар, как, например, носовой части торгового судна, и его просто разорвёт. Кроме того, шансы подводной лодки не улучшает и то обстоятельство, что торговое судно может нести груз в несколько тысяч тонн и идти на сравнительно малой скорости. С другой стороны, даже такое маленькое судно, как траулер, может потопить субмарину. Выходит, доктор Синклер, операция не представляла особой опасности. Я совершенно не сомневался в её результате.

— Все понятно, мистер Маккиннон, но вы видите перед собой тупого сапожника, который всё равно будет стоять на своём.

— Раньше сталкиваться с подобной ситуацией вам приходилось? — спросил Паттерсон, обращаясь к боцману.

— Нет, не приходилось. Если бы это произошло, меня сейчас с вами, скорее всего, не было. Но я знаю множество примеров. В двадцатые годы, у берегов острова Девон, одно торговое судно налетело на британскую подводную лодку. Все погибли. Вскоре после этого итальянский пассажирский лайнер под названием «Город Рим» задел американскую разведывательную подводную лодку. Все погибли. Ещё чуть позже, у мыса Кейп-Код, на другую американскую субмарину налетел эсминец береговой охраны. Все погибли. Британская лодка «Посейдон» пошла на дно по милости японского судна. Случайное столкновение. У берегов северного Китая. Спастись удалось многим, но некоторые умерли от кессонной болезни. Где-то в начале войны самая большая в мире субмарина «Surcouf», настолько большая, что её называли подводным крейсером, с французским экипажем на борту, пошла на дно в Карибском море от столкновения с кораблём в конвое, который она сопровождала. Команда этой лодки насчитывала сто пятьдесят человек. Все погибли. — Маккиннон провёл рукой у своих глаз. — Были и другие, большинство из которых я забыл. Ах да, вот ещё один. В сорок первом году, если я не ошибаюсь. Лодка под названием «Умпайр», третейский судья. Чтобы её потопить, понадобился только траулер, причём совсем крошечный.

— Ваша точка зрения понятна, — сказал Паттерсон, — даже более того. Я согласен, что риск был невелик. Просто вам надо считаться с нами, мистер Маккиннон, какими бы любителями мы ни были. Мы же ничего не знали, а вы знали. Тот факт, что ныне подводная лодка покоится на дне моря, является подтверждением этого. — Он помолчал. — Хотя должен сказать, боцман, по вашему виду не подумаешь, что вы получили удовлетворение.

— Вы правы.

— Понятно, — Паттерсон кивнул. — Не так-то приятно сознавать, что несешь ответственность за смерть большого числа людей. Да, эту мысль веселой не назовешь.

Маккиннон посмотрел на него в полном удивлении.

— Что сделано, то сделано. Лодка утонула, а вместе с ней и её команда. Это не повод для веселья, но и не повод для осуждения. Появись в перископе Клаусена другое торговое судно союзников — и оно уже бы лежало на дне, там, где сейчас покоится подводная лодка Клаусена. Единственной хорошей подводной лодкой может быть только лодка с разорванным корпусом на дне океана.

— Тогда почему... — Паттерсон замолчал, подбирая слова, а затем произнёс:

— Чёрт с ними, со всеми плюсами и минусами. Всё-таки это была прекрасная работа. Мне тюрьма нравится не больше, чем вам. И я бы на вашем месте не стал бы скромничать, как вы. — Он посмотрел по сторонам.

— Я поднимаю тост за присутствующего здесь боцмана, а также предлагаю выпить в память доктора Сингха.

— Я не настолько скромен, как вы думаете. И не имею ничего против, чтобы выпить за себя. — Маккиннон обвел всех взглядом. — Но следующим я предлагаю тост в память о Невидимке.

Вновь, уже в четвертый раз, наступила тишина. Маккиннон явно стал экспертом по этой части. Тишина была дольше и более тревожной, чем ранее. Все шестеро сидевших за столом сперва уставились на боцмана, затем в недоумении, нахмурившись, посмотрели друг на друга и вновь обратили взоры на Маккиннона. И вновь молчание нарушила Джанет:

— Вы понимаете, о чём вы говорите, Арчи? Надеюсь, что понимаете.

— Боюсь, что понимаю. Доктор Синклер, в послеоперационной палате у вас есть аптечка для лечения остановки сердца. Есть ли у вас такая же аптечка ещё где-нибудь?

— Да. В амбулатории.

— Разве вам не было наистрожайше предписано, чтобы в случае необходимости в первую очередь пользоваться амбулаторной аптечкой?

— Да, это так. — Синклер недоумевающе уставился на него. — Как, чёрт побери, вы узнали об этом?

— Узнал, потому что мозги есть. — Обычная сдержанность и безразличие изменили боцману, и он не смог скрыть своего недовольства. — После определённых событий я стал очень умным. — Он покачал головой. — Вам нет нужды объяснять мне, где я свалял дурака. Я советую вам пойти — всем вам — в послеоперационную палату и взглянуть на эту аптечку. Её там больше нет. Она — в палате А, у стола для сестер. Крышка закрыта, но замок был поврежден, так же как и печать. Так что крышка теперь открывается запросто.

Все шестеро присутствующих переглянулись, встали, вышли и тут же вернулись. Всё это происходило в полной тишине. Они были или поражены тем, что увидели, или просто были не в состоянии словами выразить свои чувства.

— Чудесно, не правда ли? — сказал Маккиннон. — Мощный радиопередатчик. Скажите мне, доктор Синклер, доктор Сингх когда-нибудь закрывался в послеоперационной палате?

— Я не могу сказать, — резко бросил Синклер, как бы не веря тому, что происходит. — Насколько известно, это мог сделать любой.

— Но он часто один ходил в эту палату?

— Да. Один. Довольно часто. Он настаивал на том, что должен лично присматривать за двумя ранеными. Это его право, в конце концов, ведь он же их оперировал.

— Всё верно. После того как я обнаружил радио — до сих пор не понимаю, что заставило меня открыть эту аптечку, — я проверил замок, который мистер Джемисон вырезал с помощью сварочной горелки, и щеколду. Они были сильно смазаны маслом. Когда доктор Сингх поворачивал ключ, вы бы не услышали ни звука, ни малейшего стука, даже если бы вы были совсем рядом. Однако ни у кого не было основательной причины скрываться буквально в двух шагах. Открыв дверь и убедившись, что оба раненых находятся под действием седативных препаратов, — а если это было не так, он быстро приводил их в соответствующее состояние, — он мог пользоваться радио в полное своё удовольствие. Не удивлюсь, если выяснится, что он пользовался им достаточно часто. Основная, главная цель радио заключалась в том, что он постоянно посылал сигналы о нашем местонахождении.

— И всё-таки я не могу поверить в это, — медленно произнёс Паттерсон, как человек, который все ещё пытается выйти из состояния транса. — Конечно, это так, должно быть, так, но, тем не менее, всё это кажется не правдоподобным. Он был такой хороший человек, добрый, прекрасный врач. Не правда ли, доктор Синклер?

— Он был превосходным врачом. Тут сомнений быть не может. Блестящий хирург.

— Таким же был и доктор Криппен, знаменитый убийца, насколько мне известно, — заметил Маккиннон. — Мне это так же кажется непостижимым, как и вам, мистер Паттерсон. Я понятия не имею, какие мотивы двигали его поступками, и думаю, мы этого никогда не узнаем. Он был очень умным человеком, очень осторожным, не полагающимся на счастливый случай, человеком, который тщательно заметал свои следы. Если бы не дурость пушечного расчета подводной лодки, мы никогда бы не узнали, кто такой Невидимка. Его предательство может быть каким-то образом связано с его происхождением. Хотя он говорил с пакистанским акцентом, он, безусловно, был индусом, а, насколько я понимаю, образованные индусы не испытывают особой любви к Британскому владычеству. Возможно, это имеет какую-то связь с религией. Если он — пакистанских корней, тогда, вполне возможно, он был мусульманином. Где искать ответ, понятия не имею. Существует десятки причин кроме национальности, политики или религии, из-за которых человек может стать предателем. Откуда, доктор Синклер, появились эти аптечки для борьбы с остановкой сердца?

— Их загрузили в Галифаксе, в Новой Шотландии.

— Мне это известно. Но вы знаете, откуда они поступили?

— Понятия не имею. А разве это имеет значение?

— Может и иметь. Дело в том, что мы не знаем, установил ли доктор Сингх радиопередатчик уже после того, как эти аптечки появились на борту, или же одна из них была снабжена передатчиком. Довольно рискованная вещь. Не так-то просто спрятать передатчик на борту, а кроме того, куда девать лекарства из аптечки, если она приспособлена под хранение передатчика?

— Я сказал, что не знаю, откуда поступили эти аптечки, и это действительно так, — сказал Синклер. — Но мне известна страна-производитель. Это Британия.

— Почему вы так решили?

— По маркировке.

— Много ли в Британии фирм, которые изготовляют подобные аптечки?

— Понятия не имею. Даже в голову такой вопрос не мог прийти. Аптечка как аптечка. Но думаю, что немного.

— Значит тогда можно будет довольно быстро определить источник. И я ни на секунду не сомневаюсь в том, что аптечка вышла из ворот фабрики, уже снабжённая радиопередатчиком. — Он посмотрел на Паттерсона. — Военно-морскую разведку наверняка заинтересует маршрут, по которому прошла эта аптечка на пути от ворот фабрики до «Сан-Андреаса» и какие она остановки делала по дороге.

— Наверняка заинтересуются. И им понадобится немного времени, чтобы выяснить, где она получила свою начинку. Довольно глупо со стороны наших диверсантов оставлять такие следы.

— Ничего не глупо, сэр. Просто они не думали, что это обнаружится.

— Да, пожалуй, так и есть. Скажите мне, боцман, почему вам понадобилось так много времени, чтобы решиться рассказать нам о докторе Сингхе.

— Потому что сперва у меня была такая же реакция, как и у вас. Мне пришлось затратить чертовски много усилий, прежде чем я убедился в справедливости того, что я увидел. Кроме того, вы все очень высоко ценили доктора Сингха, а никому не хочется быть вестником плохих известий. — Он посмотрел на Джемисона. — Сколько времени займет, сэр, чтобы установить на сестринском столе в палате А звонок, зуммер которого можно было бы слышать, скажем, здесь, на мостике и в машинном отделении?

— Практически нисколько, — Джемисон немного помолчал. — Я думаю, у вас есть весьма основательные причины для создания этой — как бы сказать? — системы оповещения. Можно поинтересоваться, с какое целью?

— Конечно. Чтобы сестры или сиделки, находящиеся на дежурстве в палате А, имели возможность дать нам знать, если в палату вошёл человек, которому не разрешено туда входить. Это человек совершенно не будет знать, так же как и мы сейчас, в рабочем состоянии находится передатчик или нет. Он должен будет допустить мысль, что в рабочем, он должен будет уверить себя в том, что мы в состоянии послать SOS в штаб-квартиру Королевского флота. Для немцев чрезвычайно важно, чтобы такого сигнала не было и мы остались бы незащищенными и в одиночестве. Мы нужны им, нужны живыми, так что незваный гость сделает все, что в его силах, чтобы уничтожить приёмник.

— Минуточку, минуточку, — прервал боцмана Паттерсон. — Незваный гость? Неизвестное лицо? Какое ещё неизвестное лицо? Доктор Сингх ведь мертв.

— Понятия не имею, кто он такой. Я только уверен, что такой человек есть. Может быть, вы помните, как я раньше говорил о том, что на борту скорее всего несколько Невидимок. Теперь я в этом уверен. Доктор Синклер, за целый час до появления лейтенанта Ульбрихта и его «фокке-вульфа» вы вместе с доктором Сингхом оперировали двоих раненых матросов с «Аргоса», матросов, которые сейчас мертвы. Правильно?

— Да. И по виду, и по голосу было ясно, что доктор Синклер смущен.

— Вы хоть на секунду выходили из операционной?

— Ни разу.

— Но именно в это самое время кто-то неизвестный ковырялся в нашей электропроводке и с нашими предохранителями. Выходит, Невидимка номер два?

— Как это только не пришло нам в голову? — заметил Джемисон. — Конечно, вы правы. Мы могли бы и сами до этого додуматься.

— Могли бы. Обнаружение трупа доктора Сингха и ознакомление с тем, что он представлял из себя на самом деле, — этого вполне достаточно, чтобы лишить вас соображения. Это только сейчас пришло мне в голову. Выходит, мне понадобилось больше времени, чтобы преодолеть шок.

— Возражаю, — заявил Паттерсон. — Если передатчик разбит, у немцев нет способов преследовать нас.

— Они и не преследуют нас сейчас, — продолжал терпеливо объяснить Маккиннон. — Батарейные контакты разъединены. Передатчик разбит, но это меньшее из двух зол. Больше всего Невидимке номер два не хочется видеть на горизонте судно Королевского флота. Они могут спрятать где-нибудь другой передатчик, хотя я очень сильно в этом сомневаюсь. Доктор Синклер, проверьте аптечку в амбулатории, хотя я уверен, что с нею все в порядке.

— Хорошо, — сказал Синклер, — есть, по крайней мере, хоть какое-то удовлетворение от сознания того, что они нас потеряли.

— В этом случае я бы не стал заключать пари, доктор. Скорее всего, я бы поспорил, что они, напротив, продолжают следить за нами. Подводная лодка не может пользоваться радиопередатчиком под водой, но вы не забывайте, что этот тип преследовал нас на воде и наверняка постоянно находился в контакте с береговой базой. Им точно известно наше местонахождение и курс в момент гибели их подводной лодки. Я даже не удивлюсь, если вдруг окажется, что за нами по пятам следует другая подводная лодка — по какой-то неясной причине мы представляем для немцев большой интерес. И вам не следует забывать о том, что чём больше мы продвигаемся на юго-запад, тем длиннее становятся дни. Небо довольно ясное. Вполне пригодные условия для «фокке-вульфа» или ещё для кого-нибудь, кто может нас подобрать среди бела дня.

Паттерсон холодно на него посмотрел.

— Вы — великолепный утешитель, боцман.

Маккиннон улыбнулся.

— Извините, сэр. Просто взвешивал наши шансы, вот и всё.

— Шансы, — повторила Джанет. — Так вы сомневаетесь в том, что у нас есть шансы добраться до Либердина, да, Арчи?

Маккиннон повернул руки ладонями вверх.

— Я — не игрок. Слишком много неизвестных. Любое мнение может сыграть важную роль. Я не сомневаюсь в наших шансах, Джанет. Думаю, что определённый шанс у нас есть. — Он помолчал. — Но надо сделать три вещи.

Сходить к капитану Андрополосу и его людям. «Радио» — международное слово. Если не слово, то язык жестов поможет. Большая часть команды «Аргоса» спаслась, так что вполне возможно, что среди них есть радист.

Он может взглянуть на эту машину и сказать, сможем ли мы ею воспользоваться как передатчиком. Лейтенант Ульбрихт, я был бы очень благодарен вам, если бы вы в полдень поднялись на мостик и сделали необходимые расчеты. И, наконец, третье. Если свет в палате А вдруг погаснет, то, кто бы ни был на дежурстве, он должен немедленно нажать на сигнальную кнопку.

Маккиннон поднялся, остановился и посмотрел на своей недопитый стакан.

— Ну и напоследок за тех, кто уже не с нами. Тут ещё полагается выругаться по галльски. Доктор Сингх. Да пусть твоя тень с сегодняшней ночи гуляет только по темной стороне ада. — Он поднял стакан. — За Невидимку.

Только боцман осушил свой стакан.

Глава 9

Прошло менее десяти минут после возвращения Маккиннона на мостик, как раздался телефонный звонок.

— Это Джемисон, — раздался голос в трубке. — Похоже, неприятности на этом чёртовом судне продолжаются. Очередной несчастный случай.

— Несчастный случай?

— Причём преднамеренный. Пострадал ваш приятель — Лимассол.

Это имя Маккиннон дал радиооператору, которого он отыскал среди команды «Аргоса». Ему также удалось выяснить, что этот человек — греческий киприот, родом из Лимассола.

— И что же произошло с моим дружищей Лимассолом?

— Его ударили чем-то тяжёлым по голове.

— Так, ясно, — спокойно произнёс Маккиннон, который по своей природе не был склонен к проявлению чувств. — Кто ударил его?

— Боцман, вы же прекрасно знаете ответ, так что зачем задавать этот вопрос? Откуда, чёрт побери, мне может быть известно, кто его ударил? Никому ничего неизвестно, кто что делает на борту «Сан-Андреаса». Старший помощник капитана оказался пророком, как будто он точно знал, какое следует дать имя этому кораблю. Название местности, где происходили одни несчастья. Я могу только изложить факты, так, как они мне известны. В тот момент, когда Лимассол уселся за передатчик, чтобы посмотреть, что с ним такое, дежурила сестра Мария. Спустя какое-то время Лимассол встал и знаками стал показывать, что ему нужны инструменты. Первого, кто подвернулся ей под руку, она послала с ним в машинное отделение. Я был там и дал ему все необходимые инструменты. Он также взял с собой мегомметр. Короче, он производил впечатление человека, который прекрасно знает, что делает. На обратной дороге, когда он проходил по коридору, ведущему в столовую, его ударили по голове. Чем-то тяжелым.

— А чем именно?

— Если вы немного подождёте, я свяжу вас с палатой А, куда мы его положили. За ним присматривает доктор Синклер, который может ответить на этот вопрос лучше, чем я.

После непродолжительного молчания в трубке раздался голос Синклера.

— Боцман? Вот вам, чёрт побери, и подтверждение существования Невидимки номер два — не то чтобы подтверждение было необходимо, но я не думал, что это произойдет так быстро. Этот тип времени даром не теряет. Опасный, непредсказуемый, Действующий по своей собственной инициативе, мыслящий на одной и той же волне, что и мы с вами.

— В каком состоянии находится Лимассол?

— В довольно плачевном, если не сказать хуже. Ударили чем-то металлическим, вне всякого сомнения. Вполне возможно, что балкой. Думаю, что нападающий имел только одну цель — убить его. С любым другим он наверняка добился бы успеха, но у Лимассола череп по прочности как у слона. Конечно, есть трещины. Мне придется сделать рентген его головы. Рутинная, довольно нудная работа, но совершенно необходимая. Мозг, похоже, не затронуло, но категорически утверждать этого нельзя. Я уверен только в следующем, мистер Маккиннон. Он выживет, но какое-то время будет нетрудоспособен. Сколько, сказать трудно.

— Это очень напоминает доктора Сингха, который в отношении лейтенанта Куннингэма постоянно говорил: ему станет лучше через два часа, через два дня, через две недели, через два месяца.

— Я то же самое могу сказать, потому что понятия не имею, когда ему станет лучше. Единственное, что я точно знаю, что, даже если он быстро поправится, от него будет мало толку ещё много дней, так что вы можете спокойно вычеркнуть его из своих планов, если таковые у вас есть.

— Я сделаю поправку в своих планах, доктор.

— Вот так-то. Похоже, выбора у нас нет. Тут мистер Джемисон хочет ещё что-то вам сказать.

— Это моя вина, боцман, — раздался в трубке голос Джемисона. — Возможно, если бы я хотя бы чуть-чуть подумал, этого бы не произошло.

— Откуда, чёрт побери, вы могли знать, что на Лимассола собираются напасть?

— Это верно, но я мог пойти с ним — не в качестве охраны, а просто чтобы посмотреть, что он будет делать, и приобрел бы, таким образом, кое-какие знания. Пусть совсем рудиментарные, совсем ничтожные, но это дало бы нам возможность освободиться от полной зависимости от одного-единственного человека.

— Тогда Невидимка наверняка шарахнул бы и вас. Нечего, сэр, корить себя за то, к чему вы не имеете отношения. Молоко свернулось, и не вы виноваты в этом. Если немного подумать, то окажется, что именно я совершил ошибку.

Маккиннон повесил трубку и передал содержание разговора Нейсбаю, который стоял за штурвалом, а также лейтенанту Ульбрихту, который ещё ранее заявил, что чувствует себя настолько хорошо, что больше не считает нужным для себя постельный режим.

— Это уже начинает действовать на нервы, — заявил Ульбрихт. — Наш друг, похоже, неистощим на выдумки, быстро соображает и, по всему, похож на человека решительного и деятельного. Мне только что пришла в голову мысль, что именно этот Невидимка скорее номер один, а не доктор Сингх.

Если это так, нас ждут ещё большие неприятности. В любом случае можно исключить команду «Аргоса», поскольку никто из них не говорит по-английски, так что вряд ли им было известно об аптечке в палате А.

Маккиннон стоял с угрюмым видом.

— Тот факт, что ни один из них, похоже, не понимает ни слова по-английски — все они прекрасно делают непонимающий вид, когда к ним обращаешься на этом языке, — отнюдь не означает, что кто-то из них не говорит по-английски лучше меня. Так что исключить команду «Аргоса» нельзя. И, безусловно, нельзя исключить членов нашей собственной команды, а также те девять человек, которых мы взяли на борт в Мурманске.

— А откуда они могли узнать, что поврежденная аптечка из послеоперационной палаты переместилась в палату А? Только — дайте я подумаю — семь человек знали об этом. Те семеро, что были за столом сегодня утром. Может, кто-то из нас проболтался?

— Этого быть не может, — категорически заявил Маккиннон.

— Никаких сомнений?

— Абсолютно.

— Вы так нам доверяете? — с улыбкой заметил Ульбрихт. — Или вы просто вынуждены кому-то доверять?

— Я доверяю вам всем, — довольно усталым голосом произнёс Маккиннон. — Дело в том, что болтать просто не надо. Всем известно, что доктор Синг и двое раненых матросов с «Аргоса» мертвы. — Он сделал едва заметный жест рукой. — В конце концов, через полчаса мы собираемся хоронить их. Всем известно, что они погибли от разрыва снаряда, угодившего в их палату. Нашему новому Невидимке должно быть известно, что в этой палате находился передатчик. Вполне возможно, он догадался, что в результате взрыва аптечка пострадала и открылось её содержимое. На самом деле было не так. Просто мне чертовски повезло.

— Как вы объясните нападение на радиста?

— Очень просто, — с горечью в голосе ответил Маккиннон. — Невидимке не было необходимости знать, где находится радиопередатчик. Он вполне удовольствовался тем, что мы проявили определённый интерес к радио.

Мистер Джемисон считает, что это он виноват в том, что на радиста напали. Совсем напрасно. Когда всем заправляет такой выдающийся ум, как Маккиннон, то его и следует винить. Это полностью моя вина. Когда я искал радиста, я отправился к команде «Аргоса», которая, как обычно, своей отдельной группой сидела в углу столовой, где ещё были раненые из Мурманска и члены нашей команды, но на таком почтительном расстоянии, что нашего разговора они слышать не могли. Впрочем, разговора как такового не было. Я просто несколько раз повторил слово «радио», достаточно тихо, чтобы не слышали посторонние, и этот парень из Лимассола посмотрел на меня. Затем я жестами показал передачу сигналов по системе Морзе, а потом якобы я кручу ручку воображаемого электродатчика. Этих манипуляций никто не видел, кроме членов команды «Аргоса». А затем я сделал идиотскую ошибку. Я приставил руку к уху, как будто слушаю что-то. К этому времени Лимассол все понял и поднялся. Но наш новый Невидимка тоже все понял. Только одно движение рукой — и до него все дошло. Он не только опасен, но и крайне умён. Весьма неприятная комбинация.

— Да, действительно, — согласился Ульбрихт. — Вы сделали все правильно, и я не вижу причин для самообвинений. Всё-таки я правильно сказал — это уже начинает действовать на нервы.

— Вы, случайно, не помните, — спросил Нейсбай, — кто присутствовал в столовой, когда вы были там?

— Как же, помню. Все члены команды, которые были свободны от вахты. Дежурили тогда четверо: двое на палубе и двое: вы и Трент, в капитанской каюте, где вы не сводили глаз с секстанта и хронометра. В столовой также были свободные от дежурства механики из машинного отделения. Два кока и Марио. Кроме того, семеро из семнадцати больных, которых мы прихватили в Мурманске. Трое, которые якобы больны туберкулёзом, трое, страдающие от психических расстройств. И один обморожённый. Он так забинтован, что едва ходит, так что его не стоит принимать в расчет. Присутствовали также две сиделки, которых тоже можно не принимать в расчет. Нет сомнения, лейтенант, вы правы — команда «Аргоса» наверняка вне всяких подозрений.

— Это уже кое-что, — заметил Ульбрихт. — Буквально минуту тому назад вы делали оговорку в их адрес, что показалось мне весьма странным, так как во время нашего длинного разговора в капитанской каюте мы пришли к примерно одинаковому выводу, что команда «Аргоса» вне подозрений. Причём первоначально это предположение, если вы помните, исходило от вас.

— Помню. Здесь нет ничего удивительного. Такой уж я человек. Может, через минуту я буду смотреться в зеркало и заявлять: «И вам я тоже не верю». Да, помню, я сделал это предположение, но тень сомнения, малюсенькая совсем, у меня всё-таки оставалась. В то время я только подозревал, что на борту корабля есть ещё один Невидимка, но уверенность я почувствовал только примерно полчаса тому назад. Трудно представить, что наш новый Невидимка не имеет никакого отношения к той пробоине в передней части балластного отсека, которая возникла, когда мы были борт о борт с тонущим корветом. Немыслимо, по крайней мере у меня это как-то не укладывается в голове, чтобы член команды «Аргоса» намеренно пошёл на убийство человека, который является не только его коллегой, но и земляком.

— По крайней мере, это уже что-то, — сказал Нейсбай. — И мы опять возвращаемся к нашей собственной команде, так?

— Да, к нашей команде или же, по крайней мере, к шести калекам из Мурманска, которые якобы страдают физическими и умственными расстройствами.

Нейсбай печально покачал головой.

— Арчи, это путешествие разрушит вас как личность. Никогда мне ещё не приходилось сталкиваться с человеком, который с подозрением относится буквально к каждому. Вы даже себе до конца не доверяете.

— Если подозрительность даёт хотя бы какую-нибудь надежду на спасение, Джордж, то я буду оставаться таким. Помните, мы вынуждены были покинуть Галифакс в чрезвычайной спешке, в качестве грузового судна, который даже наполовину не успели переделать в госпитальное. А почему? Чтобы как можно быстрее добраться до Архангельска. Затем, после того небольшого происшествия с корветом, вдруг срочно понадобилось, чтобы мы направились в Мурманск. А почему?

— Потому что у нас был небольшой крен и пробоина в головной части судна.

— Погодные условия были тогда вполне нормальными. Мы могли добраться до Белого моря, пересечь его и без особых хлопот дойти до Архангельска. Но нет, приказ был таков: Мурманск или ничего. Вновь возникает вопрос: почему?

— Чтобы русские могли подложить взрывчатку в балластный отсек, — с улыбкой произнёс Ульбрихт. — Я помню, как вы говорили: «Наши милые союзники».

— Я помню их тоже. Как бы хотелось об этом не вспоминать! Мы все делаем ошибки, и я безусловно — не исключение, но здесь я совершил одну из крупнейших своих ошибок. Русские не подкладывали этой взрывчатки, это сделали ваши люди.

— Немцы! Это невозможно!

— Лейтенант, если вы считаете, что в Мурманске и Архангельске нет германских шпионов и агентов, значит, вы живете в алисовской «Стране Чудес».

— Это вполне возможно, а вот проникнуть в рабочую бригаду русских судостроителей — нет.

— В этом нет ничего невозможного, но в этом даже нет необходимости. Людей можно подкупить, и, хотя утверждение, что каждый человек имеет свою цену, не совсем справедливо, некоторые люди действительно имеют свою цену.

— То есть вы намекаете на русского предателя?

— А почему бы и нет. У вас есть свои предатели, у нас — свои. В каждой стране есть предатели.

— Но зачем немцам необходимо было пронести взрывчатку на борт «Сан-Андреаса»?

— Понятия не имею. По этой же самой причине я просто не понимаю, почему немцы атаковали нас, выслеживали и преследовали, даже не пытаясь потопить нас. И это происходит с того самого момента, как мы обогнули мыс Нордкап. Думаю, что вполне возможно, что германский агент или, может быть, агенты подкупили кого-нибудь из раненых, которых мы взяли на борт в Мурманске. Больной с так называемым психическим расстройством, который устал и от войны, и от моря, — вполне идеальный выбор на роль предателя. Я даже могу себе представить, что и плата была совсем невысока.

— Возражаю, мистер Маккиннон. Решение убрать «Сан-Андреас» из конвоя было принято в самую последнюю минуту. За одну ночь человека к предательству не склонишь.

— Верно. В лучшем случае, крайне маловероятно, но, может быть, заинтересованным лицам уже за неделю-две стало известно, что мы получим предписание идти в Мурманск?

— Чёрт побери, каким же образом они могли узнать об этом?

— Не знаю. Точно так же понятия не имею, почему кому-то в Галифаксе уже задолго было известно о том, что доктору Сингху понадобится передатчик?

— А вам не кажется странным, что русские, если они действительно не имеют никакого отношения к проносу взрывчатки на борт корабля, заставили «Сан-Андреас» идти в Мурманск только ради интересов ваших таинственных германских агентов?

— Ну, во-первых, они — не мои, а то, что таинственные, — это действительно так. Ответ вновь один — я просто не знаю. По существу, я ничего не знаю ни о чём. — Он вздохнул. — Да, кстати, уже почти полдень, лейтенант. Я схожу за секстантом и хронометром.

Лейтенант Ульбрихт распрямился над картой.

— Чудесно, мы по-прежнему следуем тем же курсом — 213. Точнее, вдоль 64-го градуса северной широты. В идеале нам бы следовало сейчас немного подать на юг, но мы поблизости от Тронхейма, а в результате такого маневра мы бы оказались к нему ещё ближе. Думаю, что нам следует пока придерживаться этого курса, а вечером или в полночь подать чуть южнее, благодаря чему к завтрашнему утру, мистер Маккиннон, мы окажемся южнее восточного берега ваших родных островов. Тогда я и сделаю кое-какие поправки.

— Вы же у нас прокладываете курс, вам и карты в руки, — любезным тоном произнёс Маккиннон.

В отличие от массового захоронения, которое имело место всего лишь сорок восемь часов тому назад, погода на сей раз была почти милосердной.

Умеренный ветер, спокойное море, небольшие белые кудряшки облаков на ребристом небе. Маккиннон, стоя у ограждения правого борта «Сан-Андреаса», совершенно равнодушно воспринимал нововведения, лично он предпочел бы белые саваны, как во время первых похорон.

Кроме боцмана на этом событии присутствовали Паттерсон, Джемисон, Синклер, а также двое кочегаров и двое матросов, которые принесли тела.

При самом богатом воображении нельзя было сказать, что эти лица испытывали горе. Больше никого не пригласили по одной простой причине: никому не хотелось оплакивать доктора Сингха, и только Синклер знал мертвых матросов с «Аргоса», и то в качестве двух бессознательных тел на операционном столе.

Доктора Сингха бесцеремонно швырнули за борт, чтобы не было ему удачного пути в загробном мире. Паттерсон, которому явно никогда не приходилось выступать в роли священника, быстро прочитал из молитвенника литургию над двумя мертвыми греками, и они отправились вслед за доктором.

Паттерсон закрыл молитвенник.

— Дважды хоронить — это слишком часто. Будем надеяться, что третьих похорон не будет. — Он посмотрел на Маккиннона. — Как я понимаю, мы только что ушли с веселенькой дорожки?

— Мы делаем всё, что в наших силах, сэр. Лейтенант Ульбрихт предлагает понемногу изменять курс, двигаясь больше к югу. Таким образом, мы выйдем чуть ли не напрямую на Абердин. А он знает, о чём говорит. Но это произойдет примерно часов через двенадцать.

— Чем раньше, тем лучше. — Паттерсон уставился на пустой горизонт. — Вам не кажется странным, боцман, что нас оставили в покое или, по крайней мере, не трогают вот уже три часа? С того самого мгновения, как прекратились позывные с подводной лодки? Немцы, наверное, очень тупы, если до них не дошло, что что-то не так.

— Командующего немецким подводным флотом адмирала Деница, который сейчас находится в Тронхейме, тупым не назовешь. Как раз наоборот. У меня такое чувство, что немцам прекрасно известно, где мы находимся. Я даже допускаю, что некоторые немецкие подводные лодки позднейших моделей, которые отличаются необычайной скоростью движения под водой, спокойно следуют за нами, определяя наше местонахождение с помощью гидролокатора, только мы ничего не знаем об этом. — Так же, как Паттерсон, но более внимательно он осмотрел горизонт, а затем повернулся лицом в сторону левого борта. — За нами хвост.

— Что? Что это?

— Вы что, не слышите?

Паттерсон прислушался, а затем медленно кивнул головой.

— Кажется, слышу. Да, слышу.

— «Кондор», — сказал Маккиннон. — Или же «фокке-вульф». — Он показал пальцем. — Я его уже вижу. Летит прямо с востока, а Тронхейм сейчас — к востоку от нас. Лётчику точно известно, где мы находимся. Ему сообщила об этом — возможно, через Тронхейм — подводная лодка, что следует за нами.

— Я почему-то считал, что лодка должна подниматься на поверхность, чтобы передать своё сообщение?

— Совсем не обязательно. Ей надо только поднять над водой антенну. Лодка может быть в двух милях от нас, и, естественно, антенны мы не увидим. Вполне возможно, что она даже на большем расстоянии от нас.

— Интересно было бы знать, каковы намерения «кондора».

— Мы, к несчастью, не можем проникнуть в замыслы командующих немецкими подводным и воздушным флотами, базирующимися в Тронхейме.

Предполагаю, что они не собираются уничтожить нас, и не только потому, что они потратили массу усилий, лишь бы не потопить нас. Если бы они хотели потопить нас, одной торпеды с подводной лодки вполне хватило бы.

Если же они хотели бы отправить нас на дно с воздуха, они не стали бы прибегать к «кондорам», которые являются разведывательными самолётами.

«Хейнкели», «хейнкели 111» или «штуки» проделали бы эту работу с большей эффективностью, а Тронхейм всего лишь в паре сотен миль отсюда.

— Что же он тогда делает?

«Кондор» уже находился примерно на расстоянии двух миль, быстро снижая высоту полета.

— Собирает информацию. — Маккиннон посмотрел на мостик и увидел, как Нейсбай выглянул на левый борт и стал смотреть в сторону кормовой части.

Он сложил руки рупор и крикнул: «Джордж!».

Нейсбай обернулся.

— Ложись! Ложись!

Маккиннон сделал соответствующий жест рукой. Нейсбай поднял руку в знак того, что он все понял, и исчез внутри мостика.

— Мистер Паттерсон, надо укрыться. Все — в надстройку. Немедленно.

Паттерсон прекрасно понимал, когда можно задавать вопросы, а когда — нет. Через десять секунд они остановились в покорёженных дверях надстройки.

— Собирает информацию, — повторил Паттерсон. — Что за информацию?

— Секунду, — бросил боцман, быстро подошёл к борту корабля, секунды две смотрел в сторону кормовой части, а затем вернулся в их укрытие.

— В полумиле, — сказал Маккиннон. — Медленно, очень медленно, примерно пятьдесят футов. Вы спрашиваете, что за информацию? Ну, скажем, о наших повреждениях, пробоинах, состоянии надстройки, в общем обо всем, что может свидетельствовать о том, что мы вступали в сражение с другим кораблем. Он не увидит наши пробоины по левому борту.

Паттерсон начал что-то говорить, но его слова потонули в неожиданном стрекоте пулемётов, в яростной какофонии сотен пуль, угодивших в считанные секунды в надстройку и в борт корабля, в резком вое мощных двигателей самолёта, пронесшегося всего лишь в каких-то пятидесяти ярдах от судна. Ещё несколько секунд — и все стихло.

— Теперь я понимаю, почему вы приказали Нейсбаю лечь, — заметил Джемисон.

— Собирать информацию, — чуть ли не жалобным голосом произнёс Паттерсон. — Веселенький способ они избрали для сбора информации. А я действительно думал, что они, как вы сказали, не собираются нападать на нас.

— Я сказал, что они не будут топить нас. Любые наши потери им на руку. Чем больше из нас им удастся отправить на тот свет, тем больше они будут уверены в том, что мы — в их власти.

— Вы хотите сказать, что они получили нужную им информацию?

— Даже не сомневаюсь. Можете быть уверены, что весь экипаж «кондора» во все глаза рассматривал нас, когда они пролетали в пятидесяти ярдах.

Они не видели повреждений в нашей носовой части, потому что они находятся под водой, но они не могли не заметить, что наша грузовая ватерлиния тоже под водой, что наша головная часть осела. Если они не тупицы, они должны донять, что мы либо ударились обо что-то, либо кто-то ударил нас. Это не может быть мина или торпеда, иначе мы уже были бы на дне. Они наверняка сразу же поняли, что мы, скорее всего, кого-то протаранили, и уж, конечно, нетрудно догадаться, кого.

— О боже, — простонал Джемисон. — Мне это совсем не нравится, боцман.

— Мне тоже, сэр. А вам не кажется, что кое-какие изменения произошли.

Наш вопрос, насколько я понимаю, стал приоритетом верховного немецкого командования. Вопрос о том, оставить нас в живых или нет. Что более важно для них: подобрать нас более или менее живыми или же отомстить за гибель своей подводной лодки?

— Что бы они там ни решили, мы всЁ равно ничего поделать не можем, — сказал Паттерсон. — Пойдемте лучше перекусим.

— Думаю, надо немного подождать, — сказал Маккиннон и несколько мгновения молчал, а затем сказал; — Он возвращается.

И он действительно вернулся, летя на той же самой высоте, высоте волн. Второе появление самолёта было зеркальным отражением первого: тот же самый стрекот пулемётов, тот же самый свист пуль. После того как стрельба закончилась, Маккиннон вместе с другими вышел из своего укрытия и вернулся к лееру по левому борту.

«Кондор» взмыл вверх и стал удаляться в противоположную от их движения сторону.

— Ну и ну, — произнёс Джемисон. — Похоже, мы ещё легко отделались.

Наверняка они заметили следы от пушечных выстрелов по правому борту. Как вы считаете, боцман?

— Они не могли их не заметить, сэр.

— Чтобы свести счеты с нами и сбросить на нас бомбы, им нужно набрать соответствующую высоту.

— Он мог разбомбить нас с высоты ста футов без особой опасности для себя.

— Может, у него просто не было бомб?

— Ну что вы. Бомбы у него наверняка были. Только «фокке-вульфы», летающие над Британскими островами в радиусе между Тронхеймом и Лорьяном во Франции или же ведущие наблюдение в таком дальнем районе, как Датский пролив, не несут бомб. Вместо этого они несут дополнительные баки с топливом. Те же самолёты, что осуществляют разведку на более близких расстояниях, обычно имеют 250 килограммовые бомбы, а не такие маломощные, что использовал лейтенант Ульбрихт. Лётчик «кондора», вне всякого сомнения, поддерживает прямую радиосвязь с Тронхеймом. Он наверняка сообщил туда, почему больше не слышно позывных от их подводной лодки. Тем не менее, ему приказали оставить нас в покое. По крайней мере, на какое-то время.

— Вы правы, — согласился Паттерсон. — Что-то не слышно его возвращения. Странно. Он же мог провести вести день, кружась над нами и сообщая о нашем положении. Но он вместо этого улетел. Странно — почему?

— Ничего странного здесь нет, сэр. Появление «кондора» — доказательство того, что за нами следует подводная лодка. Этого вполне достаточно, так что использовать самолёт больше нет необходимости.

— А мы можем что-нибудь сделать с этой чертовой подводной лодкой?

— Протаранить её мы не можем, потому что не знаем, где она находится, и мы можем быть уверены, что на поверхность она не всплывет, потому что ей уже известно или вскоре станет известно, что произошло с другой подводной лодкой. Мы можем попытаться оторваться от неё, но только не сейчас. Конечно, если мы остановим машины и генераторы, она потеряет нас из виду, но ненадолго. Достаточно ей поднять свой перископ, оглядеть горизонт, и мы будем вновь обнаружены.

— Только не сейчас. Значит, когда стемнеет?

— Да. Думаю, тогда мы можем, попытаться. На полчаса мы притаимся, а затем при малых оборотах двигателей свернем на новый курс. Чем меньше шума мы будем производить, тем больше шансов, что нас не обнаружат.

Вполне возможно, что потребуется чуть ли не целый час, чтобы развить полную скорость. Это сродни игре в азартные игры. Даже если мы в ней одержим победу, все равно нет гарантии, что мы свободны. Немецкая подводная лодка просто радирует в Тронхейм, что потеряла наш след. Где мы приблизительно находимся, им известно, а «кондор», пуская сигнальные ракеты, за короткое время облетит значительную площадь.

— Вы невольно поднимаете мой боевой дух, — сказал Джемисон. — Однако их тактика кажется мне весьма странной. Зачем «кондору» летать туда, прилетать, как вы говорите, когда наступит темнота, если все можно сделать значительно проще. Один «кондор» какое-то время летает над нами, а затем его сменяет другой «кондор». Смысла в их тактике не вижу.

— А я вижу. Хотя мы ещё довольно далеко от Абердина, германские шишки в Норвегии гадают, как поступить в нашем случае — остановить нас вновь или нет. «Кондор» это сделать не в состоянии — мы просто пойдем на дно или не сможем идти своим ходом. Из этого становится очевидным, что немцы этого не желают. Немецкая подводная лодка могла бы всплыть на расстоянии буквально в милю, определить со всей тщательностью, направление нашего движения, а затем начать выпускать в нашу надстройку или госпитальную снаряд за снарядом, пока мы не вывесим белый флаг.

— Да, боцман, вы — великий утешитель.

Когда Маккиннон поднялся на мостик, Нейсбай протянул ему бинокль.

— По правому борту, Арчи. Нет нужды выходить на палубу. Ближе к западу, я бы сказал.

Маккиннон взял бинокль, несколько секунд изучал указанный район, а затем вернул бинокль Нейсбаю.

— Примерно в полутора милях. Похоже на зеркальце. Это отражается на солнце перископ немецкой подводной лодки. Ну что, Джордж, нас пытаются взять психическими методами.

— Вы это так называете?

— Всё это, конечно, преднамеренно сделано, чтобы мы увидели. Как будто это произошло случайно. Джордж, медленно, очень медленно подайте на левый борт, пока мы не будем двигаться курсом на восток. Так и держите. Пока вы это делаете, я свяжусь со старшим механиком и испрошу у него разрешения.

Он нашёл Паттерсона в столовой, рассказал ему о ситуации и попросил разрешения взять курс на восток.

— Делайте, как считаете нужным, боцман. Похоже, ближе к дому мы не становимся?

— Именно это и обрадует немцев, сэр. Это обрадует и меня. Пока мы будем приближаться к берегам Норвегии, то есть делать то, что добиваются от нас немцы, а не следовать курсом на Шотландию, они вряд ли будут исподтишка бить нас по головам. Конечно, как только наступит тьма, мы крикнем хей-хо! — и вновь повернем на Шотландию.

— Приемлемо, боцман, вполне приемлемо. Другим будем сообщать об этом?

— Я думаю, сэр, вам следует сказать об этом мистеру Джемисону и лейтенанту Ульбрихту. Что же касается остальных, если опять завести разговоры о подводных лодках, они окончательно потеряют всякий аппетит.

Глава 10

— Могу ли попросить разрешения у сестры быстро поговорить с капитаном?

— Капитан — через две койки. — Маргарет Моррисон с подозрением уставилась на боцмана. — Очередная консультация?

— Что-то в этом роде, правда, личного характера.

— Уж не собираетесь ли вы протаранить ещё одну подводную лодку?

— Я бы хотел никогда больше этих лодок не видеть, — с чувством произнёс Маккиннон. — Героизм может привести только к ранней смерти и упокоению в водах. — Он кивнул в сторону постели, где метался в бреду обер-лейтенант Клаусен. — И так всё время?

— Всё время. И что-то бормочет, бормочет, бормочет.

— А смысл в его словах какой-нибудь есть?

— Никакого смысла. Абсолютно никакого.

Маккиннон провёл капитана в небольшую комнату отдыха рядом со столовой для команды и усадил в кресло.

— Мистер Паттерсон и мистер Джемисон тоже здесь, сэр. Я хочу, чтобы они слышали, что у меня на уме. Хочу получить также ваше разрешение на осуществление ряда мер, которые пришли мне в голову. Короче, я хочу сделать три предложения.

— Первая наша проблема — порт нашего назначения. Мы обязательно должны следовать в Абердин, сэр? Иначе говоря, мне хотелось бы знать, насколько сильны предписания Адмиралтейства, нашего Военно-морского министерства?

Капитан Боуэн сделал несколько ярких, но нецензурных замечаний относительно Адмиралтейства, а затем сказал:

— Спасение «Сан-Андреаса», а также всего, что находится на его борту, имеет первостепенное значение. Если я посчитаю, что судну угрожает опасность, я отведу его в любой безопасный порт в мире, и плевать мне на Адмиралтейство. Здесь — мы, а не Адмиралтейство, и мы находимся в смертельной опасности, а шишкам в Адмиралтействе в худшем случае угрожает потеря своих насижённых мест в Уайтхолле.

— Верно, сэр, — едва улыбнувшись, произнёс боцман. — Я понимал, что эти вопросы ни к чему, но я вынужден был задать их.

— Почему?

— Потому что я убежден, что существует немецкая шпионская сеть в Мурманске. — Он обосновал своё заключение, ссылаясь на те же причины, которые привел часом ранее в разговоре с лейтенантом Ульбрихтом. — Если немцам так много известно о нас и наших передвижениях, тогда им наверняка известно, что нашим портом назначения является Абердин. Придерживаясь курса на Абердин, мы только подтверждаем то, что им и так известно.

— Ещё более важным, по крайней мере с моей точки зрения, является вопрос — почему немцы так заинтересованы в нас. Мы наверняка этого не узнаем, пока не доберемся до какого-нибудь безопасного порта, и то узнаем об этом спустя какое-то время. Но если этот неизвестный фактор представляет такую большую ценность для немцев, может быть, для нас он представляет ещё большую ценность? Я убеждён, хотя солидных оснований для такого убеждения я представить не могу, что немцы скорее пойдут на потерю этой неизвестной ценности, нежели допустят, чтобы она попала к нам в руки. Я почему-то думаю, что, если мы окажемся поблизости от Абердина, сразу же одна или две подводных лодки начнут болтаться поблизости от Питерхеда, а это всего в двадцати пяти милях к северо-северо-востоку от Абердина, с целью ни в коем случае не дать нам возможности ещё больше опуститься к югу. Это может означать только одно — торпеды.

— Не говорите ничего больше, боцман — сказал Джемисон. — Вы меня убедили. Я как раз тот пассажир, которому никак не хочется, чтобы Абердин стоял в нашем маршруте.

— У меня аналогичные чувства, — сказал Боуэн. — Тем более, что шансов у нас — одна сотая процента. Даже если бы наши шансы составляли целых десять процентов, это все равно не оправдывало бы предпринятый риск. Я хотел бы пожаловаться на самого себя, боцман. Считается, что я — капитан. Так почему я не додумался до этого сам?

— Потому что ваши мысли занимали другие проблемы, сэр.

— Ну, а меня это каким-то образом касается? — спросил Паттерсон.

— Я только что сам над этим подумал, сэр. Я уверен, что, когда мы с мистером Кеннетом сходили на берег в Мурманске, мы что-то упустили из виду. Наверняка упустили. Я до сих пор не понимаю, почему русские вытащили нас в Мурманск, почему они так торопились, так быстро заделали пробоину в корпусе и приспособили нас под госпиталь. Если у меня будет ключ к ответу на этот вопрос, тогда я смогу ответить на все, включая вопрос, почему русские были так дружелюбны и шли на контакт, что совершенно не соответствовало их привычному поведению, нечто среднему между недружелюбием и открытой враждебностью. Но ключа этого у меня нет, — Мы можем только строить догадки, — сказал Боуэн. — Если у вас хватило времени задуматься над этим, боцман, вы наверняка уже подумали и о запасных портах. Безопасных портах. Норочек, если вам так нравится.

— Да, сэр. Исландия или Оркнейские острова, то есть Рейкьявик или Скапа Флоу. Недостаток Рейкьявика в том, что он расположен вдвое дальше, чем Скапа. С другой стороны, чем дальше на запад мы удалимся, тем больше мы станем вне досягаемости «хейнкелей» и «штук». Если же мы направимся в Скапу, мы будем в пределах их досягаемости практически на протяжении всего маршрута, поскольку «хейнкели» и «штуки» базируются в Бергене.

Кроме того, есть другой недостаток: с того времени, как обер-лейтенант Приен потопил «Ройал Оук», проход стал невозможен, так как он закрыт минными полями. Но в то же время здесь есть и преимущество: там располагаются военно-морская и военно-воздушная базы. Я точно этого не знаю, но, думаю, они осуществляют постоянное воздушное наблюдение за Оркнейскими островами. В конце концов, это база всего нашего флота. Я понятия не имею, в каком радиусе осуществляется это наблюдение — в радиусе пятидесяти миль или, может быть, ста. Не знаю. Думаю, нас обнаружат ещё до того, как мы доберемся до Скапы.

— Это всё равно что оказаться у родного очага, да, боцман?

— Я бы не стал так говорить, сэр. Ещё ведь есть немецкие подводные лодки. — Маккиннон замолчал и задумался. — Насколько я понимаю, сэр, можно сделать четыре вывода. Ни один британский лётчик не станет нападать на британское госпитальное судно. Наверняка нас заметит патрульный самолёт, типа «бленхейма», который, не теряя времени, свяжется с истребителями, и ни один немецкий бомбардировщик, если он совсем не потерял голову, не рискнет пойти на встречу с «харрикейнами» или «спитфайерами». Патрульный самолёт, конечно, свяжется по радио со Скапой и попросит их открыть нам проход в минных полях. Наконец, они наверняка пошлют эсминец, фрегат или сторожевой корабль, чтобы отбить охоту у любой немецкой подводной лодки околачиваться поблизости.

— Такому выбору не очень позавидуешь, — заметил Боуэн. — И сколько дней до Скапы? Вы говорите — три?

— Если мы сможем избавиться от подводной лодки, которая следует за нами. Пять дней — до Рейкьявика.

— А если нам не удастся оторваться от нашего невидимого преследователя? У них не возникнет подозрений, когда они увидят, что мы меняем курс на Скапа Флоу?

— Если им всё-таки удастся продолжать следовать за нами, они не заметят изменения курса ещё дня два, а то и больше. Всё это время мы будем идти напрямую к Абердину. Как только мы окажемся южнее острова Фэр-Айл, мы изменяем курс на юго-запад, или запад-юго-запад, или ещё как-нибудь и направляемся к Скапе.

— Что же, это шанс. Действительно шанс. Какие ваши предложения, мистер Паттерсон?

— Я полностью полагаюсь на боцмана.

— Я тоже такого же мнения, — произнёс Джемисон.

— Ну? Я буду чувствовать себя счастливее в Скапе, сэр.

— Думаю, у нас у всех такое настроение. Итак, боцман, с предложением номер один покончено. Номер два?

— В районе госпиталя — шесть выходов: три — на нос и три — на корму.

Вам не кажется, сэр, что было бы разумнее ограничить передвижение всех только территорией госпиталя, за исключением, конечно, тех, кто находится на вахте или на мостике. Нам известно, что наш последний Невидимка всё ещё среди нас, и было бы неплохо ограничить сферу его действий. Я предлагаю запечатать четыре двери, по две на носу и на корме, а у оставшихся двух дверей поставить охрану.

— Вы предлагаете их запаять? — спросил Джемисон.

— Нет. В госпиталь может угодить бомба. Незапечатанные двери может заклинить. И все окажутся в ловушке. Мы просто их закроем привычным нам образом, а затем пару раз ударим по ним кувалдой.

— А если у Невидимки есть собственный инструментарий, включая кувалду? — поинтересовался Паттерсон.

— Он никогда не осмелится ею воспользоваться. При первом же металлическом грохоте все, присутствующие на борту корабля, навалятся на него.

— Это верно, — вздохнул Паттерсон. — Видимо, я старею. Ну, а третье предложение?

— Оно касается вас, если вы позволите. Думаю, не будет особого вреда, если мы соберем абсолютно всех и расскажем им, что происходит, потому что, я уверен, большинство об этом понятия не имеют. Расскажем им о докторе Сингхе, о передатчике, о том, что произошло с Лимассолом. О том, что есть ещё один Невидимка, поэтому мы и решили закрыть четыре двери, чтобы ограничить его передвижения. И я обращаюсь с этой просьбой к вам. Пожалуйста, расскажите им обо всем. Скажите, что, хотя это и неприятно, им следует не спускать друг с друга глаз и сообщать о любом подозрительном поведении. В конце концов, это в интересах их собственного спасения.

— Боцман, вы действительно думаете, — сказал Боуэн, — что опечатывание дверей и предупреждение всех на борту заставит Невидимку успокоиться?

— На основании уже полученного нами опыта, — с мрачным видом ответил Маккиннон, — я очень сомневаюсь в этом.

Весь день и ранний вечер, а вечер на широтах в трехстах милях к югу от Северного полярного круга, где они сейчас находились, наступал действительно очень рано, прошли на удивление тихо. Даже Маккиннон такого не ожидал. Немецкой подводной лодки видно не было, но боцман прекрасно понимал, что показываться она пока не собирается. Не было также признаков разведывательных «кондоров», что подтверждало его уверенность в том, что противник притаился внизу. Не появлялись на восточном горизонте ни «хейнкели», ни «штуки». Значит, час смертельной битвы ещё не настал.

Через полчаса после захода солнца было так темно, как может быть только в Норвежском море.

Небо покрылось лоскутными облаками и потускнело, хотя некоторые звёзды проглядывались.

— Мне кажется, Джордж, время наступило, — сказал Маккиннон, обращаясь к Нейсбаю. — Я иду вниз. Когда машины встанут, а это произойдет минут через семь-восемь, разверните судно на 180 градусов, пока не повернётесь в точно противоположную сторону. Вы сможете определить наш курс, несмотря на то что темно. А после этого будем надеяться, что вам удастся найти звезду для ориентировки. Я вернусь минут через десять.

По дороге вниз он прошёл мимо капитанской каюты. Охраны у её дверей больше не было. После опечатывания четырех выходов из госпиталя и установки караула у оставшихся никто не мог подняться на верхнюю палубу, а тем более на мостик, чтобы его не заметили. На палубе было так темно — это боцман отметил про себя с удовлетворением, — что ему пришлось держаться за леерное ограждение, чтобы добраться до госпиталя. В карауле стоял Стефан, молодой кочегар. Маккиннон приказал ему присоединиться к остальным, находившимся в районе столовой. Когда они пришли туда, Паттерсон уже его ждал.

— Все собрались, сэр?

— Все. Даже не забыли Керрана и Фергюсона. — Эти двое обычно находились в плотницкой мастерской в носовой части судна. Как полагается, присутствующим был зачитан закон об охране общественного спокойствия и порядка. Всех предупредили, что, если кто-то после полной остановки двигателей хоть пикнет — намеренно или нет, — его силой заставят замолчать. Говорить только шёпотом.

— Скажите, боцман, неужели на подводной лодке могут услышать шум ножа или вилки, царапающей тарелку?

— Откровенно говоря, не знаю. Понятия не имею о том, какие звукоулавливающие приспособления имеются на современных подводных лодках. Одно знаю точно: шум гаечного ключа, упавшего на стальную палубу, эти машины уловят. В этом можно не сомневаться.

Он посетил обе палаты, убедился в том, что всех предупредили в необходимости соблюдать абсолютную тишину, включил аварийное освещение и спустился в машинное отделение. Там находились только Джемисон и Маккриммон. Джемисон бросил взгляд на вошедшего боцмана и включил аварийный свет.

— Ну что, начинаем?

— Темно как раз именно так, как нам и нужно, сэр.

К тому времени, когда Маккиннон вернулся в столовую, обороты двигателей уменьшились. Боцман сел за обеденный стол рядом с Паттерсоном и замер в ожидании, пока машины не остановились и электрогенератор не замер. При полной тишине и тусклом аварийном освещении атмосфера помещения, казалось, была какой-то зловещей и жуткой.

— А если на подводной лодке решат, что у них сломалась прослушивающая аппаратура? — шёпотом спросил Паттерсон.

— Такого не может быть, сэр. Не надо даже быть опытным гидроакустиком, чтобы понять, когда двигатель снижает обороты, а когда замирает.

Появились Джемисон и Маккриммон. Оба несли лампы аварийного освещения. Джемисон сел рядом с Маккинноном.

— Единственное, боцман, чего нам не хватает, — это капеллана.

— Несколько молитв, сэр, нам действительно не помешали бы. В особенности молитвы о том, чтобы Невидимке не удалось установить жучка, посылающего сигналы о нашем местонахождении.

— Ради бога, давайте больше не будем говорить об этом. — Он несколько мгновений молчал, а затем спросил:

— Мы что, накренились?

— Да, накренились. Нейсбай делает разворот на 180 градусов, прямо в противоположную сторону.

— Ах вот как. — Джемисон задумался. — И она промахнется, потеряет наш след. А разве она не может сделать то же самое? Может быть, это первое, что придет им в голову?

— Откровенно говоря, я не знаю и понятия не имею о том, какая у них возникнет первая мысль, вторая, третья. Сперва на лодке наверняка подумают, что наше изменение курса настолько очевидно, что и так всё ясно. Там даже могут решить, что мы направляемся прямо к норвежскому побережью. Опять всё ясно. Или направляемся на северо-восток, в сторону Баренцева моря. Конечно, только сумасшедший может пойти на это, поэтому на лодке немного призадумаются, пытаясь понять, сумасшедшие мы или нет. Наконец, альтернативный вариант, а альтернатив всегда много. Враг может прийти к выводу, что раз мы решили, что освободились от его слежки, значит, мы тут же продолжим наш курс на Абердин. Или какое-то место в северной Шотландии. Или на Оркнейские острова, а может быть, Шетлендские. Перед нами открывается чертовски много возможностей, а также шансов, что на лодке примут не правильное решение.

— Понятно, — произнёс Джемисон. — Должен признаться с восхищением, боцман, что у вас дьявольски изощренный ум.

— Давайте будем надеяться, что какой-нибудь обер-лейтенант, являющийся командиром этой немецкой подводной лодки, обладает менее изощренным умом. — Маккиннон повернулся к Паттерсону. — Я поднимусь наверх, к Нейсбаю, и посмотрю, есть ли наверху какие-нибудь признаки жизни.

— Признаки жизни? Вы хотите сказать, что подводная лодка могла всплыть и теперь высматривает нас?

— Вполне возможно.

— Но ведь уже темно, вы сами сказали.

— В её распоряжении есть прожектор, а может быть, даже и два. Откуда мне известно?

— И вы считаете, что командир этой лодки воспользуется ими? — спросил Джемисон.

— Вполне, возможно. Но категорически утверждать не стану. Он наверняка уже знает, что произошло с другой немецкой подводной лодкой сегодня утром.

Паттерсон коснулся его руки.

— Надеюсь, вы не собираетесь пойти на очередное столкновение?

— Господи, мне это даже в голову не пришло. И, потом, я не думаю, что «Сан-Андреас» сможет остаться на плаву после ещё одного такого удара. Нет, конечно, и капитану подводной лодки это хорошо известно. Он наверняка убежден, что мы находимся в отчаянном положении.

— А разве это не так?

— До дна Норвежского моря далеко. — Маккиннон замолчал в задумчивости. — Единственное, чего нам не хватает, — привычной снежной бури. Хотя бы ненадолго.

— Это успокоит «кондоров» и прекратит наши поиски. Так, боцман?

— Всё это не так просто. — Он повернулся к Джемисону. — Через полчаса — в путь. Да, сэр?

— Да, через полчаса. Только осторожно, осторожно.

— Как скажете, сэр.

Маккиннон поднялся на верхнюю палубу, оглядел море и с правого, и с левого борта. Всё было тихо и спокойно. Он поднялся на мостик, но даже оттуда ничего не было видно. Ни луча прожектора, ничего. Сплошная тьма.

— Ну что ж, Джордж, это уже кое-что. Всё спокойно, всё мирно.

— Это хороший признак или плохой?

— Трудно сказать. Как у вас дела?

— Я только что попал в попутный поток и нашёл две звезды: одну по левому борту, а вторую — по правому. Понятия не имею, что это за звёзды, но они помогут нам держаться более или менее западного направления, пока мы не доберёмся до места назначения.

— Что произойдет нескоро, да?

На долгих пятнадцать минут «Сан-Андреас» замер намертво в водах моря.

В последующие пятнадцать минут он приходил к жизни, правда, очень, очень медленно. Никаких звуков из машинного отделения до мостика не долетало.

Только дрожание надстройки свидетельствовало о том, что судно постепенно оживает. Через несколько минут Маккиннон спросил:

— Как дела с нашим курсом, Джордж?

— Довольно сносно. Мы отклонились примерно градусов на десять от нашего прежнего курса. К югу. Пару минут — и мы вновь будем следовать прямо на запад. Интересно...

— Вам интересно, мне интересно, всем интересно — одни мы в Норвежском море или у нас есть попутчики, которые, однако, не заинтересованы в том, чтобы мы знали об этом? Думаю, мы — одни. Во всяком случае, очень хотелось бы этого.

Примерно через полчаса после появления Маккиннона на мостике раздался резкий телефонный звонок. Нейсбай поднял трубку и протянул её боцману.

— Боцман? Это палата А. Говорит Синклер. Думаю, вам лучше спуститься.

— Голос у Синклера был каким-то странным — то ли от усталости, то ли от подавленности, то ли от того и другого вместе. — Невидимка вновь объявился. Произошел несчастный случай. Только не мчитесь сломя голову. Никто не пострадал.

— Что-то давно у нас не было несчастных случаев. — Боцман, явно чувствовал не меньшую усталость, чем Синклер. — Что случилось?

— Передатчик разбит.

— Совсем прекрасно. Я иду — прогулочным шагом. — Он повесил трубку. — Невидимка, Джордж, вновь объявился. Похоже, от передатчика в палате А ничего не осталось.

— Господи Иисуси! — По голосу Джорджа чувствовалось, что он уже не испытывает ни ужаса, ни злости, что ему уже все чертовски надоело. — А почему не нажали сигнальную кнопку?

— Не сомневаюсь, это станет ясно, как только я доберусь туда. Я пошлю Трента вам на смену. Можете немного приложиться к запасам капитана Боуэна. А жизнь на борту «Сан-Андреаса», Джордж, идет своим чередом, так же как и везде: одна неприятность сменяет другую.

Когда Маккиннон оказался в палате А, первое, что он увидел, — лежащую на постели с закрытыми глазами Маргарет Моррисон и склонившуюся над ней Джанет Магнуссон. Боцман посмотрел в сторону доктора Синклера, который в отчаянии согнулся на стуле, где обычно сидела палатная сестра.

— Вы же сказали, что никто не пострадал!

— Никто не пострадал в медицинском смысле этого слова, хотя сестра Моррисон наверняка бы не согласилась со мной. Её отравили хлороформом, так что она придет в себя через несколько минут.

— Хлороформом? Похоже, Невидимка не обладает оригинальностью мышления.

— Он мерзкий негодяй. Эта девушка перенесла несколько ранений, одно из которых довольно неприятное, но у этого типа, видимо, нет ничего человеческого.

— А вы что же, ждёте деликатности и нежности чувств со стороны преступника, который пытается убить человека с помощью металлической балки? — Маккиннон подошёл к столу и посмотрел на ту груду, что осталась от передатчика. — Я понимаю, что вам хочется сказать, поэтому обойдусь без ваших замечаний. Естественно, никто ничего не знает, поскольку свидетелей нет.

— В том-то и дело. То, что произошло, обнаружила присутствующая здесь сиделка Магнуссон.

Маккиннон посмотрел на Джанет.

— Почему вы пришли сюда? Услышали шум? Девушка подняла голову и с недовольством посмотрела на него.

— Вы холодны как рыба, Арчи. Вот лежит несчастная, бедная девушка, вот разбитый передатчик, а вам хоть бы что. Вы даже не расстроились, я уж не говорю о раздражении или ярости. А я — в ярости!

— Я это вижу. Но Маргарет скоро придет в себя, а от передатчика ничего осталось, так что я не вижу оснований для ярости. Сделать я тут ничего не могу. Меня беспокоит другое. Вы что-нибудь слышали?

— Вы безнадежны. Нет, я ничего не слышала. Я просто зашла поговорить с нею. Она лежала, свалившись прямо на стол. Я сбегала за доктором Синклером, и мы вдвоем переложили её на постель.

— Наверняка кто-то что-то видел. Не могли же все спать.

— Капитан и его старший помощник не спали. — Она одарила его нежнейшей улыбкой. — Вы, наверное, заметили, мистер Маккиннон, — ехидным тоном произнесла она, — что глаза и капитана Боуэна, и старшего помощника Кеннета сильно забинтованы?

— Мы с вами потом разберемся, — вполголоса сказал Маккиннон, — когда я доставлю вас на Шетлендские острова. Меня хорошо знают в Леруике. — Девушка сделала недовольную гримасу, а боцман повернулся в сторону Боуэна:

— Вы что-нибудь слышали, капитан?

— Да, слышал. Какое-то звяканье. Что-то очень похожее на звон разбиваемого стекла. Точно не разобрал.

— А вы, мистер Кеннет?

— То же самое, боцман. И также не понял, что это такое.

— А тут и понимать не надо. Чтобы разбить несколько ламп, кувалды не требуется. Наступить башмаком на лампы — и дело сделано. — Он вновь повернулся к Джанет. — А Маргарет не следовало спать. Тем самым она себя обрекла, иначе бы он не осмелился пройти здесь. Ему пришлось бы идти через вашу палату. Я что-то сегодня совсем ничего не соображаю, как вы считаете?

— Это уж точно. — Девушка вновь улыбнулась ему, но уже без всякого недовольства Во всяком случае, до ястребиного взгляда далеко.

Маккиннон повернулся и обратил свой взор на дверь в послеоперационную палату, которая была чуть-чуть приоткрыта.

— Вполне логично, — произнёс он, кивая головой. — Зачем утруждать себя и закрывать дверь, когда всем и так станет очевидно, — он просто не подумал обо мне, — что иным образом он войти в палату не мог. Столовая, коридор, операционная, послеоперационная, палата А. Ясно как божий день.

Все двери, конечно, открыты, а разве может быть иначе? Мы сейчас тоже не будем утруждать себя и запирать их. Когда это произошло, кому-нибудь известно? Наверное, где-то между запуском двигателей и включением, да?

— Мне кажется, что примерно в это время, — сказал Синклер. — Самое идеальное время и лучшие условия. Примерно через десять минут после запуска двигателей и минут за пять до включения генератора мистер Паттерсон разрешил всем говорить нормально и передвигаться, не производя большого шума. Вокруг почти ничего не было видно, потому что аварийные лампы дают очень слабое освещение. Все возбужденно заговорили. Это можно рассматривать как спад напряжения, как выражение надежды, что удалось ускользнуть от подводной лодки, благодарности, что мы ещё все живы, что-то в этом роде. Началась ходьба. Так что незаметно исчезнуть и вернуться через минуту не представляло труда.

— Наверное, так и было, — согласился боцман, — причём этот мог сделать либо человек из вашей команды, либо кто-нибудь из тех, кого мы взяли на борт в Мурманске. Тем не менее, к разгадке мы не приближаемся. Мы так и не знаем, что же за человек имеет доступ к амбулатории. Капитан и вы, мистер Кеннет, меня удивляет только одно: почему вы не позвали сестру Моррисон? Вы же наверняка почувствовали запах хлороформа?

Арчи, успокойтесь, ну так нельзя — укоризненно произнесла Джанет. — Неужели вы не видите, что у них перевязаны даже носы? Почувствуете ли вы что-нибудь, когда у вас на носу платок?

— Сиделка, вы правы, но только наполовину, — сказал Боуэн. — Я действительно почувствовал запах, но он был слишком слаб. Вся беда в том, что в палате столько пахучих лекарств и антисептических средств, что я даже не обратил внимания.

— Ясно. Вернуться в столовую с губкой, пропитанной хлороформом, он, конечно, не мог. С руками в хлороформе тоже. Минуточку. Я сейчас вернусь.

Боцман взял лампу аварийного света, прошёл в послеоперационную палату, быстро осмотрел её, затем перешел в операционную, где включил свет. Тут же в корзине он нашёл то, что искал, и вернулся в палату А.

— Губка. Вся пропитана хлороформом. Разбитая ампула и пара резиновых перчаток. Совершенно бесполезные.

— Ну, по крайней мере, не для Невидимки, — сказал Синклер.

— Я говорю, бесполезные для нас. Бесполезные в качестве улики. Опять мы остаемся на месте.

Маккиннон уселся за сестринский стол и в каком-то раздражении уставился на обер-лейтенанта Клаусена, который метался на кровати.

— И он всё время так?

Синклер кивнул.

— Да, без остановки.

— Думаю, это чертовски раздражает. Других больных, а также дежурных сестер и сиделок. Почему его не положили в послеоперационную палату?

— Потому что сестра, ухаживающая за ним, а это Маргарет, если помните, против этого возражала, — терпеливым холодным голосом произнесла Джанет. — Он — её больной. Она хочет, чтобы он был постоянно у неё на виду. Есть ещё вопросы, Арчи?

— Намекаете на то, что мне пора успокоиться и заняться каким-то делом? Каким? Расследованием? — Он помрачнел. — А расследовать нечего. Я просто жду, когда Маргарет придет в себя.

— Наконец-то хоть какие-то признаки благородства.

— Мне хочется задать ей несколько вопросов.

— Мне следовало догадаться. Что ещё за вопросы? Ведь и так очевидно, что нападавший незаметно подкрался к ней сзади, приложил к её носу губку с хлороформом, она потеряла сознание, не понимая, что происходит. В противном случае она нажала бы на кнопку или позвала бы на помощь. Она не сделала ни того, ни другого. Вы не можете задать ей вопросы, на которые она не в состоянии ответить.

— Поскольку я с вами пари не заключал, денег брать у вас не буду. Вопрос первый. Откуда Невидимка знал или узнал, что все в палате А будут спать, за исключением, конечно, капитана Боуэна и мистера Кеннета, у которых забинтованы лица? Он никогда бы не осмелился сделать то, что он сделал, если бы существовала хоть малейшая возможность, что кто-то может проснуться. Так откуда он это знал? Ответьте, пожалуйста.

— Я... я не знаю. — Джанет явно опешила. — Это как-то раньше не приходило мне в голову. Думаю, другим — тоже.

— Вполне объяснимо. Такие вопросы могут прийти в голову только старым тупым боцманам. Вы только что перешли к защите, Джанет. Вопрос второй: кто сообщил ему об этом?

— И этого я не знаю.

— Может быть, Мэгги знает. Номер три. Кто из членов команды или пассажиров на корабле ненароком интересовался состоянием здоровья больных в палате А?

— Откуда я могу это знать?

— А Мэгги может, разве не так? В конце концов, ей могли задавать подобные вопросы, разве не так? А вы утверждали, что в состоянии ответить на любой вопрос, на который она сможет. Чепуха! Вопрос номер четвертый.

— Арчи, вы начинаете вести себя как прокурор. Я ни в чём не виновата.

— Не уплывайте в сторону. Вы — не в доке. Четвертый вопрос, и самый главный из всех. Невидимка, насколько нам известно, совсем не дурак. Наверняка он догадался, что рано или поздно Мэгги спросят: с кем вы, сестра Моррисон, обсуждали состояние ваших больных? Он должен был прийти к выводу, что при таком раскладе Мэгги покажет на него пальцем. Мой вопрос заключается в следующем: почему он в своём стремлении сохранить свою анонимность не перерезал ей горло, когда она потеряла сознание?

Острый нож так же бесшумен, как и губка с хлороформом. Ведь это было бы логично, разве не так, Джанет? Но он этого не сделал. Почему он не убил её?

Джанет побледнела как полотно и, когда она заговорила, её было чуть слышно.

— Чудовищно, — произнесла она. — Просто чудовищно.

— Как я понимаю, это опять относится ко мне? Что ж, вполне подходит, если вспомнить ваш последний отзыв обо мне — бессердечное чудовище.

— Нет, нет, я — не о вас. — Она все ещё говорила едва слышно. — Чудовищны не вы, а сам вопрос. Сама мысль о том, что подобное возможно. Неужели подобное могло произойти, Арчи?

— Я в не меньшей степени удивлен, почему этого не произошло. Но я думаю, мы найдем ответ, когда Мэгги придет в себя.

Наступила тишина, которую прервал Боуэн.

— Очень любезно с вашей стороны, боцман, действительно очень любезно. Укорять молодую даму за то, что она не в состоянии ответить на ваши вопросы, даже если хвалилась в обратном. Если это может в какой-то степени послужить утешением вам, милая Джанет, ни один из этих вопросов даже в голову мне не пришёл.

— Благодарю вас, сэр, — ответила девушка. — Очень любезно с вашей стороны. Я даже почувствовала себя получше. Вот видите, Арчи, я не могу быть такой идиоткой.

— А никто вас такой и не считает. Как вы думаете, доктор Синклер, через какое время она придет в себя?

— Минут через пять, пятнадцать, двадцать пять? Точно сказать невозможно. Люди по-разному приходят в себя. Но даже когда это произойдет, она какое-то время будет как в тумане, плохо соображать, с трудом вспоминать, что произошло, и не сразу сможет ответить на трудные вопросы.

— Когда она будет в нормальном состоянии, пожалуйста, сообщите мне. Я буду на мостике.

Глава 11

Полчаса спустя Маккиннон нашёл Маргарет Моррисон в небольшой комнате отдыха рядом со столовой. Она была бледной, серьёзной и вполне собранной. Он уселся прямо напротив неё.

— Как вы сейчас себя чувствуете?

— Немного тошнит. — Она едва заметно улыбнулась. — Доктор Синклер, кажется, чересчур встревожен моим состоянием. Я думаю, всё будет нормально.

— Прекрасно. В смысле, конечно, не в том, что подобная неприятность могла произойти с вами, а в том, что вам повезло. Поздравляю вас.

— Да, Джанет рассказала мне. Незачем пожимать плечами, Арчи. Значит, он мог это сделать, да? Перерезать мне горло?

— Да, мог сделать. И должен был это сделать.

— Арчи!

— Боже! Может быть, я не очень хорошо выразился, но ради своего спасения он должен был это сделать. Он же не мог оставить нить, которая потом приволокла бы его на виселицу!

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — со слабой улыбкой произнесла она. — И думаю, никто этого не поймет. Джанет говорит, что у вас ужасно неровный характер. Заявила, что у вас ко мне масса вопросов.

— Совсем не масса, а один-единственный, точнее, вариации одного и того же вопроса. Где вы были этим днём после того, как мы остановились.

— В столовой. Вон там. А затем до того, как погас свет, я пошла сменить Айрин.

— Когда вы были в столовой, кто-нибудь интересовался состоянием больных в палате А?

— Конечно. — Она не скрывала своего удивления. — Меня часто спрашивают об этом. Это же вполне естественно, разве не так?

— Я имею в виду сегодня днём, ближе к вечеру.

— Да, я сказала им. Это же естественно?

— А у вас не спрашивали, кто спит, а кто нет?

— Нет. Если подумать, в этом не было нужды. Помню, что я сказала им, что капитан и его старший помощник не спят. Это была своего рода шутка.

— Она вдруг резко замолчала, прикусила губы и даже как-то сморщилась. — Понимаю. Это была вовсе не шутка. Видимо, это явилось причиной, почему меня насильственно отослали ко сну. Так, да?

— Боюсь, что да. И кто же задавал вопросы?

— Вейланд Дей.

— Ага, наш буфетчик, точнее — наш бывший буфетчик, а ныне — ваш преданный слуга и воздыхатель издалека.

— Не так уж издалека, как вам может показаться. Иногда это вызывает раздражение. — Она улыбнулась и тут же вновь стала серьёзной. — Вы лаете не на то дерево, Арчи. Он, может быть, и паразит, но он всего лишь мальчишка. Очень смазливый мальчишка. Это немыслимо.

— Я не это дерево имею в виду. Соглашаюсь, немыслимо. Наш Вейланд никогда не примкнет к людям, мечтающим нанести вам вред. А кто ещё присутствовал за столом? В радиусе слышимости, я имею в виду.

— Откуда вы узнали, что ещё кто-то был за моим столом?

— Маргарет Моррисон слишком умна, чтобы быть идиоткой.

— Мария была...

— Сестра Мария?

Она кивнула.

— Она исключается. Кто ещё?

— Стефан. Польский парнишка. Никак не могу научиться произносить его фамилию. Впрочем, никто этого сделать не в состоянии. Затем присутствовали Джонс и Макгиган, которые почти всё время находятся в обществе Вейланд Дея, наверное, потому, что это самые молодые члены команды судна. Два матроса по имени Керран и Фергюсон. Я едва знаю их, потому что они редко попадаются мне на глаза. И, кажется, двое из тех больных, которых мы взяли на борт в Мурманске. Не помню их имен.

— Кажется?

— Нет, точно были. Я так выразилась просто из-за того, что не знаю их имен. Один из них — больной туберкулёзом, а у другого — нервное расстройство.

— Вы бы смогли опознать их, если б увидели снова?

— Без особого труда. У обоих рыжие волосы.

— Все ясно. Механик Хартли и старший оператор-торпедист Симмонс. — Маккиннон открыл дверь и крикнул:

— Вейланд!

Вейланд Дей тут же появился и с почтением произнёс:

— Слушаю, сэр.

— Разыщите мистера Паттерсона и мистера Джемисона. И ещё лейтенанта Ульбрихта. Передайте им мои извинения и попросите их прийти сюда.

— Да, сэр. Сей минут, сэр.

Маргарет Моррисон в удивлении посмотрела на боцмана.

— Как вы узнали, что Вейланд тут, поблизости?

— Чтобы у солнца не было своей тени? А вы для него — все равно что солнце. Я могу прогнозировать события, причём это не имеет никакого отношения к прозрению или душевному свету. Я могу, например, поспорить, что первым придет лейтенант Ульбрихт.

— Да будет вам. А это вам что-нибудь даст? Опять дурацкий вопрос. Конечно, даст, иначе вы не стали бы посылать за другими.

— Вы правы. Могут возникнуть определённые трудности, но это мелочь. Как-нибудь утрясём. Ага, а вот и наш лейтенант Ульбрихт. Садитесь, лейтенант.

Он сел рядом с Маргарет Моррисон. Маккиннон сделал вид, что рассматривает потолок.

— А вот этого делать не следовало, — с досадой произнесла девушка.

Ульбрихт в удивлении посмотрел на неё.

— Что ты хочешь этим сказать, Маргарет?

— У боцмана довольно своеобразное чувство юмора.

— Вы её не слушайте, — сказал Маккиннон. — Просто ей не нравится, когда я говорю ей правду.

Он огляделся по сторонам, приветствовал входящих Паттерсона и Джемисона, затем поднялся и решительно хлопнул дверью.

— Неужели все так серьёзно? — спросил Паттерсон.

— Просто я не хочу, чтобы нас случайно подслушали, сэр. — Боцман быстро изложил содержание своих разговоров с Джанет Магнуссон и Маргарет Моррисон, а затем сказал:

— Один из этих девяти, слышавших, что говорила сестра Моррисон, узнал о том, что в, палате А только капитан Боуэн и мистер Кеннет не спят, и решил воспользоваться этой информацией. Вы со мной согласны?

Никто не возразил.

— Мы можем исключить сестру Марию. Просто её немыслимо вообразить в образе Невидимки. Керран и Фергюсон не настолько тупы, чтобы устраивать взрыв в балластном отсеке, прямо под плотницкой мастерской, где они и ночуют, В итоге остаются Симмонс и Хартли, из больных, которых мы взяли на борт в Мурманске. Как вы считаете, мистер Паттерсон, может, их стоит вызвать сюда?

— Тут даже говорить не приходится, боцман. Да, дело становится интересным.

Маккиннон открыл дверь.

— Вейланд!

Вейланд Дей появился быстрее, чем в первый раз. Маккиннон отдал ему нужные распоряжения, а затем добавил:

— Чтобы они здесь были через пять минут. И чтобы они принесли свои расчетные книжки.

Он захлопнул дверь и посмотрел на Маргарет Моррисон.

— Может, вам стоит уйти?

— Нет, не стоит. И потом, зачем мне уходить? Я — сторона заинтересованная и имею к этому делу не меньше отношения, чем вы. — Чисто автоматически она коснулась горла. — Даже больше, чем вы.

— Вам может не понравиться то, что вы увидите.

— Собираетесь прибегнуть к допросу в духе гестапо?

— Как с ними будут обращаться, решать будет мистер Паттерсон. Я только высказываю мнение, но мне кажется, что мистер Паттерсон — не сторонник пыток типа дробления конечностей, подвешивания на дыбе и прочее. Тем более, что подобного оборудования в машинном отделении нет.

Она холодно посмотрела на него.

— Шутовство вам не к лицу.

— Иногда, похоже, наоборот.

— Хартли и Симмонс, — произнёс Джемисон. — Они были в нашем списке подозреваемых. Помните вы это, боцман?

— Разрешите мне сказать, — вмешался Ульбрихт. — Возможно, вам это будет неприятно слышать, но я должен сказать. Я находился здесь с того момента, как погас свет, вплоть да того, как он появился снова.

Учитывая, что оба эти парня — рыжеволосые, ошибки тут быть не может. За это время ни один из них даже не вставал со своего места.

— Т-так, — протянула Маргарет с довольным видом. — Что-то не строится ваша, версия, боцман.

— Печально, сестра, очень печально. Неужели вы действительно желаете доказать мне, что я не прав? У меня такое странное чувство, что ещё до окончания нашего путешествия мне докажут, что я не прав. Правда, вы тут будете ни при чем. — Он покачал головой. — Действительно печально.

Сестра Моррисон умела быть упорной. С видом благовоспитанной медсестры она заметила:

— Вы же слышали, что сказал лейтенант: никто из этих парней во время отсутствия света не покидал своего места.

— Я был бы крайне удивлен, если бы они сделали иначе. — Маргарет Моррисон почувствовала себя в замешательстве. Маккиннон обратился к Ульбрихту:

— Лейтенант, мы имеем дело не с Невидимкой номер два, а Невидимками номер два и три. Мы установили, что номером два был член нашей команды, который сделал пробоину в балластном пространстве, когда мы были рядом с тонущим корветом. Но ни один из членов команды, находящихся под подозрением, не слышал слов сестры Моррисон, за исключением Хартли и Симмонса. Разумно.

Но мы их никак не можем связать с происшествием в балластном отсеке, потому что, когда там произошел взрыв, они оба были, скорее всего, в Мурманске, в госпитале, где кого-то из них, а может и обоих, подкупили.

Поэтому, конечно, никто из них не поднимался со своего места в то время, когда произошел несчастный случай. Иначе все было бы чересчур очевидно.

Ульбрихт похлопал себя по голове.

— Что-то сегодня лейтенант Ульбрихт с головой не в ладах. Обычно наоборот. Да. боцман, вы абсолютно правы. Это чересчур очевидно. — Он посмотрел на Маргарет Моррисон. — А вы не согласны?

— Думаю, что так и есть, — произнесла она, слегка покраснев.

— И думать тут нечего, — потеряв терпение, выпалил Маккиннон. — Просто информация прошла до того, как остановили двигатели. За сколько минут до этого момента Вейланд Дей интересовался у вас состоянием больных в палате А?

— Я не знаю, точнее — не уверена.

— Хватит, Маргарет. Неужели вы не видите, что это важно?

— Пятнадцать минут? — Она явно не знала, что сказать. — Может быть, двадцать. Я действительно не уверена;.

— Конечно, вы не уверены. Люди не смотрят на свои часы каждые пять минут. Но кто-то из этих двух типов в это время выходил из столовой?

— Да, — еле слышно произнесла она.

— Который из них?

— Я не знаю. Я действительно не знаю. Я говорю правду. Раньше я сказала, что с легкостью опознаю их...

— Успокойтесь, Маргарет. Все вам верят. Вы хотите, наверное, сказать, что вы их всегда воспринимали как единую пару, а не как отдельные личности. Оба они чрезвычайно похожи, оба рыжеволосые, и вы не знаете их имен.

Она благодарно улыбнулась ему, но ничего не сказала.

— Вы всё верно поняли, боцман. Кроме всего прочего, я уверена в этом, потому что иного объяснения быть не может.

Паттерсон почесал подбородок.

— Я вот думаю относительно предстоящего допроса. Как мы будем его проводить?

— Я предлагаю сперва проверить их на честность, то есть выяснить, действительно ли они являются теми, кем себя называют. Хартли утверждает, что он механик. Им, выходит, займетесь вы. Симмонс говорит, что он старший оператор-торпедист. Значит, с ним поговорю я. — Он посмотрел на часы. — Через пять минут они будут здесь.

Никому из вошедших Паттерсон даже не предложил сесть. В течение нескольких секунд он холодно и задумчиво рассматривал их, а затем сказал:

— Я — старший механик Паттерсон. Временно я исполняю обязанности командира этого корабля. У меня к вам несколько вопросов. Почему эти вопросы возникли, вы узнаете позже. Кто из вас механик Хартли?

— Я, сэр.

Хартли был несколько выше, более кряжистым, чем Симмонс. В остальном они совершенно не отличались друг от друга. Смущение Маргарет Моррисон, когда заходила речь об этой парочке, теперь было понятным.

— Вы утверждаете, что вы — механик. Вы в состоянии это доказать?

— Доказать? — Хартли несколько опешил. — Что вы имеете в виду под этими словами, сэр? У меня нет при себе никакого удостоверения, если речь идет об этом.

— Можете ли вы пройти практический тест?

— Практический тест? — Лицо Хартли прояснилось. — Конечно, сэр. Я никогда не был в вашем машинном отделении, но это не имеет значения. Механик есть механик. Отведите меня в ваше машинное отделение, и я назову вам каждый механизм, который там имеется. Я могу это сделать с забытыми глазами — достаточно одного прикосновения. Я расскажу вам о предназначении каждого предмета оборудования, разложу его на части и тут же соберу.

— Гм, — хмыкнул Паттерсон и посмотрел на Джемисона. — Что вы скажете об этом?

— Я бы не стал терять времени, сэр.

— Я бы тоже.

Паттерсон кивнул боцману, который обратился к Симмонсу:

— Вы старший торпедист Симмонс?

— Д-да. А вы кто такой? — Маккиннон взглянул на это тонкое, наглое лицо и подумал, что кровными братьями они никогда бы не стали. — Вы — не офицер.

— Я — моряк.

— Я не отвечаю на вопросы моряков торгового флота.

— Не отвечаете, так будете отвечать, — рявкнул Паттерсон. — Мистер Маккиннон — не простой моряк. Равного ему среди моряков не найдешь. Он — старший матрос, что у вас соответствует мичману. Но даже это не имеет значения. Он действует в соответствии с моими приказами, и, если вы не подчиняетесь ему, значит, вы не подчиняетесь мне. Вы это понимаете?

— Нет.

Маккиннон спокойным, ровным голосом поправил:

— «Нет, сэр», когда разговариваете со старшим офицером.

Симмонс фыркнул. Мгновение — и Симмонс согнулся вдвое, булькая горлом и глотая воздух ртом. Не обращая на него никакого внимания, Маккиннон обратился к Паттерсону:

— Вы разрешите мне переговорить с этим человеком, сэр? Он явно подозрительная личность.

— Я с вами согласен. Можете заниматься им.

— Либо на цепь, голый хлеб и воду, пока мы не доберемся до порта, либо вы отвечаете на мои вопросы.

— На цепь! — прохрипел Симмонс, потому что не так-то легко прийти в себя после удара в солнечное сплетение, которым его наградил Маккиннон. — Вы не имеете права меня бить.

— Имеем и, если возникнет необходимость, будем бить, — ледяным тоном произнёс Паттерсон. — Я несу ответственность за всё, что происходит на корабле. Если я приму такое решение, вас просто бросят за борт. Если у меня появятся доказательства, что вы — шпион, вас как шпиона расстреляют.

— Я его лично допрошу, — сказал Маккиннон.

— Арчи, каковы можете... — в ужасе воскликнула Маргарет Моррисон.

— Успокойтесь, — ледяным тоном остановил её Паттерсон. — Я предлагаю вам, Симмонс, даже советую ответить на несколько простых вопросов...

— Вы — старший оператор-торпедист? — спросил Маккиннон.

— Конечно.

— Можете ли вы это доказать?

— Подобно Хартли, присутствующему здесь, у меня при себе нет соответствующего документа. А у вас нет торпед, чтобы испытать меня. Впрочем, вы не сможете отличить одну торпеду от другой.

— Где располагается ваша воинская часть?

— В Портсмуте.

— Где вы получили квалификацию старшего оператора-торпедиста?

— Конечно, в Портсмуте.

— Когда?

— В начале сорок третьего года.

— Покажите мне вашу расчетную книжку. — Маккиннон быстро пролистал её, а затем посмотрел на Симмонса:

— Чересчур новая и чистая.

— Некоторые люди умеют хранить вещи.

— Но сохранить старую вы не смогли, да?

— Что, чёрт побери, вы хотите этим сказать?

— Это либо совершенно новая книжка, либо ворованная, либо подделанная.

— О господи, я не понимаю, о чём вы говорите!

— Прекрасно все понимаете. — Боцман швырнул расчетную книжку на стол.

— Это подделка, а сами вы — лжец и совсем не старший оператор-торпедист. К несчастью для вас, Симмонс, я был помощником командора в торпедном подразделении Военно-морского флота. Ни в начале сорок третьего, ни раньше, ни позже не готовили операторов-торпедистов в Портсмуте. Их готовили в Родан-колледже близ Брайтона, в колледже, который до войны был ведущей женской школой в Британии. Вы — мошенник и шпион, Симмонс. Как зовут вашего сообщника на борту «Сан-Андреаса»?

— Я не понимаю, о чём вы говорите.

— Потеря памяти. — Маккиннон посмотрел на Паттерсона. — Вы разрешаете его запереть, сэр?

— Разрешаю.

— Никто не имеет права запирать меня, — заорал Симмонс. — Я требую...

Его голос перешел в визг, когда Маккиннон заломил ему руку за спину.

— Вы остаётесь здесь, сэр? — спросил Маккиннон.

Паттерсон кивнул.

— Я недолго. Вернусь минут через пять — десять. Нам больше не нужен механик Хартли?

— Конечно, не нужен. Простите, механик, но нам необходимо было выяснить.

— Я понимаю, сэр, — сказал Хартли, хотя по его голосу чувствовалось, что он ничего не понял.

— Вряд ли. Но позднее мы всё объясним.

Хартли вышел, за ним следом — Маккиннон и Симмонс, правое запястье которого находилось где-то в районе левой лопатки.

— Десять минут, — произнесла Маргарет Моррисон. — Нужно всего десять минут, чтобы запереть человека, как в камеру.

— Сестра Моррисон, — сказал Паттерсон. Она повернула к нему своё лицо. — Я восхищаюсь вами как сиделкой. Я ценю вас как человека. Но не вмешивайтесь в дела и не судите о том, о чём вы понятия не имеете. Боцман может быть просто боцманом, но он может действовать на уровне, о котором вы представления не имеете.

Если б не он, вы бы сейчас сидели в лагере для военнопленных или лежали бы на дне. Вместо того чтобы постоянно подначивать его, вы лучше благодарили бы весь свет, что есть ещё такие люди, как Арчи Маккиннон.

Он замолчал и едва слышно выругался, когда увидел, как у неё покатились слезы.

Маккиннон втолкнул Симмонса в свободную каюту, запер дверь, положил ключ в карман, развернулся и ударил Симмонса в то же самое место, что и раньше, но с большей силой. Симмонс отшатнулся назад, со всего размаха налетел на переборку и упал на пол. Маккиннон взял его за шкирку, вытянул его правую руку и со всей силой ударил по её бицепсам. Симмонс закричал, попытался поднять правую руку и не смог: её полностью парализовало. То же самое боцман проделал с его левой рукой.

— Я буду это делать, не переставая, — любезным голосом прошептал он. — Я буду продолжать бить тебя, в любые места, с головы до ног. На твоем лице не останется живого места. Я ненавижу шпионов, терпеть не могу предателей, и меня совершенно не волнует жизнь тех, у кого на руках кровь невинных жертв.

Маккиннон вернулся в комнату отдыха и сел на своё прежнее место.

Ульбрихт посмотрел на свои часы и сказал:

— Четыре минуты. Клянусь честью, мистер Маккиннон, вы умеете держать слово.

— Небольшое внушение — и дело сделано. — Он посмотрел на Маргарет Моррисон и увидел на её лице следы горьких слез. — Что случилось?

— Ничего. Просто неприятно как-то сознавать, что общаешься с людьми, а они...

— Да уж, хорошенького тут мало. — Он немного нахмурился, глядя на неё, а затем сказал:

— Кстати, Симмонс, в конце концов, выразил желание дать показания, причём добровольно.

— Добровольно? — в удивлении спросила Маргарет.

— Никогда не судите о человеке по его внешности. В каждом из нас масса тайн. Оказывается, его фамилия не Симмонс, а Браун , причём через "а" (Brown (англ.) — Braun (нем.)).

— Я так и думал, — бросил Паттерсон. — Немец.

— Так-то это так, но он — из наших Королевских Военно-морских сил.

Паспорт его, естественно, поддельный. Ему его вручили в Мурманске.

Короче, он — член шпионской сети, которая находится там. И никакой он не старший оператор-торпедист, а просто санитар корабельного лазарета, что вполне объясняет умелое применение им различных медикаментов. — Он швырнул на стол связку ключей. — Уверен, доктор Синклер подтвердит, что это ключи от амбулатории.

— О боже, — произнёс Джемисон — Да, вы времени даром не теряли, боцман. Тут уж ничего не скажешь. Похоже, этот... как его... Браун... добровольно давал показания.

— Не то слово! Он мне даже описал внешность Невидимки номер два.

— Что?!

— Помните, Маргарет, что всего несколько минут назад я заявлял вам, что ещё до окончания нашего путешествия мне докажут, что я не прав? Это и произошло. Оказывается, Невидимкой номер два является Маккриммон.

— Маккриммон! — воскликнул Джемисон, едва не свалившись со стула. — Маккриммон. Какой негодяй!

— Поосторожнее. Вы всё-таки сидите рядом с молодой дамой, — с мягким укором произнёс Маккиннон.

— Ах да. Действительно. Извините, сестра. — Джемисон вновь сел на своё место. — Но Маккриммон!

— Думаю, что ошибка главным образом моя, сэр. Я заявлял, что, хотя он и преступник, он — из тех преступников, которым можно доверять. Серьёзный просчет в суждении. Но наполовину я был прав.

— Лично мне это кажется вполне допустимым, — холодным тоном заметил Паттерсон. — Никогда он мне не нравился. Агрессивный, злой, сквернослов.

Провести два срока в Барлинни, тюрьме усиленного режима близ Глазго! И оба срока за грабеж с применением насилия прямо на улице. Думаю, ощущение металлической балки в руках для него не ново. В ряды Королевского Военно-морского флота нельзя принимать людей с таким прошлым. Невольно приходишь к выводу, что у нас заниженные требования. — Он в задумчивости помолчал, а затем сказал:

— Будем его вызывать?

— Я вот тоже над этим думаю. Мне бы очень хотелось с ним поговорить. Только, боюсь, мистер Паттерсон, мы не сможем вытянуть из него полезной для себя информации. Люди, нанявшие его и знающие, что он из себя представляет, вряд ли станут говорить ему больше, чем требуется. Они, естественно, не говорили ему о своих планах, своих целях. Разговор был короток, типа: «Надо сделать то-то и то-то» или «Вот ваш гонорар». С другой стороны, сэр, если мы не станем его арестовывать, у нас будет возможность проследить за каждым его шагом и получить очень ценную информацию. Какую — понятия не имею, но чувствую, что стоит немного поиграть с ним.

— Согласен. Повесить мы его всегда успеем.

Лейтенант Ульбрихт нашёл звезду для определёния курса. Он стоял на мостике вместе с Маккинноном. «Сан-Андреас» на всех парах несся на запад. За штурвалом стоял Керран. Небольшие облака на небе, легкий ветер и сравнительно спокойное море. Ульбрихту хватило быстрого взгляда на Полярную звезду, чтобы заявить, что они находятся точно в том самом месте, где они были в минувший полдень. Он остался на мостике, где он предпочитал проводить всё время, за исключением тех случаев, с сожалением отметил про себя боцман, когда Маргарет Моррисон была свободна от дежурства.

— Неужели мы от неё оторвались, мистер Маккиннон? Если это действительно так, то это произошло примерно три с половиной, а может, даже четыре часа тому назад.

— То, что от неё ни слуху ни духу, это факт. Но если мы её не видим, то это отнюдь не означает, что её нет поблизости. Я уже не раз говорил об этом. И всё-таки у меня какое-то странное чувство. Может, мы действительно от неё улизнули.

— Я не могу без уважения относиться к вашим так называемым «странным чувствам».

— Я сказал — «может». Точно мы сможем сказать только тогда, когда появится первый «кондор» в поисках огней.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы больше не говорили об этом. Как бы то ни было, возможно, мы на самом деле оторвались от неё, а «фокке-вульф» не смог нас обнаружить. Как долго вы собираетесь следовать этим курсом?

— Чем дольше, тем лучше, я думаю. Если они потеряли нас, они наверняка подумают, что ничего страшного не произошло, что мы следуем курсом на Абердин, ибо, насколько нам известно, у них нет оснований думать, что мы можем пойти не на Абердин, а в какое-то другое место.

Поэтому они все ещё будут полагать, что мы идем на юго-юго-запад, а не следуем прямо на запад. Я помню, лейтенант Ульбрихт, кто-то из великих сказал, что у некоторых немцев временами проявляется одномерное мышление.

— Чепуха. Вы посмотрите на наших поэтов и драматургов, наших композиторов и философов. — Ульбрихт несколько мгновений помолчал, и Маккиннон мысленно представил себе, как лейтенант в темноте улыбается про себя. — Хотя, конечно, временами такое, может быть, и случается. Я искренне хочу надеяться, что это один из таких случаев. Чем дольше они будут прочесывать район в направлении Абердина и чем больше времени мы будем двигаться на запад, тем меньше будет у них шансов обнаружить нас. Сколько мы уже следуем этим курсом? Час или два? А может, больше?

— Да. Больше. Я предлагаю придерживаться этого курса всю ночь, а вскоре после рассвета свернуть прямо на Скапа Флоу.

— Мне кажется это вполне приемлемым. Это значит, мы пройдем мимо Шетлендских островов, которые будут у нас по левому борту. Хоть одним глазом на них взглянуть. Жаль, что, когда мы будем проходить мимо них, у вас не будет возможности заскочить домой.

— Когда-нибудь этот день придет. Кстати, уже пора на обед, лейтенант.

— Так быстро? Пропускать его не стоит. А вы идете?

— Наверное. Керран, свяжитесь по телефону с Фергюсоном и прикажите ему подняться сюда. Скажите, чтобы он вёл постоянное наблюдение за тем, что делается вокруг, то есть в радиусе 360 градусов. Понимаете?

— Сделаю. Что он должен высматривать, боцман?

— Огни.

Как только Маккиннон вошёл в столовую, он увидел Джемисона и сразу отвел его в сторону.

— Наш вероломный друг опять куда-то сунул нос? Да, сэр?

— Нет, нет. Это точно. Гарантирую. Просто мы со старшим механиком посоветовались и решили довериться всем работникам машинного отделения.

Точнее, всем, за исключением Рейли, который, похоже, единственный поддерживает с ним контакт. За исключением Рейли никто в машинном отделении не любит Маккриммона. Поэтому мы переговорили с каждым человеком в отдельности, рассказали ему, в чём дело, и попросили не касаться этого вопроса в разговоре с другими. Так что Маккриммон будет под постоянным наблюдением как в столовой, так и в машинном отделении. — Он всмотрелся в лицо Маккиннона. — Мы решили, что это хорошая идея. А вы, похоже, так не считаете?

— Что бы вы с мистером Паттерсоном ни решили, для меня это закон.

— Ч-чёрт, — с чувством протянул Джемисон. — Я же предлагал шефу сперва переговорить с вами, но он был уверен, что вам эта идея понравится.

— Даже не знаю, нравится она мне или нет, сэр, — с сомнением в голосе произнёс Маккиннон. — Как будто бы, это хорошая идея. Но Маккриммон — не просто негодяй, а умный негодяй. Не забывайте, что, если бы не простая случайность, он долго бы занимался своими черными делами. И никому бы даже в голову не взбрело его подозревать. То, что он груб, склонен к насилию, готов человека балкой убить, ещё не означает, что он не способен чувствовать атмосферу вокруг себя, в особенности когда люди становятся, с одной стороны, чересчур осторожными, а с другой — чрезмерно любопытными. И потом, если Рейли находится в приятельских с ним отношениях, почему его также не взяли под наблюдение?

— Ну, не всё так плохо, боцман. Если он даже догадается, что за ним следят, разве это не явится гарантией его хорошего поведения?

— Или явится или же станет гарантией того, что, когда ему будет необходимо что-то провернуть, он сделает так, что рядом не будет ни души, а нам как раз этого и не нужно. Если бы он считал, что его по-прежнему никто не подозревает, он мог бы выдать себя. Теперь он этого не сделает. — Маккиннон посмотрел на стол. — Где мистер Паттерсон?

Джемисон почувствовал себя не в своей тарелке.

— Следят за происходящим.

— Следит за происходящим? То есть не спускает глаз с Маккриммона. Это вы хотите сказать? Мистер Паттерсон, появившись на этом корабле, ещё ни разу не пропустил обеда. Я это знаю, вы знаете, и будьте уверены, что Маккриммон это тоже знает. Если у него возникнет хоть малейшее подозрение, что мы подозреваем его, то можно даже себе представить, какова будет его реакция.

— Похоже, — медленно произнёс Джемисон, — Эта идея, в конце концов, была не такой уж хорошей.

Не только Паттерсон в тот вечер отсутствовал за обедом. Джанет Магнуссон была на дежурстве, а сестра Мария и доктор Синклер занимались весьма серьёзным делом: они перевязывали заново голову капитану Боуэну.

Капитан Боуэн, как передавали, производил много шума.

— Интересно, что думает доктор Синклер по поводу зрения капитана, восстановится оно или нет? — сказал Джемисон, сидя в ожиданий первого блюда за обеденным столом с бокалом вина в руке.

— Он почти уверен, что восстановится, — ответила Маргарет Моррисон.

— Я тоже так думаю. Хотя на это уйдет несколько дней. Ресницы слишком сильно обгорели.

— А остальные в палате всё время так и спят? — Она заморгала и покачала головой. Джемисон поспешил добавить:

— Простите за бестактный вопрос.

— Нет, нет, всё нормально. Она улыбнулась. — Просто я никак не могу выкинуть из головы Симмонса и Маккриммона. Как обычно, только мистер Кеннет не спит, возможно, обер-лейтенант Клаусен тоже, трудно сказать. Он всё, мечется по постели и бормочет.

— И все время произносит бессмысленные слова? — спросил Маккиннон.

— В общем, да. Все слова, конечно, немецкие, за исключением, пожалуй, одного английского. Он его повторяет снова и снова, как будто это слово преследует его. Довольно странно. Это термин, который у шотландцев означает «собирать урожай круглый год». — Она посмотрела на Ульбрихта. — Вы Шотландию хорошо знаете. Мы направляемся в Шотландию. Я — наполовину шотландка. Арчи в Джанет, хотя они уверяют, что с Шетлендских островов, тоже шотландцы.

— И не забудьте того типа с хлороформом, — съязвил Маккиннон. Она скривила лицо.

— Лучше бы не напоминали.

— Извините. Свалял дурака. Так какое отношение шотландцы имеют к Клаусену?

— Слово, которое он постоянно повторяет, — Эдинбург.

— Так. Эдинбург. Афины Севера! — с энтузиазмом произнёс Ульбрихт. — Знаем, знаем. Очень даже хорошо. Лучше, чем многие шотландцы, уверяю вас. Эдинбургский замок. Холирудский дворец. Усыпальница. Сады. Принсес-стрит — самая красивая из всех... — Тут он оборвал свои воспоминания и резко спросил:

— Мистер Маккиннон! В чем дело?

Маргарет Моррисон и мистер Джемисон тоже обратили внимание на боцмана. Казалось, он находится где-то далеко, а костяшки его огромной руки, державшей стакан, побелели. Неожиданно стакан треснул, и вино разлилось по столу.

— Арчи! — Маргарет Моррисон перегнулась через стол и схватила его за руку. — Арчи! Что такое?

— Простите, как глупо с моей стороны, — спокойным, ровным голосом произнёс боцман. Он вновь был самим собой, взял бумажную салфетку и вытер ею стол. — Прошу прощения.

Она повернула его за кисть руки и разогнула ладонь.

— Вы же порезались. И довольно сильно.

— Это ерунда. Говорите, Эдинбург? Преследует его. Вы же так выразились, Маргарет. Преследует. Так, чёрт побери, и должно быть. Господи, каким же идиотом я оказался! Каким слепцом. Тупицей.

— Зачем вы говорите это? Если вы себя считаете тупицей, то что тогда говорить о нас? Выходит, мы ещё...

— Нет, нет. Просто я знаю то, что вам неизвестно.

— Что же это тогда? Что? Маккиннон улыбнулся.

— Маргарет, мне казалось, что вы лучше всех поняли, насколько опасно говорить при людях. Вы можете привести в комнату отдыха капитана Боуэна?

— Нет, не могу. Ему перевязывают голову.

— Маргарет, я думаю, вам следовало бы сделать то, что предлагает боцман. — Ульбрихт впервые в присутствии других назвал её по имени.

— И приведите вашу подругу, — сказал Маккиннон. — То, что я хочу сказать, может заинтересовать её.

Она бросила на него долгий, задумчивый взгляд, а затем, не промолвив ни слова, вышла из комнаты. Маккиннон также задумчиво посмотрел ей вслед, а затем обратился к Джемисону.

— Думаю, вам следует послать кого-нибудь из ваших людей за мистером Паттерсоном. Пусть он тоже придет сюда.

Капитан Боуэн вошёл в комнату отдыха в сопровождении доктора Синклера, которому ничего не оставалось, как прийти вместе со своим пациентом, так как он не успел ещё забинтовать ему голову.

— Похоже, нам придется опять менять наши планы, — произнёс Маккиннон с выражением боли на лице, причиной которой, однако, была не перемена планов, а то, что Джанет чересчур сильно перевязывала его порезанную руку. — Теперь уже точно можно утверждать, что немцы, если им не удастся захватить нас, пошлют нас на дно. «Сан-Андреас» — больше не госпитальное судно, а корабль, полный сокровищ. Сколько их у нас на борту, я не знаю, но, думаю, примерно на сумму в двадцать-тридцать миллионов фунтов стерлингов.

Все молчали. Что можно было сказать на такое заявление? Уверенность боцмана отнюдь не вызвала моря голосов, восклицаний удивления, сомнения или недоверия.

— Это, конечно, русское золото, плата за ленд-лиз. Немцы хотели бы наложить на него свою лапу, поскольку золото есть золото, и не имеет значения, в какой стране оно произведено, но, если им не удастся этого сделать, будьте уверены, что и Британия его не получит. Дело вот в чем.

Британскому правительству должно быть известно, что у нас на борту золото. Вы только задумайтесь над этим — и поймёте, что это спланированная совместная операция между Советским и Британским правительствами.

— Использовать госпитальное судно для перевозки золота? — в полном недоумении произнёс Джемисон. — Британское правительство никогда не пошло бы на это.

— Я не собираюсь комментировать ваше высказывание, сэр. Я считаю, что ваше правительство, как и любое другое, способно на что угодно. Тем более, что в годы войны об этике отношений не говорят. И вообще, существует ли этика войны? Единственное, что я хочу сказать, что наше правительство с большим недовернем относится к русским, и наше исчезновение получит самое грязное истолкование, вплоть до утверждения, что русские, после, того как судно вновь пустилось в плавание, перехватили его, избавились от его команды, отправили «Сан-Андреас» в какой-нибудь порт северной России, выгрузили золото, а затем потопили корабль. С другой стороны, они могут считать, что русские не отправили золота, потому что так и не дождались «Сан-Андреаса», Но у русских есть свой подводный флот, небольшой, который базируется в Мурманске и Архангельске.

Какого мнения будет придерживаться правительство, неважно. Результат в любом случае будет один и тот же — на радость немцам. Британское правительство придёт к выводу, что русские не хотят и не умеют держать своих обещаний, поэтому будет с подозрением относиться к возможным с ними сделкам в будущем. Доказать они ничего не смогут, а вот сделать — да: сократить или совершенно приостановить любые поставки по ленд-лизу в Россию. Это окажется более эффективным способом прекращения поставок союзников в Россию, нежели действия немецких подводных лодок в Северной Атлантике и Арктике.

Наступило долгое молчание. Затем Боуэн сказал:

— Вполне возможный сценарий, боцман. Даже убедительный, если можно воспользоваться этим словом. Но невольно возникает один вопрос: почему вы считаете, что на нашем борту золото?

— Я не считаю, сэр. Я знаю. Несколько минут тому назад, когда мы все уселись пообедать, сестра Моррисон, присутствующая здесь, случайно обмолвилась, что обер-лейтенант Клаусен в бреду постоянно повторяет одно и то же слово — Эдинбург. — Она сказала, что создается такое впечатление, будто это слово преследует его. Думаю, так и есть. Совсем недавно одна немецкая подводная лодка послала на дно крейсер «Эдинбург», возвращавшийся из России. На борту «Эдинбурга» было по крайней мере двадцать миллионов фунтов стерлингов в золотых слитках.

— Господи! — чуть слышно прошептал Боуэн.

— Все чертовски прекрасно увязывается, сэр. Клаусену вдолбили, что он не должен повторять ошибки своего чрезмерно старательного предшественника, который потопил «Эдинбург». В то же время это прекрасно объясняет — я имею в виду потопление «Эдинбурга» — всю ту таинственную возню относительно использования «Сан-Андреаса». Любой крейсер, любой эсминец можно потопить. Но по Женевской конвенции топить госпитальные суда запрещается.

— Как я жалею о том, что не сказала об этом вам раньше, — произнесла Маргарет Моррисон. — Он произносил это слово с первого момента появления у нас. Мне следовало догадаться, что это может иметь какое-то значение.

— Вам незачем корить себя, — сказал Маккиннон. — Почему какое-то слово должно иметь для вас значение? Люди в бреду говорят всё, что угодно. Даже если б мы узнали об этом раньше, разницы не было бы никакой. Важно то, что оно стало нам известно не слишком поздно. По крайней мере, я надеюсь, что не слишком. Если есть какие-то укоры, то они должны быть в мой адрес. Я хоть знал о том, что произошло с «Эдинбургом». Не думаю, что другим было это известно.

— Выходит, это было все заранее подстроено, да? — заметил Джемисон. — Теперь понятно, почему ни вам, ни мистеру Кеннету они не разрешили посмотреть, что происходит за брезентом, когда в судне за делывали пробоину на боку. Они просто не хотели, что вы видели, как они заменяют вынимаемый балласт балластом другого типа. Вы, наверное, знаете, как выглядел первоначальный балласт?

— Вообще-то, нет. Думаю, что и мистер Кеннет тоже.

— А русским этого не было известно, и они решили не рисковать. Я даже уверен, что они покрасили бруски золота в тот же самый цвет, что был у первоначального балласта, хотя размеры и формы блоков и кирпичей из золота наверняка были другими. Вот почему на брезенте была надпись «Вход воспрещен». Все, что произошло с нами с того времени, можно объяснить наличием этого золота. — Джемисон помолчал, как бы не зная, продолжать или нет, наконец кивнул головой, как будто он принял решение. — А вам не кажется, боцман, что поведение Маккриммона не совсем объяснимо?

— Нет, не кажется. Он же двойной агент.

— Чёрт! — Джемисон даже сморщился от досады. — я надеялся, что хоть раз мне удастся первым придти к решению проблемы.

В истории шпионажа, — продолжал Маккиннон, — полно двойных агентов. Маккриммон — один из них. Его основным хозяином и, безусловно, настоящим является Германия. Мы можем выяснить, а может быть, и нет, как немцам удалось внедрить его в русскую разведку, но это им удалось. Вне всякого сомнения, взрыв в балластном пространстве был сделан им по указанию русских, что было скорее в интересах Германии, нежели России. И те и другие были заинтересованы в том, чтобы «Сан-Андреас» направился в Мурманск. Русским это надо было для того, чтобы загрузить судно золотом, а немцам — чтобы внедрить на корабль Симмонса и пронести заряд для балластного пространства.

— Запутанная история, — сказал Боуэн, — но не такая запутанная, когда видны все нити. Это существенно меняет дело, так я понимаю, боцман?

— Думаю, что да, сэр.

— Какой же нам лучше всего взять курс на будущее? Я использую это слово в обоих его значениях.

— Я готов выслушать предложения.

— Лично я вам предложить ничего не могу. При всем моем уважении к доктору Синклеру должен сказать, что благодаря его уходу за мной моя голова практически перестала работать.

— Мистер Паттерсон, у вас какие предложения? — сказал Маккиннон. — И у вас, мистер Джемисон.

— У меня никаких, — ответил Джемисон. — Я не хочу опять попасть впросак, чтобы мне объясняли, почему мой блестящий план вдруг не сработал и почему следовало делать иначе. Потом, я — инженер. Что я могу предложить?

— Тогда я предлагаю следующее. Мы продолжаем следовать этим курсом, то есть прямо на запад, примерно до полуночи. Таким образом, мы ещё дальше удалимся от «хейнкелей» и «штук». Меня они, правда, не особенно беспокоят, они редко переходят в атаку, когда стемнело. Если же мы правы и нам действительно удалось ускользнуть от немецкой подводной лодки, значит, они не знают, где нас разыскивать.

Отсутствие огней «кондора» даст нам возможность предположить, что они ищут нас не в том месте.

В полночь я попрошу лейтенанта рассчитать новый курс — на Абердин.

Будем надеяться, что со звёздами нам повезет. Таким образом, мы довольно близко подойдем к восточному берегу Шетлендских островов. Правильно, лейтенант?

— Я бы сказал, на довольно близкое. На расстояние крика. Вы сможете даже передать своё последнее прости родным островам, мистер Маккиннон.

— Мистер Маккиннон не собирается ни с чем прощаться, — раздался решительный голос Джанет Магнуссон. — Ему нужен отдых. Он сказал, что он скучает по дому, а Леруик — его родной город. Правильно, Арчи?

— Вы прямо читаете мои мысли, Джанет, — оказал боцман. — У меня, капитан, возникла, по-моему, неплохая идея. Остановиться невдалеке от Леруика и посмотреть, какова обстановка. Думаю, существуют две возможности. Теперь мы уверены, что немцы скорее отправят нас на дно, чем допустят, чтобы мы спокойно вошли в какой-нибудь британский порт.

Чем больше мы будем спускаться на юг, тем больше вероятность того, что нас потопят. Следовательно, надо подальше держаться от юга. Второе. Если нас обнаружит самолёт или подводная лодка, они смогут подтвердить, что мы по-прежнему придерживаемся курса на Абердин, так что масса времени впереди. В подходящий момент мы свернём на запад, у местечка под названием Бардхед, затем на северо-запад и север — в направлении на Леруик. Время от времени мы будем понемногу менять курс, пока не доберемся до гавани. Это займет у нас не более часа, а немецким бомбардировщикам, чтобы добраться до нас из Бергена, понадобится значительно больше времени.

— Лично мне такой план кажется вполне приемлемым, — сказал Джемисон.

— Хотел бы я сказать то же самое. Он слишком прост. Всегда существует возможность, что немцы могут догадаться, что мы будем делать. А может быть, и нет. Чем чёрт не шутит.

— Я всегда говорил, боцман, — сказал Джемисон, — что ваше присутствие — большое утешение.

Глава 12

Время клонилось к полуночи, а «кондоров» всё не было видно. За исключением двоих вахтенных в машинном отделении, Нейсбая и Трента на мостике, лейтенанта Ульбрихта и Маккиннона в капитанской каюте, двух постов у входов в госпиталь, а также двух дежурных сиделок, все остальные спали, или делали вид, что спят, или должны были спать. Ветер, сменивший направление на северное, усилился до четырех баллов. По воде побежала волна. «Сан-Андреас» стало раскачивать, хотя он упорно продолжал идти на запад.

В капитанской каюте лейтенант Ульбрихт оторвался от карты, которую он изучал, и посмотрел на часы.

— Без десяти минут полночь. Впрочем, точность времени не имеет значения. Будем менять курс на ходу. Предлагаю в последний раз бросить взгляд на звёзды, а затем направиться на Шетлендские острова.

Наступил рассвет. Холодный, серый, буйный рассвет, а «кондоров» так и не было. В десять часов утра валящийся от усталости Маккиннон — он стоял за штурвалом с четырех часов — отправился вниз позавтракать. В столовой он увидел Джемисона, который пил чашку кофе.

— Спокойная ночь, боцман. Похоже, что мы сбросили их со своего хвоста. Как вы считаете?

— Так оно кажется.

— Кажется? Только кажется? — Джемисон в задумчивости посмотрел на него, — Я что-то не слышу радости в вашем голосе. Целую ночь никаких признаков противника. Неужели мы не должны радоваться при таких обстоятельствах?

— Должны, должны. Положение наше сейчас просто прекрасное. Что меня волнует, так это наше будущее. Оно на данный момент не просто спокойное и мирное, а чертовски спокойное и мирное. Как гласит пословица, перед бурей бывает затишье. Так вот сейчас у нас затишье. Буря впереди. Неужели вы этого не чувствуете, сэр?

— Нет, не чувствую! — Джемисон отвернулся и нахмурился. — Не чувствовал, пока не появились вы и всё не испортили. ещё немного — и вы вообще заявите мне, что я живу иллюзиями.

— Ну, это было бы чересчур, сэр.

— Слишком всё тихо, слишком мирно? Может быть, это и так. Опять игра кошки с мышкой. И мы, конечно, как всегда, в роли мышки? Они нас обнаружили и выжидают удобный момент. Удобный для чего? Нападения?

— Да. Я только что шесть часов провёл за штурвалом, и у меня было много времени для размышлений над этим вопросом. Двух минут для его изложения вполне достаточно. Если кто и живет иллюзиями, так это я. Как вы думаете, сэр, сколько у них «кондоров» на аэродромах в Тронхейме и Бергене?

— Не знаю. Наверное, чертовски много.

— Так считаю и я. Три-четыре «кондора», действующие вместе, за пару часов могут прочесать пространство в десять тысяч квадратных миль. Все зависит от высоты полета и видимости. Тем более, что цель одна — обнаружить нас, самый ценный подарок на Норвежском норе. Но они ничего не делают, даже не пытаются делать. Почему?

— Потому что им известно, где мы находимся. Потому что нам не удалось выйти из-под наблюдения подводной лодки.

Маккиннон кивнул головой и уперся кулаком в подбородок. Завтрак нетронутым стоял перед ним.

— Вы сделали всё, что было в ваших силах, боцман. Никто никогда гарантии дать не пожег. Вам не за что себя корить.

— В том-то и дело, что есть. Если бы нам чуть-чуть повезло, мы бы смогли от неё уйти вчера вечером. Но этого не произошло. Почему? Потому что мы забыли про фактор «Икс».

— Фактор «Икс». Знаете, это что-то странное, боцман. Как в рекламе: фактор «Икс» — новый, секретный ингредиент в самой последней женской косметике!

— Я хочу сказать, что, даже если мы ускользнули от неё, вышли из радиуса действия её гидролокатора, она все равно могла найти нас, причём без помощи локатора или «кондора». Мы забыли о том, что у нормального лучника всегда есть в запасе вторая стрела.

— Вторая стрела? — Джемисон осторожно поставил чашку на стол. — Вы имеете в виду какой-нибудь жучок-передатчик у нас на борту?

— А вы можете предложить иное решение, сэр? Удача сделала нас настолько самодовольными, самоуверенными, что мы просто стали недооценивать простых смертных. Сингх, Маккриммон, Симмонс — все они трое, насколько мне известно, оказались умнее нас, настолько умнее, что мы не замечали очевидного, того, что нельзя не заметить. Вполне возможно, что это даже не приёмопередатчик, а самый простенький передатчик размером не больше дамской сумочки, которым наши Невидимки время от времени пользовались.

— Но мы же все обыскали, боцман. Причём очень тщательно. И ничего не нашли. Передатчики или что там ещё просто так из воздуха не возникают.

— Это верно. Но всё ли мы обыскали? Мы прочесали госпиталь, каюты, кладовые, камбузы — и больше ничего.

— Да, но где ещё...

Джемисон вдруг замолчал и задумался.

— Вот-вот, я подумал о том же самом. Надстройка наша в данный момент все равно что нежилая палата.

— Только ли? — Джемисон поставил чашку и встал. — Ну что ж, займемся надстройкой. Я прихвачу с собой пару своих парней.

— А как вы определите, жучок это или нет? Думаю, я не смог бы.

— А я смогу. Надо только собрать вместе всё, что не должно находиться на корабле.

После его ухода Маккиннон подумал, что Джемисон, в дополнение к своим инженерным способностям, был ещё и ассоциированным членом Института инженеров-электриков, а это наверняка поможет ему определить жучок.

Не прошло и десяти минут, как Джемисон вернулся. Он улыбался, явно довольный.

— У вас поразительный нюх на всякие там «жучки», боцман. Нашли сразу же. Можно сказать, попали в точку.

— Где?

— Хитрые дьяволы. Наверное, решили, что это смешно, и туда никто заглядывать не станет. Что может быть более подходящим местом для радиопередатчика, чем разбитая радиорубка? Они не только воспользовались для питания одной из неповрежденных батареек, но даже приделали самодельную антенну. Правда, вряд ли это сразу же придет в голову, если её внимательно не рассматривать.

— Поздравляю вас, сэр. Блестяще проделано. Вы всё оставили на месте?

— Да. Сперва, чисто инстинктивно, было желание всё вырвать с корнем. Но потом, если так можно выразиться, победил разум. Если они знают о нашем положении благодаря этому передатчику, то они могут и следить за нами с помощью гидролокатора. — Вот именно. Поэтому, когда мы остановили двигатели, они просто подняли перископ и без особого труда обнаружили нас. Ну ладно, время ещё будет, и мы разберем этот жучок.

— Сегодня ночью. Да, боцман? Если мы к ночи ещё будем на плаву.

— Я не совсем уверен, сэр. Все зависит, как вы правильно заметили, от того, в каком состоянии мы будем к наступлению тьмы.

Джемисон посмотрел на него в задумчивости и ничего не сказал.

Маккиннон крепко спал в свободной каюте, расположённой рядом с каютой капитана Андрополуса, когда в половине первого после полудня его разбудил Джонни Холбрук.

— На проводе мистер Нейсбай, сэр.

Маккиннон сел на койке, протёр глаза и с некоторым неодобрением посмотрел на молодого санитара, который, подобного Вейланду Дею, стал своеобразной тенью боцмана.

— А другой никто не может с ним поговорить?

— Извините, сэр. Он настаивает на разговоре с вами.

Маккиннон прошёл в столовую, где люди уже собирались на ленч. Там присутствовали Паттерсон, Джемисон, Синклер, Маргарет Моррисон и сиделка Айрин. Боцман взял трубку.

— Джордж, вы оторвали меня от сна.

— Очень сожалею, Арчи. Но я подумал, что вам лучше об этом знать. Мы — не одни.

— Вот как.

— По правому борту. На расстоянии двух миль. Едва появившись над водой, приказывает остановиться, иначе обещает открыть огонь.

— Вот как.

— Также заявляет, что, если мы попытаемся изменить курс, он потопит нас.

— Даже так?

— Так он заявляет. Может, действительно так и сделает. Мне свернуть к нему?

— Да.

— На полном ходу?

— Я должен получить распоряжение. Подожди минутку.

Он положил трубку.

— Судя по всему, разговор интригующий, — заметила Маргарет Моррисон, — Но по вашим ответам информации не получишь.

— Боцманы — люди немногословные. Мистер Паттерсон, можем мы дать полный ход?

Паттерсон кивнул, ничего не говоря поднялся со своего места и подошёл к трубке.

— Как я понимаю, вопросов задавать не следует? — покорным тоном произнёс Джемисон.

— Правильно понимаете, сэр. Извините, что испортил вам ленч.

— Как всегда... тактика напролом? — спросил Синклер.

— Другого выхода нет. Он угрожает потопить нас.

— Он ещё не то заговорит, когда увидит, что мы направляемся прямо к нему, — сказал Джемисон. — Наверняка он скажет, что на борту «Сан-Андреаса» одни чокнутые.

— Если он это скажет, может быть, он и прав.

Боцман уже повернулся, чтобы уйти, как его задержал Ульбрихт.

— Я тоже пойду с вами.

— Не надо, лейтенант. Я не верю, что наш новый знакомый собирается нас потопить, но попытку остановить нас он сделает. Главной целью, я в этом уверен, будет мостик. Вы хотите пустить насмарку всю ту хорошую работу, что проделали доктор Синклер и медицинский персонал, чтобы вас опять шили и бинтовали? He будьте эгоистом. Маргарет!

— Вы остаетесь здесь, Карл Ульбрихт.

Ульбрихт зарычал, пожал плечами, улыбнулся и остался на своём месте.

Когда Маккиннон поднялся на мостик, «Сан-Андреас» на полном ходу начал разворачиваться на правый борт. Нейсбай обернулся, когда Маккиннон входил в рубку.

— Беритесь за штурвал, Арчи. Он сигналит.

Нейсбай передвинулся к правому борту. Кто-то у боевой рубки подводной лодки действительно пользовался сигнальной лампой, но передача послания происходила очень медленно. Скорее всего, передающий, решил Маккиннон, не знает английского языка и сигналит букву за буквой. Перед боевой рубкой трое матросов сгрудились у боевого орудия, которое, судя по всему, было нацелено прямо на них. Передача послания прекратилась.

— Что он сказал, Джордж?

— Вернитесь на свой курс. Остановитесь — или я стреляю.

— Передайте ему, что мы — госпитальное судно, и напомните о Женевской конвенции.

— Он не обратит на это внимания.

— Тем не менее, посылайте. Отвлеките его. Дайте нам время. По правилам ведения военных действий, в человека никогда не стреляют, если он говорит.

Нейсбай начал сигналить, но тут же вскочил обратно на мостик.

Раздался пушечный выстрел. Снаряд разорвался внутри надстройки. Нейсбай укоризненно посмотрел на боцмана.

— Вы сами играете не по правилам, Арчи.

— Куда он попал?

Нейсбай вышел на правый борт, посмотрел ниже и в сторону кормы.

— В матросский камбуз, — сказал он. — Точнее, в то, что им когда-то было. Конечно, там не было ни души.

— Конечно, они не в это целились, можете быть уверены. Сила ветра в четыре балла для нас ничего не значит, но она делает весьма неустойчивым пушечное основание субмарины. Мне это ужасно не нравится, Джордж, потому; что они могут попасть куда угодно, только не туда, куда целятся.

Будем надеяться, что в следующий раз снаряд пролетит мимо нас и на таком же расстоянии, только не ниже, а выше.

Следующий снаряд пролетел прямо через мостик. Он пролетел через первое окно по правому борту, прошёл через металлический лист, отделявший мостик от того, что некогда было радиорубкой, и разорвался там. Взрывной волной вышибло дверь, которая влетела на мостик, и шарахнуло обоих мужчин. Маккиннон налетел на штурвал, а Нейсбай — на небольшой стол для навигационных карт. К счастью, остроконечные осколки полетели в другую сторону, и никто из них не пострадал.

— Они делают прогресс, Арчи, — произнёс Нейсбай, когда наконец смог отдышаться.

— Это случайность.

«Сан-Андреас», надстройка которого дико вибрировала, поскольку генераторы работали на полных оборотах, продолжал нестись прямо на боевую рубку подводной лодки, которая, правда, была ещё на довольно значительном расстоянии — более чем в одной миле. — Следующий снаряд пронесся недалеко от капитанского мостика.

Третий снаряд действительно пронесся мимо судна и упал, не разорвавшись, в море в сотне ярдов от кормы «Сан-Андреаса».

Следующий снаряд попал в носовую часть. Где он разорвался, сказать было невозможно, — с мостика этого не было видно. Послышался грохот якорной цепи: один из носовых якорей стал опускаться на дно Норвежского моря. Грохот этот прекратился так же резко, как и начался. С якорем, вне всякого сомнения, вырвало и якорный замок.

— Невелика потеря, — заметил Нейсбай.

— Да, действительно, кого волнует якорь? Вопрос в другом: нет ли у нас пробоины.

Ещё один снаряд угодил в носовую часть, и на этот раз не было сомнения, что он попал в полубак на палубе, с левого борта.

— Есть у нас пробоина или нет, — заметил Нейсбай, — сейчас не время выяснять, тем более, что они стреляют по носовой части. Мы все ближе к ним, поэтому выстрелы их становятся более точными. А целятся они, по всей видимости, в ватерлинию. Вряд ли они стремятся потопить нас. И откуда они могут знать, что у нас есть золото.

— Понятия не имею, что им известно. Может, они действительно знают, что у нас золото. Можно подумать, что золото, побитое шрапнелью, от этого перестанет быть золотом. В любом случае, мы должны быть благодарны судьбе. Под таким углом, под которым мы находимся по отношению друг к другу, невозможно попасть в район госпиталя.

Следующий снаряд разорвался в носовой части, почти в том же самом месте, что и предыдущий, правда, чуть выше.

— Там же находится плотницкая мастерская, — рассеянно заметил Нейсбай. — Я, кстати, тоже об этом подумал.

— Фергюсон и Керран были в столовой, когда вы уходили?

— Я вот как раз и пытаюсь вспомнить. Не могу вспомнить, видел я их или нет, но это отнюдь не значит, что их там не было. Это такая парочка, что будут жевать ленч целый час. Нужно было предупредить их.

— У вас на это не было времени.

— Я мог послать человека к ним. Я полагал, что они сконцентрируют весь огонь на мостике, но послать человека к ним я все же мог. Моя вина. Просчет.

Он помолчал, внимательно посмотрел, что делается на море, и сказал:

— Кажется, они поворачивают обратно, Джордж.

Нейсбай посмотрел в бинокль.

— Точно. На мостике какой-то человек, капитан или кто-то другой, с рупором в руке. Ага! Боевой расчет возится с пушкой, а теперь они выстраиваются. Что это может значить, Арчи?

— Ну, если в боевой рубке никого нет, а боевой расчет спускается в люк, то это может означать только то, что вы думаете. Пузырьки на поверхности видно?

— Нет. Хотя минутку. Да. Да, много.

— Продувают балластный отсек.

— Но мы в миле от них.

— Капитан решил не рисковать, и я его прекрасно понимаю. Этот не такой клоун, как Клаусен.

В течение нескольких минут они молча следили за происходящим.

Немецкая подводная лодка была уже под углом в 45 градусов. Вскоре она исчезла.

— Беритесь за штурвал, Джордж. Свяжитесь со старшим механиком, скажите ему о том, что произошло, и попросите сбросить ход до нормальной скорости. Затем возвращаемся на курс, которым следовали. А я схожу посмотрю, нет ли какой пробоины в носовой части.

Нейсбай смотрел вслед удаляющемуся боцману, прекрасно понимая, что не пробоина его в первую очередь волновала, что он отправился посмотреть, не решили ли Керран и Фергюсон на этот раз пропустить ленч.

Маккиннон вернулся минут через десять. В руке у него была бутылка виски и два стакана. Ни тени улыбки на лице.

— Им не повезло? — спросил Нейсбай.

— Судьба отвернулась от них, Джордж. Так же как и я отвернулся.

— Арчи, прекратите. Хватит винить себя. Сделанного не воротишь. — Джанет перехватила его, когда он вошёл в столовую. Он спустился вниз вместе с Нейсбаем, оставив за штурвалом Трента, а Джонса и Макгигана в качестве дозорных. Она отвела его в сторону. — Я понимаю, что это банально, бессмысленно, если хотите, но мёртвых не вернешь.

— Это верно, безрадостно улыбнулся боцман. А если уж говорить о мёртвых, а о покойниках, как известно, плохо не отзываются, это была ещё та парочка! Но оба они были женаты, у обоих были дочери. Что они подумают, если узнают, что любезный боцман в своём стремлении дорваться до немецкой подводной лодки совершенно забыл об их мужьях? .

— Лучше будет, если вы забудете о них. Я знаю, это звучит жестоко, но пусть мёртвые хоронят мертвецов. Мы — живые. Когда я говорю «мы», я говорю не о вас, я говорю обо всех, кто находится на борту, включая себя. Ваша обязанность — жить ради живущих. Неужели вы не понимаете, что жизнь каждого человека, на этом судне, вплоть до капитана, зависит от вас? Именно от вас зависит, доберемся мы домой или нет.

— Успокойся, женщина.

— Вы отвезёте меня домой, Арчи?.

— Галопом? Прыг-скок! Конечно, отвезу.

Она вытянула руки, взяла его за плечи, внимательно посмотрела ему в глаза, а затем широко улыбнулась.

— Знаете, Арчи, а я ведь действительно верю в это.

Он улыбнулся ей в ответ.

— Я рад этому.

Сам он в этот момент не был в этом уверен, но зачем усугублять подавленность и уныние.

Они подошли к столу, за которым уже сидели Паттерсон, Джемисон и Ульбрихт. Паттерсон поставил перед ним стакан.

— Должен сказать, вы заслужили это, боцман. Прекрасная работа.

— Не такая уж прекрасная, сэр. Я делал то, что я делал, иного выбора у меня просто не было. Не могу сказать, что мне жаль капитана немецкой подводной лодки, но перед ним почти невыполнимая задача. Ему приказано ни в коем случае нас не топить. Что он может сделать? Только на время вывести нас из строя. Мы же бросаемся за ним вдогонку. Он скрывается.

Вот и всё. Очень просто.

— В ваших устах все звучит просто. Я слышал, что на мостике вас чуть-чуть не задело.

— Если бы снаряд пролетел через металлическую стену и разорвался прямо на мостике, это одно дело, но он влетел через стекло. Повезло.

— А в носовой части?

— Три пробоины. Все выше ватерлинии. Привычная работа для судоремонтников, когда судно ставят в доки. Шпангоуты, похоже, достаточно прочные. Это положительные результаты. Что же касается отрицательных, боюсь, это полностью моя вина...

— Арчи! — раздался резкий голос Джанет.

— Ну, хорошо, хорошо. Вы уже об этом слышали. Фергюсон и Керран мертвы.

— Я знаю и сожалею. Чертовски жаль. Уже двадцать человек погибли. — Паттерсон на какое-то время задумался. — Вы считаете, что эта ситуация будет продолжаться какое-то время?

— Какая ситуация, сэр?

— Что они будут пытаться остановить нас, вместо того чтобы потопить.

Маккиннон пожал плечами.

— Немцам не столько важно получить золото, сколько дискредитировать русских перед нашим правительством. По тому, как складываются обстоятельства в настоящее время, они хотят и свой пирог поиметь, и чужой съесть. Самый настоящий фактор жадности.

— Пока они руководствуются жадностью, мы сравнительно в безопасности. Да?

— В смысле, что нас не потопят? Да. А вот захватить нас могут.

— Но вы же сказали...

— Стоит им направить ещё одну подводную лодку — и мы готовы. С двумя подводными лодками шансов у нас никаких. Если мы погонимся за одной, вторая пристроится нам в хвост и будет в своё удовольствие поливать нас шрапнелью. Конечно, не в машинное отделение, потому что им надо доставить нас в Норвегию. А в госпиталь. Стоит одному снаряду туда попасть, и мы сразу же вывесим белый флаг.

В следующий раз, когда я буду подниматься на мостик, я прихвачу прекрасную белую простыню.

— Бывают случаи, боцман, сказал Джемисон, — когда мне хочется, чтобы вы держали свои мысли при себе.

— Я просто отвечаю на вопрос, сэр. Кстати, у меня появилась другая мысль, другой вопрос, если позволите. Только небольшой группе людей было известно об этой операции, о том, что «Сан-Андреас» используется для перевозки золота. Один-два человека из состава кабинета министров, один или два адмирала. И всё. Хотелось бы мне знать, кто из них оказался предателем и продал наши жизни. Если мы вернемся назад и если кто-то из известных деятелей совершит самоубийство, тогда мы узнаем, что это за человек. — Он встал. — Простите меня, мне нужно ещё кое-что сделать.

— Что сделать, Арчи? — спросила Джанет. — Неужели ты ещё не всё сделал на этот день?

— Боцману работа всегда найдётся. Обыденная, Джанет, работа, обыденная.

Он вышел из столовой.

— Обыденная, — повторила Джанет. — Что ещё за обыденная?

— Керран мертв.

— Я это знаю.

По её виду было ясно, что она ничего не понимает.

— Керран был мастером по изготовлению парусов, и в его обязанности входило делать саваны для покойников.

Глава 13

Джанет быстро встала и вышла из-за стола. Паттерсон недовольно посмотрел на Джемисона.

— Бывают случаи, второй помощник, когда мне ужасно хочется, чтобы вы держали свои мысли при себе. Вы ничего понять не можете.

— Это верно. Деликатности у меня никакой. Буйвол и тот лучше сделает.

Паттерсон закончил молитву. К этому времени он уже профессионально проводил погребальную службу. Доски накренились, и зашитые в саваны тела Керрана и Фергюсона исчезли в ледяных водах Норвежского моря. Именно в это время шум машин в машинном отделении стал затихать, а «Сан-Андреас» снижать скорость.

Почти вся команда была на палубе — покойники были приятными людьми, и их любили. На нижней палубе собрались коки, стюарды, медицинский персонал н три кочегара. Трент и Джонс были на мостике.

Первым двинулся с места Джемисон.

— Похоже, — сказал он, — мы совершили ошибку.

Он медленно удалился с видом человека, которому спешить пока некуда.

Паттерсон и Маккиннон шли ещё медленнее.

— Интересно, что он имел в виду? — произнёс Паттерсон. — Под словами «Мы совершили ошибку»?

— Он ещё мягко сказал, сэр. Он просто намекнул, что всезнающий боцман опять сделал очередной промах. Кто стоял на вахте внизу?

— Только Стефан. Ну, этот, польский мальчишка.

— Будем надеяться, что он не пойдет вслед за теми, кого мы спускали за борт сегодня.

Паттерсон остановился и схватил Маккиннона за руку.

— Что вы хотите этим сказать? И о каком «промахе» вы говорите?

— Все взаимосвязано, — печально отозвался Маккиннон. — Наверное, я устал. Может быть, просто поленился подумать. Сэр, вы, случайно, не обратили внимания, кого не было на похоронах?

Паттерсон несколько мгновений молча смотрел на него, а затем стал перечислять:

— Медицинский персонал. Персонал столовой. Стюарды. — Он схватил боцмана за руку. — И Маккриммон.

— Действительно. А кто это разрешил Маккриммону болтаться здесь без дела?

— Видимо, наша тактика в отношении его не сработала. Всего не предусмотришь. Ни один человек этого сделать не в состоянии. Этот Маккриммон — скользкий тип. Как вы считаете, мы сможем что-нибудь ему пришить?

— Уверен, что не сможем. Тем не менее, сэр, я прошу вашего разрешения посадить его под замок. — Он с мрачным видом покачал головой и горько добавил:

— Что толку запирать дверь, когда лошадь понесла.

Стефан лежал на палубе, залитой нефтью, продолжавшей вытекать из поврежденного топливного трубопровода. За его правым ухом был кровавый синяк. Синклер осмотрел его голову и выпрямился.

— Я отправлю его в госпиталь. Сделаем рентген, но думаю, в этом нет необходимости. Он скоро очнется. Будет голова болеть. Вот и всё. — Он бросил взгляд на два стальных предмета, валявшихся на палубе рядом со Стефаном. — Вам известно, кто это сделал, боцман?

— Да. Гаечным ключом он его оглушил, а топориком повредил трубопровод. Могут быть отпечатки пальцев.

— Нет, не могут. — Маккиннон носком сапога коснулся обтирочного материала. — Этим он стёр отпечатки пальцев. — Он посмотрел на Паттерсона. — Этот трубопровод можно заменить, сэр?

— Можно. Сколько времени это займет, второй помощник?

— Пару часов, — ответил Джемисон.

— Вы не пройдете со мной, Паттерсон? — спросил Маккиннон.

— С удовольствием, боцман.

— Вы знаете, что могли убить его? — спросил Маккиннон.

— О чём, чёрт побери, вы говорите? — развязно бросил Маккриммон, сидевший в столовой.

— О Стефане.

— Стефане? А что такое со Стефаном?

— У него пробита голова.

— И все же я не понимаю, о чём вы говорите. Пробита голова? И как он умудрился пробить себе голову?

— Благодаря вам. Вы спустились в машинное отделение и ударили его по голове, а затем перебили топливный трубопровод.

— Вы что, с ума сошли? Я не вставал с этого места последние четверть часа.

— Тогда вы должны были видеть, кто спустился в машинное отделение. Вы — кочегар, мистер Маккриммон. Двигатель остановился, а вы даже не спустились вниз, чтобы посмотреть, что произошло?

Маккриммон жевал какую-то жвачку.

— Не надо взводить на меня напраслину. Факты у вас есть?

— Достаточно, — рявкнул Паттерсон. — Я заключаю вас под арест, Маккриммон. Какое-нибудь укромное местечко для вашего заключения мы найдем. Когда мы вернемся в Британию, вас будут судить за убийство, предательство, объявят приговор и, вне всякого сомнения, расстреляют.

— Это абсолютная чушь! — крикнул он, предпослав слову «чушь» несколько нецензурных выражений. — Я ничего такого не сделал, и вы не в состоянии доказать ничего.

— А нам это и не понадобится делать, — сказал Маккиннон. — Ваш дружок — Симмонс, или Браун, или как там его зовут — уже давно заливается, как говорят американцы, как канарейка. Пытаясь спасти свою жизнь, он всю вину за содеянное пытается переложить на вас.

— Негодяй!

Маккриммон вскочил на ноги, оскалил зубы, правую руку он сунул за пазуху.

— Не советую, — произнёс Паттерсон. — Что бы это ни было, не советую. Бежать вам некуда, Маккриммон, а боцман может убить вас одной рукой.

— Давайте, что там у вас есть, — сказал Маккиннон и протянул руку.

Маккриммон вытащил нож и положил на ладонь боцмана.

— Победы вы не одержали. — Лицо у него одновременно было испуганным и наглым. — Смеётся тот, кто смеётся последним.

— Может быть. — Маккиннон в задумчивости посмотрел на него. — Вам что-то известно, чего мы не знаем?

— Может быть.

— Как, например, наличие передатчика, спрятанного в радиорубке?

Маккриммон бросился вперёд, встретился с кулаком боцмана и рухнул с перебитым носом на пол.

Паттерсон посмотрел надлежащее тело и спросил Маккиннона:

— Вы почувствовали хоть какое-нибудь удовлетворение?

— Может, этого и не стоило делать... да, да, почувствовал.

— Я тоже, — произнёс Паттерсон.

День перешел в вечер, затем наступила ночь, а немцев всё не было.

«Сан-Андреас», восстановив прежнюю скорость, держал курс на Абердин.

Стефан пришёл в сознание и, как и предсказывал доктор Синклер, ничего кроме небольшой головной боли не испытывал. Синклер провёл две небольшие операции, восстанавливая перебитый нос Маккриммону, — работа, весьма сложная для хирурга по пластическим операциям. Синклер таким хирургом не был.

Лейтенант Ульбрихт, разложив перед собой на столе навигационную карту, в задумчивости почесал подбородок, а затем посмотрел на Маккиннона, сидевшего напротив него в капитанской каюте.

— Пока что нам везло. Везло? Никогда не думал, что я буду говорить такое на борту британского корабля. Почему мы остались одни?

— Потому что нам повезло, как вы только что выразились. Потому что поблизости у них нет свободной подводной лодки, а наш друг, который преследует нас по пятам, не решился сам снова заняться нами. Потом, мы по-прежнему держим курс на Абердин. Им известно, где мы находимся, и у них нет оснований полагать, что мы совсем не идем туда, куда нам следует идти. Они не знают, что произошло на судне. Средств таких у них нет.

— Пожалуй, разумно. — Ульбрихт посмотрел на карту и постучал по зубам. — Если с нами ничего не произойдет ночью, значит, это произойдет завтра. Вот что я думаю. По крайней мере, чувствую.

— Знаю.

— Что вы знаете?

— Завтра. Ваши земляки — не тупицы. Завтра мы будем проходить рядом с Шетлендскими островами. Наверняка у них возникнет подозрение, что мы собираемся зайти в Леруик или в другое подобное место. И будут действовать, исходя из этого предположения.

— Пошлют самолёты? «Кондоры»?

— Возможно.

— А у Королевских Военно-воздушных сил там есть истребители?

— Думаю, что да, хотя точно не знаю. Не был там многие годы.

— В Люфтваффе, конечно, знают. Если там есть «харрикейны» или «спитфайеры», они не станут рисковать и посылать туда своих «кондоров».

— Они могут послать их в сопровождении «мессершмитов», самолётов дальнего радиуса действия.

— Ну, а если не пошлют самолёты, значит, в нас могут выпустить торпеду?

— Меня это как-то мало волнует. Я думаю совершенно о другом.

— Я тоже. Торпеда — это уж на крайний случай. Знаете, может, нет необходимости сворачивать на юг вокруг Брессау и вокруг Бардхеда. Мы можем воспользоваться северным путем. Мимо селения Мерифилд. Так, кажется, оно называется?

— Я родился там.

— Боже, какой же я идиот. Если мы повернем на север, то нас же наверняка собьют торпедой. Так ведь?

— Да.

— Если же мы будем идти прямо на юг мимо Брессау, они подумают, что мы придерживаемся курса на Абердин.

— Можно только на это надеяться, лейтенант. Гарантии никто не даст. И сделать мы больше ничего не можем, — Совсем ничего?

— Ну, кое-что можем. Спуститься вниз и пообедать.

— Вполне возможно, это будет наш последний обед, да?

Маккиннон скрестил пальцы, улыбнулся и ничего не сказал.

За обедом, по вполне понятным причинам, все сидели с серьёзными лицами. Паттерсон был в необычайно печальном настроении.

— Вы никогда не задумывались о том, боцман, что мы просто можем обогнать подводную, лодку? Совершенно не опасаясь, что взорвутся паровые котлы, мы можем выжимать скорость на два-три узла больше.

— Задумывался, сэр. Уверен, это мы можем сделать. — В атмосфере чувствовалось напряжение. — Но я также уверен и в том, что немецкая подводная лодка сразу же заметит усиление оборотов наших двигателей. Ей останется только всплыть — тем самым она увеличит свою скорость — и разделаться с нами. Наверняка у неё на борту есть не менее дюжины торпед. Интересно, которая по счету попадет в нас?

— Нам и одной достаточно. — Паттерсон вздохнул. — Когда люди в отчаянии, они делают отчаянные предложения. Могли бы сказать что-нибудь и подбадривающее, боцман.

— После тяжелого труда, — сказал Джемисон, — бывает отдых. После шторма — порт. А нас, боцман, похоже, ничего хорошего не ждёт — ни отдых, ни безопасная гавань. Так, да?

— Должно было бы быть, сэр. Но, как вы помните, — он показал на Джанет Магнуссон, — я обещал этой даме отвезти её домой.

— Вы очень милы, Арчи Маккиннон. — Джанет улыбнулась ему. — Хотя врёте, не стесняясь. Маккиннон ответил ей улыбкой.

— А вы имейте немного терпения.

Ульбрихт первым почувствовал изменение общего настроения.

— Что-нибудь случилось, мистер Маккиннон?

— Да. По крайней мере, я надеюсь, что да. — Он посмотрел на Маргарет Моррисон. — Я вот думаю, будете ли вы так любезны попросить капитана Боуэна прийти в комнату отдыха?

— Ещё одна секретная конференция? Мне казалось, что все шпионы, преступники и предатели уже за бортом.

— Ну, я так не думаю, но кто знает? — Он осмотрел присутствующих за столом. — Мне бы также хотелось, чтобы вы все присоединились к нам.

На следующее утро, на рассвете, а светлеть в этих широтах начинает очень поздно, лейтенант Ульбрихт смотрел в окно по правому борту на равнинную местность, периодически проглядывавшую в просветах между шквалами мокрого снега.

— Так это и есть Унст, да?

— Да, это Унст.

Несмотря на то что Маккиннон почти всю ночь был на ногах, он выглядел свежим, отдохнувшим и почти весёлым.

— И вот ради этого вы — шетлендцы — разбиваете себе сердца?

— Да, ради этого.

— Я не хочу вас обидеть, мистер Маккиннон, это, по-моему, это самый пустынный, бледный и неприветливый остров, на который я имел несчастье обратить свой взор. 

— Дом, милый дом, — спокойно произнёс Маккиннон. — У каждого свои представления о красоте, лейтенант. А потом, ни одно шикарное место не будет выглядеть лучше в таких погодных условиях, как эти.

— Это другое дело. А погода на Шетлендах всегда такая плохая?

Маккиннон с удовольствием обозревал синевато-серые волны моря, тяжелые облака и падающий снег.

— Мне кажется, погода просто чудесная. 

— Ах да, у каждого свои представления. Думаю, лётчик любого «кондора» с вами не согласился бы.

— Невероятно. — Маккиннон показал вперёд. — Чуть-чуть правее. Это Фетлар.

— Да? — Ульбрихт взглянул на карту. — В пределах мили, от силы — двух. Неплохо мы поработали, мистер Маккиннон, неплохо.

— Мы? Вы, именно вы. Прекрасное судовождение, лейтенант. Адмиралтейство просто обязано дать вам медаль за ваши услуги.

Ульбрихт улыбнулся.

— Я очень сомневаюсь, что адмирал Дениц одобрит это решение. А если уж говорить об услугах, то они закончились. Как специалист по навигации я вам больше не нужен.

— Мой отец был рыбаком, профессиональным. Свои первые четыре года на море я провёл с ним вокруг этих островов. Здесь я, конечно, с курса не собьюсь.

— Я думаю.

Ульбрихт вышел на правый борт, в течение нескольких секунд вглядывался в направлении кормы, затем быстро вернулся, дрожащий и запорошенный снегом.

— Небо или то, что можно назвать небом, в северном направлении ужасно чернеет. Ветер стал более свежим. Похоже, что ваша ужасная — простите, чудесная, по вашим словам, — погода ещё может продлиться достаточно долго. Кажется, этого в расчет вы не принимали.

— Я же не чародей. И не гадальщик. Предсказание будущего не входит в мои обязанности.

— Ну что ж, назовем это вовремя выпавшей удачей.

— Удачей можно воспользоваться. Хотя бы чуть-чуть.

Фетлар был по правому траверзу, когда Нейсбай взялся за штурвал.

Маккиннон вышел на правый борт, чтобы посмотреть, какая погода.

Поскольку «Сан-Андреас» отклонился к югу на градус или два, а ветер был с севера, корабль почти не кренился. Облака почернели, стали зловещими, но не это привлекло его внимание. Сперва ему просто почудилось, потом он стал почти уверен, пока, наконец, не убедился, что их ожидает нечто более зловещее. Он вернулся на мостик и посмотрел на Ульбрихта.

— Помните, мы с вами говорили об удаче, хотя бы чуть-чуть. Мы не одни. Вон там «кондор».

Ульбрихт ничего не сказал, только вышел на борт и прислушался.

Вернулся он через несколько секунд.

— Я ничего не слышу.

— Его заглушает шум ветра. Я его точно слышал. В северо-восточном направлении. Я абсолютно уверен в том, что лётчик думает, будто мы его не услышим. Спутаем с завываниями ветра. Видимо, на этот раз они очень осторожны или чего-то боятся. Они вынуждены считаться с возможностью, что мы можем прорваться к какому-нибудь порту на Шетлендах. Можно представить, как всё произойдет. Перед рассветом подводная лодка поднимается на поверхность и вызывает «фокке-вульф». Лётчику, вне всякого сомнения, приказывают держаться вне поля видимости и слышимости.

Он так и делает, пока не получает сообщения от подлодки о том, что мы неожиданно сменили курс. Вот тогда он и появляется.

— Чтобы покончить с вами, — произнёс Нейсбай.

— Ну уж, розовых лепестков они кидать не будут. Это точно.

— Значит, вы считаете, что ни бомбардировщики-торпедоносцы, ни пикирующие бомбардировщики, ни «штуки» нами заниматься не будут?

— Нет, не будут. Они не смогут оказаться здесь в нужное время.

Прилететь раньше и болтаться в воздухе без дела они тоже не могут.

Единственный самолёт, который может весь день крутить над одной местностью, если в этом есть необходимость, — «кондор». Причём может прилететь не один самолёт, а несколько. Не забывайте, что мы — очень важная цель.

— Такой способностью, боцман, как у вас, — успокаивать людей и вселять в их души надежду, — обладают немногие, — с унылым видом произнёс Ульбрихт.

— Присоединяюсь к вашему мнению, — сказал не менее тоскливым голосом Нейсбай.

— Вы что, желаете, чтобы я все секреты держал при себе, да? Но вам болтать не следует. Зачем распространять печаль и уныние, в особенности если мы знаем, что надо делать в таких случаях.

— Изображать счастливую невинность, так, что ли? — спросил Нейсбай.

Маккиннон кивнул.

— Ну, это мы можем.

Вскоре после полудня, когда они проходили мимо череды небольших, скрытых туманом островов, которые Маккиннон назвал Скерриз, боцман вместе с Ульбрихтом спустился вниз, оставив на мостике Нейсбая и Макгигана. Снег, напоминавший скорее дождь, а не снег, прекратился, но не совсем. Ветер тоже стих. Видимость, если уместно было использовать это слово, составляла две — четыре мили. Облачность протянулась на высоту да двух тысяч футов, и там, где-то за её пределами, парил «кондор». Маккиннон больше его не слышал, но он ни на мгновение не сомневался в том, что он всё ещё там.

Капитан и Кеннет сидели на своих постелях. Боцман провёл с ними и с Маргарет Моррисон почти весь день. Все старались быть спокойными, но в атмосфере чувствовалась напряжённость ожидания. Было бы лучше, подумал про себя Маккиннон, если бы они знали, что за облаками за нами ведет наблюдение «кондор».

В столовой он разыскал Паттерсона и Синклера.

— Что-то сегодня на удивление спокойно, — сказал Синклер. — Как вы считаете, боцман?

— У нас ещё долгий путь впереди. — Интересно, подумал он, как среагирует доктор, если узнает о «кондоре». — Погода на нашей стороне. Снег, плохая видимость — не туман, но плохая. Низкая облачность.

— Звучит многообещающе. Может быть, мы ещё коснемся земли Хэппли-Айлз?

— Будем надеяться. Кстати, раз вы упомянули об этих островах, вы сделали все необходимые приготовления для переправки на них ваших тяжелораненых, когда мы будем проходить мимо?

— Да. Нет проблем. Лежачий больной только один — Рафферти. Затем четыре человека из Мурманска: двое с ранениями ног, двое — с отморожениями. Всего пять человек.

— Хорошо. Мистер Паттерсон, а эти два негодяя, Маккриммон и Симмонс, или как там его. Когда будем отправлять их на берег, их придется связать — ну, хотя бы руки за спиной.

— Правда, неизвестно, будет ли у нас шанс отправить их на берег. Они будут оставаться на судне до конца. И будут отправлены на берег, только когда корабль пойдет ко дну. Хоть они и преступники, преступники разной категории, они всё же люди.

— Пожалуйста, не надо об этом, — взмолился Синклер.

— Конечно, сэр. Как их кормят? Впрочем, это меня мало волнует.

— Оно и заметно, — съязвил Синклер. — Я их видел. Симмонс говорит, что потерял аппетит, а у Маккриммона лицо так разбито, что он от боли не может есть. Он говорит с трудом. Похоже, боцман, вы ударили его кувалдой.

— И не лью по этому поводу слезы.

Маккиннон поднялся и, прежде чем уйти, бросил:

— Пойду облегчу судьбу Нейсбаю.

— Часа два, — сказал Маккиннон. — Может быть, даже меньше, если мне удастся найти гряду низких облаков, снега и даже тумана. Чего угодно, лишь бы это дало нам возможность исчезнуть. Кто-нибудь из вас с мистером Джемисоном будет в это время в машинном отделении?

— Скорее всего, мы оба там будем, — со вздохом произнёс Паттерсон. — Можно только надеяться, что это сработает, боцман.

— Это единственное, что нам остается, сэр.

Вскоре после трёх часов дня, находясь с Нейсбаем и Ульбрихтом на мостике, Маккиннон принял решение двигаться дальше.

— Этого видеть мы не можем, — сказал он, обращаясь к Ульбрихту, — но мы действительно находимся напротив южной оконечности Брессау?

— Я бы так и сказал. Прямо назад от нас.

— Ну что ж, чему бывать, того не миновать. — Он связался с машинным отделением. — Мистер Паттерсон? Начнем, пожалуй. Джордж, лево руля. Курс — прямо на запад.

— Откуда я знаю, где запад? Маккиннон подошёл к двери, выходящей на правый борт, и распахнул её.

— Будет немного прохладно и сыро, но, когда ветер усилится и станет бить вам прямо в правую щеку, это и будет почти соответствовать западу.

Он прошёл в радиорубку, отсоединил жучок, возвратился на мостик и вышел на левый борт.

Погода почти не изменилась. Серое небо, серое море, видимость не более двух миль. Он вновь вернулся на мостик, оставив открытой дверь, чтобы северный ветер свободно проходил через мостик.

— Интересно, — сказал Ульбрихт, — о чём сейчас думает капитан подводной лодки?

— Вряд ли о чём-то приятном. Все зависит от того, как он организовал слежку за нами. Опирался ли он при этом только на передачи жучка, или только на результаты гидролокации, или же использовал и то и другое.

Если дело было только в жучке, он мог следить за нами на расстоянии.

Достаточно было, не всплывая, поднять над поверхностью воды антенну и получать сигналы жучка. В этом случае он мог и не пользоваться гидролокацией. Если это так, он может решить, что передатчик просто сдох. В конце концов, у него нет оснований полагать, что мы могли случайно наступить на жучок или узнать о художествах Маккриммона.

«Сан-Андреас», двигаясь почти на запад, развивал всё большую скорость.

— Итак, она где-то в этом квадрате, — продолжал Маккиннон. — Не хотел бы я здесь оказаться. Так какое же он примет решение? Станет ли он увеличивать скорость и двигаться нашим курсом в надежде догнать нас или же уйдёт в укрытие и в надежде найти нас пойдёт на перехват в районе Бардхеда? Все зависит от опыта капитана.

— Лично я не знаю, — ответил Ульбрихт.

— А я знаю, — сказал Нейсбай. — Мы исходим из предположения, что он не следит за нами с помощью гидролокатора. Если он так же опытен, как вы, Арчи, он пойдёт на перехват, затем попросит «кондора» спуститься и отыскать нас.

— Я так и боялся, что вы это скажете.

Пятнадцать минут прошли в странной тишине, затем Маккиннон вышел на левый борт. Отсутствовал он недолго.

— Вы правы, Джордж. Он там, высматривает нас. Я легко распознаю двигатели «кондора», но он ещё не показался. Но покажется, будьте покойны. Ему надо только один квадрат пересечь, а это займет немного времени, и он нас обнаружит. Затем даст сигнал подводной лодке, сбросит на нас несколько бомб, а остальное доделает лодка.

— Приятная мысль. Лучше не скажешь, — заметил Нейсбай.

Ульбрихт вышел на левый борт и тут же вернулся. Он ничего не сказал, только кивнул головой.

Маккиннон поднял трубку телефона.

— Мистер Паттерсон? Начинаем. Постарайтесь развить наибольшую скорость. Как можно быстрее. Нас выслеживает «кондор». Ещё несколько минут, и он нас обнаружит. Я бы несся отсюда на всех парусах.

— У вас не такая скорость, как у «кондора», — заметил Нейсбай.

— К сожалению, Джордж, я это понимаю, но и сидеть, как утка, и ждать, когда он прилетит и разбомбит меня, я не желаю. Мы всегда можем попытаться уклониться.

— Он тоже может свернуть и вывернуться, и сделать это значительно быстрее нас. Вы бы лучше вспомнили хоть какие-нибудь молитвы.

«Кондору» понадобилось ещё двадцать минут, чтобы отыскать их. Как только он их нашёл, он не стал терять времени и появился над ними. В классической манере зашёл со стороны кормы на самой низкой, как и предсказывал Нейсбай, высоте в три сотни футов. Нейсбай вывернул штурвал влево до отказа, но толку от этого было мало. Как он и говорил, «кондор» развернулся и выкрутился быстрее них.

Бомба, весом не более 500 фунтов, ударила по корме, примерно в шестидесяти футах от надстройки. Взметнулся большой фонтан маслянисто-черной жидкости, и вспыхнуло пламя.

— Странно, — заметил Нейсбай. Боцман покачал головой.

— Ничего странного нет. Просто жадность.

— Жадность? — Ульбрихт посмотрел на него, а затем кивнул. — Действительно, золото ведь.

— Значит, они ещё не отказались от надежды им завладеть. Сколько, вы сказали, до Бардхеда?

— Мили четыре.

— Примерно так. Если они не остановят нас до этого места, значит, они тогда нас потопят.

— А если они остановят нас?

— Тогда они дождутся, пока не поднимется на поверхность немецкая подводная лодка и не захватит нас.

— Как это все мерзко, — произнёс Нейсбай. — Очень мерзко. Я говорю о любви к деньгам.

— Думаю, — сказал Маккиннон, — они появятся примерно через минуту, чтобы показать нам пример любви.

И действительно, «кондор» очень быстро развернулся и возвращался к «Сан-Андреасу» со стороны левого борта.

— Некоторые из ваших лётчиков, — сказал Маккиннон, обращаясь к Ульбрихту, — отличаются необыкновенной настырностью и однобокостью мышления.

— Да, бывают случаи, когда бы лучше этого не было.

Второе нападение было точным повторением первого. Лётчик или его штурман был специалистом по точности попадания. Вторая бомба разорвалась в том же самом месте и с теми же результатами, что и первая.

— Это не очень большие бомбы, — сказал Маккиннон, — но ясно, что больше мы терпеть не можем. Ещё одна такая бомба — и можно прощаться с жизнью.

— Накрываться белой простыней?

— Вот именно. Кстати, она у меня здесь. Я не шучу. Послушайте! Я слышу авиадвигатель.

— И я тоже, — сказал Ульбрихт. — Сделан в Германии.

— Я не про этот, а про другой. Совершенно по-иному работает. Это истребитель. Господи, да какой же я тупица! Столько прожить — и остаться таким тупым, А этот лётчик «кондора»? Куда он лезет? Конечно, у них же есть радар на острове. И военных полным-полно. Все уже, наверное, на ногах. «Кондора» засекли, и кого-нибудь послали посмотреть, что происходит. Нет, не кого-нибудь. Я слышу двоих. — Маккиннон протянул руку и включил лампы, освещающие красные кресты на палубах и боковинах «Сан-Андреаса». — ещё не хватало, чтобы нас приняли за «Тирпиц».

— Я вижу их, — бесстрастным голосом произнёс Ульбрихт.

— Я тоже. — Маккиннон посмотрел на Ульбрихта и постарался сдержать обуревающие его чувства восторга. — Вы узнаете их?

— Да. «Харрикейны».

— Мне жаль, лейтенант. — Сожаление в голосе боцмана было подлинным. — И вы знаете, что это означает?

— Боюсь, что да.

Это даже не было соревнованием. «Харрикейны» быстро настигли «кондора» и моментально выстрелили: один сверху, другой — снизу.

«Фокке-вульф» не взорвался, не распался, не вспыхнул ярким пламенем.

Ничего столь драматичного не произошло. Он просто загорелся. Таща за собой хвост дыма, он по косой рухнул в море и исчез в его глубинах.

Лейтенант Ульбрихт бесстрастно наблюдал за происходящим.

Два истребители вернулись к «Сан-Андреасу» и начали кружить над ним: один поближе, другой — на расстоянии мили. Их присутствие, несмотря на то что трудно было представить, что они могли бы сделать подводной лодке (в лучшем случае — сбить перископ), если она задумала пустить торпеду, все равно приносило успокоение и надежду.

Маккиннон вышел на левый борт и помахал рукой одному из самолётов, кружившему почти над самым судном. «Харрикейн» ответил взмахом крыльев.

Джемисон поднял трубку, когда позвонил Маккиннон.

— Думаю, вы можете перейти на нормальную скорость, сэр. «Кондор» ушёл.

— Ушёл? — озадаченно спросил Джемисон. — Куда?

— В море. Парочка «харрикейнов» расстреляла его.

«Харрикейны» были с ними, пока они не оказались в пределах одной мили от Бардхеда, где из сгущающейся тьмы появился им навстречу фрегат.

Боцман вышел на палубу.

Человек на борту фрегата — по всей видимости, капитан — держал у рта рупор.

— Вам нужна помощь, дружище?

— Не сейчас.

— Вы сильно пострадали?

— Отчасти. Несколько снарядов и бомб. Но не это самое важное. Здесь где-то поблизости крутится немецкая подводная лодка.

— Сейчас уже не крутится. Она по дороге в преисподнюю. Что вон там у меня на корме?

— А-а, все ясно. Глубинные бомбы.

— Ну и ну. — Бородатый коммодор в удивлении покачал своей головой и посмотрел на тех, кто собрался в небольшом салоне в гостинице. — История кажется просто невероятной, но доказательства у меня перед глазами. Я только сейчас окончательно вам поверил. Всех разместили, мистер Паттерсон?

— Да, сэр. Здесь и в соседних домах. У нас есть всё, что нам необходимо.

— А уже кто-то в Кабинете министров или в Адмиралтействе наверняка рассказывает небылицы. Немного времени понадобится, чтобы его вычислить.

— Боцман, вы абсолютно уверены в происхождении этого золота?

— Готов с вами поспорить, сэр. Поставить свою пенсию против вашей. Думаю, есть разница. 

Он встал, взял Джанет Магнуссон за руку и помог ей подняться.

— Прошу прощения у всех. Я обещал этой даме отвезти её домой.

body
section id="note_2"
section id="note_3"
Выражения «home signal» и « homing signal» звучат в английском языке почти одинаково. — Примеч. перев.